Соната разбитых сердец [Маттео Струкул] (fb2) читать онлайн

Соната разбитых сердец: [роман] Маттео Струкул

Сильвии…

и моему любимому Венето

Matteo Stnikul

GIACOMO CASANOVA

La sonata dei cuori infranti

Часть I Любовь (июнь — июль 1755 г.)

Глава 1 Игра в виселицу

С одной стороны над площадью возвышался крылатый лев, с другой — святой Теодор. Между ними неистовствовала толпа. В беспорядочном людском месиве едва различались отдельные лица: грязные и жалкие, искаженные гневной гримасой или злорадной усмешкой, с подведенными глазами и напудренными носами. Купцы, колодезники, трактирщики и парфюмеры, служанки и лакеи, продажные девки, богатые господа и дамы с белоснежной кожей, а рядом оборванцы, мясники и даже дети — все сегодня были равны, каждый не отрываясь следил за зловещей игрой, что разворачивалась у них на глазах.

Приговоренный стоял перед толпой на деревянном эшафоте. Кто-то потрясал в воздухе кулаками, иные бросали насмешки и проклятия. Крики кружащих в небе чаек звучали зловещим предзнаменованием. Птицы явно предвкушали сытный ужин из требухи и нечистот — то есть того, во что вот-вот превратится несчастный.

Осужденный человек в ужасе оглядывался вокруг, по грязному лицу текли слезы. У него за спиной, в заливе Сан-Марко, скользили мрачные силуэты гондол, а справа, позади орущей толпы, виднелись белоснежные арки Дворца дожей.

Весеннее солнце, лениво освещавшее небо слабыми лучами, наконец окунулось в воды лагуны, превратив их в расплавленный янтарь. Приговоренный посмотрел в сторону: из железной миски рядом с ним торчали ржавые клещи, перепачканные кровью, а в красноватой жидкости плавали зубы — его зубы. Хотелось сплюнуть, однако разжать губы не получалось, а язык тем временем невольно и отчаянно скользил по отверстиям, что остались на месте вырванных клыков.

Страх наполнил его душу. Из груди рвался крик, но не хватало воздуха. Вместо него в легкие словно насыпали камней. Отчаянно пульсировал обрубок руки. Раздирающая боль волнами захлестывала плоть: от запястья до плеча и дальше по всему телу.

Когда ему отрезали руку, цирюльник при помощи стражников замотал то, что осталось, куском свиных кишок, чтобы он не умер от потери крови. Точнее говоря, не умер раньше времени.

Узел веревки давил чуть выше затылка, не позволяя ни на секунду забыть о том, что сейчас произойдет. Несчастный взглянул на государственных инквизиторов, молча наблюдавших за ним с трибуны, затянутой черной тканью: губы сжаты, в прищуренных глазах читается презрение.

Многочисленные фонари, факелы и свечи алыми язычками прорезали сгустившиеся сумерки, а на горизонте тем временем догорали последние лучи медного заката. Красный инквизитор одобрительно кивнул и взмахнул рукой. Палач начал крутить деревянное колесо, к которому крепилась веревка. Толпа разразилась ликующими криками.

Приговоренный слушал, как зловещий перестук деталей механизма отсчитывает последние секунды его жизни. Веревка натянулась. Несчастного оторвало от досок эшафота. Узел сдавил шею, ноги судорожно задергались. Пока мир перед глазами кружился в смертельном карнавале, он потянулся к веревке единственной уцелевшей рукой. Из горла вырвался глухой хрип. Замотанный обрубок второй руки бессмысленно мелькал в воздухе, будто живя собственной жизнью.

Веревка тянула вверх, а все его тело отчаянно извивалось, пытаясь вновь нащупать опору, коснуться ногами земли. Носки сапог отплясывали бешеный танец.

Приговоренный вздрогнул в предсмертных конвульсиях. В последний раз знакомый гнилостный запах вод лагуны наполнил его ноздри, но было уже слишком поздно. Венеция выжала из него жизнь до последней капли, а теперь бесстыдно любовалась мучительной агонией, жадно наблюдая, как душа покидает тело.

Наконец он неподвижно повис на веревке — бездыханный, с остекленевшими глазами. Повешенный на площади Святого Марка.

Глава 2 Возвращение в Венецию

Длинные иссиня-черные волосы падали ему на лицо непослушными блестящими прядями. Из-под них озорно посверкивали аквамариновые глаза, выдававшие незаурядный ум. На губах играла легкая улыбка. Удобно устроившись за грубым деревянным столом, он вертел в руках стеклянный стакан, из тех, что в Венеции называют «гото», будто размышлял, стоит ли пробовать золотистую мальвазию, которую ему только что налил хозяин.

Расположенный в районе Сан-Поло, неподалеку от Риальто, трактир — или, как говорят местные, «бакаро» — под названием «До Мори» точно не входил в число лучших заведений города, скорее наоборот: славой он пользовался весьма сомнительной, и заглядывали сюда в основном бездельники и искатели приключений самого низкого пошиба. Однако кое-чем похвастаться сей трактир все же мог: во-первых, он был самым старым в Венеции, а во-вторых, — всякий подтвердит — вино здесь подавали отменное. Завсегдатаи не променяли бы стаканчик вина в «До Мори» ни на что другое.

Было у заведения и еще одно уникальное преимущество: в свое время здесь предусмотрительно устроили два отдельных входа. Одна дверь вела в переулок До Мори, вторая — в переулок Галеацца. А поскольку Казанова был именно таким, каким был, два входа — а точнее говоря, два выхода — казались ему отличной идеей.

Пара деревянных бочек в качестве столов, несколько покосившихся стульев и длинная дубовая стойка составляли нехитрую обстановку, отлично подходившую к характеру хозяина. Звали последнего Марко Спинацци, и это был неприветливый здоровяк с засаленными волосами, как будто только что вылезший из камбуза пиратского корабля.

Тем вечером завсегдатаям «До Мори» было о чем посудачить, помимо достоинств вина или различных напастей, которые в последнее время то и дело обрушивались на Венецию, переживавшую непростой момент своей богатой событиями истории. Дело в том, что многие из посетителей были наслышаны о темноволосом господине, сидевшем в углу, который наконец решился поднести к губам свой стакан. И если верить тому, что говорят, его возвращение не предвещало ничего хорошего.

В сторону таинственного брюнета бросалось немало любопытных взглядов. Он был одет в великолепный камзол красно-коричневого цвета, под которым виднелись элегантный жилет и рубашка с пышными рукавами, отделанная кружевом. Начищенные сапоги сверкали. Парика загадочный господин не носил, пышную гриву волос стягивала в хвост черная бархатная лента.

Авантюрист, любимец женщин, искусный фехтовальщик и знаток оккультных наук — этот человек чувствовал себя как рыба в воде среди дуэлей, пороков и обмана. Одно его имя сулило беды, и даже просто встретиться с ним взглядом могло быть смертельно опасно.

Если бы завсегдатаи трактира знали, что произойдет тем вечером, их бы тут же и след простыл. Но, конечно, все они оставались на своих местах, а в том, что случилось дальше, повинен только злой рок, а также единственное создание, что могло бы потягаться с самой судьбой в умении приносить несчастья. Создание это было молодой женщиной, кстати говоря, невероятно привлекательной.

Ее появление в трактире произвело эффект, подобный внезапно налетевшему урагану. Красота незнакомки настолько бросалась в глаза, что казалась своего рода дерзостью, вызовом всем вокруг. Ее изумрудное платье выигрышно оттеняло великолепные каштановые волосы с шоколадным отливом, собранные в искусную и вместе с тем совсем простую прическу. Чувственные алые губы изгибались в легкой улыбке, а взгляд светился живым умом и хитростью. Все это вместе делало ее совершенно неотразимой.

Хозяин трактира незаметно закатил глаза к потолку, предчувствуя неминуемую беду. И оказался совершенно прав.

Один из завсегдатаев, высокомерного вида господин в белоснежном парике, уже не первый час выпивавший с парой товарищей, нарушил воцарившуюся было благоговейную тишину.

— Ого, значит, не только всякие сопляки и бездельники заглядывают к тебе в трактир, а, Марко? — воскликнул он, подмигивая хозяину, который благоразумно воздержался от ответа.

В полной тишине нахал продолжил:

— Моя госпожа, я кавалер^[1] Андреа Дзанон и с этого момента ваш покорный слуга. Любое ваше желание будет исполнено, только попросите.

Незнакомка коротко взглянула на него, будто именно такого приветствия она и ожидала, затем молча обвела зал внимательным взглядом своих лучистых серых глаз и только потом ответила:

— Уважаемый кавалер, меня зовут Гретхен Фасс-науэр, я служу графине Маргарет фон Штайнберг. Госпожа послала меня сюда за одним человеком, с которым хотела бы встретиться.

Голос у красавицы оказался томным и низким. Она отлично говорила по-итальянски с легким австрийским акцентом. Дзанон нервно кашлянул и двинулся к ней, старательно выпячивая грудь.

— Как интересно, — усмехнулся он. — В таком случае, если позволите дать вам совет, то я бы предложил поискать этого человека вместе. Улицы Венеции — настоящий лабиринт, и благородная дама, не знакомая с городом, рискует заблудиться без проводника.

Несмотря на то что кавалер изо всех сил старался предстать благородным рыцарем, в последней фразе явно прозвучал грязный намек. Впрочем, Гретхен, похоже, не придала этому значения и лишь вежливо улыбнулась.

— Благодарю вас, но я отлично знаю, где искать, — с легкой усмешкой ответила она.

Дзанон сделал вид, что не услышал, и развязной походкой приблизился к ней.

Посетители трактира затаили дыхание, все еще пораженные невероятным появлением Гретхен. Когда такое бывало, чтобы в «До Мори» заглянула благородная дама! Да еще и иностранка! Однако вопреки всем правилам хорошего тона и здравого смысла именно это и произошло прямо у них на глазах. Теперь все с нетерпением ждали, чем же закончится необыкновенное происшествие: своими грубоватыми ухаживаниями кавалер Дзанон как будто выражал желание, охватившее каждого в этом зале.

Единственным, кто остался безучастен к разворачивающейся сцене, был незнакомец с длинными черными волосами. Он неторопливо допивал свою мальвазию, смакуя каждый глоток и явно наслаждаясь вкусом хорошего вина. Лишь его губы слегка изогнулись в усмешке.

— Ну же, не томите, — продолжал тем временем Дзанон. — Расскажите, кто тот счастливец, которого удостоили своим вниманием вы и уважаемая графиня?

В его голосе по-прежнему слышалась насмешка, смешанная с плохо скрываемым нетерпением. Внезапно кавалер грубо схватил своей здоровенной и уже плохо слушающейся рукой изящные пальцы Гретхен. Он опустился на колено, прижался губами к белоснежной коже и оставался в этом положении гораздо дольше, чем позволяют правила приличия.

Красавица уже не улыбалась. Она попыталась отдернуть руку, но не смогла: Дзанон крепко сжал ее запястье. Ей стало больно.

— Ну что, друзья мои, — сказал кавалер, обращаясь к своим двум приятелям. — Сопроводим очаровательную даму на прогулку по переулкам Венеции?

Те в ответ разразились пьяным хохотом.

Гретхен раздраженно воскликнула:

— Отпустите меня! Я ищу синьора Джакомо Казанову, а не вас! И я точно знаю, что он здесь.

Дзанон словно окаменел. Это имя было ему знакомо и явно относилось к тем, которые лучше не поминать лишний раз.

Именно в этот момент господин с длинными черными волосами отставил в сторону стакан и поднялся из-за стола. Насмешливо улыбаясь, он подошел к Дзанону.

— Синьор, советую вам немедленно отпустить руку дамы.

Дзанон не верил собственным ушам. Что это за хлыщ вздумал им командовать?

— А что будет, если не отпущу?

— Увидите.

— Я к вашим услу…

Закончить фразу нахалу не удалось. Незнакомец подошел вплотную и отвесил ему звонкую пощечину. Удар руки в перчатке обжег кожу, будто кнут, голова Дзанона дернулась назад.

Прежде чем он успел сообразить, что происходит, кулак незнакомца точным ударом поразил его прямо в печень, заставив согнуться пополам. Во рту возник горький привкус желчи. Кавалер еще смотрел на сверкающие носки сапог своего противника, как тот уже схватил его за горло и ударил головой об одну из дубовых бочек, свалив все, что на ней стояло. Стаканы, кувшины и бутылки полетели на пол, усеяв все вокруг осколками стекла и глиняными черепками.

Изо рта Дзанона потекла струйка слюны, левая рука бессмысленно хватала воздух. Наконец он сполз по бочке на пол, перемазав белоснежную рубашку собственной кровью, которая оставила на досках широкий липкий след.

Черноволосый незнакомец улыбнулся и согнулся в изящном поклоне.

— Джакомо Казанова к вашим услугам, моя госпожа, — сказал он, проникновенно глядя в серожемчужные глаза Гретхен.

Девушка прижала руку к губам, сдерживая возглас изумления. Тем временем двое приятелей поверженного Дзанона грузно поднялись со своих мест. Похоже, назревало продолжение драки. Марко Спинацци понял, что нельзя терять ни минуты, иначе его трактир разнесут окончательно. Промедление в таких случаях смерти подобно.

— Господа, прошу вас, выясняйте отношения на улице! — воскликнул он.

Но было уже поздно. Один из приятелей Дзанона разбил бутылку о край стойки и теперь сжимал ее горлышко, будто остро наточенный нож. Второй выхватил трость, которая оказалась с секретом: полый чехол полетел на пол, открывая взглядам собравшихся сверкающее лезвие клинка. Оба стали наступать на противника, скрежеща зубами, будто хищники, завидевшие добычу.

Джакомо Казанова, однако, и бровью не повел.

— Прошу вас извинить меня, — с учтивой улыбкой сказал он Гретхен, а затем двинулся навстречу собутыльникам поверженного кавалера, на ходу схватив импровизированное оружие: в правой руке он зажал глиняный кувшин, в левой — острую вилку.

Глава 3 Государственный инквизитор

Дворец дожей на площади Святого Марка служил воплощением всех основ, альфы и омеги политической жизни Венеции. Здесь чеканный язык порядка и правосудия сливался воедино со змеиным наречием шпионов и соглядатаев — тех, кто готов на все, лишь бы взобраться по скользким ступеням карьерной лестницы или добиться определенных привилегий. Двуличность государственного устройства, в котором в теории царили идеалы справедливости, а в реальности процветали продажность и взяточничество, казалось, проявлялась в размытых тенях на стенах дворца по вечерам, когда факелы и фонари зажигались в зловещей темноте, будто огни преисподней.

Крылатый лев на колонне Святого Марка зорко глядел вдаль, словно верный страж, а пляшущие языки пламени вели свою бесконечную игру света и тени на массивных колоннах и изящных арках дворца, добавляя таинственности узорам из белого и красного мрамора на фасаде. Ажурные зубцы стремились ввысь, украшая две основные стены здания, одна из которых была обращена к площади Святого Марка, другая — к причалу.

В полном одиночестве, в скромной обстановке кабинета государственных инквизиторов Венеции^[2]на третьем этаже дворца, Пьетро Гардзони дописывал письмо. С идеально прямой спиной он чинно восседал на резном деревянном кресле, опираясь локтями о резной письменный стол. Серебристый напудренный парик и черный камзол с золотистой отделкой делали его похожим на гробовщика, а в цепком взгляде прищуренных глаз и плотно сжатых губах читались непреклонный характер и железная сила воли.

В комнате стоял запах свечного воска, а слабый огонек лишь частично освещал мрачную и строгую обстановку и стены, отделанные панелями из темного дерева.

Государственный инквизитор поставил свою подпись под письмом, написанным мелким неровным почерком. Дожидаясь, пока высохнут чернила, он подул на листок, а потом и потряс его в воздухе, чтобы ускорить дело. Наконец, Гардзони убрал письмо в конверт, взял свечу и начал плавить сургуч. Густая красная капля упала на бумагу. Инквизитор приложил печать, устало вздохнул и взмахом руки отодвинул конверт, послушно скользнувший по лакированному дереву столешницы.

В окне за спиной виднелся сад, на небе загорались первые звезды. Гардзони раздраженно побарабанил пальцами по столу, а потом потянулся к колокольчику и зазвонил изо всех сил. Через пару секунд в дверях появился его личный слуга. Инквизитор показал на конверт, юноша взял его, но не ушел, а замялся на месте.

— Чего тебе? — недовольно процедил Гардзони.

— Ваше сиятельство, — пробормотал тот слабым голосом, еле слышно, — тут человек пришел, вас спрашивает. Говорит, его зовут Дзаго и у него для вас срочное сообщение.

«Ну кто же еще, конечно он, и наверняка опять с дурными вестями», — со вздохом подумал инквизитор.

Впрочем, несмотря на свои недостатки, Дзаго был одним из его самых надежных людей.

— Так пусть заходит, — сказал Гардзони. — Чего ты ждешь? — он с досадой махнул рукой на слугу, будто желая, чтобы тот исчез с глаз как можно скорее.

Юноша попятился, беспрестанно сгибаясь в поклонах и бормоча «ваше сиятельство». Наконец он вышел и закрыл дверь.

Гардзони ослабил воротник и закрыл лицо руками, позволив себе на мгновение насладиться тишиной. Если уж Дзаго решил навестить его, явно случилось что-то важное.

В дверь постучали.

— Войдите, — громко сказал инквизитор.

На пороге появился Дзаго. Это был мужчина поразительно неприятной наружности. Его длинные светлые волосы так лоснились от грязи, что больше всего походили на мокрый стог сена. Выбившаяся из хвоста сальная прядь спускалась вдоль лица на плечо, ниже замызганного воротника, будто мышиный хвост. Злые глаза пронзительного голубого цвета, тонкий нос и рот, полный черных гнилых зубов, довершали картину.

Гардзони пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы выдержать это отвратительное зрелище. От вида Дзаго его замутило, но инквизитор усилием воли подавил тошноту и приказал себе сохранять спокойствие: несмотря на ужасный вид, этот болван стоил любых сокровищ.

— Итак, Дзаго… — заговорил Гардзони. — Какие вести ты мне принес?

Его собеседник, казалось, задумался на мгновение, неторопливо почесал щеку цвета скисшего молока, а потом нехотя, словно через силу ответил:

— Плохие.

Государственный инквизитор поднял глаза к потолку, надеясь, что это поможет ему не терять самообладания. Его взгляд невольно задержался на великолепной картине над головой — «Возвращении блудного сына» Тинторетто. Зелень сада в отдалении, счастливые лица, объятия отца и сына — уникальный шедевр в золоченой восьмиугольной раме полностью захватил Гардзони, но лишь на мгновение: даже невероятная красота полотна не могла смягчить то неприятное предчувствие, что витало в воздухе с момента появления Дзаго.

Инквизитор вновь взглянул на своего безобразного осведомителя.

— Так говори же, — поторопил он его.

— Ваше сиятельство будут недовольны, — продолжал Дзаго, по-прежнему ничего толком не объясняя.

Внутри у Гардзони все клокотало от нетерпения и ярости.

— Ну что такое ужасное могло случиться? Думаешь, ты способен меня удивить? После всех печальных новостей, что я получил за последнее время? — выпалив все эти вопросы, инквизитор перевел дух и стал методично перечислять заботы, что тревожили его сердце: — Австрия и Франция, по всей видимости, скоро заключат новый союз: граф Кауниц прилагает все усилия, чтобы поссорить Людовика Пятнадцатого с Фридрихом Вторым. Тем временем Россия и Англия собираются подписать договор, а Пруссия еще не решила, как поступить. Наше положение крайне опасно, дорогой мой Дзаго. Мария Терезия Австрийская нацелилась на Силезию, хочет присоединить ее к своей и без того огромной империи, а Венеция будет изо всех сил стараться сохранить нейтралитет, потому что не готова противостоять ни одной из сторон. Да и что ей остается! Никакой пользы участие в войне нам не принесет. Не будь я Пьетро Гардзони, если не верно то, что сила Венеции не в оружии, а в умении вести переговоры. Но, собственно говоря, тебе нет никакого дела до всего этого, правда? Ты мой злой гений и помогаешь мне, оставаясь в тени.

Инквизитор ненадолго умолк, но потом продолжил снова: ему хотелось выговориться, а заодно и убедиться, что Дзаго не принес никаких вестей, более печальных, чем то, что уже беспокоило его.

— Тяжелые времена настали, дорогой Дзаго. Дож Франческо Лоредан — человек слабый, заурядный, ему не хватает знаний, а еще больше — умения принимать решения. А теперь, как назло, болезнь приковала его к постели, так что любые клеветники и предатели могут безнаказанно насмехаться над ним. Так скажи мне, неужели твои вести хуже, чем все это?

Дзаго сделал глубокий вдох, как будто для его сообщения требовалось столько воздуха, сколько могла вместить его грудь.

Наконец он открыл рот и произнес всего три слова:

— Джакомо Казанова вернулся!

Это было началом конца.

Услышав злополучное имя, Пьетро Гардзони вскочил на ноги и едва не скинул со стола чернильницу.

Он еще сильнее распустил накрахмаленный воротник, как будто тот мешал ему дышать, и расстегнул пуговицы длинного черного камзола.

Джакомо Казанова — какое бесстыдство!

Этот человек был проклятием инквизитора. Воплощение всех пороков, разрушитель женских судеб, а по некоторым слухам и поклонник оккультных знаний… А ведь по последним данным он скрывался в Вене! Гардзони хорошо помнил, как несколько лет назад Джакомо Казанова покинул Венецию: инквизитор тогда смог наконец-то вздохнуть с облегчением, потому что этот человек приносил столько же бед, как чума и нищета, вместе взятые. Все, к чему он прикасался, обращалось в слезы и смерть. Конечно, народ его обожал, женщины решались на любые безумства от любви к нему, а писатели и художники видели в нем героя и бунтаря, а значит, пример для подражания. Но Казанова был истинным проклятием для всего, что касалось порядка и дисциплины. А в таком городе, видит бог, порядок и дисциплина совершенно необходимы. Переполненная кабаками и игорными домами, театрами и борделями, салонами и тавернами, Венеция походила на пороховую бочку, что могла взорваться в любой момент. Переменчивая и непостоянная, как яцля лагуны, на которой ее когда-то возвели, она была готова, будто ветреная сладострастница, отдаться любому, кто знает, как удовлетворить ее прихоти.

Словом, от Казановы можно было ожидать чего угодно, и весть о его возвращении обрадовала инквизитора примерно как эпидемия оспы.

— Ты уверен? — с некоторым сомнением в голосе переспросил Гардзони. — Ты его видел? Это точно был он? разговор с осведомителем отобрал у него последние силы. — Да говори, черт бы тебя побрал!

Дзаго нервно кашлянул.

— Я видел его собственными глазами.

— Где?

— В трактире «До Мори». Это в районе Сан-Поло, рядом с Риальто, ваше сиятельство, наверное, слышали о нем?

— Кто же не слышал об этом логове пьяниц и бездельников! — Государственный инквизитор был вне себя от ярости.

— Он встретился там с женщиной.

— С женщиной?

— Да, но она не местная.

— Что ты имеешь в виду?

— Она австрийка, камеристка графини. Казанова пошел вместе с ней в дом ее госпожи.

— Как зовут графиню?

— Маргарет фон Штайнберг.

Гардзони было знакомо это имя, но, конечно, он не собирался делиться своими соображениями с Дзаго. Есть вещи, которые должны оставаться тайной. В любом случае он не понимал, почему Казанове потребовалось возвращаться в родной городдля встречи со знатной австрийкой. С какой целью?

— И кое-что еще, ваше сиятельство…

— Случилось еще что-то? — почти в отчаянии переспросил Гардзони.

— Да.

— Так говори.

Инквизитор вернулся за стол и уселся в резное кресло. Точнее говоря, рухнул, настолько его поразили вести, принесенные Дзаго. В глазах Гардзони, полных ужаса, постепенно проступали усталость и смиренное принятие своей участи — необходимости пережить следующие дни, которые наверняка будут полны скандалов и безумств. Ведь всякий раз, стоит проклятому Казанове завести очередную интрижку, это неизменно заканчивается рыдающими девушками, опозоренными отцами, жаждущими мести поклонниками, — словом, в Венеции воцаряется полный хаос.

— Там была драка, — продолжил Дзаго.

— Он кого-нибудь убил? — на мгновение луч надежды блеснул в душе инквизитора. Привлечь Джакомо Казанову к ответственности за убийство давно было его тайной мечтой. Однако расстроенный взгляд Дзаго говорил яснее всяких слов.

— Увы, нет, ваше сиятельство. Только зубы выбил да руки переломал. Да и к тому же те приставали к даме.

— К австрийской камеристке?

— Именно.

— Ну конечно! Чему тут удивляться! — Гардзони разразился потоком отчаянных восклицаний, стараясь удержаться от более разрушительных действий. — А кто с ним дрался?

— Кавалер Андреа Дзанон и два его приятеля.

— Они могут быть полезны?

— Не думаю.

— Ну да, понятно.

— Если только воспользоваться их жаждой мести, чтобы избавиться от Казановы, — предположил шпион.

Гардзони покачал головой.

— Нет, Дзаго, не получится. Тут надо действовать осторожно. Казанова коварен и опасен, он за версту почует ловушку. Скажи лучше, было у него при себе оружие? Ведь закон это запрещает.

— Нет, не было. Если только не считать оружием кувшин и вилку.

Инквизитор разразился хохотом. Впрочем, если бы кто и подумал, что он развеселился, то лишь на мгновение: в каркающем смехе не слышалось никакой радости, только горечь поражения и признание собственной беспомощности. Гардзони с сожалением понимал, что поневоле восхищается этим человеком, запросто пренебрегающим любыми законами и правилами. Он не мог не поражаться беспечной легкости, с которой Казанова подчинял жизнь своим желаниям, вместо того чтобы самому подстраиваться под обстоятельства. Этому наглецу все сходило с рук, благодаря его красоте и отчаянной дерзости. Да, пожалуй, в глубине души Гардзони завидовал человеку, заслужившему обожание всей Венеции в обход правил приличия и тем более буквы закона.

Но инквизитор быстро взял себя в руки. Его взгляд вновь стал решительным и властным. Он назначен на ответственный пост, его задача — поддерживать порядок в стране, а значит, он никогда не поддастся соблазнам, как это постоянно делает погрязший в пороках Казанова.

— Еще что-нибудь? — спросил Гардзони.

— Нет.

Инквизитор устало махнул рукой с изящным кружевным манжетом и глубоко вздохнул. Затем он вытащил из кармана камзола крошечный серебряный ключ и вставил в замок одного из ящиков письменного стола. Раздался щелчок, ящик открылся, и Гардзони вытащил из него бархатный мешочек, который небрежно швырнул Дзаго.

— Это тебе, — сказал инквизитор. — В нем сто цехинов.

Он выждал многозначительную паузу, чтобы подчеркнуть важность того, что собирался поручить своему верному человеку. Наконец, Гардзони продолжил:

— Ты станешь тенью этого проклятого Казановы. Выяснишь, чем он занимается, куда ходит, с какими женщинами заводит романы, где проводит дни и ночи, и обо всем этом доложишь мне, не упуская ни малейшей детали. Все понятно?

— Да.

— Все понятно? — повысив голос, переспросил инквизитор. Сейчас его глаза пылали, будто раскаленные угли.

— Да, ваше сиятельство.

— Замечательно. Можешь идти.

Дзаго направился к двери, а Гардзони снова вскочил и яростно махнул рукой, скинув со стола все, что на нем стояло: чернильницу, перья, письма, документы, сургуч, печати, разрезной нож для бумаги.

— Да будь я проклят, если на этот раз не поймаю тебя, чертов Казанова! Скоро ты будешь болтаться на виселице! — вскричал он.

У Дзаго на мгновение кровь застыла в жилах.

Глава 4 Графиня

— Подождите здесь, — прошептала Гретхен, глядя на него своими огромными серыми глазами, в которых поблескивали серебристые искорки. — Графиня скоро придет.

Джакомо улыбнулся и кивнул. Девушка очень ему нравилась, а еще больше окружавший ее ореол таинственности. Прогулка додома графини доставила Казанове огромное удовольствие: последние всполохи заката освещали зеленовато-голубые воды лагуны, белые барашки плясали на волнах Гравд-канала, а приятная компания делала этот миг совершенно чудесным.

Комната, в которой его оставила Гретхен, оказалась великолепной библиотекой: на стеллажах из темного дерева тянулись длинные ряды книг в изысканных переплетах, названия которых говорили о хорошем вкусе и образованности хозяйки.

Джакомо залюбовался высокими потолками и роскошными фресками на стенах. Свет многочисленных свечей в массивных люстрах отражался в цветных витражах, украшавших большие арочные окна.

Чтобы скрасить ожидание, Казанова пробежался взглядом по корешкам книг на полках: Вольтер, Лоренс Стерн, Гомер, Александр Поуп, Карло Гольдони, Уильям Шекспир, Антон Ульрих Брауншвейг-Вольфенбюттельский… Наконец он остановился на великолепном издании «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта.

Джакомо взял книгу, опустился в бархатное кресло и начал неторопливо перелистывать страницы, отмечая изящный шрифт, плотную бумагу и дорогой переплет.

Он всегда любил литературу и чувствовал, что графиня, будучи обладательницей такой роскошной библиотеки, наверняка должна разделять его страсть. Эта мысль мгновенно придала привлекательности ее образу, и когда Казанова наконец увидел таинственную австрийку, ему показалось, что он уже давно с ней знаком и, более того, совершенно ею очарован.

В графине не было ни малейшей простоты и скромности, напротив, Маргарет фон Штайнберг обладала яркой и несколько своеобразной красотой. Джакомо ощутил некий загадочный магнетизм в резких, но при этом обворожительных чертах ее лица. Не вызывало сомнений, что она способна привязать к себе любого мужчину, превращая желание в одержимость, наслаждение в экстаз, а любовную игру — в состязание.

Казалось, в красоте графини таится опасность. Зеленые глаза то и дело вспыхивали таинственными искрами, длинные светлые волосы змеились по плечам мягкими локонами, пухлые губы изгибались в легкой улыбке… Все в ней было воплощением соблазна, включая крохотное несовершенство, которое только сильнее подчеркивало ее привлекательность, — маленькую родинку над верхней губой.

Однако, несмотря на все очарование, нечто в образе Маргарет внушало непреодолимое беспокойство. Возможно, это были молнии, что на миг вспыхивали в ее глазах и тут же исчезали, давая понять, какой сильный и решительный характер скрывается за обольстительной внешностью.

— Значит, вы и есть Джакомо Казанова… — голос у графини был низкий и глубокий.

— К вашим услугами, — коротко ответил он, согнувшись в изящном поклоне.

Маргарет внимательно изучала своего собеседника, будто пытаясь понять, достоин ли он своей громкой славы.

— Ну что же, синьор Казанова, — сказала она, — признаюсь, вы меня не разочаровали, по крайней мере, на первый взгляд. Всем известно, что вы создали себе легендарный образ, превосходящий вашу и без того блистательную личность. Искатель приключений, соблазнитель, завзятый дуэлянт, литератор, да еще и алхимик, если мои сведения верны.

— Вижу, я удостоился внимания целой шпионской сети? — усмехнулся Джакомо.

В глазах Маргарет мелькнуло удовлетворение.

— А сами вы разве не шпион, причем на службе у моей родной империи? И отлично знаете, как много можно узнать по взглядам украдкой или небрежно брошенным словам. Разве я не права?

На секунду на лице Джакомо отразилось удивление, но он быстро взял себя в руки, снова приняв совершенно спокойный вид. Похоже, эта женщина знает о нем намного больше, чем он о ней. Точнее говоря, он-то вообще ничего о ней не знал. Казанова решил, что стоит отнестись к ней с уважением, если не с осторожностью, иначе можно легко совершить непростительную ошибку. Ведь она не только ожидала его возвращения, но и послала за ним свою служанку… И как вовремя, между прочим. Джакомо никак не мог понять причину странного приглашения, и изначальное любопытство постепенно сменялось растущим нетерпением.

На графине было великолепное платье серо-жемчужного цвета. Глубокое декольте приоткрывало пышную белоснежную грудь. Роскошный рубин пламенел в колье, превращая отблески свечей в игру кровавых бликов, а серьги, также с рубинами, только меньшего размера, подчеркивали вызывающую, опасную красоту ее лица. Джакомо почувствовал, как кровь закипает у него в жилах. Он задержал взгляд на графине чуть дольше, чем следовало, но в конце концов, разве не этого она от него ждет? В одном Казанова был уверен: никто не считает его порядочным человеком. Так зачем же тратить силы на то, чтобы казаться им?

Маргарет, казалось, не заметила его многозначительный взгляд или же умело сохраняла полную невозмутимость. Она продолжила с того места, на котором остановилась.

— Как бы то ни было, синьор Казанова, не будем ворошить ваше недавнее прошлое, меня гораздо больше заботит ваше ближайшее будущее. И как мне кажется, в скором времени вас ждет одна из самых блестящих любовных побед, какие только видела Венеция.

— В самом деле? — спросил Джакомо, не зная, как реагировать на столь банальное и очевидное предсказание. — И вы за этим пригласили меня сюда? Чтобы сообщить, будто, по вашему мнению, я скоро одержу любовную победу?

Маргарет раздраженно взмахнула рукой, будто желая отбросить саму мысль об этом.

— Вот теперь вы разочаровываете меня, синьор Казанова! — сказала она насмешливым тоном, не укрывшимся от Джакомо. — Ну в самом деле, неужели бы я пригласила вас сюда, в мою библиотеку, чтобы провозглашать столь несомненные истины…

— Благодарю вас, графиня, — перебил ее собеседник. — Тогда чем же я обязан удовольствию встречи с вами?

Маргарет вздохнула, словно ей приходилось разговаривать с нетерпеливым ребенком. Ее губы изогнулись в нежной гримасе, смягчавшей резкие черты лица.

Джакомо почувствовал, что зрелище захватывает его все сильнее. Хотя он прекрасно понимал, что графиня наверняка провела немало времени, доводя это очаровательное движение губ до совершенства, он все же поддался сладкому соблазну. Казанова любовался Маргарет, совершенно не заботясь о том, что она об этом подумает. Да и лучше сразу показать себя беззащитной жертвой ее красоты, бесстыдно покорившись ей. За долгие годы Джакомо понял, что скупость и холодный расчет во всем, что касается любви, — не для него. Лучше уж отдаваться чувствам без остатка.

После долгой паузы Маргарет наконец-то раскрыла причину их встречи.

— Ну что же, синьор Казанова, не стану тянуть время. Ваша слава, заслуженная или нет, известна всем и только крепнет день ото дня. Даже если хотя бы половина того, что о вас рассказывают, — правда, я готова предложить вам пари.

— Пари? — удивился Джакомо. — Признаюсь, эта мысль мне любопытна, но… Простите мою неучтивость, но почему вы думаете, что я соглашусь?

Графиня выждала несколько мгновений, прежде чем дать ответ. Потом она взглянула на Казанову из-под длинных ресниц и произнесла фразу, которая ему чрезвычайно понравилась.

— По той простой причине, что вы не сможете удержаться.

Джакомо был искренне удивлен. Казалось, Маргарет видит его насквозь. Это забавляло и поражало одновременно. А удовольствие и любопытство всегда представляли для него самую сладкую смесь на свете.

— Что ж, расскажите мне, в чем состоит ваше предложение, тогда и увидим, правы вы или нет.

Графиня не заставила себя упрашивать. Впрочем, хорошо зная человеческую природу, очередную паузу она все-таки выдержала. Любому глупцу при взгляде на Маргарет было понятно, что в искусстве вести переговоры и плести интриги она давно достигла совершенства и не знала себе равных. Казанова, однако, не привык предаваться страху или сомнениям. Он заранее принимал все, что уготовано ему судьбой, и именно такой взгляд на жизнь неизменно приносил ему победу. Его открытость всему новому была поистине необыкновенной. И к таинственному пари от графини он, конечно, не мог отнестись иначе.

— Итак, слушайте, — наконец начала Маргарет. — Вам знаком Никколо Эриццо?

Джакомо на мгновение задумался: это имя он уже слышал.

— Конечно. Я знаю, что он из знатного рода и метит очень высоко. О жажде власти Эриццо слагают легенды, он дружит со всеми полезными людьми и обладает выдающимся политическим чутьем, но по-хорошему говоря, это просто очередной шакал, мечтающий набить свои карманы тем, что осталось от богатств Венеции.

— Да, конечно, это все верно, но я сейчас хотела поговорить не о нем. Знаете ли вы, синьор Казанова, что у Никколо Эриццо есть нечто, что для него дороже любых богатств и даже власти? Я имею в виду его дочь Франческу. Это милая невинная девушка, рыжеволосая и зеленоглазая, которая уже совсем скоро достигнет брачного возраста.

Джакомо с улыбкой кивнул.

— Кажется, я начинаю понимать, что вы хотите мне предложить…

— Погодите праздновать победу, синьор Казанова. Да, то, о чем я намерена попросить вас, полностью соответствует вашей славе: соблазнить Франческу и принести мне доказательства потерянной невинности, после того как вы достигнете цели. Как думаете, вы справитесь?

— И вы считаете, что я должен согласиться, заранее зная, какие беды навлеку на себя таким поступком, только потому, что вы меня об этом просите? Вам не кажется, что это слишком, графиня?

— Нет, синьор Казанова, — ответила та, едва сдерживая улыбку. — Вы согласитесь, потому что если вы преуспеете в этом несложном деле, настоящей ерунде для такого легендарного соблазнителя, то получите в качестве награды… меня.

— Вас? — переспросил Джакомо, высоко подняв брови от искреннего изумления.

Дело становилось намного интереснее.

— Именно так! И не вздумайте заявить, будто это предложение ничуть вас не привлекает.

— Я польщен, моя госпожа. А также удивлен…

Дерзкая прямота графини поразила Джакомо. Эта женщина предлагала ему воистину невероятный обмен. С одной стороны, мысль о том, что его хотят использовать, совершенно не нравилась Казанове, но в то же время это предложение было настолько необычным и странным, что поневоле его привлекало.

— В самом деле? Почему же? — спросила графиня.

— Потому что ухаживать за вами, надеясь добиться вашего расположения, стало бы для меня источником нескончаемых наслаждений, но получить вас в качестве награды за такую легкую победу, какой обещает стать Франческа Эриццо… Это как отказаться от большей части удовольствия.

— Но вы еще не слышали вторую часть условий пари.

— Вот как! И в чем же она состоит?

— Если случится так, что вы не сможете соблазнить Франческу, то вы не только не получите никакой награды, но и смиритесь с тем, что не сможете обладать мною никогда.

— Значит, все это для вас — лишь игра?

— Нет, синьор Казанова, — отрезала Маргарет. — Скажем так, я решила довериться вам. Я надеюсь, что вы обладаете всеми необходимыми качествами, которые позволят нам в самом скором времени провести чудесную ночь страсти, что станет моим главным воспоминанием о пребывании в Венеции. Верите вы или нет, но я привыкла получать то, что хочу, а потому постарайтесь не разочаровать меня. Хотите кофе? Сладостей?

Последние слова Маргарет повисли в воздухе, как нечто чужеродное, почти неприличное. Что за невероятная женщина! Только что она предложила ему себя, а теперь спрашивает, не хочет ли он кофе. Конечно, она настоящая австрийка — прагматичная и очень прямая, — но все же за все годы приключений и неожиданных встреч Джакомо еще не доводилось сталкиваться ни с чем подобным. С другой стороны, он привык с радостью принимать любые сюрпризы судьбы, так что если это чудесное создание решило предложить ему двойную награду за пустяковое дело, то и прекрасно, черт побери. Конечно, что-то тут нечисто, но постепенно, задавая правильные вопросы, он наверняка доберется до скрытого смысла этой истории, а пока можно отлично поразвлечься.

Ведь, в конце концов, удовольствие — это и есть смысл жизни. По крайней мере, для него. Так что Джакомо решил не ломать слишком сильно голову и согласиться. А дальше будет видно. С любезной улыбкой он принял необычное предложение графини.

— Вне всяких сомнений, — сказал Казанова, — я буду счастлив выпить с вами чашечку кофе.

Глава 5 Дзаго

После разговора с государственным инквизитором Дзаго постарался как можно лучше организовать свою шпионскую сеть. Набрать глазастых наблюдателей в любом количестве для него не составляло труда. Старые моряки, бродяги, цирюльники, лакеи, домашняя прислуга, гондольеры, трубочисты — все были к услугам Дзаго по одной простой причине: его боялись.

Выходец из самых низов общества, он частично по природной склонности, частично для дела смог добиться того, чтобы все вокруг относились к нему с осторожностью. Подобная слава и сделала его ценным или даже незаменимым помощником в коварных темных делах Пьетро Гардзони — его злым гением, как выразился сам инквизитор.

Годы службы в кавалерии венецианской материковой армии научили Дзаго всему, что только можно было узнать о войне и пытках, этих знаний с излишком хватило бы на пару жизней. Неважно, что потом он дезертировал и оказался в тюрьме: умение владеть всеми видами оружия и глубокие познания в тонком искусстве уловок и обмана делали его незаменимым человеком в самых щекотливых ситуациях.

Когда Пьетро Гардзони выбрали государственным инквизитором, он сразу же послал за Дзаго, зная, что тот окажется ему полезен и сумеет раздобыть любую информацию, ведь среди мутных политических интриг он чувствовал себя как рыба в воде. А поскольку в Венеции не прекращалась борьба между кланами и коалициями, перебежки из одного лагеря в другой были обычным делом, а положение любого влиятельного лица всегда оставалось зыбким, как туман над лагуной, Дзаго,умеющий добиваться верности своих людей при помощи шантажа и строгой иерархии, был особенно ценен.

Гардзони обеспечил своему помощнику достойное жилище и более чем щедрое жалованье, но взамен требовал строгой секретности и безграничной преданности. В случае малейших сомнений инквизитор в ту же минуту отправил бы его обратно в Пьомби^[3].

* * *

Сейчас Дзаго находился в районе Санта-Кроче, в заброшенном здании бывшего склада, которое он недавно выкупил, чтобы проворачивать здесь свои дела — откровенно говоря, не самые достойные и благородные.

В руках он держал ржавые клещи, на бледном лице застыла жестокая усмешка. Дзаго едва цедил отдельные фразы сквозь гнилые зубы, предпочитая сверлить сидевшего перед ним человека неотрывным взглядом ярко-голубых глаз.

— Ну же, Кандиан, расскажи мне все, что знаешь! — он помахал клещами перед носом несчастного. — Или, богом клянусь, я вырву все три чертовых зуба, что у тебя еще остались.

Дзаго обращался к тучному мужчине с красным лицом. Его перепачканная кровью рубашка была расстегнута, обнажая огромный белый живот, который трясся вместе со своим обладателем каждый раз, когда мучитель произносил хоть слово.

— Г-г-господин Казанова вошел в дом сразу после заката… — промямлила жертва Дзаго.

— А что дальше?

— А потом он ушел, не меньше чем через два часа.

Дзаго развел руками. Какого черта он там делал столько времени? Знаменитый соблазнитель завел интрижку с австрийской красоткой? Конечно, может быть, и так, но Дзаго казалось, что графиня слишком хитра, чтобы связываться со всякими проходимцами.

Наверняка тут скрывается что-то еще. Может, эта парочка строит козни против Венеции, но это было бы слишком просто. Да и Казанова умен и изворотлив, он не может не догадываться, что за ним наблюдают. Если бы он и правда замышлял что-то на пару с влиятельной австрийкой, то поостерегся бы на виду у всех приходить к ней в гости.

Нет, тут что-то другое.

— Ты подтверждаешь, что «дом» — это вилла, принадлежащая графине фон Штайнберг?

— Да, синьор.

— Ты уже знаешь, что теперь должен делать, не таили?

— Я должен наблюдать за синьориной Гретхен.

— Именно, Гретхен. Хорошо. Она все время ходит в твою мясную лавку, правильно?

— Д-да, да, — пробормотал несчастный.

— Молодец, Кандиан. Постарайся выяснить побольше. Прикажи своим мальчишкам залезть в окно, пробраться в дом, да что угодно. Но если ты меня ослушаешься… Знаешь, что я тогда сделаю с твоими потрохами?

— Да, синьор.

— Ну конечно… Ты же мясник, значит, и правда знаешь.

Кандиан инстинктивно кивнул, словно стараясь заверить Дзаго, что он будет стараться изо всех сил.

— Благодари бога, что я оставил тебе зубы!

При этих словах Дзаго решил, что на сегодня разговоров хватит. Откровенно говоря, это дело он просто ненавидел. Ему нравилась тишина, ну или в крайнем случае журчание воды в каналах. А тут приходилось тратить время на дурацкие уговоры, приправленные угрозами, чтобы выяснить, что знает очередной болван.

То ли дело было в армии! Конечно, работа на Гардзони обеспечивала Дзаго безбедное существование, но необходимость давать задания, собирать слухи и сыпать угрозами ужасно утомляла его.

— Ладно, — подытожил он. — Проваливай, но запомни: я жду от тебя подробных новостей, и не будь я драгуном венецианской армии, если в следующий раз не вырву тебе язык этими клещами.

Кандиан не верил своему счастью. Он часто закивал, прижимая руки к груди.

— Да-да, синьор Дзаго, я буду смотреть во все глаза, обещаю вам.

Он кое-как заправил рубашку в штаны и, пошатываясь, неуверенно направился к двери.

«Что за болван, — подумал Дзаго. — Да уж, ты постарайся, иначе в твоем околотке скоро понадобится новый мясник».

Глава 6 Холст судьбы

Джакомо поднял глаза к ночному небу, усеянному звездами. Затем снова взглянул на воду: тысячи серебристых точек отражались в зеркальной глади канала. Казалось, будто перед ним простираются сразу два небосвода: один в вышине, а второй — на голубовато-зеленой поверхности лагуны. Ни в одном другом городе мира нет подобного пейзажа, так что, несмотря на все свои недостатки, Венеция оставалась для Джакомо истинным воплощением красоты.

Он улыбнулся: графиня Маргарет фон Штайнберг дала ему самое странное задание, какое ему только доводилось получать за долгое время. Казанова знал, что здесь таится какой-то подвох, но стоило признаться, что именно такие приключения особенно нравились ему: обычно они заставляли совершать самые безумные и отчаянные, а значит, романтичные поступки.

В глубине души он знал, что еще не сдался. Он не отказался от любви и вольной жизни в угоду власти и высокому положению, как это чаще всего происходит с людьми. Впрочем, по-хорошему говоря, эти материи вообще его не волновали: Джакомо был свободен, а это единственное, что он по-настоящему ценил. Для него не было господ и синьоров, в случае опасности он находил защиту у женщин, что любили его, а также у родного города, который он знал как свои пять пальцев и где всегда мог затеряться среди бесконечных крыш и переулков.

Казанова не собирался отказываться от той жизни, которую любит. Несмотря на зависть и изгнание, несмотря на бесчисленные трудности, не в последнюю очередь денежные — от привычки тратить все до последней монеты отказаться не получалось, — жизнь прекрасна, а Венеция — лучший сообщник для его приключений.

Доски под ногами покачивались на волнах Гранд-канала: один приятель отдал ему старую лодку, давно стоявшую на причале Сан-Тома, и Джакомо устроил в ней новый плавучий дом. Он предпочитал именно такие жилища, ведь если что, всегда можно сняться с якоря и отправиться куда хочешь. Хотя не совсем: некоторые из лодок, которые он использовал, пребывали в столь плачевном состоянии, что развалились бы даже на самой слабой волне. Так что, скорее, это был просто способ иметь много домов и в то же время ни одного — чтобы не возникало желания пустить корни. И это вполне его устраивало.

Джакомо прекрасно понимал, что с того момента, как он вернулся в Венецию, государственные инквизиторы не спускают с него глаз и только и ждут, когда он совершит какой-нибудь промах. Делать им подобный подарок не входило в планы Казановы, а потому надо было соблюдать максимальную осторожность. Что, откровенно говоря, не слишком хорошо у него получалось. Эмоции в конечном итоге всегда превалировали над расчетом, а потому Джакомо оставалось лишь уповать на судьбу. Ведь если будущее уже предначертано, то лучше всего просто принять его без страха, с открытым сердцем. Казанова знал, что волю рока не изменить и однажды удача может навсегда покинуть его. Во время встречи с Маргарет фон Штайнберг он отчетливо ощутил дыхание судьбы — некую предопределенность, природу которой он не смог бы объяснить, и в то же время ее существование не вызывало никаких сомнений.

От дуновения холодного воздуха по голой коже рук побежали мурашки. Джакомо с наслаждением вдохнул соленый воздух, длинные волосы развевались за спиной под порывами ветра.

Тут по его груди скользнула изящная рука с узкими пальцами, а мягкие жадные губы прижались к затылку. Казанова повернулся и увидел Гретхен. Она стояла перед ним, полностью обнаженная и совершенно неотразимая. Джакомо с наслаждением отдался ее ласкам.

Он обхватил лицо красавицы ладонями, прижался губами к губам, а потом слегка укусил ее. Капелька крови потекла по коже, пока она пыталась освободиться, но на самом деле желала продолжения.

Казанова поцеловал ее, будто в последний раз, словно Венеция в любое мгновение могла сгореть в пламени пожара.

Вдвоем на палубе старой лодки, слившиеся в страстном объятии, полном чувственного, почти животного наслаждения. Звезды отражаются в темных водах канала, великолепные виллы и дворцы обрамляют их место встречи… Есть ли на свете что-то прекраснее? Джакомо был уверен, что нет.

Глава 7 Франческа

Было в этих холстах нечто лиричное и в то же время чувственное, волшебное и героическое, словно своей живописью художник создавал чудесный мираж: его картины представляли собой изменчивое, но при этом абсолютно точное воплощение совершенства.

Франческа не могла оторвать глаз от ярких красок: от насыщенно-голубого кружилась голова, красный воспевал неистовство страсти, а оранжевый пламенел, подобно пожару.

Джамбаттиста Тьеполо был не просто талантливым художником — заклинатель, иллюзионист, волшебник, он ловил своей кистью и красками самую суть сказочных грез искусства, чтобы затем вернуть их на холст, будто ведомый некими высшими силами. Когда отец впервые привел ее с собой в мастерскую живописца, Франческе показалось, что она попала в уголок рая.

А теперь ей выпала невероятная честь: маэстро писал ее портрет. Поговаривали, что картины Тьеполо настолько полны страсти, что могут быть опасны. Франческе же казалось, что ее душа парит в небе, пока сама она изо всех сил старалась сохранять нужную позу, хотя художник работал уже несколько часов подряд. Но несмотря на все неудобства, девушка была совершенно очарована изяществом и жизненной силой стиля маэстро. Это он рисовал ее? Или она помогала его живописи обрести жизнь?

Золотистый солнечный свет лился через большие арочные окна на фасаде палаццо Эриццо, словно бурная река, наполняя собой всю гостиную с высоким потолком и великолепными фресками на стенах. Художник решил запечатлеть девушку именно такой: в центре роскошной просторной комнаты, в платье из лучшего дамасского шелка, в сиянии солнца.

Похожий на хищную птицу, Тьеполо внимательно смотрел на нее из-под бровей, не прекращая энергично наносить мазки на холст. Движения руки с кистью составляли удивительный контраст с серьезным, почти грозным выражением лица: художник работал с непостижимой легкостью и почти философским спокойствием. Казалось, что лишь живопись способна успокоить его мятежную душу. В художнике ощущалась скрытая сила, она как раскаленная лава текла в его жилах, и сердце Франчески чувствовало это и билось все сильнее.

Тьеполо попросил ее принять довольно необычную и при этом чувственную позу — слегка наклониться вперед, демонстрируя белоснежные круглые груди. Это было дерзко и даже неприлично, но Франческа с удовольствием согласилась, ведь таким был и ее характер — мятежным, страстным. Девушку совершенно не интересовали общепринятые правила или хорошие манеры, что постоянно вызывало недовольство ее отца, благородного дворянина Никколо Эриццо.

Франческа продолжала сидеть неподвижно, сохраняя на лице светлую и слегка лукавую улыбку, как и просил маэстро Тьеполо, но уже начинала ощущать сильную усталость. Корсет мешал дышать, узкие рукава сжимали руки, как тиски. Девушка чувствовала, как пластины из китового уса все сильнее сдавливают ее талию — настоящее орудие пыток.

Платье из блестящего синего шелка с широкой юбкой, как того требовала мода, составляло изумительный контраст с кудрями цвета красного дерева, похожими на водопад расплавленной меди.

Маэстро попросил ее не надевать парик — еще одна необычная, даже экстравагантная идея, ведь парик считался неотъемлемой деталью образа, особенно для портрета. Но Тьеполо никогда не был приверженцем классики и был готов нарушать любые правила.

Франческа поначалу удивилась, но потом осталась невероятно довольна: контраст между темно-синим платьем и переливами ее локонов, напоминавших красное золото с картин старых мастеров, придал портрету такую выразительность и страсть, о каких только можно было мечтать.

***

Пьетро Гардзони был взволнован. Даже хуже того: обеспокоен. Дзаго рассказал ему, что Казанова встретился с графиней Маргарет фон Штайнберг. Похоже, этот бездельник провел в палаццо благородной австрийки несколько часов. Конечно, тут напрашивалось самое очевидное объяснение, но графиня слыла женщиной достойной и сдержанной, не склонной к легкомысленным любовным авантюрам, а потому Гардзони не сомневался, что правильный ответ на угучл галку — другой, и, скорее всего, именно тот, что таился в самом скрытом уголке его сознания. Инквизитор не собирался ни с кем делиться своими подозрениями, по крайней мере, пока не наступит подходящий момент. Тем более у него не было доказательств. Так что ничего не оставалось, кроме как продолжать наблюдение и надеяться, что в скором времени ситуация прояснится, иначе же почти наверняка можно ожидать международного скандала. А это Венеции точно ни к чему.

С другой стороны, пребывание в неведении относительно того, о чем разговаривала эта странная парочка, ужасно мучило Гардзони. Он привык быть в курсе всего, что происходит вокруг, и никак не мог смириться с неизвестностью в таком важном вопросе, который мог грозить непоправимыми последствиями.

Из-за переживаний инквизитор всю ночь не сомкнул глаз, а наутро, наскоро позавтракав, торопливо вышел из дома. Ему пришло в голову, что можно официально запретить Казанове встречаться с графиней фон Штайнберг, так как закон ограничивает посещение иностранцев. Однако некий внутренний голос советовал ему подождать. Все равно доказать ничего нельзя, а кто знает, может, из этой встречи еще получится извлечь пользу.

Сейчас, однако, Гардзони было некогда заниматься никчемным бездельником Казановой: более важные дела, от которых зависела сама судьба Венецианской республики, требовали его внимания. Инквизитор торопливо шел в сторону дома Джованни Спинелли — талантливого юноши, восходящей звезды медицины. Благодаря выдающимся способностям в искусстве врачевания, проявленным еще во время учебы в Падуанском университете, Спинелли быстро поднялся по карьерной лестнице до таких высот, что был назначен личным врачом дожа. Это при том, что похвастаться благородным происхождением молодой медик не мог: род Спинелли добился высокого положения лишь за счет своего богатства и был нехотя принят в круг венецианской знати исключительно благодаря золоту, что помогло наполнить казну после разорительной Морейской войны.

Инквизитор мог бы приказать доктору явиться к нему домой или, еще лучше, в Дворец дожей, но в дело вмешались его главные слабости — нетерпение и любопытство: Гардзони хотелось узнать новости из первых рук и как можно скорее.

Добравшись до жилища Спинелли на площади Дель-Пестрин, в районе Каннареджо, служитель закона громко постучал в дверь железным молотком.

Горбатый слуга уставился на гостя подозрительно и без малейшего почтения, но все же проводил в небольшую гостиную, освещенную диковинными люстрами — таких мудреных конструкций из стекла и свечей инквизитор никогда не видел.

Доктор Джованни Спинелли поспешил ему навстречу, нервно теребя аккуратную бородку.

— Ваше сиятельство, — воскликнул он, — какая честь видеть вас в моем скромном жилище!

— Не тратьте время, доктор, — оборвал его Гардзони. — Вы прекрасно знаете, зачем я пришел, поэтому давайте обойдемся без любезностей, скажите мне скорее, какие у вас новости.

Спинелли явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он нервно кашлянул, чем еще усилил напряжение, царившее в комнате, а затем произнес:

— Его сиятельство дож Венеции по-прежнему очень слаб.

Пьетро Гардзони состроил расстроенную гримасу, но оба отлично знали, что это лишь необходимая условность.

— В самом деле?

— Увы, это так. Пытаясь уменьшить страдания его сиятельства, мы сделали ему горячие припарки, однако дож остается в тяжелом состоянии. Большую часть времени он пребывает совершенно без сил, иногда впадает в забытье, а в отдельные моменты проявляет необъяснимую ярость.

— Проклятье! Значит, он до сих пор так и не поправился?

— Нет, ваше сиятельство… Он настолько плох, что я не советовал бы ему подниматься с постели.

— Вы в этом уверены, доктор Спинелли? Ведь всем очевидно, что город измучен отсутствием дожа, и мы не можем позволить Венеции повергнуться в хаос лишь потому, что Франческо Лоредан никак не одолеет свой недуг.

— Понимаю, ваше сиятельство.

Гардзони покачал головой, но его губы невольно растянулись в дьявольской ухмылке — на этот раз совершенно искренней.

— Кому вы обязаны своей быстрой головокружительной карьерой, доктор?

Врач ответил, не раздумывая ни минуты:

— Вам, ваше сиятельство.

— Совершенно верно, — кивнул инквизитор. — Кому, если позволите, вы поклялись в вечной преданности?

— Опять же вам, ваше сиятельство.

— Да, Спинелли, именно так. Прошу вас никогда не забывать об этом, чтобы не поддаваться сомнениям, — Гардзони выдержал выразительную паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. — Помните, что Венеции необходим твердый и непоколебимый правитель, который не побоится принимать суровые законы и приводить в исполнение справедливые наказания.

Спинелли кивнул. По спине у молодого человека пробежал холодок, но он постарался ничем себя не выдать, хотя собеседник внушал ему страх: юный врач не знал, как далеко готов зайти инквизитор, добиваясь своих целей.

— Словом, если говорить без околичностей, вы понимаете, что, пока Лоредан продолжит оставаться в постели, мое положение будет становиться все прочнее и прочнее, а вместе с ним и ваше?

Спинелли на миг потерял дар речи от изумления.

— Вы поняли меня? — с нажимом произнес Гардзони.

— Что вы предлагаете, ваше сиятельство?

— Я не предлагаю, я приказываю.

— Безусловно, ваше сиятельство.

— Я хочу, чтобы Франческо Лоредан как можно дольше отдыхал на пышной перине своей удобной кровати. Венеция постепенно привыкает к его отсутствию, и новая система тем временем обретает форму.

— Новая политическая система, ваше сиятельство?

Гардзони взглянул на врача с недоумением, будто на говорящую обезьяну.

— Неужели что-то иное может иметь значение в сложившейся ситуации?

— Конечно, нет, ваше сиятельство.

Спинелли мысленно проклинал себя за глупость.

— Тогда продолжайте вашу работу, доктор. Прошу вас, сделайте так, чтобы сроки выздоровления дожа зависели от вашего лечения. Пусть они будут долгими, очень долгими, а если вдруг ему станет лучше, ну что же, примем это как волю судьбы… Все понятно?

— Абсолютно, ваше сиятельство.

Пьетро Гардзони улыбнулся.

— Очень хорошо. Значит, мы договорились.

Не дожидаясь ответа, инквизитор развернулся и направился к двери.

Глава 8 Бал-маскарад

— Это будет чудесный бал, Франческа, самый лучший на свете! — Лаура счастливо улыбнулась. — Мои родители устроят все наилучшим образом, я уверена. Вся Венеция придет, и иностранцы тоже. Мы отлично повеселимся, вот увидишь! Поговаривают, там будет и сам… Поняла, о ком я, да?

Франческа растерянно взглянула на подругу: нет, она понятия не имела. Да и откуда ей знать? Франческа была настолько далека от светской жизни, предпочитая проводить время за книгами и рисованием — своими двумя главными увлечениями, — что и не представляла, на кого намекает Лаура. Разочаровывать любимую подругу не хотелось, но она не знала, что сказать.

Франческа перевела взгляд на буйную зелень сада палаццо Контарини-Даль-Дзаффо, в котором расположились девушки, и на миг забыла обо всем, наслаждаясь этим великолепным зрелищем. Затем она призналась:

— Нет, Лаура, к сожалению, я не знаю…

Подруга заливисто рассмеялась.

— Ну как же! Неужели ты и правда не слышала, что он вернулся? Вся Венеция только об этом и говорит!

— Нет, я ничего не знаю, расскажи. — в голосе Франчески мелькнула нотка раздражения.

Лаура фыркнула.

— Черт возьми, Франческа, иногда с тобой просто невозможно! — воскликнула она со смехом, но поспешила добавить: — Ладно, ладно, я шучу! Конечно, я имела в виду Джакомо Казанову. Говорят, он вернулся домой после долгого пребывания в Вене.

Казанова. Это имя разожгло любопытство Франчески.

— Ты его когда-нибудь видела? — спросила она. — Говорят, он невероятно красив и обаятелен…

— Нет, я с ним никогда не встречалась, но моя мать его просто обожает. Если хотя бы половина из ее рассказов — правда, то это совершенно необыкновенный мужчина: страстный и смелый, презирающий любые правила, вольнодумец и при этом красавец с невероятными глазами и длинными черными волосами. Он любит литературу и поэзию и объехал весь мир… Ну а женщины, Франческа, буквально падают к его ногам. Говорят, он досконально изучил искусство любовной игры и науку соблазнения, здесь ему нет равных. Словом, он просто великолепен! Но это еще не все.

— В самом деле? Что же еще? — поразилась Франческа.

— Сейчас расскажу. Ты знаешь, моя мать — мастерица придумывать всякие интересные штуки, так вот она решила, что на балу все гости будут в масках. Только представь: мы должны будем угадать, кто из гостей — Казанова, не видя его лица. Ну и он, соответственно, тоже не будет знать, кто мы такие… Разве это не чудесно? Я так мечтаю познакомиться с ним!

Франческа покачала головой, и огненно-рыжие кудряшки заплясали в воздухе.

— Не понимаю, почему ты так взволнована от мысли о мужчине, которого даже никогда не видела. А если он окажется вовсе не таким великолепным, как говорят? Если все закончится полным разочарованием?

— Ох, Франческа, ну ты и зануда! — фыркнула Лаура. — Значит, я одна буду пытаться узнать его…

— Не сердись, я вовсе не хотела тебя обидеть, — поспешила заверить подруга. — Я просто не знаю, сколько правды в этих бесконечных слухах о Казанове, но, конечно, я не отказываюсь, я очень благодарна тебе за приглашение… Может, он и правда окажется совсем не похожим на большинство мужчин. Уже одно то, что он любит читать и много путешествовал, делает его самым интересным собеседником из тех, кого можно встретить в этом городе.

— Что ты такое говоришь, Франческа! Венеция — это же настоящий кладезь чудес…

— Я не об этом, Лаура! — перебила ее подруга. — Венеция великолепна и неповторима. Я имела в виду, что, несмотря на то что мы живем в самом необыкновенном городе мира, здесь не ценят по-настоящему талантливых и ярких людей, таких как Тьеполо, Гольдони, Каналетто, Казанова… Порой мне кажется, что Венеция совсем не дорожит своими лучшими сынами.

— Художники и авантюристы… Все с тобой понятно, Франческа!

— Наши отцы и вся городская знать озабочены лишь тем, как бы подняться на очередную карьерную ступеньку, укрепить свое положение, добиться благосклонности того или иного члена совета, чтобы… Чтобы… Даже не знаю зачем! Да и кому до этого вообще какое дело!

— Так я именно поэтому и радуюсь, что мои родители решили организовать бал, Франческа! Моя мать намерена поддержать лучшее, что есть в искусстве и культуре Венеции. Конечно, я не настолько одержима философами, литераторами, художниками и музыкантами, как ты, но вот увидишь, они тоже будут на балу, и в огромном количестве. В конце концов, Казин-Дельи-Спирита здесь совсем рядом, в двух шагах, а ведь именно там собираются интеллектуалы и живописцы, не так ли? А я хочу приключений, Франческа, таких, чтобы закружилась голова и забилось сердце… Ты ведь знаешь, я гораздо легкомысленнее тебя, — хихикнула Лаура.

— Это точно, — Франческа засмеялась вместе с подругой. — Я знаю, что иногда бываю настоящей занудой.

— Да нет, что ты. Но порой мне кажется, что твой жених — слишком скучный и может дурно на тебя повлиять.

При мысли об Альвизе Дзагури — человеке, с которым ей предстояло связать себя узами брака, — взгляд Франчески потускнел.

Жених девушки был купцом и весьма успешно торговал дубленой кожей. Пока его дело было не слишком крупным, но быстро развивалось. Никколо Эриццо считал Дзагури отличной партией для своей дочери и был уверен в том, что такой муж обеспечит ей достойную и честную жизнь.

Альвизе, без сомнения, умел вести дела, но его бережливость граничила со скупостью. Несмотря на успехи в торговле, он продолжал жить в скромном домишке без гербов и прочих украшений. Что же до обаяния и отваги, ну, тут и говорить было не о чем. Франческе он казался далеким, будто Америка, о которой в последнее время слагают столько легенд. Если бы ей пришлось подобрать определение своему жениху, то все ее чувства уместились бы в одно слово: невыносимый.

Лаура отлично поняла причину внезапной смены настроения подруги, а потому поспешила перевести разговор на другую тему.

— В общем, я все время говорю, что ты живешь в своем собственном мире, — сказала она. — Но через несколько дней герои твоего мира придут к нам на бал. Ты не рада?

Франческа слегка оживилась.

— Конечно, рада, что ты! Ты всегда так добра ко мне. Это настоящее счастье — быть твоей подругой.

— Не говори ерунды, — возразила Лаура. — Ты прекрасно знаешь, что это я благодарю Господа за нашу дружбу! Может, хоть у тебя получится вложить немного разума в тыкву, что у меня вместо головы, — при этих словах она сделала вид, что стучит по голове, несколько раз коснувшись кулачком золотистых кудряшек. Голубые глаза Лауры сияли, а губы невольно расплылись в улыбке. — Но поверь мне, если я говорю, что среди всех звезд, что сияют на небосклоне любви, поэзии, искусства и обольщения, самая яркая — Джакомо Казанова, то это правда.

— Хорошо, — согласилась Франческа. — Значит, мы должны вычислить его на балу и украсть у него поцелуй!

Лаура возбужденно захлопала в ладоши, ее очаровательные щечки раскраснелись, на лице засияла улыбка, губы приоткрылись, обнажая белоснежные жемчужные зубки.

— А может, и еще кое-что, — добавила она с лукавой усмешкой. — Значит, договорились! Рада, что ты со мной, маленькая проказница. Но нужно соблюдать осторожность, чтобы не зайти слишком далеко… А то Альвизе может разозлиться, да и, по правде говоря, Казанова — все-таки редкостный негодяй.

— Разве не этим он нам и нравится? — возразила Франческа, открывая веер, чтобы слегка освежить разгоряченное лицо. До вечера было еще далеко, и июньское солнце палило нещадно.

— Ты совершенно права, — согласилась Лаура, обратив сияющий взгляд на желтые круги подсолнухов. — Итак, решено. Наша задача на балу — узнать легендарного соблазнителя и оказаться хитрее, чем он.

— Даю тебе слово, — пообещала Франческа. — А теперь, раз уж ты вынудила меня принести такую клятву, если не возражаешь, давай пересядем вон туда, в тень кипарисов, чтобы хоть немного укрыться от солнца.

— Предложение принято! — воскликнула подруга, после чего тут же вскочила, приподняла пышные юбки и со всех ног помчалась по дорожке, усыпанной белым гравием.

— Смотри не упади, безумная! — крикнула ей вслед Франческа, но затем покачала головой и кинулась вслед за «Лаурой.

Глава 9 Подготовка

Мой дорогой Джакомо, надеюсь, Вена не слишком Вас утомила, а Венеция вновь приняла Вас в свои объятия именно так, как того заслуживает человек Вашего ума и достоинств.

Желая отдать дань Вашей славе и многочисленным талантам, я решила устроить бал, который состоится через десять дней в нашем палаццо в Каннареджо.

Надеюсь, вы соблаговолите принять приглашение, так как, не буду скрывать, Ваше присутствие станет самым ярким событием на этом празднике. Для сохранения анонимности и конфиденциальности, подобающих Вашей персоне, я позволила себе объявить обязательным ношение карнавальных масок.

Таким образом, вы сможете почтить нас своим присутствием, не опасаясь столкновений с разными выскочками, которые, как веемы знаем, нередко портят всем настроение в тщетных попытках затмить Ваше великолепие, мой дорогой друг. Да и может ли бал считаться таковым, если среди гостей не будет присутствовать самая свободная от условностей душа, какую только этот больной и усталый город смог породить?

Знайте также, что вы не будете в одиночестве: я решила собрать — если, конечно, они примут приглашение — все свободные умы, кои еще встречаются на улицах нашей Венеции, повелительницы воды и мрамора. В их числе Джамбаттиста Тьеполо, сын которого недавно украсил фресками один из залов нашего палаццо, а также Джованни Антонио Каналь, Карло Гольдони, Франческо Гуарди, Бальдассаре Галуппи, Джузеппе Тартини. Словом, я буду счастлива видеть их всех. Конечно, я не могу обещать, что каждый из них придет, однако уповаю на хорошую репутацию, которую я смогла заслужить в кругах мыслителей и служителей муз.

Простите мою настойчивость, но все же в первую очередь я жду встречи с Вами, как и — позволю себе добавить — каждая женщина в Венеции.

Не разочаровывайте меня, Джакомо, я этого не вынесу. На этом прощаюсь, надеясь скоро увидеть Вас.

Ваш верный друг,

Катерина Контарини Даль Дзаффо

Письмо белело на письменном столе, привлекая к себе внимание двух находившихся в комнате мужчин.

— Мне не слишком приятно говорить об этом, мой дорогой друг, но данное приглашение, каким бы учтивым и искренним оно ни было, может обернуться невольной ловушкой, — проговорил Маттео Брага-дин с искренним беспокойством.

Прошло лишь несколько дней, как его друг Джакомо вернулся в Венецию, а письма от поклонниц и разнообразные приглашения уже наводнили дом Брагадина. Похоже, легендарная слава искателя приключений бежала впереди него, куда бы он ни направлялся.

— Когда пришло это письмо? — спросил Джакомо.

— Восемь дней назад.

— Значит, бал уже…

— Послезавтра.

— Черт возьми, я еле-еле успеваю!

— Успеваете что, простите?

— Раздобыть подходящую маску и костюм.

— Вы совсем меня не слушаете!

— Друг мой, я знаю, о чем вы беспокоитесь, и благодарен вам за заботу, — проникновенно сказал Джакомо.

Он действительно высоко ценил своего друга — немолодого знатного венецианца, который уже много лет поддерживал его в самых непростых ситуациях. Но жребий брошен: конечно, упустить такой случай просто немыслимо. Более того, нельзя и мечтать о лучшем моменте для триумфального возвращения. Нужно будет придумать что-нибудь воистину незабываемое. Не говоря уже о том, что, возможно, на балу удастся увидеть малышку Эриццо и таким образом подготовить почву для того, чтобы выиграть пари с графиней фон Штайнберг. Ведь время идет, а уступать победу не в его правилах.

— Я не могу не пойти. Маттео, вы же знаете, это все равно, что признать себя трусом.

— Но пообещайте хотя бы не делать там ничего опасного.

— К сожалению, не могу… Но я постараюсь рисковать исключительно в разумных пределах.

Маттео Бра гадин покачал головой: если Джакомо говорит в таком тоне, жди чего-то совершенно невероятного.

— Прошу вас, Джакомо, подумайте как следует.

— Я уже принял решение. Да и деньги, полученные от австрийцев, наконец пойдут на что-то полезное: я не хочу снова опустошать ваши карманы.

— Которые, откровенно говоря, и так уже почти пусты.

Тем более. Так что, помимо австрийского золота, надо будет изобрести что-нибудь новое.

— Например?

— Я подумывал о спиритическом сеансе.

— Да вы с ума сошли?!

— А почему нет?

— Только не хватало, чтобы вас обвинили в колдовстве, тогда вам точно несдобровать. И мне заодно.

Джакомо ненадолго задумался.

— Хорошо, друг мой. Я заметил, что среди корреспонденции было несколько писем от уже не вполне юных дам, которые жаждут моего внимания, а также знаменитого эликсира вечной молодости — невинной микстуры, которую делаю я сам и про которую говорят, будто она сохраняет красоту, — сказал он. — За пару флакончиков можно получить достаточно цехинов, чтобы мы с вами протянули еще месяц. В таком случае я смогу потратить деньги Габсбургов на приличный костюм, новые туфли и маску.

— Может быть, есть какой-то другой способ? — слабым голосом спросил Брагадин.

— Нет, больше ничего подходящего мне не приходит в голову. Пожалуй, стоит вооружиться флакончиками со снадобьем и поспешить к почтенным синьорам, чтобы не потерять их расположение.

Маттео Брагадин вздохнул. Ему совсем не нравилась эта идея, но кладовая его палаццо была пуста, дом требовал срочного ремонта, а сам он был уже недостаточно молод, чтобы начинать новую карьеру. Конечно, он получал скромное жалованье как член Малого совета, но его не хватало на достойное существование. Кроме того, с тех пор как он начал поддерживать Джакомо Казанову, почти все влиятельные венецианцы отвернулись от него.

— Ну хорошо, — наконец выдавил он. — Я не стану противиться вашей новой выдумке. Делайте то, что считаете нужным, только постарайтесь не попасться. И соблюдайте осторожность, чтобы не разворошить осиное гнездо. Я слышал, что Черный инквизитор Пьетро Гардзони поклялся сделать все что угодно, лишь бы поймать вас. Гвардейцы и стража патрулируют улицы города днем и ночью, так что прошу вас, Джакомо, не теряйте бдительность. Все жители Венеции уже знают о вашем возвращении, и половина из них таит на вас зло, я имею в виду мужскую половину, конечно. Многие из них только о том и мечтают, чтобы проткнуть вас шпагой, словно бабочку булавкой.

— Хорошо, хорошо, я буду внимателен, обещаю… Но позвольте мне хотя бы слегка развлечься, договорились? Это совершенно не опасно, поверьте. Как бы ни старался Гардзони, ему не подобраться ко мне. Я всегда опережаю его минимум на три шага.

— Ну, если вы так считаете…

— Друг мой, сейчас я должен идти, но обещаю, что еще до заката вернусь победителем, — перебил его Казанова.

С этими словами он слегка поклонился, а затем быстро развернулся, взмахнув легкой накидкой, словно крылом.

Покинув палаццо Брагадина, Джакомо надвинул треуголку пониже на лицо, чтобы гвардейцам, стражникам и шпионам было сложнее его узнать. Он решил добраться на гондоле до палаццо Контарини-Даль-Дзаффо, так как ему не терпелось изложить достопочтенной Катерине идею, которая только что пришла ему в голову. Если хозяйка согласится, бал имеет все шансы стать действительно незабываемым.

Глава 10 Совет десяти

Зал Совета десяти во Дворце дожей был залит утренним светом летнего солнца. Золотистые лучи свободно проникали через огромные окна, оживляя чудесные картины Джованни Баттисты Понкини, Паоло Веронезе и Джамбаттисты Дзелотти — двадцать пять работ в золоченых рамах, составляющие единую художественную композицию. Мраморный пол сиял, словно сделанный из янтаря.

Этот зал, будто роскошный ларец, служил вместилищем самой сути венецианской власти, заключая в себе столько величия и наследия многовековых традиций, что сложно было поверить, как все это великолепие могло уместиться в одном помещении. И тем не менее необыкновенная роскошь обстановки полностью соответствовала высочайшей задаче, возложенной на этот зал, — принимать собрания главного органа управления Венецианской республики, носившего имя Совета десяти. В те дни заседания проходили в сокращенном составе: на них отсутствовала главная фигура — дож, который по-прежнему был прикован к постели сильным недомоганием. Такое положение вещей открывало новые горизонты для многих знатных родов, у каждого из которых были свои планы, касающиеся места главы государства. Конечно, якобы справедливое разделение власти между аристократическими династиями, которым кичилась Венеция, давно стало лишь видимостью. Формальное равноправие окончательно утратило смысл после недавней реформы, согласно которой богатство рода определялось не по объемам коммерции, как раньше, а по наличию земель в собственности и, следовательно, по доходу от них.

Теперь порядок диктовали не успех в торговле и звонкая монета, а виллы, дворцы, земли и владения. Просто абсурдно, если учесть, что Венеция — это город, построенный на воде! И тем не менее земельные владения вышли на первый план, оттеснив коммерцию, и старые иерархии заметно пошатнулись. Те, кто в свое время не успел превратить золото в дома и дворцы, теперь оказались в непростом положении. Предки Пьетро Гардзони как раз оказались в числе недальновидных, а потому, чтобы удержаться на своем месте, ему приходилось постоянно вести сложную политическую игру, вступая в союзы и раздавая обещания, которые не всегда мог выполнить. По этой же причине Черный инквизитор так отчаянно боролся с Казановой: Джакомо был предметом ненависти и зависти многих именитых венецианцев, а известно, что ничто так не сплачивает союзников, как общий враг. Конечно, были у знаменитого повесы и друзья, причем весьма влиятельные. Не столько даже Брагадин — скромный пожилой сенатор, не добившийся особых высот, — а в первую очередь «два Марко»: Марко Дандоло и Марко Барбаро. Оба они происходили из знатных семей, имевших большой вес в Венеции, и оба были союзниками человека, который на тот момент, вследствие совокупности целого ряда причин, являлся одной из главных политических фигур республики — Альвизе IV Джованни Мочениго.

Словом, ввиду отсутствия большого состояния и роскошных владений Гардзони решил проявить изобретательность: выбрать общего неприятеля и под предлогом совместной борьбы с ним сплотить вокруг себя союзников для будущей битвы за кресло дожа. Он знал, основным противником будет именно Мочениго — человек, уже имевший огромный вес в высших кругах и не нуждавшийся в закулисных интригах. Не говоря уже о том, что практически бесконечные денежные ресурсы, получаемые Альвизе с многочисленных земельных владений, давали тому возможность легко покупать поддержку обедневших знатных родов, число которых множилось день ото дня.

Пьетро Гардзони знал, что ему понадобится все его красноречие, ведь доказательств у него нет. С другой стороны, отрицать наличие потенциальной угрозы никто не сможет. Он задумчиво закусил губу, наблюдая за Мочениго и Гримани: оба были мрачнее тучи, несмотря на ясный солнечный день. В любом случае медлить больше нельзя. Гардзони дождался, пока остальные члены Совета, остановившиеся побеседовать в проходной комнате — Зале Компаса, — наконец вошли и заняли свои места, и, по своему обыкновению, сразу же ринулся в атаку.

— Уважаемые члены Совета, приношу свои извинения за то, что нарушу установленный порядок своим выступлением, но я не могу терять время, так как перед нами стоит вопрос чрезвычайной срочности, — решительно заявил инквизитор.

Мочениго вопросительно поднял густую бровь, но Гардзони не собирался отступать. Он прижал ладонь к черной полосе, пересекавшей на груди его красную мантию, и продолжил:

— Вы наверняка уже осведомлены о том, что в Венецию вернулся опасный человек, именующий себя Джакомо Казановой. Не вызывает сомнений, что он достоин всеобщего порицания за распутство, жульничество и жестокость, являющиеся неотъемлемыми чертами его образа жизни. Но кроме того, уважаемые коллеги, я узнал от верных людей о том, что вышеупомянутое лицо на днях посетило графиню Маргарет фон Штайнберг, принадлежащую к высшим кругам австрийской знати. Неизвестно, о чем разговаривали эти двое, но всем очевидно, какими губительными последствиями грозит подобная встреча. Мы имеем точные сведения о том, что в последнее время Казанова являлся тайным агентом на службе у Австрии. И хотя у нас на руках нет доказательств этого сотрудничества, совершенно ясно, что дальнейшее бездействие с нашей стороны может быть чрезвычайно опасно, так как даст возможность вышеупомянутым персонам беспрепятственно строить планы по подрыванию устоев Венецианской республики.

Мочениго громко фыркнул, и на этот раз Гардзони отреагировал:

— Я понимаю, что изложенные мною факты кому-то могут показаться неинтересными…

Но закончить фразу ему не удалось.

— Прошу прощения, но я вынужден напомнить уважаемому Черному инквизитору, — перебил его Мочениго, — что, несмотря на громкие заявления, он не может предоставить никаких доказательств в пользу выдвигаемых им обвинений. Или я ошибаюсь? Существуют ли свидетельские показания, полученные представителями закона?

— Нет, — ответил Гардзони.

— Доносы или секретные донесения, оставленные в «Львиной пасти»?

— Тоже нет.

— В таком случае, мой дорогой Гардзони, хотя и разделяю вашу озабоченность по поводу Казановы, я должен вас спросить: что вы намерены предложить? Rebus sic stantibus^[4], мне кажется очевидным, что у нас связаны руки.

Государственный инквизитор сделал глубокий вдох, заставляя себя сохранять спокойствие. Нужно действовать осторожно, если он хочет добиться желаемого результата.

— Многоуважаемый коллега, вы совершенно правы, — нехотя выдавил он.

Мочениго снисходительно кивнул.

— Однако же, — продолжал Гардзони, — я вынужден просить вас не терять бдительности. Казанова ведет свою игру, и какими бы бессмысленными или незначительными ни казались его действия, я уверен, за ними скрывается опасный план. В любом случае, независимо от того, замышляет он свержение существующего режима правления или нет, остается тот факт, что своим поведением этот человек наверняка вызовет смятение и беспорядки в высшем свете. А если прибавить к этому болезнь уважаемого дожа…

Вот тут уже заволновались и остальные члены Совета десяти. Гримани нервно кашлянул. Дандоло громко чихнул. Морозини решительно заговорил, выразив то, о чем в этот момент подумал каждый из присутствующих:

— Вы что-то знаете, Гардзони?

— Господа, всем давно известно, что дож Франческо Лоредан прикован к постели неизлечимым недугом, — ответил государственный инквизитор. — Кроме того, не далее как сегодня утром доктор Спинелли, его лечащий врач, лично уведомил меня о тяжелом состоянии его сиятельства. Медики трудятся не покладая рук, чтобы облегчить его страдания, однако, несмотря на все компрессы и припарки, болезнь не отступает.

— А почему это у вас есть такие сведения, а у нас нет? — недовольно осведомился Морозини.

— Потому что моя задача, как государственного инквизитора, быть осведомленным обо всех возможных угрозахобщественному спокойствию Светлейшей Республики Венеции. Поэтому я и спрашиваю вас: что может быть опаснее, чем возвращение Казановы в тот момент, когда дож Лоредан поражен тяжелым недугом? Разве вы сами не видите, чем чревато положение вещей, которое я представил вам только что?

Мочениго задумчиво вздохнул. Некий злорадный огонек на мгновение вспыхнул в его бездонных черных глазах, но тут же исчез. Потирая двумя пальцами подбородок, как он делал всегда, когда ему в голову приходила интересная идея, член Совета десяти произнес:

— Гардзони, вы, конечно же, помните, что всякий раз, когда вы подозреваете, что нечто может угрожать безопасности Венецианской республики, ваша наипервейшая задача — поделиться своими соображениями с двумя другими государственными инквизиторами, Красным и Черным, то есть со Стефано Гритти и Джулио Морозини, не так ли?

Оба упомянутых государственных лица уставились на Гардзони крайне недружелюбно.

— Безусловное — вынужденно согласился тот. — Однако я узнал о возвращении Казановы только вчера вечером, поэтому не успел передать полученные сведения. А поскольку оба уважаемых инквизитора присутствуют на сегодняшнем заседании, я решил поставить в известность о данных событиях весь Совет одновременно.

— Хорошо. Допустим, так оно и было. Что же вы предлагаете?

— Я хотел бы попросить вас уполномочить меня выполнять любые необходимые действия по данному вопросу. В этой связи мне необходимо содействие двух других инквизиторов и их агентов.

— Не вижу никаких препятствий… Это не первый раз в истории, когда государственным инквизиторам предоставляются особые полномочия, — вмешался Морозини.

— И я хочу, чтобы за этим делом была признана высочайшая важность. Гвардейцы и главы районов, Верховный суд, тайные агенты — все должны быть начеку. Таким образом, едва Казанова совершит любое действие, выходящее за рамки закона, мы сможем отправить его прямиком в Пьомби и тем самым не позволим осуществить более крупные злодеяния.

— Хорошо. Но имейте в виду, что не должно быть ни малейших подозрений насчет fumus persecutionis^[5], я не хочу никаких надуманных или необоснованных арестов. Помните, что многие в городе им восхищаются и что у него есть влиятельные друзья, — с едва заметной усмешкой отметил Мочениго.

Гардзони нервно кашлянул. Еще бы он об этом не помнил! Даже среди членов Совета десяти были друзья Казановы.

— Прошу вас понять, что я руководствуюсь исключительно соображениями о благе государства. Если мы остановим Казанову вовремя, то сможем помешать ему нанести серьезный вред Светлейшей республике. Всегда надо стараться упредить действия противника. Не говоря уже о том, что всем известны крайне сомнительные моральные качества этого человека. Впрочем, я не исключаю, что они могут сыграть нам на руку.

— Значит, решено, — подытожил Мочениго. — Вы можете рассчитывать на всех нас: Совет десяти глаз не спустит с Казановы. Теперь, пожалуйста, давайте наконец перейдем к повестке дня.

Глава 11 Бал

Франческа смотрела вверх, как и все остальные гости, взволнованно перешептывающиеся между собой.

Сад палаццо Контарини-Даль-Дзаффо в тот вечер был великолепен — полон зелени и жизни. Фонари, свечи и факелы разгоняли мрак сгустившихся сумерек, и сотни знатных дам и господ в своих лучших нарядах наслаждались приятной беседой, а нередко и флиртом, что вполне соответствовало нравам времени: когда лица скрыты масками, можно позволить себе гораздо больше. В руках посверкивали хрустальные бокалы, наполненные изысканным белым вином.

Вдруг нечто привлекло всеобщее внимание, заставив гостей прерваться на полуслове. В воздухе, над головами собравшихся, белел прочный канат, протянутый от шпиля палаццо до крыши соседнего здания. А по канату шел человек: стройный мужчина в камзоле насыщенного синего цвета и черной маске-бауте уверенно продвигался вперед, аккуратно переступая босыми ногами. Единственной помощницей смельчака была длинная палка, которую он держал в руках, наклоняя то в одну, то в другую сторону, чтобы сохранять равновесие.

Франческо никогда не видела ничего подобного. Сердце забилось так сильно, будто хотело выскочить из груди. Незнакомец явно рисковал жизнью, так как никакой страховочной веревки или троса у него не было. Он шел на высоте трехсот футов от земли, полагаясь только на собственное мастерство и невероятную смелость. Что толкнуло его на этот шаг? Пренебрежение опасностью? Жажда приключений? Тщеславие? Бесчисленное множество вопросов мелькало в голове у Франчески, пока несколько сотен гостей не отрываясь следили за таинственным канатоходцем. Из груди каждого рвались невольные вскрики, но их приходилось сдерживать, чтобы не нарушить тишину, необходимую для опасного трюка. Смельчак тем временем добрался до середины пути. Здесь он замешкался, почти остановился. Одна из женщин не выдержала и воскликнула: «Осторожнее, Джакомо!» — а потом зашлась в беззвучных рыданиях. По молодому красивому лицу потекли слезы, грим размазался, оставляя черные следы на щеках.

Лаура подошла вплотную к Франческе и сжала ее руку. Канатоходец продолжил свой путь: казалось, он скользит по воздуху, навстречу ночному небу. Наконец, он неторопливо, не проявляя признаков страха, добрался до конца веревки. Тут толпа, так долго стоявшая затаив дыхание, разразилась восторженными криками и аплодисментами.

Казанова — конечно, под маской скрывался именно он — склонился в изящном поклоне, а затем бросил несколько белых роз дамам, зачарованно взиравшим на него из зелени сада. Через мгновение он с кошачьей ловкостью исчез в одном из окон палаццо Контарини — Даль-Дзаффо.

* * *

Выступление имело огромный успех: смелость Джакомо поразила зрителей, и все женщины готовы были пасть к его ногам. Но важнее всеобщего внимания было то, что сам Казанова остался невероятно доволен собой: все прошло безукоризненно, этот вечер навсегда войдет в историю. Конечно, пришлось попотеть, размышлял Джакомо, пока слуга помогал ему надеть элегантные туфли, купленные не далее как сегодня утром в лавке у моста Риальто.

Секрет рискованного выступления, с блеском осуществленного Казановой, крылся в следующем: во время своего пребывания в Праге он провел немало времени с труппой бродячих циркачей из Трансильвании, которые ездили по городам и показывали подобные трюки. Особенно Джакомо подружился с канатоходцем, который и обучил его своему ремеслу. Для этого потребовались долгие месяцы: сначала ученик слушал, потом пытался повторить, снова и снова. В итоге настойчивость Джакомо, полностью очарованного этим искусством, принесла свои плоды.

Конечно, прогулка по канату над головами сотен гостей была делом рискованным, но принесла Джакомо столько ярчайших эмоций, что он уже мечтал повторить подобный трюк при первой возможности.

Казанова чувствовал себя по-настоящему живым. Ему удалось осуществить нечто не просто безумное и невероятное, но и вполне осязаемое, конкретное — он научился ходить по канату. Сколько людей в мире могут этим похвастаться?

Джакомо спустился по лестницам палаццо, прошел внутренний двор и, наконец, вышел в роскошный сад. На нем по-прежнему была черная баута, однако сохранять анонимность не представлялось возможным, поскольку все гости уже давно догадались, кто именно исполнил безумный смелый трюк. Катерина Контарини Даль Дзаффо кинулась к Казанове, обвила его шею руками, а затем скинула с себя маску-морену, приподняла его бауту и принялась покрывать лицо смельчака поцелуями.

— Джакомо, вы были великолепны! — восторженно прошептала она.

Бал обещал войти в историю. Когда двумя днями ранее Джакомо изложил хозяйке палаццо свой невероятный план, она на мгновение опешила, но потом с воодушевлением поддержала его идею, заранее предвкушая, как весь город заговорит об удивительном зрелище. Конечно, соглашаться на столь опасное предприятие ради украшения бала было несколько эгоистично с ее стороны, но Джакомо заверил, что прекрасно владеет мастерством хождения по канату и ничем не рискует. Зная, что он искусный фехтовальщик, отличающийся ловкостью и атлетической фигурой, Катерина решила довериться: кто же еще, если не он, мог преуспеть в таком необычном деле? В ответ на ее восторженные слова Джакомо возразил:

— Что вы, моя дорогая, сущие пустяки. Это вас я должен благодарить за то, что позволили осуществить мой план!

Катерина покраснела под своей черной маской, которую уже успела надеть снова, и прижала веер к взволнованно вздымающейся груди, которую еле удерживал плотный корсет. Когда Казанова поклонился и поцеловал ей руку, хозяйка бала почувствовала, как заливается краской. Затем, как и следовало ожидать, легендарный покоритель сердец вновь опустил на лицо маску и исчез в толпе гостей. Неистощимый кладезь загадок и сюрпризов — великолепный Казанова…

Впрочем, затеряться Джакомо не удалось: ярко-синий камзол был виден издалека, а главное, на него и так уже были устремлены взгляды всех гостей, очарованных его невероятным выступлением.

Две крайне привлекательные дамы приблизились к нему, крепко держась за руки, все еще не в силах поверить в чудо, которое только что предстало их глазам. Джакомо учтиво поприветствовал их. За ними последовали другие — множество женщин стремились заговорить с героем вечера, и он уделял внимание каждой: шутил, рассыпал комплименты, но на самом деле неотрывно наблюдал за двумя юными девушками в центре сада. Одна из них, с очаровательными золотистыми локонами, была вся в черном, у второй были огненно-рыжие кудряшки, а платье белое, как снег. Именно от второй Казанова не мог отвести глаз с того момента, как ее заметил. Он от всей души понадеялся, что это и есть Франческа Эриццо.

Глава 12 Цвет дьявола

Когда Казанова коснулся ее руки, Франческа чуть не лишилась чувств. Хотя она не видела его лица, каждое движение этого человека было преисполнено столь невероятного изящества, сочетавшегося с внутренней силой, что девушка не могла отвести от него глаз.

Голос из-под маски звучал низко и глухо.

— Милостивая госпожа, мы не знакомы, но у меня нет слов, чтобы выразить все мое восхищение. Пламя ваших волос обжигает мое сердце, как ранее уже обратило в пепел все мои страхи, пока я шел по протянутому канату. Прошу вас, примите этот скромный дар как дань вашей красоте, которую невозможно не заметить, несмотря на то что вы попытались спрятать ее за этой черной маской, — Джакомо протянул девушке руку, в которой будто по волшебству появилась роза такого ярко-красного цвета, что казалась истинным воплощением страсти.

Франческа взяла цветок, растроганная и смущенная одновременно. Однако она напомнила себе, что за человек стоит перед ней. Наверняка он говорит подобные слова каждой встречной женщине. Не случайно же все они обожают его. Достаточно было оглянуться, чтобы заметить, как все гостьи провожают Казанову взглядами, пытаясь скрыть свои чувства за масками и веерами.

— Не думаю, что я настолько хороша, — ответила Франческа тихо, но уверенно: прямой и дерзкий характер возобладал над эмоциями. — С чего вам говорить комплименты именно мне, если все женщины вокруг обожают вас? — спросила она, придерживая рукой маску-моретту.

Джакомо не ожидал подобного ответа, но быстро нашелся. Даже если на минуту забыть о тайной цели, было в этой девушке нечто неуловимое и прекрасное.

— Вы единственная, кому я подарил красную розу. Для всех остальных достаточно белой — символа целомудренной симпатии.

Конечно, это был рискованный шаг, но Джакомо был почти уверен, что перед ним именно Франческа, а потому не собирался отступать. Если он прав, то получится сделать большой шаг на пути к выигрышу пари. Да и на самом деле, к черту пари, эта девушка просто великолепна!

— Могу я хотя бы узнать ваше имя? — спросил Джакомо. — Ведь вы уже знаете мое. Тогда я смогу повторять его про себя до бесконечности, день заднем, вспоминая вашу улыбку… И хотя бы это слегка облегчит мои страдания.

Лаура, совершенно очарованная и потерявшая дар речи от признаний Джакомо, отошла в сторону, оставив их вдвоем.

— По правде говоря, синьор Казанова, если я скажу вам свое имя, то даже та слабая тень дове-рня, что я испытываю к вам сейчас, исчезнет в мгио вение ока.

— Почему вы так говорите? Что я сделал помимо того, что был любезен с вами?

Этот невинный вопрос попал в цель. Внезапно Франческа поняла, что ведет себя слишком грубо.

— Не поймите меня неправильно, вы очень привлекательный мужчина, но… вы и сами должны знать, что ярко-синий считается цветом дьявола, равно как и в канатоходцах, парящих между небом и землей, явно есть что-то бесовское, — нашлась она. — Разве могу я доверять человеку, который является на лучший бал года таким необычным образом, да еще и в яркосинем камзоле?

Несмотря на серьезный тон девушки, Казанова понял, что она добродушно подшучивает над ним. Неужели она затеяла собственную игру?

Моя госпожа, я знаю, что не заслуживаю вашего доверия, я потерял его еще до встречи с вами… Но все же прошу вас, дайте мне последний шанс! Вы ведь ничего не теряете… Франческа?

Джакомо решил положиться на судьбу. Он не был уверен, но все же чувствовал, что перед ним именно Франческа Эриццо. Если он прав, победа обещает быть двойной: можно будет соблазнить это божественное создание и одновременно выиграть пари с графиней фон Штайнберг. Лишь одно обстоятельство слегка смущало Джакомо, а именно то, что он чувствовал, как безответственно позволяет себе все сильнее очаровываться рыжеволосой красавицей. Это ему совсем не нравилось, но он решил, что обдумать данный вопрос можно и потом. Сейчас ему не терпелось узнать, верной ли оказалась догадка.

Судя по смущенному молчанию прекрасной собеседницы, фортуна улыбнулась ему.

— Откуда вы знаете мое имя, синьор Казанова?

В душе у Джакомо заиграл триумфальный марш.

— Поверьте, я просто угадал, — ответил он, вновь взяв руку девушки.

Франческа не поверила этому объяснению, но решила не настаивать. По телу разлилось странное тепло, когда до ее ладони дотронулись сильные пальцы Джакомо — те самые, что совсем недавно сжимали длинный шест, помогавший ему идти по воздуху. Она хотела было отнять руку, но не смогла, околдованная неким совершенно новым чувством.

Тут рядом с Франческой снова появилась Лаура, нарушив неловкое молчание… Но вместе с ним и волшебство момента.

— Милостивый государь, — произнесла верная подруга, — надеюсь, вы не сочтете за бестактность, если я попрошу вас рассказать, как вы смогли овладеть искусством хождения по канату? — при этих словах Лаура сняла маску и откинула голову, весело хихикая. Ей надоело прятаться.

Франческа последовала примеру подруги. Аквамариновые глаза Казановы, видневшиеся в прорезях маски, довольно сверкнули.

— В таком случае мне, конечно, не пристало оставаться в маске рядом с великолепными дамами, которые отважились открыть свои лица… Тем более перед таким пропащим человеком, как я.

Джакомо решительно снял маску вместе с прикрепленной к ней черной накидкой.

— Итак, вы спрашивали меня о мастерстве канатоходца?

Лаура снова засмеялась, а Франческа продолжала внимательно смотреть на него своими изумрудными глазами.

— Все дело в том, что однажды я пообещал себе никогда не отказываться от своей сути, тем более ряди каких-нибудь жалких общественных привилегий, — Джакомо ненадолго умолк, словно подбирая слова, но вскоре продолжил: — Подобное поведение, увы, принесло мне больше врагов, чем друзей, а потому иногда обстоятельства складываются таким образом, что мне приходится, скажем так, ненадолго сменить обстановку. И вот в ходе одного из последних путешествий я оказался в Праге. Чудесный город! Приемы и салоны, площади и башни, — все там в самом расцвете, а ведь подумать только, что совсем недавно, в конце прошлого века, Прага почти полностью сгорела во время огромного пожара. Сейчас этот город полон жизни и творчества, и на его площадях нередко можно встретить уличных артистов: циркачей, актеров, комедиантов и даже канатоходцев. Тот, с кем довелось познакомиться мне, был родом из далекой Трансильвании.

— В самом деле? — Лаура в изумлении широко открыла голубые глаза.

Джакомо усмехнулся.

— Именно! У него были длинные черные волосы, огромные усы и стройная, невероятно гибкая фигура. Ловкий, как кошка, он умел забираться на самую верхушку колоколен и башен исключительно при помощи собственных рук и ног и в совершенстве владел искусством хождения по канату. Звали его Дан.

— Как все мы сегодня убедились, вы многому у него научились, — предположила Франческа.

— Это правда.

Не прерывая беседы с девушками, краем глаза Джакомо заметил подозрительного человека, вид которого не обещал ничего хорошего. Он был худым, с по-солдатски широкими плечами и длинными волосами пепельного цвета, и что-то в его облике невольно вызывало неприятное ощущение. Лицо незнакомца было скрыто под маской, но пронзительно-голубые глаза смотрели на Казанову со слишком заметным интересом.

Нельзя было терять ни минуты.

— Разговор с такими прекрасными собеседницами требует более приватной обстановки. Вы не будете возражать, если я попрошу вас перейти в дом, в зал на втором этаже, украшенный фресками Тьеполо? — вкрадчиво спросил Джакомо и, не дожидаясь ответа девушек, надел маску и направился в указанном направлении.

Лаура от изумления не могла произнести ни слова, Франческа тоже чувствовала себя как во сне. Подруги уставились друг на друга широко распахнутыми глазами, а потом, счастливо улыбаясь, стали пробираться ко входу в палаццо через толпу знатных гостей, которые все как один после знакомства с Джакомо Казановой стали девушкам совершенно неинтересны.

Глава 13 Оскорбленный жених

В мгновение ока Джакомо добрался до входа в палаццо Контарини-Даль-Дзаффо. Он уверенно пробрался через толпу, ловко избегая знатных господ и дам, несмотря на то что всеобщее внимание было по-прежнему приковано к нему. Незнакомец с пепельными волосами двинулся следом, и явно неспроста. Что ему нужно? Очередной шпион?

Казанова уже подбегал к парадной лестнице, когда кто-то внезапно преградил ему путь, сильно толкнув плечом. Несмотря на обычное изящество манер, Джакомо был крепким высоким мужчиной, поэтому, еще не успев сообразить, что происходит, машинально наградил нахала крепким ударом, повалившим того на землю.

Незнакомец оказался на дорожке, усыпанной белым гравием, его камзол и жилет тут же покрылись слоем пыли. Резко вскочив, он сорвал с себя маску-бауту с накидкой и закричал, указывая пальцем на Казанову:

— Вы! — голос у молодого мужчины оказался пронзительным и неприятным. — Вы, милостивый государь, должны со мной объясниться!

Дамы попрятались от неприятной сцены за раскрытыми веерами и спинами своих спутников.

Джакомо не хотел терять время, но все же улыбнулся и беспечно поинтересовался:

— По какому поводу?

Нахал ответил все тем же злобным, задиристым фоном:

— Объяснитесь, почему вы досаждаете моей невесте!

— О какой невесте вы говорите? — спросил Джакомо, не в силах скрыть искреннее недоумение.

— О Франческе Эриццо, дорогой мой Казанова, и ваши гнусные намерения совершенно очевидны.

— Откровенно говоря, милостивый государь, она о вас не упоминала. Да кто вы такой вообще?

— Альвизе Дзагури, торговец дубленой кожей, — нехотя ответил тот.

— Ах, ну надо же… — не удержался Джакомо. — Дубленая кожа, говорите? Очень, очень интересно. Что ж, дорогой мой Дзагури, боюсь, я должен вас покинуть, что-то на этом приеме становится душно. Надеюсь, вы не против…

Джакомо попытался обогнуть Дзагури, но тот и не собирался уходить с дороги. Он приблизил лицо вплотную к Казанове и прошипел:

— Мы недоговорили, любезный Казанова.

— Я к вашим услугам, когда угодно и как угодно, но сейчас, если позволите, моего внимания требуют срочные дела, — завершив на этом неуместный разговор, Джакомо согнулся в преувеличенно изящном поклоне и продолжил путь к лестнице.

Краем глаза он увидел, что к незнакомцу с грязными пепельными волосами присоединилось еще трое, и теперь все четверо направляются в его сторону. Казанова проворно поднялся по лестнице, вбежал в зал на втором этаже и закрыл за собой дверь.

Там он обнаружил Франческу и «Лауру, обеспокоенно наблюдавших за ним.

— Скорее! — воскликнул Джакомо. — Я должен выбраться на крышу.

Лаура растерянно застыла на месте, но Франческа не потеряла присутствие духа.

— Сюда, сказала она, указывая на дверь с правой стороны зала.

— Да, — почти машинально подтвердила Лаура. Джакомо поспешил последовать совету.

Тем временем кто-то уже ломился в дверь.

— Откройте! — кричали с той стороны.

Но Джакомо успел переместиться в соседний зал, а оттуда — в следующий. На мгновение он повернулся к девушкам, которые следовали за ним, словно самый прекрасный в мире конвой, и внезапно коснулся алых губ Франчески легчайшим поцелуем.

— Казанова… — пробормотала Лаура.

Франческа же не произнесла ни слова.

— Я вернусь, — пообещал Джакомо.

Он ласково коснулся щеки Лауры, развернулся и проворно побежал по узкой лестнице, которая вела на крышу палаццо Контарини-Даль-Дзаффо.

Тем временем дверь зала с фресками наконец поддалась под градом ударов.

Ловко перемещаясь вдоль гребня крыши, Казанова слышал голоса гвардейцев, ворвавшихся в комнату. Топот тяжелых сапог по ступенькам, раздраженные возгласы, проклятья и приказы — все звуки слились в единый беспорядочный гвалт. Добежав до края крыши, Джакомо, не раздумывая, прыгнул вперед.

Свежий ветер хлестнул его по лицу, и ночь, едва освещаемая отдельными огоньками фонарей, приняла Казанову в свои объятья. Не переставая крутить ногами в воздухе, чтобы смягчить падение, он приземлился на соседнюю крышу, ловко перекатился кувырком и вскочил.

Если не считать пары царапин, Джакомо был совершенно цел. Несколько черепиц выскользнули из-под ног и полетели вниз, с глухим стуком разбившись о брусчатку узкого переулка, но Казанова и не думал останавливаться: нужно убежать как можно дальше от навязчивых преследователей. Как видно, государственные инквизиторы не теряли времени даром. Конечно, Джакомо особенно и не пытался скрыть свое возвращение в Венецию, более того, как справедливо сокрушался Маттео Брагадин, о его приезде знал весь город и праздновал это как великое событие. Да и встреча с графиней Маргарет фон Штайнберг наверняка не осталась незамеченной.

Предаваясь этим размышлениям, Казанова совершил второй рискованный прыжок на следующую крышу. На этот раз, падая, он поранил руку: алая кровь сверкнула в свете фонаря. Но главное, что теперь он был в безопасности. Спрятавшись за широкой каминной трубой, Джакомо наблюдал за тем, как гвардейцы высыпали на крышу палаццо Контарини-Даль-Дзаффо и остались с носом, никого там не обнаружив. Разглядеть беглеца они не могли: ночная мгла, густые тени от света слабых фонарей и каминная труба надежно скрывали Казанову от глаз преследователей. Однако Джакомо мог слышать служителей закона, и ему совершенно не понравилось то, о чем они говорили.

Поначалу до Казановы долетали только удивленные возгласы, но когда он напряг слух, то смог разобрать и слова.

— Он убежал, ваше сиятельство, — произнес кто-то.

— Это настоящий дьявол, синьор Дзаго, — вторил ему второй гвардеец.

— Я тебе сказал не называть меня по имени, идиот!

Последнее восклицание, по всей видимости, слетело с губ худощавого мужчины с грязными светлыми волосами. Джакомо не видел его лица, но хорошо представил себе хищную физиономию с выпученными от ярости безумными глазами. Голос у преследователя был под стать внешности — глухой и неприятный, словно зубовный скрежет.

— Спускаемся! — приказал он. — Все равно делать тут нечего. Понятно, что Казанова не стал нас дожидаться. Кто-нибудь узнал имя того болвана, что преградил ему путь?

— Тони! — рявкнул первый голос. — Ты должен был это сделать, помнишь?

Раздался ответ, но Джакомо уже не смог его разобрать. Судя по тону голосов, за ним последовала перебранка. Наконец, раздался вскрик, и через мгновение — сочный шлепок, как будто спелый фрукт упал на землю, превратившись в месиво мякоти и сока.

Кто-то заискивающе причитал:

— Ваше сиятельство… — в голосе слышался ужас.

— Он сам виноват, — проскрипел отвратительный человек, раздававший приказы. — Я не даю второго шанса тем, кто ошибся однажды.

Джакомо посмотрел вниз: посреди переулка лежал труп гвардейца с раздробленной головой. Расползавшаяся лужа крови посверкивала в слабом свете фонаря.

Глава 14 Первое письмо

Мой дорогой синьор Казанова, прошло всего несколько дней с нашей встречи, а я уже скучаю по Вам, сама не знаю отчего. Возможно, дело в том, что я взволнована мыслью о нашем пари или, если быть полностью откровенной, о выигрыше, которого я жду не меньше, чем Вы. Могу я признаться Вам кое в чем? Венеция великолепна, в этом нет никаких сомнений, но порой она невыносимо скучна: балы, приемы, сплетни, интриги — все тут есть, но не хватает страсти. Какое счастье, что наконец приехали Вы и привнесли дыхание жизни. Известие о Вашем таланте канатоходца облетело весь город, вокруг только об этом и говорят, так что, как видите, мой дорогой друг, Вы скрашиваете мою жизнь, даже находясь далеко от меня.

Однако я не могу не призвать Вас проявить чуть больше предприимчивости. Как же так, Вы познакомились с малюткой Эриццо, но до сих пор еще не отведали запретный плод? Ну же, синьор Казанова, я ожидала от Вас большей прыти, ведь, насколько я знаю, Франческа — еще совсем девчонка. Ничуть не сомневаюсь, что она сразу же пополнила ряды Ваших юных обожательниц, а значит, Вы можете легко сорвать этот цветок, как только захотите.

Но Вы почему-то этого не делаете! Вы медлите, теряете время на пустые разговоры и пробежки по городским крышам, наряжаетесь в ярко-синий камзол и развлекаете публику бесовским искусством циркачей. Вероятно, вам кажется очень смелым тратить время на развлечения, за которые Вас в любую минуту могут объявить еретиком и заговорщиком? Знайте же, что новости такого рода в мгновение ока становятся известны всему городу.

Я пишу об этом лишь для того, чтобы Вы осознали, насколько опасно Ваше поведение. Если эти вести дойдут до государственных инквизиторов, то, поверьте мне, никто и ломаного гроша не даст за Вашу жизнь.

Будьте осторожны, мой друг! И немного предприимчивее, прошу Вас.

Время идет, а мое сердце пылает в ожидании момента, когда я наконец смогу соединиться с Вами. Или же мое предложение Вас больше не интересует? Надеюсь, что это не так, потому что я не потерплю отказа.

Смелее, разделайтесь поскорее с простейшей любовной задачкой и возвращайтесь ко мне. И прекратите искать неприятностей на свою голову: в трактире «До Мори» Вы умудрились побить сразу троих, а в палаццо Контарини-Даль-Дзаффо, помимо своего безумного выступления, не придумали ничего лучше, чем вступить в перепалку с юным Альвизе Дзагури, поклонником малютки Эриццо. Вы должны быть предусмотрительнее, друг мой, прошу Вас, проявите немного сдержанности и хитрости!

Итак, я жду, когда Вы вернетесь победителем. Обещаю, мы отпразднуем Ваш триумф самым приятным образом. Пока же, если Вам что-то нужно, смело обращайтесь к Гретхен: ее преданность и умение решать любые вопросы не вызывают сомнений. С ней Вы в надежных руках, поверьте.

В ожидании Ваших вестей желаю Вам удачи.

Маргарет фон Штайнберг, графиня Тирольская

— Графиня фон Штайнберг времени не теряет, правда? — заметил Джакомо, вертя в руках листок с письмом.

— Она не может себе этого позволить, иначе никогда не достигла бы таких высот.

— Могу себе представить.

Джакомо ненадолго умолк. В тот день Гретхен снова была чудо как хороша.

Но разве не Франческа завладела его сердцем? Джакомо и сам точно не знал. Конечно, Эриццо красавица, но так юна и неопытна! Однако есть в ней что-то — в ее взгляде или в уверенном голосе, — что определенно не оставило Казанову равнодушным. Со вчерашнего вечера он думал о Франческе так много, что ее образ заслонял девушку, стоявшую сейчас перед ним.

Конечно, Гретхен совсем другая: хорошо знает, чего хочет, и умеет добиваться этого так изящно и в то же время чувственно, что устоять перед ней просто невозможно. Впрочем, Джакомо и не пытался устоять, скорее он благодарил судьбу за встречу с очаровательной австрийкой.

Вне всяких сомнений, графиня ждала ответа. Джакомо мерил шагами гостиную, размышляя, что же ей написать, а Гретхен тем временем расположилась на софе. В тонких пальцах она сжимала маленькую чашку из тончайшего фарфора, наполненную горячим шоколадом.

Гостья отпила немного обжигающего лакомства, и на очаровательных губах остался тонкий темный след. Не заботясь о соблюдении приличий, Гретхен слизнула шоколад языком, и от Джакомо не укрылся этот чувственный жест. Он почувствовал, как кровь закипает в жилах. Вдохновленная полученным эффектом, Гретхен взяла с блюдца байколо — знаменитое венецианское печенье овальной формы — и надкусила его самым вызывающим образом, рождая недвусмысленные ассоциации.

Джакомо призвал на помощь все свое самообладание: поддаваться сладким соблазнам сейчас было не время.

— Мне кажется, наш мясник стал чересчур любопытен, — неожиданно сказала Гретхен.

— Что? — Джакомо подумал, что ослышался.

— Сегодня утром я ходила в мясную лавку. Хозяин взвешивал мой заказ, болтая о том о сем, и вдруг начал задавать мне вопросы о том, чем занимается в Венеции графиня. Думал, я не замечу, вот глупец. Я поначалу не придала этому особенного значения, но он был крайне настойчив. В этом городе слишком много глаз и ушей, мне это не нравится.

— Добро пожаловать в Венецию, моя дорогая. Значит, даже мясник интересуется вами. Если позволите, Гретхен, я бы посоветовал вам сменить его. Не ходите больше в эту лавку.

— Хорошо.

— Значит, графиня хорошо разбирается в вопросах дьявольских искусств и ереси, — продолжил Джакомо. — Что ж, это меня не удивляет.

— Думаю, в этой связи я должна… — прекрасная австрийка умолкла в нерешительности.

Джакомо внимательно посмотрел на очаровательную собеседницу.

— Прошу вас, моя милая Гретхен, продолжайте, я вас внимательно слушаю.

Гретхен отпила еще глоток невероятно вкусного густого шоколада. Казалось, она колеблется, не зная, что выбрать: хранить верность своей госпоже или же отдаться на волю безудержной страсти.

— Я чувствую, мне стоит предупредить вас, чтобы вы были осторожнее, — наконец произнесла она, тщательно подбирая слова.

— О чем вы говорите?

— О графине.

Джакомо не верил своим ушам: камеристка решила предупредить его о кознях своей госпожи? Мир перевернулся?

Однако обстоятельства определенно складывались в его пользу.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что я сказала, Джакомо. Я знаю, вы многое повидали и отлично умеете выбираться из сложных ситуаций с невероятной ловкостью и изяществом, но графиня — опасная женщина, поверьте. Я не сомневаюсь, что она хочет использовать вас для каких-то своих интриг, а потому просто не могу не предупредить вас об этом.

— Ну что же, не могу сказать, что это меня удивляет, по крайней мере, не слишком. Однако разрешите поинтересоваться, почему вы так считаете?.. Да и в конце концов, почему так рискуете ради меня?

— Вы нравитесь мне, Джакомо, это бесполезно отрицать. Вы смелый человек с добрым сердцем, несмотря на все сплетни, что слагают о вас злые языки. Чтоб им всем провалиться! Я знаю, что вы никогда не будете моим… Это невозможно, я понимаю. Как я могу надеяться завладеть сердцем такого легендарного соблазнителя? Вы настолько неотразимы, что вам достаточно щелкнуть пальцами — и все женщины Венеции будут у ваших ног. Но я не в силах промолчать о том, что мне очень не понравился тон графини, когда она отдавала мне письмо для вас. Госпожа протянула мне листок, приговаривая, что научит вас хорошо себя вести, и при этом в глазах у нее вспыхнул опасный огонек. Я не стала бы рассказывать вам об этом, если бы не дорожила вами так сильно. Признаюсь, я рискую всем, не ожидая взамен ничего. Но вам не стоит играть с графиней, Джакомо, прошу вас. Это может дорого вам обойтись.

— Гретхен… Дорогая Гретхен, я благодарю вас за искренность и заботу, но не переживайте: меня не так-то легко обвести вокруг пальца.

— Не сомневаюсь, но пообещайте мне помнить о том, что я сказала.

— Конечно, даю вам слово. И еще раз спасибо за вашу честность и за все теплые слова, которых я не достоин. И уже точно я не достоин того, чтобы вы рисковали собой ради меня…

— Джакомо, не произносите этого даже в шутку!

— Мы можем навсегда остаться верными друзьями и заботиться друг о друге, не ожидая взамен ничего большего, чем можем дать сами, — проникновенно произнес Казанова. — Вас устроит такое предложение?

Серые глаза Гретхен довольно сверкнули.

— О большем я и не прошу.

Она поставила чашку на лакированный столик и откинулась на спинку, явно приглашая Джакомо присоединиться.

Тот не стал себя упрашивать и уже через мгновение осыпал Гретхен поцелуями.

— А как же письмо? — с якобы невинным видом воскликнула она.

— Письмо подождет.

* * *

Оторвавшись от Гретхен, Джакомо остановил на ней долгий внимательный взгляд. Он прекрасно знал, как она желает его, и именно поэтому выдержал паузу, чтобы усилить наслаждение.

Затем Джакомо вновь приблизился и стал шептать ей на ушко восторженные комплименты. Может, он и не был в нее влюблен, но в тот момент австрийка казалась прекраснейшей из всех женщин мира.

— Вы великолепны, Гретхен! Клянусь, ваша красота способна свести с ума любого мужчину.

Она смотрела на него, и в глубине глаз загорался живой и совершенно особенный свет. Казанова видел свое отражение в ее серых зрачках и чувствовал себя покоренным нежностью и глубиной чувств: взгляд Гретхен выдавал все, что волновало ее душу.

Она отдалась во власть его сладких слов, пышная грудь все сильнее вздымалась от порывистого дыхания. Любуясь ею, Джакомо взял со столика шоколадную конфету.

— Их делают в Леньяно, — прошептал он, — и называют «сосками Венеры» за форму и чудесный вкус. Мне кажется, нет сладости лучше для такой красавицы, как вы.

Он поднес конфету к очаровательному рту Гретхен. Поначалу она, сопротивляясь, сжимала губы, но Джакомо слегка надавил, и они раскрылись, как лепестки. Его пальцы нежно положили круглое лакомство ей в рот.

Джакомо почувствовал нарастающее наслаждение. Гретхен следовала за ним с такой невероятной готовностью, разделяя любое смелое желание, что пламя, пылавшее внутри него, разгоралось все сильнее с каждой секундой.

Когда Гретхен проглотила сладкую конфету, Джакомо взял тонкий батистовый шарфик и завязал ей глаза. Потом он начал снимать с нее одежду: медленно, наслаждаясь каждым моментом, пока наконец она не осталась полностью обнаженной.

Гретхен чувствовала горячее дыхание Джакомо на своей коже, а его пальцы скользили по телу нескончаемой чередой пылких ласк. Он заставил ее встать на колени и шелковой лентой связал руки за спиной.

Опираясь головой на мягкие подушки, Гретхен оказалась полностью во власти Джакомо, и это делало удовольствие еще острее. Словно рабыня, она всецело покорилась ему, готовая принять абсолютно все, что он захочет с ней сделать.

Когда холодные хвосты маленькой плетки в первый раз коснулись ее ягодиц, дрожащих от желания, из глаз Гретхен брызнули слезы. Слезы благодарности. При втором мягком, но ощутимом ударе она что есть силы закусила губу. На маленьком порезе выступила кровь, и Гретхен почувствовала невероятное удовольствие, усиленное контрастом с болью.

Он ударил ее еще раз и еще. Сердце бешено колотилось, словно готовое выпрыгнуть из груди, и Гретхен ощутила волну блаженства, которая накрыла ее с головой, а затем вознесла на самый гребень наслаждения.

Она полностью отдалась ему, желая его больше жизни. Гретхен нетерпеливо дернулась, не в силах больше ждать, мечтая лишь о том, чтобы наконец разделить с ним тот огонь, что пылает внутри. И лишь тогда Джакомо овладел ею: резко, напористо, безжалостно, и в тот же миг Гретхен достигла пика удовольствия.

Весь остаток ночи прошел в блаженстве и экстазе.

Глава 15 Стыд

— Проклятье, дочь моя! Ты хоть понимаешь, что творишь?

На благородного Никколо Эриццо было жалко смотреть: лицо побагровело от ярости, парик съехал набок, он в отчаянии хватался за голову, в надтреснутом голосе слышался неподдельный ужас. Если бы кто-то увидел его в этот момент, то точно решил бы, что тот лишился разума. Эриццо что есть силы пнул резной деревянный комод, только чудом устоявший на месте.

Франческа сидела за клавесином, ее пальцы так и застыли на черных и белых клавишах. В тот день она с удовольствием разучила две сонаты Доменико Скарлатти, обе невероятной красоты. А теперь ссора с отцом испортит все настроение, это уж точно.

Девушка стойко выдержала яростный взгляд Никколо, чем разозлила его еще сильнее. Как смеет дочь противиться его воле? После всего, что он для нее сделал!

— Я не позволю тебе разрушить выгодную партию из-за глупого каприза, поняла? Не хочу больше слышать про этого проходимца! Или я запрещу тебе видеться с соплячкой Контарини, ясно?

Франческа не могла этого больше выносить. Сохраняя уважение к отцу, она тем не менее ответила решительно и твердо. Она его не боится. И никогда не боялась.

— Отец, вы не можете заставить меня выйти замуж за Альвизе Дзагури вопреки моей воле. Я ненавижу его: он высокомерный глупец и любит только себя и свои деньги. Я не сделала ничего дурного, просто пришла на бал, где собралось пол-Венеции. Это совершенно естественно, что Казанова тоже был там.

Эриццо не верил своим ушам.

— Да как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?! И с каких это пор ты сама решаешь, что для тебя лучше? Будь жива твоя несчастная мать…

— Мама всегда желала мне добра! А вы не имеете права навязывать мне в мужья человека, которого я терпеть не могу.

Это было уже слишком.

Никколо Эриццо подошел к дочери и, не в силах совладать с яростью, дал ей звонкую пощечину. Голова девушки дернулась назад, будто от удара плеткой. Боль была сильной, а еще сильнее — унижение.

Осознав, что он натворил, расстроенный отец залился краской.

— Франческа… — произнес он слабым голосом, не в силах закончить фразу.

— Надеюсь, вы довольны! Я в полной мере ощутила отцовскую заботу. Теперь, с вашего позволения, я хотела бы удалиться.

При этих словах Франческа вскочила на ноги, в гнетущей тишине дошла до двери и покинула комнату.

Растерянный Эриццо остался стоять на месте, молча сжимая руки.

* * *

Франческа рухнула на кровать, по пылающим щекам текли слезы. Слова отца ее ужасно расстроили: как же она устала от того, что ее мнение никто не воспринимает всерьез! Неужели ее чувствами можно торговать на рынке Риальто, словно отрезами ткани? Это несправедливо!

Потом мысли Франчески невольно обратились ко вчерашнему вечеру: вот это было действительно чудесно. Первый раз в жизни она познакомилась с таким невероятным человеком. Канатоходец, акробат, путешественник, прирожденный соблазнитель, смельчак, утонченный собеседник — все это было в Джакомо Казанове и даже больше! Понятно, почему женщины теряют голову из-за него. Конечно, он очень красив, но это далеко не главное.

Франческа взглянула на красную розу, которую он ей подарил: цветок стоял на столике, в изящной вазе. Она вспомнила, как Джакомо смотрел на нее и как учащенно забилось ее сердце, когда она сама увидела его впервые — во время рискованного трюка на пределе человеческих возможностей.

Казанова — настоящий бунтарь, неудивительно, что Венеция так его боится, ведь он воплощает в себе все то, от чего этот город хочет избавиться. Он сам сказал, что никогда не откажется от своей сути ради каких-нибудь жалких общественных привилегий. В этой фразе столько гордости, что бросает в дрожь. Да, дело именно в этом: Венеция дрожит от страха при виде Казановы, потому государственные инквизиторы и гвардейцы и не спускают с него глаз.

Франческа восхищалась им, и мысли о ее новом герое придали сил и затмили раздражение от ссоры с отцом. Девушка знала, что вступает на опасный путь, но твердо решила не отступать: она не станет покорно наблюдать, как ее жизнь рушится во имя общепринятых правил и отцовских желаний. Франческа знала, что отец ее любит, и сама питала к нему самую искреннюю привязанность, однако с тех пор, как умерла ее мать, он сильно изменился. Безусловно, в чем-то его можно было понять, но, с другой стороны, девушка больше не хотела мириться с тем, что он держит ее взаперти лишь потому, что боится новой утраты. Конечно, отцом движет желание защитить свое дитя, но его забота слишком настойчива и тяжела. Отец всегда мечтал, чтобы она жила под стеклянным колпаком, потому и пообещал ее руку этому ничтожеству Дзагури, а за это ему нет прощения.

Франческа прекрасно понимала, что не стоит доверять Казанове: совершенно очевидно, насколько велико его самолюбие, и маска романтического героя запросто может оказаться не чем иным, как корыстным притворством. Однако было в нем нечто безнадежное и в то же время возвышенное, что совершенно покорило ее. Как будто в глубине его аквамариновых глазах скрывается настоящее пламя — жажда жизни и сильных чувств. Этот огонь сжигает его сердце и душу, а заодно может полностьюизменить и ее жизнь, если только допустить такую возможность.

За одно это Франческа была благодарна Казанове: с момента их встречи она чувствовала себя живой.

Именно это ощущение и дало ей силы воспротивиться отцовской воле и сражаться за собственное счастье.

Франческа вытерла слезы тыльной стороной ладони, встала и подошла к лакированному туалетному столику, украшенному восточными мотивами, — очаровательному примеру стиля шинуазри, что так нравился ее матери.

Девушка взглянула в зеркало: на нее смотрело юное создание, стоящее на пороге бездны под названием жизнь, и только страх мешал ей расправить крылья.

Но больше она не будет бояться, никогда.

В зеркале виднелся любимый клавесин Франчески, стоящий в углу спальни. Всего в доме их было три, и один девушка потребовала разместить в своей комнате. Ее не заботила плохая акустика помещения и необычное расположение инструмента, ей просто хотелось, чтобы любимый клавесин был всегда рядом и она могла бы играть на нем когда вздумается. Отец, который в конце концов всегда уступал ее просьбам, не стал противиться.

Франческа обвела взглядом изящные узоры и великолепные цветы, нарисованные на корпусе инструмента. Она села за клавесин и сделала глубокий вдох, а потом коснулась пальцами клавиш. Комнату наполнили чистейшие, хрустальные звуки. Руки Франчески затанцевали, давая жизнь музыке.

В тот день она разучивала произведения Скарлатти, но сейчас ей захотелось забыться в мелодии первой сонаты для клавесина авторства Бенедетто Марчелло. В волшебной работе знаменитого венецианского композитора девушка чувствовала истинную любовь к родному городу, будто само дыхание Венеции легло в основу чудесной музыки. Франческе никогда не надоедало играть это произведение. Размеренное ларго начала мелодии постепенно переходило в задорную улыбку аллегро, чтобы помчаться в безудержном престо, а затем вновь замедлиться и успокоиться ближе к концу. Ноты следовали одна за другой, словно рифмы таинственного заклинания, и соната воплощала в себе величие вечности.

Любимой мелодии удалось вернуть улыбку на лицо Франчески. Следуя за изяществом и радостным настроением произведения, девушка чувствовала всю грандиозность и бесконечность души композитора, написавшего его. Как будто автор говорил с ней через ноты, рассказывал о свободе, которую он ощущал, создавая свою музыку: творчество было для него волшебным окном в другой мир среди жизни, полной забот и тревог, на службе у Венецианской республики. История Бенедетто Марчелло всегда казалась ей похожей на историю их родного города: знатный венецианец, он был заложником политических интриг и собственного положения, но в то же время мог быть полностью свободен в моменты, которые посвящал искусству и в первую очередь музыке.

Марчелло жил в непростую эпоху, когда косность венецианской знати была особенно явной, а труды философов-просветителей обсуждались лишь для видимости, но точно не для того, чтобы взять на вооружение их новаторские идеи. Однако уже тогда в Венеции загорались отдельные искры стремления к той свободе, что чувствовал композитор, создавая свои произведения, и одной из этих искр, без сомнения, стал Джакомо Казанова.

Такие мысли роились в голове у Франчески, пока ее пальцы продолжали порхать по клавишам, играя знакомую мелодию. К концу произведения девушка решила, что надежда все еще есть. Она должна позволить себе следовать по течению безудержной реки, называемой жизнью, но не для того, чтобы отдаться первому встречному, а чтобы бороться за свои чувства и убеждения и доказать, что она чего-то стоит.

Франческа счастливо улыбнулась и при звуке последних нот от души поблагодарила Бенедетто Марчелло за то, что он в который раз подарил ей надежду.

Глава 16 Ответ

Моя дорогая графиня Маргарет фон Штайнберг, с несказанным удовольствием я прочитал Ваше послание, в очередной раз обнаружившее всю силу и настойчивость, коими Вы обладаете, и это, вне всяких сомнений, еще больше усилило мое страстное желание овладеть Вашим сердцем и не только. Я рад слышать, что по всему городу говорят о моих скромных деяниях, и должен вам признаться, что последствия подобной популярности отлично помогают мне отвлечь внимание от моих истинных целей.

Не переживайте из-за Альвизе Дзагури, это просто какой-то жалкий выскочка, торговец кожей. Я обязательно решу этот вопрос в самое ближайшее время. Что же касается малютки Эриццо, будьте уверены, у меня уже расставлены сети и бабочка вот-вот в них попадется. Однако как Вы нетерпеливы! Похоже, Вы не только настойчивы, но и слегка капризны, раз не находите себе места, пока не получите то, что желаете.

Что же, в таком случае я постараюсь закончить дело как можно быстрее. Но дайте мне хотя бы несколько дней, чтобы я мог немного насладиться охотой на Франческу Эриццо.

Я, безусловно, приму к сведению Ваше предостережение относительно хождения по канату и ярко-синего цвета, но Вы ведь знаете, что все это лишь народные предания, сказки, фантазии, если, конечно, за Вашими словами не скрывается нечто большее и я не должен опасаться, что Вы ведете некую двойную игру… Но мне совершенно не хотелось бы мучиться подобными подозрениями. Неужели Вы настолько коварны, что сообщите государственным инквизиторам о моих последних приключениях? Ну конечно нет! Вы обладаете сильным характером, невероятной красотой и, как мне хочется верить, честны со мной. Да и судя по всему, венецианские шпионы уже уведомили Пьетро Гардзони и остальных инквизиторов о моих делах. От внимания этого человека ничего не скроется, так что столь громкая история, как мое хождение по канату, совершенно точно дошла до него, равно как и до Совета троих мудрецов^[6], который борется с ересью и решает религиозные вопросы.

Словом, проявите еще немного терпения и не сомневайтесь во мне, моя дорогая. Я уверен, что получу сердце юной Эриццо, и уже совсем скоро. Мне нужно всего несколько дней, чтобы окончательно расположить ее к себе, а также найти способ избавиться от болвана Дзагури, который, насколько я могу судить, глаз с нее не спускает и таскается за ней повсюду, хотя она совершенно не желает его компании.

Бедняга! Мне даже немного его жаль.

Как бы то ни было, скоро Вы получите мои вести.

Пока же примите мои уверения в бесконечном восхищении и преданности.

Джакомо Казанова

Стоя посреди огромной гостиной, украшенной изящными гобеленами, Маргарет не верила своим глазам. Она в ярости разорвала письмо на мелкие кусочки, которые закружились в воздухе и упали на мраморный пол, будто конфетти.

Затем она попыталась совладать с собой и, чтобы успокоиться, обвела взглядом великолепные диваны, резные стулья с гнутыми ножками, два трюмо с зеркалами и тончайшей инкрустацией золотом. Графиня любила окружать себя изысканной мебелью: роскошная обстановка всегда помогала ей успокоиться и обрести ясность ума и твердость духа, необходимые для достижения поставленных целей.

Сейчас был как раз подобный момент.

— Какое нахальство, — произнесла она наконец. — Господин Казанова что-то не блещет умом и хорошими манерами. Правда, надо признать, он довольно смел, раз решился обращаться ко мне с подобным сарказмом. Ну хорошо. Придет и мой черед удивить его, а пока надо признаться, что бунтарский дух придает ему определенный шарм. Ты как думаешь, Гретхен? Что можешь сказать о нашем искателе приключений? — графиня фон Штайнберг перевела взгляд на свою камеристку и впилась в ее лицо двумя изумрудными лезвиями.

— Мне кажется, он умен и не разочарует ваше сиятельство, — ответила Гретхен.

— Ты в этом уверена? — ледяной тон графини заставил ее вздрогнуть. Гретхен ужасно боялась, что Маргарет каким-то непостижимым образом подозревала или, хуже того, узнала, что она посещала Казанову не только для того, чтобы передавать поручения.

— Молчишь? С чего вдруг? — прищурилась графиня. — Потеряла дар речи?

— Нет-нет, что вы, — поспешила заверить ее Гретхен. — Если я правильно поняла, у синьора Казановы возникли сложности, и ему просто понадобится еще несколько дней.

— В самом деле? — в голосе Маргарет явственно звучала подозрительность. — А ты-то откуда это знаешь?

— Город полон слухов, а Казанова еще и специально подпитывает их, потому что неразбериха и людские выдумки помогают ему скрываться от преследователей. Но я хочу также сообщить, что этот господин признался мне во всепоглощающей страсти к вам, ваше сиятельство.

На лице Маргарет отразилось удивление, смешанное с удовольствием.

— И когда он тебе это сказал?

— Да вот в последний раз, когда я принесла письмо, на которое он вам ответил.

— Ты уверена?

— Конечно, я хорошо запомнила.

— И каковы были его слова?

Гретхен сделала вид, что ненадолго задумалась. На самом деле, конечно, Джакомо ничего не говорил ей про графиню, но отступать было поздно.

— Он сказал, что восхищается вашей твердостью духа и властной чувственностью, что пылает в вас. — сочинила она.

— В самом деле? — графиня вопросительно подняла бровь.

— Безусловно, — закивала Гретхен, хватаясь за свою выдумку, будто утопающий за веревку. — Ведь Казанова и сам смельчак и бунтарь, правда? Вполне понятно, что и в вас он отметил не только красоту, но и решительность.

Маргарет улыбнулась.

— Хорошо, в общем-то, он и в письме написал нечто подобное, — снисходительно признала она. — Будем считать, что ты сказала правду. Но я надеюсь, что в следующий раз он явится лично и сам выразит мне свое восхищение.

Взгляд графини заметно потеплел, и Гретхен слегка успокоилась: кажется, в этот раз ей удалось обмануть хозяйку. Конечно, ее положение было не просто незавидным, а даже опасным. Гретхен будто шла по тонкому льду, который мог треснуть в любой момент, увлекая ее в бездну.

Идея с признанием, хоть и сочиненным на ходу, оказалась удачной. К счастью, выдумка Гретхен более-менее совпала с тем, что Джакомо написал в письме. Но как долго ей удастся выходить сухой из воды? Вдруг госпожа поймет, какие чувства она испытывает к Казанове? А что, если она уже это поняла и теперь играет со своей камеристкой, как кошка с мышкой?

Только когда графиня объявила, что удаляется в свои покои, Гретхен смогла вздохнуть с облегчением. Маргарет покинула гостиную, а камеристка подошла к окну, любуясь началом летней грозы, обрушившейся на Венецию. На небе сверкали молнии. Гретхен отворила дверь и вышла на балкон, вдыхая аромат июльского дождя. Бесчисленные капли воды падали с неба, освежая воздух в лагуне. Она подумала о Джакомо, прислушалась к собственному сердцу и поняла, что чувство, возникшее в глубине ее души, растет все сильнее и она уже не сможет с ним справиться. Конечно, Гретхен знала, что никогда не сможет привязать к себе Казанову. Она ответила согласием на его предложение дружбы, но на самом деле этого ей было мало. Гретхен не знала, что делать, она чувствовала себя в ловушке, но решила, что лучше довольствоваться тем, что есть, чем мечтать о несбыточном. Непонятно как, но этот мужчина проник в самую глубину ее души и подчинил себе все ее существование, будто тяжелая, неизлечимая болезнь.

Гретхен смотрела на дождь, надеясь успокоить собственную бурю в груди, как будто потоки воды, льющиеся с неба, могли подарить ей желанное облегчение. Конечно, этого не произошло, и австрийка тяжело вздохнула, чувствуя во рту привкус горькой ревности.

Она должна защитить Джакомо — от него самого и ото всех, кто желает ему зла. Гретхен не понимала, почему он постоянно рискует, отчаянно сражаясь с опасностями и будто забывая, что все эти беды рушатся на него исключительно из-за его же собственных безумств.

Впрочем, не по этой ли причине он обрел свою славу?

Гретхен прижала руки к груди, глядя на Гранд*канал: свет от люстр в окнах домов, великолепные фасады, золотистые отблески на воде, темные силуэты гондол, скользящих по волнам.

Город постепенно засыпал, подчиняясь воле летней ночи, а несчастная влюбленная чувствовала, как по ее щекам текут слезы.

Глава 17 Вызов на дуэль

Гондола мягко скользила по зеленоватой воде канала Рио-дей-Баркароли. В небе ярко сияло солнце, а воздух был жарким и влажным, и лишь еле заметные дуновения ветра дарили немного прохлады.

Джакомо расслабленно откинулся на спинку сиденья, обитого сиреневым бархатом, и наслаждался легким покачиванием лодки на волнах. В такие моменты он забывал обо всех волнениях и тревогах, погружаясь в красоту родной Венеции. Сейчас он с удовольствием рассматривал мост Куоридоро, к которому приближалась гондола. Джакомо возвращался из палаццо Барбаро, и Марко, его давний друг и покровитель, был так любезен, что настоял на том, чтобы служивший у него гондольер отвез гостя туда, куда тот пожелает. Бедный Марко! Он сильно рискует, оставаясь другом Казановы.

С другой стороны, между ними было много общего: схожие взгляды, вкусы, — и это неизменно укрепляло взаимную симпатию. Они с уважением относились друг к другу, разделяя страсть к свободе и мятежный дух. Если бы не Марко Барбаро, Маттео Бра гадин и Марко Дандоло, он давно бы сгинул, подумалось Казанове.

Совет десяти постоянно подозревал, что они вчетвером готовят некий вероломный план по свержению венецианской власти, а то и вовсе объявлял их адептами оккультных наук. Все потому, что когда-то давно Джакомо прочитал несколько книг, которые потом сам же сжег во избежание лишних проблем, а еще время от времени прибегал к помощи своего якобы волшебного эликсира вечной молодости, чтобы добиться расположения влиятельных дам. Но это же просто выдумка, невинная ложь, цель которой — очаровать богатых венецианок и получить пару лишних цехинов. Чертовы лицемеры! Джакомо усмехнулся. Когда гондола приблизилась к причалу, он повернулся к Тони — гондольеру семьи Барбаро, поблагодарил его кивком головы, выпрыгнул из лодки и поспешил в сторону района Кастелло.

Казанова добрался до площади Сан-Моизе и хотел было свернуть на улицу, ведущую к палаццо Эриццо, как вдруг кто-то громко окликнул его:

— Вот и вы, синьор, я как раз вас искал!

Не успел Джакомо обернуться, как кожаная перчатка дважды ударила его по лицу. Перед Казановой стоял наглец, задиравший его во время бала-маскарада. Как же его зовут? Он же еще в письме для графини его упоминал… Дзагури! Джакомо, однако, сделал вид, что не помнит своего обидчика, чтобы разозлить его посильнее. Если уж этот наглец вздумал бить его по лицу перчаткой, явно намереваясь вызвать на дуэль, то надо хотя бы помучить его за это.

— А! — только и произнес Казанова.

— Значит, вы узнаете меня? — воскликнул Дзагури.

Джакомо намеренно медлил с ответом. Непослушная прядь выскользнула из прически и упала ему на глаза.

— Кажется, мы встречались, но я бы солгал, если бы заявил, что знаю ваше имя. Помнится, однако, что речь шла о дубленой коже. Не так ли?

— Конечно, конечно… Казанова! — Дзагури выплюнул последнее слово, будто худшее из оскорблений. — Вас знают все, а мое имя никто не помнит, потому что я не могу похвастаться вашей славой, не так ли? Не на это ли вы намекаете своей якобы забывчивостью?

Казанова вздохнул и незаметно огляделся. Вокруг было много людей: прихожане спешили в церковь Сан-Моизе к воскресной службе. Оставалось только надеяться, что они слишком озабочены тем, чтобы не опоздать, и не обратят внимания на стычку между ним и Дзагури. Однако неприятный разговор нужно было заканчивать как можно скорее.

— Давайте перейдем к делу, а то я тороплюсь. Говорите то, что собирались, и покончим с этим.

— Еще бы! — воскликнул Дзагури. — Я вызываю вас на дуэль! Вы задели мою честь, синьор, — продолжил он, указывая на Джакомо пальцем, — самым бессовестным образом. Все видели, как вы досаждали моей невесте.

— Ну, если дело только в этом, то я готов вновь уверить вас, что понятия не имел о том, что это ваша невеста.

— То есть вы утверждаете, что, если бы знали об этом, не осмелились бы приблизиться к ней?

В словах Дзагури слышалась плохо скрываемая гордость.

— Ни за что на свете, — поспешил заверить его Джакомо. — Однако Франческа так прекрасна, что мне кажется, ни один мужчина не смог бы устоять перед ней.

Последнее утверждение заставило почтенного коммерсанта яростно выпучить глаза.

— Да как вы смеете! гневно вскричал он.

— Мой дорогой друг, — перебил его Казанова. — Я принимаю ваш вызов, раз вы того желаете. Но вы знаете, что законы Венеции запрещают дуэли, — процедил он сквозь зубы, — а потому я попросил бы вас вести себя более сдержанно и держать это в секрете. Вы уже выбрали место? Если нет, то я позволю себе предложить заброшенную мельницу в окрестностях Дол о. Что скажете?

Дзагури удивленно уставился на собеседника. Такого ответа он не ожидал, но раз уж сам заварил эту кашу, отступать было нельзя. Купец до последнего был уверен, что Казанова — пустой хвастун, так что холодное спокойствие, звучавшее в его голосе, поразило и даже испугало Дзагури.

— Я согласен, — сказал он. — Приведите с собой секунданта. Будем драться на шпагах.

— До первой или до последней крови?

Вопрос снова застал Дзагури врасплох. Он ответил не раздумывая, а когда понял, что натворил, уже не мог взять свои слова обратно:

— До последней.

Казанова улыбнулся.

— Черт побери, похоже, я в самом деле сильно вас разозлил. Ну что же, да будет так! — воскликнул он. — До последней крови. Однако теперь, если позволите, я должен идти. Когда?

— Завтра, как сгустятся сумерки.

— Да победит сильнейший! А, ваша перчатка, — с этими словами Казанова нагнулся, поднял перчатку и с поклоном протянул ее Дзагури, после чего как ни в чем не бывало продолжил свой путь в сторону церкви Сан-Мартино, откуда уже рукой было подать додома Франчески. Знал бы об этом Альвизе, его бы удар хватил, подумалось Джакомо. В происходящем определенно наблюдалась насмешка фортуны.

Дуэль до последней крови — серьезное дело. С другой стороны, не он же ее потребовал, а Дзагури — настоящий болван. Конечно, его надо будет пощадить: нет никакого смысла наживать новые беды с инквизиторами, проблем и так более чем достаточно. Только вот ссора и вызов с перчаткой посреди площади Сан-Моизе едва ли остались незамеченными. Хорошо хоть, Дзагури должен помалкивать о дуэли, ведь ему тоже совершенно ни к чему ссориться с представителями закона. Надо будет его проучить и оставить эту историю в прошлом.

Джакомо долетел до палаццо Эриццо, как на крыльях.

Глава 18 Смятение чувств

Он знал, что наверняка встретит ее у церкви Сан-Мартино.

Стоя немного в стороне, чтобы не бросаться в глаза, Джакомо рассматривал великолепный фасад из красного кирпича и выходивших после мессы людей. Наконец он заметил ее — в сопровождении отца, который, судя по всему, не спускал с нее глаз, будто коршун, готовый броситься на любого обидчика. Джакомо последовал за ними, смешавшись с толпой прихожан.

Надвинув треуголку на глаза, он держался чуть поодаль, но когда девушка на мгновение обернулась, тут же поймал ее взглад и кивком головы указал на переулок, отходивший в том месте от дороги. Дастся ли ей сбежать от отца, Джакомо не знал, но жестом показал, что будет ждать ее там.

Придет или не придет? Азарт ожидания и риск неудачи распаляли его кровь, заставляя остро ощущать вкус жизни. Каждый раз было так: на первых любовных свиданиях он снова чувствовал себя мальчишкой. Пари с Маргарет фон Штайнберг придавало и без того соблазнительной игре особенную остроту. Но это все еще игра? Или она уже превратилась в нечто иное? Может быть, в зарождающееся чувство? Вот уже некоторое время Казанова задавался этим вопросом. Впрочем, если этому странному любовному наваждению суждено одержать над ним верх, пусть. В конце концов, что ему терять, свою репутацию? Славу легендарного соблазнителя? Тот образ, что он создал для себя и который внезапно оборачивался против него же, не давая быть самим собой? Точнее говоря, новым самим собой?

По узкому переулку Казанова вышел на небольшую площадь и стал ждать. Никто не появлялся. Июльский зной, казалось, плавил крыши домов, соединяя их с небом.

Джакомо подошел к колодцу в центре площади — изящному сооружению из истрийского камня — и заглянул внутрь. Все в порядке: поручение, которое он дал утром, — оставить в колодце корзину цветов — выполнено наилучшим образом. Казанова надеялся, что проделал все это не зря.

Через несколько минут за его спиной послышались легкие торопливые шаги.

Джакомо обернулся — это была Франческа. Боже, до чего она прекрасна!

Казанова улыбнулся при мысли о том, как дни, прошедшие с памятного бегства по крышам, частично стерли чудесные черты из его памяти. Он много раз пытался восстановить лицо Франчески в своем воображении, но реальность оказалась еще чудеснее. Увидев наяву водопад ее рыжих кудрей и бездонные зеленые глаза, он в восхищении застыл на месте.

— Джакомо, что вы здесь делаете? — спросила она.

— Я больше не мог выносить ожидания, — ответил Казанова. — Еще немного, и я сошел бы с ума!

Он подошел к Франческе и поцеловал ее руку, потом шею, потом губы, потом…

— Джакомо, — она остановила его, коснувшись губ кончиками пальцев. — Вы что же, хотите распрощаться с жизнью?

Казанова засмеялся.

— Не особенно, а чем вызван ваш вопрос?

— Вы не представляете, что мне пришлось придумать, чтобы сбежать от отца!

— И что же? Мне очень интересно! — полюбопытствовал он.

— Я сказала, что обещала зайти после мессы к подруге, которая живет здесь неподалеку.

— Прекрасная мысль. Я не сомневался, что такая умная девушка, как вы, обязательно найдет убедительное оправдание.

— Ну конечно, вам смешно… — улыбнулась она, но потом нахмурилась. — Вы не представляете, в какой ад превратилась моя жизнь! Отец не спускает с меня глаз, а глупец Альвизе Дзагури никак не оставит меня в покое, хотя я не испытываю к нему ни малейших чувств!

Джакомо увидел, как по ее прекрасному лицу пробежала тень отчаяния.

— Уверен, вам непросто, Франческа, но я обещаю, что сейчас вы отвлечетесь от всех ваших бед, — ответил он.

— В самом деле?

— Поверьте мне. Взгляните!

Казанова подвел ее к колодцу в центре площади. Пока Франческа растерянно оглядывалась, он принялся крутить ручку, поднимая ведро, и через несколько мгновений уже держал в руках пышный букет ароматных цветов. Джакомо с поклоном протянул его девушке.

— Это мне? — с недоверчивой и в то же время счастливой улыбкой спросила она.

Казанова сделал вид, что оглядывается.

— Кажется, больше никого здесь нет. Правда ведь? Смелее, возьмите, ну конечно, это вам.

Франческа с наслаждением вдохнула аромат цветов.

— Они великолепны.

— Это правда, но они блекнут рядом с вашей красотой.

Девушка покраснела.

— Вы слишком любезны, Джакомо. Или вы просто смеетесь надо мной?

— Ни в коем случае, Франческа. Вы овладели моим сердцем с той секунды, когда я впервые вас увидел.

— Вы в этом уверены? Мне кажется, что часть вас говорит искренне, в то время как другая — тешит свое самолюбие.

— В самом деле? — спросил Джакомо с неподдельной горечью в голосе.

Он подошел ближе.

— Посмотрите мне прямо в глаза, что вы видите?

— Смелость, — не раздумывая ответила Франческа. — А также страсть, безумие, отвагу!

Он кивнул.

То, как вы рисковали жизнью в палаццо Контарини, было великолепно, синьор Казанова. Вы проявили такое мужество, что, глядя на вас, я забыла обо всем на свете. Не говоря уже о поцелуе и о бегстве по крышам — как я могла не потерять голову от всего этого? А теперь новый чудесный сюрприз! — Франческа ненадолго умолкла, но потом твердо произнесла: — Однако хотелось бы знать, что из этого вы сделали для меня, а что — для себя самого? Для своего самолюбия, для поддержания образа, который вы создали? Насколько искренне ваше сердце?

Джакомо не верил своим ушам. Он не разозлился, но поразился тому, насколько точно вопросы Франчески попали в цель. Казанова словно в одночасье очнулся от забвения, в которое его уже давно завела та роль — а ведь это была именно роль, — которую он играл. Неустанное желание удивлять и восхищать любой ценой позволяло ему выражать часть своей натуры, но в то же время заставляло то и дело переступать границу порядочности, вплоть до того, чтобы вовсе утратить ее. А теперь Франческа, которая едва его знала, но, похоже, видела насквозь, задавала вопросы, на которые он не мог ответить, и хотя и признаваясь в своей симпатии, устанавливала строгие границы.

— Франческа, как я уже сказал вам однажды, я знаю, что не достоин вашего доверия. Как такая мудрая и необыкновенная девушка, как вы, может поверить такому паяцу-комедианту, как я? — горько произнес Джакомо. — Увы, это правда! А ведь было время, когда я никому не позволил бы так себя назвать… Вы наделены чудесным даром и понимаете меня лучше, чем любая женщина в мире. Вы заставили меня задуматься о том, в кого я превратился. За последние дни я многое понял, и только благодаря вам…

— Я восхищаюсь вами, — перебила его девушка, — и я не хочу этого скрывать. Однако я должна быть честна и перед вами и перед самой собой. Я бы не вынесла, если бы мне пришлось потерять вас. Поэтому, если вы не готовы любить меня всей душой, вы должны от меня отказаться. Если вы не можете полюбить меня сейчас и навсегда, прошу вас, оставьте меня. — Франческа ненадолго задумалась, глубоко вздохнула и твердо произнесла: — Подумайте как следует, Джакомо, потому что, когда вы примете решение, дороги назад уже не будет. Мне невероятно тяжело говорить вам это, но поверьте, так обоим нам будет лучше.

С этими словами Франческа развернулась и быстро покинула площадь, оставив его с букетом роз в руках.

Джакомо молча смотрел ей вслед. Он был удивлен, но в то же время счастлив. Наслаждаться ее образом в ярком солнечном свете было самым чудесным ощущением за долгое, очень долгое время.

Глава 19 В сумерках

Город Доло готовился к приему множества знатных гостей. По традиции в августе состоятельные семьи вместе со слугами перебирались из Венеции в свои виллы на берегах реки Бренты, и начиналось время балов, приемов, развлечений — словом, центр светской жизни временно перемещался с острова на материк. Мира, Ориаго, Фиэссо д’Артико, Доло, Стра — большую часть года эти городки вели спокойную и размеренную жизнь, чтобы на самый жаркий месяц года превратиться в райский уголок. Великолепные виллы с видом на зеркальные воды Бренты наполнялись жизнью и становились ярким воплощением процветания Венецианской республики на материке.

Но в тот день период балов и приемов еще не начался, или, по крайней мере, не развернулся в полную силу, так что людей вокруг было немного. Джакомо доплыл до причала Фузины на гондоле Маттео Бра-гадина, который сопровождал своего друга в качестве секунданта. Затем они направились в сторону Доло, стараясь не попадаться никому на глаза. Еще только не хватало, чтобы местные жители узнали, какое рискованное дело здесь затевается.

Путники дошли пешком до почтовой станции, наняли карету без гербов и двинулись по берегу Бренты. Несмотря на беспокойные мысли о предстоящей дуэли, Казанова не мог не восхититься красотой пейзажа: спокойная река — великолепное продолжение венецианского Гранд-канала — сверкала на солнце, будто жидкое золото, а фасады роскошных вилл отражались в ее зеркальной глади. Небольшие городки сменяли друг друга, перемежаясь зелеными полями, которые радовали взоры своей свежестью и мирным спокойствием.

Добравшись до места назначения, Джакомо и Брага-дин завернулись в черные накидки и продолжили свой путь пешком. Они пересекли поле и небольшую тополиную рошу и наконец вышли к заброшенной мельнице у обмелевшей речки. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что противник прибудет вовремя. В надвинутых на глаза треуголках и черных мантиях Ка — занова и Брагадин походили на воронов, что обычно кружат вблизи поля битвы, предвкушая добычу. Впрочем, отойдя подальше от дороги, они сняли накидки, насквозь мокрые от пота из-за июльской жары.

Маттео внимательно посмотрел на друга, но не стал ничего говорить. Вся эта история казалась ему полнейшим безумием. Джакомо, напротив, был готов действовать. Зайдя внутрь полуразрушенной мельницы, чтобы скрыться от глаз случайных путников, он вытащил из ножен шпагу и несколько раз взмахнул ею, разминаясь.

Наконец появился Дзагури в сопровождении секунданта. Видудуэлянта был плачевный: сероватый цвет лица выдавал его ужас и готовность к худшему исходу. Небо тем временем окрасилось пурпуром заката, редкие облака будто плыли по океану крови. Сгущались сумерки.

Как только все четверо оказались внутри здания, через дыру в крыше которого виднелся кусочек алого неба, дуэль началась без промедления.

Клинки двух шпаг взлетели в воздух и скрестились со зловещим звуком. Синеватые искры фонтаном летели во все стороны, пока Джакомо без видимых усилий парировал решительную, но слишком предсказуемую атаку Дзагури.

Маттео Брагадин, отойдя от дуэлянтов на безопасное расстояние, молил бога пощадить Джакомо. Его терзало дурное предчувствие: то, как отчаянно бился купец, не предвещало мирной развязки. Он отлично знал, что избежать этой дуэли было невозможно, однако именно эта роковая предопределенность и не давала ему покоя. Напротив Брагадина расположился второй секундант — Гастоне Скьявон, купец, как и Дзагури. Он судорожно мял в бледных руках пару перчаток. Брагадин стер со лба капли холодного пота.

По законам Венеции, за участие в дуэли можно было лишиться дворянского титула, потерять все имущество или отправиться в ссылку. Ни один из этих вариантов не звучал особенно привлекательно: если о дуэли станет известно, это в любом случае будет настоящая трагедия. Вот почему каждый из присутствующих намеревался хранить тайну, независимо от исхода битвы. Это немного успокаивало, но не слишком. Брагадин ужасно волновался, но все же мысленно поблагодарил друга за выбор места: хотя бы в этом Казанова проявил осторожность. Старая мельница находилась далеко от жилых домов и была частично скрыта от глаз тополиной рощей. Лязг клинков был единственным, что могло бы навести случайного прохожего на мысль о том, что в окрестностях Бренты разворачивается дуэль.

Дзагури попытался сделать ложный выпад, но Казанова не поддался на уловку и легко отразил последовавший за ним удар сверху. Затем Джакомо перешел в нападение, сделал ложный боковой выпад и тут же ударил снизу вверх.

Клинок поднялся, преодолев неумелую защиту Дзагури, который чуть не выронил собственную шпагу. Оружие скользнуло в его руке, лезвие дернулось назад, и на щеке отважного коммерсанта появилась глубокая царапина.

Из раны хлынула кровь, по рубашке расплылись алые пятна.

Увидев эффект своей атаки, Джакомо поднял руки.

— Хватит, Дзагури, — предложил он. — Нет смысла продолжать.

Но ответом ему было молчание. Через мгновение шпага Дзагури снова пронзила воздух, он кинулся в нападение, ничего не видя от ярости и чувства оскорбленной гордости. Казанова спокойно отразил его выпад. Дзагури продолжал наступать, но его удары становились все более слабыми, беспорядочными и неточными.

После двойного парирования Казанова сделал шаг в сторону, сымитировал ложный выпад и быстро нанес новый удар сверху вниз. Дзагури, пораженный этой серией уверенных движений, совершенно растерялся: он едва успел отразить первый выпад, как клинок Казановы уже вернулся и выбил шпагу из руки купца, оставив его безоружным.

— Отлично, — сказал Джакомо, — у меня нет ни малейшего желания продолжать это безумие. Я сохраню вам жизнь. Однако прошу вас отныне и впредь держаться от меня подальше. Договорились?

Не дожидаясь ответа, Казанова поднес эфес к груди, кивком поблагодарил противника и развернулся, намереваясь покинуть мельницу.

Маттео Брагадин не смог сдержать вздох облегчения: учитывая то, как началась эта история, лучшего окончания нельзя было и придумать. Однако не успел верный секундант перевести дух, как увидел, что Дзагури и не собирался сдаваться. Пока Казанова прятал шпагу в ножны, отчаянный купец с бешеным криком кинулся на него.

— Джакомо! — в ужасе воскликнул Брагадин.

Казанова в мгновение ока снова вытащил шпагу, резко повернулся, и Дзагури с разбегу сам налетел на острый клинок. Лезвие пронзило его грудь, белая рубашка окрасилась кровью. Отвергнутый жених упал на колени. «Проклятье!» — выдохнул Казанова. Он осторожно вынул шпагу из груди противника, но, взглянув в его лицо, понял, что уже ничего нельзя поделать.

Не произнеся ни звука, Дзагури рухнул ничком на утоптанную землю. Он был мертв.

Глава 20 Игра

Все прошло как по нотам. С того места, где она спряталась, было отлично видно, как разворачивались события. Сначала появился Казанова с секундантом. Потом болван Дзагури, тоже с другом. Но покинули заброшенную мельницу только трое мужчин, а лязг оружия, который был слышен на всю округу, недвусмысленно подтверждал подозрения о дуэли. В компании недоставало Альвизе, и сопоставить одно с другим было проще простого.

Маргарет улыбнулась. Она чувствовала почти физическое наслаждение при мысли о том, что Казанова теперь у нее в руках. Легендарный повеса попался в ловушку. Он убил Дзагури, да еще и на дуэли! На дуэли из-за женщины, ну просто прелесть! Какая, однако, бесполезная трата сил. Не говоря уже о том — и этот факт изрядно досаждал графине, — что предметом спора двух мужчин являлась не она. Впрочем, какая разница, главное, что цель достигнута.

Этот хлыщ Казанова и представить себе не может, как ловко она обвела его вокруг пальца. Он даже не задумался о том, почему из всех женщин Венеции графиня выбрала именно Франческу Эриццо. А ведь это так просто! Франческа слыла красавицей, в этом нет сомнений, но, кроме того, обладала упрямым, непокорным характером и всегда хотела делать все по-своему. Как будто она единственная привлекательная девица во всей Венеции! Но именно это и нужно было Маргарет: Франческа стала идеальной приманкой для Джакомо Казановы. И идея с пари, конечно, тоже попала точно в цель. Этот глупец ни на миг не усомнился в причине подобного предложения. Впрочем, даже если бы у него возникли подозрения, он никогда бы не докопался до правды.

Графиня потратила немало времени на подготовку этой ловушки. Она отлично знала, насколько вспыльчив жених Франчески — один из тех глупых и ревнивых мужчин, что приходят в ярость от любого неосторожного взгляда, лишнего слова или жеста внимания, оказанного его возлюбленной. Которая его, кстати говоря, терпеть не может. Дзагури как нельзя лучше подходил для хитроумного плана. Его можно было использовать как невольного палача, если бы он победил на дуэли, или как доказательство преступления — в случае проигрыша. Маргарет была чрезвычайно довольна собой: она продумала каждый шаг, и все прошло даже лучше, чем она могла вообразить.

Графиня потянулась, пытаясь слегка размяться в непривычном охотничьем костюме, который она надела, чтобы передвигаться по лесам и полям без лишних трудностей. И, конечно же, чтобы ее было сложнее узнать. Длинные светлые локоны Маргарет собрала в хвост, связав синей бархатной лентой.

На ней были охотничья куртка и штаны, заправленные в сапоги из дубленой кожи, доходившие до колен.

Графиня кивком приказала Драгану — своему верному помощнику родом из Сербии, совмещавшему обязанности слуги и наемного убийцы, — идти вперед, освещая путь фонарем. К тому моменту, когда Казанова и остальные покинули старую мельницу, уже совсем стемнело. Маргарет и ее слуга молча шли к полуразрушенному зданию.

Даже вечером воздух был наполнен зноем, и это ужасно раздражало графиню. До чего мучительна жара в этих краях! Она с тоской подумала о Больцано и зеленых лугах родной Австрии. Ну ничего, уже скоро она сможет туда вернуться. Еще несколько дней, и задача будет с блеском выполнена.

Наконец графиня и Драган добрались до старой мельницы.

— Ну что же, — сказала она, входя внутрь, — давай искать тело.

Слуга скинул с плеча увесистый мешок, извлек оттуда еще два масляных фонаря и зажег их. Пространство наполнилось теплым светом. Драган расставил лампы в форме треугольника, и таким образом слабых огоньков вместе с пробивавшимся сверху, через прохудившуюся крышу, светом звезд вполне хватило, чтобы разглядеть, где именно Казанова и секунданты похоронили Дзагури.

— Здесь, — мгновенно указал это место слуга. — Видно, что тут недавно копали.

Маргарет тоже заметила темный прямоугольник плохо утоптанной земли.

Драган извлек из мешка лопату и принялся энергично ею орудовать. Графиня не без удовольствия наблюдала за тем, как работает ее слуга: у него были широкие плечи и сильные руки, а длинные темные волосы спадали на лицо. Из-под слоя земли с каждым движением лопаты все отчетливее проступало лицо купца Альвизе Дзагури.

Глава 21 Сан-Марко

После поспешного возвращения из Доло — сначала в карете, потом на гондоле Маттео Брагадина — Джакомо попросил высадить его у палаццо Бембо, рядом с каналом Сан-Сальвадор, где начал бессмысленно кружить по переулкам, пока наконец не вышел на центральную площадь Сан-Марко. Он сам не знал, куда направляется, хотелось лишь вдохнуть свежего воздуха, а также попытаться осмыслить печальный исход дуэли.

Изнемогая от безжалостной жары, Джакомо бродил по городу, но по-прежнему видел перед собой лицо мертвого купца. Он ясно ощущал, что что-то изменилось. Пари с графиней фон Штайнберг, страстные ночи с Гретхен, хождение по канату — все это казалось бесконечно далеким.

Сегодня он убил человека, и неважно, как именно это произошло. Однако сильнее всего Джакомо беспокоило другое — то странное чувство, которое он испытывал к Франческе и с которым не мог ни справиться, ни понять его до конца. Более того: он уже не представлял жизни без этого наваждения. Что ждет его теперь, после смерти Дзагури? Она возненавидит его? Или, что еще хуже, станет делать вид, будто его не существует?

Джакомо потряс головой, но отогнать мрачные мысли не получалось. Он поднял глаза и огляделся: несмотря на поздний час, на площади Сан-Марко было столь многолюдно, что ему пришлось укрыться в тени портиков. Чего ему сейчас точно не хотелось, так это привлекать к себе внимание. Вызова на дуэль посреди площади Сан-Моизе уже более чем достаточно: по-хорошему говоря, Дзагури повел себя как настоящий глупец. Теперь Джакомо приходилось повсюду ходить в маске и накидке, чтобы скрыться от любопытных взглядов.

Площадь освещалась десятками огней. Шумные компании выходили из трактиров, громко переругиваясь между собой. Кто-то пытался затеять драку, иные неторопливо тащились с площади домой. Торговцы едой и вином в этот час работали не покладая рук: к каждому прилавку тянулись длинные очереди, аристократы и простые горожане, смешавшись между собой, терпеливо ждали, пока подойдет их черед.

Группы знатных дам и господ в масках, скрывающих лица, собирались в центре площади. Только что вышедшие из игорных домов, борделей или театров, они громко разговаривали — так, чтобы слышали все вокруг. У мужчин кипела кровь, разгоряченная азартной игрой или страстным свиданием, а женщины спешили похвастаться новым украшением или новым любовником — возможно, тем самым, кто наконец-то сможет о них позаботиться. И бог знает, сколько таких разговоров велось в Венеции, неуклонно движущейся к своему печальному концу, погрязшей в пороках и измученной интригами членов Совета десяти, каждый из которых заботился лишь о собственной пользе, уже давно не воспринимая всерьез приказы слабого, болезненного дожа. Джакомо знал, что многим из этих знатных дам приходится торговать своим телом в ночных гондолах, наполняющих Гранд-канал с наступлением темноты: они покорно раздвигали ноги для клиентов, пока гребец, он же сводник, ритмично взмахивал веслом, ничуть не смущаясь происходящим.

Шпионы и тайные агенты наверняка толпились здесь в огромном количестве, чтобы быть в курсе всех дел именитых венецианцев. Город превратился в один большой дом терпимости: все только и делали, что пытались заполучить самые свежие сплетни, с помощью которых можно вытрясти немного золота из тех, у кого оно еще водилось.

И как тут можно надеяться выйти сухим из воды?

Мимо Джакомо проковыляла группа уличных девок, которых их хозяева вели на встречу с новыми клиентами. Чуть поодаль хорошенькая женщина кокетливо поправляла парик, а потом обрушила поток ругательств на слугу из-за того, что тот замешкался, подавая ей мушку, которую она собиралась приклеить над верхней губой.

Казанова улыбнулся, но ему было совсем не весело. Он чувствовал горечь при мысли о том, как низко пала его любимая Венеция. Изнеженная, развращенная, продажная и бездействующая — и это в то время, когда вся Европа звенит оружием, предвкушая неминуемый конец «королевы морей».

Темная громада базилики на другой стороне площади в темноте обрела зловещие очертания. Она напоминала Джакомо спящего зверя: казалось, что внутри церкви бьется сердце, и его удары далеко отдавались в ночном воздухе. На мгновение Казанова отчетливо ощутил этот пульсирующий ритм, и холодок пробежал у него по спине.

Может, он сходит с ума?

Джакомо невольно вспомнил мрачную историю создания базилики Святого Марка — церкви, построенной для хранения мощей апостола, обманом привезенных в Венецию из Александрии. Казанова чувствовал, что его охватывает жар, как в лихорадке, а может, это духота летнего вечера становилась совершенно невыносимой. Он стер капли пота с лица. Дышать в маске, под черной накидкой становилось все тяжелее, носнять их он не решался.

Джакомо подумал о венецианских купцах, которые когда-то доставили мощи апостола Марка из Египта в Венецию. Вошедшие в историю Буоно Да Маламок-ко и Рустико Да Торнелло сумели выкрасть святую реликвию из города, где рушили христианские храмы для возведения мечетей, и спрятали ее под свиными тушами, зная, что мусульмане не станут прикасаться к подобному грузу. Хитрость одолела грубую силу. Главную базилику Венеции, однако, ждала непростая судьба. В первый раз она пострадала от пожара в 976 году, во время восстания против дожа Пьетро Кандиано, а в общей сложности перестраивалась трижды. Это не считая бесконечных изменений и архитектурных дополнений, так что в конце концов церковь превратилась в неповторимое чудо, соединившее в себе самые разные стили и элементы декора. И именно поэтому она казалась живым существом.

С базиликой были связаны и другие легенды и совершенно невероятные события. Так, в июне 1094 года, когда шли работы третьей по счету отделки фасада, мощи апостола Марка исчезли. Венеция горько оплакивала потерю, горожане скорбели и постились много дней подряд. Тронутый столь искренними проявлениями любви и веры, святой сам указал место, где находилась реликвия: в присутствии дожа, знати и простых горожан, собравшихся в базилике, из-за колонны храма показалась его рука, и церковь внезапно наполнилась чудесным благостным ароматом. В тот же день начались религиозные празднования, дож Фальер приказал разместить мощи в саркофаге, и верующие со всего света прибыли в Венецию, чтобы восславить апостола Марка. Эта необыкновенная история, реальная или выдуманная, являлась очередным доказательством идеи «живого камня», воспетой Андреа Палладио еще в XVI веке^[7].

Тут Джакомо подумал, что, кажется, пока еще не лишился разума. Скорее всего, он просто испугался и ужасно разозлился из-за сегодняшней смерти, которой он совершенно не желал, а кроме того, события последних дней заставили его задуматься о том, насколько ничтожен он сам и все ему подобные, что сейчас наполняли площадь. И вот апостол, чей дух воплотился в каменных стенах базилики, решил напомнить ему о тех временах, когда отношение народа к святыням было совсем другим.

Несмотря на влажную жару июльской ночи, сердце Казановы сковало холодом. Десятки прекрасных дам без устали обмахивались веерами, но это не помогало отогнать дыхание смерти, нависшее над ними.

Джакомо почувствовал, что стремится к Франческе так, как ни к одной из женщин за всю свою жизнь. Возможно, она его последний шанс на спасение. Они должны быть вместе.

Неожиданно Казанова осознал, что готов пожертвовать всем ради нее. Пожалуй, даже умереть за нее, если потребуется. Он покачал головой, не в силах поверить в происходящее. Как это возможно, что девушка завладела его разумом и сердцем настолько, чтобы заставить его полностью измениться, да еще и в совсем короткий срок? И тем не менее лишь одна Франческа была в мыслях Джакомо, без нее он ощущал почти что физическую боль, словно от тяжелой лихорадки. Чем сильнее он боролся с этой неведомой силой, тем прочнее она подчиняла себе его волю. И если, с одной стороны, Джакомо боялся — да, вот правильное слово — боялся отдаться этому безумию, с другой — чувствовал, что только покорившись, хотя бы однажды, он ощутит истинную свободу, своего рода катарсис.

Значит, это и есть любовь? Странная искра, что разгорается в его душе все сильнее, лишая последних остатков разума? Так дальше продолжаться не может, решил Джакомо. И в тот же миг понял, что та сила, которой он пытается противиться, слишком огромна.

Казанова снова взглянул на базилику, что высилась во всем своем великолепии среди огней и шума толпы. Его сердце не находило покоя, он ужасно устал, и все вокруг было словно в тумане. Помимо желания добиться Франчески, непонятно каким образом, он совершенно не представлял, что делать дальше.

Джакомо побрел в сторону палаццо Брагадина, надеясь, что прогулка хоть немного приведет его в чувство. Однако не так-то просто справиться с этой бурей нахлынувших эмоций и мыслей!

Подойдя к колонне Святого Марка, Казанова увидел нечто, что заставило его вздрогнуть. У подножия памятника гвардейцы выставили на всеобщее обозрение человеческую голову. Джакомо слышал, что кого-то повесили в тот день, когда он вернулся в Венецию. Зловоние смерти было невыносимым: голова уже начала разлагаться, да и чайки хорошо потрудились над ней. Теперь изуродованное лицо мертвеца смотрело прямо на него, будто говоря: ты трус и убийца.

Кто-то тихо подошел и коснулся локтя Джакомо. Он чуть не вскрикнул: нервы были на пределе, по липу градом катился пот, рубашка прилипла к телу. Повернувшись, Казанова увидел уличную девку — уже не слишком молодую и ужасно уставшую, которая предлагала ему радости плоти за несколько цехинов.

Он злобно скинул ее руку и со всех ног поспешил прочь — мимо колонны, по ночным улицам, надеясь как можно скорее попасть домой и хотя бы ненадолго обрести покой.

Часть II Приговор (июль 1755 г.)

Глава 22 Кошмар

Гондола медленно скользила в тумане, окутавшем лагуну. Внезапно из сероватого марева выступили очертания полуразрушенного здания. Шаткая конструкция из почерневших обломков кирпича возвышалась в тумане, будто остов затонувшего корабля.

Джакомо стало страшно, он сжался в комок на дне лодки. Из носа текла кровь, алые капли перепачкали рубашку и руки. Бабушка Марция долго пыталась остановить кровотечение, но так и не смогла, а потому решила отвести мальчика к ведьме: пусть та сотворит какое-нибудь заклинание.

Тогда Джакомо и увидел ее впервые: худая как палка, она ковыляла, прихрамывая, по узкой полоске земли, окруженной водой. Его охватил ужас: ведьма казалась невероятно высокой, гораздо выше нормальных людей. Ледяной пот выступил у него на лбу. Насмешливые крики толстых белых чаек, круживших над развалинами, дополняли пугающую картину.

Пока лодочник Джиджи, помогая себе длинным шестом, подтягивал гондолу к берегу, Джакомо не отводил взгляд от ведьмы. Он заметил, что один глаз у нее был совершенно белым, словно кто-то полностью стер зрачок, желая то ли ослепить ее, то ли просто сделать еще отвратительнее.

— Не бойся, — прошептала ему на ухо бабушка Марция. — Порой черт не так страшен, как его малюют. Вот увидишь, ведьма сможет тебе помочь.

Она взяла маленькую ручку Джакомо, вложила в нее синий бархатный мешочек и заставила крепко сжать его пухлыми пальчиками. Как только лодка приблизилась к причалу, бабушка подхватила малыша и поставила на деревянный настил.

Джакомо оказался один на подгнивших досках, изъеденных солью и водорослями, а прямо перед ним, всего в нескольких шагах, стояла отвратительная старуха и пристально глядела на него единственным зрячим глазом с черным зрачком в окружении красных прожилок. Длинные волосы, темно-каштановые с сединой, падали ей на лицо сальными прядями, а в отвратительной фальшивой улыбке среди желтых зубов посверкивало несколько золотых.

Сзади слышались наставления бабушки Марции:

— Джакомо! Отдай мешочек колдунье. Вот увидишь, все будет хорошо.

Вместо ответа мальчик нерешительно двинулся вперед — доски опасно заскрипели. Кровь по-прежнему текла у него из носа, и он едва сдерживался, чтобы не кричать от ужаса.

Подойдя к ведьме вплотную, Джакомо убедился, что она вовсе не такая высокая, как ему показалось сначала. Женщина высунула из-под просторной темной накидки костлявую руку с длинными коричневатыми, будто проржавевшими ногтями.

— Кошелек, — проскрежетала она.

Джакомо протянул ей бархатный мешочек, в котором позвякивали монеты.

Ведьма тут же схватила его, будто коршун добычу, и приказала:

— Иди за мной.

Мальчик обернулся, испуганно глядя на бабушку.

— Иди, — подбодрила его она. — Ничего не бойся!

Он перевел взгляд на гондольера Джиджи, который стоял, опираясь на свой длинный шест, — сам худой, как палка, в черном плаще и старой шляпе, проеденной молью: его Джакомо тоже всегда боялся. Он и в лодку-то согласился сесть только потому, что рядом была бабушка.

Но делать нечего: мальчик послушно побрел следом за ведьмой. Они уже подходили к башне, когда над головой Джакомо прокричала чайка, и он в ужасе подпрыгнул: все вокруг вселяло страх.

Ведьма открыла тяжелую деревянную дверь, петли протяжно заскрипели. Мальчик увидел комнату, беспорядочно заставленную множеством странных предметов. Чего здесь только не было: пустые бутылки, зажженные свечи, черепа, пучки сушеных трав, цветные фонари, деревянные маски, вазы из цветного стекла, скрипки с порванными струнами, рамы без картин, старая прялка и даже серебряный чайный сервиз, расставленный на круглом дубовом столе. Повсюду лежали стопки книг: казалось, пыль от пожелтевших страниц наполняет комнату, не давая дышать.

Джакомо растерянно оглядывался, пораженный и в то же время очарованный этим зрелищем. Ведьма заметила это и в первый раз слегка изогнула губы в гримасе, по всей видимости, означавшей улыбку.

Театральным жестом она откинула крышку большого сундука, а потом схватила мальчика и засунула туда, прежде чем он успел закричать и попросить пощады.

* * *

Джакомо проснулся весь мокрый от пота и невольно зажал рукой нос. Он ожидал увидеть кровь, но ладони оставались белыми, только слегка дрожали. Это просто ночной кошмар, а точнее говоря, воспоминание. Когда он был маленьким, бабушка и в самом деле возила его к ведьме на остров Мурано, чтобы та излечила его, от носовых кровотечений. Однако руки у Казановы дрожали вовсе не от страха, пережитого в детстве, — он вспомнил, как всего несколько часов назад по его ладоням текла кровь Альвизе Дзагури, которому он проткнул шпагой грудь. Джакомо всего лишь защищал собственную жизнь, но никто и никогда не поверит в это, особенно если учесть, что они дрались на дуэли. Казанове показалось, что он снова чувствует горький запах крови. Он еще раз поднес к лицу руки, но пальцы пахли мылом, белоснежная постель тоже была чиста. Это призрак Дзагури преследует его и уже никогда не оставит в покое.

Беда. Нехорошее предчувствие охватило его, будто лихорадка. С одной стороны, никакой явной опасности вроде бы не было, и Джакомо очень надеялся, что ошибается. Однако в глубине души чувствовал, что что-то пошло не так и исправить ошибку уже невозможно.

Он убил человека — назад дороги нет. Хотя он совершил преступление, защищая собственную жизнь, угрызения совести мучили его. Легче ли от мысли, что тем самым он хотя бы избавил Франческу от несчастливого брака? К сожалению, не легче. Конечно, Дзагури был настоящим болваном и сам во всем виноват, ведь Джакомо собирался пощадить его и забыть обо всей этой истории. Да, черт побери! Все произошло так, как произошло, и этого уже не изменишь. Придется смириться с бременем вины и научиться жить с ним. Что касается иных последствий, Джакомо был уверен, что Маттео Брагадин и Гастоне Скьявон будут молчать, потому что они замешаны в истории с дуэлью так же, как и он. Никто не заинтересован в том, чтобы о произошедшем стало известно, ведь каждому есть что терять, рассудил он.

Брагадин! Джакомо подумал о своем верном друге, который в очередной раз приютил его в собственном доме, когда кто угодно другой хорошо бы подумал, прежде чем объявить себя другом опального Казановы. Прошлая ночь прошла как в тумане: Джакомо пришел в палаццо Брагадина уже под утро после долгих скитаний по улицам Венеции от площади Сан-Марко до улицы Скалетта. Надо поговорить с Маттео, спросить, как он себя чувствует. Джакомо пообещал себе, что обязательно уделит время верному другу, хотя, учитывая все произошедшее, думать об этом сейчас было странно.

Внезапно раздался стук в дверь. Казанова ответил, и слуга объявил, что к нему пришел посетитель.

— Я буду готов через пару минут, пусть подождет, — коротко отозвался Джакомо.

Кого еще черт принес в такой час, обеспокоенно подумал он. Ничего не оставалось, кроме как спуститься и выяснить это.

Глава 23 Предвестник несчастья

Когда Джакомо, умытый и одетый, вошел в библиотеку, он обнаружил там человека, которого меньше всего ожидал встретить у себя дома. Несмотря на то что он никогда раньше не видел лица этого мужчины, Казанова сразу же узнал его по сальным волосам пепельного цвета. От нежданного гостя исходил отвратительный гнилостный запах, будто он только что вылез из могилы.

Услышав шаги Джакомо, мужчина обернулся, демонстрируя потертый грязный камзол и неприятное лицо с клочковатой щетиной. Голубые глаза злобно смотрели исподлобья, в их глубине светился нехороший огонек. Когда он открыл рот, Джакомо пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы тут же не выгнать непрошеного визитера пинками за дверь. Почерневшие гнилые зубы выглядели просто омерзительно, а трупный запах в комнате усилился многократно.

— Синьор Казанова… — начал гость.

— С кем имею честь говорить? — спросил Джакомо, чтобы сразу расставить все точки над «i».

— Синьор Казанова, мое имя Якопо Дзаго. Я служу у инквизитора Пьетро Гардзони.

Он выплюнул эти слова, будто отравленные стрелы, но Джакомо было не так-то просто испугать. Хотя, конечно, учитывая события предыдущего дня, совпадение настораживало.

— Могу я осведомиться, какова причина вашего визита?

— Простая вежливость.

— Вежливость? — переспросил Казанова, уверенный, что ослышался.

— Именно, — кивнул Дзаго. — Дело в том, синьор Казанова, что я присутствовал на балу в палаццо Контарини-Даль-Дзаффо несколько дней назад.

— Да, я помню.

— Конечно, помните, — подтвердил Дзаго с легкой усмешкой в голосе. — Если я не ошибаюсь, вы крайне поспешно покинули праздник, причем сочли наиболее удобным путь по крышам.

— Именно, — отозвался Джакомо, не отказав себе в удовольствии подколоть собеседника.

Дзаго не смог сдержать смешок, который тут же перешел в приступ кашля. Он вытащил из кармана грязный платок и поднес его к губам, чтобы сплюнуть мокроту.

Казанова сглотнул, чтобы подавить тошноту. Непрошеный гость все сильнее внушал ему отвращение… И, похоже, понятия не имел, что такое хорошие манеры.

— Вам стоило бы получше следить за собой, не удержался он.

— Возможно, синьор Казанова, но… Я и о вас могу сказать то же самое.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, ваше фанфаронство — все эти трюки, хождения по канату, ссоры с благородными людьми… Подобные бесовские штучки крайне опасны для человека, находящегося в вашем положении, если вы понимаете, о чем я.

— Отлично понимаю.

— Надеюсь на это, синьор Казанова. Должен вам признаться, что некоторая часть моей натуры восхищается вами.

— В самом деле? — Джакомо поднял бровь.

— Честное слово. Но с другой стороны, ваш безудержный темперамент грозит скандалами и беспорядками в городе, в котором и без того процветают пьянство, разврат и азартные игры.

А вы, Дзаго, что же, решили заделаться проповедником?

— В некотором смысле… — Дзаго вяло махнул рукой, словно отгоняя непрошеную мысль, а затем продолжил: — Я хотел предупредить, что мы наблюдаем за вами, синьор Казанова.

— Вы угрожаете мне?

Дзаго расхохотался. Смех у него был зловещий, от какого кровь стынет в жилах. Джакомо невольно вспомнил ведьму из своего детства.

— Угрожать вам? Вот уж нет, поверьте, и в мыслях не было. Вы сам так хорошо умеете навлекать на себя всевозможные передряги, что я вам совершенно ни к чему. Нет, синьор Казанова, тут дело в другом. Не с того цветка вы надумали собрать пыльцу, и видит бог, рано или поздно я поймаю вас с поличным.

— Не могли бы вы выражаться яснее?

Дзаго выдержал паузу. Ему хотелось, чтобы Казанова помучился сомнениями, поэтому он прошелся по комнате, сделал вид, что разглядывает книги на полках, посмотрел на изящные кресла, обитые коралловым бархатом, а затем — на стулья с изогнутыми ножками и столик из темного ореха.

— Вы даже не предложили мне присесть, — заметил он с якобы недовольным видом. На самом деле Дзаго хотел лишь вывести Джакомо из себя, но тот не поддался на уловку:

— Несмотря на ваши пылкие заверения, мне вовсе не кажется, что это визит вежливости.

— Очень жаль.

— Не тратьте попусту время, лучше говорите прямо то, что собирались.

— Хорошо. Дело в том, синьор Казанова, что поступки, которые вы совершаете в последнее время, могут поставить в неудобное положение многих людей.

— Выражайтесь точнее, пожалуйста… Или это невозможно, так как у вас нет никаких доказательств против меня? И причина, по которой вы сюда заявились, синьор Дзаго, — отчаяние от того, что вам нечего мне предъявить? Может, вы потому и сыплете голословными утверждениями в надежде, что я чем-то себя выдам или разозлюсь и наговорю лишнего? Играйте в какие хотите игры, милостивый государь, но избавьте меня, пожалуйста, немедленно от вашего общества.

— Вы выгоняете меня?

— А что, вы этого до сих пор не поняли? Значит, вы еще глупее, чем я думал.

— Оскорбляйте меня, если хотите, Казанова… Пока можете! Но мы наблюдаем за вами. Имейте это в виду!

— Я в этом и не сомневался. А теперь вон отсюда, пока я не выгнал вас пинками!

Джакомо распахнул дверь библиотеки, с ледяным спокойствием приглашая Дзаго покинуть палаццо Брагадина.

Незваный гость наклонил голову, прищурился, глядя на Казанову, и злобно усмехнулся. Затем он резко выпрямился и покинул комнату. Дзаго пересек просторную прихожую и вышел через дверь, торопливо открытую для него запыхавшимся слугой.

Отвратительный помощник инквизитора исчез, но его угрозы повисли в воздухе, равно как и отвратительная вонь от его гнилых зубов.

Глава 24 Сломанная игрушка

Он развернул ее к себе спиной и теперь медленно гладил ноги, поднимаясь руками к ягодицам. Она чувствовала, как кружевные манжеты щекочут кожу. На Джакомо была белая рубашка, расстегнутая на груди.

— Я возьму вас еще один раз, — сказал он тоном, не предполагающим возражений.

Гретхен затрепетала от желания. Ее сводило с ума, когда он обращался с ней именно так — грубо, будто с уличной девкой.

Не дожидаясь ответа, Джакомо заставил ее нагнуться и вжаться головой в подушки. Левой рукой он собрал ее волосы, обернул их вокруг ладони и крепко сжал в кулаке, словно гриву непослушной лошади.

Гретхен чувствовала его нарастающее желание, но Джакомо не спешил: его пальцы неторопливо скользили у нее между ног, исследуя и лаская каждый чувствительный уголок. Нагнувшись, он коснулся языком ее уха, и Гретхен сладко застонала.

Наконец Джакомо овладел ею — сзади, с животной страстью, словно она была его рабыней, и Гретхен почувствовала себя на вершине блаженства. Его движения, сначала медленные, становились быстрыми, яростными, словно он брал ее силой, желая причинить ей боль и заставить навсегда запомнить, что она принадлежала ему. Еще один раз.

Гретхен казалось, будто страсть впивается ей в душу раскаленным клеймом, и это ощущение сводило ее с ума. Она достигла пика удовольствия уже трижды, но Джакомо сегодня был ненасытен, и вместе с тем в нем чувствовалась некая обреченность. Двигаясь внутри нее, он начал выкрикивать ругательства. Поначалу Гретхен не обратила на это внимания, полностью отдавшись моменту дикой страсти, но в какой-то момент ощутила укол сомнения. Джакомо придавил ее лицо к подушке, а пальцы сжимали волосы с неподдельной злостью. Или даже хуже — с отчаянием.

Несмотря на это, Гретхен продолжала стонать от наслаждения. Она чувствовала странное, нездоровое, но невероятно острое удовольствие. Никто из мужчин, с которыми ей доводилось быть раньше — а их было немало, — никогда не унижал ее подобным образом. Некоторые из них робели из-за недостатка опыта, другие были решительны и умелы, кое-кто даже проявлял грубость, но ни один не подчинял ее себе так уверенно, с такой утонченной жестокостью играя на ее тайном желании быть растоптанной и порабощенной.

Джакомо дарил ей блаженство, но блаженство порочное, извращенное. Она понимала это, однако все равно наслаждалась каждым мигом. В то же время Гретхен чувствовала, что что-то идет не так: Казанова как будто хотел выпить ее до дна, взять все, что она только могла ему дать, а потом бросить ее, словно сломанную игрушку.

Впрочем, даже несмотря на все это, ей хотелось лишь одного — чтобы он не останавливался. Когда Джакомо издал рычащий стон, получая свою часть удовольствия, Гретхен заплакала, но не произнесла ни слова.

Она отлично знала, что за игру затеяла с Казановой ее хозяйка и каковы ее правила. Ей можно наслаждаться ласками Джакомо, но нечего и думать о том, чтобы получить его любовь, этого никогда не произойдет. Да и их страстные свидания могут продолжаться только под строгим покровом тайны. Если графиня узнает о них, то сдерет с нее кожу ударами плетки.

Гретхен понимала, что Джакомо не испытывает к ней таких чувств, как ее собственные, он прямо об этом сказал. И если бы речь шла о любом другом мужчине, она бы и бровью не повела: Гретхен привыкла сама распоряжаться своей жизнью и ничего не боялась. Но перед Казановой невозможно устоять…

Дело было не только в роскошных прядях иссиня-черных волос, идеальной линии широких плеч, аквамариновых глазах или сильных руках, нет: особенным его делала та невероятная смесь саморазрушения и неудержимого романтизма, что составляла основу его характера. В Казанове чувствовалась некая обворожительная обреченность, нотка бесконечной печали всегда мелькала в глубине его глаз, а все, что он делал, было окутано легким флером покорности судьбе и одновременно непередаваемым очарованием. Гретхен совершенно потеряла голову, но не только потому, что с Джакомо можно было наслаждаться радостями плоти, совершенно не заботясь о границах приличий, каждый раз открывая новые и новые грани удовольствия, или потому, что он был самым умелым из всех ее любовников. Нет, дело было в первую очередь именно в том, что в нем невероятным образом сочетались принятие своей доли и отчаянная готовность биться до конца, а в глазах всегда читалась едва заметная толика горечи, означавшая, однако, вовсе не мольбу о прощении, а спокойную готовность покориться неизбежному.

Казанова был самым необыкновенным мужчиной из всех, кого доводилось встречать Гретхен, но она знала, что никогда не сможет назвать его своим. Ей уже было ясно, что Джакомо увлекся Франческой, а с ней, по всей видимости, продолжал встречаться лишь потому, что еще не нашел силы признаться в новом чувстве самому себе. Эта мысль больно кольнула сердце Гретхен. Когда Джакомо отодвинулся, выместив на ней все свои переживания, она осталась неподвижно лежать на животе.

Внезапно раздался громкий звон разбитого стекла. Гретхен резко повернулась и увидела отражение Джакомо в большом венецианском зеркале, висевшем на стене — сейчас его покрывала паутина трещин. Казанова сжимал окровавленный кулак, из некоторых порезов торчали кусочки стекла. Глаза искаженного отражения бешено смотрели на нее.

— Мы больше не сможем видеться, Гретхен. Резкая боль пронзила грудь прекрасной австрийки.

— Почему? — слабым голосом спросила она.

— Потому что все это не имеет смысла.

— Но как же… А что будет с пари с графиней фон Штайнберг? — попыталась возразить Гретхен.

Из груди Джакомо вырвался почти звериный рык.

— Проклятье! — воскликнул он.

Тут Гретхен впервые стало страшно.

— Хорошо, — сказал Джакомо более ровным тоном, изо всех сил пытаясь успокоиться, — хорошо. Но нам нужно прекратить то, что мы делаем.

— Почему? — снова спросила она, чувствуя, как по щекам потекли слезы.

— Потому что, если мы не остановимся, я уташу вас в преисподнюю следом за собой.

Глава 25 Допрос

Пьетро Гардзони вышел из кабинета государственных инквизиторов, поднялся на два пролета по узкой лестнице и оказался в чердачных помещениях Дворца дожей, где располагалась главная венецианская тюрьма под названием «Пьомби». Он прошел подлинному коридору мимо рядов камер, намереваясь навестить одного из заключенных. Точнее говоря, пока еще не заключенного, а лишь свидетеля, от которого инквизитор надеялся получить ценные сведения, а потому и приказал доставить его сюда. В тюрьме было жарко как в печке: свинцовые пластины, покрывавшие крышу здания, в течение дня накалялись на солнце, создавая невыносимую духоту. Камеры, правда, здесь были просторнее, чем в Поцци — другой, самой страшной, тюрьме Дворца дожей, которая располагалась в подвале.

Гардзони пересек весь чердак и уперся в стену с большой железной дверью. Он постучал в нее молотком, дверь открылась. Внутри инквизитор обнаружил именно ту картину, которую ожидал увидеть: в одном углу комнаты стояла старая деревянная койка, напротив — грязный нужник, прикрытый крышкой.

В центре же находился испуганный человек, крепко привязанный к стулу. Выпученными от ужаса глазами он смотрел на пыточные инструменты, которые Дзаго — злой гений государственного инквизитора — заботливо разложил на кожаной подстилке, брошенной поверх покосившейся койки.

Дзаго задумчиво потирал щеку с клочковатой щетиной, явно размышляя о том, какое орудие выбрать. Когда связанный человек увидел Гардзони, в его глазах мелькнул огонек надежды.

— Ваше сиятельство, — пискнул он, будто крыса. — Прошу вас, ваше сиятельство, я ничего не знаю!

Инквизитор изобразил удивление.

— Надо же, — делано поразился он, — я еще не задал вам вопрос, а вы уже отвечаете? Ну же, синьор… — Гардзони замялся и взглянул на Дзаго, который нехотя буркнул фамилию арестованного, как будто это из него вытягивали сведения клещами:

— Дзандоменеги.

Служитель закона закатил глаза к потолку. Почему Дзаго так настойчиво пренебрегает элементарными правилами приличия? Не надо было приглядываться, чтобы заметить винные пятна, покрывавшие потрепанный жилет его помощника. У рубашки давно не было оборок на манжетах, а когда-то белый воротник стал черным, как у трубочиста. Но все это было ерундой по сравнению с отвратительной вонью от его гнилых зубов. А ведь на щедрое жалованье, которое Гардзони втайне платил ему каждый месяц, Дзаго вполне мог бы позволить себе навестить зубного врача! И выглядеть менее отвратительно.

Инквизитор покачал головой и перевел взгляд обратно на несчастного, привязанного к стулу. Ну вот даже этот, явно из бедняков, однако все-таки носит чистую рубашку!

— Да, конечно, Дзандоменеги… Замечательно! Итак, мне кажется, вы не можете заявлять, что ничего не знаете, если я еще не задал ни одного вопроса, верно?

Пьетро Гардзони опустился на деревянную табуретку напротив арестованного. Тот отчаянно закивал, преисполнившись надежды. Собственно, возразить ему пока было нечего.

— Рад, что вы согласны со мной. Однако прежде чем ответить на вопрос, который я вам задам, пожалуйста, подумайте как следует. Если у меня или у присутствующего здесь господина Дзаго возникнет хоть малейшее подозрение в вашей неискренности, знайте, что мы не станем медлить и сразу же прибегнем к помощи инструментов, которые вы видите. Я государственный инквизитор, и моя прямая обязанность быть уверенным в том, что наша любимая Венеция надежно защищена от каких бы то ни было угроз общественной безопасности в любой форме, включая сокрытие сведений о подобных угрозах. Это понятно?

Узник снова кивнул, но без прежней уверенности, в его глазах читалась крайняя обеспокоенность по поводу собственного будущего.

— Замечательно. Итак, вот мой первый вопрос, синьор Дзандоменеги. Вы знаете человека, который называет себя Джакомо Казановой?

— Жизнью клянусь, я не знаю его, — в отчаянии заявил несчастный.

— Так, — разочарованно протянул инквизитор. — Значит, вы наш враг, синьор Дзандоменеги?

— Н… Нет, конечно нет, — забормотал тот.

— Тогда почему вы лжете?

Дзаго тем временем наточил огромный нож и с кровожадным видом приблизился к узнику. На широком лезвии плясали отблески пламени от факела, освещавшего камеру.

— Прошу вас, прошу вас, — в отчаянии причитал Дзандоменеги. — Конечно, я слышал о нем…

— Так, это уже больше похоже на правду!

—…Но я не знаком с ним лично.

Дзаго уже поднес нож к груди арестованного, но Гардзони придержал его руку.

— Конечно, синьор Дзандоменеги, понимаю, никто и не подозревает, будто вы водите подобные знакомства. Однако надежные источники утверждают, что вы недавно видели его на площади Сан-Моизе. Или я ошибаюсь?

— Я… я…

— Вы? — подбодрил его инквизитор.

— Я-я… — продолжал бормотать Дзандоменеги.

— Вы — что? Да говорите уже, черт бы вас побрал! — терпение Гардзони было на исходе.

— Я… я не помню…

— Чего вы не помните? Вы издеваетесь надо мной, синьор Дзандоменеги? Думаете, можете сочинять все, что вам вздумается? Хотите обвести меня вокруг пальца?

Узник не отвечал. Дзаго не стал терять времени и легким движением разрезал рубашку на груди арестованного: нож был таким острым, что он всего лишь слегка коснулся ткани, и она тут же разошлась, обнажая худощавую грудь Дзандоменеги. Тогда помощник инквизитора провел лезвием по коже — брызнула кровь, узник вскрикнул от боли.

— Ну-ну, — успокоил его Гардзони. — Всего этого можно избежать, если вы проявите готовность к сотрудничеству. Вы хорошо знаете, как велика моя власть. Думаете, мы не решимся перерезать вам горло и скинуть труп в любой из венецианских каналов? Не будьте глупцом, друг мой, расскажите все, что знаете! И поверьте, в этом случае мы вас отблагодарим.

От ужаса у Дзандоменеги застучали зубы, казалось, он уже видит себя на пороге преисподней. Гардзони решил, что упускать такой удачный момент нельзя.

— Смелее, друг мой, мы уже знаем, что вы рассказали мяснику Кандиану, как на днях видели Казанову на площади Сан-Моизе. Так зачем же устраивать кровопролитие? Или хотите, чтобы синьор Дзаго продолжил и перерезал вам горло?

W Н… нет, не надо, пожалуйста, — всхлипывая, взмолился Дзандоменеги. — Я все расскажу…

— Прекрасно, я вас внимательно слушаю, — ответил инквизитор, делая Дзаго знак отойти. — Говорите, мой дорогой друг.

— Два дня назад, утром, на площади Сан-Моизе, я видел, как один мужчина ударил Казанову по лицу перчаткой.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно, ваше сиятельство, — слабым голосом уверил инквизитора узник.

— Замечательно. Вы считаете, что это был вызов на дуэль?

— Так мне показалось.

— А вы знаете, что дуэли строго запрещены законодательством Венецианской республики?

— Д… да, ваше сиятельство.

— Почему же тогда вы не рассказали о произошедшем главе района или хотя бы не бросили анонимное заявление в «Львиную пасть»?

— П… потому что я боялся, ваша светлость, а еще потому что… — Дзандоменеги замялся на мгновение, — я писать не умею.

— Ну да, конечно, — вздохнул инквизитор. — Но видите, сколько всего вы на самом деле знаете? Хоть и не обучены грамоте.

Дзандоменеги нерешительно кивнул.

— Продолжим. Известно ли вам имя человека, с которым синьор Джакомо Казанова разговаривал на площади Сан-Моизе?

— Д… думаю, да.

— Будете так любезны сообщить его нам?

Дзандоменеги было замялся, но как только заметил, что в глазах помощника инквизитора снова блеснул злорадный огонек, а губы изогнулись в жестокой усмешке, сразу же продолжил свое признание.

— Его зовут Альвизе Дзагури, — сказал узник. — Он купец, торгует дубленой кожей.

— В самом деле?

— Да-да, именно так! — подтвердил несчастный уже более уверенным тоном.

— И где живет этот купец?

— В… Сан-Поло.

— Можете быть точнее?

— За палаццо Корнера, на калле Лapra, дом четыре.

— Прекрасно, мой добрый друг, просто замечательно. Вот видите, надо было просто сказал» правду Как вы думаете, что мы сделаем теперь?

— В… вы убьете меня, — выдавил Дзандоменеги, сглотнув комок в горле.

Пьетро Гардзони посмотрел на него с делаиым изумлением и разразился хохотом.

— Убить вас? — воскликнул он. — С чего бы это, дорогой друг? Думаете, я не умею быть благодарным?

— Нет, что вы, ваше сиятельство, — пролепетал несчастный.

— Конечно нет, синьор Дзандоменеги. Мы же не дикари какие-нибудь.

Инквизитор знаком приказал Дзаго развязать узника. Верный помощник разрезал веревки, освобождая Дзандоменеги, который удивленно смотрел на своих мучителей.

— Но это еще не все, друг мой, — продолжил Гардзони, доставая из кармана бархатный мешочек, который затем протянул пленнику.

Дзандоменеги нерешительно взял его, внутри звякнули монеты.

— Примите мои искренние извинения и благодарность за вклад в дело поимки опасного государственного преступника, — подытожил инквизитор.

— Что… В самом деле, ваше сиятельство? — узник никак не мог поверить своему счастью.

— Конечно, дорогой Дзандоменеги. Я был бы рад еще что-нибудь сделать для вас, например, подарить вам новую рубашку, но увы, мне надо спешить, государственные дела не ждут.

— Вы шутите?

— Вовсе нет. Дзаго проводит вас к выходу. А я прощаюсь с вами, точнее, говорю «до свидания», потому что надеюсь, что в будущем вы еще навестите меня, возможно, с новыми вестями о проходимце Казанове.

— Конечно, ваше сиятельство, — заверил его Дзандоменеги. — Благодарю вас за вашу щедрость.

— Что вы, не стоит. До скорой встречи, — Гардзони кивнул Дзаго, приказывая отправить восвояси очередного глупца, только что пополнившего армию его шпионов.

Верный помощник проворно подхватил все еще растерянного Дзандоменеги и с большим сожалением повел его к выходу из тюрьмы Дворца дожей.

Глава 26 Пьеса Гольдони

Зал театра Сан-Лука был заполнен до отказа. Вот уже два года как всем здесь руководил знаменитый Карло Гольдони, которого владельцы театра — семья Вендрамин из Санта-Фоски — сумели нанять, обойдя многочисленных конкурентов. С тех пор прославленный драматург ставил на сцене Сан-Луки свои неповторимые комедии, и любая из них неизменно собирала полный зал восторженной публики.

Женщины и мужчины, знать и слуги, бедняки и мещане, привратники, воры, уличные девки — кого только не было в пестрой толпе венецианцев, постепенно занимавшей свои места в партере и на четырех ярусах балконов.

В последние несколько лет Гольдони пытался отойти от жанра комедии и писал более вдумчивые, не лишенные трагизма произведения, как, например, пьеса «Торквато Тассо», поставленная в тот год во время карнавала. Публика, однако, настороженно воспринимала подобные нововведения, зато продолжала восхвалять и с нетерпением ждать его ранние работы — легкие, смешные и обязательно с яркими женскими характерами, такие как «Памела в девушках», «Благоразумная дама» или «Трактирщица». Последняя как раз с триумфом возвращалась на сцену этим вечером.

В любом случае недостатка в разнообразии репертуара в театре не было: достаточно вспомнить, как пять лет назад на радость поклонникам Гольдони написал целых шестнадцать комедий всего за один год. В их числе было несколько настоящих шедевров, которые Венеция готова была с восторгом пересматривать раз за разом.

* * *

Джакомо расположился в отведенной ему ложе: он давно знал Антонио и Франческо Вендраминов, владельцев театра, а потому мог не беспокоиться насчет свободных мест. Теперь оставалось лишь ждать, пока погаснет свет. Огоньки свечей в люстрах сверкали, словно звезды, освещая роскошную обстановку: дерево, бархат, роспись на потолке, элегантный занавес, — от красоты вокруг захватывало дух.

Джакомо, однако, не находил себе места от нетерпения. Удастся ли ему сегодня получить то, чего он желает больше всего на свете?

Когда погасили свет, Антонио Вендрамин лично провел к его ложе молодую девушку, красота которой затмила бы всех великолепных дам, сидящих в зрительном зале. Щелкнула задвижка на двери, и Франческа опустилась на кресло рядом с Казановой.

Он не произнес ни слова, наслаждаясь моментом — возможно, неповторимым, — пока свет постепенно гаснул, уступая место полумраку, а затем — темноте. В течение нескольких мгновений Джакомо успел полюбоваться Франческой: изящный изгиб шеи, великолепная грудь, белоснежные плечи и водопад рыжих волос — воздушное пламя, словно сошедшее с полотен Тициана.

Разве может быть в этом мире что-то прекраснее? Казанова слегка покачал головой, а его губы невольно изогнулись в невидимой улыбке. К черту игры и науку соблазнения… Он влюблен! И это просто чудесно!

Все внутри Джакомо затрепетало от этой мысли. Он чувствовал себя живым, сердце наполнилось решимостью и отвагой. Да пусть его приговорят к смерти или утопят в любом из венецианских каналов! Получив от жизни такой неожиданный подарок, Казанова был готов принять любой удел, хоть бы и вечное проклятье.

— Спасибо за то, что вы пришли, любимая. Вы спасли мне жизнь, — преисполненный искренней благодарности, произнес он.

Джакомо чувствовал, что все изменилось: он больше не произносил красивые слова, веря в них лишь наполовину, а говорил то, что подсказывает сердце. Он нежно поцеловал ее белоснежные руки, едва касаясь их губами.

* * *

Франческа чувствовала себя абсолютно счастливой. Она и представить не могла, что в ее жизни произойдет нечто подобное. Разлука с Джакомо измучила ее. После того как несколько дней назад она с невероятным сожалением отвергла подаренные им розы, ее сердце разлетелось на тысячу осколков.

Она знала, что обязана испытать чувства Казановы, чтобы понять его истинные намерения, но взгляд, которым он проводил ее тогда, был слишком искренним и говорил лучше любых слов и обещаний. Франческа увидела в глазах Джакомо горечь отвергнутой любви, и этот миг навсегда запечатлелся в ее душе. Постепенно, день ото дня воспоминания все сильнее овладевали ее сердцем, не давая покоя, и девушка начала пытаться придумать способ увидеть его вновь. Однако Джакомо опередил ее, тайно передав приглашение в театр.

Казанова снова сжал руку Франчески. Ее кожа была невероятно мягкой, но ответное пожатие — твердым, сильным, уверенным. В темноте театра, едва различая очертания Джакомо, но разделяя с ним каждый вдох, каждое едва заметное движение рук, Франческа чувствовала себя защищенной и полностью очарованной им.

Тем временем на сцене началось первое действие великолепной комедии Карло Гольдони. Франческа увидела Мирандолину и ее трактир, а также графа Альбафьориту и маркиза Форлипополи — двух героев, каждый из которых влюблен в хозяйку и уверен, что легко ее покорит: один — при помощи денег, второй — благодаря своему высокому титулу. Но очаровательная трактирщица, будучи женщиной умной, не поддается ни на уловки графа, ни на обещания маркиза, позволяя обоим поклонникам добиваться ее сердца, но на самом деле не собираясь отдавать его ни одному из них.

Франческа уже видела эту комедию: два года назад она ходила с отцом на премьеру в другом венецианском театре — Сант-Анджело. В тот раз пьеса совершенно очаровала ее как своим захватывающим сюжетом, так и, в первую очередь, прелестным лукавством главной героини Мирандолины. С тех пор Карло Гольдони стал любимым драматургом Франчески: он один умел так талантливо воплотить на сцене тысячу оттенков женской души.

Когда Джакомо через третьи руки передал ей приглашение в театр Сан-Лука, да еще и на ее любимую комедию, девушка не сомневалась ни минуты. Она вновь поразилась чуткости Казановы: этот мужчина умел понимать и ценить не только ее сердце, но и ум.

На сцене появился еще один персонаж — кавалер Рипафратта, и пьеса Гольдони заиграла новыми красками. Мизогиния героя наряду с привычкой раздавать приказы направо и налево приводят к тому, что Мирандолина придумывает хитрый план мести — заставить черствого высокомерного мужчину влюбиться в нее. Как следовало из дальнейших сцен и диалогов, при помощи хитроумных уловок, тщательно продуманных фраз и не совсем искренних слез Мирандо-лине удается достичь желаемого эффекта: броня неприступного кавалера становится все слабее, и трактирщица постепенно овладевает его сердцем.

В сцене признания — кульминации поражения Рипафратты — Франческа увидела воплощение мудрости женщины, умеющей не поддаваться на чужие уговоры и хранить верность собственным принципам. Финальное решение Мирандолины — выйти замуж за преданного слугу Фабрицио, оставив с носом всех знатных претендентов, — было неожиданным, оно шло вразрез с общепринятыми канонами комедийных сюжетов, в очередной раз демонстрируя смелость и новаторство Карло Гольдони. В финальной сцене пьесы Франческа приняла решение: она готова дать волю своим чувствам к Джакомо Казанове. Это единственный способ остаться верной себе и своим убеждениям. К чему поддаваться на уговоры пустых, бесхарактерных мужчин, если она может быть вместе с тем, кто, похоже, единственный в мире способен сделать ее счастливой?

Охваченная этими мыслями, девушка перевела взгляд на Джакомо. С удивлением и радостью она заметила, как счастливо блеснули в темноте его глаза. Он что, все время смотрел на нее? Франческа залилась краской. Хорошо, что он этого не видит. Или видит?

Джакомо, казалось, понял ее без слов.

— Франческа… — прошептал он.

Она прижала указательный палец к его губам, призывая к молчанию, и вдруг, повинуясь неожиданному порыву, запечатлела на них легкий поцелуй.

Пораженный, Джакомо почувствовал, как отчаянно забилось его сердце. Он провел рукой по волосам девушки и нежно прижал ее к себе, наслаждаясь сладчайшими мгновениями чувственной близости. Вдвоем, скрытые в темноте зала и в то же время на виду у всех.

Франческа не могла больше противиться незнакомому волнению: все ее тело охватывала дрожь, когда ее языка касался язык Джакомо. Снова и снова. Однако Казанова нашел в себе силы остановиться.

— Не здесь, любовь моя, — прошептал он, — комедия вот-вот закончится. Вам нужно бежать.

— Я не хочу, — ответила девушка, мысленно спрашивая себя, не лишилась ли она разума.

Сначала она сама поцеловала его, а теперь собирается отказаться от последних остатков чести? Однако противиться желанию было невозможно. Впервые в жизни Франческа была полностью охвачена страстью и, вместо того чтобы бороться с этим чувством, бесстрашно отдавалась ему.

— Нет, Франческа, не сейчас. Прошу вас, выслушайте меня, — возразил Джакомо. — Найдите способ уйти из дома и оставьте мне записку в нашем колодце на площади. Я оставлю там ту же корзину. Достаточно пары строк, без подписи. Я прочитаю их и приду туда, куда вы скажете. А потом мы отправимся в безопасное место.

— Значит, на площади?

— Да, но теперь вы должны идти, иначе, поверьте, нам придется слишком многое объяснять.

Казанова поцеловал ее в последний раз с бесконечной, пламенной страстью.

— Я люблю вас, Джакомо, — вырвалось у нее.

— И я люблю вас, Франческа. Но теперь уходите, для вашего же блага.

Девушка поднялась. Ее ноги слегка подкашивались, голова кружилась, словно от сильного жара.

Не дожидаясь указаний, Антонио Вендрамин открыл запертую дверь. Франческа выскользнула из ложи как раз в тот момент, когда в зале начали зажигать свет, а публика разразилась аплодисментами.

На сцене автор, Карло Гольдони, склонялся в изящном поклоне, принимая от зрителей восторги, цветы и уверения в бесконечной любви.

Глава 27 Дознание

— Скажи-ка мне, Гретхен, неужели ты в самом деле думала, что я не замечу твою увлеченность Казановой? Потому что если это так, то поверь, ты еще не видела меня в гневе!

Графиня Маргарет фон Штайнберг задавала вопросы ледяным тоном, ее голос звучал словно острейшее лезвие кинжала. Гретхен бросило в жар.

— Простите, что вы сказали, госпожа? — растерянно переспросила она.

— Ты меня слышала, — отрезала графиня, стоя к камеристке спиной и глядя вдаль, на воды Гранд-канала. Огромные окна палаццо были распахнуты, и комнату наполнял запах лагуны, наряду с криками гондольеров, легким шумом волн, криками чаек и теплом солнечного июльского дня.

— Н… но… — пробормотала Гретхен. — Вы же сами сказали мне, что я могу делать с Казановой все, что мне заблагорассудится, — попыталась защититься она.

Графиня продолжала смотреть на Гранд-канал. Потом она покачала головой, как будто ответ служанки не оправдал ее ожиданий.

— Это правда. Но я же не говорила тебе влюбляться в него! Я могу понять легкую симпатию, даже чувственное влечение; в конце концов, в определенном обаянии этому проходимцу не откажешь, я не спорю… Но терять из-за подобного человека голову, Гретхен, это же совсем никуда не годится! Ты не можешь позволять себе такие вольности, понятно? Да и это еще ничего, если бы любовь не лишила тебя рассудка настолько, что ты готова предать меня, лишь бы только защитить Казанову! И это после всего, что я для тебя сделала. Или я ошибаюсь?

Графиня резко обернулась. Ее красивое лицо превратилось в маску жестокости: вместо обычного горделивого спокойствия в глазах сверкали яростные молнии, а застывшая улыбка больше не скрывала чудовища, что таилось под очаровательной внешностью.

— Ты отлично знаешь, кто я и кому я служу, — гневно продолжила она. — Так что не советую тебе мешать моим планам, потому что я не пожалею никого, кто встанет у меня на пути. Даже тебя.

Гретхен попыталась ответить, но графиня тут же перебила ее.

— Я еще не закончила! — вскричала Маргарет, подходя вплотную к своей камеристке. — Ты решила его соблазнить? Да пожалуйста! Хочешь с ним совокупляться? Ради бога! Но не смей влюбляться в этого мужчину, Гретхен, а не то это будет твоей последней ошибкой в жизни, уж поверь! Думаю, не надо напоминать, где я тебя нашла. Ты была жалкой, несчастной, никому не нужной шлюхой. А теперь ты. камеристка благородной дамы. Но все равно всегда останешься моей служанкой!

В одно мгновение графиня извлекла из-за корсажа платья тонкий кинжал со сверкающим лезвием и, сжав рукоятку, поднесла его к лицу Гретхен. Она медленно провела острым стальным кончиком по скуле и щеке своей камеристки. Глаза Маргарет горели беспощадной злобой. Слова здесь были лишними. У Гретхен от страха перехватило дыхание. Она чувствовала, как белые пальцы смерти касаются ее — легкие, тонкие и грозящие гибелью.

— Мадам, — выдавила она слабым голосом, — я никогда и ничем не нарушила обеты верности, данные вам.

Графиня долго и внимательно смотрела на нее, словно пытаясь пробраться взглядом в самые потаенные уголки души. Гретхен понимала, что не сможет противостоять своей хозяйке — женщине со стальным характером, закаленным дисциплиной и ненавистью. Камеристка не знала подробностей, но за годы службы отлично поняла, что графиня фон Штайнберг занимает высокое положение при императрице Австрии Марии Терезии, и даже более того, играет некую важную роль в ее правлении. Маргарет хранила множество самых мрачных секретов, и Гретхен отлично понимала, что от всего этого стоит держаться как можно дальше.

До недавнего времени она всегда тщательно выполняла поручения хозяйки, которая, в свою очередь, щедро оплачивала ее слепую преданность. Но с того момента, как камеристка оказалась в Венеции и познакомилась с Джакомо Казановой, все изменилось. Казалось, что рядом со знаменитым искателем приключений ее жизнь расцвела яркими красками, в то время как до этого Гретхен знала лишь белый цвет порядка и черный — интриг и коварства. Теперь она готова была не раздумывая променять свое существование, наполненное покорностью и холодным расчетом, на огни Венеции и все ее прелести, скрывающиеся среди мостов и каналов. Однако такой обмен мог дорого ей обойтись.

Графиня наверняка заметила смятение своей камеристки, но то ли из-за того, что все-таки привязалась к ней за долгие годы, то ли, что более вероятно, из показного великодушия решила пощадить ее. В любом случае Гретхен еще может ей пригодиться. Клинок медленно вернулся на свое место: сверкнул в солнечном луче и исчез за плотной тканью корсажа.

* * *

Дзаго понятия не имел, что делать дальше. Ну хорошо, он нашел дом, в котором живет Альвизе Дзагури, но вся эта история ужасно ему не нравилась. Дзаго не покидало ощущение, что она гораздо более запутанная, чем казалось поначалу, и это дурное предчувствие не давало ему покоя. С другой стороны, делать было нечего: Гардзони дал четкий приказ выяснить, что произошло, а потому Дзаго тут же двинулся по следу торговца дубленой кожей.

Теперь он стоял перед домом Дзагури: в соответствии с профессией, купец выбрал себежилище неподалеку от моста Риальто — главного сосредоточения венецианской коммерции. Помощник инквизитора огляделся: улица была почти пуста, только двое возчиков переругивались между собой, выгружая товары перед тяжелой дверью элегантного особняка, носившего название Када-Мостро. Осыпая друг друга проклятьями, они пытались решить, кто имеет право первым предстать перед покупателями, заказавшими доставку.

Рядом располагалось гораздо более скромное жилище Альвизе Дзагури: на нем не было никаких скульптурных барельефов и прочих архитектурных изысков, в изобилии украшавших соседние дома. Ни одного герба или медальона — только совершенно пустой, строгий, безликий фасад.

Не обнаружив ничего интересного, Дзаго подошел ко входу, постучал молотком и стал ждать. Далеко не сразу, но дверь отворилась: на пороге стояла служанка с более чем аппетитными формами. У нее были большие карие глаза, а каштановые локоны в беспорядке рассыпались по плечам и груди. Служанка открыла дверь только наполовину, но и того, что мог увидеть Дзаго, оказалось более чем достаточно.

К сожалению, он отлично знал, что его собственная внешность не вызывает у людей особенного доверия и точно не поможет в этой беседе. В самом деле, женщина на пороге посматривала на незнакомца настороженно.

— Чего желаете, синьор? — решительно спросила она визгливым, неприятным голосом, совершенно не сочетавшимся с мягкими линиями ее лица и фигуры.

— Синьора, меня зовут Якопо Дзаго, — ответил он с поклоном, отчаянно надеясь все-таки произвести приятное впечатление. — Мне необходимо срочно видеть вашего хозяина, синьора Альвизе Дзагури.

— Зачем? — коротко спросила служанка, вопросительно приподняв бровь и не выказывая ни малейших признаков беспокойства.

— Я прибыл по поручению господина Черного инквизитора Венецианской республики. Нам нужно как можно скорее сообщить…

— Понятно, — отрезала женщина. — Но знаете, вашество, хозяина-то моего нет дома.

— Вы знаете, куда он направился?

— Если бы!

— То есть не знаете?

— Понятия не имею. Он ушел два дня назад и ни о чем меня не предупредил.

— Вам кажется странным такое поведение?

Женщина развела руками, не меняя выражения лица. Дзаго ужасно хотелось влепить ей хорошую оплеуху, и он так бы и сделал, если бы это не навлекало лишних подозрений. Наглость и упрямство служанки так раздражали помощника инквизитора, что он едва сдерживался.

— Не, вашество, уже раза три такое бывало.

Дзаго недовольно крякнул, все это ему совсем не нравилось. Он так надеялся, что прогулка до дома купца поможет ему покончить с неприятным заданием, но не тут-то было.

Дзаго решил предпринять последнюю попытку что-то выяснить.

— Ну что же, ладно, — смиренно произнес он. — А знаете ли вы хотя бы, кто мог получить от него вести? Жена? Деловой партнер? Друг?

— Синьор Альвизе Дзагури живет один. Из прислуги у него только я, но…

Дзаго готов был задушить эту дуру собственными руками, но он сдержался, потому что по ее тону было похоже, что она готова сообщить что-то еще.

— «Но»? — подбодрил ее он.

— Но, может, синьор Гастоне Скьявон что-то знает.

— Не подскажете мне, где он живет?

Женщина задумалась. Внутри у Дзаго все клокотало от ярости, и сохранять спокойное выражение лица становилось все труднее. Она же просто издевается над ним! Наконец служанка произнесла:

— Думаю, вы найдете его в лавке на набережной Дельи-Скьявони, рядом с мостом Делла-Палья. Но я вам ничего не говорила.

Не дожидаясь ответа, женщина захлопнула дверь к искреннему облегчению Дзаго, который больше не мог выносить ее общество.

Глава 28 Опасный поворот

Мой дорогой Казанова, с горечью в сердце я вынуждена признать, что Ваша медлительность уступает лишь Вашему высокомерию. А хуже всего то, что со всех сторон мне сообщают, будто Вы отдались глупейшему любовному увлечению. Я Вас не узнаю! Значит, достаточно свежего девичьего личика, чтобы от Вас прежнего осталась лишь жалкая тень? Уже много дней я жду от Вас хороших новостей, а Вы вместо этого прячетесь, словно вор, где-то в венецианских переулках и до сих пор не потрудились уведомить меня о происходящем.

Какое разочарование!

Я и представить не могла, что Вы поведете себя подобным образом. С другой стороны, есть в Вашей бездарной медлительности и положительная сторона. Если все обстоит именно так, я могу считать себя выигравшей пари и, следовательно, свободной от любых обещаний, данных Вам. Я сохраню свое достоинство, а что до Вашей мнимой славы, то теперь я ясно вижу: она совершенно незаслуженна.

Даю Вам еще два дня, исключительно из сочувствия и жалости к проигравшему, а также потому, что мне по-прежнему хотелось бы внести разнообразие в серые дни моего пребывания в Венеции.

Я так надеялась, что Вы сможете скрасить мой досуг, но Вы предпочли погрязнуть в бесславной и скучной истории. И подумать только, что я сама толкнула Вас на этот путь!

Остается только усмехнуться тому, как я потеряла время на такое глупое пари. Но что поделать!

Если Вы не явитесь ко мне в ближайшие два дня, я окончательно признаю за собой победу и, будьте уверены, позабочусь о том, чтобы все узнали о Вашем постыдном поражении.

Добавить к этому мне нечего.

Ваша Маргарет фон Штайнберг

Джакомо с горькой усмешкой сжимал в руках лист бумаги. Как же он устал от этой бессмысленной переписки. В свете последних событий история с пари казалась ему пошлой и бесконечно далекой, не считая, конечно, печальных событий, что стали ее следствием. Казанова сложил письмо и убрал его в карман жилета: ему не хотелось портить себе настроение.

Он сидел за столиком на площади Сан-Марко и наблюдал, как солнечные лучи лениво тянутся по крышам домов. Казанова вытащил из кармана пару «алцдин» — книг карманного формата, — которые принес с собой, и аккуратно перевернул несколько страниц. Ему нравилось прикасаться к книжной бумаге: это ощущение неизменно успокаивало его.

Сейчас перед ним лежали два изящных фолианта размера «ин-октаво». Джакомо залюбовался наклонным шрифтом: никогда раньше он не видел такой красоты. Привлекал внимание и герб типографии Альдо Мануцио: дельфин, обвивающийся вокруг якоря, и буквы ALDVS.

«Libelli portatiles in formam enchiridii», — гласила надпись на титульном листе: книжки, которые удобно держать в руке и носить с собой. Этот новый формат, изобретенный Альдо Мануцио, принес последнему невероятный успех.

Казанова улыбнулся при мысли о находчивости печатника — уроженца Лацио, затем перебравшегося в Венецию. Джакомо был бесконечно благодарен ему за возможность держать в кармане камзола любимые труды Горация, с которыми он почти никогда не расставался. Поговаривали, что Мануцио уговорил самого Бартоломео д’Альвиано, главнокомандующего венецианской армии, всегда носить с собой карманные издания латинских классиков во время военных походов.

Эти мысли немного отвлекли Джакомо от неприятного письма. Он заказал чашку кофе и расслабился, наслаждаясь прохладой в тени портика кафе «Флориан». Это заведение в ту пору было самым модным во всей Венеции. Джакомо скользнул взглядом по элегантной обстановке кафе: изящная мебель из дорогой древесины, сверкающее в лучах летнего солнца серебро подносов и столовых приборов, белоснежные скатерти, пахнущие лавандой. Казанова поднес чашку к губам, наслаждаясь крепким ароматным кофе. Это был ритуал, от которого он не мог отказаться, — безотказный способ подарить себе минутку чистого удовольствия.

Хотя, откровенно говоря, радоваться было особенно нечему: смерть Дзагури, пари с графиней фон Штайнберг — теперь уже, вне всяких сомнений, проигранное, — преследование со стороны инквизитора Гардзони, не теряющего надежду наконец-то поймать его… Да, проблем у Джакомо хватало. Впрочем, если хорошо подумать, все это лишь досадные мелочи по сравнению с чудесной историей любви, которой он наконец-то позволил себе отдаться всем сердцем.

Вскоре к Казанове присоединился Маттео Брагадин, и он, напротив, выглядел крайне обеспокоенным. Не обращая никакого внимания на красоту ясного летнего дня, он сразу же заговорил с другом об ответственности и рисках, которым тот себя подвергает. Джакомо совершенно не хотелось выслушивать подобные увещевания, и он с удовольствием предложил бы своему покровителю сменить тему, но не хотел показаться невежливым. Так что Казанова терпеливо слушал, решив считать скучную проповедь единственной ложкой дегтя в этот чудесный день.

— В колодце было что-нибудь? — наконец смог вставить Джакомо.

Брагадин тяжело вздохнул, на его лице явственно читались усталость и отчаяние. Старый потрепанный парик слегка съехал набок, что еще сильнее подчеркивало его обеспокоенность.

— Джакомо, так не может продолжаться. Вы рискуете жизнью, поверьте.

— Из-за подобной малости?

— Я бы так не сказал.

— Почему же?

— Вы только представьте, если бы кто-то обнаружил тайник и нашел ту записку, которая сейчас у меня…

Джакомо невольно расплылся в улыбке.

— Но ведь этого не произошло, мой друг, не так ли?

— Я не понимаю, как вы можете… — покачал головой Брагадин.

— Могу что?

— Быть таким счастливым. Хотя нет, пожалуй, я знаю, в чем дело.

В самом деле? И в чем же?

— В вашей ребяческой несознательности.

— Наверное, вы правы, мой друг. Но именно это и есть смысл моей жизни.

Брагадин закатил глаза к небу, как будто ему приходилось иметь дело с умалишенным.

— Так и думал, что вы это скажете.

— Вы не хотите отдать мне то, что нашли?

Не удостоив друга ответом, пожилой сенатор достал из кармана изношенного камзола листок бумаги.

Казанова схватил его, развернул и жадно впился глазами в несколько строк:

Завтра я буду свободна. Отец едет за город по делам и вернется только на следующий день. Уйти из дома я не смогу. Заберитесь на крышу соседнего дома, принесите с собой веревку и привяжите ее к трубе дымохода. Добраться оттуда до окна мансарды для такого актробата-канатоходца, как вы, будет несложно. Я оставлю окно открытым.

Жду ваших вестей.

Казанова улыбнулся: Франческа быстро учится. Жестом он привлек внимание официанта в ливрее и, когда тот подошел, попросил:

— У вас есть перо и чернильница? Мне нужно написать письмо.

Официант молча кивнул, ненадолго исчез, а через минуту уже принес столько разнообразных письменных принадлежностей, что можно было бы написать целый роман. Казанова во «Флориане» слыл постоянным клиентом, и владельцы были готовы исполнить любой его каприз. Пожалуй, только Карло Гольдони мог бы похвастаться подобным обращением.

Джакомо поблагодарил официанта кивком головы, Взял пышное перо, обмакнул наконечник в чернильницу и написал лаконичный ответ:

Я приду.

Он не стал ничего добавлять: чем меньше следов, тем лучше. Рисковать — это одно, а идти на верную гибель — совсем другое.

Джакомо вернул перо и чернильницу официанту и снова повернулся к Маттео Брагадину.

— Послушайте, — сказал он, — я вынужден снова просить вас о помощи.

Казанова улыбнулся, потому что в глубине души ему нравилось подначивать своего верного друга, которому он был действительно многим обязан. Но в то же время Джакомо знал, что перепалки между ним и благородным Брагадином — это своего рода игра, и, несмотря на все жалобы и вздохи, на самом деле Маттео нравится участвовать в рискованных планах приятеля. Это помогает ему чувствовать себя живым — уж точно живее, чем большая часть венецианцев.

Глава 29 Скрытый смысл пари

Поверхность зеркала была идеально ровной и прозрачной, словно кусок чистейшего льда. Огромное, сверкающее, оно занимало большую часть стены, отделанной изящными панелями. Зеркало было вставлено в массивную деревянную раму, покрытую золотистой краской и украшенную изысканной резьбой: по бокам тянулись затейливые узоры, а наверху виднелась голова льва. Казалось, хищник настороженно наблюдает с высоты за всем, что происходит в гостиной.

Маргарет внимательно рассматривала свое отражение. Ей нравилось то, что она видела: золотистые локоны, алые губы, белоснежная кожа, сверкающие глаза. Словом, внешность ее была безупречной, однако нельзя было сказать то же самое о выражении лица: оно выдавало крайнюю обеспокоенность. Графиня никак не могла решить, продолжать ли доверять Гретхен. Можно, конечно, ее убить, но что потом?

Маргарет глубоко вздохнула. Эта неприятная мысль в очередной раз напомнила ей, как она ненавидит Казанову, а заодно и как сложно найти преданную, внимательную и надежную служанку.

Нет. Придется рискнуть. В конце концов, Джакомо так занят своими глупыми играми и любовными приключениями, что ни за что на свете не догадается о реальной подоплеке пари, которое он так легко принял. Совсем скоро ловушка захлопнется, а самовлюбленный венецианец даже не представляет, какое осиное гнездо разворошил.

Маргарет улыбнулась и еще раз посмотрела в зеркало, чтобы убедиться, что по-прежнему прекрасна. Затем графиня перевела взгляд на потолок, разглядывая белоснежную лепнину, перемежавшуюся яркими фресками, изображавшими сцены из мифов о Дионисе. На несколько мгновений она позволила себе забыться, наслаждаясь великолепным зрелищем, неизменно очаровывающим ее, но потом с сожалением вернулась к действительности и подошла к изящному письменному столу, инкрустированному золотыми и серебряными узорами.

Маргарет взяла в руки письмо, которое дописала несколькими минутами ранее, и внимательно перечитала его. Графиня хотела убедиться, что достаточно подробно рассказала обо всех результатах, достигнутых за последнее время. Она воспользовалась шифром: даже если письмо каким-то непостижимым образом и окажется в чужих руках, понять его будет невозможно.

Моя дорогая подруга,

пишу вам, чтобы сообщить известия, наполняющие мою душу радостью и надеждой.

Кавалер Ди Роккабруна действует согласно намеченному плану. Он уже дал поручения кому следует, так что дни Нашего Врага сочтены, совсем скоро он будет гнить в тюрьме Горгоны. Пока ему неизвестно о моих реальных намерениях, но могу предположить, что он о них догадывается. Со своей стороны, я помогла осуществлению плана, следуя Вашим инструкциям. Кошечка попалась в ловушку, и Купец вот уже несколько дней как не может больше ее защищать.

Смею надеяться, что кавалеру Ди Роккабру-не удастся избавиться и от Часовщика. Это не должно быть особенно сложно, если правдивы слухи о том, что его здоровье слабеет день ото дня и даже личный врач уже не особенно надеется на благоприятный исход.

Если кавалер Ди Роккабруна сможет покончить с Нашим Врагом при помощи доказательств, которые я ему предоставлю, тем самым он отделается и от самого влиятельного из Отцов, так как тот окажется скомпрометирован их давней дружбой.

Таким образом, я не сомневаюсь, что в скором времени Горгона наконец-то окажется в Ваших руках. В ожидании этого чудесного события я останусь здесь еще ненадолго, чтобы удостовериться, что все идет в соответствии с нашим планом.

В надежде лично засвидетельствовать Вам свое почтение в самом ближайшем времени, с глубочайшим уважением,

Ваша Верная Слуга

Сложив письмо, графиня растопила сургуч над одной из горевших перед ней свечой, позволила нескольких густым красным каплям упасть на бумагу и запечатала послание. Затем Маргарет вытащила из центрального ящика письменного стола золотой колокольчик и позвонила.

Через некоторое время в комнату вошел Драган Лукич. Хотя графиня уже привыкла к его обществу, приходилось признать, что что-то в нем до сих пор ее настораживало. И в то же время невероятно привлекало. Драган отличался весьма необычной внешностью: он казался порождением тьмы, настолько черными были волосы длиной до плеч, обрамлявшие бледное лицо. Он одевался исключительно в черное, чем дополнительно усиливал это странное ощущение сопричастности к темным силам. Губы под пышными усами постоянно изгибались в неестественной, жестокой ухмылке.

Маргарет знала, что Драган боготворит ее, а потому в его присутствии не позволяла себе ни малейшей слабости, сохраняя гордый и неприступный вид. При этом она отлично понимала, насколько опасен ее верный слуга. Возможно, именно это и привлекало графиню в Драгане — мысль о том, что она так и не смогла полностью покорить его и что в нем всегда остается нечто дикое и неукротимое, способное однажды взбунтоваться и превратиться в поистине разрушительную силу. Он готов был пойти абсолютно на все, чтобы защитить свою госпожу, а потому Маргарет знала, что может доверить ему очень важное задание: он станет жесток как волк и хитер как ворон и обязательно выполнит его.

— Драган, — сказала графиня, — я должна доверить тебе очень важное послание.

Мужчина молча кивнул.

— Если оно попадет не в те руки, скорее всего, я пропала. Так что ты должен выбирать самые безлюдные дороги и передвигаться по ночам. Если кто-то преступит тебе дорогу — убей его. Но я уверена, что ты будешь соблюдать максимальную осторожность и сможешь доставить конверт по назначению.

— Куда я должен отправиться?

— Передай это письмо лично в руки императрицы Марии Терезии. Не отдавай его никому другому, заклинаю тебя. Обещаешь?

Драган снова кивнул.

— Я не могу сообщить тебе ничего больше. Ради твоей же безопасности, равно как и моей и той персоны, что я только что назвала, — вне всякого сомнения, нашей путеводной звезды. Думаю, этого достаточно, правда?

— Безусловно, моя госпожа.

— Хорошо. Тогда отправляйся в путь, нельзя терять ни минуты.

Драган Лукич согнулся в поклоне, а затем вышел из комнаты, растворившись во мраке, из которого, как казалось, вышел несколькими минутами ранее.

Маргарет осталась наедине со своими мыслями.

Жребий брошен: паутина ее дьявольских интриг уверенно разрастается, словно заразная болезнь, безжалостно поглощая всякого, кто окажется у нее на пути. Она не только избавится от Казановы, но и — если повезет и все задуманное получится — сделает так, что Венеция окажется под властью Австрии. И все это без единого пушечного выстрела.

Важно лишь, чтобы тот, кому поручено посеять вредоносные семена, сдержал слово, данное ее королеве.

Маргарет не слишком доверяла этому человеку, ведь он настолько сильно жаждет власти, что готов предать собственную родину. Впрочем, кому-то нужно выполнить эту грязную работу, и глупо ожидать, что тот, кто на нее согласится, обладает высокими моральными принципами.

Теперь графине оставалось только ждать исхода этой партии. Если повезет, Австрия уже совсем скоро получит Венецию.

Глава 30 Переживания и сомнения

Расположившись в кабинете государственных инквизиторов, Пьетро Гардзони мучился сомнениями, не зная, что еще предпринять. Дзаго озабоченно смотрел на него пустыми глазами. Он сделал все, что мог, но этого оказалось недостаточно.

— Значит, ты его не нашел?

Ваше сиятельство, лавка оказалась закрыта.

— А ты уверен, что этот чертов Гастоне Скьявон что-то знает?

— Так утверждает служанка Альвизе Дзагури.

— Покойного Альвизе Дзагури, — раздраженно поправил инквизитор.

— Позвольте напомнить вашему сиятельству, что пока у нас нет уверенности в смерти купца, — заметил Дзаго, надеясь тем самым уменьшить размеры своего провала.

Однако он добился прямо противоположного результата. Гардзони яростно закричал:

— Черт побери, Дзаго, что ты такое бормочешь? Совершенно ясно, что Казанова заткнул рот этому болвану. Иначе почему он исчез? Никто ничего о нем не знает. И надо же какое совпадение: близкий друг ни с того ни с сего отбыл в неизвестном направлении.

— Понимаю, ваше сиятельство, вы недовольны… Но я же ходил на набережную Дельи-Скьявони, к самому мосту Делла-Палья…

— …И что? Тебе, может, еще награду за это выдать? По мне, ходи хоть на край света, какое мне до этого дело! Дзаго, я хочу получить от тебя результат! И я его не вижу. Это дело становится все более запутанным день ото дня, и мы понятия не имеем, как правильно за него взяться! — Инквизитор ударил кулаком по столу с такой силой, что бутылочка с его любимой настойкой подпрыгнула в воздух. — Казанова виделся с австрийской графиней? Может, он строит козни против нас? Мы этого не знаем! Он вызвал на дуэль торговца кожей… Убил он его? Это было бы прекрасно, черт побери, если бы только у нас были доказательства! Но у нас их нет. У нас одни балы, хождение по канату, бегство по крышам и служанка, которая вроде как может что-то знать. Святые угодники, мы топчемся на месте, понимаешь? Как, по-твоему, мне убедить Совет, если все, что мы можем им предъявить, — это сплошные провалы и неудачи? Зачем, как ты думаешь, я трачу вообще время на это дело? А? Знаешь?

— Ваше сиятельство, могу предположить: вы заботитесь о безопасности Венеции и не выносите мысли о том, что возвращение этого хлыща Казановы может создать беспокойство…

— К черту беспокойство! Общая картина, Дзаго! От тебя ускользает общая картина, высший смысл, перспектива! Неужели ты до сих пор ничего не сообразил? Ты в самом деле не понимаешь, зачем я убеждал Совет в том, что Казанову надо остановить? Почему я намеренно подчеркнул, что зигот полоумный соблазнитель дружен с Мочениго, Дандоло и Барбаро? Да потому что, если у меня получится отправить его в Пьомби за колдовство и убийство, я не просто избавлюсь от самой надоедливой заботы, что свалилась на Венецию за последний год, но и смогу доказать, что те, кто сегодня являются его друзьями, завтра могут стать врагами Светлейшей республики. Не случайно же они поддерживали и оберегали отъявленного преступника! И что это значит?

Глаза Дзаго гневно сверкнули. Инквизитор перебил его уже во второй раз, а он ненавидел, когда ему не дают закончить фразу. Да и град вопросов, на которые у него не было ответа, сводил Дзаго с ума. Он не выносил, когда с ним обходятся как с идиотом, а именно это сейчас делал Пьетро Гардзони: уставился на своего помощника, словно тот был глуп как пробка. Дзаго быстро взял себя в руки, потому что отлично знал, какую ярость у инквизитора может вызвать малейшее подозрение в том, что кто-то из подчиненных не проявляет к нему должного уважения. Он терпеливо кивнул и послушно ответил на вопрос, который столь эмоционально выкрикнул Гардзони:

— Это значит, что вы сможете выставить своих противников в дурном свете. И их положение в Совете станет менее значимым.

— Именно так, Дзаго, именно так. И чем оглушительнее будет наша победа, тем сильнее поплатятся те, кто сегодня потакает еретику и убийце, пусть даже просто тем, что позволяет ему слоняться по Венеции и заниматься чем вздумается. Я получу голоса, которые мне нужны, а учитывая состояние дожа… Ну, не мне тебе объяснять, что может произойти.

Вот, оказывается, в чем состоит общая картина и высший смысл: Гардзони метит на кресло дожа. Теперь все понятно. Его совершенно не волнует, что Казанова — бунтарь и нарушитель общественного порядка, Гардзони намерен использовать его арест, чтобы ослабить влияние своих врагов и укрепить союз с теми, кто признает его истинным борцом за нравственность и справедливость. Но если Казанову не получится обвинить в убийстве, колдовстве, ереси или чем угодно другом, то и приговор ему вынести нельзя. А без приговора его никак не отправить за решетку. И у Гардзони не появится никакого повода, чтобы оболгать и опозорить друзей Казановы, объявив себя защитником Венецианской республики. Значит, ставки в этой игре двойные — в соответствии с тяжестью последствий в случае проигрыша. Да, это меняет дело.

Дзаго задумчиво поднял бровь: кажется, в тумане неизвестности забрезжил слабый свет. Возможно, решение существует. Боже правый! Да как же раньше он до этого не додумался.

— Ваша светлость, понимаю вашу обеспокоенность. Однако могу вас уверить, что еще не все потеряно.

Гардзони выжидательно посмотрел на своего злого гения.

— Внимательно тебя слушаю, — сказал он. — Но если ты хочешь предложить припереть к стенке его друга и защитника Маттео Брагадина, который наверняка что-то знает, к сожалению, я пока не могу этого сделать. Боюсь, я не настолько влиятелен, чтобы арестовать венецианского сенатора на основании простого подозрения.

— Нет, я не это имел в виду. Что получается: вам нужны доказательства, чтобы приговорить Казанову и, соответственно, ослабить положение его друзей.

Инквизитор молча кивнул. Дзаго продолжил объяснения, все больше воодушевляясь с каждой секундой.

— Так вот, я только сейчас заметил, что допрашивая возможных свидетелей, мы — или, точнее говоря, я — совершенно зря упустили из виду человека, который легко может стать решением всех наших проблем.

— Кого же?

— Камеристку графини! Черт побери, она же должна знать, где прячется Казанова и зачем видится с ее хозяйкой. Я допрошу ее и постараюсь так или иначе вытащить из нее все нужные нам сведения. Уверен, что-нибудь полезное мы от нее узнаем.

В глазах Пьетро Гардзони загорелся злорадный огонек. Он снова кивнул: идея Дзаго просто отличная.

— Превосходно, ты совершенно прав. Будем действовать в этом направлении. А теперь иди, — подытожил Черный инквизитор. — Каждая минута промедления отдаляет нашу победу. Нужно добиться результатов как можно скорее!

— Конечно, ваша светлость. В таком случае, с вашего позволения…

Не желая больше тратить время, Дзаго проворно покинул кабинет.

Как только помощник удалился, инквизитор поднялся и стал мерить шагами комнату. На самом деле в разговоре с Дзаго он умолчал об очень важной части своего плана. Гардзони не мог позволить себе полную откровенность даже наедине с самым верным помощником: как бы тот ни был ему предан, к некоторым деталям он вряд ли отнесся бы с пониманием. Да никто к ним, наверное, не отнесся бы с пониманием, но что поделать, другого выхода у инквизитора не было. Род Гардзони, конечно, знатный и влиятельный, но… недостаточно. Не настолько, чтобы позволить ему осуществить свою давнюю мечту стать дожем. Вот почему нужно вмешательство извне — кто-то или что-то, способное изменить расстановку сил. И история с Казановой — это лишь первый шаг на пути к осуществлению задуманного.

Конечно, Венеция — восьмое чудо света, но этот город истощен, измучен, выжат до капли безумием и беспределом, которые длятся уже целое столетие. Он стал жертвой бесконечного мрачного карнавала, нарядившего «королеву морей» в вульгарный наряд куртизанки. Гардзони не мог выносить эту пародию на республику, которая погрязла в бессмысленной суете и в любой момент может навсегда пойти на дно. Уже давно ему не давала покоя мысль о том, что, пока еще не поздно, надо что-то делать — для себя самого и для родного города. Конечно, ему пришлось пойти на компромисс, который многие, вне всяких сомнений, нарекли бы «изменой», но на самом деле это лишь ускоряло и без того неизбежный процесс, который положит конец упадку и разложению. Куда достойнее погаснуть раз и навсегда, чем продолжать тлеть, постепенно слабея и превращаясь в бледную тень.

Следующим шагом на пути к цели станет установление отношений с той, кто, как выяснилось, является его верным соратником и другом. Только сегодня утром Гардзони получил письмо от императрицы Марии Терезии, подтвердившее то, о чем он и так подозревал: графиня Маргарет фон Штайнберг служит тем же людям, что и он сам. Так что можно просто попросить, чтобы она послала свою камеристку выполнить какое-нибудь важное поручение, желательно в темное время суток. В таком случае Дзаго без малейших трудностей выследит ее, и хитрый план не встретит никаких препятствий.

Глава 31 Поцелуи в полумраке

Когда Джакомо поцеловал ее в губы, Франческе показалось, что она вот-вот лишится чувств. Опасность, волнение, секретность, полумрак, тишина летней ночи, — каждая деталь воплотившихся грез, полных удивительных тайн, усиливала желание и сводила с ума.

Обнаженная в его объятиях, она чувствовала себя защищенной и любимой, как никогда раньше. Ее охватывало новое, всепоглощающее счастье: в Джакомо соединилось все, о чем ей только доводилось мечтать. Франческа трепетала от наслаждения, глядя в его аквамариновые глаза — сверкающие, полные жизни; хотелось утонуть в их непостижимой глубине. Сейчас он слегка прищурился, склоняясь над ней, и взгляд напоминал лезвие сверкающего льда.

Именно глаза Джакомо она заметила с самого начала, с того мгновения, когда впервые увидела его в саду палаццо Контарини-Даль-Дзаффо. Франческа сразу же почувствовала их невероятную притягательность — силу, которой невозможно противостоять, и теперь, когда она могла любоваться ими, все остальное не имело никакого значения.

Руки Джакомо ласкали ее бедра, губы приникали к набухшим соскам. Когда он овладел ею, Франческа вскрикнула, и этот крик шел из самой глубины ее существа, казалось, Джакомо обнажил ее душу. Она жадно отвечала на его поцелуи, тело напряглось, словно натянутая тетива лука. Движения Казановы постепенно становились все решительнее, а губы не переставали искать ее — снова и снова. Франческа с наслаждением покорялась Джакомо, и он замедлился, плавно растягивая блаженство каждого движения, так что один миг вмещал в себе целую вечность.

Она была Иерихоном, Карфагеном, Римом — пылающим городом, сдавшимся на милость непобедимого завоевателя.

* * *

Франческа овладела всем его существом, как неукротимый огонь, и Джакомо растворялся в ней без остатка, как никогда раньше. Забыв обо всем на свете, он чувствовал лишь безграничное блаженство. Исчезли все переживания, страхи и тяжелые мысли — Джакомо тонул и взлетал к небесам на огненных волнах всепоглощающего чувства.

Он слышал, как она шепчет «да» с ненасытным восторгом страсти, как стонет от удовольствия, сжимая его стройными бедрами, словно высеченными из мрамора. Раз за разом повторяя одно и то же короткое слово, Франческа будто привязывала его к себе бархатистыми узами, и Джакомо с радостью отдавался в самое сладкое на свете рабство, ведь она воплощала в себе всю любовь и нежность, все самое прекрасное, что он когда-либо видел на этом свете.

Каждое подтверждение ее желания увеличивало наслаждение Джакомо. Сжав Франческу в объятиях, он перевернулся на спину, и она прижалась к нему сверху, шепча на ухо бессвязные слова счастья и блаженства. Вдруг она напряглась, изогнулась, словно тростник на ветру, и с неудержимым вскриком отдалась пику наслаждения, который почти в то же мгновение настиг и самого Джакомо.

Они остались лежать рядом: их пальцы переплелись, глаза были закрыты, тепло двух тел смешалось с влажной жарой июльской ночи, а капли пота, словно жемчужины, скользили по белоснежной коже и исчезали в складках льняных простыней.

***

Было что-то пугающее в темноте этой летней ночи. Возможно, не стоило выходить в столь глухой час, но госпожа дала ей срочное поручение.

В первый момент Гретхен не поверила своему счастью: она и так старалась проводить в жилище графини как можно меньше времени, так что новый предлог ненадолго исчезнуть из поля зрения госпожи пришелся как нельзя кстати. В палаццо камеристку не отпускал страх, несмотря на то что Маргарет больше не грозилась ее убить, да и, как казалось Гретхен, она вряд ли бы на это решилась хотя бы из циничных соображений о собственном комфорте. Однако теперь служанка пожалела о своем решении. Оказавшись в узком переулке, который еле-еле освещался одиноким фонарем, Гретхен услышала за спиной какой-то шаркающий звук. Казалось, будто огромный сказочный змей выполз из вод лагуны, желая утолить многолетний голод.

Дважды австрийка резко оборачивалась, силясь разглядеть силуэт, тень, очертания идущего за ней человека, но несмотря на все усилия, видела только темноту. Повернув за угол, Гретхен поначалу слышала только легкий плеск и чувствовала резкий запах застоявшейся воды, но потом за спиной вновь раздались шаркающие шаги. Камеристка обернулась еще раз, но и теперь не смогла ничего разглядеть. Она ускорила шаг, свернула налево, пересекла небольшую площадь и повернула направо.

Тревожные мысли беспорядочно метались у нее в голове, словно перепуганные птицы в клетке, страх все сильнее сковывал сердце. Гретхен невольно вспомнила лицо Джакомо в день их первого страстного свидания, а потом — свои мольбы не покидать ее и его твердый отказ, разбивший ей сердце. Беспокойство тем временем все нарастало. Гретхен услышала подозрительный скрип и побежала еще быстрее. Она поняла, что совершила огромную ошибку, согласившись выполнить поручение в такое позднее время. Она что, совсем лишилась разума? Если на нее нападут, кого здесь звать на помощь?

Как назло, переулок становился все уже, а страхи Гретхен обволакивали ее со всех сторон, подобно щупальцам гигантского осьминога. В изнеможении девушка прислонилась к стене. Она заблудилась и теперь понятия не имела, где находится. На лбу выступили холодные капли пота. В глазах потемнело, когда Гретхен неожиданно услышала, причем совсем радом, отвратительный скрипучий голос. Казалось, что с ней заговорило какое-то чудовище — порождение темной июльской ночи.

— Моя дорогая Гретхен, вынужден сообщить, что теперь вы в моей власти.

Австрийка почувствовала отвратительный запах протухшего мяса, чья-то сильная ладонь зажала ей рот, а другая рука поднесла холодное лезвие кинжала к ее горлу.

В этот момент мир померк, и Гретхен лишилась чувств.

Глава 32 Склад

Какая же она красавица! Даже в нем, обычно умевшем в совершенстве контролировать собственные инстинкты, она вызывала неодолимое желание. Но, конечно, думать о подобных глупостях не время, а потому Дзаго решительно напомнил себе, кто передним: угроза спокойствию Венеции, австрийская шпионка, точнее еще хуже — прислужница тех, кто строит козни против Светлейшей республики, запершись в своих неприступных дворцах.

Он заставил себя не обращать внимания на огромные серые глаза и растрепанные волосы, которые обрамляли ее лицо, делая его еще соблазнительнее. Дзаго потряс головой, отгоняя непрошеные мысли, словно стаю надоедливых мух.

— Я знаю ваше имя, — сухо произнес он.

Эти невинные слова прозвучали как приговор, но Дзаго думал лишь о том, как важно не дать этой беседе затянуться, ведь ее голос наверняка окажется очередным орудием обольщения. Он сразу перешел к делу:

— Я задам вам очень простой вопрос: с кем видится Джакомо Казанова?

Гретхен была привязана к деревянному стулу, руки — крепко стянуты за спиной. Она подняла на своего мучителя печальный взгляд, в котором читалась обреченность, словно заточение стало для нее очередным ударом судьбы в долгой череде бед, приключившихся за последнее время. Ее огромные глаза наполнились горечью, и это не смогло не оказать воздействия на Дзаго. Защищаясь отсокрушительной силы грустного взгляда красавицы, он прикрикнул:

— Отвечайте!

Гретхен медлила. Если бы не выражение ее лица, Дзаго решил бы, что она бросает ему вызов, но было в ней что-то еще, чему он никак не мог подобрать определение.

Гретхен подождала, пока глаза привыкнут к слабому свету свечей, и внимательно осмотрела пространство вокруг, но не обнаружила ничего способного ей помочь. Они находились в складском помещении, где Дзаго любил проводить допросы. Стены, покрытые плесенью, деревянный стол и пара расшатанных стульев — вот и все, что составляло здешнюю обстановку.

— Где я нахожусь? — спросила Гретхен хриплым, надтреснутым от страха голосом.

— Здесь я задаю вопросы, — покачал головой Дзаго. — Отвечайте!

Казалось, Гретхен внезапно прозрела и только сейчас заметила его. Она печально вздохнула.

— Почему я должна отвечать?

Губы Дзаго изогнулись в жестокой ухмылке.

— Потому что если вы откажетесь, то мне придется подпортить ваше чудесное личико.

— Если вы собираетесь мне угрожать…

Она еще не успела закончить фразу, а Дзаго уже выхватил кинжал. Острое лезвие сверкнуло в свете свечей, и через мгновение Гретхен уже чувствовала, как холодная сталь касается ее шеи. Затем она вновь услышала скрипучий голос Дзаго и одновременно ощутила отвратительную вонь, исходившую у него изо рта. Ей стало дурно.

— Если вы перережете мне горло, то точно ничего не узнаете, — с издевательской усмешкой ответила Гретхен.

— Вы даже не представляете, как долго я могу мучить вас перед тем, как убить, — загробным голосом заверил ее Дзаго.

В подтверждение своих слов он убрал кинжал, выждал немного и вдруг неожиданно с силой ударил ее по липу. Голова Гретхен дернулась назад, а на том месте, где ее щеки коснулись железные кольца, которые носил ее мучитель, появились глубокие царапины. По белоснежной коже потекли алые струйки крови.

Впрочем, когда австрийка обрела дар речи, ее тон ничуть не изменился.

— Боже мой, да вы просто трус! — воскликнула она.

Сам не понимая почему, Дзаго залился краской: каким-то непостижимым образом эти слова сильно задели его. Глядя на свою жертву — такую прекрасную, беззащитную, несчастную, — он оказался охвачен неким новым, незнакомым чувством, которое застигло его врасплох.

Впервые в жизни Дзаго сам себе показался чудовищем. Внезапно он с пугающей ясностью осознал, во что превратился: в подлого мучителя, в безжалостного мясника, готового издеваться над слабыми ради своих целей. Необъяснимый вихрь эмоций, поднявшийся в душе помощника инквизитора из-за слов Гретхен, захлестнул его, словно безудержный порыв ледяного ветра. Дзаго почувствовал холод, страх, отвращение.

Непонятные ощущения сковывали его душу, раздирали в клочья нутро. Дзаго пошатнулся, прижал руку к животу и был вынужден опереться о стол, чтобы устоять на ногах. Затем он снова поднял взгляд на Гретхен.

Боже, как она прекрасна! Со следами алой крови на щеке она стала еще обворожительнее.

Дзаго был вынужден признать, что, несмотря на все усилия, ему не удается сохранить здравый рассудок. Вид этой женщины лишал его холодности и отстраненности, необходимых в выбранной им профессии. Нужно бежать, пока Гретхен не поняла, насколько сильно ее воздействие на него, иначе он точно не сможет вытащить из нее нужные сведения.

Пусть посидит здесь без еды и воды, решил Дзаго. А он тем временем постарается избавиться от этого непонятного головокружения, открывающего ему неприятные истины.

— Вы останетесь тут, — заявил он, с трудом уняв дрожь в голосе, — и это быстро развяжет ваш язык.

Не дожидаясь ответа, Дзаго кинулся к выходу и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Ему срочно был нужен глоток свежего воздуха.

Глава 33 Рассвет надежды

Светало. Жемчужный свет первых солнечных лучей проникал в окна. Франческа не отрываясь смотрела на него. Ее изумрудные глаза сверкали особенно ярко от любви и страсти, наполнявших каждую секунду, которую они провели вместе.

Джакомо улыбнулся: ему не удалось уснуть, но прошедшая ночь была самой чудесной в его жизни. Теперь серый свет потихоньку пробирался через черную мантию ночи, а значит, пора было уходить. Еще никогда миг расставания не казался таким горьким. Ему безумно хотелось побыть с Франческой еще немного, но это было невозможно.

— Мне надо идти, — печальна сказал Казанова.

Девушка молчала, но ее взгляд был красноречивее любых слов. Наконец она призналась:

— Я не хочу.

— Я тоже.

— Я люблю вас, Джакомо.

— И я люблю вас, именно поэтому я и не могу остаться.

— Но почему? Что может случиться? Я дочь венецианского дворянина, и…

— И именно поэтому вы не можете быть вместе с таким подозрительным типом, как я, — с горечью перебил ее он. — Кроме того, вы обещаны другому, — добавил Джакомо с болью в сердце от мысли о недавних событиях.

Он пока так и не нашел в себе мужества признаться Франческе, что стал невольным убийцей Альвизе Дзагури. Казанова знал, что это известие наверняка оттолкнет ее, и не мог этого допустить. Пока Франческа ничего не знает, они могут любить друг друга, пусть и под покровом тайны. Украдкой, прячась ото всех, внимательно следя за тем, чтобы никто ничего не заметил, но Джакомо был готов на все это, лишь бы быть с ней рядом. Впервые в жизни он по-настоящему дорожил кем-то и больше всего на свете хотел защитить ее и их любовь.

— Я ничего не чувствую к этому мужчине: он груб и жесток, я никогда не стану его женой.

На миг эти слова смягчили горечь в душе Джакомо.

— Но ваш отец считает иначе…

— К черту отца! — в этот раз Франческа перебила своего возлюбленного. — Он не может распоряжаться моей судьбой, как ему вздумается. Я ни за что не выйду замуж за такого, как Дзагури, скорее уж лишу себя жизни.

Казанова взял ее за руки и нежно поцеловал их.

— Никогда больше так не говорите, Франческа. Я готов убить любого, кто воспротивится вашему счастью.

— В самом деле? — переспросила она с каким-то странным выражением, улыбаясь и плача одновременно, а всполохи рассвета отражались в ее огромных глазах.

Джакомо кивнул. Еще никогда он не был в чем-то настолько уверен.

— Давайте сбежим, — вдруг предложила она.

— Вы правда этого хотите?

— Конечно, — ответила Франческа.

— И вы уверены, что потом не пожалеете о своем решении? Я не могу предложить вам ничего, кроме попутного ветра и тяги к приключениям, — Джакомо отлично знал, что этого мало, слишком мало для совместной жизни.

— А я и не хочу ничего другого, — серьезно сказал она. Ее голос и выражение лица были преисполнены такой уверенности, что Джакомо переполнила нежность. В глазах Франчески светилась надежда. — Разве это не самый чудесный способ прожить жизнь?

Казанова улыбнулся: а может, она и права. Вдруг эта история все-таки может закончиться по-другому? В конце концов, что удерживает его в Венеции? Разве он еще не нашел то, что искал? Он любит родной город, но любовь к Франческе намного сильнее.

Лодка на причале Сан-Тома! Можно сняться с якоря и уплыть. По Гранд-каналу добраться до Джудекки, а оттуда — в открытое море. И там они будут свободны. И вместе.

— Кажется, мы правда можем сбежать! — воскликнул он. — Но вы должны будете сделать все точно так, как я скажу.

Франческа удивленно уставилась на него, еще не веря до конца. Неужели они и в самом деле уедут вместе? Ей хотелось этого больше всего на свете.

— Я выполню все в точности, любимый.

Джакомо ненадолго заколебался, потом спросил:

— Когда возвращается ваш отец?

— Через несколько дней.

— Значит, у нас мало времени.

Казанова немного подумал и изложил свой план:

— Приходите одна на причал Сан-Тома. У меня там лодка. Не берите с собой никаких вещей: скажете, что идете прогуляться в вечерних сумерках.

— Хорошо. Вы будете ждать меня там?

— Конечно! Без вас я никуда не уеду.

— Почему в сумерках? — спросила Франческа.

— Потому что потом наступит вечер, а в темноте нам будет легче сбежать от береговой стражи.

— Понимаю.

— Вы уверены, что хотите этого? — Джакомо внимательно посмотрел на нее.

— Вы еще спрашиваете! Джакомо, единственное, чего я хочу, — это быть с вами.

Казанова вздохнул. Франческа обеспокоенно воскликнула:

— Может, это вы не хотите сбежать со мной?

Ее прекрасное лицо разом омрачилось.

— Шутите? Я бы отправился с вами хоть на край света, Франческа. С того момента, как я впервые вас увидел, мое сердце бьется для вас одной. Вы — воздух, которым я дышу, пение жаворонков по утрам. Вы для меня Венеция, мои день и ночь, я просыпаюсь и засыпаю с мыслями о вас…

Счастливая улыбка вновь осветила лицо девушки.

— Но нам нужно соблюдать осторожность, — заметил он. — Сейчас я должен идти. Мы увидимся через два дня, на моей лодке в Сан-Тома.

— Как я ее узнаю?

— Я буду ждать вас на палубе.

— Да поможет нам Бог.

— А теперь будет лучше, если я исчезну. — сказал Джакомо, приподнимаясь на кровати и надевая рубашку.

Через мгновение он уже вскочил на ноги и проворно натянул штаны, чулки и ботинки. Затем ловко стянул волосы в хвост синей шелковой лентой, набросил камзол и с улыбкой согнулся в поклоне.

Франческа сделала вид, что восторженно аплодирует, следя за тем, чтобы не производить громких звуков. Совершенно ни к чему, чтобы слуги что-то услышали и принялись колотить в дверь.

Джакомо подошел, обхватил ее лицо ладонями и припал к тубам долгим поцелуем.

Глава 34 Горечь

Гретхен была совершенно измучена: она провела целый день без воды и еды и знала, что никто не придет ей на помощь. Да что тут говорить, ее смерть принесет всем лишь облегчение.

Поначалу австрийка хотела хранить молчание во что бы то ни стало, но теперь она уже сильно сомневалась в своем решении. Что толку от ее верности? Графиня в любом случае найдет способ выйти сухой из воды; с глупой девчонкой, которая отняла любовь всей ее жизни, тоже ничего не случится. Почему Гретхен должна защищать их? Пора подумать о себе. Ей ужасно надело быть пешкой в чужой игре и ничего не значить. Неужели она должна вечно исполнять чужие желания, не думая о своих? А ведь сейчас речь идет о ее жизни! И ничто не связывает ее с этими людьми, которые привыкли требовать, ничего не давая взамен.

Гретхен переполняла ненависть к графине, а заодно и к Франческе Эриццо. Единственным, кого возненавидеть не получалось, как бы она ни старалась, был Джакомо. Несчастная узница прекрасно понимала, что, если бы он позвал ее, пусть даже на одну-единственную последнюю встречу, она, ни секунды не раздумывая, побежала к нему. И именно поэтому Гретхен молчала: она боялась навредить возлюбленному. Джакомо был лучшим, что случилось в ее жизни: он был к ней добр, подарил ей истинное наслаждение, страсть, человеческую теплоту. И когда он понял, что может подвергнуть ее опасности, решил защитить ее. Вот почему он оттолкнул ее. И вот почему она молчала на допросе.

Но теперь Гретхен надо искать возможность спастись. Так что она решила рассказать все, что знает, а заодно и пустить в ход единственное оружие, которое у нее осталось, — красоту. От узницы не укрылось, как ее тюремщик, несмотря на свою ужасную наружность, заколебался, прежде чем ударить ее. Гретхен заметила странный огонек в его глазах — признак неуверенности, который можно разжечь в настоящую страсть.

У нее еще есть шанс выйти победительницей, решила австрийка: она соблазнит своего мучителя. Нужно лишь взмолиться о пощаде, удовлетворяя тем самым его желание одержать над ней верх. И этот мужчина превратится в ее оружие.

* * *

Когда Дзаго вернулся в тюрьму, устроенную в здании склада, он обнаружил, что его пленница необыкновенно переменилась. Горечь, которой накануне был наполнен ее взгляд, исчезла без следа — теперь ее огромные серые глаза сияли. Помощник инквизитора снова испугался, что не сможет устоять перед ней.

Он приблизился к Гретхен, держа в руках флягу свежей воды. Не развязывая ей рук, Дзаго сам наполнил стакан и дал напиться. При слабом свете свечи он различал белоснежную, совершенно беззащитную шею и алые губы, влажные от воды.

У тюремщика закружилась голова: ничего в его чувствах не изменилось за прошедший день. Порез на щеке, оставшийся с прошлого раза, ничуть не портил ее красоту, а лишь делал ее еще более дикой, безудержной. Молодая женщина посмотрела на него и, прежде чем он успел произнести хоть слово, заговорила своим чарующим голосом. Дзаго показалось, что земля уходит у него из-под ног, настолько его околдовал низкий, соблазнительный тембр.

— Благодарю вас, синьор. Я расскажу вам все, что вы хотите знать, — сказала она.

Дзаго кивнул.

— Но пообещайте, что тогда вы сохраните мне жизнь.

— Клянусь вам, — вырвалось у него прежде, чем он успел сообразить, что делает. Какого черта? Он что, с ума сошел? Даже при всем желании он не сможет ее пощадить.

Если бы Пьетро Гардзони услышал, какие обещания раздает его помощник, то спустил бы с него шкуру. Как он мог хоть на секунду вообразить, что такую свидетельницу можно оставить в живых? Да она потом обязательно разболтает все, что произошло, и он отправится прямиком в тюрьму. И это еще в лучшем случае.

— Я знаю, о чем вы думаете, — продолжила красавица, не отрывая от него чарующего взгляда, — но я обещаю, что, если вы пощадите меня, я сделаю все, что вы пожелаете.

— Все? — недоверчиво переспросил Дзаго.

Гретхен кивнула. У помощника инквизитора вырвался взволнованный вздох. Конечно, он ведет себя как последний идиот, но с другой стороны, что помешает ему взять данное слово обратно? Сколько раз он уже так делал. Так что Дзаго поспешил успокоить пленницу, надеясь про себя, что у него на самом деле хватит духу перерезать ей горло.

— Как я уже сказал, даю вам слово, — ответил он, чувствуя себя так, словно они поменялись местами и это его жизнь зависит от ее решения.

— Меня зовут Гретхен Фасснауэр, — заговорила узница. — Я камеристка графини Маргарет фон Штайнберг — одной из самых влиятельных женщин на службе у Марии Терезии Австрийской. Моя госпожа исполняет секретные дипломатические поручения императрицы. Недавно графиня получила задание избавиться от Джакомо Казановы, виновного в преступлениях против моей родины. Именно так она и оказалась вовлеченной в эту историю, и для этой цели разработала коварный план. Она заключила с Казановой пари, что он соблазнит девушку из одной из самых уважаемых венецианских семей — Франческу Эриццо.

— И зачем ей это нужно? — удивился Дзаго, все больше терявшийся в дебрях этой запутанной истории.

— Моя госпожа знала, что у девушки очень ревнивый жених — торговец дубленой кожей, которому точно не понравились бы ухаживания Казановы.

— Альвизе Дзагури?

— Именно.

— Которого Казанова вызвал на дуэль?

Теперь уже Гретхен взглянула на него с удивлением.

— Вы знаете об этом?

— Верите или нет, но у меня свои источники.

— Могу себе представить, — тут же отозвалась она, — иначе вы не могли бы безнаказанно удерживать меня здесь.

Услышав эти слова, сказанные чересчур дерзким тоном, Дзаго на миг словно очнулся от наваждения, которое сковало его по рукам и ногам.

— Моя милая Гретхен, — ухмыльнулся он, — расскажите мне о том, чего я еще не знаю, иначе я буду вынужден причинить вам боль.

Однако произнося эту угрозу, Дзаго не почувствовал привычного удовольствия. Всего два дня назад он замер бы в радостном предвкушении от возможности удовлетворить свои самые низменные желания, но в тот момент помощнику инквизитора казалось, что кто-то другой говорит от его имени, а настоящий Дзаго наблюдает за допросом со стороны.

— Сан-Тома, — сообщила наконец пленница. — Казанова водит соблазненных девушек на лодку, которая стоит у причала Сан-Тома. Найдите ее, и вы точно обнаружите там все доказательства, которые вам нужны.

— Что именно вы имеете в виду?

Но Гретхен лишь пожала плечами:

— Проявите немного воображения, и что-нибудь точно отыщется.

Дзаго задумчиво поднял бровь:

— Вы уверены, что этот негодяй водит своих женщин именно туда?

Гретхен пронзила своего мучителя испепеляющим взглядом.

— Он и меня туда водил.

— И он совокуплялся с вами? — Дзаго с удивлением услышал в собственном голосе смесь ревности и злости, как будто он ни с того ни с сего решил кинуться на защиту чести женщины, овладевшей его сердцем.

— А вы сами как думаете? — спросила она слегка дрогнувшим голосом и внезапно разрыдалась.

Ее слезы оказали неожиданное воздействие на Дзаго: он словно окаменел, растерянно глядя на плачущую австрийку. Вот возможность первый раз в жизни сделать что-то хорошее, подумалось ему. Он отомстит за поруганную честь прекраснейшей из женщин. И навсегда избавится от мерзавца Джакомо Казановы.

Глава 35 Ночь — время зла

Эту ночь Пьетро Гардзони надеялся провести спокойно. Он расположился в своей роскошной библиотеке и теперь с удовольствием рассматривал идеально ровные ряды великолепных фолиантов.

Погружаясь в мир книжных страниц, он обретал покой, который был ему неведом в обычной жизни. Инквизитор не был склонен к развлечениям и светским раутам, напротив, он со всей серьезностью относился к занимаемой им должности, а потому никогда не позволял себе предаваться порокам и наслаждениям. В еде Гардзони соблюдал умеренность: к примеру, тем вечером его ужин составили миска овощного супа и немного свежих фруктов в качестве десерта. Когда же случалось, что им овладевали греховные мысли, инквизитор решительно прибегал к умерщвлению плоти, и железные вериги неизменно помогали ему сохранить безукоризненное поведение.

Единственным удовольствием, которое позволял себе Пьетро Гардзони, было чтение. Библиотека, которую он собрал за долгие годы, поражала размерами и разнообразием. Своим богатством инквизитор был обязан переплетным мастерским и типографиям Венеции — многочисленным, хоть и утратившим былой блеск, благодаря которому они прославились на весь свет за полвека до этого.

Гардзони покачал головой, размышляя о том, насколько Священная конгрегация Индекса затормозила развитие венецианского книгопечатания^[8]. Помимо запрета многих произведений, свою роль сыграло и то, что Папская курия благоволила исключительно римским типографиям, а Испания все чаще доверяла выпуск книг фламандцам.

Настойчивые мольбы лучших умов со временем слегка умерили пыл Конгрегации, но отдельные послабления уже не смогли остановить процесс упадка когда-то процветавшего в Венеции искусства книгопечатания. Впрочем, несмотря на эти печальные факты, через надежные типографии Гардзони смог собрать настоящие сокровища, которыми необыкновенно гордился. Даже просто смотреть на золоченые названия на корешках книг чем он как раз сейчас и занимался — приносило ему истинное удовольствие. С почти что чувственным наслаждением инквизитор касался гладкой кожи переплетов, листал плотные белоснежные страницы, вдыхал неповторимый аромат, от которого едва не кружилась голова. Гардзони скользил взглядом по изящным надписям на обложках великолепных книг и периодически касался их кончиками пальцев, ощущая упругость качественных переплетов.

Здесь был «Декамерон» Джованни Боккаччо, «Речь о достоинстве человека» Пико делла Миран-долы, «Комедии, хроники и трагедии» Уильяма Шекспира, «О военном искусстве» Никколо Макиавелли, «Диалог о двух системах мира» Галилео Галилея, «Рассуждения в прозе о народном языке» Пьетро Бембо, «Придворный» Бальдассаре Кастильоне… Инквизитор наслаждался видом своей библиотеки. Несмотря на то что он и так знал все заглавия наизусть, ему каждый раз доставляло удовольствие видеть фолианты, расставленные в четко выверенном порядке, который никому не позволялось нарушать.

К слову о порядке, подумалось Гардзони: возможно, уже совсем скоро ему наконец удастся изменить венецианский политический строй по своему усмотрению. Нужно лишь немного удачи и решимости.

Инквизитор совсем было погрузился в мечты о своем славном будущем, когда слуга объявил, что пришел Якопо Дзаго. При звуке этого имени Гардзони вздохнул: если Дзаго осмелился потревожить его покой в такое время, значит, у него есть на то крайне веская причина. Инквизитор приказал впустить визитера и опустился в изящное кресло из резного дерева, покрытое красным лаком и узорчатой золотой инкрустацией. Он оперся на изогнутые подлокотники и переплел пальцы, как обычно делают священники: инквизитор всегда принимал именно эту позу для разговора с Дзаго.

Гардзони давно знал, что от верного помощника не стоит ожидать вежливости и соблюдения этикета, но все же при виде его взъерошенных волос, выпученных голубых глаз и отвратительного оскала гнилых зубов инквизитор невольно поднес руку ко лбу и опустил взгляд, будто желая укрыться от кошмарного зрелища.

— Хочешь печенья, мой друг? — спросил он, указывая на поднос, на котором лежали желтые печенья-байколи, популярное венецианское лакомство. — И сабайон^[9] еще теплый.

Инквизитор взмолился про себя, чтобы Дзаго принял угощение: может, хоть это немного приглушит вонь из его рта.

Удивленный, но вне всяких сомнений голодный тайный агент тут же схватил крючковатыми пальцами печенье, окунул его в пиалу с кремом и сунул в рот.

— Ваше сиятельство, — заявил он, пережевывая лакомство, — у меня хорошие новости.

Гардзони поднял взгляд к потолку: ну наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки! Весь вид Дзаго говорил о том, что ему удалось добиться серьезных результатов. Инквизитор вопросительно уставился на агента, но тот сперва засунул в рот еще два печенья, умудрившись самым отвратительным образом перепачкаться кремом, и лишь потом произнес:

— Камеристка. Камеристка австрийской графини у меня в руках.

Радостный огонек осветил взгляд Гардзони. Значит, маневр удался? Графиня последовала его совету? Ведь именно он два дня назад попросил ее отослать свою камеристку прочь с каким-нибудь поручением.

— И?.. — поторопил помощника инквизитор.

— Она открыла мне тайну.

— Превосходно. Давай теперь ты и мне ее откроешь, — сказал Гардзони с еле сдерживаемым нетерпением: то, что из Дзаго приходилось чуть ли не силой вытягивать каждое слово, всегда ужасно раздражало его, а в такой ответственный момент — тем более.

— Графиня — австрийская шпионка.

— О!

— И ей поручили избавиться от Казановы.

— В самом деле?

— В самом деле.

— И как она собирается это сделать?

— Пари, — коротко ответил Дзаго, поглощая очередное печенье с яичным кремом.

— Расскажи мне все по порядку! Немедленно! Или, бог свидетель, я отправлю тебя прямиком в Пьомби! — окончательно потеряв терпение, взревел инквизитор.

Дзаго жевал печенье. Казалось, ему потребовалась для этого целая вечность, Гардзони еле сдерживался, чтобы не вцепиться ему в горло собственными руками. Наконец, агент заговорил:

— Графиня знала, что Казанова обязательно согласится на пари, по условиям которого ему нужно соблазнить дочь знатного венецианца — Никколо Эриццо. Она также предугадала, что внимание знаменитого соблазнителя не понравится жениху девицы.

— Альвизе Дзагури.

— Именно. Тому, который вызвал Казанову на дуэль. Думаю, графиня надеялась, что купец убьет его во время схватки.

— Но, насколько я понимаю, этого не произошло.

— Это правда.

— Но Дзагури исчез.

— Полагаю, это он погиб на дуэли, — заметил Дзаго, набрасываясь на очередное печенье.

— Вот как! Рад видеть, что ты изменил свое мнение на этот счет. Однако проблема остается прежней: мы не можем ничего доказать.

— Это верно. Но камеристка графини также рассказала мне, что Джакомо встречается с Франческой в Сан-Тома.

— В Сан-Тома?

— Он держит там лодку — ж какую-то старую развалину, не привлекающую внимания.

— И в этой лодке он придается плотским утехам с красоткой Эриццо?

— Похоже на то.

— Ну, хорошо. Тогда мы поступим следующим образом, — размышляя над деталями нового плана, инквизитор поднялся на ноги. — Ты, Дзаго, — решительно заявил он, — дождешься, пока Казанова приведет свою девицу на лодку. Спрячься на причале Сан-Тома и жди, когда она появится. Будь там днем и ночью, сколько бы ни понадобилось. Не покидай пост ни на минуту. Когда будешь уверен, что они внутри, ворвешься на лодку вместе с четырьмя гвардейцами, которых я тебе предоставлю.

— Ваше сиятельство, — возразил Дзаго с набитым ртом, — я-то готов, но… А в чем мы обвиним Казанову? Понятное дело, благородный Эриццо не обрадуется новости о том, что его дочка развлекается со всяким отребьем, но хоть это и неприятно, однако не является преступлением.

— Естественно, Дзаго, я ждал от тебя этого вопроса. Добавлю к тому же, что раз мы не можем доказать убийство, если таковое действительно имело место, то у нас связаны руки.

Дзаго кивнул, хотя и совершенно не понимал, куда клонит инквизитор.

— А значит, нам нужен состав преступления и доказательства того, что Казанова к нему причастен, правильно?

— С этим не поспоришь, — кивнул помощник.

— В таком случае, что бы ты сказал, если бы на лодке синьора Казановы вдруг обнаружились доказательства, позволяющие обвинить его в ереси?

— Это было бы чудесно. Но что-то я сомневаюсь, что нам так повезет.

— Везение — иногда вопрос мастерства, друг мой.

Бросив эту загадочную фразу, инквизитор подошел к одному из книжных шкафов и извлек оттуда два фолианта и пачку рукописей.

— Когда ты попадешь на лодку Казановы, сделай так, чтобы там обнаружились книги и бумаги, которые я сейчас тебе дам. Этого будет вполне достаточно, чтобы обвинить его в еретических воззрениях. Мы отправим Казанову в Пьомби до конца его дней.

Дзаго удивленно взглянул на Гардзони.

— В самом деле?

— Ты мне не веришь?

— Я никогда бы такого себе не позволил, ваше сиятельство… — замялся Дзаго. — Но я не понимаю…

— Я тебе плачу не за то, чтобы ты слишком много понимал, мой дорогой Дзаго. Но хорошо, я объясню: «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто и «О нравственной добродетели» Плутарха — это еретические труды, включенные в Индекс запрещенных книг. А рукописи еще опаснее — это магические гримуары «Ключ Соломонов», «Талисманы», «Каббала» и «Зекор-бен». Урони их на лодке Казановы и сделай вид, что только что их нашел. Этого будет достаточно для вынесения приговора. Теперь все понятно?

Дзаго продолжал вопросительно смотреть на инквизитора.

— Хочешь узнать, почему я держу у себя подобные труды? Потому что моя обязанность — знакомиться с запретным, чтобы уметь отличать его от позволительного. Естественно, никому ни слова о нашем уговоре. После того как ты найдешь эти бумаги на лодке Казановы, я позабочусь о том, чтобы представить их на суд Совета троих мудрецов, тогда можно будет официально обвинить его в ереси и вынести соответствующий приговор. А если мы свяжем это преступление с непотребным поведением негодяя, то получим преступление против общественного правопорядка, а это уже, как ты знаешь, относится к моей компетенции.

Наконец Дзаго понял смысл плана и уверенно кивнул.

— Замечательно. Иди и выполняй то, что я тебе поручил.

Не тратя больше слов, инквизитор отпустил своего злого гения.

Глава 36 Встреча

Джакомо ждал. Он не сомневался во Франческе, но тем не менее чувствовал нечто странное в жарком воздухе этой летней ночи — некое беспокойное предчувствие, словно вот-вот должна решиться его судьба.

Возможно, ему пора сойти со сцены. Возможно, он не заслуживает своего внезапно обретенного счастья и жизнь собирается предъявить ему счет. Он убил человека — эта мысль постоянно мучила Джакомо, хоть он и твердил себе, что это вышло непреднамеренно и что он всего лишь защищался. С палубы лодки Казанова взглянул на Гранд-канал и вдохнул знакомый резкий запах, усиленный летней жарой. Он исходил от спокойной черной воды Венецианской лагуны. Джакомо смотрел на огни факелов, освещавшие Гранд-канал, а за ними, в темноте, едва угадывались очертания фасадов роскошных зданий.

Легкий плеск воды, касавшейся бортов лодки, постепенно успокаивал его взволнованные мысли. Конечно, Казанова не забыл о своих тревогах, но все же смог ненадолго отодвинуть их в уголок сознания.

Тут он с радостным удивлением почувствовал, что его коснулась изящная рука, а через мгновение их пальцы уже переплелись, и перед Джакомо, словно волшебное видение, возникло лицо его возлюбленной. Оказывается, Франческа уже поднялась на борт и неслышно подошла к нему сзади. Казанова поразился ее смелости и ловкости. Многие ли женщины решились бы забраться на лодку, не попросив о помощи? Но Франческа была не похожа на других, именно поэтому он и потерял голову от любви к ней: никогда раньше Джакомо не встречал подобных женщин. Она была лучше всех. Единственная в мире.

— Как вам удалось?..

Франческа не дала ему закончить: она приблизилась и страстно поцеловала его. Джакомо почувствовал прикосновение ее горячих губ, и все сомнения исчезли, растворившись в любви, способной облегчить любой, даже самый тяжкий груз.

Он подхватил Франческу на руки и спустился в трюм. Помещение, в котором оказались влюбленные, было гораздо более просторным, чем можно было подумать со стороны. Здесь помещались диван с лакированными резными подлокотниками, четыре аккуратных кресла, обтянутые алым бархатом, большой сундук бог знает с какими секретами внутри, набитый книгами стеллаж и стол с изогнутыми ножками.

Любой другой человек задался бы вопросом, как вся эта мебель попала в трюм лодки, но не Франческа. Ни о чем не спрашивая, она лишь восхищенно разглядывала странное собрание предметов, включавшее в себя несколько карт, пару треуголок, вышедший из моды камзол, свернутые в рулон и брошенные в угол ковры, масляные лампы.

Она улыбнулась, когда Джакомо опустил ее на диван так бережно, словно боялся сломать каким-нибудь неловким движением. Его переполняла нежность и готовность выполнить любое ее желание, это казалось самой естественной вещью на свете. А ведь подумать только, что всего несколько дней назад она так сильно сомневалась в его чувствах, что даже не приняла подаренные им розы! Но теперь все было просто чудесно.

Возможно, даже слишком хорошо, чтобы быть правдой.

* * *

Фигура, поднявшаяся на борт лодки, все всяких сомнений, была женской. Несмотря на длинную накидку с капюшоном, ошибиться тут невозможно. Дзаго злорадно ухмыльнулся. Он сидел здесь уже целый день, словно предвещающий беды стервятник, ни на минуту не покидая свой наблюдательный пост. Он чувствовал себя ужасно уставшим, обессиленным. Все его мысли были о Гретхен: тайный агент инквизитора никак не мог решить, как поступить с пленницей. Ее образ вкупе с невыносимой жарой сводил с ума. Дзаго терпеть не мог ждать и бездействовать, а потому мысленно твердил себе, что Казанова обязательно поплатится за его мучения. Когда нахальный искатель приключений появился, он издал вздох облегчения: ну наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки. Однако пришлось ждать, пока сгустятся сумерки и наступит ночь, и только тогда показалась девушка.

Тем временем к нему присоединились четверо городских гвардейцев. При виде их одинаковых мундиров Дзаго невольно вернулся мыслями к недавнему балу-маска раду, когда Казанова сбежал у него из-под носа по крышам соседних домов. И как потом он грозил выгнать его пинками из палаццо Брагадина.

Теперь тайный агент инквизитора знал, что недооценивать противника нельзя. Но он был уверен, что на сей раз не повторит своих ошибок и наконец-то покончит с этим чертовым делом. Под накидкой были надежно спрятаны книги и рукописи, которым предстояло стать уликами в деле о еретических воззрениях.

Дзаго подал сигнал стражникам. Каждый из них сжал в руке фонарь, и вместе они осторожно двинулись в сторону причала, где покачивались на волнах многочисленные гондолы и лодки. Дзаго указал на ту, в которой находился Казанова.

Этот проходимец явно не ждет гостей. Однако надо отдать должное его смелости, подумал Дзаго. Вот, оказывается, как ему удалось так долго скрываться от агентов и стражи: Казанова все время был на виду и именно поэтому совершенно незаметен. Кто бы догадался искать преступника на его собственной лодке?

«Ловким прыжком Дзаго оказался на палубе. Знаком он приказал гвардейцам идти вниз по лестнице, в то время как сам рассчитывал воспользоваться неразберихой, чтобы подложить куда-нибудь запретные книги.

Однако, спустившись в трюм, тайный агент понял, что дело еще не окончено: похоже, отправить Казанову за решетку будет сложнее, чем ожидалось.

Глава 37 Расплата

Увидев входящих гвардейцев, Казанова сразу понял, что оказался в самом что ни на есть отчаянном положении.

— Синьор Казанова, вы арестованы! — заявил один из них. — Вам придется пройти с нами, по доброй воле или принудительно.

Такое начало не предвещало ничего хорошего. Не теряя времени, Джакомо толкнул Франческу в угол, а сам проворно извлек из-под ковра ножны и выхватил шпагу. Гвардейцы тоже обнажили оружие.

— Синьор Казанова, я не советую вам…

Представитель закона не смог закончить фразу, потому что Джакомо кинулся к нему и ударил в подбородок эфесом шпаги. Голова гвардейца дернулась назад, и он повалился на второго солдата, стоявшего у него за спиной. Вместе они рухнули на пол, с грохотом опрокинув стулья и разную мелкую утварь.

Третий гвардеец атаковал Казанову сбоку. Джакомо успел заметить сверкнувший клинок и в последний момент уклонился от удара, а затем повернулся и отразил новый выпад. Шпаги скрестились со зловещим лязгом. Пока гвардеец пытался сообразить, как это Казанове удалось так ловко защититься от его атаки, Джакомо уже вытащил откуда-то заряженный пистолет и нажал на курок, выстрелив в упор. Он не собирался убивать своего противника, поэтому целился в плечо, но и этого было достаточно: гвардеец закричал, выронил шпагу и принялся зажимать рану второй рукой. Чтобы окончательно обезоружить его, Казанова ловко оттолкнул шпагу в угол помещения.

От выстрела трюм лодки наполнился голубоватым дымом, а грохот ненадолго оглушил остальных гвардейцев. Воспользовавшись этим, Джакомо поспешил обезоружить и четвертого противника, со всей силы ударив его по голове рукояткой пистолета.

Тем временем Дзаго отнюдь не бездействовал: он вытащил из-под накидки книги и рукописи и спрятал их между другими фолиантами на первой попавшейся полке. Двое гвардейцев, которые повалились на пол, вскочили и обнажили шпаги. Пистолет Казановы был разряжен, а Франческа в ужасе смотрела на него.

Из людей Дзаго один был ранен, второй — без сознания. Тайный агент тоже вытащил оружие — свою любимую неаполитанскую шпагу с эфесом, отделанным серебром. Со зловещей ухмылкой он произнес слова, которые мечтал сказать уже давно.

— Сдавайтесь! У вас нет никаких шансов уйти от нас, — заявил Дзаго и, словно желая предать больше веса своей речи, наставил шпату прямо на Казанову, как будто намеревался проткнуть его насквозь.

Пока гвардейцы медленно приближались к Джакомо с двух сторон, заставляя его отступать к деревянной стене, Дзаго продолжил:

— Ну же, сложите оружие, у вас нет другого выбора. Сдавайтесь, и мы сохраним вам жизнь. Вы же не хотите, чтобы с девушкой приключилось что-нибудь нехорошее?

Джакомо бросил на него взгляд, полный ненависти, но Дзаго и бровью не повел.

— Сдавайтесь, вы арестованы.

— В самом деле? — раздраженно переспросил Казанова. — И за что же? За то, что я защищался от пятерых вооруженных мужчин, которые ворвались сюда, чтобы убить меня и мою возлюбленную?

Дзаго покачал головой.

— Нет смысла хитрить, вы прекрасно знаете, почему мы здесь.

Не говоря больше ни слова, он протянул руку к книжному шкафу, в который всего пару минут назад положил запрещенные труды. Злорадно усмехаясь, агент инквизитора с победоносным видом извлек оттуда «О нравственной добродетели» Плутарха и потряс им перед носом у Казановы.

— Знаете, что это означает? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Священная конгрегация Индекса объявила эту книгу еретической, думаю, мне не нужно объяснять, чем грозит ее хранение.

* * *

Глядя на то, как отвратительный тип с грязными пепельными волосами и гнилыми зубами берет в руки книгу и выдвигает нелепые обвинения, Франческа поняла, что больше не может молчать. Она отлично видела, как всего несколько минут назад он сам и положил на полку фолиант, который теперь предъявлял как доказательство вины Джакомо. Необходимо было вмешаться.

— Синьор, вы сами принесли эту книгу, — взволнованно воскликнула она. — А потом воспользовались суматохой, чтобы спрятать ее в шкафу. Я все видела, не отпирайтесь!

Дзаго, однако, ничуть не смутился:

— Любопытно наблюдать, с каким рвением вы защищаете этого проходимца. Но позвольте рассказать вам, как на самом деле обстоят дела: вы лжете, чтобы спасти своего любовника. К этому можно отнестись с пониманием, но правдивее ваши слова от этого не станут.

— Это вы бессовестно лжете, синьор! — твердо продолжала Франческа. — Да вы просто…

— Честное слово, в жизни не встречал такой отчаянной и нахальной девицы, — перебил ее Дзаго. — Увы, это всего лишь ваше слово против моего, но на моей стороне государственный инквизитор, а на вашей… Да вы посмотрите на себя: вы просто девчонка, соблазненная главным мерзавцем Венеции.

— Это будет стоить вам жизни, — сказал Казанова.

— В самом деле? — недоверчиво переспросил Дзаго. — Вы мне угрожаете?

— Это не угроза, — ответил Джакомо. — Это обещание.

— Я бы на вашем месте поберег силы для объяснения на суде. Видите ли, дорогой Казанова, единственное, что сейчас можно пообещать, это то, что вас признают еретиком за хранение запрещенных книг.

А как я вижу, помимо Плутарха, вы держите у себя еще и это, — Дзаго вытащил из шкафа «Неистового Роланда» Лудовико Ариосто и потряс им, словно охотничьим трофеем.

— Мы оба отлично знаем, что обе эти книги не мои.

— Да что вы говорите! Как же тогда они здесь оказались? А об этом что скажете? — Дзаго достал рукописи и швырнул их в лицо Казанове, а затем повернулся к гвардейцем и удовлетворенно произнес: — Мне же это не приснилось, правда, друзья?

Постанывающие от боли стражи закона неуверенно помотали головами. Самый старательный заявил:

— Ни в коем случае, синьор Дзаго. Джакомо Казанова виновен, запрещенные книги хранились в его лодке.

Человек с гнилыми зубами довольно улыбнулся: этого было вполне достаточно.

— Как видите, синьор Казанова, четверо венецианских гвардейцев готовы подтвердить, что я нашел книги здесь. А рукописи про Каббалу, талисманы и прочие бесовские причуды станут памятником на вашей могиле! — Дзаго покачал головой и добавил: — И это еще не считая того, что вы сопротивлялись при аресте и ранили моего человека, показав тем самым, что владеете шпагой и пистолетом, а кроме того, вступили в поединок, что категорически запрещено законом Венецианской республики.

— Вы первыми напали на нас, что ему оставалось делать? — закричала Франческа, не в силах смотреть на то, как ее возлюбленного несправедливо обвиняют в преступлениях, которые он не совершал.

Вместо ответа клинки шпаг опасно приблизились к горлу Джакомо.

— Мы всего лишь остановили опасного еретика. И едва успели вовремя! Мой вам совет, синьорина, ведите себя так, чтобы вас не сочли его сообщницей, ему-то уже не помочь, поверьте мне, — отеческим тоном заявил Дзаго.

«Лезвия шпаг слегка отодвинулись от горла Казановы, и он смог взять Франческу за руку.

— Любимая, не стоит. Вы ничего не можете сделать. Хочу лишь, чтобы вы знали, что рядом с вами я провел самые счастливые дни — такие, ради которых стоит жить.

— Как трогательно, — усмехнулся Дзаго. — Теперь, если вы соблаговолите проследовать с нами во Дворец дожей, то, может, мы наконец покончим с этой неприятной ситуацией.

Покорившись неизбежному, Казанова выронил шпагу, и она со зловещим звоном ударилась о доски пола. Джакомо положил разряженный пистолет на стол и протянул руки гвардейцу, который ловко сковал его запястья.

— Не ходите за мной, — сказал он Франческе, — Забудьте об этой истории, не дайте вовлечь себя в этот бессмысленный фарс.

Однако Франческа и не думала отступать.

— Как вы можете полагать, что я оставлю вас?

Я люблю вас, Джакомо! — с этими словами девушка встала между Казановой и гвардейцами. — Вы не посмеете причинить мне вред. Казанова в глаза не видел этих книг. Это вы положили их на полку! Имейте хотя бы смелость признаться в этом!

Однако не успела она договорить, как рука с крючковатыми пальцами хищно схватила ее за запястье.

— Похоже, вы меня не поняли, малышка, — отвратительное лицо Дзаго вплотную приблизилось к Франческе. — Если вы будете продолжать в том же духе, то пойдете под суд и сгниете в тюрьме, понятно? — выкрикнул он, и отвратительная вонь из его рта наполнила комнату.

Франческе показалось, что это запах самой смерти. Однако она по-прежнему не собиралась сдаваться, а потому плюнула бесчестному агенту прямо в лицо. Дзаго усмехнулся, но его терпение было на исходе, он с силой ударил Франческу по лицу тыльной стороной ладони. Голова девушки дернулась в сторону, а Казанова в ярости кинулся на помощника инквизитора. Вместе они повалились на стол. Руки Джакомо были скованы, но он сжал кулаки и со всей силы ударил в лицо труса, который посмел поднять руку на его возлюбленную. Оба рухнули на пол под звон разбитого стекла. Из носа Дзаго брызнула кровь.

— Уберите его от меня! —взревел он.

Казанова почувствовал, как его неуверенно хватают руки гвардейцев. Кто-то ударил его по голове рукояткой пистолета, и тут свет померк, мир вокруг исчез, и Джакомо провалился в темноту.

Глава 38 Обвинения

Восседая на скамьях в белых напудренных париках и одинаковых беретах, члены Совета десяти грозно возвышались над обвиняемым. Черные полосы на огненно-алых мантиях казались траурными повязками, предвещавшими смерть каждому, кому доведется предстать пред их судом.

Со своего места в центре зала Джакомо едва различал лица почтенных мужей: его глаза заливала кровь из открытой раны на голове. Где же теперь Франческа, спрашивал он себя, что с ней сделали? Джакомо не беспокоился о собственной жизни, он думал лишь о возлюбленной, с которой его так жестоко разлучили. Возможно, навсегда. А неизвестность в отношении ее участи была особенно мучительна. Закованный в кандалы Казанова сидел за столом посреди роскошного зала и смотрел на знатных венецианцев, в руках которых оказалась его судьба. Некоторые из членов Совета бросали на него взгляды, полные сочувствия, в глазах иных читалось полное безразличие, а несколько человек даже не пытались скрыть откровенное презрение и отвращение. Один из них покинул свою скамью и расположился напротив Джакомо, готовясь изложить имеющиеся у него сведения — это был Черный инквизитор Пьетро Гардзони.

Казанова был о нем наслышан: он знал, что Гардзони обладает большой властью и непомерными амбициями, но до недавних пор не сомневался, что всегда сможет оказаться хитрее его. Как же он ошибся! Но ведь никто не знал о его лодке на причале Сан-Тома, Джакомо был в этом уверен. Значит, проговорился кто-то из своих. Это точно… Но кто?

Мысли лихорадочно кружились в бесконечном лабиринте вопросов, не находя ответа. Кто мог выдать его секрет? Маттео Брагадин? Нет, он никогда бы так не поступил, его верность не вызывает сомнений. Кто-то из его наиболее влиятельных друзей? Марко Дандоло, что сейчас глядит на него с бесконечной горечью? Но откуда бы ему знать о лодке? Нет, это маловероятно.

Вдруг в тот самый момент, когда инквизитор открыл рот, чтобы начать обвинительную речь, Джакомо сообразил, кто еще знал про Сан-Тома. Гретхен! Ведь он самым неосмотрительным образом приводил ее туда, причем совсем недавно. Но почему она решила выдать его, если до этого всегда его защищала? Может, потому что он отверг ее чувства? Или она таким образом мстила ему за Франческу?

Тяжелые мысли переполняли измученный разум Джакомо, но их пришлось оставить в стороне, когда громкий, неприятный голос инквизитора наполнил зал.

— Уважаемые члены Совета, вы видите перед собой зловонную язву на теле Венеции — Джакомо Казанову. Он обвиняется в ереси и оказании сопротивления при аресте. Прежде чем перейти к изложению фактов и следственному разбирательству, я, в соответствии со своими полномочиями государственного инквизитора, прошу удалить присутствующего здесь обвиняемого из зала суда, чтобы он оставался в неведении относительно вынесенного решения до того самого момента, покуда приговор не будет приведен в исполнение. Моя просьба полностью соответствует предписаниям законодательства Светлейшей республики Венеции.

Едва Гардзони произнес эти слова, как стражники уже спешили к Казанове. Джакомо хотел было возразить, но он был слишком слаб, чтобы спорить. Пульсирующая боль в голове не отпускала ни на минуту. Все мышцы тела горели, словно в огне пожара. Во рту пересохло, и язык совершенно не слушался. Из-под красной пелены, застилающей глаза, Казанова продолжал молча смотреть на членов Совета, которые, в свою очередь, тоже не сводили с него глаз.

Подбежавшие гвардейцы подхватили его под руки и вывели из зала. Джакомо не сопротивлялся, только наблюдал, как ученые мужы в мантиях отдаляются от него, становясь похожими на изображение на картине.

Когда тяжелая дверь роскошного зала с грохотом захлопнулась, Джакомо оказался в какой-то темной вонючей каморке. В полной тишине он ждал, пока решится его судьба.

Множество вопросов снова зазвенели у него в голове, но сколько бы ни пытался Казанова найти ответы, ни одно из предположений не казалось ему достаточно убедительным.

В конце концов он впал в полузабытье, повторяя имя Франчески, словно молитву, цепляясь за воспоминания о ней, будто за спасательный круг.

Гардзони улыбался. Он знал, что все теперь зависит от того, насколько убедительной окажется его речь, но благодаря имевшимся у него доказательствам почти не сомневался в успехе. Без спешки и суеты инквизитор перешел к изложению своей версии событий.

— Этой ночью Джакомо Казанова был застигнут на принадлежащей ему лодке за изучением двух сочинений, входящих в Индекс запрещенных книг, — Гардзони выдержал эффектную паузу, а затем продолжил: — Вот они, можете убедиться, — инквизитор подошел к столику, на котором лежали книги, и поднял их в воздух. — «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто и «О нравственной добродетели» Плутарха! Языческие, богопротивные книги, которые полностью соответствуют характеру и поведению Джакомо Казановы. Однако вовсе не эти тексты являются причиной выдвигаемых обвинений. Гораздо хуже то, — произнес он, демонстрируя пачку бумаг, — что у него были обнаружены данные рукописи, содержащие в себе подробные описания бесовских заклинаний и ритуалов, направленных на взаимодействие с дьявольскими отродьями: «Ключ Соломонов», «Талисманы», «Каббала» и «Зекорбен»! Не мне объяснять вам, насколько подобные сочинения опасны для общественного спокойствия и правовых основ Венецианской республики. Кроме того, срочно созванное собрание папского легата, инквизитора и Совета троих мудрецов засвидетельствовало состав преступления, что подтверждается настоящим постановлением, — Гардзони предъявил несколько листов пергамента с печатью Святой инквизиции и подписями перечисленных им лиц. Всем своим видом выражая преданность католической вере, он держал документ с таким благоговением, словно это был как минимум меч архангела Михаила. — Но и это еще не все! — продолжил он. — Установлено, что Казанова предавался плотским утехам с дочерью почтенного гражданина Венеции, чье имя я не хотел бы называть из соображений сохранения приватности и чести. Однако позволю себе отметить, что данная особа была помолвлена с респектабельным коммерсантом, о судьбе которого с недавних пор ничего не известно. Он исчез, пропал без вести, по всей вероятности убит, так как свидетели подтверждают, что Джакомо Казанова вызвал его на дуэль несколькими днями ранее. В этой связи прилагаю показания, полученные от синьора Антонио Дзандоменеги неделю тому назад.

Члены совета внимательно смотрели на него. Гардзони остался чрезвычайно доволен достигнутым эффектом и поспешил закрепить успех:

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете: но ведь доказательств убийства у нас нет. И вы совершенно правы, но никак нельзя поспорить с тем, что улики доказывают виновность синьора Казанова в еретических деяниях, это подтверждено собранием уполномоченных лиц.

— Кто может подтвердить, что эти тексты действительно были найдены на принадлежащей ему лодке? — недоверчиво спросил Альвизе Мочениго.

Но Гардзони был готов к этому вопросу, и даже более того, с нетерпением его ждал.

— Совершенно справедливое замечание! — воскликнул он. — Для того чтобы развеять любые возможные сомнения, я позволил себе получить показания синьора Дзаго, капитана гвардии района, и четырех человек, что были с ним во время поимки Казановы на месте преступления!

Жестом, достойным самого ловкого фокусника, Гардзони извлек из рукава мантии несколько листков, содержащих свидетельства его верных людей. Под любопытствующими взглядами членов Совета он разложил их на столе, рядом с еретическими сочинениями.

— Чтобы предоставить вам полную картину событий, я сам зачитаю вам показания синьора Дзаго, так как они кажутся мне наиболее подробными и исчерпывающими. Остальные свидетели сообщают о том же самом, пусть и в более сжатой форме, вы можете легко убедиться в этом, прочитав их заявления самостоятельно. Я оставлю их здесь для ознакомления. Но, как я уже говорил, хочу зачитать вслух показания капитана Дзаго.

Мочениго медленно кивнул. Гардзони издал еле слышный вздох облегчения: во время подготовки к заседанию мысль о необходимости предъявить самого Дзаго членам Совета внушала ему ужас. Достаточно вспомнить, в каком виде верный помощник явился сообщить о поимке Казановы: насквозь пропитавшаяся потом рубашка с пятнами сомнительного происхождения, штаны и сапоги, покрытые ровным слоем грязи, старый, почти расползающийся на части камзол… Ну а когда Дзаго открыл рот, наполнив комнату вонью своих гнилых зубов, Гардзони в ужасе представил, как Совет десяти разражается возгласами отвращения при виде ключевого свидетеля.

Так что инквизитор от души порадовался, что, согласно венецианским законам, на судебных разбирательствах не предполагалось присутствие посторонних. Даже обвиняемый отсутствовал, что уж говорить о свидетелях! В соответствии с предусмотренной процедурой, показания давались в письменной форме, а их обсуждение было по возможности кратким и неформальным. Затем Совет выносил окончательное, не подлежащее обжалованию решение. Словом, возможности Гардзони как государственного инквизитора были практически безграничны, тем более в отсутствие дожа, который в тот день был по-прежнему прикован к постели. Запертый в своих роскошных покоях, Франческо Лоредан пропустил эту трагедию, как и многие другие в тот год. Словом, Гардзони мог быть спокоен: Казанова станет первым шагом на пути к завоеванию Венеции. Дандоло и прочие, кто имел неосторожность водить дружбу с государственным преступником, окажутся у него в руках, и инквизитор сможет легко добиться их поддержки или по крайней мере убрать их с дороги. А с учетом того, что дож превратился в собственную тень, шансы на победу становятся еще выше. Словом, все шло по плану, имевшему своей целью передачу Венеции Австрии. Конечно, никто не знает, что Гардзони вступил в союз с Марией Терезией и заручился ее поддержкой в будущей борьбе за кресло дожа, а Казанова — не более чем пешка в этой многоходовой партии. Достаточно будет отправить его в Пьомби, и взамен Вена поможет ему получить голоса, необходимые для выбора главой государства.

Усилием воли Гардзони отогнал мысли о своем великом будущем и сосредоточился на листке бумаги, который держал в руках: нужно сперва довести это заседание до желаемого финала.

— Итак, я зачитаю показания капитана Дзаго, — провозгласил он.

Инквизитор откашлялся и продолжил атаку с жаром, достойным генерала, приказывающего своим войскам взять неприступную крепость:

Я, нижеподписавшийся Якопо Дзаго, капитан районной гвардии, заявляю, что 9 июля 1755 года, во время ночного патрулирования, совершил проверку лодки, принадлежащей синьору Джакомо Казанове, которая была привязана у причала Сан-Тома. Причиной тому являлись не раз полученные мною сведения о его еретической деятельности. В результате обыска — которому синьор Казанова оказал сопротивление, вступив в схватку с гвардейцами и ранив одного из них в плечо выстрелом из пистолета в упор, — в его личной библиотеке мною были обнаружены два сочинения, признанные еретическими согласно Индексу запрещенных книг. Они были спрятаны среди других бумаг, равно как и рукописи, содержащие в себе магические выдумки. Когда я предъявил их Казанове в подтверждение приказа доставить его во Дворец дожей, он заявил, что не является владельцем данных книг, однако не смог предоставить никаких объяснений касательно их происхождения. После этого он стал угрожать лишить меня жизни. Казанова сопротивлялся задержанию до такой степени, что нам пришлось применить силу. Только после этого нам удалось доставить синьора Джакомо Казанову во Дворец дожей для осуществления правосудия.

Практически на одном дыхании прочитав свидетельские показания Дзаго, Гардзони умолк.

— Подлинность этого заявления подтверждена, государственный инквизитор? — спросил Альвизе Мочениго, по-прежнему сомневавшийся в виновности Казановы. Однако другие члены Совета начали наперебой поддерживать Гардзони.

— Святые угодники, да вы понимаете, насколько ужасно то, что натворил этот человек? Какие еще подтверждения вам нужны? — воскликнул Андреа Трон, выпучив глаза от изумления. — Мы ценим вашу легендарную беспристрастность, но я думаю, что в подобных обстоятельствах она неуместна. Если, конечно, вы не собираетесь поддержать его!

— В самом деле, Мочениго! — вторил ему Марко Фоскарини, переводя подозрительный взгляд с Альвизе на его верного союзника Дандоло. — Перед лицом столь неопровержимых доказательств любые колебания просто неприемлемы. Давайте обсудим судьбу Казановы, но я сразу говорю, что намерен отправить его в Пьомби! На пожизненное заключение!

В ответ на эту реплику совет разразился одобрительными возгласами, и даже Марко Дандоло не решился прийти на помощь другу.

Дело сделано! Пьетро Гардзони старался ничем не выдать своих эмоций, но все внутри него ликовало. Теперь добиться признания вины и, следовательно, образцового наказания будет совсем легко, а кроме того, благодаря тщательно продуманному плану, он смог привлечь на свою сторону большую часть Совета, впервые оставив Мочениго в меньшинстве.

Все-таки ничто так не объединяет людей, как ненависть к общему врагу. Злоба и зависть, которую инквизитору удалось посеять в сердцах представителей власти, стала мощным оружием не только против Казановы, что и так понятно, но и против его сторонников. Болезнь дожа и благоволение Совета неуклонно приближали Пьетро Гардзони к желанной цели.

Инквизитор выждал, позволяя ученым мужам вдоволь поспорить между собой, а затем решительно произнес:

— Многоуважаемые коллеги, в свете предъявленных доказательств, чья еретическая природа подтверждена высочайшим собранием, и всего вышеизложенного, я, Пьетро Гардзони, предлагаю признать Джакомо Казанову виновным в еретических деяниях и поведении, несущем в себе угрозу общественному спокойствию Венецианской республики, и приговорить к пожизненному тюремному заключению.

Его слова наполнили воздуха зала ледяным холодом. Разговоры между членами Совета тут же стихли, воцарилась тишина. Итог заседания был очевиден. Гардзони, в конце концов, оказался тем единственным, кто с самого начала был уверен в виновности знаменитого соблазнителя и искателя приключений, в то время как другие члены Совета десяти относились к его подозрениям с сомнением и даже усмешкой. Но теперь все изменилось, и он занял совсем другое положение — защитника законов и моральных принципов. И Венеции тоже придется измениться.

Члены Совета еще переговаривались между собой, а государственный инквизитор с удовольствием подумал о том, что не мог бы даже вообразить столь безоговорочную победу.

Глава 39 Свинцовая ночь

Наконец за ним прислали. Из тесной каморки его вывел Дзаго. Даже в тусклом свете свечей Джакомо разглядел знакомый хищный оскал гнилых зубов. Этот человек его ненавидит и теперь смог взять над ним реванш. В полумраке длинные волосы Дзаго отливали серебром, а проклятые голубые глаза светились, словно горящие головешки. Он даже не потрудился сообщить Казанове, какой ему был вынесен приговор. В конце концов, какая разница? И так понятно, что его отправят в тюрьму.

В кандалах, в сопровождении четырех гвардейцев, Джакомо долго шел по коридорам, потом поднялся по бесконечной лестнице и, наконец, оказался в просторном помещении, где его ждал элегантно одетый господин. Только тогда Дзаго наконец соблаговолил рассказать, какая судьба его ждет:

— Суд вынес приговор. Пожизненное заключение, синьор Джакомо Казанова. Присутствующий здесь секретарь господ инквизиторов Доменико Кавалли займется подготовкой вашего пребывания в тюрьме.

Надеюсь, оно будет крайне неприятным и полным мучений!

— Знайте, что однажды я вас убью. Как я уже сказал, я вам это обещаю, — ответил Казанова.

Вместо ответа Дзаго лишь усмехнулся и покинул комнату. Глухо раздались удаляющиеся шаги.

Секретарь инквизиторов и смотритель тюрьмы Пьомби, а следом за ним Джакомо, по-прежнему под конвоем четырех гвардейцев, поднялись по двум лестницам, прошли через галерею, потом еще через одну и, наконец, оказались в третьей, которая упиралась в стену с запертой дверью. Вытащив огромную связку ключей, Доменико Кавалли открыл замок.

Казанова оказался в душном, но просторном чердачном помещении около тридцати футов в длину и не меньше десяти в ширину, с маленьким окошком, расположенным так высоко, что дотянуться до него не было никакой возможности.

Комната была абсолютно пуста. Джакомо решил было, что это и есть отведенная ему камера, но потом понял, что ошибался. Смотритель продолжил путь до противоположной стены чердака, где обнаружилась еще одна дверь, обитая железом, высотой почти четыре фута и с отверстием посередине диаметром около восьми дюймов. Кавалли извлек новую связку ключей и отворил ее.

— Заходите! — приказал он Казанове.

Гвардейцы тут же подхватили его под руки и швырнули внутрь камеры. Джакомо растянулся на грязном полу, а дверь за его плечами с грохотом захлопнулась.

Вернулась темнота, а вместе с ней и мучительное беспокойство. Первые лучи солнца пробивались через зарешеченное окошко — слишком маленькое, чтобы в него мог пролезть человек.

Джакомо сжался в комок в углу и погрузился в мрачные мысли, которые терзали его разум, будто чудовища из древних легенд.

* * *

— У меня просто нет слов, чтобы выразить то, как ты разочаровала меня! Но будь уверена, с сегодняшнего дня ты увидишь от меня только презрение! — Никколо Эриццо был вне себя от ярости. Он вернулся домой раньше, чем собирался, и как раз застал дочь, возвращавшуюся домой среди ночи, да еще и под конвоем двух гвардейцев. Как воровка. Как шлюха. Когда Никколо узнал о том, что произошло этой ночью, он окончательно обезумел.

Франческа не могла сдержать слез. Однако причиной их было вовсе не раскаяние в содеянном, как надеялся ее отец. Она потеряла Джакомо. Возможно, навсегда.

После того как ее возлюбленный упал, оглушенный ударом рукоятки пистолета, и гвардейцы уволокли его прочь, без чувств, с залитым кровью лицом, Франческа рухнула на колени, заливаясь слезами. Ей бы очень хотелось оставаться сильной и всем своим видом показать этим негодяям, что она и Джакомо снова будут вместе и их любовь обязательно победит. Но они проиграли. Их подстерег смертельный удар. Государственный инквизитор, самые влиятельные семьи Венеции — все они безудержно жаждали власти, а чтобы обрести ее, им нужен был полный контроль и подавление любого инакомыслия. А кто, если не Джакомо, воплощал в себе свободу и постоянное противостояние жесткому порядку?

Франческа видела лицо этого ужасного человека с пепельными волосами, черными зубами и кровожадной ухмылкой. Он выглядел как последний головорез, а при этом работал на государственного инквизитора. И такой человек смог одержать над ними верх. Он действовал при помощи обмана и предательства: ведь это он сам принес на лодку доказательства вины Джакомо и спрятал их в книжном шкафу, чтобы потом извлечь с видом победителя. Дьявольский обман, отвратительный фарс, и все для того, чтобы избавиться от лучшего сына Венеции.

Венеция! Преданная, униженная, запятнанная лицемерами, которые готовы грызться, как собаки, за то, что еще осталось от истерзанного, разграбленного города, обреченного на смерть. Еще и поэтому Франческа не смогла сдержать слез и продолжала рыдать сейчас, в доме своего отца. Отца, который не понимал, что даже если он и не таков, как все эти шакалы, рвущиеся к власти, то все равно ведет себя как они. Отца, который любил ее настолько, что предпочел запереть в клетке.

— Вы представления не имеете о том, что произошло, — в отчаянии воскликнула Франческа.

— В самом деле, откуда же мне знать? А ты думаешь что-то объяснить? Тебя, мою дочь, застали с самым отъявленным негодяем! И не говори мне, что это любовь! Не с таким человеком, как этот. Распутник! Повеса! Да Джакомо Казанова — это просто воплощение всей гнили, что процветает в нашем несчастном городе!

— Вы даже не представляете, насколько сильно ошибаетесь, — пробормотала Франческа.

— Я много думал о тебе во время поездки, — горько признался отец. — О твоем упрямстве, о том, как ты все время противишься моей воле, о том, как ты восстала против брака с Дзагури. Теперь же, после всего, что ты сделала и сказала, я не вижу другого выхода. Я отправлю тебя в монастырь. Может, хоть там тебя научат уважать себя и других. Когда тебя запрут в келье, у тебя будет много времени, чтобы подумать о своем поведении.

Франческа в ужасе закрыла рот рукой. Это было как удар хлыста. Нет, еще хуже. В монастырь! Ей стало дурно, даже закричать не было сил. Через мгновение свет померк у нее перед глазами.

Глава 40 Гретхен

Когда Гретхен почувствовала, что ее освобождают от пут, стягивавших тело, надежда затеплилась в ее душе. Она попыталась встать, но рухнула обратно на стул. Когда она ела в последний раз?

— Воды, — прошептала Гретхен пересохшими губами.

Мучитель поднес флягу к ее рту, и Гретхен стала жадно пить. Струйки воды потекли по подбородку и белоснежной шее, неизменно привлекавшей хищный взгляд тюремщика.

Несмотря на то что ее лицо высохло от голода и страданий, она по-прежнему прекрасна, подумалось Дзаго. Похоже, ее красота и в самом деле непобедима. Глядя на прозрачные капли воды, посверкивающие на шее Гретхен, помощник инквизитора не на шутку испугался, что больше не сможет держать себя в руках. А такого никак нельзя было допустить. Очаровательная австрийка вызывала в Дзаго жгучую, всепоглощающую страсть, но как бы велико ни было возбуждение, что он испытывал при одном лишь взгляде на нее, нужно сохранять спокойствие.

Нельзя поддаваться соблазну, твердил он про себя. Голова раскалывалась от напряжения, настолько сильное воздействие оказывал на него вид этой женщины, понимала она сама это или нет.

Пока Гретхен пила воду большими глотками, пытаясь утолить бесконечную жажду, Дзаго поймал себя на том, как мечтает о ней: от него не укрылась великолепная округлость ее пышной груди, чарующий изгиб шеи, обнаженное плечо в вырезе разорванного платья. Но сильнее всего сводил с ума порез на щеке — полоска запекшейся крови. Дзаго уже было протянул руку, чтобы коснуться ее, но, призвав на помощь все свое самообладание, сдержался.

Гретхен перестала пить и подняла на него томный взгляд, полный признательности и нежности. Сложно поверить, что в подобный момент она вздумала его соблазнить. Скорее всего, дело в том, что чувственность составляет самую суть ее натуры. Естественность или, возможно, даже непроизвольность каждого обольстительного жеста лишь делала ее еще соблазнительнее.

Под взглядом Гретхен Дзаго почувствовал себя обнаженным, совершенно беззащитным, не готовым ни к чему подобному. И что, черт побери, ему теперь делать? Рубашка намокла от холодного пота. Неужели пощадить ее? Сбежать вместе? Начать новую жизнь? Потому что именно это обещал ее взгляд: возможность начать все с нуля. Может, впервые — вместо того чтобы убивать, мучить и унижать несчастных людей в угоду своему хозяину — его треклятая судьба предлагает все изменить. Сможет ли он воспользоваться этим шансом? А если нет, выпадет ли ему когда-нибудь другой? Эта неотступная мысль терзала его разум. Дзаго отвел глаза, пытаясь убежать от взгляда Гретхен. Вокруг плясали тени от слабого света свечей. На складе царила полная разруха, как и в его собственной жизни. Медленным движением он убрал фляжку и, словно повинуясь некой необоримой силе, сунул руку в карман камзола. Через секунду пальцы Дзаго уже сжимали то, что должно было помочь ему исполнить свой долг: крупные деревянные четки для молитвы. Несколько тяжелых бусин легли в его ладонь, остальные покачивались в воздухе.

Он посмотрел на Гретхен: та еще ничего не понимала. Что он собирается делать? Вопрос застыл у нее на губах. В глубине глаз мелькнуло сомнение.

Дзаго подошел к ней со спины и протянул руки, словно желая прижать ее к себе. Затем обернул четки вокруг ее восхитительной шеи и сжал изо всех сил, чувствуя, как из глаз брызнули слезы.

Дзаго плакал. А веревка с бусинами сжимала шею Гретхен. Сильные руки убийцы душили ее.

Гретхен почувствовала, что ей не хватает воздуха. Пальцы сжались в отчаянной попытке освободиться, спасти свою ускользающую жизнь. Последний хрип слетел с ее губ — еще недавно алых, а теперь посиневших и пахнущих смертью.

Дзаго сжал еще сильнее: деревянные бусины впились в нежную плоть.

Гретхен увидела, как мир перед ней теряет ясность, а потом провалилась в черноту. Ее глаза наполнились пустотой, все вокруг исчезло. На миг Гретхен ощутила приближение смерти: ей показалось, будто ветер взмахнул черной мантией, и холодные костяные руки коснулись ее пальцев. В то самое мгновение, когда прекрасная австрийка умерла, четки порвались, и деревянные бусины фонтаном разлетелись во все стороны. Они упали у ног Гретхен и, подпрыгивая, покатились по грязному полу, будто осколки разбитого вдребезги отражения.

Над невинной жертвой возвышался палач. Слезы — единственные, какие Дзаго пролил за всю свою жизнь, — казались каплями яда: теперь они всегда, день за днем, будут потихоньку подтачивать его гнилое сердце. Он никогда не забудет о том, что сделал, и это воспоминание будет преследовать его вплоть до огня преисподней.

Но агент инквизитора улыбался: наказание казалось ему необходимым — из всего, что с ним когда-либо происходило, оно больше всего напоминало высшую справедливость. Дзаго сделал свой выбор: совершенно сознательно он в очередной раз принял сторону зла. Глядя на прекрасную женщину, которую он только что убил, злодей от души понадеялся, что рано или поздно найдется тот, у кого хватит смелости пронзить его в самое сердце.

Глава 41 Воплощение зла

Когда графиня Маргарет фон Штайнберг подошла к церкви, светло-серое рассветное небо постепенно наполнялось пронзительной голубизной.

Несмотря на то что в такой ранний час базилика Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари была совершенно пуста, на всякий случай Маргарет надела скромное платье и набросила сверху длинную серую накидку.

Войдя в церковь, она на мгновение замерла, очарованная великолепными стрельчатыми витражами, но тут же взяла себя в руки. Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы любоваться мраморными колоннами или игрой света, проникающего через узкие окна и наполняющего собой пространство базилики. Впрочем, идя по центральному нефу, графиня все же не смогла полностью отрешиться от окружавшей ее красоты, в том числе и потому, что прямо перед ней явилось во всем своем великолепии «Вознесение Богородицы» Тициана. Невозможно было оторваться от лица девы Марии, поднимающейся на небо под внимательными взглядами ангелов и взволнованными — апостолов, да и как могла Маргарет не восхититься неожиданной игрой оттенков — контрастными цветами, противопоставляющими небесный мир земному?

Вот в чем состоит сила Венеции, подумала графиня: в волшебстве красоты и искусства, что освещает город тысячами чудесных огоньков. Политические интриги, военная мощь, прекрасный флот — все это меркнет рядом с бесчисленными сокровищами, что вмещают в себе местные соборы и театры. Разве Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари не настоящее чудо?

Но иные дела звали Маргарет, и наслаждаться красотой собора было некогда. Дойдя до поперечного нефа, она приблизилась к двери, ведущей в ризницу, и постучала. Дверь тут же отворилась: ее ждали.

Человек, который впустил Маргарет, оказался совсем не таким, каким она себе его представляла. Пьетро Гардзони предстал перед ней статным, красивым мужчиной. Идеально напудренный парик и элегантный черный камзол с золотистой окантовкой не скрывали мощного телосложения и широких плеч инквизитора. Прямая противоположность библиотечной крысе, которую ожидала увидеть графиня. В нем чувствовалась холодная, неприкрытая жестокость, а в слегка удлиненных хищных глазах читался сильный и властный характер.

Да, Мария Терезия умеет подбирать людей, подумала Маргарет: ведь именно Гардзони был той самой таинственной фигурой, которой предстояло завладеть Венецией и передать ее в руки Австрии.

— Благодарю, что вы пришли, графиня, — вполголоса произнес инквизитор. — Признаюсь, я поражен вашей красотой, хотя вы и попытались благоразумно скрыть ее со всей возможной тщательностью.

Маргарет кивнула, не проявив никаких эмоций. Не самое подходящее место и время, чтобы рассыпать комплименты.

— Благодарю вас. Вы уверены, что здесь мы в безопасности? — задала она короткий практичный вопрос и, словно в подтверждение своих подозрений, огляделась по сторонам.

На первый взгляд вокруг не было ничего, что представляло бы угрозу или возможную ловушку, однако в таком городе, как Венеция, где шпионы прячутся повсюду, начиная с исповедален, никогда нельзя терять бдительность.

Хорошо понимая ее сомнения, Гардзони горячо заверил:

— Не переживайте, ризница принадлежит семье Пезаро, моим давним хорошим друзьям. Это надежные люди, на них можно положиться.

— Хорошо, тогда расскажите мне о том, что заботит нас обоих. Как вы и просили, я отправила свою камеристку с поручением в венецианские переулки поздно вечером, и вот уже три дня, как я ее больше не видела. И это меня беспокоит, потому что я не знаю: то ли она сбежала, то ли… вы поняли, — сказала графиня.

— Безусловно, — кивнул Гардзони.

Чтобы обеспечить максимальную конфиденциальность, он подошел к двери, достал из кармана ключ и дважды повернул его в замке. Затем вновь взглянул на Маргарет и начал свой рассказ.

— Мы одни. Замечательно. Очень рад наконец познакомиться с вами лично. Признаюсь, что поначалу, пока наша общая знакомая Мария Терезия фон Габсбург не сообщила мне о вас, я неверно истолковал ваш приезд в Венецию. Однако, к счастью, теперь все прояснилось. Отвечая на ваш вопрос: да, мой человек выследил вашу камеристку. Он поймал ее и утащил в свое логово. Избавлю вас от подробностей, скажу лишь, что он выяснил, где прятался Казанова. Мы отправились туда и застали его во время прелюбодеяния с молодой венецианкой, которую вы подложили ему при помощи изобретательного плана с пари, после чего мы его арестовали.

— И в чем его обвинили? — поинтересовалась графиня.

— Еретические взгляды и нарушение общественного спокойствия.

— С какими доказательствами?

— Мой человек нашел у него две книги из запрещенных Священной конгрегацией Индекса и несколько рукописей, содержащих описания магических и оккультных практик. Ему был вынесен обвинительный приговор Священной инквизиции. Вместе с общеизвестным фактом, что поведение Казановы представляет угрозу общественному порядку Венеции, этого оказалось более чем достаточно. Как вы понимаете, располагая такими основаниями, добиться его заточения в Пьомби было совсем несложно.

— Он умрет?

— Нет, при таком составе преступления невозможно добиться смертной казни, по крайней мере в Венеции. У Казановы все еще есть влиятельные друзья, хоть приговор и ослабил враждебную нам фракцию и выставил в дурном свете всех, кто не обвинял в открытую этого проклятого распутника. Но, к сожалению, этого мало. Все было бы по-другому, если бы мы могли доказать его виновность в убийстве.

Но сами понимаете, без признаний и доказательств у меня связаны руки.

Графиня ненадолго задумалась.

— А если я сделаю так, что вы получите голову Дзагури?

— Что вы имеете в виду?

— Именно то, что вы услышали, — совершенно спокойным тоном подтвердила Маргарет.

На лице Гардзони впервые отразилось искреннее удивление. Однако его ответ был явно не тем, на который рассчитывала графиня.

— Этого недостаточно. Конечно, тело подтвердило бы тот факт, что он убит, но если Казанова не признается…

— Я могу дать показания. Я своими глазами видела, как Джакомо Казанова пронзил шпагой Дзагури.

— Об этом и речи быть не может, — покачал головой инквизитор. — Вы австрийка, следовательно, иностранка, и никто вам не поверит. А Казанова венецианец, да к тому же многие им восхищаются. Единственная возможность, которая у нас есть, это найти секунданта Дзагури и заставить его признаться. Если он даст показания, то мы сможем обвинить Казанову в убийстве и добиться смертного приговора.

— Тогда подождем, — ответила графиня.

— Чего именно?

— Подождем, пока этот негодяй не решит, что вышел сухим из воды.

— Дао ком вы говорите?

— О секунданте Дзагури!

— О Гастоне Скьявоне?

— Именно. Рано или поздно он же вернется в родной город. Пусть обстановка успокоится, нам ни к чему спешить. Пройдет несколько месяцев, он решит, что может ехать домой, раз вы уже посадили Казанову в тюрьму по обвинению в ереси. Сделайте так, чтобы всем было известно, что его отправили в Пьомби именно за это преступление, а не за какое-нибудь другое. Пусть Скьявон уверится в собственной безопасности. Тем временем Казанова будет гнить в своей камере, а я — присматривать за домом и лавкой нашего купца, чтобы мы могли схватить его, как только он объявится. И никуда он не денется.

Гардзони не знал, что сказать, слова Маргарет поразили его и в то же время обрадовали: графиня явно хотела показать, насколько важна для нее и для Марии Терезии Австрийской это многоходовая комбинация.

— Договорились, — подтвердил государственный инквизитор. — Именно так и поступим.

— Конечно!

— А что насчет Венеции?

— Вы получили поддержку Совета десяти?

— Могу сказать, что Марко Дандоло умерил враждебность по отношению ко мне, после того как узнал, что мы нашли у Казановы. Впрочем, у него не было выбора. При таких неопровержимых доказательствах… Только Мочениго всегда будет против меня, что бы я ни сделал, но остальные члены Совета на нашей стороне. Все они ненавидят распутника Казанову и считают меня образцом нового морального курса, который я намерен учредить в этом несчастном городе.

— Нам нечем шантажировать Мочениго?

— Боюсь, что нечем. К этому негодяю не подобраться.

— Что-нибудь всегда можно найти. В любом случае для большей надежности я позабочусь о том, чтобы сыновья Трона и Фоскарини получили почетные должности при имперском дворе, это усилит их преданность вам. А что дож?

— Его болезнь усиливается. Но он и здоровый не имел особенной власти. Франческо Лоредана выбрали исключительно для того, чтобы он выполнял представительские функции. Так что не о доже нам стоит беспокоиться в данный момент. Точнее, о нем тоже, конечно, но в первую очередь нужно усилить наше положение и подготовить все для того, чтобы, когда меня изберут дожем, я мог бы придать этой роли гораздо больший политический вес, в том числе на международном уровне, а это, в свою очередь, позволит заключить союз, к которому мы стремимся.

— Вы всегда будете подчиняться императрице, помните об этом.

— Я буду счастлив это делать, поверьте.

Маргарет не поверила ни единому слову Гардзони, но сочла, что он достаточно амбициозен и алчен, чтобы однажды стать сильным и в то же время легко подкупаемым дожем. Достаточно уметь нажимать на нужные клавиши.

— Австрия скоро вступит в войну, — продолжил инквизитор. — Или я ошибаюсь?

Графиня внимательно посмотрела на него. Насколько откровенной с ним можно быть?

Но Гардзони не ждал ответа.

— Я отлично понимаю, что рано или поздно Мария Терезия выступит против Фридриха Второго, это только вопрос времени. Все придворные называют его не иначе как «потсдамским бандитом». Вы же не можете этого отрицать, правда? Не говоря уже о том, что Кауниц ждет не дождется вернуть Силезию Габсбургам, после того как Австрия утратила ее по условиям Ахенского мира. И я могу его понять. Так что подтвердите вы это или нет, но я ожидаю скорое начало вооруженного столкновения. Если таковое произойдет, Венеция сохранит нейтралитет, говорю вам сразу. Однако сделает все так, чтобы обстоятельства пошли на пользу императрице. В этой связи я могу отметить, что, если бы поставки оружия и экипировки для австрийской армии были бы доверены людям, являющимся моими политическими союзниками, это помогло бы упростить привлечение голосов на выборах дожа. Безусловно… когда Франческо Лоредан отойдет в мир иной.

Глаза графини фон Штайнберг сверкнули: жажда власти этого человека совсем не знает границ?

Но пора было завершать беседу.

— Если на этом все…

— Мы сообщили друг другу все самое важное, — кивнул Гардзони.

Он подошел к двери, вставил ключ в замок и дважды его повернул. Маргарет собиралась покинуть ризницу, когда государственный инквизитор задержал ее последней репликой:

— Если в будущем я вам снова понадоблюсь, знайте, что я буду счастлив увидеть вас еще раз.

Графиня остановилась в дверях. Она улыбнулась, но глаза оставались жесткими и холодными.

— Не сомневаюсь, но в ваших интересах, чтобы этого никогда не случилось. Все, кто оказывается рядом со мной, умирают, ваше сиятельство. Не забывайте об этом.

Часть III Месть (октябрь — ноябрь 1756 г.)

Глава 42 Келья

Как же она мечтала о его поцелуях! Все ее мысли были только о Джакомо. Сколько времени прошло? Неизвестно. Похороненная заживо в сырой, темной, насквозь промерзшей келье без единого окошка, Франческа давно потеряла счет дням и постепенно забывала о том, какой она была раньше.

Поначалу девушка никак не могла смириться с тем, что ее отправят в монастырь. Когда отец передал ее под надзор настоятельниц Санта-Мария-дельи-Анджели, она думала, что сойдет с ума. Но потом Франческа поняла, что единственный способ выжить — это отказаться от самой себя. Ведь когда она пошла на поводу у своих желаний — мечты о свободе и страсти, — жизнь лишила ее и того, и другого.

Франческа попросила запереть ее в келье одну, до тех пор пока однажды не вернется ее любимый: в отличие от всех вокруг, она верила в Джакомо.

Видимо, из-за полного одиночества в последнее время она стала слышать странные голоса у себя в голове и постоянно вспоминала тот ужасный миг, когда человек с пепельными волосами и гнилыми зубами растоптал их любовь. Когда-то она мечтала о мести, но теперь и это желание развеялось как дым. Франческа лежала в углу кельи, корчась от боли и голода, рядом с переполненным нужником. Острый запах мочи отравлял воздух.

Кто знает, как давно сестры бросили ее здесь, полностью позабыв о ней, как она и просила. Франческа знала, что оказала им немалую услугу: ежемесячная плата от отца всегда приходила вовремя, а при этом никому не приходилось беспокоиться о ее самочувствии или хотя бы гигиене. Но именно в таком умерщвлении плоти и отказе от самой себя девушка теперь находила странное, нездоровое удовольствие.

Она засмеялась, словно умалишенная. Почувствовала, как тоненькие лапки тараканов пробегают по ее телу, обратившемуся в кожу и кости.

Франческа закричала, но не для того, чтобы звать на помощь, а просто чтобы услышать свой голос и заглушить все остальные — те, что постоянно бормотали что-то у нее в голове. Казалось, они принадлежат крысам или змеям, и их отвратительный писк и шипение постепенно лишали ее рассудка.

Девушка поднесла руку к волосам — на ощупь они казались спутанным мотком шерсти, перепачканным в пыли и саже. Ее пересохшие губы были в трещинах и порезах, а глаза еле открывались, впрочем, в этом и не было нужды: из-за постоянной темноты Франческа почти полностью потеряла зрение.

Внезапно за дверью кельи раздались шаги. Сначала узница приняла их за новую шутку воспаленного разума, но звук ключа, поворачивающегося в замке, был слишком четким. Железная дверь проскрежетала по полу, и кто-то вошел, по всей видимости, держа в руке масляную лампу. Зыбкое пятно света расплылось в темноте кельи.

— Ну и вонь! — раздался резкий голос. — Я сейчас поменяю вам нужник, а то к вам посетитель, а сюда войти невозможно.

Не говоря больше ничего, расплывчатая фигура — вероятно, одна из местных монахинь — быстро удалилась, оставив лампу освещать комнату.

Поначалу свет ужасно резал глаза, но потихоньку Франческа освоилась в полумраке. Наконец в келью вошел кто-то еще. Узница попыталась разглядеть лицо нежданного визитера, но все расплывалось перед глазами. Ей удалось разобрать лишь смутный силуэт, который, по всей видимости, принадлежал высокой стройной женщине. Вместе с гостьей в келью влетело облако духов, и уже за одно это Франческа была ей невероятно благодарна.

Однако, как ни старалась, она не узнавала лица женщины, стоявшей передней.

***

Победа была практически полной, оставалась лишь последняя деталь.

Увидев, во что превратилась юная Эриццо, графиня фон Штайнберг призвала на помощь все свое самообладание, чтобы не вскрикнуть от омерзения. Она искала ее целый год и наконец обнаружила в монастырской келье. То, насколько печален оказался удел Франчески, принесло Маргарет тайное удовольствие. Даже в самых смелых мечтах она не рассчитывала на столь великолепный результат. Графиня ненавидела эту глупую девчонку — благородного происхождения, избалованную, разрушившую свою жизнь ради пустого, ничего не значащего человека. Но особенно ее злило то, что Франческа по праву рождения уже обладала всем тем, чего сама Маргарет была лишена и о чем всегда страстно мечтала. У графини фон Штайнберг не было ни единого шиллинга, драгоценности или клочка земли, которые бы она не заработала собственным потом и кровью. Конечно, она тоже происходила из дворянского рода, но еще в совсем юном возрасте негодяй отец оставил ее одну без гроша в кармане, и высокий титул составлял ее единственное богатство.Много лет жизнь графини была пуста, как эта монастырская келья, в которую она только что вошла.

Вот почему Маргарет выбрала именно Франческу в качестве жертвы Казановы. Она продумала все до мельчайших деталей. Пари послужило не только для того, чтобы отправить в тюрьму знаменитого повесу, но и чтобы в лице юной Эриццо отомстить всем богатым девицам, наслаждавшимся счастливым детством, которого графиня была лишена.

Маргарет добилась поставленных целей, но мысль о том, чтобы лишить Франческу последней надежды, была слишком соблазнительна. Победа не была бы полной без этой маленькой детали, а потому она не пожалела времени и денег, чтобы выяснить, куда же, черт возьми, отправили эту мерзкую девчонку. И теперь графиня наконец увидела ее — настолько измученную, что у кого угодно сердце наполнилось бы жалостью. У кого угодно, но не у Маргарет.

Пока Франческа безуспешно пыталась разглядеть знакомые черты, графиня наблюдала за ней. Она поднесла клицу изящный помандер — чудесную подвеску из золота и серебра, висевшую у нее на шее. Маргарет предусмотрительно надела его в преддверии посещения монастыря и не пожалела: отвратительная вонь разложения, испражнений и плесени накрыла ее с той самой секунды, когда она переступила порог кельи Франчески.

Аромат можжевельника и камфоры, исходящий от помандера, принес некоторое облегчение. Графиня внимательно рассматривала то, что осталось от девушки, когда-то ставшей любовницей Джакомо Казановы.

Перед ней было истощенное создание с ввалившимися щеками и выпирающими скулами. Грязные рыжие волосы, сбившиеся в единый ком, еще сильнее подчеркивали нездоровую бледность кожи. Ужаснее всего выглядели глаза: когда-то зеленые, зрачки побледнели, как у слепца.

Вместо платья Франческа была одета в холщовую рубаху. Черные тараканы разбегались от нее в разные стороны, прячась в многочисленных щелях в стене.

Маргарет глубоко вдохнула ароматы помандера, крепко сжав пальцами изящную вещицу.

— Франческа, вы не знаете меня, но поверьте, я ваш друг, — сказала она.

— В самом деле? — слабым голосом переспросила девушка.

Ее слова проскрежетали в воздухе, словно лезвие по стеклу.

— Именно. Я не понимаю, как ваша семья смогла бросить вас в таком состоянии.

— Кто вы? — с трудом выдавила в ответ Франческа.

— Давняя подруга человека, который дорог вам.

Услышав эти слова, Франческа изумленно уставилась на нее широко открытыми глазами.

— Джакомо?.. — хрипло пробормотала она, словно не веря в происходящее.

— …Казанова, — закончила за нее графиня.

Глава 43 Разговоры о политике

Война и в самом деле началась. Пруссия вторглась в Саксонию, не утруждая себя официальным объявлением начала боевых действий, но, учитывая сложившуюся напряженную ситуацию, что еще оставалось делать Фридриху Второму? Несмотря на то что в первых нескольких битвах Австрия потерпела поражение, никто не может сказать, что императрица Мария Терезия фон Габсбург теряла время даром…

Пьетро Гардзони излагал аргументы в поддержку своей позиции — уверенности в скорой победе Австрии. Андреа Трон и Марко Фоскарини, в свою очередь, наперебой доказывали, как важно Венеции соблюдать нейтралитет в конфликте, который вполне может принять опасный оборот.

Троица беседовала, остановившись в середине знаменитой Лестницы гигантов Дворца дожей. Марс и Нептун — две огромные статуи из белого мрамора, которые изваял скульптор Сансовино, — казалось, посмеивались над их речами. Бог войны и бог морей будто поглядывали свысока на суетливых политиков, озабоченных лишь тем, как бы избежать участия в боевых действиях, разворачивающихся в Европе.

Но Гардзони совершенно не волновало, как они выглядят со стороны. Все, что ему было нужно, — это возможность влиять на тех, кто рано или поздно должен был проголосовать за него на выборах дожа. А учитывая состояние здоровья Франческо Лоредана, стоило ковать железо, пока горячо.

Именно из этих соображений в течение последнего года он приложил немало усилий, чтобы добиться привилегий для семей Трона и Фоскарини, благодаря своим связям в Австрии. Конечно, в его действиях не было ничего явного и демонстративного, но столь мощная монархия, как та, которую возглавляла Мария Терезия, постоянно нуждалась в оружии, снарядах, хороших тканях и прочих самых разнообразных товарах, и многие крупные заказы отдавались напрямую знатным венецианским кланам, которые, в свою очередь, — ввиду отсутствия конкурентов в этой своеобразной монополии, дополнительно усиленной новым военным конфликтом, — с радостью использовали каждую предоставленную возможность.

Погрузившись в свои мысли, Гардзони наслаждался лучами бледного осеннего солнца. Октябрь выдался странным: погожие дни чередовались с по-зимнему морозными, так что, когда температура позволяла провести время на открытом воздухе, члены Совета десяти с удовольствием покидали стены дворца.

Андреа Трон, представительный мужчина за сорок, давно вращался в высших кругах власти. Он служил послом в Вене, а в последнее время, получив мощную поддержку со стороны австрийского двора, неизменно предсказывал самое радужное будущее правлению Марии Терезии.

Что же до Марко Фоскарини, это был умудренный годами человек, пожилой, но поддерживающий себя в великолепной физической форме благодаря железному характеру.

— Положение Австрии вовсе не столь опасно, как кажется со стороны, — настаивал Трон. — Да, Фридрих Второй выиграл одно крупное сражение — при Лобозице, но будем откровенны, в целом его кампания обречена на неудачу. Это скорее похоже на засаду трех хищников, которые окружают добычу, чтобы потом разделить ее мясо между собой.

Марко Фоскарини внимательно посмотрел на него.

— Вы полагаете?

— Не просто полагаю, а полностью в этом уверен. Австрия, Франция и Россия осадили Пруссию со всех сторон, вам не кажется? — отозвался Трон.

— Конечно, лично я надеюсь, что в конце концов победит Австрия. Превращение Пруссии в державу первой величины не принесет ничего хорошего. Точнее говоря, полностью нарушит устоявшийся баланс сил. Однако, как бы то ни было, мы не должны поддерживать ни одну из сторон, сохраняя абсолютный нейтралитет, — сдержанно проговорил Марко Фоскарини.

— Мы знаем, каковы ваши убеждения, друг мой, — примиряюще отметил Гардзони, — и полностью их разделяем.

— Именно так, — кивнул Трон. — В конце концов, если судить по тому, сколько наши купцы зарабатывают на продаже оружия, можно только пожелать, чтобы конфликт продлился как можно дольше, по крайней мере, если боевые действия будут разворачиваться далеко от нашего города.

— Да, так и должно быть, — согласился Фоскарини.

Тут беседующая троица увидела поднимающегося по ступенькам Альвизе IV Джованни Мочениго. Как водится, на его лице читалось нечто среднее между высокомерием и самодовольством — это выражение всякий раз выводило Пьетро Гардзони из себя. Государственный инквизитор мысленно пообещал не поддаваться на провокации, которые, вне всяких сомнений, не заставят себя ждать.

Некоторое время Мочениго молча слушал, как Гардзони излагает свою точку зрения, практически полностью совпадавшую с мнением Трона и Фоскарини. Затем вновь прибывший член Совета десяти начал качать головой и, как только счел уместным высказать свое мнение, поспешил возразить:

— Что-то мне не верится, что Австрия находится в выигрышном положении в этой войне. Напротив, я уверен, что такие монархии, как Англия и Пруссия, имеют все шансы на победу.

Услышав это, Гардзони расхохотался и, когда его собеседник закончил фразу, ответил:

— Честное слово, Мочениго, я не представляю, как Фридрих может победить: владения Марии Терезии Австрийской превышают его собственные в пять раз, количество подданных российской императрицы Елизаветы не меньше, чем у Австрии, и как минимум едва раза больше, чем у Пруссии, равно как и у германских государств, готовых при первой же необходимости выступить на стороне Марии Терезии. Нельзя забывать и о Франции, а также о Швеции и Дании, являющихся союзниками Габсбургов. Так что, откровенно говоря, я не понимаю, как Фридрих может даже думать о возможности победы. И потом, расположить войска в Богемии было отличным стратегическим решением.

Мочениго презрительно скривил губы.

— Это лишь грубая и бесчестная уловка, — заявил он. — Следствие советов такого подлеца, как Кауниц.

— Возможно, — отозвался Гардзони. — Но на войне нет места хорошим манерам и сентиментальности. Заявление Марии Терезии о причинах ввода войск в Богемию можно трактовать двояко? Вероятно! Но резня и разграбление, которые Фридрих устроил в Силезии, — настоящее варварство, так что, я думаю, Австрия ответит на это достойным образом, вот увидите.

— Понимаю вашу точку зрения, Гардзони, и мне также ясна причина ваших заявлений, — ответил Мочениго многозначительным тоном, по которому можно было понять намного больше, чем было сказано.

Тут Гардзони уже не мог больше сохранять спокойствие и раздраженно спросил:

— В самом деле? И в чем же она состоит?

— Простите? — не понял Мочениго, удивленный бурной реакцией собеседника.

— Причина. На что вы намекаете?

— А, понимаю. Значит, вы хотите, чтобы я выразился прямо?

— Конечно! Я предпочел бы, чтоб вы высказали свои соображения мне в лицо, а не отпускали странные намеки, потому что боитесь говорить открыто.

— Ну что же, хорошо, раз вы настаиваете. Причина в том, что, благодаря вашей огромной шпионской сети, вы вступили в сговор с Австрией. И именно поэтому водите разные сомнительные знакомства, демонстрирующие вашу неосмотрительность, если не преступные намерения.

— Что?! — Гардзони не верил своим ушам.

— Вы меня отлично слышали, — твердо ответил Мочениго.

Трон и Фоскарини, казалось, утратили дар речи.

— Позвольте в этом случае сказать вам кое-что, — с нескрываемой враждебностью заявил государственный инквизитор. — Это вы лишь пожимали плечами во время обсуждения вопросов государственной важности, когда я призывал обратить внимание на неуклонное падение общественной морали и нравственности. Когда я воззвал к Совету в связи с потенциально опасным поведением известного нам всем вольнодумца, вы лишь усмехнулись, а позже мы узнали, что он занимается черной магией! Но даже тогда, перед лицом неопровержимых доказательств, вы еще пытались стоять на своем. А теперь вы смеете бросаться столь серьезными обвинениями, не имея ни малейших доказательств, — прямо скажем, это выглядит странно. Господа Трон и Фоскарини свидетели: вы оскорбили меня!

— В самом деле, ваши утверждения несколько опрометчивы, — сказал Трон, обращаясь к Мочениго. — Особенно если учесть, что в их основе лежит не тщательное расследование, а ваша старинная дружба с человеком, которого все мы терпеть не можем, — с Джакомо Казановой. Нам известны ваши убеждения и желание развивать реформистское течение, потому вы и защищаете революционных мыслителей и возможных союзников нового курса, но в нашем лице вы не получите поддержки, Мочениго. Смиритесь с этим, — Трон усмехнулся, явно давая понять, на чьей он стороне.

— Я могу только согласиться с уважаемыми коллегами, — добавил Фоскарини, предпочитавший соблюдать благоразумную осторожность даже в тех ситуациях, когда он находился в более выгодном положении.

— Пусть будет так! — провозгласил Мочениго. — Я ничего против не имею. Но не думайте, что вы непобедимы!

Затем он резко развернулся, быстро спустился по ступенькам Лестницы гигантов и поспешно удалился.

Глава 44 Пьомби

Прошедшие месяцы обнажили все страхи и дали волю призракам, преследовавшим Джакомо. Невозможность узнать, какая участь постигла Франческу, сводила его с ума. Где она теперь? Что с ней стало? Она все еще любит его? Узнала ли Франческа о смерти Дзагури? По ночам ему снилось, как они с ней занимаются любовью, но потом каждый раз чудесные видения теряли яркость, растворяясь во мгле кошмара: милое лицо Франчески искажалось в чудовищной гримасе, а изящные изгибы ее белоснежного тела деформировались, обращались в песок, стекающий меж пальцев, и Джакомо оставался совершенно один, если не считать издевательского свиста ветра.

В небе летали чайки: Казанова слышал, как проносятся целые стаи, пронзительно крича и будто желая в очередной раз напомнить узнику о том, что он заперт в тюрьме. День за днем, месяц за месяцем Джакомо не давал себе сойти с ума, подпитывая жажду мести в отношении тех, кто превратил его в козла отпущения, в пешку в какой-то большой игре, о размахе которой он мог лишь догадываться.

Именно эта мысль заставила его действовать. Он не потерял присутствия духа и теперь, слушая стук капель дождя по крыше, думал лишь о том, как скорее выбраться отсюда. Побег из тюрьмы — единственный способ снова обрести свободу: свободу дышать, отомстить своим врагам, разыскать Франческу.

Джакомо провел рукой по длинной темной бороде, что отросла за время заключения: теперь он привык поглаживать ее, когда размышлял. Казанове подумалось, что его запросто можно принять за потерпевшего кораблекрушение. Впрочем, какая разница, как он выглядит, если он все равно заперт в этой клетке.

Джакомо оценил свое положение. Его камера находилась на чердаке Дворца дожей. Тюрьма называлась «Пьомби», потому что крыша здания вместо привычной черепицы была покрыта свинцовыми пластинами^[10] площадью примерно в три квадратных фута и толщиной от четырех до пяти дюймов. Камеры заключенных располагались таким образом, что войти и выйти можно было только через кабинет государственных инквизиторов. По этой причине Джакомо сразу исключил возможность побега через дворец.

Ключи от камер хранились у тюремного секретаря, и каждое утро он передавал их надзирателю. Всего камер было семь: три обращены на юг, четыре — на восток. Водосточный желоб, проходивший под крышей над первыми тремя, выходил во внутренний двор, а с другой стороны он располагался перпендикулярно к каналу.

Джакомо огляделся: привычную обстановку составляли кровать, нужник, кресло, которое он сумел выпросить у тюремщиков, и его любимые книги, лежащие стопками на полу, — именно они помогли сохранить рассудок во время заключения. Был тут и еще один предмет — железный прут, который Казанова добыл, проявив необычайную смелость и ловкость.

Все началось с того, что по прошествии нескольких месяцев заключения надзиратели разрешили Джакомо совершать получасовую прогулку по просторному чердаку, куда выходили двери камер. Во время этих ежедневных променадов он стал присматривать среди разбросанного хлама предметы, которые могли бы оказаться полезны для подготовки побега. Поначалу его внимание привлек сундук с бумагой и гусиными перьями для письма, но затем он обнаружил кусок до блеска отполированного черного мрамора, незаметно унес его с собой, а по возвращении спрятал в камере под сложенной одеждой.

Дни шли за днями, прогулки по чердаку продолжались, и как-то раз Джакомо заметил старый железный засов, брошенный рядом с обшарпанной мебелью. Он поднял его и спрятал под полой камзола, который за эти месяцы изрядно поизносился.

Вернувшись в камеру, Казанова взял припасенный ранее кусок мрамора и начал точить о него железный прут из засова. За несколько недель ему удалось сделать кончик достаточно острым, наподобие наконечника пики, и получить инструмент, необходимый для осуществления созревшего плана.

Понадобилось немало дней, пока Джакомо сумел проделать в полу дыру такого размера, чтобы в нее мог пролезть человек. От надзирателей результат его трудов скрывало кресло, поставленное поверх отверстия. Стружку и щепки, которые образовывались во время работы, Казанова измельчал в пыль и потихоньку избавлялся от них, скидывая за старую мебель или стопки бумаг во время прогулок по чердаку.

Однако, к сожалению, во время очередного осмотра надзиратели заметили дыру в полу и перевели Джакомо в другую камеру. Поскольку подозрения о том, что он намерен сбежать, теперь получили подтверждение, контроль за ним многократно усилили. Слава богу, Лоренцо — приставленный к нему тюремщик — не нашел заточенный прут. Не обнаружил его и секретарь государственных инквизиторов Доменико Кавалли, который прибыл лично удостовериться, что Казанова не припрятал чего-нибудь опасного, но лишь потратил время зря.

Увы, теперь камеру Джакомо осматривали каждый день, и проделать новую дыру было совершенно невозможно. Впрочем, у него уже был наготове другой план. Оставалась лишь одна проблема: осуществить его в одиночку не представлялось возможным. Казанове нужен был сообщник — такой человек, которого никто не подозревает в намерении убежать и которому можно передать заточенный прут. Тогда сообщнику оставалось бы лишь незаметно пробить потолок своей камеры среди ночи. Оттуда он попал бы в пространство между потолком и крышей, чтобы проползти до камеры Джакомо и проделать дыру к нему. Казанове осталось бы лишь вылезти через это отверстие, чтобы вместе с сообщником пробить крышу дворца, сдвинуть свинцовую панель, вылезти наружу и убежать.

Подходящий заключенный в Пьомби имелся, и Джакомо установил с ним переписку, пряча сообщения в корешках книг: его звали Марино Бальби, и он был монахом из Братства клириков Сомаски. Способ, который они использовали для обмена информацией, был самым простым, какой только можно придумать: один из двоих просил у дежурного надзирателя принести ему почитать книгу, имеющуюся у второго, и прятал записку в корешок фолианта, будто в конверт.

Получится ли таким же образом, при помощи книги, передать и заточенный прут от засова? Возможность побега зависела именно от этого. Конечно, план Джакомо казался совершенно отчаянным, надежды на успех практически не было, но что ему оставалось, кроме как бросить вызов опасности? Еще месяц в заключении, и он точно лишится рассудка, а значит, в любом случае умрет. Стоило хотя бы попытаться сделать это красиво. Если даже его убьют во время побега, о нем снова заговорят, и, возможно, какая-нибудь добрая душа расскажет о его участи Франческе, где бы та ни находилась.

Разве это не достойная смерть? Уж точно лучше, чем гнить в тюрьме, как червяк, измученный ожиданием и неутолимым желанием выйти на свободу, чтобы вновь увидеть свою любимую.

Глава 45 Отчаяние

Маргарет фон Штайнберг долго ждала этого момента. Она обратила на Франческу теплый, полный сочувствия взгляд и сделала вид, что ужасно опечалена тем, в каком состоянии та пребывает.

— Мадонна, что вас тревожит? — спросила ее девушка.

Графиня не отвечала.

— Прошу вас, говорите. Друг Джакомо Казановы — мой друг. Причем единственный, что у меня остался.

— Вы настоящий ангел, моя дорогая, — графиня фон Штайнберг продолжала представление, — и оттого мне еще тяжелее исполнить свой долг.

Нехорошее предчувствие наполнило душу Франчески. Беспокойство подкралось внезапно, словно отделившись от кроваво-алого пламени светильника, что отбрасывал тени на темные, покрытые плесенью стены.

— Говорите, — твердо повторила юная затворница. Она уже поняла, что этот неожиданный визит принес с собой беду.

Графиня сделала вид, что наконец набралась смелости.

— Меня зовут Гретхен Фасснауэр, — солгала она. — С болью в сердце я должна передать вам волю Джакомо Казановы. Думаю, не стоит сейчас рассказывать вам, как мы с ним познакомилась, знайте только, что, когда я говорила с ним, он постоянно упоминал о вас. Во имя крепкой дружбы, что нас связывает, я согласилась выполнить самое тяжелое поручение, какое только можно представить…

Маргарет заметила, что при этих словах Франческа залилась слезами. Ее рыдания были беззвучными, но такими жалобными, что в душе графини впервые шевельнулась легкая неуверенность. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и продолжила:

— В настоящий момент Джакомо Казанова уже мертв, его приговорили к смертной казни за убийство Альвизе Дзагури. Перед тем как пойти на виселицу, он попросил меня передать, что всегда будет любить вас и единственное, что гложет его душу, — это невозможность снова встретиться с вами на этой земле…

Маргарет коварно замолчала, зная, что сейчас ее слова пронзают исхудавшую, измученную Франческу, будто тысяча острых ножей.

Девушка согнулась пополам, словно от удара в живот. Грязные спутанные волосы упали ей на лицо, словно огненно-рыжая паутина. Бледная кожа цвета слегка пожелтевшего алебастра, казалось, вот-вот растает от огонька лампы. Франческа молча сжалась в комок на полу, снова прячась в темноту, из которой она на секунду понадеялась выбраться.

— Мадонна, вам пора идти, — в дверь заглянула монахиня.

— Мне очень жаль, моя дорогая, — цинично добавила графиня Маргарет фон Штайнберг.

Она взяла в руки лампу и вышла, а монахиня закрыла дверь кельи на ключ.

Франческа осталась лежать на полу. Ее глаза были полны слез. Сердце будто сжали железными тисками.

— Джакомо, — еле слышно прошептала она.

Франческа хваталась за имя возлюбленного, хотя и знала, что последняя надежда разлетелась вдребезги.

— Джакомо! Джакомо! Джакомо! — повторяла она все громче, пока не перешла на крик — крик против мира, который бросил ее гнить в заточении, как последнюю уличную девку; против людей, что своими интригами сломали ей жизнь, убив их чистое, искреннее, настоящее чувство; против Венеции, приговорившей к смерти любовь всей ее жизни.

Крики Франчески эхом отдавались от стен тесной кельи и не смолкали всю ночь, но никто их не слышал. Ее оставили одну, пока она не лишилась сил и не умолкла, вернувшись к бессловесному жалкому существованию в полной темноте.

Франческа сдалась. И теперь уже навсегда.

Глава 46 Откровения

Прошло больше года, и он вернулся домой, решив, что теперь-то наконец в безопасности. Конечно, в торговой деятельности он потерпел огромные убытки, но хотя бы удалось избежать виселицы, а это уже огромный подарок судьбы. Казанову отправили в Пьомби, однако, судя по тому, какие обвинения ему предъявили, никто так и не узнал о том, что произошло на самом деле.

Гастоне Скьявон открыл дверь своего палаццо. Он уволил слуг в тот же день, когда покинул Венецию, а потому никто не поддерживал порядок в его отсутствие. Внутренний дворик пришел в самое плачевное состояние, растения стояли голыми, а то и засохшими в горшках. Мрамор покрылся ледяной коркой: осень выдалась морозная, больше похожая на зиму.

Скьявон поднялся по лестнице, ведущей в бельэтаж. Слабый огонек масляной лампы в его руке слегка подрагивал. Дойдя до верхней ступеньки, он открыл ключом еще одну запертую дверь и оказался в гостиной. Мебель, накрытая льняными чехлами, напоминала царство призраков. Однако прямо перед ним был большой камин, и какая-то добрая душа оставила в очаге дрова, которые только и ждали огня.

Скьявон потрогал деревяшки: как ни странно, они ничуть не отсырели. Он вытащил щепку для растопки, поджег ее от огонька лампы и бросил на дрова. Совсем скоро в камине заплясало оранжевое пламя.

Едва разгоревшийся огонь осветил комнату, Гастоне с изумлением увидел, что в одном из кресел сидит человек. От ужаса он подпрыгнул.

Как будто только сейчас заметив, какое впечатление произвело на хозяина его присутствие, незнакомец поднял голову, стянул потертую, не раз штопанную треуголку и прижал ее к груди, словно в знак благодарности.

При свете камина Гастоне Скьявон разглядел голубые, необычайно светлые и холодные глаза, в которых прочел свой приговор еще до того, как таинственный мужчина произнес хоть слово. Незнакомец поднялся, вытянувшись во весь свой немалый рост. У него были пепельно-русые волосы, такие светлые, что казались серебряными. Губы изогнулись в дьявольской ухмылке, не предвещавшей ничего хорошего.

— Кто вы? — дрожащим голосом спросил Скьявон.

— А вы как думаете? — отозвался непрошеный гость.

— Вор или разбойник.

— И думаете, в таком случае я стал бы вас дожидаться?

На этот вопрос Скьявону нечего было ответить. Незнакомец покачал головой и положил треуголку на стул.

— Даже не представляете, как давно я вас разыскиваю, — заметил он. Говорил мужчина неохотно, словно каждое слово давалось ему с трудом.

По спине Гастоне пробежал холодок. Страх усилился, когда таинственный визитер вытащил из ножен шпагу и помахал ею у него перед носом. Скьявон почувствовал, как острый наконечник упирается ему в кадык. В глазах незнакомца зажегся нехороший огонек. Может, это было лишь отражение пламени камина, а может — удовольствие от того, что добыча наконец-то оказалась у него в руках, но без слов и объяснений Гастоне отлично понял, что странный тип будет только рад причинить ему боль: весь его вид напоминал злодея из второсортного романа. Не то чтобы купец был заядлым любителем книг, но хорошо помнил, как однажды с удовольствием прочитал историю о любовных утехах какой-то девицы, имя которой уже вылетело у него из головы… Фанни… Фанни что-то там^[11]. Ачеловек, стоявший сейчас перед ним, казался настоящим воплощением озлобленности и жестокости, начиная с его отвратительных зубов и зловонного дыхания, которое наполнило комнату, едва он открыл рот.

— Что вы собираетесь делать? — слабым голосом пробормотал Скьявон.

Кончик шпаги по-прежнему упирался ему в горло, и от страха хозяин дома едва мог говорить. Губы незнакомца изогнулись в жестокой ухмылке.

— Мое имя Якопо Дзаго, — сказал он. — Я капитан районной гвардии и помощник государственного инквизитора Венецианской республики Пьетро Гардзони.

Скьявон сглотнул. Ему показалось, что рот наполнился песком, к горлу подступила тошнота.

— Вы арестованы, — заявил Дзаго. — Можете пройти со мной добровольно, или же я пушу в дело шпагу. Что выбираете?

При этих словах он пару раз взмахнул клинком, словно рисуя воображаемый крест. Свист, с которым шпага прорезала воздух, прозвучал для Гастоне погребальным маршем. Впрочем, он готов был сдаться и без столь эффектных аргументов. Скьявон поднял руки:

— Я не намерен оказывать сопротивление. Разрешите мне только задать вам два вопроса. Первый — как вы сюда попали, а второй — в чем меня обвиняют.

Дзаго кивнул, как будто ждал этих слов.

— Совершенно справедливое замечание. Да, пожалуйста, — он подошел к окну и распахнул ставни. — Кто-то оставил окно открытым, и залезть в дом оказалось совсем несложно. Что же касается моих полномочий и причин вашего ареста, все есть в этих бумагах, — Дзаго вытащил из кармана камзола связку листов и швырнул их на стол.

Скьявон взял документы и сразу заметил печать государственных инквизиторов. Сломав сургуч, он развернул бумаги и углубился в чтение. Когда Гастоне дошел до конца текста, ему стало ясно, что надежды на спасение нет. Дзаго в очередной раз злобно усмехнулся.

— Как видите, я должен доставить вас во Дворец дожей, чтобы государственный инквизитор смог вас допросить. Вы дадите показания касательно преступления, совершенного у вас на глазах, информацию о котором вы скрывали от властей Венецианской республики на протяжении всего этого времени.

Скьявон вытащил из кармана батистовый носовой платок и прижал его к лицу. Тот был пропитан одеколоном, и насыщенный аромат хотя бы ненадолго приглушил отвратительную вонь, исходившую от Дзаго.

— Хорошо, — ответил он. — Я так понимаю, у меня нет другого выхода.

— Это правда, — кивнул помощник инквизитора с тем же злобным огоньком в глазах. — И если позволите, синьор Скьявон, хочу добавить, что вы настоящий трус по сравнению с женщиной, с которой мне недавно довелось общаться. Вы не представляете, с каким удовольствием я доставлю вас государственному инквизитору, — на этих словах Дзаго щелкнул пальцами. — Ну же, пора отправляться в дорогу.

Скьявон огляделся по сторонам, думая о том, что уже больше никогда не увидит собственную гостиную. Он долго ждал, надеясь спасти если не свое состояние, то хотя бы жизнь. Но с того дня, как он оказался свидетелем злополучной дуэли, его судьба была предрешена. Гастоне бросил последний взгляд на стол, на огонь в камине, на изящные кресла и печально вздохнул. Затем он медленно двинулся в сторону выхода.

Глава 47 План

Джакомо надеялся, что все получится. Конечно, план рискованный, но за свою жизнь он привык рисковать. Да и другого выхода просто не было.

В намеченный день Джакомо попросил Лоренцо — надзирателя, что следил за ним, — отнести Марино Бальби Библию, которую тот одолжил ему некоторое время назад. Казанова подчеркнул, что чтение этой книги очень поддержало его, а великолепные иллюстрации, которые в ней содержатся, скрасили серые дни заточения.

Тюремщик, вполне удовлетворенный подобным объяснением, пообещал передать книгу. На всякий случай Джакомо попросил, чтобы вместе с Библией Бальби отнесли еще и большую тарелку макарон с тертым сыром и сливочным маслом: мол, ему очень хочется поблагодарить доброго монаха за то, что тот был столь любезен, когда одолжил ему чудесную книгу. На это надзирателю тоже было нечего возразить.

На первый взгляд странная идея с тарелкой макарон имела свой скрытый смысл. Джакомо знал, что Лоренцо очень любит поесть, и вид горячих макарон с маслом и сыром под самым носом должен был непременно отвлечь его от книги, которую он, скорее всего, подставит под тарелку вместо подноса. А если он не станет приглядываться к корешку Библии, то и не заметит заточенный прут, который там спрятан.

Джакомо скрестил пальцы и уповал на удачу. Если Лоренцо и в самом деле передаст книгу, то Бальби получит инструмент, необходимый для осуществления плана побега, который они согласовали в переписке за последние дни: пробить дыру в потолке, вылезти в проход между потолком и крышей, доползти до камеры Джакомо и пробить потолок сверху. Затем вдвоем они отогнут свинцовую панель, вылезут наружу и заберутся на конек пирамидальной крыши Дворца дожей. А оттуда уже можно будет сбежать под покровом ночи.

Однако жизнь научила Джакомо, что ни в чем нельзя быть уверенным. Бальби выбрал подходящую ночь для побега — накануне Дня Всех Святых, когда здание опустеет после заката. Полагаться на случай никак нельзя, так что план был продуман во всех деталях. Теперь оставалось лишь надеяться, что Бальби будет придерживаться договоренностей и выполнит обещание освободить его. В глубине души Джакомо шевелился червячок сомнения. С другой стороны, до этого Марино Бальби всегда держал свое слово, это был жизнерадостный и веселый монах, слабости которого не слишком сильно отличались от привычек Казановы, если учесть, что причиной его попадания в Пьомби стало то, что от него забеременели сразу три женщины. Данный факт в глазах Джакомо выглядел скорее заслугой, чем преступлением, но поскольку Венецией управляла кучка властолюбивых лицемеров, всегда готовых вводить запреты, вместо того чтобы защищать свободу граждан, удивляться было нечему.

Погруженный в свои мысли, Казанова считал часы, оставшиеся до вечера, как вдруг надзиратель объявил, что к нему пришел посетитель. Это стало для узника полнейшей неожиданностью: за долгие месяцы заключения никто не выразил желания увидеться с ним. Кто бы это мог быть?

Вскоре замок на двери камеры щелкнул, и перед Джакомо возникла статная фигура Альвизе IV Джованни Мочениго. Казанова уставился на него с удивлением и восхищением, поскольку тот был одним из самых могущественных и одновременно самых элегантных политических деятелей Венеции. Казалось, изысканность костюма придает Мочениго еще больший авторитет и надежность.

Безупречный белоснежный парик удивительным образом оттенял его глубокие черные глаза. На члене Совета десяти был мягкий элегантный камзол с аккуратными отворотами манжет, под которым виднелся великолепный шелковый жилет с золотыми пуговицами, украшенными драгоценными камнями. Чулки, также из шелка, и изящные туфли дополняли безукоризненный наряд.

Глядя на него, Джакомо невольно почувствовал зависть. Сам он сейчас больше походил на дикаря — лишенный всего, кроме ума и ловкости, при помощи которых он от всей души надеялся сегодня вечером сбежать из этого проклятого места. Альвизе IV Джованни Мочениго, похоже, не собирался терять время.

Коротко кивнув узнику, он, явно понимая, насколько велико любопытство его собеседника, сразу перешел к делу.

— Синьор Казанова, наверняка вы недоумеваете по поводу причин моего визита, и я вас понимаю. Прежде всего, вы должны знать, что я всегда был против вашего заключения, однако, к сожалению, не в моей власти было этому помешать.

Джакомо искренне удивился, услышав эти слова.

— В самом деле? Не так-то просто в это поверить, ваше сиятельство. Ваш род — самый могущественный во всей Венеции, и если даже вы не смогли помешать подобной несправедливости, значит, наша дорогая республика совсем в плачевном состоянии, — с горькой усмешкой отметил он.

— И вы еще можете шутить! Признаю, синьор Казанова, в смелости вам не откажешь. Но не о ваших ценных качествах я хотел бы поговорить сегодня. Я намерен поделиться с вами сведениями по одному вопросу, который сильно волнует меня и, возможно, касается вас больше, чем вы думаете.

Нежданный визит становился все более таинственным. Джакомо не терпелось разобраться, в чем дело.

— Выражайтесь яснее, пожалуйста.

— Я считаю, что Пьетро Гардзони вступил в сговор с Австрией с целью превратить Венецию в одну из провинций королевства Марии Терезии. Он намерен получить кресло дожа, о котором давно мечтает, и одновременно обеспечить правление, которое, по сути, позволит Австрии прибрать к рукам нашу республику без единого выстрела.

Казанова удивленно вытаращил глаза, но Мочениго продолжал:

— Что привело меня к подобным заключениям? Различные детали. В первую очередь, приезд в Венецию графини Маргарет фон Штайнберг некоторое время тому назад. Вы с ней знакомы, не так ли? Во-вторых, ваш арест. Таким образом Гардзони отвел от себя подозрения: обвинив вас в преступлении, которого вы никогда не совершали, он возглавил борьбу за нравственность и благопристойность — чем ваше поведение, дорогой мой Казанова, никогда не отличалось, — получив тем самым новых союзников и в то же время возможность продолжать обделывать свои дела без малейших помех. В-третьих, благодаря деньгам, которые получат наши купцы за продажу оружия и экипировки для австрийской армии — в этой связи должен сообщить вам, что в Европе разгорелась война, — Гардзони сможет дополнительно расширить свою сферу влияния. Вы отлично знаете, сколько голосов ему нужно, чтобы попытаться выиграть на следующих выборах дожа…

Казанова не удержался и перебил рассуждения своего собеседника:

— Хорошо, в Европе война. А что Венеция?

— Венеция благоразумно соблюдает нейтралитет. Однако, как я вам уже сказал, это не мешает ей вести торговлю с одной из воюющих сторон.

— Вот как! Я поражен тем, что вы сообщили. Очень жаль, что я не понял, как обстоят дела, с самого начала, особенно потому, что в таком случае смог бы избежать тюрьмы, — с горькой усмешкой заметил Джакомо. Затем он добавил: — Однако, учитывая, что я не знаю ничего о том, что вы рассказываете, не могу не задаваться вопросом: к чему вы ведете?

— Сейчас я до этого дойду, — и как ни в чем не бывало продолжил свои рассуждения: — Вы отлично знаете, насколько сложен процесс выборов дожа. Специально назначенный мальчик тянет жребий, определяя тридцать членов Большого совета, между которыми еще раз проводится жеребьевка, и их остается девять, после чего они голосуют, выбирая сорок кандидатов. Из этих сорока выбирается двенадцать, которые, в свою очередь, выбирают еще двадцать пять. Наконец, выбранные двадцать пять уменьшаются до девяти, чтобы проголосовать снова, на этот раз определяя сорок пять человек. Сокращенные до девяти, те наконец-то назначают сорок одного выборщика, которые уже голосуют за кандидатуры дожей. Зачем я говорю вам об этом? Потому что, если Гардзони хочет победить, ему нужно будет подкупить немалое количество членов Совета… И это подводит меня к последнему соображению.

— К какому же? — спросил Джакомо.

— Учитывая, что здоровье дожа Франческо Лоре-дана ухудшается день ото дня, Гардзони необходимо ускорить свои приготовления к решающей схватке. Если наш дорогой дож скончается, а все предполагают, что это случится уже скоро, государственный инквизитор должен быть готов попытаться занять его место. И это четвертый пункт данного вопроса. Вот почему, синьор Казанова, я пришел предложить вам соглашение.

Джакомо в очередной раз удивленно уставился на него. Теперь он понял. Подозрение о том, что он является лишь пешкой в чужой игре, превратилось в уверенность. Графиня Маргарет фон Штайнберг отлично разыграла свои карты, а он попался в ловушку, будто муха в паучьи сети: из-за вечного желания поражать и восхищать он недооценил свою соперницу. Какой же он глупец! Хотя, с другой стороны, только благодаря графине он познал настоящую любовь, а Франческа стоила всего, через что ему пришлось пройти.

Джакомо осторожно ответил:

— Не понимаю, почему я должен заключить с вами соглашение, если я уже больше года пребываю в этом кошмарном месте.

В глазах Мочениго сверкнул огонек:

— Почему вы должны заключить со мной соглашение? Да потому что я могу дать вам возможность вновь стать тем, кем вы были.

— И кем я был, по-вашему?

— Вольнодумцем, бунтарем, свободной душой! Мой дорогой Казанова, я сразу сказал, что я вам не враг. Более того, мне близок ваш подход к жизни, хоть я и не могу поддержать некоторые безумства, которые вы совершаете. Однако кого как не вас сегодня можно назвать истинным воплощением духа Венеции? Наша республика никогда не покоряется до конца, сохраняет независимость, верит только в себя и в то, что мир можно изменить при помощи предприимчивости и силы духа. Так почему бы мне не помочь такому человеку, как вы?

Джакомо по-прежнему смотрел на гостя с недоверием. Он только что узнал, что был всего лишь пешкой в чужих дьявольских кознях. Так с чего бы ему теперь доверять Мочениго?

— Не понимаю, почему после всего того, что со мной приключилось, вы считаете, что я смогу довериться вам? — сказал узник не без сожаления.

— Я понимаю, — вздохнул высокопоставленный венецианец. — У вас есть все основания проявлять подозрительность. Однако думаю, что вам стоит выслушать то, что я собираюсь сказать. Я не прошу вас соглашаться не глядя, но, пожалуйста, подумайте о том, что я готов вам предложить.

— Слушаю вас, — неуверенно отозвался Джакомо.

— Замечательно. Итак, мы не сомневаемся в том, что вы намерены сбежать в самое ближайшее время…

— Почему вы говорите о себе во множественном числе?

— Я и Марко Дандоло. Не все забыли о вас, поверьте.

— Это известие — отрада моему сердцу. Значит, дружба еще что-то значит в Венеции! Но объясните мне, каковы ваши намерения? — поторопил собеседника Джакомо, никак не комментируя соображения Мочениго о том, что он собирается совершить побег из тюрьмы. Беспокойство охватило узника: если его желание выбраться отсюда настолько очевидно, то каковы реальные шансы того, что план увенчается успехом?

— Мы не можем помочь вам сбежать, однако позаботимся о том, чтобы в ближайшие часы дворец был пуст, пользуясь тем, что сегодня канун Дня Всех Святых. Если вам удастся воспользоваться этим обстоятельством, то мы с Дандоло оставим для вас свежих лошадей в Местре, а также еще одних — в любом другом месте, где вы скажете. Кроме того, мы передадим вашему доверенному лицу сумму в двести цехинов. Таким образом, вам будет проще осуществить побег. Конечно, не могу обещать, что Гардзони не попытается помешать вам со своей стороны, скажу больше, меня не покидает ощущение, что он пытается найти способ приговорить вас к смертной казни.

— Еще одна причина выбраться отсюда, — заметил Казанова.

— Безусловно. В общем, нельзя исключать того, что Гардзони приказал своим шпионам и гвардейцам разделаться с вами при первой возможности. На это я никак не могу повлиять. Однако я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваш побег удался, чтобы о нем узнали все вокруг и чтобы однажды вы смогли вернуться в Венецию, это я вам обещаю.

— Вы сможете оставить первых лошадей в таверне «У колокольни» в Местре?

— Конечно.

— А вторых, вместе с кошельком с деньгами, на почтовой станции в Тревизо? Той, что у самых городских стен, на дороге Дель-Терральо?

— Хорошо.

— А что вы хотите взамен? Нет ничего на свете, чего я хотел бы больше, чем однажды вернуться в Венецию, но я хорошо понимаю, что не в порыве щедрости вы решили мне помочь. Слишком много раз я дорого платил за то, что верил в чью-нибудь бескорыстную дружбу.

Мочениго улыбнулся.

— То, что я намерен попросить у вас взамен, не должно показаться вам особенно неприятным.

— Вы так считаете? — Джакомо был склонен подозревать обратное.

— Вы должны будете найти графиню Маргарет фон Штайнберг. Насколько мне известно, она собирается уехать обратно в Тироль. Точнее говоря, в Больцано. Когда вы узнаете, где она, то отправитесь к ней и добьетесь, чтобы она призналась в плане, который они разработали вместе с Гардзони. Вот и все, что мне от вас нужно.

На лице Джакомо появилась горькая усмешка.

— Да, если послушать вас, то это совсем легко.

— Казанова, говорю вам прямо. Меня не интересует, каким образом вы получите ее признание. Можете пользоваться любыми своими талантами, хотя, откровенно говоря, это графиня с самого начала использовала вас самым бесчестным образом… — усмехнулся он. — В любом случае, согласитесь, сейчас за вас никто и гроша ломаного не даст. А с моей поддержкой вы снова станете героем Венеции. И со временем, если все пройдет как надо, сможете вернуться в родной город. Хочу, чтобы вы поняли одно: с этогомомента вы поступаете на службу Светлейшей республики в качестве секретного агента. Ваше первое задание — сбежать из этой тюрьмы.

Джакомо задумался. В общем и целом это, конечно, было лучшее предложение, что он получал за последние пятнадцать месяцев. При этом, правда, полное неопределенности, начиная с самого побега. Мочениго не мог дать никаких гарантий успешного осуществления плана, однако он обещал значительно улучшить условия, в которых Джакомо окажется, если сумеет выбраться из тюрьмы. В конце концов, где еще ему взять лошадей и деньги? Кроме того, политик предлагает возможность вернуть себе доброе имя в глазах венецианцев, а также — что еще более ценно — однажды вернуться в родной городи, следовательно, попытаться разыскать Франческу. Если, конечно, она все еще здесь…

Казанова решился задать мучивший его вопрос.

— Ваше сиятельство, я хочу спросить… Вам известно, что стало с Франческой Эриццо?

— Простите, не понимаю…

— Девушка, которая была со мной в ночь моего ареста.

— Нет, честно говоря, Казанова, я ничего не знаю о ее судьбе. Но я могу постараться выяснить это, соблюдая необходимые меры предосторожности. Если вы согласитесь стать секретным агентом Венецианской республики, на что я искренне надеюсь, то мы с вами будем не только поддерживать переписку, но и встречаться — безусловно, за пределами нашего государства. Однажды, как я вам уже говорил, вы сможете вернуться в городи, возможно, найдете свою возлюбленную.

Это решило дело. Джакомо кивнул.

— Что ж, я согласен, — уверенно заявил он. — Я сделаю все, о чем вы просите. Но мне нужен какой-то документ, листок бумаги, подтверждающий мои полномочия.

— Вот письмо, оно уже готово. Всегда носите его с собой, и у вас не будет никаких проблем. Любые двери откроются перед вами.

Мочениго извлек из кармана конверт с печатью дожа и передал его Казанове. Джакомо взял его, сломал сургуч и открыл. Внутри оказался лист бумаги, содержавший всего пару строк, написанных красивым почерком:

То, что сделал предъявитель сего письма, сделано по моему поручению и во благо Светлейшей республики Венеции.

Франческо Лоредан, CXVI дож Венеции

Ниже стояла подпись дожа. Такой документ воистину бесценен! Джакомо аккуратно вернул листок в конверт и спрятал его в карман камзола, висевшего на кресле.

— Вы все продумали, не так ли? Ну, хорошо, — кивнул он. — Я согласен.

— Замечательно. Пожмем друг другу руки, чтобы скрепить договор?

Вместо ответа Джакомо протянул руку, и Мочениго энергично ее пожал, тем самым слегка укрепляя надежды Казановы.

— В таком случае, — подытожил член Совета десяти, — я покидаю вас и от всей души желаю удачи в деле, которое вас ждет.

Джакомо кивнул. Через мгновение Мочениго уже стучал в дверь камеры. Тюремщик открыл ее, и политик, бросив последний взгляд через плечо на узника, удалился.

Казанова продолжил ждать наступления вечера и появления Марино Бальби.

Глава 48 Побег

Едва солнце скрылось за горизонтом, над головой Джакомо оглушительно загрохотало. Он от всей души надеялся, что тюрьма и весь дворец действительно пусты, потому что звук ударов по потолочному перекрытию услышал бы и глухой. Но вскоре шум прекратился, и в белом облаке осыпавшейся известки показалась веселая румяная физиономия Марино Бальби.

Джакомо издал радостный вопль. Он взял веревку, которую связал заранее: для этого он разорвал на ленты белье, простыни, тюфяк, служивший постелью, и полотенца, а потом соединил лоскуты воедино. Веревка получилась довольно длинной, и теперь он свернул ее кольцом и повесил себе на правое плечо. На левом плече он закрепил тюк с рубашками, штанами, камзолом и шляпой.

Затем Джакомо придвинул под проделанное отверстие кресло и залез на него. Бальби протянул руки, помогая товарищу подняться. Оттолкнувшись от кресла, Казанова ловко забрался в пространство между потолком камеры и крышей. Там он встал на четвереньки, чтобы иметь возможность передвигаться, и пополз следом за Бальби. Простукивая крышу железным прутом, двое вскоре нашли место, где доски уже заметно подгнили, а значит, проломить их было легче. Беглецы принялись наносить удары.

Потребовалось некоторое время, но наконец дерево поддалось. Тогда Бальби и Казанова воткнули самодельную пику в стык между свинцовыми пластинами и вдвоем, используя верный инструмент как рычаг и упираясь в него изо всех сил, смогли согнуть одну из них. Между пластинами образовался проход, достаточно широкий, чтобы в него мог пролезть человек.

Джакомо еще раз поправил веревку на одном плече и тюк с одеждой — на другом и влез на крышу. Монах последовал за ним.

Казанова выпрямился во весь рост, и перед ним открылась великолепная панорама Венеции в лунном свете, но отвлекаться на волшебное зрелище было некогда. У него имелось два варианта действий, и выбор требовалось сделать срочно. Первый состоял в том, чтобы спуститься по той стороне крыши, что выходила на канал. В этом случае он и Бальби могли быдобрать-ся вплавь до противоположного берега, но затем им, насквозь промокшим, пришлось бы искать укрытие хотя бы до утра, при этом рискуя, что их узнают и отправят обратно в тюрьму. Второй вариант заключался в том, чтобы спуститься во внутренний двор, но ночью там дежурили гвардейцы Арсеналотти^[12].

Словно подслушав его мысли, Марино Бальби поспешил высказать очевидные и отнюдь не добавляющие оптимизма соображения:

— Мы не можем спуститься во двор, там стража. А что до канала, то мы рискуем шею себе свернуть, скатываясь по свинцовым пластинам. Отличный план вы придумали, нечего сказать! — саркастически отметил он, вымещая на Джакомо свою обеспокоенность.

Казанова едва удержался от того, чтобы вместо ответа не скинуть Бальби с крыши.

— Друг мой, — ответил он, призывая на помощь все свое терпение, — так вы мне точно не поможете. Вместо того чтобы перечислять возможные причины нашего провала, давайте попытаемся найти решение. Для начала, чтобы лучше оценить обстановку, нам надо залезть наверх.

Не тратя больше времени на разговоры, Джакомо воткнул свою пику в стык между свинцовыми пластинами, подтянулся и начал взбираться по скату крыши.

— Ая? Вы бросите меня здесь? — в ужасе спросил монах.

Казанова обернулся через плечо и вздохнул. Не придумав ничего лучше, он сказал:

— Хватайте меня за пояс.

Путь до гребня крыши потребовал почти нечеловеческих усилий. Джакомо пришлось попотеть, учитывая, что помимо собственного веса он тащил на себе Марино Бальби. Но потихоньку, преодолев пятнадцать или шестнадцать свинцовых пластин, он все-таки добрался до цели. Когда Бальби наконец ухватился за гребень и отпустил его, Казанова, избавившись от груза, легко перекинул ногу на другую сторону, усевшись на коньке крыши верхом.

Капли пота катились у него по лицу и капали на свинец. Он тяжело переводил дыхание, в груди словно полыхало пламя.

Бальби у него за спиной, похоже, просил помощи у Господа, но Джакомо знал, что полагаться нужно не на молитвы, а на собственные силы. С его губ сорвалось только короткое проклятье, когда он увидел, что шляпа Бальби покатилась по правому скату крыши, слетела вниз и плюхнулась прямо в канал.

— Вам повезло, что она не упала на левую сторону, а то приземлилась бы прямо посреди двора! — процедил сквозь зубы Джакомо. — Вы что, хотите отправить нас на виселицу? Будьте осторожнее!

Бальби осознал свою оплошность, но и это не заставило его замолчать.

— Это все злой рок, явный знак того, что нас преследуют несчастья, — жалобно промямлил он.

Вместо ответа Джакомо начал медленно, со всей возможной осторожностью перемещаться по коньку. Он хотел осмотреть оба ската крыши, чтобы понять, как можно продолжить столь неудачно начатый побег.

— Подождите меня здесь, — сказал он Бальби. — Я постараюсь найти выход.

Казалось, путь до края крыши никогда не кончится, но наконец Казанова добрался и смог оглядеться. Легкий туман окутывал все вокруг, словно невесомая волшебная накидка, и это, конечно, скрывало его от глаз стражников, но не помогало в осуществлении плана. Положение казалось абсолютно безвыходным, пока, в очередной раз осматривая сторону, что вела к каналу, он не заметил слуховое окно на высоте двух третей ската крыши.

Это не могло быть окошком тюремной камеры, потому что оно располагалось значительно ниже, чем Пьомби, а значит, вело в какую-то из комнат Дворца дожей.

Джакомо решился и начал ползти по наклонной поверхности к обнаруженному отверстию. Спуск оказался на удивление легким: в тумане свинцовые пластины стали влажными и скользкими. От вида темной воды канала внизу холодок пробежал у него по спине.

Добравшись до слухового окошка, Джакомо остановился возле козырька, расположенного над ним. Держась за край выступа, он нагнулся и заглянул внутрь. Там он увидел железную решетку шириной чуть больше двух футов, установленную для защиты стекла. Пока он размышлял, что делать, раздался гулкий звон колокола церкви Святого Марка, и Джакомо вспомнил, что сегодня День Всех Святых. Под удары колокола он начал почти что неосознанно поддевать железным прутом деревянную раму, к которой крепилась железная решетка. Он ударил с такой силой и злостью, что смог выбить конструкцию из креплений. Теперь разбить стекло было сущей ерундой, хоть осколки и оставили у него на руках несколько царапин.

Джакомо подумал и решил, что, если повезет, связанной им веревки должно хватить, чтобы спуститься через окошко до пола чердака. Не теряя времени, он снова полез на гребень крыши и, продвигаясь со всей возможной осторожностью, сумел вернуться туда, где оставил Бальби. Добрый монах явно не привык к приключениям. Едва завидев Джакомо, он принялся обиженно вопрошать, куда тот запропастился и какого черта бросил товарища одного.

Но Казанова лишь коротко сообщил:

— Кажется, я нашел выход. Следуйте за мной, постараемся выбраться отсюда.

Подхватив тюк с одеждой, Джакомо в мгновение ока вернулся к слуховому окошку, еще раз соскользнув по влажному скату крыши. Сказать того же о Бальби было нельзя, но все же наконец и он с горем пополам добрался до места.

— Вот как мы теперь поступим, — сказал Казанова. — Вы спуститесь по веревке в окошко. Я останусь снаружи и буду служить вам противовесом, потому что иначе я не представляю, где здесь закрепить веревку. Буду держаться за свинцовые пластины. А вы спуститесь, ухватившись за другой конец. Я буду потихоньку отпускать веревку, и вы сможете добраться до пола на чердаке.

Бальби выпучил глаза:

— Вы же не думаете…

— Если хотите, чтобы я лез первым, пожалуйста… Но я не представляю, что вы потом будете делать здесь один.

— А вы? обеспокоенно спросил монах, в котором на миг проснулась совесть.

Я пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Ну же, давайте, лезьте в окошко, — подтолкнул его Джакомо, от всей души желая как можно скорее избавиться от бесполезного и надоедливого товарища. Не говоря больше ни слова, он обернул веревку вокруг груди Бальби, под мышками, и прочно связал ее.

— А… Если вдруг не получится? — проблеял испуганный монах.

— Я вам говорю, все получится, — отрезал Казанова. — Давайте, ухватитесь за крышу над окошком и просуньте ноги внутрь.

Дрожа от страха, но не решаясь больше спорить, монах соскользнул с козырька, пока Джакомо удерживал его вес, обернув веревку вокруг руки и цепляясь за свинцовые пластины крыши.

Бальби залез в отверстие до плеч, и Казанова, крепко держась за оконный козырек, подождал, пока он развернется.

— Теперь отпускайте руки, — сказал Джакомо. — Я вас держу.

Постепенно разматывая веревку, чтобы не делать спуск слишком резким, Казанова помог монаху добраться до пола.

Встав на ноги, Бальби долго возился с узлами веревки, но наконец освободился и подкинул ее конец вверх, в окошко, где его подобрал Казанова. Тут Джакомо пришлось присесть: он был совершенно без сил. Ноги дрожали от напряжения, все мышцы тела словно горели огнем.

Оставалась еще одна проблема: он понятия не имел, как теперь сам сможет спуститься в окно. К чему привязать веревку? Казанова огляделся, но не увидел ничего подходящего. Тогда он осторожно двинулся, чтобы изучить ту часть крыши, которую не обследовал ранее. Через некоторое время он заметил чуть ниже слухового окна балкон, на котором кто-то оставил длинную лестницу. Джакомо пришла в голову смелая мысль.

Спустившись к балкону, он привязал к лестнице конец веревки, которую до этого снова свернул и повесил на плечо, и стал тянуть ее за собой, поднимаясь к слуховому окошку.

Добравшись до козырька, Казанова снова уселся на него верхом и принялся подтягивать к себе лестницу, которая постепенно двигалась в нужном направлении. Через некоторое время он смог ухватиться за первую перекладину и попытался просунуть лестницу в слуховое окно. К величайшему разочарованию, Джакомо увидел, что она вошла только до шестой перекладины и застряла. Он тихонько выругался. Не меньше часа он провел на этой чертовой крыше и все еще не нашел способа сбежать. Расстроенный и измученный, Казанова все-таки предпринял новую попытку. Он осторожно слез с оконного козырька и принялся толкать лестницу, никак не желавшую пролезать через узкую деревянную раму.

Джакомо собрал все оставшиеся силы: мышцы горели под кожей, покрытой потом, он едва не валился с ног. А когда лестница наконец-то поддалась, войдя в окно до последней перекладины, он потерял равновесие: нога соскользнула с опоры, и он полетел вниз.

Лестница провалилась в слуховое окошко, а Джакомо неудержимо заскользил по крыше, отчаянно, но безрезультатно пытаясь ухватиться ногтями за свинцовые пластины. Когда казалось, что все пропало, он внезапно вспомнил о своем самодельном инструменте, сунул руку в карман, выхватил железный прут и что есть силы воткнул его в стык между двумя плитами.

И наконец… остановился.

Казанова повис, ноги болтались в воздухе, а внизу виднелась темная, дурно пахнущая вода канала.

Тут уже и он не удержался и взмолился о Божьей милости.

Глава 49 Меры предосторожности

Государственный инквизитор смотрел на алые язычки пламени свечей. Комната была именно такой, как он просил: большая удобная кровать, пахнущее чистотой белье. На ужин подали великолепный пирог с овощами, а теперь его ожидала более чем привлекательная ночная программа.

Все развивалось наилучшим образом. Графиня отбыла в свой любимый Тироль, Дзаго доставил ему Гастоне Скьявона, который не замедлил дать чистосердечное признание касательно дуэли. Пока он еще не подтвердил, что именно Казанова убил Дзагури, но пара дней в камере тюрьмы Поцци обязательное развяжут ему язык. Тогда инквизитор наконец получит доказательства, позволяющие припереть к стенке заклятого врага, останется лишь официально запросить изменение меры пресечения с пожизненного заключения на смертную казнь. И прощай Казанова.

Гардзони сообщили о том, что дерзкий нахал надумал сбежать из Пьомби, но, слава богу, его план вовремя раскрыли. Инквизитор был уверен в том, что предпринять новую попытку Казанова никак не сможет, но все же предпочитал соблюдать меры предосторожности, чтобы не дать ему застигнуть себя врасплох. Именно по этой причине Гардзони поручил своим людям наблюдать за всеми портами и почтовыми станциями на материке. Особенное внимание он решил уделить станции Местре, отправив Дзаго и несколько стражников дежурить в трактире «У колокольни». Если вдруг — хотя вероятность этого и ничтожно мала — Казанова явится туда, они встретят его как подобает.

Пьетро Гардзони был спокоен: он не сомневался, что все предусмотрел, а потому решил не изменять традиции и отправился вместе с двумя другими государственными инквизиторами на материк, как они делали каждый год в канун Дня Всех Святых. Сам он остановился в Доло, в таверне, которую любил за хорошую кухню, а еще за то, что хозяин без лишних разговоров разрешал ему уединиться в комнате с одной из деревенских девиц с пышными формами, из тех, что рады стараться изо всех сил, лишь бы понравиться солидному господину, а потому согласны исполнять любые желания, не гнушаясь абсолютно ничем.

Собственно, этому приятному занятию Пьетро Гардзони сейчас и собирался предаться. В конце концов, semel in anno licet insanire^[13], как говорится. Следуя этому принципу, раз в году государственный инквизитор, обычно столь сдержанный и благонравный, позволял себе насладиться радостями плоти.

* * *

Дзаго только что вышел из конюшни, где он и его люди оставили лошадей. Он распорядился, чтобы гнедому дали двойную порцию зерна, и, убедившись, что конь принялся за еду, отправился на улицу.

Дзаго не особенно нравилось торчать в богом забытом трактире «У колокольни», который, прямо скажем, не отличался особенным шиком. Точнее говоря, это была самая низкопробная харчевня, где подавали худшую рыбу и вино во всей округе, а все из-за невероятной скупости хозяина. Даже фамилия у него была говорящая: Кайя — «скряга» на венецианском наречии. Дзаго казалось, что трактирщик испытывает тайное удовольствие, подавая посетителям низкопробные помои. Однако таверна располагалась на первой почтовой станции после причала Местре, вследствие чего вечно была забита до отказа.

В отчаянной попытке убить время Дзаго зашел внутрь и сел за стол вместе с двумя гвардейцами, которых выделили ему в помощь.

Первый из стражников был высоким и худым как жердь, а короткие рыжие волосы торчали у него на голове, словно метелка. Коварный и мстительный, он обладал крайне вздорным характером, за что его прозвали Дезио^[14]: все знали, что, как только что-то пойдет не так, а точнее говоря, как только ему захочется к чему-нибудь придраться, он не раздумывая начинает потасовку.

У второго гвардейца были пухлые щеки и объемное пузо, длинные каштановые волосы и глаза темные, как чернила. Он был крепким, широкоплечим, и сразу было ясно, что он силен как упряжная лошадь. Его-то Дзаго и решил отправить на улицу: раз уж им поручено следить, кто входит и выходит со станции, то нечего распивать вино и щупать служанок.

— Маскьо, иди отсюда, — раздраженно бросил он стражнику. — Надо следить за причалом: что за лодки туда приплывают и какие бездельники идут прямиком в конюшню. Вы что думали, я вас сюда развлекаться привел?

Широкоплечий детина без возражений вскочил на ноги, кивнул и поспешил к выходу.

— Там холод собачий! — заметил Дезио.

— Ага, — кивнул Дзаго. — Пойду погрею руки у очага. Ты выяснил, что здесь дают поесть?

— Фасолевый суп.

— И больше ничего?

— Еще есть тушеная ослятина с полентой^[15].

— Годится. Закажи мне и того и другого. И бутылку рабозо.

Глава 50 Дворец дожей

Он просто обязан справиться.

Повиснув над пропастью, Джакомо понял, что должен собрать последние силы и каким-то образом залезть наверх, к слуховому окну. Чертова лестница, которую он втолкнул туда с огромным трудом, теперь представляла собой единственный путь к спасению. Однако каждое движение стоило Казанове неимоверных усилий. Внезапно поднявшийся ледяной ветер бил в лицо. Руки, все в ссадинах и царапинах, от холода почти перестали слушаться.

Джакомо ненадолго закрыл глаза, а потом резким рывком, из последних сил, сумел подтянуться и забраться на крышу. Распластавшись всем телом на холодной и скользкой, словно лед, свинцовой пластине, он дрожал, пытаясь перевести дыхание. Пользуясь уже проверенным способом, он воткнул заточенный прут между двумя плитами и, ухватившись второй рукой за край одной из них, начал медленно лезть наверх.

Казанова поднимался еле-еле, казалось, что на два фута вверх приходятся три вниз. И все же, приложив нечеловеческие усилия, он наконец очутился рядом с заветным окошком. Последним рывком он затащил себя на козырек, лег на спину и замер на несколько секунд. Грудь тяжело вздымалась. Кажется, никогда в жизни он так не уставал.

Слабым от изнеможения голосом Джакомо позвал Бальби, от всей души надеясь, что монах дождался его и никуда не ушел.

К его невероятному облегчению, раздался ответ:

— Казанова! Где вас черти носили?

Джакомо в очередной раз подумал, до чего ему хочется задушить нерадивого помощника.

— Вы закрепили лестницу? Я могу спускаться?

— Да эта лестница чуть не убила меня, когда свалилась! Но теперь все в порядке. Жду вас!

— Хорошо, я уже иду!

Джакомо подождал еще немного, переводя дух, а затем, как и до этого Бальби, соскользнул вниз, крепко держась руками за свинцовую кровлю, и просунул ноги в слуховое окошко. Наконец, он встал на первую и вторую ступеньки лестницы, которую монах прислонил к стене чердака, и ухватился руками за раму, стараясь не порезаться об осколки. Полностью избежать появления новых царапин не удалось, но Джакомо все же ухватился за проем и удержался на лестнице. Немного спустившись, он перенес одну руку на ступеньку, а за ней и вторую. Теперь оставалось лишь развернуться и без проблем сойти вниз.

В тот момент, когда его ноги коснулись пола, Казанова почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Яуже думал, что не справлюсь.

На радостях он крепко обнял монаха, разделившего с ним безумный план. Затем без сил опустился на пол и тут же заснул.

Казанова не знал, сколько времени проспал, но когда он открыл глаза, слабый свет из слухового окошка указывал на то, что небо как раз окрасилось первыми лучами зари. Большая часть чердачного помещения по-прежнему терялась в темноте, но более-менее разглядеть обстановку получалось.

Дальше медлить было нельзя. Раз уж им удалось пробраться внутрь дворца и немного восстановить силы, нужно уходить как можно скорее.

Казанова и Бальби двинулись на ощупь и через некоторое время обнаружили дверь. Джакомо нажал на ручку, но дверь не поддалась: по всей видимости, она была заперта снаружи. Тогда на помощь снова пришел железный прут: пара точных ударов, и замок был взломан.

Беглецы оказались в галерее, в нишах по бокам виднелись стопки тетрадей и документов. Джакомо догадался, что они попали в архив. Он кинулся бежать: слишком велико было желание как можно скорее покинуть проклятый дворец, больше походивший на лабиринт, чем на резиденцию главы республики.

Казанова увидел новую дверь, и на этот раз, к счастью, она открылась сразу. За ней оказался другой зал. Слыша топот Бальби за спиной, Джакомо заметил лестницу и быстро спустился на один пролет. Пройдя через небольшую ванную комнату, он увидел перед собой стеклянную дверь, ведущую в канцелярию дожа, Она тоже оказалась не заперта. Из-за неплотно задернутых муслиновых занавесок пробивались слабые лучи утреннего солнца. Джакомо разглядел резные письменные столы, один из которых был заставлен печатями. Рядом лежал железный инструмент с круглым наконечником и деревянной ручкой, какие используют, чтобы делать отверстия в пергаменте, — его Казанова забрал себе.

Добравшись до очередной двери, Джакомо попытался открыть ее, но в этот раз ему не повезло. Он воткнул верный заточенный прут в замок, однако тот все равно не поддавался. Тогда Казанова начал колотить по двери железным инструментом, который нашел в канцелярии. Его уже не волновало то, сколько шуму он производит, хотелось лишь поскорее убраться отсюда.

— Нас услышат! — взволнованно закричал Бальби.

— Мне все равно, — отозвался Джакомо. — Единственное, что мне нужно, это выйти отсюда. Если кто-то услышит и отправит нас обратно в камеру, ну что же. Тогда я хотя бы смогу сказать, что попытался.

Воодушевленный этими словами, Бальби выхватил у Джакомо заточенный прут и тоже принялся бить по деревянной двери. Вскоре им удалось проделать дыру, достаточно большую, чтобы монах смог пролезть через нее. Казанова подтолкнул товарища, и тот оказался на другой стороне. Затем Бальби помог пролезть Джакомо, потянув его за руки. Оба рухнули на пол, но по крайней мере смогли преодолеть препятствие.

В мгновение ока беглецы вскочили и поспешили дальше. Длинный коридор, очередной лестничный пролет, и вот они оказались перед Большими лестничными вратами — огромной дверью, обитой железом, какая могла бы стоять на крепостной стене. Здесь оба их инструмента были совершенно бесполезны.

— Всё, — сказал Джакомо. — Мы не сможем ее открыть. Единственный наш шанс — это дождаться, пока придут дворцовые подметальщики, и незаметно выскочить, когда они откроют ворота.

— Но это безумие!

— Хватит! — в изнеможении повторил Казанова. — Вы худший спутник, какой только мог мне попасться. Никто не заставлял вас идти со мной. Если хотите, можете спокойно сдаться и вернуться в камеру. Прошу вас только подождать, пока я выберусь отсюда. Вы этого хотите?

— Нет, но…

— Тогда давайте наденем нашу лучшую одежду, так мы будем меньше бросаться в глаза. А там посмотрим.

Развязав принесенный из камеры узел, Джакомо стянул с себя перепачканные кровью лохмотья и надел белоснежную рубашку, отделанную кружевом, шелковые чулки, штаны и добротный камзол. На голову он водрузил шляпу с золотой испанской пряжкой и белым пером. Затем он подхватил рваную грязную одежду, вернулся в канцелярию и спрятал ее там в темном углу.

Когда Казанова вернулся назад, его вдруг осенила воистину гениальная идея. В своем безупречном наряде он подошел к окну и открыл его. Во дворе слонялось несколько бездельников, которые вопросительно уставились на Джакомо, выглянувшего из окна дворца, явно гадая, кто это.

Самый бойкий поинтересовался:

— Вашество, а что вы там делаете, а? Неужели сторож Андреоли по ошибке запер вас внутри?

В глазах Казановы сверкнул огонек: план сработал.

— Именно так, друг мой, я хотел бы попросить… Не могли бы вы послать за ним, чтобы он нас выпустил?

— Уже бегу, вашество! — воскликнул тот и испарился.

Казанова вернулся в комнату и закрыл окно. Он едва успел привести в порядок шляпу и прикрыть пару царапин импровизированной повязкой из разорванного платка, как сторож уже поворачивал ключ в замке тяжелой двери.

Перед Казановой и Бальби возник худой мужчина с любопытным взглядом, но Джакомо не стал тратить время на приветствия и объяснения. Он мгновенно выскользнул в дверь, прошел между гигантскими белоснежными статуями Марса и Нептуна и оказался на Лестнице гигантов. Спустившись по ступенькам, он преодолел Бумажные ворота и пересек площадь Святого Марка. Не оборачиваясь, Казанова остановил первую же гондолу, что проплывала вдоль берега, и запрыгнул на борт.

Бальби следовал за ним, и как только монах тоже оказался в лодке, Джакомо обратился к гондольеру.

— В Местре, — распорядился он, позвякивая несколькими цехинами, припрятанными в кармане камзола.

Лодочник кивнул и принялся грести так быстро, как только мог.

Глава 51 Санта-Мария-дель-Розарио

Гондола резво плыла по направлению к Местре, а Джакомо задумчиво смотрел на богатые дома по берегам канала. Впервые он осознал, что собирается покинуть Венецию. Возможно, навсегда. Когда ему удастся вновь увидеть родной город? А Франческу?

От одной мысли о ней сердце словно сжали невидимые тиски. Несмотря на то что Мочениго назначил его секретным агентом Венецианской республики, сейчас, покидая родной городи возлюбленную, Джакомо чувствовал себя изгнанником.

Побег не принесет ему никакого триумфа. Да, конечно, ненадолго все заговорят о нем, но что стоят эти жалкие крупицы славы по сравнению со всем тем, что он потерял?

Однако Казанове не хотелось надолго погружаться в мрачные мысли: после стольких неудач судьба наконец улыбнулась ему, и он снова свободен. И хотя будущее по-прежнему было туманно, с другой стороны, план добраться до Больцано не казался таким уж неосуществимым. В конце концов, его ждут свежие лошади и две сотни цехинов.

Если бы Джакомо мог измерить свои чувства, то все остальные эмоции перевесило бы страстное желание мести, которое беспрестанно терзало его душу. И это пугало: Казанова осознавал, что недавние события что-то изменили в нем, и, возможно, безвозвратно. Маргарет фон Штайнберг! Она отобрала у него все, разлучив с любимой и друзьями. Джакомо чувствовал себя уязвимым, слабым, загнанным в угол, и это ощущение мучило его. Вот почему теперь он мечтал о том, что, как только залижет раны, уничтожит эту женщину.

Как последний болван, он принял пари и слепо выполнил волю графини. Он недооценил ее, не понял, что Маргарет никогда не была им увлечена — напротив, она его ненавидела и, глазом не моргнув, пожертвовала Франческой и Дзагури для достижения своих целей.

А Гретхен? Что же стало с красавицей Гретхен? Жестокость Маргарет фон Штайнберг не знает границ. При необходимости она способна без малейших угрызений совести избавиться от собственной камеристки.

Если графиня смогла так легко обвести его вокруг пальца, значит, она точно знала об их встречах, и о любви, что Гретхен испытывала к нему, и о том, какой безудержной и порочной была их страсть. Наверняка Маргарет решила сполна отплатить Гретхен за ее неверность. Графиня разрушила жизнь как минимум троих людей: похоже, все, чего она касалась, умирало или превращалось в слабую тень.

Пожалуй, то, что Мочениго надумал превратить его в шпиона, — это лучшее, что могло произойти. Это позволит Джакомо сравнять счет. Боже, как он мечтает об этом!

Тем временем гондола преодолела таможенный пост и поплыла по каналу Джудекка. Джакомо невольно залюбовался фасадом церкви Санта-Мария — дель-Розарио, отражавшимся в холодной глади лагуны. Он завороженно смотрел на четыре статуи, воплощавшие в себе основные добродетели: благоразумие, справедливость, силу, умеренность.

Казанова отлично знал, что сам он не обладает ни одной из них, и именно поэтому считал истинным благословением любовь, что подарила ему Франческа. Потому что, конечно же, он ее не заслуживает.

* * *

Он увидел Гретхен: грудь стянута платьем цвета морской волны, кожа бледная, волосы развеваются на ветру, словно осенняя листва… И пылающий взор. Глаза, похожие на горящие угли, проникали в самую душу, обвиняя его. Дзаго почувствовал, как тонет в бездне вины и греха. Он хотел коснуться ее, но что-то помешало ему приблизиться. От острой боли в животе он согнулся пополам. Его трясло, как в лихорадке, а внутри все сжималось в мучительных судорогах.

Слезы брызнули у него из глаз, с губ слетели мольбы о прощении. Он повторял их раз, другой, третий, сотый, но Гретхен лишь смотрела на него, не отводя пламенеющих глаз. Несмотря на его извинения, слова, просьбы, ему не было пощады.

Дзаго хотел бы просто быть с ней, но теперь уже слишком поздно! Он увидел, как черная веревка оборачивается вокруг шеи Гретхен, и услышал стук деревянных бусин по полу. Этот звук все не умолкал, делался совершенно невыносимым.

Дзаго закричал, но это ничего не изменило.

Он рухнул на колени, молясь ей, словно языческому идолу, словно богине любви. Но бусины все катились по полу, прямо к нему. Они подпрыгивали и били его по коленям. Дзаго поднял одну из бусин и ужаснулся: на него смотрел человеческий глаз.

Он снова закричал, выронил кошмарную находку и перевел взгляд на Гретхен. Та по-прежнему смотрела на него, только теперь на месте глаз у нее были бездонные черные дыры. Кровавые подтеки обрамляли пустые глазницы.

***

Дзаго резко проснулся, весь в поту. Одежда промокла насквозь, словно он попал под проливной дождь. Рука невольно потянулась к поясу, нащупывая пистолет. Пальцы стиснули деревянную рукоятку, почувствовали знакомые узоры из серебра и перламутра. Но даже любимое оружие в руках не принесло Дзаго ни малейшего облегчения.

С того дня, как он убил Гретхен, ночь за ночью повторялся один и тот же кошмар. Он почти не спал из-за ужасных видений, которые преследовали его словно темное заклинание, как проклятье, призванное вечно напоминать о совершенном злодействе.

Дзаго смирился бы с этим наказанием, если бы мучительные сны не лишали его отдыха и сил. Он постоянно чувствовал напряжение, беспокойство, неуверенность, а позволить себе пребывать в подобном состоянии он никак не мог. С арестом Скьяво-на все прошло гладко: один вид Дзаго внушил ужас этому несчастному трусу, и тот не оказал никакого сопротивления. Но что произойдет, встреть он достойного соперника?

Верный помощник Черного инквизитора достиг своего положения по очень простой причине: там, где другие медлили в нерешительности, он действовал не раздумывая. Он просто делал то, что нужно: без сомнений, без вопросов. И постепенно взрастил в своей душе демона, который научил его восхищаться собственной чистой работой. Но теперь все изменилось, и каждое новое утро было еще хуже, чем предыдущее.

Дзаго поднялся на ноги. Он спал не раздеваясь в комнате, которую ему выделил хозяин трактира. Подойдя к окну, тайный агент распахнул ставни и увидел, как небо светлеет от первых лучей зари. Он вышел из комнаты, спустился по лестнице и оказался в основном зале, где несколько посетителей быстро поглощали скудный завтрак. У Дзаго не было времени последовать их примеру — нужно сменить Маскьо, который дежурил на улице, наблюдая за дорогой и причалом, пока он спал.

Тайный агент инквизитора от души надеялся, что Казанова не заявится сюда. В первый раз в жизни он не был уверен, что выйдет победителем, если дело дойдет до схватки.

Глава 52 «У колокольни»

Джакомо выпрыгнул из гондолы с удальством человека, наслаждающегося своей свободой. Он уже заплатил гондольеру по пути, так что теперь, не теряя времени, быстрым шагом направился в трактир «У колокольни». Казанова давно знал старика Кайю и, хоть и не считал его особенно приятным человеком, был уверен, что тот держит свое слово. Так что если Мочениго не соврал, в конюшне трактира дожидаются лошади, ведь именно здесь располагается первая почтовая станция на пути из Венеции в Тревизо. Как раз в Тревизо Джакомо и собирался держать путь: отъехав подальше от Пьомби, там можно будет перевести дух, а заодно и получить кошелек с двумя сотнями цехинов.

Казанове надо было спешить и одновременно следить, чтобы никто его не узнал. В этом плане он возлагал большие надежды на окладистую бороду, отросшую за время заключения: в таком виде он больше походил на пирата, чем на благородного господина.

Если вдруг доведется столкнуться с кем-нибудь из подручных государственного инквизитора, по крайней мере, на его стороне большое преимущество — с первого взгляда его точно не узнаешь. В довершение импровизированного образа Джакомо снял шляпу, зашвырнул ее на голую ветку дерева и развязал бархатную ленту, которая держала волосы, распустив их по плечам, как сделал бы пират или бандит. Теперь он выглядит настолько странно, что, возможно, это и станет его спасением.

Следом за Казановой ковылял Марино Бальби. Джакомо подумал, что монах еще может ему пригодиться: наверняка стражники и шпионы высматривают одного человека, а не двоих.

— Теперь, что бы ни произошло, говорить буду я, — предупредил спутника Казанова.

— X-хорошо, — пробормотал монах, запинаясь то ли от страха, то ли от усталости.

Быстрым шагом Джакомо шел по улице: трактир уже виднелся впереди.

* * *

Боже, ну и холод! Морозный ветер завывал на пустой улице, вокруг не было ни души. Если кто и появится, то только со стороны причала, другого пути здесь нет.

Пожалуй, можно зайти внутрь и выпить чашку горячего шоколада. С сахаром. Быстро-быстро проглотить ее и вернуться обратно, но так он хотя бы немного согреется. Похоже, ночь принесла с собой заморозки: поля вокруг покрылись инеем. Голые деревья тянули ветки к свинцовому небу.

Да, подумал Дзаго, так он и сделает. Ведь сладости — это единственная слабость, которую он себе позволяет. Одна чашка шоколада — и он вернется на улицу. Хотя, если хорошо подумать, можно заказать еще и кусок «Пирога дожа». Это было любимое лакомство Дзаго — местная выпечка, которую готовили в Вилладозе, в окрестностях Полезине, с тех пор как там в свое время поселился дож Венеции Силь-вестро Вальер, известный гурман. Оно представляло собой сдобный пирог на сливочном масле и яйцах с сушеным инжиром, медом и орехами — немногочисленными деликатесами, которые росли на местной суровой земле. Дзаго очень нравились окрестные пустынные равнины: когда получалось, он с удовольствием отправлялся во Фратту или в Аркуа, чтобы хоть ненадолго насладиться размеренным темпом жизни здешних обитателей, о котором сам он мог только мечтать.

Наконец он решился и отправился завтракать.

* * *

Казанова вошел в конюшню. Внутри стоял запах мочи и сена, двое местных завсегдатаев играли в кости, бормоча витиеватые ругательства.

Джакомо отправился на поиски свободного конюха. Вскоре он появился — совсем мальчишка, кожа да кости, но взгляд хитрый и любопытный. Пожалуй, даже чересчур.

— Парень, мне надо забрать двух лошадей. Вот документ, подтверждающий мои полномочия, — заявил Казанова, показывая юнцу письмо с подписью Лоредана и печатью дожа.

При виде государственного герба конюх чуть не лишился дара речи.

— Вашество, конечно, это наверняка те, которых мне приказали оседлать к сегодняшнему утру, вот они, — он показал на крупного гнедого жеребца с блестящей, идеально вычищенной шкурой и второго — серого в яблоках, пониже, но на вид крепкого и быстрого.

— Замечательно. Я возьму гнедого, дружище, — сказал Казанова Бальби, радуясь, что ему достался такой замечательный конь, а еще больше — что хотя бы здесь они не встретили никаких препятствий.

Однако дальше все пошло совсем не так гладко, как он надеялся. Ровно в тот момент, когда Джакомо поставил ногу в стремя, в конюшню вошел блондин с пепельными волосами и гнилыми зубами. Он шел ленивой, разболтанной походкой, как будто все вокруг его ужасно утомляло, но если присмотреться, взгляд был цепким и внимательным, словно у ворона, нацелившегося на добычу.

Казанова понял, что надо действовать быстро. Если удача на его стороне, то агент еще его не узнал. Джакомо запрыгнул в седло и знаком указал Бальби сделать то же самое.

— Пошевеливайтесь, — процедил он сквозь зубы. — И готовьтесь послать свою лошадь в галоп.

Монах благоразумно послушался и неуклюже забрался на серого жеребца. Как раз вовремя, потому что острый взгляд Дзаго добрался до Казановы. Пару мгновений они смотрели друг на друга, потом Джакомо отвернулся, сделав вид, что проверяет подпругу. К своему огромному облегчению, он убедился, что Мочениго или тот, кому он дал поручение, позаботился обо всем: к седлу крепились два деревянных футляра, в которых обнаружилась пара пистолетов с нарезными стволами и рукоятками из дерева и перламутра.

— Синьор… — заговорил тем временем агент инквизитора, приближаясь к Казанове и ухмыляясь своими черными зубами.

Возможно, он узнал его. Джакомо не стал терять времени: он выхватил пистолет и что есть силы пришпорил коня. Гнедой жеребец рванул с места в галоп.

Дзаго закричал во все горло:

— Дезио, Маскьо, ко мне! Казанова здесь! — и кинулся в сторону, чтобы не попасть под копыта несущегося животного.

Джакомо схватил пистолет за ствол и, поравнявшись с подручным инквизитора, с силой ударил его рукояткой, целясь в голову.

В последний момент Дзаго удалось избежать столкновения с лошадью, но удар пистолетом пришелся ему в плечо, и, потеряв равновесие, тайный агент рухнул на землю, посреди мешков с зерном.

Конь Казановы, подняв фонтаны навоза и сена, выскочил из конюшни, за ним, не отставая, следовал жеребец в яблоках. Бальби на спине у последнего, казалось, вот-вот мог лишиться чувств, настолько он был бледен.

По всей видимости, кто-то услышал крики Дзаго. Направляя гнедого на дорогу в сторону Тревизо, Джакомо увидел, как худой рыжеволосый гвардеец целится в него из пистолета. Раздался выстрел. Казанова инстинктивно пригнулся, продолжая подгонять своего коня. Пуля пролетела мимо — Джакомо услышал, как она просвистела у него над головой. Стражник выругался. Повезло! Тем временем еще один мужчина — здоровый и широкоплечий, как дуб, — выбежал из трактира, но Казанова был уже слишком далеко. Здоровяк оценил обстановку и кинулся в конюшню.

— Вперед, вперед! — кричал Джакомо.

Гнедой несся стрелой, Бальби следовал за ним. По обеим сторонам дороги тянулись сжатые поля, покрытые белым налетом изморози.

Глава 53 Дорога Дель-Терральо

Казанова несся так, словно за ним гналась тысяча чертей. Он и Бальби сумели немного оторваться от преследователей, а значит, могли добраться до почтовой станции в Тревизо и подготовить тем подобающий прием.

Джакомо убрал пистолеты в футляры и убедился, что они надежно укрыты: начинался дождь. Длинные волосы Казановы намокли, но он не обращал внимания на мелкие капли, любуясь живописными равнинами и полями Венето. Великолепные виллы, стоявшие по обеим сторонам широкой дороги под названием Дель-Терральо, заставляли на мгновение забыть обо всех тревогах: их элегантная, одержанная архитектура так гармонично сочеталась с сельским пейзажем, пересеченным множеством каналов с чистейшей водой, что остаться равнодушным к этому зрелищу было решительно невозможно.

Джакомо на гнедом жеребце легко обогнал несколько крестьянских повозок, но тут на пути показался целый караван телег, запряженных волами. Они были нагружены дубовыми бревнами, предназначенными для Арсенала, и медленно двигались в сторону Тревизо. Там дерево должны были передать грузчикам в порту на реке Силе, откуда затем, на баржах, бревна отправлялись в Венецию.

Казанове пришлось замедлиться, чтобы обогнать караван. Он сорвал себе голос, прося дать дорогу, но добиться этого было не так-то просто. Драгоценныеминуты пропадали зря.

Когда наконец телеги с бревнами остались позади, путникам повстречалась богатая карета. Несмотря на дождь, из окошка высунулась голова хорошенькой девушки, которая весьма откровенно залюбовалась Казановой.

Джакомо в очередной раз обернулся, но никого не увидел. Хотелось верить, что им удалось оторваться от Дзаго и его приспешников. Может, они не станут его преследовать? Нет, это вряд ли. Пожалуй, лучше всего остановиться и подкараулить их. Сколько еще он и Бальби смогут скакать в подобном темпе? Монах и так уже начал отставать, несмотря на то что в седле он держался гораздо лучше, чем можно было ожидать. На подъезде к Мольяно-Венето Джакомо увидел виллу Морозини. Здесь дорога шла параллельно реке Дезе. И как раз в этот момент Казанова разглядел Дзаго и его людей у себя за спиной. Более того, преследователи тоже их заметили и, похоже, утроили усилия, надеясь догнать беглецов.

Казанова оценил положение: пока на их стороне по-прежнему есть определенное преимущество. Справа от основной дороги Дель-Терральо отделялась тропинка, ведущая в липовую рошу. Не раздумывая, Джакомо направил своего гнедого именно туда. Через несколько мгновений он уже был среди по-осеннему желтых деревьев. Тропинка едва угадывалась под золотистым ковром опавших листьев.

Спешившись, Казанова взялся за поводья и привязал коня к толстому стволу дерева. В этот момент к нему подъехал Бальби.

— Что вы собираетесь делать? — спросил тот дрожащим голосом.

— Избавиться от этих надоедливых болванов.

— Вы с ума сошли?

— Делайте что хотите, прячьтесь… Дайте только

я сперва кое-что проверю.

Джакомо подошел к коню Бальби.

— Придержите его, — сказал он.

Вскоре Казанова убедился, что на второй лошади тоже были закреплены два кремневых пистолета. Такие же, как у него. Заряженные.

Про себя Джакомо благословил имя Альвизе IV Джованни Мочениго. Он вынул пистолеты из футляров и засунул себе за пояс. Потом сильно хлопнул серого в яблоках коня по боку, и тот резво помчался, в мгновение ока скрывшись в лесу вместе с Бальби, который громко закричал от неожиданности и испуга. Его голос еще долго был слышен в тишине рощи.

Оставшись один, Джакомо вернулся к своему гнедому и извлек еще два пистолета. Зажав оружие в обеих руках, он спрятался среди лип, поджидая Дзаго и его двоих товарищей. Ветки деревьев с желто-оранжевыми листьями надежно скрывали его от взгляда любого, кто появится на тропинке.

Казанова ждал. Время тянулось невыносимо медленно. На лбу у Джакомо выступили холодные капли пота, мокрые волосы прилипли к вискам. Он нацелил пистолеты на тропинку: стволы незаметно выглядывали из-под золотистой листвы.

* * *

Наконец преследователи появились: Казанова услышал, как стучат по земле копыта, постепенно замедляясь, а потом увидел блондина с гнилыми зубами. За Дзаго следовал здоровенный детина верхом на таком же огромном вороном жеребце. Именно в него прицелился Казанова, выстрелив из пистолета, который держал в правой руке. Он нажал на курок, кремень ударил по кресалу, порох воспламенился, и пуля вылетела с громоподобным хлопком. Голубоватое облачко дыма поднялось в воздух.

Раненный в бок, всадник издал душераздирающий вопль. Рухнув с лошади, он остался лежать на земле, дергая ногами от боли, но не в силах подняться, слишком серьезным было ранение. Его пронзительные крики заглушили грохот второго выстрела. Через мгновение рыжеволосый гвардеец прижал руку к плечу, из-под пальцев по камзолу текла кровь.

Чтобы не тратить зря время, Казанова отбросил использованные пистолеты и тут же выхватил из-за пояса новые. Держа под прицелом двоих противников, которые еще могли оказать сопротивление, он вышел из-за лип на дорогу.

О здоровяке можно было не беспокоиться: тот корчился в предсмертных судорогах. Рыжеволосому тоже было не до схватки — он спешился и теперь сидел на земле, прислонившись спиной к стволу липы.

Джакомо направил один ствол на него, а второй на Дзаго, который как раз резко натянул поводья.

От неожиданности его конь громко заржал и встал на дыбы, но потом снова опустил передние копыта на землю. Дзаго развернул коня и теперь неторопливо приближался к Казанове со злобной ухмылкой на лице.

— Какая встреча! — начал он. — Что же это, не умрем, так свидимся?

— Именно! Вы ведь помните мое обещание?

* * *

Чертов Казанова, подумал Дзаго. Беглец поймал его в самую простейшую ловушку и теперь оказался в гораздо более выигрышном положении. Устроил засаду в лесу! Да кто бы мог подумать, что у него оружия, как у целого отряда?

Конечно, можно было бы попытаться выхватить пистолет и выстрелить, но Казанова целился ему в лицо сразу из двух стволов, и исход подобной схватки был слишком очевиден. Тут нужно действовать осторожно.

Дзаго понял, что проиграл. Единственный шанс переломить ход столкновения, который у него остался, — это воззвать к благородству Казановы. Если попросить этого фанфарона о честной дуэли, он наверняка согласится. В любом случае стоит попробовать.

Наконец Дзаго произнес:

— Хорошо, синьор Казанова, вы меня впечатлили.

— Очень этому рад. Но если вы надеетесь выкрутиться, то значит, даже не представляете, как я вас ненавижу!

— Нет, что вы, в самом деле… Учитывая непростую ситуацию, думаю, мы можем раз и навсегда решить этот вопрос при помощи дуэли… — рискнул тайный агент.

— С какой стати?

— Потому что так поступают благородные господа.

Казанова покачал головой.

— Я не соглашусь на дуэль с вами, если вы на это намекаете.

— А! — только и произнес Дзаго, ожидавший большего великодушия от своего противника.

— Не вижу никаких причин лишаться преимущества, которое я заработал, правильно разыграв свои карты. В конце концов, преследовали вы нас втроем. А уж про то, каким образом вы отправили меня в Пьомби, и говорить нечего: сами подложили те документы в мой книжный шкаф. При помощи обмана и предательства вы лишили меня всего! А теперь я должен согласиться на честную дуэль?

Джакомо нажал на спуск. Пистолет с грохотом выстрелил. Свинцовая пуля попала Дзаго чуть ниже плеча, пронзив плоть навылет, и кровь алым фонтаном брызнула во все стороны. Из ствола пистолета поднимался голубоватый дымок.

Дзаго удивленно вытаращил глаза: он не ожидал от своего противника подобного хладнокровия. Тайный агент инквизитора попытался удержаться в седле, но боль была слишком сильной. Он согнулся и медленно соскользнул с коня на землю. Да, сложно было представить себе подобный исход. Казанова изменился. Он выстрелил в него без малейших колебаний, в его взгляде не мелькнуло и тени сомнения. Дзаго слишком хорошо знал этот взгляд: у него самого был такой же, пока он не встретил Гретхен.

Извиваясь как червяк, он заскользил по ковру из опавших листьев, перепачканному его собственной кровью. Дзаго удалось опереться на одну ногу, он попытался встать, но именно в этот момент Джакомо выстрелил из второго пистолета. Тайный агент потерял равновесие: пуля пробила ему ногу, по всей видимости, сломав кость.

От невыносимой боли Дзаго закричал громче, чем когда-либо в жизни.

— Благородные господа действительно сражаются на дуэли, — сказал Казанова. — Но вы никогда таким не были, а я — перестал быть с того момента, как вы сломали жизнь мне и Франческе. Теперь вот что, синьор Дзаго. Я обещал, что убью вас, — продолжил Джакомо, наступив сапогом на руку помощника государственного инквизитора и заставив его снова заорать что есть мочи. — Однако я настолько великодушен, что пощажу вас. Дам вам возможность умереть от потери крови, но не стану вас убивать. Может, если повезет, вы еще и уговорите этих двоих остолопов помочь вам. И кто знает, может, даже вернетесь в Венецию. Только вот там вы станете никому не нужным калекой. Зато уж точно никогда не забудете то, что сделали со мной. Каждый день вашей жизни станет напоминанием обо мне.

— Вы за это поплатитесь, Казанова! — пробормотал Дзаго, сплевывая кровь, но больше ничего не смог из себя выдавить. Вот незадача, подумалось ему. Как раз когда у него есть наготове пара рассказов, которые причинили бы немыслимые страдания этому человеку, он не может говорить.

Дзаго уставился на Казанову ненавидящим взглядом. Черные зубы окрасились алым. Кровавый пузырь надулся на разбитых губах.

— Поберегите силы, друг мой, — усмехнулся Джакомо. Он подошел ближе и ударил противника по раненой ноге.

— Агрррррххх!!! — из горла Дзаго вырвался новый крик боли.

— Прощайте, — сказал беглец.

Ни один из двоих приспешников Дзаго не решился вмешаться. Казанова подобрал пистолеты, два убрал в футляры на упряжи, два других сунул за пояс, под камзол. Отвязав коня, он залез в седло и с силой ударил шпорами.

Дзаго молча смотрел, как его противник удаляется. Копыта гнедого жеребца поднимали в воздух фонтаны опавшей листвы. Постепенно топот затих в отдалении.

Тайный агент инквизитора перевернулся на спину. Он лежал на тропинке, и ветви лип покачивались над ним. Дождь прекратился, на небе появилось солнце — удивительно яркое, несмотря на холодный день.

Дзаго подумал, что осенний пейзаж — это все-таки невероятно красивое зрелище. В обрамлении красножелтых листьев голубое небо походило на великолепный холст. Внезапно на нем появилось лицо Гретхен. Она улыбалась так же, как в тот раз, когда пыталась его соблазнить. Дзаго не думал о том, что на самом деле она наверняка его ненавидела, — ему хотелось помнить только о том, как она ему улыбнулась.

Он раскинул в стороны руки, лежа на ковре из осенних листьев. В конце концов, сегодня отличный день, чтобы умереть.

Часть IV Шпион (ноябрь 1756 г.)

Глава 54 Больцано

Наступило 2 ноября — День памяти всех усопших. Благополучно избавившись от Дзаго и его приспешников, Джакомо наконец-то добрался до почтовой станции в Тревизо и стал ждать Марино Бальби. Однако монах так и не явился. По всей видимости, он решил продолжить свой путь в одиночестве. От этой мысли Джакомо первый раз за последние два дня вздохнул с облегчением. Ну и к лучшему, без него можно будет двигаться гораздо быстрее. Получив двести цехинов, Казанова сел на свежую лошадь и помчался во весь опор. На закате он добрался до Больцано. Там путник остановился на постоялом дворе, как следует выспался, а на следующее утро уже выяснил адрес особняка, принадлежащего графине Маргарет фон Штайнберг. Хоть в этом удача оказалась на его стороне.

В имении графини Джакомо встретила экономка — молодая энергичная женщина, довольно приятной наружности, хоть и не красавица. Когда Казанова на своем далеко не идеальном, но все же понятном немецком представился ей итальянским купцом по имени Альвизе Дзагури, который приехал повидаться со своей подругой Маргарет, он оказался настолько убедителен, что служанка решилась открыть ворота.

Оказавшись во дворе особняка, Джакомо сделал ей пару комплиментов, и та окончательно растаяла. Тогда Казанова молниеносным движением вытащил из кармана батистовый платок с изящной вышивкой. Он заблаговременно смочил его специальным снадобьем, которое научился изготавливать, следуя советам из трудов Парацельса.

Джакомо прижал ткань к лицу экономки, и через несколько мгновений она закрыла глаза и рухнула без чувств. Казанова осторожно поддержал ее и одновременно захлопнул ворота каблуком сапога. Подхватив мирно спящую девушку на руки, он поспешил в дом, от всей души надеясь, что фортуна и дальше будет на его стороне.

Внутри Джакомо пересек прихожую и оказался в небольшой гостиной. Здесь стояли два бархатных кресла с резными деревянными спинками и изящный столик с гнутыми ножками. Через занавески из тончайшего голубого муслина пробивался солнечный свет. Казанова аккуратно опустил девушку в одно из кресел, а потом вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Действие снадобья должно продлиться достаточно, чтобы дать ему возможность осуществить свой план. Если только в доме нет еще кого-нибудь, кто может ему помешать.

* * *

Все-таки Больцано — удивительный город, подумалось графине. Несмотря на то что Мария Терезия вступила в войну, только здесь Маргарет наконец-то почувствовала себя дома. Частично, конечно, потому, что Тироль принадлежал Габсбургам, но в первую очередь потому, что этот город всегда был особенным: своеобразный чудесный анклав — порто-франко для купцов из разных стран. Не случайно Торговый магистрат был, вне всякого сомнения, одним из самых влиятельных учреждений города. Всего несколько лет назад несколько знатных семей: Хеппергеры, Менцы, Ауфшнайтеры — решили построить для магистрата отдельное здание на Лаубенгассе — улице Портиков. Руководство работами поручили итальянцу — архитектору из Вероны по имени Франческо Перотти, и он разработал сдержанный, элегантный проект, гармонично вписавшийся в архитектуру великолепной улицы.

Внутри здание, получившее название дворец Меркантиле, представляло собой воплощение роскоши: изящные балюстрады, великолепные шторы, лепнина и резная мебель с инкрустацией работы знаменитого мастера Антона Катцлера.

Графиня Маргарет фон Штайнберг вышла из здания Торгового магистрата, прошла по Лаубенгассе и оказалась на Корнплатц — площади Зерна. Она любила гулять по городской ярмарке в такие холодные, но ясные дни, как сегодня. Свежевыпавший снег покрывал улицы и создавал в городе атмосферу волшебства. Когда перед Маргарет открылась площадь, она остановилась, очарованно оглядываясь: лавочники здесь предлагали всевозможные товары. Графиня прошла мимо прилавков с вином и маслом и остановилась полюбоваться венецианскими и флорентийскими шелками. Пожалуй, хорошие ткани были единственным, чего ей не хватало из венецианской жизни. Но прелесть Больцано в том, что сюда съезжаются купцы отовсюду: из Австрии, Венеции, Силезии, Швейцарского союза. Маргарет потрогала несколько образцов, проверяя их мягкость и естественный блеск. Она решила, что вернется и купит отрез ярко-голубого шелка, который сразу бросился ей в глаза.

Пройдя мимо прилавков с сухофруктами, графиня стала рассматривать корзинки с медового цвета опятами последними осенними грибами; кочаны черной и красной капусты, белоснежные луковицы. Маргарет глубоко вдохнула насыщенную смесь ароматов, и ей показалось, будто она вернулась в детство.

Вернувшись из Венеции, где ей пришлось немало потрудиться, воплощая в жизнь коварные интриги, графиня наслаждалась покоем родного Тироля. Она жила в чудесном особняке на улице Зильбергассе и, вопреки собственным ожиданиям, не испытывала особенных неудобств из-за отсутствия Гретхен. Маргарет не привязывалась к людям, тем более к слугам, и чаще всего предпочитала вообще обходиться без чьей-либо помощи в любых делах, начиная с покупок. Гретхен стала исключением: она была умна, ненавязчива и умела заражать своим хорошим настроением, а потому на протяжении довольно долгого времени графине нравилось видеть ее рядом. Однако история с Казановой стала настоящим разочарованием. Хватило одного глупого пари, чтобы Гретхен не просто заняла сторону этого напыщенного болвана, но и отдалась ему самым бесстыдным образом. В глазах Маргарет это было настоящим предательством, а потому ее совершенно не интересовало, что стало с ее когда-то верной камеристкой. Графиня лишь смирилась с тем, что больше никогда ее не увидит.

Маргарет покупала аппетитный кусок сыровяленого шпека, как вдруг что-то мелькнуло на границе зрения, привлекая ее внимание. Краем глаза она заметила некую призрачную тень. По крайней мере, так ей показалось. Разве это возможно?

Графиня резко обернулась, но никого не увидела. И все же она готова была поклясться, что секундой раньше перед ней возникло лицо Джакомо Казановы. Но ведь глупый вольнодумец заточен в Пьомби, точно также, как Франческа заперта в Мурано, в монастыре Санта-Мария-дельи-Анджели.

Скорее всего, она просто устала. Вероятно, события последних месяцев утомили ее сильнее, чем казалось. Она одержала верх над легендой Венеции — человеком, который в совершенстве владел всеми самыми коварными и действенными уловками и секретами соблазнения, Джакомо Казановой. Тем самым Маргарет сыграла ключевую роль в укреплении положения государственного инквизитора, которому суждено теперь стать новым дожем Венеции, едва Франческо Лоредан, что уже стоит одной ногой в могиле, наконец-то отойдет в мир иной. Словом, ей удалось усмирить пыл свободолюбивой Венеции и подготовить ее к новой роли — жемчужины в короне Австрии.

Расплатившись за шпек, Маргарет решила, что надо пойти домой и отдохнуть. Она собиралась свернуть на Зильбергассе, но на углу, рядом с прилавком торговца рыбой, вновь мелькнуло все то же лицо. Видение длилось лишь миг, но графиня ни с чем не спутала бы его длинные иссиня-черные волосы и необычные аквамариновые глаза. Ей показалось, что Казанова улыбается, словно посмеиваясь над ней. Что это, собственный разум вздумал сыграть с ней злую шутку? Ведь Казанова — если даже допустить, что это и правда был он, — снова исчез.

Наверняка у нее просто разыгралось воображение. Маргарет поспешила домой: она и в самом деле почувствовала себя ужасно уставшей.

Глава 55 Последние слова

Маргарет расчесывала длинные светлые волосы и смотрела на свое отражение в зеркале. Ее белоснежная кожа по-прежнему была упругой, а в сияющих зеленых глазах сохранялась томная чувственность, которая не раз сослужила ей хорошую службу. Уж она-то знала, как извлечь пользу из своей привлекательности. Во всей Австрии не было мужчины, который не желал бы ее. Но зачем заставлять себя выбирать кого-то одного, если можно повелевать всеми всякий раз, как захочется?

Графиню окружал ореол зловещей славы. Ее называли пожирательницей мужчин, говорили, что она играет ими, словно марионетками по два крейцера.

Маргарет улыбнулась. Сочетание красоты и коварства шло ей как нельзя лучше. Ее не интересовали ни любовь, ни радости плоти — гораздо больше ей нравилась свобода, которую дарил отказ от глупых ограничений, что несут в себе человеческие чувства. Она не имела ничего против того, чтобы дарить и получать удовольствие, и отлично знала, как сделать незабываемой ночь, что мужчина проведет с ней.

Но намного сильнее Маргарет влекла власть, которую она получала, благодаря своей красоте. Искусный менуэт взглядов и комплиментов — и мужчина уже полон ложных надежд и готов пойти на любые безумства ради нее.

В конце концов, разве не таким образом она заманила в ловушку легендарного соблазнителя Джакомо Казанову? Это оказалось совсем несложно и доставило графине невероятное удовольствие. Гораздо большее, чем она могла бы получить в постели с очередным знатным ухажером. Наслаждения от радостей плоти быстротечны и эфемерны, а вот чувство власти длится гораздо дольше и приносит намного больше удовлетворения. Тут не может быть никаких сомнений, особенно если вспомнить о неумолимом течении времени, подумала Маргарет. Сейчас она еще красива, но сколько это продлится?

Фон Штайнберг хорошо знала легенду о графине Эржбет Батори — венгерской аристократке, которая не гнушалась убийством юных девственниц, чтобы купаться в их крови и оставаться вечно молодой. По крайней мере, так эту историю шепотом пересказывали при дворе императрицы. По всей видимости, слухи дошли и до самой Марии Терезии, которая год назад издала Указ о вампирах — документ, отрицающий существование сверхъестественных существ и запрещающий языческие верования, которые тогда охватили множество людей от Венгрии до Сербии. Из уст в уста пересказывались мрачные легенды о мертвецах, встающих из могил, чтобы напиться крови жителей окрестных деревень.

Маргарет не верила в эти россказни, но в истории об Эржбет Батори было что-то дьявольское и завораживающее, что напоминало ее собственную жажду крови и власти. Это тайное и неутолимое желание, по всей видимости, является следствием тяжелого детства, когда приходится повзрослеть и стать сильной раньше времени…

Погрузившись в размышления, Маргарет на миг опустила взгляд, чтобы положить расческу на туалетный столик, а когда она вновь посмотрела в зеркало, то увидела его.

* * *

Он прижал к ее горлу лезвие кинжала. Капелька крови выступила на белоснежной коже и потекла по шее, оставляя тонкий алый след.

— Произнесите хоть слово, и я перережу вам горло, — сказал Казанова.

— Вы! — процедила сквозь зубы графиня, а в глазах мелькнуло удивление, смешанное, однако, с восхищением. Значит, Казанова все-таки оказался достойным противником! — Хотите заключить со мной новое пари?

— Для вас это лишь игра, не правда ли?

— Наконец-то вы это поняли!

— Но это не значит, что я сжалюсь над вами.

— Будьте внимательны, когда что-то обещаете. Если потом вы не сдержите свое слово…

Вместо ответа Казанова плотнее прижал кинжал к шее графини. За первой каплей крови последовали новые, порез стал заметно глубже.

Так, — продолжил Джакомо, — вот что я хочу от вас, — он указал ей взглядом на письменный стол, видневшийся за дверью кабинета. — Вы напишете признание и поставите под ним свою подпись. Расскажете обо всем, что сделали, объясните, как заключили дьявольский договор с государственным инквизитором Пьетро Гардзони, чтобы подчинить мой любимый город Австрии.

— И вы думаете, что я это сделаю?

— Я перережу вам горло, если вы откажетесь.

— Вы пустое место, Казанова.

Джакомо внимательно посмотрел в глаза Маргарет фон Штайнберг.

— Я — Венеция.

Глава 56 Ни капли жалости

Казанова спрятал листы пергамента с признанием Маргарет в карман элегантного камзола. Он убрал кинжал, но сразу же вытащил из ножен шпагу — так он мог по-прежнему держать лезвие у горла графини, находясь при этом на расстоянии.

Джакомо не доверял Маргарет: слишком сильно он недооценил ее с самого начала.

— Чего еще вы хотите? — спросила она. — Убить меня?

— А что мне остается? После того как вы отняли у меня любовь всей моей жизни.

— Какая неблагодарность! Это я привела ее к вам в объятья.

— Франческа была для вас лишь пешкой. Так же, как и я. И Гретхен. И даже Дзагури!

— Сообразили наконец-то. И теперь вы и правда думаете, что можете напугать меня своей шпагой? Вы получили то, что хотели. Если хотите убить меня, нарушив данное вами слово, так сделайте это. И побыстрее.

Джакомо не ожидал такой отчаянной храбрости. Графиня вновь загнала его в угол. Но убить ее — это не то что выстрелить в Дзаго. Она женщина. И хоть принадлежность к прекрасному полу не делала ее менее виновной и жестокой, Казанова никак не мог решиться.

Тогда он задал ей единственный вопрос, который на самом деле волновал его. Джакомо не знал, что произойдет, если она откажется отвечать. Возможно, ему придется прибегнуть к пыткам.

— Где теперь Франческа?

Графиня разразилась хохотом. Джакомо почувствовал, как в глубине его души зарождается ярость. Словно гигантская волна, она постепенно поднималась, лишая его способности ясно мыслить. Он закрыл глаза, собираясь с духом для смертельного удара. И вдруг что-то произошло: раздался звон. Колокольчик?

Джакомо открыл глаза и увидел следующее: стена, к которой только что прислонялась Маргарет, закрывалась у него перед носом.

Графини и след простыл.

Казанова услышал металлический лязг и все понял: по всей видимости, в стену был вставлен скрытый механизм, позволявший закрывать и открывать проем.

Он кинулся к стене, пытаясь нащупать таинственный рычаг. Ничего не обнаружив, Джакомо принялся простукивать перегородку эфесом шпаги, как вдруг услышал звук открывающейся двери. То, что он увидел, совершенно его не обрадовало.

Перед Казановой появился мужчина воистину удивительной наружности. Он был выше Джакомо, который сам считался довольно рослым. По широким плечам рассыпался водопад длинных черных волос. Мощная мускулистая фигура была в то же время жилистой и подтянутой, что, скорее всего, означало долгие годы, проведенные в армии какого-то государства. На первый взгляд Казанова счел бы его венгром или поляком, но звериная жестокость в глазах отсылала к более дальним землям на востоке, негостеприимным и безжалостным. Возможно, к сербским поселениям на границе с Османской империей.

Впрочем, рассуждать о происхождении таинственного гиганта было некогда, учитывая то, что он явно намеревался свернуть Джакомо шею. Приблизившись, незнакомец обнажил шпагу — элегантную, хоть и совсем простую. На взгляд Джакомо — чересчур тяжелую, но его противника, похоже, это совсем не волновало. Взмахнув пару раз клинком в воздухе, он занял оборонительную позицию. Казанова последовал его примеру.

Как только темноволосый гигант перешел в атаку, Джакомо понял, насколько он силен. Сокрушительные удары следовали один за другим, и Казанове пришлось призвать на помощь все свое мастерство фехтовальщика, чтобы отразить мощные и при этом невероятно точные выпады. Шпаги свистели в воздухе и с лязгом сталкивались, словно железные языки, жадно стремящиеся к плоти врага.

Казанова защитился во второй и третьей позиции, но клинки тут же сошлись вновь. Не без труда сохранив равновесие под тяжелыми ударами, он молниеносным движением отпрыгнул в сторону и тут же сделал резкий выпад, надеясь пробить брешь в защите противника. Однако незнакомец, судя по всему, был действительно выдающимся воином и сумел отбить удар Джакомо. В движениях этого человека чувствовалось что-то древнее, первородное, будто искусство боя холодным оружием было у него в крови от рождения.

Гигант довольно усмехнулся и кивнул.

— Неплохо, — сказал он.

Азатем резко перешел в нападение.

Казанова отбил выпад в четвертой позиции, а затем сразу еще один — в пятой. Противники остановились, глядя друг другу в глаза.

Драган Лукич, — неожиданно представился незнакомец. Голос у него был глухой, словно ночь, полная крови и ужасов.

— Джакомо Казанова.

Гигант снова кинулся в атаку: сделал ложный выпад, а затем ударил снизу вверх по диагонали с нечеловеческой силой. Джакомо заметил приближающийся клинок в последнее мгновение. Он сумел увернуться, но не до конца: шпага поразила его в бок, разрезав камзол и рубашку. Хотя рана была и неглубокой, из нее фонтаном брызнула кровь. Казанова поморщился, сквозь сжатые зубы вырвался стон.

Однако Джакомо не собирался сдаваться. Не зря же он учился у лучших фехтовальщиков Франции и Италии! Несмотря на все свое мастерство, его противник никак не мог ожидать того сюрприза, что он ему готовил.

Казанова молниеносным движением перебросил шпагу из одной руки в другую, полностью сломав сложившиеся схемы, и тут же кинулся в атаку, делая один выпад за другим.

Впервые на лице Лукича отразилось удивление, такого он явно не ожидал. Клинок Джакомо тем временем достиг цели, вонзившись в бок соперника и нанеся ему гораздо более глубокую рану, чем та, что получил он сам.

Однако Драган тут же нанес ответный удар такой силы, что рука Казановы не выдержала — пальцы разжались.

Шпага со зловещим звоном упала на пол.

Глава 57 Когда положение кажется безвыходным

Продолжать играть по правилам было невозможно.

Джакомо схватил первое, что попалось под руку, и швырнул в Лукича — это оказалась лампа, от которой тот ловко увернулся. За ней последовали секретер, стул и хрустальный кубок, который ударился о стену и разлетелся на множество мелких осколков, один из которых попал прямо в глаз его противника.

Драган прижал левую руку в перчатке к лицу в отчаянной попытке вытащить стекло. В правой он по-прежнему удерживал шпагу, чтобы не дать застигнуть себя врасплох. Однако на мгновение он все-таки замешкался, и Казанова не упустил счастливую возможность, с разбега кинувшись на противника всем своим весом.

Вдвоем они повалились на пол, Лукич кричал от боли из-за осколка в глазу. Казанова успел подняться первым и ударил соперника ногой в живот. Драган, однако, тут же схватил его за ноги и повалил обратно.

Из глаза гиганта сочилась кровь. Несмотря на полученные удары, он поднялся на колени, но Казанова оказался быстрее и несколько раз ударил его кулаком в лицо, разбив губу и нос. Лукич снова повалился на землю.

Джакомо схватил шпагу противника, сломал ее пополам и отшвырнул обломки в угол комнаты. Затем он подхватил собственное оружие, опустился на колени и приставил клинок к шее Драгана.

— Я не намерен убивать вас, — сообщил он по-немецки. — Вы отлично дрались, даже лучше меня. Я жив только потому, что мне повезло. Так что давайте поступим следующим образом: вы останетесь лежать здесь. Не шевельнете и пальцем. Не будете пытаться помешать мне или преследовать меня. Не советую вам это делать.

Противник уставился на него единственным уцелевшим глазом, полным ненависти, и пробормотал что-то на незнакомом Джакомо языке. Вероятно, оскорбление.

— Понимаю вас, но если не выполните то, что я сказал, мне придется вас убить.

С этими словами Казанова поднялся, подошел к кровати графини и разрезал шпагой простыню. У него в руках оказался лоскут ткани, достаточно длинный и крепкий, чтобы связать Лукичу руки. Так он и сделал, обернув ткань вокруг запястий и связав двойным узлом. Затем Джакомо проделал ту же операцию с ногами Драгана.

— Вы понимаете, я не могу рисковать.

Уходя, Казанова попрощался с гигантом:

— Мне жаль, боюсь, вы останетесь без глаза.

Но тот уже его не слушал. Джакомо закрыл за собой дверь и выкрикнул имя Маргарет. Он повторил его еще раз и еще. Но сколько бы он ни звал, никто не откликался.

Кто знает, куда подевалась графиня, а вместе с ней и секрет, который она не пожелала открыть. Теперь единственной надеждой найти Франческу оставался Мочениго.

Нужно было уходить, и поскорее. В конце концов, он по-прежнему венецианец на территории Австрии, и пока не прояснится история с дожем и Марией Терезией, чувствовать себя в безопасности он не может.

Пусть страсти немного утихнут, а он пока найдет уединенное место и подождет. Венгрия казалась Джакомо отличным укрытием. Она не воюет с Пруссией, по крайней мере официально, в то время как ее союз с Австрией не вызывает никаких сомнений.

Да, отправиться в Венгрию — это просто отличная идея.

Эпилог (Ноябрь 1756 г.)

Глава 58 Венгрия

При виде человека, появившегося на пороге трактира в богом забытой венгерской деревушке, Джакомо облегченно вздохнул: он до последнего не был уверен, что тот приедет. Прошло двенадцать дней с тех пор, как Казанова покинул Больцано, не имея никаких гарантий того, что политик действительно сдержит свое слово. Гонец, наверное, загнал лошадь, раз сумел передать его послание так быстро. Да и Мочениго явно решил поторопиться. Конечно, ставки в игре были высоки: от признания графини зависела судьба Венеции.

Трактир был заполнен дымом. Связки сушеных перцев свисали с потолка красными гроздьями. На огне жарились ароматные свиные рульки, на их хрустящей корочке потрескивали капельки кипящего жира. За стойкой стоял хозяин — широкоплечий детина, огромный, как башня.

Мочениго сел за стол, и служанка с пышным бюстом и игривой улыбкой тут же принесла два глиняных кувшина с темным пивом. Джакомо позволил себе задержаться взглядом на ее прелестях и с удовольствием заметил, что ей явно польстило его внимание.

Как только девушка вернулась за стойку к хозяину, Джакомо вытащил из кармана признание графини и передал его Мочениго.

— Здесь все, что вам нужно, чтобы прижать к стенке Гардзони.

— Похоже, эти листки жгут вам руки.

— Можно ли упрекнуть меня за это?

— Вовсе нет! Посмотрим, что там, — сказал Мочениго, развернул признание на солнечному свету, лившемся из окна, и погрузился в чтение.

— Оно на французском…

— Я вижу. И написано очень прямо, не оставляя места для сомнений… — Мочениго вернулся к листкам.

Прошло немало времени, прежде чем он вновь поднял взгляд на Джакомо.

— Замечательно, — наконец произнес он. — А что графиня?

— Сбежала.

— Этого можно было ожидать. Ну, в некотором смысле так даже лучше.

— Пожалуй, да, — кивнул Казанова. — Иначе я убил бы ее.

Мочениго посмотрел в глаза своему собеседнику и убедился, что тот не шутит.

— Франческа? — внезапно коротко спросил Джакомо.

Великий политик тяжело вздохнул.

— К сожалению, пока у меня нет вестей о ней. Ее отец уехал: говорят, печальное происшествие разбило ему сердце. И никто не знает, куда делась дочь.

Палаццо Эриццо пусто, но мы продолжаем поиски. Сейчас проверяем все монастыри Венеции: вполне возможно, что Франческа заперта в одном из них, под присмотром монахинь. И в любом случае обещаю вам что если она не покинула город, мы обязательно ее найдем, это только вопрос времени.

— Клянетесь мне в этом? — Джакомо уставился на Мочениго взглядом, не терпящим возражений.

— Клянусь. Даю вам слово.

— А что в остальном?

Мочениго кашлянул, словно желая сгладить возникшее напряжение.

— Как я уже говорил, имея в руках это признание, мы покончим с Пьетро Гадзони. А заодно и с его гигантской шпионской сетью. Венеция будет спасена, и все это благодаря вам. Безусловно, я позабочусь о том, чтобы восстановить дипломатические отношения с Австрией, после того как нам удастся разоблачить заговор. В конце концов, мы не можем позволить себе открытого столкновения с Марией Терезией. Особенно в свете текущей войны, в которой мы объявили нейтралитет.

— Полностью вас поддерживаю, особенно учитывая то, где я нашел приют.

— Подождите праздновать победу. Вы еще не знаете, о чем я собираюсь вас попросить.

— Мне стоит беспокоиться?

Мочениго ответил не сразу.

— Верите или нет, но все только и говорят о вас, — помедлив, произнес он. — Дня не проходит, чтобы кто-нибудь не рассказал о вашем побеге из Пьомби. И так по всей Европе, — политик вновь замолк, внимательно глядя на Джакомо. — Кстати говоря, борода вам идет, — заметил он.

— Я решил, что так меня сложнее узнать.

— Согласен.

— Но… О чем вы хотели меня попросить? — не выдержал Казанова.

— Я говорил об Австрии. Раскрытие заговора не означает, что мы должны стать врагами. Более того, в этой связи дож…

Его превосходительству стало лучше? — перебил его Джакомо.

— Да, кажется, что его болезнь отступает, к нашей общей радости, в последнее время он пошел на поправку.

— Замечательно. Продолжайте.

— Да. Итак… Ни в коем случае не умаляя ваших бесчисленных заслуг, необходимо все же подумать о том, как восстановить отношения с Австрией. Дож Франческо Лоредан недавно пообещал Марии Терезии, что вы выступите в качестве наблюдателя в одном очень важном деле.

— Как он мог дать такое обещание в текущих обстоятельствах?

— Мой дорогой Казанова, не будьте так наивны. Тот факт, что доказательства, необходимые для разоблачения попытки государственного переворота, оказались у нас в руках только сейчас, не помешал заранее предупредить императрицу, что заговор раскрыт. Кроме того, мы никогда в вас не сомневались и были уверены в том, что вы с блеском выполните задание. Дож совершил дальновидный шаг, предупредив императрицу о том, что скоро произойдет. Ну и Мария Терезия, будучи мудрой женщиной, не замедлила воспользоваться предложением мира. У Венеции нет времени на то, чтобы мстить, она не может себе этого позволить. Так что вот, я со всей возможной прямотой изложил вам причины моей просьбы.

— А в чем же она заключается?

— Казанова, буду откровенен, дело довольно запутанное, и только вы можете с ним справиться. Вы обладаете познаниями в медицине, алхимии и астрологии и в то же время готовы действовать и способны проявить хитрость — словом, прекрасно подходите для данной роли.

— Вы все кружите вокруг да около, ваше сиятельство.

— Вы правы, — Мочениго кивнул, и на золотых пуговицах его синего камзола заиграли солнечные блики. — Кто-то в Моравии убивает жителей деревень на берегах реки Бистршице. Причины этого истребления крестьян неизвестны, но то, каким образом умирают люди, заставляет подумать либо о свирепом диком звере, либо о человеке невероятной жестокости. Даже в своих худших кошмарах Австрия никогда и представить не могла преступника, способного на подобные варварства.

Казанова пожал плечами.

— Не знаю, что тут сказать.

— А придется вам это узнать, точнее говоря, выяснить, что там происходит.

— Что?

— Вы поняли меня.

— Но… Почему я должен это делать?

— Потому что так вы получите защиту Венеции.

— О какой защите вы говорите?..

— О той, что позволила вам добраться сюда.

— Что это значит? — Джакомо попытался встать, но Мочениго удержал его.

— Ну-ну, не злитесь. Согласен, мы могли бы сделать гораздо больше, но надеюсь, что триста венгерских флоринов убедят вас согласиться, — с этими словами он кинул на колени Казановы увесистый кожаный мешочек.

Но Джакомо не сдавался:

— В прошлый раз вы сказали мне то же самое.

— А вы что мне обещали?

Казанова вздохнул.

Кажется, он недооценил обязательства, которые взял на себя. Но, в конце концов, нет худа без добра. Говорят, женщины в Моравии одни из самых таинственных и привлекательных в мире.

— Хорошо, — ответил Джакомо, внезапно улыбнувшись. — В конце концов, главное — это то, что я все еще жив, правда?

— Вот, таким вы мне нравитесь! Разберитесь с этим делом, а потом отправитесь в Париж… Вы рады?

— В Париж! — Казанова с удовольствием повторил название столицы Франции: один звук этого слова дарил ему почти что физическое наслаждение. — Итак, что мне нужно будет сделать?

— Вы должны будете добраться до городка Бистр-шице, что расположен на севере Моравии. Он назван в честь реки, которая пересекает большую часть региона. Там вы встретитесь с личным врачом императрицы Марии Терезии Герардом ван Свитеном. Он представит вам человека, который вместе с вами займется расследованием таинственных убийств среди местного населения.

— И как мы уже поняли, у меня нет возможности отказаться.

Мочениго улыбнулся:

— Именно так.

— Ну хорошо. Когда я должен отправиться в путь?

— Завтра утром.

— Так я и думал.

— Будете писать мне еженедельные отчеты, до тех пор пока расследование не будет завершено.

— Хорошо.

— Вы будете действовать от имени Светлейшей республики. Как я уже сказал, это задание — расследование, которое необходимо провести совместно с австрийским агентом в условиях полной секретности, — станет своеобразным голубем мира в отношениях Вены и Венеции. Тем временем я позабочусь, чтобы Гардзони и его прихвостни оказались на дне канала, связанные по рукам и ногам.

— И чтобы они никогда больше не всплыли, — добавил Джакомо. — Теперь простите, ваше превосходительство, но мне нужен глоток свежего воздуха. Учитывая обстоятельства, это можно понять, правда?

— Конечно. А я тогда воспользуюсь возможностью пообедать не спеша.

— Мудрое решение. Если позволите, я бы посоветовал вам…

— Что?

— Перкельт.

Мочениго выпучил глаза.

— Рагу из говядины с зирой и луком. Поверьте, это невероятно вкусно.

— Последую вашему совету.

Джакомо поднялся и направился к выходу. За дверью его встретил ледяной ветер, но Казанову это ничуть не опечалило. Он любил Венгрию. Было свое бесконечное очарование в покрытых снегом равнинах и голых деревьях, устремивших ветви к жемчужному небу. Джакомо погрузился в тишину: она наполнила его сердце и призывала молча любоваться суровым пейзажем, думая о Франческе и о том, что однажды он вернется в Венецию и сможет вновь обнять ее. Казанова не сомневался, что именно так и будет.

Стоял морозный день, типичный для поздней осени. По разбитой деревенской дороге медленно тащилась телега, груженная соломой. На козлах сидел крестьянин с пышными усами и в меховой шапке. Он то и дело подгонял лошадь, встряхивая вожжи и раздраженно прикрикивая. С каждым словом изо рта крестьянина вылетали облачка пара. По небу, будто чернильное пятно, растеклась стая воронов.

Джакомо словно увидел Франческу в чудесном сиянии этого дня: в снежинках, которые медленно падали на землю, танцуя под музыку ветра; в ледяных арабесках, намерзших на стволах деревьев; во вздохах деревенских жителей, занимающихся своими повседневными делами; в стуке топора, рубившего дрова; в волчьем вое — мощном, полном исконной природной силы, который раздавался из леса, начинавшегося за долиной.

Он печально вздохнул. Как же хочется увидеть ее! Но придется ждать. Казанова понимал, что впереди долгое изгнание, пусть замаскированное под путешествие, приключения, иллюзию свободы, и все же, как его ни назови, это лишь ссылка — длительная и неотвратимая.

Джакомо пообещал себе, что в следующий раз потребует у Мочениго привезти ему какой-нибудь залог любви от Франчески. Если, конечно, тот сможет ее найти, но в этом Казанова не сомневался. Пока же он мог только представлять ее лицо. Джакомо вспомнил длинные волосы возлюбленной, похожие на текучее пламя, зеленые глаза — чистые и сверкающие, словно водная гладь; нежную кожу, такую же белую, как только что выпавший снег. Он вспомнил об их ночи страсти, об огне, в котором они сгорали вместе, о тех мгновениях, когда осторожное ожидание в ее глазах сменялось радостным изумлением; о поцелуях, украденных в темноте ложи театра.

Франческа заполнила все его сердце. Он никогда ее не забудет. И даже если ему доведется соблазнять и любить других женщин, никто не сравнится с ней.

Казанова посмотрел вдаль. Его ждала Моравия. На его губах появилась улыбка.

В конце концов, разве жизнь стоит стольких разговоров? Джакомо былуверен, что нет. Так почему бы и не отправиться рисковать жизнью туда, куда прикажет Венеция.

Венеция, которая изгнала его.

Венеция, которая чествовала его как героя.

Венеция, ради которой, если будет нужно, он не задумываясь отдаст жизнь.

Примечания автора

Прежде всего хочу отметить, что при написании этой книги я следовал традициям плутовского романа, в первую очередь ориентируясь на такие произведения, как «Записки Барри Линдона, эсквайра» Уильяма Мейкписа Теккерея, «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс» Даниеля Дефо, не забывая и о свободолюбивых шедеврах Пьера Амбруаза Франсуа Шодерло де Лакло, автора «Опасных связей», а также о современном оригинальном взгляде на жизнь XVIII века в All’insegna del buon corsiero («Под крышей „Доброго коня”») Сильвио Д’Арцо. Словом, это прежде всего приключенческий роман и только во вторую очередь — исторический, а точнее говоря, попытка пересмотреть некоторые факты из жизни Казановы в гипотетическом ключе и предложить свою версию объяснения некоторых «серых зон» его автобиографии. Подробные собственноручно написанные мемуары остаются главным источником информации о легендарном искателе приключений, но они обходят молчанием истинные причины ряда событий, в первую очередь периода заключения в тюрьме Пьомби. Объясняется это тем, что и сам главный герой находился в полном неведении относительно подоплеки происходящего. Вот почему в моем романе история с арестом превращается в заговор, в котором я постарался отразить отношения, существовавшие в то время между Австрией и Венецией. Свою роль сыграли и довольно часто встречающиеся утверждения о том, будто истинная причина, по которой Казанова оказался в Пьомби, состояла в том, что он, сам того не зная, начал ухаживать за любовницей государственного инквизитора.

Стоит также отметить, что последняя часть романа прочно опирается на факты, изложенные в мемуарах самого знаменитого повесы в истории, особенно на главы, которые позже были выпущены отдельной книгой под названием «История моего побега из тюрем Венецианской республики, что прозываются Пьомби».

Безусловно, я старался максимально точно воспроизвести историческую обстановку, для чего провел ряд исследований, как в библиотечных архивах, так и в описываемых местах. Вне всяких сомнений, «История моей жизни» Джакомо Казановы стала моим основным источником, наряду с несколькими монографиями и книгами, посвященными ему, в частности, «Жизнь Казановы» (Vita di Casanova) Луиджи Бакколо, Милан, 1972; «Мир Джакомо Казановы. Венецианец в Европе 1725–1798» (Il mondo di Giacomo Casanova. Un veneziano in Europa 1725–1798), Венеция, 1998; «Жизнь Джакомо Казановы» (Vita di Giacomo Casanova) Элио Бартолини, Турин, 2004; «Джакомо Казанова. Искатель приключений, писатель и тайный агент» (Giacomo Casanova. Avventuriero, scrittore e agente segreto) Джампье-po Рорато, Годега-ди-Сант-Урбано (Тревизо), 2012; «Путешествия Казановы: из иллюстрированного издания «Истории моей жизни» (Iviaggi di Casanova: dalla “Storia della mia vita" Edizione Illustrata) Джакомо Казановы, Милан, 2014.

Кроме того, я обратился к ряду книг по истории Венецианской республики, из которых стоит отметить следующие: «Инквизиция в Венеции» (L'inquisizione a Venezia) Риккардо Калимани, Милан, 2003; «Республика под знаком Льва: история Венеции» (La Repubblica del Leone, storia di Venezia) Альви-зе Дзордзи, Милан, 2011; «Венеция XVIII века» (Venezia ’700) Массимо Фавиллы и Руджеро Ру-голо, Венеция, 2011; «Рассвет книгопечатания: как Венеция заставила читать весь мир» (L’alba dei libri: quando Venezia ha fatto leggere il mondo) Алессандро Мардзо Маньо, Милан, 2013; «Венецианские легенды и истории о привидениях» (Leggende veneziane e storie di fantasmi), Венеция, 2011; «Тайная Венеция дожей» (La Venezia segreta dei Dogi), Рим, 2015; «Скрытые сокровища Венеции» (I tesori nascosti di Venezia), Рим, 2016; «День с венецианскими дожами» (Un giorno a Venezia con i Dogi), Рим, 2017 (все — авторства Альберто Тозо Феи); «Секретные службы Венеции. Шпионаж и контрразведка в Светлейшей республике» (Iservizi segreti di Venezia. Spionaggio e controspionaggio ai tempi della Serenissima) Паоло Прето, Милан, 2016; a также «Венецианский дож» (Il doge di Venezia) Джорджио Равеньяни, Болонья, 2013; «Тайные истории из истории Венеции» (Storie segrete della Storia di Venezia) Франческо Феррачина, Рим, 2017; «Инквизиция в Венеции» (L’Inquisizione a Venezia) Джана Николы Питталиса, Кастельфранко-Венето (Тревизо), 2017.

Словом, это был невероятно интересный путь, полный удивительных открытий; некоторые из них побудили меня искать новые решения при написании романа. В качестве примера могу привести то, что я столкнулся с необходимостью воспроизвести венецианскую систему исчисления времени, не желая при этом мешать читабельности и понятности текста.

Внимательный читатель наверняка заметит, как часто, почти одержимо, я упоминаю в романе закат или сумерки. Этот факт объясняется не столько стилистическими соображениями, сколько желанием ненавязчиво подчеркнуть, насколько заход солнца был важен для венецианцев, которые, согласно своему календарю, отсчитывали время не от полуночи, а от заката, приходившегося на период с пяти до восьми часов вечера, в зависимости от времени года. Следовательно, новые сутки отсчитывались не после двенадцати, а после захода солнца. Точнее говоря, для удобства было решено начинать день через сорок пять минут после заката. К примеру, в своих мемуарах Казанова упоминает пятнадцать, пятнадцатый час, но при этом имеет в виду не три часа дня, а одиннадцать утра. Таким образом, чтобы избежать чрезмерных сложностей при понимании романа, я решил обозначать время перифразами: «Сразу после захода солнца», «Как стемнеет» и т. п., чтобы дать возможность читателю легко воспринимать текст, но в то же время отдать дань историческим реалиям венецианского исчисления времени.

Выбор в пользу этого и многих других компромиссов был сделан, чтобы позволить наслаждаться текстом свободно, без лишних препятствий, как принято в моем любимом жанре — романах на стыке интеллектуальной и развлекательной литературы.

Язык местами был специально «состарен» для того, чтобы дать читателю возможность прочувствовать определенную атмосферу, но элементы колорита эпохи не мешают легкости восприятия, так как вписаны в динамичный рассказ, наполненный действием и интригами сюжета — типичная черта приключенческих фельетонов, — кроме того, в тексте нашел отражение эпистолярный жанр, равно как и эротико-любовные перипетии, характерные для плутовских романов.

Естественно, процесс работы над книгой не обошелся без поездок по лагуне, прогулок и разговоров с моим хорошим другом Франческо Феррачино — выдающимся писателем и сценаристом, который великолепно знает историю Венеции; а также — но это, я думаю, очевидно — посещения библиотек и архивов.

Наконец, хочу посоветовать читателю не искать в романе полного соответствия реальным событиям (хотя в некоторых частях оно присутствует): цель этой книги — создать преображенную действительность, полную ярких красок и особенной атмосферы, а также «пересмотреть» исторические факты, произошедшие на самом деле, и предложить новую точку зрения, придающую рассказу черты шпионской истории.

Падуя — Венеция, 1 января 2018 г.

Благодарности

С незапамятных времен я мечтал посвятить отдельный роман личности Джакомо Казановы, поскольку считаю его одним из самых невероятных антигероев в истории: вольнодумец, повеса, литератор, бунтарь, алхимик, дуэлянт, искатель приключений, путешественник.

Поэтому я хочу от души поблагодарить Mondadori — лучшее издательство, какое только можно было вообразить для осуществления подобного проекта.

Гигантское СПАСИБО отправляется к Карло Караббе за то, что он самым первым поверил в этот роман и поддержал меня. Работать вместе с ним было для меня огромной честью и невероятным удовольствием. Потому что, если оставить в стороне красивые фразы, самое важное в жизни — это моменты, прожитые вместе, особенно когда кажется, что все на свете оборачивается против тебя. С Карло нас связывает давняя дружба, наполненная искренним взаимным уважением — прямо как в восемнадцатом веке, когда слово чести действительно что-то значило.

Также хочу поблагодарить талантливейших писателей, создавших великолепные произведения о Казанове, без которых я никогда бы не решился на подобную авантюру: Себастьяно Вассалли, Артура Шницлера и Шандора Марай. Я чувствую себя их должником и последователем: благодаря им, я полюбил определенный вид литературы и, конечно, изучал их романы, чтобы проникнуться атмосферой XVIII века, которую они так виртуозно отразили на страницах своих книг.

Наряду с издателями, благодарю своих агентов: чудесных Монику Малатесту и Симоне Марки. Их отличает решимость, утонченность и профессионализм — словом, все те качества, что определяют лучших литературных агентов.

Также благодарю всю команду Mondadori за высочайшее качество работы.

Работая над романом, я практически до дыр заслушал сонаты для клавесина Бенедетто Марчелло. Иногда их сменяли лучшие баллады Вилли Девиля и Массимо Буболы — мелодии, полные сильных эмоций и великолепно подходящие для той атмосферы, что я постарался создать. Им также хочу сказать огромное спасибо. Естественно, благодарю участников проекта Sugarpulp, которые всегда болели за меня: Джакомо Бруноро, Валерию Финоцци, Андреа Андреетту, Изу Баньяско, Массимо Дзамматаро, Кьяру Теста, Маттео Бернарди, Пьеро Маджони, Карло «Чарли Брауна» Одорицци.

Спасибо Лучии и Джорджио Струкулам, привившим мне любовь к чтению.

Спасибо Леонардо, Кьяре, Аличе и Грете Струкулам за то, что вы всегда рядом!

Спасибо семье Горджи: Анне и Одино, Лоренцо, Марте, Алессандро и Федерико.

Спасибо Маризе, Маргерите и Андреа «Быку» Кампорезе. Спасибо Катерине и Лучано за то, что они всегда были и навсегда останутся для меня примером для подражания.

Спасибо Оддоне и Терезе, а также Сильвии и Анджелике.

Спасибо Якопо Мазини и Dusty Еуе. Спасибо Марко Бергамаски. Ваши фотографии неподражаемы, что тут поделаешь.

Спасибо Марилю Оливе, Николаю Лилину, Марчелло Симони, Франческе Бертуцци, Франческо Феррачину, Джану Паоло Серино, Симоне Сарассо, Антонелле Латтанци, Алессио Романо, Романо де Марко, Мирко Дзилахи де Гюргекаю: без вас итальянская литература была бы намного беднее.

Ну и наконец, огромное спасибо Алексу Коннору, Виктору Гишлеру, Саре Пинборо, Джейсону Старру, Аллану Гатри, Габриэле Маккьетто, Элизабетте Дзарамелле, Лиде Патитуччи, Мэри Лаино, Андреа Каису Алибарди, Росселле Скарсо, Федерике Беллон, Джанлуке Маринелли, Алессандро Дзанграндо, Франческе Визентин, Анне Сандри, Леандро Барсотти, Серджио Фриго, Массимо Дзилио, Кьяре Эрмолли, Джулио Николацци, Джулиано Рамаццине, Джампьетро Спиголону, Эрике Вануццо, Томасу Хавьеру Буратти, Марко Аккорди Рикардсу, Раулю Карбоне, Франческе Ното, Даниэле Кутали, Стефании Баракко, Пьеро Ферранте, Татьяне Джорчелли, Джулии Гирарделло, Габриэле Дзиральдо, Марко Пиве aka Gran Balivo, Паоле Донора, Массимо Бони, Алессии Падуле, Энрико Баризону, Федерике Фандзаго, Наузике Скарпаро, Луке Финци Контини, Анне Мантовани, Лауре Эстер Руффино, Ренато Умберто Руффино, Ливии Фриджотти, Клаудии Юлии Каталано, Пьеро Мелати, Чечилии Серафини, Тициане Вирджили, Диего Лореджану, Андреа Фабрису, Саре Боэро, Лауре Капьон Дзагато, Элене Раме, Джанлуке Мороцци, Алессандре Косте, Ва Твину, Элеоноре Форно, Марии Грации Падован, Давиде де Феличису, Симоне Мартинелло, Аттилио Бруно, Кикке Розе Ка-залини, Фабио Миньеко, Стефано Дзаттере, Марианне Бонелли, Андреа Джузеппе Кастриотте, Патриции Сегецци, Элеоноре Аракри, Мауро Фалчиани, Федерике Белл ери, Монике Консеротти, Роберте Камер-ленго, Агнезе Менегель, Марко Таванти, Паскуале Руху, Маризе Неграто, Серене Баккарин, Мартине Де Росси, Сильване Баттальони, Фабио Кьезе, Андреа Тралли, Сюзи Вальпреде Мичелли, Тициане Баттальоли, Эрике Гардин, Валентине Бертуцци, Вальеру Окуле, Лучии Гарайо, Кьяре Кало, Марчелло Бернрди, Паоле Рандзато, Давиде Джанелле, Анне Пиве, Энирко «Оззи» Росси, Кристине Чеккини, Яе Бруни, Марко «Убийце из Мантуи» Пиве, Будди Джовинаццо, Джезине Джовинаццо Тодт, Карло Ска-рабелло, Элене Крешентини, Симоне Пиве и группе Viola Velluto, Анне Кавальере, Энн-Клер Пи, Франчи Кару Кэт, Паоле Рамбальди, Алессандро Берселли, Данило Виллани, Марко Бузатте, Ирене Лоди, Маттео Бьянки, Патриции Оливе, Маргерите Коррадин, Альберто Боттону, Альберто Аморелли, Карло Ванину, Валентине Гамбарини, Александре Фишер, Томасу Тоно, Иларии де Тоньи, Массимо Кандотти, Мартине Сартор, Джорджио Пикароне, Кормаку Кору, Лауре Муре, Джованни Каньони, Джильберто Моретти, Беатриче Бьонди, Фабио Никарелли, Якубу Валцаку, Лоренцо Скано, Диане Северати, Марте Риччи, Анне Лоренфиче, Карле Вмар, Давиде Аванцо, Саки Александре Ости, Эмануэле Марии Квинто Ферро, Верамонес Купер, Альберто Беловато, Диане Альбертин, Элизабетте Конвенто, Мауро Ратти, Мауро Биази, Николе Джиральди, Алессии Менин, Микеле ди Марко, Саре Тальенте, Ви Лидии Андресен, Элене Вигони, Коррадо Артале, Марко Гульельми, Мартине Медзадри.

Наверняка я кого-нибудь забыл… Так что, как я обычно говорю: вы будете в следующей книге, обещаю!

Наилучшие пожелания и огромное спасибо всем читательницам и читателям, сотрудницам и сотрудникам книжных магазинов, а также агентам, которые решат довериться мне и остановить свое внимание на этом романе, полном страсти, интриг, борьбы за власть, красоты, любви, дуэлей и предательства.

Посвящаю книгу моей жене Сильвии: жизнь с тобой — чудесный сон, лучшая награда, какую только можно пожелать.

А также региону Венето, который всегда был и навсегда останется в моем сердце.

Примечания

1

Мелкий дворянин без титула. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Государственные инквизиторы — судебный орган в Венецианской республике, следивший за политической ситуацией в стране и входивший в состав Совета десяти. Инквизиторов было трое, один назывался «красным», двое других — «черными».

(обратно)

3

Венецианская тюрьма, располагавшаяся в чердачных помещениях Дворца дожей.

(обратно)

4

Если обстоятельства остаются без изменения (лат.).

(обратно)

5

Преследование по политическим мотивам (лат.).

(обратно)

6

Совет троих мудрецов (Tre Savi all’eresia) — Святая инквизиция в Венеции, занимавшаяся религиозными вопросами.

(обратно)

7

Итальянский архитектор позднего Возрождения, автор труда «Четыре книги об архитектуре», который впоследствии лег в основу стилевого течения раннего классицизма — палладианства.

(обратно)

8

Ведомство Папской курии, которое вместе со Священной инквизицией составляло список трудов, признанных еретическими, — Индекс запрещённых книг.

(обратно)

9

Традиционный итальянский яичный крем с добавлением вина.

(обратно)

10

Название тюрьмы происходит от итальянского слова piombo - свинец.

(обратно)

11

«Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех» английского писателя Джона Клеланда — один из самых популярных эротических романов XVIII века.

(обратно)

12

Работники Арсенала, из которых набиралась элита венецианской пехоты.

(обратно)

13

Раз в году не грех и с ума сойти (лат.).

(обратно)

14

Desio на венецианском диалекте — ссора, драка.

(обратно)

15

Полента — традиционная итальянская каша из кукурузной муки.

(обратно)

Оглавление

Соната разбитых сердец: [роман] Маттео Струкул

Часть I Любовь (июнь — июль 1755 г.)

  Глава 1 Игра в виселицу

  Глава 2 Возвращение в Венецию

  Глава 3 Государственный инквизитор

  Глава 4 Графиня

  Глава 5 Дзаго

  Глава 6 Холст судьбы

  Глава 7 Франческа

  Глава 8 Бал-маскарад

  Глава 9 Подготовка

  Глава 10 Совет десяти

  Глава 11 Бал

  Глава 12 Цвет дьявола

  Глава 13 Оскорбленный жених

  Глава 14 Первое письмо

  Глава 15 Стыд

  Глава 16 Ответ

  Глава 17 Вызов на дуэль

  Глава 18 Смятение чувств

  Глава 19 В сумерках

  Глава 20 Игра

  Глава 21 Сан-Марко

Часть II Приговор (июль 1755 г.)

  Глава 22 Кошмар

  Глава 23 Предвестник несчастья

  Глава 24 Сломанная игрушка

  Глава 25 Допрос

  Глава 26 Пьеса Гольдони

  Глава 27 Дознание

  Глава 28 Опасный поворот

  Глава 29 Скрытый смысл пари

  Глава 30 Переживания и сомнения

  Глава 31 Поцелуи в полумраке

  Глава 32 Склад

  Глава 33 Рассвет надежды

  Глава 34 Горечь

  Глава 35 Ночь — время зла

  Глава 36 Встреча

  Глава 37 Расплата

  Глава 38 Обвинения

  Глава 39 Свинцовая ночь

  Глава 40 Гретхен

  Глава 41 Воплощение зла

Часть III Месть (октябрь — ноябрь 1756 г.)

  Глава 42 Келья

  Глава 43 Разговоры о политике

  Глава 44 Пьомби

  Глава 45 Отчаяние

  Глава 46 Откровения

  Глава 47 План

  Глава 48 Побег

  Глава 49 Меры предосторожности

  Глава 50 Дворец дожей

  Глава 51 Санта-Мария-дель-Розарио

  Глава 52 «У колокольни»

  Глава 53 Дорога Дель-Терральо

Часть IV Шпион (ноябрь 1756 г.)

  Глава 54 Больцано

  Глава 55 Последние слова

  Глава 56 Ни капли жалости

  Глава 57 Когда положение кажется безвыходным

Эпилог (Ноябрь 1756 г.)

  Глава 58 Венгрия

Примечания автора

Благодарности

*** Примечания ***