Долговекий мастер [Евгений Андреевич Пермяк] (pdf) читать онлайн

ДОЛГ ОВЕ КИИ
ЛИСТЕР

о
Ю.ПОШКНИ
лисит

О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ

ПАВЛА БАЖОВА

моек BA *„

"•'37«

8Р2
П 27

Оформление Ю. Жигалоеа,

70803—314
537—74
М 101(03) 74

ппмииряции
©ИИЗДАТЕЛЬСТВО

«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА». 1974 г.

Тетрадь первая

V-

*

.МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА*
КОМАНДИРОВКА НА УРАЛ

I I
II пй край в эту поездку
начался с Камы. После моста. Хотя и до него за окном вагона
просматривались в ночи знакомые места. Но это не Урал.
Впрочем, никто не знает, где и с чего начинается он. Сколько
географов, столько и разночтений его картографических гра­
ниц. В разные времена они были различными даже в админи­
стративном отношении. Я лично нахожу, что Урал начинается
с первой закамской горы. А первая закамская гора та, на ко­
торой распростерлась Пермь. По эту сторону Камы есть, ко­
нечно, тоже горы, но это отроги. Они сказываются далеко на
запад. Чуть ли не до Вятки-реки. Настоящие же горы — за
нижним течением Чусовой. Чусовая — коренная уральская
река, стекающая с его водораздельного хребта. Здесь кончает­
ся Европа и начинается Азия.
Словом, я еду в Азию. В город Свердловск. ~
Еду в командировку от правления Союза писателей. Цель поездки — принять участие в перевыборах руководства Свердловской писательской организации. В тот, 1940 год на Урале она была,
кажется, единственной. Я очень горжусь первым поручением
Союза, в ряды которого меня приняли совсем педавно.
5

Так вот...
Урал начинается за нижним течением реки Чусовой. Он на­
чался, когда я уже засыпал, и продолжился на следующий
день ранним, чарующим, волшебным, сказочным и, я бы ска­
зал, малахитовым утром. Иных, впрочем, в начале сентября на
Урале и не бывает... если, конечно, солнце просыпается, как и
положено ему, под легким нежно-алым покрывалом зари, а не
в темно-сером нагромождении рваного тряпья грозовых обла­
ков или того хуже — в молочно-мглистой бледноте придутого
из тундр тумана.
На этот раз утро было для меня абсолютно волшебным и
абсолютно малахитовым по другой причине. О ней тоже необ­
ходимо предварить, потому что именно там кроется нить, ко­
торая сошьет воедино все листы и тетради повествования,
которое начнется со следующей, строки. После трех звездочек.
♦

♦

*

В Москве несколько дней тому назад мне дали под честноерасчестное слово и чуть ли не под залог книгу сказов старого
Урала. Форматом и толщиной чуть побольше школьной общей
тетради. На лицевой крышке переплета — рельефное изображе­
ние бородатого, похожего на рождественского волхва, старика
на фоне отлогой горы. Его рука вдохновенно поднята. Он, по
всей видимости, что-то увлеченно рассказывает сидящим подле
него под кружок остриженным мальчикам.
Вверху обложки бронзовое, уже успевшее потемнеть тис­
неное название книги: МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА. Имени
автора нет. Оно на титульном листе: П. Бажов. Там повторяет­
ся изображение того же старика с поднятой рукой на фоне
темной горы и ночного густо-синего неба, крупных звезд, гор­
бушки луны и хвойного леса. В глубине дымящийся костерок.
На переднем плане перевернутый закопченный котелок, маль­
чики из моего детства и... и, кажется (извините), я... Словом,
знакомые подробности.
Год издания 1939. Свердловское областное издательство.
«Малахитовую шкатулку» я читаю и перечитываю до утра.
В ней четырнадцать влюбивших в себя с первой встречи ска­
зов. Из них семь особенно пьяняще чарующи. Они составляют
единое повествование о Медной горы Хозяйке, о малахитовой
шкатулке, о мастерах и мастерицах, которые были близки, по­
нятны и дороги мне, как и речевая мозаика книги. Это мой

6

кровный, родовой бабушкин язык, со всеми его переливами и
затейливой вязью изысканных и отборных словосочетаний.
А я-то думал...
А я-то думал, что булатное острословие народных речений,
алмазная россыпь сказительских присловий, веселое устное
краснобайство канули навсегда в никуда, заменившись новой,
деловой печатной речью. А они, оказывается, всего лишь дре­
мали в летаргическом полусне, слегка припорошенные рыхлым
слоем общепринятой фразеологии широкого потребления.
Мне казалось, что и сказки, слышанные мною в детстве,
Tonte погребены без холма и могильного камня, чтобы стать на­
всегда забытыми и никогда не существовавшими. Положим,
оглядываясь в прошлое...
ОГЛЯДЫВАЯСЬ В ПРОШЛОЕ

Положим, оглядываясь в прошлое, вспомним, что была в те
глухие годы глухих окраин кошмарная россказня, которая
стоит презренного забвения. И было подобного «эпоса» ужасов
и страхов не так мало. И все это жило рядом с прекрасным,
светлым устным творчеством, где торжествовали Солнце и Доб­
родетель. Мне довелось слышать невероятное порождение мно­
гоцветной живописи языка и безжалостной жестокости. И чем
сильнее и красочнее было первое, тем злее — второе. И оно
тоже называлось святым именем: сказки.
В них говорилось о всеядных Ягах-ягишнах, об их столи­
ких пособниках — вещерах и вещерицах. О болотных девках
красавках-заманках, о ненасытных страхилатах, «обесчувствливающих» встреченного человека одним своим видом.
С очевидческой, свидетельской точностью рисовались дико­
бордовые от пресыщения упыри-кровососы, с подробным опи­
санием «биомеханического» устройства их языка «на манер
пиявки», так что к утру на теле человека оставались только
«саднеющие пятна вроде лишаев».
Дичайшая россказня велась сугубо натуралистически «уточнительно». Действовали в ней и мохнатые, жирные гробовые
черви, неприкаянные, костлявые, голые, безглазые покойники,
одержимые вечной бессонницей и ознобом от зябкой сырости
могил. Случались и злодеи-зимогоры, бражничающие и разбой­
ничающие вместе с бесплодными девицами-водяницами, не
мерзнущими зимой в темно-зеленых кухлянках из озерной
7

тины. Предусматривалось для убедительности все, вплоть до
валенок, свалянных пропойцами-шайтанами из лешачьей
шерсти осенней линьки.
Легионом зловещей нечисти густо населялся потусторон­
ний фантастический мир, а попутно и внутренний мир детей.
И мой мир.
Были на Урале и в Прикамье словесных дел мастаки, желч­
но наслаждавшиеся смакованием медленных смертей, долгих
мучений, доводящих до обморочных потрясений юных и взрос­
лых слушателей. До таких потрясений, что иного мальца на­
чинало трясти до наступления сумерек. Ему чудились в темнею­
щем углу или где-то под кухонной лоханью подкарауливающие
его, тщательно до этого, детально прорисованные чудища. Они
доводили до галлюцинаций и крепкие, трезвые, здравые головы,
а уж темные-то... Нечего и говорить.
Страшило все. И подпечье, где сидел обязательный для каж­
дого дома «суседко». И пустая корчага, в которой могла ока­
заться незримая днем и оживающая во плоти ночью несусвет­
ная осьмигрудая, шестирукая, семипалая, трехглазая (один
глаз на затылке) буйная тешительница по имени Марьяга.
Она могла притаиться в корчаге до полуночи, когда дремлет
на своем золотом троне и сам господь бог Саваоф, не видя, что
делается в ночи на его земле, особливо в ее лесисто-увалистом
Урале. А потом...
Потом происходило все то, что взбредало в голову расска­
зывающему таинственным полушепотом...
Самые отъявленные духи ухитрялись прятаться и на бож­
нице, по ту сторону икон, за спиной святых, поскольку у них
нет третьего глаза. И снова страховещателем нагромождалась
тысяча и одна вариация злодеяний. Они придумывались столь
искусно, что услышанное в яви переходило в нестерпимые сно­
видения. И от них не только дети, но и взрослые люди просы­
пались в холодном поту.
Старики и старухи, прожившие каторжный век в чудовищ­
ном порабощении беспросветных доменных, рудничных, завод­
ских непосильных тягот, может быть и не осознавая того,
мстили рано оставляемому ими миру, отравляя его сказитель­
ским ядом.
Натуралистически подробно их язык создавал «неопровер­
жимо и доказательно» существующих под землей и наземно
рыжерудных Злодеянов, алчных золотых Живоглотов, голод­
ных сухопарых Костоглодов, Змеев-прелюбодеев, измазанных
8

сажей, чернобанных Голопузиков, играющих по ночам в карты
на людские души... Мало ли было их в мрачном «фольклоре»
минувшего.
Возвращаясь из отклонения на магистраль повествования,
мне хочется признаться в финале этой главы, что я...
Что я, пожалуй, не виню рано отживших, изработавшихся
до поры до времени наших подневольных уральских стариков
и старух за эту всеразъедающую желчь. Ее вырабатывало и
накопляло ц них чудовищное бесправие, которое могло быть
только в отрезанных от мира бессудных, колонизируемых угол­
ках медвежьего царства, не случайным гербом которого был
медаедь, лицемерно несущий на своей спине святое Еванге­
лие и также святой крест.
Но и в давние годы моего детства появлялась благодатная
почва для иных сказок — зарождался иной мир.

ИНОЙ МИР

Мне долго, мне очень долго казалось, что существует и мо­
жет существовать только так называемая «деревенская сказ­
ка», или, во всяком случае, та, действие которой происходит
в земледельческих «царствах-государствах». Таковы они были
все от «Курочки рябы» и «Репки» до «Конька-горбунка» и
«Сказки о рыбаке и рыбке».
И коли нет иных, значит, они не могут быть. Но как можно
не придумывать сказку, скажем, о заводе, когда он и сказочно
чудодеен, чуть ли не во всем. От выплавки чугуна до превра­
щения металла в машину, которая на моих глазах лежала в
горе мертвым камнем — рудой. Не лучший ли это вариант сказ­
ки на сюжет «Спящей красавицы»? И я сам для себя, десяти­
летним мальчишкой, придумываю свою «Спящую красавицу».
И ее пробуждает никакой не чародей, не фея, а — рудобой и до­
менщик. Горновой, мастер, которых я знаю в лицо и по имениотчеству. И так же хорошо знаю тех, кто у меня на глазах пре­
вратил спящую руду в живой паровоз. И это мне было страшно
приятно. И я всем пылом детской души хотел слышать, пы­
тался придумывать заводскую, близкую мне сказку. Близкую
потому, что я был заводским жителем.
Детство мое протекло в больших, многоотраслевых за­
водах. Заводом тогда называли не только самый завод (фаб­
9

рику), но и населенный пункт. И мне железо, медь, литье, сле­
сарное дело, рождение паровозов, пароходов было ближе, род­
нее какой-то репки, уродившейся хотя бы с домну величиной,
и всяких других гороховых стеблей, выросших до неба. Это
была крестьянская мечта. Я любил, конечно, и волнующуюся
рожь, и запах гречихи, но для меня это все было «травымтрава», и только. А вот подводная лодка... Это вам не какойнибудь кит, который кого-то там проглотил и этот кто-то в ките
плавал под водой, не зная, останется он жив или нет. Не
зная, куда занесет его эта шалая рыбина. Подводная же
лодка — это настоящий управляемый корабль, родившийся
тоже в горе. Рудой. И кати на нем куда тебе нужно. Хоть под
камские льды, а потом под волжские, до самой Астрахани, а
потом в Каспийское море. В лодке тепло, светло и видны рыбы
через ее окошки с толстым стеклом. И сомы, и белуги, и осет­
ры. Можно изловчиться и поймать за хвост какую-нибудь
севрюгу.
Автомобиль — тоже настоящее волшебство. Не выдуманное,
а такое, которое можно потрогать руками. И не только потро­
гать, но и сделать. Вот бы сказку о нем. И я знаю, как ее со­
чинить, только не могу. У меня мало слов. Они есть у бабуш­
ки. Но бабушка не знает, что такое автомобиль. Поэтому ей не
помогут никакие слова. А сочинить сказку про автомобиль, в
общем-то, совсем легко...
Ну, скажем... Жил да был на свете Гаврила. Все его счи­
тали колдуном. Да и как его не считать колдуном, когда он
выколдовал в кузнице самопильную пилу, которая сама собой
пилит. Только дрова в котел подкладывай. А однажды Гаврила
решил заставить телегу саму по себе, без лошади бегать. И за­
ставил. Все ахают, охают, крестятся, в полицию заявляют, попа
призывают, чертознаем Гаврилу называют, говорят, что он с
самим чертом снюхался. Набежала полиция, сам архиерей при­
ехал. Судить Гаврилу начали. Хотели от церкви отлучить как
колдуна и в тюрьму посадить. Судили они, судили, выискива­
ли в нем нечистую силу, а она не выискалась. Гаврила слеса­
рем оказался и показал, как простую телегу можно самоходной
телегой сделать, да еще пристава на ней покатал и архиерея
в собор свез.
И что тут было потом, что было!.. Сказка эта, конечно,
пе появилась...
А я хотел, чтобы она была. И не один я хотел, а все за­
водские ребята-мечтатели, жившие в ином, сказочном мире,

10

принципиально ином, где волшебником был рабочий человек.
А самым главным волшебником всех волшебников был инже­
нер. Он знал и мог сделать все. Для него не было тайн. А для
меня были тайны.
Тайной была для меня звучащая черная круглая пластинка
граммофона. Я знал, что ее тоже сделали на заводе, и не на
каком-то простом, каким был кирпичный завод или маслобой­
ный, а на волшебном заводе. Иначе я и не хотел называть. Но
вот как она звучит... или почему движутся на экране люди...
Как по телефонным проводам передается голос... Как полу­
чается на бумаге фотографический снимок... Этого я не знал,
хотя и очень хотел. Поэтому мне были невероятно нужны объ­
ясняющие сказки, которые я уже озаглавливал про себя: «Го­
ворильные блины». О том, как тот же Гаврила пек на сковород­
ке говорящие граммофонные пластинки. «Скворец в ящич­
ке» — сказка о фотографическом аппарате, в котором предпо­
лагался скворец, умеющий моментально рисовать. «Заморская
проволока» — о телефонных проводах и так далее.
У меня были десятки сказок, рассказываемых мною само­
му себе, а мне хотелось, чтобы они рассказывались для всех.
Но у меня не было, повторяю, самого главного сказочного ма­
териала — слов, а задумок — хоть отбавляй. Во всяком случае,
больше, чем двоек в школьных тетрадях.
Начало двадцатого века было населено сказками, «расска­
зываемыми» заводами, инженерами, рабочими о производимом
ими. Я и в цементе видел сказку — «Окаменевший кисель»
или «Камень из волшебного киселя». Я не знал, как лучше на­
звать изумительное превращение цементного раствора в отвер­
девший «каменнее каменного» бетон. Это было чудо, которое
я свершал сам, разводя цемент в форме для желе, а потом, дав
ему затвердеть, получал красивую, блестящую каменную от­
ливку. Цветы. Листья. Ягоды... И рубчики по краям.
Я твердо верил, что через несколько лет вырасту волшеб­
ником. Каким именно, мною пока не было решено. Может
быть, граммофонным... Может быть, электрическим... Скорее
всего, им. Потому что электричество — это чудо из всех чудес
и сила из всех сил. Что же это, как не волшебство, когда
угольная нить, заключенная в стеклянный ламповый пузырь,
освещает ярко-преярко большую комнату.
Волшебство!
Но оно не выдуманное, потому что можно проскользнуть
через проходную завода и побывать в электрическом цехе и

И

увидеть машину, которая вырабатывает электричество, и оно,
как голос по телефонным проводам, идет куда тебе надо.
А если тебе надо, выпроси у тетки пятнадцать копеек и купи
«карманное электричество». Электрические батарейки к кар­
манным фонарикам тогда уже продавались в галантерейных
лавках. А сказок о них не было... Катастрофически не было и
не предполагалось.
Эта тоска по неродившимся заводским сказкам — сказкам
о таинственном, но не тайном, о волшебном, но рукотворном
долго терзала меня. А потом я подрос и даже вырос. Сказки
ушли из меня. Они, как я уже говорил, мне казалось, ушли и
из жизни. Я и не вспоминал о них. Даже казалось, что им нет
места в нашей жизни, где одно чудо рождает другое. И вдруг!..
Как взрыв! Как канонаду взрывов производит во мне П. Ба­
жов своей «Малахитовой шкатулкой».
Прорывается брешь... Не брешь, а широченный прогал в
новые, принципиально новые сказочные просторы. В просторы
заводов, фабрик, рудников, приисков...
Кто же вы, написавший эту книгу?
Кто вы, П. Бажов?
КТО ВЫ, П. БАЖОВ!

Мне совершенно необходимо знать, что это за человек, ко­
торый прорубил для меня широченный прогал в новые, прин­
ципиально новые сказочные просторы. В просторы заводов,
фабрик, рудников, приисков. Передо мной новые, принципиаль­
но новые действующие лица. Рабочие. Пусть это пока еще не
те индустриальные рабочие, которых я хотел видеть в сказ­
ках еще мальчиком, а всего лишь их предтечи, их отцы, деды,
иногда прадеды. Но все равно это рабочий люд. Заводской, а
не крестьянский быт и уклад. В сказах не только призрак
грядущего рабочего класса, но и его зарождение. Зарождение,
типичное для моего родного края. И где-то, в каких-то абзацах
сказов, проступает протестующий, подымающий голову и руки
па своих угнетателей, осознающий себя главной силой родо­
начальный герой, творец, мастер, труженик — рабочий. Соль
земли. Рушащая, карающая и созидающая сила.
Пусть в сказах П. Бажова как бы преемственно сохраняет­
ся тайная сила, некоторая как бы наследственность потусто­
ронних персонажей, но это уже не то. Совершенно не то. Во-

12

первых, они скорее условно аллегоричны, нежели потусторон­
ни, во-вторых, их, так сказать, идеологическая физиономия
приятна и тоже, так сказать, очевидна их классовая сущность.
Все они от Змея-полоза до Медной горы Хозяйки находятся по
пашу сторону баррикад в борьбе с поработителями... На них,
что называется, можно положиться.
В иных же сказах («Дорогое имячко», «Марков камень»,
«Тяжелая витушка») сказ предстает совершенно реалистиче­
ским произведением (рассказом, повестью) с некоторой аква­
рельно-фантастической окраской. И во всех сказах точнейшие
приметы времени, места действия, атмосферы края и всего, что
присуще Уралу.
Вам не трудно представить мою взволнованность после про­
чтения «Малахитовой шкатулки». Кто-то прочел в ней только
то, что было, а кто-то и доразвил ее в своем воображении.
К таким людям, знающим свой край, жившим в рабочей среде,
естественно, относился и я.
Кто же вы, товарищ П. Бажов, вернувший мне чуть ли не
меня самого? Того «меня», который отжил «тем мной» и те­
перь стоит у окна опустевшего купе и смотрит другими гла­
зами на свой, кровно родной лес, очищенный от лешачиной
нечисти. Но...
Но бог с ней, с нечистью! Кто же вы, Бажов? Кто? Неуже­
ли. .. Нет-нет! Память, не шепчи мне невероятное. Этого не
может быть! Не может!!!
А в памяти между тем, как в иссохшей ложбинке, крохотулечным ключиком пробивается настойчивое и очень прият­
ное воспоминание. Его настойчивость тем неодолимее, чем я
больше противостою ему.
У придорожной кромки леса мельтешат зеленые ящерицы.
Они бегают так отчетливо, что и не хочется верить, что это
продолговатые, напоминающие ландышевые, листья, шевели­
мые ветром от скорого бега поезда. Как-то назойливо и доволь­
но часто за окном мелькают женщины: похожие то на Хозяйку
Медной горы, то на ее любимицу Танюшу. Да и Данила-мастер
вдруг представал в неподходящем для него виде — с желтым
железнодорожным флагом в руке. Да и горы выглядели только
Думными, хотя я тогда и не знал, как выглядит Думная гора,
где «волхв с посохом» — дедушка Слышко заводил сказы-пере­
сказы у мерцающего костерка.
Наверно, я еще не окончательно проснулся. А может быть,
сказалось закрытое на ночь окно. Нужно допить из малень­
13

кого дорожного термоса еще, наверно, не остывший крепкий
кофе.
Я так и делаю. Но этим только возбуждаю себя. И сам себе
придумываю видения. А ключик, помимо моего желания, в глу­
бинах памяти превратился уже в ручеек, и он журчит мне, что
я знал Бажова и встречался с ним. Я боюсь и хочу поверить
этому и спорю со своей собственной памятью. И даже сомне­
ваюсь, хотя уже и не очень. Кажется, тот, кого знал десять
лет тому назад, был Бажовым?
Вообще-то фамилий с корнем от слова «БАЖить» на Урале
и в Прикамье множество: Баженовы, Бажановы, Бажковы,
Бажаковы, Бажутины, Бажевитины, Бажнины и даже есть БажЕвы, но не БажОвы.
Однако довольно! Многовагонный змей-полоз, изгибаясь,
одолевает последний подъем. Скоро Свердловск. И я узнаю,
кто это, и какой Бажов, и что за имя стоит за бук­
вой «П». Имени того Бажова я не помнил да, кажется, и не
знал.
А память каким-то подспудным способом не желает ждать
приезда в Свердловск и заставляет меня думать о том Бажове,
которого я знал.
О ТОМ БАЖОВЕ

Наша полусамодеятельная редакция ежедекадного сборни­
ка-пособия для коллективов живых газет «ЖТГ», или «Живая
Театрализованная Газета», перебиралась из Перми в новую
столицу Уральской области, в город Свердловск. Это было в
1929 году. Я еще не износил студенческих башмаков и очень
гордился занимаемым постом редактора ЖТГ.
В Свердловск мы переезжали не потому, что разлюбили
выучившую нас и поставившую на ноги Пермь. Как ее можно
разлюбить, когда она в крови, в юности, в первых публика­
циях, но Пермь в те, не очень блистательные для нее годы, пе­
решла сначала на положение окружного города, а затем и...
районного. Любили мы или нет бывший уездный город Перм­
ской губернии Екатеринбург, оставим за полями этой стра­
ницы. Екатеринбург был назван Свердловском и провозглашен
столицей Урала, стремительно меняющей свой облик.
Пермской ЖТГ, ставшей уже всеуральским «центром» так
называемого в те годы «живгазетного движения», необходимо
14

было и территориально находиться в центральном городе
Уральской области. В Свердловске.
Здесь издавалось много газет: «Уральский рабочий», «Кре­
стьянская газета», «На смену», «Сабан эм Чукеч», «Всходы
коммуны». .. Здесь были литературные журналы, было книж­
ное издательство, была, по тем временам, и значительная поли­
графическая база.
Это был стремительно растущий, большой город.
Номера сборников ЖТГ выходили в красочных привлека­
тельных обложках. Однако же под многообещающими облож­
ками скрывались произведения очень средненького литератур­
ного достоинства.
Три номера журнала в месяц, авторов же меньше, чем паль­
цев на руках. Мы не успевали писать театрализованные пере­
довицы, фельетоны, инсценированные статьи на темы текущей
жизни и сенсаций дня, разыгрываемые в лицах.
ЖТГ категорически и вопиюще нуждалась в творческой
помощи и заботливом шефстве. И мы все это неожиданно на­
шли в организации, имевшей к нам косвенное отношение.
Там несколько раз отмечались наши тематические успехи,
четкая и чуткая политическая направленность ЖТГ и...
И литературная беспомощность.
Словом, не было в ЖТГ литературных перлов, а литератур­
ного убожества более чем достаточно. Поэтому сочувственный
редактор пионерской газеты «Всходы коммуны» Саша Козлов
посоветовал мне познакомиться с Бажовым.
— Бородатый такой, — сказал он мне, — как войдешь, не
спутаешь. Один с бородой.
Бородатых тогда было очень мало, а в советских учрежде­
ниях почти не было их. И я сразу увидел нужную мне «бо­
роду».
Я назвался и услышал в ответ:
— Очень приятно... Бажов!
Я познакомился с любезным, мягким, располагающим к
себе человеком лет пятидесяти. Я встретил не просто «указ­
чика» на наши недостатки, каких было больше, чем недостат­
ков, а доброго советчика. Я нашел больше, чем хотел. Чем
мог ожидать.
Товарищ Бажов (так и только так я тогда называл его)
терпеливо и деликатно раскрывал изъяны тех строк, в том
числе стихотворных, которые нуждались в ласковой руке учи­
теля, а не в надменном перечеркивании хорошо начатого, но

15

II. П. Бажов и Е. А. Пермяк.

плохо выношенного. Темпы же! Сегодня случилось, а завтра
заверстывай в номер!
Мой новый знакомый не просто разбирался в стихотворных
строках, но и умел выправить их. Тут же, за столом, не давая
высохнуть своему перу.
Это был уже клад! Самородная россыпь недостающих слов,
нужных синонимов, выразительных эпитетов. И когда под­
писанное мною в набор товарищем Бажовым в значительной
части переписывалось... Притом в нескольких вариантах. .. Это
уже был не только клад, но и чудо!
Не принадлежа к людям, умеющим рассыпаться в бла­
годарностях, за что я всегда страдал и страдаю, я и на этот
раз не сумел выразить товарищу Бажову глубочайшую при­
знательность, переполнявшую меня. Но мне кажется, что чут­
кий Бажов, читая не только написанное мною, но и меня, не
нуждался в словесном переводе моих чувств к нему. Он знал
о них.
Я думаю, он также понял тогда, как много мне недодал
Пермский университет, а может быть, я по своей вине это
«многое» не добрал сам. Пожалуй, это вернее.
Бажов тогда учил меня стилистике, неизвестной мне ри­
торике, искусству отбора слов, отличия слова «звучащего» от

16

слова «начертательного». Что было особенно важно в живой,
слушаемой со сцены, а не читаемой газете.
Временами он казался мне педагогом, и я думал: «Вот та­
кого бы в университет, уж он бы выучил». И вообще Бажов,
его знания, его интеллигентность, культура речи изобличали
в нем преподавателя высшей школы, профессора, магистра, а
внешность? .. По внешности его можно было принять за зем­
ского деятеля, землемера, ветеринарного фельдшера прошлых
лет, за учителя рисования заштатного училища, только не за
того, кем он был. А был он тогда журналистом, литературным
работником, редактором.
Ну, посудите сами... Во-первых, борода. Пусть каштано­
вая, шелковистая, хорошая борода... Но тогда в советском
учреждении бородатого, как я уже сказал, было встретить так
же трудно, как девушку с косами. И сама по себе борода была
если не признаком старого режима, то его пережитком. Да и
усы тогда были редкостью.
А одежда Бажова? Блуза, подпоясанная широким ремнем.
Рабочая кепка. Брюки, заправленные в сапоги. К этому же
невысокий рост, маленькие ручки, маленькие ножки и большая,
красивая голова с высоким лбом. Его широко разрезанные гла­
за заставляли вспоминать известный портрет композитора Му­
соргского. Глаза светились бирюзой. Они излучали доброжела­
тельность. Они были отечески, покровительственно насмешли­
вы. Смеяться им, читающим наши материалы ЖТГ перед сда­
чей в набор, было над чем.
Товарищ Бажов, ко всем прочим его достоинствам, оказал­
ся еще и музыкальным человеком. Дело в том, что театрализо­
ванный материал, предназначаемый для исполнения коллек­
тивов живых газет, не только читался, но и пелся. Пелся на
широкоизвестные мелодии: мелодии русских песен, арий, опе­
реточных куплетов, романсов и т. д. В тексте мы указывали
в скобках: на мотив такой-то. И не всегда этот мотив соответ­
ствовал тому, какое действующее лицо и что исполняет. Бажов
не упускал и этой подробности:
— Зачем петь такие серьезные слова на пошлый мотив
«Пупсика», разве мало мелодий на этот размер... Вот послу­
шайте. .. — И он принимался напевать написанное на иную,
более или вполне соответствующую мелодию.
Знакомство было недолгим, но запомнившимся. Я тогда не
удосужился узнать его имя и отчество, да тогда и не было при­
нято называть полным именем официальных лиц. Я не знал,
17

где товарищ Бажов живет, какое у него образование... Я по­
нял только, что это безусловно хороший человек. Таким он
и запомнился.
Вспомнив о том Бажове, я вскоре узнал кое-что об этом
Бажове.
ОБ ЭТОМ БАЖОВЕ

Вспоминая о встрече десятилетней давности, я, может
быть, продолжил бы эти воспоминания, если б зашипевшие тор­
моза вагона не вернули меня в текущий тысяча девятьсот соро­
ковой год на перрон станции Свердловск, где меня встречали
товарищи из областного отделения Союза писателей. Ведь я же
был не просто приехавшим в творческую командировку, а, мож­
но сказать, «представителем из центра», с «мандатом», подпи­
санным самим Александром Александровичем Фадеевым. Он,
командируя тогда меня, поручал:
— Познакомьтесь, как живут ваши земляки, что мешает им
в работе и что, на ваш взгляд, необходимо сделать и чем помочь
организации.
Облеченный столь высоким доверием, выполняя первое зна­
чительное поручение, я чувствовал себя на высоте положения
и думал, как и с чего начать выполнение своей миссии.
Поздоровавшись на станции с встречавшими меня, я спро­
сил, чтобы с чего-то начать разговор:
— Ну, как живется-можется, как растет организация?..
— Да ничего себе... Вроде бы как расширяемся, — ответил
незнакомый мне пожилой литератор. — Не так давно приняли
одного («из немолодых»). Из немолодых... Шестьдесят уж
ему... Не в авангардном жанре пишет, а, можно сказать, в
древнем...
— В каком же? — спросил я.
— Сказки сочиняет... Ничего как будто получаются...
Другие даже хвалят...
Я догадался, о ком идет речь, и перевел разговор на другое.
Мне как-то не очень понравилась тональность разговора и бес­
фамильное упоминание писателя, уже известного литературной
Москве, набросок статьи о котором лежал у мепя в дорожном
портфеле вместе с моими тощими книжечками, которые я
готовился преподнести с дарственной надписью П. Бажову.
На пути в огромную, новую гостиницу «Большой Урал» я

18

узнал то, что мне могло быть известно и в Москве. Мне назва­
ли Бажова Павлом Петровичем, сообщили его адрес:
— Чапаева, дом одиннадцать. Угловой дом. Такой, знае­
те, — поясняли мне, — бревенчатый. Из невзрачных. Одноэтаж­
ный. С крылечком. Вход с улицы. Во дворе собака. Из двор­
няг. Глохнет уж... И слепнет... А в чести. В холе. Сливой
звать ее.
— Сливой?
— Сливой! Не собачье имя, но ничего. Прижилось. Вообщето говоря, Павел Петрович Бажов тонкий старик. Он с виду
только «так себе» и «ничего особенного», а если взять его
вглубь...
Я не стал слушать моего нового многословного знакомого,
каков Бажов, «если взять его вглубь». Мне показалось... Мне
как-то очень хотелось, чтобы «этот Бажов» оказался «тем Ба­
жовым». Но... мало ли что может показаться и что может хо­
теть человек... Вы все-таки ни на минуту не должны забы­
вать, что имеете дело с человеком, одержимым драматургией,
а следовательно, допускать, что он и в мемуарной прозе может
не пренебречь ложной сценической развязкой, чтобы усилить
эффект — доподлинной. Доподлинная развязка произошла в
первый визит.
ПЕРВЫЙ ВИЗИТ

Выполняя московское поручение, я должен был побывать
у Бажова и познакомиться с ним. Для прогляда на будущее.
Мне хотя и не сообщали о сути этого прогляда, но я догады­
вался о ней.
Павел Петрович пригласил меня по телефону к завтраку.
Мне хотелось, чтобы его голос оказался знакомым. Но голос
ничего не сказал. Десять лет — это десять лет.
От центра до улицы Чапаева довольно далеко. Трамвай то­
гда в Свердловске был самым распространенным городским
транспортом. Не скорым, зато приятным.
Трамвай шел довольно долго. В эти часы, когда схлынула
волна едущих на работу, вагоны безлюдны.
От остановки трамвая до дома Павла Петровича длинный
квартал. У меня было время еще раз перепроверить те добрые
и, может быть, несколько «фанфарные» слова, которые я вез
из Москвы, чтобы сказать при встрече с Бажовым. Но все они
19

тотчас проглотились, как только на пороге бажовского дома
я увидел отворившего мне входную дверь своего старого зна­
комого. У него было все тем же й все то же. И голубая тишина
глаз. И большой высокий лоб... И все еще пышная, хотя и
побелевшая борода.
— Это вы, товарищ Бажов?
— Это я, товарищ Же-Тэ-Ге...
И мы обнялись...
Десять лет — небольшой срок, но когда человеку нет соро­
ка, это четверть его жизни, а если принять во внимание, что
до десяти лет он еще только становился человеком, то это
треть прожитого.
Так много нужно было сказать и не с чего было начать. Не
с погоды же... Начали с дома Павла Петровича.

ДОМ ПАВЛА ПЕТРОВИЧА

Дома всегда выражают внутренний мир тех, кто их строил,
вычерчивал, планировал.
Дом Павла Петровича был его детищем учительской поры.
В доме нет рамы, двери, не говоря уже об остальном, что
можно было бы назвать пришлым, случайным, а не рожденным
воображением, вкусом, потребностями, наконец, молодого Ба­
жова.
Дом строился (об этом я узнал позднее) на учительские
деньги и кредиты, предоставленные частными лицами. Дом
прост. Бревенчатые неоштукатуренные стены. Сравнительно
высокие потолки. Высокий фундамент, так как строение воз­
ведено на сырой, бывшей Болотной улице, не случайно полу­
чившей это название. Его планировка разумна. Все четыре
комнаты имеют самостоятельные двери, и только одна из ком­
нат, позднейшего происхождения, не изолирована от других.
Здесь все целесообразно и продуманно.
Пройдя в комнаты, я как будто вошел в дом моей тетуш­
ки, где прошла часть моего детства. Все то же. Все то же, и
даже запах. Те же фасоны и цвет стульев, рамы, зеркало, ко­
мод и накомодное убранство, дощатый пол, «покрой» дверей,
кухонная печь, только пет керосиновых ламп, замененных
электрическими, да стоит необычная для глаза конторка, за
которой в молодые годы Павел Петрович писал стоя.
20

С этого все и началось... Перекинулись какие-то незри­
мые мостики, «сработало какое-то словесное реле», и я заго­
ворил в той же особой уральской манере, в какой говорил до
переезда в Москву, где старательно терял то, что в моем язы­
ке и наречии выдавало мою «географическую принадлеж­
ность».
В «Малахитовой шкатулке» я, как уже говорил, нашел сло­
ва, которые казались умершими навсегда, и даже казалось, что
их не было, а теперь они не только читались, но и слышались
в разговорной речи.
Павел Петрович становился мне ближе, дороже, понятнее
через подробности уклада жизни, через вещи и убранство ком­
нат, через все, что, казалось бы, жило порознь, но продолжало
и выражало живущих в этом доме.
Как-то не принято говорить о любви одного мужчины к дру­
гому, хотя этим так часто злоупотребляют в поздравительных
письмах и особенно безответственных дарственных надписях на
книгах: «Бесконечно любимому...» или «С нежной любовью и
преданностью...» и так далее... Такая выспренность принята
и на юбилейных вечерах... К этому многие так привыкли,
что слово «люблю» произносится у иных, как «давай по­
курим».
Павла Петровича я безудержно полюбил с этой встречи.
И он... Он тоже, как мне показалось, проявил ответные сим­
патии. Об этом говорили его кроткие глаза, его мягкий голос
и его второе «я» — его жена Валентина Александровна. Но, мо­
жет быть, мне так показалось. Может быть, я этого хотел и
поверил в желаемое. И если это так, то все равно я был счаст­
лив в это утро. Иногда и стены отражают твои же чувства, а
ты думаешь, что они излучают — свои, и от этого становится
теплее.
А стены бажовского дома излучали тепло. В этом меня ни­
кто и никогда не разубедит. И если их тоже нагрело мое вооб­
ражение, то я благодарен ему.
Но воображение воображением, а действительность действи­
тельностью.
Павел Петрович выглядел человеком простым, общитель­
ным, откровенным, уступчивым, мягким, охотно рассказываю­
щим о себе.
Таким он не только выглядел,- а и был. Но все эти его от­
личные черты знали свою меру, свой предел.
Его простота никогда не переходила в простоватость и тем
21

Дом на углу.

более в упрощенность. Уступчивость — в угодливость, мяг­
кость — в бесхарактерность. Вежливость — в услужливость,
как и любовь к рассказыванию не превращалась в бол­
товню.
Прирожденный, нутряной настрой характера, поведения
и поступков Павла Петровича сочетались в гармоническую
цельность его внешнего облика и внутреннего мира. Мира бо­
гатого по его многообразию и сложного по духовному его
устройству. Хочется сказать: сложного и трудного по его ду­
ховной композиции.
Такой была и его жизнь. Сложная и трудная, не баловав­
шая Бажова своими щедротами, не мостившая ему гладких
дорог.
Павел Петрович и в эту солнечную для него осень 1940 го­
да жил трудновато. Это было видно по всему и хотя бы по
той же его «парадной» темно-синей блузе, которая была пере­
шита его женой из ее (извините меня) зимней суконной
юбки.
Материальная стесненность чувствовалась и в том, что было
подано на стол. И не только это подтверждало древнейшее из­

22

речение о пророках, переделанное нашими бабками на новый
лад: кВ своей деревне красавиц не бывает, а в чужой — и ко­
нопатая девка царевной цветет».
Бажов, не в этот день, а спустя годы, заметил мне: «Репи­
ны всегда приходят из Чугуева».
Что верно, то верно. Однако в Чугуеве Репин не мог стать
тем Репиным, которого узнал мир, а затем узнал и Чугуев.
Голос Бажова в Свердловске зазвучал сильнее и шире, как
эхо из других малых и больших городов и, конечно, из Москвы.
Когда я приехал в Свердловск, «Малахитовая шкатулка» еще
лежала на книжных прилавках. В Москве же ее дарили как
редкий отечественный сувенир именитым зарубежным гостям
и дипломатам.
В Свердловске, распродав «Шкатулку», и не помышляли
о переиздании, тогда как в Лондоне предприимчивый книго­
издатель Хетчинсон готовил перевод «The malachite casket»
на английском языке.
Об этом я не знал тогда, но и в тот день, 10 сентября
1940 года, было ясно, что, пригласив меня к завтраку, мне
оказывает честь большой писатель, который и в десятую долю
не осознавал своей величины. Высоко и по-настоящему изнутри
одаренные люди об этом всегда узнают позднее других. Только
прошу вас, не подумайте, пожалуйста, что я приписываю себе
приоритет открытия Бажова на небосводе литературы, как но­
вой значительной звезды, хотя я думал именно так. Наверно,
я так думал потому, что верил другим, кому нельзя было не
верить, кто в один голос называли «Малахитовую шкатулку»
большим событием в литературе.
Убеждать Павла Петровича в этом значило бы обидеть его
и при этом выглядеть неумеренным льстецом, развязавшим
язык после второй рюмки водки. Иных вин, к слову говоря,
Павел Петрович не пил, памятуя шутливый отцовский наказ:
«Павел, если будешь выпивать, то пей только водку, потому
что все другое подкрашенная, изгаженная и удороженная
она сама...»
Мы были верны процитированному и не оскверняли па­
мяти предков иными напитками. Разговор зашел — кажется, за­
вел его я — об инсценировании какого-то из сказов. «Малахи­
товая шкатулка» была уже инсценирована, поставлена и не
стяжала на сцене, по сравнению с первозданным, больших
лавров. Мне хотелось взять что-то другое и, если не изменяет

23

память, сказ «Ермаковы лебеди», что и было сделано впо­
следствии.
А потом мы обменялись подарочными книгами.
Павел Петрович вручил мне уже знакомую по Москве
книгу «Малахитовая шкатулка» из тех первых «штучных»
экземпляров, которые были переплетены особо и представляют
теперь библиографическую «антикварность». Он сделал лест­
ную для меня и обнадеживающую надпись:
Евгению Андреевичу уповательно, что дальше
установится связь не такая мимолетная, а
плотная, по совместной работе. Да?
10/IX-40 г.
П. Бажов.

В тот же день я был интервьюирован редактором газеты
«Уральский рабочий» Иваном Степановичем Пустоваловым.
Предполагалось дать беседу о встрече с Павлом Петровичем.
Я предложил начатую статью, которую дописал, скажем точ­
нее, — написал заново, там же, в редакции.
В те годы областные газеты не считали возможным мате­
риалы о литературе держать неделями в столе, а брали напи­
санное «прямо с колес». На другой день—11 сентября
1940 года — моя статья появилась в номере.
Спустя тридцать два года я перечитал ее и убедился, что
эту книгу я начал писать еще в 1940 году, разумеется и не
предполагая, что одной из ее глав станет моя газетная статья.
В ней я кое-что преувеличил для тех дней, свято веря, что еще
не происшедшее обязательно и всенепременно произойдет.
И оно произошло.
Мне так приятно сейчас блеснуть перед вами своим пред­
видением, однако сожалею, что в редакции мое название
статьи — «Встреча с волшебником» нашли излишне востор­
женным и заменили достаточно ординарным — «Встреча с пи­
сателем», повторявшимся в том же «Уральском рабочем» до
десяти раз, а в печати вообще — неисчислимо. Но было уже
поздно спорить. Когда номер в стереотипе, то только стерео­
типные простаки могут надеяться на смягчающую переотливку
редакционного «правежа». Редактор еще до сдачи статьи в на­
бор соглашался со мной:
— Бажов, бесспорно, наш уральский «женьшень», и надо
об этом так и сказать, именно так, — говорил он, вычеркивая
24

из рукописи статьи именно эти слова, — но сказать, понимаешь,
в другой газете, а не в нашей, уральской, чтобы не дать повод
для всякого рода кривотолков, ненужных противопоставлений
и прочего... Ну, да ты знаешь сам и правильно пишешь о не­
хватке дерзаний и свежести, — сказал он, вычеркивая и эту
фразу. — Она, понимаешь, прозвучит очень свежо, но не в на­
шей газете...
Приводя на этих страницах статью тридцатилетней дав­
ности, я ничего не изменяю в ней ради угоды времени и в
ущерб доподлинности атмосферы тех лет, исправляя в ней толь­
ко явные опечатки и сокращая то мимоходное, о чем будет
рассказано в следующей тетради подробнее. А сейчас перепе­
чатаю из газеты «Уральский рабочий» от И сентября 1940 го­
да— «Встреча с писателем».
Вот эта статья.
ВСТРЕЧА С ПИСАТЕЛЕМ

Есть встречи, о которых хочется рассказывать.
На углу улиц Чапаева и Большакова стоит старый, кряжи­
стый дом, срубленный из сосновых бревен лет сорок тому
назад. Дом старится, но он еще крепок. Правда, трехскатная
лестница входной двери, видевшая много дождей и ног, про­
села. Время иссушило и выветрило конопатку. Короче говоря,
дом этот крайне нуждается в руке ремонтных рабочих.
Распорядок домика напоминает обзаведение, типичное для
жилья уральского рабочего справного достатка. И сам его хозяип напоминает многие портреты почтенных уральских мас­
теров-старожилов. Глядя на него, невольно думаешь: «Где я
его видел?» И вспоминаются старые заводские знакомцы по
сю и по ту сторону Уральского хребта.
С Павлом Петровичем Бажовым мы встретились добрыми
знакомыми. Меня провели в рабочий кабинет. Книги, рукопи­
си и наброски, снова книги и рукописи. Павел Петрович тру­
дится каждодневно. Это прекрасное качество писателя-профес­
сионала.
Пришедший впервые в дом невольно оглядывает обстанов­
ку, вещи и все, что доступно глазу. И глаз видит, что все окру­
жающее писателя является как бы продолжением или состав­
ной частью его личности. Возьмете ли выоконные некраше­
ные рамы — они не покрыты краской потому, что Павел Петро­
вич не считает нужным прятать затейливое древесное естество,
25

уже получившее необходимую для него олифу. Возьмете ли вы
мичуринскую яблоньку, гнущуюся за окном под плодами, она
посажена для того, чтобы молча говорить: «Сажайте яблони
на Урале, они приносят плоды». Возьмете ли вы каслинскую
чугунную табакерку 1903 года, в ней целый рассказ и жалоба
на то, что изумительное и единственное в мире по тонкости
литье, которое можно сравнить разве только со смежным ис­
кусством палехского письма, утрачивается, так как скульптур­
ное литье уступило на заводе первое место мясорубкам.
Разумно и литературно живут в этом доме вещи. Тысячи
невидимых нитей связывают этого человека со всем, чем жил,
живет и будет жить наш Урал.
Эти нити тянутся на заводы, к старателям, к гранильщи­
кам, камню-змеевику, к старым заброшенным и вновь возрож­
денным тахтам лиственничного крепления. Нет, кажется, ни
вопроса, ни темы, ни отрасли, которые бы кровно и живо не
интересовали этого писателя.
Надо родиться на Урале и прожить столько лет, чтобы так
его знать и так его любить. В самом деле, разве не любя мож­
но создать такую волшебную «Малахитовую шкатулку»?
Большую, тугую котомку революционного опыта, доверху
наполненную знаниями, бесценными изумрудами и золотым
песком сверкающих слов, старательски намытых из народного
языка Урала, несет писатель Бажов через жизнь.
Хорошая, благородная зависть загорается в человеке, слу­
шающем рассказы и планы Павла Петровича.
Сейчас писатель закончил книгу «Горные сказы». Это про­
должение «Малахитовой шкатулки». В этом же сказовом пла­
не мы скоро будем читать книгу «Мастера». В книге говорится
о людях, умеющих оживлять и заставлять смеяться камни.
В этой книге пройдут перед нами уральские мастера, чьи про­
изведения странствуют и живут во всем мире. Показательно,
что сказы, будучи еще в рукописи, ходят изустными маршру­
тами по городу и увозятся за его пределы.
Писательское ремесло, как известно, своеобразно. Литера­
торы часто одновременно работают над несколькими произве­
дениями. Павел Петрович давно трудится над материалами и
романом предпугачевского периода. Писатель берет годы, пред­
шествовавшие историческому пугачевскому движению. Кре­
постные крестьяне, вольные, беглые, крепостные рабочие, «ино­
родцы», казаки — десятки струй и притоков сливаются к концу
романа в одно большое движение, возглавляемое Пугачевым.
26

Географически район разворота действия романа очерчивается
Камой, Лысьвой, Кунгуром, Васильево-Шайтанским заводом
(ныне Первоуральском). Будет показан непокорный заводской
Средний Урал, полученный от Строгановых в качестве прида­
ного князем Шаховским и позднее Шуваловым.
Надо полагать, этот материал, яркий и обильный, потянет
писателя и на вторую часть, рисующую самое движение пуга­
чевцев и трагедию вождя.
Талант Павла Петровича цветет буйно, решительно и мо­
лодо. Его произведения за короткий промежуток времени ста­
ли достоянием широкого читателя. Павел Петрович — сверкаю­
щий самоцвет литературного Урала. И едва ли не через него
одного из ныне живущих в Свердловске писателей уральская
тема доносится до широкой читательской публики СССР. Та
же «Малахитовая шкатулка», живя книгой, изданной в Сверд­
ловске, переиздается в Москве. Перевоплотившись в пьесу, она
рассказывает зрителям о сказочно богатом Урале. «Малахито­
вая шкатулка» будет жить и цветным фильмом. Всесоюзный
комитет по делам кинематографии обратился к Павлу Петро­
вичу за разрешением на экранизацию этого замечательного
уральского произведения. Киноискусство понесет сказы об Ура­
ле средствами, доступными для людей, не знающих русского
языка, далеко за рубежи нашей Родины.
Большие писатели нередко создают большую славу своим
краям. Павел Петрович много сделал и еще сделает для об­
ласти. Кедр, как говорится, с осиной не спутаешь и с липой
тоже. Это ясно. Но мало не путать. Хорошее дерево требует
соответствующего его качествам отношения. Мы живем в эпо­
ху, когда люди вознаграждаются по заслугам, по их труду.
И так хочется для своего старшего собрата как можно больше
удобств и возможностей для дальнейшего творчества...
... Нельзя не кивнуть и в сторону Свердловского отделения
Союза советских писателей. Там возникла версийка о том, что,
мол, Павлу Петровичу надо писать и нельзя, мол, этого цен­
ного человека загружать работой по руководству писательской
организацией.
Побудьте день в квартире этого человека, и вы увидите, кто
душа уральской литературы. Кому несет первые робкие пробы
пера литературная поросль? К кому приходят художники
с эскизами своих будущих полотен? Кто ведет огромную пе­
реписку? Павел Петрович и сейчас общепризнанный руководи­
тель литературной организации свердловских писателей.
27

Руководить писательской организацией — не значит проси­
живать обивку кресел на заседаниях отделения Союза писате­
лей. Час, проведенный полезно, часто дает литературе больше,
чем месяцы бесплодных заседаний. Этот вопрос тоже не тре­
бует доказательств и дискуссий. Мы его коснулись только по­
тому, что он невольно приходит в голову, когда сидишь в каби­
нете Павла Петровича, слушаешь его и учишься у него.
А учиться есть чему.
Приятно быть лично знакомым с этим человеком и, более
того, жить с ним в одном городе.
♦

♦

♦

Далее, как полагается, под статьей подпись автора. Прочи­
тавший такую публикацию скажет: как хорошо и счастливо
идут дела у этого писателя, опекаемого счастливой фортуной.
Я этого не скажу. У неопровержимо талантливейшего писателя
была осторожная фортуна.
ОСТОРОЖНАЯ ФОРТУНА

Это моя первая, крупная для меня, по крайней мере
по количеству знаков, статья о Павле Петровиче. Мне она
была нужна не только потому, что в ней состояла моя внут­
ренняя потребность.
Теперь эту статью едва ли кто поставит мне в вину, а тогда
она кому-то (не важно кому) показалась неумеренным перехвалом. Даже в одной из центральных газет меня упрекали
в этом.
Наверно, что-то было сказано мною опережающе прежде­
временно, но не ошибочно. Утверждаемое мною не просто под­
твердилось, а произошло в значительно большем масштабе. Но
это потом, а тогда...
Тогда, опять же скажем, кому-то выход «Малахитовой шка­
тулки» хотя и казался выстрелом большого звучания, но не
все считали его дальнобойным. Находились люди, не захотев­
шие эту первую книгу, впервые заявившую в большой литера­
туре о рабочем сказе, выдвинуть на Сталинскую, ныне Госу­
дарственную премию.
Один довольно известный писатель внушал мне о «Мала­
хитовой шкатулке»:

28

Книги П. Бажова изданы на многих языках мира.

— Да что же это вы, сударь мой, непомерно увлекаясь,
возводите в ранг высокой литературы фольклорную обработку
местного, областнического (обратите внимание — «областниче­
ского», а даже не областного) значения.
Спорить с ним было бесполезно и поздно. Выдвижение на
соискание премии было глухо приторможено где-то на первых
инстанциях, а может быть, и на «иных полустанках» или даже
«разъездах», каких было тогда много при одноколейном
пути Казанской железной дороги, ведущей из Свердловска
в Москву.
Премия была присуждена после вторичного массового вы­
движения. Влиятельные поклонники сказов Бажова — Мариэт­
та Сергеевна Шагинян, Ольга Дмитриевна Форш, Лев Степа­
нович Шаумян и другие аргументированно настаивали па при­
суждении премии первой степени. Павел Петрович получил
вторую. Что поделаешь! Степень премии не всегда безупречно
определяет уровень литературных заслуг, что было и будет
трудным хотя бы потому, что они проверяются не годом или
двумя, а большей продолжительностью жизни произведения.

29

Так что Фортуна к Бажову в тот год была не столь улыбчата, как пишут о ней восторженные почитатели, замалчивая
некоторые предосторожности в ее щедротах. Слава к Бажову
пришла позднее. Она пришла после многих переизданий «Шка­
тулки» и десятков переводов сказов, становящихся классиче­
скими в этом жанре эпоса рабочего класса, о чем будут даны
веселые и счастливые свидетельские показания. Уж расска­
зывать так рассказывать, помня о лицевой стороне, однако не
забывая и о памятной, в данном случае необыкновенно радо­
стной и нарядной изнанке.
А теперь — в следующую тетрадь, о том, что было, как жил
Бажов до «Малахитовой шкатулки».

Тетрадь вторая

ДО „МАЛАХИТОВОЙ ШКАТУЛКИ“
КАК ЭТО БЫЛО

принят
этим, что цветение литературного таланта не всегда совпадает
с возрастным цветением. Что, заметим вскользь, должно обна­
деживать тех прозаиков, которые, не выйдя на большую лите­
ратурную арену, рано отчаялись и, разуверившись в себе, дали
высохнуть своей чернильнице, а вместе с нею и тому главному,
что часто бывает глубоко на ее дне.
Выразившись многословно и фигурально, заметим, что позд­
нее и активное творческое кипение не исключительно, а типич­
но для жанра прозы, что подтверждается многими биографи­
ями писателей как в прошлом, так и в настоящем, как в нашей
стране, так и в других. В этом, видимо, есть какая-то законо­
мерность.
В том же 1939 году в апреле «Малахитовая шкатулка» от­
правляется на международную Нью-Йоркскую выставку, а в
сентябре Свердловский театр юного зрителя превращает книгу
в одноименный спектакль «Малахитовая шкатулка».
«Литературная газета», «Комсомольская правда», «Октябрь»
публикуют статьи о «Малахитовой шкатулке» и ее авторе.
Для широкого читателя, для большинства писателей да и

31

для меня Бажов возникает как бы из «ничего», дебютирующим
в литературе первой книгой. Между тем за его плечами боль­
шая жизнь и множество публикаций.
Первые печатные выступления Бажова появляются в
1913 году. Он публикует статью «Д. Н. Мамин-Сибиряк как пи­
сатель для детей». Характерно, что эта статья Павла Петро­
вича была о «детской литературе», которая тогда еще так не
называлась, но уже существовала.
Бажову, конечно, и в голову не приходило, что сам он
станет преимущественно и, во всяком случае, в значительной
части своего творчества детским писателем. Так ли уж слу­
чайно, что и первая инсценировка «Малахитовой шкатулки»
шла именно в детском театре, в ТЮЗе? Да и случаен ли самый
выбор профессии? Двадцатилетним Бажов становится учите­
лем начальной школы в деревне Шайдурихе, то есть идет
к детям. А ведь у него после выхода из семинарии открывался
широкий выбор трудовых дорог. Из них он избирает педагоги­
ческий путь, то есть путь к детским сердцам и душам.
По литературной классификации Павла Петровича относят
к писателям для взрослых и публикуют его сказы во «взрос­
лых» издательствах: Свердлгиз, «Советский писатель», Гос­
литиздат, а его главный читатель — детвора и юношество.
Детгиз переиздает его позднее других, но суть дела не ме­
няется. Дети читают книги, не глядя на марку издательства,
а по «запаху» самой книги, по ее запеву. А запев «Малахито­
вой шкатулки» начинается со слов: «В детстве пришлось
мне...» и т. д. о том, что было в детстве, какие сказки для де­
тей (именно для детей) рассказывал дедушка Слышко у ка­
раулки на Думной горе.
Не стремясь ограничить детской литературой Бажова и
тем паче обеднить диапазон его звучания, все же замечу, что
пока Павел Петрович не значится в обойме детских писателейклассиков. Хотя справедливо заметить, что Бажов один из
первых утверждал своими сказами и сказками тему труда
в литературе для детей, одним из первых заговорил в детской
литературе о рабочем классе, о Ленине и, утверждая мастер­
ство, раскрывал в немеркнущих образах творческое начало
фабричного, заводского труда. Это не просто заслуга, а нечто
гораздо большее.
Время поставит Бажова, как и Мамина-Сибиряка, в клас­
сический ряд плеяды детских, или, точнее, и детских писателей.
Историю детской литературы пишет сама история. А коли это
32

так, то нам нечего сомневаться, что Бажов войдет в нее и
займет в ней свое заслуженное место. Вообще говоря, исто­
рия — памятливая наука, неумолимо корректирующая погреш­
ности современников, восстанавливая или зачеркивая все, что
подлежит увековечению или, наоборот, забвению.
Не будем, однако, вдаваться в эти тонкости и хотя бы уско­
ренно и поверхностно познакомимся с жизнью Бажова до
«Малахитовой шкатулки».
ДО ,,МАЛАХИТОВОЙ ШКАТУЛКИ“

Если верить некоторым календарям и вступительной статье
трехтомника собрания сочинений Бажова, выпущенного Гос­
литиздатом в 1952 году, то числом рождения Павла Петровича
следует считать 28 января 1879 года. Если же обратиться
к метрической выписи о рождении Павла Петровича Ба­
жова, то днем рождения будет 27 января, или 15 января по
старому стилю. Расхождение в одном дне произошло потому,
что не все мы (и я) знали о разнице дней между календар­
ными числами нового и старого стилей. В прошлом, XIX веке,
в котором и родился Бажов, эта разница составляла не 13 дней,
а 12. Таким образом, 15 -I- 12 = 27. Так и условимся на
будущее.
Павел Петрович родился в городе Сысерти (тогда Сысертский завод) в рабочей семье пудлинговщика Петра Василье­
вича и Августы Степановны Бажовых.
О детстве Бажова сохранилось достаточно рассказов, воспо­
минаний, которые, может быть, и следовало хотя бы кратко
объединить в особую главу. Однако же при всей красочности
и занимательности повествований третьих лиц мне кажется
предпочтительнее послушать самого Бажова. О своем детстве
Павел Петрович пишет в книгах «Уральские были», «Зеленая
кобылка», «Дальнее — близкое» и в авторском предисловии
к книге «Малахитовая шкатулка». Эти четыре произведения
расскажут наиболее достоверно, каким было заводское детство
Паши Бажова, как был им любим Александр Сергеевич Пуш­
кин, почему мальчик оказался в Екатеринбургском духовном
училище, а затем в Пермской духовной семинарии, как он при­
шел к чтению запрещенной тогда революционной литературы,
почему он исполнял обязанности заведующего маленькой тай­
ной ученической библиотекой, а затем участвовал в нелегаль­
2

Долговений мастер

33

ных маевках... Как он в 1896 году начал сотрудничать в перм­
ских газетах, а во время летних каникул изучал родной край,
делал первые записи народных сказаний, а в 1905 году позна­
комился с выдающимся революционером-ленинцем Яковом
Михайловичем Свердловым, имя которого осталось жить круп­
нейшим уральским городом Свердловском. И как с этого зна­
комства юноша Павел Бажов бесповоротно ступает на рево­
люционный путь.
Прочитать об этом полезно не только для того, чтобы
лучше познакомиться с трудной, но светлой жизнью коммуни­
ста Бажова, но и узнать о недавних и теперь уже далеких го­
дах становления самобытного, могущественного, богатейшего,
героического, рабочего, индустриального края с кратким на­
званием, как Русь, из четырех букв: Урал.
Великий это край, и славить его, воспевать его — большое
счастье для певца.
Сразу после свержения самодержавия в феврале 1917 года
камышловский учитель Павел Петрович Бажов безоговорочно
примыкает к революции. Не определив еще организационно
свою партийную принадлежность, он борется за власть Сове­
тов, за создание самого справедливого государства без порабо­
тителей — помещиков и капиталистов.
Цель для молодого учителя ясна. Однако же не все и не
всегда к ясной цели приходили легко и безупречно в это кипу­
чее, на редкость шумное, разноголосое, многопартийное лето
1917 года.
Распроклятая из всех проклятых соглашательских партий,
партия эсеров, партия-змея, партия-хамелеон, партия-убийца,
партия феерической лжи, партия завиральных иллюзий, так
много натворившая бед на Урале, бросила хотя и бледную, но
все же чужеродную тень на светлую душу Бажова.
В начале 1917 года Бажов, учительствовавший тогда в го­
роде Камышлове, был избран в первый Совет рабочих, солдат­
ских и крестьянских депутатов. Но от кого он был избран? Кто
выдвигал его и по какому списку баллотировался он?
Вот что говорит об этом М. Батин в своей книге «П. Ба­
жов», изданной в Гослитиздате в 1963 году:
«Бажов не состоял в партии эсеров, но был депутатом по
ее списку и по отдельным вопросам, как он говорил, блокиро­
вался с эсерами. Теперь трудно установить, насколько прав
или не прав был он в каждом конкретном случае такого бло­
кирования. Но общая линия его политического поведения

34

Боевые друзья-партизаны.

в то время должна оцениваться с точки «зрения основного
факта: она привела Бажова к большевикам. Он честно и на­
пряженно искал верный путь в революции. Особенности обще­
ственного поведения Бажова в период революции были харак­
терны для многих и многих русских интеллигентов».
Что было, то было.
В июле того же 1917 года Бажов назначается главным ре­
дактором вновь созданной газеты «Известия Камышловского
Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов», стано­
вясь профессиональным журналистом.
В 1918 году Бажов вступает в члены Российской Коммуни­
стической партии. Доброволец Красной Армии. Секретарь пар-

2*

35

тийной ячейки штаба 29-й
Уральской дивизии. Создает
газету «Окопная правда».
Бажов в самом пекле
страшнейшей, кровавой гра­
жданской войны. Под злым
натиском черного адмирала
Колчака, командующего отъ­
явленными бандами бело­
гвардейцев, молодая Крас­
ная Армия отходит на за­
пад
к Перми.
Красная
Пермь становится
белой.
Коммунист Бажов оказы­
вается в руках врагов. Ноненадолго. Через несколько
дней он счастливо бежит.
Затем скрывается под чу­
жим именем. Фамилия Ба­
жов с небольшим измене­
нием букв превращается в
Бахеев. Павел Петрович по­
казывал мне на бумаге, как
П. Бажов в юности.
это было сделано.
Долгая, трудная подполь­
ная работа в Сибири. Затем открытая — боевая — в партизан­
ском отряде.
Колчак был жесток и грозен, да недолговечен. Его армия
отвертывается от него. Такие, как товарищ Бахеев, помогают
открыть глаза обманутому сибирскому крестьянству.
Рушится жалкое колчаковское подобие самодержавия, по­
строенное из игранных и битых карт, на бездарном вранье
своих и пришлых авантюристов.
В декабре товарищ Бахеев участвует в освобождении от
колчаковских банд города Усть-Каменогорска и, став снова то­
варищем Бажовым, избирается председателем уездного коми­
тета РКП (б), а позднее, на партийной конференции в губерн­
ском городе Семипалатинске, Бажов избирается членом губкома РКП (б) и назначается ответственным за губернскую пе­
чать.
Печать становится для Бажова сферой его жизни, а журна­
листская работа — его профессией.
36

Если прибегнуть к подсчету публикаций статей, очерков,
фельетонов, бесед, рецензий, фольклорных записей, сказов,
брошюр и книг до выхода в свет «Малахитовой шкатулки*, мы
получим значительную цифру, превышающую 150 больших и
малых печатных работ.
Посмотрите, как разнообразны темы и заглавия его выступ­
лений в периодической печати:
Революция и образование.
Мамин-Сибиряк.
Общегражданский налог восстановления народного хозяйства.
Надо усилить борьбу с частным торговцем.
Отчетности много, а работы мало.
Поповское горе.
Из поездки в Каслинский завод.
Федоськина присуха.
«Стулодав».
Чемберленова кобыла.
Стальной конек и зрячий кучер.
Красная Армия на Урале.
Под завесой евангелия.
Глубже поднимать пласты самокритики.
Ленинизм живет и побеждает.
Оборвем паутину кулацких сплетен.
Жалованный кафтан.

ЖУРНАЛИСТ РОЖДАЕТ ПИСАТЕЛЯ

Появляются брошюры и книги, первая из них с показатель­
ным заглавием «Уральские были», вышедшая теперь уже
в далеком 1924 году. Само название книги показывает, как
пробиваются подспудные ключи главного писательского даро­
вания многогранно одаренного Бажова.
После первой книги вскоре выходит вторая — «За совет­
скую правду». И в том же 1926 году появляется в свет истори­
ческий труд Павла Петровича о 1905 годе в родном ему Сысертском заводе.
В 1930 году в Свердловске Госиздат публикует брошюру
«Пять ступеней коллективизации».
В 1934 году Павел Петрович издает в Свердловске капиталь­
ную книгу в сто шестьдесят страниц «Бойцы первого призы­
ва» — о знаменитом полке «Красных орлов». Далее, в 1936 году
37

следует книга «Формирование на ходу», к истории 254-го камышловского полка.
Так что к 1939 году — году своего шестидесятилетия, к году
выхода «Малахитовой шкатулки», Бажов приходит с хорошим
литературно-публицистическим багажом. Если пробежать толь­
ко по заголовкам опубликованного в периодической печати, то
мы увидим, что Бажов-журналист, Бажов-публицист очень
давно выясняет свои отношения с Бажовым-писателем. Уже
в середине тридцатых годов появляются сказы. «Хозяйка мед­
ной горы», «Дорогое имячко» в литературном журнале «Крас­
ная новь» и там же «Про великого полоза», «Приказчиковы
подошвы». В свердловском «Литературном альманахе» Павел
Петрович публикует сказы «Сочневы камешки», «Марков ка­
мень». Публикует осторожно, бесфамильно: «записал П. Б.»,
а иногда и под уличной фамилией-прозвищем — Колдунков.
Кроме Колдункова, у Павла Петровича было много псевдо­
нимов: Осинцев, Старозаводский, Деревенский и, наконец, Чипонев, что означало: читатель поневоле. Этим псевдонимом
он подписывал свои рецензии, как правило, резко крити­
ческие.
Павел Петрович долгое время пребывает в сомнениях— пи­
сатель ли он, не обработчик ли только слышанного им от раз­
ных лиц, в разных местах? Ему нужно будет много прожить,
чтобы понять, что это слышанное было всего лишь истоком,
а то и только поводом, а иногда и отдаленной ассоциацией для
создания оригинальных произведений, имеющих самостоятель­
ное литературное значение.
Скромность, врожденная деликатность, какая-то детская
застенчивость уводят его в тень, а жизнь и все окружающее
называют явления и вещи своими именами, выводят Бажова
«на свет божий».
Сначала организационно, а потом и внутренне журналистгазетчик, якобы «записыватель» сказов Бажов-КолдунковОсинцев-Старозаводский-Чипонев уступает место сформиро­
вавшемуся, профессиональному писателю П. Бажову.
Как он шел к этому и как пришел, рассказывали многие,
рассказывал и я, но лучше других пройденную дорогу знает
прошедший по ней. Предоставим об этом слово Павлу Петро­
вичу. ..

АВТОБИОГРАФИЯ ПАВЛА ПЕТРОВИЧА

Родился 27 января (15-го старого стиля) 1879 года в
Сысертском заводе бывшего Екатеринбургского уезда, Пермской
губернии.
Отец по сословию считался крестьянином Полевской во­
лости Екатеринбургского же уезда, но никогда сельским хозяй­
ством не занимался, да и не мог заниматься, так как в Сысерт­
ском заводском округе вовсе не было тогда пахотных земель­
ных наделов. Работал отец в пудлингово-сварочных цехах
в Сысерти, Северском, Верх-Сысертском и Полевском заводах.
К концу своей жизни был служащим — «рухлядным припис­
ным» (это примерно соответствует цеховому завхозу или ин­
струментальщику) .
Мать, кроме домашнего хозяйства, занималась рукодель­
ными работами «на заказчика». Навыки этого труда получила
в оставшейся еще от крепостничества «барской рукодельне»,
куда была принята в детстве как сирота.
Как единственный ребенок в семье при двух работоспособ­
ных взрослых, я имел возможность получить образование. От­
дали меня в духовную школу, где плата за право обучения
была значительно ниже против гимназий, не требовалось
форменной одежды и была система «общежитий», в ко­
торых содержание было гораздо дешевле, чем на частных
квартирах.
В этой духовной школе я и учился десять лет: сначала в
Екатеринбургском духовном училище (1889—1893), потом
в Пермской духовной семинарии (1893—1899). Окончил курс
по первому разряду и получил предложение продолжать обра­
зование в духовной академии на положении стипендиата, но
от этого предложения отказался и поступил учителем началь­
ной школы в деревню Шайдуриху (нынешнего Невьянского
района).
Когда же мне там стали навязывать, как окончившему
духовную школу, преподавание закона божия, отказался от
учительства в Шайдурихе и поступил учителем русского
языка в Екатеринбургское духовное училище, где в свое
время учился.
Эту дату — сентябрь 1899 года — и считаю началом своего
трудового стажа, хотя в действительности работу по найму на­
чал раньше. Отец мой умер, когда я был еще в четвертом
классе семинарии. Последние три года (отец болел почти год)
39

Павел Петрович с матерью Августой Степановной и
женой Валентиной Александровной Бажовыми.

мне пришлось зарабатывать на содержание и учебу, а также
помогать матери, у которой к тому времени сильно испорти­
лось зрение. Работа была разная. Чаще всего, конечно, репети­
торство, мелкий репортаж в пермских газетах, корректура, об­
работка статистических материалов, а «летняя практика» по­
рой бывала по самым неожиданным отраслям вроде вскрытия
животных, павших от эпизоотии.
С 1899 по ноябрь 1917 года работа была одна — учитель
русского языка, сначала в Екатеринбурге, потом в Камышлове.
Обычно летние вакации посвящал разъездам по уральским за­
водам, где собирал фольклорный материал, интересовавший
меня с детства. Ставил перед собой задачу сбора побасок-афо­
ризмов, связанных с определенной географической точкой.
Впоследствии весь материал этого порядка был потерян вместе
с принадлежавшей мне библиотекой, которая была разграблена
белогвардейцами, когда они захватили Екатеринбург.
Еще в семинарские годы принимал участие в революцион­
ном движении (распространение нелегальной литературы, уча­
стие в школьных листках и т. д.).
С начала Февральской революции ушел в работу обще­
ственных организаций. Некоторое время партийно не опреде­
лился, но все же работал в контакте с рабочими железнодорож­
ного депо, которые стояли на большевистских позициях. С на­
чала открытых военных действий поступил добровольцем
в Красную Армию и принимал участие в боевых операциях на
Уральском фронте. В сентябре 1918 года был принят в ряды
ВКП(б).
Основной работой была редакторская. С 1924 года стал вы­
ступать как автор очерков о старом заводском быте, о работе
на фронтах гражданской войны, а также давал материалы по
истории полков, в которых приходилось мне быть.
Кроме очерков и статей в газетах, написал свыше сорока
сказов на темы уральского рабочего фольклора. Последние ра­
боты, на основе устного рабочего творчества, получили высо­
кую оценку.
По этим работам был принят в 1939 году в члены Союза
советских писателей, в 1943 году удостоен Государственной
премии второй степени, в 1944 году за эти же работы награж­
ден орденом Ленина.
Повышенный интерес советского читателя к литературной
моей работе этого вида, а также мое положение старого чело­
века, лично наблюдавшего жизнь прошлого, побуждают меня

41

В «Крестьянской газете».

продолжать оформление уральских сказов и отображать жизнь
уральских заводов в дореволюционные годы.
Кроме недостатка систематического политобразования,
сильно мешает работать слабость зрения. При начавшемся раз­
ложении желтого пятна уже не имею возможности свободно
пользоваться рукописью (почти не вижу того, что пишу) и
с большим трудом разбираю печатное. Это тормозит и осталь­
ные виды моей работы, особенно по редактированию «Ураль­
ского современника». Приходится многое воспринимать «на
слух», а это и непривычно, и требует гораздо больше времени,
но работу, хоть и замедленным темпом, продолжаю.
С февраля 1946 года избран депутатом Верховного Совета
СССР от 271-го Красноуфимского избирательного округа,
с февраля 1947 года — депутатом Свердловского горсовета от
36-го избирательного округа.
Павел Петрович Бажов. 25 января 1950 г.

НАИБОЛЕЕ ПОДРОБНО

Если вам захочется узнать больше о жизни Павла Пет­
ровича до выхода «Малахитовой шкатулки», то вам о многом
дорасскажет близкая к семье Бажовых — Елена Евгеньевна
Хоринская. Она, опередив меня чуть ли не на пятилетку, на­
писала книгу для детей «Наш Бажов». В ней очень много се­
мейных подробностей о Павле Петровиче. Книга вышла в
1968 году в Средне-Уральском книжном издательстве.
А до Елены Хоринской преподаватель Свердловского уни­
верситета литературовед Михаил Адрианович Батин, встречав­
шийся с Павлом Петровичем, опубликовал в 1963 году в Гос­
литиздате книгу «П. Бажов».
А еще раньше коренной уральский писатель Константин
Васильевич Боголюбов, друживший с Павлом Петровичем,
в том же издательстве, что и Хоринская, в 1955 году напеча­
тал книгу «Народный писатель».
Первое исследование творчества Бажова принадлежит ли­
тературному критику Людмиле Ивановне Скорино. Начав
свой труд в 1942 году, Л. И. Скорино опубликовала его кни­
гой «Павел Петрович Бажов» в издательстве «Советский пи­
сатель» в 1947 году.
Для меня, одержимого застарелым субъективизмом, ближе
всех книг о Бажове та, что написана его младшей дочерью, ко­
торую я знал очаровательной Ридочкой, бывавшей у нас еще
девочкой на елке, любезной, приветливой повторительницей
многих лучших отцовских черт общения с людьми. Она напи­
сала «Воспоминания о моем отце». Такой очень точный подза­
головок вполне бы мог заменить довольно абстрактное заглавие
этой книги «Дом на углу».
Так что, если вам попадется небольшая, форматом в поло­
вину школьной тетради, 88-страничная книжечка А. БажовойГайдар, с интригующей обложкой А. Казанцева и таинствен­
ным, уже упомянутым названием «Дом на углу», не думайте,
пожалуйста, что речь в ней идет о каком-то доме на бойком
месте, какие случались на углу перекрестков. В ней рассказы­
вается о доме Бажовых... в смысле фамилии.
Книга Ариадны Павловны понравится вам густотой письма,
простотой изложения и удивит тем, как много можно уместить
в небольшом по емкости ларце, с живописными фотографиями,
часть которых перепечатана здесь.
Теперь вы видите, как много написано о Бажове, и у вас

43

есть полная возможность восполнить упущения этой книги, за­
думываемой давным-давно и так долго, почти тридцать лет про­
тосковавшей в моей памяти, просясь на бумагу.
У всякой книги свой срок появления на свет, своя жизнь,
свое лицо, свой язык, своя манера общения, свое издательство
и своя редакция в нем, и даже свой художник... Все свое,
кроме впечатления, которое она производит. Это уж — ваше,
не зависящее от нее, хотя всякая книга всегда стремится про­
извести хорошее впечатление, а это ей не всегда, и далеко не
всегда удается.
Это еще труднее, чем придумать название книги или имя
новорожденному, или — убедить иных педантов, что юмор не­
обходим литературному произведению любого жанра, как и
соль — всякому блюду, исключая компот из сухих фруктов и
форшмак из керченской селедки...
Так внушал мне Павел Петрович без тени улыбки на лице.
Так же буду поступать и я, особенно в главах: «Бажов дома»
и «Юбилейная неделя», анонсируя которые я стремлюсь удер­
жать вас приятным собеседником хотя бы до сотой страницы
моей библиобиолирической книги.
А теперь покорно прошу в следующую, по счету третью,
тетрадь.

Тетрадь третья

—V------------------------ -é

БАЖОВ ДОМА

|Ы|
ывая в бажовском доме
часто и запросто, особенно в годы воины, я не думал, что мне
когда-то придется писать книгу о житье-бытье Павла Петро­
вича и его семьи. Я не запоминал специально семейных собы­
тий, происшествий и тем более не вел никаких записей. И сей­
час вспоминаю то, что запомнилось, что кажется мне интерес­
ным и что не написано другими, может быть, потому, что они
не знали этого.
Павел Петрович всегда был интересен для меня. Он и в до­
машней обстановке не был ординарен, и заурядное, обычное
окрашивалось им по-своему, по-бажовски. И я расскажу об
этом, как хочется, как напишется. Без особой хронологической
системы расположения глав. Начну этот раздел «Бажов дома»
с памятной копилки.
ПАМЯТНАЯ КОПИЛКА

Про писательскую память кто-то сказал, что она является
главной кладовой литературного таланта. Павел Петрович об­
ладал невероятной памятью. Начиная с имен и отчеств третье­

45

степенных знакомых, кончая датами, местами действия, мно­
жество событий хранилось в большой бажовской голове, как
в хорошо организованной картотеке.
Но все же, будто не надеясь на себя, будто боясь потерять
дорогое для него, Павел Петрович пользовался вещичкамипамятками.
Например, я как-то заметил у него на столе окрашенную
бабку-панок, или биток, как-называют уральский панок игроки
в бабки Средней России.
— А это зачем у вас красуется на столе? — спросил я.
— Для упрека. Тысячу лет собираюсь пересказать одну
детскую историю и все откладываю. А панок каждый день
упрекает меня в этом.
Примерно так ответил тогда Павел Петрович. И вскоре
я узнал, что не один панок, а другие безделушки-памятки, ве­
щицы-ассоциации бережно хранились в его рабочей комнате.
Они как бы составляли памятную вещевую копилку замыслов,
копилку подсказок о ненаписанном. И до последних дней
Павел Петрович любил привозить из поездок различные «пус­
тяковины» вплоть до стальной капли — «остывшей брызги» из
мартеновского цеха.
В этом сказалась какая-то древняя черта стариков помогать
памяти хранением «всякой всячины», иногда самой неожи­
данной.
В каких-то далеких частностях весь уклад и строй жизни
бажовского дома, скажу я, повторяясь, мне был прародным и
близким. Потому что в нем все напоминало мое заводское дет­
ство.
Дом Павла Петровича в несколько «косметически преобра­
женном» виде сохранился и теперь, став домом-музеем. Со­
хранился, как жилище Павла Петровича и как архитектурная
памятка относительно благоустроенного старожильского ураль­
ского дома, который я уже «планировочно» описывал в главе
о первом визите в этот дом. Теперь же хотелось бы воспол­
нить это описание некоторыми подробностями.
БЕСХОЗЯЙСТВЕННЫЙ, НО ВЕСЕЛЫЙ...

Двор и огород в старых заводских поселках как бы продол­
жают жилище коренного уральского жителя. Трудно предста­
вить дом старого (в смысле коренного) рабочего без сарая с се­
46

новалом, без помещений для домашних животных, в том числе
иногда и для лошади.
В этом смысле двор и огород дома Павла Петровича ти­
пичны и отличаются от всех остальных уральских рабочих дво­
ров только планировкой. У Бажовых была в прошлом своя
корова. Она и не могла не быть при большой семье.
Покупные яйца стоили дешевле корма для кур и ухода за
ними. Но как можно жить, когда не поет петух, когда зимой
находившаяся в кухне клетка для кур пуста. В курах, как и
в грядах, засеянных маком, не было корысти. В них была необ­
ходимая «краска» атмосферы жизни, как, впрочем, и в нали­
чии огорода. Это, я бы сказал, краевая обязательность, порож­
денная любовью к гряде, наслаждением первыми весенними
ростками многолетнего лука «бутуна», живучего хрена, ра­
достью посадки бобов, гороха, капусты, репы, редьки, радостью
посева рассады, связанной с самым дорогим для Бажова време­
нем года — весной. Он радовался ее приближению, как юноша,
как мальчик.
Из памяти не уходит телефонный звонок в гостиницу. Па­
вел Петрович приглашает к себе:
— Приходите сегодня оба на хрен... Валянушка накопала
его в оттаявшей у забора первой проталинке.
«Первый хрен» — это первый весенний завтрак у Бажова.
Хрена там будет с кошачьи слезы по сравнению с остальным,
но он герой стола, он вестник просыпающейся земли, первое
«зеленое» блюдо, как и несколько недель спустя таким будет
щавелевый суп, а до этого пирожки с зеленым луком и яйцами.
Бажов был и никогда не переставал оставаться поэтом и па
огородных грядах. Где-то здесь огород, теряя подсобно-хозяй­
ственное значение, переходил в сферу эстетики. И если бы это
было не так, то стал ли бы занятой Павел Петрович писать об
огороде на шести убористых страницах письмо.
Вот одно такое письмо-наставление по огородным делам.
Оно не представляет для сугубо городского человека никакой
эпистолярной ценности, и тем более оно не даст ничего нового
занимающемуся огородничеством, но в нем одна из шестиде­
сяти четырех граней многоцветно сверкающего Павла Пет­
ровича.
Читайте! А если надоест — перелистните. Ничего не поте­
ряется, кроме одной грани, хотя и очень самобытной, как бы
подсвечивающей быт Павла Петровича.

МАНУСКРИПТ ОБ ОГОРОДЕ

«... Итак, начинаю.
Общий взгляд на огород Вам уже известен. В коротких сло­
вах — люблю веселый огород, где бестолково перемежаются
малина с хреном, капуста с маком и т. д. Все это пускается по­
гуще. Зелень получается буйная, кудрявая. Говорят и пишут,
что это не очень полезно для овощей: теснят друг друга.
И беспорядочная посадка не одобряется. Настаивают, что
в первую очередь надо всерьез продумать разбивку огорода
с расчетом, чтоб был плодосмён, чтобы земля не истощалась
в каком-то одном направлении.
... Из огородных работ больше всего люблю копать землю.
Копаю весной, копаю осенью (зяблевая вспашка). Иногда
даже копаю в перевал, когда первый пласт окажется внизу,
а второй сверху. Мне это просто доставляет удовольствие: ра­
ботаешь, потеешь на солнышке, а всегда ли это надо — не
задумывался.
... Из своего посадочного опыта. Картошка как будто
проще всего, но и тут много неясного. В литературе до сих пор
не решен вопрос о густоте посадки. В последнее время стали
спорить, что и окучивание не всегда нужно. Ничего я тут не
знаю. Мы с женой садим картошку всегда на расстоянии трех
четвертей куст от куста и ряд от ряда, независимо от сорта.
Окучиваем два раза...
... Садим под лопату, но не глубоко. Подбрасываем на наш
куст щепотку золы. Вот и все.
... Самой трудной культурой в данных условиях у нас ока­
зывается лук. Между прочим, заметьте: его требуется немало.
Трудность здесь в посадочном материале. Имею в виду при­
вычный русский репчатый лук. Он ведь растение трех-четырехлетнее...
Тыквенные: огурцы, тыквы, кабачки выращиваем предва­
рительно в бумажных пакетах, а по миновании заморозков
с пакетами высаживаем на постоянное место, в паровые гряды.
Неплохо выходит и высадка в грунт, но на хорошо освещенном
и защищенном от севера месте. У Вас, наверно, там полегче.
... У нас в семье без перемен. Все приветствуют, желают
успехов на отвоеванном пространстве. Герой Вы все-таки.
Привет Марии Степановне и ребятам от меня и всех наших.
Ваш огородовед П. Бажов.
19. IV. 45 гл

♦ ♦ *

Не знаю, нужно ли было приводить выдержки из .такого
письма об огороде. Может быть, его следовало сократить еще
более, если бы письмо рассказывало о картошке, луке и бобах,
а не о нем самом, через картошку, лук и бобы.
Кто знает, когда успешнее «писал» Павел Петрович сказы,
сидючи ли за столом или копая огородные гряды. Писатель
никогда не перестает быть им, если он писатель.
А теперь, коли уж я начал огородно-картофельный разго­
вор, подверстаю к нему тематически близкую сценку, происхо­
дившую в одну из весен на дворе дома Бажовых.
КАРТОФЕЛЬНЫЙ БАЛАНС

В военные годы в Свердловске картофель сажали все, кто
мог. Бажовы тоже сажали его у себя в огороде и на загородном
участке. Там им отводили несколько соток.
Когда бажовская семья собиралась на посадку картофеля,
вооружившись лопатами и нагрузившись мешками, я сказал
Павлу Петровичу:
— Неужели вам со своего огорода не хватает картофеля?
— Хватает. Даже гостей кормить остается.
— Тогда для чего же вы берете еще загородный участок?
— Жадность одолевает...
— Да ну вас, право... Только силы тратите. Опять ведь
выкопают ваш урожай, как в прошлом году, и оставят вам
одну ботву.
— Непременно выкопают. Все до последней картошечки
унесут.
— Так зачем вам это все надо?
— По несознательности. Умный человек правильно рассу­
дит, а я могу рассуждать только по-своему.
— То есть? — спрашиваю я.
— Я так думаю, что мою картошку и этой осенью не окку­
панты выроют. Свои люди ее съедят... И она, так сказать,
с картофельного баланса Свердловска никуда не денется...
Значит, я при всех обстоятельствах и в этом году буду участ­
вовать в улучшении нашего картофельного баланса... И вам
советую сотку-другую посадить. Не для воров, а для карто­
фельного баланса.

49

СТЕННАЯ ГАЗЕТА ПОД ПОТОЛКОМ

Дочери Павла Петровича (Ольга, Елена и Ариадна) не
могли вспомнить случая отцовской строгости.
Я как-то спросил:
— Неужели он даже не шлепнул ни одну из вас?
— Что вы, что вы! — удивлялись они в один голос.
Но это вовсе не означало, что Павел Петрович попуститель­
ствовал детям, баловал их. Они росли в режиме трудовых обя­
занностей, и до последних лет, уже замужние, дочери не нуж­
дались, чтобы отец повторял свою просьбу дважды. Это был до­
рогой моему сердцу уклад коренной рабочей уральской семьи.
Вместе с тем я не замечал, чтобы отец чем-то стеснял своих
детей. Всегда в доме бывал кто-нибудь из молодежи. И за стол
мы садились, что называется, «отцы и дети», как равные среди
равных. И за столом всегда оказывались и слишком безусые,
но имеющие право равного голоса.
Эта внутрисемейная демократия приносила много веселья,
не отделяла молодых от не очень молодых, и как-то все
было на виду. Вообще бажовский дом был домом открытых
дверей.
В начале сороковых годов у Бажовых рос и воспитывался
старший внук, Вова. Его отец тогда пропал без вести на фрон­
те. Мать Леля (Ольга Павловна) с утра до ночи работала на
военном заводе. Вова был на попечении бабушки с дедушкой и
отчасти младшей дочери Ариадны (в семье: Риды, Ридочки,
Ридченки). Вова рос упрямым, озорным мальчиком. За ним,
как говорили в семье, «нужны глаза да глазки».
Однажды Вова — видимо, в экспериментальных целях —
решил испробовать, как будет вести себя кошка в трубе горя­
щего самовара. И он опустил ее туда вниз головой. Кошка
с опаленными усами и обожженной мордой ошалело метнулась
на шкаф и раздирающе душу «мяргала»,будто жалуясь Павлу
Петровичу и окружающим.
На мой характер... Парню нужно было дать памятную
трепку... Но оного не произошло... Хотя этот поступок внука
вывел Павла Петровича из равновесия настолько, что он при­
бегнул к самому страшному, что можно ожидать от него, —
к молчанию.
Тут надо сказать, что Павел Петрович нежно любил живот­
ных. Собака, по имени Слива, лишившись слуха, зубов, ли­
шаясь и зрения, дожила свой век, окруженная заботой, поло50

В кругу семьи.

же иной для животного, съедая свою долю из без того ограни­
ченного рациона семьи военного времени.
Я слышал много теплых слов о Сливе. Павел Петрович, ро­
мантик по складу, разумеется, преувеличивал заслуги Сливы.
Это была самая обыкновенная дворняга. Но она будто отлича­
лась особым слухом на добрых и злых. Она будто бы даже со­
вершала подвиги...
Смерть Сливы нашла строчку в каком-то из писем ко мне.
Опаленная кошка, видимо, тоже была из приближенных
двора Павла Петровича. И это усилило виновность Вовы...
В доме Бажовых появилась «стенная газета», подвешенная
у потолка. Это был лист бумаги, на котором кратко крупными
буквами излагался состав преступления и называлось имя ви­
новника.
Сначала такой сверхгуманной мере воздействия не придали
значения. И в частности, Вова говорил:
— Подумаешь, дедушка газету вывесил. .. Кто ее читать
будет...
51

Но вскоре оказалось, что всякий пришедший читал эту га­
зету. Читал и подчеркнуто громко сокрушался о содеянном:
«Неужто такой хороший парень до этого дошел!» И начина­
лись рассуждения минут на двадцать. А Вовка прятался за
шкафом... Ему было весьма и очень стыдно...
Вовка и я находились в давних приятельских отношениях.
И меня история с кошкой, конечно, тоже настораживала...
В смысле жестокости мальчика... Но моя неприязнь к этому
роду когтистых и некоторая «изобретательность» Вовы застав­
ляли осуждать его не без улыбки. Заметив это, Вова решил
признаться мне откровенно и чистосердечно. Он раскаялся.
Мальчик так казнил себя, что я пообещал ему день на седь­
мой висения газеты выступить его защитником.
При Вове я произнес перед Павлом Петровичем адвокат­
скую речь, хитро упакованную в педагогическую назидатель­
ность. И Павел Петрович, превозмогая себя, сказал:
— Хорошо! Я могу снять стенгазету, чтобы не позорить да­
лее честное имя моего внука Владимира, но при условии, если
вы возьмете его на поруки под расписку.
И далее следовало составление, написание и прочтение по­
ручительского документа, который был заперт в главный ящик
письменного стола, и Павел Петрович строго сказал мне:
— Смотрите! Вы ручались. .Вы брали его на поруки...
С вас и спрос будет...
Газета была снята и торжественно сожжена в трубе того
же самовара.
А кошка с опаленной мордой долго ходила страшным упре­
ком Вове, который с тех пор стал неузнаваемо лучше.
Он с этого дня решил разговаривать со мною на «вы».
♦ » ♦

Признавая вполне закономерным в биобиблиографических
книгах хронологически последовательное течение повествова­
ния, все же предпочитаю ему свободную сюжетно-тематиче­
скую мозаику монтажа: глав, строк, цитат, писем и всего, чем
я располагаю. Поэтому прошу вас задержаться еще на
нескольких страницах, которые, как мне кажется, не будут
скучными.
Приглашаю вас на новогодний вечер...

ЕЛКА МИТРИЧА“

Зима 1941/42 года была холодная даже для Урала. Холодная
и не то что голодная, но все же не очень сытная. Трудное бы­
ло время. А елку справить хотелось. У Павла Петровича внук
и у меня две дочери. Одна еще была тогда дошкольницей.
А другая тоже пока еще не вышла из елочного возраста.
И последняя дочка Бажовых Ридочка не прочь была за­
жечь елку.
Елку решили соорудить в бажовском доме, там же и встре­
чать Новый год. Елочных, украшений оказалось не густо. Но
разных типографских бумажных обрезков, картинок можно
было набрать достаточно.
Сложнее оказалось сервировать новогодний стол. Семеро
Бажовых, четверо нас — итого одиннадцать ртов. Взрослые уже
научились есть умеренно, а как это внушишь детям? Они не
знают лимита за столом. Кое-что наменяли на рынке, где неусмиримо взбесились перед праздником цены на все съестное
и особенно — сопутствующее ему. Кое-что выдали в «лимит­
ном закрытом распределителе».
Завязка торжества заключалась в доставании елки.
Они были на рынке, но плата? Чуть ли не буханка
хлеба...
Главными деньгами того времени были тогда три вида
устойчивой «валюты»: буханка хлеба, чекушка водки и пачка
табака. Это все у нас, хотя и ограниченно, но было. А как рас­
статься в новогодний вечер с тем, что размерено до куска и до
глотка?
Решили елку добывать по совету Валентины Александров­
ны прямым и коротким способом — в лесу.
Лелечка, старшая дочь Бажовых, и я отправились по старой
Уктусской дороге. Холодно было так, что трудно дышать.
А елку вырубили. Доволокли. Втащили!
Дома у Бажовых и «ура», и рукоплескания, и визг, и поце­
луи. Шквал восторгов и, как никогда зимой, — теплынь.
Бажовский дом в те годы был холодным. Воробьи порабо­
тали достаточно для того, чтобы освободить пазы бревен дома
от излишней пакли. Да и время сказалось. Кое-где просели
углы.
Павел Петрович ради Нового года истопил печи собственно­
ручно, на «тысячу двести пятнадцать процентов», как он ра­
портовал нам, вернувшимся с елкой.
53

Он встречал нас в передней, приложив к несуществующему
козырьку руку, и докладывал:
— Истопник Бажов спалил недельную норму березовых
дров и двухнедельный запас до единого соснового, полена. Как
жить будем, неизвестно, а теперь снимайте валенки...
В комнатах пахло жареным. Значит, достали мясо. Вален­
тина Александровна, счастливая, сияющая, в светлом платье
(темные платья Бажов запрещал носить своей жене: «Нахо­
дишься еще в черном. Надоест»). Разрумянившаяся возле рус­
ской печки, она шепнула мне:
— Добавочную сегодня выдали.
Пока елка оттаивала, ребят выгнали в детскую. А потом
началось украшение. Украшали все. Кто чем мог. Даже, ка­
жется, старые открытки повесили. Все-таки красочное пятно.
А Павел Петрович, стилист и литературолюб, повесил на ни­
точках несколько кружочков копченой колбасы, подаренной
Мариэттой Сергеевной Шагинян, и «чекушку» (то есть четвер­
тинку) водки.
— Теперь в полном смысле «Елка Митрича», — ска­
зал он.
Я не знаю, помните ли вы старинный хрестоматийный рас­
сказ о старике Митриче, устроившем своему внучку елку. Мит­
рич повесил тогда на ее ветки шкалик водки и кусочки кол­
басы.
Нам всем хотелось веселого вечера. А когда хочется ве­
селиться, веселье
приходит даже по незначительному
поводу.
Главным режиссером веселья в этот вечер была Валентина
Александровна и при ней два артиста: Вова и моя младшая
дочурка Ксения.
Их в течение вечера, под «идейным» руководством Павла
Петровича, переодевали раз пятнадцать. Эти два очарователь­
ных артиста выходили танцующей парой то под испанцев, то
под украинцев, то под... неизвестно кого в прабабушкиных кру­
жевных панталонах и в дедушкиных рубахах.
Павел Петрович хохотал до кашля, до слез, требуя би­
сировать танцевальные номера. Дети, воодушевленные успе­
хом, теперь уже не только танцевали, но и пели невообра­
зимое:
Мы кармены... Мы вдвоем.
Мы танцуем и ноем.

54

Потом «двух карменов» трудно было уложить спать. Они
требовали зрелища и оваций.
Павел Петрович танцевал в этот вечер «Барыню»... Будто
иронически, будто для детей, будто снисходя, танцевал он все
же отлично. Чувство меры, чувство тональности, иронического
ключа делало танец очаровательным, не умалявшим ореола —
старейшего и почтеннейшего среди остальных.
Может быть, глава об этой елке тоже ни к чему, но ведь
П. Бажов был не только писателем, общественным деятелем, но
и весельчаком, затейником, любящим отцом и ласковым дедом,
нежным мужем и великолепным товарищем.
Не за одну же «Малахитовую шкатулку» любили мы его все.
Он сам был шкатулкой, неиссякаемым волшебным ларцом,
наполненным всем тем, что не чуждо живому, жизнелюбивому
человеку.
Бажова я почти не помню угрюмым...

Тетрадь четвертая

КАСЛИНСКАЯ ТАБАКЕРКА

ак я назвал эту тетрадь
не только потому, что это мне показалось привлекательным, но
и но ее существу. В самом деле, маленькая бажовская табакер­
ка, с которой он не расставался, заключала в себе не только
табак, но и, как бы собирательно, то, что выражало отношение
Павла Петровича к изумительному по тонкости художествен­
ному мастерству, которым славились восточные склоны Урала.
Это — камнерезное дело, гранильное, гравировальное, тонколи­
тейное и другие, вплоть до выплавки сталей и углежжения.
Им всем были свойственны «души высокие порывы», как и
сказам о них, выпестованным в солнечной душе сына рабочего
класса — Бажова.
УМОЛКШАЯ МИРОВАЯ СЛАВА

Табакерка-махорочница представляла собою отлитую из тон­
кого, мелкозернистого чугуна коробочку с «заполуваленными»
кромками и углами.
На крышке табакерки чуть больше спичечной коробки ста­
рого формата отлит известный лермонтовский сюжет обольще­
ния Тамары Демоном. Он, привиденчески бесплотный, с крыль­
56

ями, на которых заметны перья, с выражением лица, характер­
ным для аборигенов ада, как бы находится на втором, потусто­
роннем плане. Она же отлита рельефно-земной, не лишенной
некоторой соблазнительно-греховной полноты, в заманчиво
тонких одеждах, предстает на первом плане крышки табакерки
в таких подробностях и деталях, что только разве ковкое зо­
лото могло запечатлеть эту мини-миниатюру.
Часто эта табакерка служила поводом для рассказов о Кас­
линском заводе, Златоустовском заводе и подобных им. Я о них
знал и раньше, но что? Да ничего. Я знал, что оба они нахо­
дятся на Южном Урале, один льет чудеса из чугуна, другой
делает отличные ножи и вилки.
Я видел клодтовских коней, что на Аничковом мосту в Ле­
нинграде, отлитых в уменьшенно-настольном виде так, что
у коней виден волосяной покров. И в этом не натуралистиче­
ские изощрения, а изыск жанра тонкого литья. Павел Петро­
вич расширил мои познания, и я стал знатоком, хотя и
дилетантом, волшебного каслинского искусства. Бажов го­
ворил:
— Каслинские литейщики в форму льют чугун, а он осты­
вает серебром. И это я не для красного словца говорю.
И далее подтверждения: тяжеленькая чугунная табакерка
с Тамарой и Демоном на крышке стоила в Париже дороже,
чем такой же по весу серебряный портсигар. А чугунные ко­
лечки, брошки-сережки и «прочий женский убор» чуть ли не
приближались к золотым. Изыск!
Говоря о заводе, Павел Петрович часто упоминал имя кас­
линского мастера скульптора-самоучки Василия Торокина, рас­
сказывая о его литье, рассказывая как будто обычно, на самом
же деле «репетируя», он проверял на мне сказ, который потом
был назван в честь скульптуры Торокина, изображающей ста­
руху, — «Чугунная бабушка».
Сказ начинался почти так же, как рассказывалось мне
о заводе:
«Против наших каслинских мастеров по фигурному литью
никто выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а ни один
вровень не поставишь».
Я тогда, помню, скаламбурил:
«Вот и отличи у вас, Павел Петрович, где художественная
литература, где художественное литье. Недаром три первые
буквы общие». Сказ впервые был опубликован 8 февраля
1943 года в газете Карельского фронта «В бой за Родину». Ка­
57

залось бы, совсем вдали от Москвы, а стал сразу же известен
и перепечатываем.
Восславив сказом Каслинский завод и его мастеров, Бажов
с горечью узнал, что вместо художественных изделий завод
отливает... мясорубки. Я уже говорил об этом.
С одной стороны, война и как будто не до ювелирных по­
делок. Это верно. Верно и то, что кто-то должен отливать для
тыла мясорубки. Но после того как война завершилась, оказа­
лось множество литейных цехов, а Каслинский завод продол­
жал лить мясорубки.
Начались письма, ходатайства, а Каслинскому заводу не
возвращали его искусство. Нашлись болельщики и защитники,
кроме нас. Одним из таких был Николай Николаевич Серебре­
ников, высокочтимый Бажовым и вызывающий мое поклоне­
ние его настойчивости, терпеливости, которым обязан научный
подвиг.
Это он, Николай Николаевич Серебреников, создал первый
и пока единственный музей культовой народной деревянной
скульптуры. Это он на западных склонах Урала разыскал в се­
лениях северного Прикамья десятки резных и раскрашенных
Христов, а затем и резных богородиц, Магдалин, «Миколаевугодников» и опубликовал об этом книгу, разошедшуюся мол­
ниеносно по странам света.
Книга и собрание «пермских богов» потрясли наркома про­
свещения А. В. Луначарского в бытность его в Перми. Я пом­
ню, как восторгался Анатолий Васильевич и как благодарил
Серебреникова. Это было в середине двадцатых годов. Теперь
шло начало сороковых, и Серебреников продолжил свое рато­
вание за народное искусство Урала.
Вот что пишет Павел Петрович об этом мне в Москву:
«Вчера—1 апреля—слушал доклад H. Н. Серебреникова
«Искусство Урала». Вы ведь знаете, Серебреников тоже при­
надлежит к числу дорогих сумасшедшеньких *. От Вас pà3нится тем, что закрышка другая. Вы широкий открытый со­
суд, который дает огромное количество энергии в пространство.
Кого эта энергия заденет, тот может легко отмахнуться: что
Пермяк с Бажовым в этом деле понимают? Писатели! Серебре­
ников — сосуд, конденсирующий энергию. И вот вчера он

1 Имеется в виду старый анекдот о «миленьких сумасшедшень­
ких».

58

почти два часа держал советскую общественность Свердловска
под действием этой конденсированной энергии. Жарко всем
стало.
Говорил как будто об очень далеких вещах: об иконах стро­
гановского письма, о деревянной скульптуре, об архитектуре
заводских сооружений и поселков, о чугунном литье Кувы,
Кусы и Каслей, о гранильном и камнерезном искусстве, ни
разу никого ни в чем не укорил, но всем стало стыдно...
... По литейному делу Серебреников оказался тоже очень
сведущим, без узости местного патриотизма.
Рассказав об опытах разных заводов, он пришел к выводу,
что только Касли смогли дать высокие образцы литья. При­
чина оказалась не изученной и на сегодняшний день, но факт
остается фактом. Недавняя попытка скульптора Камбарова
с помощью двух каслинских литейщиков сделать отливку на
Уралмаше показала, что дело не только в опыте литейщиков,
но и в формовочных песках, и в качестве чугуна, и в древес­
ноугольном способе его изготовления. Словом, темное, неизу­
ченное место.
Как видите, по поводу Вашего письма все-таки беспокоюсь.
Задела капелька паров из открытого сосуда.
Разве это плохо?
Ну, будьте здоровы. Привет Марии Степановне и ребятам.
Чтобы не было повода сослаться на неполученные письма, по­
сылаю это заказным. Только Вы его как-нибудь прочитайте.
Иначе вовсе обидно — мазать по бумаге ни для кого. 2 апреля
44 гл
Это письмо не только прочиталось и перечитывалось, но и
не забылось, запав в память и душу, а затем продолжилось
статьей о Каслях, которую писал я, но моей рукой, кажется,
водил Павел Петрович.
А было это так.
После того как не без усилий и авторитета Павла Петро­
вича Каслинскому заводу вернули его художественное литье,
писатель Юрий Хазанович привез мне из Свердловска каслин­
ские настольные часы. Эта тяжеленная отливка 10 килограм­
мов и 560 граммов представляла (и представляет) собой две
ростовые фигуры: Данилы-мастера и Медной горы Хозяйки.
Чугунное литье, может быть, и не сердило бы при взгляде на
него, если б оно было сделано на каком-то другом заводе, а не
на Каслинском, овеянном славой изготовления миниатюр и
59

увенчанном первоклассным сказом Бажова. Он-то, его голос,
его любовь к Каслям, его опасения, что «мясорубочный затя­
нувшийся антракт» прервет нить преемственности мастерства,
заговорили во мне. И мне показалось, что так и случилось.
Когда я вспоминал Тамару и Демона, уместившихся на крышке
табакерки, и смотрел на эту почти полуметровую грубоватую,
чуть ли не пудовую поделку, ненаписанное письмо Бажова
разговаривало со мной:
«Что же вы так равнодушно смотрите и годами терпите это
крупномасштабное отклонение от тонкой прелести дедовских
ажурных сувениров на века».
Этот разговор стал невыносим, и я опубликовал в «Правде»
критическую статью «Касли», которая, как я свято верю, была
только, повторяю, технически написана мною, принадлежа
П. П. Бажову и H. Н. Серебреникову. Но...
Но мало что изменилось после этой статьи, и в этой главе
я продолжаю напоминать о мечте родоначальника рабочего
сказа в художественной литературе, незабвенного Павла Пет­
ровича видеть Каслинский завод в ореоле нарастающей славы,
не только прадедовской, но и славы его мастеров-пра­
внуков.
ГЕРБ ГОРОДА

Литература не живет порознь с жизнью, но и нашу совре­
менную жизнь тоже нельзя представить без литературы. Если
Жизнь (напишем ее с большой буквы) порождает литератур­
ные произведения, то и литературные произведения, если
они произведения литературные, перерождают, переустраивают
жизнь, облагораживая, возвышая ее, наполняют большим ды­
ханием времени и его передовыми идеями. Коммунист Бажов
этому был верен с первой и до последней написанной им
строки.
Камнерезное, гранильное, чеканное, граверное, литейное
искусства не только оплодотворяли и вдохновляли Бажова как
писателя, но и он, его произведения активно подымали звуча­
ние чисто уральских искусств, числящихся в прикладных, до
большого изобразительного искусства. А сказы о нем тоже,
к слову доведясь числившиеся полугласно (кем-то и где-то
«про себя») жанром «гибриидально полуфольклорным», цвели
не только мастерством написавшего их, но и трудом главного
60

их героя, рабочего, вошли не
просто в литературу, но и в ли­
тературу классическую.
Признаюсь, я был не очень
благодарным
и памятливым
слушателем
рассказываемого
Павлом Петровичем. Слишком
много он знал, а емкость моей
памяти не по рассказчику бы­
ла маловатой. Однако о Зла­
тоусте как заводе, о его масте­
рах и прославленной первой в
России булатной стали говори­
лось очень часто. Так часто,
что мне кажется, Златоуст был
у Бажова городом-фаворитом,
Герб города.
в числе немногих после родных
городов Сысерти и Полевского.
Златоусту посвящено Павлом
два сказа: «Коренная тайность» и к Иванко Крылатко». Первый из них о
выдающемся и талантливом златоустовском металлурге
П. П. Аносове, сварившем и внедрившем на Урале булатную
сталь. Это сказ-гимн пытливому, творческому научному труду.
Это и сказ-опровержение рассказа «Тайна булата», написан­
ного Е. Федоровым, где автор, идя на поводу приключенческой
занимательности, приписывает своему герою скитания и посе­
щение Дамаска, где он выведывает «рецептурную тайну» вы­
плавки булатной стали, тогда как архив свидетельствует о при­
оритете Аносова.
В сказе «Иванко Крылатко» опоэтизирована крылатая душа
златоустовского художника-гравера Ивана Николаевича Бу­
шуева, мастера золотой насечки на русском оружии из булат­
ной стали. Крылатый конек на сабле как бы стал автографом
мастера, а затем гербом города Златоуста. Златоустовская
сталь, скажем в той же строке, не была обойдена вниманием
художественной литературы. Широкоизвестная пьеса Николая
Погодина «Поэма о топоре» — это поэма о новой знаменитой
нержавеющей златоустовской стали.
Какая честь заводу и городу жить в сказке! Лестно быть
автором произведения, запечатленного в гербе знаменитого
Златоуста, типичного города-завода, города-рабочего очарова­
тельного Южного Урала.

СТЕНОГРАФИЯ И МАШИНКА

Коли уж мы заговорили о технике, связанной с искусством,
то, может быть, справедливо заметить, что работа современного
писателя не чуждается, а иногда и нуждается в технических
средствах.
Позвольте не называть известные писательские имена, но­
сители которых предпочли сыну гусиного пера — перу сталь­
ному — пишущую машинку. Одни печатали на ней, а другие
диктовали на нее.
Вот бы, думал я, такие же условия Павлу Петровичу. И ра­
бота спорее, и глаза целее.
Предпочитая от слов переходить к делу, ища конструктив­
но-организационные способы облегчения работы Павла Петро­
вича, я имел возможности получить в Литературном фонде
субсидии на оплату постоянной стенографистки. И теоретиче­
ски выглядело все реально и осуществимо: Павел Петрович
рассказывает, сидя у себя дома, она записывает. И никакой
усталости и напряжения. Потом перечитка записи. Правка. Со­
кращения. Добавления и так называемый беловой черновик
рукописи готов.
Не получилось. Вот что Бажов говорит о стенографии:
«Со стенографисткой все-таки ничего не выйдет. Поверьте,
это я уже испытал. Не было в моей жизни стенограммы, кото­
рую я сумел бы исправить, хотя стенографистки бывали и
очень квалифицированные. Видимо, в моей устной речи нет
той необходимой дозы литературной правильности, которая
другим легко позволяет пользоваться стенографической за­
писью. Получается сплошная мука. Говоришь как будто и
ладно, слушают тебя, понимают, а увидишь запись, ничего не
поймешь и исправить не можешь. В тех случаях, когда надо
было обязательно сделать запись, переделывал ее вовсе заново,
и стенограмма мне ничуть не помогала, а скорей мешала. Да и
все равно записанное надо перечитывать, так как на слух вос­
принимать тоже не привык».
Когда со зрением Павла Петровича становилось хуже, я
стремился хотя бы облегчить самую технику письма, зная по
другим и по себе, что когда пишущая машинка становится
«рефлекторным придатком рук», она оказывается куда пред­
почтительнее пера. И тем более предпочтительнее, когда пишу­
щий на ней овладевает так называемым «слепым методом» пе­
чатания или хотя бы «полуслепым». Логика проста: Павлу

62

Петровичу труднее вывести букву пером, нежели воспроиз­
вести ее на бумаге одним ударом пальца по клавишу машинки.
И строка ровная, и буква четкая, и виден размер (объем) напи­
санного.
Павел Петрович протестовал. Высмеивал меня, называл
«американствующим» кем-то.
— У Пушкина и гусиным пером получалось не плохо, — до­
казывал он. — Так можно до линотипа дойти. Сразу набор.
Инерция мышления, как известно,—страшнейшая из инер­
ций. Ореол «рукописной рукописи» исключал машинописную
технику. Она оскорбляла перо. Она «отпугивала своим стуком
вдохновение».
— Вы только представьте Александра Сергеевича, печатаю­
щего на машинке «Я помню чудное мгновенье...» или «Не пой,
красавица, при мне...» Представьте, и вы увидите, как это не­
суразно. Оскорбительно для рукописи, для строк без почерка.
Это оскорбляло меня. Я даже лирические личные письма
писал на машинке. Клин нужно было вышибать клином.
— У гениев древности, — говорю я, — не было бумаги, но
Пушкин уже не писал на папирусе и бараньей коже. Пушкин
писал при масляной лампе. Заведите ее и вы вместо электри­
ческой. У нее же холодный, неживой свет. Но освещаться лу­
чиной сказочнику еще лучше. Особенно сосновой. Мало дымит,
хорошо пахнет, потрескивает и настоящий первозданный
огонь, как у Данилы-мастера в «Каменном цветке».
Бажов отмалчивался. Глядел в сторону. Чадил самосадом.
Он знал, что ему не хотят зла. А я наступал. Называл фами­
лии маститых и произведения, известные всему миру, напи­
санные на машинке. Вспомнил и «Ремингтон» с закрытым
шрифтом Толстого. И наконец, по возвращении в Москву
принял все меры, чтобы Литфонд по «собственной инициа­
тиве» подарил Павлу Петровичу пишущую машинку. Тогда ее
трудно было достать.
Подарил. Послал. Средневатенькую. Трофейную. С плохо
перепаянным русским шрифтом. Но она полюбилась Павлу
Петровичу. Аппетит пришел с едой.
Машинка понравилась. Сначала как игрушка, а затем как
«механический помощник», облегчающий технику письма и не
затрудняющий самое уязвимое. Глаза. Зрение. Вот что пишет
мне Павел Петрович:
«... Как видите, «осваиваю» машинку...
.. . Печатаю, разумеется, медленно, строка у меня вихляет,
63

знаки проскакивают, но уже для моих адресатов это лучше,
так как не придется разбирать мои стариковский почерк. Для
меня тоже, пожалуй, уже лучше, так как машинка позволяет
печатать без напряжения зрения. Выяснился пока один су­
щественный недостаток. Не видя пред собой написанного,
часто ставишь то же слово, которое только что употребил. Если
взяли бы труд подсчитать, например, сколько раз в этом пись­
ме встречается слово «довольно», то автору должно стать
стыдно, но он ничего: утешается тем, что не привык еще. Об­
легчает, но и раздражает обилие сходных буквосочетаний (при
письме этого как-то не замечаешь). В этом кажется какая-то
ограниченность возможностей языка, хотя знаешь, что это не
так. Во всяком случае, крайне доволен. Благодарен не только
Литфонду, но и вдохновителю подарка. Тому самому, кото­
рого Вы, вероятно, изредка видите в зеркале, выходя из Ксаниной комнаты.
Кудрявый такой, но уже с поредением на макушке. Не про­
веряйте! Ничего не поделаешь. «Преходит бо образ мира сего:
кудрявый плешивеет, а плешивый в прах переходит». Будем
утешаться, что из праха небесно-синий лен вырастет. Насколь­
ко это весело, судить не берусь, а работе мешать может. Это
мной испытано и отвергнуто, но вот, видно, не окончательно
изгнано. Простите за срыв в эту сторону.
17 декабря 1944 г.»
АППЕТИТ ПРИШЕЛ С ЕДОЙ

Взаимоотношения с механической помощницей у Павла
Петровича улучшались. Налаживались. Она, войдя в его рабо­
чую комнату как принудительная профилактически-предупредительная необходимость, становится постепенно тем самым
рефлекторным придатком рук, о котором я говорил. Павел
Петрович еще боится признаться в добрых чувствах к своей
портативной сотруднице, но уже мирится с ней. Не буду голо­
словным и выпишу из его письма ко мне подтверждающие ска­
занное абзацы:
«Шрифт, каким написано Ваше последнее письмо, мне пе­
рекрыть было бы нечем, если бы не Ваша же лента. Глядите,
что делает! Хоть вывеску ставь: ново! Экстравагантно! Спе­
шите видеть! Строчка черная, запятые красные! Не будем до­
искиваться, отчего это: неправильно поставил, узка лента или

64

дефект в подводящем аппарате. Факт налицо. Так его и при­
мем. Для конвертов это немножко неудобно, а в письме даже
забавно.
Шрифтик, действительно, хорош, но. . . есть в нем что-то от
банковской щеголеватости. Знаете? Чистенько, гладенько, все
размеренно, а не веселит, бухгалтерию напоминает. Никакой,
можно сказать, пи лирики, ни романтики.
Ну, ведь русские на этот счет прихотливы. Неслучайно наш
национальный поэт обронил будто бы мимоходом многознаме­
нательный стих: «Как уст румяных без улыбки, без граммати­
ческой ошибки я русской речи не терплю». Шутка, скажете?
Но шутка гения, а она весит больше иного исследования. Мо­
жет быть, мы, воспитанные на просторах первозданной красоты
нашей родины, меньше всего принимаем все прилизанное,
слишком правильное. Ошибка у нас, как скала среди реки, как
старая липа на пшеничном поле, легко принимается. Другие бы
убрали, а мы даже любуемся: бойцы! Богатая невеста!
И никто не докажет, что это плохо. Вдуматься, так уви­
дишь за этим культ живой красоты против гримас городской
европейской культуры вроде деревянных катков и бетониро­
ванных пляжей.
В отношении Ваших клавиатурных изысканий могу
только склонить почтительно голову. Сам, каюсь, до сих пор
не удосужился узнать, каким пальцем по какой букве принято
колотить в русском и международном масштабе. А ведь, ве­
роятно, выводы есть. Тут уж наша сожалительная особен­
ность: любим прокладывать новые дороги рядом с существую­
щим трактом».
Машинка стала в конце концов заменой пера Павла Пет­
ровича. Он уже не слышал ее стука, не задумывался о конце
строки, о переводе валика, о нажиме на клавишу заглавных
букв. Клавиши сами услужливо подвертывались под его паль­
цы. «Полуслепой метод» печатания осваивался сам по себе.
Глаза отдыхали, и Павел Петрович стал реже жаловаться на
них. Смотрите, какие веселые и чуть озорные строки выбивал
его палец:
«... Думаю засесть с машинкой примерно на месяц куданибудь «под сень струй» и побрякать там без телефона, без
посетителей. Мемуарная литература ведь довольно близка
к эпистолярной. Жарь по порядку, что в голову придет. Гля­
дишь, в день страниц десяток и набрякаетпь, и читать не надо,
так как уверен, что тут только корректурные ошибки, а не из­
3

Долговекий мастер

65

вращение смысла. Попробую, во всяком случае. Если окажется
ладно, стану продолжать, не выйдет — тогда и суда па это не
будет. Вопрос ведь не только в книге, но и в том, чтобы она
вышла стоящей, а не просто сборником случайного. Здесь же
у меня не очень много возможностей для литературной работы.
Донимают разные дела-делишки, которые бывают на каждый
день».
Машинка, без всякой иронии говоря, способствовала подня­
тию производительности труда литературного и особенно эпи­
столярного. Ко мне стали приходить машинописные письма
объемом до четверти печатного листа и более.
Если б Бажова увлечь магнитофоном вместо машинки, ко­
торый бы не заставил стесняться его, делая длительные паузы,
то появился бы могущественный избавитель напряжения глаз.
Но дело в том, что почти никто не принимал близко к сердцу
трагедии надвигающейся слепоты, которая, слава всевышнему,
и в первую очередь профессору Страхову, миновала.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ АВТОМОБИЛЬ

Где машинка, там логична и машина. В смысле автомобиль.
Каслинская табакерка оказалась, как я вижу, до того ёмкой и
непривередливой тетрадью, что позволяет впускать в себя са­
мое неожиданное — от клодтовских коней до трофейного авто­
мобиля. «Оппель-капитан» был предуготован Павлу Петровичу
не без прямого участия Дмитрия Алексеевича Поликарпова.
Он тогда в Союзе писателей ведал всем, чем не ведали выбор­
ные секретари, хотя и должны бы, но... По недостатку ли вре­
мени или благодаря уходу от текущих дел в свои творческие
дела.
— Слушай и не сообщай об этом, кроме рынка, никому, —
предупредил меня Дмитрий Алексеевич. — Твоему Павлу Пет­
ровичу занарядили трофейного «капитана» на полном ходу и не
требующего ремонта. Какие будут замечания?
Улыбка всегда проступала на лице Поликарпова сквозь его
сдвинутые брови, нахмуренный лоб и сквозь голос, нарочито
официальный и деловой.
Я, конечно, не мог броситься на шею Дмитрию Алексеевичу.
Не тот стиль общений. Не та обстановка. Не тот уровень взаи­
моотношений.
66

— Доволен?
— Очень, Дмитрий Алексеевич.
— Ия! Хорошая подмога его ногам.
С этого дня я жил «оппель-капитаном» голубого цвета,
в цвет глаз Павла Петровича, и писал восторженные письма
на Чапаева, 11. Советуясь и советуя, консультируясь и кон­
сультируя. .. Перспективы автомобильных путешествий по
Уралу, превращение автомобиля в спальню на колесах, были
так реальны.
Восторг!
И голова дымится! И выезды счастливые
в глазах. . .
Мне было еще только сорок три и пока еще все впереди,
а ему уже шестьдесят седьмой. . . Об этом он пишет па мои
мечтательные письма:
«О машине не стоит беспокоиться. Я же говорил, что это
идет по другой линии. Соответствующего ранга капитан здесь
уже мне предложил взять паспорт машины, но на вопрос о са­
мой машине ответил не особенно определенно. . .
Вам не надо объяснять, куда может повести эта дорожка
технически неграмотного да еще усиленно заботящегося в пер­
вую очередь о спокойствии.
Усилились и предложения «опытных водителей» поступить
на работу. Это тоже показатель, что машина где-то близко и
водители почуяли уже кусок, около которого стоит походить.
Предложения, разумеется, самые соблазнительные: «ни о чем
не беспокойся». Заинтересованность понятная, но мне она ни­
как не по пути.
Отсюда вывод — надо поступить так же, как тот слепой,
о котором вы заговорили, но не кончили. Ведь как было?
Дали слепому коня, а он говорит: «масть не та».
— Какую, — спрашивают, — тебе надо?
— А мне, — отвечает, — больше всего та по душе, которая
с надежным кучером и в крепкой телеге.
В переводе на язык современности это значит: надо пере­
дать право владения машиной на корню (от выбора) какомунибудь большому гаражу, выговорив себе разъезды в пределах
своих бензиновых лимитов. Кстати, из всех марок машин я все­
гда предпочитал ту, которая зовется «дежурная», что приходит
по звонку и куда-то уходит потом. Такая машинка мне как раз
под цвет глаз.
Мне все-таки 67-й в доходе, и брать на себя дополнитель­
ную заботу о машине и шофере мне просто не под силу. Ко­

3*

67

нечно, марка «дежурная» звучит не так внушительно, как
«свой оппель», но можно найти выход из положения. Назы­
вать, например, дежурную по-тарабарски «Цехумпая». Чем не
марка?
Так-то, друг мой! Подумайте, коли досуг случится, «по за­
тронутому» и вообще учитесь мыслить практически, учитывая
не только «кажимость» (голубой цвет, спальные места), но и
«сущность» (бесконечные заботы о бензине, покрышках и
проч, и проч.)».
А машина жила в бажовской голове, куда он пускал других
не всякий раз. Виделись ему «недоезженные места недосказан­
ных легенд». И своя машина, именно своя, как «вездеходные
калоши», как придача к ногам, такая же, как машинка — к ру­
кам, многое бы прибавила к его сочинениям. Для него было
очень не второстепенно: удивиться, обрадоваться, открыть.
У так называемой «дежурной» машины ограничен радиус
действия, время ожиданий и то же «стеснительное неудоб­
ство», что и со стенографисткой. Ты молчишь, думаешь, а она
ждет. Становится неловко. Женщина же... Начинается тороп­
ливость. Суета. . . А «служенье муз», как вы знаете, ее «не тер­
пит». Что-то в этом роде говорил Павел Петрович и о поездке
на машине с шофером:
— Представляете, встреча в дороге. Ну, скажем, с лесни­
ком. Разговорился. Началось интересное... А водитель нетер­
пеливо курит одну за другой... Ты понимаешь, что ему стран­
но такое праздное препровождение времени. . . Ты выглядишь
чуть ли не болтуном на сытое брюхо.. . И. . . Да что тут гово­
рить. . .
Хотел Павел Петрович — «пионер велосипедного движе­
ния» — продолжиться в автомобильном движении. Хотел.
Неоспоримое подтверждение этому — наши позднейшие по­
ездки по Подмосковью на моем «сереньком мышонке». У меня
появился «Москвич» из самых первых, такой же, как у Павла
Петровича. И шофером был я. Мне не обязательно объяснять,
зачем Бажову нужно остановиться подле обедающих в поле
трактористов или посмотреть, как чувствуют себя уральские
жители, переселившиеся в Москву, — лиственницы. Здесь он
пе ограничен. И если вздумалось свернуть на проселок, веду­
щий неизвестно куда, — руль направо или налево, и все.
Подмосковье для Павла Петровича — малознакомая зем­
ля. Поэтому я бывал иногда и гидом. И как-то, въезжая в го­
род по Волоколамскому шоссе, я указал на туннель:
68

— Павел Петрович, мы сейчас под рекой поедем, под ка­
налом. ..
— Трезвый-то вы, — сказал- он, — не становитесь учтивее.
— То есть?
— Ну зачем вам нужно человеку постарше вас голову мо­
рочить? Я уж не окончательная провинция... Кому же может
прийти в голову пароходы, баржи и все прочее пускать над
автомобильной дорогой, когда дураку грамота, что мост через
капал дешевле, проще и надежнее.
В это время послышался пароходный гудок. Я свернул на
обочину и заглушил мотор. Перед глазами по насыпи, которая
предполагалась им железнодорожной, прошли пароходные мач­
ты, дым парохода и кромка его трубы.
— Неужели не «брёх»? Как же это так? — очень смущенно
сказал он и попросил дочь: — Сбегай на вершинку и посмотри.
Я не помню, какая из дочерей побежала — Лелечка или
Рида — на «вершинку» насыпи, по которой проходил канал.
Только помпю отлично, что Павел Петрович удивился до блед­
ности на лице. А потом заметил, что туннель сквозь насыпь
гораздо благоразумнее, дешевле и, главное, удобнее для езды.
— А между прочим, — сказал Павел Петрович, — получил­
ся готовый рассказ. Напишете, наверно, и простачком выве­
дете меня под другой, конечно, фамилией. Пощадите все-таки
мою репутацию...
А я, как видите, не пощадил. Да и нечего тут щадить,
когда гидротехники, специалисты из «больших заграниц», го­
ворят восхищенно и очень много о технике и сооружениях ка­
нала имени Москвы.
Каждый раз, когда подъезжаю к этому туннелю, всегда
вспоминаю Павла Петровича. И вы, пожалуйста, вспомните
его, если вам доведется по Волоколамскому шоссе въезжать
в Москву, «нырнув» под канал.

Ну, а машину, как я уже говорил, Павел Петрович получил.
Новенький, хороший «Москвич», которым не пришлое^ поль­
зоваться так, как хотелось. Он только числился бажовским, а
был «дежурным» в исполкомовском гараже.
На этом и завершим пестрейшую из всех пестрых тетра­
дей — «Каслинская табакерка», которую вполне можно было
назвать прилагательным от слова «винегрет» или от слова
«окрошка».

Тетрадь пятая

Y
НЕНАПИСАННЫЕ РОМАНЫ

центре огорода Бажо­
вых лежала груда серого камня-плитняка. Она явно мешала
и была не нужна. Но шли годы. Возле груды выросла сирень.
Большая. Давала уже тень, а камень лежал и лежал.
— Люблю посидеть на этом камне, покурить, поговорить, —
делился со мной Павел Петрович. — Привык. И камень стал
привычен глазу.
На этих камнях в летнюю пору, в тени сирени, в относи­
тельной тишине далекого от центра города зеленого местечка,
ничто не мешало рассказыванию и слушанию. Жаль только,
что вечные молчальники, камни, не могут поведать не утаен
ных от них необычных историй, какие знал или придумывал
Павел Петрович.
Чаще всего начинал он, кстати и некстати, свою разговор
ную живопись с присловного словца: «ну, хорошо...»
ЖИВИНКА В ДЕЛЕ

— Ну, хорошо... Закурим для разбега, — завел как-то Па­
вел Петрович свой разговор. — Это еще мои старики сказы­
вали. Годков-то, значит, порядочно прошло. Ну, все-таки после
70

крепости1 было. Жил в те годы в нашем заводе Тимоха Малоручко...
Плавный, неторопливый, совсем «не литературный», а так,
как бы «промежду прочим, для препровождения времени,
обычный разговор». Без затяжной экспозиции, со скорой за­
вязкой и стремительным развитием действия и сюжета, в новой
для меня лексической манере с короткими и выразительными
репликами диалога прозвучала эта новинка:
— В каждом деле до точки дойду...
— На всякое, — кричит, — дерево влезу и за вершинку по­
держусь! ..
— Придет срок — ни одно ремесло наших рук не минует...
Чем тише сказывает сказитель, чем меньше педалирует на
«эстрадное звучание слов», тем выразительнее они.
Именно так и «сказывал» Павел Петрович. И только раз,
один раз в городке Таборы, читая свой самый короткий сказ
«Тараканье мыло», он дал своему голосу «филармоническую»
резвость, и веселый сказ, в веселом исполнении, был как бы
«перевеселен» и обесценен исполнением.
Чтение, особенно авторское, не любит лишнего жеста, кон­
тинентального изменения голосов действующих лиц, артисти­
ческого шепота, скандирования, «голосового усмешнения» и без
того смешного. У литературного произведения ровная «печат­
ная строка». Только такой, мне кажется, она должна быть в
авторском чтении.
Таким было чтение (рассказывание) нового «коронного»
трудового рассказа «Живинка в деле».
На меня «Живинка» произвела слепящее впечатление, и,
чтобы проверить, нет ли в нем очарования бажовского голоса,
я попросил дать прочитать рукопись.
— С удовольствием бы, — сказал Павел Петрович, — да я
пока еще эту заготовку не переносил на бумагу. Ну да это
последнее дело...
Не помню, в таких словах это было сказано или в других
каких-то, но суть остается той же. Павел Петрович «писал чер­
новики» сказов в уме. «Мысленно», про себя, «перешептывал»
их, доводя до близкой к последней стадии — до бумаги. Может
быть, это происходило и потому, что Павел Петрович начи­
нал плохо видеть. А всякая переписка — это и напряже­
ние глаз.
1 Имеется в виду крепостное право.

71

Садясь к столу, Павел Петрович не писал, а как бы «пере­
писывал из головы» законченный или, на худой конец, закан­
чиваемый сказ. Поэтому, насколько мне известно, в его архивах
почти не сохранилось черновых вариантов. У «бажововеда», осо­
бенно у не знавшего лично Павла Петровича, может создаться
впечатление, что он писал легко и сразу набело. Никогда он
так не писал. «Живинка в деле» была напечатана одновремен­
но в газетах «Правда» и «Труд», причем в «Труде» сказ со­
провождался стихотворением Демьяна Бедного:
Колдун уральский бородатый,
Бажов, дарит нам новый сказ.
«Живинка в деле» — сказ богатый
И поучительный для нас.
В нем слово каждое лучится,
Его направленность мудра.
Найдут, чему здесь поучиться
Любого дела мастера.
Важны в работе ум и чувство,
В труде двойное естество.
«Живинкой в деле» мастерство
Преображается в искусство.
И нет тогда ему границ,
И совершенству нет предела,
Не оторвать тогда от дела
Ни мастеров, ни мастериц,
Их вдохновение безмерно,
Глаза их пламенем горят.
Они работают? — Неверно,
Они — творят.

УСТНОЕ ПИСЬМО

«Живинка в деле» — главный ключевой сказ цикла ее име­
ни, о трудовом вдохновении, у которого нет предела, нет по­
следней ступени лестницы восхождения творца, в любой про­
фессии, даже такой, как углежог.
Бажов взял в «Живинке» именно эту профессию, считав­
шуюся на доменном Урале самой «черномазой», неблагодарной
и каторжной, лесной «чертозпаевой» профессией. По словам

72

самого Бажова да и по моим детским наблюдениям на «жига
ревских кучах», где под слоями дерна, дымясь, томились по
ленья, превращаясь в древесный уголь для доменных печей,
жигарь (углежог) знавал много «тайных тайностей», чтобы
выдать звонкий первосортный уголь. Держишь, бывало, в ре­
бячьих руках черное легкое угольное полено. На нем сохра­
нились все слои, древесный рисунок прожилок, разводов возле
сучьев... Все, кроме цвета и веса. Оно громадно, почти неве
сомо и сухо, ипо-особому тонко звенит...
В этом цикле сказов наиболее типичны: «Иванко Крылат
ко», «Чугунная бабушка», «Хрустальный лак», некоторые дру
гие, в том числе и «Каменный цветок». В нем тот же лейтмо
тив «Живинки» в ином звучании. Данило-мастер, Данило-ху­
дожник ищет ее в красоте цветка из камня, в искусстве камне­
реза. Одновременно «Каменный цветок» принадлежит л к за­
главному циклу книги «Малахитовая шкатулка».
Как бы и кто бы ни разделял сказы, все они в едином цикле
утверждения высоконравственного, целомудренного и благород­
ного. У Павла Петровича нет ни одного сказа, который бы отец
не мог прочитать своей младшей дочери.
Павел Петрович писал медленно и трудно. Некоторые сказы
вынашивались годами. Например, «Иванко Крылатко» — сказ
затяжного рождения. Еще в кои веки Бажов говорил мне про
златоустовскую булатную сталь.
Но когда выношенный и «перешептанный» сказ бывал го­
тов для бумаги, то и здесь происходили заминки.
Павел Петрович писал обычно ночью. Когда все спят. Когда
тихо. Писал, не отрывая пера, и вдруг спотычка. Потерял или
не подобрал нужного слова... И кончено. Не тронется дальше.
Помню, он говорил:
— Все вчера, хорошо шло, да одно слово куда-то делось.
Нужное слово. Стержневое. Часов до четырех утра искал его.
Светать уже стало. Плюнул и лег спать...
Я на это резонно возражаю:
— Взяли бы да и пропустили это слово. Поставили бы
красным карандашом многоточие. А потом бы вставили.
— Это верно, если по-строительному делу судить. Только,
я думаю, слово не кирпич. Потом найдешь не то, и все поле­
тит, переделывать придется.
Разумеется, я не оспаривал Павла Петровича, хотя и при­
водил примеры иной технологии письма, а он неизменно от­
вечал:
73

— Кто как, и всякий по-своему.
Я ссылался на авторитеты мирового звучания и развивал
теорию «первого стремительного, почти безотрывочного черно­
вого прогона произведения». Все как видится, как замыш­
ляется, со всеми огрехами, пропусками, «ненайденностями» и
«гадательными», «примерными» «предположительностями». При
этом способе запечатлевается самое главное — «конструкция»
и, если можно так выразиться, сюжетный каркас произведения,
подобный тому, какой делает скульптор для задумываемой им
фигуры.
— А потом уже, — доказывал я, — можно добавлять дета­
ли, убавлять лишнее, обогащать подробностями, заниматься
чисткой языка, синонимическими заменами и тому подобным.
Но во всех случаях сохранять первый (первозданный) черно­
вой вариант, не правя его, не выбрасывая из него... Желатель­
но сохранить и второй, возможно, и третий.. . Скульптор этого
не может сделать... Потеряв линии, изгибы — ну, словом, по­
дробности, вылепленные в глине, — он уничтожает этим пред­
шествующие «редакции» своего произведения. А литератор мо­
жет их сохранить.
Теоретически Павел Петрович был согласен с этим мето­
дом и сам публично восхищался тем, как Л. Н. Толстой сумел
изложить первую «редакцию» романа «Воскресенье» на не­
многих четвертушках писчего листа.
Я знал, может быть, немножечко больше других, какая бо­
гатейшая сокровищница — память Павла Петровича и сколько
томов заключено в ней, которым не суждено было появиться
хотя бы потому, что для этого нужна если не вторая жизнь, то
хотя бы еще половина жизни.
И мне хотелось воспламенить Павла Петровича на создание
книги, в которой бы запечатлелось, хотя бы конспективно,
пройденное, виденное, слышанное, задумываемое и отвергну­
тое, не нужное ему, но полезное кому-то другому, и прежде
всего читателю.
Помню, в номере гостиницы «Москва» я развивал сюжет
книги «Пройденное».
— Представьте, Павел Петрович, вы идете по жизни, через
все годы. Начиная с Сысерти, Полевского завода, с вашего по­
явления в Екатеринбурге и рассказывается, что встретилось
вам на пути. Справа. Слева. Что вспомнилось из пройденного.
Что виделось и не оказалось впереди. Встречи. Люди. Люди
светлые. Люди черные. Люди так себе — «никто», но люди.

74

Слышанные рассказы от других. Чьи-то поучительные судьбы.
И получится интересный том, а то и два, которые будут ши­
роко читаться, даже если в них не окажется языкового изыска,
а просто рассказы, к которым мы прибегаем, коротая время
в поезде или сидя за веселым столом в кругу друзей.
Павла Петровича это не то что сердило, но не находило
в нем отзвука. Это он считал неосуществимым для него. Так
же считали и некоторые другие.
С Павлом Петровичем мне довелось пройти, может быть,
немногим менее ста раз от Дома печати (центр города) на его
тогдашнюю окраину, до угла улиц Чапаева и Большакова, где,
как я уже говорил, находился дом Бажова. Шли мы обычно
медленно. Иногда останавливались. Возвращались. Присажи­
вались на скамьи у чьих-то ворот. К этому прибавьте многие
поездки по уральским городам и заводам. Сюда же приплю­
суйте минимум еженедельные встречи либо у него дома, либо
у нас в гостинице «Большой Урал», где наша семья прожила
ни много ни мало — почти три года.
И все это время мы не сидели с закрытым ртом. Очень часто
Павел Петрович рассказывал истории, каждая из которых
просилась на бумагу, а затем на люди, притом хорошим
тиражом. •
Знай бы я, что рассказываемое никогда не пригодится
Павлу Петровичу, то тогда, в те годы, мне бы следовало хотя
бы «тезисно» записать услышанное, чтобы потом, спустя годы,
опубликовать том под названием «Устные рассказы Бажова»
или «Неопубликованный Бажов». Но как тогда могла прийти
в голову эта кощунственная мысль? Я был убежден, что, рас­
сказывая мне такое интересное, оригинальное, Павел Петрович
как бы «пишет» черновики и варианты будущих произведений.
Так уже бывало. И было бы как-то не очень кругло, если б я,
вернувшись домой, стал записывать услышанное. Для чего?
Мне стыдно было бы после этого встретиться с зеркалом. Да и
к тому же я сам был избыточно начинен своим виденным,
мною пережитым, задумываемым, и мне было не до пере­
сказов.
Между тем это была непоправимая опрометчивость с моей
стороны. Но как я мог знать тогда, что рассказываемое Павлом
Петровичем никогда не перейдет на бумагу. Мне и в голову
не приходило, что мои записи устных рассказов могли стать
достоянием широкого читателя и увековечить еще одну грань
таланта Бажова. А теперь от всего этого остались только от­
75

рывки, а записать я мог цельные, законченные и стройные
произведения.
Помню я, как-то зимним вечером, перед мостом через Исеть,
Бажов заметил:
— А вот в этом доме, изволите ли видеть, швейка жила.
Послужившая прототипом для Мамина-Сибиряка... Интерес­
ная особочка... Я-то ее, конечно, не знал, но другие про нее
так рассказывали...
И начиналась новелла. И какая!.. Магнитофон бы — и го­
това радиопередача.
ЭСКАДРЕННЫЙ ФЛАГМАН БЛАГОЧИНИЯ

— А вот тут, — начал Павел Петрович, — в трех кварталах
отсюда, сногсшибательный морской священник жил. Наездом.
Комильфо с крестом. Денди в раздушенной пренарядной шел­
ковой рясе. Элегантен. Манерен. Европеен. Многоязычен. Хоть
по-аглицки, хоть «компрене ву...», или «вифиль костет ран­
деву». Одним словом, «и по-японски, и по-тевтонски». Ну так
ведь «корабельный, кругосветный благочинный» с позолочен­
ным крестом и наградным набедренником. Эскадренный иерейфлагман. Не знаю, играла ли ему вахта на дудках «Захожде­
ние» по восхождении при пожаловании на корабль или читали
тропарь, именуемый: «Вход господень в Иерусалим». Чин же,
адекватный каперанговскому. Зампомнач по спасению утопаю­
щих морских душ. И у Леонида Сергеевича Соболева в опубли­
кованных сочинениях не встречался персонаж, похожий на
этого корабельного священнослужителя, побывавшего во всех
фешенебельных кабаках знаменитых портов мира и... и в дру­
гих богоугодных заведениях, где танцуют и поют в дорогих
нарядах и без оных, для прохладительности. Где пьют, бьют
и... и закусывают само собой... И была у этого эксперта гра­
ций всех модуляций и расцветок редкостная коллекция пош­
лых открыток.
За такую постыдную коллекцию миниатюр иной заокеан­
ский любитель этого жанра не пожалел бы расплатиться дол­
ларами в семизначном исчислении. Злые языки плели версию,
что и один епархиальный архиерей тоже кое-что покупал из
этой коллекции по сходной цене. Штучно. Из дублей. Скуповат
был владыко...

76

♦

♦

♦

Это вкратце. Как вступление. Как интродукция к повести.
В усечении сюжетных поворотов, эпизодов из частной жизни
широкого, хлебосольного прожигателя жизни.
Моя память, не обладая и отдаленными свойствами ферро­
магнитной пленки, запечатлела лишь смыслово рассказанное
Павлом Петровичем, с потерей лексического блеска, подспуд­
ного юмора и прочего, присущего богатству языка Бажова.
Стилист и мастер словесного отбора, волшебник построения
фраз, он известен нам (и далеко не всем) тремя, в лучшем
случае — четырьмя языками. Тем, на котором говорил он дома.
Тем, на котором писал сказы (их тоже было два: ранний и
поздний). Тем, который мы знаем по его публицистике. И, на­
конец, тем академическим языком, на котором делались науч­
но-исторические и краеведческие доклады в ученых кругах.
Бажов был многогранно образован и начитан, но часто,
почти всегда, он предупредительно деликатно перевоплощался
в тот облик, каким способен видеть встречающийся с ним, за­
годя нарисовавший себе «бородатого колдуна» или «елейного»
фольклориста. Бажов был очень вежлив и щадящ к ограни­
ченности других. Он никогда не позволял себе выглядеть выше,
образованнее своего собеседника. Это гуманнейшая черта до­
подлинно русского интеллигента — Антона Павловича Чехова,
например, Константина Сергеевича Станиславского, например,
Константина Александровича Федина...
Вернемся к корабельному батюшке...
Если вы о пем в моем бледном — говоря без всякого кокет­
ства — пересказе прослушали всего лишь запевку повести, как
я думаю, не без интереса, то вам нетрудно представить, какова
была бы она, пройдя через ротационную машину, а до этого
через бажовское перо и названная, допустим: «Веселая повесть
о корабельном батюшке». Или в угоду жанру: «Сказ не про нас,
а про эскадренного флагмана благочиния».
ПОСТАВЩИК ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА

Где-то под Тавдой осенью мы задержались в высоченном
коноплянике. Роста в полтора конопля. Я почему-то вспомнил
детство. Ловлю чечеток и выращивание для них конопли у ста­
рой бани.
77

— А у меня лучше воспоминания есть, — сказал Павел
Петрович.— Тоже конопляные, только с другого боку. С англий­
ского.
И Павел Петрович рассказал, как на Урале — где именно,
не помню — жил купец. Фамилии его тоже пе помню. И этот
купец имел обыкновение ездить на двух пароконных ли­
нейках.
Едет по городу пустая линейка. На козлах кучер. Рукава
пунцовые. Жилетка касторовая. Головной убор блестит ярче
черного лака. А па линейке «коронованный» конверт. А в кон­
верте визитная, тоже с коронкой, карточка. А на визитной
карточке, имя, отчество, фамилия купца. А снизу помельче:
«Поставщик двора Его Величества» и т. д. ...
Привезет кучер куда надо и кому надо визитную карточку
вручит. Это значит, через час или там меньше, ожидайте гос­
подина поставщика двора его величества. Особой линейкой при­
пожалует.
Что же, спрашивается, поставлял этот купец из далекого
уральского уезда соединенному королевству? И не поду­
маете. ..
— Конопляное волокно поставлял. Пеньку трех и более ар­
шин для канатов флота его величества. Англичане точно знали,
где и что растет на белом свете высшего качества. И они не
куда-то, а именно на далекий Урал за лучшей коноплей бро­
сились и прасола в поставщики его величества произвели...
♦

♦

♦

Я рассказал только о самом сюжете ненаписанного рассказа
«Поставщик его величества», но ведь было развито и действие.
Действие, показывающее, как изменилось положение в обще­
стве, а до этого и капиталы уездного прасола, выступившего
на арене внешней торговли. А через него показ Урала как
экспортера. Начав с частностей, в данном случае с конопли,
Павел Петрович доводил рассказ (повесть, маленький роман)
до обобщающего звучания Урала на мировом рынке.
Конопля становилась поводом, чтобы поразить читателя,
скажем, таким фактом, как платиновая монополия Урала.
В нынешних уральских районах Исовском и Висимском намы­
валось в те годы 94—96 процентов всей мировой добычи пла­
тины. Следовательно, остальные 4—6 процентов этой добычи

78

падали на остальные части света планеты, в том числе и на
другие губернии Российской империи.
Чем это не основание для большого рассказа, а Павел Пет­
рович об этом не написал даже малюсенькой посказюлечки.
НЕНАПИСАННЫЙ РОМАН О ДЕМИДОВЫХ

Приведенные три-четыре сюжета из многого множества, ко­
торым располагал Бажов, были не просто замыслами (у кого
их нет!), а уже выкристаллизовавшимися «либретто» произве­
дений.
Павел Петрович, будучи потенциально писателем большого
заряда и богатейших литературно-сырьевых запасов, значи­
тельных творческих накоплений, был человеком и большой
робости, которую почему-то многие доброжелательные жизнеописатели Бажова называют непохвальным в данном случае
словом — скромность.
При всех достоинствах Бажова он обладал губительной за­
стенчивостью, которую не побывавшие в глубинном мире бо­
язливых литературных мечтаний Павла Петровича тоже склон­
ны называть положительной чертой его личности.
Какая же это положительная черта, если человек не ре­
шается переступить границу своего сказового жанра, самоограничивая им себя и едва ли не считая этот жанр чуть ли не
единственно доступным ему! А в его письмах, в очень многих
письмах, мы видим образцы большой исторической прозы, бес­
спорные романические фрагменты. И тем более видно их на­
стойчивое стремление стать произведениями в его безудержной
потребности, я бы сказал, художественно-прозаического рас­
сказывания.
Я уже устаю слушать, а богатейшие недра бажовской души
требуют выхода сюжетного изобилия. И, рассказывая мне, Па­
вел Петрович как бы снижает этим высокое давление густо
сконденсированного, творческого переизбытка ненаписан­
ного им.
Павел Петрович любезно знакомил меня с Демидовыми, как
их завсегдатай, знающий об их делах, успехах с выплавкой чу­
гуна и трудностях с придворной шушерой-мушерой и в семей­
ных катавасиях. Он в чем-то соглашается с ними и даже одоб­
ряет их, оставаясь на марксистско-ленинской позиции в оценке
исторических событий.

79

Павел Петрович давным-давно, может быть с юности, носил
в себе эпопею о Демидовых. Рассказать об этой династии и о
сопутствующем ей — значило рассказать историю горно-ме­
таллургического Урала. А это не просто волнующе заманчиво,
но и общественно необходимо. Кто ни брался за Демидовых,
включая Мамина-Сибиряка, но никто не дал произведения, ху­
дожественная правда которого сливалась бы с доподлинной
исторической правдой. Одни идеализировали Демидовых, дру­
гие очерняли, «огротесковывали» их. Третьи безнаказанно
компилировали стандартные ужасы, перемежаемые экзотиче­
скими домыслами, приписывали Демидовым самое невероятное,
сочиняли своего рода «комиксы» затяжного действия и выда­
вали эту мешанину за художественно-исторические произ­
ведения.
Бажов-историк, Бажов-краевед, Бажов-марксист был не­
обыкновенно чуток. Его почти нельзя было обмануть. Какой-то
особый литературный слух позволял ему улавливать и малую
фальшь, и уж тем более в произведениях авторов, которые «и
соврать-то квалифицированно не умеют».
«Авантюристы тоже разных сортов бывают, — говаривал
Павел Петрович. — Борис Савинков — это одна статья. Керен­
ский был уже значительно ниже рангом. Поплоше врал. Швы
были заметны. Скорописный же враль, который прибегает к
помощи потолка для изображения исторических событий, во­
все низкопробно котируется. В разряде гранильщика обманок
из бутылочпого стекла».
Павел Петрович без труда уличал историческую фальси­
фикацию и доказательно разоблачал ее. А разоблачая, расска­
зывал, как это было или как могло быть, рисуя свое видение,
подчас предельно живописно о Демидовых. Главу, которая то­
же еще не переходила на бумагу, но была готова к этому, чуть
ли пе до запятой.
Признаюсь, что у меня не было, да, кажется, и нет ясного
представления о Демидовых, особенно первых. Уж очень было
разноречиво прочитанное мною о них. А те Демидовы, с ко­
торыми меня знакомил Павел Петрович, вписывались в нравив­
шееся мне волнующее произведение Алексея Николаевича
Толстого «Петр Первый». Да сам ненаписанный роман Бажова
о сподвижнике Петра, о Демидове, как бы соседствовал с на­
званным романом Толстого. И не просто соседствовал, а где-то
в чем-то соприкасался, а то и «стыкался» с ним. И для меня

80

это было немаловажным критерием для доверия и расположе­
ния к слушаемому.
Во всяком случае, я как бы незримо жил в демидовском
Нижнем Тагиле. Ясно представлял, с чего начиналось утро
старика Демидова, какие у него были взаимоотношения с мас­
терами доменного дела. Как себя вел Демидов на доменной
печи, которую он, конечно, знал не теоретически, а мог сам
стать за горнового, как и царь Петр мог очень многое сде­
лать своими руками. И эти преимущества Демидовых и Никиты
и; Акипфия (особенно Никиты), привносили немаловажную
краску в прорисовку его личности.
Да, он был не мягок, как и Петр. Но он, как и Петр, знал,
что ему нужно. Государственно знал. И мог сам показать, как
осуществить это нужное ему.
Не нужно обладать особой памятью, чтобы запомнить основ­
ное в замысле Бажова показать Демидовых широко и глубоко,
а главное — высоко. Не только как предпринимателей, желаю­
щих разбогатеть. Это можно было сделать и в Туле. Их Бажову
хотелось раскрыть как поборников и реальных, ощутимых со­
участников петровского преобразования России. Зачем-то ездил,
к примеру, Акинфий Демидов в Англию. И вывез из Англии
не «галантерейные безделушки», а минералогическую кол­
лекцию.
Павел Петрович не без огорчения говорил, и говорил не раз,
что «кто только и кто не ронял Демидовых в молве и в лите­
ратуре и почти что никто их не подымал».
Это как бог свят. Первых Демидовых так усердно втапты­
вали в гнилое болото, что их может реабилитировать в литера­
туре только очень талантливый и, может быть, только гениаль­
ный творец, не пренебрегающий, подобно Александру Сергее­
вичу Пушкину, не через третьи руки, а непосредственно обра­
титься к историческим первоисточникам и местам действия.
Разумеется, я отчетливо видел в рассказах-«главах» бажов­
ского романа доменные печи и металлургическую технику де­
мидовских времен, потому что те же тагильские, кушвинские
домны десятых годов нашего столетия тогда еще не очень да­
леко ушли от демидовских. Разнились они только размером
да предварительным нагревом дутья. Нижнетагильский музей,
сохранившиеся рисунки и чертежи, описания де Генина,
нельзя как лучше помогали мне жить вместе с Павлом Петро­
вичем в его романе, который он «полуприпрятывал» и от меня.
Это и понятно...
81

Не только Бажов, да и другие крупные писатели, даже в
минуты откровенных признаний, не рассказывали о задумы­
ваемом и вынашиваемом. Есть в этом какая-то дурная «при­
мета».
К Демидовым без повода и по поводу, особенно бывая в
Нижнем Тагиле, Павел Петрович возвращался так часто и так
зримо воссоздавал значительные по протяженности рассказы­
вания фрагменты романа, его сюжетные ответвления, что мне
казалось...
Мне казалось, что в какой-то из очень близких дней, оста­
вив все, положив перед собой стопу бумаги, он примется рас­
сказанное превращать в написанное. И особенно так мне ка­
залось, когда он негодовал за искаженных одним из романи­
стов Демидовых, рассказавшим о них совсем противоположное
Бажову, и это негодование, думал я, заставит его не откла­
дывать даже на день работу над романом о династии Де­
мидовых.
Этого не произошло. Напрасно я предполагал в Павле Пет­
ровиче черты творческой неудержимости, быстроты решений,
легкости общения с бумагой и способность переносить на нее
то, что есть, и умение пропускать еще не найденное, не отсто­
явшееся, не нашедшее художественного выражения.
И я вспоминаю... Коли в сказе его останавливало не най­
денное слово и вместо него он не ставил многоточия, то как
Павел Петрович мог, пропуская две, три... десять глав, писать
дальше!
Видимо, так писать Бажов не считал возможным.
Есть строители, которые рубят стены дома «на клетках» до
возведения фундамента и потом подводят его. Есть даже и та­
кие, что сооружают прежде крышу, вывешивают ее па времен­
ных стойках, а потом под крышей, не боясь ни дождя, ни
снега, доделывают все остальное.
Я знавал драматургов и романистов, начинавших свои про­
изведения с финала. С последнего действия. С развязки. А по­
том к развязке спокойно и неторопливо они «при-до-писывали»
само произведение, утверждая, что так «виднее и надежнее»
пишется. Я не спорю и не соглашаюсь с ними. Я только знаю,
что Павел Петрович мог возводить «дом» с фупдамепта, и при­
том глубокого залегания и, по его словам, «ниже линии про­
мерзания».
Роман о династии Демидовых не увидел света. Не увидят
его и те фрагменты романа, которые мне не повторить даже

82

в отдаленно-приблизительном пересказе. Это же не лист, не
два, а много печатных листов. Но...
Но роман будет. Он живет в порах нашей отечественной
истории и тем более еще далеко недоразведанной истории Ура­
ла. Он, как и его таинственные недра, ждет еще глубокого бу­
рения и тщательного перелопачивания.
Пока мы многого не знаем, не знаем даже настоящего
имени Ермака и где он родился.
Роман будет одним из лучших напоминаний о Бажове, тем
более что Павел Петрович своей рукой в своем письме Алексею
Александровичу Суркову, может быть и не замечая сам, так
развернуто говорил о Демидовых, как будто писал творческую
заявку на роман. К этому письму А. А. Суркову мы еще вер­
немся.
ВНУТРЕННЯЯ ПОТРЕБНОСТЬ

Может быть, время, любовь к Бажову и воображение многое
преувеличили. И я обычные устные рассказы возвожу в сте­
пень романов. Может быть... Хотя внутренне с этим я ни­
когда не соглашусь полностью.
В Павле Петровиче жил большой эрудированный романист,
новеллист и сказитель. Таким он и начинался в 1924 году кпигой «Уральские были». Перечитывая и переосмысливая их, я
отчетливо вижу (увидите и вы, если захотите вчитаться в эту
книгу) пробные, пока еще робкие, но яркие прозаические
фрагменты, которые могли развернуться в значительные по­
вести о рабочем классе, его становлении и борьбе. Но этого не
произошло.
Не произошло, как я думаю, потому, что блистательные
успехи сказов затмили романистику. Затмили до такой степени,
что и сам их автор оказался не в силах разглядеть в этом сия­
нии заглушаемый огонь многожанровой художественной прозы.
И «раздуть» этот огонь не помогло ничье сильное, влия­
тельное дыхание. Как это было со сказами Павла Петро­
вича. И...
Отсюда вывод делайте сами и решайте, что следует ска­
зать после этого моего «и»...
Впрочем, теперь уже поздно об этом говорить, но не позд­
но узнать, каким был Бажов и каким мог бы стать, и как жаль,
что с ним рядом не оказалось таких, кто бы мог решительно

83

повлиять на него, убедить, заставить поверить в себя и рас­
крыть его для него.
Как он мало знал себя, как не верил зову своей «живинки»,
живя ею в своих мечтах, в своих устных творениях, рассеян­
ных по чужим, часто случайным, часто глухим и бесстрастным
ушам!
Он был среди нас, любящих и уважающих его товарищей,
творчески одинок. Потому что мы, окружавшие Павла Петро­
вича, были в литературном отношении меньше его. Мы знаем
по мемуарам о прошлом и по наблюдениям настоящего, какую
роль в творческой жизни писателя играют друзья. Как, в част­
ности, они, не замечая того, «соавторствуют» в произведениях
художника, композитора, писателя. Как много значит даже ма­
ленькое, походя сделанное замечание, увиденная в рукописи
жемчужинка... Все знают, какие хорошие всходы дают такие
зерна, посеянные в душу друга...
В этом особенно нуждался Павел Петрович.
На него очень много влияли те, кто не должны были
влиять, утверждая его только в одном жанре. Бажов начинал
как писатель-историк. Вспомните его публицистические книги
с частым вкраплением чистой прозы.
Разве это вкрапление не следовало заметить большой кри­
тике и ориентировать на него Бажова. Ведь критика не только
изучает, рассматривает и констатирует литературный процесс.
Она и направляет его. А где и что сказано о самородной жиле
романистики Бажова? Она же просматривается и в некоторых
сказах. Например, «Тяжелая витушка», «Марков камень» всего
лишь притворившиеся сказами ужатые повести, может быть
для того, чтобы не оказаться вне сказовой книги «Малахитовая
шкатулка». Это же правда. Это не трудно проверить. А кто
написал об этом?
В сказе один регистр. Сказовый. В сказе язык того, от име­
ни которого стилизуется сказ. Здесь много различных звуча­
ний, но регистр один. В нем не может быть светской речи, бол­
товни гризетки, глаголения проповедника, фейерверка при­
дворного фразера, тяжеловесных речений такого, как, скажем,
Татищев, щебета тульской певесты Демидова и взвешенного
словопроизводства его самого. Властитель же!
В сказе возможны только фразеологические оттенки в диа­
логах, но и те «от и до». И это «от и до» может быть не более
условных словесных данных, условного запаса слов и словес­
ного разнообразия сказителя.
84

А роман — это простор для языка.
Поэтому Бажов мечтал о романе как о жанре, не стесняю­
щем его, слововеда, в щедрости раздачи людям томящихся в
его золотых фондах, но пока бездействующих слов. Бажов хо­
тел романа и побаивался его, как побаивался он в свое время
сказа, осторожно подписывая, как я уже говорил, первые пуб­
ликации, как записи, псевдонимом или инициально: П. Б. Для
этого были, положим, основания.

ПРИГЛУШЕННОЕ ДАРОВАНИЕ

Дочь Павла Петровича Ридочка — Ариадна Павловна в сво
их воспоминаниях об отце пишет, как некий редактор оглуши­
тельно завернул обратно рукопись «Серебряного копытца».
Ариадна Павловна не назвала его фамилии. И хорошо, что не
назвала. Ему бы убийственно трудно было бы читать эту гла­
ву. Вот что пишет Ариадна Павловна:
«Редактор одного из центральных детских журналов вернул
рукопись сказа «Серебряное копытце» с очень суровым от­
казом. Он выразил удивление, что нашелся автор, который
с этим стремится войти в детскую литературу».
И далее она пишет:
«Отец очень огорчился. Терял веру в себя...»
Еще бы не огорчаться... Тем более, что до этого другой
редактор сборника, в который Павел Петрович принес первые
сказы, ударил по нему в таких выражениях: «Павел Петрович,
при всем уважении к вам я их печатать не стану... Это фаль­
сификация фольклора!»
Все. Точка. Дальше ехать некуда. Павел Петрович не знал
тогда, что он талантлив. Об этом настоящий талант, повторяю
я, всегда узнает позднее всех! Надо было годами печатно убеж­
дать Бажова, что он писатель, в чем он так долго сомневался и
что он отрицал не только в частных письмах, но и в публичных
признаниях. Так скажите, пожалуйста...
Пожалуйста, скажите, как я мог тогда пересилить Бажова,
испытавшего уже заторы в продвижении новой стилистики в
жанре сказа, только ему свойственной. Именно такой бы и
была его проза, как были такими, только ему свойственными
по манере письма, сказы. И когда я твердил о романах, он
отвечал примерно одинаково:
85

— Да будет вам, право, легковоспламеняющийся человек,
видеть во всякой досужей пустяковине роман.
А другие, чистосердечно заблуждаясь, оберегая Павла
Петровича и опровергая меня, злословя, настаивали на
своем:
— Да слушайте вы его, без царя и с «птичкой» в голове!
Вы же прирожденный самоцветный, хрустальный, яшмовый,
малахитовый, изумрудный...
И «пошло-поехало»: какой угодно, только сказовый, и ни­
какой другой. А далее попуг:
— Подняться, Павел Петрович, трудно, ой как трудно и
долго, а упасть — миг.
Я отхожу. Отступаюсь. Человек же. Зачем мне быть прит­
чей во языцех. А Павел Петрович, не замечая своего творче­
ского переполнения, опять ко мне:
— Послушайте-ка, что я вам скажу.
И снова проза. Отличная устная проза. Ну прямо, что на­
зывается, без заезда в чернильницу, можно диктовать на лино­
тип — ив печать.
Превосходная, самобытная проза!
Талантливый человек, опять и опять повторяю я, всегда об
этом узнаёт последним, а узнав, если он очень талантлив, долго
не верит этому.
Стыдно признаться, но многие, наверно и я, не оценивали
в полную силу при жизни Павла Петровича его огромное не­
доцветшее дарование. И я теперь, трепетно выстукивая на ма­
шинке эти покаянные строки, заново перечитав все написан­
ное, до писем, до речей, заметок, до переслушивания восстанав­
ливаемых в слуховой памяти его устных повестей, рассказов и
романов, начинаю понимать, с каким корифеем я жил рядом и
как мало из всего услышанного от него могу пересказать...
И не только одиночки, но и многие из окружения Павла
Петровича считали его уделом, повторяю, только сказы. По­
тому что если не всем, то большинству из них не были из­
вестны те «устные заготовки», которыми широко делился со
мной замкнутый и застенчивый Павел Петрович. Пусть я не
был для него ровней, но был благодарным слушателем, с кото­
рым можно отводить душу и, рассказывая ему устное произ­
ведение, как бы переписывать его, а переписывая, обогащать
новыми сюжетными поворотами и находимыми во время этой
устной «переписки» новыми деталями, которые, как мне каза­
лось, только что пришли ему в голову.

УСТНАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК ЖАНР

В этой тетради я говорил всего лишь о части слышанного
и полузабытого мною. А сколько рассказывалось другим, на­
пример Федору Васильевичу Гладкову, Ольге Дмитриевне
Форш, Мариэтте Сергеевне Шагинян, Алексею Александро­
вичу Суркову, Борису Степановичу Рябинину, Юрию Яковле­
вичу Хазановичу, Людмиле Ивановне Скорино, Михаилу
Адриановичу Батину, Константину Васильевичу Боголюбову.
Замещавшему Павла Петровича по редактированию альма­
наха «Уральский современник», Виктору Александровичу Ста­
рикову есть что вспомнить и пересказать.
И уж конечно Людмиле Константиновне Татьяпичевой,
знавшей Бажовых близко и давно, тем более есть чем продол­
жить и развить отлично начатые ею воспоминания. Должен же
когда-то выйти в свет большой мемориальный том, в котором
широко и полно друзья расскажут о Бажове и перескажут слы­
шанное от него.
Если бы Павел Петрович был так же «производителен ру­
кописно», как был щедр в раздаче людям устных произведе­
ний, нам бы в наследство остались не томики, а тома.
«Фольклористу» нужен был настоящий фольклорист без ка­
вычек, который, был бы способен методически, скрупулезно,
без домыслов и украшений записать рассказываемое Павлом
Петровичем и подарить обществу своеобразную, «заводскую
уральскую Илиаду». Я таким быть не мог по складу харак­
тера, по недостаточной усидчивости, по неумению быть объек­
тивным записывателем, по стремлению обязательно вставить
свое и творчески субъективно отредактировать даже не тре­
бующее редакции.
Но теперь, повторяю, можно только вздыхать об ушедшем
и канувшем, хотя и не все еще кануло. Кое-что Павел Петро­
вич сохранил на бумаге.
Отдельные письма, в том числе написанные ко мне, я врезал
и еще врежу документальной инкрустацией в эту книгу.
Думая об устных произведениях Павла Петровича, я, да и
вы, познакомившись с ними хотя бы в ухудшенном рукопис­
ном издании, вправе предполагать, что подобное современное
устное творчество свойственно не одному Павлу Петровичу.
Я-то знаю, что не одному. И К. Г. Паустовский, и Аркадий
Гайдар, и H. Н. Ляшко, и лица, не имевшие, так сказать, орга­
низационного отношения к литературе, владеющие отличным

87

языком и тайнами устного литературного творчества, дарили
слушателям восхитительные повествования. И особенно такое
литературно-сюжетное рассказывательство было развито, да не
угасло и теперь, в кругу дружеского застолья. И это не были,
а, скорее, художественные «небыли». Устные литературные
произведения.
С появлением радио, и особенно телевидения, я иногда лов­
лю себя на том, что рассказчики голубого экрана в телевизион­
ных передачах иногда выступают успешнее, чем бывает за
письменным столом. И это не всегда зависит от выступающего
по телевидению. Сама техника «устной литературы» обладает
многими, подчеркну я, не преимуществами, а особенностями
по сравнению с обычной, хочется говорить — письменной, ли­
тературой. Тембр голоса. Тональность. Темп, то медлительный,
то стремительный. И то, что не назовешь, например особое
словосочетание, рассчитанное на восприятие произведения слу­
хом, а не зрением, оказывается тоже особой краской устной
литературы. Особого ее «почерка», который, переходя в почерк
начертательный, рукописный, производит другое впечатление,
и чаще всего худшее.
И Павел Петрович, повторяю я, свидетельствует об этом:
«Когда говоришь, получается хорошо, и слушают тебя не без
удовольствия; когда это же прочтешь застенографированным —
получается совсем другое».
И кто знает, может быть, литературный дар устного «на­
чертания» художественно-прозаических произведений у Павла
Петровича не только не уступал, но и в чем-то превосходил его
огромное дарование читаемого писателя и не дошедшего до
потомства писателя слушаемого, исключая те произведения,
которые были в печати.

Тетрадь шестая

ЮБИЛЕЙНАЯ НЕДЕЛЯ
„БАЖОДОМКА“, ПОХЛЕБКА И МЫ. . .

буднях человек познается, а на праздничном пиру раскры­
вается.
В трудовых буднях мы более или менее познакомились с
Бажовым. Теперь посмотрим его в пиру, в миру, и самый пир,
и людской мир, по которым тоже можно судить о репутации,
общественном весе, отношении окружающих к Павлу Петро­
вичу, которому исполнилось шестьдесят пять лет.
Шестьдесят пять лет явцо не «круглая дата». Но желание
окружающих и друзей Бажова отметить этот день было так ве­
лико, что празднование его шестидесятипятилетия возникло
почти стихийно. К тому же еще были некоторые привходящие
обстоятельства. Павел Петрович прихварывал. Врачи говорили
разное... А до круглой даты оставалось пять лет.
К счастью, наши опасеция оказались напрасными,-но мы не
раскаиваемся в организации и этого, так сказать, «промежуточ­
ного юбилея». Не раскаиваемся тем более, что на его примере
видно, какую широкую литературную популярность стяжал
Павел Петрович и каким вниманием окружали его читатели.
И сам юбилей стал литературным праздником.
Подготовка юбилея началась «тайно», сюрпризно. Хотелось
больше неожиданностей.

89

Меня, по небезызвестным причинам, выдвигали в председа­
тели юбилейной комиссии, но я предпочел высокому почету
«тихую деловитость» и попросил назначить меня руководите­
лем подкомиссии по подаркам и организации чествования и
тем самым учредить эту «подарочную комиссию», которая не
предполагалась, да и не бывали они в организационной прак­
тике юбилеев вообще.
Назначение «главой» вышеозначенной подкомиссии без «ту­
ловища» мне развязало руки, и я принялся дорабатывать заду­
манный «сценарий» торжества и подношений, а затем и осу­
ществлять его. И осуществлять, как вы увидите ниже, не
окончательно бездарно.
Мне было известно, как живет прославленный юбиляр, в
чем у него нужда, начиная с хлеба насущного и кончая жи­
лищем, в котором ему приходилось писать в овчинной шубе.
Холодно. Дом стар. Стар и его хозяин. Ему жизненно необ­
ходимы вдосталь не только дрова, но и молочные продукты,
ибо у него желудочные и всякие прочие недомогания. Нако­
нец, он должен быть одет. Нельзя же и в будни и в праздник
в одной и той же синей суконной блузе. А домашняя утварь?
Мебель? Отопление дома. ..Ия поставил себе в задачу решить
все это разом, на законном подарочном основании.
Празднество началось осуществляться загодя.
Тайно от Павла Петровича печаталась большая, в дверь ве­
личиной, афиша о вечере, посвященном его творчеству, устраи­
ваемом в зале свердловской филармонии. Тайно художник Ген­
надий Ляхин рисовал «малахитовый» пригласительный билет.
Его тогда чуть ли не в ночные часы, сверхурочно и безвоз­
мездно рабочие печатали в свердловской хромолитографии.
Впервые свердловская писательская организация заседала
втайне от своего руководителя.
Готовили сюрпризы.
Мне с уральским поэтом Константином Мурзиди был пору­
чен выпуск второго номера стенной домашней газеты «БАЖОДОМКА». И мы всю ночь, накануне дня рождения Павла Пет­
ровича, провели в 153-м номере гостиницы «Большой Урал»,
где я тогда жил. Поэт Константин Мурзиди привел туда с со­
бой уралмашевского инженера, умеющего рисовать. Газета
была закончена примерно к утру. В ней уже красовались весе­
лые заметки, шаржи, каламбурные заглавия. Например — «От
соседского информбюро», где, в манере военных сводок, сооб­
щалось о самом юбилее и «чрезвычайных» происшествиях, свя-

90

ванных с ним. Газету «Уральский рабочий» в те военные годы
редактировал Лев Степанович Шаумян — наш общий друг.
В связи с этим мы лихо озаглавили одно из приветствий так:
«От собратьев всех армян, Шаумян и Шагинян».
В такой газете было дозволено все. Костя Мурзиди написал
стихи:
Хорошо вам, ублажонным
По рукам и по ногам.
Хорошо вам, Пе. Бажовым,
Каково нам, «пермякам».

Далее следовала статья-очерк «Утро юбиляра» и многое
другое, чего, может быть, сейчас, почти тридцать лет спустя,
мы бы и не написали.
Наскоро соснув, мы встали в шесть утра. От гостиницы до
Бажова ходу минут двадцать пять. На нашей обязанности было
доставить коробец яблок, которые мы «выбили» путем герои­
ческих усилий. Так же была добыта дюжина шампанского.
Шампанское было роздано товарищам по писательской органи­
зации, которые должны были появляться в квартире Бажова
по расписанию маленькими группами через каждые пять ми­
нут, начиная с семи утра.
А яблоки взяли мы. Мало ли... Всякое с ними может слу­
читься, если раздать их по кульку. Подморозят. Помнут. А мы
их везли на саночках, укутанными в теплое одеяло. Мороз же!
Конец января — самая злая уральская стужа, а Мурзиди выря­
дился чуть ли не в «бальные» ботиночки.
Бежали бегом.
Когда мы пришли на улицу Чапаева, в знакомом домике
было уже светло. Все проснулись. Нервный стук. На пороге —
юбиляр, с хорошо расчесанной бородой и смеющийся, как сол­
нышко после зимнего солнцеворота в ясный день.
Поцелуи. Объятия. Восклицания. Самой собой, десяток ка­
пель взаимных слез умиления. И — в столовую... Есть« хочет­
ся — волка бы проглотил вместе с шерстью.
Стол накрыт для семьи. Один прибор лишний. Мой. Сбоч­
ку, подле Павла Петровича. Костя Мурзиди оказался внепла­
новым, «внеприборным гостем». А хлеба в обрез. Война же!
Карточки! Валентина Александровна быстренько «перефуражировала» стол. Всем все нашлось. И похлебки хватило, и
хлеба достало.

91

Костя Мурзиди сиял. Он знал почти всю программу этого
дня. И ему было весело от предстоящих сюрпризов, от непол­
ных, экономно налитых тарелок с похлебкой.
«Бажодомка» красуется на стене. И от похлебки оторваться
не хочется, и читать надо. Стенгазета тоже «блюдо» не из про­
стых. Юмористическая «пища». А смеяться хотелось.
Газета, по общему суждению семьи, была признана отлич­
ной. Правда, читающий ее сейчас, может быть, найдет «перлы
остроумия» средненькими. Но мы были тогда еще молоды.

МЫ ПИРУЕМ ПИР ВЕСЕЛЫЙ...

Утро в этот день было стремительным, как остросюжетный
фильм...
Бьет семь. Точно, как на корабле, — звонок. Первыми, ка­
жется, пришли Леночка Хоринская и Нина Попова. (Мы на­
зывали друг друга домашними именами: Витя, Митя, Оля,
Костя... Даже в «большом союзе» Александра Александро­
вича Фадеева многие называли Сашей, Алешей — Суркова,
Костей — Симонова... Только никто и никогда не называл Па­
шей, Павликом или даже Павлом Павла Петровича Бажова.
Он всегда был Павлом Петровичем и звучал без добавления
фамилии.)
Вернемся, однако, в тесную и узкую, как пенал, переднюю
дома Бажовых.
Дверь открыта. Женские голоса. Шум. Первая бутылка
шампанского. Похлебки уже на двух новых гостей нет. Мы
с Костей постарались и скорехонько «уписали» налитое в наши
тарелки, а там видно будет.
Пять минут невелики. Пока церемонная Нина Попова про­
износила слова приветствия и пожелания — раздался новый
звонок. Появился Юра Хазанович и кто-то еще. Второй. Вторая
бутылка шампанского.
Приветствия, пожелания. Валентина Александровна вол­
нуется. Опять звонок. Пришел Андрей Ладейщиков. Третья
бутылка искристого вина.
Звонки пошли чаще. Появилась Ольга Маркова. Румяная,
жизнерадостная, окающая даже там, где можно окнуть только
при большом изощрении и любви к этой букве, например в
слове «шампанское». А его в передней у порога постепенно

92

На отдыхе.

накапливалась «дюжина». Ни одна бутылка не оказалась «раз­
битой», конечно нечаянно. Потом что-то случилось. То ли гости
выбились из расписания, то ли боялись опоздать — пошли
гуще. Появился Ефим Ружанский, повеселевший еще вчера
от одних перспектив этого дня. Вошел громадный Илья Садофьев. Об этом ленинградском поэте «первого призыва» в годы
революции Павел Петрович написал хорошую рецензию. Этого
Садофьев не знает и до сего дня. Про Садофьева в «Бажодомке» было написано так:
Гроза уральских соловьёв
Илья Иваныч
Садофьёв, —

чему он был страшно рад и, следуя написанному в газете,
сразу же, в честь юбиляра, выдал рифменную трель строк на
сорок.
И вот собрались все. Одни отвлекают Бажова, другие хозяй­
ничают в его рабочей комнате.
Раздвинут большой стол. На стол вместо скатерти постлана
афиша о вечере в филармонии, которая на улицах города по­
явилась ночью, когдавсе спали. Тоже сюрприз. На афишу
ставится новое оцинкованное стиральное корыто. В корыте
скрипучий январский снег. В снегу традиционная дюжина
шампанского. Рядом — коробец яблок.
«Мы были молоды тогда... Мы были молоды тогда...»
Писатели-дамы вводят Павла Петровича под руки. Писате­
ли-кавалеры усаживают его за торцовую часть стола. Валенти­
на Александровна притихла. Немножечко оробела. В первый
раз в жизни оказалось, что в ее доме командует столь шумная
компания гостей.
Знак подан. Первые пробки полетели в потолок. Выстрелы.
Визг. Пена. Афиша залита. Из снега делают снежки.
Павел Петрович смеется... Радуется... Подливает масла
в огонь. Будто ему не шестьдесят пять, а хотя бы... сорок.
Здравицы в стихах. Здравицы в прозе. Здравицы хоровой пес­
ней. .. Садофьев по-протодьяконски провозглашает «многая
лета». Внук Павла Петровича, Вовка, забился в дальний угол.
И находиться ему здесь страшновато и уйти — пропустить та­
кое зрелище тоже боязно.
А веселье нарастает. Великолепная песенница Ольга Ива­
новна Маркова завела протяжную, с переливом. Мужские го94

лоса подостлали басом, баритоном... «Летят утки... и два
гуся»...
Ах!.. «Мы были молоды тогда... Мы были молоды тогда...»
Молод был и милый Павел Петрович в свои шестьдесят
пять. Он тоже подпевал и по-гусарски лихо опрокидывал бокал
с игристым, золотистым, пенистым, шипящим вином...

ЧИТАТЕЛЬСКИЕ ПОЗДРАВЛЕНИЯ

На улице еще еле светает, а тут уже пир горой. «Гора»,
положим, оказалась не так «крута», на такую компанию «дю­
жина», как стаду коней горсть овса.
Хозяева забеспокоились. Угощать-то ведь надо, а... время
было трудное. Но опасения оказались напрасными. Все шло
по сценарному плану.
Зазвенел один длинный, два коротких. Это звонил началь­
ник Уралмашстроя Федор Иванович Исаев. Открывал двери я.
Настежь обе половинки. Одну было нельзя/ потому что два
знатных строителя при орденах несли носилки. На носилках
стояла внушительных размеров фанерная модель жилого
дома.
Модель дома с носилок с трудом переставили на стол. За
столом молчание. Зрелище же!!! «Драматургия»! Что будет
дальше?
Дальше строители поздравляют Павла Петровича. Вручают
адрес. Благодарят его за книги и за выступления перед рабо­
чими-строителями и открывают, как крышку, крышу домика...
А в домике...
В домике гастрономический ларек в сокращенном виде...
Теперь уже можно было убрать корыто, афишу и начать пересервировку стола как полагается в таких случаях.
И вот появилась белая хрустящая скатерть. Девять часов.
Начался чинный прием поздравителей. Почтальон, приносив­
ший телеграммы, был уже трижды. Он тоже чуточку «напоздравлялся». Сейчас он пришел в четвертый раз. Ему нали­
вают «заказную» с доставкой в собственные руки.
Телеграммы зачитывались громко. Они прибывали из самых
далеких и подчас малознакомых мест. Это страшно волновало
Павла Петровича. Много телеграмм пришло с фронтов Великой
Отечественной войны.

рекордный торт

Веселье приняло чинный характер. При незнакомых людях
«братьям писателям» пришлось держать себя посолиднее. Какникак — встреча с читателями.
Но чопорность недолго сопутствовала нам всем. Виной это­
му был торт. Его внесли тоже на носилках. Таков был его
вес. Торт представлял из себя две большие книги, положенные
наискось одна на другую. Первая была бисквитная с шоколад­
ным заголовком «Ключ-камень», вторая — с вафельно-кремо­
выми страницами и мармеладным зеленоватым заглавием:
«Малахитовая шкатулка». Издателем значился коллектив рабо­
чих кондитерского предприятия.
Наш бухгалтер Георгий Иванович Бычков, как никто, вы­
разил отношение аппарата союза к составляющим его писа­
телям.
— Пал Птрович, — сглатывал бух гласные, а по пути и со­
гласные. — Давай сымемся на карточку у торта.
И снялись. Гигантские две бисквитно-кремо-вафельные кни­
ги, перед ними смущающийся, но не желающий обидеть Геор­
гия Ивановича Бажов и рядом с ним торжествующий бухгал­
тер, как будто юбиляр он.
Сохранилась ли «историческая» фотография с тортом, кото­
рым я озаглавил эту главу, не знаю. Хорошо бы ее заверстать
на эту страницу.
После бухгалтера возле торта вызвались фотографироваться
и другие. Как заразителен пример! Я хотя уже... хорошо за­
кусил, но устоял и не пожелал запечатлеться у торта. А торт
все-таки был уникальным и по величине, и по вкусу. Едва ли
в старые времена такие случались и в самом Замоскворечье.
Ели его в несколько приемов. Павел Петрович сказал про
торт:
— Такую махину могли выпечь только на Урале. Бродит,
видно, еще в нашем городе тень Харитоновых, тень Прива­
ловых. ..
Читавшие эту тетрадь в рукописи из самых доброжелатель­
ных побуждений заметили мне о необходимости некоторого
смягчения широты и размаха юбилейного веселья. И я кое-что
сделал в этом направлении, принимая во внимание военное
время. Однако это уже был предпобедный год войны, когда мы
преодолевали многие трудности, в том числе продовольствен­
ные. Идя на уступки, я все же не мог исключить многое из
96

наиболее памятного и общеизвестного, каким бы неожиданным
оно ни выглядело.
Поэтому, рассказывая о дальнейшем, я привожу события
этого дня в хроникально-документальной точности, которую
в случае надобности подтвердят участники этого торжества,
да еще пополнят упущенными мною эффектными подроб­
ностями.
Да, это был военный год, но уже третий год войны (1944),
когда многое предрешилось на фронте и значительно облегчи­
лось в тылу.
В части тактической замечу: это был день открытых дверей.
Праздник не только писателя Бажова, но и праздник литера­
туры. Литературы и тыловой и фронтовой. «Все флаги в гости
были там». Все ордена, и трудовые и боевые. Да и трудовые-то
ордена тоже тогда были военными.
Однако довольно оговорок. Возвращаемся на пир. На лите­
ратурное празднество. Там нас ожидают новые сюрпризы...
СЮРПРИЗ 3À СЮРПРИЗОМ

Утро, начавшись нарастающе весело, переходило в день, как
фантастический спектакль, в котором каждая последующая
картина неожиданнее предыдущей.
Одни группы гостей сменялись другими. Приходили деле­
гации от воинских частей, от заводов, рудников, районных го­
родов. Стол не умещал подарков. И в каждом из этих подар­
ков было свое. Это не просто вещицы-сувениры. Над ними ду­
мали. Их делали рабочие своими руками.
Например, один из заводов или цехов, где вырабатывали
огнеупоры, подарил серию кружечек из белой глины, и на каж­
дой из них было написано название бажовского сказа: «Сереб­
ряное копытце», «Таюткино зеркальце», «Дальнее глядельце»,
«Ермаковы лебеди», «Каменный цветок». И гости пили — кто
из «копытца», кто из «цветка», кто из «синюшкина колодца»,
кто из «богатыревой рукавицы»...
Тогда не было любительских узкопленочных киноаппара­
тов. Не было и любительских магнитофонов. И это все такое
необыкновенное, задушевное кануло куда-то и растворилось.
Много ли можно удержать в памяти, но все же хочется как
можно больше выжать из нее.
Неожиданно для все-х и для меня с платинового рудника
4

Долговекий мастер

97

была доставлена мука и мясо. Не пасти же это все впрок. Да
и как упасти, когда поздравите л ьскую очередь уже регули­
рует милиционер, и на кухне готовятся уральские «скоровар­
ки», «скородумки» и просто мясо куском.
Павел Петрович устал пожимать руки, чокаться и отвечать
на здравицы.
— Отдохнуть бы ему, — шепчет мне Валентина Александ­
ровна.
— Да вы что, — взвинчиваюсь я, — поздравления еще толь­
ко начинаются... Главные поздравители и громоздкие подарки
еще впереди...
Звонит телефон. Зовут меня:
— Можно?
— Пора. В самый раз! — отвечаю я. — Ведите...
— С кем вы?
— Кого вести?
— Кто звонил?
Я молчу или, смеясь, вру.
Все таинственно и сюрпризно!
Лицо Бажова для меня всегда было очень красивым. За­
глазно я его называл даже красавцем. Может быть, это при­
вычка к его чертам, а может быть, преувеличение воображения.
Но в этот памятный день Павел Петрович был, как никогда,
прекрасен. Он будто даже светился изнутри. Павел Петрович
жил, как дитя на новогодней елке. Появлялось и то, что невоз­
можно предположить.
Была уже делегация из строительной конторы и пообещали
подарочно, безвозмездно отштукатурить и проконопатить стены
дома. Были и сантехники от крупного энского завода, обязав­
шиеся подвести в дом Павла Петровича линию водопровода и
заменить печное отопление центральным водяным с котелком
на кухне. Были и мебельщики-краснодеревщики. Были самые
неожиданные люди, но не эти, что пришли...
В передней шум, крики, истошный поросячий визг.
— Павел Петрович! — рапортует вошедший. — Отдел рабо­
чего снабжения Уралмаша глядит в корень вопроса. С мясом
теперь повеселело, и мы решили подарить вам подсвинка.
Вот...
И перед нами — подсвинок пуда на полтора.
Павел Петрович бледный. Он не знает, что делать. То ли
благодарить, то ли отказываться. Подсвинок гомерически ве­
рещит. Гости лежмя лежат в удушье от смеха. Валентина
98

Александровна тоже, мягко говоря, в растерянности: «Куда нам
свинью деть?..»
Но свинья свиньей, она была сердечно «подложена» люби­
мому писателю очень кстати, тем более что медики в один го­
лос говорили: «Питаться, и усиленно питаться»... Вот она и
питала его, да еще нашему брату, завсегдатаям бажовского
дома, кое-какие отбивные перепали.
Аналогичную заботу проявили и притагильские колхозни­
ки. .. Но не будем забегать вперед.
КУЛЬМИНАЦИОННЫЙ ПОДАРОК

Кто-то из сидящих за столом, кажется Юрии Хазанович,
подкинул такую предусмотренную реплику:
— Подсвинок-то еще ничего. Можно пережить... Обору­
дуем ему закуток, и все... А вот если корову в подарок приве­
дут, тогда, Павел Петрович, серьезная паника начнется...
Все как на премьере головокружительного представления.
Хазанович неторопливо продолжает разговор о корове, и всем
кажется, что Юрии Яковлевич всего лишь смешит, делая не­
вероятные предположения, он импровизирует интермедию меж­
ду завершившейся картиной, в которой действовал подсвинок,
и той, которая должна начаться, — и она началась.
Появляется поэтесса Бела Дижур, с ней редактор газеты
«Тагильский рабочий» Анатолий Суворов. Поздравив наскоро
Павла Петровича, они сообщают:
— Колхозники вас там на улице тоже поздравить хотят...
Павел Петрович на это резонно говорит:
— Просите, пожалуйста, их сюда...
А те на это:
— Подарок у них велик.. Не повернется в передней, да и
по ступенькам не приучен ходить...
Тут была отдернута, как занавес, оконная занавеска, и за
окном мы уйидели группу нарядно одетых колхозников и
огромную черно-пеструю корову.
— Это как понимать? — спросил Бажов.
— А что тут понимать, Павел Петрович, — сказала колхоз­
ница. — Молоко вам доктора прописали свежее, сметану гус­
тую, творог тепленький... Вот мы и решили по этому рецепту
вам молочную корову Зонну преподнести. Тагильской породы
красавица... Книжку про эту породу можно написать...
4*

99

Бажов был уже не бледный, а белый. Как борода.
— Чем же я ее кормить буду, товарищи? Когда, посудите
сами, такое время...
— Павел Петрович, — перебила его Бела Дижур, — Ниж­
ний Тагил и о сене позаботился...
Расчистили снег у занесенных ворот. Корову ввели в поме­
щение сарая, некогда служившее коровником. Зонну тут же
подоили. И братья писатели пили теперь первое молоко от по­
даренной коровы из «копытцев», «ложков», «глядельцев», «жи­
винок», «витушек», «огневых поскакушек»... Я пил из «Ерма­
ковых лебедей», которыми жил все это время.
Можно было и умолчать об этом необычном подарке, но
как-то жаль не рассказать об уральской широте.
Что было, то было...
И было от большой, глубинной любви.
Но вернемся к теме дня. Дня, который закончился большим
концертом-чествованием. Он тоже был необычен.
НЕПОВТОРИМЫЙ КОНЦЕРТ

На сцене в филармонии не было никакого стола для пре­
зидиума. Сцена представляла собою нечто вроде гостиной, куда
собрались друзья и знакомые Павла Петровича поздравить его
в кругу семьи. И всякий появившийся гость, поздравляя
Павла Петровича, являлся как бы «концертным номером про­
граммы».
Программа не была заранее объявлена. Она также состояла
из сюрпризов. Это были дорогие сердцу хоровые песни ураль­
ских женщин. Пионерские групповые приветствия под бой ба­
рабанов. Исполнение любимых романсов Бажова. Любимой
музыки.
Музыку и пение Бажов любил необыкновенно, хотя на лю­
дях и не признавался в этом. Ценил высокую музыку, любил
Чайковского, трогала Павла Петровича и песня. Например, он
был до слез влюблен в слова и музыку песни «Одинокая гар­
монь». Когда она передавалась по радио, он всегда прибавлял
звук и оставлял работу.
На концерте не обошлось и без «скоморошьих дел».
Вдруг на сцене оказались два Бажова. И когда один Бажов,
поздравляя другого Бажова, закружил его, не сразу можно
было разобраться, кто из Бажовых Бажов, кто артист.

100

К. сожалению, я не помню фамилии артиста, нарядившегося
и загримировавшегося Павлом Петровичем. Но это был корон­
ный номер концерта, и особенно когда Бажов-артист поздрав­
лял Бажова-писателя в бажовских речениях и монтаже цитат
из его сказов.
Опять оговорюсь, может быть, не стоило так длинно писать
об этом юбилейном дне, который, по сути дела, был лишь од­
ним мигом в большой жизни Павла Петровича. Но мне хо­
чется все же оправдать пространность этого описания тем, что
в день юбилея мы увидели, какой исключительной бывает чи­
тательская, народная любовь к писателю. Едва ли вышла в
Свердловской области в этот день какая-нибудь газета, где бы
не упоминались заслуги Павла Петровича как литератора и как
общественного деятеля.
Это был праздник не только литературный, но и предпобедный. Мутный, коричневый вал фашистского нашествия, за­
хлебнувшись и обессилев, откатывался на Запад... Исход вой­
ны был предрешен, и каждого переполняла радость справедли­
вого и святого разгрома... Может быть, избытки этой радости
тоже привнесли свою ликующую краску и, может быть, самый
юбилей Бажова был в том числе и удобным поводом для кло­
кочущего в наших душах торжества. Может быть...
Торжества продолжились и на второй и на третий день.
Приезжали из других городов. Заходили просто так — пожать
лично руку Павлу Петровичу. Я уже собирался отбыть в Моск­
ву, и, кажется, были заказаны билеты, но телефонный звонок
после полуночи изменил всё, и юбилейное празднество продол­
жилось.
Взволнованный голос Павла Петровича сообщил мне о на­
граждении его самым высоким орденом — орденом Ленина.
Я, не раздумывая, тут же побежал поздравлять награжденного.
В бажовском доме все на ногах. В окнах большой свет. Из
редакции газеты «Уральский рабочий» доставлена корректур­
ная полоса завтрашнего номера. В ней указ Верховного Совета
СССР о награждении за выдающиеся заслуги по собиранию
рабочего фольклора.
Счастье через край... Радость невозможно измерить, как и
невозможно найти слова, которые бы в полную силу накала
передали происходившее в эту ночь, стремительно переходив­
шую в утро прекраснейшего из дней подвижнической жизни
писателя Павла Петровича Бажова.

Тетрадь седьмая

ИЗ ЭПИСТОЛЯРНОГО НАСЛЕДСТВА
ПИСЬМА КО ВСЕМ

авел Петрович не вел
дневников, если не считать записей, названных «Отслоение
дней», составляющих примерно сорок книжных страниц, кото­
рые писались с 16 апреля 1943 года по 5 сентября 1946 года.
Эти записи — не самое лучшее из написанного Бажовым.
Зато письма Бажова составляют очень большой раздел его
творчества. Именно творчества. Для него они, может быть, и не
были произведениями (очерками, рассказами, критическими
статьями, писательскими размышлениями и т. д.), но всякий
прочитавший хотя бы несколько его писем неизбежно увидит,
что это далеко не частная переписка: «здравствуй-прощай, как
твои дела, я живу так-то и так-то». Это литература, если даже
он пишет об огороде или о чем-то весьма специальном, частном,
узком. И на это у него свой взгляд, свои концепции и суж­
дения.
Писем Павел Петрович написал великое множество. Если их
только у меня сохранилось до двухсот страниц, то надо думать,
сколько их вообще. В общем итоге. До того как Павел Петро­
вич не освоил пишущей машинки, он не оставлял копий пи­
сем. Поэтому, как говорят музейные работники, неучтенного
больше, чем наличествующего в рукописном фонде.
102

Читая и перечитывая бажовские письма, я убеждался в
том, что Павел Петрович всего лишь адресовал кому-то свои
письма, а писал их для всех. И, в частности, я был всего лишь
своеобразным «пунктом» переадресовки написанного мне.
В этом не трудно убедиться. Вступительные строки обращения
в письмах и заключительные пожелательные, как бы только
обязательные рамки для письма-рассказа, письма-статьи, пись­
ма-очерка. В этом вы убедитесь на последующих страницах,
где я привожу письма в рамках и без них. Привожу письма
полностью и в сокращенном виде, чтобы не касаться и ненаро­
ком не обидеть кого-то из названных в них. Письма я привожу
мозаично, без соблюдения хронологии, а иногда и не назы­
вая дат.
Читайте, пожалуйста.
О ЛИТЕРАТУРНОМ ТРУДЕ

«Писать теперь в манере «Аси» или «Первой любви», ко­
нечно, было бы дико. Цвет времени не тот. Но ведь и Турге­
нев тоже не писал своих вещей в манере своих предшествен­
ников. В этом, на мой взгляд, и вопроса нет. То, что у новел­
листов библейских времен рассказывалось, как «хождение
Иакова», то в средние века передавалось, как «Дафнис и
Хлоя», у Тургенева как «Первая любовь», а вот как у нас этот
же мотив? Наше горе как раз в том, что мы не можем вырвать­
ся из плена старых заголовков, противопоставить им что-нибудь
более выразительное и «созвучное». «Большой конвейер»,
«Скважина бис-2», «Штурм», «Разбег», «Наступление» кажутся
примитивными, грубыми, а для «Первой любви» и «Гранато­
вого браслета» время прошло. И не стоит на них оглядываться
с этаким вздохом: «А напиши теперь так». Надо, наоборот, вы­
прыгнуть из плена прошлого, не попав, однако, в «Скважину
бис-2». Кир.. .ая бутара1 малых тиражей и многочисленных
названий, мне кажется, останется без работы, т. к. пока не
хватает материала даже для тех изданий, какие имеются. Всетаки ведь и бутара должна не просто всю землю пропускать,
а лишь те ее породы, гда можно ждать ценного. Прежде чем
поставить бутару, как известно, надо подыскивать пласты —
1 Разговор идет о предложении одного писателя увеличить количе­
ство издаваемых книг за счет сокращения тиражей.

103

старые или новые, это безразлично, — ради которых стоило бы
этим заняться. Охотников искать «стоящие пласты» у нас
крайне мало. Как работающему рядом с историей, мне это
особенно видно. Перелопачивают что полегче, а копнуть за­
ново боятся и не хотят, и получается не лучше того, что мне
как-то предлагал покойный профессор H. Н. У него была
диссертация на тему «История Оренбургской епархии», вот он
и говорит: «Давайте напишем теперь о Пугачевском бунте. Ма­
териалу у меня много, а вы марксистского соусу прибавьте и
там всяких пейзажей». Так ведь H. Н. был старик и профессор
богословия. С него не взыщешь. А когда такое же почти ви­
дишь в историческом романе, то становится не по себе. Да
еще хотят «всего достичь», не утруждая ни глаз, ни зада, — за
счет «голого таланта», а не выходит. И никогда не выйдет без
большого участия глаз и сидения даже при самой большой
одаренности. У стариков надо учиться именно этому непривыч­
ному для нас искусству. Разве наш национальный гений
А. С. Пушкин не поразителен и своей трудоспособностью? Ра­
ботая над историей пугачевщины, он не только месяцами сидит
в архиве, но он едет на Урал. Это ведь не на самолете и даже
не в вагоне, а на перекладных. Попробуйте представить, что
кто-нибудь из наших современников проделал адекватный труд!
Да он бы написал несколько томов своих дорожных впечатле­
ний, десятка два рассказов, четыре пьесы, пять сценариев,
один малоформистский сборник, а у Пушкина все это вошло
частично в «Капитанскую дочку» да в отдельные строки сти­
хов. Вот и выходит густо. Читаем современников и говорим:
«А у предшественников лучше». Да, потому что у предшествен­
ников больше предшествовало, чем у нас. Словом, был и оста­
юсь сторонником труда в литературе. Стоя на этой позиции,
утверждаю, что каждый через какой-нибудь десяток лет работы
может дать изумительное по своей неожиданности полотно, ска­
жем, о Демидовых. Наиболее одаренный и быстрей сделает
это, может быть, за пять лет. Но тот, кто захотел бы еще уско­
рить это, неизбежно должен просто ворошить тени прошлого
или даже дойти до скважины-бис без кавычек. Вы спраши­
ваете: «А чем в это время жить?» — Это разговор другой. Пи­
тательно-журналистская работа, вероятно, неизбежна, но она
должна быть откровенно-публицистической: «Колхоз «Заря»,
«Пчеловод Морозов», «Сталевар Миронов», «Фрезеровщик Босый». Не месть, не гнев, не расплата, а именно — фрезеров­
щик, даже не «Орс горы Высокой», а «Высокогорской орс»
104

и т. д. И все это ни под каким видом не должно называться по­
вестями, рассказами или другими именами художественной
литературы. Литература начинается с котлована ниже линии
промерзания и очень честной выкладки фундамента. При та­
ком положении никто, конечно, не станет строить карточный
домик, а возведет здание большое или маленькое, а не на
квартал, до первой рецензии.
...Ну, ладно, хватит пустоговорья. Не пятую же страницу
начинать. Наверно, уж давно не выдержали? Значит, будьте
здоровы, думайте о первой любви в противоположную сторону
и передайте привет от меня и всех наших Марии Степановне
и ребятам.
П. Бажов.
27.10-45 гл
♦

♦

♦

Вот что о литературном труде Павел Петрович пишет в
другом письме ко мне:
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДАЛЬНОМЕР

к.. .Приехал сюда А. Сурков, он в погонах уже подполков­
ника. Говорит — 33 месяца ношу форму и теперь приехал не­
дели на две посмотреть работу в тылу, как она есть, чтоб хоть
сколько-нибудь понять истоки того исторического подвига, ко­
торый совершает наш народ.
Вы повидали немало героики тыла вплоть до той, которая
завуалирована идиллическими формами: Помните девушек в
штанах в Тавде или того веснушчатого, вихрастого «баклушечного руководя»? Смотришь с улыбкой, а подумаешь, не так
это просто. Представить только, что на плечах этих девушек,
еще не совсем оформившихся, лежит немалая доля и самоле­
тостроения, и быстрого размещения эвакуированных предприя­
тий, и восстановленного строительства... Или взять тот леген­
дарный лабиринтишко, который официально называется та­
гильским вокзалом. Разве его можно сравнить с египетским,
описанным Геродотом и Страбоном, или вовсе мифическим
критским. Думаю, ни одному историку будущего не разгадать
загадки, как могла эта площадка вынести нагрузку военного
времени. Если к этому добавить, что все это происходило не
без участия блата и всякой бестолковщины, то получается не­

105

что вовсе фантастическое, где действует уже не хозяйка горы,
а кто-то еще более сильный и привлекательный, у старых пи­
сателей этот некто поименован по-разному, но все названия
либо стерлись от долгого употребления, либо безнадежно ис­
порчены украсительными привесками и ненужным подмалевы­
ванием. Поэтому надо искать новый обобщающий образ. Мо­
жет статься, что жизни не хватит, чтоб выпрыгнуть за преде­
лы березки, нивы или таких широких категорий, как русский
дух, родина и т. д., но этим смущаться не приходится. Пусть
даже каждому такому писателю в конце придется со вздохом
повторить «умом Россию не понять», но производное от этих
поисков все-таки будет всегда ценным. Поэтому приветствую
Ваше устремление, но хотелось бы, чтоб взяли другой, более
высокий прицел, — не тот таинственный и высокий образ на­
родного подвига, который у нас пока что не найден и подме­
няется березками, да нивами, да высокими словами широчай­
шего содержания.
Вообще говоря, — Вы простите мой стариковский дидак­
тизм, — мне хотелось бы еще раз напомнить о значении даль­
номера в художественной литературе, пусть это азбука, но все
же (неразборчиво), а Вы как-нибудь уж прочитайте, снисходя
к моему самому старательному, но увы! трудно читаемому
почерку.
Не тревожа великие тени литературы прошлого, хочу при­
вести примеры из «средняка». Вот «Обломов» жив в наши дни,
т. к. он дан по правильно поставленному дальномеру, а «Об­
рыв» отмирает, хотя сюжетно он сложнее. Причина — непра­
вильный расчет прицела. В результате снаряд, сделанный и
выпущенный руками того же художника, упал где-то между
газетной злободневностью и настоящим искусством длительной
жизни, и только бабушка да Марфинька спасают его от пол­
ного забвенья.
Другой пример. Лесковские «Соборяне» чужды нашей об­
щественности, а живут и будут еще жить, т. к. хорошо рассчи­
таны по дальномеру — на показ национальных свойств, хотя и
в ограниченной среде. А роман «На ножах» и «Некуда» задол­
го до революции сброшены в мусорный ящик истории. И дело
вовсе не в их реакционности, т. к. другой, не менее реакцион­
ный, роман Писемского «Люди сороковых годов» до сих пор
представляет интерес не для одних литературоведов. Причина
разной судьбы та же. Лесковские романы оказались в никому
не интересной полосе злободневных столкновений, а Писем­

106

ский рассчитал на показ людей своего времени, и хотя все это
окрашено им по-своему, все-таки интересно и для нашей, со­
ветской, общественности.
Тут у Вас могут всплыть другие произведения Лескова,
которые очень полнокровны и для наших дней. Но это уже
другая область. Область отбора тысячной детали и фразеоло­
гических фокусов. Словом, та филигранная работа, которая из
сочетания простых дырок дает чудесный узор, попадающий
иногда в кладовые искусства. Эту работу надо оставлять тем,
у кого много чугуна в заду, мало подвижности в руках и ногах
и довольно-таки прохладное отношение к окружающим. Вам
это не подходит. Вам по Вашей хватке, энергии и — не будем
скромничать — таланту надо осваивать дальномер, чтоб не
попасть в мертвую полосу между газетой и художественной
литературой. Жизнеописание генерала, пусть самого типично­
го, все-таки не то, что можно от Вас ждать.
Так-то... Спасибо Вам за письмо. Мы с женой как-то осо­
бенно хорошо его прочитали. (Других дома не было.) Она по­
просту просила передать сердечный привет, а я вот, как види­
те, развел длительную рацею. Ничего не поделаешь. Старый
учитель. Наставник. А сколько раз Вы обратились к худым
словам, пока читали письмо? Или с первой страницы бросили?
Ну, ладно, будет. Всерьез — привет.
Обида! Когда состаришься, так и чернила расплываться
станут.
14.IV-44 г.»
♦

♦

♦

Не угодно ли еще письмо, в котором Павел Петрович, го­
воря о делах сугубо бытовых, домашних, снова переходит на
литературные темы.
ЗНАНИЕ МАТЕРИАЛА

«Если мое здешнее хозяйство можно отнести к группе
зряшноотдыхательных, то Ваше должно быть рационально­
фантастическим. В нем, понятно, и кузница, и копанец, вольер
и мусорный сарайчик. Особенно мне понравились голуби. Не
столько сами по себе, сколько по той литугрозе, которая есть
в этом месте. Совершенно согласен, что здесь можно ждать не
только детства, которое до сих пор не показывалось. А что,

107

если эту кроткую тварь выпустить пораньше? Например, к
июльскому конкурсу Детиздата? Ведь Вы же быстрописец,
если не увлечетесь каким-нибудь галстуком-бабочкой, который
не подойдет для тех, кого Вы называли. Незачем дожидаться
генерального звания либо полной дряхлости, чтобы начинать
мемуары. Кассиль вон начал свой литературный путь с этого.
И опыт оказался неплохой. А у Вас это может получиться во­
все хорошо. Кстати, у меня в памяти засело откуда-то назва­
ние одной из голубиных пород «уржумские». Слыхали таких?
Тоже ведь и наше поколение не без голубей росло. Термино­
логия была. Право, не следует ли сделать такую вещь, не от­
кладывая в долгий ящик? Вам-то это, как по маслу, ибо
Уржум, Воткинск, Ижевск почти одна полоса, близкая друг
к другу во всех отношениях. Для Вас это облегчается еще общ­
ностью ремесленной учебы, которая в Казани велась примерно
так же...
.. .Словом, я уже вижу в Ваших руках детскую повесть
«Уржумские голуби», где нарочито спокойно, без применения
драматургических котурн, без париков и даже без губной по­
мады, рассказывается о жуланах и чечетках, о змейках и ры­
балке, о голубях и учебе в начале столетия. Тонкое и очень
широкое знание материала, безусловно, сделают повесть инте­
ресной не только для детей, но и для взрослых, которые за
голубями смогут разглядеть и подтекст о Кукарке и Уржуме.
Можно быть уверенным, что такие голубки высоко взлетят и
на любой участок сядут. И, главное, это очень просто и
близко.
Считайте это ересью, а я продолжаю думать, что знание
материала в писательской работе должно занимать первое ме­
сто, а не второе. Вот недавно прочитал роман покойного
И. Сигова «На старом Урале». Как роман сооружение прими­
тивнейшее, без всяких оснований разделено на три части, ко­
торые с какой-то математической точностью распадаются на
главы, скорей рубрики. Нет ни одной фигуры, которую можно
считать типической, каждая полна противоречий. Да еще бол­
таются два голубых ангела с серебряными крыльями (как по­
лагается, разнополые). Местами сквозит наивное желание про­
славить свой род, и очень заметны отблески народнических
мечтаний, перенесенных в более раннее время. Для законни­
ков от литературы это хлеб с маслом, медом, икрой и еще
чем-нибудь. И все-таки вряд ли найдутся даже в этой среде
такие развязные, чтоб раздраконить этот «Роман». И не пото­
108

му, чтоб постеснялись сказать плохо об авторе, который толь­
ко что умер, а по другой причине. Даже самый обалделый от
литературных канонов не может не почувствовать в этой ра­
боте той первозданной красоты и силы, которую никому не
дано выдумать, кроме самого великого художника, именуемо­
го жизнью. Неискушенный читатель поверит этой книге пол­
ностью, искушенный может улыбнуться наивности построения,
неслаженности, противоречиям, но тоже должен поверить, т. к.
все не в Переделкино выдумано, а взято из правды жизни,
только нарисовано с большими пропусками.
Это Вам вместо ответа о переделкинских сферах. Мотив,
который мне меньше всего понятен. На мой взгляд, писателю
интереснее и полезнее жить бок о бок с представителями лю­
бых профессий, но не своей. Во-первых, гарантия от кастовой
замкнутости, во-вторых, какое-то обогащение теми деталями,
которое не увидишь при встречах вне своего бытового окруже­
ния. А ведь это и есть то самое, по чему давно скучает лите­
ратура. В частности, по-моему, тут ключ к самому важному —
к героике будней. Кто ее подал сколько-нибудь увлекательно?
Разве Борис Житков, сумевший опоэтизировать такую мало­
привлекательную профессию, как разносчик почты. Не знаю,
может быть, это глупость, писательский домысел, но мне вспо­
мнилось при имени Житкова, как я искал одну дачу в какой-то
Салтыковке. Там мне один почтовик, из тех, кто «шагают с
толстой сумкой на ремне», очень тепло объяснил:
«Рядом с нами писатель жил, Житков по фамилии, а те­
перь его семья живет, а дальше вот те самые и будут, кого
вам надо». И не преминул добавить: «Хороший человек Жит­
ков был. Душевный».
Понимаете, что это может значить? Думаю, что дом в Лав­
рушинском и Переделкино самое заметное дали в результате
взаимного общения, а черпнули из основных истоков жизни».
♦

♦

♦

Знакомые Павла Петровича всячески старались, оберегая
его глаза и время, избавить от технической работы. Но на­
прасно. У него свои взгляды и суждения.
Вот они:

ЛИТЕРАТУРНАЯ ПЕРЕПИСКА - НЕ КАНЦЕЛЯРИЯ

«Распределить же работу по-другому не умею. Меня вон
тут учил один американствующии дядя, как надо работать, да
я оказался неспособным учеником. Даже конверты подписы­
ваю саморучно. Глупость, может быть, это, но не упрямство,
а привычка, от которой, знаете, не так-то легко освободиться
и в более раннем возрасте, а старикам и пытаться не стоит.
Да и в литературной работе техническая часть не совсем кан­
целярия. Сколько ни правишь вещь, а начни переписывать
или перепечатывать, обязательно видоизменишь. И не всегда
к худшему.
Есть и другая сторона: не люблю длинных вещей. Мне ка­
жется, они похожи на товарный поезд. Первый десяток ваго­
нов при встрече пропускаешь с удовольствием, с любопытст­
вом, дальше полоса безразличия, а еще дальше думаешь: ког­
да же это кончится? Как читатель, ловлю себя на таком же
отношении к книгам, которые никак нельзя отнести к неинте­
ресным. Судя по себе, и жалею своих читателей. То ли дело
коротышка. Ее одолеть легко, а отдача тоже бывает, и непло­
хая, если коротышка сделана. Сегодня вот получил письмо
с Украины, от какого-то деревенского человека. Образование
у него, по-моему, не выше семилетки. Прочитал он из моего
только «Сказы о немцах» да «Васину гору» в «Молодом кол­
хознике», а наговорил столько ласковых слов, что мне стыдно
стало за «Веселухин ложок». Поторопился и испортил хоро­
шую тему, которая даже в таком виде может задеть читателя.
А ведь могла бы стать совсем ладной, если бы раз-два пе­
репечатать; может быть, правильнее остаться на коротыш­
ках? В них ведь тоже кусочки жизни, и читать не так
долго.
.. .В семейном положении перемен нет. Никита растет ста­
рательно. В семье за пределами улицы Чапаева добавка, — у
Лели родился сын; Получили телеграмму из Ленинграда, что
малыш и мать здоровы и чувствуют себя неплохо. Это подбад­
ривает и предков. Разве можно считать себя стариком, когда
только четыре внука? Надо же внучек дождаться.
Марии Степановне, Ксане, Рите привет от меня и всех
наших.
14.XI-46 г.»

( СиаЗы (jus

)

СрЛ“ рМ СМЛр&цЩи &

0и

ij 01 f пса.
7егл£&^о-Ли
ns.
tmvîâ периимеио. ?о з4&'*а-■
^tu у|«4<
с^елисл^цаъир
а
Mis
usnvjdsQ^аЛа^ С(м
с
Criejl порл> f