Оловянное царство [Элииса] (fb2) читать онлайн

Элииса Оловянное царство

Развалины мира

На этой промозглой земле всему однажды приходит закономерный и бесславный конец — Амброзий уже с этим свыкся. Волей ли здешних косматых друидов или забытых римских божеств, но наконец закончилась даже их паршивая служба на западном побережье Регеда. Неделю назад их призвал к себе Флавий Клавдий, выдал грамоты, отпускавшие их с братом домой, а еще через пару дней люди самопровозглашенного командира отправились в Галлию, Иберию, на восток — кто куда, владычество римлян на бриттских землях закончилось. Без громких поражений и плача, протяжных песен и напыщенной скорби — они просто ушли. Флавий Клавдий не был ни императором, ни военачальником, ни префектом этой захудалой провинции — он был одним многих, разбросанных по побережью, кто однажды утром встал и объявил себя императором, когда надоело ждать денег из Рима, а олово даром посылать в никуда. Он был одним из многих — но ему повезло и его не убили. На двенадцатый год службы Амброзия с братом это устраивало. Был кров, товарищи и еда. Простые приказы по отражению враждебных набегов — они всегда знали, откуда их следует ждать. И оба никогда не бывали в Риме. А потом Флавий Клавдий ушел, весь его легион переправился через пролив, а Амброзий сказал Утеру¹, что пока с него хватит войны.

Прошло ещё четыре дня, но они с Утером не двинулись с места. Брат предложил подкинуть монету — после окончания службы денег неожиданно оказалось в избытке. Ляжет одной стороной — они пойдут на север, к стене. Где-то там лежала земля, родом из которой была их давно позабытая мать. Ляжет другой — они покинут этот остров вслед за Флавием Клавдием, отправятся в Галлию и будут искать себе новый дом. Но Амброзий не хотел определять свою жизнь нелепой случайностью. Даром что он впервые получил шанс ею распоряжаться.

— Мы можем уехать в Повис, — предлагал он осторожно и будто бы невзначай. — Не к стене, не через пролив. Повис южнее, зимы там мягче, да и поля дают вдоволь пшеницы. В лесах полно дичи. Мы бы с легкостью раздобыли там и землю, и новых друзей. Жену тебе, жену мне.

— Бабские россказни, братец, — Утер оттирал песком застаревшую кровь на рукояти меча. Брат был ужасным солдатом. Если бы не Амброзий, его бы секли в два раза чаще обычного. — Россказни. «Жену тебе, жену мне». Пшеница, — он сплюнул. — А что потом, Амброзий? Загнуться от голода первой же холодной весной? Среди тупых землепашцев? Грызть кору и в ножки кланяться вонючим друидам в оплату за дождь? Не уходи, постой. Я ведь шучу, — Утер схватил брата за руку, когда тот встал с места. — Я не хочу с тобой ссориться.

На деле Амброзий хотел вернуться к тем немногим, оставшимся в лагере, и снова поторговаться с ними. Оружие и провизия будут кстати, когда они выйдут в Повис. Бывший центурион был уверен, что через пару дней Утер сдастся. Из них двоих Утер — сила, он — разум. Брату привычней повиноваться.

Амброзий снова сел рядом с ним.

— Я ведь знаю, почему ты надумал ехать в Повис, — лицо Утера помрачнело, но он продолжал делать вид, будто его ничто не заботит. Он криво улыбнулся своему отражению в начищенном лезвии — получилось весьма кровожадно, полезное качество для воина приграничья. — Хочешь отправиться с этим отребьем. С его отрядом.

Амброзий не стал отрицать.

— Он такое же отребье, как и Флавий Клавдий, ты будешь спорить?

Утер с видимым раздражением вложил в ножны отполированный меч. Этот спор начинался не в первый раз, а в четвертый. К пятому, думал Амброзий, его брат сломается и смирится. Вода точит камень.

— Флавий Клавдий, — жестко ответил Утер, — был римлянином до мозга костей и по крови в придачу. Так что да, Амброзий, я буду спорить.

— Он был таким же простым солдатом, как Вортигерн. Но два с лишним года исполнять приказы Флавия Клавдия тебе было не стыдно.

Лицо брата начало багроветь. Этим, обычно, все и заканчивалось — красным лицом и бесплодными криками, ничего другого Утер не предпринимал, а к вечеру ходил, как ни в чем не бывало.

— Он был римлянином, — повторил Утер, припечатывая каждое слово. — А если волей богов или благодаря собственной хитрости он взлетел так быстро и высоко… Такому не зазорно служить, он был моим командиром. А Вортигерн… Бриттская собака, я даже не уверен, что он из них. Может, им разродился кто и похуже. Он сам не знает, с каких он земель. Раб и сын рабов, помнит, что его трижды перекупали до того, как он попал в легион. Я не пойду за таким. И ты не пойдешь тоже, если мой брат.

— За Флавием Клавдием, помнится, ты тоже не рвался.

Вот и все. Раньше спор на этом заканчивался, это была та последняя черта оскорблений, за которую Амброзий не перешагивал, помня о братских узах и братской любви. Утер наградил его злым взглядом и не ответил.

— Насколько оба мы далеки от твоей бриттской собаки, — рассмеялся центурион. — если мать наша была из бриттов? Или крови отца в нас оказалось в два раза больше, коль скоро мы оба мужчины?

— Не вовремя ты это вспомнил.

Но Амброзию нравилось его жалить, дразнить, тормошить, словно в детстве — вроде бы в шутку, но с такой скрытой злостью, что он даже себе не признается. За все сразу. За то, что тот сильнее его. За то, что ниже званием и за двадцать лет приобрел себе прорву друзей. За то, что глуп и упрям, настолько глуп, что готов кичиться родом отца и умалчивать про бриттскую пленницу-мать. Среди обычных солдат. Да там каждый третий такой, же как он и Амброзий. Тот Рим, что засел в его голове — не золото, не позолота, а сплошная обманка-медь и похвальба. Потому-то он и не пошел за Флавием Клавдием захватывать Рим настоящий. В настоящем Риме ему объяснят очень быстро, что он оборванец из приграничья, а не бесценный воин империи. Утер — плохой солдат. А тот десяток, что был у него под началом, больше походит на шайку разбойников. И он вместе с ними. А ему, Амброзию, слишком надоело прикрывать непутевого брата.

— Нет ни малейшей разницы между Вортигерном и Флавием Клавдием, — повторил он бесстрастно и непреклонно. — Но один ушел в Рим на верную смерть, а второй остался здесь и не прочь нас принять. Подумай еще раз, Утер. Напиваться каждую ночь до бесчувствия ты сможешь и по дороге в Повис.

Когда его, Амброзия, таланты заметили и молодого воина начали продвигать, он умолял, чтобы Утера не оставляли под его началом, пока того стегали плетью за пьянство и драки. Если во время следующего дебоша разбираться придется ему, то он не посмотрит на то, что Утер — его кровный брат. И тогда цепь их семейных уз распадется на отдельные звенья. Обида и зависть забылись в сердце через пару недель, а отданный братом приказ о порке не забылся бы и через несколько лет.

— Ты можешь идти, куда хочешь, — сегодня Утер не собирался сдаваться так скоро. Последнее слово должно было остаться за ним. — А я тут подумываю уйти на север, к Адриановой стене². Там ещё остался кто-то из наших, им помощь будет не лишней. Я, Амброзий, буду бить пиктов, а ты можешь катиться подальше. Доверяй Вортигерну, сколько придется. Ищи свои мягкие зимы, братайся с обовшивевшими бриттами. У тебя, брат, — он зло усмехнулся. — вообще какая-то нездоровая любовь к местным оборвышам. Вспомни хоть ту свою…

«Ту свою» Амброзий помнил отлично. Та своя осталась жить в Каэр-Венте и за утекшие десять лет могла как умереть, так и найти себе мужа. Но тогда Амброзий не мог ни жениться на ней, ни остаться на пару лет в той земле, ни даже сказать, что она ему дорога. Было знойное лето до первой жатвы, до их Лугнасада, а потом его и Утера отправили с остальными солдатами в Регед. До нищих бритток редко доходят весточки из римского легиона, даже до самых красивых. С левкоем и диким шалфеем в густых волосах.

Полузаброшенный лагерь стоял там же, где и всегда. Его ещё не свернули, солдаты бесцельно слонялись между палатками. Вортигерн говорил, что они тянут, ждут его с братом, но с началом промозглой осени выдвинутся в Повис, когда здесь затянут дожди и в Регеде станет уж слишком паршиво.

Ещё пара недель споров — и ему с Утером придется решать. Но лучше он сразу сдохнет в этой осенней грязи, чем отправится на север к стене.

— Где ваш командир? — спросил он солдат у груженной повозки.

Один из них повертел головой, неодобрительно посмотрел на чистые сапоги и доспехи Амброзия, потом куда-то кивнул. Император-солдат, талантливый узурпатор — Амброзий считал, что он прав — Вортигерн ничем не отличался от Флавия Клавдия. У того лишь люди опрятнее. Здесь на острове осталось сплошное отребье — ну, и он с Утером — воистину человек, сплотивший этот змеиный клубок в подобие послушного стада, заслуживает уважения. Лучше идти за умным и нищим, чем за знатным и безнадёжно тупым.

— Вортигерн?

Он негромко позвал, и сутулый человек с простоватым лицом обернулся. Природа сделала этому хитрецу прекрасный подарок — лицо открытое и радушное, как у ребенка. От такого не ждешь ни предательства, ни ума, ни смекалки. Амброзий ценил дружбу с этим выскочкой из низов. Поступок сомнительный даже для полу-бритта.

— А, мой друг! — Вортигерн одарил его широкой улыбкой. Так он и делал — бросался словами «брат», «друг», «великое будущее», «отвага», излучал такое радушие, словно собеседник был его побратимом. Эта превосходная тактика отлично действовала на других — солдаты в его отряде умом не блистали. — Как твой брат, как наш упрямец? Я дам вам чудесных коней — такие звери! — вчера прибились на пустошах, паслись там без седоков. Пойдем, покажу — эй там, приведите коня!

— Вортигерн, я…

— После, мой друг, после, — Вортигерн отмахнулся. В другое бы время за слово «друг» к таким, как Амброзий, ему бы прописали двадцать плетей. — Сначала конь. Прекрасное животное, и ума у него поболее будет, чем у твоего упрямого брата…

Амброзий возблагодарил Небеса, что Утера не было рядом. Иначе бы этот день закончился десятком смертей, и его, Амброзия, может быть тоже. Вортигерн это знал превосходно и широко улыбался. Из него не будет настоящего императора-узурпатора, как многие годы назад, но уже вышел талантливый вождь — опасный, умный и хитрый. Императоры в благовониях имеют вес в Риме, но точно не здесь.

К Вортигерну под уздцы подвели коня. Тот хлопнул его по широкому боку.

— Гляди! Зверь. Этот получше, отдам его тебе, если решишь ехать с нами. Твоему брату достанется пегая кобылка. Слегка походит на корову, признаюсь, но скорости ей не занимать, пускай не думает, что я его обижаю. Но этот — тебе.

Амброзий гладил пойманного коня по бархатистой и мягкой морде, а в голове его вертелось три мысли. Что конь воистину очень красив. Что его, Амброзия, явно хотят купить и этого ничуть не скрывают. И что очередная нить между ним и его братом порвется, если он примет себе этот дар, а брату достанется толстенькая кобылица.

— Зачем тебе отдавать мне белого?

— А что из того? — Вортигерн достал из вычесанной конской гривы пару пожухлых листьев. — В здешнем болоте он не долго будет таким.

Пока Вортигерн уважает его или хотя бы делает вид, а бывший центурион Амброзий ни разу не выказал неприязни, можно надеяться, что новый командир говорит ему правду.

— Белого коня обычно берет себе предводитель. Я на это место не претендую.

Солдат-узурпатор хмыкнул и поджал губы.

— Предводитель берет себе лучшего коня, друг Амброзий. Ему не обязательно быть самым ухоженным и красивым. Хоть сам вымажись белой краской — меня это не волнует. Ну так что, возьмешь себе этого?

Это было очередным отголоском того нового мира, к которому Амброзий еще не привык, а Вортигерн, так яро набивающийся ему в товарищи, был первый глашатай. Мир без правил, но с умением первым забирать, отбирать и доказывать свое превосходство на руинах, пустошах, пепелищах. В этом новом мире он и Вортигерн были равны.

Солдату было совершенно не нужно, чтобы люди видели в нем древнее, языческое божество. Ему было нужно, чтобы в нем видели силу.

Все это время, что они знали друг друга, Вортигерн вел себя на равных с Амброзием. С ним уже очень давно никто так не разговаривал, не смотрел спокойно и прямо в глаза, потому-то он и не гнал от себя этого выскочку, солдата-императора из странного нового мира. Этот хитрый и улыбчивый человек с мертвой хваткой, как у матёрого волка, был первый и единственный за все это время, кто дал забытому центуриону шанс оказаться кем-то ещё. Шанс оказаться не безымянным воином Рима, а просто Амброзием, равным. У ушедших штурмовать врата Рима вместе с Флавием Клавдием этой возможности не было.

— Я беру его, — Амброзий похлопал коня по сильной и теплой шее. Это хороший дар и красивое животное. Было бы глупо отказываться.

— Второго предложи брату сам. Если я прилюдно попрошу его принять в дар хоть флягу дрянного вина… — губы Вортигерна скривились. — Выйдет пренеприятная ссора. А я не хочу, чтобы смерть твоего брата омрачила дружбу между мной и тобой. Знаешь, я не желаю Утеру смерти, что бы он ни выдумывал. Мы с ним для этого слишком похожи. Мне куда выгодней и приятней видеть его в друзьях, чем во врагах. Тем скорее я рад, что ты по доброй воле мне друг.

— Я передам ему, — ответил Амброзий.

— Значит ли это, что ты отправишься со мною в Повис?

В Повисе мягкая теплая осень и одуряюще пахнет ковром из подгнивших яблок после дождя. Так было пять лет назад, легион пробыл там десять месяцев. Да, ему бы хотелось вернуться.

— Я поеду, — сказал он, сам не веря, что произнес это вслух.

Вортигерн широко усмехнулся. Вышло слегка кровожадно, но по виду тот правда был рад.

— А как же Утер? — спросил он.

— Утеру придется смириться. Это будет долгий разговор, но он мне по силам.

— Твоя уверенность обнадёживает.

Новый император похлопал его по плечу. Амброзий дернулся. «Я больше не центурион римского легиона», — повторил он несколько раз. — «Я не центурион, а он не отщепенец, а мой новый товарищ и командир». Повторяемое столько раз слово «друг» он не произнёс даже в мыслях.

От глаз Вортигерна это не ускользнуло, но тот промолчал:

— Я не хочу становиться между двух братьев, — просто сказал он, будто его это взаправду заботило. — Распри плохо сказываются на отряде. Постарайся, чтобы твой разговор прошел хорошо. А пока…

Он крикнул и махнул рукой кому-то в толпе. Ему подвели другого коня, крепкого и свирепого с виду. Вортигерн сам себя не обидит, с этим Амброзий теперь согласился. Такой конь мог и вынести из битвы, и убить одним ударом копыта.

— Нам надо проехаться, — сказал ему Вортигерн. — Ты объездишь коня, я расскажу тебе о новых товарищах. Нас пока немного, как видишь… Но со временем и моя крохотная империя станет великим царством.

— У тебя быстрое восхождение. Есть чему позавидовать.

Глаза узурпатора хитро сверкнули.

— Время удачное. И я не стесняюсь брать то, что само плывет в руки.

Подарок нового узурпатора оказался поистине царским: прекрасным, не очень практичным и несущим много сомнений и смутных забот. Вортигерн сделал широкий жест, возвысил его перед остальными солдатами, но вместе с тем снова отделил его от прочих незримой чертой. «Ты ещё чужак, — будто говорил ему Вортигерн. — Белая ворона, ни рыба ни мясо. Ты не принадлежишь уже старому миру, но и в новом для такого, как ты, ещё не готово местечко. Походи пока в белых перьях. Покажи мне, что ты такое, бывший центурион, кто ты без этого звания.»

Беда была в том, что ответа Амброзий не знал.

Они отъехали уже далеко от лагеря, когда он спросил:

— Сколько ты дашь мне человек под начало?

Вортигерн поравнялся с ним.

— Дать тебе моих людей? Ты ведь только примкнул ко мне?

— Ты же не думал, что такой человек, как я, будет служить тебе наравне с остальными лишь за уверения в вечной дружбе и дорогие подарки?

В ответ он услышал смех и понял, что все сказал верно. Внутри Вортигерн ещё оставался солдатом и не требовал церемоний.

— Я бы дал тебе десять, но ты талантливей Утера, и я не хочу тебя обижать недоверием. Я бы дал тебе сотню, но мои люди вряд ли захотят снова чувствовать тяжёлую поступь человека из Рима.

— Я никогда не был в Риме, — ответил Амброзий. — Мой отец тридцать лет прожил в Галлии, а мать была пленницей-бритткой.

— Это неважно.

Еще полсотни шагов они ехали молча.

— Ты все равно для них осколок старой империи, Амброзий, и ты это знаешь. Куда больше ты, чем твой брат. Центурион, сын влиятельного отца… Кому какое дело до матери. Мои люди не верят тебе и разорвут тебя при первой возможности, как волчата. Ты должен заслужить их доверие. Мое у тебя уже есть. Я помогу тебе.

Амброзий вспомнил, как одиннадцать лет назад, когда их с Утером только перевели в Регед из Каэр-Вента, он впервые увидел того, кто теперь зовет себя Вортигерн. Удачливого солдата, нахального воина легиона, он вел себя, как свободный наемник, а не как тот, кто трижды был в рабстве. В тот день его чествовали товарищи, заплетающимися языками уверяли, что пойдут ради него на верную смерть. Он восседал среди них и смотрелся вождем, царем варваров, а не обычным воином Рима. Тогда он встретился с Амброзием взглядом. Центурион до сих пор помнил тот взгляд — ни почтения, ни страха, ни злобы. Теперь этот человек предлагал ему помощь.

— Надо, чтобы солдаты тебе доверяли, — продолжал говорить ему Вортигерн. — Знаешь, как они тебя называют? Если отбросить прорву нелестных, то просто центурион и «Полу-бритт» — но никаких римских центурионов в моем новом царстве не будет. Будешь Амброзием Полу-бриттом. Солдатам не придется привыкать к новому прозвищу, а ты спустишься со своего разрушенного недосягаемого пьедестала сплошь из поваленных статуй и орлиного помета. Я тоже буду звать тебя так, Полу-бритт. Через пару недель ты и сам не заметишь, как станешь для них человеком. Они неплохие ребята. И у них есть свои причины ненавидеть твой Рим.

Причины были у каждого третьего, это не новость и не обида. Амброзий пожал плечами.

— Как скажешь. Можешь звать меня так.

— Вот и условились. Полу-бритт. Ты бывал прежде в Повисе?

— Давно и недолго. Мало что помню.

— Неизвестность лучше, чем волочиться к Стене вслед за братом?

Амброзий вновь вспомнил резкий запах опавших перебродивших яблок Повиса. Потом представил себе промерзшую землю рядом с Адриановым валом, жалкие остатки гарнизона в дырявых сапогах и с ни на что негодным оружием. Командира, который не ушел вслед за Флавием Клавдием лишь потому, что не обчистил все закоулки. Липкой паутиной на его мысли опустилось уныние, нищета и грязная, никому не нужная смерть.

— Да что угодно лучше, чем это, — ответил Амброзий.

Вортигерн рассмеялся.

— Я так и думал. Скажи, какая тебе корысть от Повиса? Пойми меня правильно. Да, я тебя убеждаю и обхаживаю так, как год назад не убеждал Утера в том, что у меня в кости не вплавлен свинец.

— Так ты шулер?

— Конечно, я шулер, Полу-бритт. Я солдат и за мной осталось пол легиона, сам-то как думаешь? Но вопрос был не про меня. Что ты ищешь в Повисе?

Амброзий задумался. Картина перед его мысленным взором стояла спокойная и самая заурядная. Новая и совсем для него незнакомая.

— Я хочу найти себе дело. На жалованье отстроить хозяйство и вызвать слуг из галльского дома отца. Взять себе молодую жену.

Вортигерн поджал губы, и они скривились на его лице тонкой змейкой.

— Надо же, — ответил он. — Надо же. Вроде это я три раза был в рабстве, но мыслит, как раб, здесь только Амброзий из Рима.

Он оскалился в широкой песьей улыбке и пришпорил коня.

— Ну и что ты теперь будешь делать? — крикнул он и обдал Амброзия дорожной пылью.

Тот пустил коня следом, и, поравнявшись с всадником, увидел все тот же безумный оскал.

— Ну же! — крикнул ему Вортигерн, но его голос почти перекрывал свист ветра в ушах. — Ты давно так не мчался во весь опор! Признай, что тебе это нравится! Вот это — свобода! Это, забитый римский звереныш!

Год назад Амброзий мог убить за такие слова. Он бы не стал, но это было дозволено, и никто не встал бы между ним и обидчиком. Теперь они были на равных, и Амброзий чувствовал, как такой же кривой и звериный оскал расползается по его лицу от уха до уха. Бешеная злость клокотала в груди. Он не знал, скачка ли это, обычная гонка, или он волком хочет вцепиться в глотку нового командира. Он решит это, когда обгонит его.

Лагерь уже остался далеко позади. Они выехали на пыльную пустошь, где изредка мелькали клочки дикого вереска и невысокие кривые осины. Амброзий гнал своего коня во весь опор. Внезапно Вортигерн резко натянул поводья и остановился. Амброзий еле смог удержаться в седле, скачка закончилась так же неожиданно, как и случилась.

— Ну что! — крикнул Вортигерн. Лицо солдата-императора налилось кровью, как у великанов в местных поверьях, но тот смеялся. — Тебе же понравилось, скажешь нет?

Амброзий спешился, подошёл к нему с лёгкой дрожью в ногах и со всей силы ударил того по лицу. Вортигерн пошатнулся, но не упал. Оттер рукавом кровь из разбитой губы.

— Славный удар, — прошипел он и выплюнул на землю выбитый зуб. — Это считать как «нет»?

Амброзий смотрел на него. После удара и скачки он больше не чувствовал той жгучей злобы.

— Это считать как «да». Но кулаком по роже ты заслужил. Тебе нужен тот, кто не даст тебе сдачи?

Вортигерн показал красные от собственной крови зубы. Сейчас тот как никогда походил на матёрого волка. Потом он хлопнул центуриона от души по обоим плечам и рассмеялся.

— Мне нужен такой, как ты. Я разрешаю тебе построить моих ребят. Обучить их. С твоей помощью они добудут мне царство и славу. Но не забывай — настало другое время.

— Я это понял.

И время другое. И он, Амброзий, другой, раз это не пугает его. Не без колебаний он протянул руку Вортигерну.

— Значит, уговор? — спросил он.

— Уговор, — ответил солдат-император. — Добро пожаловать в новый дом, Амброзий Полу-бритт.

— Что-то не так?

Вортигерн отвечал ему крепким рукопожатием, но прежде довольное, жесткое и насмешливое лицо его стало рассеянным и удивленным. Будто в ровный строй выверенных и четких планов встряло вдруг что-то новое и незнакомое. Он наклонился и поднял из дорожной пыли булыжник.

— Что это? — спросил Амброзий.

Вортигерн не ответил. Амброзий переспросил, вместо ответа солдат протянул ему камень.

— Скажи мне сам, что это.

Лицо солдата вновь стало спокойным и безмятежным, но смешинки из глаз пропали. Амброзий взял в руки булыжник, отряхнул его от пыли. Под слоем грязи камень был иглистый и заостренный, блестящий и темно-серый.

— Это руда, — ответил он Вортигерну. Затем взвесил булыжник в ладони. То было не железо, которое в избытке добывалось к востоку от этих земель, камень был легче. Темный блеск металла в породе притягивал взгляд.

— Это олово, — кивнул Вортигерн.

— Касситерит?

Амброзий поднес камень ближе к глазам. Вортигерн оказался прав.

— Такого качества руда не валяется под ногами просто так, Полу-бритт. Камень пролежал здесь долго, но явно упал с какой-то телеги. А ты знаешь, что это значит?

Он, центурион Амброзий, знал это получше многих других. Все эти люди, что явились на остров почти четыреста лет назад, все эти тысячи римлян, что уже многие годы мертвы, его собственный легион и товарищи, его брат Утер, он сам — все они оказались здесь по одной лишь причине, имя которой олово. Кто владел оловом — тот владел всем. И теперь, пожалуй, оно было ценнее золота. Амброзий Полу-бритт понимал, о чем говорил узурпатор. Где-то здесь была шахта.

— И не простая шахта, — Вортигерн понизил голос. Амброзий поежился, будто тот прочел его мысли. — Взгляни-ка еще раз, Полу-бритт, взгляни хорошенько. Лишь восьмая часть в этом камне — пустая порода. Все остальное — чистейшее олово… Нас сюда привела судьба, а не кони. Где-то здесь должен быть вход.

Если это олово, думал Амброзий. Если это взаправду, действительно олово, такая огромная и богатая жила, то Регед и близлежащие земли — уже не пропащий край, окутанный туманом, будто тяжелым сном. Тогда, еще очень давно, Рим возлагал на эти острова большие надежды. Безумные и неоправданные, эта далекая от привычного теплого моря земля казалась всем недостижимым северным раем, до которого так трудно добраться. А если трудно — то там будет все. Золото, серебро, рубины, лежащие под ногами, прекрасные женщины. Так в свое время говорили об Индии, пока вернувшийся Александр не опроверг безумные сказки. Но однажды пара отчаянных караванов привезла из Британии несколько возов блестящего касситерита. Для императоров прошлого этого оказалось достаточно. Началось завоевание нового Оловянного царства.

До олова они добрались, это верно, в далеких разбросанных городах империи появилось немало новой блестящей бронзы. Но руда была бедная и баснословных богатств не прибавила. На любых весах это не стоило стольких лет, стольких войн и потерянных легионов. И вот он, Амброзий, держит в руках руду, достойную самых наивных мечтаний, а Рим уже шагнул за порог.

— Я нашел его, — негромко окликнул он Вортигерна.

Тот подошел к нему. Вход в шахту наполовину порос высокой травой и кустарниками, почти неприметный, но все же это был он. Вортигерн достал из седельной сумки короткий факел. Затем поманил Амброзия за собой.

— Мы спустимся туда? Сейчас? Не лучше ли вернуться и взять на подмогу пару людей?

Вортигерн опустил факел и пристально посмотрел на него.

— Думай, Полу-бритт. Думай. Перед нами, возможно, шахта, где чистейшее олово течет из горных корней, как слезы из глаз невесты. Как думаешь, скольким людям об этом следует знать?

Амброзий молчал.

— Вот именно, — ответил солдат и скрылся в сумраке шахты. Центурион вошел следом за ним.

— Как думаешь, сколько ей лет?

Амброзий осторожно пробирался по узким бесконечным туннелям. Из-под земли в темноте вылезали ветвистые корни и хватали его за лодыжки. У него не было при себе даже кремня, если он выпустит из виду Вортигерна, то останется здесь на века.

— Говори тише, Полу-бритт, — тот шел осторожно, как зверь, и еле ступал на рыхлую влажную землю. — Богатая шахта, но так быстро заброшена… Ты ведь не хочешь вызвать обвал?

Гробница была бы богаче, только если б ее сложили из чистого золота. Вортигерн нагнулся и осторожно поднял что-то с земли.

— Медяк времен Максена Вледига, — он обтер монету грубыми пальцами. — Значит забросили ее лет тридцать назад, Полу-бритт. Ты тогда еще только родился. Впрочем, я тоже был еще глупым щенком.

Он бросил монетку Амброзию. Тот поймал ее налету, разжал кулак. В дрожащем свете факела он разглядел отчеканенный профиль и имя.

— Максен Вледиг? — переспросил он. — Ты зовешь его, как бритт. Не Магн Максим.

Вортигерн состроил гримасу.

— Так его мать называла. Любила рассказать про него, знаешь ли. Мальчишкой я мечтал стал таким же. Как видишь, — он издевательски развел руками. — я стал.

И он прав, подумал Амброзий. Максен Вледиг был таким же, как Вортигерн, как Флавий Клавдий. Легенда нового мира. Узурпатор на пять с лишним лет, страстно любимый народом. Потом отец Утера и Амброзия отдал его под суд и вернул Риму на острове законную власть. Возможно, было разумней закончить на Максене. Он был не худшим выбором для этих разрозненных королевств. И его люди не походили на свору голодных собак.

Амброзий бросил монетку обратно. Теперь о Вортигерне он знал чуть больше, чем прочие. Тот все же был бриттом. Иначе какая корысть мамаше-нищенке рассказывать о Магне Максиме сыну.

Они шли все дальше и дальше вглубь шахты.

— Когда тебя в первый раз продали в рабство?

— В восемь лет, — ответил Вортигерн. Затем обернулся и скорчил гримасу. — А тебя?

Амброзий смерил его жестким взглядом.

— Если бы не факел, ты бы вновь получил по лицу. И ты это знаешь.

— Разумеется.

Вортигерн улыбнулся и пошел дальше.

— Мы с Утером начали служить в легионе в семнадцать лет, — нехотя ответил Амброзий. — Ты ведь об этом спросил.

— Гляди-ка. Между нами больше общего, чем можно представить.

Скудно освещаемая дорожка уводила их все глубже и глубже в шахту. Доски, укрепленные на земле, прогнили насквозь, ноги соскальзывали с трухлявого дерева — а там, в глубине, темнота. И олово. Один неверный шаг — и оба окажутся со свернутой шеей. «Не самый плохой вариант», — мрачно думал Амброзий. С перебитыми ногами и потухшим факелом они далеко не уйдут. Здесь их тела не найдут ещё много лет.

Вортигерн поднял факел повыше. Амброзий повернул за угол следом за ним и тихо ахнул. На потолке и оплывших стенах, как старые вены, виднелись черные жилы металла. Разбросанная осколками по полу, перед его глазами блестел темными пятнами и иглами чистейший касситерит.

— Ну что, центурион, не об этом ли мечтал ночами ваш Цезарь?

Амброзий почти не слышал шёпота Вортигерна. Он смотрел на богатство, открывавшееся перед ним, как пещера чудес, на сон, ради которого четыреста лет шли восстания, войны и распри. На деньги, вырученные с продажи руды, здешние земли смогут озолотиться. Заброшенный Регед может стать новым оплотом бриттских земель, символом достатка и процветания.

— И ведь даже если Рим узнает, — проронил Амброзий, будто бы невзначай. — то уже не придет.

Краем глаза он заметил, что Вортигерн улыбается. Да, теперь он намеренно не причислил себя к списку римлян.

— Те, кого вы кличете варварами, умеют неплохо сражаться. Твоим бывшим друзьям сейчас есть чем заняться.

Вортигерн поднял с земли солидный осколок и сунул его в карман.

— Флавию Клавдию не хватило терпения и удачи, — проговорил император. — Теперь я снимаю все сливки. Ты ведь понимаешь, что о такой шахте лучше не трепать лишний раз?

— Тебе нужно слово, что я никому не скажу?

— Никому? Если бы я хотел, чтобы о ней никто не узнал, я бы убил тебя, Полу-бритт. Прямо здесь. Думай лучше. Нам нужны работники, чтобы добывать этот клад. Я сказал то, что сказал — не трепись.

Амброзий кивнул. Наличие оловянной шахты мало кого волнует. Наличие шахты баснословно богатой — волнует многих. Особенно отряды саксов через пролив. Он тоже поднял с земли осколок, похожий на тот, что они нашли на поверхности. Где-то в глубине узкого тоннеля слышался мерный стук капель.

— Ее затопило, — проронил Амброзий. — Потому ее и забросили. Поверить не могу. Это подарок судьбы, Вортигерн, мы построим такую империю…

Улыбка солдата дрогнула. Взгляд Вортигерна стал сперва жёстким, а потом настороженным.

— Говори тише, — перебил он Амброзия и опустил факел ниже. — Ты слышишь?

— Слышишь что?

Центурион повернул голову туда, в темноту, из глубины шахты не доносилось ни звука кроме тихого плеска воды. Затем что-то обрушилось на его голову, точно гора, череп пронзила страшная боль. И блеск оловянной руды померк перед его глазами, как потушенная свеча.

Центурион очнулся, когда по его лицу начали барабанить первые капли дождя. Холодные и большие, они больно били по коже, но туман, застилавший глаза, не давал ему прийти в себя и оглядеться. «Дождь, — осторожно билась в его мозгу искра разума. — Это не капли с потолка в шахте, я чувствую ветер с моря. Гнилой запах водорослей. Грязь под спиной, траву и мелкие камни. Я оказался снаружи.» Он вновь попытался открыть глаза и моргнул раз пять или шесть. Мутный образ перед ним принял очертания узурпатора. Амброзий поджал онемевшие губы и почувствовал слабый вкус крови. Слова сложились только в сиплые вздохи.

— А, ты очнулся, — Вортигерн склонился над ним. Он сидел рядом, насквозь промокший, по его лицу и бороде потоками стекала вода. Плаща на нем не было, грубой и плотной тканью он кое-как накрыл тело Амброзия. Центурион попробовал встать, но почувствовал острую боль в правой руке и рухнул обратно в грязь.

— Лежи, — Вортигерн одернул его. — Тебя знатно приложило, ты пока и шагу не сделаешь, Полу-бритт.

Солдат отвернулся и стал невозмутимо смотреть на равнину. Где-то там, на другом ее конце, был их лагерь и помощь.

«И Утер, — подумал Амброзий. — Брат должен был понять, что меня долго нет. Люди Вортигерна… Будут ли они искать своего императора?»

— Вортигерн… — он облизал губы. — Что, что случилось?

Солдат пожал плечами, но не обернулся. Голос его был сухим и безликим.

— Обвал. Я предупреждал нас обоих, Полу-бритт. Первый обломок упал тебе на затылок, я тебя вытащил. Вот и все.

Значит, Вортигерн спас его. В голове начало проясняться и боль в правой руке стала невыносимой.

— Шахта… — просипел он.

— Шахты больше нет, Полу-бритт. Слушай лучше. Ее завалило прямо за нами. Если б ты мог обернуться, ты бы увидел.

Шахты нет. Оловянное богатство ушло снова в недра, из которых и поманило. Всего несколько мгновений, и мечта развеялась, как утренний сон. Не первый раз в жизни центуриона и не последний. Случайной удаче доверия нет. Сейчас его больше заботила боль в руке и затылке — Амброзий попытался сжать пальцы в кулак, но не почувствовал под ними влажную землю.

— Вортигерн, — позвал он. — Где наши кони?

— Пасутся.

Амброзий приподнялся на здоровой руке.

— Отчего ты не привел нам подмогу?

— Я мог бросить тебя здесь, римлянин. Или же сразу в шахте. Научись доверять своему императору, если решил остаться со мной.

— Отвечай! — рявкнул Амброзий. Воспоминания о былой власти и силе вырвались на свободу. — Что с моей рукой, солдат! Почему я лежу под дождем! Это ты со мной сделал? Если да, обещаю, я… нет, Утер убьет тебя. Ему это будет лишь в радость!

Нынешний император островов обернулся к нему. Он хотел ударить его, это верно, это было видно по глазам, но Вортигерн сдержался и разжал свой кулак.

— Советую тебе прикусить свой грязный язык, Полу-бритт, — глухо ответил он. — Я не помчался за помощью, потому что не хотел оставлять тебя одного. Я не погрузил тебя на коня, потому что тебя нельзя было трогать, пока ты лежал без сознания. Я накрыл тебя своим старым плащом. Выходит, мать говорила мне верно — Риму не ведома благодарность.

Сейчас Риму был ведом стыд и страх, и Амброзий не знал, что было сильнее.

— Что же касается твоей руки…

Вортигерн помог центуриону опереться спиной о валун, а затем откинул промокший плащ. Амброзий взглянул на свою правую руку, и у него сжалось сердце. Вся его кисть походила искореженное смятое месиво из кожи и связок. К горлу подступила тошнота. Вортигерн снова прикрыл плащом его руку.

— Обвалом тебе задело не только голову, Полу-бритт, — проронил он. — Впрочем, на твоем месте стоит радоваться, что вообще остался в живых. Рука — не нога. Через пару дней ты спокойно сможешь ходить, хотя, вероятно, станешь калекой — меча-то тебе уже не держать.

Калека. Это слово раскатом грома звучало у Амброзия в голове. Жалкий калека, он больше не воин и не мужчина, больше не центурион и не хозяин земель в Повисе. Новый мир отверг его сразу. Он взглянул на Вортигерна. Трижды раб и разбойник смотрел на него теперь с жалостью. От гнева и боли Амброзию стало нечем дышать. Его яростный крик прорезал гнетущую тишину равнины.

— Я думаю, ты сможешь сидеть на лошади, если я привяжу тебя, — безразлично ответил солдат. — Теперь можно ехать.

— С моим братом ты никуда не поедешь, ублюдок!

Амброзия обдало холодной грязью из-под лошадиных копыт, удар грубого кулака — и Вортигерн упал рядом в лужу. Амброзий с трудом поднял голову, затем услышал знакомый звук — Утер выхватил меч из ножен.

— Я просто убью тебя, как собаку… Вставай, ты! — тот пнул узурпатора в челюсть.

— Брат!

— Потерпишь… Сперва я зарежу выскочку.

— Утер! — рявкнул Амброзий на сколько хватало сил. — Это приказ!

За все эти годы он ни разу не приказывал брату. Теперь это право ушло безвозвратно, но Утер остановился. Он стоял рядом и тяжело дышал.

— Тебя обманули, как ребенка! — Утер не отводил лезвия меча от шеи Вортигерна, лежавшего в луже. — Может позволишь мне все сделать правильно, а, умный брат? — он дернул рукой, и из небольшого пореза хлынула кровь. — Здесь и без того развелось слишком много собак…

— Утер, это сделал не он!

Слишком много злости. На Вортигерна, на тупоголового брата, на раздробленную руку, на собственные надежды.

«Да, такому, как мне, стоит оставаться калекой.»

Центурион захохотал, брат удивленно смотрел на него, пока того колотила истерика.

— Это не он, — глухо повторил Амброзий, когда смех улегся в груди. — Не он… Мы нашли шахту, там случился обвал, Вортигерн меня вытащил. Вот и все.

«Вот и все.» Он повторил слова своего нового императора. Вот и все — сухой список слов, в этом мире нет ничего действительно важного. Это был Рим настоящий.

Вортигерн встал, Утер не сводил с него глаз.

— Может, все же убьем его? Будет меньше проблем.

— Проблем будет больше, — брат никогда не блистал умом. Амброзий попробовал сесть, это ему удалось. О руке он старался не думать. — Как ты нашел нас?

Утер пожал плечами.

— Я знал, что ты пошел в лагерь ублюдка. Оттуда было несложно пойти по следу. Ты сможешь ехать?

— С твоей помощью — да.

На коне сидеть прямо он не смог, пришлось упасть лицом в лошадиную гриву. Брат примотал его парой ремней, и потуже затянул жгут на искореженной кисти.

— Амброзий!

Голос Вортигерна долетел до его слуха, но центурион уже не мог поднять голову. Боль и потеря крови напомнили о себе, он слышал узурпатора поверх тяжелого сна.

— Жду вас в Повисе через неделю. Мои люди уходят завтра.

Повис погребен под слоем земли в оловянной шахте.

— Я и мой брат едем к стене, собака, прочь с дороги, — Утер взял коня Амброзия под уздцы. — Отойди, или обещаю тебе, я распорю тебе глотку.

— Слишком храбрый вояка… — вкрадчиво проговорил солдат-император. — Сейчас я отойду, но поверь — нам будет о чем перемолвиться словом.

Больше Амброзий не слышал ни звука кроме мерного стука копыт, шума дождя и тяжелого дыхания брата. Темнота цвета касситерита наползала на его сознание с затылка и утекала через глазницы. Они выехали на проложенную дорогу.

— Утер, — проговорил он, прежде чем провалиться в оловянную тьму. — Когда мы вернемся, ты отрубишь мне руку?

— Конечно, — раздалось после молчания. — Я же твой брат.

Разбойники с юга

Мир мчался вперед, как заражённая бешенством старая лошадь. Весь в мыле, дорожной пыли и пене, он оставался на месте, перебирая копытами все ту же старую грязь. Прошло девять лет. Девять стремительных лет, несколько лун, и в волосах Амброзия появилось три седых волоса. Ушедшая юность его не волновала при Риме, остатки молодости не беспокоили во время междуцарствия и беспорядка. Когда приходит весна, думаешь лишь о размытых дорогах.

Девять лет.

Ровно столько они с Утером живут на стене Адриана, опять в приграничье, опять будто бы в позабытом Риме, который никуда не ушел — но это иллюзия. Несколько десятков солдат-оборванцев, разграбленная оружейная, пустые амбары — ради этого брат сюда рвался. У Амброзия же отныне выбора не было. Это было ново — по первости многое стало в новинку — и обрубленная рука, и то, что теперь ему приходится слушаться брата.

Амброзий поправил кожаный наруч на правой культе. Болото затянуло его безвозвратно, и не было ничего паршивей холодной весны.

Он как мог запахнул теплый плащ на меху. Левая рука за эти годы сослужила ему добрую службу, последние три года слово "калека" не звучало на улицах. Последние два — в его голове.

— Доложи моему брату, что по дороге видны три повозки.

Солдат лениво кивнул.

Форт Банна был единственным уцелевшим на старой стене, но и от него осталось немногое. Когда он и Утер впервые пришли сюда, здесь заправлял некто Авл Тиберий, оказавшийся на поверку Гахарисом-бриттом, прирезавшим своего господина и надевшим его дорогую броню. Бывшая армия форта разбрелась по окрестным селеньям, пара десятков осталась в казармах, но службой здесь и не пахло. Зернохранилище было разграблено и перестроено под медовый зал, в него же в холодные дни загоняли стоять пару-тройку тощих коров. В тот день даже Утер признал, что не знает, где смердит больше — в углу со скотом или в углу с беспробудными пьяницами. Лестью и ложью брат убедил бездарного бритта взять их с Амброзием на постой — он хороший воин, говорил Утер, и отработает проживание и еду. Месяц, скрывая презрение, он слушался нового командира, ждал пока слабость покинет тело Амброзия, рассылал шпионов по деревням за осколками бывшего легиона, а потом одним серым утром в форте не стало ни Гахариса, ни тех, кого тот приблизил к себе. Утер объявил себя главой Банна, а его, Амброзия, своим главным советником — бывший гарнизон, которого вновь допустили к кормушке был вовсе не против. Утер не был умным, но оказался хитрым, как зверь, и теперь Амброзий всецело зависел от брата. В крошечном осколке прежнего Рима Утер был владыкой и господином, ему же оставалось примерять на себя роль глашатая. Возможно, это шло на пользу земле. Возможно, эти четыре-пять небольших деревушек, разбросанных возле Стены, действительно вздохнули спокойней, когда бывшего командира сместили. Все может быть. Но Амброзий «Полу-бритт» ненавидел Адрианову стену.

— Господин велел открывать ворота! — запыхавшийся солдат возвратился назад.

— Тогда что вы не открываете, у вас есть приказ! — рявкнул Амброзий в ответ.

Солдат, прихрамывая, помчался назад. Центурион почувствовал мрачную радость — за последние четыре года его научились слушаться. Он потерял руку, надежды, самоуважение, молодость — но не это. «Я заправляю здесь всем, — говорил ему Утер. — Последнее слово за мной, но твоя работа — следить, чтобы все было гладко. Ты у нас умник, вот и потрудись умом, раз больше ничем не способен.» Наедине брат говорил без уверток и прямо. Амброзий не держал на него зла за эти слова. Даром, что хоть как-то научился держать оружие в левой руке. Паршиво, но научился.

Три крупные повозки въехали во внутренний двор. Амброзий поправил короткий меч — его теперь приходилось носить на правом боку — и поспешил к воротам. Поставка провизии запоздала на три недели, счастье, что она объявилась сейчас — утром Утер обмолвился, что надо будет послать в деревни отряд.

— Господин Амброзий.

Крупный бритт почтительно ему поклонился. Его спутники с опущенными головами держались поодаль. Повозки накрывала грязная ткань, под ней смутно угадывалось несколько бочек и коробов. Амброзий облегчённо вздохнул. Хоть что-то в Банне идёт по плану. Выпивка и еда.

— Ты задержался, Гилдас, — ответил он бритту. — Три недели. Вам повезло, что вы отвечаете не перед Утером, а передо мной. В следующий раз за каждую неделю просрочки ты будешь отдавать нам лишний мешокзерна.

— Мы все просим прощения у господина.

Бритт отводил глаза, на его щеке билась мелкая жилка.

— Пускай господин Амброзий прикажет отпереть двери амбара. Мы с людьми подъедем туда и разгрузим телеги.

Амброзий хотел уже кивнуть и отдать солдатам приказ, но отчего-то медлил. Что-то в этом запоздалом приезде казалось ему странным и подозрительным. Он подошёл к одной из телег. Резким рывком сорвал с нее грязное покрывало.

Под ним оказалось шесть бочек, две корзины и четыре объемных короба. Во второй и третьей телеге все было так же, как и условились.

— Тебя что-то смущает, господин?

Амброзий пристально смотрел на бочки и краем глаза видел, что даже его солдаты начали перешептываться.

— Мы открыли амбар! — выкрикнули из-за угла. — Пусть завозят!

Гилдас опять почтительно поклонился и потянул запряженного коня за узду. Амброзий выхватил поводья из руки бритта. Шепот стал еще громче, где-то вдали раздались смешки. Пусть смеются. У него нет правой руки — лучше, чем жизнь, уже никто не пошутит, лучше он будет причиной смеха для пары солдат, чем один раз не доглядит. А шутники… с ними поговорит его брат.

— Кажется, я не давал разрешения ехать, — крикнул он вслед. Спутники Гилдаса напряглись и расправили плечи.

— Успокойся, господин… — подал голос один из них. — Ты с братом избавил нас от прошлых бандитов, это верно. Но мы не заслужили обиды.

— Я сам решу, кто здесь и что заслужил.

Девять лет назад, возможно, он бы так не сказал. Но без руки характер может сильно испортиться. Лучше быть собакой, которая лает, но не кусает.

— Скажите спасибо, что отговорил брата посылать к вам войска.

Амброзий ударом здоровой руки сшиб крышку с ближайшей бочки. Затем со второй. Под первой оказался ячмень. Под другой — перемешанная с солью озерная рыба.

— Все, как договаривались, — Гилдас встал рядом с центурионом. — Долго ещё Рим будет нас оскорблять?

— Сколько придется.

Тот поджал губы и махнул своим людям.

— Ведите коней. Все в порядке.

Те вновь потянули за вожжи. Амброзий запустил руку в бочку с рыбой. Липкая и острая чешуя оцарапала кожу, в воздухе сразу запахло тиной и стоячей водой.

— Передайте своему командиру, — услышал он за спиной голос Гилдаса, — что его брат слегка тронулся головой.

«Вот оно!» Рука сжала что-то твердое и холодное, совсем неживое.

— Пусть я тронулся головой, бритт, — Амброзий достал из бочки с рыбой здоровенный булыжник и с силой швырнул его Гилдасу под ноги. Того окатило дворовой грязью. — А вот ты рискуешь свою потерять. Перевернуть бочки! — крикнул он людям.

Солдаты замешкались.

— Повторять я не стану!

Пара молодых воинов выволокли открытые бочки и опрокинули их на землю. Провизией была присыпана только верхушка. Все прочее оказалось камнями и мелким песком. Амброзий пнул камень навстречу бритту.

— Отменные сухари ты привез нам. Не хочешь погрызть?

Его спутники выхватили ножи. В то же мгновение раздался лязг десятка мечей, вынутых из ножен.

— Довольно! — крикнул Гилдас своим. — Довольно!

— Мудрое решение, — заметил центурион. — Уж всяко мудрее твоего желания накормить нас камнями. Этих двоих — под замок. Гилдаса — к Утеру. Командир сам решит, как с вами быть.

«Ты слишком мягок, — вечно говорил ему брат. — Ты мягок, тебе сядут на шею и прирежут во сне. Эти крестьяне опасны и лживы, твоей любви они не заслуживают».

Брат оказался прав. А над ним вновь потешались.

— Скажите Утеру, — со злостью добавил он. — Что вдобавок они опоздали на три недели. Быть может, намеренно. Надо проверить их связи с пиктами из-за Стены. Утер всегда рад новым лазутчикам.

— Нет! — крикнул Гилдас, когда его схватили две пары крепких тяжелых рук. — Нет, господин, постой, я все тебе расскажу!

«Все» он рассказал бы и Утеру. Ненавидя себя за слабость, Амброзий сделал знак солдатам, чтобы те отпустили его. Бритты были мрачнее тучи, но в драку больше не лезли.

— Ты хотел мне что-то сказать, — после короткого молчания напомнил центурион. — Для начала можешь мне объяснить, где и зачем ты спрятал провизию.

Гилдас опустил голову, затем сплюнул на землю. Этот бритт три года подряд подвозил им еду, и Амброзию не верилось, что Гилдас смог их так просто предать. Должно быть задешево. От этого было паршиво. Для всех это было так просто, а он все никак не привыкнет.

— Мы не прятали ее. Господин, — наконец сказал Гилдас. Амброзий молчал. — Ещё четыре… да, четыре недели назад у наших все было готово. Рыба, ячмень, пиво и мясо. Мешки сухарей. Как договаривались.

— А потом вы решили, что вам это вовсе не нужно, — продолжил Амброзий. — Вы оставили всю пищу себе или передали пиктам через границу? Они были довольны?

Гилдас посмотрел на Амброзия так, будто тот ударил его.

— Как будет угодно господину центуриону, но с пиктами мы не якшаемся, — выплюнул Гилдас. — Каждую весну их лазутчики пытаются жечь наши деревни, у Куна в прошлом году увели дочь и жену — ты думаешь, мы будем помогать этим вшивым собакам? Богатый воин в чистых доспехах, ты думаешь, у нас совсем чести нет.

Бритты любят говорить высокопарно и долго, у них, как оказалось, в почете певцы и поэты. Как это скучно.

— Расскажи, прибавилось ли твоей чести, когда ты решил привезти нам камней?

— У нас не было выбора! — крикнул тот, кого звали Куном. — Не было, чтоб вас волки сожрали!

Гилдас замялся.

— Кун прав, — мрачно ответил он и добавил: — Проклятые саксы.

На Амброзия навалилась усталость, и он с обречённостью понял, что беседы с братом не избежать. Обман бриттов, недовольства, разборки и распри, даже голод — это все привычно и мелко, он мог с этим справиться сам, отправить пару отрядов, всех рассудить, примирить, наказать. А вот набеги… За девять лет Амброзий слишком хорошо уяснил свое положение безрукого калеки, брата предводителя и господина. Ему дозволено все, если он остается вторым. Решение же о набегах разбойников с юга было делом Утера и только его.

— Два месяца назад они увели весь скот, — негромко продолжил Гилдас, видя, что собеседник в растерянности и не слышит его. — Не оставили даже старой телки, из которой только похлёбку варить. Говорили — дань. Говорили, что прикрывают нас от пиратов с зелёного острова, мол, мы им должны. Может, и были должны… По мне так и без врагов лучше, и без друзей — когда вернулись к нам в другой раз, они уже не говорили про дань, не звали старейшину, просто забрали, что захотели, и наказали собрать ещё больше. А мы, господин Амброзий, признаться, — Гилдас прицокнул языком. — Куда больше боимся саксов, чем вашего брата.

— Это можно быстро исправить.

«Они сядут тебе на шею, милый брат. И затянут удавку потуже».

— Неясно, что же вам помешало отправить гонца, когда к вам пришли первый раз? Явно не страх. Как же здорово, что добрый легион охраняет нас от пиктов задаром, не правда ли? — он махнул стражникам снова. — Отведите его к Утеру. Пусть повторит ему то, что сказал мне.

Амброзий подошёл совсем близко к Гилдасу, на его грязном лице не было ни почтения, ни намека на стыд, ни просьбы о помощи. На мгновение центурион вспомнил о Вортигерне и тут же прогнал эту мысль.

— Если бы ты прислал мне гонца, Гилдас. Сказал, что вас грабят. Я отпустил бы тебя, не задумываясь, твой обман был бы порывом отчаяния и это простительно. Но тебе хотелось усидеть на двух стульях сразу. Зря ты мне это сказал. Уведите его.

Солдаты крепко схватили пленного бритта и не церемонясь повели его к крутой лестнице. «Вашего брата» — здесь половина ребят с тех же земель, предательство родни им пришлось не по вкусу.

— Тебя будут держать здесь, пока ваши люди не пришлют нам новой провизии. И не говори мне больше о чести. Его спутников — в южный комнаты. Сообщники повинны меньше зачинщиков.

Двух оставшихся бриттов толкнули вперед. Тот, кого звали Куном, проходя мимо Амброзия, кивнул и сказал:

— Господин, мы обманули тебя. Девять лет ты был к нам добр, но ты чужак, мы не считали должным хранить тебе верность. Мысли мальчишек и трусов, но не достойных мужей.

— А ты, значит, не трус? — центурион посмотрел на него.

— Трус. И мне стыдно за это.

— Эй там, стыдливого отпустите. Видишь ли какое дело, здесь все выполняют свою работу. Гилдас встанет перед Утером и понесет наказание. Другой твой товарищ пока что наш пленник. А ты… А ты сейчас возвратишься обратно в селение. Ты передашь, что Амброзий Полу-бритт проявил к тебе милосердие, что не приказал отстегать тебя вожжами. Ты скажешь, что твои спутники остаются у нас, пока не пребудет треть от обещанного. А еще, — Амброзий поморщился. — пришлите ко мне кого-то поумнее вашего Гилдаса.

***

Прошло три дня с тех пор, как в форт на Стене приехал Гилдас с товарищами. Бритт был еще жив, это верно, Утер не любил убивать информаторов, да и беспорядки были бы лишними, если с юга прут саксы. Его выпороли два раза. Пока прилюдного унижения было достаточно — Гилдас еще был полезен. Утер же, на удивление, все дни казался довольным.

— Ты правильно поступил, что сразу отправил его ко мне, — в последнее время братья редко обсуждали что-то наедине. — Ты много времени проводишь с солдатами, но они должны видеть, кому следует подчиняться. Я знал, что ты будешь отличным помощником, — он положил руку ему на плечо, где не хватало отрубленной кисти. — Но каков же мерзавец… Ты ведь знаешь, что я скажу?

— Что доверие — удел баб и глупых детей.

— Верно. Но я чувствую наконец в тебе братскую кровь. Ты ведь все же раскрыл их обман.

Бритт, которого он отпустил, не подвел. Вчера тот вернулся сам вместе с главой четырех поселений. Тот уже знал, как следует себя вести в таких случаях, и бухнулся на колени прямо на каменный пол перед Утером и Амброзием. Он долго выл на все лады, потому как так было положено, рвал на себе волосы, а потом закончил так же быстро, как начал. Встал, поклонился, спокойно завел с Утером деловую беседу. Вой — это часть хорошего тона.

Хоть в чем-то Гилдас им не соврал — два набега действительно было. Один в середине зимы, второй — уже позже, ранней промозглой весной. Отряд саксов был небольшим, говорил им бриттский старейшина. Человек двадцать, не больше, конных среди них не приметили — разве только главарь. Этого оказалось довольно, чтобы обнести все селения, хороших воинов на местах оставалось немного, половина из них служит Утеру на границе, да и как сладить с бешеным саксом. Амброзий по молодости не редко слышал рев варвара.

— Кто их главарь? — спросил его тогда Утер.

Старейшина безразлично пожал худыми плечами.

— Какая тебе разница, господин. Двадцать человек в отряде, он просто мелкая сошка. И грабит он ради себя. Ищите того, кто ему позволяет.

— Помнишь, как он ответил нам, — говорил теперь Утер брату. — «Ищите того, кто ему позволяет.» Это моя земля! Здесь только я дозволяю и запрещаю!

Брат слишком давно не выходил за ворота, а все его мысли и воины слишком упрямо смотрят на север за Стену.

— А как он назвал тебя, помнишь, — Утер нехорошо усмехнулся. В его глазах мелькнул огонек обиды. — Когда благодарил, что ты не высек того, другого, и дал им отсрочку? «Аврелиан³» — чтоб тебя! Какие старику известны словечки! «Амброзий Аврелиан», какой слог! Не упустили бы вы с Вортигерном ту вашу шахту, может теперь бы и был золотым, и мы здесь не гнили.

Амброзий вздрогнул при упоминании Вортигерна. За девять лет о нем до стены Адриана доходили лишь смутные слухи. Солдат-император был далеко от них, на юго-востоке. Основал ли он свое королевство, смог ли построить свою империю без гроша за душой? Такой точно смог бы.

— Нам надо решить, скольких людей мы отправим в селенья, — центурион пропустил слова об Аврелиане мимо ушей. Так было безопаснее, дразнить Утера сегодня — плохая идея. — Старейшина бриттов говорил о двадцати пеших саксах.

Утер вновь помрачнел.

— Тебе бы только отправить моих людей защищать своих деревещин, отличный план, братец… По мне так пощипали бы их лишний раз, может прониклись бы к нам уважением. К нам — к тем, кто действительно их защищает.

— Вылазок пиктов не было последних три месяца. Наши люди не находили их следов в ближайших лесах. А не отправим людей сейчас — провизию не получим до лета. План был такой, Утер — они посылают на Стену людей и припасы, мы их защищаем от…

— …пиктов, — перебил его Утер. — Ты так уверен, что отряд бешеных саксов действительно существует?

— Тем больше причин отправить туда наших воинов. Пускай тоже двадцать. Что ты скажешь на это? Отряды налетчиков не привыкли сражаться насмерть, достаточно будет их просто спугнуть и взять в плен парочку самых болтливых. А если их нет — что ж, тогда мы успешно раскроем заговор бриттов.

Утер пожевал нижнюю губу. Он не любил ослаблять гарнизон, Амброзий сам за эти годы приучил брата держать все в порядке, но лучше разобраться сейчас, а не ждать войско в пять сотен воинов, которое ударит им в тыл.

— Ладно, — Утер кивнул. — Я дам тебе солдат, Амброзий. Двадцать штук, как условились. Сам едешь с ними. Разузнай, что хочешь, про эти налеты, но если твои бритты вас опять заманят в ловушку… — он красноречиво на него посмотрел, — Я буду очень долго жалеть, что ты мой брат и тебя снова нужно спасать.

На бывшем центурионе грузом висели девять лет долга. За такое можно простить брату почти любую обиду.

***

Двадцать солдат кое-как разместили по неказистым селениям. Многие из них вызвались сами — повидать друзей и родню, набрать добровольцев оказалось несложно. Гилдас и один из сообщников все еще оставались под стражей, но Амброзий видел, что те еще недолго будут стеснять Утера — в деревенских амбарах вновь понемногу выстраивались рядками мешки, бочки и корзины с едой. Треть от обещанного была людям все же по силам.

К удивлению Амброзия, он не заметил тяжелых взглядов и тихой ругани в адрес проклятых «римлян». Женщины не прятали по домам детей, девушки не жались к воротам, мужчины не держали поближе ножи и вилы. «Аврелиан, — бормотали они смущенно под нос, прятали глаза и кланялись ему и его людям, — Аврелиан».

— Почему они так называют меня? — спросил он старейшину, проходя мимо.

— Господин был милосерден там, где мог быть жесток и безжалостен. Господин отплатил помощью за обиду. Господин достоен этого имени.

Какое счастье, что рядом нет Утера.

— Оставьте-ка вы лучше все это, — пробормотал он и пошел смотреть укрепления.

Стена из острых кольев казалась добротной, высокой и крепкой, но ее оказалось слишком просто облить смолой и поджечь — об этом говорила и выжженая земля, и новехонькие ворота. Такие ограды могут сдержать налетчиков на пару часов, но не более.

— Вижу, вы заделали брешь, — сказал он. — Когда обещались быть саксы?

— Да, наши работают быстро… Саксы сказали, что вернутся за данью на пустую луну.

На пустую луну, то есть на новолуние. Это через неделю. Амброзий нахмурился. В этом селении он разместил помимо себя еще восьмерых прекрасно обученных воинов. В остальных трех — по четыре. Здесь были больше амбары и богаче дома, сюда разбойники с юга двинутся в первую очередь.

— Что нам следует делать теперь, господин?

То же, что и всегда в таких случаях. Держать осаду и надеяться, что враг окажется глуп и труслив. Амброзий ненавидел осады.

— Сколько у вас человек?

— Осталась дюжина из тех, кто умеет хорошо управляться с оружием.

— И моих восемь. Что ж, старик, мы сравнялись с твоими разбойниками. Может и получится их отпугнуть.

— У нас еще есть ты, Аврелиан.

Амброзий запрокинул голову и громко расхохотался. Да, он носил с собой меч и упражнялся с левой рукой каждый день. Отпугнуть и сразиться с обычным лесным бандитом — это пожалуйста. А вот с отрядом хорошо обученных воинов… После потери руки он ни разу не бился. Амброзий чувствовал легкую дрожь, как перед первым сражением на благо Римской империи.

— От меня, старик, в ближнем бою толку мало. Разве что защищать в тылу ваших женщин… И не называй меня Аврелианом при моих людях, из этого не выйдет много хорошего, — он уже собирался уходить, но обернулся на стену из кольев. — У вас есть неделя. Созывай своих ребят, бритт, пусть несут бревна и доски. За неделю мне нужны две пристройки для лучников у главных ворот и одна сзади. Быть может, так мы все обойдемся малой кровью в этом сражении…

Старейшина бриттов ему поклонился.

— Мы сделаем, господин. Но Аврелианом тебя здесь зовут не первые месяцы.

Дни шли быстрее, чем хотелось Амброзию, но бритты не подвели. Три постройки выросли быстро, а к концу шестого дня старейшина раздобыл ему лучников. Двух парней худощавых и жилистых — от таких в гуще сражения толку мало — да еще одну женщину. Амброзий удивленно взглянул на бритта, когда тот представил ее ему в числе прочих.

— Ваши дела так плохи? — спросил он старейшину. Была бы у него вторая кисть, он сам бы взялся за лук и стрелы.

Женщина, стоявшая перед ним, была лишь немногим младше Амброзия. Бритт привел к нему не юную деву, у таких, как она, уже бывает хозяйство и дети, ее руки загрубели за годы и поступь была не поступью феи. Но лицо до сих пор оставалось приятным и чистым, со следами былой красоты. Мать, дева, старица — то была мать.

— Моя дочь, — старейшина подтолкнул ее ближе. — Уна. Лучшая охотница здесь. Выслеживает волка в лесах с малых лет и не боится. Возьми ее, Аврелиан, проверь ее меткость. Говорю тебе, не пожалеешь. Лучника лучше тебе не найти.

Женщина выступила вперёд и поклонилась. Амброзий с недоверием смотрел на нее. Женщина в битве — плохая затея, но она стояла перед ним спокойно и прямо, без тени сомнения. Ее руки казались жилистыми и сильными.

— Это ее желание или твое? Что скажет ее муж?

— У моей дочери нет ни детей, ни мужа, — ответил старейшина. — Она вызвалась, и я не стал спорить.

— Позволь мне сражаться с тобой, господин, — женщина заговорила. Ее голос оказался низким и хриплым, Амброзий вздрогнул. Тот показался ему слишком знакомым. — Если я подстрелю парочку саксов с твоих деревянных башен, то вам будет проще.

Спасатели угнетённых — калека да баба. Центуриону стало смешно.

— Как скажешь. В этом бою ты принесешь больше пользы, чем я.

Уна ему поклонилась.

— С твоего позволения, Аврелиан. Вчера я заметила слишком много чужих следов в чаще, к югу отсюда. Саксы придут не на пустую луну. Они уже совсем близко.

Амброзий нахмурился, старейшина выглядел недовольным.

— Дочь, твое дело — стрелять белок и саксов, позволь господину римлянину…

— Почему ты думаешь, что они нападут так скоро? — перебил Амброзий. — Сегодня шестой день. Какой им резон устанавливать размер и срок дани, а потом все менять?

Женщина пожала плечами.

— Будь я саксом, я бы сделала так же. Их не ждут, они могут взять вдвое больше. Забрать свое слово обратно нетрудно.

«Вы это знаете не понаслышке», — подумал Амброзий, но вслух не сказал.

— Ты думаешь, они придут завтра с рассветом?

— Я думаю, сегодня ночью они уже будут здесь.

Амброзий негромко выругался. Стрелковые башни готовы, ворота поставлены, но его вновь грызло то мерзкое, беспокойное чувство, когда он чуял обман в словах Гилдаса. Отчего он, дурак, решил, что налётчики сдержат слово? Отчего он решил, что их не придет вдвое больше, прослышав про то, что Амброзий, брат Утера, в этой деревне — куда как прекрасный повод для выкупа. У него похолодело внутри. С чего он решил, что его вновь не заманили в ловушку, чтобы отдать его саксам в обмен на иную защиту?

«Ты уже давно ничего не решаешь, Амброзий, — сказал он себе. — Уже нет ничего, что бы тебя удивило.»

— Ты сражалась, когда саксы пришли в первый раз?

Уна кивнула.

— Пойдем, — он позвал ее за собой. — Расскажешь мне, где лучше расставить людей.

Они вышли под темно-серое небо, солнце почти скрылось за горизонтом, все, кроме часовых на посту, уже ютились в теплых домах. Амброзий хотел посчитать, сколько лет он не был подле семейного очага и сбился со счета.

— Что ты думаешь об Утере? — неожиданно спросил он эту незнакомую женщину. От ее мнения и слов ничего не зависело, потому их было интересно услышать.

Она пожала плечами и повела его дальше между домами, к южному краю деревни.

— Брат господина не очень умён.

А сам господин? Сейчас он один рядом с ней, на пустой дороге, если она вгонит ему в спину нож, ей может и повезти.

— Отчего же?

— Он послал лишь двадцать солдат, чтобы нас защитить. Если налетчики нас одолеют, он потеряет все.

Амброзий говорил Утеру то же.

— А ты, Уна? Не хочешь ли служить саксам, как Гилдас?

Ее лицо скривилось в гримасу.

— Гилдас — просто дурак. Он говорит о свободе от Рима, но на деле хочет быть поближе к новой кормушке. Таких, как он, саксы первыми вздернут.

Значит, Гилдас говорил о свободе от Рима. Амброзий устало подумал, что теперь нет смысла доносить эти слухи до брата.

— Они зайдут с тыла, — продолжила Уна и махнула рукой. — Поставь меня здесь, Аврелиан. Башня одна, но на ней поместятся двое, и я меньше мужчины.

Уна была права, он и сам об этом подумал. Амброзий смотрел на эту худую, но все ещё миловидную женщину и думал, что ее общества, возможно, будет ему не хватать. Она была откуда-то оттуда — из тех несбывшихся снов про Повис и новую жизнь.

— Чему ты улыбаешься, Аврелиан?

— Ты напомнила мне об одной. Скажи, как так получилось, что ты без мужа и без детей. По деревне ходишь, как воин? Твой отец не был против?

— Мою сестру увели в Каэр-Вент служить местному господину, ему тогда на многое было плевать. А потом меня уже поздно было неволить. С луком меньше шансов умереть молодой. Как видишь, теперь мне это уже не грозит.

Она рассмеялась, но смех ее был довольным, без тени горечи или печали. Неприятный холодок пробежал у Амброзия по плечам.

— Однажды я был в Каэр-Венте. Послушай, твоя сестра…

— Я не видела сестру, — отрезала Уна. — уже девятнадцать лет. Ходили слухи, что у нее родился ребенок, потом говорили, что она умерла. Я попрощалась с ней, когда ее увели. Прости, Аврелиан, я возьму стрел побольше и пойду ждать налётчиков. Береги себя.

Она поклонилась ему и с ловкостью кошки быстро взбежала на башню. Амброзий остался внизу, он рассеянно развернулся — мелькали яркие точки костров, центурион поднимал людей, посылал их туда, куда говорила Уна. Такого не бывает, да и мало ли, что ему привидится после стольких лет — знакомый голос. Как у сестры, скажете тоже. Какова вероятность, что где-то там, далеко, есть его сын? Что эта незнакомая женщина перед ним — родная сестра его давно оставленной в прошлом возлюбленной? Это ничтожные, жалкие шансы, но он слышал ее хриплый голос, который помнил все эти годы, такой же, как у сестры, и даже под маской лет он угадывал черты их родства. В голове было пусто и гулко, он ходил ошеломленный, рассеянный, нужно было собраться, но он видел перед глазами только лицо Уны и той другой, ещё молодой.

Эта жизнь явно смеялась над ним.

Вдруг раздались громкие удары и крики.

— Идут!! — раздался крик с южной вышки.

Туман рассеялся, он видел, как его люди приготовились к бою, как натянулся лук Уны, как в воцарившейся тишине зазвенело струна и первая стрела с тихим свистом улетела в непроглядную ночь.

— Занимайте позиции! — закричал он вместе со всеми. — Встречайте гостей, прикрывайте лучников!

Снова просвистела стрела, но ее острие вонзилось недалеко от Амброзия, на их стороне. Он поджал губы — значит, у саксов тоже есть луки.

Раздался гулкий тяжелый удар, и южные ворота заскрипели. Потом еще один и еще. Незваные гости объявились с тараном.

«Как интересно теперь приходят за данью», — скривился Амброзий. Он осторожно коснулся левой рукой меча — не хотелось бы, что бы дошло до драки, но даже он, калека, многим лучше, чем здешние пахари и кузнецы.

— Стреляйте в тех, кто несет таран!

Ворота снова жалостно заскрипели. Этой развалюхе достаточно еще пары ударов, чтобы разлететься в щепу, центурион не надеялся, что они выстоят. Двадцать саксов. Интересно, скольких из них успела снять Уна и остальные в такой темноте?

Раздался еще удар. Его люди выстроились спереди. Восемь людей из старого легиона Стены, не новые неумелые новобранцы. Если бритты не будут путаться под ногами, то рукопашная закончится быстро. Из них один стоит троих оборванцев, пусть и самых свирепых. С той стороны снова послышался крик. Помощник Уны попал в одного из несущих таран. Тяжелое бревно глухо упало на землю и покатилось. Кому-то придавило ступню, на мгновение возникла сумятица.

— Открывайте ворота! — крикнул Амброзий своим. — Пусть заходят!

На него повеяло старым запахом ночных и грязных сражений, который тот давно хотел позабыть. Но вместе с тем он чувствовал и что-то другое, приятное — собственную, покрытую годами и пылью, силу, свирепость, опасность, будто он все еще был на что-то способен. Он почувствовал странную, почти несуществующую злость на Уну — эту женщину, вообразившую себя умнее и сильнее всех прочих, как будто он теперь, как воин, стоит даже ниже ее. О, нет, сегодня от него будет здесь польза. Дрожащей левой рукой он выхватил меч. Можно представить, что это опять тренировка. Безопасная и бессмысленная, как и любая за последние годы. Он вдохнул запах гари. Когда-то центурион Амброзий был лучшим из первых. Чего-то он стоит теперь.

Ворота распахнулись стремительно, и налетчики немного замешкались. Кто-то под собственной тяжестью повалился вперед, прямо на мечи и копья солдат, кто-то постараться увернуться и спрятаться за товарищами. Это длилось всего мгновение, а потом разбойники волною хлынули внутрь.

«Какая нелепая, смешная ошибка, — думал Амброзий, глядя с какой легкостью его люди отбивают атаку. — Бросаться в бой и лезть подвое на рожон. В узкие ворота в полтора размаха рук человека. Это и отличает шайку разбойников от обученного солдата.»

Но они лезли и лезли, как звери. Глаза их были налиты красным, эти южные варвары, казалось, совсем не чувствуют боли. Кто-то из его людей вскрикнул. Амброзий обернулся. Двое из его восьми осели на землю — одному чужая стрела попала в лопатку, другого оглушили дубиной. Случайные стрелы слишком часто меняют ход боя. Краем глаза он заметил несущийся на него сгусток тени и огненных сполохов. В следующее мгновение его повалили на землю, как куль с мукой. Сакс оказался крупным, неповоротливым, в тяжелой броне, в которой тот прежде явно не бился. Он налетел на него как камень, пущенный из пращи, как таран, но руки и ноги его не слушались, он пытался дотянуться до горла Амброзия, но вскоре охнул от удара рукоятью меча в подбородок. Что-то хрустнуло, из его приоткрытых губ хлынула кровь, кто-то сегодня не досчитается пары-тройки зубов. Центурион дотянулся до обломка стрелы рядом с ним, схватил его и всадил налетчику прямо в бедро. Сакс зарычал, Амброзий напряг последние силы, жестким пинком прямо по ране оттолкнул его, и в зажатые тяжестью ребра наконец хлынул воздух. Вот и все. Даже одной рукой приставить теперь нож прямо к горлу было несложно. В его висках барабанным гулом стучала кровь. Он победил. Лезвие ножа оцарапало шею врага и окрасилось крохотной каплей крови. Он все еще мог побеждать.

— Они уходят! — крикнули откуда-то с башен. — Уходят!

Сакс, распластанный на земле, дернулся.

— Лежи смирно, — тяжело дыша ответил Амброзий. — Лежи, мразь, отправишься к друзьям, если мы хорошо побеседуем.

Его люди уже спешили к нему и несли пару крепких веревок. Амброзий поднялся. Нижняя губа была рассечена, ребро вроде цело, но об этом он подумает завтра.

— Вяжите его, — ответил он им. — И в подвал. Заприте-ка на ночь. Завтра и у него, и у нас долгий день.

А в оставшиеся часы этой ночи он напьется так, как не пил Утер после увольнительной у Флавия Клавдия. Ему есть за что.

***

Десять воинов, Амброзий и сакс въехали в ворота форта Банна под вечер. Сражение было три дня назад, ушибы еще саднили, но центурион был в порядке. Удивительно, но среди этой смертельной опасности он снова почувствовал себя настоящим, живым и теперь будто очнулся от долгого сна. Явь оказалась ясной, холодной и свежей, но не менее сложной, чем сон. Амброзий рассеянно трепал своего старого коня по гриве, а в голове его была тишина. Он не знал, о чем теперь думать, постоянная ругань пленного сакса, идущего за ним связанным от самой деревни, не очень-то его развлекала. Уна, ее сестра — его, Амброзия, возможный сын — а теперь еще все это, он не знал, что делать с этим ворохом знаний, а потому всю дорогу сквозь зубы свистел одну и ту же бесконечную песню. Снова и снова. Утер должен это услышать. Он все же его младший брат. Его защитник. Его спаситель. А потом они будут думать, эта задачка не для одной головы. Конь всхрапнул, и он снова погладил его белоснежную морду и внутренне содрогнулся. О да, Утеру будет что на это ответить…

— Передай своему командиру, что его брат вернулся. Мне нужно видеть его. Это срочно, так и скажи, пусть приходит сразу ко мне. — он бросил поводья одному из солдат. — И скажи кому-то почистить коня. Этого же, — он кивнул на пленного сакса. — Посадите туда, где прежде был Гилдас. Еще немного и мы отстроим здесь постоялый двор…

Тяжелым шагом он прошел прямо к себе. Сбросил грязный плащ, покрытый пылью и лошадиным потом. Он нашел чистую рубаху, ополоснул лицо ледяной водой. Ощущение удавки на шее пропало, но легче не стало. "Что я скажу ему, — ему было смешно. — как вообще подобрать для такого слова." Но Амброзий обманывал себя самого, и обман его был намеренным. Злость, неверие, ярость — они закипали в его мозгу, подобно смертельной отраве, когда он вспоминал слова сакса. Сказать же брату он может все, что угодно.

Он снова насильно вернулся к мыслям об Уне. К ее словам, что где-то на свете есть его сын, что та девушка из Каэр-Вента, должно быть, мертва. Проще смириться, что где-то в забытой глуши у него есть ребенок, чем с тем, что прошлую его жизнь оборвала далеко не случайность. Ногти почти что до крови вонзились в ладонь.

"Тебе сядут на шею, а потом перегрызут тебе глотку."

Как он их ненавидит.

Его называют "Аврелиан" и кланяются ему до земли, а в рукаве держат нож.

Стыд жёг его до костей. То, что он считал благородством, оказалось слабостью и причиной для их ничтожного смеха.

— Брат? Ты вернулся.

Утер зашёл к нему и прикрыл дверь. Амброзий решил говорить все, как есть — ни хуже, ни лучше не будет.

— Ты только с дороги. Срочное дело? Вы не отбили деревни?

— Деревни под контролем Стены, мы отогнали саксов. На время, — у него пересохло в горле. — И взяли в плен главаря.

Утер расплылся в широкой улыбке.

— Ну, так это прекрасно! — Утер похлопал его по плечу. Брат не ждал новостей и куда-то спешил. Набеги южан были редкостью у старой границы, пара случайных отрядов его не заботила. — Ты справился, но в следующий раз надень что-то чистое и отбей свою вонь. Ценю твое рвение, но дело не срочное.

Он развернулся к двери.

— Набеги затеял Вортигерн, — Амброзий выпалил в спину уходящему брату.

Вот и все. Он сказал это, а значит признал.

— Повтори.

— Пленник не стал упираться. Их призвал Вортигерн, теперь он владыка Повиса и пары южных земель. Он позвал их к себе. Потом взял на службу. Потом позволил новым друзьям грабить, все что найдется. За долю, конечно. Вдобавок, он платит им этим.

Амброзий развязал веревки на дорожном мешке и достал оттуда то, что видел прежде лишь раз. Молча положил на стол между Утером и собой.

Утер поднёс находку к глазам. Затем крепко сжал ее в кулаке.

— Ты ведь не видел прежде подобного, — с горечью промолвил Амброзий. — Не так ли? Я не успел тебе показать. Тогда.

Утер мрачно смотрел на темные отблески.

— Касситерит, — грубо ответил он. — Хороший образец, за такой можно служить и сутулой собаке, как Вортигерн, — он сунул его за пазуху. — Из той шахты, я полагаю?

— Да.

Ярость вновь затопила его с головой.

— Ты ведь знаешь, Утер, что это значит, — продолжил Амброзий хрипло. — Обвала не было. Потопа — не было. Этот ублюдок, — он перешёл на крик. — предал меня и пытался убить! Меня!

Он вновь не контролировал ярость. Хотелось отплатить за каждый из ничтожных дней за последние девять лет, вколотить их в глотку предателю и каждой мрази, которая отплатила ему насмешкой и злом на добро. Злость и обида бушевали в груди. Его трясло. Яркой вспышкой в его мозгу встало воспоминание того злосчастного дня, как Вортигерн приветил его, словно друга, как не скрывал ничего и говорил о правильном и о дурном, как предлагал ему стать союзником, довериться, создать новое богатое королевство — как льстил его опыту и умениям, и как он купился на это, словно тупая баба или юнец-новобранец.

— Он хотел убить меня! — рявкнул он. — Убрать с дороги, завладеть, всем богатством — ты, брат, ты знаешь, что это значит!

Он помнил, как Вортигерн укрывал его плащом от дождя, как вытащил из мглы заброшенной шахты, как все равно звал в Повис. Он помнил все это ясно, как день, но теперь это воспоминание путало его, и он намеренно рвал паутину собственных мыслей.

— Он все подстроил, — смог наконец вымолвить он, жалкий калека. — С самого начала, Утер, я должен был верить тебе, не ему. Та шахта… Та баснословно богатая шахта. Она вся у него. Что ему стоит нанять саксов, Утер? Что ему стоит… стать императором своего нового мира? Так сделал бы каждый.

Но он, Амброзий, не сделал.

— Мы отправим к нему людей, — продолжил центурион. Брат молчал, и он чувствовал, что надо что-то делать и говорить, молчать нельзя, иначе его накроет океан беспросветной жалости к себе и ничтожности, как когда он лишился руки. — Если он забыл, то мы заставим его вспомнить, что у нас есть мечи и копья. Пусть подавится своей шахтой. Пусть позовет к себе саксов хоть со всего континента — но сунет сюда свой собачий нос, мы отрежем его по самые уши. — он вспомнил Уну и рассмеялся. — Среди здешних людей даже бабы стоят троих, как они. Дай мне сотню людей, Утер, я выступлю завтра. Пока что… просто поговорить. Возможно, он позабыл уже об Амброзии Полу-бритте. В таком случае можно его пожалеть…

Он не думал сейчас о Вортигерне, о его людях, о его королевстве, о том, как он вообще перед ним предстанет, что скажет ему — сейчас он должен был чувствовать силу и ярость, ту выдуманную, нереальную, легендарную, сродни Риму в голове его брата. На мгновение он словно почувствовал боль в отсеченной руке. Это будет не война, не нападение, он придет в своем праве. И посмотрит на него, как на грязного шелудивого пса.

— Сто воинов? — услышал он брата. — Ты многого хочешь, Амброзий, очень многого. Знаешь, ты всегда был недальновидным, думаешь, я оставлю форт почти без защиты? Впрочем… Я всегда недолюбливал Вортигерна, но думаешь, за девять лет он не смог разгрести свою вонючую шахту? Достать всеми способами то свое олово, вырвать его из земли, лишившись ногтей? Обвалы разбираются, брат. И очень хорошо чужими руками.

Утер был спокоен и, даже сказать, безмятежен. Это сбивало с толку и путало, Амброзий сжал зубы. Он хочет окопаться на своей Стене и ждать, когда за ним явятся? Отряды солдат, попрятавшиеся по углам и безвольные. Он подошёл совсем близко к брату.

— Помнится, ты хотел власти, как в Риме. Называл себя здесь первым владыкой и господином. Что стало с тем Утером? Он прячется от одних варваров за спинами остальных.

Краем глаза Амброзий заметил движение возле двери. Он дернулся, обернулся. Лениво прислонившись к дверному косяку, на него смотрел пленный сакс.

— Ублюдок!

Центурион было метнулся к постели — на ней лежал меч — но крепкая рука брата удержала его.

— Что?.. Ты.

— Это совершенно лишнее, брат, — промолвил Утер и скрутил ему искалеченную руку. Амброзий взвыл, точно зверь, он не думал, что через девять лет боль будет такой яркой и острой. — Точно лишнее.

Амброзий видел, как расплывалось в щербатой улыбке уродливое лицо пленника, как тот вальяжно стоял и не двигался с места, будто он здесь хозяин, а центурион — его пленник, как лицо брата не выражало ни смущения, ни злобы, а лишь безразличие. От боли его ноги подкосились, и он упал на колени, разразившись бранью. За последний день он перестал понимать что-либо и лишь знал, что сейчас один против всех.

— Передай от меня привет Вортигерну, — участливо проговорил Утер, глядя на него сверху вниз. — Да, сперва он был большим другом тебе, чем мне, но знаешь… Со временем мы нашли с ним общий язык.

— Ты сволочь… — бормотал Амброзий. — Сволочь…

Он не знал, к кому именно сейчас обращается, но это было неважно.

— Я убью тебя.

— Да, да, ты всегда был чудесным братом, — заверил Утер. Он присел на корточки рядом с ним и схватил его крепко за волосы. — Знаешь, меня всегда удивляло, что ты смог так подняться. Сплошное везение, брат. Ведь ты лишен даже капли ума.

— Кончай с ним, — голос сакса был грубым и лающим. — До Повиса шесть дней пути. И приложи его посильнее, тогда дольше не придется кормить.

— Как скажешь.

Утер наклонился еще ниже. Амброзий плюнул в него.

— Прости, брат, — он услышал еле заметный шепот у правого уха, а затем темнота и каменный пол стремительно набросились на него.

Снова.

Солдат-император

За долгую жизнь к предательствам привыкаешь, как к размытым дорогам, ненастной погоде или прокисшему пиву — они вызывают лишь ругань и желание выбить обидчику зубы. И все. Чем больше зубов, тем легче станет на сердце. Двуличие друга, измена любовницы, ложь перекупленного командира — все это забывалось за месяц. Либо страдаешь, либо живешь — умные люди считали, что жить веселее. Доверие дарилось лишь равным, обман остальных объяснялся их дикой прогнившей природой. Амброзий Аврелиан знал эту истину с самого детства, она росла и крепла в его сознании все долгие годы армейской службы на острове, но редко когда он мог ее применить, а потому обман бритта Гилдаса, хитрость Вортигерна, предательство Утера — все это доводило его до истерики, рушило в голове стройный ход мыслей и порой ему хотелось стать диким волком с северных пустошей, что в безумии разрывает добычу. «Тебе сядут на шею и затянут удавку потуже». Так и случилось, ему говорили об этом.

Их с Утером не связывали узы, как в старых языческих песнях, когда выживший брат просит суровых богов забрать его следом за первым. Они редко делили добычу, разнились, как огонь и вода, и общества друг друга искали не часто. Но они сражались бок о бок всю жизнь, знали мысли друг друга и помнили, что они братья. Это казалось им нерушимым. До этого дня.

За шесть долгих дней по дороге в Повис Амброзию было над чем поразмыслить. Когда Утер предал его? Сколько лет прошло с этого? Как долго брат его ненавидел? Почему Вортигерн решил вести дела с тем, кто его презирает? Может это случилось пять лет назад, когда неожиданно в форте Банна стало комфортно жить. Появились исправные печи, деньги, даже поставки приличной еды — не только хлеба и дичи. Одежда Утера и его приближенных перестала походить на лохмотья, и тот стал играть в полноправного господина. Кто знает. Когда было тоскливей всего, Полу-бритт Амброзий думал, что в брате нет ненависти, он просто нашел ему применение, как любой вещи в своем новом доме. Это не предательство, всего лишь политика сильного. И каждый на разграбленных землях и он, Амброзий, в придачу, проклянет его за такую политику.

— Шевелись, ты!

Теперь сакс ехал верхом на лошади, а он со связанными руками волочил ноги следом. Первое время центурион шел, как в бреду, теперь же сознание прояснилось, сакс порой бил его на стоянках, но теперь ему это прискучило и большую часть ночи он пил. Пьяный храп варвара разносился по пустоши, а Амброзий складывал вместе кусочки загадки. Первая — кого он теперь ненавидит больше?

Амброзий не очень-то жаловал слово «ненависть», от него веяло беспросветной обреченностью и не было триумфа победы. Но иного слова он не придумал, хотя знал, что эта острая ярость в скорости притупится, оставив место брезгливости и вражде. Сейчас он совершенно не мог думать о брате — значит, это ответ. Утер его предал, Утер за это заплатит. Утер предал и тех, кого он хотел защищать. Что же до Вортигерна… Прошло девять лет, ему будет что обсудить с этой шелудивой собакой. И он до сих пор думал о нем, как о равном себе. Было в нем что-то слишком похожее — и за завесой нищеты и безродности, и за пологом власти и силы.

— Твое счастье, солдат, мы пришли, — сакс спешился, постучал в ворота, затем с силой пнул Амброзия под колени. Тот упал в дорожную пыль. — Открывай!

Лицо стражника появилось в крохотном окошке двери.

— Ты припозднился.

— Припозднился, значит так было нужно, — рявкнул сакс. — Открывай или отрежу тебе правое ухо, все равно оно плохо слышит.

Ворота скрипнули. Что ж, все повторяется в точности.

— Скажи самому, что я вернулся с подарком, как он хотел. Утер со Стены шлет ему горячий привет.

Краем глаза Амброзий осматривал внутренний двор крепости Вортигерна. Даже приди он сюда с сотней солдат, он бы за полгода не взял этот форт. Перед ним предстало действительно царство. Еще дикое и кривое, необузданное, провшивевшее, но уже безмерно богатое царство бывшего варвара. Вортигерну удалось. Повис, Дивед и южные земли теперь принадлежали ему. Сейчас было безопасней молчать.

Саксов здесь оказалось порядком, сомневаться не приходилось, что слова бриттов и прочих были правдивы. На огромном дворе на одного солдата из бывшего легиона Флавия Клавдия приходился десяток южных захватчиков и еще пара бриттов. Повсюду доносилось бряцанье кольчуг, лязг топоров и мечей. Тут и там над кузнями вился дым.

— Да, да, калека, — просвистел ему в ухо сакс. — Мы не чета твоим оборванным северянам.

Он был прав. Амброзий смотрел на эту плавильню нового мира и понимал, что проще быть с ней, чем против нее. Рим и его порядки остались далеко позади, вседозволенность пьянила и ударяла в голову тяжелой дубиной. Здесь не могло быть иначе, это царство, полное золота и зубов выросло бы из земли все равно. Только Вортигерн был первым, кому удалось его возвести. Повис, Дивед, Гвинедд — что еще он прибрал к рукам? Это олово успешно купило ему царский венец.

Он услышал негромкий шорох шагов за спиной и обернулся. За девять лет этот владыка не изменился ни капли.

— И вот ты здесь, — негромко проронил Вортигерн со странной улыбкой. — Столько лет прошло, и мы все же встретились. Полу-бритт.

Время его пощадило или судьба — тот у обоих считался любимчиком. Все то же широкое лицо, наивный открытый взгляд и сутулые плечи, эта маска сослужила ему отличную службу. Но вместе с тем у него теперь был облик царя —откуда взялись эти ткани, расшитые золотом, ножны, под стать старым мифам, венец, под тяжестью которого склонилась бы любая сильная шея — посреди серого весеннего дня Повиса он казался солнцем, вышедшим из-за туч, и старался казаться таким же любому. Обещание богатого сытого века. Не для всех, разумеется.

Вортигерн продолжал улыбаться. Не самая легкая встреча. Должно быть, он сам не знает, о чем говорить.

— О чем ты думаешь, Полу-бритт?

Амброзий почувствовал запах дорогих масел, каждое из которых стоило состояние. Им пахла вся одежда нового императора, будто на нее пролили целый кувшин.

— О царе Мидасе.

Улыбка Вортигерна сделалась шире.

— Только ты вряд ли слышал о нем.

Если нечем бить, то бей в родословную.

— Старый царь, известный своим богатством. Все вокруг него обращалось в золото — владыка должен многое знать, Полу-бритт. Я теперь не простой солдат, каким был когда-то.

— Еще он был жаден и глуп, и у него были ослиные уши. Наряди осла в пурпур, много ли пользы это ему принесет?

За эти слова его могли избить до полусмерти и на неделю оставить гнить в сыром погребе, сейчас Амброзию на это было плевать. К его удивлению, Вортигерн не спешил отдавать подобный приказ.

— Ну? — промолвил центурион, когда молчание затянулось.

Новый император расхохотался, затем надушенными и намасленными пальцами вытер пару выступивших слезинок.

— Я знал тебя слишком недолго, Полу-бритт, чтобы понять до конца, ты не перестаешь меня изумлять.

— Давай убьешь меня сразу, твое представление затянулось. На девять лет.

— Убить? — Вортигерн наконец перевел дух от смеха. — Ты думаешь, я правда хочу убить тебя, Полу-бритт? Что же мешало мне это сделать тогда?

Амброзий был изможден дорогой, злостью и голодом, решать загадки Вортигерна ему сейчас не хотелось, однако этот хитрый отщепенец был прав — в этой стройной картине что-то не ладилось и близкой смертью как-то не веяло в воздухе. Отчаянием — да. Бесконечной усталостью, звериной жестокостью — но не смертью. Он смотрел на ряженого императора в шелке и пурпуре с гладко расчесанными волосами и думал — ни один император, ни один вождь, ни один царь, ни один захудалый старейшина никогда не выйдет к своему пленнику лично. Вортигерн создал себе образ недосягаемой власти, но он сейчас здесь, а не в великолепных чертогах восседает на троне.

— Что тебе нужно? — грубо спросил он.

Вортигерн улыбнулся одними губами и положил руку ему на плечо.

— И вот наш храбрый центурион начал задавать вопросы по делу. Эй, развяжите-ка его да побыстрее.

Сакс, что привел его, оскалился, но не сдвинулся с места.

— Сначала заплати мне, богатый господин. Как условились. Иначе развязывай сам.

Улыбка Вортигерна стала мягче и шире. Он ласково поманил сакса к себе, пошарил в карманах, будто хотел достать оттуда кошель с монетами или мешочек чистейшей руды. Тот ухмыльнулся, протянул покрытую шрамами руку, но в следующее мгновение сильнейший удар кулака сбил его с ног. Вортигерн поставил свой тяжелый сапог ему на плечо.

— Ты шваль… — сказал он спокойно и тихо. — Ты с кем разговариваешь, ты помнишь, благодаря кому ты здесь оказался? Я император и царь, а ты бродяга, бешеный пес, поверь, мой добрый друг, ты очень зря меня не боишься. Рассоришься со мной — рассоришься с теми, кто послал тебя мне. А это расстроит нас всех…

Сакс отплевывался и тяжело дышал. Никто из его товарищей не бросился его защищать. Казалось, его ослушание вызвало в их рядах недовольство. Будто это войско косматых и свирепых бойцов было не просто наемниками, желавшими денег.

— Поднимите его, — сказал Вортигерн остальным. — Хорошо, что в рядах таких славных воинов только один, подобный ему.

Пара саксов грубовато подняли своего товарища из дорожной пыли и что-то мрачно ему прошептали. Вортигерн удовлетворенно кивнул. Потом повернулся к центуриону.

— А теперь пойдем со мной, Полу-бритт. Ты сможешь задать всю свою прорву вопросов, если они у тебя, конечно, имеются. Я отвечу на каждый из них.

— Даже на тот, почему ты шелудивая псина без чести?

Новый император удивленно на него посмотрел:

— А это когда-то для тебя было тайной?

***

За всю свою долгую жизнь Полу-бритт Амброзий ни разу не был в плену. Он сам брал в плен. Он вызволял из плена. Он видел, что делал с людьми долгий плен у пиктов-друидов. Быт пленника был для него книгой прочитанной, но не прожитой, а потому теперь он терялся в догадках. Он шел по широкому двору вслед за Вортигерном, по высоким ступеням его необъятной крепости, по бесконечным коридорам с тяжелыми сводами и богато убранным залам. Его не вели в темницу, и это было необъяснимой загадкой. Вторая загадка заключалась в том, что крепость Вортигерна сильно разнилась со стеной Адриана. В форте Банна не было женщин. Не было огромных звериных шкур на широких скамьях. Не было вытканных разноцветными нитями огромных ковров на стенах. Форт Банна был для войны и мужчин.

Крепость Вортигерна была для любого, кто не выступает против него. Откуда-то снизу лестницы до Амброзия донесся смех женщины, запах щелока и мокрой шерсти. Здесь были прачки, может быть, чьи-то жены и дети. Как Вортигерн сумел все это построить? Хотя как — это Полу-бритту было понятно. Зачем — это был уже вопрос посложнее.

— Садись, — бросил Вортигерн. — Где захочется. Ты, верно, голоден после дороги. Эй там, подавайте еду.

Он грузно опустился во главе стола и громко вздохнул.

— Ты, Полу-бритт, видишь вокруг себя плоды неустанной работы. За девять лет, что мы провели с тобой порознь, я ни разу не мог упрекнуть себя в лени и праздности.

Амброзий ему не ответил. Император хищно оскалился своей собачьей улыбкой.

— Не думай, я не начну тебе плакаться, что жизнь правителя вовсе не мед. По правде сказать, — он небрежно взмахнул руками. — она превосходна. Все, что ты видишь здесь, Полу-бритт. Здесь все мое.

И это звучало не как хвастовство. Амброзий пожал плечами.

— Что ж, ты этого и хотел. Император.

Тот поморщился. Перед ними поставили два блюда с запеченной крольчатиной и две кружки кислого эля.

— Не называй меня императором, — Вортигерн оторвал жирную кроличью ножку. Сок потек ему за рукав. — Император, империя… Знаешь, Полу-бритт, за эти девять лет я успел хорошенько подумать. Зачем мне называть себя императором — их было, да ты помнишь и сам, каждую луну по четыре десятка. Толпа дураков, утопившая себя в бессмысленных распрях за Рим, который был слишком далеким и слишком чужим. Ты думаешь, ваш Флавий Клавдий тогда преуспел? Я слышал, его убили в Иберии⁴. О нет, мой дорогой Полу-бритт, я не какой-то там император. Я царь и властитель этого нового мира. Здесь. На острове. От моря на юге, а со временем — до вашей замерзшей прогнившей Стены. К слову, превосходные кролики, Полу-бритт, почему ты не ешь их?

Амброзий жадно смотрел на блюдо перед собой, но до сих пор не прикоснулся к пище. Есть с врагом — последнее дело, но кто ему теперь больший враг: Вортигерн или Утер? Сподручные Гилдаса, которые пытались его обмануть, или свирепые саксы? У Амброзия Аврелиана наберётся немало врагов, но умирать с голоду он пока не спешил. Запах жаренного мяса сводил голодного центуриона с ума. Жадной дрожащей рукой он ухватился за кроличью ножку.

Вортигерн улыбнулся.

— Приятно, что ты не хочешь расстроить хозяина дома. Этим ты мне всегда и нравился, Полу-бритт. Знаешь, этой поразительной доброжелательностью… граничащей с полной дуростью. И при этом ты отличный боец. Знаешь, я таких ещё не встречал.

При упоминании о хорошем бойце внутри Амброзия что-то сжалось, и он по-волчьи взглянул на нового властелина. Потом в памяти всплыло недавнее сражение, запах дыма и битвы, грязи и чужой крови — нет, насмехается Вортигерн или же нет — он действительно все ещё прекрасный боец.

— Ты можешь проверить, — ответил он. — Если бы не мой добрый братец, твоему прихвостню саксу было бы о чём рассказать. Видишь ли, те девять лет я не просто скорбел над судьбой.

Вортигерн поджал губы и с интересом взглянул на Амброзия. Возможно, сегодня его не убьют. Возможно, завтра или через неделю его просто отравят или он долгие годы будет почетным пленником-гостем. Только теперь Амброзий ни на секунду не доверял императору. Ни единому слову, ни клочку фальшивой радушной улыбки.

— Ты верно хочешь спросить меня, почему ты лишился руки?

— Потому что ты псина?

Жаренный кролик был бесподобен, Амброзий бросил на блюдо последнюю косточку.

— Отчасти. Отчасти, потому что я псина, как ты говоришь. Отчасти, потому что мне плевать на многие ваши условности, Полу-бритт. Понимаешь ли, — Вортигерн откинулся в кресле. — такому, как мне, бесполезно говорить о чести и совести. Честь работает среди равных. Против таких, как я, обычно используют метод топора и дубины — бей, беги и останешься жив. Когда мы, Амброзий, нашли на пустошах ту оловянную шахту… Я был таким. Мне не нужна была честь. Теперь же, — он обвел глазами свой богато украшенный зал. — я царь и властитель. Мне придется играть в ваши игры. Что же до твоей руки и предательства, Полу-бритт, ты можешь не верить мне, но мне это было не в радость.

Центурион молчал. Предательство Утера, плен, дорога и холод, теплый зал с горящим камином и жирная пища наконец лишили его желания спорить. В его голове было тихо и пусто. Он ничего не ответил.

— Ты это знаешь, — негромко продолжил Вортигерн без тени улыбки, — оттого и злишься на себя самого. Что не хочешь мне смерти.

— Не хочу, — устало отозвался Амброзий. — Умрешь ли ты завтра от чьей-то руки или нет — мне, право, плевать.

Император Повиса кивнул ему.

— Порой союзники и больше ненавидят друг друга.

— Иди удавись.

Внутри было тоскливо и мерзко, он вспомнил лицо Утера, искривленное в злобной усмешке. Вспомнил оборону поселений и все эти годы службы на острове. Как забавно складывается судьба: чья-то жизнь — легенда, вытканная шелком и золотом на множестве гобеленов, а его — пустое множество дней, не давшее ни единого плода.

— Я тебе не союзник.

Вортигерн подал знак слуге, чтобы тот принес еще эля.

— Но ты и не враг мне. Полу-бритт… Амброзий. Пойми меня верно. Я никогда не лгал тебе, когда звал тебя с собою в Повис. Даже когда я раздробил тебе руку… — он немножко поморщился. — я хотел, чтобы ты поехал со мной. Я звал тебя, ты ведь помнишь. Я не убил тебя, я не бросил тебя — хочешь знать, я правда хотел, чтобы ты был моим другом. Мне нужен был помощник рядом с собой. Человек, на которого я могу положиться — скажи мне, Полу-бритт, ты хоть на мгновенье задумывался, насколько шатким было положение такого, как я? Полшага от золотых гор и ножа под ребро. Мы нашли с тобой оловянную шахту. Я. Я нашел ее. Я опознал это олово, я нашел вход, но вспомни, дорогой мой Амброзий, что ты сказал, когда увидел эту россыпь несметных богатств? Ты сказал: «мы будем править», — император невесело усмехнулся. — «Мы». Ты, конечно же, скажешь, что это просто слова — но откуда ты знаешь, м? Ты отобрал бы мое со временем, думал бы, что так будет лучше — по своему ли почину или же твой мерзостный братец наконец-то тебя убедил — это неважно. Ты согласился служить мне и помогать, Полу-бритт. Признавать меня первым, и тут же показал, чего стоят эти слова. Да, я поступил бесчестно и низко. Но не из-за ненависти, ты это понял теперь. Я все равно хотел забрать тебя с собою в Повис. Только твои амбиции мне были бы уже не страшны. Мы оба разрушили тот мир между нами. Я сожалею, что все вышло не так, как нам виделось прежде.

Амброзий молчал. Объяснение Вортигерна было таким же лживым, как и предательство.

— Желаешь оправдаться? — центурион усмехнулся. — Ты как слуга-вор, обвиняющий в богатстве своего господина.

Вортигерн допил остатки эля из кружки.

— Я совершенно не хочу оправдываться перед тобой, Полу-бритт. И извиняться я тоже не буду, не жди. Но я обещал тебе море ответов. Что ж ты их получил, теперь мы в расчете.

— Мы будем в расчете, когда я отсеку тебе правую руку.

— Возможно, возможно. У тебя будет время подумать, как это сделать. Ты мой почетный гость, Амброзий. Немало дней тебе придется жить в моей крепости. И прекрати свое нытье, ты все же мужчина. У нас впереди ещё много работы. Когда допьешь, тебя проводят в покои.

Амброзий поднял захмелевшую голову.

— А как же темница и гнилая солома?

— Вспомни, что только что сказал тебе твой повелитель и царь, — повторил Вортигерн, направляясь к двери. — Прекрати уже ныть.

Мирддин

Наступившее утро было теплым и серым. Впервые за эту раннюю затянувшуюся весну с моря подул забытый за зиму ветер обещания и новизны. За столько лет Амброзий Аврелиан разучился верить ему. Он лежал на постели и бесцельно смотрел на высокие серые своды. Угли в камине почти что остыли. Это неплохо, думал Амброзий. Это очень даже неплохо, что сейчас он лежит на широкой постели, в ворохе мягких и теплых шкур, а не на жёсткой промозглой земле. Сакс не будит его пинком под ребра. И он как-никак все же жив.

Но он все еще пленник, преданный брат и обманутый друг. Все это выведено на его сердце, точно тавро на рабе или рисунок на коже у пиктов. Кто он сейчас? Это был до боли сложный вопрос, его жизнь снова оборвалась и перевернулась с ног на голову, как и тогда из-за проклятого олова.

«У нас много работы».

Если Вортигерн ждёт рабской службы, то лучше пусть сразу прирежет его. Центурион будто сквозь пелену вспоминал весь прошедший вчерашний вечер, объяснения хозяина замка, запоздавшие на столько лет, и понимал, что если он хочет выжить — если действительно хочет жить, одержать победу хоть ещё один раз, а не влачить существование отчаявшегося раба, ему надо сделать именно то, что советовал старый враг и заклятый несбывшийся друг. Надо встать с этой мягкой постели и прекратить жалеть себя самого. Она не жалела себя в Каэр-Венте. Уна не оплакивала свою судьбу в приграничье. Не может и он быть слабее женщины с острова.

Вортигерн прав, ему предстоит ещё много работы. Для начала узнать, что задумал император Повиса.

Он встал и поспешно оделся. Небрежный стук в тяжелую дверь заставил центуриона вздрогнуть, та почти сразу же отворилась, не успел он раскрыть рот. Незваный гость не стал дожидаться ответа.

— Господин уже встал? Господину велели принести таз с водой. И полотенце — для умывания.

На пороге стоял незнакомый юноша. Без тени смущения он прошагал через все покои и с громким стуком опустил таз на стол у окна. Крохотные льдинки выплеснулись за край.

— Господин в состоянии сам подержать полотенце?

Мальчишка очень отличался от того, что привык видеть Амброзий в подобных местах. Да, для начала слуги молчали. Они прятали взгляд, жались к углам и смотрели на мир сквозь отупляющую пелену. Словно есть их мир и есть мир господ — и никто не суется друг к другу. Но этот — этот казался здесь чужеродным, ошибочным, выпадающим из общей картины. Целиком — от дырявых тонких сапог до худого и серого, с сотней мелких шрамов лица, которое постоянно кривилось усмешкой. Все его манеры кричали о том, что ему никто здесь не ровня. А его, Амброзия Полу-бритта, Вортигерн лишил руки лишь за одно опрометчиво сказанное слово.

В другое время, в его собственном доме за подобную дерзость слуге грозила бы порка, но препираться с людьми Вортигерна сейчас не было времени.

— Держи полотенце, мальчик, — сухо бросил центурион. — И придержи-ка свой длинный язык, иначе тебе его кто-то отрежет.

Юноша поджал тонкие губы.

— Как же была длинна твоя рука, господин, если ты лишился ее.

Неожиданно ярость снова вспыхнула в нем. Насколько же низко он пал, что даже слуги тюремщика над ним насмехаются! Даже…

— Ты раб! — воскликнул он, заметив искривленное тавро на внутренней стороне руки.

Чтобы раб варваров осмелился поднять глаза выше пола?

— Да мне плевать.

Холодные глаза откровенно смеялись над ним.

— Господин будет уже умываться или мне унести?

Здоровой рукой Амброзий выхватил у него полотенце.

— Убирайся, — бросил он. — Можешь сказать, что я попросил себе другого слугу.

Юноша презрительно скривил губы, и Амброзий понял, что у того на уме. В этом доме, где над каждым дыханием простерлась властная длань Вортигерна, он ровня этому мальчишке-рабу. Какие тут новые слуги.

Дверь за ним хлопнула. Ему тоже со временем придётся научится нести на своей шее так легко ярмо пленника.

Лестничные ступени казались бесконечными, пока он спускался из своей башни во внутренний двор. Первый день плена, так что его может ждать здесь помимо мечей и секир? Вортигерн намекнул, что у него есть множество планов, что тот по-прежнему хочет видеть Амброзия в рядах друзей и союзников. Улица встретила его запахом земляной пыли и недружелюбными лицами саксонских наемников. Но лица воинов редко бывают приятными, ему ли не знать.

— Полу-бритт?

Амброзий обернулся на голос. В тени каменной арки, прислонившись к стене, стоял Вортигерн.

— Мягко ли спалось тебе?

— Мягче, чем с теми собаками, которых ты за мной посылал.

Вортигерн пожал плечами.

— Грязную работу всегда кто-то делает. Радуйся, что это не ты.

Амброзия Аврелиана радоваться не тянуло, но он пока оставался жив, и это было неплохо. Или же это весенний воздух снова водит его за нос. Вортигерн жадно откусил кусок от свежей хлебной горбушки, пропитанной маслом. Жирная капля потекла по его подбородку. Император островов не обязан следовать всем церемониям.

— Скажи, — осторожно начал Амброзий, стараясь не думать о голоде и горячей еде. — что будет, если ты просто отпустишь меня? Сегодня. Сейчас.

— Что будет? — переспросил с набитым ртом Вортигерн. — Я скажу тебе, что будет друг Полу-бритт. Скорее всего ты умрёшь. Нет, поверь мне, — он вытер друг об друга жирные пальцы. — Я понимаю, что ты выучился сражаться левой рукой, иначе бы ты не пережил ту ночь нападения… Но что тебе остаётся? Вернёшься на Стену? В гневе вызовешь Утера на поединок? Он убьет тебя и не поморщится. Возможно даже не своими руками, на севере сейчас слишком много этих интересных южан.

— Я могу уехать в Галлию.

Это прозвучало неубедительно даже для него самого. Калека без денег, один, в стране варваров. Он даже не знал, спокойно ли сейчас в старой провинции. Вортигерн отмахнулся.

— Все к тем же южанам. Пойми, Амброзий, саксы сейчас — сила, с которой надо считаться. К сожалению или к счастью, я заручился поддержкой некоторых из этих ребят, — он угрюмо кивнул на слоняющихся громил. Кто-то начищал топоры, кто-то громко бранился с замковым кузнецом. Хороша поддержка, подумалось центуриону.

— Их проще бы было отправить на виселицу.

— Разумеется, — Вортигерн с неприязнью смотрел на своих новых друзей. — Не думай, что мне не хочется этого. Они — шваль. Мелкая рыбешка. Несколько отрядов бандитов и оборванцев, которых я радушно позвал и принял. Я охочусь на дичь покрупнее и поблагородней, чего уж скрывать… — он запнулся. — Ты мне в этом поможешь, Амброзий.

— Я?

— Пойми, Полу-бритт, любое юное царство — как молодой новобранец. За его плечами нет подвигов, которыми можно похвастаться. Ты никогда не знаешь, не сгинет ли оно на следующий день. Те саксы, которые мне нужны. Они не пойдут ко мне только за оловом. Я для них никто, как был для Утера и для тебя. Но если от моего имени начнет говорить подобный тебе. Кто-то с отголоском величия властелинов былого — им придется принять мое предложение. В этом договоре между народами, Амброзий, ты будешь моим поручителем. Убеди их в том, что я им друг и сородич по владыческой крови.

Амброзий расхохотался. Все это походило на одну большую нелепую шутку.

— К чему это мне? И что ты сделаешь, если я откажусь. Убьешь меня? Я был готов к этому еще вчера вечером, можешь уже приступать и покончим.

Вортигерн наконец доел свою краюшку жирного хлеба.

— Сможешь постоять у истоков чего-то действительно стоящего, вряд ли тебе еще когда-то выпадет шанс. Ну и потом, Полу-бритт. Разве тебе есть из чего выбирать?

Он ненавидел Вортигерна за эту неприкрытую правду.

— У меня нет вражды с тобою Амброзий… Аврелиан, — негромко повторил император. — Да, об этом я тоже наслышан.

Ему действительно было не из чего выбирать.

— И любовь людей к тебе мне только на руку.

И родной брат ему точно теперь не союзник.

— Я помогу тебе, но лишь до той поры пока меня будет это устраивать. И я не твой пленник и раб.

— Называйся, как хочешь, но только я здесь хозяин.

— И вот еще что, — добавил Амброзий. — Пришли-ка мне другого слугу.

Вортигерн посмотрел на него с пониманием и громко расхохотался.

***

Амброзий не знал, посвятили ли его в планы полностью или же снова утаили малую, но самую ценную часть. Он не верил Вортигерну и не открывал ему теперь своих мыслей — как оказалось, это было несложно. Так прежде сотрудничали все союзники долгих древних веков — улыбались, посылали дорогие дары, но держали меч, яд и шпионов поближе. Это был новый навык, которому следовало обучиться, если он хотел остаться в живых. Как оказалось, вскоре в императорскую крепость в Повисе должны были нагрянуть важные гости.

— Я говорил тебе, Полу-бритт. Те, кого ты видишь здесь, в крепости, с кем сражался возле вашей стены — это все крохи. Проходимцы, которые много не требуют. Но через пару дней ко мне заявятся Хенгист и Хорса. Тебе придется быть полюбезнее с ними.

Хенгист и Хорса были саксами, как и все новые прихвостни Вортигерна. Тот ждал этой встречи и с каждым прошедшим днем становился все мрачнее и раздражительнее, ему нужен был этот союз. Он бредил им ежечасно, тот для него был подобен выросшему из земли нереальному оловянному царству, что увековечит его, краеугольным камнем всех его честолюбивых мечтаний. Две сотни разбойников в рубище не чета двум саксонским бретвальдам⁵, их силе и власти.

— У Хенгиста и Хорсы есть сестра, Полу-бритт, — говорил ему император. — Это мне на руку. Мы заключаем мир, они отдают мне в жены Ровену, и я становлюсь силой на острове, с которой придется считаться. Вот чем хорош мир без твоего Рима, Амброзий. Ты выбираешь любую дорогу, если достаточно смел.

За прошедшие годы центурион ни дня не вспоминал о жизни, оставшейся за спиной.

— Говорят, Ровена красива, — продолжал Вортигерн. — В общем-то, больше ничего и не нужно. Если вдобавок будет хоть на мизинец добра, я осыплю ее шелком и золотом, я не враг женщинам. А как давно ты, мой друг, встречался с красотками?

— В моей жизни пока и без того довольно проблем, чтобы ненароком пускать в нее женщин.

Совершенно не стоило все рассказывать Вортигерну. Амброзий не доверял императору ни на миг, горячая еда, чистая одежда и комната — это прекрасно, но через мгновение ветер может перемениться. К счастью, доверия для их дела пока что не требовалось.

На мгновение слова Вортигерна ввели его в замешательство.

— Добра? Не пойми меня, конечно, неправильно… Люди, подобные тебе, редко ищут в женщине что-то помимо денег и недурного лица.

Вортигерн усмехнулся.

— Ах да, Полу-бритт, — негромко ответил он. — Пожалуй, я еще не все тебе рассказал. Что ж, иди за мной, может, тебе будет интересно это увидеть.

Он недолго вел его коридорами, и вскоре остановился у приоткрытой двери. Из щели доносились приглушенные голоса. Император кивнул ему. Голос его стих почти что до шепота.

— Ну же. Ты можешь заглянуть, посмотреть.

Амброзий встал напротив двери. На большом резном стуле посреди комнаты сидел тот, кого он совсем не ожидал здесь увидеть. Ребенок, девочка лет восьми. Крохотная и тощая, с целой копной спутанных иссиня-черных волос, она вжималась в спинку стула, точно загнанный зверек, но лицо ее, обращенное к окну, было, спокойным, расслабленным и безразличным. Возле нее на полу, к изумлению центуриона, сидел тот самый дерзкий слуга, которого он прогнал из своих покоев несколько дней назад. Уголком рта он пережевывал длинную сухую травинку и бормотал под нос что-то бессмысленное и певучее. Девочка на него не глядела. Казалось, каждый из них был сам по себе. Амброзий бросил на Вортигерна вопросительный взгляд.

— Это моя дочь, — ответил император и притворил дверь так, чтобы его не услышали. — Моргауза.

— Я смотрю, за девять лет ты не терял время даром. Ты был женат? Иначе ты бы вряд ли оставил ребенка себе.

— Да, наверное, был. Моргауза сейчас сирота, как ты понял.

Амброзий замялся.

— Мне… жаль, — по привычке ответил он.

— Не стоит, Полу-бритт, — отмахнулся император. — Прошло много лет, но я понимаю, что дочери нужен хоть кто-то, похожий на мать. Если эта Ровена будет изредка подле Моргаузы, она разрешит еще одну из моих проблем. Признаю, я не умею общаться с детьми. Должно быть, ей одиноко.

Взгляд этой маленькой девочки не походил на взгляд одинокой, заморенной сироты, но Амброзий не произнес этого вслух.

— Почему этот юноша рядом с ней? Один из самых отвратительных твоих слуг, Вортигерн. И да, я помню про твоих саксов.

Вортигерн расхохотался и поспешно отошел от двери, чтобы дочь не заметила, что за ней наблюдают. На его лице не было недовольства и гнева, что немало удивляло Амброзия. Всего неделю назад бывший солдат и нынешний император предстал перед ним, как могущественнейший из местных владык, весь в шелке и золоте, с дорогими маслами в набитых доверху кладовых и сокровищницах — а теперь он оставляет свою дочь, наследницу, которую он признал, не в окружении верных слуг и охраны, а в компании самого бестолкового и глупого из юнцов. Вдобавок раба. Может, он раб этой девочки? Может, он просто подарок запутавшегося отца, хотя та предпочла бы расшитую куклу и новое платье?

— Он не так плох, — наконец объявил ему Вортигерн, когда они отошли в конец коридора. — Да, он дерзкий мальчишка, но он не дурак. Как ты помнишь, я ценю это в людях.

— Дерзость?

— Нет. То, что они не полные идиоты. Считай меня старомодным, но мне это нравится, — император явно насмехался над ним, но беззлобно. — Именно поэтому и твоя дружба мне была интересна, Амброзий.

— Кто он?

— Раб. Год назад его прислали мне в дар Хенгист и Хорса. Надо сказать, с мальчишкой они хорошо обращались, лучше все прочих хозяев, лучше, чем, скажем, трижды обращались со мной… За последнее время он единственный, кто поладил с Моргаузой. Придумал, как сохранить посевы, когда в прошлом мае лед сковал землю. Если он будет мне исправно служить, лет через пять я может даже дам ему вольную. За весь год он ни разу не пытался бежать. Да и с подарком бретвальд следует обращаться… с почтением, Полу-бритт.

Амброзий все еще недоверчиво смотрел на него и чувствовал в улыбке Вортигерна спокойную снисходительность к его римскому прошлому. Где-то в закоулке сознания еще жила мысль, что раб — это вовсе не человек. Даром, что в рабах может оказаться любой, даже он сам.

— Я не стал его бить, когда он был дерзок со мной, — проговорил он наконец. — Можешь не сомневаться, твоим саксам будет не в чем меня упрекнуть.

— Я скажу ему, чтобы не докучал тебе больше. Но я уверен, что вам удастся поладить.

Он рассеянно кивнул на слова Вортигерна, но знал, что даже не будет думать о них. Рабы саксов и чьи-то забытые дочери. Его жизнь начинала походить на очень дурную трагедию с пропитыми актерами-попрошайками. Он долгое время и не чувствовал ее даже своей.

— Помни, — повторил Вортигерн, когда он уже уходил. — Они приедут под вечер. Выполни свою часть нашего плана, Амброзий. И нам обоим станет чуть проще жить.

Амброзий ему не ответил. Нынешнее бриттско-саксонское царство Повис, в которое теперь входили Дивед и северный Гвинедд, схваченные крепкой рукой императора, представляло собой диковинного и нереального зверя. Там была жестокость и кровожадность разбойных отрядов нанятых саксов и рядом же люди доброго царя Вортигерна, выходца из низов, испытавшего на себе все тяготы жизни простого народа, строили безопасные охраняемые дороги, прокладывали мосты и настилы через болота, прогоняли с западного побережья пиратов и назначали не самую высокую дань. В тех деревнях и домах, что он был, Амброзий не видел той всепоглощающей и одичавшей нищеты, что встречала его каждый раз в родных деревнях возле стены Адриана. У них была крепкая одежда, чтобы трудиться. У девиц — красивое платье для праздника, пусть и от матери и десять раз перешитое. Теплая обувь на долгую зиму. Связка поленьев у очага, тюк шерсти, зерно для себя и зерно для посевов. Хмельное пиво и лошадь одна на два дома. В эту эпоху междуцарствия и вседозволенности, что так прославлял их собственный господин им повезло значительно больше, чем соседним землям, утонувшим в голоде и печалях. И все же Вортигерн был его недругом. И Амброзий не видел пути примирения. Предательство незнакомца перенести было проще, чем предательство того, кого хотел назвать своим другом. И все же от него сегодня ждали лишь одного: хвалебной песни, лжи, лести, заступничества, называние императора преемником Рима и поручительства. По словам Вортигерна, ему это было под силу. Амброзий же колебался.

Хотел он или же нет, его дом был теперь здесь. Все тот же Повис. Он оглядел двор, дал пару мелких распоряжений — Вортигерн дошел до того, что во всеуслышанье объявил, будто бывший пленник и воин стены — теперь его главный поверенный. Пятая часть людей возмущаться не стала. Это были все еще люди его легиона.

— Знатный господин чем-то обеспокоен? — послышался над ним насмешливый голос. — Господин не знает, как еще себя пожалеть?

Амброзий скрипнул зубами и поднял голову вверх. На повороте каменной лестницы свесив вниз ноги сидел тот же юноша, которого он видел в комнате дочери Вортигерна. Центурион промолчал. Спорить с дерзким рабом было дурацкой затеей.

— Ладно Вортигерн думал, что его не заметят, — лениво продолжил мальчишка. — Он слишком заигрался в царя. Но ты-то, центурион. Ты вроде воин. Вас заметила даже молодая царевна, не говоря уже обо мне.

— А ты, я смотрю, как верный пес, встречаешь и ждешь своих прошлых хозяев. Сделай милость, забрось свой длинный язык себе на плечо.

Тот спрыгнул вниз, затем отряхнулся от дорожной пыли. Он был старше, чем Амброзию показалось вначале. Да, его можно было назвать еще глупым юнцом, но это был почти уже взрослый мужчина, только худой, высокий, бледный, заморенный и с заостренными чертами лица, оттого и казался мальчишкой. Как и многие из рабов. Слишком тщедушное тело и слишком яростный взгляд. Непонятно, в чем там держалась жизнь.

— Сколько тебе?

— Девятнадцать.

Ответ Амброзия слегка удивил — рабы редко умеют считать и еще реже знают точное время, когда они родились, их часто отдают новым хозяевам еще в раннем детстве.

— Что же до первого твоего вопроса, мой господин… — спокойно ответил юноша. — … не вижу стыда хранить верность тем, кто был к тебе добр. Так что да, я встречаю прошлых хозяев. А ты, Амброзий Аврелиан — своих будущих, — он насмешливо поклонился.

Амброзий вздрогнул от звука этого прозвища. Значит, слухи о нем дошли и до здешних земель. Похвала, которая может обернуться многими бедами, так же, как с Утером. Это слово не должно здесь больше звучать.

— Не называй меня так.

— Мне все равно, как тебя называть, господин. Должно быть, ты думаешь, зачем ты вообще со мной говоришь… Но пока ты еще не ушел, послушай совета, — он понизил голос до сиплого шепота. — Видишь того рослого сакса у кузни?

Амброзий повернулся в том направлении и увидел разбойника, который взял его в плен и которого Вортигерн избил при всех во дворе за жадность и непочтительность.

— И?

— Он хочет тебя убить, господин, — будничным тоном ответил слуга. — И поверь, не в честном бою. На твоем бы месте я прятал нож под подушкой. Покровительство Вортигерна тебе не поможет, если это отребье захочет с тобой поквитаться.

Один раз в темноте схватки Амброзию удалось одержать победу лишь левой рукой. Но от убийцы калеке увернуться труднее.

— Он ведь тоже слуга твоих бывших хозяев, — заметил Амброзий. — Саксонских бретвальд. Считается… считается, что я на их стороне сейчас — их и Вортигерна, — его передернуло, когда он произнёс это вслух, но ничего другого не оставалось. — Зачем ему убивать меня? Это не принесет ему выгоды.

Губы юноши кривила усмешка. Он встал рядом с центурионом, скрестил на груди руки и с вызовом посмотрел на косматого Лодегранса. Тот встретился с ним взглядом и перестал зубоскалить. Ещё мгновение — и он отошёл от света улицы в темный полумрак кузни.

— Запомни, центурион, — как равному сказал ему раб. — Здесь сторон нет и не было. Каждый лишь на своей собственной. Это полезно помнить, если хочешь покоптить небо ещё пару лет.

Ему скоро сорок. По меркам Рима это было немного. Да, он хочет ещё покоптить.

— Ты ведь не родился рабом, — наконец ответил Амброзий. Страха внезапные новости не принесли, этот сакс просто займет место в очереди вслед за Утером. — Ты говоришь не как раб, и что более важно — ты и думаешь не как он.

— И что с того?

— Ничего, — он пожал плечами. Это и вправду ничего не значило, ни сейчас, ни потом. — Как тебя зовут, парень?

— Мать назвала меня Мирддин. Мы жили тогда в Каэр-Венте. После того, как меня забрали к себе Хенгист и Хорса, мое имя зазвучало у них на другом языке. Теперь здесь зовут меня Мерлин.

— И почему ты помогаешь мне Мерлин?

— Его лицо, господин, нравится мне еще меньше, чем даже твое.

— Спасибо за честность.

Он не любил слушать это слово — «Каэр-Вент» — в последние месяцы. После того, как он слышал его, прошлое настигало его волной и смущало его. Шалфей и дикая мята в ее волосах. Ее сестра Уна с крепким луком и точно таким же голосом, не отличишь. Есть такие вопросы, на которые знаешь, что не хочешь ответа. И вещи такие, которые лучше не знать, но слова все равно срываются поспешно и опрометчиво, будто нарочно тревожишь старую рану. Он хотел спросить этого юношу: «Видел ли ты в Каэр-Венте ее? Слышал ли имя?» Он чувствовал, что эти вопросы снова приведут его к неразрешимой загадке, но не видел смысла противиться.

Низкий гул трубы заглушил слова центуриона и будто выдернул его из глубокого сна. Под стенами крепости Вортигерна стояли вожди саксов со свитой и войском.

— Пора встречать званых гостей, господин, — сказал ему Мерлин. — Прикажи открывать ворота.

Амброзий Полу-бритт рассеянно кивнул этому тщедушному, странному юноше, стараясь не думать о том, что перед ним может быть его плоть и кровь.

Новые союзы

Великие вожди саксонских племен — братья-бретвальды Хенгист и Хорса — предстали в замке императора Вортигерна во всей силе и блеске варварского победившего мира. Утера хватил бы удар, подумал Амброзий, когда тот стоял подле властителя Повиса в главном зале его огромного замка. Гражданин Рима и сын претора с почтением и дружелюбием приветствует людей, несведущих ни в дипломатии, ни в науках, ни в философии, ни в политике, ни в единой крупице того, из чего состоял цивилизованный мир в представлении золотого орла. Амброзий как правая рука императора выступил вперед, чтобы поприветствовать саксов. Те были огромными и широкоплечими, выше его на полторы головы, хотя и сам центурион был отнюдь не хилым и низкорослым. Их косматые волосы были скручены в причудливые косы с узлами. В груди Амброзия взыграла какая-то нелепая мальчишеская злая весёлость. Безумная дерзость, как у того юноши Мерлина. Все происходящее так не вязалось с его прошлой жизнью, он представил на миг лицо Утера, если бы тот оказался рядом, смех задушил его, и он почтительно поклонился. Вортигерн будет доволен, он даже не просил его о таком.

— Я приветствую вас в Повисе, мужи достойные и храбрейшие, — начал Амброзий. — Будьте же желанными гостями в доме императора Вортигерна. Вы и ваши бесстрашные воины.

Этим было хорошо классическое образование римского гражданина. У него с юности был прекрасно подвешен язык.

На мгновение ему показалось, что саксы опешили от такого приема. От его слов, с которыми к бретвальдам вряд ли обращались их соплеменники, от главного медового зала, который мог вместить две сотни людей и был ярко освещен и жарко натоплен. Впрочем, именно этого от него и ждал его бывший враг. Символа преемственности. Что ж, он ее получит сверх меры.

— Благословят тебя боги, — проговорил из них тот, что был старше. — Ты назовешься?

— Амброзий, — ответил центурион и в нем вновь вспыхнуло то странное чувство. — Амброзий Аврелиан, посланник Рима на острове.

«Рим передает вам жаркий привет» хотелось добавить ему, но это уже было бы намеренным оскорблением, ненужным ни им, ни ему.

При упоминании Рима в глазах саксов мелькнул интерес. Все было так, как предсказывал Вортигерн, теперь это было не мелкое соседнее королевство на год, в котором было чем поживиться, теперь уже Повис начинал казаться союзником, с которым можно было считаться. Варвары Рим ненавидели, боялись и уважали. Последнего было несколько больше. Выгодные союзы были понятны даже таким, как они.

— Мы рады встрече с тобой и твоим господином, Амброзий из Рима, — ответил второй из вождей. — Дорога сюда была длинной, мы рады видеть, что нам подготовили пир.

Все шло по плану. И притворное величие Амброзия, и роскошные одежды императора Вортигерна, жирное мясо на вертеле, десять бочонков хмельного пива и даже вино, которого саксы отродясь не видали и очень быстро распробовали. Бывший центурион смотрел на правую часть зала, где расположились бретвальды со своими людьми и на левую, где сейчас мрачно пировала охрана Вортигерна из людей бывшего легиона вперемешку с теми южанами, которых первыми подкупил император. Им невдомек, понял тогда для себя Амброзий Аврелиан, что величие и сила Повиса сейчас призрачны и смутны, как дым. Вортигерн все продумал умело и очень талантливо, но один лишь шаг в сторону с этого лезвия, и все пойдет прахом. Уже сейчас сила его войска расколота надвое и вместе их держит лишь оловянная шахта. Зачем людям из легиона, пусть и не лучшим из многих, якшаться с разбойниками и отребьем? Зачем разбойничьим отрядам саксов из приграничья долго служить повелителю бриттов, которого можно ограбить и свергнуть? Амброзий смотрел на сакса по имени Лодегранс и понимал, что ничего хорошего никто из присутствующих от него не дождется. Ни он, ни Вортигерн, ни Хенгист и Хорса. Как сказал этот юноша Мерлин? «Здесь нет сторон, у каждого лишь своя собственная.» Во взгляде Лодегранса, обращенном на двух своих повелителей, не читалось ни преданности, ни почтения. Он приехал на эту землю разбогатеть и прославиться. С тем, кто встанет у него на пути, тот церемониться явно не будет. На мгновение, в голове Амброзия промелькнула наивная мысль: Вортигерн избил и унизил его на глазах у всех воинов, тот тоже должен быть начеку. Но царь Повиса — не император Рима с мыслями высоко в облаках. Он бывший раб и обычный солдат. Ему не нужно было предупрежденье.

Голос саксов выдернул центуриона из размышлений:

— Ну, так что же, посланник из Рима! — старший, Хенгист, казался захмелевшим и добродушным; лишь по взгляду Амброзий догадывался, что тот видит все трезво и ясно. — Ты человек из другого мира, но оказался на острове. Остался с человеком, которого подобные тебе не приняли бы…

«Гости перемолвились с императором лишь парой слов, — подумал Амброзий. — И все разговоры ведутся только со мной. Береги свою голову, «Аврелиан», здесь у каждого второго тщеславие — достойная причина убийства.» Но за всю свою жизнь он ни разу не бывал на подобных пирах. Эти великие варварские союзы — их правила для Амброзия были в новинку. Здесь все отражалось, как в кривом и причудливом зеркале.

— Как же так получилось, — продолжал добродушно Хенгист, пристально буравя Амброзия взглядом. — что знатный римлянин покинул своих и примкнул к нам, низменным варварам? Не придавило ли тебя, посланник из Рима, к земле стыдом и отчаянием?

В рядах его людей послышался хохот. Это был очень хороший вопрос, на который центурион не отвечал даже себе самому.

— По крови я такой же, как вы, — наконец ответил он Хенгисту, гостеприимно придвинув к нему ещё пива и мяса. — Почти что. Мать бриттка. В Риме я не был. Встреть ты меня на дороге, сакс, ты бы сказал, что я римлянин?

— Встреть я тебя на дороге, римлянин, я бы мечом потребовал меня пропустить.

— Видишь, как у нас много общего, сакс. Я сделал бы так же.

Лишь на мгновение смешки и гомон затихли — была ли это угроза со стороны людей из Повиса? — но затем почетный гость ударом ладони чуть не выбил из Амброзия дух.

— Да, ты прав, посланник из Рима, у нас много общего! За это стоит выпить, как думаешь? Будет здорово, если ваш император будет хоть на толику таким же, как ты! — он поднял свою огромную кружку, показывая каждому в зале, что он пьет за здоровье Вортигерна из Повиса, но подобное отношение беспокоило центуриона. Вортигерн громко смеялся вместе со всеми и мирно беседовал с Хорсой, будто не замечая ничего.

Еда на столе подходила к концу, оставалась лишь выпивка, долгая ночь, переговоры и смутные думы.

«Это правильно, — думал Амброзий. — что союзы заключаются на пирах, когда все сытые и захмелевшие. Двое голодных, трезвых и злых никогда не поладят друг с другом.»

Хенгист, сидевший рядом с ним, поднялся со своего места, точно скала в океане. Он пил уже шестую кружку и все ещё стоял на ногах. Это вызывало толику уважения к саксу.

— Я хочу, — громким голосом начал он. — поблагодарить гостеприимного хозяина этих земель! Императора Вортигерна, повелителя Повиса, Диведа и прочих бриттских владений. Человека, на осколках, создавшего новое царство. И пусть это царство ещё жалко лепечет, как дитя в колыбели, у него уже есть могущественные друзья и достойные воины! Вортигерн протянул нам руку дружбы и хочет увидеть нашу в ответ. Дадим ли мы ее? Ответь нам, Амброзий Аврелиан, посланник из Рима, посредник между двумя повелителями. Стоит ли нам протянуть руку помощи нашему младшему брату Повису? Будет ли достоен и верен он и его властелин?

Тут как раз все просто, думал Амброзий. Подобные речи были и у римлян, и у старых забытых Афин. Он тоже поднимется, скажет «да», все громко возрадуются и выпьют по новой. Сейчас это лишь красивая сцена, дань всех людей каким-то старым геройским традициям. Он встал и вытянул вперед искалеченную правую руку.

— Вождь саксов, видишь ли ты мою руку?

Хенгист посмотрел на него с удивлением и недоверием. Его можно было понять. Поздний вечер, он хотел ещё выпить и женщину, а не загадки.

— Я не вижу твоей ладони, Амброзий Аврелиан.

— Все верно, — ответилцентурион. — Вортигерн отрубил ее мне.

В зале стало тише. В глазах Вортигерна мелькнуло что-то смутное и неясное — не гнев и не ярость, намек на досаду и удивление, будто предательство центуриона действительно могло его как-то задеть. Он молчал. Сегодня хвалебных песен он не дождется.

— Ты, вождь саксов, наверно подумаешь, что я лишился ее в бою или же за проступок. Или же Вортигерн отрубил ее мне в ссоре по праву сильнейшего. Он был мне другом и звал в свое королевство. Мы заключили союз, затем он предал меня и обманом лишил меня правой руки. Вот каков Вортигерн из Повиса, если тебе интересно.

Амброзий видел, как люди императора и саксы незаметно потянулись к ножам и мечам. В шумном и жарком зале стало до необычного тихо. Нет, мало кого удивляла жестокость к побеждённым врагам и предательства, но об этом было не принято говорить на пирах с возможным союзником. Даже у варваров. Центурион признавался себе самому, что это приятно.

— Но ты служишь ему, — Хенгист посмотрел на него с подозрением. — И ты не похож на раба.

— Да, служу, — Амброзий все ещё с трудом произносил вслух эти слова. — Удивительно, но даже по доброй воле, насильно меня здесь не держат, хоть насильно и привезли. Вортигерн предал меня — но не убил, хотя запросто мог это сделать. Он обманул меня, это так — но все равно предлагал защиту, кров, почет и новую жизнь. Ненавижу ли я его? Сейчас меньше, чем моего кровного брата. Брат предал меня из зависти и за обещанное богатство. Вортигерн же хотел ослабить меня, чтобы лишь его власть оставалась незыблема. Стоит ли заключать с ним союз? Я скажу стоит. Но только если сами не решите его нарушать. Посягнете на то, что его — с вами будет то же, что и со мной. У этой сутулой собаки, как оказалось, есть свои мысли о чести и правилах. Остерегитесь брать у пса то, что он считает своим.

Было тихо, но он не видел недовольства и ярости на лице Хенгиста. Его брат выжидающе смотрел на него, рука лежала возле рукояти меча, но была расслаблена и спокойна. К Вортигерну Амброзий не поворачивался. Пусть сочтут это слабостью. И все же он не предал его и даже не думал об этом. От него, римлянина, калеки и могущественного человека старого мира хотели заключения союза для юного уязвимого королевства. Он не добился бы этого пустой лестью и похвалой для неизвестного прежде царька. От него ожидали победы, и он смог ее принести. Он знал это.

— Значит так ты отвечаешь мне, римлянин, — проговорил Хенгист, не сводя с него взгляда. Амброзий не опустил глаза. Теперь оба бретвальды смотрели на императора.

«А он держится очень неплохо для раба и солдата, — на мгновение подумал Амброзий. — Возможно, из него действительно выйдет хороший властитель.»

— Достойный Вортигерн из Повиса, — начал Хенгист, но затем почти сразу сонно и лениво взглянул на дно кружки. — Нет, я не буду многословен, я уже достаточно здесь услышал. Я и мой младший брат Хорса заключаем союз с Повисом. Протяни же мне свою руку, Вортигерн. У тебя-то хоть она есть?

Он пьяно засмеялся над своей шуткой. Если Вортигерн и удивился, то не подал вида, но все присутствующие зашумели, как свора на псарне.

— Заткнуться всем! — рявкнул Хорса. — Когда говорит бретвальда, вы, собаки, молчите!

Старший вождь саксов и Вортигерн крепко пожали друг другу руки. Под тяжелым взглядом бретвальды Хорсы теперь уже раздались только довольные выкрики.

— Я бесконечно рад заключить союз со славными воинами саксов, — ответил Вортигерн, отпуская руку вождя. — Дружба между нашими племенами и землями укрепит нас обоих.

— Очень возможно, бритт, — к Хенгисту снова вернулось его благодушие. Напускное или правдивое — это уже было неважно. — И награди своего римлянина, он все же у вас голова. Да, налей мне еще, вот так. Если бы не он, мы бы попировали у тебя пару месяцев, чтобы объесть, а после поехали бы назад, — он громко расхохотался. — Все хотят союза с повелителем саксов. Мы с братом должны быть мудры. И осторожны. Мне могут расхваливать свинью целый день, но я же знаю, что свинья годна только на мясо. Я ценю честность, друг Вортигерн. Если я ненавижу врага и хочу отрубить ему голову — я скажу ему это в лицо. Если мы с людьми уходим в поход — я не говорю потом, что не я разграбил ту крепость. Если меня вызывают на бой за содеянное — я не подсылаю к противнику убийц и воров, потому что он имеет право на гнев и на месть. Сдается мне, твой римлянин сказал о тебе много правдивого, хитрый ты пес. Не по указке. И он все равно решил остаться с тобой, значит что-то в тебе есть такое, особое. Ты можешь рассчитывать на мои силы.

— И на мои, — добавил Хорса.

«Все удалось», — подумал Амброзий, и его затопило то же пьянящее чувство, как когда он одолел Лодегранса. Он победил. Он был еще на что-то способен.

— А что же Ровена, — вновь подал голос центурион. — Властелины саксов, вы укрепите этот союз сильнее всех прочих? Отдадите свою сестру императору в жены и юной царевне в добрые мачехи?

Лицо Хенгиста слегка помрачнело, тот уже думал, что все решено и можно отправляться в покои, однако брак сестры двух бретвальд — не то дело, которое решается впопыхах, здесь можно было три дня еще спорить о приданном и землях. Но Амброзий Аврелиан знал — если ему сегодня везет, надо выжать все из этого дня.

— Но…

— Да пускай уже забирает, — перебил брата Хорса. Сакс протянул руку Вортигерну. — Не век же ей в девках ходить, право слово.

Хенгист помялся, но после согласно закивал головой.

— Забирай. Лучше сейчас отдать ее за достойного мужа, чем через год она принесет в дом в подоле. Девица хорошая и недурна. Мы с Хорсой с радостью назовем тебя братом.

Вновь раздались выкрики людей со скамей, грохот сдвигаемых чаш и звенящая пульсирующая усталость в голове Амброзия Аврелиана, первого советника императора. Он не выпил почти ничего, но ноги его заплетались, а веки налились свинцом. Великий союз был заключен. Продлится он вечность или же день — ему уже все равно. Кое-как он добредет до своей каморки с камином и жесткими теплыми звериными шкурами. Он упадет на постель и уснет без единого сновидения. Потому как он заслужил.

Лодегранс и повелитель Стены

— Мы должны позвать Утера со Стены.

Сначала Амброзий решил, что ослышался. С заключения союза между Вортигерном и саксами прошло восемь дней. С его плена у Вортигерна — двадцать четыре. Сегодня был ровно месяц, как родной брат предал его — и ровно месяц он не хотел слышать этого имени. До этого момента варварский совет проходил на удивление тихо. После дней празднеств и обещаний Амброзий Аврелиан выторговал для своего нового императора не только невесту, но и небольшой отряд воинов в придачу. Те переходили в его полное управление, подобно Лодегрансу и его своре. Взамен же саксонским бретвальдам на безвозмездной основе разрешалось десять лет забирать себе пятую часть всего касситерита, добываемого в Повисе. В тот день обсуждался последний важный вопрос — бретвальды хотели карту с расположением шахты. Вортигерн не долго ломался, и затем согласился. В шахте четыре десятка рабочих. И полторы сотни воинов охраны. Это не та тайна, которую стоит скрывать от союзников, всем языки он не вырежет. И тут это нелепое предложение:

— Нам надо позвать сюда Утера со Стены.

Казалось, Лодегранс смаковал каждое слово. Сакс лениво следил за Амброзием, как кошка за мышью, за каждым движением, стараясь угадать на его лице боль, страх или гнев. Он явно помнил, как бил пленного центуриона в дороге, и от этих мыслей ему становилось приятно. Мерлин был прав, подумал Амброзий, глядя на кривую ухмылку напротив себя. Лодегранс задумал его убить — сейчас или позже — его не остановит, что тот теперь второй человек после Вортигерна.

— За какой радостью? — спросил он, зная, что лицо его ни капли не изменилось. — Какое отношение имеют люди со стены Адриана к тому, что происходит в Повисе и к нашему союзу с южанами?

Говорить «нашему» было уже проще, чем раньше. Покровительство Вортигерна до сих пор оставалось неясным и смутным, но после пира Амброзий понял, что говорил саксам правду — в императоре что-то было, и с каждым днём он все меньше считал себя пленником. Вдобавок, Амброзий лишний раз намекал, что это он, Лодегранс, здесь чужак.

— За такой радостью, римлянин, что Утер с Адриановой стены уже девять лет, как наш преданный и верный союзник, — сакс благожелательно ему улыбнулся. — В отличии от тебя. А потому его слово повесомее будет, чем, скажем, твое. Нам давно пора навести порядок на этих землях. Всем вместе. Это будет великая веха в истории.

«Да что ты, ублюдок, понимаешь в вехах истории, — подумал Амброзий. — Вся твоя жалкая жизнь только про выпивку и грабежи.»

— Я не считаю, что Утер здесь нужен. Может, ещё позовём пиктов? Корсаров из Ибернии? Рабов из шахт с восточного берега? Насколько велика, по-твоему, эта веха в истории? Помнится, кто-то из людей Флавия Клавдия все ещё прячется в Галлии — позовём и их, объединим легион.

Лодегранс довольно оскалил зубы.

— Ты говоришь это как советник Вортигерна… Полу-бритт, или как обиженный братик?

Провокация была дешёвая, Лодегранс очень топорно хотел вызвать его на открытую ссору, но Амброзий знал, что тут надо действовать осторожно. Любой его ответ должен оскорблять непосредственно Лодегранса, а не всех «грязных саксов». Теперь с этим надо было считаться.

— Лодегранс?

— Да?

Хорса лениво выковыривал из зубов остатки обеда. Потом плюнул на пол:

— Либо тявкай погромче, либо заткнись. Тебя спросили, зачем здесь нужен повелитель Стены.

— Утер захочет узнать, не уменьшится ли его доля от шахты после союза бриттов с вами, бретвальды. Я знаю его. Он человек недоверчивый и у него много солдат.

— Значит поднимешь свою ленивую задницу и сам побежишь ему рассказать.

Лицо наемника перекосило, но тот пока промолчал. Этим и прекрасны союзы, подумал Амброзий, сразу видно, как по швам трещат все отношения. Хенгист и Хорса не испытывали к своему слуге теплых чувств, не испытывал и Лодегранс уважения к своим далёким вождям. Центурион вновь вспомнил слова Вортигерна о свободе и вседозволенности, царившей на острове — опасной и очень часто смертельной — бери, что хочешь, если достанет смелости, говорил ему солдат-император. Видимо, Лодегранс прислушался к этим словам.

— С Утером мы решили, — подытожил Амброзий и обернулся на Вортигерна. — Он остаётся на севере.

Достаточно было лишь незаметного, нетерпеливого кивка — пора было перейти к более насущным вопросам, но император мрачно смотрел в точку перед собой.

— Вортигерн?

Они с ним научились до странного ладить за последние дни. Не важно, что оба думали друг о друге: Вортигерн не неволил его ничем кроме приказа оставаться в Повисе, Амброзий же в свою очередь не поминал ему предательство и не пытался подрывать его власть. Он мог позвать старый легион за собою, если бы захотел. Не всю его часть, но изрядную, Вортигерн знал об этом, но теперь делал вид, что верит ему. По крайней мере утро за утром центурион просыпался живым, а его левая рука оставалась при нем.

— Мы пригласим Утера со стены Адриана в Повис, — мрачно проговорил император.

— Вот как?

На деле он хотел сказать много чего, но с губ сорвалось только это. Амброзий повернулся к нему. Он хотел сказать: «Ты в своем уме, Вортигерн? Звать сюда моего брата-предателя? Моего брата конченого ублюдка? Моего брата — хотя сейчас тебе служу я? Моего брата — который всего лишь обычный безмозглый наемник, ничем не лучше твоего Лодегранса? Он предаст и бросит тебя так же, как и меня.»

— Да, это будет разумно.

— Это будет безумно. Но хозяин здесь ты, — он оказался прав, держась на отдалении и не доверяя ему. — Утер ни во что не ставит тебя. За касситерит он продал меня — тебя продаст за что-нибудь посущественней. Я слышал, в Иберии нашли новые залежи серебра.

— Всю Иберию мы захватим за пару недель, если это потребуется, — перебил Лодегранс.

Центурион с нескрываемым презрением смотрел на него.

— Ты путаешь слова «Иберия» и «Иберния⁶», сакс. Это две разные земли.

Лодегранс оскалил желтые зубы.

— А что, у римлян на другое слово мозгов не хватило?

Но его ругань стала ленивой. На всем его лице отчетливо читалось удовлетворение и злорадство, император сказал свое слово. Амброзий понимал, что переубедить Вортигерна у него вряд ли получится, но где-то внутри центуриона еще теплилась надежда.

— Не думал, что тебе нужен Утер после союза с бретвальдами. Не ты ли мне говорил, что он глуп и от него мало толку?

— Он оказался полезным за эти годы. И прислал тебя мне. Друг Полу-бритт… Но ты прав в одном — Утер со стены Адриана не повелитель, как думает, а просто наемник. А наемника опасно оставлять без хозяина. Он в два счета найдет себе нового, а мне это нужно?

— Как же резко ты поменял о нем мнение.

— Я вздохну спокойно, когда он умрет, Полу-бритт, но сам не стану прикладывать к этому руку — если считаешь это благоволением, что ж, изволь. Для сравнения, твоя гибель не принесла бы мне буйной радости, так что закончим. Твой брат приедет в Повис. А будет надо, ты сделаешь вид, что до смерти рад его видеть.

— Вортигерн…

— Полу-бритт, ты споришь со своим командиром?

Взгляд императора был красноречивее слов. На этом их спор должен был завершиться, они увидели разлад саксов друг с другом. Тем же ни к чему видеть спор повелителя бриттов и его правой руки — какая глупая шутка. Центурион молча кивнул и поджал губы. Девять лет назад он лишился руки и за меньшее, когда Вортигерн решил, что тот имеет виды на царство.

— Как скажете, мой император.

— Я считаю, мы все обсудили, — Вортигерн обвел взглядом присутствующих. — Пускай Лодегранс отправляется к Утеру, они уже долго знают друг друга. Передай ему нашу просьбу, друг сакс. Я и бретвальды будем рады встретить его, — он наклонился к нему через стол. — Если же Утер узнает, что я считаю его просто наемником и неразумной скотиной, что ж, мой друг — тогда я тебя просто повешу, — Вортигерн ласково улыбнулся, а затем вопросительно посмотрел на бретвальд.

Хенгист пожал плечами.

— Он теперь служит тебе. За провинности отвечает перед тобой.

Все трое пришли к выводу, что это разумно, но взгляд Лодегранса был злобным и мрачным. Полученная победа казалась саксу явно казалась неполной, но Амброзия это мало заботило. Он потерпел поражение, его заклятый враг и по совместительству брат вскоре прибудет в Повис.

— Я думаю, мы закончили, — возвестил Вортигерн и поднялся со своего места. — Хенгист, Хорса, отрадно видеть, как наш союз крепчает день ото дня. Ваш человек, может статься, и прав. Вскоре под этими сводами соберутся все четыре властелина туманного острова. Четыре человека, у которых в руках действительно есть власть и могущество, не чета этим мелким князькам с восточного берега… Этот союз запомнится людям надолго.

«Как помнят мор чумы и проказы», — подумал Амброзий.

— Если мой господин больше ничего не желает.

Он встал и направился к выходу. Его язвила злость и обида, отчего его, центуриона римского легиона, беспокоила судьба какого-то жалкого варварского королевства — если Утер приедет в Повис, что ж, теперь это будет проблема их императора, раба и солдата, заигравшегося в политику.

— Ты так спешишь, Полу-бритт.

Оказалось, Вортигерн вышел из зала следом за ним.

— Мне нечего тебе больше сказать. Ты совершаешь ошибку.

В сумраке темного коридора центурион разглядел его кривую ухмылку.

— Я прошу тебя… Ты злишься на меня не за то, что я не прислушался к твоим мудрым советам. Ты говоришь со мной не как обделенный советник, а как… — он пожал плечами. — Я не знаю, как кто, Полу-бритт. Я сказал бы, как преданный друг, но ты ясно дал мне понять, что товарищем меня не считаешь — тогда что с того, что твой император позвал в гости твоего врага, а не своего? В чем же обида?

Вортигерн говорил вкрадчиво, но с насмешкой. Амброзий не ответил ни на одно его слово. Много чести.

— Уясни-ка вот что, друг мой Амброзий, — в голосе императора послышалась сталь. — Я протянул тебе руку дружбы, как только ты прибыл в Повис, и не отзывал ее пока что назад. Пока что. Ты не видел от меня обид за последние дни — так что это меня сейчас оскорбляет твое недоверие. Определись уже, кто ты. И если ты мне не друг — не жди тогда особого отношения. Если лелеешь свои обиды спустя девять лет, что ж, я тоже могу каждый день вспоминать, как ты хотел отнять мое царство, мою шахту и мой легион.

— Разница между нами лишь в том, — Амброзий понизил голос. — что ты уже предал меня. А я тебя — только в твоей голове.

— И в своей, — ответил Вортигерн. — Имей честь не отрицать это хотя бы сейчас. Ты даже не думал о том, чтобы признать меня первым.

Амброзий запнулся. Он прежде не думал, что в паутине оправдания Вортигерна может скрываться хоть толика правды. Хотел ли он быть вторым? Точно нет. Он собирался быть равным. Но это не значило бы, что он отнял его королевство.

— Я не буду отвечать на этот вопрос человеку, который лишил меня правой руки и сделал калекой.

— Как хочешь, — император пожал плечами. — Но я во второй раз предлагаю оставить наши разногласия, распри и ссоры. Забыто, Полу-бритт. Я не враг тебе. В отличии от твоего младшего брата. Знаешь, он даже вряд ли знает, что ты остался в живых, он-то посылал тебя на верную смерть, — тот с издёвкой похлопал его по плечу. Центурион напрягся и здоровой рукой потянулся к мечу. — Но не плачь, маленький мальчик Амброзий. Дядя Вортигерн не даст нашего малютку в обиду… А ударишь меня сейчас, я позову сюда стражу. Это будет мой ответ на твое недоверие.

Вортигерн раздражённо толкнул центуриона плечом, а после скрылся за поворотом. Гнев все ещё душил Амброзия.

— Неудачное утро, да, римлянин?

От стены в полумраке отделилась тень. Перед Амброзием мелькнула желтоватая кривая ухмылка, и Лодегранс, сделав ещё один шаг, вышел на свет.

— А я все, знаешь, не могу взять в толк, — сакс состроил недоуменную мину. — Вроде как Рим — это гордость, храбрость и честь, жесткость к врагам и обидчикам, но о тебя вытирают ноги, как о шелудивую псину… Полу-бритт, — он улыбнулся. — И кто вытирает? Бывший раб, который немного зазнался.

— Я помню, как он избил тебя, а ты лежал в пыли и скулил, — заметил Амброзий.

Сакс оскалился.

— Он заплатит за это. Со временем.

— Что ж, значит урок не пошел тебе впрок.

Он некстати вспомнил ту давнюю драку и отменно выверенный удар, направленный солдату-выскочке в челюсть. Ещё тогда, девять лет назад возле шахты. Что ж, это был прекрасный способ выпустить злость.

Удар пришелся по кости возле уха, но Амброзий задел его лишь слегка, сакс оказался проворнее Вортигерна. Лодегранс схватил его за рубашку, сжал в кулак и с остервенением дернул вниз.

— Ну что, римлянин, — услышал он злобный голос над своей головой. Шея отчаянно ныла, центурион пригибался все ниже и ниже, думая, что сакс свернёт ему шею. — Думал, я забыл наше с тобой маленькое путешествие от Стены до Повиса? Знаешь, как мне оно нравилось, ты думаешь, ты вновь разоделся здесь, почистил перышки — один раб дал другому обноски… Хенгист — размякший дурак, но даже он ничего не предпримет, ты слышишь? — ничего, если я сперва убью тебя, а затем Вортигерна… Здесь нет законов, наивный ублюдок.

Лодегранс держал его мертвой хваткой. Амброзий чувствовал чуть выше бока острое лезвие приставленного кинжала. Как-то некстати он вспомнил, что Лодегранс задумал его убить — неужели это случится так скоро? Амброзию казалось это неправильным, пока он ловил ртом воздух, стараясь не упасть с края арки. Сейчас не время ещё умирать, сперва он должен расквитаться с братом и Вортигерном, тот давно заслужил хорошую трепку.

— Скажи «прощай», Амброзий Аврелиан, — насмешливый голос у уха стал совсем громким. — Пора тебе переставать коптить небо.

— А тебе?

Амброзий не видел того, кто это сказал, собственные волосы застилали ему глаза. Голос был явно мальчишеский, такой вряд ли справится с бешеным саксом.

«Значит, все-таки смерть, — с каким-то безразличием подумал Амброзий. — Только вот не кстати этого парня прирежут вместе со мной. Зря он увидел нас здесь.»

Лодегранс на мгновение отпрянул и оглянулся. Если нагрянули неожиданные свидетели, надо знать их лицо.

— Ты!.. — прорычал сакс, а затем выругался. Краем глаза Амброзий разглядел того, кто точно не смог бы помочь — Мерлина-Мирддина, или как там его еще называли, наглый слуга, тощий юноша и просто глупый мальчишка — что он может против такого, как Лодегранс. Мальчишку убьют следом за ним, а он, Амброзий Аврелиан, так и не выяснит, его ли он сын или же это глупое наваждение, просто сон, а сам он умер годы назад еще там, у шахты. За спиной юноши он увидел краешек бледного личика и длинные черные кудри. Дочка Вортигерна тенью ходила за этим рабом. В восемь лет негоже видеть такую кровавую смерть.

— Проваливай, — рявкнул он Мерлину, и через мгновение сакс еще сильней сжал его шею сгибом руки.

— А он дело говорит, мальчишка, — вкрадчиво проговорил Лодегранс. Он опустил на мгновение свой кинжал. — Убирайся, раб, пока можешь. Это вовсе не твое дело. И не твоя забота.

Худое лицо Мерлина неприятно искривилось в улыбке, сухая бледная кожа натянулась, кое-где проглядывали плоские кости. Его давно уже следовало лучше кормить.

— А может я хочу, чтобы это стало моей заботой, слышишь, ты, сакс? — как-то пугающе прошелестел его голос. Амброзий вспомнил, как мальчишка рассказывал, что Лодегранс боится его. Пустое бахвальство, это было понятно, но его противник действительно на время замедлил и в нерешительности встал возле арки. Он мог выкинуть из нее центуриона на жесткую землю и камни уже десять раз.

— Повторяю, раб, лучше уйди! — рявкнул вновь Лодегранс, и Амброзий заметил, как задрожала его ладонь, сжимавшая рукоять. — Мне недосуг потом объясняться с Хенгистом, почему я искромсал тебя на кусочки.

— А ведь это тебя раскромсают и бросят тлеть на земле, Лодегранс, мы же знаем, — Мерлин заговорил доверительным шепотом и сделал шаг ближе. Видимо, когда мальчишка хотел, он мог выглядеть, как мертвец или же как жрецы из восточных болот. — На каменных плитах, на забытой земле, где не будет иных людей никогда. А потом твою могилу накроет вода — ты же любишь лежать в ледяном крошеве, сакс? Ты ведь знаешь, что плохая затея — злить такого, как я.

Внезапно Лодегранс с силой отбросил Амброзия в сторону. Затылок пронзила тупая боль, должно быть, он ударился о каменный выступ. Сквозь пелену черных точек в глазах он увидел, как сакс схватил крепкой хваткой мальчишку. На его лице ярость мешалась со страхом, а руки дрожали, как у завзятого пьяницы, и все же лезвие его кинжала уже пропороло ветхую ткань.

— Я разделаюсь с тобой, мальчишка… — Лодегранс шипел на него, Амброзий видел, как ходят ходуном его руки, как блестят бешеные на выкате глаза, как течет слюна с края рта. Он правда боялся этого юношу, но боялся, как дикий зверь, и как дикий же зверь разорвет его через мгновение. Голова центуриона ещё ходила ходуном после удара о камень, он пытался подняться, но рука и ноги не держали его. Мерлин оказался… кем-то. Друидом, жрецом, ясновидящим, кем-то из тех, кто вечно нагоняет страх на вояк и громил. Таких, как сакс Лодегранс.

— Отпусти его! — крикнул Амброзий, но Лодегранс не слышал его. Сакс убьет его, это верно. Мирддин сделал хорошую ставку на страх, но перегнул палку и не принял в расчет гордости варвара. Сдаться перед пленником, рабом и малолетней девчонкой? Кинжал выскальзывал из вспотевших рук Лодегранса, Амброзий знал, что ещё мгновение — и он ничего не сможет поделать. «Я потеряю сына? — зачем-то подумал Амброзий. — Я ведь даже не нашел его, чтобы терять. Мирддин не мой сын, он просто мальчишка, а я давно сумасшедший.» Мелькнуло острое лезвие. Лодегранс, размахнувшись, собирался рассечь Мерлину шею, но тот дернулся, и нож лишь слегка задел ухо.

— Нет! — раздался отчаянный крик.

Амброзий наконец смог подняться, опираясь здоровой рукой о шершавую стену.

— Нет! Нет!

Снова мелькнул вихрь спутанных черных кос. Дочь Вортигерна, точно хорек, протиснулась между Лодегрансом и юношей. Она прижалась к последнему, словно пыталась заслонить всего его своим крошечным телом и смотрела на сакса с яростью и безумием, которых Амброзий не помнил в глазах даже самых отчаянных воинов. Она кричала на него так зло и свирепо, какие-то слова срывались с ее бледных губ, но Амброзий плохо знал тот язык. Это была не бриттская речь. Похожая, но чужая и звонкая, так говорили на родине Мирддина и на ее родине тоже — но зачем дочке бриттского властелина говорить на нем с саксом? Лицо Лодегранса кривилось от злобы. Будь его воля — он бы разобрался с обоими, но смерть дочки его господина не сойдёт ему с рук. В любом случае останется ненужный свидетель — кто-то из трёх, и жизнь Лодегранса тогда не будет стоить гроша.

— Нет! — продолжала верещать Моргауза и вперемешку лепетать на кимрском. — Убирайся! Убирайся! Не тронь его!

Капля крови Мирддина, стекавшая из порезанного уха, попала на ее платье. Она задрожала, как лист — от страха или от ярости — и завопила так, что от этого вопля через мгновение сбежалась бы стража.

— Чтоб вы сдохли. Все, — плюнул Лодегранс, поспешно сунул испачканный клинок за пазуху и побежал вниз по лестнице. Там, во внутреннем дворе, он сумеет затеряться среди прочих воинов, и будет слово Амброзия против его — сакс всегда сможет сказать, что девочка увидела драку и испугалась. Малолетним царевнам ни к чему видеть мужские разборки. Центурион знал, что доказательств не будет ни у кого, а Вортигерн не так близок с дочерью, чтобы верить ей на слово.

— Отец подарит тебе новую куклу, юная госпожа, — сказал он всё ещё испуганной и дрожащей Моргаузе. Он ощупал свою шею и голову. Все было цело, но болело нещадно. — Тебе ничего не угрожает, не бойся.

Но Моргауза не отвечала ему. Она всё ещё льнула испуганным зверьком к Мерлину, цеплялась худыми пальцами за его рубаху и шептала вперемешку с языком Камбрии:

— Мирддин Эмрис Мирддин.

Амброзий вопросительно посмотрел на Мерлина. Тот все также кривил губы, стараясь унять струйку крови из уха. Будто это не он минуту назад вместе с глупым ребенком спас его от неминуемой смерти.

— Почему она зовёт тебя так? — спросил он. — Почему она вообще говорит… — «на языке слуг и бывших рабов», хотел сказать он, но не решился. — Я хочу сказать, она наследница бриттского королевства. Она дочь Вортигерна. А это чего-то да значит, не верится, что я говорю это. Почему она вообще…

— Защищает меня?

Амброзий не знал, что на это лучше ответить, а потому просто кивнул.

— Да, — не таясь сказал он. — Ты раб. Хоть и ее раб, но она вряд ли понимает ценность слуги. Вортигерн говорил, молодая царевна не слишком добра к своим мамкам и нянькам.

Он искоса смотрел на Моргаузу. Та до сих пор казалась напуганной и застывшей, она косилась на воина, но смотрела будто бы сквозь него. Вряд ли восьмилетнюю девочку заденут такие слова. Амброзий вспомнил, с какой дикой яростью она кричала на сакса.

— Служанки Моргаузы не больно-то любят свою госпожу.

Мерлин не старался отцепить от себя руки своей маленькой госпожи, а напротив, невесомо, почти не касаясь, проводил пальцами по кончикам ее черных волос, словно стараясь утешить. Амброзий вспомнил, как несколько дней назад, когда он впервые увидел дочь Вортигерна, та сидела бледная, точно из воска и мрамора, а Мерлин пел ей колыбельную для младенца. Эти двое, должно быть, одиноки и очень несчастны.

— Они ее одевают, кормят и шепчутся за спиной, — безразлично ответил Мерлин. — Вечерами, когда у них развязывается язык, говорят, что было бы лучше, если б она померла. Моргауза сама это слышала. Стоит ли сильно винить ее за то, что она изводит их поручениями? Ты ведь знаешь, Амброзий Аврелиан, достаточно малости, даже родимого пятна на лице, чтобы кто-то решил, что ты им не ровня и лучше бы тебя утопить, как котенка. Но этого котенка они не получат. Я-то об этом знаю не понаслышке, ну, знаешь, только меня не одевали и не кормили, — кожа вокруг рта юноши снова натянулась и показались кости.

Он наклонился к Моргаузе, осторожно погладил ее по лохматой макушке и что-то зашептал ей на ухо. Детские кулаки разжались, и она наконец отпустила его. Дочь Вортигерна вопросительно посмотрела на своего раба.

— Мирддин? — еле слышно спросила она.

— Все в порядке, — ответил слуга. — Иди, со мной ничего не случится. Наш новый друг мне поможет. Или, — он усмехнулся. — я ему помогу.

Нескладный ребенок в сером, богато убранном платье тенью двинулся по коридору. Голова Амброзия Аврелиана постепенно переставала гудеть.

— Спасибо, — наконец-то решился центурион. — Вы подоспели вовремя… Но не вздумай в следующий раз это делать.

Мерлин скривился и прижал грязный платок к порезу. Кровь еще текла из уха, но становилась темнее и гуще.

— Скоро перестанет, — ответил он. — И я же говорил, знатный господин. Лодегранс до дрожи боится меня.

— Так боится, что чуть тебя не убил. Не лезь на рожон. Тебе девятнадцать, но ты не похож на воина.

Мерлин молчал. Оба знали, что из человека, который боится, может вырасти враг куда подлей и опасней, чем обычный убийца.

— У тебя доброе сердце, если ты оберегаешь дочь Вортигерна.

— Мы с ней похожи.

— Она тоже друид?

Мерлин прищурил глаза.

— Я не друид, господин. Но иногда я знаю, что будет. Вижу, что у кого-то дурная судьба. Будущее не раскрытая книга. Оно прядется, как нитка у пряхи — из карканья ворона, запаха дыма, комьев влажной земли и жидкого меда. Можно походя дунуть на нитку — и она тут же порвется, ведь судьба — та еще гулящая девка, Аврелиан.

Эту мысль Амброзий горячо поддержал.

— Вортигерн знает об этом?

— Да. Хенгист с Хорсой рассказали ему, когда отдавали меня. К его чести, он ни разу не просил меня… погадать, — в его голосе центурион услышал намек на презрение. Должно быть, император Повиса знал, что его дочь не такая, как все. Рискованный ход — разрешить своей дочери дружбу с рабом.

— Почему она звала тебя так? Почему отгоняла сакса камбрийской речью?

Мерлин изобразил удивление.

— Я говорил тебе, господин. Мирддином назвала меня мать. Моргауза знает об этом, я обучил ее языку своей родины.

— Я не об этом.

Мерлин кивнул.

— Я знаю, господин. Я не воин, как ты заметил. Я немощен и во мне мало силы, ветер шатает меня на открытой дороге. Когда я был мал, я мог расстаться с жизнью каждую зиму, поэтому мать и звала меня так — «Эмрис», бессмертный. Думала, это прозвище защитит меня. Говорила, это придаст мне силы отца, она назвала меня его именем. Теперь Моргауза думает так же. Но откуда ты-то знаешь камбрийскую речь?

«Ты называешь себя словом латинцев, — звонкий голос говорил сбивчиво и небыстро, будто подбирая слова. — Зачем, если ты никогда не бывал там?»

Она говорила на ломанной смеси латыни и бриттского, но Амброзий прекрасно ее понимал.

«Я и здесь не бывал прежде. Не принадлежу ни Риму, ни здешнему миру, но нельзя же человеку жить без имени, верно? Может тогда увезти тебя на мою родину, в Галлию?»

Она смеялась, и дикий шалфей лепестками опадал с ее пышных волос. Он тоже смеялся, помня, что до Галлии не только долгие недели пути, но и годы.

«Тебе не нравится мое имя?»

Она откинулась на мягкие травы и потянулась, как кошка.

«Нравится, — сказала она. — Красивое, сильное. Ты говоришь, амброзию пили забытые римские боги. У нас есть такое же имя, ты бы звался короче. Эмрис. Хочешь, я могу звать тебя так.»

— Господин?

Центурион будто вынырнул из смутного сна. Слишком много бессмысленных совпадений, глупо вновь отрицать то, о чем он навязчиво думал последние дни.

— Довелось побывать там. Но это было слишком давно.

Он развернулся и так быстро, насколько позволяли ссадины и ушибы, поспешил прочь из замка.

— Берегись Лодегранса, — крикнул вслед ему Мерлин. — Амброзий, господин! Он на этом не остановится!

Но Амброзий уже не слушал, что говорил ему его сын. Что же касается намерений сакса — они были ясны еще со знакомства.

***

Утера ожидали в Повисе уже на другую луну. Спешки не было. Лодегранс собирался в путь долго и неохотно, наконец ранним утром сакс взгромоздился на лошадь и, бормоча под нос всякую грязь, отправился в путь. Пусть проваливает, думал Амброзий, глядя с галереи, как уменьшается на зазеленевшем пустыре крохотная точка всадника и коня. Ему неделю скакать до Стены и, наверняка, он наведается куда-то ещё. Если свернёт шею себе по пути — что ж, Утера ждать не придется. Через пару дней после драки Амброзий узнал через Мерлина, что Моргауза ничего не говорила отцу. Она, как и прежде, ходила по мрачному замку, точно царевна-тень, и лишь изредка бросала на отряды отца волчьи взгляды. Всматривалась и будто принюхивалась, как зверь, ожидая, когда мимо пройдет Лодегранс, чтобы загрызть его. Центурион понимал, дочь Вортигерна не рассказала отцу о драке не потому, что боялась. Эта молчаливая девочка зачем-то хотела решить все сама. Амброзий предупредил Мерлина, чтобы тот лучше следил за ней. Рано повзрослевшие дети слишком часто думают, что бессмертны.

Варварское владычество слишком разительно отличалось от Рима. В легионе за угрозы тем, кто стоял выше, грозила отменная порка. При том если это был обычный зарвавшийся воин, дело могло закончиться казнью, особенно если угрозы шли вкупе с делом. Теперь же Амброзий чувствовал, что все будет иначе. Нет, он собрался с мыслями и однажды наедине сказал Вортигерну не доверять Лодегрансу, остерегаться его и держать оружие и солдат из старого легиона поближе к себе. Те уважали его, к чести Вортигерна, он прекрасно их содержал. Но император безразлично кивнул и пробормотал под нос пару ругательств. Здесь посягнуть на власть мог любой, если у него достаточно силы. Амброзий вспомнил, как Утер стремительно подчинил себе всю Адрианову стену.

— Чего ты ждёшь от меня, Полу-бритт? — император смотрел рассеянно, а в его глазах была скука. Грядущая свадьба занимала все его мысли.

Сейчас Лодегранс ему нужен. Пока что он не может разделаться с ним. Про нападение же на Мерлина центурион умолчал.

А через три дня отряд из двадцати рослых воинов сопроводил в Повис его невесту Ровену. Она была старше, чем прочие девицы на выданье, подумал Амброзий. На ее приятном лице, осанке и взгляде виднелось не лёгкое прикосновение робкой, зеленой весны, но уже теплого лета. Хенгист и Хорса слишком долго искали ей подходящего мужа и охраняли ее слишком ревностно. Может, это и к лучшему, решил он в тот день, когда увидел, как смягчается жесткое лицо императора, как поистине радушно он приветствует эту женщину и гладит ей ладонь, помогая спуститься с коня. Да, точно к лучшему. Вортигерн хотел союз, мачеху для Моргаузы и женщину, которая будет годна хоть на что-то помимо брачного ложа — этого ни к чему было ждать от неразумной девицы. На следующий же день после долгой дороги Ровена стала женой императора, скрывая за спокойной улыбкой смертельное желание спать. Хозяйка Повиса клевала носом, не допивала мед из своего кубка, а отсветы пламени из очага плясали на ее соломенно-желтых кудрях. Изредка ее новый муж наклонялся к ней, ему дважды приходилось задать свой вопрос, чтобы сестра саксов ответила и очнулась — но Вортигерна это не злило. Та действительно была хороша. Эдакая золотая сонная птичка. Она могла попасть в силки и похуже. Он подливал ей меда и гладил жену по плечу. Пир прошел тихо. Без сломанных ребер и разбитых носов, если бы не грядущее возвращение Лодегранса, Амброзий бы понадеялся на спокойную жизнь. Если новая хозяйка придется мужу по нраву, то доволен будет не только Вортигерн, но и все в этом замке. Это до смешного напоминало ту жизнь, которую расписывал ему узурпатор еще до найденной шахты.

— Амброзий.

Центурион прогнал свои думы и встал.

— Да, господин?

Была негласная договоренность меж ними: на людях Вортигерн — император, царь, господин, любое другое высокопарное слово. Наедине же маски обоим без надобности.

— Госпожа.

Он низко поклонился и попытался согнать с лица застывшую мрачность. Женщины не больно-то жалуют озлобленных молчунов, а ему в последние дни после свадьбы казалось, что Ровена его недолюбливает и побаивается.

Она ответила на его приветствие осторожной улыбкой. Следовало заручиться дружбой новой возлюбленной императора, тем более что кроме Мерлина, она единственный человек, от которого не ожидаешь подвоха.

— Прибыл человек с вестями из форта Банна.

— Со Стены?

— Да, Полу-бритт. Утер выслал вперед гонца, твой брат наведается к нам на четверо суток раньше, чем мы рассчитывали. Подготовь людей.

В распоряжении Амброзия было двадцать людей, жалкая горстка против бывшей сотни, отобранных им лично из остатков старого легиона — милость императора, расщедрившегося после свадьбы — но центурион слабо представлял себе, какое отношение его отряд имеет к приезду ненавистного братца.

— Если мой господин хочет вытолкать Утера в шею, — он вложил в свой голос как можно больше язвительности. — то совершенно не стоило его сюда звать.

Вортигерн состроил кислую мину.

— Не строй из себя умника, тебе не идет. Двадцать людей. Подготовь их к закату и выступай на границу. Сделаешь вид, что твои — наши — оборванцы — лучший почетный караул из тех, что вообще ходили по этой земле. Потешь самолюбие братца, он нужен нам в хорошем расположении духа. Ну, а на деле, — он вздохнул и потер отросшую щетину на подбородке. — Присмотри за деревнями северней по дороге. Сдается мне, Лодегранс не горит желанием отказаться от старых привычек. А Утеру я не очень-то доверяю.

— Почему я? Отправь кого-то еще.

Вортигерн бросил на него предупредительный взгляд. На этом моменте следовало проявить почтение и вспомнить, что золотоволосая хозяйка Повиса стоит рядом с ними.

— Поедешь ты, я сказал. Не меня и никого из прочих моих командиров не зовут «Аврелианом», защитником убогих да сирых. Так что ступай и отрабатывай свое дурацкое прозвище.

Амброзий вновь вспомнил, с какой яростью проговаривал это новое имя Утер и с каким безразличием — Вортигерн. Глаза императора бегали, он явно чего-то не договаривал. У центуриона в животе появилось неприятное чувство. Такие недомолвки редко кончаются чем-то хорошим.

— Я пойду подготовлюсь к поездке, моя любовь и мой господин, — проронила хозяйка Повиса и слегка поклонилась. Вортигерн привлек ее к себе, рассеянно поцеловал в нежную щеку и лоб.

— Ступай. Я обговорю с Полу-бриттом подробности. Поверь, с ним и его людьми тебе ничего не грозит.

Ровена вновь поклонилась мужу и направилась к выходу. Дверь за ней тихо скрипнула, и Амброзий удивленно приподнял бровь.

— Ты ничего не хочешь сказать?

— Хочу. Она едет с вами.

— Нет. Не едет.

— Ты забыл, что я здесь приказываю?

— Я не беру женщин в походы.

— Для тебя она не женщина, а жена твоего командира, советую помнить об этом. Она едет с вами.

Амброзий выругался. Вортигерн не перебивал его.

— За какой радостью?

— Поверь, я рад не больше твоего, — Вортигерн вздохнул и тяжело опустился на старый сундук. — Все как-то не к спеху, еще этот гонец… Она должна поехать, Полу-бритт. Это, чтоб его, великий совет владык острова. От меня и Повиса на встречу Утеру едешь ты, от саксов — а нет вот саксов, нет, — он запальчиво развел руками. — Хенгист с Хорсой мечутся по лесам третий день на долгой охоте, а выехать надо сегодня, чтобы поспеть. От саксов едет Ровена, и не смотри на меня так, я так решил, по-другому нельзя.

Амброзий устало смотрел на своего императора и понимал, что спорить с ним сейчас бесполезно.

— С женщиной мы будем двигаться медленно, — наконец сказал он. — Очень медленно. Пара дней отсюда до границы растянутся до четырех, а ты ещё хочешь, чтобы я проследил за местными поселениями — не много ли шума и шороха в честь моего мерзотного братца?

— Лучше мы наведём этот шорох, чем он наведёт его здесь.

С этим доводом было сложно поспорить.

— И вот ещё что… — продолжил Вортигерн.

Центурион закатил глаза.

— Присмотри ещё все же за ней. За Ровеной. Я знаю, знаю, что ты вернёшь ее мне в целости и сохранности, послушай. Нашептала мне одна птичка, что до меня ее думали сватать Утеру, но не срослось. Два года назад. Утеру об этом, конечно, известно. Я прошу тебя сейчас не как император, а как… — он скривился. — Не бойся, я не скажу «как друг». Как мужчина мужчину. Проследи, чтобы повелитель Стены ничего… не задумал. Он затаил обиду, я знаю. Он мстительный тщеславный ублюдок, твой брат.

— Я это знаю, — ответил Амброзий. После короткого молчания он добавил: — Ты ладишь с женой, как я вижу.

Он помнил этих двоих на их собственной свадьбе и после, когда те прогуливались в небольшом саду возле крепости. Ровена шла и плела венки из белого клевера и незабудок. Один, роскошный и пышный, уже покоился на ее соломенных волосах. Другой, поменьше и поизящней, она держала в руках. На вопрос мужа, кому второй, Ровена ответила, что Моргаузе. После он видел, как Вортигерн подхватил жену и покружил ее пару раз, пряча бородатое лицо в складках ее воздушного покрывала. Он никому не рассказывал об этом. А после заметил второй венок, выброшенный Моргаузой на скотном дворе.

— Да, — неохотно заметил Вортигерн. — Брак с Ровеной — был прекрасной идеей. И большего я тебе не скажу, ты не друг мне, ведь так?

Он развернулся и направился к выходу.

— Потрудись собрать и подготовить отряд как можно быстрее.

Когда тот был уже в дверях, Амброзий окликнул его:

— Эй, Вортигерн. Я присмотрю за твоей женой. Можешь не сомневаться.

Император молча кивнул, но ничего не ответил. Это был один из тех редких моментов, когда Амброзий Аврелиан не жалел о своей службе в Повисе.

За те часы и дни, что они провели в пути, Амброзий Полу-бритт в очередной раз уверился, что женщине в походе не место — женщине пристойной так точно, а Ровена, к несчастью, была из таких. Он верил собственным людям, имена многих из них ему были известны по прошлой службе, но все равно он четыре раза всем повторил, что смотреть на жену императора дозволяется, только если та истошно просит о помощи. За несуществующее царство Вортигерн отрубил ему руку, кто знает, на что он способен за настоящую жену из плоти и крови.

Несмотря на задержки, которые, разумеется, следовали всю их поездку, других забот с женой императора не было. Белый конь Амброзия мягко ступал рядом с пегой кобылой Ровены, а оба всадника елеобменялись десятком слов за все время. Что она знает о нем, что рассказал ей муж — очень скоро для Амброзия это стало нелюбопытным секретом, он начал зевать, а под конец не выдержал и поставил по главе отряда старика-солдата с разбойничьим видом. Хозяйке Повиса без разницы, с кем из обоих молчать.

— Командир?

Амброзий обернулся. С ним поравнялся разведчик, которого на рассвете он выслал вперёд

— Через пару часов мы выедем на приграничную пустошь. Повелитель Стены будет уже ждать нас там.

Центурион кивнул, но вслух ничего не ответил. Сейчас он сместился в середину отряда, значит у него есть два часа, а потом придется снова встать впереди и нацепить личину верного волкодава.

— Спасибо, солдат, — все же ответил он. — Передай остальным, что скоро мы прибудем на место.

Чем больше шагов его конь делал навстречу Утеру, тем сильнее сгущались тучи над головой Амброзия и тем мрачнее он становился. Неудивительно, что жена Вортигерна избегает его. Когда все это закончится, подумал он, придется заново учиться нравиться женщинам, а это будет ох как непросто.

— Мой командир?

Разведчик все еще ехал на своем рысаке возле него.

— Вы порядке, командир?

— Да, — ответил он наконец. — Да, все в порядке.

Он помнил лицо этого воина ещё по прошлому легиону, тогда тот был совсем юнцом, но за пролетевшие годы стал взрослым мужчиной.

— Вы ведь знаете, если будет хоть крохотный повод, — нерешительно начал он. — Хоть малейший. Любой из нас обнажит свой меч против вашего брата.

— Это будет ужасно нелепая мысль. Вам приказано охранять госпожу Ровену, хозяйку Повиса. Она жена вашего императора.

Солдат не ответил.

— Вортигерн хорошо обращался с вами все эти годы. Если я могу хранить ему верность, то вы и подавно должны.

— Но…

— Ты понял, солдат?

— Да, командир, — тот кивнул, и лицо его помрачнело. Амброзию стало смешно. Если он хотя бы наполовину выглядит так же, неудивительно, что сестра бретвальд сторониться его. — Просто… Просто я помню. Утера. По старой службе. Никогда не сказал бы, что вы кровные братья, мой господин, — наконец выпалил он. — Утер — редкий ублюдок.

— Я сейчас еду, как посланник императора Вортигерна, — после короткого молчания ответил Амброзий. — Не думаю, что имею право отвечать сейчас на эти слова, но ты, мой друг, стал мне близким товарищем.

На лице бывшего римского легионера мелькнула такая же кривая ухмылка, но она угасла через мгновение.

— И да, Аврелиан, — вновь помрачнев сказал он. — Сегодня мы отправили трех человек проверить еще одно поселение. Случилось то же, что и вчера.

Беда никогда не приходила одна, она приводила с собой свору подруг, рассаживалась по скамьям и уверяла, что она давняя родственница, подобно незваным гостям на свадьбе. Вчера всадники, отправленные в разведку, принесли весть, что пара приграничных деревень встретила слуг Вортигерна без бурных восторгов. Взгляд людей был озлобленным и голодным, а со стороны слышались проклятия и тихая ругань. Никто не кричал «Аврелиан», видя людей из отряда Амброзия.

— Что они сказали? — спросил он, хотя ответ предвидел заранее.

— То же, что и тогда. Что-де люди императора пришли и собрали с них непомерную дань.

Амброзий прикусил губу. Жители Повиса в первую очередь любили своего императора за смешные налоги.

— Это может быть Маркус?

Солдат покачал головой.

— Маркус — известная жадная сволочь. Но он больше кричит об этом, чем делает. Не думаю, что его люди занялись грабежом.

— Он отвечает за приграничные земли.

Разведчик пожал плечами.

— Мне нечего ответить тебе на это, Аврелиан. Это третья деревня у самой границы, которая недовольна защитой императора Вортигерна.

— Я тоже много чем недоволен… — рассеянно ответил Амброзий и слегка пришпорил коня.

В первую очередь тем, что теперь не оправдывал прозвище «Аврелиан», которое никогда не любил. Кто-то из слуг Вортигерна обирает приграничные земли. Он вспомнил Гилдаса, булыжники вместо хлеба, нападение саксов на деревню, которое оказалось обманом. Амброзий потер отросшую щетину, которая начинала нещадно чесаться. Или кто-то в броне и одежде слуг Вортигерна — этого тоже нельзя отрицать.

— Расставьте сегодня побольше дозорных, — проговорил центурион, не сводя глаз с нежно-рыжего платья Ровены впереди. — Отребью Утера я не доверил бы и защиту козы.

Через два часа посреди вересковой пустоши началось то, что Амброзий не жаловал и во времена службы в Римской империи. Встречи с теми, кого презираешь, и то, чего он всегда сторонился — политика. Его родной брат стоял перед ним в окружении четырех десятков бойцов — Амброзий сразу отметил для себя эту избыточность, Утер намеренно хотел унизить его, Вортигерна и показать свою силу. Повелитель стены Адриана и всего севера острова берет с собой столько воинов, сколько захочет. Амброзий тут же вспомнил, с каким трудом добивался у него разрешения взять на защиту от саксов те же жалкие двадцать, что сейчас стоят за его спиной в мирное время. Он слегка пришпорил коня. Кобыла Ровены последовала за ним. Это было смешно и глупо, но отчего-то рядом с этой молодой, надменной и наверняка глупой золотоволосой женщиной ему было спокойнее. Не всплывали в голове образы прошлого.

Утер тоже подъехал к ним. Где-то в толпе Амброзий разглядел ехидное лицо Лодегранса. Лучше союзников и не найти — гадюка да крыса.

— Брат.

Центурион внимательно вглядывался в его лицо. Разумеется, Лодегранс сразу же поведал Утеру, что он жив. Вортигерн оказался прав, Утер не очень-то на это рассчитывал.

— Я здесь не как твой брат, — отозвался Амброзий, — а как посланник и главный советник императора Вортигерна. Ты теперь его гость.

Утер скривился.

— Ну, разумеется. В таком случае, и я не твой брат, а Повелитель Стены и хозяин северных земель. Ну, а ты, конечно, всего лишь… слуга. Так что там велел тебе передать твой господин?

Ярость всколыхнулась в груди. И если Лодегранс не имел права на эту ошибку, то Амброзий заслужил себе одно ослушание.

— Просил передать, что тебя позвали лишь для ровного счета, — спокойно ответил Амброзий. — А еще, что ты всего лишь наемник и тупая скотина, решившая, что что-то смыслит в правлении.

Амброзию было вдвойне сладко от каждого слова. Во-первых, это было истинной правдой, мысль Вортигерна он повторил до последнего слова. Во-вторых, он ничем не испортил план императора — Утер решит, что каждое оскорбление принадлежит только ему и продиктовано личной враждой.

— А давно ли ты, к слову, стал хозяином севера? — продолжил он под одобрительный гул своих людей. — Разве пикты перестали захаживать в форт Банна, как к себе домой, каждую осень? То, что ты завалил в постель пару пиктских девчонок, не делает тебя покорителем севера.

— Ну, хватит.

Оба обернулись. Ровена спешилась и встала рядом с мужчинами. Она выглядела настолько смешно и неловко в своем светло-рыжем платье, со спутанными волосами. Ее покачивало после долгой скачки, среди огромных, закованных в доспехи мужчин она походила на распушившую перышки курочку.

— Я — Ровена, сестра Хорсы и Хенгиста, жена императора Вортигерна, хозяйка Повиса и Кантия. Я рада приветствовать тебя, Утер, повелитель Стены, на землях моего мужа и господина и вдвойне рада приветствовать тебя от лица саксонских племен на этой земле.

Если так выглядела радость, то центурион не жаждал увидеть ее недовольство.

— Что ж, — он обернулся к Утеру. — Ты все услышал. Проявишь уважение моей госпоже?

Он помнил о словах Вортигерна на прощание. Он посланник, это верно, но любой закон оправдает его, если он побьет Утера за неуважение к жене императора. Заодно совместит полезное с очень приятным. Амброзий ожидал услышать от брата скабрезность и оскорбление, на крайний случай увидеть мрачную мину — так поступил бы любой обманутый жених — но вместо этого Утер расплылся в теплой улыбке и низко поклонился Ровене.

— Рад видеть тебя, госпожа, — он протянул руки и шагнул ей навстречу. Амброзий намеренно положил ладонь на рукоять меча. — Твои братья выбрали тебе достойного мужа, он сможет оценить твою красоту и твою прелесть. Жалею лишь, что не был на твоей свадьбе и не мог поцеловать новобрачную. Позволишь мне сейчас? По старой памяти, мы ведь были нареченными когда-то давно.

Он сжал ее ладони своими, наклонился и целомудренно расцеловал ее в обе щеки. Амброзий заметил, какой злобой на мгновение блеснули ее глаза — но лишь на мгновение. Она была сестрой и дочерью вождей и прекрасно знала, когда стоит потупить глаза, когда дать отпор, а когда придержать кинжал в рукаве.

«Она не дура, — подумал Амброзий. — Это приятно.»

— Мои братья будут рады увидеть союзника, — невозмутимо отвечала хозяйка Повиса. Ненароком она старалась отцепить от себя лапы Утера. — Я наслышана, что ты, повелитель Стены, долгие годы был другом саксов, — Амброзий презрительно хмыкнул, насколько позволяли приличия. — Что некоторые из нашего рода даже сейчас стоят рядом с тобой.

Ровена не ошибалась. Центурион прекрасно видел в толпе песье лицо Лодегранса, оно кривлялось и похотливо смотрело на будущую хозяйку. Ровена ещё не знакома с ним, подумал Амброзий. Ей полезно будет узнать, что он за сволочь. В отряде Утера он не верил теперь никому.

— Надеюсь, я и тебе стану добрым другом, моя госпожа.

Улыбка повелителя Стены становилась все шире. Всеми правдами и неправдами он старался придать голосу и словам как можно больше двусмысленности — и прилюдно, центурион уже видел ухмылки в рядах его воинов, слышал перешептывания и смешки. Император был прав, когда просил его присмотреть за женой.

«Зачем тебе это, любой солдат донесет на тебя Вортигерну.» Он пребывал в замешательстве.

— Утер! — Амброзий повысил голос.

Тот отступил назад, губы его презрительно кривились.

— Ты что же, братец, ревнуешь? — он прошел мимо него. Утер уже не походил на главаря оборванцев, обман и разбой с Лодегрансом изрядно обогатили его. — Впрочем не стоит винить себя, все же знают, что это впервые за девять лет, когда рядом с тобой стоит женщина.

— Собирай весь свой сброд, — отозвался Амброзий, — мы отправляемся обратно в Повис. Надеюсь, двигаешься ты так же быстро, как и болтаешь. На марше ты был одним из худших.

Утер вернулся к коню и стремительно взобрался в седло. Что ж хотя бы старый конь Вортигерна до сих пор смотрится лучше.

— Времена меняются, брат мой. Ты многому ещё удивишься.

Все последние дни его ткутся из удивлений. Может нечаянно в их сеть попадется и что-то хорошее.

— Моя госпожа? Мы будем скакать до заката.

Ровена согласно кивнула. Под ровный стук лошадиных копыт Амброзий Аврелиан мрачно размышлял, за какой радостью именно в тот день ее недалёкие братья отправились на охоту.

До Повиса оставалось два дня. Как и думал Амброзий, с отрядом Утера они двигались ещё медленнее, чем с женщиной. Разведчики, которых брат отправлял вперед, возвращались поздно и неохотно, не сообщая ничего ценного. На исходе первого дня их отряд чуть было не угодил в засаду разбойников из Ибернии. Своего провианта людям Утера конечно же не хватило. Амброзий скрипел зубами, когда пришлось урезать паек своих воинов, пусть и немного — он знал это, всегда знал, брат — хороший лжец, талантливый интриган, возможно меч в руках держит неплохо — но он мало что смыслит в походах. И ничего — в управлении войском.

Центурион тяжело опустился на спутанный ковер из вереска на склоне холма. Чуть поодаль мелькали длинные языки отдельных костров. Ночь была теплой, с юга задул теплый ветер, Амброзий на мгновение вспомнил о Галлии, об Арморике, о том, как по весне в теплом иле они с Утером ловили руками мелкую рыбу. Те дети не знали тогда, что возненавидят друг друга. Дети вообще-то мало что смыслят. Прошло двадцать лет с тех пор, как над ним нависло это дождливое небо с редкими звездами. Он впервые задумался о том, встретит ли он смерть на этой земле или же жизнь успеет его забросить куда-то еще.

— Ты не пьешь со всеми, но и не спишь. Муж был прав, ты большая загадка, центурион Полу-бритт.

— Уверен, император Вортигерн высказался иначе, — он поднял голову, зная, что увидит Ровену.

Та рассмеялась. Это был первый раз, когда миловидная женщина из рода их заклятых врагов, а ныне союзников была любезна хоть с кем-то помимо мужа.

— Что ж, теперь, госпожа хотя бы похожа на настоящую женщину, а не на бабу с корабельного носа.

Она села рядом с ним на траву.

— Прости меня за злые слова.

— Лучше быть корабельной бабой, центурион, чем водить дружбу с таким, как твой брат.

Амброзий смолчал.

— Ты ведь не хотел, чтобы я поехала с вами.

— Я служу императору и не стал с ним спорить. При тебе госпожа.

У него было до смешного приподнятое настроение, будто все страхи и беды собрались вокруг него в хоровод, но вот же они — все до единого, и не надо бояться удара из-за угла.

— Ты не боишься злых языков, госпожа? Лучше бы тебе идти к людям. К огню.

— Каких языков еще мне бояться, после слов Утера днем? — в ее словах была доля истины. — Он же и сейчас подходил ко мне, — ее лицо стало жестким. — Не скажу, что он предлагал что-то новое, но тебе стоит знать. Твой брат, Полу-бритт, задумал что-то недоброе.

Амброзий не удивился.

— Конечно, задумал. И Лодегранс, госпожа. И кое-кто из свиты Утера тоже, я в этом уверен, но не бойся. Для этого я и здесь, они не посмеют тронуть тебя.

— Я знаю, как ведет себе мужчина, обуянный похотью, — спокойно сказала Ровена. Лодегранс и другие — возможно. Но не твой брат, Амброзий. Не он. Это меня и пугает.

Амброзий нахмурился. И оттого, что ведет разговоры столь откровенные со своей госпожой, и оттого, что сидят они на отдалении ото всех, и оттого, что она жена человека, который запросто может убить его, даром, что они сумели найти друг с другом общий язык. Центурион не придерживался древней истины, что все беды — только от женщин, но понемногу начал ей проникаться.

Он откашлялся. Такая гордая женщина, как Ровена, самая благородная из варваров, если дозволено так будет сказать «посланнику Рима», не стала бы хмуриться и бояться по пустякам. Крохотное мелкое чувство нашептывало ему, что он понимает, о чем она говорит. Утер мог быть лжив и в собственных низменных чувствах. Но зачем?

— Что… что ты хочешь сказать, госпожа? — неловко спросил он. В одном Утер был прав, он давно отвык от общества женщин.

— Если бы Утер действительно питал ко мне страсть, он бы не говорил со мной об этом при всех. Не удерживал бы за руки и за платье, так, чтобы это видели люди императора Вортигерна. Говорил бы тихо, суматошно и быстро, а не так, чтобы мог услышать любой. Попытался бы удержать меня вдали от костров. Ты мужчина, Аврелиан, скажи мне — разве я не права?

Амброзий почти услышал голос императора в своей голове. «Интересные разговоры ты ведешь с моей женой, Полу-бритт.»

— Наверно, ты права, госпожа, — неловко ответил он и угрюмо посмотрел с холма на долину, где расположились солдаты Утера со стены Адриана. Все было проще, когда он служил центурионом римского легиона. Амброзий рассеянно запустил пальцы в волосы, где уже начинали встречаться седые ломкие нити. Беды варваров оказались ничуть не проще бед далекого забытого Рима. — Забудь, госпожа, — наконец сказал он. — Утер — ваш давний союзник, — он усмехнулся. — На мою беду и на радость Лодегранса-ублюдка. Утер — брехливая собака, которая лает, но не кусает. Ему нужны деньги и власть ото всех, госпожа — от Вортигерна и от твоих братьев, он вцепится в этот союз всей своей пастью и ни за что не разрушит его. Ты можешь быть уверена, ты под защитой неуемной алчности Утера. И под моей тоже, если тебе интересно.

— Я надеюсь, ты прав.

— Да. Я тоже надеюсь. Но на всякий случай держи при себе нож и служанок, которые умеют быстро бегать и громко визжать.

Ровена молчала. Амброзий понимал ее мысли. Это совсем не то, чего она хотела от жизни, но то, с чем никто не справится кроме нее — и она не жаловалась. Он, Ровена, Уна, мать Мирддина — это было знакомо.

— У тебя есть муж, госпожа, названная дочь и друг. Невинным часто кажется, что они одиноки, но ты не поверишь, на их защиту встают потом десятки людей.

— У меня нет дочери, Аврелиан, — негромко проговорила Ровена и встала с мягкого вереска.

Амброзий вспомнил венок для царевны, выброшенный Моргаузой на скотный двор.

— И еще, — она обернулась. — Не говори моему мужу об Утере, Аврелиан. Вортигерн… очень неплохой человек, но о его жене не должны ходить слухи в первый же месяц. Солдаты, слуги — пусть, такие болтают всегда. Но не ты, не тот, на кого он привык рассчитывать в эти дни. Будь мне другом, с Утером я справлюсь сама. На крайний случай с тобой.

Шелест женского платья затих. До его слуха доносились обрывки похабной песенки, которую распевали возле костров. Амброзий знал, что жена императора не поверила ему ни на миг. Все те доводы, утешения, что он с таким жаром ей говорил, что казались со стороны такими разумными и безукоризненными, разбивались вдребезги о женское чутье и его добытое бедами знание — брату ни в чем нельзя доверять.

Через пару дней к вечеру они добрались до крепости императора. В дороге Утер изредка искал с ним ссоры, но лениво, бездарно и больше со скуки. Амброзий молчал. Он был на задании, пока еще на задании, но как только его люди пройдут через ворота Повиса, он сможет переговорить с братом по-свойски. Жена императора больше не искала его общества, чему он был крайне признателен.

— Сегодня на пиру, Аврелиан, я один с твоего позволения съем целую тушу оленя.

Обратно Амброзий ехал среди своих воинов. За ним на пегой кобыле увязался все тот же болтливый легионер, что ж, это было лучше, чем ничего. В какой раз он вновь с нуля отвоевывал признание, положение и саму свою жизнь? Видно, в третий, а ему еще не было сорока.

— Желаешь объесть своего императора, Килух?

— Желаю, чтобы меньше досталось Утеровым отщепенцам, — охотно сообщил ему всадник. — Еще желаю выгнать отсюда всех саксов, кроме госпожи, разумеется, и одной молодки из ее свиты, к осени мы условились пожениться. Ну, и еще десяток ребят, конечно, может остаться.

Вся родня Килуха промышляла пиратством в Ибернии. Тот полжизни провел на службе у Рима, столкнулся с десятком налетов на побережье, посему костерил уладов с зеленого острова теми же словами, что и любой из старого войска.

— Пожелай еще, чтобы твои друзья не нагрянули следующим месяцем.

— Отдадим им Утера и дело с концом.

Амброзий посмотрел на брата, ехавшего в тридцати шагах от него. Видит небо, он никогда не хотел, чтобы все кончилось так.

— За что не любишь моего брата ты, Килух?

Тот натянул поводья.

— Мне не за что любить его, Аврелиан. Он был бездарным солдатом, по слухам ублюдочным братом — вряд он стал командиром, за которым хочется следовать. Среди воинов Флавия Клавдия презирали и его, и девять его оборванцев. Он был последним в строю и первым, когда дело доходило до хорошеньких бриттских селянок. Для меня загадка, что находили в нем эти бедняжки, ты помнишь, наверно, как они порой неделями следовали за обозом. Их частенько пороли, Аврелиан, и оставляли на пустоши. Мало кто знает, в чем они провинились, но явно не тем же, чем и все гулящие девки. Один раз я слышал что-то про украденный кошель с золотом у центуриона Максима Септима. Через несколько дней я видел, как твой брат проигрывал кому-то эти монеты. Я не знаю, для чего императору нужен этот союз.

Это была та грань, за которую Амброзию не стоило переступать, как бы он ни был согласен.

— Не нам с тобой обсуждать решения императора, — мрачно ответил он. — Наверняка он знает, что делает. Ты и приезду госпожи был не очень-то рад.

— Все ошибаются.

На этом беседа закончилась. За поворотом показались ворота Повиса, донеслись приглушенные удары молотов из кузни, запах дыма, выгребных ям, лай дворовых собак. Амброзий услышал возбужденное перешептывание среди солдат Утера и ухмыльнулся. Оловянное царство солдата-узурпатора уже выросло в нечто большее, чем обычный лагерь наворованного добра. В нечто, чего Утер, сидя в разваливающемся форте Банна, никогда не достигнет. Правдами и неправдами, с помощью олова, договоров и споров Вортигерн становился единовластным повелителем своей земли, которая с каждым месяцем становилась чуть богаче и больше. Сейчас этот безродный, но умный солдат, бывший раб был единственной силой, способной в одиночку противостоять и набегам отдельных племен саксов с юга, и ибернийских пиратов с запада. Амброзий увидел, как помрачнело лицо его брата. И это было приятно.

— Открывайте ворота! — крикнул он дозорным и услышал знакомый скрип дерева и петель. — Встречайте свою госпожу Ровену и Утера со Стены!

Он первый вместе со своими людьми и Ровеной въехал в ворота, намеренно заставив Утера, Лодегранса и прочий сброд толпиться сзади.

— Доложите императору Вортигерну, что мы прибыли, — кивнул Амброзий кому-то из слуг. Глазами он высматривал в крепостном дворе сына, но понимал, что тот скорее всего подле своей госпожи, а юная царевна-наследница вряд ли спустится вместе с отцом. Он помнил, сколь многое Вортигерн теперь придает своему титулу императора, как хочет быть больше варварского вождя в серебре и железе и как действительно умудрился не стать им, он разыграет перед Утером ту же сцену, что и перед ним, Амброзием, когда тот впервые оказался в Повисе.

Сзади послышалась возня и ругательства. Утер выехал вперед рядом с ним и Ровеной.

— Посторонись-ка, братец, — он вклинился между молодой хозяйкой и ним. — Все же я здесь долгожданный союзник и гость, а ты пока что просто слуга.

— Повис и его император рады приветствовать тебя, Утер со Стены. Отрадно принимать обоих братьев под своей крышей. Старые союзы крепче всего, не так ли?

Амброзий спрятал улыбку, увидев, как Вортигерн спускается к ним в том же роскошном наряде, в каком он увидел его в первый раз, и как кривится лицо Утера от гордыни и зависти. Он нехотя ответил на приветствие императора и сжал его руку.

— Я не заключаю союзов с рабами и слугами, — Утер говорил злобно и сбивчиво. Затем он спешно добавил. — С ним. Разговор был о саксах и нас.

Амброзий заметил на лице Вортигерна знакомый песий оскал.

— Прости, но ты ведь не думал, что отправляешь брата на верную смерть? Я не имею привычки казнить разумных людей, даже таких наивных, как он. Без обид, Полу-бритт.

— Мне наплевать, император, — беззлобно ответил центурион. Все происходящее изрядно его забавляло — весь этот шелк, лоск и сбивание спеси. Столь откровенная насмешка над Утером может дорого им обойтись, но он надеялся, у Вортигерна хватит ума прекратить и вновь прикинуться радушным хозяином.

— Мой господин!

Хозяйка Повиса легко спустилась со своей кобылы, мелькнул огонек пыльного рыжего платья. Через мгновение руки Ровены обвивали шею мужа под одобрительный гул толпы. Она не боялась ревности мужа, теперь это было понятно, она опасалась ее — как и Вортигерн опасался, что Утер может обидеть ее.

— Соскучилась, а, соскучилась? — Вортигерн засмеялся и крепко поцеловал жену. Она льнула и ластилась к нему, как зверек. — Понятное дело, наш друг Амброзий на кого хочешь нагонит тоску. Да, Полу-бритт?

Тот лишь пожал плечами. Гораздо занятнее было наблюдать, как вытягивается лицо брата при виде столь нежных супружеских чувств. Ни одна женщина не могла пройти мимо Утера, а за сегодняшнее утро он проиграл уже дважды — и кому? — Вортигерну, сутулой собаке-полукровке, с покрытым шрамами лицом. Это было смешно. Это было очень смешно, и Амброзий знал, что сегодня вечером на пиру он будет праздновать как минимум это.

— Ступай в дом, Моргауза заждалась тебя.

Ровена погладила мужа по грубой щеке и отошла в сторонку к свите служанок.

— Ты и твои люди, Утер, желанные гости здесь, — продолжал император. — Все, что заботит тебя — границы, дороги, оловянная шахта и доля добычи — мы все обсудим. А пока отдыхай. Если вы с Амброзием за эти дни еще не прибьете друг друга — что ж, это будет чудесный подарок. У нас довольно проблем, не хватало еще, чтобы бритт резал бритта.

Третий укол. Утер ненавидел бывшую провинцию и всегда считал себя человеком из Рима.

— Я буду рад обсудить все с бретвальдами, Вортигерн. Это достойная встреча.

— В Повисе нет сейчас Хенгиста с Хорсой, — перебил Амброзий. — Вожди саксов уехали. Может, вернутся завтра. Может, на грядущей неделе.

Лицо брата стало жестким и злым. Он повернулся к нему, его взгляд дышал той же ненавистью, как когда он цедил сквозь зубы «Аврелиан» и отдавал его Лодегрансу.

— За какой же радостью я притащился сюда? Столько дней? С севера. Со Стены?

Амброзий пожал плечами.

— И что мне прикажешь делать теперь? — прошипел Утер.

— То, что сказал тебе Вортигерн, — ответил центурион. — Отдыхать. Распорядись пока, чтобы твои люди здесь не толпились.

— Твой брат не очень-то рад меня видеть, — тихо засмеялся император, когда Утер ушел отдавать приказы мрачнее тучи. — Но был очень сговорчив, когда просил меня прислать ему олово.

— Ты старый хитрый лис.

— Уже не собака, спасибо.

— К твоим услугам. Кто-то грабит приграничные поселения. По словам жителей, в одежде твоих людей. Килух сказал, что там патрулируют воины Маркуса, но он вряд ли пошел бы на открытый грабеж. От него уже две недели ни слуху.

Вортигерн помрачнел.

— Значит, отправишь людей, Полу-бритт.

— Для охраны деревень?

— Нет. На поиски Маркуса.

Амброзий кивнул.

— Выходит, наши мысли совпали. Ты же понимаешь, что будет лучше, если мы ошибаемся?

Вортигерн поджал губы.

— Я уже лишился людей. Либо Маркус и приграничный отряд перебиты. Либо они мне стали врагами. Нашим гостям, как ты понимаешь, об этом знать ни к чему.

— Как и всегда.

Амброзий кивнул императору. Эти пять дней пути отбили у него охоту спорить и препираться, а заодно стараться как лучше. Кроме того, пригласив Утера в Повис, Вортигерн в очередной раз подорвал то хрупкое доверие между ними, выстроенное за этот безумный месяц.

— Амброзий! — крикнул ему вслед Вортигерн. Он обернулся. — Есть еще что-то, о чем мне следует знать?

Он говорил о Ровене. Центурион вспомнил невнятные нападки Утера, его двусмысленные намеки, топорное прилюдное домогательство, на которое жаловалась жена императора. Вспомнил ее просьбу не рассказывать мужу.

— Нет, — отозвался он. — Твоя жена все время была под моим наблюдением и защитой. Никто ее пальцем не тронул. Да она и сама в состоянии за себя постоять.

— Значит, мне не о чем волноваться.

— Не более, чем обычно.

Он увидел облегчение на лице Вортигерна, которое тот не смог скрыть.

— А ты изменился, — добавил Амброзий. — Человек, как гадюка отрубивший мне руку, не стал бы беспокоиться о жене, как влюбленный мальчишка. Ты размяк, Вортигерн.

— Убирайся отсюда.

Он давно хотел ненавидеть императора и заставлял себя помнить о его лжи, но лениво признавал полную несостоятельность этого плана. Видно, он дошел до той грани, когда ему нужен хоть кто-то, хоть последний мерзавец, но единственный товарищ, чтобы не быть одиноким. Юная царевна Моргауза и ее бриттский раб, подавшийся в няньки. Он и Вортигерн, которому нельзя доверять. Амброзий сжал кулак на левой руке, вспомнил, сколько силы было в отрубленной правой.

Говорят, в Риме почти сто лет как новая вера. Говорят, в ней принято бездумно прощать и не мстить. Значит, вот как оно называется. Что ж, хотя бы он такой не один.

— Я отправлю своих искать Маркуса. Не беспокойся.

Вортигерн не ответил. Центуриона сейчас не беспокоили ни приграничные земли, ни оскал Лодегранса, он хотел добраться до своей постели, укрытой шкурами, упасть в нее и не просыпаться до вечера. Сломавший ему жизнь — теперь его единственный друг, саксы, с которыми он воевал последнее множество лет — теперь преданные союзники и вроде бы неплохие ребята. Жизнь должна становиться сложной по молодости, а не тогда, когда пора уходить на покой. Его оказался мудрее собственный сын. В арки крепости задул ветер первой летней грозы, и Амброзию показалось, что сулит он только новые беды. Утер прибыл в Повис, и тот вновь перестал быть обещанным домом. Далеко ли от Повиса до Галлии? «Долгие недели пути и еще множество лет», он помнил, как тогда ответил возлюбленной.

— Ну что же — брат. Ты неплохо устроился. Как я посмотрю.

Центурион, не раздумывая, даже не глядя, кто стоит за спиной, развернулся и нанес удар здоровой рукой.

— Ублюдок!

Его левый кулак был перехвачен железной, крепкой ладонью Утера. Один резкий поворот — и от вывиха Амброзий на месяц мог бы лишиться и этой руки.

— Я тоже не люблю, когда повсюду много народа. Не удается толком поговорить. Ну же, угомонись, а то Вортигерн тут же примчится.

— Кого ты обманываешь, ты не убьешь меня здесь, — выплюнул Амброзий ему в лицо. — Ты не уйдешь отсюда живым.

Утер неожиданно отпустил его. Суставы болели, ему было тошно от осознания, насколько он все же слаб и беспомощен по сравнению со своей прошлой жизнью. Он жалок, да, именно жалок, только остатки нелепой гордости удерживают его от побега и скитаний отшельника.

— Знаешь, Вортигерн был прав лишь отчасти, — проговорил Утер. Брат был крупнее него и всегда сильнее в рукопашном бою. Амброзий вспомнил, как быстро тот победил его в прошлый раз — связав и отдав в плен Лодегрансу. — Я удивлен, что ты остался в живых. Но признаться… я очень на это надеялся.

Амброзий решил, что ослышался.

— Иди и утопись, — горько ответил он. — Меня тошнит от твоей лжи.

— Нет, ты меня выслушаешь.

Утер схватил его за здоровую руку. Амброзий выругался — теперь он не мог даже взяться за меч.

— Напряги свою память, братец, — зашипел ему повелитель Стены. Он беспокойно оглядывался по сторонам, высматривая по углам слуг императора. — И прибереги свой гнев для кого-то другого. Ты еще был в сознании тогда, я ведь помню… До того, как я вырубил тебя. До того, как отдал Лодегрансу, Вортигерну — ты ведь помнишь, что я тогда сказал «прости меня» так, чтобы не слышал ублюдочный сакс.

Хохот и отборная ругань вырвались из груди центуриона.

— Чтоб ты сдох! — проговорил наконец Амброзий сквозь смех. — Ты думаешь, я прощу тебя? За одно лишь гнилое «прости»? Ты думал, что отправляешь меня, своего кровного брата на верную смерть или рабство! Твое предательство больше всех обид, нанесенных мне Вортигерном!

— А что, если я скажу тебе, что никакого предательства не было?

Амброзий смотрел на своего брата и понимал, что в это мгновение ненавидит и презирает его сильнее всего. Не было? Да и что с того, если не было? С надеждой на лучшее и для собственной выгоды Утер без труда пожертвовал им. Не это называется преданностью.

— Что ты несешь?

— Вортигерн приказал доставить тебя в Повис, верно? Я знал, что он не убьет тебя, в противном случае он приказал бы это сделать на севере. Да, я знал о его шахте, знал и о том, что он сделал с тобой — да! — рявкнул Утер. — Я служил ему и его саксам, я сам предложил ему это, но лишь для того, чтобы мы сами не откинули ноги. Ты помнишь ту зиму, брат, помнишь? Ее бы никто не пережил в форте, если б не я! Где бы ты был, Амброзий, со своей гордостью и одной рукою, если б не я? Вы все боитесь замарать свои нежные ручки…

— Я центурион остатков победоносного Валериева легиона, — жестко ответил Амброзий. — Мне бы отмыть свои руки, а не замарать.

— Я отдал тебя Вортигерну, я! Я намеренно это сделал, Амброзий. Мы теперь оба здесь, ты приближен к нему. Кто теперь помешает нам изгнать эту заразу с островов и восстановить прошлый порядок?

— Ты сумасшедший.

В мыслях центуриона на мгновение стало серо, безлико и пусто, в его голове не мелькало ни единого образа. Слова Утера внесли окончательную для него ясность в происходящее, и от этого становилось ничуть не лучше, чем от предательства. Если дело действительно в этом — в давно погасшем блеске Рима, которого он не видел, который Утер знает, как старую сказку — то чем он лучше ребенка, жестокого, фанатичного, выросшего и безумного.

— Безумный фанатик! — рявкнул он уже на весь коридор. — Я думал… Утер, я считал тебя лживым, хитрым и изворотливым, законченной мразью, считал кем-то, подобным Вортигерну, только без единого намека на честь, и ненавидел тебя — но ты оказался хуже во сто крат. Ты идиот, Утер, ты туп, как бревно!

— Амброзий…

— Ты идиот! — заорал центурион, а потом бессильно прислонился к колонне. — Знаешь, — он задумался. — Сколько нам было обоим тогда? Двадцать девять? Чуть меньше? Когда Флавий Клавдий ушел из Регеда прочь, а Вортигерн позвал нас в Повис в первый раз. Меня позвал. Тогда я слушал твои разговоры про золотой Рим и думал: «Вот он, мой младший брат. Он давно уже взрослый мужчина, не мальчик, декан легиона в компании самых отпетых уродов. Как он может после одиннадцати лет, проведенных на службе, рассказывать мне что-то, похожее на плебейскую сказку. Говорить о Риме словами, которым без малого две сотни лет.» Две! Сотни! Лет! Утер! Ты идиот!

— Замолчи.

— Какой Рим, Утер? Что ты собрался здесь восстанавливать? Какие из замшелых развалин старого мира навели тебя на мысль о том, что все станет, как прежде? Что такому, как ты, это вообще под силу? Ты помнишь рескрипт Гонория⁷, Утер. Когда все легионы ушли. Рим на этом острове мертв уже десять лет. Ты пожертвовал жизнью стольких людей и моей в том числе. Я тебе не прощу. Но и не стану искать твоей смерти.

Брат мрачно смотрел на него, но не говорил ничего. Бывший центурион знал, что все, что он говорит, все его слова — для Утера просто рябь по воде, ветер в листьях, не то, чему придают значение. Он — фанатик и просто дурак. Этого никак не изменишь.

— Какое же ты ничтожество, Утер, — с удивлением проговорил Амброзий. — Ты ненавидишь Вортигерна, саксов… Но при том столько лет работал с этой завзятой сволочью Лодегрансом.

— Я ненавижу, Лодегранса, как и ты, — с жаром ответил повелитель Стены. Его лицо дышало обидой и яростью, чем-то невыразимым, Амброзий не стал разбираться. — Да, он ничем не лучше этой сутулой собаки, твоего императора. Амброзий! Брат, послушай меня, не отворачивайся! Наш мир разрушен. Что дурного в том, что я хочу вернуть все, как было? Старый порядок. Старые правила. Свет империи вместо этого беспросветного мрака варварства и безнаказанности. Мы отомстим Вортигерну и ему подобным за все, ты знаешь изнутри эту крепость. Мы выступим против них. Нам на руку, что нас считают врагами!

— Оглянись вокруг, Утер, — беззлобно ответил Амброзий. Он устало опустился на холодные плиты. — Ты гоняешься за привидениями. Рим, свет империи… Ты трус, Утер. Иначе бы ты ушел с Флавием Клавдием и сгинул в Иберии. А если ты тронешь Вортигерна… Маленькую царевну Моргаузу, — он вспомнил их неприятное путешествие. — Жену императора, да, Утер, Ровену — ты и сам станешь таким же призраком, я позабочусь об этом. У меня не осталось ни капли верности тебе или нашему братству.

Когда истаяла жгучая ненависть к Вортигерну, на ее место пришло ощущение общности, намек на товарищество, схожесть и равенство, которые не исчезли за девять лет. Когда предательство и ненависть брата обратились пылью, на их место пришла пустота. Его беды снова стали не чьей-то виной, а ошибкой судьбы. Судьбе, к сожалению, ничего не предъявишь.

— Убирайся, — безразлично сказал он. — Иди к своим людям, к Вортигерну, к саксам. Обсуждай этот прекрасный мир, свою долю доходов касситерита — тебе ведь он так нравится, Утер. А потом проваливай на свои развалины, играть в свой маленький Рим. С этого дня я не знаю тебя.

Брат подошел ближе и сел рядом с ним. Как там сказал Вортигерн? «Тупая скотина». Утер казался сейчас именно ей.

— Далеко же нас занесло от того, где мы начали.

— Заткнись или я тут же скажу людям связать тебя.

— Да нет, признай, — Утер усмехнулся, и на какое-то мгновение Амброзию показалось, что с брата слетел весь былой лоск и надменность властителя. — Ты говоришь, что не знаешь меня, что не хочешь видеть и слышать. Нам скоро сорок, Амброзий. Мы так ссорились и мальчишками, тогда казалось, что поубиваем друг друга.

— Мы давно не дети, Утер. Мы даже не молоды.

— И что ты теперь будешь делать? Сдашь меня Вортигерну? Пока я в его власти?

— Послушай доброго совета. Заключи с ними этот их великий мир — сколько он продлится, я не знаю, может пять лет, может и меньше — прибери к своим рукам еще долю шахты и убирайся обратно на Стену. Строй свое королевство на севере и не суйся сюда. Не начинай все сначала. Ты же видишь. Императором сейчас себя называет любой — назовись и ты, если хочешь, только уйди.

Утер помолчал какое-то время.

— И сколько мне выдадут олова?

— Как сторгуешься. Но не надо играть с этими саксами. Это не Лодегранс.

— А если не отступлю?

— Кто-то из нас друг друга убьет. Однажды.

— А как хорош был мой план, — вздохнул повелитель Стены. Его глаза светились неприкрытой насмешкой. — Девять лет с Лодергрансом оказались просто подарком, нет, Амброзий, ты не поверишь, сколько дельного этот мерзавец мне рассказал. Да я бы голыми руками взял Повис и его императора за несколько дней.

— Ты себе льстишь.

— Ладно, — покладисто согласился Утер. — Месяцев. Лет. Но это было бы просто. Может даже, обошлось малой кровью. Ты знал, что у него здесь ходит в рабах мальчишка-друид?

Амброзий напрягся.

— У Вортигерна много рабов. Я не обязан знать всех.

— Э-э, да все ты знаешь. Это не тайна. Рабы — народ убогий и жалкий, мы бы пообещали ему свободу, богатство, а взамен… о, взамен он бы пел Вортигерну в уши то, что хотели бы мы. Любой обман, любой страх — все это стало бы явью. Как думаешь, быстро бы император лишился рассудка? Я слышал, он ему доверяет…

— Ты словом не перемолвишься с этим рабом, — центурион перебил его. — И даже не подойдешь к нему. Мне казалось, ты уяснил. После мира и празднеств я хочу, чтобы ты убрался отсюда. Или я тут же отдам приказ тебя взять.

Утер поднял ладони в примиряющем жесте.

— Я многое понял, Амброзий. Знаешь, ты мерзавец, хотя все привыкли думать иначе. Я никогда не улавливал, почему все должно быть по-твоему, но раз такова цена твоего нелепого мира… Думаю, мы отныне в расчете. Я, Вортигерн — мы повоевали с тобой. Теперь уже ты перечеркиваешь мои планы на будущее. Дай и мне время на злость.

Амброзий встал на ноги. Оборачиваться на брата он не хотел, не хотел видеть его покрытое шрамами лицо, вспоминать, что двадцать лет они сражались бок о бок, что в их жилах течет одна кровь. Да, в словах Утера было все понятно и складно. Богатство и блеск старой власти — это прельщало его и по молодости. Амброзий не любил, когда вокруг других рисовалась слишком простая картина. Нелепый узор, нить к нити, узелок к узелку — она заставляла ждать подвоха даже там, где его не было. Его окружали люди, запутывающие свои следы, словно зайцы перед охотником, он побывал в таких местах, где недомолвки были формой общения. Если все идёт гладко, знал он, если в чужих словах всё понятно и сходится, то рано или поздно кто-то получит нож в спину. Кто — время покажет. Может Лодегранс ещё не скоро подкараулит его.

Это было странное чувство. Он не мог объяснить его, не мог выразить словами — жадный до почестей Утер решил стать никому ненужным героем, возродителем золотого орла — это было в его духе, нелепая авантюра, которая принесет богатство ему самому и много смертей остальным.

Все сходилось.

Амброзий ненавидел брата за эту внезапную простоту. Тот не злоумышлял против него ни тайно, ни явно, и теперь лишил его мести. На сердце было паршиво. Привычное чувство за множество месяцев. Вортигерн прав, ему давно пора найти себе женщину, чтобы хоть как-то отвлечься.

Центурион почувствовал, как каменные залы императора давят на него и кажутся гробницей древних царей. Он с усилием открывал здоровой ладонью тяжёлые двери, пробираясь наружу, будто утопающий через толщу воды. Он хотел бросить кости заново и многое отыграть туда, назад, к вересковой пустоши, на которой они стояли лагерем. Уйти в ту ночь одному было опасным безумием, это верно, но разве его жизнь была когда-то иной? Глоток свежего воздуха был ему сейчас нужнее всего, а что будет потом, он решит.

— А, это ты, посланник из Рима.

На него налетел грозовой порыв ветра, запах лошадиного пота и мокрых, подбитых мехом плащей. Хенгист вернулся с охоты. Отряд саксов толпился в воротах крепости и спешил укрыться от шедшей на них непогоды. Центурион рассеянно кивнул на приветствие их вождя.

— Утер здесь? — спросил Хенгист. — Когда вы приехали?

— Мы не на много обогнали тебя.

Сакс ухмыльнулся в густую бороду.

— Не вижу радости на твоём лице, Аврелиан. Что, братские узы не прочней паутины?

Амброзий молчал.

— Я слышал, как вы спорили с императором тогда, на совете, — слова сакса были полны насмешки. — Похоже ты хочешь видеть Утера мертвым, нежели братом, скажешь не так?

— Все сложнее.

Он не был готов выкладывать саксу все, что у него наболело. По правде сказать, он не был уверен, что сам понимает, что тревожит его. Бретвальда скривился от его слов. Он задел центуриона плечом, и когда они разминулись, Амброзий услышал за спиной:

— Долбаные бритты со своим нытьем.

Амброзий вспыхнул.

— Не то что варвары со своей грязью и тупостью, — сказал он так, чтоб его слышали. Он был в настроении поддержать этот обмен любезностями.

— Ты что-то сказал?

Хенгист обернулся к нему.

— Ты слышал. Ступай своей дорогой, вождь.

Амброзий почувствовал, как на него вновь надвинулась гора мышц, а следом обдало запахом мокрой шерсти. Он обернулся к бретвальде. Что ж, утро выдалось не из лёгких, но к таким привыкаешь. Внезапно сакс отступил.

— Не хочу я тебя бить, посланник из Рима, — усталое лицо Хенгиста говорило о том, что он не лжет. — Я хочу жрать, спать и, может, ту девку.

Он развернулся и направился снова к двери. Во дворе замка его брат Хорса и прочие саксы делили тушу оленя, стоял гвалт, пахло кровью.

— И что, это все? — раздражённо спросил Амброзий. — А где знаменитое саксонское бешенство?

— Единственным, кто хвалил твоего брата, был Лодегранс, — нехотя отозвался Хенгист. — А он та ещё сволочь, так что ты хочешь бить не меня. Захочешь почесать кулаки — кулак — завтра можем устроить. Скажи, где в этом долбанном замке могут налить холодного эля?

— Кухня с западной стороны, — огрызнулся Амброзий.

— Вечно путаю, чтоб ее.

Шедшая с юга гроза уже нависла над замком одним крылом. Амброзий стоял над огромным двором императора, в самом сердцеПовиса, земли богатой и обустроенной, и впервые не знал, куда ему надо податься. Те жалкие два десятка, что были у него под началом, забились, верно, от непогоды на теплую кухню, им не до своего командира. Вортигерн и Ровена — только безумец будет мешать влюбленным после разлуки. Всю дорогу он хотел найти сына, но сейчас отчётливо понял, что сам для Мирддина-Мерлина — не более чем странный чужак. У него нет отца. У него есть только Моргауза, болезненный, странный ребенок, да ещё собственный дар.

— Сдается мне, я должен эля и тебе, Полу-бритт. Раз ты выдержал мою сестру больше двух дней.

— Она теперь моя госпожа.

— Я помню, как эта госпожа сопли на кулак наматывала и в одной рубашке в болото лазила.

Хенгист положил ладонь ему на плечо.

Это был не выход, Амброзий знал, но других в голове не водилось. Первый раскат сухого грома сотряс небо, и центурион понял, что побег и смерть на вересковых пустошах пока следует отложить. Раздался второй — и дождь стеной упал на пыльную землю. Запахло грозой. Через два дня будет их треклятый великий совет, на нем каждый попытается урвать кусочек добра, делёжка оловянной шахты, бесконечная собачья возня — он точно знал, что не собирается встречать это трезвым.

Вороны кладбища

Утер и его войско торчали в Повисе уже пару недель — слонялись по крепости, затевали ссоры и пили. Пили страшно и беспробудно, погреб Вортигерна опустел, должно быть, на треть, а Амброзий видел, во что превращаются хорошие воины под властью Утера со Стены. Ветер пригнал тучи с ещё холодного, темного моря Ибернии, и они извергали из себя столько бесчестных ведер леденящей воды, что дорогу на подступах к форту Бана размыло, и разведчики доносили, что до конца месяца путь до нее будет отрезан. Вортигерн, к несчастью, оказался радушным хозяином.

Однако времени на печали и тяжкие думы у Амброзия не было. Открыто или негласно, император возложил на него слишком многое, на его плечах сейчас держался этот шаткий порядок и тот новорожденный мир, что они заключили. Он каждый день разъяснял своим людям — всем людям Вортигерна — что за любую ссору им светит порка, что ходить они должны будто по лезвию, что внезапная влюбленность Вортигерна и Ровены не спасет этот хлипкий союз, если воины трёх сторон перережут друг друга. Все было без толку. Чуть ли не каждый день его находил Килух и, запыхаясь, доносил, что нынче кто-то кого-то непременно убьет — либо бритт сакса, либо напротив — и дух раздора витал над крепостью. Порки и наказания, урезания жалованья стали ежедневной рутиной. Люди Утера не упрощали задачу. Однажды Амброзию донесли, что ссору затеял кто-то из них — словно Эрида, подбросившая злосчастное яблоко — один из людей в отряде Хорсы не досчитался трёх зубов, а его человек — пальца и уха. Обидчики ладили между собою до ссоры, они и теперь, когда боль и ярость утихли, стояли перед своим командиром будто нашкодившие дети. Причину никто не назвал. Амброзий прописал подстрекателю девять плетей, ругань и крики наказанного громко разносились над крепостью. Утер тогда вышел из замка и молча смотрел, как плеть опускается на спину солдата, но не сказал ничего. Тот взгляд Амброзий надолго запомнил, о, он говорил ему многое, между братьями не было теперь открытой вражды, но ненависть, крывшаяся в том молчании, была острой и жгучей. На словах же брат был безразличен и даже любезен.

— Слышал, ты наказываешь людей Утера, — Вортигерн вызвал его в тот день в свои комнаты, но на его лице не было гнева. — За такое даже я бы тебе спуску не дал. Они не твои. И не обязаны тебе подчиняться.

— Они на твоей земле и обязаны выполнять волю здешнего императора. Считай меня просто глашатаем. Ты бы сам велел высечь его, люди Утера…

Он замолчал, стараясь выстроить в неясном тумане очертания того, что беспокоит его.

— Что с ними? Этот свое получил, другие ведут себя смирно.

Амброзий не знал, что на это сказать императору, его беспокоили эти семена раздора, что щедрой рукой рассыпались и давали всходы в тот же день, словно сорняк.

— Мне кажется, люди Утера зачинают ссоры между нами и саксами, — сквозь зубы проговорил он, понимая, что его слова звучат нелепо, будто мать жалуется на чужого сынка.

Вортигерн ожидаемо хмыкнул.

— И у наших людей, и у саксов должна быть своя голова на плечах. Проследи за этим. И пообещай, что иначе они останутся без нее. Прилюдные расправы над призрачными предателями внесут гораздо больший раздор, ты это знаешь.

Конечно, он это знал. С недавнего времени он знал и ещё одну смешную вещицу.

— Вортигерн.

Император неохотно повернулся к нему.

— Когда Утер впервые пришел к тебе?

— В тот же день, к вечеру. Когда я раздробил тебе руку. Что-то ещё?

Амброзий покачал головой. Слова обоих сходились, Утер на днях рассказал ему то же, присовокупив сказки про Рим, всеобщее благо и покорение врага его же ресурсами. Амброзий слушал безумного брата в пол-уха. Если здесь он сказал ему правду, может статься, не врёт и по поводу всего остального.

— Я не найду на следующее утро в коридоре труп кого-то из вас?

— Нет. Утер заключил со мной перемирие.

Утер винил его в гибели собственных планов и презирал за слабоволие и медлительность. Он сам так сказал. Эти чувства были взаимными.

— Наши люди нашли отряд Маркуса?

— Ни следа. Они будто сгинули. Либо отправились с награбленным в Ибернию, либо…

Вортигерн нахмурился. Он знал, что значило второе либо. И это было куда накладнее просто смерти верных людей.

— Ни тела, ни косточки?

— Ничего. Даже обрывков плащей. Даже нет стаи стервятников.

— Продолжайте искать. И, Полу-бритт…

Амброзий вопросительно посмотрел на него.

— Никаких рассказов саксам, твоим новым друзьям. Не думай, это не секрет для меня.

Центурион кивнул и направился к выходу. Он не стал рассказывать Вортигерну, что Хенгист и Хорса не друзья ему. Он действительно проводил много времени и в их компании, и в лагере их людей, что расположились походными шатрами под стенами крепости. Братья поили его крепким медом, вспоминали истории о набегах и, к их чести, не пытались выпытать у него тайны Повиса и императора. Порой Мирддин прислуживал старым хозяевам, и бретвальды напоследок наливали ему полный рог меда. Такой мед мог свалить бы и крепкого воина, но Мерлин-Мирддин почти что не чувствовал хмеля. Те действительно были добры к нему. Хенгист спрашивал, как с ним обходится новый хозяин, и каждый раз оставался доволен услышанным — Вортигерн не скупился на нужды дочери и ее раба.

Амброзий понимал, что подробные расспросы могут вызывать подозрения и сомнения. Он не мог подойти к Мирддину и просто выложить молодому друиду и ясновидцу, что тот его сын. Не мог он говорить это Хенгисту, Хорсе, Килуху — об Утере речи не было вовсе. Он слишком хорошо знал своего кровного брата, тот бы сделал это знание опасным оружием. Что же до Вортигерна… Император перестал искать в нем товарищества, а собственных шагов Амброзий не делал. Он довольствовался лишь тем, что сын перестал его сторониться — после нападения Лодегранса Мирддин стал считать центуриона союзником, связанным с ним общим врагом. Амброзий узнал от него, что по прибытии сакс не оставил надежд поквитаться. Что среди своих отщепенцев грозиться наколоть его, Амброзия, голову на острую пику, а с мерзкого щенка-колдуна — содрать его паршивую шкуру. Ему не впервой было слышать угрозы, но восторга по этому поводу он не испытывал. Однажды он победил Лодегранса, но это было в пылу битвы, в водовороте темноты и отблесков факелов — к сожалению, никто из ныне живущих не защищен от удара из-за угла.

— Мне нечего опасаться, Аврелиан, — ответил ему Мерлин на вопрос о том, боится ли он. — Пока я стою в этой крепости, на земле императора Вортигерна и под ее стенами, пока мне благоволит царевна Моргауза — мне ничего не грозит. Здесь никто не рискнет обидеть меня. Даже Лодегранс на деле боится меня и ненавидит себя за свой страх. Просто так он не рискнет подойти ко мне. Другое же дело ты, Полу-бритт.

Мирддин был прав.

— Тебе нужны союзники, Полу-бритт. Ты не справишься в одиночку.

— Не высокого же ты мнения обо мне.

— Это не обида, Аврелиан. Это предупреждение. Моя мать говорила мне…

Амброзий невольно поежился.

— …говорила, что подлец всегда выйдет сухим из воды, у честного же связаны руки и мешок на голове. К сожалению, тебе нужны друзья, чтобы выжить.

— На нее это очень похоже.

— Что?

— Ничего. Я привык справляться один. Не у всех в друзьях водится дочь императора.

— Вортигерн, Хенгист, Хорса, — Мирддин загибал на руке пальцы. — Килух. И я. Эта поддержка будет на пользу. За себя я ручаюсь — я не буду плясать от радости, если ты погибнешь, Аврелиан.

То же самое говорил ему Вортигерн, и Амброзию стало смешно. Его сын недоуменно смотрел на хохочущего центуриона.

— Если моя поддержка кажется нелепой тебе…

— Нет, что ты, прости, — перебил Амброзий. — Я не о том. Я вовсе не о поддержке слуги. Ты хороший юноша, Мерлин, и ты не дурак.

— Тебе может помочь и золотая пташка Повиса, наша новая госпожа, — добавил Мерлин, но затем неловко замолк и споткнулся. — Но сдается мне… скоро ей самой нужна будет помощь.

Амброзий поежился, вспоминая их поездку с золотоволосой госпожой и Утером, приставания брата к жене императора и, что немало важно, их с Ровеной беседы на вересковой пустоши в дали от глаз посторонних. Вортигерн не знал ни о чем из этого, а такие игры с императором были подобны играм с огнем. Он честно выполнял данное Ровене обещание не говорить ее мужу, но с каждым днём это казалось центуриону опасной ошибкой. За сокрытие правды порой бьют больнее, чем за откровенную ложь.

— Что ты хочешь сказать, Мирддин? — отстраненно спросил Амброзий юношу. В крепости было неспокойно, и он чувствовал это. Что-то терзало его разум где-то на границе сознания, где-то там начиналась еле заметная лавина новой напасти, и центурион не был в восторге, что юноша-ясновидец чувствует то же.

— Ты знаешь, сейчас много распрей в крепости, Аврелиан. Не все они связаны с привычной похвальбой и пьяными дрязгами.

Он помолчал.

— Спроси Килуха, господин. Спроси меня. Мы скажем тебе, о чем ведутся разговоры по углам, стоит лишь навострить уши. Тебе не всегда говорят правду, а ты лишь наказываешь за драки.

— Не испытывай мое терпение, мальчик.

Амброзий видел беспокойство на лице Мирддина, но тот даже не представлял сколь более сильные опасения бушуют сейчас в нем самом. «На чаше весов твоя голова, Аврелиан, — подумал он. — Ее уже примеряют, влезет она или нет.»

— О госпоже Ровене по крепости ползет недобрая слава, — наконец сказал Мирддин. — Каждый третий недобро ухмыляется, говоря о ней, и поминает вашу поездку. А там, Аврелиан — и Утера, и тебя, и самих себя и всего, на что хватает фантазии. Такие разговоры приятны воинам, даже если нет в них и толики правды, но в вашем походе точно было что-то неладно. Иначе те стихли бы за пару дней. Вот тебе причина ссор, Полу-бритт. Имя жены Вортигерна много у кого на устах. Смотри, как бы эти слова не дошли до ушей императора.

Голова подходила под размер плахи.

— Я не приглядываю за чужими женами, — грубовато ответил Амброзий. — Ее честь теперь — забота императора. И тебе я не советую думать об этом.

Он знал, что лжет, но новые напасти были не к спеху.

— С какой радости такой как ты, беспокоится о госпоже? — спросил он сына. — Непохоже, чтобы она была другом Моргаузе. А тебе…

— …а тебе и вовсе на это рассчитывать незачем? — язвительно спросил Мирддин. Он развел руками, насмешливо указывая на свою серую выцветшую рубаху. — Все так. Мы с золотой госпожой перемолвились лишь парой слов, но… Я не хотел бы, чтоб с ней, Аврелиан, приключилось несчастье. И в этом нет ничего дурного, чтобы ты себе ни придумал.

— Я понимаю.

Он действительно знал, о чем говорит его сын, и это было приятно — хоть в чем-то они были схожи. Амброзий смотрел на шумный двор Повиса, на снующих детей прачек, на серую грязь, перемешанную дождями в кашу, на блеклые отблески мечей и доспехов воинов — своих, чужих, чьих угодно — холодный камень крепостных стен. Это было могучее новое царство, сильное, выросшее из-под земли трудом и потом сотен мужчин, достойное того, чтобы жить, но оно не стоило и гроша без того, о чем говорил его сын. Без золотой пташки, без любви Вортигерна к ней, без планов на благодатную теплую осень, без покоя императора Повиса.

— И в жизни раба, Аврелиан, бывает что-то, за что он хочет побиться. Даже и шутки ради.

— Я поговорю с госпожой Ровеной, — пообещал Амброзий. — Если и есть какие-то недомолвки и слухи… Ее муж должен узнать о том от нее, а не от кого-то другого.

Амброзий Аврелиан понимал, чем грозит открытая ссора влюбленных. Это будет не один из тех споров, которые разгораются бурно, как лесные пожары, и также бурно кончаются. Это будет не разлад между женой и мужем, а огромная трещина в хлипком мире между Повисом и саксами. Единственное, что вселяло бодрость в сердце бывшего центуриона, это что общие с сыном заботы зародили в Мирддине чуть больше доверия.

— Аврелиан!

Амброзий вздрогнул.

Послышались торопливые шаги. К нему и Мирддину, шлепая по серой глине, от ворот спешил Килух, он бряцал броней, топорами на поясе и обливался потом. Килух вырос на продуваемом всеми ветрами побережье Иберийского моря, посему даже здешнее дождливое лето казалось воину жаркой пустыней.

— Что за новая напасть… — процедил сквозь зубы центурион.

— Аврелиан! Вести с границы! Иберния…

— Ты дышишь так, будто сам бежал всю дорогу. Отдышись и говори по порядку.

Килух сложился пополам и задышал, будто гончая. Амброзий скривился, ожидая услышать дурное. Он понимал, что Килух, проведший детство на зелёном острове, быстрее прочих спешит рассказать тревожные вести, чтобы в нем мимоходом не углядели предателя.

— Улады?

Килух кивнул. Амброзий выругался.

— Как всегда вовремя. Когда они высадились?

— Полтора дня назад, господин. У западной бухты. Гонцы… и я спешили, как могли. Больно лакомые там деревни.

— Сколько?

— Пять кораблей, господин. И несколько небольших лодок.

Амброзий ошарашенно взглянул на него. Западное побережье Повиса давно не помнило таких дерзких набегов. Один-два корабля по весне, угнанный скот, украденное зерно, а через месяц все становилось по-прежнему до нового года.

— Это не малая сила, — отозвался центурион.

Килух снова кивнул. Его лицо вернуло привычный цвет.

— Они не уйдут за день, Аврелиан, они останутся погулять неделю, не меньше. А это значит…

— Это значит, собираться надо сейчас.

Амброзий поманил к себе Мерлина и положил руку на костлявое плечо юноши.

— Беги со всех ног, парень, подсоби Килуху. Сначала к моим двадцати. Пусть точат оружие, седлают коней, надо выступить в сторону моря как можно скорее. Затем к Хенгисту с Хорсой — они примут тебя. Скажи, что нам надо как можно больше людей, передай, что по тому тракту улады смогут дойти до олова, если им о нем стает известно. Пора отрабатывать этот их величайший мир. Что же до Вортигерна… — Амброзий на мгновенье помедлил. — Я поспешу к нему сам.

Теперь нельзя было терять ни минуты на разговоры и суету, каждый миг, что он не в седле или его ноги не месят жирный чернозем Повиса, пираты с зелёного острова убивают, грабят и жгут — чужую гибель не хотелось иметь на собственной совести.

— Амброзий! Господин!

Он обернулся. Запыхавшийся сын спешил за ним через весь двор императорской крепости.

— Как быть с Утером, господин?

Имя брата отдалось в черепе ударом молота. Центурион поморщился. Мальчишка был прав, опять прав, они не могут сейчас забывать об Утере, он — повелитель Стены, он, чтоб его, одна из сторон этого дрянного союза — его следовало поставить в известность. Амброзий вспомнил кривое лицо Лодегранса, обещавшего спустить с мальчишки три шкуры, слова Утера о склонении Мирддина на свою сторону — на что пошел бы его бывший брат, чтобы подчинить себе молодого друида, выцарапать из его разума все туманные образы былого и будущего? — ну уж нет, он не пустит сына в их лагерь.

— Утера я тоже беру на себя, — бросил он и почувствовал, как его затошнило. Он давно не общался с братом по собственной воле. — Беги к Хенгисту и остальным. А потом возвращайся к Моргаузе. И держись подальше от наших гостей.

В суматохе сборов очень просто сводить старые счеты, и если не досчитаются одного раба, о нем мало кто вспомнит. Мирддин презрительно скривил губы, но спорить не стал. Молодые редко понимают, что жизнь у них всего лишь одна.

Амброзий взбежал по крутым ступеням замка на самый верх башни Вортигерна, два раза он рисковал сверзиться вниз и свернуть себе шею — в его возрасте можно было быть воином, но не гонцом — лишь один стук в тяжёлую дверь, и он ворвался в комнаты императора.

Вортигерн стоял возле стола, склонившись над картой.

— Что? — рявкнул он. Хозяин Повиса бы мрачен и явно не в духе, что ж, от новостей Амброзия радости у него не прибавится. Карта была дорогая, прорисована изящно и точно, и принадлежала временам ещё более раннего Рима. Центурион краем глаза увидел на ней знак Максена Вледига — в ту пору ещё Магна Максима, тогда тот больше держался старой империи, нежели Камбрии. Он удивился тому, что Вортигерн умеет читать.

— Откуда у тебя эта редкость? — спросил он. Перед глазами всплыло воспоминание о монетах, найденных им и Вортигерном в прошлой жизни.

— Не твое дело, — отрубил император. Он свернул карту в свиток. — С чем явился?

— Набег пиратов Ибернии. Они привели пять больших кораблей. И ещё несколько лодок.

Вортигерн выругался.

— Как всегда вовремя, — проворчал он. Кривые шрамы отчётливо проступали на грубом лице. Сегодня тот ещё сильней походил на хищного падальщика. — А куда смотрел ты? И все остальные?

— Гонец добрался только сейчас, я спешил, как мог, по мне, что, не видно? — Амброзий огрызнулся. Сейчас он задыхался и обливался потом не хуже Килуха, он не до конца понимал, почему император говорит с ним в таком тоне. Между ними много недель царил мир, Вортигерн подшучивал над ним, отмахивался от его страхов, обсуждал тонкости игры в оловянное царство — но ни разу не выказывал ярости или злобы.

— Видно, да только толку нет, Полу-бритт, — процедил император. Он медлил, будто подбирая слова, но затем отмахнулся. — Послали к саксам?

Амброзий кивнул.

— К Утеру?

— Ещё нет.

— Так за какой же радостью ты тут стоишь, Полу-бритт?

Центурион не выдержал.

— А ты хочешь стоять после Утера? В собственном доме?

Император ничего не ответил, но Амброзий почувствовал, как вокруг него задрожал воздух от ярости.

— Как скоро мы можем выступить?

— Мои люди почти что готовы. Люди Хенгиста… Я думаю, в полдень мы двинемся в путь.

— Скажи Утеру, чтобы брал побольше людей. Я не раздаю олово даром. Эй, Полу-бритт!

Амброзий задержался у выхода. На мгновение он почувствовал себя Мирддином, собственным сыном, его глаза и слух, сердце будто бы стали зорче, острее, он явственно ощущал присутствие новой скрытой угрозы, и ему хотелось поспешить к другой, открытой и явной.

— У Утера командует войском теперь Лодегранс, — сказал император. — Ты предупредишь брата, все верно, но прежде скажи саксу, чтобы тот поднял всех людей. Так мы быстрее управимся.

Амброзий опешил. Он вспомнил, как расцвел этот сорняк в тени его брата, с какой самодовольной ухмылкой разъезжал Лодегранс в его свите, как поглядывал на Ровену и ее братьев-бретвальд, будто на равных — так, значит, вот до чего дошло дело? — он правая рука Утера, его брата-мерзавца.

— Лодегранс теперь командует людьми со стены Адриана? — выходит сакс занял его, Амброзия, бывшее место. — Я не слышал об этом.

— Я тоже о многом хотел бы не слышать, — перебил император. — Сейчас не время для этого, Полу-бритт. Ступай и сделай наконец-то хоть что-то, как должно.

Амброзий холодно кивнул, не став спрашивать, что творится в голове хозяина оловянного царства.

***

Отбывали спешно. Как и подумал Амброзий, Хенгист, услышав, что тракт к оловянной шахте проходит как раз рядом с войском уладов, тут же выделил целый отряд, остротой мечей превосходящий и Утера, и даже Вортигерна из Повиса. Долго говорить с Лодегрансом Амброзию не пришлось, чему он был крайне признателен. Когда он заявился в его провонявшую потом и брагой берлогу, сакс оскалился и взялся за меч, на его лице бродила хищная самодовольная улыбка, будто он говорил: «Ну вот, наконец-то. Наконец-то ты сам явился ко мне. Твоя смерть будет долгой и очень кстати». Но у Амброзия не было времени на эти игры. Он быстро повторил ему то, что рассказал Вортигерну — про уладов, про корабли — Лодегранс не сильно расстроился. Ухмылка слетела с его лица так же быстро, как появилась, сменившись выражением делового безразличия — ему было все равно, с кем сейчас драться, счеты он может свести и потом. Он кивнул, сказал, что передаст его слова Утеру, за что Амброзий был разбойнику очень признателен.

К полудню того же дня они, силами троих повелителей, выступили на запад.

Амброзий снова ехал возле Килуха, благоразумно предоставив участникам нового мира на острове, возглавлять их отряд. Им есть о чем поговорить. Об олове и уладах. О наживе и славе. Ему лучше держаться подальше, особенно если император не в духе.

Амброзий помнил, как они уезжали — поспешно и быстро — привычная походная суета свелась к минимуму, никто не хотел, чтобы пираты Ибернии прознали про залежи касситерита на острове, от них и так в последнее время не было никакого житья. Помнил Амброзий и прощание Вортигерна с хозяйкой Повиса — тот лишь во всеуслышание крикнул, что на время похода его жена остаётся за главную, что каждый обязан ее слушаться, как императора. Не провел грубой ладонью по ее теплой щеке, не щекотал на прощанье своей грубой щетиной ей шею при поцелуе, не пропустил пшеничные пряди сквозь пальцы — все это изрядно разнилось с их встречами после свадьбы, когда оба не стеснялись выказывать свою привязанность на людях. Ровена смотрела на мужа недоуменно, но та была дочерью и сестрой повелителей и вождей — она не задавала вопросов и лишь потупила взор. Когда ее муж вернётся, им будет о чем побеседовать.

Это было дурное прощание. Центурион угрюмо смотрел в спину своего императора и вспоминал, о чем беседовал с Мирддином-Мерлином — что царство не стоило ничего без покоя его императора и любви. Это было глупо и удивительно, но от этой судьбы Повис не мог ускользнуть, рыба всегда гнила с головы. А еще из мыслей не шли улады. Утер. Потеря отрядов Маркуса. Все же стоило махнуть в Галлию и начать там новую жизнь. По дороге его бы пятнадцать раз ограбили и убили, но когда-то же надо рискнуть.

— Ты мрачен, Аврелиан, хотя чему радоваться.

Амброзий обернулся на голос и вздрогнул, увидев сына. Раб Вортигерна ехал возле него на маленькой тощей кобылке. Это было жалкое и смешное создание, но грязь на размытых бриттских дорогах месило уверенно.

— Ты? Откуда ты здесь? — ошарашенно спросил он юношу и придержал своего коня.

— Хенгист часто брал меня раньше в походы. Он и сейчас настоял.

Амброзий недовольно пробормотал:

— Какая в бою корысть от раба?

Это прозвучало грубее, чем он рассчитывал, но что с того — Мирддин не знал, что он его сын и не ждал особого отношения. Хватало того, что он относился к нему добрее, чем к прочим рабам.

Губы юноши сложились в кривую ухмылку.

— Не в бою, Аврелиан. Хотя глупо считать меня таким уж беспомощным. Я не девица.

Амброзий вновь вспомнил Уну, которая управлялась с луком получше любого мужчины и промолчал.

— Нет, Хенгист берет меня с собой не для этого. Я хорошо чувствую местность, могу найти тропы через гнилые болота и знаю, где таится засада. Иногда знаю, чего хочет враг, как он дальше поступит — знаешь, когда чужое войско рассеяно по туманным лощинам, и стрела может прилететь ниоткуда. У меня чутье зверя, Аврелиан. А это дорогого стоит в походе.

Амброзию пришлось согласиться, но от утешения легче не стало.

— В самую гущу не лезь, — он огрызнулся. — В бою мне будет недосуг следить за тобой.

— Этого не потребуется.

Злая ухмылка у него была точно от матери.

Глубоко за полночь люди Хенгиста, Утера и императора встали лагерем возле мелкой речушки, протекавшей по каменистому дну. Четыре часа беспокойного сна сменились серой полоской рассвета — а где-то там, за покрытыми сонным туманом холмами притаились разбойные отряды уладов и разграбленные деревни. Амброзий надеялся, что те ограничатся лишь угоном скота и мешками зерна — на зеленом острове голод был частым гостем, а плененных рабов пришлось бы кормить. Надо было все делать быстро.

Амброзий с тоской вспомнил о пяти быстроходных, юрких, как мыши, кораблях ибернийцев, а затем о римских галерах, которых у императора-варвара конечно же не было. Надо посоветовать Вортигерну нанят корабелов, хоть бы даже у свеев.

— Они там, — негромко проронил Килух, когда они совсем близко подобрались к туманным холмам. — Расположились в лощине, но спят.

— Откуда тебе это известно? Родная кровь говорит?

Килух помотал головой.

— Нет, господин. Так сказал тот юноша. Мерлин. Наши люди ему доверяют.

— А ты?

Килух замялся.

— Наверное, да. Подумай сам, господин. Мы идём наощупь дальше в туман. В землях, где пропали отряды. Навстречу врагу, который застал нас врасплох — не самый лучший расклад. Людям нужна точность среди моря загадок. Я тебе так скажу — все саксы верят этому юноше на слово.

Немудрено. По словам Мирддина, они годами ходили вместе в походы.

— Аврелиан, может, парнишка и прав. Ночной разведчик сказал, что корабли с побережья до сих пор не отчалили. Я не вижу дыма от костров, а укрыться им больше негде. Они здесь и, наверное, спят. У нас есть все шансы напасть.

Амброзий сухо кивнул. Ему никогда не доставляло особой радости воевать с беспробудно спящим врагом.

— Сообщи это императору и остальным. Разделимся на три части, сомнем их спереди и прижмем ударом с двух флангов. Это будет несложно.

— Да, господин.

Он понял только сейчас, что говорит, как человек, который отдает приказы тройному войску сразу при личном отряде всего в два десятка людей. Понял это и ошеломлённый Килух.

— Мой господин?

Амброзий взглянул на него, зная, что у воина нет возможности спорить.

— Аврелиан, ты пойдешь в атаку вместе со всеми?

Он пойдет. Ему придется пойти, а после выслушивать нытье Утера и императора — те вряд ли будут довольны, что отряды поднял именно он. Он будет сражаться подле них, стараясь не получить копьё в спину, но для начала придется остаться в живых. Амброзий понимал, чем вызван вопрос Килуха. Хоть и с мечом в левой руке, он все равно оставался калекой. И они не знали, сколько там будет уладов.

— Я прикрою твою спину.

— Следи за своей. И вот ещё что. Не подпускай Мирддина ко всей заварушке. Прока от смерти мальчишки не будет, увидишь, что лезет — пригрози ему плетью.

— Да, господин.

Амброзий неуверенно коснулся рукояти клинка. За девять лет это был второй раз, когда он выступал против врага. И во второй же раз полагался лишь на удачу. Вдали, в самой сердцевине тумана послышалось лошадиное ржание. Потом его подхватили другие кони, зашумел ветер после рассвета, ему почудился запах первых костров и, что совсем невозможно, чужая речь и далёкий стук десятков сердец. На краткий миг ему подумалось, что это то, о чем говорил ему Мирддин, но видение кончилось и внутри осталось лишь привычное предчувствие воина. Тогда он и понял, что больше медлить нельзя.

***

Из соседней полусожженной деревни пригнали четыре телеги — грузить добычу и нескольких раненых. Угнанную и перепуганную скотину насилу угомонили, привязали друг к другу и отправили следом, но по словам Килуха, благодарности в глазах жителей не было. Амброзию Аврелиану повезло остаться в живых — снова, битва в тягучем, как сливки, тумане уравняла его шансы с уладами, и шальная стрела лишь оцарапала руку. Он чувствовал, как кровь пропитала ткань на плече, но до привала придется довольствоваться дрянной перевязкой. Это была внушительная победа. Им досталось и три корабля, оставшихся без команды, те поделили поровну между властителями, хотя за какой радостью Утеру был нужен корабль. Большую часть домов в деревне придется отстраивать заново, но люди не лишились еды и скота — а пережить зиму в грядущем году — это вовсе не мало. Амброзий не испытывал того пьянящего чувства победы и силы, как после первой борьбы с Лодегрансом, когда кровь стучала в ушах, но отзвук всеобщего ликования захватил и его. Он сделал рискованный шаг, но смог удержаться, сам поднял отряды трёх войск — Утер бы не смог такого добиться. Он ждал отповеди от Вортигерна, негодования, ярости, но знал — тот даст ему больше людей в подчинение. Тот видел, на что он способен.

Его люди подбирали с поверженного врага монетки и незамысловатые украшения. Он увидел Килуха и подозвал его ближе.

— Как Мирддин?

У Килуха была рассечена правая бровь, и он подволакивал ногу, но выглядел в целом здоровым.

— В порядке. Он не рвался в битву, но теперь все просится на перевал.

— За какой радостью?

— Не знаю, Аврелиан. Говорит, ему там чудится что-то неладное. Пёс его разберёт. Сегодня ему можно поверить.

— Как скажешь.

— Так отпустить его? — Килух кивнул на тощую фигурку вдали.

Амброзий посмотрел в сторону сына. Затем огляделся и пересекся взглядом с Утером и императором — те будут ждать объяснений, стоит ему подойти — Амброзий не рвался к этой беседе. Он уже заполучил себе мешочек с позолоченным торквесом и несколько мелких монет — приятного было немного, но мёртвым теперь точно без надобности. Прочие из его отряда все еще подбирали добычу. Люди Утера переусердствовали. Пара саксов насилу отыскала в лощине одного живого улада — раненного и без сознания, Вортигерн распорядился оставить его и расспросить, как очнётся.

— Пусть идёт, — он без колебаний ответил Килуху. У них было полдня, а затем люди двинутся обратно Повис.

— Одного отпускать?

— Нет. Я пойду с ним.

Килух кивнул.

— Проследи краем глаза за пленным. Он может многое рассказать.

Сын ждал его на склоне холма. С вершины, будто молочная речка, стекал белый туман, а выложенная камнем узкая тропка давно поросла пожухлой травой. Это была старая дорога через холмы, когда ещё не было тракта в обход, а о том, чтобы провести телегу, не было речи.

— Ты ранен, — сказал ему Мирддин. Это было утверждение, а не вопрос.

Амброзий отмахнулся.

— Пустое. Килух сказал, что ты хочешь что-то разведать.

Тот кивнул.

— За тем перевалом. Я чувствую, что там кто-то есть.

Центурион нахмурился. Левая рука устало потянулась к мечу.

— Если ты думаешь, что это засада, — промолвил он. — то надо брать больше людей.

— Не надо, если мы хотим, чтобы нас не заметили. Твой брат и Вортигерн, господин…

— Что «мой брат»?

Он огрызнулся. Упоминание Утера выводило его из себя, но Мирддин даже не вздрогнул.

— Они ответили, что так будет лучше. Разведать при свете дня, а не очнуться ночью с перерезанной шеей. При всем почтении, Аврелиан, лучше меня здесь нет лазутчика. Но ты хочешь помочь, и я тебе благодарен.

Хотел ли он, раненый после битвы, ползать наощупь по туманным холмам — точно нет. Хотел ли отпускать туда безоружного сына и терять среди мертвенного тумана и вереска — нет и подавно, но Амброзий смолчал. Он ничего не знал, о силах Мирддина. Да, мальчишка угадал, где скрывается враг, но повезло ли ему или то была военная хитрость — центурион никогда не верил в колдовство бриттов и ибернийцев, их обряды, порой кровавые и жестокие, казались глупостью дикарей — но его, Амброзия, сын не был похож на друида. Это вселяло надежду.

— Что ж, пойдем, — нехотя отозвался Амброзий. — Будем надеяться, что там укрылся заблудший пастух. У нас всего одна рука на троих, которая на что-то способна.

— Твой брат обещал послать людей, если мы не вернемся.

Амброзий выругался. Предусмотрительность Утера выводила его из себя.

— Пусть лучше держит своих шавок на привязи.

Он до сих пор не знал, как повели себя люди Утера, когда брат отдал его Лодегрансу и Вортигерну. Порой он пытался представить себе, как это случилось — вот он возвращается в крепость с отрядом, защитив Гилдаса, Уну и прочих, вот он спешит поведать брату и командиру о заговоре, разросшемся, как дикий сорняк, а на грядущее утро Аврелиана не находят в крепости Банна, а саксы-разбойники разгуливают, точно свои. Ни один за него не вступился. Ни один не предпочел его Утеру. Отвернется ли от него Килух и все остальные, если ветер снова задует иначе? Амброзий вспомнил жесткое и гневное лицо императора и решил, что надо быть начеку.

Он и Мирддин с трудом поднимались по крутому холму. Старые, вросшие в землю каменные плиты, наполовину поросли мхом и лишайником, стали скользкими от промокшей земли и глины, через какое-то время оба они перестали видеть свое войско внизу, а клубы седого тумана казались глубоким озером за спиной. Сквозь мутную дымку проглядывала точка белого солнца.

Грязь под ногами скользила и хлюпала, а царапина на плече начинала нещадно саднить.

— Ты уверен, что мы идем верной дорогой?

— Верной, — коротко отозвался Мирддин. — Я не могу ошибиться.

— Для юнца у тебя многовато спеси.

Он размотал серую грязную тряпку, которой стянул свою рану. К удивлению, та продолжала кровоточить и покраснела. Амброзий дотронулся пальцами до краев — от окровавленной кожи повеяло жаром.

— Наконечник стрелы намазали ядом.

Мирддин с любопытством лекаря рассматривал след от стрелы.

— Но я еще жив, значит, это неплохо?

— Да, но под вечер у тебя будет жар. Я скажу Килуху и остальным, какой отвар тебе пить. Пусть приглядят за тобой пару дней. Будет паршиво, но это пройдет.

— Не в первой. Спасибо тебе.

Он кое-как вернул повязку на место. В голове крутилась мрачная шутка, что руку-то можно и вовсе отрезать — кисти нет уже девять лет, плечо и вовсе отравлено ядом — возле костра такая бы шутка любому понравилась. Ему отчаянно хотелось сказать сыну правду, наконец-то вслух произнести имя его матери, которая жила в его мыслях все девятнадцать лет — «она», только «она», и никогда по имени, чтобы не тревожить память о напрочь убитой юности — затем вернуться в настоящее время, сказать: «Знаешь, ведь у тебя есть кровная тетка возле Стены, еще одна родная душа! Ты нашел не только родного отца, но и сестру своей матери, верил ли ты, когда тебя брали в плен, когда догорал погребальный костер моей давней возлюбленной, что когда-то все может наладиться?» Он мог сказать это сейчас, но слова его не послушались, и он вновь отложил этот разговор на туманное светлое будущее. Амброзий был благодарен судьбе и за то, что имел.

— Аврелиан! — сын окликнул его, и Амброзий поспешил следом за ним. Когда он поравнялся с Мирддином, юноша сделал знак рукой вести себя тихо, и указал на что-то возле кустов.

Центурион вгляделся в белесый туман.

— Ну, это труп, — спокойно поведал он сыну. — Он явно мертв, ты можешь не опасаться.

Сын выругался сквозь зубы, и Амброзий почувствовал себя нелепо и глупо. Мирддин-Мерлин явно ожидал не того.

— Ясное дело, он мертвый, — Мирддин понизил голос до свистящего шепота. Он сел на корточки и пригляделся.

— Это улад, — Амброзий склонился над телом, рассмотрел и рыжеватую бороду, и удар топора на ключице. Простая кольчуга была разрублена и запачкана кровью. Воин был крепким и мускулистым, но от такого удара не застрахован никто. Тот умер быстро. — Вряд ли стоит так удивляться. Сейчас была битва. Он пал. Вот и все.

Мирддин фыркнул. Он коснулся травы, попробовал перевернуть тело на бок. Сперва Амброзий подумал, что тот хочет разжиться добычей, найти кошель с монетами, но юноше это было без надобности.

— Мы можем спускаться вниз. Если то, что ты говоришь, действительно правда, то ты услышал лишь отголосок здешней борьбы. Идем, императору не терпится спустить с меня всех собак.

Он похлопал Мирддина по плечу. Тело ныло после стычки с налетчиками, его мутило от яда в плече, но он скорее сдохнет сейчас, на этом высохшем вереске, чем позволит своему недовольству разрушить шаткий мир и доверие с сыном.

Мирддин не шевелился, его взгляд становился мрачнее, он пристально вглядывался в тело улада, и Амброзию стало не по себе.

— Вроде как это ты двадцать лет служил в легионе, — негромко ответил юноша. — Так почему же я, а не ты, замечаю, что убили его явно не здесь. Что здесь нету крови. Какая корысть волочить сюда тело убитого недруга?..

Что-то мелькнуло в уголке глаза. Бесшумное и стремительное, точно сама смерть, что-то просвистело мимо уха, и острый нож вонзился в дерево возле Амброзия.

— Назад! — рявкнул он. Его рука потянулась и резко дернула Мирддина за край рубахи, юноша повалился на спину и откатился назад. В землю между трупом и местом, где тот стоял, вонзилось второе лезвие. Через мгновение из зарослей можжевельника выпрыгнул человек, он был крупнее центуриона в полтора раза, туман прекрасно скрыл его от посторонних глаз.

«Знакомо, слишком знакомо», — думал Амброзий, когда выхватывал меч, отталкивал сына назад и старался отбиться от града разящих ударов. В очередной раз лязгнул металл о металл, и он понял, что смущало его — на воине была броня пропавшего отряда Маркуса. Это была та самая потрёпанная римская броня, вперемешку с тем, что старый легион отвоевал или награбил, и которую носила добрая половина людей императора. Он признал ее так же ясно, как не признал лица, скрытого шлемом наполовину. Амброзий впервые видел этого воина. И он понимал, что людей Маркуса не осталось в живых.

— Аврелиан! — услышал он окрик юноши. — Осторожнее!

Его противник свободной рукой выхватил из-за пояса ещё один нож. Мгновение — и тот бы пропорол бок центуриона насквозь, но враг поскользнулся на мягкой грязи. Амброзий возблагодарил небеса, что даже с одной здоровой рукой он всё ещё лучший боец, чем изрядная доля местных разбойников. Он сделал выпад почти наугад — туман ли становился все гуще или в глазах поплыло из-за яда, на лбу Амброзия выступила испарина — раздался хриплый вскрик, и его меч вошёл в тело в противника. Тот рухнул. Блекло сверкнул римский доспех, не уберегший вора от кары, кровь быстро впитывалась в черную землю.

Амброзий опёрся на меч. Голова шла кругом, внезапно он ощутил жгучую боль в задетом стрелой плече, будто его прижигали кочергой кузнеца. Он пошатнулся. Яд со стрелы тек вместе с кровью по венам. Чернозем и спутанный вереск тянули его к себе, он почувствовал, что вот-вот упадет грудью в грязь и воздух от удара выйдет из легких — но он лишь грузно опустился на травы. Чьи-то руки пытались его удержать, но им удалось лишь замедлить падение.

— Аврелиан! — слышал он. Амброзий напрягся и усилием воли в вертящемся мире понял, что видит перед собой лицо Мирддина. — Аврелиан, ты слышишь меня?

Он кивнул, но вдруг чувствовал, что сознание его уплывает, и ему сложно угнаться за ним.

— Придется тебе, видно, помочь мне спуститься.

В голове вился пух, ноги были мягкими, точно у куклы. Когда-то очень давно, когда он был ещё младше сына, но уже служил в легионе, после раны у него был такой жар.

— Ты видишь меня?

Голос Мирддина был беспокойным и громким. Амброзий поморщился, попробовал вновь опереться на меч, но смог лишь слегка приподняться.

— Вижу, — огрызнулся он. — Иди за Килухом. Один ты меня не потянешь.

— Килух не потребуется, — ответил Мирддин.

Амброзий напряг зрение. Он заметил, как на холм, обливаясь потом и сжимая топоры и мечи, поднимаются Утер, Хенгист и ещё десяток бойцов.

— Только тебя не хватало…

— Они здесь! — бывший брат махнул рукой, подзывая собственных саксов, — И он, и мальчишка!

Амброзий почувствовал в груди липкую ярость. Было дурно, мерзко до тошноты — Утер вновь видел его таким, беспомощным жалким калекой, не победителем в битве.

— Ублюдки! Амброзий! Эй, Амброзий, чтоб ты сдох. Ты слышишь меня?

Утер грубо шлёпнул его по щеке.

— Эй, там! Поднимайте своего командира и волоките к палаткам! Знал бы, обкорнал тебе руку тогда целиком, глядишь, теперь бы не ранили.

Повелитель Стены подошёл к двум трупам, утопающим в вереске. Затем его губ коснулась кривая усмешка.

— Ну, что же, все ясно, — промолвил он. Потом поманил Хенгиста ближе.

***

Мирддин вновь оказался прав, и Амброзий, по счастью, не умер. Два дня он пролежал почти без сознания, затем ещё день, обливаясь потом и дрожа, как дворовый щенок, а на четвертый смог сесть на постели и проглотить полную миску премерзкой похлёбки. Он отплевывался, но ел, сравнивая Килуха с несушкой-наседкой. Ни иберниец, ни собственный сын не слушали его возражений. До конца луны его продержали в постели, а после центурион был здоров.

Когда он, побледневший, но отдохнувший, впервые вышел наружу из крепости, в Повис уже пришло лето, которого, казалось, не ждал ни Вортигерн, ни Мирддин, ни прачки, ни воины. Оно путалось в пшеничных волосах госпожи Ровены, обдувало теплым ветром, пылью и запахом моря из-за угла, выгоняло ночью под звёздное небо и заставляло думать о том, что жизнь можно прожить и как-то иначе. Где-то по теплым водам моря римлян, греков и финикийцев плыли лёгкие корабли, груженные вином и шелками, запах горячей соли и путешествий преследовал и манил, Амброзий чувствовал это движение крови, хотя юность его давно миновала. Лето безумцев, в полный рост оно встанет на Лугнасад, и сколько тогда новых детей родится грядущей весной.

Они решили устроить пир — Вортигерн, Хенгист и Утер. Воины трёх повелителей залечили раны после побоища, добыча была поделена, сердце требовало веселья и буйства, медовухи и эля, зажаренного до корочки мяса. Это была первая победа союза, это был успех, которого не ждали ни саксы, ни Повис, ни Стена, вдобавок они разжились ибернийскими кораблями, куда как приятно.

В этом водовороте тепла и расслабленной праздности бывшего центуриона тревожило только одно. Вортигерн и Ровена по-прежнему сторонились друг друга. За те десять дней, что он боролся с болезнью и ядом, император охладел к супруге сильнее, шептались, что завтракает тот на рассвете и в одиночестве, а после похода даже ни разу не зашёл в их общую спальню, предпочитая покои, что были у него до женитьбы. Те шепотки, о которых говорил ему Мирддин тише не стали. Видя, что император более не благоволит золотой госпоже, кто-то из шайки разбойника Лодегранса даже позволял себе посмеиваться над Ровеной, когда та пересекаладвор крепости. Когда, конечно, не было саксов. Вортигерн же хранил глухое молчание и оживлялся, лишь когда рядом стоял Хенгист, Утер, Килух, кто угодно, кто говорил ему о насущных делах и прогонял тень у него в голове. А перед празднеством Килух преподнес и новые вести.

— Умер?

Амброзий с сомнением смотрел на товарища. Центуриона пошатывало после болезни, но он был уверен, что добротный кусок жирного мяса справится с этой проблемой.

Килух кивнул и скривился.

— Да, только представь. Шел на поправку, мальчишка сказал, что жар уже не вернётся, а два дня назад заходят — а у того глаза размером с мелкое яблоко и сердце не бьётся. Он многое мог рассказать…

Речь шла о пленном уладе, единственном, кто не попал под мечи и копья войск Утера. Так значит, он мертв. Амброзий нахмурился.

— Очень не кстати. Он мог рассказать, сколько в Коннахте теперь кораблей.

— Теперь, Аврелиан, придется считать по старинке. Галльские купцы расскажут нам, что их было «несметное полчище».

— Этого я и боялся.

Оставалось ещё кое-что.

— Что слышно в итоге о Маркусе?

Килух развел руками в ответ.

— То, что он мертв? Ты сам видел, Аврелиан. Когда тебя потащили к лагерю, Утер с Хенгистом осмотрели два трупа. Первый — мертвый улад. Второй — улад в старой броне легиона. Все было ясно, как день. Наш отряд вырезали подчистую, а трофеи отошли победителям. Не больно-то они их спасли, — Килух безразлично сплюнул на землю. — Отряда старого Маркуса больше нет. Приграничные деревеньки грабили ибернийцы в нашей броне. Хитрые твари. Вот и все, господин. Но поди, объясни это местным.

Килух был прав. На границе Повиса людей императора теперь не больно-то жаловали. Амброзий был почти что уверен, что от сборщиков податей в последнее время укрывают изрядную долю добра, но в дрязги вступать не спешил. Верные императору поселения важнее лишнего поросёнка для Вортигерна. А терпение землепашцев было на волоске. Он вспомнил ещё кое-что, что говорил тогда Мирддин.

— Возле первого тела не было крови. Он умер не там.

Килух отмахнулся.

— Товарищ притащил его туда умирать. Подальше от шума битвы. Почем я знаю.

Это было похоже на правду. Двое уладов — а потом они с Мирддином спугнули того, кто остался в живых.

— Не бери в голову, Аврелиан. Мы победили. Сегодня пир. Твой брат, кстати, спрашивал о тебе.

Амброзий скривился и почувствовал в груди холодок. Ничего хорошего эти новости не сулили.

— За какой радостью? Справиться не сдох ли я тут?

— Ты не поверишь, но нет. Когда ты лежал без сознания, он приходил по пять раз на дню проведать тебя. И велел выпороть бабу-сиделку, которая плохо приглядывала. Визгу-то было…

Предположение о том, что Утер может о нем беспокоиться, казалось нелепым и диким. Давно, когда братья ещё были молоды, когда между ними не было разногласий, а Вортигерн, оставался просто солдатом, ни Амброзий, ни Утер не считали родственные узы чем-то значительным. Они были братьями, служили в одном легионе — это значило, что они не воюют друг против друга и не дерутся из-за смазливой девчонки, не более. А теперь. Амброзий поморщился и напряг память. На ум так не кстати пришли сцены из прошлого — как Утер звал с собою брата на Стену и говорил, что им нельзя разлучаться. Как в тот злосчастный день, расколовший его жизнь на осколки — тогда, ещё до сговора с императором, Утер помчался следом за ним. Брат отрубил ему руку и перевязал его рану. Брат дал ему кров, еду, положение на долгие девять лет, хотя вряд ли в этих поступках было много родственных чувств. Центурион мрачно выругался, и Килух усмехнулся.

— Ты не понимаешь его, господин, так как я.

— Что ты хочешь сказать?

Иберниец пожал плечами.

— Ты, господин… Ты — Аврелиан, — его губы сложились в ухмылку. — Крестьяне встречают тебя с радостью и провожают с благословением, ты не убил Лодегранса во сне, ты не вызвал Вортигерна на поединок, ты — и даже сам император в недоумении — почти принял его руку дружбы, вы оба странные люди, ты не находишь? Ты почему-то порой прощаешь людей там, где надо бы им свернуть шею. Почему ты такой?

Это был внезапный вопрос, Амброзий недоуменно посмотрел на товарища. Никогда в жизни ему не приходило в голову самому зваться «Аврелианом» или считать себя — он задумался — милосердным и незлобивым? Это казалось нелепым, он солдат, он бывший центурион легиона, насилие было почти всей его жизнью, насилие текло в его жилах вместо крови, он злился и ненавидел, презирал и завидовал, но слова Килуха загнали его в тупик, и Амброзий не знал, что ответить.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что ты хороший человек, Аврелиан, — просто ответил Килух. — Это понял даже наш солдат-император, и, благодарение Небесам, ему хватает ума это ценить.

Амброзий знал, что в его душе больше нет злобы к Вортигерну. Она истаяла уже очень давно. Так нелепо и глупо, что он правда простил.

— А Утер?

— Не попадись дважды в одну и ту же ловушку. Ты зачем-то видишь в людях только хорошее. Дай тебе волю, ты и с Лодегрансом будешь брататься. Я не отрицаю, что в Утере взыграли вдруг братские чувства… Но я бы не спешил на твоём месте ему доверять.

— Я и не верю ему.

Утер оставался для старшего брата тревожной загадкой. Порой казалось, что под маской его лица существует два человека, которые сменяют друг друга, как луна и солнце на небе. Один — остается верен кровному долгу и знает, где пролегает граница бесчестья и чести. Другой же… Амброзий почувствовал отзвук старой тревоги. Другой же, не моргнув глазом, отдал брата за оловянную шахту, блеск Рима — тут уже не важно, за что. Килух зря беспокоится, конечно, он не будет полагаться на брата. Он не видит своего брата за тем множеством образов и поступков, что тот создал ради того, чтобы выжить на этих оставленных землях. Его больше нет. Есть Утер, повелитель Стены.

— Увидишь Мирддина — передай ему мою благодарность. Если б не он, я бы сейчас здесь не стоял.

Килух согласно кивнул.

— Мальчишка — прекрасный лекарь. Хотел бы я знать, какая его ждет судьба.

***

В своей жизни Амброзий Аврелиан мог припомнить пиров меньше, чем пальцев на оставшейся здоровой руке. Один-два, когда они с братом были детьми и жили еще в Галлии, в доме отца. Пир по случаю прибытия саксов. Свадьба Вортигерна. И вот, теперь победный пир их союза, венец содружества, могущества, славы — и хозяин пира был мрачен, словно на тризне.

Амброзий же был рад развеяться и нормально поесть. Сердце грело и то, что он смог выжить, что его спас собственный сын, что они с Мирддином наконец сумели поладить, а ибернийцы укрылись на зеленом острове до нового года. Они отомстили за Маркуса и остальных, Килух стал отличным поверенным и он, калека, командовал всеми войсками союза бриттов и саксов. Все в совокупности было поводом для триумфа и изрядной попойки — но он смог выпить только кувшинчик вина. Все было в порядке. Амброзий Аврелиан намеренно прятал глаза от своего императора и золотой пташки Повиса, дабы подольше убеждать себя в этом.

— Я смотрю, ты все же не сдох.

— Приятно, скажи ведь?

Из погреба выкатили огромные головки ароматного сыра. Амброзий сбивал с верхушки толстую соленую корку, а затем обмакивал желтые крошки в липовый мед.

— Пока не знаю. Но больших восторгов по поводу твоей возможной кончины я не испытывал.

Амброзий отломил для брата кусочек.

— Я слышу это фразу слишком от многих.

Тот проглотил сыр почти не жуя. Затем Утер ответил:

— Я рад, что эта победа досталась обоим. Знаешь. Как в старые времена. Когда мы служили еще в легионе и были братьями.

Амброзий по привычке хотел заметить, что они всегда будут братьями, но промолчал и ограничился согласным кивком.

— Мне этого не хватало.

— Мне тоже, — отозвался Амброзий, но вспомнил Килуха и решил отложить примирение на потом. Иберниец был прав. Раз за разом его ловят на его доверие, как рыбку на червяка.

— Мне сказали, твои нашли ещё нескольких в броне Маркуса. Хорошо, что мы отомстили.

Брат смотрел на него с мрачным лицом и сжатыми в полоску губами. Все, как всегда. Амброзий понятия не имел, о чем сейчас думает Утер, какие мысли роятся у него у в голове. С равной долей это могло быть и дурное, и доброе.

— По весне надо будет наладить верфь, — он ждал, что Утер уйдет пить к своим, устав от пустых разговоров. — Вортигерну будет нужен корабль, может и парочка, надо наладить путь от нашего побережья до западных фортов стены Адриана…

— Я хочу вернуть все, как прежде, — мрачно выпалил Утер. Он проглотил полную чашу прекрасного темного эля, который Ровена варила сама, с таким видом, словно это было ужасное пойло. — Мы — братья по крови и по оружию. Так должно оставаться. Должно было.

Амброзий чувствовал, как на лицо наползает кривая гримаса недоверия и насмешки, которую он так часто видел на лице Мирддина. Он не лгал себе самому. Предательство брата, его ложь, скрытность и недомолвки сделали из Утера в его глазах человека чужого и дикого, непредсказуемого. Он смотрел на этого черноволосого человека с жёстким лицом и не видел ничего знакомого в старых чертах. Перед ним был чужак. Для него Утер умер, прошлый образ брата рассыпался в пыль, и Амброзий считал, что уже справил тризну по прошлому.

— Мы всегда будем братьями по оружию, пока жив союз.

— Как скажешь.

Утер скривился. Амброзий понимал, что его ответ был услышан и что пришелся тот совсем не по вкусу.

— Утер…

Повелитель Стены жестом прервал его и вновь опрокинул в себя кружку эля. Если на мгновение Амброзию и почудился старый взгляд младшего брата — мрачного, самовлюблённого и недалекого, то это видение быстро исчезло.

— Только избавь от этого, слышишь, — Утер смотрел на него с неприкрытой насмешкой. — Кончено, значит, кончено. Но побиться вместе с тобой было очень неплохо, признаюсь.

Он закатал рукав и показал глубокий порез на руке.

— Ибернийцы свое получили. Надеюсь, расскажут пиктам, хотелось бы долго не видеть их рожи возле Стены.

Мимо братьев, пошатываясь от крепкого хмеля, прошла компания воинов Утера. Четверо юношей, которые оказались в битве рядом с Амброзием, совсем ещё неумелые, но злобные, словно стая щенят. Новобранцы, подумал Амброзий, центурион не помнил этих мальчишек, сильный выговор явно выдавал в них выходцев из дальних земель. Смех перебивался криком «Аврелиан! Аврелиан!», когда они проходили мимо него и дружно вздымали вверх свои кубки, расплескивая содержимое на каменный пол. Он принес им победу и, возможно, добычу. Они не имели понятия ни об отрезанной кисти, ни о дрязгах двух братьев, ни о том, что чествуют отнюдь не своего командира.

Амброзий догадывался, что думает по этому поводу Утер. На новобранцах тот ещё отыграется.

— До чего дурацкое тебе выбрали прозвище, — на лице Утера, словно в кипящем котле, боролось множество чувств. То одно, то другое, они всплывали наверх, но брат ещё не решил, какое хочет показывать. Наконец он продолжил:

— Ты никогда не мог обойтись без внимания черни. Тебе с детства не давали покоя лавры Тиберия Граха — «Аврелиан». Поскобли тебе немного затылок ножом — много ли в мозгах окажется золота?

Затем Утер примирительно хлопнул его по спине и рассмеялся, будто то была беззлобная шутка. Это сошло ему с рук.

— Все же не грех тебе помнить, что это я тебя спас, а не трусливые бритты. Хотя… Вот тот оказался не так уж и плох. Для сутулой собаки.

Амброзий собирался было уйти, но речь зашла, очевидно, об императоре Вортигерне.

— Ты говорил, что его ненавидишь, — язвительно промолвил Амброзий.

— Так я и назвал его псиной. Но он прикрыл мне спину в бою. Да и жена его… ничего.

Утер вновь ухмыльнулся, глядя в дальний край зала. Центурион вспомнил слова Мирддина, и решил, что такие разговоры надо пресечь.

— Я уже говорил тебе. Не вставай между Вортигерном и его женщиной. Он уничтожит тебя — и это предупреждение, а не угроза. Или я мало наказывал твоих воинов?

— Подумаешь, сказать про красивую девку, что она хороша — велико оскорбление, — Утер поморщился. — Но мне не интересна золотая птичка Повиса. И за невинные шутки не тебе, братец, меня осуждать.

Амброзий озадаченно бросил взгляд на место Вортигерна и Ровены. Хозяйка Повиса пустым взглядом взирала на пир, на собравшихся, всеобщая радость ее будто не трогала, равно как и то, что муж ее возвратился домой. Порой она бросала пристальный взгляд на Вортигерна из-под длинных ресниц — взгляд пронзительный, вопрошающий, резкий, совсем не свойственный тихим красавицам, но потом оцепенение снова накрывало ее.

«Какая кошка пробежала меж ними…», — с тревогой думал Амброзий и понимал, что разлад между супругами в скорости отразится на всех в этом царстве.

— На месте твоего императора, — усмехнулся Утер. — Я бы куда меньше следил за женой и прочими бабами. И куда больше — за собственной шахтой. Пока вы тут женихаетесь, улады осенью подберутся поближе. А я не привык терять то, что мое.

Брат вновь пребывал в благостном расположении духа.

— Крепость вокруг шахты можно взять только долгой осадой. Ты это знаешь.

Разговор с Утером начал его утомлять. О неприступности крепости вокруг залежей олова знали и Хенгист, и Хорса, и повелитель Стены. Трое вождей слышали об этом от Вортигерна, и солдат-император не сказать что бы их обманул — подступиться к касситериту с суши было почти невозможно, но было и то, о чем брат не знал. У Вортигерна были карты подземных туннелей под крепостью.

Амброзий видел те только единожды, в виде грязного свитка, Вортигерн хранил его так, будто это было что-то незначащее, в ворохе старых пергаментов легиона. Гостям Повиса об этом не говорили. Неприступных крепостей не бывает. Бывают очень надёжные тайны.

Тут Вортигерн встал и все лица обратились к нему. Кто-то застучал кубками по столу, воины одобрительно загудели — сегодня был их триумф, сегодня был праздничный пир. Ровена смотрела прямо перед собой, на ее лице не мелькнуло даже улыбки. Амброзий был почти что уверен — император ни разу не пришел к своей жене в спальню после похода. Он слышал сплетни служанок. Они ему были не по нутру.

— Друзья! — начал Вортигерн. Центурион удивился тому, как быстро преобразилось его лицо. Солдат-император был лицедеем похлеще многих бродячих актеров.

— Друзья, сегодня мы поднимем кубки за павших и выживших! Иберния надолго запомнит свое поражение, она, как раненая плешивая тварь, уползла в свою берлогу скуля — зализывать раны!

Послышался одобрительный смех.

— За нашу честь и отвагу!

Подобные речи Амброзий слышал много десятков раз — на пирах говорят кратко и просто, чтобы все поняли. Вортигерн не стал утруждаться и придумывать что-нибудь новое. Сегодня вечером он здесь хозяин и победитель — а захмелевшие воины и даже бретвальды не заметят, что с императором что-то не так, и голова его занята не союзом.

Амброзий пригубил свой кубок с золотом медовухи. Та была крепкой, и он знал, что не допьет до конца. На дне завалялись чешуйки пчелиного воска. Ощущение праздника в груди поутихло. Центурион поджал губы, и с тоской посмотрел на двери шумного зала, за которыми была пустошь вереска, звёздное небо и будоражащая свобода летних ночей. Ему хотелось уйти.

Люди говорят, что чуят приближенье беды, что у них бегут мурашки по коже, но потом они опускают голову и идут кто на поле, кто за водой, как ни в чем не бывало. На мгновение Амброзий ощутил это так ярко, будто тогда, перед битвой с уладами — дуновение ветра, на его волнах будто спешила стремительно сотня напастей, ему почудилось хлопанье крыльев летучих мышей, карканье ворона, запах падали и разложения. Оно дыхнуло на него из свежей молодой летней ночи — а затем вдруг исчезло.

Потом дубовая дверь заскрипела.

На мгновение центурион хотел возмутиться, окрикнуть стражников, велеть вытолкать взашей незваного гостя — но затем он поднял свой взгляд, подернутый хмелем, и понял, отчего люди на посту безропотно пропустили ее.

Да, она, это была незнакомка, от вида которой лицо Амброзия Аврелиана скривилось, а в сердце свернулось узлом подозрение. Он знал таких, как она. То была жрица Морриган, бриттская знахарка, кладбищенская ворона, от взгляда которой кровь стыла в жилах. Ее пропустили безропотно, таким, как она, бритты боялись вредить.

«Чего ради ты притащилась», — подумал Амброзий. Он оглядел женщину в черном рубище, с засохшей грязью на плаще и подоле и всклокоченными волосами, вымазанными глиной на кончиках прядей. На миг он вспомнил греческую Горгону и отвёл глаза в сторону. Амброзий не любил веру бриттов. Он сторонился ее, как чужой и неведомой. Для него, выходца из солнечной Галлии, выросшим на римских обычаях, кельтские боги казались образами из промозглых туманных кошмаров. Морриган и остальные — их жрецы вечно хотели крови и страха, денег и власти, почета, рабов. Он исподлобья взглянул на незваную гостью. Это про таких, как она, говорят «старая ведьма», даже если она молода. Таким отдают на десять лет в рабство невинных и находят потом только белые кости. Они нарочно выглядят, как вырытые тела из земли. С мертвецами не спорят.

Амброзий вспомнил и ещё кое-что. Когда он был молод, друиды часто шатались за легионом. Кто клянчил, кто проклинал, кто казался безумным. Безумных и попрошаек гнали в три шеи, иногда хлестали кнутом. Проклинающих — вешали на первом суку. За века римской власти удивительно, что они остались на острове.

— Пусти под свою кровлю странницу, Вортигерн из Повиса.

От этого голоса Амброзия пробрал холодок. Землистый, сухой и безжизненный, как почва на кладбище — такими ему казались слова. Краем глаза он увидел, как ухмыльнулся Килух рядом с ним, и подобие страха отпустило его.

— Приперлась ворона, — шепнул он центуриону. — Конец веселью, тетка моя таких привечала. Полон дом вонючих друидов, вымазанных конским навозом. По итогу сперли кувшин с медяками.

Амброзий видел, что лицо императора стало бледным и жёстким — тот не мог прогнать жрицу, не осквернив тем самым свой дом. «Он осквернится тем скорее, что она шагнула через порог», подумалось центуриону. Вортигерн поклонился загадочной гостье. Cлишком спешно и без должного уважения, он с удовольствием отправил бы ее восвояси. Император махнул рукой, к нему подбежал мальчик-служка, быстро кивнул и через мгновение унесся на кухню.

— Я надеюсь, благородная жрица не побрезгует разделить с нами трапезу.

"Зайди к нам под кров, раздели с нами пищу" — из века в век это был единый обычай для всех, выражающий мир и доверие, но жрица Морриган не двинулась с места. Она стояла, с ее плаща облетала лесная хвоя и пыль, на тяжелых мужских сапогах она нанесла в зал комья грязи и глины. Она моргала и смотрела на Вортигерна и Ровену, склонив голову на бок, будто ворона.

— Прогнали бы безумную в стойло к коням, — прошептал он Килуху. — Все бы остались довольны.

Жрица вздрогнула. Она медленно обернулась к нему, Утеру и Килуху, ее взгляд скользил по лицам собравшихся, будто кого-то выискивал. Центурион поджал губы. Он знал, что жрица не могла его слышать, но все же рука потянулась к мечу. "Только подойди ко мне, старая ведьма, — думал Амброзий. — Я мигом отрежу твою косматую голову по самые плечи."

Она двинулась по залу на удивление бесшумно и тихо, так могла бы скользить только юная девушка. Все ближе и ближе, Амброзий понял, что жрица шла прямо к хозяйке Повиса. К ней тянулись ее длинные руки, вымазанные сажей до тощих локтей. Он бегло взглянул на стражу возле стены. Воины Вортигерна пребывали в смущении, каждый чуял, что происходит что-то недоброе, но кто-то был бриттом, кто-то знал, что нельзя обнажать меч под кровлей хозяина, а кто-то, как и он — пребывал в замешательстве.

Ровена стояла смирно. Жрица Морриган остановилась возле нее, бесцеремонно пощупала светлый вышитый шелк на праздничном платье, оставила на нем жирные черные пятна, а затем ущипнула хозяйку Повиса за нежную щеку.

Та отпрянула. В зале послышались шепотки.

— Славная пташка, — прокаркала та. — Славная, теплая, золотистая, с южных земель — издалека прилетела. Ты знаешь, владыка Повиса, как поют пташки, — она обернулась к Вортигерну. — Вот так: фьють-фьють, фьють-фьють. Но только дурак поверит безмозглой синичке, а не ворону Морриган.

Она засмеялась, а в ее горле что-то мерзко забулькало. Послышалось недовольство со стола саксов. Их вера была иной, и грязная женщина в рубище не вызывала в них и крохи почтения.

— Что ты хочешь сказать, посвещённая? — с недоверием спросил ее Вортигерн.

Жрица расплылась в широкой улыбке. Она оказалась не так стара, как Амброзию думалось прежде. Грязь, сеть мелких морщинок, облик нищей безумной отлично скрывали ее истинный возраст.

— Негоже хозяину туманов привечать разбойников с юга. Золотой канарейке не место среди мудрых сов и орлов. Ей надо уйти.

— Была у меня ручная сова, — шепотом заметил Килух. — Тупая всё-таки птица, жрецы сами не знают, что говорят.

Амброзий ему не ответил.

— Ровена — моя жена перед всеми богами, жрица, она не уйдет. Но отдохни с дороги в моем доме. Ты, должно быть, устала.

— Спроси-ка меня, благословлен ли твой брак, — прошипела она в ответ. Ей отодвинули скамью и поставили дымящийся ужин, но она к нему не притронулась. — Не вижу счастья в доме твоём, не вижу надутого чрева жены. Камни твоего дома разваливаются, жёлтая канарейка на деле стервятник. Да, да, ты знаешь, о чем я говорю тебе, Вортигерн из Повиса, тебе обещали благородную лань. Но подсунули бесплодную потаскуху!

В толпе громко ахнули, кто-то из женщин закрыл рукой рот, по рядам стажи Вортигерна прокатилось недовольство и ропот. Люди неловко нашарили под плащами мечи, но Амброзий не услышал лязга железа — только рев саксов.

— Возьми свои слова назад, старая ведьма! — рявкнул Хорса. Он был пьян и свиреп, но не очень-то различал жрицу в копоти факелов и тумане от хмеля. — Она сестра саксонских вождей! Возьми назад, тварь! Или отправишься на корм моим псам.

Жрица хмыкнула, смерила взглядом бретвальд, но ничего не ответила.

— Взгляни на жену, повелитель туманов, — шептала она. — Я не вижу в ней цвета юности. Этот плод давно переспел, в ней снуют черви и похоть. Все, чего ты достиг, все это рухнет, после твоей смерти — из-за неё. Она под руку подведёт тебя к краю, отчего, думаешь, никто из ее племени не взял ее в жены? Она дурной плод. И изменница. Смеётся над тобой, привечая других, неужто не слышал? Или император Повиса останется глух к мольбам бриттов, друидов, лесов и лощин?..

После этих слов с Амброзия Аврелиана спало оцепенение, и он пристально взглянул на жрицу в лохмотьях. Да, быть может, она поклоняется Морриган. Но думает сейчас не о собственной госпоже, лишь прикрываясь ее плащом из теней для острастки глупцов. Морщины и грязь, вымазанные волосы, драное рубище, голос, как из могилы — да, это могло смутить его: после хмеля, после болезни, в чаду факелов и очага. Но эти слова — этот ход мыслей, ступени и ниточки рассуждений — ему захотелось смеяться. Он слышал подобное сотни раз, он, Амброзий из Рима — взять что-то невинное и обыденное, всем известное и доступное — затем вывернуть наизнанку, добавить таинственность и обман, злой умысел и намек на открытие. О, скольких сместили с их высот такими путями! От успешного торгаша — до императоров Рима и памяти после смерти. Он видел эту знакомую схему, старый рисунок. И страх перед смертью и неизвестным улетел в тот же миг.

— Не теряй ее из виду, — прошептал он Килуху. — Даже если она спокойной уйдет. Не теряй.

— Да, господин.

Может статься, саксы вступятся за свою госпожу и дело завершится быстрее.

— Всем молчать!

Амброзий вздрогнул от крика Вортигерна. Император встал со своего места и не смотрел на жену. Ровена чуть не дрожала со страху, но он даже не взял ее за руку.

«Вернись на место, — мысленно шептал Амброзий ему. — Ты пьян. Ты вернулся из битвы. Ты — такой, как ты, поверит наговору злой ведьмы? Будешь перед всеми плясать под бабскую дудку? Вортигерн, что я знаю, мог лишить всего и за призрак обиды. Прогони ее прочь. Позволь слугам Ровены отхлестать ее плетью.»

Но Вортигерн не сел обратно за стол. Он был пьян, это верно, но не так, чтобы грузно повалиться на землю и лишить эту ссору ядра. Ровена протянула к нему тонкую руку, но он сбросил ее.

— Молчать! — вновь повторил он.

— Ты не мой повелитель!

Это был Хорса. Сакс вышел вперёд, его старший брат согласно кивнул.

— Честь нашей сестры, бритт, оскорбляет эта грязная сумасшедшая, — начал он, положив руку на меч. — Я требую, чтобы ее отдали нам для расправы.

Кто-то из женщин в зале заплакал.

— Она больше не твоя сестра, сакс. А жена мне! И я распоряжаюсь ей — как захочу!

Через толпу, через потные перепуганные лица, руки и ноги, Амброзий пытался добраться до стола императора. Пару раз он хотел крикнуть вслух его имя, но голос центуриона потонул в общем гомоне. Зал налился ненавистью и обидой. Все мужчины оскалились, точно дикие псы.

— Я не позволю оскорблять меня, — ощетинился Хорса. — самозваному царьку из жалкой дыры!

Три или четыре недели Вортигерн сердцем влюбленного мужа слушал, как ядовитые слухи порочат его брак и смеются над ним. Каждый день его сомнений и подозрений высился один над другим, точно Вавилонская башня, и теперь, покачнувшись, та с диким грохотом, осыпалась вниз, и земля содрогнулась.

— Значит, проваливай! — рявкнул Вортигерн. — Вы, все — убирайтесь отсюда! Если саксы хотят указывать мне в моем доме, значит им здесь не место!

Тут встал и Хенгист. Он был спокойнее брата, но и его лицо исказилось обидой и гневом.

— Это твое последнее слово, хозяин Повиса?

По законам гостеприимства кровопролитие в доме грозило возмездием, но это мало кого волновало. Вот она, жрица Морриган, та, что печется о подобных законах и сыплет проклятиями — но она лишь молчит и хлопает вороньими зенками.

— Последнее, — отозвался Вортигерн. Его губы скривились. — Если первого тебе недостаточно. Убирайтесь отсюда! И знаете, что…

Жалость и смех приводили в ярость мужчин. Так всегда было. До кровавого тумана перед глазами.

— Прихватите свою сестрицу с собой! Никто не скажет, что Вортигерн из Повиса прибрал к рукам то, что не принадлежало ему.

По залу пронёсся глухой ропот. Затем отдельные голоса стали громче, и далеко не все из них принадлежали людям Хорсы и Хенгиста. Бритты любили свою госпожу, золотую пташку Повиса, она помогала им в крепости, слушала жалобы слуг, была внимательна и мудра — они не жаждали так быстро с ней распрощаться.

Амброзий взглянул на Ровену и тут же отвёл глаза в сторону. Сейчас, в этом шуме, он ничем не мог ей помочь.

— Муж мой, — она пыталась тронуть его за рукав.

Крича и грязно ругаясь, громко топая тяжёлыми сапогами, саксы покидали дом Вортигерна, и Амброзию все это казалось сном, диким и непонятным.

— Разрази меня гром… — пробормотал Килух и огляделся.

Зал поредел за считанные мгновения, оставшиеся бритты и люди Утера пребывали в смущенном молчании. Вечный союз жалко рассыпался.

Император обернулся к жене. Она выдержала его взгляд, Амброзий позавидовал этой выдержке. Она должна была сказать ему раньше, сразу после похода — о приставаниях Утера, обо всем. Между женой и мужем не должно быть секретов, за тайны бьют сильнее, чем за неприкрытую ложь. Нелепые слухи, которые она хотела прикрыть подолом своего длинного платья, выросли до размеров дракона.

— Ступай к себе вместе с женщинами.

На лице Ровены промелькнула надежда, но император продолжил.

— Я даю тебе сроку три дня, собрать вещи. После ты отправишься следом за братьями. Я не буду гнать тебя со двора, будто нашкодившего пса. Все кончено.

Он отвернулся от своей бывшей возлюбленной и госпожи. Тишина в зале становилась все тоньше и тоньше. Через ее прорехи вскоре стали прорываться разговоры о битве, об уладах, о саксах. Обо всем, что случилось. Вестница Морриган наконец села за лавку. От миски с ее жарким все еще поднимался пар, молоденькие девушки потянулись к ней разузнать о женихах и о будущем. Та ела. На утро она ушла так же внезапно и тихо, как появилась.

Vae

victis

⁸

С высокой крепостной башни Амброзий Аврелиан наблюдал, как с окрестных земель стремительно исчезают крохотные палатки, телеги ползут по нитям-дорогам, точно игрушечные повозки, а люди Хенгиста уходят один за другим — серое солнце поблескивало на их копьях и топорах, точно на чешуе фантастической рыбы. К полудню саксы ушли все до единого. Амброзий не чувствовал голода. Сейчас ему казалось немыслимым, что на крепостной кухне до сих пор пекут хлеб, натирают полы, солят свежую рыбу. То, что он чуял, вошло в Повис и в каждого в крепости, но ночь сменилась днём — и внешне всё оставалось по-прежнему. Хозяйку Повиса Амброзий больше не видел. Ровена заперлась в своих комнатах со служанками и, должно быть, рыдала. Пару раз она пыталась добраться до мужа, добегала по коридору до его спальни, но стража у входа не пускала ее и отправляла обратно. Вортигерн желал ее видеть больше всего на свете, и тем яростней отсылал ее прочь. Союз с саксами был расторгнут, Повис вновь оставался один.

— Господин?

Он знал, что за его спиной стоит Килух и неловко переминается с ноги на ногу.

— Что ещё приключилось?

— Ничего нового, господин, мы ее не нашли. Прости меня.

Жрица Морриган исчезла из виду ещё вчера ночью, в дыму и чаду, с десяток дур-служанок, что они опросили сегодня, не смогли сказать ничего дельного, только ревели, кланялись и хлопали глазками. Амброзий выругался. В поисках жрицы им не поможет никто, вряд ли найдётся бритт, не боящийся проклятий вороньей богини.

— Могу я спросить, господин?

— Да?

— Господин, — Килух замялся. — Не то, что бы я очень был против… Но зачем мы гоняемся за этой вороной? Ты или веришь ей, или нет, я понимаю твои переживания за золотую пташку Повиса, но…

Амброзий пристально посмотрел на него. Мысли центуриона путались, пожалуй, ещё не придумали языка, на котором можно было выразить столь туманные подозрения. Зачем он гоняется за жрицей-отшельницей? Почему сказал Килуху следить за ней? Килух добрый товарищ, он верит ему до последнего, но и у него теперь были вопросы.

— С чего мы вообще решили, что она жрица Морриган, — с яростью выпалил он. Он тут же пожалел об этих словах, с этого момента он вступал на болотистую почву кельтских друидов — те разорвут его в клочья, если он решится оспорить их старшинство.

— Она была обвешана драными вороньими перьями. Кому ещё она может служить.

— Нет, — Килух не понял его или сделал вид, что не понял, и Амброзий решил сказать все, как есть, рискуя прослыть глупцом или того хуже — врагом мстительных бриттских друидов. — С чего мы решили, что она вообще та, за кого себя выдает.

Он вспомнил, как прояснился его разум от хмеля и дыма, когда он услышал из уст этой женщины слова и мысли, столь привычные при дворах царей и властителей, даже в далёком забытом римском сенате — мысли не о Морриган и царстве загробном, а об очень живой и понятной политике.

К его удивлению, Килух не выказал изумления и недовольства.

— Да ни с чего, господин, — просто ответил он. — Да только зачем кому притворяться. Ради похлёбки? При дворе Вортигерна? После победы? Ей бы и так дали чем поживиться.

— Она явно не любит «золотую пташку Повиса», — пробормотал Амброзий себе под нос, и иберниец нахмурился.

— Господин?

Амброзий знал, что помощников в крепости он себе не найдет, разве что Мирддина, но какой прок от тощего нескладного юноши, вдобавок раба. Рабы не спасают царевен и жен императоров, сколько бы о том ни пели поэты. Ему был нужен Килух.

— Аврелиан.

Центурион наконец отвлекся от собственных мыслей.

— Я не знаю, зачем кому бы то ни было вредить госпоже… — Килух был с ним в походе, он хорошо слышал шепотки по углам о жене императора. — Но… Вчера я подумал: вот я надрался, даже чудятся знакомые лица.

Он замялся, будто сболтнул что-то лишнее. Амброзий понимал его чувства. Оба сейчас говорили загадками и поглядывали по сторонам. Их подозрения слишком смутные, а идеи неясные — за такое Вортигерн спасибо не скажет.

— Ты говоришь, — Амброзий осторожно подбирал слова. — Ты говоришь, что эта старая жрица тебе показалась знакомой?

Иберниец скривился.

— Скажешь тоже, Аврелиан. Не похожа она была на старуху.

Что ж, отлично. Значит, не он один об этом подумал.

— Отмыть с нее грязь, расчесать вшивые патлы, убрать драный плащ с головы… Она будет не старее тебя. Или ты предпочитаешь девиц помоложе?

Килух усмехнулся и попытался свести все к шуткам и присказкам. За холмом скрылась последняя группа саксов. Повис вновь оказался один без союзника. Утер не в счёт.

— Килух, почему жрица Морриган показалась тебе знакомой?

Тот наморщил лоб и задумался. Он был прав, в чаду пира и хмеля многое может привидеться. Этому свидетельству нельзя доверять, только строить догадки, домыслы, воздушные замки — хоть что-то, что поможет оставить Ровену подле своего господина. Амброзий вспомнил слова Мирддина о том, что он присмотрит за золотой госпожой. Он подвёл мальчишку, и стыд донимал его.

— Ну… — Килух вздыхал и мычал, будто тельная корова. — Аврелиан. Была у нас в лагере одна потаскуха.

Так могли начинаться любые истории возле костра — «была у нас в лагере одна потаскуха».

— И Вортигерн ее не признал?

— Раньше, Аврелиан. Много раньше. До олова, до Повиса… Да что там, ещё при Флавии Клавдии.

Воспоминания давностью в десять лет. Неужели это был все ещё он, Амброзий — ещё не Полу-бритт или Аврелиан. Прошлое на мгновение окутало его, как порыв холодного ветра.

— Так давно? Ты же был тогда мальчишкой, Килух. Сколько тебе было? Я не помню, когда ты попал в легион.

— Я был, как Мирддин. Девятнадцать, может быть, двадцать. Знал тогда и Утера, и тебя. Правда, издали. Ты однажды спросил меня, отчего мне не нравится Утер.

Амброзий вспомнил их поездку с Ровеной на встречу хозяину стены Адриана.

— Я много чего говорил тогда, и про девиц говорил, куда же без них. Так вот, та потаскушка, что больше всех прочих сохла по твоему брату, Амброзий. Что ещё вроде украла кошель у Максима Септима. Вот мне почудилось, что это она. Но это бред, — Килух помотал головой. — После стольких лет службы… все они на одно лицо.

— Да, это немыслимо, — ответил Амброзий. Он помнил тот случай. Помнил и черноглазую, черноволосую девку с бешеным взглядом.

— Ее выпороли, это точно. А за кражу… — он напряг память. — Сдается мне, ее просто повесили. Это было давно. Нет, Килух, это была не она. И Утер не вспомнил ее — хотя он вряд ли помнит всех своих женщин.

Иберниец пожал плечами и не ответил. Эти их разговоры — лишь бы не признавать, что они проиграли.

За серыми холодными стенами в своих богатых покоях, точно птичка в крохотной клетке, билась Ровена. Она больше не выбегала к мужу, и стража не ловила ее.

— Сегодня, затем ещё два дня, — Амброзий нахмурился. — Затем сестру саксов выгонят прочь, и я, Килух, не представляю, чем потом станет Вортигерн.

— Драконом? Чудовищем? Жалким безумцем, который забьется в угол и будет мрачно пускать на всех слюни? Ты что выбираешь?

Все знали, что Вортигерн — это чан с огнем хитрых греков. Он может взорваться пламенем от первой попавшейся искры.

— Три дня, Аврелиан, — с мрачной усмешкой добавил Килух. — За три дня всякое может случиться.

Три дня пролетели стремительно. Чем старше он становился, тем стремительней мчалось воистину все — беды, предательства, обиды и ссоры, в этом были свои преимущества. Тревожные мысли облетали его стороной, а семена отчаяния не успевали пустить в него корни. Сегодня с остатками слуг должна была уехать Ровена, и Амброзий рассеянно пытался занять себя мыслями о людях, о шахте, о новых союзах, о всем том, что он может предложить своему императору, чтобы тот не свихнулся. В грядущие месяцы это было важнее всего. Да. Это — и найти ему невесту богаче, моложе, красивее. Таких по близости не было.

Он рассеянно смотрел на старую карту, неточную и изъеденную мышами. Пиктов звать бесполезно, они не придут, да и Утер зайдется в истерике. Он вспомнил Килуха. Иберния? Зелёный остров, набеги которого они отражают раз в год по привычке? Пираты-улады больше ценили свободный разгул, они не пойдут на службу новому царству, но невесту там можно найти. Перед глазами Амброзия встало теплое, как позднее лето, лицо золотоволосой Ровены, и он ощутил, как остро ему будет ее не хватать. Ему. Мирддину. Всем в этом замке, даже самому императору. Никакая весна не заменит благодатное лето.

Он порывисто свернул карту в трубу и поставил на место. Для новых союзов время найдется. Для новых набегов — тоже. А сейчас ему надо сделать хоть что-то, если он единственный, у кого голова на плечах.

Раздался стук в дверь, затем в дверном проёме тут же появился Килух — волосы и борода в беспорядке, глаза безумные и подвижные, это было на него не похоже.

— Тебе придется говорить на ходу, — тут же заметил Амброзий. — Я иду к императору и мне не надо мешать.

Улыбка на лице ибернийца была натянутая и застывшая, с его губ сорвался смешок.

— Вот совпадение, Аврелиан. А ведь он сам вызывает тебя.

«Что за новая напасть…» — пронеслось в его мыслях, и он выругался. Что за эти три дня — за эти три немыслимых дня — могло еще произойти такого, что в логово льва позвали его, центуриона Амброзия?

— Что там случилось? — грубовато спросил он Килуха.

Иберниец ушел от ответа и только освободил ему путь.

— Извини, Аврелиан, — проговорил он невнятно. — Лучше ты сам все услышишь. И да хранит тебя небо, он зол, как тысяча диких волков.

Это напутствие не окрылило Амброзия. С тяжёлым сердцем он дошел до комнат императора Вортигерна, постучал в тяжёлую дверь здоровой рукой. Если сейчас ему скажут, что это он-де милуется в спальнях с Ровеной, он плюнет этой сутулой собаке в лицо — а затем пускай и рубит левую руку, и отправляет на плаху, и отвозит в далёкие южные земли рабом. С него было достаточно. Ему хотелось открыть дверь с ноги и выпалить все, что внутри накипело.

— Ты звал меня, Вортигерн?

Он вошёл в комнату и понял, что хозяин Повиса сидел не один. Рядом с ним стоял Утер, черная борода всклокочена, тот явно не выспался и несло от него, как от целой таверны. Тем не менее, брат стоял здесь. Мрачный и злой, его глаза метали темные искры.

— Доброго утра, — кинул он брату, и понял, как глупо прозвучали эти слова.

— Ты издеваешься или тебе охота подраться? — голос подал император. — Изволь, могу отдать тебя страже и прописать двенадцать плетей.

— Как сочтешь нужным. Про плети тебе известно больше, чем мне.

Вортигерн не ответил.

— Он не знает, — бросил Утер. — Иначе бы тут не хохмил, можешь поверить. Видно, мой братец спал, как младенец.

Тот вновь ухмыльнулся, но ухмылка вышла совсем невеселой. Что у них произошло нынче ночью? Амброзий напрягся.

Он вновь повернулся к Вортигерну.

— Что ты опять натворил? Твоя жена наложила на себя руки? Не вынеся позора, который ты сам и навлек на нее? Тогда с саксами воюй без меня.

Послышался рык, и он поспешно пригнулся. Серебряный кувшин пронёсся мимо центуриона и с отвратительным лязгом врезался в стену. Остатки медовухи и воска разбрызгались по полу. «Когда-нибудь, — подумал Амброзий. — Когда-нибудь здравый смысл настолько покинет меня, что меня будет хотеть убить каждый первый. Тогда придется податься в берсерки.»

— Не смей поминать мою жену, Полу-бритт!! — рявкнул Вортигерн, и Амброзий, признал — Килух прав, тот правда походил на свору диких волков. «И все ещё «жена», отметил он про себя. Это вселяло надежду.

Вортигерн опустился на место. Он вспомнил, как на досуге сравнил императора с огнем хитрых греков. Надо быть осторожнее, если он хочет дожить до вечера с головой.

— Что стряслось? — повторил он. — Зачем ты послал Килуха за мной?

— Все пропало, — ответил Утер. — Вот что стряслось. У меня-то есть возможность убраться на Стену, а вот вашей участи я не завидую.

— Заткнись.

Под взглядом Вортигерна Повелитель Стены смешался и закрыл рот на замок. Император все ещё оставался главной силой на острове.

— Ночью гонец доставил в Повис вот это послание.

Вортигерн протянул ему два обрывка пергамента. Очевидно, это был целый свиток, который порвали в минуту злобы и гнева. Амброзий с трудом развернул один, а затем рядом второй. Его сердце упало.

— Это ведь невозможно.

— Возможно, — ответил Вортигерн. — Поверь мне, возможно. Вот же ж ублюдки…

Амброзий подошёл ближе к окну и в неверном свете утра перечитал послание вновь и вновь. Нет, ему не почудилось. В письме значилось, что оловянная шахта Повиса со всем касситеритом и неприступной крепостью возле нее переходит во владение…

— Лодегрансу?! — рявкнул Амброзий и смял пергамент в жалкий комок. На мгновение он почувствовал ту же звериную ярость и бешенство, как когда Утер предал его. — Ублюдок захватил нашу шахту?!

Он со всей силы пнул ножку стола. С него с грохотом попадали оба подсвечника.

— Мою. Шахту, — процедил император, но без особого рвения.

Он пропустил это мимо ушей.

Амброзий плохо понимал, как они умудрились все потерять буквально за несколько дней. Да, Вортигерн прав, все это — богатство, союзы, Ровена и олово — все это принадлежало ему, но хочет тот или нет, он, Амброзий Аврелиан, Полу-бритт, стал его правой рукой. Эти провалы бьют его столь же сильно. Кто владел этим оловом, тот владел всем.

— Как он сумел? Ты знаешь — это немыслимо.

Амброзий глядел прямо на Вортигерна, оба знали о чертежах, оба знали о тайных ходах — и никто кроме них. Внезапно, внутри у Амброзия похолодело. На мгновение он представил, как император обвиняет его, центуриона, в предательстве, как не слушает оправданий, а через миг его голова красуется на пике на воротах Повиса. Картина с отрубленной головой в окружении воронов встала перед глазами так ярко и остро, что ему стало страшно — вдруг это видение, как тогда, перед битвой с уладами. Как у Мирддина. Он заставил себя вдохнуть глубоко, и ещё раз. Кровь в ушах перестала стучать. Вортигерн смотрел на него с той же горечью, но не спешил обвинять.

— Карты с ходами были украдены, — сказал солдат-император, заставив его замолчать. — Да, я сказал Утеру. Нынче утром. Сперва получил вот это послание, — он кивнул на скомканное письмо. — А затем понял, почему оно вообще существует.

Он сжал кулак, и костяшки на руке побелели.

— Ублюдочный Лодегранс… Твой выкормыш, Утер. Пёс укусил не одну руку, которая кормила его.

— Я потерял не меньше твоего, — брат огрызнулся. —Зимой по снегу к Стене снова явятся пикты — где я возьму средства и деньги на оборону и войско?

— Ты всегда выживал, как крыса в подвале. С тобой ничего не случится. Повелитель…

Утер заскрежетал зубами, но Вортигерн уже не смотрел на него. Он сел на место, подпёр подборок рукой, а взгляд его стал отсутствующим и далёким, будто сквозь пустоши вереска и тумана император прозревал вероломного Лодегранса в венце из черных игл касситерита.

— Сакс остаётся саксом.

— Что ты хочешь сказать?

Мысли Амброзия были рассеянны, точно мошки позднего лета. Лодегранс захватил оловянную шахту — зачем и какими силами, чего он добился, кто помог ему выкрасть карту подземных ходов, в конце концов — кто из его шайки умеет писать? «Сакс остаётся саксом». В его сердце внезапно похолодело. Да, Лодегранс и его свора — ублюдки, каких поискать, но Ровена ведь тоже из них. Разве могла она, золотая Ровена, золотая пташка Повиса — предать? Нет, Вортигерн бы ей не сказал. И она не способна на это.

Император оскалился, точно пёс

— Ясное дело, это бретвальды. Чего проще. Они мстят за сестру. Вообще-то… Их даже можно понять, — Вортигерн произнес эти слова спокойно и мрачно, будто разрушенный брак нимало не беспокоил его. Олово и жена на весах шли в одну цену. — Они оскорбили меня. Я — их. Месть саксов была делом времени, но я не знал, что им известно так много. Я думал, они захватят земли северней Кантия.

Император сжал кулаки.

— У этих ублюдков один стоит за другого горой, — хмуро добавил Утер. — Даром, что Хенгист и Лодегранс ненавидят друг друга, они оба саксы. А значит любой из нас — ты, я или Вортигерн — в их глазах мы не стоим почти ничего. Пока не вгоним топор им между лопатками.

Амброзий помнил, как он, Хенгист и Хорса пили мед на троих. Как им прислуживал Мирддин. Ему до сих пор не верилось, что саксы предали их, хотя все походило на это. Они были верны, пока был союз. Союз распался. Осталось лишь два враждующих племени, и друг другу они ничего не обязаны.

— После пира, — Утер замялся. — После того… пира Лодегранс не ушел вместе со всеми. Он остался, прикинулся моим человеком — признаться, мы неплохо ладили с ним. На другой день я отослал его с приказом в форт Банна, а сегодня мы получили вот это. Грязный пройдоха. Использовал это время, чтобы разнюхать и выкрасть карту с ходами, а потом соединился с основными силами Хенгиста. Мы так считаем. Он пишет, что у него есть три сотни людей.

— А ещё он пишет, что ходы они завалили, — добавил Вортигерн. — Это значит…

— Это значит, что крепость мы отобьем только многолетней осадой, — закончил Амброзий.

Император кивнул. Амброзий понял, что до сих пор не услышал обвинений в предательстве. Голова была на плечах, а не в плетёной корзине, это путало и смущало. Последние месяцы его жизни, как сон. Сон тягучий, длинный и странный, путанный, как видения Мирддина, и, Амброзию казалось, что он уже из него не очнётся. Надо отрастить в нем жабры, как диковинной рыбе.

— Что говорят Хенгист и Хорса?

— Письмо только от Лодегранса. Но я направил в Кантий гонца. Не думаю, что он вернётся живым. Мы вступаем в долгую битву.

Лицо Утера изменилось при слове «мы». На нем промелькнула тень, что-то неясное, неуловимое, будто крыло воронов Морриган, но затем его губ коснулась улыбка. Первая за множество лет, к добру или к худу.

— У нас будет новый союз, — сказал Утер. Прочие обернулись к нему. — Союз трёх властителей. Незыблемых. Непреклонных. Непобедимых. Неистовых. Пусть саксы выступят против бриттов и Рима — они обломают о нас свои зубы. Друзья, — он усмехнулся, будто разгадал чудную загадку. — Небеса благоволят нам сильнее, чем прежде. Ведь у нас будет третий триумвират.

Отблеск величия древних и силы рассек завесу в уставшем мозгу. Теперь улыбка Утера была объяснима.

Триумвират. Это слово так не подходило для этой земли. От него веяло не славой, а обреченностью.

Амброзий с Вортигерном переглянулись. Прежний вечный союз прожил три месяца — сколько отведено будет следующему? Амброзий некстати вспомнил слова императора: «Он просто пёс, который думает, будто играет в политику. Но согласись, лучше, когда пса кормишь ты.» Им нужен был отряд со Стены.

— Что, брат, — Утер протянул ему руку. У него раздувались ноздри, как у боевого коня, рвавшегося из-под узды. Он уже чуял кровь. Ему скоро сорок, и он никак не может угомониться. — Похоже нам придется ещё побыть братьями по оружию.

— Ты знаешь, чем кончился первый триумвират, — ответил Амброзий. — И второй, кстати, тоже. Думаешь, союзникам предлагают такое? Не боишься накликать беду?

Тройственные союзы оканчивались поражением двух. Все трое пожирали друг друга, как каракатицы. Горе побежденным и триумф узурпатору, как только общий враг побежден.

— Что такого, брат?

Амброзий смотрел в глаза Утера и видел, как пелена вновь застилала их. Жажда былого величия и легендарных побед, запах крови и рев толпы, блеск золотых аквил⁹ — все это встало нерушимой стеной и вновь заслонило от него того человека, которого он когда-то знал.

— Применяешь на себя роль Помпея? — Утер смеялся, смотря на его замешательство, но все ещё протягивал руку. — Или же Марка Аврелия? Или же, может — Лепида?

Амброзий покосился на императора. У обоих сейчас не было выбора, либо принять эту руку и довериться безумию, случаю… Или же сдаться ещё до начала борьбы.

Вортигерн кивнул и ничего не ответил. Рука Утера крепко сжала его пальцы. На короткий миг Амброзий почувствовал, что за годы брат стал сильнее его. Боль сверкнула в суставах, пальцы заныли, его охватили сомнения и странный ужас, будто Утер хотел лишить его и второй руки тоже. Но брат отступил. Новый союз был заключен, и Утер был счастлив.

«Мой брат — лишь безумный фанатик. И кому мы доверились — ему, как последней надежде.»

— Запомни одно хорошенько, — он подошёл к нему ближе. На все изменяющемся лице незнакомца Амброзий хотел отыскать черты настоящего Утера, а не все новую маску. — Если ты однажды проснёшься и поймёшь, что тебя мучают лавры Цезаря с Августом. Я убью тебя не раздумывая. Даже за тень от предательства.

Вероломство и честность делили Утера со Стены на две равные части. Он был монетой, подброшенной в воздухе.

— Надо же, — наконец ответил Повелитель Стены. — Значит, на пиру ты не лгал. Тогда неплохо ведь, что я не хочу предавать?

Повис, обобранный и поруганный, был точно старая обнищавшая землевладелица — силами императора, его речами и хитростью он ещё наводил страх и трепет на острове, но знал, что скоро придется платить по счетам, а союзников не выбирают. Царство олова надолго осталось без своей сердцевины. Амброзий подождал, пока Утер скрылся за поворотом, затем не выдержал и спросил:

— Ну и что?

— Что?

Вортигерн сделал вид, будто не понял его, а может и правда голова императора была занята иными материями.

— Я не слышу обвинений в предательстве, — Амброзий рубанул с плеча. Ему надоело таиться. — В былое бы время ты вырезал мне сердце и легкое.

Император поджал губы.

— Сейчас не былое время… И я никогда не вырезал сердца, не порочь мое благородное и честное имя, — съехидничал он. — Я не верю, что ты предал меня. Отдать карту ходов — кому, Лодегрансу? — да ты б скорей удавился.

— Да, это верно.

Солдат-император развел руками. Сегодня утром Амброзий заметил, что тот постарел. Те девять лет никак не сказались на нем, но последним дням удалось сокрушить.

— Вот так, Полу-бритт. Мы снова вернулись в то место, где начали. У тебя нет на примете нового олова?

Император закашлялся.

— Ты должен оставить Ровену, — выпалил центурион.

Вортигерн поднял на него убийственный взгляд.

— Не говори. О моей. Жене!

Амброзий стукнул здоровой рукой по столу. Безумие последних трёх дней выводило его из себя. Он собственноручно был готов повесить на дереве жрицу. И пусть все друиды Повиса ненавидят его. Он смахнул карты и схватил императора за ворот рубахи.

— Да, вот именно, да! — о жене! — негодование и бессилие душили его. — О жене, Вортигерн. Ты сам говоришь. Ровена — твоя жена! Настоящая жена, возлюбленная и любимая, не чета всем «пряхам мира», которых отдали за два тюка зерна. Она нужна тебе, а значит Повису. Если ты прогонишь ее — ты идиот! Если ты решишь остаться один — то ты сдохнешь, как пёс, очень скоро, да. Как та сутулая псина, которой ты был — до Повиса, до шахты. Сколько ты протянешь без нее Вортигерн? Год или два? А затем, скуля, сгниешь, как старая репа. Ты этого хочешь?

Вортигерн поднял на него глаза, налитые кровью. Амброзий почувствовал укол совести где-то внутри, лёгкий, неуловимый, ему стало жаль этого жестокого, странного человека, который умудрился стать ему новым братом. Таким же мерзким, как Утер, но… Он мог на него положиться.

— И что ты хочешь сказать, — медленно и безлико спросил его Вортигерн. — Ты, Полу-бритт. Ну, говори? Что тебе вообще может быть известно о браке?

— Оставь саксонку в Повисе, — припечатал Амброзий. Он не мог подобрать слова. Ему казалось, если он пятнадцать раз повторит то же самое, император услышит его. Он повторял это, глядя в спокойные вопрошающие глаза, надеясь увидеть в них хоть проблеск здравого смысла. Затем Амброзий понял, что смущало его.

— Постой, — оторопело спросил он. — Ведь ты, как Килух. Тебе плевать на Морриган, на остальных. Тебе чужда вера бриттов. Так за какой же радостью ты гонишь ее?!

Ответ пришел тут же, едва он произнёс это вслух. Зелёное болотное чудище ревности обвило Вортигерна уже очень давно. Хозяин Повиса не замечал, что походит на тряпичную куклу на ниточках. Что ж, не он первый.

— Как думаешь, Полу-бритт…

Амброзий вспомнил, как император в дни свадьбы и радости каждый день напоминал ему об отвергнутой дружбе. Как скалился, скрывая обиду. Теперь тот был сломлен, как и любой властелин. Ни жены, ни друга, ни олова.

— Как долго мне надо слышать насмешки в своем собственном доме, чтобы окончательно растерять силу и власть? Как долго… как долго, Полу-бритт, мне слушать из каждого угла, что моя жена не верна мне — и не лишиться рассудка?! Хорош повелитель…

Амброзий слышал о чем-то таком. В той истории тоже был муж. Жена. Мир между ними. А затем из-за малости и Помпея Сулла была отослана прочь — ведь супруга императора должна быть превыше любых подозрений.

— Но ведь ты не Цезарь, — тихо ответил Амброзий. Ему так надоело видеть глупость и горе других. — Ты так не похож на него, ты, варвар, трижды раб, безотцовщина, вообще не разберёшь, что ты такое, — он внезапно расхохотался. — Ты, счастливый ублюдок, ты сам выбираешь судьбу. Помнишь, ты мне говорил? Царство свободы и безнаказанности. Бери то, на что хватит силы и наглости. И тебе не хватит сил побороться за женщину? Забудь про оковы былого мира. Ты всегда был свободен от них.

— Слишком много добрых слов, Полу-бритт. От того, кто считал меня злейшим врагом.

— У меня была женщина, которую я любил больше жизни. Все сокровища старого легиона — Повиса, Рима — не стоят теперь без нее ничего.

— И где теперь это светило небес?

Амброзий вспомнил слова Уны и Мирддина. Запах шалфея и мяты.

— Умерла. Уже очень давно.

Вортигерн поджал губы.

— Я тоже терял мать Моргаузы. Я знаю, о чем говорю.

На другом конце крепости служанки Ровены заплетали ей жёлтые, как рожь, косы. Во дворе ржали кони, готовые увезти ее в Кантий.

— Все, что про нее говорят — наветы и ложь. Ты лишился олова. Не лишай себя другого оружия.

Он сделал шаг назад и склонил голову. Всего на мгновение. Вортигерн оставался стоять застывший и недвижимый возле стены, похожий на статую. Дверь за центурионом затворилась беззвучно.

Саксонская пташка осталась в Повисе. Слуги молчали и не шушукались, и даже Килух, который знал все про всех, лишь пожимал плечами, но улыбался. К Ровене привыкли.

Амброзий раз за разом дивился хитрости Вортигерна. В первый день император свалил задержку на лошадей и дурную дорогу. Во второй — на сборы приданного, которое по закону возвращалось бретвальдам. На третий — рвал и метал по поводу Лодегранса и шахты. Поездки за данью, указы, приказы, и на исходе луны император вновь позвал Ровену на ночь в покои, как ни в чем не бывало. Вортигерн из Повиса представил смертельное оскорбление и угрозу войны, как обычную ссору влюбленных. Напряжение, страх и насмешки над повелителем, угроза смещения рогоносца или врага друидов — все это лопнуло, как пузырь в корыте у прачки. Хмыкнула пара старушек, вот, в общем, и все. Неделю Амброзий Аврелиан таился и старался не попадаться на глаза императору. Если что-то наконец шло, как надо — это лучше было не трогать, Амброзий это усвоил ещё в легионе. Того же мнения была и Ровена. Лишь раз за неделю, он увидел кончик бурого платья своей госпожи. Та спешила на встречу к мужу. Она сторонилась других и проводила все время с ним, это значило только одно — у Амброзия Аврелиана прибавилось дел.

«Пусть так,» — думал центурион. Он старался устоять на ногах в знакомом вихре приказов, лязга мечей и заржавевших негодных кольчуг.

Утер же сказал, что через пару дней, он поедет на Стену.

— Зачем ему Адриан?

Килух пребывал в скверном расположении духа. Его раздражало все — от затянувшихся летних дождей до любого приказа Амброзия, и иберниец буравил его подозрительным, вопрошающим взглядом.

— Забрать два отряда. Поставить к северу от Лодегранса, — Амброзий пожал плечами. — Почему это заботит тебя?

Триумвират с Вортигерном и братом висел на нем, точно петля висельника, Килух же затягивал ее все туже и туже, говоря, что Утеру нельзя доверять.

— Я уже говорил тебе, господин. Ты слишком добр.

— Ты прав лишь в одном, — с севера доносились тревожные вести. К Лодегрансу стягивались соратники, шахта с касситеритом стала сокровищницей, на которой дремал страшный чешуйчатый зверь. Варвар-разбойник умудрился стать лидером, а они проглядели это, точно слепые котята. Как? Когда? Амброзий недоуменно молчал. — Я — твой господин.

Они вышли за крепостные стены. Огонь вился в воздухе, в мокрый тяжёлый туман взмывали яркие искры, трещали и тут же тухли, дымили поленья. Лугнасад стоял в полный рост, скоро лето перевалит за середину, а сегодня костры солдат не отличимы от праздничных. Здесь вперемешку девицы из поселений, потаскухи и достойные женщины, жители крепости, его люди, люди Утера, Вортигерна, военный совет и пляски вокруг полуночных костров.

— Может, ты направишься к ним?

Амброзий проследил за взглядом Килуха. Иберниец моложе. Ему все ещё неймётся вступить в этот красочный хоровод безумных теней и смеха. Запах горелого дерева въедался в кожу и волосы.

Килух исподлобья мрачно взглянул на него и помотал головой.

— Скольких людей берет с собой Утер на Стену?

— Почти всех. Они с Вортигерном решили, что Стена будет сдерживать с севера.

— А если саксы явятся с юга из Кантия?

Амброзий пожал плечами.

— Император говорит, ему хватит сил. Сколько дней прошло?

— Десять.

От Хенгиста с Хорсой ни слуху, ни духу.

Амброзий замолчал и нахмурился. Ни весточки, ни нападения. Саксы хранили безмолвие, будто не в их вероломные руки потек рекою черный касситерит.

— Значит, голову гонца скоро доставят нам в прогнившей корзине. Это хотя бы будет ответ.

Килух хмыкнул. Амброзий ни разу не спрашивал ибернийца, что тот думает о собственной жизни. О легионе, о Вортигерне, обо всей этой невозможной возне вперемешку с попойками, истерящем водовороте битв и предательств, проносящейся мимо юности и женщин, чьи лица слились в одно, красивое, но доступное. Килух отлично балансировал на этом канате, но центуриону чудилось в нем что-то от Мирддина. Возможно, все ибернийцы немного такие.

Кто-то тронул Амброзия за плечо. Тот вздрогнул и обернулся. Возле костров было светло, но уже в двух шагах темнота колола глаза. Килух тут же потянулся к мечу.

— Аврелиан?

Амброзий облегчённо вздохнул. Блик от огня пронёсся по лицу незнакомца, и он узнал в нем Мирддина.

— Ты. Что ты здесь делаешь?

Он не видел сына с тех самых пор, как тот выходил его после ранения.

Мирддин пошарил за пазухой и сжал в кулаке мятый пергамент.

— Император просил найти тебя и передать, — юноша вдруг смутился. — Я могу прочитать тебе вслух. Если хочешь.

— Я умею читать.

Амброзий принял послание и попросил Килуха его развернуть. В мигающем свете огня и теней он понял, что оно от братьев Ровены. Амброзий бегло пробежался по корявым строкам. Грубый язык саксов вперемешку с ужасной латынью. Бретвальды обвиняли Вортигерна во лжи и прочих обидах. Призывали беды и гром на головы всех из Повиса, грозились вернуть сестру домой силой, Хорса обещал вырвать гнилой язык Вортигерна и прибить его в Кантии на главных воротах. В общем-то, это было не ново.

— Чего хотят саксы?

— Вырвать язык императору и прибить его молотком.

— На острове это признак хорошего тона, — ответил Килух. — Что-то ещё?

— Да, — Амброзий с трудом продирался через толщу загадок. Он нарочно пошел в легион, чтобы все было просто, и раз за разом увязал в топком болоте интриг. — Саксы пишут, что они не при чем.

Килух нахмурился.

— В чем не при чем?

— Во всем, — Амброзий смял пергамент в жалкий комок. — Они говорят, что Лодегранс действует в одиночку. Что он им больше не служит и не признает их владычества.

Иберниец фыркнул и расплескал вокруг себя пиво из рога.

— Ага, разумеется. А я король сидов. Жру на золоте, сплю на золоте, и даже…

— Довольно, — Амброзий его перебил.

— Аврелиан, ты этому веришь?

— Нет, конечно же… Нет.

Амброзий понял, что ему пора отказаться от любых убеждений. Он обернулся к сыну.

— Верни послание Вортигерну. И вот. Возьми за труды, — он не глядя протянул ему четыре монеты из кошеля. Ему стоило подарить сыну нож, меч, достойную жизнь, живую мать, наконец — любой подарок, который чего-то да стоил. Но он может дать ему лишь пригоршню денег и общаться с ним, как господин.

— Аврелиан, многовато за работу гонца.

— Возьми. Ты меня вылечил и заслужил.

Проклятое олово в итоге не принесло добра никому.

Он вспомнил, о чем ещё хотел спросить Мирддина.

— Вортигерн отдает в мое ведение крепость к востоку от моря.

— Господин?

— Камулодун¹⁰, — он с трудом произнес незнакомое слово. — Старая римская крепость. Император отдает ее мне — велел набрать достойных людей, слуг, воинов, добра, припасов… Хочет, чтобы я следил за границей.

Килух хлопнул его по плечу.

— Вортигерн хочет сделать его правой рукой. На зло Утеру, разумеется.

Иберниец расхохотался.

Юноша тепло улыбнулся.

— Ты спас его брак, Аврелиан. Его благодарность вполне объяснима. Прими и мою.

Мирддин поклонился. Да, Амброзий Аврелиан смог уберечь хозяйку Повиса. До новой бури — а та настигнет ее без него.

— Я предлагаю тебе поехать в Камулодун, — ответил он сыну. — Со мной. Мне будет нужен советник. Лекарь, в конце концов.

— Я ведь слуга.

Амброзий вспомнил первую встречу с собственным сыном.

— Скажу честно — как слуга ты просто ужасен.

Мирддин расхохотался, но после надежда и предчувствие новизны сменились на его лице мыслями о невозможном. Он грустно улыбнулся и покачал головой.

— Аврелиан, ты ведь знаешь, что я не могу. У меня тавро на руке, я не уйду просто так, и Моргауза…

— Вортигерн обещал тебя отпустить, — чего уж таить, из благосклонности императора он решил выжать все. — Он дал тебе вольную, как только я попросил, ты волен остаться свободным слугой в его доме, можешь уйти со мной и Килухом в старую крепость. А можешь… — с лёгким страхом Амброзий понял, что раньше не думал об этом. — А можешь выбрать свой собственный путь. От Арморики до Каледонии. Куда тебе хочется.

— А Моргауза?

Болезненная царевна, которой раб был заместо старшего брата. Странный ребенок спас их от Лодегранса, ненавидел свою золотую мачеху и мучал мух на стекле, пока Мирддин не видел.

— Ты боишься оставить ее?

Мирддин сперва хотел промолчать, но ответил:

— В голове у дочери Вортигерна — темный безмолвный лес. А в глазах — бездна глубокого опасного моря. Да, Аврелиан. Я боюсь оставить царевну одну.

Амброзий слышал, что мать Моргаузы перед смертью лишилась рассудка. Все бродила по дому на цыпочках, пела, говорила, что не хочет будить фей под холмом.

Этот юноша взвалил на себя слишком многое — спасение прекрасной жены императора, его дочери, его воинов, царства олова и туманов — но все не от большой любви в сердце. На миг Амброзий увидел, что его сын, его кровь и плоть, ввязывается в ту же битву, что центурион бесплодно вел долгие годы.

— Зачем тебе это?

Мирддин понял, о чем идёт речь.

— Ненавижу беды, Аврелиан. Любые. Я рву им горло уже много лет. Признайся — кто от меня этого ждёт? А мне нравится быть волкодавом.

Он помолчал.

— Но я подумаю о твоём предложении. Все же у Моргаузы хороший отец.

Амброзий кивнул ему и пошел за Килухом. Вортигерн — император и хороший отец. Что же творят годы с людьми.

Дым и костры теперь встречались все реже.

— Аврелиан, осторожнее.

Амброзий вскинул голову. Голос Килуха оторвал его от раздумий — он, а ещё женский смех. На пустоши царил полумрак, свет от луны был ярким, но огни остались вдали. Они дошли до шатра Утера, тот ни за что не пропустил бы буйное празднество лета. Снова донёсся женский смех из палатки. Амброзий замер.

— Аврелиан, пойдем, — Килух опасливо тронул его за плечо. — Чего застыл? Ну, милуется с кем-то твой брат. Вряд ли он будет рад незваным гостям.

Иберниец был прав. Амброзий понимал, что следовало по-тихому удалиться — у него не было никакого желания видеть брата на Лугнасад, а уж мешать ему и подавно, но он стоял, точно вкопанный, возле шатра и не знал, отчего не уходит. Что-то настораживало его и мешало — дурные чувства и мысли, будто на языке чужеземцев — он ни слова не понимал, но не противился. Уже в третий раз. Будто из мира воинов и железа он на полшага заходит в мир теней и сокрытого.

— Аврелиан!

Килух беспокойно переминался с ноги на ногу. Ладно он, Амброзий, но разгневанный Утер может вынудить их подраться — и ибернийцу тогда придется несладко. Даже вместо победы тот отхватит десяток плетей.

По лицу центуриона скользнула полоска света и снова исчезла. Ветер колыхал край грубой ткани, блики на миг ослепляли и снова утопали в ночи. Смех казался ему знакомым — но как? Он почти не встречал женщин за последние годы, а этот голос не был похож на голос Ровены, за что он вознёс небу горячую благодарность. На мгновение ему почудилось, будто он слышит кого-то из давних подруг — но нет, тот смех был звонким и переливчатым, понятным и ясным, как спелое яблочко, даже у матери Мирддина. Этот же летел в высь дымом и пеплом, обратным дождем из темной земли до серого неба. Амброзий помотал головой. Ему надоело чувствовать себя охотничьим псом в окружении запахов, образов.

Женщина за полотном говорила что-то быстро и спутанно, но он не различал ее слов. Затем снова послышался смех и звук поцелуев. Утер знал эту женщину. Он не разговаривал бы со случайной возлюбленной.

Сильный порыв ветра вновь сотряс хлипкий шатер. С тихой руганью Килух отшатнулся от света. Остолбеневший Амброзий увидел только спутанные черные волосы, бледную сероватую кожу — блеснули затуманенные дымкой глаза, но он не узнал лица этой женщины. Она подняла голову. Увидела она его или нет в ночной темноте — Амброзий заметил, что ей было за тридцать. Она была худа и костлява, возможно когда-то красива — не манящей красотой, а пугающей и кричащей. «Как баньши, — подумал Амброзий. — Как видения-плакальщицы со скал Ибернии». Женщина распахнула пошире глаза, и он отпрянул во мглу, как прежде Килух.

У брата был странный вкус в женщинах.

Когда они отошли, Килух спросил его сердито и грубо:

— Ты знаешь кого-то, Аврелиан?

Амброзий поджал губы. Ему не хотелось сейчас разговаривать. Он чувствовал себя смущенным и злым, точно мальчишка. Ему все ещё слышался смех и дождь, несущийся из земли обратно на небо, вырывающийся из старых могил. К чему бы все это.

— Нет, — отрезал Амброзий, насильно выгоняя мысли из своей головы. — Я никого не знаю.

***

Последний вестник от саксов вернулся, когда зарядили дожди. С каждой новой тучей на небе, Амброзию Аврелиану все чаще являлось видение солнечной осени в Галлии — золотые листья на деревьях Арморики и запах упавших, забродивших яблок, которым полнились проселочные дороги. Он был не юн и не стар, самое время, чтобы начать скитаться по свету — но с каждым новым днем он оставался в Повисе и вовсе не обещания держали его, а собственное неверие, что что-то возможно менять.

Вестник вернулся с головой на плечах, и одно это было неплохо. Он дрожал от промозглого ветра и кутался в плащ, на правой руке у него были перебиты почти что все пальцы, но он протянул Вортигерну очередное послание. То же, что в первом. Лодегранс действует по собственному почину, а если император Повиса не будет держать язык за зубами, люди Хорсы и Хенгиста вторгнутся в его земли из ныне саксонского Кантия.

Вортигерн разорвал пергамент три раза.

С разрыва союза уже прошло три луны. С отъезда Утера — две. От того тоже было немного вестей.

— Скажи, Полубритт, — начал он. — Я когда-нибудь заживу спокойно и счастливо?

— А императоры когда-то стремились к такому?

После мира с женой Вортигерн стал спокойнее, но странная задумчивость не покидала его.

— Не знаю, ты мне скажи. Ты знаешь больше меня.

Перед глазами Амброзия лениво проплыли вереницей императоры Рима, восточной империи, даже парочка великих вождей из числа иноземцев. Счастье, спокойствие — это все было абстрактной материей. Хорошей игрушкой для греков.

— Ты решил, когда уезжаешь в Камулодун?

Старую крепость нужно приводить в порядок, как минимум год.

— Если погода успеет наладиться — то до зимы. Если же нет — на другой год, когда сойдет снег. И когда с провизией не будет проблем.

— Недурно, недурно.

Его явно что-то тревожило, и он слушал Полу-бритта в пол-уха. Солдат-император, ехидный, опасный, себе на уме — он был в самом расцвете лет, но что-то надломило его. Ясное дело, что теперь тот жаждет покоя.

— Заведи себе сына, — ответил Амброзий. — Это решит треть твоих насущных проблем. Наследник всегда будет к месту.

— Это вопрос к моей любимой жене. А пока что… Моргауза будет править после меня.

Может, Ровена и правда бесплодна. Что до Моргаузы — даже его сын не знает, что такое на деле этот ребенок, сотканный из снега и черного дерева. Внезапно Амброзий понял, что будет скучать в своей новой крепости по императору-сумасшедшему. Скука и сожаления — такова, видно, судьба любого властителя.

— Вортигерн?

Император вздрогнул. Его губы неслышно шевелились, клочки пергамента крошились под узловатыми пальцами.

— Ты сегодня рассеяннее обычного.

Клочки взлетели в воздух и осыпались снегом в оконной нише.

— Собирайся.

Вортигерн прикрепил к поясу кинжал и длинный острый топорик. Бывший римлянин, он всегда оставался варваром и не скрывал этого.

— Куда и надолго?

Вортигерн не ответил.

— Скольких людей мне брать?

— Мы едем одни, — голос императора был сухим и отрывистым. Последний раз такое выражение обреченности на лице он видел, когда тот грозился выгнать Ровену, — Молю тебя всем, во что веришь — не бери свою белую клячу. Возьми кого… порезвее.

Белый конь, старый подарок Вортигерна, был еще жив.

— Эта кляча была лучшим конем на пустошах лет десять назад.

Вортигерн хмыкнул.

— Да, знаешь, мы тоже.

Они не сказали ни Килуху, ни остальным, ни даже Ровене. Снующим по двору женщинам император с Амброзием были неинтересны, и Вортигерн ловко и хитро, как вор, отвязал в конюшне свою лошадку, а затем вскочил на нее также проворно, как в юности.

— Поспеши, — бросил он.

Амброзия снедали гнетущие мысли. Он выбрал себе серого жеребца, молодого и быстрого, почти незаметного, кое-как взобрался на него. В голове носилась сотня вопросов, назойливые, точно мухи, но он молчал. Когда ворота Повиса остались у них за спиной, а осенняя пустошь раскинулась до горизонта, Амброзий некстати вспомнил другую поездку.

— Куда мы едем? — осмелился он спросить.

— Увидишь.

Амброзий почувствовал, как в нем закипает гнев. Сухие ответы, молчание, рассеянность императора и его мрачность — все это предвещало дурное, но вот кому? У Вортигерна были странные нормы морали.

«Если бы он собирался убить меня, то навряд ли дал в руки оружие». Он дотронулся до перекрестья меча под плащом и на миг ему стало спокойнее. Да, Вортигерн не восторге от триумвирата. Это дурная затея, как ни крути. Еще эти саксы…

На двоих у них оказалось две фляжки — одна с водой, у Амброзия, другая с элем, у Вортигерна. Когда солнце стало клониться к закату и с запада подули ветра, император велел разбить лагерь. В тишине они разожгли огонь и также молча зажарили жирного кролика, которые в избытке водились на пустошах. Император был мрачен, а от вопросов открещивался. На другое утро они продолжили путь.

— Ровена знает, когда ты вернешься?

Вортигерн сделал вид, что не расслышал его за порывами ветра.

— Кто правит в Повисе вместо тебя?

— В Повисе всегда правлю я!

Это была отличная проверка на глухоту.

— Замечательно. Ну вот и иди утопись.

Хорошая была драка тогда, лет десять назад. На тех же пустошах. Он разбил ему нос кулаком, выбил пару зубов, извалял в дорожной пыли и грязи — тогда Амброзий одержал верх над выскочкой-солдатней. Чем дольше центурион ехал с Вортигерном, тем сильнее жалел, что больше не победить ему в рукопашной.

— Твой брат долго не пишет нам.

Центурион поджал губы. Надо же, его светлость император Повиса соизволил заговорить.

— Я вообще сомневаюсь, что Утер умеет писать. А про его окружение тебе все известно.

— Тебе смешно, Полу-бритт?

— Я уже сказал: иди утопись. Тогда мне станет смешно.

С каждым новым шагом своего коня Амброзий с холодком в груди понимал, что движутся они в сторону касситерита. Это было странное чувство, будто во сне, он был здесь один единственный раз, да и то, израненный и в полубреду, прошло десять лет — но это была та дорога. На горизонте сквозь осенний туман ему почудились очертания крепости.

— Поворачивай назад! — с тревогой окрикнул он Вортигерна.

Император не сбавил скорость и вновь притворился глухим.

— Вортигерн!

Крепость касситерита, бывшее детище императора, все явственнее проступала сквозь серый туман. Сколько им надо ещё проехать по открытой пустоши с парочкой невзрачных кустов, чтобы их заметили соглядатаи саксов? Сколько у Лодегранса людей? Скольких ещё тот отправил рыскать по туманной округе?

Амброзий выругался. Здоровой рукой он оторвал от пояса флягу. Затем размахнулся и бросил ее императору в голову. Та глухо стукнула, а потом упала в дорожную пыль.

— Поворачивай назад, ты, тупица! — вражеская крепость надвигалась на них, точно корабль-призрак. Он поравнялся с конем императора. Его голос дрожал от ярости. — Ты что, собрался убить нас?

Вортигерн мог задумать все, что угодно, Амброзию это было известно. Может, это новый, прекрасный, бесхитростный план, который так любят варвары после заката империи — его вновь отдадут врагу, как игрушку, он снова станет рабом разбойников с юга, как Мирддин. А после, кто знает — назреет новый союз против Утера. Оловянную шахту и весь их касситерит варвары поделят между собой, а потом канут в Лету — как Рим и как те, что были до них. Но не сегодня.

— Слезай! — рявкнул он.

Амброзий загородил ему дорогу и спешился.

— Слезай, глухой ты тупица!

Вортигерн придержал свою лошадь. Он отбросил поводья и спрыгнул. Если они затеют разборку прямо здесь, на пустоши и дороге — то мало ли кто их сможет услышать. Амброзий тяжело дышал, стараясь сдерживать ярость. Он знал, что теперь ему не одолеет императора.

— Ты!..

— Чего ты добиваешься, — перебил его Полу-бритт. — Нет, молчи! За все эти годы — и месяцы, что я служил тебе, делал для тебя невозможное! — я заслужил право знать! — какую мерзость ты задумал на сей раз? Отвечай!

Лицо императора скривилось от гнева, и он стал походить на себя молодого — жестокого, хитрого, умного и голодного.

— Ты хочешь знать, Полу-бритт, — заговорил Вортигерн. — Хочешь знать… Так смотри же!

Он грубо толкнул его, чтобы центурион обернулся на крепость.

— Видишь, — шипел император. В его голосе сквозило отчаяние. — Она теперь его. Он завалил ходы и может сидеть там безвылазно. Люди доносят мне. Стук из тоннелей идёт день за днем, ночь за ночью — он вгрызается в них жадно и глубоко, в эти богатые недра. Ты помнишь ту пещеру, Амброзий? Когда мы впервые нашли ее — я нашел ее, нашел этот проклятый камень и вход! Помнишь эти сверкающие черные иглы в свете факелов, будто отблески в черном небе, усыпанном звездами? Мы оба там были, Амброзий. Ты помнишь, на что толкнула меня та красота. Ты знаешь, как вереницей, точно караваны в сказочных странах востока и юга, в мои земли текли повозки с волшебным касситеритом, как олово плавилось в тиглях — у меня здесь, в Повисе, был свой шелковый путь. А теперь посмотри, посмотри теперь на мою неприступную крепость, которая не пускает хозяина!

Вортигерн с силой повернул его голову. Императора душило отчаяние — но отчего? Новости о Лодегрансе уже много недель, что же теперь волнует его?

— Что ты видишь? — рука императора почти что душила его.

— Отпусти меня!

— Говори! — взревел Вортигерн. — Что видит твоя римская рожа!

— Вереск, пустошь, крепости — все! Отпусти, я убью тебя!

Хватка Вортигерна ослабла, и он отошел, как ни в чем не бывало.

— Ты сумасшедший… — центурион потер затекшую шею. Эта жизнь среди варваров походила на сон больного калеки. Его сон.

— Да, — Вортигерн спокойно вздохнул. На его лице отчетливо проступили и новые морщины и старые шрамы. — Это все. Казалось бы, Полу-бритт… Объединенное войско саксов больше нашего почти что в два раза. За все время, Амброзий, мы не видели ни одного каравана с нашим оловом, идущем дорогой в Кантий. Ни одного. Дорога на юго-восток чиста и свободна.

Он потер свою бороду и замолчал.

— К чему ты ведешь? — Амброзий нахмурился. Любые загадки вызывали у него вспышки необоснованной ярости. Он заслужил ясности в этом мире.

— Лодегранс день и ночь добывает олово, — с готовностью сказал император. — Кузня и шахта работают без перерывов. Оно должно уже выпирать у него из глотки, лезть из ноздрей, это олово, — Вортигерн сжал кулаки, представляя, как душит обидчика. — Но дороги в Кантий пусты. Скажи, Амброзий…

— Зачем он копит олово в крепости?

— Нет, вовсе нет… Кому он отсылает его, если не на юго-восток?

И тут центурион понял, отчего императора раздирали изнутри злость и отчаяние. Вортигерн из Повиса был вынужден в одночасье признать две горькие истины. Первая, мучительная для гордости. Он был неправ, и братья бретвальды не предавали его. Ряды саксов действительно раскололись на две половины, и армия Лодегранса начала завоёвывать новое царство. Вторая же, ужасающая для рассудка. Теперь главный враг императора был скрыт от него и безымянен. Вот в чем была причина ярости Вортигерна.

— Кому, — тихо повторил Амброзий за императором.

— Большому войску, нет — даже отряду, сложно остаться незамеченными на пустоши, — Вортигерн потрепал лошадь по холке и оставил пастись. — Дальше пойдем пешком. Люди Лодегранса снуют здесь повсюду. И я не знаю, кому верить в Повисе. Я найду… найду, куда он вывозит мой касситерит.

Император походил на безумца — как раз такого, которого встретишь на пустошах, с горящим, огненным взглядом, обветренными щеками и прытью дикого зверя. Да, он не боится, такого не подстрелят из лука. Варвар-берсерк. Свое же будущее Амброзий считал до боли плачевным. Он хлопнул свою лошадку по крупу, надеясь, что та окажется мудрее его и сбежит. Темная крепость вокруг шахты становилась все ближе.

Центурион ступал за своим командиром след в след, уже не надеясь на лучшее. Промозглый рассвет пробирал до костей, туманно-белая дымка над шахтой исчезла, и из-под нее показались темные, покрытые копотью стены. Добывать металл — дело грязное.

— Мерзкое зрелище, — пробормотал он сквозь зубы, и по его спине прошла дрожь. Будто труп или призрак под свадебным покрывалом. Те же чувства вызывала у него жрица Морриган.

— Попробуем взобраться туда.

Вортигерн кивнул в сторону гряды пологих холмов, обрамлявших лощину.

— Оттуда мы увидим хоть что-то — что-то.

Император не объяснил, что ожидал увидеть на размытой дороге. Сапоги скользили по влажной земле. Пару раз Амброзий почти что скатился вниз, спутанные клочки вереска обрывались под руками и не держали его. Тяжело дыша, он поднялся на холм вслед за Вортигерном.

— Ну?.. — переводя дух, спросил он. — И что ты видишь?

Вортигерн молча протянул руку вперёд. Далеко впереди, в остатках тумана, виднелись повозки. Три или больше, две дюжины всадников шли за повозкой след в след — по рытвинам на дороге и не скажешь, что здесь прошел обычный отряд.

— Что происходит?

Да, повозки с касситеритом, с оловом, уже выплавленным и отчеканенным, действительно вывозили из крепости, Лодегранс был совсем не дурак, но правда — кому?

— Что за петляние. У него там тайник?

— Там и похороним его, — император сплюнул на землю. — Гнусный предатель.

Он тоже был удивлен и рассеянно тёр грубую бороду. Предательство на предательстве, на загадке — загадка. Тут его лицо стало жёстким. Он оскалился, бросился вперёд и сбил Амброзия с ног. Колени центуриона погрузились в липкую грязь.

«Никак меня жизнь не научит, — мрачно подумал Амброзий. Он попробовал встать и вытащить меч из ножен. — Не верить. Никому. Килух был прав.»

Бой снова и снова, война варваров с Римом никогда не отпустит его. Мнимые передышки, сын, дружба с Килухом, Ровеной — это лишь бред сумасшедшего.

Усталой рукой он сжал рукоять и повернулся назад, когда увидел, что рядом с ним в землю вонзилась стрела. Затем ещё одна, и еще. Амброзий встретился взглядом с Вортигерном. Сегодня его противником оказался не он.

— Поблагодаришь потом, Полу-брит! — Вортигерн выплюнул слова в его сторону.

Император стоял, ощетинившийся и рычащий, а затем взревел и бросился в сторону. Выхватив из-за спины свой топорик, он метнул его в остатки рассветных тумана и тени. Раздался вскрик. Стрелы перестали лететь, но Вортигерн принюхивался и озирался.

— Мы как на ладони у этих ублюдков. Ну, выходи! — он рявкнул и развел руки в сторону. Тяжёлый щит со спины он тоже отбросил. Теперь Вортигерн ещё сильнее походил на берсерка. На пленника-варвара на боях гладиаторов. — Выходи, трус, тебе оказана честь биться с самим императором!

На склоне холма было тихо. Вортигерн напрягал зрение, вглядывался в однообразное полотно зеленого, серого, бурого, но не понимал, откуда ждать нападения.

— Пора уходить, — Амброзий сделал пару шагов навстречу. — Уходим. Быстро. Их здесь могут быть тысячи. Вортигерн, если они увидят наших коней, если они заберут их…

Амброзий запнулся и не стал продолжать. Тогда, девять лет назад, он думал, что предательство друга и обрубок руки — это худшее, что могла подкинуть судьба. Да, тогда он был еще молод. Теперь же, когда опасность стала более явной, он понял — хуже быть может. Всегда. Наверняка Лодегрансу на шахте не хватает рабов.

— Уходим, — повторил он и вдруг почувствовал, как на плечо ему легло тяжелое лезвие. За его спиной стоял человек. Враг. И он не рискнул оборачиваться.

— Ты пойдешь с нами, — Амброзий не узнал этот выговор. Он ожидал услышать голос сакса, так похожий на голоса Ровены, Хенгиста, Хорсы, но то был не он — хотя Лодегранс мог набрать в свою шайку любое отребье. — Вы оба. Положи-ка свой меч. Император…

Незнакомец проговорил последнее слово с презрением и насмешкой. Он явно знал Вортигерна в лицо, но взгляд императора оставался недоуменным и жестким. Амброзий понял. Вортигерн не узнавал этого человека и не очень-то переживал, зная, что хочет убить его.

— Давай-ка без глупостей, варвар, положи меч на землю. Хозяин шахты хотел бы видеть вас обоих живыми, но мертвым тоже обрадуется.

За какой радостью Вортигерну рисковать жизнью ради него. Один на один он спокойно может побить этого воина.

— Быстрее!

Вортигерн наклонился и медленно опустил меч на землю. Он казался жалким и побежденным. За спиной Амброзия хмыкнули.

— Вот-вот, умный песик… А теперь, — но договорить ему не дали. Мимо щеки Амброзия просвистело что-то мелкое, быстрое, острое, а затем слова его недруга забулькали в горле и оборвались. Клинок врага лишь слегка оцарапал Амброзию шею за ухом, а затем выпал из дрожащей руки. Тело за ним рухнуло навзничь. Пару мгновений воин был жив и пытался зажать рукой рану на шее, но вскоре его взгляд потух, и он умер. На губах выступила кровавая пена.

Вортигерн подошел ближе и пнул ногой тело.

— Отменный яд, — сказал он так, будто сообщал, что ужин очень неплох. — Я всю жизнь держу такой нож в сапоге. Ни разу не подводил.

— Ты спас меня, — Амброзий не потрудился скрыть недоумения в своем голосе. Он стер с шеи кровь. — Оно тебе надо?

Вортигерн пожал плечами. Затем вытер нож об траву.

— А почему бы и нет. Ты сам говорил — от меня всего можно ждать. Не очень-то обольщайся, я не был уверен, что попаду.

Амброзий прищурился.

— В смысле?

— Ну да.

— Ты метнул в мою сторону отравленный нож, зная, что можешь меня не спасти, а убить?

Император притворно развел руками.

— Он еще недоволен. Глядите все, эй! — великий римлянин из Рима недоволен! — я так и так спас бы тебя. Однорукий рудокоп — ты был бы ужасным рабом. Даже я не взял бы такого — а я взял Мирддина.

Они долго смотрели один на другого, но первым захохотал император. Странный смех рвался наружу, и Амброзий дал ему волю. Он уже и не помнил, когда последний раз ему было настолько смешно.

— Сутулая ты собака, — проговорил он сквозь смех. — Я тебе должен.

Он тут же вспомнил о прошлом, но не взял слов назад. Вортигерн промолчал. Император присел на холм, отвязал флягу от пояса и вылакал почти половину. Амброзий сел рядом.

— Он знал тебя, — проговорил он, принимая флягу и опрокидывая ее в пересохшее горло.

— Кто? Он? — Вортигерн кивнул на тело. — Я не знаю его. Правда. У меня дурная память на лица, но… Я и не думал, что могу его знать. Посмотри.

Амброзий оглянулся на поверженного врага.

— Я могу проверить и того, второго, —продолжал Вортигерн. — Думаю, он будет таким же.

Амброзий наконец рассмотрел того, кто угрожал ему. На нем была все та же броня людей Маркуса. Он выругался.

— Я думал, мы победили их в прошлой стычке.

Вортигерн рассеянно жевал кончик травинки. Затем пнул ногой отлетевший шлем.

— Ибернийцы, — пробормотал он и сплюнул. — От них ожидаешь всего, что угодно — но это?

Чтобы налетчики с зеленого острова согласились служить Лодегрансу? Саксу, безродному бандиту с далеких земель, пусть и с горой олова и несметным богатством?

— Они бы не пошли на такое, — ответил Амброзий. — Ибернийцы? Люди из Коннахта? Миде? Тебе не хуже меня известна их гордость.

— Однако, они согласились.

Тот был спокоен, но мрачен. Амброзий знал, что в голове императора вновь начали строиться мысли, будто в отряде, разбегаться, сбегаться и вновь собираться в вымуштрованные ряды.

— Так значит, это вовсе не Хенгист… — пробормотал император. — Прекрасно. Но и он мне больше не друг.

— Нельзя убирать людей с границы у Кантия.

— Разумеется. Что мы имеем, Полу-бритт?

Амброзий нахмурился и стал загибать пальцы:

— Одна половина саксов, которая хочет тебя убить. Другая половина, которая сделает это при первой возможности. И видимо вновь улады Ибернии. Все, как обычно, Вортигерн. Никто не любит тебя. Привыкай.

Вортигерн рассмеялся. Центурион усмехнулся в ответ и опрокинул в себя остатки из фляжки.

— Чем паршивее день, тем веселее, а, Полу-бритт?

— Иногда, может быть. Вортигерн?

Император обернулся к нему.

— Спасибо, что спас.

— Как бы тебе сказать, Полу-бритт. Среди всех подхалимов, ублюдков, врагов и простых дураков, ты единственный приблизился к чему-то похожему на звание «друг». Я всегда говорил тебе. Мне не принесет радости твоя внезапная смерть. Но в дураках ты пожизненно.

Амброзий молчал. Он вспомнил с какой яростью отверг эту дружбу, оказавшись в Повисе.

— Прошло девять лет, Аврелиан, — хмуро продолжал Вортигерн, не смотря на него. — Знаешь, ты такая тряпка, я всегда удивлялся, почему ты не убил меня, не вызвал на бой, не отравил в конце концов, как калека и трус. Каждый день, что ты был в Повисе, я думал — где? Где твоя изощренная месть, где римская гордость? Я ждал ее очень, поверь, очень долго. Хотел разглядеть ее в тебе, предугадать, ты был для меня загадкой, Аврелиан. А потом я понял — ты стал большим братом мне, нежели Утеру. Я знал, что виновен перед тобой, но никогда не жалел о содеянном. Теперь будет правильным, если же ты услышишь — прости меня, Аврелиан. Я предал тебя ни за что.

Амброзий вспомнил слова Килуха.

— Я давно простил тебя, — затем он добавил. — Да и жизнь в Повисе оказалась не слишком плоха. Я не говорил тебе — Мирддин мой сын.

Тот посмотрел на него недоверчиво.

— Мирддин? Мальчишка-друид? Нянька Моргаузы?

Амброзий кивнул.

Император присвистнул:

— Ну и дела. Теперь мне точно придется дать ему вольную.

— Я спрашивал, поедет ли он в крепость со мной, Килухом и прочими. В Камулодун. Он пока не ответил.

— Конечно он поедет с отцом.

— Я ему не сказал.

Вортигерн воззрился на него в изумлении.

— Мальчишка не знает?

Амброзий молчал. Император скривил недовольную мину.

— А ты жестокий человек, Полу-бритт.

Пора было возвращаться назад, но они все еще сидели на этом холме и смотрели на шахту.

— Помнишь карту у меня на столе, Полу-бритт?

Амброзий напряг память.

— В твоих покоях разбросано слишком много разного мусора.

— Карта Магна Максима, помнишь ее? Максена Вледига.

Да, он помнил ее. Помнил и то, как давно, еще в шахте касситерита, Вортигерн говорил про него. Как забрал с земли старые, рассыпанные монеты.

— Ты думаешь, с какой радости такому, как я, приспичило стать императором. Он был таким же. Солдат без рода и племени. Легенда при жизни и после смерти. Мамаша говорила, я его сын — думаю, нас таких много шатается. Три раза раб, Полу-бритт — я не свихнулся лишь на сказках о великом отце. Если ты можешь подарить мальчишке живого отца, не лишай его этого. Он славный малый.

— Ты в кои-то веки говоришь разумные вещи.

— А ты удивлен?

Ветер крепчал. Отряд с повозками олова уже давно скрылся, но где-то по пустоши до сих пор бродили соглядатаи Лодегранса, ибернийцы и голодные звери. Да мало ли кто еще. Снизу в лощине раздалось лошадиное ржание.

Император нахмурился.

— Нам пора уходить, Полу-бритт. Пошли весточку Утеру, скажи, Лодегранс успел спеться с Ибернией. Пусть готовит войска. Этот убогий триумвират должен хоть на что-то сгодиться…

Амброзий представил на миг лицо брата.

— Ты улыбаешься?

— Утер бы был недоволен, — Амброзий спускался с холма. — Его нежность к Риму на грани фанатика смущает даже меня. Подобострастность мальчишки, ты не заметил? Этот глупец сказал, что предал меня ради Рима. Что ради этого пошел на службу к тебе — тогда, давно, чтоб потом отомстить. И за мою руку. И за гордость Стены. Зачем ты думаешь, он выбрал триумвират? Эти сказки о старом величии… Он ими бредит.

Вортигерн свистнул. Его конь устремился к нему. Рассеянно император гладил скакуна по спутанной гриве, но его взгляд казался остекленевшим.

— Вортигерн?

Император не обернулся.

— Утер сказал тебе, что предал тебя ради величия Рима? Что тратил свою долю от шахты на это — на то, чтобы его возродить?

— Он фанатик. Но он мой брат, к сожалению. Он обещал оставить эти мысли, когда мы заключили союз. После битвы с уладами он поладил с тобой.

— Утер служил мне до тебя восемь лет, Полу-бритт. Любовь к Риму?.. Прошлой зимой он нашел золотую аквилу. Вашу, старую. Валериева легиона. Нашу старую. Куда как достойный трофей… Он поплавил ее на монеты. Пустил на потаскух и вино. Как жалование на службе. Да, прошлой зимой — даже в Повисе об этом наслышаны. Но тебе, видать, не сказали.

Амброзий почувствовал, будто на его плечи обрушилась вся стена Адриана вместе с годами. Даже в дни нового Рима это казалось ужасным проступком. В древние дни за утраченного орла легиона мстили десятилетиями. Он ошарашено воззрился на Вортигерна

— Нет, — недоверчиво сказал он и рассмеялся. — Нет, Вортигерн, Утер бы не сделал такого. Он? Расплавить аквилу и заплатить потаскухам? Такое мог бы сделать только…

— Кто? Варвар?

У Амброзия похолодело внутри. Внезапно картинка перед глазами против его воли начала собираться отчаянно и стремительно, как из мелких кусочков стеклянной мозаики.

— Как он назвал меня, Аврелиан? — Вортигерн сжимал пальцами гриву коня. — Иберниец. Тот, что в броне Маркуса — как он назвал меня?

Мозаика соединилась, кусочки застыли между собой.

— Он назвал тебя варваром.

— Да. И это немыслимо, ты понимаешь. Так мог назвать лишь человек из старого легиона.

На пустоши стало тихо. Она сжималась вокруг них и уплотнялась, Амброзию показалось, будто теперь из-за каждого куста и каждого камня на них уставилась сотня вражеских глаз.

— Они не в Ибернию вывозят касситерит, ведь так? — проговорил Амброзий, стараясь совладать с нахлынувшей правдой.

— Нет… Нет, мой друг. Совсем не в Ибернию, — оскал Вортигерна был поистине страшен. — Немного поближе.

Вновь задул ветер с севера, и Амброзий задохнулся от его могильного холода. Там, за много дней впереди по этой дороге была Стена. Адрианов вал, который столько лет был ему вместо дома.

Вортигерн помог ему удержаться в седле.

— У нас мало времени, Полу-бритт. Скачи теперь в Кантий. Один. Так быстро, как только можешь. Добейся разговора с бретвальдами. Потом уезжай по той же дороге в Камулодун, я отправлю к тебе навстречу твоих людей. И сына. Не возвращайся пока в Повис, ты нужен мне там.

Все происходило слишком стремительно. В голове Амброзия снова встал тот рой образов, шепотков, реальных и вымышленных, его мысли будто разрывались на части, как дрянная холстина.

— Постой, — начал он. — Стой, Вортигерн. Мы не можем. Из-за одного подозрения — обвинить во всем Утера?

В глазах императора мелькнуло что-то похожее на жалость к нему.

— Поверь мне, Аврелиан, мы можем все.

***

В голове Амброзия Аврелиана все еще звучал голос Хенгиста. Центурион навьючил на лошадь последнюю сумку с провизией, что ему выдали саксы, рассеянно потрепал зверя по холке. Неделя бешеной скачки. Два дня на дорогу до шахты, затем стремительная гонка до Кантия, будто за ним гнались призраки, а теперь ему предстоит снова мчаться, не разбирая дороги — в Камулодун.

Бретвальды его приняли и не убили — за это он был саксам признателен. Дни распития медовухи и эля не пропали напрасно, братья не видели в нем врага. Они были рады услышать, что Ровена осталась в Повисе, что она все еще замужняя госпожа, но при упоминании имени ее мужа кривились, а Хорса бормотал на саксонском угрозы.

Глотать гордость было непросто, но сегодня она была не его. Амброзий поведал им все. В том числе ошибки своего императора. Он говорил им о предательстве Утера, о его жадности, коварстве, касситерите и не верил, что эти слова идут с его губ. В его памяти встало детство, Арморика, Галлия — он проговаривал свое обличение брата, как урок, заученный для учителя — четко и наизусть, не понимая ни слова. Многое было спутанным. Многое оставалось неясным.

Утер. Он раз за разом произносил перед саксами это имя и пытливо искал в нем младшего брата — и не находил. Кто такой Утер? Ему хотелось вернуться домой, и дом был в Повисе. С сыном, отрядом, Ровеной, Килухом и Вортигерном. Башни крепости Банна скалились в голове и смеялись над ним.

— Признаюсь, Аврелиан, — на прощание сказал ему Хенгист. — Я не желаю битвы с Повисом. Там наша сестра — и по твоим словам она отчего-то любит своего проклятущего мужа. Если Вортигерн берет назад свои обвинения, если он явится к нам, в Кантий, с повинной — мы не будем с ним враждовать. Но о союзе речь теперь не идет. Мы будем сами мстить Лодегрансу. Если хочешь — оставайся у нас. Кантий может приютить тебя и стать новым домом. Как стал для нас.

— У меня есть уже дом.

Они распрощались.

Согласится ли сын поехать в Камулодун? Правильно ли поступил он, Амброзий, закрывая ворота в Кантий и новую жизнь?

Он рассеянно потрепал лощадь по холке. Амброзий вышел из владений бретвальд, перед ним открылась дорога и беззвездная осенняя ночь. На сон времени не было, к рассвету он должен добраться до нужного поворота дороги. Там его будет ждать Килух и отряд.

— Здравствуй, Аврелиан.

Амброзий застыл. Голос был вкрадчивым и беззлобным, ленивым и очень спокойным. На миг он показался центуриону знакомым.

— Кто там? — крикнул он в темноту. — Выйди на свет!

Серая фигура зашевелилась во мгле и вышла из-за деревьев.

— Назовись!

Фигура откинула капюшон и распахнула свой плащ. Перед Амброзием стоял воин, он взглянул в лицо незнакомцу и обомлел.

— Ты думал, мы больше не встретимся, да, «посланник из Рима»? — Лодегранс улыбался и даже насвистывал.

— Рад, что встретились, — ответил Амброзий. Обрубком руки он упёрся в лошадиную спину, а здоровой потянулся к мечу. — Теперь ты ответишь за все. Не стоило тебе сюда приходить.

— Аврелиан, Аврелиан, ты глуп, как ребенок, — Лодегранс сокрушенно покачал головой. Потом сакс оскалился. — Это тебе не стоило сюда приходить.

Прежде чем, Амброзий успел занести меч над головой, новый хозяин шахты длинной плетью огрел по крупу коня.

Скачок в пустоту. Небо стремительно перевернулось.

Конь громко заржал, ночное эхо откликнулось тысячей табунов, зверь встал на дыбы. Твердая земля выбила из него дух, и центурион остался бессильно лежать на земле.

Где-то в чаще под тяжёлыми лапами елей сакс Лодегранс остановился и натянул поводья. Он спешился, острым кинжалом перерезал верёвку, и стащил Амброзия вниз. Сакс волок его по земле — разбойник был сильным — почти сто шагов куда-то в сторону по валежнику, затем он бросил его.

— Сядь ровно, Аврелиан, — он пнул его в поясницу.

Ветер до сих пор доносил до него запах дыма. Кантий и люди бретвальд были рядом. Может, по лесу бродили дозорные Хенгиста.

Лодегранс сел напротив него на поваленный дуб и посмотрел с любопытством. Какое-то время он собирал в кучу ветки и сухую траву, раздался стук кремня, запах горелого — крохотный костер заплясал под пальцами сакса.

— Не дело сидеть в темноте, — сказал он. — Нам есть что с тобой обсудить.

Казалось, он прочел мысли Амброзия.

— Здорово же беседовать просто так, Полу-бритт, — он с презрением произнес прозвище, которым одарил его Вортигерн. — Здесь нет мерзкого мальчишки-друида. И малолетняя девчонка тебя не спасет. Только ты да я. Ну, что скажешь?

Амброзий молчал. Он не первый раз оказался в плену. Ждать и молчать, пока враг начнет болтать лишнее. Он надеялся, что оно было у сакса — это лишнее.

— А вы долго думали, Аврелиан.

Лодегранс протянул над пламенем узловатые пальцы. Крохотные язычки заплясали вокруг них, будто он был, как Мирддин.

— Как ты вообще дожил до своих лет? Такие умирают в младенчестве.

— Что тебе нужно?

Сакс безразлично пожал плечами.

— То же, что и всегда. Стою у тебя на пути. Вы с императором, — он усмехнулся. — слишком самонадеянны. Вы думали, на пустошах ходило лишь двое? Вся пустошь — моя. И каждый шорох в ней — мой. Я знаю все, что делается в ваших маленьких смешных головах. Ни ты, ни бретвальды, ни Вортигерн — вы не думали, что я — нечто большее, нежели просто наемник из Кантия.

Амброзию стало смешно.

— Для того, кто служит Утеру, как дворняга, — наконец сказал он. — у тебя слишком раздутая гордость. Ты думаешь, он отдаст тебе шахту?

Лодегранс огрызнулся:

— Половина шахты моя! А Утер… Что ж, с твоим братом приятно работать.

Центурион поджал губы. Он знал, что брат предаст нового друга, как только тот станет ненужным.

— Тогда веди меня к Утеру. Буду рад плюнуть брату в лицо. Снова.

Но Лодегранс не спешил. Он грел над пламенем руки, бормотал под нос песню и улыбался перекошенным ртом. Сакс не собирался вести его к стене Адриана.

— Знаешь ли, римлянин, тебе будет оказана великая честь, — медленно начал он. — Твоя судьба повлечет за собой судьбу всего острова. Не скрою, Аврелиан, она меня радует.

Он досадливо щёлкнул языком и покачал головой.

— «Аврелиан»… Надо же, какой ты дурак — носить это прозвище. Жизнь ничему не научила тебя. Что с Утером. Что с рукой. Ты и не думал, как раздувается пожар этим словом — Аврелиан. Знаешь, как в крепости зовут Утера? Утер. Брат Амброзия Полу-бритта. Ты не догадывался, что он ненавидит тебя?

Амброзий молчал. Лодегранс достал из кармана тряпицу, а из тряпицы точильный камень. Провел раз-другой по лезвию топора.

— В общем-то всегда ненавидел. Он так сказал. А ещё эта сопливая любовь деревенщин к тебе, почитание… Нет, ты и вправду дурак. И твой император не лучше тебя.

— Вы убили Маркуса и отряд?

— И Маркуса, и отряд, — с готовностью отозвался сакс. — И не только их. Мы знатно погуляли тогда в римской броне. Поселения ближе к Стене не доверяют ни Вортигерну, ни Повису. В слухи про то, что это улады, поверили только вы. То нападение на побережье — оно было кстати. Одеть в броню того мертвого иберница мы не успели, но и так получилось неплохо.

Лодегранс рассмеялся.

— Подумать только. Ещё одна, хоть ещё одна заварушка — и они с радостью перейдут под знамёна Стены. Это было так просто.

Утер знал Маркуса почти двадцать лет, ещё по старому легиону. Они никогда не были в ссоре.

— А ещё этот союз, — продолжал Лодегранс. — Бретвальды. Хенгист и Хорса, два идиота. Повис слишком велик, да и в Кантии много людей, а за проливом… Вы могли помешать нам. Как удачно, что их сестрёнка такая хорошенькая…

Амброзий был благодарен, что Ровена не слышит этой истории. Ей стало бы больно и одиноко на этой земле. Прям как ему самому.

— Утер предложил нам прелестнейшую игру — ну, да ты помнишь, как было дело. А потом осталось за малым. Нет, серьезно — поверить первой бродяжке? Но Рианорикс — славная баба. Когда-то Утер спас ее от петли, хотя до нее и довел. Но ты не узнал ее, верно? Не было ни шанса, чтобы такой, как ты, помнил бриттскую потаскуху. Жрица Морриган… Чертежи я забрал после пира. Теперь Вортигерн остался один.

— Не один, — Амброзий яростно перебил его. — Я рассказал бретвальдам о вашем предательстве. Им все известно об Утере!

Лодегранс лениво пожал плечами.

— И что? Саксы не будут сражаться за Вортигерна. Они будут сражаться против Стены. Разделяй и властвуй, Полу-бритт, я думал, ты это знаешь. И здесь — о, Аврелиан, Аврелиан, как на руку нам сыграет твое нелепое прозвище! — как ценна будет неподдельная любовь к тебе жителей, воинов, слуг. Ты слышишь?

Сакс сделал вид будто прислушивается в мрачном лесу.

— Мы так рядом с Кантием. Знаешь, здесь завтра ярмарка, приедет много торговцев и чужаков, со всего острова и даже дальше. О, Аврелиан.

Лодегранс достал из кармана свиток пергамента.

— Ты даже не знаешь, что это такое. Твой брат дал мне это полгода назад.

Он покачал головой и будто задумался.

— Слухи и мысли. Я не верил твоему брату, когда он говорил, что те острее и быстрее клинка.

Аврелиан

Во дворе крепости царили гам и безумие, лязг металла, запах гари и жара летел из кузницы и сшибал с ног, лай, крики и лязг кольчуг, грубая ругань бывших легионеров — Вортигерн втянул носом этот обезумевший воздух будто хотел наполниться им целиком. Против воли оскалились зубы. Он улыбался. Да, этот запах и шум. Только они убеждали его в том, что жизнь ещё не окончилась.

— Я ещё жив… — бормотал он и чувствовал, как его жилы наполняются яростью. Он всегда выходил сухим из воды, всегда удача и месть оставались на его стороне. Он им покажет. Он и Аврелиан Полу-бритт. Спустя столько лет им удалось все же сделаться братьями. Камулодун под властью римлянина станет грозным оружием.

С отрядом Амброзия он отправил ещё три десятка — щедрость дальновидного императора. Он надеялся, Аврелиан оценит ее.

Среди всей суматохи крохотную дорожную сумку набивал мальчишка-друид. Вортигерн усмехнулся. Что ж, он был горд, что рассказал ему все, но Аврелиан будет им недоволен. Бывший раб колебался. Тогда Вортигерн поведал ему все об отце.

— Да, — пробормотал сам себе император, вспоминая юность и легенды Максене Вледиге. — Любой пойдет за отцом. Мальчишке с ним будет лучше.

Тот был хорошим слугой.

Моргауза же не вышла с ним попрощаться.

— Эй! — крикнул Вортигерн, протискиваясь через толпу лошадей и людей. — Эй, Мерлин!

Тощий юноша вздрогнул.

— Передай Аврелиану мой добрый привет. Мы ненадолго с ним расстаёмся. И с тобой, впрочем, тоже.

Друид неловко ему поклонился. «Все правильно, парень, ты ещё не привык к тому, что ты больше не раб.» Это было знакомо.

— Благодарю, господин. И… — он замялся. — Берегите Моргаузу. Я не думаю, что она сможет простить меня.

Девчонке всего девять лет. Кого может она не простить.

Вортигерн вспомнил бледное прозрачное личико и глаза черные, вопрошающие, будто ночь. Вся в мать. Ровена была не похожа на них. Вот бы она родила ему сына. Дочь, молчаливая, как вечерние звёзды. И сын, светлый, как весеннее солнце.

И все же он победил.

— Не беспокойся о моей дочери, — ответил он Мирддину. — Ты со своим отцом, она со своим. Все будет правильно.

Мальчишка был рад, и он это видел. Вортигерн рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— А у нас много общего, ты посмотри. Оба дворняги, оба были рабами, у меня отец — Максен Вледиг, у тебя — римский герой. Судьба — забавная шутка, ты не находишь?

На лице Мирддина промелькнула тень. Такой, как он, многое мог рассказать о судьбе. Мальчишка прислушался.

— Что ещё там?

Вортигерн не слышал ничего кроме шума железа и ржания, но он знал Мирддина слишком давно. Лицо императора потемнело.

— Что там такое, парень?

Но от ворот уже нёсся крик:

— Посланник!

Вортигерн заскрежетал зубами. В лихие времена любые посланники вряд ли несут хорошие вести.

— Открывайте! — он крикнул. — Да побыстрее! Люди Аврелиана уже должны уходить.

В ворота Повиса въехал неузнанный всадник. Из-под плаща торчали кончики грязных светлых волос да кривой рот.

Вортигерн растолкал толпу, пробираясь к названному гостю. «Если это опять мерзкий жрец бриттов, — подумал он про себя, — сегодня я его выгоню в шею».

— Я не жалую вестников, — начал он сразу. — И у меня мало времени, так что говори, от кого ты.

Из-под полы плаща показалась крепкая рука воина. Это был не просто гонец. Рука протянула свиток пергамента. Вортигерн грубо выхватил его и развернул.

— Что ещё за каракули…

Он плохо читал, но все же сумел сложить мелкие буквы друг с другом — его лицо стало багровым, как кровавый рассвет. Вортигерн разорвал крепкий пергамент на четыре куска.

— Это наглая ложь! — рявкнул он и потянулся за меч. — Покажись! Покажись, или я порублю и тебя, и коня!

Посланник откинул свой капюшон, и на его лице сияла торжествующая гримаса.

— Ты!

Кривое, изрезанное шрамами лицо сакса довольно смеялось.

— Да, это я, ты не ждал? — Лодегранс усмехался. — Говорю тебе сразу, император Повиса. Если я не вернусь в свою шахту или на Стену, Утер вырежет все приграничные земли. И засыплет их солью. Убери-ка свой меч.

Вортигерн смотрел на него с нескрываемой ненавистью.

— Я убью и Утера, и тебя, — пообещал он. — Пусть не сегодня… Я терпелив, я обагрю эти руки в твоей крови, я знаю, ты сам это сделал. Ты и рад замараться.

Мирддин подобрал с земли два разодранных кусочка пергамента.

— Не трогай! — прикрикнул на него император.

Лодегранс улыбнулся.

— Пускай все услышат. Я все же посланник. Слушайте все! Повелитель Стены Адриана Утер объявляет вражду Вортигерну из Повиса и всем его землям! Ему и коварным бретвальдам из Кантия! В гнусном сговоре они задумали убить кровного брата Утера, Амброзия Аврелиана! Вчера на главной площади Кантия в праздничный день все нашли его тело, — губы Лодегранса скривились. — с перерезанным горлом. Неслыханное злодеяние должно быть наказано! Кровь смоет кровь.

Вортигерн не оборачивался на Мирддина, но слышал его сбивчивое дыхание. У них стало ещё больше общего. Он тоже так и не встретил отца.

Лодегранс наклонился к нему с коня.

— Да, ты верно услышал. Весь люд верит, что это ты и бретвальды. В это очень просто поверить. А теперь пропусти, — он ударил коня по бокам. — На вот, держи. А то решишь, что я лгу.

Он бросил на землю фибулу с плаща Амброзия, вымазанную чем-то темным. Вортигерн ее не поднял.

— Мы ещё встретимся, — бросил сакс на прощание. — Утер набрал себе армию со всего острова. За Аврелиана… многие захотят отомстить. И это прекрасно.

Убийца Полу-бритта вышел из ворот Повиса так же просто, как и вошёл. Воспоминания бешеной молодости терзали императора-легионера, он хотел с диким ревом всадить Лодегрансу в спину топор, растоптать его, уничтожить, дать выход гневу и звериной тоске, охватившей его, но теперь у него были связаны руки. Новое царство превращалось в старое и знакомое.

Он стоял в воротах Повиса, до боли сжимая дубовую дверь. В ладонь вонзилась пара заноз.

Император Повиса заметил, что глаза его затянуло туманом, а губы беззвучно шепчут, слова спотыкаются друг об дружку.

— Что ты сказал, господин? — Мирддин стоял рядом с ним. Молодой друид не смотрел на него.

— Горе побежденным, — повторил император Повиса слова из чужого далекого прошлого. — Vae victis, парень. Горе побежденным.

Завтра он бросит свой меч на вторую чашу весов.

____

Обложка книги создана с помощью нейросети Artbreeder.

Примечания

1

Легендарный король бриттов, отец короля Артура

(обратно)

2

Вал Адриана (Стена Адриана) — оборонительное укрепление на границе с современной Шотландией, построенное римлянами при императоре Адриане в 122–128 годах для предотвращения набегов пиктов

(обратно)

3

от лат. «золотой»

(обратно)

4

одно из названий Пиренейского полуострова

(обратно)

5

Англосаксонский термин, применявшийся к некоторым владыкам

(обратно)

6

Иберния — латинское название Ирландии, именно под ним она была известна греческим и римским писателям

(обратно)

7

Около 410 года романо-британцы изгнали римских магистратов из Британии. Римский император Гонорий ответил на просьбу о помощи Рескриптом Гонория, предписывающим римским городам самим позаботиться о своей обороне, дав согласие на временное британское самоуправление. Этот документ считается началом ухода Рима из Британии.

(обратно)

8

с лат. «горе побежденным»

(обратно)

9

Аквила — боевое знамя легионов в древнеримской армии в виде орла, сделанного из серебра или золота и размещённого на шесте.

(обратно)

10

Один из предполагаемых прообразов легендарного Камелота

(обратно)

Оглавление

Развалины мира

Разбойники с юга

Солдат-император

Мирддин

Новые союзы

Лодегранс и повелитель Стены

Вороны кладбища

Аврелиан

*** Примечания ***