Море света [Шей Шталь] (fb2) читать онлайн

Шей Шталь Море света

Серия: Закоренелая любовь 1

Группа: vk.com/yourbooks12

Переводчик: Мирослава М.

Редактор: Рита Г.

Вычитка и оформление: Виктория К.

Обложка: Виктория К.

«Я хотел знать, что ты дышишь и движешься в том же мире, что и я».

― Ф. С. Фицджеральд «Благословение»

(перевод на русский: А. Глебовская)

ГЛАВА 1

(прим. пер.: имя Journey (Джорни) с англ. переводится как «путешествие»)

Аэрация — процесс насыщения воды в живорыбных баках воздухом и кислородом для поддержания жизни рыбы или наживки. Также это означает подачу воздуха под глиссирующую поверхность корпуса судна для уменьшения трения о воду.

— Расскажи мне в подробностях, что случилось.

Лучшие друзья. Не всегда хочется, чтобы они были рядом. Особенно, когда не желаешь вновь переживать очень дерьмовую ночь.

— Он женат. Больше нечего рассказывать. — Хмурюсь после своего признания и борюсь с желанием разрыдаться. Я не хочу говорить о той ночи, тем более обсуждать ее с моей лучшей подругой. Но разве не для этого и нужны друзья? Чтобы жаловаться на свою личную жизнь и добиваться того, чтобы они были на нашей стороне независимо от их мнения?

Это может показаться странным, но моя жизнь и все в ней — временно.

Медленно иду ко дну из-за любовной неразберихи, мои дни сочтены. И до сегодняшнего дня все имело смысл. Пока я не узнала, что мужчина, с которым я встречалась последние шесть месяцев, женат. Довольно дерьмовое открытие, да? Полгода я понятия не имела.

Из-за некоторых неблагоприятных обстоятельств на протяжении многих лет я поняла, что человек по своей природе скрытен. Так что не могу сказать, что сильно удивилась.

Вспоминаю, как Деверо рассказал мне все прошлой ночью. Он сидел напротив меня, выглядя максимально непринужденно, а затем провел большим пальцем по нижней губе и сказал: «Извини». Это мерзко. Как только слова «Я его жена» были произнесены его настоящей женой, мне захотелось заколоть его ножом, который лежал возле моей тарелки.

Неоновая вывеска над головой Пресли придает ее светлым волосам фиолетовый оттенок.

— Серьезно?

Уверенно смотрю на свою подругу и на ее нелепую попытку прикрыть засос на шее шарфом посреди лета.

— Да, серьезно.

Она моргает, ее ресницы трепещут от удивления.

— На самом деле?

— Господи, да, Пресли. Он женат. Это значит, что у него есть жена.

— Я чувствовала, что этот ублюдок немного подозрительный, но, черт возьми… — Пресли Дакота — моя лучшая подруга с самого детства, но иногда она невежественна. Она чуткая, но по-своему агрессивная, какая-то ее часть далека от реальности. Она слишком заботливая и, в свою очередь, переступает границы дружбы, одержимо пытаясь все исправить в моей жизни. Иногда я приветствую это, потому что Пресли нужна в жизни каждому, но сегодня она мне не очень нравится, мне никто не нравится.

Пресли ждет, в шоке уставившись на меня, когда я продолжу. Вы когда-нибудь наблюдали за лицом человека, которому рассказывали шокирующие новости? Они корчат самые забавные рожи. Как будто их мимические мышцы живут своей жизнью.

— Ну… — ее небесно-голубые глаза в ожидании ловят мой взгляд, — …ты хотя бы наша ее в Instagram? Я имею в виду, с кем мы имеем дело?

Одну за другой выставляю бутылки текилы в подсобке.

— Я смотрела ее профиль в Instagram прошлой ночью. — С раздражением и горечью, текущим по моим венам, ставлю прозрачные бутылки на полку и думаю о том, сколько проблем у меня будет с Эйвом, если я уроню их на пол. Думаю, мне бы этого хотелось. Только одну бутылку. Или, может быть, все. Бьюсь об заклад, звук разбивающегося стекла принес бы мне некоторое облегчение. Я могу представить, что разбиваю вдребезги лицо Деверо, так же, как он поступил с моим сердцем.

— И?.. — Пресли вытаскивает свой телефон из кармана. — Как ее зовут? Я хочу ее найти.

Пытаюсь сказать что-нибудь оскорбительное в адрес его жены. Я провела большую часть прошлой ночи и раннего утра, просматривая её странички в социальных сетях, но ничего не приходит на ум. По крайней мере, я ничего не могу придумать.

— Она красивая. — Не знаю, что еще сказать о Норе Бельмонт кроме того, что если бы у великолепия было лицо, это была бы она. И тот факт, что я не смогла ничего найти, за что ее можно было бы ненавидеть, причиняет еще больше боли. Думала, если она уродина, то я могла бы оправдать поступок Деверо тем, что ему ничего не перепадает дома. Но нет, все было не так, и с моей стороны нерационально так думать. Нора прекрасна. Она такая женщина, на которую смотришь и вздыхаешь, потому что знаешь, даже в старости она все равно будет прекрасна, ее красота неподвластна времени.

Прошлой ночью я поняла, что она не знала обо мне, по крайней мере, на первых порах, и не заслуживает того, через что Деверо заставляет ее пройти. Детская медсестра, волонтер и, наверное, все свободное время проводит в церкви. В общем, у меня сложилось такое впечатление по ее профилю в Instagram.

— Что с тобой такое? — Пресли хватает меня за руки и разворачивает лицом к себе. — Ты ударилась головой? Мы должны надрать ему задницу и говорить о том, какой у него маленький член.

Независимо от того, как я хочу отомстить, мои мысли об одном — я разлучница!

Соблазн берет вверх надо мной, и я бросаю бутылку себе под ноги.

Ба-бах!

Звук разбивающегося стекла о бетонный пол разносится по бару. Я сразу же хмурюсь. Это не принесло удовлетворения, которого я ожидала.

Воцарилась тишина, и мы с Пресли таращимся на осколки у наших ног. Вздохнув, она поднимает руки и улыбается.

— Эйв, это была не я!

Предательница.

— Джорни! — рычит Эйв, неожиданно появившись из своего кабинета за углом. Он проводит руками по усталому лицу, а затем резко опускает их. — Черт возьми, я же говорил тебе быть осторожной!

Судя по выражению его лица, он вычтет стоимость бутылки из моей зарплаты. Его брови нахмурены, губы сжаты в твердую линию.

Эйв Уэлдон несет на своих плечах бремя наших жизней. Ему пришлось. Наши родители умерли, когда мне было тринадцать, а ему восемнадцать. По закону он был достаточно взрослым, чтобы стать моим опекуном, потому что я ни за что на свете не жила бы с нашей тетей Леей. У нее пограничное расстройство личности, она выкуривает пачку сигарет в день и пахнет жареной курицей и желейными конфетами Peach rings, — так что Эйв оставил позади ту жизнь, которая могла бы у него быть. Ту жизнь, где бы он получил полную бейсбольную стипендию, а не являлся бы владельцем таверны в Вестпорте, штат Вашингтон.

Уверена, что это не та жизнь, которую он хотел для нас.

— Убери это, — рявкает он, подавленный эмоциями, уставившись на мобильный в руке.

— Извини, — бормочу я, потянувшись за веником.

Хотите, скажу правду? Я не сожалею. Я ненавижу.

Деверо Бельмонт, я тебя ненавижу.

Поверьте, вы снова услышите это имя, вероятно, в скором времени, и это произойдет потому, что я его убила. Позже об этом напишут в газетах. Просто шучу. Я не убийца. Я гуглила черты характера убийцы — и у меня нет ни одной из них. Я и мухи не обижу. Я тот человек, с которым происходит все это дерьмо.

Моя единственная жертва здесь — бедная, ничего не подозревающая бутылка текилы.

Может быть вам интересно, как это произошло? Хотите знать, где я влюбилась в женатого мужчину? Мне придется начать с самого начала, чтобы это все обрело смысл.

Помните, я говорила, что у меня мало времени? Давайте вернемся к этому. Мне было восемь лет, когда я узнала, что у меня заболевание сердечной мышцы. Кардиомиопатия. Это состояние, при котором сердечные мышцы становятся толстыми, жесткими и меньше перекачивают крови. У меня было стабильное состояние в течение многих лет, а затем, через две недели после смерти моих родителей, у меня началась острая сердечная недостаточность. Неделю спустя я жила с помощью левожелудочкового аппарата вспомогательного кровообращения и ждала пересадки сердца.

Этот день настал третьего ноября. Мне было семнадцать лет. Я буду помнить его всю оставшуюся жизнь, потому что в этот день я получила второй шанс, а у кого-то его не стало. Я переживала, понимая, что кто-то должен был умереть, а я получила новое сердце. Я же не могла пойти и купить его, или одолжить. Жизнь этого человека закончилась, чтобы моя могла продолжаться. Эйв говорит мне, что я живу с чувством вины выжившего (прим. пер.: Чувство вины выжившего — форма посттравматического стрессового расстройства, при котором человек чувствует себя виноватым из-за того, что он пережил опасное для жизни событие, в котором погибли другие), потому что теперь боюсь жить своей жизнью.

По своей природе я непоседлива, и когда мне было восемнадцать, я пообещала себе, что уеду из этого маленького прибрежного городка, поступлю в какой-нибудь классный колледж и стану морским биологом. Проживу лучшую жизнь, которая мне была дана. После того детства, что у меня было, уехать в колледж казалось чем-то недосягаемым, что никогда не случится со мной. Мне посчастливилось дожить до шестнадцати лет, потом до восемнадцати… но, к сожалению, сейчас мне двадцать три, и я стала другой женщиной.

Итак, как же я познакомилась с Деверо? В этом самом баре. Он заказал ром с колой, а затем пригласил меня на свидание. Я была впечатлительной и наивной, и мне безумно понравилась идея, что кто-то может полюбить девушку, чья жизнь была временной. Разве не так всегда происходит? Я не о временной жизни, а о встрече с парнем, который меняет все, что, как вы думали, знали о жизни. Попавшая в беду девица встречает мужчину своей мечты и полностью забывает о той жизни, которую планировала. Затем она узнает, что у него есть жена в другом городе и целая жизнь, о которой она не знала. Вот вам правдивая история.

Мне было легко влюбиться в такого мужчину, как Деверо. Симпатичный, с добрыми глазами, он знал, как правильно ухаживать за такой простодушной провинциальной девушкой, как я. Кроме того, у него была хорошая работа, и это было здорово, потому что я знала, что он сам себя обеспечивает.

Как раз в тот момент, когда я думала, что моя жизнь подобна сказке — вчера вечером — в разгаре нашего с Деверо ужина в ресторане, заявилась его жена. Очевидно, она знала обо мне несколько месяцев и ждала, пока мы выйдем куда-то вместе, чтобы устроить очную ставку. Она была очень мила со мной — думаю, она знала, что я понятия о ней не имела.

Рыдая, я ушла из ресторана, Деверо — с документами о разводе.

Пресли протягивает мне совок.

— Мы должны тут убрать. Скоро придет куча народа на ужин.

Следующий час мы убираем в кладовке, а потом я показываю ей фотографии Норы. Пресли просматривает ее посты в Instagram, останавливаясь на одной фотографии — Нора с Деверо в день их свадьбы четыре года назад.

— У нее должен быть какой-то недостаток. Никто не бывает таким красивым все время.

— Ага, он, — поспешно отвечаю я, и жар ползет вверх по моей шее. — Что, черт возьми, он хотел от меня, если у него дома была она?

Пресли хмурится.

— Ты недооцениваешь себя.

Я обдумываю ее слова. Наверное, так и есть, но что на самом деле доводит мужчин до измены? Я думаю о Дилан, одной из наших барменов. Мы называем ее сердцеедкой. Цель ее жизни — женатые мужчины. Я знаю, это ужасно, да? Это длинная история, но из того, что мы с Пресли поняли, ей когда-то изменили, и теперь она спит только с женатыми мужчинами. Уверена, мы еще вернемся к этому позже. Но мужчины… что заставляет их думать, что играть с чьими-то чувствами подобным образом — нормально?

Снова появляется Эйв с двумя ящиками пива в руках. Раз уж он пришел, могу рассказать вам немного о своем брате. Он притягательный. Это единственное слово, которое приходит мне на ум, чтобы описать кого-то вроде него. С малых лет к нему тянулись люди, особенно девушки.

Эйв чертовски красивый, с обаятельной улыбкой, прекрасным чувством юмора, и он не только очаровывает вас, а в придачу так располагает к себе, что вы сразу начинаете чувствовать себя комфортно рядом с ним. К сожалению, теперь я редко вижу в нем эту сторону.

Кряхтя, он ставит ящики на край барной стойки.

— Принимайтесь за работу. «Амфитрита» приплыла сегодня, и вечером здесь будет много народу.

Последние девять лет Эйв следил за тем, чтобы семейный бизнес держался на плаву, и в то же время делал все, чтобы я осталась жива. Мало того, что у него нет времени на личную жизнь, так я еще и не могу вспомнить, когда в последний раз у него был выходной.

Кладу свой мобильный рядом с кассой. Брат ненавидит, когда мы разговариваем по телефону в рабочее время.

— Вот. — Эйв двигает ящик по барной стойке. — Выстави бутылки в подсобке, и в грузовике есть еще две партии. Не разбей ничего. Попроси кого-нибудь помочь тебе их принести, они слишком тяжелые.

— Черта с два попрошу, — бормочу себе под нос. Я раньше не сквернословила. Начала совсем недавно. Если быть точной, то прошлой ночью. После того, как одна женщина рассказала мне, что мужчина, с которым я встречалась, был женат все это время. Неожиданно мне понравилось, как ругательства слетают с моего языка, и, знаете что, я буду и дальше так выражаться.

Взяв свою чековую книжку, лежащую возле кассы, Эйв направляется к двери.

— Вернусь через час.

Пресли, которая сидит на барной стойкой в рабочее время — она суперпрофессионал — сердито фыркает:

— Он даже спасибо не сказал.

Окидываю ее хмурым взглядом и закатываю глаза.

— Отвратительно.

— Ну, я дала ему кое-что, он должен был сказать спасибо. А не игнорировать меня.

— Я испытываю очень сильное отвращение, когда думаю, что ты спишь с моим братом.

Вы правильно расслышали. Моя лучшая подруга занималась сексом с моим братом. Это кошмар каждой сестры.

Соскальзывая с барной стойки, Пресли пожимает плечами и откидывает волосы назад.

— Я знаю, но это просто случилось.

— Нет, не просто случилось. Это так не работает. Ты полностью контролировала ситуацию.

Подруга хлопает своими густыми ресницами.

— Я знаю, но секс был так хорош.

— Давай. Помоги мне.

— Он сказал, что ты должна это сделать, а не я, — возражает Пресли, бросая сердитый взгляд в сторону Эйва, который стоит за дверью и разговаривает с Флетчером — местным жителем, который проводит здесь бóльшую часть своего дня.

— Знаю, но я не хочу делать это в одиночку. — Мне не нравится быть одной. Я жажду присутствия других людей. Мне не нужны их разговоры, я хочу, чтобы кто-то просто был со мной. Вот почему я до сих пор живу со своим братом.

Пресли идет со мной на улицу, наверное, потому что чувствует вину за то, что спала с моим братом, хотя я просила ее не делать этого. Прохладный ветер с Тихого океана разносит запахи жареной еды и теплого соленого воздуха. Пресли все время жалуется, пытаясь рассказать мне о своей ночи с Эйвом, но я ее не слушаю.

По двум причинам. Во-первых, и это самая главная причина, ни одна девушка не хочет думать о том, что ее брат занимается сексом. Слышать об этом еще хуже, что, к сожалению, произошло, потому что они трахались в его кабинете, пока я была в кладовке. Это было отвратительно, и я до сих пор злюсь на них. А, во-вторых, замечаю пришвартованную к причалу «Амфитриту» и кучу народа вокруг нее.

Мне нравится название судна. Я как-то почитала о нем, и, оказывается, это имя богини моря. Красивое название для рыбацкой лодки, да? В детстве мне очень нравилась греческая мифология, поэтому то, что лодка названа в честь богини моря, вызывает желание узнать больше о ее владельцах.

Пресли прерывает мои мысли:

— Послушай, мне жаль, что я так поступила, ведь я говорила, что не буду этого делать.

Смотрю через плечо на Пресли. Она прислонилась к стене здания, и вместо того, чтобы помочь — пялится на свой телефон руке.

— Нет, ты не сожалеешь. А теперь помоги мне.

Я сержусь не так сильно, как кажется. По правде говоря, я совсем не злюсь на то, что Пресли наконец-то набралась смелости и рассказала моему брату о своих чувствах. Она влюблена в него с семи лет. Ей двадцать три, и она, наконец, призналась ему. Не виню ее за это, но я знаю своего брата и о его увлечении женщинами. Он сначала делает, а потом сожалеет. Так было ни один раз, и, судя по тому, как он игнорирует ее сегодня, понятно, что это случилось снова. Отстойная ситуация, потому что Пресли — моя подруга, и если мой брат разобьет ей сердце, мне придется его убить.

Шутка. Но, может быть, я найду способ, как разобраться с ним пожестче.

Эверетт выглядывает из полуоткрытой двери и улыбается нам.

— Почему бар без обслуживающего персонала? Если бы Флетчер не был таким честным стариком, то уже бы наклюкался.

Я улыбаюсь, убирая волосы с лица.

— Пресли должна была следить за баром. — Настал час расплаты.

Засунув телефон в задний карман, подруга закатывает глаза.

— Тогда я пошла.

— Нужна помощь? — Эверетт подходит и берет одну из коробок с пивом из кузова грузовика Эйва. — Тебе не следует поднимать такую тяжесть самостоятельно.

Вот вам забавный факт. Я потеряла девственность с Эвереттом, когда мне было шестнадцать. Я думала, что скоро умру, и не хотела умирать девственницей. Если вы расскажите об этом моему брату, я буду отрицать, потому что Эверетт — его лучший друг, а это сделало бы меня, знаете ли, лицемеркой. Так что давайте просто держать этот секрет в тайне и двинемся дальше. У нас все в порядке. Это был просто секс. Ничего особенного. И с тех пор мы редко вспоминали о нем.

Выхватываю у него коробку.

— Э-э, я знаю.

Он поднимает руки и отступает на шаг.

— Я знаю, что ты знаешь. — Наклонив голову, Эверетт с любопытством наблюдает за мной. — Я просто предлагаю тебе помощь, чтобы ты не переусердствовала.

Неважно, сколько лет прошло, люди видят шрам на моей груди и понимают, что я перенесла операцию на сердце. Внезапно я становлюсь ни на что не годной.

— Эверетт, прошло шесть лет. Я, конечно, в состоянии поднять коробки с пивом.

Обидевшись на меня, он вздыхает.

— Как скажешь.

Он шаркает ногами по гравию, а затем толстая металлическая дверь с грохотом захлопывается за ним. Свирепо смотрю на здание. Я теперь не могу зайти внутрь. Черт возьми.

— Эверетт, — стону я, сожалея о том, что велела ему уйти.

Поднимаю две последние коробки с пивом и тащу их вокруг к передней части здания. Они тяжелые и весят больше, чем я в состоянии нести. Заворачиваю за угол и роняю одну из них.

Глаза начинают слезиться, и гнев нарастает внутри меня. Смотрю на разлитое по тротуару пиво, и в поле моего зрения появляются знакомые дорогие туфли.

Чертов Деверо. Я должна была догадаться, что он будет сегодня искать меня.

Перевожу свой взгляд на него.

— Нужна помощь?

Не дайте этим красивым зеленым глазам одурачить себя. Это изумрудные омуты лжи. Не могу поверить, что я вообще влюбилась в него. Волна гнева снова накатывает на меня, словно прилив океана. Сначала это были приливы и отливы, а затем постоянные и настойчивые волны.

— Какого черта ты здесь делаешь? — Закипаю я от ярости. — Я же говорила тебе, что больше никогда не хочу тебя видеть.

Кажется, он в дурном настроении, наклоняет голову слегка вперед, чешет затылок, кивает и засовывает руки в карманы джинсов.

— Я знаю.

Он знает? Так он здесь для того, чтобы… усугубить ситуацию? Я рада, что сейчас держу пиво. Так как у меня заняты руки, я не буду суетиться и уж точно не стану бить его, как бы мне этого ни хотелось. С такими мудаками я могу спорить и быть суровой. Я выросла в баре с рыбаками. Могла бы написать книгу о режиме сучки (прим. пер.: bitch-mode — сленговое слово, означает состояние девушки, когда она постоянно злится и ведет себя так, будто у нее месячные 24 часа в сутки 7 дней в неделю.).

— Тогда какого черта ты здесь делаешь?

— Я э-э-э…

И это все, что он может ответить? За шесть месяцев он не удосужился признаться мне, что женат, а теперь все, что он может мне сказать, это «э-э-э»?

— Почему ты пришел сюда? — Бросаю другую коробку на землю. Все бутылки разбиваются. Эйв меня убьет. — Разве твоя жена не интересуется, где ты?

Деверо сглатывает, вздрагивая от моих слов.

— Хотел узнать, могу ли я вернуть кольцо? — спрашивает он, не сводя глаз с пива, выливающегося из картонной коробки. Конечно, он не может смотреть мне в лицо, когда просит отдать ему кольцо. Зачем ему это делать? Это было бы чертовски благородно с его стороны, но как мы только что выяснили — благородство не его сильная сторона.

Я не рассказывала вам, что Деверо сделал мне предложение в ту ночь, когда я узнала, что он женат? Должно быть, эта информация вылетела у меня из головы в приступе ярости. Просто чтобы вы знали, я не собиралась говорить «Да». Он мне не нравился настолько сильно, но все равно чувствую себя паршиво из-за этой ситуации.

Делаю глубокий вдох, пытаясь настроиться, чтобы высказать ему все, что хотела сказать.

Переключаю свое внимание с пива на суматоху в доках, и говорю ему все, что у меня на душе:

— Знаешь, Дев, я думала, может быть, сначала дам тебе презумпцию невиновности. О чем, бл*дь, ты думал, когда предлагал мне выйти за тебя замуж, когда ты уже и так был женат?

Деверо пожимает плечами, но я замечаю, что он в ярости, потому что я использовала уменьшительную форму его имени. Я продолжу, но запомню этот момент.

Рукой толкаю его в плечо.

— Я заслуживаю ответа, черт возьми!

Он переводит взгляд на меня. Наверное, потому что я сказала «бл*дь» и «черт возьми», так как за все время, что мы встречались, кажется, я вообще не материлась. Или, может быть, потому что я кричу, а люди на улице таращатся на нас. Смотрю на женщину, которая пялится на меня с улыбкой.

— Не переживайте, он женат. Я только что узнала об этом.

Ее лицо бледнеет, наверное, мне не стоило этого говорить, но, знаете, думаю, что каждый в этом городе должен знать, какой Деверо лживый мешок дерьма.

Как раз в тот момент, когда я уже собираюсь уйти, он берет меня за руку.

— Я собирался подать на развод.

— И что, жениться на мне, а потом через год найти себе новую жену? Сколько раз ты уже проделывал это трюк?

Деверо качает головой.

— Ни разу.

Я издаю смешок, демонстративно скрещивая руки на груди.

— До недавнего времени.

Качая головой, он выдыхает.

— До недавнего времени. Послушай, Джорни, — его голос смягчается, и он пытается дотянуться до моей руки, — я не могу передать тебе, как мне жаль.

Отступив на шаг, я начинаю смеяться. Взрываюсь истерическим смехом, который притягивает еще больше взглядов, люди останавливаются на улице, и как раз в тот момент, когда я чувствую, что вот-вот разрыдаюсь, меня охватывает гнев, и я кричу:

— Деверо. Иди. К черту. Больше никогда не появляйся здесь.

Тяжелая деревянная дверь распахивается под звон колокольчика, висящего над ней, и я вижу, как Эйв вылетает из бара.

— Здесь все в порядке? — Его взгляд перемещается с разбитых пивных бутылок на меня, а затем на Деверо. — Какого хрена ты здесь делаешь, кусок дерьма?

Ага. Я рассказала своему старшему брату все об этом подонке.

Деверо поднимает руки и отступает на шаг.

— Я просто пришел извиниться. Я не хочу проблем.

Возможно, я не упоминала об этом, но у Эйва вспыльчивый характер. И о нем всем хорошо известно в этом маленьком прибрежном городке. Однажды он отправил в больницу одного приставучего посетителя, когда тот отказался покидать бар после закрытия, ему наложили шестнадцать швов на шею.

Я широко улыбаюсь, представляя, как Эйв отправляет Деверо в больницу.

— Не-а, неправильный ответ. Попробуй еще раз.

Господи. Я действительно веду себя сейчас так отвратительно, как мне кажется?

Деверо прищуривается, глядя на меня, а затем раздраженно качает головой. Он фокусирует свое внимание на Эйве, который встал между Деверо и мной.

— Я пришел за кольцом.

Я фыркаю и улыбаюсь Эйву, а он улыбается мне в ответ, потому что знает, что я сделала с кольцом. Выпрямляю спину, и для человека, который всегда думал о себе как о бедной маленькой больной девочке, у меня есть мужество, которого никогда не было раньше. Это похоже на момент в мультфильме «Храбрая сердцем», когда Мерида наконец-то узнает, что медведица была ее матерью. Ладно, может быть, не совсем подходящий пример, но мне нравится этот мультфильм, и я хотела сказать, что похожа на главную героиню в «Храбрая сердцем», и вы, черт возьми, должны согласиться со мной. Если только не хотите попасть в мой черный список.

Я наклоняюсь к этому придурку и шепчу ему:

— Если тебе нужно кольцо, то, надеюсь, ты умеешь плавать, потому что оно на дне Тихого океана. — Протискиваюсь мимо Эйва и иду в бар.

Пресли стоит у двери с открытым ртом.

— Черт, девочка моя. Я никогда раньше не видела тебя такой.

Мое сердце колотится в груди, бешено стуча о ребра.

— Я даже не знаю, откуда это взялось.

— Что ж, будь такой дерзкой сегодня вечером, когда придут парни из «Амфитриты».

Она права, я так и сделаю.

ГЛАВА 2

Давать задний ход — лавирование задним ходом в открытом море при ловле рыбы.

— Четвертый столик. И это все, что я скажу.

Переключаю внимание на четвертый столик. Пресли права. Ей больше и не нужно что-то говорить.

Черт….

Суровые брутальные мужчины сидят в углу бара.

Явно не местные, я никогда не видела их до сегодняшнего дня, и примерно в час ночи Пресли разузнает, что они братья из Илвако, владеют рыболовным судном («Амфитрита») и всю прошлую неделю ловили тунца. Линкольн и Бэар Харди. Я не знаю, кто из них кто. Но хотела бы это выяснить.

Да, они рыбаки. Прежде чем вы подумаете, что рыбаки — это грязные старики с бородой и без зубов, скажу, что вы явно никогда не видели братьев Харди и их друзей. Они красивые. Их можно описать именно этим словом. Ладно, не столько их друзей, сколько самих братьев, ага. У меня слюнки текут.

— Думаешь, они одиноки? — спрашивает подруга, наблюдая за мужчинами.

Стою возле барной стойки, держа в руках поднос с двумя кувшинами пива. Пиво, которое я должна отнести им.

— Я не знаю. Наверное?

Пресли слегка подталкивает меня локтем.

— Бьюсь об заклад, они могли бы стать хорошим отвлечением от мудака Дэва.

Я бы не прочь отвлечься. С любопытством перевожу взгляд на их столик. Эйв проходит мимо, заслоняя мне обзор.

— Разве вы двое не работаете здесь? — Он выразительно обводит рукой бар. —

Займитесь уже делом. И где, черт возьми, Мэл и Дилан?

— Мэл опаздывает, а у Дилан сегодня выходной, — напоминаю ему. Я разговаривала с братом об этом буквально двадцать минут назад.

Пресли закатывает глаза и хлопает ладонью по груди Эйва, вручая ему банковский конверт, который он искал. Он молча забирает его.

Подруга раздраженно поджимает губы.

— Мог бы сказать «спасибо».

Мне кажется, она имеет в виду «скажи спасибо за прошлую ночь», но до Эйва не доходит.

— Я говорю «спасибо», — бормочет он, перебирая деньги в конверте. — Это называется «долбаная зарплата», и ты получаешь ее раз в неделю. Если не будешь работать, ты ее не получишь.

Боже мой, Эйв.

Пресли краснеет и быстро хватает с барной стойки два меню.

— Все ясно, босс.

Подруга обходит его, больше не сказав ни слова.

Я уставилась на брата с отвращением.

— Молодец, придурок.

В его взгляде читается сожаление, но он ничего не говорит.

Иногда Эйв ведет себя как бесчувственный засранец. Вот почему я не хотела, чтобы Пресли с ним связывалась. Она милая девушка и не заслуживает такого отношения. Эйв задевает меня плечом, направляясь в подсобку. Ага, придурок.

Поправив поднос, пробираюсь к столу. Парни разговаривают, склонившись над картой. Подхожу к столу и улыбаюсь, пытаясь привлечь их внимание.

— Вот ваш Guinness. Желаете что-нибудь еще? — И тут я замолкаю. Я теряю дар речи, потому что в этот момент его глаза ловят мой взгляд. Черт возьми, если бы в это мгновение земля перестала вращаться, я бы не заметила. Мне стыдно в этом признаться, потому что как это может произойти, верно? Как земля может перестать вращаться, когда кто-то смотрит на вас?

Я не знаю, но, поверьте мне на слово, это может случиться.

Облизываю губы и делаю вдох. Или, может быть, прикусываю губу. Я точно не знаю, что делаю, потому что мой мозг просто отключается, когда я встречаюсь с ним взглядом. Он высокий, поэтому сидит и упивается моей реакцией, расставив свои длинные ноги в стороны и прислонившись к кирпичной стене.

Подождите… я вообще дышу? Да, да, я дышу.

Прочищаю горло, пытаясь избавиться от своих мыслей.

— Что-нибудь еще? — повторяю, потому что не уверена, сказали ли они что-нибудь, пока я летала в облаках.

Этот мужчина, сидящий в углу, с интересом изучает мое тело. Меня бросает в жар. Его пристальный взгляд пригвождает меня. Почему он так пялится? На его лице отражается безразличие, когда его настороженный взгляд останавливается на моем подносе, и он больше не смотрит на меня. А затем переводит взгляд на окно, выходящее на пирс.

Я тоже смотрю в окно, потом снова на стол, за которым кто-то говорит:

— Как здесь еда, милая? — спрашивает второй брат Харди.

Я работаю в баре, и ко мне обращаются по-разному, очень редко моим именем, что на бейджике. Милая, детка, сладкая, дорогуша, милочка, малышка, дорогая и один-единственный раз, сучка. Я сломала парню нос подносом за это. Но я не имею ничего против ласковых и других имен, которые прозвучат из уст этих прекрасных братьев — они могут называть меня как им хочется, черт возьми.

Не в силах не пялиться на них, опускаю глаза на стол, крепко сжимая край подноса.

— Здесь все вкусно. — Осмелюсь ли я снова взглянуть на него? Проклятье. Мне очень этого хочется, но не хочу показаться навязчивой. — Могу порекомендовать рыбу с жареным картофелем и крабовые котлеты. Они безумно хороши.

Безумно хороши? Тьфу. Почему я не могу составить нормальное предложение?

Беседа за столом продолжается, голоса сливаются, когда они обсуждают свои заказы, но мое внимание сосредоточено не на них. А на нем и на том, как он снова пристально смотрит на меня, как будто знает, но не может понять, откуда.

Знаю ли я его? Видела ли я его раньше? Нет, я бы вспомнила. Определенно запомнила бы встречу с ним. Но все же, по какой-то причине, он мне знаком.

Мое сердце бешено колотится в груди, привычный тяжелый ритм, но по новым для меня причинам. Чем ближе я к нему, пусть даже на несколько дюймов, тем быстрее оно бьется. Смотрю на его руку, сжимающую стакан. Его левая рука. Без кольца. Перевожу взгляд выше по его рукам, покрытым татуировками, его рубашка закатана до локтей, а куртка висит на спинке стула. Затем смотрю на его грудь. Она вздымается и опадает так же быстро, как и моя. Сосредотачиваюсь на его челюсти, покрытой щетиной. Мне хочется провести по ней рукой, просто чтобы узнать, колючая она или мягкая. Скольжу взглядом к его переносице, высоким скулам с едва заметным розовым оттенком и, наконец, к его глазам. У него красивые глаза — цвета океана. Это как смотреть на осколок морского стекла. Только глаза этого парня злые. Как будто его выводит из себя, что я смотрю на него.

— Вы решили? — спрашиваю в ожидании.

— Да, я выбираю тебя, дорогая, — говорит один, посмеиваясь. Он поднимает свое пиво и улыбается мне.

— Она свободна, — произносит Пресли через мое плечо, а затем целует меня в щеку.

Смех за столом громче музыки, разговоры продолжаются в клубах дыма. Пресли стоит позади меня и улыбается. Похоже, что ее настроение изменилось.

— Думаю, нам нужна еще минутка, — говорит кто-то, и я понимаю, что это сказал он.

— Хорошо, — бормочу и отворачиваюсь от них, мое лицо цвета помидора.

Черт. Его голос даже лучше, чем я представляла. Он заполняет мой разум, от его грубоватости по моему телу бегут мурашки. Это как гравий, скребущий мою кожу самым приятным образом. Представляю, как он шепчет мое имя. Только оно у меня не сексуальное. К сожалению, мое имя скучное.

Не верите? Попробуйте соблазнительно прошептать «Джорни». Звучит как-то неправильно.

Покрасневшая, с затуманенной головой отхожу от стола. Что, черт возьми, со мной происходит, и кто этот парень?

Вернувшись к барной стойке, еще раз украдкой смотрю в ту сторону. Он выглядит, ммм, грустным? Нет, нет. Не то слово. Злым? Может быть. А может он просто мудак. Посмотрите на Эйва. Он носится по городу точно с таким же выражением лица. Но опять же, на плечах Эйва бар, который он пытается держать на плаву, и он поставил меня на ноги. Мало того, я все свое детство очень болела. Сумма наших медицинских счетов чертовски огромная, поэтому, если бар не приносит прибыли, мы голодаем. Так что постоянное состояние Эйва «в адском стрессе» обычно обосновано.

Нехотя отворачиваюсь от сексуального парня, сидящего за столом в углу, чтобы не глазеть на него.

— Похоже, они готовы сделать заказ, — говорит Пресли позади меня.

Поворачиваюсь к ней. Она прислонилась к барной стойке, волосы перекинуты через плечо. Тычу пальцем ей в лицо.

— Что, черт возьми, там было?

— О, расслабься, милая. — Подруга закатывает глаза и тянется за корзиной с картофелем фри, которую Эверетт ставит на стойку. — Это просто ради удовольствия. Позже скажешь мне «спасибо», потому что они все были заинтересованы.

— Что для удовольствия? — спрашивает Мэлари, засовывая сумочку под стойку. Мэл — еще одна официантка. Возможно, она является единственной причиной, по которой этот бар все еще работает. Она держит всех нас под контролем, даже Эйва. — Извините за опоздание. Чертов Мэддокс засунул туфельку Барби в свой нос, и она там застряла.

От одной мысли об этом на моих глазах выступают слезы, и я съеживаюсь.

— Ох. — У Мэл пятилетние близнецы и она воспитывает их одна. Они, осмелюсь сказать, заноза в заднице? Нет, это мягко сказано. Представьте себе Чаки. Это маленький рыжеволосый дьяволенок. Я не вру.

— Это было не в первый раз и, наверное, не в последний. — Мэл пожимает плечами, как будто это обычное дело. — Эти чертовски странные детские проделки, но, знаешь, его отец тоже был таким, так что неважно.

Эйв выходит из кухни с подносом, полным еды.

— Мэл, где ты была?

— О, ты знаешь. У меня были дела. — Она одаривает его улыбкой.

— Они готовы сделать заказ. — Эйв указывает на стол, а затем смотрит на меня. — Чего ты ждешь?

В своих мыслях показываю ему средний палец.

— Да что с тобой такое сегодня?

Брат бормочет что-то и уходит в свой кабинет.

Глубоко вздохнув, киваю и возвращаюсь к их столику.

— Что вы выбрали? — Прижимаю свой блокнот к груди, отказываясь смотреть на него. Я чувствую, как бьется пульс на моей шее. Сердце колотится слишком быстро, во рту пересохло.

— Ну, раз ты сказала, что это безумно вкусно, — второй брат протягивает мне меню, улыбаясь, — четыре порции рыбы с жареным картофелем.

Улыбаюсь в ответ, но я ужасно разочарована, что не видела его улыбку.

Поднимаю глаза на того, кто засел в моих мыслях и выбивает почву из-под ног. Судя по тому, как пристально парень смотрит, понимаю, что он раздражен, но чем, я не знаю.

— Хорошо, отличный выбор, — говорю, пытаясь прервать наступившее неловкое молчание. Мой живот будто стянуло узлом. Он ненавидит меня? Я никогда не встречала его раньше. Как он может ненавидеть меня? — Что-нибудь еще?

Его взгляд встречается с моим, его губы двигаются, произнося слово:

— Нет.

Он снова пригвождает меня своим гневным взглядом, и я не могу отделаться от мысли, что он меня с кем-то перепутал. Почему он так смотрит на меня?

— Эй, Линкольн, — говорит один из парней за столом, указывая на карту. И он переключает внимание на своего приятеля.

— Ребята, в прошлом месяце вы были в районе Неа-Бэй, как там рыбалка?

Я до сих пор не знаю, почему он смотрит на меня так, как смотрят на худшего человека в мире, но теперь я знаю его имя.

Линкольн Харди.

И, возможно, я никогда не забуду это имя после сегодняшней ночи.

— Я принесу ваш заказ, — говорю им, последний раз взглянув украдкой на Линкольна. Кажется, он не особо хочет смотреть на меня, но его глаза предают, встречаясь со мной взглядом. Меня как будто бьют кирпичом каждый раз, когда он дарит мне свое внимание. Чувствую это всем своим естеством.

Большую часть ночи я едва справляюсь с заказами, постоянно поглядываю на Линкольна и думаю, что он хотел бы не смотреть в мою сторону, но смотрит.

В разгаре смены выхожу из бара подышать свежим воздухом. На улице затяжная дождливая морось, и вместе с ней стелется туман. Мне нравится, как он нависает над причалом, проносясь через доки и оставляя после себя дух таинственности.

В такие моменты мне хочется курить. Я говорю это только потому, что чувствую, что в такие ночи, как сегодня, сигарета помогла бы расслабиться. Но я не курю. Девушка, у которой проблемы с сердцем, вероятно, не должна делать ничего такого, что может еще больше укоротить ее жизнь. Кто-то может подумать, что после пересадки сердца я должна быть в полном порядке, верно? Не совсем так. Теперь у меня гораздо больше шансов выжить, но мой организм может отторгнуть сердце. Прошло почти шесть лет, но я никогда не забываю о рисках трансплантации. Рак, инфекция и длинный список побочных эффектов. Не говоря уже о лекарствах, которые принимаю. Скажем так, я живу очень скучной жизнью. Не могу пить, курить, принимать наркотики. Мне нельзя всякое приятное дерьмо. Кроме секса. Вот… такие дела.

Не хочу секса с Линкольном, по крайней мере, я так думаю, но в этот момент я смотрю на бар, мой взгляд останавливается на окне, перед которым он сидит. Парень все еще прислоняется к кирпичной стене, держа алкогольный напиток в руке, но меня привлекает улыбка на его лице. Она такая же красивая, как и он сам. Широкая и счастливая, она даже отражается в его глазах. Линкольн поднимает руку, кружка с пивом касается его губ, а затем он выглядывает в окно. Я спряталась в тени, он никак не сможет увидеть меня через окно, но такое чувство, что видит.

— Джорни? — кричит Эйв. — Ты здесь?

Черт возьми. Он застукал меня. Выхожу из тени и сворачиваю за угол к черному ходу.

— Да, просто вышла подышать свежим воздухом.

Положив руку на дверной косяк, брат вздыхает и хмурит брови.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Киваю и делаю еще один шаг к нему.

— Я в порядке. — Честно говоря, не знаю, сказала ли бы я ему, если бы это было не так. Эйв потратил слишком много времени и денег, пытаясь спасти меня.

— За четвертым столиком хотят еще выпить, — бормочет он мне через плечо, когда дверь за нами захлопывается.

Вернувшись в бар, вдыхаю запах несвежего пива и жареной еды. Подхожу к столу и слышу, как Линкольн разговаривает со своим братом.

— Нет ничего плохого в том, чтобы ловить рыбу на побережье вдоль Ла-Пуш.

Прочищаю горло, и Линкольн единственный, кто не смотрит на меня.

— Парни, еще добавки?

Мужчины за столом кивают, но я жду именно его ответ. Он поднимает глаза на меня, но затем быстро отводит взгляд.

— Будешь еще? — спрашивает его брат.

— Нет. — Линкольн отодвигает от себя пустой стакан.

Мысль о том, что он уйдет, пугает меня по причинам, которых не понимаю, и я выдаю, не подумав:

— Выпивка за наш счет.

Эйв меня убьет.

— В таком случае… — усмехается Бэар, протягивая мне пустой кувшин. — Еще добавки, дорогая.

Я бы хотела, чтобы твой брат называл меня дорогой, трахая при этом.

О, боже мой. Откуда это взялось? Меня бросает в жар от этих мыслей. Тянусь за кувшином и замечаю, как Линкольн уставился на мою грудь. Я стараюсь не носить рубашки с глубоким вырезом, потому что ненавижу вопросы, которые задают мне люди, увидев мой шрам. Они всегда говорят одно и то же: «Ты так молода».

Да, но не настолько молода, чтобы не иметь проблем с сердцем.

Поворачиваюсь к бару с пустым кувшином. Мэл и Пресли стоят там с улыбками на лицах. Как только я подхожу, они набрасываются на меня с вопросами.

— Что между тобой и тем рыбаком в углу? — спрашивает Мэл.

Я тайно влюблена в него и была бы не против иметь от него красивых детишек. Притворяюсь, что не понимаю, о ком они говорят.

— А?

— С ним. — Мэл указывает на Линкольна. — Он наблюдает за тобой всю ночь, как будто хочет откусить от тебя кусочек.

Я бы позволила ему. Не могу это описать или даже понять, но притяжение к нему не похоже ни на что, что я когда-либо чувствовала раньше. Как будто мы связаны, и моя душа знает его из предыдущих жизней.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Вместо того чтобы передать кувшин Мэл, которая обычно наполняет их пивом, я делаю это сама.

— Кто они? — спрашивает Мэл, глядя на Пресли в поисках ответа.

— Тот, что возле стены — Линкольн, а другой — его младший брат Бэар. Они рыбаки из Илвако. — Подруга кивает в сторону их стола. — Двое других из Ашары. Я не знаю, как их зовут.

Наполнив кувшин, возвращаюсь к столу. Чем ближе подхожу, тем больше понимаю, что раньше Линкольн бросал на меня беглые взгляды, будто не хотел быть замеченным. Теперь… он откровенно пялится на меня, и я изо всех сил стараюсь не споткнуться. Ставлю кувшин на стол и начинаю собирать пустые тарелки из-под еды.

Я не стою долго возле их стола, или, по крайней мере, стараюсь, но каждый раз ощущаю его присутствие. Линкольн занимает место в углу и мои мысли в течение нескольких часов. Не могу избавиться от них или от чувства, что мне нужно узнать его поближе.

Около двух часов ночи компания встает, собираясь уходить. Бэар подходит ко мне с кошельком в руке.

— Сколько с меня? — Он наклоняется к барной стойке, подмигивая. Он милый, даже очаровательный, с густой черной бородой и яркими голубыми глазами, но они не завораживают меня, как загадочные глаза его брата.

Бэар расплачивается со мной.

— Ты была права, — говорит он, улыбаясь, и засовывает кошелек в задний карман.

Смотрю на него, теребя наличку в руке.

— Касательно чего?

— Рыба с жареной картошкой. Самая вкусная, что я когда-либо ел.

Улыбаюсь в ответ и бросаю взгляд поверх его плеча на Линкольна, который стоит у двери с остальными парнями.

— Я рада, что вам понравилось. Может быть, в следующий раз, когда будете в городе, заглянете к нам.

Черт. Почему я это сказала? Я только что выдала себя.

Бэар выпрямляется.

— Обязательно.

А потом они уходят. Я напрасно жду, когда Линкольн оглянется. Опускаю взгляд на их чек, хочу посмотреть, сколько чаевых они мне оставили. Их счет составил всего 65,43 доллара, и они оставили мне сто долларов чаевых.

Серьезно? Пересчитываю, чтобы убедиться, что мои глаза меня не обманывают.

Мы закрываем бар через двадцать минут после того, какЭверетт и Эйв выгоняют завсегдатаев, которые думают, что последний заказ (прим. пер. last call — просьба к посетителям паба сделать последний заказ перед закрытием) к ним не относится.

Пресли хлопает меня по плечу, подсчитывая чаевые.

— Как у тебя сегодня вечером?

— Они оставили мне сто долларов чаевых, — говорю ей, считая деньги в кассе.

— Рыбаки? — Киваю. — Серьезно? Круто. Я бы сама дала им сотню баксов, чтобы просто глазеть на них всю ночь, — дразнит подруга, достав свою сумочку из-под барной стойки. — Я ухожу. Не хочу неприятного разговора с Эйвом о том, какой он мудак.

Смеюсь, закрывая кассу. Кладу деньги в сумку для банковских депозитов и засовываю ее под мышку.

— А я предупреждала тебя. — Помню, как последние несколько лет я много раз говорила ей, что он будет вести себя подобным образом. У Эйва даже никогда не было девушки, потому что большинство из них сразу убегают, как только узнают, что он почти все свое время проводит в баре и делает все возможное, чтобы его младшая сестра осталась жива. У него тяжелый багаж, и это мягко сказано.

Пресли пожимает плечами.

— Но оно того стоило.

Мы с Мэл направляемся к двери, пока Эйв заканчивает работу в кабинете. Он наблюдает, как Мэл выходит из бара, а затем снова смотрит в компьютер.

— Я тоже скоро пойду, — говорит он мне, сидя за столом. Он разбирается со счетами, запустив пальцы в волосы.

Выдавливаю слабую улыбку и вручаю ему конверт с банковским депозитом.

— Со мной все будет хорошо. Мэл меня подвезет, — лгу, зная, что она уже в машине и собирается уезжать.

Мне нравится идти домой ночью пешком. Конечно, это опасно, но мы живем в Вестпорте, всего в миле от бара. Кто меня убьет? Одинокий краб?

Брат кивает, возвращаясь к документам.

Но я не ухожу. Мне интересно, почему он так плохо относится к моей подруге. Глубоко вздохнув, прислоняюсь к дверной раме.

— Почему ты так груб с ней?

Эйв поднимает голову и смотрит на меня.

— Что? — Он произносит этот вопрос с раздражением в голосе, как будто не может поверить, что я спрашиваю его об этом. Брат ненавидит, когда я сую нос в его дела.

— С Пресли. Почему ты так груб с ней?

Он злится, нахмурив брови.

— Я не был груб с ней.

— Но и милым ты не был.

— Да ладно, Джей (прим. пер.: Эйв называет сестру первой буквой имени — J (Journey). У меня нет на это времени. — Эйв закатывает глаза и проводит рукой по копне темно-каштановых волос. Они у него такого же цвета, как и у меня. — Я занят.

Иногда он такой засранец. Ладно, почти всегда, но я не могу сказать, что виню его. Эти годы не были легкими для нас.

— Увидимся дома. — Выключаю свет, и бар погружается во мрак.

На улице прохладный морской ветер хлещет меня по лицу, и вдобавок моросит дождь. Вдыхаю запах морской воды. Мне нравится, как туман покрывает улицы и светится под уличными фонарями. Звон буя, раскачивающегося туда-сюда, и отдаленная вспышка маяка, освещающая мой путь.

Думаю о Линкольне и о том, как он смотрел на меня всю ночь. Жаль, что у меня не хватило смелости поговорить с ним, но я также потрясена своей реакции на него, влечением, необходимостью его узнать. Судорожно вздыхаю, чувствуя запах моря на языке, и ступаю на тротуар перед баром.

У нас небольшой прибрежный городок, но в это время часто приплывают лодки или прогуливаются местные жители. И я совсем не ожидаю увидеть Деверо.

Чертов Деверо. Брр.

— У меня нет твоего дурацкого кольца, — говорю ему, закатывая глаза, и разворачиваюсь на пятках, чтобы уйти. — Иди домой к жене.

Он хватает меня за локоть.

— Дело в том, что мне нужно это кольцо.

— Зачем? У тебя есть другая жена, которой ты должен его отдать?

Его хватка на моей руке усиливается.

— Все не так. Мне просто нужно забрать его назад.

— Я же говорила тебе. Я бросила его в океан. Иди, займись дайвингом.

Ему не нравится мой ответ, он прищуривается, глядя на меня. Нервно сглотнув, вспоминаю, как часто я ломала себя, чтобы соответствовать его стандартам, чего, как мне казалось, он ожидал от меня. Я очень старалась оправдать его надежды и забыла, кем являюсь. И вот, теперь я вспомнила, что могу бороться за свое счастье. Я больше не буду другой женщиной.

Знаю, что Деверо бывает злобным. Я видела его таким однажды, когда завсегдатай бара приставал ко мне. Но он никогда не вел себя так со мной. Даже когда вчера вечером я плеснула ему в лицо бокал вина и обозвала мудаком перед пятьюдесятью людьми.

Теперь он психует из-за кольца.

Он сжал губы в тонкую линию.

— Какого хрена ты сделала это?

Неоновая вывеска бара мерцает над его головой. Белыми буквами написано «Закрыто», вокруг нас ничего не видно, тьма окутала город. Реальность начинает доходить до моего сознания. Я наедине с мужчиной, которому не доверяю. Вырываю свою руку из его хватки и делаю шаг назад. Мое дыхание участилось. Я боюсь его и знаю, что если закричу, то, скорее всего, Эйв меня услышит, но я не уверена.

— Я сделала это, потому что ты — кусок дерьма.

— Кольцо было не твоим, ты не имела право выкидывать его, — резкий, неконтролируемый поток слов слетает с его губ.

— Ты дал мне его, — огрызаюсь, расправляя плечи. Вот в чем суть принятия себя и своих потребностей. Есть тонкая грань между этим и умением вовремя остановиться.

— А ты сказала «нет», — кричит Деверо в ответ, вены на его шее пульсируют. — Джорни, просто отдай мне гребаное кольцо. Оно больше не твое.

— Тогда не надо было меня просить выйти за тебя замуж. — И тут меня осенило. То, как он говорил о кольце той ночью. Что оно передавалось в его семье на протяжении десятилетий, и он берег его. — О, понятно. Это кольцо не принадлежало тебе, верно?

Мышцы на его челюсти дергаются, изо рта идёт пар, когда он рявкает:

— Это не имеет значения. Ты должна просто вернуть его. — Деверо делает еще один, прижимая меня спиной к стене бара. Я смотрю через его плечо на причал, потом на улицу, желая знать наверняка, услышит ли меня Эйв, если я закричу.

Дрожу, не в силах контролировать безумное биение своего сердца о грудную клетку. Ненавижу чувство паники. Это напоминает мне о том, что я чувствовала, когда мое сердце отказалось от меня, и даже сейчас я боюсь, что оно меня не примет. Подведет ли оно меня?

Прикасаюсь спиной к стене.

— Ты врешь мне? — спрашивает Деверо, не сводя с меня глаз. — Ты продала его, чтобы оплатить свои долбаные медицинские счета?

Гнев вибрирует во мне. Как он посмел сказать это?

— Да что с тобой такое, черт возьми? Нет, не продала.

Он моргает. Не отвечает. Я уставилась на мужчину, которого знала раньше, когда любовь была на вкус как шампанское — игристая и сладкая. Теперь она как виски. Горькая, причиняющая боль и обжигающая.

Чьи-то шаги отвлекают меня от мыслей, а затем кто-то зловеще рычит:

— Оставь ее в покое. — Только это не Эйв.

Поворачиваю голову и вижу его. Линкольна. Он сердито смотрит на Деверо, его поза сдержанная, как и в баре, но на этот раз он сжимает губами сигарету, прислоняясь плечом к кирпичной стене. Та же поза, что и раньше, только теперь взгляд «мне кажется, я знаю тебя» изменился на взгляд «я убью тебя, если ты прикоснешься к ней».

Они гневно уставились друг на друга.

— Займись своими делами. С ней все в порядке.

Издав хриплый смешок, Линкольн бросает сигарету в ближайшую лужу и отходит от стены. Он встречается со мной взглядом, затем смотрит на Деверо, который невольно делает шаг назад, когда я толкаю его в плечи.

— Мне кажется, она хочет, чтобы ты ушел.

Лицо Деверо становится хмурым.

Линкольн кивает в сторону улицы и берет меня за руку.

— Пошли, Джорни. Я провожу тебя до дома.

Он знает мое имя? Охренеть. Он держит меня за руку.

Да, сексуальный рыбак, я пойду за тобой куда угодно.

— Ей и здесь хорошо, — добавляет Деверо и становится между нами. — Мы разговаривали.

Губы Линкольна изгибаются в нечто, напоминающее самодовольную ухмылку, но гораздо более злобную.

— Я, бл*дь, не спрашивал разрешения.

Не говоря ни слова, Деверо подходит к нему ближе. К сожалению, Линкольн отпускает мою руку. Деверо шепотом говорит что-то, и я думаю, Линкольн отвечает, но его слов почти не слышно, и их трудно разобрать из-за шума воды, бьющейся о причал, и звона буя.

Деверо отступает, будто не хочет продолжать разговор, но Линкольн стоит на месте. Нет, похоже, этого парня ничто не смущает. Он выглядит спокойным и равнодушным.

— Хер с ним, — рявкает Деверо, уходя. Он смотрит на меня через плечо, не останавливаясь. — Увидимся, Джорни.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не показать ему язык, что весьма странно.

Линкольн поворачивается ко мне, выглядя уверенно. Его прикосновение к моей руке застает врасплох. Внезапно у меня закружилась голова.

— Я провожу тебя до дома. — Наши взгляды встречаются, и я позволяю себе утонуть в его глазах цвета морской волны. Он наклоняется ко мне, и я задерживаю дыхание, легкие жжет. Его прикосновения пронизывают все мое тело, будто внутри меня одновременно порхают тысячи бабочек.

Молча иду рядом с ним, нервничая, не в силах понять, что только что произошло, и чего мне хочется. Линкольн вступился за меня, но почему? Он даже меня не знает. Тоненький голосок в моей голове кричит, что он хочет порубить меня на кусочки и запихнуть в свою морозилку, но я его игнорирую. Мой интерес к Линкольну усиливается с каждым шагом. Начинаю задаваться вопросом, почему он околачивался возле бара после того, как ушел больше часа назад.

— Тебе не нужно было это делать, — говорю, пытаясь втянуть его в разговор, когда мы доходим до конца пирса и поворачиваем за угол на мою улицу.

Линкольн пожимает одним плечом и выпускает мою руку, наше дыхание создает вокруг нас туман. Он задумчиво уставился на причал, засовывая руки в карманы джинсов.

Меня душит его молчание, и я пытаюсь придумать, что сказать, чтобы заглушить шум в голове, но ничего не приходит на ум. Мы идем в тишине, в городе все кажется тихим и безмятежным, серым и печальным. Щурясь от дождя, смотрю на него с любопытством. Возможно, сейчас я похожа на мокрую кошку, но это часть жизни на северо-западе.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Он проводит рукой по влажным волосам, отчего они встают дыбом.

— Твой бейдж, — отвечает голосом, пропитанным дымом и соблазном, но он обращается скорее к земле, а не ко мне.

— О, точно. — Теперь я чувствую себя такой дурочкой. Думала, что он специально узнал мое имя, но, как оказалось, это было не так.

Его лицо становится серьезным, но он не отрывает глаз от дороги, по которой мы идем.

— Как ты связалась с Бельмонтом?

Линкольн знает Деверо? Ну, наверное, из-за того, что он рыбак. Мудак Деверо работает в Департаменте охраны дикой природы.

— Он зашел в бар однажды ночью, когда я работала, и я, вроде как, влюбилась в него. Я не знала, что он женат до вчерашнего вечера, пока не встретила его жену.

В ответ Линкольн лишь кивает. Хочу спросить, откуда он знает Деверо и связывает ли их что-то.

— Ты знал, что он женат?

— Я не знаю его настолько хорошо.

Фыркаю.

— Очевидно, я тоже.

Когда мы поворачиваем за очередной угол к моей подъездной дорожке, стараюсь успокоить свои нервы. Перебираю в руках ключи. Оранжевый свет фонаря на крыльце освещает его лицо.

— Хочешь зайти? — Ведь так это работает, верно? Он защитил меня, а я могла бы, знаете, вернуть долг? Дерьмо. Я не очень хороша в этом. Дилан может трахаться с парнями на парковке и не жалеть об этом. Я тоже могла бы так поступить, да?

Мысль о том, что у нас ничего не будет, кажется невыносимой.

Неожиданно Линкольн смеется, его глубокий смех восхищает меня.

— Ты понятия не имеешь, о чем просишь. — Он не отрывает глаз от гравия, мне не видно его обеспокоенного лица. — Верно?

Мне не нравится, что тепло его прикосновения угасает, и что его мимолетная улыбка сменяется хмурым взглядом, когда говорю:

— Я точно знаю, о чем прошу. — Хотя, на самом деле, не знаю. По крайней мере, когда речь идет о ком-то вроде него.

Линкольн достает сигарету из пачки в куртке и засовывает одну руку в карман, а другой тянется к сигарете, свисающей изо рта.

— Да, и чего же ты хочешь? — Он пригвождает меня самодовольной ухмылкой, прикуривая сигарету и окутывая себя клубами дыма и тьмы.

— Тебя.

Затянувшись сигаретой, он бросает на меня взгляд, от которого мое сердце трепещет, как рыба без воды. Усталость сходит с его лица вместе с дымом из легких, смешиваясь с туманом, который рассеивается, когда он подходит ближе ко мне. Линкольн кивает в сторону дома, словно говоря «хорошо».

ГЛАВА 3

За бортом — вне судна, в воде.

Что теперь? Я на самом деле задаю себе этот вопрос, когда Линкольн переступает порог моего дома.

Мне поцеловать его?

Пригласить в свою спальню?

Черт возьми. Почему я так неопытна?

Бьюсь об заклад, другие почти двадцатитрехлетние девушки знают, как вести себя в подобной ситуации.

Когда мы заходим в дом, мои мысли в беспорядке, я не знаю, чего ожидать. Может быть, начать светскую беседу? Предложить ему кофе? Понятия не имею. В слабоосвещенной комнате море в окне отливает зеленым, под ботинками Линкольна скрипит паркетный пол, и меня окутывает запах корицы и сигарет.

Я достаточно долго работаю в баре, поэтому знаю, когда мужчина хочет женщину. Линкольна трудно разгадать, но в его глазах читается неоспоримое желание. Это именно то, что мне нужно, и я веду его в свою спальню. Как только запираю дверь, Линкольн резко прижимает меня своим крепким телом к стене.

Хорошо, значит, так все происходит. Это радует, поскольку я не была уверена, что смогу сама сделать первый шаг.

В моем животе порхают бабочки от предвкушения. Я улыбаюсь, провожу руками по его груди, сжимая его фланелевую рубашку под курткой, и шепчу:

— Привет. — Чувствую себя очень неловко.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спрашивает Линкольн хриплым от желания голосом, его взгляд прикован к моим губам. От его теплого дыхания по моей спине бегут мурашки. Горло пересыхает, и я не могу вымолвить ни слова из-за мысли, что такой парень, как он, хочет меня.

Я ничего не отвечаю. Рассматриваю вблизи его лицо. Запоминаю его красивый нос, густые черные ресницы, влажные от дождя, и то, как искусно он высовывает язык и проводит им по нижней губе. Мое дыхание учащается, волна желания захлестывает меня.

Хочу ли я этого? Да, черт возьми.

Я киваю, потому что это сложный вопрос. Посмотрите на Линкольна. Конечно, я хочу переспать с ним. Любая женщина сошла бы с ума, если бы упустила такую возможность. В то время как мудак Деверо был сдержанным бизнесменом, который хорошо одевался — Линкольн Харди не такой. Он задиристый, грубый, и это именно то, что мне нужно, чтобы выкинуть мудака Деверо из головы. И да, я прекрасно понимаю, что постоянно называю Деверо мудаком, но… к черту этого подонка.

— Кивка недостаточно. — Линкольн крепко сжимает мои бедра, словно подчеркивая значение своих слов. — Ты должна сказать вслух свой ответ, — говорит он с мягким рычанием в голосе. Он нежный, грубый и нуждающийся.

Линкольн вжимается в меня своей толстой и твердой эрекцией, и меня охватывает жар. Хныкая, я приоткрываю губы. Черт возьми.

— Я хочу тебя, — уверенно признаюсь. Я на сто процентов уверена, что хочу его.

Линкольн проводит рукой по моему затылку и слегка тянет за волосы, запрокидывая мою голову. Он медленно наклоняется, целуя меня. Его поцелуи… о, боже, эти поцелуи проникают в самую темную, самую нуждающуюся часть меня, и я добровольно отдаю ему всю себя. Его прикосновения грубые, сексуальные, я и не подозревала до этого момента, что именно это мне и нужно.

Где-то на пути от двери до моей кровати Линкольн нетерпеливо сбрасывает с себя куртку и рубашку, ни на секунду не переставая меня целовать. Теперь его ремень расстегнут, и джинсы низко висят на бедрах. Затем он прерывает поцелуй и переключается на мою шею и ключицу, пока я пытаюсь снять с себя рубашку.

На мгновение останавливаюсь, теребя низ, мои руки дрожат. Страх сжимает горло. Мне никогда не нравилось, когда кто-то видит мой шрам, мою реальность, мою постоянную борьбу с неуверенностью. Я не хочу, чтобы Линкольн видел мою грудь, поэтому скольжу рукой в его джинсы и поглаживаю гладкий твердый ствол между его ног. Его член больше, чем я представляла, но у меня мало опыта.

Я глажу его нежно. Парень стонет и резко наклоняется, пряча лицо в изгибе моей шеи. Когда я ускоряю темп, он дрожит и начинает покачивать бедрами в такт с моей рукой.

Желая попробовать его на вкус, опускаюсь на колени и расстегиваю молнию на его джинсах. Но Линкольн качает головой и хватает меня за локоть, чтобы я снова встала на ноги. Сжав челюсти, он что-то обдумывает. Но я в этом не уверена.

— Ты ни перед кем не должна стоять на коленях, — шепчет Линкольн, в его глазах пылает желание, которое он, кажется, пытается обуздать. — Особенно передо мной.

Женись на мне? Нет, серьезно, если бы он сделал мне предложение, я тайно вышла бы за него замуж сегодня вечером.

Я не знаю, что сказать, и нужно ли мне вообще что-то говорить. Это было мило с его стороны, правда? Нерешительность лишает меня голоса, а вместе с ним и мужества. Стою, не зная, что делать дальше. Не сводя с меня глаз, Линкольн снимает с меня рубашку через голову.

Словно почувствовав мой страх, осторожно кладет руку на мою грудь и легонько подталкивает меня к кровати. Я лежу, готовая к тому, чтобы Линкольн овладел моим телом, но замечаю, что он пристально смотрит на меня. Видит ли он шрам? Больную девушку, которая живет взаймы?

Я медленно моргаю, в его взгляде могу прочитать лишь вожделение. Последние две недели он провел с мужчинами на рыболовном судне. Сомневаюсь, что его волнует, как я сейчас выгляжу.

Линкольн поспешно сбрасывает ботинки, затем опускает джинсы. Я вижу его там, но из-за отсутствия света не могу нормально рассмотреть. Его упругие мышцы двигаются, выпуклые сухожилия напрягаются, когда он нависает надо мной.

Благодаря гирлянде, прикрепленной к окну над моей кроватью, вижу в его глазах признательность и благоговение. Когда он накрывает меня своим телом, я понимаю, что мне не нужно стесняться, и это связано не просто с сексом, а с тем, что он хочет меня.

Опираясь на локти, Линкольн прокладывает дорожку поцелуев вниз по моему животу, его волосы скользят по моей коже, заставляя меня извиваться и улыбаться. Прежде чем я это осознаю, он уже между моих ног. Вздрагиваю, когда его щетина касается места между моих бедер. Его теплый язык ласкает меня именно там, где я хочу больше всего. Хотя мне трудно расслабиться, когда его лицо находится между моих ног. Чувствую себя неловко, но его грубые руки нежно блуждают по моей разгоряченной коже, заставляя меня задыхаться от желания и хотеть большего.

С рычанием Линкольн раздвигает языком мои половые губы и скользит им по клитору. Я подпрыгиваю, не готовая к электризующему импульсу, который вспыхивает внутри меня. Смотрю в потолок, тяжело дыша.

— Расслабься, — говорит он, запрокинув голову.

— Тебе легко говорить, — бормочу в ответ, отводя взгляд.

Закрываю глаза от нервов, не в силах смотреть на него, и сдаюсь. Больше не колеблясь, позволяю его рту довести меня до грани.

Линкольн посасывает мой клитор и ласкает его языком, вводя в меня два пальца. В нем нет ни капли нежности, но это именно то, чего я хочу. Каждое его движение, каждое мое ощущение поражает меня неожиданно.

Сначала, я ощущаю дрожь в ногах, затем она неудержимо пробегает по всему телу и собирается между бедрами. И это чувство не проходит. Я просто на грани. Линкольн сгибает пальцы внутри меня и двигает ими, подталкивая меня к пропасти. Как бы говоря: «Падай, детка, я тебя поймаю». По крайней мере, эти слова звучат в моей голове. Я не могу устоять, расслабляюсь и кончаю.

За все это время Линкольн ни разу не посмотрел на меня, но, когда он, наконец, нависает надо мной, и я чувствую, какой он твердый и готовый, его горящие глаза сосредоточены на моих.

— Есть презерватив? — спрашивает он хриплым от желания голосом. — У меня нет с собой.

Я указываю на прикроватную тумбочку.

— Там должен быть один.

Проклятье. А вдруг Линкольн подумает, что я шлюха, потому что у меня есть презервативы в спальне?

Меня охватывает тревога, и кожу покалывает от нервов, когда я вспоминаю, что в тумбочке лежит нечто более важное, чем презервативы. Мои лекарства. Все десять штук.

Он либо подумает, что я сижу на таблетках, либо поймет, что я больна.

Сглатываю, наблюдая, как Линкольн роется в ящике, слышу, как падают бутылочки с таблетками. Мои руки трясутся. Наблюдаю за ним, запоминая движения его тела, как перекатываются мышцы на его татуированных руках. Пытаюсь запечатлеть в своей памяти каждую деталь, словно никогда не хочу о нем забыть.

Линкольн замирает, хотя я точно не уверена, а затем разрывает зубами упаковку и достает презерватив. Он отбрасывает обертку в сторону и надевает презерватив.

Я ловлю его взгляд, когда он нависает надо мной и просовывает руку между нами. Не проронив ни слова, Линкольн толкается в меня. Какая-то часть меня думает, что я не должна этого делать, ведь я ничего не знаю об этом парне. Но затем та часть, которая не имеет ничего общего с логикой, берет верх, и я расслабляюсь. Меня бросает в жар, чувствую себя наполненной и целостной — я никогда не испытывала ничего подобного.

Я тяжело дышу, Линкольн стонет, и, кажется, будто наши тела созданы друг для друга. Это идеально.

Выгибаю спину, сильно сжимая его плечи, волна удовольствия накрывает меня. Прерывистое дыхание Линкольна опаляет мою кожу, он прижимается ртом к моему горлу, покрывает поцелуями мою челюсть и поднимается к губам.

Я закрываю глаза и обхватываю ногами его талию, растворяясь в его быстрых, жестких толчках, которые двигают меня вверх по кровати к изголовью, когда он снова и снова погружается в меня. Наши стоны смешиваются со звуком дождя, бьющего в окно. С ворчанием Линкольн утыкается головой в мое плечо, кажется, что он ведет себя со мной осторожно. Как будто пытается быть нежным, но это удается ему с трудом. Он поднимает голову, и я вижу, насколько он красив. Влажные спутанные волосы обрамляют его лицо, когда он смотрит на меня, такой воодушевленный и сосредоточенный.

Он наклоняется вперед, и наше тяжелое дыхание заполняет пространство между нами. Линкольн хмурится, нежно откидывая мои волосы назад, и целует меня страстно и медленно. Его рот и язык пробуждают ту часть меня, о существовании которой я и не подозревала.

Затем он отстраняется, больше не касаясь моей груди своей, поднимает мою ногу и закидывает ее на свое плечо. О, боже. Мои руки тянутся к его рукам на моих бедрах, и я обхватываю ладонями его запястья, как будто готовлюсь к поездке и мне нужно крепко за что-то схватиться. Линкольн смотрит на меня, его кадык медленно двигается, когда он сглатывает. Это едва заметное движение его горла кажется мне невероятно эротичным. Такого выражения лица я никогда раньше ни у кого не видела, особенно у мужчины. Его взгляд жадный, властный и голодный. Линкольн входит в меня глубже, быстрее.

Он торопливо освобождается от моей хватки на своих запястьях, перемещает левую руку с моего бедра на клитор и потирает его большим пальцем.

О, да, прямо здесь. Я впиваюсь ногтями в его предплечья, не желая отпускать.

С его губ срывается рычание, и я стону в ответ, чувствуя, как он снова и снова идеально задевает то самое заветное место внутри меня, и это чересчур. Его большой палец кружит по моему клитору, я поднимаюсь выше и выше, а потом дрожу под ним, сжимаясь вокруг его члена. Никогда не испытывала оргазма во время секса, до него.

Линкольн пристально наблюдает за мной, наслаждаясь каждым моим стоном, каждым вздохом. Хмурит брови, его мускулы напрягаются, и через несколько секунд он дергается внутри меня, все еще двигая бедрами. Его накрывает волной оргазма, и он стремительно кончает, низко рыча, и это куда удивительней, чем я могла себе представить.

Через мгновение он падает на меня, повернув голову набок, и прижимается ухом к моему бешено колотящемуся сердцу. В моей груди. Я… я совсем этого не ожидала. Что, черт возьми, он делает? Я напрягаюсь, потому что он может почувствовать стянутую фиолетовую кожу в том месте, где из моей груди вынули сердце и дали мне чужую жизнь. Оно бьется неудержимо, бесконтрольно, без боли.

Я судорожно вздыхаю, и почему-то мне хочется плакать. Мне хочется разрыдаться, не знаю, виной тому нахлынувшие на меня эмоции, или то, что этот мужчина прижался ухом к моей груди, слушая чужое сердце.

Линкольн резко вдыхает и скатывается с меня. Он садится на краю кровати и упирается локтями в колени, тяжело дыша. Он дергает себя за волосы, бормоча:

— Бл*дь.

Это значит, что секс был хорошим или плохим? Мне не понятно.

Я не знаю, что сказать, да и стоит ли вообще что-то говорить, поэтому продолжаю быть упрямой, наивной и прижимаюсь к нему, отказываясь упустить интимный момент между нами. Скольжу пальцами по его волосам, спускаюсь к плечу и останавливаюсь на татуировке на его правом бицепсе. Это зазубренный крюк, проткнувший что-то, с чего капает кровь. При слабом освещении я не могу разглядеть, что именно пронизывает крючок.

Робко смотрю на Линкольна, задавая безмолвный вопрос о его татуировки.

Он трет руками лицо из-за того, что, как я полагаю, разочарован? Точно не знаю. Прикусив губу, сдерживаю эмоции, не зная, что делать дальше. Его взгляд скользит по спальне, к гирлянде за моей спиной, но только не на меня.

— Она ничего не значит, — говорит Линкольн, его голос наполнен сожалением, и я не знаю, как на это реагировать. Он смотрит на меня с таким холодным выражением лица, что я не узнаю того мужчину, с которым только что занималась сексом. — Так что не спрашивай.

Разглядываю его татуировку, понимая, что он лжет. Она что-то значит. У меня перехватывает дыхание, но это никак не связано с его словами или татуировкой. Виной тому тоска в его налитых кровью глазах. У него непростая жизнь. Жизнь, о которой я ничего не знаю.

Вздохнув, Линкольн лезет в карман своих джинсов на полу и достает сигареты. Прикуривает одну, торопливо затягивается и протягивает пачку мне.

— Будешь?

Качаю головой и беру простынь, чтобы прикрыться.

— Я не курю. — Мне не нравится, что он курит в моей спальне, не спросив, но молчу.

Линкольн кивает и тянется своими длинными пальцами к губам, чтобы вынуть сигарету. Он не смотрит на меня, когда произносит грубым голосом:

— Мне пора.

Я снова ложусь на кровать и сглатываю внезапно вставший в горле ком, сердце бешено колотится. Не хочу, чтобы он уходил. От этой мысли мое сердце разрывается от сожаления.

— Ты можешь остаться. Тебе не нужно уходить.

— Я не могу, — произносит Линкольн медленно и уверенно. Он склоняет голову, и я перевожу взгляд на окно. Дождь не стихает, как и мои нервы. У двери он оглядывается через плечо, сигарета свисает с его губ. Из носа и рта клубится дым, когда он тихо вздыхает. Выражение его лица может меняться, но тревога в глазах остается. Он все тот же загадочный и недовольный мужчина, каким был, когда вышел из тумана.

Мои щеки покрывает румянец. Я хочу поблагодарить его и умолять остаться, но ничего не делаю, потому что не знаю, как он отреагирует. Линкольн молча выходит из дома, раздается тихий щелчок двери, и на мои глаза наворачиваются слезы. Меня терзали мысли о нашем сексе, а теперь еще добавилось чувство пустоты. Интересно, он ушел по моей вине?

Касаюсь пальцем сморщенной кожи на груди, — выпуклой и шероховатой, — память о том дне все еще ранит меня. Прошлое забывается, но мой шрам — постоянное напоминание, и я не могу перевернуть эту страницу, или, по крайней мере, не знаю, как.

ГЛАВА 4

Мачта — вертикальный высокий столб для крепления парусов.

Я знал правду.

Я, бл*дь, знал правду, но ее образ полностью покорил меня, застал врасплох, и я пришел в ужас, когда увидел себя в ее глазах. Я слишком боялся принять связь, спрятанную в глубине души, и потянуть за нить, которая распутает правду.

Небо окрашено в бледно-лиловый и голубой цвета, улицы окутывает туман, покрывая все плюшевым белым облаком. Я иду молча, пытаясь оправдать свои действия и смириться с тем, что только что сделал, но не могу.

Думаю о румянце, вспыхнувшем на ее щеках, когда я стоял у двери, и о пухлых губах вишневого цвета. Я обещал себе, что никогда не приеду сюда, потому что знал, кто здесь живет. Ни за что. Ноги моей не будет в этом городе. Я пытался не делать этого. Давал себе это обещание, потому что знал, кто здесь живет. Я понимал, как поступлю, если окажусь в одном городе с ней.

Выдохнув, издаю стон.

— О чем, черт возьми, ты думал?

Мне никто не отвечает. Правда в том, что я не думал.

Я хотел увидеть ее лицо, узнать, счастливая она или грустная, или просто существует… как я. Не знаю, почему я решил зайти в этот бар. Возможно, никогда и не пойму этого, но мне нравится думать, что причина никак не связана со мной. Было рискованно находиться тут, потому что я не мог контролировать ситуацию.

Я бы солгал, если бы сказал, что не знал ее имени. Я знал, как ее зовут. В тот момент, когда Джорни обошла барную стойку и направилась к нашему столику, я понял, что это она.

Хотел ли я найти ее? Да.

Хотел ли я узнать ее? Нет. Бл*дь, ни за что на свете.

Но все же я увидел то, что хотел, и взял, невзирая на последствия. Я знаю, что это значит. Без сомнений она будет страдать.

Шагаю по улицам, пытаясь оправдать себя. Ничто не приносит облегчения. Иду не спеша той же дорогой вдоль доков, по которой шел с Джорни, когда я так легко вошел в ее жизнь, потому что ее темные глаза пленили меня. Я смотрю на воду, судно едва видно сквозь туман. Дождь заливает пирс. Пахнет пресной водой и соленым морским бризом. Забавно, что я вырос в этом городе, но ни черта не помню о нем, кроме того, как хотел поскорее уехать отсюда.

Прохожу мимо погруженного во тьму бара, лишь фасад освещают неоновые вывески. Я проклинаю себя за то, что вообще зашел в него, хотя знал, что не должен. Бэар не знал, никто не знал, кроме меня, настоящую причину, по которой я переступил порог «Паба Уэлдона».

Направляюсь в дом отца с мыслями о прошлом. Вставляю ключ в замок и поворачиваю его. Старая деревянная дверь с многолетней облупившейся белой краской заскрипела.

Бэар спит на диване, обняв мальчика, которого я редко вижу последнее время. Атлас — причина, по которой я здесь, а может быть, и она тоже. Я бы солгал, если бы сказал, что кто-то один из них.

С трудом вернувшись в реальность, иду к ним, тусклого света из кухни достаточно, чтобы разглядеть лицо Атласа. Его щеки розовые и теплые, темные ресницы трепещут во сне. На мгновение кажется, что я его разбудил, но он спит, не подозревая о моем присутствии.

Рука Атласа соскальзывает с дивана. Я осторожно кладу ее ему на грудь и затем накрываю их одеялом. Как-то странно укрывать моего младшего брата и сына, но это не в первый раз. Я всю жизнь заботился о Бэаре, но не могу отделаться от мысли, что с Атласом я должен стараться лучше. Ради него, ради его матери. Какое-то время наблюдаю, как сын спит. Его глаза, его подбородок, все в нем напоминает о его матери.

— Вот кофе, — бормочет папа за моей спиной хриплым голосом. Он упирается плечом в деревянную раму двери, ведущей в маленькую кухню.

Годы не пощадили его, но он все тот же отважный и опытный мужчина, который научил меня всему, что я знаю о рыбалке.

Папа протягивает мне чашку кофе. Я беру ее и смотрю через его плечо на небо в окне — уже начинает светать.

— Бэар сказал, что вы привезли около тысяч шестисот фунтов тунца?

Киваю.

— Мы хорошо поработали. — Хватаю виски со стола и наливаю его в кофе на два пальца.

— Неплохо для десяти дней. — Не могу понять, отец хвалит меня или критикует. Дело в том, что Флетчер Харди — несравненный мерзавец на воде. Он стал легендой на западном побережье благодаря своему навыку охотиться на длинноперого тунца. Он ловил его всю свою жизнь и знает повадки этой рыбы. Он знает, где ее искать, и выражение «пойдем туда, куда еще не ступала нога человека» к нему не относится. Потому что он был везде. Сделал это еще до того, как вы дважды подумали об этом.

— Вы снова отправляетесь в путь? — спрашивает он с любопытством в голосе. Он ушел из рыбалки несколько лет назад, но у него не отнять желания быть частью этого дела.

Сажусь за стол.

— Наверное, завтра. Хочу провести день с Атласом.

На самом деле, мы должны взяться за работу сегодня. Нам нужно. Мы как раз подходим к тому моменту, когда сможем покрыть наши накладные расходы и заработать на межсезонье. Этот сезон тяжелый — теплая вода оттеснила тунца дальше на юг, и мы приближаемся к его завершению. За последние три месяца мы превратили побережье в золотую жилу, выловив сотни тысяч фунтов длинноперого тунца. Но первые дни сентября уже позади, быстро приближается осень, и сезон подходит к концу. В этом году мы получили самую большую выручку, но все еще не выплатили нашу квоту, предоставленную компанией Snider Fish. Конечно, мы работаем круглый год, ловим в разные сезоны и различные виды рыб, но длинноперым тунцом мы зарабатываем крупные деньги. Нас произвел на свет и вырастил человек напротив меня для охоты на тунца. Это у нас в крови.

Папа сидит, откидывая со лба густые седеющие волосы.

— Я записал Атласа в школу.

Меня охватывает раздражение. Я говорил ему не делать этого.

— Папа, — стону я. — Тебе не нужно было этого делать. Я бы сам его записал, когда мы вернемся в Илвако.

Он наклоняется вперед, упираясь локтями в край стола.

— Я подумал, что Атласу следует остаться здесь. — Его взгляд смягчается. — Так будет лучше.

Ставлю чашку на стол с глухим стуком, мой голос звучит громче, чем следовало:

— Лучше для тебя или для него?

Отец напрягается и пренебрежительно пожимает плечами, но сохраняет зрительный контакт.

— Его воспитывает твоя соседка.

Это неправда, но мой папа так не считает. На самом деле Атлас провел первые пять лет своей жизни на рыбацкой лодке. Он научился плавать еще до того, как встал на ноги, и в год знал, как насаживать наживку на крючок. Только недавно моя соседка начала любезно присматривать за ним, когда мы с Бэаром отсутствовали долгое время. Я не хочу, чтобы моего сына воспитывали чужие люди, но, поскольку его мамы нет рядом, мой выбор невелик. Я должен зарабатывать на жизнь, и рыбалка — это единственное, что я умею делать.

Мой отец, как никто другой, должен меня понимать. И, может быть, поэтому он хочет сейчас заботиться об Атласе. Проводить с ним время, так как он не делал это с нами, когда мы были детьми.

— Ему здесь нравится.

Борясь с раздражением, игнорирую обеспокоенно выражение отца.

— В Илвако ему тоже нравилось, — отмечаю я и ставлю чашку на стол. — У него там друзья.

Когда я привез Атласа с собой две недели назад, то не планировал оставлять его со своим папой насовсем. Я понимал, что десять дней на рыбацкой лодке — не для пятилетнего ребенка. Мне просто нужно, чтобы кто-нибудь присмотрел за ним, пока мы с Бэаром будем охотиться вдоль побережья, пытаясь извлечь максимальную пользу из позднего сезона. И я не мог оставить его с Нией (моей соседкой), потому что она сказала, что больше не хочет меня видеть. Ее можно понять. Я не вел себя мило с ней после ее речи «Я хочу усыновить твоего сына», но опять же, я никогда не бываю милым.

— Атлас не может жить здесь постоянно.

Папа приподнимает бровь.

— Почему бы и нет? — поспешно спрашивает он. — Мальчики, я вырастил вас один.

Технически не один. Он сам вырастил Ретта. Нас с Бэаром, в основном, воспитывала мама. Но я подбираю слова, потому что знаю, куда может привести этот разговор.

— Потому что он мой сын и должен жить со мной в Илвако. Я привез его только для того, чтобы он мог провести время с тобой, но не оставаться здесь навсегда.

Он сосредотачивает внимание на чашке в своей руке.

— Линкольн, ты же знаешь, что я лишь присматриваю за ним.

— Я знаю, папа. — Замолкаю и провожу руками по волосам. — Она хотела, чтобы я его вырастил. — Отец замирает и поднимает на меня глаза. — Я. Хочу, чтобы Атлас жил со мной, а я не могу быть здесь.

Я не совсем уверен, что отец понимает, почему я не могу жить в этом городе, но он должен понимать. Потому что он тот, кто нашел ее.

И я снова думаю о ней, и меня это бесит. Я хочу забыть, что она вообще существует, но не могу, и после сегодняшней ночи я убедился, что этого никогда не произойдет.

ГЛАВА 5

Прокладка курса — планирование курса судна с помощью карты.

В моей голове полный сумбур. Я не могу собраться с мыслями, в которых прочно засел Линкольн, и обдумать то, что произошло между нами, но хотите знать правду? Я не могу перестать думать о Линкольне. Тону в мужчине, которого не могу забыть, я будто изменилась.

После трехчасового сна принимаю душ, а затем выхожу из ванной, наполненной паром. Это не отвлекает от парня, который захватил все мои мысли.

Позже иду в бар на свою смену, и все еще одержима им. От одной лишь мысли о его прикосновениях мое сердце трепещет в груди. Я не жалею о нашей связи. Не-а. Нисколько. Впервые в жизни я не осторожничала, и это было потрясающе. Я чувствую себя потрясающе. Так удивительно иметь секреты, которые, возможно, не смогу сохранить в тайне.

Лучи раннего послеполуденного солнца проникают в окна бара, морской воздух, как обычно, наполнен туманом.

— Я привела кое-кого домой прошлой ночью, — выпаливаю я, мое лицо заливается краской от этого признания. Мне не должно быть стыдно за свой поступок, и я не стыжусь, но мое тело как будто этого не знает.

Пресли перестает наполнять бутылки кетчупом и говорить свое надоедливое «упс» каждый раз, когда из бутылки выходит воздух с характерным звуком.

— Чтооо? — Она удивленно приподнимает брови. — Если ты скажешь, что это был Деверо, я выплесну на тебя этот кетчуп.

— Фу, это мерзко. Я бы никогда так не поступила. — Бросаю в подругу горсть бумажных соломинок и закрываю лицо руками. — Это был Линкольн Харди. — Замолкаю. Мне интересно, что она скажет.

Пресли едва может скрыть свою радость.

— Рыбак с татуировками, который сидел за четвертым столиком?

— Они все были с татуировками, — напоминаю ей, обводя пальцем трещины на краю деревянной барной стойки.

Пресли упирает руку в бедро.

— Ты знаешь, кого я имею в виду.

— Если ты говоришь о том, кто постоянно пялился на меня, то да, это он.

У нее отвисает челюсть.

— Срань господня.

— Я знаю.

А затем подруга не в силах сдержать свое любопытство, расспрашивает о подробностях.

— Это было хорошо?

Волна тепла разливается по всему телу, когда вспоминаю о том, как это было хорошо. Его прикосновения, его поцелуи, — это было восхитительно, и все закончилось, прежде чем я успела понять. Я посмотрела на часы, когда мы зашли в мою спальню, и когда он ушел. Двадцать восемь минут.

Это то время, которое мы провели вместе, но мне казалось, будто прошла вечность. Это все равно, что сказать, что моя жизнь изменилась в мгновение ока — если вам понадобилось двадцать восемь минут, чтобы моргнуть. Наверное, если вы ленивец, это может быть правдой.

— Эй, сумасшедшая. — Поднимаю глаза на Пресли. — Он был хорош?

Я вздыхаю, и это звучит как что-то среднее между вздохом и стоном. Не хотелось бы делиться таким личным, но не могу ничего с собой поделать.

— Да, безумно хорош.

— Подробности. — Ее улыбка заразительна. — Мне нужны все подробности.

Я рассказываю Пресли все. В разгаре моих воспоминаний о прошлой ночи появляется Мэл, и мне приходится рассказывать и ей.

— Вы предохранялись, верно? — Мэл широко улыбается, ковыряя засохшую зубную пасту, прилипшую к ее черной футболке. — Потому что, если вы этого не сделали, надеюсь, что у тебя будут близнецы.

Я ахаю, пытаясь сдержать улыбку.

— Почему ты желаешь мне этого?

— Страдать за компанию легче, чем в одиночестве. — Таков ее ответ перед тем, как она уходит, чтобы поговорить с Эйвом.

Он сидит в своем кабинете, избегая Пресли и, скорее всего, меня.

Угадайте, кто узнал, что я привела парня домой? Ага. Старший брат. Он не знает, кто это был, но в любом случае недоволен. Сказал мне, что я повела себя невероятно безответственно. И это говорит парень, который две ночи назад трахнул мою лучшую подругу на своем столе. Он не имеет права указывать мне, что делать.

— Итак… — Пресли берет стопку салфеток с барной стойки возле меня как раз в тот момент, когда звенит колокольчик и открывается дверь. Входит Флетчер, один из наших завсегдатаев.

— Ты собираешься снова встретиться с ним?

Мою кожу покалывает от нервов, и я пожимаю плечами.

— Наверное, нет. Сомневаюсь, что он захочет снова со мной встретиться.

Разочарование стирает ее улыбку.

— Почему? Ты потрясающая.

— Да уж, мужчины этого не видят. У первого есть жена, а второй, наверное, женат на море. — Когда я пригласила Линкольна зайти в мой дом, то уже знала, что он надолго не задержится.

— Я видела, как он уходил из бара со своим братом. Как вы оказались вместе?

— О, точно. — Я совершенно забыла, что не рассказала ей об этом. — Деверо ждал меня на улице, хотел, чтобы я вернула то дурацкое кольцо, а Линкольн появился из ниоткуда, словно какой-то Бэтмен, и спас ситуацию. Он проводил меня до дома, и я отблагодарила его.

Пресли одаривает меня дерзкой улыбкой и качает бедрами.

— Ясно.

Снова бросаю в нее соломинки.

— Перестань.

Слышу шум за спиной, затем следует грохот и «Вот черт».

Удивительно, что Эйв не вышел из своего кабинета, но из кухни выглядывает Эверетт.

— Поможете?

Мы с Пресли бросаемся на кухню, посмотреть, что случилось. Это был Кайло. Наш мойщик посуды. Он… как бы это сказать? В равной степени ленивый, забавный и невезучий. Клянусь, он провел с аптечкой больше времени, чем за мытьем посуды. Он также бывший наркоман. Эйв пожалел его, захотел помочь ему начать жизнь с чистого листа, и думаю, что брат сожалеет об этом решении каждый день, ведь у него, вероятно, на быстром наборе номер телефона «Департамента по труду и промышленности».

— Я не виноват, — говорит Кайло, его черные глаза широко раскрыты. У него самые темные радужки, которые я когда-либо видела. Как будто зрачки их проглотили.

Пресли качает головой, смех срывается с ее губ, когда она замечает красное пятно на его лбу.

— Кайло, что нам с тобой делать?

У его ног около дюжины разбитых бокалов для мартини. На прошлой неделе он разбил ящик текилы. За неделю до этого два десятка ящиков пива Bud Light. Думаю, не стоит говорить, что я не уверена, получал ли Кайло зарплату. Он постоянно расплачивается с Эйвом за все, что разбил.

Пресли помогает Эверетту убрать беспорядок, пытаясь не наступить на стекло, пока я забочусь о Кайло.

— Курт! — Эйв кричит из своего кабинета. — Тащи свою задницу сюда.

Кайло удивленно смотрит на меня.

— Кого он имеет в виду? — Кайло — ребенок. Думаю, ему семнадцать. Но точно не знаю. Иногда мне кажется, что Кайло сам не знает. Мне о нем известно лишь то, что он как-то остановился в нашем городе и решил не уезжать. Эйв нашел его спящим возле мусорных баков и дал ему работу. Это было полгода назад, а теперь он живет с Эвереттом и, вроде как, научился мыть посуду.

— Эйв зовет тебя.

— Но это не мое имя. — Кайло трет лицо, его щеки покрываются румянцем. Не знаю, почему, но если я нахожусь с ним в одной комнате, его щеки пылают, и он улыбается. Это мило, но, опять же, мне кажется, что ему еще нет восемнадцати.

— Знаю. — Похлопываю его по плечу. — Но на твоем месте я бы выяснила, что он хочет.

— Хорошо. — Сгорбившись и опустив голову, он перешагивает через устроенный им беспорядок и направляется в кабинет брата.

Эверетт вздыхает.

— Кайло поджег мою микроволновку прошлой ночью.

Широко распахиваю глаза.

— Как?

— Он оставил вилку в тарелке со спагетти.

Пресли таращится на него, а потом на меня.

— Разве он не знал, что вилка спровоцирует искры?

Не думаю, что могу дать ей ответ. На прошлой неделе этот парень выпил отбеливатель, потому что забыл, в какой чашке была его вода. Мне кажется, что наркотики убили слишком много клеток его мозга.

Пока брат кричит на Кайло, а Пресли с Эвереттом убирают на кухне, я возвращаюсь в зал.

Флетчер подходит к барной стойке и занимает тот самый стул, на котором сидит каждый день. Он редко упоминает о своей семье, но я слышала, что он из Раймонда, его жена умерла от рака, и у него трое сыновей. Я даже не знаю его фамилии.

— Как обычно? — спрашиваю, улыбаясь ему. Каждый день он пьет чистый виски. Только один стакан. Он часами сидит в баре, потягивая налитое на два пальца лучшее виски, которое у нас есть. Он говорит мне: «Не тратить понапрасну хороший алкоголь. Им нужно наслаждаться».

Вынуждена признать, он прав. Я бы тоже смаковала бутылку виски за двести долларов.

Флетчер кивает и вешает свою дымчато-серую куртку на стул рядом с собой.

— Ты хорошо меня знаешь, дорогая.

Беру Middleton (прим. пер.: Middleton — марка виски).

— Чем занимаешься сегодня? — спрашиваю я, понимая, что вчера у меня не было возможности с ним поговорить.

— О, знаешь, милая. — Звучит его хриплый голос между нами, этот звук — результат многолетнего курения. — То же самое, что и вчера.

Я подмигиваю и пододвигаю к нему стакан.

— И что же это?

Он подмигивает в ответ.

— Остаться в живых.

Флетчер не очень любит светские беседы. Он приходит сюда, чтобы расслабиться. Как и большинство посетителей. Они здесь не для того, чтобы заводить друзей. А чтобы сбежать и забыть о своих проблемах.

Перевожу взгляд на причал. «Амфитрита» до сих пор пришвартована. Значит, Линкольн все еще здесь. Но это не приносит облегчения. Только заставляет мое сердце бешено биться, гадая, появится он здесь или нет.

ГЛАВА 6

Цикада — утяжеленная приманка в форме рыбы с крючком, предназначенная для глубоководной ловли.

«Паб Уэлдона» принадлежит нашей семье уже более сорока лет. После моей пересадки сердца у нас накопилась неимоверная сумма различных счетов, поэтому Эйву пришлось взять кредит под бар. И мы чуть не отдали его банку, но, каким-то образом — и я не знаю, как, — брату удалось найти деньги, чтобы удержать паб на плаву. Поэтому здесь работает всего восемь человек, а это значит, что у нас никогда не бывает выходных. Но это место — наша жизнь. Я выросла здесь, засыпая и глядя на неоновый свет вывесок большинство ночей. И я ни о чем не жалею. С полудня до двух часов ночи я здесь со своими друзьями и семьей. Они моя семья.

Когда у меня начались месячные, Мэл была рядом со мной.

Когда мне впервые разбили сердце, Дилан утешила меня и сказала «послать бывшего к черту». Это было на прошлой неделе.

И когда мне нужен друг-парень, Эверетт всегда приходит на помощь.

Я не могу и не хочу представлять свою жизнь без них.

Пресли за барной стойкой тайком выпивает при возможности, потому что, по ее словам, она возвращается к жизни после нескольких рюмок. В таком случае, было бы логично пить кофе, но не для Пресли. Улыбаясь, наблюдаю, как она танцует за стойкой, наливает напитки, смеется, забывая о том, что каждый раз, когда она отворачивается, печаль отражается на ее лице, и глаза ее выдают. Отстойно, когда любишь не того человека.

В конце концов, Кайло выходит из кабинета Эйва, выглядя поникшим. Нахмурив брови, он подходит ко мне.

— Почему бокалы для мартини такие дорогие?

Я улыбаюсь ему.

— Извини, приятель. Ты серьезно поджег микроволновку?

Он медленно моргает.

— Эверетт рассказал тебе?

— Ага. Он сказал, что ему пришлось звонить в пожарную службу.

— О, хм, я думаю, что он так и сделал. — Кайло ковыряет ногти, нервно прикусывая губу.

Он думает? Мне хочется рассмеяться от того, насколько он чудной. Протягиваю ему поднос со стаканами. Он берет его и встречается со мной взглядом, когда я обхватываю его руки своими.

— Не. Урони. Его.

Он кивает, его щеки снова горят румянцем.

— Не уроню.

Вряд ли Кайло сдержит это обещание.

Пресли наблюдает, как он проходит мимо и ухмыляется, когда он исчезает из поля зрения.

— Этот мальчик безнадежно влюблен в тебя.

— Сколько ему лет?

— Неделю назад исполнилось восемнадцать.

Я хмурюсь.

— И мы это никак не отпраздновали?

— Да, тоже так подумала. Мы должны устроить вечеринку в его честь. У него никого нет.

Меня охватывает грусть, пока наблюдаю за ним через окошко на кухню. Отчасти я знаю, что он чувствует. Я точно знаю, каково это, когда у тебя отнимают все, что ты имел в жизни, и ты задаешься вопросом, где твое место и есть ли оно вообще.

— Мы устроим ему вечеринку здесь, — говорю решительно, как будто у меня есть полномочия. — В субботу вечером.

— Что за вечеринка? — спрашивает Мэл, заходя за стойку.

— Для Кайло. На прошлой неделе ему исполнилось восемнадцать. — Делаю паузу, чтобы придать драматического эффекта. — Мы никак не отпраздновали. На мой восемнадцатый день рождения мне устроили грандиозную вечеринку в баре, пришел весь город. Дело было не в том, что я чудом выжила, а потому что восемнадцать лет — это важная дата. Почти такая же, как двадцать один. Мы должны устроить ему праздник.

— В самом деле? — Мэл хмурится, а затем в ее глазах загорается искра. — Согласна. Мы сделаем это.

— Как будто Эйв одобрит вечеринку здесь, — добавляет Пресли, указывая на очевидное. — Может он согласится на пятидесятипроцентную скидку.

Мы постоянно шутим, что Эйв самый жадный сукин сын в округе. Так и есть, но чтобы управлять бизнесом, нужно быть таким в некоторой степени. Мы чуть не закрыли бар несколько лет назад, и это не имело никакого отношения к деловой смекалке Эйва.

— Я беру его на себя, — говорю им, зная, что не буду договариваться с братом, а просто притворюсь, что забыла о празднике. Этот трюк работает в большинстве случаев.

Через час небо озаряется яркими красками заката — оранжевым, фиолетовым, розовым. Это сильно отличается от унылого серого цвета, который обычно окутывает город. В «счастливые часы» (прим. пер.: Счастливый час — маркетинговый термин, обозначающий время, в которое заведение (ресторан, кафе, бар, паб и им подобные) предоставляют клиентам крупную скидку на разливные алкогольные напитки, реже — на закуски и блюда меню.) толпа людей заполняет темные уголки бара, и я почти чувствую горький вкус застойного воздуха на своем языке. Сотни разговоров, которые звучат слишком громко, заглушают музыкальный автомат, но я погрузилась в свои мысли. Мысли о Линкольне поглощают меня, держат мой разум в заложниках и не дают забыть о нем.

Мой взгляд скользит к двери, когда звенит колокольчик и скрипит дверь. Дыхание учащается, сердце трепещет в груди, его присутствие в баре сдавливает мои легкие. Гул бара заглушает тяжелые шаги Линкольна, но я слышу их в своей голове.

Этого мужчину не интересуют посетители, он осматривает зал, а затем с любопытством смотрит на меня, окутанный таинственностью, как и прошлой ночью. Я хочу знать, о чем он так сосредоточенно думает.

Моё лицо краснеет, сердце замирает от его внезапной близости. Линкольн отводит взгляд на полки с алкоголем за моей спиной. Пока он не смотрит на меня, я рассматриваю его, подмечая мелочи, которые не заметила прошлой ночью. Его густые каштановые волосы вьются и искусно обрамляют грубоватое красивое лицо. Глаза красные, значит, он не спал прошлой ночью. Перевожу взгляд на его одежду. Мне интересно, переоделся ли он. Да, на нем другая одежда. Его джинсы низко сидят на бедрах, а под красно-синей фланелевой рубашкой видна мятая серая футболка. Он похлопывает по карману рубашки, затем достает мятую пачку сигарет и кладет ее на барную стойку.

Черт, Линкольн такой сексуальный. С трудом сдерживаю вздох. Он останется здесь на какое-то время?

Твою мать. Соберись.

— Что будешь? — не зная, что сказать, спрашиваю на удивление спокойным тоном.

Линкольн садится за барную стойку. Чувствую запах корицы, моря и дыма, когда он снимает куртку и кладет ее на тот же стул, на котором сегодня сидел Флетчер. Затягивается неловкое молчание, будто он не заинтересован в разговоре со мной. Глубоко вздыхаю.

— Чистый виски, — говорит он медленно тихим голосом, стряхивая пепел в пустую пиалу из-под арахиса.

Воспоминания о прошлой ночи терзают меня. Я наливаю стакан и пододвигаю к нему. Краем глаза замечаю, как за спиной Линкольна Пресли таращится на нас. Не могу посмотреть на нее. Боюсь, если сделаю это, то начну смеяться или, что еще хуже, фыркну от смеха.

Линкольн снова затягивается, внимательно рассматривая меня. Есть что-то невероятно эротичное в том, как дым клубится с его губ и заволакивает глаза. Это напоминает, как он стоял у моей двери, когда уходил, выглядя таким сексуальным.

Хотя мысль о том, что он так близко, пугает, отчаяние внутри меня берет вверх над нервами.

— Что-нибудь еще?

Линкольн пренебрежительно пожимает плечами, не сводя с меня глаз, дым вырывается из его носа и рта с тихим вздохом.

— Это зависит…

Наверное, на моем лице отразилось замешательство, потому что его губы растягиваются в ухмылке, которую я видела прошлой ночью.

— От?

Он подносит сигарету к губам, выражение его лица обезоруживает меня.

— От того, когда ты заканчиваешь работать.

Тщательно обдумываю свой ответ. Хочу ли я провести с ним еще одну ночь? Черт возьми, да!

— Я здесь до закрытия.

Линкольн слегка приподнимает брови, но не произносит ни слова. Я хочу схватить его за горло и заставить говорить! Что, черт возьми, это значит? И какого хрена? Честно говоря, что творится с этим парнем?

Кайло заходит за стойку, чтобы поставить бокалы. Он замечает Линкольна и оценивает его своими темными глазами. Они обмениваются взглядами, и, кажется, Кайлу он не очень нравится.

— Я думал, здесь нельзя курить, — шепчет он мне.

Киваю.

— Так и есть.

— Так почему он курит?

Пожимаю плечами.

— Я не знаю. Я позабочусь об этом.

Кайло крепче сжимает край подноса, его улыбка становится мягче. Он больше не смотрит на Линкольна. Руки дрожат, когда я беру бутылку и снова наполняю стакан Линкольна. Наши взгляды встречаются, удерживая друг друга, и я понимаю, что он вспоминает прошлую ночь. Наклоняюсь вперед, мое лицо всего в нескольких дюймах от его.

— Здесь нельзя курить, — сообщаю ему, улыбаясь. — На самом деле, запрещено курить во всех барах Вашингтона.

Линкольн ухмыляется, не сводя с меня глаз:

— Ты меня остановишь?

— Возможно.

— Я бы хотел посмотреть на твою попытку. — Он вынимает сигарету изо рта, и дым окутывает нас двоих дымкой желания. Изучаю его лицо, глаза, то, как приоткрываются его красивые губы. Господи, может ли один взгляд возбудить? Если да, то именно этим он и занимается.

— Если запрещено курить, почему это здесь? — спрашивает он и быстро отводит взгляд, постукивая окурком по пиале. Опустив глаза, он осторожно вдыхает и водит мозолистыми пальцами по краю барной стойки. Черт, это почти эротично. — Она здесь, чтобы дразнить меня?

Линкольн на что-то намекает? Я точно не могу сказать. Но думаю, что так и есть. Он украдкой смотрит на меня. Облизываю губы, подмигивая.

— Чтобы напомнить таким парням, как ты, загасить пламя. — Я выпрямляюсь, увеличивая расстояние между нами. Наблюдаю за ним какое-то время, надеясь увидеть искру в его глазах, что-то, что скажет мне, что он пришел сюда ради меня, но ничего такого не замечаю. Вместо этого Линкольн невозмутимо сидит на стуле, уставившись в зеркало за моей спиной, и в его настороженном выражении лица ясно читается отчаяние. Постукиваю пальцем по краю пиалы.

— На самом деле, она для арахиса.

Все вокруг нас замирает, как и мое сердце, когда его лицо озаряет знакомый взгляд. Хотя взгляд отстраненный, невозмутимость Линкольна вызывает вопросы. О чем он думает?

Он проводит рукой по своей заросшей щетиной челюсти, и, наконец, смотрит на меня с пугающей напряженностью. Затем его внимание привлекает моя рука, сжимающая стакан.

— Почему ты так быстро ушел?

Пустые глаза, обрамленные черными, как смоль, ресницами, смотрят на меня.

— Был там, где должен быть, — говорит хрипловатым голосом, который царапает мою кожу, как и его руки этим утром.

Вероятно, ушел к своей гребаной жене или подруге. Начинаю понимать, что наш секс почти ничего для него не значил, если вообще что-то значил, и я не хочу снова быть такой девушкой. Все мужчины отвратительны.

Медленно выдыхаю, собираясь с духом. Трудно вести себя грубо, когда такой красивый парень, как Линкольн, смотрит на меня, будто хочет похитить. Черт, тяжело вспомнить, что я собиралась сказать, но все же подбираю слова.

— Понятно. — Жестом показываю на Мэл, которая стоит в конце стойки. — Мэл позаботится о тебе. — И подмигиваю ему.

В тот момент, когда я упоминаю её имя, Мэл поворачивает голову в мою сторону, широко распахнув глаза. Она хватает меня за локоть, когда прохожу мимо.

— Что ты делаешь?

— Я не могу находиться рядом с ним, — признаюсь, понизив голос. — Потому что могу перепрыгнуть через стойку и целовать его до тех пор, пока он не сотрёт это дурацкое равнодушное выражение со своего лица.

Мэл смотрит через мое плечо на Линкольна, который уставился в стену, не интересуясь ничем вокруг.

— Эм, нет. Ни за что.

— Почему нет? — Раздраженно упираю руку в бедро. — Я возьму столики, которые ты не хочешь.

— Потому что… посмотри на него.

Непонимающе моргаю несколько раз. Я знаю, как выглядит Линкольн. Зачем мне смотреть на него?

— И?

— Я тоже не хочу идти с ним домой. Он, наверное, обрюхатил бы меня тройней.

— Мэл! — кричит Эйв из своего кабинета. — Иди сюда на секунду.

— Видишь? — Она лучезарно улыбается. — Я занята. Ты обслуживаешь мистера Супер Секси. — Она украдкой бросает на него еще один взгляд. — Проклятие. Я немного расстроена, что не заметила его первой. Я ищу папочку для своих детей, и он выглядит, как хороший вариант.

Толкаю ее, закатывая глаза:

— Иди к Эву, пока он не вышел из себя.

Похоже, мне придется присматривать за баром с Мистером Угрюмым.

Везет мне.

ГЛАВА 7

Цинковые протекторы — небольшие кусочки цинка, которые крепятся к металлическим суднам и компонентам двигателя, чтобы помочь защитить их от коррозии вследствие электролиза, возникающего при погружении разнородных металлов в морскую воду.

Я не должен быть здесь. Вы, вероятно, услышите эти слова от меня еще не раз. Я даже не должен находиться в этом чертовом городе, но все еще сижу в баре, пытаясь уговорить себя уйти. Что, бл*дь, со мной не так?

Оставь ее в покое. Покинь этот город и не думай о ней. Все очень просто. И все же я не могу заставить себя уйти.

Я раб своих желаний, полностью очарован этой девушкой и всем, что с ней связано. Меня привлекает, как она двигается вокруг барной стойки, как кончики ее пальцев касаются моих костяшек, когда она берет мой стакан, нравятся ее глаза цвета шоколада и многое другое.

— Что-нибудь еще?

Да, позволь мне снова трахнуть тебя. Жестко.

Видите, я двигаюсь не в том направлении. Наблюдаю за Джорни. Наверное, слишком откровенно. Ее лицо невозмутимо, но я знаю, что внутри нее бушует буря. Я каким-то образом разозлил ее. Моим первым порывом было притянуть ее через стойку и целовать до крови на губах. Вторым — выйти из этого бара и никогда не возвращаться. У меня недостаточно самоконтроля ни для одного из этих вариантов.

Кивнув, ловлю ее взгляд и даю свой стакан. Наши пальцы соприкасаются, и я сразу жалею об этом. Я даже представить не мог, что она настолько красива. Лучше бы это было не так.

— Итак, — начинает Джорни, заправляя прядь волос за ухо и беря бутылку виски. — Надолго в городе?

Смотрю на стакан и янтарную жидкость в нем.

— Надеюсь, что нет.

Ее лицо искажает эмоция, которую я не могу распознать.

— Да, я тоже надеюсь.

Мое дыхание сбивается. Почему-то мне хочется узнать о ней все, но в то же время, не знать ничего. Я не должен был знакомиться с Джорни. Ненавижу, что даже мелочи о ней пробуждают мой интерес, и я не перестаю задаваться вопросом, как все это произошло. Жду, что она скажет что-нибудь еще, но девушка молчит, и я борюсь с желанием задать ей вопрос.

Джорни нервно переминается с ноги на ногу, осматривая бар. Замечаю детали, которые я раньше не видел. Она застенчива, но мне кажется, что иногда ее упрямство берет вверх. Наблюдаю, как она обслуживает других посетителей. Запоминаю те мельчайшие детали, которые делают ее совершенно непохожей на Афину. Не то чтобы я думал, что они будут похожи. Просто… я даже не знаю, как это объяснить. Наверное, я предполагал, что у них будет что-то общее.

Я не обращаю внимания на посетителей, которые возле Джорни, но кое-что замечаю. Например, того ребенка, который приносит стаканы. Он украдкой наблюдает за ней, и от этого мне хочется достать нож из своего кармана и познакомиться с ним поближе. Я напоминаю себе, что мы не вместе и у меня нет прав на нее, но, опять же, это действительно так? Лишь я знаю ответ на этот вопрос.

Через два стула от меня садится мужчина. Он смотрит на Джорни, а затем улыбается ей.

— Что будешь заказывать? — спрашивает девушка его рассеянно, ее взгляд мечется по бару.

— Удиви меня, — отвечает он, кивая.

Джорни хмурится, медленно качая головой.

— Не говори так. Я налью тебе домашнего пива, но мы оба знаем, это не то, что ты хочешь.

Мужчина качает головой, раздраженно вздыхая.

— Джин-тоник.

— Ясно, — бормочет Джорни, отворачиваясь от барной стойки и беря в руку стакан.

— Она всегда такая дерзкая? — спрашивает меня незнакомец.

Я не смотрю на него, но улыбка трогает мои губы.

— Ты понятия не имеешь.

Я часами уговаривал себя уйти, и не успеваю опомниться, как море поглощает солнце, и воцаряется тьма. Я принял решение. Я должен покинуть этот город и никогда не возвращаться, но что-то удерживает меня на этом стуле, и это напрямую связано с девушкой, которая наливает виски.

— Эй, детка? Добавки! — кричит мужчина из другого конца бара, с грохотом ставя свой стакан на стол, глухой стук привлекает мое внимание.

Вытянув шею и стиснув зубы, со спокойным выражением лица осматриваю зал в поисках владельца этого грубого голоса. Мужчина, наверное, чувствует, что я на него уставился, потому что перестает пялиться на задницу Джорни и ловит мой свирепый взгляд. Он хмурит брови, словно спрашивая: «Кто ты, черт возьми, такой?»

Смотрю на него, предупреждая без слов. Помимо рыбалки я хорош только в одном — могу посылать одним лишь взглядом. Вы удивитесь, когда узнаете, чего можно добиться, правильно приподняв брови.

Джорни делает шаг вперед и берет его стакан.

— Конечно, Джерри.

Она проходит мимо меня к пивному крану, бормоча «придурок» себе под нос. Девушка сглатывает, моргает, вздыхает, краснеет… все это говорит о том, что мое присутствие влияет на нее. Я хочу быть с ней, правда, но в то же время это желание вызывает отвращение. Я хочу, чтобы она была никем, просто девушкой в баре. К несчастью, для меня, это далеко не так, и как только она узнает правду, все закончится. Есть много причин, почему я не сказал ей, что мне было известно, кто она такая, еще до того, как я переступил порог этого бара.

Я не могу допустить, чтобы Джорни все узнала. Потому что покончу с этим прежде, чем ей будет известно о моих истинных намерениях. Когда мы прибыли в порт, у меня были правила:

Не допустить, чтобы Джорни узнала, кто я.

Не привязываться.

И однозначно не трахать ее.

Я нарушил все гребаные правила, кроме одного. Вы знаете, какое именно из них? К сожалению, бьюсь об заклад, вы уже знаете ответ, но я все еще пытаюсь это выяснить. Я знаю лишь то, что хочу трахать ее до тех пор, пока каждый дюйм ее тела не будет гореть, и она начнет умолять меня о большем. Хочу отметить ее миллионом разных способов и утонуть в ее невинной красоте, которую я не имею права портить.

После того, как Джорни вручает Джерри пиво, он свирепо смотрит на меня, а затем перегибается через стойку и шлепает ее по заднице. Джорни резко оборачивается и указывает пальцем ему в лицо.

— Сделаешь так еще раз, и я оторву тебе яйца. — После этих слов она невозмутимо возвращается в конец барной стойки, где сижу я, как будто подобные вещи происходят с ней каждый день.

Сжимаю челюсть, скрипя зубами. Выпиваю виски и с отвращением киваю в сторону мужчины, которого она назвала Джерри.

— Ты знаешь его? — Встречаюсь с Джорни взглядом, скрывая свои намерения за привычной маской «мне похер».

Снова смотрю на того типа. Он одаривает меня победоносной улыбкой, откидывая копну вьющихся темных волос с лица. Как всегда, ярость ослепляет мой разум. Я думаю о той ночи, когда впервые увидел Джорни, и борюсь с желанием выбить ему зубы. Я убью его, если он ее тронет, и понятия не имею, откуда это взялось.

Джорни смеется, глядя на мерцающую неоновую вывеску на стене.

— Можно и так сказать. — Судя по выражению ее лица, такое происходит каждый день. Но сегодня это закончится. — Он постоянный клиент.

Моя кровь кипит, но лицо — воплощение равнодушия.

Мне требуется сделать пять шагов, чтобы добраться до Джерри за бильярдным столом. Проходит пять секунд, прежде чем до него доходит, что я стою рядом. Он поворачивает голову и смотрит на меня. Я жду, пока он поставит свое пиво.

— Какого хера тебе надо?

Я не отвечаю. Он не заслуживает долбаного ответа. Думаю, что удар кулаком по лицу объяснит доходчиво.

Я, должно быть, потерял сознание, потому что следующее, что я помню, как кто-то прижимает меня к стене, а у Джерри разбита губа и рассечена бровь.

Снова бросаюсь на него, даже несмотря на то, что какой-то парень пытается удержать меня. Хватаю Джерри за рубашку и заставляю его посмотреть на меня.

— Тронешь ее еще раз, и я сам отрежу твои еб*ные руки, — предупреждаю, отбрасывая его назад. Он падает на ближайший стол, вся посуда с грохотом летит на пол.

— Довольно! — кричит нам какой-то парень, оттягивая меня. На этот раз я слушаюсь.

Джерри сплёвывает кровь на пол, свирепо глядя на парня, который нас прервал, а затем поднимает руки вверх.

— Да ладно, Эйв, я просто валял дурака. — Джерри переводит взгляд на Джорни. — Милая, ты ведь знала об этом?

Она с улыбкой показывает ему средний палец.

Эйв, или, по крайней мере, я предполагаю, что его имя Эйв, потому что так назвал его этот урод, отпускает меня, когда понимает, кого я защищаю. Он толкает Джерри в плечо.

— Я уже однажды говорил тебе держать свои руки при себе.

Джерри молчит. Его глаза мечутся по бару.

— Эй, мужик. — Он делает паузу, поднимая руки. — Это ровным счетом ничего не значило.

— Она моя сестра, черт возьми. — Эйв указывает на дверь. — Убирайся отсюда, пока я не помог тебе.

Ворча, Джерри допивает свое пиво и уходит, заявляя, что больше никогда сюда не вернется, и что этот бар — вонючая дыра.

Можете мне не верить, но это не первая моя драка в баре. И не последняя. Стою, не зная, что делать дальше. Я должен уйти, но мысль о том, чтобы покинуть бар и оставить Джорни, ну, этого не случится. Я даже не могу объяснить вам, почему я ее защищал, — просто сделал это и, если потребуется, сделаю снова.

Парень, который сдерживал меня, указывает на барную стойку.

— В любой другой день я бы выгнал тебя за драку, но, поскольку ты защищал мою сестру… — Эйв похлопывает меня по плечу, небрежно кивая в сторону полок с алкоголем, и поднимает опрокинутый стул, — …выпивка за мой счет.

Джорни его сестра? Господи Иисусе. Меня заносит все дальше, не так ли?

Знаю, что не должен, но иду за ним к барной стойке.

Эйв указывает на стену, уставленную ликером.

— Что будешь?

Беру свой стакан и сажусь на тот же барный стул, где и сидел последний час.

— Чистый виски.

Он наливает мне алкоголь, но я перевожу взгляд на Джорни. Она смотрит на меня с вновь вспыхнувшем румянцем на щеках. Я хочу обхватить ее лицо руками и целовать до тех пор, пока ее губы не станут одного цвета с ее порозовевшей бледной кожей.

Эйв пододвигает мне стакан.

— Кстати, меня зовут Эйв. Я владелец этого бара. — Он протягивает мне салфетку, чтобы я вытер рот. Наверное, Джерри ударил меня.

Беру салфетку и прижимаю ее к нижней губе.

— Я Линкольн.

Эйв приподнимает бровь, вытягивает руки перед собой и наклоняется ко мне через стойку.

Паника накрывает меня волной. Мои плечи напрягаются в ожидании. Он знает, кто я? Ему известно о моей связи с его сестрой? Нет смысла скрывать свое настоящее имя, поэтому я киваю.

Черты его лица смягчаются.

— Приятно познакомиться.

О, слава богу, бл*дь. Облегчение захлестывает меня. Я нервно сглатываю и выпиваю алкоголь. Он наливает еще.

— Ты в порту на выходные?

Хмурюсь, пытаясь понять его реакцию.

— Еще не решил. Рыбалка все еще хороша примерно в сорока милях отсюда. Должен снова отправиться в путь. — Я никогда не любил светские беседы, но так как Эйв оплачивает мою выпивку, это меньшее, что я могу сделать.

Снова перевожу взгляд на женщину, которая имеет власть надо мной в данный момент. Джорни внимательно смотрит на нас, но ее внимание приковано к ребенку возле нее. Он разговаривает с ней, стоя ближе, чем мне бы хотелось, и, возможно, у него есть шанс быть с ней. Черт, он, наверное, дал бы Джорни жизнь, которую она заслуживает, но меня это не устраивает. Это разъедает меня изнутри, словно сильная инфекция, и заставляет задуматься о том, как от него избавиться.

Эйв, должно быть, заметил, что я интересуюсь его сестрой.

— Даже не думай об этом, — говорит он с мрачным смешком, скрещивая руки на груди. От меня не ускользает напряжение в его взгляде или то, как он выплевывает слова сквозь зубы.

Я обдумываю свои варианты. Те, которые не должен. Те, из-за которых я вторгаюсь в жизнь Джорни, зная, что это никогда не принесет ничего хорошего. По крайней мере, для нее. Воспоминания мучают меня на задворках сознания. Это то, что я хотел бы забыть, но не могу.

Выпиваю алкоголь и бросаю двадцатку на стол.

— Спасибо за выпивку.

Я ухожу, ничего не говоря Джорни. Я не могу. Знаю, что если сделаю это, то никуда не уеду. И, честно говоря, я до сих пор не знаю, уеду ли я вообще.

Я хотел любить Афину вечно. И я буду. Ничто и никогда этого не отнимет. Но с этой девушкой… я жажду поглотить ее, иметь, обладать каждой ее частью, и это настолько невыносимо, что я и представить себе не мог. С того момента, как я увидел красивое лицо Джорни в форме сердца, я понял, что никогда не буду прежним.

ГЛАВА 8

На борт — поворот руля или румпеля до упора в одном направлении.

Я видела, как Линкольн вступился за меня, и, когда он уходит, мне приходится сдерживать себя, чтобы не побежать за ним. Кто, черт возьми, этот парень?

У меня нет ответа, но я скажу вот что. После его драки с Джерри на меня нахлынула волна похоти, и я могу думать лишь о том, что снова хочу почувствовать его в себе. Это жалко. Мои бедра дрожат от теплого, пьянящего чувства, и я бы не хотела использовать слово «дрожь», но, как всегда, когда дело доходит до Линкольна, во мне пробуждаются те реакции, на которые, как мне казалось, я была не способна. До него.

К огромному сожалению, после драки Линкольн уходит из бара и не возвращается.

Мэл смотрит на меня, медленно моргая.

— Что это было?

Перевожу взгляд с двери на Эйва, который наблюдает за мной так, будто догадывается, что Линкольн был тем парнем, с которым я спала прошлой ночью, а затем встречаюсь с любопытным взглядом Мэл.

— Я… Э-э. — Кладу на стойку полотенце, которое держала в руке. — Без понятия.

— Джей, похоже, мистер Угрюмый запал на тебя, — говорит она вскользь, направляясь к Эйву.

Закатываю глаза.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. — Пытаюсь сдержать улыбку. Линкольн запал на меня? Почему я мысленно даю себе пять?

Провожу пальцами по волосам и убеждаю себя забыть о нем. Это не работает. Это все равно, что пытаться устоять перед последним кусочком пирога или, как в моем случае, последним маффином. Около девяти уговариваю Эйва позволить мне улизнуть с работы пораньше, потому что я устала. Звучит как отличное оправдание. В чем моя проблема? У меня нет плана, как найти Линкольна. Нет его номера телефона, и я даже не знаю, куда он ушел, когда покинул бар. Я знаю лишь то, что мне нужно его найти.

Выхожу из бара, натягиваю капюшон своей толстовки и брожу без цели. Я не иду домой. Гуляя по дороге, освещенной луной, оказываюсь на причале. Шагаю вдоль деревянных досок, поднимающихся и опускающихся в такт с волнами, пока не замечаю его лодку, приютившуюся между двумя другими рыбацкими суднами.

Мое сердце бешено колотится в груди, с каждым шагом нервничаю все больше, когда вижу, что в кабине «Амфитриты» горит свет. Хочу вернуться назад, но мои ноги не слушаются, и я продолжаю идти. Мне в голову приходит одна мысль. Я не должна здесь находиться, но что-то тянет меня в сторону лодки. Как будто я никак не могу на это повлиять.

Крупные капли дождя падают на капюшон толстовки с глухим стуком, и кроме этого звука сквозь собственное дыхание я слышу лишь шлепанье своих сапог по доскам. Оказавшись возле лодки, стою на причале у кормы (прим. пер.: ― задняя часть судна), размышляя, что делать дальше.

Мои ноги привели меня сюда, но мой разум понятия не имеет, что теперь делать.

Блин, не знаю, есть ли Линкольн на лодке. Что, если там Бэар? Или это даже не их лодка?

Вытянув шею, снова смотрю по сторонам, чтобы убедиться, что это его судно.

«Амфитрита».

Ладно, чувствую небольшое облегчение, но не такое сильное, как я надеялась. Кроме того, думаю, что у меня заклинило шею. Черт возьми. Прочищаю горло. Будь храброй.

Ступаю на лодку, дрожа от предвкушения, как все пройдет. Если Линкольн здесь, то как отреагирует на мое появление? Он рассердится из-за того, что я последовала за ним? Скажет ли мне уйти? Зная этого парня, не удивлюсь, если он просто посмотрит на меня загадочным взглядом и будет ждать, что я пойму, что он имеет в виду, черт возьми.

Есть одна проблемка. Я думала, что лишь ступлю на борт и поблагодарю Линкольна за то, что он заступился за меня, но все произойдет не так.

Совсем не так.

Подождите немного.

Делаю шаткий шаг и неверно рассчитываю, насколько далеко находится лодка от причала, или упускаю тот факт, что нахожусь на неустойчивом пирсе и ступаю на дрейфующая лодку, но неважно. Реальность такова, что я ошибаюсь и падаю в ледяную воду.

В момент, когда я оказываюсь в воде, кричу от неожиданности и от температуры воды. Барахтаюсь, пытаясь дотянуться до сваи недалеко от меня, и, кажется, слышу, как хлопнула дверь. Между попытками не захлебнуться соленой водой и не утонуть, мне удается разглядеть темную фигуру на корме, светящую мне в глаза фонариком.

— Джорни? — Фигура резко вдыхает. — Это ты?

Вокруг меня плещется вода темно-синего цвета. Ноги ноют, и я с трудом удерживаю себя на плаву, отягощенная одеждой и ботинками. В кино человек тонет эффектно. В реальной жизни это происходит легко и беззвучно. Паника задает ритм моему колотящемуся сердцу. Ныряю с головой под воду, и острая боль пронзает все мое тело, как будто тысяча ножей одновременно вонзается в меня. Я не в состоянии сказать ему «да, это я». Я хочу, но не могу вымолвить ни слова.

Он опускается на колени, отчаянно протягивая руки. Хватает меня за куртку и вытягивает на корму судна, словно рыбу.

Я промокла до нитки и смотрю на Линкольна, дрожа от холода. Это он? Ответьте мне, потому что я думаю, что холод пробрался до самого мозга, и, на самом деле, это не он. У меня галлюцинации.

— Боже мой. — Хорошо, это не галлюцинации. Это Линкольн. Узнаю его голос с оттенком гнева. — Что ты тут делаешь? — спрашивает он, затаскивая меня в каюту лодки. Мышцы на его сжатой челюсти подрагивают. — Ты могла умереть в воде за считанные минуты.

— Н-не ду-маю, — говорю ему, заикаясь. Черт возьми. Кажется, в воде было теплее, чем здесь. Безудержно дрожа, обхватываю себя руками, у моих ног образовалась лужа воды. — Это з-з-заняло бы тридцать м-минут к-к-как минимум. — Замолкаю, пытаясь сделать вдох и успокоиться. Не помогает. Меня трясет еще сильнее. — Т-т-температура воды около сорока пяти г-г-градусов (прим. пер.: героиня имеет в виду -43℉ (-41.6℃).

Линкольн пристально смотрит на меня с бесстрастным выражением лица. Мое сердце сжимается от его равнодушия. Он фыркает в ответ на мои никчемные факты о переохлаждении и тянется за одеялом, которое лежит рядом с капитанским креслом. Если его раздражают мои знания о гипотермии, подождите, пока я случайно не начну рассказывать ему бесполезные факты о дельфинах, которые знаю. Приберегу это на другой день. Раньше я хотела стать океанологом, поэтому два года изучала морскую фауну и флору, читая бесполезные статьи. Ключевое слов здесь «хотела». От некоторой информации я получила эмоциональную травму на всю жизнь.

Линкольн быстро двигается вокруг меня. Включает обогреватель, буквально толкает меня на диван и начинает снимать с меня куртку. Еще не прошло и двух минут, как он вытащил меня из воды, а уже раздевает. По крайней мере, из маленького радиоприемника в углу тихо звучат песни Вилли Нельсона. Это немного поднимает настроение.

Я нервно смеюсь и убираю волосы с лица, чувствуя на языке вкус океана.

— Это было довольно безумно.

Как ни странно, Линкольн искренне смеется, что случается чрезвычайно редко. Затем его краткий смех быстро стихает, и выражение лица становится серьезным.

— Ты чуть не утонула. — Его челюсть сжимается. — Я бы не назвал это безумием. Это было глупо.

Хмурю брови. Линкольн назвал меня глупой? Я пришла сказать ему «спасибо», а он обозвал меня глупой?

— Я не об этом, — огрызаюсь. — Я имела в виду бар. — Наклоняюсь ближе к нему, в то время как под нами дышит океан, с легкостью поднимая и опуская волны. — Тебе не нужно было заступаться за меня.

Он пожимает плечами. Будто моя ярость не обоснована.

Я хочу рассмеяться над его небрежным отношением, но делаю лишь судорожный вздох, а моя кожа покрывается мурашками, когда Линкольн скользит руками по моим бедрам.

Он не сводит с меня глаз, его взгляд такой же бесчувственный, как и его прикосновения.

— Раздевайся.

Я борюсь с улыбкой.

— Зачем?

— Твоя одежда промокла. Если мы ее снимем, ты согреешься быстрее, будем греть тебя, а не одежду. Она забирает твое тепло.

Ладно, в его словах есть смысл. Снимаю толстовку, а затем футболку. Он забирает их, кладет возле обогревателя и достает фланелевую рубашку из сумки на полу.

— Вот. Надень.

Линкольн кидает рубашку мне в лицо. Беру ее, нахмурив брови. Просовываю руки под теплую ткань, подношу большие рукава к лицу и делаю вдох. Рубашка пахнет морской водой и дымом. Его веселит моя причудливость, приподняв бровь, он глупо улыбается и смотрит на меня так, как будто я сумасшедшая, и, возможно, так оно есть.

— Она чистая, — отмечает он, будто я нюхала ее по этой причине.

К сожалению, я бы все равно надела ее, даже если бы это было не так. Снова вдыхаю, желая, чтобы мои простыни все еще пахли им.

— Пахнет тобой.

Линкольн быстро кивает, по очереди снимая с меня сапоги, и также ставит их возле обогревателя. Прислушиваюсь к гулу обогревателя, к тихим ударам волн о причал и к своему прерывистому дыханию. В этот момент я вспоминаю, зачем вообще пришла сюда. До того, как решила искупаться.

— Спасибо, — выпаливаю я.

Линкольн похлопывает меня по бедрам и жестом показывает, чтобы я приподняла задницу.

— За что?

Встаю. Он растягивает пуговицу на моих джинсах.

— За то, что заступился за меня.

Линкольн с трудом снимает с меня мокрые джинсы, а вместе с ними и мои трусики. Упс.

— Это было единственно правильное решение, — ворчит он, глядя куда угодно, только не между моих ног.

— Да, но не все поступают правильно. — Сажусь и прикасаюсь руками к его бицепсам, а затем обхватываю плечи. — Я должна отблагодарить тебя.

— Ты только что это сделала. — Выпрямившись, он застывает на месте, выражение его лица становится невозмутимым.

— Не так, как хотелось бы.

Какая-то эмоция мелькает в его глазах. Этот мужчина — закрытая книга, и я не могу открыть ее и посмотреть, что там внутри. Возможно, холодное мертвое сердце с крюком.

Я жду, что он продолжит, но он молчит. Недолго. Только когда я вздыхаю, Линкольн, наконец, отвечает.

— Я уезжаю завтра, — бормочет он, избегая зрительного контакта. Снова вздохнув, проводит рукой по волосам.

Эм, как я должна реагировать на эти слова? Он говорит мне, что между нами не будет серьезных отношений? По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, судя по его тону. Это действительно имеет значение? В любом случае, я не хочу отношений. Наклоняюсь и прижимаю свои ледяные губы к его теплым губам.

— Тогда давай хорошо проведем время, а?

Сначала Линкольн никак не реагирует, его тело неподвижно. Думаю, что, возможно, я совершаю ошибку, и мне не следует этого делать. Он не целует меня в ответ, по крайней мере, сначала, но и не отстраняется.

Внезапно убирает свои руки с моих бедер, нежно обхватывая ими мое лицо и углубляя поцелуй.

— Ты же знаешь, я ничего не могу тебе предложить, — бормочет Линкольн мне в губы и опускает руки на край дивана, на котором я сижу. Но затем он отстраняется, пристально глядя на меня. Должна признаться, это приятно, когда на тебя смотрят подобным образом. Он хочет меня, и я не знаю почему.

Мне требуется несколько секунд, чтобы ответить, но когда я говорю, он, без сомнения, слышит грусть в моих словах:

— Мне ничего от тебя не нужно, кроме секса.

Это не совсем правда, но и не полная ложь.

Уголок его рта дергается, будто он хочет улыбнуться, но сдерживает себя. Линкольн не сводит с меня глаз, его тайна покрыта мраком.

Затем он кладет руки на мои бедра. Наблюдаю за ним, затаив дыхание, и предвкушаю, когда он поднимет их выше. Я дрожу от холода и его прикосновений, они разжигают пламя внутри меня. Часть меня знает, что я не должна заниматься с ним сексом, но бóльшая часть не может остановиться. Прежде чем он снова начнет меня целовать, касаюсь его разбитой губы и щетины. Он не останавливает меня до тех пор, пока я не пробегаю пальцами по его бицепсу с татуировкой. Мне интересно, что она на самом деле означает, но знаю, что он не скажет правду, если я спрошу.

Линкольн меняет позу, пряча плечо от моего взора.

Ладно, значит, татуировка под запретом.

Наклонившись, тянусь к пряжке его ремня. Он резко кладет голову мне на плечо, и его дыхание учащается.

— Мы не должны этого делать. — Мужчина крепче сжимает мои бедра, поворачивает голову набок, касаясь носом моего подбородка.

— Я хочу. — Осторожно расстегиваю его ремень и пуговицу на джинсах, а затем просовываю руку в джинсы. Его член жесткий, теплый, но Линкольн неожиданно отскакивает назад.

— Твою мать, — шипит он. — У тебя чертовски ледяная рука.

Ну да, блин.

Я смеюсь и вынимаю руку. Наши глаза встречаются — его горящие, метают искры от желания, и мои, неведомые на этот раз. Я не знаю, что это значит или что я чувствую, кроме потрясающего чувства близости с ним. Вздыхая, он снова подходит и прижимается ко мне.

Мы касаемся друг друга телами, его взгляд падает на ложбинку между моими грудями. Линкольн прячет татуировку, а я не хочу, чтобы он видел мой шрам, поэтому прижимаюсь к нему ближе. Едва держась на краю дивана, обхватываю ногами его талию и знаю, что это единственная причина, по которой моя задница в данный момент не на полу.

Линкольн отступает.

— У меня где-то здесь должен быть презерватив.

Точно. Как я могла забыть об этом? Киваю, и он ищет презерватив в коробке со снастями на полу. Борюсь с улыбкой. Это странно, что он хранит презервативы в коробке для снастей?

Лучше не отвечайте, потому что я знаю ответ.

Когда он его находит, то надевает и устраивается между моими ногами. Его руки возле моих бедер, но не касаются меня, я чувствую головку его члена у своего входа.

О, это так приятно. Но… он не входит в меня. Своим взглядом призываю его двигаться. Толкайся, черт возьми.

Но он этого не делает.

Бросаю взгляд на его грудь, обращаю внимание на его дыхание и на то, что он не смотрит на меня.

— Почему ты остановился? — На самом деле хочу спросить: «Что с тобой такое, черт возьми?» и крикнуть ему в лицо: «Говори!»

Естественно, Линкольн молчит. Но, наконец, толкается и входит в меня. Прощаю ему все обиды. Тепло разливается по моему телу, — и мне так хорошо.

Он сглатывает, быстро вдыхает, а затем снова целует меня, и это все, чего я хочу и даже больше. Его движения резкие и неистовые, как будто он хочет побыстрее покончить со всем этим или, может быть, он хочет этого так же сильно, как и я. Какой бы ни была причина, я соглашаюсь и встречаю его толчки с такой же интенсивностью. Секс по-быстрому хорош, не такли?

Но… у меня никогда не было перепихона с мужчиной вроде Линкольна. Хотя его движения и торопливы, я замечаю, что присутствует нежность, которую не ожидаю от него. Особенно в его поцелуях. Его губы, в отличие от рук, касаются меня с лаской, которую я жажду.

Линкольн хватает мою ногу за колено, вжимаясь в меня. Мне так хорошо, что хочется стонать его имя. Но упрямая часть меня не желает так легко сдаваться. Я хочу, чтобы он тоже заинтересовался мной. Если я буду молчать, может быть, он приложит больше усилий?

Осмеливаюсь взглянуть в его глаза. Он не смотрит на меня. Его взгляд устремлен вниз, в место, где мы соединены. Мимолетом начинаю задумываться «давно ли я брилась там». Это было вчера? Может, в понедельник? Черт. Когда это было?

Линкольн меняет позу, издавая утробные звуки, и сильнее толкается в меня. Он погружается глубоко, и я ощущаю острую боль. Извиваюсь, и уголки его рта чуть подрагивают, будто ему нравится, что я корчусь от боли. Хмм. Я ушла от женатого к мужчине, который хочет связать меня или, что еще хуже, использовать на мне эти крючки для наживки. Клянусь, если он чем-нибудь проткнет мою кожу, я уйду отсюда.

Ну да ладно, не будем забегать наперед. По крайней мере, я должна хотя бы попробовать. Может быть, это как сочетание сладкого и соленого. Возможно, мне понравится смешивать боль с удовольствием, потому что мне безумно нравится есть соленые крендельки с мороженым.

Несмотря на все усилия оставаться невозмутимой или незаинтересованной, у меня получается это не очень хорошо. Каждое прикосновение Линкольна разжигает во мне искру. Я едва могу держать глаза открытыми. Мои соски такие твердые, что, мне кажется, они могут отколоться, и я настолько влажная, что звуки, раздающиеся между нами, почти вгоняют меня в краску. Начинаю дрожать под ним от холода и его прикосновений, но он не ослабляет свою крепкую хватку.

Тихо стону, желая увидеть его реакцию.

Линкольн не смотрит на меня, но его тело реагирует. Его член дергается внутри меня и становится невероятно твердым.

Он снова наклоняется ко мне, наши груди соприкасаются, — огонь встречается со льдом, — а затем мы целуемся так же жестко и глубоко, как он врезается в меня. О, боже, эти поцелуи. Мы впились в губы друг друга, наши языки дикие, — это поцелуи, которые вы чувствуете внизу живота, и они вызывают у вас легкую щекотку.

А потом Линкольн прерывает поцелуй, тяжело дыша.

Мы соприкасаемся лбами, и, наверное, потому, что я не проронила ни слова, он смотрит на меня. В его глазах читаются разнообразные эмоции. Плотское желание, похоть и многие другие. Подношу руку к его волосам и сжимаю их в кулак. Он упирается руками в диван, создавая расстояние между нами. И затем опускается на меня. Всем своим весом. Его спина сгорблена, по телу пробегает дрожь. Поцелуи становятся такими же безумными, как и его движения. Как будто он просто пытается покончить с этим. Поворачиваю голову и зарываюсь лицом в изгиб его шеи, отчаянно желая иметь с ним хоть какую-то связь, пусть даже физическую.

Линкольн оборачивает мои ноги вокруг своей талии и ускоряет темп, его мышцы бугрятся при каждом движении. Я держусь за него всеми возможными способами; его тепло согревает меня. Лодка раскачивается, обогреватель опрокидывается, и прежде чем я успеваю понять, Линкольн резко выдыхает, его мускулы дергаются в агонии, когда оргазм охватывает его, сухожилия на его шее напрягаются. Его толчки становятся жестче, руки сжимают меня самым восхитительным, но болезненным образом. Он дрожит от сильных эмоций, его поглощает освобождение.

На мгновение мы замираем, слившись в одно целое и уткнувшись лицами в плечи друг друга, никто из нас не прерывает тишину. Я держусь за него. Как ни странно, все закончилось, даже не начавшись, — как и любые отношения, которые у нас могли бы быть. Во всяком случае, мне так кажется.

Линкольн выходит из меня, я сажусь на диванчик, завернувшись в одеяло, и смотрю на свои голые ноги. Он встает, его полувозбужденный член оказывается прямо перед моим лицом. О, привет, член, хочу взять тебя в рот.

Я улыбаюсь и наклоняю голову, готовая сказать какую-нибудь колкую реплику. Я ошеломлена, что не кончила, и все равно с этим парнем самый лучший секс, который у меня когда-либо был. Не то чтобы у меня было много опыта, но когда чувствуешь себя потрясающе, думаешь, что лучше и быть не может.

— Я уже согрелась, — поддразниваю.

Линкольн ухмыляется, но ничего не говорит. Он смотрит на меня с нежностью, которая обезоруживает, и стирает его обычную задумчивость во взгляде. В его глазах вспыхивает какая-то эмоция, но потом он моргает, как будто его настигло воспоминание.

Наша физическая и эмоциональная связь разрывается. Он торопливо поднимает опрокинутый гудящий обогреватель, а затем переводит взгляд на причал, сосредоточенно наблюдая за чем-то вдалеке. Линкольн неожиданно срывает презерватив, бросает его в мусорное ведро и в спешке натягивает джинсы, тихое «бл*дь» срывается с его губ.

— Тебе пора, — говорит он, протягивая мне мои джинсы и рубашку. — Поторопись. — Он делает соответствующие движения рукой и, стиснув зубы, застегивает ремень.

Мои джинсы все еще мокрые, и, скорее всего, я не смогу надеть их быстро. Вы когда-нибудь пробовали надеть мокрые джинсы? Это невозможно.

— Я пытаюсь, — кричу ему в ответ, изо всех сил пытаясь натянуть джинсы на бедра. Я извиваюсь, ерзаю, встаю и начинаю прыгать, но ничего не получается. Это невозможно. Начинаю смеяться. Вы должны признать, что это выглядит довольно смешно.

Линкольн так не считает. Посмотрите на этот взгляд. Ух ты. Он злится.

Он с раздражением уставился на меня и мои джинсы вокруг икр.

— Господи боже. — А потом он заталкивает меня в маленькую ванную. — Оставайся там и не выходи, независимо от того, что услышишь.

— Эм, хорошо?

Я пристально смотрю на него, и на мгновение наши взгляды встречаются. Я не могу расшифровать эмоции в его глазах.

Это было чертовски грубо. В чем, черт возьми, проблема этого парня? И почему я сейчас прячусь в ванной комнате? Пытаюсь заглянуть через его плечо, чтобы увидеть, от кого он меня прячет. На причале темно, и я ни черта не вижу, кроме света из каюты. Не представляю, как он кого-то разглядел.

Но вот я здесь, прячусь в ванной размером со шкаф. Не самый худший момент в моей жизни, но может войти в первую десятку. Как я умудряюсь попадать в такие ситуации?

ГЛАВА 9

Рыболов — человек, который ловит рыбу при помощи крючка и лески.

Бл*дь. Бл*дь. Бл*дь.

Я говорил Бэару, что встречусь с ним дома.

— Что ты здесь делаешь? — Я киплю от гнева, заправляя футболку, а затем беру фланелевую рубашку с дивана. — Я же сказал тебе, что мы встретимся дома.

— Да, но ты забыл приманку.

Черт, от Бэара ничего нельзя утаить. Он, словно гребаный детектив, сразу сечет, если в воздухе витает запах секса. Его взгляд блуждает по рулевой рубке (прим. пер.: — рулевая рубка — помещение на корабле, являющееся главным постом управления судном). С ухмылкой на лице он таращится на лужу на полу, на лифчик, а затем на трусики возле двери в ванную. Ему требуется несколько секунд, чтобы собрать воедино всю картину в голове, и через мгновение его губы растягиваются в широкой улыбке.

— Хорошая ночь?

— Заткнись. — Глубоко вздохнув, беру у него коробку с приманкой. — Встретимся дома.

— Я уже здесь. — Брат взмахивает рукой. Бэар не любит терять время даром. Раз он пришел сюда, то будет использовать свое свободное время независимо от моего мнения. — Принесу сюда наживку. — Не теряя ни секунды, он выходит из рубки и возвращается с ведерком наживки. — Ты ведь не занят, да?

Провожу рукой по влажным волосам.

— Прекрати.

Бэар пожимает одним плечом, все еще улыбаясь.

— Если ты занят, я не буду мешать.

Бл*дь. Я не могу оставить Джорни в ванной. Застонав, иду к двери. Я должен покончить с этим. Указываю пальцем на брата.

— Держи рот на замке.

Джорни стоит в углу, скрестив руки на груди, и хмуро смотрит на меня. Она обиделась, и я не могу ее винить.

— Какого черта это было? — На ее лице отражается удивление, когда она замечает Бэара. — О, э-э, привет.

Привет? Я чуть не засмеялся над ее непринуждённым поведением. Она стоит полуголая перед моим братом, соски видны сквозь футболку, которую она успела надеть. Протягиваю ей лифчик.

Бэар широко улыбается.

— Привет. — Он ставит ведра на пол и прислоняется к печке за своей спиной. — Я не помешал?

— Нет, — быстро отвечаю и тяну Джорни к двери. — Она упала в воду и как раз собиралась уходить. — Шарю вокруг себя, поднимая ее джинсы и обувь. — Тебе пора. Нам надо работать.

— Я могу хотя бы одеться?

— Нет, твоя одежда мокрая, — протягиваю ей свою куртку и одеяло, — надень это.

Я веду себя как полный урод, выгоняя ее в одной футболке, но это лучше, чем объяснять Бэару, кто она такая, рискуя, что она узнает больше, чем ей нужно. Я не могу так рисковать.

Судя по взгляду, она злится на меня или не в восторге от того, что я даю ей мокрую одежду, а также чуть ли не выпихаю ее с лодки. Ненавижу себя за это, но так проще.

— Вау. Чертовски мило с твоей стороны, — огрызается Джорни, покидая лодку.

Бэар хихикает, бл*дь. Он единственный мужчина среди всех моих знакомых, который смеется, как девчонка.

Хлопаю рукой по его плечу:

— Заткнись.

Брат смеется.

— Я ничего и не говорил.

— Тебе и не нужно. Твоя дурацкая улыбка говорит за тебя.

— На мою дурацкую улыбку ведутся цыпочки. — Бэар кивает, указывая на мои скрещенные руки. — И я так понимаю, что благодаря своему высокомерию ты нашел партнершу по сексу. — Я молчу, поэтому он продолжает: — Я не знаю, почему ты недоволен.

Брат понятия не имеет. Указываю на причал за моей спиной:

— Я пойду к Атласу, пока он не лег спать.

— Угу. — Он все еще лыбится, черт возьми. — Конечно, как скажешь.

— Вернусь через несколько часов, — добавляю я, предупреждая, чтобы он вел себя прилично. Бэар чертовски ловкий рыбак, но ведет себя как гребаный ребенок. Однажды он потопил тридцатифутовую лодку. Сейчас не об этом, но никогда не доверяйте ему.

Он до сих пор скалится:

— Буду ждать с нетерпением.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не взять багор (прим. пер.: Багор для рыбалки — это необходимый инструмент каждого рыбака, который настроен на ловлю крупной и опасной рыбы. Багор представляет собой рукоять из нержавеющей стали, длиной 72 см, и крюк 11х7 см.), лежащий возле меня, и треснуть брату по голове. Я уже так делал раньше, и это никогда не заканчивалось хорошо.

Холодный воздух ударяет мне в лицо, когда открываю дверь каюты. Замираю на мгновение, глубоко дыша и пытаясь осмыслить последние несколько минут. Перевожу взгляд на причал и задаюсь вопросом: не упала ли Джорни на этот раз? Куда бы я ни посмотрел, над водой парит туман. Пирс подо мной практически невидим. Неудивительно, что она упала в воду. Ищу ее взглядом. Не может быть, чтобы она уже была дома.

Оставь ее. Я могу повторять это снова и снова, но продолжаю находить причины, чтобы быть с ней рядом.

Покинув пирс, замечаю Джорни, когда она сворачивает на улицу к своему дому. Ускоряюсь, пытаясь догнать ее. Услышав мои шаги, она оглядывается через плечо и останавливается.

— Чего ты хочешь? — спрашивает, когда я догоняю ее.

Мои зубы стучат.

— Прости меня… за это, — бормочу я. Я не очень хорошо умею извиняться, особенно перед тем, кому задолжал намного больше, чем простые извинения. Я в долгу перед ней… даже не знаю за что.

Ветер треплет ее влажные волосы, и она открывает рот, а затем снова закрывает. Джорни колеблется, нахмурившись:

— Так зачем ты пришел сюда?

Зачем я пришел сюда? Бросаю взгляд на дом позади нее, где живет ее брат. Тот самый брат, который сказал мне оставить ее в покое.

Вздыхаю, глядя на нее. Я умираю здесь. Я должен оставить ее.

— Тебе следует зайти в дом.

Джорни украдкой поглядывает на дом и машину на подъездной дорожке с таким выражением лица, будто мои слова ее оскорбили.

— Я так не думаю. Там Эйв, он захочет узнать, почему я полуголая.

— Твои джинсы уже высохли?

Она меняет позу, дыхание вырывается из ее рта облачками, словно дым.

— На улице пятьдесят градусов. Сомневаюсь.

Смеюсь, не в состоянии сдержаться. Джорни язвительнее, чем я себе представлял, но опять же, это было ожидаемо. Она изучает мое лицо. Я не могу избавиться от желания обладать ею снова. Дела обстоят так плохо, что я непреднамеренно приближаюсь к ней, забирая одежду. Бросаю вещи на землю и тянусь к ее руке.

— Что? — Джорни смотрит на свою руку в моей.

Энергия между нами настолько притягательна, что проходит сквозь меня волнами, сбивая с толку и лишая дара речи. Эта девушка станет моей погибелью.

— Пойдем со мной. — Веду ее за дом, скрывая из виду в тени. Темнота заполняет пространство между домом и гаражом, и я шагаю по мокрой траве, которая становится скользкой.

— Знаешь, ты должен мне оргазм, учитывая тот факт, что между нами только секс. — Джорни прижимается спиной к стене дома, и я подхожу ближе, не в силах сохранять дистанцию между нами. Ее голос звучит тише: — Я не кончила.

Убрав волосы с ее шеи, наклоняюсь к ее уху.

— Тогда, как насчет того, чтобы я загладил свою вину? — Ее запах заполняет мои чувства, меня охватывает всепоглощающее желание снова иметь ее, и я не могу этому противостоять. Мой член до боли упирается в молнию на джинсах при мысли о том, чтобы снова трахнуть ее.

Когда я провожу рукой по внутренней стороне ее бедра, она хватает меня за запястье.

— Что ты делаешь?

— Доставляю тебе удовольствие, — говорю, покусывая мочку ее уха. Касаюсь ее подбородка, заставляя посмотреть на меня. — Ты собираешься меня остановить?

Ее глаза округляются от страха, но я знаю, что за этим взглядом скрывается желание. Джорни хочет меня.

— Нет, — бормочет она, глядя на меня.

— Хорошо, — шиплю сквозь стиснутые зубы. Притянув ее лицо к своему, целую соленые губы.

Задираю ее рубашку, и она прижимается ко мне телом, выгнув шею и предоставляя моему рту лучший доступ. Когда мои пальцы касаются ее щели, она начинает тяжело дышать, опустив голову. Делаю круговые движения подушечками пальцев, дразня. Ее бедра напрягаются, когда погружаю их в нее, стеночки сжимаются, ее киска жаждет, чтобы я ее наполнил. Джорни скользит руками вверх по моей спине, затем по моей груди. Чувствую ее соски. Они твердые, как камешки. Думаю о том, чтобы задрать ее футболку повыше и помять руками ее идеальные сиськи, но не делаю этого. Знаю, что если пойду на это, то вспомню, почему я должен держаться от нее подальше. И я слишком эгоистичен, чтобы позволить этому все испортить.

Одной рукой опираюсь в стену дома, а другой исследую Джорни между ног. Ее влага покрывает мои пальцы. Она хватает меня за рубашку, пытаясь притянуть ближе. Мое сердцебиение учащается, когда надавливаю на ее клитор большим пальцем. Она трахает мою руку, прижимаясь ко мне. Сжимаю зубами мочку ее уха, посасывая. Ее движения становятся неистовыми, даже отчаянными.

Джорни стонет, впиваясь ногтями в мои плечи.

— Не останавливайся, — тихо говорит она, когда я, поскользнувшись на траве, останавливаюсь на мгновение. Ввожу пальцы в ее влагалище еще глубже, и дыхание перехватывает от всплеска эмоций.

Покрываю поцелуями ее подбородок и челюсть.

— Я и не собирался. — Выпрямляюсь, желая увидеть, как она кончит благодаря мне. Джорни достигает пика и этот прекрасный вид невозможно описать словами. Я хочу, чтобы мои губы были там. Хочу высосать все соки из ее сладкой п*зды и запомнить этот вкус.

Хочу поглощать ее, обладаю ею, быть для нее кем угодно, — и это моя первобытная, кровожадная, безумная и отчаянная потребность. Я опускаюсь на колени и раздвигаю ее бедра.

— Посмотри, что ты делаешь со мной, — рычу у ее клитора прямо перед тем, как всосать его в рот. Погружаюсь языком в ее киску, трахая пальцами и ртом. Костяшки моих пальцев белеют, пульс гремит в ушах, ее сладкие соки покрывают мой подбородок. Эта девушка, эта невинная, хрупкая девушка — невероятная. Я могу чувствовать ее, не находясь рядом, но не могу сопротивляться своему желанию. Я бессилен.

В голове стучит, член болит, ощущаю стеснение в груди. Хочу быть внутри Джорни. Я едва могу разглядеть ее в темноте, но свет от соседних домов отбрасывает мягкое свечение на ее лицо. Покачивая бедрами, она наблюдает, как я трахаю ее своим ртом, ее глаза затуманены от удовольствия.

Джорни сжимает руками мои волосы.

— Линкольн.

Слышу свое имя на ее устах, и это меня разрушает. Вижу, как она достигает оргазма, такая страстная и грубая. Она кончает с моим именем на губах, и мне нравится, как оно звучит. Мое сердце бешено колотится. Сжимаю ее бедра, потому что хочу этого. Я хочу ее.

Забей на все. Воспользуйся ею и уходи.

Из ее горла вырываются едва слышные хриплые стоны, и это, бл*дь, самые сексуальные звуки, которые я слышал за долгое время. Меня гложет приступ отчаяния. Отпускаю ее бедра, на них отпечатки моих пальцев. Я поднимаюсь на ноги и смотрю на разрумянившиеся щеки и лицо в форме сердца, которое мне хочется забыть. Брови прямые, волосы влажные и тушь размазана — она прекрасна. Наклоняюсь, не осознавая, что двигаюсь или почему я не могу отстраниться. Ее губы изгибаются в улыбке. Мой член пульсирует, впиваясь в молнию джинсов. Я представляю, как она стоит на коленях и смотрит на меня снизу вверх, пока мой член скользит в ее рот.

Бл*дь. Не думай об этом.

Джорни зажмуривает глаза, когда нас поглощает туман. Он поднимается от земли, словно дым, и я хочу что-нибудь сказать ей, но никакие слова не приходят на ум. Уголки ее губ дергаются из-за моего молчания, а затем она шепчет:

— Ты чертовски хорошо загладил свою вину. — Девушка поправляет футболку, нервно дергая за подол.

Мой член снова дает о себе знать из-за ее внезапной застенчивости. Может быть, я мог бы сделать все быстро. Развернуть ее, трахнуть у стены дома и уйти. Нет, я не пойду на это. И я не знаю почему. Приподнимаю бровь. Делаю шаг назад. Джорни ловит мой взгляд, ожидая, что я что-нибудь скажу. Тянусь за сигаретами, осторожно оценивая ее реакцию.

— Настолько хорошо, чтобы я мог увидеть тебя снова?

Господи боже. О чем, черт возьми, я думаю? У меня слишком много мыслей для того, чтобы просто использовать ее и уйти.

Наша близость разожгла мои чувства. Те, которые я похоронил задолго до встречи с ней. Я задыхаюсь, жажду сделать вдох, который не был бы наполнен пустотой. Ненавижу это чувство внутри себя. Будто с меня живьем содрали кожу, обнажив перед всем миром. Мне не нравится то, что я вижу, и ей тоже не понравится, когда она узнает, почему я здесь.

Джорни касается рукой моей груди. На ее лице появляется озорная улыбка, в то время как меня одолевает усталость.

— Я подумаю об этом. — Затем она уходит, оставив меня одного в темноте, мой член безумно тверд, а голова забита мыслями. Что, бл*дь, эта девушка сделала со мной?

Я стою в тишине, задаваясь вопросом: Насколько глубоко я увяз за последние дни?

Слишком глубоко.

ГЛАВА 10

Шаг — теоретическое расстояние, которое может пройти гребной винт за один оборот. Качка — колебательные движения носа и кормы судна.

(прим. пер.: pitch — переводится с англ. как шаг винта и качка судна).

Не спеша иду к дому отца по той же дороге, что и прошлой ночью. У береговой линии пузырится белая пена на шелковисто-черном фоне, мили холодного океана отделяют меня от гребаной реальности. Вода бьет меня по ногам, а я думаю о девушке, которую не могу выбросить из головы. Размышляю о том, что делаю, и как все это закончится.

Плохо.

Вдыхаю запах мокрого песка и соленого воздуха, понимая, что мне нужно покинуть этот город. Если я останусь… Нет, нет, я не могу даже думать об этом.

Атлас все еще не спит, он не находит себе места, волнуясь по поводу той школы, в которую я не хотел, чтобы отец его записывал. Хотя мне хочется наброситься на папу за то, что он не обращает внимания на то, чего хочу я, но радостное предвкушение Атласа остужает мой порыв.

— Папочка! — Сын бросается ко мне, обвивая руками мою шею. — Ты здесь. Я думал, ты уже уплыл.

Прижимаю его к себе, крепко обнимая крошечное тело. Он пахнет печеньем и грязью.

— Я отчалю утром, дружище.

Он отстраняется и смотрит на меня с хмурым выражением лица, его задумчивые глаза, такого же цвета, как и мои.

— Почему я не могу уплыть с тобой на этот раз?

Я взъерошиваю ему волосы.

— В другой раз. Нас не будет пару недель.

Атлас бросает на меня недовольный взгляд, но это ненадолго. Этого ребенка ничто не расстроит. Он такой же, как и его мама. Всегда счастлив, всегда легко прощает. Вспоминаю ее. На миг ее образ всплывает в моей голове. Ее улыбка. Ее голубые глаза. Думаю о ней в ожидании мук. Я знаю, что скоро на мои глаза навернутся слезы, а за ними последует боль. Но этого не происходит. Воспоминания проносятся сквозь меня, словно шторм, сметая все на своем пути и разбрасывая на многие мили.

Из-за угла появляется папа, на его груди пристегнут игрушечный пистолет, а в руках еще два. Атлас широко мне улыбается.

— Мне пора. Мы на задании. — Вырвавшись из моих рук, он преднамеренно шлепается животом на пол, а затем начинает ползти по-пластунски. Сын хихикает, спрятавшись за диваном.

Папа улыбается.

— Мне нравится, что он здесь, со мной.

Я фыркаю. Мне нечего ему сказать. Не тогда, когда Атлас рядом. Я знаю, что мой папа хочет наверстать упущенное. Я понимаю, он редко видел нас, когда мы были детьми, но это не значит, что я хочу, чтобы Атлас жил с ним постоянно.

Сын носится по дому и коридору, крича:

— Я никогда не лягу спать!

Ему пять. В его мире «сон» — это плохое слово.

Я иду на кухню и наливаю чашку кофе. Смотрю в окно. Ничего не вижу, кроме кромешной тьмы и своего отражения. Мешки под глазами, морщины в уголках, обветренное лицо… Мне не нравится то, что я вижу, но разве когда-нибудь нравилось? Был ли я когда-нибудь полностью доволен своей жизнью и решениями, которые принимал? Нет, такого никогда не было.

Провожу руками по волосам, желая разбить голову об окно. Может быть, почувствовав боль, мне станет легче. Я пережил невообразимые потери по сравнению со многими другими людьми. Боль, муки — ничто не сравнится с тем разрушением, которое я причиняю сейчас.

Папа заходит на кухню. Поворачиваюсь к нему лицом, скрестив руки на груди.

— Зачем ты сделал это? Я же говорил тебе, что не хочу, чтобы он знал.

Папа прекрасно понимает, о чем я говорю. Он медленно качает головой, сузив глаза.

— Он заслуживает знать.

Между нами повисает тишина.

— Нет, это не так. — Опускаю руки. — Это только все усложняет.

— Ты усложнил все, переспав с ней.

Папа никак не может знать, что я это сделал, это лишь его предположение. И он прав.

— Не вмешивайся, — предупреждаю я, ставя кофе на кухонный стол.

— Она знает?

Я замираю, мое сердце бешено колотится в груди. Слышу этот звук в своих ушах.

— Нет. — Иду по коридору в свою старую комнату, где сейчас обитает Атлас. Она не сильно изменилась с тех пор, как здесь спал я. Коробки со школьными альбомами Бэара до сих пор стоят в углу, а мои старые бейсбольные трофеи стоят нетронутыми, пылясь на полках. На прикроватной тумбочке фотография Ретта, нашего старшего брата. Наверное, папа положил ее туда. Знаю, что это точно не мог сделать я, или, возможно, Атлас где-то нашел ее.

Мгновение рассматриваю фотографию, вспоминая человека, который больше, чем наш папа, учил нас с Бэаром быть мужчинами. Ужасно, что Атлас так и не встретился с ним. В одну минуту брат был здесь, а в следующую, как будто его не было так долго, что я и не мог вспомнить, как он выглядел до этого момента. Атлас во многом похож на него. Его сила духа, смех.

Пока я отвлечен, Атлас выстреливает мне в голову поролоновой пулей.

— Папочка, ты попался! — кричит он, ствол падает на кровать и с глухим стуком слетает с нее. Простодушный смех сына разносится по комнате и невольно вызывает мой собственный.

Я ложусь, выглядывая из-за спинки кровати.

— Ты в порядке?

В меня попала еще одна пуля. На этот раз не в голову.

— Замри, — говорит он мне, пытаясь подавить смех, и смотрит на меня, сузив глаза, — и я пощажу тебя.

Изображаю подобие улыбки и хватаю Атласа. Перетащив его через изголовье кровати, прижимаю к своей груди и щекочу по ребрам. Он ерзает, крича:

— Я сдаюсь! Прекрати! Прекрати… — Сын смеется сильнее. — Папочка, пожалуйста!

Крепко держу его, чтобы он не мог вырваться.

— Никогда не признавай поражения.

Атлас вырывается из моих объятий и садится рядом, скрестив ноги перед собой.

— Мне приходится, когда ты меня щекочешь.

Убрав волосы с его лба, касаюсь ладонью его щеки.

— Ты же знаешь, что я делаю все это для тебя, верно?

Он кивает:

— Я знаю. Ради меня и мамочки.

— Ради тебя и мамочки, — повторяю я. Но правда ли это? Было ли это так когда-нибудь?

Атлас ложится рядом, свернувшись калачиком у моей груди.

— Почему я должен идти в школу? Это скучно.

Я тихо смеюсь, его тело сотрясается от этого движения. Он смотрит на меня снизу вверх, подперев рукой подбородок, его щеки порозовели от активной игры.

— Ты должен учиться.

— Меня учишь ты и дядя Би.

Вздыхаю, закатив глаза. Мы обсуждали это последние несколько месяцев с тех пор, как Атлас узнал, что ему нужно идти в подготовительный класс начальной школы и что он не может стать рыбаком в пять лет. Сын провел много времени в море и, видимо, из-за этого думал, что жизнь — это только я с его дядей на лодке, и так будет всегда.

— Тебе нужно научиться тому, чему мы не можем тебя научить. Например, математике.

— Я уже умею считать.

Сев, тянусь к чемодану рядом с кроватью за его пижамой.

— Математика — это намного больше, чем считать до десяти, дружище.

Он берет пижаму с моих рук, смотрит на нее, а затем хмурит брови.

— Есть числа больше десяти?

Я снова смеюсь.

— Существует бесконечное множество чисел. Им нет предела.

Его глаза округляются.

— Как море?

— Как море. Они бесконечны.

Атлас все еще верит, что, когда вы находитесь в воде, оно будет продолжаться, до тех пор, пока вы не вернетесь в порт. Я говорил ему, что это не так, но мне также нравится, что он верит, что море бесконечно.

В конце концов, я укладываю его спать, читая «Старик и море». Я читал ему эту книгу так много раз, что страницы порваны, смяты и запачканы. Он всегда носит ее с собой. Не одеяло или плюшевого медвежонка, а книгу. Это единственное, что Афина смогла ему оставить.

Я думаю о книге и ее значении. Хотя это простая история, она имеет глубокий смысл. Глубже, чем в состоянии осмыслить пятилетний ребенок, но он это делает. Он понимает гордость, упорство и мечту этого человека, движущей силой которого выступает борьба.

Я на самом деле не хочу снова покидать Атласа, но я знаю, что быть на воде, вдали от реальности, — это именно то, что мне нужно. Я не могу объяснить, виной всему привязанность или связь — хотя с этим можно поспорить, — потому что причина есть. Я просто не хочу, чтобы так было. Хотел бы я сказать, что ухожу, но я никогда не умел сопротивляться. Я импульсивен по натуре, и сдержанность не является моей сильной стороной.

В результате я потерял больше, нежели получил.

ГЛАВА 11

Дрейф судна — смещение судна с линии курса под влиянием ветра.

Я просыпаюсь, потому что меня знобит. И, к сожалению, душит кашель. Медленно открываю глаза, подушечками пальцев скользя по опухшей коже. Прижимаю руку к груди и чувствую биение сердца. Хотя оно не мое, полагаю, хорошо, что оно все еще бьется.

Как и большинство людей, получивших донорские органы, я часто думаю о человеке, который умер, чтобы я могла жить. Была ли у него семья, дети… Не знаю. Я никогда не интересовалась. Нужно было ждать год, чтобы узнать какие-либо сведения о доноре, общую информацию, такую, как его возраст, пол и страна проживания. На этом все. Обе стороны должны иметь желание общаться, и процедура начинается с письма семье донора. До сих пор я не отправила ни одного письма и ни одного не получила, в ноябре будет шесть лет с момента операции. Думаю, я этого боюсь. Я не хочу знать, как страдает семья из-за того, что я живу, а их любимого человека больше нет.

И, возможно, они чувствуют то же самое. Может быть, они не хотят со мной знакомиться. Возможно, для них это будет слишком больно.

Тем не менее, я прекрасно помню тот день, когда позвонили и сказали, что у меня будет сердце, и то невыносимое чувство, которое последовало за мыслью, что чья-то жизнь заканчивается.

Помню, как лежала в больнице на кровати между Эйвом и Пресли. Я думала о том человеке, который скоро умрет, а может быть, уже умер. Представляла, как возле него сидит его семья, как сейчас моя. В тот же день, когда я праздновала, они слушали затихающее биение сердца и ждали смерть, которую боялись.

Мы так похожи, но в то же время совершенно разные. Я должна была радоваться, но вместо этого меня поразило чувство вины. Я здесь, а того человека нет. Это все, о чем я могла думать.

Помню, как в ночь перед трансплантацией сказала Эйву:

— Я могу умереть на операционном столе.

Он поцеловал меня в лоб.

— Нет, ты не умрешь.

— Это операция на открытом сердце, Эйв. Это может произойти.

Брат сжал мою руку, пытаясь нежностью в голосе сгладить серьезность своих слов:

— Ты уже через многое прошла, переживешь и это.

Я не знала, правда ли это. Но понимала, что врачи вскроют мою грудную клетку, вынут мое сердце, вложат в меня чужое, и я буду жить с украденным органом, навсегда оставаясь вором.

Вором?

Знаю, вам кажется, что я преувеличиваю, но иногда я чувствую себя именно так.

Встав с постели, принимаю свои таблетки, все десять штук, которые, как я боюсь, вызывают больше побочных эффектов, нежели выполняют ту функцию, для которой они предназначены. Несмотря на свое состояние, невольно думаю о Линкольне. Ощущаю легкую боль между ног, вспоминаю его привлекательное лицо, не могу выкинуть его из головы. Мои щеки пылают, а уголки губ приподнимаются в улыбке.

«Ты не можешь заполнить пустоту в душе мужчинами», — эту фразу сказал мне Эйв сегодня утром. Технически это можно сделать, но я не стала углубляться в эту тему со старшим братом. Понимаю, почему он беспокоится. Я ушла от женатого мужчины и переспала с рыбаком, который, наверное, сказал мне всего пять предложений.

Я все знаю.

Мужчины не заполнят твою пустоту.

Мужчины не сделают тебя счастливой.

Секс — не выход.

Все, кто когда-либо это говорил, явно никогда не занимались сексом с Линкольном Харди и не живут жизнью взаймы. Слабый блеск в его глазах, когда он прижимал меня к стене дома. Напряжение в его теле, жар — это пленило мою душу, и чувства не рассеиваются, словно утренний туман. Его поцелуи со вкусом дыма и виски и его руки на моем горле. Я помню каждую деталь, потому что мне все это знакомо. Будто я целовалась с этим парнем тысячу раз.

Уколите мне сыворотку, я зависима.

Борьба в моей голове и сердце тяжелым грузом давит на меня этим утром. Пытаюсь не думать о Линкольне, но мысли о нем настигают меня с каждым вздохом, заставляя постоянно переживать последние несколько дней. Воспоминания воспроизводятся словно фильм, как будто я его смотрю, а не проживаю. Я могу лгать себе, изменить свои мысли и намерения, но Линкольн нашел путь в мое сердце. Даже если он никогда не будет моим, я буду его в бóльшей степени, нежели готова признать.

Пресли слегка толкает меня в спину.

— Итак… вы с рыбаком снова? — Она протягивает чашку чая, которую приготовила для меня. Щелкая пальцами, танцует рядом с Дилан под песню «Lady Marmalade», гремящую в баре. По утрам на протяжении часа мы можем включать музыку, которую хотим, а дальше выбирает Эйв. Мы пользуемся этим до такой степени, что, я уверена, даже проходящие мимо бара на улице слышат ее.

— Пей, — требует Пресли.

Взяв у нее кружку, вдыхаю аромат сладкой мяты и меда. И сразу же кашляю, прикрываясь локтем, не в силах сдержать першение в горле.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Дилан низко приседает, покачивая бедрами и подпевая музыке, ее густые черные волосы идеально завиты, создавая небрежный пляжный эффект, которого никто из нас, кроме нее, не может добиться. Давайте, я расскажу вам немного о Дилан Рот. Ее родители при деньгах. По ее словам — богатые придурки, и она уехала из Южной Калифорнии на тихоокеанский Северо-Запад. Видимо, она ненавидит солнце. Дилан в буквальном смысле высокая, длинноногая версия Уэнсдэй из «Семейки Аддамс». Красит губы темной помадой, у нее так много пирсинга и татуировок, что, думаю, она может истечь кровью, и, мне кажется, у нее есть венерическое заболевание, а может и два. Она проработала здесь два года и, наверное, за это время разрушила не менее пяти браков. Эта девушка мне нравится, правда, но она введет себя как шлюха и ее моральные принципы слишком занижены. Я ее не понимаю. Вообще. Как она может спать с женатыми мужчинами, зная, что разрушает семью?

Я спросила ее однажды об этом. Что она мне ответила?

— Эти женщины должны сказать мне спасибо. Если мужчина изменяет — с ним не стоит строить семью.

В этом есть какая-то логика, но я все равно ее не понимаю.

Пресли широко улыбается рядом со мной, закинув ногу на стул, чтобы застегнуть молнию на сапоге.

— Да, ты знаешь, о чем я говорю. Я видела тебя на причале прошлой ночью. Так что ты либо собиралась поплавать, либо искала того рыбака.

Она и не подозревает, что прошлой ночью я делала и то, и другое.

— Девочки, о ком вы говорите? — спрашивает Дилан, наливая себе виски. — Кстати, сейчас девять утра.

— Ни о ком. — Должна признаться, я капельку ревную. Не хочу, чтобы Дилан знакомилась с Линкольном. Меня никогда не волновало, познакомится ли она с Деверо, но мысль о том, что она смотрит на Линкольна своими прекрасными голубыми глазами и хлопает густыми темными ресницами, заставляет мое сердце биться быстрее и чувствовать чрезвычайную зависть.

Пресли сообщает Дилан, что у меня интрижка с Линкольном. Я свирепо смотрю на нее между приступами кашля, такое ощущение, что моя грудь вот-вот взорвется.

— Может, ты перестанешь рассказывать всем о моей жизни? Я хочу оставаться скучной.

— По крайней мере, ты не такая, как моя сестра Ви, — отмечает Мэл, копаясь в сумке в поисках мобильного, который она постоянно теряет и который всегда разряжен до десяти процентов. — Она начала заниматься кроссфитом и теперь выбирает члены в онлайн-журнале.

Дилан ходит по бару с равнодушным выражением лица, пополняя запасы выпивки. Мы с Пресли уставились на Мэл с таким видом, словно ей не следовало прерывать разговор о членах на самом интересном месте. С одной стороны, кажется, что я знаю, к чему все идет, потому что я знакома с Вивиан, младшей сестрой Мэл, и она совершенно долбанутая. Даже больше, чем Дилан. Представьте, смесь Бритни Спирс и Майли Сайрус во время нервного срыва. Это своего рода безумие.

— Э-э, что? — Пресли в изумлении смотрит на Мэл. — Мне нужно больше подробностей. Все подробности.

Мэл улыбается, когда находит свой телефон, а затем достает зарядное устройство.

— Ну, она записалась в спортивный клуб на занятия кроссфитом. Теперь спит с мужчинами из журнала членов в интернете.

Дилан внезапно становится интересно.

— Ты должна рассказать нам немного больше подробностей.

— Судя по всему, есть сайт с членами, — Мэл засовывает свой телефон под кассу, — а на нем фотографии членов мужчин, с которыми, вы знаете, можно немного повеселиться. Лица недоступны, пока не выберешь кого-то одного.

Дилан улыбается, крася губы темной помадой возле зеркального стекла за барной стойкой.

— А они отсортированы по размерам от «ути-пути» до «ты-никогда-больше-не-сможешь-ходить-снова»?

Мэл смеется, убирая пряди волос с плеча.

— Я не знаю, но было бы удобно, да?

— Так что же происходит, когда они выбирают член, который им подходит? — Меня гложет любопытство. Не знаю, почему, но мне интересно. Сестра Мэл однажды пошла на свидание с чуваком, у которого, как она узнала позже, всю ночь торчала анальная пробка в заднице. Я не вру, она встречается с чокнутыми.

— Они занимаются сексом и снимают это на видео, — небрежно добавляет Мэл, наблюдая, как Кайло идет к ней, держа в одной руке коробку с подставками для стаканов, а в другой — салфетки. Она забирает их, но он не уходит, ждет, когда девушка продолжит. Кайло, должно быть, слышал, о чем она рассказывала.

Он улыбается.

— Ты что-то говорила?

Мэл просто машет ему рукой.

— Ты еще ребенок. Уходи.

Мы с Кайло смеемся, но что-то в его взгляде, который он бросает на Мэл, подсказывает мне, что он совсем не ребенок, когда дело доходит до секса. Я никогда не думала о нем в таком ключе, я считаю его милым. Перед уходом, он широко улыбается мне с почти застенчивым выражением лица.

Улыбаюсь ему в ответ. Нет смысла вести себя грубо с ребенком.

— А что потом происходит с записью? — этот вопрос задает Пресли, которой так же любопытно, как и мне.

Глаза Мэл загораются.

— Создатель сайта смотрит ее.

Поставив чай, прислоняюсь к барной стойке. Туман за окном превращается в сильный дождь, ритмично барабанящий по окнам.

— Кто создатель?

— Никто не знает. — Мэл берет ведро и ставит его туда, где постоянно протекает потолок, который мы никак не можем подчинить. — Они отправляют запись, но ответ никогда не приходит.

Пресли вздрагивает.

— Ладно, это чертовски странно и, наверное, незаконно.

Мэл наклоняет голову с веселым блеском в глазах.

— Но это не так. За секс никто не платит, и он по обоюдному согласию. И то, что создатель смотрит запись, ничем не отличается от того, что кто-то смотрит порно.

— Действительно. — Я участвую в разговоре, но мыслями не с моими друзьями, думаю о том, кто не выходит из моей головы, предвкушая нашу встречу. Мое сердце на мгновение замирает, смотрю вдаль на пристань. Моргаю один раз, другой, пытаясь изгнать Линкольна из своих мыслей. Не работает.

«Это было так хорошо, что я могу увидеть тебя снова?»

Думаю о множестве эмоций, которые он вызвал этими словами, и мне жаль, что я не могу читать его мысли.

Раздаются голоса, привлекая мое внимание. Эйв и Эверетт входят в бар, Кайло следует за ними. Эверетт исчезает на кухне. Эйв нет. Мельком разглядываю его: бейсболка надета задом наперед, рубашка помята, глаза налиты кровью. Если бы сегодня утром он не отчитал меня дома, я бы подумала, что он спал здесь. Он ночевал в баре ни один раз.

Я не готова еще к одному разговору с братом, поэтому избегаю его, прячась на полу под барной стойкой. Вы когда-нибудь сидели на полу в баре? Даже помытый он отвратителен. Липкий, грязный, соломинки под шкафами… противно.

Эйв сразу меня замечает. Перегнувшись через стойку, он пристально смотрит на меня сверху вниз.

— Вставай с пола.

Гляжу на него, закатив глаза, затем на Пресли, которая, прислонившись к стойке с телефоном в руке, пытается создать впечатление, будто не заинтересована в нем. Поднявшись на ноги, опираюсь на стойку.

— Что теперь?

Брат хмурится, бросив взгляд на мои пылающие щеки. Прикладывает руку к моему лбу и заправляет прядь волос мне за ухо.

— Ты горишь.

Кайло внимательно следит за нами на расстоянии.

— Ты заболела? — спрашивает он, на его лице мелькает беспокойство.

Немного.

Мэл улыбается, наблюдая, как Кайло подходит ко мне.

Внезапно ощущаю першение в горле. Зажимаю рот, отказываясь кашлять.

— Тут жарко. — Это ложь. В баре всегда холодина, потому что Эйв отказывается включать обогреватель. Говорит, что когда людям холодно, они пьют больше, чтобы согреться.

Ставя поднос с кексами на стойку, Эйв смотрит на меня с ухмылкой на лице.

— Чушь собачья. Здесь чертовски холодно, — говорит он, присаживаясь на стул. Его внимание переключается на улицу перед баром, затем на пристань за ней. — Кэрол принесла их нам.

Ах, да. Кэрол. Любительница молодых мужчин, которая преследует моего брата. Не удивлюсь, если он переспал с ней, но она замужем за рыбаком здесь, в городе, и я очень надеюсь, что у моего брата более высокая мораль, чем (кашляющие звуки)… у Дилан и Деверо.

Пока Эйв отвлекся на что-то другое, пытаюсь кашлять тихо, прикрываясь локтем. Хриплю, моя грудь тяжело вздымается, желудок сжимается и протестует. Задаюсь вопросом: «А когда я ела последний раз?» Ночью точно нет, так как я пошла прямо из бара на причал, потом к лодке Линкольна… секс у дома, а потом душ. Я не ужинала.

Кайло берет маффин и идет вслед за Эвереттом на кухню. Эверетт обнимает Кайло за плечи.

— Кай, пообещай мне, что сегодня ты ни хрена не разобьешь.

— Мне кажется, я сглажу, если пообещаю это тебе, — слышу его ответ.

Дилан следует взглядом за Кайло.

— Мне любопытно, у него длинная удочка?

Ага. Вам не послышалось.

Смеясь, беру маффин со стойки. Он с маком, мой любимый. Снимая обертку, стараюсь смотреть на маффин, а не на Эйва. Он снова наблюдает за мной.

— Дилан, Пресли, Мэл… девочки, сегодня вы в зале. Джей будет работать в офисе.

Сердито смотрю на брата. Я ненавижу работать в офисе. Это значит, что у меня не будет чаевых, следовательно, ничего не смогу отложить, чтобы выбраться из этого дурацкого города.

— Что? Почему?

Брат приподнимает бровь.

— Потому что у тебя жар, и ты постоянно кашляешь, черт возьми. Людям не нужна твоя мокрота в напитке.

Как бы мне не хотелось с ним поспорить, он прав.

— Поставка товара на заднем дворе, — кивая, говорит Эйву Пресли, а затем снова переключает внимание на свой мобильный. Думаю, они еще не выяснили отношения.

Эйв переводит взгляд на мою лучшую подругу, скользя глазами по ее телу, а затем встает и уходит. Проходя мимо Мэл, хватает ее за руку.

— Нам надо поговорить.

Пресли наблюдает за ними и замечает, как Эйв прикасается к руке Мэл. Я тоже внимательно слежу, не упуская напряжения во взгляде Мэл. Что между ними?

Впервые за сегодня окидываю взглядом Пресли и ее наряд. Она нервно покусывает губу, пытаясь изобразить незаинтересованность, но у нее плохо получается. Несмотря на нервозность, подруга выглядит как проститутка: обтягивающие черные штаны, черная рубашка с глубоким вырезом и каблуки. Похоже, она совершила набег на шкаф разлучницы Дилан.

— Ты уже говорила с ним? — спрашиваю, желая ее успокоить.

Пресли смотрит мимо меня на окна.

— Онсказал, что это была ошибка.

— Что? Правда? — Хочу врезать ему. Поступок мудака.

Она переводит свой взгляд на меня, но в ее глазах читается не печаль, а, скорее, раздражение.

— Я должна была знать. — Пресли отворачивается от Дилан, которая сейчас разговаривает с Эвереттом у входной двери. Ее голос становится тише: — Я думаю, Эйв спит с Мэл.

У меня отвисает челюсть.

— Не может быть. Нет. Я не верю в это. Она нам как мама.

— Нет, правда, я думаю, они трахаются. — Она сгорбилась и ковыряет лак на ногтях. — Мне кажется, они вместе уже какое-то время. Она всего на десять лет старше. Это не такая уж проблема.

А затем я думаю: «Черт, а вдруг это правда?» Эйв бы мне не сказал. Сомневаюсь, что и Мэл рассказала бы.

— Мне очень жаль. Я не знаю. Он не говорит со мной о таком.

Взгляд Пресли смягчается, и она кладет руку на мое плечо.

— Все нормально. Как я уже сказала, я сама набросилась на него, Джей. Буквально голой легла на стол.

Я хмурюсь, представляя эту картину в голове.

— На стол в офисе?

Она смущенно кивает.

— Ага.

— Фу. Я работаю за этим столом.

Подруга хлопает ресницами.

— Прости. И, к сожалению, это был лучший секс в моей жизни.

Я издаю рвотный звук и с маффином в руке направляюсь в офис, где Эйв обычно прячется днем. Вздрагиваю, глядя на стол, и стараюсь не думать о сексе лучшей подруги с моим братом. К сожалению, я почти уверена, что это не первый раз, когда он трахал здесь девушку.

В офисе адский бардак. Эйв никогда ничего не убирает, и если бы не Мэл, мы бы, наверное, годами не платили налоги. Нужно все разложить по папкам.

После того как я наклеила соответствующие ярлыки на папки, систематизировала счета за прошлый месяц и несколько раз прокашлялась, меня стало сильно знобить, и я съежилась возле переносного обогревателя. Именно в этот момент натыкаюсь на наши банковские депозиты четырехлетней давности, когда мы чуть ли не потеряли бар. Помните, я говорила, что не знаю, откуда Эйв взял деньги?

Ну, мне кажется, теперь я знаю.

На висках выступили капельки пота, меня всю трясет. Это… эта правда причиняет боль. Мои руки дрожат. Смотрю на квитанцию о внесении депозита и на переведенную на наш счет сумму. Провожу пальцами по бумаге. Эта фамилия… не может быть. Он мне лгал. В ту минуту, когда вы начинаете верить в правду, или в ту версию правды, которую вам рассказали, — это разрушает ваш мир.

ГЛАВА 12

Шестовая платформа — небольшая возвышенная подставка на плоскодонной лодке, используемая рыбаком для бесшумного перемещения по мелководью с помощью шеста и ловли рыбы.

Действия имеют серьезные последствия, верно? Особенно, когда тебе двадцать восемь лет, и ты знаешь чертову разницу между правильным и неправильным. Но эта девушка затуманивает мой разум, словно наркотики, только с ней я чувствую себя так.

Лежу на спине, дрейфуя в открытом океане, уставившись на небо бледно-голубого цвета без единого облачка. Я знаю, что поступаю неправильно — вам не нужно мне об этом говорить, но я постоянно думаю о Джорни. Она словно бесшумная буря, которую я не предвидел. Свирепая волна. Неожиданная. Непредсказуемая, как и моя реакция на нее. Думал, что немного с ней развлекусь и уйду, но теперь я уже не уверен, потому что никогда больше с ней не встречаться — не вариант.

А так не должно быть.

На данный момент это должен быть единственный правильный выход.

В чем моя проблема? Я не знаю меры. И я еще не закончил использовать Джорни.

Как я докатился до этого? Это длинная история, но я расскажу вам, что меня к этому привело. Я был в воде температурой тридцать восемь градусов (прим. пер.: 38 F — 3,33 C) и не думал, что выживу. Провел три месяца на Аляске, ловя крабов в Беринговом море, затем вернулся домой другим человеком — чувствовал себя так, словно побывал в аду. Видел нереально большие волны и преодолевал их. Видел, как человека смыло за борт из-за того, что он подошел слишком близко к краю судна, чтобы натянуть леску, и больше не вернулся. Обнимал женщину, видя, как она умирает на моих руках. Испытывал огромную пустоту в душе, которую ничто не могло изменить. Ее нельзя вылечить. Смотрел в глаза новорожденному ребенку и, держа его на руках, никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким.

Но, даже несмотря на все случившееся, ничто не сравнится с тем чувством, когда я знаю, что поступаю неправильно, но не в силах это остановить. И по-прежнему все мои мысли о Джорни.

Стеснение в моей груди распространяется и ползет вверх по шее. Я должен заставить себя думать о чем-то другом. Не могу продолжать в том же духе. Я обещал себе, что не буду вмешиваться в ее жизнь. Что не пойду к ней. Не буду ее искать. Но я нарушил свои обещания, и это никак не связано с Атласом. Я сам хотел узнать Джорни.

По неправильным причинам.

Ответ прост. Я облажался.

Судно качает влево.

— Ты собираешься что-нибудь делать, — Бэар пихает меня ногой в ребра, — или будешь пялиться на небо все утро?

Пенистые гребни разбивающихся волн окутывают лодку, двигатель шумит, задавая ровный ход. Сев, ловлю Бэара за ногу и дергаю его на себя. Он падает на палубу с глухим звуком и, когда потирает затылок, с его губ срываются ругательства, а за ними следует «ублюдок».

Нивио, один из наших двух матросов сегодня, тихо смеется, закуривая очередную сигарету, его колено дергается в ожидании. Мне нравится Нивио. Он уравновешенный и бесстрашный, но иногда меня раздражает. Как сейчас. Меня охватывает трепет при мысли, чтобы выбросить этого парнишу за борт.

Другой наш рыбак — Дин Хэнсен, и я терпеть не могу этого эгоистичного придурка. Он друг Бэара. Не мой. Ему сорок с небольшим, он все видел, слышал и постоянно со всеми соревнуется. Хотя обычно я ничего не имею против, у него всегда наготове какая-нибудь история, которая еще больше преувеличена, чем та, которую он рассказывал ранее. Его сказки заставляют задуматься: правда ли хоть что-то из того бреда, который он извергает своим грязным ртом.

Сижу, слушая пустую болтовню по радио.

— Ничего? — спрашивает Нивио, его взгляд устремлен на воду, пока он жует сушеный ломтик имбиря. Ему никогда не удавалось совладать с бескрайним океаном, даже в безветренный день.

— Пока нет. — Выглядываю поверх лодки. Мы примерно в семидесяти милях от побережья Вестпорта. Длинноперый тунец любит чистую воду и температуру воды примерно от пятидесяти до шестидесяти градусов (прим. пер.: 10–15 °C), а это значит, что для того, чтобы к нему добраться, нужно плыть туда, где чистая вода.

Наклонившись, смотрю на воду. Жду, когда чистый зеленый цвет станет синим. Иногда в зеленой воде больше рыбы из-за наличия планктона. Осматриваю горизонт в бинокль. Звуколокатор показывает рыбу, но она разбрелась на глубине от тридцати до пятидесяти футов. Тунец на такой глубине сложно поймать буксируемой крючковой снастью, которую мы используем, поэтому нужно насадить приманку. Когда большинство людей думают о тунце, они представляют себе голубого тунца или даже длинноперого, но редко кто знает, что он обитает в Вашингтоне.

Каждый год длинноперый тунец мигрирует на северо-запад Тихого океана, рыба пересекает океан к северу от района залива Сан-Франциско. Они плывут вдоль побережья до Аляски, а затем возвращаются обратно в Японию. Если хотите на них охотиться — с середины июня до конца октября они возле Вестпорта. Прибыль составляет почти два доллара за фунт, и это того стоит, если знаешь, как их ловить.

Как сказал бы мой папа: «Мы с братом умеем обращаться с удочками».

У мужчин из семьи Харди в жилах течет соленая вода. Мы обретаем покой там, где кончается цивилизация, я бороздил океан, сколько себя помню. Я из семьи рыбаков. Вы бы видели моего отца. Или моего дедушку и всех мужчин, предшествующих им. До появления GPS, глубиномеров и курсографов. Эти парни — легенды.

Ловля тунца вызывает привыкание. Ничто не сравнится со звуком катушки, когда длинноперый тунец клюет несколько раз подряд. Это словно принять дозу кокаина. Как только вы почувствуете этот вкус, балансируя на краю пропасти, пути назад уже не будет.

Отец редко ловил тунца, Ретт был таким же. Ретт. Ух ты. Я давно не произносил его имени. Странно чувствую себя, думая о том, что несколько лет назад трое парней Харди разносили западное побережье. Я моргаю, отгоняя свои мысли, сосредотачиваясь на гидролокаторе.

— Брось еще удочки.

По моему требованию Нивио насаживает плавающую приманку и устанавливает ее в стержневой держатель. Рядом с ним Бэар бросает подкормку и удочку с живой наживкой. Мне не нужно им объяснять. Эти ребята умеют охотиться на тунца так же, как и я, и хотя Дин мне не нравится, он один из лучших рыбаков, которых я знаю.

Благодаря комбинации удочек, плавающих приманок и подкормки тунец подплывает к судну. Через три часа у нас будет полный бак рыбы. По крайней мере, это покроет тысячу восемьсот долларов за топливо и пятьсот долларов за лед.

Смотрю на шорты Бэара. Они окрашены в розовый цвет из-за крови рыбы.

— Почему ты надел белые шорты?

Бэар переводит взгляд на свои шорты и смеется.

— Без понятия.

Мгновение мы смеемся вместе. Ополоснув лодку, направляемся обратно в порт.

Примерно за десять миль до причала, Бэар наклоняет голову в мою сторону.

— Что происходит между тобой и той девушкой?

— Той девушкой? — Смотрю перед собой, мой разум затуманен, я оцепенел от слов «та девушка». Это все Джорни. Та девушка, с которой я не должен был связываться. И тут до меня доходит, почему брат спрашивает об этом. — Что ты имеешь в виду?

Бэар пожимает плечами, все еще оттирая шорты.

— Ты был с ней две ночи подряд. Кто-то назвал бы это «встречаться».

— Господи. — Откидываю голову назад и смеюсь. Бэар смотрит на меня в упор.

Капюшон его толстовки натянут на голову, а на его лице появляется лукавая ухмылка.

— Она знает, кто ты?

Кровь забурлила у меня по венам до такой степени, что я чувствую пульс на шее. Я не удивлен, что Бэар все понял. Я удивлен, что Джорни не догадалась.

— Нет, и я бы не хотел, чтобы это изменилось, — предупреждаю, хмуря брови. Хочу, чтобы этот разговор поскорее закончился. Сглатываю комок в горле и выпрямляю спину, заставляя себя подумать о чем-то другом. — Не лезь не в свое дело.

Брат втягивает воздух сквозь зубы, переключая внимание на Нивио и Дина.

— Я не буду ничего говорить, но не думаю, что это хорошо закончится для тебя. Ты поразвлекался, теперь двигайся дальше.

Я закатываю глаза и смотрю на океан. Обычно, я не слушаю Бэара, но он прав — добром это не кончится.

Брат снова смотрит на меня, хлопнув ступней по моей ноге.

— Ты ведь не злишься на меня, правда?

Он имеет в виду, что мы будем плыть в Датч-Харбор на сезон камчатских крабов. Ранее я говорил ему, что я в этом году не у дел. Я не хотел снова этим заниматься. Ловля камчатского краба гораздо опаснее, чем ловля тунца. Мало того, что нужно дальше заплывать, зимой также непредсказуемые штормы. Никогда не знаешь, какая погода тебя встретит, а во-вторых, мне не хотелось снова покидать Атласа. В противном случае, я не буду видеть его три месяца. Три месяца его будет воспитывать кто-то другой.

Что я обещал Афине?

Я позабочусь о нашем сыне.

Забавно, что даже сейчас я помню эти слова. С какой интонацией произнес их, что я имел в виду. Атлас для меня на первом месте. Но все же я обязан содержать его, а в связи с небольшим количеством рыбы в этом году я должен сделать все возможное, чтобы создать для нас подушку безопасности на жизнь. Все, что я умею делать — это ловить рыбу.

Киваю Бэару.

— Нет.

Брат пристально смотрит на меня, покусывая внутреннюю сторону нижней губы. Проводя рукой по своим темным волосам, падающим на глаза, он откидывается на спинку дивана. Там, где вчера вечером сидела Джорни. Воспоминания сражают меня.

— Ты передумал?

— Нет. Я же сказал, что отправлюсь с тобой, значит так и будет.

Я бы не стал его бросать. Я так не поступаю. К сожалению, отправиться с братом означает нарушить обещание, данное Афине. Как я могу сдержать его, если должен обеспечивать Атласа?

ГЛАВА 13

Мореходность — способность судна преодолевать бурное море.

— Надеюсь, Эйв скоро будет здесь, — бормочу я себе под нос, в животе урчит. Разве я не выгляжу слишком раздражительной, глядя в окно местной больницы Грейс Харбор? Э-э, так и есть. Я всегда была ворчливым пациентом.

Наверное, потому что больничная еда ужасна. Самая худшая. Вот почему каждый раз, когда нахожусь в этом заведении, я требую, чтобы мне приносили «настоящую» еду. Слишком многого хочу, да? Это еще не все. Я также прошу книги, свой телефон, наушники, и, если повезет, мне принесут одну или две чашки горячего шоколада добрые медсестры педиатрического отделения, которые полюбили напуганную тринадцатилетнюю девочку, недавно потерявшую своих родителей.

Заметили, что я упомянула родителей? Я мало рассказывала о них. Вам, наверное, интересно, что с ними случилось и почему я снова в больнице. Начну с более легкого вопроса. Почему я снова в больнице. Этот кашель и лихорадка привели к пневмонии. К сожалению, со мной уже такое случалось. За всю свою жизнь я болела пневмонией пять раз, сейчас шестой.

Что произошло с моими родителями? Несчастный случай во время рыбалки. Они находились на судне, которым управлял их друг, который тоже не выжил. Они и еще двенадцать человек утонули, когда лодка перевернулась недалеко от Сент-Пола. Их тела так и остались в Беринговом море.

Некоторое время я представляла себе что-то вроде тонущего Титаника — моя мама вцепилась за дверь, а папа держит ее за руку. Уверена, что ничего подобного не было, но мой отец был самым романтичным человеком из всех, кого я знаю, поэтому, бьюсь об заклад, что до последнего вздоха он ставил ее жизнь выше своей. В двадцатую годовщину их свадьбы, в ночь перед поездкой на рыбалку, он закрыл бар и спел серенаду для мамы, устроив ужин при свечах и усыпав пол сотнями красных роз.

Спустя почти десять лет мы все еще случайно находим засушенные лепестки роз в баре и каждый раз улыбаемся. На барной стойке даже стоит старая банка из-под рассола с фотографией моих родителей.

Медсестра молча заходит в палату. Заправляя светлые волосы за ухо, она ничего не говорит. Неподвижно стоит передо мной, наблюдая за моей реакцией. Я узнаю это лицо, глаза, взгляд. Я не удивлена, что она пришла ко мне. Так и думала, что это случится. Почему бы ей не узнать меня получше?

Моргаю несколько раз. Мне не нужно смотреть на ее бейджик, чтобы узнать, как ее зовут.

— Что ты здесь делаешь? Ты работаешь здесь или собираешься вколоть мне яд, потому что я спала с твоим мужем?

Уголки ее губ приподнимаются в легкой улыбке. Будто она считает меня забавной. Вздыхая, жена Деверо подходит ближе, вокруг нее аура элегантности, когда она достает мою медицинскую карту. Она пролистывает страницы, как я предполагаю, моей истории болезни. Интересно, ее что-нибудь шокирует? Болезнь, временная жизнь, семнадцатилетний подросток получает донорское сердце. Она обратила внимание на инфекции, последовавшие за пересадкой? То, как мое тело так отчаянно пыталось отказаться от сердца три раза, а потом, каким-то образом, позволило мне оставить его? Любопытно, какие записи делают врачи. Могу себе представить, что они чем-то похожи на «Осторожно, злой пациент»?

Или, может быть, ей любопытно, расскажет ли ей медицинская карта о моих отношениях с ее мужем? Знает ли она, что я вычеркнула Деверо из своей жизни так же легко, как он вошел в нее? Я удалила все сообщения, фотографии, все воспоминания, которые напоминали мне, что я была слишком доверчива.

Нора смотрит с нежностью во взгляде. Она берет меня за руку, и я позволяю ей, как бы странно ни было держаться за руки с будущей бывшей женой моего бывшего парня, о которой я узнала только три дня назад.

— Знаю, ты не знала, что он женат.

Это ее первые слова, обращенные ко мне. Когда она появилась в ресторане с документами о разводе в руках, она ничего мне не говорила. По крайней мере, я не слышала. Я была полностью сосредоточена на лжеце, сидящем передо мной, который умолял свою жену не разводиться с ним.

Пытаюсь сделать глубокий вдох, но не могу из-за теперешнего состояния моих легких. Поэтому вынимаю свою руку из ее руки и улыбаюсь.

— Так и было. Если бы я знала, я бы никогда… — Делаю паузу, обдумывая свои слова. — Я не такая женщина.

— Знаю, милая. — Боль, отражающаяся в ее глазах, похожа на мою. — Я тебя ни в чем не виню. Тебе пришлось многое пережить. Мне просто жаль, что ты связалась с ним.

Мне не нравится, когда она говорит, что я через многое прошла. Совсем нет. Не больше, чем большинство людей. У всех есть проблемы, с которыми имеешь дело в данный момент или которые уже решены. Даже эта женщина. Ее гребаный муж изменил ей. Не один раз. У него были полноценные отношения со мной, и он сделал мне предложение. Деверо такой лицемер, хуже некуда.

Смотрю на ее руку, обручального кольца нет.

— Ты его бросила?

Нора кивает, ее розовые губы сжаты в натянутой улыбке.

— Да. Я подала на развод, когда увидела, как он выходил с тобой из бара за две недели до той ночи в ресторане. — Нора переминается с ноги на ногу, и внезапно ее лицо озаряет беспокойство. Она сглатывает. — Знаешь, что хуже всего? Я беременна.

— Твою мать, — выдыхаю я, прикрывая рот рукой, и тут же начинаю кашлять. Такое чувство, что мои легкие в буквальном смысле взорвутся в груди. — Ты уверена?

— Я медсестра, дорогая. Уверена.

— Той ночью Деверо предложил мне выйти за него замуж, — выпаливаю я, не понимая, к чему клоню. — Я выбросила кольцо в океан, и мне очень жаль, если это было твое кольцо. — Готово. Я ей открылась. Нора все знает.

Ее ярко-голубые глаза выглядят печальными. Или, может быть, просто разочарованными. Есть ли разница между этими двумя эмоциями?

— Я рада, что ты это сделала, — наконец, говорит она, медленно дыша. Я завидую ее способности нормально дышать, но не ее печали. Конечно, Деверо использовал меня, но это на его совести. Боль Норы — я не могу и не хочу понять, каково это быть замужем за кем-то, думая, что строишь совместную жизнь, но на самом деле ее создают без вас. Это п*здец во многих смыслах.

Я как раз собираюсь что-то сказать, когда слышу, как открывается дверь.

Пожалуйста, пусть это будет не Деверо!

— Ну, я справился не супербыстро, но я здесь. Принес тебе ветчину и сыр, и ты их съешь, — говорит Эйв, толкая дверь с пакетом еды в руках. Он замечает Нору и улыбается. — Ой, э-э, простите. Джорни ненавидит больничную еду. Не обижайтесь.

Жена Деверо отходит и проводит пальцем по планшету, в котором изучала мою медицинскую карту. Экран гаснет.

— Не на что обижаться. Еда здесь отвратительная. — Бросив последний сочувствующий взгляд, Нора идет к двери. — Я проверю тебя позже.

Эйв протягивает мне сэндвич от «Джимми Джонса».

— Ты знаешь ее?

Разворачиваю сэндвич и убираю кожицу с помидор.

— Это жена Деверо.

Брат фыркает, садясь возле окна, он выглядит как человек, которому нужно поспать. На самом деле, я не знаю, сколько он спал на этой неделе. Тем более что сегодня Эйв отвез меня в больницу в три часа утра.

— Охренеть.

— Ага. — Наблюдаю за ним, его взгляд прикован к телефону.

Смотрю на стену, затем на сэндвич. Верите или нет, но я нервничаю из-за разговора с Эйвом. Он всегда был для меня кем-то вроде отца, поэтому, естественно, я немного переживаю, что он будет недоволен тем, что я рылась в документах. Поэтому тяну время и задаю вопрос:

— Кто сейчас управляет баром?

— Мэл сегодня обо всем позаботится.

Думаю о банковских выписках, которые нашла.

— Почему ты мне не сказал?

Он отрывает взгляд от своего телефона.

— Что Деверо был женат? Как будто я, бл*дь, знал.

Тереблю бумажную обертку своего сэндвича. Знаю, как он отреагирует. Ему не нравится, когда я беспокоюсь о чем-то, кроме своего здоровья. И в последнее время я дерьмово справляюсь со своей задачей.

— Нет, что Флетчер дал тебе деньги на бар. — Смотрю на Эйва, ожидая его яростного взгляда, потому что хорошо знаю своего брата.

Только он на меня не смотрит. Он снова сосредоточен на своем телефоне и, возможно, делает это специально. Может быть, он скрывает больше, чем я думаю.

— Разве это имеет значение?

— Да, это важно. — Я кашляю, тяжело дыша. — Он старик, Эйв. Откуда у него вообще такие деньги? — Думаю обо всем, что знаю о Флетчере, и это не так уж много. Он переехал из Рэймонда в Вестпорт незадолго до смерти моих родителей, и, насколько мне известно, он рыбак на пенсии, у него есть дети, когда-то была жена, но денег… таких денег — нет. Откуда? Он ходит в мятой фланелевой рубашке и дырявых брюках на подтяжках.

Эйв поворачивается лицом ко мне, содрогаясь, внезапная суровость омрачает его лицо, когда он тихо ругается.

— Тебе не нужно об этом беспокоиться. Я взял бар на себя. Я забочусь о нем всю свою жизнь.

Брат так расстроен, рассердился больше, чем я ожидала. Откусываю свой бутерброд, лекарства, которое мне дали ранее, дают о себе знать. Медленно жую.

— Ты трахаешься с Мэл?

— Господи боже. — Он выдыхает через раздутые ноздри, наклоняясь и опираясь локтями на колени.

— Эйв, — вздыхаю, неловко ерзая, — что ты творишь?

— Ничего такого, — наконец отвечает он. По выражению его лица могу сказать, что он говорит правду.

— Так что же происходит между тобой и Пресли?

— Не суй нос не в свое дело, — предупреждает он, не глядя на меня.

— Я переживаю за тебя.

Встав, брат фыркает, он выпрямляется и засовывает руки в карманы джинсов.

— Не нужно.

— Может быть нужно, — размышляю я между приступами кашля. — Когда в последний раз кто-то о тебе беспокоился?

Он пожимает плечами.

— Обо мне не нужно беспокоиться. — Эйв отступает, но я тянусь к его руке. Он смотрит на меня пристальным взглядом. — Я не могу потерять тебя, Джей. Так что тебе нужно поговорить со своими легкими и сказать им, чтобы они взяли себя в руки.

Хотела бы я поговорить со своими легкими. Знаете ли вы, что уровень смертности из-за отторжения сердца среди пациентов, которым делали трансплантацию, составляет менее десяти процентов по прошествии пяти лет? Тут мне повезло, но знаете, какая самая распространенная причина смерти после этой волшебной пятилетней отметки?

Инфекция вследствие ослабленной иммунной системы. И рак. Это как жить в постоянном состоянии тревоги. Или, в моем случае, жить временной жизнью, пока сердце не решит, что уже достаточно.

Эйв протягивает мне записку.

— Это от Кайло.

Улыбаясь, разворачиваю записку, которую Кайло написал на салфетке. «Скорейшего выздАровления». Почерк как у ребенка, и «выздоровление» написано ошибкой.

— Он неправильно написал это слово. — Переворачиваю записку, чтобы Эйв увидел.

Брат хмурится, качая головой.

— Вижу. Он подписал свой чек на зарплату «распишитесь здесь».

— В буквальном смысле «распишитесь здесь»?

— Ага. Торри в банке от души посмеялся над ним и, к счастью, обналичила чек этого тупицы.

Поднимаю руку, чтобы убрать волосы с лица и случайно опрокидываю стимулирующий спирометр, который мне дали, чтобы я могла глубоко дышать и чтобы мои легкие прочищались. — Очень мило с твоей стороны, что ты взял его на работу.

Эйв наклоняется и берет спирометр, а затем кладет его обратно на стол возле меня.

— У него больше никого нет. — Когда он это говорит, его глаза становятся печальными. У меня не было никого, кроме Эйва, и он оставил ради меня ту жизнь, которую планировал. Про Эйва можно сказать многое — он слишком суровый, он придурок, он кто угодно, но он верен. Эта черта сейчас редко встречается в людях.

— Эйв? — Брат встречается со мной взглядом. — Если ты что-то чувствуешь к Пресли, скажи ей. Я знаю, каково это быть в подвешенном состоянии, и это действительно дерьмовое чувство. Не поступай так с ней. Просто будь честен.

Он кивает.

— Я поговорю с Пресли. — Эйв смотрит на кардиомонитор. — Все будет хорошо или нет. — Он смеется, качая головой. — Я не знаю, черт возьми.

Он прямо не говорит мне, что у него есть чувства к моей подруге, но и не отрицает. Это обнадеживает, но я не собираюсь давить на него.

Эйв поворачивает голову ко мне, один его глаз скрыт за волосами.

— Что у тебя с рыбаком?

— О чем ты говоришь?

Он покусывает уголок рта, изучая меня.

— Мэл сказала, что он приходил в бар и спрашивал о тебе.

Мои щеки пылают, и причиной тому не лихорадка. Такое чувство, будто все мое тело охвачено пламенем, и оно распространяется до самых конечностей, словно лесной пожар. Глаза Эйва снова метнулись к кардиомонитору, и мне даже не нужно на него смотреть, чтобы понять, что аппарат тоже «слетел с катушек». Хочу признаться, что влюбилась по уши. Но это мой брат, и я не могу этого сделать.

Перевожу взгляд на капельницу.

— Я не знаю, чего он хотел. — Снова смотрю на Эйва, откусывая сэндвич.

Он качает головой, смотрит на меня с тем же выражением лица, когда я начала встречаться с Деверо — безэмоциональный, но пугающий взгляд.

— Ничего не начинай с этим парнем, — рявкает он, выпрямляясь.

Вздыхаю и откладываю свой сэндвич.

— Не суй нос не в свои дела, — говорю я, повторяя его слова. Не хочу говорить Эйву, что просто использую Линкольна для секса, потому что не уверена, что это именно так, и к тому же я не должна ничего объяснять. У меня в голове множество вопросов о том, что происходит.

Эйв улыбается мне.

— Я не буду вмешиваться, но если он сделает тебе больно, я за себя не ручаюсь.

Линкольн намного крупнее Эйва. Не думаю, что это может хорошо закончиться для моего брата. Хочу расспросить Эйва. Мэл сказала ему, что я в больнице? Как он отреагировал?

Мысленно улыбаюсь. Девушка должна притворяться недотрогой, когда может, и, эй, он спрашивал обо мне? Мое сердце воспаряет при мысли, что между нами что-то есть. Не могу перестать думать о Линкольне, чувствую притяжение до глубины души. Я никогда не верила в судьбу, пока не встретила его. Его тайна завлекает меня, черт возьми, это адски похоже на зависимость. Когда солнце встречается с горизонтом, мои глаза начинают слипаться с мыслями о Линкольне, видении мужчины, запутавшегося в моей душе. Как будто я родилась с воспоминаниями о нем, все чувства, связанные с ним, безумные и разрушительные. Ничего не могу с собой поделать, мне хочется узнать его поближе.

ГЛАВА 14

Плавные сети — жаберные сети большого размера, часто шириной в несколько миль, свободно двигаются по течению в процессе лова. Они вызывают споры, потому что убивают других морских животных, заплывающих в них.

— Итак… — Пресли входит в мою палату с коричневым пакетом в одной руке и двумя чашками в другой. — Мне пришлось пронести это контрабандой, и рыбак приходил в бар, искал тебя со своим братом. Может быть, мне переспать с братом? Он чертовски горячий.

Мое дыхание учащается, все еще восстанавливаясь после ингаляций. Стягиваю кислородную маску с лица, уставившись на пакет. Прошло восемь часов с тех пор, как Эйв ушел, и Пресли сказала, что принесет мне ужин. Я восемь часов была голодна и думала об упомянутом рыбаке. Мне хочется умолять подругу рассказать поподробнее, но я также не хочу показаться слишком отчаянной.

— Круто, — бормочу я, ерзая на самой неудобной кровати, какую только можно себе представить. Никогда не поймешь, насколько великолепна собственная кровать, пока не окажешься в больнице.

Пресли ставит пакет на поднос рядом с моей кроватью. Смотрю на просачивающиеся сквозь него масляные пятна.

— Круто? Это все, что ты можешь сказать? — Она убирает с лица выбившуюся прядь. Ее волосы собраны в узел на макушке. Подруга без макияжа и в спортивных штанах. Выглядит как бомж. Мысленно улыбаюсь, думая, что если бы сюда вошел Эйв и увидел ее в таком виде, она бы в буквальном смысле сошла с ума. Как по мне, Пресли чертовски красива от природы.

— Какого черта? — Она залезает рукой в пакет, а затем протягивает мне гамбургер из «The Grisly Den».

Я беру его.

— Что я должна была сказать?

— Я не знаю. Что-нибудь. Он безумно горячий, а тебе будто все равно. — Разворачиваю упаковку. Аромат жареной вкуснятины вторгается в мои чувства. Если бы она только знала, что мне далеко не «все равно» на этого парня.

Взяв свой бургер, Пресли обходит мою кровать и подходит к стулу, на котором сидел Эйв.

— Ты говорила сегодня с Эйвом? — спрашиваю, раздумывая, выполнил ли брат свою часть сделки, которую мы заключили. Ладно, это не было сделкой, но мне любопытно, разговаривал ли он с ней.

Пресли приподнимает брови.

— Не-а. Я получила от него сообщение, он спрашивал, могу ли я принести тебе поесть. Вот и все.

Нахмурившись, откусываю гамбургер. Отдаленный звук закрывающейся двери привлекает мое внимание.

— Следи за той медсестрой.

Пресли фыркает, прикрывая рот своей едой.

— За какой именно?

— За блондинкой, которая выглядит так, будто у нее палка в заднице.

Подруга кивает, как будто точно знает, о ком я говорю.

— Она в коридоре.

Дожевав еду, которая была у меня во рту, делаю небольшой глоток своего коктейля, а затем осторожно отодвигаю остатки гамбургера.

— Она сказала, что мне нельзя есть фаст-фуд.

— Тебе нельзя.

— Они не знают, о чем говорят. Я просто хочу домой.

— Когда тебя выпишут?

— Думаю, через пару дней. Врачи хотят, чтобы я была в больнице, пока у меня не спадет температура.

Пресли откладывает свой бургер. Смотрю на подругу, и на ее лице все написано. Такое же выражение, как и у остальных, кто находится рядом с такой девушкой, как я.

— Я беспокоюсь о тебе, Джей.

Неловко отмахиваюсь от ее заботы и ковыряю пальцем край подноса передо мной. Вы знаете, сколько раз я слышала эти слова за свою жизнь? Черт, почти каждый день с тех пор, как умерли мои родители. И я всегда отвечаю: «Беспокойство ни к чему не приведет». Потому что это правда. Моя мама, самый спокойный человек, которого я знала, свято верила, что мы все время путешествуем по этой штуке, называемой жизнью. Конечно, думаю, она цитировала Принса (прим. пер.: Принс Роджерс Нельсон — американский музыкант, певец), но она была права. Некоторые вещи нельзя контролировать. Например, пересадку сердца. Я не имела власти над ним, и, если однажды это сердце остановится, я все равно ни черта не смогу с этим сделать.

Я счастлива, что у меня есть такая подруга. Не у каждого в жизни есть кто-то вроде Пресли Дакоты, а я знакома с ней с рождения.

— Что я пропустила сегодня?

Она отводит взгляд от своего бургера.

— Помимо того, что Кайло миллион раз спрашивал меня, все ли с тобой в порядке?

Закатываю глаза.

— Помимо этого.

— Не так уж и много.

Следующие несколько часов мы лежим с Пресли в постели и смотрим Netflix на ее телефоне. Я почти ни на чем не могу сосредоточиться, не говоря уже о фильме. Мои мысли постоянно переключаются на Линкольна. В конце концов, спрашиваю:

— Что сказал Линкольн, когда пришел в бар?

Боковым зрением замечаю, как Пресли широко улыбается и медленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. На мгновение почти сожалею, что задала ей этот вопрос.

— Ну… — Подруга полностью разворачивается ко мне. — Он сел, попросил выпить, игнорируя Дилан, а затем спросил Мэл, где ты.

Смотрю на свою капельницу.

— Как он отреагировал, когда Мэл сказала, что я в больнице?

— У него изменилось выражение лица. Начал беспокойно ерзать на своем стуле. Я не знаю. Его трудно разгадать. — Ее улыбка становится шире. — Но, думаю, что он по уши влюблен в тебя.

В меня?

Не знаю, правда ли это, но из-за Линкольна внутри меня порхают бабочки, от которых мое сердце разрывается от желания. Вот такие чувства я испытываю к нему.

ГЛАВА 15

Встречные волны — волны, идущие с направления, в котором движется судно.

Серые тучи висят низко, не видно верхушек деревьев. Это до жути напоминает тот день, когда моя жизнь изменилась навсегда. Помню, на улице был туман, и я сильно волновался, что впервые стану отцом, но не придавал этому большого значения.

Помню, когда наступила ночь, я смотрел в окно больничной палаты и ничего не видел, кроме белых пушистых облаков, отражающихся в окнах, которые зеркально отображали меня. Внезапно я оказался словно в кошмарном сне. Не уверен, что с тех пор когда-либо просыпался.

По какой-то причине, когда меня окутывает туман на этот раз, я думаю не об Афине. А о ней, о той девушке, которая держит в заложниках все мои мысли и заставляет мое сердце мучиться раскаянием.

Выбросив окурок в ближайшую лужу, глубоко вздыхаю. Воспоминания о Джорни кипят во мне. Ее прикосновения, ее темные глаза, то, как пылают ее щеки, когда она встречается со мной взглядом. Хочу снова услышать, как она шепчет мое имя, и прислушиваться к ритму ее сердца. Хочу запомнить вкус ее кожи и узнать, каково это просыпаться рядом с ней.

Нет, я не должен. Бл*дь. Что, черт возьми, на меня нашло?

Еще одна причина держаться от Джорни подальше. Засовываю руки в карманы и шагаю по переулку рядом с баром. Не заходи туда. Держись от нее подальше. Уговариваю я себя, но я никогда не умел слушать.

Иду по тротуару к входным дверям. Возле бара стоят двое мужчин, над которыми клубится дым. Они оборачиваются, услышав мои шаги. Я не смотрю на них и подхожу к двери. Она заедает, годами облупившаяся краска и разбухшее дерево не хотят, чтобы я заходил в бар.

Даже чертова дверь пытается сказать мне, чтобы я оставил ее в покое. Я одержим и ненавижу это. Я каждый раз чувствую этот гребаный трепет в груди, когда вижу Джорни. Она появилась в моей жизни внезапно, и я даже не понял, как все изменилось.

А теперь, теперь я безнадежен.

Вы когда-нибудь были зависимы от чего-либо? Я — да. У меня пристрастие к нескольким веществам, но это… это ни на что не похоже, но суть та же. Если вы зависимы, то даже когда понимаете, что что-то плохо для вас, вы будете оправдываться, почему не можете остановиться.

Какое у меня оправдание? Я хочу Джорни. Всю. Я даже хочу те ее части, которые она не должна мне давать. Она не такая, как я ожидал. Не сломленная девушка. Она собрала осколки своей разбитой жизни, и посмотрите на нее. Ее не нужно спасать. Джорни нуждается в любви. Я не могу любить ее, но это не мешает мне пытаться стать кем-то для нее. Даже если я не знаю, кем именно.

Понятия не имею, здесь ли Джорни. Предвкушение тяготит меня, когда я вхожу в бар. Счастливые часы (прим. пер.: happy hour — скидки во второй половине дня, в первую очередь, на алкогольные напитки) подходит к концу. Столики заняты постоянными посетителями, которые смотрят спортивные новости по телевизорам на стенах. Опустив глаза, подхожу к барной стойке. Сердце щемит, полагаю, Джорни здесь, помутнение моего рассудка красноречивее любых слов.

Ненавижу песню, которая играет. Ком эмоций подступает к горлу. Сглатываю его, отгоняя прочь мысли об Афине. Я не буду думать о ней в этом месте. Или я не должен.

Выдыхая, поднимаю взгляд и сажусь в конце барной стойки. Джорни здесь, освещенная неоново-зеленым светом, с улыбкой на лице, покачивает бедрами в такт звучащей песне. Она стоит возле своей подруги, используя бутылку виски вместо микрофона. С трудом сдерживаю собственную улыбку, Джорни хотя бы выглядит здоровой. Она рада, что я здесь? Мое упрямое сердце снова бьется. Я идиот. Не могу поверить, что делаю это.

От удивления на ее щеках вспыхивает румянец.

— Привет, незнакомец, — шепчет Джорни, подмигивая мне.

Анализирую ее внешний вид. Прошла неделя с тех пор, как я узнал, что она в больнице, и каждый день я приходил сюда, ожидая ее возвращения. Оказывается, сегодня мой счастливый день.

Прикусываю щеку изнутри, борясь с улыбкой.

— Привет, — бормочу я, опуская глаза ниже, на ее грудь и попку. На ней обтягивающие джинсы и черный топ, который я бы предпочел, чтобы она не надевала. Он демонстрирует ее изгибы и округлые сиськи, которые мне хочется взять в рот. Это чертово чудо, что она не может видеть очертания моего полувозбужденного члена.

Джорни замечает, что я рассматриваю ее. Смотрит на меня своим невинным взглядом, и, когда она улыбается, мое дыхание перехватывает. Я уже молчу о том, как реагирует мое тело.

Черт возьми. Подумай о чем-нибудь другом. Поверьте, я годами обходился без секса. А потом приезжаю сюда — и это все, о чем я могу думать.

— Джей! — кричит один из мужчин за соседним столиком. — Еще добавки.

— Сейчас, — отвечает она им, нажимая на кран, чтобы наполнить кувшин.

Оглядываюсь через плечо на звук голоса, наблюдая, как Джорни ставит кувшин на стол позади меня. Парни, кажется, знают ее. Маленький городок… в этом есть смысл. Оцениваю, как они смотрят на нее и то, как один из мужчин нежно берет ее за руку. Он прикасается к ней совсем не агрессивно, не так, как среднестатистический пьяница, пытающийся полапать официантку. Для него она что-то значит. Наверное, он заботится о ней.

Ревность пускает во мне корни по причинам, которых я не понимаю. Отворачиваюсь к зеркальной стене, отражающей блики от сотен бутылок, стоящих вдоль нее. Я уже был в этом баре. Однажды. Задолго до того, как эта девушка, привлекшая мое внимание, стала достаточно взрослой, чтобы работать здесь. Тогда он еще принадлежал ее родителям. И мой папа провел последние десять лет в этом месте. Если он не был на рыбацкой лодке, то сидел здесь, пропивая свои проблемы. И вот теперь я занимаюсь тем же. Забавно, когда утверждаешь, что никогда не будешь похожим на родителей, то в большинстве случаев становишься таким же, как они.

Джорни возвращается за барную стойку и ставит передо мной стакан.

— Что будешь сегодня вечером?

Тебя.

— Лагавулин… (прим. пер.: Лагавулин — известный шотландский односолодовый виски).

— Неразбавленный? — заканчивает она за меня с легкой улыбкой на лице.

Я киваю, наблюдая, как Джорни наливает янтарную жидкость. Она протягивает мне стакан, не убирая руку дольше, чем нужно. Я беру его, соприкосновение наших рук скрыто в тени стены возле меня. Оно посылает разряд в то место, куда мне бы не хотелось. Мы встречаемся взглядами. Ее взгляд смягчается, и я изо всех сил пытаюсь сохранить невозмутимое выражение лица.

— Кто он? — Киваю в сторону мужчины, позади меня. — Твой парень?

Называю его «парнем» в шутку. Но это длится недолго.

Джорни выгибает бровь, ей явно весело.

— Мой парень? Ха.

Приподнимаю брови, ставя стакан на подставку. Наблюдаю, как ее красивые розовые губы изгибаются в улыбке, и я чертовски хочу, чтобы эти губы целовали меня. Любую часть меня. Это наводит на мысль, сколько из этих ублюдков в баре пришли сюда с желанием засунуть свой член в ее идеальный рот.

Слово «парень» терзает меня по непонятным причинам. Мне похрен, если у нее есть парень. Хорошо, давайте я перефразирую. Мне должно быть похрен. Но опять же, я бы убил этого сукина сына, если бы это было правдой, потому что — нравится мне это или нет — эта девушка теперь моя.

Пытаясь привести в порядок мысли, опускаю взгляд на свою руку, которой держу стакан. Делаю большой глоток виски и обдумываю следующий шаг. Алкоголь пьется легко, притупляя мою душевную боль. Проведя рукой по волосам, смотрю на Джорни.

Она смеется, кашляя в запястье.

— Парень, — размышляет она, склонившись над барной стойкой и облизывая свои пухлые губы, которые мне бы хотелось почувствовать вокруг своего члена. Я сохраняю равнодушное выражение лица, но мне кажется, мой взгляд затуманен и напряжен, несмотря на все мои усилия. Между нами проскакивают искры, сближая нас. — Нет. Он не мой парень.

Наши лица разделяют лишь пара дюймов, и я изо всех сил стараюсь не схватить ее за подбородок и не засунуть свой язык ей в рот. Может быть, тогда она бы замолчала на хрен, забыв о слове «парень».

Прочистив горло, допиваю остатки виски.

Джорни выпрямляется и берет бутылку, чтобы наполнить мой стакан.

— Но с ним я лишилась девственности. — Она подзывает меня двумя пальцами. Появилась ямочка в центре ее щеки. Я ухмыляюсь, отказываясь наклоняться к ней. — Это было не очень приятно.

Немедленно опрокидываю стопку, меня бросает в жар, горло жжет.

— Это правда?

Джорни смеется, и от звука ее смеха меня пронзает дрожь. Ее щеки заливаются румянцем, и она снова наклоняется ко мне, прижимаясь грудями к барной стойке. Она пахнет дождем в солнечный день. Мой взгляд блуждает, а затем фокусируется на ней, когда она шепчет:

— Мне нравится… — Джорни делает паузу, ее взгляд мечется по бару, а затем возвращается ко мне, — быть собственностью. Принадлежать мужчине, понимаешь? А он, к сожалению, не мог этого дать.

Я сглатываю, мое сердце бешено колотится в груди. Принадлежать? Как насчет того, чтобы поклоняться тебе? Мое лицо не выражает никаких эмоций, она не может разгадать мои мысли, но инстинктивно я принимаю вызов. Кто, черт возьми, эта девушка? Куда делась та наивная, невинная Джорни, которая смотрела на меня коровьими глазами в ту ночь, когда мы встретились? Теперь эта цыпочка практически ползет ко мне по барной стойке, а я дрожу, сдерживая себя, чтобы не трахнуть ее на глазах у всех ублюдков, которые таращатся на нее.

Сделав вдох, постукиваю пальцем по стакану.

— В таком случае, как насчет еще одного раунда?

Джорни улыбается, вдыхает с тихим хрипом и пригвождает меня своими темными, словно затмение, глазами, прикусив нижнюю губу. Я тону. Словно одинокое судно в море, которое омывается соленой водой и освещается лунным светом. И она — якорь, тянущий меня вниз, топит разбитые осколки, оставшиеся от меня.

Неспешно улыбаюсь ей в ответ, понимая, что если я иду ко дну, испятнанный солью и неугомонный, то и она со мной.

ГЛАВА 16

Зона прибоя — зона, где разрушаются поверхностные волны океана, приближающиеся к берегу. Как правило, глубина водной толщи составляет от пяти до десяти метров.

Воздух застыл вокруг меня, несмотря на то, что я нахожусь в переполненном посетителями баре. Мои ладони покалывает. Это один из тех моментов, когда тело борется со своими реакциями. Меня не интересует ничто и никто вокруг, кроме мужчины, который пригвождает меня своими глазами цвета морской волны. Заверните, пожалуйста. Я возьму его себе. Будучи на антибиотиках, а также после пары уколов, которые я сделала тайком, чувствую себя чертовски хорошо. И дерзко.

Линкольн пьет своюпятую порцию виски. На его щеках вновь появился румянец, а в глазах — возбуждение. Невозможно спутать энергию, которую излучает этот мужчина. Он будто завладел моей душой со словами: «Теперь ты принадлежишь мне». Линкольн делает глоток своего напитка, глядя прямо перед собой. Я смотрю налево. Эйв склонился над кассой, его настороженный взгляд мечется между нами.

Наклонившись, шепчу:

— Хочешь пойти ко мне?

Ко мне? Ха. Это дом моих родителей, а теперь формально и Эйва. Я просто живу там. Поднимаю глаза на столы за его спиной, а затем смотрю на Дилан, которая пристально наблюдает за нами.

— Нет, — бормочет Линкольн хриплым голосом. Его взгляд скользит по барной стойке, и он толкает свой стакан в мою сторону. Хм, ладно. Какой-то хреновый ответ, да? «Не будь той девушкой», — говорю я себе. К нему все равно нельзя привязываться.

Укол разочарования пронзает мою грудь.

— О. — Делаю шаг назад, ссутулившись. Чувствую, как румянец заливает мои щеки.

Он тихонько смеется, ерзая на стуле. Его смех грубый и резкий, как будто мою кожу царапает разбитое стекло. Оно не проникает глубоко, но оставляет свежий неровный след, который жжет и напоминает о том, какую власть Линкольн имеет надо мной.

— Я сказал, что не хочу, но это не значит, что я не буду.

Сглатываю, сбитая с толку. Его слова застают меня врасплох, я поворачиваюсь, беру виски и наполняю его стакан. Вы слышали выражение «У меня от него коленки дрожат»?

Это про Линкольна Харди.

Этот скрытный, угрюмый и суровый негодяй сделает так, что вы забудете о своих коленях вообще. Всегда виной тому мужчины, в которых мы так легко влюбляемся. Секундой позже на лице Линкольна появляется нежная улыбка, с его губ срывается смех, и я задумываюсь о том, что прожить с ним до конца своих дней было бы не так уж и плохо.

Наблюдаю за ним и за каждым его действием, или реакцией на окружающих. Я единственная, кто привлек его внимание. Плотское желание затмевает его глаза и отражается в моих. Линкольн проводит рукой по волосам, изучая меня хищным взглядом. Приоткрываю губы со стоном, наслаждаясь его вниманием. Пока Мэл не хлопает меня по плечу.

— Ты трахаешь парня глазами или работаешь?

Я отскакиваю назад, как будто в состоянии шока. Пытаюсь придумать отмазку, но ничего не приходит на ум. Моя голова кружится при мысли о нем, я улыбаюсь Мэл, пожимая плечами.

— Нет. Я просто обслуживаю его.

— Обслуживаешь его в сексуальном смысле слова. — Она бросает взгляд на него через мое плечо. — Господи, он горячий!

— Я знаю. — Смеюсь, затем улыбаюсь и снова смотрю на Линкольна. Стараюсь делать это незаметно, но понимаю, что со стороны все очевидно.

Темные глаза ловят мой взгляд, и я знаю, что он последует за мной. Повернувшись, прохожу мимо Мэл, обхожу Дилан и оказываюсь возле края барной стойки. Судорожно дыша, скольжу кончиками пальцев по потертому дереву и проскальзываю по коридору в уборную. Это укромное местечко, где я видела, как занимались случайным сексом и, к сожалению, употребляли наркотики, и за которым внимательно следит Эйв. Здесь ничего не произойдет, но все же мне любопытно, последует ли Линкольн за мной.

Коридор освещен красными светом, лампочки, спрятанные в лепнину в виде короны, создают почти запретную эротическую атмосферу. Или жуткую, если бы вы спросили меня в десятилетнем возрасте, пытающуюся воспользоваться туалетом и перепуганную от мыслей, что, разрубив стену молотком, появится Джек Николсон и проглотит меня целиком. На этот раз это другой вид страха. Тот, который вызывает покалывание во всех нужных местах и пульсирует в моей груди в знакомом ритме.

Стены в коридоре кирпичные, заполненные граффити и воспоминаниями о сороковых годах, разрисованные маркерами, которые лежат в ведре на полу. Благодаря свету надписи окрашены в красный цвет, они о поддержке, об утраченной любви, а некоторые о вновь обретенной.

Проводя рукой по кирпичам, я иду медленно, легкой походкой, предвкушение накрывает меня как по волшебству. И тут это происходит — длинные пальцы обхватывают меня сзади за шею. Линкольн останавливает меня, его рука сжимает мою нуждающуюся плоть. От него пахнет виски и соленым морем, а я — волна, которой суждено найти берег.

Он запускает руку в мои волосы и тянет их так сильно, что с моих губ срывается еще один стон. Звук рычания, вырывающийся из его горла, посылает дрожь по моему телу. Положив руку мне на затылок, он разворачивает меня и прижимает к стене. Убирает руку с моих волос и опускает ее ниже, ведя ею по бедру, к тому месту, где я нуждаюсь. Затем сжимает бедро, тяжело дыша.

— Куда собралась?

Я поворачиваю голову. Одна сторона его лица освещена красным светом, глаза темны, но он смеется, когда мое плечо касается его подбородка. Этот смех, боже, этот смех. Он пронизывает меня, и я хочу искупаться в этом чувстве, когда Линкольн прикасается ко мне подобно греху.

— Хочешь продолжать играть в эту игру? — спрашивает он, целуя меня в шею. Моя грудь упирается в кирпичи, его тело касается моей спины.

Я смотрю на него через плечо. Его челюсть сжата, и он с ворчанием прижимает меня вплотную к своему жару, и, и… он возбужден. Изменив позу, его член удобно устроился между половинками моей задницы. О, это приятно. Чувствовать его там, знать, что Линкольн в таком отчаянии, что нападает на меня в баре, и это вызывает у меня еще один стон.

Целуя меня в затылок, он кладет руку между моих ног и обхватывает киску. О, это определенно приятно. А затем другой рукой проводит по моему позвоночнику, кончики его пальцев скользят по каждой выпуклости, прокладывая мучительный путь к моему бедру. Его грудь вздымается от тяжелых вдохов, и не успеваю я опомниться, как рука, что была у меня между ног, уже внутри моих джинсов.

— Что-то подсказывает мне, что для тебя все только начинается, — шепчет Линкольн, скользя языком по изгибу моей шеи. Мне нравится, когда мужчины лижут мне шею. Это чертовски похоже, как если бы меня вылизывали внизу. Поверьте мне. Если все делать правильно — тот же эффект.

О, боже. Да. Да. Да. Сдавшись, прижимаюсь щекой к стене. Мое тело покрывается мурашками, когда два его пальца проникают в меня. Линкольн трется о мои ягодицы, издавая утробные звуки. Я не спускаю глаз с конца коридора, проверяя, не идет ли кто.

Мы одни, но я знаю, что это ненадолго. Музыка грохочет, конкурируя с беспорядочным ритмом в моей груди. Линкольн тяжело дышит, теплые пальцы скользят по моей измученной плоти. Большой палец надавливает на клитор, и я слышу тихий лязг пряжки его ремня и звук расстегивающейся молнии.

Какого черта? Он…. Нет. Я жду, и Линкольн расставляет ноги шире. О, да. Он действительно это делает. Мое сердце колотится так, словно меня пырнули ножом. Я схожу с ума.

— Эй! Ты?.. — Замолкаю и смотрю на него через плечо. — Ты не можешь трахнуть меня в коридоре бара. Я работаю здесь.

Линкольн кладет голову между моих лопаток, чувствую его дыхание.

— Ты сказала, что хочешь, чтобы тобой владели. Как ты думаешь, что, черт возьми, это значит?

Задыхаясь, пытаюсь повернуться, но он не позволяет мне. Линкольн вторгся в мое пространство, прижимая меня к стене.

— Это значит «не здесь».

Он тяжело дышит.

— Тогда в уборной, — рявкает Линкольн, кивая влево.

— Нет, — задыхаюсь, кладя руку ему на грудь. Слегка толкаю его, но он не двигается с места. — Мы не можем заниматься этим здесь.

— Бл*дь, хорошо. — Он фыркает, тон его голоса раздражен. — Во сколько ты освобождаешься?

Ленивая улыбка трогает его губы, когда я оглядываюсь через плечо. Его глаза сверкают от эмоции, которую я могу ассоциировать только с похотью. Смотрю на его растрепанные волосы, в глазах пляшут эротические фантазии, которые я ужасно хочу разгадать и стать его жертвой. Мысль о том, что он берет меня у стены, разрушает меня. Видя, как я влияю на него, ну, я задумываюсь о том, чтобы позволить ему. Мы могли бы… сделать все быстро, верно?

Нет. Не таким образом. Ни за что в жизни. Я за спонтанность, но где-то нужно провести черту, да? Точно.

Линкольн нетерпеливо упирается рукой в стену позади меня, разрушая мои границы. Хватает меня за подбородок и заставляет посмотреть на него.

— Во сколько ты освобождаешься?

О, черт.

Я не успеваю ответить, потому что появляется Эйв.

— Джей! — кричит брат, выходя из-за угла. — Где ты? — Он замечает Линкольна, который быстро поворачивается, касаясь плечом стены, и идет в уборную, как будто ничего не произошло. Ха. Умный ход. А я должна объяснить, почему с покрасневшим лицом стою в коридоре.

— Я просто… убирала в туалете, — лгу, проводя потными ладонями по джинсам.

Эйв хмурится, опираясь о стену.

— Дилан делала это час назад.

— Ну, тогда она справилась дерьмово, потому что там был беспорядок, — отвечаю ему, проходя мимо. Пробираюсь к барной стойке прежде, чем брат успевает задать еще какие-нибудь вопросы.

Там Дилан, Мэл и Пресли, и все они улыбаются мне. Мэл заговорила первой, заметив, что моя рубашка помята.

— Я знаю этот взгляд. — Она хихикает. — У меня был такой же в ту ночь, когда я залетела.

Иногда Мэл может быть занозой в заднице.

— Ты прекратишь? Я не залетела. Я наводила порядок в уборной.

— Больше похоже на «приводила в порядок его член», — добавляет Дилан, наблюдая, как Линкольн возвращается и садится в конце барной стойки.

— Ты невыносима, — шепчу я.

Затем Дилан поворачивается к Мэл и делает вид, что совокупляется с ее ногой. Эйв наблюдает за ними, качая головой и проводя рукой по затылку. Пресли выпрямляется, когда замечает Эйва. Они переглядываются. Подруга нежно улыбается, а брат подмигивает, возвращаясь в свой кабинет.

Эйв подмигнул!

Пресли ловит мой взгляд. Я расплываюсь в улыбке.

— Вы разговаривали? — спрашиваю, кладя руку на ее предплечье.

Пресли медленно моргает, наблюдая, как он уходит, ее лицо освещено неоновым светом.

— Нет, но это лучше, чем когда он игнорирует меня, верно?

— Я думаю, что любой жест с его стороны — хороший знак. — Это правда. Эйв напоминает мне Линкольна. Никогда не догадаешься, о чем, черт возьми, он думает.

Следующие двадцать минут я пытаюсь обслуживать остальных посетителей в баре. Пока Линкольн не поднимет свой стакан, глядя на меня. Слишком нетерпеливая, несусь к нему, мое сердце колотится громче, чем раньше, а виной тому лишь его взгляд.

— Добавки?

Он кивает и смотрит на стену со спиртным за моей спиной.

— Ага, можно. Похоже, я задержусь ненадолго.

— Мы закрываемся в три. — Не могу скрыть волнение в голосе. Господи. Успокойся. Откашлявшись, пожимаю плечами и пытаюсь вести себя невозмутимо. — Не так уж и долго.

Глядя на меня, Линкольн тяжело вздыхает.

— Или ты могла бы поддержать мою идею с уборной.

Снова наполняю его стакан, моя рука, держащая бутылку, дрожит. Пытаюсь успокоиться, а затем ставлю его стакан на стойку.

— Я, э…

— К концу ночи, — перебивает меня Линкольн, поднимая свой стакан, как будто произносит за меня тост, — ты будешь умолять меня.

Я смотрю на часы на стене. Сейчас полночь. Осталось три часа. Задумываюсь о том, что он только что сказал.

— Это забавно. Я никого не умоляю. — Делаю шаг назад, скрестив руки на груди, пытаясь казаться крутой. — Я ни у кого ничего не прошу.

Линкольн делает большой глоток своего напитка, выражение его лица сдержанное.

— Как ты думаешь, тобой будут обладать, если ты не собираешься умолять? — Он сверкает озорной ухмылкой, в равной степени ребяческой и жесткой. От нее у меня по спине пробегают мурашки.

Пожимаю плечами, пытаясь выглядеть равнодушной. Это требует огромных усилий, поверьте мне.

Линкольн наклоняется ближе, его локти на барной стойке. Он медленно облизывает губы, а затем хмурится, глядя на меня.

— Не говори мне, что, имея в своей душе безрассудное, необузданное желание, тебя ничуть не интересует, как далеко я могу зайти.

— Зайти куда?

Он небрежно взмахивает запястьем между нами.

— Сюда.

Мои губы растягиваются в улыбке.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Понимаешь, — добавляет Линкольн, подмигивая мне.

Сглатываю, несмотря на ком в горле.

— Не-а.

Он наблюдает за моей внутренней борьбой за сохранение равнодушного выражения лица. Моргает, опустив густые темные ресницы, которые разительно контрастируют с его зелеными глазами. Необъяснимая мрачность мелькает на его лице.

— Это мы еще посмотрим.

— Джей, посетителям за шестым столиком нужны напитки сегодня! — кричит Дилан, ударив кулаком по краю стойки. Я киваю и отхожу от Линкольна. Мне нехорошо, голова кружится от его слов. Внезапно становится жарко. Он приоткрывает губы и наблюдает, как я отстраняюсь.

Готовлю напитки, в то время как Пресли пристально смотрит на меня.

— Джей? Ты в порядке?

— Что?

— Ты выглядишь взволнованной.

Делаю глубокий вдох.

— Я в порядке. — Хотя не уверена, что это так. Что, черт возьми, происходит с этим парнем?

В течение следующих трех часов мы с Линкольном дразним друг друга, флиртуем, и все это время он не дает мне возможности узнать себя поближе. Я пытаюсь расспросить о его личной жизни, но он — закрытая книга и не позволяет мне ее открыть.

— У тебя только Бэар? — спрашиваю я, вытирая барную стойку перед Линкольном, где пролила воду, когда он спросил, что мне нравится. Я думала, что он имел в виду секс, но, как оказалось, он спрашивал о моих предпочтениях в выпивке.

Линкольн внимательно меня рассматривает.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя есть еще братья и сестры?

— Бэар и Ретт, — выдавливает он.

Ретт? Я никогда о нем не слышала.

— Где сейчас Ретт?

— Не рядом. — Линкольн подталкивает свой пустой стакан ко мне. Поначалу его лицо не выражает никаких эмоций, если не считать пульсирующей мышцы на стиснутой челюсти. — С вопросами покончено, — рявкает он, а затем, развернувшись на стуле, бросает деньги на стойку и направляется к выходу. Ни с того, ни с сего. Я смотрю на его широкие плечи, пока он не исчезает за дверью.

Что, черт возьми, только что произошло? Пресли замечает, что Линкольн уходит, подруга встречается со мной взглядом через весь зал. Поднимает бровь, словно спрашивая, что случилось.

Я борюсь со слезами, думая, что, каким-то образом, вывела его из себя. Виной тому вопрос о брате?

К черту его. Меня раздражает, что я позволила Линкольну задеть меня за живое, но я уверена в двух вещах. Сначала я найду его и надеру ему задницу. А, во-вторых, умолять будет он, а не я.

ГЛАВА 17

Тролловый лов — вид ловли рыбы, при котором используется леска, крючки, приманки и наживка.

Покачиваясь, Пресли стоит на краешке стула и тянется к вывеске с надписью «открыто», чтобы выключить ее. Я наблюдаю за ней, надеясь, что она не упадет и не разобьет стекло. Еще не хватало, чтобы она поранилась, и мне пришлось везти ее в отделение неотложной помощи. В таком случае, я не смогу найти Линкольна. Так что нет, она не может упасть. Грызу ногти от нервов. У меня уже нет маникюра, потому что, угадайте, кто грыз его все утро, задаваясь вопросом, действительно ли Линкольн заглянет сегодня в бар?

Это я, та самая девушка.

Нетвердо стоя на ногах, Пресли спускается со стула и подтягивает стрейчевые джинсы.

— Как тебе удалось вывести рыбака из себя?

Считаю чаевые: свою половину кладу в карман, а остальные деньги засовываю в конверт Мэл за то, что она обслуживала мои столики, когда я отлучалась ранее.

— Я спросила его о брате.

Подруга смотрит на меня, толкая стулья к барной стойке.

— О Бэаре?

— Нет, о другом. — Вздохнув, засовываю мобильник в задний карман. Короткий миг смотрю на него, ожидая увидеть сообщение с извинениями от Линкольна, но потом вспоминаю, что у него нет моего номера телефона. Было бы неправильно дать ему его? Черт. Я не должна даже думать об этом. Номер телефона приводит к отношениям или привязанностям. Я не хочу и не нуждаюсь ни в том, ни в другом. — Кажется, есть еще один брат по имени Ретт, — бормочу, когда Пресли проходит мимо меня, глядя в сторону кабинета Эйва.

— О, я этого не знала. — Она небрежно прислоняется к барной стойке, вздыхая. Думаю, это ее способ вести светскую беседу, и я ее не осуждаю. Вероятно, Пресли не терпится ворваться в кабинет Эйва, чтобы броситься на его стол, либо заставить его объяснить, почему он ей подмигнул. — Они не упоминали о нем раньше.

— Потому что, как я поняла, эта тема под запретом. — Смеюсь, доставая свою сумочку из-под стойки. — Думаю, мы многого о них не знаем.

— И ты спишь с одним из них… — Подруга замолкает, как бы намекая, что я уже была в таком положении раньше и должна была усвоить урок. Я усвоила — не стоит привязываться.

— Нет, я трахаюсь с одним из них, — подмечаю с едкой ноткой в голосе. — Есть разница.

— Ага. — Ее смех разносится по бару. — Я тоже себе так говорила.

Когда мы заканчиваем убирать в баре, Пресли предлагает подвезти меня до дома. Я отказываюсь, потому что помню, что было в последний раз, когда Линкольн ушел из бара. Он ждал меня, и даже если в этот раз он этого и не сделал, я найду его и потребую, чтобы он рассказал мне, почему так внезапно ушел.

Слава богу, Эйв занят документами, а Пресли околачивается возле него.

— Нужна помощь? — спрашивает подруга моего брата, нервно переминаясь с ноги на ногу.

Эйв не отрывает взгляда от ноутбука, но бросает телефон на стол.

— Да, организуй доставку на утро. Сэм не ответил мне. — Сэм — поставщик пива, который постоянно задерживает доставку. Мы пытались найти другого дистрибьютора, но в небольшом прибрежном городке выбор невелик.

Пресли улыбается.

— О, это я могу сделать.

Что ж, по крайней мере, теперь благодаря телефону она узнает, скрывает ли он что-нибудь от нее. Зная Эйва, это не так. Он просто… Эйв. Но хватит о нем.

Как только я берусь за ручку двери, ко мне навстречу идут Кайло и Эверетт с куртками в руках.

— Подвезти? — спрашивает Кайло. Замечаю, что он нервничает. Его плечи напрягаются, когда останавливается возле меня.

— У тебя нет машины, — добавляет Эверетт, идя впереди нас. Он поворачивается у двери и упирается спиной в стальную раму. — Не предлагай подвезти кого-то в моем грузовике.

Эверетт дразнит.

Улыбаясь ему, прижимаюсь плечом к плечу Кайло.

— Спасибо, но не нужно.

У Кайло перехватывает дыхание, и я осознаю, что, вероятно, мне не следовало этого делать. Наверное, он думает, что я сейчас с ним флиртую. За исключением очевидной пятилетней разницы в возрасте, я могла бы рассмотреть возможность встречаться с Кайло. Он милый, застенчивый, добрый — все, что нужно такой девушке, как я. Но, к сожалению, я та девушка, которая хочет, чтобы мужчина скользнул своей уверенной и твердой рукой мне под юбку, и его рука не дрожала, черт возьми, пока он это делал. Не то, чтобы я когда-либо носила юбку, но вы понимаете, что я имею в виду.

Делаю еще один шаг к двери, наши тела отделяются друг от друга. Кайло касается моей руки.

— Ты собираешься идти домой одна?

— Я делаю это все время. — Перевожу взгляд на его руку, и он тут же убирает ее, засовывая поглубже в карман.

Эверетт издает стон.

— Да ладно, Кай, она отшила тебя.

Кайло толкает его и выходит за дверь.

— Дружище, ты мудак.

Смеясь, качаю головой.

— Парни, увидимся завтра. — Жду, пока грузовик Эверетта выезжает с парковки.

Выскользнув через заднюю дверь, закутываюсь в куртку. Прохладный утренний воздух дует мне в лицо, и возникает ощущение, будто я попала в фильм ужасов. Город, как обычно, окутывает туман. Я сворачиваю за угол на улицу и останавливаюсь как вкопанная, когда замечаю тень, движущуюся возле окон бара. Перепугавшись, прикасаюсь к груди, к месту над бешено колотящимся сердцем. Клянусь богом, если это снова Деверо, я врежу ему по яйцам. Окаменев, быстро моргаю, готовая защищаться. Куда я опять дела тот спрей для защиты от медведей? Он обезвредит мужчину, верно?

Делаю еще один неуверенный шаг. В этот момент замечаю его или, вернее, мое тело реагирует на него. Линкольн имеет власть надо мной, дыхание перехватывает. Я реагирую на него так, как никогда не думала, что буду реагировать на мужчину, до него.

Дым окутывает его лицо — его окружает привычная аура темноты. Он ловит мой взгляд и расплывается в самодовольной улыбке. Глубоко затягивается сигаретой.

— Я думала, ты ушел! — Вскакиваю, ударяя Линкольна в грудь.

Из его рта вырываются облачка дыма. Он вытаскивает руки из карманов, его лицо озаряет ухмылка. Затем вытягивает шею и тихо смеется. От этого звука по моей спине бегут мурашки.

Линкольн отходит от столба и приближается на шаг ближе ко мне, выходя из тени, словно преступник, готовый меня уничтожить. Меня окутывает его фирменный запах морской воды, дыма и корицы. Чувствую, как румянец заливает мои щеки и спускается вниз по шее.

Кинув сигарету на землю, он нажимает на нее носком ботинка, взгляд опущен, его обеспокоенное лицо скрыто тенью.

Сглатываю, пытаясь сделать вдох, но будто тону, находясь на суше.

— Почему ты ушел?

Линкольн, мрачный и угрюмый, молча и равнодушно пожимает плечами.

Это расстраивает меня, поэтому я продолжаю:

— Я поняла. Вопросов о твоем брате не задавать. По крайней мере, скажи мне, что ты не женат. — Он ничего не говорит. Ни единого чертова слова. — Вот как, — я усмехаюсь, вскидываю руки и поворачиваюсь, чтобы уйти. Нахер этого парня. Я не играю в его глупые игры.

Не успеваю сделать и двух шагов, как он останавливает меня, схватив рукой за локоть. Меньше чем через секунду прижимает меня к себе, и я ударяюсь спиной о кирпичную стену бара.

Линкольн выгибает бровь в ожидании моих действий. Я не двигаюсь. Жду, когда он заговорит. Он вздыхает, его грудь касается моей. Поглаживая большим пальцем мою щеку, он наклоняет голову набок. Я испытываю смущение под его пристальным взглядом. Мы тяжело дышим, и я вдруг осознаю, что Линкольн несомненно не хочет, чтобы я уходила.

Сглатываю, пытаюсь подобрать слова, но ничего не приходит на ум. Я очарована нашим моментом. Он скрывает часть своей жизни. Она неприкасаемая. Потому что что-то в его прошлом пошло не так, как планировалось. Его доверие подорвано. Но я здесь не для того, чтобы снова заключать соглашения или делать ставки на любовь. Я не хочу, чтобы меня боготворили.

Линкольн медленно вдыхает, с трудом.

— К тебе домой или на лодку? — спрашивает он, его слова звучат хрипло и восхитительно, глаза горят, глядя на мое лицо. Невольно на меня влияет каждое его слово, каждое движение — все, что связано с этим чертовым парнем, — я бессильна перед ним.

Открываю глаза, сбитая с толку. Дыхание создает облачко возле наших лиц. Мы стоим в тишине, Линкольн ищет ответа в моем взгляде, а я смотрю на него так, словно он сошел у ума.

— Почему?

Он наклоняется так близко, что наши рты почти соприкасаются, его глаза горят. Слова, произнесенные его грубым голосом, находят отклик в глубине моей души:

— Не веди себя так, будто тебе ничуть не любопытно, чего хочет такой мужчина, как я. — Его пальцы прокладывают путь от щеки к моей челюсти, приподнимая подбородок так, чтобы наши глаза встретились. — Держу пари, что эта узкая маленькая киска становится влажной при одной мысли об этом.

Иисус.

Христос.

Размыкаю губы, мое тело полностью настроено на него. Живот сжимается от предвкушения. Мне хочется крикнуть ему в лицо: «Что, черт возьми, с тобой не так?» и в то же время умолять рассказать мне обо всех своих тайных желаниях, потому что я знаю, что они у него есть. Посмотрите, как Линкольн следит за каждой моей реакцией на его прикосновения, у него есть гребаные секреты. У него есть желания, и, бл*дь, я умираю от любопытства узнать все пикантные подробности.

Мне нужно какое-то время, чтобы обрести дар речи, желая сказать ему «нет», но также знаю, что это не то, чего я хочу.

— Твоя лодка, — раздраженно заявляю я, выпрямляясь. — Ты снова запихнешь меня в шкаф?

Линкольн делает шаг назад и вдыхает, уголки его рта изгибаются в едва заметной улыбке.

— Возможно.

— Удивительно, почему я этого ожидаю? — поддразниваю я, наше настроение улучшается, но, тем не менее, между нами ясно чувствуется необузданное желание.

С его губ срывается тихий смешок. Пожав плечами, Линкольн кивает головой в сторону доков, но ничего не говорит в ответ.

Я что, должна угадывать, о чем он думает?

Он начинает идти без всякого предупреждения. Ладно, следую за ним. Мы переходим улицу, спускаемся по ступенькам, ведущим к докам. Линкольн идет впереди меня, туман расступается перед ним, как толпа перед рок-звездой, выходящей на сцену. Это безумие. И красиво. Смотрю на небо. Луна висит низко, как будто вот-вот упадет на нас. Я уставилась на нее, пытаясь вспомнить, видела ли когда-либо такую большую, яркую, завораживающую луну. Волны плещутся о доки, создавая неустойчивую почву подо мной.

Линкольн останавливается, и я врезаюсь ему в спину, не заметив, что мы у его лодки.

— О, упс, — бормочу я.

Смешок слетает с его губ, он поворачивается, протягивая мне руку. Я пялюсь на его протянутую ладонь. Когда я не беру ее, он фыркает, склонив голову набок, словно пытаясь меня понять. Забавно.

— Если только ты не хочешь снова поплавать, — добавляет Линкольн, бросив взгляд на воду.

— Ты пытаешься сделать меня мокрой? — Я ни за что на свете не проведу еще одну неделю в больнице, но потом осознаю, что только что сказала.

Он сверкает широкой улыбкой.

— Сладкая, мы с тобой и так знаем, что мне и пытаться не нужно, — отвечает Линкольн, и его раскатистый тембр голоса вибрирует во мне.

Мое дыхание учащается, вытягиваю руку из кармана куртки и касаюсь его ладони. Ощущение моей руки в его, тепла, собственничества — и из-за всего этого мой пульс зашкаливает. Наши взгляды встречаются: его — задумчивый, мой — любопытный. Линкольн замирает, вообще не двигается. Как и я. Есть что-то особенное в том, как он держит меня за руку. Словно он знает, что мы поступаем неправильно, но не может ничего с собой поделать.

А потом он начинает идти и разрушает момент, потянув меня за собой на лодку резким движением. С этого момента наступает безумие. Линкольн заталкивает меня в каюту, ногой захлопывает за собой дверь и срывает с себя куртку, а за ней следует фланелевая рубашка.

Я, очевидно, снимаю одежду недостаточно быстро, потому что он поворачивается ко мне и скользит руками под мою куртку, остановившись на бедрах.

— Ты раздеваешься слишком долго.

— Не знала, что это гонка.

Линкольн снова прижимается к моим губам, а затем проводит по ним языком. Выдохнув ему в рот, предоставляю доступ. На вкус он как дым и виски — смертельное сочетание, и этот парень именно таким и является. Немного грубый, немного сладкий и очень плохой.

Желая взять ситуацию под свой контроль, я прерываю поцелуй и снимаю куртку. Он наблюдает, тяжело дыша, быстро двигает руками, пытаясь мне помочь. Я давлю на его грудь, подталкивая к дивану.

— Я могу раздеться сама.

А потом пытаюсь быть сексуальной, но не знаю как. Расстегнув джинсы, стягиваю их, понимая, что сначала надо было снять обувь, и бросаю это дело, когда Линкольн смеется.

— Позволь мне. — Наклонившись вперед, он сначала снимает футболку, которая была под его фланелевой рубашкой, а затем постукивает по краю дивана. Расположив мои ступни между своих ног, осторожно скользит руками от моих коленей к лодыжкам.

Пристально изучаю каждый дюйм его обнаженной кожи. Его костяшки пальцев, руки и предплечья покрыты шрамами. Без сомнения, это результат его рода деятельности, но больше всего мое внимание привлекает то, что находится выше. Татуировка над его сердцем. Прищурившись, пытаюсь прочесть ее, но Линкольн наклоняется вперед, после того, как снимает с меня обувь и стягивает джинсы. Я обнажена ниже пояса.

На нем все еще джинсы, и это нужно изменить. Указываю на его штаны.

— Сними их.

Откинувшись назад, Линкольн возится с пряжкой, а затем снимает джинсы. Восхищаясь обнаженной мужественностью, провожу руками по его бедрам. Выражение его лица меняется, твердый, как камень, член внезапно оказывается в центре моего внимания. Прикусив губу, касаюсь его правой рукой и обхватываю ладонью. Он смотрит на меня сверху вниз хищным взглядом и с самодовольной ухмылкой на лице. Один за другим смыкаю пальцы вокруг его эрекции. Скольжу кулаком по его длине, пристально глядя на Линкольна.

А потом, прежде чем он успевает меня остановить, беру член в рот и обхватываю губами. Я никогда не умела хорошо делать минеты, но мне нравится думать, что это не имеет большого значения. Ствол в рот — в этом нет ничего особенного.

Я ошибалась.

Я раньше никогда не делала минет Линкольну, и это изменило правила игры.

Сначала он не проявляет никакого интереса к тому, что я делаю. Как будто думает о чем-то другом, проводя большим пальцем по моей челюсти. Я меняю позу и заглатываю глубже, давлюсь, когда его член упирается в заднюю часть моего горла. В этот момент Линкольн выходит из транса.

Он издает стон, сжимая мой затылок обеими руками. Я смотрю на него. Глаза закрыты, маска напряженности и ярости красиво исчезает из-за меня. С каждым взмахом руки и движением языка мои глаза слезятся. Он проводит ладонью по моим щекам. Я наблюдаю за каждой его реакцией, начиная с того, как вздымается его грудь, и заканчивая дрожанием его рук. Все это свидетельствует о том, что ему нравится, верно?

Я тоже так подумала, но Линкольн моргает, прогоняя эмоции со своего лица и ускоряя темп, а затем внезапно останавливается и отталкивает меня.

Ошеломленная тишиной, я снова становлюсь на колени, вытирая губы тыльной стороной ладони. Линкольн не смотрит на меня, когда наклоняется вперед и хватает за талию. Без особых усилий он сажает меня к себе на колени.

Прерывисто дыша, кладу руки ему на плечи, а мой взгляд устремлен на его татуировку над сердцем. Афина. Это женское имя, да?

— Ты женат? — спрашиваю я вновь, гадая, ответит ли он мне на этот раз.

Он замирает и обхватывает мою щеку, прижимаясь своими губами к моим в неожиданном проявлении нежности. Линкольн пытается смягчить удар? Я стараюсь убедить себя в том, что он не должен делиться со мной своими секретами, и со мной все хорошо, но, возможно, это не так.

Взяв подол моей рубашки, он пытается ее снять. Я останавливаю его. Мотаю головой и выдвигаю свои требования:

— Нет, пока ты не ответишь на мой вопрос.

Он откидывается на спинку дивана и проводит рукой по волосам. Сделав вдох, выдыхает с трудом, а затем качает головой, словно не желает отвечать.

Я перефразирую свой вопрос:

— Кто такая Афина?

На его скулах заиграли жевалки, мышцы напряжены, и я могу сказать, что Линкольн не привык кому-то открываться.

— Моя жена.

Мой живот сжимается, а дыхание замедляется.

— Так ты женат?

Пожалуйста, ради бога, скажи «нет»!

На его лице отражается усталость. Он моргает.

— Она умерла, — бормочет Линкольн едва слышно. Она умерла? Я должна была умереть. Почему одна жизнь спасена, а другая нет?

Его дыхание меняется, становится быстрым и беспокойным, и я чувствую себя тупицей. Мне не следовало любопытствовать. Нежно касаюсь к его груди, но не прикасаюсь к тому месту, где вытатуировано ее имя.

— Мне жаль.

Его глаза устремлены в пол.

— Это было давным-давно, — говорит Линкольн, в его тоне слышатся нотки одиночества и секретов, в которые он не хочет, чтобы я совала нос.

Наверное, наш момент испорчен, потому что я наговорила лишнего, но Линкольн, очевидно, не думает подобным образом, потому что заявляет:

— Ты позволишь мне обладать тобой или это была всего лишь болтовня?

Улыбаясь, поднимаю ладони, протягивая ему свои запястья.

— Я вся твоя.

Я не могу сказать, о чем он думает, потому что выражение его лица слишком сдержанное. Как будто мне нужно быть детективом, чтобы расшифровать его. В его взгляде читается отчаяние, которое он не может стереть, но пытается. Линкольн неспешно проводит рукой по моей груди, затем между моих ног, где я с удовольствием сижу на его члене.

С улыбкой покачиваю бедрами, выгибая спину. Моя киска легко скользит по его эрекции. Дышу с трудом, его ресницы трепещут, а длинные пальцы тянутся к подолу моей рубашки. Он снимает ее, лифчик следует за ней. Мое сердце бешено колотится, зная, что при таком освещении Линкольн может видеть каждую деталь моей одолженной жизни. Он не задает вопросов. Вместо этого его взгляд падает между моих ног, и его хватка на моих бедрах усиливается.

Так же быстро, как он посадил меня к себе на колени, он разворачивает меня, и я уже лежу на диване. Обхватив мои руки своей ладонью, он кладет их на подлокотник.

— Не двигайся.

— Мне нравится мужчина, который командует, — шепчу я. Линкольн целует меня в губы, отчаянное желание большего гложет меня изнутри.

— Тогда ты в надежных руках. — Без предупреждения он входит в меня, полностью погружаясь. Это невероятно, и даже больше. Знаю, что женщины постоянно так говорят, но это правда. Ничто не сравнится с этим чувством. Он растягивает меня, и я раздвигаю для него ноги.

К сожалению, я помню, что Линкольн не надел защиту. Мне требуется мгновение, чтобы вернуться к реальности. Прерываю поцелуй.

— Э-э, ты кое-что забыл?

Он качает головой, вновь толкаясь.

— Я вытащу.

Падаю головой на подушку, Линкольн двигается торопливо и стремительно. Он вытащит? Какого черта?

— Нет. Надень презерватив, — говорю я ему, пытаясь высвободить свои руки из его железной хватки. Я не могу рисковать, вдруг я забеременею или, что еще хуже, я понятия не имею, есть ли у него венерические заболевания.

Он перестает целовать меня и останавливается.

— Ты серьёзно? — Линкольн тяжело дышит, его грудь вздымается, когда он нависает надо мной.

— Ага, в точку. Надень его.

Со стоном он выходит из меня, встает и достает презерватив. Это дает мне возможность полюбоваться его длинным, стройным телом. Каждый мускул четко очерченный, каждый его угол резкий и великолепный. Как будто его высекли из камня и послали на Землю, чтобы я пускала слюни. Он выдвигает и захлопывает ящик, а затем подносит пакетик к губам. Разорвав обертку зубами, бросает ее на пол и раскатывает презерватив по всей длине. Я наблюдаю. Ладно, пускаю слюни. Его член длинный, толстый и стоит прямо, кончик чуть выше пупка.

Пристально глядя на меня из-под опущенных век прищуренным взглядом, Линкольн движением руки указывает на стол, шумно дыша носом.

Закатив глаза, я встаю.

— Ты не можешь просто сказать мне, что делать, вместо того, чтобы показывать жестами?

Он наклоняется, его дыхание обдает мое лицо.

— Залезай на гребаный стол, — хрипит Линкольн.

Ему не нужно говорить больше ни слова. Вообще-то, судя по выражению его лица, я должна к черту заткнуться и залезть на стол.

Прежде чем я успеваю сделать еще один вдох, он проводит рукой по столу, покрытому составленными картами, и укладывает меня на него, нащупывая веревку, лежащую на полу. Схватив мои запястья, он поднимает их над моей головой, почти так же, как делал на диване.

— Какого черта ты творишь? — спрашиваю я, но это бессмысленно, потому что мы с вами знаем, что Линкольн ничего не скажет. Сосредоточенно нахмурив брови, он связывает мои руки веревкой и привязывает ее к ножке стола. Лодка поскрипывает, ее слегка покачивает от его быстрых движений. Мое дыхание становится прерывистым, и я опускаю взгляд на свои ноги: бедра раздвинуты, задница прилипла к поверхности. В каком затруднительном положении я оказалась, и все из-за того, что сказала, что хочу, чтобы мной обладали. Может быть, мне следовало подумать дважды.

Закончив, Линкольн выпрямляется и пристально смотрит на меня, а единственным источником света в каюте является сияние луны, низко висящей в небе. Он не двигается. Просто смотрит на меня таким взглядом, словно не знает, что теперь делать.

Я моргаю, пытаясь получше рассмотреть его в темноте. Слава богу, я все еще могу разглядеть его красоту.

— Клянусь, если твой брат объявится, и ты оставишь меня привязанной к этому столу, я сделаю с тобой что-нибудь очень плохое. — Мое тело пробирает дрожь. Я не замерзла, а до смерти боюсь того, что он собирается делать дальше. — Не знаю, что, но тебе будет плохо.

Линкольн хмыкает, как будто ему смешно. Опускает руку под стол, а затем поднимает ее, зажав что-то блестящее между большим и указательным пальцами. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что именно он держит. Его челюсть сжата, он выглядит диким и опасным.

— Как ты относишься к пирсингу?

— Что? — Сглатываю и нервно смеюсь. Я жажду большего, но какова цена? Допустим, он прокалывает мой клитор, и я подхватываю инфекцию? И это слишком больно, мне это не нужно. Не-а. Поднимаю голову и облизываю пересохшие губы.

— Я не хочу этого. Я передумала. Мне не нужно, чтобы мной обладали. — Пытаюсь пошевелить руками, но ничего не получается. Черт, он крепко завязал их. Веревка впивается в мою кожу, обжигая. — Развяжи меня.

Линкольн хмурится, челюсть напряжена, зубы сжаты.

— Не морочь мне голову, — рычит он, опуская крючок и погружая в меня палец. Положив одну руку на стол рядом с моим бедром, он держит правую руку между моими ногами. — Тот факт, что я могу себя контролировать — единственное, что защищает тебя.

Защищает меня? Что, черт возьми, у этого парня на уме? Я серьезно. Посмотрите на него. Мне бежать? Может быть, вам следует вызвать полицию для меня, просто чтобы ваша совесть была чиста.

И затем Линкольн задает, пожалуй, самый опасный вопрос:

— Хочешь знать, какую власть ты имеешь надо мной?

К моему горлу подступает ком.

— Наверное, нет, — отвечаю, задыхаясь, мои глаза практически закатываются, когда он сгибает палец. Да, да, прямо здесь.

Его взгляд жесткий, он замечает каждую мою реакцию. Его дыхание учащается, как будто находиться так близко рядом со мной доставляет ему физическую боль. Не зная, что еще делать, я поднимаю голову и целую его, втягивая в рот его нижнюю губу. Его язык скользит между моими зубами.

— Трахни меня, — умоляю я, желая, чтобы он был внутри меня. — Все, что пожелаешь, только трахни меня.

Линкольн отстраняется, ухмыляясь.

— Все?

— Не протыкай меня крючком. Мне нельзя подхватить инфекцию.

Какая-то эмоция появляется в его взгляде, но затем так же быстро исчезает.

— Сказать такому человеку, как я, что он может получить все, что желает — опасное предложение.

— Я знаю.

— И твое предложение все еще в силе?

Смеюсь, не сводя с него глаз.

— Я в буквальном смысле на столе (прим. пер.: игра слов: still on the table — все еще в силе, on the table — на столе). Для тебя.

Линкольн убирает пальцы, но его рука остается между моими ногами. А затем я чувствую его там, его кончик скользит туда-сюда по моему клитору. Всего на дюйм, но я вздыхаю с облегчением, дергая веревку.

— Ты тугая, — ворчит он, толкаясь в меня до упора.

Я не в силах сдержать стон, сорвавшийся с губ.

— Означает ли это, что никто другой не был внутри тебя после меня?

Киваю.

— Продолжай в том же духе. — Слышу улыбку в его голосе, но не смотрю на него. Я слишком занята, пялясь на то, как его член входит и выходит из меня.

Линкольн снова рычит, безмолвный греховный гул вырывается из глубины его груди. Он медленно скользит пальцами по ложбинке между моими грудями, по моей груди и к моим губам. Он держит их там в течение секунды, а затем убирает.

— Слижи свои соки.

Что? Сперва я не делаю этого. Я слишком увлечена тем фактом, что не могу двигаться, но это уже слишком.

— Не отказывай мне, — добавляет Линкольн, в его грубом голосе звучит мольба.

Я закрываю глаза, сжимая бедра вокруг его талии, пока он трахает меня.

— Лизать киску — это не моя тема, — говорю я, отчасти поддразнивая.

Когда я отказываюсь сосать его пальцы, он делает глубокий вдох и хватает меня за подбородок другой рукой, в его тоне внезапно появляется резкость.

— Что я говорил?

— Бл*дь, хорошо. — Я открываю рот и посасываю его длинные пальцы.

Его пристальное внимание приковано к моим губам. Он облизывает нижнюю губу и, понизив голос, говорит:

— Ты сводишь меня с ума

Как будто эти слова вырвались неосознанно. Его широкая грудь вздымается, загорелые руки дрожат, когда он возвышается надо мной.

Он вынимает пальцы из моего рта, но не сводит с меня глаз, его взгляд внезапно становится серьезным. Прерывисто дышу, запоминаю каждую его мельчайшую деталь. Ставлю стопы на стол, качая бедрами, чтобы принять его глубже.

Линкольн стонет, прижимаясь своим лбом к моему, и, упираясь руками о край стола, толкается в меня. Высовывает язык и проводит им по моим губам. Я целую его в ответ, наши губы соприкасаются, языки следуют нашей потребности друг в друге. Что это? Нужда?

Он входит в меня и выходит, жар распространяется по всему моему телу.

— Не кончай, пока я не скажу, — приказывает он, замечая, как мои стеночки сжимаются вокруг него. Каждый мускул в его теле напряжен, грудь дрожит.

Сглатываю, с трудом заставляя себя расслабиться.

— Пожалуйста, — умоляю я, дергая веревку. — Мне нужно.

— Нет, — ворчит Линкольн, врезаясь в меня снова и снова. Это больно, но это лучший вид боли. На сей раз я вскрикиваю, пот вновь покрывает мое тело. Повернув голову набок, я кашляю, не в силах сдержать першение в горле.

Мой кашель привлекает его внимание. Я смущена, но он быстро возвращается к делу, задавая мучительно медленный ритм, который, я уверена, должен свести меня с ума. В течение долгих мгновений он дразнит и мучает меня безумно медленными толчками.

Его дыхание становится прерывистым, он пытается удержать заданный этот мучительно медленный темп.

Я целую его в щеку, челюсть, губы.

— Не сдерживайся.

Линкольн поднимается, глядя на меня сверху вниз.

— Я причиню тебе боль, если дам себе волю.

— Нет, этого не будет.

Он делает резкий вдох, а затем выдыхает, издавая утробные звуки при каждом толчке. Двигается уверенно, беспощадно, и я так сильно хочу, чтобы мои руки были свободны. Хочу провести пальцами по его груди, по волосам, коснуться его лица. Хочу держаться за него, пока он ведет меня к оргазму.

Он врезается в меня все быстрее с неистовой, первобытной яростью, и я начинаю понимать, что он имел в виду, когда говорил, что причинит мне боль. Линкольн касается ртом моего плеча, а затем впивается зубами в мою кожу. Сначала это просто укус, но он не отступает. Глубже погружает зубы, и меня словно пронзает молния.

Я не замечаю крови, пока его губы не скользят по моим в страстном, грязном поцелуе. Он сильно дрожит, его губы окрашены красным. Повернув голову, я вижу пятно крови на своем плече. Он укусилменя до крови!

Я должна была слететь с катушек из-за того, что он сделал, но при виде крови мое тело охватывает спазм, и приближается кульминация. Я пытаюсь сдержаться, но не могу.

— Не кончай, — резко приказывает Линкольн, учащенно дыша, его безумное выражение лица слегка пугает.

— Я должна, — кричу, киска пульсирует от желания.

— Нет. — Он склоняется надо мной, пресс напрягается, когда его бедра с безумной скоростью врезаются в мои. — Кончи со мной. — Он толкается дважды, сильно, полностью наполняя меня, а затем мы кончаем вместе. Я кричу, по крайней мере, мне так кажется. Это чересчур, меня словно ослепляет молния, накрывают волны невероятного блаженства. Его тело напрягается, мои стеночки сжимаются вокруг его члена, забирая у него всю силу. Боль и наслаждение сплетаются воедино, это уже слишком, но я ничего не говорю. Я не могу отделить это чувство, резкость от чувственной стороны, которая дает мне силы держаться. И хотя хочу сказать себе, что я не должна этого желать, но я желаю и не могу это отрицать. Это… это рай, и я коплю воспоминания, запоминая образы этого мужчины, когда он наиболее уязвим.

Линкольн вонзается в меня, зажмурив глаза, посасывая ртом прокушенную окровавленную плоть. Ладно, значит, он как вампир. Потрясающие. Ушла от одного сумасшедшего к другому.

Он издает утробные звуки, стонет, сосет и толкается в меня в последний раз, так глубоко, что я чуть не сваливаюсь со стола. Наблюдаю, как сжимается его челюсть, напрягаются мышцы, как он буравит меня взглядом, и я моргаю, думая, что это я являюсь причиной.

Наши тела переплетены, я жду его реакции, сердца бьются друг против друга. Линкольн судорожно вдыхает, отстраняется на несколько дюймов, опираясь на руки. Я смотрю на него, ожидая той реакции, которая, как я думала, последует. Та, которая поместит меня в его версию событий, что бы это ни было. Но ее нет. Он даже не смотрит в мои глаза, когда выходит из меня, как будто хочет быть где угодно, только не здесь со мной.

Это разрывает мою душу, но я собираюсь с духом и редактирую свои мысли. Моргаю, сдерживая нахлынувшие эмоции и соленые слезы, потому что я не буду той девушкой, которая привязывается к мужчине, не желающему прощаться со своей свободой. Я больше так не могу. Нужно подготовиться к худшему.

Слегка улыбаюсь и смотрю, как Линкольн развязывает веревки и ловко сматывает их, его щеки покраснели, а губы вишневого цвета, покрытые моей кровью. Он садится на стул и наблюдает, пока я слезаю со стола. Меня трясет. Мое тело дрожит, я пытаюсь взять себя в руки, но это тщетное усилие. Смотрю на отметину на моем плече. Провожу пальцами по следам его зубов. Крошечные остатки крови скапливаются вокруг фиолетовых и синих вмятин.

Губы Линкольна изгибаются в лукавой ухмылке, и я вспоминаю его нежную сторону, которая похожа на поэзию, и мне хочется вписать себя в его жизнь.

— Разве ты не это имела в виду? — спрашивает он.

Сглатываю, преодолевая сухость в горле.

— Ты сосал мою кровь. — Это не вопрос, а скорее утверждение, которое он игнорирует.

Лодка медленно покачивается из стороны в сторону, и скрип старого дерева заполняет тишину между нами. Линкольн выгибает бровь, глядя на меня, словно я его забавляю, а затем отводит взгляд и подбирает свои джинсы с пола.

— Нам пора идти, — тихо говорит он.

Я встаю, молча одеваюсь, он делает то же самое. Когда мы становимся друг перед другом, я задаюсь вопросом «Что будет дальше?» Это та часть, когда он говорит «Увидимся», хотя на самом деле имеет в виду: «Что ты от меня хочешь?»

Линкольн нежно касается места укуса, проводя по нему огрубевшими подушечками пальцев. Мое сердце трепещет, тело наслаждается его теплыми прикосновениями, ожидая слов, которые не произнесут его губы. Это продолжается до тех пор, пока он не прищуривается и не склоняет голову набок.

— Больно?

С тревогой наблюдаю за его реакцией и не могу ее расшифровать.

— Рана онемела.

Линкольн убирает руку, которой касался меня в карман джинсов. Приоткрывает губы, выдыхая. С трудом сглотнув, проводит рукой по волосам, а затем обхватывает затылок. Я смотрю на мускулы на его предплечьях и на шрам, который тянется от запястья до локтя. Он глубокий и неровный.

— Что случилось?

Его брови хмурятся в темноте, на лице отражается растерянность и смятение.

— Хм?

Прикасаюсь к толстому шраму, провожу по нему пальцами и думаю о своем.

— Бэар задел меня крюком багора.

Я знаю, что такое багор. Это очень длинный шест с крюком на конце, которым рыбаки протыкают рыбу и затаскивают ее в лодку. Я не могу представить, чтобы меня ударили таким.

— Охренеть.

— Ага. — Линкольн фыркает, как бы говоря: «Да, нелегко быть мной». — Наложили семьдесят два шва, чтобы зашить рану.

— Ого. — Семьдесят два. Хм. Такое же количество дней я провела в больнице после пересадки сердца.

Тишина окутывает нас. Он пристально сморит на меня. Как будто не может расшифровать, о чем я думаю. Хотела бы я прочитать его мысли. Прочистив горло, Линкольн снова склоняет голову, глядя вдаль в темноту.

— Я… должен быть в одном месте. Я провожу тебя.

— Хорошо. — Киваю и следую за ним, спускаясь с лодки. Мы идем молча, и я, наконец, интересуюсь: — Почему ты не спросил о моем шраме? — А затем быстро добавляю: — Обычно это первый вопрос, который задают, когда его видят.

Мы сходим с причала, он наклоняется ближе ко мне и бормочет, пробиваясь сквозь туман, как и мой разум:

— Думал, ты расскажешь мне, если захочешь, чтобы я узнал.

Его слова проникают в мое сердце, и я ловлю себя на том, что жажду разговора с ним.

Вы улавливаете неуверенность в его голосе? То, что его слова несут больше смысла, чем он хочет? Засовываю руки в карманы куртки.

Линкольн игриво толкает меня своим плечом, тепло его тела пронизывает меня, а его губы изгибаются в едва заметной усмешке.

— Тебя кто-то укусил?

Смотрю на него, украдкой бросая взгляды, замечая его веселую сторону, о существовании которой я даже не подозревала. И я не знаю почему, но его слова кажутся мне такими смешными или, может быть, приступ хихиканья вызывает у меня тот факт, что он шутит надо мной. Линкольн останавливается и наблюдает за мной с искренней улыбкой на лице, его плечи трясутся от безудержного смеха. Именно в этот момент — вы тоже это видите — он дарит мне первую настоящую улыбку. И она чертовски яркая, и я не понимаю, почему не видела ее до сих пор.

Мое сердце болит за всех женщин, которые когда-либо любили этого мужчину или были одержимы этим равнодушным любовником. Он в моей крови, в венах, с каждой улыбкой медленно пробирается к моему сердцу.

Линкольн оставляет меня в четыре часа утра, со смехом на губах и воспоминаниями о нем между моих ног.

ГЛАВА 18

Обработчик рыбы — человек, который занимается первичной обработкой рыбы. Термин широко используется на перерабатывающих плавучих предприятиях и прибережных заводах. Рабочие потрошат, чистят и сортируют рыбу.

Стою на краю пирса, чайки кричат над головой, окружив судна на пристани. Уставился на волны подо мной. Думаю об Афине. Неизменно. Богиня мудрости и войны. Мне становится смешно, когда я вспоминаю, что в детстве она была моим единственным голосом разума, в то время я думал, что мир мне чем-то обязан. Даже сейчас, возле воды, я чувствую ее любовь. Невесомую. Глубокую. И я ненавижу то, что не могу вспомнить, как звучал ее смех.

Но я помню те ощущения, когда лежал на холодном полу в больнице. Помню, как сидел рядом с Афиной, и весь мой мир рушился. Но она уже ушла. Я смотрел на кардиомонитор и на остальные аппараты, которые удерживали ее в живых. Безжизненную. Она не приходила в себя, но потом той ночью кто-то прошептал слова: «Можешь отпустить». По сей день я не знаю, кто их произнес. Потому что это была не Афина. Тем не менее, я поднялся с пола и всего себя отдал маленькому мальчику, который нуждался во мне.

Чем я теперь занимаюсь? Застрял между безжалостной потребностью в Джорни и настойчивым желанием быть тем отцом, в котором нуждается Атлас.

Вздохнув, отгоняю эти мысли и отхожу от края. Причал качается, мужчина с трубкой в руке наблюдает за мной издалека, дым клубится между его губ.

Понимаю, что Джорни в моей жизни — это груз, который я не планировал нести, и все же я здесь, тону настолько быстро, что и представить не мог. Мой желудок сводит от чувства вины.

Мужчина не двигается. Медленно выдыхает струйку дыма, которая танцует в солнечном свете, обвивая его лицо.

— Где оно?

Деверо отводит от меня взгляд и смотрит на воду. Замечаю синяки под его глазами, выражение лица измученное.

— У меня его нет.

В последний раз затянувшись сигаретой, бросаю ее в сторону мусорного бака, пошатывающегося на краю причала.

— У тебя его нет? Что ты, бл*дь, имеешь в виду?

Он надевает маску безразличия на свое самодовольное лицо.

— Именно это я и имею в виду. У меня его нет.

Достаю из кармана нож. Без раздумий хватаю Деверо за ворот куртки и притягиваю к своей груди, прижимая нож к его горлу. Лезвие давит на кожу, но не протыкает ее.

— Даю тебе один день, чтобы вернуть его, или я сделаю из тебя приманку.

Деверо таращится на меня с недоумением в глазах. Устремляет взгляд за мою спину, на причал. Я не доверяю ему. Никогда не доверял. Но так как Бэар постоянно загоняет нас в долги, а наши штрафы перевешивают прибыль от уловов, приходится заключать сделки с дьяволом. Деверо Бельмонт способен разрушить нашу рыбацкую жизнь, и он делает как раз именно это.

Он высвобождается, и когда отступает на шаг — его челюсть сжата, но я не позволяю ему уйти. Вымещаю на Деверо свои сумбурные мысли, потому что он здесь, и он является проблемой.

— Я вернул тебе деньги, которые мы были должны, черт возьми. Дело сделано. — Смотрю на него, как на пустое место, в его холодные глаза, принадлежащие человеку, потерявшего все. Я знаю этот взгляд. Я живу такой жизнью. Каждый чертов день. — Один день. Не больше. Или я перережу тебе глотку прямо здесь, — предупреждаю я.

Его тело напрягается, он отворачивается от меня.

— Я достану его. — Деверо кивает, нож царапает его натянутую кожу. — Достану.

Выгибаю бровь, дыша в его лицо.

— Ты же не хочешь увидеть, каким я бываю в ярости.

— Я же сказал, что достану его. Так и будет.

Ослабляю хватку и кладу нож в карман, когда приближается Бэар с ведерками наживки в руках.

— Все готово? — спрашивает брат, проходя мимо нас и залезая в нашу лодку.

Я киваю и, отступив на шаг, подмигиваю Деверо.

— Хорошего дня, Бельмонт.

Бэар ухмыляется, наклоняясь, чтобы поставить ведра на корму.

— Успели подружиться?

Смотрю на него пристальным взглядом. Бэар понятия не имеет, на какие жертвы я пошел, чтобы удержать нас на плаву. Ни малейшего гребаного понятия.

— Не совсем. — Киваю на порт позади себя. — Ты позаботился о накладной?

— Ага. Я также встретил твою девушку. — Брат достает из кармана салфетку. — Она просила передать тебе это.

Закатывая глаза, переключаю внимание на крючок. И когда Бэар кладет салфетку на стол, замечаю обертку от презерватива.

— Если тебе интересно мое мнение, я бы сказал, что эта малышка влюблена в тебя без памяти.

Влюблена? Не знаю. Она не показывает мне, что влюбляется. Больше похоже на то, что она снова хочет собрать себя воедино, по одному осколку за раз. Разве я не этим занимаюсь?

Дин и Нивио забираются в лодку под громкий смех и грубые комментарии баристы у кофейного киоска. Наклонившись, хватаю обертку и салфетку, а затем сую их в карман.

Но сначала читаю.

Ее номер телефона и слова: «Если тебе нужен друг в четыре часа утра».

ГЛАВА 19

Багорный крюк — большой крюк на конце шеста, используемый для удержания крупной рыбы и подъема ее в судно.

Я не спала чуть больше двадцати четырех часов и не чувствую себя уставшей. Тело немного побаливает, но я точно не уставшая. Как это произошло? Как я так быстро стала такой девушкой?

Легко. В игру вступил задумчивый рыбак. Так всегда бывает, влюбляешься по уши в того, кто не отвечает взаимностью. Как у меня было с Дэмиеном Джонсом, когда я училась во втором классе. Он был самым измученным, беспокойным, плохим мальчиком, который когда-либо ходил по коридорам начальной школы Окоста. У него были светло-голубые глаза и вишнево-красные губы, и я думала, что он самый красивый мальчик, которого я видела в своей жизни. А еще он пугал меня до жути. Итак, однажды в восьмилетнем возрасте я наблюдала, как к нему приставал парень постарше. Я что-то сказала, не помню что, но именно в этот день я попала в поле зрения Дэмиена Джонса. Он посмотрел на меня, подмигнул, а затем произнес: «Ты моя девушка», прямо перед тем, как потянуть меня за волосы и забрать мои деньги на обед. И, как оказалось, девочки становились подругами Ди-Джея не по собственному выбору. По крайней мере, так было со мной. Я весь год каждый день покупала обед Дэмиену, а после этого он просто уходил. Оказывается, он даже не посещал нашу школу. Он убегал из дома и, видимо, думал: «Эй, потусуюсь здесь». Не знаю, но это было странно. Я часто задаюсь вопросом, чем этот чувак занимается сейчас, и у меня такое ощущение, что он сидит в тюрьме.

Какие выводы я сделала?

Меня тянет к мужчинам с секретами.

Все еще не верите мне? Перенесемся в седьмой класс. Вессон Уэйдс пригласил меня на свидание. С ним у меня был первый настоящий поцелуй с языком, а спустя две минуты он сказал мне, что просто хотел узнать, как я целуюсь. И, как оказалось, все это было пари, которое он заключил со своим другом.

Парни — отстой.

Мое пристрастие и привело меня к Линкольну. Когда утреннее солнце пробивается сквозь окна бара, атмосфера здесь совсем другая, нежели была восемь часов назад. Включив свет, становлюсь за барную стойку и улыбаюсь. Я думаю о Линкольне, о его прикосновениях — воспоминания о нем запечатлены в каждой частичке меня. Когда я касаюсь плеча, то чувствую жжение — еще одно напоминание о его метке на мне. Утро проходит в медленном темпе, Мэл появляется с кофе, вскоре приходит Эверетт и наводит порядок на кухне.

Когда минут через двадцать в бар заходит Дилан, Мэл, ухмыляясь, толкает меня локтем.

— Смотри. — А затем она нажимает кнопку на своем телефоне и включает песню «Wrecking Ball».

Дилан останавливается, расплываясь в улыбке.

— Мило. Чертовски мило.

Перевожу взгляд на Мэл.

— Я должна знать, что это значит?

— Ее машину поцарапали ключом прошлой ночью. — Улыбка Мэл становится еще шире. Все «приключения» Дилан кажутся ей забавными. Наверное, потому что собственная жизнь Мэл вращается вокруг мелких близнецов-террористов. — Миссис Квинтен не очень ею довольна. — Дилан бросает сумку на барную стойку. Она черная, как и толстый слой косметики на ее глазах и ее сердце.

— Брак крепкий только в том случае, если крепки отношения в нем.

Мы с Мэл обмениваемся взглядами.

— Или твоя киска сделана из магической волшебной пыли, — добавляет Мэл.

Эверетт появляется из-за спины Дилан и ставит тарелку с едой рядом с ее сумкой.

— Наслаждайтесь, девочки. — Поскольку мы проводим в этом месте много времени, почти все, что я ем, готовит Эверетт. Если бы между нами была хоть какая-то химия, я бы, наверное, вышла за него замуж, чтобы мне никогда не приходилось готовить.

Эверетт стоит у стойки, жуя кусок колбасы.

— Я вижу, ты хорошо добралась до дома или никуда не уходила.

Ковыряюсь в беконе, пока не нахожу хрустящий кусочек.

— Уходила.

Сидя на табурете, Мэл вздыхает и тянется за беконом.

— Блин, я действительно пыталась стать веганом.

— Почему? — спрашивает Эверетт, глядя на нее с отвращением во взгляде.

— Потому что это полезно, и я устала от того, что мои дети едят только куриные наггетсы.

— Какая жалость. Мясо вкусное. — Дилан ухмыляется, толкая Эверетта локтем.

Он закатывает глаза.

— Если ты так говоришь.

На всякий случай, если вам интересно, Эверетт был помолвлен в прошлом году. Теперь уже нет. Из-за Дилан. В этом чертовом баре, без преувеличения, так много грязного белья, что воняет.

— Я лучше пойду разбужу Кая, прошлой ночью он спал в грузовике. Он даже не проснулся, когда я завел грузовик утром и приехал на работу.

— Почему? — спрашиваю я, неуверенная, что действительно хочу знать.

— Без понятия. Почему он делает то, что делает? — А потом Эверетт улыбается, подмигивает мне и откусывает еще один кусок колбасы. — Он, наверное, злится на меня, потому что мы не подвезли тебя домой прошлой ночью.

Закатив глаза, шлепаю Дилан по руке, когда она начинает болтать о Кайло непристойности. Чувствую, что мне нужно защитить его от заигрываний Дилан, и, поверьте мне, она уже несколько раз строила этому парню глазки.

Когда Эверетт уходит, беседа перетекает в другое русло. Мэл рассказывает нам о том, что Мэйбл вчера отправили домой из школы, потому что она поцеловала мальчика. Ей пять лет. Очевидно, она набралась от Дилан, которая живет с ними, но неважно. Я тоже целовалась с мальчиками в этом возрасте. Эй, может быть, вот где я совершила ошибку.

Не знаю почему, возможно, из-за разговоров о поцелуях, но я вновь думаю о Линкольне, и я ненавижу, что это происходит так легко. А потом задумываюсь о его жене и задаюсь вопросом, как она умерла. Сомневаюсь, что он когда-нибудь мне расскажет.

Когда мы с Мэл и Дилан ссоримся из-за сосисок и яиц, которые Эверетт приготовил для нас, открывается дверь кабинета Эйва. Догадаетесь, кто выходит?

Держу пари, вы подумали, что это Пресли. Вы правы. И на ней та же одежда, что и вчера, и если вы внимательнее заглянете за дверь, которая быстро закрывается, с трудом, но вы сможете разглядеть Эйва, спящего на диване.

— Ты тут спала? — спрашивает Дилан, по-видимому, довольная тем, что разговор больше не идет о ее способах разрушить брак.

Пресли вздрагивает, прижимая руку к груди.

— Девочки, что вы здесь делаете?

Мэл смотрит на свой телефон в руке, а затем кладет его на стойку позади нас.

— Сейчас одиннадцать утра. Мы открываемся через двадцать минут.

— О, верно, — спешит добавить Пресли, пытаясь жонглировать своими туфлями в одной руке и сумочкой в другой. При этом она роняет одну туфлю на пол. — Да, я знаю.

Улыбаясь, опираюсь локтями на стойку.

— Хорошая ночь?

Щеки Пресли краснеют.

— Я просто помогала Эйву с доставкой и уснула.

— Ага. — Дилан подходит к ней, поднимает туфлю и осторожно кладет ее на сумочку. — Крошка, твоя рубашка одета задом наперёд.

Пресли переводит взгляд на свою грудь.

— О, эм. — Вздохнув, она сдается. — Ладно. Мы трахались. Счастливы?

Дилан прислоняется бедром к барной стойке, в ее глазах пляшут веселые огоньки.

— Подробности, пожалуйста.

Мэл издает рвотный звук.

— Нет. Ни за что. Пожалуйста, не надо. Я ничего не хочу знать.

Думаю, это подтверждает, что они с Эйвом не трахались, как думала Пресли. Несмотря на то, что я уже знала это, вы можете буквально увидеть, как в тот момент на лице Пресли промелькнуло облегчение.

Пресли рассказывает Дилан подробности, а я их избегаю. Мы с Мэл. Я ни в коем случае не хочу знать что-либо о том, что они делали в кабинете. Достаточно того, что он мой брат, и, что еще хуже, я работаю там с документами. Буду гадать, на каких поверхностях они занимались сексом. Не совсем то, о чем я бы хотела думать.

Двадцать минут спустя из кабинета выходит Эйв, его волосы спутаны, и он выглядит таким же усталым, как и утром, когда я видела его последний раз. Он никому ничего не говорит и уходит. Плечи Пресли опускаются.

— Так тяжело разгадать, что у него на уме.

— Милая, понимаю тебя. — Я не рассказываю ей о том, что произошло сегодня утром с Линкольном, или о том, что я передала ему свой номер телефона через Бэара как какая-то влюбленная девочка-подросток. А затем я думаю про себя: «Неужели я правда влюблена? Почему так легко и непринужденно влюбилась в этого мужчину?»

Я не знаю ответа. Возможно, потому, что, несмотря на его немногословность, меня необъяснимо тянет к нему. Помню, как однажды, когда мне было около тринадцати лет, я впервые почувствовала любовь к мальчику. Не переживайте, это был не Дэмиен. Но я помню, как спрашивала маму о том, как она познакомилась с папой и сразу ли почувствовала связь с ним. Она сказала мне: «Малышка, твой отец завладел моим сердцем в тот день, когда я его встретила, и разрушил меня для всех остальных. Мне было девять лет, и я сразу поняла, что мое сердце будет принадлежать ему».

С тех пор у меня появилась сказочная версия того, как, по моему мнению, должна выглядеть любовь. Только, это невозможно. Вы видели, как закончились мои отношения с Деверо. Моя личная жизнь подобна разорванным клочкам бумаги, которые вы вырываете из блокнота на спирали. Бумага отрывается целиком, края хлопьевидные, так и я иногда теряю частички себя.

Смотрю на банку, стоящую в конце стойки. Ту, что с лепестками роз, которые мы находим в баре. Я видела вечность в глазах мужчины. Мне нравится думать, что, возможно, есть еще хорошие парни, такие как мой отец, с которым я всех сравниваю.

В тот момент, когда вывеска на дверях гласит «Открыто», бар наполняют завсегдатаи, которые проводят здесь время по утрам. После обеда в баре, кажется, всегда шумиха. Иногда это одинокая жена рыбака, которая напивается в полдень и рассказывает нам все о своей жизни. Иногда домохозяйка, чей муж живет в Сиэтле по выходным, но не забирает ее с собой, потому что ему нравится менее сложная жизнь, чем в городе. В этом есть смысл?

Да, и я считаю, что это бред, но она также пила неразбавленную водку примерно с полудня, так что посмотрим позже, чем это закончится. Дилан подружилась с ней, так что, возможно, теперь она интересуется девчонками. Я бы не стала отбрасывать этот вариант.

Кого вы обычно не встречаете?

Детей.

Потому что, сюрприз, это бар. Но также, они учатся в школе. Как ни странно, я совсем не удивлена, когда в тот же день в час дня приходит Флетчер с ребенком, идущим за ним по пятам.

Я смотрю не на Флетчера и его обычное выражение лица «просто дай мне выпить и не задавай вопросов», а на трехфутового мальчика за его спиной.

— Флетч, ты похитил ребенка?

Он бурчит что-то в ответ, что я не могу разобрать, и бросает свою фланель на спинку стула. Кивает ребенку и похлопывает по стулу позади себя.

— Садись, шкет.

Ощущая тревогу на душе, перевожу взгляд на Мэл, затем на Дилан. Пресли ушла домой, ее смена после полудня, мне кажется, если бы она была здесь, то тоже бы уставилась на них с вопросом во взгляде: «Что, черт возьми, происходит?» Дилан пожимает плечами, Мэл подходит к ним.

— Флетч, это бар. Ребенок не может здесь находится.

Он закатывает глаза.

— Он не будет пить алкоголь. Вообще-то, дай мальчику рутбир (прим. пер.: Root beer — газированный алкогольный или безалкогольный напиток с корой дерева Сассафрас в основе). — Старик бросает взгляд на ребенка, у которого все еще рюкзак на плечах. — Ты любишь рутбир, верно?

— Я не люблю пиво.

— Это не пиво, — говорит ему Флетчер. — Ты никогда не пробовал газировку?

— Я не знаю. — Мальчик пожимает плечами, его рюкзак сползает с плеч.

Флетчер стучит кулаком по барной стойке.

— Он будет пить рутбир.

Мэл вздыхает.

— Хорошо, но если Эйв узнает, я тут ни при чем.

— Эйв ни черта не сделает, — ворчит Флетчер, когда я, как обычно, наполняю его стакан виски.

Бросаю взгляд на мальчика, который теперь смотрит телевизор, висящий надо мной. Он чудесный. Большие голубые глаза, обрамленные густыми черными ресницами, розовые щеки, темно-каштановые волнистые волосы. Мое сердце бешено колотится в груди, когда я разглядываю его. Меня очаровывает его теплая улыбка, когда я протягиваю ему газировку, и то, как он говорит:

— Спасибо, мэм.

— Моим детям следует пообщаться с этим юношей, — отмечает Мэл, качая головой в ответ на его манеры. К сожалению, в наши дни они редко бывают у детей. — Как тебя зовут, приятель?

Он застенчиво улыбается ей.

— Атлас Харди. — Сняв рюкзак, мальчик кладет его перед собой, а затем расстегивает молнию. Немного покопавшись в нем, достает лист бумаги и протягивает его Флетчеру.

— Я сделал это для тебя.

Флетчер смотрит на него, а затем подмигивает ребенку.

— Что это такое?

— Это рисунок, — говорит он ему. — Это я, ты, папа и дядя Би на лодке.

Помните, я говорила, что меня всегда привлекали хранители секретов? Так оно и есть.

ГЛАВА 20

Клетка-ловушка — ловушка из проволочной сетки, пластика, дерева и сетного полотна, в которую кладут наживку и опускают на дно океана. Рыба или краб попадают в клетку и больше не могут выбраться.

Я делаю глубокий вдох, а затем медленно выдыхаю. Мое сердце щемит и бьется в неустойчивом ритме. Может быть, у него было больше секретов, нежели я думала?

Зная мужчин, да, наверное, так оно и есть.

Я уставилась на рисунок. Флетчер ловит мой взгляд. Я никогда не замечала цвета его глаз. До сих пор. Знакомый цвет морской воды. Адреналин бурлит внутри меня. Кожу покалывает, словно иголками, и ощущаю бабочек в животе. Смотрю на мальчика. Атлас.

Его глаза более голубые.

Может быть, это все совпадение, а возможно, я совсем не знаю Линкольна, и это лишь один из многих секретов, которые он хранит. Наверное, я не могу его винить, и я, конечно, не спрашивала об этом. Мой единственный вопрос до недавнего времени заключался в том, была ли у него жена, а не сын. Я никогда даже не думала, что его фраза: «Мне нужно быть в одном месте» связана с ребенком.

Флетчер прочищает горло и обращает внимание на ребенка.

— Я выгляжу немного толстым.

Атлас откидывает голову назад, тихо смеясь.

— Ты не толстый. Я просто нарисовал твою голову слишком большой. — Он достает из рюкзака карандаш, сосредоточенно нахмурив брови. — Вот. Я исправлю.

С улыбкой на лице отхожу в сторону, к Мэл, пока Атлас исправляет рисунок. Флетчер не сводит с меня глаз, как будто хранит секрет, который не хочет, чтобы я знала. Я ищу общие черты. Флетчер действительно отец Линкольна? Неужели я знала его семью и не осознавала этого?

— Харди? — Мэл смотрит мне в глаза. — Думаешь, у него есть ребенок?

— Не знаю, — добавляю я, тепло приливает к моим щекам, чувствую себя шокированной и сбитой с толку. — Мы мало разговариваем.

— Эй, Джей? — зовет Флетчер. Я оборачиваюсь и смотрю на него. — Мы можем заказать еду?

Кивнув, беру меню и пододвигаю к нему, ничего не говоря. Я почти боюсь, что если открою рот, то начну задавать вопросы. Вопросы, которые, я почти уверена, он не хочет, чтобы я задавала при ребенке.

Они заказывают две корзинки рыбы с жареным картофелем и через час все еще сидят в конце барной стойки. Там же, где обычно располагается Линкольн, когда приходит сюда. Мэл начинает нервничать, когда появляется Эйв и направляется прямо в свой кабинет. К счастью, он не заглядывает в зал, а если бы и сделал это, то Атлас сидит в самом конце, спрятанный в углу почти от всех у банки с лепестками роз и скрытый почти от всех. Кроме меня.

Меня будто тянет к мальчику, я не в силах оторвать от него глаз. Он долго смотрит на банку с лепестками роз и фотографию моих родителей на ней.

— Кто они? — спрашивает он, потягивая свой второй рутбир. Боюсь, это слишком много для ребенка. Ему не больше шести лет.

Мои бедра соприкасаются с краем прилавка, и я нервно пощипываю кожу на большом пальце.

— Мои родители.

Атлас вздыхает.

— Где они сейчас?

Подмигиваю ему, выдавливая улыбку.

— В раю.

Голова Флетчера наклонена вперед, за густыми лохматыми волосами скрывается маска безразличия. Замечаю, как на его челюсти заходили желваки, но он молчит.

Где-то между Атласом, играющим в бильярд с несколькими завсегдатаями, и отбиранием двадцати баксов у Эверетта, открывается дверь офиса, и из темной комнаты выходит Эйв. Поначалу его больше беспокоит, почему Дилан фотографируется с одинокой женщиной, о которой я рассказывала ранее. Он строго придерживается правила «не пить» во время работы. Естественно, и я уверена, вы уже догадались, оно не всегда соблюдается.

— Это вода, Эйв, — бормочет Дилан, наливая еще одну порцию женщине. — И ее счет приближается к двум сотням, так что не беспокойся об этом.

Эйв недовольно ворчит и запускает руку в свои спутанные волосы. В этот момент его налитые кровью глаза смотрят на меня. Он ничего не говорит, но обводит взглядом барную стойку и зал.

Вот он — привычный сердитый брат, которого я вижу каждый день.

— Ему запрещено здесь находиться, — говорит он Флетчеру, похоже, зная, чей это ребенок. Я не удивлена, ведь он не рассказал мне, что Флетчер вытащил бар из затруднительного положения, поэтому, вероятно, не счел нужным рассказать мне об этом мальчике.

Гнев пронзает меня. Не из-за того, что брат смотрит на меня так, словно я впустила несовершеннолетнего в бар, а потому что у него есть эти секреты.

— Все в порядке, — огрызаюсь я. — Он пьет рутбир.

— Мне плевать, что он пьет. Он несовершеннолетний и должен уйти. — Эйв переводит свой яростный взгляд на Флетчера. — Ты понимаешь, в какие неприятности я могу попасть, если сюда заявится Комитет по контролю алкоголя? Это место закроют.

— Они ничего не сделают бару в маленьком городке, — говорит Флетчер, закатывая глаза.

Они переглядываются, Эйв отводит от него взгляд и смотрит на мальчика.

— Возможно, но он должен уйти.

Атлас взбирается на табуретку.

— Я ничего не скажу. Я действительно хорошо умею хранить секреты.

Держу пари, так и есть. Если на самом деле моя теория верна, его отец является хранителем королевской тайны. Я снова пристально смотрю на мальчика. Не могу смириться с тем, как сильно он похож на Линкольна. Тот же нос, тот же разрез глаз, ухмылка… он его ребенок. Перевернув свой рисунок, Атлас начинает рисовать, игнорируя Эйва и его требование, чтобы Флетчер отвел его домой.

Беру пустые корзинки из-под еды и отношу их на кухню. Жареная еда, накаленный воздух и ругань разносятся в конце кухни. Эверетт стоит рядом с фритюрницей, пытаясь достать палтуса в кляре, а его запястье печет от недавно появившегося ожога.

— Черт возьми, — ругается он, отпрыгивая назад и натыкаясь на Мэл, которая следит за тем, чтобы ажиотаж «счастливого часа» не подкрался к нам незаметно. Эверетт ловит мой взгляд, его пухлые губы сжаты.

— Осторожнее. — Тянусь рукой к Мэл, которая поскальзывается на масляных пятнах на полу, но ее успевает прижать к столу мужчина весом в двести фунтов. Киваю в сторону зала. — Эйв узнал, что в баре есть мальчик, который мухлюет.

Эверетт закатывает глаза, снова направляясь к грилю с лопаточкой в одной руке и полотенцем, накинутым на другую.

— Скажи этому маленькому паршивцу, что я хочу вернуть свои двадцать баксов. Он знал, как играть в бильярд.

Я смеюсь, но натянуто. Мои мысли где-то в другом месте. В данный момент я не могу ни на чем сосредоточиться и перестать думать об Атласе. Хочу броситься в зал, схватить Флетчера за ворот его фланели и потребовать, чтобы он рассказал мне, что, черт возьми, происходит.

Мне требуется несколько минут, чтобы успокоиться, но когда я возвращаюсь в бар, меня встречает сам соблазнитель-хранитель секретов, пристально смотрящий на меня сверху вниз. Он не выглядит довольным. Наверное, потому что понимает, что теперь я знаю кое-что. Или, потому что его потенциальный ребенок сидит в баре. Возможно, из-за этого.

Я улыбаюсь и скрещиваю руки на груди, мое сердце бешено колотится, когда его задумчивый взгляд останавливается на мне, но это продолжается недолго. Затем он смотрит на Флетчера.

— Что ты здесь делаешь с ним?

Флетчер пожимает плечами и бросает деньги на стойку, его глаза устремлены на неоновую вывеску надо мной.

— Атлас был голоден. Поэтому я привел его сюда поесть.

Перевожу взгляд на Эйва. Он пожимает плечами, качая головой, как будто первый раз за неделю наблюдает что-то забавное. Вероятно, так и есть.

Линкольн выдыхает через раздутые ноздри.

— Это гребаный бар. Он не может быть здесь, — говорит он, не глядя в мою сторону.

— Ага. — Эйв выглядит незаинтересованным, он сосредоточен на своем телефоне, но добавляет: — Я тоже пытался сказать ему об этом.

В разгаре этой сцены Атлас заканчивает рисунок, над которым трудился, спрыгивает со стула и передает его мне.

— Вот. Я нарисовал. — Обернувшись, он смотрит на Линкольна. — Папочка! — кричит он и бежит к нему. — Ты поймал рыбу?

Не реагируй. Просто отпусти. Итак, у него есть ребенок. Большое дело. Это не имеет большого значения, верно?

По правде говоря, нет, это не так. Он даже не обязан мне ничего объяснять или говорить правду. Не похоже, что мы встречаемся.

Линкольн сглатывает, улыбаясь ему. Взъерошив волосы мальчика, он подмигивает, его глаза полны замешательства.

— Привет, приятель.

Атлас берет Линкольна за руку.

— Ты поймал много рыбы?

— Не особо, — слышу, как он отвечает своему сыну.

Его сын. Сын от другой женщины, и, возможно, именно от той, которая умерла. Смотрю на рисунок в моих трясущихся руках, который мне дал Атлас. Это облака и четыре звезды в них. Рядом с каждой звездой написано имя. Моя сердце сжимается, когда я читаю каждое из них.

И прямо сейчас наступает этот момент. Вы улавливаете? Момент, когда ошеломленные, остекленевшие глаза Линкольна смотрят на меня. Я сглатываю, медленно моргаю и смотрю в глаза незнакомому мне человеку. Его грудь вздымается от сбившегося дыхания, а затем он забирает Атласа из бара. Пресли придерживает им дверь, ее смена вот-вот начнется. Одетая в узкие джинсы и черный топ, притягивающий внимание к декольте, которого она заслуживает, и, если вам интересно, она останавливается у столика возле окна, где сидит Бэар с двумя другими парнями. Она улыбается им. Они смеются, флиртуют, и я думаю, что моему старшему брату может не понравиться эта картина.

Эйв скрещивает руки на груди, его взгляд прикован к этому столу. Нахмурив брови, он отходит от стойки и уходит в свой кабинет. Дверь за ним захлопывается.

Посмотрите на выражение лица моего брата и флирт Пресли, вот в чем проблема с заигрываниями в рабочее время. Это создает проблемы для всех нас.

Также и секреты.

Мэл обнимает меня за плечи и берет у меня рисунок.

— Что это такое?

— Мальчик нарисовал для меня.

Она рассматривает его.

— О, это мило. Он изобразил маму и папу звездами. — Мэл называет моих родителей мамой и папой. Все так делали. Все наши друзья говорили так в детстве — мои родители были именно такими людьми. Друзья для многих и родители для всех.

— Кто такие Ретт и Афина? — Затем она замолкает, ее глаза широко раскрыты. — Он вдовец, не так ли?

Я пожимаю одним плечом, забираю рисунок и кладу его в задний карман.

— Ага.

Хочу последовать за Линкольном и потребовать, чтобы он рассказал мне, в чем дело, но я этого не делаю. Флетчер тоже молча уходит.

Затем ко мне подходит Пресли с улыбкой на лице.

— Что я пропустила? Это его ребенок?

Снова киваю, но не вдаюсь в подробности. Я знаю, кто может дать мне ответы в данный момент, и он поговорит со мной об этом.

Эйв сидит за своим столом, когда я врываюсь в его кабинет и закрываю за собой дверь. Он на мгновение отрывает взгляд от своего телефона, а затем снова опускает глаза.

— Что?

— Насколько хорошо ты знаешь Флетчера?

Он издает стон.

— Только не это. Я говорил тебе держаться от этого подальше.

— Да, ты говорил, но я предполагаю, что Флетчер — отец Линкольна.

— Я не знаю, так ли это, — говорит мне брат с угрюмой ноткой в голосе. Его губы сжимаются в жесткую линию. — Я знаю, что у него есть несколько сыновей, но не знаю, кто они.

Смотрю на фотографию наших родителей на стене над его столом.

— Так почему же он дал нам сорок тысяч долларов, чтобы мы не потеряли бар?

— Он просто решил это сделать. Флетч приходил сюда с тех пор, как мы были детьми. Он не хотел, чтобы я его потерял, поэтому дал нам деньги. Конец истории. Он сказал мне не задавать вопросов, и я не стал. Ты тоже не должна.

Мое сердце переворачивается в груди.

— Тебе не кажется немного странным, что он дал нам деньги, а теперь его сын трахает меня?

— Ты не знаешь, что Линкольн — сын Флетчера. Ты просто предполагаешь, потому что ребенок назвал его папой. И я говорил тебе не связываться с этим парнем. Но ты не слушала.

— А я говорила тебе не спать с Пресли. Несколько раз.

Со стоном он откидывается на спинку стула, запустив руки в волосы.

— Я должен работать. Как и ты. Мы поговорим позже.

Хлопнув руками по коленям, я резко встаю.

— Как скажешь.

Моя смена тянется мучительно медленно, и пока я пытаюсь получить ответы от Бэара, который остается в баре на ужин с двумя другими парнями, он не рассказывает мне ничего важного. Кроме того, что да, у Линкольна есть ребенок, а его жена умерла.

— Ты не очень-то помог мне, — говорю я Бэару, когда он оплачивает свой счет.

Он не спускает глаз с Мэл, с которой флиртовал всю ночь.

— Я дам тебе его номер телефона, если ты дашь мне ее. — Он кивает в сторону Мэл.

Я оглядываюсь через плечо, затем снова смотрю на Бэара.

— Я не могу этого сделать. — Откашлявшись, пытаюсь избавиться от неловкости в голосе. — У нее есть дети, и нет времени для секса на одну ночь?

Он хмурит брови, прищуриваясь.

— Кто сказал, что мне нужна только одна ночь.

— Просто предположение. — Я улыбаюсь, нервничая. — Судя по истории твоего брата.

Проводя рукой по лицу, он издает смешок.

— Давай, дорогая. — Прислонившись к барной стойке, он тянется к подставке под пивные бокалы и переворачивает ее, прежде чем стащить мою ручку из кармана на фартуке, завязанным вокруг талии. Стянув колпачок ртом, он царапает номер, а затем прикрывает его рукой. — Скажешь мне?

— Черт, ладно. — Беру другую подставку и пишу на ней номер Мэл. Она убьет меня. — Но если ты просто трахнешь ее и сбежишь, я выслежу тебя и сделаю тебе что-нибудь очень плохое.

— Угу. Кто сказал, что она не трахнет меня и не сбежит?

Я обдумываю его слова.

— Тогда это ее проблемы.

— Справедливо. — Он пододвигает подставку ко мне. — Будь с ним помягче.

— Почему? — Не то чтобы я собиралась разорвать Линкольна на части из-за того, что он не признался мне в том, что у него есть ребенок, но мне любопытно, почему Бэар так сказал.

Он наклоняется ближе ко мне, его глаза улыбаются раньше, чем губы. Его взгляд искренний, когда он говорит:

— Линкольн действительно хороший парень, но у него грубоватая натура.

Прежде чем я успеваю задать еще вопрос, Бэар уходит, а я отвожу Мэл в сторону, развязывая фартук вокруг талии.

— У меня плохие новости. Или, может быть, хорошие.

Она хмурится, заправляя прядь волос за ухо.

— Ты ведь не беременна, да?

— Что? Нет, почему?

Она ставит бутылку джина обратно на полку после того, как намешала джин с тоником для посетителя, сидящего за барной стойкой.

— В последний раз, когда у меня были плохие новости, — она искоса смотрит на меня, — они сопровождались маленькой розовой полоской и двумя сердцебиениями.

— Я дала Бэару твой номер?

В ее глазах внезапно вспыхивает огонек.

— Тот чувак с голубыми глазами и татуировками?

— Да, это он.

— Черт. Да. — Она поднимает кулак в воздух. — Похоже, он действительно хорошо провел время. Надеюсь, он позвонит.

Я качаю головой, смех срывается с моих губ.

— Прикрой меня. Я уеду на пару часов, но вернусь позже.

— Ты собираешься найти его, не так ли?

Кивая, блуждаю взглядом по бару. Все столики заняты. У меня полно работы, и я знаю, что сейчас не время, но мне нужны ответы, и я не могу ясно мыслить, пока не получу их.

Мэл говорит, что прикроет меня. Выйдя на улицу, я подхожу к концу пирса, достаю из кармана куртки подставку и набираю номер в своем телефоне. Линкольн не отвечает. Может, Бэар дал мне неправильный номер.

Возвращаясь в бар, иду с опущенной головой, избегая луж и упавших веток. С океана дует ветер, столб дыма отвлекает мое внимание от песка. Мне не нужно смотреть, чтобы узнать, кто там стоит, но я делаю это и вижу Линкольна со странным выражением лица.

Бросив сигарету в ближайшую яму для костра на песке, он наблюдает за мной, его челюсть сжата, глаза затуманены эмоциями, которых я не понимаю.

— Ищешь меня?

Киваю, засунув руки в карманы куртки. Я не вынимаю их, потому что боюсь, что если я это сделаю, он увидит, как у меня трясутся руки.

— Почему ты не сказал мне, что у тебя есть сын?

Он выглядит усталым, с растрепанными волосами и налитыми кровью глазами. Я замечаю мелочи. Как и морщинки в уголках его глаз. В этот момент понимаю, что я не только ничего о нем не знаю, но и без понятия, сколько ему лет.

Пожимая плечами, Линкольн чешет затылок, его взгляд устремлен на океан.

— Разве это имеет значения?

Почему он злится на меня за то, что я спросила о ребенке? Мое замирающее сердце падает к его ногам. От его резкого голоса у меня мурашки по коже. Я ненавижу этот его тон. Как будто он говорит: «Это не имеет значения, потому что ты ничего для меня не значишь». И я полагаю, что это, отчасти, правда. Выдавливая из себя собственное дыхание, борюсь с эмоциями. Вдыхая прохладный воздух, я смотрю на окружающую меня тьму.

— Наверное, нет.

Вижу вспышку гнева в его глазах, но он подавляет ее, заменяя равнодушной ухмылкой.

— Я должен идти. — Не сказав больше ни слова, он уходит, опустив голову.

— Верно, — бормочу я, снова глядя на океан. Давлю носком ботинка в песок, и он погружается в него. Вот в чем проблема. Я утонула. Пески похоти и влечения затянули меня под воду, и теперь я здесь, сожалею об этом.

Я не позволю себе быть такой девушкой. Больше нет. Поэтому я следую за ним.

— Эй! — кричу я, а затем бегу по песку, пытаясь догнать Линкольна. Он достигает дюн, прежде чем останавливается.

На мгновение воцаряется тишина, потом он поворачивается ко мне лицом.

Нетерпеливость исходит от него с каждым вздохом, когда он проводит рукой по заросшей челюсти. Уставшие глаза сосредоточены на чем-то над моей головой, как будто Линкольн не может посмотреть на меня даже на секунду. Его поза становится жесткой, лицо суровым.

— Что?

Мое сердце сжимается от его безразличия, и я моргаю. Я не ожидала, что он остановится. Что-то ударяет меня в грудь. Волнение. Страх. Возможно, и то, и другое. Этот парень… он идеален во всех отношениях для девушки с временной жизнью. Моя голова предупреждает о нем, в то время как сердце умоляет удержать его.

Все мое тело наполняет незнакомая боль, а затем Линкольнприкасается ко мне.

— Прости, что не сказал тебе.

Я дышу с трудом, не готовая к его словам и прикосновениям. В этом есть смысл, глубина и печаль, как будто он извиняется за нечто большее, нежели «привет, кстати, у меня есть ребенок». Хмурю брови.

— Хорошо. — Я не жду от него извинений, но опять же, это Линкольн. Я не ожидаю ничего из того, что он делает. Он ворвался в мою жизнь, и теперь я не могу игнорировать его, даже если бы захотела.

Он кивает.

— Хорошо.

Достав рисунок из кармана, протягиваю его ему.

— Он нарисовал это для меня.

— Кто? — Линкольн хмурит брови, наши пальцы соприкасаются, когда он берет рисунок.

— Атлас?

Я киваю.

— Ага.

Он не отводит глаз от рисунка. Указываю на бар вдалеке.

— Я должна вернуться к работе. — И впервые за две недели, с тех пор, как встретила этого мужчину, я, наконец, ухожу. Я не могу понять, в чем заключается изменение. Но у меня остался один вопрос. Что он хочет от меня?

ГЛАВА 21

Машина для разделывания — машина, используемая на консервных заводах для обезглавливания, удаления плавников и потрошения рыбы.

— Можно мне с кусочками шоколада?

— Ты имеешь в виду Rocky Road (прим. пер.: Rocky Road — шоколадное мороженое, также в составе орехи и зефир в виде кубиков)? — Дама за прилавком кафе-мороженого нежно улыбается Атласу.

Сын расплывается в улыбке, его глаза блестят.

— Ага. Именно. Я люблю зефир.

— Очень сильно, — поддразниваю я, подмигивая кассирше, когда она вручает Атласу рожок мороженого, и он тут же начинает вынимать все зефирки. — Сдачи не нужно, — говорю ей и кивком указываю на дверь.

Атлас следует за мной, его ботинки немного великоваты, рукава куртки такие же.

— Ты не будешь, папочка?

Я улыбаюсь ему, закатывая рукава, чтобы он не испачкал их мороженым.

— Я рассчитываю, что ты дашь мне немного своего.

Он поднимает рожок вверх.

— У тебя должно быть свое.

Наклонившись, откусываю и тут же жалею, потому что зубы сводит от холода.

— Я удивлен, что ты голоден после всего, что съел. — Не желая ссориться с отцом из-за того, что он взял Атласа в бар, когда мы оттуда ушли, я повел сына на пиццу. А потом за мороженным.

— Она красивая. Она мне нравится, — говорит Атлас, идя рядом со мной и пытаясь запрыгнуть в каждую лужу на нашем пути. Штаны промокли до колен, но ему все равно.

— Что? — Хватаю сына за руку, когда он чуть не падает в лужу.

Каким-то образом ему удается удержать мороженое.

— Джорни.

Я знал, что это произойдет. За обедом он без конца говорил о ней.

— Да, так и есть, — отмечаю я, зная, насколько точным является это утверждение. Мои мысли по-прежнему сосредоточены на этом маленьком мальчике, который шагает рядом со мной. Хотел бы я относиться ко всему так небрежно, но не могу. Легкомысленность — это не то состояние души, которое я могу себе позволить. Не в том положении, в котором я оказался на протяжении многих лет. Но с Джорни я был беспечным.

— Мне нравится это место. Мы переезжаем сюда?

Выгибаю бровь, глядя на него сверху вниз.

— Что тебе здесь нравится?

Он щурится сквозь пелену дождя, падающего на нас, его волосы прилипли ко лбу.

— Песок. — Проведя рукой по лицу, Атлас вновь откусывает мороженое и протягивает его мне. — Можешь съесть остальное.

Я смотрю на сына, когда он снова берет меня за руку. Раскачивая ею взад-вперед, он напевает себе под нос песенку.

— В Илвако есть песок.

— Но ты жил здесь, когда был моего размера? — Атлас судит о людях по их размеру, а не по возрасту. Для него возраст не имеет значения. Если ты маленький, ты ребенок. Если вы выше его, значит взрослый.

Я смеюсь.

— Ты имеешь в виду свой возраст?

— Ага?

— Нет. Я вырос в Раймонде, но когда мне было десять лет, мои родители развелись, и я переехал в Илвако с мамой. Папа переехал сюда вскоре после развода. — Воспоминание всплывает в моей голове. То, когда папа смотрит, как мама забирает нас с Бэаром, а Ретт остается с ним. Я никогда не забуду выражение лица брата. Единственный раз, когда я видел это непроницаемое выражение на его лице — в день, когда она умерла. Вы не сможете понять это, пока не испытаете смерть на таком уровне. Пока не будете любить женщину всю свою взрослую жизнь, а потом она уйдет, и вы являетесь причиной. Чувство вины такого рода не оставит вас просто так. Оно будет вас преследовать.

— Почему?

Я смотрю на сына.

— Что почему?

— Почему она переехала в Илвако?

— Там жили твои прабабушка и прадедушка. — Гляжу вдаль, в конце улицы виднеется дом отца. — Думаю, она хотела быть с ними.

Атлас прыгает обеими ногами в большую лужу, а затем хихикает, когда вода попадает на меня.

— Твоя мама же умерла?

Кивнув, опускаю взгляд на свои джинсы и вздыхаю. Он нарочно забрызгал меня.

— Да.

Его улыбка исчезает, и он выходит из лужи.

— Как?

— Рак.

Чувствую его взгляд на себе, но почему-то не смотрю в его глаза.

— Что это такое?

— Очень тяжелая болезнь.

Сомнение мелькает на лице сына.

— Как простуда?

— Хуже.

— Похожа на болезнь, из-за которой умерла моя мамочка?

— Нет, не такая.

Атлас останавливается, нахмурив брови.

— Какая же тогда?

— Ты знаешь, как умерла твоя мама. У нее было внутримозговое кровоизлияние.

— Из-за меня, — добавляет он, еще больше хмурясь.

Эмоции захлестывают меня. Я не рассказывал Атласу много подробностей о его маме. Ему пять лет. Он многое в этом не понимает, и я не хочу усложнять ему задачу. Он знает, что мама умерла, когда он родился, потому что в ее мозгу было кровоизлияние. Я не рассказывал ему о мучительном решении отключить ее от системы жизнеобеспечения, когда ему было два дня от роду, или о том дне, когда забрал его домой из больницы и позволил ему плакать три часа, потому что не мог взять его на руки. Я не хотел смотреть на него и видеть напоминание об Афине. В те дни я хотел умереть вместе с ней.

Сыну не нужно знать те подробности и моменты, когда я даже не знал, как дышать. Он маленький, и хотя у него есть только я, я хочу защищать его от внешнего мира и его жестокости так долго, как только смогу.

— Нет, не из-за тебя. Просто так случилось, дружище. Не из-за тебя.

Теперь он пристально смотрит на дом моего отца, его внимание сосредоточено на крыльце с качелями, на которых раньше сидела моя мама. Помню, как каждый раз, когда я приходил из школы, она качалась на качелях. Ветер усиливается, качели двигаются со скрипом. Звук привлекает мое внимание.

Атлас вздыхает, встречаясь со мной взглядом.

— Я думаю, что должен жить здесь, — говорит он мне, его губы и подбородок в шоколаде. Он наклоняет голову, чтобы посмотреть на выражение моего лица в ответ на его слова. Атлас всегда наблюдает за мной. Возможно, чтобы оценить мою реакцию, но какой бы ни была причина, я замечаю, что он проводит много времени, анализируя мои ответы и обыгрывая их. — И мне нравится дедушка Флетч. Он повел меня в бар. Я думаю, он классный.

— Я думал, я классный? — поддразниваю, вытирая рукавом шоколад с его рта.

Он отстраняется.

— Ты классный. Но он взял меня в бар.

Не могу поверить, что мой отец повел его в чертов бар. И меня бесит даже не бар. А то, что он познакомил Джорни с Атласом. Я не хотел встречаться с ней, не говоря уже о том, чтобы мой сын знал ее.

Я уже достаточно все усложнил. Чем глубже погружаешься, тем страшнее рассказать правду, и это пугает меня до чертиков.

В доме папа спит в своем кресле, а Бэар на диване с пивом в руке и смотрит программу «Ночь футбола», которая идет по четвергам. Папа шевелится, когда Атлас пробегает по дому и запрыгивает на диван рядом с Бэаром.

— Дядя Би, я пил пиво в баре!

— Я слышал, — отмечает Бэар, обнимая его одной рукой. Бэар смотрит на меня, а затем прижимает Атласа ближе. — Давай, мужик, нам нужна удача. Об «Морских ястребов» вытирают ноги.

Папа просыпается и замечает меня, затем встает и потягивается. Я выдыхаю, уставившись на него.

— О чем, черт возьми, ты думал? — говорю я тихо.

— Это не такая уж большая проблема.

— Проблема. Только потому, что ты облажался с нами, не означает, что ты можешь принимать решения, касательно моего сына, — огрызаюсь я, понимая, что перехожу черту.

Мой отец многое упустил в нашем детстве. К примеру, мало времени проводил с нами.

Он усмехается.

— Тебе еще многому предстоит научиться, сынок.

Я протискиваюсь мимо него к двери, в которую только что вошел. Смотрю на Бэара, сидящего на диване.

— Присмотришь недолго за Атласом? Мне нужно в одно место.

Бэар что-то ворчит мне в ответ, но я не в настроении разбираться. Я не знаю, куда пойду, когда выхожу из дома, но, кажется, мое тело понимает раньше меня. Знаю, в какую неразбериху вляпался, проводя время с ней, но потребность узнать ее намного сильнее.

ГЛАВА 22

Прилов — рыба и морские обитатели, которые не являются объектом лова и случайно добываются рыболовными судами с помощью сетей или иным образом. Прилов выбрасывают за борт независимо от того, мертвая добыча или нет. В частности, рыбообрабатывающие траулеры подвергаются критике за то, что вследствие их деятельности ежегодно погибают миллионы фунтов рыбы.

(прим. пер.: траулер — промысловое судно, предназначенное для добычи водных биоресурсов с помощью трала.)

Держа в руке поднос с напитками, Мэл с улыбкой на лице наблюдает, как я вбегаю через заднюю дверь.

— По крайней мере, ты правильно надела рубашку. Пресли должна взять у тебя пару уроков.

Снимаю куртку и бросаю в кладовку.

— Замолчи. Я не занималась с ним сексом.

Эверетт, который находился в кладовой, выходит с моей курткой на лице.

— С кем не занималась сексом? — А потом шепчет, подмигивая: — Я знаю, меня нет в этом списке.

Закатывая глаза, забираю у него свою куртку.

— Прости. И не лезь не в свое дело.

Эверетт смеется.

— Я и не лез, пока ты не ударила меня по лицу.

Толкаю его в сторону кухни.

— Возвращайся к работе.

Мэл вздыхает.

— Эйв ищет тебя. Какие-то проблемы с поставщиком. Он едет в Олимпию, чтобы забрать товар. Это ночь игры, так что работы дофига.

На меня накатывает облегчение, но потом я осознаю то, что она сказала. Эйв ищет меня.

— Он уже ушел?

Мэл кивает.

— Да, я сказала ему, что у тебя понос.

Я фыркаю.

— Вау, спасибо.

— Без проблем. Сначала друзья, а телки потом.

— Это не та поговорка.

— Я знаю, но по смыслу подходит. Эй, подожди.

— Что?

Мэл осматривает зал, а затем наклоняется ко мне.

— Мы все еще планируем устроить вечеринку для Кайло в субботу?

— Ага. Сожалею, что мы не смогли устроить ее на прошлой неделе. — У нас все было запланировано, но я заболела пневмонией.

— Круто. Я заказала торт, — мимоходом говорит она, направляясь в кладовку.

Выдохнув, пытаюсь подготовиться к вечеру игры в баре, не зная, чем все закончится. Появится ли Линкольн? В баре звучит хриплый смех. Зал переполнен, и я понимаю, почему Эйв интересовался, куда я делась. Дилан обслуживает мою часть барной стойки и вскользь напоминает мне:

— Ты поделишься со мной чаевыми, сучка.

Я киваю, соглашаюсь с ней. Не то, чтобы я поступила по-другому.

Мое внимание привлекает тот, кто сидит за барной стойкой, нервы сдают.

— Какого хрена ты здесь делаешь?

Вы знаете, с кем я разговариваю? На данный момент это может быть кто угодно, да? Но, если вы подумали, что это Деверо, то попали в точку.

— Где кольцо? — спрашивает он, не утруждая себя светской беседой.

— В сотый гребаный раз повторяю: у меня его нет, — тщательно выговариваю каждое слово. — Я выбросила его в океан. Вероятно, сейчас оно уже в кишечнике кита.

Основываясь на прошлом опыте, ожидаю его гнева. Черт, я даже ожидаю, что Деверо будет в ярости, но, к моему удивлению, он смеется. Этот сукин сын просто смеется мне в лицо.

Схватив за горлышко стоящую передо мной бутылку с джином, испытываю искушение ударить его по голове. Часто мечтаю сделать это с мужчинами, когда они подкатывают ко мне в баре, и мне еще предстоит проверить собственную теорию о том, что бутылка не разбивается, как это показывают в фильмах. Кажется, сейчас самое подходящее время, чтобы проверить.

— Что смешного?

— Ирония во всем этом.

У меня пересыхает во рту.

— О чем ты говоришь?

— Смотри, Джорни. — Деверо делает паузу, вероятно, для пущего эффекта, и наклоняется, упираясь локтями в край стойки. — На самом деле мне похрен на это кольцо. Если бы было по-другому, я бы не давал его тебе. — Ух ты. Его способ дать мне пощечину. Он хмурит брови, когда изучает мое лицо. — Правда в том, что это кольцо было не моим, и теперь мне нужно его вернуть. Тот факт, что ты выбросила его в океан, просто чертовски ироничен, вот и все. Здесь многое поставлено на карту, о чем ты не знаешь.

Я напрягаюсь и поднимаю подбородок, мое сердце колотится в груди.

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

Деверо переводит взгляд с меня на Мэл, которая наблюдает за нашей беседой.

— Я имею в виду, что ты идешь и выбрасываешь это кольцо, как будто оно ничего не значит, когда, на самом деле, оно важно. Возможно, ты думала, что причиняешь мне боль, когда делала это, но ты лишь доказала, что понятия не имеешь, как устроен этот мир.

В баре разражается неистовый смех, крики, и возгласы звучат громче игры. Мое внимание привлекает звон бокалов при чоканье. Перевожу взгляд на Мэл, потом на Деверо, который поворачивает голову, чтобы посмотреть, что происходит. Я слежу за острой линией его подбородка, горбатым носом, темными волосами, спрятанными под черной вязаной шапочкой, и, наконец, его глазами. В них нет ни капли нежности. Что мне нравилось в этом парне?

Деверо поворачивается на стуле, его глаза встречаются с моими. Они опускаются на мою грудь, талию, на те части тела, которые не скрыты за стойкой. Уголки его рта приподнимаются в усмешке.

— Сожалеешь о некоторых решениях?

— Ха. Смешно. По сравнению с Линкольном ты всего лишь шпана на детской площадке, пытающийся быть тем, кем не являешься.

Ублюдок снова смеется. Он не должен смеяться. Пиво, которое он пьет, это смесь из трех полупустых банок с шестого столика. Я вылила остатки в один стакан, помешала его ложкой, чтобы он вспенился, и подала это дерьмо.

— Почему тебе смешно? Это оскорбляет.

Мэл подходит к нам.

— Все в порядке?

Грудь Деверо быстро вздымается, мышца на его челюсти подрагивает. Он полностью игнорирует Мэл. Взяв стакан в руку, допивает пиво.

— Как я уже сказал, ирония судьбы. Ты думаешь, я хожу вокруг да около, пытаясь быть кем-то, кем не являюсь, что ж, тогда тебе нужно найти минутку и спросить себя, насколько хорошо ты знаешь своего парня. Ты знаешь что-нибудь о Линкольне? И я не говорю о его члене, потому что я почти уверен, что такая шлюха, как ты, уже с ним знакома.

Я ахаю. Меня никогда не называли шлюхой. Я спала с двумя парнями. Хорошо, с тремя. Как это превращает меня в шлюху? Но потом я обдумываю то, что сказал мне Деверо. Или пытается сказать.

— Я говорю о жизни Линкольна. Ты стоишь и ведешь себя так, как будто тебе все о нем известно, что ж, у меня для тебя новости. — Бросив деньги на стойку, Деверо опускает ноги с перекладины стула и встает. Наклонившись, он говорит мне: — Этот человек, которого ты считаешь кем-то вроде бога или типа того — рыбак, а они, запомни, заключают сделки с дьяволом, и твой парень не исключение. — Развернувшись, он выходит из бара, даже не взглянув в мою сторону.

Я резко вдыхаю от его слов. На мгновение мне хочется что-то крикнуть ему вслед, но я не делаю этого. Я так сильно хочу сказать что-нибудь о Норе и о том, что я разговаривала с ней, но опять же, не хочу ничего говорить, если она еще ничего ему не сказала. У меня были отношения с ее мужем. По крайней мере, я могла бы держать язык за зубами насчет того, что у нее будет ребенок.

Мэл толкает меня локтем, завинчивая бутылку.

— Что это было?

— Я не знаю. Деверо ищет кольцо, которого у меня нет.

Она стонет, ставит приготовленные напитки на поднос, протягивая их Дилан.

— Что за мудак.

— Ага, — бормочу я, подмигивая паре, сидящей передо мной. — Что будете?

Они делают заказы. Сухой мартини. Виски сауэр (прим. пер.: Виски сауэр — коктейль из виски с лимонным соком). Я сужу о людях по их напиткам. Считаю, что пристрастие к определенному алкоголю многое говорит о характере человека. Любители водки обычно предпочитают напитки без сахара, глютена и с низким содержанием калорий. Им также нравятся тосты с авокадо. Не верите мне? Как-нибудь ночью загляните в бар в Сиэтле.

Любители крафтового пива — снобы.

Те, кто предпочитают вина — общительные люди. Обычно они хотят веселиться и любят болтать.

Любители мартини и джина — таинственные и довольно легко ведут разговор по своему усмотрению. Я также считаю, что нельзя доверять любителям этих напитков.

Те, кто предпочитают односолодовый виски — изысканные и ценящие напиток за его малую распространенность.

Любители водки с клюквой — обычно домохозяйки, желающие развлечься, этот напиток также изредка заказывают на девичнике.

Куда я клоню?

Знаете, какой любимый напиток Деверо, помимо несвежего пива? Джин. Нельзя доверять этим ублюдкам. В течение нескольких часов мой мозг обдумывает все, что он мне сказал. Хотя Деверо — лжец. Он мог просто наговорить всю эту чушь о Линкольне, чтобы сбить меня с толку.

Заключать сделки с дьяволом? Это та часть разговора, которая меня действительно зацепила. Я знаю, что Линкольн не слишком откровенен касательно своей личной жизни, но что, если это кольцо имеет к нему какое-то отношение?

Где-то после окончания футбольного матча бар начинает пустеть, остались только ярые болельщики «Сихокс», отказывающиеся признавать поражение.

— Мне нужно подышать свежим воздухом, — говорю я девочкам и иду на задний двор.

Хватаю куртку и толкаю тяжелую стальную дверь, ведущую на парковку. На улице прохладно, мелкий дождь хлещет мне в лицо, нервозность сдавливает легкие. Слышу буй вдалеке и тихие звуки волн, разбивающихся о причал. Осенью погода здесь относительно спокойная, но это лишь вопрос времени.

Вдыхая соленый морской воздух, я думаю о том, что говорил Деверо. Если это правда, почему у него было кольцо жены Линкольна?

— Привет, — слышу чей-то голос.

Повернув голову, вижу Кайло, прислонившегося к стене кирпичного здания, соседствующего с баром. Я смотрю на него, его штаны-карго (прим. пер.: штаны-карго — свободные штаны с большими карманами на ногах) низко висят на бедрах, он в черной толстовке с капюшоном, натянутым на голову.

Я улыбаюсь, представляя, что когда-то у Кайло было будущее. До наркотиков, до того, как его жизнь круто изменилась. Он мало рассказывает о том, как оказался в прибрежном городке без денег, без имущества и полуживой.

— Взял перерыв? — спрашиваю я, кутаясь в куртку.

Он кивает.

— Я облажался и сломал посудомоечную машину. Эверетт злится на меня, поэтому я решил дать ему немного времени, прежде чем он отрежет мне яйца.

Смеюсь в сложенные лодочкой ладони, пытаясь согреть их.

— Он безобиден. Тебе следует беспокоиться об Эйве.

— Супер, — бормочет он, наклоняясь ближе, чтобы посмотреть мне в глаза.

Прислоняюсь спиной к кирпичной стене и сразу сожалею об этом, потому что, кажется, от этого мне становится только холоднее.

— Ты больше не встречаешься с Деверо?

— Не-а. Узнала, что он женат.

— Правда?

— Ага. Все мужчины отстой. — Я сожалею, что сказала ему это, потому что на самом деле это неправда. Кажется, отстой только те мужчины, с которыми я связываюсь.

Его поза становится жесткой, он опускает взгляд на гравий.

— Не все парни.

— Я знаю. — Кайло смотрит на меня, когда я вздыхаю и улыбаюсь ему. — Итак, мы устраиваем тебе вечеринку в субботу.

Он вглядывается в мое лицо в поисках ответа.

— Почему? За то, что сломал посудомоечную машину?

— Нет. Потому что на прошлой неделе тебе исполнилось восемнадцать, — указываю я, надеясь, что он понимает, что это значит. Но это Кайло, так что, скорее всего, мне придется объяснить.

Его темные глаза встречаются с моими, и я вижу в них столько всего. Мука. Смятение. Желание. И печаль.

— Раньше никому не было до меня дела.

— Что ж, нам не все равно, — говорю я ему, протягивая ладонь, чтобы коснуться его руки. Она теплая на ощупь, тепло его тела проникает сквозь толстовку.

Я как раз собираюсь сказать ему, что мне нужно вернуться внутрь, когда он берет меня за руку. Прежде чем я осознаю, он прижимает меня к стене, обхватывая ладонями мое лицо, а его губы сливаются с моими. И вскоре после этого его язык проникает в мой рот.

Я скажу вам вот что. Кайло Локлир умеет целоваться, черт возьми. Вы удивлены? Да, бл*дь. Я тоже!

Я пытаюсь по-доброму положить этому конец, но, честно говоря, это приятный поцелуй. Кайло нежный, но в чем-то властный. Сдерживаемые чувства, кажется, взрываются внутри него, его тело удерживает мое от побега.

Никогда бы не подумала, что ребенок, чьи щеки краснеют, когда я вхожу в комнату, может заинтриговать меня; интересно, в чем еще он хорош.

Его дыхание учащается, он углубляет поцелуй, но искры нет. Я усмехаюсь ему в губы, отстраняясь. Кайло смотрит на меня сверху вниз, его щеки раскраснелись в ночной тьме.

— Извини, — произносит он, наблюдая за моей реакцией, когда я кладу руки ему на грудь.

Шок заливает мои щеки румянцем.

— Я… прости, Кайло. В данный момент у меня вроде как отношения кое с кем. — Поверьте мне, я знаю, что слово «отношения» имеют здесь очень вольный смысл, но девушка может помечтать.

Тело Кайло напрягается, тишина оглушает, а затем он бормочет:

— Хорошо. — Прежде чем я успеваю что-то сказать, он засовывает руки в карманы и заходит в бар, хрустя гравием под ногами.

Почему я чувствую себя худшим человеком на свете? Я ввела его в заблуждение?

Вернувшись в бар, нигде не вижу Кайло. Как только я оказываюсь за барной стойкой, Мэл подходит ко мне.

— Где ты пропадала, милая?

Завязывая фартук вокруг талии, пожимаю плечами.

— Выходила на улицу подышать свежим воздухом.

— Ты в порядке?

Киваю, не зная, что еще сказать. Я не хочу ничего говорить о Кайло и еще больше ставить его в неловкое положение.

Слышу звук колокольчиков над дверью, но меня пугает физическая реакция моего тела на вошедшего мужчину. Прежде чем я поднимаю глаза и признаю, что у меня с ним есть связь, напоминаю себе, что он мне не принадлежит. Он принадлежит своим желаниям, своим секретам. Тем самым, которые скрывает за глазами цвета морской волны, и я не уверена, что когда-нибудь смогу их узнать.

Не говоря ни слова, Линкольн опускается на стул в конце барной стойки, там же, где и сидит всегда. Мое сердце колотится в груди, желание быть ближе, подталкивает меня к нему, но я сопротивляюсь. Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями.

Я пробираюсь в уборную, брызгаю водой на лицо и пялюсь на свое отражение. Мысленно представляю лицо Линкольна и то, как светятся его глаза, когда он смотрит на меня. Быстро вздохнув, качаю головой.

— Что, черт возьми, со мной не так?

Дверная ручка поворачивается, и мне не нужно оглядываться, чтобы понять, кто входит в уборную, когда мое тело пронзает непонятная боль. Он ничего не говорит, запирая за собой дверь. Сначала молча стоит у двери. Мое дыхание учащается, предвкушение вызывает дрожь в теле. Я крепче сжимаю раковину, глядя в зеркало.

Линкольн прижимается своей грудью к моей спине, мои бедра ударяются о край раковины. Ищу в зеркале его суровый взгляд, но его лицо скрыто в изгибе моей шеи.

— Кто этот ребенок?

Я должна была догадаться, что он видел нас.

— Наш мойщик посуды. — Выгибаю шею, предлагая ему себя. — Поцелуй ничего не значил.

Закрыв на мгновение глаза, Линкольн прижимается лбом к моей макушке, его слова обжигают мой затылок:

— Ты трахалась с ним? — Его большие руки лежат на моих бедрах, когда он крепко прижимает меня к своему телу.

Я не отвечаю ему. Хочу увидеть его реакцию. И я ощущаю ее, чувствуя, как напрягается его грудь, и сердце стучит у моих лопаток.

Когда я не отвечаю, он кладет руку между моих ног. Затем следует его прикосновение, жесткое и пронзительное, когда он засовывает руку мне в джинсы, а затем в трусики, касаясь ладонью моего центра.

Держась руками за край раковины, прислоняюсь к Линкольну. Его челюсти сжимаются, взгляд такой же жесткий, как и его сердце. Его пальцы танцуют вдоль моего клитора, играя со мной в ритме, который он создает. Внезапно он погружает в меня два пальца. По моему позвоночнику пробегает дрожь. С рычанием он вынимает пальцы, подносит их к носу и нюхает. Я хочу съежиться от его агрессивного поведения, отсутствия уважения и доверия, но по какой-то странной причине нахожу это невероятно эротичным.

— В твоих интересах, чтобы твоя киска так и пахла. Если я узнаю, что ты трахаешься с кем-то еще, все будет кончено.

Что. Бл*дь? Я в шоке от его грубости, но, с другой стороны, это не так. Нисколько.

Повернувшись, смотрю на него, запуская пальцы в его волосы на затылке. Наши взгляды встречаются в полумраке. Его нуждающийся, мой… Я не знаю. Я не понимаю, что мы творим и что я должна ему предложить.

Линкольн наклоняет голову и стягивает пальцами рубашку с моего плеча, открывая след, который он оставил. Прижимается губами к этому месту, и я чувствую улыбку в ответ на свой вздох. Как и в случае с Кайло, губы Линкольна захватывают мои. Его руки обхватывают мои щеки, притягивая к своему рту.

На этот раз поцелуй совсем другой. Это пламенная страсть, настойчивая, отчаянная, неумолимая, и она струится по моим венам в сладчайшем искушении. Хорошие поцелуи, те, от которых перехватывает дыхание и хочется большего, они разрушают любое предвзятое представление, которое у вас когда-либо было, что все поцелуи одинаковы. Это не так. Этот поцелуй оставляет меня с суровой реальностью. Я пустая, и он единственный, кто может заполнить пустоту.

Подпитываемый страстью, Линкольн проникает языком в мой рот, и я ощущаю животом его эрекцию. Тихий стон желания вырывается из глубины его горла, оставляя на мне отпечатки, и на миг мне кажется, что я — воздух, которым он дышит. Свет. Стремление к существованию, причем сиюминутное.

Поглощенная им, обхватываю его шею. Его кожа горячая на ощупь, он целует меня, и я непроизвольно стону. Он делает это со мной, заставляет меня чувствовать себя одичалой до глубины души, безумной, неспособной утолить этот голод внутри меня.

Раздается стук в дверь, после чего дергается металлическая ручка. Линкольн разрывает поцелуй, поворачивая голову в сторону.

— Занято, — ворчит он, перед тем, как осыпать меня очередной порцией поцелуев.

Мои нервы на пределе от предвкушения того, к чему все это приведет. В глубине души понимаю, что я на работе, и как бы ни хотела, чтобы он взял меня тут, я не могу этого допустить. Положив руки на его грудь, слегка толкаю его и прерываю поцелуй.

— Мы не можем сделать это здесь.

Линкольн наклоняется, его дыхание обдает мое лицо. Его губы слегка приоткрываются, когда он наблюдает за мной. Он медленно проводит большим пальцем по моей нижней губе. Инстинктивно мой рот приоткрывается.

— Позже в моем доме?

Я киваю, меня охватывает дрожь, его жар обжигает мою кожу.

— Подождешь, пока я закончу работать?

— Или я мог бы забрать тебя прямо сейчас, — говорит он с достаточной властью в голосе, чтобы остановить меня.

— Как бы потрясающе это ни звучало… — делаю паузу и отстраняюсь от него, направляясь к двери, — я не могу сделать это здесь.

Линкольн поворачивается, скрестив руки на груди. Его лицо мрачнеет, когда он изучает меня. Я хочу спросить его о Деверо и кольце.

— Подожди пару минут, а потом иди к барной стойке. Я приготовлю тебе напиток.

— Конечно. Мне в любом случае нужна минутка. — Линкольн кивает, его волосы растрепаны, дыхание прерывистое.

— Верно. — Я хихикаю, прижимаясь спиной к двери. Тянусь к ручке за собой, не в силах сдержать эту эмоцию, которую пытаюсь запихнуть в коробку «не открывать». Я не уверена, что смогу дальше это скрывать.

О, сердце, как легко ты влюбляешься в него. Я быстро оправдываюсь и избегаю реальности. Но разве не так это работает вначале? Мы так увлекаемся бабочками и предвкушением, что помним только то, что сотканы из страсти и полускрытых желаний.

Делая быстрый вдох, борюсь с вопросами, ответы на которые так отчаянно хочу знать, и толкаю дверь. Думаю о своем сердце в тот момент, когда ухожу от Линкольна. Его непредсказуемый исход так похож на тот, в котором я нахожусь. Может быть, единственный способ жить — делать это безрассудно. Может быть, дело не в том, чтобы держать голову над водой, а в том, чтобы научиться плавать, несмотря на страх пойти ко дну.

ГЛАВА 23

Спинная аорта — артериальный сосуд, расположенный вдоль позвоночника рыбы. Он удаляется перед замораживанием или дальнейшей обработкой.

— Чувствуешь себя лучше? — спрашивает Джорни, подмигивая и наливая на два пальца лучший виски, который у них есть.

— Нет, — ворчу я, садясь за барную стойку, румянец на моих щеках говорит о том, что я никогда не смогу ею насытиться. Она — чистый холст, а я рисую реальность, которой для меня не существует. Я не могу быть с ней. Каждая секунда, проведенная с Джорни, вызывает у меня чувство вины за последствия. Тем не менее, когда я прижимаюсь ухом к ее груди и слышу шум океана, мне становится уютно, и хочется рискнуть. Все мои мысли о том, как я могу получить от нее больше. Я хочу жить и дышать в промежутках между нашими встречами, даже если я знаю, что это временно — чувствовать себя подобным образом.

Наблюдаю за Джорни, стоящей за барной стойкой, и сжимаю пальцами стакан, когда чувство собственности охватывает меня. Осматриваю зал в поисках ребенка, которого она поцеловала ранее, и затем начинаю возражать, когда она наливает новую порцию виски. Рюмка стоит двести долларов, и я совсем не рассчитывал на большой счет сегодня вечером. Я ничего не сказал, когда Джорни взяла Pappy Van Winkle двадцатитрехлетней давности, но я узнал этикетку. У моего отца была такая бутылка, подаренная ему одним стариком, проводящим много времени в доках в поисках работы. Насколько я знаю, папа так и не открыл ее до сих пор. Он сказал, что пить подаренную бутылку бурбона — к несчастью. Ещё он верит в морских чудовищ, так что полагаю, что он слишком много получал по голове.

Джорни обхватывает рукой мой стакан и наливает еще. Я снова качаю головой, но наша связь пронзает меня.

— Я не могу позволить себе еще одну порцию.

— Это за мой счет. В знак примирения за то, что я оставила тебя в подвешенном состоянии, — говорит Джорни, и ее улыбка разрывает мою грудь.

— Спасибо, — фыркаю, не зная, должен ли я благодарить ее или оттрахать.

Рядом со мной сидит женщина, ее внимание приковано ко мне. Я борюсь с желанием отвернуться от нее или вообще уйти из бара.

— Я тебя здесь раньше не видела, — говорит мне пышногрудая блондинка.

— Я не отсюда. — Мне казалось, что тон моего голоса отпугнет ее, но нет. С такими женщинами, как она, подобное не случается. И я знаю, что она собой представляет. Она одна из тех женщин, которые тусуются в барах и ищут рыбаков за городом, чтобы занять свое свободное время, пока их мужья заняты тем же.

Несмотря на то, что я не отвечаю, она продолжает шептать мне на ухо, толкая локтем каждый раз, когда намекает на что-то, и я как будто должен понимать, что, черт возьми, она имеет в виду.

Мое внимание по-прежнему сосредоточено на Джорни. Я могу сказать по улыбке, которой она одаривает меня каждый раз, когда проходит мимо, что эта хрень забавляет ее.

— Куда смотришь? — спрашивает блондинка. Мое молчание, видимо, расстраивает ее, и она добавляет: — Ты не собираешься мне отвечать? Ну, тебе не обязательно вести себя как мудак.

Я изгибаю бровь в ответ на ее тактику.

— Забавно, — фыркаю. — Если бы мужчина приставал к женщине в баре и не принял бы «нет» за ответ, его бы назвали подонком и, скорее всего, вышвырнули на улицу, — огрызаюсь я с раздражением в голосе. — Но поскольку ты женщина, я — мудак, потому что игнорировал тебя?

— Твой идиотский ответ делает тебя мудаком, — говорит она и тянется к ключам, которые лежат возле нее на стойке. — Я просто поддерживала разговор.

Закатив глаза, смотрю на стену с алкоголем.

— Хорошо. — Делаю большой глоток виски из стакана, переводя взгляд на Джорни, которая внимательно наблюдает за нами. — Передай от меня привет своему мужу.

Свирепо глядя на меня, блондинка хватает ключи и уходит. Женщинам обычно не нравится, когда им отказывают. По крайней мере, у меня такой опыт.

Нахожу взглядом Джорни. Она обслуживает пару в конце барной стойки. Ее щеки краснеют, когда она замечает, что я пялюсь на нее. Хихикая, возвращается ко мне и прислоняется к стойке, не сводя глаз с уходящей блондинки.

— Это было весело.

Бросаю на нее оскорбленный взгляд.

— Готов поспорить.

— Джей, иди сюда на минутку, — кричит кто-то позади нее.

— Я скоро вернусь, — говорит она мне и исчезает за углом.

Смотрю на свой телефон, который лежит рядом, и отсчитываю, сколько остается времени до трех часов ночи. Я помню, когда родился Атлас, и те первые несколько дней, когда я в буквальном смысле был всем, что у него было, и я боялся рассвета. Боялся заботиться о нем. Один. Я думал, что буду делать все это с Афиной.

Я недолго сижу в одиночестве, прежде чем ко мне подходят две барменши. Смотрю на них, гадая, чего они хотят. Девушка с черными волосами садится возле меня.

— Привет.

Я моргаю, глядя на нее.

— Привет?

— О, мужчина с грубым голосом. — Она подмигивает, прикусывая губу. — Ты занят позже?

Та, что за барной стойкой смеется, положив руки на столешницу.

— Неужели это так просто? Ты просто прямо спрашиваешь, что они будут делать позже?

С любопытством разглядываю их. Они что-то замышляют? Я чувствую себя так, словно нахожусь в самом разгаре пари. Молчу, не уверенный в том, что происходит, а затем к ним присоединяется еще одна девушка. Читаю их имена на бейджах. Пресли и Мэлари за барной стойкой, а та, что сидит рядом со мной — Дилан.

Меня охватывает жар, я начинаю нервничать и тереблю сигареты в кармане. Почему запретили курить в барах? Разве не понятно, что бар и сигареты неразделимы?

Мэлари наклоняется.

— Как долго ты в городе?

Пожимаю плечами, откидываясь на спинку стула.

— Недолго.

— Тогда что ты делаешь с Джорни?

Мое сердце колотится в груди громко, неконтролируемо. Использую ее, но не говорю это. Снова пожимаю плечами, надеясь, что они успокоятся. Этого не происходит. Они засыпают меня вопросами, пытаясь вынудить меня рассказать о причине, по которой я продолжаю возвращаться. Мне особо нечего сказать, потому что даже я этого не понимаю. Если бы я мог, то бы перестроил мысли и забыл эту девушку.

— Девочки, что вы делаете с Линкольном? — спрашивает Джорни, проходя мимо, держа в руках поднос с едой. Ее фруктовый восхитительный аромат окутывает меня и мои мысли. Невольно смотрю на нее.

Дилан кладет руку на мое плечо.

— Не облажайся.

Я молчу, потому что знаю, каким будет мой ответ. Расставание неизбежно. С возвращением Джорни девушки, как будто, исчезают. Они идут в конец барной стойки, но их внимание по-прежнему приковано ко мне.

— Прошу прощения за них, — говорит Джорни, закатывая глаза. — Они никогда не лезут не в свое дело.

— Я больше никогда не приду к тебе сюда, — поддразниваю, пытаясь придать своему голосу юморной тон. Пододвигаю к ней свой стакан и проверяю время. Тридцать минут до закрытия. Я оглядываюсь назад. Бар кажется пустым, если не считать группы мужчин у двери.

— Что ты делал на улице?

Обернувшись, приподнимаю бровь и вижу, что Джорни наблюдает за мной. Ее взгляд скользит к моим губам.

— Когда?

— Когда ты увидел, как Кайло меня целует, — шепчет, как будто не хочет, чтобы кто-то ее услышал. Она даже быстро оглядывается по сторонам, прежде чем добавить: — Я не думала, что он это сделает.

Слегка смеюсь, кладя локти на стойку. Смотрю на пустой стакан перед собой, обращаясь к ней:

— Я говорил себе не заходить в бар.

Мы встречаемся взглядами.

— Но ты зашел.

— Похоже, после долгих споров самим с собой, я не хочу оставлять тебя в покое.

Джорни смеется, ее щеки порозовели, она счастлива в это мгновение.

— Ты такой слабак.

Нет, ты слабая, я лишь уничтожаю то, что осталось.

— Вот как?

Она кивает.

— У тебя нет самоконтроля.

Выгибаю бровь, и меня снова охватывает чувство собственничества.

— Откуда у тебя отметина на плече?

Взглядом скользит к своему плечу, и ее тело невольно наклоняется ко мне.

— Какой-то парень хотел попробовать меня.

— Я хочу сделать больше, чем попробовать тебя на вкус, — уверяю я ее. Хочу быть с тобой. И хочу забыть, что ты живешь в этом мире.

Джорни заставляет меня поверить, что любовь все еще существует в этом мире, и я вновь верю, что смогу почувствовать ее снова.

— Не могу дождаться, когда покажешь, что у тебя на уме, — выдыхает она, глядя мне в глаза из-под полуприкрытых век. Джорни размыкает губы, как будто собирается сказать что-то еще.

Я прерываю ее:

— Если ты продолжишь в таком духе, мы не доберемся до постели.

Ее улыбка заставляет меня чувствовать себя так, словно меня ударили в грудь.

— В чем проблема?

— Я бы хотел, чтобы ты была полностью в моем распоряжении, без посторонних или на моей лодке, — шепчу, прочищая горло и отстраняясь. Если бы я этого не сделал, то поцеловал бы ее. Прямо здесь. И, возможно, не смог бы остановиться.

Джорни выпрямляет спину и идет к девушкам. Я не обращаю внимания на то, что они делают или говорят, но в следующую минуту она уже с другой стороны барной стойки стоит рядом со мной. На ее плече сумка, и она берет меня за руку.

— Пойдем.

Поворачиваюсь к ней, игнорируя вопросительные взгляды ее подруг.

— Тебе не нужно оставаться до закрытия?

— Я провожу здесь большую часть своей жизни. Ничего страшного, если я уйду на несколько минут раньше.

Барменша со светлыми волосами улыбается.

— Дети, держитесь подальше от неприятностей.

Джорни игнорирует их, держа меня за руку.

Ее прикосновение заставляет меня чувствовать себя так, словно с меня заживо сдирают кожу, ее тепло поглощает меня целиком. Я говорю себе, что это будет в последний раз. Я отпущу ее после этого, но мы оба знаем, что я вру. Мы молча идем вверх по дороге. Ночь ясная, сильно отличается от дождливой погоды до этого.

Джорни отпускает мою руку, сходит с тротуара и смотрит на усыпанное звездами небо. Я засовываю руки в карманы куртки, боясь снова взять ее за руку. Касаюсь плечом ее плеча, и она вздыхает. Ее глаза освещают ночь, когда мы встречаемся взглядами в темноте. Джорни прекрасна в лунном свете, и я спотыкаюсь, не в силах понять, что со мной происходит, но чертовски хорошо знаю, что мое состояние всецело связано с ней.

Мы молча входим в дом моего отца. Подношу пальцы к губам, напоминая ей вести себя тихо, и она следует за мной. Кажется неправильным, что Джорни здесь, но я не могу отрицать, что хочу этого. Мой замысел становится очевидным, когда я касаюсь рукой ее поясницы и веду в свою комнату. Остановившись у комнаты Атласа, киваю на свою, которая находится в конце коридора.

— Последняя дверь слева, — шепчу я. — Я скоро приду.

Джорни проходит мимо меня, и я наблюдаю за ней, прислонив голову к дверному косяку. Я борюсь с эмоциями, которых не понимаю. Теми, которые умоляют меня сказать ей правду, и теми, которые подпитывают потребность уберечь ее от реальности, о которой она не знает, и которая существует за пределами того, чем мы занимаемся. Мы находимся с ней в удобном, эротичном и чертовски заманчивом мире. Я бы разлил его по бутылкам и продавал бы как вечность, но я знаю, что это не продлится долго. Только не с тем раскладом, как я поступил. И это та часть, которая разрывает мое сердце. Я думаю о том, что всего этого можно было избежать, если бы я никогда не приезжал сюда.

Атлас наполовину свисал с кровати, он спит так же беспорядочно, как и играет днем. Закинув его ногу на кровать, накрываю одеялом и целую в лоб. Выпрямившись, пристально смотрю на сына. Все не идеально для него. Это место, ситуация, но, опять же, Илвако тоже не был таким. Конечно, у него там были мои бабушка с дедушкой и семья Афины, но он не знал, каково жить с моим отцом. И как бы мне ни было грустно оставлять папу и Ретта ради жизни с мамой, в то время я знал, что это необходимо моей маме, и последовал за ней. Эгоистично я хотел, чтобы у моего сына было то же детство, что и у меня здесь, в Вестпорте, до того, как все изменилось.

Мои мысли переключаются на Джорни, — это происходит легко, так как она рядом. Оставив Атласа, иду по темному коридору в свою комнату. Тихо поворачиваю ручку, не зная, что меня ждет по ту сторону двери.

Джорни лежит на моей кровати, обнаженная по пояс, среди скомканных простыней. Она одаривает меня застенчивой улыбкой, стягивая джинсы с бедер. Мое сердце бешено стучит. Небрежно ложусь на кровать, пристально наблюдая за ней. Все в ней утонченно. Маленькие, мягкие черты лица, от плавного изгиба носа до нежных карих глаз. Она изящная. Хрупкая. И я не имею права быть с ней, зная, что причиню ей боль, когда она узнает правду.

«Покончи с этим сейчас же, — думаю я про себя. — Скажи ей». Но что-то меня останавливает. Это происходит, когда Джорни седлает мои бедра, ее красивое тело располагается над моим, и она смотрит на меня сверху вниз. Тянется к моей пряжке. Расстегивает кожаный ремень, пуговицу, а затем молнию. Лунный свет омывает ее тело серебристыми лучами, волосы, перекинутые на одно плечо, создали тень на щеке.

Мое сердце неистово колотится, оно бьется так громко, что я не слышу своего дыхания. Я поднимаю руки, чтобы коснуться ее груди. Бум. Бум. Бум. Сейчас это ритм злости. Он свидетельствует о том, что я вляпался по уши. Но эта женщина совсем не такая, какой я ее представлял себе. Большим пальцем касаюсь бугристых краев шрама в ложбинке между ее грудей. Он начинается чуть ниже ключицы и заканчивается у первого ребра.

Помимо моей явной эрекции в джинсах из-за того, что обнаженная женщина оседлала мой член, я не осознавал до этого момента, что прерывисто дышу.

Джорни берет мою руку и кладет себе на грудь.

— Пересадка сердца, — шепчет она, ее голос дрожит от эмоций. — Если тебе интересно.

Я ничего не говорю, молча уставился на нее, пытаясь подобрать слова.

— Ты в порядке? —спрашивает она, заметив отсутствие моей реакции.

Я не могу ей ответить. Поэтому опускаю руки с ее груди на бедра. Переворачиваю ее и прижимаюсь своим телом к ней. Прячу эмоции за поцелуями. По крайней мере, я не смогу сказать ничего такого, о чем мог бы пожалеть. В поцелуи вкладываю все свои мысли. О том, что она заслуживает, и, возможно, о том, что заслуживаю я. Моя жизнь была разрушена, как и ее, по крайней мере, я оправдываю все именно так.

Прервав поцелуй, снимаю джинсы и рубашку. Когда мы прижимаемся друг к другу снова, мои прикосновения становятся грубее, мной движет потребность, которую я не могу объяснить. Прикасаюсь губами к ране, которую я сделал прошлой ночью.

Джорни хнычет, когда я слегка засасываю кожу.

— Еще болит, — говорит она и глубоко вдыхает, зарываясь руками в мои волосы.

Мое тело напрягается, возбуждение бурлит внутри меня. Мой член сейчас у ее киски, в презервативе, но я еще не вошел в нее. Прижимаюсь губами к впадинке рядом с раной.

— А здесь? — рычу, дрожа от желания. Опускаюсь на нее всем своим весом.

Джорни тяжело дышит, выгибаясь дугой и вытянув шею.

— Где тебе угодно. Просто пометь меня своим прикосновением.

Мой член подпрыгивает от восторга, что она позволяет мне оставить на ней свой след, даже если это временно. Одной рукой обхватываю ее затылок, и как раз перед тем, как войти в нее, нахожу губами новое местечко, и беру от Джорни немного больше, чем заслуживаю. Удовлетворяю свою внутреннюю жажду, хочу, чтобы ее кровь текла по моим венам. Она хватает ртом воздух и обвивает ногами мою талию, тихо вскрикивая от боли. Держится за мои плечи, пока я вхожу в нее, неустанно пытаясь послать на хер то, что меня гложет. Это не работает. Это заставляет меня хотеть большего.

Сосу ее кровь сквозь зубы и тяжело дышу, ненавидя себя за то, что хочу этого. Это новый вид еб*нутости — возбуждаться, заставляя ее кровоточить. Ее кровь сладкая на вкус, не похожа ни на что, что я пробовал раньше. Хотел бы я остановиться.

— Боже, — стонет Джорни мне в ухо, вдавливаясь пятками в мою задницу. — Соси сильнее.

Вторую руку, которой не держу ее голову, кладу ей на плечо, вовлекая ее в свои движения. Мои яйца напрягаются, я готов кончить в тот момент, когда ее кровь заполняет мой рот. Ненавижу себя за это. Я сосу сильнее, как она и просила, теплый алый сок из моего рта капает на ее обнаженное плечо. Он окрашивает мои губы, а затем и ее. Провожу пальцами от ее плеча к подбородку и заставляю Джорни посмотреть на меня.

— Я не подхожу тебе, — говорю ей, надеясь, что она понимает смысл, реальность или, может быть, я надеюсь, что с этими словами просочится ложь, и она придет к правде, которую я не могу сказать самостоятельно.

Я не могу любить тебя.

Я не буду любить тебя.

Внезапно Джорни вскрикивает в мой рот, прижимаясь своими бедрами к моим. Впивается ногтями в мою кожу, чувство жжения — это именно то, что мне было нужно. Будучи беспомощным, я беру от нее все, что могу в эти моменты, когда она обнажена. Покрываю ее своими поцелуями, уничтожаю жесткими, быстрыми толчками, которые двигают ее нежное тело к изголовью кровати.

Я чувствую биение своего сердца. Не в груди, в голове.

Удар.

Ритм.

Река обмана. Она пульсирует. Шумит. Призывает сказать слова, которые не приходят на ум. Я смотрю, как Джорни разваливается на части в темноте, уткнувшись лицом в мою грудь. Это разрушает меня.

Слишком увлеченный, слишком много всего, я нахожу взглядом ее поврежденную кожу, ее вкус поглощает мои мысли. В тот миг, когда я вновь пробую губами ее кровь, живот скручивает от желания.

Эгоистично прижимаю ее к своему телу, потому что хочу этого. Джорни. Этого чувства. Всего. Я не хочу, чтобы это заканчивалось, но, каким-то образом, это произойдет прежде, чем я буду готов.

Дергаю бедрами, зная, что сейчас произойдет. Я не хочу кончать так быстро, но у моего члена другие планы, и он начинает пульсировать. Моя хватка становится сильнее, скольжу окровавленными губами от ее плеча к губам, и трахаю ее изо всех сил. Она целует меня, когда я кончаю. Это подпитывает мою ложную надежду, что когда-нибудь это сработает.

Это невозможно.

Этого не будет.

Мы молчим несколько минут. Кряхтя, скатываюсь с Джорни, жалея, что не могу курить в доме. Если бы я это сделал, отец содрал бы с меня кожу заживо, и хотя это определенно будет не в первый раз, не делаю этого.

— Хочешь немного воды? — спрашиваю я, у меня пересохло в горле.

Джорни кивает, ее дыхание легкое и ровное. Бегло рассматриваю ее. Она смотрит в окно, находящееся возле кровати.

— Конечно, и я хочу есть.

Усмехаясь, целую ее в висок.

— Думаю, в кладовке есть «Поп-тарт» (прим. пер.: «поп-тарт» — двухслойное печенье с начинкой и глазурью).

— Ты читаешь мои мысли. — Она слезает с кровати. Вместо того чтобы одеться, набрасывает на себя мою фланелевую рубашку. — Я очень надеюсь, что они со вкусом вишни.

Я борюсь с улыбкой, думая, что хотел бы сорвать ее вишенку.

Господи. Что, черт возьми, со мной не так?

Проведя рукой по волосам, встаю и беру свои шорты возле кровати. Я не заморачиваюсь с рубашкой, так как надеюсь, что мы все сделаем быстро. Я устал, и мне действительно не помешало бы поспать несколько часов.

Пройдя на цыпочках по коридору, мы оказываемся на кухне рядом с гостиной. Это старый дом, и, кажется, что деревянные полы поскрипывают от каждого шага. Я иду быстро, надеясь, что Бэар или, что еще хуже, мой отец или Атлас не проснутся. Небо начинает превращаться из голубого в серое, и я знаю, что примерно через два часа Атлас уже будет бодрствовать.

Роясь в кладовой, нахожу коробку «Поп-тарт», которую на днях спрятал от Атласа. Однажды это было все, что я мог заставить его съесть за всю неделю. Теперь мне приходиться прятать это печенье.

Джорни берет фотографию, лежащую на столе, обхватывает пальцами рамку, сделанную моей матерью. Мне грустно, что она так и не встретилась с моим мальчиком. Ей бы понравилось быть бабушкой.

— Расскажи мне об Атласе, — говорит Джорни с улыбкой на лице, отвлекая меня от моих мыслей.

Опустив голову, делаю глубокий вдох и протягиваю ей «Поп-тарт», который обжигает мою руку.

— Он потрясающий. О лучшем ребенке я и мечтать не мог.

Джорни ловит мой взгляд, пытаясь успокоить меня.

— Афина была его мамой?

Я киваю, мой желудок сжимается.

— Она умерла при родах. — Замолкаю после этих слов, не в состоянии рассказать какие-либо подробности, и, надеясь, что она не станет любопытствовать.

Вижу печаль в ее глазах.

— Это ужасно.

Сжимаю челюсть, эмоции захлестывают меня. Чувство вины пронзает грудь. Я не могу продолжать в том же духе. Джорни заслуживает знать правду, но какой ценой?

ГЛАВА 24

Промысел — ловля и хранение рыбы различными методами.

Сквозь жалюзи проникает тусклый свет, надо мной работает потолочный вентилятор. Я уставилась на него, лежа головой на подушке Линкольна, кончиками пальцев касаясь чувствительной кожи от его отметины. Что, черт возьми, заставляет его сосать мою кровь, и, что более важно, почему мне это так нравится? Это странно, правда?

Я улыбаюсь про себя и думаю о Линкольне. Поворачиваю голову, чтобы увидеть его рядом, но вместо этого встречаюсь с парой любопытных голубых глаз, намного моложе тех, которые я ожидала.

В шоке от того, что Атлас здесь, натягиваю простыню повыше на свою грудь.

— Привет?

Он расплывается в улыбке, размахивая руками.

— Ты ночевала с моим папой?

Киваю.

— Да?

Его улыбка становится шире.

— Деда? — кричит он, выбегая из комнаты. — В папиной постели девушка.

Потрясающе. Сажусь и лихорадочно ищу свою одежду. Она сложена на краю кровати, на ней лежит лист бумаги. Не сводя глаз с двери, я как можно быстрее одеваюсь и читаю записку:

«Должен был уйти в одно место. Кофе на кухне.

Линкольн»

— Тебе всегда нужно где-то быть, — бормочу я, комкая записку, а затем кидаю ее в сторону.

Бросаю взгляд на окно и подумываю о том, чтобы уйти этим путем вместо того, чтобы покинуть дом через входную дверь и, возможно, объяснять все его сыну. Не тот разговор, который я ожидала сегодня.

Засунув руку в карман джинсов, достаю мобильный и проверяю время. Сейчас семь часов утра. Что Линкольн может делать так рано?

Верно. Он рыбак.

Кусая ногти, выглядываю из-за двери и никого не вижу, а затем нервно стою в холле, в поле моего зрения входная дверь. Я думаю о том, чтобы пробежать по коридору и выйти через эту дверь. Может быть, тогда мне бы не пришлось рассказывать его ребенку, почему я здесь. Наверняка, Линкольн не говорил с ним об этом.

Прежде чем я успеваю совершить побег, из-за угла появляется Флетчер с кружкой кофе в руке.

— Доброе утро, дорогая. Будешь кофе?

Черт. Черт. Черт. Пахнет восхитительно. Я выдавливаю улыбку.

— Да, спасибо. — Беру у него чашку. Ничто не сравниться с запахом свежесваренного кофе. Он зовет меня, и через несколько минут я неловко сижу за столом с Атласом и Флетчером.

— Мне скоро шесть. — Он смотрит на меня снизу вверх, держа ложку у рта, его губы изогнуты в невинной ухмылке. — Я забыл, сколько дней осталось.

— Ах, да? — Я улыбаюсь поверх своей чашки. Сделав глоток, ставлю ее на деревянный стол. Смотрю на поверхность стола, на следы от стаканов и на случайные царапины.

Одной рукой Флетчер подталкивает ко мне сахарницу, другой держит кувшинчик для сливок.

— Сливки или сахар?

— Нет, спасибо. — Делаю еще один глоток, наслаждаясь крепостью кофе всего после нескольких часов сна. — Я предпочитаю просто черный.

Флетчер кивает, расхаживая по кухне в своем комбинезоне как всегда. Я замечаю мелкие детали в их доме. Фотографии, воспоминания, но также ясно, что здесь живут мужчины, и прошло много времени с тех пор, как домом занималась женщина.

Атлас доедает овсянку, ставит миску в раковину и возвращается, садясь напротив меня.

— Когда твой День рождения? — спрашиваю, не в силах отвести от него взгляда. Он похож на Линкольна. У него такие же глаза и подбородок.

Улыбка Атласа яркая и невинная, так отличается от улыбки его отца.

— На Хэллоуин.

— Это лучший день для твоего Дня рождения.

— Почему?

— Потому что ты всегда будешь получать конфеты в этот день.

— Никогда об этом не думал. — Атлас смотрит на Флетчера. — Это круто, да?

Флетчер взъерошивает ему волосы.

— Конечно, малыш. — Он указывает на входную дверь. — Иди, обуйся, чтобы я отвез тебя в школу.

Атлас стонет, но делает то, о чем его просят. Пока они увлечены друг другом, я бросаю взгляд на фотографии, расставленные на полках в углу кухни. На большинстве из них изображены Бэар с Линкольном и, предполагаю, Ретт. Три темноволосых мальчика со своим отцом держат тунца с катушками в руках и улыбаются.

— Фотография была сделана в Ситке почти двадцать лет назад, — отмечает Флетчер, проходя мимо меня. Думаю, что, так как они из семьи рыбаков, то проводили много времени на Аляске.

Очевидно, что Ретт старше, и я узнаю его, но не могу вспомнить, где мы встречались. Однако все же припоминаю, как видела его в баре, так что он должен быть минимум на пять лет старше Линкольна, если не больше. Невероятно, что все это время я знала Флетчера, но понятия не имела, что Линкольн его сын. Посмотрите на меня, я веду себя так, словно присутствую в жизни Линкольна много лет. Честно говоря, у меня такое чувство, будто я была в его жизни еще до своего рождения.

Мое внимание привлекает фотография, которая стоит в конце пыльной полки. Беременная женщина и Линкольн, стоящий рядом с ней. Интересно, какой она была, и любит ли он ее до сих пор. И я думаю о кольце, потому что у женщины с этой фотографии то же самое кольцо, что мне подарил Деверо.

Беспокойство накрывает меня. Почему? Почему у Деверо было ее кольцо?

— Это моя мамочка, — говорит мне Атлас, хватая фотографию с полки. И держит ее в руках. — Она умерла, когда я родился. У нее было кровотечение в мозге.

Это ужасно. Я не могу представить, через что прошел Линкольн, зная, что они вместе привели в этот мир ребенка, и в конечном итоге он вырастит его один. Я до сих пор плачу, когда говорю о смерти своих родителей, но мне кажется, что Атлас не грустит, так как никогда не встречался с мамой. Ну, я имею в виду, что он может и будет тосковать по своей маме, но не так, как ребенок, потерявший родителей в тринадцать лет.

Атлас касается моей руки.

— У нас обоих нет мам.

С трудом улыбаюсь и опускаюсь на колени до его уровня. Инстинктивно протягиваю руку и убираю пальцами его волосы с глаз. Он улыбается от моего прикосновения.

— Не тот клуб, в котором я хочу быть, но я рада, что нахожусь в нем с кем-то настолько крутым, у кого День рождения на Хэллоуин.

Атлас хмурится, раздумывая, его глаза такие яркие и красивые. Я вздыхаю, спокойствие, которого я никогда не ощущала, окутывает меня в его присутствии.

— Можешь проводить меня в школу?

— Эй, — рявкает Флетчер у двери, в его ворчливом голосе слышится раздражение, — не отнимай мою работу, парень.

Атлас закатывает глаза и шепчет:

— Он такой мутный.

Не могу сдержать смех, когда ставлю пустую чашку на стол.

— Мутный?

— Я не знаю, что это значит, но это слово сказал дядя Би, и оно мне очень нравится. — Надевая куртку, он вздыхает. — Мне пора в школу.

— Хорошо. — Я встаю. — Было приятно позавтракать с тобой.

Атлас машет рукой на прощание, и я иду за ними на улицу. Стою на тротуаре, кутаясь в куртку, чтобы защититься от ветра. Наблюдаю, как они идут по улице, пока у меня в кармане не начинает звонить телефон. Вытаскиваю его, и на экране загорается сообщение от Эйва.

Дерьмо. Он ищет меня. Я не отвечаю на смс и прячу телефон обратно в карман. До моего дома всего около мили, так что я иду той же дорогой, по которой мы шли с Линкольном сегодня утром. Куртка задевает рану на моем плече, и я улыбаюсь, думая о всех способах, которыми Линкольн помечает меня. О чем это говорит? Иногда падение убивает тебя, но иногда взлетаешь?

Я пристрастилась к тому, как он пробуждает во мне всевозможные эмоции своим диким способом, и я в ужасе от той лжи, которую, как мне кажется, он скрывает. К горлу подступает тошнота, когда я думаю о кольце. Хочу найти Линкольна, умолять его рассказать мне правду, и я знаю, что он, вероятно, этого не сделает.

ГЛАВА 25

Цена с судна — сумма, которая выплачивается рыбаку за рыбу.

Вытряхиваю сигарету из пачки. Прикурив, кладу зажигалку в карман и быстро делаю затяжку, которая успокаивает. После двух затяжек смотрю вниз на потрескавшуюся, трухлявую древесину пирса, которая ходит ходуном под моими ногами, в то время как океанский бриз дует мне в лицо. Ощущая соленый привкус воздуха на языке, вдыхаю дым, переключаясь в мыслях с нее на Деверо и на то, что он у меня отнял.

Я не планировал давать ему кольцо. Но у меня не было денег ни на ремонт лодки, ни на оплату штрафов. Помните, я говорил, что Бэар потопил лодку? Это правда. И это была не наша лодка. Оказалось, судно принадлежало портовому чиновнику. К сожалению, именно так я вляпался в темные дела Бельмонта. И с тех пор я сожалею о каждом мгновении. Между штрафами, которые на нас наложил порт за незаконную… ладно, за отсутствие противопожарной системы на нашей лодке, и ловлей несезонных видов рыб, мы были в полной заднице. Нам грозил штраф в пятьдесят тысяч долларов и, возможно, явка в суд. Когда вы лишь пытаетесь рассчитать количество рыбы за год и стараетесь удержаться на плаву, то заключаете сделки, чтобы выбраться из ямы, в которой оказались.

Это именно то, что я сделал. Заключил сделку с дьяволом.

Деверо стоит рядом со мной, засунув руки в карманы. Он вздыхает и смотрит себе под ноги.

— У меня нет кольца.

Гнев волнами накатывает на меня. Поворачиваюсь к нему. Смотрю на него в упор.

— Где оно?

— Спроси свою подружку, — он фыркает, не сводя глаз с приближающихся лодок.

Причал раскачивается туда-сюда. Я стискиваю челюсть, не в силах понять, куда он клонит.

— Что?

— Она бросила кольцо в чертов океан.

Вот почему Деверо искал ее прошлой ночью. Гребаный неудачник. Подарил девушке кольцо, будучи женатым. Не могу сказать, что я более порядочный, чем он, возможно, даже хуже, но он отдал то, что ему не принадлежало и должен расплатиться за последствия своего дерьмового поступка.

— Это было кольцо моей жены.

— Я бы дал тебе денег, но я развожусь. Я не могу скрыть вывод средств со счета.

— Думаю, ты узнаешь, каково это быть кормом для рыбы. — Хватаю его за воротник куртки и притягиваю к своей груди.

К моему удивлению, Деверо не выглядит таким напуганным, каким был, когда я угрожал ему на днях. Теперь он выглядит удивленным. Как будто знает что-то, чего не знаю я. Уголки его рта приподнимаются в полуулыбке.

— У меня к тебе один вопрос.

Я ничего не говорю, но жду.

Он ловит мой обжигающий взгляд.

— Она знает?

Я хмурюсь, моя хватка ослабевает.

— О чем, бл*дь, ты говоришь?

— Джорни.

Мое сердце сжимается при упоминании ее имени.

— Знает что?

Мне ненавистна месть в его глазах.

— Что твой брат был капитаном судна, на котором погибли ее родители?

Как и в других случаях, когда я был на грани, я не помню, как ударил его. Не помню, как вытащил свой нож, и не помню, как его выбили у меня из руки или когда Деверо перестал сопротивляться. Может быть, он вообще не сопротивлялся. Помню, как Бэар оттаскивал меня от Деверо, а чиновники из Fish & Game помогали ему подняться.

Деверо удирает от меня, вытирая окровавленный рот. Смотрит на свою руку, а затем снова на меня.

— Не могу дождаться, чтобы увидеть, чем это закончится, — рычит он, сплёвывая кровь.

— Ты, бл*дь, издеваешься надо мной? — Бэар уставился на меня, запустив пальцы в волосы и тяжело дыша. — Вот почему мы здесь? Чтобы ты смог ее найти?

Снимаю фланелевую рубашку и обматываю ею кровоточащие костяшки пальцев.

— Не. Вмешивайся. — Это больше, намного больше, но я не собираюсь говорить об этом брату.

— Боже, твою мать, — он стонет, следуя за мной к нашей лодке. — Ты увяз по уши.

Я хватаюсь за трос, готовясь отчаливать.

— Заткнись и садись в чертову лодку.

Хотя Бэар прав. Я увяз по уши и не знаю, как выбраться. Это чудовищный бардак.

— Что, черт возьми, происходит? — Бэар кричит на меня, когда мы заходим в рулевую рубку. — Почему ты избил Бельмонта?

— Он потерял то, что ему не принадлежало, — огрызаюсь я, швыряя карты с дороги.

— Кольцо Афины?

Это кольцо принадлежало моей маме, его подарил ей отец, и оно должно было быть похоронено вместе с Афиной. Только мама не разрешила и вернула его мне. Сказала отдать его Атласу, и когда-нибудь он подарит его своей жене. Я все испортил. Из-за чего? Чтобы мы с Бэаром не попали в чертову тюрьму.

И все же, как Бэар узнал?

— Как ты узнал об этом?

Бэар скрещивает руки на груди, на его челюсти заходили желваки.

— То, что я не всегда ясно мыслю, не означает, что я тупой. — Брат опускает руки, на его лице отражается разочарование. — Зачем ты дал Деверо кольцо? Ты мог дать ему что угодно, только не его.

— Я дал ему кольцо, чтобы мы не оказались в гребаной тюрьме.

— Тебе не следовало этого делать.

— Какой у меня был выбор? — кричу я, глядя ему в лицо. — Что, бл*дь, ты бы сделал?

Застонав, Бэар качает головой. Он знает, что мы ни к чему не придем.

Если бы я был умнее, я бы уехал из этого города сейчас. До того, как вляпался по уши.

Если бы я был умнее, я бы вообще сюда не приезжал. Как оказалось, я чертовски глуп. И зациклился на девушке, которую никогда не смогу забыть.

ГЛАВА 26

Внутренние наблюдатели — лица, нанятые в частном порядке, которые находятся на борту рыболовных судов для обеспечения законного вылова промысловой рыбы различных видов.

— Где ты была?

Я останавливаюсь, замирая. Обернувшись, смотрю на Эйва, который сидит на диване в гостиной с кофе в одной руке и пультом — в другой. Прошло много лет с тех пор, как я видела, что он смотрел телевизор, устроившись на диване.

— Я была с Линкольном.

Он сжимает губы в тонкую линию, но не читает нотации, лишь спрашивает:

— Можешь хотя бы сообщать мне, когда не будешь ночевать дома? Я знал, что ты ушла из бара, но Мэл не сказала куда.

Я прислоняюсь к стене, скрестив руки на груди.

— Ну, она не знала, куда я пошла.

Брат направляет пульт на телевизор и выключает его. Вздыхая, встает и ставит чашку на стол. Проходя мимо меня, бормочет:

— Я собираюсь принять душ, а потом мне нужно поехать в Олимпию. И тебе нужно взять выходной на этой неделе. Не хочу, чтобы ты снова заболела.

— Хорошо.

Следующие двадцать минут я переписываюсь с Пресли. Ее интересуют подробности о сегодняшнем утре с Линкольном, но я не делюсь с ней деталями. Как мне сказать ей, что он любит сосать мою кровь в смс?

А потом подруга присылает мне еще сообщение, в котором говорит, что знает, что Кайло пытался меня поцеловать. Драма маленького городка никогда не заканчивается хорошо.

После ухода Эйва я принимаю душ и возвращаюсь в бар. Я знаю, брат сказал, что я должна взять выходной, но что мне делать? Сидеть дома и гадать, что происходит в баре? Это то, чем я обычно занимаюсь. Мы закрыты по воскресеньям. Это мой выходной.

Итак, когда я захожу туда, меня встречают любопытные взгляды и один раздраженный. Угадаете чей? Кайло. Он даже не хочет со мной разговаривать, а я чувствую себя такой идиоткой. Думала, что поступаю вежливо, сказав ему, что у меня есть отношения с кем-то, не так ли?

Дилан, Мэл и Пресли сидят в баре и разговаривают. Вдалеке, через большие окна, выходящие на причал, вижу, как «Амфитрита» покидает порт. Думаю, именно там он и должен был быть сегодня так рано утром.

— Итак, как прошла вчерашняя ночь? — спрашивает Мэл, наполняя держатели для салфеток. Я смотрю прямо перед собой на пустые бильярдные столы и табличку, которую нам пришлось повесить над ними, с надписью:

ЗАПРЕЩАЕТСЯ БИТЬ ЛЮДЕЙ КИЯМИ И БРОСАТЬ ШАРЫ.

Поверьте, это правило нарушается, по крайней мере, раз в неделю. На самом деле, в меня несколько раз бросали шары, а однажды шлепнули по заднице кием.

Пресли смеется, прикрывая рот рукой.

— Она хорошо погуляла прошлой ночью.

Беру со стойки нарезанные лаймы и бросаю в нее один за другим.

— Займись своими делами.

— По крайней мере, я не единственная, кто развлекается, — добавляет Дилан, не отрывая глаз от мобильного в руке.

Мэл смеется.

— Дилан, дорогая, есть разница между развлекаться и разрушать браки.

Дилан переводит взгляд на Мэл, словно собираясь возразить, но снова сосредоточивает свое внимание на телефоне.

Из-за угла появляется Эверетт, на этот раз на одной тарелке стопкой лежат блины, а на другой — сосиски. Он ставит их передо мной.

— У меня еще были яйца, но ты знаешь, там Кай. — Он использует щипцы, перебирая сосиски, вытаскивает одну и выбрасывает в мусорное ведро за стойкой. — Та, которую он уронил.

Мы все смеемся, а затем появляется Кайло, его глаза устремлены в пол, он идет по коридору к уборным. Мэл ждет, пока он не скроется из виду, прежде чем набить рот блинчиками.

— Я заказала торт и подумала, что мы могли бы просто украсить бар теми гирляндами, которые храним для Дня Святого Патрика?

— Идеально. — Пресли хлопает в ладоши. — Джордж сказал, что принесет нам пиццу.

Эверетт фыркает.

— Что, черт возьми, не так с моей едой?

— Мы устали ее есть, — добавляет Дилан, отказываясь прикасаться к блинчикам, но берет две сосиски и сразу обе запихивает в рот.

Эверетт качает головой, закатывая глаза.

— Ты не особо жаловалась, когда…

— Ладно. — Мэл хлопает ладонями по барной стойке. — Довольно.

Кайло возвращается из коридора, быстро направляясь в кухню. Вздохнув, иду за ним. Ловлю его в кладовой, он роется в полотенцах, которые мы там храним.

— Прости, что ничего не сказала тебе раньше, — говорю ему, понизив голос. — Я никогда не хотела, чтобы ты чувствовал себя плохо.

Кайло не оборачивается.

— Хорошо.

Я нервничаю, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты на меня злишься?

Его тело напрягается, он резко вдыхает, а затем поворачивается ко мне лицом.

— Нет, не злюсь. — Он выходит из тени кладовой, и мне хорошо видно его лицо. Вот тогда я замечаю синяк под его правым глазом и припухлость на лице.

— Боже мой. — Наклонившись, обхватываю руками его щеки. — Что случилось?

Кайло отдергивает голову.

— Ничего.

Посмотрим правде в глаза, это Кайло. Я не в первый раз вижу синяк под глазом у этого парня, но может ли это быть чем-то большим? У него неприятности? Линкольн ударил его? Поверьте, я не хочу в это верить, но мало ли.

Кайло обходит меня и возвращается на кухню. Я стою какое-то время, задаваясь вопросом, что сделала не так, из-за чего он вдруг не стал со мной разговаривать.

Верно. Он поцеловал меня, и я сказала ему, что не испытываю к нему тех же чувств.

Около двух часов дня я все еще в баре, но уже не работаю. Я провела большую часть утра, заполняя документы для Эйва, а затем пару часов мыла окна на улице.

Стоя на тротуаре, любуюсь стеклом без разводов, когда слышу:

— Джорни! — А затем маленькие ручки обвивают мои ноги.

Я улыбаюсь мальчику, который прижимается ко мне.

— Привет, дружище. Как дела в школе?

Пожав плечами, он отпускает меня.

— Скучно. Одна девочка по имени Мэйбл все время пытается меня поцеловать.

Смеюсь.

— Я знаю малышку Мэйбл. Она хорошенькая, да?

Алтас еще раз пожимает плечами, его внимание теперь приковано к лодкам, выстроившимся в ряд в доках позади нас. Он быстро осматривается, как будто ищет кого-то конкретного. Поверь мне, малыш, я тоже ждала твоего папу весь день.

Флетчер приближается к нам, прихрамывая.

— Он слишком быстр для меня.

— Деда, ты не такой старый. В самом расцвете сил.

Он смеется.

— Слишком стар, чтобы гоняться за ребенком. — Флетчер искоса смотрит на меня. — Он захотел повидаться с тобой.

Подмигиваю Атласу.

— Хочешь прогуляться со мной по причалу, пока твой дед посидит в баре?

Флетчер усмехается.

— Тебе не обязательно этого делать, дорогая.

Замечаю, как загораются глаза Атласа.

— Я хочу.

Беру свою куртку из бара, пока Атлас рассказывает Мэл, что познакомился с ее дочерью, и я могу сказать, что она втайне обдумывает их будущую свадьбу. Я вижу это в ее глазах. Отвожу Атласа на то самое место на пристани, куда люблю ходить, когда приближается шторм.

Он сидит на камне, его хмурое выражение лица отражается в воде.

— Держу пари, там мой отец.

Я смотрю в том направлении, куда он указывает. На север.

— Ты так думаешь?

— Ага. — Его голос звучит уверенно. — Рыбалка там хороша.

Не удивлюсь, если Атлас прав. Я наблюдаю за ним, очарованная его манерами, начиная с его немногословности и заканчивая тем, как он полностью очарован волнами, бьющимися о скалы. Он не поворачивается к той стороне причала, где более спокойная вода; вместо этого намерен идти по бушующей стороне.

Сажусь рядом с ним на камень.

— Если ты будешь молчать, то сможешь услышать шепот моря.

— Что оно говорит? — шепчет он, глядя мне в глаза. Они прекрасны вблизи.

— Послушай.

Нахмурив брови от любопытства, Атлас смотрит на воду, засунув руки в карманы толстовки. Он улыбается, приоткрыв губы вишневого цвета.

— Я думаю, оно говорит выпить немного горячего шоколада.

— Ты знаешь, это именно то, о чем я думала.

Мне кажется, я появилась не только в жизни Линкольна, но и в жизни этого маленького мальчика по определенной причине.

Осторожно, стараясь избегать острых краев скал и ям в земле, в которых можно легко подвернуть лодыжку, мы с Атласом возвращаемся на пляж. Мальчик кажется невероятно проворным ребенком для своего возраста, и я полагаю, что он провел много времени на воде или рядом с ней.

— Ты рыбачишь со своим папой?

Его лицо светится, щеки порозовели от холодного ветра, дующего с океана.

— Ага. Раньше я рыбачил с ним. Теперь хожу в дурацкую школу.

— Все не так уж плохо. Школа закончится раньше, чем ты успеешь оглянуться.

Помогаю ему спуститься с последнего ряда острых камней, и он останавливается на пляже, зарывшись ногами по самые голенища ботинок.

— Однажды мне удалось поймать тунца. Меня чуть не утянуло в океан.

— Держу пари, ты хороший рыбак, — говорю я ему.

На пляже к нам подбегает черный лабрадор, промокший от морской воды, он дрожит от радости, когда замечает Атласа. Мальчик гладит собаку, теперь его руки и куртка мокрые.

— Чья это собака?

Поднимаю голову, осматривая пляж. Люди постоянно выгуливают здесь своих собак и иногда они убегают.

— Не знаю.

Пес чересчур возбужден вниманием Атласа, прыгает и облизывается.

— Я могу оставить его себе, если у него нет отца?

Вы заметили, что он не говорит «мама»? Я — да. К сожалению, сейчас это его реальность. Снова осматриваюсь. На пляже никого нет.

— Давай принесем ему воды.

— И тогда я смогу его оставить? — спрашивает Атлас, делая шаг вперед, чтобы посмотреть, последует ли собака за ним. Конечно, он бежит за ним, практически сбивая мальчика с ног. — Я очень хочу собаку. Я назову его Кохо. Как лосося (прим. пер.: Coho в переводе кижуч. Собственные имена не переводятся.), которого ловит мой папа.

Мне нравится, что он постоянно думает о Линкольне.

Пес следует за нами к бару, при этом не оставляя ни дюйма пространства между собой и Атласом. Я прокрадываюсь в кладовку и беру миску с водой. Атлас настаивает на том, чтобы накормить его.

— Он выглядит голодным.

— У меня нет собачьего корма. Думаешь, он любит бекон?

Атлас широко улыбается.

— Кто не любит бекон?

Итак, мы даем ему бекон. Кохо, как теперь называет его Атлас, воротит нос.

— Странно. — Атлас, сидящий возле собаки, приподнимает бровь, глядя на меня. — Может он веган?

Я хихикаю. Похоже, что он жил недалеко от Портленда.

— Или он привык к собачьей еде. Я сбегаю в аптекарский магазин (прим пер.: магазин, который торгует аптекарскими и хозяйственными товарами, предметами сангигиены и косметики). Держу пари, у Корки продается корм для него.

Атлас встает, отряхивая колени.

— Можно я пойду с тобой?

— Конечно.

Он берет меня за руку.

— Будь здесь, Кохо. Мы вернемся. — Естественно, как только Атлас делает первый шаг, за ним следует собака и облизывает его щеку. — Мне кажется, я слишком сильно ему нравлюсь.

Я знаю это чувство. Думаю, что мне слишком нравится этот ребенок. Мы покупаем корм для собак, и Кохо ест его с такой охотой, будто голодал несколько дней. Что подтверждает мою теорию о том, что кто-то либо потерял его на пляже, и он просто продолжал бежать, либо его специально оставили там, зная, что он кого-то найдет. Это будет не первый раз, когда кто-то специально высаживает животное в городе.

Флетчер находит нас возле кофейни через дорогу, собака сидит рядом, пока мы пьем горячий шоколад.

Атлас хватает его за руку.

— Смотри, дед. Теперь у меня есть собака.

Флетчер улыбается.

— Я вижу. И у тебя горячий шоколад с маршмеллоу.

Сидя на стуле, наклоняюсь вперёд и обхватываю ладонями теплую кружку.

— Он заставил баристу отсчитать ровно десять штучек.

— Похоже, твой папа идет, — отмечает Флетчер, указывая на доки слева от нас. Проведя рукой по челюсти, он обращает внимание на собаку. — Интересно, поймали ли они что-нибудь.

Мое сердце трепещет в предвкушении от нашей встречи, в голове всплывают подробности нашего совместного времяпрепровождения. Поворачиваюсь на стуле, мои глаза слезятся от ветра. Я думаю о том, как его тело прижималось к моему, как он смотрел на меня удовлетворенным взглядом. Я не видела этого взгляда до вчерашнего дня, когда уснула рядом с ним. В те моменты я чувствовала, что он принадлежит мне.

— Я могу пойти на пристань? — спрашивает Атлас Флетчера.

Он кивает.

— Конечно. Пойдем, посмотрим, поймали ли они что-нибудь стоящее.

В тот момент, когда Атлас делает шаг, пес вскакивает со своего места, виляя хвостом. Я иду рядом с Флетчером, Атлас бежит впереди нас, а Кохо следом. Я так переживаю, что собака может прыгнуть на мальчика и толкнуть его в воду.

— Он связан с водой всю свою жизнь, — отмечает Флетчер, чувствуя мою нервозность. — Научился плавать еще до того, как научился ходить.

Смотрю на Атласа, пока мы замедляем шаг.

— Я не знала, что у вас есть внук или что Линкольн ваш сын.

Сухие потрескавшиеся губы Флетчера растягиваются в полуулыбке, в уголках его глаз появляются морщинки.

— До сих пор мне не приходилось проводить с ним много времени.

— Он останется здесь? — Вы не можете не заметить надежду в моих словах. Я знаю, Линкольн сказал, что не останется здесь, но он записал Атласа в школу. Это значит… ну, я не знаю, что, черт возьми, это значит, но я надеюсь.

Флетчер вздыхает, пожимая плечами.

— Я не знаю. Я хочу, чтобы они были здесь, но также знаю, что у них есть своя жизнь в Илвако. Я просто хочу, чтобы они были в моей жизни. Каким-то образом.

Меня охватывает печаль, когда я думаю, что они уедут. Не знаю, что привело их на юг или в каких теперь они отношениях с Линкольном.

Сначала замечаю Бэара, он присел на корточки и привязывает лодку. Атлас прыгает ему на спину, и собака делает то же самое, едва не сбив их обоих с ног в сторону Амфитриты. Бэар смеется, держась за Атласа.

— Чья это собака?

— Теперь моя, — говорит ему Атлас. Пес подпрыгивает от возбуждения.

Мое сердце неумолимо колотится в груди, когда я замечаю его. Линкольн небрежно сходит с лодки с сигаретой, заправленной за ухо, одетый во фланелевую шапку-бини и черные джинсы-карго, которые низко свисают на его бедрах. Он очаровательно суровый, и я не могу дождаться, когда потеряюсь в его словах, произносимых хриплым голосом, от которых у меня мурашки по коже. Он делает еще десять шагов, прежде чем поднимает голову и смотрит на Атласа.

— Привет, дружище. Как дела в школе?

Атлас что-то говорит, но я не слышу его из-за гудка лодки, которая причаливает. Они разговаривают, мальчик указывает на собаку и затем расплывается в улыбке.

— Я могу оставить Кохо? Мы с Джорни нашли его. У него нет отца.

Флетчер кивает Бэару.

— Хороший улов?

Бэар проводит рукой по волосам, прислоняясь к свае.

— Не особо.

Еще двое парней сходят с лодки. Я узнаю их, они с той первой ночи, когда братья Харди появились в городе. Они проходят мимо меня, улыбаясь, но я не решаюсь ответить им тем же.

Линкольн улыбается своему сыну, а затем приподнимает подбородок и смотрит на меня прекрасным холодным взглядом. Мое тело покрывается мурашками. Глубоко вдыхаю несколько раз, пытаясь успокоиться. Линкольн отходит от лодки и останавливается передо мной. Пристально смотрит на меня сверху вниз, и я не уверена, стоит ли мне извиняться за то, что я сегодня подружилась с его сыном, или собакой, или кем-то еще. Я просто буду стоять и пялиться на этого красивого сломленного мужчину, потому что он чертовски хорош. Линкольн медленно моргает, и, кажется, что он крадет мое дыхание с каждым взмахом своих темных ресниц.

Затем протягивает руку, обвивая мою талию, его губы изгибаются в улыбке.

— Ты удерживаешь меня с помощью собаки? — спрашивает он после долгой паузы.

Я слегка улыбаюсь, расслабляясь в его объятиях.

— Да?

Он поворачивает голову к Атласу, щурясь от солнечного света, пробивающегося сквозь облака. Его взгляд смягчается, когда он вновь смотрит на меня.

— Собака определенно ему нравится, — тихо говорит он, а затем кивает на лодку. — Атлас, не хочешь почистить вместо меня лодку и выгрузить рыбу?

— Ага. — Мальчик прыгает в лодку, и собака делает то же самое.

Смеясь, Линкольн качает головой.

— У него действительно нет хозяина?

— Насколько я поняла, нет. На пляже никого не было.

— Дай мне знать, если кто-нибудь придет его искать.

Кохо спокойно сидит в лодке, наблюдая, как Атлас смывает из шланга окровавленную палубу.

— Надеюсь, ради его блага, никто этого не сделает.

Линкольн снова смотрит на меня.

— Надеюсь, он не привяжется.

Вы видите это? То, как меняется его обычное безразличие?

Его взгляд режет, словно нож, и, черт возьми, я не хочу больше шрамов.

ГЛАВА 27

Троллинговая катушка — большая катушка, используемая для намотки троллинговой лески из нержавеющей стали.

— Мне пора возвращаться, — говорит Джорни, черная кожаная куртка свободно свисает с плеча, когда она указывает за спину. — Эйв заставил меня взять выходной, но вечера по пятницам у нас безумно загружены.

Я киваю, не зная, что сказать. Поблагодарить за то, что она провела время с моим ребенком, пока я рыбачил, или сказать «спасибо» за то, что она появилась в нашей жизни? Но на самом деле Джорни не вошла в нашу жизнь. Ее втянули. И глядя на нее сейчас, думаю, что намеренно. Также большая часть меня хочет отблагодарить ее за сегодняшнее утро, но я молчу.

Вздохнув, перевожу взгляд на воду, а затем снова на нее.

— Я зайду позже.

Ее лицо озаряется, на щеках вновь появляется румянец. Она поправляет куртку на плече.

— Хорошо. — Джорни машет Атласу. — Пока, Атлас!

Он высовывает голову из рулевой рубки.

— Пока!

Большую часть своей жизни я рыбачил. Солнце встает и садится, а я занимаюсь тем же. Ловлю рыбу. Тунец, лосось, треска, краб, палтус… я рыбачу в любое время года. Люблю море. Это место, где я нахожу покой.

К сожалению, из-за этого страдают отношения. Признаюсь, что на протяжении двухлетнего брака с Афиной, я ловил рыбу девять месяцев в году. Меня не было дома, когда она узнала, что беременна. Меня не было дома ни на днях рождениях, ни на юбилеях. Я делал все, что мог, чтобы заработать на жизнь, что негативно сказывалось на наших отношениях.

Мой отец? То же самое. Если бы мы с братьями не рыбачили с ним, то никогда бы его не видели.

— У тебя появилась подруга? — спрашиваю я, наблюдая, как Атлас чистит лодку. Мой сын ещё совсем ребенок, но уже во многом мудр не по годам.

Он опускает шланг, его щеки слегка розовеют.

— Сколько мне будет лет, прежде чем смогу стать ее парнем и провести с ней ночь, как ты?

Пока собака слизывает воду с рук Атласа, я изо всех сил пытаюсь не рассмеяться. Бэар не сдерживается:

— Я все еще задаюсь вопросом, сколько мне должно быть лет, чтобы устраивать ночевки с девушками.

Ударяю локтем Бэара в живот и подмигиваю Атласу.

— Это так не работает.

Почесывая собаку за ухом, он поднимает глаза на моего отца, который стоит на причале и разговаривает с Нивио.

— Почему нет?

— Потому что, когда ты повзрослеешь, Джорни тоже станет старше.

Атлас отпускает собаку.

— О. — Не говоря больше ни слова, он заглядывает внутрь резервуара, где лежит тунец. — Там много рыбы.

— Недостаточно, — бормочет Бэар, вздыхая. — Будем надеяться, что впереди хороший крабовый сезон.

Дело в том, что рыбалка не всегда хороша. Иногда приходится полагаться на удачу и погоду, а на данный момент ни то, ни другое не на нашей стороне. Сейчас середина сентября, рыба мигрирует на север. Сезон почти закончился, и это означает одно. Я покину этот город через несколько недель.

Атлас, Бэар и отец отправляются в город, чтобы встретиться с дядей Хатчем в Рэймонде. Я не лажу с ним. Никогда не ладил. В основном это связано с тем, что он чуть не убил меня, когда мне было тринадцать лет. Мы плыли в семидесяти милях от побережья Вестпорта, и я каким-то образом запутался в леске. Дядя Хатч смотрел прямо на меня и ни черта не сделал.

— Отрежьте леску! — я кричал им. — Отрежьте чертову леску!

Она туго обвивала меня и разрубила бы пополам или утащила за борт, если бы Ретт не поднял снасти на лодку. Он спас меня, но дядя лишь проворчал:

— Успокойся, тебя бы это не убило.

Я думал иначе и больше с ним не рыбачил.

Приняв душ, я снова оказываюсь в том месте, которого старался избегать с тех пор, как приехал в этот город. «Паба Уэлдона».

Сразу замечаю Джорни.

— У меня дома около десяти? — спрашивает она. — Я просто помогаю с вечерним наплывом людей, а потом ухожу.

Сидя за стойкой бара и уставившись на толстые цепочки разноцветных рождественских гирлянд, свисающих с потолка, я молча киваю. Останавливаю взгляд на мужчине передо мной. Ее брат. И он не выглядит слишком довольным мной. Он барабанит пальцами по барной стойке.

— Она знает?

Ну вот, начинается. Буравлю его взглядом.

— Знает что? — огрызаюсь я. Знает, что за две недели я ненамеренно привязался к девушке, которая никогда не будет моей?

Эйв пристально смотрит на меня.

— Знает, кем был твой брат?

Часть меня полагала, что он знал Ретта и его связь с их семьей, но, честно говоря, это еще не самое худшее. Подношу стакан к губам.

— Нет.

На его лице заходили желваки.

— Послушай, мы не друзья. Наверное, никогда не будем. Я уважаю твоего отца, он помог нам, когда мы действительно в этом нуждались, но это дерьмо, которое ты затеял с Джорни, должно прекратиться. Сейчас. Покончи с этим.

Покончить? Забавно. Разве он не понимает, что я бы сделал это, если бы мог? Он защищает Джорни, и хотя я понимаю его, мне не нравится его требование.

— Мое прошлое касается только меня, — рявкаю на Эйва. Бросив деньги на стойку, киваю ему: — Помни об этом.

Его глаза сузились. Он точно знает, о чем я говорю. И, судя по внезапному осознанию на его лице, понимает, что я имею в виду.

Трудно смириться с реальностью того, что я ее потеряю. Это как будто снова оказаться в ловушке тех лесок, пронзающих меня насквозь, и знать, что другого выхода нет. Я должен перерезать леску.

ГЛАВА 28

Миграция — перемещение вида от одного местообитания к другому. На Аляске самой крупной миграцией является миграция лосося, когда рыба перемещается из соленой воды в свои края нереста в пресной воде.

Каждое утро просыпаясь, в туманные секунды между сном и явью думаю про себя: «Это не твоя жизнь. Ты живешь, потому что того человека нет».

И в этот момент меня настигает одиночество. В течение трех месяцев после пересадки сердца я находилась в изоляции в больнице. Я ненавидела это. Но за то время мне пришлось смириться с тем, что чья-то жизнь закончилась, а моя начинается вновь. Мое дыхание должно было принадлежать ему.

Возможно, то же самое касается и Линкольна. Он не должен был быть моим. Возможно, мое будущее былоначертано звездами, и я изменила его, оставшись в живых? Или, возможно, мне просто нужно хорошенько выспаться, вместо той херни, которой я занимаюсь в последнее время, пока жду его.

Линкольн не появился. Не звонил и не отвечал на мои звонки. В последний раз я видела его, когда он выходил из бара после разговора с Эйвом.

Застаю Эйва перед тем, как он уходит в бар в субботу утром. Он уставился в свой телефон, потерявшись в этом моменте. Поднося чашку к губам, делает глоток, и, нахмурив брови, выглядит сосредоточенным.

Прочищаю горло.

— Что ты сказал Линкольну прошлой ночью?

— Ничего такого.

— Чушь собачья. Перестань мне врать.

Брат со стуком ставит чашку на стол.

— Я не вру. У нас был короткий разговор о том, какие у него намерения. Я толком ничего не сказал.

Эйв иногда чертовски выводит меня из себя. Из него нужно вытягивать информацию. Почти как с Линкольном.

— Сделай мне одолжение, Эйв, — брат, наконец, смотрит на меня, — перестань пытаться контролировать мою жизнь. С тех пор, как умерли мама с папой, ты только и делаешь, что пытаешься защитить меня, и я понимаю, ты старший брат, но я устала от твоих дурацких секретов и от того, что ты вмешиваешься в мою жизнь! — И чтобы донести свою точку зрения, ухожу из дома и даже хлопаю дверью. Наверное, это самое приятное хлопанье дверью, которое у меня было с тех пор, как я в шестнадцать лет сказала ему отсосать, когда он не позволил своей умирающей сестре курить травку с друзьями. Ладно, да, я понимаю его, и мой выбор слов был не совсем удачным, но, черт возьми, в тот день было приятно быть бандиткой.

Не смейтесь. Я всегда хотела это сказать.

Шагаю по мокрому от дождя асфальту, из-за утреннего ветра глаза слезятся и трудно держать их открытыми. Я иду по живописной тропинке на пляже к пристани, где, как мне кажется, может находиться Линкольн. Моросящий дождь будто завис в воздухе, заглушая все звуки, кроме рева океанских волн. Когда-то, кажется в другой жизни, я была той, кого мои родители называли своим диким ребенком. «Она живет в своем собственном ритме, и это адский ритм», — так говорил мой дедушка.

Где-то, каким-то образом эта маленькая девочка превратилась в девушку, которая боится. Наверное, потому, что она знала, что ее дни ограничены. Я смотрю на горизонт, где серое небо сливается с беспокойным морем. Пенистые гребни волн разбиваются о берег. Мои мысли возвращаются к Эйву и его потребности постоянно держать меня в неведении. Мне двадцать три, и хотя я понимаю, что он не хочет меня потерять, не могу больше так жить. Достаточно того, что я живу чужой жизнью; почему я не могу хотя бы решать, с кем мне спать?

Медленно шагая, в конце концов, я оказываюсь на пирсе. Конечно, Линкольн здесь, работает в лодке. Я щурюсь от дождя, лицо и волосы намокли. Еще ранее утро, и пристань окутана густым слоем тумана.

Сначала он не замечает меня, но затем его глаза вспыхивают, как будто он почувствовал мое присутствие, а не увидел меня. Линкольн идет навстречу, наша связь глубокая, всепоглощающая. Его плащ прилип к груди, дыхание учащенное.

— Ты так и не появился, — говорю я, скорее констатируя факт.

Он ставит ведро, на лице заходили желваки, густые волосы падают на лицо. Линкольн не выглядит ни радостным, ни раздраженным, увидев меня. Повисает неловкое молчание, прежде чем он пренебрежительно пожимает плечами.

— Не хотел меня видеть? — Это смелый вопрос, в нем есть искра того дикого ребенка.

Выражение его лица обезоруживает.

— Дело не в этом.

Я делаю шаг вперед, подходя к краю причала. Его брови слегка приподнимаются, когда я спрашиваю:

— А в чем тогда?

Усталость омрачает его лицо, и он быстро отводит взгляд, сдергивая капюшон куртки.

— Не знаю, — со вздохом отвечает Линкольн. Его волосы непривычно растрепаны, и хотя я считаю, что это сексуально и хочу провести по ним пальцами, именно его слова сбивают меня с толку.

Не спрашивая, ступаю на лодку и встаю перед ним. Вода капает с кончика его носа, неистовые глаза смотрят на меня.

— И я не знаю, что мы делаем и что это значит, но я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Его грудь вздымается от глубокого вздоха. Его запах поражает меня, и мне трудно вспомнить, почему я злюсь на него. Поддавшись вперед, Линкольн мозолистыми руками заправляет прядь моих мокрых волос за ухо. Его пальцы опускаются ниже, следуют вниз по моему плечу, предплечью, а затем по руке. Он молча ведет меня в рулевую рубку и сажает в капитанское кресло.

Я сглатываю, дыхание перехватывает, неохотно раздвигаю ноги.

Это происходит быстро, связь между нами. Его руки скользят вверх по моим бедрам, а затем к пуговице на джинсах. Это то, что я даю ему и ничего больше. Но затем он целует меня, и руки перемещаются с моих бедер на сиденье рядом со мной. Он наклоняется, прижимаясь своей грудью к моей, и, чувствуя его учащенное дыхание, понимаю, что он так же бездумно плывет во тьму, как и я. Этому мужчине не была предначертана такая судьба. Он пытается сопротивляться ей, но это захватывает нас, и как бы сильно мы ни притворялись, мы не можем остановиться.

Линкольн помечает меня губами, его поцелуи страстно-нежные. Он не перестает целовать, когда тянется за презервативом, и уж точно не тратит время впустую, показывая, зачем я пришла сюда. Он удерживает меня на стуле, но снимает с меня джинсы и тянет к краю сиденья. Обхватываю ногами его талию, я не собиралась этого делать, но солгала бы, если бы сказала, что не хотела этого. Мое сердце замирает от его напора, его глаза горят, глядя на меня, когда он входит и выходит, равномерно толкаясь в меня.

Взгляд Линкольна кажется интимным, и я не могу разорвать зрительный контакт. Не могу отвести взгляд. Я не избита и не брошена вместе с ним. Я наполнена энергией и поглощена.

Наш момент длится недолго, и предполагаю, что это как-то связано с тем фактом, что мы на пристани для яхт, и рулевая рубка находится на виду у доков.

Накинув рубашку на плечи, я смотрю на него.

Линкольн стоит близко, прислонившись к двери каюты и наблюдая за мной с пристальным вниманием.

— Как давно это было? — Он проводит рукой по волосам и чешет челюсть.

— Моя пересадка сердца?

Линкольн кивает.

— Почти шесть лет назад. — Не знаю почему, но упоминание о том, как давно это было, пробуждает что-то внутри меня. Пока этот мужчина готовился стать отцом, я получила сердце и второй шанс. Я все еще чувствую себя виноватой, но часть меня благодарна за то, что мне дали еще одну возможность, потому что, как бы ни было страшно находиться рядом с Линкольном, не могу отрицать, что жжение от укуса вызывает привыкание. В прямом и переносном смысле.

— Ты знаешь, кто был донором? — Его голос затихает, внимание приковано к радио рядом со мной, где предупреждают о приближающемся шторме.

Из всех людей, кому я когда-либо рассказывала свою историю, никто не спрашивал, откуда взялось сердце. Я не ожидала, что он спросит. Только несколько близких людей задали этот вопрос после трансплантации.

— Нет. Я никогда не интересовалась.

Порыв ветра обрушивается на лодку, дождь хлещет по алюминиевой обшивке, и звук похож на падение крошечных камешков на пол.

— Почему? — спрашивает Линкольн, а затем быстро отводит взгляд.

— Этот человек отдал свою жизнь ради меня. Ладно, он на самом деле умер, и у него не было особого выбора, но он это сделал. Выбрал донорство органов. — Делаю паузу, взвешивая свои мысли и пытаясь точно выразить свои страхи словами, которые имеют смысл. Поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Откашлявшись, добавляю:

— Я боюсь, что его семья подумает, что я потратила впустую жизнь их близкого человека, работая в баре и не имея абсолютно никакой цели в жизни. — Соскальзываю с капитанского кресла и тянусь за ботинками. — Если я узнаю его имя, узнаю, как выглядел владелец сердца, я как бы перейду на другой уровень вины выжившего.

Линкольн смотрит на меня, абсолютно молча. Я почти сожалею, что была столь откровенна с ним.

Он опускает взгляд.

— Я бы не чувствовал себя виноватым, — бормочет он, едва шевеля губами. Выражение его лица отстраненное — наигранное безразличие, которое не скрывает эмоции. Линкольн берет сигарету из пачки на столе и закуривает. Затянувшись, выпускает дым в открытое окно.

Я наблюдаю, как дым красиво вьется по ветру.

— Ты бы выяснил, если бы был на моем месте?

Этот вопрос застает его врасплох. Рука с сигаретой замирает у его губ. Он поднимает на меня глаза, а затем быстро отводит взгляд.

— Нет, наверное, нет. — Большим и указательным пальцем Линкольн зажимает кончик сигареты, гася пламя, прежде чем положить ее рядом с радиоприемником. Отгоняя дым от моего лица, он притягивает меня к своей груди. — Я отправлюсь с Бэаром на пару дней на Аляску.

— На твоей лодке?

Линкольн кивает, опуская глаза на мои губы. Он целует меня один раз, второй, а потом дергается, когда кто-то стучит в окно.

— Я следующий! — кричит Бэар, смеясь.

— Во время этого путешествия я могу выбросить его за борт, — дразнит Линкольн, отходя от меня, чтобы застегнуть ремень.

Проведя руками по волосам, я беру куртку и укутываюсь в нее. Я не ухожу сразу. Наблюдаю, как они готовятся к отплытию, и Бэар рассказывает мне о том, как ученые исследовали девятифутовую большую белую акулу в Австралии. И вот однажды ученые, следившие за акулой, заметили, что за считанные секунды бросило с высоты тысяча девятьсот футов, а температура ее тела повысилась на двадцать градусов.

— Что это значит? — спрашиваю, полностью очарованная тем, как эти братья дополняют друг друга. Бэар общительный, а Линкольн принимает решения. Интересно, какая динамика была между ними и Реттом. Из-за того, как ранее Линкольн закрыл эту тему, я не собираюсь ее поднимать.

— Морское чудовище, — говорит Бэар, протягивая Линкольну коробку с приманкой. — Это единственное разумное объяснение.

— Или устройство слежения оторвалось и попало в течение, — добавляет Линкольн, качая головой. Он бьет рукой Бэара в грудь. — Заткнись. Никому нет дела до морских чудовищ.

Я смеюсь.

— Вы бы поладили с Пресли. Она отказывается ходить по пристани ночью, потому что клянется, что там морские чудовища, которые ее съедят.

Бэар смотрит на меня.

— Кто из девушек Пресли?

— Блондинка с голубыми глазами.

Бэар хмурит брови.

— Та, у которой красивая задница?

Фыркаю.

— Я не особо смотрю на ее задницу, но, наверное, да.

Он издает гудящий звук, который снова заставляет меня смеяться.

— Ага. Я бы съел ее всю.

— Мужик, — стонет Линкольн, — не будь грубым.

Мои щеки пылают.

— Ладно, думаю, мне пора идти.

Бэар подмигивает.

— Дай ей мой номер.

— Что случилось с Мэл?

Он наклоняет голову в сторону.

— Та, у которой есть дети?

Я киваю.

— Она не звонила. Я открыт к предложениям.

— Вероятно, на то есть причина. — Между нами встает Линкольн, прижимаясь своей грудью к моей. — Сделай Мэл одолжение и не давай ей его номер.

Я смеюсь, и мои щеки заливает румянец, когда я смотрю на Линкольна.

— Когда ты вернешься?

— Во вторник.

— В четверг, — добавляет Бэар, обходя лодку.

Линкольн хмурится.

— Хорошо, наверное, в четверг.

Я должна прожить шесть дней без него? Мысль о том, что я не увижу Линкольна так долго, вызывает во мне приступ тревоги. Он помогает мне сойти с лодки. Я стою на том же самом месте, где находилась около двадцати минут назад, только теперь ощущения другие. Воздух холодный, яростные порывы ветра бьют меня по лицу.

Линкольн смотрит на меня, но потом его внимание сосредотачивается на чем-то за моей спиной.

— Когда я вернусь, нам нужно кое о чем с тобой поговорить. Может быть, за ужином?

— Хорошо…. — Мой голос затихает, я не уверена, что он имеет в виду. Но, алё, он только что пригласил меня на ужин! — Эм, подожди… ужины сопровождаются кольцами и женами, просящими развода. Не-а. Ни за что. Я приготовлю обед.

Он фыркает, качая головой и усмехаясь.

— Ладно, обед.

— Идеально.

Начинаю нервничать, когда понимаю, что он уходит.

— Береги себя.

Потянувшись за тросом, Линкольн подмигивает.

— Всегда.

К горлу подступает ком, когда он кричит мне вдогонку:

— Эй!

Разворачиваюсь к нему, ожидая его слов.

— Постарайтесь больше не находить бродячих собак.

С моих губ срывается смех. Кто знает, что я могла бы найти в этом городе, если бы очень постаралась. Смотрю, как их лодка покидает пристань, выдыхаемый мной воздух танцует, как дым его сигарет, клубящийся вокруг меня. Откладываю этот миг в памяти, как и сладкий вкус его ухмыляющихся губ и необузданность, текущую сейчас по моим венам. Не хочу отпускать его.

ГЛАВА 29

Звуколокатор — электрический прибор, используемый для определения глубины воды. Звуколокатор также используется для установления местонахождения косяков рыб и других крупных подводных препятствий.

— Я действительно хочу узнать.

— Думаю, ты хочешь узнать больше, чем я.

Пресли ухмыляется, готовя себе слоистый коктейль. Она нуждается в нем потому, что если бы вы увидели, как парень, сидящий в конце бара, пристает к Мэл, то сделали бы то же самое. Он с трудом сидит на табурете, а сейчас только четыре часа дня. Если вы не знаете, что означает «слоистый коктейль»: это когда алкоголь наливают после смешивания напитка. Пахнет, как крепкий спиртной напиток, но в нем вдвое меньше алкоголя.

— Да, потому что я хотела бы обращаться к твоему сердцу по имени. Мне кажется, мы должны признать, что у Берта тоже есть чувства, и эти чувства, возможно, не принесут тебе ничего хорошего, мисс Джорни.

У Берта есть чувства? Если да, то, думаю, он заинтересован в суровом рыбаке, которому нравится вкус моей крови.

Уставившись в свой телефон, я смеюсь над Пресли. Она постоянно называет мое сердце Бертом. Подруга убеждена, что мое сердце принадлежало пожилому мужчине за пятьдесят, который любил играть в боулинг, небрежно потягивал свой эспрессо и никогда не ел помидоры.

После пересадки меня больше не интересует то, что я когда-то любила. Например, помидоры и кофе. Честно говоря, мне тогда было семнадцать. Я не знала, кто я такая, не говоря уже о том, чего хочу от жизни. Большую часть времени я прожила с больным сердцем, из-за которого была уверена, рано или поздно умру.

Хотите верьте, хотите нет, но с помощью гугла невозможно узнать, кому принадлежало донорское сердце. Необходимо связаться со своим координатором по трансплантации и отправить официальное письмо семье донора. Нельзя делать это в течение года после трансплантации из-за риска отторжения, а также, чтобы дать семье донора время погоревать.

Я не могу и никогда не смогу понять, через что они проходят. Да, я потеряла родителей, но я не отдала их часть кому-то другому. Это все равно, что отдать свой дом тем странным людям, которые останавливались у родителей Пресли через Airbnb (прим. пер.: Airbnb — онлайн-площадка для размещения, поиска и краткосрочной аренды частного жилья по всему миру), а затем расставили все чашки по цвету и положили туалетную бумагу в рулон задом наперед. Нельзя доверять людям, которые кладут туалетную бумагу задом наперёд. Но на самом деле я хочу сказать, что мне кое-что дали, и что я с этим сделала?

Я не совершила ничего стоящего, чтобы сказать им: «Эй, посмотрите на мою удивительную жизнь, которая у меня теперь есть благодаря органу, который вы бескорыстно отдали мне».

Вот почему прошло шесть лет, а я ничего не знаю ни о своем доноре, ни об его семье.

После переписки по электронной почте мой координатор по трансплантации направляет меня на веб-сайт и указывает, какую информацию должно содержать письмо. Я не могу сообщать свою фамилию или город, в котором живу. Также не могу упоминать свою работу. Я могу лишь написать о том, что это пожертвование значило для меня, и как изменилась моя жизнь.

Кладу свой телефон на стол.

— Думаю, мне понадобится некоторое время, чтобы обдумать это, — говорю я Пресли, когда она возвращается.

— Хорошо. — Она бросает на меня взгляд, означающий: «Да, верно». — А пока, мы можем сделать ставку на третий стол?

Дилан проходит мимо.

— Я предполагаю, что он был женат, а сейчас разведен и сожалеет о том, что облажался со своей женой.

Для развлечения мы время от времени делаем ставки на столы. В большинстве случаев это пары на свидании, которые, похоже, познакомились в Tinder, но, как ни странно, здесь это редкость. К нам приходят рыбаки, одинокие домохозяйки, пенсионеры и туристы. Не так уж много тех, кто выбирает наше заведение для первого свидания, и таких людей можно определить за милю, поверьте мне. Пресли какое-то время изучает их манеры.

— Не может быть. Ставлю на то, что он сорокалетний девственник, а она школьная учительница.

— Ты только что буквально описала фильм «Сорокалетний девственник», — замечает Мэл, ее щеки раскраснелись, волосы спутанные.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, оценивая ее внешний вид.

— Дети заболели желудочным гриппом прошлой ночью. Рвота повсюду.

— Ничего себе!

— Я не описывала этот фильм, — возражает Пресли, одной рукой встряхивая бокал, а другой помахивая Мэл. При этом она шлепает Дилан прямо по лицу, и та роняет стакан, который был у нее в руке, на пол. Он отскакивает от резинового коврика. — В фильме героиня продавала барахло на eBay. Она не была школьной учительницей.

— Да конечно. — Мэл переводит взгляд на стол. — Я бы сказала, что он программист. Подожди… — Она смотрит на Дилан, которая снова стоит со стаканом в руке. — Что он заказал?

Дилан хмурится, раздраженная выбором напитка.

— Ржаной виски.

Мы все стонем. Виски достаточно сладкий, если хотите знать мое мнение. Не добавляйте в него сахар, апельсин и вишню. Просто… не надо. Следующие несколько часов мы вчетвером пытаемся разобраться в развивающихся отношениях.

Я кладу двадцать баксов на барную стойку.

— Держу пари, он чертовски богат, а она выросла с отцом-одиночкой.

Дилан фыркает, унося напиток.

— Наверное, ты права.

Около восьми Джордж приносит пиццу для вечеринки Кайло. Не волнуйтесь, мы не забыли о нем, и хотя он не разговаривает со мной, я не позволю ему ненавидеть меня.

— Время веселиться! — объявляю я на кухне, протягивая капкейк со свечой.

— Что? — рявкает Эйв из своего кабинета. — Вот уж нет. Мы не можем устроить вечеринку.

— Не будь придурком, — отмахивается от него Мэл.

Протягиваю капкейк Кайло. Его темные глаза неторопливо скользят по моему лицу, губам, а затем останавливаются на глазах. Кажется, он на мгновение обдумывает свою реакцию, слегка шевеля нижней челюстью, а затем снова смотрит на Эверетта.

— Думаю, свечка лишняя.

Я моргаю. Он хмурится, но подмигивает.

— Спасибо. — И Кайло забирает у меня кекс.

Инстинктивно я обхватываю его руками и заставляю обнять меня.

— Я знала, что ты не сможешь злиться на меня.

Его руки на моей талии, но его тело напрягается.

— Я не злился на тебя, — шепчет Кайло, прижавшись своей щекой к моей.

Неловко высвобождаюсь из его объятий и улыбаюсь Эверетту.

— Пицца в офисе Эйва. — А затем, чтобы окончательно разозлить брата, я возвращаюсь за стойку и кричу: — Выпивка за полцены в течение следующих пяти минут, если вы будете петь достаточно громко, чтобы наш мальчик Кайло услышал, как вы поздравляете его с Днем рождения!

Как вы понимаете, владельцу бара это не нравится.

Ближе к закрытию Пресли упирается локтями в барную стойку.

— Мы будем выяснять, кто такой Берт? — Не могу не заметить волнение в ее глазах. Она оглядывается через плечо на Эйва, который увлеченно беседует с Мэл, но пристально наблюдает за нами. Брат до сих пор злится на меня за вечеринку.

Отводя взгляд от Эйва, поднимаю глаза на Пресли.

— Я не знаю. Думаешь, мне стоит? Линкольн сказал, что не делал бы этого.

— Ты говорила с ним о сердце?

Пожимаю одним плечом.

— Да, ну, я имею в виду, он увидел шрам и спросил.

Именно в этот момент моя рубашка сползает, и обнажается синяк, который теперь у меня есть благодаря Линкольну.

— Что это за хрень? — Подруга протягивает руку и поправляет мою рубашку, ее глаза широко раскрыты. — Что случилось?

Я быстро поворачиваюсь, вырывая свою рубашку у нее из рук.

— Линкольн укусил меня и сосал мою кровь.

— Какого черта? Серьезно?

Мои щеки заливает румянец. Я вздыхаю, одновременно сглатывая, и давлюсь собственной слюной.

— Ничего особенного. И мне понравилось. Я попросила его.

Пресли прищуривается, глядя на меня.

— Что за причудливое дерьмо тебе нравится?

Пристально смотрю на нее.

— Может быть, Берт увлекается таким? Ты когда-нибудь думала об этом?

Она наклоняется вперед, внимательно глядя на меня, но ее губы изгибаются в улыбке.

— Расскажи мне больше. Типа, он на самом деле сосал твою кровь или просто слегка, ну, знаешь, любя покусывал?

Неудивительно, но Дилан слышит разговор и присоединяется к нам.

— Однажды я была с парнем, которому нравилось, когда у меня были месячные. — Кажется, на ее лице мелькает выражение, как будто она вспоминает тот период своей жизни, а затем хмурится.

— Мы встречались недолго.

— Я не удивлена, — бормочет ей Пресли, а затем снова поворачивается ко мне. — Может, мне нужно встречаться с твоим братом на более личном уровне?

Смеюсь.

— Он спрашивал о тебе.

Ее лицо сияет, словно солнце.

— Действительно?

— Ага. — Я снова поднимаю глаза на Эйва. — Но я думала, что вы с ним… — я замолкаю и киваю головой в сторону своего угрюмого брата. — …и так делаете это.

Пресли закатывает глаза.

— Да, но он выводит меня из себя. — Она оглядывается через плечо на моего брата с Мэл, когда они исчезают в его кабинете и закрывают дверь. — Я все еще думаю, что они трахаются.

— Не может быть, — говорит Дилан, но смотрит на дверь так, будто не совсем уверена в своих словах. — Ты так считаешь?

— Возможно, не прямо сейчас, — добавляет Пресли, — но я думаю, что они оба подумывали об этом раз или два.

Я не знаю, права ли она, и не уверена, что меня это волнует. Я бы тоже не удивилась, но ясно, что Эйв не собирается ничего мне рассказывать. Мои мысли возвращаются к Линкольну. Мое сердце неистово колотится в груди, бьется в отчетливом ритме.

Может, пришло время выяснить, кто такой Берт, узнать того, кто дал мне жизнь, когда его собственная подходила к концу? Может, пора хотя бы поблагодарить семью донора? Чтобы положить конец этой неуверенности и ощущению, что моя жизнь временна.

Начинаю думать, что, может быть, я нахожусь в той точке, когда мне нужно это узнать.

Следующим утром я приношу Флетчеру домой два кусочка торта, надеясь, что Атлас это оценит. Признаюсь, мне не терпится увидеть его снова.

Медленные раскаты далекого грома разносятся по городу, заглушаемые ревом волн. Дым столбами поднимается из дымаря, переплетаясь с утренним туманом и солеными брызгами туманного дождя. Флетчер открывает дверь, его седеющая борода подчеркивает зелень его глаз.

— Дорогая, что привело тебя к нам в такую рань?

— Я принесла вам торт. — Протягиваю ему тарелку, аккуратно накрытую пленкой.

Все еще одетый в пижаму и со спутанными волосами, Атлас выглядывает из-за головы Флетчера.

— Торт? — Он смотрит на дедушку. — Можно мне торт на завтрак?

— Почему нет? — Флетчер пожимает одним плечом, отступая назад, чтобы открыть дверь шире. Когда он улыбается, на его лице прорезаются глубокие морщины. — Заходи. Кофе готов.

В доме царит насыщенный дубовый запах и свежий аромат кофе. Атлас хватает меня за руку, сжимая маленькими пальчиками ладонь.

— У тебя сегодня день рождения?

— Нет. — Флетчер выдвигает для меня стул, и я сажусь рядом с полкой с фотографиями у окна — У Кайло недавно был день рождения, но мы праздновали прошлой ночью.

Атлас сидит рядом со мной, глядя на торт, который Флетчер ставит на стол и кладет рядом вилку.

— Сколько ему лет?

— Восемнадцать, — отвечаю я, переводя взгляд на телевизор в гостиной. Передают новости, которые сообщают о грядущей погоде. Осень на северо-западе печально известна своими ураганами. Их пока еще не было, но сейчас уже начало октября.

— Вкусно, — говорит Атлас, и его ухмылка с ямочками становится еще шире. Мальчик с охотой ест торт, не заботясь о том, чтобы достать отдельную тарелку, а вместо этого убирает достаточное количество полиэтиленовой пленки, чтобы воткнуть в него вилку. Я какое-то время смотрю на Атласа, а затем снова поднимаю глаза к телевизору.

Читаю заголовок:

СЕВЕРО-ЗАПАД ТИХОГО ОКЕАНА ГОТОВИТСЯ К СИЛЬНОМУ ШТОРМУ С УРАГАННЫМ ВЕТРОМ.

— Это первый раз сообщают о буре? Я ничего не слышала о ней до сих пор.

Флетчер поворачивается на своем стуле, вдалеке потрескивает камин.

— Вчера мне пришло штормовое предупреждение, — отмечает он, и в его голосе нет ни капли беспокойства.

Я не могу перестать нервничать. Линкольн и Бэар где-то там.

Флетчер замечает выражение моего лица.

— Не переживай, милая. Я построил эту лодку своими руками, а Линкольн отличный капитан.

Я хочу почувствовать облегчение, но оно не приходит. Такого рода тревога не возникает просто так, из ниоткуда. Это тот вид тревоги, который похоронен глубоко в костном мозге, напоминая, что неважно, насколько хорош капитан корабля или как устроено само судно, иногда у матери-природы другие планы.

Мое колено подпрыгивает, а взгляд блуждает. Я натыкаюсь на фотографию братьев со своим отцом и на фотографию Афины вместе с Линкольном.

— Ты знала мою мамочку? — спрашивает Атлас, его губы покрыты шоколадной глазурью.

Мы встречаемся взглядами.

— Нет, я так не думаю. — Смотрю на Флетчера. — Она была отсюда?

Флетчер сидит, сгорбившись, у камина в центре комнаты, он наклоняется ближе огню, протягивая руки, чтобы согреться. Свет освещает его усталое, измученное лицо.

— Афина?

Я киваю.

— Нет, она была из Портленда. — Его внимание переключается на телевизор, когда он бормочет: — Линкольн встретил ее, когда жил там со своей мамой.

Я улыбаюсь Атласу и протягиваю ему салфетку.

— Держу пари, она была потрясающей.

На щеках Атласа вновь появляются ямочки.

— Думаю, что так оно и было. Но я не знаю точно. — Он беззаботно пожимает своими плечами и кладет вилку на стол. А потом исчезает в коридоре, оставляя меня наедине с Флетчером.

Держа чашку в руке, я медленно вдыхаю.

— Зачем ты дал нам деньги?

Флетчер переводит взгляд с телевизора на меня.

— Какие деньги?

— На бар. — Я не спускаю с него глаз, мне интересно, зачем он это сделал. Оглядевшись вокруг, вы бы не подумали, что у Флетчера просто так завалялось сорок тысяч долларов, и зачем отдавать их нам? Мы не были его семьей. Он мог отдать деньги Атласу или даже своим детям.

Какое-то время он не отвечает. Его дыхание сбивается, взгляд становится холоднее, чем раньше.

— Вам нужны были деньги.

— Но это большие деньги, — замечаю я, чувствуя, как мои щеки пылают. Может быть, это из-за камина, а может, мне неловко об этом спрашивать. Возможно, это оскорбление — спрашивать?

— Так оно и было, — соглашается Флетчер. Кажется, он обдумывает свои слова. Нахмурившись, прислоняется к каминной полке, скрестив руки на груди. — Я очень хорошо знал твоих родителей, и они бы сделали то же самое для моих мальчиков, если бы это было нужно.

Я облизываю губы, во рту пересохло, сердце колотится. Но Флетчер прав. Мои родители сделали бы что угодно для любого, не задумываясь. У них были золотые сердца.

Встав, я отхожу от стола. Хотела бы я быть такой же благородной, как они. Быть готовой на все ради любого, но все, что я сделала, это забрала чужую жизнь.

ГЛАВА 30

Цепь бимтрала — цепь, которую волочат по дну океана в попытке вспугнуть рыбу, чтобы она поднялась со дна и попала в сети.

По воскресеньям бар закрыт. Поверьте мне, когда я говорю, что это столь необходимый выходной для всех нас. Этот день я обычно провожу с Netflix. Только сегодня, покинув дом Флетчера, я списываюсь по электронной почте со своим координатором по трансплантации и сообщаю ему, что хотела бы связаться с семьей донора. Я не в первый раз общаюсь с Дерриком. Он пишет нам с Эйвом. Его работа как координатора — следить за тем, чтобы я хорошо адаптировалась. Некоторое время я ходила в группу поддержки вскоре после того, как мне исполнилось восемнадцать, и я решила, что не пойду в колледж. Эйв был в ярости и пытался заставить меня изменить свое решение. Тем не менее, шесть лет спустя у меня по-прежнему нет интереса к колледжу, и что я делаю со своей жизнью?

Возможно, донор или его история могла бы что-то зажечь во мне? Я могу надеяться, верно?

Отправив семье донора электронное письмо, я не ожидаю, что получу ответ в течение пары недель. Предполагаю, что процесс займет некоторое время. Лежа в постели со своим ноутбуком, я думаю о Линкольне, и это наводит меня на мысли об Афине. Мне интересно узнать о ней побольше. Разве вы бы чувствовали себя на моем месте по-другому? Какими были ее отношения с Линкольном? Какой она была?

Сначала я заглядываю в Facebook. На аватарке у нее длинные светлые волосы, я понимаю, что нашла именно ее.

Афина Харди. Живет в Портленде, штат Орегон.

Нажимаю на ее имя.

В профиле мой интерес привлекают две вещи. На ее заставке изображена рыбацкая лодка Линкольна. И последняя фотография, которую она опубликовала, была сделана тридцать первого октября две тысячи двенадцатого года, на ней она улыбается, стоя на пляже, и держится за живот:

Сегодня мы знакомимся с нашей тыковкой! Счастливого Хэллоуина! #малышхарди

Я пялюсь на ее фотографию, ее счастье, запечатленное за секунду, а позже — разбитое вдребезги. Она была молода. Двадцать два года. Училась в колледже и выглядела доброй, любящей и безумно милой. Те же ямочки, что и у Атласа. Афина была увлечена китами и проводила много времени в Ситке, штат Аляска, где, похоже, живет ее семья.

Я просматриваю ее ленту в течение часа, замечая, что у нас много общего, а мужчина, за которого она вышла замуж, совершенно не похож на того, кого я знаю. Он запечатлен в откровенных моментах с ней, его улыбка искренняя и красивая.

Прокручиваю назад до последней опубликованной фотографии и радуюсь, что профиль по-прежнему общедоступный. Смотрю на фотографию и ее безупречную золотистую кожу, сияющую на фоне песка. Как получилось, что она умерла, а такая скучная я осталась жива? Почему? Почему так произошло? Почему одна жизнь изменилась, а другая нет?

Замечаю комментарий от Вильмы Вингерт: «Не могу дождаться встречи с внуком». И этот комментарий приводит меня к ее профилю. Вы же знаете, как это происходит, когда блуждаешь в социальных сетях. Не успеешь оглянуться, как оказываешься на странице дальнего родственника, задаваясь вопросом, почему он постоянно публикует своего кота, облизывающего задницу. Правдивая история. К несчастью для всех вовлеченных. Особенно для кота. Держу пари, он хотел бы удалить эти компрометирующие фотографии.

Но передо мной предстает совсем другая картина. На странице Вильмы.… трагедия, которая возвращает меня на шесть лет назад. Мой желудок скручивается в узел. Я никак не могу понять и осмыслить то, что читаю. Пульс учащается, руки начинают дрожать. Я моргаю. Несколько раз пытаюсь сосредоточиться сквозь выступившие слезы.

Афина Николь Харди, дочь Вильмы и Бендера Вингертов, умерла 3 ноября 2012 года.

Вы помните эту дату?

Это тот самый день, когда я получила сердце.

ГЛАВА 31

Разрешительный документ — лицензия на ловлю определенного вида рыбы в определенном районе с использованием определенного метода лова. В некоторых регионах количество разрешительных документов на рыболовство ограничено и, следовательно, они могут стоить дорого. Разрешение на использование жаберной сети в Бристольском заливе может стоить более 300 000 долларов.

В шестидесяти милях от берега Британской Колумбии, в заливе Аляска, мое судно терпит крушение. Хоть я и рыбак, но не могу контролировать море, погоду, рыбу, которую ловлю, свою лодку и, к сожалению, нашу смерть.

Волны поднимаются на сорок пять футов, волны-убийцы примерно на шестьдесят. Я переживал и похуже. Мне приходится быстро крутить штурвал, чтобы удержать судно на накатывающих волнах, но после того, как мы преодолеваем одну волну, поднимается следующая.

Бэар сидит рядом со мной в рулевой рубке, дождь барабанит по палубе, как будто мы разозлили мать-природу, велев ей отсосать нам. Море ночью ужасное. Небо давит на воду, кромешная тьма, и это странным образом создает болезненное ощущение того, что нам никогда не выбраться живыми.

Я теряю равновесие от следующей волны, которая обрушивается на нас со звуком, похожим на раскат грома в небе. Иногда самое сложное в ненастную погоду — это сохранить равновесие и подготовиться к качке лодки во впадинах между волнами. Нас с Бэаром швыряет в стену левого борта. Нивио тоже откидывает, и, упав на нас сверху, он издает резкий стон. Дину выбило зуб, из его рта течет кровь, но он все равно улыбается.

— Тяжелая поездка, — бормочет он, проводя рукой по подбородку.

От Национальной метеорологической службы пришел прогноз погоды, но в то время я чувствовал, что мы сможем добраться до Датч-Харбора. Так и было до тех пор, пока шторм не застал нас в понедельник вечером.

По моим венам пульсирует адреналин. Это чувство заставляет поверить, что нет ничего, с чем я не смог бы справиться. Но у моря другие планы. Желание выжить должно быть сильнее, чем желание моря убить.

Мой брат Ретт погиб в похожей ситуации недалеко отсюда.

И по мрачному лицу Бэара я могу сказать, что он думает о том же, о чем и я. Мы планировали охотиться на тунца вдоль побережья, а затем остановиться на Аляске, чтобы получить разрешительный документ на ловлю краба.

Бэар смотрит на меня широко распахнутыми глазами.

— Я бы хотел рыбачить несмотря ни на что, но это гребаное безумие.

Когда ловишь крабов в Беринговом море, то постоянно сталкиваешься с подобным дерьмом. Но ловля тунца на лодке гораздо меньшего размера не идеальна. Особенно в разгар мощного шторма.

С шокированным выражением лица Дин уставился себе под ноги, нервно смеясь. В рулевой рубке уже около дюйма воды, которую мы набираем от разбивающихся волн о нос судна.

В большинстве случаев волны поднимают нас. В других — уносят. Тяжело дыша, я смотрю прямо перед собой и пытаюсь понять, с чем мы имеем дело, но тут волна поднимается из ниоткуда.

— Волна! — кричит Нивио, его голос приглушен из-за ветра скоростью почти сто восемьдесят морских миль в секунду, бьющего по окнам и стали, окружающей нас. Это единственное, что держит нас на плаву.

— Боже правый!

Волна высокая, быстрая, и попадает прямо в рулевую рубку. Нос лодки опускается вниз, швыряя нас в другую сторону.

Всех резко откидывает к правому борту, сигнализация ревет, а вокруг кромешная тьма. Волна снесла дверь рулевой рубки.

Я знаю, в чем проблема. Мало того, что в двигатель попала морская вода, так он еще и заглох, и без должного управления судно может врезаться в волну, которая унесет с собой. Пока мы с трудом встаем на ноги, впереди нас ожидает катастрофа.

Поднимается следующая волна, и мы вот-вот врежемся в нее.

ГЛАВА 32

«Лоран» — спутниковая система определения координат, используемая для навигации в плохую погоду. Судна с системой «Лоран» обычно безопаснее, нежели те, которые не оснащены ею.

В понедельник вечером, незадолго до захода солнца, на побережье обрушивается шторм. Ветер дует со скоростью сто миль в час, отчего пристань ходит ходуном. Эйв, Пресли, Мэл и я заколачиваем в баре окна, когда мне приходит электронное письмо от Деррика в ответ на мою просьбу связаться с семьей донора.

Я открываю его не сразу. Не уверена, что готова узнать о доноре, но опять же, мне кажется, я ждала достаточно долго. Пришло время взглянуть правде в глаза. С трудом сдерживая эмоции, сажусь в подсобном помещении, уставившись на свой телефон.

По какой-то причине я думаю именно о том дне. Третье ноября две тысячи двенадцатого года.

Он не запомнился бы мне, если бы не сердце. Это всего лишь дата, но, с другой стороны, это не просто проклятый день. В этот день умерла Афина, а моя жизнь началась заново.

Совпадение? Не думаю.

В голове всплывает первая ночь с Линкольном. Как он положил голову на мою грудь. Его слова: «Она ничего не значит», когда я спросила о татуировке на его плече, и он не позволил мне ее рассмотреть.

В горле пересохло, мне трудно глотать. Я чуть не роняю телефон, продолжая смотреть на черный экран, не в силах провести пальцем по экрану и узнать точно.

Руки дрожат, жар внутри меня поднялся до миллиона градусов, а сердце неистово колотится. Глубоко вздохнув, открываю письмо.

Моргаю, пульс отдается в ушах.

«Уважаемая мисс Уэлдон, семья донора не желает, чтобы с ней связывались в настоящее время».

Имя донора не разглашается, но мне дают следующую информацию:

Женщина двадцати трех лет из Орегона.

Афине было двадцать три года, когда она умерла, и она была родом из Орегона. Прикрываю рот рукой. Нет… этого не может быть. Нет. Такого просто не бывает. Или бывает? Знал ли Линкольн все это время, кто я такая?

Поэтому он пришел в бар?

И хотя я не уверена наверняка, но что-то глубоко внутри меня кричит, что это правда. У меня ее сердце. Это действительно правда? Поэтому у меня с ним такая связь. По крайней мере, мне так кажется.

— Милая, ты в порядке? — спрашивает Пресли, заглянув в подсобку.

От неожиданности я чуть не роняю телефон. Кивая, меняю выражение лица и подмигиваю ей.

— Я в порядке. Просто хочу проверить как там Флетчер с Атласом. — Я встаю, засовывая мобильный в задний карман.

Она останавливает меня.

— Серьезно, ты выглядишь неважно. Что происходит?

Выдавливаю улыбку.

— Ничего. Я в порядке. — Я никогда не умела хорошо лгать, но мне как-то удается ее убедить.

Схватив куртку из комнаты отдыха, выскальзываю через заднюю дверь, пока Эйв и Мэл не заметили меня. Я знаю одного человека, который может дать мне ответы.

На улице бушует буря. Ветер и дождь сердито пронзают небо, так же, как мои мысли. Сосны скрипят и стонут, а волны ревут и разбиваются с громким рокотом. На мгновение я останавливаюсь и смотрю в темно-серое небо. Что-то внутри меня успокаивается, несмотря на смятение. Я чувствую облегчение? Возможно, потому, что, хотя мне и не дали информацию, я думаю, что таки узнала правду. Я не знаю, что это такое. Мое дыхание замедляется — ровный вдох и выдох. Успокаиваясь, я застыла на месте, не в силах пошевелиться.

— Почему я? — спрашиваю, сосредотачиваясь на движущихся облаках, не зная, к кому обращаюсь. — Почему она?

Тьма закрадывается в мою душу. Я делаю глубокий, прерывистый вдох, зная, что это не успокоит мои мысли. Не в этот раз. Не в этой ситуации.

Снова начинаю идти, мои шаги быстрые и легкие. Я практически бегу к дому Линкольна. Безмолвный огонь горит в моей душе, пока ноги несут меня по пропитанным дождем песку и гравию. Неужели я так легко влюбилась в Линкольна из-за нее? Сны, наша связь, каждая мельчайшая деталь, одна за другой, внезапно обретают смысл, разрывая мое сердце… они, черт возьми, имеют смысл. Однако я не могу понять причины, по которым он искал меня.

Дойдя до дома Флетчера, я останавливаюсь, прищуриваясь из-за капель дождя на ресницах. Качая головой, провожу рукавом по лицу, и, быстро моргая, смотрю на входную дверь.

Может быть, мне не следовало приходить сюда. Возможно, мое предположение неверно, но я должна узнать точно. Должна это сделать. Ступаю на видавшую виды и нуждающуюся в ремонте террасу. Мои руки дрожат. Сердце будто выпрыгивает из груди. Я стучу дважды, и Флетчер открывает дверь с беспристрастным выражением на лице, будто прячет свои драгоценные мысли.

— Милая, что ты здесь делаешь? — Он жестом приглашает меня войти, подальше от бушующей непогоды. — Тебе не следует выходить на улицу в такую погоду.

Сняв мокрую куртку, вешаю ее на вешалку, а затем оглядываю комнату. Я не уверена, что увижу что-то особенное, но быстро осматриваюсь, будто молча вглядываясь в детали, о существовании которых раньше и не подозревала. Мой взгляд задерживается на Атласе, спящем на полу, на Кохо рядом с ним, а затем на стене с фотографиями. Снимок Афины привлекает мое внимание больше, чем когда-либо.

Перевожу взгляд на Флетчера.

— Почему ты солгал мне? Ты говорил, что хотел позаботиться о нас с Эйвом, но на самом деле причина была в том, что у меня сердце Афины?

Сначала Флетчера выдают глаза. Они смягчаются, и это не свойственно ему. Я слышу, как он громко сглатывает, перекрывая завывание ветра, и прочищает горло на следующем вдохе.

— Нет, не поэтому. — Флетчер приглашает меня пройти, густое потрескивание камина заполняет тишину между нами. Перевожу взгляд на пол, где Атлас свернулся калачиком у огня.

Может быть, именно поэтому я чувствую такую связь с этим маленьким мальчиком.

Пристально смотрю на Флетчера. Его глаза говорят больше, чем слова. Он не отрицает, потому что в этом действительно нет смысла. Я родилась, чтобы прожить чужую жизнь. Для нее. Для него. Для них. Я молчу, заламывая руки и боясь того, что будет дальше, но потом все же спрашиваю:

— Тогда почему? — Поднимаю на него глаза, готовясь к удару.

Он резко выдыхает через нос.

— Потому что я чувствовал ответственность за смерть твоих родителей. — Флетчер выдерживает долгую паузу, прежде чем встретиться со мной взглядом. Я вижу, как двигается его челюсть, как будто он скрежещет зубами. Бросив взгляд на все еще спящего Атласа, он снова смотрит на меня. — Они плыли на моей лодке, а мой сын Ретт был капитаном.

У меня перехватывает дыхание. Флетчер проходит мимо и садится в кресло рядом со столиком, на который он поставил радиоприемник. От его слов чувствую ком в горле, в считанные секунды эта правда пронзает меня насквозь. Я отступаю назад, подальше от него. Я не могу справиться с этим. Не сейчас.

Флетчер поворачивает голову в мою сторону и вздыхает.

— Я никогда не хотел причинить тебе боль, дорогая. Все, что я хотел сделать, это позаботиться о тебе и Эйве. Ретт был хорошим рыбаком. Одним из лучших, но иногда у моря другие планы.

Мне не нравится, как он говорит о других планах. Это вызывает какое-то жуткое чувство. Я смотрюна радио, а потом в его усталые глаза, умоляющие взглянуть на ситуацию с его стороны. Я знала, что вокруг смерти моих родителей были какие-то секреты. Эйв все знал и скрывал это от меня. Я чертовски уверена, что он знал. Знал ли об этом и Линкольн?

— Эйв знал, не так ли? — спрашиваю я дрожащим голосом. Я едва могу стоять прямо, меня безумно трясет. Глаза горят от слез и гнева.

Флетчер протягивает мне одеяло и настаивает, чтобы я села. Я так и делаю, опасаясь, что могу упасть. Замечаю, как на его челюсти дёрнулась мышца.

— Он знал.

— А Линкольн?

Следует осторожный кивок.

Мое сердце словно подскакивает к горлу. Это неправильно. Все неправильно. Господи боже. Что еще я не знаю? И планировал ли Линкольн когда-нибудь рассказать мне?

Пока я сижу совершенно неподвижно, мое сердце бешено колотится в груди, а взгляд Флетчера устремлен на телевизор, где Национальная метеостанция транслирует шторм. Почему-то мое внимание привлекают не только мелькающие на экране предупреждения о шторме и мигание света в доме при каждом порыве ветра, но и сигналы бедствия, поступающие с терпящих бедствие судов через приемник.

По моему лицу начинают течь слезы. Я больше не могу их сдерживать, но и не собираюсь плакать. Не-а. Шмыгаю носом и использую рукав, чтобы стереть слабость.

— А почему ты мне ничего не сказал, когда я спросила, откуда деньги? — Пристально смотрю на Флетчера, на моем лице отражается боль и предательство.

— Я не знаю, почему. — Он выглядит по-настоящему сожалеющим, его слова звучат искренне. — Полагаю, я не хотел причинять тебе боль. — Он отводит взгляд, как будто обдумывает свои слова, а затем снова встречается со мной взглядом. — Я знал, что тебе будет больно, поэтому избегал правды. Мне кажется, Линкольн тоже так думал, но он не успел опомниться, как ты стала ему слишком дорога, чтобы признаться в этом.

Его слова бьют по мне, словно кувалда. Он заботится обо мне? Настолько, чтобы использовать меня из-за какой-то нездоровой привязанности к своей жене? Потому что это то, что он делает, не так ли? Неужели он все это время притворялся, что я — это она? Но почему? Почему он поступил так со мной? Я вытираю еще одну слезу и отгоняю эмоции, когда радио возле Флетчера с треском оживает.

Его голос становится жестче:

— На улице ужасная погода…

Он не успевает договорить, как раздается сигнал бедствия и знакомый голос на другом конце провода. Меня пробирает озноб, я замираю в тишине от слов, которые слышу:

— Мэйдэй! Мэйдэй! Мэйдэй (прим. пер.: мэйдэй — международный сигнал бедствия, передаваемый по радиотелефону, голосовой аналог «SOS», сокращённый вариант фразы venez m'aider («придите мне на помощь», «помогите мне»)! Амфитрита! Мы набираем воду!

А далее следуют координаты.

Все, что, как мне казалось, я чувствовала — предательство, боль, негодование из-за ситуации, в которой я оказалась, — все это исчезает в одно мгновение, когда я слышу голос Линкольна по радио.

Тяжело дыша, смотрю на Флетчера, у которого лицо искажено от страха.

Мое сердце замирает, и я прижимаю руку к груди.

— Это их лодка?

Флетчер кивает.

Я знаю, что значит сигнал бедствия.

Неважно, что Линкольн солгал. В этот момент ничто не имеет значения, кроме Линкольна, мужчины напротив меня и ребенка, спящего у камина.

Слезы не прекращаются. Я не знаю, чему верить, кому доверять, на кого злиться, а кого любить. Некоторые шрамы не причиняют боли. Они онемели. Но у меня такое чувство, что этот будет болеть вечно.

ГЛАВА 33

Прибрежная зона — термин с несколькими значениями, в зависимости от территории — некоторые рыболовы называют рыбалку «прибрежной» в любой точке моря, в то время как другие считают «прибрежным» водное пространство за пределами континентального шельфа.

Прилив против ветра, море неспокойное, а лодка легкая и не может противостоять безумным волнам.

— Это плохо! Это чертовски плохо! — кричит Дин.

— Прекрати, бл*дь, жаловаться. — Я тычу пальцем в его сторону. Реальность? С этого момента, ничто из того, что я буду делать, не сможет повлиять на результат. Все в лодке вокруг нас залито морской водой. Я боюсь, что мы пойдем ко дну в считанные секунды. — Если мы умрем, это будет на твоей совести!

— Я не знал, что это радиокнопка, — возражает Дин в бушующем шторме, пытающимся затянуть нас в море.

Волны обрушиваются на лодку, и я горько смеюсь.

— Ты не новичок. Ты всю жизнь плавал на суднах и не знал, что это гребаная радиокнопка?

Он молчит, словно язык проглотил. Ранее Дин отключил радиочастоту, и мы не получили экстренного предупреждения о шторме. Теперь… нам п*здец.

Я знал о рисках. Осознавал опасность. После одного неудачного сезона я мог занять денег, чтобы свести концы с концами. В нашем случае, после двух — мы были разорены, что вызвало опрометчивые решения и привело к катастрофе.

— Сейчас не время для ссор! — добавляет Нивио, проводя руками по лицу.

Виски пульсируют от нервов. На мгновение мне кажется, что это происходит не со мной. Я вижу перед собой наше будущее, и другого выхода нет.

Когда двигатель работает, я могу справляться с волнами на носу судна. В любом другом случае — мне крышка. Без рабочего двигателя лодка переворачивается на бок во впадинах волн. Очередная волна подбрасывает нас вверх, я снова теряю равновесие, и меня кидает по рулевой рубке.

Теряюсь в пространстве, в ушах звенит, а лицо заливает морская вода. В пустынном море легко потерять надежду на то, что найдешь свет, берег, спасение. Черные тучи висят низко над несуществующим горизонтом, целуя шапки волн. Я не знаю, где кончается небо и начинается океан.

Но мне известно одно. Так мы не выживем.

Из последних сил поднимаюсь с пола. Хватаю ртом воздух, во рту много крови, мое тело ослаблено, избито, готовое сдаться. Держу в руке УКВ-радиостанцию (прим. пер.: радиостанция с диапазоном ультракоротких волн). Наше единственное средство связи с береговой охраной. Холодная океанская вода омывает ноги, лодыжки, и я цепляюсь за надежду, поднося радио к губам и держа в объятиях обмякшее тело своего брата. Он ударился во время последней волны и сейчас без сознания. Делаю все, что в моих силах, чтобы удержать его в вертикальном положении.

Напротив меня Нивио опирается на стул, над его глазом кровоточащая рана.

— Христос всемогущий.

— Еб*на мать. Это плохо. Мы умрем, — бормочет Дин, ползя рядом с ним и держась за лицо. Осколки разбитого окна рассекли ему левое ухо.

Последняя волна уничтожила все, чем мы могли управлять лодкой, но я должен попытаться в последний раз связаться с береговой охраной.

— Майдэй, мэйдэй, мэйдэй. Амфитрита. Мы набираем воду! — М я сообщаю наше последнее известное местоположение.

Не осталось ничего, кроме надежды, что береговая охрана найдет нас до того, как это сделает другая свирепая волна. Мне нужно принять решение. Прыгать в воду или идти ко дну вместе с тонущей лодкой.

— Прыгайте! В воду! — кричу я экипажу, надевая спасательный жилет на плечи Бэара. У него кровотечение, скорее всего, внутреннее, но я отказываюсь верить, что это конец. Все, что я знаю, это то, что мой отец не потеряет еще одного сына, не говоря уже о двух.

Атлас сегодня не лишится отца.

Джорни… Я не потеряю ее. Я не могу. Не раньше, чем у меня появится шанс все исправить и дать ей понять, что я никогда не хотел причинить ей боль.

Сразу после того, как мы покидаем лодку, она переворачивается. Я цепенею от температуры воды, но чувствую облегчение, потому что на этот раз знаю, что поступил правильно. Мы бы погибли.

Дин хватает Нивио за руку, когда мы качаемся в бушующем море. Я смутно различаю их в темноте.

— Отстань от меня! — кричит Нивио, отталкивая его от себя. — Ты, бл*дь, убьешь нас обоих.

У меня есть спасательный надувной плот, и я пытаюсь потянуть за веревку, при этом удерживая Бэара, но это нелегко.

— Подержи его! — кричу я Нивио. Он хватает Бэара. — Я должен развернуть плот!

Мне удается перевернуться на спину и, упираясь ногами в плот, намотать веревку на руку. Я сильно дергаю, и он разворачивается. Нивио оказывается рядом, и мы вдвоем затаскиваем Бэара на плот.

Дин сопротивляется.

— Я не могу! — Он глотает морскую воду, лихорадочно размахивая руками. — Я не могу!

— Господи Иисусе, — стону я. — Двигай своими гребаными ногами, ты, чертов слабак, или утонешь!

Понятно, что он в шоке, но у меня нет времени на его бредни. Это вопрос жизни и смерти, и я не уверен, что на этот раз мы выберемся живыми. Страх коренится во мне, волны несут нас по морю, раскачивая из стороны в сторону.

Нивио держит сигнальный пистолет (при. пер.: пистолет для стрельбы сигнальными, осветительными и осветительно-сигнальными патронами), стена воды направляется в нашу сторону. Его грудь вздымается, когда он поднимает пистолет высоко.

— У нас есть только один выстрел.

Находясь на плоту, когда волны достигают сорока, а то и пятидесяти футов, у нас есть один шанс, чтобы сообщить о своем местоположении.

ГЛАВА 34

Экстрактор — рыболовная принадлежность, используемая для быстрого и легкого извлечения крючка из пасти рыбы.

В доме Флетчера, на кухне, я смотрю в окно на океан. На горизонте забрезжил голубой рассвет, ветер все еще дует. Самое худшее впереди. Прямо сейчас это всего лишь заигрывание перед катастрофой, — природа показывает нам, что собой представляет, будто спрашивая, достаточно ли мы выносливы, чтобы выжить?

Рядом со мной мерцает свеча, и я наблюдаю за тем, как появляются искры при каждом ударе ветра в одностворчатое окно. Предвкушение неизвестности держит меня в напряжении.

Прошло шесть часов с тех пор, как поступил сигнал бедствия. Шесть часов я сижу с Флетчером, пока он пытается связаться с береговой охраной, чтобы получить хоть какой-то ответ.

Шесть часов я обнимаю Атласа, пока он спит, положив голову мне на колени.

Шесть часов я размышляю. К сожалению, моя боль наталкивает на мысли.

Ненавижу, когда мои мысли блуждают, и я зацикливаюсь на том, почему Линкольн искал меня. Почему он мне ничего не сказал?

И теперь, возможно, я никогда не получу ответа.

С другой стороны, моя боль ничего не значит по сравнению с тем, что происходит вокруг. В море застряли четыре жизни, которые могут быть потеряны навсегда.

Когда встает солнце, меня будит Атлас. Мы не хотели рассказывать ему об его отце и дяде, но он слышит сообщение по радио о том, что ищут судно.

Мальчик сидит возле меня, положив подбородок на стол, в носках, которые не подходят друг к другу, и с обеспокоенным взглядом ищет кого-нибудь, кто мог бы успокоить его мысли. Я не могу. Я не смогу сказать ему то, что могло бы хоть немного улучшить ситуацию. Я знаю, как все будет происходить. Береговая охрана будет искать их и, в конце концов, перестанет. Страх, связь, которую я имею с этим ребенком, делают это еще более реальным. Я была на его месте, хотя и в старшем возрасте, но мне знакомы его страхи. Эти шрамы выжжены во мне, в свое время они заставили меня предстать перед лицом жизни без родителей. Я не могу ничего обещать Атласу.

Я думаю о Линкольне, и грусть щиплет мои глаза. Вспоминаю о его прикосновениях, тепле, о том, что, чтобы он ни говорил или делал, как бы он ни лгал, что-то в том, как он смотрел на меня, как обнимал, было не только из-за нее, верно? В какой-то момент я говорю себе, даю единственное возможное обещание, что выслушаю его версию, почему он предпочел не рассказывать мне.

Вскоре после того, как я помогаю Атласу приготовить вафли, раздается звонок домашнего телефона, и я переключаю внимание на Флетчера. Шагая по гостиной, он быстро тянется к телефону. Отвечает после первого звонка, его грубый быстрый ответ царапает мою кожу.

Мы с Атласом поворачиваемся к нему, даже Кохо вскакивает на лапы в ожидании. Он что-то говорит, а потом вешает трубку. Глубоко, медленно дыша, сглатывает и кивает. Я не понимаю, что это значит, но, к счастью, вскоре он произносит:

— Их подобрали в сорока милях от Датч-Харбора.

Я жду, что отец Линкольна продолжит, но он молчит.

— В каком они состоянии? — спрашиваю я.

— Неизвестно. С тех пор не было никаких новостей. — Флетчер качает головой, проводя рукой по своей густой седеющей бороде. — Полагаю, что в данный момент у них куча работы.

Снова поднимается ветер, звук похож на приближающийся товарный поезд. Ранний утренний свет проникает в окна, когда Флетчер достает свою куртку.

— Я собираюсь спуститься в доки и проверить свою лодку.

Представляю, как ему тяжело просто сидеть в этом доме и ждать. Атлас вскакивает со своего места за столом.

— Я иду с тобой!

И бежит по коридору в свою комнату, Кохо следует за ним.

Пол скрипит, когда я направляюсь к двери.

— Я должна вернуться и проверить, как обстоят дела в баре.

Смотрю на свой телефон, который вытащила из кармана. В какой-то момент он разрядился, а зарядного устройства у меня нет.

Флетчер кивает и достает ключи.

— Я дам тебе знать, если что-нибудь узнаю.

Киваю в ответ и записываю свой номер в блокнот, не зная, что сказать дальше, чтобы успокоить его, но он сам тянется ко мне и притягивает к своей груди. Эмоции сдавливают мое горло, потому что я не могу вспомнить, когда в последний раз меня обнимал отец. Слезы текут прежде, чем я успеваю их остановить, они катятся по щекам и подбородку.

— Прости меня за все, — шепчет Флетчер, прежде чем отстраниться.

— Я знаю, что ты не хотел причинять мне боль, и я ценю то, что ты сделал для нас с Эйвом. Ты не должен чувствовать себя виноватым за то, что случилось с моими мамой и папой. — Я с трудом произношу эти слова, мое дыхание становится быстрым и учащенным.

Не могу больше оставаться в этом доме, вспоминая все, что я, возможно, не успела сказать Линкольну.

Атлас хватает меня за руку в тот момент, когда я собираюсь уходить, его лицо озадачено.

— Ты покидаешь меня?

Мой желудок сжимается.

— Нет-нет, не покидаю. Мне просто нужно проверить бар. Но я вернусь вечером, хорошо?

Он поднимает голову, положив руку на Кохо, который стоит рядом с ним.

— Хорошо.

Не хочу оставлять Атласа. Я не лгала, когда говорила, что встретила этого мальчика не просто так, и думаю, что должна остаться в его жизни независимо от обстоятельств.

Трудно решить, куда пойти в первую очередь. В бар? Домой? Я даже не знаю, куда направляюсь, но начинаю идти, позволяя своим ногам решать. В итоге, оказываюсь в баре. Ветер утих — затишье перед следующим порывом, который должен произойти около полудня. Хлещет дождь, что даже трудно что-либо разглядеть.

По всем новостям передают, что пропало судно для ловли тунца из Илвако, и, похоже, они не получили ту информацию, которую узнал Флетчер. Меня беспокоит, что я не знаю, жив Линкольн или мертв, но испытываю некоторое облегчение, узнав, что береговая охрана нашла их.

У меня не было возможности закрыть такой же гештальт с родителями, как и у Флетчера. Теперь мы оба оказались в одинаковой ситуации.

Машина Мэл припаркована за баром, рядом с автомобилями Эйва и Эверетта. На мгновение я замираю у двери, не зная, стоит ли заходить внутрь. Они спросят о Линкольне, и как я должна отвечать?

В тот самый момент, когда переступаю порог черного входа, меня встречает Мэл, а затем прижимает к своей груди. Я разражаюсь слезами. Буквально начинаю рыдать до такой степени, что не могу дышать. На меня накатывает приступ паники.

Она обнимает меня. И все. Так же, как и в течение последних десяти лет, она держит меня до тех пор, пока я не наберусь сил, чтобы рассказать ей о том, что происходит. Все, начиная с сердца и заканчивая деньгами, каждую чудовищную деталь, которая, каким-то образом, стала моей жизнью за считанные часы.

— Они нашли его лодку? — спрашивает Мэл, садясь рядом со мной в кладовке.

Я опускаюсь на колени и обхватываю себя руками.

— Известно, что нашли их, а не лодку. — Мой голос дрожит. — Но нам не сообщили, все ли с ними в порядке.

— Все будет хорошо. — Она прижимает меня к себе, и ее слова звучат как заверение, но это совсем не так. Иногда все не в порядке.

Мы сидим в тишине некоторое время, пока Мэл не рассказывает об Эйве и о том, как он заботился о ее детях прошлой ночью во время урагана. Он остался у нее дома. На ночь.

— Эйв остался?

Мэл прищуривает глаза, выражение ее лица не соответствует ее поведению.

— О, да. Ну… просто потому, что была гроза, и дети испугались, — говорит она, сглатывая.

Мое сердце замирает, и я заставляю себя задать интересующий меня вопрос.

— Мэл, я люблю тебя. Ты была мне как мать, но, если ты что-то от меня скрываешь, я должна знать.

Она слегка удивлена моим требованием, обхватывает мое плечо и сжимает его.

— Я… я… ну, Эйв уже много лет помогает мне с детьми. Ты же знаешь.

Думаю об этом, и она права. Он водил их на приемы к врачам и оставался с ними, когда они болели. Все то, чего не было у Мэл из-за секса на одну ночь, который привел к рождению близнецов.

Она произносит шепотом:

— А две недели назад, в ту ночь, когда он переспал с Пресли, он попросил меня дать ему шанс. Я ответила, что не могу, потому что знаю, как Пресли к нему относится.

Я вытираю слезы рукавом своей промокшей толстовки. Это ничего не дает, только глаза жжет от соли. Понимаю, что мое тело промокло от дождя. Меня пробирает дрожь.

— Дать ему шанс? Что это значит?

— Он сказал, что любит меня и хочет быть частью нашей жизни. А потом он спит с Пресли еще несколько раз, так что… я не знаю. Я ничего не понимаю, и меня так бесит, что она в этом замешана, и, черт возьми, я никогда не хотела причинить ей боль.

— Ты… испытываешь к нему чувства?

Она облизывает губы и вздыхает, как будто разочарована тем, что собирается сказать.

— Да, и я бы хотела, чтобы их не было. Он должен быть с кем-то вроде Пресли. У меня есть багаж. Ему не нужно это дерьмо в придачу ко всему остальному. Но, черт возьми, у меня есть к Эйву чувства, и я ненавижу это. Очень сильно. И я вела себя так, будто нет ничего страшного в том, что у него был секс с Пресли. Я сказала ему, что не думаю, что быть вместе — хорошая идея, потому что так и есть. Мы работаем вместе. Мы вместе управляем этим заведением. Мы проводили рядом столько времени, и это просто случилось, и я ничего не смогла с этим поделать.

Не знаю почему, но спрашиваю:

— У вас что-то было?

— Нет, — быстро отвечает Мэл. — Никогда.

Вздохнув с облегчением, киваю.

— Я должна пойти поговорить с ним. Он в своем кабинете?

— Да. — Она встает, протягивает руку, смотря на меня сверху вниз. Я беру ее и встаю рядом. — Ты моя взрослая маленькая девочка, Джорни. Я люблю тебя как своего ребенка. Не будь слишком строга к Эйву. Он упорно боролся за тебя. Сильнее, чем кто-либо другой, когда они собирались забрать тебя у него.

Я знаю это. Суды не считали, что тринадцатилетняя девочка под опекой восемнадцатилетнего бойкого подростка — это хорошая идея. На самом деле, наверное, так и было, но я благодарна ему за все, что он сделал и продолжает делать для меня. Если не считать его постоянных секретов, с которым я намерена покончить прямо сейчас.

Выхожу из кладовки, мои ботинки скрипят по бетону. Тишину заполняет отдаленный звук генераторов. Когда тянусь к двери кабинета брата, моя рука дрожит. Я иду к Эйву не для того, чтобы обвинять его в чем-то, но мне нужно донести до него свою точку зрения.

Войдя, застаю его за письменным столом. Сначала я ничего не говорю, но потребность все узнать пересиливает мои нервы.

— Ты знал?

Словно не услышав моего вопроса, брат задает свой, не поднимая глаз от телефона:

— Где, бл*дь, ты была прошлой ночью?

Я свирепо смотрю на Эйва, жалея, что не могу безнаказанно ударить его по лицу.

— С Флетчером и Атласом. Судно Линкольна затонуло.

Он сглатывает, медленно встречаясь со мной взглядом.

— И?

— Мы пока не знаем. Их нашла береговая охрана.

Его лицо бледнеет, наша реальность возвращает воспоминания, о которых мы не хотели бы снова думать. Встав, он обнимает меня.

— Ты знал?

Брат отстраняется и смотрит мне в глаза.

— Что знал?

Смахиваю слезы.

— Что сын Флетчера, Ретт, был капитаном судна, на котором плыли мама и папа?

— Вот сукин сын, — ругается Эйв себе под нос. Он стонет, качая головой. — Дай угадаю, Линкольн рассказал тебе и попытался представить это так, будто это я хранил секрет.

Я смеюсь. Нет, я, правда, смеюсь. Разражаюсь хохотом.

— О, нет. У него есть свой огромный секрет, но ты должен был мне рассказать. Ты мой гребаный брат, Эйв! — Ударяю его ладонями в грудь, прижимая спиной к стене. — Ты должен был мне хоть что-то сказать!

Он хватает меня за плечи, впиваясь пальцами в предплечья.

— Потому что это не имело значения. — Его глаза полны отчаяния, этого взгляда я не видела у него раньше. — Я потратил последние десять лет, пытаясь сохранить все это вместе. Мне жаль, что я ничего не сказал, но разве это имело значение? Мы потеряли родителей, он потерял сына. Ты не можешь винить его.

Я едва могу стоять прямо, рыдаю, мое тело дрожит.

— У меня ее сердце, Эйв.

Он моргает, в его глазах отражается шок.

— Что?

— Жены Линкольна, — плачу я, мое сердце болит так, как никогда раньше, и я прижимаюсь к его груди. — У меня ее сердце. Вот почему он нашел меня.

— Ты серьезно? — спрашивает брат, его голос внезапно наполняется беспокойством. — Джорни, ты серьезно?

Киваю.

— Да. Я спросила своего координатора по трансплантации, и мне ответили, что донором была двадцатитрехлетняя женщина из Орегона. Его жена умерла в тот же день, когда я получила сердце.

Однако не уверена, что все это имело для него какой-то смысл, потому что я говорила сквозь слезы, и, вероятно, это прозвучало скорее как крик, нежели слова.

Проходит минута, и Эйв вздыхает.

— И он ничего не сказал?

Перевожу взгляд на него.

— В самом деле? Ты — последний человек, которого это должно волновать.

Уголки его рта приподнимаются, и он опирается о свой стол.

— Я заслужил это.

Мы сидим в тишине, я плачу, Эйв протягивает мне салфетки, а потом, в конце концов, уходит, чтобы купить бензин для генератора. Через двадцать минут он возвращается, закрывает за собой дверь и протягивает мне полотенце.

— Мы планируем открыться сегодня. Весь город остался без электричества. Мы можем хотя бы дать людям горячую еду и пиво, чтобы они могли переждать следующую вспышку ветра.

Я киваю и смотрю на него. Я люблю своего брата. Больше всего на свете, но сейчас я смотрю на него, и он мне не нравится.

— Почему ты так поступил с Пресли? — спрашиваю, переодеваясь из промокшей толстовки в ту, которую Эйв протягивает мне из-за стола. — Ты знал, как она к тебе относится.

Скрестив руки на груди, он превращается из старшего брата в настороженного и безразличного человека.

— Именно поэтому я и сделал это. Я знал, каково это — быть на ее месте. Хотеть кого-то, кто не хочет тебя.

— Мэл?

Его губы сжимаются в ровную линию, и он кивает.

— Поэтому я дал Пресли то, что, по моему мнению, она хотела, не задумываясь о последствиях.

— Ты всегда так делаешь, — бормочу я, ненавидя то, что он обидел мою лучшую подругу и меня, и Мэл. — Ты действительно все испортил, Эйв.

Он кивает.

— Я знаю.

Ненавижу то, что нахожусь в центре всего этого — в ситуации, в которой я никогда не хотела бы оказаться. Я не хотела, чтобы Линкольн нашел меня и увидел… что? Девушку, едва стоящую на ногах, живущую с чувством вины за то, что я жива, а она нет?

И вот я здесь, застряла в прошлом и теперь связана ложью.

ГЛАВА 35

Черпание — техника, подобна ловле на кусочки рыбы или прикормку, но применяемая во время дрейфа, при котором в воду забрасываются куски приманки вместе с наживленным крючком, чтобы вызвать пищевую лихорадку.

— Клянусь Богом, если моя команда рисковала жизнью из-за страхового мошенничества, я позабочусь о том, чтобы вы больше никогда не ловили рыбу!

Он лжет. У береговой охраны нет такого влияния, но я понимаю, почему он угрожает. Он не знает, что идиот Дин отключил радио, по которому должны были оповестить нас о том, что мы направляемся прямо в шторм. Как он может знать? Он переключался от одной воздушной спасательной операции к другой, а потом, черт возьми, чуть не погиб, спасая восемь членов экипажа. Четверых на моем судне, четверых на другом.

И хотя я не могу винить капитана спасательной группы за то, что он разозлился, но я все же позволил своему характеру взять верх.

— Послушай, ты, самоуверенный сукин сын… — Я разворачиваюсь на пятках, звук ревущего ветра и пропеллера вертолета заглушает резкость моего голоса. Прижав руку к его груди, я хватаю его за униформу. — Я на сто процентов благодарен тебе за то, что ты спас меня и мою команду, но я потерял свое судно и, возможно, своего гребаного брата. У нас была неисправна рация, и мы не услышали штормового предупреждения!

Его лицо ожесточается.

— Мы это выясним.

Я хочу убить его нахрен. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не Нивио, который схватил меня за капюшон куртки и оттащил назад.

— Стоп, я думаю, за последнее время мы разозлили достаточно людей.

Наверное, в этом есть доля правды.

Они переправляют Бэара в Анкоридж, и хотя меня должен осмотреть врач, я не нуждаюсь в такой заботе, как он. Я знаю, что у брата гипотермия (прим. пер.: переохлаждение), как и у всех нас, но он пострадал сильнее. Его правый зрачок полностью расширен, и он без сознания уже четыре часа.

Как только я добираюсь до телефона в Датч-Харборе, первым делом звоню отцу.

— Бэара на самолете доставляют в Анкоридж. Он получил сильный удар по голове и, скорее всего, у него сломаны ребра. По крайней мере, на какое-то время он пришел в себя и дышал самостоятельно.

Испытав облегчение от того, что мы живы, отец уверяет меня, что с Атласом все в порядке.

— Она знает.

Она знает? Что я жив? Хорошо, это замечательно. Но потом я думаю: нет, он имеет в виду не это. Прижимаю телефон ближе к одному уху, а другое прикрываю рукой.

— Что именно?

— Насчет Афины.

Мое сердце замирает. Бл*дь. Черт возьми. Я не дышу в течение минуты. Такое ощущение, что воздух буквально вырвали из моих легких. Я слышу, как неистово стучит мое сердце, и вокруг меня больше ничего нет. Словно все вокруг замолкло. В конце концов, делаю глубоких вдох, а затем резко выдыхаю. Провожу руками по волосам и сильно их дергаю. Я виню своего отца. Это несправедливо, но я все равно это делаю, потому что он разговаривает со мной в данный момент, и если бы он не сказал мне, где Джорни, я бы не пошел в тот бар. Да, это моя вина, но я не хочу в это верить. Не тогда, когда единственным человеком, кроме Атласа, который не дал мне умереть в сорокаградусной воде (прим. пер.: + 4,4 по Цельсию), была Джорни. В голове проносятся воспоминания о том, как я оставил ее в тот день на причале. Я должен был ей рассказать.

— Зачем тебе нужно было говорить ей? Почему ты не мог просто позволить ей жить дальше, ничего не зная?

— Я сделал это не для того, чтобы причинить боль тебе или ей, — шепчет отец, давясь словами. В трубке становится тихо, и я слышу его ровное дыхание среди помех. — Но, черт возьми, Линкольн. Я наблюдал, как об этой маленькой девочке годами беспокоились её родители. Я с самого начала знал, что Джорни получила это сердце, и хотел, чтобы ты узнал, что она за человек. Что часть Афины получила такая замечательная девушка, которая отчаянно нуждалась во втором шансе. Когда достигаешь моего возраста, то, начиная оглядываться назад, понимаешь, что, хотя я делал для вас, мальчики, все, что мог, но никогда не давал вам всего самого лучшего. Я не хочу такого для тебя с Атласом.

Думаю о том, что он сказал. На самом деле. Не то чтобы я его не слышал, но все же не воспринимаю его слова так, как должен. Я слишком зол, что не успел рассказать правду Джорни. Глубоко вздохнув, сжимаю переносицу подушечками пальцев, стараясь сохранять спокойствие.

— Ты сказал ей?

— Нет, она узнала сама. Координатор трансплантации сообщил ей возраст и место жительства Афины.

Это моя вина, правда. Я спросил, знает ли она, кто ее донор, и этим открыл ей дверь в разгадке. У меня было твердое намерение рассказать ей. Я собирался. Просто не знал как. Бл*дь, это гораздо хуже.

Вздыхая в трубку, я проглатываю подступающий комок сожаления.

— Если ты знал, что у нее сердце Афины, почему не сказал мне об этом тогда?

— А что бы это изменило? — спрашивает отец хриплым голосом, а затем быстро вдыхает. Отец не часто курит, но я уверен, что сейчас он делает именно это. Представляю, как он стоит там, прижав телефон к одному уху, с сигаретой в руке, держась за привычку, от которой он пытался отказаться столько лет, но так и не смог. — Ты был так зол, что вряд ли это что-то изменило бы.

— А сейчас?

У меня щемит в груди, когда понимаю, что Джорни никогда не простит меня. Я не должен был позволять этому зайти так далеко. Я заблуждался и был ослеплен чувствами к ней, которые возникли из ниоткуда, и как только я в это ввязался, уже не мог остановиться. А потом она встретила Атласа… Черт, черт, черт.

— Она нужна тебе, — наконец, говорит отец, шумно выдыхая. — Атлас должен узнать ее получше.

С самого начала это было его аргументом. Я знал это. И он пытался наверстать упущенное в отношениях, которых у нас не было.

В моей голове всплывают его слова.

Я делал для вас, мальчики, все, что мог. Я никогда не давал вам всего самого лучшего.

— Это не тебе решать.

— Но все же ты приехал сюда. Ты вошел в тот бар. Ты искал ее.

Как бы мне ни хотелось накричать на него и обвинить во всем — это не его вина. Он прав. Я сам принял решение зайти в тот бар. Я решил вернуться туда снова.

— Я вижу, как вы оба привязались к ней, — добавляет отец. — И это не имеет никакого отношения к Афине.

Но разве это не так? Не отсюда ли возникла эта связь? Я думал, что знаю, как отреагирую на то, что Джорни узнает, но это… это совсем не так.

ГЛАВА 36

Зазубрина — выступающая часть крючка вблизи его острия, которая предотвращает его выпадение изо рта рыбы.

Проходит два дня, прежде чем Линкольн возвращается в Вестпорт. Без Бэара. Он находится в травматологическом центре в Анкоридже, его состояние стабильное, но его еще рано выписывать. Как рассказал мне Флетчер, у него было кровоизлияние в мозг, которое удалось остановить, разрыв селезенки из-за сломанных ребер и сильное переохлаждение. Флетчер улетел в Анкоридж на два дня, а я осталась с Атласом.

Я никогда раньше не нянчилась с ребенком, но за эти два дня я уже не представляю своей жизни без него. Он помогает мне пережить самую сильную боль от того, что, по сути, его отец использовал меня.

Дядя Линкольна привез его из Сиэтла вместе с двумя другими членами экипажа, которые были на судне в тот день. Они подъезжают к бару около трех часов дня.

Первыми из грузовика выходят члены экипажа, каждый уходит в противоположном направлении. Они выглядят примерно такими же избитыми, как Линкольн: лица в синяках, все в порезах. Когда Линкольн направляется к нам, он выглядит иначе, чем в тот вечер, когда я его впервые встретила, и в то же время такой же. Он опускает взгляд, и я не могу увидеть то, что так отчаянно хочу. Эти холодные глаза цвета морской волны. Понятия не имею, о чем он думает, а без его пугающего взгляда я не могу разгадать, собирается ли он сказать мне правду.

— Вот он! — Атлас вскакивает, все еще держась одной рукой за меня, а другой сжимает поводок Кохо. Да, собака все еще с ним. — Это мой папа! — Прекрасная улыбка, которую я не видела уже несколько дней, растягивает его щеки. — Папочка! Ты меня помнишь?

Мальчик выкрикивает все это с расстояния примерно в двадцать футов в ту же секунду, как только из дядиного грузовика появляется Линкольн.

При звуке голоса Атласа Линкольн переводит взгляд на него, и улыбается, на его лице мгновенно появляется облегчение. При виде сына он с облегчением вздыхает. И может быть, это делаю и я? Я не знаю. У меня пересыхает во рту, сердце бешено колотится в груди. Я смотрю на небо, вдыхаю свежий прохладный воздух, который одновременно жжет и успокаивает. Я могу это сделать. Могу выслушать его точку зрения, не обращая внимания на ощущение, что он использовал меня. Я… хочу этого. Потому что, когда он рядом, даже так далеко, между нами есть нечто большее, чем просто привязанность.

Слезы жгут мои глаза. Даже сейчас, когда еще Линкольн не переводит взгляд на меня, его причины, которые неизвестны мне, проносятся в моем сознании словно шторм, разрушая мою решимость найти разумное объяснение. Я хочу простить его, не зная подробностей, потому что эта реальность не имеет значения. Возможно, он знал правду все это время, но понятия не имел, как сказать. А может быть, как и я в последние дни, он притворялся, что не знает. Как и я, он обманул себя, поверив, что между нами происходит нечто большее? Что перед нами разыгрывалась судьба, а мы были просто жертвами?

Любовь ослепляет.

Атлас бежит к отцу, он так быстро перебирает ногами, как только может. Линкольн обнимает его, прижимает крошечное тельце к своей груди. Я начинаю плакать. Кохо скулит, и я смотрю на него сверху вниз. Это первый раз, когда он не погнался за Атласом, и тут я понимаю, что пес остался со мной, потому что я в нем нуждаюсь. Я едва сдерживаю слезы от облегчения, что Линкольн жив, и Атлас не потерял отца. Но также и от того, что я не потеряла его. Как бы ни было больно от его лжи, мысль о том, что его вообще не будет в моей жизни, перевешивает все остальное.

Линкольн идет ко мне, держа Атласа на руках. Он знает, что я знаю. Я вижу это по его глазам. Когда он опускает голову, я сглатываю. Смотрю на Атласа, потом снова на Линкольна.

— Нам нужно поговорить. Наедине.

Его взгляд непроницаемый. Он сглатывает, кивает и наклоняет голову в сторону пляжа. Линкольн не отрывает глаз от земли, не в силах посмотреть на меня.

— Хорошо.

Увидев нас, Пресли выходит из бара и обращается к Атласу:

— Дружище, рутбир ждет тебя!

Я улыбаюсь ей, испытывая облегчение. Линкольн опускает сына на землю и взъерошивает ему волосы.

— Я на минутку.

Атлас колеблется.

— Не уходи без меня, — говорит он Линкольну, прежде чем улыбнуться мне. — Я сейчас вернусь.

— Мы не уйдем, — заверяю я его, ласково улыбаясь. — Я только поговорю с твоим папой минутку вон там. — Указываю на кафе.

— Хорошо. — Атлас бежит к Пресли через дорогу и, оказываясь у двери, дает ей пять. — Ты приготовила мои любимые начос?

— Ага.

Мне нравится, что Атлас теперь не только часть моей жизни, но и всех остальных, кто работает в этом баре: Эверетт заключает с ним пари, Кайло обучает карточным играм, а Мэл все еще тайно планирует его брак со своею дочерью.

Когда за ними закрывается дверь, грудь Линкольна вздымается от вздоха.

— Спасибо тебе, что позаботились о нем. Я знаю, ты не должна была это делать.

— Я хотела.

Возможно из-за нервов, он закуривает сигарету. Замечаю, что у него дрожат руки, и я догадываюсь — не от холода.

— Ты не должен курить, — говорю я ему, когда мы присаживаемся на скамейку возле кафе напротив бара. Воздух прохладный, более спокойный, чем раньше, но я кутаюсь в куртку, дрожа. Ладно, может быть, Линкольн тоже дрожит, потому что ему холодно.

Сквозь его губ со смехом вырывается дым, струйка поднимается в безоблачное небо.

— Я думаю, мне это нужно для нашего разговора.

Смотрю на его лицо, на потрескавшиеся губы, красные щеки и налитые кровью глаза. За последние пару дней он прошел через ад, боролся за выживание, а теперь он здесь, и ему приходится все объяснять. Он прав, ему, наверное, нужно закурить, чтобы пережить это. Дело в том, что я понятия не имею, с чего начать разговор. Поэтому произношу:

— Что случилось с твоей женой?

Сначала Линкольн ничего не говорит. Его взгляд скользит по улице, по проезжающим машинам, по туристам, стоящих вдоль причала. Он смотрит куда угодно, только не на меня. В те моменты, когда мне все-таки удается уловить выражение его лица, он выглядит потерянным и уязвимым. Если бы не резкий вдох в тот момент, когда слова сорвались с моих губ, я бы подумала, что он не услышал мой вопрос, но это не так. Отбросив сигарету в сторону, с нотками поражения в голосе Линкольн произносит:

— Она умерла. Я же говорил тебе.

Хотя мое сердце бешено колотится, мой гнев из-за сложившейся ситуации начинает угасать. Я все еще расстроена, но не так, как думала.

— И она мой донор, — делаю сама вывод, полагая, что он не собирается этого говорить.

Линкольн кивает, его колено подрагивает, как мне кажется, от сдерживаемого волнения.

— Я не знаю точно. — Пожав одним плечом, Линкольн откидывается на спинку скамейки. Пристально смотрит на меня, изучая, его глаза мрачны и встревожены. — Я сказал, что не хочу знать, а также, что мы не желаем, чтобы с нами связывались.

Мне кажется, я никогда в жизни так не нервничала. Делаю глубокий вдох, собираясь с духом для следующего вопроса.

— Когда ты вошел в бар, ты знал, что я та самая, не так ли?

Еще один кивок.

— Почему? — спрашиваю я, поджимая губы и стараясь казаться равнодушной, будто его присутствие не влияет на меня. — Это была какая-то больная привязанность к ней? Ты заставил меня поверить, что ты что-то чувствуешь ко мне.

Линкольн снова наклоняется вперед, упирается локтями в колени, хмурится и поворачивает голову ко мне. Я едва могу дышать от того, как он смотрит на меня. Сохраняю дистанцию между нами, зная, что если я этого не сделаю, то уступлю. Поддамся власти его прикосновений, и мое предательское тело сдастся раньше, чем я успею это понять.

— Я не искал тебя специально. Признаюсь, мне было любопытно. Но потом я встретил тебя, и внезапно оказалось, что Афина больше не имеет к этому никакого отношения.

Я внимательно наблюдаю за Линкольном, выискивая любой признак того, что он мне лжет. Но мне не за что зацепиться. Моргаю, уставившись на него. Его глаза встречаются с моими, и я вижу в них правду. Все нити, которые связывали нас воедино, наконец-то обрели смысл. Его брат погиб вместе с моими родителями, а сердце его жены бьется в моей груди. Наши жизни переплелись так сильно, что мы практически стали одним целым. И я даже не могу злиться на него, потому что проигнорировала тонкие предупреждения.

Но мне известно одно: я не хочу этой боли. Этой горечи внутри меня. Я не желаю ничего из этого. Я хочу смириться и двигаться дальше. Хочу… прощения, даже если оно не заслужено.

— Это море лжи, — бормочу я, глядя на серое небо над нами и смаргивая слезы. — Все это.

Линкольн выпрямляется, поворачивается ко мне и обхватывает ладонями мое лицо. Наклонившись, он касается своим лбом моего, обдавая мои щеки своим дыханием.

— Или море света, в зависимости от того, как на это посмотреть.

Я смотрю в его глаза, замечая боль, конфликт и его размышления, которые я даже не могу понять. Отстраняюсь и наблюдаю за ним.

— Я не знаю, что сказать, Линкольн. Афина твоя жена. И я не знаю, как вписываюсь во все это.

Он молчит, и я не думаю, что ожидала какой-то другой реакции. Отчасти я его понимаю, но мои стены подняты, и его правда пугает меня так, как никогда раньше.

Сделав глубокий вдох, он на мгновение закрывает глаза, а затем смеряет меня взглядом. Мне грустно от того, как он смотрит на меня, словно хочет забрать всю мою боль, но знает, что не может, потому что сам является ее причиной.

— Как можно подойти к кому-то и сказать: «Кстати, я думаю, что у тебя сердце моей покойной жены?» — Он прищуривает глаза, сжимает губы в мрачную линию. — На самом деле нет правильного способа сказать это. Нет правильного способа начать этот разговор, в любом случае он приведет к неловкому моменту. Я солгал. Я только еще больше все усложнил. Не знал, как сказать, поэтому и не стал, — говорит Линкольн, его слова едва слышны из-за шума океана и причаливающих лодок. — А потом я не знал, как тебя отпустить.

Слезы катятся по моим щекам. Его честность искренняя и неподдельная, и я сочувствую ему. Ему, наверное, было нелегко. Знать, но не быть в этом уверенным.

Линкольн наблюдает за слезой на моей щеке, а затем со вздохом поднимает руку и проводит костяшками пальцев по моему лицу.

— Когда я встретил тебя, я знал, что это неправильно, но не смог остановиться, как только попробовал тебя на вкус.

Фыркаю от иронии его слов. Мы оба смеемся, он ухмыляется, и я вижу в нем Атласа.

— Буквально, — дразню я сквозь слезы, мой голос звучит хрипло.

Воцаряется неловкое молчание. Он молчит несколько мгновений, и я открываю рот, чтобы побудить его продолжить, но мука в его глазах останавливает меня.

Линкольн прикусывает губу, борясь с эмоциями, которых я не вижу, но знаю, что они его гложут. Его глаза блестят, а голос становится тише.

— Я был так зол, когда потерял Афину, что поначалу не хотел тебя искать. Был зол, что они забрали ее сердце, ее глаза, ее кожу. Я не был благодарен. Я был взбешен. Она только что родила, а потом… — Его слова обрываются, и он качает головой, как будто не в силах решить, что сказать дальше. Кладу руку на его плечо, мягко успокаивая. Он сглатывает, и его тело напрягается. — Ее отключили от аппарата жизнеобеспечения и отвезли в операционную, где забрали практически все. От нее не осталось ничего, кроме костей. — Его подбородок дрожит, челюсть сжимается. — И, блин, я понимаю это, — Линкольн кивает, испуская вздох, — Афина дала другим шанс на жизнь, а я держал на руках новорожденного ребенка и обижался, что она никогда его не увидит. — Слезы беззвучно катятся по его щекам, взгляд устремлен прямо перед собой. — Предполагалось, что это будет лучшее время в нашей жизни, но оно прошло в мгновение ока. Я не… — Он снова замолкает, прочищая горло. Шмыгает носом, быстро смахивая слезы. — Я не попрощался с ней и не сказал, что люблю ее. По крайней мере, так, чтобы она меня услышала. — Впервые за время своего признания он поворачивает голову и смотрит на меня. Его взгляд обжигает, и слезы текут по моим щекам. Я стараюсь казаться невозмутимой, но у меня ничего не получается. Его слова причиняют боль, проникают в мои кости, достигая души. Они гноятся и каким-то странным образом дают выход моей собственной боли. Мы оба страдаем. — Я не знал, как с этим справиться. И это длилось очень долгое время. Я не уверен, что у меня это получилось. Знаю лишь то, что у меня есть Атлас. — Линкольн замолкает, его взгляд скользит к бару, а затемвозвращается ко мне. Он в отчаянии качает головой. — И я не знаю, что еще сказать.

Я проглатываю эмоции, переполняющие мои слова. В этом буквально суть нашей дилеммы. У меня есть то, что принадлежало им. Я не думала о его чувствах. До этого момента, пока по его щекам не покатились слезы, я не задумывалась о его боли. А ведь совершенно очевидно, что я небезразлична Линкольну. Мое сердце переполнено любовью к нему. Не знаю почему, но я обнимаю его. Заключаю в объятья и утешаю, потому что это правильно. Иногда люди косячат. Они косячат так сильно, что не знают, как это исправить.

Он прижимает меня к себе крепче, обхватывая руками мою хрупкую фигуру. Чувствую, как он прижимается губами к моему виску, а затем к макушке.

— Мне жаль.

— Мне тоже жаль, — говорю я Линкольну, хотя и не знаю о чем. Может быть обо всем.

— Это символично, — шепчет он мне на ухо.

Смотрю ему за спину на угасающее солнце в оранжевых и розовых брызгах, разливающимся по горизонту.

— Что?

Линкольн отстраняется и нежно касается костяшками пальцев моей щеки. Я встречаюсь с ним взглядом.

— Твое имя, — бормочет он, глядя на меня так, словно пытается донести до моей души свои извинения. — Мне кажется, что я преодолел это путешествие только для того, чтобы, в конце концов, найти тебя (прим. пер.: — Джорни переводится, как «путешествие»).

И в течение следующих двадцати минут он не оправдывается и не обещает, что все будет хорошо. Он просто обнимает меня. Я не знаю, куда мы пойдем дальше, если вообще куда-нибудь пойдем, но меня утешает то, что Линкольн ни к чему меня не подталкивает.

ГЛАВА 37

Подлесок — элемент нахлыстовой оснастки, обычно более тяжелый, чем основная леска, используемый для соединения приманки или крючка с основной леской. Подлесок часто добавляют из-за того, что конец лески может быть испорчен зубами рыбы или другой конструкцией. Также подлесок используют для маскировки. Иногда используют проволочный подлесок для предотвращения перекуса лески зубами рыбы.

Раннее утреннее солнце заглядывает в окна, проливая свет в тусклую гостиную. Возле меня потрескивает и полыхает огонь — место, которое мой сын будет называть домом в течение следующих шести месяцев.

Нелегко было прийти к выводу, что его дом будет здесь. Я до сих пор не знаю точно, как все сложится, ведь вся наша жизнь была в Илвако, но, полагаю, это просто город. За последнее время я научился тому, что быть рядом с семьей очень важно.

Когда я думаю об отъезде, то сразу вспоминаю о Джорни. Я не могу, да и не хочу отнимать у нее Атласа. Он уже сильно привязан к ней, и мне знакомо это чувство. Пока я отпустил ее, понимая, что без меня ей будет лучше. Но в чем настоящая трагедия?

Я должен был с самого начала рассказать ей правду. Задолго до того, как пообещал себе не влюбляться в нее и разбил ей сердце. Моя причина, по которой я не сказал Джорни, не имела ничего общего с тем, чтобы причинить ей боль, к сожалению. Я не хотел потерять ее. Я в состоянии вынести ее боль, но не смогу жить без нее.

Я любил Афину. Не только в прошлом. Я все еще люблю ее. Я не могу этого отрицать, да и не хочу. Она принесла Атласа в этот мир для меня, зная, что без него я бы не выжил.

А теперь, что я чувствую к Джорни? Я не могу точно описать эту привязанность. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь понять, на что я готов пойти, чтобы она была в моей жизни теперь, когда я ее нашел. Я хочу владеть ею, как она так точно выразилась. На физическом уровне. Химическом. Я должен быть с ней. С Афиной моя любовь росла. С Джорни я нырнул в это чувство с головой.

Дни тянутся медленно, мучительно. Две недели. Между делами с Бэаром и страховой компанией, уже через несколько дней у Атласа будет день рождения, и я уеду на Аляску на два месяца. Я пропущу его день рождения, но, возможно, буду дома на Рождество. Это не идеально, но, черт возьми, жизнь не идеальна. Вы делаете то, что должны, чтобы обеспечить себя, и это то, что я знаю. Из-за того, что сезон ловли тунца не удался, и мы не выполнили установленные для нас квоты, а также, потому что мне нужно покупать новую лодку, я вынужден искать работу. Так что мы с Бэаром устроились матросами на краболовное судно нашего двоюродного брата. Учитывая, что на кону почти тридцать четыре миллиона фунтов камчатского краба, это хорошая работа на зиму. Этого хватит, чтобы купить жилье для нас с Атласом.

Бэар полностью выздоровел, если это можно так назвать. Я все еще думаю, что за эти годы он получил слишком много ударов по голове, и сейчас это стало еще более очевидным. Он собирается отправиться со мной на Аляску. Можно подумать, что после того, через что мы прошли, мы больше никогда не ступим на борт лодки, но вы ошибаетесь. Вы плохо знаете рыбаков.

Помню, после смерти Ретта моя мама умоляла нас с Бэаром заняться чем-нибудь другим. «Занимайтесь чем угодно, только не рыбалкой», — говорила она нам. К сожалению, с нашей точки зрения, другого выхода не было. Мы хотели делать то, чем занимались в детстве, — находиться на берегу океана. Это не изменилось ни для кого из нас.

Я ставлю кофейную чашку в раковину и стою, глядя на горизонт. На редкость ясный день. Пока смотрю в окно, мои мысли возвращаются к Джорни. Интересно, находится ли она в баре, думает ли она обо мне, или о нас, точнее, только обо мне, как бы эгоистично это ни звучало. Я алчный. Вздохнув, прихожу к выводу, что дал Джорни достаточно пространства для размышлений и собираюсь поговорить с ней еще раз. Я не могу уехать на два месяца, не зная, что происходит между нами.

За моей спиной скрипит пол. Я оборачиваюсь и вижу отца, который идет на кухню. Облокачиваюсь на стол и смотрю, как он наливает себе чашку кофе. В заднем кармане его комбинезона лежит сложенный листок бумаги. Я ничего не говорю, а только наблюдаю за его передвижениями по кухне.

— Доброе утро, — бормочет он, добавляя сливки в кофе. Для ворчливого старика забавно, что он пробует модные сливки. Сегодня это какой-то вид из Starbucks со вкусом корицы, я вчера застал Атласа за тем, как он пил их прямо из упаковки.

— Доброе утро, — говорю я, отвечая на приветствие. Можно было бы подумать, что я злюсь на него за тот бардак, в котором сейчас нахожусь, но на самом деле? Он не заставлял меня идти в тот бар и уж точно не причастен к моему решению, что трах с Джорни решит проблему. Не-а. Это мои дерьмовые поступки, и я сам виноват.

Сев за кухонный стол, отец ставит чашку с кофе и достает из заднего кармана листок. Наклонившись вперед, он протягивает его мне, и ловит мой взгляд.

— Что это?

— Документ на этот дом. Он твой.

Я наклоняю голову в одну сторону, глядя на него с другого конца комнаты. Мне требуется мгновение, чтобы понять, что это такое и зачем он это сделал.

— Просто позвольте мне жить здесь с вами, мальчики, пока я не сыграю в ящик, — ворчит он, не отрывая взгляда от окна.

Я не знаю, что сказать. Сначала молчу. Что же я должен ответить? Прочищаю горло.

— Ты не должен был это делать.

Отец переводит взгляд с окна на меня, и я вижу сломленного мужчину. Тот, кто отдал всю свою жизнь любимому делу, но больше им не занимается.

— Я хочу лишь, чтобы вы, мальчики, были здесь, со мной.

Киваю и замечаю, что Бэар и Атлас направляются на кухню. Атлас идет прямо к кофейнику, упирается подбородком в стойку и пристально смотрит на него.

— А эта штука делает горячий шоколад?

Следующим из-за угла появляется Кохо, его когти скребут по деревянному полу, и он делает то же самое, что и Атлас, только смотрит на свою пустую тарелку для еды. Бэар перегибается через край прилавка и насыпает ему в миску горсть еды. Выпрямившись, брат почесывает затылок.

— Откуда у нас собака?

У Бэара отшибло память. В буквальном смысле. Он практически забыл две недели, предшествовавшие поездке на Аляску.

Атлас поворачивается к нему.

— Дядя Би, мы это уже проходили. Я нашел его, и теперь я его папа.

Я улыбаюсь своему сыну. Он счастлив здесь, и это все, что имеет для меня значение.

Бэар кивает мне, когда Атлас с отцом выводят Кохо на улицу.

— Привет, — говорит брат, подходя ко мне в одних спортивных штанах. Его тело все еще в синяках, а на груди появилось несколько новых шрамов.

— Как ты себя чувствуешь? — Я прислоняюсь спиной к стойке, наблюдая, как он тянется за кофе.

— Немного побаливает, но не сильно. — Он наливает себе чашку кофе и снова поворачивается ко мне лицом. — Как все прошло с Джорни?

Бэар не знал о ее связи с Афиной. Он знал о Ретте и ее родителях, но не о сердце. Не знаю, почему я не сказал ему тогда. Наверное, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь знал. Мне и так было плохо от того, что я был в курсе. Когда я сообщил координатору по трансплантации, что не хочу, чтобы со мной связывались, они дали мне следующую информацию, как и всем:

Реципиентом стала семнадцатилетняя девушка из Вашингтона.

Мой пульс бьется в шее, горло сжимается.

— Я не разговаривал с ней с тех пор, как мы вернулись. Решил дать ей немного пространства.

Бэар делает глоток кофе.

— Это безумие, что у нее сердце Афины. Просто чертовски странно, понимаешь?

Если подумать, та связь, которая у нас есть с ней и ее семьей, необъяснима. Как? Почему? Возможно, ответов на эти вопросы у меня никогда не будет, но я знаю одно.

Я все усложнил тем, что начал с ней отношения, основанные на лжи.

Большую часть дня Бэар, отец, Атлас и я рыбачим с пирса. Мы ловим судака, а Кохо большую часть времени проводит в океане. К концу дня от него так сильно воняет, что мы едва можем это терпеть.

— Пойду-ка искупаю этого парня, — говорит отец, а затем берет его за поводок и направляется вверх по улице с коробкой снастей в одной руке и Кохо в другой. Я не знаю, кто больше нуждался в собаке — Атлас или мой отец.

Мое дыхание учащается, и я знаю почему: сердце сжимается, когда я вижу, на какой улице мы находимся. Я не заслуживаю Джорни, и уж точно не чувствую, что заслуживаю любви после всего, через что я ее заставил пройти. Но мне нужно, чтобы она знала, что любовь, которую она подарила нам с Атласом, дала мне надежду на то, что она все еще существует.

Я осознаю, почему решил зайти в тот бар и найти ее. Я также не могу сказать, что поступил бы иначе. Разве что, может быть, сказал бы ей правду перед тем, как трахнуть, но это уже детали, я не знаю, возможно, все сложилось именно так по какой-то причине?

Атлас улыбается так широко, что улыбка растягивается по всему его лицу.

— Я бы не отказался от рутбира.

Подмигиваю ему.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

ГЛАВА 38

Прибойная рыбалка — практика ловли рыбы в океане, стоя на берегу и забрасывая удочку в полосу прибоя.

— Мне нужно съездить в Costco (прим. пер.: Costco — сеть магазинов).

— Купи бублики с сыром, — говорит Пресли Эйву. — У нас закончились.

Я наблюдаю за их общением, пытаясь проанализировать их взгляды и тон. Вроде бы все в порядке, да? Они ведут себя вежливо?

Эйв кивает, записывая все на клочке бумаги. Затем смотрит на меня.

— Что-нибудь еще?

— Думаю, у нас заканчиваются бумажные полотенца и мыло для рук в уборных.

Он записывает и это.

— Эй, Кент?

Пресли вздыхает рядом со мной, опустив голову.

— Он должен правильно называть его имя.

Мы смеемся, когда Кайло появляется из-за угла, зная, что Эйв имеет в виду именно его.

— Да?

— Поехали со мной. Мне нужно, чтобы ты таскал всякую дрянь.

Глаза Кайло расширяются.

— Ты уверен? Разве нет кого-то более квалифицированного для этого?

Эйв ворчит, отталкиваясь от барной стойки.

— У меня больше никого нет. Нам всем есть чем заняться. — Проходя мимо, брат прижимает блокнот к его груди. — Иди, проверь кладовку и посмотри, не кончилось ли у нас что-нибудь. — Глаза Кайло распахиваются еще больше. — Дилан, иди с ним.

Дилан подмигивает Кайло.

— Привет, дружок.

Эйв останавливается и пристально смотрит на Кайло, а затем на Дилан.

— Больше никакого траха в баре. Если вы находитесь за этими дверями, то даете обет безбрачия.

Мэл, которая готовится к открытию, убирая со столов, закатывает глаза.

— Да, точно. Ты также собираешься написать это на вывеске у входа?

— Возможно! — выкрикивает Эйв через плечо, прежде чем уйти в свой кабинет.

Пресли смотрит на меня, взгляд ее ярко-голубых глаз смягчается.

— Я решила, что без него мне будет лучше.

Улыбаюсь ей.

— Я не могу тебя винить.

В течение часа после открытия бар заполняется завсегдатаями и несколькими туристами, приехавшими в город в связи с началом сезона ловли моллюсков. Ближе к полудню скрипит входная дверь. Мне не нужно поворачиваться со своего места за барной стойкой, чтобы понять, кто вошел.

Атлас подбегает к стойке, запрыгивает на табурет и ухмыляется. Его лицо озаряется, ямочки становятся еще глубже.

— Я возьму рутбир, дорогая.

Я смеюсь. С каждым днем он все больше походит на Флетчера. Улыбаясь, протягиваю ему подставку, прежде чем поднять взгляд на Линкольна. Он выглядит так же, как в тот вечер, когда вошел в мою жизнь, но в то же время так сильно отличается. Он привел в бар ребенка.

Атлас недолго остается на месте. Недавно он обнаружил, что очень хорошо играет в бильярд, ему нравится разводить туристов на ставки в пять долларов.

— Ты привел ребенка, — говорю я, в моей голове роятся хаотичные мысли.

Линкольн ухмыляется, пожимает плечами, с любопытством наблюдая за мной.

— Это сработало?

Я щелкаю языком по небу и скрещиваю руки на груди.

— Это подло.

Его лицо мрачнеет. Он смотрит на мои губы, на грудь, и меня пронзает знакомая боль.

— Я в отчаянии, — признается Линкольн. Слово «отчаяние» вызывает знакомое покалывание во всем теле от того, как он его произносит. Оно звучит грубо и шероховато, как и он сам. Я не могу отрицать, что мои чувства к нему все еще очень реальны. Он дал мне две недели, и хотя я ценю это, эти две недели также дали мне время подумать обо всем, с чем мне нужно справиться.

— Я уезжаю на пару месяцев, — признается Линкольн, когда я наливаю ему виски, не сводя глаз с Атласа, который теперь суетится вокруг Эверетта. Мальчик только что поспорил с ним на бесплатные начос, что сможет съесть полноценный заказ.

— Если ты не съешь всю тарелку, с тебя причитается стоимость начос и десять долларов, которые ты выманил у меня на прошлой неделе, — говорит ему Эверетт, передавая поднос.

Атлас ухмыляется и начинает есть.

— Заметано.

Улыбаясь, я наблюдаю за лицом Линкольна, пытаясь разгадать его настроение.

— Где будет Атлас?

— Здесь. С моим отцом. — Он смотрит мне в глаза. — И, надеюсь, с тобой.

Я улыбаюсь.

— Мне бы этого хотелось.

Он опускает взгляд на свой бокал и бормочет:

— А что с нами?

Вздыхаю, не зная, что сказать. Сделав глубокий вдох, пожимаю плечами.

— Я не знаю, Линкольн. Думаю, мне просто нужно время, чтобы разобраться во всем этом.

Он касается моей руки, и я смотрю вниз, на то, как его мужественные, трудолюбивые пальцы обхватывают мои. Это движение вызывает во мне трепет.

— У тебя есть два месяца.

Меня пробирает смех.

— Ты говоришь это так, как будто мне лучше принять решение.

Отдернув руку, он подмигивает, облизывая губы.

— Так и есть.

Атлас бежит к нам, не в силах усидеть на месте, прыгает туда-сюда, его щеки покрыты сырным соусом.

— Джорни, ты можешь прийти к нам вечером посмотреть кино? Мне завтра не нужно в школу. — Прежде чем я успеваю ответить, он указывает на свои недоеденные начос. — Эй, пап, ты можешь их доесть? Если не сможешь, можно мне одолжить десять долларов?

Линкольн смеется, когда Эверетт выходит из-за угла и указывает пальцем на Атласа.

— О нет, так нельзя! Это жульничество.

Атлас закатывает глаза, затем наклоняет голову вперед и стонет.

— Мне нужны десять долларов, папа.

Мое внимание возвращается к Линкольну, когда он снова касается моей руки и проводит костяшками по моим пальцам.

— Ты придешь сегодня вечером?

— Я не буду заниматься с тобой сексом, — шепчу я, наклоняясь к нему.

Его взгляд перемещается на мои губы, их внезапно обдает жаром.

— Я не прошу о сексе.

— Просто чтобы ты знал, это не обсуждается.

Линкольн кивает.

— Понял. Никакого секса.

Находясь в их доме со всеми, я нервничаю, но в какой-то мере чувствую себя комфортно. Я устраиваюсь на диване рядом с Линкольном, как будто у меня здесь есть свое место. И в каком-то странном смысле я думаю, что так и есть. У меня было свое место в их жизни еще до того, как я об этом узнала.

В гостиную входит Бэар с Атласом на плечах.

— Дядя Би, это хороший план для тебя? — спрашивает Атлас, наклоняясь в сторону. Он свисает с его плеч, из-за этого Бэар теряет равновесие и спотыкается.

Линкольн быстро приходит на помощь и ловит их обоих. Все трое падают на диван рядом со мной.

Атлас смеется. Бэар тоже, но бедный Линкольн принял на себя основную тяжесть падения, и теперь Кохо лижет его лицо.

Нахмурившись, Атлас дергает Кохо.

— Папа, он лижет свою задницу. Это отвратительно.

Линкольн стонет и отталкивает Кохо от себя.

— Да, я знаю.

Мы все смеемся, кроме Линкольна, который исчезает, чтобы умыться. Атлас садится рядом и протягивает мне одеяло.

— Ты сегодня ночуешь у моего папы?

Я давлюсь собственной слюной.

Бэар опирается подбородком на край дивана и улыбается.

— Да, Джорни. Ты у нас ночуешь?

— Нет, я здесь только для того, чтобы перекусить, — говорю им, беря миску с попкорном, которую протягивает мне Флетчер, когда тоже заходит в комнату.

Флетчер подмигивает мне. Думаю, он знает, что это неправда.

Два часа и фильм спустя, я передумала насчет того, что секса не будет. Каждый раз, когда Линкольн смотрит на меня, мое тело воспламеняется, и пронзает электрический разряд. Сердце говорит мне одно, а голова — другое. Я поступаю так, как подсказывает мне тело, а оно говорит: трахни этого парня, потому что он уплывает, и ты не хочешь упустить этот шанс. Ладно, я знаю, что это не совсем правильно, но да ладно! Посмотрите на него, расслабившегося на диване, небрежно перекинувшего руку через спинку и прислонившегося ко мне. Это уже слишком. Я больше не могу это терпеть. В довершение всего Атлас заснул на нем, и от того, как он проводит рукой по спине сына, у меня лопаются яичники. Я и не подозревала, что у яичников есть чувства. Я никогда не думала о том, что хочу иметь детей, до этого момента.

И если вы придерживаетесь мысли: «Джорни, держи себя в руках», то вы явно не сидите рядом с ним и не смотрите на него так, будто он хочет сорвать с вас одежду и высосать вашу кровь. Так что заткнитесь. Я вас не слушаю.

Как будто Линкольну известен мой внутренний монолог, он смотрит на меня, поднимая сына на руки.

— Я пойду, уложу его спать. Сейчас вернусь.

Кивнув, я улыбаюсь и бросаю взгляд на Бэара, который спит на полу рядом с Кохо. Он так и не сдвинулся с места, куда упал ранее.

Уложив Атласа, Линкольн возвращается, садясь ближе. Наши тела соприкасаются, и я предполагаю, что он делает это специально. Я также пытаюсь оттолкнуть его, но ничего не получается. Он смеется. Смеется, черт возьми.

— Может, тебе лучше сесть вон там, — предлагаю я, обхватывая себя руками и натягивая одеяло повыше.

Линкольн подмигивает, его плечо прижимается к моему.

— И что там интересного?

Повернувшись к нему лицом, я касаюсь его груди и улыбаюсь.

— Это ничего не меняет, — шепчу я, прикусив губу. — Но ты уезжаешь, и я хочу секса. Хорошо?

Он облизывает нижнюю губу и ухмыляется.

— Понял. — Линкольн глубоко смеется, притягивая меня ближе. — Это ничего не значит.

— Это кое-что значит, — признаю я, вздыхая.

Касаясь губами нижней части моего подбородка, он шепчет, и в его хриплом голосе слышится дрожь:

— Это значит все. — И тут он пригвождает меня отчаянным взглядом, который парализует. Его рот встречается с моим. Он крепко целует меня, проникая руками под мои ноги. Без особых усилий поднимает меня на руки. Вносит меня в свою комнату, захлопывает дверь, а затем кладет в центр своей кровати.

На мгновение Линкольн замирает и смотрит на меня. Он не произносит ни слова, просто наблюдает за мной.

— Ты прекрасна, — говорит мне, и его губы растягиваются в улыбке.

Взмахом руки я подзываю его к себе.

— Иди сюда.

Сняв рубашку, а затем и джинсы, он опускается коленями на кровать. Она прогибается под его весом и тихонько скрипит, пока Линкольн придвигается ближе, нависает надо мной, опираясь на руки. Наша связь глубока и в значительной степени все еще существует между нами двумя.

Согнув локти, он прижимается ко мне. Наклонившись в сторону, проводит кончиками пальцев по моему шраму.

Слезы щиплют мои глаза. Неужели он представляет ее?

— Мне нужна именно ты, — уверяет Линкольн, похоже, снова угадав ход моих мыслей. Он вновь меня целует.

— Я прикасаюсь к тебе, потому, что ты единственная, кого я не могу перестать желать. Она тут ни при чем.

Я ищу в его глазах правду, которую пока не уверена, что могу принять.

— Возможно, мне потребуется некоторое время, чтобы смириться с этим.

Он кивает.

— Ну, а до тех пор я буду продолжать тебя убеждать, что хочу тебя. — Теперь в его словах звучит пьянящая острота, его выпуклость у моего бедра подтверждает, что он говорит правду, он действительно хочет меня.

Он проникает языком в мой рот, я проглатываю его стон, жадно желая большего. На этот раз все по-другому, начиная с его прикосновений между моих ног и заканчивая тем, как он снимает с меня одежду. Его движения осторожны и совсем не похожи на те, что были раньше. Мне кажется, именно сегодняшняя ночь и есть то, что люди имеют в виду, когда говорят, что «мы занимались любовью». Долгое время я не понимала смысл этих слов, потому что как можно заниматься любовью? Это же чувство, а не физический акт. Или нет? Теперь я в этом не уверена.

Линкольн притягивает меня ближе, обхватывает руками и прижимает мое лицо к своей груди. Я прислушиваюсь к биению его сердца.

— Линкольн?

— Хм? — хмыкает он, проводя пальцами по моей спине.

— Я очень рада, что ты не сказал мне об этом за обедом.

Он смеется, его грудь сотрясается от этого движения.

— Я бы, наверное, все равно струсил. Я не мог придумать, как начать этот разговор, чтобы он не закончился твоим уходом.

— Так было проще, — говорю я ему, обводя круг над его сердцем, вокруг ее имени. Здесь нет места ревности, больше нет. Не от меня.

— Каким образом? — Его голос звучит мягко, низкое бормотание едва слышно из-за гудящей печи.

Я поворачиваю голову и упираюсь подбородком в его грудь. Он смотрит на меня сверху вниз с любопытством в глазах.

— Узнать так, как я узнала. Думаю, если бы ты был в то время в городе, я бы не восприняла это так, как сейчас.

Линкольн проводит рукой по моим волосам, его большой палец касается моей щеки.

— Почему тебе понадобилась пересадка сердца?

И тут я понимаю, что никогда не рассказывала ему об этом.

— Я… — Замолкаю и делаю вдох. Я мало кому рассказывала. Обычно я останавливаюсь на том факте, что мне сделали операцию, и не распространяюсь о событиях, которые привели к ней. — Мне было восемь лет. Я обратилась к врачу из-за боли в груди, и мне сказали, что у меня кардиомиопатия. Это заболевание сердечной мышцы, при котором она утолщается и не может перекачивать кровь к остальным частям тела. Помню, что мои руки и ноги всегда были ледяными. — Я смеюсь, вспоминая, как всегда прижимала свои холодные пальцы к ногам отца, и он щекотал меня, пока я не согревалась. — В то время мы всегда шутили, что я мерзлячка. Это была просто шутка. Мы не знали, что это признак того, что я умираю.

Поднимаю взгляд на Линкольна. Он наблюдает за мной, его ладонь все еще лежит на моей щеке. Накручивая на палец прядь моих волос, он растягивает губы в улыбке.

— Ты довольно дерзкая, когда хочешь.

Подперев рукой подбородок, я улыбаюсь.

— Через две недели после смерти родителей у меня случилась острая сердечная недостаточность, и с тех пор я была подключена к аппарату вспомогательного кровообращения, пока мне не доставили сердце. Мне было тринадцать, а сердце я получила в семнадцать. Врачи сказали, что без него я бы не протянула и недели.

Линкольн молчит, да я и не жду другого. Никто не знает, что сказать. И что он может сказать в его случае? Я рад, что моя жена умерла ради тебя? У нас дерьмовая ситуация.

Я не осознаю, но все мое тело дрожит, дыхание прерывистое. Я понятия не имела, что будет так трудно рассказать ему все, но думаю, что, возможно, ему так же тяжело это слышать.

Его грудь расширяется от вздоха, и он моргает, его глаза блестят. На челюсти заходили желваки, когда он поднимает руку к волосам. Я замечаю шрам, идущий вдоль его предплечья.

Поднимаю руку и провожу пальцами по гладкой коже, покрытой пузырьками, восхищаясь безмятежностью, озаряющей его лицо.

— После трансплантации я провела в больнице семьдесят два дня.

— Похоже, все сходится, — произносит Линкольн тихим, задумчивым тоном, пронизанным печалью.

— Мне жаль, что я выбросила кольцо в океан, — говорю ему, мне интересно, что он ответит. Я не собиралась вспоминать об этом, но теперь, узнав о его прошлом, чувствую, что должна это сделать, и эти слова как-то само собой вырвались.

Выражение его лица меняется, а уголки губ опускаются.

— Ты не знала.

— Почему оно было у Деверо?

Я ничего не знала об их связи, но предположила, что, поскольку Деверо работал в Службе по охране рыбных ресурсов и дикой природы, они общались.

Тяжело вздохнув, Линкольн подносит руку к подбородку, затем к волосам.

— У нас возникли проблемы с некоторыми штрафами, и я дал ему кольцо, чтобы он повременил с их выпиской. Он мутный тип.

— Я понимаю, что не знала, что оно твое, но теперь, когда мне известно, что случилось с твоей женой, я чувствую себя сволочью.

Он громко смеется, вопросительно приподняв брови.

— Ты чувствуешь себя сволочью?

Я подмигиваю ему, слегка поворачивая голову, которая все еще лежит у него на груди.

— Перемирие?

Линкольн вновь касается рукой моей щеки.

— Дорогая, в этом вопросе мы даже близко не достигли согласия.

Он ловит мой взгляд, и кажется, что мое сердце безвольно падает на землю к его ногам.

Я не знаю, куда нас это приведет, но пока я держусь за этот идеальный образ мира, который у нас есть.

ГЛАВА 39

Подхват лески — размещение руки на леске, вылетающей из катушки во время заброса, для того, чтобы замедлить заброс или проконтролировать его дальность.

Сегодня утром я поймал себя на том, что улыбаюсь. Еще до восхода солнца, до пения птиц и запаха свежезаваренного кофе. Улыбка появилась от мысли о Джорни, которая рядом со мной, и погасла также из-за нее.

Я оставляю ее спящей в моей постели и застаю Атласа с Бэаром на кухне, готовящих блины. После завтрака, пока Джорни принимает душ, мы с Атласом берем Кохо на прогулку по пляжу.

— Ты же знаешь, что я не хочу тебя оставлять? — спрашиваю я, пытаясь завязать разговор о том, что оставляю его с отцом на пару месяцев, пока буду на Аляске.

Сын хмурится, в его голосе звучит мольба, даже если он пытается быть сильным:

— Почему ты должен уезжать?

Мы останавливаемся, и я опускаюсь перед ним на колени, держа его руки в своих.

— Мне нужно заработать немного денег для нас, приятель. Чтобы мы могли остаться здесь.

Его взгляд скользит поверх моего плеча туда, где Кохо носится по волнам прибоя.

— Мне не нужны деньги. Я хочу тебя, папочка.

Эти слова ломают меня. Полностью.

И тут я вспоминаю о том, что сказал Афине. Я позабочусь о нашем сыне.

Я в растерянности. Без понятия, что делать. Страховка покроет лодку, но на это может уйти несколько месяцев, к тому же идет расследование, значит, это не произойдет сразу. Мы не выполнили свою квоту на этот год, а это значит, что компания «Snider Fish» разорвала с нами контракт. У меня нет выбора.

К сожалению, с этим сталкиваются многие родители. Неопределенный, несколько трудный баланс между временем, проведенным с семьей, и ее обеспечением.

— Это только временно, приятель. Я ненадолго.

Его глаза слезятся, и я знаю, что не от ветра, дующего с океана.

— Но что, если ты не вернешься? Что будет со мной?

Еще одна реальность, которую я ненавижу.

— Этого не случится, но если это произойдет, ты останешься с дедушкой.

— А Джорни?

Черт, откуда взялась эта острая боль в моем сердце? Она возникла из ниоткуда.

— Если ты захочешь провести время с ней, я уверен, она будет рада.

— А как же мой день рождения? Тебя здесь не будет.

— Мы отпразднуем его перед моим отъездом, — заверяю я его.

И тут, словно меня сбивает грузовик, — Кохо на полной скорости несется ко мне и валит на землю.

Этого достаточно, чтобы отвлечь нас с Атласом, и все заканчивается тем, что сын разражается приступом смеха.

Промокшие, замерзшие и неприятно пахнущие морской водой, мы с Атласом возвращаемся в дом с очень грязной и еще хуже пахнущей собакой. Мы купаем его на улице, но он снова измазывается, кувыркаясь в песке.

— Думаю, ему нравится плохо пахнуть, — замечает Атлас, качая головой.

Войдя в дом, я застаю Джорни на кухне. Бэар рассказывает ей свои бесполезные знания о животных, приводящие к ужасающим фактам, которые брат запоминает и рассказывает мне, когда мы рыбачим.

— Ты когда-нибудь видел пенис черепахи? Это ужасно, — говорит ему Джорни. — Я изучала их некоторое время и никак не могла смириться с тем фактом, что их члены имеют длину около двух футов.

Бэар качает головой, громко смеясь.

— Я не хожу вокруг и не проверяю, какие у черепах причиндалы.

Джорни толкает его плечом.

— А ты знаешь, что дельфины мастурбируют?

Бэар пожимает плечами, копаясь в своем телефоне.

— Это все знают.

— Что такое мастурбация? — спрашивает Атлас, потянувшись за коробкой печенья PopTarts. Он заглядывает внутрь коробки и хмурится. — Кто съел последнее со вкусом вишни?

Джорни держит одно в руке, протягивая нему.

— Я поджарила его в тостере для тебя.

Атлас улыбается мне.

— Мы оставим ее себе, да?

Я смеюсь, подмигивая сыну.

— Это зависит от Джорни. Не от нас.

Я просто благодарен, что мне не пришлось объяснять «что такое мастурбация» своему пятилетнему сыну.

В лучах солнца, падающих на лицо, и с кофе в руке, Джорни улыбается мне, отчего мой мир переворачивается. В нем всегда будет место для нее, несмотря ни на что. Я больше не могу бороться со всей этой болью. Она — подарок для нас. И чувствовать эту смесь боли и радости, иметь ее в нашей жизни — это самое трудное, во что мне когда-либо приходилось верить. Верить, что все получится, а если и нет, то не потому, что я ее отпустил. А потому, что она должна была отпустить нас. Я не могу и не буду винить ее за то решение, которое она примет, каким бы оно ни было.

ГЛАВА 40

Неподвижная удочка — метод ловли, при котором приманку опускают на определенную глубину и удерживают неподвижно до тех пор, пока рыба не клюнет.

На улице светит солнце. На небе ни облачка, и это за три дня до Рождества. Воздух прохладный, даже морозный, но в сегодняшнем дне есть что-то прекрасное, и я не могу определить, что именно. Я не могу стереть улыбку со своего лица и не припомню, когда со мной было такое в последний раз. Может быть, причина в том, что Линкольн завтра возвращается домой, и после двух месяцев его отсутствия мы с шестилетним мальчиком в восторге.

— Почему ты заполняешь заявление? — спрашивает Атлас, трудясь над открыткой, оперевшись локтями на барную стойку. — Для чего?

Атлас в баре, и это обычное явление. Как и я, он проводит здесь каждый день после школы.

— Для колледжа. Я хочу стать морским биологом.

— Что это такое?

— Морская биология?

Кивнув, Атлас откладывает карандаш и тянется за горячим шоколадом с добавленным зефиром.

— Да.

— Это работа, связанная с изучением рыб и морской флоры с фауной.

Поставив чашку на стол, он вытирает рот рукавом и улыбается.

— А ты знала, что морские звезды и медузы — не рыбы?

— А кто они?

Я знаю ответ, но мне нравится, когда Атлас думает, что учит меня чему-то. Это безумно очаровательно, потому что ямочки на его щеках становятся глубже, а глаза загораются, как будто я сделала ему самый лучший подарок на свете.

— У них нет ни плавников, ни жабр. Они иглокожие (прим. пер.: Иглокожие — тип морских беспозвоночных животных).

Пресли подходит, касаясь ручки в моей руке.

— Ты не мог бы повторить еще раз? Это самое милое слово, которое ты когда-либо произносил.

Она протягивает руку, пытаясь ущипнуть его за щеки. Атлас ненавидит, когда она так делает.

— Прекрати. — Он отталкивает ее руку. — Я должен закончить.

Перевожу взгляд на открытку, над которой он работает. Это приветственная открытка для его отца и Бэара.

Пресли читает ее, а затем улыбается.

— Бэар тоже возвращается домой?

Я улыбаюсь.

— Ага.

— Тогда я точно приду на рождественский ужин.

На прошлой неделе Флетчер пригласил нас всех на рождественский ужин. Сегодня он как раз в Олимпии, пытаясь раздобыть первоклассные ребрышки для приготовления.

С пола, где лежит Кохо, доносится рычание, а за ним следует самый ужасный запах в мире. Атлас обмахивает свое лицо словно веером.

— Я никуда не могу его с собой взять.

Я смеюсь. Флетчер сказал ему это сегодня утром, когда Атлас слизал глазурь с пончика, а потом поспорил с Эвереттом на двадцать долларов, что не будет его есть. Конечно, он его съел, и теперь Флетчер лишился двадцати баксов из-за своего азартного внука.

Пока я продолжаю заполнять заявление на поступление в Вашингтонский университет, Атлас молча раскрашивает. Затем он вздыхает.

— Можно мне заполнить заявление?

Я перевожу взгляд на него.

— Для чего?

Бросив зефир Кохо, который свернулся калачиком у искусственного камина рядом с нами, Атлас смотрит на меня, сосредоточенно нахмурив брови. Сжав губы в твердую линию, он пожимает плечами.

— Для мамы?

Я вовсе не плачу, это вы плачете! Нет, правда, я плачу.

— Малыш.

Вздыхаю, ненавидя, что это его реальность. В моей груди щемит, напоминая о том, что скоро моя жизнь изменится. И, возможно, жизнь этого маленького мальчика тоже. Я еще не сказала ему… Я еще никому не говорила, но румянец на моих щеках напоминает мне, что сейчас внутри меня растет жизнь, и она связана с тем мужчиной, которого мы ждем.

Когда Атлас ерзает на стуле, наклоняясь всем весом вперед и поджимая под себя ноги, его голос мягкий, почти умоляющий:

— Может быть, потому что у тебя нет мамы, и у меня нет мамы, ты могла бы стать моей. — Его невинный взгляд встречается с моим. — Я не думаю, что мой папа будет против. Ты ему очень нравишься.

Ага, я все еще плачу. Цепляюсь за его слова о том, что нравлюсь его отцу. Сильно. Как будто это единственное, что имеет значение.

— Мне жаль. Я расстроил тебя. — И в самом милом жесте Атлас протягивает руку и костяшками пальцев смахивает слезы с моей щеки. Этот парень когда-нибудь станет самым лучшим мужем.

Отложив ручку, я беру обе его руки в свои.

— Когда-нибудь у тебя будет мама, но это не мне решать. Это зависит от твоего отца и от того, с кем он хочет провести свою жизнь.

— Почему? — Атлас приподнимает бровь, глядя на меня. — Это моя мама.

— У тебя есть мамочка. Она просто на небесах.

— Нет, она с тобой.

Мое сердце замирает, и я резко вдыхаю. Моргаю от шока.

— Что?

Он выдергивает свою руку из моей.

— У тебя ее сердце, верно?

— Откуда ты знаешь?

— Папочка рассказал мне. Он сказал, что мамино сердце такое особенное, что она отдала его тебе, потому что оно обладает волшебной силой. Как волосы Рапунцель. Оно исцеляет людей. — И тут его глаза расширяются от какой-то мысли. — А оно светится?

Я смеюсь сквозь слезы.

— Нет, оно не светится, но я думаю, что твой папа прав. Оно волшебно.

Остаток дня мы с Атласом проводим вместе. Я заполняю свое заявление и отправляю его школьному консультанту (прим. пер.: сотрудник школы, работа которого заключается в помощи ученикам, преподавателям и родителям при затруднениях в решении проблем), с которым поддерживаю связь. И тут я замечаю электронное письмо от координатора по трансплантации.

Мои руки дрожат, когда я касаюсь пальцем экрана. Это сообщение от семьи донора.

Уважаемый реципиент,

Мне понадобилось шесть лет, чтобы понять, как написать это письмо. Шесть лет я думал о тебе. Какой ты будешь, зачем тебе это сердце и похожа ли ты на нее. Я знаю, что это звучит глупо и даже наивно, но я думал, что, может быть, у вас есть что-то общее.

Наверное, мне стоит рассказать тебе об Афине. Возможно, если бы ты знала о ней, тебе бы было легче познакомиться с нами поближе. Она была… красивой. Заботливой. Милой. С необузданным сердцем, и она любила животных. Она всегда хотела собаку. Лабрадора, но мы так и не смогли его завести. Я познакомился с ней, когда мне было шестнадцать, и сразу же полюбил ее. Я любил в ней все: от ее улыбки с ямочками на щеках до ее прелестных голубых глаз, которые улыбались раньше, чем она сама. У нее также были свои недостатки. Наверное, как у всех. Она не пила, не курила, ела всякую зелень и другую полезную еду, но, блин, стоило отказать ей в шоколаде, и эти добрые глаза вмиг становились злыми.

Афина умерла, рожая нашего сына Атласа. У нее оторвался тромб в мозгу. Ее держали на аппарате жизнеобеспечения и ждали, когда я приму решение. Когда я сидел и оплакивал ее, ко мне подошли врачи и сказали, что она была донором органов. Я не знал об этом. И, честно говоря, в тот момент мне было все равно. Я был зол на то, что потерял ее, и отказывался видеть ситуацию в целом. Афина хотела жить дальше. Может быть, не сама, но она хотела дарить жизнь любым способом. И она это сделала.

Она отдала свое заботливое сердце тебе, свои совершенно здоровые легкие — другому человеку, а свою кожу — пострадавшему от ожогов. Все, что связано с ней, продолжает жить в других, а главное — в тебе. Спасибо, что дала ее сердцу еще один шанс на жизнь.

Ты заслуживаешь его больше, чем думаешь.

Я знаю, что прошло шесть лет, но, пожалуйста, дай нам шанс лучше узнать тебя.

Прости меня, пожалуйста. Извини меня за то, что я потратил впустую драгоценные секунды, когда мы могли бы познакомиться поближе.

Пусть твое сердце будет наполнено такой любовью и пылом, что ты поверишь, что достойна жизни, потому что так и есть.

С любовью,

Линкольн и Атлас

Я плачу. Снова. С тех пор как мне сделали пересадку, глубоко внутри меня поселилась боль. Она достигла глубины души. Как будто меня потянуло навстречу течению, которое привело меня к ним.

Не каждый день кто-то умирает ради тебя. Мне потребовалось время, чтобы понять это, постичь это волшебство, но я должна была прожить свою жизнь, помня об Афине. Я хотела, чтобы она гордилась мной. И если это означало присутствие в моей жизни Линкольна и Атласа, то в этом нет ничего плохого. Честно говоря, в этом есть свое великолепие.

Разве это не любовь? Она течет сквозь нас, заполняя трещины, о существовании которых мы даже не подозревали, и, в конце концов, мы снова исцеляемся.

Слышали ли вы когда-нибудь поговорку: никто не несет ответственности за ваше исцеление, кроме вас?

Это правда.

Никогда не поздно осознать, что путь, по которому вы идете, — это не то место, где вы хотели бы быть. Это нормально, проложить новый курс и открыть для себя остров, о существовании которого вы и не подозревали, пока кто-то не взял вас за руку и не привел к любви, окутанной дымом лжи.

Я существую не для того, чтобы прожить ее жизнь. Я живу для себя. Мы созданы на этой земле, чтобы любить без ограничений, и я думаю, что только начала.

— Что случилось? — спрашивает Атлас, с любопытством наблюдая за мной. — Тебе все еще грустно?

Глубоко вздохнув, я смахиваю слезы и убираю телефон.

— Что скажешь, если мы вернемся к тебе домой и закончим украшать печенье, которое испекли для твоего папы и Бэара?

Атлас нетерпеливо кивает, быстро складывая все свои мелки и маркеры в сумку, в которой их принес.

— Можно мне хотя бы одно? Я так старался, раскатывая тесто, я заслужил печенье.

Я улыбаюсь.

— Мы могли бы просто испечь дюжину для себя, а потом еще две для них.

Он убирает свой пакет с маркерами в рюкзак.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

Линкольн нашел меня, но Афина подарила мне Атласа, потому что знала, что он — моя звезда. Мой путеводный свет, который будет сопровождать меня в самые трудные дни.

Я еще раз думаю о том письме. Часть меня всегда задавалась вопросом, точно ли у меня сердце Афины. Это письмо было тонким способом Линкольна подтвердить это, а также сообщить о том, что он хочет быть в моей жизни, несмотря ни на что. Принять это — не означает убедить себя в том, что Линкольн хочет меня из-за нее. Это значит дать ему шанс показать мне свою любовь.

Мое сердце трепещет в груди, напоминая о том, насколько я привязана к этому мужчине, а скоро буду привязана еще больше. Я научилась жить в пространстве между этим местом и морем света, постоянно привязываясь к ним. Потому что там я чувствую его, как капли дождя на своем лице.

Улыбаясь, засовываю руки под толстовку, на самый маленький растущий бугорок, — нежное прикосновение для того, кто знает, как звучит мое сердцебиение изнутри.

ГЛАВА 41

Наблюдение — тактика, используемая для разведки, часто в незнакомых водах, когда рыбак закидывает удочку в разные стороны.

— Ты что, нервничаешь?

С подозрением смотрю на Бэара.

— Почему?

— Потому что ты не знаешь, ждет ли тебя Джорни.

Я пытаюсь игнорировать его вопрос и объяснение по этому поводу, но полностью опровергнуть их не могу. Я разговаривал с ней дважды за два месяца, и оба раза мы совсем не затрагивали тему, в каких отношениях состоим. Я хотел спросить, черт возьми, но проводил в порту лишь несколько часов, и у меня было времени в обрез на другие дела, поэтому разговоры с Джорни, Атласом и отцом были короткими.

И вот теперь я здесь, собираюсь снова встретиться с ней лицом к лицу. Тревога бурлит в моей груди, в животе образовался узел размером с валун. Что, если она решила, что не хочет быть частью моей жизни?

Я даже не хочу думать об этом, потому чтопоследние девять недель все мои мысли были лишь о девушке, которую я вижу через окна дома, стоящую рядом с наряженной рождественской елкой. Поверьте, мысли были самые разные — от любви до крайней нужды, а иногда… ну, вы поняли. Я мужчина, и у меня ни с кем не было отношений с тех пор, как мы расстались.

Сделав вдох, заглушаю грузовик на подъездной дорожке.

— Я умираю с голоду. — Бэар выпрыгивает первым с сумками в руках и бросается в дом.

Из дымохода поднимается дым, образуя пушистое облако у самой крыши. Я сижу в грузовике, пока не замечаю босого Атласа на крыльце, машущего мне рукой.

— Папочка! — слышу, как он кричит подпрыгивая.

Он не дожидается моего ответа и не надевает ботинки. Вместо этого Атлас срывается с места и бежит от крыльца к грузовику.

Я распахиваю дверь, и в следующее мгновение он влетает внутрь и обнимает меня. Слезы щиплют мои глаза. Прижимаю сына к груди, пытаясь сдержать эмоции, вырывающиеся наружу. Я скучал по этому маленькому мальчику больше, чем можно передать словами.

Он крепче обхватывает меня руками за шею.

— Папочка, я так сильно по тебе соскучился, что у меня живот болит от одной мысли об этом.

Обнимаю его еще крепче, прижимая к себе.

— Я тоже очень скучал по тебе, малыш.

— Я не могу дышать, — резко выдыхает Атлас через минуту, отстраняясь. Он трогает мое лицо руками. — Вы ловили крабов?

Улыбаюсь, зная, что если бы Бэар услышал его слова, то выдал бы остроумный комментарий.

— Ловили.

— Сколько?

— Много.

— Например, сколько футов?

— Достаточно, чтобы я мог провести с тобой некоторое время.

Его глаза расширяются, и он моргает.

— Офигеть! Это, должно быть, очень много.

Смеясь, я освобождаю его от объятий, но продолжаю держать на коленях.

— Я привез тебе кое-что.

Его глаза загораются.

— Ты привез мне краба?

— Ну, я привез тебе парочку. — Указываю на холодильник, стоящий на полу позади меня. Порывшись в сумке, стоящей рядом с ним, я достаю кита, которого он просил. — Этого ты можешь разобрать на части.

Широко улыбаюсь, а он смотрит на коробку.

— О, круто. Можно даже кишки вынуть! — Если у вас когда-нибудь был маленький сын, вы понимаете, насколько это круто. Он прижимает коробку к груди. — Мне нравится. Я испек тебе печенье. Иди, посмотри.

Выскочив из грузовика, Атлас бежит по подъездной дорожке.

— Джорни, смотри, у меня есть кишки кита! — кричит он, распахивая входную дверь.

Я еще раз мельком гляжу на нее, моя грудь вздымается в быстром ритме предвкушения. Уперев руку в бедро, она всматривается, будто пытается найти меня в темноте.

Наблюдая за ней, я вспоминаю ту ночь, когда вошел в ее жизнь. Я был так уверен, что никогда ничего не почувствую к ней, что был опустошен, когда это произошло. Джорни, словно вода, медленно просачивалась сквозь меня и, в конце концов, изменила меня, а я не мог понять, как жить без нее.

Словно Джорни осенила приятная мысль, она улыбается Атласу и что-то говорит ему. Они вдвоем заходят в дом, держась за руки.

Сейчас или никогда. Сделав еще один вдох, пытаясь убедить себя, что смогу это сделать, я выхожу из грузовика. В доме Атлас бегает вокруг меня, показывает все рождественские украшения, которые они развесили, и сует мне в лицо печенье.

Поставив сумки и холодильник, я пытаюсь сосредоточить свое внимание на Атласе, но мой взгляд предательски падает на Джорни. Она стоит на кухне, в ее глазах сверкают отблески рождественской елки. Я улыбаюсь ей, облизывая губы. Непроизвольно. Мои губы пересохли, клянусь, но она смеется и подходит ближе.

Мое дыхание перехватывает, тело напрягается от ее близости.

— Просто покончите с этим, — говорит нам Бэар мимоходом, его голос тихий, чтобы Атлас не услышал. — Идите потрахайтесь, Джорни, избавь парня от страданий.

Потом он замечает, что в доме есть еще люди. Я и не подозревал, что мы будем не одни. Ее брат, Пресли, Мэл, ее дети — дом полон. Вокруг нас ведутся разговоры, но я их не слышу. Я могу сосредоточиться только на том, кто рядом со мной, с розовыми щеками и мягкой улыбкой.

Нервно отстраняюсь от Джорни, а потом бью кулаком Бэара в живот.

— Закрой рот и уходи.

Он кашляет, сгибаясь пополам от боли, а затем подходит к Пресли.

— Привет, милая.

С губ Джорни срывается нежный смех.

— Не могу сказать, что сильно по нему скучала.

Мой пульс учащается, и я делаю все возможное, чтобы скрыть это. Успокойся. Успокойся, черт возьми. Я поворачиваюсь к ней лицом и ловлю ее взгляд.

— По кому ты скучала?

Она медленно закрывает глаза и улыбается.

— Иди сюда на минутку.

Ее рука скользит в мою, и она ведет меня по коридору в мою спальню.

Бэар делает замечание, папа смеется, кто-то свистит. Но все не так. По крайней мере, не так, как я это вижу. Мне кажется, она ведет меня сюда, потому что не хочет, чтобы мой сын услышал то, что она хочет мне сказать.

Я не знаю, но именно так моя голова непреднамеренно разыгрывает этот разговор.

Джорни делает глубокий вдох, закрывая за нами дверь. Я делаю шаг к ней, и она поднимает на меня взгляд. Я не прикасаюсь к ней, хотя мне хочется прижать ее к двери и трахнуть. Я игнорирую шевеления своего члена в тот момент, когда эти мысли всплывают на поверхность. Вместо этого сосредотачиваюсь на выражении ее лица, пытаясь расшифровать намерение, которое она держит в плену в этих темных глазах.

Сначала она ничего не говорит, но потом качает головой. Затем следует еще один успокаивающий вдох, и в ее глазах появляется лукавый блеск.

— Я… черт, это бессмысленно. — Мое сердце замирает, но затем оживает, когда Джорни вздыхает: — Я так по тебе скучала!

И в следующую секунду она уже в моих объятиях, прижимается к моему телу.

Я притягиваю ее к себе, зарываясь лицом в изгиб ее плеча.

— Господи Иисусе, — ругаюсь, поворачиваясь к кровати. Мы падаем на матрас, оба тяжело дыша. — Я так чертовски скучал по тебе.

Ее руки впиваются в мою рубашку, она вздыхает, прижимаясь к моей шее.

Я обнимаю Джорни дольше, чем нужно, а потом отстраняюсь. Я не жду. Я накрываю ее губы своими и целую. Сначала поцелуй начинается медленно. Нежно. А затем я открываю рот, она ахает и выгибается подо мной. Крепко обхватываю ее руками, желание пойти дальше пересиливает более нежные мысли. Я хочу прикусить ее губу и почувствовать вкус крови, всосать эту сладость, по которой так сильно скучал, и напомнить себе, что эта женщина принадлежит мне, независимо от того, что было сказано между нами.

У моего члена другие планы, и он тут же дает о себе знать. Он тверд и упирается в джинсы, так отчаянно нуждаясь в любом трении. Я бы с удовольствием наплевал на все и трахал ее без устали, заявляя, что она моя навсегда, и все такое прочее, но сейчас это не лучший вариант. Во-первых, дверь не заперта, а во-вторых, мой сын находится в соседней комнате.

В этот момент я понимаю, насколько тяжелым будет сегодняшний вечер. Придется притворяться, что я хочу с ней лишь разговаривать. Это ложь. Не помогает и то, что ее щеки раскраснелись, а на ней обтягивающие джинсы, которые облегают ее изгибы.

Я целую ее еще раз, а затем перекатываюсь на бок и сажусь.

Джорни улыбается и делает то же самое. Языком касается кончиков зубов, прежде чем поднять пальцы к губам.

— Прости.

— Не стоит. — Разворачиваюсь к ней. — Это все на моей совести.

Она морщит носик самым милым образом.

— Не совсем. — Поерзав, Джорни пододвигается к краю кровати, встает, а затем садится на меня верхом. — Не целуй меня и не позволяй мне на тебя набрасываться.

Я громко смеюсь.

— Это будет тяжело, но я думаю, что справлюсь.

Она прижимается своими бедрами к моим.

— На самом деле тяжело.

Хватаю Джорни за руки, останавливая ее движения.

— Не отвлекай меня.

— Я и не пытаюсь. — С очередным вздохом она кладет ладони мне на грудь, а затем на лицо. Обхватив мою голову руками, она пристально смотрит на меня. Приоткрывает губы, вдыхая. — Я только о тебе и думала, — шепчет Джорни, медленно моргая, как будто не уверена, что я реален. — Я… скучала по тебе. — Это три простых слова, но они значат для меня весь мир, потому что я не думал, что услышу их от нее после всего, через что заставил ее пройти. — Я прочитала письмо.

Я жду. Джорни моргает, на ее глаза наворачиваются слезы, но она ничего не говорит.

— И? — Я настаиваю, ожидая.

— И оно мне понравилось. Это был идеальный способ дать мне объяснение, в котором я нуждалась, чтобы двигаться дальше.

— Это движение вперед… включает ли оно меня? — Господи, я действительно говорю как слабак. Джорни смотрит на небольшое пространство между нашими телами, прикусив зубами губу. — Пожалуйста. — Делаю прерывистый вдох, пытаясь обуздать эмоции в своем тоне. Ей не нужно знать, что я нахожусь в нескольких секундах от того, чтобы привязать ее к своей кровати и заявить, что не отпущу ее. Самое меньшее, что я могу для нее сделать, — это дать ей возможность выбора. — Я ничего не хочу без тебя. Мы хотим, чтобы ты была в нашей жизни.

Перевожу взгляд на дверь и на того, кто сейчас стоит в дверном проеме.

Атлас широко улыбается и запрыгивает на кровать рядом с нами. По некоторым причинам я держу Джорни на коленях, и улыбаюсь сыну.

— Мы оставим ее себе?

— Я не собака, дружище, — поддразнивает Джорни, внимательно наблюдая за Атласом, подняв руки и боясь, что он упадет.

— Я знаю, глупышка. — Он прыгает на кровати, совершенно не обращая внимания на тяжелый разговор, в который вмешался. — Что вы тут делаете? Там есть печенье.

Пока наши тела подпрыгивают на кровати, я изучаю ее лицо и на мгновение задумываюсь, следует ли мне встать на колени и умолять ее.

Джорни пристально смотрит на меня, черты ее лица смягчаются, и я понимаю, что уломал ее.

— У тебя больше нет от меня никаких секретов? — спрашивает она, понизив голос.

— Никаких. Обещаю, — отвечаю я ей. — Вообще-то, есть один.

У нее перехватывает дыхание, слезы, которые она сдерживала, вырываются наружу.

— Я не могу больше ждать. Я хочу печенье.

Атлас спрыгивает с кровати и бежит по коридору.

Уголки губ Джорни опускаются, как будто она собирается разрыдаться, дыхание легкое и ровное. Она еще не плачет, но я вижу, что вот-вот начнет.

— Какой секрет?

Поднимаю руки к ее щекам, обхватывая лицо, а ее слезы катятся по костяшкам моих пальцев.

— Что я люблю тебя.

Сначала мне кажется, что она шокирована моим признанием. Черт, думаю, я тоже потрясен. Но я знаю, что говорю серьезно.

Джорни закрывает глаза, и я убираю руки от ее лица. Обнимаю ее, прижимая к своей груди и не желая отпускать.

Она плачет, уткнувшись мне в шею и положив руки на мое сердце, снова вспоминает имя той, что подарила ей жизнь:

— Меня убивает, что я всегда буду гадать, является ли Афина причиной нашей связи, или у нас действительно есть что-то общее.

— Ты. — Я отстраняюсь, смотрю на нее сверху вниз, пытаясь донести смысл своих слов. — Это всегда была ты.

Моргнув, Джорни делает вдох, на ее лице появляется нежная улыбка.

— У меня тоже есть секрет.

Наконец, я испытываю радостное волнение, чувствуя себя более живым. Я двигаюсь под ней, мои руки перемещаются ближе к ее попке.

— Ты хочешь, чтобы я запер дверь и трахнул тебя?

Ее хватка на моей рубашке усиливается.

— Я бы хотела этого, но позже. Мне нужно тебе кое-что сообщить.

Я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь найти какой-то намек на то, что она собирается сказать. Но у меня ничего не получается.

— Что именно?

Она прикусывает нижнюю губу и жует ее в течение секунды.

— Я беременна, — шепчет Джорни.

Беременна? Я моргаю. Несколько раз. Молча. Черт, я даже не знаю, что и думать. Делаю успокаивающий вдох и минуту прокручиваю это слово в голове. Беременна. То есть, у нее будет ребенок. Поднимаю руку к ее лицу и медленно провожу ею от волос до затылка.

Я трижды открываю рот, не в силах вымолвить ни слова, пока, наконец, не спрашиваю:

— Что?

Мне это послышалось? Джорни беременна? Нет. Этого не может быть. Меня не было здесь всего несколько месяцев. Если это правда, то с кем она была?

Ее грудь вздымается от вздоха.

— Я беременна, и это твой ребенок.

Судя по радости в ее глазах, я не хочу портить ее настроение своими опасениями. Не потому, что я не хочу ребенка с ней, а потому, что она хрупкая. Ей пересадили сердце. Сможет ли Джорни родить? Безопасно ли это? Сможет ли она… Я не хочу думать о том, чтобы потерять ее так же, как мы потеряли Афину. Я не могу пройти через это снова. Не хочу этого. Страх потерять ее переполняет меня, но я скрываю свои мысли.

Ее лицо светится от счастья, я забываю о причинах своего беспокойства, и едва касаясь губами ее губ, произношу:

— Теперь у тебя нет выбора. Я оставляю тебя себе.

Она смеется.

— Полагаю, я не против. — Обнимаю ее крепче, но она останавливает меня. Джорни поднимает голову и смотрит на меня. — Ты не против? Я имею в виду… — Она опускает взгляд. — Знаю, что ты только что вернулся, и я вываливаю эту новость на тебя в первые пять минут, но я должна была кому-то рассказать. Я узнала об этом через три недели после твоего отъезда, и молчать было мучительно.

На меня накатывает волна беспокойства, и я начинаю нервно теребить пуговицы на карманах ее джинсов.

— Ты уже ходила к врачу? — Я меняю тему. — Мы, э-э, каждый раз предохранялись.

— Да, но я принимала антибиотики от пневмонии. Мой врач сказал, что, скорее всего, в этом причина, и, наверное, презерватив не сработал? — Я фыркаю, качая головой от иронии происходящего. Мы с Афиной целый год пытались зачать Атласа, а с Джорни старались этого избежать, но все равно это произошло. — Я ходила в больницу около двух дней назад и услышала сердцебиение. — Ее глаза наполняются слезами, и она отводит взгляд. — У меня двенадцатая неделя. Мне нужно ходить туда примерно два раза в месяц, но да, это большой риск для меня и ребенка.

Я колеблюсь, но все же спрашиваю:

— И ты хочешь рискнуть?

Джорни сглатывает, ее щеки краснеют.

— Хочу. Я не думала, что когда-нибудь захочу детей, пока не познакомилась с Атласом. А, когда тест показал положительный результат, я поняла, что сделаю все, чтобы родить этого ребенка.

Мне не нравится, как она говорит, что готова на все. Это укореняет во мне страх. Но я сохраняю невозмутимое выражение лица.

— Ты кому-нибудь рассказывала?

— Никому. Я хотела, чтобы ты узнал первым, чтобы мы могли разделить этот момент вместе. — Провожу руками по ее волосам, встречаясь с ней взглядом. По ее щеке скатывается слеза. — Ты счастлив? Ты выглядишь расстроенным.

Привожу в порядок свои мысли.

— Я люблю тебя.

Без понятия, что еще сказать.

Счастлив ли я? Не знаю. Я хочу ребенка с Джорни, но страх потерять ее перевешивает все мои восторги по поводу жизни внутри нее.

Мои мысли путаются. В центре ее груди есть то, что я когда-то любил, и, возможно, именно благодаря Афине я снова открыл себя. Может быть, так и должно было быть. Афина вернула Джорни ее жизнь, потому что знала, что однажды она понадобится нам в нашей жизни.

Я делаю вдох и выдох, пытаясь наполнить легкие столь необходимым воздухом. Страх перед таким концом вонзается в мою грудь и сдавливает горло. Я знаю, что эта девушка и жизнь внутри нее — мое будущее, но понимание не проходит бесследно.

В конце концов, поскольку Атлас объелся печеньем и хочет открыть подарки, я оттаскиваю его в сторону, чтобы вытереть шоколад с его щек. Он улыбается мне, не отрывая глаз от сладостей. Я думаю о том, чтобы рассказать ему о беременности позже, наедине, но Джорни меня опережает.

— Привет, дружок. — Она подмигивает ему, протягивая стакан молока. — Как ты смотришь на то, чтобы стать старшим братом?

Мое сердце колотится в груди, и я не могу поверить, как сильно оно болит от неизвестности. Из-за него, из-за нее, это слишком. Ее радость, я не смогу вынести такой финал. Взгляд Джорни прикован ко мне в ожидании, что я что-нибудь скажу.

Я молчу, но каменное выражение моего лица смягчается, и я подмигиваю ей, прислонившись к стойке.

Лицо Атласа морщится, на его губах появились усы от молока.

— Что это значит?

Отец подслушивает, и его реакция такая же, как и у меня. Он знает, что это может означать.

Пресли поднимается со своего места за столом, где ела пирог рядом с Бэаром. Они выглядят довольно уютно рядом друг с другом.

— Ты беременна? — восклицает Пресли, обнимая Джорни.

Джорни кивает, сияя от восторга, но мое внимание переключается на ее брата.

Он сидит на диване, держа на руках спящего ребенка, рядом с Мэлори, бросает сердитый взгляд в мою сторону, а затем на Джорни. Я в некотором роде благодарен за то, что он посадил ребенка к себе на колени, потому что мне совсем не хочется вести этот разговор сегодня.

Джорни подходит к нему и садится на край дивана. Они разговаривают, и хотя он не выглядит довольным нами, он улыбается ей. Полагаю, Эйв отодвигает на второй план свои собственные проблемы.

Атлас пристально смотрит на меня.

— У Джорни будет ребенок?

Я киваю, не зная, что ему ответить. Я, конечно, не представлял, что буду говорить об этом сегодня вечером, да и в моей голове это не укладывается.

— Как?

— Это разговор для другого дня.

Я перекидываю его через плечо, Кохо прыгает у наших ног, извиваясь всем телом при звуке смеха Атласа.

В течение следующих нескольких часов жизнь, которой я жил, работая по двадцать часов в день, медленно угасает, и я возвращаюсь к реальности. Испытываю облегчение от того, что наконец-то могу хоть немного времени побыть дома.

Джорни заключила со мной пари, что к концу ночи Пресли и Бэар исчезнут в его комнате. Через двадцать минут после того, как мы ужинаем, они уходят. Я протягиваю ей двадцать баксов.

— Ты выиграла. Я думал, что она продержится дольше.

Джорни смеется и засовывает купюру в лифчик.

— Нет. Она считала дни до вашего возвращения. Видимо, они, вроде как, переспали перед его отъездом.

Я знал об этом. Я провел с Бэаром последние девять недель на лодке. Поверьте мне, когда говорю, что слышал все о его новом увлечении этой цыпочкой.

Уже поздно, когда я укладываю Атласа спать, радуясь тому, что наконец-то делаю это сам. Сын вырубился у меня на руках, с крошками печенья на лице, потому что он украл еще несколько штук.

Застаю Джорни в своей комнате, ее щеки пылают, на ней моя футболка, а ноги голые. О таком зрелище я, конечно, мечтал, но сейчас оно кажется нереальным.

Уложив Джорни на свою кровать, я скольжу вниз по ее телу. Приподняв хлопковую рубашку, целую ее грудь, шрам, затем опускаюсь ниже. К ее животу. Вздыхая, я чувствую улыбку на ее губах, даже не глядя. Целую крошечный бугорок, а затем, для пущей убедительности, кусаю бедро. Не сильно, но достаточно для того, чтобы она вскрикнула и запустила руки в мои волосы. Не могу допустить, чтобы она подумала, что я больше не обладаю ею, потому что это не так.

Джорни смеется, широко улыбаясь.

— Я люблю тебя.

Пододвигаюсь к ней ближе и целую ее.

— Я боюсь, — признаюсь, наблюдая за ее лицом.

Ее улыбка исчезает.

— По твоей реакции я поняла, что ты боишься.

Провожу пальцами по ее щеке.

— Я не хочу тебя потерять.

Ее дыхание легкое и ровное, как будто она была готова к такому ответу.

— Я знаю, но, как всегда говорил мне отец: страх является временным. Сожаление — вечно.

Я шумно выдыхаю и переворачиваюсь на бок. Смотрю на потолок, на лунный свет, проникающий через окна.

— Джорни, тебе пересадили сердце. Для тебя действительно рискованно рожать ребенка, Афина была абсолютно здорова и умерла без всякой причины. Я просто… трудно идти на такой риск с тобой.

Она садится и поворачивается ко мне лицом.

— Ты хочешь сказать, что не хочешь этого?

Я быстро обнимаю ее.

— Нет, я вовсе не это имею в виду.

— Тогда что же ты хочешь сказать, потому что я не понимаю. Выражение твоего лица никогда не соответствует твоим словам.

Я выдыхаю, понимая, что веду себя как слабак, что должен проглотить эту ложь и быть честным с ней.

— Я говорю, что я здесь, но если я не выгляжу радостным, то причина не в том, что я не хочу иметь этого ребенка от тебя, — дотрагиваюсь рукой до ее живота, не сводя с нее глаз, — а потому, что я не хочу вас потерять. Дорогая, я через это уже проходил. И я не желаю испытывать это снова.

— Я не знаю, что сказать, чтобы тебе стало легче. — Джорни размыкает губы и проводит кончиками пальцев по моему плечу и татуировке сердца, которую я никогда не позволял ей рассмотреть. — Что это значит?

Откинувшись спиной на кровать, закидываю руки за голову.

— Я сделал ее через несколько месяцев после смерти Афины. Крючок символизирует Ретта, а сердце — ее.

Джорни поворачивается ко мне лицом, обхватив руками икры своих ног.

— Я знаю, что это будет нелегко. Может быть, если ты пойдешь на следующий прием, это успокоит тебя.

Я хочу согласиться с ней, но она без трусиков, и ее киска находится практически на уровне моих глаз. После столь долгого пребывания на корабле я не могу думать ни о чем другом. Я пялюсь на ее голые ноги.

— Я закончил с разговорами. — Обвиваю руками ее талию и сажаю к себе на колени, целуя со всей страстью. Одной рукой обхватываю ее затылок, а другой — подбородок.

— Я тоже. — Джорни судорожно стонет мне в рот, покачивая бедрами. — В последнее время я только и думаю о сексе, — признается она, и в ее голосе слышны нотки застенчивости.

Просунув руку между нами, я стягиваю шорты, чтобы достать свой член, и больше ни о чем не думаю, кроме как трахнуть ее.

— Прошло два месяца. Не жди многого.

— Я не буду на тебя злиться.

И тут она опускается на мой член, и я забываю обо всех своих страхах потерять эту девушку. Если я не могу иметь вечность, то у меня, по крайней мере, есть промежуток времени, потому что, бл*дь, это стоит каждой минуты.

ГЛАВА 42

Медленная качка в дрейфе — часто используется для удержания лодки в безопасном положении во время плохой погоды.

В январский день воздух слишком холоден, а мои мысли слишком беспорядочны, чтобы понять, что это значит. Мы идем по улицам Сиэтла, Линкольн молча держит меня за руку, погруженный в мысли, которыми не делится со мной.

Я никогда не чувствовала себя настолько совершенно. В мире, где я знала лишь частички себя, все мое существование обретает смысл. С ним, с этим ребенком и маленьким мальчиком, бредущим в нескольких шагах впереди нас в поисках пекарни, которая, как он уверяет, находится за поворотом.

— Она должна быть где-то здесь, — говорит Атлас, осматривая оживленные улицы Капитолийского холма (прим. пер.: густонаселенный жилой район в Сиэтле, штат Вашингтон, США).

— Почему мы снова позволили ему вести нас? — спрашивает Линкольн, внимательно следя за ним.

Ночной Сиэтл — не то место, где дети должны бегать по улицам, но ради пирога мы готовы на все.

— Потому что он следует указанием навигатора лучше, чем я.

— О, поверь мне, я знаю. Он разбирается в навигаторе на лодке лучше, чем Бэар.

Мы смеемся, его рука скользит в мою, и я думаю, может быть, Линкольн делает это, чтобы успокоить меня.

Сжимаю ее, благодарная за этот маленький жест утешения.

— Вот она! — Атлас указывает на улицу, где парень в неоново-зеленых шортах и халате танцует под музыку, которую мы не слышим.

Линкольн смотрит на мужчину, затем на Атласа.

— Мы возьмем с собой.

— Мне все равно. — Атлас подпрыгивает перед окном для еды на вынос «Pie Bar». — Я просто хочу пирог.

Это в буквальном смысле все, что они продают. Итак, мы заказываем пирог, Атлас завязывает разговор с парнем, танцующим рядом с нами, а я гадаю, о чем, черт возьми, думает Линкольн. Он почти ничего не сказал с тех пор, как услышал сердцебиение ребенка и слова: «Это девочка».

Может быть, он в шоке? Я понимаю, ведь у меня было такое же чувство. Пока я мирилась с его ложью и тем фактом, что во мне сердце его жены, у меня было достаточно времени до возвращения Линкольна осознать, что беременна. К сожалению, на него обрушилось все сразу.

Я все еще не до конца осознала, что стану мамой меньше чем через шесть месяцев. Но я не могла и мечтать о более спокойной беременности. Ребенок здоров, я здорова. Никакой утренней тошноты и тяги к странной еде. Никаких осложнений. Пока что. И я знаю о рисках. Не надо читать мне нотации, как это делали Эйв с Линкольном последние пару недель. Я готова пойти на это, чтобы родить ребенка вместе с ним.

Держать малыша на руках, быть мамой — это даже сложно представить, потому что я никогда не думала, что окажусь в таком положении. Никогда не думала, что проживу так долго, не говоря уже о том, что буду счастлива и влюблена.

Прислонившись к каменной стене здания, Линкольн впервые смотрит на меня, нас окружают сладкие запахи свежей выпечки и теплых ягод. Его пристальный взгляд по-прежнему влияет на меня и посылает электрический разряд, пробегающий по моим венам.

Как только он отводит взгляд, мое сердце замирает. Моя улыбка исчезает. Я подхожу к Линкольну и обнимаю за талию. Он притягивает меня к груди и губами прижимается к моему лбу. Между нами повисает неловкое молчание, а потом я отстраняюсь. Выражение его лица слегка смягчается, тело расслабляется.

— Все будет хорошо, — говорю Линкольну, кладя его руку себе на сердце. — Я чувствую это. В глубине своей души. — Наши взгляды встречаются, и я знаю, что он понимает смысл моих слов. — Мое сердце подсказывает мне, что так и должно было быть с самого начала.

Он слегка приподнимает брови, показывая свое удивление, а уголки его губ слегка приподнимаются в улыбке.

— Я тоже это чувствую. Она будет идеальной, и с нами будет все хорошо.

Прежде чем он успевает прижаться своими прекрасными полными губами к моим, Атлас протискивается между нами.

— Пирог уже готов? Почему так долго? — Не дожидаясь, пока мы ответим ему, он прикасается холодными руками к моему растущему животу. — Могу я назвать ее, раз она моя сестра?

Опустившись рядом с ним на колени, я застегиваю молнию на его куртке, а потом беру его руки в свои, чтобы согреть.

— У тебя уже есть имя на примете?

— Талис. Я узнал о нем в школе. — Его рука скользит из моей ладони на живот. — Оно означает «красивая вода».

Линкольн усмехается.

— Это прекрасное имя, — говорю я ему. — Оно идеально ей подходит.

Когда Атлас обнимает меня, я впервые осознаю, что мое место здесь. Я больше не живу временной жизнью. Я создана теми, кого потеряла.

Встав, прижимаюсь к груди Линкольна. Он улыбается мне, и на этот раз улыбка касается его глаз. Кто-то однажды сказал мне, что любить кого-то — все равно, что броситься в бушующее море и надеяться, что, в конечном итоге, не окажешься на берегу в одиночестве.

Я не буду одна. Не в этот раз.

Оглавление

Серия: Закоренелая любовь 1

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42