Переполох в Академии Сказок (СИ) [Анастасия Гудкова] (fb2) читать онлайн

Переполох в Академии Сказок Анастасия Гудкова

Глава 1. В Трипятнадцатом царстве

Третью весну неспокойно было в крошечной деревушке, что на самом краю Трипятнадцатого царства. И домов-то тут было, почитай, с пару дюжин, да съезжались сюда самые завидные женихи. Бывали и юные совсем, тощие, угловатые, с едва пробивающимися светлыми бородками, а бывали, напротив, статные бывалые мужи с проседью в висках. Причина же мужского безумия озадаченно грызла кончик пера, с трудом раздобытого на ярмарке, и с опаской выглядывала из сарая. По двору шёл батюшка, а подле него — очередной жених, гневно фыркающий, точно кобыла Зорюшка, когда мошка в ноздри залетит.

Едва след жениха простыл, Василиса осторожно высунула голову из сарая, где с той самой Зорюшкой пряталась, и тотчас была схвачена за руку отцом. За его спиной обнаружилась и матушка, стоящая в той самой позе, когда лучше бежать с глаз её долой: крепкие руки в бока уперевши и губы поджав.

— Опять спряталась! — воскликнул батюшка.

Василиса лишь голову подняла, да выпрямилась, плечи расправила. Знамо дело, спряталась.

— Да неужто, батюшка, ты бы меня за него замуж отдал? — возмутилась она.

— И отдал бы, как есть отдал! Сколько можно в девках сидеть, а ну как этот последний⁈

— Да хоть бы и так! — махнула рукой Василиса. — Говорила же, батюшка, не желаю быть супружницей мужа знатного, вмиг и книги мои отберёт и вообще…

— Вот дурная девка, — вздохнул отец. — Толку от книжек твоих? Лучше б матери с курями помогла, да свиней покормила. А ещё лучше — замуж бы пошла уже, тогда глядишь, не пришлось бы и нам спину гнуть. Чем тебе этот не люб? И не стар, и не глуп, подарков привёз!

— Разве ж ты не слыхал? Жена ему нужна покорная, да молчаливая. Чтоб детишек рожала без счета, а на глаза показывалась, только коли позовёт. Неужто такой участи ты для меня желаешь?— отчаянно воскликнула девица.

— Василисушка, — не утерпела матушка, заметно помягчев, едва приметила блестящие слезы в уголках глаз дочери. — Так в том доля наша женская, быть у мужа в услужении.

Всхлипнула Василиса, да рукой махнула, твёрдо уверившись, что едва ночь темная наступит, соберёт она книги свои, да перо с бумагою, сбежит от тяжкой участи быть молчаливой мужниной женой. Туда сбежит, где умной девице слово сказать не постыдно.

* * *

— Луша! Луша! — шептала рыжая востроносая девчушка в сарафане цвета лежалой травы. — Ну где же ты? Ой!

— Тссс, — приложила палец к губам такая же огненноволосая девица, выбираясь из придорожных кустов.

— Опять на сына княжеского любуешься? — вздохнула девчушка. — Бабушка гневается, негоже, говорит, ведьме к мужику привязываться, коли потом в одиночестве жить. Не гневи бабку, Луша, попадёт же хворостиной!

— Да и пущай попадёт! — отозвалась Луша, бросая прощальный взгляд на крепкую спину княжеского сына. — Разве ж такой жизни я хотела? В лесах от расправы прятаться, да втихую зелья варить?

— Ох, Луша, не нами заведено, не нам и менять…

— Знаешь, что, Марьюшка… А скажи бабке, что не сумела ты меня отыскать, сможешь?

— Тогда она меня того, хворостиной, — шмыгнула носом Марьюшка. — Я бы и сказала, да ты куда денешься? Сгинешь же одна! Сама знаешь, как крестьяне нас встречают, вилами да горящими палками.

Призадумалась Луша. Сестрица правду говорила, едва рыжие волосы в деревне завидят, так крику будет! Тяжела ведьмина доля, издавна повелось, ещё от Бабы Яги, что потерявшихся путников меж Явью и Навью водила. Теперича и ей суждено силы ведьмины от бабки принять да заботы все. А не хотелось дико, аж до солёных слез.

Иногда, лёжа на узкой лавке, служившей ей постелью, мечтала Луша о царевиче, что как взглянет в глазищи её зелёные, так и… Нет, не падёт замертво, влюбится так крепко, что не посмотрит ни на волосы рыжие, ни на силу ведьмину. А уж она ему женой покорной будет. Да не суждено было сбыться Лушиным чаяниям. Если только…

— Идём, Марьюшка, — решилась Луша. — Негоже тебе из-за меня хворостиной получать.

— Неужто силу примешь? — обрадовалась Марьюшка.

— Не приму, — твёрдо ответила ведьма. — И не сгину. Только не выдавай меня, слышишь? Ночью уйду. Есть одно место, где всякой ведьме рады.

Глава 2. Там лес шумит

Подпрыгивая на кочках и охая от попадающих под босые ноги колючек, бежала Василиса резвой козочкой к лесу. В руках её был один лишь тканый узелок с нехитрыми пожитками: перо, бумага, нижнее платье да краюха хлеба.

«Эх, лапти надо было прихватить, » — запоздало подумала девица, наступая на торчащий корень. Назад пути не было, коли прознают матушка с батюшкой про побег, мигом за первого встречного замуж отдадут. А там — прощай, наука! Какому мужику по нраву, когда жена над книгой сидит? Вот и бежала Василиса, пока её не хватились.

Уж впереди показалась знакомая тропка, что словно нарядная лента вилась меж деревьев. Призывно подрагивали мохнатые еловые лапы. Плавно покачивались на ветру тонкоствольные берёзки. Разное про лес этот говаривали. И что Леший в нём бродит, заплутавших путников заманивает всё глубже, где уж Кикимора в своё болото уводит. И что кто в лес этот вошёл, прежним оттуда не выйдет. Василиса считала, что сказки всё это детские. Разве кто Лешего этого видел глазами своими? А Кикимору? То-то и оно! А раз не видели, неча людей пугать, лес как лес. Деревья да травы только в нём всяческие, некоторые уж казалось бы и вовсе рядом быть не должны, а тут растут, как добрые соседи.

А уж о том, что возвращаются прежними, Василиса и вовсе знала лучше всех. Сызмальства бегала она за лесной ягодой тайком. Ягода та была крупная, сладкая, не в пример обычной полевой землянике. Забежала Василиса по тропке в лесную чащу, деревья покачались немного, да и скрыли беглянку от глаз людских. На то и рассчитывала девица. И всё же сюда бежала она не просто так.

В байки детские она не верила, да только вычитала в одной книге, что есть такая Академия, вход в которую стережёт волшебный лес. И чтоб попасть в неё, поплутать надо. Но коли нашёл — никто оттуда не вытащит, стал быть и замуж можно не ходить. А учиться Василиса страсть как любила. Настолько, что даже в историю с лесной Академией поверила. Деревья росли всё теснее, под ногами противно чавкала сырая земля. Но девица шла, выискивая то самое место. Вдруг услыхала она неподалёку, словно ветка под ногой треснула. Никак не одна она тут⁈

* * *

— Лушенька, ты там осторожней, — всхлипнула Марья, крепко обнимая сестрицу. — Буду, Марьюшка, буду! И ты себя береги, на болота не бегай, с деревенскими детьми не заговаривай. Шибко не любят они нас. — Не бу-уду, — хныкнула девочка, прижимаясь к рыжей ведьме. — А ты весточку отправишь? — Коли смогу, — вздохнула Луша, — обязательно отправлю. Ну, пора!

Прихватила Лукерья узелок с краюхой хлеба, метёлку да котелок верный. Изо всей сил стараясь не шуметь, выбралась в окно избы, да устремилась прямиком в лесную чащу, где, говаривали, тайный ход в Академию волшебную.

Глава 3. На неведомых дорожках

Замерла от испуга Василиса, притаилась за колючим кустом дикой ежевики. Зверь то был али нет, а шел осторожно, будто таясь. Шорох слышался все ближе, девица покрепче сжала котомку. Чем она ей поможет, Василиса не ведала, да только свое добро словно сил придавало.

«Вот сейчас поближе подпущу, а там видно будет, — решила девица. — Тропа тут тайная, не бывало такого, чтоб из деревни кто забрел. Стал быть зверь…»

Тропа и правда была такая, что никто по ней идти не решился бы. Плотно смыкались еловые ветви, хлестали на каждом шагу по щекам. Под ногами же разрослись ежевичные кусты, коли наступишь на такой — вмиг уколешься. Страшились местные так глубоко заходить, одной лишь Василисе не впервой было. Но никогда не случалось здесь не то что зверя, букашку приметить. Оттого и думала она, что зачарованные тут места. А тут поди ж ты, крадется кто-то.

Вдруг на тропу из такого же куста выбралась рыжеволосая девица в зеленом платье. Лицо ее было бледным, будто бы никогда солнца не видывало. Подивилась Василиса, был у них в деревушке и Васька-рыжий, и Гришка. У обоих на курносых носах и пухлых щеках россыпь пятнышек, они всегда говорили, будто это само солнышко их поцеловало. У девицы же кожа была светлая-светлая, а глазищи ярко-зеленые.

— Ведьма! — тихо охнула Василиса.

Рыжая девица подпрыгнула, по сторонам огляделась. Тут Василиса увидела, что прижимает она к груди такую же котомку, как и у нее.

— А ну выходь! — подрагивающим голосом приказала ведьма. — А не то заколдую! Али того хуже, прокляну!

Осторожно, стараясь не зацепиться единственным платьем об острые колючки, выбралась Василиса из укромного места. Так и застыли девицы, друг на друга глядя. Первой опомнилась рыжая.

— Ты кто такая? — уже бойко спросила она. — Раньше я тебя тут не видала.

— Так и я тебя не видала, — вздернула носик Василиса.

— И чего тебе здесь надобно? — прищурилась ведьма.

— А тебе? — не уступала голубоглазая девица. — Еще скажи, что не кралась ты тут, словно от кого бежишь!

— Так и ты, как я погляжу, не с пустыми руками, — возразила ведьма. А потом вдруг вздохнула и сказала. — Меня Лукерьей кличут. Угадала ты, ведьма я, в лесу живу.

— А меня Василисой, — улыбнулась девица. — Я из во-он той деревушки. От матушки с батюшкой убегла. Да и ты вон, прихватила чего-то.

— Прихватила, — грустно отозвалась Луша. — Бабка моя стара, повелела мне силу ее перенимать, да черту сторожить. Знаешь ведь, что такое черта?

— Черта… — задумчиво повторила Василиса. — Постой, уж не та ли это черта, что во всех сказках детских? Куда души сама баба Яга провожает? Так это ж сказки все… Или нет?

— Какой там, — отмахнулась Лукерья. — Бабка моя, Ядвига, и есть та самая. А я не хочу! — она топнула босой ножкой. — Счастья я хочу, понимаешь? Чтоб муж любимый да детки. А в лесу какое счастье?

— Да и у меня не лучше! — воскликнула Василиса. — Уж как отбивалась я от женихов, да батюшка велел: замуж иди за того, кто первый посватается. Ну не совсем первый, а после того, который как Зорюшка фыркал. До него был какой-то пузатый, будто индюк по двору вышагивал. А до него…

— Постой-ка, сколько ж женихов ты спровадила? — восхитилась Лукерья.

— Да я и со счета сбилась, — фыркнула Василисушка. — У них же у всех одно на уме: огород, коровы да дитяти, мал мала меньше. А я, может, учиться хочу. Отчего вот у царя-батюшка все ученые мужи — мужики? Может, бабы им там не хватает, глядишь, порядок навела бы…

Луша прыснула со смеху, глядя на ворчащую новую подругу. Росту в ней было чуть, да силы какой-то внутренней на дюжину мужиков бы набралось.

— Стал быть, убегла, — засмеялась Лукерья. Василиса кивнула. — И куда теперь?

— Слышала я, — осторожно начала девица, — что сокрыт в волшебном лесу терем огромный, там и схорониться можно, и полезным делам обучиться. Называется…

— Академия Сказок, — выдохнула Луша.

Глава 4. В тихом омуте

Настал через Василисы удивляться, неужто и впрямь не врут сказки? Хоть и бежала она из дому с надеждой в сердце, да до конца не верила. Теперь же, повстречав Лукерью, готова девица была весь лес обойти, под каждую травинку заглянуть, чтоб найти, где прячется заветный вход.

— Так что же ты, знаешь, как туда попасть? — воскликнула Васена.

— Коли знала бы, — вздохнула Луша, — не бродила бы по лесу до стертых пяток. Уж мне казалось, будто знаю я весь лес вдоль и поперек, без труда отыщу, где Академия. А нет, словно нарочно по одним и тем же дорожкам плутаю. А ты?

— Я-то и вовсе о ней лишь в сказках слыхала, — закручинилась было Василиса, но быстро передумала горевать. Голову высоко подняла да внимательно на ведьму поглядела. — Сталбыть так, — твердо сказала девица, — вдвоем всяко сподручней, чем по одной бродить.

— Знамо дело, — не стала спорить Лукерья.

— Так вот, пойдем искать вместе. Авось и заметим что.

На том и порешили. Прежде чем в путь двинуться, разложили девицы свои котомки на пеньках, запасы пересчитали. На двоих набралось у них три больших краснобоких яблока, два капустных пирожка да горсть сушек. С водой же было туго, слишком долго девицы по лесу бродили. Засобирались они в путь, чтоб до следующей ночи успеть или Академию отыскать, или хотя бы место такое, где звери дикие не нападут. А коли ручеек али озерцо отыщется, так и вовсе хорошо бы было.

— Я уже чешусь вся, не хуже соседского пса, — пожаловалась Василиса. — Мошки что ли покусали?

— Отродясь их тут не водилось, — со знанием дела возразила Луша. — Разве ж не видишь, лес диковинный. И деревья тут не так, как надобно растут, и звери живут не те, что должны. А еще… — она задумчиво поскребла локоть ногтями, — я тоже чешусь. Надо скорее к воде, может пыльца какая.

И девицы пошли. С каждым шагом идти становилось все труднее: болели уставшие босые ноги, все больше зудело тело, а лес, будто нарочно, становился все гуще и уводил от знакомых тропок все дальше. Сколько шли они, не ведали. Поначалу держались бойко, насколько могли: про жизнь свою друг другу рассказывали, чуть всплакнули о родных. Помечтали о том, как оно, в Академии, коли она отыщется. А потом так притомились, что и слово лишнее в тягость было.

— Васенка, гляди! — воскликнула Луша. — Водица!

И откуда только силы взялись? Побежала ведьма резвой козочкой туда, где блестело чистое, будто драгоценный камень, озеро. Вода в нем была прозрачная, так что всякую травинку на дне видать. И ни единой рыбешки, ни души.

— Краси-иво, — восхищенно протянула Василиса. — Озеро-то какое диковинное! Так и тянет искупаться!

Долго девицы не думали. Побросали котомки, осторожно зачерпнули водицу горстями, жадно пили прохладную воду, пока не напились вдоволь. Тут и на душе легче стало, и силы будто появились. Решив, что раз уж платьев запасных они не прихватили, ничего не будет постыдного, чтоб без ничего искупаться да сухое надеть. Оставили девицы свои платья на мшистом бережку и медленно вошли в прохладное озеро. Луша, привычная к купанию в речке, радостно плескалась, а Василиса тотчас покрылась мурашками. В родительском доме и кадушка была, в которой от солнца вода грелась, и банька справная.

— Как же хочется скорее в Академию Сказок попасть, — вздохнула она.

— Так и мне хочется, — ответила Луша, брызгая в нее водой.

В тот же миг точно сила неведомая капли подхватила, обрушила на девиц могучим потоком. Изо всех сил отплевываясь, пытаясь не захлебнуться, они лишь слышали, как эхо шепчет:

— Академия Сказок… Академия Сказок…

Глава 5. Пока моргает Леший

Девиц выплеснуло на берег, будто рыбешек, попавших в морскую волну. Вот только откуда бы ей взяться в крохотном озерце?

В мокрых волосах запутались водоросли, одежда осталась на берегу. Отплевываясь и отчаянно фыркая, выбрались Василиса и Лукерья на пологий берег. Будто бы и тот же, а словно другой, было в нем что-то неуловимое. Да и платья с котомками кто-то утащил.

— Дела-а, — протянула Луша, выжимая подол нижнего платья. — Чегой-то приключилось такое?

— Не утопли — и то хорошо, — вздохнула Васена, оглядываясь. — Книги вот только жаль.

— Дались тебе эти книги! — возмутилась ведьма. — Ты погляди лучше, где это мы? Разве ж наш это лес? Отродясь в нем таких высоких елей не водилось, чтоб аж небо подпирали. А там будто бы виднеется что?

Девицы взволнованно переглянулись. И правда, виднелся за еловыми лапами высоченный забор с острыми зубьями. Такой ни в жисть не перелезешь. Неужто повезло и ход тайный отыскался?

Не желая больше гадать, бросились Луша и Васена к забору, прямо так, как были, мокрые да лохматые. От радости нахлынувшей они позабыли и про приличия, и про страхи: дюже хотелось убедиться, что не зря все, что там, за забором, все мечты их сбудутся. Вот только сколько бы не бужали они, а ближе не становились. В конце концов девицы совсем поникли, рухнули на траву да пригорюнились.

— Вот знала я, что не все так ладно, — вздохнула Василиса. — Коли всех бы привечали, вход бы не прятали.

— Делать-то чего? — грустно отозвалась Лукерья. — Не обратно же в озеро лезть? Мне домой никак нельзя, живо дорогу в Навь сторожить приставят…

— А меня замуж выдадут, — всхлипнула Васена.

От тяжкой своей участи обнялись девицы, зарыдали в голос, распугивая редких бабочек. Так им было горько, вот взаправду говорят: близок локоток, да не укусишь. И с Академией той неладно вышло. Ни капельки не сомневались Василиса и Лукерья, что там, за островерхим забором именно она прячется, а ходу им в нее не было.

— Срамота, — донесся откуда-то незнакомый девичий голос. — Чегой-то теперь кого ни попадя зазывают?

— Тьфу на тебя, Аленка, — отозвался другой. — Только ты тут и утопла в платье да платочке. Остальные в чем были, в том и явились.

— Ну да, вы вообще в чешуе, — фыркнула Аленка.

— Так телу приятнее, — мелодично засмеялась вторая девица.

— Кто бы спорил, — все еще возмущалась Аленка. — Вот из-за вас теперь мы новеньких и встречаем. Чтоб успокоительным отваром добрых молодцев не поить. Шутка ли, тридцать три девицы в одной лишь чешуе! Все занятия в академии посрывали!

— Ишь, раскудахтались, — проскрипел кто-то. — Новых забирать будете, али водяного просить, чтоб обратно притопил?

Услыхав, что судьба их решается, подскочили Васена и Луша, смахнули слезы да закричали хором:

— Помилуйте, не надо нас топить! Куда хотите забирайте!

— То-то же, а то стоять тута, языками мелют!

— Да мы ж немножечко, дядюшка Леший, — оправдалась Аленка. — Только моргнешь, а нас уже и след простыл!

— Начинаю моргать! — предупредил скрипучий голос.

— Чего застыли? — тощая востроносая девица с бледным лицом и длинной русой косой выскочила из-за дерева. — Бежим, скорее, пока Леший пускает! А то накажут!

Дважды повторять не надо было, девицы подхватились и побежали за Аленкой, стараясь не потерять из виду ее алый сарафан и надеясь, что успеют, пока моргает Леший.

Глава 6. Заветная тропа

На бегу Луша осторожно коснулась Василисиной руки и шепотом спросила:

— Так Аленка-то, выходит, того, утопла?

— Выходит, и мы?.. — с ужасом ответила Васена.

— Вы чего там остановились? — поторопила девиц Аленка. — Неровен час караул сменится, надо успеть, пока богатырши на страже!

— Богатырши? — охнули хором девицы.

Аленка всплеснула руками.

— Вы чегой-то, совсем об Академии ничего не знаете? Так зачем сюда рвались? Ну слушайте.

И, не сбавляя шаг, она бойко затараторила.

— Академия-то наша уж, почитай, несколько сот лет стоит. Кого тут только не было! Говаривают, сама Яга когда-то захаживала, да только слухи, наверное.

— Почему слухи? — дрожащим голосом поинтересовалась Луша.

— Да она ж первородная колдунья, учил-то ее кто? — фыркнула Аленка. — В общем, учат тут всякого, кто путь нашел. И человека, и не совсем. Вон, волки серые есть, русалки да кикиморы. Ну и люди, конечно. Живут все дружно, всякое бывает, но чтоб насмерть супротив друг друга стоять — ни-ни. Вмиг все воспоминания потеряешь, да за воротами окажешься.

— А теперь кто учит? — спросила Василиса.

— Знамо кто, лучшие колдуны и колдуньи. Ведьминой науке, — она покосилась на Лушу, — правнучка самой Яги, в честь нее названная, Ядвига Ивановна. Она и зельям всяким научит, и целительству, и про мир за кромкой расскажет всякого, аж жуть. Могучая она, к ней сам сын Ильи Муромца, Святозар, сватался, ну тот, что ратному делу учит. Да только отказала она. А остальных-то девиц, кто не ведьмы, наукам всяким Любава Никитична да Настасья Петровна обучают, супруги, стал быть, богатырей наших. Вот уж у кого в руках все спорится! — Аленка восхищенно цокнула языком. — Да вы и сами все увидите, вон уж ворота!

У ворот стояли девицы, много их было, не счесть. Волосы — точно злато, на груди доспехи, сверкающие так, что непривычная Лукерья аж зажмурилась, а Васена с удивлением разглядела чешуйки. Воительницы были крепкими в плечах, сильными в руках и одинаковыми на лицо. Василиса удивленно ойкнула, а Аленка охотно пояснила:

— В чешуе, как жар горя, дочери тридцати трех богатырей.

— Чегой-то они все одинаковые? — прошептала луша.

— А то как же? Сестры же, батюшки-то у них тоже на одно лицо. Девки хорошие, чуть мужиковаты правда. Да и как иначе, коли у самого Черномора на обучении? Да, того самого! А сердца у них добрые, приветливые, так что не пугайтесь.

— Так это они в чешуе появились? — вспомнила Василиса.

— Было дело, — хихикнула Аленка. — Вся Академия поглядеть сбежалась.

Подошли девицы к воротам, где девы-воительницы стояли. «А ну как не пропустят? — подумалось Василисе». Но златовласые девы расступились, радостно приветствуя новых учениц. Аленка будто плыла между ними, отшучиваясь, здороваясь и даже обнимаясь с кем-то.

— Вам во-он в тот терем, — она махнула рукой на самый дальний. — Отыщете там Нафаню, домовой это, он вам и комнату справит, и остальное, чего для жизни надобно. А я побегу, меня Наяда ждет, надо бы мне плавать научиться, чтоб больше никто топить не смел.

Так грустно она это сказала, что Васена и Луша спрашивать не решились, догадались, что старая тут история. Захочет Аленка, сама потом расскажет. Им же самое время отыскать Нафаню да платья справить, не в одних же нижних рубашках щеголять.

— Значит, живая, — с облегчением вздохнула Луша, а Василиса радостно улыбнулась.

Глава 7. Отворитесь, врата

Путь до терема девицы быстро преодолели. Уж больно не терпелось им по-настоящему в Академии очутиться, а не только за островерхим забором. Да и платья, мокрые от купания в озере, неприятно липли к телу.

— Есть хочется, — вздохнула Луша, с грустью вспоминая наливные яблоки, оставленные на озерном берегу.

— И это тоже, — не стала спорить Василиса.

Ей куда больше мечталось о книгах из академской библиотеки. Девица представляла их увесистыми, с золочеными фолиантами и особо приятно пахнущими страницами. Такой аромат ей довелось встречать лишь раз, когда бывала она у дальней тетушки в городе. У зажиточной родственницы нашлась целая комната с полками, на которых теснились они: книги. И пахло там будто бы и бумагой, и чем-то неуловимым одновременно. Девица почти все время провела в этой комнате, листая книги и наглаживая корешки, пока тетушка не осерчала, что эдак никогда Василисе мужа не сыскать, и вообще-то ее сюда не просто так отправили. Такого восторга Васене больше испытать не довелось. Теперь же спешила она к незнакомому Нафане, чтобы как следует расспросить его обо всех местах, где в Академии книги живут.

Заветный терем был высоким, расписным с красивыми резными ставенками. Девицы подивились, что ставни все были разные: где-то скалился волк, где-то манила искрящимся хвостом русалка. Дверь оказалась тяжелой, девицы едва вдвоем с ней управились. Подалась она туго, со скрипом, но все же впустила. Так оказались Луша и Василиса в огромном зале, со всех сторон которого уходили ввысь разные лестницы: витые, царские, устеленные алым ковром, небрежно сколоченные из кривых бревен. Будто бы всякий, кто сюда приходил, свою лестницу нес, настолько они между собой непохожи были.

— И где искать этого Нафаню? — вздохнула Василиса, оглядывая пустой зал. — Весь терем обойти нам и седмицы не хватит, вон сколько тут коридоров да лестниц.

— Думаю, искать нам его не придется, — пробормотала Лукерья. — Слыхала я о нем, сам явится, коли позвать правильно. Меду надо побольше, да блюдце…

— Угу, и пирогов да молока. Хороший такой способ, главное, у нас ведь все есть, — фыркнула Васена. — Кто таков этот Нафаня?

— Домовой, их завсегда угощеньем задабривают.

— Домовой, сталбыть, — задумчиво протянула Васена. — А коли домофому встречать нас доверено, сталбыть, на службе он? А коли на службе, так и неча угощение наперед требовать!

— Ох, Василиска, сильна ты языком трепать, — покачала головой Луша. — Толку-то с твоих речей, если он без угощения не явится?

— Не явится, говоришь? — улыбнулась девица. И громко, так, что отозвался голос ее звонкий от стен и разлетелся по всему терему, крикнула, — Это что за домовой, у которого клочья пыли по полу катаются да двери раненным медведем ревут? Ой, непорядок, кому ж тут угощение нести, коли терем заброшен? Пойдем, Лушенька, поищем, кто в этой Академии правит, знамо дело, пропал Нафаня, нового домового звать надобно!

Лукерья охнула и испуганно прижала ладони ко рту. Налетел вдруг воздушный вихрь, враз высушивший девичьи платья, затворивший ставни и разогнавший пыль. В глазах щипало от ветра, да и на ногах устоять было трудно, так силен был вихрь. Девицы обнялись крепко, да завизжали, что есть мочи. Вдруг все стихло. Осторожно приоткрыв глаза, они увидели лохматого старика с длинной белой бородой. На нем была алая рубаха да штаны, подпоясанные золотой тесьмой. На ногах — лапти.

— Это кто здеся шумить⁈ — сердито спросил он. — Ужо и отойти нельзя, сразу пужать начинают!

— Уж простите нас, — поклонилась Лукерья, сердито зыркнув на смутившуюся Василису. — Позвать вас хотели, а угощений не нашлось. Но мы раздобудем и принесем!

— Тьфу, бестолковые, — беззлобно ругнулся домовой. — Новенькие чтоль? Тута все меня по имени кличут, коли всякий раз за угощение появляться, эдак я в штаны не влезу. Но пряников все-таки принесите, уж больно я на вас осерчал.

Василиса удивленно посмотрела на Нафаню. В то, что он осерчал, ей не верилось — уж больно озорные были у старика глаза. Она улыбнулась, рассудив, что пряников, коли они найдутся, ей будет не жаль. А домовой лучше уж коли другом, а не врагом будет.

— Принесем прянички, принесем, — пообещала она. — Нам бы только…

— Ох, горемычные, — покачал головой Нафаня. — Говорил я Кощею, говорил, неча через озеро водить, нет бы нормальную тропку сделать. Пошли, покажу вам, где жить будете. Там и одежда отыщется.

Глава 8. Хорошо там, где мы есть

Бодро переваливаясь с одной ноги на другую, будто колобок с ножками, Нафаня побежал по пустым коридорам. Девицы готовы были поклясться, что перед ним словно стеныы расступались: вот, казалось, мгновение назад и не было здесь этой резной двери, а теперь погляди — появилась. Стоит себе, сверкает искусно вырезанной картиной, на которой изображены…

— Это что же, мы? — охнула от восторга Василиса, разглядывая хрупкие девичьи силуэты.

— Ну не я же, — фыркнул Нафаня. — А иначе как понять, кто где поселился?

— Погодите, так это значит, где ставенки с русалками…

— Русалки тама и живут, — кивнул домофой. — Заходить-то будете али так, из коридора полюбуетесь?

Первой порог переступила Луша, сокрушаясь, что не прихватила с собой кота. Всякой ведь ведьме известно, перед собой надо пушистого мурлыку пускать, чтоб и злых духов отогнал, и с домовым… Девица покосилась на Нафаню. Нет, с домовым тут самой надо договариваться. И заселиться не успели, а уже задолжали крутобокому хранителю пряников.

Василиса осторожно огляделась и улыбнулась. Комната оказалась просторная и светлая, с белеными узорчатыми стенами и доброй сотней свечей в медных подсвечниках. Большое окно с распахнутыми ставнями пропускала столько света, что Васена невольно зажмурилась.

Хоть жить девицам и предстояло вместе, да кто-то позаботился и словно надвое комнату разделил. По правую руку стояла кровать с покрывалом цвета топленого молока, шкаф из светлого дерева, пока еще пустые полки для книг и тяжелый стол, рядом с которым обнаружился поистине царский стул с мягким сиденьем и чуть изогнутыми ножками. По левую руку кровать тоже была, но покрывало на ней — цвета осенней травы, глубокого болотного цвета. Остальная мебель тоже была темнее, из мореного дуба. А вместо книжных полок обнаружился пузатый, сверкающий начищенными боками котелок.

— Ляпота… — протянула Василиса, проводя ладонью по нежной ткани покрывала.

— Ляпота там, — довольно прищурился Нафаня и махнул в сторону неприметной двери, за которой девицы, визжа на весь терем от восторга, обнаружили огромную купальню с самым настоящим краном для воды и ночной горшок.

— Эдак и бегать никуда не надо, будто царевны какие, — восхитилась Луша.

Радостно вскрикивая, они с Василисой забегали по комнате, открывая шкафы, высовываясь в окно, то и дело открывая вентиль и пуская воду, а потом и вовсе застыли, обнявшись.

— Вот бесенята, — добродушно хмыкнул Нафаня. — Книги-то не забудьте. Да на обед ступайте, пока Печка не осерчала.

— Печка? — удивленно переспросила Василиса.

— А то кто же? Она, родимая. Эх и пироги у ней румяные выходят, — мечтательно протянул домовой. — Да и каши тоже хороши. Ну, чего расселись, поспешите, говорю! Я за дверью жду.

Девицы послушно закивали и ринулись наряды выбирать для первого в своей жизни обеда в Академии Сказок.

Глава 9. Когда я ем…

Раскрасневшиеся от волнения, девицы неловко переминались с ноги на ногу у дверей трапезной, куда их заботливо привел Нафаня. Заветное место оказалось в том же тереме, где им предстояло жить, только ниже на три лестницы и выше на две. Как такое может быть? Пока Луша и Васена бежали за неожиданно проворным домовым, поняли, что терем мало того, что зачарованный, так еще и пошутить не прочь. Лестницы и коридоры тут располагались так странно, будто кто-то ими чихнул, да разбрызгал. Вот и выходило, что сначала нужно было трижды спуститься вниз, затем пробежать по широкому коридору, свернуть в галерею, пройти по мостику, дважды подняться наверх…

— Хоть хлебные крошки кидай, — фыркнула Лукерья. — Эдак мы дорогу в наши покои ни в жисть не сыщем!

— А клубочек на что? — хитро прищурился Нафаня.

— Какой клубочек? — не поняла Василиса.

— Так вот этот, путеводный, сталбыть, — подмигнул домовой. — Я-то гадал, когда про него спросите.

— Как можно спросить про то, не знаю, что? — рассердилась Васена.

— Туточки всякое можно, — пожал плечами Нафаня. — На вот, не потеряй.

Алый клубок с толстой нитью перекочевал в подставленные ладони Васены. Нафаня со вкусом чихнул, огляделся и радостно заметил:

— Усе, девоньки, пришли. Вон она, сталбыть, трапезная. А мне пора, — и он исчез, словно растворился впрямо в воздухе.

Луша на всякий случай поводила по пустоте руками, убедилась, что домовой и правда исчез. Пока неясно было, лучше с ним или без него, но как бы то ни было, а в трапезную идти им предстояло вдвоем с Васеной.

Девицы толкнули тяжелую дубовую дверь, которая поддалась лишь с третьего раза, и застыли на пороге огромной залы.

— Красотища какая, — благоговейно прошептала Луша, разглядывая расписные стены, длинные дубовые столы, ломящиеся от самой разной снеди.

Ее шепот утонул в общем гуле, который тотчас стих, едва народ заметил робко стоящих на пороге девиц. Первым к ним подбежал юноша, зачем-то обнюхал, и, подвывая, сообщил остальным:

— Лю-юди.

— Конечно, люди, — дрожащим голосом ответила Луша. — А то кто же?

Трапезная взорвалась от общего хохота. Юноша улыбнулся и пояснил:

— Пафнутий я, оборотень. А тама вон, Лелея, она, сталбыть, русалка, самая, что ни на есть, настоящая.

Он махнул в сторону златоволосой девы, обнаженной до пояса, прикрытой лишь волосами. Разглядеть то, что ниже, мешала большая кадушка, в которой сидела русалка.

— А енто Аленка, она…

— Ступай, Пафнутий, — засмеялась Аленка, подбегая к растерявшимся девицам. — Мы уж познакомились. А у тебя там мясо без пригляду.

Оборотня мигом с места сдуло: видимо, оставлять без пригляду в трапезной ничего нельзя. Особенно еду. А проворная Алена подхватила Лушу и Васену под руки и потащила к одному из столов, где сидели одни девицы. По правую сторону — разодетые в яркие платья да сарафаны, в косах ленты, на ногах нарядные лапоточки. По левую — в простых немарких платьях, волосы распущены, спадают на плечи, на головах цветочные венки, а ноги босы.

— Тебе, Васена, к чаровницам, — Аленка махнула туда, где сидели девицы с косами. — А Лукерье к ведьмам.

Встречали Василису и Лушу радостными улыбками, словами добрыми. На столе — бульон наваристый да румяные пироги, а в кувшине — ягодный компот.

— Не зря мы так сюда хотели, — восщищенно шепнула проголодавшаяся Лукерья. Аленка кивнула.

Не успели девицы отобедать, как зазвонил вдруг колокол. Вмиг исчезло все со столов, а чаровницы и ведьма, как, впрочем, и все остальные, разом куда-то засобирались.

— Держись своих, — подсказала Аленка Луше, увлекая Васену за собой.

Глава 10. Учение — свет

Аленка по извилистым коридорам неслась еще быстрее, чем путеводный клубочек. Василиса с непривычки пробежала мимо нужного поворота, воротилась, боясь потерять новоявленную подругу, но, к счастью, Аленка уже сама выскочила ей навстречу.

— Не зевай, — укорила она. — Опоздаем на «домоводство», будем до вечера квакать!

— Как это, квакать? — не поняла Васена.

— Как лягушки на болоте, наказание у Настасьи Филипповны такое. Поменьше языком шевели, побольше лаптями!

Подгоняемая Аленкой, Василиса почти вбежала в просторную светелку, где уперев руки в крутые бока чинно расхаживала барышня в алом платье. Волосы ее были собраны в тугие русые косы, стянутые белыми лентами, на поясе повязан передник. Остальные чаровницы с придыханием следили за каждым шагом наставницы, стараясь не упустить ни слова из того, что она произносила. При виде Аленки, Настасья Филипповна нахмурилась было, но заметив Василису, сухо кивнула.

Девицы поспешили за свободный стол, на котором уже расставлены были плошки с разной снедью: капустными листами, румяными яблочками, куриными яйцами и мукой. В кувшине обнаружилось молоко, а на блюдечке — масло.

— Пироги-и, — восхищенно прошептала Аленка. И тихонько объяснила ничего не понимающей Василисе. — Настасья Филипповна, супруга Добрыни Никитича, домоводству учит. Как убраться дочиста, пятна всяческие выстирать, богатыря своего сытно накормить. А уж какие пироги печет, закачаешься! Сама печка у нее рецепты выспрашивает. Неужто и нам свезло, научит?

— А чары как же? — не поняла Василиса.

— Когда в животе пусто, никакие чары не помогут, — отозвалась Аленка.

Василиса спорить не стала, у нее и на сытый живот никаких чар не имелось. Оттого и ждала она пуще остальных уроков именно чародейского. А пироги ей печь и прежде приходилось, когда с матушкой и батюшкой жила. Да и по хозяйству хлопотала. Оказалось, недостаточно.

Стоило Настасье Филипповне открыть рот, воцарилась в светелке такая тишина, что слышно было, как бьется в оконце одинокая муха. А уж как сказывать начала, тут чародейки засуетились, достали перья да пергаменты, заскрипели, чтоб ни единого словечка не потерялось. Оказалось, что и пироги печь — наука великая. Муку-то просеять надо, чтоб тесто пышное было, благословения на пироги испросить, чтоб поднялось хорошо, да выпекалось румяно. Много еще премудростей всяких Настасья Филипповна поведала, а потом в ладоши звонко хлопнула и говорит:

— Времени у вас до заката.

— Настасья Филипповна, — робко спросила Аленка, — а проверять-то кто будет?

И снова замерли чародейки в ожидании ответа, будто бы и в этом было какое таинство. Василиса с ними замерла, опасаясь, вдруг за неправильный пирог в лягушку превратят. А наставница лишь усмехнулась:

— Шут с вами, малахольные, — засмеялась она. — Приведу вам богатырей! Только чур не чаровать, мигом заквакаете!

Заверив Настасью Филипповну, что чаровать никто и не собирался, девицы бросились кухарничать. Отовсюду слышались досадные возгласы: то яйцо мимо кадушки кто уронит, то тесто к пальцам прилипнет, да так, что не оторвать. Кроме Аленки да Васены пироги здесь никому не удавались. А уж когда до начинки дошло, Василиса и вовсе смеха не сдержала: девицы так спешили, что яблоки нарезали прямо с огрызками да косточками.

— Знатные пироги выйдут, — хихикнула она. — А что за богатыри-то, что все переполошились? Те самые, о которых в летописях сказывают?

— Нет, что ты, — отмахнулась Аленка, старательно заплетая из теста косичку, чтобы украсить круглый яблочный пирог. — Ученики Добрынины. Красавцы, как на подбор. Плечи — во! Ручищи — во! За таких и замуж пойти не стыдно.

— Так уж и за всех не стыдно? — восхитилась Василиса. — Девицы-то не сноровистые, ладно хоть старательные.

— Девицы тут не сноровистые, оттого что царевны. Все за них прежде маменьки да нянюшки делали, вот и не научились. Для них тут все в новинку. Зато носа не задирают, в грамоте помогают, коли попросишь. Наставники тут строгие, Нестор ох как непонятливых не любит, дюже серчает.

— Тоже в лягушек превращает? — ужаснулась Васена.

— Хуже! — отозвалась Аленка. — Строчки писать заставляет, пока мозоль от пера не появится.

— С грамотой и царевнами понятно. С богатырями в общем-то тоже. Замуж я не хочу, мне учеба важней.

— Это ты еще их не видала просто, — фыркнула Аленка, ойкнула и бросилась ставить пирожки в печь.

Василиса только плечами пожала. Ей таких богатырей и дома хватило, не от того она из родной деревни бежала, чтоб в те же сети угодить. Пироги у нее и дома справные выходили, румяные, с хрустящей корочкой да сладкими яблочками. Такие и тут испечь нетрудно было. Главное для себя Васена услыхала, кроме домоводства здесь и другие уроки есть, грамота, например, чародейство. Сталбыть, точно не зря.

Она мерно раскатывала тонкое тесто, раскладывала печеные сахарные яблочки, узорчато защипывала края, чтоб в печи не раскрылись, не вытекли горелым соком. В приоткрытое окно слышалось, как щебечут на улице птички. Доносился свежий аромат зеленой листвы, спелых яблок, что висели прямо тут на дереве, лишь руку протяни. Васена глянула в окно и охнула, разглядев на соседнем дереве золотистую грушу. Недолго думая, она вытянула руку, сорвала сочную грушу, споро нарезала и бросила в пирог, перемешав с яблоками. Потом вдруг собственной смелости испугалась. А ну как груши тут какие-нибудь заповедные, сорвешь такую, обернешься каким-нибудь козленочком или еще чего похуже.

Решив как-нибудь осторожно выспросить о них у Аленки, Василиса прибрала на столе, подмела пол и уселась на лавку ждать, пока пироги поспеют. А пока они в печи румянились, Васена лениво слушала, как мечтали девицы о богатырях, хвалили их крепкие плечи, умелые руки и румяные щеки. Будто все, как на подбор, прекрасные царевичи, только и думающие о том, как бы супругу среди чаровниц отыскать. От таких мыслей Василисе было весело, но девиц она не осуждала. У каждой свои мечты, у кого-то — науками овладеть, у кого-то — богатырем.

Едва заалело закатное солнце, в светелку вернулась Настасья Филипповна. Чаровницы подготовились, как могли: красиво разложили пироги на столах, разлили молоко по кружкам, нащипали щеки, чтоб румянились. Последнее от наставницы не укрылось, она снисходительно улыбнулась, обходя столы и принимая работу.

— Недурственно, недурственно, — кивала она, а девицы вздыхали с облегчением.

В основном, у всех было это самое «недурственно», лишь два раза Настасья Филипповна укоризненно прицокнула языком, глядя на заливающихся слезами чаровниц с подгоревшими пирогами.

— Вы, девицы, ступайте петухов кормить, — приказала она. — Глядишь, научитесь время правильно считать.

Чаровницы всхлипнули, но в курятник покорно отправились. А наставница поравнялась с Василисиным столом. Аленка, получившая свое «недурственно», маячила за плечом Настасьи Филипповны, поглядывая на Васенины пироги. От них так явственно пахло грушами, что девица смутилась. Вдруг все-таки нельзя?

— Ох, ладные пироги, — улыбнулась наставница, вызвав удивленный вздох чаровниц. — Вижу, руки у тебя золотые. Звать как?

— Василиса, — молвила Васена.

Настасья Филипповна одобрительно кивнула и хлопнула в ладоши. Распахнулись широкие двери, впуская тех самых долгожданных богатырей, о которых так щебетали чаровницы. Василиса охнула, поглядеть и правда было на что, точнее на кого. Все, как на подбор, высокие и крепкие, с могучими плечами, голубыми глазами и золотистыми, завивающимися в красивые кудри волосами. Таких она и прежде видала, только поодиночке, когда свататься к ней приезжали. Ни тогда они сердце девичье не тронули, ни теперь.

Богатыри, тем временем, останавливались подле приглянувшихся чаровниц, кланялись, пробовали пироги, нахваливали хозяек. Василиса зазевалась на миг, когда услышала глубокий, словно бархатный голос прямо подле себя:

— Ну что, чаровница, чем потчевать будешь?

От неожиданности Васена охнула, подняла глаза и замерла. Лукаво улыбаясь, на нее глядел добрый молодец. Глаза его были темно-синими, будто ночное небо, волосы черные, как смоль. Он был высоким, подтянутым и жилистым, видно было, что сила в нем недюжинная, но какая-то иная, колдовская. Как он к богатырям угодил, неведомо.

— Звать тебя как, чаровница, — усмехнулся молодец.

— Василиса, — прошептала девица, стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе. — Угощайся.

Она подняла кувшин с молоком и едва не разлила его на стол от волнения. Так вот как оно бывает, когда повстречаешь того самого, от которого убегать не хочется? Испугавшись своих мыслей, Василиса собрала все силы, чтобы подлить молока в кружку и не промахнуться.

— Я тебя прежде не видел, — мягко сказал темноглазый богатырь. Или не богатырь? — Я Ратислав.

— Ты чародей? — вырвалось у Василисы прежде, чем она подумала, что наверное, такое спрашивать не стоило. Особенно у того, от кого замирало девичье сердце.

— Вроде того, — как-то кисло усмехнулся Ратислав. — Правнук Кощея. Повинность вот отбываю за то, что меч прадеда в ужа превратил.

— Того самого? — охнула Васена.

— Того самого, — угрюмо подтвердил правнук Кощея. — Так ты кормить будешь пирогами али баснями?

— Ой! — смутилась Василиса, чувствуя, как безо всякой свеклы раскраснелись щеки. — Пирогами, конечно. Вот капустный, а вот с яблоком и грушей.

Она снова смутилась, вспомнив, как тянулась рукой из оконца. Поборов смущение, спросила свистящим шепотом у Ратислава, казавшегося ей более подходящим для этого вопроса, чем Настасья Филипповна:

— Они же не заповедные?

— Груши? — удивленно переспросил молодец и вдруг звонко засмеялся. — Нет, конечно, обычные. Кто же станет заповедные груши переджилым теремом растить? Мигом сожрут! Они в другом месте растут.

— В каком? — заинтересовалась Василиса.

— В заповедном, конечно, — пробормотал Ратислав, доедая пирог. Он поглядел на Васену и, хитро прищурившись, спросил, — Хочешь, покажу?

Заповедных груш Василисе прежде никто не показывал. У женихов, что к батюшке свататься приезжали, все как-то просто было. Коли и привозили что, так уже сорванное, собранное в корзины. Даже диковинные цветы были уже не живыми, срезанными и замотанными в сырую тряпку, чтоб по дороге не завяли. А тут такое! Настоящие, волшебные. Мгновение поколебавшись, Василиса робко кивнула.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Ратислав. — Я зайду на рассвете, одевайся теплее. А пироги у тебя славные.

Он подмигнул и ушел, оставив Василису в растерянных чувствах.

— Дела-а, — прошептала где-то рядом Аленка. — Никогда не слышала, чтоб правнук Кощея смеялся…

Глава 11. Сила земли

Лукерья спешила за ведьмами, стараясь не упустить шустрых босоногих девиц из виду. Краем глаза заметила она, как скрылась Василиса с чаровницами за поворотом, а Луше, как оказалось, путь лежал прочь из терема. Ведьмы, весело переговариваясь, бежали к лесу, тому самому, где вынырнули из озерца они с Васеной.

Прежде казавшийся мрачным да неприступным лес теперь преобразился: приветливо шелестели деревья, а солнечные лучи путались в их кронах, веселыми пятнышками плясали на извилистой тропке. Луша и синие ягоды на кустах углядела, но рвать не стала. Всякая ведьма знает, в чужом лесу хозяйничать не след. Хотя ведьмы в академии были, прямо сказать, с причудами.

Вроде и явились не вчера, да только то и дело ойкали и ворчали, наступая на острые коряги. Две болтливых девицы даже ухитрились заплутать, кричали да аукали, пока их не отыскала за широким дубом крепкая ведьма в зеленом платье. Она казалась старше и увереннее, чем остальные, и Луша решила держаться подле нее, целей будет. Оказалось, девица еще и умом не обижена:

— Ты откуда такая будешь? — с интересом спросила она. — Меня Ярославой кличут.

— А я Лукерья, — улыбнулась девица. — Из Трипятнадцатого царства…

— Постой! Неужто самой Яги правнучка? Так ты ж… — она прижала широкую ладонь ко рту. А потом пробормотала изумленно, — Чудные дела творятся…

— Всякие творятся, — отмахнулась Луша. — Врата в Навь и без меня есть кому схоронить, а я пока наукам обучусь всяческим. А ну как силы мне не хватит али премудростей каких?

Ярослава задумчиво пожевала губу, а потом медленно кивнула, соглашаясь. Премудростей, знамо дело, много не бывает. Она оглядела Лукерью с ног до головы, словно оценивая. Приметила загрубевшие от ходьбы по лесу босые ноги, прицокнула одобрительно, глядя на тонкие проворные пальцы с мозолями от плетения оберегов.

— Ох, непросто тебе здеся будет, Лукерья, — покачала она головой. — Эти то, — она кивнула головой в сторону остальных ведьм, — не за премудростями явились, а за женихами. И что-то мне подсказывает, что и ты неспроста от доли своей тяжкой сбежала.

— Неспроста, — кивнула Луша. — А и пускай будет, как должно. Коли суждено мне одинокой каргой врата сторожить, сталбыть, ворочусь домой да приму свою силу. А вдруг свезет?

— И премудрости, — ехидно напомнила Ярослава, и девицы тихонько засмеялись.

Так, за легкой беседой Лукерья не заметила, как вышли они прямо на лесную опушку, где стояла крепкая изба. На крыльце их уже ждала крутобокая домовитая баба. Глаза у нее были зеленые, точно листья, а улыбка теплая, словно солнечный лучик. В русых косах запутались грибы да ягоды, и вот чудеса, они словно и не портились.

— Добрались, девоньки, — ласково поприветствовала она юных ведьм, и те отозвались радостным гулом. — Ну полно, дело у нас сегодня непростое, не у всякой выйдет. А попытаться надобно. Да и времена сейчас такие…

— Какие? — тотчас шепотом спросила Луша у Ярославы.

— После расскажу, — отмахнулась та.

— Я гляжу, у нас гостья? Али обучаться удумала? — послышался мягкий голос, и все ведьмы повернулись к Лукерье. Она смутилась и тихо ответила:

— Обучаться, коли позволите.

— Отчего бы не позволить, — засмеялась женщина. — Ты, поди, догадалась, кто я?

— Лешачиха? — осторожно произнесла Луша.

— Верно, — и снова улыбка озарила румяное лицо супруги Лешего. Казалось, что она и вовсе не умеет хмуриться и злиться. — А ты?..

— Лукерья, из Трипятнадцатого царства, — вздохнула юная ведьма.

— Понимаю, — одобрительно качнула головой Лешачиха. — Сама такой была, не желала матушкин дар принять, да только судьба-то везде отыщет.

— А какой дар? — полюбопытствовала Лукерья.

— Знахарка она, — пояснила Лешачиха. — Мне-то казалось, в травах разбираться много ума не надо, да и скучно это. А теперь вона как, среди них и живу. Ну, девоньки, поспешим, пока солнце еще высоко!

И они поспешили. Лес оказался невелик, сразу за ним простилалось поле, полное пестрых цветов. Лешачиха забралась в самую серединку, блаженно прищурилась, подставляя румяное лицо теплому солнцу, а потом обратилась к ведьмам:

— Кто знает, зачем мы здесь?

Со всех сторон послышался шепот, а потом одна из девиц выпалила:

— Травы для отвара собирать?

Ярослава фыркнула, сдерживая смех, а Лешачиха покачала головой.

— Кто ж вот так запросто собирает? Всякой травинке свое время. Ох, девоньки, огорчаете вы меня. Ночью сегодня полнолуние, али забыли? — снова послышался шепот. — То-то же! Самое время теперь силушкой природной напитаться, а тут и место подходящее.

— И что, — пискнула черноволосая девица, — так всем и достанется?

— Сила не пирог, Маланья, — отозвалась Лешачиха, — чтоб все по кусочку разбирали.

Тут Лукерья поняла, что коли надо, может Лешачиха и суровой стать, да только печалить супругу лесного хранителя ей не хотелось. А что делать она и так догадалась, хоть прежде и не доводилось.

— А можно я попробую? — робко попросила Луша.

Лешачиха задумчиво пробормотала:

— Пробуй, коли не шутишь. Что делать, знаешь?

Чувствуя на себе внимательные взгляды ведьм, Лукерья кивнула. Встала так, чтобы пальцы ног смотрели туда, где опустится через несколько часов солнечный блин за верхушки деревьев. Подняла руки, ладонями к небу. И зашептала благодарственные слова всему живому и неживому, что питает издавна всякую ведьму своими силами. Трижды повторила Луша, а когда ей показалось, что ничего не вышло, вдруг почувствовала она необъяснимую легкость, словно подняло ее, как пушинку, да на землю обратно опустило.

— Сильна, — одобрительно сказала Лешачиха. — А ну, девицы-красавицы, становитесь. Слушайте заветные слова, да повторяйте за мной. Только от сердца, не пустозвоньте.

Ведьмы загалдели, как деревенские куры. Толкаясь, словно им на широком поле тесно, одна за другой поворачивались они лицом к заходящему солнцу. Лишь Ярослава подмигнула, да осталась стоять подле Луши.

— А ты чего? — спросила Лукерья.

— А я в прошлое полнолуние так приняла, что потом две седмицы отходила, — засмеялась она. — Вот и наказала мне Лешачиха в этот раз лишь ведьм-первогодок сопроводить, а сама чтоб ни-ни. Погляди, вот умора!

Яра не отрываясь глядела на ведьм, визжащими голосами требующих себе силищу невиданную прямо сейчас и прямо в обе ладошки. Лешачиха фыркала, но помалкивала, справедливо рассудив, что сама природа научит лучше. Так и приключилось: откуда ни возьмись набежали черные тучи, заполнили прежде ясное небо, да пролились таким ливнем, что ведьмы бросились врассыпную. Далеко убежать, правда, не успели: все стихло также быстро, как и началось. Удивительно, но Луша, Ярослава и Лешачиха стояли совершенно сухими, словно и не бушевала мгновение назад в поле гроза. Цветы тоже не примялись, лишь незадачливые юные ведьмы яростно выжимали мокрые платья да расплетали косы.

— Подождите, — испуганно воскликнула Лукерья, — это не все!

По полю катился огромный огненный шар. Он приближался с голодным звериным ревом, и от ужаса Луша застыла на месте и не могла отвести взгляда. Она лихорадочно вспоминала, когда и кому успела так насолить, чтоб ее небесный огонь заживо жег, но ее мысли прервал гневный крик Лешачихи:

— Богумил! В который раз говорено⁈ Опять пшеницу подпалили!

— Только чуточку, — раздался прямо из пламени веселый голос. — Горыныч, выдыхай!

— Ложи-ись! — завопила Лешачиха, и все девицы рухнули наземь, как подкошенные. Над ними пронеслось горячее пламя, сменившееся ядреным дымом.

— Горыныч? — зашептала Луша на ухо Ярославе. — Тот самый⁈

— Внук того самого, — отозвалась Яра.

— В честь деда назвали?

— Почти, — девица неожиданно хихикнула. — У них, эт самое, с мозгами-то не очень. Огонь выдыхает, сталбыть, Горыныч. Этот вот меньшой.

— А Богумил кто таков? — допытывалась Луша.

— Младший сын Ивана-царевича, кровопийца эдакий! — возмущенно ответила Ярослава.

— Иван-царевич кровопийца? — не поняла Лукерья.

— Сынок его, — пробурчала Яра. — В нем мозгов столько же, сколько в Горыныче, столько кровушки тут всем выпил, что на дюжину кровососов бы хватило и еще бы осталось. Вон, погляди, набедокурил и доволен!

И Лукерья поглядела. На золотые кудри, ясные голубые глаза, крепкие плечи под закопчённой, когда-то белой рубахой. Залюбовалась широкой радостной улыбкой, а когда Богумил вдруг на нее посмотрел, затаила дыхание, покраснела от смущения, да уставилась на свои босые ноги.

«Вот оно, оказывается, как бывает, — подумалось Луше. — Когда суженый пред тобой является».

То, что явился этот самый суженый не пред ней одной, было неважным. Как и то, что залихватски свистнув, Богумил вскочил на чешуйчатую спину Горыныча, и, крикнув «Лети!», понесся прямо над головами гомонящих ведьм. Пролетая над Лушей, трехглавый змей вдруг замедлился, и этого мгновения хватило Богумилу, чтоб вложить в непослушные Лушины ладони букет полевых цветов, тут же собранных, хитро подмигнуть, и скрыться в лесу.

Глава 12. Ведьмины сплетни

За ужином в трапезной было шумно. Собрались и те, кто к обеду не поспел: богатыри, что под предводительством Добрыни сыновей первого Горыныча догнать пытались, златокудрые племянницы Черномора, сторожившие заветным академские врата, юные домовята, наказанные Нафаней за какую-то провинность и теперь ворчащие, что весза ь день оттирали ведьминские котелки от застарелых зелий.

Громче всего смеялись за тем столом, где то и дело мелькала светлая голова Богумила. Младший сын Ивана, бодро размахивая руками, что-то рассказывал, остальные царевичи хохотали так, что аж богатыри к ним подсели, не стерпели.

— А оно ка-ак полыхнет, — воскликнул Богумил.

— А ведьмы-то чего? — спросил кто-то. За ведьмаческим столом мигом стало тихо, Луша даже услышала, как тихонько бормочет проклятье пяточной мозоли Ярослава. Завидев, что губы остальных колдуний также шевелятся, а милосердие у них явно было не в чести, Лукерья со вздохом зашептала обережное заклятье. Эдак они хором так Богумила проклянут, что одна лишь пяточная мозоль от него и останется.

— Да ничего, — неожиданно смутился царевич. — Даже не взвизгнули.

— И Лешачиха не наказала? — недоверчиво поинтересовался тот же голос.

— Чего не знаю, того не знаю, — фыркнул Богумил. — Мы с Горынычем раньше улетели.

Трапезная взорвалась от молодецкого хохота. К проделкам наследника самого Ивана все привыкли, оттого никто и переживать не стал, когда грозный голос, исходящий словно из самих стен, потребовал Богумила немедля явиться пред светлы очи верховного наставника.

— Верховный наставник это кто? — шепотом уточнила Луша у Ярославы.

— Папенька его, — хихикнула ведьма. — Вы ж туточки недавно, акромя покоев своих да нескольких наставников никого и не видывали. Значицца так, слушай.

— Ох, постой, я Васену кликну, — всполошилась Лукерья.

Едва любознательная Василиса уселась подле ведьм на лавку, Яра завела рассказ:

— Стал быть, так. Академия наша, уж почитай, полвека на нонешнем месте стоит. Построили ее здесь не случайно, сказывают, именно здесь впервые чудо сказочное произошло: Иван-царевич меч-кладенец прямо из земли вытащил, когда с Кощеем бился. Это после уже сели они да потолковали, миром все разрешилось. Но поляну сокровенную приметили, когда решили недорослей сказочной науке учить, вспомнили про волшебное место, теремов понастроили. Верховный, стал быть, наставник туточки — сам Иван-царевич.

— А он чему учит? — заинтересовалась Васена.

— Да ничему, — фыркнула подбежавшая Аленка. — Всем супруга его заправляет, Василиса Премудрая. Он за порядком приглядывает, чтоб не нападал никто, да ученики дел не натворили.

— Плохо, видать, приглядывает, — засмеялась Васена. — Коли сын его…

— Ты на Богумила не гляди, — покачала головой Яра. — Пусть он и недолгого ума, да колдовских сил в нем достаточно. От матушки унаследовал. И вот что чудно, стоит ему колдовать начать, вмиг преображается.

— Это как? — удивилась Луша.

— А так, недаром за ним ведьмы по пятам ходят. Чудо как хорош, силен, могуч… И главное-то что, дурь всю будто ветром сдувает, — пояснила Ярослава.

— А наукам-то всяческим учиться сюда хоть кто-нибудь пришел? — возмутилась Василиса. — Только и разговоров про богатырей да царевичей, а как же книги всякие?

— Книги, Василисушка, это хорошо. Да только кто, акромя Василисы Прекрасной, красоте женской научит? Кроме Настасьи Филипповны — пирогам да похлебкам правильным?

Васена только отмахнулась. Про заповедные груши вспомнила, покраснела смущенно. В самом деле, не ей девиц попрекать, что прежде всех желаний мужа хорошего отыскать мечтают. Она, может, за наукой и бежала, женихов ей и в родной деревне хватало. А таких черноволосых, с глазами цвета ночного неба ни единого не встречала. Взглянул бы он на нее, коли пироги бы подгорели? Позвал бы на груши глядеть?

После трапезы разбрелись девицы по своим покоям. Поднимались здесь затемно, еще до крика первых петухов, как Василиса Прекрасная наказывала. Поговаривали, прежде она лягушкой зеленой была, да только при правильном уходе любая жаба царевной станет. Главное, чтоб душа была светлая, улыбка искренняя да руки золотые. Всего этого у бывшей лягушки было вдосталь, оттого и приглянулась она старшему брату Ивана-царевича. По давней традиции, нарекли его также Иваном, вот и вышло, что в одном роду два Ивана да две Василисы сошлись.

— А не много ли Василис на одну Академию? — задумчиво пробормотала Луша, расплетая рыжие косы. — Глядишь, и тебе второе имя достанется.

— Главное, чтоб не обидное, — вздохнула Васена. — Чаровницы говаривали, до того, как Кощея победил, верховного наставника все Иван-дурак кликали. Только об этом тсс, не говори никому.

— За такое недолго и с Академией проститься, — хихикнула Лукерья. — Знамо дело, молчать буду. А ты чего почивать не ложишься?

— Я потом, — смутилась Василиса. — Я же книги тутошние разглядеть не успела, так сейчас хоть одним глазком…

— Ну давай, добрых снов, — улыбнулась Луша, с блаженным видом забираясь под покрывало.

— Добрых снов, — отозвалась Васена.

Убедившись, что подруга уж третий сон глядит да в подушку сладко посапывает, Василиса бросилась к огромному платяному шкафу, что высился на ее половине. Сколько бы не убеждала себя девица, что она только на груши поглядеть, да только и растрепанной да ненарядной пред Ратиславом показаться не хотелось. Переплела она наскоро золотые косы, надела темно-синее платье и белые сапожки, приготовилась было ждать, как вдруг кто-то тихонько постучал.

Сердце Василисы забилось испуганной птицей, а ну как Луша проснется, засмеет. Хотя видела же она, как подруга в трапезной на Богумила глядела, не стала бы она осуждать. Как бы ни боялась Васена, а дверь отворять все же отправилась.

— Я уж решил, что ты передумала, — с легкой полуулыбкой укорил Ратислав. Как и прежде одет он был в черную рубаху и черные штаны. Одобрительно взглянул на Василису, отчего та смущенно потупила взор, и почти ласково произнес. — Морозно вечером, озябнешь.

Васена молча кивнула, прихватила пеструю теплую шаль и выскользнула из комнаты, оставив мирно спящую Лукерью нежиться в постели. По коридору шли молча, Василиса за кощеевым правнуком едва поспевала. В отличие от нее, Ратислав дорогу знал хорошо, на поворотах не плутал. Пару раз девица даже потерялась было, но Ратислав мигом ее нашел. В конце концов он притомился проверять, слышны ли за его спиной легкие девичьи шаги, протянул Василисе широкую мозолистую ладонь.

— Идем, а то утром тебя Нафаня отыщет, осерчает, — ухмыльнулся он.

Василиса робко взяла его за руку, удивляясь, неужели Ратислав к простому труду приучен. Хотя отчего бы и нет? Это о Кощее слухи ходили, что он лишь злато пересчитывает, а для остального у него слуги имеются. Правнук же его мог и иначе жить.

— О чем задумалась? — спросил Ратислав, едва они миновали двери терема и вышли во двор, вдыхая свежий вечерний воздух. Пахло цветами и яблоками, Василиса даже зажмурилась от счастья.

— Хорошо здесь, — призналась она. — Спокойно и благостно.

— Это ты за полдня поняла? — засмеялся богатырь.

— Разве не так?

— Так-то оно так, — не стал спорить Ратислав. — Вот только коли было бы все спокойно да, как ты говоришь, благостно, не пропадали бы мы у Добрыни Никитича целыми днями на ратном поле. Ждут чего-то наставники, только нам не докладывают.

Василиса вздрогнула. А ведь слышала она что-то от Луши про странные слова Лешачихи, да значения не придала.

— Ну, не пугайся, — улыбнулся Ратислав. — За заповедными грушами мы сегодня точно успеем.

И, не выпуская девичью руку из своей, правнук Кощея уверенно направился к лесу.

Глава 13. Заповедные груши

Ратислав шел спокойно, не оглядываясь по сторонам. Васена же отчего-то то и дело подпрыгивала и охала, стоило только заслышать шорох или хруст ветки под ногой. Она же так никого и не спросила, отчего зовутся груши заповедными, почему идти глядеть на них надобно ночью. Вдруг они с Ратиславом и вовсе идут в запретное место? Правнук Кощея и так наказан, пуще некуда, а ей, Василисе, в Академии остаться хочется.

— Никак испугалась? — уголком губ усмехнулся Ратислав. — Хочешь, назад воротимся?

Васена гордо подняла голову, взглянула в глаза богатыря, теперь казавшиеся черными, словно угольки. И о чем она только думала? Высек бы батюшка хворостиной за такие дела, коли узнал, да и прав был бы! Увязалась за незнакомцем, да еще и в ночи! Эка невидаль, груши! Да в родной деревне груш этих едва ли не больше, чем капусты в поле!

— И ничего я не испугалась, — вымолвила упрямица прежде, чем подумала, что это была последняя возможность вернуться в терем.

— Ла-адно, — протянул Ратислав, лукаво поглядывая на девицу.

Василиса почувствовала, как к щекам прилил жар. Хоргошо еще, что в ночи не видать, как засмущалась она от одной лишь улыбки правнука Кощея. Больше Ратислав ни слова не сказал, пока не подошли они к высоким причудливым воротам, за которыми едва проглядывался сад: так густо оплела ворота виноградная лоза.

— Что же это, никто за садом не глядит? — удивилась Васена.

— Отчего это? Глядит, знамо дело, никто его без охраны не оставит.

— Да какая охрана, — Василиса всплеснула руками. — Ты погляди, вон крохотный цветочек под виноградом к солнышку тянулся, да сил не хватило, увял. А если бы лозу подвязать, так и цветочку хорошо, и… Ох…

От испуга Васена спряталась за спину Ратислава, позабыв о всяких приличиях ухватила его за рубаху и прижалась лбом. И было чего испугаться: прежде наглухо запертые ворота с тихим шорохом распахнулись, явив огненное диво. Огромная прекрасная птица, охваченная алым пламенем, глядела прямо на Василису крохотными глазами-бусинками.

— Я знал, что она тебе понравится, — самодовольно произнес Ратислав, обращаясь к птице. А после повернулся к Васене. — Выходи, не бойся. Помнишь, я говорил, что заповедный сад сторожат? Так вот, встречай, Жар-Птица.

— Та самая? — восхищенно охнула девица и потупила взгляд.

Много слышала она о диковинной птице, а как с ней себя вести — не ведала. К счастью, сама стражница сада не смутилась. Голос у Жар-Птицы был звонким и мелодичным, словно кто-то колокольчиком звенел.

— Как звать тебя, девица? — молвила она.

— Ва-василиса, — пролепетала Васена.

— Цветочек, стал быть, мой пожалела? Уж сколько веков я этот сад стерегу, а ни разу такого не встречала. Виноград сорвать али груши — это запросто, а чтоб о травинке подумать — такого никогда.

Василиса снова покраснела, не признаваться же, что и она ничуть не лучше! Шла-то за грушами.

— Васена все успевает, — хмыкнул Ратислав.

— Ты давай тут не шали, — рассердилась Жар-Птица. — Ишь, охальник, коли прадед тебе позволил яблочки молодильные брать, так не значит, что…

— Да ладно тебе, — дружелюбно улыбнулся правнук Кощея. — Сама давеча жаловалась, что тоскливо тебе, поговорить не с кем. Вот, привел.

— И то верно, — смилостивилась птица.

Настал черед серчать Василисе. На себя. Ишь, размечталась, чтоб сам наследник великого Кощея на нее внимание обратил. Будто он пирогов в своей жизни не видывал. Да кому она здесь нужна, коли вокруг столько девиц распрекрасных?

— Ну, ступай, Ратислав, не мешай! Не для твоих ушей мои речи.

Жар-Птица распушила огненные перья, однако правнук Кощея уходить не спешил. Он внимательно посмотрел на притихшую от обиды Василису, задумчиво что-то пробормотал себе под нос, а после твердо сказал:

— Не сегодня. Я обещал показать грушевое дерево.

— Ты? — птица расхохоталась. — Сам⁈ Учти, у меня здесь косточки все посчитаны, а Василису я в обиду не дам!

— Лети уже, — недовольно буркнул Ратислав.

— Чтоб все сошлось, понял меня⁈

— Тьфу на тебя, — разозлился правнук Кощея. — Да не собирался я!

Звонкий, как колокольчик смех Жар-Птицы еще долго звучал, а самой ее уж видно не было. Василиса испуганно застыла посреди огромного заросшего сада. Неспроста стражница о косточках заговорила, неужели и вправду с недобрыми мыслями ее сюда Ратислав привел? Ну она ему так запросто не дастся! Васена сжала кулачки и воинственно посмотрела на правнука Кощея. Тот стоял опустив голову и закрыв лицо руками, плечи его мелко подрагивали от хохота.

— Ты бы себя видела! — простонал он. — И чего только делать собиралась? Бежать али сразу в бой?

Он раскинул руки в стороны, открывая грудь для удара, но смеяться не перестал. В черных глазах плясали озорные искры.

— Давай, я готов! — веселился Ратислав.

Василиса обиженно поджала губы, повернулась было к воротам. Испугал, а теперь потешается. Дались ей эти груши? После у Аленки расспросит или еще у кого. А может, и вовсе прямиком к Жар-Птице подойдет, отчего бы и нет? Не успела девица и шагу ступить, как налетел буйный ветер, подхватил подол платья, растрепал тугие косы.

— Сюда! — крикнул за спиной Ратислав, мигом растерявший все веселье.

Сильной рукой он обхватил Василису, пряча от ветра и утаскивая куда-то вглубь сада. Девица упиралась, пыталась кричать, но порывы воздуха мешали даже сделать вдох.

«Пересчитает поутру Жар-Птица косточки… » — подумалось Васене.

На этой отнюдь не светлой мысли девица и вовсе перестала понимать, что происходит. Ратислав выругался куда-то в сторону, подхватил ее на руки, крепко прижимая к себе. В ушах звенело и свистело, сознание туманилось. Будто бы пробиралась Василиса сквозь крутой студень, да ни конца, ни края ему не видела. В миг, когда ей и вовсе показалось, что вокруг пустота и темнота, откуда-то издали раздался взволнованный голос Ратислава:

— Василиса, Василисушка!

Девица почувствовала, как он бережно опустил ее на землю, прислонив к чему-то твердому, а сам коснулся ладонями щек.

— Василиса! — почти крикнул правнук Кощея. — Ну же, открой глаза!

Тут только девица поняла, что как зажмурилась крепко, чтоб земля в глаза не налетела, так и сидела с закрытами глазами. Ветер стих также внезапно, как и начался, прошел и ужасный свист. Василиса сидела на прохладной ночной земле, прислонившись к могучему древесному стволу, а перед ней на коленях стоял Ратислав. Убедившись, что с ней все в порядке, богатырь уселся подле Васены.

— Цела? — спросил он.

— Кажется, — осторожно ответила Василиса. — Это ты наколдовал?

— Нет, — Ратислав поморщился. — Ты и вправду думаешь, что я красных девиц в этом саду убиваю? Жар-Птица не всерьез.

— Тогда кто?

— Вот что, Василиса. Хватит с тебя и того, что жива осталась, нечего светлую голову страхами наполнять, — он неожиданно мягко улыбнулся. — Гляди-ка, а груши я тебе все-таки покажу!

Ратислав встал, помог подняться Васене и, бережно придерживая ее под руку, подвел к диковинному дереву. С виду будто бы обычное, если бы не груши, от которых разливалось золотое сияние.

— Знаешь, почему их называют заповедными? — он протянул руку, срывая одну из груш. — Про молодильные яблочки всякий знает, что они даруют вечную молодость, продлевают жизнь. Эти же восполняют силу. Думаю, Жар-Птица не расстроится, если одну мы сейчас возьмем.

— Постой! Не надо!

— Ешь, — прищурился Ратислав. — А то поутру птица точно осерчает, коли в таком виде тебя увидит.

— А ты? — Василиса осторожно взяла грушу, золотистую и плотную.

— А я наполовину бессмертный, — засмеялся правнук Кощея. — И никакой… Неважно. Ешь, а потом я тебя в терем провожу.

Расспрашивать, о ком едва не проговорился Ратислав, Василиса не решилась. Ей и без того хватало страхов. Девица надкусила грушу, и сияние тотчас померкло, зато по телу растеклось приятное тепло. Уходила дрожь, посветлело перед глазами.

— Идем, по дороге доешь, — позвал Ратислав.

Обратно шли быстро, Васена едва поспевала за широкими шагами богатыря. Он крепко держал ее за руку, то и дело оглядываясь, отчего девице становилось страшно.

— От кого мы бежим? — не утерпела она.

— Мы не бежим, — поправил ее Ратислав. — Мы возвращаемся туда, где ты будешь под защитой чар.

— А ты?

— А я, вообще-то, не красна девица, чтоб за чарами прятаться, — обиделся правнук Кощея. — Уж не знаю, как оно там, где ты выросла. А здесь — мужики стерегут и защищают, а девицы, стал быть, дома ждут, — он мечтательно прищурился и тихо, чтобы Василиса не услышала, добавил, — с пирогами…

Глава 14. По ту сторону сказки

Луша металась по комнате. Ее сладкий безмятежный сон нарушил жуткий, пробирающий до самых косточек, свист. Едва распахнула глаза ведьма, бросилась к постели Василисы и с ужасом обнаружила, что кровать пуста. Подруги не оказалось ни в купальне, ни даже в огромном платяном шкафу, который Лукерья открывала от отчаяния.

Девица задумчиво огляделась. Окна были плотно закрыты, даже ставенки перед сном на всякий случай затворили, однако занавески колыхались, словно по комнате гулял неосязаемый ветер.

— Везде проверила? — кусая губы, бормотала Луша. — Где же она, не могла же сквозь землю провалиться?

Ведьма снова вбежала в купальню, заглянула в огромную лохань, потом поискала под кроватями. Нет, Васены точно нигде не было. Тяжело вздохнув, Лукерья принялась одеваться. Бросать подругу в беде, а где она еще могла быть, когда снаружи такой жуткий свист, девица не желала, однако и замерзнуть в ночи ей не хотелось. Наскоро набросив простое платье и теплую цветастую шаль, обнаруженную в шкафу на ее половине, Луша поспешила к дверям, где и столкнулась с вернувшейся Василисой.

— Дела-а… — от неожиданности протянула ведьма.

Васена выглядела так, словно ей только что подметали двор. Золотые волосы растрепались, на щеках проявились пыльные полосы, а прежде чистое и аккуратное платье висело мятыми, кое-где даже рваными лохмотьями. Оправившись от первого потрясения, Луша захлопотала:

— Где же это ты так? А ну, давай, садись скорее, сейчас я тебе отвар наколдую, как новенькая будешь.

— Спасибо, Лушенька, — тихо отозвалась Василиса. — Не нужно отвара, все хорошо.

— Да как же хорошо? — удивилась ведьма. — Ты на себя погляди, словно напал кто!

— Напал кто… — эхом отозвалась Васена. Она задумчиво поглядела на закрытое окно. А потом мигом подобралась вся, встрепенулась, словно пленчик, и заговорила как и прежде, бойко и твердо. — Вот что, Лушенька, неспроста это все. Вправду ты говоришь, словно кто напал, а кто это был — мне неведомо. Но чудо, что спасти удалось, коли не Ратислав, собирали бы мои косточки по всему заповедному саду.

— Ох и страсти ты говоришь! — ужаснулась Луша, а после удруг улыбнулась. — Так ты никак жениха нашла? Вот это ты скорехонько, не успели и седмицы в Академиии пробыть!

— Да какое там, — отмахнулась Василиса. — Всех и дел-то было, что по саду гуляли. Говорила же, не хочу быть мужней женой, чаровницей умелой хочу.

— А все-таки с Ратиславом пошла, — фыркнула ведьма. — Признавайся, хорош?

— Дюже хорош, — не стала спорить будущая чаровница. — Да дело не в нем. Чудные дела в Академии творятся, Лушенька, мы едва сумели ноги унести. Но главное — как ни выспрашивала я у Ратислава, что и как, молчил, будто воды в рот набрал. Ни единым словечком не обмолвился, что за напасть такая. А там жуть жуткая!

— Это какая же?

— Сперва ветер налетел, да такой могучий, что я едва и сама ввысь не унеслась. А потом вдруг словно оглохла и ослепла, шагу ступить не могу, будто держит что-то тугое и колючее. И страшно, Лушенька, дюже страшно, что никогда это не закончится. В ушах свистит, вдохнуть нечем…

— Ох и жуть! — покачала головой Лукерья. — А как выбрались?

— Не поверишь, все стихло. Мигом, словно и не было. И мне любопытно…

— Только не говори, что хочешь узнать, что это было! — испугалась ведьма. — Коли можно было, нам бы еще днем рассказали. Ну или Ратислав твой…

— То-то и оно, — возмутилась Васена. — Дела явно темные творятся, а мы с тобой ни сном, ни духом. Отчего мы вообще решили, что за воротами Академии — как за стенами каменными? И на кого мы можем здесь надеяться, коли все тайны свои хранят пуще чем матушка янтарные бусы?

— И то верно, — согласилась Лукерья. — Да и вообще, зря что ли я колдовать училась? Коли от всякой опасности прятаться, толку от того колдовства⁈

На том и порешили: выведать поутру все, что можно. А пока Лукерья отправилась спать, а Василиса — смывать с себя пыль и дурные мысли, черными змейками вползавшие в голову. Не только тайна, повисшая над Академией ее волновала. Она думала о правнуке Кощея, ухитрившемся ничего толком о себе не сказать. Можно ли ему верить?

Проснулись девицы неожиданно бодрыми и отдохнувшими, словно и не было полубессонной ночи. Наскоро собравшись, они устремились в трапезную, ибо нет места лучше, чтоб тайны всякие выпытывать. Где еще за одним столом и ведьмы, и чаровницы соберутся? Вот только оказалось, что выпытывать ничего не придется: в трапезной стоял такой гул, словно кто-то разбудил пчелиный улей. Давеча столы были расставлены поодаль друг от друга, чтоб сидели за ними кто с кем пожелает. Девицы догадались, что хоть и дружелюбно все здесь друг к другу относились, да стол делить предпочитали со своими. Теперь же кто-то сдвинул столы в один огромный, а за ним вразнобой сидели ведьмы, русалки, оборотни и чаровницы. И ни единого богатыря. Златокудрых дочерей тридцати трех богатырей тоже видно не было.

— Лушенька, Василиса, вот вы где! — радостно воскликнула Аленка, сидевшая за столом между ведьмой и оборотнем. Завидев девиц, те подвинулись, оставляя место подле Алены. Она шустро наколдовала тарелки с пшенной кашей, щедро сдобренной маслом, и заговорщицки прошептала, косясь в сторону печки. — Пирогов не ждите, подгорели. Дюже расстроилась печка, да тут не попишешь. Такие дела творятся, что все на стреме быть должны…

— Это какие такие дела? — тотчас поинтересовалась Василиса. Любопытство не помешало ей зачерпнуть ложку ароматной каши и прищуриться от удовольствия. Все-таки чаровницы, хоть и недоученные, дело свое знали. Тотчас ей стало совестно, что так поздно они пришли, не помогли девицам с завтраком.

— А вы будто ночью не слыхали? — удивилась Аленка. — Свистело-то как, ажно уши закладывало!

— Слыхали, — кивнула Луша. — Так чего свистело-то?

— Кто, — поправила чаровница. — Знамо дело, Соловей. Уж, почитай, добрую сотню лет пробиться не может, а все никак не угомонится!

— А зачем ему в Академию? Явно же не науки постигать, — изумилась Васена.

— Какие науки, — отмахнулась Аленка. — Он и сам кого хочешь научит, да только не тому, чему надо. Никому не ведомо, отчего он зло затаил, да только поговаривают, не один он. Ох и страшно!

Девицы не могли с ней не согласиться. Казалось, все за столом только ночное происшествие обсуждали, не забывая споро стучать ложками. Всякому известно: голод — плохой помощник и в учении, и в бою. А теперь, кажется, намечалось и то, и другое. Аленка рассказала, что сегодня должен быть урок у Василисы Прекрасной. Он общий и для ведьм, и для чаровниц, всякой ведь девице чары красоты пригодятся. Да только прежде, чем на него отправиться, услыхали все громкий голос, что лился отовсюду:

— Всем собраться в общей зале! Немедля!

Спорить никто не решился. Оставив недоеденную кашу, все поспешили к выходу из трапезной. Даже домовые, что прежде со столов убирали, не остались. Бежали рядом с остальными, стараясь поспеть, насколько хватало шага крохотных ножек.

Общая зала обнаружилась в главном тереме. То ли Нафаня ворожил, то ли еще кто, да только и идти долго не пришлось: выбежали из трапезной, пробежали до первой же дубовой двери и оказались прямиком в огромном светлом помещении. Окна здессь были во всю стену, не прикрытые ни занавесками, ни ставнями. Да и где такие сыскать, чтоб на все окно хватило! Вдоль стен теснились лавки с резными сиденьями, на которых и разместились прибежавшие из трапезной ученики. Посередь залы располагалось возвышение с необычным узким столом, доходящим стоящему подле него бородатому здоровяку до пояса. У дальней стены перешептывались остальные наставники.

— Сам Иван-царевич, — благоговейным шепотом пояснила Аленка. — А рядом — Василиса Премудрая. Точно, случилось чего. Не припомню, чтоб хоть раз нас так собирали.

Василиса Премудрая звонко хлопнула в ладоши, воцарилась тишина. Все испуганно замерли, готовые ловить каждое слово наставников. Видать, и правда никогда здесь такого не приключалось. Дождавшись, пока ученики затихнут, Иван-царевич заговорил:

— Здравия вам доброго да сил крепких. Дюже они теперь понадобятся. Приключилось то, чего мы долго опасались, да надеялись, что окаянства не хватит. Однако свист самого Соловья уверил нас в том, что принимать меры надо немедля. Слушайте сказ Василисы Премудрой внимательно, чтоб ни единого слова не пропустить, иначе опосля сожалеть будете.

Супруга верховного наставника тяжело вздохнула, поднялась к Ивану-царевичу и кому-то махнула рукой. Вмиг появилась подле нее красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Глаза — что два синих озера, губа — вишни алые, косы русые крепкие, а руки тонкие, словно отродясь ничего тяжелее яблока она в руках не держала.

— Василиса Прекрасная, — догадалась Луша.

А Василиса Прекрасная взмахнула широкими рукавами, выпуская из них диво дивное.

Глава 15. Прятки

Сильно было колдовство Василисы Прекрасной: одним лишь взмахом руки зачаровала она место подле себя так, чтоб проявились на нем очертания Академии, но не теперешней, а той, какой была она несколько десятков нет назад. Стоял заветный терем средь лесов, подставляя солнцу золоченые крыши, а вокруг него клубилась тьма, да такая плотная и вязкая, что хоть ложкой ешь. А в тереме, напротив, искрился яркий сказочный свет, наполняющий все живое. Тут и Жар-птица огнем полыхала, и русалки радостно плескались в академических прудах, и дядька Черномор залихватски посвистывая муштровал богатырей.

Вдруг задрожало все, затрещало, наполнилось диким, раздирающим душу свистом. Таким, как слышала этой ночью Васена. Она поискала глазами Ратислава, не нашла, заволновалась. Куда ушел правнук Кощея в ночи? Жив ли? А Василиса Прекрасная все колдовала. Вот выступают из тьмы едва различимые тени, подходят к Академии все ближе, несут с собой черноту. Но стоит им коснуться невидимой преграды, что прямо у врат сотворена, как с противным писком расползаются они бойкими ящерками, отступая.

— Всякий знает, что не бывать сказке, коли волшебства в ней нет. И пусть оно у каждого свое, да всякое сгодится, — начала Василиса Премудрая. — Академия Сказок возникла тогда, когда собрались несколько могучих чародеев, чтоб юных недорослей колдовству учить. И место выбрано было неспроста. Волшебство повсюду, разлито в воздухе, мерцает в реках, а начало свое все ж берет от священных источников, коих по всей земле лишь три. Один глубоко в море-окияне, так глубоко, что и не пробраться к нему. Второй — высоко в горах, там, где снежная шапка скрывает любые следы. А третий здесь. И именно он не дает покоя тем, чья сила слабеет.

По залу пронесся шепот, уж больно слова Василисины в душу запали. Всякий старался свое сказать, да только получалось плохо, все так перепугались, что едва ли слышали друг друга. Васена сидела ни жива, ни мертва, с ужасом придумывая все более страшные места, где мог бы теперь оказаться Ратимир. И сама себе удивлялась: разве было ей дело до тех, кто в отчий дом свататься приезжал? Что с ними теперь? А только волновалось сердце девицы за молодца с глазами темными, как сама ночь.

Луша же задумчиво крутила на пальце кончик длинной рыжей косы и думала о своем. О том, как много разных чародеев на земле, как хорошо, что они с Васеной все же по эту сторону Академии, а не по ту, что черная. А еще о том, что отказалась она врата Нави сторожить, а все же что-то сторожить ей придется.

— Глянь, Богумил явился, — прошептала Луше сидящая подле нее Ярослава.

Лукерья подняла глаза и увидела сына Ивана-царевича. Белая рубаха на нем зияла рваными прорехами, на лице — грязные полосы, словно он по земле полз. Без мальчишеской улыбки его лицо казалось чужим, незнакомым. Луша было подумала, что слишком уж долго разглядывает сына Ивана, но тот вдруг встретился с ней взглядом и едва уловимо подмигнул. Сам же верховный наставник, узрев своего наследника, мигом поднялся со своего места и подошел к Богумилу, о чем-то тихонько переговариваясь. А Василиса Премудрая, тем временем, продолжала, глядя как сменяют друг друга картины, наведенные чарами Василисы Прекрасной.

— Сегодня ночью слышали мы лютый свист. Значит, совсем они близко, не дальше, чем в паре седмиц пути. Сталбыть, нам нужно быть готовыми.

— К чему готовыми? — раздался голос любознательной Аленки.

— Скажи мне, Алена, — вопросом на вопрос ответила Василиса Премудрая, — всякая сказка из каких сил состоит?

— Колдовских? — наобум брякнула Аленка.

— Это понятно, — кивнула наставница. — Но колдовство же разное бывает. Во всякой сказке есть две стороны…

— Добро и зло! — догадалась девица. Василиса Премудрая кивнула, а мысли Аленки резвыми скакунами неслись дальше, не задерживаясь внутри. — Выходит, в Академии собрались силы добра или те, кто на светлую сторону перешли? А прочие, злые, пытаются до источника добраться?

— Верно думаешь, — похвалила ее наставница. — Так и выходит. И свист Соловья-разбойника, и чары,что Лихо Одноглазое наводит, и прочая нечистая сила, что верными псами подле них кружит, дожидаясь, что и им кусочек от источника достанется.

— А почему они не отправятся к другому источнику? — уточнила пытливая Ярослава. — В море-окияне понятно, а в горы?

— Всякий источник жив, пока его питают, — пояснила Василиса Премудрая. — Только здесь и чудеса творятся, и сказки сказываются. А в горах питать источник некому, иссох.

— Дела-а, — протянула Ярослава. — И что же делать?

— Готовиться, — прозвучал голос Ивана-царевича. Беседа его с Богумилом была краткой, но, судя по всему, весьма содержательной. На лбу его появились тревожные морщины, а слова звучали решительней, чем прежде. — С этой минуты всякие занятия ваши будут не только для мирной жизни, но и чтобы в битве впрок пошли. Пред лицом опасности всем сплотиться придется.

Он звонко хлопнул в ладоши, оповещая о том, что теперь следует расходиться на эти самые занятия. Ведьмы и чаровницы, перешептываясь, поспешили в палаты светлые, где обосновалась Василиса Прекрасная. Все в этих палатах было ладно: и цветастые занавески, и самотканые ковры, устилающие пол, и кружевные скатерти, покрывающие столы. Прежде учила Василиса девиц, как красоту женскую сохранить да приумножить, как царевича очаровать безо всякого колдовства. А еще охотно делилась способами вывести кожные хвори, выбелить волосы али отрастить крепкую косу взамен крысиного хвостика.

По лицу наставницы было видно, что слыла она веселой хохотушкой, но сегодня ей было не до смеха. Она обвела взглядом притихших девиц, тяжко вздохнула и молвила:

— Научу я вас такие чары наводить, чтоб никто вас ни приметить, ни отыскать не смог.

Чародейки с ведьмами удивленно зашептались. В том, что Василиса Прекрасная в них мастерица, сомневаться не приходилось: сколько лет в лягушачьей шкуре пряталась. Да только разве ж не разгадают враги их хитрости, коли вдалеке от болота вдруг добрая сотня лягушек заквакает.

— Тю, глупые, — засмеялась Василиса Прекрасная, когда Аленка спросила об этом вслух. — Разве ж только в лягушачьей шкуря спрятаться можно?

— А где еще? — мигом заинтересовалась Ярослава.

— Много где, — улыбнулась наставница. — Главное ведь, с почтением ко всякой живой душе относиться, тогда и укрыться немало мест отыщется. Поглядите.

Она взмахнула рукавами, и тотчас в палатах прямо по ковру потекла молочная река с кисельными берегами. Чуть поодаль выросла яблонька с румяными яблочками, а еще дальше — печка, та самая, что радовала по утрам пирожками.

— Ой, это ж гуси-лебеди! — воскликнула Аленка, показывая пальцем на крохотных птиц, парящих над рекой в поисках фигурки девицы. Девицу, впрочем, не видели не только гуси.

— Они самые, — согласилась Василиса Прекрасная. Она снова взмахнула рукой, гуси улетели, а из кисельного берега выбралась светловолосая девица в алом платье, держащая за руку румяного карапуза. Миг, и карапуз радостно хрустит наливным яблочком, апотом вместе с сестрицей прячется в яблоневых ветвях. — Поглядели? А теперь настало время в прятки сыграть! Прячьтесь в лесу, что подле Академии, да так, чтобы я вас не отыскала до самого обеда.

Весело переговариваясь, чаровницы с ведьмами устремились в лес. Такие уроки были им по нраву: и с пользой, и забавно. Даже на миг позабыли, отчего прятаться приходится вместо того, чтоб колдовской румянец наводить. Девицы бродили меж деревьями, уговаривая всякую встречную березку спрятать их от Василисы Прекрасной. Березки хохотали, но не соглашались, зато охотно делились сережками, которые девицы тотчас радостно цепляли на уши.

Луша и Васена поначалу держались вместе, искали такое местечко, чтоб обе уместиться смогли, пока Аленка не рассказала, что коли силы у них по природе своей разные, так и прятаться надо неодинаково.

— Ты же ведьма, — напомнила она Лукерье. — Гляди за своими, они к березкам не подходят, зато в болоте укроются. Да, липко и топко, зато надежно.

Луша пригляделась, права была Алена. Ведьмы прятались в топких лужицах, сплетались с темными древесными корнями, стучались в огромное дубовое дупло. А чаровницы, напротив, выискивали малиновые кусты, цветущие липовые деревья. Пожелав друг другу легкой дороги, Луша и Васена разбрелись в разные стороны.

Не успела Лукерья и рта открыть, чтоб с болотцем договариваться, как кто-то настойчиво потянул ее за рукав. от неожиданности девица охнула, обернулась и увидела пред собой Богумила, приложившего палец к губам. Он снова потянул ее за руку, и ведьма отчего-то последовала за сыном Ивана-царевича, убеждая себя, что наследник зачем-то решил помочь ей спрятаться. А может просто потому, что он снова улыбался ей широкой мальчишеской улыбкой.

Глава 16. Горыныч

Далеко идти не пришлось, вскоре Богумил потянул Лушу к небольшому, невесть откуда взявшемуся в лесу пригорочку. С одной стороны он был пологий, а с другой — словно погрыз кто. Луша глядела и дивилась, кому пришло в голову ковырять пригорок? Правда, присмотревшись, она поняла, что этот загадочный кто-то расковырял узкий и глубокий лаз куда-то внутрь, а после — заботливо прикрыл его ветками и травами. Ни в жисть не отыскать, коли не знать, где. Богумил знал, хитро улыбаясь, отбросил ветви и кивнул, приглашая Лукерью внутрь.

— Я туда не пойду! — прошептала ведьма, с опаской поглядывая на сына Ивана-царевича. А ну как Богумил рассудком помутился, али вовсе под чарами какими.

— Пойдешь, там Василиса Прекрасная искать не будет, — так же тихо ответил Богумил.

— Это еще почему?

— Потому что никто в логове Горыныча прятаться не решится, — пояснил наследник Ивана-царевича. — А еще, она его недолюбливает, говорит, пока в замок к Кощею нес, платье измял да косы растрепал.

— Какие косы⁈ — возмутилась Луша. — Она же погибнуть могла!

— Да брось, все знают, что это традиция такая, чтоб суженого на силу да могущество проверить. Отчего, по-твоему, Кощей до сих пор живой? Сколько раз иглу его ломали? То-то и оно!

Лукерья, наивно полагавшая, что Кощей живой оттого, что Бессмертный, а не оттого, что про иглу в сказках врали, попятилась и сердито взглянула на Богумила.

— А ну, признавайся, для чего мне помогаешь? Никак Горынычу своему скормить хочешь?

— Ага, чтоб летал шустрее, да выдыхал не пламя, а сразу ведьмины зелья, — расхохотался молодец. — Приглянулась ты мне, вот и все. А сейчас времена темные, не до глупостей.

— А ты, стал быть, ко мне с глупостями? — ехидно уточнила Луша.

— Тьфу, бабы, покоя от вас нет, — рассердился Богумил. — Не с глупостями, я вообще не о том! Полагается как, благословения батюшки спросить, с дарами к тебе явиться и ждать.

— Чего ждать?

— Пока ты чего надумаешь. А я погляжу, ты такая догадливая, что я скорей состарюсь, чем дождусь.

— Раз ты у нас такой умный, — фыркнула обиженная Луша, — так полезай сам к своему Горынычу!

Она повернулась и устремилась было прочь, но Богумил цепко схватил ее за руку. Лукерья качнулась, не удержалась на ногах и упала на сына Ивана-царевича. Тот от неожиданности сделал неуклюжий шаг назад, нога нащупала пустоту, и Богумил, крепко сжимающий Лушу в обьятиях, полетели в логово Горыныча.

Выкопал себе трехглавый змей пещеру глубокую, такую, что летели до дна Луша с Богумилом целых три вдоха, а после пребольно ударились о земляной пол. Потирая ушибленные места, ведьма подскочила и зашипела сквозь зубы:

— А ну говори, что тут полагается тем, кто девице платье измял да косы растрепал?

— Да ничего не полагается, — растерялся добрый молодец. — И вообще, спасибо бы сказала, я весь удар на себя принял. Если бы не я, ты бы так запросто парой шишек не отделалась!

— Если бы не ты, я бы вообще сюда не упала! — возразила Луша.

— Зато теперь тебя точно до обеда не найдут, — улыбнулся Богумил. — И выбраться сама ты не сможешь, значит, не зря падали.

— Отчего это?

— Да ты что, счастья своего не ведаешь? — искренне изумился сын верховного наставника Академии. — На твоем месте всякая девица оказаться мечтала, а я тебя выбрал!

— Так развыбирай обратно, — пожала плечами ведьма.

Ей, как любой девице, мужское внимание было жуть как приятно. Вот только Богумил, при первой встрече так ей понравившийся, отчего-то оказался избалованным и невоспитанным. Даже в глухой деревушке, что граничила с их лесом, молодцы были обходительнее. Цветы полевые дарили, пряники да кренделя всякие. И слова приятные на ушко шептали. Сама-то Луша не знала, ей деревенские девицы рассказывали. А тут на тебе, царевич сыскался! Того и гляди скажет, что это она должна ему за кренделями бежать. Не так себе Лукерья суженого представляла.

— Не могу обратно, — вдруг признался Богумил.

— Это еще почему⁈

— Судьба такая, коли выбрал кого — навсегда.

— Ну тогда тебя только пожалеть можно, — фыркнула Луша. — Я себе кого покраше найду. Чтоб плечи широкие, глазищи синие…

— Ага, и уста сахарные, и говорит, будто реченька льется? — хмыкнул Богумил.

— А ты почем знаешь?

— Я тоже эти сказки читал, — радостно сообщил молодец. — И все там такие одинаковые, что аж тошно. Девица всенепременно с длинной русой косой, кроткая и податливая, как березка на ветру.

— А тебе, стал быть, такие не по нраву? — прищурилась Луша.

— Были бы по нраву, стал бы я за тобой бегать? В зеркало-то глядела? Косы рыжие, будто солнцем поцелованные, глазищи ведьмины зеленые, как трава после дождя. Да и на березку ты мало похожа, скорей уж на колючку какую, крыжовник там. С виду ягодки неприметные, а вкусные.

— Неприметные, значит⁈ — возмутилась Лукерья. — А ну, возвращай меня наверх, немедля!

— Так обед же еще не скоро, — попытался возразить Богумил.

— Немедля, говорю!

Луша гневно топнула ножкой и поморщилась. Кажется, пока падала, ударилась. Но это ничего, в ее покоях травки всякие отыщутся, да и склянка с настоем от ушибов имеется. Только бы из лаза обратно в лес выбраться. Она покосилась на Богумила, тот задумчиво ковырял носком сапога темно-коричневую гору, все это время громоздившуюся в углу. Куча вдруг заворочалась, а потом и вовсе открыла два огромных желтых глаза, моргнула…

— А-а-а! — завизжала Лукерья, бросаясь к стене. Спасения девица не нашла, от отчаяния лишь закрыла глаза ладошками. А когда услышала хриплый голос, и вовсе едва не лишилась чувств.

— Славная девица, голосистая, — восхитился кто-то.

— То-то и оно, — донесся голос Богумила. — Орет пуще испуганной совы. Вертай, говорит, наверх!

— Ну так и вертай, — отозвался хриплый голос.

Луша осторожно приоткрыла один глаз, а потом и второй. На полу пещеры сонно потягивался трехглавый змей, изредка фыркая дымом. И именно его сейчас молил о помощи Богумил.

— Сам же можешь, — отмахивался Горыныч.

— Не могу, — вздохнул сын Ивана-царевича. — Колдовство то кончилось. Осерчал батюшка, на целую седмицу я теперь простой смертный.

— Суров, — прохрипел змей. — А ты, красна девица, не побоишься?

Луша качнула головой, всем своим видом показывая, что она уж точно ничего не побоится. Куда еще страшней, чем в пещере трехглавого змея? А ну как он проголодается? Мяса-то в них с Богумилом маловато будет для такой туши. Хотя Богумила, пожалуй, Горыныч есть не станет, друг все-таки. Остается она, Луша.

— Величать-то как? — фыркнул Горыныч.

— Лукерья, — отозвалась ведьма, а Богумил присвистнул.

— А ты никак и имени не спросил? — догадался змей. — Вот же безголовый! Свое-то назвал?

— Мое всякий жучок знает, — кисло ответил молодец.

— И то верно, второго такого не сыщешь. Ну, Лукерья, полезай на спину, мигом к лесу домчу. И ты, болезный, полезай.

— Чегой-то я болезный? — возмутился было Богумил, а Луша хихикнула.

— Хвороба у тебя тяжкая, неизлечимая, — издевался Горыныч. — Как называется, неведомо. Вот был разум, а потом фух, и весь вышел. Ты не знаешь, Лукерья?

— Не знаю, — развеселилась ведьма.

— Ты уж его хворого не бросай, знаю, отвары у тебя имеются да заговоры всякие. Уж подлечи буйну голову, — змей хитро подмигнул приунывшему Богумилу. — Ведьмы ведь обет дают, болезным да страждущим помогать.

— Дают, — пробормотала Луша, чувствуя, что Горыныч не так прост, как кажется.

— Вот и ладненько, — дохнул дымом змей. — А теперь на спину лезьте, засиделся я тут, крылья надо размять.

Глава 17. На границе

Отфыркиваясь и отплевываясь от налетевших в раскрытые пасти листьев, Горыныч выбрался из пещеры. Стоило его лапам обрести под собой твердую почву, качнулся змей да крыльями взмахнул, одна из его голов при этом лукаво подмигнула притихшей было Луше. Богумил, не прикрытый змеевыми крыльями, бранясь и цепляясь за скользкую чешую, слетел наземь, подскочил и возмутился:

— Поосторожнее надо!

— Тю, говорю же, болезный, — притворно пожалел отбившего зад богатыря ехидный Горыныч. — Ты уж не оставь его, Лушенька, пропадет.

Лукерья хохотала, пока хмурый Богумил помогал ей спуститься со спины трехглавого змея. Попрощавшись с Горынычем, ведьма и богатырь бросились обратно в академический терем. Оказалось, что пока оони лясы в пещере точили, остальные уж с заданием управились и разбрелись кто куда: удачливые — на обед, а те, кто от внимательных глаз Василисы Прекрасной не укрылся — к лекарю, чары снимать. Наставница пошутить любила, особо шумным, кто хихиканья не сдержал али шуршал в кустах сильно, наколдовала медвежьи лапы. Девицам, что себя пожалели да в грязную болотную жижу лезть отказались — волосья кикиморские. Каждой по заслугам воздалось.

У входа в терем Богумил отчего-то смутился и признался, что прямо сейчас должен быть совсем в ином месте. Заверив богатыря, что дорогу в свои покои отыщет, Лукерья отправилась в их с Василисой светелку. К обеду лучше бы переодеться да ноги от земли отмыть, негоже в трапезную с налипшими на стопы листьями являться. Васена, судя по раздающемуся из купальни плеску, решила также.

— Лушенька, это ты? — звонко спросила она.

— А то кто же, — подтвердила ведьма. — Не отыскала тебя наставница?

— Не отыскала! — радостно отозвалась Васена. — Я деревце зачаровала, оно меня кроной своей укрыло до самых пяточек. А ты где укрылась?

Смеясь, поведала Луша подруге о знакомстве с Горынычем, загадочном Богумиле и тайной пещере. Василиса слушала, не перебивая, в нужных местах охая, в других — радостно посмеиваясь вместе с ведьмой.

Совсем скоро чистые и одетые в свежие платья Васена и Луша уже бежали в трапезную, гадая, что на этот раз приготовила печка, не тоскует ли она, может, развлечь чем. Оказалось, от утренней тревоги волшебная печь уже отошла, радуя разномастных учеников академии румяными капустными пирогами, кренделями, присыпанными сахаром, и пышущими жаром ватрушками. Домовята наварили щей, разложили в глиняные горшочки сметану. Тут только девицы поняли, как проголодались.

За столом царила оживленная беседа. Ведьмы и чаровницы расселись вперемешку и гадали, каким будет следующий урок. Бодро постукивали деревянные расписные ложки, плескались в бочках русалки. Казалось, словно и не было страшных утренних вестей, словно продолжила Академия жить обычной жизнью. И только Василисино сердце тревожилось: Ратислава и на обеде не оказалось. Проследив ее взгляд, сидящая подле нее Аленка вздохнула:

— Совсем уморил богатырей Черномор. Ратное дело — это хорошо, да и границы беречь надобно, но и про обед забывать неладно…

Тут Васена с ней была согласна. Пока никто не видел, собрала она в платочек пирогов и спрятала в сумку, твердо решив отыскать Ратислава. Благо до следующего урока еще оставалось немного времени. А пропускать его любознательная Васена ой как не хотела. Назывался урок «Основы колдовства», а вела его сама Василиса Премудрая. Да как вела! Поговаривали, что у нее колдовать научился бы и тот, в ком отродясь ни единой толики волшебных сил не водилось. Васена на этих словах лишь грустно вздохнула: она полагала, что она и есть из этих самых, неволшебных.

Пообещав Луше, что скоро вернется, и осторожно выспросив Аленку, где те границы, которые богатыри сторожат, Васена выбежала из Академии и побежала к кромке леса. Спроси ее кто, отчего она о Ратиславе беспокоится, вряд ли смогла бы Василиса ответить честно. Она и себе признаться боялась, что черноглазый правнук Кощея ей попросту приглянулся. Вот и решила: коли спросит кто, скажет, что он ее от свиста соловьиного спас. А уж когда и как — это она рассказывать не будет, оправдывайся потом, отчего в ночи в заповедный сад пошла.

Богатырей чаровница отыскала без труда: шумные и веселые, они бодро переговаривались меж собой. Рядом, выпрямив спины и поблескивая золотыми шлемами, прохаживались дочери тридцати дрех богатырей, кокетничая, будто царевны. Разглядев черную магушку Ратислава, Василиса поморщилась: подле него стояли сразу две златовласые воительницы, по-хозяйски положив руки ему на плечи.

— И чего я сюда пришла? — пробормотала чаровница. — Нужна я ему больно, у него девиц вон, целое войско.

Васена повернулась, чтобы отправиться обратно в Академию, да неловко наступила на тонкую веточку. Та обиженно хрустнула. Мигом смех богатырский стих, а испуганная Василиса не придумала ничего лучше, чем метнуться к ближайшему ежевичному кусту, на бегу уговаривая его укрыть девицу от глаз людских.

— Пойду погляжу, — раздался голос Ратислава.

Чаровница затаила дыхание. Ей и без того было стыдно, что явилась к богатырю, а теперь и подавно. А ну как отыщет он ее сидящую в кусту, как потом сказать, что в ежевике позабыла? Еще и среди прочих богатырей ославит, пойдет по Академии слава дурная. А правнук Кощея, тем временем, остановился подле заветного куста, внимательно на него поглядел. Ухмыльнулся, а потом неожиданно крикнул:

— Нет тут никого, тихо все, — и шепотом добавил, — вылезай, а то исколет тебя ежевика.

Под насмешливым взглядом черных глаз Василиса выбралась из куста и смущенно опустила взгляд. Что тут скажешь? И спрятаться у нее не получилось. Да и вообще…

— Заплутала? — участливо поинтересовался Ратислав. — Али проверяешь, заповедная тут ежевика или обычная?

— Ты как меня нашел? — вспыхнула румянцем Васена.

— Тоже мне загадка, — фыркнул богатырь. — Небось просила от людских глаз спрятать? А я, как бы тебе сказать…

— Ох, я и не подумала вовсе, — еще больше смутилась девица. Как она могла позабыть, что правнук Кощея никак не мог быть простым человеком, стал быть, и от глаз его такой просьбой не спрячешь.

— Так зачем пришла?

— Вообще-то, — Василиса решилась, даже посмотрела на Ратислава так, словно это не она пару мгновений назад на карачках вылезала из колючих веток, — поблагодарить тебя пришла. И вот, — она протянула богатырю пироги, заботливо завернутые в платок.

Он уставился на нее так, словно впервые увидел. Пироги взял осторожно, будто не верил до конца. А потом улыбнулся едва уловимо, и черные глаза его заиграли сиябщими искорками.

— Спасибо, — молвил он. Помолчал немного, кусая губу, а потом вдруг сказал, — мы вернемся к ночи. Хочешь, покажу тебе сказочную библиотеку? Туда вообще-то не так просто попасть, да я слова заветные знаю.

Тут бы Василисе отказаться, вспомнив, что приличные девицы по ночам спят в своих постелях, а не по терему бродят. Но это же библиотека! Да еще какая, тайная, сказочная! Тут чаровница устоять не могла. Чувствуя, как горят огнем щеки, она молча кивнула и, пробормотав что-то невнятное о том, что еще чуть-чуть, и на урок опоздает, бросилась прочь. Она не видела, как задумчиво смотрит ей вслед Ратислав.

Глава 18. Дурная голова ногам покоя не дает

Поутру девицы в трапезную бежали так, будто ни единой крошки всю седмицу не ели. Луша и Васена проговорили всю ночь. Василиса восхищалась мужеством и статью правнука Кощея, осторожно, чтоб подруга не подумала чего дурного. Слова такие изыскивала, будто бы только и нравится ей то, как он при соловьином свисте себя повел. Луша понимающе улыбалась, но девичье сердце не обманешь, видела она, как блестят Васенины глаза, когда она о Ратиславе говорит. Лукерья же игриво вздыхала, что наказ у нее от Горыныча, спасать, стал быть, Богумила, а не то пропадет. Василиса кивала и соглашалась, мол, правда, куда ему без Луши. Как он вообще столько лет без ведьмы обходился не сгинул с его-то буйным нравом.

— Делать-то чего? — пробормотала задумчиво Луша, накручивая кончик косы на палец. — Я ж чего бежала, замуж хотела. А из Богумила какой муж? Смех один.

— Смех али нет, рано говорить, — рассудительно ответила Василиса. — Я вот одно знаю, коли жених не по нраву, будь он и ликом прекрасен, и в бою смел, и богат, да только счастья с ним все одно не видать. Будешь сидеть и вздыхать по тому, о ком сердце беспокоится.

— И то верно, — согласилась Лукерья. — А ты? Ты ж учиться собиралась… Наукам всяческим.

— А я и теперь собираюсь! — рубанула Васена ладонью воздух. — Вот как раз сегодня в сказочную библиотеку пойду.

— Как же ты туда попадешь? — удивилась Луша. — Говаривали ведьмы, закрыта она на семь замков да на слово заветное. Ключи-то отыскать еще можно, а вот слово… Погоди! Уж не правнук Кощеев тебя туда провести вызвался?

Василиса могла и не отвечать, все и так ясно было по враз зарумянившимся от смущения щекам. Лукерья понимающе хмыкнула, но говорить ничего не стала. Не хотела она, чтоб хрупкое счастье подруги от нее неосторожных слов пошатнулось. Да и Васена ей лишь добрые советы давала, ни единого разочка ничем не упрекнула.

Теперь же девицы, раззадоренные ночными беседами, спешили в трапезную, чтоб хоть одним глазком перед уроками на богатырей своих взглянуть. По пути они встретили Аленку, на ходу заплетающую вторую косу. На лбу у нее красовалась свежая ссадина.

— Проспала, — пояснила она, заметив удивленный взгляд подруг. — Уж просила я Петю, ну еще немножечко не кукарекать, потом еще немножечко… В общем, на пятый раз он осерчал, да клюнул по лбу, чтоб наверняка проснулась.

Петух, как оказалось, у Аленки был нравный и на всю Академию известный. Тот самый, что саму лисицу из лубяной избушки прогнал. Судя по одинаковым ссадинам на лбу, несчастная птица с трудом пробудила сегодня добрую половину учеников.

— А к нам, интересно, отчего не залетел? — чуть обиженно спросила Луша.

— Наверное, встали рано, — отозвалась Аленка. — Он ведь только тех будит, кто опаздывает. Надо ему зернышек принести, что ли, а то завтра совсем заклюет…

Печка сегодня была в прекрасном настроении. Столы ломились от разных пирогов, булочек с сахарной посыпкой и круглешками заморского изюма внутри, блинчиков с ягодным вареньем и, конечно, кашей. Тут девицы поняли, что за ночь они и правда так проголодались, что едва не забыли бросить быстрые взгляды на стол, где прежде сидели богатыри. Сегодня все были в сборе, бодро переговаривались, дружески подшучивали над Богумилом, ухитрившимся потеряться с путеводным клубочком.

— Задумался, говорю я вам! — отбивался он, но видно было, что весело Богумилу ничуть не меньше, чем остальным.

Ратислав задумчиво глядел на пирожок и в общем веселье не участвовал. Вдруг он поднял голову и посмотрел прямо на Васену, от чего девица охнула, покраснела и тотчас отвела взгляд. Правнук Кощея улыбнулся своим мыслям, а пирожок все-таки съел.

— Василиса-а! — потянул ее кто-то за рукав. — Ты, никак, уснула? Идем, говорю!

Растерянная Васена с удивлением узнала в говорящей Аленку. Стол чаровниц почти опустел, да и среди ведьм остались лишь Лукерья да Ярослава.

— Нестор, конечно, зла на опоздавших не держит, но и не привечает. А нам ему еще за весь год сказки сказывать, — поделилась она. Ярослава в подтверждение этих слов кисло улыбнулась, вспоминая, как в прошлый раз перепутала Ивана-царевича с другим Иваном, тем, что умом не блистал.

— Бегу! — отозвалась Василиса, с сожалением в последний раз косясь на Ратислава. Тот, казалось, никуда не спешил. — А что за сказки?

— Вообще-то Нестор не по этим делам, — уже петляя по бесконечным коридорам тараторила Аленка.

— Да, летописец он, — подтвердила Ярослава. — Да только кто ж лучше него все сказки-то знает?

Едва она это сказала, перед подругами, будто прямо из воздуха, распахнулась приветливо яркая резная дверь. Василиса хотела было разглядеть, что на ней изображено, но Аленка недвусмысленно подтолкнула ее в спину.

— Верно, девицы, никто, — улыбался добродушный длинноволосый и белобородый старик, оказавшийся прямо за дверью. На нем был расшитый золотом алый кафтан и черные штаны, а на ногах неожиданно растоптанные лапти. На лавке у окна внимательная Васена приметила гусли. — А я гляжу, бежите, дай, думаю, подсоблю. Чего ноги зря топтать?

— Благодарствуем, дядюшка Нестор, — почтительно поклонилась Ярослава. Девицы, не раздумывая, за ней повторили. А удовлетворенный ответом летописец взмахом руки пригласил подруг занять свои места.

Комната у Нестора оказалась просторная и светлая. Столов здесь не водилось, лишь широкие лавки, накрытые узорчатыми покрывалами. Расставлены они были полукругом, чтобы всем было одинаково хорошо видно летописца.

— Вот и собрались все, — голос у Нестора был добрый и приятный на слух, словно бархатный. Да разве мог бы быть иным голос у того, кто издавна сказы разные записывал да людям рассказывал? — Слыхали ли вы, красны девицы, что за напасть у нас приключилась?

Вмиг в комнате стало шумно. Все хором принялись рассказывать, пока Нестор трижды звонко в ладоши не хлопнул.

— Ну полно, я уж и так понял, что что-то вам да рассказали. Да только не все. А что упустили, о том я сейчас поведаю. Стал быть, дело было так. Рассказывала Василиса Премудрая о том, что есть в нашем мире источники волшебные. Один из них находится высоко в горах, так высоко, что не добраться до него. Второй — глубоко в море-окияне, там, где одни лишь киты да водоросли. Третий здесь, в Академии Сказок. Именно от него колдовство наше начало берет. Всякий, пред кем отворились врата Академии, может к нему прикоснуться. Да и вы чувствуете, наверняка, как разгорается здесь крохотный волшебный огонечек, что прежде тлел едва уловимо в вашем сердце.

Нестор внимательно посмотрел на притихших девиц, заметил, что некоторые кивнули, соглашаясь с его словами, и, понизив голос почти до шепота, продолжил.

— Долго думали наставники, стоит ли тайну пред вами открывать. О прочих же источниках во всех сказочных книгах писано, то давно не секрет. Но есть и еще два. Сокрыты они за туманом и лесом, защищает их от глаз любопытных чертово пламя. Прежде они словно спали, не отдавая волшебство никому, ни темному, ни светлому. Но несколько дней назад будто ото сна древнего проснулись. И теперь главное, что можем мы сделать — добраться до них прежде, чем наши враги. Слыхали свист Соловья? То-то же, и это не последний раз. Бродят они по лесам, ищут силу колдовскую, чтоб им досталась.

— А зачем она им? — робко спросила Аленка.

— А сама как думаешь? — прищурился Нестор. — Как считаешь, легко ли им, бессильным да немощным, в изгнании жить? О такой доле они мечтали? Вот взять того же Соловья, неуж-то хватает ему злата да богатств разных? А Одноглазка, Двуглазка и Триглазка простили Хаврошечку за ее счастье? А может, Лиху достаточно людских несчастий, коими оно питалось прежде? У каждого своя правда, да только никогда доселе не собиралась в кучу вся сказочная нечисть. Оттого и сильнее мы были: вместе всяко сподручней. А теперь вот и их, стал быть, войско целое.

— А что будет, если они источники найдут? — осторожно поинтересовалась Ярослава.

— Тяжко жить станет на свете, — вздохнул летописец. — Уйдет в прошлое все доброе и светлое, уступит место злости, расточительству и жестокости. Но главное — сама сказка, где добро всегда побеждало зло, исчезнет. И мы вместе с ней.

— А они? Отчего они не исчезнут? — удивилась Луша. — Ведь если не станет доброй половины сказки, не будет и злой? Или нет так?

— Так-то оно так, — не стал спорить Нестор. — Да разве ж кто думает о том, что после будет, когда мечта заветная вот она, лишь руку протяни?

— Неужели мы не можем ничего сделать? — воскликнула Василиса.

— Прежде думали, что не можете. Но недавно перебирал я свои летописи… И нашел одну крайне любопытную. Показал Василисе Премудрой, она и наказала вам передать, что можете вы службу добрую всему миру сослужить. Стал быть, так. Об источниках спрятанных ведали и раньше, да только откроются они не для каждого. По преданию, один, что на севере, бережет колдовство для того, кто ни жив, ни мертв, и для той, для кого истина превыше всего. Второй же, на востоке — для того, кто преград не ведает, но приведет защитницу всякой живой души. Вот и гадай тут. Посему так Василиса Премудрая повелела: чтоб ведьмы да часть богатырей отправлялись на восток, а чаровницы и вторая часть — на север. Да будет так, красны девицы. Себя берегите да богатырей не оставьте.

Нестор коротко поклонился и словно растворился в воздухе, оставив девиц раздумывать о своей доле. А Васена и Луша глядели друг на друга и поверить не могли, что суждено им идти в разные стороны.

Глава 19. Куда глаза глядят

Ох, и шумно было за обедом. Спорили, рядились, плакали. Да только все одно, какая бы ни была доля на роду написана, никак ее не избежать, хоть ведро слез вылей. Особо расстраивались чаровницы. Нежные и трепетные девицы, не привычные к опасностям всяким. Им бы по дому хлопотать али барину служить, а все туда же — на поиски сказочных источников.

— Быть такого не может, — возмущалась Аленка, — чтоб без единой чаровницы Академию оставили! Надо у Василисы Премудрой все выспросить!

— А ведьмы, по-твоему, прямо созданы, чтоб со злом биться⁈ — спорила с ней Ярослава. — Ишь ты, сама, значит, в теплом да светлом тереме, а ведьмы — по лесу босыми ногами⁈

— Отчего бы и нет? — фыркнула юная чаровница. — Вы же любите всякое эдакое!

— Какое эдакое? — зарычала Ярослава.

Насилу растащили по разным концам стола, чтоб прямо в трапезной драку не устроили. Обиженно отвернулись румяные чаровницы, чтоб в зеленые ведьмины глаза не глядеть. А ведьмы, напротив, гордо подняв головы, продолжали трапезу. Словно и не за всех только что Ярослава говорила.

— Чудные они, — прошептала Васена Луше на ушко, чтоб остальные не слышали. — Какая разница, кто где будет, коли силы злые всю колдовскую мощь заберут? Никого тут не станет, ни светлого терема, ни чаровниц, ни ведьм…

— Твоя правда, — согласилась Лукерья. — Делать-то чего теперь?

— Знамо, чего, трапезу закончить, да в покои бежать, думу думать будем. Как меж собой чаровниц и ведьм примирить, чтоб заодно были. Зло разбирать не будет, всех перебьют. Мне матушка в детстве сказку про прутики рассказывала, что у метелки, так вот надо чтоб и мы целой метлой стали, да ка-ак вымели врагов отсюда!

— Верно говоришь! — обрадовалась Луша. — А как?

— А вот об этом надо крепко подумать. Благо, не сегодня в путь отправляться. Ой! Мне же сегодня ночью…

— Ратислав! — вспомнила ведьма. — Библиотека! Василисушка, так может, и там чего полезное отыщется? Заклятья какие али зелья. А может, — она говорила так тихо, что Васена едва разбирала слова, — может и наказ какой древний? Как дядюшка Нестор говорил?

— Всякое может, — кивнула Василиса. — Погляжу, чего смогу.

На том и порешили. После обеда поспешили девицы на урок долгожданный, к самой главной наставнице — Василисе Премудрой. Посмеялись по дороге, что развелось в Академии Василис ажно целых три, да и что с того, коли все разные. Хотя, сказать по правде, наша Васена от обеих будто бы лучшее взяла: и ликом прекрасна, и умом не обижена.

Премудрая наставница задумчиво ходила меж двумя стенами просторной светлицы. Даже под нос себе что-то бормотала. Увидав Аленкин любопытный нос, который та осторожно сунула в двери, наставница рукой махнула, заходите, мол, а думать не мешайте. Девицы гуськом забежали, на лавки расселись и принялись ждать. А Василиса Премудрая, тем временем, думу свою думать закончила, да молвила:

— Дня вам доброго, девицы-красавицы. Отчего глаза ваши печальны? Никак Нестор обещание свое исполнил, запугал вас дорогой дальней?

— А разве неправда это? — подскочила Аленка.

— Разве может наставник обмануть тех, кто ему доверился? — тотчас рассердилась Василиса, а Аленка смущенно притихла. Уж никак огорчить Премудрую она не желала, а то, что глупость сказала, так это от испуга. — Сталбыть, рассказал. Ну тогда и я скажу, так-то оно так, да только разве будет в том толк, ежели все чаровницы, ведьмы и богатыри прочь из Академии отправятся?

Девицы зашептались. О том они и сами говорили за обедом, неужто наставница слышала чего? Али еще того хуже, мысли читать может?

— Искать источники надо, — решительно сказала Василиса Премудрая. — А кто в путь-дорогу пойдет, разгадать надобно. Для такого дела не всякий сгодится. Помните же, что Нестор говорил? Один, что на севере, бережет колдовство для того, кто ни жив, ни мертв, и для той, для кого истина превыше всего.

— А я знаю, кто это, — вдруг сказала Ярослава. — Тот, кто ни жив, ни мертв. Тут любая бы догадалась.

Любая бы догадалась, верно. Вот и Васена, стоило ведьме повторить, тотчас поняла, что в библиотеку тайную она сегодня точно отправится. Но не только для того, чтоб способ со злом справиться отыскать.

— Ратислав, — прошептала она, стараясь сдержать слезы.

Спроси Василису кто, отчего горюет, она и не ответила бы. И встречалась с черноглазым богатырем всего пару раз, и в разговорах он был тверд и неласков, да и вообще не за тем девица в Академию явилась. А все же при одной лишь мысли о том, что сгинет он где-то в пути, тоскливо на сердце становилось. Вот и решила она, хоть в последний раз увидеться. А там видно будет.

Луша же, глядя на подругу, сидела тихая, как мышка. Ей страдать было не за кого, а за Васену горестно. Что дальше наставница говорила, она и вовсе прослушала, размышляя, как бы подруге с сердечными страданиями помочь. А Василиса, напротив, слушала внимательно, чтоб ни единого слова не пропустить.

— Одна лишь чаровница с Ратиславом отправится, — говорила Премудрая наставница. — Ни к чему в лесу хороводы водить да лишние чары творить. Время у нас есть, сталбыть, выберем ту, которой истина всего дороже. Самую способную да умную, чтоб опорой и подмогой богатырю стала, а не ношей тяжкой.

— А в путь-то он когда? — вдруг спросила одна из девиц, совсем юная, с огромными, будто два синих озера, глазищами и алыми губами.

— Через два рассвета, — пояснила наставница. — Собраться ему надобно хорошенько, да со спутницей определиться. А вы, девицы, попусту не сидите. Учебу никто не отменял! Так что вот вам задача на сегодня, чары подобрать. Встаньте по двое: чаровница против ведьмы. Перво-наперво ведьмы называют состав зелья, что у них лучше всего выходит, а чаровницы — отгадывают, для чего оно. А после чаровницы выберут любую вещь в этой светлице, зачаруют на добро, а ведьмы разгадают, чем теперь она полезна будет. Ну, начали!

Диковинная у девиц задача вышла. Для чего чаровницам в зельях пользу искать, коли никогда они прежде их чами не варили? Да и ведьмы никогда ничего неживое на счастье и добро не чаровали. Природа у них иная, вот со зверьком каким али цветочком договориться — запросто. А чтоб с зеркальцем, например, или еще чем…

— Правильно все, — догадалась Васена. — Никому не ведомо, кто нам и когда повстречается. А мы ко всякому готовы быть должны. Да и загадки разгадывать полезно. Давай, Лушенька, рассказывай, какие ты травки завариваешь?

Пока Луша старательно вспоминала все, что нужно для зелья, заживляющего раны, Васена пыталась догадаться, для чего каждая из них по-отдельности сгодится. Под конец Лукерья даже притомилась и спросила:

— Да на кой черт тебе отдельно придорожный лопух, коли заваривать его надо вместе с чистотелом да ромашкой?

— Так-то оно так, — бормотала Васена, — а как быть, коли заваривать негде? Вот представь, идешь ты по лесу, поранилась. Не станешь же котелок искать да костер разводить? А травки — вот они, рядышком. Так ты говоришь, лопух придорожный? Сок в нем целительный? Так коли его пожевать да на рану приложить…

— Ага, и горло мимоходом вылечишь, — засмеялась Луша. — А вообще-то ты права, подорожник и запросто так к ране приложить можно, плюнуть только на него сперва.

— Это заклятье какое-то?

— Это чтобы не отвалился, — со смехом пояснила ведьма. — И можно не жевать. Ладно, давай, чаруй, что ты там хотела.

Василиса осторожно расплела косы, пошептала что-то, наспех вычитанное в одной из огромных книг, что стояли в ее покоях, на алую ленту, и та ожила. Змейкой в ладони чаровницы извивалась, просилась на волю.

— Знаю! — восхитилась Луша. — Это ты, никак, у клубочка подглядела!

— Точно, — улыбнулась Васена. — Только клубочек поди отыщи, а лента у каждой девицы имеется. Хочешь, эту себе возьми.

Лукерья взяла. Отчасти потому, что сама такую ни в жисть бы не зачаровала. А отчасти — потому что отказывать подруге не хотела. Сама же она решила, что в ответ обязательно прибережет для Василисы склянку с заживляющим зельем. Просто так, на всякий случай.

После урока у Василисы Премудрой девицы отправились вечерять. На счастье Васены, они оказались невнимательными и не особо рассудительными, оттого снаряжали вместе с Ратиславом ту самую синеглазую чаровницу. Звали ее, как оказалось, Миланой. До Академии она жила с матушкой и батюшкой в палатах белокаменных, берегли ее как зеницу ока. А потом скучно стало девице, топнула она ножкой да и потребовала принца на белом коне. И чтоб могучего, как настоящий богатырь. Вот батюшка и расстарался, рассудив, что Академия Сказок для богатырей самое место, да и Милана под приглядом будет. Луша, услышав это, только фыркнула, поглядывая на Васену. Но той, казалось, и дела до нежданной соперницы не было. А в то, что подруга и правда попрощаться собралась, Лукерья отчего-то не верила. Очень уж приглянулся Васене черноглазый богатырь. Да так крепко, что не могла она его отпустить.

Вечеряли девицы в тишине, каждая думала о своем. Лишь Милана восторгалась силушкой Ратислава, статью и богатством. Тут Луша и не утерпела:

— Богатство-то Кощеево, — напомнила она. — А Ратислав, как ни глянь, в простой рубахе.

— А ты не гляди, — нахмурилась Милана. — Неча на чужих богатырей заглядываться!

Лукерья только отмахнулась. Коли по нраву была бы девица Ратиславу, не зазывал бы он Васену ни за грушами, ни за книгами. А Василиса наскоро пироги съела, покосилась на пустой стол богатырский, а потом незаметно сунула пару пирогов в рукав, да салфеткой прикрыла, чтоб никто не спрашивал. Хорош, богатырь, так и с голоду помереть недолго.

— Да кормит их Черномор, я спрашивала, — шепнула Луша. — Подстрелят кого, на костерке зажарят — вот и обед.

Василиса с облегчением вздохнула, но пироги не выложила. Пригодятся.

Стоило им вернуться в покои, Луша тотчас отправилась нежиться в огромной лохани с водой. Не столько от того, что дюже испачкалась, сколько чтоб подругу не смущать. До заката оставалось всего ничего, сталбыть, скоро богатырь явится. Васена ждала, Луша это сразу поняла. Иначе зачем бы она стала переплетать косы аж три раза, платье чистое надела, а потом, невиданное дело, подвела угольками глаза. Как глянула она на ведьму, так Луша ахнула: стояла перед ней не Василиса, а самая настоящая царевна. Так она была красива, что не нужны были ей ни шелка, ни злато. От самой Васены словно сияние шло.

Стоило Лукерье скрыться в купальне, в дверь тихонько постучали. Васена, все время стоящая подле нее, выждала пару мгновений для верности, чтоб Ратислав не подумал, что она тут места себе не находит, а потом осторожно приоткрыла дверь. Черноглазый богатырь так и застыл, глядя в бездонные Василисины глаза. А она молчала вместе с ним, чтоб не казаться глупой или невежливой, а еще, чтоб этот хрупкий миг никогда не закончился. Слишком ей нравилась легкая улыбка на губах Ратислава.

Глава 20. Тайные знания

Казалось, вечно бы стояла Васена и в ответ правнуку Кощееву улыбалась. Она уж и про библиотеку позабыла, и про слова Нестора, ничего хорошего не сулившие. Да только Ратислав вовремя вспомнил.

— Пойдем? — только и спросил.

Василиса кивнула, бросилась обратно в комнату, чтоб платок на плечи набросить. Говаривали, что ночами по терему гуляли такие сквозняки, что можно было так простудиться, аж знахарка понадобится. А со знахарками в Академии было страсть как интересно. Целая толпа ведьм недоученных с рецептами у кого от матушки, у кого от бабки. А у кого и вовсе самодельных. Пристанет такая со своими отварами, хоть и вовсе рта не открывай, одному черту ведомо, что там за зелье у нее вышло. Лучше уж одеться потеплее.

Тут взгляд чаровницы остановился на припасенных для Ратислава пирогах. Сразу после трапезы Васена отыскала в толстой книге по бытовому колдовству заклятье вечно свежего хлеба. Рассудив, что и для пирогов оно сгодится, зачаровала она их немножко. И теперь лежали они на столе на белоснежной салфетке, поглядывая на Василису румяными боками.

— На трапезе-то вас не было, — смущенно начала Васена. — Я прихватила, вдруг…

Она робко протянула Ратиславу салфетку с пирогами, и богатырь тотчас ухватил самый большой, ни мгновения не сомневаясь, откусил и блаженно зажмурился. А как прожевал, сказал:

— Ладная ты девица, Василиса. И пироги у тебя знатные, и руки золотые, и лицом хороша…

— Пироги-то печкины, — призналась чаровница, краснея от незаслуженной похвалы.

— Эти печкины, — не стал спорить Ратислав. — Но твои, грушевые… Эх, жаль, что так все. Ладно, пойдем, а за заботу спасибо.

Васена осторожно притворила дверь, следуя за правнуком Кощея. Он шел быстро, но тихо, совсем как Луша. Привык, наверное, что шум богатырю может жизни стоить, коли враг услышит. Василиса тоже старалась и догнать, и каблучками нарядных туфелек, что в шкафу отыскались, не стучать. Она уж пожалела, что их надела. Поначалу-то они ей казались достойными царевны, а сейчас она понимала, что в тихоходных лаптях сподручней было бы. Все-таки ночь. Но Ратислав ни единым взглядом ее не упрекнул, даже наоборот, оборачивался полюбоваться. Вдруг показалось Васене, что впереди мелькнуло что-то.

— Стой, — испуганно шепнула она. — Неужто ходит кто?

— Где? — удивился Ратислав. — Никого не видал.

Василиса чуть успокоилась. Если внимательный богатырь ничего не приметил, сталбыть, и ей почудилось. Но отчего-то на сердце было неспокойно. Когда подвел ее Ратислав к неприметной двери с простой медной ручкой, она даже дыхание затаила. Так вот как тайную библиотеку прячут? Васена-то думала, что за резными дверями да золочеными ставнями. А тут и вовсе каморка. Богатырь же хитро подмигнул, что-то прошептал, и Василиса восхищенно ахнула.

На прежде простых дверях золотом загорелись старинные буквы, коих прежде и видно не было. А под ними будто художник какой книгу нарисовал, да такую, что хотелось руку протянуть и ее коснуться: переплет алый, буквы золоченые, страницы белоснежные. И как такое получилось? У всех книг, что Васена прежде видела, страницы были чуть желтоварые и такие тонкие, что сквозь них ладонь видно было.

— Не бойся.

Ратислав протянул ей широкую богатырскую ладонь, и девица, не то удивленная, не то напуганная, вложила в нее свою — тонкую и хрупкую. А правнук Кощея уже тянул ее в книжное царство. Стоило им пройти пару шагов, дверь с едва уловимым скрипом затворилась. Василиса тихонько охнула, но почувствовала, как ободряюще сжалась рука Ратислава.

— Бояться нечего, — повторил он. — Я же слово колдовское сказал, чтоб сюда войти. А значит, кроме нас библиотека никого не впустит. Вот двери и закрылись.

— Чудеса-а, — протянула Василиса, разглядывая все вокруг.

А посмотреть было на что. Насколько хватало взгляда, во все стороны тянулись длинные деревянные полки, уставленные старинными книгами. Чего тут только не было! И древнее колдовство, и сказки всякие, а еще… летописи! Под потолком парили свечи, поддерживаемые колдовством. Ратислав поманил одну из них, ловко ухватил за подсвечник и улыбнулся:

— Ну, красавица, говори, что читать будем? Чудная ты, Василиса, все-таки.

— Почему чудная? — обиделась девица.

— Другим-то бусы всякие подавай, леденца на палочках да пряники. А тебе вон, книги…

— Так чего со мной ходишь, коли тебе по нраву те, что с пряниками? — вылетело у Васены.

В глазах ее заблестели слезы. Только она было подумала, что отыскался тот, кто не только личико ее ясное да тело юное увидал, тот, кому и душа небезразлична. А нет, такой же, как и все! Думает, что Василисе попросту подарки иные нужны, а остальное — как у всех. Разве не от этого она из дому бежала?

— Разве я хоть слово сказал, что они мне по нраву? — вдруг серьезно спросил Ратислав. Он покрепче сжал Василисину ладонь, чтоб и не думала вырываться, и приложил к своей груди. — Если тебе так легче будет, никому я пряников не носил. И бус тоже. А у других богатырей спрашивал.

— Зачем? — прошептала Васена, чувствуя, как краснеют щеки.

— Приглянулась ты мне. Сразу, как увидал. Да только я как сердцем чуял, что не по нраву тебе бусы да пряники, другое что-то надо. И понял.

— Что понял? — еще тише спросила Василиса.

— Непростая ты девица, — улыбнулся Ратислав. — Думаешь много, да не сердцем, а умом. Подмечаешьтоже много, иногда даже то, что спрятать хотелось. Но главное — живая ты, Василисушка. Коли боишься — то изо всех сил. Коли смеешься, то звонко, как колокольчик.

Васене показалось, что хотел богатырь еще что-то сказать, но он лишь вздохнул. А потом вдруг сказал?

— Ступай давай, гляди, что хотела. А то колдовство растает, дверь прятаться начнет, надо выскочить успеть.

Дважды просить не надо было. Мигом Василиса про чувства позабыла, бросилась к книжным полкам. Туда, где приметила летописи. Не может же быть, чтоб ни слова в них про колдовские источники не нашлось! Она листала одну книгу за другой, Ратислав, догадавшийся, что именно ищет Васена, старался помочь. Удача улыбнулась, когда они почти отчаялись. Нужная книга оказалась старой и потрепанной, словно Нестор наспех ее написал, а потом позабыл. Другие-то он бережно переписал, обернул деревянными дощечками для сохранности. Эта же состояла из неаккуратно сшитых грубой нитью сероватых листков. Зато тайну хранила ту самую, заветную.

— Тот, кто ни жив, ни мертв… — повторила Василиса слова, которые дважды уже сегодня слышала. И грустно посмотрела на Ратислава.

— Догадалась, значит, — вздохнул он.

— Догадалась, — подтвердила Васена. А потом набрала побольше воздуха и выпалила, — Я с тобой пойду. Нестор сказал, откроется источник для того, кто ни жив, ни мертв и для той, кому истина всего дороже. А я… Сам же сказал, думаю много…

— Нет, — твердо ответил Ратислав.

— Нет⁈ — удивилась Василиса. — Ты, никак, пророчество не слыхал? Али книгу заветную прочитать забыл? Для двоих откроется источник, а ты собрался… Ох…

Неожиданная догадка озарила Васену. Раз правнук Кощея не берет ее с собой, сталбыть, другая у него на примете! И про пряники он неправду сказал. Недаром Милана в трапезной едва ли не суженой Ратислава себя величала. А Василиса-то, наивная, думала, что это она от глупости языком мелет.

— Василиса, — неожиданно сердито спросил Ратислав, — ты хоть знаешь, что такое чертово пламя? И отчего идти должен именно я?

Василиса молчала. Про чертово пламя ей ничего известно не было. Но куда больше удивил строгий голос богатыря.

— Это навье пламя, понимаешь? — с отчаяньем пояснил Ратислав. — Навье! Оттого и идти мне. Кровь Кощея во мне течет, сталбыть, оно меня признает. А вот тебя…

Он с горечью качнул головой, но Василиса и сама поняла. Ее не признает, сожжет в пепел. Но разве это так важно, коли без нее источник и вовсе не откроется? А значит, отыщут его Соловей со своим войском, одному черту ведомо, кто там с ним идет. И тогда уж ничего не будет: ни Василисы, ни Луши, ни Академии. А коли так, ни к чему голову свою беречь. Васена открыла было рот, чтобы все это Ратиславу сказать, но он не дал ей и слова молвить.

— Знаешь, почему я сегодня пришел? — спросил он, глядя ей прямо в глаза. — Да, я обещал, но явился не только поэтому. Не знаю, увижу ли тебя вновь, но я бы очень хотел… Никогда прежде ни одна из девиц не видела во мне Ратислава. Правнука великого Кощея — да. Могучего богатыря с колдовской силой. А ты… Ты мне в самое сердце заглянула. Ты первая, кто обо мне позаботиться решил, прежде это и в голову никому не приходило.

— Так значит, — едва сдерживая слезы, спросила Васена, — ты пришел, чтоб попрощаться? А это все — прощальный подарок?

Ратислав грустно улыбнулся. Осторожно притянул девицу к себе, так близко, что затаившая дыхание Василиса слышала, как гулко стучит в груди богатырское сердце. Ее же собственное, казалось, вовсе сбилось. А Ратислав бережно вытер шершавым пальцем скатившуюся по щеке слезинку, а потом склонился к Васене, ласково касаясь ее губ своими.

Вокруг все будто замерло. Забывшая, как дышать, Василиса, богатырь, чувствующий себя смущенным юнцом, сорвавшим первый поцелуй у прекрасной девицы. Но он не мог иначе. Впервые в душе Ратислава поселилось незнакомое светлое чувство. Одно лишь Васенино слово — и он весь мир положил бы к ее ногам. Он готов был ради нее на все, только бы она всегда была рядом. Но об этом правнук Кощея просить не смел. И не только из-за темной, как сама ночь, души. Не захотел он обрекать Василису на страшное ожидание, ибо и сам не верил, что суждено ему вернуться. А коли так, нечего надежду в девичьем сердце селить. И надо было уйти, но он не смог. Слишком близко он подпустил к себе Василису, так близко, что стала она для него самым дорогим на свете. Больше всего он страшился, что она обидится, оттолкнет. Но Васена лишь склонила голову ему на грудь, обвила тонкими руками, а он осторожно прижимал ее к себе, пока вдруг не увидел, как меркнут золотые буквы на двери.

— Василисушка, пора, — воскликнул он.

Васена вздрогнула, кивнула, дождалась, пока Ратислав отвернется на миг, сунула книжицу под платок, решив, что надо ее внимательно прочитать, глядишь, что полезное отыщет. Богатырь этого не заметил, он уже шептал заветные слова, открывая дверь библиотеки.

Стоило им шагнуть из нее прочь, дверь мигом захлопнулась. И тотчас раздался обиженный девичий голос:

— Ах ты, курощуп паскудный! — верещала во всю глотку Милана, невесть как оказавшаяся у двери. — Я с тобой на край света, а он девок портит⁈

Глава 21. Кому покорится навье пламя

Василиса не знала, что больше ее удивило: то ли бранные слова, что с такой легкостью прокричала Милана, то ли ее обещание отправиться с Ратиславом на край света. Выходило так, будто они и правда с богатырем сговорились, а он напоследок решил с ней, Васеной, поразвлечься. Сталбыть, каждое слово правнука Кощея — ложь?

Сама того не желая, Василиса поглядела на блестящие Миланины бусы. Их на пышной груди девицы бвло столько, что не счесть. Щедрый жених попался. Или женихи.

— Не голоси, — сухо отозвался Ратислав. — Нафаню разбудишь, мигом печке в услужение отправит. А из тебя кухарка, как из меня красна девица.

— Ах ты! — обиженно фыркнула Милана. — Ты меня чего обещал? Что беречь будешь, что ни единой живой душе…

— Постой-постой! — засмеялся богатырь. — Что я тебе обещал, помню. Слово свое сдержал. Могу и тебе напомнить, коли позабыла. А обещал я тебе, что та мышка, при виде которой ты визжала громче соловьиного свиста, тебя больше не испугает. А на край света ты не со мной, а от нее собиралась. Не пугала ведь?

— Не пугала, — голос девицы звучал недовольно. — Да только и ты не захаживал, не проверял, все ли со мной хорошо.

— А чего проверять? — удивился Ратислав. — Я мышку проверял, ей от твоего крика куда сильнее досталось. Не серчай, Милана, что-то ты себе не то придумала. Ступай в свои покои лучше, да выспись хорошенько. Мне тут одна мышка нашептала, что непростой у вас завтра день будет.

— Я-то пойду, — тут Милана перевела взгляд на смущенную Васену. — А ты, синеглазая, не думай, что я тебе это так спущу. Тоже мне, чаровница! Да я батюшке скажу, он тебе мигом…

— Хватит! — сердито прервал ее богатырь. — Коли узнаю, что ты Василисе зла пожелала…

— Да разве ж я зла? — мигом смягчилась Милана. — Жениха, говорю, хорошего, мигом отыщет. Чтоб не тосковала.

— Благодарствую, женихов мне точно не надо, — вырвалось у Василисы. — Ни плохих, ни хороших. Мне их и в прежней жизни вдоволь хватило, чтоб и тут ими пугали. Доброй ночи.

Она резко развернулась, отчего каблучки обиженно скрипнули по деревянным полам, и, царственно подняв голову, отправилась в свои покои. Стоило Васене дойти до первого поворота, откуда ее больше увидеть было нельзя, она бросилась бежать, по пути смахивая с щек соленые слезы. Правильно она решила, ни к чему ей сердечные печали. Ратиславу поможет, вот только не потому, что при виде богатыря сердечко бьется, будто птичка из клетки на волю просится.

— Что? Что приключилось? — вырвал Васену из раздумий испуганный голос Луши. — Обидел? Прокляну-у!

— Милана приключилась, — зло выдохнула Василиса. Перед подругой можно было не прятаться, говорить все, как есть. — Наболтала всякого, будто я девка гулящая, а она чуть ли невеста Ратислава.

— А он?

— Да что он, — отмахнулась Васена. — Говорит, от мышки ее спас. А она надумала невесть что. Да только кто поутру в это поверит? Не стану же я на всяком углу кричать, что… Неважно, ничего я кричать не стану. А Милана — за милую душу.

— А ты его, сталбыть, любишь? — прямо спросила внимательная Лукерья.

— Ох, Лушенька, — покачала головой Василиса. — Коли прок бы был от любви этой. Одни беды да расстройства. Да что попусту говорить, я лучше вон, книгу почитаю. Из библиотеки взяла. Там и про источники, и про остальное.

— Неужто и вправду с Ратиславом собралась?

— Да куда там, — грустно ответила чаровница. — Я ведь там, в библиотеке, так и сказала: с тобой, мол, пойду, вдвоем сподручней. А он давай кричать про навье пламя. Что лишь ему оно покорится, неча, мол, за ним попусту ходить. Да только и до пламени добраться — не баранку съесть. Тяжко ведь одному.

— Все-таки любишь, — улыбнулась Луша.

— Источник сохранить хочу, — возразила Васена. Ведьма лишь усмехнулась в ответ.

Лукерья уснула, едва голова коснулась подушки. А Василиса еще долго читала вслух про дорогу дальнюю, что мимо рек и озер, через холмы и горы ведет к заветному источнику. И ждут на пути испытания волшебные. А кто дойдет до источника — должен через навье пламя пройти. Прочитав о нем, Васена и вовсе ужаснулась. Недаром тот, кто его покорит, должен быть ни жив, ни мертв. Оно ведь меж мирами живых и мертвых проводит, Ратислав-то пройдет, а тот, в ком живое сердце бьется, навсегда в пепел обратится. И тут Василиса вспомнила.

— Луша, Лушенька! — зашептала она. — Бабка-то твоя, от которой ты сюда убежала, неужто и правда меж мирами ходить может? А научиться этому как?

— Никак, — сквозь сон отозвалась Лукерья. — В крови это у нас, от матери к дочери идет. Но пройти и так можно.

— Научи! — попросила Васена.

— Да там просто все, — пробормотала ведьма. — Глоток живой воды.

И уснула так крепко, что даже Аленкин петух разбудить бы не смог.

Поутру, когда рассеянная после бессонной ночи Васена медленно заплетала косы, Лукерья протянула ей крохотную склянку.

— На вот, вода живая, — пояснила она. — Давеча Ярослава поделилась, они с Лешачихой на прошлом уроке за ней ходили. Да бери, там еще есть.

— Спасибо, Лушенька! — воскликнула обрадованная Василиса. — Теперь Ратислав точно с собой возьмет! Мы и источник отыщем, и заклятий защитных поставим, я тут вычитала…

Она собиралась еще что-то сказать, но ее прервал настойчивый стук в окно. Васена распахнула ставенки и охнула от удивления: в их комнату влетела Жар-птица. Прежде царственная и степенная, теперь она скорее напоминала испуганную курицу. В ее когтистых лапах были заповедные груши, которые она выронила на постель Василисе. А потом заговорила, да не певуче, а сердито:

— Обманул! Всех обманул! Ну наследничек Кощеев, догнала бы его, отхлестала горящими крыльями, да он вроде за правое дело. Но разве ж можно так⁈ Ему когда сказали, через два рассвета! А он⁈

— А он? — эхом отозвалась Василиса.

— Коня седлает за воротами, думал, не хватится никто. Ох, бедовый, даже за грушами не зашел! Беги скорее, не управиться ему одному. Нестор зря ничего не говорит, да только Ратислав гордый, в силе своей уверенный, никогда никого не слушает. Недаром его прадед наказал.

Василиса подхватила дорожную сумку, зачем-то лежащую на дне шкафа, наскоро бросила в нее склянку живой воды, заповедные груши и, подумав немного, туда же положила книгу с летописями. Она рассудила просто: библиотека тайная, никто не хватится, а им в пути нужнее. Вот отыщут источник, обратно воротятся — она и книгу на место положит.

Жар-птица все это время летала по комнате, роняя огненные искры. Луша поначалу тушила, а потом рукой махнула. Все равно они гасли, пока падали, так и чего силы тратить. Куда больше она за Васену волновалась. Она-то, Лукерья, к дальним дорогам да лесам привычная. А Василиса прежде с маменькой и папенькой жила, забот не ведала, кроме женихов нежеланных. Сможет ли Ратислав ее сберечь? В том, что Васена до конца биться за силу источника будет, ведьма не сомневалась. но одно дело, когда ты одна, а совсем другое — коли рядом крепкое богатырское плечо.

А Василиса собираться тем временем закончила. Последними в сумку полетели оставшиеся с вечера зачарованные пироги да бурдюк с водой. Жар-птица, прекратившая метаться, выхватила клювом огненное перо их хвоста и Васене протянула.

— Любую непроглядную тьму осветит, — пояснила она.

Василиса поблагодарила птицу, выпустила ее в окно. А потом повернулась к Лукерье.

— Не знаю, свидимся ли снова, — начала Васена, — да только знай, что ближе тебя у меня подруги не было.

— Себя береги, — прошептала Луша. — Свидимся, как же иначе! Еще на свадебке вашей с Ратиславом погуляем.

— Ну, шутница! — грустно улыбнулась Василиса. — Чего думать о том, чему сбыться не суждено? Давай лучше о силе мечтать, что источник дарует. Вдруг тогда я взаправду колдовать смогу, как Василиса Премудрая? Славно было бы!

— Славно, — кивнула Лукерья.

Девицы крепко обнялись на прощанье, дружно поплакали над тяжкой долей, а потом Василиса подхватила сумку и тихонько, стараясь не разбудить пока еще спящих учеников Академии, побежала за ворота, где собирался в дальний путь Ратислав. Изо всех сил она старалась о том, что давеча приключилось, не думать. Убеждала себя в том, что ей лишь спасти Академию надобно, а то, что в попутчики правнук Кощея достался, так что ж теперь, с наказом Нестора спорить? Суждено, сталбыть, так. С этими мыслями Василиса открыла тяжелые ворота, вздохнула с облегчением, увидав, что богатырь как раз подвязывает к седлу коня бурдюк.

— Ратислав! — позвала она. — Ты, никак, сбежать надумал?

— От тебя разве сбежишь, — отозвался богатырь. — Ох, Василисушка, я ведь сберечь тебя хотел.

— Не кликай беду, — отмахнулась Васена, хотя и было ей страсть как боязно.

— Не стану, — улыбнулся Ратислав. Он коротко свистнул, и откуда-то тотчас прискакала молодая белоснежная кобыла с умными глазами. Богатырь наскоро навесил на нее свое седло, подхватил легкую, как пушинка, девицу и осторожно усадил на кобылу. — Звездочкой ее кличут.

— А ты как же?

— А мне и без седла неплохо, — отмахнулся он, лихо запрыгивая на черного, как сама ночь, коня.

А пока Василиса и Ратислав в путь-дорогу собирались, Лукерья задумчиво крутила в руках алую ленту, подаренную Васеной. Надо бы и ей поспешить. Зелья да отвары собрать, пирогов в дорогу. И за живой водой к Ярославе забежать. Она-то сразу догадалась, кто должен ко второму источнику идти. Кому, как не правнучке самой Яги, навье пламя приручать? Благо, Василиса не поняла. Подругу волновать Луша не желала, хватит с нее и Ратислава. Она верила в то, что справится. Вот только воду у Ярославы лучше все-таки попросить…

Глава 22. Кто преград не ведает

Едва ранний рассветный луч пощекотал румяную Лушину щеку, девица тотчас открыла глаза и подскочила на постели, коря себя за слишком долгий сон. Васена-то глаз не сомкнула, спасать Академию унеслась, а она, Луша, чем хуже? Разлеглась, пуще царевны на простынях белых, да сопела до самого утра! Ох и стыдно.

Пока с трудом заплетала в косы рыжие волосы, привычные к свободе, умывалась нарочно ледяной водицей, чтоб взбодриться, себя уговаривала:

— Коли собираться куда, так не наскоком, зелья да отвары подготовить надо, платок теплый да бурдюк воды. И отдохнуть перед тяжкой дорогой — не грех, усталый путник — легкая добыча. А кто его разберет, что там по пути повстречается.

И все равно Лукерье было совестно. Перед утренней трапезой она успела забежать за живой водицей к Ярославе. Та поохала, конечно, но вторую склянку все же дала. А потом ведьмы вместе отправились в трапезную, где, к их удивлению, царственно восседала Милана в окружении чаровниц. Девицы слушали, вытаращив глаза и открыв рты, одна лишь Аленка задумчиво головой качала. Когда ведьмы подошли к столу, услышали обрывок последней фразы:

— … зачаровала она Ратислава, точно вам говорю! Иначе разве променял бы он меня на эту мышь бледную?

— Да тебя даже на гадюку променять — и то больше пользы будет, — не удержалась Луша. — Ты, давай-ка, не бреши, на подругу мою напраслину не возводи. Коли надумала себе чего, так это твоя беда, а не ее. А то, что Ратислав сам подле нее вился, все чаровницы видели, верно ведь?

— Видели, — ответила за всех Аленка. — Говорили мы тебе, Милашка, не по тому ты богатырю вздыхаешь. Этому не царевна в палатах, а хозяйка в доме нужна. Да такая, чтоб и коня на скаку остановила, и пирогами накормила. Не горелыми да пересолеными, как твои. Права Лукерья, женихов здесь Василиса не искала. Коли вышло так — судьба, не иначе.

— Тьфу на вас! — рассердилась Милана, выбегая прочь из трапезной.

Чаровницы тотчас принялись про нее сплетничать, а Аленка поглядела вокруг, и тихонько спросила:

— Где Васенка-то? Завсегда же вместе ходили.

Так же тихо, шепотом в подставленное девичье ушко, рассказала Луша Аленке про то, как явилась к ним сама Жар-птица, а ей отказать никто не осмелился бы. Вот и бросилась Василиса Академию спасать. Аленка вздыхала, охала и испуганно прижимала ладони к румяным щекам.

— Что теперь будет-то, — наконец, проговорила она. — Неужто и впрямь так худо? Если Ратислав в путь отправился. Ой!

— Что? — испугалась Луша.

— Силы-то его Кощей забрал, чтоб черное колдовство не творил… Наказан же…

— Беда, — протянула Лукерья. — А у Василисы из колдовских умений одна книга с летописями, да ум недюжинный.

Луше очень хотелось верить в то, что подруга и правнук Кощея испытание это выдюжат. Бросилась бы она за ними следом, но ждала ее и дорога дальняя, трудная и опасная. Долго думала Луша над словами Василисы про навье пламя, чего только не передумала. Но все к одному сводилось. То, от чего она в Академию бежала, отталкивала от себя всеми силами, само ее нашло. Лишь дочери и внучки Яги да сыны Кощеевы могли бы пламя это усмирить. Другим и пытаться толку не было, сгорели бы мигом, никакого источника не увидели. Может, и чаровали его когда-то прабабка ее да прадед Ратислава, кто теперь скажет, как оно было. А в том, что идти их наследникам придется, никаких сомнений не оставалось. Но было и еще кое-что. И волновало оно не только чаровниц и ведьм, еще давеча догадавшихся о судьбе Ратислава.

— Ох, девоньки, всю ночь думала, кто же это у нас преград не ведает, но приведет защитницу всякой живой души, — вдруг сказала Ярослава. — Про живые души-то понятно, любую из ведьм бери. А вот про богатыря я загадку так и не отгадала.

Остальные девицы похвастаться отгадками тоже не могли, лишь косились задумчиво на стол, где богатыри, кроме Ратислава, наскоро доедали горячую кашу. Луша тоже поглядела. С богатырями ей знакомиться не пришлось, лишь с одним, но и его отчего-то за столом не было. Впрочем, времени у Лукерьи тоже было маловато, она поднялась первой, шепнула, что отлучится ненадолго, чтоб ее не ждали, а сама незаметно бросила в сумку несколько пирогов и прихватила пряник.

Ведьма выскочила из трапезной, отбежала подальше, чтоб никому на глаза не попасться, а потом позвала:

— Нафаня! Помоги, пожалуйста, у меня и пряник есть…

Долго ждать не пришлось. Уже через мгновение крутобокий домовой будто вывалился из стены, широко улыбаясь. Увидев Лушу, он тотчас приказал:

— Сперва пряник, а то знаю я вас!

Лукерья со смешком протянула домовому угощение, тот мигом попробовал его на зуб, остался доволен и припрятал в карман. А потом воззрился на ведьму и доброжелательно спросил:

— Чего надоть? В комнате чего приключилось?

— К Василисе Премудрой мне надо, — попросила Луша. — Где ее отыскать?

— Вона как, — покачал головой Нафаня. — Ну ступай за мной, не отставай!

И он бодро покатился по терему, Лукерье оставалось лишь бежать за ним. Когда она уже потеряла счет поворотам и времени, домовой, наконец, остановился у пестрой двери с вырезанными на ней причудливыми узорами. Комната была другой, не вчерашняя зала, где они речи наставницы слушали, а нечто иное. Луше даже показалось, что ученики сюда не захаживают.

— Здесь наставники собираются, ежели чего важное случилось. Да ты постучи, не бойся. А я пойду, делов у меня до самой крыши.

Нафаня с хлопком исчез, а ведьма решила последовать его совету. Сделала глубокий вдох, размахнулась да стукнула по двери так, что она сама собой отворилась. Лукерья от неожиданности испугалась, не собиралась она без приглашения входить. Так и застыла на пороге, пока наставники удивленно на нее смотрели. А кроме наставников здесь оказался и тот, кого не хватало за богатырским столом.

— А я тут… В общем… — робко начала Лукерья, не решаясь войти.

Помогла, неожиданно, Василиса Премудрая. Подошла, приобняла ведьму за плечи, усадила на мягкий стул, на каких прежде Луше сидеть не приходилось. Да и сама комната наставников была не хуже царских палат: нарядные занавески, расписные стены и красивые столы на резных ножках, подле каждого — по стулу, такому, как тот, на котором восседала робкой царицей Лукерья. Даже пахло здесь чем-то особым, вроде сладким, а может и нет, такого запаха Луша никогда не встречала.

— Коли про подругу рассказать пришла, так мы уже знаем, — успокоил девицу Иван-царевич. — Не хотел Ратислав чаровниц с собой брать, да от судьбы разве уйдешь?

Он с любовью посмотрел на Василису Премудрую, и та зарумянилась, смущаясь. И тотчас ответила:

— Не уйдешь, конечно, как ни пытайся. Так зачем пожаловала, Лукерья, внучка Яги?

— Вы знаете, — выдохнула Луша. — Иначе бы бабку мою не вспоминали. Так вот, коли и впрямь судьба моя такая, готова прямо сейчас отправиться. Только я не догадалась…

— Кто преград не ведает? — улыбнулась Василиса и перевела взгляд на притихшего в углу сына. — Тот, кому ни слово отцовское, ни закон не указ. Кто в воде тонул, да не утонул, кто без крыльев летал, да по пламени ходил…

— Хватит, матушка, — поморшился Богумил. — Коли не знал бы, как все было, глядишь, поверил бы, что хвалишь.

— А это уже не важно, — отрезал Иван-царевич. — Важно то, что оба по своей воле согласились, сталбыть, и в дорогу пора собираться. И вот еще что… — он помолчал задумчиво, а потом подмигнул сыну. — Горынычу крылья размять неплохо бы, засиделся он в своей пещере!

От этой новости Богумил просиял. Он схватил ничего не понимающую Лушу за руку и потянул прочь, на ходу выкрикивая:

— Спасибо, отец! Я не подведу! Ой, мы не подведем!

Иван-царевич лишь грустно кивнул, на душе его было неспокойно. А Василиса Премудрая незаметно прошептала вслед сыну материнское благословение, надеясь, что оно сбережет его в пути.

Глава 23. Дань трехглавому змию

Куда понесся Богумил, Луша и без слов поняла — Горыныча обрадовать. Но вот участь девицы покорной ей сразу же не по нраву пришлась. Был бы богатырь умом крепкий, могучий да стойкий — одно дело. Богумил же был скорее удачливым. Особых проблесков разума ведьма у него прежде не замечала, да и не надеялась. На наставника богатырского, Добрыню, тоже мало похож был: тот напоминал огромную нерушимую гору. К Добрыне Никитичу и подойти боязно было, а уж чтобы зла ему желать — и вовсе жизнь свою не ценить. Оттого и видела его Луша лишь разочек, и то издали.

А Богумил — вот он, рядышком бежит. Трижды споткнулся, перепутал повороты, хоть и вырос, как девицы говорили, в Академии, пока матушка его и батюшка уму-разуму недорослей учили. А потом и вовсе лбом в ворота угодил, будто не приметил, что они закрыты. Потирая ушибленную голову, сын Ивана-царевича недовольно буркнул:

— Ты не подумай чего, это отголоски колдовства древнего.

— Ну да, — фыркнула с усмешкой Лукерья. — Еще про порчу расскажи. Глаза богатырю для чего даны? Чтоб в них глядеть да примечать всякое: ворота там, пеньки…

— Тьфу на тебя, — обиделся Богумил. А потом неожиданно рассказал. — Говорю же, колдовство. Маленький я больно шустрый был, нянька моя, чаровница, как она сама говорила, да что-то сомнения меня обуревают, старая да скучная. Днями меня пыталась за книги усадить, а я в окошко — и бегом. Вот и наложила чары, чтоб бегал помедленней, да обо всякое мало-мальски видимое препятствие спотыкался. Пока я кочки да поленца перепрыгивал — она догнать успевала. Сейчас-то уж сошли чары, но случается, нет-нет, да и проявятся.

Луша кивнула. Заколдовать-то нянька его могла, тут спору нет. Была б на ее месте Лукерья, чего покрепче бы придумала. Но вот в то, что они до сих пор проявляются, ведьма не поверила. Скорей уж дело было в том, что Богумил по натуре своей был невнимательным и неловким. И что ей с таким соратником делать? Такой в бою так спасет, что голову другу снесет. Ну и свою может, смотря куда промахнется. Одна надежда на Горыныча.

Трехголовый змей мирно почивал в своей пещере. Нежданные гости, свалившиеся ему прямехонько на выставленное кверху сытое пузо, не то чтобы не обрадовали, скорей даже разозлили.

— Сгинь, нечисть треклятая! — завопил Горыныч, открывая разом все шесть имеющихся глаз.

Луша, которую в пещеру столкнули, не спрося разрешения, с брюха спрыгнула и, на всякий случай, отошла к пологой стене, чтоб змий ее в гневе хвостом али крыльями не зацепил. А Богумил как сидел на Горыныче, так и остался, да еще и рукой помахал, мол, здорова. От такого трехглавый и вовсе рассердился, взревел трубой, выпуская три тонких огненных струи в невозмутимого до этого мгновения богатыря. Подпалил ему штаны на самом подходящем для приключений месте, да так, что Богумил взвыл от обиды, подскочил на ноги и собирался было погрозить другу кулаком, но тот и не думал останавливаться. Пока две головы бодро выдыхали пламя, заставляя богатыря плясать прямо на горынычевом брюхе, третья напевала бодрую песню. Луша не выдержала и звонко засмеялась. Горыныч поперхнулся дымом и уставился на нее тремя парами глаз.

— Лукерья, — хором закричали головы, огромная чешуйчатая туша заворочалась, стряхивая с себя изрядно помятого и основательно подпаленного Богумила.

— И тебе хорошего дня, — засмеялась ведьма.

— Случилось чего? — полюбопытствовала средняя голова.

— Соскучилась, никак, — предположила правая.

— Соскучилась, конечно, — подтвердила Луша. — Ну и наказ ваш выполняю, приглядываю, вот.

Она качнула головой в сторону отплевывающегося Богумила. Пригляд ему точно лишним бы не был: рубаха на богатыре разорвана, на скуле ссадина от неловкого падения. И это он еще в битве не побывал Лукерья озадаченно погрызла нижнюю губу, а потом решила, что одна голова хорошо, а четыре — больше придумают. Села на выпирающий из стены приступочек, да и рассказала Горынычу все, как на духу. Удивительно, но богатырь тоже слушал внимательно, ни разу не перебил. А потом молвил:

— Вон оно как, оказывается… А я-то думал, мой это путь…

— Не мог он твоим быть, — мягко улыбнулась Луша, — не кручинься понапрасну. Двое лишь навье пламя одолеть могут, те, в ком кровь Яги да Кощея течет. Да только мне-то одной не дойти, с вами надежней будет.

— Верно говоришь, — снова хором согласились головы.

А потом зашептались о чем-то, пару раз левая даже боднула среднюю, будто спорили. Когда же закончили, средняя произнесла:

— В таких-то нарядах вы и полпути пройти не сумеете. Меч нужон, да хороший, чтоб от колдовства не гнулся, а не игрушка эта, — голова кивнула на ножны на поясе у Богумила. — Да щит крепкий, чтоб чары любые на себя взял. Чудные вы, будто никогда не видели, как бьются богатыри наши.

— Где взять-то его, меч твой? Да и щита у меня нет, — вздохнул Богумил.

— Есть у меня один… У Ратислава выменял на… Неважно. В общем, туды лезь. Щит тоже там, откуда, не спрашивай.

Богумил спрашивать и не собирался, обрадовался, как дитя сладким пряникам, полез куда-то вглубь пещеры. А Луша крепко так призадумалась. Коли меч Ратислава, с чем же правнук Кощея в путь отправился? Чем же он Василису защитит⁈ Сурово глянула на Горыныча, и тот признался шепотом:

— У него мечей этих, как у девицы бус. Могуч богатырь, из любого камня может кладенец достать, да куда ему столько, рук-то две. Не серчай, не обманул я его, все честь по чести!

— А выменял на что⁈

— Спрашивал он, как в тайную библиотеку пробраться. Вот я и подлетел к наставникам тихохонько, подслушал слова заветные, ему сказал. Только никому не говори.

— Не скажу, — улыбнулась Лукерья. Как ни крути, для Васены старался.

Тут и Богумил подоспел, нарядный, как на ярмарку. Рубаху откопал где-то алую, сапоги с золотыми шпорами, а в руках — тот самый меч и щит с острыми шипами. Горыныч застонал от сдерживаемого смеха, а Лукерья, хихикая, спросила:

— Незаметный ты мой, в лесу-то как прятаться будем? Али думаешь, что звери поверят, что это огромная ягодка бежит?

Богумил смутился, а Горыныч взвыл от смеха. Фыркая и отплевывая сизый дым, змий прохрипел:

— Другую рубаху возьми, там в сундуке много.

— А вот я спросить хотел, — прищурился богатырь. — Откуда они у тебя вообще⁈ Обещал же никого не жрать!

— Тю, — обиделся Горыныч. — Я и не жрал. Подлетал к краешку деревни и грустно так глядел. Мне поначалу девиц тащили, да на кой они мне сдались? Потом дары нести начали, вот тут я обрадовался. Окорока румяные, пироги знатные, пряники, медовуху… Ну и золото, куды без него. А это-то, что в сундуке, тоже притащили, а куда я их? Вот и схоронил, авось, пригодится.

— Так значит, все, что девицы в деревушках про злого трехглавого змия рассказывают, правда? — удивилась Луша. — И все это ты, проголодавшийся бедненький Горыныч?

— Так разве я виноват, что в Академии кормят как цыпленка?

— Если бы тебя кормили как быка, — резонно заметил Богумил, — ты бы в пещеру свою ни в жисть не влез. Застрял бы головой внутрь, хвостом наружу, ждали бы, пока пузо от голода схуднет.

Лукерья, пока Богумил веселился, тоже вглубь пещеры удалилась, порылась в сундуке, отыскала там крепкую мужскую рубаху цвета пожухлой травы, коричневые штаны да сапоги, простые, но главное — на ее ножку как влитые сели. Обрадованная девица подпоясалась темным кушаком и в таком виде явилась пред очи Богумила и Горыныча. Те мигом замолчали, разглядывая стройную, как тростиночка, Лушу, в непривычной одежде. Первым очнулся богатырь.

— Этта чегой-то? — пробормотал он. Потом в нем, видимо, наставник пробудился. Он погрозил ведьме пальцем и сердито сказал, — Негоже девицам в мужском платье ходить!

— Негоже, конечно, — согласилась Луша. — Да только поглядела бы я на тебя, как бы ты в женском на Горыныче полетел али по лесу через корни да упавшие стволы перебирался. А еще раз пальцем мне погрозишь, так и знай, откушу!

— Ведьма, — фыркнул Богумил.

— А то! — гордо выпятила грудь Луша, заметив, как хитро подмигнул трехглавый змий. Сразу тремя глазами.

Выбрались путники из пещеры следом за Горынычем, с улыбкой глядя, как, кряхтя и охая, расправляет он крылья, топчется лапами, разминая. Первым на спину ему взобрался Богумил, поттаскивая тяжелый меч. Щит он закрепил на спине, отчего стал напоминать неповоротливую черепаху. Богатырь подал было руку Луше, но Горыныч его опередил, подставляя ведьме крыло, по которому она взошла, будто царевна на крыльцо.

— Передо мной садись, — посоветовал Богумил. — Упадешь с непривычки.

В этом Лукерья решила с ним не спорить, рассудив, что на трехглавом змие она и вправду прежде не летала, а сын Ивана-царевича при ней с него ухитрился не упасть. А еще ведьма подумала о том, что дорога их ждет дальняя и трудная. В Академии веселиться — это одно, а вот в пути или еще пуще в битве, лучше, чтоб подле тебя был тот, кому доверяешь. Луша знала, что просто так ничего не бывает, коли выпала ей участь идти с Богумилом, сталбыть, так и должно быть. Что-то ждет их такое, с чем только он справиться сможет. Она тяжело вздохнула, понимая, что довериться ему будет ой как непросто, но богатырь понял по-своему:

— Не страшись, Лукерья, — неожиданно серьезно произнес он. — Все у нас получится, я тебя не оставлю.

И от этих простых слов, сказанных Богумилом, стало вдруг на сердце Луши капельку теплее. А потом Горыныч взлетел.

Глава 24. Алая лента

Одной рукой Луша вцепилась в колючую и скользкую чешую, царапая пальцы, а другой крепко схватилась за выскальзывающую сумку с припасенными зельями, отварами, живой водицей и пирогами. И только убедившись, что сидит она крепко, девица зажмурилась и звонко и со вкусом завизжала. Горыныч от неожиданности чуть не забыл, как летать, будто в яму провалился, отчего Лукерья закричала с новой силой. Голос у ведьмы был громкий, сильный, недаром любила она песни разные петь, порой даже громче, чем все остальные ведьмы вместе взятые.

Первым это понял Богумил. Сжал ногами спину Горыныча, освобождая руки, притянул к себе голосящую почем зря Лушу, а после принялся осторожно разжимать окровавленные девичьи пальчики, которыми она отчаянно цеплялась за чешую.

— Лушенька, не надо так, моя хорошая, — спокойно, будто ведьма в его руках не извивалась и не орала дурниной, говорил богатырь. — Не пугай Горыныча, он и без того тебя дюже боится. Я тебя держу, видишь? Честно держу.

— А вдруг не удержишь? — всхлипнула Луша.

— Слово даю, не отпущу, — серьезно пообещал Богумил.

И куда только делся прежний баловень? Тот, что мечом размахивал в разные стороны, едва стену не разрубив? И в рубахе алой по лесу бродить собиравшийся? Богатырь, сидевший за ее, Лушиной, спиной, был силен и спокоен, а его рука, уверенно прижимающая ведьму к твердому мужскому телу, казалась крепкой и надежной. Мало-помалу Лукерья успокоилась, приоткрыла один глаз и принялась с интересом разглядывать проплывающий под ними лес.

— А куда мы летим? — спросила Лукерья.

— Знамо куда, на восток. Как Нестор говаривал, — отозвался Богумил.

— Далеко?

— Никому не ведомо, — вздохнул богатырь. — Коли прежде знали бы, давно источник отыскали. А теперь надо во все глаза глядеть, как чего диковинное приметишь — сказу скажи. Эх, зря я клубочек путеводный не прихватил…

— Клубочек путеводный? — эхом отозвалась ведьма.

Позабыв о скользкой чешуйчатой спине, она подскочила и принялась рыться в сумке, стараясь что-то отыскать. Богумил за ее спиной проворчал что-то про неугомонных девиц, покрепче перехватывая ведьму и надеясь, что ищет она не зеркальце, чтоб поглядеть, не растрепались ли косы. Впрочем, вслух он ей это говорить не стал, побоялся, что рассерженная ведьма или проклятье какое наложит, или, что того хуже, с горыныча упадет.

А летели они ой как высоко. Поначалу трехглавый змий задевал хвостом острые еловые верхушки, а после набрал высоты и теперь отфыркивался от облаков. Лес же остался где-то далеко книзу, вокруг простиралась бело-голубая небесная гладь. И было бы красиво, коли не дул бы со всех сторон холодный, пронизывающий до костей ветер, сперва слабо ощутимый, но с каждым взмахом горынычева крыла подбирающийся все ближе. Луша поежилась, но в сумке копаться не перестала. Богумил же лихорадочно вспоминал нужное заклятье, которое не испепелит всадников трехглавого змия, но обогреет. Вспомнил, прошептал тихонько, ибо настоящее колдовство криков да спешки не любит. Вмиг ледяной ветер сменился теплым и ласковым, будто морозить путников передумал.

Удивленная Луша едва не свернула шею, оборачиваясь, чтобы поглядеть на спасителя, в котором она видела лишь избалованного царевича. Сколько еще секретов таит Богумил?

— Согрелась? — с улыбкой спросил он.

Лукерья кивнула, в последний раз нырнула в сумку с головой, а через мгновение вынырнула оттуда с победным кличем. В руках у девицы извивалась алая лента. Та самая, зачарованная Васеной.

— Нашла! — радостно кричала ведьма. — Клубочек путеводный нашла!

— Лушенька, это же не крубочек, — задумчиво пробормотал Богумил. — У того нитей хватит трижды лес обернуть, а тут лишь коротенькая лента, такую только в косу вплетать…

— Тьфу на тебя, — отмахнулась Луша, от резкого движения едва не упавшая с Горыныча. — Ее Васена чаровала, путеводная она. Вот, погляди!

Лукерья сжала ленту в ладошках, прошептала что-то, а потом, будто птицу из рук, выпустила алую ленточку на волю. Подхваченная ветром, она закружилась, завертелась, улетая от путников прочь.

— Как же это? — расстроенно вздохнула Луша. — Неужто колдовство Василисино не сработало? А ленточку-то как жаль, подарок же…

Она спрятала лицо в ладонях, чтоб не видел Богумил, как сильно она расстроена. А еще, чтоб предательские слезы не показывать. Как вдруг крикнул уже богатырь:

— Луша, глянь, летит!

И точно! Алая змейка, извиваясь, летела супротив порывов ветра прямехонько на восток, туда, где по словам Нестора прятался сказочный источник.

— Горыныч, за ней! — приказал богатырь, и змий, коротко дохнув огнем в знак согласия, устремился за неуловимой алой ленточкой. На его спине радостно смеялась рыжеволосая ведьма.

Сколько они так летели, Луша не ведала. Глаза слезились от настойчивого ветра, ныли поцарапанные пальцы. Но она не роптала, отваром целебным и после польет, а теперь главное — до места заветного добраться. Вот только лес закончиться не успел, появились покатые крыши небольших домиков первой на их пути деревушки. Горыныч снизился, следуя за лентой, а та вела их все ближе и ближе к земле, пока не упала и не свернулась калачиком у одной из избушек.

На деревушку опускались первые сумерки, и Луша видела, как загораются робкие свечи в оконцах соседних домов. И только та изба, к которой их привела ленточка, глядела на мир черными окнами. Ленту на всякий случай Лукерья подняла, на запястье повязала, чтоб не потерять. Коли сюда она их привела, сталбыть, есть тому причина, осталось лишь ее отыскать. Судя по всему, Богумил думал также. Он попросил Горыныча местных не пугать, спрятаться за пригорочком, что виднелся неподалеку. И даже выдал ему с собой окорок, чтоб не так грустно прятаться было. Луша от трапезы бы тоже не отказалась, но сперва надо было понять, куда их лента привела.

— Идем, что ли, постучимся? — предложил Богумил.

— Неловко как-то, — засомневалась Луша, а богатырь лихо перемахнул через низенький забор и уже подходил к крылечку. — Постой, может и нет там никого.

— Вот и узнаем, — пожал плечами Богумил. Стукнул по дверце трижды, дверь отворилась, явив на пороге старушку. Прежде румяная да крутобокая, сейчас она глядела на путников припухшими от след белесыми глазами. Богумил оглянулся на Лушу, дернул головой, иди, мол, рыдающие бабы — по твоей части. А сам бодро сказал. — Здрасьте вам, бабушка!

— И вам не хворать, — голос старушки звучал едва ли громче шелеста листвы. — Заплутали? Не местные вы, прежде вас не видывала.

— Да мы… — начал было Богумил, но подоспевшая Луша его перебила.

— Заплутали, вот решили на постой попроситься. Пустите?

Старуха задумчиво поглядела сперва на Богумила, сиявшего улыбкой, как скоморох на ярмарке, после — на Лушу, робко теребящую непривычную косу. Всхлипнула каким-то своим мыслям, посторонилась, впуская богатыря и ведьму в дом.

— Петя, а Петя! — чуть громче позвала старушка. — Свечку зажги, гости у нас.

— Гости? — раздался из темноты удивленный голос, а вскоре и его хозяин появился, как и просила старуха — со горящей свечкой в руках.

Теперь Луше и Богумилу удалось и внутри избы осмотреться, и Петра разглядеть. Это был сухонький старичок с неожиданно широкой окладистой бородой. Одет он был бедно, но стараниями супруги чисто и опрятно. Вот только глаза его, как и у старухи, были наполнены затаенной болью.

Изба, в которой очутились путники, была небольшая, но уютная. Петр поставил свечу на стол, а его гостеприимная супруга, назвавшаяся Марфой, захлопотала с едой, выставляя румяные пироги, кувшин молока и печеные яблоки. Как и положено, вечерять хозяева сели с гостями. Ни о чем не спрашивали, лишь тихонько вздыхали, отчего-то косясь на Лукерью, отчего та чувствовала себя неловко. Удивительно, но и Богумил не проронил ни слова. Лишь когда Луша собралась выйти по нужде, увязался за ней в бревенчатый сарайчик и на полпути прошептал:

— Тебе не кажется, что что-то у них приключилось?

— Знамо дело, приключилось, — вздохнула ведьма. — Я даже и как сказать-то не знаю… В общем, душа у них тут неупокоенная, бьется, скучает, любит их очень.

— Почем знаешь? — удивился Богумил.

— Я, как-никак, внучка Яги, — кисло напомнила Луша. — Что-что, а неупокоенных душ сызмальства навидалась. Вот только чего с ней теперь делать?

— В Навь провожать, как бабка твоя? — подсказал богатырь.

— Не всякую душу туда проводишь, — возразила Лукерья. — Подумаю я.

Когда путники вернулись в избу, бабка Марфа уже проворно застилала для Богумила широкую лавку. А Лушу собирались устроить на невесть откуда взявшейся у двух стариков свободной кровати. Луша спорить не стала, к кровати подошла, провела ладонью по подушке, постояла так немного, пока Марфа позади нее не шепнула:

— Дочки нашей постель, Лушенька. Уж уважь, ложись почивать.

— А с дочкой чего приключилось? — спросила ведьма.

— Растаяла, — всхлипнула Марфа.

— К-как растаяла⁈ — удивилась Луша.

— А вот так, уж сколько берегли мы ее, сколько говаривали, не ходи к огню, губителен он для тебя. Да только разве ж вы, молодые, старших слушаете? Подруженьки-то ее говорят, прыгнула через костер, да взлетела белым облачком…

Старушка спрятала лицо в ладони и горько заплакала. Луша гладила ее поддрагивающие плечи и думала. Вспоминала, какие матушка ей в детстве сказки сказывала. Коли земля здесь иная, сказками наполненная, стал быть и к старухе этой они неспроста явились? Никогда дорога простой не была для путешественников, всегда испытаниями полнилась. Так может, это и есть оно, первое испытание? Но как ни старалась Лукерья, никак не могла вспомнить ничего похожего на историю Марфы и Петра.

Ночью ведьме не спалось. Она вышла на крылечко и с наслаждением вдохнула свежий прохладный воздух.

— Не спишь? — раздался за спиной голос Богумила. От неожиданности Луша подскочила, а богатырь набросил ей на плечи теплый платок. — Застудишься. О чем задумалась?

— Сказку вспоминаю, — призналась Лукерья. — Может, слыхал такую? О юной девице, что чрез костер прыгала и…

— Растаяла? — перебил богатырь. — Слыхал, конечно. Она же из снега была слеплена, любовью согрета, вот и ожила. Снегурочкой звали. Грустная такая история, матушка в детстве рассказывала. А что?

—Дочь Петра и Марфы чрез костер прыгала…

— Да ты что⁈ — удивился Богумил. — Никак, это она и есть, та самая? Так это ее, Снегурочкину, душу ты чувствуешь?

— Выходит, ее. И в Навь мы ее проводить не сможем.

— Почему?

— Потому что она как бы есть, и как бы нет. Уж не знаю, как тебе объяснить. Душа эта вымоленная, не природой сотворенная, а людьми живыми. Сталбыть, в Нави ей не место, здесь она должна остаться. А вот как это сделать, я пока не придумала…

— Ступай спать, — неожиданно предложил Богумил. — Утро вечера мудренее.

И Луша, неожиданно для себя самой, с ним согласилась.

Глава 25. Я тебя съем

Путь Ратислав и Василиса держали на север, как Нестор сказывал. Покорная Васенина кобылка бережно уносила девицу прочь от столь желанной Академии Сказок с ее диковинными уроками, удивительными книгами и наставниками. Но она не роптала, не решись они в путь-дорогу отправиться, не стало бы этой самой Академии, сталбыть, все так, как и должно. И ее, Василисина, судьба — глядеть на могучую спину Ратислава, чтоб с пути не сбиться, да от широких еловых лап, что так и норовят хлестнуть зазевавшуюся всадницу по лицу, уворачиваться.

Сколько они скакали, Василиса не ведала. От непривычно долгой верховой езды болели ноги и ныла спина. Давно бы чаровница спешилась, размяла затекшие плечи и выпила водицы, но правнук Кощея настойчиво скакал вперед, а окликнуть его Васена не решалась. Она вообще чувствовала себя рядом с ним неловко, будто и впрямь увязалась, не хуже Миланы. С той поры, как они двинулись в путь, Ратислав не проронил ни слова, лишь оборачивался изредка, дабы убедиться, что Васена не отстала.

Отставать было некуда. Дорога, по которой смогла бы пройти лошадь, была одна, широкой извилистой лентой проходящая насквозь через лес и ведущая к далеким горам, где, как полагал Ратислав, и прячется источник. Только и до гор добираться было небезопасно. Там уже путей-дорог было сколь угодно, и выбрать нужную, по мнению Васены, было ой как непросто. Что на уме у Ратислава, она не знала, но никаких клубочков путеводных али еще чего такого она не приметила. Даже пожалела, что не зачаровала вторую ленту для себя.

Правнук Кощея обернулся в очередной раз, и что-то в лице Василисы заставило его остановиться. Он спешился, дождался, пока Звездочка, пофыркивая, подберется ближе, подхватил ее под уздцы и повел куда-то прочь от дороги, на небольшую лесную полянку. Была бы воля Василисы, она бы улеглась прямо в траву, раскинув руки, да лежала так, пока солнце высоко, жмурилась от ярких лучей и грелась. Вот только сделать так — слабость показать, а разве для того она за Ратиславом стремилась, чтоб ему обузой быть?

— Ты почему не сказала? — укоризненно спросил правнук Кощея, подвязывая Звездочку к деревцу и помогая спешиться Васене. Девица морщилась и вздыхала.

— Чего не сказала? — уточнила Василиса.

— Что устала, что привал нужен… Послушай, я же прежде лишь с богатырями странствовал, а они, чай, не девицы красные, могут и весь день и всю ночь без сна и отдыха. Я и не подумал вовсе. Коли ты мне о таких вещах говорить не будешь, изморишь себя еще до того, как к источнику доберемся.

Отчитывая Васену, как малое дитя, Ратислав ловко расстелил на траве скатерть-самобранку, достал бурдюк с водицей и засмеялся:

— Доставай свои пироги, знаю, прихватила. Съедим сейчас, чтоб лишней ношей в пути не стали. А на потом — вот, — он махнул рукой на скатерть, услужливо наколдовывающую самые разные яства. Васена и вовсе почувствовала себя неловко. Как же это она про самобранку-то позабыла? Ратислав, казалось, почувствовал, что девица расстроилась. Сел рядом с ней, взял осторожно за руку и молвил. — Ты не кручинься, не могла ты обо всем помнить, да и скатерти такой днем с огнем не сыщешь, я и эту-то у прадеда еще в детстве выпросил. А еще вот, зачарованный бурдюк, сам водой наполняется, сколько надо. Так что от голода и жажды нам погибнуть точно не суждено. А теперь — ешь.

Василиса послушалась, неожиданно чувствуя себя не умной и рассудительной девицей, у которой и мышка по струнке ходит, а скорее отроковицей при богатыре. Новое чувство ей пришлось не по душе, непривычно как-то. А Ратиславу, напротив, доставляло удовольствие заботиться о той, что казалась неприступной и сильной. Он даже подумал было, что сколько бы девицы не притворялись, а где-то глубоко в душе все они мечтают о прекрасном царевиче, который и от бед утешит, и ласку подарит. Правда, он-то сам на царевича был похож едва ли больше, чем ужик на коня. И колдовство его темное, и нрав скверный, да и вообще. Чудо какое-то, что нравная Васена после криков Миланы с ним хотя бы говорит. А уж то, что за ним отправилась — и вовсе бесценный дар. И он, Ратислав, от этого дара отказываться не собирался.

Когда довольная и отдохнувшая Васена, укрытая на всякий случай теплым платком, отчаянно боролась с дремотой, на полянке появился серый заяц. Смешно дергая мордочкой, он подбирался к путникам, вздрагивая от каждого шороха. Василиса даже оживилась, глядя на него. А лицо ее впервые за всю дорогу озарила улыбка.

— Забавный какой, — прошептала она, чтобы не спугнуть незванного гостя. А тот уже подбирался к уголку скатерти, на котором мигом появилась морковка. — Голодный, наверное.

И она умоляюще посмотрела на Ратислава, надеясь, что суровый богатырь кроху не прогонит. В конце-концов, скатерть еще еды наколдует, а зайчишка и от голода погибнуть может. Правнук Кощея в этот миг понял, что за один такой Васенин взгляд он и толпу зайцев бы накормил. Улыбнулся в ответ и замер, выжидая, пока серый разбойник ухватит, наконец, морковку. Стоило зайцу вонзить зубы в морковь, протяжный волчий вой, доносящийся совсем близко, заставил его прижать ушки и скрыться с добычей в кустах.

— Чегой-то они, — насторожилась Василиса. — Никогда не слышала, чтоб волки попусту выли, да еще и средь бела дня… Да и луна сейчас на убыль…

— Волк, — поправил внимательный Ратислав. — Один. Но и с ним встречаться не след, кто его знает, где его стая. Поднимайся, Василисушка, пора.

Собрались быстро, подгоняемые приближающимся воем. Ратислав помог Васене усесться в седло, махом запрыгнул на своего коня, и путники вернулись на единственную лесную тропу. Василиса, то и дело, испуганно оглядывалось. Волки ей чудились едва ли не за каждым кустом. И так она увлеклась этими оглядками, что едва не проворонила самого настоящего медведя, обдирающего малиновый куст прямо у дороги. Голодный косолапый и внимания на путников не обратил, куда больше его заботили сладкие ягоды, что было само по себе чудно. Сколько Васена о медведях слыхала, нечасто они к себе так близко людей подпускали, а чтоб и вовсе внимания не обратить…

Стоило медведю скрыться за поворотом, девица немного успокоилась. Что лес непростой было ясно давно, но чего ждать от тех, кто в нем живет? Это пока звери были мирные, но ведь голодные. А голод — не тетка, и самого спокойного птенца привратит в яростного хищника. Вдруг тишину леса разорвал пронзительный крик. Василиса вздрогнула, а потом, не думая, пришпорила Звездочку и бросилась куда-то в лесную чащу, откуда этот самый крик доносился. Ратислав устремился за ней, проклиная впечатлительную девичью душу. Сейчас Васена была в куда большей опасности, чем тот, кто кричал. Уж он-то, правнук Кощея, полжизни бродящий по сказочным лесам, точно знал, чего от них ожидать. Вот и спешил за упрямой девицей, чье белое платье светлым пятном сверкало меж деревьев.

— Ну, погоди, Василиса, — бурчал он, подгоняя коня. — Это ж надо, бросилась на помощь, когда у самой ни меча, ни кулака крепкого!

Но где-то в глубине души он ей даже гордился. Подумать только, там, где иной богатырь испугаться бы мог, хрупкая и трепетная девица спасать удумала. Не побоялась, не развернулась. Его-то, Ратислава, спасать вряд ли придется, но само понимание того, что за спиной надежный соратник, пусть и такой, за которым приглядывать надо, пуще чем за дитем малым, радовало.

А Васена уже выскочила на крохотную, в пару елок шириной, опушку, в самой середине которой каталась румяная круглая булочка. Девица успела лишь увидать, как мелькнул за деревьями рыжий лисий хвост.

— Что же это, — растерянно пробормотала Василиса. — Кто же кричал? Нет же никого…

— Как это нет! — охнула вдруг булочка, открывая прежде зажмуренные глазки-изюминки. — А я?

Васена от удивления дар речи потеряла. Неужто и впрямь она бросилась спасать румяную булку? С пути сбилась, Ратислава потеряла. Последний себя, к счастью, долго ждать не заставил. Стоило лишь Васене о нем подумать, как на опушку вылетел вороной конь с сердитым всадником. Увидав Василису, он выдохнул:

— Цела… Куда ж ты, моя радость, так спешила?

А Васена и не знала, как признаться в том, что ринулась спасать булочку невесть от чего. Да и вообще, откуда она в лесной чаще? А кричала оттого, что заплутала? Так теперь и Василиса с Ратиславом, выходит, тоже заплутали. Ох, горюшко!

— Василиса! — позвал богатырь.

— Не ругай красну девицу, добрый молодец! — вдруг вступилась булочка. — От гибели она меня неминуемой спасла, коли мог бы — поклонился благодарственно.

— Дела-а, — протянул Ратислав. — Много чудес видывал, но чтоб хлеб говорящий…

— Колобок я, — обиделась булочка. — От бабушки вот ушел, от дедушки, хотел мир посмотреть, себя показать. Да плутовка рыжая хитростью чуть не сгубила. Василисе вот спасибо, выручила.

— По-пожалуйста, — пробормотала растерявшаяся Васена.

— Может, и я вам на что сгожусь? — полюбопытствовал Колобок.

— Да катись уже, — отмахнулся Ратислав, — только осторожно давай, чтоб не бедокурил да на весь лес не верещал.

— Ратислав, постой, — робко попросила Василиса. Слишком уж далеко они были у дороги, а Колобок куда катиться не спросил. Вот и подумала она, вдруг он путь короткий из леса знает.

— Знаю, как не знать! — обрадовался Колобок. — Тут пару пригорочков, да дюжина елочек — и вот оно, чисто полюшко. Не отставайте!

И он покатился, Василисе и Ратиславу осталось лишь из виду его не упустить, да на елку не наткнуться.

Глава 26. Нежданная сестрица

Утро и правда оказалось мудренее. Луша проснулась рано, едва забрезжил рассвет, даже первые петухи крикнуть не успели. Подскочила на постели бодрая и свежая, готовая ко всему, что на пути встретится. Но, перво-наперво, надеялась она помочь тоскующим старикам.

Набросив теплый платок, Лукерья тихонько, чтоб не разбудить Марфу и Петра, выскользнула из избы по нужде и с удивлением увидела Богумила. Сын Ивана-царевича скинул рубаху и в одних только штанах с неожиданной для него ловкостью колол дрова. Перед ним скопилась огромная стопка поленцев, но он и не думал останавливаться. Луша старалась в его сторону не глядеть, чтоб мысли непристойные в голову не лезли, шустренько по тропке побежала. Да только любопытство девичье все ж пересилило, пару раз она оглянулась.

Хорош был Богумил, не зря девицы в Академии перед ним глупо хихикать и краснеть безо всякой свеклы начинали. Рубаха скрывала крепкое жилистое тело, привыкшее к тяжелому труду. Это было странно, где ж ему, наследнику самого Ивана-царевича, этот самый тяжкий труд повстречался? На какой такой диковинной дорожке? А все ж видно было, что и топор в руках Богумила не впервой. Еще раз подивившись загадочным умениям богатыря, Луша скоренько все свои дела сделала, да побежала к кадке с водицей, лицо умыть. Там-то она и повстречала того, о ком столько всего за утро передумала.

— Мне показалось, или ты от меня бегаешь? — с усмешкой спросил Богумил.

Рубаху он так и не надел, чтоб не замочить, пока умывал лицо, и теперь по груди его стекали тонкие струйки ледяной воды. Ниже Луша твердо решила не глядеть. В конце концов, девица она али кто?

— Я тебя не заметила, — соврала ведьма, чувствуя, как предательски вспыхнули щеки.

— Не заметила, значит, — улыбнулся богатырь, спорить правда не стал. — Так что, придумала, как душу Снегурочки вернуть?

Настроение у Лукерьи махом испортилось. Придумать-то она придумала. Еще вечером, когда на крылечке стояла. Способ был верный, тот, что бабка ее использовала. Бывало такое, что приносили к ней недужных. А она смотрела на них по-особому, а потом решала, кому помочь в силах, а кому лишь бремя тяжкое облегчить сможет. И если случалось, что колдовством можно было вытащить едва ли не с того света, бабка читала особое заклятье, а потом…

— Придумала, — отозвалась Лукерья.

Способ ей не нравился, но иного не было. А не нравился он ей тем, что впервые она должна была прикоснуться к родовой магии, той самой, что тонкой нитью вьется по границе меж миром живых и миром мертвых. А стоит один раз дотронуться — назад пути не будет. Вот и выходило, что как от судьбы ни бегай, да сама она тебя где угодно отыщет. Только и оставить все, как есть, Луша не могла. Стоило один раз взглянуть в глаза Марфы, полные боли и тоски, как все сомнения разом улетучивались.

— Лушенька, вот вы где! — воскликнула старушка, появляясь на крыльце. И как-то даже вздохнула с облегчением, будто бы думала, что гости ушли, не простившись. За ней вышел Петр, как и давеча, тяжело шаркая ногами, склонившийся под тяжестью прожитых лет. — У меня завтрак поспел, блины со сметанкой.

— Блины со сметанкой это хорошо, — подмигнул Луше Богумил.

Вот уж кто долго себя ждать не заставил, в два шага у двери избы оказался, скользнул голодным ужиком внутрь, а уже через мгновение оттуда донесся его голос:

— И малиновое варенье! Вот, спасибо!

Марфа всплеснула руками, засмеялась, бросилась наливать чай. По пути лишь крикнула:

— Поспеши, Лушенька, пока блиночки еще горяченькие!

А ведьма смотрела на Петра. Тот стоял, неотрывно глядя на поленницу, и по щекам его катились слезы. Лукерья погладила старика по морщинистой руке и скрылась в избе, надеясь, что не все еще блины скрылись в теле Богумила. Главное, чтоб и Горынычу окорока хватило.

После завтрака Луша и Марфа искали лоскутки. Ведьма решила, что проще всего поселить душу Снегурочки в куколку: так и не растает, и не замерзнет. Старушка, не веря своему счастью, то плакала, то смеялась, не забывая перебирать сундуки, чтоб отыскать самые нарядные тряпочки, какие только были. Луша не торопила, в таком деле спешка ни к чему. Когда все было готово, принялись за шитье.

В это же время Богумил и Петр отправились в огород, давно заросший без крепкой мужской руки. Пусть лето было в разгаре, да только и чары колдовские у Богумила никто не отбирал. Не слушая робкие возражения старика, он споро вскопал неподатливую землю, посеял все, что нашлось в запасах у Петра, а потом что-то пошептал. Старик и охнуть не успел, а в огороде у него колосились зеленые ростки, ничуть не хуже, чем соседские. И ни единого сорняка, как Богумил сказал, неча попусту спину гнуть. Воротились мужчины как раз к тому времени, когда Луша и Марфа дошили куколку.

Вышла она такая нарядная, что старики, обнявшись, прослезились: белолицая, чернобровая, с алыми губами и синими, будто озера, глазами — Луша расстаралась. И платье ей Марфа сшила, алое с золотом, чтоб не хуже, чем у царевен каких.

Для таинства колдовского нужна была тишина и уединение, оттого Лукерья попросила оставить ее одну и не входить, пока не позовет. Старушка всхлипнула, Петр заботливо приобнял ее за плечи и вывел прочь. А сын Ивана-царевича чуть задержался.

— Справишься? — тихо спросил Богумил.

— Должна, — кивнула Луша. В первый раз ей было боязно, хоть и видела она, как справно у бабки выходит.

А богатырь неожиданно взял ее руки в свои, прижал к груди, согревая, и Лукерья почувствовала, как наполняет ее чистая древняя сила.

— Что это? — охнула она, не решаясь отнять руки.

Богумил лишь подмигнул, отпуская, и скрылся за дверью. Луше показалось, что на прощанье он ободряюще шепнул:

— Я рядом.

Тянуть дальше было некуда. Вот и в комнате никого, и кукла готова, и слова заветные на языке крутятся, на волю просятся. Сталбыть, пора. Ведьма закрыла глаза. В одной руке она держала тонкую иглу с белой нитью, другой касалась куклы. И зазвучали древние слова, завертелось все вокруг пламенным вихрем. А хрупкая рыжая ведьма стояла, будто и не замечала ничего, лишь говорила, не прерываясь, чтоб колдовство не нарушить.

— … да будет так, как я повелела, — наконец, сказала она.

Уколола палец иглой, охнула от боли и принялась шить, покуда белая нить не закончилась. Стоило ей убрать иголку, куколка вздохнула и моргнула синими глазами. Значит, все Лукерья сделала правильно. Это ведьма поняла уже лежа на полу, закрывая глаза от усталости.

Очнулась она от того, что кто-то влажной тряпочкой коснулся ее лба. Голова ведьмы покоилась на коленях Богумила, богатырь глядел на нее встревоженно, а стоило ей открыть глаза — с облегчением вздохнул. Луша улыбнулась пересохшими губами.

— Получилось?

— Получилось, — дернул плечом богатырь. — В сенях рыдают. Все трое.

Он помог ведьме подняться, подал воды, а потом неодобрительно покачал головой:

— Как же ты так, неосторожно?

— Я первый раз, — обезоруживающе улыбнулась Луша. — Главное ведь, что получилось.

— Угу, — буркнул Богумил. Сердитая морщинка меж его бровей разгладилась, но улыбаться в ответ он не спешил. А потом и вовсе признался. — Я испугался за тебя.

— Прости, — смутилась Лукерья. — Я должна была… Мы ведь к источнику идем, а я тут…

— Да я не о том, — отмахнулся богатырь. — Про источник я даже не подумал. Я просто…

И они оба замолчали, не решаясь сказать то, что было на сердце. Неловкую тишину разорвал голос Марфы, враз помолодевшей и посвежевшей. Она заглянула в комнату, увидала ожившую Лушу и позвала остальных. Когда старик и вновь обретенная дочь вошли, ведьма не могла отвести взгляда от Снегурочки. Ладной, прекрасной, живой. Да и выглядела она не как сшитая из лоскутков, а как самая настоящая девица — румяная и хорошенькая. Кровь ведьмина способна была сотворить настоящее чудо.

— Спасибо, — нежным голосом молвила Снегурочка. — Я и мечтать не могла о таком спасении! Вовек благодарна тебе буду, сестрица. Коли могу чем помочь — только позови, мигом явлюсь.

Луша улыбнулась. Сестрица. Верно девица сказала, есть в ней теперь капля Лушиной крови. И от понимания того, что где-то в этом мире будет жить еще один близкий ей человек, на сердце ведьмы потеплело.

В путь-дорогу собирались суматошно и шумно. Марфа все пыталась уговорить Богумила прихватить кадушку квашеной капусты, тот со смехом отказывался, представляя, как они будут ловить ее на спине Горыныча. Прознав о трехглавом змие, что дремал все это время за пригорком, старушка поначалу перепугалась, а после собрала ему корзину пирогов. Чем отблагодарить Лукерью, она не знала, оттого ей было неловко. И пусть сама ведьма от всяческой благодарности отказывалась, говорила, что лучшей для нее наградой стало счастливое лицо Марфы и радостная улыбка Петра.

Обнялись со Снегурочкой, попрощались со стариками, разбудили Горыныча. Луша взволнованно рассказала змию о воскрешенной Снегурочке, а Горыныч спросил:

— А этот-то все это время чего делал?

— Курей гонял, — фыркнул Богумил.

Лукерья удивленно посмотрела на богатыря, отчего-то стесняющегося своей помощи, но тот лишь подмигнул. Ну и пусть, не хочет — не надо, она, Луша, настаивать не будет. Снова пришлось сыну Ивана-царевича лезть на спину Горыныча самому, а ведьма царевной зашла по крылу. И даже не спорила, когда Богумил прижал ее к себе, позволяя не царапать пальцы о колючую змееву чешую.

— Куды теперь? — поинтересовался Горыныч.

— Куда лента скажет, — отозвалась Луша, выпуская подарок Василисы. Алая змейка скользнула ввысь, а за ней тотчас взлетел огромный трехглавый ящер, уносящий на своей спине богатыря, хранящего секреты, и рыжеволосую ведьму, отчаянно пытающуюся их разгадать.

Глава 27. Катится колобок, катится…

Румяный Колобок, чуть присыпанный мукой, споро катился по лесу, подпрыгивая на кочках. И ни единой на нем соринки не было, ни крошечки не отломилось. Иначе, чем чудесами, объяснить это Васена не могла. По ее мнению любая булочка после такого долгого и трудного пути должна была раскрошиться, испачкаться и покрыться следами раздавленных ягод лесной земляники. Ан нет, ни единого пятнышка на Колобке. Будто только что из печи.

Отдохнувшая и впечатленная собственной смелостью, девица пробиралась по лесу, не обращая внимания на то и дело хлещущие по лицу древесные плети, жмурясь, когда пробивалось сквозь плотные кроны яркое летнее солнце. Суровый Ратислав, придерживая нетерпеливого коня, брел за ней, по мере сил отводя от Васены еловые лапы, чтоб не поцарапали нежные румяные щеки.

Правнук Кощея думал. О девицах, что встречались ему прежде. Словно хитрые лисы ластились они к Ратиславу, предлагая даром то, что он предпочел бы завоевать. Они были хороши. Хлопали пышными ресницами, чарующе улыбались алыми, будто спелые ягоды, губами. Ходили все, как одна, покачивая крепкими бедрами, прижимались к нему пышной грудью. Но ни перед одной из них он не испытывал и сотой доли того трепета, какой охватывал его при одной лишь мысли о Василисе. О девице, которой, казалось, вовсе не важно было, чей он правнук и насколько силен. О той, что не желала ни бус, ни пряников, а чтобы заслужить ее улыбку пришлось договориться с самой Жар-птицей. Поцелуй вышел и того дороже, стоил Ратиславу меча-кладенца, но он не жалел.

Стала ли Василиса к нему мягче? Может, лишь на крохотный шаг ближе. О том, что было в библиотеке, не вспомнила ни разу, следовала за ним, будто не девица, а равный в бою богатырь: не жаловалась, не просила, Ратислав был уверен, что даже со спины бы прикрыла, коли понадобилось. Благо, не пришлось. А ему безумно хотелось прижать к себе непокорную Васену, зацеловать до румянца. И не отпускать, никогда больше не отпускать. Ту единственную девицу, во всеуслышанье заявившую, что сбежала от назойливых женихов, оттого что замуж не хочет.

Васена тоже думала. О том, отчего не пачкается Колобок, далеко ли до края леса, что ждет их впереди. Думала о том, как там Луша, осталась ли в Академии, а может, отправили ее наставники искать второй источник. А если да — то кто ее спутник, хватит ли ему сил защитить наследницу Яги. А потом снова о себе. Василиса жалела, что не удосужилась достать из сумки припасенную книгу, сама себя корила, что лучше б вместо последнего пирога пару строк прочитала об источнике. Теперь же они скакали за Колобком, уводившим их куда-то прочь от выбранного пути, и что делать дальше, Василиса не ведала. Поцелуям в ее мыслях места не нашлось.

Когда девица уже притомилась подпрыгивать вслед за Искоркой через извилистые, будто зеленые змеи, древесные корни, впереди забрезжил свет. А уже через пару мгновений путники выбрались в поле, полное подсолнухов. Ярко-желтое, сочное. А над полем — ясное, без единого облачка небо. Солнце разгулялось так, что Василиса прикрыла глаза ладонью, а Ратислав поморщился. Колобок же радостно подставлял румяные бока под лучи, нежась и стряхивая муку.

— Ну вот, вывел я вас, куда мог, — сказал он. — Дальше-то мне никак нельзя, там за полем деревушка, сунусь туда — точно кто-нибудь на зуб попробует.

— Как же ты в лесу, один-одинешенек? — забеспокоилась Василиса. — И тут ведь опасностей полно, вот лиса тебя чуть не съела.

— Тю, так то лиса! — засмеялся Колобок. — От зайца-то я ушел, и от волка ушел, и от медведя… А лиса… Понял я, глуховата малость, неча ей песни распевать, коли голоса моего славного оценить не в силах. Пусть где-нибудь подальше зубами своими клацает, а я тут погуляю, да назад, к бабке с дедом. На оконце заберусь, отдохну.

— А бабка с дедом, стал быть, тебя не съедят? — недоверчиво прищурился Ратислав.

— А ты прежде хлеб говорящий видал? — в ответ спросил Колобок. Правнук Кощея со смехом покачал головой. — То-то и оно, бабка с дедом тоже не видали. И вообще, я все придумал. Ворочусь, спою им песню, про странствия свои дальние расскажу. А потом — на ярмарку поедем.

— Платочек новый покупать? — фыркнул Ратислав. — Чтоб булочку со всех сторон обвязать?

— Тьфу на тебя, — обиделся говорящий хлеб. — Нет в тебе купеческой жилки. Деньги зарабатывать! Ты только представь, какое диво, а коли я еще и песенку петь буду — там вообще озолотимся!

Тут и Василиса не выдержала, засмеялась звонко, как колокольчик. Уж слишком нелепым и забавным был Колобок, когда взаправду размышлял о златых монетах да купеческой доле. Хотя, может и выйдет из него чего путное.

— Вон туды ступайте, — подсказал Колобок напоследок, показывая на тонкую, скрытую пушистыми подсолнухами тропку, едва заметную меж листвы. — Куда-нибудь точно выйдете.

— В деревню? — крикнула Васена ему вслед.

— Куда-нибу-удь, — скрываясь в лесу отозвался Колобок.

Кони нетерпеливо переминались с ноги на ногу, требуя то ли в путь двинуться, то ли водицы и свежего сена. Ратислав решил передохнуть, прежде чем в неведомую даль бросаться. Да и день клонился к закату, а поле казалось ему подходящим местом для ночлега. Только подальше бы отойти от леса, чтоб дикие звери не нашли. А отходить можно и по дорожке, что Колобок показал, почему бы и нет. Кроме того, другой тут не водилось.

Богатырь и Василиса двинулись в путь, решив, что чуть отойдут и на привал устроятся. Забравшись в самую гущу подсолнухов, они нашли подходящее место — словно проплешина. Откуда оно, думать не стали, спешились, привязали конец к воткнутому в зеплю мечу Ратислава.

— А что, если отбиваться придется? — осторожно спросила Васена.

— Выдерну, — пожал плечами богатырь. — Чай, не впервой. Ну и колдовать я умею малость.

Тут он явно поскромничал. Не может у правнука самого Кощея сила колдовская быть такой, чтоб можно было ее «малостью» назвать. Захотел бы — одним словом все поле перекопал, да только ни к чему Василису пугать прежде времени. Ратислав не знал, как она к его могуществу отнесется, вдруг сбежит без оглядки? Силы-то темные, Кощеевы. Но было и еще кое-что.

Меч-кладенец. Первый такой достал прямо из камня Ратислав, когда еще отроком был. Вот матушка с батюшкой тогда подивились, а прадед и вовсе едва за розги не схватился. Потом матушка тихонько рассказала, что с таким мечом ходил Иван-царевич супротив Кощея биться, пока к миру и согласию они не пришли. Откуда такая сила у Ратислава взялась, было никому не ведомо. Будто бы за долгие годы стерлась граница меж добром и злом, свет принял Ратислава и позволил с кладенцом управиться. Как гнев Кощея схлынул, ради развлечения богатырь принялся изо всякого камня, что покрупнее, доставать мечи. И с каждым разом были они все искусней в бою. А потом ему повстречалась ведунья.

Старая, сгорбленная, с толстой клюкой, она сказала, что подчиняется ему дар, покуда к темной силе он не обращался. А стоит лишь один разочек слабину дать, захватит она его по самую макушку, да не избавиться от нее потом никак. Вот Ратислав и держал тьму в себе, так глубоко, как только мог.

Кони мерно жевали траву, а Василиса хозяйничала: расстилала скатерть, раскладывала на ней появляющиеся яства, даже что-то напевала себе под нос. И такая она была уютная и какая-то домашняя, что Ратислав залюбовался, чувствуя, как появляется на губах предательская улыбка. Будто и не богатырь он вовсе, а юнец, впервые увидевший прекрасную девицу. Васена подняла на него взгляд, смутилась, сделала вид, что увлеченно разглядывает блестящие в лучах уходящего солнца блины, щедро сдобренные маслом.

— Василиса, — осторожно начал богатырь. — А вот закончится все, что дальше делать думаешь?

— Так еще и не началось ничего, — мягко улыбнулась Васена. — И полпути не пройдено, да и слишком уж ладно все. Боязно мне, что ждет нас впереди беда лютая.

— Нешто ты думаешь, что я от беды тебя не уберегу? В конце-то концов, кто из нас богатырь?

— Дай-ка подумаю, — шутливо ответила Василиса, а Ратислав не выдержал, прижал ее к себе и зашептал в пахнущую травами и полем макушку:

— Никогда не сомневайся во мне, Василисушка. Никому я не позволю тебя обидеть, слышишь?

— Слышу, — глухо отозвалась Васена, пряча лицо на груди Ратислава. Кажется, ее вера в то, что она не хочет замуж, только что пошатнулась. Слишком уж хорошо было.

Поели быстро, стараясь не глядеть друг другу в глаза. Васене было неловко за внезапную слабость, за то, что позволила себя обнять. А Ратислав, напротив, думал о том, как близко к нему желанная девица, и как она от него далеко. И что не время и не место, и что не такая она, как та же Милана. Сколько раз она пыталась оказаться в его постели, он и считать перестал. Запирал двери, зачаровывал замок, но она каким-то чудом пробиралась, а потом даже не обижалась, когда выгонял. И с каждым разом становилась она ему все противнее. А с Василисой было не так. С ней он хотел навсегда, а значит, ни к чему допускать даже мысли срамной.

Она влекла его и будоражила кровь, одновременно заставляя сердиться на внезапные порывы, хлесткие слова и то, что не желает она слушаться умудренного опытом богатыря, все ей надо сделать по-своему. Но в том и была ее, Василисина, особая сила.

Ратислав постелил свой меховой плащ, чтобы ночью Васена не озябла на стылой земле, а сам улегся рядом. Уже засыпая, слышал он, как бормочет упрямая девица:

— Источник тот откроется тому, в ком кровь и живая, и мертвая, кто тьму отринул да свет его не принял. И покорится он, когда встретится сила и ум, отдаст все, что хранил.

С каждым словом голос Васены звучал все тише, пока уставшая за день девица не выронила книгу и не уснула. Ей снился заповедный сад, улетающая прочь Жар-птица и страшный, пронзительный свист, от которого кровь стынет в жилах. Ей понадоблось немало времени, прежде чем она поняла, что свист раздается наяву. Открыв глаза, Василиса увидела Ратислава, спешно отвязывающего коней от меча.

Глава 28. Возьми меня в жены, добрый молодец

Уж, почитай, всю ночь и половину дня летел трехглавый змий за алой лентой. Летнее солнце безжалостно жгло макушки путников, слепило так, что аж до рези в глазах. Луша, еще слабая после воскрешения Снегурочки, с трудом держалась. Хоть и удалось ей ночью вздремнуть, а все же на спине у Горыныча спать было боязно, даром, что Богумил крепко держал. А вдруг зазевается на миг — и поминай, как звали ту сонную ведьму, что со спины ящера свалилась.

В конце концов, усталость взяла свое. Решили на привал остановиться у озерца, что за березовой рощей притаилось. Горыныч с трудом выбрал на берегу пологое местечко, чтоб все его лапы поместились, подставил Луше крыло, а Богумила привычно сбросил в ежевичный куст, хихикая и выдыхая пар, пока богатырь выбирался из колючих зарослей.

— Гад ты чешуйчатый, — беззлобно фыркнул Богумил. — Проголодался, небось?

— Ага, всю дорогу только и думал, какая нога у тебя помясистее, левая или правая, — задумчиво зажмурился Горыныч.

— Обе сырые, — отмахнулся богатырь, доставая из сумки припасенный окорок.

Сумка у него была зачарованная, матушка расстаралась. Наверное, в роду у полезной вещицы водились скатерти-самобранки, а может и еще чего поинтересней. Стоило хоть раз в сумку чего положить, неважно вещи нужные или еду какую, а она там появлялась столько раз, сколько требовалось. Вот и теперь щедро делилась окороками, флягами с водицей и яблочными пирогами.

— Ты ступай лицо да руки умой, — приказала Луша. Она-то уже успела смыть дорожную пыль, а богатырь норовил ухватить пирог прямо грязными руками. Да и на щеках у него поверх пыли начали застывать следы ежевичного сока.

Богумил спорить не стал, спустился к озеру, коснулся рукой воды. Теплая, будто молоко парное. Решив, что если он искупается весь, будет только лучше, богатырь наскоро разделся и вошел в озеро по пояс, чувствуя, как вмессте с пылью уходит дневная усталость. Он так увлекся омовением, что пропустил тот миг, когда спустилось на водную гладь туманное марево, лишь услышал нежный девичий голос. Он звучал откуда-то прямо из тумана, зачаровывал, обещал Богумилу то, о чем он и помыслить не смел.

Околдованный, двинулся богатырь на зов, с каждым шагом погружаясь в воду все глубже. Поначалу он видел неясный образ, а потом разглядел прекрасную беловолосую девицу, бледную, будто никогда в жизни солнца не видывала и совершенно нагую. Она, ни капли не смущаясь, покачивала пышной грудью, извивалась в чистых озерных водах и тянула к Богумилу руки. И он шел, очарованный ее красотой и глубоким, обволакивающим пением.

Богатырь не удивился даже, когда вынырнули из воды ее сестрицы, похожие на первую девицу, как две половинки одного яблока. И не оглянулся, тогда бы приметил и трех красавиц, оказавшихся за его спиной. Водные девы, смеясь прижимались к нему, хватали за руки, заглядывали в глаза и манили, обещая ласки и счастье.

А на берегу Лукерья, встревоженная тем, что слишком уж долго богатырь в озере намывается, осторожно спускалась по берегу, сплошь увитому березовыми корнями да сухими корягами. Отчего-то на сердце ведьмы было неспокойно, а своим чувствам Луша привыкла доверять. Горыныча она оставила на том единственном месте, где он смог уместиться, и теперь ей было даже немного боязно. Но куда больше пугало то, что не слышно было плеска воды, шагов богатыря.

— Куда ж он запропастился? — пробормотала Луша, вглядываясь в плотный, как молочный студень, туман. — Богумил! Богуми-ил!

Эхо разнесло ее крик далеко, но никто не отозвался. Это ведьме и вовсе не понравилось. Ну не утоп же богатырь, в самом деле? Да, пусть временами он невыносим, сначала сделает, а подумает лишь после. Но назвать его неловким у Лукерьи язык бы не повернулся. Вряд ли Богумил не умеет плавать, тогда где он? А может, задумал шутку какую, прячется в кустах, чтоб ее, Лушу, напугать до визга?

— Богумил! — снова позвала ведьма. Тишина.

Взволнованная девица заторопилась, вдруг и впрямь приключилось чего, а она тут гадости о Богумиле думает. Вот только спешка — плохая спутница, Луша оступилась, зацепившись ногой за корягу, кубарем скатилась с берега, больно оцарапав щеку. Склонилась к озеру, чтобы смыть кровь, коснулась ладонью воды…

— Богумил, чтоб тебя! — закричала она в тот же миг.

Тумана как не бывало. Вместо него она увидела богатыря, на котором висело не меньше пяти искрящихся колдовской силой русалок. Они гладили его плечи, целовали губы, и Луша невольно поморщилась. Нахлынувшее на нее чувство мало было похоже на страх за друга. Скорее ей было неприятно, что Богумил, прежде глядящий с интересом на ведьму, теперь улыбался кому-то другому. И неважно, что это были русалки.

— Нежить поганая! — процедила сквозь зубы ведьма, без лишних раздумий входя в воду.

Русалки, едва завидев ведьму, разделились. Две продолжали увлекать Богумила в воду, а зашел он уже по самые плечи. А оставшиеся четыре, прежде Луше казалось, что их на одну меньше, бросились к ней, противно шипя и скаля острые звериные зубы.

— Ох и красавицы, — фыркнула Луша. — Сейчас я вас упокою!

Недаром Лукерья была внучкой Яги, нежити она и прежде не боялась. В лесу много всяких водилось, то кикимора какая вынырнет, то болотник. Бывало, мирно жили, а бывало и успокаивать приходилось. Так что заклятие она знала. Одно лишь худо — стоит ей одну русалку успокоить, мигом остальные налетят за сестрицу мстить. Но и Богумила им оставлять Луша не собиралась. Зашептала слова заветные, от которых зазвенело в ушах у озерных дев так, что они зашипели еще пуще. Шипели, но не отступали, плыли к Луше, пока их подруги отвлекали богатыря. А тот с блаженной улыбкой уж и на дно за ними уйти был готов.

Ведьма не справлялась. Те две русалки, что держали Богумила, и вовсе от чар не пострадали, а прочие, что поближе к ней были, зажали руками уши, бросились на Лукерью. Древние чары отбрасывали их прочь, но упорные девы, не взирая на боль, норовили наказать обидчицу, да не уговорами, а силой на дно утянуть, чтоб стала она их неживой сестрицей.

Вдруг озера накрыла огромная тень. Луша подняла голову и вздохнула с облегчением: на помощь спешил трехглавый змий. Их ноздрей шел летел сизый дым, змий спикировал было, чтоб ухватить русалку в когти, но Луша закричала:

— Горыныч, жги! Богумил!

И точно, голова богатыря только что скрылась под водой, остались лишь две ухмыляющиеся русалки. В них-то Горыныч огнем и пальнул. С диким криком озерные девы бросились в стороны, отпуская богатырские руки. Отплевываясь и отфыркиваясь, он вынырнул, попутно теряя русалочьи чары. Увидел лишь, как с истошным ревом проносится над ним Горыныч куда-то к берегу, где успокаивается растревоженная водная гладь.

— Лукерья, там! — выдохнула средняя голова.

Чувствуя, как обжигает грудь воздухом, Богумил сделал глубокий вход и нырнул. Вода в озере стала мутной, взбудораженной русалками и путниками. Со дна поднимался песок и зеленые пятна водорослей. Но богатырь плыл, мечтая лишь успеть, не ошибиться по пути. Через несколько мгновений впереди мелькнуло рыжее пятно: огненные Лушины волосы. Богумил бы вздохнул с облегчением, но в воде это была непозволительная роскошь. Он стиснул зубы и поплыл еще быстрее.

Лушу держали две оставшиеся необожженными русалки. На прекрасных дев теперь они были мало похожи: жуткие алые глаза на безжизненном бледном лице, острые зубы, как у лисицы или волка. Богумил рассердился на себя, как мог он такой опасности подвергнуть ведьму? И ярость его была так сильна, что не помещалась в теле, выплескиваясь наружу колдовской силой.

— Прочь! — одними губами приказал он оглушенным русалкам, и те отступили, не решаясь приблизиться к разъяренному богатырю. А он подхватил бездыханное бело рыжей ведьмы, выталкивая ее на поверхность.

Колдовал Богумил на порядок хуже, чем бился на мечах, но кое-что все же умел. Всякое в бою приключиться может, оттого обучали богатырей заклятьям целительским, не то чтобы много, но достаточно, чтоб на ратном поле не сгинуть, другу помочь. И Богумил колдовал. Впервые, перемешивая заветные слова с молитвами, умоляя Лукерью отозваться. Слишком много сил выпили из ведьмы русалки, слишком много и Луша истратила, стараясь его спасти. Миг, когда ведьма сделала первый едва уловимый вдох, едва ли не стал самым счастливым в жизни Богумила. Лишь убедившись, что она спит, истощенная, но живая, богатырь отошел к разведенному Горынычем костру.

— Ты чего к русалкам полез? — укоризненно спросил он. — Учат вас, бестолочей, учат…

— Хватит, Горыныч, и так тошно, — угрюмо попросил Богумил.

Трехглавый змий замолчал, задумчиво обгладывая кость. Убедившись, что мяса на ней не осталось, и покосившись на мирно спящую Лушу, заботливо укрытую теплым плащом, он подмигнул погатырю и заговорщицки шепнул:

— Ты бы видел, как она за тебя билась! Приглядись, пусть на язык остра, да умом сильна, бесстрашна и вообще…

— И вообще, сплетник чешуйчатый, шел бы ты уже, — улыбнулся Богумил.

Горыныч мог бы свахой и не служить. Лукерья приглянулась богатырю с того самого раза, когда он впервые повстречал ее в лесу на уроке Лешачихи. Больно понравилось ему, как она среди других ведьм держалась. Будто и не боится ничего, а на него, Богумила, глядела не с укором, а с любопытством. И к Горынычу в логово полезла, не побоялась. И источник искать отправилась, не раздумывая. Ничего в ней не было от жеманных ведьм, что прежде он встречал в Академии. А уж о чаровницах и вовсе говорить нечего, сплошь царевны-белоручки да избалованные купеческие дочки. Хороша была только Василиса, хозяйственная, но слишком уж правильная. Да и Ратиславу приглянулась, как ни старался правнук Кощея это скрыть.

А Богумилу нравились девицы живые и веселые, жадные до жизни. Чтоб и в руках все горело, и взгляд такой был, с озорцой. Как у Луши. Особенно ему нравилось, когда она ему в глаза глядела, словно в омуты богатырь проваливался, а обратно ой как не хотелось.

Так и сидел сын Ивана-царевича у костра, любовался спящей рыжеволосой ведьмой, пока не забрезжил рассвет и не открыла Лукерья зеленые глаза.

Глава 29. Видит око, да зуб неймет

Василиса подскочила, бросаясь на помощь. Почему не разбудил? Ратислав мазнул по ней взглядом, полным облегчения, и прошептал:

— Хвала богам, знал ведь, беда с этими жадными до знаний девицами…

— Ты о чем? — обиженным шепотом уточнила Васена.

— Я тебя будил, а ты не просыпалась, будто не слышала вовсе, — признался богатырь. — И я решил…

— Уйти один? — вырвалось у Василисы.

Ратислав на мгновение замер, смерил ее таким взглядом, что Васене захотелось сквозь землю провалиться. А потом процедил, не размыкая стиснутых в тонкую нить губ:

— Наколдовать щит и биться на мечах. А после отнести тебя к целителям. Хорошего же ты обо мне мнения, Василиса.

Девица не нашлась, что ответить. Ей было совестно за свои слова, но, как говорится, вылетело — не поймаешь. Оставив Ратислава, она поспешила к дорожной сумке, на всякий случай. Проверила, на месте ли живая вода, поглубже затолкала самобранку, отданную Ратиславом ей, как хозяйке, чтоб не мешалась. И впервые пожалела о том, что ни единого боевого заклятья не знает. Обещала ведь, что не станет в пути богатырю обузой, так что же теперь?

Удивительно, на свист не приближался, хоть и чувствовали путники, что что-то к ним по полю движется. Не иначе как Соловей соратнику дорогу расчищал. Только какому? Откуда беды ждать? А шаги раздавались все ближе, шло неведомое нечто тяжело, сопя и фыркая, наступая на молодые стебли подсолнухов, отчего те прощально хрустели, роняя желтые головы.

Васена вдруг почувствовала, как накатывает на сердце тоска лютая, горе неотступное. Словно все, что прежде было в жизни ее светлого да прекрасного, осталось в прошлом, а впереди — лишь страдания и лишения. Тисками сжимала боль виски, но Василиса стояла, гордо выпрямив спину, дожидаясь своей участи. Она робко покосилась на Ратислава, тот недовольно морщился, но молчал, вглядываясь в темную рябь поля. И вдруг…

— Василиса, становись за мою спину! Скорее! — крикнул он.

Девица, зачем-то сжимая сумку в руках, бросилась к богатырю, спряталась за его широкой спиной. А поле волновалось, как доселе невиданное Васеной море во время шторма. Ратислав стоял напряженный, в любой миг готовый к броску, только и бросаться было не на кого, и ожидание выматывало куда сильнее, чем битва. Василиса и дышала-то рвано, будто забывая вдохнуть вовремя. В ушах протяжно звенело, ноги подкашивались, и она схватилабогатыря за плечо, понимая, что делать так не следовало бы, что в бою она ему помешает. Но разум отказывался подчиняться.

— Держись, Василисушка, — попросил Ратислав, в голосе его больше не осталось раздражения или злости, словно про нечаянные Васенины слова он позабыл. Вряд ли это было так, но кто ведает, будут ли они живы через пару мгновений. А в мир мертвых обиды с собой уносить не след.

— Что это? — спросила девица, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Боязно-то как…

— Лихо одноглазое, — выдохнул богатырь. — Несет оно с собой боль и горести, а подбирается долго для того, чтоб напугать как следует, разума да сил на борьбу лишить. Не на того напала! Ты, главное, меня слушай и ничего не бойся, поняла? И когда скажу, беги.

— Нет!

— Василиса, не время сейчас! На Искорку прыгнешь, скачи прочь без оглядки, поняла? Я догоню.

Васена глянула мельком на нервно топчущуюся кобылу. Рядом с ней озадаченно моргал вороной конь Ратислава. Сможет ли она оставить его, коли попросит? Разве не в том она упрекала самого богатыря? Так что же он теперь от нее требует? И догонит ли?

Назойливыми мухами роились мысли, но Василиса их слышала как-то вяло, будто чары Лиха оставляли лишь тоску и горечь. Значит, не желает Ратислав с ней вместе путь держать, один хочет до источника добраться? И правда, мешает она ему, да и пусть. Сколько их таких богатырей по миру бродит, ишь, возомнил себя самым сильным да могучим. А ее, Василису, спросил? Может, и не хочет она ничего, ей бы книги потолще, наставников да уроков побольше, в том и счастье. А не в крепкой мужской спине, что закрывает ее от напастей. Она и сама справится.

Мысли скакали, как лягушки по болотным кочкам, то проваливаясь в трясину, то выбираясь на поверхность. И будто бы они были Васенины, а будто и чужие. И с каждым мигом все крепче сжимал Ратислав меч-кладенец, а Василиса все больше погружалась в вязкую темную тоску. И богатырь перестал ей казаться соратником, скорей уж помехой.

В миг, когда раздвинулись стебли подсолнухов, вышагнуло оттуда Лихо одноглазое, Ратислав бросился на него с мечом, крича Василисе:

— Уходи! Скорее!

И она послушалась. Одним махом взлетела в седло покорной кобылы, пришпорила ее посильнее и унеслась прочь. От Ратислава, вздохнувшего с облегчением, и от огромного чудища, вышедшего к нему.

— Вот и встретились, горюшко мое, — уголком губ улыбнулся Ратислав.

Лихо в ответ зарычало. Оно было большим, нескладным, с огромными ступнями и длинными, до колен, ручищами, так и норовящими ухватить богатыря. Ратислав едва ли доходил Лиху до пояса. Глядели они друг на друга, и никто ни единого шагу навстречу не сделал. Да и не нужно было. Понял богатырь, что не все на поле ратном можно мечом решить. Колдовство у Лиха было особое, пробирающее до самого сердца. Хотелось свернуться калачиком, как когда он был еще совсем крохотным, зарыдать в голос. О том, как тяжко ему после гибели отца и матушки, как давит сила темная, как пусто на душе. Самое горькое доставало Лихо из памяти, такое, что хотелось выть от боли.

И надо было отсечь ему одноглазую голову чудища, но зачарованный Ратислав и пошевелиться не мог. Не ведал он, что тот, кто в единственный глаз Лиха хоть раз заглянет, мигом лишится и воли, и силы. Толку от его меча теперь было, как от травинки. И не осталось в поле ничего, кроме его боли, страха и тьмы, с утробным чавканьем поглощающей правнука Кощея. Выпал кладенец из его рук. Лихо захохотало, сделало шаг вперед, чтоб навсегда оставить могучего богатыря в подсолнуховом поле…

— А ну стой, чудище поганое! — вдруг раздался звонкий голос.

Ратислав поднял голову и глазам своим не поверил: сияя, будто объятая алым пламенем, неслась к нему Василиса. Рука ее была поднята вверх, а в ней горело что-то так ярко, что захотелось зажмуриться. Лихо взвыло от боли, неуклюже пряча единственный глаз в кривых ладонях. Но было поздно: светлое и живое, несущее добро и счастье пламя самой Жар-птицы темную силу не пощадило. Выжгло самое дорогое, что было у чудища, дар его темный сокрушительный. С поляны улепетывало неуклюжее ослепшее существо, разом позабывшее и про богатыря, и про девицу. Лихо убегало, скуля побитым щенком, а сердце Ратислава наполнялось теплом. Богатырь чувствовал, как возвращаются к нему силы, как светлеет взор и появляется на губах счастливая улыбка.

Горящая всадница была уже близко. Он различал ее хрупкую фигурку на могучем крупе кобылы, видел огромные синие глаза, полные слез. Остановиться у Василисы не вышло, Искорка, до которой, наконец, дошел испуг, взбрыкнула, и девица, неловко взмахнув руками, повалилась набок, роняя заветное перо, то самое, что подарила ей Жар-птица. Теперь оно запуталось в траве, освещая поляну ласковым теплым светом. А Васена упала прямо в услужливо подставленные руки богатыря, тотчас спрыгнула с них на землю и принялась стучать крохотными кулачками по его могучей груди. Из глаз лились слезы, но она и не думала их смахнуть, лишь колотила Ратислава и кричала:

— Как ты мог! Как мог ты меня оставить, знал же, что не догонишь! Никому еще не удалось с Лихом справиться, обманул ты меня, богатырь, обманул! А если б победило оно тебя, чтобы я делала? Как бы источник одна спасала? Как бы я без тебя-я?

Она вдруг обмякла, спрятала лицо в ладони и уткнулась лбом в грудь Ратислава, лишь острые плечи поддрагивали от рыданий. Оба они понимали, что дело вовсе не в источнике. И вообще не в колдовстве. Васена всхлипывала, а богатырь гладил ее по золотым в свете пламени волосам, думая о том, что счастье может прийти тогда, когда меньше всего его ждешь. И вот стоит перед ним упрямая недотрога, державшаяся изо всех сил, само Лихо победившая. Ведь воротилась, за ним, Ратиславом воротилась. Не побоялась.

Отчего так вышло, богатырь сразу догадался. Чары лиха сильны, да не безграничны. Стоило Васене подальше отойти, рассеялись они, уступая место ее собственным чувствам. И сколько бы она не пряталась да не старалась казаться стойкой и неприступной, но по мимолетной улыбке, ласковому взгляду, нечаянному слову Ратислав понял все давно. Лишь терпеливо ждал, чтобы это поняла и сама Василиса. Вот как теперь, когда она укрылась его объятиями от невзгод, всхлипывает тихонько, а сердечко бьется также громко, как и его собственное.

— Замуж за меня пойдешь? — шепотом спросил Ратислав у золотистой макушки.

— Пойду-у, — отозвалась Василиса, заново принимаясь плакать. Только теперь от радости.

Глава 30. Внучка Яги

Лукерья злилась. На себя за то, что не сумела одолеть русалок. На Богумила, что чарам их поддался. Знала ведь, что никто им противиться не смог бы, молодцев добрых они увлекали сладкими песнями, нежными ласками, а красных девиц — подругами называли. Луша устояла лишь оттого, что в глаза русалкам не глядела, да песни не слушала — бормотала древний отводящий заговор. А богатырь ее оказался не столь догадлив. Ведьма поморщилась. Когда это она начала считать Богумила своим богатырем?

Вслух можно было говорить что угодно, но собственные мысли обхитрить вряд ли кому удавалось. А там, в Лушиных мечтах, Богумил отчего-то появлялся в самый неподходящий момент. Вот, бывало, задумалась она о принце на белом коне, скачет он уверенно откуда-то издали, а как приблизится, глядь — а лицо у него знакомое. Или вот, приснилось ей, что после битвы тяжелой шепчет над ней кто-то целительское заклятье, крепкими руками держит, зовет, в любви клянется. А голос знакомый такой… Или это не сон был⁈

Луша подскочила было, но тотчас уселась обратно. В голове туманилось, ноги не слушались. От падения спас Богумил. Опять он! Подбежал в два шага, подхватил и бережно опустил на землю, угоризненно вздыхая:

— Далеко собралась?

— Да нет, тут уж близко, — фыркнула Луша. — Вот сейчас дурь из головы одного богатыря недоделанного выбью, и сразу назад!

— Он тебя вообще-то спас, — напомнил Богумил.

— Не пришлось бы спасать, коли осторожен был, да глядел по сторонам глазами, а не… Тьфу!

Чем он глядел, богатырь и без слов догадался. Благо, ведьма, пусть и сердилась, а все же кричать больше не стала. То ли ругаться передумала, то ли и на это сил не хватило. Она лишь обиженно пыхтела, бросая на богатыря злые взгляды. А потом потребовала свою сумку, покопалась в ней и вытащила пузатую мутную склянку.

— Ты уверена, что это можно пить? — невинно поинтересовался Богумил, разглядывая странное содержимое. — Козленочком не станешь?

— Будто это меня вчера как животное на поводке в омут тянули, — прищурилась Луша.

И Богумил понял, замолчала, но не простила. Да он и спорить не стал бы, виноват ведь. И ладно бы один сгинул, так и ее, Лушу, подвел. Будто и не богатырь вовсе, а отрок неразумный. Это он где-то глубоко внутри понял. А снаружи в нем вдруг этот самый отрок пробудился, спорить принялся:

— А ты хоть одного мужика знаешь, кто супротив дюжины русалок выстоял?

— Да ты и считаешь так же плохо, как сопротивляешься русалочьим чарам, — крикнула Лукерья. — Меньше их было, а две и вовсе свежеутопленные, не чаровали. Так, пытались.

— Пусть меньше! А вдруг я бы справился?

— Ага, вот как раз в это время я и появилась! Когда ты так прекрасно справлялся, что аж макушка под воду ушла! Я вообще понять не могу, как с тебя чары слетели, не водой же смыло⁈

— Голос твой услышал… — вдруг тихо признался Богумил.

Ведьма так и застыла на месте. Это что же это выходит? Ему русалки в уши пели, а стоило ей, Лукерье, крикнуть — так чары пали? Будь она поглупей да потщеславней, решила бы, что это сила в ней такая могучая проснулась, что любая нежить разбегается. Но Луша глупой не была. И о нежити знала многое, что просто так ее не победить, особенно без заклятий на крови или оружия особого. Меча-кладенца или еще чего. А у нее было лишь древнее бабкино заклятье. Но выходило, что расколдовало Богумила не оно, а что-то другое, неведомое, связанное с ведьминым голосом.

— Ты кричала громко, — богатырь сел подле нее, робко коснулся ведьминой ладони, а потом, решившись, взял ее руки в свои. Луша замерла, чувствуя, как сердце удар пропустило. — Я как в тумане был, но мне вдруг боязно стало. За тебя. Прежде ты не кричала, а тут… Голос такой был, как будто в отчаянии. Я глаза открыл, гляжу, а вокруг — нежить зубастая. И ты одна среди них, как пятно огненное… А потом тонуть начала.

— Это ты меня вытащил? — не своим голосом спросила Луша. — Не Горыныч?

— Не Горыныч, — уголком рта улыбнулся Богумил. — А потом целительские заклятья вспоминал, все, какие знал. Я думал, что опоздал…

— Ведьмы так просто за кромку не уходят, — прошептала Лукерья. — Особенно когда в мире живых держит что-то.

— Можно, я буду тебя держать? — мягко спросил богатырь.

Луша говорила о том, что перед смертью ведьма должна передать силу. Но сейчас она смотрела на Богумила и глазам не верила. Куда только подевался неловкий и ветреный молодец, оседлавший трехглавого змия? Словно за то время, пока она спала, богатырь возмужал, остепенился и превратился в того самого, что во сне на белом коне прискакал. И она вдруг ему поверила. Такой сможет, удержит и мятежное ведьмино сердце, и силу ее могучую древнюю сбережет. Станет ей защитой и опорой.

— Только крепко держи, — тихо ответила Луша.

— Так?..

Лукерью подхватили крепкие руки, и через миг она оказалась на коленях Богумила. Кто первый потянулся навстречу, теперь уже неважно. Важно то, что ведьма вдруг почувствовала себя маленькой и слабой, такой, какой никогда прежде она не была. А Богумил целовал ставшую вдруг ласковой и покорной Лушу так сладко, что ей хотелось, чтоб вечно это длилось. Чтоб слышать, как бьется в груди его богатырское сердце, как шепчет он ей на ушко, что она его долгожданная и единственная, и готов он с ней хоть на край света, хоть в навье пламя. Последнее-то Лукерью и отрезвило.

— Где Горыныч? — сбивающимся голосом спросила она.

— Обещал в полдень воротиться, — отозвался Богумил. — Летает.

До полудня оставалось всего ничего. Поэтому ведьма все-таки глотнула мутное зелье из пузатой склянки, под приглядом богатыря умыла в озере лицо, а после даже согласилась поесть. Все это время Богумил не отводил от нее внимательного взгляда. В конце концов, Луша не выдержала.

— Что?

— Могу я пойти вместо тебя? — выпалил богатырь. — Не подумай, я не силу хочу. Мне за тебя боязно.

— Не можешь, — твердо ответила Лукерья. — Кровь во мне течет особая, в навье пламя шагнуть я не боюсь. И выбраться теперь мне есть для чего. Для кого.

Она улыбнулась, подняла голову вверх и помахала рукой подлетающему Горынычу. Вскоре они уже сидели на спине трехглавого змия, любуясь, как блестит на солнце чешуя, как проплывают мимо пушистые белые облака и волнуется от легкого ветра где-то внизу поле, полное желтых подсолнухов.

Глава 31. Глаза б мои тебя не видели

Васена и Ратислав двинулись в путь, едва рассвело. Чаровница сонно покачивалась в седле, и богатырь то и дело недовольно косился на нее, проверяя, чтоб не задремала да с кобылы не свалилась. Пусть Искорка и покладистая, нрав у нее добрый, да только ловить зазевавшихся всадников не обучена. Василиса же с недавних пор стала для Ратислава дороже всех сокровищ, что оставил он в Кощеевом замке, когда подался мир посмотреть да себя показать. Прадед именно так это называл, сетуя, что некому дело наследное передать. А чего там передавать, когда все сундуки по сотне раз считаны-пересчитаны? Чахнуть над ними, как Кощей всю жизнь, Ратислав не желал. Душа требовала жизни и свободы. А теперь еще и чаровницу.

— Василисушка, — позвал богатырь, надеясь, что за разговором дорога пойдет бодрее. — А чего ты давеча читала? Никак из тайной библиотеки ту самую книгу уволокла?

— А ты откуда знаешь? — смутилась девица.

— Больше-то про источники нигде нет, — улыбнулся Ратислав. — Так что там?

— Ой, там так любопытно! — Василиса мигом ожила, неловко подскочила, чуть не упав на бок, охнула и вцепилась в седло так крепко, что аж костяшки побелели. — В общем, источник этот чаровали двое. Оказывается, испокон веков и добро, и зло колдовскую силу делят, чтоб всем поровну досталось. А те два источника, что мы ищем, будто речка буйная — никогда не знаешь, даст или отберет чего. Иной раз придет малосильная колдунья, прикоснется — и силищу такую обретет, что едва справиться может. А бывало и наоборот, когда могущественные чаровницы становились простыми девицами, ни к какому колдовству не способными. Все равновесие сказочного мира перепутали. Тогда и решили Василиса Премудрая и Соловей Разбойник, что все должно быть честь по чести: коли предсказать, что источник вытворит, невозможно, сталбыть, надо их так запечатать, чтоб случайно никто не отыскал.

— Но они-то, выходит, без труда найти смогут?

— Так, да не так. Кто ж врагу своему доверится? Чары там такие хитрые, что и сами они ни в жисть пропажу не сыщут. Но на всякий случай оставили лазейку, ту, о которой нам Нестор говорил. Кто же знал, что Кощей на светлую сторону перейдет? Не осталось у Соловья никого, в ком кровь течет и живая, и мертвая. А вот со стороны света была Яга. Любопытно, кто отправился искать второй источник? Ох! Лушенька!

— Если я хоть что-то понимаю в наследной магии, — поспешил успокоить Ратислав, — Лукерья справится. Иначе и быть не может, слышишь?

Васена кивнула. За подругу было боязно. Но еще хуже будет, если силы темные придумают, кто в навьем пламени выстоять сможет. Коли Яга и Кощей на стороне света, тогда кто бы это мог быть?

— Любая навья тварь, — грустно ответил Ратислав, когда Василиса спросила его об этом. — Достаточно лишь отвлечь на себя пламя, чтоб наложить чары на источник.

— Какие чары?

— Васена, я ведь тоже светлый, хоть сразу и не скажешь, — кисло улыбнулся богатырь. — Про темное колдовсво не ведаю. Прадед больше не использует, а где бы я еще мог его увидеть?

— И то верно, — вздохнула девица, а про себя подумала, что если бы не было так страшно, было бы жуть как любопытно.

Долго ли, коротко ли, а с каждым шагом приближались Василиса и Ратислав к заветному источнику. Им казалось, что они просто держат путь на север, когда на самом деле все было куда сложнее. И ни в одной книге об этом написано не было ни строчки. Секрет же источника был в том, что явится он тому, кто готов его сберечь, собственной жизни не жалея. Не чая о силе могучей, лишь мечтая о мире и согласии. Об этом как раз и размышлял Ратислав, поглядывая на невесту. Готов ли он был встретить свою погибель? Не раздумывая. Главное, чтоб Василиса была невредима и счастлива. Он как-то позабыл подумать о том, что без любимого счастье девичье не случится.

Миновали путники леса и поля, останавливались на постой в деревушках, где хлебосольные хозяева потчевали их пирогами и сметаной, ничего не прося взамен. А Васена, научившая простеньким бытовым заклятиям, тихонько помогала хозяйкам, пока те не видели. Уж, почитай, целую седмицу не могли отыскать заветный источник. И на исходе седьмого дня уставшая от скитаний Василиса не выдержала.

— А может, и нет никакого источника вовсе?

— Не может не быть, — твердо ответил Ратислав. — Василисушка, не воротимся мы обратно, покуда не найдем. Как бы ни было тяжко, да только не остановим мы силы темные, коли доберутся они до источника прежде нас.

— Надо было еще книги поискать, — вздохнула Васена. — Может, там еще что-нибудь было. Я бы сейчас все отдала, только бы он, наконец, появился пред нами. В страхе идти трудно, оглядываться на каждом шагу, стрелы в спину ждать. Лучше уж добрую службу сослужить, чем попусту плутать… Ой!

Стоило Василисе про добрую службу сказать, полыхнуло перед ней огромным огненным столбом чисто поле. В тот же миг стало вдруг вокруг темно, будто ночь прежде времени день сменила. И остались лишь черные колосья пшеницы да пламя, что доставало до самого неба.

А потом раздался свист. Полный боли и ярости, оглушающий, заставляющий упасть на землю и закрыть уши руками. И был он совсем рядом, словно в этот раз не доверил Соловей никому битву с Ратиславом, сам явился. Да не один. Щурясь от света пламени, разглядела Васена Разбойника. Был он ростом невысок, худощав, но ликом суров. Зубы у него были сплошь гнилые, а одежда висела грязным тряпьем. Но от этого он казался лишь страшнее, Василиса не понимала, как в нем помещалась такая чудовищная силища. За его спиной стояли три пышнотелых девицы, вроде бы обыкновенные, да только лишь у одной из них оба глаза красовались на положенном им месте. Вторая могла похвастаться лишь одним, расположенным прямо посередь лба. А третья щеголяла тремя.

— Хаврошечкины сестры, — шепнул Ратислав. — Колдуют слабо, да запутать знатно могут. А за ними — навьи твари.

И точно. Было их около дюжины, костлявые да грязные, в полуистлевших клочках того, что прежде было одеждой, покрытые комьями сырой земли. Василиса замерла от ужаса, понимая, что сейчас ее суженый должен шагнуть прямиком в огонь, коли и правда хочет успеть прежде темных сил. И тогда она, Васена, останется совсем одна супротив Соловья с его войском. А они приближались, девица видела, как вдыхает разбойник побольше воздуха, чтоб засвистеть так, что не поднимутся они больше с земли. Бросился ему навстречу Ратислав, выхватывая из ножен меч. Не успеет!

А сестры Хаврошечки, не замечая богатыря, расплывчатыми тенями неслись к Василисе. Разорвут ведь на лоскутки!

— Что же делать? — пробормотала Васена, подскакивая на ноги. Оружия у нее не водилось, лишь живая водица, которая явно не сгодится для темных сил, да слово крепкое. А еще…

— Ой, насилу догнал! А ну, глазастенькие, кому румяную булочку? Только догоните сперва! — откуда ни возьмись выкатился Колобок, как и прежде сияющий мучными боками. — А ты не стой, беги на выручку!

Это он уже Василисе крикнул, шустрым шариком катаясь меж Хаврошечкиных сестриц, путая их, отвлекая, заставляя яростно рычать. Он и шутил, и дразнил их всячески, догадавшись, что ума им судьба не отсыпала, одну лишь злость. Вот и пользовался. А Васена бросилась на помощь Ратиславу. Соловей не свистел, он командовал тварями навьими, чтоб сплотились на ратном поле, снесли ржавыми мечами буйну голову богатыря.

— Чистая водица для каждого сгодится! — закричала Васена первое пришедшее ей в голову заклятье. Им она прежде лишь посуду мыла да полы, а костяшки-то тоже от грязи отчистить можно. Не для того, конечно, чтоб биться приятней, а чтоб, пока клубятся вокруг них мутные водяные капли, ослепить и выручить Ратислава. Верно говорят, один в поле не воин, особенно супротив целого войска. Благо, богатырь был не один. И пусть его войско состояло из девицы да хлебного мякиша, а только они друг за друга стояли, жизнью друг друга дорожили.

Куда там Соловью! Он и вовсе не заметил поначалу, что остался один, остальные его соратники были заняты. Кто за булочкой румяной гонялся, кто рычал на воду. А когда понял, вновь свистеть собрался, да не успел. Василиса иногда тоже серчать умеет. Особливо когда на ее суженого свист поднимают. Стоило Соловью рот открыть, она и крикнула:

— А у тебя зубы вон какие грязные! А ну, водица!

И вдохнул Соловей вместо воздуха свежей родниковой воды, поперхнулся, уставился на чаровницу удивленно. Так его Ратислав и связал колдовской веревкой, а сердитая Василиса сунула в рот Разбойника кружевной платочек и строго приказала:

— И не свисти мне тут!

Соловей икнул и затих. А огненное пламя вокруг них все пылало, потрескивая. И как бы ни боялась Васена, а спасти благоверного от судьбы и ей неподвластно было.

— Ступай, — прошептала она.

— Я тебя люблю, — отозвался Ратислав, поднимая меч, чтобы шагнуть в огонь готовым ко всему, что там ждать может.

— И я тебя, — вздохнула Василиса. — Береги себя! И вот, водицы живой возьми.

Она протянула богатырю пузатую склянку, он в последний раз посмотрел в Васенины синие глаза, полные невыплаканных слез, а потом решительно вошел прямо в огонь.

Глава 32. Чудо-Юдо

Сколько алой ленточке не виться, а всеж где-то конец будет. В этот раз путники и притомиться не успели. Может, солнце светило не так ярко, отчего Луша и Богумил смогли разглядеть проплывающие под ними деревушки, молочную речку с кисельными берегами и бескрайние пшеничные поля. А может, и не в том дело было. Лукерья улыбалась, подставляя лицо ласковым лучам, а богатырь бережно держал ее, чтоб не упала с покатого бока Горыныча.

Сам же трехглавый змий за то время, что провел вне Академии, будто бы раздобрел вширь, да так сильно, что теперь его спина напоминала небольшую полянку. Ведьма и сын Ивана-царевича это заметили, но продолжали сидеть близко друг к другу. Так они и летели, пока лента резко не упала вниз.

— Держитесь! — крикнул Горыныч, пикируя.

От неожиданности Луша завизжала, будто и не внучка она самой Яги, а простая девица, знатно напуганная. На визг тотчас обернулась средняя голова и укоризненно прицокнула языком:

— Не отвлекай извозчика! — фыркнула она.

— Ты же змий, — напомнил Богумил.

— Я же вас везу, — ничуть не смутилась голова. — А ну как собьюсь али ленту упущу? Непорядок!

Тут и Лукерья согласилась, что непорядок. Визжать перестала, лишь округлившиеся до невозможности глаза выдавали ее страх. А Горыныч все снижался, точно повторяя путь ленточки. Извивался кругами, качался, будто и его подхватывает ветром. А после, наконец, его лапы коснулись ярко-зеленой травы.  К ни го ед . нет

Богумил помог ведьме спешиться, огляделся. Лента, словно в один миг растерявшая все чары, лежала у его ног. А вокруг, насколько хватало взгляда, было поле, отчего-то ничем не засаженное. Лишь трава и робкие цветы с желтоватыми бутонами.

— А где источник? — вырвалось у Луши. — Если лента привела сюда, стал быть, он где-то здесь?

— Или Василиса с чарами напутала, — вздохнул Богумил.

— Скорей вся вода с земли испарится, чем Васена чары перепутает, — возразила Лукерья. — Нет, иное тут что-то…

Додумать ведьма не успела. Стало жарко, как в печи, а потом прямо с неба пролился огонь. Только и успели прикрыться щитом богатырским да крикнуть Горынычу, чтоб улетал. Слишком большой, его никаким щитом не скроешь. Вот только змий улетать не спешил, вглядывался в алеющее от пламени небо и рычал. Луша поначалу слов не разобрала, а потом донеслось шипение:

— Чудо-Юдо!..

— Это еще кто? — охнула Луша.

— Огнедышащее чудище, — пояснил богатырь. — Когда-то был змием, как Горыныч наш, но что-то потом стряслось, превратился в невесть что. Туловище змеиное, голова драконья со свиным пятаком, крылья — одно название. Вот и лютует.

— Постой, уж не тот ли, что невест себе требовал?

— Он, родимый.

А Чудо-Юдо даром времени не терял, спускался в поле, выжигая свежую траву, оставляя лишь проплешины черной горелой земли. Запахло паленым, в глазах защипало.

— Ах ты, идолище поганое! — вдруг зарычал Горыныч. — Мало горя отцу с матерью принес, за весь мир принялся⁈

Чудовище замерло на миг, а потом дохнуло на Горыныча огнем, от которого тот едва успел увернуться. А потом поднял все три головы и дохнул огнем в ответ.

— Луша, идем, — потащил ее Богумил. — Спрячься под щитом, а я подсоблю Горынычу.

— Еще чего! — воскликнула ведьма. — Я его не брошу! Ой!

Луша заметила, что язык пламени лизнул крыло Горыныча, который только начал взлетать. Змий взвыл от боли, наклонился, черпая воздух здоровым крылом, но сил не хватало. Он грузно рухнул наземь, пытался было подняться, но вслед уже летела вторая пламенная струя.

— Горы-ыныч! — закричал Богумил, бросаясь к другу.

Чудо-Юдо от неожиданности чихнул, из его рта вылетело облако дыма. Но убийственный огонь стремился к Горынычу, и увернуться от него змий не успевал. Зато поспел богатырь. Понимая, что пламя куда быстрей двух человеческих ног, он попросту бросил щит вперед. Укрыть Горыныча его бы не хватило, но не того желал Богумил. Огонь, ударившись об зачарованный щит, погас, будто его и не было. Так пропадает капля воды, попавшая в песок.

Луша бежала по полю вслед за богатырем. Изо всех сил пыталась вспомнить хоть какое-нибудь заклятье, но ничего путного в голову не приходило. Ох, не слушала она бабку внимательно, вот и расплачивается теперь за свой буйный нрав. Да и в Академии толком ничему научиться не успела…

— Засыпать бы его снегом белым, чтоб замерзло все в его поганой пасти, — злилась Лукерья. А потом воскликнула, — Снегурочка!

Как она сразу не догадалась? Есть, есть в этом мире та, кому чары снежные по силам. Трижды позвала Луша свою кровную сестрицу, надеясь лишь, что поспеет вовремя. И Снегурочка услышала. Морозным облачком пролетела над полем, роняя крохотные узорчатые снежинки. А после обратилась девицей с белой косой, наряженой в голубое платье, расшитое серебром. Неужто бабка с дедом расстарались?

— Ах ты чудище! — зазвенел ее голосок, будто льдинки упали.

Снегурочка подула на ладошки, и закружилась вьюга вокруг Чуда-Юда. Тот плевался огнем, рычал, извивался. А вьюга не утихала. Второй раз дунула Снегурочка, покрылись крылья чудища тонкой ледяной корочкой. И была она такой крепкой, что как Чудо-Юдо ни старался, не мог ее сломать. Так и рухнул наземь, обломав оба крыла, взвыл от обиды.

— Испепелю-ю!

И схлестнулось пламя со льдом, лишь искры со снежинками во все строны летели. Богумил вскинул меч, бросился было голову чудищу рубить, но вдруг…

— Нешто силы злые тебе отца и матери дороже? — раздался тихий голос Горыныча. — Они все слезы выплакали, увидеть тебя живым не чаяли… А ты такие страшные дела творишь! Одумайся, братец!

— Братец? — эхом отозвалась Лукерья, вглядываясь. Что-то неуловимое было в обоих змиях, только Горыныч лучился будто бы добром и светом, а все три пары глаз глядели с тоской. У Чудо-Юда же глаза были алые, голова всего одна. Но если вместо пятака представить морду, как у Горыныча…

И Богумил от нежданной новости замер, так и остался стоять посередь выжженного поля с занесенным мечом. И Чудо-Юдо как-то сжался весь, съежился, словно будь его воля, он бы с радостью провалился сквозь землю. А потом захлопнул пасть и грустно хрюкнул. И только растерявшаяся Снегурочка не успела вьюгу отвести, так и застыло чудище с изумленными глазами в снеговой корочке. Луша мягко взяла сестрицу за руки и прошептала:

— Вот чудеса…

— Делать-то теперь чего? — пробормотал Богумил, глядя, как осторожно согревает Горыныч брата, поочередно выдыхая пламя изо всех трех голов.

— Источник искать, — вздохнула ведьма. — Беду-то от Академии мы не отвели… Только где его отыщешь?

— А вон, — воскликнула Снегурочка, показывая куда-то тонким пальчиком.

Луша и Богумил обернулись. К ним приближалось огненное облако. Отчего-то пламя казалось черно-бордовым. Оно и горело, и вьюжило, и потрескивало, норовя прихватить все живое за собой. Снегурочка вскинула было руки, но Лукерья ее остановила:

— Это моя битва, сестрица. Навье пламя никаким снегом не потушить…

И не успел Богумил ее остановить. Прыгнула ведьма прямо в огонь, ни единого слова на прощанье не сказав.

Глава 33. Живительный огонь

В миг, когда, сами того не ведая, одновременно шагнули в навье пламя Ратислав и Лукерья, время будто остановилось. Застыло дыхание Горыныча, замерла на щеке Василисы одинокая слезинка, повисли в воздухе заблудившиеся снежинки, выпущенные Снегурочкой. А Богумил так и остался стоять, сжимая бесполезный против огня мечь.

За пламенным чертогом клубился алый туман. Двигаться в плотном мареве было тяжко, Луша выставила вперед руки, чтоб хоть на мгновение раньше, чем стукнется об нее лбом, почувствовать преграду. Вскоре ее ладоней коснулось что-то теплое. От неожиданности ведьма взвизгнула, и в тишине показалось, будто ее голос подхватили сотни других, унося куда-то вдаль.

— Не кричи, — раздалось в ответ.

— Ратислав? — неуверенно спросила Лукерья.

— А ты никак внучка Яги, — фыркнул богатырь, делая шаг вперед. — Говорено же было, в какую сторону идти, как ты здесь-то оказалась⁈

— Сам-то хорош, я за лентой путеводной бежала, а ты? — а потом Луша по сторонам глянула и, не дождавшись ответа, выпалила, — Васена жива?

— Жива, — улыбнулся Ратислав. Как-то незнакомо, мягко так, с невысказанной любовью. — А царевич куда запропастился?

— Знаешь же, пламя навье не всякого пропустит, — буркнула ведьма, не удивляясь тому, что Ратислав без труда догадался, с кем явилась Лукерья. — И куда теперь?

Богатырь задумчиво огляделся, ухватил покрепче меч, что держал в руке, а потом зачем-то поднял его вверх. Долго глядел на начищенное до блеска лезвие, затем махнул рукой:

— Туда идем.

— Почему туда? — удивилась Луша. Она-то, в отличие от правнука Кощея, никаких знаков не углядела.

— Там что-то движется, — пояснил Ратислав, — я в отражении увидал. А я не люблю, когда что-то без моего ведома происходит. Вот и пойдем, поглядим.

Ведьма не стала спорить. И поглядеть было любопытно, и вдвоем с Ратиславом не так боязно, как одной. Она пыталась понять, отчего они в одном месте оказались, только ничего путного в голову не шло. Так и брели, каждый погруженный в свои мысли.

Идти пришлось недолго, туман вскоре рассеялся, явив простой бревенчатый колодец прямо посередь полянки. На веревке покачивалось худое ведро, а на жерди сидела…

— Жар-птица! — прищурился богатырь. — И ты здесь⁈

— Конечно, — засмеялась огненная птица, разбрасывая искорки от пламенных крыльев. — А кого ты ожидал увидеть у источника?

— Никого, — честно ответил Ратислав. — И источников я ожидал увидеть два.

— Эх, молодо-зелено, — снова расхохоталась Жар-птица. — Что два, что дюжина, все одно.

— Как это? — не поняла Луша.

— Источник — не колодец с водицей, — ведьма тотчас уставилась на то, на чем сидела птица, но та махнула крылом, показывая, что спросить можно будет после, а сейчас лучше молча послушать. — Магия, она же не зелье, бурлящее в котелке. Она неуловима, невидима. Как можно заковать ее в сосуд? Молчите? Предки ваши пытались, думали, что им удалось.

— А разве нет? — удивился Ратислав. — Вот же…

— Ах, это? — Жар-птица глянула на колодец. — Живая вода, вы же как-то собираетесь обратно? Али с собой прихватили?

— Прихватили… — пробормотала Лукерья. — Тогда к чему это все? К чему путь долгий, полный испытаний. К чему борьба меж добром и злом за крупицы магии, когда их здесь нет и не было?

— Натворили ваши предки дел, исправить надо бы, — вздохнула птица. — Также, как не может магия взаперти томиться, так и в черном сердце ей не место. Нет никаких источников, есть лишь светлые чары, что сильнее в том месте, где творилось могущественными колдунами волшебство. Вот как здесь, когда поклялись Яга и Кощей не использовать силы во вред друг другу. Не ведали они, что выберет Бессмертный светлую сторону, разбегутся его прежние приспешники по всему миру, будут тратить силы почем зря. Мелкие пакости, гадкие забавы… Не след чаровать тем, кто этого не достоин. Стал быть, так.

— Выходит, — начала понимать Луша, — мы здесь для того, чтоб принести новые клятвы? Но мы же оба светлые? Или…

Она внимательно поглядела на черноволосого Ратислава, но тот фыркнул и скрестил руки на груди, обиженный ведьмиными мыслями. Сколько бы ни пытался он добрые дела творить, а все одно, коли в родстве с Кощеем да глаза черные, как небо ночное — все, зло во плоти. Одна лишь Василиса его душу увидала, настоящую.

— Клятвы не надо, — отмахнулась Жар-птица. — Иное потребуется. Повторяйте за мной: силами мира живых и мира мертвых заклинаю, пусть творится на земле лишь добро и свет, пусть чары оставят того, у кого тьма в сердце и в мыслях, уйдут к несущему счастье.

Ратислав и Лукерья переглянулись, но слова заветные все же повторили. Ничего не произошло, но птица не смутилась, она и не ждала. Слетела с колодца, и богатырь с ведьмой увидели в ее руках золотую чашу, в которой водоворотом извивались магические искры.

— По капле крови в чашу, — приказала Жар-птица.

Едва коснулась кровь Ратислава и Луши магического вихря, рассеялся алый туман, погасло вдалеке навье пламя. Птица и чаша исчезли, будто их и не было, остался лишь колодец с пустым ведром.

— И как же теперь?.. — начала было Лукерья, но Ратислав не дал договорить. Достал из рукава крохотную склянку, в которой ведьма с удивлением признала ту, что дала она Василисе. И ей, Луше, протянул. — Пей.

— А ты будто обратно не собираешься? — фыркнула ведьма. — Мне Васена этого не простит. И вообще, у меня своя есть.

Она с улыбкой показала такую же склянку. Оба они отчего-то решили колодец не трогать. Пусть и правду сказала огненная птица, да только своя вода и сердце греет, и силу дарует.

— Береги ее, — напоследок сказала Луша.

— Как самое дорогое, что у меня есть, — серьезно отозвался Ратислав.

Подмигнул, сделал глоток живой воды и исчез. Следом за ним последовала Луша, оставляя колодец, в котором когда-то плескалась живая вода. Теперь же он принял волю сильнейших этого мира, опустел, чтоб в каждое светлое сердце по капле живительной водицы досталось. Потому что настоящее добро должно жить вечно.

Эпилог

— Маменька! — кричала черноволосая девочка, вбегая в светлицу, где за столами сидела дюжина юных чаровниц, одновременно поскрипывающие писчими перьями. — Там Беримир опять колдует! Уж полстены нет!

— А что есть? — насторожилась Василиса, прекрасно понимающая, что бесследно ничего исчезнуть не может, стал быть, что-то на месте пропажи появилось.

— Цветы диковинные!

— С диковинными цветами к наставнице Лукерье ступай, Даренушка, — приказала Васена. — Может, они ей для зелья какого сгодятся. Девицы, не отвлекайтесь, пишите…

Уж, почитай, добрый десяток лет минул с тех пор, как встретили Ратислав и Лукерья Жар-птицу. Многое за эти годы изменилось. Каждому досталось: кому по заслугам, кому за злые дела.

Соловей охрип, теперь лишь глухо шептал. Лишенный главных чар, сбежал в леса, поначалу разбойничал по привычке. Однажды кинулся телегу грабить, а там вдова с дитем, ни богатств у них, ни краюхи хлеба. И кольнула сердце старого разбойника неведомая прежде жалость. Теперь он шепотом воспитывает шебутного мальчонку, а вдова с мягкой улыбкой печет для него пироги.

Одноглазое лихо, что прежде приносило всем беды да страдания, тоже своих сил лишилось. Никто теперь чудища не боялся, так что побрело оно куда глаза глядят, поселилось в краях дальних.

Русалок пристроил, как ни странно, Кощей. Теперь они по вечерам поют в его озерах, влюбленными глазами поглядывая на домовых. Тем-то тонуть не страшно, вот и веселятся с прекрасными речными девицами.

Снегурочка повстречала добра молодца, увез он ее вместе со стариками в палаты белокаменные, где жили они долго и счастливо.

Горыныч, разморозив Чудо-Юдо, подхватил его лапами, позволил Луше исцелить раненое крыло и устремился в отчий дом. перевоспитывать потерянного братца и радовать тоскующих отца и мать.

Луша и Богумил отправились за благословением к ведьминой бабке. Поклялись два мира хранить, о долге не забывать. Так и живут на два дома: то в лесу, то в Академии, где наставница Лукерья учит юных ведьм готовить лекарственные отвары. А Богумил под началом Добрыни Никитича муштрует богатырей. И трех сыновей, что не дают покоя ни отцу, ни деду с бабкой, решившим отойти от забот и доверить Академию той, кто больше других этого заслужил.

Так и вышло, что твердой рукой приняла Академию Василиса. Не без помощи Ратислава, конечно. Правнук Кощея успел помириться с бессмертным прадедом, а тот пожаловал ему целый дворец неподалеку от Академии. И мамок-нянек для двух шустрых наследников. Вот только уследить за Даренкой и Беримиром у них не всегда выходило. То русалок до икоты защекочут, то заповедных груш наедятся до искр из глаз, то еще чего учудят. Теперь вот, цветы на стене растить удумали.

Оставив чаровниц дописывать, Васена выскользнула из светлицы. У двери ждали ее Ратислав и Луша с Богумилом. В руках у супруга она заметила знакомую румяную булочку.

— Колобок! — обрадовалась Василиса. — Какими судьбами?

— Рад видеть тебя, Василисушка, — улыбнулся Колобок. — Катался я по миру, много всяческих чудес повидал. Вот и подумал,чего это в Академии только об учебе думают? Может, праздник какой объявить? Чтоб душа радовалась, а ноги сами в пляс шли?

— Гусли-самогуды нашел? — догадалась Луша.

Колобок важно кивнул, едва не скатившись от этого с рук Ратислава.

— Праздник, говоришь? — прищурилась Васена. — Еще и с самогудами…

— Самобранки найду, — отрапортовал правнук Кощея.

— Полеты на горыныче организуем, — пообещал Богумил.

— Ну ладно, — сдалась Луша. — Отвар веселящий тоже сварим.

Василиса улыбнулась, махнула рукой и пошла к чаровницам. Куда она супротив друзей пойдет? Да и разве стоит спорить, когда душа и впрямь праздника требует?

Оглавление

Глава 1. В Трипятнадцатом царстве

Глава 2. Там лес шумит

Глава 3. На неведомых дорожках

Глава 4. В тихом омуте

Глава 5. Пока моргает Леший

Глава 6. Заветная тропа

Глава 7. Отворитесь, врата

Глава 8. Хорошо там, где мы есть

Глава 9. Когда я ем…

Глава 10. Учение — свет

Глава 11. Сила земли

Глава 12. Ведьмины сплетни

Глава 13. Заповедные груши

Глава 14. По ту сторону сказки

Глава 15. Прятки

Глава 16. Горыныч

Глава 17. На границе

Глава 18. Дурная голова ногам покоя не дает

Глава 19. Куда глаза глядят

Глава 20. Тайные знания

Глава 21. Кому покорится навье пламя

Глава 22. Кто преград не ведает

Глава 23. Дань трехглавому змию

Глава 24. Алая лента

Глава 25. Я тебя съем

Глава 26. Нежданная сестрица

Глава 27. Катится колобок, катится…

Глава 28. Возьми меня в жены, добрый молодец

Глава 29. Видит око, да зуб неймет

Глава 30. Внучка Яги

Глава 31. Глаза б мои тебя не видели

Глава 32. Чудо-Юдо

Глава 33. Живительный огонь

Эпилог