Несовершенства [Эми Мейерсон] (fb2) читать онлайн

Эми Мейерсон Несовершенства

Моему сыну. Обещаю рассказать тебе все известные мне истории и помочь узнать остальные

О Бриллиант! Бриллиант! Знал бы ты, что натворил!

Сэр Исаак Ньютон

Вена, 1918

Она ведет дневник не только чтобы запомнить, но и чтобы забыть. Запомнить вкус губ Иштвана, его раскатистый смех. Сберечь в памяти клятвы, которые они дали друг другу, настоящие клятвы, пусть и прозвучавшие не перед алтарем. Забыть, как жестоко все закончилось. Изгнать из памяти воспоминания о том, как она сбежала с детьми, бросив его сражаться с разбушевавшейся толпой.

Слог у нее отрывистый и путаный. Эти записи не для чужих глаз и не претендуют на то, чтобы стать документом эпохи, отразить падение империи, крушение романтизма. Она пишет только для себя, чтобы сейчас, поздно ночью, когда все во дворце спят, унестись в мечтах к Иштвану и живущему внутри нее ребенку.

Она слышит приближающиеся шаги и спотыкается на середине предложения. Первая мысль — вооруженные люди уже здесь. С колотящимся сердцем она прижимает дневник к груди. Из коридора на пол падает полоска света, и в комнату медленно вплывает носок сапога. Она стискивает дневник так, словно воспоминания об Иштване могут защитить ее. Вот и все, думает она. На этот раз мужчины с ружьями ее не пощадят.

Входит стройный человек, освещенный сзади светом из коридора, отчего черты лица остаются в тени. Приблизившись, он подает ей знак не шуметь.

— Нужно идти. — Красивый немецкий выговор, аристократичный, знакомый. — Без промедления.

Он подходит ближе, и она видит, что уши у гостя по-детски оттопырены.

— Ваше величество? — Она с облегчением вздыхает, но потом снова чувствует скованность, уже по другой причине. Император — добрый человек, верный долгу перед короной и супруге. И все же ему не следует находиться в ее комнате.

Она кладет дневник на кровать и встает слишком быстро, так что ей приходится снова сесть. Давно пора было привыкнуть к набухшему животу и научиться избегать резких движений, отдающихся болью в спине, но каждое утро она словно впервые осознает свою тайну, которую невозможно больше скрывать.

Лицо императора всегда удивляло ее: грустные глаза, не по возрасту густые усы. Сейчас он кажется неправдоподобно молодым. Он кладет руку ей на плечо, она вздрагивает от этого прикосновения, и он отшатывается, словно может заразиться. Он знает. Конечно, он знает. Видимо, императрица сказала ему. Не далее как вчера, когда государыня вошла в детскую, она встала и складки юбки подчеркнули круглый живот. Было заметно, что императрица все поняла. Лицо ее выразило ужас: незамужняя и беременная! — и презрение к предательству.

— Машина ждет. Нужно ехать. — Император жестом торопит ее.

Только шагнув следом за ним в коридор, она спохватывается: на ней только пеньюар, а дневник она забыла на кровати.

Она поворачивает назад.

— Нужно взять пальто.

— Наденьте мое. — Император снимает черную шинель и набрасывает ей на плечи. Шерстяное сукно толстое и тяжелое. Он жестом пропускает ее вперед по тускло освещенному коридору.

— А как же… — произносит она, когда проходят мимо детской.

Он слегка подталкивает ее, чтобы она не останавливалась. Страх движет ею, и ноги сами несут ее вперед.

В коридорах стоит пугающая тишина. Караульные вернулись в Венгрию, дворцовые жандармы рассеялись по Вене. Лейб-гвардейцы, несмотря на присягу пожизненной верности, которую они давали, покинули свои посты. Лакеи, горничные, привратники — все разбежались. Кадеты не оставили службы, но их ряды поредели, к тому же они совсем юнцы. Двое из них несут караул у выхода во двор, еще четверо у нижней ступени крыльца, перед которым стоит императорский личный автомобиль с открытым верхом. Она еще никогда в нем не ездила.

Небо уже светлеет перед зарей, от предрассветной дымки мощенный серым камнем двор напоминает туманный романтический пейзаж. Император спускается по ступеням, и она, как во сне, следует за ним.

Кадет открывает перед ней дверцу, готовый помочь ей забраться на заднее сиденье. Шофер смотрит вперед, словно он такой же механизм, как и мотор. Она подходит к машине, но император останавливается в нескольких шагах позади. Она оборачивается к нему и понимает, что должна ехать одна.

— Прошу вас, не надо, — просит она.

Становится ясно: семья еще не уезжает. Только она. Она умоляет, отказываясь принять помощь кадета. Пожалуйста, не заставляйте ее уезжать. Она любит детей. Они нуждаются в ней.

Кадет бросает неуверенный взгляд на императора, который качает головой, запрещая сажать ее в автомобиль силой.

Она теперь быстро устает. Беготня за воспитанниками по детской или прогулки под перголами Тайного сада утомляют ее и лишают сна. Она быстро прекращает попытки противиться отъезду и опирается на руку кадета. Румяный юноша смотрит ей в лицо, и она понимает, о чем он думает: что с ней станет? Мысленно она добавляет: и что станет с ребенком, растущим внутри меня?

Усадив ее в салон, кадет захлопывает дверцу и отступает от машины. Прежде чем шофер заводит мотор, император приближается к автомобилю. Сырой прохладный утренний воздух холодит щеки. Император колеблется; она вспоминает, что на ней его шинель, и начинает снимать ее.

— Оставьте, — говорит он.

Она плотно закутывается в пальто.

— Вам есть куда ехать?

— К двоюродному брату.

Она не видела брата пять лет, с тех пор как поступила на работу во дворец. Он ее единственный родственник. Ему придется принять ее — а что еще ему останется?

Небо на горизонте уже окрасилось в персиковый цвет. Однако рассвет не дарит ей надежды ни на этот день, ни на грядущий. Она знает, что больше не увидит детей и малыши будут думать, будто она бросила их, как и все остальные слуги. Она смотрит в смущенное лицо императора и понимает: он не передумает. В конце концов, это решение не его, а супруги. Может, он еще и правит распадающейся империей, но в этой миссии он всего лишь посланец.

Он торопливо сует руку в правый карман френча и склоняется к ней, сжимая какой-то большой предмет.

— Возьмите, — говорит он, опуская руку в карман шинели, наброшенной ей на плечи.

Она не видит, чтó он кладет туда, только чувствует, как тяжелеет карман и что-то металлическое и громоздкое прижимается к ее бедру. Император отступает, и шофер заводит двигатель. Автомобиль, подпрыгивая на гравийной дорожке, направляется к восточным воротам. Она оглядывается. В конце аллеи перед своим широко раскинувшимся желтым дворцом стоит император. Он не машет ей. Он не отводит взгляд. Она смотрит на него, пока дворец не исчезает из виду, и только тогда сует руку в карман и узнает, чтó он ей подарил.

Часть первая

Один

В 16:07 по североамериканскому восточному времени на адреса Миллеров приходит электронное письмо, сообщающее, что Хелен Ауэрбах умерла.

Эшли, старшая из трех внуков Хелен, разрывается, отвозя детей в школу и на внеклассные занятия — девятилетнего сына на футбол, одиннадцатилетнюю дочь на балет. Ее бесит, что их хобби настолько предсказуемы: мальчику спорт, девочке танцы. Почему Тайлер не может плясать, а Лидия — пинать мячик? Когда она задает этот вопрос, оба отпрыска смотрят на нее так, словно им за нее стыдно, как будто у нее горчица на кончике носа. В перерывах между поездками в школу, на стадион, в танцевальную студию, в химчистку за костюмами Райана, в приют для животных, где она работает волонтером, в продуктовый магазин Эшли один или два раза в день перекусывает в машине. Так что горчица на носу не исключается.

За несколько минут до получения письма Эшли мечтает, как развезет детей по их раздражающе предсказуемым кружкам, Райан уедет на работу в Манхэттен, а у нее выдастся спокойный час, когда дом будет принадлежать только ей; ужин она купит на фермерском рынке и выложит упакованные в фольгу блюда на кухонный стол, а семье скажет, что сама их приготовила. Она нальет себе бокал вина и наполнит ванну. Эшли никогда не нуждалась в одиночестве, напротив, даже боялась его. И никогда не была паникершей. Но с недавнего времени ванна или прогулка стали необходимой отдушиной посреди вечной необходимости притворяться, будто все отлично. Во время таких мирных передышек она расслабляется и убеждает себя, что пока рано волноваться по поводу судьбы мужа.

С заднего сиденья джипа раздается визг дочери, и, подняв глаза, Эшли замечает, как кулак сына разжимается, отпуская прядь волос Лидии. Потом звучит новый визг, на этот раз Тайлера, и вслед за ним крик:

— Мама! Лидия меня толкнула!

Эшли никогда бы в этом не призналась, но ее неизменно восхищает умение Тайлера спровоцировать потасовку и при этом всякий раз выставить себя жертвой. Это у него от отца. Эшли думает, что в жизни ему такое качество пригодится, но потом вспоминает, в каком положении оказался ее муж.

— Тайлер, отстань от сестры! — прикрикивает она на сына, встречая его обиженный взгляд в зеркале заднего вида, однако тут же чувствует вину. Она не имеет привычки кричать, по крайней мере на детей. Эшли начинает извиняться, но тут телефон бренчит, оповещая о входящем сообщении. Она опускает глаза на панель у рычага передач, где в подставке для стаканов стоит ее мобильник, и, прищурившись, читает тему письма на экране, давно покрытом сетью трещин, как паутиной.

«Хелен умерла».

Не может быть. Эшли берет в руки телефон. Ошибки нет — она все прочитала правильно.

— Мама! — Голос Тайлера нетерпеливо разносится по салону. Эшли отрывает взгляд от телефона и видит, как джип плавно движется к седану, ждущему у светофора. Она бьет по тормозам, но бампер джипа с грохотом врезается в стоящий впереди автомобиль.

За несколько минут до того, как Дебора Миллер — не Дебби, не Деб и не Дебра, ее имя состоит из трех слогов: Де-бо-ра — узнает о смерти матери, ее кожу протыкают десятки иголок. Честер, иглотерапевт, недавно ставший ее любовником, размашистым жестом, от которого по всему телу Деборы бегут мурашки, вынимает каждую иголку. Она ждет, когда он овладеет ею на столе, пристроившись сзади, но врач весь сеанс ведет себя удручающе профессионально, так что женщина начинает сомневаться, не померещился ли ей их роман.

Дебора наткнулась на Честера во время неудачного свидания вслепую с недавно разведенным мужчиной. Сразу же приняв материнский тон, она спросила у разведенца о его новой холостяцкой берлоге, новой бородке, новой спортивной машине, но ответов не слушала, поскольку поклялась больше никогда в жизни не связывать себя серьезными отношениями. Пока ее визави трепался о своем утреннем распорядке дня — тоже новом, — Дебора заметила мужчину, в одиночку сидящего около барной стойки. Длинный хвост волос лежал на спине, обтянутой спортивным замшевым пиджаком. Заинтересовавшись его лицом, Дебора уставилась в зеркало за баром. Она никогда не видела Честера без белого халата, и внезапно ее поразила его красота. Он поднял голову и задержал взгляд на зеркале, как будто тоже наконец разглядел ее. Одними губами Дебора прошептала: «Помоги мне», он бесовски улыбнулся и подошел к столику.

В тот вечер они не смогли даже выехать с парковки — так велико было их взаимное желание. Теперь же, спустя три недели, после нескольких романтических свиданий, он оставляет ее лежать голой на столе и даже пальцем до нее не дотрагивается, лишь сообщает, что ждет ее в приемной. Когда же она, полностью одетая, выходит туда, он заявляет, что с нее семьдесят пять долларов. Дебора колеблется, и Честер еще раз повторяет полную стоимость. Семьдесят пять долларов. В ожидании, когда она заплатит, он улыбается, причем без малейшей бесовщинки. Дебора, ошеломленная, уязвленная, протягивает кредитную карту и вовсю надеется, что на счете у нее хоть что-нибудь осталось. Честер отворачивается, чтобы провести оплату, и тут ее телефон жужжит. «Хелен умерла».

Хелен умерла?

За свои шестьдесят пять лет Дебора почти каждый день боялась смерти матери. Ребенком, когда они жили вдвоем, она просыпалась каждое утро с мыслью: «А что, если мама умерла?» — и сходила с ума от страха, пока не послышится звон посуды в кухне на первом этаже. Когда она подросла, а с головы Хелен не упало и волоса — не говоря уже об отсутствии доброкачественных опухолей, переломов костей или неизлечимых форм рака, — Дебора опасалась, что все эти напасти свалятся на мать одновременно. Однажды Хелен умрет. Но ее дочь не ожидала, что это случится сегодня, когда она паникует из-за недостатка средств на кредитной карте и безразличия Честера. Сама того не замечая, она начинает плакать. Иглотерапевт досадливо смотрит на нее, и Дебору так и подмывает закричать: «Не льсти себе! Ты тут вообще ни при чем». Вот только это не так: ей хочется, чтобы любовник обнял ее, а тот лишь с физически ощутимым раздражением протягивает ей чек на подпись. И Дебора плачет еще сильнее — из-за матери, которой не следовало умирать сегодня, из-за потери лучшего трахаря за последние годы, а кроме всего прочего, из-за необходимости искать нового иглотерапевта.

Джейк, средний ребенок Миллеров, получает электронное письмо через несколько минут после официального окончания перерыва на обед. Каждую смену он ест одно и то же: буррито с жареным мясом, которое покупает в киоске напротив супермаркета «Трейдер Джо», где он работает. Рико, стоящий в киоске на кассе, всегда берет с Джейка деньги за тако, а не за буррито, при условии что тот делится с ним косяком. Джейк с радостью соглашается. Джейк никогда не курит один: он установил для себя такие границы и верит, что они удерживают его от проблем. Недавно он выменял косяк на электронную сигарету с маслом марихуаны. Его девушка, Кристи, настаивала: если он хочет продолжать курить ежедневно — лучше было сказать, ежечасно, но он не стал ее поправлять, — то должен заменить свежую травку на что-то менее агрессивное для легких. По крайней мере, она не пыталась заставить его бросить это дело.

— Что за дрянь? — спрашивает Рико, крутя электронную сигарету между пальцами, когда Джейк передает ему новое приспособление.

— Ключ к семейному счастью, — отвечает Джейк, хватая сигарету и делая неудовлетворительную затяжку через металлический мундштук. По мозгам бьет хорошо, но по вкусу напоминает железо, к тому же он не чувствует дыма в легких, когда задерживает дыхание. Возможно, Кристи все-таки пытается заставить его бросить.

Через несколько минут Джейк с приятной легкостью в голове стоит у перехода в ожидании, когда зажжется зеленый свет, и наслаждается последними минутами перед тем, как войти с дневного света в флуоресцирующее брюхо супермаркета.

— Джейк!

В нынешнем состоянии он не сразу узнает человека, стоящего рядом с ним у перехода. Это кинооператор фильма, для которого Джейк много лет назад написал сценарий. Тим или Тодд, что-то вроде того.

— Здорово… приятель, — говорит Джейк, пытаясь скрыть свою забывчивость. — Сколько лет, сколько зим.

— Не говори. Чем ты занимаешься? Работаешь над новой пьесой? — Тед Салливан, внезапно вспоминает Джейк, ему еще присудили за ту самую картину премию «Независимый дух». Последнее, что Джейк слышал о нем, — он снимал фильм по комиксам.

— Да так, по-разному, — говорит Джейк, и Тед энергично кивает, пока не замечает гавайскую рубашку бывшего знакомого. Даже без бейджа понятно, что это униформа ближайшего супермаркета.

— Прикольно. — Тед тянет это слово и замолкает.

Скорее бы зажегся зеленый, думает Джейк, но поток машин на Гиперион-авеню не останавливается.

Несмотря на косые взгляды бывших знакомых, Джейку очень нравится работать в «Трейдер Джо», особенно на кассе. Он любит разговаривать с покупателями, узнавать, как быстро зажарить курицу на рашпере или о волшебных свойствах органических зерен граната. Прежде он бы увидел в клиентах потенциальных персонажей — жизнерадостного молодожена, каждое утро покупающего подсолнухи; истощенную актрису, которая быстро двигает по ленте пакет с острыми чипсами; пожилого человека, который расплачивается купюрами, сложенными в виде котиков, — но теперь Джейк больше не думает о творчестве. Об амбициях сценариста он вспоминает, только когда натыкается на кого-то из прошлого или когда старшая сестра Эшли — единственный член семьи, кроме Хелен, кто еще разговаривает с ним, — осторожно спрашивает, не пора ли ему снова взяться за перо. Кристи никогда не прессует его, хотя он и не оправдал надежд: в пору их знакомства он был многообещающим сценаристом.

Кристи. Джейк чувствует укол вины, вспомнив, что она сказала ему сегодня утром. Даже скорее не сказала, а облаяла его перед уходом в ветеринарную клинику, где работает фельдшером:

— Я беременна, идиот!

Он всего лишь поддразнил ее, обнаружив в обнимку с унитазом, и поинтересовался, не перебрала ли она накануне шардоне. Откуда ему было знать, что ее тошнит по естественным причинам? Когда она ушла, Джейк снова завалился в кровать и лежал, уставившись в трещину на потолке. Они с Кристи живут вместе два года и никогда не заговаривали о детях, хотя в их возрасте пары или заводят спиногрызов, или, по крайней мере, обсуждают этот вопрос. Все, кроме Джейка и Кристи — настолько обоим очевидно, что растить ребенка вместе они не смогут.

Наконец загорается зеленый, Тед машет рукой и переходит улицу. Джейк остается на тротуаре, позволяя Теду удалиться и пытаясь выбросить из головы растревоженные мысли. Реальность сломала ему весь кайф.

Только он ступает на зебру, как жужжит мобильный.

«Хелен умерла».

Джейк застывает посередине дороги, перечитывая два слова, которые пламенеют на экране. Что за странное сочетание изогнутых линий и кружочков? Что значит «Хелен умерла»? Он разговаривал с ней на прошлой неделе. Она звонила ему из магазина хозтоваров и интересовалась, есть ли разница между обычными батарейками и «энерджайзерами». Бабушка часто обращалась к нему с вопросами, которые следовало задать продавцу, или официанту, или библиотекарше, — но она предпочитала спрашивать Джейка.

Раздается один сердитый автомобильный гудок, затем другой. Джейк поворачивается к рядам машин — водители жестами торопят его. Кто-то кричит:

— Уйди с дороги, болван!

Стискивая в руках телефон, Джейк бежит к парковке; в голове туман, в мозгу беспрерывно крутятся два слова: Хелен умерла?

Письма родственникам разослала Бек, тридцатипятилетняя младшая внучка Хелен. Не Ребекка, не Бекки и не Бекка (хотя бабушке позволялось так ее называть), но короткое, четкое Бек, которое отвечает ее характеру. Она единственная из Миллеров еще живет в Филадельфии, ближе всех к Хелен. По крайней мере, они жили с Хелен душа в душу до позавчерашнего дня, когда внучка приехала к бабушке на Эджхилл-роуд и нашла входную дверь приоткрытой. Снова ожидался снегопад, и Бек хотела убедиться, что у Хелен заполнен холодильник. Она сразу поняла: что-то случилось. Хелен стояла посреди скромной гостиной и что-то громко декламировала по-немецки. Бабушка никогда не говорила по-немецки: после эмиграции в Америку она отказалась от этого языка.

Встревоженная Бек поставила пакет с продуктами на кофейный столик и на цыпочках подошла к бабушке, которая пустым взглядом смотрела в камин. Когда Бек подростком жила в этом доме, Хелен всегда во время снегопада разводила огонь, и они вместе устраивались на диване, смотрели «Она написала убийство» и подбрасывали в камин поленья. Через несколько лет, когда Бек уехала в колледж, в дымоходе образовалась трещина, и он оказался безнадежно поврежден, а потому камин не разжигали несколько десятилетий.

Бек прикоснулась к плечу Хелен и удивилась его хрупкости.

— Бабушка, что с тобой?

Хелен никак не отреагировала и продолжала бормотать что-то по-немецки. Бек стала вслушиваться, пытаясь разобрать знакомые слова, но услышала только грубые модуляции и одно повторяющееся сочетание: броше, броше, броше — со слегка картавым «р».

Хелен всегда мыслила чрезвычайно здраво, могла перечислить все места на Дунае, где купалась в детстве, и каждый спектакль Венской оперы, куда водил ее отец. Судебные дела, над которыми работала Бек, бабушка помнила лучше, чем внучка, и хранила в памяти подробности рейвов, которые Бек посещала, учась в старшей школе, тогда как внучка и не подозревала, что когда-то рассказывала о них Хелен. До того дня Хелен не проявляла ни малейших признаков сенильности.

— Хелен, — громче позвала ее Бек.

Миллеры редко называли ее бабушкой, так же как никогда не называли Дебору мамой. И в обоих случаях это представлялось весьма уместным: Хелен была больше, чем бабушкой, Дебора — меньше, чем матерью.

Хелен обратила рассеянный взгляд на Бек, выбившиеся из кос седые пряди повисли вдоль дряхлого лица. Обычно даже дома, в отсутствие гостей, Хелен всегда красила щеки яркими румянами, использовала помаду цвета фуксии и носила широкие брюки и блузы. Но в тот день она была без макияжа, в розовом банном халате и плюшевых тапочках.

— Это ты. — Хелен подошла к Бек так близко, что внучка почувствовала ее старческое дыхание. — Ты забрала ее. Броше.

— Успокойся, — прошептала Бек. — Все хорошо. Я принесла еду.

— Что ты с ней сделала? — спросила Хелен со своим едва уловимым акцентом.

— Она там. — Бек указала на пакет, стоящий на кофейном столике.

Хелен схватила его и высыпала продукты на пол.

— Перестань! — Бек наклонилась и подобрала сэндвичи.

— Ее здесь нет. Куда ты спрятала ее?

— Хелен, пожалуйста, присядь. Я принесу тебе воды. — Она попыталась отвести бабушку к дивану, но пожилая женщина воспротивилась с удивительной силой, а Бек боялась ей навредить.

— Diebin!^[1] — закричала Хелен. — Ты воровка!

— Хелен, ты меня пугаешь.

— Убирайся.

— Ты сходишь с ума. — Бек упала на старый диван, просевший под ее весом; металлические пружины впились в бедра.

— Почему это? Потому что не желаю видеть воровку в своем доме? Моя родная плоть и кровь крадет мои вещи.

— Да что я у тебя украла? Я принесла сэндвичи из ржаного хлеба с ливерной колбасой. Разве воры угощают тех, кого обчистили?

Хелен сложила руки на груди.

— Ты еще в школе была обманщицей. — Она окинула Бек шершавым взглядом. — И все эти татуировки, как у уголовницы.

Бек посмотрела на выцветшую хохлатую овсянку на правом предплечье, пирамиду на левом, слово «цель» печатными буквами на внутренней стороне запястья. Хелен всегда интересовалась ее татушками, спрашивала, чем так важен для нее стеклянный колокол, что она вытатуировала его на щиколотке. Хотя по еврейским праздникам Хелен ходила в синагогу и каждый шаббат зажигала свечи, она не разделяла враждебного отношения к тату, свойственного большинству европейских евреев ее возраста.

Хелен открыла входную дверь, и в комнату ворвался холодный воздух.

— Вон из моего дома.

Бек не пошевелилась, но напряглась всем телом. Разговор зашел в тупик, и внучка не понимала почему.

Когда стало ясно, что Бек не двинется с места, Хелен снова и снова начала выкрикивать то самое слово — бррроше, бррроше, — пока Бек не начала беспокоиться, что соседи вызовут полицию. Чего доброго, стражи порядка решат, что женщина за девяносто — никто из Миллеров точно не знал, сколько ей лет, — не должна жить одна, и отвезут Хелен в дом престарелых.

Бек встала и разгладила джинсы.

— Твоя взяла. Ухожу.

Она клюнула сопротивляющуюся бабушку в пылающую щеку и вышла. Стоя на тротуаре в ожидании такси, Бек пнула затвердевший и почерневший сугроб. Время от времени она поворачивалась к дому, досадуя, что занавески закрыты и нельзя заглянуть внутрь. Когда подошла машина, Бек прыгнула на заднее сиденье, не в силах больше сдерживать слезы.

Она не знала, что делать. Дома она посмотрела в Интернете значение слова броше, которое в бреду бормотала Хелен. «Гугл» проинформировал ее, что пишется оно как Brosche. Брошь. В голове у Бек сразу все встало на свои места. По какой-то причине Хелен решила, что внучка забрала ее брошку, которую она наверняка сама куда-нибудь переложила или вообще потеряла много лет назад. Бек попыталась вспомнить что-то из дорогих украшений Хелен. Бабушка носила клипсы и тонкую золотую цепочку. Но броши Бек никогда не видела.

Она позвонила Эшли.

— Может быть, настало время устроить ее в дом престарелых? — предположила старшая сестра. Она была самой состоятельной из троих детей Деборы и всегда в первую очередь пыталась решить проблему с помощью денег.

— Не может быть и речи. Хелен скорее умрет, чем согласится.

— Это не ей решать.

— Но и не тебе.

Хотя Бек была неправа. Именно Эшли предстояло платить за дом престарелых, а кто платит, тот и заказывает музыку. Но что может выбрать Эшли у себя в Уэстчестере? Приют с диетологами и плотными простынями, на каких Хелен в жизни не спала, бабушке совершенно не подойдет. Именно по этой причине из всех внуков Эшли меньше всех общалась с Хелен — не потому, что была самой старшей и прожила с ней меньше других, но потому, что они никогда не понимали друг друга. Хелен предпочитала скромную жизнь, Эшли же сбежала от нее со всех ног при первой же возможности.

— Не вымещай на мне досаду. Я тоже беспокоюсь о бабушке, — сказала Эшли.

Бек знала, что по-хорошему надо бы извиниться, но много ли стоило беспокойство сестры, находившейся в двух штатах отсюда, в Нью-Йорке?

— Мы не будем отправлять ее в дом престарелых.

— Хочешь, я приеду? — спросила Эшли. — Нет, погоди, на этой неделе у Тайлера последние соревнования в сезоне. Я могу приехать, когда они закончатся, в воскресенье, и остаться где-то до девяти: утром надо везти детей в школу.

У Эшли имелся муж, вполне способный кричать «оле-оле-оле» с трибун и намазывать тосты маслом, но Райан был не из тех мужчин, которые сами застилают постель и способны собрать сухой паек себе на работу или детям в школу. Он нравился Бек. Этот крупный, но невзрачный человек всегда с удовольствием посещал все семейные сходки Миллеров, если они не мешали ему играть в футбол.

— Может, в следующие выходные удастся отправить детей куда-нибудь в гости с ночевкой.

— Эшли, не надо, — сказала Бек и стала ждать от сестры возражений.

— Ладно, если что-нибудь понадобится, я на связи.

Разочарованная Бек подумала, не позвонить ли Деборе, которая жила в часе езды отсюда, в Нью-Хоупе, но решила не делать этого. Ее мать обладала удивительной способностью усугублять и без того сложные ситуации. Жаловаться Джейку, жившему на Западном побережье, ей даже не пришло в голову, несмотря на то что он был близок с Хелен. Снова Бек приходилось заботиться о бабушке в одиночку.

Бек много раз звонила Хелен, пытаясь вразумить ее и убедить, что ее подозрения нелепы, и каждый раз Хелен бросала трубку или, в лучшем случае, называла внучку Diebin — воровкой, — что по-немецки звучало еще более жестоко, чем по-английски. Бек хотелось поплакаться в жилетку бывшему бойфренду Тому, партнеру в фирме, где Бек работала помощником юриста. Будь они все еще вместе, он бы погладил ее по волосам и посоветовал дать Хелен время осознать свою ошибку. Но Том бросил Бек несколько недель назад. Поэтому теперь, вместо того чтобы искать поводы пройти мимо его кабинета, она словно в спячке сидит на своем рабочем месте за перегородкой. Именно этим она занимается, когда ей по телефону сообщают о смерти Хелен.

В 14:36 Бек звонят с неизвестного номера. Она намеревается сбросить звонок, но колеблется — интуиция подсказывает, что надо ответить.

— Бекка, это ты? — спрашивает смутно знакомый голос. Бекка. Только Хелен называет ее так.

— Кто это? — неожиданно для себя грубовато интересуется Бек. С тех пор так ушел Том, она плохо спит.

— Бекка, это Эстер.

Бек молчит, и голос добавляет:

— Соседка Хелен.

— А, добрый день. — Растерянная Бек не догадывается, к чему идет разговор. Она водит пальцем по овсянке на предплечье, чей красный хохолок от времени стал оранжевым. — Это Хелен просила позвонить мне?

Эстер ничего не отвечает и только дышит в трубку. Стук по клавиатуре, доносящийся из других ячеек офиса, резонирует у Бек в ушах.

— Эстер? — говорит Бек, уже начиная волноваться. — Что случилось?

— Вчера Хелен не пришла играть в бридж, а утром пропустила прогулку с нами. Я постучала ей в дверь, но она не отвечает.

Из-за этих быстрых слов и тревоги в голосе Эстер ссора с Хелен сразу меркнет.

— Сейчас приеду. — Бек надевает пальто, еще даже не нажав на отбой.

Она бросает взгляд поверх низкой перегородки на кабинет Тома. Там горит свет, но Бек стремительно идет в другом направлении к отделу кадров и стучит в открытую дверь Карен.

Заметив стоящую на пороге явно расстроенную Бек, Карен поднимает глаза. Эта деловая женщина среднего возраста с сильным акцентом Южной Филадельфии — порой и не поймешь, что она говорит, — одаривает сотрудницу жалостливым взглядом, совершенно для нее нехарактерным, и Бек, которой и так обычно неловко в ее присутствии, становится совсем не по себе. Том настоял, чтобы они проинформировали Карен о своем решении мирно разойтись, в то время как было очевидно, что он ее бросил.

— С моей бабушкой что-то случилось, — дрожащим голосом произносит Бек.

— Иди, — без колебаний отвечает Карен.

Бек кивает и выбегает на холодную сырую улицу.

— Хелен! — зовет Бек, стуча в дверь бабушкиного дома. Они с Эстер стоят на крыльце, затененном дубом, благодаря которому летом в доме прохладно, а в такую погоду, как в этом марте, откровенно холодно. Дует порывистый ветер. — Хелен, ты дома? — В гостиной занавески закрыты. На крыльце горит свет, несмотря на то что день ясный. — Хелен! — Бек старается перекричать рев ветра.

Ответа нет. Тогда Бек копается в сумочке и достает ключ. Открывает замок и толкает бедром дверь, покоробившуюся за много лет в отсутствие кондиционера. Войдя в дом, Бек понимает, что не только это мешало открыть дверь. У порога валяется гора почты, а в гостиной все перевернуто, словно здесь произошло ограбление.

— О боже, — вздыхает Эстер, увидев этот бедлам.

— Хелен, — зовет Бек, взлетая по лестнице и останавливаясь у закрытых дверей бабушкиной комнаты.

Хотя Бек прожила в доме семь лет, в спальне Хелен она была всего несколько раз — бабушка неизменно запирала ее, когда выходила, даже если направлялась в швейную мастерскую в другом конце коридора, и ключ всегда висел у нее на шее на золотой цепочке. Сегодня дверь не заперта, что значит только одно: Хелен в комнате.

Бек приоткрывает дверь.

— Хелен, ты здесь? — Не получив ответа, она распахивает дверь шире, с облегчением вдыхая естественный запах комнаты — сигареты, цветочные духи, плесень. Потом она замечает на кровати холмик под розовым покрывалом.

Глаза Хелен закрыты. Длинные седые косы покоятся на неподвижных плечах. Днем Хелен обычно сворачивает косы венцом вокруг головы. В старшей школе у Бек были длинные волосы, и Хелен укладывала их ей точно так же. Собираясь с подругами на танцы, Бек вплетала в эту корону светящиеся палочки, и Хелен качала головой, приговаривая, что внучка похожа на радиоактивный элемент.

Бек садится рядом с бабушкой на кровать и слегка трясет ее.

— Хелен!

Окоченевшее тело качается от ее прикосновения, отчего Бек мигом отскакивает в другой угол комнаты, ударяется о край комода и слышит стук — что-то застрявшее между комодом и стеной падает на пол. Бек нагибается и достает усыпанную драгоценными камнями брошь в виде цветка. Украшение размером с ладонь, на удивление тяжелое. Под небольшими темно-зелеными кристаллами, выложенными клинышком, подвеска с крупным желтым камнем в форме щита. Некоторые чистые стразы, покрывающие лепестки и чашелистники цветка, отсутствуют, и на их месте пустуют кружки белого металла. Орхидея, думает Бек. Конечно. Brosche.

Ах, Хелен! Все это время твое сокровище валялось за комодом.

С порога слышится изумленный вздох. Бек поворачивается — Эстер стоит в дверях, приложив ладонь ко рту. Бек незаметно опускает брошь в карман пиджака и чувствует ее тяжесть.

— Звоните девять один один.

Бек сидит около Хелен, гладя бабушкины щеки, пока не прибывают скорая помощь, полиция, а затем и судмедэксперт. Она как в тумане отвечает на вопросы полицейского, но, к счастью, он быстро отпускает ее. Потом осиротевшая внучка сидит одна в гостиной Эстер и ждет, когда хозяйка принесет с кухни печенье, которое Бек не станет есть, и чашку чая, которую она не будет пить. Бек достает мобильный телефон и открывает почту. Печатает в адресной строке имена сестры и матери и, чуть поразмыслив, добавляет имя брата. Конечно, ему тоже нужно сообщить. Джейк с Хелен были близки, если можно так сказать, учитывая, что он живет в четырех тысячах километров отсюда. Бек неохотно, но все же включает его в список адресатов.

Телефон показывает время 16:07. В теме письма Бек пишет: «Хелен умерла». Она понимает, что это неделикатно, но все остальные варианты, которые приходят на ум, — «Новости о Хелен», «Плохие новости о Хелен», «Новости» или просто «Хелен» — вводят в заблуждение, а потому она выбирает самую прямую формулировку. В теле письма она объясняет: «Извините, что вынуждена сообщать вам об этом таким образом. Я только что нашла ее дома. Напишу, когда буду знать больше».

Бек нажимает на «Отправить» и кладет телефон на колени. Несколько часов назад ее самой обременительной заботой было пройти в туалет, не столкнувшись с Томом. Хелен сказала бы по этому поводу, что только смерть может пресечь страдания по недостойному мужчине.

За окном от бабушкиного дома отъезжает скорая, увозя покойную. Маячки машины не горят, включать сирену нет необходимости. Тяжелая брошь оттягивает карман пиджака Бек. Она достает драгоценный цветок и проводит пальцем по острым кончикам листьев и шершавым углублениям, из которых выпали стразы. Почему она мало старалась оправдаться в глазах Хелен? Бабушка умерла естественной смертью, и все же у Бек не выходит из головы, что Хелен прожила бы дольше, не потеряй она брошь в виде орхидеи.

Два

Как только скорая уезжает, Эстер садится на диван около Бек. Гостиная в ее доме почти такая же, как у бабушки, — та же планировка, тот же паркетный пол. Чуть помедлив, соседка передает Бек конверт с завещанием Хелен.

— Через несколько месяцев после того, как мы перевезли маму…

У Эстер срывается голос. Ее мать Джойс очень долго была соседкой Хелен. Несколько лет назад Эстер с братом отправили ее в пансионат «Брит-шалом», и, вместо того чтобы выставить дом на продажу, Эстер предпочла поселиться здесь. Бек вспоминает, что прошлой осенью Хелен сообщила ей, что Джойс умерла.

— Мне очень жаль вашу маму, — говорит Бек, забирая конверт.

Эстер потирает плечи — при мысли о смерти матери ее знобит.

— Я ездила с ней и Хелен в библиотеку. Есть один сайт, где приводится стандартная форма завещания. Я была свидетельницей у обеих. — Голос у нее снова дрожит, и Бек недоумевает, почему Эстер решила именно сейчас вручить ей завещание, но соседка добавляет: — Там указания по поводу похорон. Не знаю, в курсе ли ты, но по еврейским традициям похороны должны состояться безотлагательно.

Хотя Эстер произносит эти слова мягко, они уязвляют Бек. Неужели Эстер считает, что внучка Хелен совсем ничего не знает об иудаизме? У нее, конечно, не было бар-мицвы, она понятия не имеет, как благословлять вино или покойника, но ей прекрасно известно, что хоронить усопшего нужно быстро.

Однако сильно обидеться она не успевает — Эстер обнимает ее так, словно отправляет на войну.

— Ты была ее любимицей, — шепчет Эстер, и Бек благодарит ее, не зная, что еще сказать.

Она возвращается в дом Хелен и беспомощно оглядывает перевернутую вверх дном гостиную, не зная, с чего начать. Разложив на диване подушки, она садится, не чувствуя готовности заняться разбросанными по комнате письмами и журналами. Сколько раз она сидела на этом диване и изливала Хелен душу с такой откровенностью, какой больше не позволяла себе ни с кем. В другие вечера они не разговаривали, а просто бесконечно играли в кункен или смотрели сериал «Перри Мейсон». Хелен была ее лучшей подругой, осознает Бек. Когда она приберет в доме и вернется в свою квартиру, у нее больше не будет лучшей подруги.

Ей понадобилось несколько часов, чтобы собраться с духом, навести порядок и вызвать такси.

«Извините, что не отвечала, — пишет она своей семье, как только приезжает домой. Каждый из Миллеров звонил, писал сообщения и снова звонил. — День был тяжелый. Хелен вместе с шомером (не уверена, что правильно его называю) в похоронном бюро. — Бек не находит в себе сил написать „тело Хелен“. Она не религиозна и вообще не верит в Бога, но ей хочется думать, что душа Хелен увидит, как тщательно она распланировала похороны. — Хелен желала, чтобы все прошло согласно традиции. По правилам она должна быть похоронена завтра, но я не могу организовать все так быстро, а в субботу хоронить нельзя, так что придется ждать до воскресенья. Вы успеете приехать? Думаю, мы устроим трехдневную шиву? А вообще оставайтесь, сколько захотите».

Бек знает, что мать и брат с сестрой усмотрят в ее словах враждебность. Отчасти она даже жаждет этого. Никому из них не приходилось обнаруживать окоченевшее тело бабушки. И никого не называли Diebin.

«Не заводись, — говорит она себе. — Они не виноваты в том, что ты не была рядом с Хелен в ее последние минуты». Затем она продолжает писать родным:

«Кроме того, прикрепляю копию завещания. Это моя обязанность как душеприказчика. — Бек уверена, что и в этих словах они услышат надменный тон. — Как видите, завещание однозначное. Хелен оставила Деборе дом, а остальное имущество Джейку, Эшли и мне; хотя я и не понимаю, что еще у нее было, кроме дома. Ни банковского счета, ни пенсионного вклада».

Всем известно, что Хелен не доверяла банкам. Однажды она ответила ужаснувшимся при этом заявлении Бек и Джейку: «Я храню свои деньги, как нижнее белье, ближе к телу».

«Мне нужно, — сообщает Бек, — чтобы вы все, пока будете здесь, подписали соглашение об отсутствии претензий. После этого я смогу представить в соответствующие органы документы на наследство и обеспечить исполнение завещания. — Эти формулировки слишком официальны для общения с семьей, слишком церемонны для памяти Хелен, но Бек пишет как душеприказчик, а не как родственница покойной. — Итак, — добавляет она, — надеюсь, вы все сможете приехать. Уверена, что Хелен было бы приятно ваше присутствие на ее похоронах».

Бек удивилась и даже немного обиделась, что Хелен оставила дом Деборе, которая сбежала оттуда, едва ей исполнилось семнадцать лет, потом подкинула матери детей и только по обязанности навещала Хелен раз в несколько месяцев. В то время как Бек приезжала к бабушке каждую неделю из искреннего желания провести с ней время. Нет сомнений, что Дебора просто заложит дом.

Кроме этого, в завещании было мало сюрпризов. Деньги, которые Хелен прятала в банках из-под кофе в кухне, в саше с сухими духами в гостевой спальне и в конвертах под кроватью, должны быть разделены поровну между Бек, Эшли и Джейком. Ничего необычного, за исключением одной фразы: «Моя желтая бриллиантовая брошь достается Бекке».

Бек берет свой пиджак и вынимает из кармана брошь. Она слишком тяжела, чтобы прикалывать ее на футболку, и Бек прижимает украшение к груди, глядя на большой кристалл в зеркало над комодом. Потускневшая и поломанная безделушка не может стоить дорого. Такая кричащая бижутерия сейчас в большой моде. Хотя, попытайся Бек объяснить Хелен, почему выпавшие стразы делают ее прикольной, бабушка покачала бы головой и заметила бы, что молодежь ни черта не смыслит в красоте. И все же эта брошь имела какое-то значение для Хелен и она хотела передать ее Бек. По крайней мере, в ту минуту, когда писала завещание. А потом обвинила ее в краже собственного наследства.

Эшли заворачивает остатки ужина, когда приходит второе письмо от Бек. Интересно, догадывается ли Райан, что она лжет насчет приготовления ужинов, замечает ли он, что на кухне никогда не бывает грязных противней и кастрюль. Разумеется, нет. Он слишком поглощен собственными секретами, чтобы обращать внимание на ее уловки. «Расслабься», — напрасно повторяет она себе. Гнев не поможет. Эшли убирает куриные бедрышки в холодильник и берет в руки телефон.

«Похороны в воскресенье… Трехдневная шива… Уверена, что Хелен было бы приятно ваше присутствие на ее похоронах». Стоя у раковины, Эшли смотрит на темный задний двор. Хотела бы Хелен, чтобы она выдерживала шиву? Они с бабушкой никогда не были близки, не то что Бек и Джейк, даже Дебора по-своему была к ней больше привязана. Когда они поселились у Хелен, Эшли было семнадцать лет и она уже вовсю смотрела в будущее, мечтала, как после окончания школы вырвется из семьи Миллеров. В свою очередь, Хелен не пыталась опекать ее или нянчиться с ней так, как с Бек и Джейком.

Рука, обнимающая ее за талию, отрывает ее от размышлений. Губы целуют ее в щеку. Эшли отшатывается и тут же чувствует вину. Формальные жесты и холодная реакция на них, отвращение, затем сожаления — к этому в последнее время сводятся ее отношения с мужем.

Райан притворяется, что не замечает этого. Он отпускает жену и подходит к столу посередине кухни.

— Спят, — говорит он, опираясь на гранитную столешницу. — Они все еще немного напуганы.

Дети впервые столкнулись со смертью, если не считать умерших школьных питомцев и гибели героев в кинодрамах. Райан вырос в протестантской семье, но считал обязательным только ставить елку на Рождество и готовить ветчину на Пасху, а о посещении церкви или о загробной жизни разговоров никогда не заводил. Эшли покопалась в «Гугле», но так и не поняла, как евреи представляют существование души после смерти, поэтому они с Райаном не стали убеждать сына и дочь, что Хелен ушла в лучший мир, а просто объяснили, что их прабабушка была очень старенькой и скончалась, прожив полную жизнь. Однако Эшли и сама сомневалась в своих словах. Хелен была родом из Вены. Во время Второй мировой войны она приехала в США, одна. Вышла замуж, родила Дебору, потом ее муж умер. После этого она шила свадебные платья и деловые костюмы для богатых, не в пример ей, женщин и остаток дней провела в ветшающем доме на Эджхилл-роуд. Действительно ли это можно назвать полной жизнью?

— Как твоя шея? — спрашивает жену Райан.

Эшлирассеянно потирает шею, вспоминая столкновение. Его и аварией-то нельзя назвать — машины даже не поцарапались, — но водитель седана, пожилой мужчина, настаивал на вызове полиции. Волокита растянулась на полдня. Тайлер пропустил тренировку, Лидия — репетицию для весеннего концерта. Оба ребенка и так были растеряны и напуганы, а тут еще Эшли рассказала им о смерти Хелен.

— Нормально, — холодно произносит жена, которую так и подмывает устроить скандал. Она закрывает посудомоечную машину и поворачивается к мужу. Эшли злится на себя за то, что отшатывается от его прикосновений. Он еще привлекает ее, и все же она не может подавить гнев. На то, что он сделал. На то, что это сломало его. На то, что он показал ей эту сломленность и теперь, несмотря на его красивое лицо, несмотря на ее страстное желание не утратить к нему сексуальный интерес, она видит перед собой только слабого мужчину, которого скоро уволят, а то и что-нибудь похуже.

Райан работает юрисконсультом в международной химической компании и отвечает за патентные заявки. Из-за большого количества обращений в помощь, как это обычно делается, нанимают сторонних юристов. И вот вместо того, чтобы привлечь несколько внештатных юристов, Райан нанял одного — своего друга Гордона, адвоката, занимающегося в Лас-Вегасе делами о вождении в нетрезвом виде. Гордон не имел права браться за патентные заявки, но он был лучшим другом Райана, оказавшимся на мели. Поэтому Райан исправлял его ошибки, сдавал заявки от своего имени и давал ему следующие поручения. В итоге Райану оказалось проще полностью вести эти дела самому, и, поскольку он надрывался, каждый день задерживаясь в офисе на несколько часов после и без того ненормированного рабочего дня, ему показалось несправедливым, что Гордон получает деньги за его труд. Они договорились, что Гордон будет возвращать Райану определенный процент от выплаченного фирмой гонорара. Эшли не знала подробностей, не знала, сколько это длилось и сколько денег принесла Райану побочная работа. Но недавно руководство компании организовало выборочный внутренний аудит и узнало о несанкционированной сделке Райана с адвокатом, специализирующимся на защите пьяных водителей.

— Как продвигается аудит? Есть что-нибудь новое?

Эшли знает, что муж ничего ей не расскажет. Он и раскололся-то лишь потому, что однажды ночью она обнаружила его в ванной: он сидел на полу около унитаза, раскачивался вперед-назад и бессвязно бормотал, как он доверял Гордону, а теперь его уволят. Понадобилось накачать его двумя стаканами скотча, чтобы он смог заснуть. Утром Райан немедленно начал умалять значение истории, которую поведал ей накануне. Тогда как накануне вечером Эшли видела неподдельный страх в его глазах и отчаяние во всем дрожащем теле, когда он произнес: «Я загубил нашу жизнь». И тем воспоминаниям она доверяла больше, чем утренней браваде мужа.

— Аудит — обычное дело, — произносит он. — Не волнуйся, все обойдется.

— Ты говорил с Гордоном?

— Я не хочу посвящать тебя в подробности.

— Я имею право знать. Это может отразиться не только на тебе.

Райан подходит и обнимает ее. Она его не отталкивает, но и не обнимает в ответ.

— Очень приятно, что ты беспокоишься. Я преувеличил опасность. Мне просто нужно объяснить происхождение некоторых документов — я справлюсь.

— А что, если мне вернуться на работу? — спрашивает Эшли как ни в чем не бывало, но голос выдает ее.

Она уволилась по своему желанию. Хотя ей нравился коллектив и она ладила с клиентами, но при первом приступе тошноты она поняла, что не хочет разрываться между семьей и карьерой. В первые несколько лет, пока Лидия была маленькой, а потом появился и Тайлер, она с увлечением проводила целые дни в парке, зоосаде, детских музеях. Когда дочь и сын чуть подросли и пошли в школу, они уже не нуждались в ней так остро, и ее обязанности быстро перешли с заботы о детях на хлопоты по дому. Эшли всегда ненавидела стирку и готовку, и в ее стройном теле никогда не было хозяйственной жилки.

— У тебя уже есть работа, — говорит Райан, целуя ее в макушку. — Самая трудная в мире. — Он еще раз крепко обнимает ее и выходит из кухни.

Они не всегда так общались. Когда будущие супруги познакомились, Эшли зарабатывала больше него, и ее привлекло в нем в том числе отсутствие страха перед ее успехом. Наоборот, он ее поддерживал, закупал продукты, если у нее был аврал, чтобы она лишний раз не волновалась, оставлял ей любовные записочки или рисуночки, если уходил на работу, когда она еще спала. Постепенно забота о жене так поглотила Райана, что сейчас упоминание о ее возвращении на работу он воспринял как оскорбление. Такое отношение к своим обязанностям главы семьи проистекало из любви к ней и к детям, но делало ее чересчур зависимой от него — и это тяготило Эшли еще до того, как она нашла его скорчившимся на полу.

Эшли снова смотрит в письмо от Бек. «Похороны в воскресенье… Трехдневная шива». Она уже договорилась с Райаном, что поедет на один день, но отвечает сестре: «Я останусь на шиву». Пусть Райан попляшет тут с детьми, пока она будет в Филадельфии. Путь сам почувствует, насколько тяжела самая трудная работа в мире.

Сигнал телефона будит Дебору. Сначала она не может понять, где находится. Ей снился такой явственный сон, словно она и не спала вовсе. Видение унесло ее в детство, в то время, когда Хелен и двенадцатилетняя Дебора поехали на каникулы. Они сели в старый «шевроле» Хелен и отправились в Портленд. Дебора до сих пор помнила, как высунула голову в окно и ветер приятно обвевал лицо, пока мать не сказала ей: «Ты же не собака, а потому сядь по-человечески». С закрытыми окнами в салоне было душно, и, чтобы отвлечься, Дебора включила радио. Хелен тут же его выключила. Это превратилось в игру — по крайней мере, Деборе было весело: включать приемник каждые несколько минут, чтобы мать снова его выключила. Потом Хелен прикрикнула на нее:

— Ты мешаешь мне сосредоточиться.

Остаток пути до Мэна они проехали молча.

В гостиничном номере Дебора надулась. Хелен, не обращая на нее внимания, стояла перед зеркалом и красила губы ярко-розовой помадой, которую так и не поменяла на протяжении следующих пятидесяти лет.

— Завтра мы поедем в Бар-Харбор есть омара. А если хочешь, пойдем на рыбалку.

— Ненавижу рыбалку, — заявила Дебора, хотя никогда в жизни не ходила удить рыбу.

Хелен отложила помаду и внимательно посмотрела на дочь.

— Это, знаешь ли, привилегия. Не у всех есть возможность поехать в отпуск.

— А я не напрашивалась ехать с тобой. — Дебора подождала, когда Хелен заглотит наживку и начнется ссора, потому что на самом деле девочка хотела поехать с матерью в Атлантик-Сити, где можно покататься вдоль дощатой набережной и полакомиться не омаром, а сахарной ватой.

— Может, тогда развернемся и поедем домой?

— Нет, — капризно скуксилась Дебора.

— Прекрасно, — ответила Хелен, закрывая тюбик помады. — Потому что мне не терпится посмотреть на китов. Никогда их не видела.

В комнате почти темно. Когда глаза привыкают к мраку, Дебора различает на полу очертания матраса — диван отделяет двухконфорочную плиту и холодильник от остальной части студии. Наплывают воспоминания. Каникулы в Мэне. Слово «привилегия» стало любимым словом Хелен — она постоянно напоминала дочери обо всех привилегиях, которые у нее отобрали в Австрии. А сегодня Хелен умерла.

Дебора включает свет и бредет в кухню что-нибудь поесть. Когда она, закрыв глаза, нечаянно уснула, на улице было светло. Теперь половина одиннадцатого, и она умирает с голоду. В холодильнике стоит полная кастрюля и целая батарея острых соусов. Дебора ставит кастрюлю на плиту, чтобы разогреть остатки чечевичного рагу, которое приготовила несколько дней назад, но оказалось, что греть-то особо нечего. Она бы полжизни отдала за гамбургер, но уже шесть месяцев не нарушает веганскую диету и твердо намерена дотянуть до года или хотя бы до семи месяцев. Телефон снова жужжит, и Дебора читает письмо от Бек.

Хелен оставила ей дом на Эджхилл-роуд? И семья собирается соблюдать шиву? Это что, какое-то извращенное наказание из загробного мира — заставить Миллеров съехаться вместе на три дня? Дебора находит вилку и начинает доедать остатки холодного рагу. От вкуса густого желтого месива ее тошнит. Она бросает ложку в кастрюлю, и от мысли, что семейный сбор — попытка Хелен всех их примирить, ее мутит еще больше.

— Ах, мама, мама, — говорит Дебора, глядя на комочки, приставшие к стенкам кастрюли. Она редко звала Хелен мамой и сейчас произносит это слово с удовольствием. Мама. Дом в наследство — это привилегия, хотя Дебора и поклялась после окончания школы, что ноги ее там не будет. Однако после ухода Кенни она снова поселилась в родном гнезде со своими детьми. Может быть, она обречена вернуться в дом на Эджхилл-роуд.

Дебора отправляет детям письма с сообщением, что приедет, и ни словом не заикается о своем наследстве. А копию завещания, которую Бек прикрепила к письму, даже не открывает.

Когда Джейк отпирает дверь в свою квартиру, туман в голове от выкуренного днем косяка еще не выветрился. Каким-то образом удалось дотянуть до конца смены в супермаркете, хотя Джейк не смог бы вспомнить ни одного клиента, которого обслуживал, даже того, который наорал на него, когда Джейк дважды снял с его кредитной карты стоимость покупки. Он думал только о беременности Кристи и смерти Хелен. В какой-то миг, когда он макал кусочки чесночной питы в образцы хумуса из эдамамэ, эти два события встали рядом в его сознании, словно одна жизнь заменилась другой, и внезапно Джейку представилось, что он ни в чем не нуждается так сильно, как в появлении на свет малыша.

В кухне он ставит на стул пакет с продуктами, купленными, чтобы потушить курицу по-охотничьи — других блюд он готовить не умел, — и кладет на стол букет, который купил за полную стоимость, а не выбрал из уцененных полувялых веников. Кристи любит лилии. Цветы только что раскрылись, так что простоят несколько дней.

К тому времени, как Кристи проворачивает ключ в замке, квартира наполнена теплом плиты и ароматом пряных томатов и перцев.

— Ну надо же, курица каччиаторе! — восклицает девушка. — Ты, наверно, весь извелся от чувства вины.

— Не то слово. — И он протягивает ей пурпурные лилии. Кристи берет цветы и подставляет ему щеку. Он с шутовской страстностью целует ее, чмокая мокрыми губами, пока она не начинает смеяться.

Потом Кристи вздыхает, бросает свою холщовую сумку на один из разномастных стульев возле стола и достает из серванта вазу для лилий. Обычно по ее настроению Джейк догадывается, что на работе ей пришлось усыплять собаку или участвовать в неудачной операции. Сегодня же, учитывая обнаруженную беременность и утреннюю ссору с Джейком, у нее есть другие причины для печали и утомления. Кристи никогда не встречалась с Хелен, но знает, как привязан был Джейк к бабушке. Когда он сообщит ей о смерти старушки, Кристи погладит его по волосам, успокоит и немедленно простит. Однако, хотя он и считает кончину Хелен и зарождение новой жизни неразрывно связанными событиями, спекулировать на несчастье ради прощения не хотелось. Так что пока Джейк молчит о смерти бабушки.

Вместо этого он спрашивает, глядя, как Кристи подрезает кончики стеблей:

— Ты давно узнала?

— Около недели назад. — Она наливает в вазу воды и красиво расставляет в ней лилии. Очень важно не выказать обиды из-за того, что она не сразу поделилась с ним приятной новостью. — Хотя у нас и туго с деньгами, но я хочу сохранить ребенка.

Джейк снова изображает спокойствие, однако сердце бешено колотится. По-видимому, она ждет, что он будет ее отговаривать. Неужели он из таких парней? Могут ли они растить ребенка в своей квартире с одной спальней? А что еще им остается? Позволить себе квартиру побольше они не могут. Следует ли им пожениться? И что подумают родители Кристи? Джейк живет в постоянном страхе перед Чжанами. Они бегло говорят по-английски, но в его присутствии всегда переходят на кантонский диалект китайского языка, почти наверняка выражая неодобрение по поводу неудачного выбора дочери. Джейку не нравится, что, даже думая о ребенке, он с ужасом представляет родителей Кристи.

— Ты слышал меня? — спрашивает она, и Джейк поднимает на нее глаза. — Я собираюсь рожать.

— Хорошо, — отвечает он, хотя имеет в виду «конечно, мы будем рожать». Хелен умерла, а Кристи беременна. Никто и не сомневался, что они оставят ребенка.

— Черт возьми, Джейк, ты так реагируешь, словно речь идет о выборе между индийской едой и пиццей. Что значит твое «хорошо»? — Она исчезает в комнате и захлопывает за собой дверь.

Джейк в растерянности сидит один на кухне. Он прошляпил в жизни так много возможностей — загубил свой талант писателя, расплевался с Бек, профукал просторную квартиру с умеренной арендной платой, испортил отношения с двумя предыдущими девушками. Каким-то образом ему удалось прожить с Кристи два года и не оттолкнуть ее. Пока.

Джейк подходит к закрытой фанерной двери.

— Кристи, — зовет он, подбирая слова, от которых ей станет лучше. Но он не успевает ничего сказать — телефон жужжит, и Джейк тянется к заднему карману брюк. — Что? — восклицает он, прочитав письмо от Бек. Дебора получает дом? Дебора? — Не может быть.

Джейк открывает завещание, прикрепленное к электронному письму. В разделе III черным по белому написано: Хелен оставляет дом на Эджхилл-роуд Деборе. Джейк прислоняется лбом к оштукатуренной стене.

Кристи с озабоченным взглядом распахивает дверь:

— Что случилось?

— Хелен, — отвечает Джейк. — Она умерла. — Он не готов рассказать ей о доме и выслушать рациональные объяснения, почему бабушка завещала дом именно Деборе.

Кристи прячет лицо на груди у бойфренда.

— Ах, Джейк.

Он крепко прижимает ее к себе.

— Прости, что не умею вести себя в подобных ситуациях. Я очень рад, что у нас будет ребенок. С того самого момента, как ты сообщила мне о беременности, я ни о чем больше не думаю. Даже не знаю, почему мне так трудно сказать тебе об этом.

— Мне и самой понадобилась неделя, чтобы осмыслить это. — Она поднимает на него глаза, и он целует ее в макушку. — А у тебя было всего несколько часов. Напрасно я приступила к тебе с ножом к горлу.

Джейк смеется.

— Если так ты приступаешь с ножом к горлу, не хотел бы я увидеть тебя в слепой ярости.

Кристи легко шлепает его по руке.

— Да, это душераздирающее зрелище, так что я бы не советовала вам злить меня, уважаемый. — Улыбка пропала с ее лица. — Мы потянем?

— Многие растят детей и в худших условиях.

Кристи смотрит на него с сомнением.

— Я возьму дополнительные смены, — продолжает Джейк. — Или снова пойду барменом, придется покрутиться на двух работах.

— Но когда же ты будешь писать? — Она все еще волновалась о его литературной карьере.

Джейк провел руками по ее шелковым волосам.

— Давай пока просто порадуемся. Времени для беспокойства у нас будет еще полно.

Вообще-то Джейк знает, что его девиз «лови момент, волноваться будешь потом» — хреновое жизненное кредо. Но, когда Кристи обнимает его крепче, он осознает, что в данной ситуации это правильная позиция.

— Похороны в воскресенье. Поедешь со мной?

— Джейк, мы не можем позволить себе даже один билет на самолет, не говоря уже о двух. Поезжай. Ты нужен своей семье.

Кристи встречалась с Эшли и ее детьми только раз — когда прошлой весной они навещали родственников Джейка. Остальных Миллеров она никогда не видела и не понимала, почему они не горят желанием общаться с Джейком. И все же она права: Джейк не видел Бек и Дебору шесть лет и поехать должен один.

Итак, Миллеры, все четверо, снова съедутся все вместе, впервые с тех пор, как Джейк их всех ошеломил в Парк-Сити.

Три

Когда шесть лет назад на кинофестивале «Сандэнс» показывали премьеру фильма по сценарию Джейка Миллера, он решил пригласить в Парк-Сити Бек, Эшли и даже Хелен, хотя и знал, что она не приедет. Хелен никогда не летала на самолетах, а в кино не была как минимум лет десять.

— Я просто усну, — объяснила она внуку. — Безумие платить столько денег, чтобы поспать в кинозале. — И добавила: — Пригласи Дебору.

Джейк пообещал пригласить мать. Дебора удивила его, когда согласилась, и еще больше, когда прибыла в аэропорт, не попав в аварию, не лишившись водительских прав и не исчезнув загадочным образом. С другой стороны, чему тут удивляться: Джейк должен был понимать, что Дебора ни за что не упустит возможность поехать на кинофестиваль, если все расходы оплачиваются.

Миллеры ничего не знали о фильме, кроме того что он назывался «Мое лето в женском царстве» и рассказывал о летних впечатлениях двадцатиоднолетнего юноши, выросшего в окружении женщин. Имей родственницы сценариста хоть малейшее представление о сюжете, они бы поняли, что мужчина может написать такую историю только на основе личного опыта. Но им не пришло в голову, что двадцатиоднолетний герой — это Джейк, а женщины, рядом с которыми он возмужал, — это они. Сестры и мать не посмотрели трейлер в Интернете и не прочитали сценарий. Ну, вообще-то Бек попросила почитать, но Джейк так и не собрался прислать ей свое произведение. Оглядываясь назад, он очень хорошо понимал почему. Хотя Джейк и убеждал себя, что стесняется, боится показаться младшей сестре недостаточно талантливым, но, если честно, он осознавал, что фильм о его семье получился занимательным благодаря выведенным в сценарии образам домочадцев. Однако он не мог предвидеть, что заложил бомбу замедленного действия, которая готова взорваться и перевернуть все вверх дном.

Бек училась на втором курсе юридического института и перебивалась лапшой быстрого приготовления и коробочным вином. В самолете она сидела в бизнес-классе рядом с матерью, и они чокались бокалами шампанского, поднимая тосты за гордость семьи, Джейка, который скоро прославит их фамилию. Эшли летела из Нью-Йорка, тоже оплаченным Джейком бизнес-классом с шампанским, наслаждаясь отдыхом от трехлетнего сына и пятилетней дочери, — чувство вины за свою отлучку из дома не помешало ей попросить у стюардессы второй бокал шипучего напитка.

Три женщины встретились в Солт-Лейк-Сити, откуда шофер повез их в небольшой, обычно тихий городок в горах. Когда они прибыли в отель, Джейк был на интервью. Он оставил родственницам записку: встретимся на премьере. Мать и сестры открыли бутылку шампанского, которая приветствовала их в номере, и нарядились все трое, как студентки колледжа. Дебора даже позволила Эшли накрасить себя и с восхищением отметила, что благодаря макияжу кожа значительно помолодела. Бек нанесла свою стандартную боевую раскраску, с толстыми черными стрелками у глаз и пунцовой помадой, но вместо выбранных для премьеры джинсов и старомодной кофты согласилась надеть черное платье Эшли и туфли на высоком каблуке. Хотя Джейк посоветовал им одеться в повседневное, их внешний вид был очень далек от повседневности. Они расфуфырились так же, как героини фильма, и выглядели смешно, но даже не подозревали об этом.

Джейк сидел между родственницами во втором ряду кинозала. Когда в начальных титрах крупными буквами появилось его имя, Дебора похлопала сына по колену, Бек с другой стороны одобрительно ткнула брата локтем в бок, а Эшли протянула руку за спиной сестры и взъерошила ему волосы. От непривычно щедрого выражения родственной любви щеки у Джейка вспыхнули.

Уже во время первой сцены он понял, как охотно вводил сам себя в заблуждение. Первой раскусила его Дебора. Закончились вводные титры, и на экране показалось ее подобие, расхаживающее туда-сюда по крыльцу, подозрительно напоминавшему крыльцо в доме на Эджхилл-роуд. Актриса в длинном сером джемпере и с браслетами на запястьях из-за скудного макияжа выглядела изнуренной. Дебора провела рукой по коротким взъерошенным лилово-красным волосам и замерла, когда актриса провела рукой по коротким взъерошенным лилово-красным волосам, — героиня поняла, что оставила ключ в доме и захлопнула дверь. Эшли подавила смешок, а Бек бросила на брата настороженный взгляд.

Действие происходило в конце 90-х, сюжет подробно рассказывал о том, как главный герой Джош провел лето после третьего курса в колледже. Вместо того чтобы отправиться на практику, которая облегчила бы его переход в уже маячившую впереди профессиональную жизнь, Джош вернулся домой и работал в магазине стройтоваров, как делал каждое лето с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать и его семья переехала в дом бабушки. Теперь он достиг возраста, когда получил право пить, и в местном баре встретился с соседкой, знойной разведенкой. Все лето она учила его понимать женское тело, однако понять мозги женщин, живущих в его доме, он никак не мог. Нечесаная мать систематически исчезала из семьи, систематически не работала и систематически заводила заранее обреченные на неудачу связи. Сообразительную, но непутевую младшую сестру выгнали из старшей школы за то, что она взломала дверь в кабинете директора и подправила свои оценки в компьютере. Бабушка делала вид, будто не замечает, как мать главного героя таскает из ее кошелька деньги, а сестра прячет на дне мусорного контейнера пустые банки из-под пива. Старшая же сестра жила в Нью-Йорке с придурковатым женихом и ненадолго появлялась только в конце картины.

По мере развития сюжета женщины Миллер напрягались все больше. Публика же тем временем смеялась и, полностью поглощенная событиями фильма, не отрывала глаз от экрана.

В конце лета мать госпитализировали в результате несчастного случая при обслуживании одного торжества. Она чуть не лишилась руки, но в итоге отделалась тем, что влезла в чудовищные долги, поскольку у нее не было медицинской страховки. Разведенная соседка научила Джоша спрашивать у женщин, что им нужно, прислушиваться к их желаниям. В финале он действительно начинал слушать окружавших его женщин, сочувствовать их боли и одиночеству, которые не мог исправить, но мог попытаться понять.

Действие заканчивалось пикником в семейной доме, состоявшемся вечером накануне возвращения Джоша в колледж. Джош истратил собранные за лето деньги — нереалистичную сумму за пару месяцев работы продавцом на полставки — на то, чтобы анонимно оплатить материнские медицинские счета. Члены семьи ошибочно предполагали, что помощь пришла от беспутного отца в качестве компенсации за то, что он бросил жену и детей на произвол судьбы. И Джош принес последнюю жертву — он пришел к выводу, что ему лучше молчать о своем благородном поступке. В финальной сцене три поколения семьи вместе смеялись, когда мать здоровой рукой раздавала всем початки кукурузы; гипс на другой руке гарантировал, что она угомонится, по крайней мере до тех пор, пока не срастутся кости.

По окончании фильма зрители аплодировали, и Джейк встал, чтобы поблагодарить их, прекрасно замечая, что его родственницы не хлопают и выглядят так, словно увидели призрака.

Все вышли из зала, а женщины Миллер остались на местах. Поговорив с продюсерами, Джейк вернулся к матери и сестрам. Восторг схлынул с его лица, когда он понял, что больше не получится притворяться, будто это всего лишь кино.

— Ты спал с Нэнси Блум? — истошно завопила мать.

— И это все, что ты поняла? — рявкнула Бек матери. — Плевать на эту Нэнси! — И потом Джейку: — Я подчищала оценки? И тайком попивала пиво?

Джейк выглядел растерянным, и она постучала себя по голове, намекая на его безмозглость.

— Ты хотел унизить меня?

В тот миг Бек не приходило на ум, что ее институтские недруги могут немного покопаться и выяснить, что в фильме Джейка больше фактов, чем вымысла, и она не думала о том, что при поступлении умолчала об исключении из школы. В тот миг она была сосредоточена исключительно на невообразимом предательстве брата, который взял самые несчастные события из ее жизни и использовал их, чтобы развеселить зрителей.

— Это всего лишь кино, — пожал плечами Джейк, изо всех сил пытаясь принять невинный вид.

— Это, — Бек ткнула пальцем в направлении темного экрана, — подрыв репутации.

Джейк перегораживал проход, так что Бек толкнула его и вихрем вылетела в фойе.

— Хорошо, что Хелен этого не увидела, — заметила Дебора, быстро проходя мимо сына. — Мог бы пожалеть Бек.

Джейк и Эшли остолбенело смотрели ей вслед, поскольку наиболее безжалостно фильм, без сомнения, изображал Дебору. Воистину, люди видят то, что хотят, заключила Эшли. Конечно, было обидно, когда зрители смеялись над попытками героини, списанной с Эшли, искоренить свои филадельфийские привычки среднего класса. Но даже она невольно захохотала, когда утрированное подобие Райана в пьяном порыве выпрыгивает из такси и остается невредимым. Это было забавно, а на отсутствие чувства юмора Эшли не жаловалась.

Из фойе доносился рокот толпы — публика расхаживала в ожидании автобусов, которые повезут всех на банкет. Эшли внимательно осмотрела расстроенное лицо брата. В углах глаз уже начали появляться морщинки, а на висках седина. У него все еще была мальчишеская внешность, но старел он как-то неэлегантно.

— Фильм получился хороший, — сказала Эшли Джейку. — Но тебе не следовало писать этот сценарий.

— Да я и представить себе не мог такой реакции, — ответил брат. — Я считал, что он обо мне, мне и в голову не приходило, что он и о них тоже.

Эшли хотелось возразить. Он должен был это понимать. Как же иначе? По изумленному выражению его лица сестра догадалась: Джейк Миллер, как всегда, был сосредоточен на своих желаниях и даже не замечал, как его поглощенность собой ранит окружающих. Все характеры в фильме были переданы очень точно — все, кроме Джейка-Джоша, спасителя семьи.

Эшли взяла брата под руку и вывела его из зрительного зала.

— Мне на сутки дали освобождение от семейных хлопот, и я не собираюсь тратить это драгоценное время впустую.

Джейк засмеялся, и они вышли в оживленное фойе, где все хотели с ним поговорить. Эшли стояла рядом с братом и соглашалась с мужчинами среднего возраста в выцветших джинсах и кожаных ботинках, что Джейк великолепен и что никто не заслуживает успеха больше, чем он. И так оно и было.

Когда они вернулись в отель, Дебора и Бек уже уехали.

Теперь, когда все подготовлено к похоронам, Бек не знает, чем занять себя до воскресенья. Надо бы взять выходной; но тогда она будет сидеть дома и думать о смерти Хелен, о брошке, о коврике у входной двери, где больше не стоит обувь Тома, обо всем остальном, что исчезло из квартиры вместе с ним, — мешке с принадлежностями для софтбола около дивана, его одежде вперемешку с ее вещами в корзине для белья — и о следах его присутствия: мебели, которую он приобрел и оставил ей; адресованной ему почте, которую она потихоньку относит в его кабинет, когда он в суде или на предварительном следствии; части арендной платы, которую он заплатил вплоть до октября, когда истечет срок договора. Бек возражала, чтобы Том вносил бóльшую часть суммы, когда они жили вместе, и определенно не хочет, чтобы он продолжал платить ее сейчас, когда съехал с квартиры. Но ей не по карману оплачивать аренду в одиночку, как, впрочем, и переехать, а потому она решила воспринимать этот вклад как репарации за его трусость. И все же она не желает тратить день на валяние в кровати, а потому надевает блейзер, черные джинсы, застегивает старомодное шерстяное пальто, оборачивает вокруг шеи шарф и выходит из квартиры. Когда она ступает на крыльцо, в груди что-то трепещет, и Бек бегом возвращается домой. На тумбочке у кровати находит брошь и пристегивает ее к лацкану в память о Хелен, как траурную ленту.

Еще нет девяти, и офис полупустой. В кабинете Тома темно, Бек, быстро прошмыгнув мимо, доходит до своего рабочего места и включает компьютер.

Карен стучит в перегородку, осматривая полки Бек без семейных фотографий, мотивирующих цитат в рамках и почтовых открыток от дальних друзей.

— Как бабушка?

— Скончалась, — отвечает Бек, не отрывая глаз от монитора. Только бы не видеть скорбного выражения на лице сотрудницы, а то слез не сдержать. — Я доделаю обзор по делу Каннингема, и потом мне нужно взять отгулы на первую половину следующей недели.

— Ах, Бек! — Карен склоняется к ней и неловко обнимает Бек вместе со спинкой стула. — Не волнуйся об обзоре, его может подготовить кто-нибудь другой.

— Лучше, если это сделаю я.

Карен продолжает нависать над ней и гладить ее по плечам. В другой день Бек от этого покоробило бы, но сегодня ей приятно, что нашелся человек, желающий ее утешить, особенно из малознакомых. Карен переводит глаза на брошь. Бек смущенно касается украшения.

— Это бабушкина брошь.

— Какая прелесть. — Карен наклоняется так близко, что Бек видит перхоть в ее проборе. — Можно мне… — Она указывает на орхидею.

Бек ерзает на стуле, наблюдая, как Карен приподнимает лацкан, чтобы рассмотреть брошь.

— Кажется, это вещица сороковых или пятидесятых годов. — Карен вынимает из кармана мобильный телефон и включает фонарик. Когда свет отражается в кристалле, сотрудница ахает от восторга.

— Просто старая бижутерия, — говорит Бек.

— Не уверена. — Карен обводит пальцем ослепительные лепестки. — Бриллианты, кажется, настоящие. И большой камень тоже драгоценный. Когда я поднесла к нему фонарик, он вспыхнул всеми цветами радуги — кварц или стекло не обладают такой способностью.

Бек вполуха слушает Карен, объясняющую со своим сильным филадельфийским акцентом, как рассеивается свет, как преломляется в гранях камня. Цитрин — вид желтого кварца, который обычно использовался в бижутерии в середине века, — имеет очень низкую дисперсию, а потому свет в нем не разлагается на все цвета радуги.

— Могу предположить, что это хризолит. — Карен шумно втягивает воздух. — Он скорее желтый, чем зеленый, а значит, менее ценный, чем темный хризолит. И все-таки он очень прозрачный, особенно для такого большого камня.

Бек буквально слышит, как Хелен хихикает. Сколько внимания простой побрякушке.

Карен замолкает, выключает фонарик в телефоне и выпрямляется.

— Извини, я не хотела быть бесцеремонной. Просто я из семьи ювелиров.

Бек старается сдержать смех.

— Да нет, дело не в этом… Если бы ты знала мою бабушку, то поняла бы, что это подделка. У нее не было… Она была не из тех… — Ей отчаянно хочется рассказать этой почти незнакомой женщине, какой была ее бабушка. Хелен собирала мясные кости на бульон, ставила новые подошвы на обувь и чинила одежду. Она была слишком прагматична и чужда сантиментов, чтобы хранить в доме драгоценное ювелирное украшение.

Карен берет со стола Бек пачку стикеров и царапает на верхнем листке адрес.

— Я не специалист, но, по-моему, ты носишь на пальто новую машину.

«Киа» или «теслу»? — хочет схохмить Бек, но Карен с очень серьезным видом вручает ей записку.

— Посоветуйся с Лео. И если он попробует заявить тебе, что брошь в плохом состоянии, передай ему от меня, чтобы не паясничал.

Закончив обзор, Бек садится в лифт и оттягивает лацкан пальто, чтобы рассмотреть орхидею. В флуоресцентном свете желтый камень выглядит тусклым. Непонятно, с чего это Карен так возбудилась. Вероятно, увидела в камне отражение собственных фантазий, расщепившееся на сотни выдумок о семейных реликвиях, которые люди часто лелеют.

Двери лифта открываются, и, выходя в вестибюль, Бек застегивает пальто, чтобы смело встретить холодный день. Выйдя через крутящиеся двери на улицу, она достает из кармана шарф, заворачивает его вокруг шеи и в этот миг смотрит на лацкан. Солнечный луч падает на орхидею, желтый кристалл вспыхивает радужным светом, и у Бек внезапно перехватывает дыхание от невозможной красоты камня. Она оглядывает тротуары, проверяя, заметил ли кто-то еще это сияние, но пешеходы невозмутимо продолжают свой путь. Бек быстро отстегивает брошь, прячет в сумочку и, прижимая ее к себе, направляется к автобусной остановке. Нужно идти в суд, чтобы начать оформление документов на наследство. Это самый первый реальный шаг в прощании с Хелен, и его надо предпринять еще до звонка раввину и разговора с патологоанатомом. К этому она еще не готова.

Сунув свободную руку в карман пальто, Бек ждет автобуса на углу. Ее пальцы нащупывают записку Карен. «Братья Романо, ювелиры. Сэнсом-стрит, 714». На дне сумочки она находит брошь в виде орхидеи и переводит взгляд с нее на желтый стикер.

Потом она фотографирует украшение и отправляет снимок единственному знакомому ювелиру, бывшему клиенту их фирмы Виктору. «Мне досталось это в наследство, — объясняет она. — Коллега считает, что вещь может быть ценной. На фото не видно, но камень (возможно, хризолит?) сверкает на свету. Что вы думаете?»

«Это просто смешно», — говорит она себе, нажимая на «Отправить», и продолжает ждать автобуса. Телефон звякает почти сразу же, и она удивляется: неужели Виктор так быстро отвечает? Но оказывается, что это Джейк прислал сведения о своем рейсе, как будто его кто-то собирается встречать. Бек так погрузилась в подготовку к похоронам, что полностью не осознала перспективу снова увидеть братца. И не просто увидеть, а провести с ним три дня в четырех стенах в доме на Эджхилл-роуд.

Подходит автобус, и Бек уже собирается подняться по ступеням, как телефон бренчит снова. На сей раз это Виктор.

«Приезжайте ко мне немедленно».

Драгоценности для Виктора — не камни, не товар, не обещание вечной любви и не показатель социального статуса. Они для него — миллионы лет истории, объяснял он Бек. Сначала — углерод в мантии Земли, затем — открытия среди обломков земной коры и, наконец, вещественное доказательство множества жизней, которые прикасались к каждому камню. Кто еще, если не Виктор, может адекватно оценить брошь Бек?

Бек познакомилась с Виктором, когда ему понадобились услуги юриста. С самого начала сотрудничества они почувствовали внутреннее родство. Профессиональный ювелир и геммолог, Виктор занимался дизайном изделий в «Тиффани», пока работодатель не обнаружил, что он подхалтуривает на стороне, благодаря чему купил пентхаус в элитном районе Филадельфии. Раньше Бек не знала, что контрафактные украшения ничем не отличаются от подлинных. Как оказалось, при незаконном использовании товарного знака кольцо считается поддельным, даже если в него вставлены настоящие бриллианты. Что в этом плохого? — недоумевал Виктор, и Бек с ним согласилась. Он использовал собственный уникальный дизайн — что с того, что он повторял изделия, созданные им же для «Тиффани»? На упаковке не было написано «Тиффани и Ко», пусть даже она поразительно похожа на маленькую бирюзовую коробочку. Бек нравилось намерение Виктора сделать обручальные кольца а-ля «Тиффани» более доступными, а Виктору нравилось, с какой безудержной страстью Бек стремилась доказать законность его бизнеса.

Итак, по приглашению Виктора Бек направляется пешком к нему на Риттенхаус-сквер. Подойдя к дому, она поднимает голову и смотрит на непрозрачные окна уходящего в небо здания. Она была здесь один раз в прошлом году, когда клиент устроил благодарственную трапезу для Бек и Тома, руководившего тем делом. Судья вынес решение, что коробочки для изготовленных Виктором колец не повторяли стиль «Тиффани», и ювелиру не пришлось оплачивать компании ущерб. Ему разрешалось сохранить заработанные на контрафакте деньги при условии, что он перестанет создавать поддельные кольца. Чтобы отпраздновать удачное завершение дела, Виктор выставил шампанское и изысканную закуску — яйца бенедикт с соленым лососем вместо ветчины, — и после трех выпитых бокалов вино ударило Бек в голову. Когда Виктор провожал ее и Тома до лифта, она старалась это скрыть. Оказавшись в маленькой мраморной кабине, Бек глянула на Тома, пытаясь понять, пьян ли он. Это был их первый совместный процесс, они никогда еще ни о чем другом не разговаривали, и между ними определенно не возникало электричества. Но в том тесном пространстве он посмотрел на Бек алчущим взглядом и вдруг поцеловал ее. От удивления Бек не ответила на поцелуй. Он смущенно отстранился. Последовали извинения — это было неуместно, ему так стыдно, он не должен был… — пока она не поцеловала его, скорее чтобы заставить замолчать, чем снова почувствовать прикосновение его губ.

Теперь Бек стоит и смотрит на темные окна, досадуя, что ей придется снова ехать в том самом лифте.

Виктор открывает дверь. Он выглядит моложе, чем год назад, скорее лет на шестьдесят, чем на семьдесят один. На нем облегающая черная кашемировая водолазка, седые волосы зачесаны назад, на мизинце печатка с бриллиантами.

— Мисс Миллер, — здоровается Виктор и приглашает ее войти. Бек позволяет ему снять с нее пальто и повесить на вешалку в прихожей.

— Вы узнали секрет омоложения?

Виктор смеется.

— Это благодаря душевному спокойствию. Спасибо вам.

Именно Бек обнаружила, что коробочки для украшений Виктора при прямом свете отливают зеленью, а значит, имеют не бирюзовый цвет, как у «Тиффани», а цвет морской волны, настолько распространенный, что его нельзя считать чьей-нибудь торговой маркой. Дело помогло обеспечить Виктору финансовую состоятельность, а Тому проложило путь к партнерству в фирме. Бек получила мало преимуществ, если не считать возможности насолить абстрактному мужчине-сексисту — она ничего не имела против конкретно «Тиффани», кроме того что эта корпорация обогащается за счет желания женщин чувствовать себя любимыми, — а также подарочного сертификата от фирмы на посещение ресторанов Стивена Старра по собственному выбору.

Бек идет вслед за Виктором в гостиную с заставленными книгами стеллажами вдоль стен, и он предлагает ей бокал шампанского. Памятуя, какое действие произвело на нее шипучее вино в прошлый раз, Бек отказывается. Виктор наливает себе напиток и садится напротив нее в кожаное кресло с высокой спинкой.

— Что ж, давайте посмотрим на загадочную брошь, — говорит он, закидывая ногу на ногу.

Бек находит на дне сумочки орхидею и протягивает Виктору. Он на удивление долго рассматривает украшение, поворачивая его разными сторонами к свету. Брошь сверкает у него на ладони, и, хотя лицо у ювелира остается невозмутимым, Бек замечает блеск в его глазах.

С кофейного столика Виктор берет лупу, подносит ее к правому глазу и склоняется над орхидеей. Изучая большой желтый камень, ювелир слабо, почти неразличимо похмыкивает.

— Это принадлежало вашей бабушке? — наконец спрашивает он, не отрывая глаза от лупы.

— Брошь старинная?

Виктор кладет лупу на кофейный столик и прикладывает орхидею к кашемировому джемперу.

— Это застежка для меха. Сделана на заказ.

Для какого еще меха? Бабушку и с ценной брошью-то вообразить невозможно, не то что в норковом палантине. Ах, Хелен! Вот она, наверно, сейчас потешается.

Виктор переворачивает брошь и показывает на цифры, выбитые на металлическом кольце, окружающем поясок камня: «950».

— Платина. Во время войны она была недоступна для ювелиров, так что изделие определенно послевоенное.

Кроме цифр, на кольце выгравировано «ДжШ».

— Это называется клеймо мастера, вроде подписи ювелира. Правда, мне оно неизвестно, а значит, это не большой ювелирный дом. — Виктор поворачивает брошь лицевой стороной и обводит пальцем лепестки. — Такой тип pavé2 был распространен в пятидесятые. Я бы сказал, что вещица сделана в пятьдесят четвертом или пятьдесят пятом году. — Он проводит пальцем по большому желто-зеленому камню посередине, который Бек уже называет про себя хризолитом, и широко улыбается. — А вот это очень интересно. Учитывая период, здесь должна быть бриллиантовая огранка, но камень огранен двойной розой, а такой способ обработки вышел из моды в начале тысяча девятисотых годов. В середине века о нем уже не слышали. — Он сдерживает смех, и его лицо молодеет еще больше.

— Это хризолит? — Бек не уверена, что произносит название камня правильно, и по выражению лица Виктора делает вывод, что безбожно исковеркала его.

— Бек! — возбужденно восклицает он. — Это бриллиант!

Бек ничего не понимает в бриллиантах. Она всегда предпочитала бирюзу изумрудам, а серебро золоту. Но она знает, что большой бриллиант Эшли массой три карата — всего лишь зернышко в сравнении с камнем, лежащим в руке Виктора.

— Правда? Такой огромный?

— Вот именно. — Они молча смотрят на ярко сверкающий крупный желтый бриллиант.

У Бек внезапно кружится голова. Самое ценное богатство Хелен, не считая дома на Эджхилл-роуд, — телевизор, купленный несколько десятилетий назад. Откуда у нее такой бриллиант? Судя по всему, она не только им владела, но была им одержима.

— Давайте не будем забегать вперед, — предостерегает Виктор.

Он кладет брошь на стеклянный кофейный столик и исчезает в кухне. Бек слышит, как он включает воду. Виктор возвращается с чашкой мыльной воды, дорожной зубной щеткой, розовой тряпочкой и маленьким металлическим инструментом.

— Не возражаете?

Бек качает головой, и Виктор ловко отгибает крючки, которые держат желтый камень, переворачивает брошь, и камень выпадает из гнезда на розовую тряпицу в его левой руке.

Бриллиант огранен в виде купола с обеих сторон и имеет форму щита размером приблизительно с яйцо дрозда. Виктор окунает зубную щетку в мыльную воду и начинает скрести граненый желтый камень. Он на глазах становится более прозрачным, хотя и немного тускнеет.

Виктор хлопает по обитому твидом дивану около его кресла, и Бек подсаживается поближе, наклоняется к нему, и ювелир поднимает бриллиант к свету. Одна сторона камня несимметрично выступает.

— Видите искривление вот здесь? — Он проводит пальцем по неровной стороне по направлению к верхней грани бриллианта. — Заметили, что огранка не улучшает рассеивание света? Это значит, что его гранили ради размера, а не ради сияния. Такая огранка, — он присвистывает, — была распространена в шестнадцатом и семнадцатом столетиях.

— Хотите сказать, что это старинный камень?

— Не просто старинный. Исторический. — С этими словами он передает тряпицу с бриллиантом Бек, вскакивает и начинает осматривать свои стеллажи, занимающие все стены.

Бек с изумлением смотрит на огромный желтый бриллиант, ожидая, когда в нем появится лицо Хелен, которая закатит глаза и заявит: «Брось, ты всегда знала, что у меня есть секреты». Бек действительно понимала, что Хелен не все рассказывает о своей жизни. Например, что случилось с ее семьей во времяхолокоста, почему она приехала в США одна. Бек предполагала, что воспоминания об этом слишком мучительны, чтобы делиться ими. Однако оказалось, что камень хранит такие тайны, которые Бек не может даже вообразить.

Виктор снова опускается в кресло с двумя книгами и электронными весами в руках. Одна из книг в сером холщовом переплете, другая, в глянцевой суперобложке, называется «Знаменитые алмазы».

Бек и Виктор вместе считают количество сторон на щитовидном бриллианте — девять — и взвешивают его на весах — выходит 137,27.

— Это караты? — спрашивает ошарашенная Бек.

Виктор кивает и открывает в книге с холщовым переплетом таблицу со знаменитыми желтыми алмазами. Вместе они просматривают список и находят пятый по величине камень — алмаз «Флорентиец» точно такой же массы и девятисторонний.

— О боже… Это же… С ума сойти. — От изумления Виктор не может произнести законченную фразу. Бек никогда не видела его в такой ажитации. Нога у ювелира неритмично стучит по полу, на лице расцветает восторженная улыбка. Он обнимает Бек и, смеясь, привлекает ее к себе.

— А что это за алмаз «Флорентиец»? — интересуется Бек.

Виктор отпускает ее и листает книгу в суперобложке, пока не останавливается на черно-белой фотографии пышной четырехъярусной шляпной булавки, похожей больше на люстру, чем на украшение для головного убора. Три верхних яруса отделаны мелкими круглыми камнями, окружающими крупные квадратные. Внизу подвеска с самым большим камнем, обрамленным кружевной оправой, усеянной крошечными камнями. Этот нижний примерно такой же формы, как желтый бриллиант, лежащий на весах. Подпись под фотографией гласит: «Алмаз „Флорентиец“ в виде шляпной булавки. Последняя известная закрепка. Фото около 1870–1900 гг.». Ниже еще одно изображение бриллианта. В описании говорится: «„Флорентиец“ был девятисторонним 126-гранным алмазом изысканного желтого цвета в 137,27 карата огранки „двойная роза“. Камень утрачен. На фотографии представлена точная копия».

— На какую же шляпу можно прикрепить подобное украшение? — удивляется Бек.

— На корону. Непонятно, как королевские особы не ломали себе шеи, нося такой вес на головах.

Бек разглядывает снимок шляпной булавки, усыпанной драгоценными камнями.

— И все это бриллианты?

Виктор кивает.

— Каждый из них тоже стоит кругленькую сумму. Здесь, должно быть, сотня камней по нескольку каратов. Украшение принадлежало Габсбургам вплоть до падения империи. После этого… — Виктор машет рукой, показывая, как драгоценность растворилась в воздухе.

— Габсбургам? Вы имеете в виду Франца Фердинанда? — Бек напрягает извилины, вспоминая, что ей еще известно об австро-венгерской императорской фамилии. Она изучала историю в колледже, а по окончании сразу же выкинула ее из головы.

Виктор улыбается.

— Франц Фердинанд у всех на слуху, потому что из-за его убийства началась Первая мировая война, но он никогда не был императором, и «Флорентиец» ему не принадлежал. Камнем владел его дядя, император Франц Иосиф, который вставил его в ожерелье и подарил жене, Сисси. Это, однако, не заставило ее полюбить мужа. — Виктор переворачивает книгу, чтобы прочитать текст под подписью к фотографии. — Похоже, что эту вещь носил кто угодно, только не Сисси. После того как она была убита итальянским анархистом, Габсбурги решили, что бриллиант проклят, и никто не хотел прикасаться к нему. Тогда его вставили в эту шляпную булавку и отдали в экспозицию Художественно-исторического музея в Вене. Когда умер Франц Иосиф, трон унаследовал его внучатый племянник Карл, но ненадолго. Через два года после коронации закончилась Первая мировая война и монархия была свергнута. Перед побегом Карла вместе с семьей он поручил одному из своих советников забрать императорские драгоценности из казны и «Флорентийца» из музея и заранее переправить их в Швейцарию. Однако, когда монаршая семья прибыла за границу, бриллианта среди остальных сокровищ не оказалось. Его так больше никто и не видел.

Бек указывает на желтый алмаз, внезапно опасаясь прикасаться к нему.

— До сего дня? Вы думаете, это он и есть?

— Есть вероятность, что этот бриллиант вырезан из камня большего размера, но он имеет тот же вес, что и «Флорентиец». К тому же, как гласит таблица в этой книге, в мире только четыре известных желтых алмаза весом больше 137,27 карата — «Несравненный», «Оппенгеймер», «Де Бирс» и «Красный крест», — и их местоположение известно.

— Так что же получается: или кто-то… как это… добыл огромный желтый алмаз и держал его в секрете столетиями, или это и есть «Флорентиец»?

— Удивительно, что его не переогранили. Обычно, если бриллиант пропадает… — Бек замечает, что Виктор не употребил слово «украден», — его гранят по-новому, чтобы камень нельзя было узнать. Вашей бабушке, видимо, был очень дорог этот алмаз, раз она сохранила его в изначальном виде и спрятала в брошке середины века.

Бек переводит взгляд с фотографии шляпной булавки на орхидею на столике. Брошь с крошечными камнями, уложенными в pavé, существенно отличалась от многоярусного шляпного украшения с массивными круглыми и квадратными бриллиантами. Трудно поверить, что в этих двух вещицах присутствует один и тот же камень. Невероятно, но факт.

Виктор внимательно смотрит на Бек, и она понимает, что хмурится.

— Это удивительное открытие. Благодаря этому бриллианту вы невероятно разбогатеете.

— Если только он по закону принадлежит мне.

Виктор пожимает плечами.

— Есть люди, которые не заботятся о подобных пустяках. Но мы опять забегаем вперед. Сначала нужно его классифицировать.

— Что это значит?

Виктор находит коробочку для камня и объясняет: прежде чем официально заявлять, что это «Флорентиец», необходимо отправить его в Международное геммологическое общество, чтобы подтвердить, что это на самом деле бриллиант. После проверки специалисты составят отчет об экспертизе цветного бриллианта, описывающий физические свойства, степень прозрачности и точные размеры.

— А не опасно отправлять куда-то такой дорогой камень?

— Это лучшая организация геммологов в мире. Я сам отвезу им камень. Все будет анонимно, так что, даже когда подтвердится его подлинность, никто не узнает, для кого проводилось исследование.

У Бек жужжит телефон. Пишет Эшли: «Запасись, пожалуйста, едой на воскресенье. Ты же знаешь, какой я становлюсь, если не поем». Она добавляет смайлик в виде монстра, как будто от этого ее требование звучит менее нахально. Эшли общается в мессенджерах так, словно все на свете являются ее подчиненными. Хотя для неработающего человека у нее и так много подчиненных — няни, человек, выгуливающий собаку, тренер, целый штат домработниц, — Бек не одна из них.

«У нас же шива, — отвечает Бек. — А еврейских традиций без обильной еды не бывает».

«Отлично! Дай знать, если нужна помощь», — откликается сестра.

Бек сразу же чувствует себя стервой из-за своей придирчивости, но потом вспоминает, что Эшли уже нечего поручить — Бек все приготовила.

Телефон показывает время 15:30.

— Мне нужно идти в суд оформлять документы на наследство.

Виктор протягивает ей брошь с пустым гнездом посередине на месте алмаза.

— Здесь еще изумруды на несколько каратов, и бриллианты тоже. Вы можете продать их и отдать платину в переплавку. И один непрошеный совет: лучше не включать брошь в список наследуемых вещей. По крайней мере, пока мы не удостоверимся, с чем имеем дело.

Бек понимает, что хочет этим сказать Виктор. Если включить брошь в список, ее зарегистрируют. Придется платить налог, высокий налог, и Бек вынуждена будет продать украшение. А перед этим нужно убедиться, что вещь действительно принадлежит ей. Пока Бек точно не знает ее ценности, это просто дорогая лишь сердцу фамильная реликвия, ничего не стоящий предмет бижутерии, за обладание которым никто не станет с ней соперничать.

Когда Виктор провожает ее к выходу, Бек интересуется:

— За сколько можно продать такой алмаз?

Виктор вытягивает губы, подсчитывая в уме стоимость.

— Обычный бриллиант такого размера стоит около трех миллионов. Если удастся подтвердить, что это «Флорентиец», думаю, вы сможете получить за него десять.

Бек лишается дара речи. Это больше денег, чем она может вообразить, больше, чем она брала в качестве бесполезного кредита на обучение в юридическом институте, и больше оставшейся суммы долга по кредитной карте, который мать накопила на ее имя, когда Бек была подростком.

— Десять миллионов? — только и может прошептать она.

— Цену подобных алмазов формирует история, происхождение. Одно дело — бриллиант весом сто тридцать семь каратов, и совсем другое — бриллиант весом сто тридцать семь каратов, принадлежавший Марии-Антуанетте или Наполеону.

Виктор объясняет, что Мария-Антуанетта родом из Габсбург-Лотарингского дома и надевала этот бриллиант на свадьбу. Вторая жена Наполеона, также из австрийского монаршего дома, не расставалась с ним во время своего недолгого пребывания французской императрицей.

В лифте Бек и не вспоминает о том, как Том целовал ее в этом тесном зеркально-мраморном помещении. Горячка из-за перспективы получить столько денег не отпускает ее до первого этажа, пока Бек наконец не начинает подташнивать. Она уверена, что экспертиза признает в алмазе «Флорентийца». Также она совершенно не сомневается: Хелен знала, что это не бижутерия, и в завещании назвала украшение своим именем — брошь с желтым бриллиантом. Так почему же бабушка не продала ее, чтобы вырваться из убогой жизни? Ведь полно покупателей, которым наплевать на то, как драгоценность попала к нынешнему хозяину и есть ли у него доказательства законного владения ею. Зачем же Хелен хранила такую дорогую вещь? А если она знала, что эта брошь стоит гораздо больше ее дома и всех сбережений, спрятанных под матрасом, почему оставила украшение исключительно ей, Бек?

Когда открывается дверь лифта, Бек не может двинуться с места. Она ведь отправила копии завещания членам семьи.

Она выхватывает из кармана телефон и просматривает короткие, почти безразличные ответы на свой имейл. Ни один из адресатов не упоминает о непонятной броши. Бек расслабляется. Родные, конечно же, не заметили примечания. Для этого требуется внимание к подробностям, а никто из Миллеров им не обладает. Кроме того, у них нет оснований ждать приятных сюрпризов от завещания, и они не подозревают, что эти четыре слова — «моя брошь с желтым бриллиантом» — сулят Бек целое состояние.

— Едете наверх? — спрашивает входящий в лифт мужчина.

Бек качает головой и выскакивает в вестибюль. Выходя на Восемнадцатую улицу, она кивает швейцару, который подозрительно смотрит на нее, а может, ей просто так кажется. Бек ощущает чувство вины и понимает, что оно вызвано не тем, что она сделала, а тем, что только собирается сделать.

Встретившись с родственниками на кладбище, она не станет рассказывать им про брошь. Дело не в деньгах. Брошь была тайной Хелен, и, оставив ее Бек, она передала эту тайну по наследству внучке.

— Это называется клеймо мастера, вроде подписи ювелира. Правда, мне оно неизвестно, а значит, это не большой ювелирный дом. — Виктор поворачивает брошь лицевой стороной и обводит пальцем лепестки. — Такой тип pavé^[2] был распространен в пятидесятые. Я бы сказал, что вещица сделана в пятьдесят четвертом или пятьдесят пятом году. — Он проводит пальцем по большому желто-зеленому камню посередине, который Бек уже называет про себя хризолитом, и широко улыбается. — А вот это очень интересно. Учитывая период, здесь должна быть бриллиантовая огранка, но камень огранен двойной розой, а такой способ обработки вышел из моды в начале тысяча девятисотых годов. В середине века о нем уже не слышали. — Он сдерживает смех, и его лицо молодеет еще больше.

Четыре

Дебора и сама не верит, что опоздала. Ее внутренние часы явно отстают примерно на десять минут от времени на телефоне, но как можно опоздать на похороны собственной матери?

Когда она бегом взлетает по засыпанному снегом склону холма к могиле, выражения лиц ее детей говорят о том, что их ничуть не удивляет материнская безалаберность.

Женщина-раввин замолкает, увидев тяжело дышащую Дебору, и продолжает читать псалмы на иврите. Хотя для Деборы это сплошная абракадабра, мягкий ритмичный голос успокаивает ее. Конечно же, Хелен потребовала раввина женского пола. Она никогда не посещала врачей и парикмахеров — мужчин. Если бы можно было найти женщину-могильщика, она бы предпочла привлечь к похоронам и ее тоже.

— Ты опоздала, — шипит Бек, не отрывая глаз от раввина.

— Я заблудилась.

— Как можно заблудиться в Бала-Кинвуд? — раздраженно шепчет Бек.

— Ведите себя прилично, — говорит Эшли матери и сестре, хотя, кроме раввина, здесь посторонних нет.

Хелен особо оговорила в завещании, что на похоронах должны присутствовать только члены семьи. Дебора знает, что других родственников, кроме Миллеров, у матери не было. О судьбе родителей и брата Хелен ей известно только, что они погибли во время холокоста. В детстве Дебора слышала бесконечные истории о бабушке Флоре, которая водила Хелен в кино, ее брате Мартине и отце Лейбе, который катался с ней на колесе обозрения, но об их смерти Хелен никогда не рассказывала. А семью своего отца Дебора и вовсе не знает. Он погиб в Корее, когда ей было два года. Были у него родные или нет, Хелен с ними тоже никогда не встречалась. Во всяком случае, так она говорила дочери.

Дебора гладит кристалл в кармане пальто, пытаясь сосредоточиться, пока раввин читает кадиш. Несмотря на то, что это место находится в нескольких километрах от ее родного дома, она действительно заблудилась. Откуда ей было знать, что есть два кладбища Лорел-Хилл? Однако, слушая рабби, Дебора в глубине души понимает, что опоздала все-таки намеренно, чтобы избежать неловкой церемонии воссоединения с детьми.

Дебора так и пышет маниакальной энергией, и Бек отодвигается от матери подальше. Надо же, просто подошла к младшей дочери и встала рядом с ней, словно они союзники. Между тем то, что Бек живет ближе всех к Деборе, не делает их близкими людьми. Они разговаривают, дай бог, раз в месяц, обычно о Хелен. Бек может пересчитать по пальцам одной руки встречи с матерью за последний год. Она продолжает потихоньку отступать от Деборы, но еще чуть-чуть, и она окажется плечом к плечу с Джейком, а с ним она тоже не хочет иметь ничего общего.

Пока Джейк слушает рабби, ледяной ветер хлещет его по лицу. Интересно, в Филадельфии всегда так холодно в марте? Он уже давно живет на Западном побережье, и у него даже нет приличного зимнего пальто, а потому он стоит на краю могилы, запахнув полы джинсовой куртки и сложив руки на груди. Глаза чешутся после бессонной ночи в самолете. Он прилетел в половине седьмого утра и взял такси до Эджхилл-роуд — хотел в последний раз посмотреть на дом как на жилище Хелен. Там почти ничего не изменилось, словно можно было, как в детстве, проскакать по дорожке к крыльцу, распахнуть дверь и увидеть Хелен в широких шерстяных брюках, потягивающую на диване бренди. Джейк посидел на ступенях, чувствуя, как утреннее тепло просачивается сквозь морозный холод. Снова встретиться с Бек, с Деборой будет труднее, чем он предполагал.

На кладбище он явился первым, и, к счастью, следующей приехала Эшли. Он обнял сестру и спросил:

— Мы можем что-то сделать с домом?

— Например? — Эшли выглядела хронически усталой, даже кожа стала землистого оттенка.

— Нельзя отдавать его Деборе.

— Почему?

— Из-за всего, чего мы по ее милости нахлебались.

— Уж сколько лет прошло.

Эшли прожила на Эджхилл-роуд всего год. Ее не было в доме, когда недельное присутствие Деборы сменялось многомесячным отсутствием, и она не видела, как это повлияло на Бек. А вот Джейку пришлось наблюдать превращение когда-то жизнерадостной младшей сестры в замкнутую, скрытную и обидчивую особу.

— Теперь это просто старый дом.

— Ты же понимаешь, что она при первой же возможности его продаст, — сказал Джейк, подступаясь к вопросу с другой стороны.

— Но если он достанется кому-то из нас, мы поступим точно так же. — И Эшли в своей вечной манере спросила его: — Тебе нужны деньги?

Прежде чем он успел ответить, что дело не в деньгах, с заднего сиденья синего седана вылезла Бек. Она направилась к родным с таким видом, словно обдумывала возможность развернуться и снова прыгнуть в такси.

Бек сердечно обнялась с Эшли, как полагается сестрам, и, поколебавшись, обняла и Джейка тоже. Он попытался прижать ее к себе крепче и задержать подольше, но она почти сразу же отстранилась.

Когда Джейк поднял вопрос о доме в разговоре с Бек, она рассеянно блуждала глазами вокруг, намеренно не глядя на брата.

— Оставь это, — предупредила она.

Он не понял, что она имеет в виду — дом или их взаимоотношения.

— Тебя не злит, что он достанется Деборе?

Бек повернулась к нему, и Джейк бы предпочел не встречаться с ней глазами.

— Ты здесь даже не живешь.

Джейк понимал, что не стоит настаивать, но не мог ничего с собой поделать.

— Нет, ну Деборе!

— Ты ничего не знаешь об их отношениях, — бросила Бек и направилась приветствовать раввина.

Теперь Джейк наблюдает, как его сестру трясет от гнева, и не может понять: как это Бек, да еще в такой ярости, не хочет бороться за дом? Как Дебора может получить дом, их дом, когда она даже не удосужилась вовремя явиться на похороны Хелен?

Эшли и Дебора поворачиваются к Джейку, и он спохватывается: его очередь сыпать землю на гроб Хелен. Джейк вообще удивлен, что Хелен захотела похороны. Она всегда говорила, что тратить деньги на покойника — все равно что поливать искусственные цветы. Нет, он скорее ожидал, что она скажет: «Сожгите мое тело и выбросьте прах на помойку». От этой мысли Джейк цепенеет. Как ему могло такое в голову прийти? Хелен никогда бы не согласилась, чтобы ее тело сожгли.

Земля холодная и крупитчатая. Он зачерпывает щедрую пригоршню и сыплет ее сквозь пальцы в открытую яму. Джейк знает историю семьи Хелен только в общих чертах, но понимает: если ее родные не вернулись из гетто, то хоронили их не в сосновых гробах.

Последней подходит к краю бабушкиной могилы Эшли. Она берет горстку земли и поскорее бросает ее в яму. Она уже начинает жалеть, что приехала на три дня без детей. Будь здесь Лидия и Тайлер, у родственников была бы причина вести себя цивилизованно. Глубокий вздох. Ну уж нет, им не удавалось втянуть ее в их ссоры, когда она была подростком, и сейчас она тоже не станет вмешиваться. У нее достаточно собственных, настоящих поводов для беспокойства. В конце концов, ее жизнь может кардинально измениться.

Когда церемония заканчивается, Бек идет вслед за Деборой к «фольксвагену-раббит» — Красному Кролику, как называла его ее мать, — а Джейк и Эшли в противоположном направлении, к джипу Эшли. У Бек жужжит телефон, и она останавливается, чтобы прочитать сообщение от Виктора: «Экспертиза закончена. Надо забрать бриллиант и документ в течение часа».

«Уже?» — отвечает Бек. Даже учитывая связи Виктора, экспертиза должна была занять неделю.

«Лаборатория не каждый день имеет дело с желтым бриллиантом в 137 каратов».

Бек отмечает про себя, что он не называет камень «Флорентийцем».

Дебора ждет дочь около Красного Кролика. Хотя Бек трудно представить мать в какой-нибудь другой машине, ей все же не верится, что старая колымага еще на ходу. Из-под облупившейся бордовой краски местами вылезла ржавчина, кожаная окантовка кресел полопалась и частично отвалилась, но машина все еще не рассыпалась.

— Мне нужно кое-куда съездить по работе, — говорит Бек. — Я быстро.

— Ты шутишь? — спрашивает Дебора. — Сегодня воскресенье. К тому же ты на похоронах бабушки.

Бек находит в сумке связку ключей, снимает с кольца ключ от дома Хелен и протягивает матери. Дебора качает головой и раскачивает своей связкой.

— У меня уже есть.

— Я обернусь за час. Нужно заехать в одно место.

Дебора отпирает пассажирскую дверцу и распахивает ее перед Бек.

— Я тебя отвезу.

— Да нет, не надо. Правда. Лучше поезжай, вдруг заглянут подруги Хелен. Теперь это твой дом. — Бек достает из сумки составленное ею соглашение, где сказано, что все ознакомились с условиями завещания и возражений не имеют. Миллеры должны подписать его, прежде чем она представит в официальные органы перечень наследуемого имущества, прежде чем брошь по закону станет принадлежать ей, прежде чем дом перейдет к Деборе. — Попроси Джейка и Эшли поставить тут подписи.

— А что это? — интересуется Дебора, не принимая бумагу.

Бек понимает, что отправляет мать в львиное логово, но Дебора этого заслуживает. Если она собирается унаследовать дом, придется преодолевать связанные с этим сопротивление и недовольство. Слава богу, что представился случай переложить на кого-то обязанность заставить брата и сестру подписать документ и избежать сомнительного с моральной точки зрения умолчания о ценной броши.

— Пустая формальность — подтверждение, что мы все ознакомлены с тем, как распределяются доли наследников в завещанном имуществе. Когда все подпишут его и я официально получу полномочия исполнителя завещания, то смогу обеспечить переход к наследникам причитающегося имущества. — Бек рассчитывает, что от обилия юридической терминологии Дебора соскучится и согласится, и та действительно слегка тушуется. — Это значит, что ты сможешь получить дом, — поясняет для нее дочь.

Дебора наконец берет бумагу.

— Никто не хочет, чтобы он достался мне.

Бек не привыкла видеть мать столь подавленной.

— Такова воля Хелен.

Дебора захлопывает дверцу пассажирского сиденья и идет к водительскому месту.

— Мне все-таки кажется, это непорядочно со стороны твоих коллег — заставлять тебя работать сегодня.

— Я им передам.

— Увидимся через час, — скорее утверждает, чем спрашивает Дебора. Она проворачивает ключ в зажигании, и Красный Кролик чихает. Дебора видит в зеркале заднего вида, как уменьшается вдали стройная фигура дочери.

Дебора не хотела перекладывать родительские обязанности на Хелен. Период после бегства Кенни они помнила как в тумане. Она месяцами искала его, но тщетно. Годами посещала семинары по самосовершенствованию и только через несколько лет поняла, что это жульничество. Путешествовала по стране с мужчинами, которые так и не становились ее бойфрендами. Вынашивала идеи бизнеса, которые не осуществлялись. Своим детям она не смогла бы это объяснить, а Хелен никогда не требовала объяснений. Когда Дебора вернулась, Хелен приняла ее без упреков в духе «Ты же мать. Как ты могла бросить своих детей?». Дебора, кроме прочего, была дочерью. И, как дочь, она уехала из дома.

Виктор ждет Бек со своим вечным бокалом шампанского. Увидев черную ленточку, прикрепленную к джемперу, он меняется в лице.

— Вы прямо с похорон. Извините, я не знал.

Она пожимает плечами и берет из рук Виктора бокал.

— Пожалуйста, скажите, что у нас есть повод для праздника.

Виктор хихикает, не в силах сдержать воодушевление. Бек проходит следом за ним в гостиную, где лежит коробочка с бабушкиным желтым бриллиантом, а рядом глянцевая брошюра от Международного геммологического общества.

Когда Бек открывает отчет об экспертизе, в глаза ей бросается схематический рисунок бриллианта Хелен. Документ состоит из цифр и физических показателей: размеры и пропорции алмаза, вид шлифовки, характеристики цвета и прозрачности, вкрапления и результаты исследования в ультрафиолетовых лучах — Виктор объясняет, что при таком опыте изучается цвет, испускаемый бриллиантом в данных условиях. В комментариях геммолог перечисляет уникальность огранки, количество граней, перьевидное включение в форме сердца вдоль рундиста — пояска бриллианта.

Виктор указывает на рисунок камня с сердечком внутри.

— Внутри бриллианта есть крошечные трещины. Возможно, именно поэтому ваша бабушка не распилила его: в процессе он мог расколоться.

Виктор продолжает избегать названия «Флорентиец». В отчете также не упоминается это наименование.

— Значит, это не «Флорентиец»? — с разочарованием спрашивает Бек.

— Геммологическое общество не идентифицирует камни, только исследует их качества, — объясняет ювелир.

— А какая разница?

— Экспертиза описывает характеристики, а не историю камня.

Бек следует за Виктором в столовую, где под фарфоровыми колпаками стоят две тарелки. Угощение, помощь с оценкой бабушкиного бриллианта — это не только жесты великодушия и благодарности. Несмотря на пентхаус с видом на парк, богатую библиотеку и запасы дорогого шампанского, Виктор одинок. Надо почаще его навещать.

Усаживаясь во главе стола, Виктор говорит:

— Характеристики помогают идентифицировать камень. Большинство бриллиантов неидеальны. У них бывают трещины в виде перьев, как в вашем алмазе, и другие включения. Несовершенства делают их уникальными, по ним их и распознают. Результаты экспертизы указывают, в чем уникальность бриллианта, а не сопоставляют эти особенности со свойствами известного камня. — Виктор поднимает колпаки с тарелок и демонстрирует почти идеальные бутерброды с яйцами пашот и соусом. — У вас в собственности оказался «Флорентиец». Нужно только доказать это.

Когда Миллеры возвращаются с кладбища, в доме уже кто-то завесил все зеркала. Наверно, Эстер, предполагает Дебора: соседка расставляет в столовой готовые закуски из магазина.

У Деборы перехватывает дыхание от вида ругелаха, ветчины и соленого лосося. На тарелке, из которой она ела маленькой девочкой, разложены пирожки, и это зрелище потрясает ее больше, чем церемония похорон. Мало что изменилось в доме со времен ее детства — все те же тарелки с рисунком в виде плюща по краям, все тот же дубовый стол, купленный Хелен на дворовой распродаже и оказавшийся слишком большим для скромной столовой. Только в углу появился другой телевизор, а на лестнице — ковровая дорожка с розочками; Хелен постелила ее после того, как Бек поскользнулась на ступенях и пришлось накладывать швы.

Дебора оглядывает знакомую гостиную, прикидывая, когда видела Хелен в последний раз, и у нее сжимается сердце: она встречалась с матерью месяц назад, а обычно навещала ее еще реже.

Кто-то берет Дебору за руку и переплетает с ее пальцами свои — розовый маникюр, на безымянном сверкает кольцо с внушительным бриллиантом. Эшли — самая привлекательная из ее детей. Или же ее такой делают мелированные волосы, дорогая одежда и регулярные косметические процедуры. Она теперь почти не похожа на Миллеров. С другой стороны, она больше и не Миллер, а Джонсон — старшая дочь избавилась не только от девичьей фамилии, но и от связанных с нею обид. Эшли не нужно бороться с Деборой за дом, и она не собирается как-то уязвить мать. Однако это не обязательно означает, что она ее простила.

Эстер приказывает всем снять обувь, и Джейк, расстегивая ботинки, наклоняется к сестре.

— Это что еще за командирша? — спрашивает он.

— Разве ты не помнишь Эстер? — шепотом отвечает Эшли. — Живет по соседству. Ее мама была лучшей подругой Хелен.

Джейк вспоминает Нэнси Блум из дома за углом, но не припоминает ни Эстер, ни ее мать из соседнего дома. Он окунает ладони в миску тепловатой воды, которую протягивает ему Эстер, и, стряхивая капли, видит кадр крупным планом: комната с накрытым столом, держащиеся за руки мать и сестра, напряжение и печаль в помещении, ощутимое отсутствие Бек — какая кинематографичная мизансцена. Не исключено, что Джейк напишет сценарий об этой шиве, о Хелен. Это будет фильм, посвященный памяти умершей бабушки, совершенно не похожий на «Мое лето в женском царстве». Новая идея его даже приободряет.

Миллеры все вместе втискиваются на диван, Эстер садится рядом с ними в кресло и смачно причмокивает, уплетая ругелах. От сухого тепла жужжащего радиатора в комнате становится душно. У Миллеров нет аппетита, хотя Эстер каждые пять минут спрашивает их, не голодны ли они. Опустошив свою тарелку, она объявляет, что идет домой, и просит обращаться, если им понадобится помощь.

Когда она уходит, Дебора спрашивает ее:

— А что нам делать теперь?

— Поминать Хелен. — И Эстер захлопывает за собой дверь.

Джейк окидывает взглядом еду на столе.

— Как вы думаете, кто-нибудь еще придет?

— Нет, — отвечает Эшли с нехарактерной для нее суровостью в голосе.

— Ну что ты, конечно, придут и другие, — возражает Дебора.

Все старые подруги-соседки Хелен уже умерли, даже мать Эстер, но Хелен любили многие.

Миллеры сидят молча и ждут прибытия гостей, чтобы начать вспоминать Хелен. Но никто не появляется, и наконец Дебора признается, что проголодалась. В голову ей приходит: хороший способ похудеть — отказываться от еды из-за неловкости. Однако доставит ли ей стройность подобное удовольствие? — раздумывает она, собирая на тарелке сэндвич с ветчиной.

— Вот вам и веганство, — усмехается Эшли. Она хотела съязвить, но ситуация к сарказму не располагает. — Извини.

Дебора пожимает плечами.

— Хелен никогда не выбрасывала еду. Я просто отдаю ей должное. — Она устраивается в кресле, в котором сидела Эстер. Аппетит вдруг почему-то пропадает. — По понедельникам Хелен обычно жарила курицу. Во вторник готовила куриный салат с остатками мяса, которое удавалось отскрести от костей, а по средам у нас всегда был куриный суп. Даже кости шли в дело.

— Мы в курсе, — замечает Джейк. — Мы, знаешь ли, тоже здесь жили.

Эшли с упреком смотрит на брата. Судя по пришибленному выражению лица Деборы, он зашел слишком далеко. Но, в отличие от Эшли, он не собирается извиняться.

— Не понимаю, где Бек, — ерзая на месте, произносит Джейк.

— Ей пришлось отлучиться по работе. — Дебора так и не притрагивается к сэндвичу.

— У человека бабушка умерла, а его даже не могут оставить в покое на выходных? — Эшли вспоминает все те выходные, когда Райан якобы не мог отпроситься, все футбольные соревнования и диснеевские фильмы, которые он пропустил, отпуск в Лос-Анджелесе, который ему пришлось отменить. Он постоянно торчал на работе, но не потому, что этого требовала компания. Эшли сама себе удивляется. Она всегда была такой доверчивой или с тех пор, как муж стал ей лгать?

Чувства Эшли всегда сразу отражались на лице, и при первых признаках смятения по нему словно пробегала туча. Джейк внимательно изучает ее и, так же как старшая сестра, понимает: Бек вовсе не на работе. И хотя он не имеет представления, где она, но просекает, что у Бек очень уж вовремя появилось неотложное дело.

Дебора чувствует, как в комнате растет напряжение, накапливается статическое электричество и вот-вот засверкают молнии. И прежде чем громыхнет и брат с сестрой объединятся против Бек, мать достает документ, который отдала ей младшая дочь.

— Мы должны подписать это соглашение, — говорит она Эшли и Джейку, кладя бумагу на кофейный столик. — Чтобы Бек могла раздать каждому долю наследства.

— Ты имеешь в виду, чтобы ты могла получить дом, — уронил Джейк.

— Хелен была моей матерью, сынок, — ровным тоном отвечает Дебора. — Я знаю, что ты не понимаешь наших отношений, но…

— Вот именно, не понимаю. После всего, что ты сделала с нами, с Хелен, я теряюсь в догадках, почему она оставила наш дом тебе. Из ума она, что ли, выжила? И вообще, почем мне знать, может, ты хитростью заставила ее отписать дом тебе.

— Перестань, Джейк, — предупреждает Эшли.

Дебора и глазом не моргает.

— Я не обязана предоставлять тебе обоснование поступков Хелен.

— Ну, значит, я это не подпишу. — Джейк откидывается назад и складывает руки на груди. Он и сам понимает, что ведет себя как ребенок. Его поза как нарочно подначивает сестру и мать вступить с ним в пререкания.

Эшли и Дебора переглядываются, и мать рада, что хотя бы один ее ребенок не испытывает к ней ненависти, по крайней мере открытой.

— Зачем ты пытаешься еще больше накалить обстановку? — спрашивает она. — Все и так не слава богу.

Джейк с притворным удивлением наклоняется вперед.

— Это я пытаюсь накалить обстановку? Ты серьезно? Круто. Правда, это… — Джейк останавливается на полуслове, услышав стук, и поворачивается.

Незапертая дверь со скрипом открывается. Высокий, гладко выбритый мужчина слегка за тридцать с легким поклоном входит в гостиную.

— Извините, а Бек здесь? — спрашивает он. — Я Том.

Они все слышали о Томе. Хелен говорила Джейку и Деборе, что он надежный, основательный парень. Бек больше нуждается в таком партнере, чем в интересном и веселом. Со своей стороны, Бек рассказывала Эшли, что Том умный и интригующе чопорный, что она даже не догадывалась, как хорошо ей подходит столь консервативный человек. Но однажды она сообщила, что ошибалась: он вообще ей не подходит.

— Бек пригласила вас? — настороженно спрашивает Эшли.

— Вы ведь юрист, да? — Джейк берет со стола соглашение и протягивает гостю. — Не поможете нам прояснить некоторые детали в завещании Хелен, прежде чем мы подпишем это?

— Джейк, — начинает Эшли, — нужно подождать возвращения Бек.

Но Том уже направляется к дивану и берет из рук Джейка бумагу.

Пять

Бек заходит в дом Хелен и столбенеет: вся семья сгрудилась над кофейным столиком вместе с Томом. Дебора смотрит на младшую дочь непроницаемым взглядом, тогда как лица остальных ясно выражают их чувства: Эшли в ярости, Джейк считает себя преданным, Том разочарован. Том. Что он вообще здесь делает? Почему шепчется с ее родными, как со старыми подельниками, собирающимися ограбить банк?

— Я тебя не приглашала, — говорит Бек бывшему бойфренду вместо приветствия. И тут она замечает открытый ноутбук с завещанием Хелен на экране. Видимо, они заметили примечание в разделе IV. Она инстинктивно стискивает сумочку, как будто кто-то из них может выхватить у нее бриллиант.

Бек осматривает родственников, которых, вероятно, не особенно окрыляет их доля наследства. Потом она вспоминает: они ведь не знают о стоимости бриллианта. Значит, просто расстроены из-за того, что Бек темнит.

Том встает.

— Я просто пришел выразить соболезнования.

Бек думает, что он уходит, чтобы Миллеры могли начать неминуемый скандал. Но он приближается к ней, и Бек одновременно хочет и не хочет, чтобы он коснулся ее. Его рука зависает в воздухе над ее плечом — удручающий компромисс между ее желаниями.

— Мы можем поговорить? — Он указывает на крыльцо.

На улице холодно, и Бек старается справиться с эмоциями, часто дыша и выдыхая облачка пара. Противоречивые чувства не отпускают ее — ей хочется заорать на Тома: «Какой черт тебя принес?», и одновременно она желает, чтобы он прижал ее к груди, погладил по волосам, а она обвила бы его руками.

Прежде чем она успевает что-нибудь сказать, Том поднимает руки вверх.

— Я не хотел вмешиваться.

— Что-то не помню, чтобы я тебя приглашала.

— Я сам пришел. Я же знаю, как близки вы были с Хелен.

— Мы с тобой не друзья, Том. Если ты не заметил, я из кожи вон лезу, чтобы не встречаться с тобой на работе.

— Заметил.

— Так почему же ты решил, что я захочу тебя видеть на поминках?

— Я все еще беспокоюсь о тебе. Пусть у нас ничего и не получилось.

— Интересный способ продемонстрировать это — вступить в сговор с моей семьей.

— Бек. — Он протягивает к ней руку. Она качает головой, и он сует руки в передние карманы брюк хаки. Куртки на нем нет, и он заметно дрожит. Бек хорошо его изучила: он не признается, что ему холодно, и останется здесь, сколько она пожелает. — Они орали друг на друга. Я не знал, что делать.

— Мог бы уйти и не совать нос в чужие дела.

Том смотрит на нее так, словно это нелепое предложение.

— Когда я представился, меня попросили взглянуть на расписку об отсутствии претензий по распределению наследуемого имущества, которую ты просишь их подписать. — Ну разумеется, Том произнес полное название документа. Он всегда находит тонкий способ подчеркнуть свою компетенцию, только раньше ее это никогда не раздражало. — Я посмотрел завещание и объяснил твоему брату, что у него нет оснований оспаривать наследование твоей матерью дома. — Том переступает с ноги на ногу и ежится от холода. — Почему ты ничего не сказала родным про брошь?

Том — добросовестный, въедливый юрист, с преданностью букве закона, а не ей. Ему известно, что украшение, поименованное в завещании как «брошь с желтым бриллиантом», должно быть оценено до распределения наследства. Ему известно, что ее семья может оспорить завещание, заявив, что Хелен не понимала ценности предмета, который оставила Бек, или, того хуже, что Бек оказала на бабушку давление.

— Потому что это неважно, — отвечает она.

Том смотрит на нее с сомнением.

— Ты сам знаешь почему.

И он действительно знает. Знает о фильме Джейка, о кредитных картах, которые Дебора оформляла на имя Бек, о регулярном длительном отсутствии матери дома, когда дочь не имела понятия, вернется ли она и жива ли вообще. Знает о сложных чувствах Бек по отношению к Эшли, которая сбежала из дома при первой же возможности и снова захотела сблизиться с младшей сестрой, когда родила детей и решила, что семья — это важно.

— Тебе следовало сказать им. Это твоя обязанность как душеприказчика.

— Да что ты? Обязанность? — Бек буравит Тома взглядом, наконец он не выдерживает и отводит глаза, и она понимает, что им не быть вместе, никогда. Обоими руководит неколебимое представление о правильном и неправильном, но у Бек оно, может, и ошибочное, но свое собственное, а у Тома — основанное на законе, то есть на юридических правилах, а не на моральных принципах. — Если я рассказала тебе несколько историй из жизни моей семьи, это еще не значит, что ты разбираешься в наших отношениях. — Бек так пышет гневом, что даже не замечает холода. У нее и без того достаточно поводов, чтобы обрушиться на него, а тут еще и ожидающая ее стычка с родственниками. Поэтому она просто говорит: — Уходи, — радуясь, что смогла сохранить спокойствие, что не дала ему возможности отмахнуться от ее слов как от сказанных в запале.

Том смотрит на часы. Однажды он признался ей, что взгляд на них выручает его в неловких ситуациях, для того он их и носит.

— Мне нужно вернуться домой, чтобы закончить одну работу до понедельника. — Интересно, он помнит, что раскрыл ей этот трюк? — Позвоню тебе позже.

Сунув руки в карманы, Том направляется к припаркованной машине. Он не позвонит, да она и не хочет этого, однако теперь, когда ее телефон молчит, она чувствует себя отвергнутой.

Том машет ей, примирительно улыбается и отъезжает от дома. Глядя вслед его машине, Бек осознает, что он винит себя за разрыв с ней.

Бек может назвать конкретный момент в январе, когда их роман закончился, хотя Том съехал от нее только через месяц. Они лежали в постели, щека Бек прижималась к его безволосой груди, и Том упомянул предстоящую командировку в Лос-Анджелес.

— Там ведь живет твой брат? — спросил он, хотя и так знал ответ. — Поедем со мной?

Том считал семью такой же необходимостью, как дом, или машину, или удобную пару обуви. Он звонил родителям каждое воскресенье, пару раз в месяц встречался с братом. И неважно, что болтать они могли только о группе «Иглз» — с родными встречаются независимо от того, приятно ли проводить с ними время. Собственно, в Бек ему больше всего нравилось, что она весьма ценит общение с Хелен. Он, однако, не мог понять, как же так: когда-то у нее были прекрасные отношения с Джейком, а тут вдруг они пять лет не разговаривают.

Бек сослалась на занятость на работе, но он продолжал гладить ее волосы и наконец спросил:

— Что между вами произошло?

Она — вот дура! — хотела, чтобы он понял ее, а потому рассказала ему все, начиная со школы.

Никому и в голову не могло бы прийти, что в старшей школе Бек была счастлива. Конечно, после того как она перестала думать об отце, когда в душе ее то и дело поднималась обида; когда она воображала мать в вермонтском ашраме, ее одолевал гнев; когда представляла, как брат и сестра начинают новую жизнь в коллежде, ее захлестывала зависть. Но она сколотила в Лоуэр-Мерион тесную группу друзей, более близких и преданных, чем в ее прежней школе. Ей нравились гуляш и жареная курица, которые готовила для нее Хелен. Она была гораздо счастливее, чем думали окружающие, подчеркнула Бек для Тома. И теперь, почти через двадцать лет, это обстоятельство оставалось важным для нее.

Так почему же она сорвалась? Дело было не в оценках — это она тоже подчеркнула. Всему виной мистер О’Нил, учитель английского в одиннадцатом классе. Его самодовольство. Его гнусность. Его совершенно ничем не оправданная неприязнь к ней. Главное, она ведь с удовольствием записалась в его класс. Он включил в программу «Самые голубые глаза» Тони Моррисон, «Бойню номер пять» Курта Воннегута, «Одинокого рейнджера и Тонто Кулачный Бой на небесах» Шермана Алекси. Он носил джинсы и в порыве энтузиазма не брезговал матом.

С самого первого дня Бек ему почему-то не понравилась. Правда, у нее было кольцо в носу и синие волосы, уложенные двумя плетеными пучками на макушке, из-под короткого топа выглядывал пупок с пирсингом, а на пояснице виднелась первая татушка — зеркало Венеры. Но зато она прочитала все, что задавали на лето, и получила 10 баллов из 10 во время блиц-опроса на первом уроке. Она всегда поднимала руку, никогда не выкрикивала с места. И все же мистер О’Нил редко вызывал ее, а если и давал возможность высказаться, то рассеянно кивал на ее продуманные ответы и быстро переключался на другого ученика, рассыпая похвалы Риду Тейлору, или Джону Рубенсу, или другому тупице, хотя они чаще всего отрыгивали идеи Бек в менее внятных формулировках. А хуже всего было то, что за все письменные работы он ставил ей тройки.

Бек же никогда не училась на тройки, никогда не была посредственной ученицей. Когда она попыталась поговорить с мистером О’Нилом о своих оценках, то он довел ее до слез.

«Возможно, если ты будешь уделять больше внимания аргументации, чем надругательству над своим телом, твои оценки изменятся», — заявил учитель. Его взгляд скользнул по маленькой груди вниз, к висящей на пупке подвеске и задержался на голом животе. Потом мистер О’Нил шумно втянул воздух, покачал головой и вышел.

Бек не решилась никому передать его слова и стала носитьна все уроки мешковатые фуфайки. Тройки, однако, не заканчивались, а комментарии на полях сочинений гласили: «Серьезно? Ты издеваешься? Правда, что ли?» Она знала, что пишет хорошо, и понимала, что учитель не имел права делать ей такое замечание по поводу ее тела, но он пристыдил ее и заставил сомневаться в себе. Скоро эти сомнения распространились и на другие предметы, она стала бояться отвечать, сдавать письменные работы и вообще ходить в школу.

Только после того, как она пропустила две недели занятий, из школы позвонили Хелен.

Оглядываясь назад, Бек понимала, что хотела разоблачения. Ей было шестнадцать лет. Она не знала, как рассказать кому-то, насколько жалкой и беззащитной она чувствует себя из-за слов учителя английского. А самое смешное, что Бек провела те две недели в библиотеке, где училась самостоятельно. Ее подруги думали — она прогуливает вместе со взрослым парнем, с которым познакомилась на вечеринке, но единственным взрослым парнем, с которым она проводила время, был библиотекарь, он обсуждал с ней Вирджинию Вулф и Дугласа Адамса, не замечая ни голого живота, ни диких синих волос.

Через две недели она вернулась домой будто бы из школы, а на самом деле из библиотеки и обнаружила сидящую на диване безутешную Хелен. К удивлению Бек, Хелен не кричала на нее и не пыталась внушить ей чувство вины. Вместо этого она сказала: «Я не понимаю, Бекка. Объясни мне, почему такая умная девочка, как ты, прогуливает школу».

После нескольких попыток увильнуть от ответа Бек наконец поведала бабушке о разговоре с мистером О’Нилом, сомнениях в себе, порожденных его словами, о домашних заданиях, которые она выполнила за время своего отсутствия на уроках. Тем не менее о замечании учителя по поводу ее тела она умолчала: ей все еще было стыдно повторить его вслух.

На следующий день в кабинете директора Хелен шлепнула на стол стопку работ, сделанных внучкой за последние две недели, и попросила Бек подождать в коридоре. Бек так и не узнала, что говорила тогда бабушка за закрытой дверью, но, когда она открылась, директор выглядел пристыженным и поверженным, а Хелен — беспощадной и прекрасной. Директор сообщил Бек, что двухнедельное отсутствие не будет занесено в личное дело, но засчитывать или нет выполненные задания, остается на усмотрение учителей. Правда, он заверил ее, что, принимая во внимание обстоятельства, учителя сделают ей поблажку. Бек не понимала, какие обстоятельства он имел в виду, но Хелен дала ей знак поблагодарить директора за такое решение.

И все бы закончилось хорошо, если бы не мистер О’Нил — он был единственным учителем, отказавшимся оценить ее титанический труд. До конца учебного года Бек сидела на его уроках в углу с опущенной головой, покрытой капюшоном, и считала минуты до звонка. Время от времени, когда, например, говорили о травле Эстер Прин или об участи Фредовой, она нечаянно поднимала руку. Мистер О’Нил, так же как и раньше, медленно кивал, выслушав ее ответ, и она не могла расшифровать выражение его лица, однако ей становилось очень не по себе.

Дело не в том, что он поставил ей годовую оценку «три», которая могла помешать ей поступить в колледж. Вовсе не по этой причине она вломилась в кабинет директора и влезла в его компьютер. Просто мистер О’Нил унизил ее, и ему сошло это с рук.

И ей бы тоже сошел с рук ее поступок, ограничься она заменой своей оценки. Но когда Бек вошла в компьютер, то уже не могла удержаться. Она проверила все выставленные учителем английского отметки и обнаружила, что Рид Тейлор, Джон Рубенс и другие тупицы получили пятерки, тогда как большинство девочек — четверки и тройки. Калли Морган с брекетами и прыщами, которая до сих пор выглядела как малолетка, удостоилась пятерки, зато Оливия Томас из группы поддержки, которая носила топы с глубоким вырезом и была второй ученицей в классе, — всего лишь четверки. При этом Лиззи Мейерс, самой грудастой в параллели, звезд с неба не хватавшей, но трудолюбивой, учитель влепил тройку. Эта закономерность распространялась и на аттестацию в других классах мистера О’Нила. Бек насчитала двенадцать девочек, включая себя, чьи оценки явно были занижены. Одиннадцать других учениц, должно быть, переживали ту же беззащитность и уязвимость, как она сама. Преисполнившись чувством солидарности, Бек взбесилась, а потому стала неосторожной. Если бы она просто заменила свою тройку на четверку, никто бы не заметил. Но вместо этого Бек поставила всем обиженным, по ее мнению, девочкам пятерки. Однако и в этом случае все обошлось бы, не будь Лиззи Мейерс настолько сознательной и не поблагодари она мистера О’Нила за то, что он вознаградил ее за упорную работу. Он удивился, заинтересовался и докопался-таки до истины, в результате чего Бек исключили из школы.

Никому, кроме Тома, она не передавала слов мистера О’Нила. Ни Хелен, которая, хотя и выиграла битву против директора в первый раз, все же проиграла войну, когда обсуждалось отчисление Бек. Ни другим бойфрендам, которые даже не догадывались, что ее выгнали из школы. Ни Джейку, который приезжал домой на лето и, просиживая вместе с ней на крыльце бесчисленные вечера и покуривая травку, убеждал Бек, что все обойдется. До Тома Бек не могла собраться с силами, чтобы описать, как глаза мистера О’Нила обшарили ее тело, словно он испытывал одновременно возбуждение и отвращение, словно он был намного лучше ее.

Сначала Том крепко прижал Бек к себе, но слегка насторожился, когда она объяснила свое решение при поступлении в юридический институт умолчать об исключении из школы и годовом домашнем обучении. Он затаил дыхание, когда она сказала ему, что об этом никто бы не узнал, если бы не фильм по сценарию Джейка и не Молли Стэнтон, главная соперница Бек на роль редактора факультетского журнала. Возможно, не выказывай Бек столь откровенно презрение к Молли, которую уже ждало место в отцовской фирме, та не стала бы копаться в ее прошлом после просмотра злополучного фильма. А так она наябедничала декану, сообщив об исключении своей недоброжелательницы из школы, и в результате Бек сейчас была не дипломированным юристом с перспективой стать партнером, а помощником адвоката.

— Так ты жалеешь о содеянном? — спросил Том.

Бек следовало проявить осторожность: ответить «да», выразить, как положено, сожаления и стыд, произнести речь, которую можно было бы обратить к руководству юридического института и комиссии по этике перед экзаменом на право заниматься адвокатской практикой. Но вместо этого она сказала бойфренду правду:

— Я ни о чем не жалею. Мистер О’Нил — похотливый ублюдок, таким не место в школе. А Молли Стэнтон — заносчивая папенькина дочка, и она должна была признать мое превосходство. За меня никто не просил, я училась усердно. Никакой вины я не испытываю, только обиду на то, что со мной обошлись несправедливо.

После этого Том долго кивал, потом повернулся на бок и притворился спящим. Бек слушала принужденные вдохи и выдохи, пытаясь что-то объяснить, чтобы донести до него свои чувства. В тот миг она поняла, что их отношениям пришел конец.

Через месяц, когда он стоял в прихожей с чемоданами в руках, она хотела разозлиться на него. Но она была раздавлена: в первый раз кому-то открылась и в итоге опять осталась одна.

Когда БМВ Тома пропадает из виду на Эджхилл-роуд, Бек смотрит в даль пустой улицы, медля на крыльце дома. Ей нужна передышка, чтобы собраться с духом перед общением с семьей. Она выуживает из сумочки черную бархатную коробочку, открывает ее, и бриллиант сверкает на солнце. Ни за что она не расскажет родным о «Флорентийце». У Эшли в глазах вспыхнут знаки доллара, хотя она единственная из Миллеров не нуждается в деньгах. У Джейка в голове тут же выстроится сюжет нового сценария на основе событий из личной жизни Хелен. А у Деборы задрожат колени, когда она поймет, что дом был всего лишь уловкой, отвлекающей внимание от подлинного алмаза в наследстве.

Бек подумывает солгать — «Вы же знаете Хелен. Это просто побрякушка, которая, по ее мнению, мне подходит. Я и забыла о ней», — но Эшли всегда умела выводить ее ложь на чистую воду. Если родные узнают о бриллианте, придется его продать. Лучше уж, как сделала Хелен, спрятать его в ящике комода — пусть остается сентиментальным подарком, овеянной семейными преданиями реликвией. Ну зачем ей, в самом деле, знаменитый бриллиант?

Бек захлопывает коробочку и бросает ее на дно сумки. Значит, решено. Как ни в чем не бывало войти в дом, словно ей нечего скрывать. Снова вставить камень в брошь и положить ее к бабушкиной бижутерии. Да и вообще Бек охотится не за алмазом, а за его историей.

Когда она возвращается в гостиную, там воцаряется наэлектризованная тишина. Все настораживаются, как будто в комнате полно голодных хищников.

Наконец Эшли хватает ноутбук и показывает его Бек.

— Ничего не забыла нам рассказать?

— Осторожно, — предупреждает Джейк, забирая у нее компьютер. Эшли быстро припечатывает брата суровым взглядом, ожидая, что тот испугается и съежится. — Некоторые из нас не могут себе позволить бросаться ноутбуками.

— А что? — невинным голосом спрашивает Бек. — Ты имеешь в виду брошь?

— Да, Бек, именно брошь. Как бабушка ее назвала?

Джейк читает с экрана:

— «Моя брошь с желтым бриллиантом».

— «Моя брошь с желтым бриллиантом», — повторяет Эшли.

Бек смеется, ощущая пугающее спокойствие. Удивительно, как шестое чувство, интуитивная связь с семьей, позволило ей предсказать поведение родственников. Выходит, отделаться будет легче, чем она ожидала.

— А что? Вы думаете, она ценная? Это просто бижутерия, я нашла ее в ящике комода.

— Можно на нее взглянуть? — спрашивает Дебора. — Что-то не помню, чтобы Хелен носила какую-то брошь.

— Она у меня дома, — не моргнув глазом лжет Бек.

— Как это кстати. — Джейк убирает ноутбук в сумку для документов. — Твой бойфренд сказал, что по тому, как составлено завещание, мы все-таки должны разделить наследство поровну. Можешь забрать брошь себе, но ты должна возместить нам две трети ее стоимости из денег, которые Хелен нам оставила.

Бек вздрагивает.

— Он не мой бойфренд. Но, конечно, я отдам вам двадцать долларов. Вот сколько она стоит. Конечно, ты же так нуждаешься в деньгах… — Бек достает из сумки кошелек, вынимает десятидолларовую купюру, сминает и бросает в брата. — Это вся моя наличность. Остальные десять отдам, как только доберусь до банкомата.

— Ты ведешь себя глупо, — отвечает Джейк.

— Не указывай мне, как себя вести.

— Перестаньте оба! — восклицает Эшли, уперев руки в бока, словно разнимает Лидию и Тейлора.

Дебора повторяет позу старшей дочери и говорит:

— Давайте все успокоимся.

Ее отпрыски поворачиваются к ней с оскаленными зубами, и она садится в кресло, странным образом испытывая гордость за то, что три человека, которых она произвела на свет, могут за себя постоять.

Бек неестественно смеется.

— У меня действительно вылетело из головы. Это просто стекляшка.

— Почему же Хелен упоминает ее в завещании? — прищуривается Джейк.

— Не думала, что и ты у нас охотник за богатством, Джейк. — Бек выразительно смотрит на сестру.

— Что это значит, черт побери? — восклицает Эшли из-за плеча брата, а тот спрашивает:

— Господи, Бек, можешь ты не врать хотя бы секунду?

— Чтобы быть похожей на тебя, эталон честности?

— Когда это я врал? — Отчасти Джейк действительно хочет услышать откровенный ответ.

— Твоя беда в том, что ты путаешь разглашение чужих секретов с честностью.

— Ах, опять старая сопливая история. Ну, я облажался, и что? Когда ты найдешь новую причину дуться на меня?

— Зачем? Ты же не нашел ничего нового. — Бек не знает, что именно произошло с карьерой Джейка, ей известно только, что после «Моего лета в женском царстве» он не написал ни одного сценария.

— Перестань, Бек, — говорит Эшли, замечая, что брат уязвлен. Ей тоже неизвестно, что случилось с его карьерой, пишет ли он или бросил это дело, но она знает, что из-за ссоры с Бек он больше не работает сценаристом. — Давайте не будем отвлекаться. Почему ты не упомянула о броши?

— Тебе не приходило в голову, что я не хотела ранить твои чувства? Извини, Эшли, Хелен любила меня больше всех. Прости, что я не пожелала швырнуть тебе этот факт в лицо.

— Какую чушь ты несешь!

— Не обманывай себя. Если ты проводила с Хелен больше всего времени, это не значит, что ты была ее любимицей, — замечает Джейк.

— Сейчас не место и не время обсуждать это, — напоминает Дебора, складывая на груди руки и подбирая под себя ноги. — Это шива по Хелен.

— Не тебе изображать тут нравственный камертон, — бросает ей в ответ Эшли.

— Когда ты успела стать такой властной? — удивляется Дебора.

— Она всегда такой была, — вставляет Бек.

— Это правда, — соглашается Джейк. Но когда Бек поворачивается к нему, то вовсе не из солидарности.

С этого момента Джейк не помнит, что он говорит, какая из женщин называет его предателем. Он даже не знает, когда они переключили внимание с него друг на друга.

— Бек Миллер, — нараспев произносит Эшли, — защитница чужих чувств. Бек Миллер, деликатная и благородная особа. Не жди, что это напишут на твоем могильном камне.

— Эшли Миллер, — в тон ей говорит Бек, — надежная, как скала. Эшли Миллер, заботливая наседка. Не жди, что это напишут на твоем.

— Девочки, давайте не будем… — пытается разнять их Дебора, но обе дочери сердито зыркают на нее.

— Ну извини, что у меня есть семья, Бек, и я не могу бросить все на свете, потому что у тебя очередная трагедия.

— Когда это я просила тебя о помощи?

— Действительно. Не просила. Ты просто дуешься как мышь на крупу из-за того, что мы не можем волшебным образом прочитать твои мысли и удовлетворить твои желания.

— Это разве я все время требую, чтобы вокруг меня прыгали?

— Хочешь сказать, что я эгоцентристка?

— Тут и говорить нечего — это написано на твоем накачанном ботоксом лице.

— А, значит, ты лучше меня, потому что стремишься сделать себя не привлекательной, а уродливой?

Бек проводит рукой по черным крашеным волосам и складывает на груди татуированные руки. Эшли была красивее ее даже до того, как начала косметические процедуры, — законы сестринского сосуществования предписывали не произносить эту истину вслух.

— Я бы очень хотела взглянуть на брошь, — вклинивается в перепалку Дебора. На самом деле ей наплевать на брошь. Она верит, что Бек берегла чувства брата и сестры, особенно если речь идет о дешевой побрякушке. Но ей не нравится уязвленное выражение на лице Бек, и единственное, что приходит ей в голову, — это отвлечь внимание дочерей, переведя разговор на другую тему.

— Зачем? — спрашивает Джейк. — Ты уже прибрала к рукам дом — теперь собираешься заграбастать еще и брошку?

— Я ничего не прибирала к рукам. Хелен оставила его мне, — отвечает Дебора, уже жалея, что влезла в эту свару.

— А брошь она оставила мне, — добавила Бек.

— Ты же понимаешь, что мы можем оспорить завещание? Потребовать через суд провести оценку, — сказала Эшли.

— Ой, смотрите-ка, кто вдруг стал семейным адвокатом! — рявкает Бек. — Если у тебя муж юрист, значит, ты тоже разбираешься в законах?

— А если тебя выперли с юрфака, ты вдруг сделалась судьей? — парирует Эшли.

Джейк наблюдает, как разгорается грызня между сестрами. Эта сцена прямиком из фильма «Мое лето в женском царстве». Уже не различая смысла взаимных желчных выпадов, Джейк погружается в свои мысли, когда вдруг наступает тишина. В прихожей стоят Эстер и три седые женщины с блюдами для запеканок в руках. Джейк спешит забрать у них угощение, пока гостьи его не выронили.

Скоро Миллерам приходится угомониться, потому что гостиная наполняется пожилыми еврейками, а также являются два соседа и семейная пара помоложе, которая живет за стенкой и делила с Хелен крыльцо. Несмотря на занавешенные зеркала, вымытые руки, блюда с запеканками, это не типичная шива. Все смеются и болтают. Миллеры отступают в конец комнаты и, расслабившись, слушают байки, которые рассказывают гости.

На закате, когда посетители расходятся, дом снова погружается в тишину. Послевкусие ссоры, однако, не выветривается. Родственники покойной падают на диван, слишком уставшие, чтобы говорить. Никто не собирается извиняться. Дебора включает телевизор и щелкает по имеющимся пяти каналам, ненадолго останавливается на вечерних новостях и детской передаче и снова выключает телевизор.

Бек поглядывает на свой телефон. Почти семь. От Тома никаких сообщения. Ну и ладно, не больно-то и хотелось.

Она встает.

— Всё, я домой.

— Ты уезжаешь? — в один голос спрашивают Джейк и Дебора.

Эшли с упреком качает головой:

— Конечно, беги-беги.

— День был тяжелый, мы все устали. Увидимся утром, ладно? — Бек направляется к входной двери.

— Бек, — окликает ее Эшли, — это действительно бижутерия?

Джейк, Дебора и Эшли с оживленными надеждой лицами смотрят на нее с дивана. Встретившись с их голодными взглядами, Бек почти физически ощущает бремя своей семьи.

Тяжесть своего противостояния с Джейком, его вечное желание получить прощение. Хотя он часто шлет ей сообщения с шутками из детства и каждый сентябрь не забывает прислать ей открытку на день рождения, он не извинился напрямую за то, как изобразил ее в своем сценарии. Бек думает, что он до сих пор так и не понял, почему она чувствует себя преданной.

Она ощущает тяжесть своего раздражения по отношению к матери за то, что она их бросила, за то, что завела на имя младшей дочери две кредитные карты, долги по которым Бек все еще выплачивает девятнадцать лет спустя. И все из-за материнских махинаций. До обслуживания банкетов и выгула собак Дебора занималась выпечкой тортов, гаданием на картах Таро, торговала салатными заправками, украшениями со знаками зодиака, таблетками для похудения. Начинать дело и бросать было ее полноценной работой, которая поглощала все ее время, так что на детей его не оставалось.

Бек ощущает тяжесть своих натянутых отношений с Эшли, которая уехала в колледж и нырнула с головой сначала в учебу, потом в замужество, затем в материнство и стала посещать Пенсильванию, только когда появились Лидия и Тейлор. Каждый раз во время своих визитов Эшли разыгрывает спектакль: идеальная домохозяйка, идеальная мама. Как Бек может знать свою сестру, если та сама себя не знает?

Но острее всего Бек чувствует непреодолимый груз смерти Хелен, тяжесть всего, чего не знает о бабушке, вес бриллианта «Флорентиец» в сумке. Она копается в сумочке и находит черную коробочку. Семейные распри продлятся до тех пор, пока она не расскажет родственникам о бриллианте, но и после этого не прекратятся. Миллеры не перестанут в запальчивости бросать друг другу вздорные обвинения, становясь жадными, мелочными карикатурами на самих себя.

Бек переводит взгляд с коробочки на диван, где сидит ее семья. Даже если брошь по праву должна достаться ей, прошлое, которое олицетворяет украшение, принадлежит им всем.

Бек вынимает бриллиант из коробочки и кладет его на кофейный столик. В приглушенном свете затхлой бабушкиной гостиной камень выглядит скорее коричневым, чем желтым. Когда она придвигает его к родным, он ловит свет лампы и вспыхивает. Мать, брат и сестра издают изумленные возгласы, сознавая, что, как бы ни выглядела лежащая перед ними вещь, она священна.

— Это было в брошке, — начинает Бек.

Миллеры проводят в доме на Эджхилл-роуд три суматошных дня и три беспокойные ночи. Бек так и не возвращается в свою квартиру. Она находит в запасной спальне одежду, которую носила в старших классах, перебирает камуфляжные брюки и полосатые коротенькие топы, пока не откапывает, кажется, никогда не ношенные черные штаны, которые ей вроде бы сшила Хелен. Гости приходят и уходят, выражают соболезнования, приносят еду и букеты, хотя скорбящим не положено принимать цветы во время шивы.

Когда один из бывших клиентов Хелен вручает Миллерам лилии, Джейк думает о Кристи. Он не сказал своей семье о ребенке. Не хватало только выслушивать нотации на тему «ты еще не готов», при этом Эшли под неготовностью будет подразумевать, что растить детей дорого, а Бек — что должен существовать закон, запрещающий Джейку производить потомство. Однако их мнение для него не важно, только мнение Кристи. Он готов. Конечно, это не планировалось, и они с Кристи на двоих действительно зарабатывают меньше тридцати долларов в час и не имеют представления, как будут ухаживать за ребенком. Но воспитание, любовь, семья — к этому Джейк очень даже готов.

Он пишет Кристи сообщение: «Скучаю по тебе и по нашему малышу». Странно скучать по кому-то, кто еще не родился.

Вечером, когда гости уходят, Миллеры обсуждают Хелен и бриллиант. Бек честно рассказывает им об экспертизе, о приблизительных оценках Виктора, что алмаз стоит десять миллионов долларов. Сам камень спрятан в комнате на втором этаже. Только Бек знает, где именно. Ее родные согласны с таким положением дел, поскольку знают, что на самом деле ее поступками управляет скорее совесть, чем трезвый расчет.

— Ума не приложу, откуда у бабушки такая дорогая вещь, — говорит Эшли, листая брошюру с результатами экспертизы. — Сто тридцать семь каратов? Вы понимаете, какая это ценность?

— Как вы думаете, давно он у нее? — Джейк смотрит на брошь, усыпанную крошечными прозрачными и зелеными камнями, по словам Бек бриллиантами и изумрудами. Даже с вынутым «Флорентийцем» это самая ценная вещь, которую он когда-либо держал в руках. Деньги, которые можно получить за нее, не решат их с Кристи проблем, но могут создать подушку безопасности и успокоить панику будущей матери по поводу расходов, связанных с рождением ребенка.

Эшли берет у Джейка брошь и проводит пальцем по пустому гнезду в центре орхидеи.

— В голове не укладывается — как это может быть бриллиантом?

Дебора прижимается к плечу старшей дочери, чтобы разглядеть брошь.

— Это орхидея каттлея.

Никто из ее детей не удивлен, что она знает название цветка.

— Виктор считает, что брошь сделана в середине пятидесятых.

— Кто это, Виктор? — спрашивает Дебора, подозрительно прищурившись на Бек.

— Бывший клиент, — отвечает та матери. — Друг. Не смотри на меня так, он старый. И не обольщайся: ты не в его вкусе.

Дебора вообще-то не имела в виду ни того, ни другого.

— Если только у Хелен не осталось документов, мы не узнаем, когда и как она получила такой ценный камень. — Бек берет из рук Эшли брошь и показывает родственникам буквы «ДжШ» на обороте. — Это клеймо ювелира; если узнать, кто он, можно поискать какие-нибудь бумаги. Виктор не знает о таком мастере, и я не представляю, с какого конца подступиться. Сколько существовало маленьких ювелирных компаний за последние шестьдесят лет? Это все равно что искать иголку в стоге сена.

— Или пропавшего «Флорентийца», — улыбается Эшли.

— Если это действительно тот самый знаменитый алмаз, то он исчез в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Хелен тогда еще не было на свете, так что она могла получить его как минимум через одни руки.

— А почему ты говоришь «если»? — настораживается Джейк.

— Сомнений нет — это «Флорентиец», — отвечает Бек.

— Так почему же «если»? — настаивает Джейк.

— Потому что это не то же самое, что алмаз Хоупа, который легко идентифицировать, поскольку он никуда не пропадал и можно проследить цепочку его владельцев. Про «Флорентийца» же ничего не было известно с тех пор, как сто лет назад он исчез в Вене. Нет никаких официальных свидетельств, где он был между тысяча девятьсот восемнадцатым годом и тем временем, когда Хелен включила его в завещание. Поэтому нужно либо найти упоминания о нем в документах, что почти нереально, либо доказать, что это именно он по каким-то особым приметам, вроде трещин или гравировок, — выяснить, что отличает «Флорентийца» от других алмазов массой сто тридцать семь каратов.

Бек намеренно не сказала «мне нужно», но и «нам нужно» тоже не прозвучало.

— А много в мире алмазов такого веса? — интересуется Дебора.

— Из известных специалистам-геммологам только один.

— Так в чем же загвоздка? — не понимает мать.

— Все равно нужны доказательства, — с раздражением отвечает Бек.

— Может, Хелен украла его? — спрашивает Джейк, и в голове у него рисуется сцена: Хелен в берете кладет пистолет с перламутровой рукояткой на прилавок ювелирного магазина и говорит продавщице: «Будьте умницей, милочка, и отдайте мне бриллиант».

Миллеры с недоумением смотрят на Джейка. Хелен могла бы послужить прототипом отличного грабителя ювелирных лавок, но воровка — это уже чересчур.

— Есть другое объяснение?

— Должно быть, — отвечает Бек.

— Сто тридцать семь каратов. — Эшли пристально смотрит на пустое гнездо в центре броши. — Это очень много, кольцо с таким камнем на палец не наденешь.

— А может такое быть, что Хелен привезла бриллиант из Европы во время войны? — Джейк дергает жидкую растительность на подбородке. Ему никогда не удавалось отрастить хотя бы козлиную бородку или бачки, не говоря уже о полноценной бороде. — Хелен из Австрии, «Флорентиец» тоже. Это не может быть совпадением.

«Флорентиец» не из Австрии, думает Бек. Его добыли в Индии, потом он надолго задержался у Медичи во Флоренции, откуда и название, пока Франциск Лотарингский не привез его в Австрию, женившись на Марии Терезии из Габсбургов.

Но вслух она говорит:

— Очень даже может. Потому оно и называется совпадением.

— Кроме того, — вступает Дебора, — как в руки бедной еврейской девочки попал самый большой бриллиант Австрийской империи?

Джейк пожимает плечами.

— Мало ли какие бывают случайности.

Джейк, конечно, прав, только Бек не хочет, чтобы брат со своим голливудским воображением принимал участие в разгадке этой тайны.

— Если бриллиант привезла не Хелен, значит, это сделал кто-то другой, — продолжает гадать Джейк.

— Сто тридцать семь каратов — это же в семь раз больше, чем камень в кольце Ким Кардашьян, — качает головой старшая сестра.

— Эшли! Мы уже поняли: бриллиант очень крупный.

— Не рычи на меня! — Изумление ценностью алмаза не мешает Эшли огрызнуться на язвительное замечание сестры.

— А ты смени пластинку, заело. Да, камень огромный. Может, двинемся дальше?

Джейк чувствует, что терпение у него на исходе.

— И куда, интересно? К тому обстоятельству, что ты до сих пор не уверена, стоит ли делиться им с нами?

— А я и не обязана делиться им с вами, — возражает Бек.

Пытаясь уследить за разговором отпрысков, Дебора то и дело возвращается мыслями в детство, в те времена, когда у них не было денег на мясо, когда Хелен заставляла ее носить старомодные юбки с заплатами и надставленным подолом. У матери уже тогда был этот бриллиант? Если был, то почему она его не продала? Их жизнь могла сложиться совсем иначе, и взаимоотношения тоже.

— Зачем тогда ты нам рассказала про него? — спрашивает Эшли, зная, что Бек не станет жадничать. Даже если они разругаются в пух и прах, совесть не позволит ей прибрать к рукам десять миллионов, в то время как Джейку и Эшли на двоих достанутся старый диван и чайный сервиз.

— Потому что решила, что вы должны знать: у Хелен был секрет.

— Как благородно, — язвит Джейк.

— Ты действительно хочешь завладеть им единолично? — повышает голос Эшли, и коронный скандал Миллеров начинается заново, они, как всегда, бросают друг другу в лицо жестокую, но справедливую критику, а когда наступает тишина, через минуту уже никто из них не помнит нанесенных обид. Однако они нисколько не продвигаются ни в ссоре, ни в мирном обсуждении наследства Бек, ни в разрешении тайны Хелен.

В эти три дня Эшли не может удержаться от поисков в Интернете сведений о бриллианте «Флорентиец». Она отправляет Джейку ссылки на статьи с сайтов finds on gemhunters.com и jewelrymysteries.net: «Алмаз „Флорентиец“: Самый знаменитый бриллиант в мире, о котором вы никогда не слышали… и слава богу» и «Самая большая загадка в мире драгоценных камней». Статьи полны предположений, кто мог украсть «Флорентийца»: неблагонадежный советник, жуликоватый слуга, нацист, спрятавший алмаз в шахте в Зальцбурге, американский солдат, обнаруживший его там, потомок Габсбургов, тайно передававший его из поколения в поколение.

«Что-нибудь из этого кажется правдоподобным?» — пишет Эшли брату.

«Кто знает, — отвечает Джейк. — Может, наследник Габсбургов? Это самое простое объяснение, а они обычно бывают верными».

«Смотри, „Флорентиец“ носила Мария-Антуанетта. — Эшли отправляет Джейку статью про казненную королеву. — Она надевала его на свадьбу! Трудно поверить, что я держала в руках вещь, которой касалась такая знаменитая историческая личность».

В ответ Джейк посылает ей статью «Проклятие алмаза „Флорентиец“»: «Тут написано, что бриллиант приносит своим владельцам несчастье. Может, он накажет Бек за эгоизм».

«И ее обезглавят, как Марию-Антуанетту». Только отправив сообщение, Эшли поняла, что это вовсе не смешно.

Потом Джейк написал: «Или ее убьет итальянский анархист, как Сисси. (Она была последней представительницей Габсбургов, носившей бриллиант.)»

Плохая шутка Джейка не успокоила больную совесть его сестры. «Зря мы, наверно, злобствуем. Ведь это Хелен оставила брошь Бек».

«Хелен всегда видела в Бек только хорошее, — отвечает брат. — Раз бабушка так распорядилась, значит, верила, что Бек поступит правильно».

«Бриллиант стоит кучу денег», — пишет ему Эшли. Джейк, видимо, думает о деньгах. И Бек, вероятно, тоже. Ну и Дебора, без сомнения. Несмотря на то, что они пытаются разгадать тайну Хелен, десять миллионов долларов будоражат воображение.

«Я все-таки никак не пойму, откуда у нее взялся бриллиант». Джейк имеет в виду — почему мы так мало знаем о нашей бабушке?

«Она рассказала нам то, что считала нужным», — отвечает Эшли, испытывая угрызения совести: почему она не расспрашивала Хелен о ее прошлом, когда бабушка была жива?

Днем во вторник поток посетителей прекращается. Когда меркнет дневной свет, Миллеры сидят в гостиной Хелен, готовясь провести вместе последний вечер. Семья, которая живет через стенку, в последний раз приносит им пастушью запеканку, которую Эстер нарезает и раскладывает на тарелки.

— Вы молодцы, — уходя, произносит Эстер. — Большинство семей не могут провести шиву, не вспоминая старые обиды.

Шутит она, что ли? Эстер искренне им улыбается.

— Что ж, — говорит Эшли, когда Эстер исчезает на улице, — я читала, что шива заканчивается напитками. Лично я не отказалась бы.

Она открывает дверцы шкафа на кухне, но находит только бренди и наливает всем по стаканчику.

— Лехаим. — Она поднимает свой стакан.

Миллеры повторяют тост и чокаются.

Эшли, сморщившись, пытается сделать глоток.

— На вкус как столовый бренди.

Джейк осушает свой стакан одним махом и смеется.

— Бек, помнишь, как мы раньше потихоньку наливали его в кружки и пили?

Бек улыбается.

— И мы тогда не ошибались — ужасная гадость.

— А по мне, так нормально, — говорит Дебора, допивая свою порцию и наливая себе еще.

С каждым новым стаканом Миллеры морщатся меньше, пока бренди уже не кажется им таким уж отвратительным на вкус. Когда янтарная жидкость обжигает язык карамельной сладостью, Бек представляет следующее утро, когда они все возвращаются к обычной, отдельной друг от друга жизни. Станут ли они лучше благодаря проведенному вместе времени? И более прочные семьи распадаются навсегда из-за наследственных распрей и уже не могут изжить злобу и отчуждение. Если Миллеры рассорятся из-за бриллианта, последуют многолетние судебные тяжбы с участием посредников. Вражда никогда не закончится и существенно повлияет на их благополучие, сделает каждого еще более несчастным, чем теперь. Хелен же хотела прямо противоположного.

Бек ставит на стол полупустой стакан и бежит наверх за бриллиантом, спрятанным в клубке из пары носков радужного цвета в глубине ее старого стенного шкафа. Она разворачивает клубок, камень падает ей на ладонь и улавливает свет, отражая радугу рисунка. Бек слышит голос Хелен с подчеркнутыми акцентом словами: «И это правильно».

— Да, — отвечает Бек бриллианту. — Но будет нелегко.

И она знает, что сказала бы ей на это бабушка: «Добрые дела всегда делать нелегко».

Когда Бек спускается в гостиную, Миллеры перестают шептаться и смотрят на нее со смесью подозрения и энтузиазма.

— Вот, — говорит Бек, кладя алмаз перед ними на стол. У всех снова захватывает дух от умопомрачительной величины драгоценного камня. — Я не хочу продолжать препирательства. — Она имеет в виду: «Пардон, но не в моем характере извиняться».

— Мы хотим, что ли? — Раздражение, как желчь, поднимается внутри Джейка.

Бек качает головой. Она уже жалеет о том, что собирается сказать. На вырванном из блокнота листке она пишет: «Соглашение об урегулировании претензий».

— Забудьте о завещании. Мы заключим новое соглашение, где разделим стоимость алмаза между всеми, включая и Дебору.

— Что? — одновременно вскрикивают Джейк и Эшли.

— Не может быть и речи, — добавляет Джейк. Он стучит себя кулаком по ноге, стараясь сохранять спокойствие.

— Таково мое предложение: двадцать пять процентов каждому. Решать вам.

— Почему мы должны делиться с Деборой? — спрашивает Эшли.

— Вовсе не должны, — подхватывает Джейк.

Дебора не смотрит на детей, в споре решающих ее судьбу, уязвленная пренебрежением Эшли и Джейка, перед которым бледнеет гордость за Бек. Она не отрывает глаз от слов, написанных на линованной бумаге: «Соглашение. Об урегулировании. Претензий».

— Это семейная реликвия, — возражает Бек. — Дебора — часть нашей семьи. Мы поделим сумму поровну или не будем делить вообще.

Джейк сам не замечает, как впивается ногтями в ладони, обуреваемый жаждой крови.

— А как быть с домом? Тоже разделить его поровну?

Дебора хочет уже вмешаться, но Эшли хмурится на брата:

— Оставь ей дом, Джейк.

Дебора наблюдает за безмолвным диалогом своих детей. Джейк в упор смотрит на Эшли, и та выдерживает его взгляд.

Первым отводит глаза Джейк.

— Пожалуйста, не промотай дом.

Дебора хочет запротестовать — да она бы никогда! — но понимает, что не может дать такого обещания, а потому просто говорит:

— Постараюсь поддерживать его в порядке.

Бек заканчивает писать соглашение и бросает листок на стол, чтобы родные прочитали его.

— Как только мы подписываем этот документ, мы отказываемся от права оспаривать завещание. Это соглашение узаконивает дележ поровну. — Она оглядывает членов своей семьи. — Одно условие. Мы не станем продавать бриллиант, если кто-то из нас будет против.

Миллеры кивают, кожа у всех зудит при мысли о таких деньжищах. Эшли чувствует себя так, словно в жаркий день ныряет в прохладный бассейн. Джейк испытывает такой же подъем, как в тот день, когда агент позвонил ему и сообщил, что продал сценарий «Моего лета в женском царстве». Дебора словно слушает речь на иностранном языке — последовательность приятных звуков, смысла которых она не понимает. Однако эмоции и фантазии, которые они порождают, длятся недолго. Бек еще не закончила.

— И мы не станем продавать его, пока не выясним, как он попал к Хелен.

— Ты думаешь, у нас получится? — спрашивает Эшли.

— Не факт, — признает Бек. — Но нужно поторопиться. Меня нервирует неуверенность в наших законных правах на бриллиант. Если об этом станет широко известно, мы потеряем его на раз. — И она щелкает пальцами.

Миллеры скрепляют подписями свое соглашение. Они немедленно начнут изыскания и выяснят, как алмаз попал к Хелен. Задержав ручку над импровизированным документом, Джейк видит этот момент как мощный кадр, но стряхивает наваждение. Он уже написал сценарий, в котором Миллеры учатся прощать друг друга, но фильм разрушил их отношения. Он не попадется снова в ту же ловушку. Зато, если они выяснят, как Хелен заполучила бриллиант, он напишет ошеломительный сценарий. Фильм получится что надо. Какие бы тайны ни хранил большой желтый камень, Джейк убежден, что должен рассказать эту историю.

— И все-таки я не понимаю, как бриллиант попал к Хелен, — снова говорит Эшли, ставя свою подпись под закорючкой брата. — Это в буквальном смысле какой-то абсурд.

Бек обычно коробит, когда люди употребляют выражение «в буквальном смысле» — чаще всего это означает «фигурально выражаясь». Но сегодня она согласна с сестрой. Действительно абсурд, даже больший, чем добровольное решение разделить стоимость бриллианта на всех членов семьи. Это парадоксально, нелогично. Но вот перед ними на столе лежит алмаз, отягощенный тайнами, о которых он никогда не расскажет, правдой, которую они никогда не смогут обнаружить. Однако все они ставят подписи под «Соглашением об урегулировании претензий», торжественно обещая друг другу, что попробуют разгадать все секреты.

Часть вторая

Шесть

Стуча низкими каблуками по мраморному полу, Бек идет по вестибюлю Федералистского банка. Миллеры решили, что лучше всего будет поместить бриллиант в региональный семейный банк, но, проходя вслед за менеджером через анфиладу стальных дверей в хранилище, Бек не может побороть нарастающих тревожных сомнений. Хелен держала деньги в жестянках из-под кофе и в саше, разложенных по шкафам, в доме на Эджхилл-роуд, а для «Флорентийца» сделала оправу в виде броши, которую упрятала в комод. Бабушка ни за что не доверила бы алмаз банку, даже самому надежному на свете.

Они останавливаются в комнате без окон с сейфами по стенам от пола до потолка. Менеджер вставляет ключ в замок ячейки, за которую заплатила Бек, и указывает клиентке, чтобы она вставила свой ключ в другую замочную скважину.

— Когда закончите, поставьте ящик назад и позвоните. — Она указывает на кнопку в стене и сует свою связку ключей в карман. Прежде чем выйти, девушка добавляет: — И помните, что, кроме двух дубликатов ключа, которые я вам выдала, других копий нет. Так что не теряйте их. — И тяжелая дверь захлопывается за ней.

Бек снимает плащ, ставит ящик на стол и выуживает из сумки черную коробочку с бриллиантом. Брошь, не настолько ценная, чтобы хранить ее в банке, лежит дома в тумбочке у кровати. Бек открывает крышку коробочки. «Флорентиец» насыщенного желтого цвета сверкает на фоне черной бархатной подушечки. Бек чуть сдвигает его, и он вспыхивает радужными лучами. Серая скучная поверхность открытой банковской ячейки кажется совсем блеклой по сравнению с зелено-голубым сиянием, которым искрится алмаз. Это самое надежное место для него, напоминает себе Бек. Здесь, в банковском депозитарии, «Флорентиец» станет всего лишь одной из безымянных драгоценностей.

Выйдя из банка в прохладу улицы, Бек отправляет родным электронные письма: «Дело сделано!» Да, дело сделано, как договаривались. И все же Бек не может избавиться от мысли, что, оставляя бриллиант в Федералистском банке, она предает Хелен.

«Дело сделано!» Эшли получает имейл от Бек, когда входит в вестибюль аукционного дома «Бартлис» на Среднем Манхэттене, и тут же начинает сомневаться в своей затее.

Она никому не сказала о встрече в «Бартлис», даже Райану. Ей нравится иметь от него секреты. Не то чтобы это очень приятно, но удовлетворяет желание мести. Ей не нравится иметь секреты от Миллеров, но Бек не все предусмотрела. Она не может думать на несколько ходов вперед. В конце концов, им придется продать алмаз, и Эшли хочет заранее обеспечить для этого надежные каналы.

Когда лифт открывается на десятом этаже, Джорджина ждет ее в приемной с распростертыми объятиями.

— Эшли. — Старая знакомая целует ее в обе щеки. — Ты ничуть не постарела.

Хотя Эшли удалось сбросить килограммы, набранные во время беременности и кормления, подобрать близкий к натуральному светло-каштановый оттенок волос, разгладить кожу с помощью дерматологических процедур — подтяжки она делать стесняется, — возраст начинает сказываться во внешности. Голубые глаза стали серыми, когда-то упругая кожа на шее теперь обвисла, мочки ушей оттягиваются под весом тяжелых сережек. А вот Джорджина, с сияющими темными волосами и ухоженной оливковой кожей, по-прежнему выглядит на двадцать семь.

Эшли улыбается, не в силах выговорить, что бывшая приятельница тоже совсем не изменилась.

В начале двухтысячных, живя на Манхэттене, Эшли и Джорджина входили в круг молодых женщин-специалистов. Они встречались каждый месяц, чтобы вместе выпить, пообщаться в неформальной обстановке, пожаловаться на то, как быстро продвигаются по службе их коллеги-мужчины, и поведать о неявных способах издевательства, которые используют женщины-начальники. Кружок распался сам собой, поскольку после тридцати молодые специалистки превратились в матерей и жен. Джорджина не вышла замуж и не перешла на частичную занятость, а вместо этого поднималась по карьерной лестнице в «Бартлис», пока не остановилась на должности оценщика ювелирных изделий.

Джорджина берет Эшли под руку, и они идут через приемную с фотографиями Энни Лейбовиц и принтами Энди Уорхола в помещение, похожее на дорогой ювелирный магазин. Вдоль стен стоят стеклянные шкафы, заполненные сверкающими драгоценными камнями. Джорджина отпирает один из них, достает браслет с сапфирами и бриллиантами и надевает его на руку Эшли.

— Это принадлежало Грейс Келли.

Эшли с восторгом смотрит на вещицу тонкой работы.

— Правда, он настолько дорогой, что будущий владелец сможет носить его один, максимум два раза в год. Большую часть жизни браслет проведет в банковской ячейке. Какая жалость.

«Флорентиец» тоже может провести всю жизнь в депозитарии. Но не в Федералистском банке.

Вздыхая, Джорджина кладет браслет назад в шкаф.

— Так ты хотела поговорить о семейной реликвии, которую унаследовала? — В голосе Джорджины ясно ощущается безразличие — видимо, старые знакомые постоянно всплывали, чтобы показать ей скромные фамильные украшения. От готовности потрясти Джорджину у Эшли даже кружится голова.

На другой стороне комнаты еще одна высокая стройная сотрудница обслуживает пару, разглядывающую драгоценности в витрине. Двое верзил, стоящих по углам, притворяются, будто не обращают на посетителей внимания.

— Мы можем поговорить наедине?

— Наверно, так будет лучше, — улыбается Джорджина.

Эшли следует за ней по коридору в кабинет, выходящий окнами на Манхэттен. Стоит обманчиво солнечный мартовский день, когда из помещения кажется, будто на улице тепло. На одной стене висит фотография Стайхена, на другой — картина Хокни. Эшли не приходит в голову спрашивать, подлинные ли они.

— Один из плюсов нашей работы — мы можем украшать офис произведениями искусства, пока их не выставили на продажу. Ну что, расскажи, какой бриллиант ты хочешь продать. Он с тобой?

— Нет, но у меня есть вот что. — Эшли достает из сумочки копию экспертного заключения из Геммологического общества и протягивает ее Джорджине. Во время шивы она тайком, пока Бек отвлеклась, сделала фото. — Бриллиант был вделан в брошь пятидесятых годов. — Она листает фотографии в телефоне, пока не находит снимок орхидеи без главного камня. Проклятье, ну что бы ей не заменить разбитый дисплей! — Моя сестра, похоже, думает, что это…

— «Флорентиец», — говорит Джорджина, читая цифры в результатах экспертизы. Она быстро смотрит на снимок орхидеи и снова возвращается к описанию бриллианта. — Это еще кто-нибудь видел?

— Мои родственники, а еще знакомый геммолог сестры, который и организовал экспертизу.

Дочитав до конца, Джорджина кладет отчет текстом вниз на стол.

— Эшли, ты не должна показывать это ни мне, ни кому-либо другому.

— Почему?

— Ты сама знаешь почему.

— Потому что он стоит десять миллионов долларов? — Эшли принужденно улыбается, чувствуя, как бешено скачет сердце.

— Дело не в стоимости. Ни один уважающий себя аукционный дом не согласится стать твоим представителем.

Эшли ощутила подступающую тошноту. Выражение лица у Джорджины смягчилось, и Эшли поняла, что хреново маскирует свое смятение.

— Послушай, между нами: бриллиант пропал в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Возможно, к твоей бабушке он попал совершенно законным образом, но, как только станет известно, что он вдруг всплыл, многие предъявят на него претензии. Прежде чем показать его кому-то еще, тебе нужно выяснить, откуда он взялся в вашей семье. Мой совет — поговори с юристом и начинай изучать его происхождение. — Джорджина стучит ногтями по стеклянному столу, и Эшли понимает, что та тоже нервничает из-за бриллианта.

— Ты ведь никому не расскажешь, правда? — Что за ребяческая формулировка и зачем она с такой явной тревогой повысила голос в конце фразы!

— А рассказывать и нечего. Ты пришла предложить камень на продажу, но он не отвечает нашим требованиям. Вопрос закрыт. — Джорджина, улыбаясь, встает.

Эшли знает эту улыбку удовлетворенного тщеславия. Хоть и «нечего рассказывать», бывшая подруга наверняка уже включает этот эпизод в свои ненаписанные мемуары — «Признания ювелирного эксперта из „Бартлис“».

Следуя за Джорджиной по коридору, Эшли пытается вспомнить, был ли у них хоть один содержательный разговор. Она знает, что приятельница выросла в Верхнем Ист-Энде, но не припоминала, чем занимаются ее родители, есть ли у нее братья и сестры, встречалась ли она с Райаном.

Джорджина вызывает лифт и на прощание целует старую знакомую в обе щеки.

— Приятно было повидаться. Нужно как-нибудь сходить вместе в бар.

— Обязательно. — Эшли слышит в своем голосе пораженческие нотки.

Как только двери лифта закрываются, она прижимается лбом к зеркалу. Как ей вообще пришло в голову обращаться к Джорджине, представлять ей «Флорентийца», словно она ждала какой-то награды? Хорошо, что Джорджина никому не расскажет. Хотя как можно быть в этом уверенной? Эшли смотрит в зеркало. Флуоресцентный свет усиливает синие круги у нее под глазами, и она выглядит не просто усталой, а изможденной. Эшли отводит взгляд, и ее пронзает резкое подозрение, что она совершила ужасную ошибку.

Джейк всегда лучше всего работал по строгому расписанию. Именно так ему удалось закончить «Мое лето в женском царстве» всего за несколько месяцев, и именно поэтому он не написал с тех пор ни одного сценария: не смог вернуться к такому же жесткому распорядку. А потому он каждый день ставит будильник на восемь, отмеряет определенное количество кофе для турки, наливает триста пятьдесят пять миллилитров во флягу для Кристи и садится за кухонный стол, чтобы до работы успеть написать несколько страниц.

— Я ведь могу к этому привыкнуть, — говорит Кристи, появляясь на кухне в розовой униформе, хватает кофе и на прощание быстро клюет бойфренда в щеку. Джейк размышляет, что она имеет в виду: что он готовит ей кофе, что он пишет по утрам или и то и другое?

Также Джейк всегда знал, что работа над хорошим сценарием продвигается легко. Контуры сюжета возникают сами собой, и сцены хлещут из него, словно он медиум, который только передает увиденное, но не в трансе, а в полном сознании. Поэтому, когда на первой странице курсор мигает после букв «ИНТ.», а место действия не лезет в голову, Джейк приходит в полное замешательство. Где мы видим Хелен? В доме на Эджхилл-роуд? В венской квартире, где она выросла? Квартира большая или маленькая? И где «Флорентиец»? И вообще, эта история посвящена тому, как Хелен обнаружила бриллиант, или чему-то совершенно другому?

Стоящая позади ноутбука чашка из-под кофе уже пуста, а он еще не написал ни слова. Джейк идет в гостиную и выдвигает ящик тумбочки, где хранит заначку. После возвращения с Восточного берега он решил покончить с травкой. Он предпочитает осознанно воспринимать беременность Кристи, появление ребенка. Выбросить электронную сигарету было просто, но избавиться от пяти косяков, которые он хранит в тумбочке, было бы оскорблением его прошлому «я», и так он бросать не хочет. Из пяти осталось только три. Джейк подносит один из них к носу и сразу же чуть не торчит от сладкого, землистого аромата.

Кончик самокрутки шипит, занимаясь огнем. Джейк откидывается назад и закрывает глаза. Неудивительно, что он застрял. В «Моем лете» он знал историю целиком. Теперь же он не знает вообще ничего: ни как бриллиант оказался в Америке, ни даже как Хелен оказалась в Америке. Ему известно, что на корабле, но она никогда не рассказывала, почему осталась одна и что случилось с ее семьей. Как же он сможет выстроить сюжет, если не представляет ни начала, ни конца?

По пути на работу он стискивает руль байка и мучается от стыда за потраченное впустую утро. А ведь Кристи думает, что он продуктивно потрудился. Она безусловно верит в него. Он однозначно этого не заслуживает.

Расстановка товаров по полкам обычно помогает ему проветрить голову, а потому Джейк просит, чтобы сегодня его назначили на работу в зал, а не на кассу. Аккуратно раскладывая горкой сетки с авокадо, он постепенно входит в ритм. Его мысли возвращаются к Кристи, ее беспричинной вере в него. За время их совместной жизни он не закончил ни одного сценария. Прошлой весной, когда родители Кристи заехали в Лос-Анджелес по пути домой из Китая, он было задумал новый сюжет. Во время трапезы с камчатскими крабами в банкетном зале в «Альгамбре», куда они часто наведывались, мать Кристи показала им фотографию дома в Гуанчжоу, где она выросла. Чжаны надеялись выкупить дом ее семьи, откуда их выселили, прежде чем они бежали из страны. Мать Кристи рассказывала об их побеге: сначала вплавь через залив Шенчжень в Гонконг, потом кораблем к тете в Сан-Хосе в Калифорнии. Джейк ясно увидел замысел фильма об их жизни, посвященного травмам Культурной революции, в котором рассказ о современных попытках вернуть семейный дом перемежается картинами идиллического детства.

Во время визита Чжанов Джейк только и думал что о фильме. Он станет киноэпопеей. Он тронет души. Он даст новый толчок карьере Джейка. Пока родители жили в квартире с Кристи, он ночевал у Рико на диване, набрасывая в уме первый акт. Он знал, что надо бы провести основательное исследование фактов, но хотел обрисовать историю миссис Чжан, пока не забыл подробностей. В конце недели, когда Чжаны вернулись на залив Сан-Франциско, а Джейк — в свою квартиру, ему не терпелось рассказать о сценарии Кристи.

— У твоей мамы, оказывается, очень увлекательное прошлое. — Он поколебался и осмелился взглянуть на Кристи, которая стояла перед зеркалом в ванной, завернув вокруг головы полотенце, и красила ресницы. — Может получиться отличный фильм.

Кристи отвернулась от зеркала.

— Скажи мне, что ты не думаешь о том, о чем подумала я.

Джейк выдернул заусенец.

— Я вообще ни о чем не думаю.

— Я серьезно, Джейк. Жизнь моей матери — это личное. Я вообще удивлена, что она рассказала тебе о побеге из Китая. Это значит, что она тебе доверяет. — В воздухе повисла следующая непроизнесенная фраза: «Не разрушь это доверие».

— Я просто заметил, что это интересный сюжет, и все.

Кристи засмеялась и возобновила свое общение с зеркалом, нанося на щеки румяна.

— Только представь, как ты, Джейк Миллер, написал такой сценарий? Соцсети сожрут тебя живьем.

Вечером, когда они вернулись из бара, Джейк дождался, пока Кристи уснет, и нащупал в темноте ноутбук. Эту историю он поместил в папку «Бредовые идеи» — кладбище незаконченных сценариев.

Расставляя по полкам приправы, Джейк думает о том, что мать Кристи доверилась ему, а Хелен не сочла это возможным. Как он может писать о ней, если она не хотела посвящать его в свое прошлое?

Телефон жужжит, и он видит имейл от Бек: «Дело сделано!»

Чему она радуется?

Во время обеденного перерыва Джейк не собирается рассказывать Рико о «Флорентийце». Он не планирует ставить в известность даже Кристи — не хочет обнадеживать ее перспективой получить большие деньги от продажи, пока не будет уверен, что бриллиант по праву принадлежит Миллерам.

Но когда Рико берет у Джейка косяк и говорит: «Прими мои соболезнования по поводу смерти бабушки. Как ты справляешься?» — Джейк не знает, как ему объяснить свои чувства. Рико способен так подробно описать процесс устройства своей матери в дом престарелых, что Джейк даже некоторое время безуспешно собирался написать об этом сценарий. Рико видится с сестрами, братьями, кузинами и кузенами в доме его abuela3 каждую неделю. Рико его лучший друг, но что это на самом деле значит? Они вместе курят травку и ходят в бар смотреть баскетбол. Господи, когда это марихуана стала наводить на него такую тоску?

Киснуть Джейк не хочет, а потому издает искусственный смешок и говорит Рико:

— Хочешь послушать убойную историю?

Рико с загоревшимися глазами передает ему косяк.

— Ты что-нибудь знаешь про алмаз «Флорентиец»?

И в Джейке просыпается рассказчик. Рико смеется, не веря ни одному его слову, но Джейку все равно. По правде, он даже чувствует облегчение: это проясняет для него сценарий. Сюжет не будет правдоподобным, пока он не найдет пружину действия — не придумает, как Хелен получила бриллиант и почему сохранила его.

— Тебе разве не надо к двум возвращаться на работу? — напоминает Рико.

Джейк проверяет телефон и видит, что уже двадцать минут третьего. Он затаптывает самокрутку и машет другу на прощание. Когда он пробегает через фудхолл под открытым небом, на глаза ему попадается обедающий за столом в одиночестве человек с сальными седыми волосами и в кожаной куртке. В тот момент посреди погожего жаркого дня Джейк только замечает про себя, что у мужика, наверно, яйца сопрели в таком прикиде.

Дебора переезжала столько раз, что превратила это в целую науку. Она знает точные габариты Красного Кролика, в багажник которого вмещается вся ее одежда и кухонная утварь. Она умеет так сдвигать пассажирское сиденье вперед, чтобы на заднем уместить белое кресло-качалку, и двойным узлом закрепить матрас на крыше так, чтобы его не сдуло на шоссе. Кресло-качалка — единственный предмет, который перебрался из их с Кенни первой квартиры в Фейрмаунте, где она нянчила Эшли, в дом в Маунт-Эйри, где первые годы растила остальных, а потом в семейное гнездо на Эджхилл-роуд, куда она сейчас возвращается. Жаль, что нельзя позвать Честера на помощь. Его «тойота-фораннер» пришлась бы кстати, так же как его мускулы, но Честер не звонил всю неделю, с тех пор как бросил ее голой на процедурном столе. Так что Дебора оставляет мебель, которая не влезает в машину, в студии и направляется в дом своего детства. Владелец квартиры, разумеется, не вернет ей задаток.

Прежде чем начать распаковывать вещи, Дебора поджигает связку шалфея и заряжает свое намерение занять дом позитивом. Она начинает с кухни, затем дымит в гостиной и выносит горящий пучок на крыльцо, пытаясь избавиться не от флюидов Хелен, а от ауры ссор, которые происходили в этом доме. Очистив энергетику на первом этаже, она окуривает три спальни на втором и усаживается в столовой раскладывать карты Таро. Только когда ей выпадает шестерка Жезлов, Звезда и Рыцарь мечей, все прямые, она готова вселяться.

Дебора выгружает кухонную утварь в ящики и на полки шкафов и ставит кресло-качалку в гостиной, но одежду убрать некуда. Дебора уже решила, что разместится в комнате Хелен — самой большой и светлой, — однако шкаф и комод там забиты материнским барахлом. Шалфей изгнал из дома энергетический осадок их ссор, но сшитые Хелен платья так и висят на своих местах.

Она звонит Бек и предлагает как-нибудь поужинать вместе.

— Ну пожалуйста, — умоляет она, когда Бек колеблется, — мне одной тоскливо.

Как бы Бек ни истолковала отчаянную просьбу Деборы, она обещает заглянуть в начале следующей недели.

Приехав, Бек не может скрыть изумления перед тем, как Дебора изменила бабушкино жилище. Дом на Эджхилл-роуд никогда не менялся. Улица застраивалась в тысяча девятьсот двадцатых годах, стена к стене, зданиями в тюдоровском стиле с каменными колоннами и кирпичными фасадами, оштукатуренными вторыми этажами и двускатными крышами. Хелен растила Дебору во второй спальне, которая позже, когда Миллеры после ухода отца жили с бабушкой, стала комнатой Бек и Эшли. Джейку пришлось ютиться в швейной мастерской Хелен, где женщины с Мэйн-Лайн вставали на ящик, чтобы Хелен могла измерить необходимую длину платьев. Джейка раздражала необходимость делить комнату со всей этой тафтой. Он ненавидел, что каждое утро нужно скручивать матрас — вечное напоминание о том, что комната, где он спал, ему не принадлежит. Когда Эшли уехала в колледж, Джейк подкупил Бек, предложив махнуться с ним комнатами, за что пообещал научить ее водить машину и брать с собой на вечеринки старшеклассников. Но ради этого Бек не стала бы меняться. Ей нравились тени, которые бросали на стены кружева, перечный запах свежеотрезанной ткани, цветные нитки, которые всегда приставали к ее джемперам. Она совершенно не возражала против того, чтобы сворачивать по утрам матрас, и знала, что, если обстоятельства изменятся, она легко может переехать.

Теперь прежде кремовые стены перекрашены в яркие цвета. Естественные ароматы цветочного парфюма и сигарет погребены под резкими запахами карри, острого перца и шалфея.

— Я немного добавила красок, — признается Дебора, заметив, что Бек с удивлением разглядывает сине-зеленые стены гостиной.

Бек оборачивается к матери, готовая накинуться на нее, но Дебора заметно нервничает, страстно желая получить одобрение дочери. Переезд сюда, видимо, дался ей труднее, чем полагает Бек.

Поэтому дочь подавляет желание сказать матери, что она испортила их дом, и вместо этого произносит:

— Превосходно.

Дебора с явным облегчением вздыхает.

После ужина Бек идет следом за матерью по коридору с персиковыми стенами в бабушкину комнату — она теперь мятного цвета и завалена горами материнской одежды. Дверь стенного шкафа закрыта, и Бек понимает, что Дебора его еще толком не открывала.

Этот шкаф — единственный уголок в доме, который все еще хранит запах Хелен. В тесном помещении без окон запахи нафталина, сигарет и цветочного парфюма усилились. Вешалки ломятся от ярких брючных костюмов, шерстяных брюк, блузок с глухими воротниками. На верхней полке аккуратно составлены одна на другую картонные коробки. Внизу стоит ряд бежевой ортопедической обуви.

Мать с дочерью начинают с одежды, раскладывая ее на две кучи: одна — оставить, другая — отдать. Поначалу все предметы идут в первую, но что делать с клетчатыми брюками, которые шила Хелен, шелковыми блузами, шерстяными пиджаками, давно вышедшими из моды?

— Давай сложим это все в коробки и уберем в шкаф в гостевой комнате, — предлагает Бек.

Другое дело — обувь. Хелен не владела ремеслом сапожника. Все туфли они быстро складывают в мешок и присоединяют к куче для раздачи нуждающимся.

— А что в тех коробках? — Бек указывает на полку над перекладиной с пустыми плечиками.

Дебора пожимает плечами и берет одну коробку. Она заполнена бухгалтерскими книгами, относящимися к временам, когда Бек еще не родилась, с условными обозначениями услуг, которые она может разобрать только частично. «ПЛ», видимо, означает «платье», но что такое «МК»? Все цены удивительно низкие для одежды, сшитой по индивидуальному заказу, даже для 1962 года.

— Так вот почему мы ели мясо не чаще раза в неделю, — бормочет Дебора, листая журналы.

Бегло просмотрев записи, Бек и Дебора ставят коробку на полку и берут другую. В ней лежат фотографии незнакомых женщин, с которых Хелен снимала мерки. На одном снимке Хелен стоит рядом с невестой в парадном зале. Щеки у бабушки неестественно румяные, сапфирово-синее платье режет глаз.

Они достают с полки третью коробку, ожидая увидеть прочие реликвии, оставшиеся от швейной мастерской Хелен. Дебора усиленно пытается скрыть от дочери свое разочарование. Так вот что Хелен хранила в стенном шкафу? Фотографии чужих свадеб?

Но, открыв новую коробку, Бек ахает от удивления. На двух фотоальбомах лежит старая кукла в голубом платье. Непропорционально большие аквамариновые глаза уставились прямо на Бек. Маленький нос и рот придают кукле странный облик. Жесткие коричневые волосы вьются до плеч, фарфоровое лицо, ноги и руки персикового цвета залапаны грязными руками.

— Это твоя?

Дебора качает головой. Такая кукла с пухлыми красными щеками и уродливыми чертами могла бы напугать ребенка.

— Я никогда ее не видела. — Помолчав, она добавила: — Как ты думаешь, это игрушка Хелен?

— А чья же еще? — Бек крутит куклу, рассматривая ее. Задирает платье и видит на тряпичном туловище выцветшую красную печать: «Сделано в Австрии».

— Видимо, она привезла ее из Вены, — говорит Дебора, беря у дочери куклу и прижимая ее к груди. Фарфоровые конечности хоть и чумазые, но не имеют ни трещин, ни сколов. Выскользни кукла случайно из рук — и они разбились бы вдребезги. И тем не менее игрушка пережила беспечность детства и переезд на другой континент.

Дебора не отпускает куклу, и Бек вынимает два фотоальбома. Мать с дочерью садятся на бабушкину кровать и листают первый. Он посвящен важным событиям из жизни Миллеров: выпускной Бек в детском саду, первое выступление Джейка на сцене с гитарой, день рождения Эшли в комнате, украшенной по мотивам «Моего маленького пони», школьный выпускной вечер Джейка и Эшли, празднование окончания Бек колледжа, которое состоялось в гостиной ниже этажом.

На одном снимке они стоят на заднем дворе дома в Маунт-Эйри. Джейку примерно одиннадцать, мелкие кудри только еще приобретают его фирменный стиль. Эшли, видимо, двенадцать, но она выглядит на несколько лет старше. Бек улыбается, у нее совсем недавно выросли большущие постоянные зубы; правой рукой она держит за краешек ломтик дыни. Рядом часть фотографии была неровно оторвана, а потом опять приклеена, так что там вместе с детьми стоит Дебора. От отца на снимке осталась только рука, которая сжимает плечо матери.

Дебора смеется. Это превосходный пример, характеризующий Хелен: с виду суровая, но по сути заботливая.

— Я оставлю это себе. — Дебора кладет куклу на кровать и вынимает фотографию из прозрачного кармашка.

Так же как и в первом альбоме, во втором снимки расположены в хронологическом порядке, начиная с черно-белых карточек, сделанных еще до рождения Деборы. Известные ей фотографии бабушки Флоры, дедушки Лейба, дяди Мартина, семейной лавки на улице Фляйшмаркт в Вене. Снимки, запечатлевшие пикники на Дунае и прогулки по Венскому лесу, где Лейб мог перечислить латинские названия каждого растения. Были ли это настоящие названия, или он просто сочинял их, чтобы поразить детей, Хелен не знала и никогда не интересовалась.

— По этим снимкам и не скажешь, — говорит Дебора дочери, — но у твоей прабабушки Флоры были восхитительные рыжие волосы.

— Хелен так никогда и не узнала, что стало с ее семьей? — спрашивает Бек, глядя на карточку, изображающую Флору, Лейба, Мартина и Хелен в скромно обставленной комнате, видимо гостиной их дома.

Дебора качает головой.

— Ее брата и отца отправили в Дахау, так что они, скорее всего, погибли там. Что случилось с матерью, она, кажется, так и не выяснила. Когда в девяностых годах открылся Музей холокоста, помню, она пыталась навести справки, но не нашла никаких сведений. — Дебора смотрит на фотографию в руке дочери. — Жаль, что я их не знала. Так же как и своего отца. Иногда я думаю, если бы он вернулся из Кореи, моя жизнь сложилась бы иначе.

Деборе было всего три месяца, когда Джозефа Кляйна призвали в армию, и два года, когда он погиб. Хелен редко говорила о нем, никогда не водила дочь на его могилу и всегда меняла тему, когда Дебора просила рассказать о нем так же, как она рассказывала о жизни своей семьи в Вене. Хелен объясняла, что до свадьбы они были знакомы всего несколько месяцев, что он для нее почти такой же незнакомец, как и для Деборы. «Твой отец геройски погиб. Больше мне добавить нечего, — объясняла она. — Я тоже хотела бы знать его лучше». И у Хелен, которая почти никогда не показывала своих эмоций, краснели глаза, отчего маленькая Дебора испытывала смешанное чувство сожаления и тоски. Понятно, что матери больно было обсуждать потерю мужа, но Дебора все же грустила, что ей ничего не известно об отце. В конечном счете смерть Джозефа Кляйна была еще одним поводом, отдалившим Хелен и Дебору друг от друга, хотя могла бы их сблизить.

Дебора шмыгает носом, и Бек испытывает подобие вины — она не догадывалась, как одинока была ее мать в детстве. Однако этот душевный порыв быстро проходит: мать тоже не знает об одиночестве Бек в юности.

Дебора чувствует, что в настроении Бек что-то меняется, — вечер под угрозой. Хотя и в других обстоятельствах, но она последовала примеру Хелен в отношениях с собственными детьми — отдалилась от них, чтобы избежать вопросов о потерях.

— Знаешь, я о многом жалею, — начинает она, — о том, как я жила после ухода твоего отца. Я… я должна была… я не должна была бросать вас.

Бек не может смотреть на мать. До чего же она предсказуема. Хотя извинения могли быть и более убедительными.

Бек продолжает листать альбом и доходит до нескольких фотографий, на которых Хелен держит на руках младенца. Даже в таком нежном возрасте у Деборы уже выделялись высокий лоб и тяжеловатая челюсть.

Но Дебора изучает не снимки, а лицо дочери. Возможно ли добиться ее прощения? Сказать что-то в объяснение своих ошибок? Пусть не оправдать их, но показать, что это ошибки человека, а не чудовища?

— А это кто?

Дебора переключает внимание на черно-белую фотографию незнакомого мужчины, который сидит в гостиной ниже этажом, держа на коленях Дебору.

— Твой отец? — Бек вынимает карточку из кармашка и подносит к глазам. Между Деборой и этим человеком есть очевидное сходство: тот же тонкий нос, высокий лоб, квадратная челюсть, широко расставленные глаза. — Нет, не может быть. Этому мужчине лет пятьдесят. Такого бы не призвали в Корею. Может, это твой дедушка? Ты когда-нибудь встречалась с семьей отца?

— Нет. Они жили на Среднем Западе или что-то вроде того. — Дебора наклоняется к плечу дочери, и у нее захватывает дух. Она не помнит этого момента и все же, глядя в лицо незнакомцу, чувствует безотчетную тоску.

— Смотри!

Дебора показывает пальцем на другую фотографию того же человека, снятую в темном ресторане. Хелен сидит рядом с ним, а он обнимает ее за плечи. На столе перед ними два бокала с шампанским. Плакат на заднем плане гласит: «С Новым годом! 1955». Волосы у Хелен зачесаны наверх, что выгодно подчеркивает ее шею над меховым палантином. С правой стороны к палантину приколота брошь в виде орхидеи.

В 1955 году отец Деборы уже умер. В 1955 году Дебора была дочерью вдовы. У мужчины на фотографии видно кольцо на безымянном пальце, но у Хелен колец нет.

Они находят еще несколько снимков Хелен и того же человека — в Атлантик-Сити и парке Фэйрмаунт. На некоторых фотографиях они вместе с Деборой, на других смотрят только друг на друга.

Когда Дебора училась в первом классе, им задали нарисовать семейное древо. Она попросила Хелен помочь, и та пришла в ярость: «Что это еще за задание такое? Учителя не имеют права совать нос в личные дела учеников!» Тогда Дебора подумала, что такая реакция объясняется травмой из-за утраты семьи во время холокоста и героической гибели мужа в Корее. Действительно, недопустимо, чтобы первоклассники афишировали такие трагедии перед товарищами. Однако, судя по этим фотографиям, Хелен могла скрывать другой секрет, о котором не следовало знать малолетней дочери.

Дебора захлопывает альбом.

— На сегодня достаточно.

— Хочешь, заварю тебе чаю? — предлагает Бек, вставая с кровати.

— Необязательно. — Дебора пытается улыбнуться. — Просто очень много впечатлений.

Когда Бек выходит, держа альбом под мышкой, Дебора окликает ее:

— Оставь его, пожалуйста.

Бек кладет альбом на комод, за которым нашла брошь. Расследование истории «Флорентийца» и личности дедушки поворачивается малоприятной стороной. И все же снимок, сделанный в новогоднюю ночь 1955 года, неоценимо помог им. Он свидетельствует, что бриллиант был у Хелен как минимум с тех времен. Прощаясь с матерью, она думает, сколько еще секретов дремлет в бабушкиной комнате, сколько еще открытий о прошлом Хелен Миллерам предстоит сделать?

Но когда Рико берет у Джейка косяк и говорит: «Прими мои соболезнования по поводу смерти бабушки. Как ты справляешься?» — Джейк не знает, как ему объяснить свои чувства. Рико способен так подробно описать процесс устройства своей матери в дом престарелых, что Джейк даже некоторое время безуспешно собирался написать об этом сценарий. Рико видится с сестрами, братьями, кузинами и кузенами в доме его abuela^[3] каждую неделю. Рико его лучший друг, но что это на самом деле значит? Они вместе курят травку и ходят в бар смотреть баскетбол. Господи, когда это марихуана стала наводить на него такую тоску?

Семь

Прошло две недели после шивы по Хелен, и уже начали происходить странные события, которые можно объяснить только появлением у Миллеров бриллианта «Флорентиец». Первой это замечает Эшли. Возвратившись из Филадельфии, она снова вернулась к своему ритуалу, которому посвящала день, пока дети были в школе, — стала ходить в бассейн. Это не так дорого, как психотерапия, и гораздо эффективнее. Сейчас ей нужно найти незатратный способ дать выход своему гневу на Райана. Несмотря на его продолжающиеся заверения, что он уладит все недоразумения с компанией, ничто не может стереть воспоминаний о том, как он съежился в углу ванной и с каким страхом признался жене, что свалял дурака.

Когда Эшли въезжает на парковку около бассейна, за ней сворачивает темный седан.

Через полтора часа Эшли выходит с влажными после душа волосами, приятно уставшими мышцами и прояснившейся после плавания головой. Моросит, и женщина бежит к машине мимо темного седана, стоящего на месте для инвалидов. Знака «Инвалид за рулем» на стекле, однако, нет. Водитель — франтоватый мужчина среднего возраста — поднимает глаза от газеты и приятельски улыбается Эшли. Наверно, ждет жену после занятий аэробикой.

Прямо от бассейна Эшли направляется в библиотеку и, остановившись на красный сигнал светофора, ест заранее приготовленный салат. После физической нагрузки ее одолевает голод, и потому она быстро и жадно засовывает еду в рот. Это один из тех случаев, когда машина дает обманчивое ощущение приватности. Стекла у нее не затонированы, и все вокруг могут видеть, что сидящая внутри женщина ведет себя как свинья. Устыдившись своих дурных манер, Эшли бросает взгляд в зеркало заднего вида и замечает темный седан, ожидающий на светофоре позади нее. Водитель относится к тому типу мужчин, которых она всегда считала привлекательными: высокий, смуглый, недурен собой. Такой, как Райан. Впервые после того, как она увидела мужа на полу в ванной, она чувствует к нему влечение.

Направляясь по знакомым улицам к библиотеке, Эшли прибавляет звук стерео. Когда она въезжает на подземную парковку, седан заруливает в туннель следом. Мужчина в нем один. Никакой жены в спандексе. Зачем он стоял у спорткомплекса, если не нужно было никого забирать? Может, пережидал дождь? Странно все это. С другой стороны, люди вообще странные существа. По пути в библиотеку Эшли уже отбрасывает эти мысли.

В дополнение к бассейну Эшли начала ежедневно посещать местную библиотеку. После плачевной встречи с Джорджиной она перераспределила усилия и вместо поисков возможностей продать бриллиант занялась поисками доказательств, что он принадлежит им по праву. Единственной проблемой было то, что она не имела представления, как подступиться к прошлому Хелен. В библиотеке она рассчитывала найти какое-нибудь руководство по поиску предков, а нашла Клару, главного библиотекаря.

Клара не профессиональный исследователь, но завзятый генеалог-любитель. Корни своей семьи она проследила аж до викингов и с энтузиазмом предложила помощь, когда Эшли поинтересовалась соответствующими ресурсами. Она показала Эшли, как пользоваться сайтом ancestry.com. Вместе они нашли результаты самой ранней доступной переписи, 1940 года, где с радостью обнаружили, что Хелен проживала в пансионе на Монумент-стрит в Филадельфии. Эшли не подозревала, что в том году Хелен уже находилась в США. Тогда ей было всего четырнадцать лет, а значит, умерла она в возрасте девяноста двух. Старшая внучка предполагала, что бабушке было около ста.

Потом Клара помогла Эшли составить генеалогическое древо, которое назвала по фамилии Миллер, хотя Миллерами в нем были только Дебора, Бек и Джейк; даже у Хелен была другая фамилия, а также у самой Эшли Джонсон. Добавив Миллеров и Хелен, Эшли включила в схему Райана и своих детей. Найти свидетельство о рождении Хелен или брачное свидетельство своих прабабушки и прадедушки она не смогла, но хорошо знала членов их семьи по именам: Флора, Лейб и Мартин Ауэрбах. О других предках у нее сведений не было.

Когда Эшли поинтересовалась у матери девичьей фамилией Флоры, Дебора тут же ощетинилась.

— Не знаю, что ты от меня хочешь, — сказала она. — Мне известно только, что она научила Хелен шить и что у нее были ярко-рыжие волосы.

— Ты знаешь, где она умерла?

— Неужели я не рассказала бы тебе об этом? Отца и брата Хелен отправили в Дахау, но что случилось с Флорой, она так и не узнала.

— А как насчет твоего отца? — продолжала Эшли.

Когда она забила в базу сочетание «Джозеф Кляйн», система выдала больше 70 000 людей с таким именем. Она ограничила поиск списками военных, но среди жертв войны в Корее Джозефа Кляйна не оказалось.

— Не копайся в этом, — предупредила ее Дебора.

— Наверняка Хелен хоть что-то тебе говорила. Когда его призвали? Когда он родился? Откуда он?

— Я сказала, оставь это. — В голосе Деборы прозвучала необычная резкость.

Когда Эшли сообщила о странном поведении матери Бек, сестра поведала ей про фотографию, которую они нашли в стенном шкафу, и про мужчину, который очень похож на Дебору, но выглядит слишком старым, чтобы воевать в Корее.

— Так, значит, Джозеф Кляйн не наш дедушка? — спросила Эшли.

— Не уверена, что Джозеф Кляйн вообще существовал, по крайней мере среди знакомых Хелен. Я тут немножко покопалась и не нашла о нем ничего.

Эшли сразу же стало совестно: зачем она так насела на мать? Потом она поняла: не нужно сильно углубляться в прошлое, чтобы сообразить: в истории Хелен концы с концами не сходятся. Дебора, видимо, давным-давно оставила попытки разузнать что-то об отце.

Дерево с ветвями Ауэрбахов, Миллеров и Джонсонов выглядело худосочным, но у Эшли закончились родственники для его пополнения. Ну, позже, может быть, добавятся еще какие-нибудь Миллеры. Было бы легче отыскать семью ее отца, Кенни, но Эшли запретила себе подобное любопытство. Так что она сохранила семейное дерево Миллеров, состоящее всего из одиннадцати имен, и подозревала, что о других родственниках никогда не узнает.

Когда сегодня Эшли приближается к кафедре выдачи книг, Клара машей ей рукой, торопя подойти.

— Я все утро вас жду. Вы не поверите, что я нашла.

Заинтригованная, Эшли с волнением склоняется к ее плечу. Клара пахнет белым мускусом. На ней платье с иллюстрациями из книг. Она не похожа на других подруг Эшли, и это сближает их еще больше.

Клара кликает на ссылку «Нью-Йорк. Списки пассажиров и членов команды, 1820–1957», и имя Хелен Ауэрбах выскакивает в манифесте парохода «Президент Гардинг», вышедшего из Гамбурга в Нью-Йорк 23 апреля 1939 года.

Имя Хелен Ауэрбах встречается посередине страницы. Четырнадцать лет; род занятий: школьница; владение языками: немецкий; страна рождения: Германия; город: Вена; национальность: еврейка.

— Почему здесь написано, что Вена в Германии?

— Я тоже задалась этим вопросом, — объясняет Клара. — Оказалось, что перед войной, в тысяча девятьсот тридцать девятом году, Австрия была аннексирована Германией и потеряла независимость.

Эшли проводит пальцем по списку из шести имен, следующих за именем Хелен на первой странице манифеста. Имена и возраст разные, но под словом «ученица», под словом «немецкий», под «Веной» и «еврейкой» шесть раз повторяется: «ТЖ».

— ТЖ значит «то же», — говорит Клара, прищуриваясь, чтобы разобрать буквы.

И как это Эшли сама не догадалась? Она листает манифест дальше.

— Стоп. — Клара проводит пальцем по колонке на экране. — Путешествие Хелен оплачено господином Ирвином Гольдштайном. Он также назван как «ДР» — друг, — у которого Хелен поселилась в Соединенных Штатах, на Сайпрус-стрит в Филадельфии. И снова шесть строк под «ДР» и под пунктом назначения гласят «ТЖ». — Вы знаете Ирвина Гольдштайна?

Эшли качает головой.

— Никогда о нем не слышала. Итак, он заплатил за их поездку? И они все приехали к нему? Вроде бы мы выяснили, что бабушка жила на Монумент-стрит?

— Может быть, этот Гольдштайн устраивал их судьбу, — рассеянно произносит Клара, продолжая просматривать манифест. Вдруг она хватает Эшли за руку. — Смотрите…

Список продолжается, на странице повсюду мелькает «ТЖ». Клара и Эшли насчитывают еще сорок три имени, всего пятьдесят, и все эти пассажиры путешествуют с господином Ирвином Гольдштайном.

Клара пробегает указательным пальцем по графе с возрастом.

— Они все дети.

— Хелен из них самая старшая, — замечает Эшли, тоже бегло проглядывая эту колонку.

— Так, значит, этот Ирвин Гольдштайн спонсировал переезд еврейских детей в Соединенные Штаты?

— Вы раньше слышали о таких случаях?

— Никогда, — отвечает Клара, лихорадочно что-то печатая. — Невероятно.

Она находит в «Гугле» список статей из «Нью-Йорк таймс», «Филадельфия инкуайрер», «Филадельфия джуиш икспонент», «Филадельфия рекорд», «Джуиш таймс»: «Пятьдесят детей-беглецов прибывают из Вены», «Филадельфийский адвокат с женой едет в Вену, чтобы спасти пятьдесят еврейских детей», «Юные беглецы становятся добропорядочными американцами».

Неизвестно, имеет ли эта история отношение к бриллианту, но в любом случае открытие очень важное. Хелен никогда не говорила Миллерам, что ее вывезли в США вместе с другими детьми. Должно быть, на то была причина.

У Эшли жужжит телефон. Сообщение от Лидии: «Можно мы купим мороженое по пути домой?»

Эшли недовольна, что у одиннадцатилетней дочери появился мобильный телефон. Райан купил его ей, пока Эшли была в Филадельфии; такая неприкрытая попытка перетянуть ребенка на свою сторону — очевидный знак, что он вот-вот потопит корабль ее жизни.

Эшли смотрит на часы и спохватывается: через пятнадцать минут ей надо забирать детей.

— Мне пора идти, — отрывисто произносит она.

— Давайте я распечатаю вам сканы манифеста и статьи.

Принтер скрипит, выдавая страницы со списком пассажиров парохода «Президент Гардинг», статьями о господине Гольдштайне и пятидесяти детях. Эшли достает кошелек, чтобы заплатить десять центов за каждую страницу, но Клара отмахивается от нее:

— Это бесплатно.

Эшли несется к лифту, проклиная себя за опоздание. Хотя пунктуальность никогда не была ей свойственна, она всегда старалась в конце учебного дня ждать детей у школы. По парковке Эшли идет так быстро, что почти не обращает внимания на седан, припаркованный на месте для инвалидов, и симпатичного мужчину в нем, наполовину скрытого газетой.

На следующий день, когда Эшли видит ту же самую машину темно-синего цвета возле продуктового магазина, по спине у нее пробегают мурашки. Уж не следит ли за ней этот человек? Да нет, это просто темный «бьюик», говорит она себе; в Уэстчестере, наверно, сотни, если не тысячи темных «бьюиков». Проходя мимо подозрительной машины, она видит за рулем того же самого мужчину неопределенно-привлекательной внешности. Позже, когда она, не выходя из машины, снимает деньги в банкомате, «бьюик» въезжает на парковку.

Когда тот же самый автомобиль останавливается у тротуара возле школы, в которой учатся ее дети, Эшли цепенеет. Точно, водитель седана за ней следит, но почему-то не пытается делать это скрытно. Значит, хочет, чтобы она знала о слежке. Хочет, чтобы она боялась. По пути домой дети щебечут о том, как прошел день. Тайлер помирает со смеху, рассказывая об учителе музыки, который пукнул на уроке и притворился, будто это звук с записи. Лидия настаивает, что это неправда, на что Тайлер начинает имитировать пуканье, и Лидия просит:

— Мама, скажи, чтобы он перестал.

Эшли не слушает. Ее внимание полностью сосредоточено на машине в зеркале заднего вида, которая неотступно и терпеливо поворачивает вслед за ней.

— Мама! — кричит Лидия. — Ты проехала мимо нашего дома.

Эшли смеется, делая вид, что замечталась, и разворачивается. Седан останавливается у обочины. Когда они подъезжают к крыльцу, Эшли говорит детям:

— Бегите домой, а я сейчас.

Она ждет, глядя в зеркало. Через несколько минут седан проплывает мимо и уносится прочь.

Это уже не просто подозрение. Эшли достает телефон и отправляет сообщение брату и сестре: «За мной следят».

С чего бы кому-то следить за ней? В голову приходит только один ответ: из-за «Флорентийца».

Джейк получает сообщение от Эшли по пути в спортзал, расположенный на той же улице, что и супермаркет, где он работает. После возвращения с Восточного побережья Джейк решает не только бросить курить травку, но и заняться спортом. Вернее сказать, несколько раз в неделю повышать частоту сердечных сокращений и готовить бицепсы для того, чтобы качать на руках младенца.

Он не успевает ответить и даже осмыслить сообщение от Эшли, как получает еще одно, от Бек, потом снова от Эшли, и разговор складывается без него.

«Что значит — следят?»

«Верзила на машине всюду таскается за мной».

«Зачем ему это?»

«А ты как думаешь?» — Эшли добавляет эмодзи в виде бриллианта.

«Откуда кому-то знать о бриллианте?»

На экране появляются и исчезают три точки. Джейк сует телефон в задний карман и идет в спортзал, заключив, что Бек права: о бриллианте никому не известно. Даже если Эшли проболталась подруге, как он другу, все равно им никто не поверит. Пока. Пока они не выяснили, как алмаз попал к Хелен и почему она не продала его.

Пока Джейк переставляет ноги на эллиптическом тренажере, он размышляет над мотивом — пружине любого сюжета. Почему Хелен хранила бриллиант стоимостью десять миллионов долларов? Чем он был так важен для нее? Через открытое окно, выходящее на улицу, в кардиозону просачивается сигаретный дымок. Странно, но этот запах успокаивает Джейка.

— Что за мудак дымит под окном? — спрашивает Джейка накачанный пожилой мужик на тренажере позади. Его рельефные мускулы вызывают у Джейка глубокий стыд, поскольку его мышцы никогда не бугрятся, даже если их напрячь.

Джейк смотрит на улицу и видит прислонившегося к парковочным часам мужчину с сальными волосами, который размеренно затягивается сигаретой. На нем кожаная куртка. Тот самый тип, который ел тако, когда Джейк рассказывал Рико о «Флорентийце». Левая нога Джейка соскальзывает, и он едва успевает восстановить равновесие, чтобы не врезаться головой в консоль тренажера.

— У вас все хорошо? — заботливо интересуется человек, тренирующийся рядом с ним. Джейк выпрямляется и кивает, увеличивая темп. Он снова смотрит в окно. Неизвестный делает последнюю затяжку и давит сигарету металлическим носком ботинка, такого нелепого в столь теплую погоду. Потом мужик садится в машину и уезжает. Сердце у Джейка выскакивает из груди, хотя нагрузка более чем скромная.

Позже, во время дневной смены, Джейк раскладывает на пластиковые подносы запеченную рыбу и думает о странном человеке. Может, это случайность? Силвер-Лейк — такой район, где ты постоянно встречаешься с одними и теми же людьми. Например, он часто видит мускулистого мужчину из зала в супермаркете и в спортбарах, где они с Рико смотрят баскетбол. Кроме того, тип в кожаной куртке не мог слышать разговор Джейка и Рико, если только не обладает суперслухом. Они стояли на парковке позади мусорного контейнера, а он сидел в закусочной. Джейк качает головой и смеется над собой. Хорошо, что он бросает курить травку — она туманит ему мозги.

Джейк несколько дней не видит мужика с сальными волосами и все больше уверяется, что Эшли тоже накрыла паранойя. Это на нее, вообще-то, не похоже, но с тех пор, как в их жизни возник бриллиант, она на взводе. Джейк решает не принимать участия в обсуждении, когда сестра сообщает, что темно-синий «бьюик» таскается за ней на фермерский рынок, к косметическому салону, к приюту для животных.

Джейк не ожидает снова увидеть мужчину в кожаной куртке ни возле спортзала, ни у супермаркета и уж точно не чаял лицезреть его в «Палермо», ресторане, куда ведет Кристи на свидание. Его девушка всегда былапрожорливой, а с тех пор как объявила о беременности, ее аппетит одновременно удвоился и уменьшился. Все, кроме углеводов, вызывает у нее тошноту. Ей хочется только пиццы и пасты — не изысканных блюд, которых в этом районе в изобилии, а старой доброй итальяно-американской еды, на которой они оба выросли.

«Палермо» практически безупречен. Красные кожаные диванчики. Приглушенный свет люстр. Ламинированное меню. Бесплатный чесночный хлеб и официантки с сильным итальянским акцентом. Кристи и Джейк заканчивают салаты, когда человек в кожаной куртке садится за стол позади них. Джейк давится листом «айсберга» и начинает кашлять так сильно, что Кристи вскакивает с места, подбегает к нему и стучит его по спине.

— Все хорошо?

— Кто бы знал, что поедание салата — это экстремальный вид спорта, — отшучивается Джейк, как только к нему возвращается способность дышать. Мужчина притворяется, будто не видит его, и очень долго разглядывает меню. Это точно он. У Эшли не паранойя. За ней следят. И за ним тоже.

Кристи слишком увлечена своим салатом и не замечает паники на лице бойфренда, когда тот знаком подзывает официантку. Кристи прекращает есть только после того, как Джейк просит счет.

— Кристи, нам надо идти.

— О чем ты говоришь? — Изо рта у нее выглядывает кусок чесночного хлеба. — Мы еще даже не закончили с закусками.

— Доедим дома. Поверь мне, нам нужно идти.

Кристи начинает надевать джинсовую куртку. Когда они уходят, Джейк отваживается оглянуться на преследователя, сидящего в углу, и тот улыбается ему дружелюбной — даже слишком дружелюбной — улыбкой. Джейк еще решительнее направляется к двери, придерживая Кристи за талию.

— Ты проверил, нам дали дополнительно чесночный хлеб? — спрашивает девушка, когда он ведет ее по Вермонт-авеню.

Как только они садятся в машину, она требует ответа:

— Что происходит, Джейк? Расскажи мне немедленно.

Размышляя, как ей все объяснить, Джейк гладит руль.

— Хелен оставила нам брошь с бриллиантом, возможно очень ценным. Думаю, тот парень, который сел рядом с нами в ресторане, считает, что она у меня.

— Ничего не понимаю.

— Бек нашла брошь у Хелен за комодом. Бриллиант называется «Флорентиец». Он принадлежал императорской семье Австрии, а когда империя пала, он исчез. Его стоимость где-то десять миллионов долларов, и тот парень думает, что камень у меня.

— Погоди-ка. У вас обнаружилась брошь стоимостью десять миллионов долларов и ты не удосужился рассказать мне об этом?

— Мы еще не уверены, что алмаз принадлежит нам по закону. Неизвестно, как он достался Хелен.

— Дело не в этом. Давно тот человек ходит за тобой?

— Не знаю. Неделю-две. За Эшли тоже следят. Ну мы и попали. Ума не приложу, что делать.

— Звонить в полицию, — отвечает Кристи так, словно это само собой разумеется.

— Нельзя. Никто не должен знать, что у нас есть бриллиант.

— Почему?

— Потому что он мог попасть к Хелен незаконным образом.

— И что, теперь ты будешь связываться с черным рынком? Господи, Джейк.

— Я не хотел волновать тебя.

— Мне от этого, конечно, гораздо легче. Ты не хотел мне сообщать, что кто-то тебя преследует, потому что думает, будто у нас есть бриллиант стоимостью десять миллионов долларов. Какое утешение. Джейк, если мы собираемся создавать семью, у тебя не должно быть от меня секретов.

— Почему ты говоришь «если»?

Тревога волной подкатывает к горлу, когда Кристи отворачивается и смотрит в окно. «Если» повисает в воздухе. Он действительно оберегал ее от беспокойства и не хотел обнадеживать по поводу денег, пока не убедится, что получит их.

Когда они останавливаются около своего многоквартирного дома, Кристи спрашивает:

— У тебя ведь нет бриллианта, правда?

— Он лежит в банке в Филадельфии.

— Что ж, — она отстегивает ремень безопасности, — раз у тебя его нет и достать его ты не можешь, нам ничего не грозит. — Однако тон ее голоса говорит об обратном.

— С чего бы ему думать, что бриллиант у тебя? Откуда ему вообще о нем известно? — спрашивает Бек вечером, когда Джейк связывается с сестрами по «Фейстайму».

Эшли старается сделать невозмутимое лицо, в душе проклиная себя за глупость: какой черт понес ее в офис Джорджины? Она распекает себя выражениями из лексикона своих детей. Вот ведь лохушка, бздюлина сопливая, коза педальная — последнее ругательство Тайлер особенно любит. Примерно через два часа после их встречи, как только Эшли вернулась в Уэстчестер и с наслаждением забралась в пенистую ванну, она вспомнила, что забыла на столе у Джорджины копию экспертного заключения из Геммологического общества. Тогда ей удалось убедить себя, что Джорджина скормила его шредеру — ведь ответственный человек так бы и поступил. Но теперь, когда она слушает рассказ Джейка, Эшли уже не уверена в этом. Как она вообще могла довериться Джорджине?

— Ну, — собирается с духом Джейк, — я мог проболтаться Рико.

— Что? — восклицают одновременно Эшли и Бек, каждая по-своему: Эшли возбужденно, Бек в ярости. Ни одна из них не знает, что это за Рико, да и какая разница?

— Ну ты и кретин, — добавляет Бек.

— Не ори на меня, я просто трепался с другом.

— И не нашел другой темы для трепотни, кроме как семейные секреты?

— Ну да, я накосячил. Не нападайте на меня, пожалуйста.

Джейк и Эшли видят, как Бек нарезает круги по кухне, снова и снова повторяя:

— Не нужно было рассказывать вам о бриллианте.

— Бек, я боюсь. Кристи беременна. Если с ней что-нибудь случится…

— Кристи беременна? — переспрашивает Эшли.

— Пока еще, типа, десять недель, но…

— Ты будешь отцом? — Бек не может скрыть своего презрения.

— Да, обычно, когда у тебя рождается ребенок, ты становишься отцом, — рявкает в ответ Джейк. — Я не знаю, что делать. — Неясно, к чему относится эта реплика: к слежке или к перспективе стать папашей.

Бек перестает метаться по кухне.

— Я скажу тебе, что делать: зашей себе рот! — И она отключается, не дожидаясь ответа от собеседников.

Эшли смотрит на брата. Волосы у него растрепаны, кожа землистого цвета — кажется, что он не спал много дней.

— Вы с Кристи приедете к нам погостить?

Джейк качает головой.

— Кристи не сможет взять отпуск.

— В конце концов, можно позвонить в полицию. — Эшли и сама понимает, как абсурдно все это будет звучать в полиции, если не говорить о бриллианте, а если говорить, то тебя, возможно, вообще сочтут чокнутым.

— Я не знал, что так все обернется. Не прощу себе, если что-нибудь случится с тобой или с детьми из-за того, что у меня язык за зубами не держится.

Эшли почувствовала укол вины. Хотя Джейк и проболтался другу, слежка, скорее всего, исходит от знакомых Джорджины, которая связана со всем ювелирным миром. Однако картина выглядит такой нелогичной, что вызывает странное ощущение — кто-то следит за Миллерами, потому что Эшли показала своей знакомой заключение экспертизы. Без сомнения, скоро преследователи начнут следить за Бек, а потом перейдут к активным действиям.

— Пообещай мне, что не будешь нарываться на неприятности, — говорит Эшли брату, прежде чем отключиться. — И, Джейк, не сомневайся: из тебя получится хороший отец.

Эшли глядит в окно на темный задний двор. Из гостиной, где Райан смотрит телевизор, доносятся звуки спортивного матча. Она не рассказала мужу ни о слежке, ни о Джорджине, ни о бриллианте. Ей все еще доставляет удовольствие иметь от него секреты. Более того, это становится обыкновением, и Эшли размышляет, не так ли начинают распадаться браки — не из-за тайн, а из-за взаимного отчуждения?

Хотя она не заикнулась об этом в разговоре с братом и сестрой, Бек боится, что скоро начнется слежка и за ней. Из-за этого она не спит по ночам, стала дерганой и настораживается при малейшем шорохе. Вдали ревет мотоцикл, приближается, рычит под самыми окнами — и вдруг снова тишина. Он что, около ее крыльца? Кто-то шпионит за ней? Бек лежит без сна, пока первые лучи солнца не пробиваются сквозь жалюзи. Только через час она собирается с духом и выглядывает на улицу. Байк припаркован у ее дома, мотоциклиста нигде не видно.

Бек опаздывает на работу и занимается делами как в тумане. Не помнит, как отправила одному из партнеров оформленную записку по делу. Машинально выделяет релевантные фрагменты показаний для работающей первый год адвокатессы, менее опытной, чем она, но с зарплатой вдвое больше. Проходит час, страх Бек растет, и больше всего из-за того, что ничего не происходит.

Когда вечером она встречается с подругой по имени Диа, то косится на каждый барный стул, опасаясь преследователя. Сидящий неподалеку мужчина во фланелевой рубашке исподтишка рассматривает ее. Потом он предлагает купить ей выпивку, и Бек расслабляется. Это просто какой-то чувак из бара в поисках приключений, не имеющих отношения к легендарному бриллианту. Она отвергает его ухаживания, хотя Диа подталкивает ее локтем, намекая, что парень симпатичный и подходит ей больше, чем Том.

Бек выпивает еще два бокала вина и выходит из бара одна, озираясь на каждый угол. Вечер теплый, улицы в это время суток предсказуемо пусты. Дома благодаря опьянению она быстро засыпает, но через несколько часов резко просыпается. Приснилось что-то мутное про наручники на запястьях. Бек тянется к телефону, уверенная, что увидит оповещение от «Нью-Йорк таймс» или «Эппл ньюс»: «Обнаружился бриллиант, пропавший сто лет назад». Конечно же, никаких новостей нет, только сообщение от Диа: «В следующий раз я не позволю тебе уйти в одиночестве!» — и еще одно от Эшли: «Он по-прежнему следит за мной». Бек не готова сейчас отвечать ни одной из них, а потому отключает телефон и тщетно пытается снова уснуть.

Единственное, что можно сделать, решает Бек, это опередить события. А единственный способ опередить события — это узнать все, что только получится, о Хелен.

Придя на работу, она начинает с того, что изучает манифест парохода «Президент Гардинг», который отправила ей Эшли, и газетные статьи о героизме простой еврейской четы, в 1939 году отправившейся в Вену, в то время как никто из американцев не ездил в нацистскую Германию, не говоря уже об американских евреях. Гольдштайны использовали визы с истекшим сроком действия, которые американское правительство согласилось переписать на детей, и привезли с собой в Филадельфию пятьдесят малолетних евреев. В статьях спасенные дети упоминаются только все вместе — милые, благодарные существа без имен, чьи семьи погибали дома. Бек известно, что одной из них была Хелен, одной из семей — Ауэрбахи, но узнать о них что-либо из беглых газетных репортажей невозможно.

Но каким-то образом алмаз «Флорентиец» переместился из музея в Вене в брошь, застрявшую у Хелен за комодом. Бек начинает выяснять происхождение броши, которая спрятана у нее в тумбочке. Виктор сказал, что ее изготовили в середине прошлого века. В новогоднюю ночь 1955 года Хелен надевала ее, отмечая торжество вместе с загадочным мужчиной, а это значит, что украшение выполнено, самое позднее, в 1954 году. Если Хелен не сама заказала брошь, значит, та попала к бабушке вскоре после изготовления. Бек вспомнила изогнутые буквы «ДжШ» на обороте — клеймо ювелирной компании.

Не вставая из-за стола, Бек пишет Виктору: «Есть ли возможность выяснить, чье клеймо стоит на оборотной стороне броши?»

В ожидании ответа она изучает официальные базы данных в поисках информации о Габсбургах и их фамильных драгоценностях. Загружает статью из «Хауэра стар» 1924 года об аресте барона, пытавшегося нелегально продать сокровища австрийской короны. Читает материалы процесса 1980-х годов, где псевдо-Габсбург судится с младшим отпрыском последнего императора Австрии за оставшиеся драгоценности. Больше ничего значимого поисковые запросы не приносят ни из газет, ни из судебных протоколов. Однако «Флорентиец» был одним из самых ценных камней Габсбургов. Где-то же он должен упоминаться. Нужно просто продолжать поиски.

Позже в тот же день Виктор отвечает Бек: «Крайне маловероятно. Потребуется найти определенный справочник по клеймам за определенный год. Но я всегда приветствую трудные задачи. Хотите, чтобы я этим занялся?»

«Да, пожалуйста. — Бек готова компенсировать ему потраченное время, но Виктору деньги не нужны. — А когда вы его найдете, я приготовлю вам ужин на ваш страх и риск».

«Я никогда не видел в вас повариху», — отвечает ювелир.

После работы Бек направляется в Центральное отделение бесплатной библиотеки, где обнаруживает целый стеллаж изданий о Габсбургах. Ее внимание привлекает книга «Гибель империи» — подневная хроника последних событий правления династии, на протяжении многих столетий казавшейся несокрушимой. Где-то в этом труде должно быть упоминание об императорских драгоценностях, взятых из казны, об их продаже в годы изгнания монаршей семьи. Возможно, в этой книге найдутся важные подробности, позволяющие проследить историю бриллианта.

Во время обеденного перерыва Бек читает книгу, периодически оглядывая соседние столики в «Либерти плейс» — бдительность не помешает. Первое, что она выясняет, — хотя империя и распалась, Карл не отрекался от престола. Даже на смертном одре в 1922 году в Португалии он приложил к губам распятие и сказал жене Ците: он умирает, чтобы империя могла снова жить. Хотя Карл был последним признанным императором Австрии, его сын Отто стал неофициальным монархом. Читая об участии Отто в создании Европейского союза, Бек обратила внимание, что в этой главе часто упоминается имя человека, не имеющего кровного родства с Габсбургами, — Курт Винклер. Он был одним из ближайших друзей Отто, безудержный пьяница, который бросил свое пристрастие после того, как Отто приказал ему как его император. Странно, когда двадцатилетний человек провозглашает себя императором своего друга, но еще более странно, что это возымело действие: Винклер никогда больше не притрагивался к спиртному. Он посвятил свою жизнь документированию жизни изгнанной императорской фамилии.

Имя Курта Винклера появляется в сносках и указателях к фотографиям Габсбургов, приписываемых к его частной коллекции. Цитаты взяты из его книг, «Die ungekrönten Habsburger» и «Das Vermächtnis des großen Imperiums», названия которых «Гугл» переводит как «Некоронованные Габсбурги» и «Наследие великой империи». Коллекция Винклера, кроме прочего, включает интервью с последней императрицей, Цитой, где она рассказывает о лишениях, пережитых семьей в изгнании. Что, если Цита упоминала незаконную продажу «Флорентийца» в одном из своих интервью? Что, если она поведала Винклеру, как Габсбурги потеряли бриллиант? Нужно немедленно найти эти книги.

Но в библиотеке их нет. Тогда Бек обращается к «Амазону», и сайт предлагает ей издания на немецком языке, все по несколько сотен долларов.

Ожидая ответа от одного из юристов, которому она отправила готовый отчет, — молокососа на втором году работы, разговаривающего с ней как с глухой старухой, — Бек ищет в «Гугле» упоминания о Курте Винклере. Экран заполняют ссылки на немецком. Когда она запрашивает у поисковика перевод, четвертый результат оказывается ссылкой на газетный некролог. Он включает уже известные Бек подробности об усопшем: что он был официальным биографом Габсбургов, другом Отто, — и некоторые новые обстоятельства. У Курта было двое детей — умершая в молодости дочь и сын — и жена, пережившая его. Некролог написан десять лет назад. Бек смотрит сведения о его вдове, Мариетте; она тоже уже скончалась. Сын же Винклера Петер еще жив и владеет галереей на Шлюссельамтсгассе в Кремсе-на-Дунае. На сайте галереи Бек находит электронный адрес. Петер наверняка знает, что случилось с габсбургской коллекцией его отца. Недолго думая, Бек открывает почту и начинает писать:

Уважаемый мистер Винклер!

Я любительница австрийской истории. Недавно я наткнулась на имя Вашего отца в своих исследованиях, посвященных падению Габсбургов. В биографиях, которые я прочитала, упоминается, что Ваш отец владел коллекцией семейных реликвий Габсбургов. Я думаю, что некоторые из этих предметов способны помочь мне в моих изысканиях. Скажите, пожалуйста, можно ли найти их список в публичном доступе или могу ли я получить к нему доступ удаленно?

Благодарю Вас за внимание к моему письму.

Искренне Ваша,

Бек Миллер

Она намеренно выбирает расплывчатые формулировки. Бек не знает, что именно ищет, а откровенничать с незнакомцем в стремлении получить информацию о пропавшем сто лет назад бриллианте неразумно. Ей даже неизвестно, читает ли Петер Винклер по-английски.

— Алло! Бек, я Земля!

Бек вздрагивает. Юрист-молокосос стучит в ее перегородку. Она быстро жмет на «Отправить», и письмо уходит. Юный коллега бросает на стол отчет, который она для него подготовила.

— Это все не то. Я просил информацию о судебных прецедентах, связанных с этим инвестором, и о правах акционеров.

Бек бегло просматривает свою записку.

— Тут все изложено.

Она суетливо сгребает со стола бумаги и убегает. Все молодые юристы знают, что она окончила два курса юридического института. Ее знания и компетенция должны вызывать у них желание работать с ней, однако она самый непопулярный помощник среди юных специалистов. Тайное наслаждение ставить их на место — одно из удовольствий, которые Бек получает на работе.

Бек намеревается рассказать матери о слежке за Джейком и Эшли и о своем беспокойстве, что и за ней ходит хвост. Она обещала брату и сестре сделать это. Ни один из них не хочет говорить с Деборой напрямую, но они все-таки считают нужным предупредить ее об опасности. За очередной трапезой, состоящей из рагу с чечевицей и карри, в заигравшем красками доме на Эджхилл-роуд Бек осведомляется у матери, не замечала ли она странных людей, шныряющих около дома, и готовится получить истерический ответ.

— Кого, например? — без всякого интереса спрашивает Дебора.

— Да так, — говорит Бек.

Дебора пожимает плечами и зачерпывает ложкой ярко-желтую смесь.

«Лучше ей не знать, — пишет Бек брату и сестре. — Я присмотрю за ней».

И она добавляет необходимость присмотреть за матерью к списку ежедневных обязанностей.

Дебору преследуют собственные призраки. Ее не отпускает новообретенный образ из детства — как она сидит на коленях у того мужчины. Какими счастливыми они кажутся вместе. Как похожи на отца с дочерью.

Между тем она переводит бизнес из Нью-Хоупа в Бала-Кинвуд. На самом деле это только так называется. Перевозить особо нечего, кроме поводков и мисок. Дебора никогда официально не регистрировала свою фирму, у нее даже нет веб-сайта. Так что перемещение чисто символическое, просто чтобы привлечь клиентов ближе к новому дому.

Услуги по выводу собак на прогулку сразу же начинают пользоваться спросом, но компания по доставке веганской еды в Бала-Кинвуд менее популярна, чем в Нью-Хоупе. Дебора выводит четырех собак каждое утро и еще четырех днем. Ежедневно, отведя псов по домам, она возвращается к себе на Эджхилл-роуд и погружает распухшие ноги в теплую воду. Смотрит старый телевизор Хелен, положив раскрытый фотоальбом на кофейный столик. Во время перерывов на рекламу она изучает новогодний снимок Хелен и неизвестного мужчины в поисках подсказок. Платье матери, ее палантин, тускло освещенный зал ресторана — это все незнакомо. В 1955 году Деборе еще не было трех лет. Кто сидел с ней, пока мать ужинала с этим мужчиной? Она не помнит ни нянек, ни отсутствия Хелен по вечерам. Подростком она часто хотела, чтобы мать с кем-то встречалась, ходила на свидания, имела другие интересы за пределами их дома в квартале с типовой застройкой. Будь у Хелен своя жизнь, возможно, она не вмешивалась бы так активно в дела дочери.

Дебора закрывает альбом, не в силах больше смотреть на ту фотографию. Ей никогда не приходило в голову, что Хелен могла лгать насчет отца. Это просто снимок с мужчиной, немного похожим на нее, но свадебных фотографий матери нигде нет. Так же как и портретов солдата в форме. Ни жетонов военнослужащего, ни медали «Пурпурное сердце», никаких других свидетельств существования павшего в бою мужа, — ничего подтверждающего ту версию прошлого, которую представила Деборе Хелен. Говоря о Джозефе Кляйне, Хелен всегда напоминала дочери: «Многие ли могут сказать, что их отец погиб как герой?» Как романтично, смело, патриотично это звучало. Как понятно теперь, подобная фантазия, видимо, подчеркивала все черты, которых был лишен ее настоящий отец.

Восемь

С тех пор как они увидели человека в кожаном пиджаке в «Палермо», в отношениях Джейка и Кристи возникла прохладца. Кристи больше не целует бойфренда перед уходом на работу. Возвращаясь домой в конце дня, она спрашивает, что он принес на обед, не требуя от него забавных историй из жизни супермаркета. Обычно ей нравились его рассказы об актерах, заявившихся в магазин в гриме, о человеке, покупавшем целую тележку чипсов из питы, о том, как Джейк дарит воздушные шарики шаловливым детям. Когда они смотрят телевизор, она все еще позволяет ему массировать себе ступни, но при этом обреченно вздыхает, как будто удовольствие от его прикосновений она чувствует вопреки своей воле.

На работе Джейк раскладывает по полкам овощи, переживая из-за утренней сдержанности Кристи. Она так и не ответила на его вопрос «Почему ты говоришь „если“?», и тот повис в воздухе в их квартире. Джейк уже покупал ей лилии и готовил курицу по-охотничьи. Теперь нужно предпринять какой-то более убедительный шаг. Например, купить ей помолвочное кольцо в качестве прелюдии перед обручальным кольцом, которое он сможет подарить ей, когда они продадут алмаз «Флорентиец».

Все происходит молниеносно. Черная кожаная куртка мелькает на периферии зрения и исчезает. Джейк роняет две упаковки лимонов Мейера на пол и начинает преследовать куртку.

Мужчина огибает холодильники с заморозкой и заворачивает в следующий отдел. Джейк следует за ним, заглядывая в каждый проход, пока не обнаруживает надоедливого типа у полок с вином — тот рассматривает бутылки пино-нуар. Когда Джейк подлетает к нему, человек с улыбкой поднимает глаза и начинает говорить:

— Может, вы посоветуете мне… — Но Джейк хватает его за лацканы и прижимает к стеллажу с красным вином. Бутылки качаются и звенят, несколько штук падают на пол.

— Рассказывай, на кого ты работаешь! — Джейк наклоняется к мужчине так близко, что ощущает запах геля для волос. — Какого черта ты за мной следишь?

Мужчина протестующее поднимает руки:

— Я первый раз в жизни вас вижу!

Джейк снова ударяет его о полку. Еще несколько бутылок падают на пол.

— Кто тебя нанял?

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Покупатель съеживается, как будто Джейк собирается бить его. — Отпустите меня, пожалуйста. Вы меня с кем-то спутали.

Джейк даже не понимает, что происходит, пока кто-то не хватает его за талию и не отбрасывает подальше от мужчины, который оседает на пол в растекающейся луже вина. У Джейка жжет костяшки пальцев. Он сжимает и разжимает кулак, проверяя, целы ли пальцы, и осознавая, что, должно быть, ударил клиента.

— Ты охренел, Джейк? — Менеджер Рэнди подбегает и преграждает Джейку дорогу. — Остынь.

Внезапно Джейк видит, что его окружает толпа испуганных покупателей. Двое коллег помогают мужчине в куртке встать.

— Он ни с того ни с сего напал на меня, — жалуется тот, следуя за сотрудниками магазина к выходу.

Джейк хочет побежать за ним и заорать, чтобы он перестал притворяться невинной жертвой, но Рэнди буквально уносит его в другом направлении.

Когда они приходят в кабинет, Рэнди усаживает его на стул и говорит:

— Если двинешься с места, я позвоню в полицию.

Он выходит. Джейк барабанит пальцами по подлокотнику стула, с нарастающим нетерпением ожидая его возвращения. Снаружи доносятся звуки супермаркета — в магазине дневное оживление, катятся по линолеумному полу тележки, тихо звучит отстойная музыка, суетятся покупатели.

Наконец Рэнди возвращается и бросает Джейку пакет замороженного горошка.

— Приложи к руке.

Ледяной пакет обжигает ссадины на руке. Джейк еще никогда в жизни не дрался. Никогда не ощущал боли из-за содранной кожи на костяшках, покалывания в пальцах.

Рэнди опускается в кресло за своим столом.

— Он не станет выдвигать обвинения. — Менеджер с облегчением качает головой.

— Выдвигать обвинения? Он следит за мной две недели!

— А он утверждает, что впервые тебя видит.

— Вранье! Он ходит за мной в спортзал, и в «Палермо», и в «Миксто». — Перечисляя свои доказательства, Джейк и сам понимает, как дико все это звучит. Зал? Ресторан? Местный гастроном? — Он ходит за мной по всему району? — Последняя фраза прозвучала скорее как вопрос, а не утверждение.

— Я знаю, что у тебя сейчас много семейных забот… — А Рэнди-то откуда известно про беременность Кристи? Джейк сказал об этом только сестрам, даже Рико не говорил. Потом он замечает выражение лица Рэнди — такой кроткий взгляд обычно сопровождает не слишком убедительное «Соболезную твоей утрате», — и до него доходит, что менеджер имеет в виду смерть Хелен. — Но нельзя же кидаться на клиентов.

Джейк встает.

— Я найду его. И извинюсь. Объясню ему, что это недоразумение.

Рэнди жестом останавливает Джейка.

— Очень не советую. Ты еще удачно отделался.

Джейк снова садится.

— Просто иди домой, ладно?

— Ты меня увольняешь?

— Ну что ты, Джейк, какие у меня основания для этого? Ты всего лишь напал на клиента и разбил пару десятков бутылок вина.

— Я заплачу за ущерб.

Рэнди качает головой.

— Ты опаздываешь на работу, часовой обеденный перерыв тянется у тебя полтора часа, и даже не пытайся разубеждать меня, что ты постоянно под кайфом.

— Ты серьезно?

— Прошу тебя не ходить в наш магазин. Иначе нам придется привлечь правоохранительные органы.

— Послушай, мне очень жаль, что так произошло. Ты прав. Смерть бабушки повлияла на меня сильнее, чем я ожидал. Мы постоянно узнаем о ней много нового, и из-за этого я на взводе. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Обещаю, ничего подобного больше не случится.

— У меня связаны руки, Джейк.

Они некоторое время смотрят друг на друга, пока наконец Рэнди не отводит глаза. Своим умоляющим взглядом Джейк ничего не добился. Он покорно кивает, встает и направляется к двери.

Рэнди останавливает его.

— Выйди, пожалуйста, через черный ход. И прошу тебя не разговаривать ни с кем на парковке.

Джейк как в тумане покидает супермаркет через служебный вход. Неделя выдалась жаркой, и от утомительного зноя ноги у него наливаются тяжестью. Когда он пересекает парковку, Мануэль, который регулирует движение, с опаской наблюдает за ним. Триша тоже косится на него, толкая к магазину ряд тележек. Проходя мимо сырной лавки, японского ресторана, ларька с джелато, Джейк чувствует, как все пялятся на него с осуждением и отвращением.

В темной прохладной квартире к Джейку наконец возвращается способность дышать. Он снимает промокшую форменную гавайскую рубашку и садится с голым торсом в кресло с откидной спинкой, уставившись на следы протечки на потолке. Что, черт возьми, произошло? Действительно ли он набросился на случайного парня? Он был уверен, что за ним следят. Что внушило ему такую уверенность? Ну, разумеется, Миллеры. Джейк смеется, хотя это вовсе не смешно. Раньше он мог наблюдать за ними со стороны, но утратил свой критический взгляд. Эшли всегда делает выводы на пустом месте. Бек всегда быстро приходит в ярость. Что касается самого Джейка, то ему всегда удается испоганить что угодно, — он снова это ясно сознает.

Кристи замечает его разбитую руку, едва переступив порог квартиры.

— Что случилось? — спрашивает она, осматривая распухшие костяшки. Кожа посинела, ссадины запеклись. — Можешь согнуть пальцы?

Джейк сгибает пальцы на треть. Кристи идет в кухню.

— Нужно приложить лед.

Джейк тянется за висящей на стуле рубашкой, но вспоминает, что это его рабочая форма, и швыряет ее в другой угол комнаты. Интересно, ее стоимость вычтут во время расчета?

Приложив лед к руке, он морщится.

— Кажется, перелома нет, — говорит Кристи.

Джейк намеревается объяснить ей, что ударил человека. Он планирует быть честным, чтобы прогнать «если» признанием и обещанием все исправить.

— Один придурок прищемил мне руку дверцей холодильника, — слышит он свою ложь. — Прости меня, Кристи, за то, что я смолчал о бриллианте. Я должен был рассказать. Просто такие большие деньги могут изменить нашу жизнь. Я не хотел обнадеживать тебя, пока не буду знать наверняка. Я ошибся насчет того парня из «Палермо». Он не следил за нами. Я видел его сегодня — он всего лишь живет в нашем районе.

Это не полное признание, но хотя бы начало. Он ждет вопросов Кристи, чтобы поведать о неутешительных событиях сегодняшнего дня.

Кристи смеется.

— Ну конечно же, никто за тобой не следил.

— Ты не испугалась?

— Я испугалась твоей реакции. Слежка из-за бриллианта — это попахивает паранойей. — Продолжая смеяться, она входит в кухню и тут же разочарованно возвращается в гостиную. — Ты забыл принести что-нибудь на ужин?

Он пытается подобрать подходящие слова, чтобы сообщить ей, что потерял работу.

— Я…

— Ну и ладно, — перебивает Кристи. — Мне все равно ужасно хочется тайской рисовой лапши. Пять минут. — И она быстро уходит по коридору, чтобы переодеться после работы.

Джейк слушает гудение холодильника и прокручивает в голове их разговор. Почему он не сказал Кристи, что его уволили? Невозможно скрывать это от нее. Нужно немедленно признаться, пока он не увяз во вранье.

Когда она появляется в гостиной, кожа у нее сияет, и вся она выглядит такой спокойной, симпатичной, такой нормальной.

— Ты готов? — спрашивает Кристи, бросая ему рубашку.

Он рывком надевает рубашку через голову и, не сказав ни слова, выходит следом за ней из квартиры.

В отличие от Джейка, встречи Эшли с «бьюиком» не случайны. Каждый день щеголеватый мужчина сопровождает ее в бассейн, библиотеку, школу, к банкомату и в химчистку. Каждый день он следует за ней в той же машине, на той же пугающей дистанции. Почему он не приближается к ней? Чего ждет?

В библиотеке Клара сразу бросается к ней, размахивая книгой под названием «Моя бабушка и 49 других детей», которую они заказали по межбиблиотечному абонементу.

— Здесь в основном про бабушку автора, Ирму, но вот посмотрите… — Клара открывает последнюю страницу текста и проводит пальцем по списку имен с короткими биографиями, пока не останавливается на имени Хелен Ауэрбах. Эшли мгновенно забывает о преследователе.

«После того как Гольдштайны спасли Хелен Ауэрбах, она поселилась в Филадельфии и купила дом в Бала-Кинвуд, где жила со своей дочерью. Она открыла ателье по пошиву одежды, которое держит и по сей день».

В биографиях некоторых других детей упоминается их соединение с родителями, которым удалось получить визу или выжить в лагерях, с родственниками, оказавшимися во время войны на Кубе или в Англии. Абзац, посвященный Хелен, как и многие другие короткие справки, не содержит сведений о судьбе ее семьи.

Клара помрачнела.

— Наверно, тяжело видеть, как другие дети встречаются со своими родными.

— Можно мне взять книгу с собой? — спрашивает Эшли.

— Обычно с библиотечными книгами так и поступают, — иронизирует Клара.

— Спасибо вам, Клара, — слишком сердечно благодарит Эшли.

— У вас ничего не случилось? — интересуется Клара.

Эшли подумывает рассказать ей о бриллианте, слежке, даже о проблемах Райана на работе. Она знает, что библиотекарь ей поверит и, возможно, даже даст дельный совет о том, как поступить с преследователем и как потребовать искренности от Райана. Но Эшли заварила эту кашу, доверившись Джорджине, и пока не готова открывать душу кому-то еще.

Эшли выдавливает из себя улыбку.

— Просто перевариваю информацию.

— Так приготовьтесь переварить еще больше, — говорит Клара, открывая в середине книги вклейку с фотографиями. На одной из них Хелен сидит на одеяле рядом с какой-то женщиной. Подпись гласит: «Хелен Ауэрбах с матерью на пикнике».

Эшли поворачивается к Кларе.

— Откуда этот снимок?

— Не знаю. — Клара открывает задний клапан обложки, где приводится биография автора книги: «Шерил Аппельбаум живет в Ларчмонте, штат Нью-Йорк, с мужем и бордер-колли Йозефом». — Я заглянула в адресный справочник: она все еще числится там.

Прижимая книгу к груди, Эшли устремляется к машине. У нее нет привычки к чтению, но, видимо, именно про такие случаи люди говорят, что книга написана как раз для них. Спохватившись, что в задумчивости пронеслась мимо парковки для инвалидов, где обычно стоит седан, Эшли поворачивается в ту сторону. Машины нет. У школы, когда она забирает Тайлера и Лидию, тоже.

Через три дня она перестает все время смотреть в зеркало заднего вида по пути из бассейна в библиотеку. Она пишет по электронной почте Шерил Аппельбаум, прося о встрече за чашкой кофе, и не волнуется, когда та отвечает, что она в Европе и приедет только через несколько недель. Теперь, когда за ней никто не следит, спешки нет. Можно встретиться с Шерил через месяц, два. Время, как известно из истории бриллианта «Флорентиец», безгранично и открыто нараспашку. Эшли порхает в течение дня, выполняя семейные обязанности, и ощущает свободу, которая, как она понимает, не продлится долго. И скоро этому настроению действительно приходит конец.

На четвертый день в дверь их дома стучат.

Лидия и Тайлер в кухне едят хлопья, Райан наверху собирается на работу. Эшли предполагает, что это соседка Мэрион, которая заносит им почту, если их корреспонденцию случайно доставляют ей на крыльцо. Когда Эшли открывает дверь, на пороге стоят три человека в почти одинаковых темных костюмах, коротко стриженные, лощеного вида, похожие на политиков. Она даже не сразу узнает человека, который следил за ней, — настолько он неотличим от двух других. Потом он улыбается, и она вспоминает его улыбку, ясные карие глаза.

Еще до того, как он спрашивает: «Ваш муж дома?» — Эшли понимает, что этот визит не имеет никакого отношения к бриллианту.

Отвозя детей в школу, Эшли пытается вести себя как обычно, но она видела достаточно серий «Места преступления» и «Закона и порядка», чтобы более или менее понимать, кто такие утренние гости. Райан нарушил закон? Они пришли арестовать его? Она является невольной соучастницей? У них отберут дом? О боже, у них отберут детей?

Сын и дочь непрестанно «мамкают» с заднего сиденья.

— Мам, я хочу есть!

— Мам, я не доел хлопья!

— Мам, почему ты так быстро нас увела?

— Мам, что случилось? Мы даже завтракать не закончили!

Эшли сворачивает к окну «МакАвто». Когда дети доедают гамбургеры, она как ни в чем не бывало высаживает их у школы. Тайлер сразу выскакивает из машины, но Лидия не торопится: она встречается с матерью глазами в зеркале заднего вида.

— Что это были за люди?

— Это с папиной работы, — слишком жизнерадостно отвечает Эшли.

Из-за этого ее дочь прищуривается с еще большим подозрением:

— У папы неприятности?

— Милая, ты опоздаешь. — Эшли показывает рукой, чтобы Лидия выходила из машины.

Дочь качает головой, давая понять, что не верит матери, и, выходя, преувеличенно размашистым движением закидывает рюкзак за спину.

Эшли сразу едет домой, забыв про лежащие в багажнике вещи, которые собиралась забросить в химчистку, и про приют для животных, где ее ждали к десяти. Она сидит в джипе, наблюдая за домом, пока «бьюик» не выруливает с подъездной дорожки. Как она могла не заметить, что это полицейская машина без опознавательных знаков?

На диване сидит Райан, ослабив галстук и расстегнув верхнюю пуговицу рубашки.

— Полиция? — спрашивает Эшли. — Зачем они приходили?

Райан не смотрит на жену.

— Вообще-то ФБР.

— Как ФБР? А им-то что нужно в нашем доме? — Муж словно в обмороке, и Эшли повышает голос: — Райан, что случилось?

Он протягивает ей письмо с печатью Министерства юстиции на верху листа.

— Звонили с работы. Мои вещи пришлют с курьером. Мне запрещено даже входить в здание.

Эшли быстро просматривает текст. Официальное письмо, однако угроза, которую оно представляет, вовсе не формальная.

— ФБР занимается расследованием твоего мошенничества? Отмывания денег? Ты же говорил, что просто неправильно оформил документы.

— Я не знал, что это незаконно.

— Райан, ты же юрист.

— Патентный поверенный.

— Таков будет твой аргумент в суде? «Простите, ваша честь, но я не знал, что это противозаконно»?

— Я только получал деньги за свою работу. Это не воровство.

— Минюст, похоже, считает иначе. Сколько ты украл у своей компании, Райан?

— Я не могу сейчас об этом говорить. — Он направляется к лестнице, но Эшли бросается вперед и, преграждая мужу дорогу, тычет пальцем ему в грудь.

— Не смей уходить!

Райан отодвигает ее в сторону и поднимается по ступеням, Эшли с письмом в руке бежит за ним по пятам.

— Здесь говорится, что тебе предъявляют обвинение. Тебя посадят? Что ты сделал с нашей семьей!

Он поворачивается и смотрит на жену не менее гневным взглядом, чем она на него.

— А не хочешь спросишь, что я сделал для семьи? Ой, дай подумать, может, кормил ее последние десять лет? Я делал то, что считал правильным. Я не знал, что это незаконно. И не ожидал, что это всплывет. — Он разом перемахивает последние несколько ступеней и захлопывает за собой дверь.

— Мошенничество всегда всплывает! — кричит ему вслед Эшли.

Она садится на верхнюю ступеньку и роняет письмо. В какой момент ей следовало догадаться, что дело неладно? Это началось около двух лет назад: работа допоздна, поездки в офис по субботам. Поначалу она подозревала, что у мужа роман, но, возвращаясь домой, он не пах чужими духами и никогда не бежал первым делом в душ, но часто жаждал секса. Хотя он время от времени делал ей подарки — цветы, или серьги, или абонемент на массаж, — ничто в его поведении не указывало, что таким образом он пытается загладить вину из-за другой женщины. Неужели эти подарки настолько ослепляли ее, что она не придавала значения подозрительной услужливости? Была ли в сложившейся ситуации частично и ее вина?

Нет, решила Эшли, перечитав письмо. Она никогда не просила Райана быть вечным кормильцем семьи. Это он хотел такого распределения ролей. И по его желанию в их жизнь вошла ложь.

Джейк и Эшли сообщают друг другу и сестре, что за ними больше не следят. Хвосты исчезли, поводов для беспокойства нет. Бек не знает, как расценить их новоявленную беззаботность. Их страх был таким убедительным, что заразил и ее.

Стоит апрель, прошло пять недель с тех пор, как Бек нашла бриллиант. Пять недель со дня смерти Хелен. Пять недель с тех пор, как Миллеры поддались панике и успокоились. В следующий понедельник Бек сидит на своем рабочем месте, воодушевленная новым пониманием цели. Погрузившись в рутинные рабочие детали, она читает постановление Верховного суда. В планах все еще остается связаться с Петером Винклером, который не ответил на ее имейл, но срочная необходимость в этом отпала. Никто не охотится за бриллиантом.

Через час секретарша из приемной просовывает голову к Бек за перегородку.

— К вам пришли.

Бек следует за ней через офисный лабиринт к стойке администратора. Когда Бек выходит в приемную, неизвестный мужчина в бейсболке с логотипом клуба «Филадельфия Филлис» поднимает глаза. Он застенчиво наклоняет голову и протягивает ей конверт.

Бек чувствует, что секретарша поедает ее глазами, но не оборачивается, направляясь к своему столу и изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие. Колени у нее дрожат, сердце бешено колотится. Заметно ли это ее коллегам? Заметно ли это Тому? Проходя мимо его кабинета, Бек смотрит прямо перед собой. Что бы ни было в конверте, это, без сомнений, имеет отношение к «Флорентийцу».

Распечатав письмо, она видит логотип неизвестной ей юридической фирмы — «Тэйлор, Вашингтон и Вайнер» из Нью-Йорка. Бек пробегает глазами страницу, пока не останавливается на знакомом названии в середине абзаца.

«Мы получили копию экспертного заключения Международного геммологического общества в отношении цветного алмаза от уважаемого третьего лица, которое пожелало сохранить анонимность».

Какое еще третье лицо? Насколько Бек известно, единственные чужаки, которым известно о бриллианте, — это Виктор и друг Джейка, травокур. Мог ли Виктор рассказать о камне кому-то? Перед ювелирным миром он не совсем чист, но он друг Бек. Его действия по отношению к «Тиффани» могут считаться неэтичными, но не противозаконными, и нажился он за счет очень богатой и влиятельной компании. Нет, Виктор не предал бы ее.

Но откуда у вечно обдолбанного друга Джейка средства, чтобы организовать сделку на черном рынке? Это весьма маловероятно. Так кто же еще остался? Может быть, кто-то из Геммологического общества? Виктор говорил, что экспертиза анонимная, но ведь проводившие ее специалисты Миллерам ничем не обязаны.

Бек стала читать дальше:

«Экспертное заключение в отношении цветного бриллианта, выданное Международным геммологическим обществом, подтверждает, что находящийся в Вашей собственности бриллиант является алмазом „Флорентиец“. Перечисленные в описании вес, размеры и огранка бриллианта идентичны таковым алмаза „Флорентиец“. Кроме прочего, экспертиза указывает на перьевидный изъян, „по форме отдаленно напоминающий сердце“, который соответствует многочисленным описаниям „Флорентийца“».

Далее Тейлор, Вашинтон и Вайнер, эсквайры, выступают от имени итальянского правительства.

«Правительство Италии не заинтересовано в выяснении, как алмаз „Флорентиец“ попал в собственность мисс Хелен Ауэрбах; оно лишь выражает удовлетворение тем фактом, что после девяностодевятилетнего периода неизвестности драгоценная реликвия Медичи снова обнаружена».

Реликвия Медичи? Бек смутно помнит, что Франциск Лотарингский унаследовал бриллиант, когда стал герцогом Тосканы после смерти последнего Медичи мужского пола. Затем Франциск женился на представительнице Габсбургов и привез «Флорентийца» в Австрию. Конечно, когда-то бриллиантом владели Медичи. Но почему итальянское правительство считает, что теперь он является достоянием Италии?

Бек продолжает читать и находитответ на свой вопрос:

«Принимая во внимание ценность бриллианта „Флорентиец“, как культурную, так и в денежном выражении, правительство Италии готово предложить 500 000 долларов за его возвращение. Подобный обмен устранит необходимость инициировать судебные процедуры».

Выходит, итальянцы тоже не уверены, что камень принадлежит их стране. В противном случае они бы не предлагали компромиссное решение и не пытались бы подкупить ее. Одно тем не менее ясно: после ста лет забвения алмаз «Флорентиец» снова всплыл на поверхность.

Девять

— Итальянское правительство, — повторяет Джейк, отвечая на звонок Эшли и Бек по «Фейстайму». Его сестры сидят с каменными лицами на диване в доме на Эджхилл-роуд. — С чего это он принадлежит Италии?

— Долгая история, — говорит Бек. — В конце Первой мировой войны на Австрию были возложены репарации странам-союзникам, что предполагало возвращение сокровищ Медичи в Италию. Собственно, если бы «Флорентиец» находился в Австрии в конце Второй мировой войны, еще неизвестно, пришлось бы им возвращать его Италии или нет. Так что, если бриллиант не наш, он может принадлежать не австрийцам, а итальянцам.

Эшли ковыряет под ногтем, Джейк смотрит в пустоту. Бек не дает себе труда объяснять условия мирного договора и положения, согласно которым Австрия обязана вернуть в Италию ее историческое достояние; ее уже никто не слушает.

Лидия и Тайлер скатываются по лестнице и начинают гоняться друг за другом вокруг дивана. Дебора преувеличенно большими шагами крадется следом за ними, накинув на плечи розовое покрывало Хелен, как плащ. Бек хочет сказать Деборе, что вещи Хелен не игрушка, но умолкает, заметив, как радуются дети, когда бабушка в шутку накидывается на них.

— Ребята, потише, у нас серьезный разговор! — кричит Эшли, когда все трое снова несутся вверх по лестнице; жизнерадостный смех еще долго звучит в ушах.

— Что теперь будем делать? — спрашивает Джейк.

— Ничего, — отвечает Бек. — Это пустые угрозы. Будь у них законные основания подавать в суд, они бы связались с нами через официальные юридические каналы.

— Это не угрозы, а предложение, — возражает Эшли. — И я думаю, нам следует принять его.

Бек в изумлении таращит глаза.

— А что? Хорошие деньги, — объясняет свою позицию Эшли.

— Предложение, — произносит Джейк, ходя кругами по гостиной. Скромная сумма по сравнению со стоимостью бриллианта. Его доля будет почти такой же, как гонорар за сценарий «Моего лета в женском царстве». Но то Голливуд, а то знаменитый алмаз. И все же тогда этого хватило на новую квартиру, и не пришлось искать поденную работу, пока он не закончил сценарий. А на сей раз не нужно будет признаваться Кристи в том, что его уволили.

— Вы что, серьезно? — Бек смотрит по очереди то на брата, то на сестру. — Ладно, давайте. Раз так, забудем о Хелен и пятидесяти детях. Ну правда, какое нам до этого дело, если итальянцы предлагают нам полмиллиона?

— Никто ничего не забыл. На следующей неделе я встречаюсь с Сэлом Франкелем, — говорит Джейк. Это один из пятидесяти спасенных Гольдштайнами детей и один из шести еще оставшихся в живых. Кристи нашла его в статье о доме престарелых под Лос-Анджелесом.

— Не надо так драматизировать, — говорит Эшли, закатывая глаза. — Кроме того, даже если мы продадим алмаз, у нас останется брошь. Можем сохранить ее на память, вместо того чтобы прятать бриллиант стоимостью несколько миллионов долларов.

— Мы же договорились: никакой продажи, пока мы не узнаем, как камень попал к Хелен. Насколько я могу судить, тут мы не сильно продвинулись, — напоминает Бек.

— Это ты договорилась, — возражает Эшли. — Как всегда, решила все сама и не дала нам и слова сказать.

— Я согласен с Эшли. Последняя пара недель, когда приходилось все время оглядываться через плечо, была адской, — добавляет Джейк.

— А вы не задумывались, как итальянцы узнали о бриллианте и почему не предложили больше? Если бы вы хоть на минуту перестали считать деньги, то заметили бы, что тут что-то не так.

— Это из-за меня, — роняет Эшли, и не успевает она опомниться, как выкладывает брату и сестре историю своего посещении Джорджины в «Бартлис».

— Ты с ума сошла? — спрашивает Бек.

— Эшли-Эшли… — Джейк укоризненно качает головой, и странно слышать разочарование в его голосе.

Эшли сдерживает слезы. Она объясняет Бек, что обдумывала их следующий шаг, хотя на самом деле ей нужно было сбежать от Райана, которому предъявлены обвинения: ей все время хотелось бросить в него чем-нибудь.

Брат и сестра смотрят на нее с ужасом, не веря своим ушам. Эшли в отчаянии. Ее интересует история бриллианта и вообще прошлое Хелен. Ей действительно не все равно, но прямо сейчас она не может думать ни о чем, кроме как о расследовании в отношении Райана. Нужно нанимать адвоката, но бóльшая часть их счетов арестована, потому что деньги украдены ее мужем у компании. И вот появляются средства, не связанные с деятельностью Райана, которые могут спасти его от тюрьмы, если только он заслуживает этого. Но об этом она брату с сестрой не говорит.

— Я просто… Джорджина — моя старая знакомая, и я знала, что вы оба не желаете думать о продаже. Я даже не пыталась продать алмаз, хотела только подготовить план на случай, если придется сбывать бриллиант быстро.

— Ну, поздравляю, похоже, что благодаря тебе мы и оказались в такой ситуации.

— Я старалась внести свой вклад.

— Какая же ты… — Бек отодвигается от сестры. — Что твоя доля, какие-то сто двадцать пять тысяч долларов, будет для тебя значить? Ты, наверно, на обувь в год тратишь больше.

Эшли посылает ей предупреждающий взгляд, но сестра игнорирует его.

— Тебе что, нужен новый «мерседес», а Райан не покупает, да? Или, может, хочешь сделать подтяжку, чтобы не отставать от других мамаш?

— Бек… — окликает ее Дебора, но уже поздно.

Бек поднимает глаза и видит свою мать и детей Эшли, застывших на лестнице. Потом Тайлер бросается вверх по ступеням, и Лидия бежит следом за ним.

— Большое тебе спасибо, — говорит Эшли и тоже удаляется вверх по лестнице, переступая сразу через две ступени.

Джейк внимательно смотрит на Бек с экрана.

— Что, собираешь материал для следующего сценария? — напускается она на брата. — Надеюсь, я хорошо справилась с ролью.

— Иногда ты бываешь отъявленной стервой.

Он отключается.

Бек поворачивается к Деборе, которая падает на диван рядом с ней и кутается в покрывало.

— Все мы иногда стервенеем, — говорит Дебора. — Жизнь в семье к этому располагает.

Закончив разговор, Джейк долго не может остыть. Обычно он выкуривает косяк, и нервозность как рукой снимает. Сегодня Джейк закрывает глаза и пытается медитировать: где-то вычитал такой способ успокоиться без применения веществ. Он считает вдохи и выдохи, но раздражение не отпускает. Как могла Эшли, никому ничего не сказав, обратиться не куда-нибудь, а в «Бартлис»? Почему она вообще волнуется о деньгах? И почему Бек всегда такая ядовитая, злая? Впервые в жизни Джейк не жалеет, что написал «Мое лето в женском царстве».

— Привет, дорогой, — говорит Кристи, садясь рядом с ним на диван. Она теперь по возможности носит тренировочные — есть что-то необъяснимо сексуальное в этих широких серых брюках, — а потому он удивляется, увидев ее в джинсах и ситцевой блузке. Она берет его правую руку. Припухлость вокруг костяшек спала, и синяки стали грязно-желтыми. — Заживает хорошо. Еще болит?

Джейк сжимает кулак.

— Только когда я делаю так.

— Тогда не делай. — Кристи смеется.

С тех пор как Джейк ударил человека в кожаной куртке, отношения с Кристи наладились, и от того, как она теперь смеется, как целует его по утрам на прощание, ему так хорошо, что он и сам почти верит, будто кто-то прищемил ему руку дверцей холодильника. Уже потом, когда она уходит на работу, он вспоминает, что ему некуда идти, кроме как в продуктовый магазин, который не «Трейдер Джо». Если Кристи и замечает, что готовая еда куплена в «Джелсоне», то не задает вопросов.

— Как дела с Бек и Эшли? — интересуется Кристи. — Вы будете продавать бриллиант итальянцам?

Джейк посвятил Кристи в условия семейного соглашения о разделе наследства и в подробности, которые удалось узнать о переезде Хелен в Америку. Гораздо лучше искать информацию с помощью Кристи. Она задает вопросы, которые не приходят ему в голову: о родственниках спасенных детей, об их имуществе, указанном в корабельном манифесте, — упоминается ли там бриллиант, — о семье, которая заботилась о Хелен до начала ее самостоятельной жизни. Именно Кристи догадалась узнать, кто из пятидесяти детей еще жив, и убедила Джейка договориться о встрече с мистером Франкелем — вдруг он помнит Хелен.

— Мы с Эшли согласны, но Бек, мерзавка, заартачилась. — Хотя Джейк привык со смаком уснащать речь крепким словцом, в присутствии Кристи он никогда не сквернословит. Даже от определения «мерзавка» по отношению к родному человеку Кристи передергивает. Джейк пересказывает подробности телефонного разговора: как они узнали, что Эшли понесло в «Бартлис», как Бек сразу встала на дыбы. — Я понимаю, это не то же самое, что десять миллионов, но эти деньги нам очень бы пригодились. — Что там говорить, они просто необходимы.

— А Хелен этого хотела?

— Она хотела бы облегчить нам жизнь.

Кристи с сомнением поднимает брови, заставляя Джейка быть честным.

— Нет, Хелен никогда бы не поддалась на подкуп, — признает он.

— Вы так и не узнали, почему она не продала бриллиант? — Кристи сжимает руку бойфренда. — Бек не умеет этого показать, но она пытается отнестись с уважением к желаниям Хелен. Если она иногда бывает жестока, просто вспомни, что ей больно. — Удивительно, даже не встречаясь с Бек, Кристи понимает ее лучше, чем Джейк. — Почему ты на меня так смотришь?

Джейк осознает, что уставился на нее своим нежным щенячьим взглядом. В отношениях с Кристи это происходит с ним исподволь. Довольно часто.

— Просто, когда ты говоришь, все обретает смысл — даже поведение моей сестры.

— Так ведь у всего есть причины. Некоторым людям трудно попросить о помощи. Нужно уметь вставать на точку зрения другого человека. Это важно.

Кристи твердо стоит на такой жизненной позиции. Например, она объясняет грубость своего начальника в ветеринарной клинике тем, что ему приходится регулярно усыплять животных и хроническая эмоциональная травма не может остаться без последствий.

— Я дурак, — признает Джейк. А вот с этим утверждением Кристи никогда не спорила. — Что на работе?

— Все хорошо. Мы нашли средства, чтобы прооперировать ту собаку, Кудряшку. Видел бы ты лицо девочки, когда ей сообщили хорошую новость. — Кристи инстинктивно обнимает еще не распухший живот.

По расписанию она должна работать одну субботу в месяц. Сегодня как раз суббота. Странно, что она пришла домой до полудня.

— Тебя отпустили раньше? — Джейк замечает, как напряглось лицо Кристи, и протягивает руку к ее ступне, чтобы помассировать ее. — Не пойми меня неправильно, я рад, что ты пришла.

Кристи отдергивает ногу.

— Ты забыл.

— О чем? — Спросив, он тут же вспомнил. Четырнадцатая неделя, второй визит к врачу. Кристи отметила это число в их общем календаре, с которым он никогда не сверяется. Джейк вскакивает с дивана и бежит по коридору. — Я буду готов через пять минут.

— Нельзя забывать о таких вещах, Джейк. — Из-за разочарования в ее голосе на него наваливается слабость. — Я не смогу справиться одна.

Джейк меняет заношенную футболку на рубашку — не первой свежести, но придется надеть.

Он возвращается в гостиную и садится на диван рядом с Кристи.

— Ты не одна, — заверяет ее Джейк. — Я просто замотался. Все эти семейные дела поглотили меня с головой. Вот почему я хочу продать бриллиант. Он отвлекает меня от тебя и малыша. — Джейк вдруг понимает, что держит ее руку так, словно собирается сделать предложение. — Выходи за меня замуж.

— Что?

Надо же, как сильно она удивлена.

— Выходи за меня замуж.

Кристи забирает у него свою руку.

— Джейк, ничего страшного, что ты забыл про визит к врачу. Не нужно делать мне предложение, чтобы компенсировать свой промах. Просто не забывай больше.

— Я не пытаюсь ничего компенсировать. Я и правда хочу, чтобы ты стала моей женой. — Внутри у него что-то екнуло. — Но ты не хочешь.

Она смотрит на него как на идиота, которым он, собственно, и является.

— Хочу. Но не так. Мне не нравится, что ты делаешь предложение второпях, когда мы опаздываем к врачу, а у тебя на рубашке пятно от кетчупа.

Джейк опускает голову, видит запекшееся красное пятно пониже правого соска и начинает снимать рубашку, но она останавливает его.

— Пойдем, а то действительно опоздаем.

Когда они запирают дверь, Кристи говорит ему:

— Предложи мне снова, по-настоящему. Кольцо не обязательно. Можно купить розы или воздушные шарики. Подумай, как создать торжественную обстановку. И еще, Джейк, подумай вот о чем. Эшли никогда не жалеет денег. Раз она тоже предлагает согласиться на сделку с итальянцами, значит, у нее что-то случилось. Ей зачем-то нужна крупная сумма.

А ведь она права, виновато думает Джейк. Эшли всегда предлагает помощь. Насколько же он нечуткий — за столько лет так и не научился понимать своих сестер.

Бек и Лидия стоят в очереди в Институт Франклина, чтобы увидеть двухэтажный макет сердца. Лидия знает массу разнообразных фактов о человеческом теле: сердце стучит сто тысяч раз в день, восемь процентов от массы тела занимает объем крови. Она умоляла тетю отвести ее в научный музей, но сейчас сложила руки на груди и ведет себя так, словно Бек притащила ее сюда насильно.

Когда они подходят к красной лестнице, ведущей к модели сердца, Бек говорит:

— Извини, что я так сказала про твою маму.

Лидия молча пожимает плечами.

— Это не оправдание, но ты же знаешь, какие бывают отношения у детей в одной семье. Мы говорим друг другу обидные слова, даже если не имеем этого в виду.

Лидия поднимает на нее недоверчивый взгляд.

— Тайлер очень даже имеет в виду все, что мне говорит.

— Тебе так только кажется.

— Нет. Но он все равно придурок, поэтому мне все равно.

Когда они поднимаются по лестнице, все вокруг равномерно пульсирует.

— Ну, значит, я тоже придурок. Но я не думаю того, что сказала.

Лидия кивает, размышляя, верить ей или нет. Бек всегда особенно любила племянницу, такую же серьезную и задумчивую, какой она сама была в детстве. Бек не видела девочку пять с половиной месяцев, со Дня благодарения, и за это время Лидия выросла как минимум на пять сантиметров и растеряла младенческую пухлость. У нее темные волосы, как у Эшли, оливковая кожа Райана, и она уже превращается в неотразимую красавицу.

Довольно скоро Лидия перестает дуться и тащит Бек вверх по лестнице, следуя по кровеносным сосудам сердца.

Когда они проходят внутри правого предсердия, Бек становится не по себе в узких коридорах. Хотя Лидия ее и простила, Бек не может простить себя. Почему она так быстро заводится? Это никогда не способствует нормальным взаимоотношениям. Из-за своей склонности бросать жестокие упреки она выглядит как вздорная женщина. К тому же странно, что Эшли, которая на удивление активно включилась в расследование прошлого Хелен, хочет продать алмаз итальянцам и так быстро бросить поиски.

Вокруг звучит синтезированное сердцебиение, и его быстрый ритм будоражит Бек. Лидия бросается вперед с пронзительным криком:

— Мы в правом желудочке!

Бек спешит следом, вспоминая, как ее отец гонялся за ней по этим самым коридорам. По утрам каждую субботу он водил ее в Институт Франклина, чтобы посмотреть на сердце, в Академию естественных наук, чтобы увидеть динозавров, в Рединг-Терминал, где они стояли в очереди за свежими масляными кренделями. Такие походы, куда отец с дочерью отправлялись только вдвоем, были их ритуалом, и Бек относилась к ним как к должному, пока они внезапно не закончились.

Когда отец исчез, Бек было двенадцать лет, всего на год больше, чем сейчас Лидии. Ей никогда не забыть того дня. Школьный автобус высадил ее у дома, и она радостно поскакала к зданию в викторианском стиле, зная, что отец должен вернуться из командировки и привезти ей подарок. В кухне мать напряженно разговаривала по телефону. Отцовского портфеля около стола не было, так же как черного чемодана и пальто. Заметив дочь, Дебора застыла, и первой мыслью Бек было: «Папа умер». «Обязательно, как только найду его», — сказала Дебора в трубку. Когда Джейк вернулся с репетиции группы, а Эшли — с игры в хоккей с мячом, мать рассказала подробности, которые Бек хотела бы забыть, о разнообразных женщинах, с которыми Кенни встречался в командировках. Раньше он не лгал Деборе о том, куда поехал, только о том, кого встретил в поездке. Но в этот раз он не был в Детройте на квартальном совещании, как сообщил жене. Его уволили месяц назад. Их банковские счета оказались пусты. Дебора обзвонила все авиакомпании, но ни одна из них не продавала билеты на имя Кенни Миллера из Филадельфии.

Бек и Лидия поднимаются по правому желудочку до самой легочной артерии. От пребывания в узких розовых переходах у Бек кружится голова. Собирался ли отец уходить из семьи, когда они гуляли здесь вдвоем?

— Тебе понравилось? — удается Бек спросить у Лидии, когда они выходят из модели сердца в другой отдел музея.

— Да, здорово! — с детским восторгом отвечает Лидия. И, словно прочитав мысли тети, как будто макет сердца всем девочкам напоминает об отце, добавляет: — Жаль, что папы с нами нет.

А кстати, почему папы с ними нет? Джонсоны приезжают в Филадельфию два раза в год, останавливаются в «Рице» на Брод-стрит, откуда рукой подать до Старого города, Индепенденс-холла и переулка Элфрет. На сей раз Эшли и дети впервые приехали без Райана и предпочли остановиться не в отеле, а в доме на Эджхилл-роуд.

— Уверена, что он тоже по вам скучает. — Бек сразу же понимает, что сказала что-то не то, потому что глаза Лидии наполняются слезами.

— Кажется, у нашего папы большие неприятности.

— Почему ты так думаешь? — Бек оглядывает зал в поисках Эшли, которая отважилась отправиться в другую часть музея с Тайлером и Деборой.

— Однажды я не могла заснуть и пошла в комнату к родителям. Они меня не заметили. Они были в ванной, и папа все время повторял «Я свалял дурака». Они с мамой много ругаются, но всегда замолкают, когда видят меня.

— Ты спрашивала маму, что случилось?

Интересно, не связано ли желание Эшли продать алмаз с этими ссорами?

— Она просто меняет тему. А еще она выглядит очень счастливой. Даже слишком.

Бек привлекает племянницу к себе. Сама она только через несколько месяцев поняла, что отец не вернется. Поначалу все ей говорили: «Ему сейчас тяжело, но скоро он приедет. Папа никогда тебя не бросит». Но на тринадцатый день рождения он не прислал даже открытки, и девочка осознала, что он вообще забыл о ней. Жаль, что тогда никто не сказал ей об этом честно.

— Мама с папой все уладят, — обещает она Лидии, отпуская ее. — Твои родители не хотят тебя расстраивать.

Эти слова не кажутся ложью. Все же Райан не Кенни.

Вечером, когда Лидия и Тайлер засыпают, Бек открывает бутылку пино-нуар. Дебора, чувствуя натянутость между дочерьми, говорит:

— Я выпью свой бокал наверху.

Нехарактерная для матери деликатность удивляет Бек. А может, мать не так уж и недогадлива. Возможно, Бек просто слишком строга к ней, как и ко всем остальным родственникам.

Когда Бек осторожно входит в гостиную, Эшли валяется на диване. Бек протягивает ей бокал, предлагая присоединиться к ней, и сестра садится и делает долгий глоток.

— Как раз то, что надо.

— Слушай… то, что я сказала раньше, это неправда. Я уверена, что тебе небезразлично прошлое Хелен. Серьезно, я просто вспылила. Ты же знаешь, как я быстро завожусь. Я так не думаю.

— Это извинения?

— Прости меня. — Почему Бек так трудно произнести эти слова, хотя она действительно жалеет о сказанном и знает, что у Эшли нелады с Райаном? — Мне правда очень жаль.

Эшли молча пьет вино, и Бек не настаивает, чтобы она приняла извинения. Наконец старшая сестра откидывается назад и кладет ноги на колени Бек.

— Ты беспокоишься из-за итальянцев? — спрашивает она.

— Нет. Они не отзовут своих претензий, но в суд они не подали и не могут заставить нас продать алмаз.

— А что, если они предадут этот случай огласке?

— Им не меньше нашего выгодно хранить все в тайне. — Бек делает большой глоток вина. — Лидия сегодня сказала мне кое-что. Она слышала, как вы с Райаном ругаетесь.

Эшли резко села, и Бек поняла, что у Райана действительно проблемы.

— Она волнуется, — добавляет Бек.

Эшли роняет голову на руки, и плечи у нее трясутся. Бек терпеливо гладит осветленные волосы сестры, поглядывая на лестницу в надежде, что никто не спустится.

Наконец Эшли успокаивается и поднимает на сестру красные глаза.

— Райана назначили начальником патентного отдела, и, как я поняла, они не справлялись с заявками, поэтому пришлось отдать часть работы на сторону. По какой-то причине обязанности нужно было распределить между несколькими юристами, но Райан поручил все своему другу Гордону.

— Который был свидетелем на свадьбе?

— Ты же помнишь, он и на юридический-то поступил, потому что фамилия обязывала. С работой он не справлялся, так что Райан стал выполнять работу за него и представлял так, будто это Гордон сделал. А увольнять его Райан не хотел, потому что тот разводится и у него сейчас туго с деньгами. Но, поскольку Райан работал вместо него, ему показалось несправедливым, что Гордон получает гонорар за его труды. — Эшли горько смеется. — Несправедливо. Райан так и сказал.

— «Справедливо» и «законно» не всегда одно и то же. — Бек догадывается, что последует дальше — обвинение в мошенничестве, уклонении от уплаты налогов и отмывании денег, если они проводили взаиморасчеты через банк, — но позволяет сестре закончить.

— Гордон платил налоги со всей суммы, потом делился с Райаном. Ну, не то чтобы делился. Райан забирал где-то восемьдесят пять процентов. Я так и не поняла, как это противоречит закону.

Бек могла бы объяснить сестре, что Райан практически получал двойную оплату за свой труд, являясь штатным сотрудником компании. Но она только спрашивает:

— И как их вычислили?

— Какая-то плановая внутренняя проверка. Аудиторы заметили, что вся работа перенаправлялась одному юристу, а не нескольким. Райан не может дозвониться до Гордона несколько месяцев. Подозреваю, что тот оклеветал его перед компанией. На прошлой неделе к нам в дом заявилось ФБР. На выходных Райан встречается с адвокатом. — Эшли крутит на пальце обручальное кольцо. Бриллиант прозрачнее, чем «Флорентиец», идеально круглый, а значит, совершенно расхожий. — Фэбээровцы вручили ему какое-то письмо.

— Повестка в суд, — говорит Бек, и Эшли кивает. Бек не винит Райана за то, что он сделал. Она видела достаточно грубых ошибок — включая собственные, — чтобы понимать: людей нельзя судить за содеянное, не зная толкнувших к нему причин. А мотивы Райана Бек неизвестны. В деньгах он не нуждался; видимо, дело в чем-то другом. Поэтому она сочувствует Эшли: ее муж пытался что-то исправить с помощью денег.

Повестка в суд — либо поблажка, либо жест устрашения. И то и другое не сулит ничего хорошего. Райану нужно вернуть деньги, прежде чем ему предъявят обвинения. Неизвестно, спасет ли его это от тюрьмы — зависит от того, сколько он украл, — но к раскаявшимся закон проявляет снисхождение. И, хотя Бек может дать много ценных советов, сейчас Эшли нужен не юрист, а поддержка сестры.

— Его, разумеется, уволили. Детям мы пока не говорили.

Эшли рассказывает Бек, как в течение недели перед приходом агентов Райан надевал костюм и притворялся, что идет на работу. Она не имеет представления, где он проводил время. Эшли, в свою очередь, старалась не появляться дома — задерживалась в раздевалке после плавания, читала журналы в библиотеке, пока Клара занималась другими клиентами. Она не спрашивала мужа, что он делал целый день, а он сам не делился с ней. Потом однажды ночью — она лежала на кровати, а он на стопке одеял на полу — он сказал ей:

— Тебе с детьми надо ненадолго уехать.

— Почему? Что ты задумал?

— Прекрати предъявлять мне обвинения! Я пытаюсь все исправить.

Эшли села в кровати и посмотрела сверху вниз на мужа, навзничь лежащего на полу.

— Как ты хочешь все исправить? Тебя уволили и, скорее всего, арестуют. Расскажи мне, что именно ты можешь сделать?

— Меня не арестуют. Я встречаюсь с адвокатом.

— Надеюсь, это не адвокат по делам о вождении в нетрезвом виде из Лас-Вегаса? — процедила Эшли и тут же пожалела о своей язвительности.

— Он расскажет, какие у меня перспективы. Сейчас главное — вернуть деньги компании.

— Сколько?

— Это моя забота.

— Райан, скажи мне немедленно, сколько ты задолжал.

Муж уставился в потолок.

— Примерно пятьсот тысяч.

— Что? Серьезно? Ты украл полмиллиона?

— Да, сумма немалая. Но, если мы урежем расходы…

— Хочешь сказать, если отказаться от кабельного и выйти из твоего виски-клуба, это покроет долг?

— Если продать дом…

— О чем ты говоришь? Это не только твой дом. Я вкалывала годами, чтобы мы смогли накопить на ипотеку. Я пожертвовала карьерой… Я никогда не хотела бросать работу… А теперь ты хочешь продать дом?

— Ты не хотела бросать? — Райан зло рассмеялся. — Я понимаю, что ты зла на меня из-за всей этой ситуации с ФБР, но давай не будем переписывать историю.

Он, конечно, был прав, хотя кого сейчас интересовала его правота.

— Я не буду продавать дом. Скорее разведусь с тобой.

Как только эти слова вырвались у Эшли, ей захотелось забрать их назад. Но теперь они повисли в воздухе и могли окончательно разбить семью.

— Пожалуйста, просто возьми детей и уезжай вместе с ними, пока я не поговорю с адвокатом, ладно?

— Куда мы можем уехать без денег?

На следующий день, когда Бек позвонила и рассказала о предложении итальянцев, оно показалось перстом судьбы.

Бек наливает сестре еще вина. Пятьсот тысяч долларов. Ровно та сумма, которую предложили итальянцы. Неудивительно, что Эшли хотела продать бриллиант.

— Не знаю, что мне делать, — говорит старшая сестра.

— Что нам делать, — поправляет ее младшая.

Дебора, никем не замеченная, сидит на верхней ступеньке лестницы, молча браня дочь за то, что та унаследовала вкус к недостойным мужчинам. Она не хотела подслушивать, но голоса просочились в комнату Хелен сквозь гул радиатора, и Дебора догадалась, что разговор серьезный. Поэтому она на цыпочках вышла в коридор, не из праздного любопытства, а движимая заботой и материнским инстинктом. А когда Эшли начала свою историю, оторваться было уже невозможно.

Дебора откидывается назад, и под ней скрипит ступенька. Голоса смолкают. Дебора ждет минуту, надеясь, что дочери продолжат беседу. Но молчание длится, она осушает бокал и спускается, якобы для того, чтобы налить себе еще вина.

В гостиной дочери внимательно изучают ее, пытаясь понять, как много она слышала.

— Что такое? Кто-нибудь умер? — Ужасная шутка, но она возымела желаемое действие — Бек и Эшли в смятении мотают головами.

Дебора садится в кресло-качалку около дивана, протягивая свой бокал Бек, чтобы та налила ей вина. Она уже давно так не уставала. Это хорошая усталость, утомление после беготни за внуками. Обычно она бегает за собаками, но дети — совсем другое дело. Их любовь надо заслужить, и Дебора надеется, что на этих выходных у нее получилось. Она рассказала внукам про их знаки зодиака и научила завязывать узлы так, чтобы друзья не смогли их развязать. Она надеется добиться и любви Эшли, притворяясь, будто ничего не знает о бедах Райана, словно этого достаточно, чтобы дочь позволила ей снова проводить время с Лидией и Тайлером.

Бек включает телевизор и выбирает канал, где показывают «Друзей». Она никогда не была поклонницей этого сериала, но он подходит для того, чтобы все могли сделать вид, будто увлечены происходящим на экране.

Во время рекламной паузы Бек спрашивает Эшли:

— Когда ты встречаешь с женщиной, которая написала книгу про пятьдесят спасенных детей?

— Шерил Аппельбаум? Послезавтра. Поэтому утром нам надо ехать. Она наконец вернулась из Европы.

Эшли жалеет, что не может сбежать в Европу на месяц.

— Шерил Аппельбаум? — переспрашивает Дебора.

— Ты ее знаешь? — одновременно произносят Бек и Эшли.

— Шерил — нет, но знаю Ирму и Хетти Аппельбаум. Когда я была маленькой, они часто приезжали к нам из Нью-Йорка.

Бек выключает телевизор, и обе дочери садятся ровно, приготовившись слушать дальше.

— А что?

Эшли на цыпочках поднимается в свою комнату и возвращается с потрепанной библиотечной книгой «Моя бабушка и 49 других детей». Бросив ее на колени Деборе, она падает на диван рядом с сестрой.

Дебора листает книгу.

— Это написала внучка Ирмы? — Она останавливается на фотографии двух девочек, позирующих на палубе корабля. Подпись гласит: «Хелен Ауэрбах и моя бабушка на борту парохода „Президент Гардинг“». Рука Хелен лежит на плече Ирмы, словно защищая ее, другой она обнимает куклу — ту самую, которую они с Бек нашли в шкафу, но в лучшем состоянии. — Что это значит? Ирма и Хелен приехали в Америку вместе?

Эшли поворачивается к Бек.

— Разве ты не говорила ей про пятьдесят детей?

— Каких детей? — не понимает Дебора.

Бек и Эшли смотрят друг на друга, решая, что именно ей рассказать.

— Хелен была в группе детей, которым американское правительство выдало визы. Один адвокат из Пенсильвании привез их сюда.

Дебора смотрит на спинку обложки, где перекрывают друг друга черно-белые фотографии Ирмы.

— Давай вернемся назад, — говорит Эшли. — Ты встречалась с Ирмой Аппельбаум?

Дебора кивает.

— И с ее дочерью Хетти. Она на несколько лет старше меня. Хетти научила меня воровать.

Дебора помнила гневный и растерянный взгляд Хелен, узнавшей о проступке дочери. «Зачем ты воруешь? — спрашивала Хелен, за шиворот вытаскивая ее из магазина. — Тебе что, чего-то не хватает?» Деборе было всего семь лет. Она смутно понимала, что так поступать нельзя, но Хетти сказала ей, что это весело — забавное приключение с легким налетом опасности. Деборе даже не хотелось шоколадки, которую она сунула в карман.

— Я догадывалась, что они с Ирмой могли знать друг друга в Вене, но никогда не думала, что они могли приехать в Америку вместе. — Улыбка сходит с лица Деборы. — Мама так мало мне рассказывала.

— Нам тоже, — отвечает Эшли.

Бек бросает ей недобрый взгляд, словно говоря, что не стоит сравнивать секреты, которые Хелен хранила от внуков и от дочери.

— Почему она молчала обо всем? Не только об Ирме. В детстве я хотела знать, кто мой отец, но слышала только, что он погиб как герой. Как она могла так много скрывать от меня?

Бек и Эшли со значением смотрят друг на друга, не зная, как реагировать. Они хотели бы знать, почему Дебора не настаивала на ответах. Совершенно очевидно, что герой войны Джозеф Кляйн — чистый вымысел.

— Можно найти его сейчас, — предлагает Бек.

— Как? Я даже имени его не знаю.

Ну да, давайте просто опустим руки, думает Бек. Она знает, что мать уязвлена, но эта ее пассивность ужасно раздражает — она скорее будет упиваться своей обидой, чем предпримет что-нибудь.

Бек не успевает выразить свою мысль вслух — Эшли спрашивает:

— Ты заглядывала в свидетельство о рождении? Там должно быть имя отца.

— Я даже не знаю, где оно.

Эшли стискивает руку матери.

— Можно поискать его в Интернете, если хочешь.

Бек озадаченно наблюдает за сестрой. Почему проявление сочувствия со стороны Эшли ее удивляет? И как бы она поступила на месте матери? Сама Бек не искала отца. Она убедила себя, что ненавидит его и что искать его ни к чему, он этого недостоин. Возможно, она больше похожа на мать, чем ей представляется.

Эшли придвигается ближе к Бек и жестом приглашает Дебору сесть рядом с ними на диван.

— Что скажешь? Поищем копию свидетельства о твоем рождении в Интернете? — Эшли открывает сайт ancestry.com и протягивает смартфон Деборе. — Просто набери свое имя.

Дебора колеблется, глядя на строку поиска на экране. Странное спокойствие охватывает Эшли, пока она ждет согласия матери. В последние месяцы она совсем растеряла терпение с Райаном и детьми, но сейчас необходимости спешить нет. Пускай мать думает, сколько ей нужно.

Дебора не хочет входить на сайт и получать доступ к документам, проливающим свет на личность отца. Сейчас она не желает узнавать факты, хоть это и нелогично. Может быть, мужчина из фотоальбома и не ее отец. Может, мать не лгала ей всю жизнь.

Но дочери выжидательно смотрят на нее, и она знает, что должна сделать это для них. И она набирает свое имя.

Глядя, как поисковая система творит свою магию, все трое задерживают дыхание. Через несколько секунд появляются сотни результатов на запрос «Дебора Ауэрбах». Эшли сужает поиск, пока в первых результатах не оказываются документы о покупке и продаже дома в Маунт-Эйри, фотографии Деборы из ежегодных школьных альбомов и ее свидетельство о браке. Эшли пролистывает результаты, но ссылок на свидетельство о рождении нигде нет.

— Мне кажется, документы ныне живущих людей в Сети не попадают, — наконец говорит Бек. — Закон о защите персональных данных и все такое.

Дочери смотрят на Дебору, наблюдая за ее реакцией. Внезапно она разражается неудержимым смехом. Такое напряжение, такой эмоциональный накал — и ради чего? Хелен умерла и никогда уже не сможет объяснить, почему лгала ей. Женатого мужчины на фотографии тоже наверняка нет в живых. Что именно они надеются найти? Она хохочет так сильно, что на глазах выступают слезы.

Бек и Эшли обмениваются тревожными взглядами: мать сорвалась с катушек. Но ее смех, пропитанный ироническим недоверием, — вполне объяснимая эмоциональная реакция. Это признак облегчения, понимает Бек. Ей тоже стало как-то легче оттого, что не удалось найти дедушку так быстро.

— А что, если официально заказать копию свидетельства о рождении? — предлагает Эшли, не очень понимая, что тут смешного.

— Так просто? — стараясь справиться со смехом, спрашивает Дебора.

— Давайте так и сделаем, — говорит Эшли и заполняет нужный бланк запроса онлайн. — Через неделю-две будет готово.

У Деборы колет в боку и кружится голова. Когда смех стихает, дочери продолжают смотреть на нее с ожиданием. Снова нарастает напряжение. Дебора никогда не умела красиво говорить, но чувствует себя обязанной поблагодарить дочерей и признать, что не только Хелен скрывала от своего ребенка правду.

— Надеюсь, вы понимаете: я не хотела, чтобы так все получилось после ухода вашего отца. — Как объяснить все, что она натворила в жизни: почему болталась бог весть где с мужчинами, чьих имен не помнит, кочуя по клоповникам, которые давно должны были разориться? Как она расскажет им, от чего и к чему бежала, если сама этого не знает? Суть в том, что она должна была посвятить жизнь своим детям, однако не сделала этого. И винить в этом некого, кроме самой себя. Даже их отец тут ни при чем. — Но оправданий у меня нет.

Эшли переводит взгляд с матери на сестру. Вечер неотвратимо движется к катастрофе, а ни Бек, ни Дебора не умеют ставить мир и согласие выше своих чувств.

Эшли начинает говорить, еще даже не представляя, что скажет. Необходимо взять ситуацию под контроль, пока разговор не перерос в ссору.

— Хочешь поехать со мной в Уэстчестер? — спрашивает она Дебору. — Поговорим с Шерил Аппельбаум вместе. Раз ты знала Ирму, так будет даже лучше.

Дебора пожимает плечами, симулируя безразличие.

— Ну, если ты так считаешь, хорошо, поеду.

— Отличная мысль, — говорит Бек.

Эшли смотрит на нее с благодарностью, и Бек понимает: она тоже небезнадежна. Как и все они. Может быть, раздоры происходят из-за их взаимной недооценки. Надо стараться быть снисходительными, верить в своих ближних, и, возможно, тогда Миллеры сумеют стать другой семьей, которая не вспыхивает гневом при малейшем несогласии. Которая умеет прощать, а не таить друг на друга злобу.

Десять

Спустя два дня Эшли сворачивает на круговую подъездную дорожку к викторианскому особняку, где живет Шерил Аппельбаум. Особняк похож на бывший дом Миллеров в Маунт-Эйри. Эшли не вспоминала о нем много лет и сейчас размышляет, заметила ли мать это сходство. Она никогда не думала о том, как пережила Дебора потерю дома после ухода отца, теперь же она представляет это слишком живо. Адвокат Райана предложил ему не много вариантов. Муж должен заявить о своей вине, пока обвинения не выдвинуты официально, и вернуть деньги, которые украл у компании. Хотя Эшли и принимала участие в покупке дома — как и Дебора в свое время, — ее голос не принимается во внимание, когда решается судьба мужа.

— Еще бы не написать книгу, когда у тебя такие владения, — замечает Дебора, качая головой.

— Откуда ты знаешь, может, она купила дом благодаря книге? — спрашивает Эшли, и Дебора фыркает, выходя из машины. На улице тепло и влажно. Весна как-то незаметно прошла, и в середине мая стоит уже настоящее лето.

Шагая следом за матерью по дорожке, Эшли вспоминает о том, как копила деньги на дом своей мечты. Она не ждала, пока появится какой-нибудь мужчина и осчастливит ее жилплощадью, а еще до встречи с Райаном регулярно откладывала четверть зарплаты. Как же она оказалась в таком положении, в зависимости от неразумных решений мужа? Ведь это и ее дом тоже. Она готова за него сражаться. Она готова делать то же, что и всегда: трудиться и копить деньги. Она готова пойти на работу и позаботиться о будущем своей семьи.

Шерил открывает дверь. Она моложе, чем ожидала Дебора, не старше сорока, с темными волосами, спадающими на плечи. Одета она пышно, и одежда словно из гардероба Хелен: шелковая блуза, брюки, на шее нитка жемчуга.

— Входите, пожалуйста, — приветливо приглашает она. — Я накрыла к чаю в гостиной.

По пути в прохладную темную комнату с дубовыми панелями на стенах она щебечет о своем месячном пребывании на Амальфитанском побережье.

— Каждый год мы ездим в Европу. В прошлом году снимали дом на Лазурном Берегу, до этого — квартиру в Лондоне… — Она продолжает перечислять места, где гости никогда не были, и Дебора недоумевает, с чего бы ее мать доверилась подобной женщине.

Они с Эшли садятся на кушетку напротив Шерил. Хозяйка разливает чай.

— Я так рада, что вы разыскали меня. Я очень любила Хелен, но, думаю, вы уже об этом догадались.

Дебора и Эшли не рискнули бы такое предположить. Хелен сказала бы по поводу подобной женщины, что она «с дерьмецом».

Шерил потягивает свой чай, не замечая, что ее гостьи недоуменно переглядываются.

— Эта книга вызвала невероятный отклик от родственников моих персонажей. Со времени публикации вы уже шестая семья, которая связалась со мной. Мне даже пишут, что книга помогает справляться с утратой. Это лучший комплимент, который можно получить от читателя. — И Шерил выжидательно смотрит на посетительниц.

— Нам ваша книга тоже помогла, — начинает Эшли, чувствуя, что дама напрашивается на очередной комплимент. — Хелен умерла два месяца назад.

На лице Шерил отражается искреннее огорчение.

— Жаль, что больше не доведется с ней увидеться.

Эшли берет свою чашку и ставит ее на колени.

— Когда вы встречались с ней в последний раз?

— Дайте подумать… — Шерил поднимает глаза к потолку. — Книга в твердой обложке вышла в две тысячи девятом, значит, это был где-то две тысячи седьмой — восьмой год.

— Она приезжала сюда к вам? — интересуется Дебора, выводя на поверхности чая рисунок струйкой меда.

— Я навещала ее несколько раз в Пенсильвании. Она дала мне несколько фотографий и документов для книги. — Шерил достает из-под стола розовую коробку и, перебрав ее содержимое, находит незнакомый Деборе и Эшли снимок: Хелен и Флора сидят на веранде кафе. — Это она с матерью…

— Флорой, — слишком резко произносит Дебора.

Эта дубовая комната, эта розовая коробка, наполненная предметами, которые Хелен никогда ей не показывала, эта женщина, которая ей не нравится, но почему-то пользовалась доверием Хелен, раздражают ее, и ей хочется грубить.

— Верно. — Шерил продолжает копаться в коробке, пока не выуживает германский паспорт Хелен.

Дебора берет протянутый ей документ. На фотографии ее мать в клетчатом платье с кружевным воротником и с белым бантом в коротких, до середины шеи, волосах. Она улыбается, обнажая пожизненную щербину между передними зубами. Паспорт выдан в 1939 году и дважды проштампован печатью с нацистским орлом. Хелен в то время было четырнадцать лет, хотя выглядела она моложе.

Дебора удивляется, читая имя в паспорте: «Хелен Сара Ауэрбах», — детским наклонным почерком написано в документе. Сара.

Дебора хотела назвать Сарой старшую дочь и в первый день жизни девочки, в больнице уже обращалась к ней «Сара Миллер». Когда младенцу было всего тринадцать часов от роду, Дебора, потная, уставшая и гордая тем, что произвела на свет дитя, дала подержать дочь Хелен. Мать поугукала ребенку, уткнувшись носом в пятнистую кожу новорожденной.

— Запомни этот запах, — сказала она, передавая девочку обратно Деборе. — Он очень быстро пройдет.

— Это Сара, — проговорила Дебора, гладя нежный пушок на голове ребенка.

Хелен передернуло.

— СА-РА?

Дебора не уловила особого выражения, которое мать вложила в этот вопрос, и кивнула.

— Нет. — В глазах у Хелен встали слезы. — Ты не можешь назвать ее так. Неужели я тебя ничему не научила?

Дебора нервно засмеялась, а Хелен заплакала. В этот момент вошел Кенни и взял дочь из дрожащих рук жены.

— Как угодно, только не Сара, — прошептала Хелен и ушла.

Когда доктор Фельдман пришел на обход, Дебора рассказала акушеру о странной реакции матери. И узнала, что бабушка доктора Фельдмана пережила холокост. Ее звали Шарлотта Элла Вайс, нацисты же назвали ее Шарлотта Сара Вайс. Это было второе имя, которое они приписывали еврейским девочкам, чье первое имя не указывало на их иудейское происхождение. Мужчин же называли Израилями.

Дебора была ошеломлена. Глядя на закрытые шелушащиеся веки новорожденной девочки, онапредставила, каково это будет для Хелен — до конца жизни смотреть на внучку Сару.

Поэтому при оформлении свидетельства о рождении Дебора записала дочь как Эшли.

Она передает Эшли бабушкин паспорт. Дебора никогда не рассказывала старшей дочери, как хотела назвать ее, но нацистская символика в удостоверении личности Хелен достаточно ужасает, даже если не знать, что означает имя Сара в этом документе.

— Я не приводила фотографию паспорта в книге, — извиняющимся тоном говорит Шерил, изучая застывшие лица Деборы и Эшли. — Вы раньше его не видели?

— Нет, — отвечает Эшли, кладя документ на стол.

— Иногда легче рассказать о своем прошлом малознакомым людям, — замечает Шерил.

— Однако Ирма вам рассказала о своем, — возражает Дебора. — Вы все о ней знаете.

— Моя бабушка полагала свою жизнь счастливой. По крайней мере, относительно счастливой. Ее родители с братом приехали сюда в том же году из Италии и нашли квартиру в Бронксе. Я понимаю, почему Хелен не хотела об этом говорить, ведь ее семье не повезло.

«Не повезло» — как будто речь идет о какой-то игре. Иногда лучше называть вещи своими именами, без иносказаний, думает Эшли.

Шерил снова перебирает содержимое коробки и показывает им фотографии Хелен и Ирмы. Одну из них они уже видели на обложке книги Шерил — Хелен стоит на палубе парохода «Президент Хардинг». На другой Хелен и Ирма сидят на ступенях белого крыльца, над ними развевается американский флаг. На этом снимке Хелен тоже одной рукой крепко держит руку подруги, а другой прижимает к себе куклу.

— Это лагерь юношеского иудейского общества, где девочек поселили временно, пока Гольдштайны подыскивали им постоянное жилье.

На фото Ирма, повернувшись к Хелен, улыбается, но Хелен не отвечает ей тем же. Она не выглядит ни печальной, ни недовольной, просто она очень серьезна. Надломлена.

— Они остались в лагере вдвоем, когда других детей разместили по семьям, поэтому заботились друг о друге, — объясняет Шерил. — Хелен была для моей бабушки как старшая сестра.

Эшли помнит из книги, что Хелен покинула лагерь последней.

— Она была старше остальных, а потому подыскать ей дом было сложнее. К тому же Гольдштайны находили ее… как бы выразиться поделикатнее… — Шерил в растерянности пытается подобрать слова.

— Хелен была трудным подростком, — подсказывает Эшли.

Конечно, а как иначе? Ей пришлось столько вытерпеть и всю жизнь мучиться от чувства вины за то, что она единственная из всей семьи смогла спастись.

Дебора безотчетно гладит дочь по спине. Эшли смотрит на удивительно молодое лицо матери. Вероятно, приверженность веганству, акупунктуре и йоге все-таки оказывают благотворное воздействие.

Шерил смеется.

— Именно так, она была трудным подростком и гордилась этим. Хелен говорила, что у мистера Гольдштайна был комплекс спасителя. Он не мог понять, почему, став американкой, она не прыгает от радости. Думаю, он ожидал от Хелен большего, как от самой старшей, тогда как ей было очень тяжело расстаться с матерью. Гольдштайны часто утешали детей, обещая, что их родители скоро получат визы и приедут. И многие действительно приехали. Мне кажется, отчасти Хелен упрекала своих благодетелей за напрасную надежду. И, что еще хуже, она так и не узнала, что случилось с Флорой.

Дебора уносится мыслями к своим подростковым годам, когда Хелен отчитывала дочь за то, что та вела себя слишком по-американски — проявляла излишнюю раскованность, громко разговаривала, не боялась осуждения. Деборе ни разу не пришло в голову, что мать никогда не чувствовала себя американкой и так и не стала по-настоящему свободной.

Эшли неосознанно хмурит брови. Понятно, почему мать Хелен заставила ее уехать. Эшли и сама без колебаний принесла бы себя в жертву ради Лидии и Тайлера. Мать не может поступить иначе, но это не означает, что ребенку проще покинуть родителей.

— Возможно, мне не следовало всего этого говорить, — признается Шерил.

— Нет-нет, спасибо за ваши слова, — настаивает Эшли.

Дебора снова смотрит на фотографию Ирмы и Хелен под американским флагом.

— Не знаете, почему они перестали общаться? — спрашивает Дебора. Шерил колеблется, и она продолжает: — Мама не многих людей подпускала близко к себе. Она очень ценила визиты Ирмы и вашей матери, а потом они вдруг прекратились. Мне надо было спросить у Хелен о причинах, но я никогда особенно не старалась понять свою мать. Сейчас я бы очень хотела это знать. Не скажете мне?

Пока Дебора сбивчиво произносит эту речь, Эшли сидит совершенно неподвижно. Жаль, что Бек с ними нет. Да и Джейка, в общем-то. Он тоже никогда особенно не старался понять Дебору.

Шерил закидывает ногу на ногу, потом снова снимает.

— Я знаю, что это как-то связано с женатым мужчиной, с которым у Хелен был роман. Ирма никогда не распространялась об этом, а я не решилась спросить у Хелен. Скажем так, моя бабушка не одобряла отношений Хелен с чужим мужем, чьим-то отцом.

Дебора сразу понимает, что речь идет о человеке с фотографии. Больше она не отрицает: это ее отец. Он был женат на другой женщине, имел другую семью. Никакой он не герой войны, он предатель. И Хелен тоже была предательницей.

— Но их роман закончился за много лет до того, как мы перестали встречаться с вашей мамой и бабушкой, — возражает Дебора. На самом деле она не знает, когда Хелен рассталась с любовником, но его фотографий не было в альбоме приблизительно с того времени, как Дебора начала ходить, разговаривать и осознавать происходящее.

Шерил шумно вздыхает.

— Увы, больше мне ничего не известно.

Стоящие в углу напольные часы громко тикают в тишине комнате, неприятно напоминая о беге времени.

— Кстати, вам привет от моей мамы. Она сейчас живет в Боке. — Шерил смеется. — Просила передать, что вспоминает о вас каждый раз, когда видит помаду «Ревлон». Должна сказать, это честь — встретить женщину, научившую мою мать воровать в магазине. Боже милосердный, наверно, это единственное правило, которое она нарушила в своей жизни. Она даже никогда не трогается на желтый свет, хотя в ее годы это было бы к лучшему.

Дебора не может скрыть презрения к этой женщине, использующей выражение «боже милосердный» и знающей о Хелен больше, чем она. Женщине, которая по-старушечьи одевается и говорит, хотя ей нет и сорока и жемчуг она еще не заслужила. Женщине, которой не было в магазине, когда Хелен выволокла оттуда Дебору за шиворот, и которая переиначила историю.

— Вообще-то это ваша мама подбила меня украсть что-нибудь, и мне за это здорово влетело.

Лишь только сказав это, Дебора начинает сомневаться, так ли это. Сама она всегда едет на желтый свет, а по ночам, когда на улицах пусто, с удовольствием пролетает и на красный.

Шерил не успевает ответить — у Эшли жужжит телефон. Два сообщения от Лидии. Первое пришло пятнадцать минут назад: «Где ты?» Второе только что: «Алло! Земля — маме. Ты про нас забыла?» Часы в углу показывают четверть четвертого.

— Черт. Мы опаздываем. — Эшли встает. — Я давно должна была забрать детей.

— Держите. — Шерил протягивает гостям паспорт Хелен и ее фотографию с Флорой. — Я могу еще сделать копии снимков с Ирмой.

Дебора берет паспорт.

— Да, если можно.

На светофоре Эшли стискивает руль и нетерпеливо трясет его.

— Черт-черт-черт.

— Успокойся, мы скоро приедем.

— Не могу я успокоиться. Тебе этого, конечно, не понять, но заставлять детей ждать полчаса — это ужасно.

Слова Эшли больно ранят Дебору, но она старается сохранить невозмутимый тон.

— Вали все на меня. Скажи, что ждала, когда я вернусь с прогулки, а я пришла поздно.

Загорается зеленый свет, и Эшли жмет на газ. Повернувшись к Деборе, она пытается разобрать на бесстрастном лице ее чувства.

— Извини. Просто так много всего навалилось.

— Ты хорошая мать. Постарайся не судить себя слишком строго.

Когда у Деборы были маленькие дети, ей следовало быть построже к себе и было бы не лишним ругать себя за опоздания.

Эшли сжимает ее руку. Она не может солгать, сказав, что Дебора тоже была хорошей матерью.

— Что ты думаешь по поводу рассказа Шерил? — спрашивает она вместо этого. — О Хелен, о женатом мужчине?

Дебора смотрит в окно на проносящиеся мимо витрины магазинов.

— Не нравится мне эта женщина.

Эшли смеется.

— Заметила, с каким выражением она произнесла «Увы, больше мне ничего не известно»? Как будто она что-то знает, но нам не говорит, и это доставляет ей удовольствие.

Дебора тоже смеется. Потом они останавливаются на светофоре, и в салоне повисает тишина.

— Насчет женатого мужчины… это все правда… Видимо, он мой отец.

— Узнаем, когда получим свидетельство о рождении, — поправляет ее Эшли. — Кто бы он ни был, мы это выясним.

К школе они подъезжает без двадцати четыре. Тайлер мигом сбегает с крыльца, Лидия же бредет к машине нога за ногу. Дебора с радостью и удивлением глядит на внуков: надо же, она приехала забирать их вместе с дочерью. Они провели вместе всего несколько дней, а Дебора уже очень хорошо знает Лидию и Тайлера. Почему она раньше не пыталась стать частью их жизни? Стыдно: если бы не смерть Хелен, не история о пятидесяти детях, не бриллиант «Флорентиец», она бы и сейчас не предпринимала попыток. И прошлым семьи она никогда не интересовалась, даже не пробовала выяснить, кем был ее отец.

— Эшли, — окликает она дочь. Та поворачивается к ней, встревоженная недовольной миной Лидии, плетущейся к машине. — Нужно узнать, что случилось с Флорой.

Дети забираются на заднее сиденье, но Эшли не отводит глаз от умоляющего лица матери. Она права. Само собой, надо найти отца Деборы, но Флора… Флора была призраком Хелен.

— Узнаем, — обещает она.

Бек ожидает повторного письма от итальянцев, в котором они будут грозить судом, а может, попытаются усахарить ее, предложив бóльшую сумму. Чего она совсем не ожидает, так это стука в дверь.

Бек открывает в полосатом махровом халате и с влажными после душа волосами. Неизвестно, кто больше пугается — трое мужчин с ордером на обыск или Бек, которая рассеянно затягивает пояс халата на талии.

— Можно мне переодеться? — спрашивает она, стараясь сохранять спокойствие. Появление ФБР означает одно: у властей есть доказательства преступления, причем против федерального уголовного закона.

Визитеры стоят в прихожей, пока Бек просматривает свою одежду в поисках наряда, который подчеркнет ее невиновность. Они явились в восемь утра, чтобы застать ее если и не в банном халате, то врасплох. Интересно, кто пустил их в подъезд, знают ли хозяева, живущие наверху, что эти люди из ФБР? А стали бы они терпеливо ждать в прихожей, не окажись Бек белой или если бы дело касалось наркотиков, а не старинного бриллианта?

Карандаш для подводки дрожит в ее руке, а потому Бек откладывает его в сторону и внимательно смотрит на себя в зеркало.

— Расслабься, — приказывает она себе. — Ты ничего плохого не сделала.

Только виновные говорят себе эти слова.

Каким-то образом карандаш обводит ей глаза, тушь прилипает к ресницам, алая помада кровавит губы. В белой рубашке с воротником и обтягивающих легких черных брюках Бек ближе всего к образу роковой женщины.

Агенты проходят за Бек в квартиру, принимая ее предложение выпить кофе.

— Полагаю, вы пришли из-за броши моей бабушки? — спрашивает она.

Они слегка конфузятся, и Бек тут же пугается, что они нагрянули к ней по поводу Райана.

— Если только в броши вашей бабушки есть бриллиант «Флорентиец».

Бек объясняет, что бриллиант находится в ячейке Федералистского банка, тщательно стараясь не называть его «Флорентийцем». Может, ей неизвестно, что это алмаз Медичи. Конечно, итальянцы прислали ей какое-то письмо, но она им не ответила, допустим посчитав это розыгрышем. А в экспертизе Геммологического общества название бриллианта не указано. Откуда ей знать ценность 137-каратного камня? Она ведь не ювелир.

Все эти самоуговоры имеют прямо противоположный эффект. Ладони у Бек потеют, колени не перестают дрожать. Когда ее спрашивают адрес банка, она неровным голосом говорит:

— Филиал на Маркет-стрит.

Неужели они действительно могут ворваться в банк и забрать бриллиант?

Разве им не нужны доказательства, что он краденый? Или они считают, что это она его украла? Не собираются ли ее арестовать? События происходят стремительно, и ей нужно время подумать, определить свои дальнейшие шаги. Потом она вспоминает:

— Чтобы обыскать банковскую ячейку, вам нужен отдельный ордер.

Фэбээровцы бросают на нее скептические взгляды.

— Я помощник юриста, — объясняет она.

Агенты еще отхлебывают кофе и прощаются.

— Надеюсь, когда мы получим ордер, бриллиант будет на месте? — спрашивает один из них, и Бек как можно убедительнее заверяет его, что камень никуда не денется.

Когда федералы уходят, Бек уже опаздывает на работу. Трудно, однако, собраться с силами, встать с дивана и направиться в офис, как будто все нормально. Бек подумывает о том, чтобы пойти в банк и попрощаться с бриллиантом, — как только камень попадет в руки ФБР, Миллеры наверняка его больше не увидят. Но если сейчас заявиться в банк, там останется запись о ее посещении, а это, без сомнения, очень подозрительно. Неизвестно, на чем основаны подозрения, но если к делу подключилось бюро, значит, кто-то заявлял о краже бриллианта, следовательно, ее семья первой попадает в разработку.

Нужно придумать какой-то хитрый ход, чтобы опередить ФБР. Мать и Эшли уже встретились с Шерил Аппельбаум, но еще не звонили ей. Бек прочитала все статьи, так или иначе затрагивавшие бриллиант «Флорентиец», описание всех связанных с Габсбургами судебных процессов с показаниями свидетелей. Никаких концов. Но что-то надо сделать, чтобы занять себя. Бек мысленно составляет список всех зацепок и выделяет две неизученные: клеймо мастера на оборотной стороне броши, которым Виктор занимается уже два месяца, и точно такая же малообещающая ниточка — книга Курта Винклера о падении империи.

Сначала Бек звонит Виктору, и он заверяет ее:

— Как только я что-нибудь найду, вы тут же об этом узнаете. У вас взволнованный голос. Не хотите заглянуть на обед? Я готовлю coq au vin^[4].

Представив, как Виктор готовит изысканное блюдо для себя одного, Бек чувствует такую невыносимую печаль, что едва не соглашается.

— Я бы с удовольствием, но много работы. Спасибо, Виктор. За все. Я искренне говорю.

Ей впервые приходит в голову, как это странно, что он столь охотно вызвался помогать ей. Но тут ювелир говорит:

— Для женщины, которая спасла мой пентхаус, я готов на все.

Попрощавшись с ним, Бек все равно не хочет идти на работу. Петер, сын Курта Винклера, так и не ответил на ее электронное письмо с просьбой взглянуть на частную коллекцию его отца. Поэтому она отправляет ему еще одно, отчего на мгновение чувствует удовлетворенность, но потом беспокойство снова овладевает ею. Может ли ФБР действительно конфисковать бриллиант? Могут ли Миллеры так легко его потерять? Бек проверяет телефон — вдруг, паче чаяния, Петер Винклер ей уже ответил. В Европе сейчас вечер. Это значит, что сегодня он писать ей не будет, если вообще когда-нибудь напишет — и если вообще прочтет ее послание. Как это по-американски с ее стороны — предполагать, будто все читают по-английски, в то время как она не знает ни слова по-немецки.

Немецкий. Внезапно Бек вспоминает, что ей сказали в Центральном отделении библиотеки, когда она спросила о книгах Винклера: они могут быть в Немецком обществе на Спринг-Гарден-стрит. «Чтобы брать там книги, нужно вступить в его ряды», — предупредил ее библиотекарь. Поскольку Бек не знала, что именно ищет, и не стремилась вступать ни в какие общества, тем более что Хелен отказывалась говорить по-немецки, то скоро выбросила эту мысль из головы. Но теперь у нее осталась только эта ниточка.

Бек переодевается в более подходящий для сырой погоды сарафан и, выбежав из квартиры, мчится по направлению к Спринг-Гарден-стрит.

Читальный зал в здании Немецкого общества — с высоким потолком и паркетным полом из вишневого дерева — занимает два этажа. Несколько посетителей сидят за длинными массивными столами, рядами заполняющими помещение. Подходя к стойке выдачи книг, Бек ожидает увидеть библиотекаря, читающего Ницше, однако тот листает комикс из серии «Мстители».

Бек протягивает ему листок, на который выписала названия книг Винклера, и мужчина смотрит на нее с пренебрежением:

— Книги выдаются только членам клуба.

— А откуда вы знаете, что я не один из них?

Он отвечает что-то по-немецки и возвращается к своему комиксу.

— Рич, ты отпугиваешь гостей своей неприветливостью.

Бек оборачивается и видит бледного блондина, который улыбается ей. У него пронзительно-синие глаза и на щеках ямочки в виде полумесяцев. Бек невольно улыбается ему в ответ.

— Так и задумано, — отвечает Рич.

Блондин берет у Бек листок с названиями книг и зачитывает их вслух.

— «Die ungekrönten Habsburger» и «Das Vermächtnis des großen Imperiums». — Он широко распахивает глаза. — Изучаете Габсбургов?

— Пытаюсь.

— Это моя тема. По крайней мере, Франц Фердинанд. — Парень прыгает за компьютер и что-то там набирает, потом направляется на второй этаж и через несколько мгновений возвращается с двумя книгами в твердых обложках. — Официальная биография Карла, — говорит он, листая их. — Этот Винклер ужасный подхалим. Я бы не доверял ни одному его слову.

Он достает из заднего кармана членский билет и что-то говорит Ричу по-немецки. Тот в ответ огрызается. Бек пытается понять, раздражена она или очарована, — только рыцаря в сияющих доспехах, да еще такого обаятельного, ей и не хватало.

Отдавая ей книги, блондин говорит:

— Вернуть их нужно через месяц. Может, оставите свой телефончик — ну, знаете, на всякий случай, чтобы можно было вас найти?

— Ну, если только на всякий случай…

Он дает Бек ручку и протягивает ей ладонь, чтобы она записала на ней номер. Последний раз она так делала в старшей школе, а сейчас ей, на минуточку, тридцать пять. Рука у парня мягкая, к ней хочется прижаться щекой. Но Бек закрывает ему ладонь, запирая в его кулаке свой номер.

— Хорошо бы и мне записать ваш телефон. На случай, если надо будет обменять книги или что-то в таком роде.

Это звучит неловко. Бек чувствует, как краснеет. Ямочки на щеках нового знакомого углубляются, и он достает из кармана визитку, на которой написано: «Кристиан Фишер, аспирант, переводчик».

Когда Бек выходит из читального зала, он окликает ее:

— Меня зовут Кристиан.

— Это написано на вашей визитке. — Она оборачивается и улыбается. Пожалуй, она все-таки очарована. — А я Бек.

Войдя в свой подъезд, Бек видит Тома, с перекинутым через руку пиджаком стоящего в коридоре около их квартиры. Вернее, ее квартиры. Скоро она будет чьей-то еще. Бек теряется в догадках, что означает его присутствие, особенно учитывая досаду на его лице.

— Ты не отвечаешь на мои звонки.

Бек достает из кармана телефон и видит шесть пропущенных звонков с работы. Она пожимает плечами и отпирает дверь.

— Я была занята.

Войти она не приглашает, но Том все равно ступает следом за ней в квартиру.

— Кроме того, тебе-то что? У нас сейчас нет совместных дел. Тебя не касается, если я взяла выходной. — Бек вешает сумку на вешалку и направляется на кухню открывать бутылку вина. Интересно, он потащится туда за ней?

— Ты не брала выходной, просто не явилась на работу. Карен волновалась. Я тоже. — Том вешает свой пиджак рядом с ее сумкой, как делал, когда жил здесь.

— Мне твое волнение до лампочки, — говорит она, исчезая в кухне.

— Извини, просто не хотел, чтобы тебя уволили. — Том садится на диван, ослабив узел галстука, расстегнув две верхние пуговицы рубашки и всем видом давая понять, что не уйдет, пока она все ему не расскажет.

Бек возится на кухне, размышляя, позволить ему остаться или лучше выпроводить. Дорогое вино, которое когда-то покупал Том, она прикончила несколько месяцев назад. Входя в гостиную с двумя бокалами и с дешевой бутылкой, она ожидает ехидных реплик, но он послушно принимает то, что предложено.

— Я сказал Карен, что ты собираешь для меня информацию. Пожалуйста, не заставляй меня жалеть о том, что прикрываю тебя.

— Я не просила меня прикрывать.

— Господи, Бек, что, черт возьми, происходит? Это все очень мутно даже для тебя.

Пока Том и Бек встречались, они не поругались ни разу. Оба невротически любят чистоту, оба не собирались кардинально менять жизнь. Теперь Бек видит, что, начнись между ними ссоры, у них не было бы инструментов для их разрешения. Бек сразу же переходит к нападкам. Том слишком самоуверен.

У нее на лице, видимо, отражается обида, потому что он тут же смотрит на нее с раскаянием.

— Я не то хотел сказать. Просто… Я знаю, смерть Хелен — тяжелый удар для тебя, но ты стала работать спустя рукава. Коллеги стали это замечать.

— Утром ко мне приходили из ФБР, — признается Бек. Она еще не решила, хочет ли обсуждать это с Томом, но ей нужно отбиться от обвинений в разгильдяйстве, а врать нет вдохновения, она устала. — По поводу броши.

Пока Бек рассказывает Тому все, что знает об алмазе «Флорентиец», бывший бойфренд потягивает вино.

— И у тебя нет предположений, как бриллиант попал к Хелен?

— Даже никаких догадок.

Том наливает себе еще вина и, расставляя ноги, откидывается на спинку дивана.

— Видимо, это гражданская конфискация, — решает Том. — Завтра позвоню другу в Министерстве юстиции.

— Гражданская конфискация? Как в делах о праве собственности?

— Если правоохранительные органы знают, что объект собственности фигурировал в преступлении, но не в курсе, кто его совершил, то на собственность могут наложить арест до тех пор, пока суд не определит законного владельца. С предметами, представляющими культурную ценность, — старыми монетами, картинами, различными художественными изделиями — это случается постоянно. Ты получаешь судебное извещение, потом можешь подать иск и оспорить чужие притязания.

— Как ты думаешь, это итальянцы инициировали расследование ФБР?

— Кто знает. Одно ясно: эти люди считают, что могут заявить законные претензии на бриллиант.

— Более законные, чем мои? — Бек отворачивается в угол комнаты, где Том раньше хранил принадлежности для софтбола. Том следит за ее взглядом.

Они смотрят друг на друга, потом Том заправляет прядь волос ей за ухо. Когда он наклоняется ближе, она хочет остановить его. Когда его дыхание ласкает ее губы, она теряет дар речи и свою решимость. Она придвигается к нему, пока их губы не соприкасаются, и скоро они уже целуются с такой страстью, которой еще никогда между ними не случалось. Том всегда был неторопливым любовником и так часто интересовался, все ли ей нравится, что Бек было трудно сохранять пыл.

Сегодня он ничего у нее не спрашивает. Он снимает галстук, расстегивает рубашку и стягивает майку в высохших пятнах от пота. Она уже забыла, какая гладкая, какая сильная у него грудь. Он наклоняется над ней и шарит взглядом по ее лицу. Она ждет, когда он задаст свой вечный вопрос, но желание овладевает им, и он начинает ее раздевать. Их голые тела сливаются. Ощущения кажутся незнакомыми. Он уже изменился. Но и она тоже. Бек отталкивает его и садится сверху. На сей раз все произойдет на ее условиях.

Одиннадцать

Каждый вечер Бек проверяет электронный ящик в ожидании официального письма с уведомлением о начале судебного разбирательства по поводу бриллианта «Флорентиец», хотя Том и сказал ей, что это может занять до девяноста дней и она должна радоваться, что у нее есть время до начала рассмотрения дела об изъятии. Но Бек не радуется, наоборот, она вся на нервах, и ее терпение совсем иссякает. Она ненавидит оставаться в неведении.

На тринадцатый день ожиданий она временно забывает о тревогах. На работе сумасшедший дом. Один из новых сотрудников не успевает вовремя предоставить материалы для досудебного раскрытия доказательств и пытается свалить вину на Бек. Она тут ни при чем, но легче просто извиниться и исправить его ошибку. К тому же партнер, ведущий дело, знает, что Бек никогда не нарушает установленные судом сроки. Он даже благодарит Бек, а значит, понимает, кто именно дал маху. Нового юриста это только злит, и он заявляет ей, чтобы она не смела уходить из офиса, пока отчет не будет закончен. Бек не поднимает головы до вечера и к семи часам наконец завершает работу. Спеша к лифту, она сталкивается с Томом. Он стоит посередине коридора, чтобы она не могла избежать встречи с ним.

— Привет, — здоровается он. — Работаешь допоздна?

— Ага. — Бек пытается проскользнуть мимо него.

С той ночи прошло уже две недели, и они не говорили о ней. После близости они, часто дыша, сели на диване. Это был их лучший секс, что заставило Бек понять, насколько неудовлетворительными были их отношения. Том, наоборот, пресыщенно вздохнул, что вызвало у нее отвращение. Он, со своим вечным самодовольством, полагает, будто может сидеть тут сколько хочет. Бек нашла его штаны и бросила ему со словами:

— Завтра утром у меня много дел.

Он в изумлении поймал брюки и стал подбирать нужные слова:

— Бек, я…

— Спасибо, что заглянул.

Том смущенно кивнул и стал одеваться. Он, вероятно, считал, что ее раздирают противоречия из-за случившегося, поскольку она еще влюблена в него. Обычно это ее раздражало, но, когда Том выскочил из квартиры, она обнаружила, что ей все равно, что он думает.

— Сочувствую тебе, — говорит Том, преграждая ей дорогу к лифту. — Стив мудак.

Он имеет в виду нового сотрудника, который подставил ее.

— Стив юрист, — передразнивает она Тома, и тот преувеличенно смеется. Напряжение становится почти осязаемым. Они в офисе одни, и Бек опасается, как бы он не бросился целоваться.

— Не хочешь выпить? — предлагает он.

— Мне надо домой. Я устала.

Он не освобождает дорогу, и Бек начинает раздражаться.

— Извещения от суда не было?

Бек отрицательно качает головой.

— Готовься, — произносит Том, неловко стискивает ее плечо и направляется в свой кабинет.

В автобусе Бек проигрывает их короткий диалог, довольная своим безразличным поведением. Она не притворялась, ее чувства действительно перегорели. Выходя на своей остановке и шагая к дому, она думает о Кристиане, блондине из Немецкого общества. Удивительно, но он не позвонил, хотя у него, казалось, были такие явные намерения. С другой стороны, она тоже ему не звонила.

На крыльце трое неряшливых мужчин в шортах и футболке обсуждают питчеров «Филлис». Бек уже собирается напомнить им, что это частная территория, как вдруг они встают и интересуются, не она ли Ребекка Миллер.

Не успевает она ответить, как на нее обрушивается град вопросов.

— Мисс Миллер, расскажите о бриллианте, который вы нашли среди вещей бабушки.

— Вы знаете, как ваша бабушка приобрела бриллиант «Флорентиец»?

— Ваша бабушка воровка?

— Мисс Миллер, что вы чувствуете по поводу того, что ваша бабушка — один из самых неуловимых похитителей драгоценностей в мире?

Бек протискивается мимо них и бросается в дом, проверяя электронный ящик. Думает она только о трех типах на крыльце и о том, что они назвали Хелен воровкой. Это их работа — задавать подобные вопросы, и она не винит их. Но Хелен не была воровкой. Может, она и получила бриллиант нелегальным путем, но точно не крала его.

Тут Бек замечает среди конвертов официальное письмо. Уведомление. Вероятно, так репортеры и пронюхали о бриллианте, поскольку сообщение о начале судебного процесса публикуется также в Интернете. Бек открывает конверт и вынимает листок бумаги.

ФЕДЕРАЛЬНЫЙ ОКРУЖНОЙ СУД ВОСТОЧНОЙ ПЕНСИЛЬВАНИИ

Желтый бриллиант массой 137,27 карата, оцениваемый в 3 000 000 долларов, изъят ФБР 17 мая у Ребекки Миллер из Филадельфии, штат Пенсильвания, в порядке конфискации гражданского имущества в соответствии с Федеральным законом США № 2254, Капитул 18 Свода законов США.

Вместе с копией заявления об изъятии в конверте лежит копия уведомления о начале судебного процесса. Рассмотрение дела о гражданской конфискации: «Соединенные Штаты Америки против желтого бриллианта массой 137,27 карата, известного как алмаз „Флорентиец“». Подробности документа удивляют Бек. Она ожидала прочитать о наследии Медичи, о принадлежности камня итальянскому правительству. Вместо этого уведомление упоминает сокровища австрийской короны и то, что бриллиант — предмет национального достояния Австрии, незаконно перевезенный в Соединенные Штаты. А это значит, что Австрия, а не Италия инициировала его реституцию. Бек проклинает Эшли и ее чертову подругу Джорджину, которая поступила совсем не по-дружески. Если бы сестра проявляла такую же скрытность в отношении бриллианта, как в отношении глупостей своего мужа, камень бы не отобрали.

Не то чтобы ФБР изъяло алмаз. Он так и лежит в ячейке Федералистского банка, арестованный условно. Когда Том звонил своему знакомому в Министерстве юстиции, то убедил департамент обязать банк поменять замок в ячейке и оставить бриллиант в хранилище. Вообще-то опека третьей стороны — идея неудачная, поскольку обычно посредник завладевает деньгами и скрывается, но это один из самых надежных банков в Америке. К тому же вряд ли Служба маршалов США захочет прибрать к рукам знаменитый бриллиант.

Первое, что делает Бек, — заявляет претензию и пишет ответ. Это довольно просто, и адвокат ей не нужен.

Претензия: «Бриллиант массой 137,27 карата, арестованный федеральным правительством, принадлежит мне, потому что я унаследовала его от бабушки».

Ответ: «Заявление правительства о том, что бриллиант был незаконно вывезен из Австрии, некорректно, поскольку он никогда не принадлежал австрийскому правительству».

Даже если камень и является частью австрийского национального достояния, это не обязательно делает его собственностью австрийского правительства. Бриллиант принадлежал империи Габсбургов, которая пала. Вопрос о том, следовало ли ему в таком случае перейти в собственность Первой Австрийской республики, образовавшейся в результате распада империи, является дискуссионным. Новое правительство издало закон, по которому вся собственность короны отошла государству. Но республика существовала только пятнадцать лет, до тех пор пока власть не захватили фашисты, а затем и нацисты. Нет никаких причин предполагать, что бриллиант принадлежит нынешнему австрийскому правительству. Это лучший ответ, который приходит Бек в голову, даже если он и не подтверждает ее прав на бриллиант. Для этого ей нужно собрать больше доказательств. Поэтому Бек снова пересматривает все жизнеспособные зацепки, какими бы бесперспективными они ни казались.

«Не удалось распознать клеймо?» — пишет Бек Виктору.

«Дорогая, отчаяние вам не к лицу», — приходит ответ.

Пристыженная, Бек несколько раз начинает и стирает сообщение, пока Виктор не пишет ей снова: «Шучу. Работа нудная. Но я найду его».

Если даже Виктор считает ее отчаявшейся, то Петер Винклер, совершенно незнакомый человек, должно быть, счел ее буйнопомешанной. И все-таки она пишет ему снова, обещая себе, если и на этот раз не получит ответа, бросить бесплодные поиски в этом направлении. Тем более что, если подумать, слишком больших надежд на габсбургскую коллекцию его отца возлагать не приходится. Та, скорее всего, помещается в коробке из-под обуви и представляет собой несколько булавок с двуглавым орлом, пачку газетных вырезок и пропитанные тщеславием интервью последней императрицы.

В любом случае, у Бек есть книги Курта Винклера, подробно описывающие последние дни империи и жизнь монаршей семьи в изгнании. Они могут содержать намеки на судьбу бриллианта. А в бумажнике у нее лежит визитка Кристиана с перечислением его услуг, среди которых услуги переводчика. Ей все равно нужен толмач — почему бы не нанять этого, с ямочками на щеках и пронзительно-голубыми глазами? Бек набирает его номер и, ожидая ответа, все больше нервничает.

Кристиан как будто ждал ее звонка. Это застает Бек врасплох, и она неловко отказывается от предисловий и сразу предлагает ему перевести книги.

— Когда вам нужен перевод? — спрашивает Кристиан.

— Типа вчера.

Она готова к тому, что он засомневается в ее словах и поинтересуется, зачем так скоро. Но он отвечает:

— Давайте вечером встретимся в баре, и приносите книги. Пробежимся по содержанию и выясним, что для вас самое важное. Если речь идет о нескольких главах и вы не возражаете против опечаток, я могу сделать перевод за пару недель.

— Плевать на опечатки. — Бек лукавит. Она люто ненавидит любую небрежность, и опечатки тоже.

— Договорились, — отвечает Кристиан, и Бек радуется, пока не вспоминает о репортерах на крыльце. Чтобы встретиться с Кристианом, придется пройти сквозь строй и снова слушать оскорбления в адрес Хелен. Но что делать, отменить встречу нельзя. Сейчас книги — единственная ниточка к разгадке тайны бриллианта.

Ожидая мистера Франкеля в холле дома престарелых «Резеда», Джейк гремит коробкой конфет. Он понятия не имеет, в здравом ли уме этот человек и много ли он помнит о своем переезде в Америку. Во время эвакуации на пароходе «Президент Гардинг» ему было всего восемь лет. Остается надеяться, что переселение в другую страну трудно забыть в любом возрасте.

Волнуясь, Джейк хватает со стола брошюру о жилых комплексах для еврейских пенсионеров и бросает взгляд на коробку, лежащую у него на коленях. Конфеты некошерные. Не спрятать ли их под кресло? Но тут Джейк видит, что медсестра сопровождает к холлу мужчину, опирающегося на ходунки. Он одет, как часто бывает с пожилыми людьми, не по погоде тепло. Старик приветливо улыбается ему, и Джейк понимает, что мистер Франкель не стал бы возражать, даже если бы посетитель принес ему бекон, — так он рад гостю. Из-за этого Джейк чувствует вину по другому поводу: он не стал лгать медсестре, зачем хочет встретиться с мистером Франкелем, но и в подробности не вдавался.

Сестра предлагает Джейку отвести мистера Франкеля в розовый сад, который, как становится известно посетителю, цветет круглый год.

— Не знаю, как им это удается. Помнится, мои розы все время дремали, даже летом. Каким-то образом… — мистер Франкель опирается одной рукой на ходунки, а другой обводит газоны с желтыми, белыми, розовыми и красными цветами, — здесь всегда красочное море. А это мне? — Он жадно смотрит на коробку в руках Джейка.

— Они некошерные.

— Значит, не придется делиться с остальными.

Они находят скамейку, и Джейк помогает мистеру Франкелю снять с коробки полиэтиленовую обертку. Старик рассматривает конфеты, выбирая, какую съесть первой.

— Ну, мой мальчик, расскажите о себе, — говорит он.

— Я сценарист. — Джейк уже забыл, когда последний раз представлялся таким образом. — Не волнуйтесь, здесь я не по долгу службы.

— Жаль. Мы бы сделали отличную телепрограмму. Половина здешних жильцов раньше работала в Голливуде.

— Вы тоже?

Мистер Франкель раскусывает квадратную конфету, и карамель течет у него по подбородку.

— Я был стоматологом. — Он вытирает карамель и облизывает пальцы. — Так что, полагаю, вы пришли не для того, чтобы услышать о моей карьере дантиста.

— Я думаю, вы знали мою бабушку, Хелен Ауэрбах.

Мистер Франкель роется в памяти и уже хочет сказать, что не припоминает, как Джейк добавляет:

— Из Вены.

— Давненько я не слышал это имя. — Старик тяжело вздыхает. — Нам очень повезло. Хотя временами мне так не казалось. К счастью, я приехал с сестрой. Не знаю, как остальные пережили это в одиночестве.

Мистер Франкель достает из заднего кармана платок. Джейк боится, что старик заплачет, но тот только вытирает пот со лба.

— Что Хелен рассказывала вам о нашем вояже?

Так и сказал, «вояж», словно речь шла об увеселительной прогулке. Вероятно, Гольдштайны и родители так объясняли эту поездку детям.

— Ничего. Даже не упоминала о нем, — признает Джейк. — Она делилась только счастливыми воспоминаниями о детстве в Вене.

— Люди реагируют на такие события двумя способами. Мы в семье обсуждали это, нам так было легче. Нас с сестрой вывезли вместе, а родителям удалось эмигрировать после войны. Хелен же спаслась одна. Нам разговоры помогали, но я понимаю, почему они обременяли других.

— Мне жаль, что она не рассказала нам об этом. Может, мы могли бы ей помочь.

Мистер Франкель хлопает Джейка по колену.

— Вы помогаете ей теперь, — произносит он ровным голосом, словно читает сказку на ночь. — Мне было восемь, один из самых маленьких в группе. Был еще мальчик пяти лет и шестилетняя девочка. Остальным — около десяти. А вот Хелен, если я не ошибаюсь, четырнадцать.

Джейк кивает.

— Уф, ваша бабушка была та еще заноза. Любого могла поставить на место вот так. — Мистер Франкель щелкает пальцами.

— Уж мне ли не знать! — смеется Джейк. В компании этого человека он жалеет, что у него нет дедушки. Сестры сказали ему, что пытаются отыскать отца Деборы, но до сей минуты он не придавал этому большого значения.

— Ко мне и моей сестре она всегда была очень добра, но другие дети… Был там один маленький засранец. — Мистер Франкель вытягивает губы трубочкой, пытаясь вспомнить имя мальчика.

— Эдмунд Шнайдер? — догадывается Джейк.

Этот ребенок упоминается в книге «Моя бабушка и 49 других детей». Проказник менял ключи от кают и воровал из чемоданов девочек нижнее белье. Последние двадцать лет жизни он провел в тюрьме в Северной Каролине.

— Да, именно он. Все время бедокурил. Как я понимаю, залез в чемодан вашей бабушки. У нее была кукла в фартуке, с которой она не расставалась, и Эдмунд однажды стащил кусок селедки и сунул кукле в карман фартука. Ваша бабушка не заметила этого, пока рыба не завоняла, а когда обнаружила — у-у-у! — пришла в ярость. Затем она тоже припрятала селедку, подождала, пока она испортится, и однажды разбудила Эдмунда среди ночи, села на него и заставила съесть тухлую рыбину до последнего кусочка. Негодник, конечно же, побежал в слезах жаловаться Гольдштайнам. Они поругались с вашей бабушкой, но после того Эдмунд больше ни над кем не шутил. — Мистер Франкель накрывает коробку с конфетами крышкой и ставит рядом на скамейку.

— Поэтому Гольдштайны не ладили с Хелен? — Эшли рассказывала Джейку о том, как Хелен сцепилась с Ирвином Гольдштайном.

Мистер Франкель качает головой.

— Это, конечно, не улучшило их отношений, но нелады начались из-за какого-то бриллианта — я помню, как о нем говорили, когда мы заходили в английский порт.

Джейк выпрямляет спину.

— Всего я не знаю. У Хелен был квадратный бриллиант, который отдала ей мать. Во время остановки в Англии отец кого-то из детей, высланный туда, поднялся на борт, чтобы увидеться с сыном, и Хелен пыталась всучить ему бриллиант, умоляя помочь ее матери бежать. Когда мистер Гольдштайн узнал об этом, он ужасно рассердился.

— Как же нацисты не нашли у нее бриллианта? — спрашивает Джейк.

Мистер Франкель пожимает плечами.

— Таможенники проверяли багаж. Гольдштайны ясно сказали нам, что мы не можем взять с собой ничего, кроме ничтожной суммы. Малейшая оплошность — и нацисты передумают и не отпустят нас. Я так и не решил, как расценивать этот поступок Хелен — как глупость или как храбрость.

— Вероятно, и то и другое, — отвечает Джейк, и мистер Франкель согласно кивает. — А вы уверены, что камень был именно квадратным? Нам по наследству достался желтый бриллиант в форме яйца. Я пытаюсь выяснить, его ли вы имеете в виду, то есть не привезла ли его Хелен из Вены.

Мистер Франкель снова открывает коробку с конфетами.

— Я помню квадратный камень, и он был не желтым, а напоминал кусок стекла. Не помню, почему все так суетились вокруг него.

Внезапно обнаружив, что съел уже половину конфет, старик закрывает крышку и отодвигает коробку на край скамьи.

Бриллиант, который он описывает, не похож на «Флорентийца». Кроме того, обнаружь его мистер Гольдштайн, разразился бы настоящий скандал. И все-таки Джейк трепещет от важности этого открытия. Выходит, Хелен привезла с собой бриллиант в Соединенные Штаты. А там, где есть один бриллиант, могли быть и другие.

Медсестра находит собеседников в саду и хмурится при виде коробки конфет. Мистер Франкель моргает, глядя на нее.

— Пора ужинать. Ваш друг присоединится к нам?

Джейк хочет отказаться, но старик просит остаться — он будет очень рад.

— Как я уже говорил, здесь для вас много отличного материала, — шепчет он, опираясь на руку Джейка. — Таких характеров не придумаешь.

— Не волнуйтесь, я не стану писать о ваших друзьях, — заверяет его Джейк.

Мистер Франкель останавливается, все еще не отпуская руку Джейка.

— О, напрасно. Если не рассказывать истории, они уходят в небытие. Вы должны написать обо всем. Сохранить память о нас для потомков.

Дома Джейк обнаруживает Кристи на диване. Телевизор включен. На кофейном столике лежит закрытая книга. Свет от настольной лампы очерчивает профиль ее взволнованного лица.

— Извини, что так поздно, — говорит Джейк, целуя ее в щеку. Он оставил ей записку и послал сообщение, но он не пытается оправдываться.

На столике около детектива стоит его открытый ноутбук с черным экраном. Джейк не помнит, чтобы оставлял его здесь. Он закрывает крышку и садится на диван рядом с Кристи. Она не смотрит на него, даже когда он берет ее ногу и начинает массировать стопу. Джейк мысленно перебирает причины ее недовольства. Следующий визит к врачу еще только через две недели. Сегодня не день ее рождения и не годовщина их встречи.

Продолжая массаж, он старается вести себя как обычно, хотя сердце бешено колотится. Наверно, она узнала об увольнении, о том, что он лжет ей уже полтора месяца. Что он может сказать? Он не хотел врать, просто так получилось? Да, оправдание хреновое. Извиняет ли его то, что он нашел материал, по крайней мере некоторую часть, для следующего сценария? После разговора с мистером Франкелем он знает подробности о переезде Хелен в США, и теперь, когда он живо представляет себе этот путь, то может написать целую сцену. Смягчает ли его вину то, что через полгода он совершенно точно закончит сценарий и даже сможет его продать и, когда это случится, супермаркет и человек в кожаной куртке станут давними воспоминаниями,возможно даже смешным анекдотом?

Кристи морщится, когда он ненароком давит большим пальцем слишком сильно, и выдергивает ногу из его рук.

— Я не собиралась ничего разнюхивать, — говорит она виноватым тоном, словно это она должна извиняться.

— Кристи, я могу объяснить. Я не хотел…

Она перебивает его:

— Мой компьютер отрубился, а мне очень нужно было заплатить кредиткой, и я воспользовалась твоим. Я не шпионила за тобой.

Рэнди ему написал, что ли? Или кто-то из прежних сотрудников интересуется, как он держится?

— Ты же знаешь, ты можешь брать мой компьютер, когда хочешь. Это я провинился, а не ты.

Внутри у Кристи словно что-то щелкает.

— Я просила тебя этого не делать. Просила не писать о моей матери.

Джейк не сразу соображает, что она имеет в виду наброски сценария о побеге миссис Чжан из Китая. От удивления он начинает смеяться. Весь сыр-бор из-за сценария, который он даже не написал? Частичные контуры сюжета, который никогда не выйдет за пределы папки «Бредовые идеи»?

— Ничего смешного, — говорит Кристи. — Не понимаю, ты что, не можешь еще больше разрушить жизнь своей семьи и потому решил приняться за мою?

Джейк сделал кое-что похуже, совершил еще более глупый, еще более пагубный поступок, но именно этим несостоявшимся сценарием он затронул какие-то потаенные струны в душе Кристи.

— Кристи, я не написал его, только обрисовал несколько сцен в черновике и понял, что ничего не выйдет. Смотри. — Он тянется к компьютеру. Курсор наведен на папку со сценариями. — Я поместил этот план в папку, которая так и называется, «Бредовые идеи». — Он открывает папку, и там оказывается неожиданно много недописанных сценариев, как минимум двенадцать файлов с набросками эпизодов, обрывочными заготовками. Джейку стыдно показывать их Кристи, словно он демонстрирует ей историю просмотров порнухи в браузере или грязные трусы. — Один синопсис о Рико, другой о бабушке моего начальника, которая работала секретаршей у Аль Капоне, а еще вот — о моем бывшем соседе по квартире, у его отца было две семьи. Все это глупые, идиотские проекты, которые никогда не увидят свет.

Она, не веря своим ушам, смотрит на него.

— И меня должно успокаивать, что ты потрошишь каждого, кто встречается тебе в жизни, в поисках интересных сюжетов?

— Писатели всегда так поступают, — отвечает искренне растерявшийся Джейк.

— Думаешь, Рико хочет, чтобы ты предавал огласке историю эмиграции его бабушки? Или твоя сотрудница мечтает увидеть фильм о мышечной дистрофии своей сестры?

Поскольку Джейк никогда не рассказывал Кристи о Сэйди, он понимает, что она прочитала все заброшенные сценарии, все тринадцать файлов в папке «Бредовые идеи».

— Но я ведь ничего с ними не сделал.

— Это не имеет никакого значения. — Кристи начинает расхаживать по комнате, и Джейк беспокоится, что ее волнение может навредить ребенку. — И что меня просто бесит — ты всерьез полагаешь, будто понимаешь, что пришлось пережить моей матери. Даже я этого не понимаю в полной мере. Но ты, ты один раз поговорил с ней, уплетая камчатских крабов, — и уже крупный специалист!

— Я и пишу, потому что хочу понять.

Кристи невесело смеется.

— Ах, я забыла, что ты новый Стивен Спилберг. Да ты вообще представляешь, чего стоило моей маме поделиться с тобой этой историей? Знаешь ли ты, что значит для меня ее доверие тебе?

Джейк спрыгивает с дивана и ловит Кристи посередине комнаты.

— Я пытался таким образом выразить ей уважение.

— Она рассказала тебе это не для того, чтобы делиться своей болью со всем миром.

— Но если не рассказывать истории, они уходят в небытие.

Из уст мистера Франкеля эти слова прозвучали так справедливо. Почему же сейчас они кажутся такими ханжескими?

— Еще хуже представлять их в ложном свете.

Джейк понимает, что должен как-то успокоить Кристи, но ее слова лишили его присутствия духа. «Еще хуже представлять их в ложном свете». Раньше она всегда верила в его талант.

— Всё? — спрашивает Кристи в ответ на его долгое молчание. — Тебе больше нечего сказать?

— Извини.

Он действительно раскаивается. И не только в том, что затеял этот спор. Он терзается угрызениями совести за то, что не рассказал ей об увольнении из супермаркета, о бриллианте. За то, что зачах эмоционально и профессионально. За то, что стал всего лишь призраком того человека, в которого она влюбилась. За то, что она вообще влюбилась в него, что привязана к нему, хотя заслуживает лучшего.

Кристи качает головой, уходит в спальню и захлопывает за собой дверь.

Джейк остается на диване, не очень понимая, что сейчас произошло. Он открывает черновик сценария о Хелен и, вместо того чтобы добавить в него сцены, которые воображал во время разговора с мистером Франкелем, перемещает его в папку «Бредовые идеи». Потом отправляет всю папку в корзину, открывает корзину и подносит курсор к кнопке «Очистить». Слышно, как Кристи топает в спальне. Курсор мигает. Однако Джейк не удаляет папку, а возвращает ее на рабочий стол. Он еще не готов уничтожить этот сценарий. Во всяком случае, полностью.

— А это точно был другой бриллиант? — спрашивает Бек с экрана айпада. — Мистер Франкель уверен, что бриллиант, который Хелен везла на пароходе, не «Флорентиец»?

— Я не спрашивал его, был ли это знаменитый пропавший алмаз. Он сказал, что камень был квадратный. И бесцветный. Вот в этом он уверен. — Джейк неохотно разговаривает с сестрами. У него болит голова, и он ждет не дождется, когда этот ужасный день закончится. Он откидывается на спинку дивана, своего спального места в обозримом будущем.

— Что случилось? — спрашивает Эшли из своей комнаты в Уэстчестере, замечая его уныние. — Вы с Кристи поругались?

— Не хочу это обсуждать.

Эшли слышит, как Райан внизу на кухне гремит посудой. Поскольку компания запретила ему появляться в офисе, он обнаружил у себя страсть к кулинарии. По утрам он взбивает тесто для блинчиков и бельгийских вафель. По вечерам надевает фартук, жарит курицу и готовит макароны с сыром. Эшли никогда раньше не видела Райана в фартуке и не знала, что он так ловко управляется с венчиком. Если детям и любопытно, почему папа дома и готовит им завтраки и ужины, они этого не показывают. Каждый вечер они с энтузиазмом делают заказы на завтрашний день.

Ранее в тот день Эшли сообщила Райану, что планирует вернуться на работу. Она подошла к нему на кухне, когда он смешивал маринад для стейка. Спрашивать у него разрешения она не собиралась и уже настроилась на ссору. Дети были в школе, а потому они с мужем могли орать друг на друга сколько влезет, не выбирая выражений. Готовясь встретить его реакцию, Эшли оперлась о разделочный стол в центре, но Райан просто произнес:

— Ладно, — и залил стейки маринадом.

Она подстрекала его, давая ему возможность снова заявить, что у нее уже есть достаточно ответственная работа — быть матерью, затянуть знакомую песню о том, что он сам решит все проблемы. Но он только сказал:

— Думаю, это отличная мысль. Любая компания с радостью возьмет тебя, — и направился в гостиную смотреть бейсбол.

Его мгновенное согласие не утолило ее жажду устроить скандал. А потому она пошла за ним в комнату, где все его внимание было сосредоточено на экране, на отбивающем мяч игроке. Эшли встала позади дивана, глядя на мужа и ожидая, когда он скажет хоть что-нибудь, чтобы она могла наброситься на него с упреками. Он на нее не оглядывался, но в конце концов произнес:

— Я полностью тебя поддерживаю, понимаешь?

Она продолжала висеть у него за спиной, пока он не повторил:

— Серьезно, Эшли. Мне давно надо было посоветовать тебе вернуться на работу. Извини, что я этого не сделал. Желаю тебе успеха.

Гнев Эшли все усиливался и нисколько не ослабел, когда она поняла, что он говорит искренне.

Звон посуды внизу смолкает, и Эшли знает, что скоро Райан постучит в дверь, ожидая разрешения войти в собственную спальню. Он все еще спит на сложенных одеялах на полу, но, поскольку они продолжают ночевать в одной комнате и поскольку он не возражает против ее решения выйти на работу, что бы еще ни случилось, они это переживут. Хотя слова о разводе прозвучали, Эшли пока не готова бросить мужа.

— Послушай моего совета: выясни все отношения до рождения ребенка, — наставляет Эшли брата. — После этого у вас и так будет достаточно поводов для ругани.

— Я же сказал, что не хочу это обсуждать.

— Слушайте, мистер Франкель ведь был тогда маленьким, — говорит Бек, и это редкий случай, когда Джейк благодарен ей за отсутствие интереса к его жизни. — Он может перепутать, когда и что видел.

— Будь это «Флорентиец», разве Гольдштайн не поднял бы переполох? Такое точно выплыло бы наружу.

— А это значит… — Бек переключает внимание на изображение Эшли.

— Шляпная булавка? — предполагает Эшли.

— Это объяснило бы, откуда взялся другой бриллиант.

— Боже, и она пыталась с ее помощью спасти мать. Душераздирающе.

Джейк не в состоянии постичь сестринские полунамеки, что еще раз подтверждает, что он не понимает женщин.

— Какая еще булавка?

— Такое украшение для шляпы, — с невозмутимым лицом произносит Бек.

Джейк закатывает глаза.

— В данном случае подвеска для короны. Исчезнувший в восемнадцатом году «Флорентиец» был вставлен в шляпную булавку вместе с несколькими другими бриллиантами. Брошь Хелен изготовлена не раньше пятидесятых годов, так что, возможно, бабушка привезла с собой булавку и много лет спустя вынула «Флорентийца» и вставила его в брошь.

— Бриллиант мог появиться откуда угодно. Почему вы думаете, что он именно из булавки?

Бек вздыхает.

— Разве не ты у нас сочиняешь сюжеты?

— Это натяжка.

— Это гипотеза. Которая, разумеется, требует доказательств. Поверь мне, я не склонна делать преждевременные выводы.

— Ну что ты, Бек Миллер никогда бы не позволила себе пустые домыслы.

— Знаешь что? Если у тебя нелады с девушкой, в чем, я уверена, ты сам виноват, это не значит…

— А у мистера Франкеля есть идеи, откуда у Хелен бриллиант? — вклинивается в их пикировку Эшли, пытаясь предотвратить надвигающуюся ссору.

Джейк пожимает плечами.

— Он сказал, что их чемоданы обыскивали очень тщательно.

— А еще что-нибудь он о Хелен рассказывал? — спрашивает Эшли.

— Только то, что она умела за себя постоять.

— Это мы и так знаем.

— Она повздорила с одним пацаном, который подсунул в ее куклу тухлую селедку, и нагрубила мистеру Гольдштайну.

Эшли смеется.

— Уверена, у того паренька отпала охота с ней связываться.

— Погоди-ка, — задумчиво произносит вдруг Бек. — Он сунул рыбу в куклу?

— У нее был фартук с карманом или что-то вроде того, — рассеянно отвечает Джейк.

— Кукла! — с воодушевлением говорит Бек Эшли.

— Думаешь?

— Она ведь где-то вот такого размера? — Бек разводит руки сантиметров на тридцать. — В ней легко можно спрятать украшение. А тело у куклы твердое, так что прощупать то, что внутри, нельзя.

— Может мне кто-нибудь объяснить, о чем вообще речь? — восклицает Джейк.

— Мы нашли в коробках с фотографиями куклу Хелен. В детстве она повсюду носила ее с собой, — снисходит к его просьбе Бек.

— И что же? — спрашивает Джейк.

— Держу пари, внутри она полая.

Дебора лежит в кровати, рядом на подушке покоится ее свидетельство о рождении. Сейчас девять часов, но она очень устала. Все тело ноет. Прошло много месяцев с тех пор, как к ней прикасался мужчина, с пикантными намерениями или в медицинских целях. Нужно снова начать встречаться с кем-то. Нужно найти нового иглотерапевта, желательно без гладко зачесанного хвостика и озорной улыбки. У Деборы всегда была насыщенная личная жизнь. Ей нравятся кожа, нагота, секс. Сейчас она жаждет отвлечься. От двух выпитых бокалов вина она чувствует себя еще более подавленной. Первый ей понадобился, чтобы собраться с духом и открыть конверт из Министерства здравоохранения Пенсильвании, второй — чтобы справиться с разочарованием: в документе не сказано, кто ее отец.

Все имеющиеся в свидетельстве о рождении сведения она могла бы заполнить сама. Дата рождения: 12 февраля 1952 года; округ: Филадельфия; имя матери: Хелен Ауэрбах; ее собственное имя: Дебора Флора Ауэрбах. В строке «Отец» одна только пустота кремового цвета.

Дебора Флора Ауэрбах. Ей никогда не казалось странным, что при рождении она получила девичью фамилию матери. Хелен всегда говорила дочери, что ее брак был совсем коротким и она никогда не чувствовала себя Хелен Кляйн. Она хотела и дальше носить фамилию своей семьи и поэтому после смерти Джозефа снова стала Ауэрбах. И это тоже была ложь. Мать никогда не переставала быть Хелен Ауэрбах. И Дебора всегда была Деборой Флорой Ауэрбах, пока не сделалась Деборой Ауэрбах-Миллер. После бегства Кенни она собиралась вернуть себе девичью фамилию, но бумажная волокита ее пугала, к тому же в тот период ей было тяжело даже вылезти из кровати. Дебора берет свидетельство и рвет его пополам. Лучше она будет носить фамилию Кенни, чем Хелен, но второе имя, Флора, ей хочется сохранить, чтобы сильнее чувствовать связь с бабушкой.

В другом углу комнаты звонит ее телефон. Осоловелая от эмоций и легкого опьянения, она, пошатываясь, идет за ним.

— Помнишь куклу? — говорит Бек, как только она отвечает. — Куклу Хелен, из Австрии. Посмотри, она пустая внутри?

Кукла сидит на комоде с тех пор, как ее нашли.

— Пустая? — переспрашивает Дебора. Пустая, как ее детство, как подложечная ямка, как вранье Хелен. Дебора сжимает куклу. — У нее твердое туловище, не могу сказать.

— Разрежь ее.

Деборе очень не хочется этим заниматься. Она просит это отложить, но Бек перебивает ее.

— Прямо сейчас, ладно? — произносит Бек своим характерным властным тоном, который ее мать всегда ненавидела. Однако сейчас Деборе нравится, что ее поступками кто-то руководит.

Она берет в кухне нож и делает надрез на спине куклы. Внутри в полости темно и пусто.

— Что-нибудь видишь там? — спрашивает Бек.

Дебора чуть раздвигает половинки кукольного туловища. В темноте что-то блестит, отражая свет потолочной лампы. Она переворачивает игрушку, и в ладонь ей падают три круглых бриллианта.

Двенадцать

Бек и Дебора входят в лифт и, поднимаясь в пентхаус Виктора, смотрят на цифры дисплея. Бек не видела ювелира два с половиной месяца, с тех пор как он получил от Международного геммологического общества результаты экспертизы бриллианта. За это время многое изменилось: в привычку вошли ужины с матерью и еженедельные разговоры по «Фейстайму» с братом и сестрой, они выяснили подробности переезда Хелен вместе с другими детьми в Америку, узнали о существовании у бабушки тайного любовника, который мог быть отцом Деборы.

— Пентхаус! — с восторгом произносит Дебора.

С тех пор как она обнаружила в кукле бриллианты, мать не выпускает их из виду. Она не спорит, когда дети настаивают на их продаже, чтобы оплатить услуги адвоката в деле о гражданской конфискации, но требует своего личного участия в сделке.

Лифт останавливается на последнем этаже. Бек поворачивается к матери.

— Пожалуйста, не опозорь меня.

— Буду держать свои предчувствия при себе.

— Я серьезно. Будь тише воды, ниже травы. Ничего не говори. Ты немая.

Дебора изобразила, как запирает рот на замок.

Когда дверь квартиры открывается, элегантный седовласый мужчина предлагает дамам шампанское. На нем черный кашемировый джемпер, что кажется Деборе странным и претенциозным: за окном двадцать семь градусов и моросит. Кем этот тип себя возомнил?

— Бек, вы не сказали, что придете с сестрой, — говорит Виктор, не давая возможности Бек представить свою спутницу.

Дебора хмурится. Столь грубая лесть — разновидность жалости.

— Я ее мать, — отвечает она, протягивая руку за бокалом, и теряется, когда хозяин дома принимает эти слова за приглашение подмигнуть ей.

В гостиной Виктор кладет бриллианты на кусок черного бархата. На темной мягкой поверхности они выглядят совершенно прозрачными.

— Это камни высокого качества, — подтверждает Виктор. — Около трех каратов каждый. По цвету, видимо, группа D, но нужно отправить их в лабораторию для подтверждения.

— Это значит, что они безупречные, — объясняет Бек матери, которая, как и обещала, не издала ни звука с тех пор, как они сели.

— А вы стали разбираться в бриллиантах, — улыбается Виктор.

Зубы у него тоже безупречные. Даже слишком. Он, вероятно, Скорпион, приходит к выводу Дебора. Кенни был Скорпионом.

— Можете сказать, какого они века? — спрашивает Бек Виктора.

— Определенно винтажные. — Он держит один из камней большим и указательным пальцами. — Видите, грани образуют круг? Никто больше не обрабатывает так бриллианты.

— Мы нашли их среди бабушкиных вещей. Они могут быть из шляпной булавки?

Дебора не сразу понимает, что Бек имеет в виду украшение, в котором находился «Флорентиец» до того, как был помещен в брошь. Виктор задерживает дыхание, крутя камень в руке. Дебора замечает, что он тянет время, придает себе значимость, заставляя их ждать.

— Могли. — Ювелир снимает с полки книгу о бриллиантах в черной твердой обложке. Она сразу открывается на странице с изображением шляпной булавки. Виктор проводит мизинцем по дуге из маленьких бриллиантов, огибающей «Флорентийца». На пальце у него кольцо с круглым бриллиантом, ограненным так, что он сверкает при любом свете. — Трудно оценить размер. Возможно, ваши камни из этого украшения.

— Нельзя ли как-то узнать наверняка? — невольно произносит Дебора.

Бек бросает на нее сердитый взгляд, но Виктор, по-видимому, очень рад, что его перебили.

— Посмотрите на этот бриллиант внимательнее, — говорит он, кладя камень Деборе в ладонь. Она поверхностно осматривает его и возвращает ювелиру. Виктор кидает его к двум другим на бархате, как кубик. — Я угощу вас ужином в «Le Bec-Fin», если вы скажете, какой из них только что держали в руке.

«Le Bec-Fin» уже несколько лет закрыт, но Дебора все равно там никогда не была. Дебора по одному кладет себе на ладонь бриллианты, чистые, как капли росы. Они идеально круглые и больше того, что был у нее когда-то. Вернее, она думала, что был. Когда брошенная жена пошла продавать помолвочное кольцо, подаренное Кенни, обнаружилось, что вместо бриллианта в нем фианит, а белое золото на самом деле серебро.

— Но мой муж говорил, что это золото, — возразила Дебора скупщику.

— Я дам вам за него тридцать пять, — сказал тот.

— Простите, вы сказали «три пятьсот»? — с надеждой переспросила Дебора.

Скупщик с жалостью взглянул на нее и положил на прилавок пятидесятидолларовую купюру.

— Вы не первая обманутая жена, которую я здесь вижу, — проговорил он.

Три бриллианта в ее ладони выглядят одинаково, и все-таки Дебора уверена, что раньше держала в руке тот, что справа. Она бросает два других на бархат и протягивает выбранный камень на ладони Виктору.

— Этот.

— Точно? — спрашивает он.

— Да. — Энергия этого камня кажется спокойнее, чем у его братьев, более знакомой, но Дебора не может произнести это вслух. — Я права?

— Не знаю. — Виктор улыбается с напускной застенчивостью. Дебора раздраженно переводит взгляд с него на дочь.

— Он дразнит тебя. Все три бриллианта одинаково огранены и одинаково безупречны. Это значит, что они идеальны. В них нет ничего уникального, обращающего на себя внимание, никаких несовершенств. Различить, а тем более идентифицировать их невозможно.

— Так что, можете вы продать их или нет? — в смятении спрашивает Дебора Виктора. Хотя ювелир и потрясающе привлекателен, она находит его противным. Определенно Скорпион.

— Ну… — Виктор поднимает брови, очевидно подсчитывая цену.

«Торгаш чертов, — думает Дебора. — Он нас облапошит».

— Сейчас бриллианты с такой огранкой не пользуются спросом, так что их купят с расчетом на переогранку. Это уменьшит их до двух с половиной каратов. Значит, придется продавать их, исходя из этой массы. — Виктор продолжает притворяться, что делает какие-то подсчеты. — Тогда, если принимать во внимание время на огранку и ее стоимость, а также тот факт, что у вас нет на эти камни документов… Пожалуй, я знаю пару человек, которые могут заинтересоваться. Речь идет, конечно, не о рыночной цене.

Деборе приходится прикусить себе щеку изнутри, чтобы не полюбопытствовать, каким будет его процент.

— Мы были бы вам очень благодарны, — говорит Бек.

— Для моего любимого юриста сделаю все, что в моих силах.

— Виктор, вы же знаете, что я не юрист, — застенчиво произносит Бек.

— Конечно. Вы для этого слишком порядочный человек.

Бек краснеет, а Дебору чуть не тошнит.

В лифте она чувствует, что дочь тихо закипает. Когда кабина устремляется вниз, в животе все бунтует. И зачем она только пила второй бокал шампанского?

— Что ты себе позволяешь? — сердито спрашивает наконец Бек.

— Ты о чем? — вызывающе отвечает мать.

— Виктор мой друг.

— Какой еще друг? Он тебе в отцы годится!

— Не у всех есть скрытые мотивы.

Ох, у всех.

Когда они выходят, Бек открывает зонт, хотя на улице только слегка моросит, и указывает в направлении, противоположном Красному Кролику.

— Я встречаюсь с переводчиком.

— Перестань, Бекка. Я хотела как лучше.

— Разумеется. Ты всегда хочешь как лучше.

— Что я такого сделала? Можешь мне объяснить?

— Ты мне не доверяешь.

— Я не доверяю твоему Виктору.

— Это одно и то же.

Дебора смотрит вслед удаляющейся дочери. Она хочет догнать ее, обнять и спросить, почему она всегда все усложняет. Бек по гороскопу Рак, по природе она чувствительная и так и не научилась обуздывать свои эмоции. А пока она не освоит эту науку, не быть ей по-настоящему счастливой.

Райан подъезжает к железнодорожной станции и встает во втором ряду от лестницы на платформу. На нем спортивные шорты и футболка с логотипом юридического факультета Нью-Йоркского университета. От обоих не скрывается ирония ситуации, связанная и с происхождением футболки, и с тем, что Эшли садится на поезд в город, а Райан возвращается домой готовить ужин.

— У тебя все получится, — говорит он, жестом выпроваживая жену из машины.

С тех пор как она поделилась с ним своим планом прощупать прежние контакты, он всей душой ее поддерживает, даже слишком. Из-за этого Эшли хочется спровоцировать скандал, но она сдерживает склочные порывы. Райан, при всех его недостатках, всегда был открытым человеком. Раз он говорит, что это хорошая идея, значит, действительно так думает. Если он убеждает ее, что она справится, он в этом уверен, даже если сама она в этом сомневается.

— Будем надеяться. — Эшли отстегивает ремень безопасности и выходит на влажную душную улицу. Прежде чем захлопнуть дверцу, она напоминает мужу: — У Тайлера сегодня тренировка на бейсбольной площадке, а у Лидии в четыре занятие по флейте. Да, и я все время забываю забрать твои вещи из химчистки. В договоре есть номер кредитной карты, так что тебе не надо…

— Эшли, я все сделаю. Иди покоряй мир. — Райан улыбается жене заученной улыбкой, и она почти верит ей. Зря она упомянула про химчистку, куда сдала деловой костюм, который ему больше не нужен.

Эшли тянется в машину, хватает кожаную сумку, которую не носила десять лет, и, клюнув мужа в щеку, бежит на поезд. Собеседование у нее в одиннадцать, но Эшли хочет приехать в центр к десяти, чтобы обдумать темы для обсуждения за чашкой мятного чая. Разумеется, ее бывшая помощница Стелла считает, что оказала ей любезность, согласившись на эту встречу. Ну и пусть, зато после собеседования ей могут предложить работу. По крайней мере, раньше было бы так. Теперь нужно только набраться терпения.

Пылая от унижения, она выбегает из здания в районе Трайбека. Эшли на самом деле считала Стеллу подругой, ведь она профессионально вырастила младшую коллегу и доверяла ей. Ради всего святого, Стелла была на ее свадьбе! А сегодня, сегодня она даже не пригласила ее подняться в офис. Нет, они встретились в кафе на первом этаже, и бывшая помощница каждые пять минут поглядывала на часы. Она не сказала Эшли, что это будет гонка с препятствиями — найти работу, не дала ей телефоны знакомых, которым нужны сотрудники, только проговорила:

— Молодец, что решила вернуться в строй. Но ты всегда была смелой. — И последнее слово почему-то прозвучало совсем не как комплимент.

Эшли медленно бредет по городу куда глаза глядят. Она еще не готова ехать домой в Уэстчестер, просить Райана забрать ее со станции и увидеть, как заблестят его глаза, когда он спросит, как прошла встреча, — он-то искренне верит в безусловный успех. Потом он станет ободрять ее, она разозлится, и они поцапаются в машине, потому что Лидия и Тайлер уже дома, а Эшли с Райаном пообещали друг другу не скандалить при детях. Нет, домой еще рано, а потому она идет дальше, пока не доходит до Бэттери-парка.

Стоит начало июня, и юбка-карандаш прилипает к бедрам. Темные пятна пота проступают на атласной блузке, которую не стоило надевать в такой влажный день. Эшли опирается на перила обзорной площадки, откуда открывается вид на остров Эллис и статую Свободы. Наверно, приближаясь к берегам Америки, Хелен в первую очередь увидела эту знаменитую скульптуру. В своих изысканиях Миллеры не озаботились узнать, где именно пароход с детьми причалил в Нью-Йорке. Ноги в туфлях на высоком каблуке ноют немилосердно, и Эшли снимает правую туфлю, чтобы пошевелить опухшими пальцами. Когда она жила на Манхэттене, то могла бы пробежать марафон на шпильках. Когда она жила на Манхэттене, Стелла не посмела бы обращаться с ней так, как сегодня. Эшли не допустила бы этого. Она отворачивается от серой воды и смотрит на свой бывший город. Теперь она допускает многое из того, что раньше пресекла бы на корню. Например, чтобы ее муж все дни проводил на кухне. Чтобы дочь терялась в догадках и волновалась из-за происходящего в доме, а сын пребывал в блаженном неведении. И чтобы сама она чувствовала себя сломленной.

Через несколько кварталов из окружающих небоскребов выделяется шестиугольное гранитное здание. Многогранная ступенчатая пирамида на крыше производит изумительное впечатление, и, хотя Эшли ничего и не понимает в архитектуре, ноги сами несут ее к мужественному зданию.

Оказывается, что это Музей еврейской истории и культуры. Прочитав белые буквы на зеркальной стене у входа, Эшли решает, что сама судьба привела ее сюда. Когда она проходит через металлодетектор в вестибюле, прибор звенит, реагируя на металлические каблуки туфель, в которых она едва переставляет ноги. Приходится пройти через рамку босиком. Затем Эшли поднимается в лифте на второй этаж. Это не столько этнографическая экспозиция, сколько мемориал холокоста, с антинацистскими плакатами, фотографиями и съемками выживших. Эшли смотрит записанный на видео рассказ женщины, девочкой пережившей заключение в Дахау. Семью Хелен — семью Эшли — тоже отправили в Дахау.

К ней подходит сгорбленная женщина с седыми кудрявыми волосами.

— Если у вас есть вопросы, задавайте. — Она представляется как экскурсовод-волонтер. — Отвечать на них — моя работа.

Волонтер — это не работа. Эшли всегда казалось, что она может заняться подобным делом, которое хоть и не приносит денег, но зато удовлетворяет желание быть полезной обществу.

— Почему мы не знаем больше? — Эшли, конечно же, имеет в виду «Почему я не знаю больше?» — о своей семье, погибшей в концлагере, о Хелен, об иудаизме. Ее дети даже не зажигают менору во время Хануки. Ей известно, что свечи символизируют светильник, который горел восемь дней, но ей неведомо, кто зажег тот светильник и почему в нем было мало масла. Она осведомлена о судьбе мужчин из семьи Хелен — ее отца Лейба и брата Мартина, — но не имеет представления, что случилось с бабушкиной матерью, Флорой.

Экскурсовод улыбается Эшли, она явно привыкла к расплывчатым вопросам.

— Моя бабушка спаслась из Австрии, — продолжает Эшли. — Ее брат и отец погибли в Дахау. Мы так и не узнали, что стало с ее матерью.

— В Мемориальном музее холокоста в округе Колумбия есть архивы со сведениями о погибших во время войны. Вы обращались туда?

Эшли качает головой.

— Это очень просто. Наберите имя в поисковике базы данных, и если там есть информация, она появится.

Сидя на скамье в парке, Эшли открывает сайт Музея холокоста и выходит в базу данных. Поисковая форма запрашивает сведения о Флоре, которые ее правнучке неизвестны: год рождения, девичью фамилию, номер узника, место смерти. Эшли печатает только имя и, чуть поколебавшись, нажимает на клавишу «Найти». Если она отыщет Флору, то назад дороги не будет. Как только она выяснит обстоятельства ее смерти, придется рассказать о них Миллерам. После этого им уже никуда не деться от полученных знаний.

Результаты запроса выдали только одну Флору Ауэрбах, и Эшли удивляется тому, как быстро нашлась прабабушка. Хелен искала мать много лет и тщетно. На сайте сделано пояснение, что большая часть информации о выживших и погибших была недоступна до начала двухтысячных годов. К тому времени Хелен, видимо, потеряла всякую надежду.

Эшли читает результат:

Дата рождения: 1898.

Место рождения: Вена.

Источник: Список заключенных концентрационного лагеря Лихтенбург, апрель 1939.

Источник: Транспортные списки отправленных в концентрационный лагерь Равенсбрюк, май 1939.

Эшли не помнит точных дат, когда Хелен увезли на поезде из Вены в Берлин или когда «Президент Гардинг» отбыл из Гамбурга в Нью-Йорк. Это случилось где-то в апреле 1939 года. В то время как Хелен уезжала навстречу новой жизни, Флора ехала навстречу смерти.

Сначала Эшли переходит по ссылке на список заключенных Лихтенбурга: раз Флору перевели в Равенсбрюк, она не могла умереть в первом лагере. Эшли медлит, прежде чем выйти на списки Равенсбрюка. Флора, скорее всего, погибла там. Однако оказывается, что списки не выложены онлайн, приводятся только описание ресурса и имена спонсоров. Поначалу Эшли испытывает облегчение, но это чувство тут же сменяется грузом ответственности: она должна все выяснить. Она обещала Деборе. Хелен прожила жизнь, не зная, что случилось с ее матерью. Эшли обязана выяснить правду, какой бы болезненной та ни была. Она открывает электронную почту и пишет музейному архивисту, интересуясь, как можно получить копии списков узников, переведенных из Лихтенбурга в Равенсбрюк.

Две недели. Джейк не ожидал, что Кристи будет так долго злиться на него, но вот факт: через две недели он сидит в вестибюле больницы «Добрый самаритянин», ожидая, пока Кристи пройдет осмотр. Она неохотно разрешила ему вернуться в спальню, но всегда притворяется, что засыпает, пока он чистит зубы. Джейк не помнит, когда они последний раз обнимались, не то что занимались сексом. Его даже не допустили в кабинет гинеколога. Спасибо хоть позволили в здание войти. Теперь нужно выбрать правильный способ заставить Кристи простить его.

Барабаня пальцами по бедру, он решает, что скажет ей. Джейк подумывал распечатать сценарий и поджечь листы в приемном покое, но вовремя сообразил, что это могут расценить как преступление. Или, допустим, принести с собой компьютер и грохнуть его об пол. Но на новый у него нет денег, да и Кристи может отнестись к этой выходке как к очередному доказательству его импульсивности. Он рассматривает даже вариант с признанием в увольнении и рассказом о том, как он ударил покупателя. Ужасно глупо, что он до сих пор не рассказал ей о том происшествии. А учитывая конфискацию бриллианта, ситуация обострилась до предела. Есть реальная вероятность, что камень не принадлежит Миллерам, а значит, они не получат ни десяти миллионов, ни даже пятисот тысяч — ведь теперь они уже не могут продать его итальянцам. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что по-хорошему он должен найти новую работу, однако сценарий о Хелен медленно, но верно продвигается. Еще немного, и он будет знать, выходит что-то стоящее или нет. Кроме того, он не занимает у Кристи. Заплатить за аренду квартиры в этом месяце его сбережений хватит, а кредитные карты у них разные.

Увидев, что она приближается, положив правую руку на почти незаметный живот, Джейк встает. Она не успевает сообщить ему заключение врача, как он выпаливает:

— Кристи, извини меня, пожалуйста. Мне надо было удалить тот черновик. И вообще никогда его не писать. Прошу тебя, скажи, что мне сделать, чтобы загладить свою вину.

— Это девочка, — говорит она и улыбается во весь рот. — У нас будет девочка.

Не задавая больше вопросов, Джейк привлекает Кристи к себе. Когда он прижимается к ее небольшому животу, ему кажется, что он чувствует, как их дочь толкается изнутри.

— Девочка.

— Я тоже прошу прощения, — говорит Кристи ему в грудь. — Я перегнула палку.

— Нет-нет, это все я виноват. — Джейк отодвигает ее от себя, чтобы посмотреть ей в глаза. — Я был неправ.

— Не без этого. Но ты же не продал тот сценарий. Приятно, что ты хотел понять, что пережила моя мама. Ей бы это польстило… — Кристи в шутку шлепает его. — Даже не думай показывать ей свои черновики.

Джейк прикладывает руку к груди и обнимает Кристи за плечи.

— Сердечко стучит?

— Еще как. Извини, что заставила тебя ждать в вестибюле.

Джейк пожимает плечами.

— Ничего, в следующий раз и я посмотрю.

Кристи крепко обнимает его за талию, и в этот миг Джейк решает, что, пожалуй, он правильно не рассказал ей об увольнении.

«Золотая старушка-разбойница» — так в средствах массовой информации называют Хелен. «Золотая», потому что «Флорентиец» желтого цвета. «Разбойница», потому что она не бандитка, не преступница, не взломщица, не клептоманка, но разудалая пожилая дамочка, владевшая бриллиантом, который никак не мог ей принадлежать. По крайней мере, так утверждает пресса.

Хотя в извещении о конфискации камня указано только имя Бек, борзописцы раскопали и других Миллеров, Джонсонов и Кристи Чжан.

После посещения врача Джейк и Кристи вернулись к близким отношениям — постоянные ласки, регулярный секс и кино вечерами по вторникам. Они ходят пешком в кинотеатр на Вермон-авеню, где цены на билеты держатся на уровне 1990-х годов, и раскошеливаются на большие стаканы попкорна с дополнительной порцией масла.

За время сеанса Кристи ходит в туалет два раза, потом еще один, перед прогулкой до дома.

— Надеюсь, не придется присаживаться за деревом, — шутит она, когда они вываливаются на улицу.

Вечер прохладный, и она льнет к Джейку. Идут они медленнее, чем обычно, и когда поднимаются по холму на Франклин-авеню, Кристи пытается справиться с одышкой.

— Срок еще совсем небольшой — почему я так задыхаюсь? — удивляется она.

Джейк наклоняется и показывает себе на спину.

— Хочешь, понесу тебя?

Она забирается к нему на закорки, и он тащит ее до моста Шекспира. За ними шлейфом тянется веселый смех Кристи.

На мосту они останавливаются и смотрят на дома внизу.

— Скоро мы уже не сможем ходить в кино по вторникам, — говорит Кристи, прижимаясь к Джейку.

Он крепко обнимает ее.

— Будем смотреть фильмы дома. Можем даже купить попкорницу.

— Вряд ли их еще используют.

— А какое нам дело до других?

Дойдя до Роуэн-авеню, они видят около своего дома толпу. Наверно, у кого-то вечеринка. Большинство их соседей — ребята двадцати с небольшим лет, работающие в таких местах, где есть возможность загулять во вторник вечером. Но имеет ли право Джейк осуждать их, если сам он не работает уже два месяца?

— Джейк… — Кристи замедляет шаг, когда собравшиеся поворачиваются к ним. На тротуаре стоят человек семь, некоторые с камерами, другие слишком взрослые, чтобы развлекаться в компании их двадцатилетних соседей.

Репортеры кидаются к Джейку и Кристи, окружают их, и все одновременно атакуют Джейка вопросами:

— Джейк Миллер, вы знали, что ваша бабушка украла самый дорогой бриллиант в мире?

— Можете рассказать, как к вашей бабушке попал бриллиант?

— Правда ли, что «Флорентиец» принадлежит семье Миллеров?

— Вы знаете, как ваша бабушка смогла добраться до «Флорентийца»?

— А как насчет вашей сестры Бек? Ее выгнали из юридического института? Говорят, она помогла вашей бабушке украсть «Флорентийца».

Джейк прекращает попытки протолкаться через толпу.

— Моя сестра — самый порядочный человек, которого я знаю. И бабушка тоже ничего не крала. Она пережила холокост. Говорите о ней с уважением.

— Как же к ней попал бриллиант?

— Она знала кого-то из окружения Габсбургов?

— Как давно у нее камень?

— Кристи, вы знаете что-нибудь о бабушке Джейка? Как вы относитесь к тому, что в его семье есть воровка?

Градом сыплются беспрестанные вопросы. Джейк обнимает Кристи, и они пробиваются через скопище людей, словно сражаясь со шквальным ветром. Когда они входят наконец в подъезд и голоса репортеров заглушает стеклянная дверь, Джейк быстро ведет Кристи по лестнице в квартиру.

Кристи останавливается посреди гостиной, кусая ногти.

— Что это было?

Джейк включает телевизор, и она удивленно смотрит на него, как бы говоря: «Ты что, серьезно собираешься смотреть ситком?» Он переключается на региональные новости.

— Подозреваю, что слухи о бриллианте просочились в прессу.

Кристи садится рядом с ним на диван, и они видят на экране, как они сами протискиваются к своему крыльцу и Джейк поворачивается, чтобы сказать слово в защиту сестры.

— Набежали как тараканы, — произносит Кристи, и Джейк качает головой. — Вероятно, сегодня совсем нет новостей, раз мы стали гвоздем программы.

Джейк пытается успокоить ее:

— Им скоро надоест. Нам все равно нечего им сказать.

Кристи прижимается еще ближе к нему.

— Я рада, что ты здесь, — говорит она так, словно он может быть где-то еще. Голос у нее нежный, но Джейка мучает неотвязное чувство, что ему недолго наслаждаться ее прощением. Кристи тут ни при чем, он сам виноват: зачем молчит о том, как ударил человека и как проводит дни в библиотеке, вместо того чтобы трудиться в супермаркете и получать заработную плату? Но сейчас, когда ее так утешает его присутствие, а за дверью столпилась орава охочих до сенсации репортеров, не время волновать ее еще и этими подробностями.

А потому он обнимает ее и говорит:

— Конечно, я здесь. И всегда буду рядом.

Хоть бы это было правдой.

Когда папарацци добираются до Джонсонов, Эшли решает, что они с Райаном должны рассказать детям о его преступлениях. Пресса еще не знает о выдвинутых против него обвинениях. Прокурор обещал не предавать процесс гласности, пока не вынесут решение по делу, но газетчики всегда умеют раскопать информацию, которая вроде бы засекречена. Не дай бог, Лидия и Тайлер услышат об отцовских прегрешениях от одноклассников.

Супруги договариваются побеседовать с сыном и дочерью после ужина, когда репортеры разойдутся и передний двор опустеет. Эшли ставит на стол разные сорта мороженого с фруктами. Сначала они позволяют детям лакомиться сколько влезет, но на пятой порции карамельного соуса Эшли обращается к Тайлеру:

— Думаю, тебе достаточно.

Лидия сидит над вазочкой простого ванильного мороженого без топинга.

— Не хочешь жидкого шоколада? — предлагает Райан. — Или взбитых сливок?

— Я предпочитаю простые вещи, — произносит Лидия, и ее слова звучат зловеще, хотя мать понятия не имеет, что она хотела этим сказать. — Так по какому поводу сборище? Почему вы пытаетесь подкупить нас мороженым?

— Почему ты решила, что мы хотим вас подкупить? — спрашивает Эшли, беря на заметку: сообщая детям неприятные новости, нужно действовать тоньше.

— А когда в последний раз ты покупала мороженое вместо замороженного йогурта? — широко распахивая глаза, вопрошает Лидия.

— Или, например, взбитые сливки, — добавляет Тайлер. Он выдавливает пышную сливочную пену на указательный палец и сует его в рот.

— Это из-за бриллианта, который украла Хелен? — Не давая матери возможности возразить, Лидия продолжает: — Мы, знаете ли, умеем читать. Так она, оказывается, тоже воровка?

Эшли слышит в ее тоне нехороший намек. Неужели ей известно о махинациях Райана? Девочка, конечно, слышала, как родители ругаются, но не может же она знать, что отец украл полмиллиона долларов? При этой мысли у Эшли перехватывает дыхание. С ума сойти, сколько он откачал у компании.

— Мы теперь разбогатеем? — неожиданно высоким голосом интересуется Тайлер и улыбается. На губах у него кайма из шоколада.

— Мы уже богатые, дурачок, — фыркает Лидия. Откуда она этого набралась? Когда начала вести себя как ехидный подросток? — Вернее, были, пока папа не напортачил.

— Лидия! — с упреком восклицает Райан.

Эшли кладет руку ему на предплечье, стараясь успокоить.

— Что, по-твоему, сделал папа?

Лидия выдернула заусенец.

— Я только слышала, что вы ругались по поводу денег. Папу посадят в тюрьму? — Голос ее теперь звучит мягко, и она снова похожа на маленькую девочку.

— Может быть, — отвечает Эшли. — Папа виноват. Он сделает все возможное, чтобы исправить положение, но не исключено, что ему придется на некоторое время уехать.

Тайлер замирает.

— Надолго? — Тающее мороженое капает с ложки, застывшей над креманкой.

— Неизвестно, пока он не признает свою вину и ему не вынесут приговор.

Тайлер вытирает рот, размазывая шоколад по щеке.

— А он вернется?

— Отец вернется, — твердо произносит Эшли. Впервые ей дается это легко. Впервые она не пытается убедить себя простить Райана. — Нас ждут трудности, но мы семья и будем его поддерживать.

Райан посылает ей первую искреннюю улыбку за много месяцев. С плотно сомкнутыми губами он не выглядит довольным, но явно чувствует облегчение. Эшли переводит взгляд на детей. А вот они его облегчения не разделяют. Тайлер с набежавшими на глаза слезами тычет ложкой в свое мороженое. Лидия принимает суровый вид, и Эшли замечает в ее лице сходство с холодным бешенством Бек — в юности сестра злилась на все подряд и становилась замкнутой.

Эшли собирается спросить у детей, как они с отцом могут утешить их, но тут влезает Райан:

— Тому, что я сделал, нет оправдания. Это было совершенно несправедливо по отношению к вам обоим. И к вашей маме тоже. Я постараюсь все уладить, но вы имеете полное право злиться на меня. Я это заслужил. Могу сказать только,что очень жалею о своем поступке.

Как просто сказано — «очень жалею». Но для Эшли это не только слова. Если ее муж так говорит, она ему верит.

Она сжимает его руку и повторяет детям:

— Мы справимся. Все вместе.

Сын и дочь смотрят на нее, и она выдерживает их взгляды, пока они не смягчаются. Дети доверяют ей. Она тоже доверяет себе. Да, они справятся. Все вместе.

Вскоре после того, как во всех новостях начинают трубить о бриллианте, адвокаты принимаются названивать Бек, предлагая свои услуги по пониженной почасовой ставке. Даже если брать малую часть их обычного гонорара, расходы на юриста обойдутся дороже, чем стоимость всех бриллиантов, найденных в кукле Хелен. Больше, чем несколько тысяч долларов, которые бабушка припрятала в доме. И больше, чем стоит брошь. К тому же Бек отказывается ее продавать, какую бы нужду в деньгах они ни испытывали. Право Миллеров на бриллиант может быть оспорено, но брошь, без сомнения, принадлежала Хелен. Это фамильная реликвия, и ее нельзя сбывать с рук, какую бы цену за нее ни предлагали. На удивление, брат и сестра не упоминают о броши, словно вообще забыли о ее существовании.

Несмотря на широкий резонанс этого дела, адвокатские конторы вовсе не из альтруизма рвутся безвозмедно представлять интересы Миллеров. Помимо прочего, Бек также звонят представители неких подозрительных «бизнесменов», предлагая юридические услуги в обмен на продажу алмаза по частному соглашению после того, как дело будет выиграно. Их уверенность в успехе беспокоит ее почти так же, как туманные намеки на их работодателей. Бек обрывают мобильный и рабочий телефон. Один деятель даже прислал своего помощника к ней в офис.

Когда администратор звонит Бек, сообщая, что ее ожидают в приемной, Бек спешит к стойке, чтобы отделаться от очередного афериста. Однако, увидев на диване сидящего нога на ногу мужчину в шортах цвета хаки и рубашке поло, она замирает на месте.

Незнакомец смотрит на нее голубыми глазами, которые она унаследовала. Волосы Бек выкрашены в яркий цвет и не похожи на его когда-то пепельно-каштановую шевелюру, сейчас совсем седую. Бек носит пирсинг в носу, а потому характерная для Миллеров заостренность черт несколько сглажена, руки покрыты татуировками, скрывающими веснушчатость, но цвет глаз она изменить не могла.

Хотя он и сбрил бороду, Бек узнает его сразу же.

— Папа, — неосознанно роняет она и тут же жалеет, что назвала его так. В отличие от Деборы, которая уже долгое время не была мамой, Кенни всегда оставался папой.

Бек, на один шаг впереди Кенни, ведет его через несколько небольших кварталов к «Лайбрери плейс». Ей нужно увести его из офиса, но оставаться с ним наедине она не хочет.

Кенни ждет за столиком с чашкой кофе, пока Бек заказывает себе картошку фри и колу. Есть она не хочет, но нужно на чем-то сосредоточить внимание во время разговора с ним.

Когда она направляется к отцу, ее так и подмывает бросить поднос и сбежать. Но она знает, что ей не удастся так легко отвертеться. Чем быстрее она сядет и выслушает все, что он желает ей сказать, тем быстрее все закончится.

Бек ставит поднос на стол и устраивается на стуле напротив отца. Он отхлебывает кофе, поглядывая на картошку.

— Ты всегда была обжорой, — наконец произносит он.

— Ты путаешь меня с Эшли. — В ее агрессивном тоне сосредотачивается весь гнев, накопившийся за двадцать два года.

Кенни продолжает пить кофе. Его никак не задевает ее враждебный выпад, отчего Бек только сильнее злится.

Она проверяет время на телефоне.

— У тебя десять минут.

— Я прочитал статью в «Инкуайрере» и стал волноваться за тебя. Хотел убедиться, что у тебя все в порядке.

— Неужели? Ты хочешь знать, все ли у меня в порядке? А двадцать два года тебя это не интересовало? — Противно, что он сводит ее личность к предсказуемому набору банальных, но все же искренних эмоций. Она планирует ответить, что у нее все хорошо, и попросить оставить ее в покое. Вместо этого у нее вырывается: — «Филадельфия инкуайрер»?

Бриллиант «Флорентиец» попал во все газеты, но ее отец увидел материал в филадельфийской прессе.

— Бекка, я…

— Не называй меня так.

— Я живу в Атлантик-Сити. Последние несколько лет. — Его голубые глаза умоляюще шарят по ее лицу.

Бек смотрит в телефон.

— У тебя семь минут.

— Я думал, тебе будет интересно… Хелен дала мне бриллиант.

Бек роняет ломтик картошки, который мяла в руках. Ему удалось завладеть ее вниманием.

— Для кольца. Даже два.

— Рассказывай.

Оказалось, Хелен подарила Кенни бриллиант в два карата для кольца и другой, в один карат, чтобы заплатить за помещение камня в оправу. Кенни тогда было двадцать семь. Несколько лет он состоял в организации «Студенты за демократическое общество» и, когда окончилась война во Вьетнаме, не имел никаких планов на будущее. В те годы они с Деборой сходились и расходились, хотя он сомневался, что Хелен знает про периоды расставаний. Еще до его знакомства с Хелен Дебора пожаловалась Кенни, что мать ее не любит. Когда его наконец пригласили на ужин в дом на Эджхилл-роуд, он понял, что Дебора ошибается. Хозяйка дома отвела его в свою комнату и достала из комода бархатный мешочек. Высыпала на ладонь брошь в виде цветка с большим желтым камнем в центре и несколько отдельных бриллиантов и два из них отдала Кенни.

«Расскажешь кому-нибудь об этом — я тебя кастрирую, — сказала Хелен, снова пряча брошь и маленькие бриллианты в комод. — И не вздумай обидеть меня вопросом, настоящие ли они».

Именно тогда Кенни осознал, что Хелен очень сильно любит дочь. Просто их любови говорили на разных языках.

Кенни отправился в Ювелирный Ряд к мастеру, которого выбрала будущая теща. Тот уже разработал дизайн кольца по указаниям Хелен. Кенни не нравилось, что мать предполагаемой невесты вмешивается в выбор кольца, в их помолвку, тем более что он еще не был уверен, что хочет жениться.

— Мне, наверно, не стоит этого говорить, — произносит он, хотя услышанное ничуть не потрясло Бек. — Ну и вот, я сказал ювелиру, что подумаю, чем очень его удивил.

После разговора с Хелен ювелир уже изготовил восковую форму для отливки кольца. Кенни положил бриллианты в карман и сказал, что придет через несколько дней. Выйдя из лавки, он решил, что однажды женится на Деборе, но на своих условиях. Чуть дальше по улице над одним из магазинов мигала неоновая вывеска: «Бриллианты». Торговец не спрашивал, откуда у него камни, просто предложил ему сумму, показавшуюся Кенни огромной.

Хелен никогда не упоминала о том, что подарила будущему зятю драгоценные камни. Когда через год он наконец надел на палец Деборе кольцо с бриллиантом в полкарата, купленным в ломбарде, Хелен раздула ноздри, но Деборе сказала, что кольцо прекрасное.

«Мама никогда не может порадоваться за меня», — заметила Дебора наедине с Кенни.

— Я не стал ее разубеждать и ни разу не заикнулся о своем поступке, — признался отец Бек, глядя в пустую чашку.

Рассказ занял семнадцать минут. Бек не вставала с места, пытаясь сообразить, правдива ли услышанная ею история. Пресса ничего не знает о других бриллиантах. Так же как и о броши в виде орхидеи. Выходит, Хелен действительно подарила Кенни камни. Бабушка никогда его не любила и все же доверила ему свою самую заветную тайну. Это выглядело даже большим проявлением любви к Деборе, чем выдача ее жениху бриллиантов для кольца.

— Знаешь, а ведь мы с твоей матерью не разведены, — говорит Кенни, обращаясь к пустой чашке.

Бек внезапно почувствовала тошноту. Ну конечно, вот зачем он явился. Как же наивно с ее стороны было выслушивать его россказни и предполагать, будто Кенни Миллер сохранил хоть частицу искренности.

Она хватает свой поднос.

— Мне пора возвращаться на работу.

Бек бросает еду, к которой едва притронулась, в корзину и, чувствуя присутствие отца у себя за плечом, спускается по эскалатору и направляется по переходу к Семнадцатой улице. Несмотря на пузо и одышку, отец поспевает за ней.

— У меня есть законные права на часть доли Деборы, — говорит он с почти смехотворной убежденностью.

— Вообще-то нет. — Бек пытается произнести это с не меньшей твердостью, но на самом деле она не может сказать наверняка. В институте она не изучала семейное законодательство, а их фирма разводами не занимается. К тому же Кенни и Дебора давным-давно живут отдельно. И это Кенни бросил ее. Даже если он по закону может предъявлять материальные претензии, Бек в целом уверена, что наследование попадает в особую категорию. — Ты не имеешь никаких прав на наше имущество.

— Я не собирался тебя расстраивать, — говорит он, когда она вынуждена остановиться на светофоре. — Я просто не хотел, чтобы для тебя это стало неожиданностью.

— Ну конечно, я совсем не удивлена, что ты появился через двадцать два года с претензиями на наше имущество.

Кенни протягивает дочери визитку. Он значится менеджером какого-то гриль-бара в Маргейт-Сити, Нью-Джерси.

— Я пытаюсь поступить по-хорошему.

— Офигеть.

Загорается зеленый свет, и пешеходы быстрым потоком устремляются через улицу. Бек тоже начинает переходить, но вдруг поворачивается к отцу.

— Попробуй только приблизиться к Деборе — я тебя кастрирую.

С этими словами она несется прочь, не оборачиваясь, пока не оказывается в вестибюле офисного здания и не убеждается, что Кенни не преследует ее. Его визитную карточку она рвет пополам, однако ее рука медлит над корзиной для мусора. Наконец Бек кладет рваные половинки в карман пальто и спешит наверх.

Оказавшись за своим столом, она сразу же набирает номер матери.

— Ты не развелась с ним, — в ярости шепчет она. Разумнее было позвонить Деборе из вестибюля, подальше от ушей сотрудников. Сплетни о ней начали ходить по офису еще до истории с бриллиантом, с тех пор как Том бросил ее. Но Бек внезапно становится все равно.

— Ну, знаешь ли, трудно развестись с человеком, когда не имеешь понятия, где он.

— Почему ты не сказала нам об этом?

— А что бы это изменило?

Бек не может сопротивляться знакомому раздражению, которое всегда вызывали в ней материнская безответственность и легкомыслие, вечная склонность создавать проблемы там, где они не нужны. Сказать ей о том, что отец собирается предъявить претензии на половину ее доли в наследстве? Хотя в данную минуту это принесло бы Бек облегчение, она все же почти уверена, что его притязания незаконны.

— Я боялась не быть разведенной, а стать разведенной, — тихо произносит Дебора.

До Бек наконец доходит. Когда в детстве мать уверяла ее, что Кенни вернется, она пыталась убедить не столько дочь, сколько саму себя.

— Он рассказал мне кое-что о Хелен.

Бек рассказывает ей, что бабушка втихаря отдала Кенни бриллианты, и надеется, что Деборе будет приятно узнать о таком проявлении материнской заботы.

Дебора, однако, мрачнеет еще больше.

— Не верь ни единому слову этого человека.

Закончив разговор, Бек направляется к кабинету Тома и стучит в дверь. Он поднимает на нее глаза со ставшим уже привычным в последнее время выражением страсти и подозрительности. Она, как обычно, игнорирует этот взгляд и сообщает о появлении блудного папаши.

— Вот мерзавец, — говорит Том. — Ты права. Наследство не предполагает выплаты алиментов. Если вы выиграете процесс, у него не будет права ни на один бриллиант. — Том, размышляя, стучит себя указательным пальцем по подбородку. — Меня беспокоит только, что Хелен показывала ему «Флорентийца». Припрятанная брошь, торговец в Ювелирном Ряду, вся эта секретность. Такое впечатление, будто Хелен знала, что владеет камнем незаконно. По крайней мере, твой отец может представить дело таким образом.

— Уж он постарается, даже не сомневайся, — заверяет его Бек, опершись на дверной косяк. — Так что мне делать?

— Сейчас — ничего. Не заглатывай наживку.

Обоим известно, что она никогда не умела уворачиваться от расставленных сетей.

Хотя Бек и поклялась игнорировать Кенни, сдержать обещание оказывается трудно. На следующее утро его цитируют газеты, и не только «Филадельфия инкуайрер», но и «Нью-Йорк таймс», и «Уолл-стрит джорнел».

Эшли в бешенстве звонит Бек.

— Нет, ты слышала, что он заявляет: Хелен заплатила ему бриллиантами, чтобы он бросил нас?

— Эшли, я на работе.

— Как они могут это печатать? Это форменная клевета! — Эшли замолкает, потом говорит: — У меня параллельный звонок. Это Джейк.

— Пожалуйста, не вмешивайся. И Джейку скажи то же самое, ладно?

Бек нажимает на отбой и кладет голову на стол, собираясь с мыслями. Она так и видит, как Кенни ржет до колик с репортерами, скармливая им одну за другой эпатажные истории. Он всегда был горазд на подобные выходки, в этом отчасти и состоял его шарм — назови его хоть харизмой, хоть очковтирательством. Даже Бек мгновенно повелась, когда он рассказал ей о Хелен и бриллиантах. Интересно, что из этого ложь? Ведь некоторые подробности он выдумать не мог. И еще кое-что в его словах наводит Бек на размышления. На протяжении всех этих лет расходы Миллеров несколько раз волшебным образом покрывались из таинственного источника: не только кольцо Деборы, но и последний год обучения Эшли в частной школе — Бек вообще-то никогда не верила, что сестра получила стипендию; три пары брекетов, якобы оплаченные страховой компанией; путешествие Бек в Рим на первом году в институте; операция Деборы после перелома руки; первая машина Джейка — Хелен утверждала, что ее подруга так расплатилась за пошив костюма, но это объяснение, как и многие другие, звучало неправдоподобно.

Были и другие случаи, которые Бек могла бы припомнить. Возможно ли, что Хелен продавала бриллианты из шляпной булавки, чтобы делать своей семье дорогие подарки? Официальных свидетельств этих сделок нет, во всяком случае, найти их невозможно. И все же, поразмыслив, Бек приходит к убеждению, что денежная помощь исходила от Хелен. Видимо, Кенни не врет и кроме пяти бриллиантов — трех найденных Деборой в кукле и двух, которые Хелен отдала Кенни, — было и больше. Впервые с тех пор, как арестовали «Флорентийца», решимость Бек крепнет. Камень принадлежал Хелен. Она привезла его в шляпной булавке. Теперь нужно только доказать это.

Тринадцать

В конце июня, когда истек тридцатидневный срок подачи претензий, обнаружились более сотни претендентов на обладание бриллиантом массой 137,27 карата, включая Кенни Миллера. Бек такого не ожидала. Она предполагала, что отец подождет, пока закончится запутанный и дорогой процесс по поводу гражданской конфискации, и только после этого заявит о своей доле в наследстве. Однако в своем иске он написал, что Хелен якобы обещала бриллиант ему, когда они с Деборой женились. Судья вряд ли примет в расчет подобное утверждение, но это подрывает позицию Миллеров, привнося в дело обстоятельства, связанные с многолетними семейными дрязгами.

Как и предсказывалось, в дополнение к официальным наследникам на поверхность всплыли несколько мнимых Габсбургов. Один из них провозгласил себя последним императором Австро-Венгрии Карлом, который вовсе не умер в 1922 году и в свои зрелые сто тридцать лет проживает в Итаке, штат Нью-Йорк. Другая заявила, что является внучкой Карла от именитой фаворитки. Часть соискателей причисляли себя к роду Медичи, хотя тот пресекся несколько столетий назад. Некий человек представил доказательства своего происхождения по прямой линии от бургундского герцога Карла Смелого, которому, как говорят, принадлежал алмаз в XV веке. Еще один утверждал, будто нашел этот камень на берегу озера Мичиган. О «Звезде Мичигана» пресса пишет много и с удовольствием; впрочем, с не меньшим наслаждением репортеры смакуют любые связи с австрийской императорской семьей и Медичи, которые только могут измыслить современные охотники за сокровищами.

Бек уверяет брата и сестру, что наличие фальшивых претендентов к лучшему, поскольку это затормозит работу прокуроров. Каждый иск должен быть рассмотрен Министерством юстиции и опровергнут в суде. Правительству понадобится не один год, чтобы просеять все заявления и представить их в суд для опровержения.

— Хочешь сказать, что мы еще много лет не сможем продать бриллиант? — спрашивает Эшли. Судья уже затребовал материалы по делу Райана и назначил слушания на ноябрь. Райан должен вернуть деньги до суда. У Джонсонов нет времени.

— Если выиграем процесс, — предупреждает Бек.

— А если нам нужны деньги прямо сейчас? — Джейк пытается сохранять невозмутимый тон. Он надеялся, что, получив свою долю, сможет оплатить аренду квартиры на следующий месяц. Другого источника разбогатеть у него нет: либо бриллиант, либо сценарий, основанный на истории Хелен, но на этом фронте он снова застрял. В его повествовании зияет гигантская дыра: каким образом бриллиант попал к Хелен, — а без этой ключевой сюжетной линии непонятно, почему она сохранила камень, то есть о чем вообще эта история.

— Пока суд не закончится, на деньги рассчитывать не приходится. Но чем дольше он будет тянуться, тем лучше. У нас пока нет доказательств, что бриллиант по закону принадлежит нам.

Хотя Бек и права в том, что беспочвенные претензии будут замедлять работу Министерства юстиции, они не мешают районному суду рассмотреть заявление Миллеров. По истечении тридцати дней дан ход обращениям четырех заявителей: австрийского правительства, итальянского правительства, дома Габсбургов и семьи Миллеров, исключая Кенни. Бек хочет отпраздновать эту маленькую победу, но Кенни все еще разговаривает с представителями медиа, измышляя бредовые истории из жизни ее семьи.

Районный судья Риччи — дама за сорок в ярких тяжелых бусах поверх мантии. Бек надеется, что молодая, не чуждая модных тенденций женщина выделит младшую представительницу Миллеров в море седоголовых мужчин в темных костюмах. Судья, однако, выказывает к Бек такое же безразличие, как и ко всем остальным заинтересованным сторонам.

— Позвольте внести ясность. — Судья Риччи смотрит по очереди на каждого адвоката, даже на Бек, которая не является адвокатом, но в данную минуту представляет сама себя. — Я не допущу попыток затягивать дело без необходимости. Процесс проходит за счет налогоплательщиков. Вероятно, в ваших интересах тянуть как можно дольше, но это противоречит интересам суда и народа.

Она устанавливает срок девяносто дней для досудебного изучения доказательств и последующий крайний срок для подачи ходатайств о принятии решения в порядке упрощенного производства — месяц, до конца октября. Значит, у Миллеров есть только три месяца, чтобы собрать доказательства, опросить свидетелей, нанять специалистов. А специалисты понадобятся самые разнообразные — по Первой мировой войне, по австрийскому законодательству, особенно по Габсбургскому праву, согласно которому вся собственность короны передавалась государству. По договору о репарациях по итогам Первой мировой войны алмаз «Флорентиец», возможно, должны были передать Италии. Также потребуются геммологи и историки ювелирных украшений, здесь и в Европе. Кроме того, необходим адвокат, которым за тридцать дней Миллеры не обзавелись. Виктор нашел для бриллиантов покупателя, предлагающего пятнадцать тысяч долларов — цена не рыночная, но все же больше, чем опасалась Бек. Однако этого недостаточно, даже чтобы заплатить юристу за месяц.

Бек не может представлять интересы семьи против крутых юридических фирм, нанятых итальянцами и австрийцами. Габсбурги же привлекли к работе международную компанию, специализирующуюся на предметах роскоши. Эти адвокаты принимали участие в деле о бриллиантах Элизабет Тейлор и еще в одном нашумевшем процессе с участием нападающего из знаменитой футбольной команды и кольца с голубым бриллиантом. Как бы Бек Миллер ни любила сложные задачи, предстоит не столько неравный бой, сколько кровавая резня.

Бек делает все возможное, читая переведенные Кристианом страницы и пытаясь найти адвоката, который бы подошел ее семье. Разнообразные юристы продолжают предлагать ей свои услуги, но их часовые гонорары смехотворны, а планы защиты прискорбно жидкие. Они интересуются деньгами и славой, а не Хелен и не Миллерами. Бек в офис также звонят всяческие писатели и прочие авантюристы, называясь секретарю то ее матерью, то подругой, а одна даже отрекомендовалась ее гинекологом. Все они забивают телефонную линию и отрывают от дела лучшего помощника юриста в конторе. Теперь, правда, Бек уже не уверена, что она лучшая. Голова у нее занята совсем не служебными вопросами; даже она сама готова признать, что ее работа больше не соответствует недавним безупречным стандартам, и это еще одна причина подавленности и разочарования в собственных ограниченных возможностях.

И однажды Карен из отдела кадров встречает ее в коридоре и сообщает, что партнеры ожидают ее в комнате для переговоров.

— У меня неприятности? — спрашивает Бек, поспевая за Карен.

— Не знаю, честно. — Карен внезапно останавливается, и Бек чуть не врезается в нее. — Что бы ни случилось, я всегда здесь. — Так она старается утешить Бек, уже уверенную, что ее увольняют.

Конечно же, Том тоже там. Разве мог он уклониться от участия в этом совещании? Разве мог он пропустить зрелище еще одного унижения в жизни Бек Миллер? Голова у него низко опущена, и он не отрывает глаз от лежащего перед ним блокнота, когда партнеры встают и жестом приглашают Бек садиться на пустой стул посередине.

— Бек, — начинает один из хозяев фирмы, — ни для кого не секрет, что вы столкнулись с юридическими неприятностями, которые только усугубляются.

— Я не подсудимая, — защищаясь, отвечает она, но, подумав, меняет подход. — У меня пытаются украсть семейную реликвию.

— Мы читали об этом.

Бек ждет страшных слов.

— Мы предлагаем вам подумать об отпуске до тех пор, пока все не решится.

— Если вы собираетесь меня уволить, я бы предпочла услышать об этом прямо сейчас.

Раздается смех, и Бек теряется. Ведущие партнеры улыбаются.

— Бек, вы лучший помощник юриста за всю историю фирмы. Мы просто волнуемся, что судебный процесс будет отвлекать вас от работы.

— Я не могу позволить себе неоплачиваемый отпуск. Тяжба может растянуться на годы. — Она сама удивляется: годы. Несколько лет бесконечных апелляций, независимо от того, выиграет она в итоге или нет. Этот суд будет длиться вечно.

— Мы об этом подумали и вот что предлагаем.

Предложение настолько абсурдно, что Бек приходится время от времени оборачиваться к Карен за подтверждением, что она все правильно поняла.

— В дополнение к нашему сотрудничеству с вами есть несколько причин, почему мы вам подходим лучше всего, — начинает главный партнер свою речь. — Во-первых, мы одна из ведущих фирм в Филадельфии. А как вы знаете, всегда разумнее иметь дело с местной фирмой, знакомой с федеральной судебной системой Пенсильвании, и с наиболее благосклонными судьями. К тому же у нас не меньше персонала, чем в какой-нибудь нью-йоркской или вашингтонской конторе. Мы не можем предложить помощь безвозмездно, но согласны представлять вас на условиях возмещения затрат только в случае успеха. — Он не объясняет Бек, что расходы перельются через край, прежде чем фирма заберет свою треть. Само собой разумеется, если процесс будет выигран, они продадут алмаз. — Вам, конечно, следует посоветоваться с семьей, но мы хотели бы назначить вас на это дело с полной загрузкой. Остальную вашу работу мы перераспределим, чтобы вы не распыляли свои усилия. Для нашей фирмы это будет дело первостепенной важности.

— Мне не нужно обсуждать это с семьей, — без малейших колебаний говорит Бек. — План превосходный.

— Том говорит, что помогает вам с этим делом? Если вы не возражаете, он будет выступать вашим представителем от фирмы.

Бек смотрит на главного партнера с подозрением. Не намекает ли он на их роман? Потом начальник улыбается, и Бек понимает, что он не знает об их отношениях. Отдел кадров в курсе, но Карен сохранила конфиденциальность.

— Так мы договорились? — спрашивает другой партнер и, не дожидаясь ответа Бек, заключает: — Хорошо. — И встает.

Остальные выстраиваются к выходу следом за ним. Через несколько мгновений переговорная пустеет. За столом остаются только Бек, Карен и Том.

— Как вы? — спрашивает Карен Бек, которая настороженно кивает. Выходя, Карен одаряет Тома взглядом, за который Бек могла бы заплатить — настолько он пропитан отвращением.

— Я не хочу, чтобы ты представлял интересы моей семьи, — говорит Бек, когда они остаются одни.

Том смущен.

— До сего момента я тебе помогал.

— Придется много времени проводить вместе, а мне это не нравится.

— Бек, тогда в квартире… — начинает Том.

Бек прерывает его:

— Это была ошибка. Заключительный акт изгнания друг друга из наших жизней. — Том хочет возразить, но она выставляет вперед руку, показывая, что еще не все сказала. — Я уже все пережила, но ты сделал мне очень больно. Я открылась тебе, как не открывалась еще никому. — И опять она жестом остановила его. — Позволь мне закончить. Я благодарна тебе за помощь, правда. Просто я больше не доверяю тебе. У наших отношений слишком богатая история. Не хочу, чтобы ты узнал еще больше интимных подробностей о моей семье.

Том выглядит обиженным, отчего в Бек вскипает гнев. Ее слова не должны задевать его. Она не успевает сказать ему это, как Том отвечает:

— Я не осуждаю тебя за то, что ты сделала. Главное — это не наши ошибки, а то, как мы на них реагируем. Мне все равно, что ты мошенничала в школе…

— Я не мошенничала…

Том водит указательным пальцем, как бы говоря, что именно это он и имеет в виду.

— Не грози мне пальцем, я не ребенок, — произносит Бек, чувствуя себя маленькой девочкой.

— Я не сразу понял, почему твоя история так меня встревожила. Я хотел, чтобы ты открылась мне. И это ужасно, что твой учитель унизил тебя.

— Он травил меня. В наше время его бы уволили и ославили во всех соцсетях.

— В том-то и дело, Бек. Ты не обратилась к властям, а взяла все в свои руки.

— Ты это серьезно? — Конечно, он это серьезно. — Для большинства людей это не так просто. Директор мне ни за что бы не поверил.

— Неизвестно.

— Ты не имеешь права меня осуждать, — говорит Бек, стараясь не повышать голоса. Переговорная расположена в центре офиса, отделенная только стеклянными перегородками. Любой проходящий мимо может их услышать.

— В том-то и дело, что я тебя не осуждаю. Мне правда все равно, что ты там натворила. Я верю, что люди меняются к лучшему. Если мы искупаем свои ошибки, то можем их преодолеть. Но важно вот что: ты все еще считаешь себя оскорбленной, словно не виновата ни в чем из того, что с тобой происходит.

Бек чувствует подступающие злые слезы. Том продолжает формулировать свои аргументы, проводя всесторонний обзор ее вины перед Джейком, перед матерью, перед Молли Стэнтон из юридического института — удивительно, что он помнит ее имя, — перед директором школы и Лиззи Мейерс, которая на самом деле поблагодарила мистера О’Нила за оценку, которую заслужила.

— Остановись, пожалуйста.

Может быть, Том и прав, что она винит кого угодно, только не себя, но он несправедлив в том, что касается мистера О’Нила и произошедшего в школе. Директор никогда бы не поверил жалобам на популярного учителя, особенно после того, как Бек взломала школьный компьютер. А раз Том не понимает этого, значит, он совсем не подходит на роль представителя ее семьи.

— Я попрошу партнеров назначить на это дело кого-нибудь другого.

Бек встает, но не выходит из комнаты. Если она попросит другого сотрудника, ей придется объяснять причины. Партнеры не знают, что они с Томом встречались. Карен держала это в тайне, хотя и должна была сказать им. Бек не хотелось ее подводить.

Том обходит стол и становится вплотную к ней.

— Позволь мне помочь тебе.

— Почему это так важно для тебя?

— Потому что ты заслуживаешь юриста, который сделает все возможное и невозможное. Хелен этого заслуживает. А никто другой не будет стараться ради тебя так, как я.

Бек отводит взгляд. Когда она снова поворачивается к нему, он настойчиво смотрит на нее.

— Ты понимаешь, что нам не стоит работать вместе?

— Конечно, понимаю, но ведь у тебя глаза открыты. Если тебе это покажется невыносимым, если по какой-нибудь причине тебе станет неудобно, — скажи только слово, и я уступлю место другому юристу. — Он смотрит на нее с мольбой, и Бек жалеет, что не попросила Карен остаться. Хотя было бы нечестно еще больше впутывать в их отношения отдел кадров.

Бек все еще сомневается, но отвечает Тому:

— Ладно. Давай попробуем.

Она соглашается не ради него, а ради Карен, ради Миллеров. Том — хороший юрист. Судя по его широкой улыбке, он будет сражаться как лев, пусть даже не за нее, а за ее семью.

Они вместе идут по коридору, и Бек запоминает первоочередные задачи, которые быстро перечисляет Том. Прежде всего, нужно подать ходатайство о снятии ареста с алмаза, поскольку нет никаких доказательств, что это «Флорентиец».

— В экспертизе Геммологического общества не указано название камня. Где гарантии, что это тот самый алмаз? Может, это и не «Звезда Мичигана», но и то, что это «Флорентиец», не доказано.

— В заключении экспертизы упоминается сердцевидный изъян, — возражает Бек. — Я прочитала много документов о «Флорентийце», и все они свидетельствуют об уникальном включении такой формы. Франциск Лотарингский тоже упоминает о нем, когда преподносит алмаз своей невесте. «Как сердце навечно заключено внутри этого бриллианта, так и мое сердце всегда с тобой», — пишет мать Марии-Антуанетте, когда посылает ей бриллиант на свадьбу. К тому же у нашего камня точно тот же вес и размеры, как у «Флорентийца».

— Так нам дело не выиграть. Давай начнем с того, что посеем сомнения в истории владения бриллиантом. На этом основании мы сможем подать ходатайство с просьбой отложить досудебное рассмотрение дела. — Том перечисляет несколько возражений, которые можно выдвинуть. — Остальные претенденты тоже будут заинтересованы в отсрочке.

Чем дольше отсрочка, тем больше времени, чтобы доказать, что бриллиант принадлежит Миллерам по праву.

Бек продолжает молча идти рядом с Томом, бегло записывая, что надо найти специалистов по европейскому праву и истории, геммолога — может, это будет Виктор, а может, кто-нибудь другой, учитывая, что он первым идентифицировал бриллиант и придется привлекать его как свидетеля, — историка ювелирных украшений, знатока старых дел с гражданской конфискацией, которые могут напомнить прецеденты, способные помочь в ведении дела.

— И продолжайте искать любые сведения о жизни Хелен. Мы должны не просто доказать, что бриллиант не принадлежит никому из других претендентов, мы должны доказать, что он по праву принадлежал твоей бабушке, а теперь принадлежит тебе.

Они останавливаются около рабочего места Бек.

— И нужно как-то заставить замолчать твоего отца. Мы можем подать ходатайство о судебном запрете на контакты с тобой и членами твоей семьи, но лучше избавиться от него по-хорошему. Попытайся накопать на него компромат. В отношении подобного типа это наверняка будет нетрудно.

Бек смотрит, как Том, окрыленный, необычайно легкой походкой спешит по проходу. Перспектива работать вместе с ним, конечно, не радует, но он, без сомнения, будет прекрасно отстаивать интересы ее семьи, а это самое главное.

— Ты действительно считаешь, что это хорошая идея? — спрашивает ее Эшли с экрана айпада.

В доме у нее так тихо, что слышно, как под ногами скрипят половицы. Теперь, когда Райан не работает, выдается редкий день, когда дом предоставлен в полное ее распоряжение. Она была бы не против походить по дому нагишом, но репортеры еще время от времени заглядывают к ним, а Эшли вовсе не мечтает увидеть на обложке «Нью-Йорк пост» размытую фотографию своих прелестей. Можно только вообразить заголовок: «Жена мошенника разоблачена!»

— Не верю я, что твой бывший мечтает тебе помочь, — хмыкает Дебора, качая головой.

— Я поняла, мама, ты выразилась предельно ясно. — Бек закатывает глаза.

Дебора сидит рядом с ней на диване в доме на Эджхилл-роуд. Бек напросилась на ужин, чтобы поговорить с матерью о Кенни. Кто-кто, а брошенная жена знает его как облупленного.

Бек поворачивается к экрану.

— Том хороший юрист и чувствует себя виноватым. Он вложит в наше дело всего себя, не то что какой-нибудь незнакомый адвокат.

— Давай надеяться, что он не будет вкладывать себя повсюду, — язвит Эшли.

Дебора смеется, пока не замечает пришибленное выражение лица Бек.

— Я же сказала, между нами все кончено.

— Теперь какие наши действия? — спрашивает Джейк.

— Продолжаем изучать жизнь Хелен. — Бек достает блокнот.

— О-о, Бек составила список, — поддразнивает ее Эшли.

Игнорируя насмешку сестры, Бек перечисляет зацепки, которыми нужно заняться. Выяснилось, что найденные в кукле бриллианты можно продать за пятнадцать тысяч долларов, но конкретных доказательств, что Хелен привезла шляпную булавку из Вены, не обнаружилось. Это их рабочая версия, однако для суда потребуются железные свидетельства в ее пользу.

— А почему мы решили, что Хелен привезла булавку с собой? Только потому, что нашли бриллианты в кукле, приехавшей из Австрии? — размышляет Эшли.

— Они из той же эпохи, — отвечает Бек.

Сестра посылает ей взгляд, означающий: «Ну и что?»

— У тебя есть другое объяснение, как к Хелен попали драгоценные камни, изготовленные на рубеже веков? Сейчас не время сомневаться в наших выводах.

— Почему? Ведь остальные претенденты именно так и поступят, — замечает Джейк.

— Тем более мы должны придерживаться своей версии. Нужно выдвинуть гипотезу и потом найти доказательства, подтверждающие ее. Так работает закон. Правда никогда не известна на сто процентов, есть только соперничающие гипотезы. Необходимо удостовериться, что наша выглядит убедительнее остальных.

— И какова же наша гипотеза? Что еще в Вене Хелен спрятала булавку в кукле, которую привезла в США, где спустя пятнадцать лет вынула из нее бриллиант и вставила в брошь? — Разумеется, Джейку известно данное предположение. Он воплотил его в эпизоде. Но это лишь выдуманный сюжетный ход, созданный для большого экрана. Интригующий, натянутый, лишенный твердых оснований.

— Если мы сможем определить клеймо мастера, то да.

— Я все-таки не понимаю, чем это нам поможет, — перебивает Дебора дочь.

— Мы узнаем, кто сделал брошь.

Озадаченное выражение не пропадает с лица Деборы. Бек открывает в желтом блокноте чистую страницу и пишет: «Алмаз Габсбургов исчезает в 1918-м → попадает к Хелен → не позже 1954-го оправлен в брошь».

— Нам надо либо выяснить, как бриллиант попал от Габсбургов к Хелен, либо, наоборот, оттолкнуться от броши и раскрутить жизнь Хелен в обратном направлении.

— А откуда мы знаем, что Хелен не получила бриллиант уже вместе с брошью? Первые фотографии, которые у нас есть, относятся к тысяча девятьсот пятьдесят пятому году, — говорит Дебора.

— Виктор считает, что брошь изготовлена около тысяча девятьсот пятьдесят четвертого, так что, если Хелен надевала ее на празднование Нового года, она, скорее всего, была ее изначальной владелицей. А если и нет, по клейму мы сможем найти фирму, которая произвела брошь, и по документам выясним, кто ее заказал. А оттуда двинемся во времени еще дальше в прошлое. Давайте просто придерживаться плана, ладно?

Бек не упоминает Петера Винклера, так и не ответившего ей, хотя она отправила ему четыре электронных письма. Не заикается она и о Кристиане, который добросовестно переводит книги Курта Винклера. Они три раза встречались в баре под предлогом обсуждения перевода. Флирт продолжается, но развития не имеет, и чем больше Кристиан ей улыбается, чем больше очаровывает ямочками на щеках, тем больше Бек убеждается, что он для нее слишком молод и несерьезен. Кроме кокетства ей от него ничего не нужно.

— Хочешь сказать, твоего плана, — презрительно фыркает Джейк.

— А у тебя есть предложение получше? — с не меньшим пренебрежением спрашивает Бек брата.

— Просто я не вижу в этом смысла.

— Вот почему нам нужно добыть доказательства.

Голоса повышаются, и разговор грозит перейти в ссору. Эшли порядком устала от собственных ссор с мужем, и ей не улыбается сидеть и наблюдать за бессмысленной перебранкой брата и сестры. А потому она делится новостью, которую все откладывала, не желая поднимать эту тему:

— Я нашла Флору.

Эшли несколько дней не решалась вскрыть конверт из Музея холокоста, а открыв его, пожалела, что не бросила письмо в камин нераскрытым.

— Ее арестовали двадцать пятого апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года, — нерешительно начинает она.

— Это всего через несколько дней после отплытия Хелен в Америку, — подсчитывает Бек.

— Думаешь, это совпадение, что ее забрали так скоро? — спрашивает Джейк.

— Узнать это невозможно, — отвечает Эшли.

— Если бы Хелен не уехала… Если бы осталась с Флорой… — Дебора замолкает на полуслове. В последнее время она очень злится на мать за ложь об отце. Мысль о случайном спасении Хелен от гибели не гасит ее гнев, но слегка приглушает. Закончить фразу Дебора не решается.

— Куда ее отправили? — спрашивает Бек.

— В Лихтенбург, один из первых концентрационных лагерей. Он находился в старинном замке, но его расформировали примерно через месяц после того, как Флора попала туда. — Эшли старается говорить бесстрастным тоном: это единственный способ пересказать все подробности и не расплакаться.

— И что потом? — спрашивает Джейк.

— Потом в Равенсбрюк. Я не нашла ее личное дело, но среди выживших ее не было. — Эшли никогда раньше не слышала про Равенсбрюк. Это был женский лагерь, тренировочная база для надзирательниц, которые доказывали преданность СС, демонстрируя свою жестокость. Большинство узниц составляли не еврейки, а политические заключенные, научные работники, цыганки, душевнобольные. Флора, вероятно, не была одной из подопытных — их брали в основном из полячек, которых резали, которым ампутировали конечности, подвергали гангрене или трансплантации. Также было статистически маловероятно, что Флору принуждали к проституции или стерилизовали, — такая судьба была уготована преимущественно цыганкам. — Не советую вам гуглить информацию об этом лагере.

Но даже если Флору постигла другая участь — если ее расстреляли, удушили газом или заморили голодом, — не приходится сомневаться, что она умерла ужасной смертью.

— Что ж, — откликается Дебора, — теперь мы знаем, что с ней случилось.

— Странно. Я понимала, что она, скорее всего, умерла в концентрационном лагере, но знать наверняка… — Эшли не может объяснить, почему теперь, когда ее предположения подтвердились, ей стало только хуже, но, судя по выражению лиц родственников, они ее понимают.

— Значит, Флору забрали через несколько дней после того, как она отправила Хелен в США, — добавляет Джейк. Он проклинает себя за то, что в такую минуту думает о сценарии, но это будет душераздирающий поворот сюжета в финале.

— Как нам помогут эти сведения? — Эшли имеет в виду «Как они помогут нам залечить рану?», но Бек воспринимает вопрос иначе.

— Мы ведь и не ждали, что судьба Флоры приведет нас к разгадке появления у Хелен «Флорентийца», — говорит младшая сестра. — Мы искали ее не ради камня.

Окончив разговор, Бек и Дебора сидят бок о бок на диване, глядя в черный экран спящего телевизора Хелен. Кондиционер, который Дебора установила на окно, трудится изо всех сил, чтобы остудить июльский зной, но в гостиной все равно нечем дышать. Однако Бек находит в духоте своего рода утешение. У бабушки никогда не было оконного кондиционера, она даже вентилятор редко включала. Жара напоминает Бек о Хелен.

— Это ничего не меняет, — говорит Бек, вытирая пот с верхней губы.

— В каком-то смысле это меняет все, — возражает Дебора, в свою очередь вытирая пот со лба. Если они выиграют процесс, она первым делом установит центральную систему кондиционирования.

— Я хочу с тобой поговорить. — Бек чувствует, как Дебора напрягается. — Это касается Кенни.

— Я с ним не общаюсь, — отмахивается Дебора. — Он звонил несколько раз. Услышав его голос, я тут же бросаю трубку, честное слово.

— Он тебе звонил? — Бек ощущает, как внутри поднимается жар. — Я же пригрозила кастрировать его, если он к тебе приблизится.

Дебора смеется:

— Извращенка.

— Той же карой стращала его Хелен, если он расскажет кому-нибудь о бриллиантах.

— Теперь я верю в эту историю.

Беспечность Деборы удивляет Бек.

— Ты не расстраиваешься из-за того, что он треплет повсюду языком?

Дебора пожимает плечами:

— Он эксцентричный тип. Пресса обращается к нему при любой возможности. Пикантная получается история.

— Так давай его закопаем? У тебя наверняка есть на него компромат.

— О да. — Дебора замолкает. — А нет другого способа? Я не хочу опускаться до его уровня. — Заметив удивление на лице дочери, Дебора улыбается. — Разве это так удивительно, что я предпочитаю вести себя достойно?

— Немного, — улыбается Бек и обещает: — Я подумаю, как еще можно от него избавиться.

Деборе не хочется, чтобы после ужина Бек уходила, и дочь тоже медлит и, убрав посуду, усаживается за обеденный стол. Дебора садится рядом.

— Хочешь чаю?

— Конечно.

Пока Дебора заваривает чай с ромашкой и свежей мятой, Бек надевает очки для чтения и превращает обеденный стол в рабочий, раскладывая вокруг распечатанные документы.

— Что это? — интересуется Дебора, ставя перед дочерью чашку.

— Книга, которую Кристиан для меня переводит. Эшли и Джейк наверняка считают, что это пустая трата времени, а мне кажется, здесь могут быть полезные сведения. Если нам удастся узнать, когда именно исчез бриллиант, вероятно, это поможет выяснить, где он был до того, как попал к Хелен.

— Помочь тебе? — Дебора ожидает от дочери намека, что это слишком сложно для нее.

Но Бек снимает очки и массирует виски.

— Да, если можно. Свежий взгляд не помешает.

Она осматривает стопки и передает матери двадцать шестую главу, «Последний вздох империи».

— Здесь говорится о периоде, когда императорская семья сбежала. Я читаю о более поздних временах, когда они жили в Швейцарии, апотом в Португалии. Пока я не нашла ничего о драгоценностях, но знаю, что они остро нуждались в деньгах и продавали все, что только можно. — Бек снова надевает на нос очки и возвращается к чтению. — Должна тебя предупредить, что у Винклера слегка витиеватый стиль.

Если не сказать — высокопарный. «Доблестный труд», «благородные стремления», продолжение «славных традиций несметного числа отважных поколений», связанных «нерасторжимыми узами крови». Текст начинает расплываться у Деборы перед глазами. Она встряхивается. Показать, что ей скучно, нельзя, но Дебора всегда была нерадивой ученицей.

Глава начинается с описания относительно спокойной жизни венценосной семьи в Лаксенбурге в Австрии, в то время как империя вокруг рушилась. В шесть утра месса, затем завтрак из мяса и минеральной воды, после чего император отбывал в штаб армии в Бадене и возвращался на обед к супруге и их — в то время — пятерым детям. Винклер продолжает приводить распорядок дня императора — в этом месте кто-то приписал в жирных скобках: «Тоска зеленая! Тыры-пыры… Тут я сокращаю. Если мучаешься бессонницей — только свистни, и я переведу тебе эту часть полностью!»

Дебора пролистывает страницы и видит другие примечания в скобках, смайлики и шутки («Короче, кайзер заваливается в бар…»). Мать улыбается Бек.

— Что тебя так обрадовало?

Дебора протягивает дочери лист.

— Кто этот весельчак?

— Кто-кто… Да никто. Кристиан, переводчик. Читай дальше.

И она читает. Узнает об обретении Чехией независимости, о падении Болгарии, о подписании Народного манифеста, в результате которого Австро-Венгерская империя превратилась в федерацию национальных государств. Наконец Дебора доходит до длинной части, в которой Винклер цитирует рассказ императрицы об осени, предшествующей распаду империи. В отличие от автора книги, императрица говорит четко и без прикрас. Ее повествование захватывает Дебору.

Один эпизод особенно увлекателен. Императрица Цита описывает дни, последовавшие за революцией в Будапеште. Когда она и ее супруг поехали в Вену, то оставили детей в Гёдёллё в Венгрии, недалеко от столицы. Они были уверены, что отпрыски будут там в безопасности, — обстановка в Вене казалась им более тревожной.

Однажды ночью революционеры ворвались во дворец в Гёдёллё. Цита проснулась от телефонного звонка из Будапешта. Она разбудила мужа, и тот в панике поднялся. Не успел он еще полностью прийти в себя после сна, не успел узнать о начавшемся в Венгрии восстании, как спросил: «Что-то с детьми?» Цита кусала костяшки пальцев, слушая реплики мужа, которого генерал посвящал в подробности произошедшего в Венгрии.

Дебора уже собирается пролистать вперед, заинтересованная, удалось маленьким Габсбургам выжить или нет, когда замечает сноску: «Через четыре дня после того, как в Будапеште разразилась революция, 3 ноября, дети были тайно вывезены в Вену преданной няней, юной рыжеволосой красавицей, которая благородно рисковала жизнью, чтобы в целости и сохранности доставить сыновей и дочь императорской четы к родителям».

Дебора стучит Бек по ноге.

— Рыжие волосы.

Бек поднимает брови. Дебора читает вслух сноску и для выразительности тыкает пальцем в бумагу.

— Винклер говорит, что няня, спасшая детей императора, была «юной рыжеволосой красавицей».

Бек все так же смотрит на мать, словно они напрасно теряют время.

— Это Флора.

Бек берет в руки лист и читает сноску сама.

— Хелен когда-нибудь рассказывала, чем занималась Флора до ее рождения?

Дебора качает головой.

— Но известно, что у нее были огненно-рыжие волосы. Если это действительно Флора и она спасла отпрысков Габсбургов…

Бек снимает очки и улыбается.

— Император мог подарить ей алмаз в знак благодарности.

Четырнадцать

Бек еще не успевает рассказать брату и сестре о рыжеволосой няне и даже изложить свою гипотезу Тому, когда тот останавливает ее в коридоре офиса, чтобы поговорить о ее отце.

— Он пошел вразнос. — Том сует Бек в руки утреннюю газету. На первой полосе Кенни цитирует дневник Хелен, который якобы доказывает, что она обещала ему алмаз «Флорентиец».

— Зачем они это печатают? Слепому видно, что это полная туфта.

— Ты накопала на него что-нибудь?

— Понимаешь… — мнется Бек. — А другого способа нет? Просто для моей мамы все это очень тяжело. Они ведь даже не разведены. Боюсь, попытки опозорить Кенни только усугубят ситуацию.

Том щелкает пальцами.

— Развод. Насколько твой отец падок на деньги?

— Я бы сказала, весьма и весьма.

— Оформим это как урегулирование отношений, подбросим ему деньжат и заставим подписать обязательство не общаться с прессой по поводу нашего дела.

— Стоит попробовать. У нас есть пятнадцать тысяч долларов от… — Бек замолкает. Тому необязательно знать, что Виктор продал бриллианты Хелен. — Короче, мы можем предложить ему пятнадцать тысяч.

— Это все, что у вас есть?

Бек думает о броши, хранящейся в тумбочке, о нескольких тысячах, припрятанных в банках из-под кофе и в саше с сухими духами.

— Я, вероятно, могу добыть чуть больше, но давай попробуем уложиться в пятнадцать. Думаю, он не откажется. Свяжусь с ним сегодня.

— Нет. — Том хватает ее за руку, но тут же отпускает. — Лучше, если предложение будет исходить от меня.

Как обычно, ее первое побуждение — возмутиться. Она сама способна справиться с собственным отцом и не нуждается в помощи мужчины, тем более своего бывшего. Но потом Бек представляет, как Кенни съеживается под натиском Тома, и желание сопротивляться улетучивается.

Ей не суждено узнать, что сказал Том Кенни, но дело улаживается очень быстро. На следующей неделе, когда она встречает Тома в коридоре, тот мимоходом замечает:

— Все улажено. — И на этом проблема с Кенни Миллером закрыта. Конец приходит и пятнадцатитысячной заначке Миллеров, полученной от продажи бриллиантов.

В начале августа Бек и Том присоединяются к другим сторонам тяжбы на заседании суда, рассматривающем заявления о продлении сроков досудебного представления доказательств, которые все подписывали. Как и ожидалось, судья Риччи отклоняет ходатайства о снятии ареста с алмаза. Она также отклоняет заявления сторон с просьбой отложить суд. Пока судья зачитывает свое решение, Бек сидит рядом с Томом.

— Ваша честь, — возражает один из австрийских юристов. — Все наши свидетели и специалисты находятся за океаном. У нас нет возможности в течение девяноста дней привезти их сюда для дачи показаний.

— Насколько мне известно, перелет из Европы в Соединенные Штаты занимает десять часов, — отвечает судья.

— Ваша честь, — встает представитель итальянцев. Бек узнает его имя: он был среди тех, от кого три месяца назад она получила письмо. — Мы настаиваем на разрешении получить доступ к бриллианту, чтобы наши эксперты могли его изучить.

— Вы сомневаетесь в заключении Международного геммологического общества? — спрашивает судья.

— Мы только считаем благоразумным, чтобы наши специалисты подтвердили, что это действительно алмаз «Флорентиец», прежде чем досудебное разбирательство продолжится.

— И мы тоже, — вставляет юрист Габсбургов. — У нас нет причин ставить под сомнение выводы Геммологического общества, но наши историки должны убедиться, что в Федералистском банке на самом деле лежит бриллиант «Флорентиец».

Судья поворачивается к Тому, у которого нет возражений на слова оппонентов. Пока не прозвучали новые протесты, судья объявляет:

— Каждая сторона может представить список лиц, которых нужно допустить к осмотру бриллианта, и я выпишу ордер, обязывающий банк разрешать ограниченный доступ при предъявлении соответствующих документов. Но срок окончания досудебного рассмотрения доказательств остается в силе. Не вижу причин откладывать его.

У истцов нет другого выхода, кроме как согласиться. Глядя вслед удаляющейся судье Риччи, Бек замечает, что ее плечи опущены, — она явно понимает, что, как бы ни старалась, это дело будет только расходовать государственные ресурсы. Даже если ускорить процесс, от сторон последуют многочисленные апелляции, возможно даже в Верховный суд. И потом, все эти необоснованные претензии, которые помощники юристов в Министерстве юстиции должны будут отклонить одну за одной… Канитель растянется не меньше чем на год. А может, и больше.

По пути в офис Бек и Том идут через внутренний двор городской ратуши, хотя быстрее было бы обойти здание. Туристы снуют, вытягивая шеи, чтобы разглядеть возвышающегося над ними Уильяма Пенна, но Бек нравится огороженное пространство внутри общественного сооружения, нравится думать о том, сколько людей прошло здесь за сто с лишним лет. Бек призналась в этом Тому задолго до первого поцелуя, на одной из их первых прогулок из суда в офис, и с тех пор они всегда пересекали двор.

Том размахивает портфелем, как адвокаты в кино. Бек знает, что бы он сказал ей, будь она простой клиенткой, а не коллегой и бывшей его девушкой. Он бы сосредоточился на преимуществах быстрого процесса, подчеркнул бы выгодные стороны ситуации. Но он тихо идет рядом с Бек, и его молчание говорит громче, чем любые напрасные надежды. Оно вызывает у Бек желание доказать, что он неправ. У них сильные позиции. Должны быть, по крайней мере.

— У меня есть одна зацепка, — слышит Бек свои слова.

Она заучила сноску из книги Винклера на память и цитирует ее буквально.

— «Через четыре дня после того, как в Будапеште разразилась революция, третьего ноября, дети были тайно вывезены в Вену преданной няней, юной рыжеволосой красавицей, которая благородно рисковала жизнью, чтобы в целости и сохранности доставить сыновей и дочь императорской четы к родителям». Мы не много смогли узнать о нашей прабабушке Флоре, собственно, практически ничего и не узнали. Но у нее были ярко-рыжие волосы.

Они выходят с другой стороны двора, и, когда двигаются по Маркет-стрит, толпа рассеивается. Том удивленно поднимает брови.

— И что?

— Только у двух процентов населения Земли рыжие волосы. Я понимаю, что это натяжка, но что, если той няней была моя прабабушка? Тогда понятно, откуда у нее бриллиант.

— И ты выяснила, что няню звали Флорой?

Бек качает головой. Ей нужно посетить филиал Австрийского государственного архива во Внутреннем Городе в Вене, где хранятся документы Габсбургов. Империя вела досье на всех работавших при дворе. Среди дел других придворных наверняка была и папка со сведениями о рыжеволосой няне.

— Ну ладно, предположим, няня и есть твоя прабабушка. Думаешь, император подарил бы ей «Флорентийца», отдал бы столь ценный алмаз простой прислуге?

Они останавливаются около своего офисного здания. Хотя обоим надо подниматься на восемнадцатый этаж, они стоят на тротуаре среди курильщиков и спешащих на обед клерков.

— Давай хотя бы попробуем потянуть за эту ниточку, — просит Бек.

— Хорошо, мы найдем человека в Австрии, который посетит архив, — говорит Том, придерживая для нее дверь.

Они ступают в похожий на пещеру вестибюль.

— А может, я поеду? — спрашивает Бек.

Том смеется, но вдруг понимает, что она не шутит.

— Сын автора книги, Винклера, живет в Кремсе-на-Дунае, под Веной. Во вступительной статье сказано, что Винклер вел подробные записи своих интервью с императрицей. Она могла упомянуть драгоценности короны или рыжеволосую няню. Я связалась с ним, и он обещал позволить мне взглянуть на записки. — На самом деле Бек так и не получила ответа от Петера Винклера, хотя отправила ему уже пятое письмо. Однако теперь, когда она наткнулась на эту важную сноску, то уверена, что в архиве его отца должно быть что-то полезное. — Если я лично встречусь с ним, он может рассказать мне больше, чем частному детективу. К тому же я много знаю о Хелен, и потому мой глаз зорче, чем у какого-то незнакомца.

Том долго смотрит на нее и наконец говорит:

— Я поговорю с партнерами. Если они не против, то я хочу, чтобы ты поехала с переводчиком.

— Не проблема, — отвечает Бек, стараясь не выдать своей радости: она проведет неделю в Вене с Кристианом.

— Твоя фирма оплатит вашу с Кристианом поездку в Вену? — переспрашивает Эшли у Бек по мобильному телефону. — Из-за какой-то сноски, которую нашла Дебора?

Эшли поменяла свой джип с панорамным люком на крыше и детекторами безопасности в зеркалах на подержанный универсал, в котором даже нет блютуса. Хотя она убеждает Райана, что Миллеры продадут бриллиант и нет необходимости выставлять дом на продажу, но соглашается по возможности избавиться от ненужной роскоши, включая обе дорогие машины. Амортизаторы в автомобиле старые, и потому по пути за детьми в городской лагерь Эшли ощущает каждую кочку. Вообще-то заезжать за сыном и дочерью теперь стало обязанностью Райана, но сегодня он в городе, встречается с адвокатом, чтобы открыть счет для возмещения компании убытков и определить план действий на ближайшие два месяца, пока он ждет приговора суда.

— Что можно сказать? Я умею убалтывать, — заявляет Бек. — И, кроме того, сыграть на чувстве вины нашего юриста.

— Выходит, Том оказался не таким уж ничтожеством. — Эшли тут же жалеет о своих словах.

К ее удивлению, Бек смеется и говорит:

— Выходит, так.

— А Флора точно была рыжей? Может, у нее были золотисто-каштановые волосы? Или Дебора плохо помнит, что говорила ей Хелен. Не в первый же раз.

— И все же стоит попробовать. Кроме того, я хочу взглянуть на архивы Винклера. Они у его сына.

— Ты ведь говорила, что не можешь с ним связаться.

— Пока нет, но позже смогу.

Эшли въезжает на парковку у лагеря и заглушает двигатель, глядя на поле, по которому бегают дети. Она надеется, что Лидия и Тайлер среди этих сорванцов, которые играют в пятнашки и ходят колесом, что в обществе сверстников им удается отключиться от семейных неурядиц. Когда вожатая свистнет в свисток, сообщая, что за ними приехали, Лидия и Тайлер удивятся, что мама ждет их. Тайлер спросит: «А где папа?», и Эшли скажет ему правду: встречается с адвокатом. Они с мужем договорились отвечать на вопросы сына и дочери по возможности честно, без уверток и иносказаний.

— Слушай, Бек, — говорит Эшли, продолжая смотреть на играющих шалунов. — А давай я тоже поеду с тобой в Вену?

В ожидании отрицательного ответа она предвидит все вопросы Бек, потому что задает их самой себе. Как она это потянет? Как же дети? Разумно ли оставлять их с Райаном? Каковы перспективы его дела? Когда его приговорят?

Эшли уже хочет сказать «забудь, дурацкая затея», но тут Бек отвечает:

— Конечно, поехали. У нас еще остались деньги, которые Хелен оставила нам по завещанию. На билеты хватит. Мама может присмотреть за Тайлером и Лидией, а Райан пока пусть улаживает свои дела.

Предложение Джейка поехать вместе с сестрами более неожиданно. Бек из принципа отвечает «нет», но решение принимать не ей.

— Разве ты можешь бросить Кристи одну дома на втором триместре? А если что-нибудь случится? Она тебе никогда не простит, если тебя не будет рядом.

— У нее всего двадцать девятая неделя. К тому же к ней мама приехала, — говорит Джейк, откидываясь на спинку бугристого дивана Рико.

Терпкий запах замороженной пиццы еще висит в воздухе, и Джейка мутит. Все в квартире Рико требует женской руки: от тошнотворного запаха до кинопостеров на стенах и забытой повсюду грязной посуды. Жилище Джейка, даже со следами протечки на потолке и обшарпанной мебелью, светлее, зрительно просторнее и пахнет чистотой. Если, конечно, считать, что это все еще его жилище.

— Как же ты оставишь ее, когда репортеры атакуют со всех сторон? Кто ее защитит и поддержит? Это, конечно, не мое дело…

— Ты права, это не твое дело.

— Моя фирма не станет платить за твою поездку.

— Я не прошу милостыню, — заявляет Джейк, хотя что еще он делает? Правда, с тех пор как его уволили, он накопил уже кучу долгов — что ему один билет на самолет? — Я тебе говорю, что хочу поехать в Вену и найти корни нашей семьи, так же как и ты. Если ты контролируешь юридические процедуры, это не значит, что поиски прабабушки — твоя единоличная миссия.

Джейк чувствует, что Бек собирается огрызнуться — она ничего не контролирует, фэбээровцы предъявили ей ордер на изъятие алмаза. Он уже хочет извиниться за нападки, но тут входит Рико. Они быстро переговариваются насчет планов на вечер; у Рико сегодня играют в покер, а Джейк не только не может себе это позволить, но и никогда не интересовался карточными играми. Он делает достаточно неудачных ставок в других областях своей жизни.

— Не волнуйся, — успокаивает он Рико. — Я не буду вам мешать.

— Кто это? — спрашивает Бек, когда Джейк снова возвращается к разговору с ней по телефону. — И где это ты?

Кому-кому, а Бек он не собирается рассказывать про ссору с Кристи. И все же, когда она спрашивает:

— А что случилось? — он неожиданно признается:

— Катастрофа.

Джейк начинает с приятного — с того, как осада дома репортерами снова сблизила их. Их квартира стала убежищем от внешнего мира. Потом однажды один журналист коснулся руки Кристи. Он только хотел привлечь ее внимание, но она опаздывала на работу и инстинктивно заорала. Толпа газетчиков медленно отступила и притихла. Кристи подбежала к машине, села за руль и заплакала. Ей нужно было срочно поговорить с Джейком. Она знала, что в рабочее время он не отвечает на звонки по мобильному, а потому поехала в «Трейдер Джо», чтобы найти его.

— Погоди, а когда тебя уволили? — любопытствует Бек.

— Ну так, месяца четыре назад. Помнишь того парня, который за мной следил… Я понял, что он и не думал этого делать, когда залепил ему по физиономии.

— Господи, Джейк.

— Сам знаю. Я отдаю себе отчет о каждом своем неверном движении начиная с того удара.

А может быть, он был неправ с самого начала, когда позволил страху овладеть им и затуманить мозг. Суть в том, что он совершал одну ошибку за другой и однажды пришел домой из библиотеки, а не из супермаркета и нашел Кристи сидящей на диване нога на ногу, обхватившей свой маленький живот. Едва увидев ее, он почувствовал сейсмический сдвиг.

Джейк поцеловал ее в щеку и спросил, как прошел день, но она смотрела в пустоту.

— А как твой день? — в ответ произнесла она. — Ты ведь был на работе?

Джейка внезапно обуял ужас. Кристи продолжала:

— Представь себе мое удивление, когда я заехала в супермаркет и выяснила, что ты там не работаешь больше четырех месяцев.

— Я могу объяснить.

— Правда? Очень интересно послушать.

— Клянусь, я собирался рассказать тебе. Когда ты спросила, что у меня с рукой, в душе я говорил тебе правду, а вслух произнес почему-то совсем другое.

— Ты хочешь сказать, солгал.

— Солгал, — признался Джейк. — Но как бы там ни было, я пытался защитить тебя. Я думал, мы получим деньги от итальянцев, и не хотел волновать тебя преждевременно. А когда этого не случилось, мой сценарий уже шел так хорошо, что я решил — лучше двигаться в этом направлении. Но я найду другую работу. Прямо завтра пойду и…

— Чтобы защитить меня? — Ее голос опасно повысился. — Ты сделал это ради себя. Ты знал: если расскажешь мне, то придется признать, что ты ни на что не способен, а тебе этого не хотелось, и потому ты солгал. И продолжал врать мне четыре месяца.

Она была права. Конечно же, она была права.

Джейк сел рядом с ней на диван.

— Прости меня, Кристи. Не знаю, о чем я только думал. — Он потянулся к ней, она вскочила и отошла в другой угол гостиной.

Джейк и Кристи нередко пререкались из-за грязной посуды, арендной платы, но у них еще никогда не было крупной, яростной ссоры. Джейк гордился этим, считал это признаком здоровых отношений. Теперь он смотрел, как Кристи ходит из конца в конец комнаты и перечисляет, как по каталогу, все его грехи: неумение доводить дела до конца; отсутствие устремлений; неспособность заглянуть больше чем на пять минут вперед; уверенность, что все волшебным образом случится само собой, без всяких усилий; отсутствие материальной поддержки с его стороны — она тонет в долгах по студенческому кредиту и при этом за все платит одна. Слушая ее, Джейк понял, что ошибался: мелкие ссоры не бывают признаком здоровых отношений.

Джейк не мог вставить ни слова, да и не хотел. Он не желал говорить Кристи о ее недостатках, потому что ему нравилось в ней все без исключения.

— Хуже всего то, что, по-моему, тебя устраивает жизнь приспособленца. Тебе это кажется романтичным, что ли. Куда уж романтичнее — мужику скоро сорок, а он не может даже взять кредит на машину. — Она качает головой. — Тебе тридцать семь лет. Нельзя продолжать в том же духе. Хотя, собственно, ты можешь продолжать как угодно. Влезай в долги, чтобы написать свой сценарий. Живи хоть до самой смерти в заплесневелой квартире. Делай что хочешь.

Джейк не понимал, что она имеет в виду, пока она не открыла дверь.

— Прошу тебя, Кристи. Я знаю, что очень виноват перед тобой. Я все исправлю. Найду работу, мы обратимся к семейному психологу.

Она распахнула глаза:

— На какие шиши? Дело не только в том, что тебя уволили, и ты прекрасно это знаешь. Ты не двигаешься с места, Джейк. С тех пор как мы познакомились, ты барахтаешься в болоте. Не знаю, из-за фильма или из-за ссоры с Бек, но ты неспособен на поступки. Раньше меня это не смущало, но теперь у меня будет ребенок, и я больше не могу терпеть бесконечную ложь и игнорировать беспросветность. — И только по ее губам он прочитал: «Извини». Высказать ему все, что наболело, было тяжело.

— Я только соберу вещи. — Джейк, как громом пораженный, вошел в спальню. Он не имел представления, что покидал в сумку, но наконец она оказалась полной, и он закинул ее на плечо. Кристи снова сидела в гостиной на диване, положив ногу на ногу. Дверь оставалась открытой, внизу виднелся двор. Он помедлил перед порогом, ожидая, надеясь, что она что-нибудь скажет, но Кристи даже не взглянула на него.

Джейк заканчивает свою историю, и воцаряется долгое молчание. Он даже подозревает, что их с сестрой давно разъединили.

— Бек?

— Я здесь, — произносит она на удивление холодным тоном.

До этой минуты он не осознавал, что хотел услышать от нее «все наладится».

— Ты слишком сосредоточен на своих ошибках, — произносит наконец Бек. — Что ты сделал не так? Что можно было сделать иначе? Что ты мог бы сделать сейчас, чтобы исправить положение? А как насчет причин? Почему ты это сделал? Не только соврал по поводу нападения на клиента и увольнения. Почему ты не думал о будущем? Ты же знал, что Кристи беременна. Почему это не подтолкнуло тебя к желанию построить вместе с ней жизнь? Важно найти причину своих поступков, а не заниматься самоедством.

Джейк не уверен, что понимает разницу.

— Взять, например, нашу ссору, — продолжает Бек.

Джейк задерживает дыхание.

— Конечно, я разозлилась на тебя, потому что из-за твоего фильма меня выгнали из юридического, но это была моя вина. Я поплатилась за свои ошибки, а не твои. Но легче было обвинить тебя. К тому же меня обидело, что ты взял факты из моей биографии и тебе даже в голову не пришло спросить у меня разрешения или хотя бы поставить меня в известность. Более того, ты высмеял их. Ты выставил наши жизни напоказ всему свету и после этого ожидал, что мы просто за тебя порадуемся, поддержим тебя. И я должна была смотреть это, как все остальные идиоты в кинозале.

— Я об этом не подумал. Прости, Бек. Я правда не хотел никого обижать.

— Знаю. Но прощение не приходит сразу. Нельзя заставить человека забыть обиду, и ты не властен над тем, какую форму примет прощение. Кристи простит тебя. Судя по тому, что ты мне о ней рассказывал, она не станет исключать тебя из жизни твоего ребенка. Хотя это не значит, что она к тебе вернется. Решать ей. А пока лучшее, что ты можешь сделать, — смириться с промежуточным периодом.

Джейк не понимает, что она имеет в виду — какой еще промежуточный период? — но догадывается, что сестра говорит о настойчивости. Не сдаваться. Не бросать попытки примириться с Бек. С Кристи. Даже с Хелен.

— Пожалуйста, возьми меня с собой, Бек. Это не бегство. Я не пытаюсь спрятаться от проблем. Я хочу поехать. Мне нужно увидеть Вену и узнать, откуда родом Хелен.

Он напряженно ждет ответа, пока она наконец не произносит:

— Ладно.

Такое маленькое слово — «ладно», — окрашенное снисходительностью, словно Бек с самого начала не собиралась противиться его компании, независимо от того, хочет она видеть его своим спутником или нет. И все же Джейку эти два слога дарят надежду: «Ладно, прекращаем ссориться. Ладно, можешь поехать с нами в Вену. Ладно, я тебя прощаю».

Часть третья

Пятнадцать

В начале сентября брат и сестры Миллеры встречаются в аэропорту имени Джона Кеннеди, чтобы лететь в Вену. Джейк уже пережил ночной полет и боится еще одной бессонной ночи. Кристи он не сказал, что уезжает из страны. Это пришло ему в голову, только когда самолет из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк поднялся в темное небо. Ничего, через неделю он вернется. Она, скорее всего, даже не заметит его отсутствия. Едва самолет набрал высоту и табло «Пристегните ремни» погасло, Джейка вдруг осенило: между ними все кончено.

Пока Миллеры ждут посадки, Бек получает сообщение от Виктора: он идентифицировал клеймо.

«Пообедаем?» — пишет он.

«Не могу, лечу в Вену. Ничего, если вместо меня приедет мама?»

В окошке ответа некоторое время пульсируют точки, и наконец он отвечает: «Конечно».

«Отлично!» Про себя Бек извиняется перед Виктором за то, что подвергает его такому испытанию.

Объявляют посадку через пять минут, и Бек выскальзывает из зала позвонить матери.

— Только, пожалуйста, не позорь меня, — просит Бек, когда Дебора соглашается встретиться с Виктором.

— Хочешь сказать, что мне не стоит гадать на картах Таро?

— Мама…

— Слушай, за кого ты меня принимаешь?

Эшли находит Бек в галерее перед выходом и машет ей, давая знать, что начинается посадка.

— Я пришлю тебе список вопросов, которые надо ему задать. И напиши мне по почте, как только распрощаешься с ним.

— Слушаюсь, мэм, — отвечает явно довольная Дебора.

Пока они стоят в очереди на посадку, Бек отправляет матери электронное письмо с вопросами для Виктора и списком тем, которых нужно избегать, включая акупунктуру и жизнь после смерти. «Не заставляй меня пожалеть об этом», — пишет она и тут же стирает. Не стоит быть жестокой. К тому же просить Дебору соблюдать приличия — только провоцировать ее поступить ровно наоборот.

Эшли и Бек сидят у окна и у прохода перед Джейком и Кристианом. После ужина стюардесса выключает свет, и все пассажиры вокруг Джейка укладываются поспать. Он же, каждый раз закрывая глаза, видит Кристи и вспоминает, что она не знает, где он, и что их отношения действительно закончились. Прядь черных крашеных волос Бек падает за подголовник, и Джейк осторожно, чтобы не разбудить ее, пропускает их между пальцами. Из-за постоянного окрашивания они жесткие, как конская грива. У Кристи тоже черные волосы, но натуральные, шелковистые и гладкие. А он никогда не обращал на это особого внимания. Нет, не может быть, чтобы они расстались. Например, когда-то ему казалось, что Бек никогда не простит его, а вот ведь они вместе в самолете на пути в Вену. Кристи тоже простит его. Должна простить. Он сделает ради этого что угодно.

Бек чувствует, как ее волосы выскальзывают из пальцев Кристиана. По крайней мере, она предполагает, что это Кристиан играет с ее волосами. Удивительно, что он не стесняется, — на каждом из их четырех свиданий он напропалую флиртовал, но не прикоснулся к ней и пальцем. Однако в аэропорту он все время находил поводы дотронуться до нее. Слегка толкнул локтем, спросив, как они поделят комнаты. Положил ладонь ей на спину, когда подошла ее очередь заказывать в кафе, и снова, когда пропускал ее вперед при входе в самолет. Сжал ее руку, говоря, что по прибытии в Вену позвонит Петеру Винклеру. «Может, он не пользуется электронной почтой. Вот, например, если бы ты написала мне имейл, а не позвонила, нас бы сейчас тут не было», — сказал Кристиан и подмигнул Бек. Она еще не решила, хочет ли каких-то отношений с ним. Пока она не готова довериться кому-то, да Кристиан ничего и не предлагает в открытую. Во-первых, он слишком молод. Во-вторых, слишком беспечен. Но когда он отпускает ее волосы, Бек размышляет, какое все это имеет значение.

Эшли внезапно просыпается. Удивительно, что ей удалось заснуть так легко, но она находится в тысячах метрах над Райаном, а скоро будет в тысячах километрах вдали. Дети взвыли от восторга, когда она предложила им провести неделю у бабушки. Забавно, как благодаря тем же качествам, которые сделали Дебору ужасной матерью, она стала прекрасной бабушкой. Возможно, то же самое произошло и с Хелен.

Рядом с ней Бек пытается заснуть. По напряженно сжатому рту сестры и плотно сомкнутым векам Эшли понимает, что сон к ней не идет. Эшли переплетает свои пальцы с пальцами Бек. Та открывает глаза и улыбается. Неизвестно, что ждет их в Вене. Возможно, рыжеволосая няня вовсе не была их бабушкой. А если и была, Петер Винклер так и не ответил на письма Бек. И даже если Бек или Кристиан дозвонятся до него из Австрии, в габсбургской коллекции его отца может и не найтись свидетельств, что император подарил Флоре алмаз, или других призрачных кусочков головоломки, доказывающих, что бриллиант принадлежит им по праву. И все же они посетят Вену, где Хелен выросла и потеряла свою семью. Это и есть подлинная цель их путешествия. Они пройдут по улицам, где гуляли Флора и Хелен, и станут ближе к ним.

Самолет прибывает слишком рано, чтобы можно было заселиться в отель, посетить архивы или заняться чем-либо еще. Город спит. Прохладным утром путешественники бродят по центру Вены, пока в десять часов наконец не устраиваются в отеле. В номере Миллеры лежат без сна, Бек и Эшли на одной двухспальной кровати, Джейк на другой. Несмотря на смену часового пояса, они полны бодрости, а мыслями устремлены к близким, оставшимся дома далеко отсюда.

Джейк представляет, как рассказывает Кристи о первых впечатлениях от Вены в золотистом утреннем свете. Все дома здесь большие и серовато-желтоватые. Из-за этого весь город кажется живущим вне времени, хотя большинство магазинов торгует дизайнерской одеждой и современными предметами роскоши. И все же чистота этого города придает ему романтичный вид. Если Кристи простит его, он привезет ее сюда и они вместе познакомятся с его исторической родиной.

Прекрасно понимая, что никто не спит, Джейк наконец спрашивает:

— Думаете, мы найдем ее?

— Да, — чересчур уверенно произносит Бек. — В архивах должны быть сведения о Флоре.

В комнате снова воцаряется тишина. Джейк и Эшли переглядываются, волнуясь за Бек, ее безосновательная убежденность беспокоит их.

Здание Семейного, судебного и государственного архива ничем не выделяется среди окружающих построек и представляет собой массивное сооружение цвета охры, довольно величественное. Его столь же впечатляющая коллекция документов состоит из деловых бумаг за много столетий. Миллеры стоят в темном вестибюле рядом с Кристианом, который тихо разговаривает с архивистом.

— Флора Ауэрбах — ее имя в браке, правильно? Вы знаете, была ли она замужем, когда работала при дворе? Если нет, какая ее девичья фамилия? — спрашивает Кристиан Миллеров.

— Я знаю только ее фамилию после замужества. Мне не удалось найти свидетельство о браке в Интернете, так что мне неизвестно ни когда она вышла замуж, ни какой была ее девичья фамилия, — объясняет ему Эшли.

— Много ли женщин с именем Флора могли служить при дворе в тысяча девятьсот восемнадцатом году? — указывает Бек, замечая легкую досаду на лице Кристиана, когда он снова поворачивается к сотруднику архива.

Они продолжают переговариваться таким образом, пока архивист наконец жестом не приглашает их следовать за ним и не ведет их по лестнице в архив мимо статуи женщины в пышном платье. Поднимаясь по ступеням, Кристиан исполняет небольшой хореографический номер. Эшли бросает взгляд на Бек, и та пожимает плечами, чувствуя, как краснеет.

— Нам придется просмотреть дела всех придворных, — говорит Кристиан. — Даже если она действительно работала во дворце, ее личного дела здесь может и не быть. Говорят, когда империя рухнула, многие документы были признаны неважными и уничтожены.

— Документы няни, которая спасла кронпринца и остальных императорских детей, могли счесть неважными? — спрашивает Бек.

Кристиан пожимает плечами.

— Монархии больше не существовало.

— Нужные нам бумаги здесь, — настаивает Бек.

Джейк и Эшли снова переглядываются, но ничего не говорят.

Когда архивист приносит им первую стопку папок, Миллеры находят невероятное количество придворных должностей: караульные и привратники, камердинеры, хранители оружия, горничные, часовщики. В папках в алфавитном порядке сложены дела всего персонала императорской семьи за многие годы — документы на прислугу Франца Иосифа и Сисси, и Фердинанда, и Карла и Циты без разбору. Кристиан выписал для них несколько ключевых слов: Kinderfrau, Kinderpflegerin, Kindermädchen, Kinder-Stubenmädchen — различные няни и гувернантки, которые заботились о детях. В конце концов, имя Флора могло быть ласковым обращением, и в таком случае его не будет в личном деле. Лучше проверить папки всего персонала, обслуживающего детей Карла.

Перелистывая страницы, Кристиан тихо напевает себе под нос.

Эшли чуть не вскрикивает, когда находит документы на Kinderfrau Анну, но она опекала детей не Карла, а Франца Иосифа.

— Все безнадежно, — говорит Бек.

— Мы только начали. — Эшли закрывает папку и тянется за другой.

— За два часа мы нашли только одну няню, служившую при дворе за шестьдесят лет до восемнадцатого года.

— Так и проводятся исследования, — напоминает ей Джейк.

— Это твое экспертное мнение? — огрызается Бек. Джейк, конечно, прав. Архивные изыскания напоминают промывку золотоносного песка, но она не желает слышать поучения от брата, который наверняка никогда раньше не бывал в архивах. Бек смотрит на Кристиана, смущенная тем, что сорвалась на грубость, но переводчик улыбается ей, похоже не замечая ее агрессивного тона. — Просто я расстроена, — объясняет она Джейку.

— Все мы расстроены, — отвечает Джейк. — Давайте сделаем перерыв. Я помираю с голоду.

Компания идет за Джейком в ближайший бар. По дороге Кристиан продолжает подталкивать Бек локтем, гладить ее по руке, делать небольшие па, чтобы рассмешить ее. Бек тоже игриво толкает его, когда он спотыкается на тротуаре, шутливо напоминает ему смотреть под ноги, и все это под внимательным взглядом Эшли.

Выбранный Джейком бар оказывается темным и дымным, но в глубине есть зал для некурящих, оживленный кружевными скатертями и красными диванчиками. Американцы усаживаются за столик, и Джейк заказывает каждому Bier^[5] — это одно из немногих слов, которые он знает по-немецки. У Кристиана тихо щелкает челюсть, когда он жует Wiener Schnitzel^[6]. Бек телятину не ест и заказывает курицу, тушенную в соусе с паприкой.

Доев, она со звоном бросает вилку на керамическую тарелку.

— Зачем я только слушала россказни Деборы! Рыжеволосая няня. Просто сумасшествие.

Манера Эшли и Джейка переглядываться становится уже привычной. Это ключевой момент, который может иметь два последствия: или они все сплотятся, обвиняя Дебору, или переругаются. Дебора тут ни при чем. Не она, а Бек убедила свою юридическую фирму отправить ее сюда. Даже если Дебора и заронила в почву семя, Бек поливала его и вырастила цветок. Джейк и Эшли молча доедают свои шницели, и реплика Бек повисает в воздухе. Кристиан невозмутимо продолжает жевать, мыча себе под нос какой-то мотивчик. Эшли даже не уверена, настоящая это песенка или он сочиняет мелодию на ходу.

После обеда они направляются к архиву мимо длинных зданий одинаковой высоты — пять-шесть этажей, — каменных, с изысканным декором. По непонятной ей самой причине, несмотря на их красоту, однообразие нервирует Бек.

— Думаю, на сегодня мы разбегаемся, — говорит она.

Кристиан смотрит на часы.

— Архив открыт еще полтора часа.

Бек начинает что-то говорить, но слова застревают в горле. Как она может объяснить, что, хотя она сама привезла их в Вену, перспектива копаться в бумагах внезапно представляется ей напрасной тратой времени? Все эти папки и за год не переворотить, а документов на Флору они могут не найти, даже если они существуют, даже если их не выбросили сто лет назад, даже если Флора действительно была рыжеволосой няней. Кроме того, они находятся в городе, где Хелен выросла, где мать научила ее шить, где брат брал ее с собой в кафе посмотреть, как мужчины играют в шахматы и спорят, где отец водил ее в оперу. Они должны посетить Венскую оперу, увидеть Дунай, подняться на колесе обозрения, а не сидеть безвылазно в архиве, когда возможность обнаружить папку Флоры так ничтожна.

— Может быть, ты сегодня продолжишь без нас? — предлагает Эшли Кристиану.

— Я не против, — говорит Кристиан. — Но это снижает наши шансы что-нибудь найти.

— Что, если нанять пару архивистов? Они справятся с задачей лучше, чем мы, — добавляет Джейк, глядя на Бек.

— Думаю, фирма согласится заплатить за это, — говорит младшая сестра.

Кристиан пожимает плечами. Решение от него не зависит, и Джейк замечает облегчение на его лице. Кристиан машет рукой на прощание и бредет в сторону Херренгассе.

— Где ты откопала этого чудака? — спрашивает Эшли сестру. — О господи, ты покраснела.

У Бек действительно вспыхивают щеки. Ей по душе странности Кристиана, его ненавязчивость, то, что он ходит вприпрыжку, все время что-то напевает. Ей нравится, что он не чувствует неловкости, когда она рявкает на брата или сестру. Все в нем ей симпатично.

— Ну так что? — Эшли обнимает брата и сестру за талии. — Куда направимся?

— У меня есть идея. — Бек вынимает телефон и смотрит, как пройти к Israelitische Kultusgemeinde Wien^[7], где Гольдштайны снимали офис, чтобы встречаться с детьми и родителями и отобрать пятьдесят ребят для вывоза из страны.

Миллеры идут к реке, пока не доходят до здания на мощеной пешеходной улице, и смотрят на желтые еврейские буквы над дверью, прочитать которые не могут. В этом доме Флора убедила Гольдштайнов увезти Хелен за границу.

Эшли выуживает из сумочки телефон и находит в нем копию черно-белой фотографии из книги «Моя бабушка и 49 других детей», где около этого здания выстроилась очередь из семей. Окна теперь другие, так же как и вывеска над рельефными деревянными дверьми (надпись на немецком языке Джейк и Эшли понимают не больше, чем нынешнюю на иврите). Нацистские офицеры со скрытыми тенью лицами проверяют документы у входящих. Хелен на фотографии нет, по крайней мере, Джейк ее не видит.

— Почему, по-вашему, Гольдштайны выбрали бабушку? — спрашивает он сестер. Хелен была старше других сорока девяти детей. Чем она так выделилась из сотен венских еврейских ребятишек, что ее сочли достойной стать американкой?

— А других почему? — говорит Бек.

Никто не отвечает. Они читали, что Гольдштайны предпочитали брать детей, которые, по их мнению, позже имели возможность воссоединиться с родителями, но в основном выбор, видимо, был произвольным. Может быть, миссис Гольдштайн понравилась улыбка Хелен или ее платье. Может быть, она хотела взять девочку постарше и разглядела в Хелен заботливую натуру. Миллерам известно только, что именно в этом здании Гольдштайны обратили внимание на их бабушку и позже увезли ее в Америку.

На следующее утро за завтраком никто даже не заикается о том, чтобы присоединиться к Кристиану в архиве. Переводчик с размахом намазывает масло на хлеб и спрашивает Бек:

— Мне нанять двух архивистов на сегодня?

— Делай все, что считаешь нужным, — отвечает ему Бек.

— И еще я попробую дозвониться до Петера Винклера.

— Было бы прекрасно. — Бек притворяется довольной, но предполагаемая встреча с Винклером и знакомство с коллекцией его отца внушает ей так же мало надежды, как и архивные изыскания.

После завтрака Миллеры едут на метро в район Бригиттенау, где выросла Хелен. Оттуда они следуют вдоль Дуная в Леопольдштадт, куда позже перевезли Хелен с матерью. Сейчас Леопольдштадт стал модным районом, с кафе, торгующими веганским мороженым, и бутиками с одеждой от местных дизайнеров. Джейк чувствует укол вины: он хотел бы жить в этой части Вены, хотя Хелен переселили сюда против ее воли.

Второй день плавно переходит в третий, а Кристиан не нашел сведений о няне детей последнего императора. Ему, однако, удалось связаться с Петером Винклером, который смутно помнил письма Бек. Когда Кристиан объяснил, что он аспирант, изучающий последних Габсбургов, Петер с энтузиазмом предложил ему посмотреть отцовский архив. Вместе с Миллерами переводчик составил план посещения Кремса-на-Дунае в предпоследний день их командировки в Австрию. А пока проходит третий, четвертый день, а личное дело няни детей Карла и Циты все не обнаруживается. Миллеры так и не появились в архиве, чтобы помочь Кристиану. Они не смогли покинуть впитавшиеся в их кровь очертания Вены, помнившие Флору и Хелен.

Они посещают дворец Шёнбрунн, летнюю резиденцию Габсбургов, и идут на экскурсию по нескольким жилым помещениям, открытым для осмотра. Большинство из них принадлежали Францу Иосифу, но в конце экскурсии представлена ванная, которую Цита начала оборудовать современным для тех лет водопроводом и смывным унитазом. Закончили ремонт уже после падения империи, так что Ците не пришлось воспользоваться новыми удобствами.

— Вы думаете, Флора жила в этом дворце? — спрашивает Эшли брата и сестру.

Откуда же им знать?

В кладовой драгоценностей они идут по темным, прохладным комнатам с сокровищами короны, мимо витрин с украшенными камнями мечами, коронами, кольчугами и религиозными реликвиями. Несколько витрин стоят пустыми. Бек предполагает, что экспонаты на выставке, но когда она обращается с вопросом к смотрителю, тот объясняет, что эти украшения Габсбурги украли во время крушения империи. Витрины останутся пустыми, пока драгоценности не вернутся на родину.

Бек читает подписи у каждой витрины, ища упоминание о «Флорентийце», пока не вспоминает, чтоалмаз выставлялся в Художественно-историческом музее. Определенно, если австрийцы выиграют дело, бриллиант вернется сюда и будет экспонироваться вместе с другими драгоценностями Габсбургов. Бек обходит вокруг темную комнату с усыпанными камнями коронами, крестами, туфлями, прикидывая, где разместила бы «Флорентийца», будь она куратором выставки. Это был бы главный предмет экспозиции, как алмаз Хоупа в Смитсоновском институте или королевские драгоценности в лондонском Тауэре. Каждый день тысячи туристов приходили бы взглянуть на знаменитый камень. Бек думает про комод Хелен, теперь заполненный одеждой Деборы, про щель между ним и стеной, где застрял и едва не был потерян бриллиант. Никто кроме Хелен не видел его много лет. И никто не увидит, пока он остается в ячейке Федералистского банка в Филадельфии.

На какое-то мгновение Бек чувствует желание проиграть процесс. И тут телефон жужжит — пришло сообщение от Кристиана:

«Я нашел Флору».

— А, сестра Бек, — произносит Виктор, открывая дверь Деборе. В руках он, как всегда, держит бокал шампанского.

— Вы всех гостей встречаете с шипучкой или только меня и мою дочь?

— Значит, Бек в самом деле ваша дочь? — восклицает ювелир с напускным удивлением. — Входите, у меня для вас хорошие новости.

Дебора идет вслед за Виктором в гостиную, где на стеклянном кофейном столике лежит желто-коричневый конверт.

— Это заняло некоторое время, но в итоге я нашел нужный каталог. — Виктор вынимает из конверта глянцевый черно-белый журнал с названием «Указатель брендов и торговых марок. 1956». Пролистывает его до буквы «Ю» и указывает на логотип «ДжШ». Ниже напечатано название компании: «Ювелирный дом Шпигеля».

— Это клеймо производителя, которое было на обороте броши, — объясняет Виктор, раскладывая черно-белые фотографии скромной витрины магазина с надписью на стекле «Ювелирный дом Шпигеля». — Фирма начиналась с одного ювелира, работавшего на Сансом-стрит.

— Значит, это он изготовил брошь?

Виктор кивает, достает из конверта некролог, напечатанный в «Филадельфия инкуайрер», и протягивает его Деборе.

— Джозеф Шпигель открыл свой бизнес в крошечном помещении в двадцатых годах, после того как эмигрировал в Америку. К тысяча девятьсот тридцатому году у него уже была своя лавка с витриной, и ему удалось не закрыться во время войны. Он скончался в тысяча девятьсот шестидесятом, и его дело перешло к сыну, а затем к внуку. Теперь фирма называется «Шпигель и сыновья» и находится в Мэйн-Лайн в центре Уэйна.

Дебора подозревает, что Виктор слышит громкий стук ее сердца. В некрологе приводится фотография Джозефа Шпигеля. Дебора сразу узнает широкий лоб, угловатую нижнюю челюсть, тонкий нос, так похожий на ее собственный.

Вырезка падает из ее рук на пол. Дебора откидывается на спинку дивана, закрывает глаза и пытается успокоить дыхание.

— Что с вами? — Виктор наклоняется над ней, но не смеет прикасаться к гостье. — Я принесу вам воды.

Он отсутствует, кажется, дольше, чем необходимо, и Дебора благодарна за возможность какое-то время побыть одной. Этот некролог лишил ее всяких сомнений. Женатый мужчина из фотоальбома Хелен — Джозеф Шпигель, а не Джозеф Кляйн — действительно был ее отцом. У него была семья, бизнес, ювелирная лавка, где Хелен заказала брошь. Ее отец не погиб в Корее в 1953 году, когда Деборе был год. Он умер в Филадельфии в 1960-м, когда ей было восемь и она могла запомнить его.

Дебора наклоняется, чтобы поднять вырезку. Сердечный приступ в возрасте шестидесяти четырех лет, остались жена и двое детей. В некрологе ничего не сказано ни о третьем ребенке, ни о любовнице, которая родила его. Просматривая заметку, Дебора вспоминает, что в конце пятидесятых Хелен остригла волосы и стала делать высокий начес. Такую прическу она носила на протяжении шестидесятых, пока ее грива не начала седеть. Тогда Хелен отрастила волосы и стала укладывать косы короной на голове — и до самой смерти так и не меняла прически. На фотографиях, изображающих ее на пикнике с Джозефом, в танце, за ужином, рука в руке, у Хелен нет начеса. Тот факт, что с такой прической она не снималась, не обязательно свидетельствует о расставании с сердечным другом, но обозначает перемену в их отношениях — раньше любовники открыто фотографировались, затем начали таиться.

Виктор возвращается со стаканом воды. Приятная прохлада успокаивает Дебору. Она осушает стакан и ставит его около некролога. Глаза ее скользят по заметке и возвращают ее к той же мысли: 1960 год, ей восемь лет, она могла знать своего отца. Хелен не хотела, чтобы они общались. Потом в третьем абзаце Дебора обращает внимание на подробность, которую раньше не заметила: перед эмиграцией в Америку Шпигель был часовщиком при австрийском дворе.

— Значит, он был знаком с императором?

Виктор пробегает глазами по тексту.

— И, подозреваю, довольно хорошо. Он, вероятно, встречался с ним.

Внезапно все становится понятно. Флора не была няней. Несмотря на бриллианты, которые они нашли в кукле, не Хелен привезла «Флорентийца» в Америку. Должно быть, это был Джозеф Шпигель, придворный часовщик, у которого был доступ к императору. Видимо, он и подарил алмаз Хелен. А дети Деборы сейчас в Австрии и идут по неверному следу, на который она их навела.

Дебора оглядывает библиотеку с книжными полками от пола до потолка и стеклянными дверьми, ведущими в столовую в колониальном стиле. Виктор наблюдает за ней, наверняка делая тот же вывод: вот как алмаз оказался у Хелен.

Дебора поворачивается к нему.

— Почему вы нам помогаете?

— Несколько лет назад ваша дочь оказала мне неоценимую услугу. Я никогда не смогу ее в должной мере отблагодарить, но стараюсь делать все, что в моих силах. — Он говорит это так искренне, что Дебора не может вспомнить, почему первым ее побуждением было недоверие к нему.

— Вы Скорпион.

Он растерянно смотрит на нее.

— По зодиаку.

— Телец. Это хорошо или плохо?

Она рассказывает ему про особенности Тельцов, про их упрямство, творческие способности.

— Когда я с вами познакомилась, то подумала, что вы Скорпион, — признается она, хотя ему это ни о чем не говорит.

— Извините за ту угадайку с бриллиантами.

Дебора пожимает плечами.

— Я выбрала правильный камень. У него более спокойная энергия, чем у двух других.

— Тогда, полагаю, я должен угостить вас ужином. — Виктор не в силах сдерживать улыбку, и Дебора видит, что зубы у него хорошие, но не совершенные — на нижней челюсти они скучены. Она с трудом сдерживает желание провести пальцем по этим кривым зубам и почему-то уверена, что Виктор не стал бы сопротивляться.

— Полагаю, да, — произносит она.

Когда лифт останавливается на девятнадцатом этаже, Тайлер и Лидия как ни в чем не бывало подходят к стойке администратора, точно зная, что делать. Дебора в их возрасте подбежала бы к окну от пола до потолка и жадно стала бы любоваться видом, но ее внуков не удивишь рестораном, расположенным высоко над землей.

Виктор ждет за столиком, одетый так же, как и во время двух их предыдущих встреч, в черную кашемировую водолазку и брюки цвета хаки, по-видимому не чувствительный к установившейся в сентябре жаре.

Увидев приближающееся семейство, он встает и сражает Дебору своим очарованием. Ну и рассердилась бы Бек, узнав, что он так ей улыбался! Эшли оставила матери щедрую сумму на расходы — Деборе этого хватило бы на месяц. Она могла нанять няню, но решила взять внуков с собой: если дети будут с ней, значит, это не свидание, и ей необязательно сообщать об этой встрече Бек.

Виктор уже заказал куриные наггетсы и картошку фри, которые приносят, как только Дебора с внуками садятся за стол. Виктор наблюдает, как дети едят, и Дебора замечает в его глазах блеск, возможно зависть. Судя по его взгляду, детей у Виктора никогда не было.

Когда он наливает ей шампанское, Дебора спрашивает:

— Вы пьете только шипучее вино?

Он смеется.

— А что же еще предложить даме?

Дебора жестом подзывает официанта и заказывает два коктейля «Роб Рой».

— Я всегда предпочитаю что-нибудь покрепче на первом свидании.

— Так, значит, это свидание? — спрашивает ювелир, и Дебора не сразу понимает, что он ее дразнит.

Виктор и правда не привык пить ничего, кроме шампанского, и ржаной виски действует на него мгновенно. Плечи расслабляются, он рассказывает о своем обучении в Ювелирном Ряду, о старомодных европейских традициях постижения ремесла, начиная с метлы и заканчивая паяльной лампой. Когда он заговаривает о бриллиантах, дети проявляют интерес.

— У моей мамы есть бриллиант, — сообщает Тайлер Виктору. — Папа ей подарил.

Пока он спрашивает у мальчика и девочки, знают ли они, как образуются алмазы, официант приносит закуски. Виктор просит у него четыре листа бумаги и цветные карандаши.

— Сначала нарисуйте вулкан, — командует он детям. Лидия и Тайлер, как прилежные ученики, изображают горы с зубчатыми кратерами на вершинах. Тайлер даже присовокупляет зеленую лаву.

— Лава не зеленая, балда, — замечает Лидия.

— Правильно, — говорит Виктор, и Лидия кидает брату самодовольный взгляд. — Но и Тайлер не так уж ошибается.

Мальчик показывает сестре язык. Дебора думает напомнить внукам, что нужно вести себя прилично, но решает, что их соперничество вполне естественно. Не стоит учить их всегда быть паиньками.

— Если в вулкане есть оливин, он будет извергать крошечные зеленые камни. Собственно, с алмазами происходит вот что.

Вместе они рисуют земную мантию под вулканом, и Виктор очерчивает путь алмаза из области стабильности к поверхности земли. По лицу Деборы невольно расплывается улыбка, когда Виктор просит детей смять листы наподобие астероидов и бросить их на стол. Тайлер кидает комок в темную лужицу кетчупа на своей тарелке и вдавливает бумагу в соус.

— Почему ты всегда такой гадкий? — восклицает Лидия.

Когда Тайлер поднимает комок, оказывается, что бумажный астероид оставил в луже отпечаток, и Виктор, искусный миротворец, соглашается, что, хотя кетчуп и не самый гигиеничный пример, след от импровизированного небесного тела похож на вмятины, которые образуют настоящие астероиды на поверхности Земли. Он указывает на борозды в соусе.

— Алмазы могут формироваться в таких расселинах. При сильном ударе повышается температура и создаются необходимые условия.

Урок естествознания быстро сменяется возбуждением из-за мороженого и последующим падением уровня сахара, и Дебора уже видит на лице зевающего Тайлера признаки апатии.

— Нам пора домой, — говорит она.

Виктор настаивает на том, чтобы проводить их до гаража и заплатить за парковку. Завидев вдалеке Красного Кролика, Дебора внезапно стыдится пятен ржавчины на капоте, вмятин и царапин на бамперах.

Едва она собирается извиниться, как Виктор говорит:

— У меня был «Кролик» в середине семидесятых. Я любил ту машину.

Дети залезают на заднее сиденье, и Дебора чувствует в груди стеснение, когда Виктор подступает ближе, еще ближе. В конце концов он целует ее в щеку, и в животе у нее все опускается от разочарования.

— У вас восхитительные внуки, — говорит Виктор, открывая для нее водительскую дверцу.

— Боюсь, это не моя заслуга.

Он закрывает за ней дверцу и стучит по капоту, прощаясь. Он не говорит, что приятно провел время в ее компании и что они скоро увидятся, не упоминает о клейме и не спрашивает, рассказала ли она Бек о Джозефе Шпигеле и его близости к императору. Дебора выруливает на улицу и направляет машину к шоссе. Сначала Честер, теперь Виктор. Неужели она потеряла хватку?

На следующее утро на крыльце появляется букет полевых цветов, перевязанных бечевкой. Не розы или лилии, а дельфиниум, бодяк, львиный зев, нарциссы и ромашки — разумеется, Дебора знает все названия — с белой карточкой, на которой темно-синими чернилами красиво выведено «В.».

— Кто это тебе веник подарил? — интересуется Тайлер, обнаружив бабушку на пороге открытой двери с букетом в руках. Когда она поворачивается к внуку, тот уже исчезает в кухне и хлопает дверцами шкафов, балуясь с посудой.

— Если что-нибудь разобьешь, будешь покупать! — кричит Дебора Тайлеру, спеша в кухню, пока тарелки и чашки не посыпались на безжалостный пол. Только спустя несколько часов, когда цветы поставлены в вазу и Дебора ведет детей на прогулку в Старом городе, ей приходит в голову, что она не говорила Виктору, где живет.

Дебора не выполняет свое обещание написать Бек, как только выйдет от Виктора. Новость о Джозефе Шпигеле, который оказался ее отцом и наиболее вероятным похитителем бриллианта, еще слишком свежа. Она пока не осознала ее. К тому же, пока она не связалась с дочерью, Бек не узнает, что она встречается с Виктором. И потом, Бек тоже ей не пишет.

В итальянском ресторане Дебора рассказывает Виктору о Флоре. После того как он прислал ей букет, они посетили с детьми Академию естественных наук, но это их первое свидание тет-а-тет. Дебора использовала некоторую часть денег, которую Эшли оставила на няню. Она настаивает на встрече в ресторане, хотя Виктор предлагает заехать за ней. Ей хочется, чтобы отношения с ювелиром развивались медленно — раньше с ней такого не бывало, даже во время романа с Кенни.

Виктор соглашается, что она правильно не сказала ничего своим детям.

— Они уже в Вене, не ехать же им назад. К тому же, кто знает, ваша догадка насчет Флоры может оказаться верной. — Он не говорит, что это неразумно — по одной незначительной детали, рыжим волосам, предполагать, что таинственная няня могла быть ее бабушкой, хотя Дебора бранит себя за это с тех пор, как узнала о Джозефе Шпигеле. — Чего только в жизни не бывает.

— Брошь украла не Флора, а Джозеф, — напоминает она Виктору.

— В любом случае, не помешает зайти в «Шпигель и сыновья» и посмотреть, не сохранилось ли документов о броши Хелен, — предлагает ювелир. — Семейные фирмы такого рода обычно ведут учет. Если Хелен приносила ему бриллиант, чтобы вставить в оправу, об этом наверняка сохранилась запись. Тогда вы узнаете, подарил он ей алмаз или нет.

— Я не могу ехать туда, — признается Дебора. — Есть одно обстоятельство.

С ума сойти, как быстро она доверилась этому человеку. Она рассказывает Виктору о фотографии Хелен и Джозефа, о пустом прочерке в графе «отец» и о своих воспоминаниях, как она сама ребенком сидит на коленях этого мужчины. Она не помнит, когда последний раз говорила так долго, от закусок до самого десерта.

— Допустим, Джозеф ваш отец. Возможно, это его решение не указывать имени отца в свидетельстве о рождении, — говорит Виктор. — Хелен, как одинокой матери, потребовалось бы от него письменное согласие, признание отцовства. Что, если он не захотел этого, будучи женатым? Или, например, она пыталась защитить вас. Если бы его имя стояло в документе, он имел бы право претендовать на опеку и, возможно, попытался бы забрать вас у матери.

Да, этого Хелен не могла допустить. Она бы пошла на что угодно, лишь бы не потерять свою дочь.

Виктор кладет ладонь на руку Деборы. Какая теплая у него рука.

— Тяжело вам приходится?

— Я зациклилась на том, что она меня предала, и мне даже не приходило в голову, что она могла меня защищать.

— Забавно, что предательство и желание защитить внешне проявляются одинаково.

Дебора озадаченно смотрит на него. Что он имеет в виду? С другой стороны, она почти ничего о нем не знает.

— Но я слишком много болтаю. Расскажите о себе. — Последнее слово она произносит с намеком, поглаживая его руку.

Виктор осушает бокал вина — он воздержался от шампанского, когда она упомянула, что предпочитает терпкое итальянское красное. Она уже оказывает на него влияние. Он объясняет, как складывалась его карьера от подмастерья у ювелира до получения сертификата от Международного геммологического общества, как он начал работать в «Тиффани» и подхалтуривать на стороне, изготавливая обручальные кольца, и как познакомился с Бек, когда это вскрылось.

— В «Тиффани» мне было хорошо. — Он наливает себе еще вина, и Дебора догадывается, что он нервничает, опасаясь ее осуждения. — Это трудно объяснить. Я не чувствовал себя обиженным или недооцененным. Они доверяли мне, видимо, даже слишком. Это случилось само собой. Я не мог сопротивляться искушению. И, как доказала ваша дочь, мои действия не нарушали законов о товарном знаке. — Он изучает лицо Деборы, пытаясь угадать ее мысли. — Я знал, что не имею права так поступать, хотя и не совершал ничего противозаконного. Хотел бы я рассказать вам красивую историю, как пытался насолить капиталистическому обществу, но я просто увидел возможность и воспользовался ею.

Дебора колеблется, ошарашенная его откровенностью. В ответ ей тоже хочется быть искренней.

— А я за последние тридцать лет открыла тридцать семь компаний, — признается она. — Ни одна из них не принесла прибыли. — Она даже и не догадывалась, что может назвать точное количество. Однако оказалось, что их тридцать семь — пекарен, фирм по выгулу собак, мастерских хорошего самочувствия, — и все они провалились. Вроде бы положено этого стыдиться, но она всегда готова сгенерировать новую идею. Это как кубик Рубика — нужно только найти правильное соотношение граней. Просто она еще не нашла способ.

— За вашу тридцать восьмую идею, — говорит Виктор, поднимая полный бокал.

Дебора с трудом удерживается от того, чтобы вскочить и расцеловать его.

Вместо этого она предлагает:

— Поедемте со мной в ювелирный магазин?

Его ответ:

— Я мечтаю об этом, — почти так же идеален, как следующий за ним поцелуй.

На следующий день Дебора останавливает Красного Кролика на Ланкастер-авеню и вместе с Виктором смотрит на вывеску «Шпигель и сыновья».

— Как ты думаешь, они сильно расстроятся, если узнают, кто я? Что, если я ошибаюсь и он был просто другом, земляком из Австрии?

— Не волнуйся о них, думай о себе, — отвечает Виктор, целуя ей руку.

Когда он открывает дверь магазина, звенит медный колокольчик. Ковролин в шашечку и грязно-бежевые стены напоминают вестибюль банка. Дебора бывала в банках, которые выглядят точно так же, и там ее поднимали на смех, даже не выслушав бизнес-план.

На ювелирных украшениях нет ценников. Витрины заполнены, но не ломятся от товара. Дебора сразу понимает, что все здесь непомерно дорого.

Виктор берет инициативу в свои руки, что обычно раздражает Дебору, и спрашивает у человека за прилавком, не он ли Дэниел Шпигель, владелец магазина и внук Джозефа Шпигеля. Но Виктор всего лишь ее проводник в этом мире, законов которого она не понимает. Когда торговец снимает очки и подтверждает, что это он, Виктор кивает Деборе, давая ей возможность продолжить разговор.

— Меня зовут Дебора Миллер, — представляется она. — Не мог ли ваш дедушка знать мою маму, Хелен Ауэрбах?

Услышав это имя, Дэниел напрягся.

— Что вам угодно?

Стоящая рядом женщина — как заключает Дебора, жена Дэниела — растерянно смотрит на него.

— Она была дедушкиной… — начинает объяснять жене Дэниел и не заканчивает фразу. Заметно, что он чувствует неловкость.

Его сердитые, несдержанные слова убеждают Дебору, что все это правда: у Хелен был роман с Джозефом, и он подарил ей алмаз «Флорентиец». В магазине с кондиционером Дебору бросает в жар. Колени у нее подкашиваются, и Виктор поддерживает ее за локоть.

— Мы, наверно, присядем, — произносит он, провожая ее к стулу.

— Вам лучше уйти, — говорит Дэниел Виктору. Они смотрят друг на друга, пока Дэниел не отводит взгляд. — Прошу вас.

— Дэн, — мягко произносит его супруга, — женщина ни в чем не виновата.

— Вы знаете, как наша семья натерпелась от вашей матери? — Дэниел повышает голос. — Когда бабушка узнала о его интрижке и о вас, она попала в психиатрическую больницу. Это разрушило…

— Дэн, она не виновата, — сурово повторяет его жена и поворачивается к Деборе. — Зачем вы пришли? Что вы хотите узнать?

Три пары глаз останавливаются на Деборе, отчего у нее зудит все тело. Она никогда не любила быть в центре внимания. Виктор начинает говорить, но она обрывает его. Она сама должна рассказать эту историю. И узнать правду.

— Мама всегда говорила мне, что отец погиб в Корее, — объясняет Дебора.

Виктор сжимает ее плечо, чтобы приободрить.

— Я никогда не сомневалась в этой истории, пока несколько месяцев назад, после смерти Хелен, мы не нашли в ее спальне брошь в виде орхидеи, которую изготовил для нее ваш отец.

Дебора описывает фотографии Хелен и Джозефа и себя у него на коленях тоже. Она рассказывает, что ей удалось выяснить по отрывочным сведениям, говорит о клейме мастера на обороте броши.

— Наверно, вы слышали о судебном процессе, в котором фигурирует алмаз «Флорентиец»?

У Дэниела загораются глаза.

— Моя семья участвует в этом процессе. Мы Миллеры. Думаю, ваш дедушка вставил бриллиант в брошь и подарил ее моей матери.

Дэниел, сложив губы трубочкой, изучает ее уже внимательнее.

— Это невозможно. Может, другие ювелиры и кажутся жуликами, но дедушка славился своей честностью, по крайней мере в бизнесе. Он не стал бы делать украшение, чтобы спрятать ворованный бриллиант, тем более принадлежавший Австрийской империи. Он любил свою страну.

Дебора просит Виктора показать фотографии брошки на его телефоне — ее «раскладушка» устарела и не имеет ни качественной камеры, ни мощного Интернета.

Увидев снимки, Дэниел энергично мотает головой:

— Дедушка никогда бы не сделал такую безвкусную вещь.

Дебора открывает другое фото, изображающее оборотную сторону с клеймом «ДжШ».

Теперь пошатывается Дэниел. Он опирается на прилавок и трет рукой лицо, словно пытается проснуться.

— У вас ведь остались журналы учета? — вставляет Виктор. — Если ваш дедушка все-таки изготовил брошь, в вашем архиве наверняка есть подтверждающие это документы.

— Наш архив находится на складе, в другом месте. На поиски документов уйдет не одна неделя.

— У нас совсем мало времени, — говорит Дебора.

— Извините, это невозможно. — Дэниел исчезает за дверью, ведущей в офис, его жена следует за ним.

— И это всё? — спрашивает Дебора, когда Виктор помогает ей встать.

— Пока да. — Она выходит на Ланкастер-авеню, уверенная, что спокойствие Виктора — правильное поведение в данных обстоятельствах.

Когда они отпирают Красного Кролика, жена Дэниела выбегает из магазина, украдкой оглядываясь через плечо. Приблизившись, она протягивает Деборе обрывок бумаги.

— Склад, который упомянул мой муж, — это наш чердак. Там нет никакой системы, но вы можете прийти и поискать, что вам надо. Завтра я целый день буду дома.

Дебора смотрит на адрес. Они живут в Бервине.

— А как же ваш муж?

Женщина машет рукой.

— Он так раскипятился, что можно вырастить алмаз у него в заднице.

Жена Дэниела представляется как Хейди, и они договариваются встретиться в доме ювелира на следующий день, когда Дэниел уедет в гольф-клуб. Глядя, как Хейди спешит обратно в магазин, Дебора спрашивает:

— Думаешь, сохранились документы на брошь? Невзирая на обстоятельства, это была афера.

Виктор пожимает плечами: его не удивишь махинациями в ювелирном деле.

— По нелегальным сделкам тоже существует документация. Потому мошенников и ловят. Стоит хотя бы попробовать поискать.

Шестнадцать

Миллеры встречаются с Кристианом в вестибюле отеля и идут в винный бар, который порекомендовал консьерж. Вечера в Вене прохладные, порой даже зябкие, и Миллеры наслаждаются передышкой от жары, изводящей как восточное, так и западное побережье Америки. Сестры застегивают осенние пальто, а Джейк зимнее, и все вместе пересекают Штефансплац. Кристиан сменил свою обычную униформу — серую футболку и выцветшие рваные джинсы — на клетчатую рубашку, заправленную в черные брюки, и блейзер. В этом наряде он выглядит старше, и Бек легко представить его тридцати- или сорокалетним преподавателем, по которому сохнут студентки.

Когда они проходят мимо собора Святого Стефана к лабиринту улиц, составляющему центральный торговый район, Кристиан размахивает кожаной папкой. Что бы в ней ни лежало, это определит их дальнейшие шаги, но Кристиан никак не намекает на ее содержимое.

Винный бар находится напротив лучшего ресторана венских шницелей в городе, от дверей которого тянется заворачивающая за угол длинная очередь из туристов, одетых в этот прохладный вечер кто во что горазд. Немолодая блондинка за барной стойкой приносит посетителям блюдо с мясом и сыром вместе с бутылкой «Грюнер Вельтлинер». Кристиан наливает всем вино и только потом открывает кожаную папку и вынимает полиэтиленовый кармашек с бумагами.

— Я не нашел Флору Ауэрбах, зато нашел Флору Теппер, которая была няней пяти старших детей императора Карла с тысяча девятьсот тринадцатого по тысяча девятьсот восемнадцатый год.

— Это должна быть она, — возбужденно произносит Эшли.

Бек изучает симпатичное лицо Кристиана, явно не разделяя энтузиазма сестры.

— Если не она, то это чертовски редкое совпадение. — Джейк поворачивается к Бек. — Ты говорила, что Флора — не самое распространенное имя, так?

Бек не отрываясь смотрит на Кристиана, который посылает ей взгляд непонятного значения.

— Чтобы узнать наверняка, можно пойти в Еврейский архив и запросить свидетельство о браке.

Кристиан поясняет, что до 1938 года записи актов гражданского состояния велись в приходах или синагогах.

— Дело вот в чем. — Кристиан выкладывает на стол копию страницы из личного дела Флоры и переводит названия граф: должность, имя, дата и место рождения, вероисповедание, семейное положение и дети, образование, владение языками. Его палец останавливается на фразе и дате в конце страницы: «Wurde aus dem Hofdienst entlassen, 10 November 1918». — Это значит, что ее уволили со службы при дворе.

Миллеры смотрят на непонятную фразу, и их экзальтация выветривается. Уволили — то есть выгнали с работы. А значит, ее могли уличить в краже, а в таком случае вряд ли дарят на прощание драгоценный желтый бриллиант.

Кристиан прочищает горло, чтобы внести ясность.

— Когда в Австрии установилась республика, возник вопрос, что делать с придворными служащими. Большинство из них стали чиновниками или были отправлены в отставку. Многие должности упразднили. Я не слышал, чтобы кого-то увольняли, тем более личных слуг монаршей семьи. — Кристиан снова указывает на дату внизу страницы. — Но мне не дает покоя это число. Ночью одиннадцатого ноября императорская семья бежала в охотничий домик в Эккартсау. А десятого они еще не знали, что придется скрываться так поспешно, и не нуждались в средствах. Карл забрал из казны кучу драгоценностей еще до того, как курс кроны обвалился. У них не было никаких причин расставаться с няней.

— Так почему же, ты думаешь, ее уволили? — спрашивает Эшли.

Кристиан указывает на вероисповедание Флоры: католицизм.

— Флора не была католичкой, — твердо произносит Эшли, но потом начинает сомневаться: — Или как?

— Разве Хелен не упомянула бы об этом? — поддерживает ее Джейк. — И разве это не спасло бы ее от лагеря?

— Видите ли… — Кристиан начинает говорить своим профессорским тоном, и Бек это раздражает. — Возможно, что она приняла иудаизм позже. Межконфессиональные браки в то время были запрещены. Так что католичка могла выйти замуж за вашего прадедушку, только обратившись в его веру. С другой стороны, она могла солгать о своей религии. Цита отличалась невероятной набожностью. Все в ближайшем окружении обязаны были посещать мессу дважды в день и ежедневно ходить на исповедь. В ближний круг допускались только католики.

Джейк гладит короткую щетину на щеке.

— Значит, если она солгала и императрица узнала об этом…

Кристиан кивает.

— Но как она вообще получила работу при дворе? — спрашивает Эшли. — В то время это, вероятно, было весьма привилегированное место.

— Видимо, у нее имелись полезные связи. На эти должности брали только по рекомендации родственников или друзей, — объясняет Кристиан.

— Мы уходим в сторону, — строго произносит Бек, скрывая разочарование за властным тоном. — Неважно, как ее взяли на работу и была ли она католичкой. Главное, что ее уволили. Тех, кого выгоняют, не провожают щедрыми подарками.

— Если речь вообще идет о твоей прабабушке, — напоминает ей Кристиан.

Хотя Бек и благодарна ему за то, что он поддерживает хоть искру надежды, результаты поиска, как ни крути, неутешительные. Если придворная няня не их прабабушка, то больше зацепок у них не осталось. Если же все-таки она, значит, их прародительница воровка.

В баре душно. Никто не прикасается к потно-блестящим закускам из мяса и сыра, только Бек тянется к ломтику салями и разрывает его пополам. Кристиан заказывает вторую бутылку вина.

— Если бы она украла алмаз после увольнения, — говорит Джейк, — разве император не приказал бы найти ее? Не послал бы кого-то за ней, обнаружив пропажу?

Бек хочет сказать «Какая разница?», но Кристиан опережает ее.

— Когда монаршая семья уехала в сельскую местность в Австрии, доверенный человек Карла переправил драгоценности в Швейцарию. Император, скорее всего, узнал о пропаже после прибытия в Швейцарию. А к тому времени его успели предать столько людей, что он мог и не заподозрить в краже Флору.

Эшли мотает головой, и прядь волос выбивается из хвоста и падает ей на лицо.

— Не складывается. Как она вообще смогла проникнуть в хранилище драгоценностей? Она ухаживала за детьми. Не понимаю, как…

— Эшли. — Бек удивляет расстроенный голос сестры — Эшли явно очень хочется приписать Флоре героические качества. И дело не только в деньгах. Как Эшли будет жить, если они потеряют алмаз, если Райана посадят в тюрьму, если растает всякая надежда? Не если — когда. Все это теперь неизбежно.

— Мне жаль, что сведения, которые я нашел, вам не помогли, — произносит Кристиан.

Эшли сдувает волосы со лба и с ледяным выражением лица смотрит на сестру.

— Надо было продать алмаз итальянцам.

— Что ж, значит, я виновата. — Бек старается сохранять самообладание. Она знает, что ее сестре придется пережить больше, чем утрату бриллианта.

— Все это могло закончиться четыре месяца назад. Репортеры, статьи, судебный иск, преследования — ничего этого не случилось бы, а мы стали бы на полмиллиона богаче.

— Прекрати, Эшли, — старается успокоить ее Джейк. — Давай не будем.

— Конечно, вставай на ее сторону. Плевать на то, что она годами отказывалась разговаривать с тобой, хотя сама была во всем виновата, подлизывайся к ней, как ты всегда делаешь.

Она чувствует едкий вкус гнева на языке, его металлический запах в носу. Ощущает, как в душе поднимается характерное для Миллеров бешенство, но удивляет всех, включая себя, и начинает рыдать. Кристиан потирает руки и отворачивается. Барменша тщательно расставляет тарелки на витрине, притворяясь, будто ничего не замечает.

— Ну перестань. — Бек обходит маленький столик и обнимает сестру. Джейк тоже встает и обхватывает их обеих.

Когда они разнимают объятия, Эшли застенчиво смеется, вытирая со щек слезы. Брат и сестра тоже смеются. Кристиан смотрит на них в недоумении, и Бек понимает, что он единственный ребенок в семье и внезапный гнев, сменяющийся внезапным прощением, ему непонятен. Или же он относится к редкой породе людей, которые хорошо ладят с родственниками.

Эшли машет барменше и оставляет на столе стопку купюр по двадцать евро. Джейк замечает, что старшая сестра теперь всегда платит наличными, чего раньше никогда не было.

Они выходят в уличную прохладу и возвращаются к отелю. Эшли и Джейк отстают от Бек и Кристиана.

— Может, она и не крала бриллиант, — говорит Кристиан.

— Это неважно. Увольнение дает почву для обоснованного сомнения.

Кристиан искоса посматривает на Бек.

— Вы еще хотите ехать в Кремс-на-Дунае?

Она пожимает плечами.

— Петер Винклер ждет нас. Мы с таким трудом с ним связались. Неудобно отменять встречу.

— Мне жаль, что поездка прошла впустую.

— Это не так.

Кристиан улыбается и берет ее за руку. Ладонь у него слегка влажная.

В этот миг Эшли отрывает взгляд от дороги, по которой она пинала камушек, и хватает Джейка за плечо, указывая на Кристиан и Бек, которые, рука в руке, идут вперед, сливаясь на мощеных улицах Вены с другими безымянными парами.

Утром все молча отъезжают на поезде от станции Хайлигенштадт по направлению к Кремсу-на-Дунае, где живет Петер Винклер. Яркое солнце припекает сквозь стекло, согревая лицо Бек, наблюдающей, как удаляется Вена. Пейзаж меняется от коттеджей с соломенными крышами до разноцветных домиков, увитых виноградными лозами с гроздьями разной степени зрелости.

Средневековый Кремс, как Миллеры и ожидали, оказывается причудливым населенным пунктом. Петер Винклер владеет галереей на Вихнерштрассе, но приглашает встретиться в своем доме на холмах за городом. Американские гости пересекают главную улицу — длинную вереницу кафе, аптек, магазинов верхней одежды и художественных галерей — и взбираются к каменной церкви на вершине холма. Улица сужается, и они протискиваются по тесным переулкам между зданиями. На вершине холма улица огибает церковь, и путешественники пробираются по извилистой дороге к другой стороне холма, где начинают спуск. Здесь улицы становятся шире, а дома больше. Миллеры останавливаются у желтого особняка, увитого виноградом. Он выглядит старше, чем другие оштукатуренные дома на улице, и не только из-за винограда. Особняк сохранил изначальный готический облик, тогда как остальные здания вокруг явно перестроены.

Миллеры никогда не бывали в таком старом доме. По сравнению с ним даже самые ранние постройки Филадельфии кажутся совсем недавними. Полы скрипят при каждом шаге. От каменных стен тянет сыростью и прохладой, отчего Миллерам кажется, что они в музее, а не в чьей-то гостиной.

У Петера Винклера основательное брюшко и редеющие седые волосы. Он похож на Санта-Клауса, и его готовность показать коллекцию отца невероятно поражает Бек. Он, конечно же, превосходно говорит по-английски, и хоть им и не нужны услуги переводчика, Бек все равно рада, что Кристиан приехал с ними. Каждый раз, когда она встречается с ним глазами, Кристиан краснеет, и Бек думает, о чем он вспоминает: о том, как она кричала во время оргазма или как он захихикал, когда она первый раз коснулась его. Бек еще никогда не чувствовала себя такой старой. Разница между ними меньше десяти лет, что, если подумать, не так уж и много. И все же очевидно, что у нее больше опыта, а это возбуждает и раскрепощает. Ей нравится осознавать свою власть над юношей. Власть заводит.

Петер откидывается на спинку кресла, приготовившись слушать. Бек начинает с того, что благодарит его, и он в ответ пожимает плечами.

— Извините, что было так трудно со мной связаться. — Винклер уже принес с чердака коробки с архивом. Одну из них он ставит около кофейного столика и снимает крышку. — Мой отец до конца своих дней мечтал восстановить монархию.

Гости передают друг другу фотографии Габсбургов с датами и описанием на обороте. Карточки находятся в беспорядке и хранятся без защиты от механических повреждений и старения. Снимок со свадьбы Карла и Циты покрылся патиной, когда-то белая фата до пола пожелтела от небрежения.

— Это Франц Иосиф, император, — говорит Петер, указывая на стоящего рядом с молодоженами мужчину с пышными викторианскими усами. Миллеры смотрят снимки счастливой пары с Францем Иосифом: один запечатлел обед во дворце Шёнбрунн, другой изображает улыбающегося мальчика с пушистыми светлыми волосами, который стоит около сидящего в кресле императора.

— Отто, лучший друг моего отца, — объясняет Петер.

Кроме этого есть еще только одна фотокарточка Франца Иосифа — император в гробу, за которым идут Карл и семья. Цита укутана в черную вуаль. Новый император совсем не похож на предыдущего монарха — у него детское лицо и тонкие короткие усики. По сторонам от процессии толпа мужчин отдает покойному честь. Фотография помечена 30 ноября 1916 года. Конец одной эпохи и начало нового правления, короткого и обреченного на трагический исход.

Кристиан передает снимки от 30 декабря 1916 года — с коронации Карла в Будапеште как короля Венгрии. В руке император держит скипетр, корона у него на голове меньше, чем у Циты. На груди расшитого платья императрицы Бек замечает две броши. Они не попали в фокус, и бриллианты выглядят пересвеченными, но ни одно из украшений не напоминает шляпную булавку с «Флорентийцем».

Миллеры продолжают перебирать фотографии в коробке, где лежит еще много снимков императорской семьи на разных этапах ее правления и изгнания. На некоторых Цита молится. На других появляется мальчик с охотничьими ружьями. Фотокарточки фиксируют жизнь представителей семейства до и после падения империи, в Швейцарии и на Мадейре, за ужинами в особняках американского Таксидо-Парка и Квебека, где они жили во время Второй мировой войны. Есть снимки, относящиеся ко времени после смерти Циты и запечатлевшие следующие поколения Габсбургов — юных девочек и мальчиков в атласных вечерних нарядах и неоновых лыжных костюмах небесно-голубого цвета.

— Смотрите! — восклицает вдруг Джейк, протягивая сестрам фотографию. На ней рядом с тремя детьми на полу сидит женщина, держа четвертого на руках. Это совершенно точно их прабабушка Флора. На обороте написано: «Kindermädchen mit den Kindern^[8]. September 1916».

Значит, так и есть, думает Бек. Флора украла алмаз «Флорентиец».

В следующей коробке оказывается меньше интересного. Несколько живописных портретов в рамках — разнообразные императоры из династии Габсбургов, пышно разодетые в красный бархат. Жестяная банка с бронзовыми булавками с изображением имперского двуглавого орла. В третьей коробке хранятся монеты и пуговицы. Бек складывает все предметы на место, стыдясь себя: как она могла поверить, что бриллиант по праву принадлежит им, что в этих коробках, переполненых хрониками падения империи, скрыто доказательство, что император подарил прислуге «Флорентийца»?

На спину Бек ложится чья-то рука.

— Есть еще одна коробка, — напоминает ей Эшли. — Вы, наверно, приберегли самое любопытное напоследок? — спрашивает она Петера.

Было так задумано или нет, но эта коробка действительно оказывается самой полезной. По комнате проносится всеобщий изумленный восклик. Видеокассеты. Белая наклейка на боку первой гласит: «Kaiserin Zita, Vol. 1^[9], 1978».

— У вас есть видеомагнитофон? — спрашивает Джейк.

Винклер зовет жену, которая выходит с кухни, и что-то спрашивает у нее по-немецки. Женщина уходит наверх по лестнице.

— Может быть, есть на чердаке, — объясняет Кристиан Миллерам.

Пока наверху жена Винклера открывает и закрывает ящики и шкафы в поисках давно не нужного устройства, Миллеры продолжают рассматривать содержимое коробки. Находятся вторая, третья и четвертая части интервью с Цитой, а также кассета с надписью «Отто».

— Она отдала все это вашему отцу? — спрашивает Эшли.

— Не она, Отто. После смерти Циты он уговаривал моего отца написать о ней книгу. Отец брал у нее интервью, когда писал биографию Карла, и Отто хотел, чтобы вышло жизнеописание его матери. Он отдал отцу все сохранившиеся у него материалы. Думаю, их было больше, но это все, что я нашел.

Миссис Винклер возвращается с громоздким древним аппаратом, и Петер листает режимы в телевизоре, пока не находит тот, что подключает видеомагнитофон. На экране появляются сначала помехи, а потом возникает престарелая Цита. Она сидит в некой библиотеке, одетая в черную водолазку, длинная нить жемчуга лежит на груди. Седые волосы коротко пострижены, лицо в морщинах, и красивые в молодости черты словно окаменели. Голос у нее хриплый, скрипучий, как будто она не говорила долгие годы. Курт Винклер за кадром громко называет дату — 18 октября 1978 года — и представляет императрицу.

— Они находятся в ее квартире в швейцарском монастыре, — говорит Кристиан Миллерам.

Бек нравится смотреть интервью, не понимая смысла слов. Это позволяет ей составить интуитивное впечатление от императрицы. На первой кассете она рассказывает, как встретилась с Карлом, как они полюбили друг друга. Жена Петера садится рядом, обвивает плечо мужа и наклоняется к телевизору.

— Вы смотрели запись раньше? — интересуется Бек у Винклеров.

— Никогда, — мягко отвечает Петер.

Годы не затуманили воспоминаний Циты. Она излагает свою историю последовательно и точно.

— Вспоминает коронацию, — шепчет Кристиан, когда Цита повышает голос и начинает говорить нараспев. На середине фразы видео прерывается, и Винклер встает, чтобы поменять кассету. Эшли и Джейк смотрят друг на друга, готовясь к долгому просмотру.

Вторая запись — продолжение того же интервью. Кристиан забывает, что надо переводить, и, так же как Винклеры, увлекается рассказом. Лицо Циты остается бесстрастным, лишь иногда она позволяет себе улыбнуться и засмеяться. И все же очевидно, что она описывает счастливые времена, идиллические дни перед коротким пребыванием на троне империи до того, как война была проиграна.

Вторая запись тоже не содержит никаких существенных сведений. Вставлена третья кассета, и Джейку хочется сохранять оптимизм, но не получается. И по поводу Кристи тоже.

Третья часть интервью представляет собой лишь перечисление неудавшихся попыток заключить мир и хронику потери Карлом власти. В животе у Джейка громко бурлит. Бек бросает ему сердитый взгляд, словно он должен держать свой голод в узде.

— Давайте сделаем перерыв. — Эшли преувеличенно потягивается. — Пойдемте, перекусим что-нибудь.

— Вы идите, — говорит Бек. — Я не хочу.

Не желая спорить, Эшли и Джейк без возражений уходят и направляются к городу. Джейк шагает не сгибая коленей, тазовые суставы звонко щелкают.

— Старею, — вздыхает он, но Эшли настаивает, что это следствие похмелья — вчерашнее вино ударило по суставам.

— Слушай, Эшли, — говорит Джейк, — как тебе удается так долго сохранять брак?

Эшли замирает. Ах да, он же не знает о несчастьях Райана. Все как-то не было подходящего случая рассказать ему. Да Эшли и не хотела, чтобы брат знал о ее семейных неурядицах. Как все мужчины, Джейк будет осуждать Райана, даже если он не в том положении, чтобыкого-нибудь судить.

— Я загубил наши отношения с Кристи, — объясняет Джейк.

Внезапно у Эшли кружится голова. Свернувшись в ванной на полу, Райан сказал то же самое — «Я загубил нашу жизнь», — и выглядел при этом жалко, словно ожидал, что она найдет способ разубедить его в этом. В устах же Джейка эта фраза прозвучала не подлежащим обжалованию приговором.

— Нет, — говорит Эшли, — ничего подобного.

И для ее мужа тоже еще не все потеряно.

Подходящий момент настает, и она излагает Джейку все, что произошло с Райаном, начиная с появления агента ФБР.

— За мной действительно следили, — признается она брату, — но не из-за бриллианта. — Она рассказывает про повестку, затем признание Райаном вины, о пятистах тысячах долларов, которые им нужно собрать за месяц в порядке досудебного урегулирования спора. На крутых и узких улочках Кремса-на-Дунае она вдруг видит некую насмешку судьбы в том, что ровно такую сумму предлагали Миллерам итальянцы.

— Мы собираемся продавать дом.

— Вот черт, Эшли. — Джейк обнимает сестру за плечи, и они сворачивают на набережную. Помолчав, он спрашивает: — Так ты простила его?

Прощение похоже на тренировку перед марафоном. Эшли, фигурально выражаясь, бегает каждый день, регистрируя свой прогресс, но не знает, каких успехов достигнет к тому времени, когда судья будет принимать решение.

— Трудно сказать, — говорит сестра брату. — Иногда мне кажется, что да, а в другие дни я ужасно зла на него. Я не хочу продавать наш дом. Не хочу, чтобы в школе детей дразнили за то, что их отец в тюрьме. И замужем за преступником тоже не хочу быть. Но и бросить его не могу.

Вот как, думает Джейк, Эшли не теряет надежду, что у них все наладится. А ему не надо заставлять Кристи простить его, нужно только, чтобы она захотела поверить в него снова.

На набережной туристы бездельничают под навесами уличных кафе. Эшли смотрит в телефон. На Восточном побережье сейчас восемь утра. Райан, вероятно, готовит детям завтрак, какое-нибудь причудливое блюдо из подручных продуктов. Дети будут скучать по такому отцу больше, чем по тому, что целые дни проводил в офисе.

«Я скучаю по тебе», — пишет Эшли мужу. Это ближе всего к признанию «Я простила тебя».

Кристиан и Бек продолжают сидеть бок о бок в темной, обшитой деревом гостиной Винклера, слушая интервью Циты. Пока она ведет свой монотонный рассказ, Бек пытается предсказать, что будет, когда они вернутся из поездки ни с чем. Фирма, наверно, попытается заставить их отозвать иск. Или, понимая, что не получится убедить суд в правах Миллеров на бриллиант, подаст заявление на решение в порядке упрощенного судопроизводства.

Внезапно тон Циты становится ледяным. В ее позе ничего не меняется, и все-таки заметно, что она напряглась.

Кристин хватает Бек за руку и шепчет:

— Она говорит о Флоре, что они оставили ее с детьми в Гёдёллё.

Эти слова просачиваются сквозь барабанные перепонки в каждую вену и курсируют по телу.

Цита стискивает ручки кресла и наклоняется вперед, обнажая зубы. Кристиан задерживает дыхание.

— Она говорит, что не следовало доверять детей… потаскухе. — На последнем слове он краснеет. — Она еще не закончила.

Не имеет значения, что Флора тайно привезла императорских отпрысков в Вену, вернула родителям, может быть, спасла им жизнь. «Вы знали, что она была беременна? — спрашивает Цита у Винклера, который никогда не слышал о Флоре. — Незамужняя и с ребенком!»

— Беременна? — Бек поворачивается к Кристиану. — Как такое может быть? Хелен родилась не раньше тысяча девятьсот двадцать пятого года. — Потом она вспоминает о Мартине, старшем брате Хелен. Возможно ли, что он был зачат, когда Флора служила во дворце? Если так, то был ли Лейб его отцом?

— В документах ничего на этот счет не сказано, — извиняясь, отвечает Кристиан. — Завтра можно поискать в архиве свидетельство о рождении и узнать наверняка.

Бек холодеет от ужасной догадки.

— Неужели это ребенок от императора?

«Беременна, — продолжает императрица. — Мужа нет. Незаконнорожденное дитя. — Лицо ее вдруг приобретает задумчивое, даже виноватое выражение. — После того как мы ее уволили, я нашла ее дневник. Отцом оказался наш шофер, который был с ними в Гёдёллё. Тот, который погиб, когда она увезла детей. Я понятия не имела, что у них интрижка, иначе ни за что не оставила бы его с ними».

Бек вздыхает с облегчением. Ребенок не от императора.

Винклер за кадром что-то произносит, и Кристиан шепчет:

— Он спрашивает, что стало с ее дневником.

Выражение вины на лице Циты сменяется гневом, и Кристиан переводит:

— «Я сожгла его».

— Зачем она это сделала? — восклицает Бек, но, прежде чем Кристиан отвечает, Бек слышит слово, которое мечтала услышать с тех пор, как вошла сюда. По-немецки оно звучит более изящно, чем по-английски. Благозвучнее.

«Florentiner».

На следующий день Дебора едет в дом Шпигелей одна, без Виктора. Она должна сама осмотреть архив ювелира. Виктор проконсультировал ее, какие документы нужно искать: записи, доказывающие, что брошь изготовил Джозеф, любые упоминания о стоимости сделки или подтверждение безвозмездного дарения, почти наверняка свидетельствующего о романе мастера с Хелен.

Шпигели живут на окраине Бервина, в маленьком фермерском доме между двумя участками земли. Дебора стучит в дверь с дурным предчувствием. В самом деле, что могут доказать какие-то бумаги? Даже если Джозеф сделал для Хелен брошь, разве это значит, что он подарил ей и бриллиант? А если ничего не отыщется, не будет ли это означать, что вся история — с алмазом, любовной связью, генеалогией — высосана из пальца?

Хейди предлагает Деборе подождать в гостиной, пока она сварит кофе. Оставшись одна, гостья рассматривает фотографии на каминной полке. У Шпигелей двое детей. На одном из снимков их сын стоит за прилавком магазина, на другом дочь в академической шапочке машет рукой на фоне кампуса Международного геммологического общества. Интересно, каково это — унаследовать не только дом или бриллиант, но и семейное ремесло, призвание? Цель жизни.

На краю каминной полки Дебора видит фотокарточку, изображающую Джозефа и, вероятно, отца Дэниела около их бывшей лавки в Ювелирном Ряду. На другой Джозеф и какая-то женщина на однотонном фоне склонили головы друг к другу. Дебора не сразу понимает, что это свадебная фотография. Молодоженам вместе хорошо, легко, но они не обязательно влюблены друг в друга. Дебора берет фотографию в руки и изучает простое, но привлекательное лицо жены Джозефа. Через этот образ она ощущает ее ауру, надежную и нерушимую. Трудно представить, чтобы такая женщина потеряла самообладание.

Раздается покашливание, и Дебора поворачивается к Хейди, которая держит в руках две чашки кофе. Гостья ставит снимок на место, и прежде чем она успевает извиниться, хозяйка указывает в сторону лестницы.

— У нас мало времени, — объясняет она, поднимаясь по ступеням.

На чердаке сильно пахнет плесенью, не завершена отделка, и в этот теплый день ранней осени здесь по-настоящему жарко. В дальнем углу составлены несколько коробок с логотипом «Ювелирного дома Шпигеля» на боку. Нет никакой гарантии, что книги учета не погрызены белками или еще не рассыпались в прах.

Хейди ставит чашку на пол и открывает первую коробку.

— Боюсь, документация хранится бессистемно.

Системы действительно никакой нет. Хотя на коробках написаны десятилетия, внутри свалены в кучу записные книжки, чеки, квитанции, гроссбухи и журналы для записи деловых встреч.

По мнению Виктора, брошь сделана после войны, в середине века. В 1960 году Джозеф Шпигель уже умер. Значит, надо начинать с коробки с надписью «1950-е».

Но выясняется, что содержимое не соответствуют периоду, которым помечена коробка. Внутри лежат вперемежку книги и альбомы разных лет, вплоть до 1980-х годов, когда Дэниел принял магазин и ввел систему учета, организованную не только по датам, но и по типам сделок и документов. Потом наступил двадцать первый век, и вся информация стала храниться на жестких дисках, даже эскизы украшений больше не исполняются от руки. Сегодня было бы так легко и просто забить имя Хелен в компьютер и узнать все подробности ее взаимодействий с «Ювелирным домом Шпигеля».

— Ой, а это не ваша брошь? — спрашивает Хейди, вынимая эскиз в виде букета фиалок с желтыми гладкими листьями.

— Это фиалки, а мы ищем орхидею. — Дебора жалеет, что не захватила фотографию броши. Хейди достает еще один рисунок. — Это лютики… Тут розы… Подсолнух… Маки… Виноградная гроздь.

Дебора и не подозревала, что брошки в виде цветов пользовались таким спросом.

Хейди, тихо напевая, листает альбом с зарисовками, сообщая обо всем, что видит.

— Это кольцо в тысяча девятьсот пятьдесят втором году стоило три тысячи долларов. Представляете? Тут, наверно, три карата… Ха, этот заказчик так и не оплатил запонки. Интересно, существует ли закон о сроке давности на неоплаченные счета. — Она смеется, подсчитывая, какие проценты набежали за шестьдесят с лишним лет. — Сапфир-падпарадша, — произносит она. — Никогда о таком не слышала… Ой, смотрите, уточка!

Дебора мысленно тянет «М-м-м», пытаясь обрести внутренний покой. Она никогда не умела сосредотачиваться на мелочах, и для нее трудно сфокусироваться на выцветших записях Джозефа, когда Хейди крякает, как утка.

— Вот она! — вдруг пронзительно вскрикивает хозяйка дома. — Орхидея!

Дебора со скачущим сердцем смотрит в альбом. Там действительно изображена орхидея, но дендробиум, а не каттлея. Дебора качает головой, и Хейди выглядит раздраженной. Внизу звонит домашний телефон, и хозяйка удаляется, чтобы ответить.

Дебора перелистывает страницу за страницей, пробегает глазами записи о продажах и починке украшений, покупке металлического лома, изготовлении ювелирных изделий на заказ. Хейди не возвращается. Деборе больше всего нравятся украшения с цветами, и не только из-за броши. Она любит цветы, восхищается их недолговечной красотой, удивляется, как быстро сладкий аромат превращается в запах прелого сена. Возможно, в будущем Дебора займется искусством составления букета. Виктор с его связями сможет порекомендовать ее в ювелирный магазин, на торжества в честь обручения, свадьбы. Виктор. Интересно, чем он сейчас занимается с ее внуками. Он согласился присмотреть за Лидией и Тайлером в обмен на домашний веганский ужин, от которого дети, конечно, отвернут носы и потребуют пиццу.

Замечтавшись о его квадратном подбородке и пронзительных голубых глазах, которые при седых волосах кажутся аквамариновыми, Дебора рассеянно пролистывает весь журнал. Наконец она спохватывается и возвращается к пропущенным страницам. Где-то здесь глаз неосознанно зацепился за сочетание «Ауэр».

Она медленно переворачивает листы и наконец находит то, что искала. Хелен Ауэрбах, квитанция о продаже двух четырехкаратных бриллиантов Джозефу Шпигелю. Дата: 17 марта 1949 года. На всякий случай Дебора отлистывает назад, но это первое упоминание Хелен.

Потом ее имя не появляется до мая, когда она продала еще один камень, а затем, в следующем месяце, еще один. Самая крупная покупка состоялась в феврале 1952 года. Восемь бриллиантов. Это было незадолго до рождения Деборы, примерно в то время, когда мать купила дом на Эджхилл-роуд.

В последний раз Дебора находит имя Хелен в записях за октябрь 1954 года — сделка, которая названа не покупкой, а обменом. В обмен на украшение, изготовленное на заказ, Хелен отдала бриллианты и серебряный лом. Дебора помнит, что шляпная булавка была сделана из стерлинга — сплава с высоким содержанием серебра. Внизу страницы написано: «Работа на заказ, оплачена полностью. Бриллианты и изумруды, использованные в дизайне, предоставлены ювелиром по фактической стоимости. Большой желтый бриллиант предоставлен клиентом. Дополнительной денежной оплаты не требуется».

Дебора снова и снова перечитывает эти предложения. Большой желтый бриллиант — это, видимо, «Флорентиец». Предоставлен клиентом — вероятно, имеется в виду Хелен. Если мать заказала брошь по индивидуальному дизайну, расплатилась полностью стерлингом и белыми бриллиантами, принесла свой камень, значит, алмаз все-таки не был подарком любовника. Возможно, Хелен даже не была любовницей, но Дебора помнит, каким тоном Дэниел обвинил ее мать в разрушении их семьи, в нервном срыве бабушки, как помнит и пустоту, которую ощутила, впервые увидев фотографию Джозефа, держащего ее на руках. Дебора продолжает перебирать содержимое коробки в поисках блокнотов. Эскиз броши в виде орхидеи должен быть где-то здесь. Отчасти ей любопытно увидеть его — аккуратные линии, создающие идеальный изгиб чашелистиков, сглаженные кончики лепестков, — но главное, что она понимает: тех нескольких фраз недостаточно. Вместе с выпиской из книги учета она должна предоставить доказательства, что речь идет именно о бриллианте «Флорентиец». Если она сумеет найти эскиз, возможно, алмаз действительно принадлежит Миллерам.

В течение следующего часа Дебора продолжает перебирать содержимое архивных коробок и постепенно переходит к семидесятым годам. Все это время Хейди на чердак не возвращается. Дебора открывает коробки, поверхностно проглядывает их и закрывает, пока ее внимание не привлекает записная книжка в красном кожаном переплете. Она горячо верит в то, что энергией обладают не только бриллианты и люди, но и земля, и бездушные предметы. Еще не открыв записную книжку, она уже знает, что внутри находится рисунок броши в виде каттлеи.

И Дебора действительно находит десятки зарисовок для броши Хелен. Разнообразные способы включить алмаз «Флорентиец» в украшения в виде птиц, леопардов, в нарядные ожерелья и простые кулоны, все с соблюдением пропорций и с указанием размеров желтого бриллианта, представленного в каждом предмете. Последняя четверть книжки посвящена рисункам многочисленных лепестков, сапфиров и изумрудов разной формы, вариантам конструкции двойной застежки на задней стороне броши вкупе с бесконечными заметками о том, как вписать в изделие немного кривобокий бриллиант в форме щита. Дебора прижимает свою находку к груди и закрывает глаза. Она чувствует Джозефа. Она чувствует Хелен. Она чувствует Флору, прямо здесь, в этой записной книжке. Потом кто-то похлопывает ее по плечу, и она видит, что над ней наклоняется Дэниел.

Деборе удается проехать по длинной подъездной дорожке, пока она не останавливается на обочине около поля. Женщина выходит из машины и вдыхает свежий бодрящий воздух. Дэниел Шпигель прогнал ее так быстро, что она не успела ни поблагодарить Хейди, ни попросить разрешения взять с собой эскизы броши. Но ей не нужна физическая копия. Она запомнила все зарисовки — усыпанных бриллиантами листьев, позолоченной оправы, идеальной каттлеи — и важнейшую фразу: «Большой желтый бриллиант предоставлен клиентом».

Бек чуть не подпрыгивает.

— Она только что упомянула «Флорентиец».

После этого Цита продолжает обсуждать любовника Флоры, шофера, погибшего во время восстания. «Если они хотели иметь ребенка, сначала им следовало вступить в брак. Это было бы по-божески. Могла ли я проявить к нему больше сострадания, учитывая, что он погиб, защищая наших детей? Возможно. Но его смерть не смывает их греха и не означает, что мой муж справедливо отдал ей алмаз».

Дальше Цита раскрывает такие подробности, которые Бек не могла и представить. Говорит, что ее добрый, богобоязненный, щедрый и глупый — да-да, она назвала императора глупым — муж, надломленный необходимостью бежать из своей страны, преисполнился благодарностью к няне за то, что та спасла их детей от смерти. Он не спорил с женой, когда Цита заявила, что увольняет Флору, и не защищал женщину, которая оказала им неоценимую услугу. Вместо того чтобы пытаться переубедить супругу, он подарил Флоре шляпную булавку. Девушка, конечно, согрешила, когда забеременела вне брака, но не оставлять же ее в нужде. У Габсбургов было множество других драгоценных камней и наличные деньги в избытке. Кроме того, считалось, что алмаз «Флорентиец» приносит несчастье. Императору не хотелось, чтобы вещь с дурной славой сопровождала его семью на пути в неизвестность. А Флоре жизнь и так уже не сулила счастья. Возможно, на ее судьбу «Флорентиец» оказал бы противоположное влияние. Император надеялся на это. Даже когда Габсбурги покинули Швейцарию, когда их деньги обесценились, а драгоценности были расхищены неблагонадежными приближенными, когда они оказались без гроша на Мадейре и даже когда Карл лежал на смертном одре, он ни разу не пожалел о том, что подарил няне Флоре дорогой бриллиант.

— Она сказала, что император преподнес Флоре «Флорентийца» в дар до того, как они уехали из Австрии? — Впервые Бек произносит эти два имени вместе: Флора и «Флорентиец», словно они неотделимы друг от друга.

Кристиан повторяет слова Циты по-немецки и переводит:

— Мой добрый и глупый муж испытывал чувство вины за то, что мы бросаем ее, беременную, хотя она рисковала жизнью, спасая наших детей. Перед отъездом он извинился перед ней за то, что мы не можем взять ее с собой, и подарил ей алмаз. И эта распутница приняла такой дорогой подарок. И хотя император никогда не жалел о своем великодушии, но как она посмела принять от него столь драгоценную вещь?

Раз Карл подарил алмаз Флоре до того, как монаршая семья бежала, значит, это произошло еще до падения империи, то есть до введения Габсбургского закона, по которому все имущество короны автоматически переходило в собственность республики. А это означает, что еще до установления республики бриллиант принадлежал Флоре, а не короне.

Винклеры на диване перешептываются, проявляя все большее беспокойство по поводу Кристиана и Бек, усевшихся на полу перед телевизором. Они начинают догадываться, что это не просто визит выходцев из Австрии, ностальгирующих по своим корням.

Петер встает, возвышаясь над Кристианом и Бек, вынимает кассету из видеомагнитофона и кладет ее в коробку, потом составляет коробки одна на другую.

Кристиан предлагает ему помощь. Петер отвечает ему что-то по-немецки и, склонившись под тяжестью, уносит коробки вверх по лестнице.

— Нам пора, — шепчет Кристиан Бек.

По пустым улицам они бегут от дома Винклеров по направлению к городу. Когда они заворачивают за угол, Кристиан отпускает руку Бек и прислоняется спиной к каменному зданию, переводя дыхание.

— Он что, преследует нас?

— Вряд ли Петер на это способен.

— Он мог позвонить в полицию.

— И что сказать? Кристиан…

Когда они встречаются глазами, он наклоняется вперед и пылко целует ее. Бек закрывает глаза и прижимается к нему, охваченная нетерпением, причины которого не вполне понимает.

Потом она слышит свое имя. Брат машет ей рукой. Сестра в недоумении улыбается. Бек вытирает губы и пытается заслонить собой Кристиана, хотя ее родные видели их переплетенные тела в укромном углу на средневековой улице, где они улучили минуту.

Бек рассказывает Джейку и Эшли ту часть истории, которую они пропустили, Кристиан время от времени вставляет детали, которые Бек в спешке упускает.

— Погоди, она сожгла дневник Флоры? Зачем? — спрашивает Джейк, представляя, сколько тайн хранила тетрадь, сколько мелочей из жизни прабабушки, которые теперь невозможно восстановить, и подробности ее любви к шоферу, отдавшему за нее свою жизнь.

— Думаю, Цита чувствовала себя виноватой, — высказывает предположение Кристиан. — Выгнать няню было жестоко. К тому же она, вероятно, не хотела оставлять какие-либо свидетельства, что император подарил Флоре бриллиант по собственной воле.

— Хотел бы я увидеть этот дневник, — мечтательно произносит Джейк.

— Но он уничтожен, — резко отвечает Бек. — Так что забудь об этом. — Она опирается о стену и вздыхает. — Существует только эта запись. Все необходимые суду доказательства — что император подарил Флоре камень до падения империи, до введения Габсбургского закона — находятся в доме Винклера. И мы не можем это использовать.

Брат и сестра поверят Бек на слово, но суду потребуются материальные подтверждения.

Джейк направляется в дому Винклеров.

— Куда ты? — окликает его Эшли.

— За кассетой, — отвечает он и исчезает за углом.

Все бросаются следом за ним.

— Петер нас выгнал, — говорит Кристиан, догнав его.

— Но меня-то он не выгонял. — Джейк ведет их назад к знакомому уже дому в готическом стиле, жестом просит оставаться на улице и один подходит к крыльцу. Они видят, как жена Петера открывает дверь, потом рядом с ней появляется растерянный Петер, но со своего места Бек, Эшли и Кристиан не слышат слов. Бек беспокойно раскачивается, глядя, как Джейк и Петер переговариваются, и стремительно бросается вперед, когда Петер широко распахивает дверь и Джейк машет своим спутникам рукой, приглашая их войти.

Проходя мимо Джейка, Бек спрашивает брата:

— Что ты ему сказал?

— Правду.

Правда в том, что, проклят «Флорентиец» или нет, жизнь Флоры пронизана страданием. Мужа и сына забрали в Дахау. Ее с дочерью переселили в Леопольдштадт. Правда в том, что ей удалось посадить дочь на пароход до Америки и она обещала приехать следом, но так и не приехала. Всего через несколько дней нацисты добрались и до нее. Дочь она больше не видела, так же как мужа и сына. Правда в том, что Флора была спасительницей. Сначала она спасла детей императора, когда рискнула вывезти их из Венгрии, где им угрожала опасность. Потом, через двадцать лет, она спасла свою дочь, отправив ее без семьи и знакомых через Атлантический океан, где ее никто не ждал, дав ей в дорогу только шляпную булавку с сотней бриллиантов, включая «Флорентиец», которые обеспечили бы ее будущее. Правда в том, что этот алмаз был последней ниточкой, протянувшейся от Флоры к ее потомкам, последним фрагментом детства Хелен, последним осколком родины. Правда в том, что за сто лет, прошедших с тех пор, как император подарил Флоре бриллиант, ни она, ни ее дочь так и не продали его. За камень можно было выручить миллионы долларов, а Хелен вставила его в брошь. Даже если они лишатся бриллианта и суд передаст его австрийцам, или потомкам Габсбургов, или итальянцам, правда не изменится. Дело теперь не в том, чтобы сохранить камень, а в том, чтобы донести до людей истину. Флора Теппер не была воровкой. Так же как и Хелен Ауэрбах. Они были храбрыми женщинами, которые стремились выжить и сохранить жизнь своим детям.

Речь Джейка достаточно убедительна, так что американцев опять пускают в дом, в гостиной снова накрывают стол к чаю, но коробка с записями все еще остается наверху. Под гул вентилятора Миллеры уговаривают Винклеров снова принести кассету.

— Поймите, мы не пытаемся присвоить себе австрийское национальное достояние, — настаивает Бек. — Мы просто хотим представить правду, какой нам удалось обнаружить ее, а там пусть решает судья. Если решение будет принято в пользу Австрии, мы покоримся ему.

— Добровольно, — вставляет Эшли.

— Мы не станем подавать апелляцию.

Джейк поднимает руку.

— Клянемся на Библии.

Где он этого набрался? Раньше за ним такого не водилось.

— Однако мы заслуживаем шанса обнародовать те сведения, которые узнали. Если алмаз вернется в Австрию, история Флоры станет частью истории «Флорентийца».

Миссис Винклер шепчется с мужем. Они перебрасываются фразами. Трудно понять, соглашаются они друг с другом или спорят. Наконец миссис Винклер встает и направляется к лестнице. Поднявшись примерно до середины, она зовет мужа следовать за ней.

Миллеры не осмеливаются открывать рот и даже шевелиться, пока Винклеры не возвращаются с кассетами.

Они снова смотрят запись, и слово «Florentiner» так же ласкает слух, как и в прошлый раз. Когда Бек достает из сумки телефон и спрашивает разрешения записать интервью, в комнате воцаряется зловещая тишина. Лицо Петера красноречиво становится багровым, но его жена спешит сказать:

— Конечно. Записывайте все, что нужно.

Они слушают следующую часть интервью, где Цита продолжает говорить о бриллианте.

— После смерти императора Цита стала разыскивать Флору, чтобы вернуть алмаз, — пересказывает Кристиан. — Но она искала девушку-католичку. Тогда она не знала, что Флора еврейка, и к списку ее грехов можно добавить еще и ложь. Цита подчеркивает, что ничего не имеет против евреев в целом. Еврейское сообщество было важной частью империи.

Но ей не нравится, что Флора солгала о своей религии и каждый день ходила в церковь и молилась, словно это что-то для нее значило. Постепенно тон Циты становится менее ядовитым. Кристиан же тщательно подбирает слова, взвешивая каждую фразу, которую переводит.

Цита мало кому могла доверить такое важное задание, как поиски «Флорентийца». Она прибегла к услугам одного из друзей детства Карла, человека, который помог им бежать в Швейцарию, а после этого пытался помочь Карлу в его злополучной попытке вернуть себе Венгрию. Цита лишь сказала ему, что ищет прежнюю няню. Годами он разыскивал католичку Флору Теппер, но поиски, видимо не слишком тщательные с точки зрения бывшей императрицы, не увенчались успехом. Тогда она посулила этому человеку вознаграждение и сообщила, что у девушки находится драгоценный бриллиант. В случае обнаружения камня Цита обещала поделиться с сыщиком вырученными за алмаз деньгами. Поиски стали более усердными, и все же незамужнюю одинокую мать-католичку найти не удалось. Потом фашистская Германия поглотила то, что осталось от бывшей империи Циты, и помощник Карла пропал бесследно.

В 1940 году, уезжая из Европы в США, Цита полагала, что этот человек погиб и «Флорентийца» ей не видать.

Она не виновата в смерти Флоры, настаивала Цита. Откуда ей было знать, что друг Карла так поступит? В голосе у нее сквозит отчаяние, и она, видимо, просит о прощении. Кристиан с тревогой смотрит на Бек. Она кивает ему: продолжаем.

Выясняется, что друг Карла стал нацистским офицером. С самого начала он подпал под влияние Эйхмана, который непосредственно руководил уничтожением евреев. Как такое случилось? Как такой человек, патриот империи, мог вступить в омерзительную партию, которая презирала все принципы Габсбургов? Он случайно нашел Флору, поскольку служил в отделе учета. Он узнал, что некая американская пара увезла в Америку еврейскую девочку, в чьих документах на выезд значилась девичья фамилия ее матери — Флора Теппер. Еврейка. Вот тогда-то он и послал своих людей найти Флору и алмаз.

— Бриллианта, однако, не нашли, — мрачно пересказывает Кристиан. — Подробностей Цита не знала, ей было известно только, что маленькую квартиру Ауэрбахов обыскали, а Флору арестовали. Судьба этой няни — одно из самых больших ее сожалений в жизни.

На экране Цита замолкает, опускает глаза на свои сморщенные руки и сжимает их так, что опухшие пальцы краснеют. Кажется, она хочет сказать что-то еще, но говорить больше нечего. На этом кадре — Цита с опущенной, словно в молитве, головой — запись обрывается.

Кристиан выглядит таким же несчастным, как Цита. На лицах Винклеров тоже застыло отчаяние. Джейк лежит на полу, уставившись в пожелтевший потолок. Он не может упорядочить свои мысли, смутные, неясные, сбивчивые. Он чувствует побуждение что-то предпринять, но что тут поделаешь? Невозможно изменить события, случившиеся восемьдесят лет назад.

Бек встречается глазами с Кристианом. «Как ты?» — одними губами спрашивает он, и Бек кивает в знак того, что она держится, хотя сердце у нее разрывается. Она почему-то ощущает ответственность за смерть Флоры, словно, сопоставив вместе кусочки ужасной мозаики, она взяла на себя вину за трагедию. В конце концов, это она нашла брошь. Носила ее на работу. Показала бриллиант Виктору. Это из-за нее они приехали сюда и раскрыли прошлое, которое в противном случае осталось бы неизвестным.

Эшли, странным образом, ощущает прилив сил. Конечно, Цита должна испытывать вину. Бывшая императрица пронесла сожаления через всю жизнь, и через сорок лет после смерти Флоры, когда записывалось интервью, ее все еще терзали муки совести. И от этой мысли Эшли становится легче.

На следующей кассете Цита сидит в синей блузке вместо черной, но с той же нитью жемчуга. Ей подправили макияж. Тон ее голоса становится высокопарным и ностальгическим.

— Она рассказывает о жизни семьи в Нью-Йорке, — говорит Кристиан.

Запись продолжается несколько минут, и на ней другая Цита подробно описывает будни в коттеджном поселке в Таксидо-Парк.

— Здесь можно остановиться, — говорит Бек.

Она просит Петера Винклера письменно засвидетельствовать, что он разрешил снять копию с записей и добровольно предоставил Миллерам предметы из коллекции отца. В комнате повисает напряженная атмосфера.

— Нам нужно будет предоставить суду подтверждение, что эти доказательства получены законным путем, — объясняет Бек.

Джейк стучит ногой по полу, раздраженный тоном сестры. Она пытается быть вежливой, но ее слова звучат снисходительно. Однако Петер подписывает наспех составленную ею бумагу.

Провожая гостей, Винклер спрашивает:

— А что вы будете делать с алмазом, если выиграете суд?

Придется его продать. Как только его цена будет установлена, они не смогут погасить налоги на наследство и приращение капитала. Выход только один — выставить бриллиант на торги, то есть совершить тот шаг, от которого их бабушка всю жизнь удерживалась.

Бек хочет объяснить Петеру, что другого способа выпутаться из долгов у них нет, но вместо этого произносит:

— Не знаю.

Когда они идут по мощенным булыжником улицам к железнодорожной станции, уже спускаются сумерки. Пока ждут на платформе поезда, вчетвером втиснувшись на скамью для троих, небо краснеет.

— Если бы мы сюда не приехали и не обнаружили эти записи, то так бы и считали Флору воровкой, — сокрушается Эшли.

Бек внимательно смотрит на сестру, чувства которой оказались гораздо глубже, чем она полагала, но произнести такое вслух никак нельзя, а потому Бек просто обнимает Эшли.

Джейк рассеянно смотрит в сторону приближающегося поезда. С тех пор как они посмотрели последнюю часть интервью, он словно онемел. Трудно вспомнить, почему он чувствовал такое воодушевление после обращенной к Винклерам речи, почему считал, что имеет право знать историю Флоры. И что же теперь? Ему кажется несправедливым, что он знает о Флоре больше, чем Хелен.

— Этого недостаточно, — говорит он.

Поездка на историческую родину его изменила. Он чувствует обновление во всем теле, но этих перемен недостаточно, чтобы вернуть Кристи. Сожалений Циты недостаточно, чтобы смириться с жестокой судьбой Флоры.

Поезд подходит к платформе. Миллеры и Кристиан по очереди заходят в вагон и садятся на лавки лицом друг к другу. Недостаточно. Эшли тоже разделяет отчаяние брата. Никаких денег, вырученных за алмаз, не хватит, никакое решение суда не будет воспринято как победа. Даже если рассказ Циты убедит судью, даже если они получат бриллиант, даже если Эшли сможет воспользоваться вырученными от продажи деньгами, чтобы спасти дом, этого недостаточно, чтобы исправить случившееся с Флорой.

Только Бек чувствует удовлетворение.

— Вы правы, — говорит она брату и сестре, прижимаясь к Кристиану. — Может, этого и мало, чтобы повлиять на суд, но Цита рассказала правду. Какое бы решение ни вынесла судья, мы узнали историю своей семьи. И лично мне этого хватает.

Семнадцать

Когда Миллеры возвращаются с ворохом бумаг и записями многочасовых интервью, начинается настоящая битва. У них есть рассказ Циты, подробно описывающей, при каких обстоятельствах император подарил Флоре шляпную булавку. У них есть письменное заявление Петера Винклера, подтверждающее, что записи интервью принадлежали его отцу и были сделаны в процессе сбора материала для биографии императрицы. У них есть пустотелая кукла Хелен, фотографии, демонстрирующие, что бабушка привезла ее на пароходе «Президент Гардинг», и свидетельские показания Деборы о том, что она нашла внутри этой куклы три круглых бриллианта. У них есть показания Виктора, где он рассказывает, как послал желтый щитовидный бриллиант из броши Хелен в Международное геммологическое общество на экспертизу, и объясняет, почему он подозревает, что три найденных Деборой бриллианта вынуты из шляпной булавки. У них есть дополнительное свидетельство от другого геммолога, подтверждающее выводы Виктора. К тому же Том убедил Дэниела Шпигеля предоставить Миллерам учетные книги его деда и эскизы броши, доказывающие, что желтый бриллиант был вынут из шляпной булавки и вставлен в брошь в виде орхидеи. У них также есть завещание Хелен, по которому брошь переходит к Бек, и семейное соглашение о разделе имущества, где Миллеры выражают готовность разделить стоимость алмаза поровну. Все вместе это весомая доказательная база, убедительные аргументы, на основании которых суд должен признать их законными владельцами бриллианта.

Перед тем как Дебору вызвали давать показания, Бек предупредила Тома, что следует избегать вопросов о взаимоотношениях Джозефа Шпигеля с Хелен — это только выставит мать перед другими участниками процесса уклончивой и нервной дамочкой. Дебора достаточно пережила, делясь своими открытиями с детьми. Кроме того, дела о признании права собственности на алмаз данные обстоятельства никак не касались.

Какой бы правдоподобной ни была их история, несмотря на веские доводы, соперники не упускают возможности возразить на них. Краеугольный камень аргументации Миллеров — рассказ Циты. Однако их пытаются опротестовать под тем предлогом, что бывшая императрица свидетельствовала не под присягой и записи не оформлены как дача показаний. Поскольку женщины нет в живых, она не может явиться в суд для перекрестного допроса. Кроме того, вдова последнего австрийского императора давала интервью в возрасте восьмидесяти с лишним лет, а потому ее памяти нельзя доверять. А если и можно, где гарантия, что сам Карл был в здравом уме, когда дарил Флоре бриллиант? В конце концов, гибель империи — это немалое потрясение. Итальянцы даже высказывают предположение, что в конце жизни Цита страдала от деменции, которое австрийцы с негодованием отметают. Может, Цита и свергнутая императрица, но она остается австрийской исторической личностью. И все же австрийцы солидарны с итальянцами и потомками Габсбургов, что сказанное в интервью основано на допущениях и не может быть принято как доказательство.

Поначалу судью Риччи эти аргументы убеждают. Она соглашается, что видеозаписи не могут быть квалифицированы как документальное свидетельство и не равноценны воспоминаниям ныне живущего человека, с которого можно снять показания специально для суда. Многие из заявлений Циты на записи требуют пояснений в процессе перекрестного допроса. Том возражает, что записи Циты — документ старый, но приемлемый в качестве доказательства, однако это зависит от определения слова «документ» — допустимо ли его толковать в столь широком смысле, чтобы включать сюда и видеоматериалы.

Тем не менее в итоге судья признает, что сказанное Цитой идет вразрез с ее личными интересами.

— Интервью свидетельствует об осведомленности императрицы в том, что ее муж добровольно подарил Флоре Теппер, также известной как Флора Ауэрбах, алмаз «Флорентиец», — зачитывает судья Риччи свое решение четырем соперничающим сторонам. — Хотя в означенное время император Карл фон Габсбург действительно мог находиться в чрезвычайно подавленном состоянии, его жена, императрица Цита Бурбон-Пармская, признавала, что он никогда, даже на смертном одре, не жалел о сделанном Флоре Теппер, также известной как Флора Ауэрбах, подарке. Поскольку подобное признание противоречило интересам Циты в отношении бриллианта, я нахожу ее заявления заслуживающими доверия и приемлемыми в качестве доказательств. — Когда остальные участники высказывают возражения, судья подводит черту: — Это мое окончательное решение. Я принимаю видеоинтервью в качестве доказательства. Протесты можете выразить в апелляции.

Итальянцы, австрийцы и Габсбурги вихрем вылетают из зала суда, а Бек и Том задерживаются.

— Неужели свершилось? — недоверчиво спрашивает Бек.

— На самом деле, — отвечает столь же изумленный Том.

На следующее утро Габсбурги отзывают свой иск. Их адвокаты делают заявление прессе: «Поскольку алмаз „Флорентиец“ всегда будет достоянием династии Габсбургов, семья решила сосредоточиться на более насущных проблемах. Кому бы ни достался бриллиант по суду, семья надеется, что нынешние владельцы примут разумное решение выставить его в экспозиции музея, где публика сможет видеть бриллиант, принадлежавший многим поколениям императорской семьи».

Итальянцы и австрийцы немедленно подают возражения процедурного характера, чтобы затянуть окончание досудебного представления доказательств. Они настаивают на необходимости привлечь новых экспертов, чтобы оценить, действительно ли император мог на законных основаниях подарить Флоре алмаз до введения в действие Габсбургского закона. Даже если так, Флора хранила бриллиант в Вене на протяжении двадцати лет, прежде чем Хелен увезла его в Америку, — двадцать лет, в течение которых ее могли по закону обязать вернуть камень австрийскому правительству; двадцать лет, в течение которых австрийское правительство, в свою очередь, могли обязать вернуть алмаз Италии в качестве репараций.

Но судья Риччи непреклонна:

— Каждой стороне было предоставлено достаточно времени для оглашения свидетельских показаний многочисленных специалистов относительно Габсбургского закона и Мирного договора тысяча девятьсот двадцатого года. Неужели вы хотите убедить меня, что этих экспертных мнений недостаточно? — Прежде чем адвокаты успевают подать голос, она сама отвечает на свой вопрос: — Не вижу необходимости вызывать новых свидетелей, чтобы задавать им вопросы, на которые уже ответили другие специалисты. Дата окончания предварительного рассмотрения доказательств остается в силе, срок истекает в конце месяца.

После чего у сторон будет тридцать дней на представление ходатайств о решении в порядке упрощенного судопроизводства, чтобы судья могла установить, имеет ли кто-то из них законные претензии на владение «Флорентийцем».

Прежде чем начинает тикать тридцатидневный срок для подачи возражений, итальянцы отзывают свой иск. Их адвокаты выступают в прессе с таинственным заявлением о приоритетах в расследовании относительно других объектов культурного достояния.

Редкий случай, признается Том Бек, так и не выяснив причин их отказа от претензий.

— Может, они обнаружили что-то новое? Очевидно, что судья не склонна давать им преимущество перед австрийцами. Ей, видимо, претит необходимость сверяться с европейскими законами. Итальянцы, наверно, догадались, что любой спор с Австрией придется выносить в Европейский суд. Но почему они не подали апелляцию, ума не приложу, делайте со мной что хотите.

— Слова, которые каждый мечтает услышать от адвоката, — улыбается ему Бек, попивая виски во время празднования в ресторане «Континенталь».

— Значит, два соперника выбыли. Теперь мы один на один с австрийским правительством, — говорит Том, поднимая стакан.

Бек держит свой около рта.

— Как ты думаешь, то, что судья не стала продлевать срок раскрытия доказательств, — это же хорошо, да? Она уже решила, как поведет дело?

— Учитывая, что она позволила нам представить солидные доказательства, я не стану биться об заклад, но скажу только, что на месте представителей австрийской стороны я пришел бы в ярость.

— Но ты мой представитель. — Бек не хотела, чтобы фраза прозвучала кокетливо, но ее голос вел самостоятельную игру.

— И, как твой адвокат, настаиваю, что необходимо выпить еще виски. — Том осушает стакан и жестом просит официантку принести еще по одному, хотя Бек едва прикоснулась к своему коктейлю «Олд фэшн». — Я тут подумал… — начинает он, и в животе у Бек сворачивается узел. — Возможно, нам стоит вернуться к идее компромиссного соглашения.

— А австрийцы в нем еще заинтересованы? — спрашивает Бек, чувствуя облегчение оттого, что они пока остаются на твердой почве юриспруденции. — Мы еще можем это урегулировать? Что, если подать заявление о возвращении искового заявления? — В Министерстве юстиции и так находится более шестидесяти запросов на отклонение исков до окончания судебного разбирательства.

— Для этого нет оснований, — отвечает Том, беря у официантки с подноса напитки.

— Как можно урегулировать спор, когда идет процесс?

Том одобрительно улыбается Бек.

— Большинству юристов не пришло бы в голову спрашивать об этом. У тебя хорошо варит котелок в нашем деле, Бек. Я всегда это знал.

Бек застенчиво проводит ладонью по волосам, одновременно польщенная комплиментом своему интеллекту и задетая снисходительным тоном бывшего бойфренда. Том всегда вызывал у нее подобное смешение эмоций, даже когда она была влюблена в него.

— Сделка должна быть предварительной, — продолжает он. — Но мы можем возразить судье, что помещение бриллианта в экспозицию музея в Вене не окажет негативного влияния на оценку Министерством юстиции других исков.

— И в этом случае мы сможем получить деньги? — Бек представляет, как обрадуется Эшли, узнав, что ей не нужно продавать дом.

— Он, вероятно, останется на эскроу-счете, пока все иски не будут урегулированы, но мы можем попытаться убедить судью снять с него арест, поскольку у вас есть такая необходимость. Для этого вы должны дать гарантии, что выплатите всю сумму, если одна из других претензий окажется более убедительной, чем твоя и австрийская. Но я думаю, лучше все-таки хранить его на эскроу-счете.

«Пока мы ждем деньги, — думает Бек, — Эшли может взять промежуточный кредит или заем в счет будущего мирового соглашения». А если они договорятся с австрийцами, Эшли не придется продавать дом.

— А вопрос с претензиями моего отца решен? — спрашивает Бек, и Том кивает. — Хорошо, тогда давай свяжемся с австрийскими адвокатами.

Том, по-видимому, расслышал в словах Бек согласие другого рода, потому что, не успевает она опомниться, как он допивает виски и придвигает свой стул к ее стулу. Он нежно гладит ее по волосам, и Бек охватывает ужас.

— Я соскучился по тебе.

— Ты каждый день меня видишь. — Бек встряхивает волосами, освобождая ихиз-под его руки.

Том гладит ее по щеке, и по его рассеянному взгляду она понимает, что от алкоголя он осмелел. Он проводит пальцем по ее носу вниз к губам.

— Я соскучился по этому.

Ей приятны его прикосновения. Настолько, что она готова позволить ему продолжать. После возвращения из Австрии они с Кристианом несколько раз виделись, но их отношения почти сразу же изменились. Вдали от Вены, Города мечты, их встречи остались частью той мечты, вдохновленной романтикой узких улочек. Быстро обнаружилось, что Кристиан любит посещать каждый вечер дешевые бары, заказывать там разбавленное пиво или вереницу шотов и засиживаться там, пока его не выгонят — либо потому, что он уснул за столиком, либо потому, что заведение закрывается. Когда она тащила его домой, он говорил ей пошлости на невнятном немецком. Если честно, Бек это утомило. Бесконечное пьянство, перегар, который въедается в одежду, вульгарные требования Кристиана. Время, проведенное с ним, показало ей, что каким-то образом, не имея ничего из положенного женщине за тридцать — ни партнера, ни семьи, ни своего дома, ни даже карьеры, — где-то по пути она стала взрослой. И, как взрослой женщине, ей не нужны и озабоченные объятия бывшего бойфренда.

Когда Том приближает к ней свое лицо, она отворачивается.

— Нет. Я уже говорила тебе: это была ошибка. Не хочу повторять ее.

Том начинает извиняться, и Бек его останавливает:

— Давай внесем ясность. Будем друзьями, ладно?

Лицо Тома краснеет от унижения пополам с алкоголем, но он соглашается:

— Хорошо, — и бросает взгляд на часы. — Ой, час-то уже поздний!

Последний раз он использовал эту уловку с часами во время шивы по Хелен, когда он обратил внимание родственников Бек на упомянутую в завещании брошь с желтым бриллиантом. Теперь Бек стала более спокойной, более собранной, чем он, но не настолько взрослой, чтобы не почувствовать крошечного удовольствия от окончательного отказа.

Вернувшись в Лос-Анджелес, Джейк упрашивает Рико помочь ему купить кольцо, и они вместе идут в ювелирный на бульваре Вермонт в районе Лос-Фелис.

— Ну не знаю, — говорит Рико, когда они рассматривают планшет с кольцами из бирюзы. — По мне, так они не похожи на обручальные.

— В этом и суть. — Джейк подает знак продавщице, стоящей у другого конца прилавка. Та неохотно откладывает телефон и подходит к ним. — Кристи не понравится дорогая побрякушка. Она бы предпочла что-нибудь сентиментальное.

Джейк спрашивает у продавщицы, есть ли у них кольца с топазами, и та ведет покупателей к витрине, расположенной в глубине магазина.

— Топаз — камень тех, кто родился в ноябре. — Рико не понимает, о чем речь, и Джейк объясняет: — А Кристи рожать второго ноября.

— А если она родит раньше?

Пока продавщица ставит на прилавок планшет с кольцами из серебра с желтыми гранеными камнями, Джейк смотрит в «Гугле» камни, подходящие родившимся в октябре.

— А турмалин у вас есть?

Женщина закатывает глаза и достает еще один планшет с разноцветными камнями.

— Вы знаете размер?

— Маленький или очень маленький. Но сейчас она беременна, так что носит одежду побольше.

— Я имею в виду размер кольца. — Продавщица выставляет вверх безымянный палец, и это выглядит так, словно она показывает ему средний. Рико прыскает со смеху.

— А есть какой-то универсальный размер? Она вообще-то миниатюрная.

— Наверно, пятнадцатый или шестнадцатый, — отвечает продавщица. — Правда, если она сама маленькая, это не значит, что у нее маленькие руки.

Джейк выбирает четыре кольца. Два пятнадцатого размера — одно с турмалином, одно с топазом — и два шестнадцатого, каждое меньше пятидесяти долларов.

Когда они выходят на бульвар Вермонт, Рико спрашивает:

— Ты уверен, что правильно поступаешь? Выглядит так, как будто ты плохо все продумал.

— Поверь мне, я знаю Кристи. Четыре кольца даже лучше, чем одно.

Когда Джейк приезжает в ее квартиру с четырьмя ювелирными коробочками, Кристи открывает дверь и удивляется, увидев его.

— Джейк? — Она отступает назад, чтобы сохранить равновесие. Живот у нее значительно больше, чем несколько недель назад, идеально круглый, и Джейку хочется приложить к нему ладони, чтобы почувствовать внутри ребенка. — Что ты здесь делаешь?

Маслянистый запах кунжута, сои и устричного соуса сочится из квартиры, что означает только одно: миссис Чжан здесь и готовит для дочери ужин. Интересно, рассказала ли Кристи матери о сценарии, об увольнении. При мысли о том, что миссис Чжан увидит его с четырьмя кольцами, Джейку хочется ретироваться, но он твердо стоит на месте, ожидая, пока Кристи впустит его.

Когда она видит четыре коробочки, по ее симпатичному лицу разливается ужас.

— Знаю, я постоянно разочаровываю тебя. Я лгал тебе, держал тебя в неведении и принимал неправильные решения, которые затрагивали нас обоих. У меня нет оправданий, и я пришел не для того, чтобы оправдываться. Я вел себя очень глупо, и инфантильно, и как слабак. — Джейк ждет, когда она парирует какое-нибудь из его высказываний. Но Кристи молчит, и он продолжает перечислять свои недостатки. — Я эгоистичен и беспечен. Думаю, с того самого дня, когда мы стали встречаться, я искал случая все испортить. Потом, когда с твоей беременностью все встало на место…

— Хочешь сказать, это я виновата?

— Нет, Кристи. — Джейк пытается взять ее за руку, но она отводит ее. — Я виноват. Во всем. Всегда. Ты была права, когда сказала, что я барахтаюсь в болоте. А я ведь даже не замечал этого. Но я выбрался. По крайней мере, пытаюсь. — Он открывает одну коробочку.

— Джейк. — Кристи качает головой. Она даже не спрашивает, почему он принес четыре кольца вместо одного. — Ты всегда будешь частью нашей семьи, но между нами все кончено. Извини. Я не могу снова ввязываться в эту авантюру.

Она продолжает загораживать проход, и от необходимости прогнать его на ее лице проступает мученическое выражение. Раз ей так тяжело его выпроводить, видимо, она еще любит его и где-то в глубине души хочет все наладить. Джейк вспоминает слова Бек о промежуточном периоде, о том, что невозможно заставить человека тебя простить. Они с Кристи оказались именно в таком периоде, и пока ему придется с этим смириться. Но сдаваться он не намерен.

Когда он поворачивается, чтобы уйти, в гостиную выходит миссис Чжан.

— Джейк, — окликает она его и направляется к нему с распростертыми объятиями. — А я слышу твой голос. Останешься на ужин?

— Джейк уже уходит, — говорит Кристи.

— Нет-нет, — протестует миссис Чжан. — Стол накрыт. Входи. — Она берет Джейка за руку и ведет его в кухню, где на скромном столе расставлены тарелки с лапшой, клецками и жаренным в воке мясом. — Не обращай внимания, она просто испугалась, — шепчет миссис Чжан Джейку, жестом приглашая его сесть на один из разномастных деревянных стульев.

Большую часть ужина они едят молча, наслаждаясь стряпней миссис Чжан. Джейк накладывает себе на тарелку целую гору. Он не очень проголодался, но миссис Чжан нравится, когда едят много, и он рад возможности осчастливить хоть кого-то в этой квартире. Кроме того, пока у него набит рот, не нужно ничего говорить, не нужно спрашивать Кристи, что будет теперь.

Наконец миссис Чжан интересуется:

— А что это я прочитала такое, будто бы твоя бабушка воровка?

Джейк ждет, что Кристи сделает матери замечание и скажет, что не следует доверять слухам. Но она тоже очень внимательно смотрит на него.

— Длинная история, — начинает Джейк. — Бабушка никогда об этом не рассказывала, но она приехала сюда из Австрии во время холокоста вместе с сорока девятью другими детьми. С собой она привезла алмаз «Флорентиец». Мы с сестрами только что вернулись из Вены, где изучали ее прошлое.

— Ты был в Вене?

Что это промелькнуло в голосе Кристи — обида или удивление?

Джейк рассказывает им о путешествии, о том, как Флора служила няней у детей императора, а потом пыталась спасти дочь в оккупированной немцами Вене. В обеих ролях она сделала все возможное, чтобы сохранить детям жизнь. Он умалчивает о судьбе родственников Хелен, но миссис Чжан, похоже, понимает, что случилось с семьей, оставшейся в Австрии.

Миссис Чжан кладет палочки на тарелку.

— Я тоже спаслась одна, мама заставила меня ехать. Я не хотела бросать близких, но мама пообещала, что они приедут вслед за мной. Выжили только мы с сестрой.

Джейк поворачивается к Кристи — она чуть не плачет. Он тоже чувствует подступающие слезы.

— Я люблю сестру, но думаю о родителях каждый день. Ради них я должна была смотреть вперед и не оглядываться назад. Мне пришлось научиться быть счастливой, завести семью. Иначе все их усилия оказались бы напрасными.

Миссис Чжан снова берет палочки, и Джейк наблюдает, как она ест с безмятежным лицом. Она и правда научилась быть счастливой. Жертва ее родителей была не напрасной. Флора, Хелен — их жертвы тоже были не напрасными. Наконец-то Джейк определился, о чем будет его следующий сценарий.

После ужина миссис Чжан выпроваживает Джейка и Кристи в гостиную под предлогом того, что ей нужно прибраться на кухне. Джейк хочет сесть на диван рядом с Кристи, но она направляется прямиком к двери.

— Так что, вы с Бек помирились? — интересуется она, открывая ему дверь, и, поморщившись от боли, потирает живот. — Она так пинается. Но если я ей отвечаю, то обычно перестает. Надеюсь, это значит, что в подростковом возрасте она будет послушной. — Кристи заметно расслабляется и снова спрашивает: — Так что там у вас с Бек?

Джейк сует руки в карманы, иначе они потянутся к Кристи.

— Я наконец понял, почему она чувствовала себя преданной. Я пытаюсь быть более деликатным. Думаю, она снова начала мне доверять.

— Я знала, что вы помиритесь.

Джейк решается сделать шаг к ней.

— Судебный процесс идет очень хорошо для нас, Кристи, очень. Я собираюсь положить деньги в трастовый фонд для нашей дочери. Если ты мне позволишь, я бы хотел потратить часть денег, чтобы купить тебе квартиру побольше, а может быть, даже оплатить тебе обучение в ветеринарном институте, если ты еще не передумала поступать.

Вместо ответа Кристи говорит ему:

— На следующей неделе у меня очередной прием у врача. Ничего особенного, просто контрольный осмотр.

Джейку хочется поднять ее в воздух и поцеловать, как в финале мелодрамы, но он вспоминает про «промежуток» и, зарыв руки еще глубже в карманы, обещает:

— Я обязательно приду.

Эшли знает, что время на исходе. После встречи со Стеллой в июне она общалась с бывшими коллегами в компании по производству здоровой пищи, в стилевых брендах и рекламных агентствах, но никто из них не искал директора по рекламе, просроченного на десять лет. Через месяц Бек представит историю жизни Флоры в суде, и судья решит, принадлежит ли «Флорентиец» Миллерам. Через несколько недель после этого Райан должен вернуть украденные им деньги — полмиллиона долларов, которых у него пока нет. И все же Эшли еще не готова продавать дом.

— Эшли. — Райан пытается говорить тихо, чтобы дети не услышали. Они с женой находятся в спальне, она укрыта одеялом, он стоит в трусах. — Мы должны выставить дом на продажу.

— Дай мне пару недель, — отвечает она, тоже стараясь не повышать голоса. Хотя Бек и предупредила, что интервью Циты может оказаться недостаточно, чтобы убедить суд признать алмаз собственностью Миллеров, Эшли впервые за несколько месяцев преисполнена оптимизмом.

— Решение по моему делу будет вынесено через месяц. К тому времени мы должны вернуть деньги.

— Ты должен вернуть деньги. — Райан посылает ей уязвленный взгляд, и Эшли, словно защищаясь, скрещивает руки на груди. Вот когда он выйдет из тюрьмы, тогда они снова будут «мы». — Дело об алмазе беспроигрышное. Я его выиграю и дам тебе денег, чтобы погасить долг.

— Беспроигрышных дел не бывает. — Райан садится рядом с ней на кровать, нащупывая другой подход. — Слушай, даже если ты выиграешь…

— Не если, а когда.

— Когда ты выиграешь, у вас уйдут месяцы на поиски покупателя. У нас… у меня нет времени. Пора продавать дом. А потом, на деньги от бриллианта, можем купить новый, большой.

— Не хочу я большой, я хочу этот, где наши дети научились ходить и где у них выпали молочные зубы.

— Может быть, нам лучше начать сначала в другом месте.

Эшли раздумывает над этим: новая жизнь в новом городе. Можно переехать на север, в Мэн, купить старый фермерский дом и тихо жить плодами земли. Но ни Эшли, ни Райан не умеют садовничать, они вообще не умеют работать руками и не приспособлены к тихой жизни.

— Я хочу, чтобы все было как раньше.

Она знает, как наивно это звучит, но когда Эшли найдет работу, а Райан отсидит свой срок, они смогут возвратиться к прежнему, но улучшенному образу жизни, без потерь.

— Дай мне пару недель, — повторяет она. — Бек должна представить наше ходатайство в следующем месяце. Тогда мы будем знать больше, а у тебя еще останется немного времени, чтобы вернуть деньги. Этот дом несложно продать. В крайнем случае я возьму заем под его залог. Пожалуйста, Райан.

План ужасен. Времени нет. И все же Райан гладит жену по щеке.

— Хорошо, — говорит он, целуя ее в лоб. — Подождем.

Том и Бек день за днем просиживают в офисе допоздна, обдумывая проекты ходатайства. Их беспокоит Габсбургский закон. Даже если Карл подарил Флоре алмаз до того, как закон был введен в действие, «Флорентиец» являлся собственностью короны, а не лично императора. Возможно, Карл не имел права дарить его. Флору могли по закону обязать вернуть бриллиант республике. Кроме того, если она тайно хранила его в Вене на протяжении двадцати лет, не значит ли это, что бывшая няня сомневалась в законности своих прав на него? Даже крошечная трещина способна разрушить фундамент их аргументации. А такие трещины возникают всякий раз, какими бы бронебойными ни казались доводы защиты: всегда найдется незначительное обстоятельство, способное подорвать гарантированный успех любого дела в суде, если оппонент сумеет им воспользоваться.

С красными глазами и подергивающимися от недосыпа веками Бек с Томом перебирают наилучшие доводы, пока Бек не перестает чувствовать время. Она уже не знает, какое сегодня число, помнит только, что приближается крайний срок подачи доказательств.

Назавтра Том стучит по перегородке ее рабочего места. Бек знает, что сейчас день, потому что слышит, как сотрудники возвращаются с обеда.

— Никогда не догадаешься, кто мне сейчас звонил, — говорит Том чуть ли не в эйфории.

Бек быстро выпрямляется, осознавая, что спала с открытыми глазами.

— Австрийцы хотят решить дело полюбовно?

Смехотворное предположение. Они стоят на своем как скала.

— Во всяком случае, изъявили желание поговорить. Представляешь? Я тоже не ожидал. После того как судья Риччи приняла к рассмотрению нашу кассету, они, вероятно, решили, что судья, скорее всего, встанет на нашу сторону и что соглашение лучше, чем волокита с апелляциями. Или просто дешевле.

Бек связывается с мировым судьей, который будет наблюдать за разрешением спора. Он настаивает на том, что на заседании должны присутствовать все представители сторон, — подобная тактика, как он надеется, поможет достичь договоренности.

Накануне, пока дети собираются для участия в заседании, Дебора и Виктор лежат в постели на одной подушке, повернувшись друг к другу.

— Как ты думаешь, они договорятся? — Дебора придвигается к нему. Ей нравится чувствовать на своем лице его теплое мятное дыхание.

— Это зависит от того, согласитесь ли вы на сумму, которую они вам предложат.

— А много предложат?

— А тебе этого хочется?

— Не знаю. — Она придвигается к нему еще ближе, пока кончики их носов не соприкасаются. — Мне хочется снова увидеть «Флорентийца». Я ни разу не подержала его в руках. Думаю, если бы мне это удалось, я поняла бы, как относиться не только к алмазу, но и к своей матери.

Виктор уже изучил образ мыслей Деборы: она больше доверяет энергии, чем словам, предметам, нежели людям. По ее мнению, бриллиант знает историю Хелен лучше, чем любой человек.

Дебора приняла тот факт, что Джозеф Шпигель был ее отцом, но не может избавиться от обиды на Хелен, которая не доверяла ей настолько, что всю жизнь скрывала от нее правду. Разумеется, Джозеф был женат. Конечно, эта связь подрывала выдуманный романтический образ отца, героя войны. Однако кто-кто, а Дебора не имела права никого осуждать. Собственно, понимание, что и Хелен совершала ошибки, могло бы улучшить взаимоотношения матери и дочери.

Виктор проводит рукой по коротким волосам Деборы. Она отращивает их и красит в новый оттенок рыжего цвета, менее ядовитый, ближе к естественному рыжевато-каштановому, как в детстве. Виктор разглядел ее юную натуру и поощряет к тому, чтобы показать ее миру. Он видит в Деборе много такого, чего она сама никогда в себе не замечала. Он верит в ее тридцать восьмую идею для бизнеса — составление органических букетов — и снимает место в оранжерее на крыше своего дома, чтобы она могла выращивать цветы всю зиму. Он знает о ее ошибках и все же настаивает, что она хорошая мать. Она открыта для перемен. Это завидное качество — признак никогда не стареющей души. Тело Деборы, с ноющими суставами и мышечными спазмами, болезненно осознает, насколько оно изношено. Однако, когда Виктор говорит ей, что она красивая, смелая, одаренная, она ему верит.

Дебора закрывает глаза, и он целует ее веки.

— Ну, тогда давай попробуем устроить так, чтобы ты подержала бриллиант в руках.

Она смеется.

— Это невозможно.

Виктор притворяется обиженным.

— Ты же сама научила меня, что нет ничего невозможного.

Правда? Она учила его верить в силы, которых он не видит, в йогу и акупунктуру, в веганство, в красное вино, но не подозревала, что все это сложилось в целое мировоззрение.

— Он в банковском хранилище.

Виктор чешет свой нос о ее нос.

— Так случилось, что мое имя в списке людей, которым разрешен доступ к бриллианту, а твоей семье нужна окончательная оценка «Флорентийца» перед переговорами по поводу соглашения.

— В самом деле. — Дебора напрягается, когда Виктор обвивает ее руками. — Бек это не понравится.

— А ей необязательно все знать. — Он крепко обнимает ее. — Тебе надо попрощаться с Хелен.

— Ладно, — шепчет она и целует его.

Утром Дебора надевает свое самое красивое платье, из лилового бархата, весьма далекое от делового стиля, но Виктор утверждает, что она выглядит безупречно.

— Эксцентричный аристократизм, — говорит он, когда она кладет перед ним половину грейпфрута, а другую себе на тарелку. Дебора думает, что они могут делить на двоих грейпфрут до конца жизни, две половинки целого.

Она поправляет ему галстук, и так уже с идеально ровным узлом.

— А вы, мистер Кастанца, как всегда, элегантны.

Когда они прибывают в банк, Дебора ждет в вестибюле, а Виктор подходит к стойке менеджера. Время от времени они оборачиваются к ней, и Дебора улыбается, но банковская служащая не отвечает ей тем же. Поговорив с менеджером некоторое время, Виктор жестом просит свою спутницу подойти, и они вместе записывают свои имена, чтобы получить доступ в хранилище.

Дебора еще никогда не была в банковском хранилище. В нос ей ударяет кислый запах металла и цемента. В ушах звенит тишина. Уже в конце коридора она понимает, что эмоционально не готова держать в руках самое ценное сокровище матери.

Менеджер оставляет их вдвоем, взяв с них обещание на обратном пути вернуть ей ключ владельца. Виктор со стуком ставит ящик на стол.

— Готова?

Нет, думает Дебора.

— Как всегда, — говорит она вслух.

Виктор кладет алмаз ей в руку. Камень тяжелый и прохладный. Поначалу она не ощущает никакой энергии, ни хорошей, ни плохой, — на ладони лежит просто углеродный минерал. Она закрывает глаза, стискивает бриллиант, и ладонь начинает покалывать. Камень быстро становится горячим и жжет кожу. Несмотря на это, Дебора не разжимает руку и пытается выделить среди этого жара энергию своей матери. Камень посылает электрический импульс ей в предплечье, но она терпит боль, разыскивая среди этой жестокого энергетического потока Хелен, Флору. Сердце бешено стучит. На лбу выступает пот. Когда удар тока пронзает ей руку до плеча, Дебора ощущает себя так, словно все смерти, которые она освобождает из камня, могут в прямом смысле убить ее. Она роняет бриллиант и, слыша, как он падает на пол, выбегает в прохладный пустой коридор.

Прислонившись к цементной стене, Дебора часто дышит. Все это очень скверно. То, что они здесь. То, что алмаз в хранилище. То, что она пытается примириться с матерью посредством камня. Бриллиант, принадлежащий Миллерам, распространяет свое проклятие, как вирус. Все это очень скверно.

Виктор находит ее.

— Тебе нехорошо?

Он гладит ее по руке, и она привлекает его к себе. Его энергия гораздо теплее, чем у алмаза, мягче. Он действует на нее столь же благотворно, сколь сильно навредил ей камень. Хотя его присутствие ее успокаивает, она все еще чувствует последствия шока.

Виктор целует ее в голову, гладит молодые рыжие волосы.

— Что случилось?

— Этот камень — воплощенное зло. — Она ждет, что он засмеется, но он только напрягается, но не подшучивает над ней.

— Извини. Я хотел как лучше.

— Ты не виноват. Ты же не знал.

Они направляются к выходу из хранилища.

— Я не разбила его?

— Разбить алмаз не так-то легко. — Она почему-то уверена, что Виктор говорит об их отношениях.

— Я люблю тебя. — Она в первый раз говорит ему об этом. Сейчас не время для подобных признаний, но это правда. Приятно поделиться с другим человеком безусловной истиной.

— Я тоже тебя люблю.

В его голосе звучит странная сдержанность. Глядя на нее сверху вниз, он как будто нервничает. Дебора думает о том, не впервые ли он говорит кому-то эти слова, и чувствует, как последние отголоски жесткой встряски покидают ее тело. И она решает: нет, это была хорошая идея. Может быть, визит сюда — лучшее, что Дебора сделала в жизни.

Восемнадцать

Утром перед заседанием мирового суда Дебора просыпается рано, чтобы приготовить детям счастливый завтрак: веганские блинчики с бананом и грецким орехом. Когда они жили в Маунт-Эйри, она обычно готовила невегетарианский вариант того же блюда в день начала учебного года, перед важными контрольными, спортивными матчами или концертами. Мать надеется, что такой завтрак напомнит отпрыскам о тех временах, когда они были вместе, и станет обещанием частых семейных сборов в будущем.

Однако, спустившись на кухню, Миллеры, более бодрые, чем обычно бывают в восемь утра, не замечают символизма блюда.

— Аппетитно выглядит, — говорит матери Эшли.

— Умираю с голоду, — произносит Джейк, хватая блинчик.

Дебора чувствует некоторое разочарование, но все ее дети здесь, за совместной трапезой. Может быть, им лучше не вспоминать о более счастливых днях, а сосредоточиться на сегодняшнем. Дебора жалеет, что с ними нет Виктора и он не может разделить с ее семьей вкусный завтрак. У ювелира ранняя встреча в городе, и потому он ночевал у себя. За несколько недель они в первый раз провели ночь отдельно. Отчасти Деборе это даже нравится, поскольку у нее есть возможность поскучать по нему.

Пока все заняты едой, Бек вкратце рассказывает, как сложится их день. Встреча по поводу соглашения состоится в офисе ее фирмы, поскольку австрийские юристы прибывают из Вашингтона. Том побеседует с ними и с мировым судьей до приезда Миллеров и австрийских истцов. Представителей сторон проводят в отдельные комнаты, и судья будет курсировать между ними. Если все пойдет хорошо, встреча закончится через несколько часов. Потом Миллеры смогут пойти в банк, чтобы попрощаться с «Флорентийцем».

— А если все пойдет плохо? — спрашивает Эшли, выковыривая из блинчика кусочек банана. От волнения она не может есть.

— Не беспокойся, такого не будет, — заверяет ее Бек. — Десять миллионов за алмаз мы не получим, но Том позаботится, чтобы нам предложили достаточно для урегулирования разногласий. Это в интересах обеих сторон.

— И что они будут делать с «Флорентийцем»? — любопытствует Джейк.

— Вероятно, выставят в кладовой драгоценностей вместе с другими сокровищами короны, — отвечает Бек.

Дебора режет блин на кусочки, думая, что лучшее место для этого камня — за толстым стеклом, где он не сможет ни на кого распространять свою пагубную энергию.

— А кто-нибудь знает, как опишут в музейной аннотации историю бриллианта за последние сто лет? — продолжает задавать вопросы Джейк.

— От нас это не зависит, — говорит Бек.

— Мы должны иметь право голоса в данном вопросе, — настаивает Джейк.

— Джейк, — предупреждает Эшли, — сейчас не время.

— Не время для чего? Беспокоиться о наследии моей семьи?

— Я просто прошу: не испорти сегодняшний день.

— Как я обычно порчу все?

— Этого я не сказала.

— Это и без слов понятно.

— Так, Миллеры! — рявкает Бек. — Соберитесь — мы одна команда. Давайте сосредоточимся на том, чтобы достичь соглашения. После этого можем связаться с газетой в Вене или что-нибудь еще придумаем. Ладно?

Брат и сестра неохотно замолкают. Дебора думает: видел бы сейчас Виктор Бек, он бы гордился ею так же, как она сама.

Мировой судья навещает сначала австрийцев, давая Тому время повторить Миллерам все то, что Бек уже рассказала своей семье. Главное в разрешении конфликта — договориться о сумме, а вовсе не установить, кому по закону принадлежит алмаз, должна ли была Флора сдать его властям в 1919 году и имел ли Карл право вообще его дарить. Ключевой вопрос — сколько нужно денег, чтобы Миллеры отозвали свой иск, а австрийские и американские власти смогли достичь соглашения о возвращении бриллианта на родину.

Изначально предложенная Австрией сумма тревожно мала, даже меньше, чем предлагали итальянцы год назад.

— Мы не собирались соглашаться на условия итальянцев. Почему сейчас мы должны принимать это предложение? — спрашивает Эшли.

— Тем более что треть суммы мы должны заплатить ему. — Джейк указывает на Тома. Несмотря на перемирие, заключенное Бек с бывшим бойфрендом, и ее заверения, что его участие в этом деле неоценимо, Джейк не может избавиться от неприязни к этому скучному, предсказуемому мужчине, который разбил сердце его сестре.

Том пропускает насмешку мимо ушей и объясняет:

— Это начальная сумма. Они знают, что мы на нее не согласимся.

Миллеры выступают со встречным предложением, не менее абсурдным. Затем австрийцы повышают сумму, Миллеры снижают, но стороны все-таки расходятся на несколько миллионов.

— У нас есть магическое число? — спрашивает Миллеров Том.

— Восемь миллионов, — выпаливает Эшли, потом подсчитывает свою долю — хватит ли ее на то, чтобы избежать продажи дома. — Хотя даже шесть.

— Четыре, — говорит Бек. — Если мы сможем уломать их на четыре, то договоримся. — Три в счет стоимости «Флорентийца» как бриллианта и один за его удивительную историю.

— А я просто хочу, чтобы они пообещали выставлять его с упоминанием имени Флоры в аннотации, — заявляет Джейк.

— Мы не можем заставить их принять такое условие, — предупреждает Том.

— Джейк, мы это уже обсуждали, — напоминает брату Бек.

— Просто будет несправедливо, если мир не узнает о Флоре.

— Спору нет. — Бек смотрит на Тома. Его глаза распахнуты от волнения. — Обещаю, мы найдем способ почтить ее память, только не сейчас.

В конце концов остановились на сумме в три с половиной миллиона долларов. На торг ушло четыре часа, и еще один час потребовался, чтобы достигнуть окончательного соглашения. После пяти часов напряженных переговоров мировой судья заметно вымотался и предоставил Тому и австрийским юристам передать предложение судье Риччи. Им предстоит убедить ее согласиться с таким решением, поскольку в производстве еще находятся дела о неурегулированных претензиях на бриллиант.

В ожидании исхода процесса Миллеры идут в парк Риттенхаус. Они садятся на две стоящие рядом скамьи и предаются мечтаниям о своих долях от полученной суммы — около 550 тысяч долларов после погашения расходов и выплаты гонорара юридической фирме.

Эшли представляет себе счастливое выражение на лице Райана, когда она скажет ему, что дом продавать не надо. Конечно, им придется взять промежуточный кредит, пока не выполнены условия сделки, но зато они сохранят семейное гнездо. Сын и дочь заметят, как они обнимаются на кухне, и спросят, что случилось, и Эшли протянет к ним руки и скажет: «Ничего. Много чего». Дети не поймут, но будут знать, что они в безопасности.

Джейк воображает, как заходит с Кристи в банк, держа ее под локоть, а у нее на руках ребенок. Джейк передает кассиру чек на сумму 550 тысяч долларов, выписанный на имя их дочери. И они выйдут из банка всей семьей. Он осмелится поцеловать Кристи, и прикосновение ее губ будет символизировать для него возвращение домой.

Бек понимает, что сможет остаться в своей квартире. Она воображает, как сидит за столом в комнате, перед ней стопка счетов и на каждый она выписывает чек. Заклеивая конверты, она чувствует кисловатый вкус клея и, направляясь по Двадцать пятой улице к почтовому ящику, подставляет лицо порывам ветра. С тех пор как ей исполнилось шестнадцать и Дебора оформила на ее имя кредитную карту, Бек не вылезает из долгов. Ей неведомо отсутствие беспокойства из-за процентов, которые нарастают ежемесячно, она всю жизнь живет с осознанием, что из-за такой неблагонадежной кредитной истории ей никогда не светит взять заем в банке. Бек смотрит на мать, которая выглядит спокойной как никогда, и понимает, что та тоже ошеломлена деньгами, любовью, семьей, восстановить отношения с которой уже и не мечтала. Теперь, когда у них появились деньги, услышат ли они еще о Кенни? Если, несмотря на подписанное им соглашение, он попытается поставить под угрозу материнский шанс на счастье, Бек может и в самом деле выполнить свое обещание и кастрировать его.

Дебора чувствует уверенность, что все идет как надо, — такого она не испытывала никогда, даже во времена Маунт-Эйри. Первым делом она повезет Виктора в отпуск, например в Венецию, где можно кататься на гондолах и жить в люксе с видом на каналы, занимаясь любовью в необъятной кровати при открытых окнах.

Когда Том звонит Бек и сообщает, что судья согласилась закрыть дело по соглашению сторон, уже сгущаются сумерки. Дни снова становятся короче, темнеющее небо напоминает, что скоро наступит зима. Том также сообщает, что ФБР одобрило последний визит в хранилище.

— Успеем в банк до закрытия? — спрашивает Джейк, вытягивая ноги и вроде бы никуда не спеша.

Бек смотрит на экран телефона. Начало пятого.

— Думаю, как раз.

Пока они торопливо идут через парк, Дебора пишет Виктору, приглашая встретиться с ними в банке.

— Давайте немного подождем, — просит Дебора, когда они прибывают в Федералистский банк, а Виктор не пишет и не появляется. — Он обещал привезти шампанское.

— Зачем нам шампанское?

— Несправедливо праздновать без него.

Минуты тикают, Миллеры беспокойно переминаются с ноги на ногу. Дебора снова проверяет телефон. От Виктора ни слова.

— Он придет.

Бек осторожно ведет мать к двери.

— Может быть, он уже там.

Дебора еще раз осматривает улицу в обоих направлениях и входит в вестибюль. Когда Миллеры следуют за менеджером в хранилище, телефон Деборы жужжит.

«Прости», — пишет Виктор.

Что-то не так.

«Ты еще можешь успеть. Если нет, увидимся позже?» — отвечает она, отбрасывая навязчивое предчувствие.

— Готовы? — спрашивает Бек, когда Миллеры остаются одни в хранилище.

Виктор тоже спросил Дебору: «Готова?», когда она стояла рядом с ним в этом самом помещении и ощущала мощную, злую энергию бриллианта. Внезапно ей хочется закричать: «Не открывайте! Это будет конец!» — и она сжимает кулаки, чтобы сдержать свой порыв. Ее реакция нелогична. Как же долго она учила себя не доверять событиям, когда они идут так гладко. В отношениях с Виктором ничего не изменилось, убеждает она сама себя. Он просто не смог прийти сегодня. Он извиняется, потому что ему жаль пропустить такой торжественный момент. Все хорошо. Это еще не конец. Она разжимает кулаки, но шея напряжена. Она готова как никогда.

Окрыленные, Миллеры ставят ящик на стол и откидывают крышку. Все наклоняются вперед, чтобы заглянуть внутрь.

Там пусто.

— А где алмаз? — спрашивает Джейк.

— Должен быть здесь. — Эшли смотрит на Бек, ожидая подтверждения. Сестра оторопело смотрит на пустой ящик.

Увидев, что бриллианта внутри нет, Дебора испускает удивленный вздох. Джейк поворачивается к ней и читает на ее застывшем лице правду, в которой она сама себе еще полностью не призналась.

— Что ты сделала?

Из помещения внезапно пропадает весь воздух, и Дебора опирается на стол, глубоко и медленно дыша по технике шавасана. Понимая, что дети смотрят на нее, она не поворачивается к ним. Невыносимо видеть обвинение на их окаменевших лицах, терпеть их еще не высказанные вопросы, защищаться — потому что, как только она начнет оправдываться, все это станет реальностью. Виктор уйдет из ее жизни.

— Пожалуйста, скажите мне, что я сплю, — говорит Эшли. — Такого не может быть.

— Дебора, — задыхаясь, обращается к матери Джейк. — Черт тебя дери, что ты натворила?

Только Бек молчит, онемев от развернувшейся перед ее глазами сцены.

— Дайте мне минуту. Надо подумать. — Дебора смотрит на царапины на поверхности стола. — Мы с Виктором заходили вчера посмотреть на бриллиант, но…

— Что значит «заходили»? Сюда нельзя просто зайти. — Джейк стискивает кулаки, пытаясь сдерживать гнев. — Этот алмаз арестован ФБР. Ты знаешь, сколько законов нарушила?

— Я ничего не делала. — Дебора поднимает глаза и видит во взгляде сына ненависть двадцатилетней выдержки. На лицах дочерей сочувствия не больше. — Клянусь вам, когда я ушла, алмаз был здесь, лежал в ящике. Я ни в чем не виновата.

— Как всегда, да? — Не дожидаясь от матери ответа, Эшли продолжает: — Ты никогда ни в чем не виновата. Ты всегда жертва.

— Не знаю, что вы хотите от меня услышать. Мы пришли, посмотрели на бриллиант и ушли. Всё. — Конечно же, она не рассказывает им об электрическом разряде, которым поразил ее алмаз, о множестве смертей, спрессованных в одном камне. Не упоминает, разумеется, и о признании Виктора в любви. — Но вообще-то… я могла выйти чуть раньше Виктора.

Джейк начинает бормотать, что Дебора глупа, беспечна, но почему это его удивляет? Проявляла ли она ответственность хоть раз в своей жизни?

— Ты не задумывалась, как это может отразиться на нас? Хотя что я говорю, конечно, нет. О нас ты никогда не думала.

— Неправда. Знаю, я не лучшая мама в мире, но я всегда любила вас троих.

— Может, тебе за это медаль дать? — огрызается Джейк.

— Не лучшая? Так ты себя утешаешь? — Эшли издевательски смеется.

— Пожалуйста, не набрасывайтесь на меня. Я не хотела, чтобы так получилось.

Эшли недоверчиво качает головой.

— И снова изображаем из себя жертву.

— Перестань это твердить, — просит Дебора. Слова детей причиняют ей не меньше страданий, чем обман Виктора.

— Жертва, жертва, жертва, — скандирует Эшли.

Бек, совершенно опустошенная, молча наблюдает за семейной ссорой. Она поднимает глаза к потолку, где в углу установлена камера. Что бы ни произошло с бриллиантом, все зафиксировано на видео. Агенты ФБР посмотрят запись и выяснят, что случилось. И эта сцена, когда Миллеры сорвались с цепи и ведут себя как неумные дети, тоже станет предметом их внимания. Все будет задокументировано.

Джейк широкими шагами расхаживает по помещению. Так закончится второй акт сценария о бриллианте — семья теряет камень.

— У тебя концы с концами не сходятся. Зачем Виктору красть алмаз? Он с самого начала помогал нам. Если бы он намеревался им завладеть, неужели стал бы ждать столько времени?

— Спроси об этом Бек. Она его привлекла. — Дебора тут же жалеет о сказанном.

Бек мгновенно забывает о камере в углу и о том, что идет запись. Ее трясет от возмущения, когда она поворачивается к матери:

— Не смей сваливать вину на меня!

Стоя перед своими разгневанными детьми, Дебора чувствует себя беззащитной, и ей отчаянно хочется закричать: «Разве вы не видите, что я убита горем?» На глаза наворачиваются слезы, но рыдания лишь вызовут еще больше ярости, больше ненависти. Отчасти она даже стремится навлечь на себя их злобу, только бы не мучиться от всепоглощающей пустоты при мысли о Викторе, о гостиничном номере в Венеции, где они никогда не поселятся, о любви, в которую она все еще верит.

К ее удивлению, Джейк переключается на Бек.

— Зачем ты обратилась к Виктору?

— Какие у тебя основания доверять ему? — подхватывает старшая сестра.

— Эшли, ты действительно хочешь поговорить о доверии к мужчине, который оказывается преступником? — язвит Бек.

— Не смей, — предупреждает ее сестра.

Но Эшли разозлила Бек, и теперь ее уже ничто не остановит.

— Это не я витала в облаках, пока мой муж обдирал фирму на полмиллиона.

— Райан украл полмиллиона долларов? — ужасается Дебора. Она подслушала разговор дочерей о проблемах Райана с законом, но не подозревала, что речь идет о краже такой суммы.

— Шестизначной зарплаты ему, видимо, не хватало, — продолжает атаковать Бек.

— Перестань, — умоляет Эшли.

От садистского удовольствия на лице Бек Дебору передергивает.

— Что такое, Эшли? Не можешь смириться с тем, что твоя идеальная семейная жизнь — одно вранье? И зачем ему, интересно, понадобилось столько денег? Чего вам не хватало? Что он пытался улучшить в своей жизни среди навороченных машин, драгоценностей и манерных ресторанов?

— Прошу тебя, прекрати.

— Нет, правда. Что тебя, в самом деле, так расстраивает — что твой муж сядет в тюрьму или что ты больше не будешь водить «мерседес»?

Эшли некоторое время выдерживает взгляд Бек, но выражение лица у сестры совершенно бездушное. Она буквально видит, как Бек мысленно формулирует новые оскорбления. К глазам Эшли подступают слезы, и она выбегает из хранилища, не дожидаясь очередной жестокой реплики Бек.

— Очень мило, — говорит Джейк Бек. — Ваши диалоги всегда были увлекательны.

— Диалоги — твой конек. Жду не дождусь увидеть, какое воплощение эта сцена получит на экране, как ты ее перекроишь в своих интересах.

— В моих интересах? Да ты понятия не имеешь, в каком ужасном положении я нахожусь.

— А-а, вот и бедняжка Джейк! — Бек уже не может сдерживать сочащийся из нее яд: брат сам виноват, что Кристи его выгнала, и вообще это курам на смех, что он, Джейк Миллер, собирается стать отцом.

Джейк опускается на пол. Все, что она говорит, кажется справедливым. Конечно, он смешон.

— Я все потерял.

— И это, по-видимому, тоже моя вина? — В глазах Бек нет теплоты, в голосе нет сочувствия.

— Не свяжись ты с Виктором, алмаз был бы на месте. Можешь сколько угодно поливать грязью меня, Эшли. Это не меняет того факта, что ты во всем виновата.

Бек отшатывается, словно он ударил ее. Типичный случай. Бек хорошо умеет хаять других, но не способна справляться с упреками в свой адрес.

— Во всем виновата ты, — повторяет Джейк, нанося еще один удар.

Дебора бросается к дочери, прижимает ее к себе и смотрит на Джейка с таким укором, что почти заставляет его устыдиться своих слов. Но кто такая Дебора, чтобы осуждать людей за их поступки?

Бек на мгновение позволяет матери обнять себя, но потом отталкивает ее.

— Я же просила тебя не встречаться с ним! — выпаливает она, выскакивая из хранилища.

— Обязательно было вешать на нее всех собак? — качая головой, спрашивает Дебора сына.

Джейк смеется.

— Поздравляю, Дебора. На сей раз тебе удалось окончательно все угробить.

Он оставляет мать в хранилище одну. Дебора в последний раз проверяет телефон, надеясь увидеть сообщение от Виктора с объяснениями: он случайно заснул и уже в пути. Ах, только бы все это оказалось недоразумением, над которым они весело посмеются, когда все снова соберутся в доме на Эджхилл-роуд.

Серый ящик стоит на столе, открытый и пустой. В ушах у Деборы звучат обвинения Эшли: «Ты всегда жертва» — и это правда. Она была жертвой. Такой сделал ее Кенни. Она любила его, а он оставил ее без гроша. Но Эшли права и в другом: Дебора всегда усугубляла положение. С Виктором, казалось, все стало иначе. Она изменилась. Он научил ее верить в себя. Она не позволит ему отобрать у нее это новое самоощущение, не позволит себе снова стать жертвой.

Она опять тянется к телефону. Сообщений от Виктора нет. Его молчание только укрепляет ее решимость. Дебора звонит Тому и рассказывает, что случилось.

Девятнадцать

Когда Том подвозит Дебору к дому на Эджхилл-роуд, в окнах темно. Ее машина осталась в центре города, где наверняка получит штраф за неправильную парковку, если ее вообще не отбуксируют на штрафную стоянку, но когда Том предложил Деборе подбросить ее до дому, она согласилась.

Она понятия не имеет, который час. Все происходило так медленно: полиция и ФБР допрашивали ее, потом заставили ждать, пока выясняли местонахождение ее детей. Том сидел рядом с ней, уверяя, что все будет хорошо. Она правильно сделала, позвонив ему. В конце концов он убедил фэбээровцев отпустить ее домой на ночь.

Когда Том повел ее к машине, один агент сказал:

— Надеюсь, вы не сбежите?

— Я никуда не денусь, — ответила ему Дебора. Она имела в виду «мне некуда бежать».

— Вы хорошо себя чувствуете? — спрашивает Том, останавливая машину.

— Нормально. — Она отстегивает ремень безопасности. — Как ты думаешь, с Бек ничего не случится?

— Она стойкий оловянный солдатик. — Том опирается о руль, и Дебора чувствует материнскую гордость. Бек стойкая. Том ее не сломал. И этот удар тоже не сломает.

— А как же быть с соглашением?

— ФБР найдет Виктора. Человек не может просто раствориться в воздухе.

О, этот может. Виктор способен на что угодно. Дебора хочет возненавидеть его за хитроумие, но эту черту в нем она любит больше всего.

Два дня Дебора не вылезает из кровати Хелен. Том звонит, чтобы сообщить новости о поисках Виктора и выражает сожаление, что так и не смог связаться с Бек. Он заезжал к ней, час прождал на крыльце, но она так и не появилась. Он обзвонил ее немногочисленныхдрузей. Никто из них о ней не слышал. Дебора очарована его вниманием, хотя и не доверяет ему. Виктор, может, и не похитил ее уверенности в себе и в их любви, но лишил ее способности доверять людям, особенно мужчинам. Наверно, ей стоило усвоить этот урок много лет назад, но так уныло жить в постоянной настороженности. Дебора благодарит Тома за новости, обещает позвонить, как только Бек свяжется с ней, и остается в постели, без сна, без еды. Она смотрит на свое отражение в зеркале над комодом Хелен, думает о Викторе, теперь ушедшем, о матери, теперь ушедшей, о том, что никогда уже ей не придется выяснить с ними отношения.

Эшли прибывает в Уэстчестер уже в десятом часу. Дети еще не спят и вместе с Райаном, обнимающим их за плечи, смотрят в гостиной фильм о Джеймсе Бонде. Тайлер с выпученными глазами следит за автомобильной погоней, Лидия нетерпеливо болтает ногами. Райан поворачивает голову и видит, что жена наблюдает за ними из коридора. Он улыбается, но тут же на его лице появляется озабоченное выражение. Он хочет встать, но Эшли подходит к дивану и садится рядом с Тайлером, целуя лохматую голову сына. Увлеченные происходящим на экране, дети едва замечают ее. Эшлли откидывается на спинку. Она расскажет Райану о Викторе и бриллианте завтра. А сейчас ей хочется посидеть со своей семьей и посмотреть кино.

Из банка Джейк направляется прямиком в аэропорт и ждет, когда появится свободное место на самолет в Лос-Анджелес. Битком набитые рейсы улетают один за другим. У Джейка билет на следующий день, но возвращаться в дом на Эджхилл-роуд он не в состоянии. Позволить себе гостиницу он тоже не может — пятисот пятидесяти тысяч долларов у него теперь нет, и он по-прежнему безработный сценарист, ночующий у друга на диване. Пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Достаточно, чтобы оплатить обучение дочери в колледже, снять большую квартиру с двумя спальнями для Кристи и самому удержаться на плаву до того времени, когда он закончит свой сценарий. Теперь все это пустые фантазии. Денег нет. И все из-за Деборы и Бек. Непутевая Дебора в своем репертуаре. И упрямая Бек с непомерным самомнением — зачем она привлекла к семейному делу Виктора? Будь здесь Кристи, она бы напомнила Джейку, что мать и сестру жизнь потрепала, но ему плевать. Они сами в ответе за свою судьбу, вытекающую из неразумных решений и эгоизма. Джейк имеет полное право обвинять их.

Улетает еще один рейс без свободных мест. Джейку придется перекантоваться в зале ожидания до утра. Аэропорт пустеет, и Джейк ложится на ряд кресел, примостившись между двумя жесткими подлокотниками. Он постоянно прокручивает в голове свою ссору с Бек. Он ведь сказал ей, что лишился всего. И так оно и есть: Кристи, работа в супермаркете, шанс завести семью — все полетело к чертям из-за проклятого алмаза. Но у Бек нет ни малейшего сочувствия к нему, впрочем, как и к Эшли.

Он проверяет телефон. Одиннадцатый час. Джейк не имеет представления, где устроилась Эшли на ночь. У него много пропущенных звонков, но сестры не звонили ни разу. Он набирает номер Эшли и слушает гудки. Она берет трубку на пятом, словно после размышлений, отвечать или нет.

— Джейк. — Голос у нее настороженный.

— Привет, Эшли, — начинает он, но не знает, что сказать дальше. — Переживаешь?

— Еще как. А ты?

— Не то слово.

— Извини, что я так сбежала. Не могла на нее смотреть. На них обеих.

— Она несправедливо напустилась на тебя.

Эшли некоторое время молчит.

— Что же, все кончено? — говорит она потом.

— Кто знает.

— Мне придется продавать дом. Райану вынесут приговор через три недели. До этого времени он должен вернуть деньги. Страшно подумать, что с ним будет, если мы не успеем оформить сделку.

Джейк садится, хрустя позвонками. Спина ноет.

— Я могу приехать. Сяду в поезд и буду у тебя через несколько часов.

— Ты еще в Филадельфии? Был у матери?

— Я в аэропорту, жду, когда появятся места. Правда, Эшли, только скажи, и я приеду.

— Нет, тебе нужно вернуться в Лос-Анджелес. Разгребать свои проблемы.

— Звони мне, когда определится судьба Райана.

— Свяжусь с тобой в первую очередь.

Джейк понимает подтекст ее слов: ей тоже противно разговаривать с Бек.

Он слышит тихое похрапывание других пассажиров, устроившихся в зале ожидания до утра. Он один из этих неприкаянных, которым некуда податься. Без невесты, без семьи, без денег. У него есть еще не рожденная дочь, но кто он для нее? Впервые в жизни Джейку приходит в голову, что он ничем не лучше своего отца.

Выходя из банка, Бек не знает, куда направляется, понимает только, что не в состоянии больше оставаться ни минуты со своей семьей. Ей не удается собраться с силами, чтобы пойти в дом на Эджхилл-роуд или в квартиру в Фейрмаунте, с которой скоро придется съезжать. Нужно позвонить Тому, в ФБР, но она не может думать ни о чем, кроме Виктора. Как вышло, что Бек, не склонная доверять людям, так легко доверилась ему? Она не готова в полной мере осознать его предательство, а потому просто бредет по улицам. Мысли ее обращаются к ужасным обвинениям, с которыми она набросилась на брата и сестру. Не ее вина, что Виктор оказался прохвостом. Она несправедливо ополчилась на родных, но они так быстро перешли в контрнаступление, что их враждебность показалась ей столь же жестокой, как и поступок Виктора. И, что еще хуже, Дебора подогрела ее гнев, переложив свою вину на Бек. И это после того, как она столько раз прощала мать, заступалась за нее перед братом и сестрой, перед Кенни. Какая непостижимая черствость. Ну, по крайней мере, от Кенни Бек больше не придется ее защищать. Теперь, когда денег нет, он точно не появится.

Проходя мимо офисного здания своей фирмы, она понимает, что Том, вероятнее всего, еще в своем кабинете, заканчивает оформление документов по их напрасному соглашению. Она так и слышит его голос: «Виктор? Да ты что?» Ноги сами несут ее мимо здания, мимо ратуши, и хотя она убеждает себя, что гуляет без всякой цели, она-то знает, что направляется к Кристиану.

Он не спрашивает, зачем она пришла в его студию или что случилось, просто открывает дверь и впускает ее. Молча он снимает с себя футболку и джинсы, потом костюм с нее — Бек так и не переоделась после дневных переговоров. Затем он ложится на ковер, пахнущий прокисшим пивом и чипсами, и она седлает его.

Потом они сидят голые на диване. Кристиан открывает ей пиво.

— А покрепче ничего нет?

Он находит в шкафу бутылку виски, и Бек хлещет прямо из горла.

Двое суток Кристиан снабжает ее дешевым пивом и виски, разбавляет их утренним сексом и дневным совокуплением с последующим поеданием пиццы. За эти сорок восемь часов новость об исчезновении алмаза проникает в прессу. Если Кристиан и слышит об этом, то не подает виду, только продолжает покупать пиво, виски и презервативы. Два дня они практически не разговаривают. Не упоминают ни бриллиант, ни Хелен, ни Флору, ни Вену. Не включают ни телевизор, ни стерео. На третье утро Бек просыпается и слышит, как жужжит лежащий на кухонном столе телефон. Кристиан поставил его на зарядку, и ее это умиляет. Она гладит его юношескую спину, глядя, как он спит. Однажды он, вероятно, станет человеком, в которого она могла бы влюбиться, но еще не сейчас.

Ящик голосовой почты переполнен. Среди тридцати семи непрочитанных сообщений и двадцати трех пропущенных звонков затесались последние новости: «Алмаз „Флорентиец“ снова исчез». Сама того не желая, Бек переходит по ссылке и читает о Хелен, Миллерах, пошедших вкривь и вкось переговорах с австрийцами по поводу мирного решения конфликта, о Викторе. Статья заканчивается словами: «Власти пытаются выяснить, действовал ли Виктор Кастанца в одиночку или сообща с Деборой Миллер».

Из всех превратно поданных сведений о ее семье, смакуемых прессой, это упоминание задевает Бек больше всего. При всех своих ошибках и безалаберности, Дебора никогда не стала бы воровать у своих детей.

Ощущая почти животную потребность увидеть мать, Бек находит свою скомканную одежду, брошенную у входной двери три дня назад. Она натягивает черную юбку, белую блузку, пиджак и садится рядом с Кристианом на кровать. Он шевелится и просыпается.

— Нужно идти. — Она целует его в лоб. — Спасибо.

— Обращайся. — Он одаряет ее мальчишеской улыбкой.

Тротуар на Эджхилл-роуд кишит съемочными группами. Увидев Бек, репортеры поворачиваются и, хрустя красочными листьями, опавшими с растущих вдоль улицы деревьев, бросаются к ней. Она инстинктивно прячет лицо и пробивается сквозь толпу к дорожке, ведущей в семейный дом.

В пустой гостиной орет телевизор. В эфире утренние новости, и на экране молодая репортерша с развевающимися на ветру волосами тараторит: «Я стою около дома, где находится квартира Виктора Кастанцы — последнее известное местонахождение бриллианта. Управляющий зданием предоставил видеозапись от шестнадцатого октября, на которой видно, как мистер Кастанца входит и выходит всего через несколько часов после того, как он покинул Федералистский банк. ФБР составило ориентировку на беглеца, но его больше никто не видел. Мы возвращаемся на Эджхилл-роуд в Бала-Кинвуд, где, как мне сообщают, появилась Ребекка Миллер, которая раньше работала одним из юрисконсультов у мистера Кастанцы и первая обнаружила алмаз „Флорентиец“. По некоторым данным, она тоже где-то пропадала в течение последних сорока восьми часов».

На экране показывают, как Бек продирается через толпу репортеров, закрывая рукой лицо. Они и сейчас окликают ее с улицы, их силуэты маячат за тонкими оконными занавесками.

На лестнице раздается барабанная дробь — Дебора сбегает по ступеням.

— Бекка, это ты?

Волосы как мочалка, в лице ни кровинки. За два дня она, кажется, потеряла пару килограмм и постарела на десять лет.

— О, слава богу, — говорит Дебора и, проскочив последние ступеньки, почти набрасывается на Бек. От нее идет несвежий запашок, утреннее дыхание неприятно, но Бек обнимает ее.

Услышав свои имена, они разжимают объятия и поворачиваются к телевизору.

— ФБР выясняет, находились ли Миллеры в сговоре с мистером Кастанцей или он работал один.

Крупным планом показывают Виктора. На экране он выглядит еще более элегантным, чем в жизни, глаза пронзительно-голубые, белоснежные пышные волосы сияют, как платина.

— Извини меня, — говорит Бек матери. — Мне не следовало втягивать Виктора в наши дела.

Дебора прижимает ладони к щекам дочери. Так она никогда не делала.

— Доверять людям — это не грех. Не отчаивайся из-за того, что обожглась.

От такого проявления чувств Бек не по себе, но мать не убирает рук с ее щек, пока Бек с ней не соглашается.

Когда Дебора отпускает ее, Бек спрашивает:

— Есть вести от Эшли и Джейка?

В отличие от брата и сестры, Бек склонна мгновенно заводиться и становиться жестокой. Но она и самая отходчивая среди ее детей, думает Дебора. Для Бек обвинения, которые она и ее родные бросили друг другу в хранилище, — всего лишь слова. Выпалили и забыли.

— Они уехали, — отвечает Дебора.

Она пустым взглядом смотрит на изображение Виктора на экране. Как она могла так безбожно ошибиться?

Двадцать

Бриллиант действительно украл Виктор. Во всяком случае, ФБР в этом уверено. Агенты допрашивают Дебору, одну и в присутствии Тома. Ее история никогда не меняется. На записи с камеры наблюдения видно, как Виктор опускает камень в карман, притворяясь, будто кладет его в сейф. Тому и прессе объявляют, что с Деборы Миллер сняты подозрения: мистер Кастанца работал в одиночку.

Так же как в делах о похищении людей, первые сорок восемь часов — ключевые. ФБР изучает записи с камер в аэропортах, на железнодорожных и автовокзалах, на заправочных станциях ближайших шоссе, у платежных пунктов на коммерческих автомобильных дорогах. Виктор исчез так же загадочно, как когда-то «Флорентиец». Бек остается с матерью на Эджхилл-роуд. Агенты ФБР навещают их ежедневно, но вестей от Виктора не поступает. Каждый день количество репортеров возле дома редеет, пока наконец в начале следующей недели они все не расходятся.

Джейк стучит в дверь своей бывшей квартиры.

— Одну минуту, — говорит Кристи, открывая, и бежит в комнату. В ожидании Джейк осмеливается ступить через порог. Квартиру заполоняют вещи, купленные для младенца, — коляска при входе, коробки с рожками для кормления и подгузниками около дивана, пеленальный столик около окна.

Джейк помогает Кристи спуститься по лестнице в подъезде. Живот у нее такой большой, что Джейк удивляется, как она вообще может передвигаться.

— Если этот ребенок в ближайшее время не появится, я сама засуну туда руку и вытащу его на свет божий, — говорит она Джейку, усевшись на пассажирское кресло.

В кабинете врача Кристи позволяет Джейку пройти вместе с ней в смотровую.

— Ты уверена?

— Мы уже на финишной прямой. Важно, чтобы ты был в курсе происходящего, — отвечает Кристи, плюхаясь на топчан.

Пока врач осматривает шейку матки, Джейк сидит не двигаясь, пытаясь не привлекать к себе внимания.

— Все хорошо, — говорит врач. — Она крутится, значит, нам не надо прибегать к повороту на головку.

Джейк понятия не имеет, что это такое, но звучит устрашающе.

Крис произносит:

— Слава богу.

Врач снимает перчатки и бросает в корзину.

— Увидимся на следующей неделе.

С этими словами она удаляется, и Джейк переводит взгляд на Кристи, которая натягивает брюки. Пока они идут к стойке администратора, Джейк спрашивает, что такое поворот на головку.

— Когда они со всей силы давят на живот, чтобы развернуть ребенка, — объясняет Кристи. — Наверно, это очень больно.

— Тогда хорошо, что все произойдет само по себе. — Какая глупость с его стороны. И всегда-то он ждет, чтобы все волшебным образом обернулось благополучно.

К его удивлению, Кристи улыбается и берет Джейка под руку.

— Не хочешь прогуляться вокруг озера? Мне предписаны физические нагрузки. Только предупреждаю: я не хожу, а переваливаюсь из стороны в сторону.

— Я готов переваливаться вместе с тобой в любом направлении.

Это просто прогулка, напоминает себе Джейк, когда они идут вдоль поляны, где дети с родителями запускают воздушных змеев, а бездетные пары нежатся на солнце. Они просто выполняют рекомендации врача, пусть даже он чувствует себя словно на первом свидании. Он многое хочет сказать Кристи, но понимает, что не стоит, и от этого неловко молчит, словно они впервые выбрались куда-то вместе.

Кристи же болтает без умолку, как она делала во время их первых встреч. Рассказывает Джейку, что все в ветклинике относятся к ней лучше с тех пор, как беременность стала очевидной. Описывает свой холодильник, под завязку забитый приготовленной мамой едой, хотя миссис Чжан планирует приехать, когда начнутся роды, и остаться с ней в первый месяц.

Поворачивая вдоль озера к машине Джейка, они замедляют шаг.

— Как продвигается сценарий? — спрашивает Кристи.

— Хорошо. — И это правда. Джейк теперь знает контур сюжета: почему Хелен сохранила бриллиант, что случилось с ее семьей в Вене. — Но работы еще много. Прочтешь, когда я закончу? — Сердце у него колотится, словно он снова сделал ей предложение.

— Почту за честь, — отвечает Кристи, и оба краснеют.

Проходит двадцать дней, а о Викторе ни слуху ни духу. Эшли снимает с каминной полки в гостиной все семейные фотографии и складывает их в коробку, чтобы Тайлер унес ее на чердак. Дом пахнет шоколадным печеньем, которое Райан печет для потенциальных покупателей. Желая сэкономить на комиссионных, они решают обойтись без агента по недвижимости. Эшли протерла и расставила мебель так, чтобы было удобно осматривать комнаты, и купила просекко. Кажется странным создавать видимость идеальной семьи, убирая с глаз все напоминания о счастливых днях, которых в доме Джонсонов было предостаточно. Когда Эшли накрывает крышкой картонную коробку с фотографиями в рамках, взгляд цепляется за снимок семьи с концерта, где танцевала Лидия. Эшли всегда нравилось это фото, хотя были и более интересные, с острова Мартас-Винъярд или из Рима. Но только на этом снимке они все смотрят друг на друга, а не в камеру. Эшли достает его из коробки и снова ставит на каминную полку.

В три Райан везет детей на мини-гольф, а Эшли остается принимать посетителей. Пока мать была в отъезде, дети привязались к Райану, наперегонки стремились показать ему свои рисунки, развлекали его историями «заключенных» из игры «Захват флага», анекдотами, которые обычно, перебивая друг друга, рассказывали Эшли. До оглашения приговора Райану остается всего десять дней. Хотя дети и не знали точной даты, они понимали, что надо насладиться общением с отцом как можно больше, пока не поздно.

В три пятнадцать еще никто не приходит смотреть дом, и Эшли начинает паниковать. Может, потенциальные покупатели узнали о прегрешениях Райана? Прокуроры обещали, что это дело не будет освещаться в прессе. А может, это из-за «Флорентийца»? Но Эшли никогда не подозревали в краже. И все же что-то отпугивает людей от дома. Эшли кусает ногти, но потом спохватывается. Она перемешивает буклеты у входной двери, создавая впечатление, что кто-то их уже перебирал, прячет в кухонный шкаф три печенюшки, оставляя на противне свободное место, и залпом выпивает бокал просекко. Подъездная дорожка по-прежнему пуста.

В первый раз после того, как она в слезах вылетела из хранилища, ей хочется позвонить Бек. Сестра знает, как погасить ее тревогу, страх за Райана. Потом Эшли вспоминает ее жестокие слова. Если позвонить, неизвестно, какая из двух Бек возьмет трубку — та, которая обещала, что они все преодолеют вместе, или та, из-за чьих нападок Эшли теперь чувствует себя такой одинокой.

К трем сорока пяти она выпивает еще один бокал просекко. Дом выглядит идеально. Он и правда идеален. Как так получилось, что никто не пришел? Что станет с ее мужем, если они не продадут дом? Приговор обещали смягчить при условии возврата денег. Эшли не хочет знать, какой тюремный срок дают за кражу полумиллиона долларов, а потому идет в кухню за третьим бокалом игристого вина.

В самом начале четвертого во дворе шуршат шины. Райана с детьми Эшли ждет только через полчаса. Она быстро выливает остатки вина из бокала в раковину и вытирает тыльной стороной кисти глаза. Когда она приклеивает на лицо улыбку, готовая солгать родным, что все прошло замечательно, в дом входят два незнакомца, а сразу за ними еще одна пара.

Хотя Дебора настаивает, что первое правило переезда — брать только то, что вмещается в Красного Кролика, Бек нанимает грузовик с рабочими. Дебора сопротивляется, пока не видит гладкий серый диван, который Том когда-то приобрел для квартиры на Фэйрмаунт, телевизор с плоским экраном и барную тележку середины века, которую вносят в дом три здоровяка.

— Тому это все не нужно? — спрашивает Дебора Бек, когда два грузчика тащат вверх по лестнице старинный комод.

— Я не интересовалась.

— Вот молодец, — отвечает Дебора, плюхаясь на новый диван.

Прошло две недели с тех пор, как исчез Виктор, и Бек самой не верится, что она снова переезжает в дом на Эджхилл-роуд. Она прожила одна пятнадцать лет. Теперь, в тридцать шесть, она возвращается и почему-то не чувствует себя неудачницей. Несмотря на близкие отношения с Хелен, она не думала об этом доме как о пристанище, куда она всегда может вернуться. Только когда Дебора поселилась здесь и разукрасила интерьер, Бек пришло в голову, что она снова может бросить здесь якорь.

— Я собираюсь уволиться, — сообщает Бек матери.

Вообще-то у нее это вырвалось случайно. На самом деле она и сама еще не вполне осознает свое решение. После исчезновения Виктора с бриллиантом обстановка на работе изменилась. С тех пор как Бек выгнали из юридического института, прошло семь лет. Семь лет она зализывала раны. За это время она могла подать заявление на восстановление, доказать, что раскаивается в обмане и взялась за ум. Но она потратила эти годы на то, чтобы стать лучшим помощником юриста в фирме, которого заботил только успех дела, независимо от того, прав клиент или нет. Теперь, когда алмаз пропал и Бек не разговаривает ни с братом, ни с сестрой, победа в суде больше не кажется такой уж важной целью.

— А я начинаю новое дело, — говорит Дебора. — Составление букетов. Хочешь помочь мне?

Бек никогда не разделяла материнской любви к цветам, и она определенно не настолько глупа, чтобы вести бизнес вместе с Деборой. Однако она отвечает:

— Конечно, пока я не придумаю, что делать дальше.

Самый высокий и мускулистый грузчик стучит по стенке, чтобы привлечь их внимание.

— Мы закончили. — В одной руке он держит планшет, в другой конверт-пакет. Бек идет через комнату, чтобы расписаться в бумагах. Рабочий читает имя на конверте.

— Кто из вас Дебора Миллер?

Мать с удивлением берет конверт и видит, что обратного адреса на нем нет. Дебора надрывает бумагу и заглядывает внутрь. Там лежат пакетики с семенами. Дебора ахает, мчится наверх и закрывает за собой дверь спальни. Там она прислоняется спиной к двери и прижимает конверт к груди.

Дельфиниум, бодяк, львиный зев, нарцисс и ромашка — составляющие веника, как назвал Тайлер букет, доставленный на крыльцо после ее первого свидания с Виктором.

Джонсоны вынуждены взять кредит под залог дома, но им хватает денег, чтобы рассчитаться с компанией Райана и еще заплатить за три месяца аренды нового жилища. Оно значительно меньше, чем прежнее, но в том же районе, где находится школа Лидии и Тайлера. Детям приходится спать в одной комнате. Поначалу они оба в упор отказываются, но, несмотря на жалобы, им нравится делить одну комнату. Эшли разрешает им поставить в комнате телевизор, и сын с дочерью допоздна играют в видеоигры, отчего спускаются в кухню к завтраку спотыкаясь и со стеклянными глазами.

Утром перед оглашением приговора Райану Эшли надевает свой старый костюм — юбка с пиджаком. Адвокат Райана считает, что она должна пойти на слушания вместе с мужем, чтобы напомнить судье о семье подсудимого. Когда сын и дочь вваливаются в кухню, где Райан складывает для них обед в контейнеры, Лидия с беспокойством смотрит на мамин деловой наряд. Дети знают, что сегодня решающий день. Встревоженный взгляд дочери заставляет Эшли подумать, как переживут его дети, приехав после школы в этот пустой чужой дом. Адвокат заверяет Райана, что его не возьмут под стражу в зале суда, а дадут две недели, чтобы явиться для отбывания наказания. Пока Тайлер и Лидия едят блинчики, Эшли отводит Райана в сторону.

— Я не могу пойти сегодня с тобой.

— Эшли…

— Я должна остаться с детьми. Не знаю, о чем я только думала, когда мы договорились. Они вернутся домой одни…

Райан кивает. Ему тоже не пришло это в голову.

— Подбросишь меня до станции, когда мы завезем детей в школу?

Эшли представила, как Райан в одиночестве возвращается на поезде домой, и сердце у нее сжалось, но это часть его наказания, дети не должны расплачиваться по его долгам.

— Ну, все, — произносит Райан жене, когда она въезжает на парковку около железнодорожной станции. Они вместе смотрят на толпу, ожидающую поезда на платформе. — Прости меня. Не знаю, достаточно ли я говорил это. Я очень виноват. Все, что я сделал… — Райан продолжает перечислять все несчастья, которые навлек на нее. Эшли не в силах больше выслушивать его сожаления. Он извинялся уже столько раз, что это начало оказывать на нее обратное действие — будить дремлющий в ней гнев.

Однако ругаться она не хочет, а потому указывает пальцем на платформу и напоминает мужу, что опаздывать не в его интересах.

По пути домой Эшли не может сдержать слез. Перед глазами все плывет, и ей даже приходится съехать на обочину. Не успев отговорить себя, она набирает номер сестры, которая так и не извинилась. Раздаются гудки, и Эшли борется с собой, чтобы не сбросить звонок. Потом включается голосовая почта, и Эшли удается выговорить: «Ты нужна мне».

Она вытирает глаза, сморкается и встраивается в поток машин. Через несколько мгновений звонит телефон. От радости перехватывает дыхание. Но это не Бек. На экране высвечивается незнакомый номер с кодом Нью-Йорка.

— Эшли, это Джорджина.

— Привет, — растерявшись, здоровается Эшли. Зачем она ей звонит? Бриллианта у нее нет, так что на комиссионные рассчитывать не приходится.

— Слушай, я быстро. Хотела сразу тебе позвонить. Говорят, ты ищешь работу?

Эшли в замешательстве крепче стискивает руль. Все эти собеседования. Конечно, старые знакомые болтают между собой. И это только начало. Скоро об Эшли Джонсон еще не так заговорят.

— В отделе рекламы в «Бартлис» есть вакансия. Тебе это место идеально подходит.

Должность младшего специалиста, а не руководителя отдела, но хорошая стартовая площадка со стабильным окладом и перспективой.

— И они хотят пригласить меня?

— Тебе, конечно, нужно пройти собеседование. С моими рекомендациями тебя возьмут, если захочешь. Здорово будет снова работать вместе, да?

Эшли тут же решает ответить согласием, но вместо этого произносит:

— У меня есть пара дней, чтобы подумать?

— Конечно, — роняет Джорджина, не скрывая удивления. — Только недолго. Мне делают личное одолжение. Но вечно они ждать не будут.

Возможно, Джорджина чувствует себя виноватой за то, что сообщила о бриллианте итальянцам, — хотя она в этом не признавалась, — или, может, жалеет Эшли сейчас, когда ее семья лишилась алмаза. В любом случае, Эшли не желает пользоваться чьим-то личным одолжением. Она хочет получить место, потому что она профессионал в своем деле.

— Я позвоню тебе в начале следующей недели, — говорит она.

Райану о поступившем предложении лучше не знать, иначе ей придется принять работу. Было бы сумасшествием отказаться. И все же совесть мучает Эшли, и в итоге она решает поступить так: если за неделю не найдет разумной причины для отказа, она поедет на собеседование.

Тем вечером у Джонсонов есть более насущные темы для беспокойства. Их новый дом находится в трех километрах от железнодорожной станции, и Райан пишет ей, что пойдет от платформы пешком. Он приходит на сорок минут позже, с перекинутым через руку пиджаком, ослабленным галстуком и влажными от пота рубашкой и волосами, несмотря на прохладную погоду.

— Что на ужин? — спрашивает он, едва переступив порог дома. — Умираю с голоду. — Голос у него бодрый, но лицо несчастное. Эшли не может прочитать по нему результат заседания, а потому берет пиджак и отвечает, что в духовке стоит готовая пицца.

Лидия и Тайлер ведут себя до жути примерно, грызя хрустящую корочку и ожидая, когда отец объявит о своей судьбе. Райан проглатывает кусок пиццы и тянется за вторым, но Эшли торопит его:

— Райан, что они решили?

— Судья прислушался к рекомендациям и вынес приговор без заседания суда. Полтора года. Могло быть хуже.

— Куда же хуже? — Лидия бросает недоеденный кусок пиццы на тарелку и выскакивает из-за стола. Дверь в детскую комнату хлопает. Райан встает, но Эшли останавливает его.

— Оставь ее. Сейчас ей нужно дать волю своей злости.

«И мне тоже», — думает Эшли. Более длинный судебный процесс не облегчил бы его участи. Только бы он сейчас не начал опять извиняться, иначе она взорвется.

Райан снова садится за стол, и Тайлер подходит и обнимает отца. Райан гладит сына по голове, и они оба молчат. Эшли вдруг осознает, насколько Тайлер раним. Возможно, пойми это Райан раньше, Джонсоны не оказались бы сейчас в таком положении, когда глава семьи со дня на день должен явиться в федеральную тюрьму для исполнения наказания.

На следующее утро у Эшли звонит телефон, и она снова думает, что это Бек. И опять ее ждет разочарование: звонок с незнакомого номера, на этот раз местного. Почему Бек не отвечает? Она ведь знает, когда Райану выносят приговор? Эшли не рассчитывала на извинения и не просила от нее ничего невозможного. Снова охваченная гневом, она принимает звонок.

— Эшли? Это миссис Уитмор. Мы купили ваш дом.

Раздражение тут же переходит в панику. Бумаги подписаны. Деньги заплачены, наличными. Чего она хочет?

— Рада, что дозвонилась до вас. Мы никак не можем продать свой старый дом и пришли к выводу, что нам нужно нанять агента. Ваш дом был так прекрасно подготовлен к продаже… Не могли бы вы поделиться номером этой компании?

— Мы никого не нанимали. Я сама все сделала.

Миссис Уитмор смеется.

— Вы, наверно, перегружены заказами и не сможете нам помочь?

Хотя Эшли и понимает, что собеседница шутит, она отвечает:

— На самом деле смогу.

Когда она жмет на отбой, телефон тут же снова жужжит. Только это сообщение не от миссис Уитмор с адресом ее старого дома. «Я всегда с тобой, — пишет Бек. — Скажи, чем тебе помочь».

Проходит двадцать четыре дня после исчезновения Виктора с алмазом. Роды у Кристи запаздывают на четыре дня. Она обшаривает Интернет в поисках способа стимулировать их. Она пробует акупунктуру, рагу по-сычуаньски, соус со жгучим перцем, касторовое масло, крутит соски и делает приседания. Ничто не оказывает действия на ребенка, упрямо не желающего покидать утробу. Единственное средство, которое по очевидным причинам она не пробовала, — это секс. Врачи запланировали стимуляцию родов через три дня.

С тех пор как Джейк вернулся в Лос-Анджелес, он впрягся в новое расписание. Каждое утро он звонит Кристи, потом садится писать, затем снова звонит ей днем по пути на работу. Он устроился помощником бармена в коктейль-баре, оформленном под домик на дереве. Очередь на вход заставляет его чувствовать себя старым, и он с удивлением обнаруживает, что многие в Лос-Анджелесе еще курят. Но платят ему хорошо, а смены такие насыщенные, что время пролетает незаметно. Он возвращается к Рико выжатый как лимон, падает на диван и тут же отключается, а на следующий день все повторяется заново.

Ему предстоит перелопатить немало материала для сценария, но он работает в быстром темпе, шлифуя сцену за сценой, и как никогда ясно представляет, что и зачем пишет.

Сценарий наводит его на мысли о Миллерах, хотя в сюжете они и не представлены. Толчком к развитию сюжета для Джейка стали найденные Бек и Деборой фотографии Хелен в меховом палантине, которую обнимает за плечи Джозеф. По сценарию это день свадьбы Хелен, и она впервые надевает брошь-орхидею. По сценарию Джозеф не женат, и другой семьи у него нет. Он не умирает и не оставляет Хелен одну. Такой вариант развития событий кажется единственно верным, и Джейк даже сам начинает верить в эту историю.

Через несколько недель он сможет накопить с зарплаты достаточно денег, чтобы снять себе квартиру. Но пока он направляется к Рико и вздыхает с облегчением, обнаруживая, что в гостиной темно, а значит, не нужно будет разговаривать. Джейк так устал, что засыпает в джинсах, пропахший пивом и сигаретами, даже не умывшись. Его одолевает тяжелый сон без сновидений, и телефонных звонков он не слышит.

Рико трясет его за плечо.

— Джейк! Джейк!

Джейк что-то бормочет и переворачивается на другой бок. Рико трясет сильнее, и он чуть приоткрывает один глаз. Друг протягивает ему телефон.

— Который час? — спрашивает Джейк, скребя затылок. Увидев, что времени половина пятого и что у него семь пропущенных звонков от Кристи, он вскакивает. Пытаясь ей перезвонить, он не сразу попадает по клавише. Миссис Чжан берет трубку после первого гудка.

— Что случилось?

— Несколько часов назад у Кристи начались роды, но врачи посчитали, что безопаснее сделать кесарево. Сейчас она отдыхает.

— Все прошло благополучно? Как она себя чувствует? Как ребенок?

— Хорошо. — Джейк не может определить, что звучит в ее голосе: обвинения или волнение.

— Еду.

Джейк натягивает ботинки, не завязывая шнурков, хватает куртку и мчится к двери, но Рико останавливает его:

— От тебя несет, как от алкаша.

Джейк возражает, что у него нет времени переодеваться, но Рико прав: нельзя появляться в больнице провонявшим запахами бара, даже если он там работает. Джейк выкапывает из кучи тряпья в углу футболку и джинсы, хотя и не очень чистые, но по сравнению с той одеждой, в которой он спал, безупречные.

Двадцатиминутная поездка до больницы кажется бесконечной. Джейк проклинает себя за то, что проспал рождение дочери. Ему удается останавливаться на красный свет у каждого светофора, отчего дорога становится еще мучительнее. У них с Кристи наладились отношения. Не настолько, как ему хотелось бы, но они стали партнерами, членами одной команды. И вот теперь он проворонил единственный момент, когда она по-настоящему нуждалась в нем. Все, что она о нем говорила, все причины, из-за которых она не хочет создавать с ним семью, — все это правда. Даже когда он старается быть лучше, все равно умудряется все профукать.

Миссис Чжан встречает его в коридоре и быстро ведет в палату. Когда они входят, Кристи спит. Услышав их, она медленно открывает глаза. Она лежит под капельницей, с катетером в руке. Кожа у нее покрыта пятнами, жирные волосы лохматятся вокруг лица. Она никогда не была красивее.

Молодая мать напрасно пытается сесть, и Джейк бросается к ней.

— Кристи, извини, что меня не было рядом.

— О, Джейк. — Она гладит его по волосам.

— Извини, что пропустил рождение нашей дочери.

Она жестом просит его замолчать.

— Главное, что ты сейчас здесь. — Она указывает в угол палаты, где стоит детская кроватка, которую Джейк даже не заметил. Он подходит и видит младенца, свою дочь, завернутую в розовое одеяльце. Веки закрытых глаз шелушатся, голова кажется непропорционально большой. Говорят, что дети рождаются похожими на отцов, но Джейк видит на маленьком личике черты Кристи.

Не желая будить дочь, он возвращается к кровати Кристи. Миссис Чжан незаметно, на цыпочках выходит из палаты. Они остаются одни, и Кристи позволяет ему обнять ее.

— Мы должны назвать ее Хелен, — говорит Кристи, когда он отпускает ее.

Джейк Миллер не привык плакать. Он не плакал, когда отец сбежал из семьи, в те ночи в период учебы в старшей школе, когда Бек пробиралась к нему в кровать и прижималась к брату, тихо сопя и спрашивая, не она ли виновата в уходе отца. Он не плакал, даже когда умерла Хелен и он бросал ком земли на ее гроб. Но сегодня, стоило ему впервые произнести имя своей дочери — «Хелен», — как глаза его наполнились слезами.

Кристи снова засыпает, и Джейк выходит в коридор, чтобы позвонить сестре. Прошел уже почти месяц с тех пор, как пропал алмаз, и все это время он не разговаривал ни с Деборой, ни с Бек.

— Чудесно, — говорит Эшли, когда он сообщает ей имя дочери.

— Можешь приехать, чтобы познакомиться с ней, с нашей Хелен? — Он называет ее по имени при любом удобном случае. Хелен, его дочь. Хелен Чжан-Миллер. Хелен, наконец, Миллер.

— Я бы с удовольствием — это прекрасный способ сбежать от проблем. Но у нас с Райаном осталось совсем мало времени. К тому же, как ни банально это звучит, у меня нет денег.

— Ясно, — отвечает Джейк, не в силах справиться с разочарованием. Мистер Чжан приезжает из Сан-Хосе. Двоюродная сестра Кристи из Санта-Моники пожалует в гости утром. Он хочет видеть здесь и свою семью — Эшли, Лидию и Тайлера.

— Ты ведь приедешь домой в марте? — спрашивает Эшли. — Может, возьмешь с собой Кристи и Хелен-младшую? — «Хелен-младшая» звучит так естественно в устах Эшли, что Джейк понимает: именно так они и будут звать девочку, как бы это ни противоречило традиции.

— Почему в марте?

— На установку памятника. Бек планирует церемонию на время весенних каникул, чтобы дети не пропускали школу.

Джейк совсем забыл о еврейской традиции устанавливать надгробный памятник через год после смерти родственника, а Хелен умерла в марте.

Год печали. Поисков. Находок. Потерь. Хелен, Кристи, «Флорентиец», Бек, даже Дебора. Цикл кажется завершенным: потеря, обретение и снова потеря. Круг замкнулся.

— Джейк, ты должен приехать. Пожалуйста. Только ты сам можешь наладить отношения с матерью и Бек.

— У них тоже есть телефоны. Могли бы позвонить мне.

— Ты же их знаешь: они не станут. Им стыдно. Они чувствуют вину за пропажу бриллианта.

— Значит, ты поддерживаешь с ними связь?

— Только начинаю. Планируем собраться на День благодарения. Они несовершенны, как и все мы. Но другой семьи у нас нет.

Джейк понимает, что она права. Он сам занят самосовершенствованием — ради Кристи, ради Хелен-младшей, но не стоит ждать от него слишком многого.

— Я подумаю, — отвечает он сестре, и оба знают, что он уже принял решение.

Приходит март, алмаз «Флорентиец» где-то пропадает уже пять месяцев, Виктора простыл и след — никто его не видел и не получал от него вестей. Кроме Деборы, которой каждый понедельник доставляют новые семена. Тюльпаны, лилии, подсолнухи. Все органическое, без ГМО. Рассада заполонила третью спальню, и бывшая швейная мастерская Хелен теперь стала оранжереей. Скоро Дебора высадит цветы на улицу. О посылках она не рассказывает никому — ни ФБР, ни Бек.

На неделе, когда устанавливают могильный камень, Виктор шлет Деборе семена орхидей. Известно, что эти цветы довольно капризны, — у Деборы не получится вырастить их из семян. И все же Виктор помнит о годовщине смерти Хелен. Несмотря на свое предательство, он, видимо, все-таки любит Дебору.

Миллеры открывают могильный памятник благоуханным утром. Куртки никому не нужны, поскольку ветра нет. Сапоги тоже, потому что снег уже сошел. Сквозь голую землю начинает пробиваться трава, на ветвях деревьев набухают почки.

На неровном склоне Эшли и Бек поддерживают мать под руки. Лидия и Тайлер бегут вперед к могиле Хелен, где возле накрытого белым полотном памятника ждет раввин.

— Так что же, Джейк и правда не приедет? — спрашивает Дебора.

— Мы уже это обсуждали, — отвечает Эшли. — У него много забот со сценарием и с Хелен-младшей.

— Полнейшая чушь, — фыркает Бек.

— Это же годовщина смерти Хелен, — возражает Дебора.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите. Я попыталась его уговорить, но он не приехал.

Они подходят к могиле, и Бек кивает раввину в знак того, что можно начинать. Но перед началом церемонии Бек спрашивает Эшли:

— Сценарий хоть удачный выходит? — Она знает, что Эшли регулярно общается с Джейком: он каждую неделю присылает ей фотографии Хелен-младшей и время от времени черновики сценария.

— Превосходный.

Раввин начинает читать выбранный Бек псалом на иврите. Когда она переводит: «Блажен тот, чьи грехи прощены и кто очищен от греха», Деборе приходит в голову, что эти слова намекают на Виктора, — выходит, так же как и ее мать, Бек скучает по нему.

Бек встает рядом с ней и делает шаг к памятнику, чтобы положить маленький округлый камень на его верхушку. Белое полотно уже сняли. Под звездой Давида, именем Хелен и датами рождения и смерти написано:

Любимая бабушка, мать и дочь

Одна из пятидесяти детей

Выжившая

Бек отходит от могилы и нащупывает в кармане заостренные кончики листьев орхидеи. Кажется существенно важным, чтобы брошь тоже была здесь и простилась с Хелен.

Следующей камень на надгробие кладет Дебора.

Прикасаясь к изгибу памятника, она закрывает глаза и прощается с матерью. От прохладного гранита по всему телу идут теплые волны. Это энергия Хелен, прагматичная и здравая. Надежная. Не имеющая ничего общего с той агрессией, которую Дебора почувствовала, взяв в руки алмаз «Флорентиец». Виктор был прав: Хелен сделала все возможное, чтобы не позволить Джозефу Шпигелю встать между ними. Дебора жалеет, что вовремя не догадалась добавить к надписи на могильном камне слово «Защитница».

Эшли с детьми кладут рядом свои камни, и на вершине памятника образуется ряд из пяти камушков. Первым начинает плакать Тайлер, и Лидия обнимает брата. Дебора, тоже с мокрыми от слез щеками, обнимает их обоих и тянет руки к Эшли и Бек. Все вместе они стоят у могилы, рыдая о Хелен, об окончании года траура, о надписи, увековечившей прошлое Хелен, о пяти камнях, лежащих на могильном памятнике, о том, что их должно быть шесть.

Джейк убеждает себя, что он слишком занят и у него нет времени лететь на Восток на открытие памятника Хелен. Он просто не в состоянии вырваться из круговерти забот о Хелен-младшей, работы над сценарием, смен в баре. В конце концов, надгробие никуда не денется, и он сможет навестить Хелен в любое время. Джейк объясняет это Эшли и Кристи. Обе выражают свое понимание, но предупреждают, что такое событие бывает один раз в жизни.

К апрелю, когда дело о краже бриллианта еще открыто, но по сути заморожено, Джейк скапливает достаточно денег, чтобы заплатить первый взнос за студию в доме, где живет Кристи. Он вносит в новую квартиру кровать, тумбочку и небольшой стол, не заводя даже телевизора. Такая убогая обстановка может показаться депрессивной, но Джейк не хочет устраивать здесь уют.

Сигнал радионяни не достигает его квартиры, и Кристи пишет ему всякий раз, когда Хелен-младшая просыпается. Он ждет, что Кристи предложит ему ночевать на диване, но гостиная принадлежит Хелен-младшей, и если он обоснуется там, то станет будить ее. Поэтому спать он уходит к себе. Он находится в квартире Кристи целый день, пока она на работе, — редактирует сценарий, когда дочь спит, и выходит гулять с ней в парк и вокруг озера, когда ее нужно отвлечь. Размеренная семейная жизнь. Не такая, какой он хочет, но он смирился.

Когда у них с Кристи совпадают выходные, они возят Хелен-младшую на побережье или в ботанический сад Хантингтона, где девочка удивляется растениям со всего света. В Санта-Монике они сидят под зонтиком, который Джейк вкапывает в песок. Джейк вытирает с лица Хелен-младшей песчинки, пока она не засунула их в рот. Это превращается в игру — она постоянно пытается помешать отцу и смеется, когда он говорит:

— Нет, Хелен, нет.

Кристи поднимает голову, улыбается им и снова возвращается к страницам сценария. Джейку неловко притворяться, будто он не смотрит, как она читает — медленно, внимательно. На страницу уходит больше минуты, хотя это не роман и на листах полно свободного места. Устав беспокоиться о ее реакции, он берет Хелен и бежит с ней к океану. Когда волны плещут девочке на ножки, она смеется. Но восторг тут же сменяется недовольством: соленая вода брызжет в глаза, и Хелен начинает плакать. Она ревет и трет глаза — верный признак усталости. Джейк несет кричащего и корчащегося ребенка назад под зонтик.

— Кристи, надо идти, — говорит Джейк, пытаясьудержать Хелен-младшую, которая извивается у него на руках. От ее рыданий у него разрывается сердце, хотя он и понимает, что плач вызван не болью.

Кристи смотрит на него со странной смесью гордости и страсти. Она кладет последнюю страницу на лежащую рядом стопку.

— Превосходно.

Тем вечером, когда они уложили Хелен спать, Кристи ведет Джейка в свою комнату.

— Уверена? — спрашивает он.

— Не испорти момент, — предупреждает она.

В последний раз он целовал ее восемь месяцев назад. Она открывает рот, и он скользит языком между ее зубами. Все сразу становится чудесно знакомым.

Хотя Джейк сохраняет свою квартиру двумя этажами ниже, ночи он проводит в кровати Кристи, в их кровати. Если Хелен-младшая и замечает перемену, ничего в ее поведении этого не выдает. Она остается тем же самым счастливым ребенком, чей плач надрывает отцу сердце, хотя он и знает, что дочь просто голосит от усталости или от голода.

В июне, когда все уже начали терять счет месяцам, прошедшим со времени исчезновения бриллианта, Джейк продает свой сценарий. Полученная сумма не меняет их образа жизни, но ее достаточно, чтобы внести залог за квартиру с двумя спальнями в Фрогтауне.

Он приезжает к Кристи с бутылкой шампанского и четырьмя кольцами, которые купил по возвращении из Вены. Так много изменилось с прошлого сентября, когда Миллеры триумфально вернулись из Города мечты. На короткое время перспективы казались такими радужными: куча денег, прекрасные как никогда отношения с родными, — но тогда у Джейка не было ничего из того, что он имеет сейчас.

— Кристи, — окликает он, входя в квартиру, наполненную теплом, — в духовке готовятся баклажаны по рецепту миссис Чжан. Кристи выскакивает в гостиную, держа на руках Хелен-младшую. Девочка недавно начала ползать, и теперь за ней глаз да глаз.

Кристи замечает бутылку шампанского.

— Значит, сценарий приняли?

— Съемки запланированы на осень.

Кристи опускает на пол Хелен-младшую, подбегает к Джейку и обнимает его.

— Радоваться пока рано, — напоминает ей Джейк, чтобы она не питала напрасных надежд. Это ведь Голливуд — проект, который сегодня кажется железобетонным, завтра разбивается вдребезги.

— Молчи, — говорит Кристи, привлекая его к себе.

Коробочки оттопыривают его карманы, мешая им прильнуть друг к другу. Джейк вынимает их, ожидая, что она воскликнет «О, Джейк!» и заплачет, но она смотрит на них так же настороженно, как в прошлый раз, когда он пытался вручить их ей.

— Кристи, — начинает Джейк.

— Не надо. — Она заставляет его посмотреть ей в глаза. — Мы вместе. Ты, я, Хелен. Но я не могу выйти за тебя замуж, пока ты не разговариваешь со своей семьей.

— Я общался с Эшли и ее детьми вчера, — возражает он, хотя и прекрасно понимает, что она имеет в виду. — Я не могу, Кристи. Я боюсь вводить их в нашу жизнь, в жизнь Хелен-младшей. Они обречены быть вечным разочарованием.

— Я не могу указывать тебе, что делать. Но, если мы поженимся, я хочу, чтобы наши семьи объединились. Не желаю начинать с новых потерь. — Джейк понимает, что она говорит о семьях ее матери и Хелен. — И твой сценарий, из-за которого мы сегодня празднуем, — он тоже принадлежит твоим родным. Ты должен позволить им разделить с тобой успех.

Кристи берет бутылку шампанского и исчезает в кухне, оставляя его одного в гостиной с четырьмя ювелирными коробочками. Он снова кладет их в карман, чувствуя их легкую тяжесть, и наблюдает, как дочь пытается встать, опираясь на него. Силенок ей еще не хватает, но это не уменьшает ее усердия. Джейк наклоняется и поднимает Хелен в воздух.

В кухне хлопает пробка от шампанского, и Кристи возвращается с бокалами. Они чокаются, но момент получается не таким торжественным, как ожидал Джейк. Кристи, конечно, права насчет сценария и лежащей в его основе истории. Порой ему хочется поделиться плодами своего творчества с Бек, чтобы она тоже гордилась им. За восемь месяцев, прошедших после того, как он выбежал из хранилища, она ни разу ему не позвонила. Эшли не устает напоминать ему, что он должен быть великодушным. Однако что-то ему мешает. Возможно, строптивость или так и не выветрившийся гнев от потери пятисот пятидесяти тысяч долларов, который все еще время от времени клокочет в груди. И дело даже не в самих деньгах. Он хочет быть великодушным, просто не знает, что для этого надо делать.

Двадцать один

Два года спустя

Когда Джейк узнает, что премьера фильма по его новому сценарию состоится на кинофестивале «Сандэнс», то поначалу приглашает только Эшли. С тех пор как два года назад исчез бриллиант, Джейк не виделся ни с Бек, ни с Деборой. Кристи выполняет свое обещание не выходить за него замуж, пока он не помирится с Миллерами. Но даже этого недостаточно, чтобы заставить его снова впустить в свою жизнь, в жизнь Хелен-младшей мать и сестру. К тому же Джейк и Кристи живут как партнеры, как родители своей дочери. Ему нетрудно забыть, что их союз юридически не закреплен. Временами он думает о Бек — когда слышит песню «Нирваны» на радиостанции со старыми шлягерами или видит татуировку в виде птицы, напоминающую наколку у сестры на предплечье, — но вспоминать о ней все равно что тыкать в заживающий синяк. Он не болит, пока его не заденешь, и в конце концов боль становится более знакомой, чем сам ушиб.

Собирая вещи для выходных в Парк-Сити, Джейк обращается мыслями к Хелен. Пока он писал сценарий, ему не приходилось скучать по ней. Когда он сочинял ее реплики, переживал события из ее жизни, прежде ему неизвестные, пока узнавал Флору, и Лейба, и Мартина, бабушка была с ним. Теперь, когда он закончил сценарий, он чувствует ее отсутствие более остро, чем за все три года, что ее нет на свете. Он мог написать сценарий о Хелен только после ее смерти, но не представлял, как будет смотреть фильм без нее. Это напомнило ему, как она отказалась от приглашения на премьеру «Моего лета в женском царстве» и предложила позвать вместо себя Дебору. Несмотря на тяжелые отношения матери и дочери, Хелен хотела, чтобы они были семьей, все они. И внезапно Джейку кажется несправедливым отдавать дань памяти Хелен, оставив Миллеров в стороне.

Бек получает письмо от Джейка на второй неделе семестра. Осенью она поступила на магистерский курс и стала учиться на школьного психолога. Если при поступлении в юридический институт она умолчала о своем исключении из школы, то на сей раз обрисовала в анкете свои провинности в старших классах и объяснила, что именно из-за них у нее есть сильное желание помогать другим. На занятии она смогла открыться перед своими сокурсниками и рассказать о мистере О’Ниле. Вместе они обсудили, что могли бы сделать как психологи в подобной ситуации.

Бек готовит ужин, когда в дом на Эджхилл-роуд стучит почтальон. Она сразу узнает неразборчивый почерк Джейка на конверте. Наклонный, почти иероглифический, он не менялся со старшей школы. Брат сознательно выработал его, считая стильным, а потом ему так и не удалось его упростить. Когда Бек училась в колледже, она попросила Джейка переписать цитату из Симоны де Бовуар и перевела надпись в виде татуировки себе на поясницу. Беря у почтальона конверт, она неосознанно трет спину, где навсегда запечатлен почерк ее брата.

Конверт адресован ей и матери. Письмо, предполагает Бек. Интересно, что там: попытка загладить свою вину или свидетельство окончательного разрыва? Он, наверно, чувствует себя так же, как в годы после премьеры «Моего лета в женском царстве», когда ожидал от нее прощения.

Хотя ей не терпится открыть письмо, Бек кладет конверт на обеденный стол, чтобы они с матерью могли прочитать его вместе, когда та вернется из цветочного магазина.

Ничего удивительного, что новый бизнес Деборы не снискал успеха, и не только потому, что ее внук не одинок в своем мнении, будто бы цветы, которые она решила выращивать, пригодны разве что для веника. Ее фирме просто не удалось приобрести сколь-нибудь значительный размах. Погода была переменчивая, лето жаркое, конкуренция с уже известными флористами жестокая. Несмотря на недостаток предпринимательской смекалки, Дебора умела составлять великолепные букеты, и, разглядев ее талант, владелец местного цветочного магазина предложил ей место флориста. Честь невелика, но доход стабильный, и работа ей нравится. Впервые в жизни Дебора не ищет новую идею. Иногда она думает о бриллианте, но больше скучает по Виктору. Семена прибывают каждый понедельник, как по часам. Она сажает их в землю и оплакивает каждое непроросшее семечко, словно каждый раз снова теряет Виктора. Но конверты продолжают приходить, даря ей надежду, что однажды он может вернуться.

К семи часам, когда Дебора переступает через порог, Бек ставит на стол две тарелки с вегетарианским чили. Хотя матери не удалось обратить ее в веганство, Бек согласилась не держать в доме мяса и молочных продуктов. Они обе притворяются, будто это ради того, чтобы веганские сыры Деборы не пропитались запахом швейцарских или «Мюнстера», а на самом деле чтобы Деборе не приходилось испытывать свою силу воли. Она лучше относится к себе, когда соблюдает веганскую диету, и Бек потакает матери, как бы ей ни хотелось украдкой сунуть кусочек говядины в чили.

— Что это? — кричит Дебора, входя в столовую.

Бек из кухни слышит, как мать надрывает конверт. Раньше Бек заорала бы на Дебору за бесцеремонность, особенно когда сама она целый час сопротивлялась любопытству и ждала мать.

Но сегодня Бек находит это забавным. Дебора в своем репертуаре. В ее предсказуемости есть что-то успокаивающее.

— Бек! — кричит она, и дочь вбегает в столовую. Дебора держит в руках два билета на самолет. — Угадай, кого приглашают на «Сандэнс».

Бек берет из рук матери конверт и откапывает короткую записку от Джейка: «Надеюсь, вы приедете».

— И все? — спрашивает Дебора. — Это все, что он может нам сказать?

— Это немало, — твердо произносит Бек.

— Не понимаю, почему я тоже не могу поехать. — Наблюдая, как мать собирает вещи, Лидия надувает губы и прислоняется к дверной раме. — Джейк ведь меня пригласил. Это нечестно, что ты не разрешаешь мне ехать.

Лидия теперь подросток и на каждом шагу устраивает сцены у фонтана. По крайней мере, в общении с Эшли. У Райана есть иммунитет против ее капризов, раздражительности и уловок. Его выпустили из тюрьмы досрочно за хорошее поведение, и он дома уже восемь месяцев. В заключении он сбросил нажитые к среднему возрасту лишние килограммы, снова стал подтянутым, как все в его семье, и выглядит немного непривычно. Теперь он стал тихим — не сказать что сломленным, но присмиревшим. При этом он больше напоминает мужчину, в которого Эшли влюбилась в юности, — того, кто рассыпал ей комплименты и стремился сделать приятное, например, всегда ждал ее с бокалом вина или клал на тумбочку маску для сна, чтобы она была под рукой, когда Эшли ляжет спать. Пока он отбывал срок, семья питалась практически только едой навынос. Вернувшись, Райан снова воцарился на кухне. Он расширил свой кулинарный репертуар и, кроме ветчины и запеченной рыбы, которые обычно готовила его мать, научился делать котлеты по-киевски, бефстроганов, гуляш. Эшли и Райан сошлись на том, что такое распределение ролей в семье — женщина работает, а мужчина сидит дома, подальше от неприятностей, — им идеально подходит.

После того как Эшли подготовила к продаже дом Уитморов, его купили за неделю. Их агент попросил ее представить еще два дома, а затем предложил ей постоянную работу. Эшли не стала объяснять Джорджине, почему отказалась от вакансии в «Бартлис». Доведись бывшей подруге узнать, чем занялась Эшли вместо этого, она бы рассказывала общим знакомым: «А ведь я предлагала ей престижное место. Мне жаль ее, правда, но слава богу, что она отказалась. Нет, ну вы представляете? Как печально». Жизнь Эшли, однако, ничуть не печальна. Она занимается любимым делом и при этом имеет свободный график и может уделять внимание семье.

В первые месяцы после возвращения Райана дети вели себя с отцом сдержанно и излишне вежливо, еще не полностью веря, что он дома. Но скоро они освоились и стали заказывать разные блюда, и это стало своеобразной игрой: сможет ли папа сварганить десерт «Запеченная Аляска»? а слабо приготовить кролика? Он начал ходить на все их футбольные матчи и концерты. Эшли радует, что они не стесняются, когда Райан сидит на трибунах и подбадривает их, как любой другой отец, гордый своими отпрысками. В конце концов их благосклонное отношение придало ей сил тоже принять его.

— Мы уже это обсуждали, — говорит Эшли дочери. — Вы с Тайлером проведете выходные с отцом.

— Да ну их, с ними скучно. Хлебом не корми, дай только посмотреть фильмы про Джеймса Бонда. — Лидия приставляет палец к виску и делает вид, что стреляет.

Эшли нужно поехать на премьеру одной по нескольким причинам. Во-первых, из-за Райана. Она не может взять с собой Лидию и не взять Тайлера; Райану же позволено покидать штат только с разрешения властей, а оставлять его на выходные в одиночестве она не хочет. То ли потому, что не вполне доверяет ему, то ли из-за чувства вины — она и сама не знает.

Во-вторых, дело в самой Эшли. Пока Райан был в тюрьме, она жила как мать-одиночка. Порой в выходные она возила детей в Филадельфию, иногда приезжали Дебора или Бек, но даже когда Дебора оставалась присмотреть за детьми, отпуская Эшли выпить с подругой бокал вина, она никак не могла расслабиться и постоянно ждала звонка с сообщением, что на кухне пожар или что Тайлер сломал руку в ходе затеянных бабушкой сеансов оздоровления. Впервые за долгое время Эшли может уехать из дома со спокойной душой.

И наконец, Миллеры. Неизвестно, какой будет встреча всех четверых после двух лет разлада. Нужно, чтобы они свободно могли выразить то, что осталось невысказанным, и, если обстоятельства того потребуют, устроить свой коронный скандал. Но в присутствии Лидии и Тайлера это не получится.

Эшли смотрит на дочь из другого угла комнаты. Лидия одета в униформу — черные лосины и майка без рукавов, по мнению Эшли слишком короткая. Она похожа на девочку, стремящуюся выглядеть старше.

— Мне надо поехать одной, — говорит ее мать, кладя в чемодан джемпер из верблюжьей шерсти с клиновидным вырезом.

— Ну и пофиг. Все равно в этом фильме нет никаких знаменитых актеров, одна немчура. — Уходя, Лидия добавляет: — Кстати, это старушечий джемпер.

Эшли разворачивает джемпер, окидывает его взглядом и решает, что дочь, пожалуй, права. Она берет с собой вещи цвета земли, как будто надеется сдержанностью в одежде заставить родственников держать себя в руках. Пересматривая свой гардероб, Эшли осознает, что очень нервничает перед поездкой.

Женщины Миллер снова встречаются в Солт-Лейк-Сити, откуда водитель везет их в маленький, обычно тихий городок в горах. На этот раз они выглядят сообразно обстоятельствам: сапоги и кофты, неброский макияж и простые прически. К тому же о фильме «Женская империя» им известно больше, чем когда-то о «Моем лете в женском царстве». Они в курсе, что сюжет начинается с Флоры, а заканчивается Хелен, что картина, как написал один критик, представляет собой «душераздирающую историю о храбрости одной женщины и о долговременном влиянии ее смелых поступков на судьбу ее дочери». Миллеры знают, что в фильме нет их самих, по крайней мере непосредственно, и потому их связь с этой кинолентой глубже, чем с предыдущей, неприкрыто переносящей на экран события их жизни.

Когда они прибывают в кинотеатр, Джейка нигде нет. Хелен-младшая в Лос-Анджелесе с Кристи, что убеждает Эшли в правильности ее решения не брать с собой детей. Миллеры должны пройти через это испытание одни.

— Похоже, он дает интервью, — объясняет Эшли, читая сообщение. — Говорит, что найдет нас после показа.

Когда Миллеры садятся в средний ряд кинозала, Бек шепчет Эшли:

— Ты же понимаешь, что про интервью это вранье.

— Оставь его в покое, — тихо отвечает старшая сестра.

Фильм начинается с ночной сцены в такси, направляющемся к Вестбанхоф. Тысяча девятьсот тридцать девятый год. Первой говорит Хелен; она умоляет мать по-немецки: «Пожалуйста, не заставляй меня ехать!» Флора изо всех сил старается сохранять бодрость и заверяет дочь, что в Америке ее ждет хорошая жизнь, что не многим так повезло. За окнами дождь. Хелен глотает рыдания, Флора гладит по волосам лежащую у нее на коленях куклу и, сдерживая слезы, смотрит в окно. Ни мать, ни дочь не упоминают о кукле, но камера ненадолго задерживается на ней.

Эшли выуживает со дна сумочки упаковку бумажных платочков, промакивает слезы и передает пачку матери и сестре.

Когда Хелен и Флора прибывают на вокзал, другие дети с их родными уже там. Вокруг, обнюхивая багаж, рыскают собаки, готовые наброситься на пассажиров по приказу штурмовиков. Появляются Гольдштайны, и семьи следуют за ними к платформе. Флора отводит Хелен в сторону.

«Слушай меня очень внимательно, — шепчет мать, бросая настороженные взгляды на военных. — Возьми это. — Она прижимает куклу к груди девочки. — Когда приедешь в Америку, убедись, что рядом никого нет, и загляни внутрь. Помнишь, как распороть шов?» Хелен кивает. «А до тех пор не выпускай куклу из виду. Ложишься спать — клади ее рядом. Идешь куда-нибудь — бери с собой. Не позволяй никому прикасаться к ней. Это твоя любимая кукла. Тебе подарил ее папа. Ты без нее не можешь».

К ним приближается охранник, Флора жестом велит дочери догонять остальных и поворачивается к немцу. Он слишком молод для этой униформы, для ненависти, ожесточившей мальчишеские черты.

Гольдштайны пересчитывают детей. Насчитав пятьдесят, они сажают всех в вагон. Дочери и сыновья сдержанно прощаются с родителями. Только самые младшие начинают плакать, и родители спешно подталкивают их к тамбуру, пока они не привлекли внимания.

Флора в последний раз обнимает Хелен и говорит: «Мы скоро увидимся. Будь умницей».

Она отступает к другим родителям, глядя, как Хелен забирается в вагон. Дети высовываются из окон. Они не посылают воздушных поцелуев, не машут на прощание и не делают никаких жестов, напоминающих о расставании. Хелен смотрит на мать, пока поезд отъезжает.

Дебора берет дочерей за руки, и на протяжении всего фильма женщины не разнимают их.

После начальной сцены «Женская империя» разделяется на две сюжетные линии: одна изображает события 1918 года, вторая следует от железнодорожного вокзала за Хелен.

В 1918-м повествование о Флоре начинается с романа между юной няней и шофером, который сопровождает ее и детей императора в Венгрию. В первых сценах камера останавливается на Флоре и Иштване, тайном касании рук, поцелуе украдкой. Он учит ее водить автомобиль. Она учит его незамысловатым песенкам, которые поет детям. Освещение приглушенное. В качестве фона звучит классическая музыка. Влюбленные так молоды, так красивы, но их любовь быстро осложняется, когда выясняется, что Флора беременна и они должны поторопиться с женитьбой. Однако они не успевают осуществить свой план: во дворец врываются революционеры. Иштван велит Флоре вести детей в автомобиль и идет навстречу толпе. Флора кричит, что не оставит его, но он непреклонен. Когда они с детьми бегут к машине, раздается выстрел и долго звенит в воздухе. Она заводит авто, как он учил ее, и, моргая сквозь слезы, мчится прочь от дворца.

Пребывание Флоры в летнем дворце в Вене длится недолго, ее присутствие там не приветствуется, несмотря на то что она спасла наследников короны. Забеременевшую вне брака, Флору увольняют с должности няни императорских детей, и ей приходится вернуться в Вену, где у нее никого нет. Но ее положение не совсем безнадежно: высылая ее из дворца, император в благодарность за спасение детей сделал ей прощальный подарок, драгоценную булавку.

Действие переносится в 1939 год. История Хелен снята иначе, с более тусклым освещением и в характерной тишине. На пароходе девочка страдает от морской болезни и ссорится с Гольдштайнами, которые считают ее неблагодарной. Между собой они обсуждают, что, наверно, напрасно выбрали этого строптивого подростка. Временами Хелен смотрит в море, прижимая к себе куклу. Она не послушалась мать и распорола игрушку уже на корабле, найдя булавку с алмазом «Флорентиец». По прибытии в Филадельфию она поселяется в пансионе у семьи, которая тоже считает ее грубиянкой. У девочки появляется несколько друзей. Каждый вечер перед сном она достает из тайника драгоценную булавку и долго смотрит на нее.

Затем Хелен показывают двадцатилетней девушкой, когда по возрасту она уже может покинуть пансион. Чтобы снять квартиру на Брод-стрит, она продает несколько маленьких бриллиантов из булавки австрийцу Джозефу, вдовцу, владеющему крошечной лавкой в Ювелирном Ряду. В Вене Джозеф изготавливал для императора часы и украшения. С Флорой он знаком не был, но много знал о жизни императорского двора, о драгоценностях короны и об алмазе «Флорентиец». Между ним и Хелен мгновенно вспыхивает страстный роман.

Одновременно с любовной линией Хелен описывается и личная жизнь Флоры. В 1920-х, когда Вена становится раем свободы, Флора встречает Лейба, свою вторую любовь, на уличном рынке, где она вместе с сыном Мартином покупает овощи. Мартин — очаровательное капризное дитя, и Флора журит его за попытку украсть конфету. Не глядя, куда идет, она врезается в привлекательного незнакомца, и тот рассыпает цветы, которые нес в руках. Она помогает ему собрать их, он спрашивает, как ее зовут, и не верит, что ненароком осыпал цветами женщину по имени Флора. Лейб совсем не похож на Иштвана. Тот был сухопарым и серьезным, этот мускулист и игрив. Так же как и Хелен, ее мать поначалу сопротивляется любви, и события из жизни двух женщин перемежаются — обе постепенно перестают противиться судьбе и принимают счастье, как им кажется, незаслуженное.

Затем развитие сюжета приводит зрителя в Вену тридцатых годов, когда республика становится фашистским государством и ее аннексирует нацистская Германия. Благополучная жизнь Флоры снова рушится. Мужа и сына забирают в концлагерь, ее с дочерью переселяют в крошечную закопченную квартиру. Между тем в будущем, после войны, Джозеф вовсю ухаживает за Хелен. В качестве свадебного подарка он вставляет бриллиант в брошь в виде цветка, в память о Флоре.

Фильм заканчивается там же, где начался, — на вокзале в Вене. Флора смотрит вслед исчезающему вдали поезду, провожая дочь в новую жизнь. Камера наезжает крупным планом на решительное лицо Флоры, воплощающее в себе все, что зрителям известно, а ей нет. Когда экран гаснет, в зале нет ни одной сухой пары глаз.

Когда стихают аплодисменты и все выходят в фойе, женщины Миллер остаются на местах, не в силах облечь свои чувства в слова.

Джейк бежит к ним по проходу и вдруг останавливается, цепенея. Он теряется в догадках, как понимать застывшие позы матери и сестер, уставившихся на черный экран. Знакомый страх поднимается в нем. Он советовался с Кристи, с Эшли. Этот фильм посвящен Хелен и Флоре. И все же его семья сидит в таком же гнетущем молчании, как и после «Моего лета в женском царстве».

Готовясь к очередному семейному скандалу, Джейк наклоняется к родным, но, когда женщины поворачиваются к нему, их лица выражают не гнев, как он боялся, — они преисполнены гордости.

— О Джейк, — всхлипывает Эшли, бросаясь ему на шею.

Бек и Дебора вскакивают следом за ней, и все четверо обнимаются. Джейк расслабляется. Он вдыхает их запахи — материнские пачули, лавандовое благоухание шампуня Бек, пикантный аромат дорогого парфюма Эшли. Ни с чем не сравнимый букет Миллеров обволакивает его.

Когда они выходят из кинотеатра, Бек спрашивает его:

— Почему ты решил не включать в сюжет Циту?

— Я думал об этом, но не хотелось ее демонизировать.

Бек кивает.

— А Равенсбрюк?

— Превращать эту историю в рассказ о зверствах нацистов тоже не хотелось. Это была принципиальная позиция. — Не в силах больше сдерживать любопытство, Джейк спрашивает сестер: — Так вам понравилось?

Бек подталкивает брата локтем.

— Отличный фильм.

Она так и не извинилась, и Джейку ясно, что никто из них не станет упоминать ни ссору в хранилище, ни Виктора, ни «Флорентийца». Потому что так выглядят извинения у Бек, у всех них, включая Джейка. Таковы извинения в стиле Миллеров, и, выходя в фойе, чтобы отпраздновать появление Флоры и Хелен на экране, они все знают, что этого достаточно.

От автора

Эта книга возникла благодаря счастливой случайности. Много лет я вынашивала идею романа о бриллианте. Я люблю драгоценные камни, и мне нравится, как в них гармонично переплетаются геологическая, личная и порой, как в случае с алмазом «Флорентиец», международная история. Когда я принялась писать произведение о бриллианте, я еще ничего не знала о «Флорентийце» и не собиралась упоминать о падении Австро-Венгерской империи. Мне просто хотелось придумать сюжет с пропавшим бриллиантом в центре, и, занимаясь подбором материала, я по хлебным крошкам вышла на «Флорентийца».

Все началось, как и большинство современных исследований, с «Гугла». В списке пропавших знаменитых бриллиантов постоянно попадался «Флорентиец». Известно много исчезнувших алмазов — например, королевские регалии Ирландии, «Великий могол», «Орел», — но в истории «Флорентийца» меня заинтриговало то, что все рассказы о его исчезновении слегка различаются. Статьи, которые я читала, противоречили друг другу в том, как бриллиант попал в Италию к Медичи. Они расходились также в предположениях о его краже в 1918 году и догадках, где он находится сейчас. Многие специалисты полагают, что он был переогранен до круглой формы и продан в Женеве в 1981 году, но эта гипотеза ничем не подтверждается, и нынешнее местонахождение этого алмаза неизвестно. Подобная неопределенность не обещает успеха в поисках бриллианта, зато вдохновляет автора художественного произведения. Она дала мне свободу в сочинении альтернативной истории «Флорентийца», которая полностью придумана мной.

Однако я стремилась в меру сил придерживаться в своем сюжете исторических фактов и сделала все возможное, чтобы передать известную историю бриллианта как можно точнее. А начинается она с Медичи. Первое подтвержденное свидетельство об этом алмазе относится к 1657 году — хотя кое-кто оспаривает эту дату — и принадлежит Жану-Батисту Тавернье, осматривавшему коллекцию великого герцога Тосканы. После того как у Медичи не осталось наследников мужского пола и Франциск Лотарингский вступил во владение Тосканой, он назвал алмаз «Флорентийцем» (Флоренция — столица Тосканы) и в 1736 году, женившись на Марии-Терезии Австрийской, привез его в Австрию. Во владении Габсбургов бриллиант оставался вплоть до падения империи в 1918 году.

Опираясь на эти подтвержденные факты из истории алмаза, я определила начальную дату повествования: 1918 год. Прочитав книгу «Данубия» Саймона Уиндера, чтобы получить общее представление об империи Габсбургов, я сосредоточила свое исследование на свергнутой императорской чете, Карле и Ците. Они были последними владельцами бриллианта и, убегая из Вены, отправили драгоценности короны в Швейцарию, то есть хотя бы в незначительной степени отвечают за исчезновение «Флорентийца». Несмотря на оставленный ими в истории след, на английском языке о них написано очень мало, ведь они правили государством всего два года. Меня увлекли работы журналиста Гордона Брук-Шеперда, чьи биографии Карла, Циты и их старшего сына Отто являются источником большей части моих познаний об императорской семье. Брук-Шеперд дружил с Отто, который позволял ему изучать личные архивы семьи. По этой причине его сочинения об императоре и его супруге носят предвзятый характер, поскольку его восхваление Карла и Циты противоречит другим, менее лестным описаниям монаршей четы, которые я читала. Опять же, это развязало мне руки как автору романа, особенно в отношении такого персонажа, как Цита, чей образ, представленный на страницах этой книги, является по большей части вымышленным. Из всего, что я прочитала об императрице, я узнала, что она была женщиной волевой, глубоко верующей и преданной своему предназначению; перед самым падением империи она решительно настроилась модернизировать дворец Шёнбрунн. После смерти мужа она так же беззаветно пыталась добиться его беатификации и восстановения императорской власти для своего сына Отто. Чего она не делала, так это не проявляла жестокости по отношению к Флоре Ауэрбах.

Флора Ауэрбах — целиком плод моего воображения, который зародился благодаря одной сноске. В книге Брук-Шеперда «Последние Габсбурги» автор подробно рассказывает о решении императорской семьи оставить детей в Гёдёллё в Венгрии, когда в октябре 1918 года они вернулись в Вену. К главе с кратким описанием венгерской революции Шеперд дал сноску из одного предложения о спасении детей императора. В ней не называлось имен сопровождающих лиц, только говорилось, что им пришлось совершить энергичную поездку на автомобиле в Вену через Пресбург (ныне Братислава). И все. Никаких упоминаний о предосудительной связи няни с шофером.

Из моих бесед с юристом Сарой Оденкерк, которая занимается делами, связанными с произведениями искусства, я знала: чтобы сочинить предысторию, которая убедила бы суд, что алмаз по праву принадлежит Миллерам, мне нужно измыслить смелый поступок, который сподвиг бы императора добровольно подарить кому-то столь ценный камень. Эта короткая сноска подсказала мне идею и навела на ряд важных вопросов. Кому венценосная семья могла бы доверить своих детей? Кто мог бы втайне увезти императорских детей от опасности? Далее, почему император считал себя обязанным сделать такой дорогой подарок? Так появилась няня Флора.

Подобно тому как смутное желание подталкивало меня написать о бриллианте, я также хотела, чтобы действие моего второго романа происходило в Филадельфии. Начиная это произведение, я чувствовала некоторую ностальгию, и работа над описанием города немного приблизила меня к дому. Потом, когда я принимала участие в мероприятиях, связанных с продвижением моего дебютного романа, «Книжный магазинчик прошлого», часть из которых проходила в Филадельфии, тамошние читатели счастливы были узнать, что героями следующей книги будут их земляки. Их радость укрепила меня в выборе места действия, а как только я начала сочинять прошлое Хелен, то сразу поняла, что этот город идеально подходит мне и по более важным историческим причинам.

Так же быстро я решила, что Миллеры должны быть евреями. Большая часть жителей пригорода Филадельфии, где я выросла, состояла из евреев-реформистов, и меня всегда интересовало, что это значит — быть евреем, не будучи религиозным человеком. В то время я еще не планировала писать про холокост, даже упорно стремилась избегать этой темы. Мои еврейские предки эмигрировали в США в начале XX века, так что я не была уверена в своем праве писать об этом. К тому же на эту тему написано великое множество ошеломляющих книг, и я сомневалась, что могу сказать что-то новое. Но когда я начала обдумывать связь между Австрией после Первой мировой войны и современными Соединенными Штатами, мне показалось, что, пытаясь обойти тему холокоста, я хожу по краю огромной ямы. Потом я узнала о пятидесяти детях, и это изменило мои намерения.

Начав прокладывать путь Хелен в США, я довольно быстро решила, что она должна эмигрировать одна. В то время я мало знала о еврейских детях, спасшихся во время Второй мировой войны, но, когда я начала искать материал, оказалось, что литературы на эту тему предостаточно. Джудит Тайдор Баумель написала несколько книг о детях, уехавших в Британию и Америку. В работе «Невыполненное обещание» она мельком упоминает план Еврейского общества в Филадельфии вывезти из Германии пятьдесят детей. И, как часто бывает во время поиска информации, зацепившись за эти два абзаца, я покопалась в корабельных журналах на ancestry.com и в газетных статьях и выяснила, что детей привезли из Вены — в то время Австрия была частью нацистской Германии — Гилберт и Элеонора Краус, которые лично отправились в Австрию с этой целью. С этого момента стали приобретать форму Гольдштайны и путешествие Хелен в Соединенные Штаты.

Было бы несправедливо не упомянуть документальный фильм HBO «Спасательная миссия Краусов», снятый Стивеном Прессманом, и вышедшую вслед за ним книгу режиссера «50 детей», которые исчерпывающе рассказывают о героической поездке Краусов в подконтрольную нацистам Вену и о жизни в Америке спасенных ими детей. Хотя мои персонажи вымышлены и Хелен воспринимает вину за оставшуюся в Европе мать как свое личное бремя, эти произведения сыграли важную роль в моем понимании масштабов подобной миссии.

В процессе работы над этой книгой я научилась прежде всего искать информацию. Исследование материала может завести в неожиданные уголки истории, куда иначе вы бы никогда не забрели. Начиная писать этот роман, я понятия не имела, каким он станет. Невероятным образом, с помощью любознательности и открытий, он вырос в такую книгу, о которой я даже не мечтала.

Благодарности

Составляя список тех, кто заслуживает бóльших похвал и благодарностей, чем я могу выразить в этой статье, я была поражена, сколько людей понадобилось, чтобы появилась эта книга. В первую очередь это моя издательская семья: Стефани Кэбот, неизменно оказывающий поддержку агент, и ее чудесная помощница Эллен Кофтрей; далее: Ребекка Гарднер, Уилл Робертс, Анна Уорралл и все в «Гернерт компани»; команда «Парк-Роу букс», особенно Эрика Имрании и мой редактор Натали Халлак, чье воодушевление в отношении книги соперничало с моим и чье усердие не устает меня удивлять. Кроме того, я бы хотела поблагодарить всех блестящих книгопродавцев и библиотекарей, с которыми мне довелось познакомиться во время продвижения моего первого романа, «Книжный магазинчик прошлого». Ваш энтузиазм по отношению к моей работе и к художественной литературе в целом побудил меня с азартом вернуться к сочинительству, чтобы поделиться этой книгой с вами. Также спасибо всем читателям, которые подбадривали меня и мотивировали написать следующий роман. Ваши электронные и бумажные письма — всегда неожиданная радость в процессе издания книги.

Работа над каждым произведением открывает писателю важные истины, и, трудясь над этим романом, я открыла для себя колоссальную щедрость незнакомых людей. Эта книга потребовала широкого изучения материала, более значительного, чем, как я надеюсь, кажется при ее прочтении. Спасибо Саре Оденкерк за объяснения основ Закона о культурном наследии и произведениях искусства и за то, что посеяла семена, которые помогли мне взрастить предысторию Флоры. Благодарю Энн Флорес за то, что растолковала особенности классификации бриллиантов, рассказала о ювелирных домах и пригласила в компанию «Элизабер Тэйлор даймондс».

Выражаю признательность всем в Американском геммологическом институте, кто потратил свое время, чтобы рассказать мне о драгоценных камнях и вашей невероятной организации: Аманде Люк, которая порадовала меня, придя на чтение глав романа в «Нортшир букстор» в Саратога-Спрингс и познакомила меня с коллегами в АГИ; Стивену Морриссо, который провел для меня незабываемую экскурсию; Нелли Барнетт и Келли Беннетт за то, что показали мне здание; Маккензи Сантимер, которая наглядно продемонстрировала, как образуются драгоценные камни, и многим, многим другим. Особая благодарность Элу Гилбертсону за объяснение нюансов изготовления ювелирных изделий в середине века и Кэти Джонатан за то, что помогла мне изучить бесчисленное количество рисунков для дизайна броши Хелен, пока мы не остановились на идеальной орхидее каттлее.

Куиг Брунинг из «Сотбис» также любезно рассказал мне об исторических бриллиантах. Спасибо за то, что показали мне коллекцию великолепных драгоценностей и познакомили с другими загадками из мира камней, которые помогли мне сочинить историю «Флорентийца».

Спасибо Бобу Рэймару за то, что познакомил меня с Бобом Уитманом, агентом ФБР из отдела расследования преступлений в сфере искусства, — в следующей жизни я бы хотела иметь такую работу. Боб не только поделился историями о возвращении украденных произведений искусства, но и первым объяснил мне, какую роль играет гражданская конфискация в делах, связанных с культурным достоянием. Это привело меня к Стефу Касселле, которому я наобум написала по электронной почте, прочитав его эссе о том, как закон о гражданской конфискации защищает культурное наследие. Стеф, меня восхищает, сколько времени вы потратили на то, чтобы объяснить механизм действия этого закона совершенно незнакомому человеку.

Столь же невероятной была помощь Мартина Мучлехнера, историка, работающего во дворце Шёнбрунн в Вене. Ваши широчайшие познания о Габсбургах просто поразительны. Спасибо за ответы на мои часто неординарные и даже экстравагантные вопросы о Карле и Ците. Вы рассказали мне массу подробностей об их жизни, которые иначе я бы никогда не узнала.

За другие аспекты исследования благодарю Ребекку Розенбергер Смолен, которая подробно изложила процесс доказательства подлинности завещания в Пенсильвании. Спасибо Кэндис Грей за рассказ о своей работе ветеринарным фельдшером. Хотя многое из того, чему вы меня научили, не вошло в окончательный вариант романа, но дало мне необходимый кругозор, чтобы чувствовать себя уверенно в отношении того, что осталось. Спасибо Маре Фейн, специалисту по генеалогии, которая, научив меня проводить поиск предков, помогла придумать зацепки, по которым Миллеры восстанавливали свое родословное древо. Я очень признательна Рите Дюрант за исправление ошибок в немецких словах и Сюзан Гринбаум с Дебби Пол, помогавшим с описанием Филадельфии.

Каждый писатель нуждается в авторитетных читателях, и мне повезло иметь таковых. Спасибо Эмили Бейкер, Антонио Элефано, Татьяне Ушаковой, Александре Д’Италии, Аманде Трейс, Дебре Пол, Линдси Перротте и Джесс Кантиелло за чтение различных черновиков и неоценимые отзывы. Особая благодарность Аманде Трейс за то, что бродила со мной по сугробам в Кремсе-на-Дунае, пока я не нашла идеальный желтый дом для книги, и за то, что внушила мне любовь к вину «Грюнер Вельтлинер».

Также я счастлива получать постоянную поддержку и вдохновение от своих друзей. Не могу перечислить здесь всех, ибо вас очень много, но надеюсь, вы знаете, что общение с вами невероятно важно для меня.

Перед тем как вышла моя первая книга, мои родители не читали предварительных вариантов, но на этот раз я держала их в курсе начиная с самых ранних набросков. Спасибо моему отцу, Джеку Майерсону, за то, что отвечал на все вопросы по юриспруденции, которые я стеснялась задавать другим моим консультантам. Спасибо маме, Пэм Майерсон, за внимание к деталям во время чтения финального варианта романа. Брату Джеффу за его ободряющие слова и успокоительное присутствие. Моей прелестной племяннице Эллис за то, что умела меня отвлечь, когда это было необходимо, и за то, что позировала для многочисленных фотографий с моей первой книгой; надеюсь, с этой книгой фото будет еще больше. Моей невестке Джен Чан, которая присылала упомянутые снимки, чтобы заставить меня улыбнуться, и всегда воодушевляла меня во всех моих начинаниях. Линде Чан за то, что поделилась со мной своим отважным прошлым. Джессике Чан за то, что для этого романа снова отвечала на мои беспорядочные и даже порой нездоровые вопросы по поводу процесса родов. Семье Перрота за их поддержку и за то, что я чувствовала себя у них в Саратоге-Спрингс как дома.

Наконец, я благодарю Адама и нашу маленькую семью, которая только зарождается. Вряд ли я когда-нибудь соглашусь полностью с твоей безграничной верой в меня, но она все равно мне нужна. Не могу дождаться, когда начнется следующий этап нашей совместной жизни. И спасибо моему сыну, который, когда я пишу эти строки, находится внутри меня. Спасибо за то, что болезненными пинками и толчками напоминал, что мне лучше поторопиться и закончить эту книгу до твоего появления на свет. Странно думать, что я тебя еще не знаю, но скоро ты будешь центром нашего мира.

Примечания

1

Воровка! (нем.)

(обратно)

2

Способ крепления мелких драгоценных камней вплотную друг к другу.

(обратно)

3

Бабушка (исп.).

(обратно)

4

Петуха в вине (фр.).

(обратно)

5

Пиво (нем.).

(обратно)

6

Венский шницель (нем.), готовится из телятины.

(обратно)

7

Еврейская религиозная община Вены (нем.).

(обратно)

8

Няня с детьми (нем.).

(обратно)

9

Императрица Цита, Том 1 (нем.).

(обратно)

Оглавление

Вена, 1918

Часть первая

  Один

  Два

  Три

  Четыре

  Пять

Часть вторая

  Шесть

  Семь

  Восемь

  Девять

  Десять

  Одиннадцать

  Двенадцать

  Тринадцать

  Четырнадцать

Часть третья

  Пятнадцать

  Шестнадцать

  Семнадцать

  Восемнадцать

  Девятнадцать

  Двадцать

  Двадцать один

От автора

Благодарности

*** Примечания ***