Девочка на шаре [Ольга Ермакова] (fb2) читать онлайн

Ольга Ермакова Девочка на шаре

Моим родителям и всей нашей дружной семье с любовью и благодарностью.

Детство

Наша семья

Наша семья состояла из пяти человек: мамы, папы, моих старших брата с сестрой и меня.

Самым главным у нас был папа, потому что он был большой, сильный и веселый, душа любой компании. Папа вообще был просто замечательный и умел делать всю мужскую работу: сам построил деревянный дом, в котором мы жили, сам выпилил резные наличники, своими руками изготовил мебель. Я очень любила смотреть, как он работает, особенно когда он строгал доски и из-под рубанка легкими завитками вылетала ароматная стружка. Все его движения были свободны и гармоничны. Мы с радостью бросались ему помогать, если он просил, и не было большего счастья, чем услышать его похвалу. Меня переполняло чувство гордости, когда папа говорил: «Ну ты сильна!»

Работал папа начальником цеха на заводе. Утром рано уезжал, а вечером поздно приезжал. Все выходные он что-то мастерил или занимался огородом.

Мама была строгая, но при этом добрая и справедливая, она всегда вникала в наши детские проблемы и помогала их решить. Она работала учителем математики в вечерней школе, чтобы днем мы были под присмотром. Все домашние дела и дети были на ней. Маме приходилось нелегко, но она как-то со всем справлялась, да еще успевала и поиграть с нами, и книги нам почитать, и даже домашний театр организовать.

Мой старший брат Саша носил очки с толстыми стеклами, как папа, и за это в школе его дразнили очкариком или профессором. Профессором его называли также за уникальную память и способность быстро в уме складывать и умножать большие числа. Еще Саша очень красиво писал печатными буквами, так, что не отличить от типографского шрифта, любил играть с папой в шахматы, а со мной в домино и в шашки-поддавки.

Нина — средняя в нашей семье, на полтора года младше Саши — была самая шустрая и бойкая из нас. Мы с Сашкой считали ее вожаком нашей маленькой банды. Обычно именно она являлась вдохновителем и организатором всех коллективных проделок. Ее неуемная энергия и при этом рассудительность давали ей право лидерства. Уверенная в себе, она могла найти выход из любой ситуации.

А я, полутора годами моложе сестры, так же, как и Саша, не очень любила подвижные шумные игры. Нина мне всегда казалась самой взрослой из нас троих. Я слушалась ее во всем, безоговорочно признавая ее авторитет.

Когда я начинала баловаться, сестра мне говорила:

— Если будешь себя плохо вести, я позову дядю милиционера, и он на гитлеровской машине отвезет тебя в тюрьму!

Я верила ей и на всякий случай старалась вести себя хорошо.

Петрушка

Мне четыре с половиной года. Я сижу на освещенном ярким летним солнцем крыльце нашего дома. Ступеньки крыльца теплые, деревянные и сладко пахнут краской. У меня в руках мой любимый Петрушка — я могу сидеть с ним часами.

Петрушка — это простая штампованная резиновая кукла с дырочкой в спине, чтобы пищать. Эта дырочка, наверное, сделана для тех, кто не понимает, что с Петрушкой можно разговаривать. Но мы с ним об этом знаем, и это наш секрет.

Мой Петрушка — необыкновенный: он может быть для меня заколдованным принцем, надежным и верным другом, который всегда все понимает, а еще он мой сыночек: мне нравится его кормить, гулять с ним и, укладывая его спать, рассказывать ему сказки и петь песенки.

Я не могу объяснить, за что я полюбила Петрушку. У меня много других игрушек: куклы с настоящими волосами и ресницами, медведи, лошадки и даже большой резиновый слон, а еще кубики, мозаика, пирамидки… Но Петрушка не такой, как все: у него красивый клоунский костюм, нарисованный яркими красками. Лицо у него тоже нарисованное, но кажется, что выражение его добрых глаз меняется. Он может быть веселым и грустным, мудрым и все понимающим, но при этом по-детски смешным. Он для меня настоящий, живой. Не то что эти девчонки — куклы. Они, конечно, очень милые, но у них отсутствующий взгляд и глупая улыбка. Разве с ними можно разговаривать, а тем более делиться секретами? Вот Петрушка — другое дело. А еще его приятно держать в руках: он мягкий, упругий и немного шершавый. И запах у него особенный — резиновый.

Когда я брала его с собой спать, мама спрашивала меня:

— Зачем тебе Петрушка? Он же будет мешать.

— Я буду его воспитывать, — серьезно отвечала я.

Мама только улыбалась в ответ.

И вот сижу я так на крылечке с Петрушкой. От долгого сидения немного затекли ноги.

Вдруг с улицы раздаются звонкие голоса соседских девчонок:

— Нинка! Ни-и-инка! Выходи гулять!

Моя сестра Нина намного старше меня: ей уже шесть лет, и на будущий год она пойдет в школу. Эх, мне бы! Я ведь тоже умею читать и писать печатными буквами.

— Нинка! Ни-и-инка! Выходи! — слышится снова.

Из дома пулей вылетает Нина. Темно-карие глаза сверкают от переполняющей ее жизнерадостной энергии. Она, готовая к любым подвигам, устремляется к калитке.

— Что за манеру взяли: «Нинка, Танька, Валька!» Что, нельзя сказать «Нина, Таня, Валя»? Вы же девочки! — ворчит бабушка.

Но Нинка, уже не раз слышавшая подобное замечание, не обращает на него внимания.

Я, понимая, что все сейчас умчатся по своим делам и я с Петрушкой останусь одна, вскакиваю и несусь за сестрой.

Нинка выбегает из калитки на улицу, я — за ее спиной. А там уже собрались все девчонки с нашей улицы.

Самая лучшая Нинина подруга — наша соседка Таня. Она мне очень нравится. Таня красивая, смелая и ловкая. Еще пухленькая Валя из соседнего переулка и веселая голубоглазая Надя. Все они Нинины ровесницы. А серьезная большеглазая Люба из дома напротив — старше всех: ей уже семь, осенью она пойдет в школу. Она показывала нам с Ниной свой новенький портфель и коричневое школьное платье с белым воротничком. Красивое!

— Пойдемте на Каменки, золото добывать! — радостно выкрикивает Надя. — Там вчера целую гору камней привезли, я сама видела!

Каменками назывался небольшой заброшенный карьер, в котором когда-то добывали гранит. Он выглядел как небольшой пруд с наваленными по берегам большими камнями, неглубокий и не очень чистый. Тетки там стирали половики, мужики мыли свои мотоциклы. Купаться в нем было нельзя, но собаки и, конечно, мальчишки, которые не очень-то слушались своих родителей, с радостью нарушали запрет.

А золотом мы называли блестящие вкрапления металлической руды, которых в уральском гравии было предостаточно. Еще удавалось добывать алмазы — это кристаллики кварца, которые были тоже не редкой находкой. Золото и алмазы мы выдалбливали из камней другим, более тяжелым камнем, добычу складывали в коробочку из-под монпансье. Потом обменивались драгоценностями, любовно перебирали и рассматривали их.

Каменки были недалеко от нашей улицы — всего минут пятнадцать ходьбы.

Все дружно поддерживают Надину идею. Я, робко выглядывая из-за Нининой спины, говорю:

— Я пойду с вами. Я тоже хочу золото искать.

— Ты еще маленькая, — отвечает Нина, — будешь отставать от нас. И вообще, это опасно, тебе нельзя лазать по камням, коленки расцарапаешь. И платье у тебя новое, ты его запачкаешь.

На мне действительно новое платье. Такое редко случается, так как обычно приходится все донашивать за сестрой. А тут мама сшила специально для меня. И такое милое! По белому штапельному полю рассыпаны розово-фиолетовые букетики, рукавчики-фонарики, круглый белый воротничок — ну просто загляденье.

Я понимаю, что Нина в чем-то права: и хожу я не так быстро, как старшие девчонки, и платье могу запачкать. Но как смириться с мыслью, что все уйдут без меня?

Смотрю на сестру, и в моих глазах, готовые вот-вот выкатиться, сверкают слезы. Прижимая к груди Петрушку, я прошу:

— Возьмите меня с собой, пожалуйста, я не буду отставать.

Девчонки, пожалев меня за мой несчастный вид, тоже начинают уговаривать Нину.

— Ну хорошо, — соглашается та строгим взрослым голосом. — Мы пойдем вместе, но ты должна оставить Петрушку. Ты уже не маленькая, чтобы ходить с куклами. Он будет мешать тебе лазать по камням.

Пока мы так препираемся, проходим почти половину нашего переулка.

— Ладно, — отвечаю я обреченно, — я не буду брать с собой Петрушку. Сейчас быстро сбегаю отнесу его домой и вернусь.

— Мы не будем тебя ждать, — строго говорит Нина. — Спрячь его где-нибудь в траве, а на обратном пути заберешь.

Я какое-то время колеблюсь, никак не решаюсь оставить Петрушку одного на улице, но, видя нетерпеливый взгляд сестры, шепчу своему дружку на ушко, чтобы он не сердился и обязательно меня дождался, а я покажу ему добытое золото и алмазы. Выкапываю ямку под деревом у ворот соседки тети Фаи — маминой подруги, кладу Петрушку и присыпаю сухими листьями с землей.

С тревожным чувством я бегом догоняю девчонок, и мы направляемся к карьеру.

Надя оказалась права. Сверкая на солнце золотыми блестками, там возвышается огромная гора свежего гравия. Такого богатства мы не ожидали. Вся наша компания в радостном возбуждении карабкается на эту гору и начинает старательно вытаскивать из нее самые блестящие камешки и с энтузиазмом выколачивать из них золотые кристаллы.

Я совсем забываю про Петрушку. Радуясь вместе со всеми, жадно выискиваю и собираю драгоценные камни.

Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг, внезапно устав, я сажусь на большой камень и с ужасом обнаруживаю расцарапанные коленки и сильно перепачканное платье.

Коленки меня не очень огорчают: дело житейское. А вот мое новое платье! Мама расстроится.

Тут мой взгляд падает на двух женщин, стирающих половики на берегу. Вот что мне нужно, понимаю я. Если постирать платье, то мама даже не заметит, что оно было испачкано. Я советуюсь с сестрой. Идея одобрена. Тогда я спускаюсь к воде, раздеваюсь и, оставшись в одних трусиках, приступаю к делу. Стирка заключается в погружении платья в мутную воду и слабых попытках его отжать. В результате мой наряд приобретает совсем жалкий вид: теперь это грязное и мятое нечто, больше похожее на половую тряпку. По неровно коричневатому фону едва пробиваются блеклые букетики неопределенного цвета. Но, думаю я, может, когда оно высохнет, то снова станет красивым, как прежде? Я раскладываю его на большом плоском камне сушиться. Однако вскоре все решают идти домой, и мне приходится натянуть на себя это мокрое недоразумение, бывшее когда-то моим новым нарядным платьем. Остается последняя надежда, что все на мне быстро просушится и разгладится.

Я очень боюсь, что мама будет меня ругать, и не знаю, что придумать в свое оправдание.

Мы быстро идем домой. Все проголодались, а меня еще ждет Петрушка. Я думаю, что расскажу ему печальную историю с испорченным платьем, он меня пожалеет, а потом улыбнется своей милой, доброй и такой родной улыбкой.

Когда мы подходим к дому тети Фаи, я, оторвавшись от компании, подбегаю к заветному дереву и…

…понимаю, что он исчез. Как взволнованная собачонка, я начинаю яростно раскапывать землю, но Петрушки там нет.

Я не могу поверить в постигшее меня горе. Перерывая все вокруг еще и еще, я плачу, зову Петрушку и снова копаю.

Нина берет меня за руку и тянет к дому, успокаивая, что мы попозже придем его искать и он обязательно найдется.

Послушно плетясь за сестрой, я понимаю, что никогда больше не увижу моего милого Петрушку. Я ругаю себя за то, что оставила его одного. Его могла растерзать собака, или мальчишки решили попинать его, как мячик, или какая-нибудь тетка выбросила его на помойку… Или просто чужая девочка взяла к себе. Это, конечно, лучше, но никто не будет любить его, как я.

Такую острую боль утраты я еще никогда не испытывала. Эта боль переполняет мое сердце.

Я опять сижу на крыльце, уже без Петрушки, в сыром грязном платье, и горько плачу.

Сзади тихо подходит мама. Садится рядом. Я, всхлипывая и запинаясь, рассказываю ей, как потеряла своего любимого Петрушку, как пыталась постирать платье и все-все-все.

Мама обнимает меня, прижимает к теплой мягкой груди, гладит по голове и говорит:

— Моя глупая мышка, ты не виновата, что Петрушка потерялся, а то, что пыталась постирать платье, — молодец, просто у тебя не было мыла, и поэтому платье не отстиралось. Давай теперь постираем его вместе.

Я еще немного плачу, и мы с мамой идем стирать платье.

С папой по воду

Часто мне вспоминается еще один эпизод из детства, не слишком значительный, но очень светлый и забавный. Это наш с папой поход за водой.

Как я уже говорила, папа наш был очень красивый, и к тому же он был франтом. На работу он ходил в костюме-тройке и при галстуке, всегда в свежей рубашке с запонками, в шляпе, в то время как многие его друзья носили свитеры и кепки. И было у папы великолепное пальто. Погоны на нем подчеркивали его широкие плечи, а пояс — стройную фигуру. У него был удивительный цвет — насыщенно-синий; такой оттенок редко носят мужчины, обычно мужские вещи более темные, а этот был ярким, смелым, и папа очень эффектно выглядел в этом пальто. И шляпа у него тогда была велюровая, цвета морской волны. Еще папа носил очки с очень толстыми стеклами. Когда он их снимал, его глаза — серо-голубые, серьезные и в то же время добрые и веселые — сразу делались очень большими, в очках же они казались маленькими. Я пробовала смотреть в папины очки, но почему-то все в них виделось мутным и нечетким.

И вот как-то теплым осенним вечером приходит такой красивый папа домой, а мама ему говорит:

— Геночка, принеси, пожалуйста, воды из колонки, а то я стирку большую затеяла, а воды не хватает. Сходи, девочки тебя проводят, а я пока ужин разогрею.

Радости на папином лице не обнаружилось: пришел с работы уставший, а тут еще идти за водой. Но надо. Переодеваться он не стал: всех дел там было на десять минут. Мы с Ниной: мне уже почти пять лет, ей шесть, пошли с ним, чтобы показать новую колонку, так как старую недавно закрыли. Папа взял коромысло и два больших ведра, мы — маленькие детские ведерки, и пошли.

Вечерело. Дорога до колонки была не дальняя: надо было пройти несколько домов, деревянных, с палисадниками, как наш, за ними небольшое картофельное поле, разделенное невысокими колышками на участки, между которыми вилась пыльная тропинка.

Мы с Ниной бежали по обеим сторонам от папы, стараясь попадать в ритм его широких шагов, рассказывали свои детские новости. Папа улыбался, шутил. Всем было хорошо и радостно. Нам нравилось идти с таким красивым папой, особенно когда с ним почтительно здоровались соседи.

Наконец добрались до колонки. Папа играючи набрал воду в большущие ведра, ловко надел их на коромысло, я и Нина тоже наполнили свои ведерки, и все мы, довольные, направились домой.

Мы с сестрой продолжали оживленно болтать, крутясь во все стороны и показывая папе, где будут строить новые большие дома. В какой-то момент папа, следя за нашим рассказом, повернул голову, отвлекся от дороги, его нога предательски зацепилась за колышек — и…

Дальше все было, как в замедленной съемке. Ведра взлетели вверх. Вода, выплескиваясь, образовала водяное облако, летящее по воздуху. Казалось, оно на несколько секунд остановилось в воздухе. И потом все это вместе: папа, ведра, коромысло, летящее водяное облако — обрушилось вниз. Пыльная дорожка мгновенно стала большой лужей, наполненной жидкой грязью. И в ней ничком во всю свою длину лежал папа с раскинутыми руками, которые продолжали держать коромысло. С обеих сторон от него валялись ведра, а возглавляла эту великолепную картину велюровая шляпа цвета морской волны. Мир замер. Мы с Ниной словно окаменели от переполняющих нас ощущений. Все смешалось в нашем детском сознании: страх за папу, осознание невероятной нелепости произошедшего и непонимание, можно ли вот так просто, вслух, рассмеяться. Я стояла у папиных ног, и мне пришлось идти вдоль папы шагов шесть, чтобы увидеть выражение его лица. Решив, что смеяться все-таки можно, мы разразились безудержным хохотом.

Папа встал. С него лилась жидкая грязь. Цвет его пальто можно было определить теперь только сзади. Он дал мне мокрую шляпу, чтобы я ее несла в руках. Вернувшись к колонке, он снова набрал воды, взял коромысло, и мы пошли домой. Всю обратную дорогу мы с сестрой продолжали хихикать, а папа уже не был веселым, ему было мокро и неуютно, и вид был не настолько шикарный, как обычно. Но я думала, что он и в грязном пальто был самый красивый.

Как оказалось, папе на следующий день надо было рано утром ехать в командировку, а другого пальто у него не было. Маме, которая умела справляться с любыми ситуациями, пришлось всю ночь сушить над печкой и чистить папино пальто, и к утру оно было как новое.

С тех пор папа за водой в красивом пальто не ходил.

Кораблики

В этот день у мамы с папой было приподнятое настроение: они собирались вечером пойти в театр. Родители очень любили ходить в театр, но им редко это удавалось, так как нас, детей, не с кем было оставить. И вот они наконец решились, полагая, что мы — хорошие, воспитанные и уже достаточно взрослые дети.

Мне тогда было четыре с половиной года, моей сестре Нине шесть, а Сашке скоро должно было исполниться восемь.

Мама попросила нас никуда из дома не выходить, немного поиграть и пораньше лечь спать. Еще она сказала, что мы уже большие и нам можно доверять. Ответственной за порядок в доме была назначена Нина, как самая рассудительная и хозяйственная из нас троих.

К вечеру начались приготовления родителей к выходу. Мама нарядилась в элегантное черное платье, красиво уложила свои густые вьющиеся волосы и достала из шкафа коробку с выходными туфлями, которые она надевала только по особенным случаям. Мне очень нравились эти туфли — черные замшевые лодочки на тонкой шпильке.

Папа тоже выглядел франтом в своем темно-сером костюме, белоснежной рубашке и черном галстуке.

И вот они собрались, красивые и торжественные, дали нам еще какие-то наставления по поводу того, что можно делать, а чего нельзя, и счастливые вышли из дома.

Мы остались одни и, радуясь полной свободе, для начала немного побесились, покидались подушками и попрыгали на пружинном диване, что нам обычно не разрешалось. Но вскоре нам это надоело, и тогда Нинка сказала:

— А давайте что-нибудь хорошее для родителей сделаем, чтобы они порадовались за нас, какие мы уже самостоятельные.

— Но что мы такое можем сделать? — спросила я.

— Полы помоем. Мама как раз завтра собиралась делать уборку. Вот она обрадуется, что мы все сами сделали! — продолжила свою мысль Нинка.

У меня эта идея не вызвала энтузиазма, да и на Сашкином лице особой радости не обнаружилось. Но мы с ним понимали, что Нина права: почему бы и не сделать хорошее дело?

— Ладно, — сказала я не очень весело, — давай. Только я не умею.

— Да это легко: надо просто разлить воду и вытереть тряпкой. Вот и все, — объяснила Нина.

Я набрала в кружку воды из огромного бака, который стоял на кухне, и робко вылила ее на пол. Образовалась скромная лужица.

— Нет, так не получится, — сказал Сашка. — Помните, мама читала нам книжку, в которой рассказывалось, как матросы драили палубу? Надо вылить целое ведро и шваброй разогнать по всей комнате.

В подтверждение своей версии Сашка решительно зачерпнул из бака большой ковш воды и без колебаний все выплеснул.

Полы в нашем доме были сделаны из широких досок и покрашены светло-коричневой масляной краской. Между кухней и коридором порога не было, поэтому все беспрепятственно потекло в прихожую. Когда Сашка вылил второй ковш, мамины тапочки, стоявшие под вешалкой, медленно поплыли к выходу.

— Смотрите, прямо как кораблики по реке! — радостно воскликнула я.

При слове «кораблики» Сашка сначала задумался, а потом его лицо озарилось радостной улыбкой.

— А что, если сделать кораблики из бумаги? Интересно, они поплывут или нет?

Сашка побежал в комнату, вырвал листок из тетрадки в клеточку и, быстро смастерив симпатичный бумажный кораблик, принес его на кухню.

Но, когда его поставили в свеженалитую лужицу, он почему-то не сдвинулся с места.

Тогда сообразительная Нинка плеснула еще ковш воды, и кораблик, к нашей большой радости, плавно задрейфовал в коридор.

— Ура! Ура! Плывет! — весело закричали мы в три голоса.

— Саш, а сделай мне тоже, — попросила Нинка.

— И мне, пожалуйста! — повторила я за сестрой. — Мы будем соревноваться, чей дальше уплывет. Только надо их пометить цветными карандашами. Чур, мой с красной звездочкой!

— А мой с синей полосой, — подумав, сказал Сашка.

— А мой с зеленым листочком, — подхватила Нина.

Кораблики были сделаны и маркированы по задуманному проекту. На полу уже была огромная лужа. Вся вода собиралась в коридоре, потому что на входах в комнаты были высокие пороги. Нам пришлось снять тапочки и бегать босиком.

И вот три наших корабля выстроились в ряд. Нинка объявила начало гонок, и мы стали энергично лить воду, чтобы обеспечить хорошее течение для нашей флотилии.

— Мой первый! — обрадовался Сашка.

— Нет, мой! — перебила его Нинка, предварительно плеснув воды рядом со своим корабликом.

— Зато мой лучше всех держится на воде и не клонится, как ваши! — выкрикнула я.

— Давайте снова на старт, — скомандовала Нинка.

Снова и снова с радостным улюлюканьем мы запускали наши кораблики.

И вдруг обнаружилось, что в тридцатилитровом баке закончилась вода.

Тут мы, очнувшись от охватившего нас азарта, поняли весь ужас произошедшего. Воды в коридоре было так много, что мы растерялись, не зная, как с этим теперь поступить.

Половая тряпка, лежавшая у порога вместо коврика, наши и родительские тапочки — все грустно плавало в импровизированном море. Там же уныло покачивались размокшие кораблики.

— Что будем делать? — с тревогой спросила я. — Родители уже скоро придут.

— Будем наводить порядок, — уверенно сказала Нина.

Достав ведро, из которого мама мыла пол, мы вытащили из лужи мокрую тряпку. Она оказалась большая и жесткая, и отжимать ее у нас получалось не очень-то хорошо. К тому же ведро быстро наполнилось, а воды меньше не становилось.

Мы тоже были мокрыми с ног до головы. Сашка, потянувшись за корабликами, чтобы их поднять, зацепился ногой за ведро и шлепнулся в лужу. Его и без того уже изрядно забрызганные штаны окончательно и безнадежно намокли. Да и наши с Нинкой платья были не в лучшем виде.

В этот момент раздался стук открывающейся калитки: родители пришли.

Ничего лучше, чем быстро улечься в кровати и притвориться спящими, мы не придумали. Так, в чем были, все мокрые, и залезли под одеяла.

Вскоре открылась входная дверь, и мы услышали, как мама тихо сказала:

— Гена, давай не будем включать свет, а то дети проснутся. — И тут же вскрикнула от неожиданности: — Ой, что это?

Ее нога в красивой замшевой туфельке погрузилась в холодную воду.

— Не входи пока, тут что-то не так, — сказала она папе, нажимая на выключатель.

Яркая лампочка безжалостно показала неприглядную картину потопа в коридоре.

— О ужас! — проговорила мама.

Вся ее радость от посещения театра мгновенно угасла: она представила, какую работу ей предстоит сейчас проделать.

У папы настроение тоже резко поменялось. Он разозлился. Решительно ступая через большую лужу, прямо в парадных ботинках он быстро вошел в нашу комнату и, подойдя к Сашкиной кровати, резко откинул одеяло. Раздался звонкий звук шлепка, так как место, по которому он пришелся, было обтянуто мокрыми штанами.

Я, закрывшись с головой одеялом, ожидала своей участи и соображала, как мне лучше повернуться, чтобы папа не смог меня шлепнуть. Можно было лечь на спину или на бок, плотно прижавшись к стене. Пока я над этим размышляла, услышала шлепок с той стороны, где лежала Нина, вся напряглась, приготовившись получить аналогичное наказание и подглядывая в щелочку из-под одеяла. Но папа, проходя мимо моей кровати, лишь в отчаянии махнул рукой. Видимо, решил, что я еще маленькая.

— Завтра будем разбираться, — строго сказала мама, — а сейчас все переодевайтесь и ложитесь спать.

Утром, проснувшись, мы с виноватыми лицами вышли из комнаты.

— Быстро умываться и завтракать, а все остальное потом, — холодно произнесла мама.

Пол в коридоре был сухой и чистый. Папа уже ушел на работу.

После завтрака мама собрала нас на беседу.

— Во-первых, никто из вас сегодня не идет гулять; во-вторых, все сейчас встанут в угол на час, чтобы подумать о своем поведении. После этого поговорим, — жестко отчеканила она.

Мы разбрелись по гостиной. В этой комнате у нас было немного мебели, и как раз три свободных угла могли использоваться для наказания. Нас уже не первый раз наказывали таким образом, поэтому каждый облюбовал свой угол. Мне больше нравился тот, из которого было видно коридор и кухню. Я во всех подробностях изучила завитки узора на обоях и время от времени поглядывала, не идет ли мама нас освобождать.

Через час мы были выпущены из заточения, и мама попросила нас объяснить, как и зачем мы устроили такое безобразие. Мы, перебивая друг друга, все ей рассказали. И про палубу, и про кораблики, и про то, что сначала хотели помыть полы.

Мама внимательно выслушала нас и сказала:

— Какие вы еще маленькие! Я-то думала, что вы умнее и взрослее. И как вам это только в голову пришло? Вы же уже должны понимать, что если вы что-то задумали сделать, то потом придется отвечать за последствия своих поступков.

— У нас нечаянно получилось, — попытался оправдаться Сашка.

— Мы не нарочно, оно само как-то так вышло, — едва слышно прошептала я.

— Мы хотели все убрать, но не успели, — виновато призналась Нинка.

— А воды в бак натаскать из колонки вы тоже хотели? Или полагали, что она сама откуда-то появится? Помните пословицу? Любишь кататься — люби и саночки возить.

— Прости нас, мамочка, что мы вас с папой расстроили, — наперебой стали говорить мы в ответ.

— А мы для вас в театральном буфете эклеры купили, решили порадовать послушных детей. Теперь даже и не знаю, давать вам их или нет.

— Давать, — глядя на маму глазами нашкодившего щенка, пробормотала я.

— Давать, — хором подхватили Нина и Саша. — Мы больше так не будем.

— Ну тогда сделаем так: пол в коридоре и на кухне я уже помыла, значит, теперь будем вместе мыть полы в комнатах.

Мама налила в ведро теплой воды, дала нам небольшие половые тряпки и выделила каждому его участок. Она показала, что и как нужно делать, и мы принялись за работу, старательно залезая во все углы под кроватями.

Довольные тем, что справились с порученным делом, мы с энтузиазмом помогли маме накрыть стол к обеду, в завершение которого получили по эклеру.

Гулять нас в тот день так и не отпустили: наказание никто не отменял, но настроение у всех стало лучше, и, когда пришел папа, мы, окончательно успокоившись, весело рассказали ему про наши кораблики.

Медвежонок Мишка

Однажды, возвращаясь с прогулки, я нечаянно подслушала разговор бабушки с мамой. Дверь в бабушкину комнату была приоткрыта, и очень хорошо было слышно, о чем они говорили. А разговор был такой.

Бабушка, обращаясь к маме, спросила:

— Ляля, ты слышала, что Сергей-то, наш сосед, в субботу на охоту ездил и медвежонка из леса привез?

— Нет, не слышала. Как же он его от медведицы забрал?

— Да говорит, что другие охотники ее убили, а медвежонок один остался. Сергей услышал, как он скулит, жалко ему стало бедолагу, он и забрал его домой.

— И что он будет с ним делать? Вырастет из медвежонка огромный дикий зверь, как с ним справиться? Это же очень опасно!

— Может, пристроит его куда-нибудь? В зоопарк или в цирк какой, бог его знает.

— Давайте детям пока не будем рассказывать, сами сначала разберемся, что к чему.

Я, переполненная эмоциями, быстренько прошмыгнула в нашу комнату на цыпочках, чтобы мама с бабушкой не заметили. Настоящий живой медвежонок! Это невероятно!

Непременно надо было пойти посмотреть. Сегодня гулять бы уже не отпустили: поздно. Хорошо бы завтра встать пораньше!

Не терпелось всем этим поделиться с Ниной.

Нина сидела за столом и усердно вырезала ножницами платье для бумажной куклы.

— Ни-и-ин, хочешь я тебе секрет расскажу? — сказала я шепотом.

— Отстань, я занята.

— А ты видела когда-нибудь настоящего живого медвежонка?

— Нет, только большого медведя, в зоопарке. Помнишь, мы с мамой и папой прошлым летом ходили в зоопарк? Там был такой огромный бурый медведь.

— Помню, конечно. Но он был в клетке, и его плохо было видно. А маленького ты точно не видела.

— Ты, что ли, видела?

— Пока нет, но завтра увижу.

— Как это? В лес пойдешь искать? — иронически спросила сестра.

— Не пойду, но я кое-что узнала.

— Что?

— А ты никому не скажешь?

— Никому, обещаю!

— Я слышала, как бабушка маме рассказала, что дядя Сережа с охоты маленького медвежонка привез.

— Да врешь ты все!

— Не вру! — обиделась я. — Я сама все слышала. Хочешь со мной завтра утром пойти смотреть?

— Хочу.

— Давай рано-рано встанем и пойдем. Только маме пока ничего не будем говорить, а то вдруг она не отпустит?

— Хорошо. Тогда надо поскорее спать лечь, чтобы завтра быстрее наступило.

— Точно, — заговорщическим тоном прошептала я.

Уснуть у меня никак не получалось. Хотелось, чтобы уже сейчас наступило утро. Не терпелось скорее увидеть это лесное чудо.

Утром меня разбудила Нина.

— Просыпайся, соня-засоня! Сколько можно спать? Сама же хотела встать пораньше.

Я протерла глаза, вспомнила про медвежонка и быстро вскочила с постели, что было для меня непривычно: я обычно любила понежиться после пробуждения.

Наспех одевшись, схватив на кухне по куску хлеба с маслом и сахаром, любимое наше лакомство, жуя на ходу, мы побежали на улицу.

— Куда собрались в такую рань? Даже не позавтракали как следует, — пыталась остановить нас мама.

— Мы гулять пошли! Погода сегодня хорошая, солнышко светит.

— Ладно, бог с вами, бегите. К обеду возвращайтесь.

— Да, мамочка, конечно!

По дороге мы позвали соседскую девочку Таню, лучшую подружку Нины. Она как раз вышла во двор покормить кур.

— Та-а-анька! Пойдем скорее с нами, мы тебе что-то покажем.

Через минуту Танька уже бежала с нами.

Дядю Сережу мы знали плохо, хотя его дом находился совсем близко от нашего. Он поселился здесь не так давно. Высокий хмурый мужчина с суровым, строгим взглядом, не молодой, но еще и не старый. Ни жены, ни детей у него не было, да и ни с кем из соседей он особо не общался. Я никогда не слышала его голос и ни разу не видела, как он улыбается. Мы редко встречали его на улице. Когда он проезжал на своем мотоцикле с коляской, мы узнавали его по черной кожаной куртке, а вот лицо разглядеть почти не удавалось.

Уже издалека мы заметили, что весь дощатый забор дяди-Сережиного дома был облеплен ребятишками со всего нашего переулка. Нам с большим трудом удалось протиснуться поближе, так, чтобы в щели между досками хоть что-нибудь можно было разглядеть.

И вот мы увидели маленького пушистого медвежонка в самой середине двора. Он, совсем как обычный ребенок, играл в свои незатейливые игрушки, не обращая внимания на зрителей.

Какой он был забавный! Черные глазки-бусинки, круглые ушки, сам весь такой кругленький, и, когда он смешно кувыркался, были видны его широкие кожаные стопы. Размером он был с небольшую собаку. Он ловко управлялся с березовыми чурбачками, которые ему давал дядя Сережа, когтями обдирал с них бересту, катал их по двору. Еще у него было старое ведро, в которое он бил, как в барабан. Ведро уже изрядно помялось, но это нашему озорнику не мешало.

Потом дядя Сережа принес Мишке, так мы назвали медвежонка, бутылку с молоком. Тот ухватил ее лапами, неуклюже завалился на спинку и, причмокивая, стал пить.

Напившись, Мишка поплелся в сарай, где, по всей видимости, у него была лежанка: после еды мишкам полагается немного поспать.

Дети, все утро висевшие на заборе, наконец-то начали отклеиваться от него, наперебой обсуждая увиденное и радостно делясь впечатлениями. Для нас всех это был праздник, веселое приключение с предвкушением продолжения.

И так день за днем мы с утра бегали смотреть на медвежонка.

Дядя Сережа придумывал для Мишки новые забавы. Притащил откуда-то автомобильную шину, которая очень понравилась Мишке: он невероятно смешно ее катал, кувыркался с ней, падал и снова катал.

Еще дядя Сережа надевал ватник и большие рукавицы и понарошку боролся с Мишкой. Когда мохнатый шалунишка вцеплялся в рукав ватника, дядя Сережа его стряхивал. Медвежонок смешно плюхался на землю, затем вскакивал и опять напрыгивал на своего хозяина. Мы с восторгом наблюдали за их игрой. Дядя Сережа, когда играл с Мишкой, улыбался, лицо его светлело, и он уже не казался нам таким суровым и строгим, как раньше. Мы представляли его великим дрессировщиком, а себя зрителями цирка в первом ряду.

Мишка за лето заметно подрос, хотя все еще оставался милым малышом. Дядя Сережа уже не кормил его молоком, а давал обед в большой миске. Мишка, фыркая, с аппетитом быстро все съедал, потом переворачивал миску кверху дном и гонял ее по двору.

Как-то в очередной раз мы прибежали к заветному забору, но, увы, все щели в нем оказались плотно забиты новыми досками. Ни одной даже самой маленькой дырочки не осталось. И влезть на забор, чтобы заглянуть во двор, тоже не получалось: он был очень высокий для нас. Даже самый ловкий мальчишка не смог. Разочарованные, мы разошлись по своим ребячьим делам.

Больше мы Мишку не видели. Проходя мимо дома дяди Сережи, мы, конечно, прислушивались, и иногда нам удавалось уловить знакомое урчание. Но посмотреть никак не выходило. А поскольку дядя Сережа был малообщительным, хмурым человеком и мы редко встречались на улице, то ни разу не представилось случая спросить, как там Мишка поживает. Хотя он бы, наверное, ничего нам не ответил: не любил он с детьми разговаривать, да и не привык, своих-то детей у него не было.

Так незаметно пролетело лето.

В сентябре Нина с подружкой Таней пошли в первый класс. Я им очень завидовала — ведь там, наверное, было очень интересно и весело. Мне же до школы оставалось ждать еще целый год.

Потом как-то быстро настала зима со снежками, горками, снежными бабами, санками, новогодними праздниками и прочими зимними удовольствиями. За зимой пришла весна, радуя нас журчащими ручьями, сосульками, проталинами, первыми островками асфальта на тротуарах, которые тут же разрисовывались мелом квадратами под игру в классики. И вот наступил май. Появились свежие ярко-зеленые листочки на деревьях, зацвели яблони, сирень, солнце стало светить совсем по-летнему.

У Нины с Таней заканчивался учебный год. Все ждали лета, когда можно будет гулять на улице веселой компанией с утра до вечера.

И вот в один из таких солнечных, по-летнему жарких майских дней за мной зашла Таня. Такое случалось очень редко, только если они с Ниной были в ссоре. И тогда Таня, чтобы еще больше позлить ее, звала меня гулять. Я понимала, что она меня пригласила, только чтобы досадить сестре, но мне Таня всегда нравилась, с ней было очень весело, поэтому я сразу согласилась.

— А ты видела, как растет дикий щавель? — спросила меня Таня.

— Нет. А разве он бывает дикий?

— Бывает. Я место знаю, где он растет. Моя мама любит его в щи добавлять. Хочешь, пойдем за щавелем, и ты тоже маме принесешь. Ей понравится. Только это далеко. Ты не устанешь?

— Пойдем, не устану, — с радостью согласилась я.

Я с Таней была готова на любые приключения.

Мы, весело болтая, миновали наш переулок, свернули на одну незнакомую улицу, потом на другую, после еще долго брели через пустырь, за которым поблескивал на солнце пруд.

— Вот здесь он должен быть, — уверенно сказала Таня.

Мы стали искать щавель среди молодой травы.

— Нашла! — воскликнула Таня. — Вот, смотри! — Она сорвала продолговатый заостренный листок и протянула его мне. — Попробуй, какой кисленький!

— И правда кислый. Но вкусный, — ответила я, надкусив его.

Мы стали собирать щавель. Он был еще маленький, но мы все же набрали по небольшому пучку и собрались уже идти обратно, как вдруг услышали со стороны пруда громкий лай. Мы посмотрели туда. А там высокий мужчина держал на цепи медведя, который радостно плескался в воде у самого берега. Рядом стоял мотоцикл с коляской. Это были дядя Сережа и наш Мишка. Он сильно вырос и был уже почти как взрослый зверь.

Пробегающие стаей собаки, увидев медведя, остановились и принялись громко лаять. Мишка повернулся к ним и, ощерив страшную пасть, стал грозно рычать, пытаясь наброситься на забияк. Дядя Сережа изо всех сил пытался его удержать, но тот легко вырвался и вместе с цепью помчался за собаками.

Испуганная стая рванула в нашу сторону, Мишка за ними, мы, побросав собранный щавель, — от них. За спиной раздавались свирепый лай и рычание. Мы мчались не чуя под собой ног, не оглядываясь. Так быстро я еще никогда не бегала! Сердце от страха готово было выскочить из груди.

Не останавливаясь долетела я до самого дома. И только тут обернулась. Ни собак, ни Мишки рядом не было. И Тани рядом тоже не было. Я даже не заметила, как мы с ней разминулись. Я заскочила во двор, бросилась к забору, который отделял наш участок от Таниного, и позвала ее срывающимся голосом:

— Та-а-ань, Та-а-аня!

Таня уже была дома. Я облегченно вздохнула.

— Я так испугалась, когда увидела, что тебя нет рядом, — пробормотала я.

— И я тоже. Слава богу, что все обошлось! Наверное, собаки повернули в другую сторону, а Мишка за ними.

Таня зашла к нам, и мы с ней, перебивая друг друга, поделились с Ниной своими впечатлениями от произошедшего. Нина с сочувствием смотрела на наши взволнованные лица, выспрашивала детали, и в результате они с Таней помирились. Я была этому рада, хотя понимала, что мы с Таней вдвоем теперь нескоро пойдем гулять. А вместе они снова скажут, что я еще маленькая и мне с ними нельзя.

От родителей мы это происшествие скрыли, чтобы они не волновались. Но решили в ближайшие дни не уходить далеко от дома на всякий случай.

Через несколько дней к нам заглянула соседка тетя Галя — Танина мама — и сказала моей маме:

— Ляль, тут Сергей медвежатину предлагает недорого. Будешь брать? Говорят, вкусная.

От этих слов меня охватил ужас. Я все поняла: это Мишку убили. Безудержные слезы потекли по моим щекам, и от нахлынувших чувств я не могла произнести ни слова.

— Нет, Галя, мы не будем покупать медвежатину, — строго сказала мама.

— Ну нет так нет, — ответила тетя Галя и отправилась дальше, к другим соседкам.

— Как же так! Мишку убили! — всхлипывая, сказала я.

— Так бывает, доченька, — ответила мама. — Дядя Сережа не злой человек, только Мишка вырос и стал очень опасен для людей. Он же дикий зверь. В зоопарк его почему-то не взяли. И что дяде Сереже оставалось делать? А если бы он напал на кого-то, что тогда?

Я все понимала, я помнила эту страшную пасть и то, с какой яростью он бросился на собак. Я бы не хотела еще раз встретить его на улице. Но я не могла забыть того славного милого смешного медвежонка, который радовал нас прошлым летом.

Я долго сидела молча, пытаясь осмыслить случившееся. Получается, что хороший человек дядя Сережа спас маленького медвежонка от смерти, а потом сам же его и убил. Как-то это неправильно. А как правильно, никто, наверное, не знает.

Новогодние истории

Новый год

Новый год — это особенный праздник: как будто у всех одновременно день рождения, и каждый в этот день становится чуточку старше.

Его, наверное, придумали для того, чтобы у людей была возможность начать с чистого листа, забыв все плохое, что случилось в уходящем году, и оставив в прошлом ошибки и обиды. А в новом году обязательно случится что-нибудь очень хорошее, ведь так не бывает, чтобы за целых двенадцать месяцев ничего хорошего не произошло.

Еще у этого праздника есть свой особенный запах: он пахнет морозом, елкой и мандаринами.

В нашей семье все очень любили Новый год и ту веселую кутерьму, что была с ним связана. Жили мы небогато, родители не баловали нас дорогими подарками и деликатесами, но они умели радовать нас чем-нибудь особенным, интересным, запоминающимся на всю жизнь.

Мои детские впечатления о Новом годе наполнены ожиданием чуда, волшебством, сияющими гирляндами и каким-то необъяснимым счастьем.

Обычно в преддверии праздника родители приносили нам с работы сладкие подарки, которых мы с нетерпением ждали. Позже, когда мы начали учиться в школе, нам такие же подарки дарили на новогодних утренниках.

Как правило, это были бумажные пакеты с нарисованной елкой или Дедом Морозом. В этих пакетах-подарках всегда было много разных конфет — и мандарины, обычно по две штуки. Они невероятно пахли праздником. Если снять с мандарина кожуру и нажать на нее пальцами, из нее брызгал ароматный оранжевый сок, который наполнял своим чудесным запахом всю комнату.

Мандарины для меня навсегда стали прочно связаны с Новым годом, ведь в детстве мы их видели только в эти волшебные дни.

У меня была своя методика съедания сладких подарков.

Особую радость доставляло раскрыть такой пакет, вытряхнуть из него все содержимое, разложить на столе и определить, с чего начать.

Первыми исчезали мандарины: просто нельзя было удержаться, чтобы сразу их не попробовать. Потом выбиралась наиболее привлекательная и желанная конфета, следующей была опять лучшая из оставшихся, и так до самой последней маленькой ириски. В результате я всегда наслаждалась самой вкусной из всех конфет, а удовольствие растягивалось на несколько дней.

Как это ни странно, некоторые делают наоборот: откладывают лучшее на потом и всегда выбирают худшее из имеющегося. Мне кажется, такие люди не очень счастливые.

Каждый Новый год у нас случалось какое-нибудь чудо.

Помню, как однажды, когда мне было четыре года, к нам на Новый год пришел Дед Мороз. Он был в узорчатой шубе, подпоясанной красным кушаком, в валенках, с белой кудрявой бородой и пушистыми усами, с красным пластмассовым носом. В руках у него был мешок с подарками.

— Здравствуйте, детишки, девчонки и мальчишки! Как вы себя вели в этом году? — густым баритоном напевно произнес Дед Мороз.

Я узнала папин голос и, приглядевшись к узорам на шубе, обнаружила, что это бабушкин фланелевый халат, вывернутый наизнанку. Но для меняничего не изменилось, я все равно продолжала верить, что это настоящий Дед Мороз, и весело отвечала на его вопросы, поглядывая на мешок с подарками.

***

Новогодние праздники из моего детства мелькают в памяти, как волшебные узоры из разноцветных стекляшек в калейдоскопе.

Особенно запомнились три эпизода.

Торт

Мы, как все дети, очень любили сладкое, но в нашей семье десерты не отличались разнообразием. Конфеты и настоящие магазинные торты с розочками из крема покупались крайне редко. Привычным лакомством у нас были хлеб с вареньем или с маслом и сахаром, а на праздники мама с бабушкой пекли пироги и домашнее печенье.

И вот как-то в один из предновогодних дней мы, как обычно, сидели за круглым столом под оранжевым абажуром и готовили самодельные открытки для родителей к Новому году.

Второклассник Саша в своем фирменном стиле каллиграфически ровненькими строчками выводил текст.

Нина уверенно дорисовывала акварельными красками яркую картинку на листе, вырванном из альбома.

А я, как всегда, сидела в раздумье, что бы такое изобразить. Деда Мороза и Снегурочку я еще не умела. Но можно было снеговика и елочку. Тогда снеговика — папе, а елочку — маме. Надо было подумать.

Продолжая свои размышления, я подошла к окну и стала разглядывать затейливые снежные узоры на стекле. Потом приложила к нему теплую ладошку и держала, пока та не замерзла. Прямо по снежному узору образовался прозрачный след от моей пятерни, в который хорошо было видно, что происходило за окном. И вдруг я увидела, как мама открывает калитку, а в руке у нее огромная белая коробка.

Когда мама вошла, впустив с собой облако морозного воздуха, мы бросились ее встречать, но коробки у нее не было. Я спросила:

— Мам, а где коробка?

— Какая коробка? — немного смутившись, ответила она.

— Такая большая, белая.

— А это так, ничего интересного, это тете Гале, нашей соседке, просили передать.

Я сделала вид, что поверила, а сама стала думать, куда мама могла деть коробку. Соседке точно не отдавала, я бы увидела. Во двор она зашла с коробкой, а в прихожую уже без нее. Единственным местом, куда мама могла ее спрятать, была веранда.

На веранду мы, дети, зимой почти не заходили: она была холодной и скучной. Мама хранила на ней разные банки с солеными огурцами, вареньем и компотами, бочонок с квашеной капустой. Еще там была тахта, на которой летом можно было спать, и старый кухонный стол. Ничего интересного. Дверь на веранду всегда была закрыта на щеколду.

Как только мама занялась на кухне приготовлением обеда, я незаметно выскользнула за дверь, потихонечку открыла щеколду и заглянула на веранду. На столе, занимая его почти целиком, стояла та самая белая прямоугольная коробка, перевязанная розовой веревочкой. Как бы в нее хоть одним глазком заглянуть?

На веранде я скоро начала замерзать, но любопытство было сильнее.

Веревка была туго завязана. Приложив немало усилий, я наконец-то ее развязала и приподняла крышку.

То, что я увидела, привело меня в неописуемый восторг.

В коробке покоился огромный торт невиданной красоты. Выглядел он как обрамленная узорной шоколадной рамкой зеленая поляна. В центре стояла корзина с земляникой. Она была сплетена из золотисто-коричневой карамели, а ягоды, сделанные из крема и присыпанные красной леденцовой крошкой, выглядели совсем как настоящие. Слева возвышался пенек. Рядом с ним в траве из крема росли симпатичные грибочки с бисквитными шляпками. Справа сидел ежик, у которого на кремовых колючках тоже были грибы и ягоды. По всей поляне росли розовые и желтые цветы с зелеными листочками и земляника, такая же, как в корзинке. На это можно было смотреть бесконечно. И запах от торта шел головокружительный.

Торт был настолько прекрасен, что даже не приходила в голову мысль взять с него грибочек или ягодку, чтобы попробовать. Нарушить это совершенство казалось просто невозможным.

Я оглядела крышку и заметила, что с одного края к ней прилипло немного шоколадного крема. Я осторожно смазнула его и облизала палец. Это было бесподобно вкусно!

Услышав шорох за дверью, я испугалась, что меня заметят, и поскорее закрыла торт, как смогла завязала его и, аккуратно задвинув щеколду веранды, вернулась в дом.

Меня переполняли эмоции: радость от увиденного, чувство вины перед мамой за испорченный сюрприз, раздирающее желание все рассказать сестре и брату.

На следующий день, когда родителей не было дома, я позвала Сашу и Нину и торжественно открыла им свой секрет. Мы все трое пошли на веранду, где я в таинственной тишине развязала уже не так туго связанную веревочку и открыла крышку. Мы все трое замерли от восхищения.

Сашка изучал торт своим профессорским взглядом, в уме оценивая его фактический размер и то, сколько получится кусочков, если его разрезать на равные квадратики.

Нинка смотрела горящими глазами и прикидывала мысленно, можно ли взять из корзинки ягодку и съесть — будет ли заметно?

— Только, чур, не трогать! — сказала я, поняв по взгляду сестры ее намерение. — Мама не должна догадаться, что мы знаем про сюрприз.

Я почувствовала себя главной и ответственной за сохранность торта, так как именно я первая узнала секрет. Со мной все согласились и поклялись к торту не притрагиваться.

Налюбовавшись этим шедевром кулинарного искусства и аккуратно закрыв коробку, мы ушли с веранды.

Потом мы еще ходили смотреть на торт вечером и утром следующего дня: надо же было убедиться, что он никуда не исчез.

И вот наступил тот торжественный момент, когда мы все собрались за нашим любимым круглым столом, покрытым к празднику белой скатертью. В углу комнаты, поблескивая стеклянными шарами, стояла елка. Мы подарили родителям наши нарисованные открытки. Потом мама на минутку вышла и вернулась с той самой большой белой коробкой и поставила ее на стол.

— Дети, это вам подарок от нас с папой, — торжественно сказала мама и открыла крышку.

Торт предстал перед нами во всем своем великолепии. Восторг в наших глазах был совсем не поддельным. Ведь мы теперь точно знали, что этот торт — для нас, и от того, что мы его уже видели раньше, он не стал менее желанным.

— Такой огромный! Наверное, он раз в десять больше обычного торта! — рассудительно прикинул Сашка.

— А красивый какой! Это самый красивый торт в мире! — воскликнула я.

— И, наверное, очень вкусный! — прыгая от нетерпения, поддержала нас Нинка.

Искренняя радость отражалась на наших сияющих лицах.

— Он такой большой! Можно, мы подружек пригласим? — робко предложила я родителям.

— Конечно, — ответила мама. — Торта на всех хватит.

Круглый стол тут же раздвинули, превратив его в овальный. И вскоре в доме зазвучали веселые голоса соседских девчонок. Все с восторгом и удивлением рассматривали торт.

Мама разливала чай в праздничные чашки. Папа красиво, аккуратно, чтобы не испортить ни одной ягодки, резал торт, оставляя пока нетронутыми корзину и ежика, и раскладывал кусочки на блюдца. А потом мы его попробовали. Он был божественно вкусным! Влажные слои воздушного бисквита чередовались с прослойками белого крема и красного кисло-сладкого джема. Все просили по две-три добавки, и всем хватало, и торт никак не заканчивался. Никто не говорил нам, что много сладкого вредно. Потом, уже разомлевшие от чаепития, мы не спеша вытаскивали ягодки из корзинки, попутно отламывая от нее карамельные кусочки.

Праздник получился очень вкусный. Я была просто счастлива от того, что у нас такая замечательная семья — дружная и гостеприимная.

Карнавал

Я была уже первоклассницей. В конце декабря закончилось учебное полугодие, которое я успешно одолела на одни пятерки, и скоро меня ждал первый школьный новогодний бал.

Учительница сказала, что на него желательно всем прийти в карнавальных костюмах.

В то время готовые костюмы в магазинах не продавались и все мастерили их самостоятельно в меру своих способностей и фантазии. Продавались только маски из папье-маше: собачки, мишки, лисички и прочие зверюшки.

Я рассказала маме про предстоящий карнавал, и мы вместе стали думать, какой костюм можно смастерить. Снежинкой и Красной Шапочкой мне не очень-то хотелось быть, а ничего другого сразу мы придумать не смогли.

Но на следующий день мама вернулась с работы с бумажным свертком. Мне не терпелось посмотреть, что там такое она принесла. И, когда наконец мама, раздевшись, развернула бежевую оберточную бумагу, я увидела отрез ткани невиданной красоты. Это был атлас золотисто-желтого цвета. Казалось, он был сделан из настоящего золота.

— Я придумала для тебя наряд, тебе он должен понравиться, — сказала мама. — Это будет русский народный костюм, как у бабушки.

Моя бабушка, совсем еще не старая, в свободное от работы время участвовала в художественной самодеятельности: пела в народном хоре.

Она часто брала меня на репетиции и концерты. Бабушкин музыкальный коллектив состоял из нескольких женщин разного возраста и троих мужчин. Они пели русские народные песни.

Выступали они в красивых костюмах: мужчины в белых вышитых рубашках, подпоясанных красными кушаками, женщины в длинных блестящих сарафанах, украшенных тесьмой, белых блузках с пышными рукавами и кокошниках. Сарафаны у всех были разных цветов: красный, синий, зеленый, голубой, малиновый, сиреневый. Кокошники были под цвет сарафанов. На каждой исполнительнице красовались длинные бусы. Бабушкин сарафан и кокошник были изумрудно-зеленые. Все это выглядело очень ярко и празднично.

Я думала, что, когда вырасту, тоже буду петь в хоре в таком же красивом наряде.

Мне очень понравилась мамина идея. Тем более что сарафана такого удивительного цвета не было даже у самой главной солистки бабушкиного хора.

Мама с бабушкой принялись за шитье. К изготовлению кокошника привлекли папу, который сделал проволочный каркас, чтобы кокошник хорошо держался у меня на голове.

По центру обтянутого золотистой тканью кокошника папа прикрепил большую бабушкину брошку, усыпанную сверкающими камнями. Потом мама расшила его узорами из разноцветных бусин и бисера.

В результате совместных усилий получился великолепный наряд. Я примерила его и не узнала себя в зеркале. Передо мной, блестя струящимся золотом, предстала настоящая царевна из сказки — в сарафане до пола, блузке с белоснежными пышными рукавами и с ярко-красными бусами. Кокошник сиял и переливался.

Я от радости не могла дождаться следующего дня, когда должен был начаться карнавал.

И вот наступило завтра. Я пошла в школу на праздник с большой тканевой сумкой, в которую мама аккуратно уложила мой шикарный наряд.

В школу я чуть-чуть опоздала. Когда я переоделась, все уже были в актовом зале и смотрели начавшееся новогоднее представление.

На сцене настоящая Снегурочка в голубой шубке и белых сапожках вместе со снежинками — девочками из танцевального кружка, наряженными в сверкающие платья, — пыталась спасти Деда Мороза, заколдованного злой волшебницей Вьюгой. Еще были танец летучих мышей, смешной добрый снеговик и много всего другого интересного.

Когда представление закончилось, все отправились в другой зал, в центре которого стояла огромная настоящая елка, украшенная крупными блестящими игрушками, разноцветными флажками и гирляндами. Вышел расколдованный Дед Мороз — тоже настоящий. На нем была красная бархатная шуба и красная шапка, отороченная белым мехом. В одной руке он держал блестящий посох, а в другой — большой мешок с подарками. А еще у Деда Мороза был настоящий дедморозовский голос — густой, звучный — и добрые веселые глаза.

Все начали водить хоровод вокруг елки и петь «В лесу родилась елочка» и другие новогодние песенки. Громче всех пели Дед Мороз и Снегурочка.

А потом Дед Мороз позвал всех ребят, которые пришли в карнавальных костюмах, чтобы полюбоваться на них и выбрать лучший.

Я в этот момент стояла с другой стороны большущей елки. И, когда дети, отталкивая друг друга, побежали к Деду Морозу, я, как всегда скромная и застенчивая, пропускала всех вперед.

И вот уже перед Дедом Морозом и Снегурочкой дефилировали: Красная Шапочка — в красивой красной панаме, похожей на ту, что надевают летом от солнца, в красной юбке, белой блузке и короткой черной жилетке; Мальвина — девочка в нарядном розовом платье с огромным голубым бантом на макушке, хотя у нее должны быть голубыми волосы, а не бант, но она все равно была похожа на настоящую Мальвину; симпатичный Буратино — мальчик в коротких штанишках, трикотажной полосатой шапочке с кисточкой на конце и с длинным картонным носом; несколько снежинок — в пышных белоснежных юбочках, сшитых из накрахмаленной марли и украшенных серебряной мишурой; несколько зайчиков в белых полотняных комбинезонах с ушками на голове; просто ребята в масках из папье-маше…

Дед Мороз со Снегурочкой с восхищением расхваливали участников конкурса. А я стояла и любовалась на все происходящее как зритель из-за елки. Что-то мешало мне выйти из моего укрытия: сначала я как-то замешкалась, затем увлеклась разглядыванием ребят в костюмах и забыла, что тоже должна быть участницей, а потом мне показалось, что выходить уже слишком поздно и неуместно.

И вот начали вручать призы.

Первое место досталось Красной Шапочке. Ей подарили огромную коробку пластилина. В ней было много брусочков разных цветов, цветные пластмассовые палочки и ножички для лепки и уже готовые образцы пластилиновых фигурок. Я такого пластилина раньше никогда не видела. «Как бы я хотела такой!» — подумала я и загрустила.

Второй приз — очень красивую коробку с тремя рядами цветных карандашей — получила Мальвина.

Третье место занял Буратино. Его наградили большой книгой сказок в ярком переплете.

Всем остальным участникам карнавала Дед Мороз тоже вручал подарки, доставая их из своего бархатного мешка. Эти подарки были попроще: обычные небольшие коробки карандашей и пластилина, альбомы для рисования, тонкие книжки с картинками.

Довольные дети начали потихоньку разбегаться по залу, и тут Дед Мороз увидел меня.

— А это что за красота такая?! Ну прямо царевна-королевна! Кто же тебе такой удивительный костюм сделал?

Я как будто очнулась от глубокого сна, даже вздрогнула от неожиданности.

— Мама… И бабушка… И еще папа помогал, — пролепетала я, а на глаза уже начали наворачиваться слезы.

— Да у тебя же самый лучший костюм! А почему я тебя раньше не заметил? Где ты была? Ну-ка, посмотрим, что у меня там есть для тебя…

Пошарив рукой по опустевшему мешку, Дед Мороз достал последнее, что у него было, — маленькую коробочку цветных карандашей. Растерянно улыбнувшись, он протянул ее мне.

— Вот, все, что осталось! Но ты не переживай, ты все равно самая красивая! — приобняв меня за плечи, сказал Дед Мороз. — И скажи своим родителям, что они молодцы!

Я подняла лицо вверх, чтобы предательские слезы не выкатились из глаз, и постаралась улыбнуться.

Мне больше не хотелось веселиться у нарядной новогодней елки. Быстро переодевшись, я побежала домой. Бежала я быстро, чтобы не расплакаться по дороге. Но, как только переступила порог, уже не могла сдерживать слезы и разревелась во весь голос.

Мне было обидно за себя, за то, что я такая нескладная и робкая, за то, что не оправдала родительских надежд. Они так старались, чтобы сделать мне красивый и веселый праздник. И еще мне было очень жалко ту коробку с пластилином, которая досталась не мне.

Выговорившись маме, я постепенно успокоилась.

На следующий день мама пришла с работы немного позже обычного, и в руках у нее был прямоугольный сверток.

— Это тебе, — сказала мама. — Подарок за хорошую учебу. Ты же у нас отличница!

Я взяла сверток, развернула и увидела точно такой же пластилин, как тот, что достался Красной Шапочке. Моему восторгу не было предела! Я прыгала от радости, прижимая к себе заветную коробку. Я даже и мечтать об этом не могла!

Все каникулы мы вместе с Ниной и Сашей лепили из этого пластилина. Сашка — машинки и солдатиков, а мы с Ниной — зверушек по образцу тех, что были в коробке. Получалось не очень похоже, но лепить мне очень понравилось.

А свой карнавальный костюм я еще несколько раз надевала на новогодние елки. Он, правда, с каждым годом становился все короче, но все равно был очень красивый, я даже призы за него получала.

Гирлянда

Я училась во втором классе. И очень ждала, когда наступят каникулы и Новый год. Я любила зимние каникулы за то, что можно подольше поспать, а потом целый день кататься с горки, на коньках и на лыжах, а вечером, уютно устроившись под оранжевым абажуром, читать книжки и играть в разные настольные игры с братом и сестрой.

А еще мне нравились предновогодняя суета, особенное настроение от предвкушения чего-то очень хорошего.

В один из таких декабрьских дней я, уютно устроившись за маминым письменным столом, размышляла о том, что бы такое подарить всем к Новому году. Я очень любила там сидеть, когда мамы не было дома, что-нибудь рисовать или раскрашивать нецветные картинки в толстой книжке сказок. В задумчивости я стала рассматривать полку над столом: на ней стояла моя любимая старинная чугунная чернильница в форме собачьей головы. Верхняя часть ее открывалась, как будто собака разевала пасть, а внутри этой пасти была небольшая емкость для чернил. Рядом, как всегда, стояли чернила для авторучек. Обычно только фиолетовые и красные: фиолетовые — для всего, а красными мама, проверяя тетради своих учеников, отмечала ошибки и ставила оценки.

Но сейчас рядом с привычными двумя флаконами на полке я увидела новые — с желтыми, голубыми и зелеными чернилами. Я даже не подозревала, что такие бывают.

«Интересно, зачем маме разноцветные чернила? — подумала я. — Надо будет спросить».

Спросить я забыла, но вечером, проходя мимо маминой комнаты, увидела, как она, склонившись над столом, что-то рисует кисточкой, а на столе стоят открытыми те самые разноцветные чернила. Заметив меня, мама что-то убрала в ящик стола и велела мне скорее ложиться, потому что давно уже пора было спать.

Папа тоже как-то загадочно себя вел в те дни. Он что-то мастерил и паял из проволоки, а когда мы приходили в комнату, быстро накрывал свою работу газетой.

Несколько дней мама с папой что-то такое непонятное делали и не хотели нам показывать.

— Придет время — узнаете, — отвечала мама на наши расспросы.

А мы продолжали готовиться к празднику: мастерили бумажные гирлянды для новогодней елки.

Для этого надо было сначала покрасить бумагу. Мы брали обычные листы белой бумаги, раскрашивали их акварельными красками: один в красный цвет, другой в желтый, потом в зеленый, голубой, розовый — и давали им высохнуть. Готовую цветную бумагу мы нарезали ножницами на тонкие полоски, склеивали первую полоску в кольцо, затем, чередуя цвета, продевали в кольцо следующую полоску и опять склеивали, и таким образом получалась разноцветная цепочка-гирлянда.

Еще мы вырезали из белой бумаги ажурные снежинки и наклеивали их на окна.

Когда оставалось всего два дня до Нового года, папа принес во двор елку. Она была большая и густо пахла лесом и зимней свежестью. Папа быстро смастерил крестовину из деревянных брусков, чтобы елка устойчиво стояла. Мы все вместе с трудом затащили ее в дом, прижимая упрямо торчащие во все стороны ветки. Верхушку пришлось немного подрезать, чтобы елка поместилась в комнате. При желании можно было разглядеть, что она была не очень-то ровная: с одной стороны ветки были погуще, а верхняя часть выглядела жидковатой, но все равно это была самая лучшая елка в мире. Потому что ее выбрал папа.

Весь следующий день мы, по очереди забираясь на табуретку, наряжали елку. Игрушки у нас были разные: стеклянные блестящие шары и бусы, сосульки, шишки и фонарики, плоские картонные зверюшки и наши самодельные цветные гирлянды. Поверх всей этой красоты развесили дождик из фольги. Получилось очень нарядно.

Ура! Мы все успели! Завтра Новый год!

Утром мы проснулись от запаха пирогов, которых мама напекла целую гору — больших и маленьких, со сладкими и несладкими начинками.

Мы дружно позавтракали, и нас, детей, отправили гулять.

Погода была прекрасная: легкий морозец, снежок, блестящий на солнце. Как здорово в такой зимний денек кататься с ледяной горки и просто валяться в снегу! Вдоволь нарезвившись, мы ввалились домой, краснощекие и облепленные снегом, как снеговики.

Мама помогла нам отряхнуться, мы разделись и, помыв руки, побежали обедать.

Обед в тот день был особенно вкусный, праздничный, — домашние пельмени, которые накануне мы все вместе лепили, а к чаю мама принесла пирог с вареньем. За столом мы наперебой рассказывали всякие истории, смеялись и шутили. И вдруг я увидела, что на нашей замечательной елке появились разноцветные лампочки. Их было много, они были развешаны по всей елке сверху донизу.

— Ух ты, какая красота! Что это? — спросила я.

— Это — электрическая гирлянда, — с гордостью ответил папа. — А ну-ка, сынок, выключи свет! — попросил он Сашку.

Когда Сашка нажал на выключатель, в комнате воцарился полумрак. Папа торжественно воткнул в розетку вилку от гирлянды, и елка засияла разноцветными огнями. Вот это было зрелище!

Мы никогда еще не видели разноцветной гирлянды. Даже на большой школьной елке гирлянда была с обычными лампочками. А тут такое чудо!

Теперь я поняла, зачем у мамы появились те флакончики с разными чернилами и что это они от нас скрывали несколько дней. Оказывается, мама чернилами раскрасила все лампочки, а папа соединил их в гирлянду.

Этот Новый год запомнился мне ярким, сверкающим и разноцветным.

***

Снега в тот Новый год выпало столько, что все кругом стало белым и новым. Как будто перелистнули страницу чистой тетради. Это означало, что все начнется сначала и на этой странице не должно быть помарок и ошибок. И я была уверена: все будет очень-очень хорошо.

Отрочество

Девочка на шаре

Бывает такое состояние, когда в тебе концентрируется особая энергия и откуда-то сверху, из космоса, приходит озарение, открывающее невиданные возможности, поднимающее тебя на какой-то новый уровень. Кажется, что ты можешь все, даже то, что раньше казалось недостижимым, ты чувствуешь себя почти богом, создателем, которому все подвластно.

Мне довелось несколько раз побывать в этом состоянии и испытать счастье вдохновения.

В детстве я была обычным ребенком, никакими особыми талантами не выделялась, любила читать и рисовать. А каждое лето на школьные каникулы меня отправляли в пионерский лагерь.

Это случилось, когда мне было одиннадцать. Была первая смена, июнь. Почти все время шли дожди и было холодно, заняться было особенно нечем, все сидели по палатам, играли в настольные игры, читали книги, просто ничего не делали. Я с тоски пошла в игровую комнату присмотреть для себя что-нибудь подходящее для нескучного времяпрепровождения и увидела коробку с пластилином. Обычную коробку, с брусочками невнятных цветов: в то время не было такого красивого и яркого пластилина, как сейчас.

Обрадовавшись, я взяла всю коробку себе и начала разминать первый попавшийся брусочек. Мне понравилось чувствовать теплоту и податливость материала, ощущать изменение формы под пальцами. Незаметно для себя я обнаружила, что у меня стала получаться фигурка девочки. Я решила, что это будет балерина. Я лепила — и что-то во мне менялось. Впервые в жизни я ощутила, какое это удовольствие — играть с созданной своими руками куклой, придавая ей разные позы, изгибая спину, шею, руки и ноги в воображаемом танце… Из брусочка пластилина у меня как раз вышла фигурка размером чуть меньше ладони.

Когда я показала балерину подружкам, к моему удивлению, всем очень понравилось. Каждая просила подарить ей это сокровище. Я отдала свою поделку одной из девочек, а другие заняли очередь на следующие.

Вдохновленная успехом, я принялась за дело. Я лепила фигурку за фигуркой и одаривала всех своими шедеврами. Мои балерины были похожи друг на друга, только они были в разных позах и разного цвета. Когда закончился пластилин из первой коробки, мне откуда-то принесли еще одну, и моя работа продолжилась. Так я провела всю смену в лагере. Меня даже наградили какой-то книжкой с надписью «Юному скульптору» и грамотой за творческие успехи.

Когда начался учебный год, интерес к моим балеринам не исчез, и я продолжила их лепить и дарить друзьям. Потом, лет через десять после окончания школы, я как-то зашла в гости к бывшей однокласснице и с удивлением увидела у нее свою поделку, покрытую масляной краской. Она почти не потеряла форму.

Работа с пластилином увлекла меня настолько, что я даже стала пробовать лепить мужские и женские головы и лица.

И тут я увидела ее.

Тоненькая, хрупкая юная гимнастка с загадочной, слегка ироничной полуулыбкой, изгибаясь, балансировала на шаре в контрасте с огромной спиной атлета.

Я влюбилась в эту картину Пикассо, в эту девочку. Мне захотелось увидеть ее объемной и подержать в руках. Я понимала, чувствовала, что могу это сделать. Мне только нужно было время, чтобы настроить всю себя, чтобы полностью, без остатка погрузиться в этот образ, самой стать этой девочкой, почувствовать ее изнутри, иначе ничего не получилось бы.

Несколько дней, испытывая какое-то трепетное волнение и предвкушение чего-то важного для меня, я ждала подходящего момента, когда никого не будет дома и никто не сможет мне помешать, чтобы наконец-то начать лепить мою девочку.

Это было непросто. Наша шумная семья каким-то чудом размещались в маленькой двухкомнатной квартире. Мама возвращалась домой раньше всех, брат и сестра в тот период учились во вторую смену, папа приходил с работы около шести вечера.

Я не помню, как так вышло, что я на несколько часов осталась дома одна. Это была большая редкость и радость. Конечно, я всегда очень любила свою семью. Но иногда бывает просто необходимо побыть наедине с собой. Поэтому я очень ждала этого момента одиночества. И он наступил.

Я устроилась за письменным столом, достала пластилин — уже не один брусок, а соединенный из нескольких многоцветный комок — и с наслаждением начала его разминать.

Подготовка к лепке — процесс не быстрый: пластилин должен согреться в руках и дойти до той кондиции, когда с ним можно будет делать что хочешь. Но в то же время его нельзя перегреть. Это очень капризный материал.

Но вот пластилин был готов, и я полностью растворилась в своей работе. Руки быстро-быстро двигались независимо от меня — я просто наблюдала за происходящим. Постепенно начал складываться образ и появлялась фигурка — еще пока не такая, как хотелось, еще далекая от совершенства. Но руки сами понимали, что делать, и продолжали колдовать над своим творением.

И тут случилось то, ради чего люди и занимаются творчеством: реальность отступила, и я улетела в параллельный мир, где никого, кроме нас, не существовало — только я и моя девочка на шаре. Она была уже почти живая, я держала ее в руках. Я могла изогнуть ее фигурку так, как мне хотелось. Оставалось совсем немного: профиль поправить, плечики выровнять, немного убрать со спинки, ножку подтянуть, руки чуть изогнуть, головку…

И тут пришла с работы мама, вся нагруженная сумками, и сказала мне:

— Доченька, сходи за хлебом. Скоро все придут, а хлеба нет. А я пока ужин приготовлю.

Ласково так сказала, а у меня уже померкло счастливое озарение. Реальность вернулась.

Но при этом я еще надеялась на чудо, верила, что у меня будет чуть-чуть времени. Мне нужно было всего полчасика — и я бы доделала свою девочку. Я готова была все отдать за эти полчаса уединения.

Но мама была настроена решительно. Она уже не просила, а требовала сходить за хлебом прямо сейчас. Я понимала, что она ни в чем не виновата, что, действительно, все скоро придут голодные и хлеб надо купить, но ничего не могла с собой поделать и сидела окаменевшая как статуя, не двигаясь с места. Я просто не могла выпустить из рук свою незаконченную фигурку, свою девочку и вошла в ступор.

Возмущенные призывы мамы к моей совести и то, насколько резко был прерван акт моего творения, привели меня в отчаяние. Я чувствовала, что это все, что у меня уже, наверное, никогда не будет такого настроя и вдохновения. И что мама, умная, тонкая женщина, способная всегда все понять, сейчас меня не услышит, потому что я в таком состоянии не смогу ей ничего объяснить. Я в порыве полного отчаяния смяла свою драгоценную фигурку и швырнула этот бесформенный комок на пол. Все, не было больше моей девочки, которая уже почти была живая.

Я бросилась плашмя на тахту и безутешно зарыдала.

Не помню, сколько я так пролежала. Я как в тумане слышала голоса пришедших брата, сестры и папы, кто-то из них, наверное, все же сходил за хлебом. Меня звали ужинать, но я не могла об этом даже думать. У меня было большое горе: в тот день я потеряла что-то очень важное, ценное для меня.

Потом я рассказала маме о своих переживаниях, она все поняла, но это было уже потом.

Позже я пробовала еще лепить, вот только девочку на шаре уже не пыталась. Но она, хотя и не реализованная до конца, была у меня, я держала ее в руках, прочувствовала ее, слилась с ней.

Прошло много лет, однако я по-прежнему помню эту историю. Потому что вместе со своей девочкой на шаре я прожила целую жизнь, в которой были боль и радость, взлет и падение, вдохновение и потеря. И я счастлива, что она была в моей жизни, ведь без нее — кто знает? — смогла ли бы я испытать все это?

Забастовка

То лето, как обычно, я проводила в пионерском лагере. Мне нравилось ездить в этот лагерь, потому что он располагался в очень живописном месте — в сосновом лесу на берегу реки, вдали от городской суеты — и там собиралось много ребят из нашей школы. Мы с одноклассниками заранее договаривались, кто с кем поедет, и просили родителей записать нас в определенную смену.

По возрасту мы попали во второй отряд, предпоследний по старшинству. Мне было тринадцать лет, большинству ребят уже исполнилось четырнадцать — почти взрослые.

На большой, уютно обустроенной территории лагеря располагались одноэтажные корпуса для каждого отряда. В них были так называемые палаты — комнаты, в которых мы жили. В корпусе нашего отряда в палате девочек размещалось шестнадцать кроватей, а в палате мальчиков — четырнадцать. Еще были комнаты для вожатой и воспитателя, игровая и кладовка, в которой хранились чемоданы с нашими вещами.

В отдельных корпусах были столовая, баня и клуб, в котором мы занимались в кружках по интересам и где проходили концерты, просмотры кинофильмов и, конечно, танцы — любимое развлечение старших отрядов. Гордостью нашего лагеря был большой стадион, куда каждое утро мы бегали на зарядку, а днем там проводились спортивные мероприятия. Не менее популярным местом была и большая игровая площадка с всевозможными качелями-каруселями.

Жизнь в лагере была вся расписана по часам: подъем, зарядка, линейка, завтрак и так до отбоя. Ориентировались мы по соответствующим сигналам пионерского горна, которые для каждого случая были разные. Горнистов мы уважали: не каждый мог чисто и звонко исполнять эти нехитрые мелодии.

Еще одним атрибутом лагерной жизни были речовки — рифмованные тексты, которые мы хором выкрикивали, когда ходили строем на линейку или в столовую. Они были примерно такого содержания:

Раз-два! Три-четыре!

Три-четыре! Раз-два!

Кто шагает дружно в ряд?

Пионерский наш отряд!

Кто шагает дружно в ногу?

Уступите нам дорогу!

Солнце, воздух и вода —

Наши лучшие друзья!

Мы, старшеклассники, речовки не любили и, чтобы как-то скрасить их формальность, придумывали свои тексты. Например, для похода в столовую мы сочинили такой:

Раз-два! Три-четыре!

Три-четыре! Раз-два!

Кто шагает дружно в ряд?

Пионерский наш отряд!

Почему шагаем дружно?

Потому что кушать нужно!

Еще была у нас обязательная, но всеми нелюбимая обязанность тщательно заправлять свои постели. Требования к качеству были чрезвычайно высокие, и не у всех получалось. Одеяла и простыни надо было укладывать особым образом, натягивая их так, чтобы не было ни морщинки, ни складочки, а сверху следовало ровным треугольником укладывать подушку.

Воспитателем у нас была Тамара Николаевна, школьная учительница, к счастью, не из нашей школы, женщина лет сорока пяти. Строгая, подтянутая, гладко причесанная. Голос у нее был неприятно скрипучий, глаза жесткие, неулыбчивые. Мы ее сразу невзлюбили. Похоже, ее это не слишком огорчало — она просто выполняла свою работу, следуя официальным инструкциям. За глаза мы иронично называли ее Тамарочкой-надзирательницей или просто Тамарочкой.

Тамарочку мы не только не любили, но и побаивались. Каждое утро она приходила проверять, как мы убрали постели, и, если у кого-то получилось не идеально ровно, заставляла переделывать по нескольку раз. И не дай бог было встретить ее после отбоя в коридоре или за пределами нашего корпуса! Помимо того что надо было выслушать от нее устный скрипучий выговор, она могла придумать наказание в виде принудительных работ по уборке территории или на кухне, а еще хуже — не разрешить со всеми пойти купаться на речку или в поход.

Каждый вечер после отбоя наша надзирательница заглядывала к нам в палату и требовала прекращения всех разговоров и тем более смеха. Поэтому мы, заслышав ее шаги, ненадолго затихали, а когда она уходила, продолжали болтать и веселиться.

Вожатой у нас была очень милая девушка Светлана, девятнадцатилетняя студентка, внешне мало отличающаяся от девочек нашего отряда. Она была добрая, веселая, зажигательная и романтичная. Мы затаив дыхание слушали, как она пела под гитару песни Визбора. Особенно мне нравилась в ее исполнении песня «Ты у меня одна». Со Светланой можно было поговорить о чем угодно, она всегда все понимала, ненавязчиво давала нам мудрые советы.

Света с неподдельным энтузиазмом организовывала нашу жизнь в лагере, помогала нам в подготовке всех мероприятий и конкурсов. С ней было по-настоящему интересно, и мы, заряжаясь ее энергией, активно включались во все затеи.

Она придумала название для нашего отряда — «Альтаир» — это самая яркая звезда в созвездии Орла. Нам понравилось, это было гораздо лучше, чем стандартные «Орленок» или «Буревестник», как обычно называли пионерские отряды.

Благодаря Свете даже порой завышенные и необоснованные требования Тамарочки по поводу порядка и режима не сильно выбивали нас из комфортного состояния.

Как и в любом коллективе, у нас были лидеры. Среди девочек — моя одноклассница Оля Исакова, в школе отличница, но при этом не зубрилка. Очень острая на язык, независимая, она могла дать отпор любому, кто пытался ее оскорбить или обидеть. Еще были две подружки Иры — Ира Корабельникова и Ира Богатырева. Спортсменки-баскетболистки, смелые, веселые и решительные, они так классно играли в баскетбол, что вдвоем могли выигрывать у команды мальчишек из первого отряда, притом что ростом были ниже среднего. Их очень уважали в нашем отряде.

Были и другие очень интересные девчонки, к мнению которых все прислушивались.

А я всегда была в тени. Неуверенность в себе и боязнь насмешек мешали мне высказывать и отстаивать свое мнение даже в тех случаях, когда я была не согласна с большинством. Я была уверена, что ко мне никто не будет прислушиваться. Меня это порой огорчало, но я принимала это обстоятельство как должное: мне казалось, я не обладала качествами, которые должны быть у лидеров. Впрочем, в изгоях я тоже не числилась — просто была нейтральной частью коллектива, при этом достаточно жизнерадостной.

Так мы и жили, весело и увлекательно, на нашей маленькой звезде «Альтаир», пока не произошла эта история.

В тот день — сразу после завтрака и до самого обеда — у нас проходили соревнования по баскетболу. К нам приехали спортивные команды из двух соседних лагерей. Наша знаменитая команда девочек благодаря великолепным Ирам выиграла у всех девичьих команд первых и вторых отрядов. В конце соревнований наши девчонки покорили всех болельщиков, выиграв вдвоем у сборной из трех мальчиков первого отряда и двух вожатых. Зрелище было незабываемое. Наши миниатюрные Иринки не давали шансов противникам: умело лавируя между ребятами, они быстро перемещались по полю, артистично и четко отбивая мяч от земли, перекидывали его друг дружке, умудряясь с середины поля попасть в корзину противника. Здоровенные парни растерянно метались по полю, пытаясь перехватить мяч, но увы! Матч завершился потрясающей победой девчонок со счетом 12:2. Это был триумф! Мы ликовали и по праву гордились нашими Иринками и нашим отрядом.

Радостные, возбужденные и изрядно проголодавшиеся, мы, услышав веселые призывы горна, помчались гурьбой в столовую на обед, не дождавшись Тамарочку и Свету.

Когда мы шумной толпой ввалились в столовую, столы были уже накрыты. Как обычно, на каждом столе стояла кастрюля с дымящимся супом, были расставлены тарелки со вторым блюдом и с хлебом и граненые стаканы с компотом. В этот день на первое приготовили борщ, а на второе картофельное пюре с котлетой. Пахло все это головокружительно прекрасно.

Мы принялись половником разливать ароматный борщ по тарелкам, мальчишки первым делом схватили компот, и вдруг в дверях появилась разъяренная Тамарочка с истерическими криками:

— Это что за безобразие?! Как вы посмели без старших прийти на обед, не построившись, без речовки?! И руки, наверное, не помыли! Быстро все вышли из столовой! Возвращайтесь в корпус, постройтесь парами и с речовкой идите в столовую!

Мы какое-то время по инерции продолжали разливать борщ. Радостное возбуждение постепенно начало пропадать с наших лиц, но мы еще надеялись, что она прокричится и оставит нас в покое. Но Тамарочка продолжала, с каждым словом раздражаясь все сильнее:

— Вы что, оглохли все? Не слышите, что я вам говорю? Быстро все вон из столовой! Во-о-он!!!

Ребята из других отрядов, сидевшие за соседними столами, затихли, перестали жевать и напряженно следили за развивающейся ситуацией.

Меня охватило острое чувство возмущения и обиды, как будто меня по лицу ударили. Как она может так с нами разговаривать? Вместо того чтобы порадоваться нашим успехам, она испортила нам праздник!

— Уходим! — громко сказала я. — Но возвращаться не будем!

Я решительно направилась к выходу. Эмоции захлестнули меня настолько, что, если бы передо мной стояла стена, я снесла бы ее, не заметив. Весь отряд, оставив свои тарелки и стаканы, растерянно один за другим пошел за мной к выходу. Кто-то еще пытался отпить компота или откусить кусочек хлеба, но, видя, что все уходят, тоже бросил еду и пошел.

— Мы не должны этого терпеть. С нами так нельзя. Мы не стадо баранов, а взрослые люди, заслуживающие уважения! — жестко и уверенно проговорила я, повернувшись к ребятам. — Лично я объявляю голодовку, пусть Тамарочка подавится нашим обедом! Кто со мной? — спросила я, окинув пристальным взглядом всех присутствующих.

К моему удивлению, весь отряд, все двадцать девять человек, согласились объявить голодовку. Многие ребята, как и я, были возмущены поведением Тамарочки, но некоторые просто по инерции последовали за большинством.

— Сейчас мы пойдем по палатам, ляжем на кровати и, если кто-то из взрослых станет нас уговаривать, будем молчать, — продолжала я твердым голосом.

— Даже если Света зайдет? — спросила Ира Корабельникова.

— Да, даже если Света, даже если начальник лагеря, будем молчать как рыбы.

— Хорошо, договорились, — наперебой ответили ребята.

— И на полдник тоже не пойдем, и на ужин, — не прекращала я свою агитацию.

Ребята, захваченные переполнявшими всех эмоциями, согласились с моим решением.

Горячо обсуждая сложившуюся ситуацию, мы гурьбой дошли до нашего корпуса, разошлись по палатам и улеглись прямо на свои аккуратно заправленные кровати. Вскоре мы услышали приближающиеся нервно-торопливые шаги. В комнату ворвалась Тамарочка.

— Это еще что такое? Что вы все улеглись? Тихий час еще не наступил. И почему в одежде и прямо на прибранные постели? — гневно выкрикивала она.

Мы лежали с каменными лицами, в воздухе повисло напряженное молчание.

— Быстренько все встали и в столовую, еда остывает. Повара для вас старались, а вы тут решили забастовку устроить! Надо уважать труд старших!

Мы продолжали лежать не шелохнувшись, не издавая ни звука.

— Молчать решили? Сейчас я директора лагеря позову, он с вами разберется! — строго сказала воспитательница и вышла из палаты, громко хлопнув дверью.

По звуку шагов мы поняли, что она направилась в палату к мальчишкам, где тоже что-то громко говорила, а потом услышали такой же громкий хлопок двери.

После визита нашей надзирательницы мы окончательно укрепились в правильности своего решения.

Вскоре дверь в нашу палату тихонечко приоткрылась и вошла Светлана.

— Девчонки, вы такой переполох устроили. Все бегают и не понимают, что делать. Может, вы вернетесь в столовую? Есть-то, наверное, хотите?

— Нет, Светлана, мы не пойдем, и не пытайтесь нас уговаривать, мы приняли решение ни с кем не обсуждать эту тему, даже с вами, — спокойным голосом сказала я.

— Ну, может, все-таки вы подумаете? Обед вас ждет, никто пока не убирал его со столов.

Мы ничего не ответили, и Света поняла, что дальнейшие переговоры бессмысленны.

Потом приходил начальник лагеря Олег Иванович. Хороший, душевный человек, он много лет руководил нашим лагерем, и те, кто ездил сюда не первый год, прекрасно его знали. Он не ругал нас, а искренне пытался уговорить пойти на обед. Мы слушали его молча. Когда его красноречие иссякло, он махнул рукой и вышел.

Наступило время тихого часа, и взрослые, окончательно поняв, что на обед мы не придем, оставили нас в покое.

Спать никому не хотелось. А потом кто-то из девочек начал тихо скулить, что очень есть хочется.

Я вдруг почувствовала ответственность за всех — ведь я это все затеяла, и значит, мне надо было как-то поддержать девчонок.

— Ничего страшного не случится, если мы немного поголодаем. Может быть, Тамарочка поймет, что была не права, что нельзя с нами так обращаться? Помните, как во время революции политические заключенные объявляли голодовку и добивалисьудовлетворения своих требований? Мы тоже должны постоять за себя. Давайте лучше песни петь потихоньку, так мы отвлечемся от мыслей про еду, — сказала я и приглушенным голосом начала петь нашу любимую «Бригантину»:

— Надоело говорить и спорить

И любить усталые глаза.

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина подымает паруса…

Девчонки подхватили, также вполголоса. Звучало это торжественно и строго, как на собрании революционеров в подполье.

Потом мы пели песни Высоцкого — «О друге» и «Вершину», Окуджавы — «Возьмемся за руки друзья», Визбора — «Люди идут по свету» — и что-то еще в таком духе.

Но песни закончились, а тихий час — еще нет. Тогда я вспомнила про Надю Егорову.

Наденька Егорова, всеобщая любимица нашего отряда, училась в элитной английской школе и учила нас английским словам и фразам, а еще у нее был особенный талант: она практически наизусть знала все рассказы Конан Дойла про Шерлока Холмса. Иногда перед сном она пересказывала их нам так хорошо и подробно, без труда произнося все сложные имена героев, что казалось, будто она читает по книге.

— Наденька, может, ты расскажешь нам «Собаку Баскервилей»?

— Хорошо. А вы готовы слушать? Это длинный рассказ.

— Конечно, готовы!

— Расскажи, пожалуйста!

— Давай, это так интересно! — донеслись голоса девочек из разных концов палаты.

Надя негромко, но выразительно продекламировала весь рассказ. Время тихого часа пролетело незаметно и уже почти заканчивалось, как вдруг в нашу палату заглянул Серега Смирнов. Сережа был высоким упитанным парнем, и его фамилия совсем не соответствовала его характеру. Он был веселым, немного нагловатым и среди других мальчишек пользовался авторитетом.

— Ну что, девчонки, на полдник идем? Ужас как есть хочется!

— А ты что, Серега, похудеть боишься? — усмехнулась Оля Исакова.

— Он боится, что если не поест, то никогда не отыграется в баскетбол у девочек, — съязвила Ира Богатырева.

— Вы, мальчишки, как хотите, но мы за булку с повидлом продаваться не намерены, — сказала я решительно. — Тамарочка так и не поняла, что была не права, — не время еще сдаваться.

— Ну если вы такие слабаки, идите жуйте свои плюшки. И перед Тамарочкой не забудьте извиниться за плохое поведение, — продолжила Оля.

— Пойду поговорю с пацанами, — уныло ответил Серега и скрылся за дверью.

Минут через пять он вернулся и сообщил, что все парни согласились на полдник не ходить.

Мальчишек мы уговорили, но у нескольких девочек стал понемногу пропадать боевой настрой.

— На полдник, наверное, ватрушки будут. Вкусные, как обычно. Я бы сейчас съела ватрушечку, — грустно сказала полненькая Наташа.

— А я бы и от корочки хлеба не отказалась, — поддержала ее соседка по кровати Людочка.

— Девчонки, а где ваша гордость и самолюбие? Мы не можем вот так просто отступить от своего решения, потерпите еще немного, — сказала я решительно.

За десять минут до начала полдника к нам опять пришла Тамара, бледная, не такая уверенная в себе, как обычно.

— Девочки, вставайте, надо идти на полдник, — сказала она натянутым голосом, изо всех сил пытаясь говорить мягко.

Мы ответили ей молчанием.

— Да что же вы за дети такие? Как еще с вами разговаривать? Вы должны слушать, что вам старшие говорят! — Голос ее опять противно заскрипел.

Мы не отреагировали.

— Кто из вас зачинщик? Завтра позвоню родителям, пусть они с вами разбираются! — уже почти кричала Тамарочка. — Нет больше моих сил вас уговаривать! — закончила она свой монолог и вышла.

Такой же результат получился при попытке переговоров с мальчиками.

После ухода Тамарочки новая волна обиды и возмущения придала нам сил на продолжение бойкота.

Потом заходила Света, тоже пыталась нас уговорить пойти в столовку, напомнила, что после полдника у нас должна быть репетиция к конкурсу отрядной песни, но мы не стали ей отвечать.

Лежать нам надоело, мы уселись кучкой на несколько кроватей, обсуждая события дня. Вспомнили нашу потрясающую победу в баскетбольном турнире, посмеялись над тем, с каким унылым видом уходили со стадиона проигравшие команды, поговорили про Тамарочку… Но как-то невольно все темы постепенно свелись к разговорам о еде. Девчонки начали вспоминать любимые бабушкины блинчики и пирожки. Чувство голода постепенно обострялось. Идея не ходить на ужин многим уже перестала нравиться.

— А у меня в тумбочке со вчерашнего ужина хлеб остался, я взяла его на всякий случай! — вдруг радостно воскликнула какая-то из девочек.

— А у меня немного печенья есть.

— А у меня ириски.

Все, у кого были заначки, вытащили их из своих тумбочек и небольшой кучкой сложили на одну из кроватей.

— Давайте разделим на тех, кто совсем не может терпеть. Я пока могу, — сказала я уверенно, хотя у самой тоже начинало сосать под ложечкой.

Добычу разделили и раздали особо страждущим. Все понемногу успокоились, стали рассказывать веселые истории, петь песни. Но время текло удивительно медленно.

В дверь опять заглянул Сережка.

— Ну что, как вы тут? Пацаны уже не хотят бастовать, на ужин собираются. А вы?

— Слабаки! Девочки терпят, а вы не можете! — ответила я иронично.

— Бабы вообще народ терпеливый, а мы жрать хотим! — парировал Серега.

— Ну и катись отсюда колбаской! — ответили хором Иры.

Сережа ушел, и я почувствовала, что скорее всего не смогу уговорить народ на дальнейшую забастовку, но виду не показала. Сдаваться просто так не хотелось: гордость не позволяла, но как мне было их всех удержать? Они такие разные, не все так остро восприняли ситуацию.

Если все пойдут на ужин, что мне тогда делать? Одной продолжать голодовку? Тогда это будет воспринято как неадекватное поведение. Наша сила в том, что мы вместе, но смогу ли я всех удержать, думала я, чувствуя, что неправильно вот так просто сдаться, пока Тамарочка не поняла, что обидела нас.

За полчаса перед ужином снова пришла Тамарочка и усталым голосом попросила нас всем отрядом собраться на террасе.

Мы вышли: очень хотелось подышать свежим воздухом и немного размять затекшие от долгого лежания и сидения конечности.

— Ребята, я должна вам сказать, что была не совсем права, погорячилась, — слегка дрожащим голосом проговорила она. Было видно, как трудно давались ей эти слова. — С завтрашнего дня первому и второму отряду разрешается ходить в столовую без построения и речовок. Шуметь и врываться в зал как сумасшедшие, конечно, не надо, а следует спокойно зайти и занять свои места. А сейчас я прошу вас всех пойти на ужин и забыть случившийся инцидент. Надеюсь, что вы люди достаточно взрослые и не будете упрямиться, — закончила она свою речь.

Мы были растерянны, но в глубине души ликовали. Я радовалась, наверное, больше всех, потому что все мои сомнения по поводу продолжения забастовки разрешились сами собой. Мы выиграли этот бой!

Все действительно сильно проголодались и были рады такому исходу событий.

— Хорошо, Тамара Николаевна, мы придем, — нарочито сдержанно ответили мы, как будто делая ей одолжение.

На ужин мы пошли с гордо поднятыми головами, ребята из других отрядов смотрели на нас как на героев.

Кроме причитающейся нам творожной запеканки и рисовой каши, нам дали еще по котлете, оставшейся с обеда, и по ватрушке с повидлом с полдника.

Мы со зверским аппетитом смели все без остатка.

Со следующего дня наша лагерная жизнь пошла своим чередом — с утренними линейками, конкурсами и купаниями в реке. Тамарочка стала разговаривать с нами мягче, спокойнее.

После ужина ко мне подошла Светлана и попросила зайти к ней в комнату. Я думала, что она начнет говорить про вчерашнюю забастовку, и немного напряглась, так как даже от нее мне не хотелось выслушивать воспитательные речи.

— У меня к тебе предложение, — сказала Света. — У нас вчера был педсовет, решался вопрос, кто будет председателем совета дружины вместо Саши Ткаченко: он через два дня уедет домой по семейным обстоятельствам. Мы подумали и решили выбрать тебя. У тебя явные лидерские качества, ты весь отряд сумела организовать на забастовку. К тебе прислушиваются и относятся с уважением.

Я была крайне удивлена и никак не ожидала услышать это от Светы. Тем более что председателя совета дружины всегда выбирали из первого, самого старшего отряда.

— Меня? Что вы, Светлана, я никогда не считала себя лидером, наоборот, я всегда переживала оттого, что не могу отстоять свое мнение, — ответила я, стараясь скрыть удивление от услышанного.

— Ты ошибаешься, ты еще не знаешь себя, просто не было повода тебе проявиться, а со стороны виднее. Знай, что ты можешь повести людей за собой. У тебя обостренное чувство справедливости, и ты всегда будешь бороться за правду.

— Спасибо вам за доверие, но я не хочу быть председателем. Мне это неинтересно. Наверняка найдутся ребята из первого отряда, которые с удовольствием согласятся, — ответила я.

Я вышла от Светланы потрясенная тем, что она мне сказала. Меня переполняла гордость за то, как высоко оценили меня взрослые. Получается, что я победила не только Тамарочку, но еще и робость и неуверенность в себе!

После этого случая моя жизнь в лагере изменилась, я почувствовала в себе силу. Отношение ко мне в коллективе стало другим, ко мне начали прислушиваться. От моих комплексов не осталось и следа. Наш отряд, пережив эту историю, сплотился, и все оставшееся время мы провели весело и интересно.

Наша лагерная смена пролетела быстро. Она закончилась, как обычно, прощальным пионерским костром, расставанием с новыми друзьями, а для меня еще и переходом на какой-то новый уровень личностного развития.

Я благодарна Светлане за то, что она помогла мне понять, какая я на самом деле, и даже Тамарочке, так как без нее у меня вряд ли бы случилась эта победа над собой.

Прощание

Погостив у мамы в Екатеринбурге две недели, мы с пятилетней дочкой Марусей возвращались в Москву. Моя сестра Нина с мужем приехали проводить нас до поезда.

До вокзала мы решили добираться на электричке: рядом с маминой квартирой была железнодорожная станция. В детстве мы с сестрой любили там гулять. Особенно нам нравилось стоять на мосту, когда паровоз обдавал нас теплым паром и казалось, что ты мчишься в облаках под ритмичный стук колес. В такие моменты ты чувствуешь себя счастливой и невесомой, как в полете. Воспоминания об этом, может быть, одна из причин того, что я до сих пор летаю во сне. Поэтому я всегда, приезжая в родной Екатеринбург, стараюсь заглянуть в те места, где я была счастлива в детстве.

Маму мы категорически решили не брать с собой на станцию. После перенесенного тяжелого инфаркта ей нельзя было быстро ходить и волноваться. Она с трудом преодолевала три ступеньки в своем подъезде.

И вот торопливое прощание в коридоре. Мы обнялись, сказали все нужные слова. Но что-то продолжало витать в воздухе. Мама смотрела на меня, и я видела в ее взгляде какую-то искорку, которая означала, что она что-то задумала. Очень трудно, не зная мамы, понять этот взгляд. Она относилась к категории людей, после общения с которыми не сможешь сказать, какое у них было лицо или во что они были одеты, но запомнишь их взгляд. Взгляд у нее был умный, пронизывающий и при этом бесконечно добрый, ироничный, по-детски озорной, все понимающий, глубокий. Он всегда выражал больше, чем она говорила вслух. Вот и сейчас было ясно, что она приняла какое-то решение.

Мы еще раз все по очереди обнялись с мамой и гурьбой вышли на улицу.

До станции шли быстро: времени было в обрез. По дороге, проходя мимо знакомых дворов, мы с Ниной вспоминали детство и школьных подруг.

Успели мы вовремя и погрузились на электричку в мой любимый последний вагон. В торце последних вагонов обычно было окно, в которое я любила смотреть на удаляющийся город, убегающие деревья и сужающиеся рельсы. Мы стояли с сестрой у этого окна, беседуя о том о сем, о детях, мужьях, работе, и вдруг меня как молнией ударило: по шпалам, с трудом перешагивая через высокие рельсы, почти бежала она. Этот бег давался ей очень тяжело, казалось, она вот-вот упадет, но, когда я увидела ее лицо, лицо победителя, я поняла, что она в этот момент преодолела бы любые препятствия. Мама, моя любимая мама, она еще с утра все для себя решила! А потом она подняла глаза. Невозможно словами описать ее взгляд. В нем было все: и чувство вины нашкодившего ребенка, и такая же трогательно-детская радость победы (она смогла, успела!), и бесконечная материнская любовь, тихая и мудрая, и прощение, и прощание. Весь ее вид выражал какой-то последний полет. Маленькая, в мешковатом платье, с удивительно тонкими щиколотками — казалось, она парила над рельсами. У меня тогда возникло чудовищно болезненное ощущение, что я больше никогда ее не увижу. Мы успели помахать друг другу рукой, и электричка тронулась с места. Мамина фигурка стала медленно удаляться и сужаться вместе с рельсами. Мы с сестрой уже не могли сдерживать нахлынувшие слезы.

Маленькая Маруся еще не до конца понимала, какая удивительная была у нее бабушка, которая сочиняла для нее детские стишки и песенки и подписывалась «Твоя баба ЕГА» — это были ее инициалы. Она просто поняла, как это грустно — прощаться.

Мы увиделись с мамой еще раз через год. А до следующего лета она не дожила: весной ее не стало. Мне очень не хватает ее. Ее взгляда. Ее любви.

Оглавление

Детство

  Наша семья

  Петрушка

  С папой по воду

  Кораблики

  Медвежонок Мишка

Новогодние истории

  Новый год

  Торт

  Карнавал

  Гирлянда

Отрочество

  Девочка на шаре

  Забастовка

Прощание