Шаровая молния 3 (СИ) [Александр Гор] (fb2) читать постранично

Шаровая молния — 3

Фрагмент 1

1

Снова госпиталь, снова на белёном потолке одинокая лампочка, начинающая покачиваться на толстых свитых вместе проводах, когда кто-нибудь открывал двери палаты и из-за приоткрытой форточки возникал сквозняк. Но такое было возможно, пока на улице не стемнело: светомаскировка, и ночью окно завешено плотной тёмной тканью.

Лампочка светит тускло и неровно из-за сниженного, да ещё и нестабильного напряжения в сети. В прошлой жизни Демьянова некоторые ночники ярче светились. Но яркое освещение ему ни к чему: из-за трясущихся, как у вышедшего после месячного запоя алкаша, рук читать пока всё равно не получится. Да и вообще состояние можно описать фразой из анекдота, ещё не придуманного в этом мире — «лучше бы я помер вчера». Ни на секунду не успокаивающаяся головная боль, постоянная тошнота, слабость «во всех членах», упомянутый ранее тремор. К этому следует добавить неотключающийся школьный звонок в ушах, из-за которого пытающимся поговорить с Николаем людям приходится чуть ли не орать, чтобы он их расслышал. Хорошо, хоть лицевые мышцы почти перестали дёргаться.

Моральное состояние? Если бы Николай Николаевич мог слышать, что об этом докладывают доктора время от времени появляющимся в госпитале сотрудникам госбезопасности, то он бы услышал следующие определения: общая подавленность, пониженный интерес к происходящему, нежелание лечиться. Правда, в последних двух пунктах они были не совсем правы. Особенно — после того, как тёща привела в госпиталь дочь Валечку, а Галя Финберг, неизвестно какими путями узнавшая о его ранении, сына Николая. Впрочем, предположить, как узнала Галина, несложно: она же занимается разработкой оборудования для переливания крови, и вполне могла оказаться в госпитале в тот день, когда туда привезли потерявшего много крови Демьянова.

Анастасия Кирилловна бывала у него в палате довольно часто, раз в три-четыре дня, и Николай обратил внимание на то, как ударила по ней гибель Киры. Она буквально за пару недель постарела лет на десять, и из красивой женщины «бальзаковского возраста» превратилась в едва ли не старуху. Это раньше Демьянов, глядя на неё, представлял, что лет через двадцать совместной жизни Кира станет похожей на неё по телосложению, то теперь от тёщи-«бабы ягодки опять» почти ничего не осталось: поседела, похудела, осунулась, на лице появились глубокие морщины.

Приходила она, чаще, одна. Дочка ещё не понимала, что её мамы больше нет, очень скучала по родителям, и начинала капризничать, когда заканчивались краткие свидания с отцом, прикованным к больничной кровати. В одно из таких посещений Анастасия Кирилловна столкнулась и с Галей. Из их разговора Демьянов разобрал лишь обрывки фраз: «приходил в гости к нам с мужем в Харькове», «после смерти мужа перебралась в Москву», «муж очень высоко оценил идеи Николая». Ревность? Может, и была ревность у тёщи, раньше постоянно подозревавшей его в блуде, но на этот раз она её не продемонстрировала.

Вот после того, как Демьянов увидел дочурку и «Николая Львовича» Финберга, он и стал «по капле выдавливать из себя» апатию. Просто потому, что это его дочь и сын, и никто, кроме него, не позаботится об их благополучии. Ставить на ноги именно ему. Галя, конечно, с её внешними данными и умом вполне способна снова выйти замуж, очень успешно выйти, а вот тёще тянуть Валечку в одиночку будет очень нелегко.

Помимо Анастасии Кирилловны и Гали, к Николаю Николаевичу допускали только Румянцева и Сашку Удовенко. Да и то, пожалуй, лишь в силу принадлежности к ведомству, по которому они числились. Хотя был и ещё один человек, не совсем чужой ему. Тот самый «Айболит», лицо которого было первым, что он увидел, оказавшись в теле Степана Шеина. Родион Петрович Богородицкий. Видимо, дедушку соответствующим образом проинструктировали, и никаких разговоров, кроме как о состоянии больного, он не вёл, хотя, как понял Николай, узнал, узнал пациента, наговорившего в прошлый раз столько несуразностей.

Нет, лежал он не в индивидуальной палате, а в четырёхместной. Были у Демьянова и соседи. Люди, преимущественно, «солидные», если судить по их поведению. Возможно, даже имеющие в петлицах далеко не одну «шпалу». Но их состояние было значительно лучше, чем у майора госбезопасности, не способного ни толком расслышать их разговоры (если не орать), ни что-нибудь рассказать о себе. Вот и сводилось их общение с соседом ежеутренним криками «как себя чувствуешь, Коля» и вялым негромким ответам «терпимо». А когда приходил Румянцев, они и вовсе норовили уйти в коридор «погулять».

После того, как стал возвращаться интерес к жизни, самым большим мучением для Демьянова стала невозможность узнать, каково положение на фронтах. Соседи могли читать газеты и непременно ходили к вывешенному в больничном коридоре репродуктору, чтобы послушать свежее сообщение Совинформбюро. А он лишь надеялся на то, что