Исцеление [Андрей Беляков] (fb2) читать онлайн

Андрей Беляков Исцеление

Деревянный двухэтажный барак, добротный такой, еще царской постройки, вместил в себя нынешней зимой военный госпиталь. А зима эта подходила уж к концу, не желая, правда, уступать первенства преемнице своей, и нагоняла, насылала ветра и морозы, словно прикрываясь ими от неминуемого конца. За окнами уже темно, и только вой ветра и лай собак, да скрип фонарей на столбах нарушали привычную вечернюю тишину.

Степаныч (местный кочегар и по совместительству мужских рук мастер) постарался сегодня на славу, и в помещениях госпиталя довольно жарко. «Согреть сынкам косточки, продрогли, чай, там, под Сталинградом; жар-то, он костей не ломит — еще дед мой покойный говаривал, Царства ему небесного.»

Дежурный врач, Вера Анатольевна, скинув овечью душегрейку, читала при керосинке в своем кабинете книгу. Дежурства в последнее время протекали довольно спокойно. Нет уж того прежнего надрыва. Ночью почти никто не беспокоил. Тяжело раненых еще как две недели назад переместили в областной госпиталь, что в 50-ти километрах к югу, ближе к Астрахани. На фронте затишье. Битва на Волге — ну, та Великая, Сталинградская, как назовут ее потом, где сломлен был хребет вермахту, — выиграна! И все, и всё; словно выдохнули в последние дни. Тот ужас осени, а затем и зимы остались в ближайшем прошлом. Конечно, еще никто не отошел от пережитого, и ой как далеко до полной, окончательной победы над врагом, но уже легче, и все, повторюсь, словно выдохнули после непосильной, безмерной ноши и цены, что пришлось за это заплатить. Госпиталь спал… В дверь кабинета постучали.

— Да-да, открыто, — пригласила врач, оторвав свой усталый взгляд от книги, протирая глаза. На пороге появился мужчина.

— Будьте любезны, включите свет, там справа.

Зажегся свет. Мужчина был довольно крепкого телосложения, роста выше среднего с совершенно седыми, как пепел, волосами. Сразу нельзя было понять его возраст, прищуренный взгляд синих глаз обнажал морщинки на их уголках, а когда мужчина не щурился, они превращались в белые линии на его загорелом, обветренном лице. Но старческих морщин пока не видно. «Лет 35–40», — определила про себя Вера Анатольевна, часто моргая, привыкая к свету. А еще она подумала: «Какой жгучий, пронзительный взгляд, аж не по себе становится».

— Добрый вечер.

— Добрый.

— Я к Вам вот по какому вопросу. — Мужчина замолчал, рассматривая кабинет. Одет он был в холщовые штаны и подпоясанный распашной халат, тапочки на босу ногу, в руках держал полупустой вещмешок. — Вы уж извините за вид мой неприглядный, — поймал он на себе взгляд тридцатилетней женщины.

— Да ничего страшного, здесь все так ходят.

— И не сочтите за дерзость, — мужчина вновь замолчал.

— Да говорите уже, что стряслось?

— Да, собственно говоря, ничего, уснуть не могу.

— Вы новенький?

— Новенький, новенький.

— Не видела Вас просто раньше. А из какой палаты?

— Да там, — и он махнул рукой.

Врач поднялась из-за стола и подошла к металлическому стеклянному шкафчику.

— Может, успокоительного Вам дать? У Вас диагноз какой? Вижу не ранены. — Диагноз? Какой же он? — задумался мужчина.

С минуту они молча смотрели друг на друга. — Говорят, срыв нервный, переутомление там какое-то, сознание потерял на построении; сказали полежать недельку, а как тут полежишь, если глаз не сомкнуть.

— Вы из штаба что ли?

— Из штаба, из штаба.

— Зачем Вы постоянно повторяете за мной?

— Волнуюсь немного.

— Сейчас посмотрю что-нибудь.

— Да пустое это, мне бы спирта, если можно.

Вера Анатольевна прекратила шарить в шкафчике и развернулась к мужчине. — Вы не ругайтесь только, помогите, пожалуйста, мочи нет никакой, уж какой день не сплю, кошмары эти одолели совсем; мне бы немного — полстакана всего. — Затем, немного подумав, добавил: Стакан. А я бы Вам тушеночки, хлеба, вот у меня имеется. У Вас семья, наверное, деток кормить надо, — и мужчина принялся шарить в своем вещмешке, доставая и показывая содержимое.

— Да Вы в своем уме вообще? — возмущению Веры Анатольевны не было предела.

— Тише, тише, прошу Вас, — мужчина приставил указательный палец к губам.

— Вы поймите, пожалуйста, не помогают мне успокоительные эти, глаза закрою — лязг этот по всей голове отдается.

— Какой лязг?

— Ну, гусениц этих металлических.

— Проходите, давайте измерю Вам давление, — немного успокоилась врач. — Присаживайтесь вот сюда, — женщина указала на стул рядом с ее столом.

Вздохнув, мужчина сел, всунув свой вещмешок между ног, и обнажил руку. — Да, повышенное, — задумчиво заметила Вера Анатольевна, измерив давление. — Вы расскажите, что видите, когда закрываете глаза, Вам выговориться необходимо; я врач, мне можно.

Мужчина сглотнул.

— Поспать хочется, выпить и поспать.

— Да что Вы все выпить да выпить. Ну, надо как-то успокоиться, взять себя в руки. В конце-концов, всем сейчас тяжело, Вы ведь мужчина.

— Да, мужчина.

— Прекратите повторять за мной!

— Ладно, пойду я, — он встал.

Снова этот взгляд.

— Погодите, успокоительное сейчас дам.

— Да не надо, спасибо, не поможет, ничего не поможет. Вот тушенку возьмите, — и он выложил на стол булку ржаного хлеба и две банки тушенки. — Сахар вот еще деткам.

— У меня нет детей, я с мамой живу.

Мужчина задержал взгляд на Вере Анатольевне.

— Нет? Но будут, обязательно будут. Возьмите.

Что-то было в его печальном пронзительном взгляде, какая-то обреченность, безнадежность, что ли. У женщины защемило сердце.

— Постойте… Подведете Вы меня под монастырь, уволят меня за такое, без пайка и жалованья, — Вера Анатольевна открыла шкаф и достала бутыль с надписью С2Н5ОН. И глаза мужчины, до этого грустные и понурые, вмиг оживились.

— Да кто ж узнает-то? Я быстро, вмиг сейчас, и уйду. Меня Григорием зовут, а Вас?

— Вера, — наливая в стакан, представилась женщина.

— Ве-ра, — протяжно повторил мужчина. — Красивое имя.

Затем буквально за минуту полный стакан со спиртом отполовинил во второй, и наполнил их водой из графина.

— Ну, теперь порядок, — спирт еще, как показалось женщине, не успел смешаться с водой, а Григорий опустошил уже первый стакан.

— Фу, — поморщился мужчина, занюхал рукавом и закрыл глаза. — Ну все, спасибо Вам.

— Не бережете Вы себя, — покачала головой врач. Григорий открыл глаза и впервые за вечер улыбнулся.

— Я умер уже давно, — и, немного подумав, добавил: — Не физически, конечно, морально. Так проще, иначе не выжить.

— Нельзя так говорить, неправильно.

— Да кто б подсказал, как правильно. Вы что читаете?

— «Война и мир» Толстого.

— О, надо же, — удивился мужчина.

— Читали? — Да, да, читал, давно, правда, в другой жизни. Я сельским учителем до войны работал; читал, много читал.

В кабинете воцарилась тишина. Лишь завывания ветра слышны были за окном. Мужчина взял второй стакан.

— Погодите, погодите, Вы хоть закусите чем-нибудь; сейчас, секунду, хлеба отрежу, нельзя же так, — женщина взяла нож и принялась нарезать хлеб. — Тушенку откройте.

— Нет, нет, не надо тушенку.

— Что б еще Вам предложить? А, вот, сало у меня есть.

— Ой, да это лишнее, спасибо огромное.

Григорий положил шматок сала на хлеб:

— Ну вот, какой замечательный бутерброд получился, — и он подмигнул Вере. Опустошив второй стакан, он принялся закусывать.

— Вы только никому, ради Бога, не рассказывайте об этом, — попросила врач.

— Само собой, не думайте даже, — заверил Григорий. — Ну, пойду я, — мужчина встал.

— Вы курите?

— Да.

— Ну, покурите, посидите, что уж Вы так сразу.

Григорий достал папиросу. Его осоловелые глаза приобрели характерный блеск.

— Приду, сразу упаду спать, спасибо Вам, давно мечтал выспаться.

— Это алкоголизм, Григорий, нужно как-то бороться.

Мужчина промолчал, затягиваясь. Вера Анатольевна подставила ему пепельницу.

— А семья? Семья у Вас есть?

— Семья? Была, да только нет уж никого.

— Ой, простите.

— Да нормально все, Вы-то тут причем. Один я остался, отболело уже, ничего уже не держит, умерло все, проще так даже, — повторил мужчина. — Ладно, пойду я, еще раз спасибо.

— Да за что?

— За все, — и он вышел… А утром, причем довольно рано, в кабинет к Вере Анатольевне ворвался главврач, взволнованный весь, красный как рак. И бедная женщина было подумала, впрочем, речь пошла совершенно о другом.

— Фролова! Че сидишь-то, срочно собирай санитарок, Степаныч где? К нам командующий едет.

— К нам? — зачем-то переспросила врач.

— Ну, а к кому же, со штаба позвонили. Что ж за напасть-то такая, ну за что мне это все?

— А нужно-то чего, командующему этому?

— Да почем я знаю, давай марафет там, раненые пусть в порядок себя приведут, через 10 минут планерка у нас, в моем кабинете.

За имеющийся в их распоряжении час персонал госпиталя подготовился по максимуму. Степаныч даже перила на входном крыльце подлатал, до этого все руки никак не доходили. Хотели еще было покрасить, да передумали после, от греха подальше — прислонится еще кто или, того хуже, возьмется за них, из начальства. Беды потом не оберешься. Надраили полы, раненые побрились и приоделись, как могли. Поменяли постельное белье, и еще много чего сделали. Порядок и чистота бросались в глаза, а хлорка их щипала… И вот он появился во дворе госпиталя в окружении штабных офицеров и взвода охраны. Главврач доложил по форме, бледный весь, взволнованный, но четко, без заминки получилось. А командующий даже проходить не стал, снял папаху и, поглядывая на солнце, щурился, улыбаясь. «Скоро весна, скоро.»А солнце впервые за последнее время не жалело своего тепла и ласки и уже по-весеннему пригревало. Прекратился ветер, что завывал всю ночь. И даже птицы оживились, громко чирикая. Красота! Словно и нет этой проклятой войны.

— Ну, где герой наш, зовите, я заходить не буду, времени в обрез. Да, и завтра в штаб, получишь новый приказ, переезжает твой госпиталь через неделю. Хватит прохлаждаться, устроили тут санаторий, понимаешь.

— Кого позвать-то? — главврач покрылся потом.

— Кого-кого, капитана Смирнова, сам хочу орден ему вручить. Майор, давай живее, время, время, — и командующий пальцем постучал по циферблату часов.

— Фролова, позови Смирнова, срочно.

Вера Анатольевна, глядя на главврача, робко спросила:

— А это кто?

— Второй этаж, 3-ья палата; живо, Вера, одна нога здесь, другая там!

Когда она постучала и зашла в палату, капитан стоял у окна.

— Григорий, Вы? — сказать, что женщина была удивлена, явно мало для нашего случая. Чисто выбрит, в наглаженном офицерском мундире с орденом «Красной Звезды» на груди, в начищенных до блеска сапогах — мало что напоминало вчерашнего Григория.

— Ух ты! — не скрыла своего восхищения Вера Анатольевна и присела на табурет, что стоял в углу у двери.

— Это по мою душу? — спросил он, указывая рукой на улицу.

— По Вашу.

— Ладно, пойду я; как я, кстати, выгляжу?

Женщина не подобрала нужных слов, а лишь кивнула, прикрыв глаза. Он тоже зачем-то кивнул и вышел. А через сутки у Веры Анатольевны вновь было ночное дежурство. Время за полночь, и госпиталь спал. Посмотрев на часы, женщина захлопнула книгу и, подумав с минуту, встала и вышла из кабинета, закрыв его на ключ. Поднялась на второй этаж. У 3-ей палаты она остановилась и прислушалась. Тихо! И постучав, женщина открыла дверь. Он сидел на подоконнике и курил в приоткрытое окно.

— Вы? — капитан вскочил с подоконника. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, зашла вот узнать, как Ваше самочувствие.

— Да нормально все, спасибо.

— А почему не спите? — женщина вплотную подошла к офицеру.

— Ну, Вы же знаете почему, но… но Вы не беспокойтесь, я в порядке, борюсь. Вера Анатольевна взяла руку Григория:

— Дайте, пульс Вам посчитаю.

С минуту мужчина и женщина молча смотрели друг на друга.

— Учащенный, все-таки Вам необходимо принимать успокоительное. — Она положила свою ладонь ему на грудь.

— Вера, не надо, пусто там все.

Она переместила ладонь влево — там, где его сердце.

— Пока оно бьется, там пусто не бывает.

И они поцеловались…

И вот утро уже, но за окном по-прежнему темно; все-таки еще зима. Капитан Смирнов Григорий Васильевич крепко спит. Одеваясь, Вера Анатольевна смотрит на офицера и улыбается. А перед тем, как выйти, она касается его волос, проводит пальцами по орденам на кителе, что висит на спинке стула рядом с кроватью — и все, женщина выходит… Историю эту, про моих дедушку и бабушку, поведал мне отец. И знаете, у меня даже доли сомнения не возникло. Дело в том, что я хорошо знал бабушку, она кого угодно исцелит и на ноги поставит. Огромной жизненной энергии был человек, откуда только черпала ее? И любовь их, да, пусть короткая, мимолетная, но такая вот, какая есть, победила-таки эту страшную войну. А что это любовь была, так отец мой яркое тому подтверждение. Не появляются дети на свет этот без любви, не появляются. А война деда все же забрала, погиб он где-то в Польше, в 44-ом. Осталась только фотокарточка, что он подарил бабушке при их расставании, да несколько писем. Фотографию эту мы отреставрировали, и вот уже мои дети несут портрет Григория Васильевича в Бессмертном полку.