Собрание сочинений. Том 5 [Ромен Роллан] (pdf) читать постранично, страница - 3

на
месте он предложил переделать его «Гаргантюа» в оперу
и поставить в «Гранд опера». В ту пору среди парижских
буржуа считалось, что инсценировать «Осуждение Фауста» или девять симфоний — это высшее достижение
искусства. Кристофа рассмешила такая нелепая мысль, он
с трудом удержал Гамаша, который хотел немедленно
отдать по телефону соответствующее распоряжение в дирекцию «Гранд опера» или в министерство изящных
искусств. (Если верить Гамашу, там у него сидели свои
люди.) Это предложение напомнило Кристофу, в каком
странном обличье в свое время была преподнесена его
симфоническая поэма «Давид», и он пустился рассказывать о спектакле, который устроил депутат Руссэн для
первого дебюта своей любовницы Гамаш терпеть не мог
Руссэна и слушал с удовольствием, а Кристоф, воодушевленный щедрыми возлияниями и сочувствием слушателей,
стал припоминать другие случаи, не всегда подлежащие
оглашению, причем его собеседники не упускали ни одной
подробности. В отличие от них Кристоф все забыл, едва
встав из-за стола. А тут, когда Оливье стал допытываться, многое всплыло у него в памяти, и по спине пробежала дрожь, ибо он был достаточно умудрен опытом,
чтобы, не обольщаясь, предвидеть дальнейший ход событий: хмель прошел, и ему явственно представилось, как
его неосторожные признания будут искажены в хронике
злопыхательской бульварной газетки, а его выпады по
вопросам искусства превращены в полемическое оружие.
1

См. «Ярмарку на площади». — Р. Р.

Что же касается написанного им Опровержения, то на этот
счет у него было не больше иллюзий, чем у Оливье: отвечать сотруднику газеты — значит зря переводить чернила; последнее слово всегда остается за газетой.
Как Кристоф предвидел, так все и сбылось — точка
в точку. Болтовню его напечатали, а опровержение нет.
Гамаш велел только передать ему, что отдает должное
его душевному благородству, что такая щепетильность
делает ему честь, но предпочел сохранить проявление
этой щепетильности в строгой тайне; и ложные взгляды,
приписанные Кристофу, продолжали распространяться,
вызывая резкую критику в парижских газетах, а когда
они дошли до Германии, там возмутились, как мог музыкант-немец таким недостойным образом отзываться
о своей родине.
Кристоф решил, что придумал способ поправить дело,
и в ответ на вопросы репортера другой газеты рассыпался в изъявлениях любви к Эеи15сЬез КекЬ \ где, по
его словам, люди ничуть не менее свободны, чем во Французской республике. А так как репортер представлял консервативную газету, он не замедлил приписать Кристофу
антиреспубликанские высказывания.
— Час от часу не легче! — воскликнул Кристоф. —
Да какое отношение имеет моя музыка к политике?
— У нас так уж водится, — ответил Оливье. — Т ы
только посмотри, как люди рвут на части Бетховена.
Одни делают из него якобинца, другие церковника, для
этих он «папаша Дюшен» 2, для тех —'- царедворец.
— Эх, дал бы он им всем пинка в зад!
— Ну вот ты и дай.
Кристоф был бы очень не прочь, но он таял от первого приветливого слова. Оливье ни на минуту не знал
покоя, оставляя его одного. Кристофа попрежнему осаждали репортеры, и, сколько он ни обещал, что будет
держать себя в узде, устоять он не мог и в приливе умиления доверчиво выкладывал все, что приходило ему в
голову. Являлись к нему и репортеры женского пола, рекомендовались его почитательницами и выспрашивали о
1
2

Германскому государству (нем.).
Так в 1790 году назвал свою газету вождь левых якобинцев

Эбер. — Прим, ред.

его любовных похождениях. Другие пользовались случаем,
чтобы в связи с Кристофом позлословить о ком-то еще.
Возвращаясь домой, Оливье замечал, что Кристоф
чем-то озабочен.
— Опять натворил глупостей?—спрашивал он.
— Как всегда, — отвечал пристыженный Кристоф.
— Неисправимый, ты человек!
— Меня на цепи надо держать... Н о теперь кончено:
больше этого не будет.
— Да, да, до следующего раза...
— Нет, на этот раз окончательно.
Н а другой день Кристоф торжествующе заявил
Оливье:
— Опять тут приходил один. Я его выставил вон.
— Незачем впадать в крайности, — сказал Оливье, —
с ними надо быть осторожным. «Это злобные твари...»
Тронь их, они тебя ударят. Им ничего не стоит отомстить тебе. Каждое оброненное тобой словечко они
истолкуют по-своему.
Кристоф схватился за голову.
— О господи!
— Что еще?
— А то, что я сказал, когда захлопывал за ним
дверь.
— Что именно?
— Наполеоновское словцо.
— Наполеоновское?..
— Ну, не его, так кого-то из его приближенных... 1
— Сумасшедший! Оно будет напечатано на первой
странице.
Кристоф содрогнулся. Н о в газете на следующий день
было напечатано описание его квартиры, куда репортер
не попал, и интервью, которого он не получил.
По мере распространения сведения все приукрашались. В иностранных газетах они сдабривались всякими
нелепостями. После того как французы в своих