Земляки. Рассказ из жизни одного молодого офицера [Денис Иванович Петренко] (fb2) читать онлайн

Денис Петренко Земляки. Рассказ из жизни одного молодого офицера

Я проснулся, как всегда, в шесть, осторожно встал с постели, чтобы не разбудить Лену, надел спортивный костюм и пошел бегать. Еще в детстве отец приучил меня к утренней зарядке: мы жили в Ставрополе у Кругленького леса, ровного и чистого, там хорошо было делать пробежки, и отец, сам в спортсмен-любитель, потихоньку заразил и меня любовью к легкой атлетике. В школе я даже немного выступал на соревнованиях, успехов, правда, не добился, но с тех пор бегал всегда – и в техникуме, и в военном училище, и в городке Молодежном под Наро-Фоминском, куда меня распределили служить. Я часто слышал, как Лена, разговаривая с подругами, говорила, что, хотя у нас не все ладится, все равно я у нее «молодец», потому что бегаю, чтобы поддержать форму.

Бегал я, правда, не совсем для того, чтобы поддержать форму – скорее, чтобы побыть наедине. Нет, это вовсе не означало, что мои чувства к Лене остыли. Я любил Лену, привык к ней – мы прожили вместе почти десять лет, и я не мог представить жизни без нее. Наверное, надо было оформить отношения официально, но первые годы мы не торопились – Лене тогда проще было устроиться на работу. Да к нам и без того относились как к супругам, командир части даже выхлопотал отдельную комнату в общежитии. Конечно, если бы у нас были дети, мы давно зарегистрировали бы брак. Лена время от времени заговаривала об этом, но мне трудно было решиться: я думал, как сложно будет устроить быт, – очередь на служебные квартиры всегда большая. Иногда у нас случались размолвки, однако они продолжались недолго: у Лены был добрый характер, она вообще была хорошей женщиной. Мы во многом не сходились, но со временем притерлись друг к другу.

Несмотря на противоречия, мне нравилось быть с Леной рядом. На разногласия она не обращала никакого внимания, так как была твердо уверена, что мужчина и женщина – люди разные. Мужчина, говорила она, должен иметь свои мужские занятия. И я, даже не заметив, когда это случилось, полюбил рыбалку и охоту, завел удочки и карабин, который держал в сейфе у дежурного по части. Осенью перед выходными днями Лена собирала меня на уток, а потом готовила «добычу», хотя это был скорее символический жест, так как есть дикую утку почти невозможно – слишком уж она пахнет рыбой.

Лена тоже старалась создать вокруг себя «женскую» атмосферу – ездила в свободное время в спа-салоны и салоны красоты, иногда ужинала с подругами в ресторане, ходила с ними в сауну, загорала в соляриях, берегла себя и выглядела к тридцати годам замечательно. Многие завидовали, что у меня такая красивая стройная спутница. Я соглашался: мы с Леной жили вместе и в то же время, в каком-то смысле, самостоятельными жизнями, хотя в последние годы я стал разделять некоторые ее увлечения, даже научился смотреть сериалы. Если не обращать внимания на мелочи, следить за сюжетом, в конце концов сживаешься с героями, ждешь продолжения, и мы с Леной часто проводили вечера за просмотром какого-нибудь нового многосерийного фильма.

В общем, у меня было достаточно времени, чтобы побыть наедине, но никогда и нигде я не чувствовал себя так свободно, раскрепощенно, как во время бега. Мне почему-то иногда представлялось, будто, когда я бежал в спортивном костюме по шоссе, наступали такие минуты, в которые я ненадолго в полном смысле слова мог ясно почувствовать самого себя, так сказать, в «чистом виде» – вне зависимости от роли в обществе, работы, обязанностей, пристрастий. На трассе я не был гражданским мужем Лены, дежурным инженером воинской части, рыбаком, приятелем в компании офицеров – я был самим собой. Может быть, это связано с тем, что пробежки по утрам – единственное постоянное занятие, которое прошло со мной с детства через все перемены, оставаясь словно киноэкраном, на котором показывали разные события моей жизни. Когда я бегал, мне казалось, что мое сознание становилось широким и спокойным. Трудно сказать отчего, но бег будто давал мне какую-то важную опору, и если не каждый день, то несколько раз в неделю я старался выходить по утрам на дорогу из Молодежного в Атепцево.

Маршрут был красивым: вдоль трехкилометровой трассы стоял смешанный лес, справа, в низине, была большая поляна, и летом и ранней осенью на рассвете и перед вечерней зарей в нее сходил густой туман. Ставрополь, где я провел большую часть жизни, стоит на горе, туманов там не бывало – иногда на вершину садилось облако, и тогда город затягивало серой дымкой. Только приехал служить в Подмосковье, я впервые увидел настоящий молочный туман, разлитый по траве, – в него можно было спуститься после пробежки и идти по пояс в белой дымке, раздвигая ее, как воду, руками. Машины по этой дороге почти не ездили, стояла тишина, и мне иногда казалось, что если шагать осторожно и мягко, ровно и тихо дышать, то можно в конце концов слиться с туманом, и быть не по ту сторону природы, а вместе с ней.

Зимой бегать труднее – холодно и скользко. Но теперь было только начало октября, деревья стояли в бронзе и золоте, редкие лучи солнца время от времени делали прорези в покрове сине-серых облаков, и в пасмурном сумраке кроны сверкали веселыми яркими вспышками.

Сегодня мне бежать было особенно хорошо и легко – рабочий день предстоял простой, совсем не напряженный. На дежурство заступать только в ночь, потом – два дня отдыха. После утреннего развода я должен был зайти к командиру части насчет документов. Заканчивался пятилетний контракт, нужно было заключить новый, это была, по большому счету, простая формальность, но в таких случаях командир обычно проводил со всеми офицерами небольшую беседу.

Когда я прибежал в общежитие, принял душ, Лена уже проснулась, поставила на стол завтрак – яичницу с помидорами, гренки, чай – и сообщила мне, что сварила куриный суп, сделала винегрет, чтобы я поел в обед и перед дежурством, так как ее целый день не будет. Она ехала в Москву – собиралась зачем-то зайти в поликлинику, потом навестить подруг. Лена иногда оставалась в Москве с ночевкой – хотела провести время со знакомыми, а если засидеться допоздна, трудно вернуться в Наро-Фоминск на электричке. Я поцеловал Лену, проводил ее, переоделся в военную форму и пошел к командиру части – полковнику Виктору Павловичу Загорскому. Офицеры, занятые на боевом дежурстве, могли не являться на общий развод, и я подождал командира у штабного здания. Полковник, который вообще не отличался фамильярностью, в этот раз был в отличном настроении и приветствовал меня запросто:

– А, Петренко! Ну что, собираешься дальше служить?

– Конечно, товарищ полковник.

Мы поднялись к нему в кабинет и немного поговорили о текущих делах и карьере. Командир предлагал мне в недалеком будущем перейти с дежурной работы на дневную в технический отдел – пока начальником отделения. Это было неплохо – во-первых, майорская должность, во-вторых, ночные дежурства изматывают и выдерживать регулярные бессонные ночи в течение нескольких лет трудно. По традиции Загорский попросил меня подумать перед тем, как принять решение, продлевать ли контракт.

– Да что тут думать? – сказал я. – Вы же, товарищ полковник, меня знаете. Вы же со мной в прошлом месяце уже говорили.

– Так то было в прошлом месяце. А вдруг ты решил домой вернуться? Помню, первый год всё отпуск просил пораньше – твердил про свое это Ставрополье. Не пойму, чего там хорошего? Пыль, жара, сухо…

Действительно, после распределения в Наро-Фоминск, я сначала немного тосковал по дому. К холодной зиме, резкому климату, долгим дождям трудно привыкнуть, в ноябре земля уже лежала в снегу, и мне казалось странным, что за окном минус двадцать, хотя в детстве в это время я обычно в легкой куртке ходил по окрестностям моего родного села Пелагиады собирать шиповник и боярышник. Перед самым отпуском в конце первого года службы пришла телеграмма – мама умерла. Отец ушел из жизни, когда я был еще школьником, братьев и сестер у меня не было. Проводить маму не удалось – в центре спутниковой связи некому было меня заменить, и спустя два месяца, когда наступил отпуск, я решил в Ставрополь не ехать – на душе было тоскливо и горько.

Я поехал в Переславль-Залесский к товарищам по училищу, которые оказались на службе в местной учебной части, там познакомился с Леной, мы съездили с ней по Золотому Кольцу и уже не расставались. Постепенно наладилась жизнь, вошла в текучий ритм. Я полюбил местную природу: сосновые боры, березы и ели, большие муравейники, подлесок с ягодами. Стал собирать грибы, ловить рыбу в тихих лесных озерах. Мне нравилось ходить на дежурство и с дежурства пешком – от ворот части до технического центра ездил маленький автобус, но расстояние было небольшое, и путь по бетонной дорожке через бор, мимо старой пилорамы, от которой пахло свежевыпиленными досками, доставлял большое удовольствие, особенно весной и в сентябре – в «короткую, но дивную пору» «осени первоначальной». Я привык к новому месту, нашел здесь много замечательного и понемногу перестал думать о Ставрополе, тем более что Лена, уроженка средней полосы, не любила Кавказ и даже немного боялась его.

– Никуда я отсюда не уеду, товарищ полковник, – сказал я уверенно. – Тем более в конце года должны привезти новые стойки аппаратуры, кто их монтировать будет?

– Правильно, – сказал Загорский. – Хорошо. Давай, Петренко, готовься к дежурству, заступай, но все-таки подумай. За сутки спокойно все взвесь, обмозгуй, как говорится. Положено так. А утром придешь с решением. Ясно? Иди, – полковник сделал паузу. – Да, и еще… Если ты все-таки решишь чем-нибудь другим заняться, работу в Москве искать и прочее, ты честно скажи, я осуждать не буду. Контракт свой ты добросовестно отработал, что дальше делать – тебе решать.

Командир благожелательно пожал мне руку, и я вышел из штаба. Сегодня утром я чувствовал себя хорошо – пробежал километров пятнадцать, и теперь, после тренировки, у меня немного ныли ноги, клонило ко сну. Я пришел в общежитие и, пользуясь отсутствием Лены, улегся на небольшой диван. Странно, но когда я оставался в комнате один и появлялось желание поспать, мне никогда не хотелось лежать в нашей с Леной общей кровати, хотя она была мягкой и удобной. Я устраивался на старом узком диванчике у стены и накрывался шинелью. Так и в этот раз – я лег, и приятная усталость принесла легкий сон.

Снился мне почему-то Машук. Иногда у меня бывали сновидения, словно возвращавшие в прошлое: виделись улицы Пелагиады, окрестности Ставрополя, Теберда, знакомые места Минеральных Вод. Все-таки я часто бывал там, когда выступал на соревнованиях в школе. Но теперь Машук приснился мне совсем необычным – в виде неясного контура, высоко-высоко выдававшегося в небо. Таким я увидел его ребенком, лет пяти или шести, когда отец привез меня в Пятигорск. Это была моя первая поездка за пределы Ставрополя. Отец много рассказывал мне о Машуке, Бештау, Железной, я нафантазировал себе, будто это очень-очень высокие горы, и смотрел на зеленые вершины с восхищением – никаких других в жизни я до этого не видел. Потом, когда я ездил туда на спортивные сборы, уже познакомившись с Карачаево-Черкесией и Кабардино-Балкарией, Машук вовсе не казался мне великаном. Но теперь во сне он чудился мне именно таким, как в детстве, – огромная темно-зеленая неясная масса, растворяющаяся в высоком голубом небе.

Проспал я до трех пополудни, суп есть не хотелось, до дежурства оставалось еще несколько часов, и можно было еще сходить в лес за грибами. Погода стояла отличная. Я решил идти по привычным местам: через березовую рощу и овраг к поляне у болота, где внимательный любитель «тихой охоты» мог найти среди ветхих пней подосиновики и даже белые грибы.

Поселок Молодежный стоит в тупике, к нему от Наро-Фоминска ведет ветка дороги из Атепцево. Если не сворачивать к гарнизону, то можно проехать Слизнево и, как на огромных волнах, покачавшись на широких пологих холмах, попасть в маленький поселок Ольгинку – тоже тупик. Вокруг со всех сторон на десятки километров – лес, в котором легко заблудиться. Меня предупреждали об этом, и пока прапорщик Тиняков, опытный грибник, не показал мне тропинки, которых следует держаться, я опасался ходить далеко. Однажды, недели через две после приезда в часть, я отправился бегать за пилораму, и только счастливая случайность помогла мне найти дорогу назад – выбежать к колючей проволоке ограждения городка.

Сейчас я знал, куда идти и как не заплутать. Все мне было знакомо: вот яркий куст рябины с медными сережками в окружении лимонных берез и кленов, у которых желтые листья – то с красными прожилками, то с охряной каймой – находка для живописца; вот высокий муравейник под синими соснами – будто на мгновение попадаешь в тайгу; вот бусинки волчьей ягоды. Давно примеченные деревья, кусты выступали передо мной, вели меня вглубь, к заветной поляне. В тихом воздухе шуршала опадавшая листва.

Сегодня мне, правда, пришлось вернуться ни с чем, грибов я почти не собрал, но прогулка все равно была приятной: накрапывал дождь, и было хорошо из мороси вернуться в теплую комнату. Я выпил кофе, чтобы немного взбодриться перед дежурством, надел форму, накинул плащ-палатку и отправился к КПП, где на смену собирались дежурные инженеры и техники. Мы немного поболтали о делах, Тамара Михайловна – сержант-механик, дежурившая в линейно-аппаратном зале, спросила, не смог бы я в субботу помочь ей перетащить доски с дачи в квартиру – она планировала собрать стеллаж. Я согласился, тем более что Тамара Михайловна славилась на весь городок тем, что делала отличную ягодную настойку и как-то по-особенному вкусно мариновала грибы, а муж ее, хотя и страдал радикулитом, был не прочь посидеть за столом. Лейтенант Осипов, недавно прибывший на службу, услышав наш разговор, немедленно выразил желание помочь с досками. К нему присоединился капитан Синельников, которого из-за любви к некоторым продуктам прозвали Синим. Подходили и другие, в конце концов слава настойки так увеличила количество стремившихся выполнить несложную работу, что оно превысило возможное число досок не только на даче Тамары Михайловны, но и, наверное, на всех дачах жителей городка.

Строили планы на зиму: говорили о соленьях, заготовках, покупках продуктов про запас. Осипов рассказывал, что в прошлое воскресенье ездил в Апрелевку и видел там лавку, где много армянских консервов, – дороговато, зато отличное качество. Маша Полоник, следившая в верхнем аппаратном зале за тем, чтобы станция вовремя переходила от спутника к спутнику, сказала, что ее знакомая из магазина предлагала на следующей неделе привезти брянскую картошку по десять рублей и лук по восемь, и я попросил придержать мне два мешка, картошка из Брянской области казалась мне почему-то вкуснее белорусской. Две женщины-механика из антенной башни рассуждали о том, какие овощи можно хранить в морозильнике, а какие нет. Постепенно разговор дежурной смены принял кулинарное направление, и некоторые опытные дамы шутя выражали мне сочувствие, потому что кухня Лены не отличалась большим разнообразием.

– В следующем месяце Лена поедет к маме в Переславль – буду обедать у вас, – сказал я, и мы посмеялись.

Когда мы сели в автобус, я вдруг вспомнил, что хотел поговорить с Тиняковым о том, почему на обычном грибном месте вдруг не оказалось урожая, стал искать его глазами и не нашел. Оказалось, прапорщик взял отгул, чтобы съездить в Балабаново по каким-то делам. «Ничего, – подумал я. – На выходных я его сам в лес поведу».

Смена прошла спокойно, мы расселись в аппаратной. Пока я обходил стойки с приборами, созванивался с центральным узлом, чтобы проверить уровень сигнала, мой расчет уже занялся обычными делами. Техник Елена Васильевна достала вязание, а молодой солдат-механик Новиков запустил на компьютере игру в гонки. Компьютеры поставили в наш центр, чтобы сделать новую сеть управления, но у инженеров всё не доходили руки, поэтому пока на машинах солдаты-срочники играли в игры, а офицеры и прапорщики смотрели кино.

Некоторое время мы сидели на местах. Примерно через час после смены дежурный по центру передал по внутренней связи, что спутник забирает ФАПСИ¹, поэтому мы пока не работаем, но должны находиться в полной готовности. По его слегка приподнятому настроению я понял, что до утра уже никакой работы не будет, и можно спокойно пить чай, читать и даже устроить небольшой киносеанс. Раньше я дежурил с техником Галиной Ивановной Маловой, она любила «серьезное кино», и мы смотрели то «Солярис», то «Сладкую жизнь», то «Семейный портрет в интерьере». До знакомства с Галиной Ивановной я, разумеется, знал, кто такие Тарковский, Феллини и Висконти, но фильмов их не видел: Лена такое кино не любила, а самому мне как-то не хотелось свободное время тратить на слишком заумные, как мне казалось, вещи. На дежурство я обычно брал с собой приключенческие романы, и когда Малова предложила однажды посмотреть «Андрея Рублева», я согласился, только чтобы ее не обидеть.

Однако со временем я полюбил такое кино, хотя и не все фильмы приходились мне по душе. Но вот, например, «Семейный портрет» мне понравился. Мне почему-то показался близким главный герой, который хотел тихо и спокойно жить в одиночестве, а у него никак не выходило. Чтобы скоротать время, мы иногда до самого утра обсуждали увиденное. Галина Ивановна многое хорошо объясняла, и я часто задумывался, что такой образованный и умный человек, как Малова, делает в военном городке, почему она не преподает в школе или еще где-нибудь. Вот она научила меня, простого военного, любить кино, но знала она немало и о театре, и о музыке, и о живописи, читала книги, умела все растолковать. А много ли в гарнизоне пользы от ее знаний? Она приехала сюда из Воронежа, с мужем разошлась, и когда я спрашивал ее, почему она теперь не вернется назад, не пойдет преподавать, Галина Ивановна отвечала, что уже немолода, чтобы начинать новую жизнь, слишком привыкла к городку и все в таком роде.

– Вот если бы я была в вашем возрасте… – говорила она, как будто задавая встречный вопрос.

– Ну я-то не знаю так много, как вы, – отвечал я. – И вообще, я делать больше ничего не умею – здесь на центре я все изучил, могу вот стойку разобрать и собрать. А на гражданке чем буду заниматься?..

Малова была интересной приятной женщиной, но ее перевели в другой расчет, и сейчас техником в дежурной смене заступала Елена Васильевна. Она была неразговорчива, все больше вязала и шила, а из кино любила незамысловатые комедии и фильмы-оперетты. С ней мы говорили меньше, но зато бывало весело. К сегодняшнему дню, правда, мне не удалось найти хорошего диска, поэтому смотреть было нечего, и мы отдали компьютер в распоряжение Новикова.

Я сходил в первую антенную башню за чайником. В коридорах стояла тишина, только в дальнем конце было слышно, как бьет в стекла набиравший силу дождь, из легкой мороси постепенно переходивший в холодный осенний ливень. Хорошо бы сейчас немного настойки Тамары Михайловны, подумал я. Елена Васильевна вынула из тумбочки заготовленную еще в дневную смену банку вишневого варенья, мед, печенье, сгущенное молоко. Мы угостили Новикова чаем.

– Может, поспите, Елена Васильевна? – спросил я. – Вы вчера в дневную смену набегались. А мы тут сами спутник покараулим.

– Да я вообще-то хотела с Ларисой поболтать, из верхнего зала, – сказала женщина. – Вы не против, если я на второй этаж поднимусь?

– Идите, конечно. Мы, если что, с Новиковым справим…

– Това-а-а-арищ капитан, – заныл механик. – Разреши-и-и-ите в ЛАЗ² пойти!

– Светка, что ли, сегодня дежурит? – засмеялся я. – Ладно, иди давай. Все равно работы сейчас нет.

Оставшись в аппаратной один, я высыпал в кружку два пакетика кофе и налил кипятку: ФАПСИ раньше восьми утра спутник не отдаст, это уж наверняка, но все возможно, поэтому мне все-таки надо оставаться бодрым и свежим. В принципе, с любой задачей по коммутации я мог справиться и без техника с механиком, главное – ясная голова.

В аппаратной стоял тихий гул работавших приборов, звуки ночного леса заглушало двойное стекло, но даже сквозь него было слышно, как шумит дождь. Я подошел к окну и отодвинул штору: ветви деревьев дрожали, гнулись к земле, их хлестали струи воды, весь асфальт на плацу покрылся глубокими лужами, качался и мерцал фонарь у КПП. «Надо же, как припустило!» – подумал я, с удовольствие садясь в мягкое теплое кресло с кружкой кофе. Я достал «Прекрасную Маргарет» Хаггарда и погрузился в чтение. Роман был таким интересным, что я и не заметил, как прочитал почти сто страниц и, наверное, читал бы не отрываясь и дальше, если бы не странный стук.

Что-то билось о стекло снаружи: может, сломалось дерево, упала большая ветка? Я посмотрел на часы – половина первого ночи. Снова подошел к шторе, заглянул за нее и ахнул от внезапного испуга: на улице прямо передо мной стоял темный силуэт человека в черном плаще. Он барабанил в окно так, будто за ним гнались волки. «Как он сюда попал? Что мне делать?» – пронеслось у меня в голове. Недавно в части прошел инструктаж о терроризме. А вдруг это террорист? Центр связи был огорожен колючей проволокой, но караулом не охранялся. И вот теперь сюда проник бандит, а у меня даже оружия никакого нет – дежурным в аппаратных его не выдавали. Я представил себе, что будет сейчас, если случиться нападение: техники и механики разбрелись по всему центру – пьют чай, болтают в ЛАЗах и ЗИПовых³ – как их соберешь? Черный человек продолжал стучать изо всех сил в окно. Я включил громкую связь и вызвал дежурного по центру:

– Что там у тебя? – с усмешкой отозвался дежурный. – Новиков проиграл гран-при Монако?

– Товарищ майор! – почти прокричал я. – Посторонний на территории! У входа в центр! – дежурный ничего не ответил: на лестнице уже стучали его шаги.

Майор расстегнул кобуру и подошел к высоким стеклянным дверям. Силуэт стоял прямо напротив нас. В темноте не было видно лица, и он казался черным обелиском. Я открыл дверь, дежурный по центру держал в руке оружие:

– Стой на месте! – приказал он незнакомцу.

Тот, не обращая внимания на угрозу, прошел за порог и, откидывая капюшон, стал с усилием, нетерпеливо и неловко поворачиваться из стороны в сторону, пытаясь скинуть с себя отяжелевший от воды плащ.

– Господи боже мой! – замахал незнакомец руками. – Да куда ж это я попал? Это что за учреждение такое?

Под плащом оказался немолодой седоволосый человек совсем не террористического вида – маленький, сухощавый, с хрипловатым бодрым голосом, почему-то сразу вызывавшем доверие. В руках он держал корзину с грибами. Майор опустил пистолет. Мы не успели задать нежданному гостю ни одного вопроса – он бегло заговорил, оглядывая свои резиновые сапоги:

– Вы представляете! Пошел по грибы, а тут такой лес – черт ногу сломит! Вроде от Слизнево пошел по тропе. Тропа одна – туда и обратно. Ну шел же минут десять, а повернул – и иду, и иду, и иду, а конца дороги нет. А тут темнеет, и дождь, и хоть глаз выколи! Ну, думаю, пропал, – он выдохнул. – Фух! Это ж надо – набрел-таки на жилье!

– Это не жилье, – сказал я, успокаиваясь. – Это воинская часть.

– А-а-а-а! – радостно протянул мужчина. – То-то я смотрю – необычное сооружение какое-то и ребята военные, с пистолетом парень.

– Какой это вам парень? – возмутился я. – Это товарищ майор.

– Да брось ты, – дежурный по центру поднял руку. – Не видишь, человек заблудиться, промок. Хорошо, что к нам вышел, а то мог бы и вправду пропасть. Тиняков тут как-то рассказывал… В общем, ты вот что – отведи его к себе в аппаратную: у вас там чай есть, батареи. Пусть обсохнет, погреется, дождь переждет. Утром с автобусом доедет до Молодежного, а там уже можно и до Слизнево – если что, такси вызови, – майор повернулся и пошел наверх.

– Так это Молодежный! – удивлялся грибник, когда мы вошли в аппаратную и я показал ему, куда повесить куртку на просушку. – Вот тебе раз! Это ж надо, как я далеко забрался! Значит, двадцать километров отмотал. Да-а-а уж! Подумать только!

Казалось, у этого человека все, что встречалось на пути, вызывало необычайный восторг. Он ахнул и взмахнул руками, увидев светящиеся ряды стоек, пульты с разноцветными кнопками, большие сигнальные лампы.

– Ух ты! Как в кино! Это ж целый космический корабль! Вот сейчас бы взлететь и приземлиться на Машуке!

– На Машуке? – удивился я. – А вы там бывали?

– О! Еще бы я там не бывал! – ответил незнакомец. – Я там прожил всю жизнь. Уж там бы я точно не заблудился.

– Как вас зовут? – спросил я, расставляя на тумбочке чайные приборы и вазочки с вареньем.

– Михал Михалыч, – ответил мужчина, протягивая руку.

Мы пили чай, Елена Васильевна, видимо, спускаться не собиралась, поэтому я добавил в заварочный чайник мяты и чабреца из ее запасов, в аппаратной запахло приятно, свежо.

– Вот-вот, – как бы подтверждая что-то, кивая головой, произнес грибник, – именно так пахнет летняя степь за Ставрополем, в Надежде, Пелагиаде, это, знаете, села такие.

– Знаю! – почему-то едва не вскрикнул я. – А вы из Ставрополя?

– Да нет, – отозвался Михаил Михайлович, – я из Пятигорска, в Ставрополь рейсы делал, на грузовике. Бывало, и из карьера пелагиадского камень возил. Мне, вообще-то, шеф предлагал в Ставрополь перебраться, но в Пятигорске, знаете, у меня квартирка была что надо на улице такой, под горой…

– Теплосерной, – тихо сказал я и удивился, как сохранилось в моей памяти название улицы города, в котором я не был больше десяти лет.

Михаил Михайлович снова, словно радуясь удивительному открытию, всплеснул руками:

– Вот те раз! А вы-то откуда знаете? Неужто бывали в наших краях?

На лице моем видимо, было настолько радостное выражение, что грибник, глядя на меня, как бы в ответ расплылся в улыбке:

– Неужели земляки? – спросил он.

– Земляки, – я кивнул. – Вы представляете, сколько здесь служу, ни одного человека из наших краев не встречал. И вдруг так неожиданно.

– Ну-у-у! – весело протянул Михаил Михайлович. – Надо по этому поводу выпить! Разливай! – скомандовал он сам себе и снял с пояса флягу.

Я накрыл мою кружку рукой.

– Понимаю! – не обращая на меня внимания, энергично произнес грибник. – На службе. Ну, а я… Твое здоровье, земляк!

Я хотел было сказать, что на военном центре связи, да еще и во время боевого дежурства лучше совсем не пить, но Михаил Михайлович уже опростал полкружки водки и, крякнув, закусил ложкой сладкого меда.

– Медовуха получается! – довольно провозгласил он. – А ты сам-то откуда?

– Из Ставрополя, – ответил я, веселея от вида расторопного грибника. – Но что я здесь делаю, объяснить можно: меня сюда служить послали, я дежурный инженер. А вот как объяснить, что ставропольчанин ходит по Наро-Фоминскому району в дождь за грибами?

– А очень просто объяснить. Будь здоров и крепок! – Михаил Михайлович принял очередную порцию. – Дело в том, что тут у жены брат, в Ольгинке. У него склад есть в Наро-Фоминске на Шибанкова – ну там, знаешь, стройматериалы, обои, краски. Вот он и пригласил работать, я же шофер: легковушки, грузовики, микроавтобусы – все, что хочешь. В Пятигорске краевую базу закрыли, я искал-искал работу – ничего нет. Тут жена говорит: давай уже в Подмосковье – там и зарплата, и климат, и родня. В общем, завела канитель. Ну, я сюда и рванул. Жена от радости прыгает. Хотя насчет денег, оно, может, и правда. А вот насчет климата – это уж она перегнула.

Михаил Михайлович взял три печенья, сложил в стопку, с явным удовольствием намазал их густым слоем сгущенного молока и откусил, прикрыв глаза. Несколько мгновений он сосредоточенно жевал.

– Какой там климат! – возмущенно произнес он, закончив с печеньем. – Тоже нашла – давление у нее, видишь ли, на равнине нормализуется. А какое давление может быть, когда зимой холодрыга минус тридцать, а летом вот такущие, – он развел руки в стороны на всю ширину, – комары летают! А еще слепни какие-то, мошка. Ух, давление! – грибник покачал головой, выражая высшую степень укоризны. – А весной и осенью что делается? Что делается! В апреле и ноябре, видал?

– Что? – недоумевая, что такого особенного можно увидеть в Наро-Фоминске в апреле, спросил я.

– Как это что! – Михаил Михайлович возмущенно всплеснул руками. – Снег! – он поглядел на меня глазами на выкате, полными почти настоящего ужаса. – Снег в апреле лежит везде, в ноябре – все в снегу. Народ в шубах ходит. И это когда на КМВ в это время цветы цветут, птички поют, небо без единого облачка. Ты видел в Минеральных Водах небо?

– Конечно, видел, – без выражения ответил я.

– Конечно, видел! – передразнил меня Михаил Михайлович. – Разве так говорят о небе в Минеральных Водах? Оно же высокое, чистое, голубое. Я вот за женой полетел на самолете в прошлом году, когда сам с вещами перебрался. А тут был конец октября – над головой серые тучи, мокрый снег противный сыплет, холодно, как в Арктике, грязь по самые уши – труба! И вот я прилетел в Минводы, спускаюсь по трапу, а воздух аж пахнет свежестью, небо – чистая и теплая лазурь, как в стихах. Как будто, и вправду, льется, льется на землю. Воздух, кажется, пить можно! А здесь… Эх… – грустно сказал грибник. – Занесла же меня нелегкая…

Мне стало немного обидно за Подмосковье, к которому я уже успел привыкнуть и которое мог по достоинству оценить.

– Вы извините, Михал Михалыч, – сказал я, – но мне кажется, вы просто еще не рассмотрели здешние места как следует. Ну хотя бы даже речки, озера. Если ведь приглядеться…

Я собирался рассказать ему о прелестях местной рыбалки, но Михаил Михайлович, уже навеселе, перебил меня:

– Да уж я пригляделся, – с пренебрежительной торжественностью произнес он. – Это реки так реки! Стоячие болота, а не реки – зеленые, затхлые, рыбу поймаешь – тиной пахнет, есть невозможно.

«И точно!» – подумал я, вспоминая моих первых подлещиков, пойманных в Наре.

– А ты ел, например, речную форель из Зеленчука? – продолжал мой собеседник. – Вот это река – бежит, шумит, бьется о камни. Не то что Нара… «И про речку нашу Нару, что, как девочка, бежит». Зеленчук – это тебе не девочка… А озера эти тухлые лесные – об этом и говорить не хочется. Ты бывал на Маныче? Видел пионы? Видел фламинго?

Я ничего не ответил, но в голове у меня ярко вспыхнула картина не одного соленого озера, а всей бескрайней калмыцкой степи. Я вспомнил, как однажды мы с отцом ночевали у берега Маныча. Когда погас костер, я долго сидел у тлеющих углей и смотрел вдаль – степь в тех местах такая плоская, что небо кажется действительно куполом, накрывающим огромное пространство звездным покровом. И звезды настолько крупные, близкие, что возникает ощущение, будто, если оттолкнуться как следует ногами от земли, можно легко оторваться от поверхности и полететь прямо в космос, к созвездию Кассиопеи.

Мое молчание Михаил Михайлович воспринял как знак того, что Маныч мне не знаком.

– Ну ладно, бог с ним с Манычем, – продолжал он. – Туда ты мог и не добраться. Но из твоих слов выходит, что в Пятигорске ты был точно. Вот скажи, разве можно сравнить воду из крана в Пятигорске с Наро-Фоминской? А жена еще о здоровье все говорит… Да и вообще, вот проработаешь неделю, хочется отдохнуть как-то, и ладно бы на выходные куда-то выбираться, но куда же тут выберешься?

– Ну это уж вы зря! – решил я поспорить. – Вокруг столько замечательных мест, лесные заповедники, ели, березы…

– Ага! – опять не дал мне договорить грибник. – Ели, березы. Березы, ели. Ели, осины, березы – куда ни поедешь на тысячу километров – одни сплошные ели и, – тут Михаил Михайлович понизил тон, будто собирался сообщить мне страшную тайну, и произнес по слогам: – рав-ни-на! Вот ты говоришь, что жил в Ставрополе?

– Да, – ответил я, – до распределения из училища.

– Ну, тогда ты понимаешь, о чем я? Из Ставрополя поезжай в любую сторону: на юге – Домбай, Теберда, Эльбрус, восточнее – нарзан, на западе – море, на востоке кочевые степи. Всюду новая земля, новая жизнь, виды новые. А здесь? Едешь в Ярославль – елки, березы, осины; едешь во Владимир – осины, елки, березы; едешь в Калугу – ольха попадается. Куда ни глянь – везде одно и то же, до самого Пскова. Грибов вот только много… И потом эти дожди. Сейчас, на Кавминводах, представляешь, как хорошо! Города чистенькие, все в порядок приводят.

– Видите ли, – ответил я, – я, как в девяностые училище закончил, с тех пор ни разу на Ставрополье не был. Тогда, помню, грязновато было.

– О! – воскликнул Михаил Михайлович. – Это когда было! Сейчас все по-другому. Сейчас – красота! В Пятигорске на Провал дорогу сделали, памятник Бендеру поставили – все ему нос натирают, – он усмехнулся. – Стоит себе с блестящим носом, билетики продает. В Ессентуках так вообще был один мэр – такой молодец! В центре на площади фонтан сделал, прямо из асфальта бьет, огромными струями – все смотреть на него ходят, парк обустроил, ванные, грязелечебницу нашу знаменитую в порядок привел, дачи эти дореволюционные отреставрировал, и вообще! Знаешь, там на въезде в город, со стороны Заполотнянского района, плакат большой висит: «Город, в котором хочется жить!» Вот уж точно.

Мы говорили еще немного, вспоминали знакомые нам обоим места. Потом я предложил Михаилу Михайловичу поспать до утра. Он, усталый от блужданий по лесу, размягченный крепким напитком, лег на составленные в ряд стулья и сразу уснул. Я, чувствуя, что меня тоже клонит ко сну, выпил еще кофе. В голове прояснилось. Дождь стихал. В начале пятого дверь в аппаратную открылась, и вошли Елена Васильевна с Новиковым. У солдата был немного помятый вид.

– Вот, – сказала Елена Васильевна, – привела нашего ловеласа. Ты, – обратилась она к механику, – когда демобилизуешься, мы тебе в военном билете учетную специальность «Казанова» впишем.

Новиков улыбался, воспринимая слова Елены Васильевны как похвалу. Я сказал о грибнике.

– Да мы уж знаем, – Елена Васильевна села в кресло у пульта управления и налила себе чаю.

– Ну вот что, – предложила она, – вы, товарищ капитан, ложитесь-ка покемарьте немного, все-таки мы тут всю ночь болтались, а вы дежурили. Теперь сами последим за всем, до смены недолго.

Я с радостью принял предложение техника. Выпитый кофе на меня уже не действовал, начинала болеть голова. Я собрал еще несколько стульев, отнес их за длинный ряд стоек аппаратуры частотного уплотнения, положил под голову бушлат, лег. В висках тихо-тихо стучала кровь, будто колеса поезда на шпалах. «Город, в котором хочется жить!» – перед глазами ясно, как в цветном кино на огромном экране, предстала дорога из Кисловодска в Ессентуки: сначала зеленые низки горки, потом равнина, учебный аэродром, на нем похожие на игрушки аэропланы, справа дачи, впереди, весь в каштанах, липах, платанах город, уютный, теплый – красные кирпичные домики еще шестидесятых годов, дворы с беседками и лавочками, на улицах торгуют яблоками, грушами, сливами, алычой из местных садов, да и вокруг – один сплошной сад: каждый двор будто распирает плодами, нависающими над заборами.

А ведь и Ставрополь – город-сад, подумал я. Родители жили в многоэтажке в Промышленном районе, и все равно выйдешь прогуляться с друзьями – наешься тутовника, который растет вдоль каждой улицы: черный, белый, розовый. Я вспомнил, что в нашем дворе старики играли в домино, а столик был под абрикосом – ужасно вкусным. Мы лазали по дереву, сбивали плоды, и они иногда падали на стол к играющим, смешивая черные костяшки. Дедушка с длинной тростью поднимал ее, потрясал в воздухе, грозя нам «расправой».

– Избаловались ставропольцы, – ворчал он. – На каждом углу абрикосы…

Теперь я вдруг вспомнил еще, почему мне так нравились полевые занятия в военном училище. Учебная площадка была у Новомарьевки – степного села за городом. Обычно мы шли туда двумя ротами в конце августа, в самую жару, обливались пóтом, вымазывались в земле. Но какой же вкусный там кизил! Идешь в цепи в учебную атаку, нет-нет, да и сорвешь с куста багровую сочную ягоду. Бывает, наберешь кизила полный карман, а потом во время перекура сидишь на горячем камне, ешь его и смотришь в степь. Можно и глаза закрыть, и не знать даже, где находишься, а все равно поймешь, что в ставропольской степи – воздух насыщен ароматом полыни, чабреца, душицы. Ладони щекочет ковыль: его волны идут в дальнюю даль, к берегам огромного Сенгилеевского озера. А за ним травяной океан без края плещется под таким высоким небом, какого не бывает нигде. В августе оно совсем прозрачное, хрустальное, тонкие перистые облака светятся белым сиянием на голубом. «Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет… – вспомнил я стихи. – И теперь, когда достиг я вершины дней своих, в жертву остальным цветам голубого не отдам». Кавказские горы тоже синие, подумал я. Поздней весной и летом они темно-синие, а над ущельями – лазурное небо. Не бывает здесь, в Подмосковье, такого неба.

Руки и ноги мои уже сковал сон, а в голове еще проносились неясные мысли. Мне вдруг на мгновение почудилось, что я лежу не на стульях за стойкой аппаратуры, а дома и что можно прямо сейчас встать, поехать на автостанцию, купить билет и через три часа быть уже в Теберде или Пятигорске. И я даже на секунду решил так и сделать, потом снова вспомнил, что нахожусь в Молодежном, и мне показалось такой странной, противоестественной невозможность поехать в Пятигорск, что в полусне я уже не верил самому себе, не осознавал ясно, где я. Перед глазами все расплывалось, тело становилось легким, невесомым, огоньки датчиков сливались в длинные тонкие полоски света. Мне мерещилось, будто я и вправду в космическом корабле, и сейчас прямо от звезд спущусь на вершину Стрижамента и на заре пойду пешком в золотые поля подсолнуха между плоскими горами со срезанными вершинами…

– Товарищ капитан, товарищ капитан, – Новиков теребил меня за рукав. – Вставайте, меняться пора.

Я поднялся, выпил кофе, сделал запись в журнале. Работы все еще не было – правительственная связь нуждалась в нашем спутнике. Прибыла утренняя смена, мы сдали аппаратную и вышли на улицу. Дождь кончился, хотя хмурое серое небо обещало долгую непогоду. Все-таки я решил идти домой пешком: хотел немного размяться. Михаилу Михайловичу я объяснил, как добраться до Слизнево, мы обменялись телефонами, обнялись. Смена села в автобус, отправилась в городок.

Я вышел на бетонную дорогу и пошел, думая о том, бегать мне сегодня или нет. Вдруг мне снова пришла в голову странная мысль, что сейчас самое время бегать в парке Победы в Ставрополе – людей уже не так много, как во время отпусков, летние кафе не жарят шашлыки, аллеи свободны и просторны, много воздуха. Да и вообще трасса для бега в парке почти идеальная – ровная-ровная. Я вспомнил, как впервые попал на спортивные сборы в Кисловодск. Нашу команду разместили в санатории «Заря», в верхней части города, и оттуда мы бегали еще выше – в гору. Бежать было тяжело, зато обратный путь – просто сказка: кругом настоящий альпийский пейзаж, широкие светлые поляны среди редких сосен, красные камни, мягкие тропинки на песчаной земле. Все вокруг: лес, горы, трава, кусты терна, шиповника – таких ярких, сочных, завораживающих цветов, будто ты попал в рай и не бежишь с горки, а летишь, словно ангел, под сенью пуховых облаков.

Я шел по грязным бетонным плитам. Ночной дождь был такой силы, что почти все листья осыпались, и мокрые ветки торчали неуклюже по сторонам. Только подлесок еще не совсем обнажился, мелькал тусклыми мазками в серой палитре. У дороги я узнал куст рябины, служивший мне ориентиром, – от него шла тропинка к озеру, где я рыбачил. Чтобы отвлечься от неожиданно захвативших меня мыслей о Ставрополе, я попытался представить себе, как хорошо бывало сидеть с удочкой на тихом берегу. Но почему-то представить, что это хорошо, уже не мог. Как ни старался я вызвать в сознании образы тех привычных дел, которыми увлекся в Молодежном: охоту, собирание грибов, прогулки по лесу, поездки в столицу в кино, – все они представлялись мне тусклыми и невыразительными в сравнении с более давними, более яркими воспоминаниями, которые теперь заслоняли все. Контраст был настолько сильным, что я вдруг испытал острую неприязнь к местам, в которых успел, как мне казалось, обжиться за годы службы, к событиям офицерской жизни, которые казались мне важными и значительными, к людям, которых я, как думал, любил.

Вдруг я ясно осознал, что в действительности ничего и никого здесь не люблю, что после смерти родителей я словно заставлял самого себя поверить в необходимость новой, совсем другой жизни, внушил себе привязанность к вещам, без которых мог с легкостью обойтись. Но те вещи, без которых обойтись мне было никак невозможно, никуда не исчезли, они жили во мне, со мной все это время, только и ожидая удобного момента, чтобы снова вернуться. «А как же Тиняков? – подумал я. – Как же Загорский, Тамара Михайловна, Малова? Как же Лена?» И представив себе тех, с кем был близок в военном городке, я ясно понял, что, если их всех исключить из моей жизни, то жизнь эта ничего не потеряет, потому что, говоря честно, даже Лену я не любил, не любил по-настоящему ни одного дня, а любил всегда только степь над Сенгилеем, Теберду, Бештау, Маныч – бирюзовую чащу с ярко-розовыми фламинго. И мне страстно захотелось сейчас же, немедленно оказаться в Ставрополе.

До городка идти было еще километра полтора, и я, сосредоточившись, стал думать спокойно и серьезно. Что меня держит здесь, в Молодежном? Командир сам сказал, что если решу не продлевать контракт, он не станет меня задерживать. Тиняков с грибами, Татьяна Михайловна с досками… А стоит ли об этом вообще думать. Вот Лена… Лена – это другое дело. С Леной у меня семья. Хотя какая это семья? Мы давно живем каждый сам по себе, детей у нас нет. Лена, конечно, поднимет скандал, но что мне до этого скандала? Покричит полчаса и успокоится. В конце концов она еще очень молода, ей даже будет без меня лучше – найдет себе кого-нибудь обеспеченного, с квартирой, телевизор большой купит, будет сериалы смотреть.

А я? Могу ли я так просто уехать? Вот ведь Малова, у нее в Воронеже дом, и все-таки она привязана к городку. А у меня? В Ставрополе у меня никого и ничего нет – у родителей было социальное жилье. Нужно будет искать какую-нибудь работу, где-то ютиться. И вдруг я вслух рассмеялся моим мыслям. Ютиться?! На Ставрополье?! Внезапно мне вспомнилась одна книжка, немного мудреная, о писателях и поэтах двадцатых годов. У отца она стояла на видном месте, и я как-то раз ее прочитал. Там один поэт, Велимир Хлебников, говорил художнику, с которым они странствовали по дорогам без денег, еды, в рваной одежде: «Не бойся умереть в поле без покаяния. Ветры тебя отпоют». А чего боятся мне? Сейчас не двадцатые годы – уж какую-никакую, а работу я себе найду. «Однажды я подамся в сторожа…» – вспомнилась строчка изстихотворения пятигорского поэта Александра Мосинцева. Да хоть в сторожа, хоть в учителя ОБЖ, хоть охранником в магазин – куда угодно, только поближе к степи, к солнцу, к высокому небу. Уезжаю! Решил. Твердо и окончательно. И на душе сразу стало светло, спокойно. Спасибо тебе, Михал Михалыч!

Мне снова показались красивыми облетевшие березы, грустные рябины, клены, на голых кронах которых еще держались последние медно-желтые листы. Но теперь я не чувствовал по отношению к этой тихой русской красоте привязанности, острой симпатии, я ощущал равнодушие путешественника, глядящего из окна поезда. В мечте я возвращался домой – не к жене, приятелям, знакомым, которые могли прийти и уйти когда угодно, а к рекам, горам, просторам, которые никогда и никуда уйти не могли, которые всегда ждали меня, были со мной всюду, даже во сне. Подходя к общежитию, я вспоминал вчерашний сон о Машуке, шагал легко и весело, радостно поднимал руку, приветствуя спешивших на работу людей. Дома мне предстоял неприятный разговор, но меня это не сильно огорчало. «Дома? – спросил я сам себя с усмешкой. – Да разве это мой дом?».

Лена сидела в комнате. Видимо, она только что приехала на утренней электричке. Я впервые за много лет не поцеловал ее при встрече. Мысленно я уже расстался с ней, да мы никогда и не были близки. Мне хотелось поскорее закончить выяснение отношений, чтобы можно было пойти к командиру и отказаться от нового контракта. Лена почему-то улыбалась как-то особенно торжественно, подошла ко мне, обняла меня крепко:

– У нас будет ребенок, – шепнула она мне на ухо. – Маленький малыш! – она обвила руками мою шею, поцеловала в щеку. – Я была у врача… Наконец-то… Я так тебя люблю, милый.

Отец учил меня сдерживаться, стараться сохранять спокойствие, даже если внутри поднимается сильное чувство. Я улыбнулся, поцеловал Лену.

– Я тоже люблю тебя, дорогая, – сказал я. – Ты извини, мне сейчас на минутку нужно сходить к командиру насчет контракта, он мне вчера приказал зайти сразу после дежурства. Я сбегаю к нему и вернусь.

Лена нежно, с лаской в глазах посмотрела на меня. Я вышел из комнаты, спустился по лестнице. У входа в общежитие ко мне прицепилась болонка Тамары Михайловны, которую дочь хозяйки вывела погулять. Маленькая собачка лаяла, пыталась меня укусить.

– Пошла вон, сука драная! – грубо выругался я и пнул болонку ногой.

– Что с вами, товарищ капитан? – испуганно закричала девушка.

– Не твое дело, – огрызнулся я и пошел к штабу.

Я чувствовал, как во мне поднимается непреодолима злоба, ненависть ко всему на свете. «Пойди и сделай аборт», – мысленно говорил я Лене. Но, конечно, никакого аборта она делать не будет. Она родит ребенка, и как же мне быть? Я понимал, что не смогу теперь покинуть городок. Лена ни за что не согласиться ехать на Кавказ, а оставить ее одну с ребенком я не мог, не мог переступить через этот порог. Да если бы и мог, если бы я все-таки собрался и уехал отсюда, вся жизнь была бы испорчена сознанием, что где-то растет мой сын или дочь, и проклинает меня. Но теперь, еще задолго до того, как это могло случиться, я сам проклинал будущего ребенка. Я остро почувствовал, что не хочу никаких детей, хочу просто жить под перистыми облаками, один, никому не мешая. А теперь какое-то еще не родившееся существо, ненастоящее, с матерью которого у меня не было ничего общего, в один момент отняло у меня сразу все настоящее, что было в моей жизни, отняло у меня подлинную, живую, мою жизнь. И никогда теперь мне не жить своей жизнью, а только быть чужой тенью, ходить по свету с огрызками воспоминаний и утешаться ими в минуты уединения во время пробежек. Да и будут ли эти минуты, когда оно родится, это существо? Мне было так противно, что это, наверное, выражалось у меня на лице.

– Ты, что, Петренко, заболел что ли? – окликнул меня полковник Загорский – я и не заметил, как подошел к штабу. – Если замена нужна, ты честно скажи, я тебе навстречу всегда пойду.

– Никак нет, товарищи полковник! Я в порядке.

– Ну и отлично, – сказал командир и, как будто уже заранее зная мой ответ на вчерашний вопрос, указал рукой на окна кабинета главного инженера. – Ты давай, иди сейчас к Николаеву, Артамонову, ну, к кому надо, а потом ко мне – насчет оборудования нового поговорим. Привезут, сказали, разобранным. Только на тебя и надежда. Ты же контракт продлеваешь?

– Так точно, – ответил я слабым голосом.

Командир подошел ко мне поближе и хлопнул по плечу.

– Нет, все-таки ты переутомился. Вижу по глазам. Давай вот что, недельку тебе дам – полежи, книжки почитай, телевизор посмотри. В общем, отдохни пока, а документы твои никуда не денутся, сделаем. Ты нам здоровый нужен.

Я выполнил воинское приветствие и поплелся к общежитию. Прапорщик Тиняков сидел на лавочке у магазина и доставал из кармана куртки сигареты. Я присел рядом:

– Саныч, дай закурить.

– Да ты ж, капитан, вроде не куришь?

– Одну-то можно.

Мы закурили и стали говорить о грибах, о ремонте аппаратной, о картошке и луке, которыми нужно запастись на зиму.

Примечания

1

      Федеральное агентство правительственной связи.

(обратно)

2

      Линейно-аппаратный зал.

(обратно)

3

      Хранилище запасных инструментов и принадлежностей.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***