Кожа Розмари [Максим Ставрогин] (fb2) читать онлайн

Максим Ставрогин Кожа Розмари

В эти ночи все улицы заполнены туманом. Он течёт между домов и пахнет болотом. Люди говорят, что в нём иногда видно призрака: нагую девушку со странной, светящейся кожей, цветом кристально-белым даже на фоне густых осенних туманов.

1.

Принцесса Розмари с рождения была известна своим непростым характером, даже тогда, когда не слишком ещё отличалась от обыкновенных людей. Бледная, как северные земли, которыми правил её отец, безучастная и молчаливая. Приведением она бродила внутри замка, не выходя за его пределы, не бывала на светских приёмах и заговаривала с людьми лишь изредка, от необходимости. Единицы тех, кто слышал её голос — обычно это были редкие развратники, приговорённые убийцы и безумцы (ей были интересны личности подобного склада) — они говорили, что принцесса звучала ветхим бураном, который вот-вот окончательно затихнет.

С самого детства в ней вилась необычная мания, даже одержимость: она часы за часами проводила у зеркал и водоёмов, и во всей природе её скучающее сердце начинало трепетать от одних лишь отражений. Она жила, окружив себя зеркалами, как слоями пышных платьев. Сотни и сотни раз перечитывала Розмари сказки про Нарцисса и его печального брата из Египта — Наркисса. Дьявольская одержимость красотой и эгоизм царствовали в её душе.

Принцесса была прекрасна, её необычная андрогинная красота влюбляла в себя и мужчин и женщин; конечно, люди вокруг были в восторге и осыпали её комплиментами, в особенности любящий отец. Но Розмари хотела соревноваться с богами. Ей была противна смертная красота. Каждую ночь в кошмарных снах девушка снова и снова видела своё лицо, полнеющее кровью, дыханием, распаренное и раскрасневшееся. Скулы терялись в мягких щеках, миндалины глаз казались совсем живыми и противно любознательными. Она вскакивала с криками со своей постели, и слуги каждую ночь прибегали к ней, чтобы успокоить, вслед за ними приходил отец — она плакала на его руках. Розмари было ненавистно то, что любой смертный мог бы при случае и везении сравнится с ней красотой, ведь красота её была сугубо земной, насквозь смертной и человеческой. Чистейший мономан, она коллекционировала сотни фарфоровых кукол с их искусственными белыми, как кость, блестящими лицами, на которых не могло быть ни упрёка, ни жизни, лишь холодная вечность. Такая же непререкаемая вечность, какой наделены потусторонние силы, космос и всемогущие боги.

Каждый день хотя бы один портретист сидел у окон замка, рискуя своей жизнью пробирался сквозь охрану, лишь бы на миг увидеть принцессу и написать с неё портрет… а затем продать за целое состояние множеству воздыхателей, которые мечтали хоть раз встретится с мифической принцессой. Эти поклонники присылали ей подарки, а ещё священники, чиновники и, конечно, отец: бесчисленное множество даров в виде красных рубинов, которые она так любила, бриллиантов, одежд и самых экзотичных и необычайных цветов, которые только видели люди в те времена. Каждый день ей преподносили вязанные бамбуком корзинки, полнеющие от подарков, а Розмари собирала их и уносила в комнату с куклами. Там она долго в печали сидела на полу и не могла пошевелится, а потом, будто рабыня, раздавала все прекрасные вещи своим холодным куклам. Она одевала их в платья, которые обыкновенно носили лишь королевы, обсыпала драгоценностями, цветами; и плакала. Для неё было совершенно ясно, что любых подарков, даже самых скромных, достойны они — идеальные, искусственные создания, но никак не она — такое живое, нелепое существо. Годами девушку жгла зависть к собственным любимым куклам, и к любви примешивалось всё больше обсидианово-чёрной ненависти.

И вот однажды случилось то, что стало рождением для этой истории. В одну из ночей из спальни Розмари вновь донеслись крики. Её отца не было, он поехал отлавливать и убивать фермеров, что восстали против короны из-за слухов, что принцесса Розмари — ведьма. В послеполучночные часы девушка вновь закричала, но кричала заметно громче, чем обычно, и как-то прерывисто отчаянно. Однако уже давно уставшие и утомлённые слуги не спешили заходить в комнату. Престарелый служка, который по капризу Розмари всегда закрывал своё морщинистое лицо железной маской, дабы не смущать других своей старостью, неторопливо подошёл к двери, но не решался сразу её открыть. Из под проёма вытекала тёмная кровь, которая несла на себе мятые лепестки белых лилий. Он узнал эти цветы, их тем вечером принесли в замок по приказу самой принцессы, каждый был взят с местного кладбища — там они росли лучше и прекраснее всего. Служка открыл дверь и увидел самую странную сцену в его прискорбно долгой жизни, тут же от ужаса и удивления он потерял сознание, а его сердце остановилось — старик умер в ту же ночь.

Внутри комнаты происходило мистическое и безобразное действо. Розмари возвышалась мистическим чудовищем в центре комнаты, напротив зеркала, в окружении всех своих бесчисленных кукол. Ножом и руками она содрала с себя всю кожу и стояла теперь впервые в жизни совершенно голая. Принцесса накидывала обрывки своей плоти на ненавистные фарфоровые лица кукол, обмазывала их кровью, и топтала сотни белых лилий. Отдавая свою кожу куклам, Розмари тут же забирала у них все те драгоценности и одежды, которыми одаривала фарфор столько лет, и прижимала их к своей груди, обматывалась ими, купалась в рубинах и опалах, как цветок в каплях ночного дождя. Она радостно кричала и плакала, обливаясь кровью и камнями в холодном свете луны, чей глаз полностью раскрылся той ночью, дабы полнее вглядеться в происходящее.

Принцесса выжила, но, не в силах больше ни встать, ни даже поесть самостоятельно, стала существовать под бесконечным присмотром лекарей. Её освежёванное тело оборачивали белыми простынями и меняли их каждые три часа, по слухам даже туринская плащаница на самом деле принадлежала именно Розмари.

Старый безымянный Король (он был проклят потомками и забыт в веках, отчего даже имени его теперь никто не вспомнит) впал в величайшее уныние. Он больше не занимался государственными делами, и новый бунт, который собрали крестьяне, никто не стал разгонять — убийства в миг стали ему скучны и даже немного неприятны. Много месяцев провёл старик над кроватью дочери, пока не придумал странное, почти безумное решение. Он обратился к известному ювелиру, о которым ходили легенды, будто он потомок самого Дедала, и попросил у него собрать со всего мира наимельчайшие и чистейшие бриллианты, сплести их друг с другом и создать для Розмари новую кожу.

Два года ювелир работал над этим заказом, а сам Король, чтобы оплатить работу, продал всё, что мог, раздал казну и разорил свои же земли, подобно самым жестоким разбойникам. И вот, в год величайшего голода, когда население страны от болезней, нищеты и войн сократилось на треть, новая кожа была готова. Её принесли в хрустальном гробу, возложив на синем бархате. Сплетённая как кольчуга кожа состояла из мириад самых крохотным алмазов. Внутрь каждого из них залили по капле эссенции белых лилий, чтобы она была не прозрачной, а белоснежной, как фарфор, но все ещё продолжала блестеть и сиять даже под самым тусклым светом, в точности как божественная плоть, а может и ярче. Невероятной красоты полотно, искусственная кожа — верх художественной мысли и разврата, который знал до этого мир со времён утопленницы Ахлис. Люди давно забыли, что такое катарсис, но от вида этого шедеврального изделия у иных наступал мандраж, другие закрывали глаза, а третьи плакали.

Розмари была счастлива и испугана, она заперлась в своей комнате с новой кожей и провела там три полных дня в слезах. За это время, перепутав прекрасные сплетения драгоценностей с родной паутиной, в коже поселились пауки. Маленькие чёрные создания стали жить в этой тонкой ткани, вызывая страх и отвращение у принцессы. Она всегда боялась насекомых, а тем более пауков, но ещё больше боялась остаться со своим импульсивным уродством, которое взвалила на себя, не пережив отсутствие идеала. Поэтому Розмари облачилась в бриллиантовую кожу и стала жить в одном теле с пауками.

2.

Те владения пришли в упадок, их разодрали внутренние распри и варвары с южных земель, а Короля четвертовали прямо на центральной площади фамильного замка. Люди посчитали случай, когда целое государство было в сути продано ради ювелирного украшения, за величайший позор, и потому вычеркнули имя Короля из всех документов и летописей, предав его анафеме, как тысячелетиями делали в Египте, в Греции и множестве других стран с неугодными народу мертвецами.

Сама Розмари сбежала и стала скитаться по миру. И хотя её путь занял лишь два года, но её действия и бездействия оставили большую сеть белых шрамов на лице человеческой истории. Здесь я перескажу несколько событий из её путешествия.

Она покидала замок в ужасе, покрытая кровью, гонимая криками.

В тот день, когда случился мятеж, Розмари сидела в тронном зале со своим отцом и куталась в чёрные, блестящие синем шелка. Эти одежды были нещадно измазаны красками — она рисовала за пол часа до этого. Из под ткани были видны лишь её недружелюбные глаза. Прошло совсем немного времени с тех пор, как она получила новую кожу, но её лицо не отражало больше и капли боли, а одну только гордость и самолюбование.

Толпа ворвалась внутрь, охрана едва ли сдерживала их. Они остановились перед королевской четой и кричали, кричали, не останавливаясь, так громко, так надрывно, что у несчастной Розмари заболели уши. Никто раньше даже не осмеливался говорить в полный голос рядом с ней, все говорили только шёпотом, так какой ужас она могла испытать, услышав крики и лязг железа? Её отца угрожали убить. Обезумевшая толпа, они кидались мясом и грязью. Страшные люди принесли ей чьё-то сердце, и грязные, мозолистые пальцы, толстые, как свиные отрубя, тычили ей в лицо этим кровавым мясом: «Смотри, это твоё сердце! Мы так же вырвем из тебя все внутренности, дьявольское создание, и съедим их, как нам пришлось есть своих же стариков, дабы пережить голод!», — кричал голос и зубы его впивались в кровавое мясо.

Розмари стало плохо, и она упала на землю. Её шелка раскрылись и спина принцессы оголилась, представ перед разъярённым народом. В замке на мгновение стало тихо и трудно дышать от того, что все резко сделали глубокий вдох удивления. Люди, которые потеряли близких, родных, родителей и любимых, которых травили и которых отдали на съедение разбойникам ради бриллиантовой кожи — все эти люди в миг забыли о свои жёнах, матерях, детях. Ведь перед ними были самые красивые ключицы, позвоночник и талия из всех, что они когда-либо видели. Очерченные внеземной плотью, они вырезались прекраснее греческих статуй и божественней икон. Её вид напоминал о бесполых и странных фигурах из прошлых веков, из жизни таинственных народов, которые жили тысячи лет назад. Когда-то величественные храмы, сплетённые многочисленными аркбутанами и схоластическим благоговеянием, вызывали в народе похожий трепет и оцепенение, но сила этих камней давно стала чахнуть и погибать. Теперь же спина этой молодой девушки на секунду стала новым, рукотворным богом. Страх, вожделение и катарсис захватил дыхание людей и внутри залы пышным платьем профланировала тишина.

Розмари пожалели, её вынесли из замка. Вынесли, передавая из рук в руки, и многочисленные губы касались её лопаток, бесчисленные пальцы пытались дотронуться до её искусственного света, эти пальцы в ответ щекотали паучьи лапки, и Розмари уходила всё дальше и дальше, дальше и дальше. Царский двор, центр, улицы, просёлочные дороги, ослабевающие руки людей несли её далеко и долго, пока какой-то пьяный, больной сифилисом старик не скинул девушку со своей телеги посреди дороги. Она лежала там, и дождь жадно падал только лишь на её спину, игнорируя весь остальной мир. Народ бунтовался, а она спала. Её отца убивали, а ей снились зеркала и завистливые взгляды старых божеств.

Когда Розмари очнулась, то ей пришлось бежать. Принцесса тайком попала на корабль торговцев и много дней провела, прячась в его трюме. Там она жила среди крыс, запнутая судьбой в узкие щели между мешками с ремесленными товарами. На судне её нашли, и суеверные моряки впали в пену ужаса и сомнений. С первого взгляда — они все влюбились в неё, но со второго заметили неземную кожу и злой взгляд, смотрящий мимо них, проходящий через весь земной шар, лишь бы вновь вернуться к самому себе и только себе. Их глаза слепли, когда свет лампад падал на алмазы, тысячи раз отражаясь по её плечам и пальцам. Команда корабля решила, что Розмари — русалка, прибывшая лишь затем, чтобы затопить их старое судно, слишком высокое, а оттого на воде хромающее, будто пьяный старик. Было принято решение сбросить чудовище обратно в беспокойное море, из которого она и пришла.

Бывшую принцессу приговорили к казне, избили досками и ботинками. А Розмари и не сопротивлялась. Она сама спокойно и достойно пошла к корме, не пугаясь смерти и холода. Даже больше: в её глазах горела странная страсть, даже возбуждение. Луна блестела на воде видением о том, как тело её гниёт и поедается рыбами, спрятанное на тёмно-синем дне от людских глаз, и это странно будорожило девушку, она ощутила желание, и уголки её губ непристойно приподнялись, улыбаясь. Этот вид только больше убедил моряков в том, что перед ними водная нимфа, русалка, созданная дьяволом лишь за тем, чтобы нести горе морским пилигримам. И даже так, прежде чем принцесса Розмари прыгнула вниз, в бьющиеся о корму жадные руки волн, к ней подбежал юнга и вцепился в её полупрозрачные ладони своими руками. Они вместе упали вниз. И на его мёртвом теле, как на плоту, Розмари добралась до берега новых земель, где за ней уже не охотились, а её история ещё не дошла до местных крестьян и владетелей. Там было спокойно и тихо, даже птицы свои песни скорее шептали, чем пели.

Там она, ослабевшая и нездоровая, ушла от огней приморских деревень и спустилась в леса. А леса привели её в бесконечные и мрачные болота старой Англии. Залитые туманом, как волосами альбиноса, они на долгие месяцы стали домом для Розмари. Сгибающиеся в наркотических танцах, зелёные, как грязные изумруды, деревья и кусты. Зловонные воды, в которых утопились десятки богатых юношей за последнее столетие, и чьи золотые кольца с рубиновыми ожерельями, чьи шёлковые одежды стали укрытиями для змей — всё это обняло узкие плечи неприкаянной принцессы, как замшелые стены родных краёв, как плотные листы стольких разных читанных книг. Она углубилась в свои мысли и стала отшельником.

Долго Розмари спала под корнями деревьев, ласкаемая змеями и совами. Там она вела беседы с луной и призраками, с далёким прошлым, похороненным под метрами грязи и пахучей воды. Иногда она тосковала по дому, но чем больше времени проходило, тем больше его она тратила, склонившись над водой — смотрела на своё отражение, и то даже в мутных болотах было прекрасным, неземным. Когда ночью вместе с ней вниз смотрела луна, то красотой они соревновались друг с другом. И часто, в смущённом поражении, луна пряталась за тучами. Самовлюблённая улыбка вычерчивалась на алмазных щеках Розмари.

Но скоро ей это наскучило. Ей стало тоскливо, мучительно скучно, она стала много спать и почти перестала есть. Незнакомое желание появилось в её груди, и долгими часами принцесса бродила между деревьев, полная раздумий о чём-то далёком. Слепое приведение часто тоже ходило следом за ней и что-то шептало, прижавшись губами к ледяному плечу.

Однажды Розмари услышала незнакомое пение. В тёмной шерсти леса, в овраге, пела свою нездоровую песню одноглазая жаба. Как чудовище, она заполнила собой эту яму. И в её озлобленном, безумном глазе было видно: когда спустя несколько часов придёт прилив и затопит овраг, эта жаба всё равно останется здесь и утонет на этом месте. Принцесса тут же полюбила это животное и взяла на свои руки: «Я дарю тебе душу поэта», — сказала она. Позднее это существо станет прародителем для всех будущих пиитов — приняв форму Вергилия, она проведёт Данте через ад и рай, дабы вывести из потустороннего мира душу давно погибшей поэзии и возродить её вновь для мира живых. Как новый Орфей, Данте пройдёт этот путь из глубин преисподней к новой жизни, но обманутый жабой, не знающий ничего, кроме своей любви и гордости изгнанника, он не обернётся назад — в этот раз они выберутся на поверхность.

После встречи с жабой, Розмари решила вернуться в мир. Она вышла из лесов и заметила, что одежды на ней совсем истрепались, даже почти уничтожились. По крайней мере на её запястьях и пальцах, на ушах и на тонкой шее все ещё ниспадали разноцветные камни и белое золото. Эти драгоценности успокоили сердце инфанты, и она пошла к людям, и её образ так светился на солнце, что, казалось, забирал на себя все солнечные лучи, которые только падали на землю.

Когда она вышла на дорогу, то почти сразу ей встретилась небольшая семья странствующих торговцев. Она проходила мимо, и на их глазах заблестели слёзы. Заметив это, Розмари умилилась и медленно оглядела их, даже слегка улыбнулась юной девушке, матери семейства, руку которой испуганно сжимал белокурый ребёнок. От её улыбки на лице матери появилось странное выражение испуга и блаженства.

Спустя несколько ночей, когда бриллиантовая девушка спала в высокой траве, под её ноги положили дорогую одежду из китайских тканей, с золотыми узорами в виде неизвестных рыб и растений. Их принесла та девушка, которую Розмари первой встретила на землях Англии. Чтобы достать эти вещи, она продала своего ребёнка в услужение какому-то местному барону. Денег не хватило, и она стала за бесценок отдавать весь товар, который имела эта семья — муж, бывший против, был заколот последним оставшимся ножом. Бассарида, она продала даже собственные одежды, и стала следовать вслед за Розмари совершенно нагая.

Увидев этот дар, принцесса спросила у обезумевшей девушки, не могла бы та принести ей ещё сусального золота, чтобы покрыть им губы. Девушка не могла. После этого Розмари никогда больше не удостаивала своим взглядом эту несчастную вакханку, но та продолжала следовать за Розмари, пока не сгорела в поле со всеми остальными последователями проклятой принцессы.

Почти сразу вокруг проклятой принцессы и её кожи-паутины стали собираться последователи. О ней пошли слухи. Каждый встречал её по своему, кто-то в детстве и волшебный образ оставался в их глазах до смерти, а кто-то уже совсем в поздних летах и при странных обстоятельствах. Одним из примечательных последователей был охотник на ведьм по имени Жан.

Жан был взрошен, как бонсай, в тесном монастыре на скалистых берегах запада. Его с рождения воспитывали уродливые монахини в престарелых летах, орошая ненавистью, невежеством и презрением к любым удовольствиям и ко всему прекрасному — он был рождён, чтобы бороться с ведьмами. И жил в мире без отражений. Даже всё население монастыря, кроме него самого, было совершенно слепо, чтобы юноша не мог увидеть в блестящих и живых глазах собственного лица. Однажды Жана, уже постаревшего, отправили во внешний мир, дабы найти и убить известную ведьму по имени Розмари, которая приносит бесчисленное горе людям по всей Европе: прельщённые её красотой и тайнами, за ней идут сотни людей, бросая свои дома, семьи и мирские дела.

Ослеплённый собственной глупостью, охотник на ведьм отправился в путь. Он шёл по следу из истощённых тел странников, которые умирали прямо посреди дороги — они пытались нагнать Розмари, но все как один погибали. В своём поломничестве Жан не смел смотреть на небо, ведь оно горело фантасмогорией цветов и хаоса, как драгоценные камни, в которых — он верил — жили демоны, желавшие развратить его душу, он не смел смотреть и под ноги, ведь там росли и вились тонкие стебли извращённых цветков, которые ластились между собой и приникали к его ногам, точно испорченные женщины из историй, которыми его пугали всё детство. Он смотрел лишь вперёд, и на дороге ему повстречался тщедушный, сгорбленный старик, по случаю оказавшийся ещё живым. Он был пьян и отдыхал, или же умирал, в поле среди цветов и запахов. Подле него лежали мужчины и женщины, все нагие и опьянённые, распаренные чувством красоты и погибшие прямо за пением.

— Ради чего? Куда же ты, старик, бросился, на что отверг своих родных, свой честный труд, я ведь знал тебя, как известного судью, почему бросил детей погибать от голода и гнить среди преступности и отчаяния? — обратился к нему Жан. — Ведь были у тебя благие дела и честное имя, а теперь валяешься в лесу, подобно зверю. Ради чего?

— А ты посмотри сам. Она спит прямо под корнями дерева, которое ты топчешь в своих тяжёлых кольчужных ботинках. Посмотри на неё лишь раз.

Охотник заглянул под землю и увидел, как среди тёмной почвы, как в маленькой шкатулке, усыпана цветами, лежит прекраснейшая девушка. Её лицо, обсидиановый идол, замерло в бесконечном покое и безразличии, а глаза закрылись давимые истомой и сном. Блеклый свет падал на необычайную кожу из тысяч бриллиантов, внутри которой преломлялся и — совсем искусственный, ненастоящий — красил округу: всё лилось и дрожало в оттенках радуги, как в шелках, посреди которых лежало совершенно белое тело демонической куклы, принцессы Розмари. Вглядевшись в этот цвет, Жан на мгновение потерял способность видеть, и ему почудились силуэты пауков, которые будто проползли внутри зрачков, по обратной стороне век. От страха и непонимания, он закрыл глаза и кинулся на землю в молитве.

Шум его голоса и дрожащих губ разбудил Розмари. Она проснулась и на тонкое, тут же ушедшее мгновение, обратила на Жана своё величавое внимание. Открывший глаза Жан… они встретились взглядами на секунду, и в её чёрных зрачках ему впервые предстало собственное лицо. Оно оказалось прекрасно, а сам он оказался проклят. Старый младенец — он познал красоту. А мгновением позже познал и сожаление. Тоскливой мыслью ему пришло понимание, что он прожил уже целую жизнь, многие годы — за зря. Жан пропустил и выбросил на ветер всю красоту ночей и греха, и теперь скорбил над ними, как светский мир скорбил над убитым собственными руками Богом. А Розмари уже ушла. Она пропала. И он, несчастный, бродил по всему миру, пытаясь вновь найти её, но больше никогда не встречал; она оставила Жана, как и всех других, кто последовал за ней, но ни один не пожалел о выбранном проклятьи. Всё, что осталось Жану — крохотный камень с её кожи, который при первой встрече упал с её ладоней и оцарапал ему веко. Жан хранил его у себя до самой смерти, и в своих поэтических текстах положил начало легенде о Бертраме.

Долгое путешествие по Европе привело инфанту с бриллиантовой кожей ко двору английского герцога Глостера. Это случилось примерно спустя два года после начала скитаний. Вся паства бассарид Розмари окружила город и замок. Сотни обнажённых людей днями и ночами предавались лени, разврату, манерностям и фланированию — всем местным жителям показалось, что наступил конец света. Саму же Розмари Герцог принял с радостью, прельщённый необычной красотой холодной девушки и множеством слухов об необычайных силах, которыми она наделена. Люди шли за ней и слушались каждого её каприза, будто заколдованные — если бы только она служила ему, то королевский титул и всё, чего он мог бы желать, само легло бы ему в руки с лёгкостью сонливого вздоха.

— Я так рад видеть вас за этим столом. Все простолюдины и весь двор только о вас и желают говорить, все взгляды на вас, и этот обед тоже — только для вас. И я надеюсь, что вы…

Розмари прошла мимо, не найдя в себе силы даже на то, чтобы ответить герцогу хотя бы взглядом. Она села подле двух красивых мальчиков, племянников Глостера: Эдуарда и Ричарда, хотя место ей приготовили между владельцем замка и его женой. Глаз герцога нервно дрогнул, но губы остались висеть в немного напряжённой, но улыбке. Оба ребёнка выглядели болезненно и пугливо, как заключённые, они дрожали и избегали встречаться взглядом с другими людьми, они жались друг к дружке, словно сиамские близнецы. Их тела были бледны и хрупки, они рифмовались с тонкими белыми деревьями, пугливо шатающимися за окнами, облачённые в густые английские туманы. Розмари тут же полюбила этих детей, а они смотрели на неё умными, взрослыми глазами.

Всю длительность ужина принцесса-призрак обласкивала своим вниманием этих двух мальчиков, позабыв обо всех гостях и о самом герцоге. Розмари провела по белой щеке Эдуарда ладонью и от мельчайших камней, как от наждачной бумаги, на его коже остались красные полосы. Капли крови полились вниз по щекам и окропили скромную еду детей. В будущем они могли бы стать новыми королями английских земель, но были достаточно умны и не надеялись — они знали, что их дядя, герцог Глостер, убьёт их раньше, чем это могло бы случится, дабы самому занять трон. А если и не он, то бушующие повсюду болезни. Впрочем, не Ричард, не Эдуард не боялись смерти. За тем столом они думали лишь о красоте странной девушки, о которой одни говорили, что она служит Дьяволу, а другие, что она новая дочь Бога. Боль на щеке в тот ужин оказалась приятнее любого из блюд на столе.

Она провела среди серо-зелёных замковых стен неделю. Как хозяйка, адамантовая девушка фланировала по коридорам и комнатам, никого не замечая и даже не оборачиваясь на окрики. Впрочем, большинство людей было ею до того очаровано, что легко прощали горделивость и грубость. И даже сам Глостер, хоть и был зол, но не смел её касаться ни словом, ни рукой или же изгонять из своего имения — даже простое присутствие Розмари в его владениях сильно поднимало статус герцога среди всех других мелких и крупных землевладельцев по всей Англии и за её пределами, о нём говорили, его земли обсуждала вся знать и даже множество путников стали стекаться в эти болотистые места. Деньги залили улицы.

Настоящее внимание девушки однако получали лишь те двое детей, но внимание это было несколько необычным. Она не стала их учителем или наставником, даже не говорила с ними, а только будто красовалась перед мальчиками во всём протяжении неторопливых морозных осенних ночей, крутилась и улыбалась. Часто она над ними издевалась, могла ранить и смотреть, как из маленьких ран течёт кровь. Она любила заставлять их смотреть на то, как она спит. И людей это пугало. Сами же дети были очарованы ею до белизны и испарины на лицах.

Правда, если один из братьев пытался подойти, то Розмари тут же растворялась среди запутанных веток коридоров — и они впадали в уныние на весь оставшийся день. По утрам Ричарда с Эдуардом подглядывали за ней в умывальне, а позднее писали стихи о водных нимфах. Эти очерки казались невинными, но у нянек, которые их читали, почему-то вызывали странное смущение; даже их желтоватые щёки в кое-то веке краснели. Герцог и местный священник чувствовали от мальчиков запах греха и запретили им брать бумагу с письменными принадлежности. Тогда Ричард и Эдуард стали нашептывать свою лирику для Розмари вслух, по памяти. Они читали ей свои мечты, а она спала, как неживая. К тому времени она уже совсем ослабла и много дремела, и двигалась так медлительно и утомлённо, будто жила в далёкой глуби вод.

Скоро по всему замку стали ползать маленькие пауки. Настоящее нашествие. Один из них заполз в кубок вина герцога Глостера. Увидев его, он с минуту смотрел на чёрное тельце, размышляя, а потом приказал убить своих племянников.

После сумерек, когда из под вуали туч вылез надменный прищур убывающей луны, стража вломилась в покои Эдуарда и Ричарда, дабы убить их. Однако… оба мальчика уже лежали без чувств на полу у распахнутого окна, а их тела почти остыли. На мальчишеских лицах застыли блаженные улыбки, безумные и жуткие, а глазницы опустели, лишённые глаз, — в них свили гнёзда пауки. Розмари нигде не было, она пропала и никто не видел её.

Столетия спустя люди, жившие в том замке, будут говорить о призраках, что бродят по Кровавой башне Тауэра. «Юные близнецы, одетые в чёрные сорочки, печально смотрят на тех, кто поднимается по лестнице, а после исчезают». И в ночи, когда эти призраки появляются, поэты Лондона ощущают необычайное вдохновение, а их сны всегда пахнут мхами и туманами. Среди прочих, часто повторяется один определённый сон: над двумя фигурами близнецов склонилась призрачная богиня и шепчет им неподвластные человеческому разуму тайны, от сознания которых братья тут же погибают.

Вместе с Розмари растворились в той ночи и все её последователи, все безумцы и мономаны, повсюду разлившие литры красок: и холстах, и на стенах, и на смущённых лицах добродетельных горожан. Иногда ветер может бушевать сутки на пролёт, а потом в одну секунду упадёт и затихнет, бросит всю листву и волосы людей обратно на землю; станет тихо, как будто остановилось чьё-то сердце. Так же быстро и внезапно затихли земли герцога в ту ночь.

К тому времени Розмари уже почти не могла ходить сама, её несли несколько приближённых прямо на руках, бережно приподнимая над своими головами. Они не смели надевать перчаток, и все их ладони быстро лишились кожи от соприкосновения с Розмари подобно тому, как если бы они век за веком тащили на гору камень Сизифа. Среди них шёл и средних лет мужчина по имени Джотто. Он с беспокойством оглядывал истомлённую девушку, что лежала в их руках, укутавшись в бесценные китайские шелка. Он был немного пьян и скурил несколько трубок с опиумом, так что драконы на одежде принцессы в его глазах танцевали и боролись друг с другом. Они летали и суетились по метрам бесформенной ткани даже не понимания, что живут на чьём-то теле. Умирающем теле. Одни только глаза несчастной Розмари выглядывали из под одежды, белёсые, большие и надменные, они не моргая смотрели на звёзды. А те пугливо мерцали.

Джотто повезло — на его палец спустился один из маленький чёрных паучков. Он не мог сдержать себя и искусал все губы в ожидании укромной секунды, когда смог-таки поднести палец с пауком ко рту и нежно взять его себе на язык. Он проглотил его, стараясь не повредить хрупкое тело.

Бассариды остановились на огромном поле. От поступи осени оно пожелтело и пожухло. Местные крестьяне собрали сено в плотные тюки, в которых можно было переночевать. Сама Розмари легла на голую землю и стала шептать себе тихие песни, тихие настолько, что никто, кроме неё, их и не слышал — до чего эгоистично. Джотто лёг на верхушку одного из тюков и долго смотрел в небо, без сил заснуть. Что-то странное было в том, какой насыщенный синий пылал над ними. Этот цвет нравился ему, ведь он жил под ним с самого рождения.

До того, как Джотто повстречал бриллиантовую инфанту, он был пастухом при маленькой церквушке. В том холодном, полукаменном-полудеревянном зданьице он много практиковался в рисовании, наблюдая за старыми иконами, иногда делая копии поверх старых фресок. Канонизированные образы во мраке церкви ловили редкие и острые лучи солнца, в них они загорались золотом и одухотворёнными лицами. Загорались, как горит только холодный металл: бездвижно и внечеловечно. Не знающие холмов и лесов, миры изображённые там, будто упали на землю из других вселенных. На всех них небо всегда было золотым. И какие бы страдания не испытывали святые, они оставались спокойны, и морщины не сминали фарфоровую кожу вечно молодых лиц. Когда-то эти образа вселяли благоговейный страх и умиления у людей, но теперь — только скуку. Джотто казалось что-то не правильным в том, как далеки жили божественный и его мир друг от друга.

Однажды, когда он снова сидел и рисовал в церкви свежей темперой, ещё только начал работу, его отвлекло странное оживление, песни и крики снаружи. Был вечер. Горящее солнце уже ушло, и его закатное платье тоже почти скрылось — небо покрылось лазуритовой кожей. Как будто живое и человечное, оно двигалось и загоралось маленькими звёздами. Под этим небом по мосту шла Розмари. Нечеловеческая фигура, длинная и тонкая, как деревья в кошмарных снах, она горела белым, будто ходячее надгробие. Её фигура фланировала так легко, будто и вовсе не касалась земли. Казалось, что стоит посмотреть на неё на секунду дольше, и ты сгоришь в божественном пламени, как некогда сгорела мать Диониса — надчеловеческий свет спустился к земле и стал жить на ней, окружённый домами, людьми, бытом, холмами. Он увидел то, чего никогда ещё не видел на религиозных фресках и иконах. Увидел то, как смешалось божественное и земное. К нему пришло откровение о том, чего так не хватало на всей живописи, что он видел раньше — этого пугающе нового смешения богов и их — простых людей. А лицо этой девушки… оно было насмешливым и не скрывало своей надменности. Как это было интересно, как вдохновляюще!

Розмари прошла прямо к церкви и встала перед Джотто. Его кто-то дёрнул за плечо и прошипел: «Ты стоишь прямо на проходе, уйди скорей!». Он сдвинулся и инфанта зашла внутрь. Её взгляд лениво скользнул по стенам. Увидев христианские сюжеты на стенах, она усмехнулась. Потом её глаза нашли немного мутное зеркало, тут она обрадовалась и прошла к нему. Те сутки Розмари провела напротив своего отражения, любуясь им без слов, но в странном, потустороннем диалоге со своим зеркальным телом. Джотто тоже был там. Не смея дышать, он долго смотрел на незнакомку, а потом принялся рисовать, пока стена ещё не совсем засохла. Он работал часы за часами, весь вспотел и запыхался, его глаза дрожали и на носу поселилась окрашенная синим красителем капля пота. Утром следующего дня работа была готова. Розмари увидела её. Внезапно, впервые в истории человечества, святые и их бесчисленные мучения оказались под синим живым небом. А дела их происходили среди других людей, городов, селений. Их лица — такие похожие на настоящие, гримасничали живыми эмоциями. Розмари удивлённо приподняла свои тонкие брови. Она сказала: «Мне нравится». И Джотто больше ничего не оставалось, как рухнуть к её ногам и уйти вместе с ней из своих земель.

Вспоминая их встречу, Джотто снова принялся рисовать, он закончил работу, над которой трудился последний месяц. Оглядев её, вновь улыбнулась тому, как сгибаются руки и лица в скорби, как синеет небо, лишённое золота. Художник только стал придумывать, как показать эту работу Розмари, как она сама подошла к нему. Её холодные глаза разом окинули весь мир и его небольшую картину. Она вздохнула. «Ты мне надоел». И больше не стала смотреть в сторону Джотто, а его картины, которые до того аккуратно везли в телегах позади каравана, выкинули и сожгли. Он был растерян и долго смотрел на небо. Что-то странное было в том, какой насыщенный синий пылал над всеми ними. Что-то неправильное, приевшиеся. Ему припомнились строки: «Нет ничего нового под солнцем».

— Вот бы снова увидеть другой цвет на небесах, — прошептал он.

Той ночью вокруг их стоянки собрались местные жители. Как маленькие хищные зверки они прятались по кустам, прижимаясь к земле. В их руках были пока не зажжённые факелы, а в головах злоба и предрассудки. Ведьму надо было сжечь.

Большинство спало, кто-то был слишком пьян, а кто-то с головой ушёл в занятия любовью, один только Джотто бодрствовал и был в своём уме, когда повсюду стал заниматься огонь, а на некоторых из последователей Розмари напали с топорами, размашисто раскалывая черепа и отрубая головы. Незнакомый деревенщина вдруг пробежал мимо художника, размахивая чьей-то ногой и погоняя ею троих любовников, что спали под ногами Джотто.

Огонь разгорался так стремительно, его языки напоминали стаю диких лис, которые волнами набегали на людей. Треск травы и крики боли оказались до того неприятны, до того уродливы, что Джотто чуть не потерял сознание. Но почти сразу он спохватился — Розмари! Что с ней? А она лежала посреди всей вакханалии в сухой траве и как всегда смотрела на небо. Её глаза были открыты, но она будто спала. Тогда ему подумалось, что, должно быть, таким созданиям как она, всё это происходящее — мелочь, она не проснётся от подобного. В пожаре горели уже сами нападавшие. Плоть извивалась в формах более странных, чем принимают восточные леса. Это огненно-мясное существо поднималось всё выше и выше, заслоняя собой поле и небо, большой лавиной оно нависло над всеми и шагало прямо к спящей принцессе.

Джотто бросился вперёд, дабы спасти её. По пути он без разбору хватал всех, кого мог, тряс их за плечи и показывал на безмятежную лежащую белую фигуру, которая вот-вот сгорит. Ей нельзя было сгорать. Они все были давно готовы к её смерти, но огонь… какой жестокой была бы судьба, если бы позволила холодному, каменному существу, которое выглядит, как родное дитя Нейгильды — как оно могло умереть в пламени, а не в морозе?

— Скорее-скорее, обступайте её! Дурак, куда ты бежишь, скорее заслони её собой! — кричал Джотто. — Спрячьте же её, молю вас! Молю! Я ведь сам погибну, если она здесь умрёт! Да ради меня. Ради одного только меня, сгорите здесь все вместе, только ей не дайте попасть в огонь!

Все они стали собираться вокруг неё. Все обхватили её в большое кольцо. Их спины горели, всё вокруг занялось огнём, но до Розмари его языки, как бы не пытались, не могли добраться. Боль скоро ушла, когда кожа и мясо Джотто сплавились в одно с костями. Он поднял вымученный взгляд на небо и увидел, что всё оно занялось желтым. Как на старых иконах, весь мир снова наполнился золотом. И посреди этого сусального зарева лежала Розмари, словно все они вместе эти два года и несли её сюда, обратно в рай, дабы она могло отдохнуть у себя дома. В конце ему подумалось: «Всё это время мы уносили её от самих себя, от мира людей к миру Богов, чтобы она покинула нас».

Ту ночь она пережила. Пожар стих, наступило бледное, синеватое утро, будто болеющее анемией. Каким-то чудом из всех её последователей выжил ещё только один человек — Джотто. Но он уже скоро должен был умереть. И последние часы своей жизни он решил тоже посвятить для неё. Розмари все ещё не могла ходить самостоятельно, и он отнёс её совсем лёгкое и тонкое тело к ближайшему монастырю.

Какой это был маленький, тесный монастырь. Почти без окон, он весь зарос мхом и наполовину утоп в болоте. Внутри лежали тлеющие тела слепых монахинь. Год тому назад сюда вернулся один охотник за ведьмами и убил всех, кто тут жил. С тех пор монастырь забросили. У единственного небольшой окошка, Джотто нашёл хлипкий стул, который не выдержал бы веса даже кота, но для исхудавшей за время странствий Розмари он был в самый раз. У её ног Джотто почти сразу и умер. А она осталась сидеть и её белые волосы тускло мерцали под плесневелым светом. Она смотрела наружу. Окно, или даже скорее бойница, была расположена так, что земли совсем не было видно, одно только небо. Белое, оно было похоже на северные моря, оно напоминало фарфор. Шло время и тонкие голубые губы Розмари произнесли свою последнюю речь:

— Я столько времени провела здесь. Два долгих года ходила среди людей… как они мне наскучили. Среди тысяч и тысяч самых разных, мне не встретился никто, кто был бы мне близок, с кем кровь моя имела бы одинаковый вкус.

Принцесса Розмари замолчала на несколько минут, языком проведя по краям острой кожи, и с него на губы упали последние алые капли. Лишь две, совсем слабые и бледные, они выкатились из пореза. Больше в ней и не было крови.

— Такая усталость, продолжала она и снова молчала. — Вот бы увидеть сейчас ещё хоть раз тех, кого единственных во всём мире люблю…

Она шептала так тихо, что звук её слов уже мёртвый и совсем неслышимый падал прямо под ноги, не в силах улететь дальше. Но её услышали. Древнее приведение, слепое и печальное, от любви к прекрасной Розмари решило исполнить её последнее желание.

Розмари заснула. Она проснулась последний раз лишь на секунду. Как тяжело открывались её веки! Но какой горько-сладкий вид предстал перед ней: вокруг собрались множество белых фарфоровых кукол с надменными лицами. Как раньше, они были одеты в прекрасные платья, восточные кимоно, и как раньше были до того надменны и себе на уме, что это заставило девушку приподнять свои губы в слабой улыбке. Это движение стоило ей последних сил, и, истомлённая, она вновь закрыла глаза.

Когда в тот монастырь зашли путешествующие по миру паломники, то тесные внутренности поминальной комнаты по углам все забились маленькими пауками. Они все шевелились и дрожали, издавая своими мохнатыми лапками щемящую сердце песнь. Те паломники отыскали Розмари всё на том же стуле. Юный, женственный Аббат попытался её разбудить, но когда тронул, то её тело внезапно и целиком обвалилось само в себя. Отовсюду полезли пауки, из всего её тела — они выползали наружу сотнями, пока вся она не опустела. На спинке осталась висеть одна лишь бриллиантовая кожа, лишённая даже костей.

Как долго Розмари бродила между живыми, в то время как всё её бывшее тело, органы и внутренности — всё съела стая маленьких чёрных пауков? Когда они поменялись с ней местами? И что пыталась найти печальная принцесса, оставаясь в мире даже тогда, когда её самой уже не стало, а остались только крупицы чужих сущностей, что безуспешно пытались притвориться человеком?

3.

Говорят, что местное аббатство хотело пройти крестным ходом по окружным селениям с кожей Розмари. Для того её поместили на бархатное ложе и на специальных пиках возвысили высоко над процессией. Но не прошли они и пары десятков километров, как волки напали на них, разогнав тех, кто был расторопнее и съев остальных, а алмазная кожа пропала. Старый белый зверь-альбинос унёс кожу в своих клыках вглубь лесов. И по сей день ювелирное полотно должно быть лежит где-то на дне маленького болота сине-зелёного цвета, в котором утопленников больше, чем воды. По ним, как по водным лилиям, прыгают жабы и поют свои страшные песни.

Пауки из монастыря разбрелись кто куда. По всему миру они стали притворяться людьми и нести в себе часть той самой мятежной, вечно печальной девушки Розмари, которая так сильно стремилась к красоте, что отыскала уродство. Подобно ей, они все ещё бродят по этому миру и ищут чего-то, чего никогда не существовало.

Сегодня ночью бриллиантовый призрак вновь ходит под моими окнами, не давая уснуть. Я лишь на миг прикрываю глаза, а там всё сплошь пауки, лилии и драгоценные камни… и всё.