Воспоминания [Андрей Михайлович Достоевский] (pdf) читать онлайн

•

А.М. Достоевский
*

Воспоминания

А.М. ДОСТОЕВСКИЙ

ИСТОРИКО-ЛИТЕРА ТУРНЫ Е
М ЕМ УАРЫ

A. M. Достоевский

А.М. ДОСТОЕВСКИЙ

>

ВОСПОМИНАНИЯ
о-

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

.АНДРЕЕВ И СЫНОВЬЯ-

1992

«Воспоминания» Андрея Михайловича Достоевского (1825—
1897), младшего брата великого русского писателя, единственный,
самый полный и самый достоверный источник биографии
молодого Достоевского. Это простой, бесхитростный, подробный
рассказ о детстве и юности будущего писателя, о семье, в которой
он вырос, о школе, где учился, о маленьком имении в Даровом,
где проводили летние месяцы сестры и братья Достоевские, о дет­
ских играх и забавах. «Воспоминания» А. М. Достоевского помо­
гают понять, почему в последнем романе писателя «Братья Кара­
мазовы» «лишь драгоценные воспоминания» «из дома родитель­
ского» вынес старец Зосима, а Алеша Карамазов вдохновенно го­
ворит о «прекрасном, святом воспоминании» детства как «самом
лучшем воспитании». Несколько глав книги повествуют о работе
А. М. Достоевского — архитектора по профессии — в провинциаль­
ных русских городах. В книге приводится также вся переписка
А. М. Достоевского со своим великим братом и письма их роди­
телей.
«Воспоминания» А. М. Достоевского были изданы впервые
в 1930 году. С тех пор книга не переиздавалась. Настоящее изда­
ние печатается с дополнениями и уточнениями по рукописи. Это
первое научно-комментированное издание.

Вступительная статья, подготовка текста и примечания
С. В. Белова
Оформление В. Д. Кашина

ISBN 5—87452—028—7

© Издательство
«Андреев и сыновья»,
1992.

А. М. ДОСТОЕВСКИЙ И ЕГО ВОСПОМИНАНИЯ
Дочь Федора Михайловича Достоевского, Любовь Федоровна,
отмечала в своих воспоминаниях: «Семья Достоевского была очень
своеобразна: вместо того, чтобы гордиться своим гениальным бра­
том, они скорее ненавидели его за его превосходство. Лишь мой
дядя Андрей гордился литературным талантом своего старшего
брата, но он жил в провинции и редко приезжал в Петербург» i.
6 июня 1862 года Федор Михайлович Достоевский писал сво­
ему младшему брату Андрею в Екатеринослав, извиняясь за дол­
гое молчание: «.. .Не сердись же. Вспомни то, что мне все при­
чины тебя любить и уважать и ни одной — забыть тебя. И потому
молчанье мое прими хоть за скверное нерадение с моей стороны,
но не сомневайся в том, что хоть я ленив, а все-таки люблю и ува­
жаю тебя очень. . . А ты сверх того доказал, что и любишь меня.
Ты писал мне в Семипалатинск и даже помогал мне. Жена твоя
тоже приветствовала меня как брата. Я этого не могу забыть.
Верьте же оба, и ты и добрая, уважаемая мною жена твоя, что
я вам предан и очень люблю, а главное, не сомневайся во мне и на
будущее время» 2.
Ф. М. Достоевский, конечно, и предположить не мог, что
именно брату Андрею суждено будет оставить воспоминания
о нем, занимающие совершенно особое место в мемуарной лите­
ратуре. Это абсолютно достоверный, по существу, единственный
рассказ о детстве Ф. М. Достоевского, основанный на тщательно
проверенных фактах и на блестящей памяти младшего брата пи­
сателя, интересное и подробное повествование о жизни русского
провинциального чиновничества второй половины девятнадцатого
века.
*

*

*

Андрей Михайлович Достоевский родился 15 марта 1825 года,
а скончался 7 марта 1897 года. В 1848 году он окончил Строитель­
1 Д о с т о е в с к а я Л. Ф. Достоевский в изображении его дочери. М.: Пг.,
1922 С 39
2 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 2.
С. 24.

5

ное училище в Петербурге, затем работал архитектором в разных
провинциальных городах. В 1890 году Андрей Михайлович вышел
в отставку; незадолго до смерти он переселился в Петербург.
Любопытно, что даже в образовании он пытается как бы идти
по пути своего великого брата, когда учится в 1837—1841 годах
в пансионе Л. И. Чермака в Москве, а в конце 1841 года приезжает
в Петербург и пытается поступить в Главное инженерное училище.
И только лишь неудача на вступительных экзаменах заставила
Андрея Михайловича Достоевского поступить в 1842 году в Учи­
лище гражданских инженеров, преобразованное вскоре в Строи­
тельное.
Таким образом, если Ф. М. Достоевский получил после окон­
чания Главного инженерного училища специальность военного
инженера, то его младший брат после окончания Строительного
училища — гражданского инженера. Но если Федора Михайловича
эта специальность изначально тяготила, ибо он рано понял, что
его призвание — литература и без нее он просто не мыслит своего
существования, то Андрей Михайлович, наоборот, нашел себя
в своей специальности и честно и добросовестно прослужил не­
сколько десятилетий на пользу родному отечеству.
Однако, если говорить о чисто литературном творчестве, т. е.
о Федоре Михайловиче Достоевском как о писателе, а об Андрее
Михайловиче как об авторе воспоминаний, то мы увидим, что
в этом плане учеба в Главном инженерном училище и в Строи­
тельном училище не прошла для них бесследно. Четкая конструк­
ция романов Ф. М. Достоевского, его умение в конечном итоге
«распутать» самые, казалось бы, невероятные ситуации, восприя­
тие Петербурга как города, в котором «архитектурные линии
имеют свою тайну» — все это соотносится с первой профессией
писателя — профессией инженера. Что же касается мемуаров Ан­
дрея Михайловича, то автор — провинциальный архитектор — раз­
бил их на квартиры — главы, и вся его книга представляет собой
как бы большой дом, где каждая из глав в хронологическом по­
рядке повествует о жизни семьи Достоевских и самого Андрея
Михайловича.
Его воспоминания охватывают период с 1825 по 1871 год.
Внешне жизнь младшего брата писателя протекала вполне благо­
получно. В июле 1848 года А. М. Достоевский получил назначе­
ние в Департамент проектов Главного строительного управления
в Петербурге. С октября 1849 года по 1890 год он работал архи­
тектором в Елисаветграде, Симферополе, Екатеринославе, Ярос­
лавле, где спроектировал и построил ряд зданий i.
Жизнь в провинции, бесхитростные и тем еще более подкупаю­
щие рассказы о новых встречах в южных городах, удивительные
по точности впечатления и наблюдения над самыми разными
1 См.: П о т а ш о в И. Я. Академик И. А. Рыкачев (1840—1919): Ярославль,
1965.
6

людьми, с которыми пришлось встречаться в течение многолетней
безупречной службы. И здесь сказалась не только профессия инженера-строителя, требующая точности, аккуратности и тщатель­
ности (вероятно, эти качества были изначально присущи Андрею
Михайловичу, что можно в полной мере сказать и о Федоре Ми­
хайловиче Достоевском).
Во всяком случае, родственники А. М. Достоевского отмечали,
что «точность и аккуратность были ему свойственны в высшей
мере» и добавляли: «Очень вспыльчив, но отходчив. Горяч в разго­
ворах и особенно в принципиальных спорах. Добрейший человек,
бессребреник, идеалист. Сильно развитое чувство долга»1.
В воспоминаниях А. М. Достоевского проходит целый ряд
колоритных фигур русской провинции второй половины девятнад­
цатого века. В предисловии к своим запискам автор справедливо
отмечал, что «содержание их будет самое незатейливое, а именно
описание моей скромной жизни», а присущие русскому интелли­
генту скромность и чувство такта явно сказались и на такой фразе
Андрея Михайловича: «Записки мои будут иметь интерес только
для близких мне». Но даже провинциальные главы — квартиры,
не имеющие непосредственного отношения к гениальному брату,
сами по себе представляют и сегодня большой интерес для исто­
риков русской культуры.
Однако, конечно, квартиры, целиком посвященные детству
Федора Достоевского, представляют самую главную, непреходя­
щую ценность в воспоминаниях его брата. Больше нет никаких
мемуарных источников, повествующих о той семейной обстановке,
в которой вырастал будущий гений мировой литературы. Если
учесть также, что Андрей Михайлович был всего на три с поло­
виной года моложе Федора Михайловича, то, очевидно, можно
говорить о сходстве их житейских интересов.
В своих воспоминаниях А. М. Достоевский рассказывает о ве­
черних чтениях, существовавших постоянно в кругу родителей:
«С тех пор, как я начинаю себя помнить, они уже происходили.
Читали попеременно вслух или папенька, или маменька. Я помню,
что при чтениях этих всегда находились и старшие братья, еще
до поступления в пансион, вспоследствии и они начали читать
вслух, когда уставали родители».
К детским чтениям Достоевского относятся: Библия, сочине­
ния Карамзина, Державина, Жуковского, Пушкина, Даля, Вельтмана, Загоскина, Лажечникова. «Читались по преимуществу про­
изведения исторические, — свидетельствует Андрей Михайлович,—
«История государства Российского» Карамзина (у нас был свой
экземпляр), из которой чаще читались последние тома — IX, X,
XI и XII, так что из истории Годунова и самозванцев нечто оста­
лось у меня в памяти из этих чтений; биография Мих. Вас. Ломо1
С. 174.

Волоцкой

М. В. Хроника рода Достоевского. 1506—1933: М., 1933.
7

Носова, соч. Ксенофонта Полевого и многие другие. Из чисто ли­
тературно-беллетристических произведений помню читали Держа­
вина (в особенности оду «Бог»), Жуковского и его переводные
статьи в прозе; Карамзина — «Письма русского путешественника»
и повести: «Бедную Лизу», «Марфу Посадницу» и проч. Пуш­
кина — преимущественно прозу. Впоследствии начали читать и
романы «Юрий Милославский», «Ледяной дом», «Стрельцы» и
сентиментальный роман «Семейство Холмских». Читали также
сказки и Казака Луганского. Все эти произведения остались
у меня в памяти, и не по одному названию, а потому, что чтения
эти часто прерывались рассуждениями родителей, которые и были
мне памятны. Перечитывая впоследствии все эти произведения,
я всегда вспоминал наши семейные чтения в гостиной дома ро­
дительского».
В семейном кругу Достоевских «Историю государства Россий­
ского» читали по одному из изданий Смирдина — или по 3-му
(1830—1831), или по 4-му (1833—1834). В девятом томе — осужде­
ние тирании Ивана Грозного, в десятом — история Бориса Году­
нова, к которой Ф. М. Достоевский обратился в своем раннем
творчестве. Первое, не дошедшее до нас его произведение — драма
«Борис Годунов».
По признанию А. М. Достоевского, «История государства Рос­
сийского» была настольной книгой Федора Михайловича, он всегда
обращался к ней, когда не было «чего-либо новенького».
От раннего произведения — драмы «Борис Годунов», навеян­
ной «Историей государства Российского», заметна связь с послед­
ним гениальным романом «Братья Карамазовы». Можно опреде­
ленно утверждать, что образ Ивана Грозного у Карамзина по­
служил первым толчком к созданию образа Великого Инквизитора.
Однако Карамзин, как пишет Андрей Михайлович, вошел в со­
знание мальчика Феди не только «Историей государства Россий­
ского», но и «Бедной Лизой», «Марфой Посадницей» и другими
произведениями. Это определялось также сентиментальным на­
правлением литературных вкусов и интересов его родителей, для
которых Карамзин являлся непререкаемым авторитетом.
И не случайно 23 июля 1837 года старшие братья Михаил и
Федор Достоевские пишут отцу про свою сестру: «Варенька, на­
верно, что-нибудь рукодельничает и, верно уж, не позабывает
заниматься науками и прочитывать «Русскую Историю» Карам­
зина. Она нам это обещала...»*.
А. М. Достоевский вспоминает, что отец предоставил Михаилу
и Федору выбрать надпись для памятника на могилу их матери.
Братья остановились на строках из «Эпитафий» Карамзина: «По­
койся, милый прах, до радостного утра...».1
1 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28 Кн. 1.
С. 38.
8

За полгода до смерти, в письме к Н. Л. Озмидову от 18 ав­
густа 1880 года, на вопрос о том, что давать читать его дочери,
Ф. М. Достоевский ответит: «Впечатления же прекрасного именно
необходимы в детстве... Хорошо прочесть всю историю Шлоссера
и русскую Соловьева. Хорошо не обойти Карамзина...» К
В статье «Одна из современных фальшей» («Дневник писа­
теля» за 1873 год) Достоевский сделал признание, полностью под­
тверждающее воспоминания его младшего брата: «Мне было всего
лишь десять лет, когда я уже знал почти все главные эпизоды
русской истории из Карамзина, которого вслух по вечерам нам
читал отец»12.
Отметим также и такой любопытный факт: «История государ­
ства Российского» вышла в 12 томах, а «Братья Карамазовы»
кончаются речью Алеши Карамазова, которую слушают 12 маль­
чиков, как 12 апостолов Христа.
Но если «История государства Российского» навсегда вошла
с детства в духовный мир писателя, то остальные произведения
Карамзина, и прежде всего «Бедная Лиза», надолго утвердились
в художественной манере Достоевского в качестве русского сен­
тиментализма карамзинской школы. Достаточно вспомнить днев­
ник героини «Бедных людей» Вареньки Доброселовой (не в честь
ли сестры Достоевского ее имя, той самой Вареньки, которой
они с братом Михаилом советовали «прочитывать „Русскую Ис­
торию” Карамзина») или письма Макара Алексеевича в «Бедных
людях», или, наконец, житийный стиль старца Зосимы, — все это
восходит к традиционной сентиментальной повести Карамзина,
(В записной тетради 1864—1865 гг. Достоевский три раза отме­
тит: «Карамзинский слог»3). Важно и другое наблюдение. Прак­
тически любая героиня Достоевского, носящая имя Лиза, дейст­
вительно оказывается «бедная Лиза». Вспомним Лизавету Ива­
новну в «Преступлении и наказании», Лизу в «Бесах», Елизавету
Смердящую в «Братьях Карамазовых», а в период работы над
«Подростком» писатель делает знаменательную запись: «Лиза
никому не должна, все ей должны» 4.
Уход Ф. М. Достоевского на каторгу и в ссылку революционе­
ром и атеистом, а возвращение через десять лет в Петербург ве­
рующим и монархистом могло быть связано также и с именем
автора «Истории государства Российского», ибо в конечном счете
«перерождение убеждений» Достоевского — это возврат к пра­
вославию и к той русской государственности, которая для него
в детстве всегда связывалась с именем Карамзина, хотя, в отличие
от любимого историка, Достоевский выступал за отмену крепост­
1 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1988. Т. 30. Кн. 1.
С. 212.
2 Там же: Л., 1980. Т. 21. С. 134.
3 Литнаследство. Неизданный Достоевский. М.: 1971. Т. 83. С. 262, 263.
4 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1976. Т. 16. С. 65.

9

ного права, и мечта о «золотом веке» в бывшем петрашевце сохра­
нилась до конца.
Андрей Михайлович всегда оставался верующим и монархи­
стом. Именно этим объясняются суждения мемуариста в квар­
тире шестой о Николае I и о «Колоколе» А. И. Герцена. Это,
пожалуй, единственное место в мемуарах А. М. Достоевского, где
он претендует на постановку или решение серьезных политических
и общественных вопросов. В основном же воспоминания Андрея
Михайловича — беспристрастный летописный рассказ, в котором
автор выступает как бы со стороны, в роли объективного наблю­
дателя. Однако это не наивность простака, а сознательный прием
мемуариста, помогающий ему воссоздать с необычайной тщатель­
ностью историко-литературный и историко-бытовой фон, с которым
была так или иначе связана жизнь его великого брата. (Надо от­
метить, что характеристики, которые дает мемуарист всем лицам,
встреченным писателем на жизненном пути, всегда точные, крат­
кие и колоритные и, что самое важное, так или иначе соотносятся
с представлениями, сложившимися о них в сознании самого
писателя: это касается, например, характеристики художника
К. А. Трутовского, писателя Д. В. Григоровича).
Данному приему Андрей Михайлович остался верен и в траги­
ческие минуты своей жизни, когда в апреле 1849 года он был
ошибочно арестован вместо М. М. Достоевского и пробыл в Пет­
ропавловской крепости 13 дней. Автор воспоминаний оставляет
нам подробное описание своего каземата в крепости, распорядка
дня в нем и других деталей, прекрасно понимая, что все это при­
годится биографам его брата, тоже заключенного в это время
в главную тюрьму российской столицы. Андрей Михайлович
прочел, конечно, все произведения брата и понял, что Ф. М. Дос­
тоевский принадлежит к тем писателям, чья биография тесно свя­
зана с собственным творчеством (особенно это видно на примере
«Записок из Мертвого дома»), к тем писателям, которые смогли
раскрыть себя в своих художественных произведениях. Поэтому
Федору Михайловичу удавалось так глубоко проникать в загадку
человека. Решая ее, Ф. М. Достоевский раскрывал тайну собствен­
ной личности и, наоборот, свою судьбу он проецирует на судьбу
своих героев.
Вот почему и Андрей Михайлович тщательно реконструирует
историю рода Достоевских, став, по существу, первым исследова­
телем генеалогии своей фамилии 4, и указывает самым детальней­
шим образом всех близких и дальних родственников отца и ма­
тери, прекрасно сознавая, что в жизни гения нет и не может быть
мелочей — все, все необычайно нужно и важно. (Например, уже
после смерти писателя А. М. Достоевский дважды выступил в га­
зете «Новое время», 1881, 8 февраля и 1 марта с опровержением
1 Новейшие разыскания по истории рода Достоевского см. в работе
И. Волгина. Родиться в России. Достоевский и современники: Жизнь в документах//Октябрь. 1989. № 3. С. 3—70.
10

сведений о том, что его брат страдал с детских лет падучей
болезнью).
Узнав из записок Андрея Михайловича о его родственниках
Ставровских, мы понимаем, что это мог быть первый толчок к фа­
милии главного героя «Бесов» — Ставрогин, а праздничные бала­
ганы Петрушек, которые смотрели мальчики Достоевские вместе
со своим дедушкой, припомнятся Федору Михайловичу через много
лет, когда он будет размышлять над «Дневником писателя» за
1876—1877 годы А.
Андрей Михайлович приводит имена и дает характеристики
горничным, прислуге, кухаркам, няням, знакомым родителей, при­
чем все характеристики в воспоминаниях всегда точны и, что са­
мое важное, совпадают с позднейшими высказываниями об этих
лицах Федора Михайловича. Например, мемуарист пишет: «Го­
воря о нашем семействе, я не могу не упомянуть о личности, кото­
рая входила в него всею своею жизнью, всеми своими интересами.
Это была няня, Алена Фроловна. Алена Фроловна была, дейст­
вительно, замечательная личность, и как я начинаю себя помнить,
не только была в уважении у родителей моих, но даже считалась
как бы членом нашего дома, нашей семьи».
А вот что рассказывает о няне Алене Фроловне Ф. М. Досто­
евский в «Дневнике писателя» за 1876 год, вспоминая о пожаре
в имении своих родителей: «Оказалось, что все сгорело, все дотла:
и избы, и амбар, и скотный двор, и даже яровые семена, часть
скота и один мужик Архип. С первого страху вообразили, что
полное разорение и стали молиться, мать плакала. И вот вдруг
подходит к ней наша няня, Алена Фроловна... Жалованья она
не брала у нас уже много лет... и накопилось рублей
пятьсот...:
— Коли надо вам будет денег, так уже возьмите мои...
Вот вопрос: к какому типу принадлежала эта скромная жен­
щина. ..» 12.
Но Андрей Михайлович не мог знать эти строки из «Дневника
писателя» за 1876 год, т. к. начал работать над своими воспоми­
наниями в 1875 году, а об Алене Фроловне речь идет на первых
страницах его записок, и уж тем более не мог знать подготови­
тельные материалы к «Дневнику писателя» за 1876 год, где Досто­
евский отвечает на этот вопрос: «Есть совершенно святые...
(Няня Алена Фроловна)»3.
Но Ф. М. Достоевский не только дает характеристику Алене
Фроловне в «Дневнике писателя», но и упоминает ее имя в «Бед­
ных людях» и «Бесах».
1 См.: Варианты из «Дневника писателя» за 1876— 1877 годы. О народном
театре «Петрушка» . . . Предисл. А. С. Долинина//Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та
им. М. Н. Покровского, 1940. T. VI. Вып. 2. С. 311—322.
2 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т., Л., 1981. Т. 22. С. 112.
3 Там же: Л., 1982. Т. 24. С. 181.
11

Отличное знание Андреем Михайловичем всех произведений
брата (об этом свидетельствуют многочисленные, очень важные
для биографов Достоевского упоминания об отражении в этих
произведениях реалий детства Достоевских, например, местность
поединка Ставрогина и Гаганова в «Бесах» названа Брыково,
а в имении Достоевских в Даровом был березовый лес Брыков)
говорит о сходстве многих литературно-нравственных интересов
Достоевского и его младшего брата. И это важно, т. к. Ф. М. До­
стоевского не поняли при жизни, глобальные проблемы и вопросы,
вставшие перед ним, оказались недоступны современникам, а ге­
ниальные пророчества казались плодом болезненного воображе­
ния. И в этом смысле Достоевский действительно прожил как
непонятый и одинокий гений. Он мог бы повторить вслед за Рас­
кольниковым, что «истинно великие люди должны ощущать на
свете великую грусть».
Сближение Федора Михайловича и Андрея Михайловича про­
изошло после каторги и ссылки, а еще точнее — после неожидан­
ной смерти в 1864 году их старшего брата Михаила Михайловича
Достоевского. Остался еще один младший брат, Николай Михай­
лович Достоевский, но он почти всю жизнь сидел без работы из-за
болезни — алкоголизма, и его можно было только жалеть и по­
могать ему материально (что Ф. М. Достоевский, кстати, и делал).
Во всей последующей переписке писателя мы встретим только
один отзыв, свидетельствующий о некоей обособленности его от­
ношений с Андреем Михайловичем. В письме к А. Н. Майкову от
17 (29) сентября 1869 года Ф. М. Достоевский указывал: «Брат
Андрей Михайлович довольно в далеких со мной отношениях (хотя
и без малейших неприятностей)»1.
Но ведь этот же текст можно понимать и в буквальном смысле:
сам Достоевский в это время находился в Дрездене, а Андрей Ми­
хайлович далеко в России. Однако еще раньше, в письме к Анд­
рею Михайловичу от 6 июня 1862 года Достоевский дает удиви­
тельную по душевной щедрости характеристику своему младшему
брату, вспоминая о встрече с ним 23 апреля 1849 года в здании
III отделения, куда были доставлены лица, арестованные по делу
Петрашевского.
«Я помню, дорогой ты мой, помню, когда мы встретились
с тобой (последний раз, кажется) в знаменитой Белой Зале. Тебе
тогда одно только слово стоило сказать кому следует, и ты немед­
ленно был бы освобожден как взятый по ошибке вместо старшего
брата. Но ты послушался моих представлений и просьб: ты вели­
кодушно вникнул, что брат в стесненных обстоятельствах; что
жена его только что родила и не оправилась еще от болезни,—■
вникнул в это и остался в тюрьме, чтоб дать брату приготовить
к тому жену и по возможности обеспечить ее на отсутствие, мо­
1
С. 65.
12

Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1986. Т. 29. Кн 1.

жет быть долгое: хоть он и знал тогда, что он прав и кончит тем,
что его освободят, но когда и как обернется дело, он не мог пред­
угадывать. А если так, если ты уж раз так поступил, так велико­
душно и честно, — стало быть, не мог и я забыть тебя и не вспо­
мнить о тебе как о честном и добром человеке» 1.
И хотя А. М. Достоевский признается в своих воспоминаниях,
что «я вовсе не играл роли брата Михаила и вовсе не знал об
ошибочном аресте», но в данном случае это не имеет значения,
ибо если Достоевский был уверен, что Андрей Михайлович мог
совершить такой поступок, значит, он действительно был всегда
уверен в нем как в «честном и добром человеке».
Тесное сближение Федора Михайловича и Андрея Михайло­
вича и их семей происходит в 1870-е годы23, особенно в редкие
приезды провинциального архитектора в Петербург. Об одном из
таких приездов и встрече с писателем вспоминает дочь А. М. Дос­
тоевского Варвара Андреевна Савостьянова (встреча была в конце
декабря — начале января 1876 года):
«.. .Папа подвел меня к дяде; он был очень мил, разговорчив,
прежде всего сделал мне род экзамена, принес французскую книгу
и дал прочесть несколько строк. (Признаюсь, это меня немного
удивило— что мне, гимназистке, кончившей курс с золотой ме­
далью, делали смотр и еще не на каких-либо предметах, а именно
из французского языка). Но потом, вспоминая этот визит, я по­
няла, что в этом экзамене он хотел уяснить себе степень моей
образованности и культуры. Папа, видимо, гордился своей дочкой,
а дядя остался очень доволен. Потом они вдвоем долго разгова­
ривали о своей жизни и говорили сердечно и душевно, а мне от­
радно было слушать их, так как я чувствовала, что они были вы­
сококультурны. Дядя говорил: «Ты счастлив, брат. А мне уже не
придется дожить до взрослых детей...» Еще многое они гово­
рили дружно, по-братски, и мне, сидя с ними, так было отрадно
слышать их родственную беседу — это чувствовалось особенно
потому, что они были наедине и изливали свою душу, особенно
дядя, в своих мечтах, переживаниях; эта-то задушевность и тро­
гала так, особенно меня, — я в первый раз была при свидании
двух братьев, которых соединяла и любовь, и единодушие, уваже­
ние, которые высказывал мой папа к своему любимому и стар­
шему брату. И всегда он к нему относился так любовно и с ува­
жением; всегда восторгался его романами, читал их, ходя по
комнатам (у нас не было закрытых дверей), и вот из гостиной
в залу к окнам и опять к своему столу мирно ходил папа и читал;
а когда подросток Саша *, будучи гимназистом, кончающим курс
1 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 2.
С. 24.
2 См. переписку А. М. Достоевского в т. 86 «Литнаследства. Ф. М. Д о с т о ­
е в с к и й : Новые материалы и исследования»: М., 1973.
3 Сын А. М. Достоевского, Александр Андреевич Достоевский (1857—
1894) — доктор медицины.

13

и особенно зараженным отрицанием и либерализмом, стал было
спорить с папой о достоинствах нового романа, кажется, это
были «Бесы» — Боже мой, как волновался и горячился папа! Как
яростно он защищал своего брата от нападок молодежи, и ви­
димо долго он помнил этот разговор и горько было ему то, что
его сын так непочтительно и грубо отзывался об авторе; брат
Саша откуда-то взял, да вряд ли он и сам прочел весь роман,
что автор был поклонником (он выразился хуже — «рабом»)
Каткова. ..» 1.
Эта встреча с А. М. Достоевским и его семьей произвела на
писателя такое большое впечатление, что 10 марта 1876 года он
пишет ему знаменательные и сокровенные слова: «.. .Я, голубчик
брат, хотел бы тебе высказать, что с чрезвычайно радостным чув­
ством смотрю на твою семью. Тебе одному, кажется, досталось
с честью вести род наш: твое семейство примерное и образован­
ное, а на детей твоих смотришь с отрадным чувством. По крайней
мере семья твоя не выражает ординарного вида каждой среды и
средины, а все члены ее имеют благородный вид выдающихся
лучших людей. Заметь себе и проникнись тем, брат Андрей Ми­
хайлович, что идея непременного и высшего стремления в лучшие
люди (в буквальном, самом высшем смысле слова) была основ­
ною идеей и отца и матери наших, несмотря на все уклонения.
Ты эту самую идею в созданной тобою семье твоей выражаешь
наиболее из всех Достоевских. Повторяю, вся семья твоя произ­
вела на меня такое впечатление»2.
Здесь мы подошли к самому, пожалуй, главному, централь­
ному месту в воспоминаниях Андрея Михайловича Достоевского —
его рассказу об убийстве их отца, Михаила Андреевича Достоев­
ского, крепостными крестьянами имения в Даровом. Это именно
самое важное место в мемуарах, т. к. с убийством М. А. Достоев­
ского связано появление в двадцатом веке целого ряда литературо­
ведческих, биографических и, особенно, фрейдистских работ о До­
стоевском, ложно, тенденциозно и просто абсурдно обыгрывающих
этот факт3.
Но прежде чем его опровергать, надо посмотреть, как сам
Андрей Михайлович описывает свою семью и каким прежде всего
представлен в его воспоминаниях Михаил Андреевич Достоев­
ский, каковы были его характер, склонности, отношение к детям,
требования к их образованию и т. д.
Большая семья московского лекаря больницы для бедных
(семь детей — четыре брата и три сестры) была совсем не бо­
гата, а лишь очень скромно обеспечена самым необходимым и
1 ИРЛИ, ф. 56. А. М. Достоевский, тетрадь № 1.
2 Д о с т о е в с к и й Ф М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1986. Т. 29. Кн. 2.
С. 76.
3 См., например: Н е й ф е л ь д И. Достоевский. Психоаналитические этюды:
Л.; М., 1923.

14

никогда не позволяла себе никаких роскошеств и излишеств.
Отец писателя, строгий и требовательный к себе, был еще строже
и требовательнее к другим, и прежде всего к своим детям. Его
можно назвать добрым, прекрасным семьянином, гуманным и
просвещенным человеком, о чем и рассказывает А. М. Достоев­
ский в своих воспоминаниях.
Михаил Андреевич Достоевский очень любил своих детей и
умел их воспитывать. Своим восторженным идеализмом и стрем­
лением к прекрасному писатель больше всего обязан отцу и до­
машнему воспитанию. И когда его старший брат Михаил писал
уже юношей отцу: «Пусть у меня все возьмут, все, и разденут до­
гола, но пусть мне дадут Шиллера, и я забуду все на свете!» —
он знал, конечно, что отец поймет его, так как и он был не чужд
идеализма. Но ведь эти слова мог бы написать отцу и Федор До­
стоевский, вместе со старшим братом, бредивший в юности Шил­
лером, мечтавший обо всем возвышенном и прекрасном.
Эту характеристику можно перенести и на всю семью Досто­
евских. Отец не только никогда не применял к детям телесного
наказания, хотя главным средством воспитания в его время были
розги, но и не ставил детей на колени в угол и при своих ограни­
ченных средствах все же не отдавал никого в гимназию только
по той причине, что там пороли.
Жизнь семьи Достоевских была полная, с нежной, любящей
и любимой матерью (ею навеяны образы кротких женщин в твор­
честве Ф. М. Достоевского), с заботливым и требовательным
(иногда и излишне требовательным) отцом, с любящей няней Але­
ной Фроловной, рассказывающей интересные сказки, с самым
большим другом — старшим братом Мишей. Была детская — со
своим особым богатым детским миром. И все же гораздо важнее
не фактическая обстановка в Мариинской больнице, точно воспро­
изведенная в мемуарах А. М. Достоевского, а восприятие писателем
и память о ней в его творчестве.
Вторая жена Ф. М. Достоевского, Анна Григорьевна Достоев­
ская, говорила, что ее муж любил вспоминать о своем «счастли­
вом и безмятежном детстве», и, действительно, все его высказыва­
ния свидетельствуют об этом. Вот как, например, Достоевский
впоследствии в разговорах с младшим братом, Андреем Михайло­
вичем, отзывался о своих родителях: «Да знаешь ли, брат, ведь
это были люди передовые. . . и в настоящую минуту они были бы
передовыми!.. А уже такими семьянинами, такими отцами... нам
с тобою не быть, брат!..»
В «Дневнике писателя» за 1873 год Достоевский отмечал:
«Я происходил из семейства русского и благочестивого. С тех
пор, как я себя помню, я помню любовь ко мне родителей. Мы
в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства.
Мне было всего лишь десять лет, когда я уже знал почти все
главные эпизоды русской истории из Карамзина, которого вслух
15

по вечерам читал нам отец. Каждый раз посещение Кремля и
соборов московских было для меня чем-то торжественным» А.
Отец заставлял детей читать не только Карамзина, но и Ж у­
ковского, и молодого поэта Пушкина. И если Достоевский в 16 лет
пережил смерть поэта как великое русское горе, то кому он этим
обязан, как не своей семье, и прежде всего отцу, рано привившему
ему любовь к литературе.
Именно в детстве следует искать истоки того поразительного
преклонения перед гением Пушкина, которое Достоевский пронес
через всю жизнь. И вдохновенное, пророческое слово о нем, ска­
занное Достоевским за полгода до смерти, в июне 1880 года, на
открытии памятника Пушкину в Москве, корнями уходит в детство
писателя. И Андрей Михайлович был первым, кто нам подробно
и убедительно рассказал об этом.
Ф. М. Достоевский на всю жизнь сохранил светлую память
о своем детстве, однако еще важнее, как эти воспоминания отра­
зились в его творчестве. За три года до смерти, начав создавать
свой последний гениальный роман «Братья Карамазовы», Досто­
евский вложил в биографию героя романа, старца Зосимы, отго­
лоски собственных впечатлений: «Из дома родительского вынес
я лишь драгоценные воспоминания, ибо нет драгоценнее воспоми­
наний у человека, как от первого детства его в доме родитель­
ском, и это почти всегда так, если даже в семействе хоть только
чуть-чуть любовь да союз. Да и от самого дурного семейства мо­
гут сохраниться воспоминания драгоценные, если только сама
душа твоя способна искать драгоценное. К воспоминаниям же до­
машним причитаю и воспоминания о священной истории, которую
в доме родительском, хотя и ребенком, я очень любопытствовал
узнать. Была у меня тогда книга, священная история, с прекрас­
ными картинками, под названием «Сто четыре священные истории
Ветхого и Нового Завета», и по ней я и читать учился. И теперь
она у меня здесь на полке лежит, как драгоценную память со­
храняю»12.
Это черта подлинно автобиографическая. Достоевский дейст­
вительно учился, как свидетельствует в своих воспоминаниях Ан­
дрей Михайлович, читать по этой книге, и когда лет за десять
до смерти он достал точно такое же издание, то очень обрадо­
вался и сохранял его как реликвию.
Достоевский вкладывает в биографию старца Зосимы одно
свое драгоценное воспоминание, вынесенное писателем «из дома
родительского»: «Но и до того еще как читать научился, помню,
как в первый раз посетило меня некоторое проникновение
духовное, еще восьми лет от роду. Повела матушка меня одного
(не помню, где был тогда брат) во храм Господень, в Страстную
1 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1980. Т. 21. С. 134.
2 Там же: Л., 1976. Т. 14. С. 263—264.

16

неделю в понедельник к обедне. День был ясный, и я, вспоминая
теперь, точно вижу вновь, как возносился из кадила фимиам и
тихо восходил вверх, а сверху в куполе, в узенькое окошечко, так
и льются на нас в церковь Божьи лучи, и, восходя к ним волнами,
как бы таял в них фимиам. Смотрел я умиленно и в первый раз
от роду принял я тогда в душу первое семя слова Божия осмыс­
ленно. Вышел на средину храма отрок с большою книгой, такою
большою, что, показалось мне тогда, с трудом даже и нес ее и
возложил на налой, отверз и начал читать, и вдруг я тогда в пер­
вый раз в жизни понял, что во храме Божием читают» К (Этот от­
рывок показывает, что детские впечатления Достоевского были
больше эстетическими, чем религиозными, поэтому детская вера
оказалась непрочной, и он впоследствии принял атеистическое
учение Белинского.)
Последний роман Достоевского «Братья Карамазовы» конча­
ется речью Алеши Карамазова, обращенной к его товарищамшкольникам, у камня после похорон мальчика Илюшечки:
«Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полез­
нее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание,
и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома.
Вам много говорили про воспитание ваше, а вот какое-нибудь
этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства,
может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать
таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю
жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас
останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь
нам во спасение»12.
Воспоминания о безмятежном детстве помогли Ф. М. Достоев­
скому впоследствии перенести эшафот и каторгу, но один случай
приобрел значение символа веры в русский народ. Когда Достоев­
скому было 9 лет, его родители купили небольшое имение — две
маленькие деревеньки: Даровое и Черемошня близ Зарайска
в Тульской губернии, и с тех пор дети с матерью проводили там
летние месяцы. Мальчик Достоевский видел жизнь простого, тру­
дового русского крестьянина. (Андрей Михайлович пишет, что
крестьяне их любили.) Как-то в августовский день он блуждал
в густом кустарнике и вдруг услышал (или ему почудилось)
страшный крик: «Волк бежит!» Он со всех ног бросился из леса
и оказался на поляне, где мужик Марей пахал землю. Федя До­
стоевский подбежал к нему и схватил за рукав, дрожа всем телом
и повторяя одно и то же: «Волк бежит!» Мужик Марей стал лас­
кать и успокаивать мальчика: «Что ты, что ты, какой волк, поме­
рещилось. .. Христос с тобой, окстись... Уж я тебя волку не
дам!» — и мужик Марей перекрестил дрожащего ребенка.
1 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1976. Т. 14. С. 264.
2 Там же: Л., 1976. Т. 15. С. 195.
2

Заказ № 108

17

Это воспоминание на всю жизнь сохранилось в Достоевском.
«Уж я тебя волку не дам», — он всегда верит, что простой русский
народ, с которым родители Достоевского старались сблизить своих
детей, не «даст его волку», защитит и не обманет его веры
в Россию.
Родители рано начали обучать Ф. Достоевского, и с ним, как
и с другими детьми, занимались мать и дьякон, затем в 1833 году
Ф. Достоевский вместе с братом Михаилом стал ежедневно ездить
в полупансион к французу Сушарду (быт этого заведения изобра­
жен в «Подростке»). В 1834 году тринадцатилетнего Ф. Достоев­
ского отдали в частный пансион Леонтия Ивановича Чермака (об
этом заведении подробно пишет Андрей Михайлович), но каждую
субботу и воскресенье Ф. Достоевский проводил дома, да и в са­
мом пансионе он продолжал жить теми же интересами, которые
в нем воспитали его родители. Тринадцатилетний мальчик много
читал. Шиллер, В. Скотт, Державин, Жуковский, Пушкин, Нарежный, Вельтман, Загоскин, Гоголь, Лермонтов — это была настоя­
щая страсть к чтению.
Последний год пребывания в пансионе был трудным для
юноши Достоевского: 29 января 1837 года умер Пушкин, 27 фев­
раля Ф. Достоевский лишился своей любящей и самоотверженной
матери. Он узнал о смерти Пушкина через месяц после смерти ма­
тери, когда уже носил траур по ней. Кончину Пушкина Ф. Дос­
тоевский пережил как большое национальное и личное горе
(хотя он ни разу и не видел поэта). Достоевский говорил брату
Михаилу (и Андрей Михайлович об этом красноречиво поведал
нам в своих мемуарах): если бы он не носил уже траура по
матери, то попросил бы у отца разрешения носить траур по Пуш­
кину, и, конечно, отец, прививший такую любовь своим детям
к литературе, дал бы ему это разрешение.
После смерти от чахотки тридцатисемилетней Марии Федо­
ровны Достоевской на руках мужа осталось семеро детей. Смерть
жены потрясла и сломила Михаила Андреевича, страстно, до бе­
зумия любившего жену. Еще не старый, сорокавосьмилетний,
ссылаясь на трясение правой руки и ухудшавшееся зрение, он от­
казался от предложенного ему, наконец, повышения по службе со
значительным окладом. Вынужден был подать в отставку, не вы­
служив двадцатипятилетия, и оставить квартиру при больнице
(своего дома в Москве у них не было). Тогда же, как-то вдруг,
осознается материальный кризис семьи, дело не просто в бедно­
сти— предвидится разорение. Одно их небольшое имение, более
ценное, заложено и перезаложено, теперь та же судьба ждет и дру­
гое имение — совсем ничтожное.
Родители давно задумывались о будущем старших сыновей.
Они прекрасно знали о литературных увлечениях Федора и Ми­
хаила и собирались поместить братьев в Университетский благо­
родный пансион.
18

Университет давал образование, но не положение. Для сыно­
вей бедного дворянина был выбран иной путь. Михаил Андреевич
Достоевский решил определить Михаила и Федора в Главное ин­
женерное училище в Петербурге.
В военное заведение, состоявшее под управлением великого
князя Михаила Павловича, ежегодно принималось «по штату»
(на полное содержание от казны) 96 кондукторов (так называ­
лись воспитанники младших классов). За поступивших же сверх
штата вносилось единовременно 800 рублей. По существовавшей
форме прошение с указанием чина отца адресовалось непосред­
ственно императору — шефу училища.
Сыновей было двое, это осложняло дело, и М. А. Достоевский
пишет прошение на высочайшее имя, униженно отмечая: «по мно­
гочисленному семейству моему и бедному состоянию».
И хотя император начертал: «Оба приняты быть могут»,—
однако из двух сыновей бедного чиновника Достоевского примут
лишь одного Федора и не «по штату», а с внесением единовремен­
ной суммы. Федор напишет отцу: «Мы, которые бьемся из послед­
него рубля, должны платить, когда другие дети богатых отцов
приняты безденежно».
С отцом Федор больше не увидится. Через два года придет
письмо о близящемся разорении, а за письмом — известие о без­
временной кончине отца. Федор напишет Михаилу: «Теперь со­
стоянье наше еще ужаснее... есть ли в мире несчастнее наших
бедных братьев и сестер?» 1.
Писатель дал Вареньке Доброселовой и ее двоюродной сестре
Сашеньке в «Бедных людях» имена своих родных сестер. Более
того, прошлое Вареньки Доброселовой окружено реалиями детства
Вареньки Достоевской. К известному имени няни детей Достоев­
ских Алены Фроловны — в романе просто Фроловны — прибавим:
и «старая няня» Ульяна. В образе отца Вареньки Доброселовой
видятся черты М. А. Достоевского, да и стилистика писем Девуш­
кина родственна манере писем отца писателя.
«Мне жаль бедного отца, — писал Ф. Достоевский из Петер­
бурга в Ревель старшему брату Михаилу. — Странный характер!
Ах, сколько несчастий перенес он. Горько до слез, что нечем его
утешить» 2.
Замкнутости и уединенности Ф. Достоевского в Инженерном
училище способствовало не только раннее предчувствие им сво­
его писательского предназначения, но и страшное известие, полу­
ченное им летом 1839 года: крепостные крестьяне имения в Д а­
ровом убили за жестокость Михаила Андреевича Достоевского.
Это потрясло юношу. Дочь писателя утверждает, что с Достоев­
ским «при первом известии о смерти отца сделался первый при­
1 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 1.
С. 62.
2 Там же: С. 55.
2*

19

падок эпилепсии» i. Ведь совсем недавно умерла мать. Федор
Достоевский вспомнил, как она любила мужа настоящей, горячей
и глубокой любовью, вспомнил, как бесконечно любил ее отец,
вспомнил свое безмятежное детство. Нет, в насильственнуюсмерть
Михаила Андреевича Достоевского он, как и его брат Андрей,
так и не могли поверить до конца дней, не хотели примириться
с этой мыслью, ибо известие о расправе над отцом — жестоким
крепостником — противоречило тому образу Михаила Андрее­
вича— гуманного и просвещенного человека, который братья
Достоевские навсегда сохранили в своем сердце. Вот почему
в своих воспоминаниях Андрей Михайлович как бы отстраненно,
как хроникер-летописец, молча и скупо передающий ставший из­
вестным ему факт, говорит об убийстве отца, ибо для него насиль­
ственная смерть тоже была полной неожиданностью. Андрей Ми­
хайлович прекрасно понимал всю достоверность автобиографиче­
ских признаний в романе «Братья Карамазовы», когда «лишь
драгоценные воспоминания» «из дома родительского вынес» ста­
рец Зосима, а Алеша Карамазов также вдохновенно говорит
о «прекрасном, святом воспоминании» с детства как «самом луч­
шем воспитании». Вот почему в 1876 году в письме к брату Андрею
Достоевский так высоко отозвался о родителях, а мужу сестры
Варвары Карелину он писал: «Будьте уверены, что я чту память
моих родителей не хуже, чем Вы Ваших»2.
Прошло 136 лет со дня известия о трагической смерти отца
писателя. 18 июня 1975 года в «Литературной газете» появилась
статья московского исследователя Г. А. Федорова «Домыслы и ло­
гика фактов», в которой он показал на основе найденных архив­
ных документов, что Михаил Андреевич Достоевский не был убит
крестьянами, а умер в поле между Даровым и Черемошней своей
смертью от «апоплексического удара». Слухи же о расправе
крестьян распространил соседний помещик Хотяинцев, с которым
у отца Достоевского была земельная тяжба. Он решил запугать
мужиков, чтобы они были ему покорны, так как некоторые дворы
крестьян Хотяинцева помещались в самом Даровом. Хотяинцев
шантажирует бабку писателя (по матери), приезжавшую узнать
о причинах случившегося. Андрей Михайлович Достоевский ука­
зывает в своих воспоминаниях, что Хотяинцев и его жена «не со­
ветовали возбуждать дела». Вероятно, отсюда и пошел слух в се­
мействе Достоевских о том, что со смертью Михаила Андреевича
не все обстояло чисто3.
Таким образом, и Федор Михайлович Достоевский, и Андрей
Михайлович Достоевский не ошиблись в том светлом образе
1 Д о с т о е в с к а я Л. Ф. Достоевский в изображении его дочери: М.;
Пг., 1922. С. 17.
2 Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 1.
С. 97.
3 См. подробнее: Ф е д о р о в Г. А. «Помещик. Отца убили...», или исто­
рия одной судьбы//Новый мир, 1988. № 10. С. 219—238.
20

своего отца, который они вынесли из детства и юности и навсегда
сохранили.
На протяжении всех воспоминаний Андрея Михайловича про­
слеживается мысль о великом значении творчества брата, и благо­
говение перед ним пронизывает все записки.
Вдова писателя, Анна Григорьевна Достоевская, имела полное
право признаться А. М. Достоевскому: «.. .Не знаю, как благода­
рить Вас за Ваше теплое, сочувственное письмо, полученное мною
после смерти Федора Михайловича. Большое Вам спасибо. Я знаю,
что оно шло от искреннего сердца и что Вы сами горько жалеете
бедного Федора Михайловича и нас, которые так много с ним по­
теряли. ..»*.
А. М. Достоевский спешил закончить свои воспоминания. Он
ясно сознавал, какое огромное значение они будут иметь для
всех биографов и почитателей таланта его гениального брата.
(Часть своих воспоминаний А. М. Достоевский передал
в 1883 году профессору О. Ф. Миллеру для выпущенной им тогда
первой биографии писателя12.) А. М. Достоевский закончил свои
записки за два года до смерти. Так будем же всегда благодарны
Андрею Михайловичу Достоевскому за то, что он оставил нам
эти драгоценные воспоминания.
С. В. Белов

1 Переписка А. Г. Достоевской с современниками. Публикация С. В. Белова//Байкал, 1976. № 5. С. 137.
2 См.: Д о с т о е в с к и й Ф. М. Поли. собр. соч.: Спб., 1883. T. 1. С. 5—48.

21

ВОСПОМИНАНИЯ

ЧТО-ТО ВРОДЕ ВВЕДЕНИЯ ИЛИ ВСТУПЛЕНИЯ
В минувшем июле месяце сего 1875 года мы с женою отпразд­
новали свою серебряную свадьбу в кругу наших милых и добрых
детей, каковых я желал бы иметь всем отцам семейств. Семейное
торжество это происходило в городе Ярославле, где мы, вот уже
10 лет, живем безвыездно. К этому дню нарочно приезжала наша
старшая дочь Евгения, по мужу Рыкачева, вместе со своим доб­
рым и хорошим мужем, а также и со своею двухмесячною дочкою,
а нашею внучкою Сашуркою 4. Из этих немногих строк видно, что
мы с женою, ежели не совершенные старики, то люди уже очень
пожилые; и действительно мне идет 51-й год и столько же и моей
дорогой жене.
Проведя самое лучшее время лета, с 15-го по 25-е июля, в от­
дыхе (я брал на это время отпуск от служебных занятий) в кругу
своего семейства, я вообще был настроен самым счастливым об­
разом, и, глядя на своих взрослых уже детей, я поневоле вспоми­
нал свою юность и даже свое младенчество... И, Господи! ...к а ­
кую разницу я находил между ними и мною, когда я был в их
летах!.. И разницу эту я всецело отношу к тому обстоятельству,
что дети наши гораздо лучше и счастливее меня собственно по­
тому, что они, не расставаясь почти ни на один день, жили посто­
янно сперва под надзором, а впоследствии в сообществе с нами,
своими родителями, тогда как я по 10 году был уже оторван от
родного семейного гнезда, 12-ти лет лишился матери, а 14-ти —
и отца, и сделался, как говорят, круглым сиротою...
Эти мысли мои навели меня тогда же как-то на заявление,
что я хочу написать свои записки, в которых помещу все, что
помню о своем младенчестве и юности, а также и все обстоя­
тельства последующей моей жизни. Женни, старшая дочь моя,
услышав это, начала просить меня исполнить эту мысль, а также
и жена моя отнеслась к этой моей затее очень сочувственно: и
я тогда же решился написать все, что помню.
Конечно, эти записки могли иметь интерес только для близких
мне, т. е. для жены и детей, но ни для кого больше, потому что
могу наверное сказать (хотя и не знаю еще, чем они пополнятся),
что содержание их будет самое незатейливое, а именно описание
моей скромной жизни.
25

Еще прежде, помышляя об изложении некоторых эпизодов
моей жизни, я находил сильное затруднение в том, что, не имея
никаких письменных заметок, мне трудно будет сохранить хроноло­
гическую точность описываемых происшествий. Но при этом мне
впала на ум мысль, которая показалась мне и довольно ориги­
нальною и довольно счастливою, а именно: разгруппировать опи­
сание всей своей жизни по квартирам. При такой разгруппировке
мне удобнее будет припоминать многие эпизоды, которые могли
бы ускользнуть из памяти, и легче будет не сбиться с хронологиче­
ского порядка. Даже если бы и случилось поместить одно проис­
шествие прежде другого, то все-таки сохранена будет местность
происшествия.
Итак, приступая к началу своих записок, я подразделю их на
квартиры. Хорошо это или дурно, — покажет время, т. е. успешно
ли будут писаться эти записки при такой разгруппировке. Знаю
только одно и предчувствую, что это доставит мне большое удо­
вольствие. И в самом деле, я помню себя уже более 45 лет!..
Проследить эти 45 лет с самого начала — это все равно, что
вкратце пережить всю жизнь снова!.. В особенности приятно это
будет тогда, когда я дойду до эпохи своей самостоятельной жизни,
жизни взрослого человека, мужа и отца.
Итак, да здравствуют мои квартиры! Дай Бог с успехом до­
вести их до конца (т. е. до сего 1875 года). — В этом году, ко­
нечно, они не будут кончены, но во всяком случае, с тех пор как
они будут кончены, я поведу ежедневный журнал всего того, что
случилось в нашем семействе.

Так начал я свои записки в 1875 году. Обстоятельства сложи­
лись так, что мои квартиры не подвинулись вперед, и записки
до сего времени, т. е. до ноября месяца 1895 года, остались только
начатыми. Они с лишком 20 лет покоились в папке.
Нынешним летом (т. е. 1895 г.) у меня был сын Андрей2 и
гостил в Ярославле около двух недель. При разговоре со мною
он несколько раз просил меня возобновить записки. После отъезда
его я начал излагать мои воспоминания про жизнь свою в Елисаветграде, и на днях, т. е. 13 ноября (1895 г.) закончил их. Затем
я положил написать историю своего детства и юности. Разыскал
свои начатые записки в 1875 году, прочел их. . . и в результате
мне стало очень жалко переиначивать их начало; а потому я ре­
шил начало своих записок о детстве сохранить то же самое, и пе­
реписать их, а потом далее продолжать записки в том же виде и
в том же порядке.

Квартира первая
РОЖДЕНИЕ, МЛАДЕНЧЕСТВО И ОТРОЧЕСТВО,
ПРОВЕДЕННЫЕ В СЕМЕЙСТВЕ ОТЦА
(Московская Мариинская больница)
«Сретенского Сорока, Церкви Петра и Павла, что при боль­
нице для Бедных, Тысяча восемьсот двадцать пятого года Марта
пятнадцатого родился у штаб-лекаря Михаила Андреевича Досто­
евского сын Андрей. Молитвовал священник Василий Ильин, при
нем был дьячок Герасим Иванов, крещен того же месяца шестнад­
цатого. Восприемниками были: Московский купец Федор Тимо­
феев Нечаев3 и Московского Именитого Гражданина Александра
Алексеевича сына Куманина жена Александра Федорова4. Кре­
щение совершал священник Василий Ильин с причтом».
Вот что гласит моя метрика о водворении моем на первую
мою квартиру, в правом уличном флигеле Московской Мариинской
больницы. Год, месяц и число приведены с точностью в этой мет­
рике; к этому я могу прибавить только то, что 15 марта
1825 года приходилось в воскресенье. Следовательно, день моего
рождения было воскресенье, а крестин — понедельник, и при­
том, что в этот 1825 год 15 число марта было в воскресенье шес­
той недели Великого поста, то есть за две недели до Пасхи, кото­
рая тогда приходилась 29 марта.
Это, так сказать, официальные сведения о моем рождении.
В частности же могу присовокупить слышанное мною впоследст­
вии об обстоятельствах, его сопровождавших. Появления моего
на свет Божий вовсе не ожидали так скоро, как оно совершилось.
Это могло произойти или потому, что ошиблись в счете (что всего
вероятнее), или потому, что я действительно поторопился (как и
всегда во всем при своем живом характере), т. е. был несколько
недоношен, — каковая версия имеет подтверждение и в том, что
я в момент своего появления на свет был очень слаб, что заста­
вило окрестить меня на другой день, 16 марта, несмотря на при­
ходившийся понедельник (день тяжелый). Какие бы причины ни
были, но дело было в том, что знакомая акушерка, хотя и была
27

приглашена, но не была еще водворена в доме; отец тоже не ожи­
дал так скоро кризиса, продолжал спокойно выезжать к много­
численным своим больным. — Вот именно 15 марта и случилось то,
что отец был в отсутствии, когда мать мгновенно почувствовала
приближение родов; акушерка жила очень далеко, и мать чувст­
вовала, что уже некогда было посылать за ней. В таковом крити­
ческом положении к счастью мать вспомнила, что в больнице име­
ется доктор Гавриил Лукьянович Малахов, который по специаль­
ности был гинеколог и акушер, она сейчас же послала за ним, и
только что он явился, как и я появился на свет Божий. Когда
часа через полтора возвратился отец, то все было уже покончено
и тогда только послали за акушеркой.
Впоследствии, когда я уже начинал себя помнить и с нянюш­
кою совершал свои прогулки по больничному саду или лужку, то
няня Алена Фроловна5, встречая доктора Гавриила Лукьяновича
Малахова, кланялась ему и всегда говорила мне: «Смотри, вот
идет т в о й б а б у шк а ! » , и я никак не мог понять и сообразить,
почему он, мужчина, Гавриил Лукьянович Малахов, приходится
мне бабушкой, а не дедушкой.
После рождения каждый автобиограф, конечно, начинает ис­
торию своего младенчества с тех пор, как он начал чувствовать
и помнить, что он живет. Но я, прежде нежели обращусь к этому,
хочу сказать все то, что знаю о своих родителях, а также и вы­
рисовать ту, так сказать, среду, в которой я начал себя помнить.
Но, к сожалению, я очень мало знаю подробностей о своих роди­
телях. Вероятно, это произошло потому, что не только я остался
слишком юн после их смерти, но и старшие мои братья и сестры
тоже не могли быть допущены к серьезным разговорам с родите­
лями о их прошедшем. Впрочем, это относится только до сведений
об отце, о матери же я впоследствии мог собрать очень подробные
сведения от ее сестры, а моей тетки — Александры Федоровны Ка­
маниной.
Отец мой, Михаил Андреевич Достоевский, окончив свою об­
щественную деятельность, был коллежский советник и кавалер
трех орденов. Он был уроженец Каменец-Подольской губернии.
Фамилия Достоевских принадлежит к числу очень древних дво­
рянских фамилий, по крайней мере в родословной книге кн. Дол­
горукова 6 дворянская фамилия эта отнесена к существовавшим
ранее 1600 года литовским фамилиям7, однофамильцев же у нас
не имелось и не имеется. Я слышал, что и по настоящее время
в Каменец-Подольской губернии есть местечко Достоево, принад­
лежавшее когда-то нашим предкам 8. Из некоторых бумаг покой­
ного отца, случайно перешедших ко мне, видно, что отец моего
отца, т. е. мой дед Андрей, по батюшке, кажется, Михайлович,
был священник. Про мать же свою мой отец, сколько я могу
упомнить, отзывался с особенным уважением, представляя ее
женщиной не только умною, но и влиятельною в своем крае по
своему родству; девической фамилии ее, впрочем, я не знаю.
28

Так как дед мой непременно хотел, чтобы его сын, а мой отец,
пошел по его же стопам, т. е. сделался священником, и так как
отец мой не чувствовал к этой профессии призвания, то он, с со­
гласия и благословения матери своей, удалился из отеческого дома
в Москву, где и поступил в Московскую Медико-Хирургическую
Академию студентом. По окончании курса наук в Академии он
в 1812 году был командирован на службу лекарем первоначально
в Головинскую и Касимовскую военные госпитали, а затем в Бо­
родинский пехотный полк, где получил звание штаб-лекаря. Из
Бородинского полка был переведен ординатором в Московский
военный госпиталь в 1818 году. Затем был уволен из военной
службы и назначен лекарем в Московскую Мариинскую больницу
со званием штаб-лекаря в марте месяце 1821 года, где я и ро­
дился и где отец мой, покончив свою служебную деятельность
в 1837 году, прослужил все 25 л ет9. Из разговоров отца с матерью
я усвоил себе то, что у отца моего в Каменец-Подольской губер­
нии, кроме родителей его, остался брат, очень слабого здоровья,
и несколько сестер, что после окончания курса наук и, вообще,
сделавшись уже человеком и общественным деятелем, отец мой не­
однократно писал на родину и вызывал оставшихся родных на
отклик, и даже, как кажется, прибегал к печатным о себе объяв­
лениям, но никаких известий не получал от своих родных. В за­
ключение к сведениям об отце я могу добавить следующее: хотя,
как выше я высказал, дворянский род наш один из древних, но
или вследствие того, что отец мой, оставив родину, скрылся из
дома своих родителей, не имев при себе документов о своем про­
исхождении, или по другим каким причинам, он, дослужившись
до чина коллежского асессора и получив орден (что давало тогда
право на потомственное дворянство), зачислил себя и всех сыно­
вей к дворянству Московской губернии и записан в 3-ю часть ро­
дословной книги. Помню то, что когда ему говорили, зачем он
не хлопотал о доказательствах своего древнего дворянского про­
исхождения, то он с улыбкой отвечал, что он не принадлежит
к породе Г у с е й (басня Крылова «Гуси» тогда была в большой
моде). Но собственно-то он не хлопотал оттого, что это стоило бы
больших денег.
Теперь расскажу все, что я знаю о происхождении и родстве
моей матери.
Мать моя — Марья Федоровна, урожденная Нечаева. Родители
ее были купеческого звания. Отец ее Федор Тимофеевич Нечаев,
которого я еще помню в своем детстве как дорогого и любимого
баловника-дедушку, до 1812 года, т. е. до Отечественной войны,
был очень богатый человек и считался, т. е. имел тогдашнее зва­
ние именитого гражданина. Во время войны он потерял все свое
состояние, но, однако, не сделался банкротом, а уплатил все свои
долги до копейки. Помню как сквозь сон рассказы моей матери,
как она, бывши девочкой 12 лет, в сопровождении своего отца и
всего его семейства, выбралась из Москвы только за несколько
29

дней до занятия ее французами: как отец ее, собравши, сколько
мог, свои деньги, которые, как у коммерческого человека, находи­
лись в различных оборотах, вез их при себе; что все эти капиталы
были в бумажных деньгах (ассигнациях); что, проезжая вброд че­
рез какую-то речку, карета их чуть не утонула со всеми пасса­
жирами и лошадьми, и что они все спаслись каким-то чудом, вы­
прыгнувши или быв вытащенными из экипажа посторонними
людьми; что, вследствие того, что карета долгое время оставалась
в воде, все ассигнации до того промокли, что оказались вовсе
потерянными, что, приехав на место, они долгое время старались
сколь возможно отделять ассигнации друг от друга и просушивать
их на подушках, но что из этого ничего не вышло. Таким образом
весь наличный капитал деда был тоже потерян.
Так как в продолжение всего описания моей жизни я часто
буду упоминать о своих родных со стороны матери, то, чтобы
яснее показать это родство, я изображу его здесь в таблице.
Из таблицы этой видно, что дед моей матери, а мой прадед,
был Михаил Федорович Котельницкий (№ 1). Он принадлежал
к дворянскому роду, и в год замужества своей дочери Варвары Ми­
хайловны (моей бабушки), в 1795 году, был коллежским регистра­
тором и занимал должность корректора при Московской духовной
типографии *; по всей вероятности личность эта была недюжин­
ная. Это можно заключить из того, во-первых, что по должности
своей он должен был знать в совершенстве русский язык, и по
всем вероятиям находился в близких сношениях со всеми тогдаш­
ними литераторами (так как типографий тогда было немного),
а судя по времени, мог быть в сношениях и со знаменитым в то
время Новиковым. Во-вторых, косвенным образом об его развито­
сти можно заключить и из того, что своего сына, Василия Михай­
ловича, он повел так, что тот получил высшее образование и впо­
следствии был не только доктором, но и профессором Московского
университета по одной из кафедр медицинского факультета10.
К сведениям о прадеде моем могу присовокупить, что портрет
этой личности имеется у меня. Это изящная по отделке миниа­
тюра, рисованная на слоновой кости. Кстати сообщу здесь, как
приобретен мною этот портрет. В 1865 году, когда я был в Москве,
то тетка моя Александра Федоровна Куманина, не потерявшая
еще тогда совершенно памяти, повела меня в свою спальню и,
порывшись в своих комодах, вынула две миниатюры (вторая ми­
ниатюра была портретом моей бабушки Варвары Михайловны
(№ 4), которая тоже в настоящее время находится у меня) и ска­
зала: «Возьми это себе; это портреты моего дедушки и моей ма­
тери; передаю их тебе, потому что ты умеешь беречь и ценить
вещи, особенно относящиеся до своих родных...»
* Как эти сведения, так и некоторые другие, заимствованы мною из бумаг,
приобретенных во время хлопот по наследству от тетки моей Александры Фе­
доровны Куманиной.
30

Мой прадед с материнской стороны
Михаил Федорович Котельницкий (1).

Василий Михайлович Ко­
тельницкий (2) ; женат
на Надежде Андреевне,
бездетны (3).

Варвара
Михайловна
Котельницкая (4), моя
родная бабка, в заму­
жестве за Федором Ти­
мофеевичем
Нечаевым,
моим родным дедом (5).

Василий Анд­
реевич Тихоми­
ров (8), умер
холостым.

Михаил Федо­
рович Нечаев,
мой родной дя­
дя (15), умер
холостым.

Александра Федо­
ровна
Нечаева,
(16), моя родная
тетка; в замуже­
стве за Александ­
ром Алексеевичем
Куманиным (17),
бездетны.

NN Михайловна Котель­
ницкая (6), в замуже­
стве за Андреем Тихо­
мировым (7).

I

Настасья
Андре­
евна Тихомирова
(9), в замужестве
за Григорием Пав­
ловичем Масловичем (10).

Марья Федоровна
Нечаева, моя магь
(18); в замуже­
стве за Михаилом
Андреевичем Д о ­
стоевским,
мой
отец (19).

а) Екатерина Григорьевна Маслович, в замужестве за поляком NN
( 11) ;
б) Анна Григорьевна Маслович (12),
в замужестве за Петром Казан­
ским (13);
в) Мария Григорьевна Маслович (14),
осталась в девицах.*б)

5) Федор Тимофеевич Нечаев женился
на второй жене Ольге Яковлевне Анти­
повой (31); от этого брака:
а) Ольга Федоровна Нечаева (32), в за­
мужестве за Дмитрием Александрови­
чем Шер (33),
6) Екатерина Федоровна Нечаева (34),
в замужестве за Дмитрием Ивановичем
Ставровским (35).

а) Михаил Михайлович Достоевский,
мой брат (20),
б) Федор Михайлович Достоевский,
тоже (21),
в) Андрей
Михайлович
Достоев­
ский — я (22),
г) Николай Михайлович Достоев­
ский (23),
д) Варвара Михайловна Достоевская,
моя сестра (24), в замужестве за
Петром Андреевичем Карепиным (25),
е) Вера Михайловна Достоевская, се­
стра (26), в замужестве за Александ­
ром Павловичем Ивановым (27),
ж) Александра Михайловна Достоев­
ская (28), в замужестве 1-м за Ни­
колаем Ивановичем Голеновским (29)
и вторым браком за Владимиром
Дмитриевичем Шевяковым (30).
31

У Михаила Федоровича Котельницкого был сын Василий (№ 2),
как выше упомянуто — профессор Московского университета; он
был женат на Надежде Андреевне (№ 3), следовательно, Василий
Михайлович был родным дядей маменьки, а мне приходился де­
дом. Они были бездетны; личности эти я знал и очень хорошо
помню. Были дочери: Варвара Михайловна, моя бабка (№ 4), ко­
торая была в замужестве за купцом Федором Тимофеевичем Не­
чаевым (№ 5), моим дедом, которого я тоже помню, и NN Ми­
хайловна (№ 6) (кажется, Анна), которая была в замужестве за
Андреем Тихомировым (№ 7). Этих двух личностей я не застал и
не знаю, но застал и помню их детей: Василия Андреевича Ти­
хомирова (№ 8), двоюродного брата моей матери, и Настасью
Андреевну, по мужу Маслович (№ 9 и 10), двоюродную сестру
моей маменьки.
От брака Федора Тимофеевича с Варварой Михайловной (это
был первый брак Федора Тимофеевича) был один только сын Ми­
хаил Федорович (№ 15), оставшийся холостым, и две дочери:
Александра Федоровна (№ 16), в замужестве за Александром
Алексеевичем Куманиным (№ 17), т. е. моя тетка, и Марья Федо­
ровна (№ 18) — моя мать.
После смерти бабки моей Варвары Михайловны в 1813 г. дед
мой Федор Тимофеевич женился вторым браком на девице Ольге
Яковлевне Антиповой (№ 31) в 1814 году. От этого брака
было много детей, но в живых остались только две дочери —
Ольга Федоровна (№ 32), впоследствии замужем за Дмитрием
Александровичем Шер (№ 33), и Екатерина Федоровна (№ 34),
впоследствии в замужестве за Дмитрием Ивановичем Ставровским (№ 35).
Итак, во время моего малолетства у нас были следующие род­
ные со стороны матери: 1) отец ее Федор Тимофеевич Нечаев;
2) брат Михаил Федорович Нечаев; 3) сестра родная Александра
Федоровна Куманина и ее муж Александр Алексеевич Куманин;
4) мачеха Ольга Яковлевна Нечаева; 5) сестра единокровная
Ольга Федоровна; 6) таковая же Екатерина Федоровна; 7) родной
дядя Василий Михайлович Котельницкий и его жена Надеж­
да Андреевна; 8) сестра двоюродная Настасья Андреевна Мас­
лович и ее муж Григорий Павлович; 9) двоюродный брат Василий
Андреевич Тихомиров. Все эти личности были родственно
знакомы с нашим семейством и бывали в нашем доме, а потому
я почти обо всех их не раз буду еще упоминать в своих воспоми­
наниях.
Рассказавши все, что знаю об отце и матери, их происхожде­
нии и родстве, я должен сообщить то же самое и о нашем семей­
стве. Отец мой женился на моей матери в 1819 году. До рождения
моего у родителей моих было трое детей, следовательно, я был
четвертым. В 1820 году, октября 13, родился мой старший брат
Михаил11; 1821 года, октября 30, родился брат Федор; 1822 года,
декабря 5, родилась сестра Варвара. После меня у родителей
32

было еще четверо детей: а именно — сестры Вера 12 и Любовь ро­
дились 22 июля 1829 года близнятами; брат Николай13 родился
13 декабря 1831 года и сестра Александра, родившаяся 25 июля
1835 года.
Сестра Любочка жила, только несколько дней и скончалась;
и вообще эти две близнятки были очень слабы здоровьем и все
предполагали, что они будут недолговечны, а между тем, благо­
даря Бога, сестра Вера Михайловна и теперь (1895 г.) еще здрав­
ствует, достигнув седьмого десятка лет. Здесь я отмечу, кстати, то
обстоятельство, что смерть сестры Любочки я помню совершенно
ясно, хотя мне было тогда с небольшим четыре года. Помню очень
хорошо, как отвезли маленький гробик в коляске, в которой сидел
и я, и похоронили на Лазаревском кладбище, в ногах у бабушки
нашей Варвары Михайловны Нечаевой.
Все мы родились в правом (при выходе из двора) трехэтажном
каменном флигеле, состоящем при Московской Мариинской боль­
нице, исключая старшего брата Михаила, родившегося в здании
Военного госпиталя, где отец служил до марта 1821 года, брата
Федора, который родился в левом трехэтажном флигеле Москов­
ской Мариинской больницы, в котором отец первоначально имел
квартиру, и сестры Александры, которая родилась в нашей де­
ревне Даровой в Тульской губернии Каширского уезда.
Окончив, таким образом, описание лиц, окружавших мое мла­
денчество и мое детство, я невольно обращаюсь к местной обста­
новке и жилищу моего детства.
Квартира, занимаемая отцом во время моего рождения и мла­
денчества, как выше помянуто, была в правом (при выходе из
двора) каменном трехэтажном флигеле Московской Мариинской
больницы, в нижнем этаже. Сравнивая теперешние помещения
служащих лиц в казенных квартирах, невольно обратишь внима­
ние на то, что в старину давались эти помещения гораздо эконом­
нее. И в самом деле: отец наш, уже семейный человек, имевший
в то время 4—5 человек детей, пользуясь штаб-офицерским чином,
занимал квартиру, состоящую собственно из двух чистых комнат,
кроме передней и кухни. При входе из холодных сеней, как обык­
новенно бывает, помещалась передняя в одно окно (на чистый
двор). В задней части этой довольно глубокой передней отделя­
лось с помощью дощатой столярной перегородки, не доходящей
до потолка, полутемное помещение для детской. Далее следовал
зал — довольно поместительная комната о двух окнах на улицу
и трех на чистый двор. Потом гостиная в два окна на улицу, от
которой тоже столярною дощатою перегородкою отделялось полусветлое помещение для спальни родителей. Вот и вся квартира!
Впоследствии, уже в 30-х годах, когда семейство родителей еще
увеличилось, была прибавлена к этой квартире еще одна комната
с тремя окнами на задний двор, так что образовался и другой чер­
ный выход из квартиры, которого прежде не было. Кухня, до­
вольно большая, была расположена особо, через холодные, чи­
3

Заказ № 108

33

стые сени; в ней помещалась громадная русская печь и были уст­
роены полати; что же касается до кухонного очага с плитою, то
об нем и помину не было. Тогда умудрялись даже повара гото­
вить и без плиты вкусные и деликатные кушанья. В холодных,
чистых сенях, частью под парадною лестницею, была расположена
большая кладовая. Вот все помещение и удобства нашей квар­
тиры.
Обстановка квартиры тоже была очень скромная: передняя
с детской были окрашены темно-перловою клеевою краскою; зал —
желто-канареечным цветом, а гостиная со спальной темно-кобаль­
товым цветом. Обоев бумажных тогда еще в употреблении не
было. Три голландские печи были громадных размеров и сложены
из так называемого ленточного изразца (с синими каемками).
Обмеблировка была тоже очень простая. В зале стояли два лом­
берных стола (между окнами), хотя в карты у нас в доме ни­
когда не игрывали. Помню, что такое беззаконие у нас случилось
на моей памяти раза два, в дни именин моего отца. Далее поме­
щался обеденный стол на средине залы и дюжины полторы
стульев березового дерева под светлою политурою и с мягкими
подушками из зеленого сафьяна (клеенки для обивки мебели
тогда еще не было. Обивали же мебель или сафьяном или воло­
сяной материей). В гостиной помещался диван, несколько кре­
сел, туалет маменьки, шифоньер и книжный шкаф. В спальне же
размещались кровати родителей, рукомойник и два громадных
сундука с гардеробом маменьки. Я сказал, что стулья и кресла
были с мягкими подушками, но это вовсе не значит, что они были
с пружинами, совсем нет — тогда пружин еще не знали. Подушки
же у стульев, кресел и диванов набивались просто чистым воло­
сом, отчего при долгом употреблении на мебели этой образовыва­
лись впадины. Стулья и кресла, по тогдашней моде, были громад­
ных размеров, так что ежели сдвинуть два кресла, то на них легко
мог улечься взрослый человек. Что же касается до диванов, то лю­
бой из них мог служить двухспальной кроватью. Вследствие этого,
сидя на стульях, креслах или диванах, никоим образом нельзя
было облокотиться на спинку, а надо было всегда сидеть как
с проглоченным аршином. Гардин на окнах и портьер на дверях,
конечно, не было; на окнах же были прилажены простые белые
коленкоровые шторы без всяких украшений.
Ясное дело, что при такой небольшой квартире не все члены
семейства имели удобное помещение. В полутемной детской, кото­
рая расположена была в заду передней, помещались только стар­
шие братья. Сестра Варя спала ночью в гостиной на диване. Что
же касается до меня, а позднее до сестры Верочки, то мы, как
младенцы, спали в люльках в спальне родителей. Няня же и кор­
милицы спали в темной комнатке, имевшейся при спальне роди­
телей. Упомянув о кормилицах, я должен отметить, что маменька
сама кормила только первого ребенка, т. е. старшего брата Мишу.
Всех же остальных кормили кормилицы, — потому что, верно, и
34

тогда уже была обозначена у маменьки слабогрудость, впослед­
ствии обратившаяся в чахотку.
Говоря о нашем семействе, я не могу не упомянуть об лично­
сти, которая входила в него всею своею жизнью, всеми своими ин­
тересами. Это была няня, Алена Фроловна. Алена Фроловна была,
действительно, замечательная личность, и как я начинаю себя по­
мнить, не только была в уважении у родителей моих, но даже
считалась как бы членом нашего дома, нашей семьи. Она не
была нашею крепостною, но была московская мещанка, и званием
этим очень гордилась, говоря, что она не из простых. Поступила
она к нам в няни еще к сестре Вареньке, следовательно до моего
рождения, и потом вынянчила всех нас. Нянчить или смотреть за
нами она начинала не со дня нашего рождения, но с отнятием
нас от груди от кормилицы. Меня Алена Фроловна считала по­
чему-то первым и настоящим своим пестуном, игнорируя в этом
отношении сестру Варю, и это служило предметом частых наших
детских споров. С того времени, как я начинаю ее помнить, ей
было уже лет под пятьдесят. Она была для женщины довольно
высокого роста и притом очень толста, так что живот ее почти
висел до колен. Ела она страшно много, но только два раза в день;
чай же пила без хлеба вприкуску. Кроме обязанности няни, и то
только чистой няни, так как стирка детского белья ею не произво­
дилась, она занимала еще обязанность ключницы, которую при­
няла на себя добровольно и постепенно, чтобы помочь маменьке
по хозяйству. Она заведывала кладовою и отчасти погребом, вы­
давая кухарке всю провизию, а также и всеми закусками и десер­
том. Мы все называли ее нянюшкою и говорили ей «ты», но зато
и она всем нам говорила тоже «ты» не только во время нашего
детства, но и впоследствии, когда мы были уже совершенно взрос­
лыми. Отец и мать называли ее всегда Аленой Фроловной, а она
их (единственная из прислуг) называла по имени и отчеству, т. е.
Михаилом Андреевичем и Марией Федоровной. Все же прочие
прислуги называли их барином и барыней. Алена Фроловна как
поступила в дом наш на жалованье в 5 рублей ассигнациями
(ныне 1 р. 43 к.), так и оставила наше семейство после смерти
родителей, прожив более 15 лет, получая то же жалованье. Но,
впрочем, собственно говоря, она не получала его, говоря, что
у родителей оно будет сохраннее; и зато после смерти их опека
должна была уплатить Алене Фроловне до 200 рублей серебром.
Она была девицей и называла себя «Христовой невестой». Ни­
когда и никто не помнил, чтобы она засиживалась в кухне, объ­
ясняя это тем, что в кухне бывают различные разговоры, которые
ей, как девице, слушать непристойно. Родители улыбались, слу­
шая это, но сами были очень довольны такими поступками Алены
Фроловны. Обедала и ужинала она всегда в детской, куда ей
приносили все кушанья прямо со стола нашего.
Мы, дети, допускались к общему столу с тех пор, когда на­
чинали уметь есть сами, без посторонней помощи, т. е. владеть
3*

35

ложкою, вилкою и ножом. До приобретения же этих способностей
мы обедали постоянно с нянюшкою в детской; но чтобы она не
обкормила нас, маменька сама накладывала на тарелку для нас
кушанье, сколько каждому было нужно, что всегда возмущало
няню. Обучение и наставления ее по искусству владеть столовыми
инструментами вероятно были успешны, потому что между 3—4 го­
дами я помню себя за общим столом, хотя и на высоком стуле,
но обедающим без всякой посторонней помощи. Постов Алена Фро­
ловна очень строго не придерживалась, говоря, что она человек
подневольный и что с нее за это не взыщется, но зато она почи­
тала страшным грехом есть что-нибудь без хлеба. По ее мнению,
только кашу, и то гречневую, да пироги можно есть без хлеба;
но при этом прибавляла, что греха большого не будет, ежели
ошибкою поешь каши и пирога с хлебом. «Ты, батюшка, откуси
сперва хлебца, а потом возьми в рот кушанье.. . так Бог велел!» —
это было всегдашнее ее поучение. Помню, что я, бывши уже по­
чти готовым к общему столу, евши суп или щи, заявил ей свое
мнение, что я покрошу хлеб в суп и буду так есть. На это она
сказала: «Ты покрошить-то покроши, оно вкусно будет; а в ручку то все-таки возьми хлеба и употребляй как всегда, а то грешно
будет, значит, ты пренебрегаешь хлебом...»
Одну слабость имела нянюшка и эта слабость была причиною
еженедельных трат ее на целый пятачок! .. Она нюхала табак.
К ней, я помню, всякую неделю, в один и тот же день, ходил та­
бачник, у которого она приобретала недельный запас табаку. Та­
бачник этот, как теперь помню, был очень невзрачный и неопрят­
ный старикашка, но, производя у него покупку, няня всегда всту­
пала с ним в разговоры, и это послужило поводом к тому, что па­
пенька в шутку называл его женихом Фроловны. «Тьфу, Господи
прости! — возражала она на это. — Мой жених — Христос, царь не­
бесный, а не какой-нибудь табачник!» Но, впрочем, за эту шутку
няня на папеньку не сердилась, и он продолжал называть та­
бачника женихом ее.
Как теперь помню один эпизод, случившийся по этому поводу:
как-то я бегал в зале и, кажется, мешал отцу заниматься, и он
спросил: «Да где же Фроловна?.. Пускай возьмет Андрюшу».—
«Да к ним жених-с пришел»,— ответила ему горничная. В это
время вошла в залу няня и слышала последние слова горничной.
Ничего не сказав, увела меня няня в детскую и была очень рас­
сержена. Наконец вечером явилась к маменьке и объявила сле­
дующий ультиматум: «Или меня рассчитайте, или горничную,
я вместе с ней не могу жить у вас». Это наделало больших хло­
пот маменьке; однако, ей удалось заставить горничную в тот же
день попросить прощения у нянюшки. Та, как добрая и хорошая
девушка, сказавшая пагубное выражение не с целью обиды, ис­
полнила желание маменьки и попросила прощения. Долго ничего
не говорила нянюшка на все извинения горничной, но, наконец,
начала читать ей нотацию, продолжавшуюся чуть ли не полчаса,
36

и в конце концов смилостивилась и простила; причем они обе по­
целовались, и мир не был нарушен.
Со двора, т. е. в гости, Фроловна почти не ходила. Раз в год
или в полтора года она получала известие о приезде в Москву
родной сестры своей Натальи Фроловны, которая была монахиней
в Коломенском женском монастыре и во время приездов своих
в Москву останавливалась в каком-нибудь московском монастыре.
Тогда нянюшка с раннего утра наряжалась и ехала к сестре в го­
сти на целый день до вечера, и маменька в то время бывала (как
говаривала сама) как бы без рук. Через несколько дней сестра
отплачивала няне визит, также проводя целый день в нашем
доме. И этим и кончались все выезды и приемы нашей Алены Фро­
ловны. Одевалась Фроловна всегда очень чисто и ежедневно
была в белых кисейных чепцах и тюлевых нагрудниках. Отли­
чались эти чепцы громадными оборками; бывало, как она идет
несколько скорее обыкновенного, то оборки эти так и поднима­
ются вверх.
Время от времени с няней по ночам случались оказии, — она
во сне начинала кричать. Не знаю, как и выразиться, — это не
был крик, а был какой-то неистовый вой. И тогда-то отец должен
был сам вставать с постели и насилу-насилу удавалось ему при­
вести в сознание Фроловну. На другой день всегда бывало отец
спрашивает: «Что это опять случилось с тобою ночью, Фро­
ловна?»— «Да что, Михайло Андреевич, опять домовой душил,
такой страшный, с рогами» и т. д. — «Да ты бы, Фроловна, по­
меньше ела за ужином», — говорил папенька.— «Пробовала, по
вашему совету, батюшка, — отвечала она, — да еще хуж е... все
цыгане снятся, и всю ночь не спится.. . более все ходишь».— «Ну,
уж как себе хочешь, — отвечал папенька, — но предупреждаю тебя,
ежели опять ты завоешь, я велю выпустить из тебя фунта три
крови!» — И, действительно, почти ежегодно ей кидали кровь, и
день, в который это совершалось, был самым постным для Фро­
ловны днем, потому что в этот день сам папенька следил за пита­
нием Фроловны, и после этого она всегда говаривала, что о н а
и с ч е з а е т , желая высказать этим, что она похудела и отощала.
Выражение это впоследствии сделалось обычным ее ответом на
вопрос о здоровье. «Что, Фроловна, как поживаешь?» — спросит
ее кто-нибудь из гостей. — «Да что, батюшка (или матушка),—
отвечала она всегда, — совсем исчезаю!» — И при этом начинала
смеяться, колыхаясь всем своим грузным телом.
Я описал как умел личность Фроловны, которая занимала вид­
ное место в нашем семействе во время нашего детства; о дальней­
шей судьбе ее расскажу впоследствии в своем месте; а теперь,
кстати, скажу и о нашей прочей прислуге, чтобы впоследствии
(в этом описании) обращаться с ними как с лицами, вполне зна­
комыми.
Собственно в доме у нас, кроме нянюшки и кормилицы, ежели
время совпадало с кормлением кого-нибудь из новорожденных,
37

были только одни прислуги — горничные. Они были наемные, но
жили у нас очень по долгому времени; из них одну я помню хорошо,
это Веру; она жила у нас несколько лет, лета два ездила с нами
в деревню и вообще очень обжилась у нас; но, увы, в конце концов
отошла от нас со скандалом, о котором расскажу тоже в своем
месте. Теперь же скажу только, что она была дочь хорошего сто­
ляра, который с женою своею, как говорится, души не слышали
в своей Верочке. После же нее наемных горничных у нас более
не было, потому что маменька взяла из деревни трех сирот де­
вочек, которые исполняли все обязанности горничных, двух из них
я помню — это Ариша и Катя. Первая, т. е. Ариша, впоследствии
Арина Архиповна, была очень скромная девочка, постоянно сидев­
шая за пяльцами или другою какою работою. Вторая же, Катя,
была огонь-девчонка. Об них, однако, упомяну впоследствии.
Кухонную нашу прислугу составляли четыре личности,
а именно: а) кучер Давид Савельев, или, как его называли, Давид;
он был, собственно, прислугою отца. Кроме своей четверки лоша­
дей Давид ничего не знал и не имел более никаких занятий; да,
впрочем, выездов было много, а потому и работы ему было до­
статочно; он был крепостным еще до женитьбы отца и жил у нас
бессменно по день смерти папеньки, а потом числился дворовым
при нашей деревне, к которой впрочем не принадлежал родом.
Личность эту папенька особенно любил и уважал против прочей
кухонной прислуги; б) лакей Федор Савельев, брат кучера. Я не
понимаю, почему он назывался лакеем. По самому расположению
нашей квартиры он не мог быть в горницах и исполнять лакейских
обязанностей. Он скорее мог называться дворником, и обязанно­
сти его состояли в том, чтобы наколоть дров, разнести их по печ­
кам и наблюдать за самою топкою печей; наносить воды, которая,
собственно для чая, была ежедневно им приносима в количестве
двух ведер с фонтана от Сухаревой башни. Это по-московскому
хотя и считалось близко, но, собственно, была даль порядочная
(от Божедомки, где Московская Мариинская больница, до Суха­
ревой башни по плану города не менее 2 верст, следовательно,
в два конца 4 версты). И только изредка, в том случае, когда ма­
менька выходила одна пешком в город, Федор облекался в ливрею
и трехугольную шляпу, сопровождал ее, шествуя гордо несколько
шагов сзади. Или когда маменька выезжала одна, без отца, то
Федор, тоже в ливрее, стоял на запятках экипажа. Это было не­
пременным условием тогдашнего московского этикета.
Обе эти личности как кучер Давид, так и Федор, были род­
ными братьями и были малороссами. Не знаю, как они сделались
крепостными отца, но знаю только, что это было еще до женитьбы
его. Но ведь в то время крепостных можно было приобретать и
без земли. К счастью, они были бобылями и никогда не вспоми­
нали и не жалели о своей родине; в) кухарка Анна. Обязанности
ее ясны по самому названию ее профессии. Она тоже была кре­
постною с давних пор, т. е. еще до покупки деревни, и была от­
38

личная кухарка и уже истинно могла заменять повара; г) прачка
Василиса. Обязанности ее состояли в том, чтобы каждую неделю
первые три дня стоять за корытом, а последние три дня за ката­
нием и утюгом. Василиса тоже была крепостная, но впоследствии
скрылась, или говоря проще — сбежала. Этот побег был чувстви­
телен для родителей моих не столько в материальном отношении,
сколько в нравственном, потому что бросал тень на худое житье
у нас крепостным людям, между тем как жизнь у нас для них
была очень хороша. Но, впрочем, в тогдашнее время, когда кре­
постных приобретали без земли, подобные побеги случались не
редко, что объяснялось, конечно, для некоторых личностей, тос­
кою породине.
Описав весь штат прислуги, бывшей в доме родителей, я не
могу удержаться, чтобы не сопоставить потребностей жизни преж­
ней (в начале 30-х годов) с моею жизнью в начале 70-х годов.
Семейство отца, по крайней мере до 30-х годов, было не более се­
мейства моего, жил он тоже не лучше и не роскошнее, чем я,
а должен был держать с е м е р ы х прислуг, а впоследствии и бо­
лее; тогда как у меня не было их никогда более трех, да и трито прислуги бывали тогда, когда бывали грудные дети; проживал
же отец, по-видимому, менее, чем проживаю я! Этим сопоставле­
нием объясняется, во-первых, потребность прежних времен иметь
большое количество прислуги, а во-вторых, дешевое содержание
ее.
Знакомые наши, т. е. знакомые моих родителей, были очень не­
многочисленны, некоторые из них были знакомы только на покло­
нах, а другие были знакомы и по домам. Все служащие в Москов­
ской Мариинской больнице были, конечно, нам знакомы, — с них
я и начну.
Из них припоминаю Кузьму Алексеевича Щировского, это был
старейший врач в больнице, ему было тогда лет под 70, и он уже
более 35 лет состоял на службе. Он бывал у нас только по утрам,
а в именины отца вечером, но зато его семья женского пола
часто бывала у маменьки; она состояла из жены его Аграфены
Степановны, свояченицы Марьи Степановны и пожилой уже до­
чери Лизаветы Кузьминичны. Эти три личности очень часто бы­
вали у маменьки по утрам на чашку кофе; придут, бывало, часу
в 11 утра и просидят до 1 часу. Предметами разговора были цены
на говядину, телятину, рафинад и т. п., а далее про ситцы и дру­
гие материи и про покрой платьев. В то старое патриархальное
время дамы среднего состояния и даже высшего, но не значи­
тельно богатые, шили и кроили все платья, даже и дорогие шел­
ковые, визитные, — своими собственными руками, а швейных ма­
шин не было и в помине. Выдавать же платье на пошитье порт­
нихам считалось даже зазорным. Я всегда, бывало, присутствовал
при этих разговорах, и они крепко запали мне в память. Ма­
менька в свою очередь часто хаживала на такую же чашку кофе
к Щировским и каждый раз брала меня с собою. Прием и беседы
39

были те же самые. Лизавете Кузьминичне было уже лет под 40 и
она нюхала табак.
Священник при больнице — Иоанн Баршев. Сам отец Иоанн
бывал у нас только официально со Святом, что же касается до
супруги его, то она изредка бывала у маменьки и маменька у нее.
Имени и отчества ее не помню, потому что маменька, да и все про­
чие знакомые постоянно называли ее, как жену священника, «ма­
тушкой». У этого отца Иоанна были два сына — Сергей Иванович
и Яков Иванович Баршевы. Они после блестяще оконченного
курса в Московском университете были оба посланы на казенный
счет за границу и, возвратившись в Москву, к отцу своему, были
у нас с визитом. Я чуть помню этот их визит, но очень помню^
что папенька говаривал после их посещения: «Ежели бы мне, не
говорю уже дождаться, но быть только уверенным, что мои сы­
новья так же хорошо пойдут, как Баршевы, то я бы умер по­
койно!» Эти слова папеньки у меня сильно врезались в память.
Впоследствии эти Баршевы были известные профессора в Петер­
бургском и Московском университетах по кафедре уголовного
права. Между студентами-юристами 40 и 60-х годов сохранилось
предание, что московский Баршев (Сергей Иванович) в одной из
своих лекций всенепременнейше говорил фразу: «Россия на по­
прище уголовной юриспруденции породила и воспитала два
цветка: это брата Яшу в Петербурге и меня в Москве». Пе­
тербургский же Баршев (Яков Иванович) в свою очередь го­
ворил: «Россия на поприще уголовной юриспруденции породила
и воспитала два цветка — это брата Сережу в Москве и меня
в Петербурге». Так их и окрестили: братом Сережей и братом
Яшей.
Часто бывал у нас Федор Антонович Маркус с женою его Ан­
ной Григорьевной. Он был экономом, и квартира его была в том
же каменном флигеле, как раз над нашею квартирою и такого же
самого расположения. Это был родной брат Михаила Антоновича
Маркуса, известного впоследствии лейб-медика. Как ближайший
сосед наш, он хаживал к нам и часто проводил вечера, разгова­
ривая с папенькой и маменькой. Говорил он отлично, и я, бывало,
уставлю на него глаза, только и смотрю, как он говорит, и слу­
шаю его. Вообще он оставил в моем детстве самое отрадное впе­
чатление. Когда умерла маменька, то Федор Антонович, по
просьбе отца, был главным распорядителем похорон, и после по­
хорон почти ежедневно навещал папеньку, развлекая его своими
разговорами, и в это время еще больше сблизился с нами. Когда
отец после смерти маменьки, подав в отставку, уехал в деревню,
то Федор Антонович Маркус неоднократно брал меня из пансиона
Чермака к себе на праздники 14.
Упомяну еще об Аркадии Алексеевиче А л ь ф о н с к о м и жене
его Екатерине Алексеевне, рожденной Гарднер. Этих двух лиц
я помню чуть-чуть: потому что они оставили больницу чуть ли
не в конце 20-х годов. Екатерина Алексеевна Альфонская была
40

настоящим другом моей маменьки, и по рассказам последней, они
чуть не ежедневно видались. Эта Екатерина Алексеевна умерла и
Альфонский женился на 2-й жене, какой-то знатной барыне. Ар­
кадий Алексеевич Альфонский из больницы перешел в профессора
Московского университета по медицинскому факультету и был впо­
следствии деканом факультета. Замечательно, что маменька похо­
ронена возле бывшего своего друга Екатерины Алексеевны на
Лазаревском кладбище.
В дополнение к сообщенному мною о наших родных со стороны
матери я расскажу про них в отдельности о каждом как о наших
гостях.
Первое место между ними, конечно, занимает дедушка Федор
Тимофеевич Нечаев. В то время, когда я начал его помнить, это
был уже старичок лет 65. Первым браком он женился июля 29
числа 1795 года на нашей бабушке Варваре Михайловне, и после
смерти ее (8 июня 1813 года) дедушка женился второй раз 18 мая
1814 года на Ольге Яковлевне Антиповой. Сперва дедушка с же­
ною и семейством жили в наемной квартире где-то на Басманной
улице, но впоследствии переселились к старшему зятю Алексан­
дру Алексеевичу Куманину. Это переселение состоялось после вы­
хода в замужество моей матери, так что маменька выходила за­
муж еще из дома отца своего, а не из дома Куманиных. Дедушка
всякую неделю приходил к нам к обеду и, кажется, всегда в один
и тот же день, ежели не ошибаюсь, в четверг. По праздникам же
он всегда обедал у старшего зятя своего Куманина. В этот день
мы, дети, еще задолго до прихода его, беспрестанно выглядывали
в окно, и как только бывало завидим идущего с палочкою де­
душку, то поднимался такой крик, что хоть образа выноси из
дома... Но вот он входит в переднюю, тихонько раздевается...
Маменька встречает его, и он, перецеловав всех нас, оделяет нас
гостинцами; а потом садится в гостиной и ведет разговор с ма­
менькой. Он постоянно носил коричневый сюртук (и другого кос­
тюма его я не помню), в петличке которого висела медаль на ан­
нинской ленте, с надписью: «Не нам, не нам, а и м е н и т в о ­
ему». Это все, что осталось у него после 1812 года! Через не­
сколько времени возвращается с практики папенька, любовно и
радушно здоровается с тестем, и мы садимся за обед, который
в этот день у нас бывал несколько изысканнее, хотя, впрочем,
к слову сказать, обеды у нас всегда были сытными и вкусными.
После обеда дедушка, посидев недолго, собирался домой и уходил,
и мы не видели его до следующего четверга. Я не помню никогда,
чтобы дедушка бывал у нас вместе с женой своей Ольгой Яковлев­
ной. Вероятно, он чувствовал, что маменька не слишком была рас­
положена к своей мачехе, а может быть, и потому, чтобы предо­
ставить себе возможность поговорить с глазу на глаз со своей
дочерью... Таковые посещения деда продолжались аккуратно до
начала 1832 года, когда он слег в постель. Он долгое уже время
страдал грудною водянкой и в начале 1832 года скончался. По­
41

мню, что маменька несколько дней сряду не ночевала дома,, а была
у одра умирающего отца. Наконец, в один день утром приезжает
маменька домой вся в слезах и сообщает нам, что у нас нет более
дедушки и что он скончался. Похороны были пышные, из дома Ка­
маниных. Мне сшили черную рубашечку с плерезами, и я был на
одной из панихид. Это был первый покойник, которого я видел
вблизи в своем семилетием возрасте. Правда, я видел умершую
сестру Любочку, но это было в 1828 году, и тогда я меньше по­
нимал.
Про второго из родственников я сообщу о дяде Михаиле Фе­
доровиче Нечаеве. Он был одним годом моложе моей маменьки,
следовательно, вероятно родился в 1801 или в 1802 г.15 Маменька
рассказывала, что они в детстве с братом были очень дружны.
Эта дружба сохранилась и впоследствии. Он приходил к нам по­
стоянно по воскресеньям, потому что в будние дни был занят,
служа главным приказчиком в одном богатом суконном магазине
и получая очень хорошее содержание. Его приход тоже бывал ра­
достью для нас, детей, и большею частью сопровождался малень­
ким домашним концертом. Дело в том, что маменька порядочно
играла на гитаре, дядя же Михаил Федорович играл на гитаре
артистически, и одна из его гитар всегда находилась у нас. И вот,
бывало, после обеда маменька брала свою гитару, а дядя — свою,
и начиналась игра. Сперва разыгрывались серьезные вещи по но­
там, впоследствии переходили на заунывные мелодии, а в конце
концов игрались веселые песни, причем дядя иногда подтягивал
голосом... И было весело, и очень весело. Папенька тоже всегда
был очень радушен с дядей, хотя и негодовал на него, в особенно­
сти в последнее время, за то, что дядя стал покучивать и много
пить, в чем, кажется, папенька и выговаривал ему неоднократно.
Но все это было ничто, и дядя всегда был нашим дорогим гостем.
Как вдруг случился казус, вследствие которого дядя вовсе пере­
стал бывать у нас. Казусу этому я частью был сам свидетелем,
а частью в подробностях слышал, когда был уже взрослым, от те­
тушки Александры Федоровны. Вот в чем было дело. У нас жила
горничная Вера, о которой я уже упоминал выше; она была очень
красивая молодая девушка, и дядя Михаил Федорович завел
с нею шашни, а она, как оказалось, этому не противилась. Ма­
менька давно замечала что-то неладное и наконец была свидетель­
ницею передачи из рук в руки записки. Маменька вырвала от
Веры записку, в которой назначалось свидание... Родители при­
гласили дядю в гостиную, а я остался в зале. В гостиной, по
словам тетушки, произошло следующее: маменька стала выгова­
ривать брату, что он решился в семейном доме своей сестры де­
лать скандал с ее прислугой, и проч., и проч; а дядя, долго не
рассуждая, обозвал ее дурой. За это разгоряченный отец ударил
дядю, кажется, по лицу. Растворилась дверь гостиной, и дядя,
весь красный и взволнованный, вышел из нашего дома и больше
не появлялся в нем. Это было в 1834 году. Конечно, отец нехо­
42

рошо поступил, ударив дядю, он должен был помнить, что сказал
дерзость его жене не кто иной, как ее родной брат. Но дело было
сделано, и дядя у нас более не бывал. Но и то правда, что подоб­
ный поступок и теперь бы показался неприглядным, но 60 лет
с лишком тому назад он был из рук вон скандальным. Конечно,
горничная Вера была в тот же день рассчитана и от нас уво­
лена. Чтобы покончить рассказ о дяде, скажу здесь, что после
похорон маменьки, когда он бывал у нас на панихидах, я увидал
дядю уже в 1838 году, когда он раза два или три приезжал от
тетки в пансион Чермака, чтобы взять меня на какой-нибудь
праздник. При этом замечу, что дядя жил тогда у дяди Алексан­
дра Алексеевича, занимая одну комнатку в верхнем этаже дома,
и что в этой же комнатке я имел свой ночлег в редкие пребыва­
ния свои у тетки. Пагубную страсть свою к вину дядя не только
не оставил, но даже усиливал, от чего преждевременно и скон­
чался в рождественские праздники с 1838 на 1839 год 16, когда и
я на праздниках находился у дяди. Похороны были довольно
скромные, но из дома дяди.
Изредка, раза два в месяц, скромная улица Божедомки огла­
шалась криком форейтора: «Пади! Пади! Пади!..», и в чистый
двор Мариинской больницы въезжала двухместная карета цугом
в четыре лошади и с лакеем на запятках и останавливалась около
крыльца нашей квартиры; это приезжали тетенька Александра
Федоровна и бабенька Ольга Яковлевна.
Об них я теперь поведу свою речь. Не было случая, как я
запомню, чтобы тетенька приехала к нам одна, без сопровождения
бабушки Ольги Яковлевны, так что, если бы сестры и хотели по­
говорить с собою по душам с глазу на глаз, то не могли, ввиду
присутствия третьего лица, несимпатичного, кажется, обеим им.
Начну с тетеньки. Тетенька Александра Федоровна Куманина
была родною сестрою моей маменьки и, родившись 15 апреля
1796 года, была только четырьмя годами старше моей маменьки.
Она вышла замуж за Александра Алексеевича Куманина 15 мая
1813 г., т. е. еще тогда, когда жива была ее мать, моя бабушка
Варвара Михайловна Нечаева (которая, впрочем, умерла через
несколько дней после свадьбы тетушки, а именно 8 июня
1813 года). Хотя я сказал, что тетенька Александра Федоровна
была только четырьмя годами старше маменьки, но должен при­
бавить, что моя маменька считала свою сестру более за мать, чем
за сестру, она любила и уважала ее донельзя, и эту свою любовь
умела вселить и во всех нас. Тетенька Александра Федоровна
была крестною матерью всех нас детей без исключения. В детстве
своем я любил бессознательно тетеньку, а впоследствии, когда
сделался взрослым, я благоговел перед этою личностью, удив­
лялся ее истинно великому практическому уму и уважал и любил
ее как мать. Я буду часто и много раз говорить о тетеньке в даль­
нейших своих воспоминаниях, а теперь только прибавлю, что и
в младенчестве и детстве нашем приезд тетки был особенно ра­
43

достным, потому что сопровождался привозом гостинцев в виде
различных фруктов, смотря по сезону.
Про бабушку Ольгу Яковлевну могу сообщить, что она вышла
замуж за моего деда (женившегося вторым браком) 18 мая
1814 года, т. е. уже тогда, когда тетенька была замужем за Ка­
маниным. Следовательно, маменька была тогда девочкою 14-ти
лет и пять лет с лишком до своего замужества с моим отцом про­
живала под надзором своей мачехи. Они жили тогда на Новой
Басманной улице, в приходе Петра и Павла, но впоследствии, уже
после выхода замуж моей маменьки, переехали на жительство
к Александру Алексеевичу Куманину. Про бабушку я сообщу те­
перь только то, что она при всяком свидании умела или взглядом,
или словом сделать какое-нибудь замечание, нелюбезное к нам,
детям. Впоследствии же я слышал, да и сам убедился, что эта
женщина была хитра и без сомнения умна, но с умом, направлен­
ным не на одно доброе. Не знаю, как при деде, но по смерти деда
бабушка заведовала хозяйством всего жившего на большую ногу
куманинского дома, т. е. она заведовала закупкою всех запасов
для стола и десерта, заведовала погребом; одним словом, была
тем, кем в больших домах бывают экономки.
Симпатичного дядю Александра Алексеевича Куманина, мужа
родной тетки Александры Федоровны я помню с самого раннего
своего младенчества, когда он бывал у нас очень часто совер­
шенно по-родственному. Но вдруг посещения его прекратились.
Дело в том, что по какому-то незначительному случаю мой отец
и дядя наговорили друг другу колкостей и окончательно разо­
шлись. Первоначально, по рассказам маменьки и тетки, они жили
душа в душу. Папенька был домашним врачом семейства Кама­
ниных и Нечаевых, живших уже тогда в верхнем этаже куманин­
ского дома. При одной очень опасной болезни дяди, сей последний
ни к кому более не обратился за советом, как к отцу, и папеньке
удалось поставить его на ноги. Братья Куманины (их было двое —
Константин Алексеевич и Валентин Алексеевич, и оба, кстати
сказать, были московскими городскими головами) и все осталь­
ные родные покачивали головами по поводу такой доверчивости
Александра Алексеевича Куманина к своему свояку-доктору; но
зато после того как отцу удалось окончательно излечить очень
серьезную болезнь дяди, папенька приобрел большую практику
у московского купечества и сделался домашним врачом у обоих
Куманиных. И после подобной приязни — свояки совершенно ра­
зошлись. Оба они были слишком горды и честолюбивы, и ни один
из них не хотел сделать первого шага к примирению. Папенька
перестал лечить в доме своего свояка Куманина, хотя и ездил попрежнему наверх к Нечаевым, т. е. к своему тестю. Так продол­
жалось до начала 1832 года, т. е. до смерти деда Федора Тимо­
феевича. Он, бывши уже в агонии, увидев у своего одра обоих
зятьев, соединил их руки и просил исполнить его предсмертное
желание — позабыть взаимные обиды и быть по-прежнему в дру­
44

жеских отношениях. Зятья обещались исполнить это желание, по­
жали друг другу руки и поцеловались; тогда дедушка плюнул,
велел одной из дочерей растереть ногою этот плевок и сказал:
«Пусть так же разотрется и уничтожится ваша ничтожная вра­
жда, как растерт и уничтожен этот плевок вашего умирающего
отца!» Причем обе жены примирившихся плакали навзрыд. Этот
эпизод был мною неоднократно слышан как от маменьки, так и
от тетки. Свояки примирились и по официальным дням бывали
друг у друга, но прежней дружбы и симпатии в их отношениях уже
не существовало. Дядя начал часто бывать у нас, но всегда как-то
бывал по утрам, когда отец мой бывал в разъездах по больным
(«на практике», как мы говорили). Бывало, приедет или придет
(чаще приходил пешком) и усядется на диване, и на вопрос ма­
меньки: «Чем угощать вас, братец?» — всегда говаривал: «Велите
подать мне сахарной воды, сестрица». И вот подавали графин
с водой, стакан и сахарницу, и он, положив в стакан 3—4 куска
сахару, наливал себе холодной воды, и когда сахар растаивал,
то маленькою ложечкою он выпивал весь стакан, которого ему до­
ставало на час или на полтора. Во время своего визита он не пе­
реставал разговаривать с маменькою очень дружелюбно и, поси­
дев часа два, уходил от нас до следующего посещения, которые
обыкновенно бывали ежемесячно, а иногда и чаще. Об этой свет­
лой и во всех отношениях уважаемой личности я буду упоминать
еще не раз в последующих своих воспоминаниях. Теперь же за­
кончу тем, что дядя Александр Алексеевич сделал очень много
добра нашему семейству, а по смерти папеньки он приютил нас
пятерых сирот (два старших брата были уже в Петербурге) и
сделался навеки нашим благодетелем, в особенности трех сестер,
которым при замужестве их дал большие приданые17; но об этом
сообщу в свое время и в своем месте.
Очень хорошо помню дедушку Василия Михайловича Котельницкого и его жену Надежду Андреевну.
Первый из них, то есть дедушка Василий Михайлович Котельницкий, был родным дядей моей маменьки, он был доктором и
профессором Московского университета по медицинскому факуль­
тету, не знаю только по какой кафедре. Это в начале 30-х годов
был уже глубокий старик, очень уважаемый как моим отцом, так,
кажется, и всем тогдашним медицинским миром. В день его име­
нин (1-го января) в маленьком деревянном домике его «под Но­
винским» перебывает, бывало, весь университет как профессора,
так и студенты-медики. Целая корзина визитных карточек и целая
тетрадь с расписками были результатами этого дня. Старик в этот
день никого не принимал, но зато следующий день бывал занят
сортировкою визитных карточек и прочитыванием расписавшихся,
которых фамилии он большею частью позабывал, но зато верно
помнила его супруга, бабушка Надежда Андреевна, которая во­
обще была главою дома. Замечательно, что, быв доктором, он, по
его собственным словам, не написал в свою жизнь ни одного ре45

депта по причине своей мнительности и боязни ошибиться. А по­
тому при самом пустячном недуге своем или жены своей он обра­
щался за советом к папеньке, который и лечил как его, так и На­
дежду Андреевну. Он ежегодно, раз пять в год, бывал со своей
супругой у нас. Приезжали они всегда к вечернему чаю и всегда
в коляске с лакеем, проводили у нас в разговорах часа 2—3 и
уезжали. Помню, что дедушка всякий раз сажал меня к себе на
колени, и, оттопырив два пальца правой руки (указательный и ми­
зинец), бодал меня ими, приговаривая: «Идет коза рогатая...
забодает Андрюшу, забодает!..» Господи, как боялся я тогда
этой козы рогатой! Только стыд удерживал меня от крика и
плача. Мы, впрочем, любили дедушку, и он, как бездетный, тоже
любил нас очень. Родители, отдавая им визит, конечно ездили
к ним одни; только один раз я помню, что маменька, поехав к ним
одна, т. е. без папеньки, взяла и меня с собою. Но зато каждую
Пасху мы, трое старших братьев, в заранее назначенный дедуш­
кою день обязаны были являться к нему на обед. Родители без
боязни отпускали нас, зная, что дедушка хорошо досмотрит за
нами, и вот, после раннего обеда, часу во втором дня, дедушка,
забрав нас, отправлялся в балаганы. Праздничные балаганы в то
время постоянно устраивались «под Новинским» напротив окон
дедушкиного дома. Обойдя все балаганы и показав нам различных
паяцев, клоунов, силачей и прочих балагановых Петрушек18 и
комедиантов, дедушка, усталый, возвращался с нами домой; там
нас дожидалась уже коляска от родителей, и мы, распростившись
с дедушкой, отъезжали домой, полные самых разнообразных впе­
чатлений, и долгое время, подражая комедиантам, представляли
по-своему различные комедии. В половине 30-х годов дедушка дол­
жен был выйти в отставку; но он долгое время не мог покинуть
совершенно университета, и ежедневно, бывало, хаживал в уни­
верситетскую библиотеку, чтобы почитать газеты и повидаться
с бывшими своими коллегами-профессорами. Конечно, все с удо­
вольствием принимали старика. В заключение сообщу следующее:
много лет спустя, уже в 60-х годах, когда я служил губернским
архитектором в Екатеринославе, я познакомился с доктором
Иваном Петровичем Успенским, бывшим слушателем Василия
Михайловича; он рассказывал между прочим, что Василий Ми­
хайлович читал свои лекции по книжке, причем добавлял, что
книжка для него была только, так сказать, гидом, но что в боль­
шинстве случаев старик говорил сам от себя много дельного и ин­
тересного. Вот как-то студенты, у которых он оставил свою
книжку, захотели сошкольничать и переместили сделанную про­
фессором закладку на целую лекцию назад. Приходит Василий
Михайлович на первую затем лекцию, открывает книгу по сделан­
ной заметке и начинает читать .. .Через несколько времени ста­
рик останавливается и говорит: «Да об этом, кажется, я читал
вам уже, господа!» — «Нет, господин профессор ... Мы первый раз
еще слушаем эту интересную лекцию».— «Гм, гм ... как, однако
46

ж е ... того, память начинает, того, изменять мне!.. Ведь я, того,
думал, что читал уже вам об этом, а выходит, что я читал это
в прошлом году вашим предшественникам! .. Да, того, память
начинает изменять!» — При этом Успенский сообщил мне, что Ва­
силий Михайлович Котельницкий был очень любим и уважаем
всеми студентами вообще, потому что он был всегдашним защит­
ником и ходатаем за всех студентов в совете университета 19.
Как наших гостей помню с самого раннего детства отдаленных
родственников наших, супругов Масловичей. Григорий Павлович
Маслович был муж двоюродной моей тетки Настасьи Андреевны
Маслович, рожденной Тихомировой; он был доктор и служил
в Московском военном госпитале, и, по словам маменьки, был,
так сказать, сватом моего отца. Служа с отцом вместе в Москов­
ском военном госпитале и узнав его за доброго и хорошего чело­
века, Григорий Павлович познакомил его с домом моего деда Фе­
дора Тимофеевича Нечаева, с которым по жене своей Настасье
Андреевне был в родстве. Следовательно, Григорий Павлович
был, так сказать, поводом и причиною первого знакомства моего
отца и матери. Помню, что он бывал у нас в своем мундире воен­
ного врача (тогда еще без эполет и погонов), помню его по стран­
ному, совершенно нерусскому выговору. Кажется, он был из сер­
бов. Но затем он перестал бывать у нас, так как был разбит па­
раличом и был прикован к постели, с которой не вставал до своей
смерти. Впоследствии я видал его, ходя к ним в дом из пансиона
Чермака в учебный 1837/1838 год на праздничные дни. Он был все
также прикован к постели. Умер он в осеннее время 1840 года.
Свою двоюродную или лучше сказать троюродную тетку, Нас­
тасью Андреевну Маслович, я помню очень хорошо как гостью
наших родителей до самой смерти маменьки. Она обыкновенно
приходила к нам почти каждое воскресенье к обеду, побывав
предварительно в Екатерининском институте, где все три дочери
ее преемственно получили образование; в последнее время, более
мне памятное, она ходила туда к дочери своей Машеньке (Марье
Григорьевне). Это была пожилая уже дама, вечно страдающая
зубными болями и флюсами и вечно подвязанная белым платком.
Особенного про нее нечего сказать, разве только то, что она по­
стоянно курила трубку, вероятно, как помощь от зубной боли, но
впоследствии и привыкла к табаку. Курила она, конечно, табак
американский (турецкий тогда не был в употреблении) или фаб­
рики Фалера, или фабрики Жукова. Мне очень тогда казалось
странным, что дама курит. Она курила всегда из папенькиного
чубука, который, т. е. папенька, а не чубук, тоже временами, и то
изредка, выкуривал по одной трубке после обеда. Еще одну стран­
ность помню у тетеньки Настасьи Андреевны. У нее была очень
дурная привычка долго оставаться в передней. Бывало, уже на­
говорится досыта, а последнее время уже молчит, но как только
попрощается и наденет в передней салоп, то всегда у нее явится
новая интересная тема для разговора и она держит провожающих
47

ее в передней в стоячем положении по целому часу. Папеньку и
маменьку всегда это возмущало; сперва маменька, бывало, са­
дилась на деревянный коник, бывший в передней, а папенька при­
носил стул; но увлеченная своим говором гостья этого не заме­
чала; тогда папенька просто-напросто бывало скажет: «Вы бы,
сестрица, скинули салоп и пожаловали опять в залу». — «Нет,
братец, я спешу и сейчас ухожу». И действительно, после этого
минут через пять, окончательно простившись, уходит.
Были у нас еще родственники: Шеры — Ольга Федоровна и
ее муж Дмитрий Александрович. Ольга Федоровна была едино­
кровной сестрой моей матери от второй жены нашего деда, Ольги
Яковлевны. До осени 1832 г. я помню ее еще девицею, проживаю­
щею при своих родителях в доме дяди Александра Алексеевича.
Муж ее был художник и назывался то техником, то архитектором.
Доброты он был необыкновенной. Про него, в противоположность
к супруге, можно было сказать, как говаривала одна московская
кумушка-старушка: «Он такой добрый... такой добрый... совер­
шенно безнравственный»20.
В той же степени родства, как Шеры, находились с нами и
Ставровские: Екатерина Федоровна и ее муж Дмитрий Иванович.
Екатерина Федоровна, урожденная Нечаева, была вторая едино­
кровная сестра маменьки от второго брака деда с Ольгою Яков­
левною. Я помню ее девочкой, почти товаркой мне по летам. До
самого ее замужества я называл ее просто Катенькой, а она
меня — Андрюшенькой. В детстве она была очень красивенькой
девочкой, а когда подросла, стала просто красавицей. Не потаю
греха, что в юности своей я был влюблен в нее без памяти. Ее
муж был доктор-акушер. Супружество это было не из счастливых,
и сама она умерла трагическою смертью 22 мая 1855 г., о чем
скажу в свое время. Один из сыновей их, именно Максимилиан
Дмитриевич Ставровский, инженер путей сообщения, был женат
на родной моей племяннице Марии Николаевне Голеновской21.
Должен упомянуть наконец о Тимофее Ивановиче и Елисавете
Егоровне Неофитовых. У Ольги Федоровны Нечаевой, впоследст­
вии Шер, была подруга в доме дяди Александра Алексеевича,
а именно двоюродная племянница дяди Елисавета Егоровна Ка­
манина. Эта молодая девушка вскоре после свадьбы Шер тоже
была выдана замуж (в тогдашнее время девицы замуж не выхо­
дили, а были выдаваемы) за Тимофея Ивановича Неофитова. Это
супружество вовсе уже не состояло с нами в родстве, но я упо­
минаю о нем, как о наших знакомых и родственниках наших
родных.
Тимофей Иванович, по самой своей фамилии, несомненно про­
исходил из духовного звания, что и было ясно отпечатано на всей
его физиономии и во всех его действиях живо проглядывало и
бысказывалось, что, дескать, я — семинарист!.. Это был человек
довольно массивный, всегда гладко причесанный, с хохолком, и
большой франт. Помню, что почти всегда он приезжал к нам во
48

фраке светло-коричневого или кофейного цвета с металлическими
золочеными пуговицами. Подобные фраки тогда только входили
в моду, и я только не мог решить вопроса, какой фрак красивее
и моднее: светло-коричневый ли Неофитова или светло-синий (по­
чти голубой) тоже с золочеными пуговицами, в котором приезжал
к нам иногда Шер. Тут кстати замечу, что папенька никогда не
носил подобных фраков, и это происходило не от скупости или не­
желания следовать моде, но от особого пуританизма, существовав­
шего тогда в одежде доктора. По тогдашнему мнению, доктор не
мог делать визиты к больным ни в каком другом костюме, как
только в черном фраке, белом жилете и белом галстуке. Допус­
кался также мундирный (тоже черный) фрак, но тоже с белым
жилетом и галстуком. До начала 30-х годов я едва-едва, но помню,
что еще носили черные шелковые чулки при коротких брюках
с пряжками у колен, с лакированными башмаками, но с начала
30-х годов чулки и башмаки заменились просто сапогами. Хотя
папенька в молодых годах и не прочь был пофрантить, но я не
помню у него никакого другого костюма, кроме черного или мун­
дирного (тоже черного) фрака с белым жилетом и галстуком,
причем всегда с орденом. Когда же отец, вышедши в отставку, на­
дел черный сюртук, то его не узнавали.
Заканчивая галерею лиц, родственных и знакомых в доме ро­
дителей, я не могу не упомянуть о некоторых, которых я знал очень
мало или которых вовсе не знал, но только слышал о них,
а именно: а) Попов — был в каком-то свойстве с нашею мамень­
кою. Это был художник, и его карандашу принадлежат портреты
родителей, писанные им в сентябре 1823 года пастелью. Портреты
эти всегда висели в доме родителей в гостиной, в золоченых рам­
ках. После смерти родителей портреты эти перешли во владение
сестры Варвары Михайловны Карелиной и у нее во время пожара,
бывшего в ее квартире в 80-х годах, сгорели. Но, к счастью,
я озаботился еще ранее, а именно 21-го июля 1866 года, бывши
в Москве, снятием с портретов этих фотографических копий. Так
что ныне (1895 г.) копии эти есть единственные портреты моих
родителей, и я их очень берегу; б) помню какую-то Евлампию Ни­
колаевну, которая, кажется, была в родстве с Поповым и была
вхожа в наш дом; в) помню каких-то Фоминых, которых я видел,
но про которых ничего не знаю, в каких отношениях они были
к родителям, и, наконец, помню некую Ольгу Дмитриевну Умнову,
которая с сыном своим Ванечкой (Иван Гаврилович) часто хажи­
вала к нам 22.

Теперь приступлю к описанию своего детства.
С самого младенчества, как я начинаю вспоминать свою дет­
скую жизнь, мне всегда рисуются следующие члены семейства:
отец, мать, старший брат Миша, брат Федя, сестра Варя и я.4
4

З ак аз № 108

49

Мною кончается, так сказать, первая, старшая серия нас, детей.
Хотя за мною и следовали еще сестра Верочка, брат Николя и се­
стра Саша, но они были еще так малы, что не могли принимать
участия ни в наших занятиях, ни в наших играх и росли как бы
отдельною от нас жизнью. Мы же четверо постоянно бывали вме­
сте и наши интересы, наши занятия и наши игры имели много об­
щего. Я начал хорошо себя помнить, когда мне было ЗУг года.
Тогда брату Мише было 8 лет, брату Феде 7 лет и сестре Варе
53Д года.
Сестра, как единственная в то время из детей девочка, посто­
янно почти была с маменькой и сидела в гостиной, занимаясь или
уроками, или каким-либо детским рукоделием. Мы же, мальчики,
не имея отдельных комнат, постоянно находились в зале все вме­
сте. Упоминаю это для того, чтобы показать, что вся детская
жизнь двух старших братьев, до поступления их в пансион Чермака, была на моих глазах. Все их занятия и все их разговоры
были при мне; они не стеснялись моим присутствием, и разве
только в редких случаях отгоняли меня от себя, называя меня
своим «хвостиком». Оба старшие брата были погодки, росли вме­
сте и были чрезвычайно дружны между собою. Дружба эта сохра­
нилась и впоследствии, до конца жизни старшего брата. Но, не­
смотря на эту дружбу, они были совершенно различных характе­
ров. Старший брат Миша был в детстве менее резв, менее энерги­
чен и менее горяч в разговорах, чем брат Федор, который был во
всех проявлениях своих настоящий огонь, как выражались наши
родители.
Выше я упомянул, что хорошо помню рождение сестры Ве­
рочки, но оговорюсь, собственно обстоятельств рождения ее я не
помню, но помню смерть сестры Любочки, близнятки сестры Ве­
рочки, умершей через несколько дней после рождения, а также и
то, как Верочку кормила грудью кормилица. Эту кормилицу,
Дарью, как теперь вижу. Она была высокая, дородная, еще моло­
дая женщина, и ежели можно так выразиться, была очень обильна
на молоко. Бывало, как я и сестра Варенька придем смотреть,
как питается грудью наша новорожденная сестренка, то корми­
лица Дарья вынет свои две массивные груди и начнет, как из
брандспойтов, обливать нас своим молоком, и мы мгновенно раз­
бегались в разные стороны. Эта кормилица Дарья постоянно, бы­
вало, говорила, что ее муж «унтр» пошел со своим полком
в Анапу *. Оттуда она во время пребывания у нас и получила два
письма от мужа. Это, конечно, было первое географическое назва­
ние, которое я усвоил себе в свой ЗУг-годовалый возраст. Упомя­
нув о кормилице Дарье, я невольно вспоминаю и двух других
кормилиц: Варину, которую звали Катериной, и свою корми­
лицу— Лукерью. Конечно, этих двух женщин я помню не тогда,
когда они жили у нас, но в более позднейшее время, когда уже они
* И действительно, в 1828 году наши войска заняли крепость Анапу.

50

приходили к нам в гости. Эти две бывшие кормилицы ежегодно
(по преимуществу зимой) приходили к нам в гости раза по два.
Приход их для нас, детей, был настоящим праздником. Они при­
ходили из ближайших деревень всегда на довольно долгое время
и гащивали у нас дня по два, по три. Как теперь рисуется в моих
воспоминаниях следующая картина: одним зимним утром является
к маменьке в гостиную няня Алена Фроловна и докладывает:
«Кормилица Лукерья пришла». Мы, мальчики, из залы вбегаем
в гостиную и бьем в ладоши от радости. «Зови ее», — говорит ма­
менька. И вот является лапотница Лукерья. Первым делом помо­
лится иконам и поздоровается с маменькой; потом перецелует всех
нас; мы же буквально повиснем у нее на шее; потом обделит нас
всех деревенскими гостинцами в виде лепешек, испеченных на пах­
танье; но вслед затем удаляется опять в кухню: детям некогда,
они должны утром учиться. Но вот настают сумерки, приходит ве­
чер. Маменька занимается в гостиной, папенька тоже в гостиной
занят выпиской рецептов в скорбные листы (по больнице), кото­
рые ежедневно приносились ему массами, а мы, дети, ожидаем
уже в темной (неосвещенной) зале прихода кормилицы. Она яв­
ляется, усаживаемся все в темноте на стулья и тут-то начинается
рассказывание сказок. Это удовольствие продолжается часа по
три, по четыре, рассказы передавались почти шепотом, чтобы не
мешать родителям. Тишина такая, что слышен скрип отцовского
пера. И каких только сказок мы не слыхивали, и названий теперь
всех не припомню: тут были и про «Жар-птицу», и про «Алешу
Поповича», и про «Синюю Бороду», и про многое другое. Помню
только, что некоторые сказки казались для нас очень страшными.
К рассказчицам этим мы относились и критически, замечая, напри­
мер, что Варина кормилица, хотя и больше знает сказок, но рас­
сказывает их хуже, чем Андрюшина, или что-то в этом роде.
Кстати о сказках. В наше время, т. е. во время нашего дет­
ства, были очень распространены так называемые лубочные изда­
ния сказок: про «Бову-королевича», «Еруслана Лазаревича» и т. п.
Это были тетради в четвертушку, на серой бумаге, напечатанные
лубочным способом или славянскими или русскими буквами, с лу­
бочными картинками вверху каждой страницы. Таковые тетради
и у нас в доме не переводились. Теперь же подобных изданий чтото не видать даже и на сельских ярмарках. Правда, теперь есть
изящное издание былин, но это уже книга не детская, а ежели
и детская, то для детей более зрелого возраста; малюток эта
книга не привлечет к себе даже одним своим видом — форматом23.
Упомянув об этих лубочных сказках, я вспоминаю теперь, когда
пишу эти строки (1895 г.), сообщенное мне по поводу их братом
Федором Михайловичем уже в позднейшее время, а именно
в конце сороковых годов, когда он занимался уже литературою,
следующее: один из тогдашних писателей (кажется, покойный По­
левой) намеревался сделать подделку под язык и сочинить не­
сколько новых подобных сказок и выпустить их в свет таким же
4

*

51

лубочным изданием. По тогдашнему мнению брата Федора Ми­
хайловича, спекуляция эта могла бы при осуществлении принести
большую денежную выгоду предпринимателю. Но, вероятно, затея
эта и осталась только затеею24.

День проходил в нашем семействе по раз заведенному порядку,
один как другой, очень однообразно. Вставали утром рано, часов
в шесть. В восьмом часу отец выходил в больницу, или в Палату,
как у нас говорилось. В это время шла уборка комнат, топка печей
по зимам и проч. В девять часов утра отец, возвратившись из
больницы, ехал сейчас же в объезд своих довольно многочислен­
ных городских пациентов, или, как у нас говорилось, «на прак­
тику». В его отсутствие мы, дети, занимались уроками. В более
же позднее время два старшие брата бывали в пансионе. Возвра­
щался отец часов около 12, а в первом часу дня мы всегда обе­
дали. Исключения были только в дни масленицы, когда в 10-м
часу утра накрывали стол, и к приходу отца из Палаты подава­
лись блины, и после их отец уже ехал на практику. В эти дни
обед бывал часу в 4-м дня и состоял только из рыбного. Блины
на масленице елись ежедневно, не так, как теперь, ибо считались
какою-то непременною принадлежностью масленицы. Сейчас же
после обеда папенька уходил в гостиную, двери из залы затворя­
лись и он ложился на диван в халате заснуть после обеда. Этот
отдых его продолжался часа полтора-два, и в это время в зале,
где сидело все семейство, была тишина невозмутимая, говорили
мало и шепотом, чтобы не разбудить папеньку; и это с одной сто­
роны было самое скучное время дня, а с другой стороны оно было
и приятно, так как все семейство, кроме папеньки, было в одной
комнате, в зале. В дни же летние, когда свирепствовали мухи, мое
положение в часы отдыха папеньки было еще худшее. Я должен
был липовою веткою, ежедневно срываемою в саду, отгонять мух
от папеньки, сидя на кресле возле дивана, где он спал. Эти пол­
тора-два часа были мучительны для меня, так как уединенный
от всех, я должен был проводить это время в абсолютном безмол­
вии и сидя без всякого движения на одном месте. К тому же,
Боже сохрани, ежели, бывало, прозеваешь муху и дашь ей уку­
сить спящего... А из залы слышишь шепотливые разговоры, сдер­
живаемые смехи. Как, казалось, было там весело. Но, наконец,
папенька вставал и я покидал свое уединение.
В четыре часа дня пили вечерний чай, после которого отец
вторично шел в Палату к больным. Вечера проводились в гости­
ной, освещенной двумя сальными свечами. Стеариновых свечей
тогда еще не было и в помине; восковые же жглись только при
гостях и в торжественные семейные праздники. Ламп у нас не
было, отец не любил их, а у кого они и были, то освещались пост­
ным маслом, издававшим неприятный запах. Керосину и других
52

гарных масл тогда не было еще и в помине. Ежели папенька не
был занят скорбными листами, то по вечерам читали вслух; о чте­
ниях этих скажу подробнее ниже. В праздничные же дни, в осо­
бенности в святки, в той же гостиной иногда игрывали при участии
родителей в карты. И это было такое удовольствие, такой празд­
ник, что не забывалось об этом долго. Упомяну здесь кстати, что
в Пасху практиковалась особая игра — катание яиц. В зале рас­
кладывались ковры или, попросту, ватные одеяла, и по ним с осо­
бых лубков катались яйца. Иногда к нам, детям, присоединялись
и взрослые, посторонние, так что играющих было человек до 10,
следовательно, на кону яиц было гораздо больше. В 9 часов ве­
чера, не раньше-не позже, накрывался обыкновенно ужинный стол,
и поужинав, мы, мальчики, становились перед образом, прочиты­
вали молитвы и, простившись с родителями, отходили ко сну. По­
добное препровождение времени повторялось ежедневно. Посто­
ронние, или так называемые гости, у нас появлялись очень редко,
в особенности по вечерам. Все знакомство родителей ограничива­
лось большей частью утренними визитами. Впрочем, в более позд­
нее время, когда я оставался с родителями один (братья и сестры
были уже в пансионе), по вечерам очень часто хаживал Федор
Антонович Маркус, о чем я уже упоминал выше. Я постоянно при
этом торчал в гостиной и слушал разговоры их. Когда же, из­
редка, случалось, что и родители выедут из дому вечером в гости,
то наши детские игры делались более шумными и разнообраз­
ными. Это случалось вовсе не оттого, что мы, дети, стеснялись
в своих играх присутствием родителей, но оттого, что прислуга
наша, конечно, стеснялась ими. С отъездом же родителей начи­
налось пение песен, затем начинались хороводы, игры в жмурки,
в горелки и тому подобные увеселения, каковым способствовала
наша большая зала и каковых при родителях не бывало. Но, впро­
чем, отсутствие родителей никогда не бывало продолжительным;
в 8—10 часов вечера они непременно уже возвращались. Мы же
постоянно на другой день сообщали маменьке, с которою, конечно,
были более откровенны, о вчерашних играх во время их отсутст­
вия; и я помню, что маменька всегда бывало говаривала, уезжая:
«Уж ты, Алена Фроловна,позаботься, чтобы дети повеселились».
Дни семейных праздников, в особенности дни именин отца,
всегда были для нас очень знаменательны. Начать с того, что
старшие братья, а впоследствии и сестра Варенька, обязательно
должны были приготовить утреннее приветствие имениннику. При­
ветствие это было всегда на французском языке, тщательно пере­
писанное на почтовой бумаге, свернутое в трубочку, подавалось
отцу и говорилось наизусть. Помню даже, что один раз было чтото сказано из Генриады (единый Бог знает, для какой причины) 25.
В этот день бывало всегда много гостей, преимущественно на
обед; впоследствии же, когда мы, дети, подросли, то помню, что
раза два устраивались и вечерние приемы гостей на танцы. Но
сколько запомню, ни один из нас, мальчиков, не танцевал охотно,
53

а был выдвигаем как на какую-то необходимую и тяжелую
работу.
В летнюю пору в домашнем препровождении времени появля­
лись некоторые разнообразия, а именно, совершались вечерние
семейные прогулки. Дом Московской Мариинской больницы на­
ходился на Божедомке, между зданиями двух женских институтов:
Екатерининского и Александровского и в недальнем расстоянии от
Марьиной рощи. Эта роща была всегдашнею целью наших летних
прогулок. Часу в седьмом вечера, когда палящая жара уже спа­
дет, мы все, дети с родителями и по большей части с другими
обитателями Мариинской больницы (преимущественно Щировскими) отправлялись на эту прогулку. Проходя мимо часового,
стоявшего неизвестно для каких причин при ружье и в полной сол­
датской форме у ворот Александровского института, принято было
за непременную обязанность подавать этому часовому грош или
копейку. Но подача эта делалась не в руку, а просто бросалась
под ноги. Часовой находил удобный случай нагнуться и поднять
копейку. Это вообще было в обычае у москвичей того времени.
Прогулки происходили весьма чинно, и дети даже за городом,
в Марьиной роще, не позволяли себе поразвлечься, побегать. Это
считалось неприличным и допускалось только в домашнем саду.
В прогулках этих отец всегда разговаривал с нами, детьми, о пред­
метах, могущих развить нас. Так помню неоднократные наглядные
толкования его о геометрических началах, об острых, прямых и
тупых углах, кривых и ломаных линиях, что в московских квар­
талах случалось почти на каждом шагу.
К числу летних разнообразий нужно отнести также ежегодные
посещения Троицкой лавры. Но это должно быть отнесено к са­
мому раннему моему детству, так как с покупкой родителями
в 1831 году своего имения поездки к Троице прекратились26.
Я помню только одно такое путешествие к Троице, в котором уча­
ствовал и я. Эти путешествия были, конечно, для нас важными
происшествиями и, так сказать, эпохами в жизни. Ездили обык­
новенно на долгих и останавливались по целым часам почти на
тех же местах, где ныне поезда жел. дороги останавливаются на
2—3 минуты. У Троицы проводили два дня, посещали все церков­
ные службы, и, накупив игрушек, тем же порядком возвращались
домой, употребив на все путешествие дней 5—6. Отец по служеб­
ным занятиям в этих путешествиях не участвовал, а мы ездили
только с маменькой и с кем-нибудь из знакомых.
В театрах родители наши бывали очень и очень редко, и я по­
мню всего один или два раза, когда на масленицу или большие
праздники, преимущественно на дневные спектакли (а не вечер­
ние) бралась ложа в театре и мы, четверо старших детей с роди­
телями, ездили в театр; но при этом пьесы выбирались с большим
разбором. Помню, что один раз мы видели пьесу «Жоко, или бра­
зильская обезьяна». Не совсем помню сюжет этой пьесы, но в па­
мяти моей сохранилось только то, что артист, игравший обезьяну,
54

был отлично костюмирован (настоящая обезьяна!) и был замеча­
тельным эквилибристом 27. Но ежели мы редко бывали в театрах,
то зато в балаганах московских (у так называемых Петрушек)
мы всегда бывали по праздникам и на масленице с дедушкой
Василием Михайловичем Котельницким, о чем я уже упоминал
выше.
Родители наши были люди весьма религиозные, в особенности
маменька. Всякое воскресенье и большой праздник мы обязательно
ходили в церковь к обедне, а накануне — ко всенощной. Исполнять
это нам было весьма удобно, так как при больнице была очень
большая и хорошенькая церковь.
При больнице находился большой и красивый сад, с многочис­
ленными липовыми аллеями и отлично содержавшимися широ­
кими дорожками. Этот-то сад и был почти нашим жилищем в лет­
нее время. Там мы или чинно прогуливались с нянею или, усев­
шись на скамейках, проводили целые часы, делая различные «ку­
шанья» из песку, смоченного водою. Играть же позволялось
только в лошадки. Игры же в мяч, и в особенности при помощи
палок, как например в лапту, строго воспрещались, как игры
«опасные и неприличные». В больнице, кроме нас, было много
жильцов, т. е. докторов и прочих служащих. Но замечательно, что
детей, нам сверстников, ни у кого не было, кроме Петеньки Рих­
тер, которого в больничный сад гулять не пускали. А потому мы
поневоле должны были довольствоваться только играми между
собою, которые и были очень однообразны. Раз нам удалось ви­
деть на каком-то гулянье б е г у н а , который за деньги показывал
свое искусство бегать; причем, бегая, он во рту держал конец
платка, напитанного каким-то спиртным веществом. И вот, подра­
жая ему, мы все начали бегать по аллеям сада, держа во рту тоже
концы своих носовых платков. И это долгое время служило нам
как игрою.
В саду этом также прогуливались и больные в суконных вер­
блюжьего цвета халатах или в тиковых летних, смотря по погоде,
но всегда в белых, как снег, колпаках, вместо фуражек, и в баш­
маках или туфлях без задников, так что они должны были шмы­
гать, а не шагать. Но, впрочем, присутствие больных нисколько
не стесняло наших прогулок, так как больные вели себя очень
чинно. Нам же, равно как и няне, строго было запрещено прибли­
жаться к ним и вступать с ними в какие-либо разговоры.

Родители мои давно уже приискивали для покупки подходя­
щее именьице не в дальнем расстоянии от Москвы. С 1830 же
года желание это усугубилось, и я очень хорошо помню как
к нам являлись различные факторы, или как они назывались
тогда в Москве — сводчики, которые помогали продавцам и поку­
пателям входить в сношения. Много различных предложений де­
55

лали эти сводчики, наконец одно из них, сделанное в летнее время
1831 года, обратило внимание папеньки. Продавалось имение
Ивана Петровича Хотяинцева в Тульской губернии Каширского
уезда, в 150 верстах от Москвы Как по цене, так и по хозяйствен­
ному инвентарю, именьице это обратило внимание отца, и он ре­
шился поехать сам на место для личного осмотра этого именьица.
И вот, как теперь помню, после нашего обеда, часу в 4-м дня,
к нашей квартире подъехала крытая циновкой повозка или ки­
битка, запряженная тройкою лошадей с бубенчиками. Папенька,
простившись с маменькой и перецеловав всех нас, сел в эту ки­
битку и уехал из дому чуть не на неделю. Это было, кажется,
первое расставание на несколько дней моих родителей. Но не про­
шло и двух часов, когда еще мы сидели за чайным столом и про­
должали пить чай, как увидели подъезжающую кибитку с бубен­
чиками и в ней сидящего отца. Папенька мгновенно выскочил из
кибитки и вошел в квартиру, а с маменькой сделалось что-то
вроде обморока; она сильно испугалась внезапному и неожидан­
ному возвращению отца. К тому же тогда она была беременна
братом Николею. Отец кое-как успокоил маменьку. Оказалось,
что он позабыл дома свой вид или подорожную и что, подъехав
к Рогожской заставе, не был пропущен через нее за неимением
вида. Не правда ли, что в настоящее время это пахнет чем-то ди­
ким!.. А 64 года тому назад никого не пропускали без вида че­
рез заставы, разве только городские экипажи, следующие на заго­
родные прогулки. Взяв с собою документы и успокоив маменьку,
отец опять уехал, и на этот раз не возвращался домой дней 5—6.
Эпизод этот, т. е. внезапное возвращение отца, часто вспоминался
в нашем доме в том смысле, что это худой признак и что поку­
паемая деревня счастья нам не принесет. Ежели сопоставить по­
следующие обстоятельства, то, пожалуй, примета эта в сем данном
случае и окажется справедливою, как увидим впоследствии.
Осмотр отцом деревни был поводом к тому, что родители наши
приобрели покупкою это именьице в то же лето и сделались поме­
щиками. Покупка имения ознаменовалась тем, как помню, что
родители поехали к Иверской божьей матери и отслужили благо­
дарственный молебен.
В декабре месяце (13-го) 1831 года родился брат Николенька.
Помню, что нас, детей, на ночь удалили подальше от спальни и
расположили на ночлег в зале на перинах, постланных на полу.
Сказав нас, я подразумеваю себя и сестру Варю. Старшие же
братья оставались на своем месте, в детской около передней. Ча­
сов в шесть утра папенька пришел разбудить нас и, поцеловав
меня, сказал, что у меня есть еще маленький братец Николенька.
В это утро папенька сам напоил нас и чаем. И к моему удивлению
маменька не наливала нам чаю и даже отсутствовала. Часов
в 9 утра нас повели поздороваться с маменькой. Ее мы застали
в спальне лежащею на кровати; она поцеловала всех нас и позво­
лила поцеловать и маленького братца Николеньку. Как в этот,
56

так и в последующие дни меня очень удивляло то, что маменька
все лежит в кровати и не встает, чтобы посидеть с нами в зале.
Но наконец маменька встала и все опять пошло своим чередом.
Не успела маменька хорошенько оправиться от родов, как ее
постигло горе. Дед наш Федор Тимофеевич Нечаев, после долгой
болезни, умер в начале 1832 года. Маменька облеклась в глубо­
кий траур, и это опять слишком занимало мой детский ум. После
похорон, на которых присутствовали и мы, дети, в нашем семей­
стве начали приготовляться к чему-то важному, вскоре предстоя­
щему. Дело в том, что между родителями решено было, что каж­
дое лето с ранней весны маменька будет ездить в деревню и там
лично хозяйничать, так как папеньке нельзя было оставлять своей
службы. Решено было, что на этот раз вскоре после Пасхи (тогда
она была довольно поздняя, 10 апреля) за маменькой приедут
свои деревенские лошади, запряженные в большую кибитку (на­
рочно для сих путешествий купленную), что с маменькой поедут
трое старших сыновей, т. е. Миша, Федя и я, что сестра Варенька
на это время, т. е. все лето, прогостит у тетеньки Александры Фе­
доровны, и что сестра Верочка и новорожденный Николенька оста­
нутся в Москве с папенькой, няней Фроловной и кормилицей. Николину кормилицу, кстати сказать, я вовсе почти не помню, она
была какая-то бесцветная личность и не оставила во мне ника­
кого воспоминания.
Но вот, наконец, настал и желанный день; кибитка с тройкою
хороших пегих лошадей приехала в Москву с крестьянином Се­
меном Широким, считавшимся опытным наездником и любителем
и знатоком лошадей. Кибитку подвезли к крыльцу и уложили
в нее всю поклажу. Оказалось, что это был целый дом, — так
она была вместительна. Куплена она была у купцов, ездивших на
ней к Макарию. Вот все готово! Приходит отец Иоанн Баршев и
служит напутственный молебен; затем настает прощанье, мы все
усаживаемся в кибитку, кроме маменьки, которая едет с папень­
кой, провожавшим нас в коляске. Но вот и Рогожская застава!
Папенька окончательно прощается с нами, маменька, в слезах,
усаживается в кибитку. Семен Широкий отвязывает укрепленный
к дуге колокольчик и мы трогаемся, долго махая платками остав­
шемуся в Москве папеньке. Колокольчик звенит, бубенчики позвя­
кивают и мы по легкой дороге, тогда, конечно, еще не шоссиро­
ванной, едем, любуясь деревенскою обстановкою. Не одно это
первое путешествие в деревню, но и все последующие туда по­
ездки приводили меня всегда в какое-то восторженное состояние.. .
Впоследствии, много лет спустя, когда я первый раз читал поэму
великого Гоголя «Мертвые души», VI глава поэмы, начинающаяся
словами: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно
мельнувшего моего детства...», всегда заставляла меня вспоми­
нать свои первые путешествия в деревню, и всегда мне казалось,
что я думал и испытывал то же самое, что описано на первых двух
страницах этой главы!..
57

О впечатлениях своих во время неоднократных детских поез­
док из Москвы в деревню и обратно я этим и закончу. Теперь,
прежде чем нам водвориться в деревню, я сообщу кое-что, что
знаю и помню об этом хорошеньком местечке, очень памятном мне
по летним в нем пребываниям в течение ш е с т и лет, а именно
в 1832, 1833, 1834, 1835, 1836 и 1838 годах.
Название деревеньки, которую приобрели наши родители, было
сельцо Даровое. Куплено оно было, как выше упомянуто, у поме­
щика Ивана Петровича Хотяинцева. Это сельцо Даровое состав­
ляло одну малую частичку целого гнезда селений, принадлежав­
ших родоначальнику Хотяинцевых, вероятно, весьма богатому че­
ловеку. Так, в двух верстах в одну сторону от с. Дарового нахо­
дилось село Моногарово, принадлежавшее, кажется, старшему
в роде Хотяинцевых, отставному майору Павлу Петровичу Хотяинцеву; а в Н/г верстах в другую сторону от с. Дарового находилась
деревня Черемошня, принадлежавшая NN Хотяинцеву28. Это по­
следняя деревня Черемошня продавалась, о чем не знали наши
родители, покупая сельцо Даровое.
К несчастью случилось так, что вскоре по водворении нашем
в деревне, маменька принуждена была начать судебный иск о вы­
селении из нашего сельца двух-трех крестьянских дворов, принад­
лежавших селу Моногарову, т. е. Павлу Петровичу Хотяинцеву.
Конечно, судебный иск со стороны маменьки возымел только
тогда место, когда все личные словесные заявления маменьки
были отвергнуты Хотяинцевым. Иск маменьки взбесил оконча­
тельно Хотяинцева и он начал похваляться, что купит имение
двоюродного брата, деревню Черемошню, и тогда будет держать
в тисках Достоевских. Эти похвальбы, конечно, дошли до сведения
моих родителей и очень встревожили их, потому что действительно
угроза Хотяинцева могла осуществиться, так как все земли со­
седних имений не были размежеваны, а все были так называемые
ч е р е с п о л о с н ы е Покамест Хотяинцев собирался, папенька
успел достать нужную сумму денег, заложив Даровое и прихва­
тив у частных лиц, и ему удалось купить деревню Черемошню не
далее как в этом же 1832 году. Не знаю, сколько заплачено было
за деревню Черемошню, но знаю по документам, что обе деревни,
т. е. сельцо Даровое и деревня Черемошня, стоили родителям
сорок две тысячи рублей ассигнациями или 12 тысяч серебром.
В обоих имениях числилось с то душ крестьян (по 8-й ревизии,
бывшей в 1833 году) и свыше пятисот десятин земли. Таким об­
разом угрозы П. П. Хотяинцева потеряли свою силу, и он сде­
лался хорошим соседом нашим, не уводя впрочем принадлежав­
ших ему крестьянских дворов из нашего имения вплоть до по­
жара, случившегося в 1833 году.
Это путешествие наше, равно как и все последующие, совер­
шалось каждый раз в течение двух суток с лишком. Каждые
30—35 верст мы останавливались на отдых и кормежку лошадей,
а проехавши две станции, останавливались на ночлег. Вспоминаю
58

станции: Люберцы, Чулково, Бронницы, Ульянино, Коломна, Злобино и Зарайск. От Зарайска наше имение находилось только
в 10-ти верстах29. Впрочем, Семен Широкий останавливался на
кормежку лошадей не во всех поименованных станциях, а строго
наблюдал, чтобы всякий переезд был не менее 30 или 35 верст.
Проехав гор. Коломну, мы переезжали р. Оку на пароме; в разлив
она была довольно широка. Переправы этой мы всегда боялись,
и пригоняли так, чтобы совершать ее в утреннее время, а никак не
вечером. Но вот, наконец, на третий день мы приближались к на­
шей деревне. За Зарайском мы едва-едва сидели на месте, бес­
престанно выглядывая из кибитки и спрашивая у Семена Широ­
кого, скоро ли приедем. Наконец мы своротили с большой дороги
и поехали по проселку, и через несколько минут были в своем Д а­
ровом.
Местность в нашей деревне была очень приятная и живопис­
ная. Маленький плетневый, связанный глиною на манер южных
построек, флигелек для нашего приезда состоял из трех неболь­
ших комнаток и был расположен в липовой роще, довольно боль­
шой и тенистой. Роща эта через небольшое поле примыкала к бе­
резовому леску, очень густому и с довольно мрачною и дикою
местностью, изрытою оврагами. Лесок этот назывался Брыково.
С другой стороны помянутого поля был расположен большой
фруктовый сад десятинах на пяти. Вход в этот сад был тоже из
липовой рощи. Сад был кругом огорожен глубоким рвом, по на­
сыпям которого густо были рассажены кусты крыжовника. Задняя
часть этого сада примыкала тоже к березовому лесочку Бры­
ково *. Эти три местности: липовая роща, сад и Брыково были
самыми ближайшими местами к нашему домику, а потому и со­
ставляли место нашего постоянного пребывания и гулянья. Около
помянутого выше нашего домика, который был крыт соломою,
были расположены два кургана или две небольшие насыпи, на
которых росло по четыре столетних липы, так что курганы эти,
защищенные каждый четырьмя вековыми липами, были лучше
всяких беседок, и служили нам во все лето столовыми, где мы
постоянно обедали и пили утренний и вечерний чай. Лесок Бры­
ково с самого начала очень полюбился брату Феде, так что впо­
следствии в семействе нашем он назывался Фединою рощею.
Впрочем маменька неохотно дозволяла нам гулять в этом леску,
так как ходили слухи, что в тамошних оврагах попадаются змеи
и забегают часто волки. Позади фруктового сада и лесочка Бры­
ково находилась громадная ложбина, простирающаяся вдаль на
несколько верст. Эта ложбина представляла собою как будто
ложе бывшей когда-то здесь реки. В ложбине этой находились и
ключи. Это обстоятельство подало повод вырыть в этой ложбине
♦Название это не раз встречается в произведениях брата, Федора Михай­
ловича. Так, например, в «Бесах» местность поединка Ставрогина и Гаганова
названа именем Брыково.
59

пруд, которого в деревне не имелось. В первое же лето маменька
распорядилась вырытием довольно большого пруда и запрудить
его близ проезжей усадебной улицы, и в конце же лета образо­
вался пруд довольно глубокий, с очень хорошею водою. Крестьяне
были очень довольны этим, потому что прежний затруднительный
водопой скота очень этим упростился. В ту же осень папенька при­
слал из Москвы бочонок с живыми маленькими карасиками икарасики эти были пущены в новый пруд. Чтобы не было преждевре­
менной ловли и истребления вновь насаженных карасей в пруду,
староста Савин Макаров посоветовал маменьке заказать пруд.
Это значило обойти пруд крестным ходом с духовенством, хоругвя­
ми и образами, что и было исполнено. В последующие годы в пру­
ду этом была устроена купальня и мы летом ежедневно по три, по
четыре раза купались. Одним словом, летние пребывания наши
в деревне были очень гигиеничны для нас, детей; мы, как дети
природы, жили все время на воздухе и в воде. В этом же пруду
в последующие годы мы часто лавливали удочкою рыбу, но все
попадались небольшие карасики и гольцы; откуда взялись послед­
ние— решительно недоумеваю! Года через два, от большого па­
водка немного прорвало и повредило плотину нашего пруда, и
мы увидели, что в воде, переброшенной через плотину, были много
золотистых карасей громадного размера. Это подало повод ма­
меньке распорядиться закинуть невод (который был уже давно
изготовлен). И можно себе представить нашу радость, когда не­
водом вытащили громадную массу карасей, и все золотистых. Ма­
менька велела отобрать несколько рыб для себя, сотню или более
велела распределить между крестьянами, а остальную рыбу ве­
лела пустить опять в пруд. С этого времени мы начали усердно
заниматься ловлею на удочки. Рыбы попадались иногда очень
большие, и это занятие было тоже одно из любимых нами. Но
при этом ловля на удочку производилась всегда с раннего утра,
так часу в 5-м и не позже пяти; у каждого из нас были для этого
занятия по своему адъютанту, т. е. крестьянскому мальчику, кото­
рый должен был нарыть в земле червяков и насаживать их на
удочный крючок... Одним словом, барство было препротивное!
В липовой роще, с перебегами через поле в Брыково, проис­
ходили все наши детские игры. Из них опишу некоторые. Брат
Федя, тогда уже много читавший, вероятно, ознакомился с описа­
нием жизни дикарей. « И г р а в д и к и х » и была любимою на­
шею игрою. Она состояла в том, что, выбравши в липовой роще
место более густое, мы строили там шалаш, укрывали хворостом
и листьями и делали ход в него незаметным. Шалаш этот делался
главным местопребыванием диких племен; раздевались до нага
и расписывали себе тело на манер татуировки, делали себе пояс­
ные и головные украшения из листьев и выкрашенных гусиных
перьев и, вооружившись самодельными луками и стрелами, произ­
водили воображаемые набеги на Брыково, где, конечно, были нахо­
димы нарочно помещенные там крестьянские мальчики и девочки.
60

Их забирали в плен и держали до приличного выкупа в шалаше.
Конечно, брат Федор, как выдумавший эту игру, был всегда глав­
ным предводителем племен. Брат Миша редко участвовал непо­
средственно в этой игре, она была не в его характере; но он, как
начинавший в то время рисовать и имевший краски, был нашим
костюмером и разрисовывал нас. Особый интерес в этой игре был
тот, чтобы за нами, «дикими», не было присмотра старших, и
чтобы, таким образом, совершенно уединиться от всего обыч­
ного— не дикого. Раз, помню, что в отличную сухую погоду ма­
менька, желая продлить нашу игру и наше удовольствие, реши­
лась не звать нас к обеду и велела отнести дикарям обед на воз­
дух в особой посуде и поставить его где-нибудь под кустами.
Это доставило нам большое удовольствие, и мы съели обед без
помощи вилок и ножей, а просто руками, как приличествовало
диким. Но по пословице «ежели мед, так ложка», когда мы преднамеревались было провести и ночь в диком состоянии, то этого
нам не позволили и, обмывши нас, уложили спать по обыкно­
вению.
Другая игра, тоже выдуманная братом Федором, была игра
в Робинзона. В эту игру мы играли с братом вдвоем; и конечно,
брат Федор был Робинзоном, а мне приходилось изображать Пят­
ницу. Мы усиливались воспроизвести в нашей липовой роще все
те лишения, которые испытывал Робинзон на необитаемом острове.
Практиковалась также и простая игра в лошадки; но мы умуд­
рялись делать ее более интересной. У каждого из нас была своя
тройка лошадей, состоящая из крестьянских мальчиков и пристяж­
ными из девочек, которые, как кобылки, были допускаемы
к упряжке в пристяжку. Эти тройки были всегдашнею нашею за­
ботою, состоявшею в том, чтобы получше и посытнее накормить
их. А потому всякий день во время обеда мы оставляли большую
часть порций различных блюд каждый для своей тройки и после
обеда отправлялись в свои конюшни, под каким-нибудь кустом,
и выкармливали приносимое. Езда на этих тройках происходила
уже не в липовой роще, а по дороге из нашей деревни в деревню
Черемошню, и часто бывали устраиваемы пари с каким-нибудь
призом для обогнавшей тройки. При этом мы, наглядевшись
в г. Зарайске, куда часто ездили на ярмарки и большие базары,
как барышники продавали своих лошадей, устраивали и у себя
продажу и мену их со всеми приемами барышников, т. е. смот­
рели воображаемым лошадям в зубы, поднимали ноги и рассмат­
ривали воображаемые копыта и т. д.
Вспоминаю еще игру, а скорее непростительную шалость. За
липовой рощей было кладбище и вблизи его стояла ветхая де­
ревянная часовня, в которой на полках помещались иконы. Дверь
в эту часовню никогда не запиралась. Гуляя однажды в сопрово­
ждении горничной Веры, которая была очень веселой и разбитной
девушкой, мы зашли в эту часовню и долго не думая подняли
образа и с пением различных стихов и песней, под предводитель61

ством Веры, начали обход по полю. Эта непростительная проделка
удалась нам раза два-три, но кто-то сообщил об этом маменьке и:
нам досталось за это порядком.
Маменька каждую неделю посылала в Зарайск как за пись­
мами (из Москвы от папеньки), так и за покупками. Часто Вера
вызывалась на исполнение этой порученности. Все лошади, по­
нятно, были заняты на полевых работах, а потому посылаемые
в Зарайск делали это путешествие пешком; конечно, не было ис­
ключения и для горничной Веры. Часто с Верой хаживал в З а­
райск пешком и я. С ходьбою в городе этот променад составлял
23—24 версты; и я, бывало, пробегал это пространство очень мало
уставая. На середине дороги, в небольшом лесочке, мы отдыхали
и кое-чем закусывали. Выходили, бывало, из дому часов в пять
утра, а часам к двум, трем дня были уж дома. Раз как-то, отды­
хая под кустиком в сказанном лесочке, мы заметили очень малень­
кий грибок и обозначили его кругом воткнутыми в землю палоч­
ками. Возвращаясь назад и отдыхая на том же месте, мы увидели
свой грибок уже очень солидных размеров и распирающим те
палочки, которыми был огорожен. Тут я воочию убедился в том,
что грибы растут очень быстро.
В деревне, как и сказано выше, мы постоянно были на воз­
духе и кроме игр проводили целые дни на полях, присутствуя и
приглядываясь к трудным полевым работам. Все крестьяне, в осо­
бенности женщины, нас очень любили и не стесняясь нисколько
вступали с нами в разговоры. Мы с своей стороны старались
тоже угодить им всевозможными средствами. Так, однажды брат
Федя, увидев, что одна крестьянка пролила запасную воду, вслед­
ствие чего ей нечем было напоить ребенка, немедленно побежал
версты за две домой и принес воды, чем заслужил большую бла­
годарность бедной матери 30.
Да, крестьяне нас любили! Сцена, с таким талантом описанная
впоследствии братом Федором Михайловичем в «Дневнике Пи­
сателя» с крестьянином Мареем, достаточно рисует эту любовь 31.
Кстати о Марее (вероятно, Марке); это лицо не вымышленное,
а действительно существовавшее. Это был красивый мужик, выше
средних лет, брюнет с солидною черною бородою, в которую про­
бивалась уже седина. Он считался в деревне большим знатоком
рогатого скота, и когда приходилось покупать на ярмарке коров,
то никогда не обходилось без Марея. При воспоминании о Марее
мне всегда припоминается одно происшествие, ясно рисующее,
до какой степени детски-наивны были тогда крестьяне в нашей
местности. Они не стесняясь называли вещи своими названиями,
хотя таковые всеми другими почитаются неприличными и невеж­
ливыми. Раз как-то на ярмарке в Зарайске, уже в более поздние
годы, маменька вместе с Мареем смотрела коров, которых нужно
было купить. Я тоже был с маменькой. Маменьке очень понрави­
лась одна корова своею красивостью, но, к несчастью, у нее был
короткий хвост; долго маменька смотрела на нее. Марей же не
62

обращал на нее никакого внимания, верно зная, что она негодная.
На выраженное желание маменьки купить эту корову Марей от­
ветил: «Что вы, матушка, Марья Федоровна, какая это корова...
она для нас не подойдет! Что это за корова, ей и мух о т... ото­
гнать нечем!» Другой подобный случай припоминаю со старостою
Савином Макаровым. Ясно, что в обоих этих случаях даже са­
мый взыскательный господин не заподозрит и тени умышленной
неприличности или невежливости. Выражались же крестьяне так,
как дети природы.
Я выше уже упоминал, что вслед за покупкой первой деревни,
Даровой, была куплена и деревня Черемошня. В эту деревню мы
очень часто хаживали по вечерам с маменькой всем семейством.
Сверх того, в Черемошне * была небольшая баня, каковой в Д а­
ровой не было, и вот в эту-то баню мы почти каждую субботу ха­
живали всем семейством уже по утрам.
Упомянул я также вскользь о пожаре, бывшем в деревне. Теперь
же сообщу об этом несчастий несколько подробнее. Это случилось
ранней весною, т. е. на Страстной неделе Великого поста
в 1833 году, узнали же мы в Москве об этом на 3-й день Пасхи.
Как теперь помню, что мы проводили день по-праздничному, за
несколько запоздавшими визитами обедали несколько позже
и только что встали из-за стола. Папенька с маменькой разговари­
вали о предстоящей маменькиной поездке в деревню, и мы заранее
испытывали удовольствие дальнего путешествия и пребывания
в деревне. Вдруг докладывают родителям, что в кухню пришел из
Даровой приказчик, Григорий Васильев32. Это собственно был
просто дворовый человек и занимать место приказчика был неспо­
собен. Но он был грамотный и, как единственный человек в дерев­
не, носил кличку приказчика. Собственно же он, по неспособности
своей, ничем не распоряжался, а распоряжался всем староста
Савин Макаров.
Сейчас же велели позвать пришедшего, и праздничное настрое­
ние, как бы в ожидании какого-либо несчастия, сменилось в тре­
вогу. Через несколько минут в переднюю является Григорий, в
лаптях (хотя дворовые у нас никогда в лаптях не ходили), в ра­
зорванной и заплатанной свитке, с небритою бородою и с мрач­
ным лицом. Казалось, он нарочно старался загримироваться,
чтобы сделать свой вид более печальным.
— Зачем ты пришел, Григорий? . . Что случилось в деревне? ..
— Несчастие... вотчина сгорела!— ответил гробовым голосом
Григорий.
Первое впечатление было ужасно! Помню, что родители пали
на колени и долго молились перед иконами в гостиной, а потом
* Название Черемошня встречается в последнем романе брата Ф. М.
«Братья Карамазовы». Так названо имение старика Карамазова, куда он давал
поручение второму сыну, Ивану Федоровичу, по поводу продажи лесной дачи.
63

поехали молиться к Иверской Божьей матери. Мы же, дети, все
в слезах остались дома.
Из дальнейших расспросов оказалось, что пожар случился от­
того, что один крестьянин, Архип, вздумал в Страстную пятницу
палить кабана у себя на дворе. Ветер был страшный. Загорелся его
дом, а от него сгорела и вся усадьба. В довершение несчастия сго­
рел и сам виновник беды, Архип, который побежал в горевшую
свою избу что-то спасать и там остался!
Но собственно говоря, обдумав все более хладнокровно, роди­
тели убедились, что это еще не очень большое несчастие, так как
вся наша крестьянская усадьба была слишком ветха и рано или
поздно ее надобно было возобновлять. Григория отправили назад
с обещанием от родителей, что они последнюю рубашку свою
поделят с крестьянами. Это, помню, были слова папеньки, которые
он несколько раз повторял Григорию, велев передать их кре­
стьянам.
Кажется, в этом несчастий помог родителям тоже добрейший
дядя, Александр Алексеевич.
Дней через десять приехал за ними этот же Семен Широкий
в кибитке, запряженной тройкой пегих лошадей, и мы с мамень­
кой отправились в деревню. Вся усадьба представлялась пустырем,
кое-где торчали обгоревшие столбы. Несколько вековых лип около
сгоревшего скотного двора тоже обгорели. Картина была непривле­
кательная. В довершение ко всему наша старая собака Жучка
встретила нас махая хвостиком, но сильно воя.
Через неделю же закипела работа, и крестьяне все повеселели.
Маменька каждому хозяину выдала на усадьбу по 50 рублей. Тогда
это деньги были очень большие. Свой скотный двор тоже поста­
вили новый и при нем людскую избу и небольшой флигелек для
нашего пребывания. Плетневая наша мазанка, окруженная двумя
курганами, была защищена вековыми липами и не сгорела, но
в ней всем нам помещаться было тесно.
Дочь сгоревшего крестьянина Архипа, Аришу, маменька очень
полюбила и взяла к себе в комнаты, а потом она сделалась дворо­
вою и была у нас постоянной прислугою в горницах в Москве.
К концу лета деревня наша была обстроена с иголочки и о по­
жаре не было и помину. Помню, что давая вспоможение крестья­
нам, маменька каждому говорила, что дает помощь ему взаймы
и чтобы крестьяне, когда найдут возможным, уплатили бы этот
долг. Но, конечно, это были только слова. Долгу с крестьян
никто никогда не требовал.
Все, что я описал выше про наше времяпровождение в деревне,
относится, конечно, не к одному первому году нашего в ней пребы­
вания, но и к последующим. Я еще раза два-три в дальнейших
своих воспоминаниях буду возвращаться к деревне, теперь же,
чтобы покончить с нею на этот раз, сообщу о наших деревенских
соседях и знакомых.
64

Я уже упомянул выше о Павле Петровиче Хотяинцеве. Он
с женою, кажется Феодосьею Яковлевною, жил в своем селе
Моногарове. Большой деревянный дом его находился возле самой
церкви, и мы с маменькой, бывая всякое воскресенье в церкви,
каждый раз были приглашаемы из церкви на чашку кофе. Но вме­
сто кофе тут бывал целый завтрак с аппетитным пирогом с начин­
кою из яиц, зеленого луку и молодых цыплят. Кроме взрослого
сына, который служил где-то юнкером, у них был 4-летний сынок,
родившийся после 12-летнего перерыва, и в этом сынке родители
не слышали и души. Любимою игрою мальчика было рядиться
в священника, а потому у него было полное священническое обла­
чение и он постоянно что-нибудь служил. Хотяинцевы изредка
бывали и у нас.
Вторая соседка была старушка Небольсина; ее деревенька тоже
принадлежала когда-то отцу Хотяинцева и находилась по пути от
нас к церкви. Старушка часто зазывала нас с маменькой к себе
отдохнуть, но у нас она никогда не бывала,— по крайней мере,
я не припомню,— вероятно, по своей старости.
Третьи соседи были помещики Еропкины. Эта семья представи­
телей древнего дворянского рода состояла из мужа и жены, уже
пожилых, двух дочерей, уже невест, и одного сына. Сами родители
были едва-едва грамотны, дочери грамоте не обучались; сынок же,
уже лет 17—18, ограничился обучением у дьячка. Это семейство
раза три в лето бывало у нас и столько же раз и мы у них. У них
были хорошие оранжереи и парники, и они, приезжая, всегда при­
возили нам то дыню, то арбуз.
Вот и все соседи... И вообще говоря, мы в деревне коротких
знакомств не заводили, а ограничивались только визитами.
Кроме этих соседей, к нам иногда являлось приходское священ­
ство, состоящее из священника, дьякона, у которого было 12 взрос­
лых дочерей и ни одного сына, и дьячка. Все эти лица не много
отличались от простых крестьян, и то только своим полуобразова­
нием, в отношении же жизни они были те же крестьяне и столь же
много работали своеручно, не имея у себя ни одного наемного рабо­
чего. С дьячком Иваном Федоровичем я даже покумился, потому
что, бывши ребенком, крестил у него новорожденного. Лет 8 тому
назад, т. е. летом 1887 года, я был в Даровой у сестры Веры Ми­
хайловны, о чем сообщу подробнее в своем месте,и, конечно, был в
Моногарове, чтобы отслужить панихиду по папеньке. Служащий
нынче настоятелем Моногаровского прихода отец Преферансов
(породнившийся с сестрою Верочкою) 33 показался мне совершен­
ным джентльменом в сравнении с прежним священником. Ну, да
это и хорошо.
В заключение кратких своих воспоминаний о деревне я не могу
не упомянуть о дурочке Аграфене. В деревне у нас была дурочка,
не принадлежавшая ни к какой семье; она все время проводила,
шляясь по полям, и только в сильные морозы зимой ее насильно
приючивали к какой-либо избе. Ей уже было тогда лет 20—25;
5

Зак аз № 108

65

говорила она очень мало, неохотно, непонятно и несвязно; можно
было только понять, что она вспоминает постоянно о ребенке,
похороненном на кладбище. Она, кажется, была дурочкой от рож­
дения и, несмотря на свое таковое состояние, претерпела над собою
насилие и сделалась матерью ребенка, который вскоре и умер.
Читая впоследствии в романе брата, Федора Михайловича, «Братья
Карамазовы» историю Лизаветы Смердящей, я невольно вспоми­
нал нашу дурочку Аграфену 34.
Приступлю теперь к воспоминаниям о нашем первоначальном
домашнем обучении. Первоначальным обучением всех нас грамоте,
т. е. азбуке, занималась наша маменька. Азбуку учили не понынешнему, выговаривая буквы а, б, в, г и т. д., а выговаривали
по-старинному, т. е. аз, буки, в е ди, г л а г о л ь и т. д. и, дойдя
до ижицы, всегда приговаривалась известная присказка. После
букв следовали склады двойные, тройные, четверные и чуть ли не
пятерные, вроде: б в г р а , в з д р а и т. п , которые часто и выгова­
ривать было трудно. Когда премудрость эта уже постигалась,
тогда приступали к постепенному чтению. Конечно, я не помню,
как учились азбуке старшие братья, и эти воспоминания относятся
ко мне лично. Но так как наша учительница была одна (наша
маменька) и даже руководство или азбука преемственно перешла
от старших братьев ко мне, то я имею основание предполагать, что
и братья начинали учение тем же способом. Первою книгою для
чтения была у всех нас одна. Это Священная история Ветхого
и Нового Завета на русском языке (кажется, переведенная с немец­
кого сочинения Гибнера). Она называлась собственно: «Сто четыре
священных истории Ветхого и Нового Завета». При ней было
несколько довольно плохих литографий: Сотворения мира, Пребы­
вания Адама и Евы в раю, Потопа и прочих главных священных
фактов. Помню, как в недавнее уже время, а именно в 70-х годах,
я, разговаривая с братом Федором Михайловичем про наше дет­
ство, упомянул об этой книге; и с каким он восторгом объявил мне,
что ему удалось разыскать этот же самый экземпляр книги (т. е.
наш детский) и что он бережет его как святыню 35.
Я уже упомянул выше, что не мог быть свидетелем первона­
чального обучения старших братьев азбуке. Как я начинаю себя
помнить, я застал уже братьев умевшими читать и писать и приго­
товляющимися к поступлению в пансион. Домашнее их пребыва­
ние без выездов в пансион я помню непродолжительное время —
год, много полтора. В это время к нам ходили на дом два учителя.
Первый — это дьякон, преподававший закон Божий. Дьякон этот
чуть ли не служил в Екатерининском институте; по крайней мере,
наверное знаю, что он там был учителем. К его приходу в зале
всегда раскладывали ломберный стол, и мы четверо детей помеща­
лись за этим столом вместе с преподавателем. Маменька всегда
садилась сбоку, в стороне, занимаясь какой-нибудь работой. Мно­
66

гих впоследствии имел я законоучителей, но такого, как отец
дьякон* не припомню. Он имел отличный дар слова, и весь урок,
продолжавшийся по-старинному часа 1*/2—2, проводил в расска­
зах, или, как у нас говорилось, в толковании Св. писания. Бывало,
придет, употребит несколько минут на спрос уроков и сейчас же
приступит к рассказам— о потопе, о приключениях Иосифа.
О Рождестве Христовом он говорил особенно хорошо, так что
бывало и маменька, оставив свою работу, начинает не только слу­
шать, но и глядеть на воодушевляющегося преподавателя. Поло­
жительно могу сказать, что он своими уроками и своими расска­
зами умилял наши детские сердца. Даже я, тогда 6-летний маль­
чик, с удовольствием слушал эти рассказы, нисколько не утомляясь
их продолжительностью. Очень жалею я, что не помню ни имени,
ни фамилии этого почтенного преподавателя, мы просто звали его
отцом дьяконом. Несмотря на все это, уроки он требовал учить
буквально по руководству, не выпуская ни одного слова, т. е., как
говорится, «вдолбежку», потому что тогда при приемных экзаменах
всюду это требовалось. Руководством же служили известные
« Н а ч а т к и » митрополита Филарета, начинавшиеся так: «Един
Бог, во святой троице поклоняемый есть вечен, т. е. не имеет ни
начала, ни конца своего бытия, но всегда был, есть и будет...»
и т. д. Это скорее всего философское сочинение, нежели руковод­
ство для детей. Но так как руководство это обязательно было при­
нято во всех учебных заведениях, то понятно, что и сам отец дья­
кон придерживался ему36.
Другой учитель, ходивший к нам в это время, был Николай
Иванович С у ш а р д; он был преподавателем французского языка
в Екатерининском институте и ходил к нам давать уроки также
французского язы ка37. Он был француз, но горячо желал сделаться
чисто русским. Я помню рассказ папеньки, что в одно из посещений
Екатерининского института императором Николаем, Николай Ива­
нович Сушард просил у государя, как милости, позволения, вывер­
нув свою фамилию, прибавить к ней окончание «ов», что ему
и было дозволено, вследствие чего он впоследствии и назывался
Драшусов (Сушард-Драшус—Драшусов). Так как я был в это
время еще слишком мал для французского языка, то я ничего и
не могу сказать про его преподавание, хотя я обязательно и должен
был садиться за тот же ломберный стол и сидеть смирно в продол­
жении всего урока. Помню только, что приветствия отцу ко дню
его именин всегда составлялись Николаем Ивановичем и выучи­
вались под его руководством.
Время для старших братьев начало уже подходить такое, что
по возрасту их пора уже было отдавать куда-либо в пансион
с гимназическим курсом, и одного чтения и письма, а равно закона
божия и французского языка было далеко недостаточно. Для
подготовления к такому пансиону двух старших братьев отдали на
полупансион к тому же Николаю Ивановичу Драшусову, куда они
и ездили, кажется, в продолжение целого года или даже более,
5*

67

ежедневно по утрам и возвращались к обеду38. У Драшусова был
маленький пансион для приходящих, он сам занимался француз­
ским языком, два взрослых сына39 его занимались преподаванием
математики и словесных предметов, и даже жена его, Евгения Пет­
ровна 40, кажется, что-то преподавала. Но в этом скромном пан­
сионе некому было заниматься латинским языком, а потому подго­
товление старших братьев по этому предмету принял на себя сам
папенька. Помню даже утро, в которое он, ездивши на практику,
купил латинскую грамматику Бантышева41 и отдал ее братьям
(книга эта преемственно досталась впоследствии и мне). И вот
с этого времени, каждый вечер папенька начал заниматься
с братьями латынью. Разница между отцом-учителем и посторон­
ними учителями, к нам ходившими, была та, что у последних уче­
ники сидели в продолжение всего урока вместе с учителем; у отца
же братья, занимаясь нередко по часу и более, не смели не только
сесть, но даже облокотиться на стол. Стоят бывало как истуканчики, склоняя по очереди: mensa, mensae, mensae и т. д., или
спрягая: amo, amas. Братья очень боялись этих уроков, происхо­
дивших всегда повечерам. Отец, при всей своей доброте, был чрез­
вычайно взыскателен и нетерпелив, а главное, очень вспыльчив.
Бывало, чуть какой-либо со стороны братьев промах, так сейчас
разразится крик. Замечу тут кстати, что, несмотря на вспыльчи­
вость отца, в семействе нашем принято было обходиться с детьми
очень гуманно, и, несмотря на известную присказку к ижице, нас
не только не наказывали телесно,— никогда и никого,— но даже
я не помню, чтобы когда-либо старших братьев ставили на колени
или в угол. Главнейшим для нас было то, что отец вспылит. Так
и при латинских уроках, при малейшем промахе со стороны
братьев, отец всегда рассердится, вспылит, обзовет их лентяями,
тупицами; в крайних же, более редких случаях, даже бросит заня­
тия, не докончив урока, что считалось уже хуже всякого наказания.
Бывало при этих случаях, помню, что маменька только посматри­
вает на меня и дает мне знаками намеки, что вот, мол, и тебе тоже
будет! .. Но увы, хотя грамматика Бантышева преемственно
и перешла ко мне, но начало латинской премудрости мне суждено
было узнать не из уроков папеньки, а в пансионе Чермака.
Вероятно, это гуманное отношение к нам, детям, со стороны
родителей и было поводом к тому, что при жизни своей они не
решались поместить нас в гимназию, хотя это стоило бы гораздо
дешевле. Гимназии не пользовались в то время хорошею репутациею, и в них существовало обычное и заурядное, за всякую малей­
шую провинность, наказание телесное. Вследствие чего и были
предпочтены частные пансионы. Наконец, подготовление братьев
было окончено и они поступили в пансион Леонтия Ивановича
Чермака, с начала учебного курса в 1834-м году42.
В это же время и сестра Варенька была отдана родителями
в пансион или школу при лютеранской церкви Петра и Павла.
Школа эта, с давних времен существовавшая, пользовалась в Мо­
68

скве заслуженною славою. Она находилась возле самого дома дяди
Александра Алексеевича Куманина, в Козьма-Демьяновском
переулке,— это было причиною тому, что часто сестра не приез­
жала по субботам в родительский дом, в особенности в зимние
трескучие морозы, а была брана тетушкою Александрою Федоров­
ною к себе на дом. Братья тоже были отданы к Чермаку на полный
пансион и приезжали домой только по субботам к обеду, а в по­
недельник утром уезжали опять на целую неделю. Следователь­
но, дома из старших подростков оставался только я.
Относительно меня папенька сделал следующее распоряжение.
Он поручил старшим братьям и сестре заведывать моим обуче­
нием и задавать на целую неделю уроки, которые я и должен
был сдавать в субботу. А в воскресенье обязан был вновь выслу­
шивать объяснения братьев и сестры насчет заданий на следую­
щую неделю. Предметы были распределены следующим образом:
брат Миша взял на себя арифметику и географию; брат Федя —
историю и русскую грамматику, а сестра Варя — закон Божий и
языки французский и немецкий.
С этих пор моя жизнь в родительском доме пошла гораздо
скучнее. В доме сделалось гораздо тише, и я, понукаемый родите­
лями, должен был по целым дням сидеть в зале за книгою, хотя
мысли иногда порхали далеко от книги. Мне был уже десятый год,
а сестре Верочке едва-едва шесть; следовательно, она не могла
сделаться моею товаркою, тем более, что я привык иметь товари­
щами старших себя. Зато весело было дожидаться субботы, и хотя
день этот и был для меня днем расплаты, днем экзаменов, но я
мало страшился их, а помышлял только о том, что целых 1 У2дня
пробуду с братьями и сестрою. Учительские отношения ко мне
братьев и сестры нисколько не изменили наших братских доселе
существовавших отношений. В субботу с утра чувствовалось уже
прибытие всей семьи в родной кров. И родители делались несколь­
ко веселее, и к столу прибавлялось кое-что лишнее,— одним сло­
вом, пахло чем-то праздничным. В этот день и неизменяехмый час
обеда (т. е. 12 час.) поневоле изменялся. Покуда лошади поедут
с Божедомки в Новую Басманную, покуда соберутся братья,
покуда приедут, проходило добрых I 1/2—2 часа, так что обед
подавался в этот день к двум часам. За сестрой ездили большей
частью по вечерам, уже в сумерки. Но вот приехали братья, не
успели поздороваться, как и горячее уже на столе. Садились обе­
дать и тут же, не удовлетворивши первому аппетиту, братья начи­
нают рассказывать о всем случившемся в продолжение недели.
Во-первых, отрапортуют правдиво о всех полученных в продолже­
ние недели по различным предметам баллах, а потом и начнутся
рассказы про учителей, про различные детские, а иногда и не
совсем приличные шалости товарищей. За рассказами и разгово­
рами и обед в этот день продолжается гораздо долее. Родители
самодовольно слушали и молчали, давая высказаться приезжим.
Можно сказать, что откровенность в рассказах была полная.
69

Вспоминаю, что отец ни разу не давал наставлений сыновьям при
повествованиях о различных шалостях, случившихся в классе; отец
только приговаривал: «Ишь ты, шалун, ишь разбойник, ишь него­
дяй!» и т. п., смотря по степени шалости, но ни разу не говорил:
«Смотрите, не поступайте-де и вы так!» Этим давалось, кажется,
знать, что отец и ожидать не может от них подобных шалостей.
Пообедав и поговорив еще несколько, братья отбирали от меня
с грехом пополам недельный отчет; затем они садились за свои
ломберные столы и предавались чтению; так же проводилось
и воскресенье. Помню только то, что я редко видал, чтобы по суббо­
там и воскресеньям братья занимались приготовлением уроков
и привозили с собою учебники. Зато книг для чтения привозилось
достаточно, так что братья постоянно проводили домашнее время
за чтением. Такие субботы повторялись еженедельно, а потому я
не буду на них долго останавливаться, тем более, что за дав­
ностью лет и не могу припомнить особо выдающихся суббот.
Замечу лишь то, что в последние годы, т. е. около 36-го года,
братья с особенным воодушевлением рассказывали про своего
учителя русского языка, он просто сделался их идолом, так как на
каждом шагу был ими вспоминаем. Вероятно, это был учитель
незаурядный, вроде нашего почтенного отца дьякона. Братья отзы­
вались о нем не только как о хорошем учителе, но в некотором
отношении как о джентльмене. Очень жаль, что я не помню теперь
его фамилии, но в мое пребывание у Чермака учителя этого, ка­
жется, уже не было и в высших классах43.
Выше я упомянул о семейных чтениях, происходивших в гости­
ной. Чтения эти существовали, кажется, постоянно в кругу роди­
телей. С тех пор как я начинаю себя помнить, они уже происхо­
дили. Читали попеременно вслух или папенька, или маменька. Я
помню, что при чтениях этих всегда находились и старшие братья,
еще до поступления их в пансион; впоследствии и они начали чи­
тать вслух, когда уставали родители. Читались по преимуществу
произведения исторические: «История Государства Российского»
Карамзина (у нас был свой экземпляр), из которой чаще читались
последние тома —IX, X, XI и XII, так что из истории Годунова
и Самозванцев нечто осталось и у меня в памяти от этих чтений44;
биография Мих. Вас. Ломоносова соч. Ксенофонта Полевого45
и многие другие. Из чисто литературно-беллетристических произве­
дений, помню, читали Державина (в особенности оду «Бог»),
Жуковского и его переводные статьи в прозе; Карамзина — «Пись­
ма русского путешественника» и повести «Бедную Лизу», «Марфу
Посадницу», и проч.46. Пушкина — преимущественно прозу. Впо­
следствии начали читать и романы «Юрий Милославский», «Ледя­
ной дом», «Стрельцы» и сентиментальный роман «Семейство Холмских»47. Читались также сказки и Казака Луганского48. Все эти
произведения остались у меня в памяти не по одному названию,
а потому, что чтения эти часто прерывались рассуждениями роди­
телей, которые и были мне более памятны. Перечитывая впослед­
70

ствии все эти произведения, я всегда вспоминал наши семейные
чтения в гостиной дома родительского. Выше я говорил уже, что
старшие братья читали во всякое свободное время. В руках брата
Феди я чаще всего видал Вальтер Скотта: «Квентина Дорварда»
и «Веверлея»; у него были собственные экземпляры, и вот их-то он
перечитывал неоднократно, несмотря на тяжелый и старинный
перевод. Такому же чтению и перечитыванию подвергались и все
произведения Пушкина. Любил также брат Федор и повести Нарежного, из которых «Бурсак» перечитывал неоднократно. Не
помню наверное, читал ли он тогда что-нибудь из Гоголя, а потому
не могу об этом говорить. Помню только, что он тогда восхищался
романом Вельтмана «Сердце и Думка», История же Карамзина
была его настольною книгою, и он читал ее всегда, когда не было
чего-либо новенького 49. Я потому перечисляю названия некоторых
литературных произведений, читавшихся тогда братьями (хотя
далеко и не все), что с этими названиями и именами их авторов
мне пришлось еще ребенком познакомиться со слов братьев. Появ­
лялись в нашем доме и книжки издававшейся в то время «Библио­
теки для чтения». Как теперь помню эти книжки, менявшие еже­
месячно цвет своих обложек, на которых изображался загнутый
верхний уголок с именами литераторов, поместивших статьи в этой
книжке. Эти книги уже были исключительным достоянием
братьев50. Родители их не читали.
Вообще брат Федя более читал сочинения исторические, серьез­
ные, а также и попадавшиеся романы. Брат же Михаил любил поэ­
зию и сам пописывал стихи, бывши в старшем классе пансиона
(чем брат Федор не занимался). Но на Пушкине они мирились,
и оба, кажется, и тогда чуть не всего знали наизусть, конечно,
только то, что попадалось им в руки, так как полного собрания
сочинений Пушкина тогда еще не было. Надо припомнить, что
Пушкин тогда был еще современник. Об нем, как о современном
поэте, мало говорилось еще с кафедры; произведения его еще не
заучивались наизусть по требованию преподавателей. Авторитет­
ность Пушкина, как поэта, была тогда менее авторитетности
Жуковского даже между преподавателями словесности; она была
менее и во мнении наших родителей, что вызывало неоднократные
горячие протесты со стороны обоих братьев. Помню, что братья
как-то одновременно выучили наизусть два стихотворения: старший
брат «Графа Габсбургского», а брат Федор, как бы в параллель
ему,—«Смерть Олега»51. Когда эти стихотворения были произне­
сены ими в присутствии родителей, то предпочтение было отдано
первому, вероятно, вследствие большей авторитетности сочинителя.
Маменька наша очень полюбила эти два произведения, и часто
просила братьев произносить их; помню, что даже во время своей
болезни, уже лежа в постели, она с удовольствием прислушивалась
к ним.
Не могу не припомнить здесь одного случившегося у нас эпи­
зода. Из товарищей к братьям не ходил никто. Раз только к стар­
71

шему брату приезжал из пансионских товарищей некто Кудрявцев.
Брату позволено было отдать ему визит, но тем знакомство и кон­
чилось. Зато в наш дом был вхож один мальчик, Ванечка Умнов
(сын О. Д. Умновой, о которой я упоминал выше, как о нашей зна­
комой). Этот юноша учился в гимназии и был несколько старше
моих братьев. Этому-то гимназисту удалось где-то достать ходив­
шую тогда в рукописи сатиру Воейкова «Дом сумасшедших» и за­
учить на память52. Со слов его, братья тоже выучили несколько
строф этой сатиры и сказали их в присутствии отца. Выслушав их,
отец остался очень недоволен и высказал предположение, что это,
вероятно, произведение и проделки гимназистов; но когда его уве­
рили, что это сочинение Воейкова, то он все-таки высказал, что оно
неприлично, потому что в нем помещены дерзкие выражения
против высокопоставленных лиц и известных литераторов, а в
особенности против Жуковского. Несколько строф этой сатиры
были так часто повторяемы братьями, что они сильно врезались
и мне в память и сделались для меня как бы чем-то родственно­
приятным.
По рассказам того же Ванечки Умнова, мы познакомились со
сказкою Ершова «Конек-горбунок» и выучили ее всю наизусть53.
Отец наш был чрезвычайно внимателен в наблюдении за нрав­
ственностью детей, и в особенности относительно старших братьев,
когда они сделались уже юношами. Я не помню ни одного случая,
когда бы братья вышли куда-нибудь одни; это считалось отцом за
неприличное, между тем, как к концу пребывания братьев в роди­
тельском доме старшему было почти уже 17, а брату Федору почти
16. В пансион они всегда ездили на своих лошадях и точно так же
и возвращались. Родители наши были отнюдь не скупы, скорее
даже тороваты; но вероятно по тогдашним понятиям считалось
тоже за неприличное, чтобы молодые люди имели свои хотя бы
маленькие карманные деньги. Я не помню такого случая, и вероят­
но они ознакомились с деньгами только тогда, когда отец оставил
их в Петербурге.
Я упоминал выше, что отец не любил делать нравоучений
и наставлений, но у него была одна, как мне кажется теперь, сла­
бая сторона. Он очень часто повторял, что он человек бедный, что
дети его, в особенности мальчики, должны готовиться пробивать
себе сами дорогу, что со смертью его они останутся нищими и т. п.
Все это рисовало мрачную картину. Я припоминаю еще и другие
слова отца, которые служили не нравоучением, а скорее останов­
кою и предостережением. Я уже говорил неоднократно, что брат
Федор был слишком горяч, энергично отстаивал свои убеждения
и вообще был довольно резок на слова. При таких проявлениях со
стороны брата папенька неоднократно говаривал: «Эй, Федя,
уймись, не сдобровать тебе ... быть тебе под красной шапкой!»
Я привожу слова эти вовсе не ставя их за пророческие,— проро­
чество есть следствие предвидения; отец же никогда предположить
не хотел и не мог, чтобы дети его учинили что-нибудь худое, так
72

как он был в детях своих уверен. Привел же я слова эти в удо­
стоверение пылкости братнина характера во время его юности.
Зима 1834—1835 годов прошла для меня в тех же, раз установ­
ленных занятиях, о которых говорилось выше, т. е. братья и сестра
задавали мне уроки на целую неделю, а в субботу делали экзамен.
Один выдающийся случай, которому я был свидетелем, сделал на
меня сильное впечатление и я никогда не забывал его и теперь
помню очень хорошо, через 60 лет с лишком! Дело было так.
Раз вечером, в зале, родители ходили вместе и о чем-то серьез­
но разговаривали. Маменька что-то сообщила отцу, и он сделался,
видимо, очень удивлен и опечален. Потом маменька разразилась
сильным истерическим плачем и папеньке едва-едва удалось ее
успокоить. Эта картина при вечерней обстановке, в полумрачной
зале, оставила сильное во мне впечатление. И я недоумевал,
почему после спокойных разговоров родителей произошла беспри­
чинно такая сцена.
Потом, со временем, когда я сделался взрослым, и вспоминал
эту сцену, то, сопоставив последующие обстоятельства, разгадал
причину этой сцены. Дело, вероятно, было так: родители разгова­
ривали и делали предположения на будущее лето о поездке в де­
ревню, причем, вероятно, маменька заметила, что нельзя наверно
рассчитывать, а сообщила папеньке, что она подозревает, что ее
постигла вновь беременность. Услышав это, папенька, вероятно,
неосторожно высказал свое неудовольствие, что и вызвало со сто­
роны маменьки истерический плач. Эта моя разгадка подтвержда­
ется тем фактом, что, действительно, в лето 1835 года родилась моя
сестра Саша.
Весною, после Пасхи, поездка маменьки в деревню состоялась,
как и в прежние годы, но только при другой уже обстановке.
Папенька не решился отпустить ее одну и притом в бричке.
Поездка состоялась в двух экипажах, т. е. в рессорной городской
двухместной коляске, запряженной парою городских наших лоша­
дей, управляемой кучером Давидом; ехали родители без всякой
клади. Второй экипаж наш, троечная бричка, запряженная тройкой
наших пегих даровских лошадей и управляемая Семеном Широ­
ким, везла меня с нашею прислугою и всею кладью и чемоданами.
Старшие братья и сестра оставались в пансионе, а сестра Верочка
и брат Николя на попечении няни Алены Фроловны оставались
в Москве. Поездка совершилась благополучно и папенька, пожив
в деревне дня два-три, уехал обратно в Москву, а мы остались
в деревне, т. е. маменька и я. Младших сестру и брата, как видно,
не брали в деревню потому, что помещение в деревне было очень
маленькое, а ввиду ожидаемого прибавления семейства всякое
свободное помещение делалось еще более необходимо.
Лето проведено благополучно. В начале июля папенька опять
приехал в деревню вместе со старшими братьями, которые освобо­
дились из пансиона Чермака на начавшиеся каникулы. Сестра
Варенька на каникулы осталась у тетеньки Александры Федоровны
73

Куманиной. А вслед за папенькою приехала и новая гостья в де­
ревню, а именно акушерка. На этот раз была не старая, бывшая
всегда у маменьки акушерка, а молоденькая девушка, только что
вышедшая из повивального института и рекомендованная отцу
как настоящая ученая акушерка. Помню, что прогулки маменьки
в последние дни были затруднительны и ее постоянно водили
под руки папенька с одним из старших братьев. Помню, как в
конце июля (25-го) всех нас не допускали целый день во вновь
отстроенный флигелек, и мы все находились в мазанковом до­
мике. Наконец явился туда же папенька и сообщил нам, что Бог
послал нам маленькую сестричку. В тот же день приказчик Гри­
горий Васильев отправлен был в Москву с известием об этом
радостном событии к тетушке Александре Федоровне, которая
обещалась, по благоприятном исходе, сама приехать к нам в де­
ревню навестить маменьку и вместе с тем и окрестить новорож­
денную.
И действительно, не больше, как через неделю ожидание наше
исполнилось, и мы издали увидели, как спускался с пригорка
в нашу деревню грузный экипаж с двумя дамами. Это были тетень­
ка Александра Федоровна с неизменной спутницей своей бабушкой
Ольгой Яковлевной. Как случается часто, что иные детские воспо­
минания сохраняются долго и явственно, а другие вовсе исчезают
бесследно из памяти, гак случилось и с моими воспоминаниями по
этому предмету. Приезд тетеньки и бабушки я очень хорошо
и явственно помню, но время пребывания их в продолжение дней
до пяти совершенно не оставило в моей памяти никаких воспоми­
наний. Помню только, что высокая дорожная коляска их стояла все
время в липовой роще, так как в усадьбе нашей, после пожара,
экипажных сараев устроено не было. И помню также, что я с боль­
шим удовольствием откидывал ступеньки высокой коляски, по
несколько раз в день влезал в нее и опять вылезал. Наконец,
после крестин, тетенька с бабушкой уехали от нас, а вслед за ними
уехала и акушерка. В начале августа уехали из деревни и папенька
со старшими братьями, а, вероятно, в половине сентября и маменька
со мной и новорожденной сестрой переехала в Москву. Только
обстоятельства этого переезда я теперь совершенно не помню.
С осени 1835 года со мной случилась важная перемена. Меня
отдали в пансион, и притом не на полупансион, как сперва отда­
вали братьев, а прямо, оторвав от всего родного, поместили на
полный пансион к Кистеру. Это случилось внезапно. Вероятно,
папенька был приглашен в пансион Кистера годовым врачом, и, не
желая получать гонорара, он предложил свои услуги взамен того,
чтобы я был принят в пансион полным пансионером, без всякого
подготовления в научном отношении к приемному экзамену (кото­
рого, впрочем, и не было). Мне сшили два костюмчика и в один из
вторников маменька сама отвезла меня в пансион и, посидевши
несколько у m-me Кистер, оставила меня там до субботы; впрочем,
папенька почти ежедневно бывал (как врач) в пансионе, но вызы­
74

вал меня для свидания редко, вероятно, не желая нарушать моих
серьезных научных занятий. ..
Федор Иванович Кистер имел ученую степень доктора и был
лектором немецкого и, кажется, даже и французского языка при
Московском университете. Он содержал пансион для мальчиков
в Москве и слава или известность его пансиона чуть ли не превос­
ходила известности пансиона Чермака. И в самом деле, наружная
его обстановка была виднее, показистее обстановки чермаковской.
Пансион Кистера помещался в центре города, на Большой Дмит­
ровке, в доме, который, кажется, принадлежит благородному со­
бранию. Но главная суть состояла в том, что д-р Федор Иванович
Кистер смотрел на свой пансион как на что-то придаточное, а не
главное. Еще старшие классы, из которых поступали в университет,
обращали на себя внимание. Что же касается до младших и низших
классов, то те были решительно предоставлены на произвол судьбы
без всякого надзора. Отсутствие всякой заботы об низших классах
с одной стороны, а с другой стороны страшная скупость и расчет­
ливость — были причиною тому, что в младших классах никогда
не было своих гувернеров или надзирателей. Двадцать пять или
тридцать мальчиков загонялись в класс и там оставались без при­
смотра, гувернеры же уходили для показа в старшие классы.
В младший (мой) класс редко ходили и учителя, только посещал
священник для преподавания закона Божия и сам Ф. Ив. Кистер
для преподавания французского и немецкого языков. Других же
учителей, по другим предметам, я что-то не припоминаю. И вот,
значит, 9 и 10-летние мальчики, собранные из различных семейств
и из различных слоев общества, соединялись вместе и оставлялись
на большую часть дня без всякого присмотра. Понятно, что из этого
могло произойти. Нет тех гадостей, нет того гнусного порока, кото­
рому бы не были научены вновь поступившие из отчего дома невин­
ные мальчики.
Еженедельно по субботам я являлся в родительский дом и имел
истинное удовольствие, после недельного заточения в враждебном
для меня пансионе, провести полтора дня в нашем святом семей­
ном кругу.
Явится вопрос, почему же я не был так откровенен, как братья,
и не поведал родителям про порядки, существовавшие в моем
пансионе, имея пример в братьях, которые ничего не скрывали
от родителей? .. На это отвечу: что, во-первых, как я ни был мал
и неразумен, но все-таки я соображал, что порядки, практикуемые
в низшем классе пансиона Кистера, суть нехорошие порядки.
А мне так хотелось подражать братьям и, в свою очередь, вы­
ставлять свой пансион в отличном виде,— ведь хвастовство при­
суще детям и не может быть поставлено наряду с пороком об­
мана. А во-вторых, про те дебоши, которые совершались между
запертыми без всякого присмотра мальчишками, мне даже стыдно
и совестно было рассказывать не только родителям, но даже
и старшим братьям.
75

Весь учебный 1835/1836 год я провел как в чаду. Имея столь
впечатлительный для своих лет характер, я не вынес в своей
памяти ни одного приятного впечатления; да и вообще все то,
что было со мною в этот год, я решительно позабыл, все проис­
шествия как будто заволоклись туманом, тогда как более ранние
впечатления рисуются в моей памяти очень рельефно. Я не помню
за весь год, чтобы на меня было обращено хоть какое-нибудь
внимание, чтобы хоть один из учителей задал урок собственно
мне или спросил меня выученное. Ежели я что-либо приобрел за
этот год, то это во французском и немецком языках. Эти пред­
меты, как я выше упомянул, преподавал сам Кистер и препода­
вал очень хорошо. Тогда только что вошла в употребление ме­
тода с картинками: на печатных раскрашенных картинках, накле­
енных на картонные листы, изображались различные предметы,
а равно животные и птицы, и к ним принадлежали печатные
рассказы на французском, немецком и русском языках, различ­
ные признаки и свойства нарисованных на картинах предметов.
Эти признаки и свойства разнообразились и дополнялись самим
преподавателем, и мы прямо в классе, без всякого урока и при­
готовления, занимались практическими рассказами про различные
предметы на французском и немецком языках, и заучивали это
наизусть. Вот это только и осталось у меня в памяти.
Но год скоро прошел, наступила весна. У Кистера в Соколь­
никах была своя большая дача, и он часто заставлял водить по­
очередно каждый класс на прогулку в Сокольники. Там на даче
нам приготовляли ранний обед и чай, и избранный класс, погуляв
в роще, пообедав и напившись чаю, возвращался в город. Помню
и я раза два-три участвовал в этих прогулках и вынес о них
очень приятные впечатления.
Учебный год закончился в пансионе публичным актом. Экза­
менов не было, по крайней мере в низшем классе, но на публич­
ный акт задавалась на выучку какая-нибудь басня или стихотво­
рение на русском, французском или немецком языках и воспитан­
ники вызывались поочередно и произносили заученное ими. В этом
и состоял весь акт. Публики же, действительно, бывала масса
и публика преимущественно дамская, великосветская. На этом
акте предлагали гостям чай, прохладительные напитки и мороже­
ное. Конечно, я не был избранником, удостоившимся что-нибудь
произнести на акте, но помню, что папенька на акте был. Не это
ли было причиною неудовольствия папеньки, вследствие которого
я следующий год не был уже в пансионе Кистера. Это ли или
какое другое обстоятельство было причиною, но я был взят из
пансиона Кистера окончательно, и считал себя очень счастливым
этим решением родителей.
После нашего акта скоро окончились экзамены и у старших
братьев и они были отпущены на каникулы. И мы все трое
братьев в скором времени поехали вместе с папенькой в деревню.
Эта поездка памятна для меня тем, что я первый раз ехал
76

в деревню с папенькой и братьями, и мне казалось, что я еду
не домой, а просто в гости к маменьке. Про пребывание свое
в этом году в деревне я ничего не могу отметить особенного. Все
воспоминания свои о деревне я сообщил уже выше и не могу
подразделять, какие из них случились в какой год. Конечно, мы
все уже подросли и игры наши не могли быть столь детскими,
как прежде. Помню, что мы пробыли в деревне, по обыкновению,
до осени, и осенью возвратились из деревни в Москву вместе
с маменькой.
С возвращением нашим в Москву, я поступил опять под фе­
рулу54 братьев и сестры. Опять начались занятия недельные
и отчеты в них по субботам. Но скажу откровенно, что занятия
эти были для меня очень полезны, и я, право, под надзором
братьев успевал гораздо более, нежели в пансионе Кистера.
С осени 36-го года в семействе нашем было очень печально.
Маменька с начала осени начала сильно хворать. Отец, как док­
тор, конечно, сознавал ее болезнь, но видимо утешал себя надеж­
дою на поддержание сил больной. Силы ее падали очень быстро,
так что в скором времени она не могла расчесывать своих очень
густых и длинных волос. Эта процедура начала ее сильно утом­
лять, а предоставить свою голову в чужие руки она считала не­
приличным, а потому и решила остричь свои волосы почти под
гребенку. Вспоминаю об этом обстоятельстве потому, что оно
сильно меня поразило. С начала нового 1837 г. состояние ма­
меньки очень ухудшилось, она почти не вставала с постели, а с
февраля месяца и совершенно слегла в постель.
В это время квартира наша сделалась как бы открытым
домом: постоянно у нас бывали посетители. С 9 часов утра при­
ходили доктора во главе с Александром Андреевичем Рихтером.
Из сочувствия к отцу, как своему товарищу, они, навещая ма­
меньку, каждый день делали консилиум. Склянки с лекарствами
и стаканы с различными извержениями загромождали все окна
и ежедневно убирались, сменяясь новыми. С полудня приезжала
тетенька Александра Федоровна (в эти разы, т. е. в сильную
болезнь маменьки, она приезжала, впрочем, одна, без сопровож­
дения бабушки) и оставалась до вечера, а иногда и на ночь.
Часов около четырех съезжались родные и полуродные, ежели
не для свидания с маменькой,— к ней посторонние не допуска­
лись,— то для оказания сочувствия папеньке. Бывали Куманин
Александр Алексеевич, Шер, Неофитов, Маслович Настасья
Андреевна и многие другие. Вспоминаю, что посещения их не
утешали, а только расстраивали папеньку, который должен был
рассказывать каждому про течение болезни. Мне кажется, и сами
визитеры очень хорошо это понимали, но все-таки ездили для ис­
полнения приличий и принятых обычаев. Вечером часов в 6 опять
появлялись доктора для вечерних совещаний. Это было самое
горькое время в детский период нашей жизни. И немудрено. Мы
готовились ежеминутно потерять мать. Одним словом, в нашем
77

семействе произошел полный переворот, заключенный кончиною
маменьки. В конце февраля доктора заявили отцу, что их стара­
ния тщетны и что скоро произойдет печальный исход. Отец был
убит окончательно. Помню ночь, предшествовавшую кончине ма­
меньки, т. е. с 26-го на 27-е февраля. Маменька перед смертною
агонией пришла в совершенную память, потребовала икону спаси­
теля и сперва благословила всех нас, давая еле слышные бла­
гословения и наставления, а затем захотела благословить и отца.
Картина была умилительная, и все мы рыдали. Вскоре после
этого началась агония и маменька впала в беспамятство, а в 7-м
часу утра 27 февраля она скончалась на 37-м году своей жизни.
Это было в субботу сырной недели. Все приготовления к похоро­
нам, троекратные в день панихиды, шитье траура и проч., были
очень прискорбны и утомительны, а в понедельник 1 марта,
в первый день Великого поста, состоялись похороны.
Спустя несколько времени после смерти маменьки, отец наш
начал серьезно подумывать о поездке в Петербург (в котором
ни разу еще не бывал), чтобы отвезти туда двух старших сыно­
вей для помещения их в Инженерное училище55.
Надо сказать, что еще гораздо ранее отец, через посредство
главного доктора Мариинской больницы Александра Андреевича
Рихтера, подавал докладную записку Виламову о принятии
братьев в училище на казенный счет56. Ответ Виламова, очень
благоприятный57, был получен еще при жизни маменьки, и тогда
же была решена поездка в Петербург. Осуществление этой по­
ездки чуть-чуть было не замедлилось. Но прежде, нежели со­
общу причину замедления, расскажу о том впечатлении, которое
произвела на братьев смерть Пушкина.
Не знаю, вследствие каких причин, известие о смерти Пуш­
кина дошло до нашего семейства уже после похорон маменьки.
Вероятно, наше собственное горе и сидение всего семейства по­
стоянно дома были причиною этому. Помню, что братья чуть
с ума не сходили, услыхав об этой смерти и о всех подробностях
ее. Брат Федор в разговорах с старшим братом несколько раз
повторял, что ежели бы у нас не было семейного траура, то он
просил бы позволения отца носить траур по Пушкину. Конечно,
до нас не дошло еще тогда стихотворение Лермонтова на смерть
Пушкина58, но братья где-то достали другое стихотворение не­
известного мне автора. Они так часто произносили его, что я
помню и теперь его наизусть. Вот оно:
Нет поэта, рок свершился.
Опустел родной Парнас!
Пушкин умер, Пушкин скрылся
И навек покинул нас.
Север, север, где твой гений?
Где певец твоих чудес?
Где виновник наслаждений?
Где наш Пушкин? — Он исчез!
Да, исчез он, дух могучий,
78

И земле он изменил!
Он вознесся выше тучей.
Он взлетел туда, где жил!59

Причина, которая чуть не замедлила поездку отца в Петер­
бург, была болезнь брата Федора. У него, без всякого видимого
повода, открылась горловая болезнь и он потерял голос, так что
с большим напряжением говорил шепотом и его трудно было рас­
слышать. Болезнь была так упорна, что не поддавалась ника­
кому лечению. Испытав все средства, и не видя пользы, отец,
сам строгий аллопат60, решился испытать по совету других, го­
меопатию. И вот брат Федор был почти отделен от семейной
жизни и даже обедал за отдельным столом, чтобы не обонять
запаха от кушания, подаваемого нам, здоровым. Впрочем, и го­
меопатия не приносила видимой пользы: то делалось лучше, то
опять хуже. Наконец, посторонние доктора посоветовали отцу
пуститься в путь, не дожидаясь полного выздоровления брата,
предполагая, что путешествие в хорошее время года должно по­
мочь больному. Так и случилось. Но только мне кажется, что
у брата Федора Михайловича остались на всю жизнь следы
этой болезни. Кто помнит его голос и манеру говорить, тот со­
гласится, что голос его был не совсем естественный — более
грудной, нежели бы следовало.
К этому же времени относится и путешествие братьев к Тро­
ице. Тетенька Александра Федоровна по обычаю ежегодно вес­
ною ездила на богомолье в Троицкую лавру и на этот год упро­
сила папеньку отпустить с нею и двух старших сыновей для по­
клонения святыне перед отъездом их из отчего дома в Петербург.
Впоследствии я часто слышал от тетеньки, что оба брата во время
путешествия услаждали тетеньку постоянною декламациею стихо­
творений, которых они массу знали наизусть.
Папенька после смерти маменьки решился совсем пересе­
литься в деревню (он подал уже в отставку), а потому до по­
ездки в Петербург желал поставить памятник на могиле покой­
ной. Избрание надписи на памятнике отец предоставил братьям.
Они оба решили, чтобы обозначено было только имя, фамилия,
день рождения и смерти, на заднюю же сторону памятника
выбрали надпись из Карамзина: «Покойся, милый прах, до радо­
стного утра»... И эта прекрасная надпись была исполнена61.
Наконец наступил день отъезда. Отец Иоанн Баршев отслу­
жил напутственный молебен, и путешественники, усевшись в ки­
битку, двинулись в путь (ехали на сдаточных), о котором хотя
и мельком, но так поэтично упомянул брат Федор Михайлович
40 лет спустя в одном из нумеров «Дневника Писателя»62. Я
простился с братьями и не видался с ними вплоть до осени
1841 г.
По отъезде папеньки мы остались одни, под присмотром няни
Алены Фроловны; но, впрочем, существовал и высший надзор.
Главою семьи осталась сестра Варенька; ей в это время шел
79

15-й год и она все время отсутствия папеньки занималась
письменными переводами с немецкого языка на русский, как теперь
помню, драматических произведений Коцебу, которыми ее снаб­
жал Федор Антонович Маркус. Сей последний ежедневно заходил
в нашу квартиру, чтобы узнать, все ли благополучно, и чтобы
посмотреть всех нас, детей. Он же ежедневно выдавал деньги на
провизию для нашего стола, и вообще был хозяином квартиры.
Я позабыл сказать, что все хлопоты по похоронам маменьки он
тоже принял на себя и исполнил этот долг как истинно добрый
человек. Кроме посещений его, очень часто навещала нас и те­
тенька Александра Федоровна вместе с бабушкой Ольгой Яков­
левной. Тетушка при виде нас, и в особенности при виде Верочки,
Николи и Сашеньки, всегда, бывало, горько расплачется. Про­
щаясь с нами, она, бывало, всех нас, отдельно каждого, пере­
крестит, чего прежде, при жизни маменьки, не случалось; этим
она хотела, видимо, заявить, что в отношении к нам принимает
на себя все обязанности матери.
Отец пробыл в отсутствии с лишком полтора месяца и вернулся
в Москву уже в июле месяце.
Помню я восторженные рассказы папеньки про Петербург
и пребывание в нем: про путешествие, про петербургские дере­
вянные (торцовые) мостовые, про поездку в Царское Село по же­
лезной дороге, про воздвигающийся храм Исаакия и про многие
другие впечатления.
С возвращением в Москву папенька не покинул своего наме­
рения оставить службу и переселиться окончательно в деревню
для ведения хозяйства. Но покамест вышла отставка и пенсион,
покамест он устраивал все дела,— наступил и август месяц. Для
перевозки всего нашего скромного имущества приехали из дере­
вни подводы. Сестра Варенька должна была ехать вместе с па­
пенькой в деревню. Меня же решено было отдать в пансион Чермака, на место братьев. Не знаю, по какой причине, или тетенька
Александра Федоровна считала для себя неудобным брать меня
из пансиона Чермака по праздникам к себе, или сам папенька,
не получая вызова со стороны Куманиных, не хотел их просить
об этом,— только на счет меня было сделано распоряжение,
чтобы троюродная тетка моя Настасья Андреевна Маслович брала
меня по праздникам к себе. Мотивировано это было тем, что
Масловичи будто бы ближе жили к пансиону, нежели Куманины.
Две же мои младшие сестры, Верочка и Сашенька, равно как
и брат Коля, конечно, тоже должны были переселиться вместе
с отцом и неизменною нянею Аленой Фроловною в деревню.
Но вот настал и день разлуки. Папенька в одно утро отвез
меня к Леонтию Ивановичу Чермаку и сдал меня на полный
пансион.
Этим фактом кончается первый акт, или как я принял назы­
вать в группировке своих воспоминаний — п е р в а я к в а р т и р а
моей жизни, т. е. кончилась жизнь моя в доме отчем, а началась
80

жизнь между чужими людьми, начались неизбежные жизненные
заботы, которых прежде я не знал и не испытывал. Но прежде
нежели закончу этот период своей жизни мне хочется более рель­
ефно вырисовать личности моих родителей и их взаимные друг
к другу отношения, равно как и отношения их к нам, своим детям.
Этого я думаю достигнуть следующим образом. У меня каким-то
образом сохранились четыре письма из переписки родителей во
время их разлуки в летнее время, когда отец жил в Москве,
а мать хозяйничала в деревне. Письма эти, мне кажется, вполне
вырисуют как их, так и их взаимные отношения, а потому я и ре­
шился их с полною точностью поместить здесь, в своих воспоми­
наниях. Тем более мне хочется это сделать, что в настоящее
время некоторые из этих писем начали истлевать.
Вот эти письма:
Письмо отца к матери из Москвы в с. Даровое.
9-го июля 1833 года.

Любезнейший друг мой Машенька!
Во-первых, я уведомляю тебя, милый друг мой, что мы все,
слава Создателю, здоровы. Коленька * наш, слава Богу, поправ­
ляется, но очень худ и бледен. Вареньку я отвез на Покровку**.
Новостей у нас никаких не имеется, выключая, великий князь
Михайло Павлович и великая княгиня Елена Павловна у нас
в Москве63. Дела мои по приезде*** очень тихи. До сих пор ни
одного больного. Что делать, скучно на старость лет при недо­
статке; но Бог для меня всегда был милостив, потерпим. Более
всего меня угнетает дождливая погода. Здесь, в Москве, льют
беспрестанные дожди; ежели и у вас такие же, то беда да и только.
В аза64 пропадает. Сено у тебя в Даровой хотя и скошено, но на­
верное говорю, что сгниет, а все от того, что меня не послушались
и не сложили в ригу. По приезде нашел, что нанятая моя услуга
расстроилась, прачка без меня, взявши у няньки денег, пропадала
целую неделю, а кухарка на другой же день сказалась больною —
все время лежит и просит, чтобы ее отпустить; беда мне да и только!
Старуха4* дуется, собирается к своим, и как я подозреваю, она-то
и причиною вымышленной болезни кухарки. Письма твоего ожи­
даю с нетерпением. Жаль, друг мой, что я у тебя погостил не так,
как мне хотелось, все помехи, и я не только не повеселился
с тобою, но даже не обласкал твоих певиц5*, кланяйся им от
меня и поблагодари их. Поверишь ли, что бытность моя у тебя
* Брат Николай.
** Т. е. к тетеньке А. Ф. Куманиной.
*** Т. е., вероятно, по возвращении из деревни от маменьки.
4* Недоумеваю, про какую старуху здесь говорится, вероятно, была ка­
кая-нибудь приживалка, которую я позабыл.
5* Деревенские девушки и бабы, которые по праздникам певали у нас
в деревенском дому (наверху), как говорили они,
б

З ак аз J4e 108

81

представляется мне как бы во сне; в Москве же встретили меня
хлопоты и огорчения; сижу пригорюнившись да тоскую, головы
негде приклонить, не говорю уже горе разделить; все чужие и все
равнодушно смотрят на меня; но Бог будет судить их за мои
огорчения. Еще тебе скажу, что ямщик, который взялся доставить
меня в Москву, при ряде отдал мне свой паспорт, но в Коломне
при сдаче в суетах он, а равно и я об нем позабыли, и таким об­
разом билет остался у меня; то ежели, как я и полагаю, он станет
спрашивать, то скажи ему, что на следующей почте я пришлю его
в страховом письме. Илья Киселев65 его знает, только подтверди,
чтобы ему лично отдали, а без него никому бы и не отдавали;
а всего лучше, ежели ты его возьмешь к себе, и когда явится,
сама ему вручи, только призови Илью и спроси, точно ли это тот
самый ямщик. Еще новость: в сегодняшних газетах напечатан
манифест о ревизии66, то ежели объявят тебе из Нижнего Зем­
ского Суда об этом, то, смотри, будь осторожна. Перепиши все
семьи и проверь несколько раз, чтобы кого-нибудь не пропустить,
равным образом и дворовых, в числе коих надобно переписать
и наших московских, как-то: Давида, Федосия (Федора), Семена
и Анну, также не пропусти старика дворового, который проживает
у матери Хотяинцева. Сию перепись сперва сделай для себя,
а подавать не торопись, ибо срок назначен до мая 1834 года, а до
тех пор, может быть, кто-нибудь родится или умрет из числа
стариков. Затем только посмотри поприлежнее, друг мой, чтобы
перепись была самая верная, чтобы кого не пропустить или при­
бавить, потому что за это определен большой денежный штраф.
Для сведения твоего я постараюсь прислать экземпляр книги,
как в таком случае руководствоваться. Насчет нашего дела с Хотяинцевым67 поступай так, как между нами было условлено,
а лучше ежели ты будешь сообразовываться с обстоятельствами
и в нужде советоваться с опытными в сем деле людьми, для чего
советую тебе посылать почаще в Каширу и проси совета у Дру­
жинина ... кова *, которого, ежели мои обстоятельства улучшатся,
надобно также поблагодарить. Насчет же его мнимой седьмой
части, будь покойна, ибо мать его не предъявила при вводе во
владение, а во-вторых, пропустила срок, и не просила; о сем на­
пишу тебе пространнее в следующем письме, сие я имею от На­
бокова, который сказал мне, что Небольсина разделилась с Конновой69 и получила все земли во владение на законном основании,
хотя и с приплатою сверх 38 тыс. рублей. Старушка Небольсина
не знаю, где и каким образом тебя знает, очень превозносит твое
хозяйство и очень желает быть с тобою знакомою, и просила
Набокова, чтобы он ее с нами познакомил; то не худо, ежели ты
с ними ознакомишься, ибо они могут нам быть полезны насчет
дележа, которого они усердно желают. Вот тебе, милый друг мой,
* Тут письмо истлело и несколько букв уничтожено, — вероятно, Шишкова
или Набокова 68.
82

письмо о всякой всячине, о приятном инеприятном, но не сетуй
на меня, горе одолевает, но Бог милостив, все поправится. Ты же
сама меня просила, чтобы от тебя ничего не скрывать. Прощай,
друг мой сердечный, будь здорова и сколько можно счастлива.
Береги себя для моего спокойствия и счастия. Целую тебя до
засосу. Детей наших за меня поцелуй, скажи от меня старшим,
чтобы учились и не огорчали тебя; посылаю вам всем, милые
моему сердцу, любовь мою и благословение. Кажется, что Черемошню нам надобно заложить в частные руки, известно тебе, по
каким причинам. Прощайте, друзья мои, и не забывайте любя­
щего вас всею душою и всем существом своим М и х а й л у Д о ­
стоевского.
Извести меня, нет ли каких-либо слухов насчет исков Хотяинцева, также и насчет Черемошни, постарайся узнать обстоятельно
в Кашире.
На всякий случай, ежели ты узнаешь что-нибудь неприятное
для нас насчет Черемошни, то советую прислать ко мне как
можно поскорее нарочного.
Вот и еще письмо от 6-го августа, год не обозначен, но веро­
ятно, того же 1833 года, потому что речь ведется о тех же мате­
риях.
Августа 6-го дня [1833].

Здравствуй, любезнейшая моя, ангел мой!
Рад, бесценный друг мой, что ты и дети, хвала Всевышнему,
здоровы. Молю его всещедрого, что он всеблагий хранит вас, мои
милые! Дай Бог, чтобы вы и впредь были здоровы и благопо­
лучны. О себе уведомляю тебя, что я и дети также по благости
Божией здоровы, и отчасти покоен. Сестра А. Ф .70 тебя благода­
рит за письмо. Они все здоровы. Настасье Андреевне дал Бог
внучку от Аннушки. Котельницкие тебе также кланяются. У нас
опять со вчерашнего дня пошли дожди и до сих пор льют. Боюсь,
друг мой, что он тебе помешает как в уборке овса, так и в посеве,
но пусть будет все по воле Божией, возложим все наше упование
на него! В субботу утром я по обыкновению моему поспешил, вопервых, на почту, приезжаю, смотрю в реестр, нахожу 40 №, по­
лучаю письмо, сажусь в коляску, и не прочитавши всего на кон­
верте, разламываю его, и во-первых, попадается на глаза «Любез­
ная сестрица»... и проч... Вот я стал в тупик и начал тебя
прославлять и величать сиречь тако: Ах, она некоштная и так
дале, и как нечего было делать, то повез письмо на Покровку71,
отдал письмо с извинением, что по ошибке распечатал их письмо.
Сижу пригорюнившись. Вдруг пришла мне мысль в голову, что
может быть есть ко мне письмо особое. Вот я встаю, прощаюсь
и скачу на почту и наконец получаю твое письмо. Тут душа опять
вскочила в свою перегородку и я, разломавши конверт, начал
6

*

83

алчными пробегать глазами. Жаль мне дочки *, она бедная ду­
шою тоскует; постарайся, друг мой, приготовить питьеца поснадобнее и подушистее, авось либо поможет. Детей не торопись
присылать, лучше устрой все надлежащим образом и тогда
с Богом! Обо мне, друг мой, не беспокойся, я ожидал более, то
и мене подожду. Я же полагаю, что этот мошенник** их без денег
вперед не возьмет. Насчет моей услуги не беспокойся, кухарка
и прачка, кажется, обе порядочные, т. е. лучше сказать смирные.
Ежели Анна обещается вести себя получше, то мы ей, подтвер­
дивши то же, можем прислать. Она же в деревне почти не нужна.
Пишешь ты, что посылала в Каширу73 и получила все тот же
ответ; между прочим, ничего не упоминаешь о 7-й части, или ты,
друг мой, до объявления тебе Указа из Нижнего Земского Суда
решилась не напоминать Д. *** об сем деле, или что он забыл
тебя об этом уведомить, напиши мне, друг мой. Пишешь ты, что
соседка наша Небольсина вышла за князя Оболенского75 и что
они свадьбу пировали у X.*4*, теперь у него живут, следова­
тельно, предполагаемое с ними знакомство не обещает ничего
для нас хорошего; я говорю насчет дележа, но пусть будет все
гак, как Богу угодно, будем ожидать. В прошедшем письме я
писал тебе коротко о 30 числе, по причине неприятностей, тебе
известных, теперь же скажу тебе больше. Я таки, как быть во­
дится, порядком начал трессировать нашего Геркулеса-доброхода76. Во-первых, с тем намерением, чтобы ее поистощить, при­
казал ей пустить кровь с обеих рук, после через день начал ей
давать кладь из глауберовой соли, сабура, скамониума, серы
горючей, постного масла пополам с вином, разумеется, простым,
начал ее выдерживать голодною диетою, назначив в день по 3 фунта
мякиша хлеба, по порядочной миске картофельной похлебки,
с крепким говяжьим наваром, порядочную чашку каши с моло­
ком, и наконец 50 блинцов или же тарелку макаронов, крепко
поджаренных с маслом и с довольным количеством медку; ты,
думаю, помнишь, что она до этого блюда охотница5*, и чтобы
больше возбудить аппетит, то я посылал ее каждый день к Суха­
ревой башне за покупкою провианта. Марье же Ивановне6* вина
не давал, а ставил перед нею штоф вина с намерением больше
возбудить жажду к питию оного, и таким образом все было го­
тово, а я в назначенный день, в сопровождении моих актрис, вы­
* Не могу разъяснить, про какую д о ч к у здесь упоминается; вероятно,
это какое-нибудь иносказание 72.
** Здесь под наименованием мошенника подразумевается Чермак.
*** Кто такой Д. не могу сказать, вероятно, какой-нибудь каширский
делец 74.
4* X. — это, конечно, Хотяинцев.
5* Не знаю, что должна означать эта аллегория. Только, думаю и знаю,
что дело хотя частью идет о няне, Алене Фроловне; Геркулес-доброхот — это,
конечно, она, но дальнейшего смысла этой аллегории разъяснить не могу.
6* Кто эта Марья Ивановна, не знаю, вероятно, одна из приживалок у нас.
Но, впрочем, таковой я не помню.
84

ступил с важностью, где уже зрителей было большое стечение;
но для состязания было только двое, а именно старуха, подобная
той, которую, помнишь, мальчишки дразнили жандармом, и один
пьяный приказный с опухшею рожею. Слышал я, что было и бо­
лее, но те, посмотрев на заготовленную провизию, стиснув пле­
чами удалились. Те же, кои остались двое, то больше для вина,
и я начал было уже торжествовать, но вдруг, к несчастию, нашли
тучи, грянул гром, и все рушилось. Старухи все приготовленное
одним вечером порешили и я ни больше, ни меньше остался
с пустым кошельком. За вареньице и за наливочку благодарю
тебя, несравненная моя, медок с чайком кушай, друг мой, и по­
благодари за меня старосту. Прощай, душа моя, голубица моя,
радость моя, жизненочек мой, целую тебя до упаду. Детей за
меня поцелуй. Кажется, писать нечего, исполни только то, что
в прошедших письмах было писано. Прощай, единственный друг
мой, и помни навсегда, что я всегда есмь твой до гроба М. Д о ­
стоевский.
Дождь у нас от субботы и до сих пор, т. е. до понедельника
льет, беда да и только. Ежели и у вас то же, то горе нам. Про­
щай, прекрасная моя.
Сверх этих двух писем в собрании моих писем имеется еще
письмо папеньки к брату Федору в Петербург. Не знаю, как
письмо это попало ко мне, но оно тоже представляет для меня
большой интерес, а потому я и это письмо целиком помещаю
здесь. Замечательно только то, что письмо это писано из деревни
27 мая 1839 года, то есть за несколько дней до смерти его. Вот
это письмо:
27 мая 1839, с. Даровое

Любезный друг Феденька!
Два письма в одном конверте я получил от тебя в прошедшую
почту77; а теперь, не теряя времени, спешу тебе отвечать. Пишешь
ты, что терпишь и в лагерях будешь терпеть нужду в самых не­
обходимейших вещах, как-то: в чае, сапогах и т. п. и даже изъ­
являешь на ближних твоих неудовольствие, в коем разряде без
сомнения и я состою, в том, что они тебя забывают78. Как ты не­
справедлив ко мне в сем отношении! Ты писал, что состоишь
должным 50 р., и просил, чтобы прислать тебе для расплаты,
а также и для себя хотя 10 р., вот твои слова. Я выслал тебе
с е м ь д е с я т п я т ь рублей на имя Шидловского79, что состав­
ляет с лажем 94 р. 50 к., я полагал, что сего на первый случай
будет достаточно, ибо знаю, что и в Петербурге рубль ассигнации
ходит выше своего значения. Теперь ты, выложивши математически
свои надобности, требуешь еще 40 руб. Друг мой, роптать на отца
за то, что он тебе прислал сколько позволяли средства, предосу­
дительно и даже грешно. Вспомни, что я писал третьего года
к вам обоим, что урожай хлеба дурной, прошлого года писал
85

тоже, что озимого хлеба совсем ничего не уродилось; теперь пишу
тебе, что за нынешним летом последует решительное и конечное
расстройство нашего состояния. Представь себе зиму, продолжа­
ющуюся почти 8 месяцев, представь, что по дурным нашим полям
мы и в хорошие годы всегда покупали не только сено, но и солому,
то кольми паче теперь для спасения скота я должен был на сено
и солому употребить от 500 до 600 руб. Снег лежал до мая ме­
сяца, следовательно, кормить скот чем-нибудь надобно было.
Крыши все обнажены для корму. Но это ничто в сравнении с на­
стоящим бедствием. С начала весны и до сих пор ни одной капли
дождя, ни одной росы! Жара, ветры ужасные все погубили. Ози­
мые поля черны, как будто и не были сеяны; много нив перепа­
хано и засеяно овсом, но это, по-видимому, не поможет, ибо от
сильной засухи, хотя уже конец мая, но всходов еще не видно.
Это угрожает не только разорением, но и совершенным голодом!
После этого станешь ли роптать на отца за то, что тебе посылает
мало. Я терплю ужаснейшую нужду в платье, ибо уже 4 года я
себе решительно не сделал ни одного, старое же пришло в вет­
хость, не имею никогда собственно для себя ни одной копейки,
но я подожду. Теперь посылаю тебе т р и д ц а т ь п я т ь рублей
ассигнациями, что по московскому курсу составляет 43 р. 75 к.,
расходуй их расчетливо, ибо повторяю, что я не скоро буду в со­
стоянии тебе послать. Я, Николя и Саша, слава Богу, здоровы.
От Вареньки получил недавно письмо, она пишет, что все здо­
ровы. Брата за письмо не вини80, я его в нескольких письмах
разбранил, что он, ведя переписку с Шидловским, об тебе писал
глухо, что ты здоров и не имеешь никаких неприятностей, не имея
сам о тебе ни малейшего сведения; но я на него и сам сердит,
что он употребляет время на пустое, на стихокорпание. Твой со­
вет я ему передам81. Андрюша, кажется, учится хорошо, но от
него давно не получаю ни строчки. Вижу, друг мой, что вас сол­
даты служители совершенно грабят; посоветуйся с кем-нибудь,
нельзя ли в лагерях устроить твои дела повыгоднее. Прощай,
мой милый друг, да благословит тебя Господь Бог, чего желает
тебе нежно любящий отец М. Д о с т о е в с к и й .
P. S. Не скучает ли И. Николаевич нашими комиссиями*.
А вот и два письма маменьки. Оба они писаны в мае месяце
1835 года, т. е. тогда, когда маменька была беременна сестрою
Сашею,

* И. Никол. Шидловский, знакомый братьев, с которым и отец познако­
мился, бывши в Петербурге, и очень полюбил его.
86

1835 г. Мая 3-го дня.

Здравствуй, бесценное сокровище мое, сердечный друг мой,
здравствуй!
Милое письмецо твое я получила, за которое душевно тебя
благодарю и посылаю бесчисленное множество поцелуев. Сер­
дечно радуюсь и благодарю Бога, что вы, драгоценные мои, все
здоровы и благополучны, а об нас не думай. Мы все, слава
Создателю, здоровы, бока мои зажили, а кашля и следов не оста­
лось. Напрасно ты себя беспокоишь такими мыслями; то правда,
что в разлуке с милыми всего придумаешь, я это знаю по себе.
Новостей у нас никаких кет, кроме того, что посев овса, благо­
даря Бога, вчера окончили. И сегодня и завтра крестьяне по од­
ному брату на себя, а по другому кое-какие мелочные поделочки
исправляют, а на будущей неделе примемся за что-нибудь по­
серьезнее, да надобно же и лошадям дать вздохнуть, ибо поднож­
ный корм еще плох, а в доме у них нет ни сенца, ни соломки. Но
теперь есть надежда, что пойдет и травка; вчера и нынче у нас
дождички пребесподобные и довольно-таки наделали грязи и по­
теплело, только все ветрено. Я крайне трусила, что ржи наши
опять засохнут, но теперь так все зазеленилось, что мило посмот­
реть. Подводу выслать не тороплюсь по тем же причинам, разве
в конце будущей недели вышлю. Сегодня вздумалось мне пройтиться по грязи пешком в Черемошню, и что же, на дороге два
раза мочил меня дождь, и там не удалось и на поля посмотреть,
только и видела, что птиц, телят, да пошаталась по саду, да
с тем и домой пришла. Еще та новость, что Левон82 и староста83
просят у тебя невесту, хорошенькую Ульяну84. Я Михайлу * спра­
шивала одного и не добилась толку: «за которого угодно вашей
милости», да и только; клянется, что для него оба жениха хороши,
а сам он никак не может решительно сказать, а за кого мы бла­
гословим. Я, друг мой, не могу сама собою сего устроить,
а оставляю до твоего приезда, чтобы при тебе и свадьбу сыграть.
Черемошинским беднягам я поделила овса, остального после
посева в Черемошне: Исаю дала три четверти, Андрею — три,
Михайле — на новое тягло 2*/2, Матвею — одну четверть, всего
9 четвертей с половиною; что делать, не оставить ж е ... **. Даровские же покуда еще не являлись за овсом. Душевно рада я, что
вы все, мои голубчики, воскресенье провели денек у родных, и от
души благодарю их, что дали вам удовольствие быть всем вместе,
я думаю, Варенька была вам очень рада, да к тому же и от меня
весточка пришла кстати, как будто и я, мои милые, была с вами.
А мне этот день было очень скучно, я все продумала об вас, и,
разумеется, не придумала ничего хорошего для своего утешения.
* Михайло, отец Ульяны, а Левон и староста два претендента на руку
Ульяны для своих сыновей. А Ульяну, вероятно, и не спрашивали.
** Одно слово вырвано.
87

Прощай, дружочек мой, не взыщи, что в письме моем нет ни
складу, ни ладу, пишу все, что на ум попало. Дети целуют твои
ручки и радуются, что обещаешь скоро к нам приехать. 45-пудо­
вая гиря * свидетельствует тебе свое почтение и благодарит
за память твою об ней, детям поручает сказать то же, прибавляя,
что она исчезает. У ней кашель, и она думает, что это чахотка.
Прощай, сокровище мое, поцелуй за меня детей, не скучай, мой
милый, и будь здоров и спокоен, а я пребуду до гроба верная,
без границ любящая тебя подруга твоя М. Д о с т о е в с к а я .
Милые дети, благодарю вас за ваши письма; верьте, что вся­
кая строчка ваша в разлуке моей с вами утешает меня несказанно.
Целую вас, прощайте.
Скажи мой поклон Василисе**, ежели она того стоит.
Не пригласить ли тебе, друг мой, Евлампию Н. к тебе пого­
стить, тебе от скуки хоть было бы с кем слово сказать.
Вот второе письмо:
Мая 31-го дня 1835 года.

От всей души радуюсь, единственный милый друг мой, что
Творец небесный хранит вас здоровыми. О себе скажу также, что
и мы все здоровы, в деревнях твоих все благополучно, нового
и у нас ничего нет, а все старое.
До сих пор, милый друг мой, я утешала тебя, сколько могла,
в душевной грусти твоей, а теперь не взыщи и на мне. Последнее
письмо твое сразило меня совершенно; пишешь, что ты расстроен,
растерзан душою так, что в жизни своей никогда не испытал
такого терзания, а что так крушит тебя — ничего не пишешь. Не­
ужели думаешь, что грусть твоя чужда моему сердцу, а ответы
твои на письмо мое столь холодны и отрывисты, что я не знаю,
отчего такая перемена. Насчет моих денег — не удивляйся и не
сумневайся, мой друг, они суть остатки моей бережливости, а при­
обретать и я скажу также, что не имею средств. Расходам своим
я веду счет, и при свидании ты его от меня получишь и не будешь
удивляться моему богатству; своих же я никогда не имела от тебя
скрытных и даже одной копейки. В прошедшем письме твоем ты
упрекнул меня изжогою, говоря, что в прежних беременностях я
ее никогда не имела. Друг мой, соображая все сие, думаю, не
терзают ли тебя те же гибельные для нас обоих и несправедли­
вые подозрения в неверности моей к тебе, и ежели я не ошибаюсь,
то клянусь тебе, друг мой, самим Богом, небом и землею, детьми
моими и всем моим счастьем и жизнью моею, что никогда не
была и не буду преступницею сердечной клятвы моей, данной
тебе, другу милому, единственному моему пред святым алтарем
в день нашего брака! Клянусь также, что и теперешняя моябере*

**

88

Речь идет о няне Алене Фроловне.
Василиса — прислуга (прачка).

менность есть седьмой крепчайший узел взаимной любви нашей,
со стороны моей — любви чистой, священной, непорочной и стра­
стной, неизменяемой от самого брака нашего; довольно ли сей
клятвы для тебя, которой я никогда еще не повторяла тебе, вопервых, потому что стыдилась себя унизить клятвою в верности
моей на шестнадцатом году нашего союза; во-вторых, что ты по
предубеждению своему мало расположен был выслушать, а не
только верить клятвам моим; теперь же, клянусь тебе, щадя
твое драгоценное спокойствие; к тому же и клятва моя, я пола­
гаю, более имеет вероятности, судя по моему положению: ибо
которая женщина в беременности своей дерзнет поклясться Богом,
собираясь ежечасно предстать пред страшный и справедливый
суд его! Итак, угодно ли тебе, дражайший мой, поверить клятве
моей или нет, но я пребуду навсегда в той сладкой надежде на
Провидение Божие, которое всегда было опорою моею и подкреп­
ляло меня в горестном моем терпении! Рано или поздно Бог по
милосердию своему услышит слезные мольбы мои и утешит меня
в скорби моей, озарив тебя святою истиной, и откроет тебе всю
непорочность души моей! Прощай, друг мой, не могу писать более
и не соберу мыслей в голове моей; прости меня, друг мой, что
не скрыла от тебя терзания души моей; не грусти, друг мой,
побереги себя для любви моей; что касается до меня, повелевай
мною. Не только спокойствием, и жизнию моею жертвую для тебя.
Прощай, поцелуй за меня детей. М. Д о с т о е в с к а я .
Ради самого создателя прошу тебя, друг мой, не крушись; уж
не болен ли ты, голубчик мой? Не предчувствие ли меня терзает?
Боже мой, заступница милосердная, царица небесная, сохрани
и помилуй тебя, милого моего друга. Ах, когда бы дождаться
воскресенья, не получу ли я какой отрады от тебя, души моей!
Обо мне не беспокойся, я совершенно здорова, только грустно,
мочи нет, грустно!...
А вот еще приписка, написанная на отдельном листочке
и приложенная к последующему письму (которого у меня нет),
писанному, вероятно, вслед за приведенным выше, в начале июня
1835 года85:
Прости меня, дражайший, милый друг мой, что я моею грустию наделала тебе столько горя, но посуди и обо мне, голубчик
мой, каково и мне было?.. Ты знаешь, что для меня всегда было
невыносимо горько видеть тебя в сей лютой и несправедливой
горести, кольми же паче теперь, в разлуке, представлять тебя
в своем воображении грустным, расстроенным даже до отчаяния,
и отчего ж е?.. от ложного понятия, которое Бог знает отчего
тебе приходит в голову. Не жалуйся, друг мой, чтоб я горячо
приняла сие вдруг, судя односторонне, нет, друг мой, я, может
быть, раз с 50 перечитала твое письмо, думала и передумывала,
89

чтобы такая за отчаянная грусть терзала тебя, которой ты в жи­
зни своей не имел; наконец мелькнула сия гибельная догадка,
как стрелой пронзила и легла на сердце. Горестное предчувствие
утвердило меня в сей догадке, и поверишь ли, друг мой, я света
Божьего не взвидела; нигде не могла найти себе ни места, ни от­
рады. Три дня я ходила, как помешанная. Ах, друг мой, ты не
поверишь, как это мучительно! Еще ты пеняешь мне, что я не­
осторожно все доверила бумаге, что лежало на сердце. Но каково
же бы было для меня оставить все на безотрадном моем сердце?
Ты еще не испытал сего и потому так судишь. Я не сомневаюсь
в любви твоей и чту твои чувствования, боготворю ангельские
твои правила, но сама, хотя и люблю еще более, люблю без вся­
ких сомнений, с чистою, святою доверенностью... и любви моей
не видят, не понимают чувств моих, смотрят на меня с низким
под [озрением?], тогда как я дышу моею любовью. Между тем
время и годы проходят, морщины и желчь разливаются по лицу;
веселость природного характера обращается в грустную меланхо­
лию, и вот удел мой, вот награда непорочной, страстной любви
моей; и ежели бы не подкрепляла меня чистая моя совесть и на­
дежда на провидение, то конец судьбы моей самый бы был пла­
чевный. Прости мне, что пишу резкую истину чувств моих. Не
кляну, не ненавижу, а люблю, боготворю тебя и делю с тобою,
другом моим единственным, все, что имею на сердце, прости,
дражайший мой друг. Пишу на лоскутке особенно, чтобы кроме
тебя никто не мог читать сего, только заклинаю тебя твоею же
любовью, не огорчайся и не сокрушайся обо мне, я давно уже
покорилась судьбе моей и обтерпелась. Целую тебя без счету.
Приведя здесь эти письма моих родителей, я вполне убежден,
что кому случится прочесть письма отца, тот верно не назовет
его человеком у г р ю м ы м , н е р в н ы м , п о д о з р и т е л ь н ы м ,
как именовал его покойный О. Ф. Миллер в Биографии Ф. М. До­
стоевского (см. С. 20 первого тома, первого издания сочинений
Ф. М. Достоевского. Изд. 1883 г.) со слов и воспоминаний будто
каких-то родственников. Нет, отец наш, ежели и имел какие не­
достатки, то не был угрюмым и подозрительным, т. е. каким б у ­
кой. Напротив, он в семействе был всегда радушным, а подчас
и веселым. Кто же прочтет письма маменьки, тот, конечно, ска­
жет, что эта личность была н е з а у р я д н а я . В начале 30-х го­
дов владеть так пером и излагать свои мысли не только красно­
речиво, но подчас и поэтично — явление незаурядное. Этак писать
и нынешней высокообразованной светской даме не стыдно, а ма­
тушка моя была личность, получившая домашнее образование
в 20-х годах текущего столетия в одном из скромных патриар­
хальных московских купеческих семейств.
В заключение не могу не упомянуть о том мнении, какое брат
Федор Михайлович высказал мне о наших родителях. Это было
не так давно, а именно в конце 70-х годов; я как-то, бывши
90

в Петербурге, разговорился с ним о нашем давно прошедшем
и упомянул об отце. Брат мгновенно воодушевился, схватил меня
за руку повыше локтя (обыкновенная его привычка, когда он го­
ворил по душе) и горячо высказал: «Да знаешь ли, брат, ведь
это были люди передовые. . . и в настоящую минуту они были бы
передовыми!.. А уж такими семьянинами, такими отцами... нам
с тобою не быть, брат!.. » 86
Этим я и закончу свои воспоминания о детстве своем в доме
родительском, т. е. первую квартиру своей жизни.

Квартира вторая
В ПАНСИОНЕ ЧЕРМАКА
Пансион Леонтия Ивановича Чермака был одним из старин­
ных частных учебных заведений в Москве, по крайней мере в то
уже время он существовал более 20 лет. Помещался он на Новой
Басманной, в доме бывшем княгини Касаткиной, возле Басманной
полицейской части, напротив Московского сиротского дома. В за­
ведение это принимались дети большею частью на полный пан­
сион, т. е. находились там в течение целой недели, возвращаясь
домой (ежели было куда) на время праздников.
Подбор хороших преподавателей и строгое наблюдение за ис­
правным и своевременным приходом их и в то же время — при­
сутствие характера семейственности, напоминающего детям хотя
отчасти их дом и домашнюю жизнь,— вот, по-моему, идеал за­
крытого воспитательного заведения. Пансион Л. И. Чермака был
близок к этому идеалу. Говорю только б л и з о к , потому что со­
вершенства нет ни в чем. Преподавателями в пансион избирались
только лица, зарекомендованные казенными инспекторами; тако­
выми инспекторами в мое время были Ив. Ив. Давыдов,
Дм. Матв. Перевощиков и Брашман — все известные профессора
Московского университета. В высших же классах даже и препо­
даватели были профессора университета, напр., Дм. М. Перево­
щиков по математике и Ив. Ив. Давыдов по русской словесности
и другие. Уроки начинались ежедневно в 8 часов утра в следую­
щем порядке: 1) от 8 до 10 час.; 2) от 10 до 12 час. После этого
урока следовал обед. Послеобеденные классы были: 3) от 2-х
до 4-х, и 4) от 4-х до 6 час. вечера. Далее следовал чай и время
для приготовления уроков. В 9 час. был ужин, после которого
все шли в спальню. Сам Леонтий Иванович, человек уже преклон­
ных лет, был мало или совсем необразован, но имел тот такт,
которого часто недостает и директорам казенных учебных заведе­
ний. В начале каждого урока он обходил все классы, якобы для
того, чтобы приветствовать преподавателей, если же заставал
класс без преподавателя, то оставался в нем до приезда запоз­
давшего учителя, которого и встречал добрейшей улыбкой, одною
рукою здороваясь с ним, а другою вынимая свою золотую луко­
92

вицу, как бы для справки. При таких порядках трудно было
и манкировать! Но, главное, наш старик был человек с душою.
Он входил сам в мельчайшие подробности нужд вверенных ему
детей, в особенности тех, у которых не было в Москве родителей
или родственников и которые жили у него безвыездно. Я сам ис­
пытал это в учебный 1838—1839 год, потому что отец тогда жил
в деревне, к Масловичам я перестал ходить, а тетя Куманина
брала меня очень редко. Отличных по успехам учеников, т. е.
каждого получившего четыре балла (пятичная система баллов
тогда еще не существовала), он очень серьезно зазывал к себе
в кабинет и там вручал ему маленькую конфетку. Случалось
иногда, что подобные награды давались и ученикам старших
классов, но никогда ни один из них не принимал этого с насмеш­
кой, потому что всякий знал, что Л. И. — старик добрый и что
над ним смеяться грешно! Ежели кто в пансионе заболевал, Чермак мгновенно посылал его к своей жене, говоря: «Иди к Августе
Францовне...», но при этом впопыхах так произносил это имя,
что выходило к К а п у с т е Францовне, вследствие чего мы,
школьники, и называли старушку Капустой Францовной, но все
любили и уважали ее. Она сейчас уложит заболевшего и примет
первые домашние меры, а затем пошлет за годовым доктором,
которым в мое время был Василий Васильевич Трейтер. При этом
не могу не сделать сопоставления между Чермаком и Кистером.
Василий Васильевич Трейтер был годовым врачом у Чермака на
тех же основаниях, как мой папенька был у Кистера, т. е. Трейтер
был годовым врачом в пансионе, а за гонорар в пансионе воспи­
тывался его сын Александр. Чермак и вида не показывал, что он
делает одолжение Трейтеру, напротив, оказывал особое внимание
его сыну, как сыну хорошего своего знакомого. Что же касается
Кистера, то он на меня не обращал никакого внимания, как бы
явно показывая, что я у него обучаюсь даром!.. А мальчики так
хорошо и зорко могут это заметить и угадать!
Пища в пансионе была приличная. Сам Леонтий Иванович
и его семейство (мужского пола) постоянно имели стол общий
с учениками. По праздникам же, вследствие небольшого количе­
ства остававшихся пансионеров, и весь женский персонал его се­
мейства обедал за общим пансионским столом.
Чермак содержал свой почти образцовый пансион более чем
25 лет; ученики из его пансиона были лучшими студентами в уни­
верситете, и в заведении его получили начальное воспитание люди,
сделавшиеся впоследствии видными общественными деятелями.
Помимо двух Достоевских (Федора и Михаила Михайловичей)
я могу указать на Губера, Геннади, Шумахера (впосл. сенатора),
Каченовского (литератора, сына проф. М. Т. Каченовского)
и Мильгаузена (бывшего потом профессором Московского уни­
верситета) 87.
Я слышал впоследствии, что Л. И. Чермак в конце 40-х годов
принужден был закрыть свой пансион и умер в большой бед93

ности 88. Ежели рассматривать это обстоятельство с коммерческой
точки зрения, то Чермака нельзя отнести ни к неосторожным,
ни к несчастным банкротам. Можно сказать, что все могущие быть
сбережения (а они могли быть значительны) Леонтий Иванович
Чермак принес в дар московскому юношеству!
Итак, как выше упомянуто, я поступил в пансион Чермака
в августе месяце 1837 года. Мне было уже 12 лет, но я поступил
только в первый класс. Это было желание папеньки, чтобы я на­
чал школу с самого начала. От этого я потерял один год, но ока­
зался в выигрыше в том, что был в классе ежели не первым, то
из лучших. Кстати, об этом первенстве. В пансионе Чермака ни
в одном классе не существовало пересадок учеников по баллам,
и не было ни первых, ни последних. Каждый занимал в классе
место, какое хотел, но, раз занявши, оставался на этом месте
по всем урокам в течение всего года. Списки же учеников в тет­
радях для проставления баллов велись в алфавитном порядке.
Конечно, в первое время пребывания в пансионе мне все казалось
и дико и скучно! Мысль, что все близкое мне стало далеким, не
раз мелькала в моем детском уме. Но и тут нашлось утешение.
Некоторые воспитанники старших классов, бывшие товарищи
братьев, не раз останавливали меня вопросом: «Ну, что, Достоев­
ский, как поживают твои братья, что тебе известно о них? ..» Я
отвечал, что знал, и вопросы эти очень утешали меня тем, что
и здесь в кругу всех чужих имелись лица, которые знали и со­
чувствовали моим родным братьям.
Учителей в первом классе было немного. Во-первых, ба­
тюшка — священник, а затем учитель русского и латинского язы­
ков, а также арифметики. Новые языки преподавались гуверне­
рами. Законоучителем был священник из Петропавловской (на
Новой Басманной) церкви, Лебедев. Он в мое время был уже
старичком. Для меня же он был замечателен тем, что он венчал
моих родителей, и он же вместе с отцом Иоанном Баршевым
и хоронил мою маменьку, следовательно, он был для меня как
бы знакомым человеком. О нем, как о преподавателе, ничего
сказать нельзя, это был учитель, задающий о т с е л е и д о с е л е .
С третьего класса он уже не был моим учителем, да и вообще
оставил пансион. На его место, по совету инспектора, взят был
законоучитель 2-й московской гимназии (что на Разгуляе) свя­
щенник Богданов из прихода Никола в Воробине; но о нем после.
Учитель русского и латинского языков был один и тот же, это —
Никанор Александрович Елагин. Для низших и средних классов
это был учитель незаменимый! Не мудрствуя лукаво, он препода­
вал разумно и толково и заставлял учеников вполне понять то,
что они заучивают. Грамматику этих двух языков он преподавал
почти параллельно. Переводили же мы в первых двух низших
классах Epitome historiae Sacrae с латинского на русский язык89;
а когда несколько статей было переведено письменно, то мы
в классе, при закрытом латинском тексте, силились переводить
94

с русского на латинский. Конечно, сии последние упражнения
были классные, в присутствии учителя. Как человек Елагин был
большой оригинал. Во-первых, его хорошая сторона была та, что
он никогда не манкировал и не опаздывал в класс. Это были
ходячие часы. Когда он входил утром в переднюю, то было без
5-ти минут восемь, и ровно с последним звуком боя часов он вхо­
дил в класс и садился на кафедру. У него был брат — часовой
мастер, Никанор Александрович, бывая в пансионе каждодневно,
взял на себя как бы обязанность проверять часы, стоящие в пе­
редней. С Чермаком он говорил почему-то всегда на немецком
языке. Выйти из класса ранее хотя бы тремя минутами он не по­
зволял себе. Часто после звонка о перемене Чермак отворял
дверь класса и говорил: «Никанор Александрович, ес и с т ш он
цейт ». — «Нейн, Л е о н т и й И в а н о в и ч , н о х ц в е й ми н у ­
те н, м е й н ур и с т р и х т и г » . . . 90 И никакие силы не могли
выгнать его из класса. Еще особенность: он чрезвычайно не лю­
бил, когда в класс входили дамы; а это иногда случалось, потому
что маменьки часто любопытствовали, где сидят их сынки. Не
знаю, было ли это случайностью или это устраивалось нарочно,
но только при появлении дам он всегда задавал вопрос о повели­
тельном наклонении глагола Scire (знать), и ежели ученик кон­
фузился и отвечал тихо, то Елагин громогласно немного в нос
и нараспев выкрикивал эти формы sci, scite, scitote, sciunto *.
Учителем арифметики был старичок, некто Павловский. Этот
собственно говоря не был учителем арифметики, а скорее учите­
лем счисления. Никаких арифметических правил он не объяснял,
говоря, что это будет в высших классах, а придя в класс задавал
каждому ученику цифровую задачу на первые четыре правила
арифметики, и обращал только внимание на то, чтобы задача
была сделана скоро и правильно. В его классе, т. е. в продолже­
ние 2 -х часов, каждый ученик успевал сделать задачи по четыре,
иной раз и по пяти больших, сдать их учителю для проверки
и получить соответствующий балл. Но зато же ученики, как гово­
риться, и насобачились в этом искусстве.
Теперь следует упомянуть о двух надзирателях. Собственно
надзирателей было до пяти человек, но эти двое постоянно бы­
вали в 1-м классе и занимались в нем с учениками как учителя.
Первый из них француз m-r Ма н г о . Это был мужчина лет 45-ти,
очень добродушный, а, главное, ровный господин, никогда он бы­
вало не вспылит, а всегда хладнокровный и обходчивый. Обязан­
ность его, кроме надзирательства, была читать с нами по-фран­
цузски, действительно читал он мастерски, так что и в высших
классах часто занимался этим, но по части грамматики был
плоховат и не брался за нее. Он был барабанщиком великой На­
полеоновской армии; в 1812 году был взят в плен и с тех пор
* Но сейчас же и переводил на русский язык: з н а й , з н а й т е , п у с т ь
о н и з н а ю т . . . чтобы дамы не подумали чего-нибудь неприличного.

95

оставался в Москве. Так как он очень правильно говорил пофранцузски и отлично читал, то ему и было дозволено быть над­
зирателем или гувернером. У Чермака он был очень давно и счи­
тался исправным надзирателем.
Другой надзиратель был немец г. Ферман. Этот, в свою оче­
редь, занимался с нами чтением по-немецки. Его брат был
учителем гимназии по немецкому языку и учил также и у нас,
начиная со 2 -го класса.
Все воскресные и праздничные дни я в этот учебный год, т. е.
в 1837/1838 год, у Чермака не оставался. Выше еще упомянул я,
что папенька сделал распоряжение, чтобы меня брали к тетке
Настасье Андреевне Масловичевой; и вот каждую субботу и канун
праздника являлся в пансион денщик Осип и уводил меня к тетке.
Этот денщик Осип был денщиком почти в продолжение всей
службы Масловича, а по выходе Масловича в отставку был уво­
лен в отставку и Осип и поселился у своего прежнего барина
за особую уже плату. Этого Осипа я помню с самых младенче­
ских лет, когда он приходил как посланный за чем-нибудь от
своих господ. Масловичевы жили в Лефортовской части в Госпи­
тальном переулке в доме купца Янкина. Они занимали очень
маленькую, даже убогую квартирку. Во-первых, малюсенькая
передняя, затем маленький зал, в котором на диване мне приго­
товляли ночлег, затем еще маленькая гостиная, где на двух дива­
нах по ночам спали обе хозяйки, т. е. тетенька Настасья Андре­
евна и ее дочь, и наконец комната дяди, где он постоянно лежал
на кровати, и в этой же комнате помещались столовая и чайная,
потому что Маслович в другую комнату выйти не мог; он и ел
и пил лежа или полусидя. В заключение имелась небольшая ку­
хонька, находившаяся в полном распоряжении денщика Осипа.
Обитателями этой квартирки были, во-первых, тетка Настасья
Андреевна, о которой я уже неоднократно говорил. Это была
женщина хитрая, и с тех пор, как я начал быть их временным
обитателем, она сделалась ко мне не совсем приязненна. Дочка ее,
Машенька, или Марья Григорьевна, была окончившая курс в Ека­
терининском институте, но своей особой не делала ему чести. Это
была чрезвычайно пустая, уже пожилая девица, мечтавшая только
о женихах; она была дурна собою и очень косила глазами, но не­
смотря на это очень собою занималась. Мать в ней души не слы­
шала и не видела ее недостатков. Сам хозяин Григорий Павло­
вич Маслович, разбитый параличом и постоянно страдающий
ревматизмом, вечно лежал на своей кровати, только изредка
садясь на ней же, он постоянно охал от ревматических болей.
Не знаю теперь, что мне могло нравиться в пребывании у Масловичей. Собственно говоря, скука была страшнейшая. Сидишь,
бывало, у ломберного стола и перечитываешь что-нибудь в учеб­
нике или прислушиваешься к разговорам между маменькой
и дочкой. И это продолжалось целый день... Но, несмотря на эту
скучищу, я очень бывал рад, когда в субботу отправлялся с Оси­
96

пом в Госпитальный переулок. Это явление, думаю, ничем более
нельзя объяснить, как чувством привязанности к домашнему очагу.
При виде тетки Настасьи Андреевны я постоянно вспоминал, как
она хаживала к нам в Мариинскую больницу при жизни маменьки,
а потому мне было занятно бывать и у них. Сверх того, канун
праздников ознаменовывался хождением в баню. Невдалеке, чуть
ли не в том же переулке, где жили Масловичевы, были торговые
бани того же хозяина, т. е. Янкина. И вот Осип, управившись
с кухней, постоянно водил меня в баню и там отлично вымывал,
и это было так каждую неделю. В воскресенье же утром я с тет­
кою и с Мар. Григ, ходили в церковь военного госпиталя. Там
была великолепная церковь и еще более великолепные певчие,
так что посещение церкви доставляло мне особое удовольствие.
Помню, что я особенно усиливался, чтобы меня взяли ко всенощ­
ной перед Рождеством, что и исполнилось. К заутреней же перед
Пасхою, хотя я и проснулся вовремя, но несмотря на все мои
просьбы,— идти не позволили. Не знаю, платил ли папенька
сколько-нибудь за то, что меня брали, или ограничивался присыл­
кою деревенских продуктов, только помню, что однажды зимою
приехала целая подвода из деревни с мукою, крупой, а также
и с живностью. Привезли несколько пар битых мороженых гусей
и уток. И вот, каждый обед, как только подавали гуся или утку,
старик Маслович постоянно говаривал: «Что это за гусь!» или
«Что это за утка... Вот у нас в Малороссии, так действительно
гуси и утки!..» Может быть, это было говорено просто как заяв­
ление действительного ф акта... Я сам был впоследствии в Мало­
россии и знаю, что старик Маслович говорил правду... Но тогда
мне каждое подобное заявление было очень горько выслушивать,
и я мысленно негодовал на папеньку, для чего он присылал таких
плохих уток!..
Году было пройти недолго, и вот приблизились экзамены,
а затем каникулы. Разумеется, мои годовые занятия получили
одобрение от Чермака, хотя собственно награды я в этот год еще
не получил. Приехал в Москву папенька и взял меня на кани­
кулы к себе в деревню.
Странное дело, мне уже исполнилось 13 лет и я многое отчет­
ливо помню, что происходило в 5-летний возраст мой, а в этот
13-летний возраст я решительно ничего не помню из обстоя­
тельств, сопровождавших поездку мою в деревню и обратное воз­
вращение в Москву. Припоминаю и то только отрывочно, мое
пребывание в деревне, мое ежедневное хождение с папенькой по
полям, что впоследствии уже мне надоело и я стремился остаться
как-нибудь дома. Помню, что в этот свой приезд я уже не застал
в деревне сестры Вареньки, которая переселилась к Куманиным,
ни сестры Верочки, которая была уже отдана в пансион. Были
только брат Николя, тогда уже 7-летний мальчик, и сестра Саша,
трехлетняя девочка. Оба они постоянно пребывали с няней Але­
ной Фроловной. Из сей моей последней поездки в деревню более
7

Заказ Лк 108

97

ничего вынести не могу, равно как не припоминаю и обстоятельств
своего возвращения в Москву и прощания, увы, уже последнего
с отцом! Серьезно, я не помню последнего с ним прощания.
Помню себя уже в комнате 2-го класса пансиона Чермака.
В этом втором классе я был в учебный 1838/1839 год.
Обучение происходило тем же порядком и в те же часы, как
и в 1-м классе, а потому распространяться об этом более нечего.
По воскресеньям я уже не ходил к тетке Маслович: не знаю,
они ли отказались или отец мой более не просил их брать меня,
только по воскресеньям я начал оставаться в пансионе. Но я при­
вык уже к пансиону и много этим не скучал.
Тетушка Куманина в этот учебный год брала меня к себе до­
вольно часто, в особенности в большие праздники, и никак не
реже одного раза в месяц. Приезжал за мною всегда дядя Ми­
хаил Федорович91 и он же отвозил обратно.
У тетушки я проводил праздничные дни гораздо веселее, чем
у Масловичевых, да оно и понятно почему... Тут я виделся с обе­
ими сестрами и с ними говорил по душе. Кроме того, и тетушка
иногда удостоивала меня своим разговором, и это я ценил отменно
дорого. Перед отъездом моим в пансион тетенька всегда давала
мне несколько мелких монет на баню, рассчитывая на четыре
бани. В прежние разы я обыкновенно тратил эти деньги на сла­
сти в один, много два дня. Но после перенесенной мною болезни
(вши) я первый же раз, возвратясь в пансион, передал Леонтию
Ивановичу всю полученную мелочь вместе с кошельком, объяснив
ему, что деньги эти даны мне на баню, но я боюсь, что не сохраню
их даже до первой субботы; этим признанием я вызвал добродуш­
ный смех старика чуть не до удушливости и с этого же времени
начал ходить в баню каждую субботу.
На рождественские праздники за мною приезжал в пансион
уже не дядя Михаил Федорович, а лакей Василий Васильевич.
Дядя был уже опасно болен и не вставал с постели. В этот приезд
я имел свои ночлеги в другой комнате, как помнится, в биллиард­
ной на диване. Дядя Мих. Федорович в эти рождественские празд­
ники и скончался от водяной. Предсмертные мучения его были
ужасны.
Далее я был у тетушки на масленице и на две пасхальных
недели, т. е. на Страстную и на Пасху. Пасха была ранняя, 26-го
марта. Отправляя меня в пансион, тетушка сказала, что не возь­
мет меня впредь до окончания моих экзаменов, т. е. до летних
каникул. Конечно, этого, может быть, и не случилось бы, если бы
к тому времени не произошла катастрофа, т. е. смерть папеньки.
Пасха, как я сказал выше, была ранняя, и после Пасхи мы
достаточное еще время учились, а затем начали приготовляться
к экзаменам, которые и в то уже время были довольно трудные
и вообще очень обстоятельные. Но вот наступили экзамены, вот
они и кончились. Все ученики разъехались по домам, только
один я остался. Экзамены сошли для меня весьма благополучно;
98

я был переведен в 3 -й класс и удостоился получить награду:
книгу. Прошла уже целая неделя после экзаменов и я каждый
день поджидал или самого папеньку или приезда за мною лоша­
дей. Но день проходил за днем, а желание мое обрадовать па­
пеньку полученною мною наградою не осуществлялось. Наконец
настал Петров день (29 июня). Я почти целый день проводил
в тенистом саду, бывшем при пансионе. После обеда, часу в 5-м
дня, вдруг меня зовут к Чермаку, говоря, что за мною кто-то при­
ехал. Я мгновенно бегу в дом и в нижнем коридоре встречаю
двух человек: дядю Дмитрия Александровича Шер и Тимофея
Ивановича Неофитова. Оба они встретили меня с какими-то пост­
ными лицами; но не говоря уже об этих постных лицах,одно
неожиданное появление обладателей этих лиц внушило во мне
ожидание чего-то ужасного.
— Давно ты не получал известий от папеньки? — спросил
меня после первого приветствия дядя Шер.
— Да, давно уже; здоров ли папенька, приехал ли уже в Мо­
скву? Я ежедневно ожидаю его.
— Твой папенька приказал тебе долго жить,— брякнул на это
Шер.
Что со мною сталось — уже не помню. Знаю только, что меня
нашли в дортуаре, в верхнем этаже здания, лежащим на чьей-то
койке и истерически рыдающим. С Чермаком чуть не сделался
удар, когда он увидел меня в таком положении. Наконец меня
привели в сад и опять отвели к приехавшим двум господам. От
них я узнал, что папенька умер уже несколько недель, и что
меня не извещали потому, что не желали тревожить меня во
время экзаменов. Узнал также, что брат Николя и сестра Саша
уже взяты из деревни и находятся теперь у дяденьки Александра
Алексеевича92 и что меня теперь повезут туда же. Долго не мог
я хоть сколько-нибудь успокоиться: но вот, наконец, собрали все
мои вещи и книги, образовался узел порядочный; я распрощался
с добрейшим Леонтием Ивановичем и поехал в одном экипаже
с дядей Дмитрием Александровичем, а Неофитов поехал в отдель­
ном экипаже.
Расплаканный и расстроенный донельзя, я достиг наконец куманинского дома. День был ясный и жаркий, было уже часов 6
вечера, и дядя, тетя и мои три сестры и брат — все находились
в саду. Повели и меня в сад. Первое, что мне бросилось в глаза,
это то, что сестры и брат, а равно и весь дамский персонал были
в трауре. Я подошел к дяде и весь в слезах и рыдая припал
к его груди. Этим как будто бы безо всяких слов и без всяких
просьб я поручал себя его доброте и покровительству. Сцена
произошла трогательная, даже дядя, человек крепкий и твердый,
казалось мне, прослезился; тетя же и бабушка приняли меня
в свои объятия и горько расплакались.
— Ну, полно, полно,— прервал эту сцену дядя,— иди к сест­
рам и брату и постарайся успокоиться.
7*

99

Тогда только я бросился целовать сестер и брата, и вскоре
первая жгучая боль обрушившегося на меня несчастья притупи­
лась. Мы так долго не видались, что разговорам не было конца.
Конечно, Шер и Неофитов отрапортовали дяде и тетке, как
встречено было мною известие, а равно и то, что я учился хорошо
и получил награду. Вскоре позвали опять меня и велели показать
мою награду. Этим кажется, окончательно горе мое притупилось;
но ведь мне было всего 14 лет!..
Затем пошло пребывание мое в доме Куманиных целые летние
каникулы. Времяпровождение каждодневно одно и то же. Веемы,
подростки, проводили время в саду, сидя преимущественно в бе­
седке, и только изредка прогуливаясь по дорожкам сада. Из
всего 1 7 2 месяца, проведенного мною в этот раз в доме дяди,
только два-три обстоятельства остались у меня в памяти. Вопервых, я помню литературные чтения, происходившие в том же
саду. Эти чтения так много напомнили мне наши домашние чте­
ния в уютной гостиной Мариинской больницы! Настоящие же чте­
ния совершались под открытым небом в тени густого тополя.
Читали или сестра Варенька или тетка Катенька93, а иногда
даже и сама тетенька. Тетенька читала очень хорошо, «ис­
т о в о » , — как говорила она. Куманины в этот год получали «Оте­
чественные Записки» изд. А. А. Краевского, и это был первый
год их издания под сказанною редакциею. В летнем номере
книжки был помещен роман Основьяненко «Пан Халявский»,
и вот это-то произведение тетушка, прочитавши сперва сама, по­
решила, что его можно прочесть и молодому поколению, по этой
же причине и устроились садовые чтения, при которых присут­
ствовал и я и с удовольствием прослушивал читанное. Во-вторых,
вспоминаю приезд государя императора в Москву для закладки
храма во имя Христа-Спасителя. На закладке храма, падкая до
всех зрелищ, непременно хотела быть и бабушка Ольга Яков­
левна, и вот она прямо заявила, что пойдет со мною на закладку.
И, действительно, мы пошли. Радости моей не было конца, но
это длилось недолго! Толкаемые со всех сторон и часто сжимае­
мые тысячною живою массою, мы еле-еле двигались и положи­
тельно ничего не видели, кроме давящей нас толпы. Но тем не
менее бабушка рассказывала всем, что она отлично видела всю
церемонию закладки. То же почти говорил и я, но в душе созна­
вая, что это была чистейшая ложь.
С наступлением средины и в особенности конца июля, когда
вечера сделались довольно темные, вспоминаю я эти вечера, в
особенности накануне праздников. Прийдя от всенощной и дожи­
даясь ужина, мы часто сиживали на балконе 3-го этажа, выходя­
щем в сад. С этого балкона видна была вся Москва и все Замосковоречье, и при темноте ночной были ясно обозначаемы иллю­
минованные колокольни тех церквей, в которых был праздник.
Таковых колоколен в темноте горизонта иногда виднелось 2—3,
и всегда говаривалось, что это-де у праздника в такой-то церкви,
100

а это — в такой-то. Днем же с высоты этого балкона дядя, сидя
в кресле, часто смотрел в большую зрительную трубу (телескоп)
на привлекательные виды Москвы, и один раз, подозвав
меня, велел и мне посмотреть, и я удивился, увидя далекие пред­
меты почти перед своими глазами. Конечно, тогда мне и в го­
лову не приходило, что эта труба со временем будет моею соб­
ственностью.
Тетушка вообще была для меня слишком добра и видимо вы­
казывала ко мне свою любовь. Но ей не нравилось во мне
отстаивание своих убеждений, что она считала за привычку спо­
рить, и вообще большим недостатком в мальчике моих лет. Вот
однажды, рассерженная на меня моим упорством и сохранением
моих детских убеждений, за обедом вдруг заявила дяде сле­
дующее:
— Я просто не могу справиться, Александр Алексеевич, с Ан­
дреем, он просто из рук отбивается... мне силы с ним нет!
Я так и замер от этих слов, никак не ожидая со стороны те­
теньки подобной жалобы. Но жалоба была высказана, и я просто
дрожал от негодования и на тетю и на себя самого... Дядя
упорно посмотрел на меня и после некоторого молчания сказал:
— Что это, брат Андрей, родная тетка на тебя жалуется...
худо, брат! Ведь у тебя родных только и осталась, что тетка,
а ты заставляешь и ее жаловаться на тебя. Дурно, брат, дурно!..
Не знаю, как досидел я за столом, но после обеда я убежал
в свою комнату и долго истерически рыдал, так что тетка присы­
лала ко мне сестру Вареньку, чтобы успокоить меня. Вообще
этот эпизод долго был памятен мне и, когда по прошествии
17 лет, т. е. в 1856 году, я проездом через Москву в Питер был
в гостях у дяди и как-то вспомнил про это происшествие, то те­
тушка не хотела верить в справедливость моего воспоминания;
но дядя, несмотря на свое параличное состояние, очень хорошо
вспомнил это и долго этому смеялся, говоря сквозь смех, что я
тогда жесток был на расправу.
Говоря про свое житье-бытье во время первых каникул в доме
дяди, я не могу не упомянуть об одной личности, которая была
чуть не своим человеком в доме дяди. Это был приходской дья­
кон в церкви Козьмы и Демьяна, куда был прихожанином дядя
и все его семейство. В рассказываемый период времени это был
уже старичок седовласый, но живой и веселого характера. Участь
его довольно странная. Сперва он был учителем где-то в церков­
ном училище, и захотев посвятиться в священники, конечно, был
сперва посвящен в дьяконы. Через неделю ему нужно было по­
свящаться в священники, как неожиданно в эту неделю умерла
жена его родами. Ребенок тоже умер, а бедный дьякон, как вдо­
вец, не мог уже быть посвящен в священники и так и остался
в сане дьякона на всю свою жизнь. Ему, говорят, предлагали
перейти в монашество, обещая скорое повышение, но он положи­
тельно отказался, говоря, что он монахом быть не может, что он
101

любит музыку (скрипку), любит поиграть на биллиарде и в кар­
точки не прочь: «Какой же буду я монах, катер-ятер!» (его всег­
дашняя присказка). Вот этот-то дьякон, звали его Павлом Пет­
ровичем, и был очень любим дядею, и редкий день не появлялся
в доме то к чаю, то к обеду, а то и к ужину. Он был постоянным
партнером дяди на биллиарде, а равно и в карточной игре в пре­
феранс, бостон и вист. Впрочем, он держал себя совершенно при­
лично и степенно, в особенности во время церковных служений,
которые совершал благоговейно и истово, так что и тетушка, не­
смотря на свою религиозность, очень уважала Павла Петровича
и называла его несчастным в том отношении, что он принужден
был жить одиноким.
Сверх того, говоря о куманинском доме, я виноват еще перед
одною личностью, не упомянув о ней. Эта личность — старушка
Варвара Ивановна Антипова, матушка Ольги Яковлевны Нечае­
вой (нашей бабушки). Эта старушка жила наверху, в помещениях
бабушки Ольги Яковлевны, и постоянно, с утра до вечера, зани­
малась чтением Священного писания. Много громадных книг (in
folio) находилось постоянно у нее на столе и она поочередно чи­
тала их. Это была довольно древняя старушка, лет 75-ти, на вид
очень тихенькая и добренькая, но мне всегда казалось, что ма­
менька и дочка суть «пара пятак» и что дочка очень похожа на
свою маменьку.
Прежде чем покончу с этими каникулами и опять переселюсь
в пансион Чермака, расскажу все подробности смерти папеньки,
которые я узнал к концу же каникул.
Сперва от меня как будто бы скрывали причину смерти отца,
говоря, что он скончался в одночасье, скоропостижно, ударом
и т. п. Но из разговоров, высказываемых вскользь, которым я был
свидетелем, я вскоре убедился, что сообщения эти неверны, и я
начал приставать сперва к сестре, а потом и к тетушке, чтобы
мне сказали всю истину, и в результате достиг того, что от
меня перестали скрывать действительную причину смерти отца,
т. е. что он был убит своими крестьянами. Впоследствии я много
слышал подробностей этого убийства из уст сестры Веры Михай­
ловны, а главное от девушки Ариши и от няни Алены Фроловны.
Но прежде нежели поведаю эти подробности, скажу несколько
слов о последних двух личностях. Ариша или впоследствии Арина
Архипьевна. Я говорил уже, что девушка эта ходила за больною
маменькою, и что маменька, кажется, и кончилась на руках
Ариши. После смерти маменьки, тетенька энергично настояла,
чтобы папенька выдал Арише формальную вольную, что и было
исполнено. Тетушка взяла ее к себе в услужение и приписала в
московские мещанки. Во время описываемого Арина Архипьевна
жила у тетушки и ходила за ней. Конечно, к ней приходили род­
ные из деревни, и от них-то она слышала все подробности, пере­
данные мне впоследствии. Арина Архипьевна жила у тетушки
до самой ее смерти, т. е. до 29 марта 1871 года, после же смерти
102

тетушки ее поместили в одну из московских богаделен, где она
и жила, впрочем очень не долго и там умерла.
Няня Алена Фроловна жила вместе с папенькой в деревне
и была почти свидетельницей и очевидицею катастрофы, т. е. ви­
дела труп отца. Она после смерти отца привезена была вместе
с детьми в Москву. Но так как она была не нужна Куманиным,
то ее поместили в богадельню. Сперва она очень боялась бога­
дельни, но потом была очень довольна и говорила, что и в цар­
стве небесном лучше и спокойнее быть не может. Она ходила
довольно часто к Куманиным и тут-то во время каникул 1839 года
я услышал от нее все подробности о жизни отца в деревне и о
его убийстве. Чтобы покончить с Аленой Фроловной, хотя, может
быть, и придется о ней вспоминать — скажу теперь, что Алена
Фроловна умерла в глубокой уже старости в 1850-х годах.
Теперь приступаю к описанию жизни отца в последнее время
в деревне и к причине его смерти, т. е. его убиения.
Из приведенной мною переписки моих родителей видно, на­
сколько отец любил свою жену. Время с кончины матери до воз­
вращения отца из Петербурга было временем большой его дея­
тельности, так что он за работою забывал свое несчастие или по
крайней мере переносил его нормально, ежели можно так выра­
зиться. Затем сборы и переселение в деревню тоже много его за­
нимали. Но, наконец, вот он в деревне, в осенние и зимние ме­
сяцы, когда даже и полевые работы прекращены. После очень
трудной двадцатипятилетней деятельности отец увидел себя за­
купоренным в две-три комнаты деревенского помещения, без
всякого общества. Овдовел он в сравнительно не старых летах,
ему было 46—47 лет. По рассказам няни Алены Фроловны он
в первое время даже доходил до того, что вслух разговаривал,
предполагая, что говорит с покойной женой и отвечая себе ее
обычными словами... От такого состояния, особенно в уединении,
недалеко и до сумасшествия.
От всего этого он понемногу начал злоупотреблять спиртными
напитками. В это время он приблизил к себе бывшую у нас
в услужении еще в Москве девушку Катерину. При его летах
и в его положении, кто особенно осудит его за это?! Все эти об­
стоятельства, которые сознавал и сам отец, заставили его отвезти
двух старших дочерей Варю и Верочку в Москву к тетушке.
Варя поселилась там жить с весны 1838 года, а Верочка в то же
время отдана была в пансион, что при церкви лютеранской Петра
и Павла, т. е. туда же, где воспитывалась и Варенька. Во время
пребывания моего в последний раз в деревне, т. е. летом 1838 года,
я ничего ненормального в жизни отца не заметил, несмотря на
свою наблюдательность. Да, может быть, и отец несколько сте­
снялся меня. Но вот он опять остался один на глубокую осень
и долгую зиму. Пристрастие его к спиртным напиткам видимо
увеличилось, и он почти постоянно бывал не в нормальном поло­
жении. Настала весна, мало обещавшая хорошего. Припомним
103

почти отчаянные выражения отца в письме к брату Федору от
27 мая 1839 г., т. е. за несколько дней до его смерти, и мы пой­
мем, в каком положении находился он... Вот в это-то время
в деревне Черемошне на полях под опушкою леса работала ар­
тель мужиков, в десяток или полтора десятка человек; дело, зна­
чит, было в дали от жилья. Выведенный из себя каким-то неус­
пешным действием крестьян, а может быть, только казавшимся
ему таковым, отец вспылил и начал очень кричать на крестьян.
Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною гру­
бостью, и вслед за тем, убоявшись последствий этой грубости,
крикнул: «Ребята, карачун ему!..» и с этим возгласом все кре­
стьяне, в числе до 15 человек, кинулись на отца и в одно мгнове­
ние, конечно, покончили с ним...
Как стая коршунов, наехало из Каширы так называемое
временное отделение. Первым его делом, конечно, было разъяс­
нить, сколько мужики могут дать за сокрытие этого преступления.
Не знаю, на какой сумме они порешили, и не знаю также, где
крестьяне взяли вдруг, вероятно, немаловажную сумму денег,
знаю только, что временное отделение было удовлетворено, труп
отца был анатомирован, причем найдено, что смерть произошла
от апоплексического удара, и тело было предано земле в церков­
ном погосте села Моногарова.
Прошло, я думаю, не менее недели после смерти и похорон
отца, когда в деревню Даровую приезжала бабушка Ольга Яков­
левна, посланная дядею за оставшимися сиротами. Бабушка,
конечно, была на могиле отца в селе Моногарове, а из церкви
заезжала к Хотяинцевым. Оба Хотяинцевы, т. е. муж и жена, не
скрывали от бабушки истинной причины смерти папеньки, но не
советовали возбуждать об этом дела, как ей, так и кому-либо
другому из ближайших родственников. Причины к этому выстав­
ляли следующие:
а) отца детям не воротишь;
б) трудно предположить, чтобы виновное временное отделение
дало себя изловить; по всей вероятности, и второе переосвиде­
тельствование трупа привело бы к тем же лживым результатам;
в) что ежели бы, наконец, и допустить, что дело об убиении
отца и раскрылось бы со всею подробностью, то следствием этого
было бы окончательное разорение оставшихся наследников, так
как почти все мужское население деревни Черемошни было бы
сослано на каторгу.
Вот соображения, ежели только можно было допускать сооб­
ражения по этому предмету, по которым убиение отца осталось
нераскрытым и виновные в нем не потерпели заслуженной кары.
Вероятно, старшие братья узнали истинную причину смерти отца
еще ранее меня, но и они молчали. Я же считался тогда мало­
летним 94.
Наконец, каникулы закончились, и я был отвезен опять в пан­
сион Чермака и начал учение уже в третьем классе.
104

В этом третьем классе я пробыл весь учебный 1839/1840 г.
Все порядки и обычаи пансиона оставались те же, что и в
предшествующие годы.
Посещения мои дома дяди сделались более частыми, но всетаки не еженедельными. Тетушка боялась меня избаловать. Время
до Рождества прошло незаметно в серьезных занятиях; на Рож­
дество же и все святки я был взят на Покровку. Святая этого
года ознаменовалась в доме дяди тем, что в один из дней дядя
устроил танцевальный вечер или лучше сказать — парадный бал.
В доме у него проживали две взрослых девицы, моя сестра и тетя
Катя, и вот их-то дядя и хотел повеселить. Помню я этот бал во
всех подробностях. Главными кавалерами и, так сказать, распо­
рядителями были родные племянники дяди, уже взрослые моло­
дые люди; старший даже был женат. Это сыновья старшего брата
дяди Константина Алексеевича: Александр, Алексей и Констан­
тин Константиновичи. Бал продолжался чуть ли не до 3-х часов
утра, но на меня он не оставил приятного впечатления. Хотя
меня и вталкивали в танцы, но я уклонялся от них. Гораздо па­
мятнее для меня была масленица по той причине, что на эту
масленицу сестра Варенька сделалась невестою. Вот об этом-то
обстоятельстве я и поговорю подробнее. Жениха, кажется, поре­
комендовал Неофитов. Конечно, и вероятно, что первые смотрины
были в церкви Козьмы и Демьяна. Ведь без смотрин нельзя же,
и вероятно даже, что они были в воскресенье перед масленицей,
когда я был еще в пансионе Чермака.
Помню, в один из масленичных дней, в среду или в четверг,
тетушка позвала меня к себе в чайную и очень внушительно, но
еще конфиденциально сообщила мне, что Бог посылает моей
сестре Вареньке «судьбу», т. е. попросту сказать, приличного же­
ниха, который может быть будет и нам, сиротам, подпорою, как
более близкий родственник, причем сообщила, что нынче вечером
он будет у них в первый раз для ознакомления.
И, действительно, вскоре после обеда в доме сделались замет­
ные приготовления к чему-то необычайному. Тетушка надела но­
вое шелковое платье и тюлевый чепец на голову с нарядными
лентами. Надо заметить, что она дома, несмотря на свои уже пре­
клонные (45 л.) годы, никогда не носила чепцов и всегда ходила
с открытыми волосами. Дядя тоже чуть ли не надел новый сюр­
тук. Сестру Вареньку одели чуть ли не по-бальному, даже и мне
велели надеть новый сюртучок. Не успели напиться домашнего
вечернего чаю, как в начале 5-го в парадной передней звякнул
колокольчик; этот колокольчик звякал только тогда, когда при­
езжал гость только первый раз в дом. Более же знакомые всегда
въезжали в чистый двор и являлись в переднюю не парадную,
где не было колокольчика, но всегда сидели два лакея. Пасха
в этот год приходилась довольно поздняя (14 апреля), а следо­
вательно, среда или четверг на масленице приходились 21— 22
февраля; следовательно, в 5-м часу дня было еще совершенно
105

светло. Из передней следовала приемная комната; в эту приемную,
вслед за звонком, вышли, чтобы встретить гостя, дядя, тетка, сестра
Варенька и я. Младший брат Николя и две младшие сестры
в этот вечер жениху не показывались, а сидели безвыходна
в верхнем этаже.
В комнату вошел мужчина лет сорока, или с лишечком, вид­
ный, выше среднего роста, стройный, очень красивый и развяз­
ный. Видно было, что ему не впервые входить в большой и бога­
тый дом и что он постоянный и желанный гость как богатых, так
и знатных многочисленных своих знакомых.
Несмотря на весь апломб, ему, вероятно, еще не обедавшему,
неловко было входить на вечернее приглашение к совершенно
незнакомым людям. Ловко раскланявшись со всеми, он, вероятно,
проговорил что-нибудь подобное тому, что, наслышавшись про
добродетель семейства, он принял за счастие позволение позна­
комиться с представителями его, или что-нибудь подобное.
Дядя сам себя не рекомендовал, вполне понимая, что гость
хотя и первый раз приезжает, но должен обстоятельно знать,
к кому он приезжает; а потому дядя ограничился представлением
двух личностей: «Моя жена Александра Федоровна Куманина»,
и далее: «Моя племянница Варвара Михайловна Достоев­
ск ая...» — «Брат ее»,— промолвила тетушка, дергая меня за руку
и представляя гостю. Это выражение: «брат ее» было до того ко­
мично, что даже и теперь, через 55 лет, вспоминая эту сцену, я
невольно мысленно хохочу. Впоследствии познакомившись и по­
роднившись с этим новым человеком, я часто, приходя к сестре,
шутливо рекомендовался ее мужу: «Брат ее»...
Из приемной все проследовали в мраморную гостиную, где
и уселись на диван, который мог вместить еще вдвое более лиц,
чем тогда присутствовало. Сейчас же лакеи начали обносить чай...
Но, вероятно, разговор худо клеился, потому что дядя предложил
гостю сыграть домашний преферанс или вистик. Гость, конечно,
согласился. Сейчас же послали за бабушкой, которая тоже в мод­
ном чепце разливала чай в зале и не была еще представлена гостю.
— Матушка-теща Ольга Яковлевна, — отрекомендовал ее
дядя.
Гость подошел к ручке, и опять все уселись на диван. Но вслед
за этим явились лакеи и расставили ломберный столик для карт.
Бабушка разнесла карты и начали игру в преферанс втроем,
потому что тетушка и понятия не имела в игре. По правую сторону
жениха усадили в стороне сестру Вареньку. После второй сдачи,
жених веером распустил карты, показывая их сбоку сидевшей неве­
сте. Но ей, бедной, вероятно, было не до карт; она и действительно
не знала никакой игры, но в настоящую минуту, я думаю, короля
от валета едва ли бы отличила! . . И в самом деле... видеть чело­
века в первый раз в жизни, и сознавать, что этот человек есть ее
жених, ее будущий м уж .. . Но при всяком развертывании веером
карт, сестра радушно улыбалась и показывала вид, что ее интере­
106

сует игра. Меня тоже игра не интересовала, и пока она идет,
сообщу, кто же такой жених.
Приехавший свататься жених был Петр Андреевич Карелии, он
был лет 40 с хвостиком и был вдов. У него была маленькая дочка,
в то время лет четырех, Юленька, впоследствии Юлия Петровна
Померанцева.
Служил Петр Андреевич во многих местах и везде получал
солидное содержание (конечно, по-тогдашнему). Во-первых,он слу­
жил правителем канцелярии московского военного генерал-губер­
натора, во-вторых, аудитором при каком-то военном учреждении,
но из этой службы он вскоре после женитьбы вышел в отставку;
в-третьих, он был секретарем в дамском комитете, т. е. при дам­
ском попечительном о тюрьмах комитете, где между тогдашними
патронессами города играл видную роль, прельщая всех своим
чисто парижским французским языком; в-четвертых, он был секре­
тарем в попечительном комитете о просящих милостыню. И в-пя­
тых, главнейшая и самая доходная его служба была частная,
а именно, он был главноуправляющим над всеми имениями, ка­
жется, князей Голицыных, и одна канцелярия его, как главно­
управляющего, помещалась в его квартире, занимая несколько
комнат.
Все изложенное составляет так сказать официальные сведения
о Петре Андреевиче Карепине; про внутренние же его качества,
как я узнал его впоследствии, нельзя говорить кратко, разве
только одним общим местом, что он был добрейший из добрейших
людей, прибавляя при этом, что он был не просто добрым, но
евангельски-добрым человеком. Впоследствии, конечно, я часто
буду говорить о нем, теперь же прибавлю только, что он вышел из
народа, достигнул всего своим умом и своею деятельностью. Впро­
чем, когда он сделался женихом сестры, то был уже дворянином.
Карточная игра, впрочем, долго не продолжалась, так что при
свечах сидели за карточным столиком очень недолго. Жених,
конечно, проиграл обоим своим партнерам, причем расплату произ­
вел из туго набитого бумажника самыми новенькими ассигна­
циями, и из новенького кошелька светлыми, не бывшими еще в об­
ращении мелкими монетами. Посидев затем недолго и сделав,
конечно, предложение, и получив тут же согласие, жених вскоре
уехал, оставив во всех самое выгодное о себе впечатление, или
лучше сказать, обворожил всех.
Упомяну еще об одном обстоятельстве. В доме жила взрослая
молодая девушка, это — тетушка Катенька 95. Она, бедная, целый
вечер просидела у себя наверху, не показываясь вниз; а как уж ей
хотелось посмотреть на жениха. Но это было ей не дозволено, это
было не в правилах... Ну, а как, в самом деле, жених, увидевши
другую взрослую девушку, пленится ею больше, нежели своею
невестою, и сделает предложение не нареченной невесте, а другой
личности... Ведь это наведет м о р а л ь на невесту. .. Боже сохра­
ни! Когда играли в карты и я несколько раз бегал наверх, то
107

Катенька всякий раз задавала мне вопрос:—«Расскажите, Андрю­
шенька, что-нибудь про жениха? ..» А я, как будто не понимая сути
дела, отвечал ей: «Да вы бы сами, Катенька, сошли вниз да
и посмотрели на жениха».— «Ах, какой вы странный, Андрюшень­
ка, вы видите, я не одета. ..» — «Ну, так оденьтесь, Катенька».—
«Рада бы одеться и сойти вниз... да не позволяют! ..» — «Ну это
другое дело»,— отвечал я и убегал вниз.
Долго делом не тянули: жениха просили бывать, как ему только
свободно и захочется, а на воскресенье (заговенье) просили на
обед. На то же воскресенье, т. е. на заговенье 25 февраля назна­
чили и обручение, которое должно было состояться после обеда
вечером. Жених начал являться в дом ежедневно, приезжая часа
в 4 дня и уезжая домой в 8 ч. вечера. В воскресенье он обедал,
и тут Катенька в первый раз увидела и познакомилась с женихом.
После обеда жених сейчас же уехал, так как вечером он должен
был привезти с собою свою малютку дочку, которая, по его прось­
бе, должна была присутствовать при обручении, а затем приехать
пораньше, так как на обручение должны были приехать его,
жениха, родные, во главе которых был старший брат его Митро­
фан Андреевич Карелии, частный пристав какой-то из московских
частей, и его семейство.
К восьми часам вечера все гости собрались, сошла вниз и Ка­
тенька, хотя и одетая очень просто. Пришел приходский священник,
и жениха с невестой обручили и благословили образом. После
этого подали шампанское и поздравляли вновь обрученных. Жени­
ха и невесту посадили рядом на диване; затем начались различного
рода угощения, подаваемые почти беспрерывно. Гости засиделись,
впрочем, не позже 12 часов, так как до начала поста хотели осво­
бодить хозяев. Я же на другой день, часу в 8 -м дня, уже понтиро­
вал по направлению к Новой Басманной, т. е. к пансиону Чермака.
Пост в пансионе проходил незаметно, в более усиленных заня­
тиях ввиду приближающихся экзаменов. Я, кажется, целый пост
не был в отпуске, т. е. у Куманиных, но зато на Вербное воскре­
сенье я переселился на целые две недели к тетушке. Это было пер­
вый раз, когда я Страстную проводил у них и говел вместе со
всеми. Говел также и жених и причащаться приезжал в церковь
Козьмы и Демьяна со всеми нами. По этому поводу его пригла­
сили на чай, вскоре после которого он и уехал.
Наконец, наступила и заутреня Светлого воскресения. Мы все
были в церкви, куда приезжал и жених, и после обедни приезжал
на разговенье.
Светлая неделя прошла очень оживленно. У нас, кроме жениха,
были бепрестанные гости, но, наконец, наступил и день, назначен­
ный для свадьбы, т. е. первое воскресенье после Пасхи, так на­
зываемая Красная Горка (21-е апреля). Венчание в приходе
жениха было назначено во 2-м часу дня. В этот день жениху не
полагалось быть у невесты, и все утро прошло в приготовлениях.
Бабушка Ольга Яковлевна неоднократно внушала сестре Вареньке,
108

чтобы она после благословения ее образом, вставая из-за стола, не
забыла дернуть скатерть.. . Это служило ручательством (по рус­
ской примете) тому, что другая девица-невеста (ежели таковая
имеется в доме) долго без жениха не засидится дома.
Но вот вскоре, по тому же обычаю, велели мне обуть сестру
к венцу, положив в каждый чулок по червонцу, чтобы невеста вен­
чалась, стоя на золоте. Наконец, когда все обряды были закончены,
невесту, совершенно одетую, уже в фате, благословили хозяева
дома, т. е. дядя Александр Алексеевич и тетка Александра Фе­
доровна. Вслед за благословением невесту посадили на диван за
круглый стол, накрытый белою скатертью, на котором поставили
образ и хлеб, коими сейчас благословляли. Более на диван не са­
дился никто, и дядя и тетя сели на креслах близ дивана, и все
прочие присутствующие тоже сели на стулья и кресла. Это сиде­
ние продолжалось минуты 2 —3, после чего невеста приподнялась
и от усердия так дернула белую скатерть, что только массивность
ее (стол был громадный) удержала от падения. Бабушка Ольга
Яковлевна осталась довольною. Все уселись в экипажи, я ехал
в первом с образом. После венца поехали все к жениху, где моло­
дую встретила маленькая падчерица Юленька с маленьким обра­
зом и хлебом-солью. Сейчас же сели за обед. Народу было много,
человек около 100. После обеда сейчас же отправились по домам,
а я на другой день, т. е. в Фомин понедельник, отправился в пан­
сион Чермака.
Время до экзаменов прошло незаметно в усиленных занятиях.
Экзамены тоже шли быстро; я сдал все с большим успехом и полу­
чил высшую награду, похвальный лист и книгу, и был переведен
в высший, четвертый класс, и по уведомлении об этом тетушки,
получил разрешение переехать к ним на каникулы.
Эти вторые каникулы, проведенные мною у Куманиных, поста­
вили меня в несколько более самостоятельное положение. На меня
перестали смотреть, как на маленького, а видимые мои успехи
в науках устранили от меня всякие наблюдения и понукания со
стороны старших. В эти каникулы я почти ежедневно бывал у се­
стры, которая еще не имела своего дома, а жила близ Чисто-Пруденского бульвара в Харитоньевском переулке. Редко я заставал
дома Петра Андреевича, который всегда почти отсутствовал по
различным своим служебным занятиям, но когда заставал, то
всегда был принимаем по-братски родственно. Решительно я
в этого человека влюблялся, и так привязался к нему, что только
и бредил им. Он еще до женитьбы своей был абонирован на раз­
личные журналы, и сестра Варенька во время его отсутствия,
в первый год своего супружества, занималась постоянно чтением
и делилась книгами со мной, которые я и пожирал с алчностью.
Единственным обязательством для меня было то, чтобы являться
вовремя к обеду и ужину. Ежели я ходил к Карелиным утром, то
должен был возвращаться домой не позднее 12 час. дня; а ежели
109

ходил после обеда, то должен был возвращаться не позже 8 -ми
часов вечера.
И вот в подобных прогулках с Покровки в Харитоньевский
переулок и в чтении книг я и провел все время каникул 1840 г.
Учебный 1840/1841 год в пансионе Чермака я был уже в 4-м классе.
Учителем географии и истории в первую половину года был
издавна преподававший в этом классе * преподаватель Клавдий
Маркович Римановский96. Он был любимцем всего класса, препо­
давал историю и географию по-старинному, взубрежку: отсюда —
досюда; но в его классе было всегда весело и ученики не дремали.
Не знаю, как достигал он этого.
На всякие школьничества учеников он ограничивался только
поднятием указательного пальца и фразою: «Да будет вам стыд­
но!». Это поднятие пальца и мирная фраза: «Да будет вам стыд­
но!» — как что-то магическое, останавливало и самого ретивого
школьника и приободряло и самого ленивого ученика. Говорили
также, что раз его видели ехавшим на извозчике, на дрожках
которого было привешено несколько кулечков со сластями: фини­
ками, винными ягодами, конфетами и т. п. (Клавдий Маркович
был большой сластена и даже в класс приходил со сластями) и
что в кулечках сделалось отверстие, через которое сыпались
сласти, и будто уличные мальчишки бежали за ним и подбирали
падавшее; он же вместо того, чтобы поправить кульки, только
грозил им пальцем, говоря свою обычную фразу: «Да будет
вам стыдно!..» — и что, будто, от одной этой фразы мальчишки
переставали подбирать конфеты!
Учителем немецкого языка был лектор Московского универси­
тета Геринг. Этот господин, джентльмен по наружности, читал свои
лекции как в университете, и, несмотря на то, что ученики его
далеко были не все подготовлены, читал немецкую литературу.
Он был замечателен еще тем, что был страстным почитателем
Пушкина. Он знал в совершенстве русский язык, но говорил худо,
с большим немецким акцентом. Не было почти ни одного класса,
чтобы он со своим немецким акцентом не продекламировал не­
скольких пушкинских стихотворений, и, надо отдать справедли­
вость, декламировал с большим энтузиазмом и подчас даже с пафо­
сом. Рассказывал он между прочим о своем свидании с Пушкиным.
«Я хотел,— рассказывал он,— переводить его сочинения на немец­
кий язык, но как вежливый и деликатный господин, я хотел сперва
заручиться дозволением самого великого поэта. В одном велико­
светском обществе я был представлен Пушкину, и после несколь­
ких светских фраз, я деликатно коснулся вопроса о дозволении мне
перевести его творения на немецкий язык. Что же вы думаете, он
ответил мне?— рассказывал Геринг. Он ответил мне лаконически:
«Ежели есть охота, то переводите». . . Конечно, ежели бы я это
* Он преподавал в этом классе еще тогда, когда учились в пансионе мои
братья Михаил и Федор.
110

услышал от другого, — дополнял Геринг, — то я счел бы это за
дерзость и ответил бы тоже дерзостью. .. Но от великого поэта я
не считаю это дерзостью. Ведь все великие люди имеют свои стран­
ности!» Не знаю, впрочем, удалось ли Герингу что-нибудь пере­
вести и напечатать на немецком языке из Пушкина. Вероятно, нет,
потому что в библиографическом указателе, составленном Григо­
рием Геннади, имени Геринга я не нашел97.
Кстати о Геннади; этот юноша был моим товарищем именно по
4 - му классу пансиона Чермака. О нем через 55 лет могу сказать
только, что Того Геннади, как его звали, был симпатичнейшей лич­
ностью. Высокий и стройный блондинчик с греческим носом он
всем своим существом свидетельствовал, что был веден с детства
в хорошей аристократической семье. Его отец, приезжавший лично
по субботам за своим сыном, тоже на вид был аристократ и всегда
очень внимательно и особо ласково обращался с сыном.
Упомяну еще, что греческому языку нас начинали обучать
только с 4-го класса и что в том классе, равно как и следующем,
5- м, преподаванием этого языка занимался старший сын Чермака,
Карл Леонтьевич Чермак.
Течение уроков было совершенно обычным в продолжение всего
этого учебного года, и я не могу остановиться ни на чем выдаю­
щемся. Обычным порядком происходили и экзамены, результатом
которых был перевод меня в 5-й и последний класс с первою награ­
дою, т. е. похвальным листом и книгою. Но мне не суждено было
слушать уроки в 5-м классе пансиона Л. И. Чермака. Выезжая
из пансиона на каникулы к тетушке А. Ф. Куманиной, я и не пред­
полагал, что у меня все уже порвано с этим достойным и симпа­
тичным учебным заведением.
Между тем в родственных семьях появились новости. Карепиным в начале 1841 г. Бог дал сына (ныне доктор Александр Петро­
вич) 98. В доме дяди Александра Алексеевича все обстояло так же,
как и прежде. Тетушка еще более была ко мне внимательна и доб­
ра; брат Коля и сестры Верочка и Сашенька подрастали, в особен­
ности сестра Верочка, которой уже шел 14-й год. Сестра Саша
была любимицею дяди и как 6 -летняя девочка обращалась с ним
по-детски, нисколько не стесняясь, что, кажется, и нравилось дяде.
Каникулы я проводил спокойно и приятно, делая почти ежеднев­
ные переходы от Куманиных к сестре и обратно. К этому времени
Карелины уже купили себе свой дом, который находится во владе­
нии сына их Александра Петровича и в настоящее время. Это дом
на Петровском бульваре в Знаменском переулке. Я по-прошлогод­
нему много читал и мечтал, что через один год я окончу курс в 5-м
классе пансиона Чермака и затем поступлю в университет. Мечта
моя была поступить на математический факультет. Но оказалось,
что мечты мои были преждевременны и что им не суждено было
осуществиться.
К концу каникул приехал в Москву в отпуск брат Михаил. Он
служил в Ревеле (в крепости юнкером) и только что был произве­
111

ден в прапорщики. Приезд его в Москву был не без цели, не для
свидания только с родными, но для осуществления его собственных
видов. Дело в том, что он, проживая в Ревеле, с самого начала
своей службы познакомился там с семейством Дитмар и влюбил­
ся в дочь г-жи Дитмар и падчерицу г-на Дитмар — Эмилию Федо­
ровну, и как только был произведен в прапорщики, то сейчас же
сделал предложение и объявился женихом " . Все у них было гото­
во к венцу, но за одним была остановка... остановка за презрен­
ным металлом! .. А потому брат и возымел намерение поискать
денежных средств в Москве, для чего и приехал в Белокаменную.
В момент его приезда в Москву он не был даже и совершеннолет­
ним, ему не было еще 21 года. Не знаю, предуведомлял ли он
кого-нибудь о своем приезде, но только помню, что для меня
приезд его был сюрпризом.
Не скажу, чтобы свидание наше после 4-летней разлуки было
особенно братским, радостным! Помню, что свидание это меня
тогда же сильно разочаровало и поставило меня в несколько
натянутые с ним отношения. Разница в летах между нами была
очень незначительная, всего на 4 года и 5 месяцев. Ежели ему не
было еще 21 года, то мне уже было I 6 V2 лет! А между тем он
с первого же свидания принял на себя покровительственный тон
и начал третировать меня свысока, при всяком случае подчеркивая,
что я с ним не могу считаться на братской ноге! Это меня сильно
огорчило, и я чуть не высказал ему этого прямо, напомнив наши
общие деревенские детские игры.., но не желая быть навязчивым,
удержался.
Первым его делом по приезде в Москву было просить у дяди
денег взаймы на предстоящую свадьбу и обстановку семейной
жизни. Я уверен, что ежели бы брат облек свое ходатайство
в иную форму, т. е. ежели бы прямо попросил помощи, как у ста­
рого родственника, то, может быть, он и имел бы некоторый
успех. Но на просьбу его дать денег взаймы дядя наотрез отка­
зался. Вероятно, ему, сделавшему без всяких посторонних просьб
так много для нашего семейства, показалась просьба брата
и неприличною и назойливою.
Я не упомянул еще, что с выходом сестры Вареньки в заму­
жество, добрейший муж ее Петр Алексеевич Карелии сделался
опекуном над имением, оставшимся после родителей 10°, в соопе­
куны к нему назначен был брат Михаил, и, вероятно, по просьбе
самого Карелина и не ранее как с производства в офицеры, т. е.
перед самым приездом его в Москву, или, может быть, даже
таковое назначение выхлопотано было во время его пребывания
в Москве.
Получивши отпор от дяди, брат обратился к П. А. Карелину.
Тот, конечно, по доброте своей обещал ссудить несколько денег
в счет доходов с имения, которых в наличности не было ни ко­
пейки, и посоветовал, между прочим, ему самому как опекуну,
поехать в деревню и забрать все имущество, оставшееся после
112

смерти отца, которое дядя не брал еще из деревни. Конечно, дядя
и тетка этому не воспротивились. И вот брат поехал в деревню,
действительно все имущество забрал и переслал в Ревель. Неко­
торые же ценные вещи, как например шубы отца, он в Москве
продал за бесценок. Все же вещи фарфоровые и частью серебря­
ные я после видел у братьев Михаила и Федора, которые подели­
лись ими поровну. Упоминаю об этом в том внимании, что мне от
родителей не осталось ни одной вещицы, хотя бы на память
о детстве. Нет, впрочем, одна вещица есть, это — бритвенница
моего отца, которая, впрочем, мною очень редко была употреб­
ляема.
Еще до отъезда своего в деревню брат заявил тетушке, что,
по его мнению, мне не следовало бы поступать в университет,
а нужно бы меня отправить в Петербург для приготовления к по­
ступлению в Главное инженерное училище, где учится и брат
Федор, тогда уже тоже произведенный в прапорщики и перешед­
ший в офицерские классы, причем сообщил, что я мог бы жить
у брата Федора, который и приготовил бы меня к поступлению
в училище. Тетушка была очень обрадована этим советом, и тут
же было решено, что я отправлюсь вместе с братом Михаилом
в Петербург и поселюсь на житье у брата Федора, который
меня будет приготовлять к поступлению в училище. Сейчас же
начались сборы и снаряжение меня в дальний путь. Признаться
сказать, я был не очень доволен этим решением, потому что
мысль об университете, столь мне симпатичная, этим решением
совершенно рушилась, а будущее в Петербурге представлялось
мне в тумане. Но, впрочем, перемена места жительства, перспек­
тива пожить в Петербурге вскоре примирили меня с этим реше­
нием. Но ежели бы и не так, то что мог бы я предпринять
против этого проекта?.. Тетушка не иначе смотрела на предло­
жение брата, как на святое с его стороны дело, прийти на
помощь младшему брату, и всякий со стороны моей протест был
бы принят за черную неблагодарность. Но, как выше упомянуто,
я успокоился на соблазнительной перспективе жить в Петер­
бурге. Отпуск брата приходил к концу, и вскоре был назначен
день нашего выезда. Ежели не ошибаюсь, то это было в первых
числах октября. Но, впрочем, достоверных сведений о времени
выезда я не имею.
Тетушка снарядила меня очень приличной и полной экипиров­
кой, благословила золотым образом и дала мне на руки, соб­
ственно на мои траты, рублей 25 денег. Прощание с братом
Николаем и сестрами было очень трогательное... Ехать мы ре­
шились в почтовой карете или так называемом мальпосте101.
Эти кареты, по две зараз, отходили ежедневно из Москвы в Пе­
тербург и из Петербурга в Москву, по вечерам. Билеты на про­
езд брались заблаговременно, и в назначенный день и час пас­
сажиры должны были приезжать со своею кладью в Почтамт
и оттуда отправляться в дальний путь. Брат взял для себя и для
8

Заказ № 108

113

меня два места спереди кареты, в так называемых передних
колясках, тут же имелось и 3-е место,отгороженное от двух пер­
вых, для кондукторов. В день нашего отъезда нас провожали
в Почтамт сестра Варенька и ее добрый муж Петр Андреевич.
С большою скорбью я расстался в этот день сперва с тетушкой,
а на месте самого отъезда и с сестрою и зятем. Кондуктор про­
трубил, и все пассажиры поспешили занять свои места. Мы с бра­
том уселись в свою колясочку и, помню, еще долго сидели и раз­
говаривали с сестрою. Разговоры не клеились, как обыкновенно,
в минуту расставания. Наконец эта минута настала. С трубным
звуком кондуктора карета двинулась, и мы, сказав последнее
прости провожавшим, грузно покатились по улицам Москвы.
Вскоре и улицы прекратились и карета наша покатилась по
гладкому и вполне исправному в то время шоссе. Я простился
со своею родиною, со своим детством и надолго распрощался
с Москвою.

Квартира

третья

ПЕРЕСЕЛЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ. ЖИЗНЬ У БРАТА
ФЕДОРА МИХАЙЛОВИЧА ДО ПОСТУПЛЕНИЯ В УЧИЛИЩЕ
ГРАЖДАНСКИХ ИНЖЕНЕРОВ
Двух с половиною суточное путешествие в мальпосте было са­
мое мучительное из всех путешествий, когда-либо мною испытан­
ных. Много впоследствии, в продолжение своей жизни, я совершал
путешествий и железнодорожных, и по воде на пароходах, и про­
сто на перекладных лошадях, но ни один из этих способов пу­
тешествия не был так мучителен, как путешествие в мальпостах.
Начать с того, что тут пассажир отрекается от своей свободы и
подчиняется вполне правилам езды. Заболел ли кто из пассажи­
ров, кондуктору нет дела, он мчит карету с тою же скоростью,
лишь бы в назначенное время поспеть к известному месту. От
постоянного сидения в одном положении ноги затекают, немеют,
и человек чувствует себя совершенно связанным. К довершению
благ наступили довольно значительные морозцы и я чуть не отмо­
розил себе ноги. Еще днем хорошо, разнообразие открывающихся
ландшафтов занимает путешественника, но ночью, в особенности
вторую и третью ночь, когда утомишься от бессонницы, одоле­
вают какие-то кошмары, являются какие-то видения и прочая че­
пуха. Никогда не любил я путешествий в мальпостах, хотя и при­
ходилось раза 4 проехать это пространство. Наконец, на третьи
сутки мы ввалились в Петербургский почтамт и оттуда на извоз­
чиках проехали в квартиру брата Федора.
Переезд по видным улицам Петербурга — Большой Морской,
Невскому проспекту и Караванной — в осенние петербургские су­
мерки не произвел на меня приятного впечатления, а водворение
в мрачную и низенькую квартиру брата еще более разочаровало
меня. Брат в то время жил в Караванной улице близ самого ма­
нежа, так что ему близко было ходить в офицерские классы Глав­
ного инженерного училища. Он занимал квартиру в две комнаты
с передней, при которой была и кухня; но квартиру эту он зани­
мал не один, а у него был товарищ — сожитель Адольф Ивано­
вич Тотлебен102. Тотлебен занимал первую комнату от передней,
а брат — вторую, каждая комната была о двух окнах, но они
115

были очень низенькие и мрачные, к тому же табачный дым от
Жукова табаку постоянно облаками поднимался к потолку и делал
верхние слои комнаты наполненными как бы постоянным тума­
ном. Мы ввалились в братнину квартиру в сумерки. Первая
встреча с братом Федором была тоже не из особо теплых. Боль­
шее внимание было обращено на старшего брата, а я в первое
время чувствовал себя даже в неловком положении. Брат пред­
ставил меня Адольфу Ивановичу Тотлебену, который был так
добр, что занялся мною. Два же брата заперлись в комнату брата
Федора, оставив меня в комнате Тотлебена. На ночлег тоже два
старшие брата уединились, а я ночевал на турецком диване в ком­
нате Тотлебена. Это продолжалось во все пребывание брата Ми­
хаила в Петербурге. По отъезде же его в Ревель я переселился
на ночлег к брату Федору103, но все-таки особо родственным вни­
манием брата не пользовался.
Обдумывая, как тогда, так и впоследствии, обращение со
мною обоих братьев, я пришел к убеждению, что оно вызвано
было с их стороны боязнью, чтобы я не поставил себя на одну
равную ногу с ними, чтобы я не зазнавался, а потому и напускали
на себя в отношении ко мне высокомерное обращение, казавшееся
и тогда мне очень смешным.
Не знаю, что сказать мне про первые впечатления жизни
в Петербурге. Брат Михаил, спеша в Ревель, оставался в Петер­
бурге несколько дней. В эти дни я с ним по утрам постоянно хо­
дил по городу, как для того, чтобы немножко ознакомиться с ним,
так и для помощи брату; брат был очень близорук и постоянно
просил меня останавливать его при встрече с витой кокардой (ге­
неральские кокарды на трехуголках) для того, чтобы он мог от­
дать вовремя подобающую генералам честь. Эту честь в то время
отдавали довольно оригинально, а именно, офицер, встретившись
с генералом, должен был становиться во фронт, сбрасывать с ле­
вого плеча шинель, чтобы показать или обозначить эполет, а пра­
вою рукою прикоснуться к трехуголке (как нынче к козырьку;
в то же время почти все офицеры носили трехуголки). За соблю­
дением этого правила следилось очень строго, а потому, идя по
Невскому и другим большим улицам, офицеры не могли застеги­
вать воротника шинели, потому что почти беспрестанно приходи­
лось сбрасывать шинель с левого плеча. Эта операция делалась
очень ловко, и другие офицеры доводили ее до особой грациоз­
ности. Я же всегда удивлялся, как они во время грязи умудря­
ются не запачкать левой полы шинели.
Первые мои впечатления были не в пользу Петербурга. Хотя
Невский проспект и Морская прельщали меня своею красотою, но
я, как истый москвич, на все смотрел как-то подозрительно, не до­
веряя сразу кажущейся красоте, а суетливая беготня прохожих
положительно изумляла меня, и я, сравнивая это со степенною
походкою москвичей, отдавал предпочтение московской степенно­
сти и неторопливости. Да сверх того 2—3 часа, проведенные на
116

улицах, как бы они приятны ни были, не могли возместить страшной скуки, преследовавшей меня в доме.
Брат Михаил уехал в Ревель 104. Брат же Федор с раннего утра
уходил в офицерские классы инженерного училища; то же делал
и сожитель его Тотлебен; а я на все утро оставался дома один.
В первое время брат долго не собрался доставить мне руководств
для приготовления; литературного же чтения тоже на квартире
не имелось, и я пропадал со скуки. Наконец, я догадался и на
свои деньги записался в библиотеку для чтения, чтобы брать книги
на дом. Месячная стоимость тогда за чтение книг была Р/г рубля,
и сверх того 7 рублей задатку. С этих пор я постоянно занимался
чтением журналов и книг. Из старых книг я, по совету брата,
прочел всего Вальтер Скотта. К Адольфу Ивановичу Тотлебену
довольно часто приезжал его родной брат Эдуард Иванович, впо­
следствии знаменитый инженер, защитник Севастополя и герой
Плевны, граф Тотлебен. В то же время, как я с ним познакомился,
он был незаметным штабс-капитаном, мужчиной лет 30 с лишком.
Замечательно, что он, как я тогда слышал, окончив обучение в кон­
дукторских классах главного инженерного училища, по каким-то
обстоятельствам не мог поступить в офицерские классы, а был
командирован в саперные войска, в каковых и провел службу
вплоть до чина генерал-майора. А потому собственно-то говоря
и с ним случилась та аномалия, что он, сделавшись впоследствии
знаменитым и великим инженером, должен был считаться неокончившим курс в инженерной академии.
Сожительство брата с Адольфом Тотлебеном было очень не­
долгое. Не припомню, когда именно они разошлись, знаю только,
что в декабре месяце, когда я заболел, то мы жили уже с братом
одни *.
Какая была у меня болезнь, теперь я не могу определенно
сказать, кажется, я где-то простудился и у меня сделалась силь­
нейшая тифозная горячка; по крайней мере я долгое время лежа л
и наконец впал в беспамятное состояние. Брат ухаживал за мною
очень внимательно, он давал лекарства, предписываемые доктором,
который ездил ежедневно. Но тут-то и случился казус, сильно на­
пугавший брата и, кажется, бывший причиною моего очень мед­
ленного выздоровления. Дело в том, что одновременно с моею бо­
лезнью брат лечился сам, употребляя какие-то наружные лекар­
ства, в виде жидкостей. Раз как-то ночью, брат, проснувшись и
вспомнив, что мне пора принимать микстуру, спросонья переме­
шал стклянки и налил мне столовую ложку своего наружного ле­
карства. Я мгновенно принял и проглотил его, но при этом сильно
закричал, потому что мне страшно обожгло рот и начало жечь
внутри!.. Брат взглянул на рецептурку и, убедившись в своей
ошибке, начал рвать на себе волосы, и сейчас же, одевшись, по­
* Впоследствии я ничего не слыхал об Адольфе Ивановиче Тотлебене: ка­
жется, он умер в молодых годах.
117

ехал к пользовавшему меня доктору. Тот, приехав мгновенно, ос­
мотрел стклянку наружного лекарства, которое мне было дано,
прописал какое-то противоядие и сказал, что это может замедлить
мое выздоровление. Слава Богу, что не произошло худшего, а что
выздоровление действительно замедлилось, то в этом мы с братом
убедились оба.
С началом моего выздоровления случился новый казус — забо­
лел брат и должен был лечь в лазарет при главном инженерном
училище. Я же дома остался совершенно одиноким. Но как мед­
ленно было выздоровление мое вначале, так оно быстро восста­
навливалось впоследствии, причем аппетит у меня сделался чисто
волчий. Скоро я начал выходить, и это, конечно, опять стало раз­
влекать меня.
К числу своих развлечений отнесу и то, что я почти ежедневно
описывал свои впечатления, адресуя их к сестре Вареньке и мужу
ее, но хотя я и писал ежедневно, но отсылал письма однажды
в неделю, по несколько листков зараз. Это я не переставал де­
лать до самого своего поступления в строительное училище. Ж а­
лею очень, что этот мой дневник первоначального пребывания
в Петербурге пропал, и хотя сестра Варвара Михайловна и пере­
дала мне впоследствии некоторые мои к ним письма из Петер­
бурга,— но в этой пачке первоначальных моих писем не оказа­
лось.
Как теперь помню одно поразившее меня обстоятельство.
2 февраля 1842 года, в день праздника Сретения, я, встав утром
с постели, был удивлен сильным ливнем дождя, бывшим на дворе,
хотя накануне было морозно и стояла совершенно зимняя погода.
Я, живши в Москве, никогда не испытывал подобных быстрых пе­
ремен погоды, и это обстоятельство очень меня поразило, и я ча­
сто подходил к открытой форточке, чтобы полюбоваться на тихо
и ровно падающий дождь. Брат же после сообщил мне, что эта­
кие перемены в Петербурге не в диковинку, а составляют почти
обычное явление.
С начала 1842 г. брат начал подыскивать другую квартиру,
находя прежнюю неудобною; после долгих розысков, он остано­
вился на квартире в Графском переулке, что близ Владимирской
церкви, в доме Пряничникова, куда мы и перебрались в феврале
или марте месяце. Квартира эта была очень светленькая и весе­
ленькая; она состояла из трех комнат, передней и кухни; первая
комната была общей, вроде приемной, по одну сторону ее была
комната брата и по другую — очень маленькая, но совершенно от­
дельная комнатка для меня.
В эту квартиру к брату довольно часто ходили две новых для
меня личности, с которыми я и познакомился.
1)
К. А. Трутовский. Это был симпатичный юноша: он был
тоже в Главном инженерном училище, на один год, по классам,
моложе брата; тогда он был еще в высшем кондукторском классе
и часто ходил к брату. Он и тогда отлично рисовал и часто на

клочках бумаги простым карандашом набрасывал различные эс­
кизы; у меня и теперь хранится где-то в бумагах его рисунок, сде­
ланный им тогда у брата, изображающий шарманщика. Впослед­
ствии Трутовский, кончив курс в офицерских классах инженерного
училища, вскоре покинул свою инженерную службу и поступил
в академию художеств, где серьезно занимался и достигнул впо­
следствии степени академика
живописи.
После знакомства
в 1842 году я не встречался более с Трутовским, но память о нем
всегда была для меня симпатична. Он умер 17 марта 1893 года 105.
2)
Дмитрий Васильевич Григорович. Он был товарищем брата
по инженерному училищу и в это время часто бывал у брата,
а впоследствии, когда я поступил в строительное училище, он, ка­
жется, был и сожителем его106. В описываемое мною время
Д. В. Григорович был молодым человеком лет 21, т. е. таких же
лет, как и брат. Это был очень веселый и разговорчивый господин.
В то время я узнал об нем следующее: Григорович, дойдя до
старшего кондукторского класса, перестал заниматься науками,
а всецело предался рисованию, и в то время, например, когда
Остроградский 107 читал лекции, он преспокойно рисовал его пор­
трет. Ближайшие наставники и наблюдатели, после различных
мер домашних, решились донести об этом великому князю Ми­
хаилу Павловичу108, а тот на докладе положив резолюцию:
«Лучше быть хорошим художником, нежели плохим инженером»,—
велел выпустить Григоровича вовсе из заведения. И вот
в 1842 году он был уже в штатском платье и, кажется, занимался
в академии живописью. Это был брюнет очень высокого роста
и весьма тогда тощий. Одно из отличнейших тогдашних свойств
его — была особая способность чрезвычайно верно и схоже подра­
жать голосам хорошо знакомых ему лиц. Он был большой теат­
рал и чрезвычайно верно и натурально говорил голосом различ­
ных тогдашних артистов. По его декламациям тотчас узнавали
Каратыгина. Или когда начнет бывало крикливым и певучим го­
лосом декламировать:
Полки российские, отмщением сгорая,
Спешили в те места, стояли где враги.
Лишь только их завидели — удвоили шаги.
Но вскоре туча стрел, как град средь летня зноя,
Явилась к нам — предвестницею боя .. . 109

то все, смеясь, кричали: «Толченов, Толченов. . . » 110 И действи­
тельно, подражание было удивительное! Много он тогда воспро­
изводил мотивов и пел из готовившейся тогда постановки новой
оперы Глинки «Руслан и Людмила».
Когда Григорович бывал у брата, то всегда время проходило
очень весело, потому что он ни на минуту не переставал что-ни­
будь рассказывать из театрального мира и вообще что-нибудь ин­
тересное. Со времени поступления в строительное училище я пе­
рестал видеть Дмитрия Васильевича, но постоянно сохранял о нем
119

самые приятные воспоминания. Тут же написал об нем только то,
что сам успел подметить. Дальнейшая же карьера этого выдающе­
гося человека и его литературные труды известны всей России.
Упомяну также здесь о случившихся раза 3—4 вечеринках
у брата, на которые собирались несколько офицеров (товарищей
брата), с целью игры в карты; в первое время своего офицерства
брат очень увлекался игрою, причем преферанс или вист были
только началом игры, а вечер постоянно кончался азартною иг­
рою в банк или штосс. Помню, что в подобные вечера я зани­
мался хозяйственной частью, наливая всем гостям чай и отправ­
ляя в комнату брата, где происходила игра, с лакеем Егором.
После же чая всегда подавался пунш, по одному или по два ста­
кана на человека.
С переездом на новую квартиру я начал усиленно заниматься
приготовлением к приемному экзамену в главное инженерное учи­
лище. Брат достал мне все руководства, большею частью в виде
литографированных записок. Предметы, требуемые по математи­
ческим наукам, т. е. арифметика, алгебра и геометрия, были мне
вполне знакомы по пансиону, брат сам убедился в этом, сделав
мне экзамен. Но я все-таки прочитывал записки и по математике,
чтобы на экзамене быть как дома, главнейшее же внимание обра­
щал я на словесные предметы и преимущественно на историю и
географию. Кроме того, брат мне показал способ черчения ситуа­
ции и принес несколько образцов для копирования и для навыка,
потому что черчение ситуации было тоже в приемной программе.
Одним словом, освоившись со всем, что необходимо было приго­
товить к экзаменам, я вовсе их не страшился, этих предстоящих
экзаменов.
Помню, что в это же время я пристрастился к театру, конечно,
к Александрийскому, где тогда играли светила драматической
труппы: Каратыгин, Сосницкий, Мартынов, Самойлов 111 и прочие.
Я ходил постоянно в так называемую галерею, стоимостью
в 25 коп. Иногда этот четвертак презентовал мне брат, но чаще
всего я прокучивал свой собственный капитал, то есть те 25 руб­
лей, которыми снабдила меня тетушка и которых оставалось еще
у меня половина.
Пасха 1842 года была довольно поздняя (19 апреля), и на
Страстной неделе я говел, а заутреню и Пасху встречал в Казан­
ском соборе. Хотя брат и предсказывал мне, что меня затолкают,
но я все-таки пошел и забрался в собор чуть ли не с 10 -ти часов
вечера, чтобы занять хорошее место. Затолкать-то меня не затол­
кали, хотя было похоже и на это, но зато я чуть не сомлел, как
говорится, от страшной жары и духоты. С одним из обходов по
церкви архиерея я как-то за этою процессиею пробрался ближе
к выходу и очень был рад, когда, не достояв утрени, очутился
на улице, и, конечно, сейчас же отправился домой.
После Пасхи я начал еще усиленнее заниматься и только по
вечерам позволял себе довольно отдаленные прогулки. Май месяц
120

в Петербурге своими светлыми ночами делает на новичков-приезжих одуряющее впечатление. В особенности памятны мне вечера,
проведенные в загородных гуляньях: 1-го мая в Екатерингофе, на день св. Духа — в Летнем саду и 1-е июля — на Елагином острове. Это последнее гулянье произвело на меня большое
впечатление, потому что на нем я увидел в первый раз грандиоз­
ный фейерверк. А еще более мне понравилось возвращение с этого
гулянья в город после 2 часов ночи, когда было уже совершенно
светло. Массы народа отдельными группами при восхитительной
летней погоде тянулись почти непрерывно, как будто в крестном
ходу.
Наконец, настало время приемных экзаменов. Воспоминание
об этом времени очень долго было для меня самым неприятным,
самым удручающим воспоминанием. Даже и теперь мне больно
рассказывать об этом происшествии, но, несмотря на это, присту­
плю к описанию его.
Еще с ранней весны я был записан кандидатом для держания
вступительных экзаменов, а потому в конце июля я получил повестку явиться в училище на такое-то число (теперь я с точностью
дня не помню, знаю только, что это было в начале августа)
к 9 часам утра, причем в повестке было обозначено, в какие дни
какие будут производиться экзамены. Помню, что на первый день
были назначены экзамены по алгебре и геометрии, на второй — по
арифметике; а прочих экзаменов не припомню.
И вот, в назначенный для экзаменов день я за полчаса ранее
явился в училище. Меня ввели в довольно большую комнату, где
расставлены были черные доски, к которым вызывались экзаме­
нующиеся. Вероятно, это был один из кондукторских классов. Тут
уже было несколько человек кандидатов, таких же, как и я. Мне
указали место возле них, и я уселся на скамейке. Ровно в 9 ч.
утра пришли экзаменаторы, то есть военные инженеры, в числе
двух человек. Помню, что оба были штаб-офицеры, т. е. подпол­
ковники. Вероятно, вызывали по алфавитному списку, потому что
мне пришлось не долго дожидаться. Я подошел к доске к одному
из экзаменаторов.
— Ваша фамилия?..
— Достоевский.
После этого опроса экзаменатор, вынув какую-то свою запи­
сочку и просмотрев ее, и вероятно не найдя моей фамилии, опять
обратился ко мне:
— Да у кого же вы приготовлялись? ..
— У брата, инженер-поручика Достоевского.
— А-а-а-а-а... Ну-с, приступим...
И с этими словами, действительно, приступил к экзаменовке.
Это было по геометрии. Мне задано было 2 —3 вопроса, на кото­
рые я отвечал безукоризненно. Потом он прошелся слегка по
всему курсу и ответы тоже получил без замедления. — «Хоро­
121

шо-с... довольно»... — проговорил он и указал мне перейти к дру­
гой доске, где был другой экзаменатор по алгебре.
Этот господин, вероятно, слышавший опрос о моей фамилии
первого экзаменатора, подобного опроса уже не делал, а пока
был занят с моим предшественником, задал мне для решения ал­
гебраическую задачу на уравнение 1-й степени на близстоящей
третьей доске. Я очень скоро решил эту задачу, даже проверил
ее и убедился, что она решена верно. Когда же дошло дело до
устного экзамена, то мне тоже предложено было несколько вопро­
сов, на которые я отвечал тоже без запинки.
По окончании экзамена присутствовавший тут, вероятно, один
из ротных офицеров сейчас же предложил мне идти домой. Ве­
роятно, был заведен такой порядок для того, чтобы лишних глаз
при экзаменах не было.
Всякий экзаменующийся и экзаменующийся не первый раз, ко­
нечно, есть лучший оценщик того, хорошо ли он сдал экзамен или
не совсем удовлетворительно. Само собою разумеется, что оценка
эта тогда только будет верна, когда экзаменующийся даст в этом
отчет своей совести! И вот, помню, что тогда, давая отчет своей
совести, я, возвращаясь домой, был уверен, что сдал два экзамена
вполне благополучно, о чем и сообщил брату, рассказав все по­
дробности экзаменов.
На второй день я явился в училище на экзамен по арифметике.
Комната была уже другая, но обстановка та же и экзаменатор
был только один.
Тот же вызов к доске, тот же вопрос о фамилии, та же справка
со своим списочком, тот же возглас: «У кого же вы приготовля­
лись?» и то же: «А-а-а-а-а!..» — по выслушании моего ответа. Из
двух-трех задач для решения по арифметике, помню, что на одной
я несколько времени задумался. «Подумайте, — сказал экзамена­
тор, — а я пока займусь другим». Минуты через три я напал на
правильное решение вопроса и сейчас же решил эту задачу, и ре­
шил верно, что высказал и экзаменатор. На вопросы же по тео­
рии арифметики я отвечал бойко и без заминки. По окончании
этого экзамена я был сейчас же выпровожен по-вчерашнему из
здания училища и возвратился домой, с тем же убеждением, как
и в предшествующий день, что экзамен сдан успешно.
На третий день был перерыв в экзаменах, и я в инженерное
училище не ходил. Но зато пошел в училище брат Федор, чтобы
справиться о результатах трех главных (математических) экза­
менов.
Возвращения его я дожидался с нетерпением и помню, что за­
видя его в окно, я выскочил на лестницу, чтобы скорее узнать
о результатах трех выдержанных экзаменов.
Брат, очень серьезный, вошел в переднюю и не отвечая на
мои вопросы, прошел к себе в комнату. Через несколько минут
он вернулся ко мне и сказал: «Плохо, брат, дело прогорело; ты
пе выдержал экзамена!»...
122

— Как не выдержал? — возразил я, — да этого не может быть!
— Выдержать-то выдержал, но не так успешно, чтобы быть
принятым... — И тут брат рассказал мне все узнанные им подроб­
ности. Ему прямо сообщили, что, хотя отметки у меня и прием­
ные, но что я далеко остался за флагом, ввиду того, что экзаме­
нующихся было гораздо более, чем ваканций (экзамен конкурент­
ный) и что я не могу и рассчитывать на то, чтобы быть принятым
в училище, и в силу этого брату сказали, чтобы он не трудился
присылать меня для экзаменов по прочим предметам.
Можно себе представить мое положение! Целый год, проведен­
ный в надежде поступления, прошел для меня бесследно!.. Ведь
ежели бы я остался в пансионе Чермака, то я поступил бы уже
в это время в университет. Все это я тогда же высказал брату,
горько плача и рыдая.
Брат, видимо, был расстроен и начал утешать меня, что я еще
молод, что можно поступить в какое-либо другое заведение и
что вообще об этом деле надобно подумать, да и подумать!
Конечно, я сейчас же написал о своем горе в Москву Карели­
ным, ожидая с нетерпением ответа их, чтобы узнать, как отнесутся
в Москве к моему горю.
Я очень горевал и между прочим и тогда и впоследствии и
даже в настоящее время, когда пишу об этом (1896 г.), я неодно­
кратно задавал себе следующие вопросы и соображения:
1) зачем брат Михаил, вероятно, с согласия брата Федора,
оторвал меня от пансиона Чермака?;
2 ) неужели им неизвестны были все порядки приемных экза­
менов?;
3) ведь они сами были отданы отцом в 1837 году на приго­
товление к приемному экзамену к профессору училища Коронаду
Филипповичу Костомарову 112;
4) ведь они сами писали отцу от 6 сентября 1837 года следую­
щее: «Всех кандидатов 43. Мы так рады, что так мало. Прошлого
года было 120, а в прежние годы 150 и более. И ученики Косто­
марова всегда были из первых. Что же ныне, когда так мало!
Правда, комплект есть 25, но, кажется, довольно забракуют, ибо
все, по-видимому, пустые люди, и все в 4-й класс. Они, по-види­
мому, чрезвычайно боятся учеников Костомарова. Всем нам такое
уважение. Что-то дальше? ..»;
5) ведь странно было не понять, почему ученики Коронада Фи­
липповича всегда были из первых и почему прочие кандидаты
боялись этих учеников? ..;
6 ) ведь брат Федор, ежели и не догадался об этом в первый
год, то, быв свидетелем тех же порядков в последующие пять
лет, должен был оказаться чистым младенцем, чтобы не понять
самой сути дела;
7) а ежели он сознавал суть дела, то зачем вовремя не помес­
тили меня для приготовления к одному из Коронадов Филип­
повичей?;
123

8)
ведь дядя Александр Алексеевич, узнав о сути дела, веро­
ятно, не отказал бы от единовременных пустяшных для него трат,
чтобы окончательно довести меня до пути...
Соображая все это, невольно прихожу к убеждению, что я был
оторван от пансиона Чермака и потерял целый год даром в Пе­
тербурге, заведомо для братьев, единственно ввиду их денежных
расчетов, потому что, как я узнал впоследствии, дядя сообщил
брату Федору порядочную сумму денег на мое годовое содержание
и приготовление, и что за сумму эту меня можно было бы помес­
тить для приготовления к любому из Коронадов Филипповичей 113.
Да! Коронады Филипповичи — великое зло, которое существует
и теперь, при всех конкурсных экзаменах в различные техниче­
ские заведения, и зло это будет существовать всегда; его можно
только избегнуть с уничтожением конкурсных экзаменов и при­
емом всех без ограничения выдержавших экзамен для поступле­
ния в технические высшие учебные заведения.
Вскоре пришел и ответ из Москвы от Карепиных. Добрейший
Петр Андреевич, утешая меня в неудаче и ободряя, посоветовал
побывать у Ивана Григорьевича Кривопишина, у которого я уже
неоднократно бывал в Петербурге, и, рассказав ему свою неудачу,
просить его о помощи для поступления в какое-либо другое из тех­
нических училищ в Петербурге, причем Петр Андреевич присово­
купил, что он одновременно об этом пишет Кривопишину и сам.
Конечно, по совету этому я в первое же воскресенье пошел
к Ивану Григорьевичу, и этот истинно добрый человек обласкал
меня, как всегда, и обещал не только сам подумать обо мне, но
и посоветоваться с другими знающими и опытными людьми о моей
дальнейшей карьере, как выразился он.
Кстати об Иване Григорьевиче Кривопишине.
В биографии Ф. М. Достоевского, написанной профессором Ор.
Фед. Миллером, которая вошла в состав 1-го тома полного собра­
ния сочинений (первого посмертного издания) на странице 30-й
сказано со слов доктора Ризенкампфа 114, что будто «Достоевскийотец (т. е. наш отец), определяя обоих сыновей в инженерное
училище, рассчитывал, между прочим, и на своего родственника
генерал-лейтенанта Кривопишина, занимавшего
влиятельную
должность в инспекторском департаменте».
Это сведение, вошедшее в биографию Ф. М. Достоевского со
слов Ризенкампфа, ошибочно. Никогда Достоевские не состояли
в родстве с Кривопишиными и отец наш не только не был в род­
стве, но даже и не знал о существовании Кривопишина. Знаком­
ство же братьев и мое с этим истинно добрым и почтенным гос­
подином и покровительство его нам произошло следующим
образом.
Зять наш, Петр Андреевич Карелии, женившись на нашей се­
стре Варваре Михайловне, был первоначально женат первым бра­
ком, и по этому первому браку он состоял свояком с Кривопишиным (то есть Карелии и Кривопишин были женаты на родных
124

сестрах). Впоследствии, как Карелии так и Кривопишин овдовели
оба, и вновь оба женились; но несмотря на это, не прерывали
своих дружески-родственных отношений. И вот Карелии, породнив­
шись с нами и зная, что в Петербурге воспитывается его шурин
(Федор Михайлович Достоевский), рекомендовал его вниманию
своего друга-родственника Ивана Григорьевича Кривопишина.
Сей господин, как по доброте своей, так и по дружбе к Петру
Андреевичу, нарочно ездил в инженерное училище и там облас­
кал брата Федора, который был еще в кондукторских классах.
Впоследствии, сделавшись офицером, он был очень радушно при­
нимаем Кривопишиным, который и делал, как ему, так и брату
Михаилу значительные услуги, о чем ярко упоминается в письме
Ф. М. к брату Михаилу от 27 февраля 1841 года*. Для меня же
Иван Григорьевич Кривопишин сделал истинное благодеяние, по­
тому что при его посредстве я поступил в училище гражданских
инженеров (впоследствии строительное). Благодарную память
к нему я сохраняю и доселе. В заключение об Иване Григорье­
виче Кривопишине скажу, что тогда он был вице-директором ин­
спекторского департамента военного министерства, в чине гене­
рал-майора. Квартиру он имел очень роскошную в здании Глав­
ного Штаба, куда я и хаживал к нему.
Теперь сообщу об одном эпизоде, случившемся со мною
именно в это время, т. е. вслед за неудавшимися приемными эк­
заменами в Главное инженерное училище. Эпизод этот хотя и
пустой в сущности, но мог гибельно повлиять на всю судьбу мою!
Еще летом я встретился в городе с одним кадетом Института
путей сообщения Образцовым, он был москвич и первоначально
учился в пансионе Чермака, быв моим товарищем по 3-му классу.
Годом ранее он вышел из пансиона Чермака и, переселившись
в Петербург, был пристроен и поступил в Институт путей сооб­
щения. В описываемое время он целый год пробыл уже в инсти­
туте и теперь переходил из 1-го класса во второй. Образцов, встре­
тившись со мною в Петербурге, возобновил со мною знакомство
и часто заходил ко мне.
В один из своих приходов, он сообщил мне о себе следующее:
1) что он выдержал успешно переходный экзамен из 1-го класса
во 2-й из всех предметов, кроме русской истории, из которой ко
дню экзаменов он вовсе не был приготовлен, а потому, во избе­
жание провала, ушел, якобы больной, в лазарет; 2) что теперь ему
пора сдавать пропущенный экзамен из истории; 3) что у них в ин­
ституте практикуется следующий способ для подобных экзаменов:
кадету выдается из канцелярии института экзаменационный лист,
с которым кадет и идет на дом к профессору, прося его проэкза­
меновать (как не державшего по болезни экзамена) и проста* Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского (1-е посмертное издание).
T. 1. С. 21—22 в отделе Писем 115.
125

вить отметку в экзаменационном листе, и возвратить ему для
представления в канцелярию; 4) что ему, Образцову, выдали уже
этот экзаменационный лист, и что ему надобно с этим листом
идти к профессору истории капитану Баландину на дом и сдавать
экзамен. Но что он и до сих пор из всего курса ничего не знает
и наверняка провалится.
Сообщив все это, Образцов начал упрашивать меня сделать
ему товарищескую услугу и проэкзаменоваться у капитана Балан­
дина на дому вместо него, Образцова.
Несмотря на свою молодость и неопытность, я все-таки созна­
вал, что поступок этот, ежели я решусь исполнить просьбу Образ­
цова, будет поступком нехорошим и что вообще это очень риско­
ванный поступок, а потому по первому разу я наотрез отказал
Образцову. Но тот настойчиво, в продолжение целой недели пре­
следовал меня своими просьбами, уверяя честным словом, что ни
о каком риске тут не может быть и речи, потому что Баландин не
знает ни одного кадета по фамилии, что он чрезвычайный си­
барит, и кроме себя ни о ком и ни о чем не думает и т. п_
В конце концов пришло к тому, что я, наконец, решился и дал
слово. Помню, как теперь, что это окончательное согласие с моей
стороны последовало во время нашей совместной вечерней про­
гулки на площади Семеновского полка. Был выбран и решен
день, когда я должен был ехать экзаменоваться к Баландину ве­
чером около 6-ти часов.
В назначенный день Образцов зашел ко мне часов в пять ве­
чера, мы сейчас же вышли из дому и зашли в одну кондитер­
скую. Тут, взяв отдельную комнату, мы переменились костюмами.
Образцов надел мою штатскую пару, а я его кадетский мундир,
с тесаком на портупее и с кивером на голове. Но так как я шагу
не умел ступить в кадетском платье, то решено было, что Образцов
довезет меня до самой двери в квартиру Баландина на извозчике.
Так и сделали. Приехав на место, Образцов позвонил, а я несмело
спросил у лакея, дома ли капитан Баландин, и на ответ его, что
дома, я просил доложить ему, что пришел кадет Образцов (ко­
торый между тем гулял по тротуару около дома в моем штат­
ском платье) для сдачи экзамена, причем вручил ему и экзамена­
ционный лист.
Через несколько минут возвратившийся лакей ввел меня
в залу, и туда вышел сам Баландин с моим экзаменационным
листом в руках.
— Ваша фамилия Образцов и вы были больны во время эк­
заменов?
— Так точно, господин капитан.
Не задай он в такой форме вопроса, а спроси прямо: «Как
ваша фамилия»»... то я не ручаюсь за себя, чтобы не ответил
«Достоевский» вместо «Образцов». Но, слава Богу, этого не слу­
чилось.
126

Задав мне вопроса 3—4, не помню уже какие, он видимо ос­
тался доволен моими ответами и, наконец, в заключение, задал
следующий вопрос:
— Перечислите мне по порядку всех царствующих особ дома
Романовых.
Я перечислил всех без запинки, но нелегкая меня дернула по­
сле императрицы Анны Иоанновны упомянуть Анну Леополь­
довну.
При этом Баландин только взглянул на меня, но не прервал,
а дал докончить перечисления до царствующего императора Ни­
колая I, и только, когда я закончил этим, он сказал:
— Вы не совсем правильно в одном месте выразились: Анна
Леопольдовна никогда не была царствующею особою, она только
была правительницею во время кратковременного царствования
младенца сына своего императора Иоанна VI, которого вы со­
всем не упомянули. Но, впрочем, хорошо...
Поставив в экзаменационном листе балл 7,75 (при полных 10)
и подписав его, он, вручая мне его обратно, сказал, чтобы я его
завтра же утром сдал в канцелярию.
Получив обратно лист и раскланявшись с капитаном Балан­
диным, я кое-как, дрожа всем телом, как преступник, вышел из
квартиры и тут меня принял в свои объятия Образцов, выслушав
все мною рассказанное. Мы сейчас же заехали в ту же кондитер­
скую, где опять переменились костюмами и затем только я совер­
шенно успокоился. Напившись чаю в кондитерской, мы отправи­
лись в театр.
На другой день, когда я сообщил брату о случившемся, он
просто ахнул, и тогда только я уразумел, чему подвергся бы
в случае открытия обмана и подлога. Брат говорил мне тогда,
что, в случае открытия обмана, нам обоим не миновать бы сол­
датчины, а в меньшей мере — распоряжения, чтобы меня не при­
нимали ни в одно казенное учебное заведение.
Между тем, добрейший Иван Григорьевич Кривопишин не за­
был своего обещания, и как-то брат, возвратившийся из классов
(он тогда был в старшем офицерском классе), рассказал мне, что
Кривопишин заезжал к нему в инженерное училище и сообщил,
что я могу быть определен в училище гражданских инженеров,
состоящее под ведением Главного управления путей сообщения,
а потому и сказал, что ежели мы, а главное, я согласен поступить
в сказанное училище, то чтобы я немедленно приходил к нему со­
общить о своем решении. При этом, помню, брат расхваливал мне
это училище, говоря, что будущность гражданских инженеров го­
раздо выгоднее в материальном отношении, чем будущность во­
енных инженеров. Вообще я заметил, что брат очень желал, чтобы
я принял сделанное мне предложение.
Я же, с своей стороны, с первых слов брата был крайне обра­
дован возможностью покончить свое неопределенное положение,
а потому на другой же день утром и пошел к Ивану Григорьевичу.
127

— А, здравствуйте, мой дорогой! Ну, что надумали вы
с братом?
— Я пришел благодарить вас за ваше милостивое ко мне вни­
мание и доброту...
— Все это очень хорошо, но главное, мне надобно знать, же­
лаете ли вы поступить в училище гражданских инженеров?
— Желаю, и еще раз прошу ваше превосходительство посодей­
ствовать моему туда поступлению.
— Ну, вот, и отлично, очень рад, что могу устроить вас и
обрадовать моего друга и брата Петра Андреевича. Видите ли,
дело в том, что я хорошо знаком с директором училища граждан­
ских инженеров генералом Притвицем, которому и говорил о вас.
Он ответил мне, что поступить в училище очень легко, нужно для
этого только найти случай попросить об этом графа П. А. Клейн­
михеля И6. Ну, а мне случай находить не надо, я сам ему хорошо
известен и сам могу поехать к нему и подать об определении
вас докладную от себя записку. Но исполнить это, не заручившись
вашим согласием, конечно, я не рискнул; теперь же дело другое,
в первый приемный день я поеду к графу, и надеюсь, что мое хо­
датайство будет вполне уважено.
Я ушел от Ивана Григорьевича, вполне успокоенный, и с не­
терпением поджидал от него известий о результате его ходатай­
ства у Клейнмихеля. Брат Федор тоже был очень доволен таким
скорым и благоприятным исходом моего неопределенного поло­
жения.
Между тем, приближаясь к концу повествования о пребывании
моем в Петербурге у брата — не у дел, я, чтобы быть совершенно
правдивым, должен упомянуть еще об одном эпизоде, случив­
шемся со мною именно в это время.
Был уже сентябрь месяц, температура сделалась прохладною,
и я, рыская по городу, не мог уже довольствоваться одним сюр­
туком с верхнею накидкою, но облекался в теплую шинель. Ши­
нель эта, как теперь помню, темно-синего сукна на шелковой чер­
ной подкладке с бархатным воротником, была переделана мне из
шинели дяди Куманина, которую он почему-то перестал носить.
Шинель была совершенно новенькая и вообще довольно ценная
вещь. Прогуливаясь часу во втором дня по солнечной стороне
Невского проспекта, я натолкнулся на следующую сцену: идет
навстречу мне какой-то оборванец и, показывая мне открытый
футляр с драгоценным перстнем, говорит: «Барин, купите кольцо,
кольцо дорогое, и продам за дешевую цену, деньги нужны».
Конечно, я не обратил почти вовсе никакого внимания на это
предложение, но вслед за мною шел толстый, видимо богатый
купец в лисьей шубе; поровнявшись со мною, он тоже обратил
внимание на продавца кольца. «Покажи, покажи, молодец, свое
кольцо». Осмотрев его тщательно, купец сказал: «Иди за мною,
я куплю твой перстень», — но продавец мгновенно исчез. Купец
же, обратясь ко мне, проговорил: «Убежал, побоялся идти со
128

мною, а кольцо ценное... вещь тысячная, а можно бы купить за­
дешево. .. Оно, видимо, или ворованное, или продавец сам не
знает ему цены... Случается покупать за бесценок!» — и про­
шел дальше. Между тем, оборванец-продавец опять вернулся
ко мне и опять открыл футляр: — «Что же, барин, купите
кольцо!» — «Да у меня денег нет», — ответил я.— «Я и без денег
продам», — приставал он ко мне, — «Может быть есть часы?» —
«Часов нету»,— ответил я.— «Ну, так вот шинелька, хотя и убы­
точно, а я променяться бы согласен.. .»
Разгорелись у меня глаза. Я сейчас сообразил, что шинель мне
скоро будет не нужна, потому что скоро облекусь в казенную
форму, а отзыв купца о тысячной вещи соблазнительно подей­
ствовал! .. И вот я, как крыловская ворона, каркнул во все воронье
горло,— т. е. снял с себя дорогую шинельку и получил якобы
тысячную вещь; налегке побрел домой, причем и дома не переста­
вал любоваться блеском и игрою воды в дорогом камне.
Как только возвратился из классов брат, я не преминул по­
хвастаться брату своею покупкою.
— Как купил?! Сколько заплатил? — спросил брат.
Тогда я рассказал брату всю сцену с продавцом и мимо шед­
шим богатым купцом.
— Ну, брат, виноват, что не предупредил тебя: ведь и прода­
вец, и купец — это одна шайка мошенников.
При этом он взял перочинный ножичек и выковырнул мнимый
бриллиант, под которым оказалась светлая фольга, а самый брил­
лиант — стеклышком.
Горько было мне убедиться в том, что я так опростоволосился,
но еще горше и досаднее было то, что я должен был на несколько
дней покупать себе шинель, потому что не мог же я выходить на
улицу без шинели, да и явиться в училище, когда буду принят,
не мог я без шинели. И вот на толкучке я приобрел шинель за
5—6 рублей подержанную, камлотовую 117.
Между тем я был снова призван к Ивану Григорьевичу Кривопишину, который сообщил мне, что граф Клейнмихель принял его
очень любезно и, взяв его докладную записку, обещал ему, что
я буду принят немедленно. А потому Иван Григорьевич велел
предупредить брата, что вероятно он скоро получит бумагу из
училища о принятии меня.
И, действительно, через несколько дней брат получил офици­
альную бумагу из канцелярии училища гражданских инженеров,
в коей значилось, что недоросль из дворян Андрей Достоевский,
по распоряжению г-на главноуправляющего путями сообщения, за­
числен кандидатом в училище гражданских инженеров, с тем,
чтобы немедленно был принят в училище, впредь до дальнейшего
о нем распоряжения, а потому канцелярия училища и просит
брата доставить меня немедленно в училище.
Получив эту бумагу, мы решили, что брат представит меня
в училище завтра же утром. И, действительно, на другой же день,
9

Заказ № 108

129

брат, облекшись в полную парадную форму, повез меня в учи­
лище и по справкам, собранным в канцелярии, мы узнали, что
меня должно лично представить помощнику директору полков­
нику Мурузи, которого квартира была тут же, при училище, и ко­
торую нам указали.
Войдя в эту квартиру, мы увидели почти дряхлого на вид ста­
рика, в белой шерстяной фуфайке, таких же штанах и с белым
колпаком на голове (было 10 час. утра). Личность эту очень
легко можно было принять за старика-повара. К нему-то брат
обратился с вопросом.
— Полковник Мурузи дома?
— Я — полковник М урузи... Што вам угодно? — проговорил
он старческим голосом с сильно греческим акцентом.
Брат представил меня и объяснил, в чем дело.
— Какой вошпитанник, какой кандидат? .. Яничего не
ж наю .. . а вот я наведу шправку...
Пришедший из канцелярии чиновник объяснил полковнику,,
в чем дело.
— Да как же я его приму, ведь на него нынче и порции не го­
товят, ему кушать будет нечего... А, вот што! .. — нашелся ста­
рик полковник. — Я на нынешний день отпушкаю вошпитанника
Достоевского в отпуск до вечера,— а затем, обращаясь ко мне: —
До вечера, батушка, до вечера, и ежели в 8 часов вечера вы не
явитесь, до будете штрафованы... а теперь прощайте.
Мы вышли с братом от чудака-полковника, сильно посмеива­
ясь над его скаредностью, потому что вполне понимали, что где
готовится обед на 100 человек, там не только один лишний, но
и 10 человек лишних найдут чем насытиться.
В этот последний день своей вольности, я, во-первых, сходил
в Штаб к Ивану Григорьевичу Кривопишину, которому рассказал
все подробности явки моей в училище; еще раз поблагодарил его,
и, вышед от него, воротился домой и написал письмо в Москву
к Куманиным, в котором порадовал их известием, что я уже при­
нят и зачислен в училище. Затем много гулял. За обедом мы рас­
пили с братом бутылку вина в честь моего поступления, а в 7 ча­
сов вечера я был уже по дороге в училище, куда и явился ранее
назначенного мне срока, т. е. ранее 8-ми часов вечера.

Квартира

четвертая

УЧИЛИЩЕ ГРАЖДАНСКИХ ИНЖЕНЕРОВ,
А ЗАТЕМ СТРОИТЕЛЬНОЕ УЧИЛИЩЕ ДО ОКОНЧАНИЯ
В НЕМ КУРСА
Я поступил в училище гражданских инженеров не только во
время капитальных преобразований в нем, но и во время ломки
всего главного управления путей сообщения. Бывший долгое время
главноуправляющим путями сообщения, граф Толь умер в летнее
время 1842 года: а на его место назначен граф Петр Андреевич
Клейнмихель. Личность этого государственного человека во время
царствования императора Николая I известна всей России, а по­
тому не мне в своих скромных воспоминаниях прибавлять чтонибудь к биографии этого вельможи-сатрапа. Скажу только, что
училище гражданских инженеров в последние годы своего сущест­
вования и строительное училище, созданное уже самим графом
Клейнмихелем, в первые семь лет своей жизни (1842—1849)
были столь счастливы, что не удостоились посещения своего глав­
ного начальника. Вероятно, что и в остальные годы главенства
графа Клейнмихеля, т. е. в 1849—1855 годы, он не посещал учи­
лища, что должно быть отнесено к особому благоволению Божию
к нашей almae matris.
Училище гражданских инженеров, в которое я поступил, было
заведение закрытое. В нем полагался комплект воспитанников
в 100 человек. Средства, на которые содержалось училище, достав­
лялись земством, а именно, все губернии Европейской России об­
ложили свои земли особым налогом по грошу с десятины, и на по­
лученные суммы каждая губерния присылала по два воспитан­
ника из дворян губернии для воспитания в училище гражданских
инженеров, и поэтому заведение наше в шутку называлось грошевым училищем. Во время ходатайства о моем определении
в училище была ваканция на счет Тульской губернии, и так как
дворянство Тульской губернии вовремя не прислало своего канди­
дата, то начальство училища и назначило само своего кандидата.
На этом основании и я назначен был кандидатом на счет сумм
Тульской губернии, и пока шла переписка об этом с дворянством
губернии, я и числился кандидатом впредь до окончательного
9*

131

определения, последовавшего 6 декабря 1842 г. Одновременно
с этим училищем в Петербурге существовало еще архитектурное
училище с комплектом воспитанников в 50 человек. Оба эти учи­
лища по своему одностороннему образованию не удовлетворяли
в достаточной степени нуждам гражданской строительной и до­
рожной части, поэтому главное управление путей сообщений и
публичных зданий, в распоряжении которого находилась в то
время эта часть, нашло нужным преобразовать училища: архитек­
торское и гражданских инженеров в одно с т р о и т е л ь н о е учи­
лище, на что и последовало высочайшее соизволение в 17-й день
декабря 1842 года.
Не могу теперь наверное сказать, была ли эта реформа ини­
циативой нового главноуправляющего графа Клейнмихеля или
мысль об этом преобразовании возникла еще прежде, а граф
Клейнмихель был только ее исполнителем.
Но, как выше упомянуто, я поступил еще в училище граждан­
ских инженеров. В момент моего поступления там происходила
в буквальном смысле ломка.
Все помещение, прежде занимавшееся квартирою директора,
было очищено, и директор переселился на вольную квартиру, его
же бывшая квартира перестраивалась под помещение классов
вновь образуемого училища. Ввиду ожидания этих преобразова­
ний, по окончании летних каникул, занятия в училище граждан­
ских инженеров не начинались. В старшем выпускном классе вос­
питанникам, впрочем, читались лекции и они занимались состав­
лением проектов, но в младших и средних классах лекций не было
и воспитанники занимались ничегонеделанием.
Выше я сказал, что, поступив в училище в конце сентября,
я был окончательно определен только 6 декабря. Это, может быть,
произошло и оттого, что в это время меня подвергали приемному
экзамену, ибо хотя я и был принят, но в случае несостоятельных
экзаменов мог бы быть и обратно исключен. Итак меня время от
времени водили к профессорам (но не на дом, а когда они слу­
чайно приходили в училище) для проэкзаменовки. Таким образом
я перебывал у всех профессоров и выдержал все экзамены очень
благополучно. Оставался только экзамен из истории всеобщей и
русской, которую преподавал тот же профессор, что и в институте
путей сообщения, а именно капитан Баландин, у которого я эк­
заменовался месяц или немного более тому назад как самозванец.
Я видел уже несколько раз в училище этого капитана Баландина,
и мне очень страшно было идти к нему экзаменоваться. Но нако­
нец, сколько я ни откладывал, а должен был идти.
Капитан Баландин начал экзаменовать, даже не взглянув на
меня. Но не успел я сказать двух-трех слов, как он вскинул на
меня свои глаза, и долго и упорно смотрел на меня, что сильно
меня взволновало. Или мой картавый язык был ему памятен (по
экзамену у него на дому), или вообще он начал припоминать
меня. Долго он мучил меня, как по всеобщей, так и по русской
132

истории, и напоследок задал вопрос: «Перечислите мне по порядку
всех царствующих особ дома Романовых».
Я внутренно засмеялся этому совпадению: или он хотел испы­
тать меня и на этом вопросе, или это был один из любимых его
вопросов! Но я тут же подумал: «Нет, голубчик, Анну-то Лео­
польдовну я теперь не упомяну!» И ответил ему правильно.
В конце концов он поставил мне свой любимый балл 7,75 и экза­
мены мои были благополучно закончены.
Дальнейшее время шло в ничегонеделании. Хотя открытие
строительного училища и считается официально 17-го декабря
1842 года, но на самом деле все было готово и соединение двух
сказанных училищ в одно строительное последовало уже в ян­
варе месяце 1843 года.
Помню, что в один день (вероятно, назначенный официально)
50 человек воспитанников архитекторского училища были водво­
рены в стенах нашего училища. Нас всех построили в две шеренги
в сборном зале, прочитали приказ об открытии строительного учи­
лища и затем развели по классам. Таким образом открытие учи­
лища совершилось официально. Чтобы закончить с описанием от­
крытия училища, прибавлю еще, что вслед за переводом к нам
50 воспитанников из архитекторского училища возник вопрос, ве­
роятно не предусмотренный прежде, о том, могут ли оставаться
в училище несколько воспитанников из архитекторского училища,
происходящих из мещанского сословия. Недели через 2—3 вопрос
этот, в виде исключения, решен был в положительном смысле,
т. е. что таковые воспитанники могут доканчивать курс училища.
Решение это ободрило и утешило этих воспитанников, и они оста­
лись, а впоследствии некоторые из них не только блестяще кон­
чили курс, но и сделались известными строителями и даже про­
фессорами архитектуры, достигнув высокого положения и по
службе.
Постараюсь описать начальствующих и административных лиц
в училище.
Директором строительного училища был корпуса инженеров
путей сообщений генерал-майор барон Федор Карлович Притвиц.
Есть личности, которые приносят, при известных обстоятель­
ствах, большую пользу делу или учреждению, коими они заведуют,
единственно тем, что они как будто бы мало обращают на него
внимания, а предоставляют ему следовать своим путем под более
опытным руководством своих ближайших сотрудников. К таковым
личностям принадлежал и уважаемый во всех отношениях наш
любимый директор барон Федор Карлович. Он был назначен ди­
ректором училища гражданских инженеров в начале 1842 года, по­
сле смерти бывшего директора генерала Козена, и управлял за­
тем как этим училищем, так и впоследствии строительным в те­
чение слишком семи лет (умер на этой должности 28 августа
1849 года). В учебную часть он не вмешивался вовсе, предостав­
ляя ее инспектору классов, хотя между прочим и показывал, что
133

очень следит и интересуется этою частью Сознавая вполне свою
некомпетенцию в учебной части, он даже не считал себя и за
опытного педагога, а потому в обе эти части он вносил только
свой влиятельный голос тогда и там, где и когда нужно было
проявить сердечную доброту в отношении к воспитанникам заве­
дения. Об этом мало говорили, но это как-то само собою чувст­
вовалось. Что же касается до хозяйственной части, то он зорко
следил за нею, хотя и не совался в различные ежедневные мелочи,
но все подчиненные знали, что ему известны мельчайшие подроб­
ности их действий и поступков, а потому держали себя, как гово­
рится, настороже. В дальнейших своих воспоминаниях об училище
барон Федор Карлович не раз будет упомянут мною, потому что
он неразрывно соприкасался ко всему тому, что относилось до учи­
лища. Теперь же общий очерк этой светлой личности я и закан­
чиваю настоящими строками.
Помощником директора училища гражданских инженеров был
строительного отряда полковник Мурузи.
Но прежде чем поведу об нем речь, скажу, что такое был
в то время с т р о и т е л ь н ы й о т р я д . Строительный отряд ве­
домства путей сообщения состоял из офицеров, не сдавших удов­
летворительно экзамена на один из трех нижних офицерских чи­
нов корпуса инженеров путей сообщения. Равномерно к строи­
тельному отряду причислялись военные чины, переходившие
в ведомство путей сообщения из других частей. Воротные коман­
диры (в учебных заведениях ведомства путей сообщения) и де­
журные офицеры, равно как полицмейстеры, казначеи, экономы и
прочие служащие по администрации учебных заведений принад­
лежали к категории строительного отряда. Хотя отряд этот и не
пользовался вообще хорошею репутациею, но в нем попадались
часто личности весьма симпатичные, поступавшие в отряд вслед­
ствие крайней необходимости, а равно попадались также и лич­
ности, заявившие себя как хорошие производители строительных
работ; эти последние, конечно, были из числа воспитанников ин­
ститута путей сообщения, но почему бы то ни было не сдавшие
удовлетворительно экзаменов. Производство в строительном от­
ряде было самое тугое и не шло далее полковничьего чина. Чтобы
перейти из строительного отряда в инженеры, необходимо было
представить проект какого-нибудь сложного сооружения.
Обращаюсь затем к личности полковника Мурузи. Он во время
поступления моего в училище был человеком ежели еще не дрях­
лым, то уже очень старым. Грек по рождению, он был очень хит­
рый, скупой и алчный господин. Рассказывали, что он первона­
чально был графом Мурузи, но что еще во время Отечественной
войны 1812 года он, бывши и тогда уже полковником, был заподо­
зрен в продаже пороха неприятелю... но, или по недостатку яв­
ных доказательств, или вследствие ходатайства сильных людей,
при наказании его ограничились только лишением графского до­
стоинства и перевели тем же чином в инвалидные войска, из ко­
134

торых он и перешел в строительный отряд и сделался наблюдате­
лем и наставником юношества.
Главнейшею и всегдашнею заботою его было наблюдение за
наказуемыми. Он был всегда очень рад, когда ему передавался
от инспектора классов список воспитанников, долженствующих от­
быть наказание, состоящее в лишении обеда или в ограничении
его хлебом и водою. Тогда он сейчас же назначал день наказания
и распоряжался, чтобы обед и ужин были изготовлены в этот день
на столько-то порций менее. Сам он тоже никогда не наказывал
воспитанников в день их обозначавшейся провинности, но всегда
отлагал на 2-й день, чтобы сделать сказанное распоряжение о пор­
циях. Было что-то не слышно, чтобы он сам пользовался прибы­
лями от столь грязной мелочной экономии. Но он делал это, как
говорится, из любви к искусству, из любви к порядку и экономии,
вследствие которой в конце года и образовывалась в остатке до­
вольно значительная денежная сумма.
Или от старости, или от напускного чудачества он был или
казался страшнейшим оригиналом. Арифметику и все математи­
ческие науки он называл почему-то Варварой великомученицей.—
«Эй, такой-то,— бывало кричит он.— Вы получили 2 балла из
Варвары великомученицы, а потому завтра штрафной штол».
Он принял на себя также и заведывание училищною церковью
и был ее ктитором. Тут он экономиею и различными сборами до­
вел церковную обстановку до значительной роскоши и богатства.
Но особенно оригинальны были репетиции церковных процессий,
устраиваемые им перед великими праздниками. Церемония обноса
плащаницы, а затем пасхального перед утренею обхода всегда
предварительно были репетируемы воспитанниками. Но так как
образов и других святынь для репетиций употреблять было
нельзя, то он, выбрав подходящих воспитанников, назначал каж­
дому, с чем тот во время настоящей процессии должен был идти:
«Ви, — говорил он, — будете нести храмовый образ (Симеона,
сродника Господня)»; «Ви будете Николай Чудотворец»... «Ви и
ви будете нести 2 хоругви, а ви и ви два фонаря» и т. д. И вот на­
значалась репетиция: всякий должен был держать руки так, как
он будет держать их, неся предназначенные ему предметы. Сам
же Мурузи, как главнокомандующий, со своей палкой, почти как
молодой человек, забегал то вперед, то назад, смотря за порядком,
и иногда раздавались его оригинальные крики: «Симеон сродник
Господень вышел из линии, смотрите, быть вам за штрафным
столом...» «Николай Чудотворец останется завтра без обеда».
«Правая хоругвь и левый фонарь — без отпуска» и т. д. И по­
добные репетиции он делывал раза по два и по три перед про­
цессиями.
Интересен также один эпизод между ним и преподавателем ис­
тории капитаном Баландиным. Был пяток Страстной недели и
в церкви устанавливали посредине плащаницу, сняв с нее стеклян­
ный футляр, состоящий из нескольких стеклянных рам, соединен­
135

ных вместе. Рамы эти не успели еще убрать и они лежали на
паркетном полу церкви перед плащаницею. Капитан Баландин,,
проходя мимо открытых дверей церкви, зашел в нее, чтобы при­
ложиться к плащанице, и не заметив стеклянных рам, наступил на
одну из них и, конечно, разбил стекло. Одновременно с звяканьем
разбитых стекол послышался крикливый визг Мурузи из алтаря
(где он находился): «За штрафной штол! ..» И за этим криком
показался и сам Мурузи... Баландин схватился за кошелек и, из­
виняясь в своей неловкости, хотел возместить убытки, им сделан­
ные. Но хитрый грек отказался, говоря, что поправка будет стоить
копейки и что церковь настолько богата, что легко исправит этот
ущерб. Конечно, Баландин не согласился и опустил в близвисевшую кружку трехрублевую ассигнацию. Мурузи остался очень до­
волен такою щедростью.
Полковник Мурузи оставался помощником директора очень
недолгое время по преобразовании училища и был по старости
уволен в отставку. К довершению сведений о нем скажу еще, что
он был вдовец, но что при нем жила взрослая дочь, брюнетка и
очень хорошенькая. Она слыла между воспитанниками под назва­
нием Саньки. Говорили, что она была развратная девчонка, гото­
вая с каждым воспитанником переночевать ночь в гостинице, за
плату четвертного билета (25 р. ассигнациями). Утверждать этого
не могу, потому что сам не имел случая испытать подобной с ее
стороны готовности.
После полковника Мурузи помощником директора поступил
к нам барон Седеркрейц, полковник лейб-гвардии Литовского
полка. Не знаю, был ли он разбит параличом, или вследствие по­
лученных ран, но на вид он представлялся полным паралитиком.
Голова его беспрестанно подергивалась, а кисти рук как-то своди­
лись, так что писать он почти вовсе не мог; подписывая отпускные
билеты, он употреблял на каждую подпись «Полковник барон Се­
деркрейц» почти минуты по три, ежели не более. По его действиям
и поступкам позволительно было заключить, что и самый мозг егобыл не совсем в здравом состоянии.
Вся его служебная деятельность состояла в том, что он еже­
дневно к обеденному часу приходил в училище и неизменно без
пропусков все время обеда ходил по залам столовой, потряхивая
своей головой. После же обеда, когда воспитанники уходили по
классам, он на час водворялся в дежурной комнате и там под­
писывал билеты, и ежели успеет подписать 20—25 билетов, то
сейчас же заканчивает свои занятия и идет домой. В течение не­
дели билетов 100—120 подпишет, следовательно воскресный от­
пуск и обеспечен... Он постоянно толковал о каком-то «поганом
духе», который надо искоренять из воспитанников, но сам никогда
не разъяснял, в чем видит он проявление этого «поганого духа».
Это был не человек, а какой-то истукан, особыми пружинами и
машинами приводимый в движение. За шесть лет моего пребыва­
ния в училище я не помню ни одного распоряжения, которое бы
136

самостоятельно было сделано полковником Седеркрейцем. Ни од­
ной похвалы, ни одного выговора, ни одного наказания он само­
стоятельно не сделал ни одному воспитаннику. Анекдотов про его
глупость было бесчисленное множество; вот некоторые из них.
Обеденное время приходило к концу, полковник Седеркрейц
по заведенному правилу прохаживался по столовой из одного
конца в другой, вдруг в одном конце послышалось сильное шмыга­
ние ногами по паркету; я был дежурным унтер-офицером, а по­
тому также не обедал одновременно с воспитанниками, а ходил по
столовой. Услышав шмыгание, я сейчас же пошел в ту сторону и
узнал претензию воспитанников, что в текущую неделю уже вто­
рой раз подают пироги с морковью (самые нелюбимые воспитан­
никами), тогда как по расписанию табели пироги с таковою на­
чинкою полагаются только однажды в неделю. Выслушав это за­
явление, я подошел к полковнику Седеркрейцу и доложил:
— Господин полковник, воспитанники жалуются, что вопреки
расписанию пироги с морковью подаются уже второй раз в те­
кущую неделю...
— О, да, это нехорошо, я буду говорить Сергей Иванович,—
ответил он своим немецким выговором.
А тут как раз, легкий на помине, явился в столовую и сам
Сергей Иванович (эконом), по прозванию «Картофельная рожа».
— Сергей Иванович, — обратился к нему Седеркрейц, — вот
воспитанники жалуются, что на этой неделе были уже два раза
пироги с морковью.
— В третий раз не будут, — успокоил его эконом.
— Достоевский, Достоевский, — кличет меня полковник.—
Сергей Иванович говорит, что третий раз пирогов с морковью не
будет...
Благодарю, не ожидал! Я сейчас же с этим ответом пошел
к претендовавшим воспитанникам и в точности передал его им.
Дружный хохот был ответом на эту дерзкую выходку эконома, но
что же было делать, не объяснять же дураку, в какой степени он
одурачен своим подчиненным.
Другая картина: идет полковник в лазарет. Там лежал при
последнем издыхании от чахотки воспитанник Штейн.
— Ну, что, Штейн, как ваше здоровье?
— Умираю, полковник!.. — был еле слышный ответ.
— О, нет, нет, вы выздоравливает... А-а-а... — бросился он
от койки больного, не досказав и утешения больному. — Новая ясневая дверь!.. Как это хорошо! — И начал в подробностях рас­
сматривать любимое им дерево, не вспомнив ни о Штейне, ни
о других больных, лежащих в лазарете. Воспитанники по этому
случаю прозвали его «ясневым лбом». Более, кажется, нечего ска­
зать об этом господине. Он пробыл на своем посту до 1851 года,
когда должность особого помощника директора была отменена
вовсе и сосредоточена в лице инспектора классов. Говорили, что
лолковник Седеркрейц после был губернатором в остзейских гу­
137

берниях. Ныне ознакомившись с сложными и трудными обязанно­
стями губернаторов, не могу постигнуть, как такой человек мог
пробыть губернатором хоть один месяц...
Первым инспектором классов в строительном училище был
назначен полковник Петр Александрович Языков, вслед же за тем
он был произведен в генерал-майоры. Петр Александрович Язы­
ков был один из выдающихся инженеров того времени. Это был
очень добрый и симпатичный человек. Низенький ростом, довольно
толстый, а, главное, сильно сутуловатый, он был неказист внеш­
ним видом. Надетые им вновь генеральские эполеты еще более де­
лали его низким и сутуловатым; воспитанники в шутку прозвали
его Квазимодо, но любили и уважали его очень. Вся наружная
неприглядность его искупалась сердечною добротою, так и прыс­
кавшею из доброго и симпатичного лица его. Всякий день, бывало,
он обхаживал классы со списками и отметками воспитанников, и
от каждого требовал и допытывался откровенного ответа, почему
получен кем-нибудь неудовлетворительный балл; и ежели обозна­
чалось, что это произошло собственно по лени, то наставлениям
и нравоучениям не было и конца; тут он войдет, бывало, во все
обстоятельства, даже семейные, пробираемого воспитанника, и,
бывало, доведет его до того, что тот чуть не расплачется. Ежели
же он дознается, что воспитанник вообще мало подготовлен и с не
блестящими способностями, то сейчас обращается с просьбою
к одному из хорошо идущих товарищей его и буквально просит
покорнейше и умоляет принять слабого воспитанника под его по­
кровительство. Что же касается до худой отметки или балла, по­
лученного иногда хорошим воспитанником, то на это он даже и
не обращал внимания, т. е. видимого внимания, а сам бывало
остановится перед таковым и долго, долго на него смотрит. И вос­
питанник уже знает, что обозначает этот пристальный взгляд. Ге­
нерал Языков очень недолго оставался у нас инспектором, менее
года (до 25 ноября 1843 года). Впоследствии П. А. Языков был,
в чине генерал-лейтенанта, членом совета министерства путей со­
общения и директором департамента железных дорог.
Вместо генерала Языкова с 25 ноября 1843 года инспектором
классов назначен был инженер-капитан Константин Иванович
Марченко. Малоросс родом, он был умный, хитрый и деятельный
господин и вместе с тем очень добрый, хотя и в другом совер­
шенно роде в сравнении с генералом Языковым. Он проникся
мыслью и намерением поставить училище в учебном отношении
на твердую и устойчивую ногу, чего и достигнул кажется во время
своего семилетнего инспекторства (до 29 декабря 1850 года). Этою
краткою характеристикой я и закончу здесь сведения об Констан­
тине Ивановиче, тем более, что мне часто придется говорить об
этой светлой личности в своих дальнейших воспоминаниях как по
пребыванию в училище, так и в более позднейшие времена. Тут
же добавлю только, что Константин Иванович Марченко, которого
под конец моего пребывания в училище воспитанники окрестили
138

названием «батько», был полезен для училища не только как ин­
спектор, но и впоследствии. Питомцам же училища К. И. Мар­
ченко, занимая видные должности, оказывал всегда помощь и по­
кровительство. Впоследствии К. И. Марченко состоял при мини­
стре путей сообщения в качестве чиновника особых поручений,
а с 1865 года, т. е. со времени перехода строительной части из ми­
нистерства путей сообщения в ведение министерства внутренних
дел, он занял место председательствующего во вновь образован­
ном техническом строительном комитете министерства внутренних
дел, быв первым по времени председателем этого вновь образо­
ванного учреждения.
Ротным командиром единственной роты училища был строи­
тельного отряда капитан, а впоследствии майор Николай Плато­
нович Бердяев. Да не покажется странным, что я при описании
лиц, заведующих различными частями в училище, о некоторых из
них говорю не только с похвалою, но даже с каким-то благоговей­
ным воспоминанием... Да, строительное училище при образовании
своем было очень счастливо, имея таких начальников, как Притвиц, Языков, Марченко и Бердяев. Этими лицами и погордиться
и похвалиться можно! Николай Платонович Бердяев попал в строи­
тельный отряд вследствие своего благородного, но вместе с тем
и дерзкого (со стороны военной дисциплины) поступка относи­
тельно начальства. Он служил где-то в гвардии, как довольно со­
стоятельный помещик Вологодской губернии, и имел какое-то
столкновение с полковым командиром, вследствие дерзости кото­
рого он при арестовании бросил свою саблю к ногам полкового
командира. Это сочли преступлением против дисциплины и пере­
вели его, в наказание, тем же чином в армию или гарнизон, от­
куда он и перешел в строительный отряд, и затем получил место
сперва просто офицера при училище гражданских инженеров,
а затем, с преобразованием его в строительное училище, сделан
был ротным командиром училища. Так, по крайней мере, расска­
зывалась история Николая Платоновича во время пребывания
моего в училище. О личности этой и о всем том, сколько добра
он принес училищу своим истинно гуманным отношением к воспи­
танникам его, можно говорить долго и много. Благодарная память
о нем питомцев училища была общая. Это, между прочим, видно
из того, что при праздновании дня 25-летия училища в 1867 году
комиссия, избранная для распоряжений по предстоящему праздно­
ванию, решила пригласить Николая Платоновича Бердяева, имя
которого памятно всем воспитывавшимся в училище в первое его
десятилетие, как почетного гостя на сказанное празднество. Но
Николай Платонович, живший тогда в отставке в г. Вологде, и уже
больной, не мог приехать на праздник, а прислал письмо, в коем
в самых задушевных выражениях благодарил за желание видеть
его на празднике и заочно предлагал тост за процветание учи­
лища, за здоровье и успехи в жизни получивших в нем образо­
вание.
139

В заключение скажу несколько слов о враче при училище —
докторе медицины Гейне. Он, из выкрещенных евреев, замечате­
лен тем, что был родным братом поэта Гейне. Говорили, что он
был очень сведущий и ученый доктор, но, как врач училища, он
был очень невнимательным врачом. Лазаретом училища он мало
занимался, хотя там часто бывали очень серьезные больные. Во­
обще, он был всегда недоволен, когда заявляли о болезни и проси­
лись в лазарет. Помню, что и я подвергся его варварским при­
емам. Однажды, не знаю чем-то я заболел и чувствовал себя не
в состоянии сидеть в классе, а потому по настоянию Бердяева от­
веден был в лазарет к доктору. Тот, не осмотревши меня хоро­
шенько, заподозрил меня в ленивой лихорадке, и предписал по­
ставить мне на всю грудь мушку в размере 4 вершков в каждую
сторону. Этот скотский прием сделал то, что пришлось потрево­
жить доктора даже ночью (что редко случалось). Он велел сей­
час же снять мушку, но она уже оказала свое действие, и, ка­
жется, была причиною моей долгой болезни и пребывания в ла­
зарете.
В число обязанностей его входил также ежемесячный осмотр
всех воспитанников, в адамовом костюме, что воспитанники попро­
сту и не стесняясь называли шванц-парадом. На этих шванц-парадах, происходивших всегда в спальнях, доктор Гейне, тоже не
стесняясь, говорил некоторым воспитанникам старшего возраста:
«Вам нужно сходить к девушкам»...
День строительного училища начинался с 6 часов утра. В б ча­
сов утра барабанщик шел медленным шагом по всем комнатам
спален и выбивал зорю около самых коек воспитанников. Сперва
этот барабанный бой действовал очень успешно и все воспитан­
ники, заслышав его, мгновенно вскакивали с коек. Но к чему че­
ловек не привыкает? Впоследствии звуков барабанного боя неко­
торые воспитанники даже и не слышали, а потому барабанщик
останавливался у таковых и бил в барабан до тех пор, пока не
достигал своей цели. Таковой барабанный обход происходил по
три раза, и по третьему воспитанники должны были уже быть
готовыми. Вставши с коек и надев брюки, воспитанники спешили
в умывальни, а умывшись, уже надевали куртки и готовились
к осмотру отделенных унтер-офицеров (из воспитанников же), ко­
торые и осматривали: в исправности ли находятся куртки, вычи­
щены ли сапоги, а иногда осматривали и зубы, чисты ли они,
и т. п. (сапоги воспитанники должны были чистить сами, но впро­
чем не возбранялось отдавать эту операцию, за особую плату со
стороны воспитанников, училищным сторожам). Когда таким обра­
зом осмотр был произведен, то каждый офицер вел свое отделение
в сборный зал, где отделения эти и выстраивались в общие ше­
ренги. Затем барабанщик бил зорю и воспитанники всем хором
пели молитвы: «Верую» и «Отче наш». По окончании молитвы
воспитанников вели в столовую, где им подавалось по большой
кружке сбитня с булкой, в объеме нынешней пятикопеечной полу­
140

булки. Сбитень приготовлялся особенно вкусный, имелся какой-то
секрет для его приготовления; впоследствии я очень часто пробо­
вал сбитень, носимый сбитеньщиками по гостиным дворам и лав­
кам, но подобного нашему училищному мне никогда не доводилось
пить. После сбитня мы шли по классам и там до 8 часов приготов­
лялись к предстоящим лекциям. Ровно в 8 часов бил барабан и
преподаватели входили в классы и давали первый утренний урок,
длившийся от 8 до 10 утра. Далее следовал барабан, по которому
давался 5-минутный отдых, а затем, тоже по барабану, входил
второй преподаватель, урок которого длился от 10 до 12 ч. утра.
По окончании второго урока давался получасовой отдых,
а затем по барабану воспитанники собирались в зал и, выстроив­
шись в шеренги, по команде: «Скорым шагом марш»,—
шли в столовую; тут воспитанники, заняв свои места, по
сигналу барабана пели общую молитву «Очи всех на тя,
Господи, уповают» и затем по сигналу тоже барабана усажива­
лись за обед. Тарелки, блюда и суповые миски — все были
металлические, оловянные. Обед состоял из следующих блюд:
а) суп или щи, который подавали в больших мисках, и отделен­
ный унтер-офицер разливал его для своего отделения (человек
в 20) по тарелкам, которые и передавались по назначению самими
воспитанниками. Ложки тоже были металлические; б) второе
блюдо составляла говядина, подаваемая нарезанными кусками и
обносимая на оловянных блюдах училищными сторожами. Гоеядина эта была та же самая, которая варилась в супе или щах, но
только ей не давали вывариться (варилась она в котлах, обернутая
в полотенце, оттого и не разваривалась), и к которой приготов­
ляли какой-нибудь соус или из фасоли, или из горошка, или из
чечевицы, чаще всего из хрена вареного и т. д. Ежели говядина
была хороша, то это тоже было очень вкусное и питательное
блюдо; в) третье блюдо составляли пироги (довольно объемис­
тые). Пироги эти делались с различной начинкой: или с рисом,
или с кашей, или с капустой, или с морковью. Бывали также и
с изюмом и с черносливом. По окончании обеда, когда дежурный
унтер-офицер, обойдя все столы, убеждался, что все закончили
свою еду, то докладывал об этом дежурному офицеру, по знаку
которого бил барабан, и все воспитанники вставали и пели мо­
литву: «Благодарим т я ...» Затем по знаку барабана воспитан­
ники расходились по классам и до 2 часов дня бывали свободны.
В это время воспитанникам давалась свобода или быть в классах,
в которых они могли прохаживаться, или идти даже в сборный
зал, где часть воспитанников, ходя, зубрила свои уроки. К двум
часам дня все воспитанники должны были быть в классах на
своих местах, и ровно в 2 часа бил барабан и входил преподава­
тель. Это был третий дневной урок, длившийся от 2 до 4 часов
дня. Затем после 5-минутной перемены, тоже по барабану, входил
новый преподаватель на 4-й дневной урок, который длился от 4 до
6 час. вечера. По уходе этого преподавателя воспитанники зани­
141

мались приготовлением уроков к следующему дню, и им не воз­
бранялось или заниматься в классах, или идти в сборный зал и
зубрить ходя. Конечно, письменные занятия в зале не дозволялись.
Это продолжалось в течение двух часов, т. е. до 8 час. вечера.
В это время бил барабан и все воспитанники собирались в сбор­
ном зале, строились в шеренги, и оттуда, по знаку барабана, шли
в столовую к ужину и занимали свои обычные места. К ужину
подавались два блюда: во-первых, суп или щи того же сорта, как
и за обедом, который готовили за один раз вместе с обеденным
супом или щами, и, во-вторых, на блюдах обносилась сторожами
гречневая или пшенная каша. Конечно, гречневая была более лю­
бимою. К этой каше каждому из воспитанников полагалась пор­
ция чухонского масла, в виде отдельных кусочков, развешенных
и очень аккуратно приготовленных. Вес каждого кусочка, кажется,
был в \ 1/ 2 золотника118. Каши бралось вволю. Из этого видно,
что ужин был тоже питательный. Хлеб к обеду и к ужину пода­
вался черный, и не возбранялось брать его сколько угодно. Хлеб
пекся очень вкусный и удачный. Для питья как за обедом, так и
за ужином подавались в графинах вода и квас, конечно, своего
приготовления. Стакан для каждого воспитанника подавался от­
дельный, наравне с ложкой и ножами. По окончании ужина вос­
питанники, по барабанному бою, велись в сборный зал, где, вы­
строившись в шеренги, после пробитой тут же вечерней зори, пели
хором те же молитвы, что и утром, т. е. «Верую» и «Отче наш»,
и затем по знаку барабана, отправлялись все в верхний этаж
в спальни, где сейчас же раздевались и укладывались по своим
койкам, и в большинстве случаев сейчас же засыпали. Какиелибо занятия или чтения в спальнях не допускались, а воспитан­
ники обязательно должны были раздеваться и ложиться, тем бо­
лее, что к 9 часам вечера все лампы по спальням гасились и
в каждой спальне оставалось только по ночнику, состоящему из
сальной свечки, горевшей в большом жестяном подсвечнике, на­
полненном водою, в которой горящая свеча плавала.
Праздничные и предпраздничные дни проводились с некото­
рыми особенностями. Начать с того, что по субботам послеобеден­
ных уроков не было, а иногда не было только одного последнего
урока. Отпуск воспитанников к родным и знакомым производился
по желанию их различно: или а) на один субботний или пред­
праздничный вечер; в таком случае отпущенный воспитанник дол­
жен был возвратиться к ночлегу, т. е. в 9 час. вечера; б) или на
один воскресный или праздничный день или в) с ночлегом, т. е.
с вечера субботы или предпраздничного дня до 9 ч. вечера празд­
ничного дня, и, наконец, г) ежели 2 или 3 праздника случались
подряд, то воспитанники могли отпускаться на все время отпуска
до 9 час. вечера последнего праздничного дня.
Оставшиеся воспитанники в предпраздничные дни обязательно
должны были быть у всенощной в церкви училища, которая
всегда начиналась в 7 ч. вечера; а в праздничные дни должны
142

были быть в той же церкви у обедни, которая начиналась всегда
в 10 ч. утра. В церковь воспитанники тоже водились шеренгами,
по команде, но без барабанного боя. Дни праздничные проводи­
лись во всем схоже с днями будними, только в училище было ме­
нее населенно, а потому более свободно.
Еще был день в неделе, особенно любимый большинством вос­
питанников. Это — день банный. В баню водили воспитанников
в две недели один раз, по четвергам вечером. Для этого абониро­
валась на вечернее время ближайшая торговая баня, бывшая
тогда у самого Обуховского моста на углу набережной Фонтанки
и Обуховского проспекта. В этот день, по особому наряду, в 6 ч.
вечера являлся особый дежурный офицер, который вел первона­
чально одну партию воспитанников в 75 человек, а затем, по воз­
вращении первой партии, вел вторую, которая уже и поспевала
назад только к ужину. Баня была привлекательна тем, во-первых,
что являлся случай пройтись по воздуху, во-вторых тем, что попа­
ришь и обмоешь грешное тело, а в-третьих, и главное, тем, что
к этому времени на торговых ларях при банях раскладывались
и продавались услужливыми продавцами различные привлека­
тельные для воспитанников вещи, в виде баранок, яблоков, конфет
и других яств и десертов. А потому редкий из воспитанников хо­
дил в баню без денег. Но так как у редкого воспитанника среди
недели оказывались деньги, то к этому дню обращались к кре­
диту училищных банкиров, или, другими словами, к училищным
сторожам. Были некоторые из них, как например помню своего
банкира — кривого сторожа Мухина, которые составляли себе по­
рядочное состояние подобными займами. Они выдавали мело­
чами— по 10, 20 и максимум по 30 копеек на баню, а воспитан­
ники должны были возвратить через неделю 20, 35 или 50 ко­
пеек. Процент уменьшался с увеличением капитала. Впрочем,
ссуды бывали и более долгосрочные и тогда проценты уменьша­
лись, но никогда не бывали мене 25 % в месяц, т. е. 300 % в год.
Расписок никогда не давалось, да банкиры были и без расписок
обеспечены, потому что в случае неуплаты долга, об этом распро­
странялось между прочими воспитанниками, которые и прину­
ждали неисправного плательщика по возможности скорее разде­
латься с банкиром-сторожем.
Упоминая о деньгах, не могу не рассказать здесь следующего
обстоятельства.
Как только в Москве узнали о моем поступлении в училище
гражданских инженеров, то на радостях дядя Александр Алексе­
евич Куманин дал 100 рублей (ассигнациями) для пересылки мне,
как он сказал, на пирог. Деньги эти почему-то были присланы не
прямо мне, а Ивану Григорьевичу Кривопишину, о чем мне и было
сообщено письмом из Москвы, да и сам Кривопишин передал
мне об этом через директора Федора Карловича Притвица. Ко­
нечно, я не скрыл этого от брата Федора, который, постоянно ну­
ждаясь в деньгах, забомбардировал меня своими записками. За­
143

писки эти сохранились у меня доселе, и я берегу их, как и все
письма брата, как зеницу ока. Вот три записки, относившиеся
к этому обстоятельству, передаваемые здесь в копиях с пунктуаль­
ною точностью:
1я в 1842 г оду: «Брат! Если ты получил деньги, то ради
Бога пришли мне рублей 5 или хоть целковый. У меня уже 3 дня
нет дров, а я сижу без копейки. На неделе получаю 200 руб.
(я занимаю) наверное, то тебе все отдам. Если ты еще не полу­
чил, то пришли мне записку к Кривопишину; Егор * снесет ее.
А я тебе перешлю сейчас же.
Достоевский».
2я в н а ч а л е 1843 г о д а : «Удалось ли тебе взять что-ни­
будь у Притвица **, брат? Если удалось, то пришли. У меня ничего
нет. Да напиши, когда приедешь, и если теперь не пришлешь, то
непременно принеси. — Ради Бога. — Хоть сходи на квартиру
к Притвицу. — Пожалуйста). Твой брат Ф. Д о с т о е в с к и й » .
3я, т о ж е в 1843 г оду. «Писал ты мне, люб брат,
что не можешь достать денег ранее масленицы. — Но вот что
я придумал: с этим письмом я шлю тебе другое, в котором прошу
у тебя взаймы 50 рублей, ты его и покажи сейчас генералу и по­
проси, чтоб тотчас же выдал тебе немедленно деньги, чтобы от­
править сейчас с Егором.— Разумеется, скажи ему, что ты мне
дал честное слово и что твое желание мне помочь. Ради самого
Бога, любезнейший, не откажи; а я только лишь получу от брата
взаймы же, расплачусь с тобою; без денег сидеть не будешь. Из
50 рублей возьми себе, что нужно. — А на масленице, честное
слово, все отдам, тебе же теперь не нужны деньги, а у меня, по­
верить не можешь, какая страшная, ужасная нужда. — Помоги
мне, пожалуйста. Т в о й Д о с т о е в с к и й . P. S. Если к масленице
не будет денег у меня, то я возьму вперед из жалованья и тебе
отдам».
Я рассказал здесь о присланном мне подарке дяди и привел
записки брата Федора единственно для того, чтобы показать, до
какой степени нуждался тогда в деньгах брат Федор.
Обращаюсь опять к общему описанию училища и порядков его.
При доме училища сада не имелось, но были дворы — чистый
и черный. Этими дворами воспитанники очень редко пользовались,
а в зимнее время никогда на них не показывались. Это тоже мо­
жно было отнести к невниманию доктора Гейне, который о сани­
тарном положении училища вовсе не заботился.
Форма воспитанников была следующая: 1) домашняя или
классная форма состояла: а) из куртки темно-зеленого сукна
* Человек, живший у брата для услуг.
** Кривопишин передал деньги Притвицу, а потому получка их сделалась
для меня еще затруднительнее.
144

с бархатным (т. е. плисовым) воротником и таковыми же обшла­
гами на рукавах. При куртке были наплечные погоны; воротник,
обшлага и погоны были обшиты светло-зеленым кантом, а на пле­
чевых погонах были высечены буквы С. У., с таковою же светлозеленою суконною подклейкою. Буквы С. У. обозначали название
училища, т. е. строительное училище. Некоторые же воспитанники
относили их к определению будущей своей участи, говоря, что эти
буквы предвещают в будущем собачью участь. Замечу здесь, что
куртки шились, или как у нас говорилось, «строились» с каким-то
удлинением, как впоследствии дамские кофточки шились с б а с ­
к а м и 119. Думаю, что эта дамская мода заимствована от курток
строительного училища. Куртки шились однобортные с 9 пугови­
цами по борту. Пуговицы были белые, литые, металлические,
с буквами С. У. на каждой; б) шаровары из светло-сине-серого
сукна с светлым зеленым кантом по швам; 2) выходная форма
состояла: а) из таковой же куртки, как и классная, с тем разли­
чием, что воротник и обшлага были обшиты серебряным галуном,
и б) из брюк темно-зеленого сукна с светло-зеленым кантом по
швам, в) шинель из такового же темно-зеленого сукна, одноборт­
ная, солдатского покроя, со стоячим бархатным воротником и пле­
чевыми погонами. Подкладка под шинелью имелась только под
верхнею ее частью, т. е. в рукавах, на спине и на груди;под­
кладка эта была из белого холста, г) фуражка обыкновенная
с козырьком и бархатным околышем и тремя светло-зелеными кан­
тами, д) сапоги давались на срок 4 месяцев, были из выростковой
кожи, почти солдатские. Калош носить не полагалось, да и своих,
кажется, иметь не позволялось.
Выше я в подробностях описал пищевое содержание воспитан­
ников. Теперь же добавлю, что на все это пищевое довольствие,
т. е. на сбитень, обед и ужин отпускалось на каждого воспитан­
ника по 14 коп. серебром в день. Такая мизерная трата на содер­
жание теперь немыслима. Но тогда, при довольно сносном и даже
порядочном довольствии воспитанников, оставалась еще экономия.
Впрочем, как говорится, гуртом дешевле. При 150 человек в день
расходовалось 21 руб. и в год 7.665 рублей серебром; это для того
времени была уже значительная сумма.
Я поступил в самый низший — VI класс училища, хотя по эк­
замену мог бы прямо поступить в V класс. Но я не возбуждал
об этом никакого особого ходатайства, потому что и тогда было
уже известно, что курс VI класса продолжится не более полугода,
т. е. с января 1843 года по июнь того же 1843 года. Так как в мо­
мент открытия строительного училища поступило много новых
воспитанников и по новым правилам в возрасте от 13 лет, то
в нашем VI классе воспитанники были очень разнообразны по ле­
там. В большинстве были юноши 17—18 лет, а попадались из
вновь поступивших чистые дети, лет 13 и 14. Но, конечно, все
вновь поступившие дети с первого же года и отстали от нас, ос­
тавшись в VI классе на 2 и более лет, пока удостоились перевода
Ю

Заказ № 108

145

в V класс. В конце концов, я не жалел и тогда и после, что
поступил в VI, а не V класс.
Предметы, преподававшиеся в VI классе, были следующие.
Математика, т. е. арифметика вся, алгебра до уравнении
2 степени и из геометрии вся лонгиметрия; языки: русский, фран­
цузский и немецкий; география; всеобщая и русская история; за­
кон божий; рисование, которое считалось у нас одним из главных
предметов, и каллиграфия.
Курс учения в VI классе закончился в мае месяце, а в июне
настали переводные экзамены. Результат этих экзаменов для меня
был тот, что я перешел в V класс первым воспитанником.
После экзаменов наступили каникулы, которые продолжались
до августа месяца. Во время каникул я постоянно жил в училище,
а к брату изредка ходил только по утрам на несколько часов.
Большею же частью проводил в гулянии по островам и другим
загородным гуляньям Петербурга.
Прежде чем приступлю к описанию своего пребывания
в V классе, расскажу про один эпизод, очень грустный по своим
последствиям, случившийся в сентябре месяце 1843 года в инсти­
туте путей сообщения. В соответствии же к нему расскажу и про
эпизод, случившийся у нас в училище, почти в то же время и по­
чти тождественный с институтским, но далеко разнившийся по по­
следствиям. Из этого будет рельефнее видно, что значит иметь
доброе и снисходительное ближайшее начальство, которым имели
счастие пользоваться мы, как говорил я уже ранее.
Институтский эпизод имел место в III, т. е. последнем кадет­
ском курсе или классе, после которого был переход в офицерские
классы. Воспитанники этого класса, как последнего кадетского,
пользовались некоторыми привилегиями, во главе которых была
та, что ротные офицеры не вмешивались в дела класса и не появ­
лялись у них. Но раз случилось, что в этом классе произошел ка­
кой-то страшный шум. Ротный офицер соседнего IV кадетского
класса капитан Львович-Кострица имел бестактность вмешаться
в эту пустую историю, и войдя в III класс пытался своими распо­
ряжениями прекратить возникший шум. Возмущенные небывалым
вмешательством воспитанники III класса освистали Львовича-Кострицу, и даже некоторые выкрикивали, что выбросят его из окна.
Взбешенный Львович-Кострица доложил об этом начальству. Ди­
ректором института тогда был ученый инженер-генерал-лейтенант
Готман, а помощником его генерал-майор Лермонтов. Первый, не
придавая большого значения собственно юношескому поступку,
велел арестовать весь класс; но генерал Лермонтов, желая выста­
виться и выслужиться перед Клейнмихелем, надеясь втайне сде­
латься директором института, нашел случай донести об этом по­
ступке до сведения Клейнмихеля. Между тем III класс товари­
щества не сохранил и заставил главных зачинщиков признаться,
и тем освободить от ответственности остальных воспитанников.
Так всех главных зачинщиков явилось пятеро: Гросман, Македон­
146

ский, Быковский, Пяткин и Крашевский. Клейнмихель взглянул
на этот поступок не так, как добрый генерал Готман, а придал
ему значение чуть не бунта, и по докладу в преувеличенном виде
о сем государю последовало решение: сменить директора, уволить
от службы генерала Лермонтова (который ошибся в своих гнус­
ных расчетах), а пятерых виновных наказать следующим образом:
1) исключить всех пятерых из института; 2) разжаловать всех пя­
терых на шесть лет в солдаты, без выслуги в продолжение этого
срока, и послать на Кавказ, и 3) троих первых, т. е. Гросмана,
Македонского и Быковского, наказать розгами, дав каждому по
250 ударов.
Вскоре последовало и исполнение этой экзекуции или лучше
сказать казни. Она уже произошла при вновь назначенном дирек­
торе генерале Энгельгарде и под главным распоряжением това­
рища главноуправляющего инженер-генерал-лейтенанта Рокасовского. Несчастных ввели в кадетском еще платье в зал, куда
были собраны все воспитанники института и все служащие в пол­
ной парадной форме. Торжественно был прочитан приказ главно­
управляющего о наказании и после того с несчастных сорвали ка­
детское платье и облекли их в солдатское. Дав постоять им в этом
новом костюме, приступлено было к исполнению последнего акта.
Трое несчастных были подвергнуты публично мучительному ис­
тязанию. Ходили слухи, что бедный старик генерал Рокасовский
во всю жизнь свою не мог без содрогания вспоминать об той не­
завидной роли, которую его, сенатора и заслуженного генерала,
Клейнмихель заставил играть в этой гнусной, созданной им, ис­
тории.
Рассказывали также, что великий князь Михаил Павлович по
возвращении своем из-за границы, принимая всех представляю­
щихся ему генералов, подошел к Клейнмихелю и сказал:
— Петр Андреевич, есть русская пословица, что с одного вола
двух шкур не дерут; а вы, как немец, дерете по три, — потом от­
воротился и пошел далее.
Вскоре, впрочем, сделалось известно, что по ходатайству и
просьбе цесаревны (впоследствии императрицы Марии Александ­
ровны) участь несчастных разжалованных была облегчена, их
определили на службу юнкерами в Кавказский корпус.
Так окончилась несчастная по результатам история в институте
путей сообщения, оставив впрочем по себе тот недобрый след,
что новый директор института, генерал Энгельгард, ввел в ин­
ституте наказание розгами чуть ли не за всякий маловажный про­
ступок, что и практиковалось во все время его директорства.
Теперь опишу тот эпизод, который случился у нас в строитель­
ном училище. Хорошо не припомню, случился ли он прежде или
после институтского, но во всяком случае они были почти одно­
временны.
У нас был ротный офицер прапорщик Циммерман. Как очень
еще молодой и притом пустой человек, он сильно был надоедлив
10*

147

своими требованиями и придирками к воспитанникам, чем снискал
их общую нелюбовь и презрение. Несмотря на свою назойливую
требовательность, он сам далеко не был исполнителен по службе;
так, например, во время дежурства, он позволял себе в ночное
время, вместо того чтобы отдыхать в кресле во всей форме дежур­
ного офицера, раздеваться и совершенно ложиться на свободную
воспитанническую койку. Вот в одно из таковых дежурств с ним
случилась следующая история. По первому барабану проснулся
и он и начал поспешно одеваться, но к удивлению своему вместо
офицерского шарфа нашел какой-то бумажный, раскрашенный
различными красками. Эполеты были заменены тоже какими-то
тамбур-мажорскими бумажными эполетами; вместо шпаги была
положена какая-то лучинка, а султан в шляпе был заменен бу­
мажным, раскрашенным в различные цвета на манер лакейского.
Ясное дело, что все поддельное он мгновенно уничтожил в ретира­
дах, и, не найдя настоящих офицерских вещей, должен был об­
лечься в сюртук без эполет и шарфа и держать в руках шляпу
без султана, на манер морских офицеров. Конечно, он мог бы по­
править эту беду, послав сторожа к одному из своих товарищей за
казенными вещами, и тем сорвать скандальный инцидент; но ему,
вероятно, впопыхах не пришло этого в голову и он поневоле дол­
жен был идти в таком виде с утренним рапортом к ротному ко­
мандиру. Тот действительно встретил его словами: «Что это, по­
чтеннейший, вы в таком маскараде?» — На это Циммерман рас­
сказал все случившееся с ним. — «Ну, коли не умели скрыть по­
добного с собою скандала, то извольте об этом подать форменный
рапорт», — сказал ротный командир Николай Иванович Бердяев.
И вот рапорт был подан и заварилась история. В тот же день
было доложено об этом директору. Добрый Федор Карлович120
приехал в училище в то же утро, и началось форменное рассле­
дование. Но что ни предпринималось, никакого результата не
было. Всех воспитанников подразделили на подозрительных, ма­
лоподозрительных и хороших; и первые две категории допраши­
вались и гуртом, и поодиночке. Всех воспитанников не пускали
в отпуск, хотя к этому времени и подоспели летние каникулы. Ди­
ректор ездил в училище ежедневно, нас выстраивали в сборном
зале и он обходил нас сумрачно, наказывая как бы презрением,
не здороваясь с нами обычным приветствием: «Здравствуйте, гос­
пода!» Так продолжалось недели 2—3. Но вот, наконец, в один
день нас опять всех выстроили в зале и явился директор, с весе­
лым лицом в первый раз после случившегося происшествия, по­
здоровался с воспитанниками, сказанным выше приветствием.
«Здравия желаем вашему превосходительству!» — был особо шум­
ный радостный ответ всех воспитанников. Генерал, обошедши всю
роту и приветливо глядя на всех, произнес приблизительно сле­
дующую речь: «Я полагал, господа, что вы достаточно знаете меня
и считаете меня за доброго начальника... Я полагал, что вследст­
вие этого виновный в последнем проступке откроется мне как лю­
148

бящий сын своему отцу... Но, к прискорбию своему, я ошибся
в этом! Но надеюсь, господа, что вы считаете меня, по крайней
мере, за честного и благородного человека и в этом я надеюсь
не ошибиться в вас. Так вот послушайте, несмотря на то, что я,
да и все мои сослуживцы по училищу, равно как и сам потерпев­
ший, считаем этот проступок хотя и серьезною, но тем не менее
юношескою... кадетскою проделкою, но все-таки я желаю во что
бы то ни стало узнать виновного, а потому прошу вас, не как на­
чальник, но просто как посторонний человек, открыть мне винов­
ного (лучше, конечно, ежели он сам откроется), заявляя заранее
и давая честное и благородное свое генеральское слово не подвер­
гать виновного никакому взысканию. Подумайте об этом, гос­
пода!». .. С этими словами директор оставил зал, а с ним ушло
и все остальное начальство. Воспитанники остались одни. Видимо
было, что речь директора возымела свое действие. Образовались
различные группы, о чем-то энергически рассуждавшие. Наконец,
как я узнал впоследствии, кто-то из воспитанников (не знаю и
теперь кто) отправился к ротному командиру и заявил, что о сло­
вах и обещании генерала не худо бы было сообщить воспитанни­
кам, находящимся на практических занятиях. Там находились вос­
питанники двух категорий: во-первых, воспитанники старших
классов на различных практических занятиях и, во-вторых, неко­
торые из воспитанников младших классов, посланные туда как
слабые здоровьем для пользования свежим воздухом.
На другой же день история разъяснилась. Снова нас построили
в сборном зале, снова явился директор с своею свитою, в хвосте
которой состоял и прапорщик Циммерман; а вслед за ними вошел
и приехавший из практических занятий виновный.
— Маевский, это вы? — сказал как бы удивленный генерал,
хотя, конечно, ему доложили об этом еще прежде, сейчас же по
возвращении из местности практических занятий.
— Я. Виноват, ваше превосходительство! — был ответ Маев­
ского.
— Стыдно вам, молодой человек, но, во всяком случае, хотя
я и тверд в своем слове, но вы должны испросить извинение
у обиженного вами офицера.
Не успел Маевский обратиться к прапорщику Циммерману,
как тот с глубоким реверансом обратился к директору, заявляя,
что он вполне прощает и извиняет...
— Ну, в таком случае, прощаю и извиняю и я, — сказал ди­
ректор, и тем дело и закончилось.
Теперь рельефно видна разница между институтским и нашим
эпизодом.
Генерал Притвиц действительно сдержал свое слово; не далее,
как через год Маевский был произведен в унтер-офицеры в учи­
лище, сперва младшие, а затем и старшие; а в 1846 году кончил
курс в строительном училище вторым воспитанником.

149

Карл Яковлевич Маевский здравствует и ныне (1896 год).
Ныне он академик архитектуры, гражданский инженер, тайный
советник, член техническо-строительного комитета и архитек­
тор зданий экспедиции заготовления государственных бумаг. Он
во всю свою службу, равно как и теперь, составляет красу и славу
строительного училища.
В заключение к двум приведенным рассказам должен присово­
купить, что в отличие от институтских порядков у нас в строитель­
ном училище во все мое в нем пребывание, а также, как мне из­
вестно, и после, не только не были в употреблении розги, но даже
о них никогда не упоминалось.
Теперь обращусь к описанию пребывания моего в V классе.
Предметы, преподававшиеся в V классе, были те же, что и
в VI, только по ним шли далее. Преподаватели были почти все те
же лица, а из новых появился Петр Иванович Собко. По-моему,
это был идеальный преподаватель математики. Сам донельзя
т о ч н ы й , как и преподаваемый им предмет, он был очень акку­
ратен и исполнителен. Новые лекции он чуть не разжевывал вос­
питанникам, повторяя непонятное им по несколько раз. При во­
просах, т. е. спрашиваниях воспитанников, он был так же строг и
требователен, как и к себе, но притом очень справедлив. Он в го­
довой курс, как бы не доверяя нашим знаниям, прочел снова всю
арифметику, алгебру, докончил геометрию и прочел всю триго­
нометрию. Я, как первый воспитанник, подвергался довольно час­
тым спрашиваниям и постоянно получал полный балл 20. Но раз
попался и я: был спрошен в субботу; я после воскресенья не успел
приготовиться по каким-то причинам к лекции так, чтобы отве­
чать по обычаю на 20, а в первые часы, в понедельник, был опять
урок Собко и по тому же предмету, как в субботу. Могу сказать,
положа руку на сердце, что это был единственный случай, когда
я не был готов к лекции, и несмотря на то, Собко, вероятно, по
моему виду узнал о моем секрете, и как только пришел в класс,
так сейчас же вызвал меня к доске и сказал: «Потрудитесь рас­
сказать и объяснить последнее задание...»
— Позвольте мне нынче не отвечать, господин поручик.
— Почему же-с? ..
— Да я не успел нынче хорошо приготовиться.. .
— Очень-с хорошо, садитесь,— своим приветливым голосом
ответил Собко.
Не вызывая после меня никого более к доске, он принялся за
объяснение нового задания, а после этого спрашивал нескольких
воспитанников, но не из последней лекции, а из старых — я был
в полной уверенности, что буду им извинен и что он не поставит
мне никакого балла, как бы не спрашивав меня, но уверенность
моя не оправдалась. Он поставил мне самый что ни на есть круглейший нуль.
После он несколько десятков раз в продолжение курса спра­
шивал меня и всегда ставил по 20 баллов; но злосчастного нуля
150

не изменил. Я, впрочем, и не просил его об этом, зная его твердые
правила насчет баллов.
Этот злосчастный, но совершенно справедливый нуль мно­
го повредил мне при переходе из V в IV класс, так что я по­
терял свое первенство и перешел в IV класс третьим воспитан­
ником.
В IV классе учебный год 1844/1845 некоторые из предметов,
бывших в V классе, уже не проходились, но взамен их многие
начинали преподаваться вновь; таковыми были: аналитическая
геометрия, статика, геодезия, начертательная геометрия, физика,
архитектура.
Статику и физику преподавал инженер-полковник Добронра­
вов. Эта личность как бы сроднилась по своему долголетнему об­
щению с строительным училищем. Еще в училище гражданских
инженеров Аркадий Гаврилович Добронравов был долгое время
инспектором классов, а затем, по преобразовании в строительное
училище, поступил к нам преподавателем и профессорствовал
в училище до 1865 года. Это был профессор очень опытный. В мое
время он уже был весьма преклонных лет и казался на вид очень
болезненным человеком. Точность в выражениях была им безу­
словно требуема в ответах воспитанников. Бывало, за какую-ни­
будь неточность в выражениях он перебирал весь класс и притом
всех вызываемых оставлял около доски до тех пор, пока комунибудь удавалось выразиться согласно его желанию. Тогда он
говорил: «Вот-с господин NN помог нам всем»,— и затем всех от­
пускал на места. Это воспитанники называли «брать доску штур­
мом». Помню со мной произошел пренеприятный эпизод по этому
случаю, но только не в IV классе, а уже в высшем, т. е. во
II классе, где я был опять первым. Как теперь помню, были первые
часы после обеда (от 2 до 4 часов), и полковник Добронравов
занимался во II классе практическою механикою. Спрашивали
у доски одного из воспитанников, он остался недоволен каким-то
выражением; он вызвал другого — тот тоже не попал в точку.
Тогда Добронравов вызвал меня: «Господин-с Достоевский, помо­
гите им». Я тоже не угодил ему, и он вызвал: «Господин Эдуард
Маккероддю-Мень (это был последний воспитанник), помогите
господину Достоевскому». Это меня взорвало, самолюбие заиг­
рало: как, мне, первому в классе, будет помогать последний! ..
Я бросил мел на поддонник доски, и, не оставаясь у доски, пошел
и сел на свое место. Видя такой афронт с моей стороны, полков­
ник Добронравов встал с своего места и начал ходить по классу
взад и вперед. Это продолжалось минуты две-три; наконец он
остановился около меня и сказал:
— Господин-с Достоевский, вы слишком учены-с, чтобы слу­
шать мои лекции; кто-нибудь из нас должен оставить-с ауди­
торию.
— Я, пожалуй, выйду, — отвечал я и, забрав свои тетради, по­
шел в дежурную комнату.
151

Через несколько минут в дежурную комнату вошел инспектор
классов майор Марченко. Увидев меня, он спросил, почему я не
в классе, и я ему откровенно рассказал все случившееся.
— И охота вам было обижать старика. Но погодите, это на­
добно скорее исправить.
Скоро классы кончились и полковник Добронравов тоже
явился на время 5-минутной перемены в дежурную комнату. Мар­
ченко взял меня за руку и, подведя к полковнику, сказал: «Вот
молодой человек, который просит вас, Аркадий Гаврилович, про­
стить и извинить его».
— Я-с с большим удовольствием готов извинить-с господина
Достоевского, ежели он сознает свой бестактный поступок
в классе-с.
Конечно, я высказал, что сознаю, и в конце концов Добронра­
вов пожал мою руку и мы расстались опять друзьями. К чести его
добавлю, что в предстоящих двух экзаменах он нисколько не
мстил мне. Я возвратился в класс и был восторженно принят то­
варищами за то, что сделал хотя попытку к восстановлению до­
стоинства класса... То-то молодость!
Вот и еще один очень забавный случай с тем же уважаемым
профессором.
Как-то в начале учебного года, т. е. в конце сентября, Добро­
нравов читал лекцию и выводил на доске какую-то сложную фор­
мулу. Назойливые мухи не давали покоя углубившемуся в свою
лекцию профессору: то сядут на нос, то залетят на почти плеши­
вую голову, одним словом надоедали ему сильно.
— Ах, какие... назойливые... не дают покоя... — не утерпел
старик, отмахиваясь от мух.
— Это, господин полковник, к смерти, — сказал какой-то шко­
ляр-воспитанник.
Добронравов, очень боявшийся смерти, положил мел, начал хо­
дить по классу взад и вперед. Ходил он долго, минут с пять, и
наконец обратился к напугавшему его воспитаннику:
— Так это, господин N, к смерти?
— Конечно, господин полковник, к смерти: теперь конец сен­
тября, а в октябре мухи все подохнут.
— Ах, какой... школяр! .. Напугал меня насмерть... Я думал,
что к моей смерти...
— Помилуйте, господин полковник, да смел ли бы я так вы­
разиться!— оправдывался школяр.
Успокоенный старик снова взялся за мел и продолжал уже
спокойно вывод своей формулы.
С IV класса преподавателем русского языка был Леопольд
Васильевич Брант. Это тот самый Брант, который под псевдони­
мом: «Я.Я.Я.» помещал свои фельетоны в «Северной Пчеле» и
других периодических изданиях. Думаю, что он был более сроден
152

с писателем-фельетонистом, нежели с преподавателем русского
языка. С самого начала он принялся с нами за литературу, не ос­
ведомившись первоначально с способностью самих слушателей
владеть пером, а главное не ознакомившись с тем, насколько
сильны его слушатели правильно писать и излагать свои мысли.
Л. В. Брант преподавал у нас русскую литературу в продолжение
двух учебных курсов, т. е. в IV и в III классах121. В следующих
же двух высших классах, т. е. во II и I, мы имели уже другого
преподавателя.
Учебный год 1844/1845 прошел благополучно. Экзамены тоже
для меня были совершенно успешными, я повысился на одно ме­
сто и перешел в следующий III класс вторым воспитанником.
После экзаменов наступили каникулы, которые я и провел почти
безвыходно в училище; но я отдохнул от занятий, много гулял по
окрестностям Петербурга, потому что не со всеми из них я был
еще знаком.
В родственном кругу за этот год случилась только та перемена,
что брат Федор вышел в отставку122 и посвятил себя окончательно
литературе. Помню, что узнавши о том, что брат уже не служит,
я очень боялся за него — как он, с своим неумением жить и до­
вольствоваться малым, будет существовать без службы, без этого
постоянного и верного ресурса, т. е. жалованья. Да и бедствовал
же он действительно, в особенности в первое время!
В III классе появились четыре новых предмета: курс построе­
ний, или строительное искусство, практическая механика, химия
и минералогия с географией.
В учебный 1845/1846 год я особенно сблизился с своим товари­
щем Руфом Ивановичем Авиловым, который в III классе сидед
первым воспитанником, следовательно, я был его соседом по ме­
сту. Впоследствии я об нем буду говорить очень часто и очень
много, а теперь только скажу, что мы с ним первоначально на­
чали ходить на праздничные дни к одному приказчику Бердова
завода, а затем и наняли у него временную квартиру, в которой
проводили все праздничные дни. Это, впрочем, было очень далеко
от училища, вблизи Бердова завода. Но для молодых ног разве
это что-нибудь значило?! Эту квартиру мы занимали во все время
пребывания в III классе, и в особенности она была нам полезна
для приготовления к экзаменам. Жена хозяина, которая собственно-то и была хозяйкою, от которой мы нанимали квартиру, кор­
мила нас за известную плату, что называется на убой и была во­
обще доброю и пожилою уже женщиною.
Экзамены в этот учебный год сошли для меня очень хорошо
и я удостоился перевода во II класс первым воспитанником.
После экзаменов мы, как старшие уже воспитанники, были
отправлены на практические занятия по съемке и нивелировке,
а также и для осмотра различных фабрик и заводов. Местом для
наших практических занятий была избрана, как и в прежние
153

годы, колония Овцииах, расположенная на правом берегу р. Невы
от Петербурга вверх по Неве верстах в 25.
Эта местность была очень глухая, но весьма удобная по по­
мещению. Нас разместили в хатах колонистов. Начальник прак­
тических занятий инженер-капитан Красовский приезжал в коло­
нию изредка. Ротные же офицеры, командированные с нами, жили
постоянно, но так как они были снисходительнее к воспитанникам,
чем в городе, то мы и жили почти что на полной свободе. Для
нас была выстроена близ берега р. Невы огромная купальня и
мы раза по три в сутки наслаждались купаньем, а иногда и чаще.
День проводили следующим образом. Вставали часов в 5 утра,
а некоторые и ранее, и сейчас же купались, пили казенный чай и
свой кофе, который варили нам колонистки, и затем выходили на
свои участки на съемку и нивелировку. Занимались усердно часов
до 10 утра, и затем целый день уже ничего не делали, как только
купались и гуляли. Провизию для нас доставляли из Петербурга,
и обед готовили наши же сторожа, приехавшие с нами из Петер­
бурга. Тут замечу кстати, что пароходы тогда хотя уже и сущест­
вовали, но вверх по Неве срочных пароходов не было, нанимать
же особые было дорого, а потому и нас всех из Петербурга пере­
везли на больших катерах, а имущество, как-то: койки, матрацы,
белье и т. п. — на барках.
В числе развлечений в этой пустынной местности по вечерам
составляли карты. Играли в преферанс, а более и чаще всего
в так называемую трынку. В первое время заигрывались иногда
до рассвета. Нельзя также скрыть и того, что при этих играх
занимало не последнее место и вино. Но пьянства не было. Раза
два в первое время бывали сильные кутежи, но впоследствии, не­
дели через две, все это прекратилось, и об вине не было и
помину.
Так прошло время около месяца. Затем к нам явился началь­
ник практических занятий к мы отправились вверх по Неве
в г. Шлиссельбург. Ехали налегке, не бравши с собою никакого
имущества, т. е. постелей, подушек и т. п., а потому ехали на не­
скольких больших шестивесельных лодках. В Шлиссельбурге про­
были дня два-три, осмотрели все имевшиеся там заводы и неко­
торые из них сняли с натуры. Но главным образом обратили вни­
мание на шлюзные устройства, некоторые тоже снимали с натуры.
Затем в какой-то барке, тягою, проехали почти весь Ладожский
канал до г. Новой Ладоги, осматривая и частью снимая с натуры
все находящиеся на канале этом сооружения. Это было путешест­
вие самое скучное и продолжалось в оба конца чуть не целую не­
делю. Рады мы были очень, когда воротились в свою колонию
в Овцинах. Но на возвратном пути с нами чуть не случилось несчастие. В сумерках, уже не в далеком расстоянии от колонии,
нас настиг густой туман, и мы, приближаясь быстрым, по тече­
нию, ходом, чуть не наткнулись на большой камень имеющихся
в этом месте порогов; мы только скользнули боковою частью
154

лодки об этот камень; а ежели бы наткнулись, то конечно лодку
разбило бы в щепки, и в пустынном месте, при бывшем тумане*
гибель очевидно была бы неминуема!
После этого путешествия в колонии Овцинах мы пробыли уже
недолго и возвратились в Петербург.
В истекший учебный 1845/1846 год в родственном мне кругу
произошло одно важное событие. В декабре 1845 г. я получил
письмо от сестры Верочки, что она выходит замуж и что обруче­
ние ее состоялось 2 декабря 1845 г. с некиим господином Алек­
сандром Павловичем Ивановым, врачом по профессии, и сверх
того преподавателем физики и химии во многих казенных учебных
заведениях. О личности этой, как о новом своем родственнике,
я сообщу тогда, когда буду описывать первое с ним свидание и
знакомство. Теперь же ограничусь тем, что отмечу о свадьбе се­
стры Верочки, которая состоялась, вероятно, в январе месяце
1846 г. Прочие же родственники московские жили благополучно
по-прежнему.
Брат Федор Михайлович занимался по-прежнему литературой,
и в январе 1846 года вышло в печати первое его литературное
произведение — роман «Бедные люди». Роман этот был напечатан
в «Петербургском сборнике», изданном Некрасовым. Произведе­
ние это разом поставило Достоевского наряду выдающихся писа­
телей, и об нем сильно заговорили, а Белинский превознес его 123.
Материальные средства брата вследствие этого улучшились, но
тратя много, он часто тоже сидел на экваторе.
Из 17-ти воспитанников, бывших в III классе, перешло только
12, да был оставшийся во II классе от прежнего курса один вос­
питанник, следовательно, всего в нашем II классе образовалось
13 воспитанников.
Во II классе продолжалось преподавание тех же самых пред­
метов, что и в III, а из новых были следующие: 1) история ис­
кусств, со включением мифологии и археологии, и 2) специальное
законоведение и техническая отчетность.
Во время всего учебного 1846/1847 года, т. е. во II классе,
мы усиленно занимались черчением проектов и составлением смет
по заданию на различные сооружения. С этим вместе маршировка
и гимнастические занятия, которыми нас порядочно мучили
в предшествующие годы, сделались для нас необязательными; и
в самом деле, после гимнастики нельзя было чертить или рисо­
вать по крайней мере часа два, а потому нас иногда только во­
дили скорым шагом в зале училища для моциона или, как выра­
жался Николай Платонович Бердяев, от геморроя.
Экзамены сошли для меня и в этот год вполне благополучно.
Я удержал свое первое место и перешел в I, т. е. выпускной класс*
тоже первым воспитанником с производством из старших унтерофицеров в фельдфебеля.
После эказменов, как обыкновенно, наступили каникулы, но
мы в этот год не ездили на практические занятия куда-нибудь за
155

город, а занимались таковыми в Петербурге и в окрестностях его.
Так, на мою долю выпали следующие занятия; во-первых, я был
прикомандирован к профессору архитектуры Брюлову (Алек­
сандру Павловичу), который строил тогда, т. е. начинал строить,
больницу в память великой княгини Александры Николаевны
(ныне Александровская больница), и я по целым дням находился
при устройстве фундамента под это здание. Фундамент этот заме­
чателен был тем, что это был, кажется (в то время), первый при­
мер, что устраивался без забивания свай, так как грунт оказался
песчаный. Во-вторых, мне было задание снять с натуры железные
стропила по зданию Эрмитажа и с помощью вычислений доказать,
что они вполне прочны и устойчивы. В-третьих, я часто ездил по
отстроившемуся уже тогда железнодорожному участку до ст. Колпино, где в чугунолитейном заводе снимал с натуры различные
машины и устройства и делал описания их. Езда в то время до
Колпина существовала на открытых платформах, и мы ездили
бесплатно, так как имели для этого пропускные свидетельства,
а потому очень часто пользовались этими бесплатными по­
ездками.
Во время 1846/1847 учебного года мы с Авиловым перестали
уже занимать квартиру у Бердовского приказчика, а обзавелись
квартирою очень близкою от училища, а именно во 2-й роте Из­
майловского полка. Авилов как-то увидел на окошке билетик об
отдаче в наем комнаты от хозяйки и, осмотрев ее, показал мне.
Мы оба нашли комнату очень удобною, а хозяйку Анну Ивановну
Дорошкевич — очень сговорчивою, и наняли эту комнату для вре­
менного прихода по праздникам, а иногда и по будням. Квартира
эта была, как выше сказано, во 2-й роте Измайловского полка,
т. е. почти рядом с училищем, в доме старушки Кузьминой.
Теперь сообщу кое-что о семейных моих делах. Начну с мос­
ковских. Брат Николя в начале 1847 года, по просьбе Григория
Ивановича Кривопишина и с разрешения главноуправляющего
графа Клейнмихеля, зачислен был кандидатом к поступлению
в строительное училище. На этом основании его в Москве взяли
из гимназии, где он просто не хотел учиться, и поместили у се­
стры Верочки и ее мужа Александра Павловича Иванова, где он
приготовлялся к приемному экзамену в наше училище, посещая
Лозовского (зятя Чермака) для приготовления по математике,
а для других предметов к нему ходил студент Константиновского
межевого института, где Александр Павлович служил. Брат Ми­
хаил Михайлович в начале 1847 г. был переведен из Ревеля
в Свеаборг и в конце 1847 года вышел в отставку и переехал
в Петербург. Он приехал сперва один, а семейство его переехало
уже в начале 1848 года. У Карелиных в 1847 году родился сын
Петр, но он жил только 5 месяцев и умер. У Ивановых в 1847 г.
была уже годовалая дочка Соня и вновь родилась дочь Зинаида,
которая, впрочем, вскоре умерла. В заключение сообщу, что по
письмам из Москвы было видно, что в 1847 году летом была
156

в Москве холера, но не из сильных; заболевало в сущности не бо­
лее 40 человек, об этом сообщал в письме Александр Павлович
Иванов, которому, как врачу, было это хорошо известно.
Итак, наконец, я достиг выпускного класса.
Преподаваемые предметы были те же, что и во II классе и
профессоров новых не было. Занятия преимущественно состояли
в окончании предметов II класса и в повторении всего пройден­
ного для приготовления к выпускным экзаменам. Но главное, что
занимало нас и отнимало много времени, это — сперва отчетные
чертежи по летним практическим занятиям, а затем составление
различных проектов к выпускным экзаменам, которые и наступили
с мая месяца 1848 года. Экзамены производились из предметов
всех шести классов, т. е. начиная почти с азбуки; все это отни­
мало много времени для приготовления к ним. Длились экза­
мены целые месяцы и наконец в июне месяце они закончились.
Вскоре сделались известны нам и результаты экзаменов. Я пред­
назначен был к выпуску первым воспитанником и моя фамилия
назначена к помещению на мраморную доску училища, как вы­
шедшего первым.
Время от окончания экзаменов и до производства нас в чины
проходило очень медленно. Мы жили по-прежнему в училище и
должны были носить кадетскую форму. Добрый наш ротный ко­
мандир почти ежедневно говорил следующее: «Вот вы, господа,
не нынче-завтра будете произведены в чины и снимете ваши кур­
тки; но, пожалуйста, на последних порах будьте осторожны на
улицах и соблюдайте строго форму, а то попадетесь какому-либо
назойливому генералу или просто офицеру и может завариться
каша, которая отдалит выпуск и производство попавшегося.
Этому бывали примеры». — И мы, действительно, были так осто­
рожны, как никогда кадетами.
Но, впрочем, мы редко выходили и на улицы по причине сви­
репствовавшей во всем разгаре нежданной гостьи, холеры!.. Хо­
лера в 1848 году была в Петербурге ужасная! Еще до окончания
экзаменов и в строительном училище был один холерный случай
с печальным исходом! Как теперь помню: в классе на один год
младше нашего, т. е. во II классе, был очень хорошо идущий вос­
питанник Михаил Кулешов. Выдержав последний экзамен, он
€ сияющим лицом, переходя через наш выпускной класс, сказал:
«Вот теперь и я близок к выпуску! .. год пройдет скоро!» И дей­
ствительно, его выпуск из строительного училища произошел даже
раньше нашего! Не успел он вымолвить приведенные слова, как
сильно побледнел и его начало рвать. Я, тогда еще исполнявший
должность фельдфебеля, сейчас же побежал к ротному коман­
диру, и бедного Кулешова, хотя и утешая, отвели в запасной лаза­
рет. Там скоро с ним сделалась настоящая холера с корчами и
прочими онерами; а к рассвету следующего дня он был уже по­
койником! Помню, что это на нас произвело сильное впечатление!
Похороны Кулешова происходили тихо, без всякого участия вос-

157

питанников, которых даже не допустили не только проводить гроб
до кладбища, но даже и проститься с покойником.
Я сказал, что холера в Петербурге была ужасная. Но вот
факт, подтверждающий это. Раз как-то я с одним из товарищей
хотели посвятить день счету покойников, провозимых по Обухов­
скому проспекту мимо нашего училища. Известно, что проспект
этот ведет из города на Митрофаньевское кладбище, где хорони­
лись холерные. И вот, начав наблюдать с 7 часов утра, отчеркивая
каждого провезенного покойника мелом на большой классной
доске особою чертою, и продолжая свои наблюдения до 8 часов
вечера, мы насчитали более 400 покойников! Что же было по дру­
гим направлениям и в ночное время, когда вывозили покойников
из лазаретов и больниц! И теперь ужас берет. А тогда ничего!
Число умиравших по газетным сведениям тогда сильно умень­
шалось.
Временное помещение наше у хозяйки Анны Ивановны Дорошкевич из временного, с окончанием экзаменов, сделалось постоян­
ным; но ввиду нашего производства и выпуска, нам казалось уже
недостаточно одной комнаты и Анна Ивановна изъявила согласие
переехать на другую квартиру, еще ближе к училищу, в той же
2-й роте, в доме купца Нестерова. Новая квартира состояла,
кроме кухни, из 5 небольших комнат, одна общая гостиная, одна
для меня, одна для Авилова и одна для самой хозяйки и одна об­
щая столовая, чайная и проч. Но, впрочем, мы разместились так,
как будто бы все жили вместе одной семьей, так что и обедали и
пили чай все вместе.
В родственном мне кругу произошло за это время много зна­
чительных перемен. Во-первых, начну с того, что брат Михаил
Михайлович окончательно переселился в Петербург. Сперва пере­
ехал он один, а вслед за ним приехала и вся его семья, и я позна­
комился со своей невесткой Эмилией Федоровной. Она показа­
лась мне очень еще молодою, симпатичною и доброю немочкою,
каковою впрочем она осталась и впоследствии; она очень любила
брата и свое маленькое семейство, состоящее тогда из трех птен­
цов — Феди, Маши и Миши124. Брат устроился на очень приличной
квартире на Невском проспекте, и мы с братом Федором, не сго­
вариваясь, сделали обычай всякое воскресенье и всякий праздник
приходить к обеду к старшему брату, как к семейному, и обычай
этот неуклонно исполняли до конца 1849 года, когда он нарушился
по причинам, от нас не зависящим, которые объяснятся впослед­
ствии.
Вторая семейная перемена тоже была очень важная и значи­
тельная. В конце мая 1848 года приехал в Петербург из Москвы
мой брат Николя. Его прислали, наконец, москвичи для определе­
ния в строительное училище. Он приехал прямо ко мне в училище.
Конечно, я тотчас же отвел его в свою новую квартиру в доме
Нестерова и представил как нового временного квартиранта Анне
Ивановне Дорошкевич, чему она была чрезвычайно рада. Водво­
158

рив Николю в квартиру и дав ему точный адрес ее, я отправил
его в контору мальпостов, чтобы он взял окончательно свой чемо­
дан и все свои вещи и вид, а сам возвратился в училище, так
как у нас начались уже экзамены. Конечно, вечером я опять
пришел на квартиру и застал Николю совсем уже освоившимся.
Я насилу узнал его. Из мальчика 11-ти лет он сделался взрослым
юношей 17-ти лет. Много было у нас разговоров, из которых я не­
сколько познакомился с новым своим родственником Александром
Павловичем Ивановым, и к прискорбию своему узнал, что добрей­
ший наш Петр Андреевич сильно хилеет, что недавно был у него
нервный удар, от которого он очень туго поправляется. Одним
словом, сведения, им сообщенные, были не все приятны...
Сейчас же после экзаменов мы все были озабочены обмунди­
ровкою и пошитьем штатского платья. Из переписки, имеющейся
у меня, видно, что я на обмундировку просил у дяди пособия.
Дядя, впрочем, ввиду неоднократных отказов братьям, не хотел
сам удовлетворять и моей просьбы, хотя эта моя просьба с моей
стороны была совершенно законна, так как дядя воспитывал меня
на свой счет со смерти отца, и я вполне мог думать, что он довер­
шит свое доброе дело, предоставив мне средства на обмундирова­
ние. Но дядя отказал. Вместе с известием об этом отказе, через
сестру Вареньку я получил и успокоение, а именно, что добрей­
шая тетушка вышлет мне из своих средств, приготовленных ею
для меня заранее, 300 рублей серебром. Я вполне полагаю, и уве­
рен, что эти деньги дал дядя, но велел только сказать, что они
посылаются не от него, а от тетки; и мне не велено было открыто
благодарить за эти деньги, хотя сестра Варенька и советовала
написать благодарность тетушке в письме к ним, что, конечно, я и
исполнил. Но как бы то ни было, я получил на обмундировку от
тетушки 300 руб., да из сумм имения 100 руб., всего значит
400 руб. Сверх всего этого тетушка прислала мне довольно много
всякого рода белья. Таким образом, я был вполне обеспечен.
Платье для себя я заказал портному Орланду, имевшему свою
мастерскую на Невском проспекте у Полицейского моста, и бес­
престанно ходил туда для осведомления, скоро ли все будет
готово.
Наконец давно ожидаемое производство наше состоялось, и
я произведен был 7 июля 1848 года в чин губернского секретаря
с правом пользоваться в дальнейшем чинопроизводством, предо­
ставляемым для учебных заведений первого разряда.
Получивши эту радостную весть, мы сейчас же облеклись
в штатское платье и не чуяли ног под собою от радости.
Братья Михаил и Федор Михайловичи на все лето наняли дачу
в Парголове и проживали там не в таком страхе от холеры, как
мы в Петербурге, ибо в Петербурге она свирепствовала в полном
разгаре. Привожу копию с записки, сохранившейся у меня до сих
пор, полученной мною от брата Михаила Михайловича в июне
1848 года. Вот она:
159

«Ответы на вопросы любезного моего брата Андрюши:
1) холеры у нас в Парголове решительно нет, а о петербург­
ской мы знаем из газет;
2) деньгами я очень небогат и могу теперь отдать только
5 р. сер., но к 3-му июля крепко надеюсь и даже уверен, если
разумеется не вмешается в это дело холера, заплатить тебе
15 руб., а может быть и больше;
3) глупы вы будете оба с Николей, — прости за черствость вы­
ражения,— если сейчас же не бросите зачумленного города и не
приедете к нам. Я вам предлагаю свои вершины, возьмите только
с собою подушек, простынь, и, разумеется, белья, и живите у меня
в наше общее удовольствие;
4) приезжайте немедленно, пока еще целы, а денег, ежели мо­
жешь, то разумеется займи.
Прощай, любезный брат, — спешу, некогда.
Твой М. Д о с т о е в с к и й .
P. S. Жена вам кланяется и зовет. Приезжай же, еще раз».
А вот и еще. Приписка в одной из записок из того же Парголова и от того же брата Михаила:
«Пальты носят нынче цвета вареного шоколада. Прощай, или
лучше до свидания».
Кому бы ни пришлось читать эти мои воспоминания, — пускай,
положа руку на сердце, скажет, мог ли я ввиду тогдашнего сво­
его положения ехать гостить в Парголово, в опротивевшей за шесть
лет кадетской куртке, ожидая с часу на час и с минуты на минуту
производства в чин и облачения в штатское платье?! А вдруг
выйдет приказ,а я, живя в Парголове, несколькими часами и
даже, может, днями узнаю об этом позже. Нет, никакая холера не
оторвала бы меня тогда от Петербурга!
И действительно, на другой же или на третий день по полу­
чении известия о производстве, я, облекшись в штатское платье
и надев пальто цвета вареного шоколада, поехал в Парголово, где
брат Николя уже гостил. Там прогостил и я дня два, но, вероятно,
приезд мой принес несчастье Парголову, потому что на 2-й же
день моего приезда случился в Парголове первый случай заболе­
вания холерою. С больным случился припадок на улице и брат
Федор сейчас же кинулся к больному, чтобы дать ему лекарства,
а потом и растирал, когда с ним сделались корчи. Не помню, или
лучше сказать не знаю, чем кончился этот припадок больного, по­
тому что в тот же день я отправился в Петербург, чтобы снова то­
миться ожиданием о назначении своем на должность.
Наконец, 31 июля я получил печатный приказ главноуправ­
ляющего, принесенный мне курьером из штаба, за что последний
и получил приличную мзду.
Вот что прочел я в этом приказе от 30 июля 1848 года за
№ 138:
«Назначаются губернские секретари:
160

Авилов — в Департамент Рассмотрения проектов и смет Глав­
ного Управления.
Достоевский, Шуберский, Дворжицкий и коллежский регист­
ратор Васильев — все четверо в распоряжение Главного Управле­
ния Путей Сообщения и Публичных Зданий, с прикомандирова­
нием к Департаменту Проектов и Смет, впредь до нового образо­
вания Губернских Строительных и Дорожных Комиссий.
Дмитриевский и Карпов — в чертежную Правления I Округа
Путей Сообщения.
Бетюцкий и Пешков — в чертежную Правления IV Округа Пу­
тей Сообщения.
Повиц-Эпинг — в Лифляндскую губернскую Строительную Ко­
миссию.
Маккероддю-Мень — в Нижегородскую Строит. Комиссию и
Лаврентьев—в Саратовскую Строительную Комиссию».
Вскоре по получении этого приказа мы были приведены к при­
сяге в церкви строительного училища, а вслед затем мы все две­
надцать были представлены директором строит, училища генера­
лом Федором Карловичем Притвицем главноуправляющему пу­
тями сообщения, графу Клейнмихелю. Представление это прошло
очень заурядно. Граф, разговаривая о чем-то с другими представ­
лявшимися, не удостоил нас большим вниманием, кроме молчали­
вого поклона, которым мы и удовольствовались.
С этого мгновения порваны были, лично для меня, все отноше­
ния мои к строительному училищу, и я вступил на действитель­
ную государственную службу.

П

Заказ № 108

Квартира

пя т а я

ЖИЗНЬ И СЛУЖБА В ПЕТЕРБУРГЕ
ПРИ ДЕПАРТАМЕНТЕ ПРОЕКТОВ И СМЕТ
ДО НАЗНАЧЕНИЯ ГОРОДОВЫМ АРХИТЕКТОРОМ
В г. ЕЛИСАВЕТГРАД С АВГУСТА 1848 ГОДА
ПО ОКТЯБРЬ 1849 ГОДА
Прежде чем приступлю к описанию обстановки своей жизни
в Петербурге по выходе из училища, скажу несколько слов о своем
товарище Авилове.
Руф Иванович Авилов, как видно из предыдущего, был моим
товарищем по училищу с самого начала и до дня выпуска. Он
был родом донской казак, и хотя и был выпущен из училища
с чином губернского секретаря, но сейчас же был переименован
в соответствующий военный чин сотника. Сказав, что он был ро­
дом донской казак, я должен здесь отметить те мнения и, так
сказать, те направления, которые существовали тогда между каза­
ками: на вопрос, русский ли он? — он постоянно отвечал: «Нет, я
не русский, а донской казак». Этот сепаратизм, по крайней мере
тогда, был развит между казаками очень сильно. Русскими они
как бы пренебрегали, называя их « С и п а » 125. Вспоминая теперь,
почти через 50 лет, об этой личности, я не могу понять, как я
мог так близко сойтись с таким человеком, как Р. И. Авилов. Он
был очень хитрый, очень искательный, себялюбивый человек,
и притом эгоист до конца ногтей. Вероятно, лишь совместное
сидение на классной скамье и шестилетнее сотрудничество в уче­
нических успехах сблизили нас. А затем совместная жизнь на
квартире скрепила это сближение; хотя откровенно говоря, друзь­
ями мы никогда не были, и с многими из своих товарищей я был
более близок и откровенен, чем с Авиловым. Вот все, что могу
сказать о нем теперь, о Руфе Ивановиче Авилове.
Жизнь наша первое время была очень скучная. Хотя мы оба
с 30 июля и были прикомандированы к департаменту проектов
и смет, но весь август и почти весь сентябрь мы не являлись
в департамент, потому что ждали объявления, когда нужно будет
нам явиться. Дипломы или аттестаты из училища об окончании
162

курса наук мы получили в конце августа (подписано 20 августа).
Шлянье по улицам наскучило, к тому же наступила осень, и осень
довольно ненастная, так что я большею частью сидел дома и чемнибудь занимался. Из присланных мне денег на обмундировку я
сэкономил и на приобретение мебели: купил себе кровать с при­
надлежностями, очень удобный письменный стол, кресло к столу
и несколько стульев, равно и комод, а потому моя комната была
очень хорошо обставлена. Брат Николя жил все время у брата
Михаила Михайловича, но часто гостил и у нас. Его поступление
в училище несколько замедлилось, потому что первоначально
шла долгая переписка с тульским губернатором о зачислении
Николи на мое место на счет сумм Тульской губернии. Но ответ
губернатора был неблагоприятный, а потому нужно было изы­
скать другую ваканцию. Вся эта проволочка очень озабочивала
меня, а также и москвичей, которые в каждом письме ко мне го­
ворили и рассуждали об этом общем больном для нас месте.
Наконец, только в конце октября ваканция была выискана и Николю потребовали в училище. Конечно, он выдержал успешно
экзамен и был к началу ноября месяца совсем и окончательно
определен в число воспитанников строительного училища, теперь,
право, не припомню, на какую ваканцию. Это поступление его
в училище сняло с меня как камень с шеи, потому что все-таки
на мне лежала нравственная ответственность перед москвичами,
так как я возбудил мысль об определении его в наше заведение.
Наконец, дождались и мы с Авиловым, что нас потребовали
в департамент и мы поступили на действительную службу, в ко­
торой, впрочем, считались уже с 30 июля. Это случилось уже
в конце сентября месяца. В день нашей явки мы представились
вице-директору департамента генерал-майору Кролю, который был
порядочным-таки солдафоном; он, кажется, был переименован
в инженеры из строительного отряда, и должность его по депар­
таменту была хозяйственно-распорядительною. При этом пред­
ставлении (нас представлялось всего пять человек) Кроль ника­
кого приветствия нам не сказал, только объявил, в какое отделе­
ние кто назначен. Я назначен был во 2-е отделение департамента,
где рассматривались проекты, а Авилов — в 1-е отделение, где
рассматривались и проверялись сметы. Следовательно, тут мы
были разделены и занимались в двух совершенно различных
местах. Затем Кроль представил нас директору департамен­
та инженер-генералу Морицу Андреевичу Дестрему. Этот чело­
век был совершенно другого склада, нежели его помощник. Он
очень приветливо нас принял и даже всем подал руку, что в то
время не все делывали. Но этим и кончилось, впрочем, наше
с ним сношение. Он никогда не бывал по отделениям, а сидел
только в общем присутствии, куда мы не допускались без осо­
бой нужды.
Занятия наши состояли в следующем. Все проекты казенных
и общественных построек из губернских строительных комиссий
11*

163

присылались в департамент. Департамент раздавал эти проекты
служащим в нем техникам для предварительного рассмотрения.
Техники эти, т. е. мы, должны были рассмотреть данный нам
проект, сделать свои замечания на недостатки его и ежели нужно,
то и эскиз всех предназначаемых перемен. С этими соображе­
ниями мы отправлялись к начальнику отделения и по рассмотре­
нии им и утверждении наших эскизов, мы должны были составить
вновь проект, отдать его в переплетную для наклейки на колен­
кор и затем, окончательно отделав, представить начальнику от­
деления, который уже и вносил эти переделанные проекты на ут­
верждение общего присутствия. Потом проекты эти, уже в утвер­
жденном виде, передавались в 1-е отделение, где по ним переде­
лывались представляемые сметы. Но все эти процедуры делались
очень медленно. Я помню, что за всю годовую службу в департа­
менте мне удалось таким образом обработать не более 5—6 про­
ектов. И это еще хорошо; другие сделали еще менее. Не помню
теперь, где находился дом, занимаемый департаментом. Знаю
только, что департамент был не очень далеко от нашей квартиры,
кажется где-то в Коломенской части, вблизи Фонтанки, и что я
постоянно туда и обратно ходил пешком, не прибегая к извозчи­
кам. В первую же получку жалованья нам причиталось получить
за два месяца, т. е. за август и сентябрь месяцы, всего слишком
70 рублей серебром. Но, увы, мы получили только за один месяц,
потому что августовское жалованье с нас было удержано за по­
лученный чин. Кстати о жаловании. Тогда жалованье выдавалось
не 20-го числа, как нынче, но всегда 1-го числа за истекший
месяц. В департаменте практиковался обычай, что казначей вы­
давал жалованье и за месяц вперед, за двумя поручителями и с
разрешения директора. Вот я, обдумав этот благодетельный обы­
чай и получив 1-го ноября жалованье за истекший октябрь месяц,
подал прошение о выдаче мне вперед жалованья за декабрь
месяц, представив за себя двух поручителей. Ходатайство мое
было уважено и я получил жалованье и за декабрь месяц. Таким
образом, у меня за сделанными расходами образовался остаток
рублей в 50 серебром, и я на эти деньги вознамерился ехать
в отпуск в Москву для свидания с родными после семилетней
разлуки. И это ходатайство мое было уважено и я с половины
ноября месяца был уволен в отпуск на 28 дней. Сборы мои были
недолгие. Заручившись согласием на отпуск, я взял билет в маль­
посте на поездку в Москву, в таком же открытом месте, в како­
вом семь лет тому назад приехал с братом Михаилом в Петер­
бург, так что в день получения отпуска я был готов к отъезду.
Побывав у братьев и простившись с ними, я к вечеру отправился
в почтамт, откуда и отправлялись мальпосты. Туда же приехали
меня проводить мой сожитель Р. И. Авилов и брат Михаил Ми­
хайлович; причем последний дал мне, прощаясь, памятную записку,
она у меня сохранилась и доныне и я привожу ее здесь в точной
копии; вот она:
164

1) Попросить у Петра Андреевича, если есть какая-нибудь
возможность, прислать мне н е м е д л е н н о сто рублей сер., так
как для меня наступает один из труднейших месяцев.
2) Написать мне с одною из первых почт по приезде: а) о на­
шем деле: скоро ли оно может быть окончено и когда (приблизи­
тельно) можно ожидать получения денег, вырученных от продажи
имения 126.
в)
Убедительнейше просить Петра Андреевича постараться
окончить поскорее это дело, так как от проволочки его страждут
наши интересы.
c) Если можно, то с этим же письмом выслать ко мне 100 руб.,
о которых я прошу в начале.
d) Будут ли нынешний год какие-нибудь доходы с имения
и на какую сумму я могу рассчитывать?
О всем этом я братски прошу брата Андрюшу похлопотать
и уведомить меня, в полной надежде, что он не оставит моей
просьбы без внимания. Прошу его еще передать Петру Андрее­
вичу, а равно как и милым сестрам поклон и братское привет­
ствие, а тетушке передать, что я ее люблю и уважаю с тем же
глубоким чувством, как любил и уважал еще при жизни покойной
маменьки».
Все изложенное в этой памятной записке, конечно, было ис­
полнено, но результаты были неблагоприятны для брата, во-пер­
вых, потому, что имение было обременено долгами, а во-вторых,
что окончательная продажа имения не могла совершиться в то
время, так как в числе наследников двое, т. е. брат Николя и се­
стра Сашенька, были еще несовершеннолетние. И действительно,
продажа нашего имения и наш окончательный раздел мог со­
стояться только в октябре месяце 1852 года, о чем я и сообщу
в своем месте.
Путешествие мое в мальпосте сопровождалось такою же об­
становкою, как и семь лет назад, только настроение мое было
более покойным и радостным, ввиду скорого свидания с дорогими
московскими родными. На 3-й день я ввалился в Московский
почтамт и оттуда сейчас же направился к сестре Варваре Ми­
хайловне и ее мужу Петру Андреевичу. Я свалился к ним как
снег на голову и тем радостнее было наше свидание. Конечно,
в тот же день я с сестрою отправился к Ивановым. Сестру Ве­
рочку я застал в последних днях или, лучше сказать, минутах
беременности; а в личности Александра Павловича я нашел очень
доброго, веселого и симпатичного человека. Я с ним сошелся
с первого же дня свидания, и он мне очень полюбился, каковые
чувства я и сохранил к нему до конца его жизни. Но ввиду
такого положения Верочки я у них в первые дни бывал редко
и то на несколько минут. На другой день я отправился к Кама­
ниным, которых сестра Варенька успела уже предуведомить
о моем приезде. Тетушка меня встретила с распростертыми объя­
тиями, а дядя был очень внимателен и любезен со мною. В этих
165

трех домах, более мне родственных, я и вращался ежедневно.
Визиты же к остальным родным и знакомым я отложил в долгий
ящик.
47—48 лет назад Москва резко отличалась от Петербурга
и немудрено: тогда еще не было такого единения между двумя
столицами, как теперь. Теперь стоит только человеку, стоящему
в Петербурге у телефона, чихнуть, как в ту же минуту он может
от своего московского собеседника получить через телефон обыч­
ное приветствие: «будьте здоровы». Нет, тогда почта приходила
из Петербурга в Москву на 3-й день и разносилась по домам
на 4-й. В газетах же писали и сообщали о новостях очень сдер­
жанно; а потому понятно, что в Москве часто ходили такие несо­
образные сплетни про Петербург, что только плюнешь да пере­
крестишься. Но сколько бы ни были курьезны и несообразны эти
сплетни, но такой, какую услышал я, думаю, не мог бы без осо­
бых колик от смеха перенести ни один человек. Помню, что во
второй или третий приезд к Куманиным бабушка Ольга Яков­
левна очень таинственно отводит меня в уединенное место и с
такою же таинственностью, как будто бы про великий секрет,
допрашивает:
— Правда ли, Андрей Михайлович, что ваш Клейнмихель
(бабушка уже знала, что он мой главный начальник) дал пуб­
лично пощечину петербургскому митрополиту? ..
Конечно, я гомерически расхохотался, и при всем своем на­
ружном уважении к бабушке Ольге Яковлевне долго не мог пре­
кратить этот смех. Но перестав смеяться, я уверил ее, что ничего
подобного в Петербурге не случалось, да и не могло случиться;
вскоре после этого я убедился через расспросы, что в Москве
между простым людом, и в Замоскворечье, в купеческих домах,
действительно упорно циркулировала подобная ни с чем несооб­
разная молва. Теперь же, описывая этот курьезный случай, не­
вольно приходит на мысль, что тогда и у простого люда было
очень невыгодное мнение о Клейнмихеле и убеждение в том, что
для Клейнмихеля всякая сделанная им пакость пройдет бесследно,
и что от него ничего нельзя и ждать другого, кроме пакости 127.
Время, проведенное мною в Москве, было самое веселое время,
потому что оно совпало с тремя именинными днями в кругу
моих родных. Во-первых, 23 ноября был день именин дяди Алек­
сандра Алексеевича Куманина. У него был очень многолюдный
обед. Конечно, обедали только одни родные, коих было немало.
В этот день я со многими увиделся впервые со времени своего
отъезда из Москвы семь лет назад. И все ко мне относились
очень внимательно и все просили к себе.
На другой день 24 ноября были именины Катеньки, т. е. Ка­
терины Федоровны Ставровской; я был у них и провел время
тоже очень приятно, хотя у них особого празднества и не было.
Дмитрий Иванович был немного скупенек, это все московские
родственники знали. Но, впрочем, скромное празднование было,
166

может быть, и оттого, что у Катерины Федоровны только месяц
назад (13 октября 1848 г.) родился второй сын Максимилиан.
Наконец, 4 декабря были именины сестры Варвары Михайловны,
и у Карелиных был многолюдный вечер, много было и мужчин,
и дам. Играли на двух столах в преферанс. При этом, помню,
со мною случился маленький инцидент. Конечно, я не играл
в карты, но часто подходил к играющим. И вот, подойдя к од­
ному столику, где играл Тимофей Иванович Неофитов, я был
свидетелем, что у него упала с рук карта, и он, показывая на нее,
сказал мне: «Андрей Михайлович, поднимите карточку». Конечно,
я мог, вовсе не роняя своего достоинства, поднять карту для
такого пожилого человека, каким был тогда Неофитов, но...
но мне было тогда только 23 года, и это показалось мне очень
обидным, а потому я и закричал проходившему мимо лакею:
«Человек, подними карту»,— а сам отошел от стола и более не
подходил к нему. Когда на другой день я рассказал про это те­
тушке, то она, совершенно одобрив мой поступок, сказала, что я
тактично поступил. Во время же моего отпуска были и мои име­
нины. Сестра Варенька подарила мне полдюжины серебряных
чайных ложек, кругленьких, в русском вкусе. Из них у меня в на­
стоящее время не осталось ни одной; частью пропали, а частью
перешли внукам, когда они начинали сами владеть ложками.
Раз как-то помню еще в начале моего пребывания в Москве,
приезжает утром к Карелиным Александр Павлович Иванов; все
лицо его было радостное и, видимо, пылало счастием. Конечно,
хозяева сейчас же догадались о причине праздничного настрое­
ния Александра Павловича и наперерыв засыпали его вопросами:
«Ну что у вас нового? Не поздравить ли вас? .. Не с сыном ли
поздравить вас...»?
— С сыном, с сыном, с сыном,— отвечал он,— сын, турецкий
сын... М ария...
— Как Мария? Значит, опять дочь?
— Т. е. совсем хотел быть сын, да бабушка акушерка в чемто ошиблась, ну и родилась дочка, зато прехорошенькая и Ве­
рочка, слава Богу, ничего, здорова...
Этот турецкий сын, дочь Мария, ныне Мария Александровна
Иванова, проживающая в Москве. Она очень хорошая пианистка,
окончившая курс в консерватории и содержавшая себя уроками
музыки, которых у нее достаточно 128.
Очень быстро прошел для меня 28-дневный отпуск, и я снова
расстался со всеми московскими родными. В тех же мальпостах
я воротился в Петербург, и жизнь петербургская вскоре вошла
в свою колею. Ежедневное хождение в департамент и домашняя
жизнь настали те же, что и прежде. При таковых обстоятель­
ствах настал 1849 год, очень для меня памятный по своим по­
следствиям.
Время от Рождества до Пасхи прошло незаметно, очень бы­
стро. Пасха в 1849 году была ранняя (5 апреля), а вскоре после
167

Пасхи, как часто бывает в Петербурге, наступило в конце апреля
лето, почти летняя погода, так что все покинули шубы и теплые
пальто и облеклись в летние.
22 апреля 1849 года, в пятницу вечером, часов в 6, я вышел
из дому и отправился на Литейную, чтобы побывать у своего
товарища архитектора Григория Ивановича Карпова, к которому
я нередко хаживал. С ним жила его молоденькая сестра, и с нею
очень приятно было проводить время. День был очень жаркий.
Проходя по Загородному проспекту, я совершенно неожи­
данно встретился с братом Федором Михайловичем, близ церкви
Введения (полковой Семеновского полка). Встреча эта и кратко­
временный разговор с братом глубоко врезались в мою память.
Мы поздоровались и простояли вместе минут пять. После встреч­
ных приветствий брат сказал:
— Скверно, брат, очень скверно! Чувствую, что болезнь под­
тачивает меня129. Нужно бы отдохнуть, полечиться, куда-нибудь
поехать на лето... а средств нет!.. Что ты не заходишь? Заходи
как-нибудь.
— Да ведь послезавтра воскресенье, увидимся у брата...
— А ты будешь у брата?
— Непременно.
— Ну так до свидания!
Но в воскресенье нам обоим уже не удалось быть у брата Ми­
хаила Михайловича.
У Карповых я просидел целый вечер и очень приятно провел
время. Обратный путь с Литейной, по наступившим уже петер­
бургским белым ночам, я прошел пешком в очень приятном на­
строении духа. Воротился я домой часов в 12 ночи, довольно долго
читал, лежа в постели, и когда погасил свечу, то сквозь щели внут­
ренних ставен (квартира была в первом этаже) прорывался уже
свет от утренней зари. Я заснул в самом спокойном настроении
духа, никак не предполагая столь тревожного и ужасного про­
буждения! Спать мне пришлось недолго. Часу в 4-м утра я сквозь
сон услышал:
— Андрей Михайлович, Андрей Михайлович, вставайте!
Очнувшись от сна и накинув халат, я вышел в среднюю об­
щую комнату (гостиную), где ставни не были закрыты и где
было уже совершенно светло. Взору моему представилось целое
общество: жандармский штаб-офицер, жандармский поручик, ча­
стный пристав, жандарм и несколько полицейских, находящихся
в соседней комнате (столовой). А позади всех их виднелась тре­
пещущая и не совсем еще одетая Анна Ивановна и мой товарищ
Авилов.
Жандармский штаб-офицер начал:
— Вы господин Достоевский?
— Я.
— Андрей Михайлович?
— Да.
168

— Архитектор?
— Да.
— По высочайшему повелению вы арестуетесь, — и при этом
почти всовывал мне для прочтения бумагу об арестовании меня!
Но мне было не до доказательств правильности моего ареста...
Я был просто ошеломлен.
И в самом деле, не зная, почему, для чего и ничего не подо­
зревая, спросонков и при такой обстановке — услышать подобные
слова — было ужасно. Со мной сделалось какое-то нервное потря­
сение.
Начали меня собирать в путь, т. е. разбирать все мои вещи
и бумаги и все увязывать в узел; при этом происходило все то
же, что и при арестовании моего брата Федора Михайловича, так
хоршо им самим описанного в 1860 г. в альбоме г-жи Милюко­
вой *. Отмечу некоторые особенности.
По окончании связывания всех бумаг и книг и после обыска
всех столов, комодов и прочих хранилищ оказался препорядочный узел. Жандарм, так же, как и при арестовании брата, полез
на печку, но не оборвался и не упал, а достал с печи большую
связку, хорошо упакованную в газетную бумагу, и с торжеством
отдал ее своему начальству.
— Что у вас в этом свертке?
— Спички, — с трепетом отвечал я.
Распаковали связку и действительно убедились, что в ней
было большое количество спичек. Дело в том, что в начале
1849 года разнесся слух, что с июня месяца будет запрещена
продажа спичек в том виде, как она совершалась; но что они
будут продаваться под бандеролью в железных коробках и будут
очень дороги. Многие по этому случаю делали большие запасы
их — в том числе и я. Упоминаю об этом для того, чтобы пока­
зать, до какой степени я был нервно расстроен. Когда отыскали
тюк, то мне показалось, что это-то и есть то преступление, за ко­
торое меня арестуют! Хотя это покажется и смешным, но чего не
может прийти в голову в таком расстроенном и, можно сказать,
болезненном состоянии?!
— Ну, это мы можем и не брать, — решил авторитетно жан­
дармский полковник.
Товарищ мой Авилов, видя мое расстройство, выдумал обод­
рить меня словами: «Ну, что ты беспокоишься! Ты ни в чем не
виноват, подержат, да и выпустят».
— Ну, не с к а ж и т е , это иногда бывает не так легко.
Мне врезалось в память это как-то не по-русски построенное
выражение.
Между тем, подали чай, и полковник нисколько не стесняясь,
взял стакан чаю и уселся в нашей гостиной, у отворенного окна.
* Русская Старина. T. XXX. С. 705 13°.
169

Несколько времени спустя он внезапно проговорил: «А вот и ка­
питан Львов полетел до облаков». Это он сказал, увидевши про­
ехавшую мимо окон карету. После я понял, что это было сказано
по поводу ареста полковника Львова, который жил тогда в рай­
оне Измайловского полка и которого уже провезли. Этого капи­
тана Львова, как после я слышал, тоже взяли по ошибке, вместо
однофамильца (тоже гвардейского офицера); но он был счастли­
вее меня, и ошибочность его ареста обнаружилась очень скоро,
чуть ли не на другой или третий день. Рассказывали, что покой­
ный император Николай Павлович при первом разводе, как ис­
тинный рыцарь, лично извинялся перед Львовым, обласкал его
и дал небольшую пенсию его старушке-матери. Не знаю, на­
сколько справедливы эти сведения, по крайней мере, в то время
об этом передавали как о верном факте131.
Сборы приходили к концу и полковник объявил Авилову, что
хотя он не уполномочен делать обыск в его квартире, но так как
на самом деле квартира наша оказалась общею, то он считает
необходимым как комнату, ему принадлежащую, так и стоящую
в ней письменную конторку опечатать, оставив в его распоряже­
нии только общие комнаты, в которых никаких вместилищ,
кроме стульев, дивана и обеденных столов (тщательно осмотрен­
ных) не было. Конечно, против этого Авилов протестовать не мог,
но при этом не пропустил случая, чтобы не сошкольничать:
— Я ничего не могу возразить против опечатания моей ком­
наты и конторки, но позвольте, господин полковник, просить вас
об одолжении.
— Что прикажете, господин сотник?
— Позвольте мне внести в эту комнату прежде, нежели она
будет опечатана, мое носильное платье.
— Для чего же это?
— Да я подам рапорт в департамент, в котором служу, об
опечатании моего платья и получу возможность не ходить на
службу и устрою себе маленькие каникулы.
— Это можно, препятствовать этому не могу.
Так Авилов и сделал и провел все время моего заключения
в добровольном домашнем аресте.
Хотя я и получал порядочное по тогдашнему времени содер­
жание, но к концу месяца (жалование выдавалось не 20-го, а 1-го
числа) у меня оставалось только несколько мелких монет, у Ави­
лова тоже,— которые он и передал мне. Таким образом у меня
образовался капитал до двух рублей.
При отъезде из дома я хотел было надеть легкое летнее пальто,
так как день обещал с утра быть ясным и жарким.
— Я советовал бы вам надеть что-нибудь потеплее,— сказал
полковник.
Я послушался и надел теплую шинель с меховым воротником.
Впоследствии, сидя в сыром и холодном каземате, я не раз мыс­
170

ленно благодарил полковника за данный мне совет, тем более,
что вскоре и погода изменилась к худшему.
Вышли во двор. Здесь стояла кучка жильцов из всего дома.
«Преступника ведут»...— шептали некоторые; женщины же
вздыхали и крестились.
Меня посадили в карету, куда поместились также полковник,
полицейский чиновник и жандарм. Разместились так: я и полков­
ник в заднем месте, а двое остальных в двух передних местах.
Захлопнули дверцы, опустили шторы в карете и затем тронулись.
Жандармский же поручик с нами не поехал, а остался опечаты­
вать конторку и комнату Авилова.
— Куда меня везут? — решился спросить я.
— Это вы узнаете после.
После получасовой езды карета остановилась и меня выса­
дили. Осмотревшись, я узнал, что мы на Фонтанке, вблизи Лет­
него сада. Это было III Отделение собственной его имп. величе­
ства канцелярии. Узел с моими вещами унесли куда-то налево
в дверь нижнего этажа, и я не видал его более вплоть до своего
освобождения. В сенях я увидел несколько любопытных сцен. Яв­
лялись в парадную дверь несколько солидных особ в темно-ко­
ричневых штатских шинелях, которые, распахивая шинель и сни­
мая с шеи черные шейные галстуки, закрывавшие их шитые
золотом по красному сукну мундирные воротники (форма тогдаш­
ней полиции),— оказывались полицейскими чиновниками. Это
были чины тайной полиции.
Затем, оставив свою шинель в передней, я был поведен на
верхний этаж и очутился в большой зале, которую впоследствии
брат Федор Михайлович называл «Белою залою» 132.
К немалому своему удивлению, я нашел в этом зале человек
20 публики, которые, видимо, тоже были только что привезены
сюда и которые шумно разговаривали, как хорошо знакомые
между собою люди.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день,— слышалось от всякой
вновь прибывающей в залу личности, при свидании с осталь­
ными.— Действительно, был Юрьев день (23 апреля).
Число вновь прибывающих с каждою минутою более и более
увеличивалось, и все видимо были хорошо знакомы друг с дру­
гом. Один я стоял, как в воду опущенный, никем не знаемый
и никого не знающий. Говор и шум в зале увеличивались; кто
требовал чаю, кто просил кофе и т. п. .. .Вдруг, вижу, ко мне под­
бегает брат Федор Михайлович.
— Брат, ты зачем здесь?
Но только и успел он это сказать. К нам подошли 2 жандарма,
один увел меня, другой брата в разные помещения.
Это было мое последнее с ним свидание и последние слова,
мною от него слышанные, на долгие и долгие годы. Мы свиделись
после этого только в декабре месяце 1864 года, т. е. более чем
через 15 лет!
171

Тут я должен сделать маленький перерыв моего рассказа об
истории дальнейшего своего арестования и сообщить одно побоч­
ное обстоятельство.
2 августа 1883 года я получил письмо от Ореста Федоровича
Миллера, писавшего тогда биографию Ф. М. Достоевского, по­
сланное им 29 июля. Вот письмо это:
Многоуважаемый Андрей Михайлович!
В одном из писем Федора Михайловича прочел я следующее:
«Я умолял третьего моего брата, которого арестовали по ошибке,
не объяснять ошибки арестовавшим, как можно долее, и послать
денег брату Михаилу Михайловичу, полагая, что у него нет» 133.
Не найдете ли возможным с Вашей стороны выяснить этот
факт?
Моя часть биографии дописывается, первая же глава — куда
вошли Ваши воспоминания, уже напечатана.
С истинным почтением преданный Вам Ор. Ми л л е р .
Павловск (Спб. губ.), Лебединая улица, дача Пистолькорса.
Получив это письмо, я почти так же подробно, как и здесь,
описал Оресту Федоровичу историю своего ошибочного ареста 134
и, дойдя в описании до последнего своего свидания с братом
Федором Михайловичем в Белой зале III Отделения, присовоку­
пил следующее: «Я глубоко уважаю покойного брата Федора
Михайловича, знал его всегда за самого правдивого человека, чту
его память и благоговею перед ней... но несмотря на это, я прав­
диво должен заявить, что слова его в письме к неизвестному мне
лицу,— не верны. Покойный брат Федор Михайлович не мог не
только умолять меня, как видно из изложенного, не открывать
как можно долее ошибки, но даже не имел времени намекнуть
мне об этой ошибке. О, ежели бы он объявил мне это! Насколько
бы успокоил он этим мое десятидневное заключение в каземате!
В объяснение его этих слов я могу предположить только одно:
может быть, брат писал мне в этом смысле записку в том же III
Отделении и поручил кому-либо передать ее мне, и что записка
эта была перехвачена и до меня не достигла. Что же касается
меня, то я оставался в полном неведении о причине моего ареста
вплоть до первого допроса в следственной комиссии, который
состоялся только вечером 2 мая, т. е. спустя 10 дней после моего
арестования. Эта неизвестность и была особенно для меня тя­
гостна» 135.
Целый день 23 апреля, вплоть до ночи, мы провели в III От­
делении, нас разместили по отдельным залам по 8—10 человек
и обязали не разговаривать друг с другом. Это был очень томи­
тельный день неизвестности. Около полудня приехал князь Орлов
(бывший тогда шеф жандармов). Он в каждой зале говорил
арестованным маленькую речь, сущность которой, насколько при­
помню, была та, что мы не умели пользоваться правами и свобо­
дою, предоставленными всем гражданам, и своими поступками
172

принудили правительство лишить нас этой свободы, и что при
подробном разборе наших преступлений над нами будет произве­
ден суд, а окончательная участь наша будет зависеть от мило­
сердия монарха.
Нам подавали чай, кофе, завтрак, обед и все очень изысканно
сервированное... одним словом, кормили на славу, как гостей
в III Отделении.
Один из соседей моих, постоянно около меня сидевший на ди­
ване и очень симпатичный молодой человек, вынув клочок бу­
мажки из своего кармана, написал на нем карандашем: «Как
ваша фамилия и за что вы арестованы?» Бумажку эту он передал
мне для прочтения.
Я написал на ней: «Фамилия моя Достоевский, а за что аре­
стован— не ведаю». В свою очередь, я сделал ему тот же вопрос
и таким же путем получил ответ, что фамилия его Данилевский
и причина арестования ему тоже неизвестна.
Это оказался Григорий Петрович Данилевский, впоследствии
известный писатель и главный редактор газеты «Правительствен­
ный Вестник»136. С этим Григорием Петровичем Данилевским я
впоследствии встретился в 60-х годах в Екатеринославе. Он
у меня бывал несколько раз и имел случай оказать мне малень­
кую услугу, о чем сообщу в своем месте.
Медленно тянулся этот томительный день, и наконец вечером,
уже в сумерки, стали долетать до нас отрывочные разговоры
между проходившими беспрестанно жандармами:
— Что, наведен?
— Нет еще, наводят.
Это говорилось о мосте, по которому должно было препрово­
дить нас в крепость и который по весеннему времени не был еще
наведен; но для меня слова эти были тогда непонятны.
Когда уже совершенно стемнело, следовательно, часов уже
в 11, нас начали поодиночке выкликать, и раз вызванный более
уже к нам не возвращался. Наконец, очередь дошла и до меня;
меня вызвали и повели внутренними ходами в нижний этаж,—
оказалось, что в кабинет Л. В. Дубельта.
В кабинете этом за большим письменным столом, заваленным
кипами бумаг, сидел седенький и худенький генерал в голубом
сюртуке и белых генеральских эполетах. Это и был Л. В. Ду­
бельт 137. Поглядев на меня пристально, он спросил, как мне по­
казалось, довольно сурово:
— Достоевский?..
— Точно так,— ответил я.
— Извольте отправляться с господином поручиком.— Он ска­
зал и фамилию, но, конечно, я ее не помню, а, может быть, и не
разобрал тогда.
Я вышел с жандармским поручиком в переднюю, через кото­
рую проходил утром., Мне надели мою шинель и вывели не на
улицу, а во двор, где дожидалась меня такая же, как утром,
173

четырехместная карета. Меня посадили в эту карету, в которую
сел рядом со мною и жандармский поручик, а напротив уселся
жандармский унтер-офицер, закрыли дверцы кареты, опустили
шторы и карета двинулась.
На этот раз езда наша была гораздо продолжительнее. Стран­
ное дело, мне вовсе не приходило тогда в голову самого простого...
т. е., что меня везут в крепость. Вероятно, вследствие моего нерв­
ного расстройства, мне все казалось, что меня вывезут за город,
за заставу и там пересадят на перекладную и прямо препроводят
в Сибирь.
Наконец, после различных проездов под какими-то сводами
(через несколько ворот в крепости) — карета остановилась, и
меня заставили из нее выйти и ввели в небольшую комнату ко­
мендантского флигеля, где со списком в руках принимал нас
старый генерал. Это был комендант крепости генерал от инфан­
терии Набоков.
— Достоевский?
— Так точно, ваше высокопревосходительство,— отвечал при­
везший меня жандармский поручик.
— Отведите его в первый номер.
И вот опять повели меня на этот раз через какой-то открытый
двор; вошедши в какой-то темный не то коридор, не то сени, мы
остановились перед одной дверью, которая со скрипом открылась
перед нами, меня впустили в какую-то комнату, дверь мгновенно
за мною затворилась, с шумом задвинули железные задвижки
и заперли дверь двумя висячими замками.
Я очутился один...
Ощущения, испытанные во весь день, с раннего утра, тревож­
ное состояние в продолжение целого дня, таинственность пере­
возки, темнота ночи, скрип двери и стук запираемых замков —
все это вместе взятое окончательно расстроило мои нервы! Я
все еще не мог сообразить в первое время, где я? .. и куда меня
ввергнули?..
Комнату едва-едва освещала простая плошка, какие в старину
употреблялись при уличных иллюминациях, поставленная на уступ
оконной амбразуры. От нее чадило страшно, так, что ело глаза.
Я хотел было затушить ее, но мне постучали в маленькое око­
шечко, устроенное в двери, и сказали, чтобы я не делал этого.
Из этого я заключил, что за действиями моими ежеминутно на­
блюдают.
Осмотревшись немного, я заметил, что по середине стоит
койка с простым тюфяком и подушкою, а в отдаленном углу не­
обходимая мебель, т. е. судно, и более ничего.
Расстроенный, измученный всеми происшествиями дня, я не
раздеваясь кинулся на койку и мгновенно уснул как убитый.
В последующие ночи мне уже не приходилось так спокойно спать.
Проснувшись на другой день, я долгое время не мог сообра­
зить, где я. Наконец, припомнил все и покорился своей участи.
174

Благовест церковного колокола в очень близком расстоянии,
сперва к утрени, а затем и к ранней обедне; почти ежеминутный
бой башенных часов с музыкальным наигрыванием, через каждые
четверть часа — заставили меня догадаться, что я нахожусь в Пе­
тропавловской крепости, в одном из ее казематов. Встав с койки,
я начал подробно осматривать свой каземат под № 1. Оказалось,
что это довольно большая и слишком высокая комната, покрытая
сводом. Все стены были сырые, и чувствовался холод, проникав­
ший до самых костей. Я все время не снимал теплой своей шинели,
в которой и спал. На стенах ясно обозначались различные све­
жие царапины. Вероятно, незадолго перед ожиданием новых
жильцов, соскабливали различные надписи, сделанные прежними
жильцами. Окно было одно; но просвет его начинался так высоко
от полу, что, встав на амбразурный уступ (аршина полтора от
полу), нельзя было достать до подоконника, а следовательно,
ничего нельзя было и видеть. Полы вероятно были когда-то кир­
пичные, но от времени все выбились 138.
Было воскресенье. Часу в 9 утра со стуком отворились двери
и вошел комендант крепости генерал Набоков со свитою плацадъютантов и других офицеров. Осмотрев помещение, он прогово­
рил:
— Да, здесь нехорошо, очень нехорошо, надо торопиться...
надо сильно торопиться!
После мне объяснили, что слова «надо торопиться»относились
к тому, что надо скорее отделывать новые временные казематы.
Я, не упуская первого случая, обратился к генералу и просил
объяснить мне, за что я арестован. Набоков нахмурился и очень
мрачно проговорил: «Это вы должны сами лучше меня знать!
Но, впрочем, при первом допросе вам это объявится».
И вот потекла моя жизнь изо дня в день в ничегонеделании.
Ни книг, ни бумаги, ничего не было!.. Оставалось только меч­
тать и обдумывать, что может случиться вперед. Единственное
занятие, которое я выдумал для себя, состояло в том, что вставши
с койки, я начинал ходить, считая вслух свои шаги, и насчитав их
1.000, садился на койку отдыхать. Потом начинал снова то же
занятие. Этим я немного отгонял от головы мрачные мысли.
В первый же день моего заключения мне объявил плац-майор,
что я могу иметь за свои деньги два раза в день чай.
— А курить здесь можно? — спросил я.
— Сколько угодно.
Узнав это, я попросил плац-майора распорядиться покупкою
мне табаку, сигар и спичек, а равно и чубук с 2, 3 трубками,—
(папирос тогда в продаже не имелось), на что и вручил ему
имевшийся у меня весь свой капитал до 2 рублей.
— На все? — спросил он.
— На все,— отвечал я, алчно помышляя о первой трубке.
И вот через несколько времени мне принесли курево, со всеми
принадлежностями... но, ужас, табак был в 30 коп. фунт, а си­
175

тары по 7У2 коп. десяток. Когда я заявил, что нельзя ли пере­
менить купленный товар на лучший, то старый служитель, испол­
нявший эту порученность, внушительно проговорил:
— Ничего, господин, привыкнете и к этому, зато на дольше
хватит... Ведь неизвестно, как долго вы здесь пробудете!
Я подумал, согласился с его доводами и оставил купленное.
Таким образом я был обеспечен большим запасом худого курева,
но зато лишился возможности, хотя изредка, выпить стакан го­
рячего чаю.
Двери моего каземата отпирались ежедневно по пяти раз,
всегда в одно и то же время: 1) утром, часов в 7 или 8, когда
приносили мне умываться и убирали комнату, т. е. выносили из
судна; 2) часов в 10—11, при обходе начальства. Комендант
почти ежедневно посещал казематы сам; 3) в 12 часов дня,
когда приносили обедать; 4) в 7 часов вечера, когда приносили
ужин, и 5) когда стемнеет, чтобы поставить плошку.
Обед состоял всегда из двух блюд: щи или суп в виде по­
хлебки с нарезанными мелко кусочками говядины, и каша, греч­
невая или пшенная, причем хлеба приносили вдоволь. Ужин же
состоял из одного горячего. Для питья постоянно ставилась оло­
вянная кружка с квасом или водою, по желанию. Как видно, пища
была незатейливая, но жаловаться было нельзя, потому что она
всегда была сытная и свежая. Ножа и вилки не полагалось, ве­
роятно, опасались самоубийств.
Со второй же ночи я открыл новый сюрприз в своем казе­
мате. Как только стемнело и внесли в каземат зажженную
плошку, так мало-помалу начали появляться крысы огромной ве­
личины. Я всегда чувствовал и чувствую какую-то боязнь и ка­
кое-то отвращение не только к крысам, но даже и к мышам.
И вот, теперь мне приходилось воевать с большими крысами. Их
являлось иногда штук по 10 одновременно, и я, боясь, чтобы они
не забрались ко мне на койку, не спал до рассвета. Я не мог по­
нять, откуда они появляются; вероятно, где-нибудь вблизи был
мучной лабаз. При дневном свете их не было видно. Но, впрочем,
в конце апреля и начале мая светало рано, и я успевал вы­
спаться. Сверх того спал всегда и днем после обеда.
Дни проходили за днями при совершенно одинаковой обста­
новке. Впрочем, пятый день моего ареста прошел для меня не­
сколько разнообразнее. Еще с утра я услышал праздничный цер­
ковный звон. Около полудня начался перезвон, как говорится, «во
вся». Послышалось даже приближающееся пенье певчих и потом
медленно удаляющееся. Долго я думал, что это значит; наконец,
рассчитал, что в этот день (27 апреля) церковный праздник
П р е п о л о в е н и я п о с т а и что в этот день ежегодно совер­
шается крестный ход по стенам крепости. Вспомнилось мне
также, что в этот день в строительном училище храмовый празд­
ник (Симеона сродника господня) и что еще неделю тому назад
176

я мысленно собирался в этот день в церковь училища, в первый
раз по выходе из него как частное лицо, а не как воспитанник
заведения. При воспоминании об этом мне стало грустно, очень
грустно!..
Всякий день я ожидал допроса, обещанного мне комендантом
крепости еще в первый день моего заключения в каземат. Я пред­
полагал, что он совершится, конечно, днем, но дни проходили за
днями и всякий вечер я с тоскою думал: «незавтра ли?»
Так прошло десять дней, т. е. до понедельника 2 мая. Вечером
в этот день я потерял уже надежду, что мне дадут допрос, и ду­
мал, по обычаю, не завтра ли? Принесли и ужин; наконец, стем­
нело и внесли зажженную плошку. Отбыв это последнее посеще­
ние, я начал, ходя, отсчитывать не помню которую тысячу ша­
гов. .. Как вдруг послышался необычный в это время дня шум
отпирающихся замков и отодвигающихся задвижек. У меня за­
билось сердце! Отворяются двери и входит плац-майор:
— Пожалуйте к допросу!..
Я упал на колени и несколько минут горячо помолился Богу!
Выйдя на воздух, я, к изумлению своему, увидел всю землю
покрытою только что выпавшим снегом. На меня пахнул свежий
ветерок... и вдруг я почувствовал, что мне делается дурно, так
что я чуть не упал. Плац-майор и конвойный остановились, я на­
гнулся к земле, взял горсть снегу и потер себе виски и голову.
Мне стало лучше, и мы двинулись далее через двор к комендант­
скому флигелю, с тем чтобы более уже не возвращаться в казе­
мат № 1.
Меня ввели сперва в приемную, небольшую, но ярко освещен­
ную комнату. Там было большое зеркало, я взглянул в него...
и удивился. Во-первых, я нашел, что очень похудел; во-вторых,
я увидел при полном освещении свою сорочку... Она была черна,
как сажа. Ведь почти две недели я не переменял белья, а чад
от ночной плошки довершил остальное. Брезгливо и наскоро
я засунул воротнички сорочки за галстук и застегнул сюртук
доверху.
Через несколько минут меня позвали в залу заседаний след­
ственной комиссии.
Посередине довольно большой и ярко освещенной комнаты
стоял большой продолговатый стол, покрытый сукном. На пред­
седательском месте сидел комендант крепости генерал Набоков.
Первое место по правую от него руку занимал, как после узнал
я, князь Павел Павлович Гагарин, впоследствии председатель
комитета министров, второе — Леонтий Васильевич Дубельт. Пер­
вое место по левую руку председателя занимал князь Василий
Андреевич Долгоруков, а второе — Яков Иванович Ростовцев139.
Конец стола занимала канцелярия, т. е. обер-аудитор, аудитор
и секретарь.
Допрос начал князь Гагарин, обратившись ко мне приблизи­
тельно с следующими словами:
12

Заказ № 108

177

— Господин Достоевский, вы живете в свете не первый год,
а потому должны знать, что лишать человека свободы — нельзя
без достаточной причины. Вы лишены свободы вот уже, кажется,
десять дней, а потому имели время и должны были обдумать
и доискаться причины, за что вы лишены свободы? Вот чистосер­
дечный и правдивый ответ на этот вопрос следственная комиссия
и желала бы получить от вас. При этом предваряю вас, что ко­
миссия делает этот вопрос, так сказать, для очищения совести...
для формы... потому что, собственно говоря, комиссии все уже
давно известно.
— Вы упомянули, ваше превосходительство,— начал я свой
ответ, не зная тогда, что спрашивающий меня был князь, — что
я не первый год живу в свете. В этом первом своем мнении вы
изволили ошибиться. Своею самостоятельною и вполне свободною
жизнью я пользуюсь не года, а только несколько месяцев. До
июля прошлого года я был в закрытом заведении — я учился.
О моих действиях и поступках до июля месяца прошлого года вы
можете справиться у начальства строительного училища, и я уве­
рен, что вы получите самый благоприятный обо мне отзыв, потому
что моя фамилия, как первого по выпуску, помещена на мрамор­
ной доске училища. Получив воспитание на казенный счет, назна­
ченный со школьной скамьи прямо на государственную службу,
с вполне обеспеченным содержанием, я всем обязан правитель­
ству. Еще в первый день моего ареста, еще до каземата, его
сиятельство князь Орлов в словах, обращенных к нам, арестован­
ным, высказал, что мы арестованы вследствие того, что не умели
пользоваться правами и свободою, предоставленными всем гра­
жданам, и своими поступками принудили правительство лишить
нас свободы... Следовательно, и меня в числе прочих подозре­
вают в противузаконных действиях, в действиях противных пра­
вительству, которому я всем обязан! Что я мог сделать в послед­
ние 8—9 месяцев своей жизни столь преступного, что лишен
свободы? Сколько я ни думал об этом в дни моего заключения,
но ни на чем не мог остановиться. Еще в первый день моего пре­
бывания в каземате я обращался с просьбою к его высокопревос­
ходительству господину коменданту о сообщении мне причины, за
что я арестован, — мне было сказано, что я должен знать об этом
сам. Но при этом его высокопревосходительство прибавил, что
мне будет объявлено это при первом допросе меня. Не окажете
ли вы мне милость, не объявите ли теперь причину моего аресто­
вания?
Я проговорил эту тираду горячо, с сознанием своей правоты.
— Все это — слова, и слова хорошие, ежели они правдивы
и вами прочувствованы, но обратимся лучше к делу. Вот видите
ли, господин Достоевский, часто вредные знакомства вовлекают
молодых людей, подобных вам, не только в проступки, но даже
в преступления! Подумайте-ка хорошенько, господин Достоевский,
не имели ли вы таких знакомств?
178

— Все мои знакомства ограничиваются моими товарищами по
выпуску и товарищами по службе. — Я назвал до десятка фа­
милий.
— Где вы бывали по пятницам?
— Пятница для меня такой же день, как и все остальные дни
недели, ни у кого, в смысле постоянных еженедельных посещений,
я по пятницам не бывал. Вот в последнюю пятницу, перед моим
арестом, то есть 22 апреля, я был у своего товарища архитектора
Карпова и в квартире его провел время в сообществе его сестры,
часов до 11 вечера.
— А с Буташевичем-Петрашевским вы не знакомы? ..
— С Петрашевским? .. Нет, я Петрашевского не знаю; а как
ваше превосходительство назвали другого?
Я действительно только тогда в первый раз услышал о Петрашевском, и не зная, что он носит двойную фамилию, думал, что
спрашивают о двух лицах. Этот наивный вопрос поколебал, ка­
жется, недоверие к моим показаниям, потому что князь Гагарин,
после непродолжительного совещания (шепотом) с председате­
лем, обратился ко мне со следующим вопросом:
— Послушайте, господин Достоевский, вам не случалось слы­
шать, что у вас есть однофамильцы?
— Я знаю, и мне не раз приходилось слышать от покойного
отца, что мы не имеем однофамильцев. Все, носящие в настоящее
время эту фамилию, — мои ближайшие родственники, мои родные
братья.
— Вы сказали братья?
— Да.
— В день своего ареста вы встретились с своим братом
в III Отделении собственной его императорского величества кан­
целярии; вы об этом не упомянули.
Об нашей мгновенной встрече уже сообщили следственной
комиссии!
— Я не имел еще случая об этом упомянуть. Впрочем, встреча
наша была только на одно мгновение, и мы не успели сказать
друг другу ни одного слова.
— Так!.. Следовательно, кроме этого брата у вас есть еще
брат?..
— Кроме брата Федора, у меня еще два брата: один млад­
ший, еще 17-летний юноша, поступил на мое место в строительное
училище; а другой, старший нас всех, брат Михаил Михайлович.
— Какая профессия старшего вашего брата и где он живет?
— Он отставной военный инженер и живет здесь в Петер­
бурге.
— Чем же он занимается?
— Он занимается литературой.
— Ааааааа!
Новый минутный шепот с председателем.
12*

179

— Г. Достоевский, мы попросим вас удалиться на несколько
минут в приемную.
Я вышел.
Через несколько минут меня снова позвали в залу заседаний
комиссии, и начал опять князь Гагарин.
— Все сейчас показанное вами, г. Достоевский, комиссия счи­
тает и находит правдоподобным; но вы поймите, что комиссия не
может основываться на одних ваших голословных показаниях;
она должна их проверить; но, впрочем, мы вас долго не заставим
ждать, завтра в это же время мы призовем вас опять, а до тех
пор возвратитесь в свой каземат.
Я поклонился и хотел выходить, но генерал Набоков остано­
вил меня и позвонил.
— Его каземат ужасный, надо перевести его. (Вошедшему по
звонку плац-майору) — Отведите этого господина в новые поме­
щения и устройте его в одном из лучших номеров.
Мы вышли и я, не заходя в старый каземат, очутился на но­
воселье, куда мне перенесли и мое курево со всем прибором.
Новое мое помещение показалось мне раем после каземата
№ 1. Это была чистенькая комнатка, походящая более на отдель­
ную больничную палату, нежели на каземат. Только железные
решетки в окнах напоминали, что это арестантское помещение.
Было уже поздно. Теплое, чистенькое помещение, хороший
воздух, новая железная кровать с новым же тюфяком, покры­
тым простыней и байковым одеялом... соблазнили меня и я сей­
час же лег на кровать, в первый раз со времени своего ареста
без теплой шинели и сняв верхнее платье.
Весь следующий день я провел в ожидании вечера. За себя
я был уже совершенно спокоен, но мне щемило сердце, что оба
мои старшие братья замешаны в каком-то деле, о котором я,
впрочем, не имел ни малейшего понятия.
Настал вечер и часу в 11 меня действительно снова позвали;
это было 3 мая во вторник. Я вошел в знакомую мне залу, и
князь Гагарин объявил мне следующее:
— По собранным справкам, все показанное вами вчера оказа­
лось совершенно справедливым. В аш а р е с т п р о и з о ш е л от
о ши б к и , ч а с т о н е и з б е ж н о й пр и о г р о м н о м м е х а ­
н и з м е г о с у д а р с т в е н н о г о у п р а в л е н и я * . Но комиссия
не может освободить вас теперь же: вы арестованы по высочай­
шему повелению, а потому и освобождение ваше должно быть
разрешено высочайшей властью. Государь же в настоящее время
в Варшаве, и комиссия уже послала туда представление об осво­
бождении вас; вероятно, на днях получится разрешение и тогда
вы будете освобождены, а до тех пор вы должны провести еще
несколько дней в каземате. Как молодой архитектор, силою сво­
* Подчеркнутые слова точны до последней буквы; они глубоко врезались
в моей памяти, и я как будто сейчас их слышу.

180

его творческого воображения, приведите мысленно свой каземат
в изящное и уютное помещение и проведите в нем еще некоторое
время...
Последние слова князя пахли насмешкою и ирониею. Но на
этих словах прервал его генерал Набоков.
— Никогда я не допущу, чтобы совершенно невинный нахо­
дился под арестом и сидел в каземате. Вы правильно сказали,
князь, что комиссия не имеет права освободить господина До­
стоевского без разрешения государя, но я, как председатель ко­
миссии и как комендант крепости, делаю его своим арестан­
том.. . — При этом он позвонил и на зов этот вошел плац-майор.
— Это мой арестант, в моей квартире есть свободная комната,
близ моего кабинета, поместите его туда; ни стражи, ни запоров
не нужно, он не убежит! (Обратившись ко мне и положив руку на
мое плечо)— Правду вы говорили, мой голубчик, что невиновны...
(плац-майору вполголоса): — Сейчас же напоите его чайком, да
с сухариками... да с сухариками!.. — (Мне) — ступайте, мой го­
лубчик, отдохните!
Но я не сейчас вышел, и обратился к комиссии со следующею
просьбою:
— Хотя я был убежден в своей невиновности, но сейчас...
здесь... я услышал официально, что арест мой есть арест ошибоч­
ный. .. Я только начинаю свою службу и для меня очень важно,
чтобы и во мнении моего начальства не осталось ни малейшего
подозрения насчет моего арестования, а потому я покорнейше
просил бы комиссию, не найдет ли она возможным известить мое
начальство о случившейся ошибке относительно моего аресто­
вания? ..
На эту мою просьбу ответил генерал Набоков, что комиссия
уведомит об этом мое начальство, а генерал Яков Иванович Рос­
товцев при этом же заявил, что кроме уведомления комиссии он
сам будет писать графу Петру Андреевичу Клейнмихелю и про­
сить его, чтобы мой ошибочный несчастный арест не имел ника­
кого влияния на мою службу.
Тогда я всем поклонился и вышел.
Итак, с вечера 3 мая, т. е. со вторника, я очутился под до­
машним арестом в квартире генерала Набокова, который был ко
мне очень добр и внимателен и не раз заходил в мою комнату,
чтобы осведомиться, хорошо ли мне и не нуждаюсь ли я в чем.
Я же всякий раз сердечно благодарил его за всю его ко мне
доброту и всегда на свою благодарность получал ответ: «Не на
чем, голубчик. .. я очень рад быть вам полезным».
Этот арест мой продолжался слишком двое суток, т. е. до
утра 6 мая (пятницы). Но еще накануне, т. е. в четверг 5 мая,
около полудня, плац-майор, разговаривая со мною, дал мне по­
нять, что разрешение об освобождении меня получено уже комиссиею.
181

— Так, значит, меня нынче же и освободят? — спросил я плацмайора.
— Нет, вас нынче не освободят, а освободят завтра утром.
— Почему же? Еще очень рано... Зачем меня удерживать?
Я пойду к генералу и буду просить...
Но плац-майор меня перебил; он сказал мне, что получит
большие неприятности, ежели узнают, что он передал мне это
известие; конечно, я отказался от своего намерения, но при этом
спросил, какие могут быть препятствия к моему немедленному
освобождению.
— Да очень просто — не желают, чтобы вы встретились в го­
роде с теми лицами, с которыми вы встречаться не должны.
Я понял, что не хотят, чтобы я виделся с братом Михаилом
МихайловичехМ.
В ночь с 5 на 6 мая брат Михаил Михайлович был арестован,
а утром 6 последовало мое освобождение.
Часов в 8 утра 6 мая, в пятницу, меня позвали в залу комен­
данта крепости. Меня повел плац-майор.
— По высочайшему повелению вы освобождаетесь от аре­
ста.— (Обратясь к плац-майору)— Сделайте распоряжение об от­
правлении его на его квартиру.
Поклоном своим он дал мне знать, что я могу удалиться. Но
я, несмотря на это, остановился и еще раз, очень растроганным
голосом благодарил его за доброту ко мне.
— Не за что, не за что... Я очень рад, очень рад вашему
освобождению... Желаю вам всего лучшего... Прощайте.
Я и плац-майор вышли от коменданта и воротились в комнату,
мною занимаемую. Плац-майор сейчас же сделал распоряжение
о приноске большого узла с моими бумагами, взятыми из моей
квартиры во время ареста. Его мгновенно принесли, вероятно
разыскав и приготовив заранее, и с ним вместе явился и жан­
дармский унтер-офицер, которому плац-майор дал какие-то на­
ставления, а затем, обращаясь ко мне, сказал:
— Ну, не поминайте нас лихом, желаю вам всего лучшего.
Только тогда я решился открыть плац-майору, что у меня нет
ни копейки денег, чтобы заплатить за перевоз через Неву (тогда
мосты опять были разведены), а равно и на извозчика. На это
плац-майор отвечал:
— Об этом не беспокойтесь. Казна доставила вас на свои
средства сюда в крепость; казна же и возвратит вас на свой счет
в вашу квартиру.
С этим мы распрощались.
Мы вышли на берег; там четырехвесельная лодка с двумя
гребцами была уже готова. Мой узел уложили в лодку, и я сел
в нее. Сел со мною вместе и жандармский унтер-офицер, но уже
не в качестве конвойного, а в качестве услужника. Как только
пристали к берегу, подъехал извозчик, вероятно, тоже заранее
договоренный. Унтер-офицер уложил мой узел и усадил меня,

182

и пожелав мне всего хорошего, удалился, а я поехал на свою
квартиру.
Только 13 дней прошло, как я не видел петербургских улиц,
но они мне показались какими-то странными, уличный шум пре­
увеличенным, а движение по ним более оживленным, и я долго
не мог освоиться и привыкнуть к ним. Так человек, сидевший
долго в темноте, с усилием привыкает к дневному свету.
Проезжая по Гороховой через Семеновский мост по Фонтанке,
я встретился с архитектором Григорием Ивановичем Карповым,
у которого был накануне своего ареста (22 апреля). Так как он
меня не заметил, то я невольно окликнул его:
— Григорий Иванович!.. Карпов!..
Обратившись на зов и увидев меня в шинели с меховым во­
ротником и с большим узлом в ногах, он, вероятно, подумал, что
я убежал, и потому, не отвечая на мой зов и приветствие, бро­
сился бежать от меня в другую сторону, как от зачумленного!
Впоследствии он объяснил этот свой поступок тем, что я по­
казался ему так похудевшим, как мертвец, а потому он будто
бы и испугался меня, как привидения.
Приехав домой, я был долгое время предметом особых уха­
живаний за мною. Переодевшись, я в тот же день и в то же
утро пошел в строительное училище к ротному командиру Ни­
колаю Платоновичу Бердяеву. Тот встретил меня тоже с большим
удивлением, но очень приветливо: «Достоевский, вас ли я вижу,
голубчик?». При этом он усадил меня в кресло и начал рас­
спрашивать. Я рассказал в подробностях о всем случившемся со
мною в продолжение 13 дней. Он слушал внимательно и сочув­
ственно и часто голос его дрожал от волнения.
Я попросил, чтобы он вызвал на минутку к себе брата Нико­
лая, чтобы я мог повидаться с ним. Добрый братишка вскоре
появился со слезами на глазах. Я поговорил с ним несколько
минут и сказал, что в первый же его приход ко мне я расскажу
ему все подробно; а теперь я расстался с ним. Бердяев советовал
мне в тот же день пойти к директору училища генералу Притвицу, сообщив мне, что тот принимал во мне живейшее участие,
когда узнал, что я арестован; при этом Бердяев добавил, что, ве­
роятно, Притвиц, являясь на следующий день, т. е. в субботу
7 мая, к графу Клейнмихелю, найдет нужным доложить ему
о моем освобождении.
Распрощавшись с Бердяевым, я просил его, чтобы по празд­
никам ко мне по-прежнему отпускали в отпуск брата Николая.
От Бердяева я прямо, не заходя домой, прошел к генералу
Притвицу, который жил недалеко, на том же Обуховском про­
спекте. Притвиц меня встретил словами:
— Ну, так я и знал, что вы скоро будете освобождены.
Я рассказал ему все подробности своего ареста и вызывал
своим рассказом не раз слезы на его добром старческом лице!
183

Он сказал мне, что завтра же доложит о моем освобождении
графу Клейнмихелю.
На другой день после своего освобождения я волей-неволей
должен был идти в III Отделение. Дело в том, что комната
Авилова была все еще опечатана, а равно и его платье, и потому
нужно было похлопотать о снятии печатей с комнаты. И вот,
в субботу 7 мая, ровно через две недели после моего ареста, я
отправился в III Отделение. Там, после долгих расспросов, мне,
наконец, указали, к кому и куда обратиться. На мое заявление
мне сейчас же передали ключ от комнаты, сказав, что вслед за
мной придет и поручик, налагавший печати, чтобы снять их.
В ушке ключа оказалась прикрепленною записка, при которой
был представлен этот ключ в III Отделение. Эта записка ка­
кими-то судьбами сохранилась в моих бумагах и теперь, вот со­
держание ее:
«Запечатана мною квартира сотника войска Донского Ави­
лова по причине той, что господин Авилов занимает совместно
с господином Достоевским квартиру, от которой я ключ имею
честь доставить. 23 апреля 1849 года. Поручик Канавко».
Вслед почти за моим возвращением явился к нам на квартиру
жандармский поручик Канавко и снял печати с опечатанной ком­
наты и мы отперли ее принесенным мною ключом.
Дня три спустя, кажется 9 мая, знаю только, что день был
праздничный, ко мне явился жандарм; но жандарм не голубой,
а зеленый, т. е. жандарм путей сообщения (тогда такие были)
и принес мне записку, в коей было сказано, чтобы в этот день,
в 6 часов вечера, я явился к графу Клейнмихелю. Облекшись
в мундир, я к 6 часам был уже во дворце графа. По предъявле­
нии записки меня ввели прямо в кабинет графа, большую ком­
нату, изысканно омеблированную и устланную черными мед­
вежьими шкурами в виде ковров. В кабинете еще не было графа;
меня заставили здесь дожидаться и я видел, как граф прохажи­
вается по аллеям своего сада. Кого граф хотел обласкать, то тем
говорил постоянно ты. Ровно в 6 часов он, бодрый и, казалось, ве­
селый, вошел в кабинет:
— Здравствуй, Достоевский, очень рад, что в моем ведомстве
не оказалось ни одного подлеца! Мне пишет высочайше утвер­
жденная следственная комиссия, а равно и генерал Яков Ивано­
вич Ростовцев, что ты был арестован по ошибке и совершенно
невиновен. Очень рад, очень р ад ... Меня просят также, чтобы это
не повлияло на твою дальнейшую службу. Отнюдь нет! Будь спо­
коен. Теперь отдохни, а потом старайся служить хорошо, а глав­
ное, не сочиняй и не пиши ничего, кроме смет и строительных
проектов. Прощай, будь уверен, я тебя не забуду!..
И, действительно, не забыл, как окажется впоследствии...
Этим и закончился весь эпизод моего арестования.
Немного отдохнув, согласно разрешения самого графа Клейн­
михеля, я опять начал ходить в департамент проектов и смет
184

и жизнь моя потекла по-прежнему. Все сослуживцы и знакомые
предвещали мне богатые и великие милости со стороны началь­
ства; но, увы, все предположения эти, а равно и мои ожидания
хотя и скоро осуществились, но осуществились, как показало
время, вовсе не в розовом для меня свете! Сослуживцы и добрые
знакомые начали меня усиленно посещать, так что не было почти
дня, чтобы кто-нибудь меня не проведал. Помню один очень
смешной случай, происшедший у меня на квартире в начале
лета.
Как-то пришел ко мне в гости мой товарищ архитектор Петр
Васильевич Васильев. Это был юморист и очень веселый тогда
молодой человек. Уселись мы с ним в нашей общей маленькой
гостиной около открытого окна, разговаривая очень мирно
о чем-то вовсе не интересном. Вдруг слышу Васильев очень
громко восклицает: «А государь-то император», и опять начал
свою прерванную речь о чем-то, как выше сказано, не интерес­
ном. Немного погодя, Васильев опять, как говорится ни к селу,
ни к городу, воскликнул: «Да ведь наследник-то цесаревич уже
не маленький». Я просто диву дался и думал, не спятил ли мой
собеседник с ума; но тот, подмигивая мне глазом, сказал:
— Разве ты не видишь (квартира была, как я неоднократно
упоминал, в нижнем этаже) — вон, смотри, жандарм ходит; вот
погоди, я его проманежу! И, действительно, проманежил, заста­
вив его раз 5—6 пройти мимо окна, причем каждый раз Васильев
что-нибудь громко восклицал о царской фамилии.
.. .Да, тогда было время доносов и усиленной деятельности
голубых мундиров!
Время текло своим чередом, я несколько раз бывал у своей
невестки Эмилии Федоровны и сколь можно было утешал ее;
но, впрочем, и она имела о своем муже, т. е. о брате Михаиле
Михайловиче, благоприятные известия. Многие высокопостав­
ленные лица принимали в нем участие и старались сколь воз­
можно облегчить его судьбу. Наконец, и его дело окончилось
весьма для него благоприятно: около конца июня м(еся)ца и даже
несколько ранее он был выпущен из каземата по неимению улик
и доказательств каких-либо преступных действий с его сторо­
ны. Свидание его с семейством и женою было истинно умили­
тельно.
Как выше я упомянул, многие высокопоставленные лица ока­
зывали ему свое участие; они-то после выпуска его из каземата
выхлопотали ему казенное вспомоществование. За те шесть не­
дель, которые он провел в каземате, лишенный способов зараба­
тывать себе деньги, ему выдано было вспоможение до 200 руб­
лей серебром, что очень поддержало его.
Не помню, чтобы в это время я что-либо писал в Москву, как
о своем арестовании, так и об аресте братьев, по крайней мере
в сохранившихся у меня письмах от сестер и их мужей нет ника­
ких намеков на это обстоятельство. Я вообще так был напуган
185

своим арестом, что боялся всего и, вероятно, боялся писать об
этом москвичам.
В начале июля до меня начали доходить слухи из штаба пу­
тей сообщения, что мне скоро последует новое и притом очень
хорошее назначение, и я опять впал в тревожное состояние не­
известности. А в середине августа призывает меня опять к себе
главноуправляющий путями сообщения граф Клейнмихель. Одев­
шись в мундир, являюсь к нему. Он встречает меня очень при­
ветливо, говорит мне кучу любезностей, называет меня «мой лю­
безный друг», что считалось проявлением самой высокой любез­
ности к подчиненному в тогдашнее время, и в конце концов объ­
являет, что военный министр просил его назначить в г. Елисаветград опытного архитектора на место открывшейся там ваканции
городового архитектора; что он, граф Клейнмихель, вспомнил
обо мне, и ввиду того, что я вышел первым из строительного
училища, назначает меня в Елисаветград городовым архитекто­
ром. При этом присовокупил, что место это отличное и что мне
будет служить там очень хорошо, но что ежели, сверх ожидания,
мне там будет худо, то одной моей к нему строчки об этом будет
достаточно, чтобы он перевел меня опять в свое ведомство.
В сущности же, он был уверен в совершенно противном, но
вспомнив, что в его ведомстве есть архитектор, носящий опаль­
ную фамилию, возжелал избавиться от нее и вышвырнуть меня
из своего ведомства. Но в то время я, ничего не подозревая и
обольщенный милостивыми словами и любезным приемом, только
кланялся и благодарил благодетеля.
26 августа 1849 г. я приказом военного министра был назначен
городовым архитектором в город Елисаветград, и меня вызвали
в департамент военных поселений. Тут мне предложили немед­
ленно обмундироваться в форму, предоставленную для граждан­
ских чиновников военного министерства, и тут же дали понять,
что в случае, ежели я затрудняюсь в деньгах, то могу получить
третное жалование вперед. Конечно, я об этом просил и тут же
подал рапорт. Мне без задержки выдали слишком 140 рублей.
Впоследствии к этим деньгам я получил из Москвы из своих де­
нег 125 рублей, так что этого с излишком было достаточно для
обмундировки, к которой я и приступил немедленно. Я обратился
к тому же портному Орланду, который и пошил мне: а) мундир­
ную пару, б) сюртучную пару и в) теплую шинель военного по­
кроя. Хотя полученных мною денег было и совершенно доста­
точно на это платье, но я по совету брата и некоторых знакомых
уговорил Орланда сделать мне кредит в 75 рублей, на что он со­
гласился с готовностью.
Я начал собираться понемногу в свой дальний путь. Но какие
сборы для одинокого молодого человека? Скоро новая форма
была пошита и я должен был облечься в нее. Жаль было менять
мне свой скромный архитекторский мундир, да и вообще штат­
ское платье на новую форму, которая не понравилась мне с са­
186

мого начала. И действительно, что хорошего? Мундир одноборт­
ный, из темно-зеленого сукна, с фалдочками (в виде фрака) и
красным суконным воротником с серебряными вышитыми петли­
цами, узкие штаны с красным кантом из того же сукна; на го­
лове каска, а на ногах — для каких причин, бог ведает — шпоры.
Для полуформы: двубортный сюртук темно-зеленого сукна
с красным суконным воротником, шаровары из того же сукна
с красным кантом, на голове фуражка с красным околышем,
а на ногах те же злосчастные шпоры. Шинель темно-серого сукна
военного покроя. Гражданское платье даже и вне служебных занятиий носить не полагалось.
Обмундировавшись, я отправился в центральное управление
своего нового начальства, т. е. в департамент военных поселений,
и явился там к вице-директору департамента генералу барону
Притвицу, который должен был меня представить к самому ди­
ректору генералу барону Корфу. Генерал Притвиц был родной
брат нашего бывшего директора строительного училища, и я не­
однократно виделся с ним у нашего барона, к которому был не
раз приглашаем. Таким образом, этот генерал был мне как бы
знакомым человеком. Не могу пропустить маленького инцидента,
случившегося со мною при явке генералу Притвицу. Когда ему
доложили обо мне, то он не пригласил меня в кабинет, а вышел
сам в приемную, где я, облеченный в полную парадную новую
форму, дожидался его. После нескольких неизбежных вопросов
со стороны его и ответов с моей стороны он начал осматривать
меня самым инквизиторским взором, и после долговременного
осмотра он вдруг обратился ко мне со словами:
— А что, молодой человек, вы не бывали еще на гауптвахте
и, вероятно, вам хочется туда попасть?
Признаться сказать, меня как варом обдало такое привет­
ствие. «Вот что значит, — подумал я тогда же, — настоящее-то
военное начальство! Еще при первом, так сказать, знакомстве
с человеком уже обещают ему гауптвахту!»
— Позвольте доложить, ваше превосходительство, я не знаю,
чем навлек на себя ваше неудовольствие? ..
— Как не знаете? .. Вы готовились явиться к директору де­
партамента, к главному своему начальнику, а посмотрите-ка на
себя, как вы одеты? .. На кого вы похожи? !.
Я начал осматриваться и ничего не находил преступного:
шпага была привешена по форме, каску я держал в левой руке
тоже по форме и даже белые замшевые перчатки имелись на ле­
вой руке... Я недоумевал.
— А где шпоры? !
Тут я вспомнил, что действительно не запасся шпорами,
хотя и знал, что они полагаются, но думал, что они не обяза­
тельны.
— Ну, хорошо, что я вас сперва осмотрел, а то быть бы вам
на гауптвахте... Извольте, сударь, сейчас же, на извозчике, ехать
187

в Гостиный двор и там в угольном магазине Целибеева велите
привернуть себе шпоры и являйтесь возможно скорее обратно.
Генерал может выехать из департамента ранее трех часов, и вы
можете опоздать к явке.
Департамент, сколько я припоминаю теперь, помещался
в конце Литейной или в одной из улиц, прилегающих к концу
Литейной. Исполнив приказание генерала Притвица, я через час
с небольшим воротился опять в департамент, но уже украшенный
шпорами. И, действительно, в скором после этого времени был
представлен к самому директору департамента генералу барону
Корфу. Этот последний долго со мной не возился; после двух-трех
вопросов он спросил меня:
— Прогонные деньги получили? ..
— Нет еще, ваше превосходительство,— отвечал я.
— Почему же?
Тут ему объяснили какую-то причину и он, выслушав ее, об­
ратился ко мне опять:
— По получении прогонных, извольте тотчас же отправляться
к новому месту служения. Прощайте!
Откланявшись обоим генерал-баронам и выйдя из стен де­
партамента военных поселений, я благодаря Бога, более уже ни
разу не был в этом департаменте. А за шпоры мне пришлось-таки
высидеть несколько часов на гауптвахте в Елисаветграде, как
будет видно ниже.
Хотя в департаменте военных поселений я больше и не был,
но с новым своим начальством, вице-директором Притвицем мне
вскоре же пришлось еще раз встретиться, и встретиться по очень
печальному обстоятельству. Дело в том, что директор строи­
тельного училища, наш добрый Федор Карлович Притвиц (родной
брат нового моего начальника), без всякой предварительной бо­
лезни, кажется, скоропостижно скончался 28 августа. Похороны
происходили 31 августа, и я, получив приглашение, был на похо­
ронах. Смешно было мне тогда заметить, что брат покойного
очень внимательно осматривал меня и часто смотрел на ноги, ве­
роятно желая убедиться, есть ли на сапогах шпоры. Но я, зная,
что на похоронах встречусь с своим новым начальником, был
осторожен и одет с соблюдением всей формы.
Сборы мои были покончены, и я дожидался только получения
прогонных денег. В это время я очень часто виделся с братом
Михаилом Михайловичем, а также и брат Николя часто прихо­
дил ко мне. С братом же Федором свидание было тогда еще не­
доступно, и я так и выехал из Петербурга, не простившись с ним;
об окончательной участи его я узнал, бывши уже в Елисавет­
граде, в январе месяце 1850 года из газет.
Я простился также со всеми своими сослуживцами и знако­
мыми, все очень сочувственно ко мне относились, и мне очень
приятно было видеть такую любовь к себе товарищей.
188

Но наконец и прогонные деньги были получены и я должен
был выезжать из Петербурга. Я взял билет в мальпосте, в том
же открытом месте, как и прежде. Точно не помню теперь, когда
я выехал из Петербурга, кажется 27 сентября. В день моего
отъезда в здание почтамта, откуда отправлялись кареты маль­
поста, приехали проводить меня оба брата и товарищ Авилов;
я распростился со всеми, уселся в мальпост и при звуке кондук­
торского рожка выехал из Петербурга, покинув его надолго,
долго!

К в а р т и р а ше с т а я
ПЕРЕЕЗД ИЗ ПЕТЕРБУРГА В ЕЛИСАВЕТГРАД,
СЛУЖБА И ЖИЗНЬ ТАМ.
ЖЕНИТЬБА И ПЕРВЫЕ ГОДЫ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ
С ОКТЯБРЯ 1849 ГОДА ПО ИЮЛЬ 1858 ГОДА
Город Елисаветград 46 лет тому назад, т. е. во время моего
туда водворения, был очень неважный городок с 15 тысячами
жителей, и то сомнительных. Самый внешний вид города был далеко неказист! На так называемой Большой улице, идущей по
направлению большой дороги из Кременчуга до моста на реке
Ингуле, самой лучшей тогда улице, встречалось несколько дере­
вянных строений, крытых соломой (деревянная лавка купца Романченко и проч.).
Общество города Елисаветграда состояло: а) из военных ка­
валеристов, служащих в различных полках; б) из военных, чис­
лящихся по кавалерии и занимающих различные должности по
письменной части; в) из помещиков, живших в Елисаветграде
и наезжавших в него из своих деревень и усадеб; эти последние
все поголовно были отставные, служившие сперва в местных ка­
валерийских полках; г) из купцов и прочих городских обывате­
лей; из сей последней категории 5—6 купеческих домов могли
быть причислены и действительно причислялись к интеллигенции,
все же остальные составляли серую массу, далеко сторонящуюся
от общества, и, наконец, д) самую меньшую, самую, так сказать,
забытую и вместе с тем и забитую часть общества составляли
гражданские чиновники. И действительно их было очень немного,
не считая, конечно, писцов и канцелярских служителей, которые
комплектовались в большинстве случаев из мещан. До десятка
докторов и врачей и отставных служащих, тогда еще не носивших
эполет и военных погонов, смотритель уездного училища, 5—6 учи­
телей этого же училища, почтмейстер, секретари думы и маги­
страта, городской архитектор... да больше и не насчитаешь!
К этой же категории обывателей можно было отнести и несколь­
ких священников, которые и в тогдашнее время в тех местах
(т. е. на юге) не чуждались общества и являли собой интересных
190

людей, с которыми можно было приятно побеседовать. Я не от­
ношу, впрочем, к последней категории военных аудиторов, бух­
галтеров и прочих служащих в штабах, военном и поселенческом,
и число которых тоже очень незначительно.
Самый большой контингент населения состоял из военных,
причем военные 2 категории, т. е. занимавшие места по Посе­
ленной части, за исключением в редких случаях лиц, занимавших
высшие должности, происходили из бурбонов или выслужившихся
кантонистов. Эти личности в большей части случаев очень умные,
охулки на руки не полагавшие, но необразованные и грубые, ком­
панию с ними водить можно было только по необходимости! Воен­
ные же первой категории были люди совершенно другого сорта.
Они комплектовались все недорослями из дворян, т. е. детьми
местных помещиков. Кавалерийских училищ тогда не было еще
и в помине. Кадетские корпуса были и тогда в довольно близких
местах, как, например, в Полтаве и Киеве, но я не помню ни
одного случая в продолжение 9 лет, чтобы гг. помещики отда­
вали своих сыновей в кадетские корпуса. Не помню также ни од­
ного случая, чтобы помещики отдавали своих сыновей и в елисаветградское уездное училище, хотя оно было на правах нынешних
прогимназий, это они считали для своих детей очень унизитель­
ным. Правда, случалось изредка, что помещики и давали своим
сыновьям приличное образование и что сыновья их кончали курс
в университетах, но они избирали себе другую карьеру, а никак
не входили в состав местной кавалерии. Местная же кавалерия
в громадном большинстве случаев пополнялась следующим обра­
зом. Растет у помещика сынок, а иногда и два и три погодка
растут вместе: до 10—12-летнего возраста руководятся гувернант­
ками, а с 12 до 15 и 16-летнего возраста — гувернерами. Но, Боже
мой, какими гувернантками и какими гувернерами! И вот
в 16—17 лет папаши вспоминают, что пора сынков определять
в юнкера; но вот беда: для поступления в юнкера нужно сдать
экзамен по программе. Я не раз видал эту программу и утверди­
тельно могу заявить, что она гораздо ниже программы 4 класса
нынешней прогимназии. И этих-то сведений не могли усвоить себе
сынки помещиков до 16—17-летнего возраста! Как быть? Думают,
думают, да и едут в тот же Елисаветград к одному из учителей
местного уездного училища: «Батюшка, выручай, приготовь моего
молодца к юнкерскому экзамену». Почти у каждого учителя еже­
годно бывало по 2, по 3 таких молодца. У Семена Михайловича
Шмакова, который в то время был учителем уездного училища
и с которым я потом породнился, я не раз помню, что у него
бывало по несколько таких приемышей, которых в год или пол­
тора удавалось-таки, с грехом пополам, подготовить к экзаменам.
Эти приемыши, бывало, жили на полном содержании у учителей
и ездили к родителям только в большие праздники. Тогда я
близко познакомился с этим делом и помню, что в большинстве
случаев молодые люди эти были тупы и удивительно неразвиты.
191

Ни об чем они не могли говорить, но ежели речь заходила о лощадях, то у них и глаза загорались. Главнейшее затруднение
состояло в приучении их излагать свои мысли письменно. Это
для них был камень преткновения. Я помню, что Семен Михайло­
вич несколько раз поручал кому-нибудь из них написать мне
о чем-нибудь записку. У меня долго сохранялось несколько по­
добных записок, которые, по безграмотности, можно было хра­
нить как антики. Прослужив года П/г—2 в юнкерах, такие-то
молодцы были производимы в офицеры и в корнетском своем
мундире считали, что выше их никого нет на свете. Прослужив
лет 10, много 15 и дослужившись до чина штабс-ротмистра или
ротмистра, они выходили в отставку, женились и поселялись по­
мещиками в своих деревнях и усадьбах. Не знаю, прибавлялось
ли у них опытности и ума впоследствии, когда года и опыт жизни
должны бы были их умудрять. Но мне неоднократно случалось
иметь дело с такими лицами, что невольно вместе с гоголевским
Плюшкиным хотелось спросить: «Да вы, батюшка, не служили ли
в военной службе?».
Вот, например, приезжает один помещик Головин. После обыч­
ных рекомендаций он заявляет, что ему хочется выстроить дом,
при этом вынимает записочку и по ней излагает, что дом должен
быть длиною в столько-то аршин и шириною в столько-то, что
в нем должны быть следующие комнаты: передняя, зала, гости­
ная, кабинет, диванная, столовая, буфет, две-три детских, бил­
лиардная и т. п., причем было обозначено, сколько каждая ком­
ната должна была иметь в длину и ширину. Мне сразу показа­
лось, что в задаче этой вместимое должно превышать
вместилище. И вот, подсчитав на самом деле площади всех ком­
нат и сложив их, я убедился, что общая площадь их более чем
в полтора раза превышает площадь, предназначенную под дом.
Когда я сообщил Головину, что задача эта неисполнима, то он
очень серьезно отвечал: «Да какой же вы архитектор, когда и
этого не можете сделать!». Наконец мне удалось убедить его,
и, уменьшив несколько размеры комнат и увеличив площадь под
дом, мы пришли к взаимному соглашению.
Другой помещик, явившись ко мне, заявляет тоже, что хочет
строить дом. «Хоть мне его и не нужно, — говорит он, — дом
у меня есть в другом поместье, но жене да и мне хочется по­
строить дом более удобный потому собственно, что место уж
очень хорошее! Мы и строим-то собственно для места! Да вот
приезжайте, увидите!». Приезжаю и действительно вижу очень
возвышенное место, годное скорее для какой-нибудь наблюда­
тельной башни, чем для жилого дома. Место совершенно откры­
тое как для солнечных лучей, так и для всех ветров, а главное,
удаленное версты на П/г от воды. Когда я высказал это мое мне­
ние помещику, то он нисколько не смущаясь уверил, что он, вы­
строив дом, разведет в подходящих местах сад и рощу, что же
касается до воды, то он, слава Богу, не бобыль какой, у него,
192

слава Богу, есть и волы, и лошади, да и дворовых хлопцев не
один десяток, — так, слава тебе Господи, будет кому подвезти
воды. И действительно построил дом. Кто-то теперь подвозит
к дому воду? Да, вероятно, и дом-то стоит необитаемый, с за­
битыми окнами.
Третий очень богатый помещик (Бородкин) заказывает мне
проект солидного каменного дома в деревне. Над проектом и сме­
тою на эту постройку я проработал до 2 месяцев: неоднократно
ездил к помещику и в городскую квартиру и даже в усадьбу.
И вот, наконец, изготовил проект на нескольких листах и по­
дробную смету. Везу заказчику. Надо сказать, что я имел глу­
пость не сговориться в цене, да и знакомые не советовали мне
упоминать об этом, говоря, что это такой человек, что может и
обидеться! Проект и смету заказчик получил, наговорил кучу
комплиментов, всунул в руку запечатанный конверт и отправил
меня на своих лошадях домой. Предчувствуя что-то недоброе, я,
подъехав к дому, велел кучеру дожидаться. Войдя в квартиру,
я сейчас же разорвал пакет и в нем, о ужас! — десять рублевых
кредиток! Тут, конечно, я более всего винил себя, что не сделал
уговора... Но, несмотря на это, дело нельзя было оставить так ...
Обдумав, я сейчас же написал записку господину Бородкину,
в которой, извиняясь в своей оплошности, заявлял, что я работал
над его проектом и сметою более Н/2 месяца и что я ценю труд
этот минимум в сто рублей, а потому, возвращая ему врученные
мне десять рублей, я покорнейше прошу или прислать мне сто
рублей, или возвратить проект, который может составить не­
сколько ценных листов в составляемом мною архитектурном аль­
боме. .. В ответ на это я на другой же день получил сто рублей
с вежливым заявлением, что он, Бородкин, никак не предполагал
таких трудов и что оценил его наравне с г р а в ю р а м и , кото­
рых на д е с я т ь р у б л е й можно приобрести сколько угодно!
Жалею очень, что записка эта утрачена мною. Она была бы те­
перь очень ценным документом глупости господ херсонских по­
мещиков.
Четвертый заказчик, получая оконченный уже мною проект,
возбуждает следующий вопрос:
— Как же мы теперь с вами рассчитаемся?
— Как? Разумеется, как! Вы отдадите мне условленную плату,
а я вручу вам составленный мною проект.
— Да, ведь, получивши плату, вы можете не отдать проекта.
Выдайте мне прежде план, а тогда я вам уплачу деньги. — Это
было сказано так наивно-глупо, что сердиться на дурака реши­
тельно было невозможно.
— Как же я вам отдам проект, когда вы не уплатилимне де­
нег?— в свою очередь возразил я.
— Жаль, что нет посторонних, можно было бы дать на руки.
— Да, жаль!
13

Заказ № 108

193

В комнате стояли, кроме стола, у которого мы сидели, еще
два ломберных стола.
— Вот что, — надумал он. — Я положу деньги под подсвечник
вот этого стола, положим, направо стоящего, а вы положите
проект вот на левый стол.
Согласились и исполнили. И когда было готово, — он стрем­
глав кинулся к столу, где лежал проект, а я взял деньги, поло­
женные им под подсвечник другого стола. Рассчитавшись таким
образом, мы пожали друг другу руки и расстались приятелями!
Это факт, а не выдуманная ради смехотворства история.
Пятый... Но разве можно перечесть все те казусы, которые
происходили в продолжение 9 лет!
Чтобы подробнее выяснить свои служебные отношения, ду­
маю, что не лишним будет представить характеристику некоторых
начальствующих лиц, с которыми мне случалось сталкиваться.
Начну по старшинству, с главных.
А. Н а ч а л ь с т в о , ж и в ш е е в г. К р е м е н ч у г е .
1) Инспектор всей резервной кавалерии граф Алексей Петро­
вич Никитин. Сей истинный сатрап имел свое постоянное место­
пребывание в городе Кременчуге Полтавской губернии. Этому же
инспектору была подчинена и вся Поселенная часть. Там же,
в Кременчуге, находился и штаб инспектора всей резервной ка­
валерии и Поселенной части. Графское достоинство сей муж по­
лучил в 1847 году, когда во время больших маневров в Елисаветграде, на которых находился император Николай I, Никитин, как
инспектор кавалерии, парадировал на коне, но по старости упал
с него. Тогда император сказал приблизительно: «Поднимите
скорее графа», и тут же поздравил его с этим достоинством. Соб­
ственно говоря, это был умный, очень симпатичный и добрый ста­
рик. Серьезного зла он никому из подчиненных не сделал. Но он
был очень уже стар и часто подпадал под влияние лиц, которых
прежде избрал себе в советники и помощники. Сверх того, не­
смотря на его дряхлую старость, у него имелся и предмет страсти
в лице одной ближайшей к Кременчугу помещицы вдовы-гене­
ральши. Эта мадам выделывала с ним, что хотела, и конечно, все
служащие в поселении стремились наперерыв угодить этой лич­
ности и при ее помощи получали иногда такие повышения и на­
значения, что прочие, услышав об этом, только руками разво­
дили. .. Да наматывали себе на ус! Всякий год граф дважды, т. е.
весною и осенью, объезжал все поселение для осмотра как войск,
в нем расположенных, так и хозяйственной части, и всякий тако­
вой объезд сопровождался рассказами об курьезах, случавшихся
с ним, и об его резолюциях.
Вот весною, в мае месяце, едет граф по волостям осматривать
хозяйство. Ж ара страшная; подъезжает к волости; пока экипаж
спускали под гору, граф встал и присел на ступеньках заставного
домика. Жара и долговременное сидение в экипаже расслабили
194

старика, и он засыпает. Вдруг прибегает во всей форме волостной
командир и гаркает велегласно:
— Честь имею!..
А сзади стоящий адъютант графа энергично показывает ему
кулак, — замолчи, мол, видишь, — спит! Волостной командир мгно­
венно умолкает и стоит руки по швам. Но у старика не долгий
сон! Минут через пять он просыпается и, увидя перед собой во
всем параде волостного командира, конфузится своей слабости,—
что он заснул.
— A-а! Волостной командир! Здорово, батюшка! Сейчас, про­
езжая, любовался твоим хозяйством. Все, кажется, исправно; спа­
сибо, спасибо!..
— Я надеюсь, что ежели ваше сиятельство удостоите своим
вниманием и произведете более подробный осмотр, то все изволите
найти в должном порядке.
— А! Хорошо, батюшка, хорошо, ты знаешь меня, я встаю
рано, завтра в три часа утра буду на полях.
На другой день часа в три утра выезжает в поле; и на что
не посмотрит, все находит неисправным, на все сердится, за все
выговаривает, а в конце концов тут же на месте, т. е. не выезжая
из волости, дает письменный приказ, в котором, описывая все
найденные беспорядки, делает строжайший выговор волостному
командиру. А уезжая, говорит приближенным: «Научите этого ду­
рака, что когда начальник хвалит подчиненного, то подчиненный
должен кланяться и стоять навытяжку, а не распускать язык и
не давать ему свободы!».
При въезде в г. Елисаветград он всегда требовал, чтобы его
встречали у заставы города следующие лица: военный полицмей­
стер с рапортом, городской голова и городовой архитектор; про­
чие же лица должны были встречать его в том доме, где ему
отводилась квартира. Квартира эта в мое время постоянно от­
водилась на Большой улице в доме купчихи Плотниковой. При­
езжал граф в Елисаветград постоянно вечером, часов в 5; а на
другой день часа в 4 утра полицмейстер, городской голова, горо­
довой архитектор и прочие лица должны были уже явиться в дом
Плотниковой и сопровождать графа в его пеших прогулках па
городу и в его поездках по различным учреждениям и построй­
кам. А потому у меня в это время нанимался извозчик на целый
день!
Почти в каждый приезд в Елисаветград, утром, первый визит
его был к торговкам на базар.
— Здравствуйте, матушка, — говорит бывало он, низко кла­
няясь и подходя к торговке зеленью.
— Здравствуйте, батюшка ваше сиятельство, все ли в добром
здоровье? Давно вас не видали.
— А какие у вас знатные вещи, знатные растения!
Надо сказать, что день приезда графа всегда был известен
недели за две, а потому на базаре, зная его слабость, приготов­
13*

195

лялись и вывозились действительно редкие по времени года вещи,
и ему объявлялись самые низкие за них цены.
— Что стоит десяток огурцов?
— 20 копеек, ваше сиятельство.
— По времени это очень дешево, очень дешево! Да ты не про­
сишь ли с меня дешевле, чем стоит, не для чего... Ведь я богаче
тебя!
— Помилуйте, ваше сиятельство, с кого же нам и взять, как
не с вашего сиятельства, ведь мы целый год дожидаемся вашего
приезда...
И вот старик доволен и удивляется дешевизне продуктов,
а окружающие и рады, что граф на несколько времени будет
в хорошем расположении духа.
В один из приездов графа, когда я, после встречи его, воро­
тился домой, готовясь на завтра к раннему вставанью, по край­
ней мере часа в три утра, ко мне является вестовой с известием,
что граф меня требует. Нечего делать, беру извозчика и еду в дом
Плотниковой, недоумевая, зачем еще я мог понадобиться ему,
когда только несколько минут прошло, как я ему уже откланялся.
— А, архитекторик! (У него все было в уменьшительном виде.
Даже полных генералов, т. е. генералов от кавалерии, он звал
генераликами). Поди-ка, батюшка, сюда, поди-ка... — Подводит
меня к окну и, показывая на напротив находящееся старое строе­
ние какого-то обывательского домишки, спрашивает:
— Что это, батюшка, у тебя?
— Деревянный дом NN, ваше сиятельство.
— Вижу, батюшка, что дом, а на крыше-то что?
Надо сказать, что в то время на всех деревянных крышах де­
ревянных строений устраивались так называемые предохрани­
тельные от огня снаряды. Они состояли из одной ступеньки во­
круг крыши, по которой можно было бы пройти кругом всего
здания с водой и шваброю. На устройство этих снарядов был
разослан по всем местностям высочайше одобренный литографи­
рованный чертеж и по этому чертежу, с большими понуждениями
полиции, на всех деревянных строениях были уже устроены эти
снаряды, и довольно долгое время уже существовали, и сам граф
неоднократно их видел. Снаряды эти, кроме вреда для крыши
и безобразия, никакой пользы не приносили, и ныне, слава Богу,
совершенно уже выведены из употребления. В городе все обыва­
тели очень метко окрестили их названием кошачьих тротуаров,
и я в забывчивости чуть-чуть не ответил на вопрос графа, что это,
мол, кошачьи тротуары, но, опомнившись, отвечал:
— Предохранительные от огня снаряды, ваше сиятельство.
— Хм, снаряды! Да так ли они устроены?
— По чертежу, ваше сиятельство.
— Так вот что: завтра утром, являясь ко мне, захвати-ка чер­
тежи, так я тебе и покажу, что они устроены не так! Иди, до
завтра!
196

Приехав домой, я разыскал литографированный чертеж и
сколько ни рассматривал его, но все-таки убеждался, что отступ­
лений не было допущено, а потому со спокойным духом дожи­
дался завтрашнего дня.
Назавтра с портфелем, наполненным целою кипою планов и
бумаг, которые могли быть потребованы, я явился и сопрово­
ждал графские прогулки часов до 10 утра, и думал уже, что граф
позабыл о вчерашнем разговоре, как вдруг, уже в конце про­
гулки, когда он собирался домой завтракать, он взглянул на
меня и, вероятно, вспомнил вчерашнее:
— А ну-ка, ну-ка, покажи чертежи?
Я подал ему.
Долго, долго он рассматривал его и надпись печатную ве­
роятно прочел, что чертеж высочайше одобрен; наконец говорит:
— Да это что такое?
— Высочайше утвержденный чертеж, ваше сиятельство.
— Высочайше утвержденный, высочайше утвержденный!..
Как посажу я тебя на гауптвахту, так и сгниешь там со своим
высочайше утвержденным — и при этом швырнул мне чертеж
в ноги, так что я, нагнувшись, должен был поднять его. — Ты мне
покажи утвержденный мною и принеси мой план...
Долго я недоумевал, про какой план говорит старик, но, на­
конец, вспомнил, что месяца два тому назад, на одном из утвер­
жденных им обывательских проектов были показаны к устрой­
ству эти снаряды в виде изукрашенных парапетов. Разыскиваю
этот проект и несу.
— Ну вот, ну вот!.. Видишь, как знатно здесь нарисовано,
так и вели делать всюду.
Я ограничился словом: «слушаю-с!» — и ушел. Ему, конечно,
нельзя было втолковать, что в старых строениях, в которых уже
устроены эти снаряды, нельзя требовать и настаивать о пере­
делке их.
Вот еще казус, проделанный стариком. В городе Елисаветграде давно было проектировано устройство лютеранской церкви.
Примерно в первой половине пятидесятых годов, наконец, по­
стройка была в принципе решена, и составленный проект пред­
ставлен был на утверждение к Никитину, в инспекторский штаб;
но проект там что-то долго залежался. Вот весной приезжает
граф и совершает со своей свитою объезд различных учреждений.
Приехали в кантонистскую школу. Вероятно, по предчувствию
скорого уничтожения кантонистов граф обращал особое свое вни­
мание на упорядочение их быта. Елисаветградская кантонистская
школа помещалась в предместье Ковалевке, в большом ветхом
здании, и граф серьезно изыскивал средства для постройки нового
здания для кантонистов. Об этом и шла речь. В числе сопрово­
ждавших графа лиц был и корпусный командир 2 резервного ка­
валерийского корпуса генерал от инфантерии барон Иван Пет­
рович Оффенберг, который, быв лютеранином, конечно, стоял во
197

главе лиц, заинтересованных в постройке лютеранской церкви.
Разговор о постройках кантонистских напомнил генералу Оффенбергу и о неразрешенном проекте кирхи, и он обратился к графу
с вопросом:
— А что, ваше сиятельство, скоро ли вы изволите разрешить
нам в Елисаветграде постройку лютеранской церкви? Проект
представлен вам на утверждение уже давненько...
— Ба, ба, ба!.. Вот кстати напомнил!.. Да для чего тебе, ге­
нералик, кирха-то? ..
— Как для чего? Богу молиться...
— Богу молиться, гм ... Богу молиться, а ты вот что, генерал,
сделай: пожертвуй-ка нам капитал, мы и устроим на него дом
для кантонистов, и в доме этом такую сделаем залу, даже под
готическими сводами, ежели хочешь, вот в ней и молитесь!
— Да деньги не мои, а общественные, и жертвовать я их не
могу; да притом же мы полагали устроить полный приход, с по­
мещением школы, и иметь своего пастыря.
— Ну вот, ему дело говорят, а он про училище да про пастора
толкует!.. Посмотри вот на эту сотню молодцов (кантонистов),
любого отдам на выучку и через пять-шесть лет он такие будет
говорить тебе проповеди, что у тебя слезы потекут!..
Нельзя серьезно было сердиться на эту дерзкую и неуместную
выходку и, конечно, генерал Оффенберг обратил это в шутку.
В начале 1856 года, когда война еще продолжалась, но уже
намечались благодетельные преобразования или, лучше сказать,
окончательное уничтожение военных поселений140, то, чтобы не
производить этой ломки в присутствии старика Никитина, ему
предложили оставить Кременчуг и явиться в Петербург, позоло­
тив эту пилюлю тем, что-де государь, ввиду его опытности в воен­
ном деле, желает пользоваться его советами в столь критиче­
ское для России время. Что же Никитин?.. Он имел дерзость
ответить, что в настоящее время, когда существуют телеграфы,
он может по телеграфу давать свои советы, а потому просит,
чтобы его оставили в Кременчуге, где деятельность свою он счи­
тает более полезною. Но тогда ему без околичностей предписано
было, как генералу, числящемуся при особе его императорского
величества, прибыть в Петербург, куда он и переехал в 1856 году.
2) Генерал-лейтенант Василий Федорович фон-дер-Лауниц. На­
чальник штаба всей резервной кавалерии. Этот генерал жил
в г. Кременчуге, где находился и штаб инспектора. Но изредка
он наезжал в г. Елисаветград и всегда оставлял по себе следы
и воспоминания самого нелестного для него свойства. В первый
раз я имел с ним встречу вскоре после своего водворения в Ели­
саветграде. Как-то иду утром из дому по постройкам, коих былотаки достаточно, иду, не в должной форме, а в фуражке, без
шпаги и, конечно, без шпор, не зная и не ведая, что накануне ве­
чером приехал в город Лауниц, и не зная его вовсе лично, потому
что не имел случая встречаться с ним. Вдруг мне попадается на­
198

встречу генерал. Я отдал подобающую в то время честь, т. е.
остановился во фронт и взял рукою под козырек фуражки.
— Кто вы такой? И что это за маскарад, отчего вы не
в форме?
— Я городовой архитектор Достоевский, ваше превосходи­
тельство, и иду на постройки, а иду не в форме потому, что
в каске, шпаге и шпорах мне трудно ходить по высоким стелла­
жам и подмосткам и я могу в них зацепиться и свалиться с под­
мостков.
— А имеете вы разрешение ходить не в форме?
— Нет, не имею, но по примеру других, которые по построй­
кам ходят без соблюдения формы, я дозволил и себе ее нару­
шение.
— Так подайте об этом рапорт, а до получения разрешения
извольте отправляться на гауптвахту, сказав, что вас арестовал
генерал фон-дер-Лауниц.
Нечего делать, нужно было идти на гауптвахту, но не успел
я просидеть там до полудня, как на мой рапорт, который я на­
писал тотчас с гауптвахты, последовало, во-первых, освобождение
меня из-под ареста и, во-вторых, письменное дозволение ходить
без соблюдения формы, — но только на постройки. С тех пор я
во всякое время дня хаживал без формы, потому что всегда мог
заявить, что иду на постройки.
Вторая моя встреча или, лучше сказать, столкновение с гене­
ралом Лауницом было в 1854 году. Осенью в этот год был боль­
шой кампамент141 в г. Елисаветграде, на который в последний
раз приезжал император Николай I. Кампамент сошел благопо­
лучно, и государь остался отменно всем доволен. Хотя мы, граж­
данские, не были причастны к этому, но тоже весьма радовались
успешному окончанию кампамента, потому что с отъездом госу­
даря уезжало из Елисаветграда и все кременчугское начальство
и мы вступали в обычную колею жизни. Представлявшимся граж­
данам, при которых представлялся и я, государь между прочим
высказал тогда: «Ваш город год от году отстраивается и хоро­
шеет!» Частицу этого лестного отзыва я мог без натяжки и пре­
увеличения отнести и к себе, потому что кто же более трудился
по постройкам, как не я, городовой архитектор?! Так вот с по­
следним днем кампамента, когда уехал государь, а также и граф
Никитин, я снял свой мундир, из которого положительно не вы­
ходил в продолжение почти недели, и спокойно отдыхал, думая,
что все уже прошло благополучно. Но не тут-то было!
На другой день утром, часу в четвертом, когда было еще со­
вершенно темно, меня разбудил необычайный стук в ворота. Ока­
залось, что это пришел вестовой с объявлением, чтобы я к 5 ча­
сам утра был у генерала Лауница. Что, думаю, стряслось?.. Не­
чего делать, облекся в мундир и отправился в квартиру генерала.
Прихожу и вижу там трех лиц: председателя городской думы
полковника Саргани, военного полицмейстера подполковника Ти199

герстета и городского голову Макеева. С приходом моим выясни­
лось, что генерал собрал всех членов строительного комитета;
следовательно, нужно было ожидать, что речь поведется о по­
стройках и строениях. Надобно сказать, что лет 6—7 тому назад,
когда меня не было еще в Елисаветграде и когда Лауниц, бывши
начальником корпусного, а не инспекторского штаба, жил еще
в Елисаветграде, то многие ветхие обывательские строения были
особою комиссиею предназначены в лом, о чем и были прибиты
дощечки к этим строениям, с надписью «Подлежит сломке». Но
так как никакого распоряжения о приступе к ломке этих строе­
ний не последовало, а обыватели сами их не ломали, то строения
эти и стояли, и во всех почти жили бедные обыватели. Через не­
сколько минут после моего прихода вбегает в залу, где мы были
собраны, генерал Лауниц и со сжатыми кулаками и искаженным
лицом обращается ко мне с криком:
— Служить так служить!
— Позвольте, ваше превосходительство...
— Мааалчать! ! !
Генерал Лауниц не был такою личностью, чтобы человек,
сколько-нибудь уважающий себя, мог позволить ему такое с со­
бой обращение. Это не был добродушный старик Никитин! При
выражении его: «молчать!» у меня вся кровь кинулась в голову,
и я, стояв как следует стоять подчиненному перед начальником,
невольно переменил позу, а именно, отставил правую ногу не­
сколько вперед и заложил большой палец правой руки за пуго­
вицу мундира. Увидев это, генерал Лауниц мгновенно замолчал
и убежал к себе в кабинет. Через несколько минут он опять
является в залу, уже в более спокойном состоянии и опять-таки
начинает говорить со мною, но уже с более человеческим обра­
щением:
— Почему вы не ломаете ветхих строений?
Я все еще был сильно возбужден и потому отвечал:
— Потому, ваше превосходительство, что мое здесь назначе­
ние строить, а не ломать.
Несмотря на этот почти дерзкий ответ, он, не возвышая го­
лоса, продолжал:
— Несколько лет тому назад особая комиссия предназначила
многие ветхие строения в сломку, а они и до сих пор еще не сло­
маны и в них живут. Надо будет выполнить в точности постанов­
ление особой комиссии.
— Строительный комитет, ваше превосходительство, не имеет
никакого по закону права приступить к ломке обывательских
строений без согласия самих домовладельцев или постановления
о том судебного ведомства. Если же вашему превосходительству
угодно будет непременно сломать все эти строения, то благово­
лите дать об этом точное и определенное предписание, но и в та­
ком случае операция эта возлагается на полицию, а вовсе не на
строительный комитет.
200

— Предписание об этом вы получите!
Сказав эти слова, генерал удалился в другие комнаты и вы­
слал сказать нам, что мы можем уходить по домам. — Это было
последнее мое свидание с генералом фон-дер-Лауницом, и более
я с ним никогда уже не видался.
Конечно, предписания о ломке ветхих строений мы не полу­
чили и к ломке не приступали.
Тут кстати будет заметить, что в других военных поселениях,
например, в г. Умани, местное начальство, исполняя такие неле­
пые словесные поручения Лауницов и им подобных, начало
ломку обывательских строений и вызвало тем ужасное негодова­
ние бедняков, которые, как было слышно, подавали об этом ж а­
лобу императрице Марии Александровне. И этому начальству до­
сталось на орехи порядочно. Лауницы же от своих словесных
поручений, конечно, отказывались.
Отзывы об этой личности, т. е. генерале Лаунице, в городе
были следующие. Одни называли его пасторским сынком, ве­
роятно, ввиду терпеливого стремления к достижению повышений
и богатства. Другие называли его бешеной собакой; третьи, не
стесняясь, при имени Василия Федоровича повторяли двустишие:
«Кот-Васька плут, кот-Васька вор». А в сложенной поселенской
песенке про него прямо говорилось:
На те денежки дворцовы *
Взял имение Клевцовых, —
Вот так молодец! (бис)

В заключение скажу, что я хотя и не видался более с Васи­
лием Федоровичем, но еще раз имел с ним некоторые заочные
отношения. Это было так: много лет спустя, когда в начале
60-х годов я был уже в Екатеринославе губернским архитектором,
познакомился я с командиром батальона внутренней стражи, под­
полковником Снарским. В одно прекрасное утро приезжает этот
господин ко мне и Христом-Богом просит помочь ему в очень важ­
ном для него деле.
— В чем сила? — спрашиваю я.
— Да вот прислал мне корпусный наш командир планы своей
усадьбы, с показанием предполагаемых деревянных построек,
и просит меня испросить потребный на эти постройки лесной ма­
териал в г. Екатеринославе и доставить в его усадьбу верст за
100 или около того; а я не знаю, сколько и какого потребуется
материала, и вообще в лесе не знаю никакого толку.
— Да кто ваш корпусный командир? — спрашиваю.
— Генерал фон-дер-Лауниц.
— А, старый знакомый! — воскликнул я и рассказал Снарскому, как знаю я его командира.
* Намек на постройку штабных строений в г. Елисаветграде, которые назы­
вались дворцовыми постройками и в которых, говорят, сильно хапнул в числе
прочих и Василий Федорович.
201

— Что же, он прислал вам деньги? — полюбопытствовал я.
— Какое прислал? Должен на свои покупать. Думаю, испол­
нив поручение, послать счет, в котором, конечно, проставлю
цены вчетверо меньшие, да не знаю, и это придется ли получить.
Я исполнил просьбу Снарского, сделал сметное исчисление
лесных материалов, потребных на предполагаемые постройки, сам
выбрал потребный лес и, когда он был отправлен, я просил
Снарского написать своему начальнику, кто помогал ему в этом
деле. Недели через две-три является ко мне опять полковник
Снарский и, вынимая из кармана письмо Лауница, прочитывает
мне место, до меня относящееся. Лауниц пишет, что он очень рад
моему служебному повышению, что он всегда знал и считал меня
за отличнейшего и опытного техника, и при этом просил передать
мне его искреннюю благодарность за внимание к его частному
делу.
— Ну, а деньги-то он вам возвратил?
— Нет еще, не возвратил, — отвечал, улыбаясь, Снарский,—
но обещается возвратить.
Тут я покончу с описанием этой действительно очень грязной
личности. Генерал Лауниц умер в 1864 году, как слышно было,
от ушиба, полученного вследствие падения с лошади во время
осмотра. Вероятно, он по своему взбалмошному характеру взбе­
сился до исступления и упал с лошади.
Б. Н а ч а л ь с т в о , ж и в ш е е в Е л и с а в е т г р а д е .
1) Корпусный командир 2-го резервного кавалерийского кор­
пуса генерал от кавалерии барон (впоследствии граф) Дмитрий
Ерофеевич Остен-Сакен.
Генерал этот, кроме командования корпусом, заведовал и по­
селенною частью; с отбытием же его из Елисаветграда сперва
в Венгерскую, а затем в Крымскую кампании, все последующие
корпусные командиры поселенною частью уже не заведовали.
Я приехал при нем и при мне он пробыл в Елисаветграде около
года. — Сакен очень долго жил в Елисаветграде, и общество очень
любило его. Это действительно был идеально честный господин,
добрый и умный, хотя с некоторыми слабостями и недостатками.
Но кто же их не имеет! С графом Никитиным они были не в ла­
дах. Граф называл Сакена святошей и ханжой, а Сакен Ники­
тина— извозчиком. Сакен был, кажется, единственною личностью,
которой Никитин не говорил «ты» и «генералик». Был ли Сакен
ханжа — это дело его совести, но, видимо, он был очень богомо­
лен и всякий праздник ходил в собор к поздней обедне. Семей­
ство Сакена состояло из жены его Анны Ивановны и троих сыно­
вей: старшего, который слыл под названием Ванечка Сакен и
который был очень неудачным малым, хотя и был в то время
штабс-ротмистром или ротмистром; двое младших сыновей были
почти погодки, они в то время были юношами и воспитывались
студентами в Ришельевском одесском лицее, где жили постоянно,
202

приезжая к родителям на каникулы и праздники; они слыли
в обществе под названием Вово и Коко, как звали их родители.
Коко в настоящее время состоит чрезвычайным посланником и
полномочным министром в Берлине при императоре германском.
Семейство Сакенов жило в Елисаветграде как владетельные
особы. Всякий праздник и воскресный день совершался выход
всего семейства в собор. Сам Дмитрий Ерофеевич со своим шта­
бом и адъютантом входил в одни двери собора, северные, а Анна
Ивановна со своими приближенными дамами — в южные двери
собора. Выходили же из собора оба в западные двери и, тут со­
единившись, неупустительно каждый раз шли на могилы род­
ственников, погребенных тут же в ограде собора, и, поклонив­
шись им, возвращались домой пешком, так как квартира их
была почти рядом с собором. Я упомянул, что Сакен был идеально
честный, но и его евреи успели обойти. Это было так: у Сакена
было маленькое именьице «Приют» верстах в 70 от Елисаветграда, и земля его выходила частью на большую Николаевскую
дорогу. Евреи уверили приближенного Сакена, отставного полков­
ника Поппе, что место это самое выгодное для устройства шинка
или кабака, и просили Сакена, чтобы он отдал им клочок земли
в аренду для постройки там шинка. Когда Сакен согласился и
Поппе по поручению Сакена уговаривался в цене, то евреи со­
ставили вроде торгов (так как мнимых желающих занять это
место явилось много) и набили цену чуть ли не свыше тысячи
рублей в год. Явившись с этим результатом к Поппе, они еще
корчили из себя совестливых людей и выразили сомнение, согла­
сится ли Дмитрий Ерофеевич отдать землю за такую маленькую
цену, так как пункт очень прибыльный, но что они просят для
первого опыта отдать землю за эту сумму, одним словом, корчили
из себя паяцев. Условие было заключено и Сакен пользовался
несколько лет этим доходом. Когда же он вовсе оставил город
Елисаветград, то, с наступлением срока возобновления условия,
Сакен поручил Поппе опять сдать землю. Поппе приглашает
евреев, а они, смеясь и пересмеиваясь, сказали ему, что по старой
памяти они готовы дать рублей 25—30. «Как так? Как так? —
выразил свое недоумение Поппе. — Отчего же не прежнюю
цену? — Помилуйте, как же можно прежнюю цену, ведь прежняя
цена давалась оттого, что Дмитрий Ерофеевич был наш началь­
ник, а теперь он для нас чужой человек и нам ненужный, так
зачем же мы будем тратить столько лишних денег!» Вероятно,
Поппе передал этот отказ не в столь резкой форме, но всем сде­
лалось известно, что Сакен был сильно огорчен этою проделкою
с ним, и не мог себе простить, что допустил таковой обман.
Генерал Сакен очень любил или показывал, что любит хо­
зяйство и в особенности стремление к разведению лесов и по­
садке деревьев. Конечно, все подчиненные это знали и старались
угодить ему в этом. Вот, едет однажды Сакен по волостям. При­
езжает в одну и видит, что на улице селения рассажены неболь­
203

шие деревца тополей и укреплены треугольными подставочками,
окрашенными зеленою краскою.
— Ах, Боже мой! Как это хорошо! Где волостной командир?..
— В поле, — отвечает ему первый попавшийся поселянин.
— Скажи, любезный, давно посажены эти деревца?
— Нет, недавно, только перед приездом вашего высокопревос­
ходительства.
— И скажи, любезный, примутся они?..
— Примутся, ваше высокопревосходительство.
— Все примутся? ..
— Все примутся!
— И скоро, думаете, примутся?
— Скоро... Вот, как выедете из селений, то дня через два все
и уберутся...
— Как уберутся?.. — Пробует деревца, а они все при малей­
шем усилии вынимаются, как посаженные на несколько дней,
без корней, только для показу, для обмана, ввиду ожидавшегося
приезда генерала Сакена. Что было последствием этого — легко
предугадать! ..
Другой эпизод, при подобном же случае, вышел еще более ко­
мичным.
Зная страсть Сакена к хозяйству, многие кропатели составят,
бывало, какую-нибудь компилятивную статейку о хозяйстве, от­
печатают и присылают экземпляров полтораста к генералу Сакену; он мигом их пристроит и гонорар вышлет. Так сделал и ка­
кой-то агроном или квази-агроном Мелихов. Прочитав брошюру,
Сакен умилился: «Ах, Боже мой-с! Как это хорошо! Старшего
адъютанта сюда! — Приходит старший адъютант, штабс-ротмистр
Мокиевский. — Препроводите при циркулярном предписании всем
волостным командирам брошюру агронома Мелихова и предло­
жите им бросить светлый взгляд и сообразить, нельзя ли с по­
мощью увеличения рогатого скота сделать пастбища более туч­
ными, что, в свою очередь, может улучшить и быт военных посе­
лян, как толкует об этом агроном Мелихов, причем предписать
им свои мнения и соображения доставить в течение месячного
срока».
Вот и полетели циркулярные предписания с брошюрами Ме­
лихова но всем волостям. Предписания были изложены высоко­
парным слогом, как любил генерал Сакен. Через месяц все во­
лостные командиры с таким же пафосом отвечали, что рекомен­
дации агронома Мелихова очень полезны и что они приложат все
усилия к достижению рекомендуемого. Только один волостной
командир, живущий в очень отдаленной местности и происходив­
ший из бурбонов, но хороший хозяин, не прислал своего донесе­
ния в срок. Докладывают об этом Сакену. Он велит повторить
с предуведомлением, что ежели и затем не будет доставлен от­
вет, то за ним будет прислан нарочный на его, волостного коман­
дира, счет. Бедный волостной командир, получив такое подтвер­
204

ждение, сильно задумался и сколько ни соображал, все-таки не­
доумевал, что нужно ответить. В самом деле: тут говорится и
о быте военных поселян, и о тучных пастбищах, и о светлом
взгляде, и о рогатом скоте, и об агрономе Мелихове, а как все
это связать, что ответить начальству, а главное, узнать, чего хо­
чет начальство, бедный служака никак не мог сообразить; посо­
ветоваться не с кем, а тут нарочный, того и гляди, нагрянет! Ду­
мал, думал, да, помолившись Богу, и сочинил следующий рапорт:
«Его высокопревосходительству корпусному командиру 2-го ре­
зервного кавалерийского корпуса г-ну генералу от кавалерии
барону Остен-Сакену, — такого-то волостного командира — Ра­
порт. .. Чтобы довести быт военных поселян до состояния рога­
того скота, необходим светлый взгляд и тучные пастбища, како­
вых, равно как и агронома Мелихова, по тщательному разыскива­
нию во вверенной мне волости не оказалось. О чем я имею честь
почтительнейше донести Вашему Высокопревосходительству. —
Волостной командир такой-то». — Это факт, и я сам видел этот
рапорт с пометкою на полях Сакена: «Дурак!! а, впрочем, он
хороший и опытный хозяин».
Вскоре после приезда моего Сакен дал мне поручение со­
ставить рисунок чугунной решетки на солею ко вновь устроенной
церкви Покрова пресвятой богородицы в предместье Ковалевке.
Раза два делал я рисунки, но не мог угодить ему, наконец, он
высказал, что он желает что-нибудь в византийском стиле. Тогда
я прямо начертил рисунок и вырисовал его в большом размере,
по крайней мере в настоящую величину. Увидев этот рисунок,
почти в настоящую величину, тщательно вырисованный, он при­
шел в восторг. «Вот теперь вы поняли мою мысль! Отменно хо­
рошо, бесподобно красиво. Обнимите меня, поцелуйте меня!»
И я должен был троекратно приложиться к обеим щекам его вы­
сокопревосходительства! ..
Генерал Остен-Сакен оставил Елисаветград, кажется, осенью
50-го года. Но я имел случай видеться и более сблизиться с ним
впоследствии, а именно в 1857—1858 годах, когда он, бывши уже
графом, после Крымской кампании остался не у дел и поселился
на покое в своем маленьком имении «Приют» Бобринского уезда
близ станции Громоклеевской, верстах в 70-ти от города Елисаветграда. В 1857 году он начал строить маленькую каменную
церковь в своем «Приюте» и пригласил меня наблюдать за по­
стройкою. Я ездил раз шесть к нему в это имение и делал на­
ставления, как производить постройку. Ездил я к нему и один
и большею частью с протоиереем Бершацким, очень близким ли­
цом к графу Сакену. Может быть, в своем месте придется упо­
мянуть несколько подробнее про эти поездки.
Преемники графа Сакена, как корпусного командира 2-го ре­
зервного кавалерийского корпуса, не были уже вместе с тем и
начальниками Поселенной части, а потому в городе почитались
только как почетные лица, но не как начальники. Они были: ге­
205

нерал от кавалерии Гельфрейх, занимавший очень недолго этот
пост, и генерал от кавалерии барон Иван Петрович Оффенберг,
о котором я уже упоминал при рассказах о чудачествах графа
Никитина и который, кажется, до конца военных поселений жил
в Елисаветграде, командуя корпусом. Как о почетных лицах
нужно также упомянуть и о начальниках корпусного штаба пол­
ковниках и затем генерал-майорах — графе Ламберте и Дубельте;
первый был очень симпатичным человеком, и его все любили
в городе. Второй же замечателен (по крайней мере для меня)
был тем, что был женат на Пушкиной (дочери поэта)142 и я не­
сколько раз видел его жену, очень красивую брюнетку. Про ге­
нерала Ивана Петровича Оффенберга нужно сказать несколько
слов, чтобы вырисовать, до какой степени он худо знал русский
язык, дослужившись до полного генерала и бывши женат на рус­
ской. Рассказывали в городе следующий анекдот про явку к нему
всех служащих, когда он только что приехал на службу в г. Елисаветград. В один день являлась вся действующая (т. е. военная
часть), а на другой день все поселенное начальство. Вот подходит
он к одной группе; представляясь, рекомендуются ему: «Честь
имею представиться вашему высокопревосходительству начальник
п е р в ы х ч е т ы р е х округов Новороссийского военного поселения
артиллерии генерал-майор Шмидт». Второй за ним представляю­
щийся говорит: «Честь имею представиться вашему высокопре­
восходительству начальник ч е т в е р т о г о округа Новороссий­
ского военного поселения полковник Савицкий, ваше высокопре­
восходительство». «Вы кто, генерал?» — спрашивает Оффенберг
первого. — «Начальник первых 4-х округов ваше высокопревосхо­
дительство».— «А вы кто, полковник?» — «Начальник 4-го округа,
ваше высокопревосходительство». Еще раз переспрашивает и всетаки не понимает. Тут Шмидт, как немец, объясняет ему по-не­
мецки, что он есть начальник всех 4-х округов, а полковник Са­
вицкий — одного четвертого округа, почему он и состоит в под­
чинении у него. «А, теперь я совершенно понимаю,— говорит
Оффенберг и, чтобы замазать свой промах, обращается любезно
к Савицкому (ярому малороссу, умному и хитрому малому): —
Очень рад познакомиться с вами, полковник, ну, как идет у вас
хозяйство?» — Савицкий, скорчив дуркообразную физиономию, от­
вечает с хохлацким акцентом: «Слава Богу, ваше высокопревос­
ходительство, хозяйство идет в порядке: где надо гальмовать 143,
ваше высокопревосходительство, там мы бичуем, а где нужно би­
чевать, то мы гальмуем, ваше высокопревосходительство». — «Вот
это хорошо... так и при мне поступайте...» Рассказывали это за
истину. Я не был тогда на представлении и утверждать не могу,
но трудно, впрочем, и отрицать. Ведь не понял же немец разницы
между ч е т ы р е х и ч е т в е р т о г о , так как же он мог понять
еще и малороссийские слова. Другой рассказ про генерала Оф­
фенберга я слышал от инженер-капитана Яновского, и этот рас­
сказ совершенно правдивый. Генерал Оффенберг был страстный
206

охотник, а потому и окружал себя такими же страстными охот­
никами, и в числе ежедневных его посетителей были неизменно:
личный адъютант его, полковник Циммерман и инженер-капитан
Яновский. Оба хотя тоже страстные любители охоты, но все-таки
трезвее относившиеся к ней. — Вот однажды, подсмеиваясь и под­
трунивая над этой слабостью генерала, Яновский побился об за­
клад на полдюжины шампанского, что в продолжение десяти
дней ежедневно будет вызывать Оффенберга на разговор и рас­
сказы про охоту на волков и что генерал этого не заметит. Пари
состоялось, и после 6—7 дней Яновский был на пути к выигрышу,
потому что, как только Яновский упомянет про волков, то Оффенберг сейчас восклицает: «Ах, фольк, фольк...» и начинает беско­
нечные рассказы про охоту на них. Так прошло уже девять дней
и Циммерман видит, что ему придется поплатиться, а потому
в десятый день пришел ранее Яновского и на вопрос генерала,
а где же Яновский, Циммерман ответил: «Сейчас придет, верно
собирается с мыслями, как начать разговор про волков». — «Как
про фольков?..» — Да разве, ваше высокопревосходительство, не
заметили, что он уже девять дней сряду вызывает вас на рас­
сказы про охоту на волков. Ведь мы побились об заклад и он хо­
чет, вероятно, нынче выиграть с меня полдюжины шампан­
ского».— «А, заклад, полдюжины шампанского, вот я ему покажу
фольк!». При этом надобно обрисовать обстановку: громадный
кабинет, посредине которого стоит большой стол для занятий, по­
крытый зеленым сукном, а кругом ряд мягких массивных кресел.
На председательском месте сидит генерал Оффенберг и энергично
курит из большого чубука, затягиваясь и выпуская дымок. Цим­
мерман, сделав измену, стоит смиренно у окна, — вдруг входит
Яновский. — «Имею честь кланяться, ваше высокопревосходитель­
ство».— «А, здравствуйте, Яновский», — пуф, пуф, пуф, — пускает
дым генерал.— Циммерман мигает Яновскому, начинай, мол, а то
скоро пойдет завтракать. — «А погода-то какая, ваше высокопре­
восходительство,— начинает
Яновский,— самая
охотницкая. ..
вот бы теперь с хорошей сворой собак, да на волков». — «Вот
тебе фольк! Вот тебе фольк! Вот тебе фольк!» — пыхтя кричит
Оффенберг, гоняясь за Яновским и награждая его ударами чу­
бука.— А Яновский, убегая от ударов, бегает вокруг стола и от­
ставляет кресла вроде баррикад для препятствий Оффенбергу.. «
Сделав таким образом тура три-четыре вокруг стола, Оффенберг,
запыхавшись, падает в кресло и насилу отдохнув говорит: «Цим­
мерман, Яновский выиграл пари; если бы вы меня не предупре­
дили, я бы опять говорил о волках, но я не хочу, чтобы вы тра­
тились на вино, за полдюжины шампанского плачу я . .. вот
деньги. — А вам, капитан, порядком кажется досталось... изви­
ните. .. а теперь пора завтракать, пойдемте к жене... она, я ду­
маю, давно уже ожидает нас с завтраком».

207

Я уже упомянул выше, что приехал в Елисаветград 21-го ок­
тября 1849 г. в пятницу вечером, т. е. почти уже в ночь.
Ввалившись в неизвестный мне город и притом в местность,
резко отличающуюся от той, где я родился и провел свое детство
и юность, я невольно почувствовал себя как в лесу. Восемь дней,
проведенных мною в пути в тогдашней дорожной сутолоке, не­
вольно отвлекли мои мысли от моего одиночества. Приехав же
на место, я увидел себя совершенно отрезанным от всего преж­
него, столь мне дорогого, и принужденным начать новую жизнь
в местности вовсе мне незнакомой. Было о чем подумать. Оста­
новился я в лучшей тогда гостинице г. Елисаветграда, а именно
на Большой улице, в гостинице Берингера или, по-уличному, про­
сто у Симки, ибо таковую кличку носил еврей, ее содержатель.
Занял я в гостинице одну комнату, за которую с двумя самова­
рами платил по 50-ти копеек в сутки. Устроившись кое-как в гос­
тинице, я на другой же день, примундирившись, сделал визит
председателю городской думы. Он принял меня отменно радушно
и сообщил, что в настоящее время главного начальника, генерала
Сакена, нет в городе, потому что он поехал в отпуск в Петербург,
но все-таки советовал явиться к полковнику Громовскому, кото­
рый исправлял должность начальника штаба. Начальник же
штаба, генерал Ламберт, был, в свою очередь, тоже в отпуску,
так что полковник Громовский являлся в это время главным ли­
цом в городе. Конечно, я явился к полковнику Громовскому,
а затем заявил о себе и в строительном комитете, который соб­
ственно был мифическим присутственным местом и числился при
Елисаветградской городской думе. Тут я познакомился с будущим
своим тестем Иваном Прокофьевичем Федорченко, занимавшим
должность секретаря при Елисаветградской городской думе и
строительном комитете, человеком очень почтенным и которого
впоследствии я полюбил и уважал как отца.
Между тем я мало-помалу начал знакомиться с обывателями.
С первым, с кем я познакомился — был штатный смотритель
уездного училища Григорий Иванович Жуков. В одно из воскре­
сений я встретился с ним в соборе, кто-то нас представил друг
другу и Жуков сейчас же пригласил меня к себе; у него я и обе­
дал в этот день, а после обеда он меня катал на своем сером же­
ребце и мы ездили в загородный сад. Одним словом, он наки­
нулся на меня, как на новичка, и рад был приблизить меня
к себе.
Как оказалось впоследствии, это был добрейший старик. Го­
ворю старик, потому что и тогда уже ему было свыше 40 лет,
хотя он все еще молодился. У Жукова я вскоре познакомился
с офицером генерального штаба Виктором Степановичем Цитовичем. Это был очень милый и образованный человек и впоследствии
я до самого выезда его из Елисаветграда поддерживал с ним
знакомство. А затем у того же Жукова познакомился и со всеми
учителями гимназии, из которых с одним особенно сблизился,
208

а именно с Семеном Михайловичем Шмаковым, с которым впо­
следствии и породнился.
Наконец я познакомился и с домом Ивана Прокофьевича Федорченко, впоследствии моего тестя. Как теперь помню 6-го де­
кабря, в праздник (Николин день), я часов в 12 утра, приехал
с первым к нему визитом. Его самого, к сожалению моему, не за­
стал дома, а потому, передав свою визитную карточку, отпра­
вился домой. За это, как впоследствии узнал, был обозван ба­
рышнями тюфяком и провинциалом, потому что, по их мнению, не
застав дома хозяина, я должен был отрекомендоваться молодым
хозяйкам. А барышень в этом доме было три: Домника Ивановна
Федорченко впоследствии моя дорогая и ныне уже умершая жена;
во-вторых, Афанасия Ивановна Федорченко, впоследствии Шма­
кова и моя дорогая свояченица и ныне здравствующая, и, нако­
нец, в-третьих, Марья Осиповна Полуликова, троюродная сестра
двух первых, постоянно почти гостившая уних... Я помню, что
первое впечатление, произведенное на меня этими молодыми де­
вицами, было вовсе не такое, чтобы я мог предположить, что
в скором времени я буду женихом, а впоследствии и мужем одной
из них. Все шло своим порядком, но я, мало привыкнув еще
к новому своему положению, очень скучал в своем одиночестве.
К тому же участь брата, Федора Михайловича, была еще не ре­
шена и я часто обращался к мысли, что будет, что с ним будет! ?
Наконец эта неизвестность кончилась для меня в начале нового
1850 года. Помню, что, кажется, на другой день нового года, т. е.
2-го января, приехал ко мне утром Ив. Прокоф. Федорченко,
чтобы отдать новогодний визит, и между прочим сообщил, что
в газетах напечатан приговор наказаний обвиненным по делу Петрашевского и что в приговоре этом в числе обвиненных значится
и некто Федор Достоевский, причем полюбопытствовал — одно­
фамилец этот гоподин мне или родственник... Конечно, я сейчас
же заметил, что это мой родной брат, и попросил у него сооб­
щить мне эти газеты, что он и исполнил, вынув их из кармана.
По отъезде Федорченко, я сейчас же накинулся на газеты. Это
был номер «Северной Пчелы», издаваемой Булгариным, не помню
от какого числа144, но помню, что этот номер только что был
получен в Елисаветграде. В газете был напечатан приговор, по
которому: «Отставной инженер-поручик
Федор Достоевский
27-ми лет, за участие в преступных замыслах, распространение
одного частного письма, наполненного дерзкими выражениями
против православной церкви и верховной власти, и за покушение
к распространению посредством домашней литографии сочинений
против правительства — по заключению генерал-аудиториата под­
вергался смертной казни расстрелянием». По высочайшей же кон­
фирмации приговорен: «к лишению всех прав состояния, к ссылке
в каторжную работу в крепостях на четыре года, и потом к опре­
делению рядовым». И теперь через 46 лет спустя после этого
происшествия, несмотря на то, что брат Федор Михайлович после
14

Заказ № 108

209

каторги был не только всепрощен, но и возвеличил имя свое, я
не мог написать этих строк без того, чтобы, как говорит жена, не
подрал мороз по коже... Что было тогда со мною, — предостав­
ляю судить каждому. Помню только, что в этот день я никуда не
выходил из комнаты, читал и перечитывал всю газету, а сентен­
цию и приговор переписал для себя на бумагу, которая и теперь
цела у меня.
Сведение о том, что я брат приговоренного к каторге, мгно­
венно разнеслось по городу и, конечно, никто мне не задавал
больше вопросов о существовании родства, но во взгляде всех я
читал этот вопрос и притом во взглядах только меньшинства
встречал сочувствие... Большинство же долгое время чуралось
меня...
Мне предстоит упомянуть еще о сыне Ивана Прокофьевича
Федорченко — Михаиле Ивановиче, или попросту Мише, как звал
я его все время. С детских лет он был идолом в семье как един­
ственный сын отцу и брат сестрам. Сперва он окончил курс
в Елисаветградском уездном училище, а затем в Одесской Ришельевской гимназии, потом поступил в Ришельевский лицей на
математический факультет. В летнее время моего жениховства
(1850) он кончил 1-й курс лицея и перешел на 2-й. В июне месяце
он приехал на каникулы в Елисаветград и я впервые тогда по­
знакомился с ним. Это был юноша лет 18—19 до того симпатич­
ный, как по наружному своему виду, так и по внутренним каче­
ствам, что невольно привязывал к себе каждого с ним соприка­
сающегося. Я полюбил его как брата и это чувство сохранил
к нему на всю жизнь.
В июне месяце день свадьбы нашей был приблизительно опре­
делен и я должен был озаботиться приготовить помещение, т. е.
квартиру для семейной жизни. Наконец был окончательно и на­
значен день свадьбы, а именно на воскресенье 16 июля, и я бла­
гополучно дожил до этого дня. Несмотря на существующий обы­
чай, чтобы жених в день свадьбы не виделся с невестой до церкви,
т. е. до венца, я не исполнил этого предрассудка, просидел у не­
весты целое утро и был прогнан только тогда, когда нужно было
одевать невесту к венцу. Брак был назначен в шесть часов ве­
чера. У меня шафером был Семен Михайлович Шмаков, а у Домники— брат Михаил Иванович. Огромный собор, вмещавший
в себя более 6 тысяч человек, был почти полон. Праздно глазею­
щая публика стояла и спереди, и сзади, и возле нас, так что
трудно было протискаться. И вся эта масса народа устремила
свои глаза в одну точку, т. е. на нас... Я был очень взволнован,
а окружающая меня масса народа представлялась мне какими-то
блуждающими призраками, как будто бы во сне. Но вот наконец
таинство брака окончилось и мы поехали уже вместе, как муж
и жена, к батюшке на вечер. Помещение в квартире моего тестя
было очень небольшое, а потому были приглашены только самые
близкие знакомые. На вечере солидные люди играли в карты,
210

а молодежь танцевала. Хотя как молодого, т. е. новобрачного,
меня и приглашали танцевать, но я решительно отклонился от
этого, потому что никогда не любил и никогда не умел хорошо
танцевать, а на молодого смотрят вообще взыскательно. К полу­
ночи был сервирован парадный ужин, во время которого я с Дом*
никой сидели на парадном месте и нам часто приходилось под­
слащивать горечь вина. Одним словом, все шло вслед старых
дедовских обычаев. В 1 часу ночи ужин кончился, гости разъ­
ехались, а я с женою поехал в свою квартиру, где мой добрый
Михайло встретил меня с хлебом и солью, что он сделал на свои
деньги и сюрпризом мне. Итак, холостая и одинокая жизнь моя
была закончена и я начал новую семейную жизнь. Говорили в го­
роде, что на нашем венчании оттого было много любопытных зри­
телей, что в г. Елисаветграде давно уже не бывало так называе­
мых интеллигентных свадеб. Но с моей легкой руки, как гово­
рится, вслед за нашею были еще две свадьбы в очень скором вре­
мени, а 25 июля состоялась свадьба Шмакова с Афанасией Ива­
новной и молодые поселились во флигеле отчего дома.
Спустя несколько времени мы, две молодые пары, т. е. я
с Домникой и Шмаковы, делали первые визиты всем бывшим на
свадьбах и некоторым не бывшим, но с которыми мы думали быть
знакомыми. Скоро мы познакомились со всем елисаветградским
«обществом». Это были: Погорелко, содержательница пансиона;
семейство Дербушевых, с которыми мы были дружественно зна­
комы во все пребывание наше в Елисаветграде; купцы братья Ма­
кеевы, торговавшие красным товаром, оба женатые; другой купец
Турчанов Гаврила Константинович и его жена Любовь Егоровна;
почтмейстер Федор Корнеевич Гордеев; инженер Александр Фе­
дорович Чумаков и его жена; священник, магистр богословия,
Михаил Иванович Скворцов и его жена Марья Афанасьевна, оба
образованные люди; другой священник, вдовец Федор Михайлов,
еще очень молодой человек, весельчак, которого молодежь про­
звала поп-казак, на что он, впрочем, не обижался; аптекарь Петр
Петрович Паскалин, содержатель единственной в городе аптеки,
очень уважаемый человек, делавший много добра; доктор Антон
Антонович Гольштейн и жена его Елизавета Дмитриевна; как
к лучшему доктору в городе мы всегда обращались за медицин­
скими советами к нему. Оба они, как муж, так и жена, были рож­
дены евреями и крестились, по женитьбе их в г. Елисаветграде.
Оба они Дмитриевичи потому, что у них был крестным отцом
барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен. Сам Гольштейн, помимо
искусства врача, был страстным любителем преферанса. Ни один
его визит к пациенту не проходил без рассказов о какой-нибудь
курьезной преферансовой игре. Одну из таковых он подшил
на подкладку своей шинели и при встрече с знакомыми распахи­
вал шинель и говорил: «Видите игру... играл семь и остал­
ся без двух». И с этими словами запахивал шинель и бежал
дальше.
14*

211

Как вспоминаю теперь, 1851 год не особенно был приятен для
нас вследствие различных случившихся обстоятельств. Во-первых,
в этом году батюшка по неприятностям по службе должен был
оставить службу секретаря в елисаветградской думе. Сильно не
хотелось ему еще в таких сравнительно не старых годах оставлять
службу, но обстоятельства сложились так, что он должен был это
сделать. Эти невзгоды отражались, конечно, на Домнике, а следо­
вательно, и на мне. Далее случилась и для меня лично одна круп­
ная неприятность, которую я долго не мог переварить и затем
позабыть. Из Кременчугского поселенного штаба был препрово­
жден в елисаветградский строительный комитет безымянный
скандальный донос на мою служебную деятельность. Донос на­
столько был грязен и неправдоподобен, что даже военное началь­
ство не сочло возможным произвести по нему какое-либо дозна­
ние, а просто без всяких распоряжений препроводило этот донос
в строительный комитет. Не далее как месяца через два я узнал
сочинителя этого доноса, а именно это был аудитор Аникиев, не­
удачный жених Афанасии Ивановны. И от кого же я узнал об
этом?.. Трудно догадаться. Да от самого же Аникиева! Он сам
заговорил об этом со мною и, когда я спросил его, что собственно
побудило его это сделать, он, не смущаясь, ответил: «Шмакову
я отмстить не мог, он служит по мин. нар. проев., самому Федорченко я тоже лишился способа отмстить, так как он оставил
службу, а отмстить я хотел, и вот я избрал вас!.. И еще буду
стараться пакостить вам, сколько достанет у меня сил!» Что мне
было делать? .. Заявить кому-нибудь об этом? Но никто не по­
верит. Побить? .. Но он был солдафон ражий и мне с ним было
не справиться!.. Итак, я ограничился только тем, что плюнул ему
в физиономию. Он, конечно, проглотил эту любезность... Когда
я сообщил об этом домашним, то батюшка и Шмаков сказали
мне, что они были давно уверены, что сочинителем доноса был
Аникиев и что они со стороны даже слышали об этом, только
мне не говорили, чтобы не волновать меня.
Вести из Москвы тоже были не совсем благоприятны: из двух
писем сестры Варвары Михайловны от 1 октября и 25 ноября
я узнал, что дядя Александр Алексеевич был при смерти, но что
ему хотя и лучше, но все-таки он лишился движения ног вслед­
ствие паралича, и у него замечается размягчение мозга. Писала
также Варвара Михайловна и о том, что брат Михаил Михайло­
вич два лета сряду (1850—1851 гг.) прожил в деревне и что он
предлагает имение отца оставить за собою, оплатив братьям и
сестрам деньгами за причитающиеся им части, но не сразу,
а в продолжение 10 лет и что, по ее мнению, это не слишком
выгодно для остальных наследников! Еще бы!
От зятя Александра Павловича Иванова (муж Верочки) я
тоже получил письмо с теми же известиями. Он по моей просьбе
прислал мне, как опекун над имением, в сентябре месяце с дохо­
дов имения сто рублей.
12

С нашей квартирой, так недавно мною отделанной, тоже было
неблагополучно: хозяин наш, Корицкий, сам захотел переселиться
в нее, да кроме того, мне перестали выдавать квартирные деньги
на чертежную — пришлось квартиру менять.
И июня 1852 года я получил письмо от зятя Александра Пав­
ловича Иванова, письмо деловое, которое он мне писал как опе­
кун. Оно так серьезно, что я выписываю из него здесь главную
суть дела: он пишет:
а) что в июле 1852 года сестре Саше минет 17 лет и что вслед­
ствие этого опека над имением должна уничтожиться;
б) что вследствие этого имение (оставшееся после отца)
должно будет остаться или в общем управлении, или должно быть
разделено;
в) что как первое, так и второе немыслимо без продажи
имения;
г) что отец заплатил за оба имения 12 тысяч рублей сереб­
ром и что при жизни его оно было заложено в 57г тысяч сереб­
ром в опекунском совете; но что, несмотря на это, имение прино­
сило отличнейший доход;
д) что предполагаемый мною (в прежних моих письмах к Ива­
нову) раздел есть самый справедливый, т. е. разделить все имение
сообразно взятым нами частям из капитала;
е) что по квитанциям, хранящимся в опеке, явствует, что
брат Мих. Мих. получил за все время со смерти отца 2.745 руб.
серебром; я получил 1.475 руб. и брат Николай Мих. — 871 рубль,
т. е. всего получено нами капиталу 5.091 р. сер. или 17.818 руб.
ассигнациями;
ж) что продать имение можно и теперь за 50.000 рублей ассиг­
нациями, т. е. по 500 рублей за ревизскую душу, так как всех
душ считалось 100;
з) что за вычетом долгов: 1) опекунскому совету 22.400 руб­
лей ассигн., 2) долгу Варваре Михайловне 1.800 руб. и 3) на
межевые планы и расходы 350 руб. ассигн., всего же за вычетом
24.550 рублей останется чистого капитала 25.450 руб.;
и) что к этому капиталу должно присоединить капитал, взя­
тый нами, братьями, а потому весь капитал, подлежащий раз­
делу, выразится в 25.450 + 17.818 = 43.268 руб. ассигн.;
к) что из суммы этой следует вычесть 3/н части сестрам, т. е.
9.270 рублей и затем для трех братьев останется к разделу
33.998 руб. ассигн., т. е. каждому по 11.332 руб. ассигнациями;
л) что за вычетом нами взятых сумм надлежит получить:
1) брату Мих. Мих. 11.332 — 9.507 = 1.725 руб. ассигн.; 2) мне
11.332 — 5.162 = 6.170 руб. ассигн. и 3) брату Николе 11.332 —
— 3.048 = 8.284 руб. ассигн.
Проект этого раздела составлен был Ивановым, согласно моей
мысли, и я был совершенно с ним согласен.
Далее Иванов писал, что он сыскал покупщицу на имение,
т. е. свою жену, а нашу сестру Верочку. Что они готовы дать за
213

имение 50.000 ассигнациями и что, ежели я на это согласен, то
чтобы заявил об этом письменно, а также и прислал прошение
на уничтожение опеки. И то и другое я исполнил и отписал Ива­
нову 21 июня 1852 года.
В начале сентября месяца (10-го числа) я получил опять
письмо от Александра Павловича Иванова в ответ на мое от
21 июня. В письме этом он извещал меня, что дело о покупке
ими имения близится к концу и что я скоро получу деньги за свою
часть, и притом в несколько большем количестве, а именно
2.000 рублей серебром.
25 октября я получил опять письмо от зятя Александра Пав­
ловича Иванова, и на этот раз с известием об окончательном ре­
шении дела по продаже моей части наследства, и с высылкою на
мою долю двух тысяч рублей серебром. Мы были очень рады
окончанию этого дела и не медля, по совету батюшки, при­
строили эти деньги, т. е. отдали их из 10 годовых процентов ста­
рику Турчанову, у которого хранились, т. е. были в обороте также
и батюшкины сбережения. Из этого же письма Алекс. Павл. Ива­
нова узнал я и о затее брата Михаила Михайловича открыть фаб­
рику и торговлю папирос с сюрпризами. Эту затею он предпринял
тоже сейчас по получении своей части денег, и я тогда, мыс­
ленно пожелав ему всевозможного успеха, никак не предполагал,
что эта торговля его лет через 5—6 доставит ему уже солидный
капитал! Из того же письма я узнал еще о московской новости,
а именно, что Тимофей Иванович Неофитов недавно умер.
10 октября 1852 г. Бог дал нам первого ребенка дочку Евге­
нию 145. Тихо и мирно прошел конец 1852 г., затем весь 1853,
а 1854 ознаменовался рождением 1 сентября второй дочки —
Марии И6.
Письма, полученные мною в 1854 году из Москвы и Петер­
бурга, принесли мне много важных и большею частью хороших
известий о случившемся с близкими моими родственниками. Глав­
нейшее из этих известий было сообщение сестры Варвары Михай­
ловны (весною 1854 г.), что сестра Саша вышла замуж за под­
полковника Николая Ивановича Голеновского.
Получив это письмо, я счел нужным написать дяде письмо,
в котором и благодарил его за новый знак внимания и любви
к нашему семейству, проявленный им в устройстве судьбы сестры
Саши.
В том же письме сестра Варвара Михайловна сообщила:
1) что брат Федор Михайлович окончил свой 4-летний срок ка­
торги, поступил рядовым в 7-й батальон отдельного Сибирского
корпуса и что с ним можно теперь вести переписку; 2) что брат
Михаил Михайлович открыл папиросную фабрику и что дела его
идут хорошо; 3) что брат Николя в этом году должен кончить
курс в строительном училище; 4) что падчерица Юлия Петровна
Карепина окончила курс в институте и также живет частью у нее,
214

а частью у двоюродного брата своего Александра Митрофановича
Карепина.
Из другого ее письма в августе месяце я между прочим узнал,
что дядя Александр Алексеевич был очень доволен письмом моим
по поводу устроения судьбы сестры Саши и что он, читая его,
был растроган до слез.
В сентябре месяце, уже после рождения Машеньки, я был
обрадован и получением письма от брата моего Михаила Михайловича. Письмо это я получил через своего знакомого Завад­
ского*, который, ездя в Москву и Петербург, был и у Варвары
Михайловны и у брата Михаила Михайловича. В письме своем
брат, сообщая о всех тех известиях, о коих я знал уже из писем
сестры, сообщает, что дела его по торговле идут очень и очень
хорошо, и что он теперь живет не так, как прежде, нуждаясь
в копейке, но даже помышляет в недалеком будущем составить
себе состояние. Он через Завадского прислал мне два ящика па­
пирос с сюрпризами, а в письме сообщил также и точный адрес,
по которому можно писать брату Федору Михайловичу.
Вслед за получением этого письма я, не откладывая в долгий
ящик, написал первое письмо к брату Федору Михайловичу и от­
правил его 14 сентября. Тогда же написала ему и Домника.
Чтобы письма эти вернее дошли, я послал его денежным, вложив
десять рублей (10 р.), но ответ на эти письма мы получили уже
в следующем 1855 году147.
Осенью этого же 1854 года состоялся последний приезд
в г. Елисаветград императора Николая I на кампамент. Государь
пробыл несколько дней, сделал смотры и остался вообще очень
довольным. По его отъезде случился со мною тот инцидент, о ко­
тором я рассказал при описании личности генерала фон-дерЛауница.
В феврале же 1855 года в город пришло известие о кончине
императора Николая I. Помню, что город был сильно взволнован
этим печальным известием. Все думали и помышляли: «Что бу­
дет? Как кончится война?» Вообще состояние общества было
весьма тревожное.
Как-то в начале марта 1855 года, помню, что это было Вели­
ким постом, сидим мы втроем за обедом, — я как теперь помню,
было подано блюдо раков, — и вслед за ним является почтальон
* Завадский или Завацкий. Об этом знакомом я не упоминал выше, по­
тому что знакомство это было случайное. Этот молодой человек был настав­
ником детей и, кажется, впоследствии правою рукою одного богатого помещика,
обитавшего близ. г. Елисаветграда (фамилию помещика не помню). Этому
помещику я делал проект на постройку в его усадьбе дома и тут познакомился
с Завадским. Когда он по делам того же помещика ездил в августе месяце
1854 г. в Москву и Петербург, то я между прочими поручениями просил его
побывать в Москве у сестры, а в Петербурге у брата. Этот же Завадский,
кроме 2-х ящиков папирос с сюрпризами, привезенных от брата, привез мне
по моему поручению купленные для меня книги: сочинения Гоголя, которые
и до сих пор у меня имеются.
215

и говорит: «К вам казенный пакет» и предлагает расписаться
в получении его в книге. Я посмотрел на огромную сургучную
печать и сейчас же прочел на ней: «III отделение собственной его
императорского величества канцелярии». У меня так и екнуло
сердце... Я знаком был уже с III отделением! ! Пока я расписы­
вался в получении пакета, пока выпроводил почтальона, Домника
и батюшка не отрывали от меня глаз, потому что, как говорили
они, я был бледен, как полотно... «Что с тобой... Что с вами? ..
Откуда пакет?..» — был поспешный с двух сторон вопрос. Я, не
отвечая им, поспешил вскрыть большой пакет и из него выпали
два маленьких почтовых листочка. Это оказались письма брата
Федора Михайловича из Семипалатинска, — одно ко мне, а дру­
гое к Домнике. Я успокоился, и не читая еще писем, показал
батюшке и Домнике пакетную печать. Все мы поняли тогда, что
хотя переписка с ним и дозволена, но что его письма в Россию,
а может быть, и наши письма к нему идут через III отделение,
где вскрывают и прочитывают их 148. Письма брата были без его
конверта, а прямо в конверте III отделения. Успокоившись не­
много, я начал читать письма, писанные братом 6 ноября
1854 года и дошедшие до меня только в начале марта! Эти ве­
ликолепные письма растрогали меня тогда до слез; они и теперь
хранятся у меня, на пожелтевшей бумаге! Но, впрочем, они цели­
ком напечатаны в первом томе 1 издания полного собрания сочи­
нений Ф. М. Достоевского в отделе « П е р е п и с к а » , на страни­
цах 75, 76 и 77. Слух, что я получил пакет из III отделения,
скоро разнесся по всему городу, и я, чтобы уничтожить различные
сплетни, рассказал двум-трем моим знакомым, что заключалось
в пакете; и так как я рассказывал это по секрету, то через не­
сколько дней все в городе знали, какого рода пакет получил я!
За этот 1855 год вообще по причине военных действий жизнь
в Елисаветграде в это время очень оживилась. Все с напряжен­
ным вниманием читали газеты, а подвиги таких героев, как мат­
рос Кошка149, распространялись со скоростью электричества.
Вообще общество было наэлектризовано патриотизмом. Стихотво­
рения, патриотические вирши, вроде:
Вот в воинственном азарте
Воевода Пальмерстон 150
Поражает Русь на карте
Указательным перстом!

полагались на музыку и даже целиком были пропеты девочками
на торжественном публичном акте в пансионе г-жи Погорелко,
причем вызвали гром рукоплесканий и требование неоднократ­
ного повторения!
Осенью же этого года, кажется в сентябре месяце, состоялся
проезд через г. Елисаветград государя императора Александра II
в Крым. День проезда, конечно, был известен заранее, и в этот
день так называемая Большая улица была запружена народом,
216

вышедшим встречать государя. Проезд был назначен около
2-х часов дня, но публика, конечно, собралась гораздо ранее.
Вышли на это громадное гулянье и мы с Домникой. День был
ясный и теплый, и мы даже позволили няне вынести и старшую
дочурку Женечку, но неистовый крик последней производил та­
кой скандал, что ее немедленно пришлось унести обратно. Вскоре
проехал и царь, а потому Домника сейчас же пошла домой к своей
обиженной дочке. Государь ехал в открытой коляске, он пока­
зался с лица очень похудевшим, и вообще был очень серьезен,
даже пасмурен. Через Елисаветград он проехал, не останавли­
ваясь, прямо на почтовую станцию (почти за городом), где в при­
бранных кое-как еврейских помещениях (содержатель почтовой
станции был еврей) сервирован был для государя и свиты его
дорожный обед. Я с батюшкой на извозчике тоже поехали на
почтовую станцию, чтобы еще раз видеть государя. Обед продол­
жался не долее одного часа, а по окончании обеда государь вы­
шел в шинели и фуражке и с папиросою в зубах, медленно сел
в коляску, милостиво раскланялся с публикою, и коляска понес­
лась вскачь... Помню одно из впечатлений публики: большинство
публики, присутствовавшей при выходе государя из почтовой стан­
ции после обеда, состояло преимущественно из пожилых людей
и ... она осталась недовольною тем, что государь вышел с заку­
ренною папироскою. Они считали это неприличным для царского
сана!.. Эту же мысль разделял и мой тесть. А я долгое время
и при всяком подходящем случае горячо протестовал против та­
кого странного мнения, доказывая, что государь тот же человек
и что он, измученный почти 2.000 верст путешествия, может до­
ставить себе право держать себя не на вытяжке, для показу,
а так, как ему удобно, и не отказывать себе в тех привычках,
в которых не отказывает себе всякий из нас смертных!.. Об­
ратно из Крыма государь проехал уже другим путем и в Елиса­
ветград не заезжал.
Из письма сестры Варвары Михайловны я познакомился и
с происшествиями, случившимися с моими родными в Москве
и Петербурге в течение 1855 года. Во-первых, из письма я узнал,
что в феврале месяце была обручена, и после Пасхи вышла за­
муж Юлия Петровна Карепина (падчерица сестры Варвары Ми­
хайловны) за некоего Никандра Петровича Померанцева, который
и увез свою молодую жену в Петербург. Эту свадьбу устроил
Голеновский, с которым жених служил вместе в Павловском ка­
детском корпусе. Во-вторых, что Голеновские оба, и муж и жена,
были в феврале месяце в Москве и тогда-то и устроили эту
свадьбу. В-третьих, что в июле этого года Варвара Михайловна
с детьми была в Петербурге и гостила у сестры Саши на даче
в Царском Селе. В-четвертых, что зять Александр Павлович Ива­
нов живет летом с Верочкой в деревне и, как-то подстораживая
ястреба, истребляющего у них цыплят, прострелил из ружья себе
ногу и месяца два не мог совершенно от этого излечиться.
217

В-пятых, что Голеновским 1-го октября Бог дал дочку (первую)
Марию. Это Марья Николаевна Голеновская, ныне Ставровская.
В-шестых, что брат Николай, по окончании курса в строительном
училище, назначен архитекторским помощником в эстляндскую
строит, и дорожную комиссию и едет в г. Ревель. И, наконец,
в-седьмых, я узнал из письма этого об ужаснейшей катастрофе,
случившейся с моей теткой Катериной Федоровной Ставровской.
Она заживо сгорела в церкви! Случилось это так: 9 мая 1855 года,
в день св. Николая Чудотворца, Катерина Федоровна пошла
с детьми в приходскую церковь и стала под паникадилом; на ней
сверх легкого летнего платья был бурнус. Она была на девятом
месяце беременности. Вдруг она говорит своей старшей дочке:
«Что это как будто гарью пахнет»; та отвечает, что и она это слы­
шит. В эту минуту Катерина Федоровна почувствовала ожог
и, мгновенно сбросив бурнус, начала махать своим легким
платьем и вслед за этим в одно мгновение обратилась в огненный
столб! Все окружающие сторонились от нее, чтобы самим не за­
гореться, а дети подняли крик и вопли! Наконец несчастная бро­
силась в толпу, и какой-то догадливый человек накинул на нее
свой тулуп и тем загасил пламя, но последствия были ужасны!
У страдалицы обгорели все волосы, голова и тело были все
в страшных язвах от ожога! Кое-как довезли ее до дому. Через
несколько дней она разрешилась (преждевременно) от бремени, но
ребенок сейчас же умер. Сама же страдалица промучилась еще
две недели и скончалась, оставив пять человек детей, из которых
старшей дочери было уже 14 лет!..
Сорок лет прошло с этого ужасного факта. Может быть, тако­
вых же катастроф произошло и еще несколько по церквам...
а до сих пор не сделано никаких улучшений по этой части! И до
сих пор в церквах по большим праздникам, именно тогда, когда
собирается в церковь масса народу и когда неминуемо и под па­
никадилами толпятся богомольцы, — в паникадилах этих зажи­
гают по-прежнему восковые толстые свечи, дающие огром­
ный нагар, часто падающий вниз. Стеариновые свечи, дающие
меньший нагар или вовсе не дающие его, — жечь в церквах
считается за грех, а другого способа освещения паникадил не
придумают!
К концу года настроение жителей гор. Елисаветграда делалось
более и более тревожным. Из Крыма получались все более и бо­
лее неутешительные известия. Про битву при Черной реке пого­
варивали с покачиванием головой, а про оставление Севастополя
говорили даже шепотом, мало веря этому известию151. Проезд
государя в Крым как будто бы ободрил народ... Многие думали,
что военные действия еще не кончены, а возобновятся с новыми
силами и энергиею. Как-то не хотелось верить про мир, не вполне
достойный величия России!
Январь 1856 г. принес нам несчастие: у нас скончалась вторая
наша дочурка Маша, заболев гриппом.
218

С самого начала 1856 г. начали появляться слухи о мире, при
ожидании которого все как будто бы встрепенулось, все как
будто бы ожило. Наконец, в конце марта и до нас дошло известие,
что 18 марта по парижскому трактату мир состоялся. Конечно,
условий мира никто тогда не знал, но все были рады ему, ожидая
какого-то возрождения к чему-то лучшему.
С начала лета 1856 г. в Елисаветграде начали ходить упорные
слухи о скором уничтожении военных поселений. Граф Никитин
был отозван уже в Петербург. Да и вообще поговаривали о гро­
мадных предстоящих преобразованиях. Все эти слухи невольно
заставляли меня подумывать о своей службе. Ясно, что с уничто­
жением военных поселений должность городового архитектора
в Елисаветграде, т. е. должность официальная, по военному ми­
нистерству, должна была уничтожиться, и я по всем вероятиям
должен бы был остаться за штатом. Перспектива незавидная, при
неимении ничего в виду. Из газет я узнал, что бывшего главно­
управляющего путями сообщения графа Клейнмихеля дернули,
как говорится, по шапке, и вместо него назначили главноуправ­
ляющим генерала Конст. Влад. Чевкина. Кстати о Клейнмихеле.
Помня его мне напутствия, я, убедившись в полной неприглядно­
сти своей службы, писал Клейнмихелю письма в 1853, 1854 и
1855 годах. Во всех трех письмах я напоминал ему о его обе­
щаниях и просил его дать мне какое-нибудь место по ведомству
путей сообщения, по тому ведомству, где получил я свое спе­
циальное образование и где служат все мои товарищи по учи­
лищу. .. Все три письма были посланы мною, как тогда называ­
лось, страховыми, но ни на одно я не получил хоть какого-либо
ответа... Ясно было, что Клейнмихель не хотел иметь в своем
ведомстве фамилию, которая все еще считалась опальною!
Я долго раздумывал о своем служебном положении и, наконец,
решил ехать в Петербург и лично хлопотать о перемене службы.
В сентябре я подал в строительный комитет форменный ра­
порт о разрешении мне отпуска на 28 дней для поездки в Москву
и Петербург по домашним обстоятельствам.
Получив отпуск, я начал собираться в дальнее путешествие.
Сборы мои, конечно, были очень невелики: домашние мои очень
желали, чтобы я ехал не один, а с попутчиками, и вот приискание
этих-то попутчиков и было довольно затруднительно. Но наконец
таковые нашлись. Ехали в Харьков на Покровскую ярмарку двое
(средней руки) купчика, ехали они в своей кибитке на тройке
почтовых и искали себе третьего попутчика, чтобы ехать была
дешевле. Я принял их предложение с тем, чтобы мне было предо­
ставлено лучшее место в задку кибитки, и они назначили днем
выезда четверг, 4 октября.
Тогдашнее путешествие было не то, что нынешнее, сел в ва­
гон да и помчался! Нет, тогдашнее путешествие было более за­
труднительно, но зато и более оставляло впечатлений. От Елисаветграда до Москвы считалось 1.070 72 верст, и проехать их на
219

перекладных с переменою лошадей, а за неимением своей повозки
ждать последней на каждой станции с перекладкою всех вещей —
чего-нибудь да стоило: всех станций было 59!
Выехав из дому, я долгое время был погружен сперва в пе­
чальные мысли вследствие разлуки, а затем в более серьезные
мысли о предстоящем мне путешествии и пребывании в столицах,
а потому, не говоря со своими попутчиками, я долгое время мол­
чал и не заметил, как тройка наша приблизилась к 1-й станции.
Но, не доезжая до нее, спутники, сидящие в передке, заметили,
что сзади нас скачет легковой городской извозчик и, махая ру­
кой, как бы силится поскорее догнать нашу тройку. Я велел
ямщику сдержать лошадей и скоро нас догнал извозчик с посыль­
ным от Домники, который вручил мне забытый мною погребец.
За суетою прощаний я и провожавшие меня позабыли о нем;
а погребец в тогдашнее время был крайне необходимою в дороге
вещью, потому что ежели самовар и можно было найти на каж­
дой станции, то прибор крайне затруднительно. Да кроме того
у меня в погребце были уложены и некоторые нужные бумаги,
а потому я был очень доволен, что Домника догадалась послать
его вдогонку меня, иначе мне пришлось бы возвращаться домой.
В пятницу, 12-го числа, благополучно ввалились в Москву
и по правилам почтовых карет проехали на Мясницкую в Москов­
ский почтамт. Тут, получивши свой багаж, а равно и вид от кон­
дуктора, я нанял извозчика прямо на Петровский бульвар
к сестре Варваре Михайловне, адрес дома я знал хорошо. Подъ­
ехав к дому и вошед в квартиру сестры Варвары Михайловны,
я застал квартиру запертою, а в кухне, которая была открыта,
незнакомая мне прислуга заявила, что Варвара Михайловна
с обоими детьми куда-то выехала, должно быть, к сестрице Вере
Михайловне, а что дома только больная барышня Лизавета Пет­
ровна, которая с няней сидит в своей комнате. Я не хотел первого
родственного человека в Москве встретить — несчастную идиотку,
а потому, не входя к Лизе, которая во всяком случае ничего бы
не поняла, отправился обратно к извозчику и велел себя везти
в Лефортово к Александру Павловичу Иванову, адрес которого
у меня был.
Проезжая по улицам, я окончательно убедился, что я в Мо­
скве! .. На первом же шагу встретив полное радушие и госте­
приимство, я невольно вспомнил «Горе от ума» (которое знал и
тогда наизусть) и слова Фамусова:
Решительно скажу: едва
Другая сыщется столица, как Москва...
.. .Да это ли одно! .. Возьмите вы хлеб-соль:
Кто хочет к нам пожаловать — изволь:
Дверь отперта для званых и незваных,
Особенно из иностранных...

С этими стихами на языке я подъехал к дому, где по адресу
должен проживать Александр Павлович Иванов,— вижу у подъ­
220

езда стоит старик с седой окладистой бородой, в кучерском на­
ряде, всматриваюсь и узнаю старого кучера отца, крепостного,
который ездил с отцом лет 20.
— Здравствуй, Давыд!
— Здравствуйте, сударь... да я что-то не признаю вас.
— А Андрея Михайловича Достоевского позабыл? ..
— Батюшка, Андрей Михайлович... — и чубурах мне тут же
на улице в ноги!..
Насилу я велел ему встать, расспросив, куда войти к Ивано­
вым, и, велев постоять у извозчика с вещами, пошел в квартиру;
вхожу в переднюю, и на вопрос, дома ли Александр Павлович,
получаю ответ, что Александр Павлович и Вера Михайловна дома
и что у них в гостях сестрица Варвара Михайловна с двумя
детьми и кое-кто посторонние. Я прошу вызвать Александра Пав­
ловича, и когда тот пришел, обращаюсь к нему со словами:
— Здравствуйте, Александр Павлович!..
Вижу, тот на меня смотрит и не узнает...
— Фу ты, Господи, опять он меня не узнает!..
— Андрей Михайлович! Какими судьбами!.. — Объятия и по­
целуи. — Верочка!.. Варвара Михайловна, посмотрите-ка, какой
дорогой гость к нам приехал!
В это время вошли в залу сестры Верочка и Варенька... На­
чались объятия и приветствия, родственная беседа, и я остался
ночевать у Ивановых.
Во вторник, 15 октября, был день рождения дяди Куманина
и я с 12 час. утра был у них целый день и у них даже по настоя­
нию дяди и ночевал.
Последние трое суток я провел в Москве так же, как и пер­
вые, т. е. в беспрестанных посещениях двух сестер и тетушки.
19-го, в пятницу, я последний раз был у тетки и дяди и про­
стился с ними до возвращения из Петербурга.
На другой день утром я, напившись чаю и кое-что закусив,
двинулся со своею кладью на лошадях Иванова на вокзал желез­
ной дороги. Вовремя приехав, я взял билет 3 класса до Петер­
бурга, который тогда стоил всего 7 рублей, и, сдав багаж, поме­
стился в вагоне, заняв место самое неудобное, возле выходной
двери. Это я сделал ввиду того, чтобы при остановках ближе вы­
ходить для курения папирос.
Итак, я уселся в вагоне железной дороги. Это было первое
мое путешествие по железным дорогам, ежели не считать поездки
из Петербурга в Колпино и обратно в 1847 году, когда я был
в высшем классе строительного училища и часто ездил до Кол­
пино и обратно на практические занятия при колпинских заводах.
Но тогда я ездил на открытых платформах. В вагоне же я ехал
в первый раз!.. Конечно, мне все казалось тогда хорошим и
удобным. Но, Боже мой, какие были тогда вагоны на Николаев­
ской железной дороге и какие порядки! Во-первых, началось
с того, что курить не позволялось не только в 3 классе, но и
221

в дверях высших классов, хотя бы все пассажиры были согласны
и не претендовали на это. Запрещение было не в силу удобства
публики, но в силу предполагавшейся опасности от огня. Хотя
при запрещении этом опасности являлось более, так как многие
курили тайком и кидали папиросы, как школьники, куда попало,
при обходе вагонов обер-кондуктором и кондукторами. Не помню,
с какого именно времени последовало разрешение курить и
устроены отделения для некурящих.
Во-вторых, вагоны не отапливались, и хотя в третьем классе
не бывало холодно, потому что через час, много через два, ва­
гоны делались не только теплыми, но даже жаркими от живот­
ного тепла... Но зато в вагонах третьего класса постоянно шел
дождь, несмотря на то что они были с крышами. Дождь этот
происходил от того, что теплое дыхание массы людей на холод­
ном дощатом потолке образует бесчисленное множество капель,
которые и капают обратно на людей; ощущение от этого гораздо
худшее, нежели при капании действительного дождя. Такой по­
рядок дел, т. е. холодные вагоны всех классов, продолжался до
1868 года, когда в жестокую зиму 67—68 годов в вагоне 2-го
класса замерзла, как слышно было, девочка. С тех пор введено
было отопление вагонов всех трех классов. В-третьих, при вагонах
3-го класса не имелось ватерклозетов, а имелись таковые только
при вагонах 1-го и 2-го классов. Мне самому пришлось испыты­
вать переходы из вагонов 3-го класса в вагон 2-го для естествен­
ной нужды, при каковых переходах мне помогал кондуктор,
конечно, за особую плату. Все же масса народа нескольких ваго­
нов 3-го класса, не имея приспособлений при вагонах, при каж­
дой остановке высыпала на полотно дороги, и так как устроен­
ные на станциях ретирады, очень не объемистые, не могли вме­
стить всех желающих, то пассажиры всех трех классов, и обоих
полов, отправляли свои потребности тут же на станции. Легко
себе представить неприглядную картину.
Но все эти неудобства тогда вовсе не казались неудобствами,
и я совершил свою первую поездку по железной дороге весьма
благополучно и нисколько почти не устал, хотя и не спал всю
ночь.
Выехав из Москвы в 11 час. утра в субботу 20 октября, я
в воскресенье 21-го, утром, в 9 часов подъехал к Николаевскому
вокзалу. Тут получив мой багаж, я на извозчике поехал отыски­
вать квартиру брата Михаила Михайловича. Теперь в точности
тогдашнего адреса его не помню, помню только, что он жил
по Екатерининскому каналу между (т. е. вблизи) Демидовым
и Столярным переулками. Там была и квартира, и фабрика
его 152. Подъехав к отыскиваемому дому и взяв № билета извоз­
чика, я все вещи оставил у него, а сам поднялся по парадной
лестнице к квартире, занимаемой братом. Звоню. Открывает
дверь сам брат Миша и сквозь очки, своими близорукими гла­
зами, всматриваясь в меня, спрашивает: «Что вам угодно?»...
222

Я немного погодя разразился: — «Так вот как принимают после
7-летней разлуки провинциального брата столичные братья?!» —
«Брат, Андрюша!.. Тебя ли я вижу, голубчик мой!» Тут начались
обниманья и целованья. Прибежала жена его Эмилия Федо­
ровна и на своем ломаном русском языке тоже начала удив­
ляться моему неожиданному появлению: обступила детвора. Од­
ним словом, я как снег свалился на голову! Сейчас же внесли мои
вещи, и я водворился. Брат познакомил меня со своими детьми.
Семейство брата состояло в то время из 4-х детей: первых троих
я уже знал, а именно 1) сын Федя, тогда юноша лет 15-ти, а те­
перь (т. е. в 1895 году) Федор Михайлович, учитель музыки
в Саратове, где имеет свое маленькое училище или школу му­
зыки; 2) дочка Маша, тогда девочка лет 12-ти, впоследствии
была замужем за ректором С.-Петербургского университета Мих.
Иван. Владиславлевым, а ныне уже умершая; 3) сын Миша,
мальчик лет 8-ми, которого я, выезжая из Петербурга в 1849 году,
оставил еще грудным ребенком. Впоследствии он очень рано же­
нился и вообще вышел неудачным, а в конце жизни даже алко­
голиком; не знаю, жив ли он теперь 153; и наконец 4) дочь Катя,
тогда девочка трех лет, родилась в декабре 1853 года. Ныне со­
стоит в гражданском браке с профессором В. А. Манасеиным 154.
Я всегда думал, думаю и буду думать, что мы все, Достоев­
ские и урожденные Достоевские, крайне виноваты перед этой
милой, доброй и симпатичной нашей родственницей! Она, конечно,
в своем анормальном положении стеснялась поддерживать с нами
родственные сношения, а мы? !. Мы отвернулись от нее как от
прокаженной! Отвернулись все, начиная с главы фамилии
Ф. М. Достоевского, который при всем своем уме и гениальности
сильно ошибался в своих на это воззрениях. Отвернулась и род­
ная сестра, вероятно, по совету своего мужа-философа 155. .., а за
ними отвернулись и все остальные родственники!.. и оставили ее
одну, одну с своим избранным, которому она верна вот уже
почти 20 лет. Почему ж е?.. За что?.. Она, видите ли, положила
пятно на фамилию! Че-ем? Мы для того только, чтобы пока­
заться прогрессистами, восхваляем публично обычаи Запада, пре­
клоняемся перед гражданскими их установлениями... нервно сле­
дим за законопроектом в Австро-Венгрии по введению в стране
того же гражданского брака... а у себя не смеем допустить един­
ственного случая подобного брака, состоявшегося по необходи­
мости, так как они не могут освятить (не говорю закрепить, он
и так оказался крепким) его таинством, т. е. церковным браком!
А отчего?
— Да помилуйте, как представить ее обществу?.. Да она мо­
жет быть и не допустила бы себя до того, чтобы ее представляли
обществу! Значит, все сводится к тому, что:
Ах, Боже мой! что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!..

223

— Нет, не к этому одному, помилуйте... у нас дети, какой
пример!..
Вздор, вздор и вздор!.. Дети малолетние не должны и рас­
суждать об этом, а дети мало-мальски подрастающие, по мере
своего подрастания, должны становиться в уровень с высотою
воззрения своих родителей!.. И благо детям, ежели отчие воз­
зрения сделают их действительными людьми, а не автоматами
только!
Я тоже виноват!.. я не оправдываю себя... хотя и скажу, что
всякий свой приезд в Петербург, в особенности тогда, когда со
смертью брата Федора Михайловича я сделался старшим
в роде, — я каждый раз помышлял о сближении своем с племян­
ницею; но меня всегда отдаляла от этого мысль, что подумают,
что я сделал сближение это в расчете на внимание профессора
к моему сыну, которому предстояли экзамены сперва выпускные,
а затем докторские... Знаю, что и это соображение попахивает
княгинею Марьей Алексеевной... но тут я держался соображения
этого потому, что был причастен к этому не один я, но и сын
мой. А впоследствии было как будто бы и поздно, но я горько
сожалею, что не сделал этого сближения в последнее пребыва­
ние в Петербурге в октябре и ноябре 1892 г. И ежели бымне
каким-либо чудом пришлось еще раз побывать в Петербурге...
то я непременно исполнил бы это свое давнишнее желание и
сблизился бы, надеюсь, с дочерью моего покойного брата!
Но я отдалился от своего повествования, буду продолжать его.
Когда улеглись первые порывы чувств, вызванных неожидан­
ным свиданием, мы с братом, напившись кофе, отправились в то
же утро к сестре Саше в Павловский кадетский корпус на Обу­
ховский проспект (близ строительного училища). Сестра Саша
едва узнала меня, да и немудрено, я ее знал ребенком, а когда
виделся в последний раз в Москве в 1849 году, почти мельком, так
как она была все время в пансионе, то она была еще девочкой
14 лет. Муж ее Николай Иванович Голеновский понравился мне
с первого взгляда. Это, действительно, как и оказалось впослед­
ствии, был добрейший и благороднейший человек. У них была
уже годовалая дочка Машенька (ныне Мария Николаевна Ставровская). И у них, как говорил брат Михаил Михайлович, по
части любви обстояло все благополучно!.. У них мы посидели
часов до двух дня и позавтракали. Брат, уходя вместе со мною
от них, пригласил их к себе нынче же на вечер, который он да­
вал в честь моего приезда, как он говорил. День затем прошел
незаметно у брата Михаила Михайловича, а вечер удался хоть
куда. Кроме Голеновских было еще два-три дома близких знако­
мых. Конечно, играли в карты, и вечер прошел очень оживленно.
В понедельник, 22 октября, в праздничный день Казанской
иконы божьей матери, я утром отправился к полковнику Мар­
ченко, бывшему в свое время инспектором классов строительного
училища, а теперь (т. е. в 1856 году) состоявшему по особым
224

поручениям у главноуправляющего путями сообщения генерала
Чевкина. Константин Иванович Марченко тоже узнал меня не
вдруг, принял меня очень радушно, как родного. Узнав о при­
чине моего приезда и о предстоящих мне хлопотах, он спросил
меня, на какую же вакансию я желаю проситься у Чевкина?
Когда я объяснил ему, что я, приехав из-за 1.700 верст, из мест­
ности, где даже не получаются и приказы главноуправляющего,
конечно, не могу знать о существующих вакансиях, тогда Мар­
ченко сказал, что к четвергу он постарается собрать необходимые
сведения, а между тем советовал мне побывать у Брандта. Этот
Брандт служил начальником отделения в штабе путей сообще­
ния, и у него сосредоточены были все сведения о вакансиях. Этот
же Брандт был когда-то (в мое время) преподавателем русской
словесности в строительном училище, и я был его слушателем
в 1846—1847 годах, и он же пописывал фельетоны в «Северной
Пчеле» под псевдонимом Я. Я. Я. Расставаясь со мною, Констан­
тин Иванович Марченко уверил меня, что ежели только подвер­
нется подходящая вакансия, то он даст Чевкину обо мне самую
лучшую рекомендацию, как об архитекторе, кончившем в 1848 г.
первым курс наук в строительном училище. В этот же день, как
праздничный, мы все, т. е. я и брат с семейством, были пригла­
шены на обед к Голеновским, куда я с этого же дня перевез и
свой багаж, основав свою главную квартиру у Голеновских, так
как их казенная квартира была громадной, и в ней для меня
легко была отведена особая комната. Вечер этого дня провел я
в семейно-родственном кругу. Во вторник и среду я рыскал по
городу. Был в строительном училище. Конечно, никого из воспи­
танников не было уже мне знакомых, но с многими профессорами
я увиделся и возобновил знакомство. Наконец, в среду, кажется,
был и у Брандта. Сей муж принял меня отменно хорошо, потому
что, занимаясь сам литературою, он был знаком и с моими
братьями, а потому и дорожил их о себе мнением. Но, несмотря
на это, результат моего визита был не совсем удачный, так как
Брандт сообщил мне, что вакансий архитекторов вовсе нет, а есть
вакансии архитекторских помощников, и то незавидные, в отда­
ленных местностях. Но он советовал мне, как и все видевшиеся со
мною профессора, просить у Чевкина места, без указания вакан­
сий, предсказывая мне в будущем (т. е. при открытии вакансий)
полный успех. Просить же ходатайства, или рекомендации гене­
рала Ростовцева, никто не советовал, говоря, что Чевкин не лю­
бит рекомендаций. Но я, несмотря на это, все-таки не покидал
мысли быть и у генерала Ростовцева. В четверг я опять был
у К. И. Марченко, он сообщил мне, что есть вакансия архитек­
тора в Москве в IV округе путей сообщения, и советовал мне
опять пойти к Брандту и справиться об этой вакансии. Я сейчас
отправился к Брандту и сказал ему о сообщении К. И. Мар­
ченко, но в ответ на это получил, что он, Брандт, не смел и
упоминать об этой вакансии, равно как и об вакансии архитек­
15

Заказ

Ni

108

225

тора где-то в Сибири. Первое место, т. е. в Москве в IV округе
путей сообщения есть место архитектора в чертежной, где нет
никаких занятий по постройкам, и этот архитектор ведает только
искусственной частью, т. е. составлением и рассмотрением проек­
тов и чертежей, что на этом месте недавно состоял мой товарищ
Бемгоцкий, который рад-радехонек был перевестись куда-нибудь,
лишь бы не оставаться там. Выслушав это сообщение, я опять
отправился к Марченко и заявил ему, что вовсе не желаю про­
ситься на это место. Тогда и он посоветовал мне просить о месте
Чевкина, не обозначая точно о каком именно, а он будет иметь
меня в виду. На вопрос же мой у Марченко, можно ли мне про­
сить содействия генерала Ростовцева, Марченко отвечал, что это
не мешает, так как Ростовцев состоит в большой приязни с Чевкиным и его рекомендация может быть очень полезной. Распро­
щавшись с Константином Ивановичем, я сообщил ему, что в суб­
боту будет приемный день у обоих генералов и что я постараюсь
быть у обоих. День пятницы 26 октября я просидел все время
дома, т. е. у сестры Саши, обдумывал и сочинял, а потом пере­
писывал докладные записки к Чевкину и Ростовцеву. Во второй
докладной записке к генералу Ростовцеву я распространялся не­
сколько подробнее. Начав с того, что в 1849 году я был аресто­
ван, каковой арест впоследствии оказался ошибочным, я упомя­
нул, что Ростовцев хлопотал за меня у графа Клейнмихеля, но
что сей последний не внял этому ходатайству и в тот же год
вышвырнул меня из своего ведомства, как носящего опальную
фамилию, и откомандировал в военное ведомство с назначением
городовым архитектором в г. Елисаветград. Далее я излагал, что,
увидев всю неприглядность своей службы в военном министерстве
в сравнении с службою своих товарищей по ведомству путей со­
общения, я неоднократно просил графа Клейнмихеля о переводе
меня опять в ведомство путей сообщения, но никакого ответа на
свои просьбы не получал, и что неудачу свою по службе я вижу
исключительно в своем ошибочном аресте, и что, наконец, я ре­
шился лично хлопотать о себе, для чего специально и приехал
в Петербург.
На другой день, в субботу, 27 октября, я спозаранку уже
облекся в мундир и, дождавшись одиннадцати часов, отправился
во дворец, занимаемый главноуправляющим путями сообщения.
Дом этот тогда еще назывался дворцом в память того, что в нем
жил в конце 20-х годов этого столетия главноуправляющий
тогда путями сообщения герцог Александр Виртембергский.
В 12-м часу я был уже на месте в огромной двухсветной зале.
Прием уже начался. Было довольно много представляющихся, и
я, став в конце, имел еще достаточно времени, чтобы оправиться.
Генерал Чевкин, обходивший представлявшихся, был человек ни­
зенький, горбатенький, но чрезвычайно приветливый и мягкий
в обращении. Дойдя, наконец, до меня, он спросил: «Что вам
угодно?» Объяснив словесно все написанное в докладной записке,
226

я подал ему ее. Прочитав всю записку, генерал Чевкин сказал:
— Очень рад, мой миленький (это его обычный привет), при­
нять вас к себе на службу, тем более, что вы окончили блестяще
курс восемь лет тому назад, но на какую же вакансию вы проси­
тесь, мой миленький?..
— Ваше высокопревосходительство, я приехал в Петербург
из-за 1.700 верст, из города, где даже не получаются приказы
вашего высокопревосходительства, а потому я не могу знать о су­
ществующих по ведомствам вакансиях.
— Этому легко помочь, я велю сообщить вам о всех суще­
ствующих вакансиях, и ежели окажется подходящая для вас, то
я с удовольствием предоставлю ее вам, ежели же не окажется, то
нужно будет обождать... Я положу резолюцию на вашей доклад­
ной записке: «Иметь в виду». Это будет означать то, что при вся­
кой открывшейся вакансии, мне будут докладывать о вашем хо­
датайстве. Еще раз скажу, очень рад буду принять вас в свое
ведомство, прощайте!
Отвесив глубокий поклон приветливому генералу, я почти бе­
гом выбежал из дворца. Было уже 74 первого часа. Я взял пер­
вого попавшегося извозчика и велел везти себя на Васильевский
остров в Кадетскую линию, где жил тогда генерал Ростовцев.
Долгою показалась мне езда по слякоти и грязи, но, наконец, я
подъехал к подъезду. Вижу, из парадного крыльца валом валит
публика... У меня так сердце и екнуло, верно, думаю, прием
окончен. Но все-таки вхожу в переднюю. В приемной был дежур­
ный адъютант генерала; увидевши меня снимающего шинель, он
подошел ко мне с вопросом:
— Вы к генералу?
— Д а !..
— Опоздали, прием уже закончился!..
— Как же мне быть, мне очень нужно представиться к гене­
ралу, а будущего приема я дожидаться не могу, срок моему
отпуску кончается... Ведь я издалека, из-за 1.700 верст приехал!..
Вероятно, эта моя тирада разжалобила адъютанта и он уча­
стливо опять спросил:
— Вы известны лично генералу?
— Да, — решительно ответил я, — когда-то я был лично из­
вестен ему, и, вероятно, он меня вспомнит...
— Хорошо, подождите здесь в приемной, генерал теперь оде­
вается, он сейчас едет к государю. Когда он оденется, я доложу
ему о вас, и он может быть вас еще примет... Как ваша фа­
милия?
— Достоевский, архитектор Достоевский, — сказал я ему.
Через несколько минут, вероятно, узнавши, что генерал уже
оделся, адъютант вошел к нему в комнату. Слышу: «Достоев­
ский? .. Что-то не помню... Скажите, чтобы обождал». У меня на
сердце отлегло... Прошло минут десять, и я успел успокоиться и
15*

227

освоиться. Наконец дверь отворилась, и вышел генерал Яков Ива­
нович Ростовцев и прямо подошел ко мне...
— Что вам угодно, чем могу служить?..
Едва только я упомянул об обстоятельствах моего ареста
в 1849 году, когда я имел честь быть ему известным, как генерал
воскликнул:
— Как! Вы уже окончили свой термин156 и свободны, очень
рад, очень рад!..
— Вы изволите ошибаться, ваше высокопр-ство, я не тот До­
стоевский, который потерпел кару, но я Достоевский-младший,
бывший арестованным по ошибке, и о котором ваше высокопрство изволили писать графу Клейнмихелю...
— Помню, помню, значит, вы Достоевский 3-й... был еще,
кажется, Достоевский 1-й, который оказался повинным, а вы
взяты были по ошибке, помню, помню! Ну что же вам угодно? ..
Тогда я рассказал все изложенное мною в докладной к нему
записке, которую я держал в руках. Он взял меня под руку и
повел в соседнюю комнату, вероятно для того, чтобы быть только
вдвоем, с глазу на глаз. И когда я упомянул о поступке со мною
графа Клейнмихеля, то я едва услышал его слова:
— Подлец!.. Но чем же могу я быть вам полезным, говорите
не стесняясь!..
— Одного слова вашего высокопр-ства к генералу Чевкину
будет достаточно, чтобы он дал мне место в своем ведомстве,
а этого я только и прошу.
— Вы были у генерала Чевкина?
— Да, я нынче же был у него, оттого и опоздал нынче пред­
ставиться вашему высокопр-ству, и генерал Чевкин обещался
иметь меня в виду.
— Я очень, очень рад, что могу быть вам полезным... Я очень
хорош с генералом Чевкиным и буду его лично просить о вас.
Очень, очень буду рад, ежели мне удастся быть вам полезным и
Чевкин все возможное сделает для меня. Что это у вас в руках?..
— Докладная записка к вашему высокопр-ству.
— Вы все поместили в ней, о чем мне говорили?
— Да, я осмелился все изложить в ней, о чем говорил вашему
высокопр-ству...
— И отлично, так давайте сюда вашу записку, — при чем он
развернул и прочел ее. — Записку эту я передам лично генералу
Чевкину, и из нее он узнает о причине вашего перевода в военное
ведомство. Я все сделаю для вас, что могу... а теперь мне не­
когда, прощайте!..
Я почтительно поклонился генералу, и он вышел ранее меня
из дому, и когда я вышел после на парадное крыльцо, то видел
только его удаляющуюся карету.
При выходе из приемной генерала адъютант его очень ра­
душно поздравил меня с полною удачей, и я поблагодарил его
за его любезность и внимание.
228

Я был точно ошеломлен любезностью и добротою ко мне ге­
нерала Ростовцева. Я имел некоторую надежду на то, что буду
принят, но такого радушного приема я не только не ожидал, но
даже и в своих мечтах, в своих воздушных замках не мог себе
представить.
Нет ничего хуже, нет ничего скучнее для прежнего постоян­
ного жителя Петербурга, каковым был я, как приехать в него на
несколько дней, собственно для деловых хлопот, в особенности
при таком характере, как у меня. Прожив почти целую неделю
в Петербурге, я ни о чем более не думал, как о своем деле. Са­
мые развлечения и родственные отношения были для меня не так
интересны, потому что я единственно думал о своем устройстве на
службу. Теперь же, вышед от генерала Ростовцева, я почувствовал
себя вполне спокойным и вполне свободным, как усердный школь­
ник чувствует себя после последнего удавшегося экзамена... Но
я вспомнил, что мне надобно еще быть у К. И. Марченко, чтобы
сообщить ему о своих представлениях и поблагодарить его за
совет и участие. Был еще только второй час в начале, а потому,
чтобы покончить со всеми вообще делами, я сейчас же взял из­
возчика и поехал к полковнику Марченко.
— Ну что? .. Что новенького? .. Как сошли ваши представле­
ния к генералам, — участливо спросил он, увидя меня вошедшим.
Я рассказал ему в подробности как о представлении к гене­
ралу Чевкину, так, в особенности, и про представление к генералу
Ростовцеву. Выслушав меня подробно и переспросив о некоторых
выражениях, не совсем ему понятных, он, наконец, сказал мне:
— Ну, поздравляю вас с полнейшим успехом, я хорошо знаю
генерала Чевкина, он не любит только обещать, но любит испол­
нять обещанное. Ежели он сказал, что ему при всякой вакансии
будут напоминать о вас, то это совершенно будет точно испол­
няемо. Что же касается до ходатайства такого влиятельного че­
ловека, как генерал Ростовцев, то оно только усилит желание
Чевкина исполнить вашу просьбу. Теперь вы можете спокойно
отправляться в Елисаветград. Особо спешить вам нечего. Вы еще
на службе, а потому выберете себе местечко по вкусу и тогда
просите о нем. В случае же, ежели это очень замедлится, вы мо­
жете опять писать и Чевкину и Ростовцеву.
Я откланялся добрейшему Константину Ивановичу и с тех
пор не видал его до 1865 года, т. е. опять девять лет... Но об
этом свидании после...
Выйдя от Марченко и закончив все свои официальные визиты,
я поехал (а не пошел, от радости я весь этот день пешком не
ходил, а все ездил) к брату Михаилу Михайловичу, которому
рассказал о всем случившемся со мною в этот день. У него я обе­
дал, а после обеда мы, кажется, опять вместе с братом отправи­
лись на вечер к Голеновским. Тут опять мне пришлось рассказы­
вать о моих хлопотах, и все меня поздравляли с полною уда­
чею. .. Ночевал я по обыкновению у сестры, а на другой день
229

утром, 28 октября, написал объемистое письмо в Елисаветград
к Домнике, в котором описал все случившееся со мною, а глав­
ное— во всей подробности мои явки к генералам Чевкину и Ро­
стовцеву.
Последние два дня пребывания моего в Петербурге я провел
спокойно, отдыхая и осматривая петербургские новинки. Я два
раза был в театре, один раз в опере итальянской (давали «Риго­
летто»), тут я был даром в ложе брата и сестры, которые сообща
были абонированы на весь зимний сезон, а другой раз в Алек­
сандрийском театре в складчину, где не помню, что давали. Но­
винок в Петербурге оказалось очень мало с 1849 г., когда я его
покинул. В это семилетие он очень мало изменился. Исаакиевский
собор хотя и близок был к концу, но еще не был окончательно
готов и освящен. Его освятили только 30 мая 1858 года, т. е.
еще спустя полтора года после моего пребывания в нем
в 1856 году. Снаружи он был почти готов, и я любовался им. Из
новинок было то, что вблизи Исаакия строили памятник импера­
тору Николаю I. Делали еще только фундамент. Проект же па­
мятника я видел в строительном училище. Он решительно не по­
нравился мне. Что за идея была представить императора на коне
в полной парадной кавалергардской форме, как будто бы на ка­
ком-нибудь параде? .. Как будто император этот только и зани­
мался парадами и разводами, как желчно писал об этом тогда
Герцен в своем «Колоколе»? Когда я рассказал свои впечатления
брату Михаилу Михайловичу, то он совершенно был со мною со­
гласен, что идея памятника неприглядна, и притом высказал:
«А знаешь ли, какую надпись для памятника сочинили здесь
в Петербурге?» — «Какую?» — «А вот какую: «Императору Ни­
колаю I благодарная Россия за 18 февраля 1855 года»157. Действительно-то скандальная надпись эта была измышлением Гер­
цена. Здесь кстати отмечу, что тогда же я услыхал курьезное четырехстишие следующего содержания:
Ставят памятник отцу,
Стало дочери конфузно,
Что такому молодцу
Ей пришлось смотреть все в гузно *.

Кстати, о «Колоколе» Герцена. Это издание было очень рас­
пространено в России в первые годы после смерти императора
Николая, и, несмотря на запрещение этого листка, он как-то про­
никал всюду. Достаточно того, что на одной почтовой станции от
Курска к Харькову я на столе в общей комнате для приезжаю­
щих, к удивлению своему, нашел один из современных номеров
«Колокола». Вероятно, распространители этого журнала нарочно
оставляли номера его во всех подходящих местах. Станционный
же смотритель и не подозревал, что это издание запрещенное.
* Памятник Николаю I поставлен задом ко дворцу Марии Николаевны.
230

И в каждом-то номере этого «Колокола» помещались страшные
нападки и инсинуации на покойного императора. Так, «Колокол»
окрестил его названием Н е з а б в е н н о г о , и как «Колокол»
в первое время, т. е. приблизительно до эпохи освобождения
крестьян, был с удовольствием читаем в России, то название Н е з а б в е н н о г о чуть-чуть было не привилось окончательно. Не­
редко было услышать в разговорах лиц самых благонамеренно­
консервативных выражения вроде следующего: «Это было при
Незабвенном»... «И при Незабвенном таких порядков не бы­
вало! ..» и т. п.
Помню, что в мое же пребывание в Петербурге мы узнали
о радостной для нас вести, т. е. о производстве брата Федора Ми­
хайловича в чин прапорщика 158. Теперь до всепрощения его оста­
валось уже недолго и можно даже было помышлять об этом.
Наконец 30 октября, во вторник, я окончательно распрощался
с Петербургом впредь до 1864 года. С братом, увы, распро­
щался навеки! Его я уже более не видал. Он скончался, как об
этом будет изложено ниже, в 1864 году.
Выехав из Петербурга 30-го утром, я утром же 31-го, в среду,
был опять в Москве.
Приехав в Москву, я передал, конечно, всем нашу общую ра­
дость по поводу производства брата Федора Михайловича в пра­
порщики. Все были очень обрадованы этим, а дядя за обедом
велел матушке-теще (так звал он бабушку Ольгу Яковлевну)
распорядиться насчет шампанского. Все мои родные остались
тоже очень довольными результатом моих хлопот относительно
места, и все были уверены, что при обещании Чевкина и Ростов­
цева я долго не останусь в Елисаветграде.
Но вот, наконец, наступил канун моего отъезда. В понедель­
ник, 5 ноября, я пообедал у тетушки и распрощался с добрыми
дядей и теткой, — с первым уже навсегда, потому что он скон­
чался в 1863 году. С теткой я еще виделся, но уже не с той умной
и компетентной женщиной, а со старушкой, терявшей память и
день ото дня с ослабевавшей головою.
Въехал я уже в Малороссию, т. е. в Полтавскую губернию,
чуть свет в понедельник, 12 ноября, проехал Полтаву и часов
в 9 утра подъезжал к Решетиловке.
Но вот недалеко уже от дома... И вот я уже в объятиях до­
рогой семьи...
Наступил 1857 г., и 3 февраля, в воскресенье, Бог дал нам
сына. Радость наша не имела пределов, и мы тут же порешили
назвать нашего первого сына именем Александра 159, в честь мо­
лодого государя, плодотворные действия которого и тогда уже
предвещали те великие преобразования, которых мы были сви­
детелями впоследствии.
В октябре месяце я получил письмо от брата жены из Сим­
ферополя, в котором он уведомляет меня, что в Симферополе,
т. е. в Таврической строительной и дорожной комиссии откры­
231

вается вакансия архитектора для производства работ, а потому
советовал не упускать времени и прямо хлопотать об этом месте
в Петербурге.
Узнав об этом, я тотчас же написал докладную записку прямо
главноуправляющему Чевкину, с просьбой о предоставлении этой
вакансии мне.
Наступил новый 1858 год, я чувствовал и почти был уверен,
что это последний новый год, встреченный мною в Елисаветграде. Так оно действительно и случилось. В феврале месяце я
получил из штаба корпуса путей сообщения бумагу, уведомляю­
щую меня, что в Симферополе вакансии нет и что мне предла­
гается должность производителя работ вместо инженера в Харь­
ковской строительной и дорожной комиссии. Я согласился на это
предложение и стал мечтать уже о Харькове.
Между тем мой брат, Николай Михайлович, который в то
время служил уже в Петербурге и по моей просьбе следил за хо­
дом моего дела, уведомил меня, что вакансия в Симферополе
все-таки открылась и что Чевкин прямо назначил ее мне и прика­
зал уже сделать по этому поводу соответствующие распоряжения.
По получении известия о скором своем переводе, ясное дело,
у меня уже не лежало сердце к работе в Елисаветграде, а тут,
как нарочно, подошли занятия по давно скопившимся в полиции
делам по оценке недвижимых имуществ, т. е. домов, и я почти
ежедневно в продолжение всего поста целые утра производил
эти оценки.
12 апреля 1858 г. у нас родилась дочь Варвара.
В начале июня было получено в Елисаветграде официальное
извещение о переводе меня в Симферополь, и с этого времени я
перестал быть городовым архитектором.
Первое, что озабочивало меня, это вопрос, в чем мы поедем.
Едущих было: я, Домника, батюшка, трое детей, нянька и де­
вочка Маша, следовательно — пятеро взрослых и трое малолет­
них. Дети были еще очень малы: старшей Женечке было около
6 лет, Саше около П/г, а Варечке всего лишь три месяца.
Мне удалось присмотреть случайно продававшуюся старую
карету, постройки 30-х годов, которую я и купил за 50 рублей.
Это был целый Ноев ковчег. И вот в назначенный к отъезду
день, 15 июля, к 1 часу дня шестерик почтовых лошадей с ямщи­
ком и форейтором были в совершенной готовности. Мы размести­
лись в карете, и лошади легко сдвинули и покатили наш рыдван,
который только покачивался из стороны в сторону на своих креп­
ких и упругих круглых рессорах.

Квартира с едьмая
СЛУЖБА И ЖИЗНЬ В Г. СИМФЕРОПОЛЕ
С ИЮЛЯ 1858 ГОДА ПО МАЙ 1860 ГОДА
Первые впечатления в городе были для меня самые благо­
приятные. Все мне нравилось — и маленький чистенький городок,
и климат, и люди. Говорю «и люди», не ознакомившись еще
с ними, ввиду того, что в массе народа не было того подавляю­
щего количества военных, которые встречались повсюду в Елисаветграде, так мне надоевшем.
Мы водворились в квартире брата жены М. И. Федорченко.
На другой же день, т. е. 19 июля 1858 г., в субботу, я, облек­
шись в мундир, явился по начальству: к губернатору, вице-губер­
натору и в строительную комиссию. В сей последней, по случаю
субботы, никого не застал, и потому в воскресенье, 20-го, облек­
шись во фрак, сделал визиты сослуживцам.
Губернатор принял меня сдержанно, но приветливо.
Это был генерал-лейтенант Григорий Васильевич Жуковский.
Он был назначен губернатором по окончании Турецкой войны,
кажется, в 1856 или 1857 г., следовательно — был тоже внове
в этой местности. Быв назначен без всякого подготовления, прямо
из военных генералов, он, как очень умный человек, разом понял
всю беспомощность своего положения, так как увидел во всех
окружающих его людей ему несимпатичных. При здравом уме,
он соединял качество безупречной честности, а потому не мог
терпеть около себя людей, живущих на счет нежно любимого
отечества. В таких обстоятельствах он оставил на время при себе
бывшего правителя канцелярии, а сам начал учиться и учиться.
С небольшим через год или два он достиг того, что мог сплавить
бывшего правителя канцелярии и взять себе человека по душе.
Он сделался очень популярным человеком, ежели не между чи­
новниками, то во всем симферопольском обществе, равно как и
жена его Екатерина Ивановна. Замечательно притом, что их ни­
кто не звал губернатором или губернаторшей, генералом или ге­
неральшей (как других губернаторов), а называли не иначе, как
Григорием Васильевичем и Екатериною Ивановною. Они, ка­
жется, были бездетны, по крайней мере, при них детей не было.
233

Григорий Васильевич все время пребывания моего в Таврической
губернии, т. е. в продолжение 13/4 года, был ко мне очень любе­
зен и внимателен, и по его отличной аттестации меня главноуправ­
ляющему Чевкину сей последний повысил меня сейчас же в долж­
ности (как и обещал), назначив меня губернским архитектором
в Екатеринослав; но об этом после.
Скажу несколько слов о строительной и дорожной комиссии.
Ее деятельность надо отнести к режиму старых, понемногу отжи­
вавших свой век учреждений, любивших попользоваться на счет
нежно любимого отечества. Конечно, я понимаю при этом казен­
ных заправил комиссии, а не молодых техников, которые только
состояли тогда при комиссии. Об упомянутом направлении комис­
сии я узнал подробно, бывши уже в Екатеринославской губернии,
в свое же пребывание в Симферополе я ничего об этом не слыхал,
потому что, как неоднократно уже упоминал, большую часть вре­
мени провел в разъездах по уездам. Во время моего пребывания
в Таврической губернии вышло высочайшее повеление об отдаче
частным лицам построек на их счет зданий для присутственных
мест, тюрем и других казенных помещений. Главные основания
сего нового закона были следующие:
1. Частные лица строят на свой счет сказанные помещения по
проектам и сметам, утвержденным правительством.
2. Выстроенные таким образом здания, как собственность вла­
дельцев, отдаются казне в наем на срок не менее 30 лет за еже­
годную плату, объявленную в контрактах.
3. В пособие предпринимателям построек выдается из казны
7з часть сметной суммы, которая затем с процентами вычи­
тается из наемной платы, следуемой владельцам.
Это суть главные условия. Казалось бы, что может быть вы­
годнее для казны таковых построек? Казна, ни копейки не тратя
(кроме 7з части ссуды, которая с процентами ей возвращается)
как на постройку зданий, так и на их ремонт, имеет помещения
вполне приличные и соответствующие назначению. На самом
же деле было далеко не так и в результате выходило, что выгод­
ный во всех отношениях для казны прием построек обращался
в крайне убыточный абсурд.
Как только мы освоились немного в новом городе, как нашими
первыми знакомыми оказались учителя гимназии, товарищи мо­
его шурина Михаила Ивановича. Это были все молодые и инте­
ресные люди. И между ними был Николай Осипович Фену, учи­
тель французского яз. Впоследствии он оставил свое учительство
и, переселившись в Петербург, мало-помалу принялся за коммер­
цию, и теперь его книжный магазин на Невском и торговля учеб'
ными пособиями чуть ли не лучшая во всем Петербурге.
Первым возложенным на меня по службе поручением был
надзор за постройкой мостов в колонии Альтенау. Колония Альтенау находилась на почтовом тракте от Мелитополя в гор. Оре­
хов. Эта колония принадлежала к менонитскому обществу коло­
234

нистов. При въезде в нее стоял каменный столб с изображением
двух рук, жмущих одна другую, и с надписью: «Menoniten Bruderschaft». Эти менониты составляют какую-то секту от лютеран,
и должно отдать им справедливость, что они гораздо симпатич­
нее чистых немцев 160. Приехав из Симферополя в Альтенау, нанял
очень хорошенькую комнатку, окнами на большую дорогу* Боль­
шие дороги на все протяжение, по которому идут колонии, содер­
жатся в отличной исправности и почти все шоссированы, и вообще
довольство и зажиточность колонистов видны на каждом шагу. Са­
мые домашние работы, как, например, рубка капусты, убой сви­
ней, изготовление колбас и приготовление окороков, мытье белья
и т. п. манипуляции исполняются у них сообща, двумя-тремя со­
седними семействами. Так, например, при мытье белья соеди­
няются не менее трех семейств вместе, и моют и убирают его
сообща сперва в одном доме, потом в другом и, наконец, в третьем.
То же соединение происходит и при убое свиней и прочих рабо­
тах, отчего работы идут скорее и успешнее. Расчетливы и даже
скупы они во всем, даже до смешного. Раз как-то я возвратился
с прогулки поздно вечером, когда уже хозяева мои легли спать.
На стук мой мне открыла молодая хозяйка в Евином костюме
и, нисколько не стесняясь, зажгла и подала мне свечку. Оказа­
лось, что они спят все нагими, и притом зимою и летом одеваются
не одеялами, а легкими пуховыми перинами. Как-то у меня зашла
об этом речь с хозяевами, и сам хозяин объяснил мне, что этак
все они привыкли спать, что ночью стыдиться некого, потому что
все спят, да к тому же и темно, а что белье вследствие этого
обычая служит вдвое дольше.
Мне не позволяли долго засиживаться дома, и потому я по­
стоянно был в разъездах. При таких обстоятельствах наступил
1859 год.
К этому времени я, наскучив ездить на перекладных телегах,
завел себе маленький, крытый парный тарантасик (на дрогах),
по местному названию паклет. Этот экипажик был очень легким
на ходу и, по местному обычаю, не с оглоблями, а с дышлом.
Он сослужил мне порядочную службу в Таврической губернии.
Пасхальную неделю 1859 г. и первые три дня Фоминой недели
я пробыл дома. Во вторник или в среду на Пасхе я был пригла­
шен к губернатору на парадный завтрак. Все сливки служащего
люда были у него, и собралось человек 35—40. Завтрак офи­
циально был назначен в 2 часа дня *, а прошло уже и четверть
третьего, а за стол не садились, и хозяин все только поглядывал
на часы, и, наконец, сказал:
— Поджидаю Фабра, но что-то нет его... Уж будет ли?
Тут кто-то из гостей заметил:
* Завтрак был официальный, хозяин был в мундире, а все гости в мунди­
рах или черных фраках.
235

— Ежели ваше превосходительство ожидаете Фабра, то едва
ли он скоро будет; я сейчас проходил мимо его квартиры и ви­
дел, что его белые с лампасами брюки еще проветриваются на
дворе.
— Ну, нечего делать; семеро одного не ждут. Милости про­
сим, садитесь, господа, — сказал хозяин.
Но только что мы уселись, как появился Фабр. Я давно уже
слышал множество рассказов про живущего в Симферополе на
покое бывшего екатеринославского губернатора, но мне ни разу
не приходилось его видеть, а в этот день я с ним познакомился:
говорю, познакомился, потому что Григорий Васильевич меня
представил ему, и после этого, встречаясь на улице, Фабр всегда
останавливался и говорил со мною.
Итак, Фабр вошел. Григорий Васильевич усадил его возле
себя с правой стороны. Это был еще бодрый старик, сухощавый,
высокого роста, с маленькой головой, гладко, под гребенку, остри­
женной и еще полной седых волос. Одет он был в мундир с тремя
звездами и действительно в белых с лампасами брюках. Как
только он уселся на место, то не только общий разговор, но и
частные, между отдельными лицами разговоры прекратились. Все
обратились в слух, а говорил один Фабр. Да как говорил! Гово­
рил, как заведенные гусли, много, безостановочно, красноречиво
и интересно. Говорил не про одно какое-либо происшествие, не
про одну какую-либо историю, а говорил игриво, иногда с юмо­
ром, перебегая от одной истории к другой. Все время завтрака
прошло незаметно, одушевленно и весьма весело, и был слышен
говор только одного человека — Фабра. И после завтрака за
кофе, когда все встали из-за стола, Фабр умел сгруппировать
около себя всю публику.
Впоследствии, бывши уже в Екатеринославе, я слышал про
Фабра, как бывшего губернатора, множество анекдотов. Чтобы
покончить с этою личностью, расскажу некоторые из них; но
сперва замечу, что Фабр был тайный советник, главную послед­
нюю службу свою, до губернаторства, отбывал в Одессе, при
князе Воронцове правителем генерал-губернаторской канцелярии,
и оттуда как для успокоения, так и для почета был назначен гу­
бернатором в Екатеринослав. Он был женат, но с женою разо­
шелся и с нею не жил.
В г. Екатеринославе, где губернаторствовал Фабр в конце
50-х годов, существовал еще старый деревянный губернаторский
дом, где и жил губернатор. В 1860 году, когда я приехал в Ека­
теринослав, то дом этот был уже необитаем и предназначен
к сломке. Вот в одно из весенних времен была произведена ме­
лочная починка деревянной крыши, на незначительную сумму.
Для освидетельствования этой произведенной работы Фабр на­
значил всех технических деятелей строительной комиссии. В на­
значенный день и час являются в губернаторский дом все техники
строительной комиссии осматривать работу и находят ее произ­
236

веденною добропорядочно. Затем велят доложить о своем приходе
губернатору. Этот приглашает всех свидетельствующих к себе
в кабинет. Свидетельствующие входят и видят картину: за пись­
менным столом, за кипою бумаг сидит Фабр под сенью большого
дождевого зонтика.
— Что вам угодно, господа?
— По приказанию вашего превосходительства мы свидетель­
ствовали работы по исправлению крыши.
— Ну и что же?
— Работы произведены добропорядочно, ваше превосходитель­
ство, но крыша вообще плоха.
— Ну, а течи не будет, по крайней мере, у меня в кабинете?
— За это можно ручаться.
— Ну, так очень вам благодарен; значит, я могу сложить
зонт, а то все время занимаюсь под зонтом, боясь течи. Мне-то
ничего... но казенные бумаги... понимаете, господа, «казенные»
должны быть в сохранности.
На тот же губернаторский дом отпускалась довольно значи­
тельная сумма на отопление, и сумма эта отпускалась в полное
безотчетное распоряжение губернатора, как бы добавок к ж а­
лованью. Ввиду того что многие комнаты были необитаемы и не
отапливались и ввиду того что со дня на день дожидались, что
дом этот будет признан вовсе неудобным по своей ветхости для
жилья, — Фабр не заготовлял годовой пропорции дров, а время
от времени покупал их на базаре по нескольку десятков возов,
которые и расходовались с большой аккуратностью. Истопником
печей был его же камердинер. За кабинетом губернатора была
большая необитаемая комната, которую он обратил в кладовую
и которая постоянно была на запоре, а ключ от нее был у самого
Фабра. Вот когда рано утром разнесут дрова по печам, то Фабр,
удалив, под каким-нибудь предлогом камердинера, обойдет все
печи и по нескольку полен от каждой унесет и спрячет в кладо­
вую. Через несколько времени выходят все дрова и камердинер
является к Фабру с докладом, что все дрова вышли и топить
нечем.
— Как вышли?.. Как нечем?.. Этого не может быть!
— Право, все вышли, — начинает чуть не божиться камер­
динер.
— Не может быть, не может быть!— настаивает Фабр. — Мо­
лись, почтеннейший, Богу, — вероятно, дрова окажутся.
И вот, зная чудачество своего барина, лакей становится на
колени и начинает молиться... В это время Фабр отпирает свою
кладовую и, указывая на дрова, говорит:
— А это что, разве не дрова? Посмотри... более чем на не­
делю станет... а ты говоришь нет дров! Теперь понимаешь, что
значит экономия?
Всем техникам строительной комиссии через каждые три ме­
сяца выдавались казенные подорожные для разъездов по губер­
237

нии. В это время был в комиссии непременный член, заведующий
хозяйственной частью, некто Мицкевич. Он был родной брат
Мицкевича, игравшего видную роль при главном управлении
у Клейнмихеля, и потому был в фаворе у губернатора. У этого
Мицкевича была усадьба близ Екатеринослава, и ему очень вы­
годно было бы иметь казенную подорожную, вследствие чего он
и просил правителя канцелярии Михаила Матвеевича Козубского
выхлопотать ее у губернатора. Козубский же вместо доклада об
этом губернатору, рассчитывая, что Фабр не будет читать печат­
ных бланков подорожных, всучил для подписи губернатору подо­
рожную для Мицкевича как будто для техника. Но подписав все,
Фабр, достигнув злополучной подорожной, почувствовал у себя
под носом кофейную каплю (он нюхал табак) и, чтобы устранить
ее, вынул из кармана платок, и в это время успел невольно раз­
глядеть фамилию Мицкевича.
— Вы, мой почтеннейший Михаил Матвеевич, какой имеете
чин?..
— Коллежский асессор, ваше превосходительство.
— Мммммм... коллежский асессор! В таких молодых летах и
уже штаб-офицер! Вот что значит университетское образование!..
Козубский молчит, как воды в рот набравший, и предчувствует
уже что-то недоброе.
— Ну, конечно, мой почтеннейший, вы на этом не останови­
тесь. С вашим образованием, с вашими способностями вы пой­
дете далее и далее; лет через пять-шесть будете советником,
а там и вице-губернатором... и, конечно, достигнете и губернатор­
ства!.. Ну а губернатор, мой почтеннейший, должен поддержи­
вать связи и часто ездить в Петербург... И вот в одну из ваших
туда поездок, перед въездом в Петербург, на заставе останавли­
вают ваш экипаж, и высокий, седой гренадер подходит к окну
вашей кареты и говорит: «Пожалуйте, ваше превосходитель­
ство, ваш вид для прописки»... Вы выглядываете из окошка,
всматриваетесь в гренадера и невольно восклицаете: «Фабр! Это
ты? Как сюда попал?» — «Неправильно и противозаконно подпи­
сал подорожную и за то разжалован в солдаты... — Так как же
ты, такой-сякой, смел подводить меня под ответственность?!
Вон!!».
Козубский убежал, не слыша под собой ног, и сейчас же рас­
сказал обо всем Мицкевичу. Тот поехал к Фабру, объяснил ему,
как было дело, и тут же получил просимую подорожную, а Ко­
зубский долгое время боялся показаться на глаза к Фабру.
В разгар военных действий в Крыму в Екатеринослав начали
присылать большими массами раненых русских воинов. Во мно­
гих из обывательских домов были отведены помещения под лаза­
реты. Один из богатейших домов, хорошо отделанный и рос­
кошно убранный внутри, который служил только под отвод для
квартир знатных посетителей города, в конце концов тоже был
предназначен под лазарет для больных и раненых. Владелец
238

дома, купец Белявский, идет к Фабру и просит его об освобожде­
нии своего дома от лазаретного помещения.
— Не могу, мой почтеннейший Белявский, ведь это послед­
ствия войны, мы все должны успокаивать раненых... да к тому
же это распоряжение главнокомандующего... Вы понимаете главно-ко-мандующего, — растягивает
Фабр. — Главнокомандующий
повелел!.. Что значит перед ним несчастный Фабр?! Главно­
командующий дунет... фьють... и нет Фабра, и не будет Фабра!..
Ведь что такое Фабр перед главнокомандующим?.. Ведь вот
что, — показывает ему два пальца, сложенные в виду нуля, — вы
понимаете, что это такое, мой почтеннейший Белявский?
— Бублик, ваше превосходительство!
— Сам ты бублик, — закричал Фабр, убедившись, что бога­
тый коммерсант уже хлопнул порядочно, — убирайся вон!!
Фабр имел обыкновение принимать всех посетителей не
в приемной, а у себя в кабинете. Вот однажды, уже не в первый
раз, явилась к нему с какою-то просьбой одна молодая дама.
Фабр, не находя возможным удовлетворить почему-то просьбы
этой просительницы, все время ей отказывал в ее ходатайстве.
— Я вас убедительнейше прошу, ваше превосходительство! —
настаивала дама.
— Не могу, сударыня, не могу! — отказывал Фабр.
— Ваше превосходительство, что для вас значит, исполните
мою просьбу!..
— Не могу, сударыня, я уже сказал, что не могу!
— Ну, так я вам приказываю. Подпишите вот здесь ваше раз­
решение (вынимая и показывая ему заранее заготовленную бу­
магу) сейчас же, а не то... иначе я ... закричу и расскажу всем,
что вы склоняли меня на преступную связь!.. — Причем она мгно­
венно растрепала свою прическу и расстегнула корсаж своего
платья.
Увидев это, Фабр, при всем своем уме, пришел в тупик и, убо­
явшись скандала, который действительно мог произойти, тем бо­
лее, что он жил в разводе со своей женой, не говоря ни слова,
подписал свое разрешение. Но с тех пор, как рассказывали, пере­
стал уже принимать в кибинете не только дам, но и малознако­
мых мужчин.
Но будет о Фабре.
В конце января, уже 1860 г., мне дали командировку, и на
этот раз очень приятную — в Севастополь и Ялту. Эта поездка
представлялась настолько интересной, что и жена захотела про­
катиться вместе со мною. Мы посетили многие места южного
берега...
В марте месяце 1860 г. я был приятно удивлен совершенно
неожиданным официальным извещением о переводе меня в Екатеринослав на должность губернского архитектора.
Проведя пасхальную неделю в отдыхе, я с Фоминой начал
усиленно собираться в дальний путь-дорогу со всем семейством,
239

т. e. к переселению в Екатеринослав, Но в этот раз сборы были
не столь затруднительны, как два года назад, при переезде из
Елисаветграда в Симферополь, и не так суетливы — мы уже при­
выкли к переездам. Начать с того, что карета была снова го­
това служить нам. Мою повозку или паклат оставил за собою
батюшка, уплатив мне за нее деньги. Часть мебели пришлось про­
дать, а часть вместе с сундуками и проч. пожитками отправить
на отдельной подводе.
Наконец, настал и день выезда, т. е. 24 апреля. К 8 часам
утра карета была уже готова, запряженная шестериком лошадей.
Мы уселись в свой рыдван и покинули Симферополь в 9-м часу
утра.

Квартира восьмая
ПЕРЕЕЗД В ЕКАТЕРИНОСЛАВСКУЮ ГУБЕРНИЮ.
СЛУЖБА И ЖИЗНЬ В Г. ЕКАТЕРИНОСЛАВЕ
С МАЯ МЕСЯЦА 1860 ГОДА ПО МАЙ МЕСЯЦ 1865 ГОДА
Приехавши в Екатеринослав, мы велели себя везти в лучшую
гостиницу в городе. Разместившиськое-как в двух комнатах гад­
кой и грязной гостиницы, мы рады были очень, что дотащились
наконец до места.
Но, впрочем, размыслив, мы пришли к убеждению, что наше
путешествие, благодаря Бога, не только совершилось благопо­
лучно, но и довольно скоро. С большим семейством в грузном
экипаже мы сделали 45272 версты в течение З у 2 суток. На дру­
гой день, т. е. в четверг 28 апреля, я вышел из номера гостиницы
очень рано, взял извозчика и объездил все более или менее вид­
ные улицы, и таким образом хотя мельком познакомился с фи­
зиономией города. Сказать по правде, внешний вид города мне
не слишком понравился. После безукоризненно чистенького Сим­
ферополя Екатеринослав показался и грязным и худо обстроен­
ным, но значительно большим. Одно, что мне кинулось в глаза,—
это Большая бульварная улица, прорезывающая город по всей
длине его. Посреди ее устроено шоссе, по бокам которого идут
в два ряда аллеи, обсаженные деревьями белой акации и кашта­
новыми. Лучшие строения города находятся на этой улице.
После беглого ознакомления с городом мне предстояло озна­
комиться с обществом. Но, собственно говоря, я уже познако­
мился как с обществом города Екатеринослава, так и с бытом и
жизнью города. Дело в том, что, еще не выезжая из Симферо­
поля, я перечитал с большим вниманием ряд только что вышед­
ших так называемых обличительных повестей и рассказов даро­
витого писателя Елагина, уроженца и жителя г. Екатеринослава,
печатавшихся в книжках журнала «Современник» в конце пяти­
десятых годов. Повести эти следующие: «Откупное дело», «Важ­
ное мертвое тело», «Губернский карнавал» и друг. В повестях
этих как в зеркале изображены многие из личностей города Ека­
теринослава с легко измененными фамилиями, так что мне оста­
валось только сличить оригиналы со списками и решить, на-16
16

З ак аз № 108

241

сколько верно и искусно сделаны последние. Должен сказать, что
дальнейшие мои наблюдения привели меня к убеждению, что ко
всем сказанным елагинским повестям очень подходил бы эпиграф,
приведенный в комедии «Ревизор», а именно: «На зеркало неча
пенять, коли рожа крива». Все личности в повестях Елагина были
фотографически и, ежели можно так выразиться, зеркально по­
добны оригиналам.
Возвратившись с прогулки домой и поделившись впечатле­
ниями с женой, я тотчас же облекся в мундирную пару и от­
правился явиться по начальству к губернатору и вице-губер­
натору.
Губернатор граф Александр Карлович Сивере (по Елагину и
впоследствии по «Искре» граф Бородавкин). Это был человек
еще не старый, смотря по занимаемому им посту, лет 40 не бо­
лее. Он был вдов, имел двух маленьких дочек, при которых жила
его родственница (кажется, тетка) Алябьева. Сивере был очень
симпатичной наружности с большою бородавкой на лице (отчего
и назван Бородавкиным). Он слыл Дон-Жуаном в городе. Как
губернатор, был очень и очень опытным администратором и с под­
чиненными был очень вежлив, хотя и держал себя на высоте
своего положения. Он принял меня очень любезно, высказав, что,
бывши недавно в Петербурге, он слышал в главном управлении
обо мне очень много хорошего и что он уже давно ожидал моего
приезда, тем более что и постройки ожидают меня в г. Екатеринославе. Дело в том, объявил он, что в городе предстоит по­
стройка нового гостиного двора, которую он и хотел бы возло­
жить на меня. Постройка эта предполагалась к производству не­
сколькими купцами-торговцами под один общий фасад вдоль по
Большой бульварной улице. При этом он заметил, что постройка
эта не казенная, а совершенно частная, и так как будет произ­
водиться несколькими лицами, то чтобы я не сплошал, а выгово­
рил бы себе гонорар, вполне обеспечивавший мои труды, не от
каждого участника постройки отдельно, а со всего общества
строителей гуртом. Далее он полюбопытствовал о том, семейный
ли я, и, узнав, что семейный, спросил, где я остановился. Услы­
шав о гостинице, он сказал, что это настоящий вертеп, и тут же
познакомил меня с явившимся к нему с докладом полицмейсте­
ром подполковником Давидом Тимофеевичем Гескет, которого и
просил оказать мне содействие в приискании квартиры. О моих
будущих сослуживцах, т. е. о деятелях строительной комиссии,
он отзывался очень сдержанно, вероятно, предоставляя мне са­
мому ознакомиться с ними, без всякого с его стороны вмешатель­
ства. Но, впрочем, он сообщил мне, что в строительной комиссии
нет в настоящее время непременного члена, заведующего искус­
ственным отделением, т. е. инженера, и что мне придется заведо­
вать отделением впредь до назначения нового инженера, так как
бывший инженер, весьма симпатичная личность, подполковник
Миллер-фон-Эреншвунг в недавнее время умер. В заключение он
242

советовал мне, освоившись, заняться ознакомлением с делами
комиссии, где за последнее время обозначилось много запущен­
ного. Вообще прием графа Сиверса был очень приятный и вполне
обвороживший меня. К сожалению, граф Сивере оставался при
мне в Екатеринославе не очень долгое время. О преемниках его
расскажу в свое время и в своем месте. От губернатора я дви­
нулся к вице-губернатору.
Вице-губернатор — статский советник Михаил Михайлович
Болынев (по Елагину Меньшев). Это был человек пожилой, ста­
рый моряк, променявший компас на перо, но оставшийся в душе
моряком. Добрейший и простой человек, был всеми любим в го­
роде. При мне он был очень недолго, так что к осени 1860 года
он был уже не у дел и его заменил новый, коллежский советник
Николай Иванович Баранович. Этот господин был вице-губерна­
тором почти во все время пребывания моего в Екатеринославе.
Это был человек очень дельный, поступивший к нам на место
вице-губернатора из начальников отделения канцелярии бесса­
рабского генерал-губернатора, а потому был очень сведущим че­
ловеком. По причине частой перемены губернаторов, Баранович
часто и подолгу управлял губернией, и потому и я часто имел
с ним сношения, ибо в тогдашнее время вице-губернаторы имели
соприкосновение со строительными комиссиями только тогда,
когда они исправляли должность губернаторов. О Барановиче мне
не раз придется упоминать в своих воспоминаниях, а теперь за­
кончу о нем тем, что он был человек болезненный, часто недомо­
гал и вследствие болезни должен был оставить в начале
1865 года свою должность, и на его место с начала 1865 года
поступил опять новый вице-губернатор — Александр Николаевич
Лещов. Об этом новом вице-губернаторе я ничего не могу сказать,
потому что до выезда моего из Екатеринослава мне привелось
и видеть-то его всего раза два-три.
Затем я познакомился и со всеми членами строительной ко­
миссии.
Между тем и работы мои начались производством. Два кор­
пуса каменного гостиного двора были начаты сразу. Отбивка ли­
ний, а затем и наблюдение за кладкою фундаментов заставляли
меня вставать рано для обхода сказанных построек. Сверх того
граф Сивере возложил на меня заведование арестантскою ротою
и работами, производимыми арестантами по городу. Тогда было
не то, что теперь. Городские работы все без исключения произво­
дились арестантами бесплатно. И вот под моим надзором и на­
блюдением начали моститься городские улицы, которые были
почти все немощеные, кроме шоссированной улицы большого Екатеринославского проспекта. Для этого мощения арестанты пред­
варительно должны были наломать дикого камня на берегах
Днепра (булыжного камня не было), а иногда взрывать его по­
рохом, перевозить добытый таким образом камень на городских
воловых подводах на городские улицы, подлежащие мощению,
16

*

243

и, наконец, производить самые работы по мощению улиц. Все
это было довольно хлопотливо. Каждый вечер ко мне приходил
из арестантских рот старший конвойный с рапортичкой о числе
арестантов и я каждый вечер назначал, сколько, каких арестан­
тов и куда именно отослать на работы. Сверх того нужно было
ежедневно побывать во всех местах арестантских работ и изредка
съездить на место каменной ломки. Но многочисленная работа,
в особенности в молодых летах, никогда меня не затрудняла и
я никогда не тяготился ею. С купцами, начавшими постройку
лавок, я сговорился по поводу гонорара и был доволен им
вполне. При таких обстоятельствах я, как выше сказано, сделал
обычай вставать очень рано, а именно в пятом часу утра и
в пять выходить из дому еще до чаю.
В один из таких обходов по городу я как-то встретился часу
в 6-м утра с графом Александром Карловичем Сиверсом. Он
очень обрадовался, встретив меня, и попросил показать ему все
мои работы. Он так остался доволен сделанною совместно со
мною прогулкою, что упросил меня ежедневно заходить за ним
часов в 5 утра, чтобы вместе совершать обход работ. Он пил ми­
неральные воды, и утренний моцион ему был необходим. Хотя мне
это было и не особенно удобно, и заставило меня выходить из
дома несколькими минутами ранее 5 часов утра, но все-таки, ко­
нечно, я с удовольствием принял предложение, и таким образом
начались мои совместные ежедневные прогулки по городу с гу­
бернатором, сопровождавшиеся иногда неожиданными инци­
дентами.
Так, например, один раз мы были на постройке гостиного
двора, в котором строения вышли уже из земли и производилась
кирпичная кладка стен. Я заметил, что один из рабочих кладет
кирпичи на известь, не обливая их предварительно водою, а по­
тому я и покричал за это на рабочего. Стоявший возле меня
граф, услышав мои слова, спросил: «А разве нужно сперва обли­
вать кирпичи?», и при моем утвердительном ответе и разъяснении
схватил рабочего за волосы и за бороду и начал его сильно
тискать, приговаривая: «Обливай, сукин сын, обливай, не жалей
ручек, обливай!» Натешившись над ним вволю, он вынул порт­
моне и вручил наказанному какую-то мелочь, приговаривая:
«Смотри, мошенник, другой раз я этим не ограничусь, а велю ис­
полосовать тебе спину в полиции». И что же? При вечернем об­
ходе той же постройки я услышал между рабочими-каменщиками следующий разговор: «Ишь, Митюшка, счастливец, утрось
его графское сиятельство своими ручками отколошматил да еще
полтинником наградил, в сорочке родился!» — а другой на это от­
вечает: «Да, брат, не всякому такое счастье выпадет!» Это было
говорено не то что с сарказмом, а, действительно с завистью.
Да, были времена!
Другой раз, помню, мы подходили к строящемуся тоже под
моим надзором каменному мосту. Там происходила забивка свай
244

под устои. Они забивались копром и довольно тяжелою бабою.
Еще издали мы услышали неизбежную дубинушку. Граф пристал
ко мне, чтобы я велел при нем пропеть самую нецензурную ду­
бинушку, какую только знают рабочие. Хотя я говорил графу,
что едва ли рабочие согласятся при нем исполнить эту пикантную
пьесу, но граф настаивал на этом. И вот, подойдя к рабочим, мы
услышали очень скучную, так называемую монастырскую дуби­
нушку, а потому я, отозвав одного из рабочих, велел ему, чтобы
он распорядился об исполнении самой «скромной» дубинушки, ко­
торую они только знают, добавив, что верно они за это получат
магарыч. После долгих пошушукиваний выискался один смель­
чак-солист, который звучным тенором начал петь прибаутки одна
другой скромнее, и за всяким таковым припевом хор, человек из
15-ти, начинал «ухать». Да и ухнули же они, никого не оставив
незатронутым! Граф хохотал до слез и в конце концов дал на всю
ватагу на целое ведро водки, кажется, трешницу.
Но не все и не всегда было тихо и мирно во время наших со­
вместных утренних прогулок. Помню один инцидент, который вы­
звал сильнейший протест с моей стороны сиятельному началь­
нику. Это случилось следующим образом. Один раз, оканчивая
уже свою утреннюю прогулку, мы зашли на арестантские работы
по мощению улицы. Графу показалось, что работы идут очень
медленно, и он распушил на чем свет стоит конвойных надзира­
телей и ротного офицера. И затем обратился ко мне, выговорив
тоже, как будто бы с упреком: «Ведь не могу же я, Андрей Ми­
хайлович, сам стоять с хлыстиком в руках, чтобы погонять аре­
стантов!» Это меня взорвало, и я сейчас же с дрожью в голосе
ответил: «Равномерно и я, ваше сиятельство, не могу принять на
себя обязанности стоять с хлыстиком при арестантских работах».
Сиятельный граф долго смотрел на меня и на мое возбужденное
состояние и ни слова не ответил. Молча ушел с работы, я тоже
молча последовал за ним. Но дойдя до места, где мы обыкно­
венно расставались, я сказал: «Имею честь кланяться вашему
сиятельству». Он ответил: «Прощайте», подал мне руку, и мы
расстались. Весь этот день я размышлял: следовало ли мне на
другое утро заходить к графу, чтобы вместе идти с ним на работы.
Результатом моих размышлений было то, что зайти следует.
И действительно, на другой день я к 5 часам утра был уже
в приемной графа, и ровно с боем 5 часов дверь из кабинета от­
ворилась и вышел граф. «Ах, Андрей Михайлович, я очень рад,
что вы на меня не сердитесь, доказательство чего вижу в том,
что зашли за мной. Очень рад, благодарю вас, двинемся в путь!»
И этим полуизвинением дело было кончено, и мы по-прежнему
остались с ним в наилучших отношениях.
Выше я уже упоминал, что, едучи из Симферополя в Екатеринослав, я перечитывал обличительные повести Елагина, в коих
выставлены личности гор. Екатеринослава. Это недавнее перечи­
тывание и моя плохая память относительно названий и фамилий
245

сыграли со мной очень гадкую штуку. Раз как-то, когда я докла­
дывал графу какое-то дело, которое касалось отчасти земских
повинностей, то граф сказал мне: «Вам бы следовало поговорить
об этом со своим тезкой Андреем Михайловичем, вы ведь, ве­
роятно, уже знакомы с ним?»
Андрей Михайлович Миклашевский был действительный стат­
ский советник и губернский предводитель дворянства, но по Ела­
гину он имел фамилию Боклашевский. Я перемешал настоящую
фамилию с вымышленной и брякнул не запинаясь: «Да я уже
говорил об этом с Боклашевским». «Где? как? с каким Боклашевским?.. Да это вы и меня окрестите графом Бородавкиным!»
Я испек такого рака, что даже и теперь, через 36 лет, стано­
вится совестно. «Верно, злодей, начитался Елагина?» Что мне
было отвечать, я стоял как дурак и кое-как оправился.
Но не все же я работал и занимался. По вечерам я начал
ходить в клуб, где мало-помалу ознакомился со всем городом.
Конечно, меня избрали по первому же предложению в члены
клуба, и я по вечерам очень часто стал посещать это злачное
место. Этот клуб тогда был единственным в г. Екатеринославе,
он был всесословный: тут были членами и дворяне, и чиновники,
и купцы, а потому членов было, кажется, более 300 человек
и клуб благоденствовал. Много потом я видел клубов в различ­
ных городах, но такого благоустроенного, как Екатеринославский в период времени 1860—1865 гг. я не встречал.
При обстоятельствах совершенно для нас благоприятных на­
ступил, наконец, и новый 1861 год. Служебные мои занятия были
те же самые, что и в 1860 г.
Тут мне нужно будет сообщить еще об одном знакомстве, ко­
торое мною сделано еще с самого водворения моего в Екатерино­
славе. Знакомство это было с Василием Петровичем Ульманом.
Василий Петрович Ульман был контролером приказа обществен­
ного призрения. Младший брат его, Роберт Петрович, выписан­
ный старшим из Риги, открыл в Екатеринославе торговлю, которая
тогда только что устанавливалась в городе. Впоследствии они
образовали торговый дом Ульман и К0 и их дела шли очень
хорошо. В магазинах производилась различная торговля. Тут был
и маленький банкирский дом с доступными по тогдашнему вре­
мени операциями; тут же был и музыкальный магазин с прода­
жею и выпискою различных инструментов и нот; тут был и мебель­
ный магазин, и продажа земледельческих орудий, и проч. Позна­
комился я как с магазином, так и с хозяевами его, когда приехал
в Екатеринослав и понемногу стал обзаводиться мебелью.
Случилось следующее: губернатор граф Сивере был в отпуску
в Петербурге, и должность его исполнял вице-губернатор Бара­
нович. Раз как-то мне нужно было сделать какой-то доклад от
строительной комиссии и я поехал к Барановичу. Но в кабинете
были уже другие лица с докладами, а потому я и уселся в при­
емной, поджидая призыва меня. Как вдруг из кабинета вышел
246

Василий Петрович Ульман; поздоровавшись со мною, он сказал:
— А что, Андрей Михайлович, вы докладывались уже? *
— Да, Баранович уже извещен, что я здесь.
— Да все равно, там у него Краевский держит доклад и,
вероятно, минут 15 пробудет еще в кабинете. Не выйдем ли мы
покамест на улицу, я хотел бы вам сообщить кое-что.
Краевский был незначительный чиновник, занимавший где-то
место секретаря и ходивший ежедневно с докладом к губернатору.
Мы шли вместе на улицу, и тогда Ульман начал так:
— Андрей Михайлович, я очень вас уважаю и не хотел бы
скрыть от вас того, что сейчас услышал в кабинете Барановича.
Не для сплетен, но единственно для того, чтобы вам было из­
вестно, я считаю долгом сообщить вам, что сейчас услышал.
Когда доложили о вашем приезде Барановичу и когда он велел
попросить вас обождать, тогда Краевский выразился так:
«А, явился предатель своих братьев!» Когда же Баранович, услы­
шав это, вскинул вопросительно на Краевского глаза, то тот, не
смущаясь, ответил: «А как же, ведь он предал своих двух братьев
по делу Петрашевского и сам через это высвободился из дела
целым и невредимым!»
Признаться сказать, услышав об этом, я в первый момент
сильно взволновался... Лошади мои ехали за нами, и я сел
в дрожки, предложив Василию Петровичу подвезти его до его
магазина.
— А как же, ведь вам надобно к Барановичу, ведь вы уже
докладывались?
— Ну, нет. Я к Барановичу пойду на днях, в другое время,
и ежели он спросит меня, почему я не дождался нынче, я скажу
ему, что после того, что услышал сказанное обо мне, не мог
явиться к нему и столкнуться с гнусною личностью клеветникасплетника.
— Как, неужели вы выдадите меня?
— Нисколько! Я скажу, что обладаю очень развитым слухом
и, сидя возле двери в кабинет, невольно слышал своими ушами
все то, что дозволил Баранович говорить в своем кабинете гнус­
ному сплетнику.
Так и случилось. Дня через три-четыре я был опять у Бара­
новича, и когда вошел в его кабинет, то он высказал в виде
упрека, что я не хотел в день своего недавнего приезда к нему
подождать до тех пор, пока он освободится от доклада Краев­
ского.
— Да я дожидался и, конечно, дождался бы, ежели бы, сидя
в приемной возле вашего кабинета, не услышал того, что вы
дозволили говорить обо мне гнусному полячишке и клеветнику
Краевскому; у меня тонко развитый слух, и я не мог не услышать
* Чиновничье выражение, означающее: докладывали ли уже о вас?
247

всего сказанного обо мне. Согласитесь, что я не мог в то время
хладнокровно явиться к вам, и ежели бы столкнулся с негодяем,
то легко могло бы статься, что я надавал бы ему заслуженных
им пощечин. Я хорошо сделал, что вышел тогда от вас.
Услышав эти слова и видя меня в возбужденном состоя­
нии, Баранович все-таки был сконфужен высказанным мною; он
что-то лепетал, что не обратил никакого внимания на пустые
слова и т. п.
— Да полноте, Николай Иванович, я теперь совершенно спо­
коен и не обращаю никакого внимания на гнусные сплетни Краевского, равно как и на него самого! Мое прикосновение к делу
Петрашевского известно всему Петербургу; с другой стороны, я
очень любим и уважаем своими братьями и теперь, что не могло
бы случиться в случае моих неблаговидных с ними поступков!
Но, впрочем, я питаю себя надеждою, что рано или поздно гнус­
ная сплетня эта должна быть опровергнута.
И это случилось скорее, нежели я предполагал...
Раз как-то в конце октября мне нужно было съездить в мага­
зин Ульмана или для того, чтобы купить что-то, или для того,
чтобы навести какую-то справку. Приехав в магазин, я застал
Василия Петровича занятым с каким-то незнакомым мне господи­
ном, на которого я не обратил особого внимания, а обратился за
своим делом к Роберту Петровичу и, закончив с ним, вышел из
магазина и поехал домой. Слякоть на дворе стояла страшная,
и я, не ожидая никого из посторонних, думал облачиться в халат
и, напившись в семейном кругу чаю, удалиться в кабинет для
занятий. Как вдруг оглушительный колокольчик изменил мои на­
мерения. По звону видно было, что звонит совершенно незнако­
мый или, по крайней мере, малознакомый человек, потому что
коротко знакомые знали наш оглушительный колокольчик и зво­
нили слегка. Домника сейчас же ушла из гостиной, где мы сидели,
в столовую; она, бедная, всегда тяготилась бывать в обществе
в последние дни своей беременности. Вышед в залу, я увидел
двух господ, раздевающихся в передней; в одном из них я узнал
Василия Петровича Ульмана, а в другом — незнакомца, которого
видел несколько минут тому назад в магазине Ульмана разгова­
ривающим с Василием Петровичем.
Незнакомец, молодой человек моих лет, брюнет, довольно кра­
сивой наружности, обратился ко мне со словами:
— Андрей Михайлович, мы встретившись полчаса тому на­
зад в магазине Василия Петровича, не узнали друг друга, но
ведь мы старые знакомцы... Неужели и теперь вы меня не
узнаете?
— Вам хорошо и легко было узнать меня после того, как вы
услыхали от Василия Петровича мою фамилию, я ж е ... извините,
виноват, не могу признать вас и теперь!
— А помните Юрьев день... 23 апреля 1849 года, когда мы
вместе с вами сидели в зале III Отделения и когда, за недозво­
248

лением говорить, обменивались записочками... Ведь я Григорий
Данилевский... (см. с. 173 этих воспоминаний).
— Григорий Петрович! (я знал его имя и отчество по литера­
туре). Голубчик! Вы ли это?.. Как я рад и благодарен, что вы
вспомнили обо мне!
— Да помилуйте... Только что вы уехали из магазина, я
спрашиваю Василия Петровича: «Кто это?..» Он отвечает: «Достоевский». — «Как имя?» — спрашиваю я. — «Андрей Михайло­
вич»,— сообщает мне Василий Петрович.— «Да ведь это мой ста­
рый знакомый» — говорю я. Выглянули на улицу, а ваш и след
простыл. Тогда я упросил Василия Петровича ехать к вам,— и вот
мы здесь!
— Ну, спасибо, большое спасибо, очень рад вас видеть,—
говорил я, усаживая гостей в своей маленькой гостиной.
Первые разговоры, конечно, вращались около приснопамят­
ного дня (23 апреля 1849 г.). Вспоминали много и о многом.
— Да вот кстати,— начал я,— хотя я и уверен, что Василий
Петрович Ульман не верит сплетне, пущенной недавно обо мне
в нашем городе, но я все-таки прошу вас, Григорий Петрович,
подтвердить Василию Петровичу, что я не играл роль Иуды
Искариотского в участи моих братьев по делу Петрашевского!..—
И я рассказал ему все подробности сплетни, пущенной про меня
Краевским.
Данилевский сильно возмутился подробностями этой кляузы
и тут же рассказал в кратких и точных словах весь процесс Пет­
рашевского, а затем спросил:
— Да какой это Краевский?
Ульман сообщил ему имя и отчество Краевского *.
— Ба, ба, ба! Да я несколько знаю эту личность и никак не
думал, что он способен на такую грязь, а напротив, считал его
за порядочного малого!.. Ох, да ежели бы мне встретиться
с ним, я бы отделал его на славу...— горячился Данилевский.—
Я бы показал ему, чему подвергаются сплетники и т. д., и т. д.
Но, впрочем, завтра я, может быть, и встречусь с ним, разыщу
как-нибудь!
Беседа наша шла очень оживленной, мы напились чаю и мне
пришла в голову мысль пригласить их в клуб, как своих гостей,
тем более, что жена была больна.
Предложение мое было принято, и мы сейчас же на двух из­
возчиках отправились в клуб.
Не успели мы войти в большую залу клуба, как Ульман обра­
тил внимание мое и Данилевского, указывая на Краевского.
— А вот и кстати, на ловца и зверь бежит,— проговорил
Данилевский.— Ну, погоди, голубчик, отделаю же я тебя!
— Только, пожалуйста, не при мне,— возразил я, не желая
при этом присутствовать.
* Теперь я не помню имени и отчества этого господина.

249

— Конечно, а вот Василия Петровича я буду просить быть
свидетелем,— проговорил Данилевский, и они оба, оставив меня,
пошли в ту сторону, где был Краевский. После, по рассказам
Ульмана и Данилевского, я узнал все подробности их разговора.
Вот как происходил он:
— А, здравствуйте, Краевский; мы с вами, кажется, немного
знакомы? — начал Данилевский.
— Ах, Григорий Петрович, какими судьбами попали вы в наши
Палестины?
— Да вот, по делам приехал в Екатеринослав и был очень
с ч а с т л и в , найдя в нем старого своего знакомого м н о г о у в а ­
ж а е м о г о Андрея Михайловича Достоевского, с которым и и м е л
ч е с т ь явиться в ваш клуб.
Слова «счастлив», «многоуважаемого» и «имел честь» Дани­
левский, видимо, подчеркнул, надеясь вызвать этим какое-нибудь
замечание со стороны Краевского, в чем и не ошибся!
— Ну, я думаю, не большое счастье и честь для вас, Григо­
рий Петрович, в знакомстве с г-ном Достоевским.
— Что я высказал, на том я и стою, и подтверждаю, что был
очень с ч а с т л и в встретить в г. Екатеринославе м н о г о у в а ­
ж а е м о г о Андрея Михайловича и что я и м е л ч е с т ь вместе
с ним приехать сюда в клуб. Но так как ваше возражение, выра­
женное довольно резко относительно г-на Достоевского и притом
при постороннем свидетеле (причем он указал на Ульмана), не
может быть допущено мною без разъяснения, то я покорнейше
прошу вас, г. Краевский, объясниться более ясно, почему знаком­
ство с Достоевским не может доставить мне с ч а с т и я и ч е с т и?
— Как будто бы вы сами не знаете? .. А его поступок с бра­
тьями? ..
— Какой поступок с братьями?.. Говорите яснее и опреде­
леннее! ..
— Да по делу Петрашевского; ведь он, говорят, их предал
для того, чтобы освободить себя!
— Говорят, говорят!.. Послушайте, Краевский, чтобы г о в о ­
рит ь , а главное публично п о в т о р я т ь подобные вещи, надобно
быть в них вполне уверенным. Спрашиваю вас, на каких данных
вы усвоили себе эту уверенность? .. Или вы повторяете как со­
рока то, что случайно и мимоходом услыхали? ..
— Нет, я говорю это с уверенностью, потому что слышал это
из достоверного источника,— разгорячился в свою очередь Кра­
евский.
— Сообщите мне сейчас же, из какого источника?
— Мне говорил об этом Калиновский... *
— Какой Калиновский? ..
Тут Краевский сказал имя и отчество.
* Фамилии, т. е. личности Калиновского, я решительно теперь не припоми­
наю, и не знаю, когда я был с ним знаком, да и был ли, полно, знаком? . . 161
250

— Я знаю этого Калиновского... Сомневаюсь, чтобы он мог
высказать это... Но, впрочем, я непременно выведу это на свежую
воду! Теперь же вот что скажу вам: Калиновский очень мало
знаком с Достоевскими, а Андрея Михайловича едва ли и знает,
тогда как я был в один день с Андреем Михайловичем
арестован по делу Петрашевского, сидел с ним в одной камере
III отделения в продолжение целого дня, а затем я близко со­
шелся с братьями Андрея Михайловича и теперь состою с ними
почти в дружеских отношениях, а потому мне в подробности из­
вестны как история ареста по делу Петрашевского всех трех
братьев, так и взаимные отношения всех их между собою в на­
стоящее время; и я могу констатировать, что отношения эти
вполне родственные и братские, чего не могло бы существовать
в том случае, ежели бы пущенные вами сплетни оказались не
сплетнями, а правдою! В заключение скажу вам, что вы очень
счастливы тем, что Андрей Михайлович не обращает никакого
внимания как на эту сплетню, так и на людей, пустивших ее
в ход, да и хорошо делает! Потому что гадко и омерзительно
обращать внимание как на подобные сплетни, так и на их рас­
пространителей! А с Калиновским-то я тоже сведу счеты!162
Проговорив все это, Данилевский, не подав руки Краевскому,
обернулся от него и прямо подошел ко мне, смеясь и разговари­
вая с Ульманом. Краевский, как оплеванный, пробыл несколько
времени в клубе и затем скрылся из него. Мы же втроем оста­
лись в клубе, в карты не играли и разговаривали приятно
и оживленно. Часу в первом ночи я угостил своих гостей скром­
ным, но сытным ужином с бутылкой вина, и мы, оставшись очень
довольными проведенным вечером, уже поздно ночью оставили
клуб.
В заключение о Григории Петровиче Данилевском скажу
здесь, что через несколько месяцев я получил от него письмо из
Петербурга, которое и приведу в своем месте и в свое время, и
что Григорий Петрович Данилевский был раза три или четыре
у меня в Екатеринославе во время моего там пребывания, по­
знакомился с моею женою и часто разговаривал с нею о своих
будущих литературных произведениях. После переезда из Екатеринослава я более не видался с Данилевским, и теперь очень жа­
лею, почему, ежегодно бывая в Петербурге в конце 80-х и начале
90-х годов, я ни разу не был у Данилевского и не возобновил
с ним знакомства. Теперь же это невыполнимо, потому что уже
несколько лет как Григорий Петрович Данилевский умер.
Наконец кризис болезни дорогой Домники наступил, и 16 ноя­
бря, в четверг, в 8 часов 50 мин утра Бог дал нам сына, кото­
рого мы в честь батюшки Ивана Прокофьевича наименовали
Иваном.
В половине февраля 1862 г. я получил, наконец, и письмо от
Данилевского. Как окончание гнусной клеветы на меня помещаю
это письмо здесь в точной копии.
251

С .-П етербург. 7 янв. 1862 г.

«С Новым годом, почтеннейший Андрей Михайлович!
Слово свое я сдержал: Краевский сослался на Калиновского,
как вы знаете; я приехал в Петербург, сообщил о ваших горе­
стях вашим братьям — Федору и Михаилу; мы все трое встретили
у Милюкова ** Калиновского; хладнокровно ему сообщили об
адской сплетне, пущенной им о вас, и вот он что ответил: «Я ни­
когда не говорил этого г. Краевскому, а, напротив, всегда отзы­
вался хорошо об А. М. Достоевском; Краевский, после отъезда
г. Данилевского из Екатеринослава, напуганный обещанием ра­
зоблачить эту сплетню, явился ко мне, Калиновскому, и сказал:
«Вас ждет объяснение с Данилевским и братьями Достоевскими,
то знайте, что я на вас насплетничал!» Следовательно, оказыва­
ется, что всему виною сам Краевский. Этого от него я никогда
не ожидал. Но чтобы делу дать еще большую гласность, братья
ваши предложили Калиновскому написать сказанное им в письме,
и с этим письмом пришлют вам свое 164. Словом, надеюсь теперь,
что сплетня разбита. Я часто бываю у ваших братьев, они оба
живут, т. е. трое в одном доме (в д. Пономарева на углу Малой
Мещанской) 165, сильно заняты «Временем», в котором хорошо
идет подписка, много спрашивали о вас, поручили известить вас,
что по-прежнему любят вас, чтут и помнят. Племянница ваша
Мария отличная музыкантша. Через воскресенье вечера у обоих;
новый год я встретил у Михаила Михайловича; пили и ваше
здоровье. Не будь Екатеринослав провинция — гнездо сплетен,
они бы плюнули и на разбор этой сплетни. Мы все трое объя­
вили Калиновскому: «Андрей Михайлович не только не предал
братьев, но замечательно помог Михаилу, сыгравши его роль
в двухнедельном заточении и тем спасши все бумаги и судьбу
Михаила, за которого случайно, по ошибке, был взят*. Прошу,
прочтя, передать прилагаемую статью Як. Як. Савельеву166.—
В начале февраля я еду домой. Моя повесть: «Беглые в Ново­
россии» куплена «Временем» и набирается для его 1-го номера;
но вряд ли хорошо пройдет цензуру. Мой адрес с 1 февраля:
г. Чугуев, Харьковской губернии, Григ. Петров. Данилевскому,
а до того в Петербурге в департамент просвещения чиновнику
Филиппову с передачей Г. П. Д. Кланяйтесь г-ну Ульману. По­
просите его написать мне десяток строк о ходе его торговли не
далее февраля половины для моих дальнейших хроник.
Братья ваши вчера просили вам передать, что вы свободнее
их в это время и чтобы вы прежде им написали. Тогда и они
напишут. Я с ними согласен. У них буквально минуты нет сво­
* А. П. Милюков, преподаватель русской словесности в институтах и других
учебных заведениях Петербурга, был знаком с братьями еще с 1848 го д а 163.
** Это в с в о ю о ч е р е д ь н е с п р а в е д л и в о : я вовсе не играл роли
брата Михаила, и вовсе не знал о б о ш и б о ч н о м а р е с т е , отчего более и
мучился. (См. с. 172 этих воспоминаний).
252

бодной. Особенно у Ф. М. бывает иногда падучая, сюрприз, на­
житый в Сибири. Но вы ему об этом не пишите, не тревожьте
его своим знанием этого...».
Далее заканчивается письмо просьбою прислать ему рисуно­
чек башенки к строемому им в деревне дому, и конец этого пи­
сьма не представляет ничего интересного, а потому мною и не
приводится.
Чтобы совершенно покончить с гнусным поклепом на меня,
выдуманным негодяем Краевским, нужно бы было привести пи­
сьмо брата Федора Михайловича от 6 июня 1862 года. Но письмо
это целиком напечатано в собрании писем Ф. М. Достоевского
(Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского, том 1, изд. 1.
1883 г. Отдел писем. С. 138, 139 и 140). Но ссылаясь на это
печатное письмо, я все-таки должен оговорить, что следующие
строки его: «Я помню, дорогой ты мой, помню, когда мы встре­
тились с тобой (последний раз, кажется) в знаменитой Белой
зале. Тебе тогда одно только слово стоило сказать кому следует,
и ты немедленно был бы освобожден, как взятый по ошибке
вместо старшего брата. Но ты послушался моих представлений
и просьб: ты великодушно вникнул, что брат в стесненных об­
стоятельствах, что жена его только что родила и не оправилась
еще от болезни, вникнул в это и остался в тюрьме...» — слова
эти совершенно несправедливы; объяснения по этому поводу
мною уже высказаны на страницах 172—173 этих воспоминаний.
В начале июня 1862 г. у нас заболел наш дорогой малютка
Ваня и после 2—3 дней трудной и резкой болезни он скончался.
Доктор Бойченко ничем не мог помочь ему. Болезнь закончи­
лась родимчиком, и мы так и не узнали, какая, собственно, бо­
лезнь была у нашего малютки.
Около этого времени, т. е. около половины июня, мне пред­
стояла спешная поездка в город Ростов для освидетельствования
работы острога; и я недолго думая предложил Домнике ехать
вместе со мною, конечно, и со всеми тремя детьми. Жена с ра­
достью ухватилась за это предложение, и мы, собравшись в 2 дня
в далекое путешествие, с половины июня были уже в дороге.
Конечно, мы поехали в нашей карете шестериком лошадей
с одной прислугой (няней). Путешествие наше было очень при­
ятно. Лучшее время года, стоявшая все время отличная и жаркая
погода, свежий степной воздух, пропитанный ароматом только
что скошенной травы,— все это делало тысячеверстное путеше­
ствие не тяжелым путешествием, а приятною прогулкою. Мы
ехали не торопясь, засветло останавливаясь на ночлег и рано
поднимаясь после ночлегов; и 4731/ 2 версты, считавшиеся от
Екатеринослава до Ростова, мы сделали в течение 31/ 2 суток.
Город Ростов с первого раза показался нам и грязным, и
пыльным, и душным. Гостиницы оказались там отвратительные
и донельзя грязные, но мы пользовались гостиницей только для
ночлегов, потому что все время дня проводили или в гулянье по
253

городу и его окрестностям, или бывали в гостях у знакомых, слу­
чившихся тут по прежней моей дружбе. Вблизи города Ростова
расположен другой значительный город — Нахичевань, или Качевань. Это окружной город армянского округа в Ростовском
уезде Екатеринославской губернии. В 1862 году он был очень
хорошо обстроен— 15 тыс. жителей. Правильное устройство
улиц и чистота в них нам понравились более, чем в самом Ро­
стове, вообще Нахичевань очень богатый город и населен пре­
имущественно армянами. Четырехверстный проезд от г. Ростова
в Нахичевань по гладкому и ровному пути производится просто
на легковых извозчиках. И оба города как на ладонке видны
друг другу. Нам тогда рассказали в г. Ростове анекдот про по­
сещение императором Николаем I города Нахичевани.
Раз как-то император Николай I, бывши в Ростове, посетил,
конечно, и Нахичевань. Там все армяне, дожидавшиеся государя
в полном сборе, в громадной массовой толпе, лишь только зави­
дели приближающиеся экипажи царского поезда и, дождавшись
их прибытия, закричали благим матом: «Караул! Караул!»...
Государь, понявши сейчас, в чем дело, спросил однако же гене­
рал-губернатора Воронцова, ехавшего с ним в одной коляске, что
обозначает этот крик. Генерал-губернатор сконфуженно отвечал,
что они, вероятно, хотели кричать «ура», да вместо этого кричат
«караул!»... Государь много смеялся этому проявлению радости
и, говорят, заметил: «Их следовало бы поучить!». Воронцов,
в свою очередь, передал это замечание государя губернатору,
а губернатор, конечно,— исправнику. Исправник это замечание
намотал на ус и по выезде государя и всего начальства из уезда
явился в Нахичевань с возами розог и начал по-своему учить
армянских обывателей, и на кого был за что-нибудь зол, то тем
всыпал гораздо большее количество розог. Это оригинальное
учение покончилось в один день, и армяне вовсе не были в пре­
тензии на него. «Ежели надобно учить, так и учи»,— говорили
они. Но они были в страшной претензии за то, зачем учение
было неровное: одному дано более ударов, другому менее.
И только по поводу этого обстоятельства они, говорят, возбудили
жалобу на исправника. Рассказывавшие мне этот анекдот добав­
ляли: «Попробуйте сказать в присутствии армянина фразу: «Зачем
не ровно?», и вы увидите, какой эффект произведет эта фраза».
Признаться сказать, я и сам испытал это. Раз как-то, находясь
в Москве в 1866 году по делам службы и идя вместе с мебель­
щиком Париковым по Армянскому переулку, я встречал на каж­
дом шагу армян, и мне пришло на ум сошкольничать, и, повстре­
чавшись с одним из них, я, как будто беседуя с Париковым,
внезапно проговорил: «Зачем не ровно». Армянин неистово по­
смотрел на меня и, видя, что я беседую с Париковым, с остерве­
нением плюнул и пошел дальше.
Покончив свои дела в Ростове, мы после трехдневного в нем
пребывания собирались уже в обратный путь. Но мне хотелось
254

воспользоваться очень близким расстоянием и побывать в г. Ново­
черкасске, который от Ростова в расстоянии всего 36 1/ 2 верст.
Хотелось сделать эту маленькую излишнюю поездку, чтобы по­
видать казацкую столицу. Я предложил этот добавочный вояж
Домнике, и она очень была рада осуществить его. А потому мы
и двинулись из Ростова на Новочеркасск.
Новочеркасск, областной и единственный в то время город
Земли Войска Донского (ибо все другие поселения в виде уезд­
ных городов называются не городами, а станицами). В год
нашего посещения, т. е. в 1862 году, город был очень неказист
для Донской станицы; в нем считалось до 20 тысяч жителей, но
хороших построек было мало, и город, хотя и стоящий на горе
и имеющий издали вид очень красивый, на самом деле был за­
урядным городом. В то время в городе строился собор, несколько
раз обрушивавшийся, и донцы, недовольные Платовым, говорили,
что собор будет до тех пор обрушиваться, пока из него не удалят
праха атамана Платова, который похоронен был в этом недокон­
ченном соборе. Недовольны же донцы Платовым были за то, что
он главный город, так сказать, столицу казаков, удалил от их
родного Дона! .. Дона Ивановича! ..
Около первых чисел июля мы были уже дома, сделав в прият­
ных путешествиях до 1.005 верст.
В половине или конце июля сделалось известным, что граф
Александр Карлович Сивере переведен губернатором в гор. Харь­
ков. Конечно, этот перевод был для него как бы повышением.
Не говоря уже о том, что г. Харьков по сравнению лучше Екатеринослава, он, сверх того, из губернаторов вассальных (Екатеринославская губерния была подведомственна генерал-губернатору)
делался губернатором самостоятельным. Сборы его были недолги,
и в июле же месяце он оставил Екатеринослав. Екатеринославское общество почтило его обедом, данным в клубе.
В конце же июля к нам приехал и новый губернатор, действи­
тельный статский советник Петр Александрович Извольский.
По первому приему он произвел не слишком хорошее впечатление.
Видно было человека, только что скинувшего эполеты и из воен­
ного мундира облекшегося в штатское платье; даже подергива­
ние плечами показывало, что он не забыл еще эполет, и мне,
столько претерпевшему от военщины, было это не совсем приятно!
Не успел он прибыть в Екатеринослав, как поехал уже по уездам
для знакомства с губерниею.
К интересным событиям в городе Екатеринославе я должен
отнести также и день 8 сентября 1862 года, т. е. день празднова­
ния тысячелетия России. Это празднование было обставлено
довольно торжественно. Во-первых, в соборе после обедни было
совершено торжественное молебствование, после которого был
целодневный колокольный звон по церквам города, а вечером
255

устроено гулянье с музыкой в саду или парке при Потемкинском
дворце (дом Дворянского собрания). Город во весь этот день
имел праздничную физиономию, хотя в то время не имели еще
в обычае украшать улицы флагами в провинциальных городах,
да что-то и в столицах не припоминается этого обычая. Все это
выдумки нового времени.
Осень этого 1862 года ничем не ознаменовалась для меня в
служебном отношении. В моем же семействе она ознаменовалась
выяснением, что моя дорогая жена опять забеременела. Эта
шестая беременность жены и радовала, и пугала нас; пугала еще
тем, что в городе не имелось в то время порядочной акушерки,
что вызывало различные хлопоты и опасения.
Время шло, и приближался срок разрешения Домники от
бремени. Мы дождались развязки в первых числах апреля, что
действительно и случилось. 3 апреля 1863 г. в среду, на Пасху
около 9 ч. вечера, Бог дал нам сына Андрея 167.
Около же этого времени, т. е. в конце апреля, я узнал о за­
прещении журнала «Время», издаваемого братьями. Я с самого
основания журнала был подписчиком на него. Апрельская книжка
1863 г. вышла и была получена мною. В ней была помещена
статья Страхова «Роковой вопрос», которая действительно вышла
«роковым вопросом» для брата Михаила Михайловича. Журнал
«Время» по-тогдашнему был подцензурным. Цензура беспрепят­
ственно пропустила апрельскую книжку вместе с «Роковым воп­
росом». .. и несмотря на то, журнал, кажется, в конце апреля
был запрещен. Майской книжки уже не выходило. Впоследствии,
в своем месте, я расскажу историю запрещения журнала «Время».
Она возмутительна!
В начале сентября месяцав городе сделалось известным, что
наследник цесаревич Николай, путешествовавший в то время по
России, будет и в Екатеринославе. Все переполошились, не зная,
чем ознаменовать приезд молодого наследника. Дворянство, на­
конец, решилось дать бал и испросило на то соизволение госу­
даря императора. Когда это соизволение состоялось, то дворяне,
никак не предполагавшие, что их предложение будет принято,
забили тревогу, как бы лучше и достойнее себя устроить этот бал.
Помещение для бала, конечно, избрано в Дворянском доме, так
называемом Потемкинском дворце, расположенном почти за го­
родом, с роскошным парком, выходящим на берег р. Днепра.
Бальная зала в этом доме была громадных размеров, в два
света, с хорами, но с голыми, нештукатуренными, загрязненными
стенами, наводящими тоску. Сколько-нибудь облагородить и осве­
жить этот зал было необходимо. За это дело взялся и. д. губерн­
ского предводителя дворянства.
Добрейший мой тезка губернский предводитель дворянства
Андрей Михайлович Миклашевский в то время вышел уже в от­
ставку и вслед за графом Сиверсом выехал в Харьков и харьков­
ские свои имения. Место губернского предводителя дворянства
256

занимал временно, впредь до выборов, исправляющий должность
отставной штабс-капитан Николай Дмитриевич Милорадович.
Сей отставной штабс-капитан, несмотря на свою глупость, был
преисполнен гордости и чванства. Эти его свойства послужили
моему столкновению с ним при вопросе о приведении зала Дво­
рянского собрания в порядок, и я от устройства зала категори­
чески отказался.
Наследник прибыл в город 1 октября 1863 года. Железных
дорог тогда еще не было, и весь царский поезд в дорожных эки­
пажах, на лошадях, прямо с последней станции, т. е. не заезжая
на отведенные квартиры, подъехал к собору, где почти вся интел­
лигенция города поджидала его приезда. Звон колоколов и оглу­
шительное «ура» возвестили момент прибытия, и вслед за этим
подскакал фельдъегерь, остановившись, впрочем, в стороне. Сле­
дом за ним открытая коляска наследника, а затем коляски свиты.
Поздоровавшись с встретившим его предводителем дворянства
(но только не с Милорадовичем, а с настоящим — не помню, кто
тогда был) *, так как губернатор встретил его на границе губер­
нии, наследник под руку с кем-то из свиты, смеясь и разговари­
вая, прошел довольно большое расстояние от церковной ограды
до собора. Смеялся же он тому, что был как арап черный от
пыли; когда он отер лицо своим платком, то платок стал со­
вершенно черным; посмотрев на него, он просто расхохотался!..
Ни важной осанки, ни напускной солидности не было заметно в
приемах юного наследника — но всякий, смотря на него, невольно
восхищался его добрым, молодым и веселым лицом! Ведь ему
только что исполнилось в то время 20 лет! (Родился 8 сентября
1843 г.). Из собора наследник и вся свита его в тех же экипа­
жах приехали в город на отведенные квартиры. Вся публика
разъехалась и разошлась от собора тоже. Квартира наследнику
отведена в доме Щербакова, как лучшем в городе, а потому во
все пребывание наследника в городе наша улица сделалась
самою многолюдною.
На другой день состоялся бал; на этот бал по особо пригла­
сительным почетным билетам было приглашено свыше 500 чело­
век; был приглашен и я с женою.
Описывать бал теперь очень трудно. Многие подробности по­
забыты. Помню только, что танцевали немало, но мало было
танцующих, т. е. ровно столько, сколько нужно для приличной
обстановки. Все пары были назначены заранее. Танцующие зани­
мали очень небольшое пространство посреди залы. Вся же ос­
тальная публика огораживала эту середину сплошною оградою и
смотрела на танцующих как на театральное представление. На­
следник протанцевал все назначенные кадрили со всеми хозяй­
ками бала. Бал, собственно говоря, был мало одушевлен и закон­
чился рано. Мы же раньше конца бала оставили его.
* Кажется, С т р у к о в.
17

Заказ № 108

257

Губернатор Извольский ждал себе перевода в Курскую губер­
нию. Перевод этот в действительности скоро и состоялся, и Из­
вольский уехал. Проводов этого губернатора я решительно как-то
не припоминаю. Да сомневаюсь, и были ли они?! Извольский
уехал как-то незаметно, невзначай. Я даже не помню, оставался
ли он для встречи наследника цесаревича или поспешил для
таковой в г. Курск.
После Извольского губернатором у нас был контр-адмирал
Григорий Алексеевич Вевель-фон-Кригер, пробывший в Екатеринославе всего IV2 года. Отношения у меня с ним были не из
добрых, вследствие столкновений моих с Милорадовичем, кото­
рый при Кригере продолжал исполнять должность предводителя
дворянства.
В начале декабря месяца этого года я на десять дней ездил
в Ростов для освидетельствования работ по острогу и в мое от­
сутствие было получено письмо из Москвы.
Письмо это было от зятя моего Александра Павловича Ива­
нова, с уведомлением, что дядя Александр Алексеевич Куманин
умер и оставил мне в наследство 3 тыс. рублей. Но вот выдержка
из самого письма Иванова: «По духовному завещанию покойного
дяди Александра Алексеевича Куманина назначено выдать Вам
3 тыс. рублей билетами. Для получения этой суммы необходимо
или личное Ваше присутствие в Москве, или чтобы Вы прислали
доверенность на чье-либо имя, если угодно, то хотя на мое».
Письмо это было писано от 4/ХП и не обозначало дня смерти
доброго моего дяди, истинного благодетеля всего нашего семей­
ства, но сколько мне помнится из разговоров, смерть дяди после­
довала в начале сентября месяца 1863 г.
Доверенность на получение денег я посла л Александру Пав­
ловичу Иванову только 21 января уже 1864 года. Что было при­
чиною этой медлительности, теперь не помню, вероятно, я сам
подумывал ехать в Москву, но, вероятно, этому что-нибудь вос­
препятствовало. Этим и закончился 1863 год и наступил 1864-й.
Первые три месяца наступившего нового года прошли неза­
метно в обычных занятиях; в конце марта я получил от
зятя Александра Павловича Иванова по почте пакет с деньгами
и при этом получении случился между мною и губернским почт­
мейстером Плотниковым пресмешной эпизод, который я опишу
здесь.
«Глуп как Плотников»,— была у нас в Екатеринославе общая
поговорка. И, действительно, глупость Плотникова доходила до
геркулесовых столпов. С последних чисел марта, как теперь
помню, в Екатеринославе наступили не только теплые, но даже
жаркие дни, таковой день был и 1 апреля. В доме почтовой кон­
торы производились строительные работы, над которыми я надзи­
рал, и, бывая в конторе ежедневно, часто встречался с Плотнико­
вым. По причине жаркого дня я надел для легкости без сюртука
прямо летнее пальто, коротенькое, в виде нынешней тужурки, и
258

встретился на работах в почтовой конторе с Плотниковым, кото­
рый еще в халате, но в шинели, надетой сверху, расхаживал по
работам. Поздоровавшись с ним, я между прочим сообщил, что
я к нему с просьбой, причем показал повестку. Он сказал, что,
одевшись, сейчас выйдет в контору и выдаст мне пакет, а до тех
пор просил меня в свою квартиру. Конечно, я пошел за ним.
— Человек, сними с Андрея Михайловича пальто,— было пер­
вым словом Плотникова, когда мы вошли в переднюю и когда
он сбросил с себя шинель и остался в халате. Я уклонился от
этого, показав ему, что у меня под пальто не было сюртука.
— Как же это вы ко мне в дом войдете в пальто?..
— Что? .. Да я в этом пальто у губернатора бываю.
— У губернатора? Ну в таком случае милости просим и ко
мне.
Мы пришли и уселись в гостиной: он в халате и на диване,
а я возле на кресле. Он долго смотрел на меня и на мое (весьма
приличное) пальто и проговорил:
— Так вы и у губернатора бываете в этом пальто?
— Да, и у Извольского, и у графа Сиверса; конечно, не в го­
стиной, а в приемной и в кабинете неоднократно бывал.
— Вот видите ли, не в гостиной же!
— Так что же мешает нам перейти из гостиной в другую ком­
нату?
— Да уж лучше перейдемте в кабинет.
— Как же это, Николай Иванович (кажется, его звали так,
а впрочем, не помню), понять? Вот вы меня и в своей гостиной,
и в своем кабинете принимаете в халате, ведь я тоже могу по­
честь это за невежливость с вашей стороны?
— Ах да, извините, — тут он ударил себя по лбу, — эй, чело­
век, одеваться!
— Но уж только не при мне; это, пожалуй, выйдет еще не­
приличнее.
— Так как же быть? .. Эй, человек, перенеси все платье
в спальню!
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь,
одевайтесь
скорее,
я лучше сам выйду в гостиную.
— Нет, уж только не в гостиную, а лучше в залу, ведь она
тоже служит у меня приемной.
Я перешел в залу, внутренно и даже наружно хохоча. Вскоре
туда же явился и одетый Плотников и мы пошли с ним в почто­
вую контору, где я под расписку и получил от него присланный
мне денежный пакет. В рассказе этом я ничего не прибавил и ни­
чем не прикрасил. Так вот каких оригиналов случалось мне
встречать!
В половине июля месяца я прочел в газетах неожиданное и
очень прискорбное для меня известие о смерти брата Михаила
Михайловича 168. Это краткое газетное известие так поразило меня,
что я сейчас же написал письмо к брату Федору Михайловичу,
17*

259

прося его в подробности известить меня о случившемся несчастий.
На это письмо свое я вскоре, а именно в первых числах августа,
получил письмо от брата Федора Михайловича от 29 июля.
Письмо это лучше меня разъяснит все подробности смерти брата
Михаила Михайловича, а равно и положение, в котором осталось
его осиротелое семейство. Вот письмо это, привожу его в точней­
шей копии:
29-го июля 64 г. Петербург.

«Любезнейший брат Андрей Михайлович!
Спешу удовлетворить твою просьбу, хотя времени ни капли.
Все дела брата легли естественно на меня, и я, вот уже скоро три
недели, ног под собой не слышу 169.
Брат Миша умер от нарыва в печени и от последовавшего при
этом излиянии желчи в кровь. Вот болезнь. Болен он был давно.
Доктора сказали, что года два. Но ведь с больной печенью мо­
жно долго ходить, не обращая на нее внимания, особенно если
много дела. А дела у него было всегда бездна. Прошлого года
запретили ж урнал170. Это его тогда как громом поразило и про­
извело вдруг такое расстройство во всех его делах, грозило такой
грозной катастрофой, что он весь последний год был постоянно
в тревоге, в волнении, в опасениях. Трудно это все тебе объяснить
подробно. Вот в нескольких словах: дела его давно еще, вслед­
ствие войны и последовавшего затем денежного кризиса и упадка
общего кредита,— пошли очень худо 171. Накопились большие
долги. Начали мы издавать журнал, затратили деньги, но без дол­
гов не обошлось. Зато было со второго же года 4.000 подписчиков,
след. 60.000 р. оборота, и так продолжалось всегда, есть и теперь
для «Эпохи». Но долги все не могли уплатиться. Оставалось их
всего на все старых и новых — тысяч 20, когда запретили
«Время». Подписку брат уже успел истратить, заплатив долги.
Но при аккуратной выплате долгов оставался кредит и необходи­
мые обороты (о которых долго объяснять), при которых можно,
без затруднений, довести годовое издание до конца с честью.
Вдруг все рушилось, рушился и кредит с запрещением журнала.
Год был трудный, и здоровье брата крепко потерпело. Наконец
выхлопотал он право издания «Эпохи». Но издавать пришлось
в убыток; ибо всем 4.000 подписчиков надо было выдать книгу за
6 рублей, а не за полную подписку (15 руб.). Но брат распоря­
дился хорошо: занял и имел в виду в продолжение года один вер­
ный оборот (заведение своей типографии на 2/з в кредит, что и
начал уже) и посредством этого оборота мог довести журнал до
будущей подписки очень хорошо. По его расчетам, через Г /2 года
не было бы ни копейки долгу. Но Бог судил иначе. За три недели
с небольшим перед смертью он слегка заболел — рвотой, расстрой­
ством желудка и потом вдруг разлилась желчь. Надо сказать, он
пренебрегал, и хотя советовался с докторами и лекарство прини­
260

мал, но не соглашался перестать работать и засесть дома. Дача
у них в Павловске. Он часто ездил в город, хлопотал по журналу,
по типографии, по делам. Я хотел ехать по нездоровью за гра­
ницу, получил паспорт и съездил на неделю в Москву. Воротясь
из Москвы в конце июня, с ужасом увидел, что болезнь, которую
он называл пустяками, провожая меня в Москву, усилилась. На­
конец Бессер (очень знаменитый здесь доктор) испугал его, ска­
зав, что это очень серьезно и надо лечиться. Брат засел на даче.
Я за границу не поехал, ездил в Павловск каждый день, а он
поминутно порывался в город и ждал выздоровления. Наконец
стал слабеть. В воскресенье, 5 июля, ему стало вдруг легче. Бес­
сер не терял надежды, хотя и объявил, что нарыв в печени. Да
мы все никто и не предполагали худого исхода, совершенно никто,
даже доктора. Но вдруг он, обрадовавшись, что ему легче, стал
вечером заниматься делами. В понедельник вечером ему доста­
вили одно известие о запрещении цензурой одной статьи172. На
другой день он мне сказал, что чувствует себя очень дурно и всю
ночь не спал. В его состоянии не надо было совсем заниматься
какими бы то ни было делами. Малейшая неудача, какое-нибудь
неприятное известие, и в болезненном состоянии его — это яд.
Он из мухи слона мог сделать, не спать и тревожиться всю ночь.
Позвали Бессера, и тот, отведя меня в сторону, вдруг объявил
мне, что нет никакой надежды, потому что в эту ночь произошло
и з л и я н и е ж е л ч и в к р о в ь и кровь уже отравлена. Бессер
сказал, что брат уже ощущает сонливость, что к вечеру он за­
снет и уже более не проснется. Так и случилось; он заснул, спал
почти покойно и в пятницу 10-го числа, в семь часов утра, скон­
чался, не проснувшись. Были три консилиума. Употреблены были
в с е средства. Привозили докторов из Петербурга, — ничего не
помогло.
Сколько я потерял с ним — не буду говорить тебе. Этот чело­
век любил меня больше всего на свете, даже больше жены и де­
тей, которых он обожал. Вероятно, тебе уже от кого-нибудь изве­
стно, что в апреле этого же года я схоронил мою жену в Москве,
где она умерла в чахотке 173. В один год моя жизнь как бы надло­
милась. Эти два существа долгое время составляли все в моей
жизни. Где теперь найти людей таких? Да и не хочется их и ис­
кать. Да и невозможно их найти. Впереди холодная, одинокая ста­
рость и падучая болезнь моя.
Все дела семейства брата в большом расстройстве. Дела по
редакции (огромные и сложные дела), все это я принимаю на
себя. Долгов много. У семейства ни гроша и все несовершеннолет­
ние. Все плачут и тоскуют, особенно Эмилия Федоровна, которая,
кроме того, еще боится будущности. Разумеется, я теперь им
слуга. Для такого брата, каким он был, я и голову, и здоровье
отдам.
Дела представляются в следующем положении. Журнал имеет
4.000 подписчиков. В будущем году будет наверное иметь еще бо­
261

лее. Следовательно, — это, по крайней мере, 60.000 годового обо*
рота. В два года семейство может уплатить в с е долги и, кроме
того, само прожить не только не нуждаясь, но и хорошо. Я оста­
юсь, в сущности, редактором журнала. От правительства, кроме
того, назначен еще и другой. На третий год семейство уже может
откладывать тысяч до десяти в год,— цель, к которой стремился
брат, потому что она верная, и которую так отдалило прошлогод­
нее запрещение журнала. Но весь нынешний год издается себе
в убыток, так как большей части подписчиков выдается он за
6 р., а не за 14 р. 50 к. в виде вознаграждения за недоданные
им прошлого года 8 номеров запрещенного «Времени». Этот год
для брата был трудный. Но он в начале года занял в Москве
9.000 у тетки (на два года сроком) и 6.000 р. у Александра Пав­
ловича (акциями, которые и заложил здесь за 5.000). Но это он
стал заводить свою собственную типографию, которую имел наме­
рение заложить тысяч тоже за 5 (она стоит 10). Таким образом
он надеялся довести дело до конца (т. е. до будущей подписки,
которая бы дала minimum 60.000) успешно. Того только и надо
было. Здешних долгов кроме того до 8.000. Но он умер, и, хотя
Эмилия Федоровна уже назначена опекуншей, журнал утвержден
как собственность семейства, но с братом исчез во многом и кре­
дит его. Одним словом, всего на все в наличности у нас 5.000 р.,
которые следует получить за заложенные акции, тысяч до 3,
которые еще придется получить в этом году, да типография,
только отчасти оплаченная. Затруднение в деньгах есть, но с Божиею помощью мы дойдем благополучно. Теперь вот что скажу
тебе, любезный брат. Никогда еще это семейство не было в более
критическом положении. Я надеюсь, мы справимся. Но если бы ты
мог дать взаймы хоть 3.000 руб. (те, которые достались тебе после
дяди и которые ты, верно, не затратил) семейству на журнал до
1 марта и за 10 %, то ты бы сделал доброе и благородное дело и
помог бы и утешил бедную Эмилию Федоровну чрезвычайно. От­
дача к 1 марту — вернейшая. Я готов также за нее поручиться.
Теперь как хочешь. Рассуди сам. Нам очень трудно будет, хоть
я твердо уверен, что выдержу издание до января. Лишних
3.000 руб. нас бы совершенно обеспечили. Но как хочешь. Алек­
сандр Павлович не побоялся дать брату весной. Пишу это от себя.
Эмилия Федоровна кланяется тебе. Писать она еще никому не мо­
жет. Прощай. Размысли о том, что я написал тебе. Дело будет
доброе и благородное и в высшей степени верное. Мой задушев­
ный и братский поклон твоей супруге и поцелуй твоим детям.
До свидания, голубчик.
Твой брат Ф. Д о с т о е в с к и й .
Кстати: ты неоднократно винил нас всех, что тебе ничего не
пишут. Брат все последние два года был постоянно в тревоге.
Я же жил последний год подле больной в чахотке, бедной моей
Маши. Нынешним летом я рассчитывал ехать за границу в Ита­
262

лию и Константинополь и на обратном пути, через Одессу, думал
погостить у тебя три дня в Екатеринославе, хотя бы пришлось
сделать крюку» 174.
Получив письмо это, мы перечитывали его не один раз и го­
товы были уже исполнить просьбу брата и дать семейству по­
койного брата Михаила Михайловича на поддержку журнала про­
симые братом Федором Михайловичем три тысячи рублей, но мы
не могли этого исполнить. Дело в том, что три тысячные билета
были именные (на мое имя) и по получении их в апреле месяце
были отданы мною торговому дому Ульман и К0 для их торговых
оборотов (без права разменивать их, как именных) на целый год
из 5 годовых процентов. Когда я было обратился с просьбой
к Ульману, не может ли он возвратить мне билеты, то он выска­
зал решительную невозможность, так как билеты эти лежат у него
в залоге по одному предприятию и не могут быть освобождены
ранее будущего года. Получив такой ответ от Ульмана, я и отпи­
сал об этом брату Федору Михайловичу, что я при всем желании
не могу исполнить его просьбы по вышеизложенным обстоятель­
ствам.
Но буду продолжать описание случившегося в 1864 году.
С конца июля и весь август и даже сентябрь город Екатеринослав был в напряженном состоянии. Дело в том, что в это время
начали случаться в городе частые пожары, почти ежедневные.
Слухи приписывали это простой несчастной случайности, но впо­
следствии начали убеждаться, что это были поджоги. Это дейст­
вительно и было так. Обывателями получались подметные письма
с предварением о пожарах, и предварения эти в большинстве слу­
чаев подтверждались и оправдывались. На город напала паника.
Пожарная команда, очень недостаточная и в спокойное время,
теперь являлась вполне атрофированной. Часто случалось, что
в одно время возникало два-три пожара в различных местах,
тогда на некоторые из них пожарные команды и вовсе не появля­
лись. Но замечательно было то обстоятельство, что пожары слу­
чались преимущественно днем, но не ночью. Говорили, что стены
зданий намазывались каким-то составом, который от солнечной
теплоты воспламенялся и происходил мгновенный пожар. Тре­
вога давалась знать колокольным звоном или набатом, который
удручающим образом действовал на нервы. Все обыватели еже­
минутно находились начеку. Я помню, что и мы сложили свои
главнейшие и более ценные пожитки в два больших сундука, дер­
жали их запертыми, связанными крестообразно веревками и за­
печатанными и денно и нощно на дворе, чтобы при первой тревоге
отнести их в более безопасное место. Поджоги приписывались и,
вероятно, не без основания влиянию польской пропаганды, которая
вроде отрыжки действовала поджогами и во внутренних губер­
ниях. Но благодаря Бога с сентября месяца тревога начала ути­
хать и пожары постепенно прекратились.
263

С приближением зимы мы с Домникой начали серьезно поду­
мывать о совместном путешествии в Москву и Петербург. Домнике давно хотелось побывать в столицах и познакомиться с моими
родными, да и мне было очень желательно свидеться с родными
после столь долгой разлуки. После долгих размышлений мы ре­
шились ехать в начале декабря месяца, чтобы пробыть в Москве
и Петербурге праздники и воротиться домой в начале января уже
1865 г. Главнейшим образом нас озабочивало то обстоятельство,
как пристроить на время нашего отсутствия младших детишек,
т. к. двух старших мы решили взять с собою. Но это дело скоро
уладилось благодаря нашим добрым друзьям-знакомым, и мы
пустились в дальний путь.
На 12-й день с более длительными остановками в Харькове,
Курске и Орле мы прибыли в Москву и остановились в гости­
нице Челышева, не зная, в каком положении находятся родствен­
ные нам дома. Номера Челышева были расположены в самом
центре города близ Большого Московского театра. Устроившись
наскоро в гостинице, я поехал сперва один к своим родным. Был
у сестры Варвары Михайловны, а затем у сестры Веры Михай­
ловны, а затем у тетушки Александры Федоровны. Сестер застал
здоровыми и живущими по-прежнему. Тетушку же нашел в очень
плачевном состоянии. Она уже почти потеряла всю память и
быстро впадала в сумасшествие. Впрочем, меня она узнала, долго
целовала и все повторяла: ключики, ключики, ключики. .. Един­
ственное слово, которое она сохранила в своей упадающей памяти.
Но впрочем, я имел неоднократный случай убедиться, что в этот
период времени, т. е. в декабре 1864 года и в январе 1865 года,
она, хотя и не могла говорить, потому что позабыла слова, но все
еще понимала. Так, например, я был свидетелем, как она не на
шутку рассердилась на бабушку Ольгу Яковлевну, когда та,
уехавши куда-то в гости, запоздала к ужину; тетушка долгое
время не хотела смотреть на нее, и только после того, как та по­
дала ей персик или какой-то другой гостинец,— она улыбнулась
и согласилась идти к запоздалому ужину. Значит, тогда она еще
чувствовала, что она хозяйка дома и требовала к себе уважения.
На другой день по приглашению бабушки мы переселились из
гостиницы в тетушкин дом, пробыли в родственном кругу не­
сколько дней и 29 декабря выехали в Петербург.
Путешествие прошло весьма благополучно, и на другой день
утром мы были на вокзале железной дороги в Петербурге. Сейчас
же запаслись извозчиком и поехали отыскивать себе пристанище.
Тогда это было не так трудно, как теперь. Нам еще в Москве со­
ветовали одни меблированные комнаты, содержимые близ Казан­
ского собора, куда мы и направились и там приютились, наняв
номер из двух комнат за сравнительно очень недорогую плату,
т. е. за полтора рубля в день с самоварами. Устроившись кое-как
в этом номере, я один поехал к своим родным. Сперва, конечно,
разыскал помещение редакции журнала «Эпоха», где жило се­
264

мейство покойного брата Михаила Михайловича, думая там за­
стать и брата Федора. Но оказалось, что брата Федора не застал,
он занимал комнату вблизи редакции, и, как я справился, не был
дома. Вдова брата, т. е. моя невестка Эмилия Федоровна, при­
няла меня очень радушно и очень обрадовалась, узнав, что я при­
ехал с семейством. Она пригласила нас в тот же день на вечер,
уверяя, что и брат Федор Михайлович тогда будет у них. От не­
вестки я поехал на Петербургскую сторону к Голеновским, кото­
рые тоже очень удивились и обрадовались моему приезду. К ним
я обещал явиться с женою и детьми на следующий день. Тут же
у Голеновских я увиделся и с братом Николаем Михайловичем.
Он уже состоял на службе и занимал квартиру в одном из фли­
гельков сестрина дома. Увидев его, я был очень огорчен его поло­
жением. Молодой еще человек и так вдруг опустившийся! Руки
у него тряслись. Все движения и походка были как у расслаблен­
ного! Бедный брат, вот что значит невоздержание! Но я нашел
в нем того же добряка, как и прежде!175
Воротившись домой в номер и сообщив о своих встречах, мы,
дождавшись вечера, — кажется, часов около 7, поехали на двух
извозчиках к Эмилии Федоровне. Тут я представил свою жену и
семейство, а затем вскоре, услышав о нашем приезде, явился из
кабинета редакции и брат. И я свиделся с ним более чем через
1572 лет после нашей последней встречи в Белой зале III Отделе­
ния! Конечно, встреча была очень трогательная и радушная. За­
тем брат, посидев с нами недолго, отправился опять в кабинет,
где довольно долго занимался, а в более позднее время опять
явился в гостиную и мы провели вечер очень приятно.
На другой день было 31 декабря. Мы были у Голеновских и
утром, были и вечером, где встречали Новый год все наши род­
ные, т. е. семейство брата Михаила и брат Федор, мы и брат Ни­
колай Михайлович. Покойная сестра Александра Михайловна от­
неслась очень радушно и родственно к Домнике и двум нашим
деткам. В промежутке между вечерним и утренним посещениями
Петербургской стороны мы много ездили по городу и между про­
чим запаслись билетами на два спектакля в театре: на 1 января
мы взяли 4 билета в Мариинский (т. е. тогда Драматический
театр), а на 2 января мы взяли билет на ложу (8 руб.) в Большой
театр на итальянскую оперу. Тогда приобретение билетов было
более доступно, чем теперь.
Встреча Нового года была очень оживленна. Брат Федор был
в отличнейшем расположении духа, равно как и все присутствую­
щие, и мы возвратились домой далеко за полночь, как и подобало
при встрече Нового года. Для меня же собственно первая поло­
вина наступившего нового 1865 года была очень тревожна, как
увидим впоследствии.
Первого и второго января мы были в театре; первого в Мари­
инском театре только вчетвером, а второго в Большом театре,
в ложе, куда пригласили и сестру Александру Михайловну с му­
265

жем. Невестка и семейство ее, как носившие еще траур, в театре
быть не захотели. Кстати, здесь расскажу о членах семейства
Михаила Михайловича.
1) Дочь Мария Михайловна была в это время уже взрослой
девицей, невестой. За ней очень ухаживал поэт Полонский и даже
делал ей предложение, но получил отказ. Она, кажется, и тогда
уже была более заинтересована будущим своим мужем М. И. Вла­
диславлевым. По поводу сватовства Полонского помню еще одно
qui рго quo176, случившееся между Эмилией Федоровной и моей
женой. Эмилия Федоровна, плохо владея русской речью, выска­
зала Домнике по секрету, показывая на Полонского, что этот гос­
подин делал недавно ей предложение.
— Ну что же, как же вы порешили? — спросила ошеломлен­
ная этим известием Домника.
— Да не знаю ... я бы ничего, да Машенька что-то не совсем
склонна к этому браку!
Тут только Домника увидела свою ошибку, и они обе долго по­
том смеялись вышедшему между ними недоразумению.
2) Сын Федор. Он был уже взрослый молодой человек, пиа­
нист по профессии, и очень хороший пианист.
3) Сын Михаил, тогда юноша лет 16, нигде хорошо не учив­
шийся, и
4) Дочь Катенька, лет И —12, почти ровесница с Женечкой,
и они обе при всяком свидании проводили вместе время как ку­
зины и товарищи-однолетки (смотри на с. 214 этих воспоминаний).
В этот свой приезд в Петербург, я по просьбам и настояниям
Домники, хотел явиться и по начальству, а потому 4 января
1865 г., взяв в Гостином дворе напрокат шпагу и шляпу, отпра­
вился в штаб путей сообщения. На вопрос мой, можно ли мне
представиться министру, мне сообщили, что ежели я имею какуюлибо просьбу, то, конечно, могу, ежели же никакой просьбы не
имею, то представляться не следует. Так я и воротился домой, не
солоно хлебавши, и только потратив Н/г руб. за прокат шпаги
и трехугольной шляпы. Конечно, ежели бы я мог предугадать ту
каверзу, которую готовит мне, как потайная собака, губернатор
Кригер, то я изыскал бы какие-либо средства к ходатайству об
оставлении меня в Екатеринославе и при преобразовании строи­
тельных комиссий в строительные отделения, — но я ничего не
знал и не предполагал, следовательно, и хлопотать мне было не
о чем.
5-го числа во вторник мы посвятили день осмотру Эрмитажа,
где долго пробыли, любуясь картинами и прочими редкостями;
а в среду, в день Богоявления, мы делали прощальные визиты
всем родным и обедали у Голеновских. Позабыл отметить также
то, что 4-го или 5-го мы были на довольно парадном вечере, ко­
торый редакция «Эпохи» давала всем своим сотрудникам. Ко­
нечно, на вечер этот приглашены были и мы; тут я встретился и
познакомился между прочим со Страховым, Полонским и некото­
266

рыми другими, которых не припомню. На вечере было человек до
20, и вечер прошел очень оживленно. Ужин был великолепный.
Брат Федор Михайлович, бывший у меня и ранее в номерах,
отдавая мне как бы визит, 6-го, когда я был у него с прощальным
визитом, обещался приехать ко мне вечером, чтобы окончательно
проститься со мною и женою, так как мы предположили выехать
из Петербурга 7-го января. На этот вечер я запасся бутылкою
шампанского, пирожными и фруктами. Кстати упомяну, что шам­
панское тогда было гораздо дешевле; в самом лучшем винном
магазине я купил 1 бутылку Редерера за три рубля серебром.
Часу в 8-м вечера действительно приехал брат. Немного спустя
после обычного чая, который за разговорами продлился долго,
я велел подать шампанского, и мы за бутылкою просидели до
1-го часа ночи. Брат был очень любезен и разговорчив. Между
прочим, он сообщил, как произошло запрещение журнала «Время».
Вот рассказ этот, который сохранился совершенно ясно в моей
памяти.
«В апрельской книжке журнала «Время» за 1863 год поме­
щена была статья Страхова «Роковой вопрос». Статья более пат­
риотическая, чем вольнодумная. Журналы тогда еще не выходили
без предварительной цензуры, а все подвергались цензуре, да еще
какой! !. И, несмотря на это, существовавшая строгая цензура того
времени пропустила к печатанию как эту статью, так и всю ап­
рельскую книжку. Кажется затем, какая могла быть причина
к обвинению и преследованию редактора? Уже ровно никакой,
а между тем преследование, и жестокое преследование соверши­
лось через запрещение журнала, и запрещение не на время,
а навсегда!
В Москве статью эту поняли не так, а приняли ее за вольно­
думную, будирующую, да пресса, во главе с «Московскими Ведо­
мостями», нашла несвоевременною, ввиду неокончившегося еще
польского восстания. Все это побудило Москву кричать о полонофильствующем направлении журнала «Время». В это время мос­
ковский генерал-губернатор, кажется, Офросимов, вел довольно
частую переписку с государем императором. В одном из своих
всеподданнейших писем он между прочим прибавил: «Москва
возбуждена статьею «Роковой вопрос», помещенною в петербург­
ском журнале «Время». Валуев, ничего не подозревая, в один из
дней своего доклада государю, едет в Царское Село и на дебар­
кадере Царскосельской железной дороги встречается с каким-то
тузом-москвичом. Встретившись, они разговорились, и москвич со­
общил Валуеву, что Москва возбуждена статьею «Роковой во­
прос». Валуев же ответил, что все это вздор, что статья очень бла­
гонамеренная и пропущена цензурой и что Москва вечно из мухи
слона делает, лишь бы о чем-нибудь покричать. На этом они
расстались, и Валуев отправился к государю. При окончании до­
клада государь вдруг сказал Валуеву: «Что это у тебя за «Ро­
ковой вопрос» появился, Москва возмущена им!» — «Журнал
267

«Время» запрещен, ваше императорское величество», — поспешил
ответить опешивший Валуев, удивленный, что и до государя до­
шел этот «Вопрос». И вот, возвратившись в Петербург, Валуев
делает распоряжение о закрытии задним числом
журнала
«Время». Он поступил как настоящий Виляев, как у нас теперь
называют Валуева», — добавил при этом брат Федор Михай­
лович.
Мы распростились с братом на долгое время. Мне пришлось
с ним вновь свидеться уже в сентябре месяце 1872 года, когда я
по своим делам был в Петербурге и когда брат был снова уже
женат. При расставании с братом я передал ему 16 рублей на вы­
сылку журнала «Эпоха» в 1865 году ко мне в Екатеринослав, но
получил только две первые книжки, а затем журнал этот прекра­
тил свое существование.
На другой день, т. е. 7 января, мы с утренним пассажирским
поездом выехали из Петербурга, а утром 8-го благополучно воз­
вратились в Москву, прямо к тетушке Александре Федоровне, где
и пробыли до 12 января, а в этот день выехали обратно к себе
домой.
Не буду останавливаться на подробностях этого обратного
своего пути, скажу только одно, что мы, опасаясь сперва снежных
сугробов и заносов, бедствовали и в обратном пути не от обилия
снегов, но, напротив, от недостатка его. И в обратный путь мы
ехали преимущественно по обочинам шоссе, но все-таки, хотя
снегу было и немного, но путь был значительно лучше. Ночлеги
наши были почти в тех же местах, где и в предшествующий
путь.
Последний, 9-й ночлег мы имели уже на станции Подгородной,
только в 15 верстах от Екатеринослава, которые мы и сделали
с небольшим в час, выехав из Подгородной с рассветом. Еще
в Подгородной мы узнали, что вследствие теплой погоды лед на
Днепре сделался ненадежным, что экипажи, в особенности груз­
ные, переправляют людьми, отпрягая лошадей и проводя их от­
дельно. А потому, подъехав к реке Днепру, мы распорядились на­
нять рабочих переправить карету, а самих нас перевезли на са­
лазках тоже рабочие. Переехав Днепр, мы вскоре дождались и
своего экипажа. Сейчас же расплатившись с рабочими, запрягли
лошадей и с нетерпением поехали домой, куда и прибыли часу
в 11-м утра в четверг 21 января.
К вечеру же в этот день я узнал, что губернатор представил
в министерство об устранении меня от должности губернского
архитектора и к зачислению в заштатное состояние. Я не хотел
было этому верить, но скоро все разъяснилось: передача строитель­
ной части из министерства путей сообщения в министерство внут­
ренних дел была произведена как-то вдруг, без всякого подготов­
ления в министерстве внутренних дел к принятию в свое ведение
этой значительной отрасли управления. При таковых обстоятель­
ствах министр внутренних дел предложил губернаторам избрать*
268

по своему усмотрению, из техников строительной комиссии четы­
рех техников для строительных отделений губернских правлений
и представить в министерство на утверждение; всех же остальных,
как излишних, представить в то же министерство в заштат. Губер­
натор Кригер, единственный, как я узнал впоследствии, решился
представить на утверждение вместо существующего губернского
архитектора — нового, из младших техников, а существующего,
т. е. меня, зачислить в заштат. Дело это было решено оконча­
тельно, и все мои протесты и хлопоты не привели ни к чему.
Размышляя о том, что предпринять, мы решили переселяться
в Петербург. Мой расчет был тот, что ежели я хоть год-два про­
живу без заработка, то, вероятно, на третий год заработок явится.
И вот опять наступила пора распродажи всего имущества.
Наконец, наступил и день 30 мая,— день, который мы пред­
назначили для своего выезда из Екатеринослава. Это было в вос­
кресенье. В квартире нашей был ералаш страшнейший, вся мебель
и вся обстановка, кроме нужной для ночлега в последний день,—
была уже вынесена, и комнаты представляли вид чисто пустын­
ный. Ежели прибавить к этому, что домохозяева Рябинины про­
сили, ввиду какой-то приметы, не выметать сору из комнат в по­
следние дни нашего у них пребывания — то можно будет пред­
ставить себе весь беспорядок, существовавший в квартире. С са­
мого утра все были на ногах, все суетились, и все думали, что чтото делают, а в сущности дела никакого не делали.
К полудню прибыли многие из наших знакомых, чтобы прово­
дить нас. Лошади, шестериком в карету и, кроме того, пара в пе­
рекладной, были уже запряжены и стояли около крыльца. Мы
уселись в карету и двинулись в путь.
Не скажу, чтобы я испытывал какую-либо жалость, покидая
Екатеринослав. Я выезжал из него после пятилетнего в нем до­
вольно счастливого пребывания совершенно хладнокровно. Не
могу подыскать причины этому.

Ква р т ира девятая
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ,
ВРЕМЕННОЕ В НЕМ ПРЕБЫВАНИЕ.
НАЗНАЧЕНИЕ НА СЛУЖБУ В ЯРОСЛАВЛЬ
И ЖИЗНЬ В НЕМ
С 30 МАЯ 1865 ГОДА ПО АПРЕЛЬ 1871 ГОДА
Время в Москве мы проводили очень однообразно. Всякий день
я ходил справляться, не пришли ли сундуки, и всякий день полу­
чал ответ, что еще не приходили. Карету мне удалось продать.
Долго ходили ко мне кузнецы-старьевщики, но давали цену непод­
ходящую. Наконец, в один день они надавали мне 40 рублей и я,
стукнув, как говорится, по рукам, продал свою карету, семь лет
служившую мне верою и правдою. Жалко мне было продавать
ее, но нечего было делать! Итак, на ней я имел убытку только
10 рублей (купил ее за 50 руб.), за которые пользовался семь
лет. Когда Домнике не хотелось ходить по городу, я отправлялся
с детьми в дальние прогулки. Так, один раз в воскресенье,
11 июля, мы ходили в церковь Московской Марьинской больницы.
Там я нашел все без перемен и вспоминал о своем младенчестве
и детстве. Из церкви Марьинской больницы мы прошли на Лаза­
рево кладбище, и я, отыскав могилу матери, поклонился праху ее.
Из кладбища мы прошли в Марьину рощу, где немного отдохнули
и погуляли и затем вернулись домой.
В один из дней мы всем семейством ездили к сестре Верочке
на дачу в Люблино.
В Петербург мы прибыли в четверг, 15 июля.
Время, в которое мы приехали в Петербург, было совершенно
глухое, все были на дачах, и город был полон одними мастеро­
выми, повсеместно почти производившими различные ремонтные по
домам работы. На первых же порах я узнал, что брата Федора
Михайловича в Петербурге нет; он уехал за границу. Семейство
покойного брата Михаила Михайловича жило на даче в Павлов­
ске. В городе же находились только Голеновские.
Скоро мы переселились на свою квартирку около вокзала в Ор­
ловском переулке.
270

4 августа, в среду, я надумал, наконец, поехать к генералу
Марченко. Цель моя была та, чтобы заручиться его рекоменда­
цией) для поступления хотя сверхштатным техником в С.-Петер­
бургскую управу, потому что все таковые техники, как узнал я,
имеют много частных работ. Что же касается до просьбы о предо­
ставлении мне казенного места где-нибудь в губернии, то у меня
в то время не было об этом помышления.
Облекшись во фрак (хотя я мог, как заштатный, пользоваться
прежним мундиром путей сообщения), я отправился на квартиру
генерала Марченко. Его встретил на лестнице выходящим из своей
квартиры, чтобы ехать в техническо-строительный комитет.
— Вы ко мне? .. Что вам угодно? ..
— Честь имею представиться вашему превосходительству —
Достоевский.
— Ах, Господи, да кто же вас узнает!.. Пойдемте ко мне,—
и позвонил в дверь своей квартиры.
— Ну что у вас делается в Екатеринославе? Ведь вы, кажется,
в Екатеринославе?
— Что делалось месяца три-четыре назад, то я знал, что же
делается теперь, то я совершенно не знаю, потому что я оставлен
за штатом.— И тут я рассказал всю свою историю.
— Да, много было казусов в это переходное время, но такого
курьезного я еще не слыхивал. Ну что же вы теперь думаете де­
лать? ..
Тут я объяснил ему свои намерения, но он не дозволил мне
и кончить свой рассказ, прервав словами:
— Пустяки, пустяки, пустяки! Частная практика от вас еще
не уйдет. Вам надо служить в казенной службе! .. Да кому же и
служить, как не вам? .. Как раз у меня есть три вакансии губерн­
ских архитекторов в очень хороших городах: 1-я — в Ярославле,
2-я — в Самаре и 3-я — в Саратове; проситесь на любую, и она
будет ваша!
Выслушав это неожиданное для себя предложение, я ответил
генералу Марченко, что мне об этом надобно посоветоваться с же­
ною, а потому и просил время для обдумывания этого предложе­
ния. Конечно, при этом я поблагодарил генерала за его доброе ко
мне расположение.
— Думать здесь долго нечего. Вот я еду в технический коми­
тет и пробуду там до 6-ти вечера. Теперь только час; поезжайте
к супруге, посоветуйтесь и, решив, напишите на мое имя проше­
ние, которое и привезите нынче же ко мне в комитет. До сви­
данья!
Ошеломленный таким внезапным поворотом дела, я поехал
к себе и объявил обо всем жене. Тут как она, так и я, во-первых,
решили вопрос, принимать ли коронную службу или нет. Решили
этот вопрос утвердительно, что принять нужно на том основании,
что частные занятия как еще пойдут — неизвестно, а тут все-таки
служба и верное обеспечение в 1.400 руб. в год. Порешив с этим
271

вопросом, нам не трудно было решить второй, т. е. куда проситься.
Самара и Саратов хотя и хорошие города, в особенности послед­
ний, но очень далеки от столиц. Ярославль же был самым близ­
ким от столиц, и в нем были не только гимназии, как мужская,
так и женская, но даже и лицей. Все это подкупало нас, и мы
остановились на Ярославле. Порешив и с этим вопросом, я сейчас
же написал прошение на имя Марченко и в тот же день повез его
к нему.
— Ну что, куда надумали? — встретил он меня вопросом.
Вместо ответа я подал ему прошение.
— Ну я так и думал, что вы остановитесь на Ярославле,—
сказал он, помечая мое прошение. — Вот видите ли, Достоевский,
сегодня вы ко мне явились, сегодня, 4 августа, вы подали проше­
ние и сегодня же, 4 августа, вы определены на службу в Ярос­
лавль,— и сделал пометку: «Определить губернским архитекто­
ром в Ярославль».

Мы прибыли в Ярославль 26 августа 1865 года. Первое впе­
чатление по осмотру города было не совсем благоприятно. Все
губернские города, в которых я живал и которые проезжал, имеют
всегда одну показную улицу (большею частью под названием
«Большой», или «Петербургской», или «Дворянской» улиц), в ко­
торой сосредоточены лучшиестроения и которая составляет гор­
дость города. В Ярославле же я такой улицы не нашел! Все
улицы были порядочно обстроены, но зато и лачуг, которые
сплошь и рядом в изобилии встречаются в других городах,
я в Ярославле не встретил, а потому и большого эффекта поверх­
ностный обзор города на вновь приезжего и не производил. Но
взамен показной улицы здесь почти на каждом шагу встречались
грандиозные постройки церквей, таких церквей, которые невольно
заставляют засматриваться на них! Все это, взятое вместе, делает
город Ярославль как бы исключением из всех других губернских
городов, и ежели не по первому обзору, то в очень скором времени
этот город производит впечатление очень хорошего, красивого и
притом древнего города. Ко всему этому надобно прибавить, что
даже по первому впечатлению город кажется отменно чистым и
содержимым в полной исправности. Это тоже немалое досто­
инство.
Ярославский губернатор, свиты его величества контр-адмирал
Иван Семенович Унковский, только что начал тогда свое губерна­
торское поприще. Покинув корабль капитаном 1 ранга *, он был
сделан флигель-адъютантом и был послан в одну из губерний для
прекращения беспорядков, возникших вследствие освобождения
* Унковский фигурирует как действующее лицо в романе
«Фрегат Паллада».
272

Гончарова

крестьян, и затем в 1861 году, быв произведен в контр-адмиралы,
был назначен губернатором в Ярославскую губернию. Конечно, на
первых порах он не мог быть хорошим администратором (да и
впоследствии таковым не оказался), но он был человек далеко
не глупый, а даже умный, и умел окружить себя умными и благо­
намеренными руководителями, советами которых в большинстве
случаев и пользовался. К этим его качествам можно прибавить
еще то, что он был настойчив и сильно упрям в раз принятых ре­
шениях, а потому и мне долгое и долгое время приходилось пре­
терпевать его нерасположение, вовсе мною незаслуженное!

Нашим другом семейства оказался Леонид Николаевич Трефолев, делопроизводитель строительного отделения. Во время на­
шего водворения в Ярославль он был еще молодым человеком, лет
24—25 не более. Он был родом ярославец, сын чиновника, служа­
щего в Любимском уезде. Вероятно, вследствие крайней недоста­
точности средств у родителей он окончил курс только в Ярослав­
ской гимназии и не пошел в университет, а прямо поступил на
службу. В столь юных летах он был уже лет пять как женат. Ум­
ный, добрый, с проявлениями ко всему хорошему и со стремлени­
ями не только жить честно, но и быть полезным ближним окру­
жающим,— вот мечты и пожелания Леонида Николаевича Трефолева. Почти с первого свидания мы сошлись, и Леонид Николае­
вич был принят в нашем доме как родной. Он бывал у нас очень
часто, чуть ли не ежедневно, и полюбил наших деток. Бывало
в летнее время он часто совершал прогулки за город с моим
Сашей и мы доверялись в этом совершенно Трефолеву. Хотя
в одну из таковых прогулок Саша чуть не утонул. Дело в том,
что они вздумали однажды купаться с плотов, а Саша, не умев­
ший еще тогда хорошо плавать, попав в глубокое место, не смог
справиться и начал тонуть. Промедление одною минутою стоило
бы жизни нашему мальчику, но Трефолев вовремя подоспел, вы­
тащил тонувшего и насилу привел его в сознание. Конечно, об
этом случае мы узнали далеко после.
В заключение добавлю, что Леонид Николаевич Трефолев не
только поэт в душе, но и поэт на самом деле: его томик стихотво­
рений, изданный в 1894 году, преисполнен очень симпатичными и
иногда щемящими душу произведениями. Его стихотворение, ска­
занное над гробом моей незабвенной жены, я помещу своевре­
менно в своем месте. Здесь же, в заключение, помещу стихотворе­
ние, написанное им по поводу исполнившегося 50-летия со дня по­
явления в свет «Бедных людей» Ф. М. Достоевского. Но прежде
изложу маленькую историю этого стихотворения. В начале ны­
нешнего 1896 года в Ярославском артистическом кружке предпо­
ложено было устроить вечер чествования памяти Ф. М. Достоев­
ского по поводу исполнившегося 50-летия со дня появления про-18
18

Зак аз № 108

273

изведения его «Бедные люди» в свет. В программу этого чество­
вания между прочим входило и прочтение стихотворения «Бедные
люди» Трефолева, написанного им именно к этому случаю. Долго
длилась процедура разрешения этого чествования; наконец раз­
решение пришло и вечер назначен был на 15 марта в пятницу;
устроители вечера не разобрались в подробностях разрешения, и
оказалось, что чтение стихотворения Л. Н. Трефолева «Бедные
люди» было разрешено, но сам Леонид Николаевич не был утвер­
жден как лектор. Узнав об этом и крайне разобидевшись, он ото­
брал свое стихотворение и не позволил его прочесть посторон­
нему лицу. При этом в городе пошли слухи, что недозволение это
нужно мотивировать тем обстоятельством, что будто Трефолев
находится под негласным присмотром полиции, а потому и сочтено
неудобным допустить его публично как лектора. Так стихотворе­
ние и осталось непрочитанным, и так как оно нигде не напеча­
тано и едва ли будет когда-либо напечатано, то я и привожу его
здесь целиком.
БЕДНЫЕ

ЛЮДИ

«Честь и слава моло­
дому поэту, муза которого любит
людей на чердаках и в подвалах и
говорит о них обитателям раззоло­
ченных палат: «Ведь это тоже люди,
ваши братья!»
Соч. Белинского, т. X. С. 345ш.

Бедность проклятую видят все смолоду:
Словно старуха, шатаясь от голоду,
В рубище ходит она под окошками,
Жадно питается скудными крошками;
В тусклых глазах видно горе жестокое,
Горе, как море, бездонно-глубокое,
Горе, которому нет и конца.
Эта старуха мрачней мертвеца.
Не за себя возглашу ей проклятия:
О человеке жалею я, братия! ..
Ты надругалась руками костлявыми
Над благородными, честными, правыми.
Сколько тобою мильонов задавлено,
Сколько крестов на могилах поставлено!..
Ты же сама не умрешь никогда;
Ты вековечна, старуха-Нужда!
«Бедные люди» — создание гения —
Живы и вы! .. Вот уж два поколения
(Ровно полвека) пред вами склоняются...
«Бедные люди» живыми являются,
Шествуют тихо толпою убогою
Прежней печальной, тернистой дорогою, —
Как при Белинском страдали они,
Так и теперь — в современные дни!
274

Девушкин бедный, чиновничек старенький,
Верно, что жив ты; по-прежнему с Варенькой,
С «маточкой» письмами часто меняешься;
Верно, что ты пред начальством склоняешься, —
Это начальство — бездушное, важное,
Ценит ли сердце твое непродажное? ..
Сердце — живой и святой чародей —
Бьется в груди и у бедных людей.
Сердце! .. Ты платишь проценты жидовские
Жизни суровой: Горшковы, Покровские,
Варенька, «маточка», страшною платою
Вы расквиталися с жизнью проклятою!
Но не убила она — бессердечная —
Душу живую: Любовь вековечная
Вас подкрепила! И слава тому,
Кто осветил вас в кромешную тьму!
( Обращаясь к портрету Ф. М. Достоевского)
Слава тебе за бессмертный твой труд,
В нем ты открыл «человека», —
«Бедные люди» твои не умрут!
Слава отныне до века! ..
Л. Трефолев

Этим стихотворением теперь я и закончу свое повествование
о Л. Н. Трефолеве.
Среди наших знакомых был и Владимир Иванович Веселов­
ский, он занимал тогда место товарища председателя уголовного
суда в чине коллежского асессора, был человек еще молодой, лет
35 или даже менее; бывший студент Московского университета,
слушатель и почитатель Грановского, он представлял собою са­
мого передового человека по тогдашнему времени. Милый собе­
седник, красно и дельно говорящий (хотя иногда и парадоксами),
он невольно подкупал к расположению всякого вновь с ним по­
знакомившегося. Этим же самым и мы были прельщены и укре­
пили наше знакомство еще крепче и теснее. С открытием новых
судебных учреждений Веселовский был переведен в г. Пензу, а за­
тем и членом окружного суда в Москву. Казалось бы, что наше
знакомство должно было этим и закончиться; но судьба судила
иначе! В январе месяце 1868 г. умер мой зять Александр Павло­
вич Иванов, заведовавший делами выживающей из ума тетушки
Александры Федоровны Куманиной. Я тогда случайно был
в Москве, и ко мне приступили все родные с бабушкою Ольгою
Яковлевною во главе, чтобы войти в положение больной и преста­
релой тетки.
Я согласился хлопотать о признании тетушки лишенною ума
и о назначении над ней опеки. Все родные опять-таки обратились
ко мне с просьбою принять на себя звание опекуна. Я отговари­
18*

275

вался тем, что, как отсутствующий и не живущий постоянно
в Москве, не могу принять на себя этого звания. Тогда меня
упросили взять себе товарища, живущего в Москве, но только
чтобы я был непременно опекуном. Я вспомнил тогда про Весе­
ловского, объяснил ему все дело, и он согласился быть моим со­
опекуном, и мы оба назначены были в том же 1868 году опеку­
нами над личностью и имуществом А. Ф. Куманиной 178.
Это обстоятельство нас сблизило очень, и я вплоть до оконча­
ния опеки, т. е. до смерти тетушки, был в постоянных сношениях
с Веселовским. Впоследствии же, после смерти тетушки и по окон­
чании опеки, он по просьбе моей был моим поверенным и руко­
водителем по причитающемуся мне наследству. Обо всем этом
будет подробно рассказано в своем месте и в свое время. Теперь
же я упомянул вскользь об этом для того, чтобы выяснить при­
чину моего дальнейшего знакомства с Веселовским.
Впоследствии Веселовский вышел в отставку из членов мос­
ковского окружного суда и занялся в Москве адвокатурой. Сперва
дела по адвокатуре пошли у него блестяще, но затем он начал
манкировать работою и, кажется, вел дела не всегда честно, и
дела его сильно пошатнулись. К тому же он начал сильно покучи­
вать и, кажется, сделался деспотом в семействе. Жена его Алек­
сандра Александровна этого не вытерпела и в одну из поездок
мужа в провинцию по адвокатским делам, забрав все деньги
(т. е. только свое приданое) или денежные документы, выехала от
него с детьми, оставив записку, что более к нему не вернется.
Это окончательно сдвинуло с панталыку Веселовского, и он
начал пить. Впоследствии он поступил на службу товарищем
прокурора в одну из польских губерний и я вовсе и окончательно
потерял его из виду.
В ноябре месяце 1865 г. я, как губернский архитектор, был
экстренно вызван в Петербург для участия в заседаниях по уст­
ройству зданий для новых судебных установлений, вводимых
в 10 губерниях. Эта неожиданная командировка очень меня пора­
довала, так как губернатор все время относился ко мне недру­
желюбно, а командировка пришла помимо его воли, прямо из
министерства. Я быстро собрался и 24 ноября был в Петербурге.
Заседания происходили под председательством Марченко и дли­
лись до 2 декабря, когда нам было назначено представление ми­
нистру Валуеву. Это был высокий, костлявый и сухой мужчина,
лет 50—55, с чиновничьими петербургскими бакенбардами. Он
произнес подобающую случаю речь, поклонился и пожелал доб­
рого пути.
В Петербурге я виделся несколько раз с братом Фед. Мих.
Он, между прочим, был у меня на вечеринке, которую я устроил
у себя 30 ноября по случаю своих именин. Он был весьма ожив­
лен, я редко видал его таким. Оказалось, что он, как и всегда,
очень нуждался в деньгах.
276

По делам устройства помещений для новых судов мне не­
сколько раз приходилось ездить в Москву для наблюдения за
различными заказами. В одну из таких поездок, в июле 1866 г.,
я взял с собою старшую дочь Женечку и оставлял ее на несколько
дней погостить в Люблине на даче у Ивановых. Там в это время
жил и брат Федор Михайлович, который нанимал вблизи от Ива­
новых отдельную дачку. Он также принимал меня отлично, а мою
дорогую Женечку просто на руках носил 179.
В августе 1866 г. в Ярославле ожидался приезд наследника
Александра Александровича. К. приезду его устроили триумфаль­
ную арку. Постройка велась от города и строительного отделения
не касалась. Раз как-то подрядчик, производивший работы, подбе­
гает ко мне, когда я случайно проходил мимо ворот, и просит
меня осмотреть постройку, так как он не уверен в ее прочности.
Хотя это было и не мое дело, но я осмотрел сооружение и убе­
дился, что действительно оно непрочно. Я рассказал об этом слу­
чае в строительном отделении и у вице-губернатора. Решили,
чтобы я подал губернатору рапорт о виденном мною. Я рапорт
подал от себя, не сообразив того, что лучше бы его подать от
всего состава отделения. Губернатор положил резолюцию:
«Осмотреть всем составом технич. строит, комитета». Когда мы
осмотрели и явились к губернатору с докладом* то у губернатора
было какое-то заседание, но, впрочем, он сейчас же вышел к нам.
Казалось бы, он должен был обратиться с вопросом о поло­
жении дела к старшему по службе, т. е. к инженеру Бокшанскому.
Но он сверх ожидания моего обратился ко мне, вероятно, как
к лицу, возбудившему этот неприятный для него вопрос, причем
в голосе его было слышно и раздражение, и угроза, и негодова­
ние, что сразу поставило меня тоже в оборонительное положение.
— Что ворота?
— Отвратительны и не представляют никакой гарантии
в устойчивости.
— Я поручаю вам и возлагаю на вашу ответственность немед­
ленно приступить к исправлению их и к приведению в прочное
состояние.
— Этого поручения я принять на себя не могу, ваше превосхо­
дительство.
— Почему? ..
— Потому что их нельзя исправить, их надо сломать и по­
строить вновь.
— Какой же вы архитектор, когда отказываетесь и говорите,
что не можете исправить такой пустяшной постройки? . .
— Я такой архитектор, — возразил я более и более горячим
тоном, — который умеет строить строения, которые бы не обвалива­
лись. Этим же воротам придана такая конструкция, что исправить
нельзя. Их надо перестроить вновь; ежели вашему превосходи­
тельству угодно, то я возьмусь за перестройку их и они будут
277

готовы вовремя. Времени еще много, но, конечно, с тем условием,
чтобы город предоставил мне к этому все средства.
— Теперь думать о перестройке поздно.. . Зачем вы раньше
не донесли об этом? Вы живете там близко и всякий день ходили
мимо строящихся ворот!..
— Ворота строились от города, и я считал себя не вправе ос­
матривать постройку, которой не заведую. Нынче же, обратив
случайно внимание на ее крайнюю непрочность, я счел долгом
донести об этом губернскому правлению.
— Вы тормозите дело чествования городом ожидаемого на­
следника цесаревича; я буду писать об этом министру внутренних
дел.
— У меня у самого есть и голова и руки, я сам буду писать
министру, — брякнул я, выйдя совершенно уже из всех границ
терпения.
— Я буду жаловаться наследнику-цесаревичу,— разгорячился
в свою очередь губернатор.
— Ну, этого, конечно, я уже не могу, — ответил улыбаясь я.
После этих слов губернатор, обратившись к Бокшанскому,
попросил его остаться, а мы трое удалились и разошлись по до­
мам. После я узнал от самого Бокшанского, что губернатор про­
сил его, как говорится, Христом-Богом, принять на себя труд
по исправлению и укреплению ворот, на что Бокшанский ответил,
что постарается исполнить желание его превосходительства.
Услышав это от самого Бокшанского, я пожелал ему полного
успеха в этом деле! ..
В назначенное время наследник-цесаревич приехал; он пробыл
в Ярославле 2—3 дня. Погода была восхитительная, и весь город­
ской прием вполне удался. Проводив наследника, город не торо­
пился сносить устроенную триумфальную арку, которая была
уперта четырьмя безобразными подпорками. Прошел весь август
и почти весь сентябрь, погода все время стояла безветренная, и три­
умфальная арка, красуясь своими упорами, все еще оставалась
неразобранною, и я слышал уже, что губернатор по желанию го­
рода хотел возбудить вопрос в министерстве о нанесении этой
арки на городской план и оставлении ее навсегда в память посе­
щения города наследником-цесаревичем; и все это, конечно, зате­
валось с тем намерением, чтобы высказать при этом министерству
мое противодействие и торможение этого дела!
Так дело прошло до 26 сентября.
Был отличнейший солнечный день, но с небольшим северным
ветром. Я заметил подъехавшего к моей квартире архитектора
Линицкого, и вслед за этим он вбежал в мою квартиру, громко
восклицая:
— Андрей Михайлович, Андрей Михайлович, что вы тут дела­
ете, одевайтесь, поедемте смотреть, ведь ворота-то упали! ..
Я мгновенно оделся, и мы через минуту были уже на месте
обвала. Все сооружение, и вместе с упорами, было как косою под­
278

кошено под самое основание. На месте не было уже ни одного
бревна, и мы увидали только вдали отъезжающие подводы, на­
груженные оставшимся от падения материалом. Город момен­
тально озаботился уборкою своих срамных деяний. На месте
только остались нижние части стоек, возвышающиеся не более как
на аршин выше земли. Они были срезаны все на одной высоте и
оставались еще невытащенными из земли. Но, впрочем, к полудню
и их убрали.
Расскажу про одно курьезное происшествие, случившееся
с ярославским городским головою в конце 1866 г. Это проис­
шествие наделало тогда шуму и говору не только в Ярославле, но
даже было описано почему-то в одесских газетах, так что ба­
тюшка в декабрьском своем письме спрашивал нас, правда ли все
то, что описано в одесских газетах. Я не читал этой статьи, но
здесь постараюсь рассказать все, как это случилось на самом
деле в городе Ярославле.
В то время ярославским городским головою был 1-й гильдии
купец Спиридон Анисимович Полетаев. Он торговал хлебом и
имел свои мельницы и пароходы; торговлю вел бойко и считался
тогда богатейшим человеком (впоследствии он обанкротился).
Он был очень честолюбив, кроме медалей на шее, имел орден Ста­
нислава в петлице, и все помышления его были сосредоточены на
том, чтобы получить орден на шею. Он имел в Ярославле громад­
ный дом, как бы дворец, который занимал весь сам. Дом этот
впоследствии перешел во владение купца Черногорова, а в не­
давнее время куплен духовным ведомством под консисторию и ее
учреждения.
Вот однажды в осень 1866 года к этому-то Спиридону Аниси­
мовичу Полетаеву является какой-то полковник, увешанный орде­
нами и с аксельбантами на плече, и спрашивает его, может ли
поговорить с ним наедине. Хозяин ведет гостя в свой кабинет и
усаживает на диван.
— Могу ли я с вами поговорить здесь по секрету, нет ли по­
близости посторонних ушей, которые могли бы подслушать нас? —
спрашивает гость.
— Совершенно можете, господин полковник, не только в со­
седних, но даже и в отдаленных комнатах нет никого посторон­
него.
— Вот видите ли, г-н Полетаев, сюда в Ярославль под страш­
ным инкогнито собирается приехать великий князь Константин
Николаевич. Причину, зачем он приедет, я вам сообщить не могу,
да вам и не нужно ее знать, но великий князь должен прожить
здесь в Ярославле, в строгом инкогнито, дней десять или не­
сколько более. Долго обдумывалось, где бы ему приличнее было
остановиться. Наконец, выбор пал на вас и на ваш дом. Можете
ли вы, в крайнем случае, недели на две уступить свой дом и при­
нять великого князя?
2 79

— Помилуйте, господин полковник, даже за особую к себе ми­
лость и за особое счастье почту это!
— Ну да, ну да. . . Правительство так и думало, что не оши­
бется в вашем патриотизме. Но при этом одно условие, чтобы
сохранена была строгая тайна во всем, что предстоит случиться;
в доказательство же своего благоволения великий князь Констан­
тин поручил мне вручить вам следующее... — Тут полковник от­
пер свой портфель и, подавая Полетаеву запечатанный большой
пакет, сказал:
— Тут знаки ордена св. Станислава 2-й степени и грамота на
этот орден, который великий князь выхлопотал для вас у государя
императора. Носите на здоровье, и дай вам Бог получить и выс­
шие награды.
Полетаев распечатал пакет и в действительности нашел в нем
и орден, и грамоту на него на свое имя, с приложением орденской
печати.
— Я нынче же должен выехать обратно в Петербург, чтобы
доложить о вашем согласии, но мне первоначально нужно съез­
дить в отделение банка, где я должен получить по переводу 5 ты­
сяч рублей.
— А на обратном пути я буду просить вас, господин полков­
ник, к себе откушать хлеба-соли. . .
— Принимаю ваше предложение и благодарю вас, только, по­
жалуйста, не задержите меня. Я очень спешу. . . Нельзя ли, чтобы
к концу обеда были приведены и почтовые лошади, я и выехал
бы от вас. Повторяю, я очень спешу.
Часа через два возвращается полковник прямо к обеду и в до­
рожном уже платье, с небольшим чемоданом. Во время обеда По­
летаев заметил, что гость его не в духе, и полюбопытствовал
о причине.
— Да гадкая история со мною приключилась; в вашем отделе­
нии банка еще не получено перевода на мое имя, так что я денег
не получил. Теперь придется делать остановку в Москве и хлопо­
тать по телеграфу о скорейшем переводе денег, а я крайне спешу
в Петербург. Досада да и только!
— А много нужно денег, господин полковник?
— Да я ожидал перевода в 5 тысяч, но мог бы обернуться и
тремя тысячами, ведь мне только на несколько дней...
— Да помилуйте, стоит ли беспокоиться об этакой ничтожной
сумме, да я сочту за счастие ссудить вас ею.
— Очень, очень вам благодарен, это избавит меня от оста­
новки в Москве, а дня через три и никак не позже как через не­
делю вы получите переводом через отделение банка на свое имя
эту сумму обратно. Еще раз благодарю вас.
— Так какими прикажете ассигнациями, крупными или мел­
кими? . .
— Помельче, помельче, ведь мне не в складку, а для трат...
Пообедали. Спиридон Анисимович вручил своему гостю объ­
280

емистую пачку мелких ассигнаций на три тысячи рублей, и гость
его сейчас же после обеда отбыл из Ярославля, не оставив и све­
дений, куда выехал.
Ждет Полетаев неделю, ждет две, нет ни перевода денег, ни
слуху о приезде великого князя; только и утешается Спиридон
Анисимович тем* что повесит себе на шею Станиславский орден и
ходит по своим громадным залам, любуясь в каждом зеркале, как
заманчивый орденок двигается из одной стороны в другую; по­
правляет его любовно и старательно Спиридон Анисимович и про­
должает свою прогулку по комнатам.
Наконец, прождав месяц или полтора, невтерпеж стало долее
ждать и надевает Спиридон Анисимович на шею свой орден и от­
правляется к губернатору Ивану Семеновичу Унковскому.
Тот принимает его и большими глазами смотрит на его орден.
— А, здравствуйте, почтеннейший Спиридон Анисимович, что
скажете новенького? .. — проговорил губернатор.
— Да вот, ваше превосходительство, хотел осведомиться у вас,
скоро ли приедет в г. Ярославль его высочество великий князь
Константин Николаевич?
— Да его вовсе и не ожидают в Ярославле...
— Ожидать-то, конечно, не ожидают, но он хотел приехать ин­
когнито. У меня был его адъютант и сообщил, что его высочество
должен остановиться у меня... да вот все что-то нет! ..
— Да вы по какой причине, Спиридон Анисимович, надели на
шею этот орден? ..
— Удостоился получить от великого князя Константина Нико­
лаевича через адъютанта его высочества, полковника...
Тут Унковский взял колокольчик и, позвонив, сказал пришед­
шему на зов лакею:
— Тут сейчас прошел вниз доктор Недзвецкий, если он еще
в канцелярии, то попроси его ко мне.
Через несколько минут является доктор, которому губернатор
и говорит:
— А вот, Эдуард Фомич, освидетельствуйте, пожалуйста, на­
шего почтенного Спиридона Анисимовича; он как будто бы стал
немного заговариваться!
Полетаев начал из себя выходить, утверждая, что к нему дей­
ствительно приезжал адъютант великого князя, и проч., расска­
зывая все подробности случившегося.
— Да не взял ли он у вас денег?
— Занял на несколько дней небольшую сумму...
— А именно? . .
— Да безделицу, всего три тысячи.
— Хороша безделица! . . А отдал он эту безделицу?
— Нет, обещал выслать переводом через отделение банка, но
я еще не получил.
— Ну, так вот что я вам скажу, почтеннейший Спиридон Ани­
симович: эту безделицу в три тысячи вы выпишете в расход. Вы
281

их никогда не получите. По всему видно, что у вас был мошен­
ник... московский мазурик. И еще благодарите Бога, что не очень
сильно поддел вас! .. А орденок снимите да спрячьте подальше..
он вам не дешево обошелся, спрячьте.. . Может быть, вы удостои­
тесь получить его и не в виде награждения за мнимый прием ве­
ликого князя, а за действительные заслуги. Жаль ваших денежек,
плакали они.. . да что же делать!
Так действительно и убедили в этом Полетаева, а впоследствии
своим очень близким друзьям он говаривал: «Ведь не денег
ж аль... ну, их! .. А досадно то, что он и не просил их, ведь я сам
навязался к нему с ними!»
Ну а чем же этот эпизод хуже фабулы, описанной Гоголем
в «Ревизоре»? Некоторые говорят, что фабула «Ревизора» неправ­
доподобна; ну, а наш эпизодик есть действительное происшествие,
случившееся не в каком-нибудь уездном захолустье, а в значитель­
ном губернском городе, и не в начале 30-х годов, а почти в на­
чале 70-х! !

Настал 1868 г., и мы с женою, оставив детей на попечении
близких знакомых, поехали в Москву и Петербург. В Москве мы
виделись со всеми родными, но у нас и в помыслах не было, что
один из них близок к смерти.
На обратном пути из Петербурга, приехав к тетушке часу во
втором дня, мы были удивлены, что не застали дома бабушку
Ольгу Яковлевну. На вопрос наш, куда она уехала, нам сказали,
что она у Ивановых, потому что Александр Павлович Иванов при
смерти болен. Оставив Домнику у тетушки, я сейчас же, даже
не переодеваясь, поехал к Ивановым, которые тогда жили в казен­
ной квартире при Константиновском межевом институте. Я застал
Александра Павловича уже в предсмертной агонии, и он вскоре
при мне же и скончался. Уезжая в Петербург, мы видели его бод­
рым и здоровым, и вот через 10 дней застали его уже мертвым!
Причина столь неожиданной кончины, как говорили тогда, была
следующая: у одного из воспитанников межевого института сде­
лалась какая-то злокачественная опухоль под мышкою правой
руки. Александр Павлович, как институтский врач, пользовавший
этого воспитанника, оказался вынужденным сделать операцию и
вырезать эту опухоль, что успешно и исполнил. Но делая опера­
цию, он не обратил внимания, что у него самого на руке была не­
большая язвинка. Гной больного, попавши на эту язвинку, заразил
и самого оператора, и он заболел тою же болезнью, как и студент,
т. е. тою же злокачественною опухолью. Удачная операция спасла
студента и он выздоровел, и была причиною смерти самого опера­
тора! Бедная сестра Верочка была вне себя от ужаса. Остаться
в молодых летах (39 лет) беспомощною вдовою с десятью сиро­
тами, из коих старшая была уже совершеннолетняя, а младшие
282

совершенные еще дети. Сам Александр Павлович умер далеко еще
не стариком, ему было с небольшим 50 лет (52—53 года).
Александр Павлович последнее время заведовал делами те­
тушки и был назначен ее душеприказчиком. Дела же тетушки
были в сильном расстройстве. Дело в том, что бабушке Ольге
Яковлевне, которая, за болезнью тетушки, почти всем распоряжа­
лась самовольно (и некому было сдержать ее в границах закон­
ности), показалось мало законных 5% , которые они получали
с капитала, оставленного дядею, каковых процентов получалось
ежегодно свыше 8 тысяч рублей. И вот с помощью Александра
Павловича были подысканы частные лица, которые взяли почти
все капиталы тетушки из 10 % под залоги недвижимых имений;
они внесли вперед проценты за первый год, а на втором уже отка­
зались платить их, говоря и распространяя слухи, что дураков
еще в Москве немало, которые дают чистые денежки под залоги,
не стоящие и половины взятой суммы. Таким образом, тетушка
осталась и без капиталов, и без процентов, на которые можно
было бы жить. Видя такое безвыходное положение, бабушка
Ольга Яковлевна хватилась за меня, как утопающая за соло­
минку, и случилось то, что описано мною выше на страницах этих
воспоминаний, т. е., что меня упросили согласиться быть опекуном
над личностью и имуществом тетушки Александры Федоровны со­
вместно с Владимиром Ивановичем Веселовским.
Для официального освидетельствования тетушки в ее умствен­
ных способностях к ней, как уважаемой личности, все присутствие
приехало на дом в лице губернатора, обер-полицмейстера и совет­
ников губернского правления и, конечно, докторов. На все вопросы
должностных лиц тетушка только и говорила: «Ключики, ключики,
ключики...» и «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, по­
милуй!» Конечно, ее признали больною. Я еще не был назначен
опекуном над теткою, а уж меня начали бомбардировать пись­
мами сестры. В письме ко мне сестра Варвара Михайловна ж а­
луется на бабушку Ольгу Яковлевну, говоря, что она в один год
прожила более 15 тысяч рублей и что в настоящее время, видимо,
передает многие вещи (как, например, некоторую мебель) лакею
Василию, который со смерти дяди все еще продолжал у них жить
со всем своим семейством. При этом сестра комично говорит, что
хочет высказать все это бабке и поссориться с ней... но тут же,
как бы спохватившись, спрашивает, можно ли это, т. е. не вели­
кий ли в этом риск? Видимо, что они все понимали, что бабка
поступает неправильно и незаконно, но все боялись и слово вы­
молвить против ее распоряжений, боясь заслужить ее гнев.
В другом письме от 12 июня Варвара Михайловна вновь ж а­
луется на своевольство бабки Ольги Яковлевны, но грубить ей,
как видно, не решалась, и проводит мысль, нельзя ли устранить
бабку от заведования делами тетки с пенсиею в 500 рублей (ка­
ково! !), а тетушку поместить у сестры Верочки. Такие грандиоз­
ные планы, как пенсион бабке в 500 рублей и отдачу тетки на про­
283

кормление сестре Вере Михайловне, возникли в головах сестер,
верно, при том предположении, что на содержание тетки по-преж­
нему можно будет тратить по 7—8 тысяч в год. Но как это оказа­
лось впоследствии невозможным, то и мечты их разлетелись как
мыльные пузыри.
Сестра Вера Михайловна тоже писала ко мне 3 июня и про­
сила вообще о помощи из опекунских средств. Какой наивный ци­
низм! Как будто бы это можно было сделать, не делая обманов и
подлогов! И, в конце концов, тоже проводила мысль о передаче
ей тетушки на прокормление. Но эти мечты, как и помянутые
выше, оказались только мыльными пузырями.
Наконец 16 июня я получил уведомление от Веселовского
о назначении нас обоих опекунами над личностью и имуществом
дворянки А. Ф. Куманиной. Указ об этом дворянской опеки по­
следовал 10 июня 1868 года, общий на нас обоих. В письме своем
Веселовский просил меня немедленно приехать в Москву для со­
вещаний о совместных наших действиях как опекунов.
Я в Москву поехал и тут в первый раз в подробности познако­
мился с завещанием тетушки. Об нем я слышал мельком от ба­
бушки, которая упомянула, что в этом завещании и я не забыт, и
что мне назначено 10 тыс. рублей, но в точности я завещания не
знал и не был уверен, что и я состою одним из наследников к иму­
ществу тетушки. Вот этот документ:
Во имя отца и сына и святого духа, аминь. Я, нижеподписав­
шаяся дворянка Московской губернии Александра Федорова
дочь, Куманина, находясь в здравом рассудке и твердой памяти,
пожелала заблаговременно распорядиться принадлежащим мне
денежным капиталом и движимым имуществом, которое после
смерти моей назначаю последующим лицам таким образом: из ка­
питала моего, заключающегося в государственных банковых 5 %
билетах, выделить родным племянникам моим: коллежскому асес­
сору Андрею Михайлову Достоевскому д е с я т ь т ы с я ч руб­
лей. Коллежскому асессору Николаю Михайлову Достоевскому
д е в я т ь т ы с я ч рублей. Племянницам моим: супруге действи­
тельного статского советника Вере Михайловне по мужу Ивановой
д в а д ц а т ь т ы с я ч п я т ь с о т рублей. Супруге полковника Алек­
сандре Михайловне, по мужу Голеновской д в а д ц а т ь т ы с я ч
п я т ь с о т рублей. Вдове надворного советника Варваре Михай­
ловне по мужу Карелиной д е с я т ь т ы с я ч д в е с т и п я т ь ­
д е с я т рублей. Вдове коллежского советника Анне Григорьевой
по мужу Казанской д в е т ы с я ч и п я т ь д е с я т рублей. Вдове
коллежского секретаря Марье Григорьевой по мужу Ивановой
д в е т ы с я ч и п я т ь д е с я т рублей. Дочерям коллежского со­
ветника Дмитрия Ивановича Ставровского девицам Ольге и Анне
каждой по д в е т ы с я ч и рублей. Внукам моим капитану Павлу
Петровичу Казанскому д в е т ы с я ч и ш е с т ь с о т рублей. По­
ручику Петру Петровичу Казанскому и прапорщику Константину
284

Петровичу Казанскому каждому по о д н о й т ы с я ч е рублей. До­
черям отставного подпоручика Михаила Михайлова Достоевского
девицам Марии т р и т ы с я ч и т р и с т а
рублей и Екатерине
т р и т ы с я ч и рублей, которые и предоставляю душеприказчику
выдать им по выходе их в замужество или по достижении совер­
шеннолетия. Сестре моей, супруге коллежского секретаря Ольге
Федоровне по мужу Шер д е с я т ь т ы с я ч д в е с т и п я т ь д е ­
с я т рублей. Московской купчихе вдове Ольге Яковлевне Нечаевой
д е с я т ь т ы с я ч д в е с т и п я т ь д е с я т рублей. Воспитаннице
моей московской мещанке Лидии Васильевне Поляковой п я т ь
т ы с я ч рублей. Дочери покойного духовника моего, бывшего свя­
щенником при Козьмодемьянской, что на Покровке, церкви, отца
Симеона девице Елисавете Семеновой д в е т ы с я ч и рублей.
Служившей при мне московской мещанке девице Ирине Архипо­
вой т р и с т а рублей. Из ч е т ы р н а д ц а т и т ы с я ч рублей, ос­
тающихся за вышесказанным выделом капитала моего назначаю:
в о с е м ь тысяч на погребение тела моего и для подачи на поми­
новение моей души, равно и на расходы по исполнению моего ду­
ховного завещания и шесть тысяч в Козьмодемьянскую, что на
Покровке, церковь, с тем, чтобы с полученных с сего капитала
процентов половина поступала бы на украшение церкви, а другая
половина в пользу священно-церковных служителей той церкви на
вечное поминовение души моей. Что касается до движимого иму­
щества, принадлежащего мне, то назначаю из оного: все серебро,
заключающееся как в столовой и чайной посуде, так и в разных
вещах, равно весь гардероб мой, меховые вещи, посуду, фарфоро­
вую, фаянсовую, хрустальную и медную, часы и бронзу предо­
ставляю трем племянницам моим Вере Ивановой, Александре Голеновской и Варваре Карелиной, которым разделить все означен­
ное между собою поровну и полюбовно. Экипажи мои, лошадей,
всю находящуюся в занимаемом мною доме мебель, библиотеку,
ковры, зеркала, кухонную каменную, деревянную, железную по­
суду и громоздкие хозяйственные принадлежности завещеваю про­
дать и из вырученных денег одну часть употребить на раздачу
прислуге моей, которая во время кончины моей будет находиться
при мне, а другую часть раздать бедным на поминовение моей
души. Вуде, волею Божьею, кто-либо из упомянутых здесь наслед­
ников моих окончит жизнь прежде меня, то назначенная ему от
меня часть должна поступить его законным наследникам. Так как
племянники мои отставной подпоручик Михаил Михайлов Досто­
евский и отставной подпоручик Федор Михайлов Достоевский и
остальные мои родственники получили уже от меня награды, то
дальнейшего участия в наследстве по сему завещанию иметь не
должны. Для исполнения воли моей, изъясненной в сем завеща­
нии, назначаю душеприказчиком действительного статского со­
ветника Александра Павловича Иванова, которого и прошу испол­
нить все выраженное здесь в точности. В распоряжениях его по
продаже движимого имущества и назначению вырученных за то
285

денег, никому из наследников моих от него, Иванова, отчета не
требовать, равно и восемью тысячами, назначенными мною на по­
гребение и раздачу бедным и на другие расходы волен он распо­
рядиться безотчетно по своему усмотрению. Так как принадлежа­
щий мне капитал заключается в государственных 5 % банковых
билетах, то для выдачи каждому из наследников моих назначен­
ной ему части имеет г. душеприказчик сказанные билеты обменять
на таковые же, причем предоставляется на усмотрение его: напи­
сать ли билеты на имя каждого наследника или на предъявителя.
При выдаче назначенных частей те суммы, которые не могут быть
обращены в 5 % банковые билеты, выдавать наличными деньгами,
применяясь к биржевому курсу билетов. Причем присовокупляю,
что если по смерти моей останется капитала моего недостаточно
для выдачи сполна наград наследникам, то душеприказчик обязан
сделать расчет, сколько придется каждому из моих наследников
на рубль назначенной ему награды, а если после смерти останется
лишний капитал за выдачею наследникам наград, то остающуюся
сумму душеприказчик может употребить на раздачу бедным по
его усмотрению. Аминь. Москва. Сентября 20 дня 1865 года. Сие
духовное завещание со слов завещательницы дворянки Алексан­
дры Федоровны Куманиной, при здравом ее рассудке и твердой
ее памяти, сочинил и набело писал губернский секретарь Матвей
Петров Алябин. К сему духовному завещанию дворянка Алек­
сандра Федоровна Куманина руку приложила. — Что сие духов­
ное завещание по воле завещательницы дворянки Александры
Федоровны Куманиной писано губернским секретарем Матвеем
Петровым Алябиным и ею лично при мне подписано, при здравом
ее уме и твердой памяти, в том свидетельствую и подписуюсь кол­
лежский асессор, доктор медицины, Эрнест Федорович Шуберский.
Что сие духовное завещание по воле завещательницы дворянки
Александры Федоровны Куманиной писано губернским секретарем
Матвеем Петровым Алябиным и ею лично при мне подписано, при
здравом уме и твердой памяти, в том свидетельствую и подпису­
юсь подполковник Павел Лаврентьев Протопопов. Что сие духов­
ное завещание по воле завещательницы дворянки Александры Фе­
доровны Куманиной писано губернским секретарем Матвеем Пет­
ровым Алябиным и ею лично при мне подписано при здравом ее
уме и твердой памяти, в том свидетельствую и подписуюсь пору­
чик Владимир Михайлов Сахоцкий. В том же свидетельствую и
подписуюсь коллежский секретарь Гавриил Федоров Асафов.
Нельзя лучше и обстоятельнее познакомиться с каким-либо
документом, как переписав его своеручно. И теперь, переписав
вполне документ завещания тетушки Александры Федоровны,
я несколько поражаюсь следующими аномалиями:
1)
Отчего свидетелем при этом домашнем завещании не чис­
лится приходский священник церкви Козьмы и Демьяна и духов­
ник завещательницы Петр Алексеевич Смирнов (ныне протоиерей
и настоятель Исаакиевского собора в Петербурге)? При религи­
286

озности тетушки и при сложившемся мнении, что свидетель­
ство священника и духовника сильнее других свидетельств, — этот
пробел ничем иначе нельзя объяснить, как тем, что Петр Алек­
сеевич Смирнов затруднился в свидетельстве и удостоверении,
что завещательница в сентябре 1865 года была в здравом уме
и твердой памяти. Как я знаю, действительно этого здравого
ума и этой твердой памяти 20 сентября 1865 г. у тетушки уже
не было.
2)
Отчего все свидетели, кроме доктора Шуберского, который
был домовым врачом и знал хорошо завещательницу, собраны
были, как говорится, с бору да с сосенки вовсе не знакомые и не
знавшие тетушки люди, а именно: подполковник Протопопов, по­
ручик Сахоцкий и Асафов, который как пиявка успел присосаться
и к этому делу! .. Отчего не было приглашено лиц хорошо знако­
мых и знающих тетку и не состоявших ее наследниками, напри­
мер, никто из Куманиных, которые все, состоя в дворянстве, могли
быть свидетелями у тетушки? .. Делая такое замечание, я не­
вольно навожу тень на добросовестность свидетелей, но из этого
долгом считаю исключить доктора Шуберского, который знал
тетку с давних времен и был свидетелем на первом ее завещании,
составленном в начале 1864 года, когда тетка действительно еще
обладала памятью. Завещание же 1865 года ничем существенным
не отличалось от первого, составленного в 1864 году.
Далее, разбирая в подробности завещание 1865 года, видно,
что со времени этого завещания у тетки находился капитал
в 5 % бумагах на сумму 131 тыс. руб. серебром. Ежели прибавить
к этой сумме 20 тыс., которые взяли братья Михаил Михайлович
и Федор Михайлович сперва взаймы по векселю, а затем по заве­
щанию исключенные из наследников (так как эта сумма зачлась
им в награду), то образуется сумма в 151 тыс.; а ежели к этой
сумме прибавить 15 тыс., на которые надул тетушку душеприказ­
чик по первому завещанию Александр Тимофеевич Неофитов, то
образуемая сумма в 166 тыс., очень близкая к 170 тыс., оставлен­
ным тетке дядею. Значит, со смерти дяди почти в два года издер­
жано было из капитала только какие-нибудь 4 тыс. Но ведь бабулечка совершила в июне—июле 1865 года грандиозную поездку
в Киев (в то время не было железнодорожного пути) в двух эки­
пажах, т. е. с приживалками и с прислугою, — а это ведь стоило
денег! Но, во всяком случае, к сентябрю 1865 года имелся еще
наличный капитал в 131 тыс. руб., приносивший процентов
6.550 рублей. Казалось бы, жить бы да и жить припеваючи на
эти более чем достаточные средства, при готовой квартире и об­
становке. Ведь жили же они впоследствии, тоже ни в чем нужном
себе не отказывая на средства в 2—3 тысячи рублей. И ежели бы
предположить, что душеприказчиком и главным советником и ру­
ководителем была личность поопытнее и поэнергичнее Александра
Павловича Иванова, — то, конечно, тетушка до конца жизни была
бы при капитале, а по смерти ее были бы удовлетворены полно­
287

стью все наследники следующими им частями. Но Бог судил
иначе. Бабушка любила-таки потранжирить. Александр Павлович
был очень неопытен в денежных делах и притом очень доверчив,
как же пиявке Асафову, знакомому со всем этим, не погреть было
руки! И вот он сосводничал Александру Павловичу Яковлевых и
Лазаревых-Станищевых, доказывая ему, что 10 % лучше 5 %,
а что люди эти богачи, и имения, предложенные в залог, чуть ли
не золотое дно; и что занимая у тетки деньги из 10 %, они чуть ли
не благодеяние делают этим. Александр Павлович соблазнился, и
дело было сделано.
Теперь посмотрим, в каком виде и в какомположении были
дела в июне 1868 года, когда опека приняла в свое заведование
все имущество тетки Александры Федоровны.
Вот что значилось в первом нашем отчете в дворянскую опе­
ку за 1869 год:
Имение госпожи Куманиной при поступлении в опеку заклю­
чалось:
а) в закладной крепости на имение госпожи Яковлевой Ря­
занской губернии и уезда, заложенной 21 октября 1865 года,
в сумму 45.000 руб.;
б) в закладной крепости на дом в г. Туле госпожи ЛазаревойСтанищевой, на сумму 20.000 руб.;
в) в закладной крепости на имение г-на Лазарева-Станищева
Тульской губернии и уезда, на сумму 20.000 руб.;
г) в закладной крепости на дом господина Карепина в Мо­
скве, на сумму 10.000 руб.;
д) в закладной крепости на землю, оставшуюся от надела
крестьян Смоленской губернии, Ельнинского уезда, принадлежа­
щую г-ну Баталину, в сумме 4.600 руб.;
е) в векселе статской советницы Елизаветы Егоровны Неофи­
товой от 15 августа 1867 года на один год, на сумму 5.000 руб.;
ж) в сохранной расписке жены полковника Голеновского от
8 июня 1866 г., на сумму 1.000 руб.;
з) в долговой расписке умершего действительного статского
советника Александра Павловича Иванова, на сумму 1.300 руб.;
и) в 5 % банковых билетах первого выпуска с отрезанными
купонами на 1 мая 1868 года, на сумму по номинальной цене
6.000 руб.;
к) в различной движимости и домашних принадлежностях,
подробно описанных и исчисленных в представленной в опеку
описи.
Итого денежных документов оказалось на сумму 112.900 руб.
Менее против бывшего при написании духовного завещания на
сумму 18.100 руб.
Ежели к этим 18.100 руб. прибавить проценты за один хотя
год (потому что при выдаче капиталов они, вероятно, удержали
288

проценты за год вперед) с общего выданного капитала (а, б, в,
г и д ) 99.600 руб., 10 % с которого составляют 9.960 руб., и затем
ежели с остального капитала 13.300 положить хотя половинную
часть % (ввиду того, что капитал этот за выдачею различных по­
дачек родственникам уменьшался), то за три года получится %
1.990 рублей,— получается результат, что не в полные три года
прожито в общей сложности свыше 30 тыс. рублей, что составит
в год свыше 10 тыс. рублей! Видно, что бабулечка жила на славу! !
Правда, при этом расчете не было взято в соображение, что при
размене билетов капитал несколько уменьшился, но, во-первых,
уменьшение это не столь значительно, а во-вторых, распоряди­
тели были не дети и должны были рассчитать эту убыль, что и
должно быть поставлено им в счет.
Но обращаюсь к прерванному рассказу.
Подробную опись всему имуществу тетушки я поторопился
составить как можно скорее. Опись эту я составлял в присутствии
сестры Варвары Михайловны, которая, зная все мелочи жизни
тетушки, лучше знала и имущество ее. Опись была окончена, но
тут-то пришлось дожидаться члена опеки, который наконец и со­
благоволил пожаловать только в пятницу, 28 июня. В этот же
день опись была окончательно всеми подписана, которую я и от­
дал Веселовскому для представления в опеку.
В июле я получил письмо и от бабушки Ольги Яковлевны, ко­
торая уведомляла меня, что они переезжают из дома Куманиных
(по завещанию дяди в доме этом должна была жить тетка до
смерти, а после смерти дом поступал в род Куманиных) на част­
ную небольшую квартиру, в том же Козьмодемьянском переулке
в доме Чернова близ самой церкви Козьмы и Демьяна. Переезд
этот был решен еще в мое пребывание в Москве по той причине,
что содержание в исправности большого дома должно вызвать не­
обходимость содержать прежнее число прислуги, что при пред­
стоящих средствах допустить было невозможно. Бабушка писала,
что переезд их состоится в начале августа. Итак, выезжая в июне
месяце из дома тетки, я последний раз простился с этим домом,
столь долгое время бывшим для меня чем-то особенно родствен­
ным и приятным.
В марте 1869 г. я опять ездил в Москву по делам опеки, и
тогда же мы с Веселовским решили выдавать на содержание те­
тушки по 250 рублей в месяц, т. е. не более 3 тыс. руб. в год. Ко­
нечно, решение это мы тогда же высказали сестрам, и они не
только не находили, что это много, но даже выражали мнение, что
подобное содержание для тетушки, привыкшей жить в роскоши,
довольно скудно!
В письме, полученном мною от Веселовского 29 сентября, Весе­
ловский переслал мне письмо, адресованное ему из Дрездена бра­
том Федором Михайловичем. Письмо это настолько интересно, что
я помещаю его здесь целиком; вот оно:19
19

З а к а з № 108

289

Д р е зд е н

14/26 ав гу с т а

69 г.

Милостивый государь Владимир Иванович!
На днях я получил от Аполлона Николаевича Майкова 180, из
Петербурга, первое известие о смерти тетки моей, Александры Фе­
доровны Куманиной 181, в Москве, и о том что Вы вместе с бра­
том моим Николаем Михайловичем — опекун Достоевских, т. е.,
конечно, детей брата моего, покойного Михаила Михайловича До­
стоевского 182. Вместе с тем Аполлон Николаевич сообщает мне
(узнав об этом от знакомого Вашего г-на Кашпирева, издателя
журнала «Зари»), что Вы выражали мнение, что так как в заве­
щании Алекс. Фед. Куманиной есть статья, по которой 40.000 руб.
назначаются в какой-то монастырь и что так как покойная Алек­
сандра Федоровна была уже не в своем уме, когда это завещание
писала, «то статью эту и завещание можно л е г к о уничтожить».
При этом Аполлон Николаевич присовокупляет Ваши слова (уз­
нав о них все через того же г-на Кашпирева), что если б я изъ­
явил Вам, хотя бы письмом, свое согласие о начатии дела, то
Вы бы не отказались начать хлопотать о нарушении завеща­
ния 183.
Прежде всего позвольте Вам изъявить искреннюю мою благо­
дарность за внимание к интересам моим и Достоевских, а затем
позвольте прямо приступить к делу.
В о - п е р в ы х , я только что теперь узнал от Аполлона Нико­
лаевича не только о статье завещания, но даже о самой смерти
тетки. Никто меня не уведомил. А потому позвольте прежде всего
обра