Взрослые сказки [Наталья Изотова] (fb2) читать онлайн

Наталья Изотова Взрослые сказки

Глава 1

Я не знаю точно, когда это произошло. Когда эта дурацкая идея (в тот момент она казалась мне очень удачной) полностью захватила мои мысли. Понимаете, дело в том, что каждый более-менее состоявшийся журналист должен в своей жизни написать книгу. Не какую-нибудь биографию или комнатное исследование, а собрать материал, беря интервью у живых людей. Поездить поспрашивать, пособирать сплетни и попробовать подсунуть под них факты. И опа — интрига готова, Кеннеди инсценировал свою смерть! Ну, как пример.

Я не замахивался на политику, меня прельщало совсем другое — сказки. Друзья постоянно подшучивали над этим, повторяя, что нам с женой стоит завести детей и рассказывать сказки им, а не платежеспособным гражданам, но я всегда находил в себе терпение объяснить, что это будет особая, полная версия сказок. То, что не стоит слушать детям.

И какое-то время я действительно искал материал. Но успехи мои были сомнительны: все источники, претендовавшие на роль первого варианта повествования, кишели тем, что так любит чистенькое современное общество: насилием и извращением. Жена, просмотрев мои выборки, презрительно скривилась и отметила, что, если я захочу когда-нибудь сделать карьеру в качестве сценариста фильмов для взрослых, то эти наработки вполне подойдут. Выставлять же их на всеобщее обозрение крайне неразумно. Я с ней полностью согласился.

Сложно объяснить критерии, по которым я пытался вычислить настоящую сказку. Это было подобно интуиции. И все же мои старания оказались тщетны. Я не знал, куда ехать, что искать, с кем говорить. Со временем мой запал подостыл, но мысль все еще продолжала настойчиво преследовать.

А потом случилось одно маленькое событие, вроде бы незначительное, но изменившее всю мою жизнь. Мой хороший приятель Фабрис давно уже женился и завел детей. Их старшая девочка, замечательная смышленая малышка, в этом году перешла уже в средние классы. И вот однажды вечером он позвонил мне и подавленным голосом спросил, не знаю ли я хорошего детского психолога, так как он помнит, что я собирал материал на эту тему, в том числе по отзывам родителей. Та статья уже была напечатана, но он, видимо, не интересовался этим изданием. Конечно, я тут же отыскал несколько визиток и продиктовал ему телефоны, поинтересовавшись, что же произошло.

— Малышке Люси совсем плохо, — был ответ. — Она никак не может успокоиться, сидит на диване, поджав ноги, и вся дрожит. Она уже давно спит без ночника, но сегодня не разрешает нам выключать верхний свет. Марго не отходит от нее, но они обе уже измотаны….

— А что случилось? — удивился я, вспоминая всегда бойкую и жизнерадостную Люси. — Ее кто-то обидел?

— Все, что мы смогли выудить из нее — девочка из той деревни, Эстер, рассказала ей какую-то страшную сказку. Я говорил, что дружба с этой дикаркой добром не кончится! Я уже звонил ей домой, но никто не берет трубку.

— Сказку? — удивленно повторил я.

— Господи, Ланс, как ты можешь думать сейчас…

— Нет-нет! — вовремя спохватился я. — Просто я хотел сказать, что это звучит абсурдно! Послушай, везите ее в больницу, пусть ей и жене дадут успокоительное. А психолог уже завтра. И, как все закончится, заходи ко мне на рюмку коньяка.

— Хорошо.

— Держись, приятель. Удачи.

Я повесил трубку и еще долго в задумчивости стоял у письменного стола.

Через день я уже ехал в ту самую деревню, откуда прибыла эта Эстер. Жена, обычно во всем поддерживавшая меня, оказалась против этого путешествия, но так и не смогла объяснить причину, поэтому вынуждена была меня отпустить, дав честное слово не рассказывать никому о месте и цели моей поездки. А путь оказался неблизкий. Шаткий автобус бежал по горной дороге, на поворотах почти свешиваясь над обрывом, и я все время ловил себя на том, как представляю, будто мы кубарем катимся вниз. Люди, в начале путешествия занимавшие все места в салоне, постепенно выходили на неприметных остановках — просто на каком-то отрезке дороги, даже кармана или лавочки там не было, и наконец я остался совсем один. Водитель пару раз оглянулся назад и скорчил недовольную мину, когда понял, что ему придется ехать до конечной.

Дорога стала хуже, но теперь по обеим сторонам тянулся лес, и от этого мне было чуть спокойнее. Автобус, рассерженно подпрыгивая на выбоинах, наконец затормозил в тупике — небольшой круглой площадке, где стоял деревянный стол и лавки под резным навесом — когда-то, скорее всего, красивые, но сейчас рассохшиеся и грязные. Водитель молча открыл двери, и я вышел, ощущая затылком его пристальный взгляд. Как только обе мои ноги коснулись земли, двери за моей спиной захлопнулись и автобус, развернувшись, помчался назад.

Возможно, прибудь я сюда грозовой ночью, я бы ощутил некий испуг. Но день стоял теплый и ясный, сквозь плотные кроны деревьев пробивались солнечные лучи. Здесь было очень тихо, а может, это мне лишь казалось после долгой жизни в городе и поездки в дребезжащем автобусе. Никаких указателей поблизости не было. Только подойдя чуть ближе к деревянному навесу, я заметил за ним такие же старые ворота, установленные здесь безо всякого забора. Открыв их с некоторым трудом, я шагнул на начало петлявшей по лесу дороги и остановился, прислушиваясь к своим чувствам. Возможно, я надеялся, что, миновав ворота, я окажусь в каком-то другом мире, но не заметил никаких изменений в себе или окружавшем меня лесу. Тот же отзвук ветра в кронах наверху, те же редкие пятна солнца и запах коры и немного — сырости. Дорога, на которую я ступил, была довольно широкой, чтобы по ней могла проехать повозка — да-да, именно на мысли о повозке наводили глубокие и узкие колеи, тянущиеся по всей длине. Я удивился, как они сохранились так долго, но потом решил, что жители могут еще пользоваться гужевым транспортом.

Не боясь заблудиться, я бодро зашагал вперед, надеясь, что путь мой будет недолгим. Эстер, конечно, не ходила тут каждый день — она переехала в город вместе с родителями. Но на лето, насколько я знал, они возвращались сюда. Дорога все же заняла чуть больше времени, чем я думал, и, пытаясь скрыть нетерпение, я стал оглядываться по сторонам. Колеи, как оказалось, не использовались давно — в них уже выросла трава и мох, просто у дороги было слишком сухо, и их было очень мало, чтоб я это заметил. Иногда мне приходилось переступать через ветки или камни, прямо посреди дороги — их бы убрали, если б кто-то ехал в город. Неужели жители деревни такие домоседы? Была только середина сентября, и я не удивился, заметив между корней ближайших ко мне деревьев яркие шляпки грибов. Удивился я, подойдя ближе и обнаружив, что все они подавлены. Может, тут шел шалопай, от скуки сбивавший шляпки палкой?

Дорога пошла под уклон, шагать стало немного легче, но ноги с непривычки уже начинали ныть. Запах сырости стал более явным, а мох на деревьях — насыщенного изумрудного цвета. В одном из пней, заполненных дождевой водой, что-то блеснуло, я заметил это краем глаза и через пару шагов остановился. Любопытство взяло верх. Подойдя чуть ближе, я заглянул внутрь и, к своему изумлению, увидел там серебряную монету. Не металлический сплав, что носил в кармане, а, несомненно, старый, хоть и чистый серебряный кружок с тиснением. Мне захотелось достать ее и унести с собой, но совать руки в пень почему-то стало неприятно, и я пообещал себе, что найду какой-нибудь инструмент и заберу ее на обратном пути. Спустившись по дороге еще ниже, я оказался в логе. Здесь явно слышался плеск воды, а путь продолжался по дощатому мосту, рядом с которым густо росли камыши. Вспомнилась наша с женой поездка на озеро в прошлом году и впечатление, что она оставила у меня — даже в столь заповедном месте я нашел пару втоптанных в грязь окурков и одну обертку от шоколадки. Здесь же не было никаких следов человека.

С некой опаской шагнув на мост, я опробовал его на прочность, чуть спружинив ногой на досках. Те скрипнули, но остались на месте. И тогда я пошел, двигаясь вдоль перил, хотя и они выглядели довольно старыми. Речка вынырнула из зарослей лишь к середине моста: быстрые потоки неслись по острым камням, образовав рядом с переходом довольно глубокую выбоину, в которой вода бурлила маленькой воронкой. Ничего удивительного в том, что на дне что-то было, сложно различимое среди пузырьков воздуха, но смутно напоминавшее придавленный камнем кусок красной ленты. Я засмотрелся, облокотился на перила, и те подались вперед с тихим скрипом, так что, не удержи я в последний момент равновесие — бултыхнулся бы в ледяную воду. На секунду я замер, приходя в себя, а потом тут же мысленно отругал себя за глупость и уже гораздо быстрее продолжил путь, преодолев мост и вновь начав подниматься в гору. Время было обеденное — а я выехал ранним утром и уже чувствовал легкое раздражение от того, что мое путешествие так затянулось. Немногочисленные вещи были сложены в спортивную сумку, очень скромную по размерам и легкую сейчас, но она уже начинала натирать плечо.

К счастью, вскоре произошло то, что я ожидал около часа назад: лес расступился, и я вышел к людям.

Деревня была совсем не такой, как принято рисовать в детских книгах или на туристических буклетах. Располагалась она на обширной поляне или, скорее, вырубке: с одной стороны подходил лес, с другой нависала большая скала — блуждая по дороге, я и забыл, что ехал по горам. Около десяти домиков тулились к скале: аккуратные, но какие-то все одинаковые, темные, без окрашенных ставней и с занавесками из мешковины. Посередине бежала дорога, упираясь на краю вырубки в большую, но совсем заброшенную усадьбу. Слева от дороги, ближе к лесу, строений почти не было: здесь возвышалась узкая башенка церкви, огражденное, но почти заросшее место для воскресного рынка и совсем уж странный, круглый каменный дом, подобный шалашам пастухов в Аквитании, к югу от Парижа, наиболее примечательный среди других — все стены были обвешаны какими-то пучками трав и кусками меха, перевязанными яркими, хоть и поистрепавшимися, лентами. Если вспомнить, какой на дворе год, то смотрелся он нелепо, только вот в такой глуши чувство реальности сбивалось, казалось, будто ты вернулся в прошлое.

Я прищурился, пытаясь отыскать взглядом людей, и смотрел, в основном, в сторону домиков, на внутренние дворы. Однако там никого не было. Повернув голову левее, я увидел, как в огороде около церкви трудятся несколько человек. А из той самой круглой хижины пошел вверх белый дымок. У меня заурчало в животе, напоминая, что кроме кофе и круасана с утра я ничего не ел, и я решил первым делом наведаться к служителям Бога — они обычно наиболее дружелюбные, им религия диктует любить ближнего своего. Может, и на обед пригласят?

Эта мысль значительно улучшила настроение, и я бодро зашагал по дороге. Однако, по мере приближения к огороду, шаг мой понемногу замедлялся от странного предчувствия, которое я не мог объяснить. Я много путешествовал, мне приходилось видеть издали и бывать в совершенно разных церквях, костелах, ритуальных местах. Все они, даже самые простые, даже полуразрушенные, внушали одно и то же чувство, заставлявшее говорить тише и вести себя сдержаннее, словно в музее. Святые места были пропитаны особой энергией.

Я смотрел на чуть покосившееся старое строение и понимал, что люди давно не ходят туда на воскресную молитву. Более того, вся территория была заброшена, заросла чертополохом и лопухами, крест на башне потускнел и выглядел не на своем месте. Рядом с входом стояла тачка с урожаем овощей, кто-то наступил на один из них, и теперь прямо на ступеньках темнело грязное пятно.

Огород располагался ближе к дороге, и поэтому очень скоро я с удивлением обнаружил, что работают в нем женщины, я насчитал семеро. Они что-то делали, склонившись к земле, так что легко было заметить, что они все как одна огненно-рыжие. Для начала осени было еще достаточно жарко, поэтому все они повязали подолы длинных темных платьев на бедрах, и я не сразу поймал себя на том, что таращусь на их неестественно белые ноги.

Подойдя к самому краю квадрата вскопанной земли, я обратился к девушке, что стояла ближе всего, намереваясь выяснить, есть ли тут еще кто живой.

— Добрый день, — начал я. — Скажите, пожалуйста, где я… — Девушка выпрямилась, посмотрела на меня, заставив на секунду запнуться. — Где я могу найти настоятеля?

Она была очень красивой. Не симпатичной, милой или привлекательной, а именно сбивающе с ног красивой, яркой, тут же западающей в память. Никогда еще я не видел подобного даже среди актрис и моделей. Вот только глаза, прищуренные под ярким солнцем и почти невидимые сейчас, казались какими-то странными. Девушка ничего не ответила. С минуту она пристально разглядывала меня, потом широко улыбнулась и махнула вдоль дороги, на другую сторону огорода. Он этой улыбки меня чуть не передернуло, она вмиг испортила все ее обаяние: зубы были белоснежные, но мелкие и все какие-то заостренные. У меня почему-то тут же возникла мысль, что девушка не в себе или просто больна.

— Спасибо, — выдавил я и, чувствуя себя неуютно, поспешил удалиться.

Девушка вроде вернулась к своей работе, но я ощущал спиной ее взгляд. "Ничего удивительного, тут, судя по всему, редко бывают чужаки", — думал я, но через какое-то время не выдержал и все же оглянулся: девушка не смотрела на меня, хотя я только что был уверен, что она просто сверлит меня взглядом. А вот мой взгляд опять пополз не туда, поэтому я быстро отвернулся и зашагал дальше, все четче понимая, что не вижу перед собой никакого настоятеля. В самом дальнем конце огорода стоял маленький, косо сколоченный крест — ни имени, ни фотографии на нем не было, только цепочка с нательной иконкой, которую я не стал трогать. Могила не была как-то огорожена, и прямо около креста росла морковка. Морковка. Я тупо смотрел на пушистую яркую ботву, которую сложно было спутать с какой-то другой, и по которой моя жена на рынке быстро определяет свежесть овощей, и думал: а насколько глубоко зарыто тело? А что, если эта морковка… Я в возмущении повернулся к пославшей меня сюда девушке и оторопел: она смеялась. Смотрела на меня и тряслась от смеха, широко открыв рот и схватившись за живот — только совершенно беззвучно. "Точно больная", — решил я и оглянулся по сторонам, ощутив аромат готовящейся еды.

У того самого необычного круглого дома стоял человек и, прислонившись к калитке, курил трубку, глядя на меня. Заметив, что я его увидел, он зазывающим жестом помахал мне рукой, и я решил рискнуть. Выглядел он довольно обычно, хоть и одет тепло: какие-то плотные брюки, тонкий свитер с засученными рукавами, сапоги, довольно актуальные при жизни без асфальта. На лице выделялась густая, но короткая борода, как я позже рассмотрел, аккуратно подстриженная. Но и она, и собранные в хвост волосы не казались в этой глуши чем-то диким.

Я решил принять приглашение, хотя бы потому, что он был местным, казался адекватным и сам шел на контакт. А я ведь приехал сюда за информацией!

— Добрый день, — поздоровался я, подавая ему руку.

— Добрый день, — ответил мужчина, чуть прищурившись и глядя на меня вполне дружелюбно. По хорошо заметным морщинам и широким полосам седины в волосах я дал бы ему не меньше шестидесяти пяти лет, однако и его рукопожатие, и весь склад были еще очень крепкими. — Проходите в дом, присядем и поболтаем, не на улице же. Вы, вижу, за этим сюда и приехали.

Мне оставалось лишь кивнуть и проследовать за хозяином. Во дворе у него почти ничего не было: росли какие-то сорняки, ни огорода, ни сарая я не заметил. Увидеть блага цивилизации, наподобие труб или проводов надежды уже не осталось. А внутри оказалось очень уютно и немного похоже на юрту: шкуры, ковры, очаг, выложенный посредине, сундук с вещами и, видимо, место для сна за занавеской. По стенам висели пучки сушеной травы и какие-то странные предметы, напоминающие костяные погремушки.

— Это для обрядов? — спросил я, кивнув на ближайший пучок.

— Нет, это от комаров да моли, — отмахнулся незнакомец, — здесь их полно. Да, и меня зовут Дамиан. Есть будете?

— Ланс, — представился я, но с ответом на вопрос замялся — мне было неудобно.

Хозяин понял это по-своему.

— Я местный врач, так что не бойтесь отравиться. Кстати, там во дворе колонка, мыло, помойте-ка руки с дороги.

Смутившись еще больше, я отправился на улицу, где действительно увидел колонку, которую раньше принял за высокий пень тонкого дерева. Пришлось потрудиться, чтобы накачать воды, но она была такая ледяная и бодрящая, что, умывшись, я почувствовал, как вся моя усталость уходит. К моему возвращению Дамиан уже снял крышку со стоявшего на огне котелка и разливал по глиняным глубоким тарелкам ароматный суп.

— У нас тут натуральный обмен, — пояснил он, протягивая мне тарелку и ложку. — На неделе я принимал роды у жены соседа, вот он мне сегодня цыпленка и принес, — размотав белоснежную тканевую салфетку, он протянул мне ломоть хлеба. — А это у пекаря нашего боль в спине снимал, он упорно таскает все в одной руке… Ну, приятного. Разговоры после.

И действительно, говорить за едой не хотелось. Суп был очень вкусным, хлеб мягким и ароматным, врач принял меня хорошо, и я боялся неловким вопросом вызвать его гнев. Чисто по-человечески, а не как журналист, опасающийся потерять источник информации. Мне даже подумалось, что жить тут не так уж и плохо…

— Спасибо, — поблагодарил я, отставляя пустую тарелку. — Позвольте теперь задать вам вопрос?

— Конечно, теперь можно перейти к делу, — ответил он, убрав посуду и неспеша набивая трубку.

— При встрече вы сказали, что я приехал задавать вопросы. Почему?

— А разве нет? — пожал он мощными плечами. — В наши края никто не едет просто так, только если у него появились вопросы. Обычно это полиция или родственники.

— Полиция? — удивился я.

— Ну да, — спокойно пояснил врач. — Очень редко, но люди уезжают отсюда, начинают новую жизнь, заводят семью. После из смерти родственники или полиция иногда разыскивают остальную родню…

— Ах да, я понял! — Как же мне не пришло это в голову сразу…

— Но что привело вас, я пока не знаю, — ответил Дамиан. — Вы не похожи на сына кого-то из уехавших, мужем тоже быть не можете — ваша жена в здравии. Так что же вас заставило прийти в такую глушь?

— Эстер, — ответил я и увидел, что врачу это имя знакомо. — Девочка с родителями переехала от вас в город, она учится с дочкой моего друга.

— С ней все в порядке? — спросил Дамиан. — Городские не обижают ее?

— Н-нет, они ее немного… сторонятся, — я не ожидал вопроса. — С ней все в порядке, только вот теперь дочка друзей очень напугана.

— Не верю, что малышка Эстер могла кого-то напугать. Она и муху не обидит.

— Нет, они не ссорились и не дрались, просто она рассказала ей… — я подумал, что вот сейчас меня примут за идиота и выгонят, — сказку.

Я смотрел на врача, ожидая его вердикта, но его лицо оказалось непроницаемым.

— Дети любят страшные истории, у них хорошая фантазия, — наконец ответил Дамиан. — А детские страхи, думаю, были у всех. Но все же — кто вы и зачем приехали?

Вот на этом вопросе мне почему-то показалось, что ему сейчас ничего не помешает свернуть мне шею. Не было никаких предпосылок, но чувство было очень явственное.

— Дело в том, что я в каком-то роде писатель-исследователь, и я всегда мечтал написать труд по настоящему, не адаптированному фольклору. Проще говоря — услышать народные сказки.

И тут даже спокойное лицо Дамиана неуловимо изменилось. Кажется, именно слово сказки вызвало такую реакцию.

— Вы понимаете, что в каждой деревушке, удаленной от города, где народа так мало, что все друг друга знают, есть свои традиции? — начал он, и я кивнул, радуясь, что меня еще не выгнали.

— И что не все из них должны быть раскрыты чужаку?

— Но почему…

— Потому что это опасно.

Странно, до этого он вел себя вполне здраво, а теперь, как мне кажется, начал пороть чушь.

— Если вы о проклятьях, то я в них не верю, извините.

Агрессивной реакции, на удивление, не последовало.

— Это не проклятье. Это то, что не каждая психика может выдержать.

— Но позвольте, я же не ребенок, чтобы плакать от страха. Собирать сказки — мечта всей моей жизни!

Дамиан пристально посмотрел на меня и, кажется, сдался. Последние слова, сказанные от всего сердца, возымели действие.

— Я сам Хранитель Сказок, и я не вправе отказать, раз это действительно ваше желание, — это уже звучало, как строчка из сказки. Хранители. Желания… — но я должен вас предупредить. Каждому человеку полагается одна своя сказка. Не больше, не меньше. И ее нельзя никому рассказывать вслух, таковы правила. Если хотите — напишите. Но только не вслух, как это сделала глупая Эстер.

— А почему?

— Потому, что люди верят своим ушам. Когда много людей верит в одну сказку, она начинает становиться сильнее. Я вижу, что вы не понимаете сейчас, просто поверьте.

— Но я хотел бы услышать все…

— Не думаю, что вы захотите слушать даже вторую. Но давайте договоримся — я расскажу вам одну положенную сказку, а по ее окончании вы сами решите, хотите ли слышать вторую. Хорошо?

Я поспешно кивнул — мне хотелось уже быстрее услышать хоть что-то, и достал блокнот и карандаш.

— Это вам не понадобится, — заметил Дамиан, раскуривая трубку, — вы и так запомните каждое слово.

Когда-то усадьба в конце главной улицы походила на маленький замок. В отдельной пристройке было собственное хозяйство, а само двухэтажное строение с резными ставнями, козырьками и коньком окружал удивительной красоты сад с насыпными дорожками и ухоженными клумбами. Владельцы сменялись, иногда усадьба по нескольку лет пустовала, но грамотный, преданный своему делу смотритель не давал ей обветшать, отсыреть, зарасти бурьяном. Конечно, работы для одного человека здесь было многовато, поэтому ему во всем помогал подрастающий сын.

И вот как-то раз смотритель, Хамон его звали, получил весточку о том, что в усадьбу приезжает новый хозяин. Распоряжения были вполне привычными: привести в порядок сад и дом, закупить животных и продуктов, приготовить ко дню приезда обед и нагреть побольше воды. Прислугой хозяин решил заниматься сам. И только единственное его указание заставило Хамона удивленно поднять бровь — среди прочего он должен был обнести усадьбу высоким частоколом. Однако, смотрителя смутило не само желание хозяина укрыться от посторонних глаз (довольно частое для зажиточных людей), а оставшиеся до приезда сроки. Для такой работы пришлось всем мужчинам деревни бросить свои дела и трудиться несколько дней. Впрочем, все они позже получили щедрое вознаграждение.

В указанный день, ближе к вечеру, смотритель с семьей встречал нового хозяина, стоя в новых, крепко сколоченных воротах усадьбы. Он ожидал увидеть небольшую процессию, повозку, но по главной дороге ехали лишь двое всадников, закутанных в плащи, с полными седельными сумками по бокам. Когда они приблизились, и один из них скинул капюшон, Хамон смог рассмотреть молодого еще мужчину, и первое, что привлекло его внимание — пронзительный взгляд синих глаз, будто смотревших в самую душу. Только потом уже он заметил и длинные глубокие шрамы на одной из скул, еще довольно свежие, будто их обладателю довелось не позже полугода назад вступить в схватку с диким зверем; и раннюю седину на висках, так не вязавшуюся с ощущением силы и энергии, исходящими от этого человека. Его спутник же, наоборот, не стремился показывать своего лица, но, когда мужчина подошел и помог ему спрыгнуть с лошади, капюшон на мгновение слетел с головы, и сердце Хамона екнуло, замерев в груди. По плечам закутанной в плащ незнакомки рассыпались огненные волосы, она лишь на миг подняла глаза на свой новый дом, и их изумрудный взгляд ранил смотрителя так глубоко, что, даже спустя десять лет, в час своей смерти, он видел перед собой лицо не жены или сына, а именно этой прекрасной девушки.

Однако, любоваться ее красотой он в тот день мог лишь одно мгновение: капюшон был тут же надвинут обратно, новая хозяйка опустила голову ниже и взяла мужчину под локоть.

Хамон взял себя в руки и произнес с поклоном:

— Добро пожаловать в вашу усадьбу, месье. Все ваши указания выполнены. Позвольте, мой сын отведет лошадей в конюшню, а жена накроет на стол.

— Благодарю, — в ладонь Хамона лег увесистый мешочек с монетами. — Мы с женой устали с дороги и сегодня обойдемся без слуг. Завтра утром пришли жену за новыми распоряжениями.

Семья смотрителя, не выказав удивления, еще раз низко поклонилась и ушла, а хозяин усадьбы крепко запер ворота и сам отвел животных в конюшню.

На следующий день жена Хамона передала ему последние новости: хозяин так и не захотел назвать имя, ни свое, ни жены, ни разу не упомянул про то, чем он занимается, но поинтересовался, хороша ли здесь охота. Приказал объявить в деревне: для того, чтобы присматривать за домом и садом, ему нужны люди, поэтому все желающие женщины могут прийти в усадьбу для разговора. Мужчинам же строго-настрого было запрещено даже приближаться к забору.

Новость эта тут же вызвала пересуды в деревне, но Хамон легко понял причины такого приказа: хозяин всего лишь прятал красавицу-жену от чужих глаз. Сам он был только рад, что больше не увидит ее — и так ее образ слишком часто являлся во сне и тревожил.

Какими бы слухами не обросла усадьба, но люди для работы в ней всё же нашлись, и довольно быстро. Молодой хозяин, не смотря на шрамы и неразговорчивость, злодеем не был. Он хорошо платил, никогда не кричал и не бил прислугу, занят был лишь своей женой и библиотекой, а требовал малого — справляться со своей работой, пореже попадаться на глаза и покидать усадьбу с заходом солнца. Все чаще в перешептывании между собой молодые девушки отзывались о нем с интересом, и в той же степени — с неприязнью к его жене. Зеленоглазая красавица почти не произносила слов. Она всегда ходила, прикрыв лицо и голову, дни проводила, читая в комнате или саду. Местные женщины заметили, что она не вышивает, и это послужило еще одним поводом для насмешек, вызванных чаще всего обычной завистью.

Не прошло и полугода с их приезда, как молодая хозяйка заметно покруглела, а еще через несколько месяцев родила здоровую девочку. Однако, следующие распоряжения хозяина усадьбы были очень странными: он приказал найти для его дочери кормилицу и отдать малышку настоятельнице церкви на воспитание. При этом его жена, находившаяся в тот момент рядом, никак не выказала своего отношения к этому решению. Она-то и на руки своего ребенка ни разу не взяла.

Воля его была выполнена, а менее года спустя история повторилась снова. И снова. В усадьбе рождались девочки с разницей в год, а то и меньше, и всех их отдавали настоятельнице, получавшей небольшие деньги на содержание. Дети росли, бегая босиком, в серых грубых церковных платьях, со всегда всклоченными огненно-рыжими волосами. Еще очень маленькие, чтобы поразить, но уже слишком похожие на мать, которая, прожив в деревне столько лет и нарожав кучу детей, не заработала ни одной морщинки.

Женская природа всегда любопытна, особенно, когда вокруг столько слухов. Одна из молодых служанок очень хотела узнать, почему их разгоняют по домам с закатом, но не знала, как это выяснить, ведь ее хозяин каждый вечер обходил всю усадьбу и собственноручно запирал ворота. Она поделилась своими мыслями с женихом, молодым сыном смотрителя, и он вспомнил, что в сарае, в дальнем углу, за всегда большой кучей сена есть люк в подполье, которое, по рассказам отца, прошлые хозяева использовали как тайник. И если замок еще цел — значит, его не нашли пока, так как ключ остался у отца. Дело было рискованное, но девушке очень хотелось узнать правду. Она взяла ключ и на следующий день сказала всем, что приболела и уйдет чуть раньше, а сама отправилась в амбар. Нашла тайник, с трудом открыла старый замок и, вновь накидав вокруг соломы, залезла внутрь и стала ждать ночи.

Вечером, как обычно, вся усадьба была проверена, ворота заперты, но присыпанный соломой люк в амбаре никто не заметил. Когда хлопнула входная дверь, девушка осторожно выбралась из своего укрытия и неслышно пробралась к прикрытому ставнями окну в спальню, где теперь горел свет. Солнце скатилось за горизонт, сад быстро наполнялся сумерками, а сквозь небольшую щелку видно было мало: хозяева там рано готовились ко сну, но как-то странно делали это. Буквально за пару минут рыжая женщина оказалась неизвестно откуда взявшимися кандалами прикована к кровати, а ее муж стал над ней с толстой потрепанной книгой в руках и начал читать какую-то тарабарщину. От этих слов его жена стала кричать все сильнее, метаться и пытаться вырваться из державшей ее стали. На секунду хозяин усадьбы поднял голову от текста, глянул в сторону окна, за которым уже наступила ночная тьма, и это заставило спрятавшуюся за ним девушку похолодеть от страха и упасть на землю.

Но мужчина ее не заметил: продолжая читать, он подошел и плотнее прикрыл ставни, а потом вернулся к центру комнаты. Втягивая голову в плечи от смеси криков, все меньше напоминавших человеческие, и все громче звучавшего заклинания, проклинавшая свое любопытство служанка еще могла различить приглушенный звук шагов по комнате, скрип по полу кровати, которую рисковала развалить метавшаяся на ней женщина, еще какие-то странные и пугающие звуки. В сотый раз повторилось заклинание, и из тонких щелей между створками вырвался ослепительный свет, на секунду заполнивший комнату. Послышался низкий голос, постепенно перешедший в хрип и оборвавшийся. Все стихло, кроме чьего-то тяжелого дыхания. Девушка, секунду назад вновь упавшая на землю, осторожно, не дыша, заглянула через маленькую щелку в комнату: мужчина сидел на кровати, руками и ногами прижимая к ней девушку, казавшуюся совершенно неподвижной и даже не живой. Вся ее сорочка и его руки были в крови.

Нерадивая служанка уже не смогла этого вынести и потеряла сознание.

К счастью, ненадолго — она пришла в себя буквально через полчаса и на коленках уползла обратно в амбар, где трясясь от страха сжалась в комочек в своем тайнике. У девушки не оставалось никаких сомнений на счет того, что она только что видела: злой колдун совершал зловещий обряд над якобы своей женой, вынужденной терпеть эти муки каждую ночь. Это сразу же объясняло то, почему бедняжка всегда куталась в одежду, видимо пытаясь скрыть шрамы, и редко говорила — немудрено было сорвать голос таким криком, и не любила своих детей от этого ужасного человека. Чередуя страх с тревожным забытьем, она дождалась утра, выбралась из своего укрытия и сразу же убежала домой, чтобы рассказать все своему жениху.

Тому непросто было заставить себя поверить в подобное, но то, что там обижали женщину — стало ясно, как день. Парень не знал, как поступить. В деревне было негласное правило: все, что происходит за закрытыми дверями дома, остается в семье. И даже пьянчужку, иногда колотившего свою жену, могли разве что пожурить. Тем более, в данном случае это был не простой человек, а выше его на голову. Однако, невеста его не унималась. Она похудела, перестала спать, и только и твердила о тех ужасах, что ей довелось увидеть в ту ночь. Не выдержав, парень сказал, что проверит сам. Конечно, мужчине сложнее было пробраться в усадьбу, но начался сезон охоты, и днем хозяин часто отсутствовал: его жена вновь была на сносях, ее аппетит улучшился; а прислуга, воспользовавшись этим, отдыхала в саду в тенечке.

А ночью все было так же, как в прошлый раз. Парень, на всякий случай захвативший с собой топор, подкрался к окну и увидел девушку, красивей которой он еще не встречал. Он не выдержал и минуты ее криков, распахнул ставни и ворвался внутрь, чтобы прекратить этот ужас. Завязалась драка, книга отлетела в сторону, и очень скоро ее страницы обагрились первой кровью. Под крики вырывающейся женщины, под ругань и удары дерущихся мужчин топор грохнул по доскам — и все смолкло. Тяжело осело в алую лужу на полу одно тело, второе, зажимая бок, упало на колени, пачкая пятерню в чужой крови.

Отдышавшись и с трудом поднявшись на ноги, парень сел на кровать и стал открывать ключом оковы. Женщина затихла, глядя на капли крови на его лице, потом, освободившись, отползла к изголовью кровати, растирая запястья.

— Не бойся, я не…

Договорить он не смог. Женщина выгнулась так, что ночная сорочка затрещала у нее на спине, начала напитываться кровью. В глазах сверкнули золотом вертикальные зрачки, а изо рта, неестественно широко открывшегося и ощерившегося мелкими острыми зубами, раздался нечеловеческий рык. Последнее, что увидел парень, была взметнувшаяся к его лицу белая тонкая рука с длинными когтями и неизвестно откуда появившейся рыжей шерстью. Но его муки на этом только начались.

Их нашли рано утром пришедшие служанки и с диким криком побежали в деревню за доктором и смотрителем поместья. Хотя лечить было уже некого. В забрызганной и залитой кровью комнате лежало два трупа: один хозяина (впервые увидевшие его без рубашки люди удивились количеству тонких длинных шрамов по всему его телу), зарубленного топором, второй — сына смотрителя, с выколотыми глазами, будто выпотрошенного и выеденного изнутри. Кровавый след вел еще к окну, где и обрывался — только на подоконнике остались алые капли и лоскут ночной сорочки.

Что тогда произошло, выясняли долго. Книга, найденная рядом, а также записи хозяина усадьбы нехотя раскрывали свои секреты. Кем он был? По-видимому, все же магом или подобным ему. Тварь, что скрывалась под обликом его тихой жены, была им, как не странно, нежно любима. Согласно выделенному им самим тексту, она могла стать человеком, родив ему сына. А до этого он каждую ночь сдерживал ее превращение с помощью ритуала, так сильно напугавшего служанку. Вероятно, после его применения, это летающее чудовище оставалось человеком еще сутки.

С тех пор в усадьбе никто не жил. Жену смотритель похоронил за несколько лет до этого, а с гибелью сына совсем спился и вечно бормотал всякий вздор. В итоге он ушел в лес, где его растерзал какой-то дикий зверь.

Настоятельница церкви умерла от старости, по крайней мере, так сказали похоронившие ее рыжие девушки. Они стали жить прямо в церкви, и люди перестали ее посещать. Кто знает, кем они становятся ночью? Никто из местных даже близко к ним не подходит, и вам не советую. Вот и все.

Дамиан замолчал, вновь раскуривая потухшую трубку, пока я приходил в себя от его рассказа, не замечая, как сильно сжимаю в руках забытый карандаш.

— Это самая странная сказка, которую я когда-либо слышал, — наконец произнес я. — Особенно, учитывая то, что она привязана к существующему месту и людям. Но не такая уж и страшная.

И тут у меня в голове мелькнуло одно наблюдение, которое могло доказать, что все это врач выдумал только что. Становилось даже обидно.

— Ведь рыжей девушке, с которой я разговаривал, не больше двадцати. Не могла с ее родителями случиться эта история…

И тут я запнулся. Когда? Когда были маги? Но их не было. Когда люди ездили на лошадях и нанимали прислугу? Но ведь это до сих пор делаем и мы.

— В общем, в ближайшем прошлом. А усадьба совсем разрушена.

Дамиан только пожал плечами.

— Это всего лишь сказка. В ней дочки не стареют, как и их мать.

— А… ее нашли? — неожиданно для себя спросил я.

— Кого? — Врач теперь смотрел на меня с недоумением. — Улетевшее в окно неведомое чудовище, питающееся людьми?

Он явно дал мне понять, что это был очень глупый вопрос. Видимо, необычный сюжет все же увлек меня.

— Да, конечно, — иронично хохотнул я, признавая это. — Поздно уже, я пойду.

Через круг в крыше видны были далекие звезды, и залетал прохладный ветер — незаметно для меня, рассказ занял много времени. Расписание движения автобуса я переписал, но, как понял, они не стремились доезжать до конечной. Да и путь ночью по лесу как-то не очень прельщал.

— Я вам очень советую остаться на ночь здесь, — будто прочитав мои мысли, произнес врач. — В лесу очень темно, рискуете заблудиться или покалечиться.

— Но я не хотел бы доставлять неудобство… — начал я, оглядывая его действительно небольшое жилье.

— Нет, вы меня не так поняли, — уточнил Дамиан. — Я не предлагаю располагаться у меня — после отъезда семьи Эстер остался свободным их дом. Он еще не успел обветшать, а уж коль вы здесь каким-то образом по их вине…

Я колебался еще немного — и кивнул. В крайнем случае, я займу диван в гостиной или комнату для гостей. Зубную щетку и свое полотенце я взял.

— Отлично, тогда пойдем скорее, я помогу растопить камин, пока еще не очень поздно.

Захватив вязанку дров со двора, мы отправились через дорогу, к линии стоящих напротив домиков, во многих из которых горел лишь слабый свет. Вот что значит жизнь без благ цивилизации — ведь именно они отбивают у нас здоровый сон, превращая из жаворонков в сов! Я же, после долгой прогулки, сытного обеда и разговора уже понемногу начинал клевать носом. И все же в какой-то момент странное чувство заставило меня перевести взгляд на церковь, на опустевший огород и все так же стоявшую у входа тележку с овощами. Внутри постройки колыхался слабый отблеск — наверное, свечи, совсем немного — изредка заслоняемый тенью.

— Аккуратней, смотрите под ноги, — врач взял меня под локоть и потянул вперед.

Мне пришлось послушаться, отвернуться и продолжить путь.

Дом Эстер казался вполне обжитым, но внутри все же чувствовалась прохлада и сырость. Я, было, попытался нащупать выключатель, но вовремя спохватился, а Дамиан уже за это время безошибочно нашел камин, уложил туда дрова и чиркал спичкой, поджигая тонкие веточки. Огонь радостно вспыхнул, освещая комнату с накрытой чехлами мебелью, мужчина проверил, открыта ли заслонка, и тут же, на каминной полке, нашел свечи в тяжелом кованом подсвечнике. С ними стало гораздо уютней, а я решил, что умыться смогу и завтра утром, при солнечном свете.

— Ну вот, теперь вы не замерзнете, — произнес он, срывая покрывало с дивана и доставая из комода подушку и одеяло. — Отдыхайте, а завтра приходите ко мне, я накормлю завтраком и выслушаю ваше решение.

— Спасибо, вы очень добры.

— Глупости, вы бы поступили так же, — отмахнулся Дамиан, и я со стыдом для себя понял, что нет. Я не стал бы рассказывать сказки незнакомому человеку, кормить его обедом и устраивать на ночлег в доме своих друзей. — Да, но только один совет: не открывайте на ночь окна и не выходите на улицу.

— Почему? — удивленно спросил я, хотя никакого желания этого делать не испытывал.

— Комары у нас зверские! — пояснил врач. — Ну, спокойной ночи.

Он ушел, а я по привычке запер дверь на щеколду и вернулся на диван. Сел там, сначала почти бездумно, слушая отголоски мыслей, вспоминая впечатления за день и не пытаясь выстроить их в последовательный ряд. Но потом раз за разом повторяющаяся концовка сказки заняла мое сознание. В любой сказке, любой легенде должен быть смысл, послание детям. Легенды чаще объясняют местные названия, сказки же должны чему-то учить. "Что происходит за закрытыми дверями дома, остается в семье" Я удивился, что вспомнил эту фразу дословно, но, похоже, это и была главная идея. Сын смотрителя полез не в свое дело и поплатился.

Я задул свечи, лег на диван и укутался в одеяло, уже засыпая, но все же продолжая думать над этим. Какая-то странная идея, хоть и сродни закону про охрану личной…

Внезапно я вздрогнул и усиленно заморгал. Думая, я невидящим взглядом смотрел в окно, выходившее на огород, где деревья и высокий, оплетенный ежевикой забор скрывал от меня дорогу и церковь (разве что башенка виднелась). Но все же я уловил за окном быстрое движение, уже на моей стороне забора, пусть для осознания этого и потребовалось несколько минут. Ощущая не страх, а скорее какое-то напряжение, я замер, не дыша и широко открытыми глазами глядя через стекло, в густую мглу. Минула минута, вторая, но ничего не происходило. "Наверное, птица или белка", — решил я — и тут увидел.

Под моим окном что-то было, какой-то рыжий волосатый бугор стал подниматься из-за подоконника, через мгновение я понял, что это чья-то всклоченная макушка. Сверкнули золотом нечеловеческие глаза с вертикальными зрачками, обшаривая взглядом комнату и, как я не надеялся, безошибочно остановились на мне. Секунду мы смотрели друг на друга, а потом это существо вновь нырнуло под подоконник, а мое сердце ухнуло куда-то вниз. Не успел я опомниться, как со стороны входной двери послышался металлический скрежет, а металл там был только один — щеколда. Я вскочил на ватные ноги, но в этот же момент что-то звякнуло, и дверь со скрипом раскрылась. В темный коридор вкатился мохнатый шар, дверь хлопнула, закрываясь, а он, выбросив лапы, направился ко мне, поблескивая все теми же яркими глазами. "Это не может быть правдой, не может!" — твердил я себе, медленно отступая назад, пока не уперся спиной в холодную стену. Существо подбиралось все ближе, вот оно попало в квадрат тусклого звездного света, льющегося из окна, и я себе на беду смог его рассмотреть: это было ужасное подобие человека, передвигающегося на четырех конечностях, полностью покрытого рыжеватой жесткой шерстью и похожего в своей позе на какого-то паука. С тем лишь различием, что на его спине нервно дергались черные кожаные крылья, как у летучей мыши. Существо, тошнотворно семеня конечностями, непреклонно двигалось ко мне, буравя взглядом и издавая странную смесь хрипа и шипения зубастым ртом. А я не видел поблизости никакого оружия или чего-то, что могло его заменить, не был даже уверен, что вообще смогу пошевелиться.

"Это всего лишь сон, это отголоски дневной информации, — повторял я, вспоминая, хоть и смутно, как кошмары мучили меня в детстве. — Ты сам хозяин своего сна, ты можешь его изменить, можешь прекратить это!" Эти давно забытые слова, что я твердил себе мальчишкой, заставляли меня вновь возвращаться в мои бессонные ночи в темной детской, когда я не мог спать из-за кошмаров и сходил с ума от, как мне казалось, тихо сновавшего по моей комнате злобного существа. Родители не верили и смеялись над моими искренними рассказами, они нарочно выключали свет, заставляя меня "привыкать" к темноте. Но я боялся вовсе не ее, вне нашей квартиры я никогда не чувствовал опасности… Только мамина сестра, всего пару раз гостившая у нас, не стала надо мной смеяться, наоборот, она, втайне от матери, поговорила со мной об этом, сказала, как справиться. "Их кормят твои страхи, Ланс, — спокойно и уверено говорила она, — эти существа. Они есть, но они настолькомалы или прозрачны, как тень, что взрослые не видят их, потому что не верят. К тому же взрослые вообще мало что замечают, не так ли? Особенно необычное стараются игнорировать. А дети, как ты, видят и верят своим глазам. И каждая капля твоего страха делает их реальней и сильнее, понимаешь? Это как собака — если бояться ее, убегать — она с лаем побежит за тобой. Но если ты не будешь бояться, если ты научишься игнорировать их — они потеряют силу. Можешь тихо сказать им это. Когда говоришь вслух — легче".

— Но когда они снятся мне, я ничего не могу поделать… — бормотал я.

— Наоборот, — отвечала тетя. — Твой сон — это твоя территория, твой мир. Если ты захочешь, немного потренируешься, если ты будешь помнить, что это сон — этот мир подчинится тебе. Ты сможешь стать, например, суперменом, а эти монстры будут бояться тебя!

Это был последний визит тети, еще не знавшей тогда о своей болезни. Рак стал монстром, которого даже ей не удалось победить, и мне больше некому было рассказать — с радостью и гордостью — что свой бой я выиграл. Не сразу, с трудом, но я победил свои страхи, перестал бояться, а после и замечать их.

Но сейчас я будто снова стал ребенком, и та страшная тень из моего детства наконец приобрела очертания и тянула ко мне когтистую руку.

Я сильно закусил губу, чтобы эта боль отрезвила застывший в ступоре мозг, и тихо, уверенно произнес, стараясь не думать, как это выглядит сейчас:

— Уходи. Я не боюсь тебя. Можешь поспать за дверью, если угодно. Но лучше просто проваливай, потому что ты для меня пустое место!

Это был уже не звонкий голос мальчишки, а грубоватый голос взрослого мужчины, и его звучание успокаивало меня гораздо лучше. Дурацкая сказка! Всего лишь сказка, мираж, детский лепет.

Существо замерло, протянутая рука стала медленно опускаться.

— Пошла вон! — с нажимом, но не теряя самообладания, произнес я, хотя раньше никогда ничего не приказывал им.

Я дернулся и открыл глаза на диване. В окно все так же лился слабый свет, камин уже догорел. Значит, все-таки сон, я был почти уверен! Я нервно хохотнут и устроился поудобней, но тут одна мысль кольнула льдинкой в груди: щеколда. Да, глупость, но я должен был сходить проверить. Темнота не пугала, ведь в ней никого не было, поэтому я нехотя встал и прошел в коридор. Подергал дверь — заперто, щеколда на месте, что и требовалось доказать. Довольный собой, я улегся обратно на диван и приготовился тут же уснуть.

Однако сон не шел. Сердце билось еще слишком быстро, я лежал один в темном чужом доме и невольно прислушивался к его звукам, пытаясь отгадать их природу. Я знал, что такое старый дом в деревне, и не ждал тишины, она казалась бы странной. Но надо было спать, завтра предстоял еще один день, полный работы, мне надо было запомнить новую сказку, возможно, поговорить с остальными жителями деревни, а еще я хотел прогуляться в лесу… И я стал слушать свое дыхание, все более спокойное, расслабленное, сонное. Постепенно дрема окутала меня, и я услышал еще одно, очень тихое дыхание, где-то здесь, рядом, в комнате. "Спи!" — приказал я себе. Но этот тихий звук не ушел. Кто-то находился достаточно близко, чтобы я мог слышать, как выходит воздух из его легких. А потом что-то село на ноги, и я потерял всякую надежду, что сон заберет меня раньше.

Может, это всего лишь кот, которого я до сих пор не заметил? Так или иначе, пришлось открыть глаза. На диване, на моих ногах сидела та самая девушка, с которой я заговорил днем, и смотрела на меня. Теперь-то солнца не было, она не щурилась, и я мог хорошо рассмотреть ее лицо, еще более прекрасное в ночных сумерках, и глаза, сильно отражавшие свет, но с обычными, круглыми, зрачками. "У кошек тоже так, глазное дно отзеркаливает…" — мелькнула где-то далеко мысль. Я ощущал легкое волнение, но совершено иного рода, чем за час до этого. Она ведь тоже сон? Протянутая рука уткнулась в грубую ткань платья, под которой угадывалось тепло и мягкость тела, и я опустил ладонь ниже, на середину бедра, бесстыдно выглядывавшего из-под задравшегося подола. Да, это был просто сон, самый сладкий сон, и я с радостью потерял голову, едва она стянула с себя это чертово платье.

Глава 2

Утро было добрым. Я проснулся поздно, когда туман уже сошел, оставив на траве крупные капли росы, а солнце еще недостаточно ярко светило, чтобы их высушить. Потянувшись и размяв немного затекшие мышцы, отправился во двор, где умылся бодрящей, ледяной водой из колодца. Конечно, осень уже вступала в свои права, воздух пах сыростью, но здесь к этому запаху еще примешивался аромат трав, листвы, дыма. Невольно бросив взгляд в сторону пустовавшего церковного огорода, я провел рукой по волосам, и тут заметил что-то странное, что-то непривычное в том, как выглядела моя левая рука. Знаете, ведь руки это то, что постоянно находится в поле зрения, мы так привыкаем к их мельканию, что в итоге и не замечаем, например, поблескивание обручального кольца на пальце. А его не было. И это было плохо, потому что это бы точно расстроило мою жену, да и сам я не хотел бы его потерять. Я тут же оглянулся, потом вернулся в дом, вспоминая, когда видел его в последний раз. Но как тут вспомнишь, когда оно всегда было! Еще Дамиан говорил что-то про мою жену, значит, кольцо он видел, и обронил я его уже в деревне. Однако, даже после того, как я облазил всю комнату, весь двор, кольца я не нашел. Поэтому весь путь к врачу я проделал, уткнувшись взглядом в землю и надеясь увидеть под ногами слабый блеск желтого металла, хотя поискам моим не суждено было увенчаться успехом.

Дамиан был занят тем, что выносил из дома вещи, хорошенько вытряхивал их и оставлял под остывающим солнцем. Радушно поприветствовав меня, он по своему обыкновению тут же отправил мыть руки, после чего сделал это сам и, нырнув в свою хижину на пару минут, вернулся оттуда с термосом, двумя кружками и бумажным свертком, в котором оказался сыр, мясо и хлеб. Пара небольших помидоров была сорвана тут же, с маленькой грядки, почти полностью убранной к зиме.

— Это кофе? — поинтересовался я, глядя на горячую и ароматную темную жидкость, что лилась сейчас из термоса в мою кружку.

— Нет, цикорий. Почти кофе. Как вам спалось?

— Спасибо, неплохо. И комната прогрелась. Только вот кольцо где-то потерял, у вас нет?

Врач отрицательно покачал головой.

— Я как раз решил все проветрить перед зимой, кольца нигде не видел. Помнится, еще вчера вечером, когда я передавал вам в руки одеяло в доме Эстер, оно было у вас на пальце.

— Значит все-таки там… — пробормотал я, решив еще раз перетрясти диван. Наверное, как-то во сне спало.

Предложенный завтрак, хоть и немного непривычный для меня, оказался на удивление вкусным, вероятно, из-за отсутствия ужина и проснувшегося у меня на природе недюжего аппетита, перебившего даже все неприятные воспоминания о ночном кошмаре. Врач, который вчера пугал меня моральной травмой, не расспрашивал ни о чем, видимо и сам заметил, что со мной все в порядке. В самом деле, не было ничего удивительного в том, чтобы после эмоционального дня, заснув в незнакомом месте, увидеть страшный сон и справиться с этим.

— Вы сказали, чтобы утром я озвучил свое решение, — поблагодарив за еду, начал я. — Я готов слушать вторую сказку, если у вас есть время.

— Хорошо, я как раз закончил тут, — кивнул врач. — Как вы смотрите на то, чтобы немного прогуляться? В доме неуютно, на дворе куча вещей, а небольшая прогулка после еды пойдет только на пользу. К тому же, в лесу поздним утром чудесный воздух.

Я согласно кивнул. Дамиан уже стал для меня спокойным, адекватным носителем фольклора и больше не внушал опасений.

— А смогу ли я потом поговорить с жителями деревни? — поинтересовался я, пока он собирал с собой нехитрые вещи: трубку, кисет и корзинку.

— Конечно, если захотите. Но не обижайтесь, если не получится длинного разговора — у нас тут и между собой не очень любят болтать. Местная особенность.

У меня в голове промелькнула уже давно напрашивавшаяся мысль о том, что деревня и без того довольно странная, но из вежливости я, конечно, не стал ее озвучивать. В закрытых общинах часто царит совершенно невероятный уклад, порой кажущийся необычным или даже диковатым стороннему обывателю, но яро чтимым самими жителями.

Уже через пару минут, покинув пределы деревни, мы довольно бодро зашагали по осеннему лесу: Дамиан так ловко петлял между деревьями, обходя покрытые ярко-желтыми и розовыми листьями тонкие ветви кустарника, норовившего зацепиться за одежду, не скользя, в отличие от меня, по влажному ковру из опавшей листвы, вовремя замечая выглядывавшие из-под него корни, за которые легко было споткнуться, что у меня не оставалось сомнений — это лес он хорошо знает, несмотря на то, что за все время мне на глаза не попалось ни одной тропинки. Под заметно поредевшими кронами было светло, наверное, даже более солнечно, чем тут бывает летом, но довольно прохладно, казалось, сырость залезала за воротник и гоняла по спине толпы мурашек, заставляя ежиться и передергивать плечами. Моя обувь не предназначалась для таких прогулок, но пока что еще держалась и не промокла, что меня безумно радовало — не хватало еще простудиться в такой глуши. Конечно, рядом со мной находился врач, но я не хотел ни от кого зависеть и, к тому же, для работы требовалась ясная голова.

Из-за непривычно быстрой ходьбы я шагал молча, не донимая Дамиана расспросами, хотя, конечно, я мог бы придумать и задать ему десятки вопросов: и про сказки, и про деревню, и про него самого — но что-то подсказывало мне, что он не станет отвечать на них, пока мы не достигнем нашей цели, к которой он так уверенно шел. Только вот что такого могло быть в лесу? Его корзина ведь предназначалась для чего-то, и, украдкой заглянув в нее, я заметил перчатки и рукоятки инструментов.

— Не беспокойтесь, мы скоро будем на месте, и там присядем передохнуть, — с легкой улыбкой, добродушной, но немного насмешливой, как мне показалось, произнес Дамиан, обернувшись ко мне.

То, что он так легко угадал мои мысли, несколько смутило меня и, где-то в глубине души, немного испугало. Конечно, некоторая растерянность легко читалась на моем лице, и о том, что городской житель непривычен к подобным марш-броскам по лесу, тоже несложно было догадаться, но мной овладела та беспричинная тревожность, что изредка посещает каждого человека. Ей можно придумать какое-то объяснение, но она, скорее будет связана с неудачным выбором еды на завтрак или скачком артериального давления, чем действительно с чем-то пугающим, например, со странным запахом затхлости посреди леса, который я внезапно уловил.

Еще пара минут пути — и из-за ближайших зарослей кустарника показались камыши, после зеленый ковер из листьев кувшинок и ряски, и, наконец, блеснула темная гладь поверхности небольшого озера. На том, где мы тогда отдыхали, водной растительности было куда меньше, да и этого неприятного запаха — словно бы вы пару месяцев не чистили аквариум — не ощущалось, но я мысленно заверил себя, что нельзя судить обо всех лесных озерах по одному, тем более, полному людей.

— Ну вот и пришли, — объявил врач и стал внимательно осматривать поляну у берега, ковыряя землю носком сапога.

— Что это за место? — поинтересовался я, оглядываясь и полагая, что Дамиан поймет, что подразумевался вопрос о том, что особенного в данной части леса.

Я, кроме озера, небольшой полянки около него, поваленного непогодой или упавшего от старости толстого ствола дерева, уже поросшего плющом, ничего не заметил.

— Озеро Утопленников, так его называют, — ответил мужчина, видимо, отыскав желаемое — он поставил корзину на траву, достал из нее перчатки, небольшую лопатку и нож и принялся выкапывать какой-то корень. — Еще летом я заприметил тут пятилистник… это лекарственное растение.

Я немного растерялся и не знал, что ответить, молча наблюдая за тем, как он достает корни из земли, тщательно отряхивает и кладет в корзину. Потом перевел взгляд на озеро, и мне показалось, что в мутной воде блеснуло что-то, похожее на спину большой рыбы. Какое-то нехорошее чувство оно мне внушало, но, как любой взрослый человек, я тут же решил доказать себе, что ничего страшного в нем нет.

— Возможно, вам покажется странным то, что современный врач использует лекарственные растения, в то время, как вы привыкли в случае недомогания глотать таблетки, — между тем, не отвлекаясь от своего занятия, говорил Дамиан, и в его голосе не было ни капли смущения подобным фактом, — но поверьте, большая часть этих самых таблеток как раз и состоит из растительных экстрактов или их заменителей. Конечно, в тяжелых случаях разумнее использовать антибиотики, а вот в… Вы бы не трогали воду.

Я замер, как был — опустившись на одно колено перед озером и сложив руки лодочкой, собираясь зачерпнуть немного зеленоватой воды, но так и не поднеся их к поверхности. До этого я пару минут всматривался в глубину, безрезультатно пытаясь разглядеть привидевшуюся мне рыбу, потом присел абсолютно бесшумно и, насколько мог судить по звучанию голоса врача, рассказывавшего мне про современную фармакологию, он даже не поднимал голову и не поворачивал ее ко мне. Вновь ощутив неприятный укол опасения, я встал на ноги и повернулся к Дамиану, в этот момент удовлетворенно взвесившему в руке полную корзину, сложившему туда инструменты и стягивавшему испачканные в земле перчатки. Только после этого он распрямился, типичным для всех пожилых людей жестом потирая спину, и поднял на меня глаза.

— Почему? — спросил я, подсознательно ожидая услышать какое-нибудь мистическое объяснение. Не то, чтобы врач хоть раз давал мне повод так думать, но я сам был уверен в том, что оно есть. Однако он, как всегда, оказался верен своему прагматизму.

— Вода стоячая и еще довольно теплая, в ней запросто могут быть личинки или яйца паразитов.

Странно, но я ощутил некоторое разочарование.

— Неужели с озером, носящим такое название, не связана никакая легенда или история? — поинтересовался я, подсаживаясь на поваленное дерево рядом с врачом, раскуривавшим после работы трубку. Ароматный дымок потянулся над поляной, и, хотя я и не был сторонником курения, в этот раз мне даже понравилось, как удачно он забивал неприятный запах воды.

— Есть сказка, — произнес Дамиан, и в его глазах, мне показалось сквозь облачко дыма, блеснул хитрый огонек. Я просил его рассказать мне вторую сказку, и он специально привел меня сюда, зная, что я задам подобный вопрос — но не сказал об этом заранее, выдержав эффектную паузу, как настоящий рассказчик! Браво! Я вдруг подумал, как на удивление удачно все складывается: ведь именного такого, умудренного жизнью, знающего десятки историй, готового ими поделиться, спокойного и интересного самого по себе человека я и искал, когда начинал свое путешествие. И теперь мне оставалось лишь слушать и запоминать… надеясь, что не разыграется фантазия и кошмары меня больше не посетят.

— Расскажите, пожалуйста, — попросил я, и врач не заставил себя упрашивать. Кивнув, он начал повествование.

Детство Адель было очень недолгим: едва девочке стукнуло пять, как умер ее отец, человек добрый, сильный, души не чаявший в своей жене и дочери. Ее мать решила, что не сможет одна вести хозяйство, и очень скоро вышла замуж повторно, только вот отношения у падчерицы с отчимом не сложились: то ли из-за того, что она привыкла к вниманию и некоторому своеволию, часто упоминала отца, то ли из-за привычки мужчины иногда крепко выпить, а в остальное время отчитывать ребенка, подкрепляя свои слова шлепками и затрещинами. Время шло, девочка росла, а становилось только хуже — все, что она делала, воспринималось в штыки: и суп жидкий варила, и полы плохо мыла, и чай отчиму назло обжигающий наливала. Каждый день на нее кричали, возводили напраслину, а мать лишь назидательно требовала уважать кормильца, не вредничать и стараться быть хорошей дочерью.

В начале осени случилось так, что мать заболела. Началось все с обычной простуды, но силы стремительно покидали женщину, пока она не превратилась в подобие призрака, способного еле-еле передвигаться по комнате, а потом и вовсе слегла. Вся работа по хозяйству свалилась на Адель, которой теперь и поговорить было не с кем, ведь отчим не пускал ее за порог, твердо уверенный, что нечего порядочной девушке делать на улице, если только она не намерена в ближайшее время "осчастливить" родителей внуком от неизвестно кого. Сам мужчина почти не просыхал, он взашей выгнал врача, чьи лекарства снова не помогли, не позволял поить жену новыми, что девушке удалось втайне от него выпросить, и теперь женщина просто тихо умирала. Адель душило отчаяние, она не могла дать вот так погибнуть самому близкому и любимому человеку, пусть давно не становившемуся на ее сторону, но она ничего не могла сделать. В один далеко не прекрасный день девушка не выдержала и позволила себе то, что не следовало делать: она накричала на отчима, набравшегося уже с самого утра, она пыталась объяснить ему, что нельзя так жить, тратя все деньги на выпивку, надо спасать мать, пробовать новые лекарства, что той трудно дышать в пропахшем алкоголем темном доме, где он запрещает открывать окна, что ей самой очень тяжело работать с рассветных сумерек до поздней ночи. И под конец призналась — что да, она хочет уйти, завести свою семью, а не вечно сидеть здесь в заточении.

Реакции долго ждать не пришлось: отчим крепко поколотил падчерицу, его словами "поучил уму-разуму и уважению к родителям", попутно объяснив, что право выбора ей не давали и, как только мать умрет, он женится на ней, чтобы Адель готовила ему и убирала до конца своих дней. Которые наступят очень скоро, если она не смирит свой нрав. Не дожидаясь, пока он выполнит свои угрозы, девушка, прихрамывая, выскочила из дома и, не оглядываясь, побежала в лес со всех ног, однако никто за нею не гнался.

Размазывая слезы, она долго брела между деревьев, не разбирая дороги и не собираясь возвращаться, пока наконец, к вечеру, не вышла к Озеру Утопленников. Когда-то оно было кристально чистым, в ясные дни можно было с легкостью рассмотреть глубокое дно, над которым неспеша проплывали огромные рыбы. Потом что-то пошло не так, может, питающий его источник иссяк — но вода застоялась, озеро заболотилось, живность из него куда-то пропала, а поверхность густо поросла ряской. После крика, плача, долгой ходьбы, Адель очень хотела пить. Она склонилась над озером, смахнула сверху зелень и зачерпнула ладонями темную воду, оказавшуюся такой гадкой на вкус, что девушка с трудом заставила себя ее проглотить. Рябь затихла, и из отражения на нее посмотрело бледное лицо с синяками и разбитой губой. Адель прерывисто вздохнула, прижала к груди все еще ноющую руку, которой особенно досталось, и отползла подальше, на мшистый берег. Ей было жалко себя, но еще больше ей было больно за мать, которой выпала такая судьба. Юная девушка ничего не могла сделать, никто бы не заступился и не помог ей, поэтому выход она видела лишь один.

Раздевшись донага и аккуратно сложив на берегу свою одежду, Адель сделала первый шаг в прохладную воду. Из-под ее ног тут же поднялся ил, замутив и так темную поверхность, а ступни поплыли по скользкому дну, но девушка не остановилась. Медленно она заходила все дальше, все глубже, не обращая внимания на затхлый запах и прилипшую к телу ряску. Вода плескалась уже у ее носа, еще пара минут — и макушка скроется под поверхностью, а потом останется лишь сделать глубокий вдох, перетерпеть боль в легких — и все будет кончено. Именно в этот момент Адель ощутила, как что-то большое коснулось ее ноги, и услышала в голове чужой голос: "Мы могли бы помочь тебе". Девушка не удивилась и не испугалась — идущих на добровольную смерть вообще сложно чем-то испугать. "Как?" — так же мысленно спросила она, так как рот уже был ниже уровня воды. "Ты станешь русалкой. Русалки творят чудеса и исполняют желания". "Я смогу вылечить свою маму?!" — забывшись, чуть было не выпалила вслух девушка. "Нет, но если твой отчим загадает тебе такое желание — то она поправится". "Тогда я согласна", — кивнула Адель, и в это же мгновение десятки когтистых рук вцепились в ее тело, дернули под воду и потащили по дну.

На следующее утро, проспавшись и немного придя в себя, отчим Адель почувствовал сильную жажду. Он стал ворчать и звать нерадивую падчерицу, что, вопреки обыкновению, не спешила к нему с кружкой холодной воды и горячим обедом, но потом вспомнил, что давеча та сбежала из дома. Проклиная все на свете, мужчина тяжело поднялся и отправился за водой к колодцу, который находился тут же, во дворе. Он опустил ведро и вдруг услышал в своей голове знакомый голос, заставивший удивленно оглянуться по сторонам, а потом затрясти головой, прогоняя морок, хотя это и не помогло. Наконец он догадался опустить взгляд в колодец и увидел там свою падчерицу, наполовину высунувшуюся из воды.

— Ты что, дуреха, вчера в колодец упала? — спросил он, даже не подумав, что девушка выглядит как-то странно, но вовсе не как измученный человек, просидевший всю ночь в холодной воде. — А чего голая?

"Я не твоя падчерица, я русалка", — был ответ, и в доказательство этих слов из воды показался кончик рыбьего хвоста.

— То есть, обед ты готовить не хочешь? — грозно рявкнул мужчина.

"Я могу исполнить любое твое желание, но за него придется заплатить. Чем дороже и сложнее желание — тем выше цена".

— И чем же я должен платить? В доме давно нет денег.

"Собой. Я ем мясо".

Отчим, испугано бормоча проклятья, отшатнулся от колодца и ринулся в дом, где тут же откупорил новую бутылку. Он наполнял кружку, осушал ее и наполнял снова, не обращая внимания на тихие мольбы жены, мучившейся от голода и жажды, пока в деревне не наступила ночь. Тогда, немного осмелев от выпитого, вернулся к колодцу и осторожно заглянул вниз, где в лунном свете плескалась русалка.

— Так что, ты можешь выполнить любое желание? Какое, например?

"Я могу выполнить сколько угодно желаний. Например, вылечить твою жену".

— Это подождет. Сотвори-ка мне кошель золотых монет.

"Кошель…" — задумчиво раздалось в его голове. "Хорошо, это будет стоить тебе пальца". В руке мужчины появился тяжелый, набитый монетами мешочек. "И если ты не выполнишь это условие, он вновь пропадет". Отчим сглотнул, переводя взгляд с денег на свою левую руку. Он не хотел этого делать, но искушение легкой наживой было слишком велико, и алчность взяла верх. Выхватив из сапога нож и надеясь, что хмель в голове хоть немного заглушит боль, он одним махом отрубил свой мизинец и, прижимая искалеченную левую руку к груди, бросил его в колодец. Русалка поймала "оплату" зубами и довольно захрустела, вонзая острые зубы в кость.

"Я буду здесь, когда ты решишь пожелать еще что-нибудь", — напоследок кинула она и, плеснув по воде хвостом, исчезла.

Стоит ли говорить, что всю неделю отчим провел со стаканом, пропивая полученные деньги. Когда он опомнился, его жена уже была мертва, и это каким-то странным образом отрезвило его, заставило бросить пить. Некому больше было присматривать за домом, он остался одиноким, никому не нужным пропойцей, и такая судьба так сильно напугала мужчину, что он взялся за ум. С трудом пересиливая себя, он спрятал бутылку и принялся приводить в порядок обветшавший дом, побрился и постригся, впервые за долгие месяцы приняв человеческий облик, стал выходить со двора и даже, пусть не сразу, но нашел себе работу. Русалка в колодце больше не появлялась, ведь ее бывший отчим ни разу не собирался загадывать желание. Если эта мысль и приходила ему на ум, он отчаянно гнал ее прочь, вспоминая о цене, которую ему предстоит заплатить.

Прошел год. Соседи умерли, оставив после себя девочку-сироту семнадцати лет, и мужчина все чаще стал предлагать помощь, напрашиваться в гости и намекать на то, что ему в доме нужна хозяйка, однако всегда получал холодный отказ. Он не мог приказать чужому сердцу, разве что…

Поздней ночью он подошел к колодцу и позвал русалку. Ничего не произошло, но мужчина принял твердое решение и не хотел отступаться так быстро. Он звал ее около часа, пока, наконец, вода не плеснула тихо, и из нее не показалась девичья голова, так похожая на его падчерицу.

"Зачем ты звал меня?" Голос в голове, хоть и не имел почти интонаций, все же был недовольным.

— Я хотел загадать желание.

"А я не хочу больше исполнять твои желания. Ты даже не попытался спасти свою жену, ты убил ее!".

— Возможно, в ее смерти и есть толика моей вины, но она была тяжело больна! Я сожалею об этом, я изменился, решил начать жизнь заново! Выслушай меня и потом уже решай, — взмолился он.

Русалка сделала круг в колодце, потом вынырнула до пояса и покачала головой.

"Я не верю тебе, такие не меняются".

— Позволь, я покажу тебе, как преобразился дом! Давай я спущу вниз ведро и подниму тебя сюда, чтобы ты своими глазами все увидела.

То, что когда-то было Адель и все еще хранило отголоски ее переживаний и тоски по дому в сердце, поколебалось и дало согласие.

Мужчина посадил ее в большое ведро, вытащил из колодца и понес в дом, где поставил на стол, чтобы было лучше видно. Убранство действительно преобразилось: стало гораздо чище, на окнах висели новые занавески, пропал тяжелый сивушный запах.

— Конечно, я не так хорош в домашних делах, как женщины, — произнес он, заметив, как на черные глаза русалки навернулись слезы, — но я старался вернуть тот уют, что был раньше, когда мы жили семьей… Я думал о том, чтобы взять в жены девушку, сироту, живущую по соседству.

Существо в ведре повернуло к нему голову.

"И весь этот ад начнется снова?"

— Нет-нет, больше такого не повторится! Я буду добрым мужем и заботливым отцом, если у нас появится ребенок, дай мне второй шанс!

"Так каково же твое желание?"

Мужчина подошел к столу.

— Она не отвечает мне взаимностью, не знает своего счастья. Я желаю, чтобы она всем сердцем полюбила меня, привязалась ко мне и слушалась, как и положено жене, уважающей мужа.

"То есть ты хочешь, чтобы чужое тело и сердце отныне и навсегда принадлежали тебе? Но ты не сможешь оплатить такую высокую цену".

— Смогу, — одним рывком он протянул руку вперед и схватил русалку за горло, поднимая задыхающееся существо над водой. — Оплачу, оставив тебе твою жизнь, мерзкое чудище. И ты выполнишь мое желание немедля!

Попавшаяся на подлую уловку, вытащенная из воды, русалка поняла, что иначе погибнет, и кивнула. Спустя минуту в ворота постучали, и мужчина отпустил руку. Он успел лишь увидеть, как мелькнул в ведре хвост — и рыба ушла, словно в бездонный колодец. Он выскочил за дверь, выплеснув воду в огород и поспешил открыть калитку, за которой стояла — как и было обещано — соседская сирота. Заливаясь слезами, девушка бросилась ему на грудь, бормоча про то, что сожалеет о своей глупости и гордости, о своих отказах его ухаживаниям.

Недолго думая, на следующий же день сыграли свадьбу, и в доме появилась новая хозяйка. Сначала все шло хорошо, муж помогал жене по хозяйству, был ласков, и вскоре она уже ожидала ребенка, но потом, когда дитя появилось на свет, все изменилось. Мужчина снова стал грубым и ленивым, вновь начал пить, он кричал на девушку за малейший проступок, а слезы ненавидел так, что та лишь украдкой всхлипывала после очередной обиды, прижимая к себе первенца, не понимая, что так сильно изменило этого человека, и даже не догадываясь, что таким он был всегда.

И тогда к нему стали приходить видения. На любой поверхности воды, будь то быстрая река или пиво в кружке, он видел отражение русалки, беззвучно открывавшей синие губы и повторявшей одно и то же слово "Оплата!". Мужчина перестал купаться в реке и ходить на рыбалку, все широкие кружки были выброшены из дома, воду из колодца таскала жена, а пил он из узкой чашки, залпом, закрыв глаза, с каждым днем становясь все более хмурым и злым. Страх рос в нем, отравляя душу, поэтому не было странным то, что ослабевшее тело вскоре захватила болезнь, усугубляемая беспробудным пьянством. Молодая жена суетилась вокруг него, стараясь помочь, а мужчина безвольно позволял двигать себя, словно тряпичную куклу, не выпуская изо рта горлышко бутылки. Она кутала его в шарфы, которые он срывал, если только они хоть немного мешали ему, пыталась напоить чаем с медом и вареньем, но пил он его крайне неохотно.

Наконец, как-то вечером, она налила в большой таз воды и добавила горчичный порошок, чтобы хорошо прогреть тело и вывести недуг вместе с потом. Пребывая в полубредовом состоянии от алкоголя и слабости, мужчина не сразу понял, что его ноги коснулись воды. А когда осознал это и хрипло закричал, было уже поздно — из таза появились тонкие длинные пальцы с перепонками и острыми когтями, которые тут же намертво впились в его тело и рванули вниз. Мужчина провалился по колено, потом по пояс и застрял, будучи гораздо шире. Но тут его крик стал выше и громче, он заметался, протягивая руки к отступившей в ужасе жене, первым делом кинувшейся к малышу, а вода, выплескивавшаяся на пол, стала красной. Всего за пару минут его тело было выедено изнутри, превратившись в пустой кожаный мешок, с легкостью протиснувшийся в таз и исчезнувший в нем. Русалка забрала свою оплату и больше ее никто не видел.

Когда он замолчал, мы некоторое время сидели в тишине, думая каждый о своем. Я смотрел на озеро, представляя, что там действительно могли обитать кровожадные русалки… или отчаявшиеся девушки, не нашедшие ни у кого защиты? После второй сказки у меня было, с чем сравнивать, выводить закономерности, особенности, которые сложно оказалось не заметить: сказки, в первую очередь, были о деревенских жителях, об их нелегкой и порой жестокой судьбе, и уже потом — о чудовищах. Что интересно, эти мистические существа, согласно сюжету, жили неподалеку, но совершенно незаметно, не стремились вмешиваться или вредить — будто дикие звери, пока их не тронут. Просто… так получилось.

Эта мысль плотно засела в голове и теперь все время всплывала поверх других, хотя я довольно смутно представлял, что мне могло дать ее подтверждение. Но, как известно, два раза — это совпадение, и только три — закономерность, то есть мне нужна была еще одна сказка. "К тому же эта совсем не страшная, — неожиданно для самого себя заметил я. — Русалка не приползет ночью в мой дом, стоящий далеко от реки". Я уже открыл было рот, чтобы попросить врача рассказать мне еще одну сказку, как он закончил вытряхивать погасшую трубку, постукивая ею о ствол дерева, поднялся на ноги, посмотрел на небо, где скользили серые, еще не напившиеся влаги облака, и покачал головой, будто прочитав мои мысли.

— Завтра будет дождь, а я еще не закончил домашние дела. Думаю, нам пора в обратный путь.

Я смиренно кивнул, понимая, что все мои просьбы будут бесполезны — нельзя силком заставить человека что-то интересно и красочно рассказывать, а говорить на ходу уже немолодому Дамиану будет тяжело. Странно, он никогда и ни в чем пока не отвечал мне отказом, всегда был более чем дружелюбен и гостеприимен, но я чувствовал в нем какую-то внутреннюю силу и решительность, с которыми бы никогда не стал спорить — качества, присущие лишь волевым людям, которых не сломила даже надвигающаяся старость.

Мы вернулись в деревню, показавшуюся мне после ярких красок леса еще более серой, угрюмой и сонной, и врач произнес:

— Если захотите, приходите ко мне через пару часов — к тому времени я уже управлюсь, и мы поужинаем, — я вдруг понял, что мне совсем нечего есть, и он попросту содержит меня, и почувствовал укол вины.

Но тем не менее, у меня хватило наглости спросить:

— Могу ли я рассчитывать на еще одну сказку сегодня?

Дамиан кивнул.

— Да, если захотите слушать.

— Спасибо, тогда до вечера.

Я не стал предлагать свою помощь — как-никак, это были его вещи, развешанные на заборе, а уж в обращении с лекарственными корешками я вовсе ничего не смыслил и только бы мешался под ногами. Возможно, я судил со стороны городского жителя, врач бы не увидел в этом ничего предосудительного… но мне не терпелось поговорить с местными обитателями.

Выйдя на главную дорогу, я огляделся: слева от меня тянулись небольшие, обжитые в большинстве своем домики за высокими заборами, и я не видел во дворах людей, справа был уже знакомый церковный огород, в котором работала лишь одна девушка. Поколебавшись немного, я решил вначале направиться к ней. Да, я помнил наш неудавшийся диалог вчера, но все же мое отношение к этим странным рыжим красавицам немного изменилось. По крайней мере, мне захотелось попытаться вновь с ними поговорить.

Девушка занималась тем, что собирала крупные, созревшие ярко-оранжевые тыквы в большую тачку, намереваясь, видимо, везти их в какой-нибудь сарай, где они будут храниться всю зиму. Было заметно, что ей довольно-таки тяжело.

— Добрый день, — произнес я, подходя к краю вскопанной земли, и, заставив себя дружелюбно улыбнуться, подождал, пока девушка распрямится, поднимет голову и посмотрит на меня.

Удивительно, это оказалась моя вчерашняя собеседница. Так как яркого солнца сегодня не было, и она больше не щурилась, я готов был поклясться, что ее синие глаза чуть отражают свет.

Впрочем, на этом чудеса закончились — девушка снова не произнесла ни слова, лишь молча кивнула в знак приветствия, заставив меня почувствовать себя нежеланным собеседником и, что случалось со мной редко, ощутить некоторую неловкость. Видимо, стоит попытать удачу в другом месте, незнакомка, возможно, немая.

— Я хотел лишь спросить, не видели ли вы где-то здесь золотого кольца? Я потерял его вчера.

Как я и предполагал, девушка лишь отрицательно мотнула головой.

— Тогда простите, что отвлек, Бог в помощь, — уже еле скрывая досаду буркнул я и отвернулся, собираясь направиться к виднеющимся на той стороне дороги серым домикам.

— Бог не поможет, а вы бы могли, — послышался сзади красивый глубокий голос, и я ошарашено застыл на месте. Она не немая?

Подавив первый невежливый порыв воскликнуть "Вы умеете говорить!", я вновь обернулся к девушке, теперь пристально смотревшей на меня и чуть улыбавшейся. Если что-то все же заставило ее раскрыть рот, то теперь надо действовать с умом не и задавать больше вопросов, на которые можно ответить простым движением головы или жестом.

— Конечно, я с радостью помогу вам, — начал я. — Что я должен делать, …?

Пауза в конце фразы предполагала, что девушка может назвать свое имя, на что я не особо надеялся.

— Рита. То же, что делала я — собирать урожай, — жестом умелой хозяйки повернув в руке нож, она протянула его мне рукояткой вперед. — А ваше имя?

— Ланс.

Она кивнула и стала смотреть, как я работаю. Должен признаться, со стороны тыквы выглядели куда более легкими, чем были на самом деле, уже через пятнадцать минут, несмотря на прохладный воздух, мне стало жарко, на лбу выступил пот, противно заныла спина. Тем не менее, мои труды были вознаграждены разговором.

— А почему ваши сестры не помогают вам? — поинтересовался я, в очередной раз чуть не порезавшись, перепиливая сухой хвостик.

— У них другие дела, — пожала плечами девушка. — Сегодня моя очередь работать в огороде.

Она хитрила — очередь явно перешла ко мне, Рита же просто стояла, сложив руки на груди, чуть опираясь на край тачки, и наблюдала, как я мучаюсь.

Мы поговорили еще немного — вопреки расхожему мнению, что большинство людей, особенно девушки, любят рассказывать о себе, рыжая жительница церкви (как бы странно это не звучало, они с сестрами действительно в ней жили) крайне неохотно делилась информацией о своей персоне. Об остальных обитателях деревни она могла сказать еще меньше, так как видела их лишь мельком, когда обменивала продукты.

— А сказки? Врач рассказывал вам сказки? — теперь мне было трудно произносить многословные фразы.

Рита улыбнулась шире, я уже заметил, что зубы у нее никакие не мелкие и не острые, а самые обычные, ровные и белые. Странно, что при первой встрече мне так показалось.

— Мы тут работаем с малолетства, как-то не до сказок. Читаем Святое писание.

— Ни разу?

— Ну, возможно, в самом раннем детстве… я не помню.

Я уже прекрасно понял, что Рита врет, не желая рассказывать об этом, и мне стало немного стыдно, что я толкаю жительницу церкви на подобное. Видимо, причины действительно были серьезные.

— Значит, ты не знаешь историю усадьбы? — Я сам не заметил, как мы перешли на "ты", она, кажется, тоже.

Рита пристально посмотрела на меня и пожала плечами.

— А что там за история? Мне нет дела до жизни знати. Давай уже заканчивать, вечер близится, да и тыкв пока хватит.

Я наконец смог разогнуться, держась за спину не хуже Дамиана сегодня, и посмотрел на небо, почти полностью затянутое тучами, скрывавшими положение солнца. Время пробежало незаметно, и мне уже, наверное, пора было возвращаться к врачу.

— Спасибо за помощь, — Рита взялась за ручки нагруженной доверху тачки.

— Давай я довезу до церкви! — поспешил предложить я, но девушка отрицательно мотнула головой.

— Не надо, сестрам лучше не знать, что ты мне помог. Прощай.

Она привычным движением и, кажется без особого труда, приподняла тачку и покатила ее к ступенькам, а я спешно направился к домику Дамиана, подгоняемый нешуточным голодом, разыгравшимся после физического труда.

Там все уже выглядело как в первый мой визит, вещи были убраны в дом, двор приведен в порядок. Врач, как всегда, первым делом отправил меня мыть руки, и я с удовольствием ополоснул лицо и шею бодрящей холодной водой. Я был уверен, что он своими глазами видел, как я ковырялся на церковном огороде и разговаривал с Ритой, и даже немного опасался, что Дамиан будет этим недоволен — ведь он предупреждал меня не приближаться к этим девушкам. Или это входило в текст сказки? Как бы то ни было, вопреки моим ожиданиям, он не то, что не упрекнул меня ни в чем — даже не поинтересовался, удалось ли мне поговорить с местными.

Ужин был сытный и, наверное, вкусный, но я ел больше для того, чтобы заглушить голод, думая о словах Риты. Было бы злой насмешкой рассказывать девушкам в церкви сказку про хозяев усадьбы, поэтому нет ничего удивительного, что она не знала ее. Но почему в ее реплике промелькнуло это старое слово, "знать"? Ведь там давно никто не жил. Что-то не складывалось, и я решил проверить все сам — после сказки поблагодарить Дамиана, сказать, что отправляюсь спать в дом, который уже скоро буду называть своим, а потом…

— Не передумали? — голос Дамиана вывел меня из задумчивости, и я невольно вздрогнул, после пару секунд осмысливая его вопрос.

— А, сказка. Нет, конечно же нет, я хочу собрать как можно больше.

Окончательно сосредоточившись на том, что я сейчас узнаю, я сел поудобнее, приготовившись слушать и отогнав на время другие мысли.

Врач пожал плечами и приступил к привычному ритуалу раскуривания трубки, а потом неспеша начал рассказ.

Уже через месяц после смерти мужа у Эдит вырисовался круглый животик. У нее уже был сын, и они всегда хотели второго ребенка, но теперь это счастье сулило ей лишь большие проблемы — ведь трудно женщине одной прокормить двух детей. Она разрешилась от беременности темной осенней ночью, когда положенный срок еще не пришел, и повитуха сразу сказала, что дитя вряд ли протянет хотя бы сутки — таким маленьким и слабым был ее младший сын, слишком хрупким, с неестественно узкой головой. В нашей деревне никто не выхаживает ни детей, ни животных, заведомо обреченных на гибель, никто не продлевает их мучения. Однако Эдит умоляла позволить ей побыть с ребенком этот день, проститься с ним, как с последним напоминанием о муже — и ей позволили. Когда к ней пришли на следующий вечер, женщина все еще лежала в кровати, а старший сын указал место во дворе, где он, по велению матери, закопал уже холодный сверток. Больше Эдит никто не беспокоил.

Прошло время, и никто бы не стал судить, если бы она нашла себе нового мужа и опору семье. Однако Эдит наоборот стала замкнутой, хмурой и нелюдимой. Она больше не пускала на порог ни родственников, ни подруг, она прикрикивала и гнала вон идущих мимо ее дома людей, будто ревностно оберегая тишину и все большее запустение на своем участке. Многие говорили, что сильная любовь к мужу и горе двойной потери свели ее с ума — и это тоже никого не удивляло.

Пока женщина пыталась забыться в тишине, ее старший сын подрастал и как-то незаметно из ребенка превратился в юношу, а потом и в молодого мужчину. Он всегда безропотно слушался мать, но сердцу (или законам природы, как угодно) не прикажешь, и настал тот день, когда он привел в дом молодую жену. Дома в деревне всегда переходили по наследству, молодежь часто жила со стариками, чтобы заботиться о них так же, как они заботились о них в детстве, так что ничего необычного в этом не было. Девушка, приходя в чужой дом, понимала, что теперь ей придется слушаться новых правил, безропотно исполнять указания новых родственников, но она и представить не могла, какими странными окажутся они. Эдит требовала от нее полнейшей тишины, она строго-настрого запрещала ей петь за работой, разговаривать в полный голос, а за упавшую на пол швабру готова была просто поколотить. Девушка, вынужденная целый день оставаться в этих гнетущих условиях, каждый вечер с нетерпением ждала мужа с работы, чтобы иметь возможность хоть ненадолго покинуть с ним этот дом.

В тот холодный осенний день вовсю лил дождь, пожилая хозяйка, почувствовав себя неважно, легла вздремнуть, а невестка хлопотала у печи, готовя ужин и надеясь, что сегодня муж вернется пораньше. Ей было грустно и даже немного страшно в темном доме: дождь, шелестевший снаружи, барабанил по окнам, и внутри тоже где-то капало и постукивало, храпела Эдит, свистел на чердаке ветер — и даже аромат сидевших в печи пирожков не спасал от тяжелых мыслей. Девушка не выдержала и, зябко обнимая себя за плечи, тихонько запела. Вначале она прислушивалась к звукам из соседней комнаты, но хозяйка продолжала крепко спать, а песня, что часто звучала в родном доме, придавала девушке уверенности, работа заспорилась в ее руках, страх и тоска отступили.

Сверкнула молния, а спустя пару секунд громыхнуло совсем рядом — даже посуда на полках звякнула, а в глубине дома что-то упало. Но идти и проверять, что, совсем не хотелось. Эдит похрапывала, дождь лил как из ведра, и в комнате стало так темно, что девушка все же рискнула зажечь фитиль в лампе, хотя солнце, невидимое за тяжелыми тучами, еще не зашло — а ее непременно бы отчитали за такое транжирство. Но сидеть в темнотебыло невыносимо, к тому же она решила налепить пирожков побольше, ожидая, что вот-вот вернется муж. Продолжая тихо напевать, девушка возилась с тестом, стоя лицом к окну и выглядывая сквозь текущие по стеклу потоки воды силуэт супруга, когда почувствовала, как по спине у нее побежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Она явственно ощутила, что позади, в темной части дома кто-то стоит и смотрит на нее.

Слова застряли в горле, девушка с трудом заставила себя медленно обернуться и судорожно впилась пальцами в шершавую поверхность стоявшего рядом стола. На подрагивающей границе света и мрака застыла изломанная тень, и из темноты на девушку уставились два больших, неестественно белых, словно слепых глаза. Послышался тихий хрип, и в круг света стала вытягиваться — сучковатая палка, как вначале показалось застывшей от ужаса невестке — рука с буроватой, морщинистой, словно старческой кожей, с тонкими пальцами, на большинстве которых ногти были обломаны или сорваны, оставив лишь почерневшие пятна крови, другие же чудом держались на самом корне и торчали под прямым углом, готовые вот-вот отлететь. Длинная, словно бесконечная, тощая рука все тянулась вперед, а следом за ней показалось узкое, похожее на угольный утюг лицо, на котором можно было разглядеть лишь глаза. Пошатываясь и держась за стену, существо сделало еще один шаг к девушке, и та, наконец отойдя от своего странного оцепенения, громко закричала.

Тут же перестала похрапывать Эдит, судя по звуку упав с кровати, скрипнули ворота, послышались быстрые шаги по двору, и в дом ворвался старший сын, держа топор в руках и озираясь по сторонам. Дрожащей рукой девушка указала на стоявшее всего в нескольких шагах от нее чудище, и мужчина, замахнувшись, бросился на него, однако достать монстра не успел — выскочившая из комнаты мать повисла на поднятой руке, отбирая топор и мешая двигаться.

— Что ты де…? — мужчина захрипел, когда тонкие и не в меру сильные пальцы сомкнулись на его горле, дернулся, поднял вторую руку, но и ее перехватили и сжали так, что захрустели ломающиеся кости. Из-за нехватки воздуха и стекавшей из разодранной шеи крови перед глазами все поплыло, он выронил топор, и женщина, сжимая его, отошла на пару шагов. Она так и стояла, побледнев как скатерть, поджав губы и впившись пальцами в топорище, пока не прекращая, громко кричала девушка, пока чудище монотонно било голову в своих руках об угол печи, так что осколки разлетались по всему дому. Девушка выдохлась, перешла на визг, и Эдит, подойдя к ней, влепила сильную пощечину:

— Вот видишь, что ты наделала?! Все из-за тебя!

Но ее злой взгляд встретился уже с закатывающимися глазами без чувств падающей на пол невестки.

Когда девушка пришла в себя, то почувствовала, что руки ее крепко связаны за спиной, а тело примотано веревкой к какому-то деревянному столбу. Открыв глаза, подождав немного, пока они привыкнут к полумраку, она обвела взглядом небольшое помещение, оказавшееся подвалом их собственного дома, куда ей строго-настрого было запрещено спускаться. Свет сюда почти не проникал, но стоявшая на полу лампа очерчивала вокруг себя желтоватый круг, позволяя разглядеть валявшуюся рядом старую, дырявую перину, разломанные детские игрушки, разбросанные остатки еды и уходящую в темноту крепкую веревку.

— Ну вот, эту ты так быстро не перегрызешь, — послышался голос Эдит, и она, выйдя на свет, подхватила лампу и направилась к лестнице, ведущей наверх.

— Подождите, отпустите меня! — закричала уже охрипшая девушка, пытаясь вырваться, но ее даже не удостоили вниманием. Зато в темноте блеснули белые глаза, и послышался приближающийся шорох шагов. — Помогите!

Тяжелый люк в подполье с грохотом закрылся и звякнул засов, оставив их в полной темноте.

— Чаю будете? Становится совсем зябко.

Я вздрогнул от раздавшегося над ухом голоса Дамиана, выныривая из своих мыслей. Сказка уже закончилась, но я этого даже не заметил.

— Зачем она это сделала? Почему встала на сторону этого чудища? — пробормотал я, чувствуя легкую накатывающую тошноту.

Врач пожал плечами и все же поставил котелок на огонь.

— Животные не выхаживают больных или родившихся с уродством детенышей, понимая, что таким образом происходит естественны отбор, а человек поступает наоборот, такова его природа. Более того, чем больше женщина намучается с таким ребенком, тем сильнее прикипит к нему и ценить будет даже не само дитя, а вложенные в него силы и старания. Но — это лишь мои наблюдения, в сказке об этом не сказано.

— Я… выйду на минуту, — с трудом пробормотал я.

— Да, конечно, — тут же кивнул он.

Выбравшись на улицу, я распрямился и вдохнул холодный воздух полной грудью, пытаясь прийти в себя. Похоже, Дамиан решил отыграться на мне после "нестрашной" сказки с русалкой и в следующей добавил жутких моментов — уж кому, как не врачу, знать, на что реагируют люди. Первые минуты я бездумно смотрел по сторонам: на деревню опускался вечер, солнце вот-вот должно было уйти за горизонт, и теперь я знал, что первые огоньки в окнах появятся только после того, как окончательно стемнеет. Бросив беглый взгляд на опустевший церковный огород, я повернул голову к усадьбе и вспомнил, что хотел еще успеть заглянуть туда сегодня. Ну что ж, прогулка сейчас будет мне лишь на пользу.

— Спасибо за все, я, пожалуй, пойду, — обратился я к хозяину, заглядывая в дом.

— Хорошо, доброй ночи, — ответил врач, кидая в закипевшую воду щепотку трав — в нос ударил пряный запах. — Завтра будет дождь, не выходите на улицу: у вас, как я понял, нету плаща и сапог. Я сам зайду.

— Спасибо, — еще раз коротко поблагодарил я. — Доброй ночи, — и как можно быстрее покинул его дом, выходя на ведущую к усадьбе дорогу.

Через десять минут скорой ходьбы я вынужден был признать, что строение показалось мне расположенным куда ближе, чем это было на самом деле — за все это время я прошел лишь половину пути, вначале то и дело озираясь на дом врача, но позже догадавшись, что ему нет никакого дела до моих похождений. Солнце тем временем уже зацепило горизонт, угрожая тем, что возвращаться придется в глубоких сумерках, но отступиться я уже не мог.

Дорога пошла чуть на подъем, и вот уже передо мной возвышался частокол, ничуть не обветшавший за все эти годы. Внезапно я подумал о том, что усадьба, скорее всего, закрыта на тяжелый, проржавевший замок, и я лишь зря потратил время, добираясь сюда, однако, стоило мне толкнуть калитку — и к своему удивлению я понял, что попасть внутрь будет проще простого. Почти без скрипа она отворилась, пропуская меня на широкую, посыпанную песком площадку перед беленым домом и темным уже парком, больше походившим сейчас на огороженный кусочек леса. Возможно, мне повезет и в дальнейшем? Не зная точно, что ищу, я дернул на себя дверь усадьбы, и она распахнулась безо всяких усилий. Я ощутил холодок и запах сырости, застоявшегося воздуха, пыли и еще чего-то — определить было сложно, так как я уже еле сдерживался, чтобы не чихнуть.

Наверное, стоило отыскать спальню, где происходила самая жуткая часть сказки, или библиотеку — возможно, там могли остаться книги по магии. Или наоборот, их там могло не оказаться, потому что хозяин был каким-нибудь зажиточным купцом и колдовством никогда не интересовался. Однако я не дошел ни туда, ни туда. В просторной столовой, все еще уставленной сервантами с пыльной посудой, на застеленном выцветшей, истлевшей скатертью столе я в последних лучах солнца заметил блеск золота. Удивленно остановился и, чуть поколебавшись, протянул руку к обручальному кольцу. Моему кольцу. Оно идеально село на палец, на то самое место, где уже успел образоваться бледный ободок. Но как такое могло быть, кто принес его сюда? В голове невольно всплыл сюжет известной повести о писателе, страдавшем раздвоением личности. Неужели что-то подобное могло случиться со мной?

Солнце тем временем окончательно скрылось за горизонтом, посерела и подсвечиваемая им каемка нависших над землею облаков. В доме как-то разом стало темнее, по углам комнаты затаились неясные тени, искажая очертания и так не особо знакомых мне предметов, внушая чувство смутного беспокойства. Я еще минуту раздумывал, стоит ли мне продолжить поиски или лучше вернуться домой, когда где-то в глубине усадьбы скрипнула дверь. Разом напрягшись, я прислушался, стараясь не дышать, но вначале мог различить лишь громкий стук собственного сердца. Потом к нему прибавились легкие, неспешные шаги за дальней, вначале не замеченной дверью, заставившие меня отступить к выходу из столовой. Она тихо отворилась, и в комнату вошла невысокая девушка, с ног до головы закутанная в плащ. В своей последней попытке объяснить все логически, мозг подкинул мне мысль, что это, возможно, кто-то из местных, точно так же, как я, забредший в незапертый дом, но на дворе была осень, а незнакомка передо мной стояла босая.

Переместившись в бледный прямоугольник падающего из окна света, девушка легким жестом скинула капюшон, позволив рыжим волосам рассыпаться по плечам. Она была очень похожа на Риту, разве что у последней черты были чуть мягче, и она смотрела на меня не отрываясь, будто видела насквозь, знала и ждала, что я приду. День умирал, зеленые глаза все ярче разгорались золотом, а бледная ручка подрагивала на тесемках плаща, готового упасть к ее ногам перед превращением — но девушка ждала. И я бы никогда уже не узнал, чего, если бы не ощутил рядом запах давно немытого человеческого тела. Быстро обернувшись, я заметил неизвестно как прокравшееся мне за спину высокое худое существо, поблескивавшее белками слепых глаз и уже тянущее ко мне свои крючковатые пальцы. Отшатнувшись от него, я шагнул к центру комнаты, и тут сшурхнул на пол плащ, заставив вновь посмотреть на девушку. До того момента я был абсолютно солидарен с мужчинами всех времен и народов, утверждавших, что нет ничего прекраснее ухоженного женского тела; но рыжая жена мага, превращаясь, изгибалась и выворачивалась таким неестественным, неимоверным образом, словно тряпичная кукла, лишенная всех костей — что у меня к горлу подступил ком от страха и отвращения.

Я уже знал, каким чудовищем она станет, поэтому больше ни оторопь, ни другой монстр, преграждавший выход, не могли меня остановить. Унять свой страх и приказать им исчезнуть? Я даже не думал тогда об этом, ведь это точно не было сном! Темная рука со сломанными ногтями рассекла воздух в сантиметре от моего лица, но мне удалось увернуться и проскочить в дверь, ведущую в сени. Я выскочил из усадьбы, в мгновение ока пересек насыпную площадку и выбежал за калитку, благо она все так же оставалась не запертой. И в эту секунду за моей спиной раздался звон бьющегося стекла, а в потемневшее небо взмыл крылатый силуэт. Я-то совсем забыл, что она умела летать!

Со всех ног я кинулся по дороге прочь от проклятого места, даже не оглядываясь, чтобы узнать — преследует ли меня тот узник погреба — крылатой бестии мне было вполне достаточно. Уже показались первые дома по левую сторону, но я не остановился, не стал тарабанить в ворота с криками о помощи, прекрасно понимая, что никто не откроет мне дверь, и я лишь потеряю драгоценное время. Поднявшийся сильный ветер мешал мне дышать, забрасывал глаза пылью, но я отчетливо слышал хлопанье крыльев, что раздавалось над самой головой — иногда она пикировала вниз, пытаясь схватить меня, но каким-то чудом раз за разом мне удавалось уворачиваться. Незаметный в темноте домик Дамиана промелькнул мимо, и я понял это слишком поздно, когда не было уже времени возвращаться, зато впереди я различил огоньки свечей, пробивавшиеся сквозь церковные витражи, и наконец свернул с дороги. Даже не будучи истово верующим, я надеялся, что святое место защитит меня от тех демонов, что гнались за мной.

Где находился подъезд к зданию церкви, я не помнил, а в темноте разглядеть не мог, поэтому побежал напрямую, через огород, увязая ногами в перекопанной земле, цепляясь за стебли растений и пару раз даже падая. Но каждый раз хлопанье крыльев над головой заставляло меня подняться на ноги и гнало дальше, и чем ближе ко мне становились тяжелые двери, тем отчаяннее я молил всех святых, чтобы они оказались не заперты.

Мои молитвы были услышаны: я распахнул створки и ввалился в церковь как раз в тот момент, когда одна из сестер шла их закрывать.

— Спа… спасите, за мной гонятся чудовища, — задыхаясь и с трудом произнося слова, я тут же закрыл за собой двери и подпер их спиной на случай, если кто-то вздумает ломиться через главный ход.

На меня молча смотрели восемь рыжих девушек примерно одного возраста, все как одна в грубых серых платьях, похожие так, что не оставалось никаких сомнений в их кровном родстве, все — одинаково хмурые. Тогда я даже не подумал разглядывать внутреннее убранство, но отсутствие распятия и то, как был главный зал приспособлен под жилое помещение, не укрылось от моих глаз. Хлопанье кожаных крыльев раздалось где-то поблизости, и за витражом на пару мгновений вырисовался знакомый силуэт. Кто-то толкнул дверь.

— Рита! — выкрикнул я, заметив среди прочих знакомое лицо, и девушка, пытавшаяся спрятаться за остальными сестрами, испуганно вздрогнула. — Рита, хоть ты, пожалуйста, помоги мне!

Послышался недовольный шепот, я различил только фразу "прогони его немедленно" девушки, вытолкнувшей Риту вперед. Вжав голову в плечи, та нерешительно подошла ко мне.

— Ты должен уйти, — произнесла она, не обращая внимания на мой испуганный взгляд и яростное отрицательное мотание головой, в то время как что-то все сильнее рвалось внутрь здания, так что мне все сложнее было его сдерживать. — Я прошу тебя, немедленно покинь наш дом.

— Рита, ты не понимаешь, я пришел сюда искать убежище! — воскликнул я. — Там на улице какие-то демоны…

Я не успел договорить, как один из витражей со звоном разлетелся, рассыпая во все стороны цветные осколки, и в церковь, крутясь как ядро под защитой черных крыльев, ворвалась рыжая бестия. Сестры закричали, закричала и Рита.

— Уходи!

Я понял, что ни само здание, ни люди в нем не станут мне защитой, поэтому рванул дверь, столкнувшись нос к носу (выделявшемуся на узком коричневом лице лишь двумя отверстиями) с очень сильным, но не очень шустрым тощим слепцом. Я приготовился к новой попытке увернуться от него, когда затылок внезапно отозвался гулкой болью, заставившей голову будто взорваться изнутри, мир на секунду наполнился ярким фейерверком красок и огней — и погас вместе с моим сознанием.

Глава 3

Первое, что я почувствовал, возвращаясь в реальность, было привычное ощущение легкой тяжести от сидящей у меня на ногах кошки… или одной странной девушки. Чуть-чуть приподняв веки, я различил в пепельном свете дождливого утра, проникавшем в дом семьи Эстер, задремавшую Риту. Все было удивительно похоже на мой первый сон, только вот девушка сейчас сидела боком, чуть склонив голову на плечо, и серое платье на груди ритмично приподнималось и опускалось от глубокого дыхания. Видимо, девушке снился сон, и я не хотел ее тревожить, однако, словно почувствовав мой взгляд, она неожиданно вздрогнула, открыла глаза и повернула ко мне голову.

— Доброе утро, — поспешил произнести я, чтобы она не поняла, что я какое-то время наблюдал за ней: не хотелось смущать или выслушивать упреки. И интонация, вопреки моей воле, получилась слишком спокойной и мягкой, почти нежной. Вот теперь-то она, как любая дочь Евы, просто обязана была сделать ошибочные выводы!

Резко встав на ноги, девушка рывком одернула несчастное платье и сурово посмотрела на меня.

— Я должна была убедиться, что ты жив, и что больше не ворвешься в наш дом, — отчеканила она, даже не подозревая, какой забавной кажется в эту минуту.

Я сел, потирая ноющий затылок и с удивлением понимая, что больше никаких повреждений на мне нет. Неужели, они смогли как-то прогнать чудовищ?

— Да, после такого удара недолго и покинуть этот грешный мир, — заметил я. — Зачем ты это сделала?

Рита, казалось, вины своей в произошедшем не видела.

— Ты был опасен и не хотел уходить, — буркнула она.

— Опасен?! — не выдержав, воскликнул я, махнув рукой в сторону окна. — Я пришел в церковь искать спасения от… от той чертовщины, что вчера вечером разбила вам витраж!

Рита молчала. Я наконец повернул голову к залитому дождем стеклу, посмотрел на церковь, находившуюся практически напротив, да так и застыл с приоткрытым ртом — потому что стоявшая рядом старая иссохшаяся ель теперь была выкорчевана с корнем и наполовину торчала из разбитого окна. Все слова разом вылетели из головы, и, не смотря на то, что только что проснулся, я почувствовал давящую усталость.

— Видимо, ты права, — упавшим голосом вынужден был признать я. — Дамиан рассказывает мне довольно жуткие сказки, от них мне снятся кошмары и чудятся монстры. Вчера, например, я забрел в усадьбу и нашел там свое кольцо, а затем за мной погналась летающая бестия. Может быть, я лунатик — один из тех, кто ходит во сне, считая его явью?

Я вопросительно посмотрел на Риту, после всего сказанного ожидая увидеть на ее лице неприязнь, опаску, осуждение, жалость, но неожиданно заметил, что она смотрит на меня совершенно спокойно, разве что с некоторым участием.

— Всем снятся кошмары, — девушка похлопала меня по руке и направилась к тлеющему камину. — Я сделаю чай.

Я, удивленный ее словами, облокотился рукой на спинку дивана, чтобы не потерять девушку из вида, пока она помогала огню разгореться, до тех пор, пока Рита не встала и не вышла в кухню.

Через пятнадцать минут она вернулась, держа в руках две красивых фарфоровых чашки с нежно-розовой росписью — видимо, когда-то семья Эстер была достаточно зажиточной.

— Спасибо, ты очень добра, — произнес я, осторожно принимая одну из них и добавляя мысленно: "Когда не бьешь по голове".

Рита кивнула и присела рядом, на подлокотник, задумчиво посмотрев на здание церкви, отделенное от нас стеной ливня.

— Я займу дальнюю комнату, детскую, — как ни в чем не бывало вдруг констатировала она, отчего я чуть не поперхнулся чаем. Что она еще себе придумала?

— А твои сестры не будут против, что ты покинула вашу… обитель? — осторожно спросил я.

Рита в упор посмотрела на меня.

— Мои сестры выгнали меня из-за того, что произошло. Я разговаривала с тобой, поэтому они решили, что это полностью моя вина.

Я даже растерялся, не зная, что ответить. Кто предполагал, что так произойдет? К тому же, она не выглядела очень расстроенной.

— Так значит вот почему ты так странно себя вела при первой встрече, — вдруг осенило меня.

Рита чуть смущенно кивнула.

— Девушкам следует опасаться незнакомых мужчин.

— А что изменилось вчера?

— А вчера мы познакомились, — соврала девушка, но ее улыбка ответила за нее. — Мне пора, меня ждут много дел.

Поставив пустую чашку на каминную полку, Рита накинула плащ, взяла большую корзину и вышла под дождь, а я остался наблюдать за ней из дома. У меня появилось чувство, что все, что сейчас происходит — происходит в сказке, только не страшной, а доброй. Вот только с чего бы сказкам быть добрыми в этом странном месте?

Я не знал, когда Дамиан решит посетить меня, спать больше не хотелось, а маяться бездельем я не любил. Мысленно посетовав на погоду, из-за которой я упускал такую замечательную возможность наведаться к соседям, я решил немного осмотреться в доме, где мне волею случая пришлось остановиться.

Первым делом я заглянул на кухню, где Рита сегодня уже успела побывать. Вся посуда здесь оказалась убрана в шкафчики, а та немногая, что оставалась на столе — аккуратно прикрыта вышитой салфеткой. Остальные же отличия от привычной мне городской кухни заключались в отсутствии подведенной к раковине воды, каких бы то ни было электрических устройств (света в доме не было) и плиты — ее место занимала металлическая печь на ножках, работающая на дровах, на верхнюю часть которой ставились кастрюли и чайник. Рядом с плитой стояло почти полное ведро свежей воды, из которой девушка и делала чай, наверное, она принесла ее еще вчера. Я только сейчас задумался о том, каким же образом ей удалось перетащить мое бесчувственное тело из церкви в этот дом? Но потом я решил, что ради того, чтобы поскорее избавиться от меня, сестры могли помочь Рите в этом деле.

Не найдя ничего съестного, я направился вглубь дома. Ванная комната дальше по коридору могла называться так с большой натяжкой, так как ванной в ней не было, да и остальные удобства в глазах городского жителя выглядели достаточно… условно.

Спальни были совсем небольшие, скромно обставленные: в родительской стояла кровать, скорее полуторная, чем двуспальная, накрытая тяжелым чехлом, с явно просматривающимся нагромождением подушек под ним. Тут же расположился комод, тоже накрытый, пара сундуков, небольшой столик с овальным зеркалом, крепящимся по бокам и сейчас повернутым к стене. Совершенно блеклая, унылая комната, ничего не говорящая о хозяевах, как, впрочем, и весь дом, где я не видел ни одной картины, фотографии и какого-нибудь иного элемента декора. Комната Эстер также была чисто прибрана, аскетична и безлика — маленькая кровать под чехлом, письменный стол, где она, скорее всего, делала уроки, и шкаф в человеческий рост у ближней к двери стене — возможно поэтому я не сразу заметил, что стул, место которого было у стола, подпирал дверцы, не давая им раскрыться.

Ощущая болезненную смесь из любопытства, страха и практически полной уверенности, что сейчас что-то произойдет, я вошел в комнату, встал напротив шкафа, испытывающее глядя на него (и не замечая ничего особенного), и даже отступил на шаг, чтобы лучше его рассмотреть. Под моей ногой что-то зашелестело. Наклонившись, я заметил листы бумаги с детскими рисунками, выглядывавшие из-под кровати. Я поднял их и, невольно нахмурившись, принялся изучать довольно реалистично выполненные простым карандашом картинки — Эстер обладала явными зачатками таланта. Однако то, что она с постоянным упорством изображала, мало напоминало рисунки девочек ее возраста (Люси часто показывала свои, когда мы бывали у них в гостях).

Раз за разом уверенными, четкими линиями, с соблюдением перспективы и вниманием ко всем деталям был выведен находившийся передо мной платяной шкаф. Судя по теням, о которых не забыла маленькая художница, это был вечер — глубокий полумрак, очерченный светом стоявшей на столе свечи, притаился у стены. Одна дверца была приоткрыта, и из нее виднелись три длинных пальца с острыми когтями, имеющие, по крайней мере, четыре фаланги, изображенные Эстер абсолютно черными, с мелкой щетиной. На некоторых рисунках из шкафа выглядывало то ли лицо, то ли морда — сложно было понять, так как девочка тут исчеркивала лист бумаги почти до дыр. Я просмотрел еще несколько подобных картинок и вдруг увидел комнату совсем с другого ракурса: верхняя половина шкафа осталась слева, тень на стене смутно напоминала письменный стол, но большую часть листа занимал потолок — и распластавшееся на нем похожее на многоножку черное чудище, окруженное тянущейся к приоткрытой створке паутиной.

В доме внезапно стало так тихо, что я осознал, что перестал дышать. Тут же порывисто втянул воздух и мысленно пристыдил себя за то, что меня смогли так испугать детские рисунки. Вот только стыда я не почувствовал, так как прекрасно знал, что это не просто фантазия Эстер, это то, что девочка действительно видела. Но взрослый прагматик во мне требовал доказательств, и я, спрятав рисунки подальше под кровать, чтобы их ненароком не обнаружила Рита, подошел к шкафу и взялся за спинку стула. Сейчас я открою его, там будет пусто, и я скажу сам себе, что это сказки… Я удивился, как удачно выплыло это слово. Сказки, во всех значениях — именно они. Внутри шкафа что-то тихонько застучало и зашелестело, и я, быстро отставив стул, распахнул дверцы. Что-то маленькое и серое выпорхнуло прямо в лицо, задело щеку бархатным крылом и умчалось биться в противоположный угол комнаты — всего лишь моль или ночная бабочка, чудом туда попавшая. Я стоял перед совершенно пустым шкафом, все еще держась за ручки. На створках изнутри было написано карандашом, толстыми закрашенными буквами "Уходи", и тут же красовались глубокие трехпалые царапины, практически разодравшие дерево у края дверок.

Я медленно закрыл шкаф и вернул стул на место. Все правильно. Если хоть на миг предположить, что чудовища существуют, то, согласно логике, этого монстра тут быть и не должно. Он не привязан к дому. Он там, где его хозяин, Эстер.

Я уже не знал, ругать себя за такие мысли, за то, что я поддавался этому бреду, или оставить бесполезное занятие. Моя логика здесь не работала, и тем соблазнительней было не искать научное объяснение происходящему, а просто нырнуть с головой в этот омут и принять на веру все, что видели мои глаза и слышали уши. Уши слышали, как открылась входная дверь, и я поспешил в гостиную, надеясь увидеть вернувшуюся Риту.

Но на пороге с корзиной в руках, отряхивая мокрый плащ и тщательно вытирая ноги, стоял Дамиан.

— Доброе… добрый день, — взглянув в окно и осознав, что уже обеденная пора, поздоровался я. Странно, сколько же времени ушло у меня на осмотр этого небольшого дома?

— Добрый день, — ответил врач, доставая из корзинки несколько свертков. — Чай у вас найдется?

— Да, конечно, — я отправился на кухню и, немного поколдовав над металлической печью, вскоре вернулся с чайником и чистыми чашками. Дамиан предусмотрительно подложил свернутую несколько раз тряпичную салфетку, прежде чем я поставил горячий чайник на стол. Тут уже стоял глиняный горшочек, накрытый крышкой, в котором я обнаружил ароматное жаркое с густым бульоном, рядом были аккуратно разложены нарезанный хлеб и сыр. Я внезапно ощутил, как же сильно я голоден.

— Дамиан, — обратился я к врачу прежде, чем приступить к трапезе. — Я вам очень благодарен за то, что вы уже который день кормите меня. Я хотел бы как-то отблагодарить вас…

— Спасибо, но не стоит благодарности, — кивнул врач. — Лучшее, что вы можете сделать — это начать самому добывать себе пищу. Например, завтра я собираюсь весь день провести в лесу, собирая грибы — дождь к вечеру должен утихнуть. Потом часть из них я обменяю на еду. Я могу раздобыть вам сапоги и куртку — присоединитесь?

Я активно закивал. Все складывалось как нельзя удачно: я наконец получал возможность "заработать" и при этом выслушать очередную сказку. Последняя мысль напомнила мне о вопросе, давно крутившемся в голове. С тоской глянув на остывающую еду, я произнес:

— Дамиан, а какую сказку вы рассказывали Эстер? Могу я ее услышать?

Мужчина отрицательно мотнул головой.

— Нет. По вашим словам ее и так знают уже двое, что не очень хорошо.

— Но… я нашел ее рисунки, — нерешительно произнес я, не зная, стоит ли мне стыдиться этого.

Врач, впрочем, как всегда и глазом не моргнул.

— Это пустое. Сказку надо услышать и представить, чтобы она стала вашей. А рисунки — это просто рисунки. Ваш обед стынет.

Я, наверное, впервые внутренне не согласился с Дамианом, но намек понял и принялся за еду. Возможно, рисунки Эстер и не оказали на меня такого впечатления, как сказки врача, но все равно ощутимо задели.

Пока я, доев, наливал нам чай, Дамиан аккуратно убрал все, за исключением оставшихся пары кусочков хлеба, обратно в корзину. Прикрыв их салфеткой, чтоб не черствели, он с благодарным кивком принял чашку и вдохнул аромат.

— Липа и мята, я помню, как собирал для них этот чай. Итак, вы ожидаете от меня сказку?

Я кивнул. Где-то в глубине души я уже начал сомневаться, так ли я хочу ее услышать, но понял, что отступать уже поздно.

— Вы ведь рассказываете мне только те, которые не рассказывали никому в деревне? — поинтересовался я.

— Никому из ныне живущих, — уточнил Дамиан, и, как бы жутко это не звучало, я приободрился — если эти люди живут со своими сказками, то и я смогу.

Соседи в нашей деревне довольно часто обращаются друг к другу затем, чтобы обменять что-либо или, опять-таки за вознаграждение, попросить об услуге. Все знают друг друга по именам и часто в общих чертах осведомлены о том, что происходит в соседнем доме, но это не означает, что люди особо дружны. Просто вынуждены жить бок о бок.

Мара, молодая хрупкая девушка, была и вовсе не рада своим соседям. Справа от ее небольшого домика, где она после смерти родителей была вынуждена сама справляться с хозяйством, жила семья с двумя детьми, двумя девочками. Их отец не очень-то любил своих отпрысков, пеняя жене на то, что она никак не может подарить ему наследника, а сам при этом с раздражающей настойчивостью наведывался к молодой соседке. Не проходило и дня, чтобы Жиль — так его звали — не стучал в ворота Мары с просьбой об обмене или предложением помощи, упорно пытаясь завязать разговор. Но девушка слишком быстро поняла, что ему надо, и за порог не пускала.

Холодной туманной весной жена Жиля разрешилась третьим ребенком — и опять девочкой; и мужчина, уже до этого момента не очень трезвый, едва узнав пол ребенка, полез в подвал за новой порцией алкоголя. Еще не ушел врач, а новоиспеченный отец уже вывалился за калитку, под накрапывающий дождь, и нетрезвой походкой отправился стучать кулаками в ворота соседнего двора. Мара не хотела открывать, но, когда прошло десять минут, а стук не прекратился, поняла, что просто так мужчина не уйдет. Накинув на голову и плечи старую шаль, она выскочила под моросящий дождь и, скользя по влажной земле, зашагала к воротам. Хмурый, серый день становился все сумрачнее, постепенно превращаясь в вечер. Приоткрыв ворота, Мара выглянула в узкую щель и поинтересовалась, что ему надо в такую погоду. В следующую же секунду сильный толчок сбил ее с ног, девушка отлетела на землю, а в распахнувшиеся ворота завалился Жиль. Подхватив девушку под руки, крепко зажав ей рот и не обращая никакого внимания на пинки по ногам, он потащил ее в дом.

Прошел год, потом второй. Мара больше никогда не открывала тяжелый засов на воротах, даже когда Жиль грозился их сломать. Однажды днем мужчина услышал тихий, но звонкий смех с соседского двора и, подтянувшись, заглянул через забор. Увиденное его поразило: по свежей весенней траве, то поднимаясь на ноги, то снова со смехом падая на попу, пытался ходить маленький мальчик, как две капли воды похожий на него. Чувство, что ощутил Жиль, было сродни панике. Отношения с женой у него давно не ладились, женщина, по горло сытая его упреками, научилась огрызаться и готова была постоять за себя, хорошо понимая, что от этого зависит судьба ее дочерей. Уже не раз она заговаривала о том, что готова уйти от него в любой свободный дом и вести хозяйство одна, благо помощницы подрастали. Поэтому мужчина сделал первое, что пришло в голову. Убедившись, что Мара хлопочет в доме, он перемахнул через забор, подхватил ребенка на руки и, выскочив за ворота, быстрым шагом направился в лес. Он не знал, как от него избавиться, как сделать так, чтоб не нашли, поэтому, дойдя до реки, просто опустил мальчика под воду, пока тот не перестал шевелиться, а потом отпустил тельце плыть по быстрому течению.

Дома его, бледного, в дверях встретила жена. Даже не спрашивая, где он был, она, яростно жестикулируя, начала рассказывать, что к ним прибегала соседская девушка, вся в слезах, искала своего сына и даже посмела угрожать, уверенная, что они прячут его у себя. Жиль лишь пожал плечами, предположив, что одинокая Мара, никогда не имевшая своих детей, окончательно сошла с ума. Очень скоро зарядил сильный дождь, и, быстро поужинав, семья легла спать. Мужчина еще некоторое время ворочался, но постепенно убедил себя, что поступил правильно — ведь соседка могла шантажировать его этим ребенком — и заснул. А Мара всю ночь блуждала по деревне и окрестному лесу, пытаясь отыскать своего сына.

На следующее утро младшая дочь Жиля пропала. Она спала на общей кровати между двумя старшими сестрами, и сложно представить, что кто-то мог проникнуть в дом и выкрасть её. Следы ее маленьких ножек еще виднелись на покрытых утренним инеем ступеньках крыльца — но дальше обрывались. Тем не менее у Жиля не осталось ни малейшего сомнения, что это месть Мары, он тут же кинулся к ее дому. Девушка, только-только вернувшаяся обратно, промокшая до нитки, сидела на крыльце и мелко дрожала от холода и рыданий, слез на которые уже не оставалось. Ворота не были закрыты на засов, но она даже не обратила внимания на зашедшего на двор мужчину, пока тот не подскочил к ней, не схватил за плечи и не стал трясти, как грушу, пытаясь выяснить что-то про свою дочь. Когда же Мара, наконец, поняла, что с ее соседям случилось подобное несчастье, она лишь рассмеялась и стала выкрикивать ругательства и проклятья, обвиняя во всем Жиля, который ворвался к ней два года назад.

Испуганный тем, что жена может все это услышать, мужчина затащил ее в дом, но девушка, уже совершенно не в себе, стала кидать в него всем, что попадалось под руку, и кричать еще сильнее. Она, хрипя, затихла лишь тогда, когда его руки сомкнулись на тонком горле, не давая дышать. Жиль оттащил ее тело в подвал, зачем-то поставил на крышку люка тяжелый сундук — и на негнущихся ногах отправился домой, где тут же полез за бутылкой. Жене он сказал, что все обыскал, но дочь не нашел, да и соседку дома не застал, видимо, та куда-то ушла. Жиль так и просидел остаток дня за столом у окна, допивая бутылку и глядя на улицу, где все сильнее расходился холодный дождь. Когда вечерние сумерки уже почти перешли в ночную тьму, он увидел тонкий, согнувшийся силуэт девушки, вышедшей из соседских ворот и, покачиваясь, отправившейся в сторону леса. Мужчину пробил озноб. Он усердно моргал и тряс головой, но, пока тень не растворилась в темноте, он ясно ее видел. Посчитав, что алкоголя с него на сегодня достаточно, Жиль поспешил завалиться спать.

На следующий день заметно потеплело, дожди прекратились, и весна наконец вступила в свои права. Постепенно все забылось. В опустевший дом вселилась молодая пара, Жиль приходил знакомиться с ними, спрашивал, чем они занимаются, и мельком поинтересовался, все ли хорошо с домом. Ему ответили, что тот, хоть и нуждается в небольшом ремонте, но все еще достаточно крепкий, прошлая хозяйка содержала его в чистоте, а в погребе они обнаружили небольшие запасы еды. При упоминании подполья Жиль несколько побледнел, но быстро пришел в себя, когда понял, что Мару они не нашли. И все равно он не мог поверить в то, что видел в тот вечер: не могла мертвая женщина, да пусть даже живая, выбраться из погреба.

Прошла весна, наступило лето, и в первую же июльскую грозу пропала средняя дочь Жиля. Никто не смог ее найти. А, как только зарядила дождями осень, пришла очередь и старшей его дочери. Оставив безутешную жену рыдать дома (она не могла успокоиться весь день, и это уже сводило с ума), мужчина вышел за ворота, плотнее натягивая капюшон и вглядываясь в темнеющую напротив стену леса. Он почему-то был уверен, что Мара сейчас стоит где-то там и, усмехаясь, смотрит на него. Внезапно в высокой траве на той стороне дороги что-то мелькнуло. Жиль, не веря своим глазам, нерешительно сделал шаг вперед и пригляделся — среди жестких желтых стеблей мелькали темные детские макушки. Мужчина быстрым шагом направился туда, пересек дорогу, раздвигая доходившую ему до пояса мокрую траву, принялся искать детей — и они сами выбежали к нему, окружили, облепили — его три дочери и сын, еле стоявший на ногах, на вид совершенно здоровые, лишь немного бледные и совсем промокшие. На лице у мужчины расплылась нервная улыбка, и тут, почувствовав еще что-то присутствие, он поднял голову. Перед ним стояла Мара, такая же бледная, но совершенно спокойная, она больше не куталась зябко в старую шаль и даже не обращала внимания на то, что промокшее платье прилипло к телу. Жиль застыл, не в силах пошевелиться, даже когда тонкие холодные ладони коснулись его шеи, и все поплыло перед глазами.

Его тело нашли там же, на следующее утро, и удивились тому, насколько иссушенным оно казалось — будто мужчина уже неделю бродил по пустыне и умер от жажды. Люди поговаривают, что в густом тумане или при обильной росе можно увидеть в высокой траве макушки детей, собирающих капли воды, а при сильном ливне появляется сама Мара — и тогда лучше не выходить без особой нужды на улицу.

Как только Дамиан закончил повествование, дверь отворилась, и в дом вошла Рита. У меня сложилось впечатление, что она специально ждала, когда врач расскажет сказку, стоя на улице, под проливным дождем — к тому же, не смотря на накинутый плащ, ее платье действительно все вымокло до нитки и настырно липло к телу, можно было только представить, как девушке сейчас холодно.

— Добрый день, — скидывая капюшон, с легким поклоном произнесла она в сторону Дамиана, и вместе с корзиной, прикрытой вышитой салфеткой, направилась вглубь дома.

— Добрый день, Рита, — как ни в чем не бывало ответил тот, нисколько не удивившись тому, что рыжая обитательница церкви чувствует себя в жилище Эстер, как у себя дома. — Ну, я пойду, — обратился врач уже ко мне и достал из корзины небольшую баночку, заполненную чем-то темно-красным. — Малиновое варенье, отличная профилактика простуды. К тому же, довольно вкусное. Всего доброго.

Проводив Дамиана (и в который раз удивившись тому, что он не задает лишних вопросов), я минуту поколебался, а потом все же направился к комнате Эстер, ставшей внезапно комнатой Риты. Постучал и тут же толкнул дверь, следуя привычке всех, кто хоть раз работал в офисе — ответа не дожидаются, так как он и не предусматривается. Послышалось громкое "шурх" и, прежде, чем я вошел, что-то стрелой пронеслось по комнате, юркнув под одеяло — теперь со стороны кровати на меня со смесью возмущения и испуга взирали глаза Риты, натянувшей покрывало до самого носа. Ее платье висело на спинке единственного стула, до сих пор подпиравшего дверцы шкафа.

Почему-то извиняться я не стал.

— Врач ушел, я хотел позвать тебя греться и пить чай, а то простудишься еще.

— Со мной все в порядке, спасибо, — сдержанно ответила девушка, сгорая от нетерпения, когда же я уйду. Но я даже не собирался.

Вместо этого совершенно наглым образом зашел в комнату, под недоуменный взгляд Риты перекинул через плечо мокрое платье и направился к кровати. Девушка напряглась, но это ничего не решило — в следующую минуту я уже скатывал ее вместе с одеялом в большой возмущавшийся сверток. Знай Рита, что когда-то таким же образом переносили саму Клеопатру, она бы все равно продолжила отбиваться и выворачиваться, но один раз начавшее сползать одеяло разом ее переубедило и заставило лежать смирно.

Я перенес девушку в комнату и усадил в большое кресло около камина, платье повесил сушиться на его спинку. Налил чашку чая (чайник еще не остыл), намазал на ломоть хлеба, что принес Дамиан, малиновое варенье и все это протянул недовольно пыхтящему свертку. Пару секунд меня буравили строгие синие глаза, потом взгляд смягчился, у свертка появились короткие ручки (она высунула их только до локтей), и Рита, благодарно кивнув, принялась за еду. Я только теперь понял, что съел все, что принес мне врач, даже не вспомнив о ней, не подумав о том, что девушка может быть голодна, и это укрепило меня в решении перестать, наконец, злоупотреблять гостеприимством Дамиана. Я хотел было спросить у Риты совета на этот счет (ведь не каждый же день я смогу собирать грибы), но, когда повернулся к ней снова, девушка уже дремала, аккуратно поставив чашку рядом с собой на пол.

Я не рискнул засыпать — просто сидел на диване, глядя в окно, погруженный в свои мысли, слишком многочисленные и поверхностные, чтобы сказать, что я думал о чем-то конкретном. К вечеру дождь действительно прекратился, небо стало понемногу очищаться, и перед закатом я даже увидел, как садящееся солнце заливает все вокруг непривычно ярким, красно-оранжевым светом, как будто окна в доме были цветные. Рита зашевелилась, и я не стал поворачивать голову, чтобы не смущать ее. Судя по звуку, девушка накинула платье, а потом отнесла одеяло в комнату, вернулась за чайником, зашла на кухню и после принесла его, закипевший, в гостиную.

— Ты голоден? — спросила она, совершенно уверенная в том, что я не сплю.

— Немного, — признался я, оборачиваясь.

На столе, кроме чайника на деревянной подставке (я не заметил ее на кухне или не понял назначения) и чашек оказался еще большой мясной пирог. Я подумал, что тут хватит на двоих, еще и на утро останется.

— Ты обменяла его на что-то? — поинтересовался я, доедая очередной кусок — было так вкусно, что оторваться казалось невозможно.

Рита, ничуть не уступавшая мне в аппетите, кивнула и отрезала нам еще по кусочку.

— Забрала у сестер часть тыкв, что мы вчера собирали. Как-никак, в них доля моего труда.

"И моего", — подумал я, вспомнив, как помогал их собирать. Значит, кусочек этого пирога я честно заслужил.

— Завтра мы идем за грибами, думаю, я смогу принести достаточно, чтобы обменять их на хороший ужин, — похвастался я.

Рита улыбнулась, и этот момент был подобен тому, как из-за туч выглянуло солнце, блеснув на стеклах домов.

— Хорошо, принеси. Часть обменяем, а часть я приготовлю.

Когда мы допили чай, она принялась убирать со стола, аккуратно заворачивая остатки пирога на завтра, а я вышел на порог, чтобы подышать свежим воздухом.

Солнце уже закатилось за горизонт, и я понял, что никогда не видел деревню в этот момент наступления темноты: я или внимательно слушал Дамиана, или, не замечая ничего вокруг, шагал к усадьбе. В надвигающихся сумерках лес казался зловещим, как морская пучина или глубокая пещера, внутри которой неслышно двигались неизвестные существа. В домиках один за другим зажигались тусклые огоньки, но они не могли даже как следует осветить внутренние комнаты, и от этого давящее чувство бессилия перед лицом неизбежного наступления ночи — и приходом того, что она несла — становилось еще более тягостным. В городе все было иначе, здесь же я видел себя песчинкой, мелким камушком, который накрывает стремительный прилив — и это ощущение не имело ничего общего с тем восторженным состоянием, что охватывает при взгляде на звезды. Там я был всего лишь беспечным кусочком мозаики вселенной, раскинувшейся далеко над головой, сейчас же — этот мир, оказавшийся внезапно гораздо больше, зашевелился, задышал в лицо древними, но неизвестными силами, от которых веяло опасностью, которых я не мог до конца понять.

Зябко передернув плечами и заставив себя выбросить из головы столь гнетущие мысли, я вернулся в дом, где Рита, подобно остальным жителямдеревни, уже зажгла свечи. Они были похожи на рой светлячков, вспыхивающих почти одновременно…

— У меня к тебе есть одна просьба, — начал я, и девушка, опустив лучину обратно в камин, подняла голову и вопросительно посмотрела на меня. — Возможно, не совсем обычная. Ты знаешь, меня мучают кошмары, которые я принимаю за реальность. Но вчера, когда ты сидела у меня в ногах, они мне не снились. Не могла бы ты и сегодня посидеть со мной?

Я и не ожидал, что Рита с радостью согласится, но она лишь фыркнула и молча ушла в свою комнату.

"Значит, нет", — догадался я.

Глава 4

Однако, когда я вынырнул из сна на рассвете, то понял, что девушка все же исполнила мою просьбу. Открыв глаза, я увидел сидевшую у меня на ногах Риту, все так же боком, в дреме чуть склонившую голову на бок и на грудь, прислонившуюся виском к закруглению спинки дивана. В расслабленных руках у нее оставался почти довязанный на спицах шарф, у ног лежал шерстяной клубок. Солнце еще не взошло и утренние сумерки не рассеялись, догоравшие свечи кидали мутные желтые пятна вокруг себя, и ее лицо, ловившее призрачный свет из окна, казалось еще более бледным и юным. Совершенно неожиданно возникла странная мысль: "А что, если ей действительно более ста лет?" — такой спокойной и чистой, почти хрустальной она сейчас казалась, не вписываясь в рамки привычного мира. Я, не шевелясь, не думая даже коснуться, просто лежал и любовался тем, как меняется ее лицо, вырисовывается из тени ее фигура в свете медленно наступавшего утра, когда краем глаза заметил какое-то движение на полу. Переведя взгляд, я понял, что это клубок, выписывавший по темным доскам вензеля, привлек мое внимание. "Нет, никак призраков сегодня", — твердо решил я и закрыл глаза, тут же проваливаясь в сон.

Кошмары меня не посещали, но сновидения, и очень странные, были. Я видел издали круглую хижину Дамиана, и из-за забора, окружавшего его небольшой огородик, вверх пробивался какой-то странный мерцающий малиновый свет. Совершенно против моей воли ноги повели меня вперед, и вот, спустя пару мгновений, я уже открывал перед собой небольшую калитку. Едва лишь окинув взглядом скромные полосы грядок, обычно полупустые, я почувствовал, как потерял всякую возможность двигаться от увиденного: на них, почти не прикрытые землей, лежало около трех десятков человеческих сердец, каким-то образом продолжавших биться и испускать во все стороны тот самый окрашенный в красный свет, что я заметил еще из-за забора. Каким-то чудом придя в себя, я кинулся внутрь хижины, собираясь спросить у хозяина, что происходит, но Дамиан, невозмутимо сидевший в полумраке на брошенной на пол шкуре, оказался довольно странным. Сложно описать, что именно было не так… За его спиной шевельнулась большая темная тень, врач наклонился, подул на костер у своих ног, и тот вспыхнул не искрами, а сразу пламенем, освещая все вокруг. Тут только я понял, что смотрит Дамиан не на меня, а сквозь меня, а за его спиной разворачиваются серые, как у лесной совы, крылья…

Сон смазался и растаял, сквозь закрытые веки в глаза ударило солнце, и я почувствовал, как кто-то трясет меня за плечо.

— Ланс, просыпайся, уже пора, — послышался голос Риты, и я вспомнил, что сегодня я собирался отправиться собирать грибы с Дамианом.

Пока я быстро умывался, девушка уже налила мне чай с пирогом и подыскала большую корзину, которая теперь ждала своего часа у двери. Краем глаза я заметил на столике уже оконченное вязание — видимо, она взяла эту работу, чтобы как-то прокормить нас.

— Спасибо, что все же выполнила мою просьбу, — начал я, не обращая внимания на то, что всем своим видом Рита пыталась показать, будто не делала этого. — Благодаря тебе, сегодня мне не снились кошмары, только странный сон, про вашего врача… — я невольно повернулся к окну и увидел, что он уже направляется к нашему дому по дороге. — А после нашего первого разговора мне снилась ты.

Девушка сделала такое лицо, будто у нее не оставалось никаких сомнений по поводу того, что мне могло сниться лишь нечто, порочащее её честь — и поспешила скрыться в своей комнате, пока не зашел Дамиан.

— Доброе утро, — открывая дверь, как всегда без стука, бодро произнес он.

Утро действительно было отличным: на безоблачном небе ярко светило солнце, дорога и земля в огороде уже почти полностью высохли. Конечно, в лесу будет более влажно, но оставалась надежда, что мы не застрянем в грязи.

— Я принес вам сапоги и плащ, надевайте и пойдем.

Кивнув, я послушно облачился в сапоги, доходившие мне почти до колен, заправив в них штанины, и накинул резиновый желтый плащ с капюшоном. Когда я взял в руки корзинку (на дне, кроме ножа, был аккуратно завернутый пирог, который я тут же переложил в карман), то почувствовал себя заправским грибником, хотя вряд ли я в своей жизни собирал грибы больше пары раз — да и то было ради удовольствия, а не для еды.

Мы вышли из дома, пересекли дорогу, прошли мимо здания церкви, и я мог заметить, что дерево, разбившее витраж, уже убрали, распилили и в виде дров сложили у ограды. Я готов был поспорить, что сестры Риты попросили деревенских мужчин о помощи, и те за свою работу получили по тыкве. А потом нас обступил сырой, прохладный лес, и я опустил глаза под ноги, стараясь рассмотреть среди опавшей листвы и иголок грибы. Дамиан срезал нам с поваленного дерева по длинной прямой ветви, чтобы можно было ворошить цветной ковер, не нагибаясь. Следующие несколько часов я провел, внимательно слушая его советы относительно того, где стоит искать какой гриб, съедобны ли те, что я нашел, и наконец собирая свою "добычу" в корзину — будто действительно собирался прожить здесь еще долгое время и эти знания могли мне пригодиться. Сверху, с ветвей, иногда капала вода, от земли веяло холодом, так что, несмотря на увлеченность, я вскоре почувствовал, что продрог. Дамиан подал знак, и мы сделали небольшой привал, постелив свои плащи на поваленное и относительно сухое дерево.

— Неплохо, я думаю, — произнес врач, кивнув на почти полные корзинки. Он достал откуда-то термос и кружки, я поспешил вынуть из кармана и развернуть на стволе между нами остатки пирога. — Быстро перекусим и двинемся дальше, долго сидеть холодно.

К пирогу присоединились несколько румяных печеных пирожков, я не мог противиться соблазну узнать, что у них за начинка. Оказалось — рис, лук, яйцо и рыба.

— А сказка? — поинтересовался я.

— Вам они еще не наскучили? — внезапно спросил Дамиан.

Я отрицательно мотнул головой.

— Хорошо, я расскажу ее по дороге.

В этот раз не было ритуального раскуривания трубки, соответствующего сказке окружения или атмосферы — но и сама она чем-то выделялась среди других, мною слышанных.

Захари был молодым священником, только-только закончившим обучение и вступившим в сан, и первое, что он сделал — отправился путешествовать. Сирота и подкидыш, он никогда не знал семьи, ничто не держало его на месте, но юноша свято верил, что теперь Бог направит его стопы к тому месту, где суждено обрести истинный дом. Наивно забывая, как и вся молодежь, что жизнь чаще осыпает испытаниями, чем подарками.

В ту пору эта местность была дикой и заросшей лесом, через который пробирались, петляя, разбитые дороги и теряющиеся в траве тропинки, здесь водились дикие звери, а ближайший город располагался в нескольких днях пути. Захари, никогда не выходивший даже на главную площадь, почти сразу же заплутал в чаще. Вначале это сильно испугало его, но, мысленно отыскав в Священном писании подобные моменты, он скрепил сердце и приготовился многие дни выживать без воды и пищи, спать под открытым небом и останавливать диких зверей молитвами. Надо сказать, это был первый и главный урок в его жизни, подкинутый реальным миром и перед лицом смерти успешно изменивший восприятие книжного червя. Когда молитва не помогла ему справиться с жаждой, и от волков пришлось лезть на дерево, он, наконец, осознал простую истину — его жизнь только в его руках. Возможно, Захари был очень плохим и слабым в вере священником, впрочем, не он выбирал этот путь. Юноша сократил время на молитвы, зато усерднее стал искать ягоды, пытался охотиться на мелкую живность, залезал на верхушки самых высоких деревьев, чтобы отыскать дорогу.

Спустя неделю, обессиленный, но ставший лишь сильнее духом, он вышел к этой деревне, более многолюдной, чем сейчас. Он брел по главной улице в таком виде, что его проще было принять за лешего, чем за священнослужителя, и люди в первые минуты испуганно отшатывались, однако очень скоро нашелся добрый житель, что, взяв его под руку, пригласил к себе в дом, накормил, привел в порядок и расспросил, что привело в эти края. Захари воспрял духом, он горячо поблагодарил спасителя, рассказал, кто он и куда направлялся, а также поинтересовался, веруют ли жители деревни в Господа и посещают ли церковь. Жители веровали, но церкви в деревне никогда не было, что для того времени казалось очень странным. Но Захари так обрадовался, что даже не заметил этого. Юноша решил, что в деревне, где живут столь милые люди, готовые помочь страннику, он сможет остаться, со временем построить церковь и служить в ней, наставляя души на путь истинный в благодарность за свое спасение. Безусловно, он верил, что не по слепой случайности оказался здесь, а перст указующий вывел туда, где в нем больше всего нуждались.

Захари стал жить в деревне, пока что в старом заброшенном доме, отказывая себе во многом и собирая деньги на строительство церкви. Он был довольно начитанным человеком и не чурался никакой работы, причем совершенно неважно, приносила ли она доход, либо просто кому-то нужна была безвозмездная помощь, его не смущало даже то, что считалось "женским" трудом — стирка, готовка, сбор грибов и ягод, присмотр за детьми. В детях священник видел недавнего себя — потерянного, испуганного, забитого мальчишку, и потому сейчас был им другом, о котором мечтал сам: спокойным, справедливым взрослым, рассказывающим притчи, будто сказки, способным легко утешить плачущего и так пожурить озорника, что тот сам испытывал раскаяние. Юноша рыбачил, помогал рубить дрова, чинить кровли и заборы, по воскресеньям он читал проповеди прямо на базарной площади, пока люди были заняты покупками. Он всегда был там, где требовалась помощь и доброе слово, и постепенно этот человек, без рода и племени, стал своим для жителей деревни. Он стал частью ее жизни, а эта жизнь стала частью его судьбы, и лишь тогда Захари начал постигать ее тайны.

Люди здесь были добрые, но скрытные; после наступления темноты никто без особой надобности не выходил за порог, не зажигал яркий свет в доме, не шумел. В лес не уходили по одному даже мужчины-охотники, да и те старались не забираться в чащу и еще до сумерек возвращаться домой. Хижины лепились к скале, будто огородившись дорогой от леса, а базарная площадь на той стороне наполнялась народом лишь по выходным. Сюда не доезжали даже бродячие артисты, и никто не покидал деревню в поисках другой жизни. Детям давали имена их бабушек и дедушек, умерших закапывали у кромки леса, не ставя крестов, изредка, детей — за домом. Жизнь в деревне была размеренной и какой-то тихой, люди общались мало, редко собирались вместе. Господская усадьба пустовала, но бессменный смотритель поддерживал ее и сад в хорошем состоянии; ни калек, ни нищих не было — все жили практически одинаково, беря от природы все, в чем нуждались — и хлеб, и крышу над головой. Другой бы увидел в этом прообраз Рая, но Захари, обученный выявлять и распознавать зло во всех его формах, все четче ощущал присутствие какой-то сторонней силы, державших всех в страхе.

Он пробовал расспросить об этом жителей, но, как всегда, те упорно молчали. Тогда юноша решил выяснить все сам и первым делом отправился искать среди близкого его сердцу — среди книг. У деревенского врача, уже глубокого старика в то время, он, под предлогом расчета количества скамей для храма, выпросил метрическую книгу с записями о рождениях и смертях всех жителей деревни и внимательно ее изучил. Захари так или иначе был знаком со всеми, знал по именам, отыскал и себя в последних строках — вместо даты рождения была дата прибытия, а рядом небольшая приписка "пришлый". Будто перемещаясь во времени назад, священник все дальше переворачивал желтоватые страницы, все чаще встречая записи с двумя датами, как вдруг заметил две записи, одна под другой, одной датой и с той же пометкой — более тридцати лет назад две женщины появились в деревне, до сих пор были живы и не покинули ее.

Сдерживая удивление, Захари поинтересовался, кто они, и почему он ни разу не видел их и не слышал, чтоб кто-то упоминал их имена, и врач недовольно пояснил, что эти женщины — мать и дочь — живут отшельницами в лесной чаще, общаются с темными силами, и лишь самые отчаявшиеся, себе на беду, идут к ним за помощью. "Ведьмы, — сразу догадался священник, — вот кто нагоняет страх на всех жителей!"

Во что бы то ни стало, он решил отправиться в лес и разобраться с этим. Захари убедил врача, что Бог защитит своего служителя, а вера убережет от самых сильных заклятий, после чего старик, покачав головой, все же указал юноше направление, где находится хижина, и, захлопнув книгу, спрятал ее подальше. Священник сотворил короткую молитву, подпоясался потуже и уверенно направился в лес. Он, конечно, слышал о ведьмах, но никогда не видел их вживую и считал, что они, подобно прочей нечисти, едва завидев в его руках крест, тут же падут наземь и, если не обернутся в прах, то хотя бы покаются и превратятся в добродетельных прихожанок. Правда, дорога через лес в одиночку, цеплявшиеся за ноги корни и хлеставшие по лицу ветви зародили в нем сомнение, что все пройдет так гладко, но эти же небольшие препятствия лишь распалили его решимость.

Через час пути, в котором большую часть времени заняли попытки пробраться сквозь бурелом и кустарник, Захари вышел на небольшую поляну, посреди которой стоял аккуратный деревянный домик. Крыша немного покосилась, но окна блестели чистотой, а во дворе на веревках сушилось белье. Однако священник смотрел не на это: он увидел явные признаки колдовства — пучки травы под стрехами, странные символы, нарисованные на дверях амбара, где, судя по звукам, были и животные. Несомненно, для жертвоприношений. Юноша ворвался в дом, надеясь не упустить хозяев и не считая необходимым даже задумываться о приличиях, когда дело касалось приспешников темных сил, распахнул дверь в одну из комнат и увидел старуху, лежавшую на кровати под несколькими покрывалами, и женщину, склонившуюся над ней и, тихо напевая, вливавшую в рот какое-то питье. Женщина, стоявшая спиной, своим видом разительно отличалась от жительниц деревни: и одеждой, и меховыми сапогами, и распущенными темными волосами с несколькими мелкими косичками, в которые были вплетены яркие перья, и десятком браслетов из ниток и деревяшек на протянутой руке. Старуха морщилась, вертела головой и отвар, от которого по комнате плыл дурманящий запах, пить не хотела. У Захари даже малейших сомнений не осталось о том, что здесь происходит.

— Не смей поить ее своими зельями, ведьма! — выкрикнул он, подскакивая к ней, хватая за руку и рывком разворачивая лицом к себе.

Темные волосы хлестнули по лицу, и священник встретился взглядом с большими, синими, как лазурит, глазами испуганной молодой девушки. Он на мгновение опешил, но вовремя вспомнил о коварстве темных сил и, схватив ее за вторую руку, в которой мог быть нож, достал распятие и принялся читать молитву, поднеся крест к лицу начавшей вырываться грешницы. Не успел он произнести и половину текста, как свет из распахнутой двери заслонила чья-то фигура и резкий голос приказал:

— А ну быстро отпусти мою дочь, если жизнь дорога!

В проеме стояла запыхавшаяся женщина, выглядевшая и одетая еще более странно, а в руках у нее был заряженный арбалет.

— Она колдует! — уже с какой-то детской обидой на случившуюся несправедливость выпалил Захари, и в этот момент девушка вырвалась из его рук и бросилась к матери, которая тут же спустила крючок.

Болт пробил правую руку, юноша вскрикнул и дернулся, хватаясь за рану. Послышались быстрые шаги и, когда он поднял голову, то увидел лишь рукоять арбалета, в следующий момент ударившую по затылку так сильно, что перед глазами вспыхнули звезды, а потом все вокруг потемнело и подкосились ноги. Уже теряя сознание и падая на пол, он успел заметить распятие на дальней стене комнаты "ведьм".

Захари пришел в себя в темном помещении, куда косыми лучами проникал редеющий дневной свет, схватился за раскалывающуюся голову и со стоном попытался сесть. Она была цела, но болела нещадно, рукав на правой руке уже успел насквозь промокнуть, а сам он валялся на соломе в том самом амбаре, что заметил рядом с домом. Ворота, как он тут же убедился, пнув их ногой, были заперты на замок.

— С тобой все в порядке? — послышался с другой стороны взволнованный девичий голос.

— Я бы так не сказал, — признался юноша, поднимаясь на ноги и прислонившись к воротам, через щель глядя на сидевшую под ними "ведьму". — Выпусти меня.

— Сейчас не могу. Уже темнеет, а ты ранен, звери мигом почуют кровь, — она размахнулась и забросила через слуховое окошко небольшой тряпичный кошель. — Вот, перевяжи пока рану.

Выбирать не приходилось: Захари распутал шнурок, достал моток чистой ткани и стал перетягивать рану.

— Как тебя зовут? — поинтересовался он.

— Сильви, — ответила девушка.

— Я Захари.

Наступило неловкое молчание.

— А кто такая ведьма? — вдруг с искренним интересом спросила Сильви, и юноша даже растерялся.

— Это… женщина, которая поклоняется темным силам, с их помощью причиняет зло людям, — кое-как охарактеризовал он, пожалев, что раньше, пока была возможность, не интересовался этим вопросом.

— Но я не причиняю никому зла, — пожала плечами девушка, — и не молюсь никому, кроме Бога. С чего ты взял, что я ведьма?

Захари хотел было честно ответить, что так ему сказал врач, но перенести вину на другого, признать, что он сглупил, поверив на слово, у него не хватило решительности.

— Ты поила ту бедную женщину неизвестным отваром и бормотала тарабарщину. У вас весь дом обвешан магическими травами, вы не похожи на женщин из деревни. А удар, которым меня наградила твоя мать, сложно назвать благодеянием.

— Это моя бабушка! — обиженно воскликнула Сильви. — Она умирает от старости и болезни, я завариваю ей душицу, чтобы хоть немного облегчить боль, а песня — что она сама пела мне в детстве, когда я болела, про зайца, искавшего свою храбрость… — голос сорвался, и она шмыгнула носом, — просто, чтобы успокоить. В травах нет темных сил, это просто сухие стебельки, которые могут стать лекарством, как теплое молоко с медом! Ты тоже не похож на тех людей из деревни — но разве это повод кричать и хватать за руки? Ты ворвался в наш дом, и мама подумала, что ты хочешь обидеть меня!

Захари стало стыдно, к тому же девушка разошлась, и он побоялся, что сейчас на ее голос вновь прибежит мать.

— Прости, я никогда раньше не видел ведьм, поэтому не мудрено, что ошибся. Я священник, и моя миссия состоит в том, чтобы люди жили в любви и терпимости и, наоборот, никто никого не обижал.

— Тогда, может, надо начать с себя? — буркнула Сильви, и тут раздался голос матери, зовущей ее в дом.

— Иду! — ответила она и сделала шаг к хижине.

— Эй, подожди, выпусти меня! — взмолился Захари, которому вовсе не хотелось провести ночь в амбаре женщины, без разбора палящей из арбалета, но Сильви отрицательно покачала головой.

— Нет, нельзя. Залезай на второй этаж, закрой окно и спи. Завтра, когда мама уйдет в лес, я выпущу тебя. Может быть.

Она убежала в дом, откуда, спустя несколько минут, послышался вскрик и приглушенные рыдания. Вспомнив бледное лицо старухи, что он видел, Захари без труда понял, что произошло, и вздрогнул — ночевать рядом со странным домом посреди леса, в котором лежит остывающее тело, было жутко. Но выбора не оставалось, слуховое окошко находилось слишком высоко, да в него и голова бы пролезла с трудом, так что юноша по лестнице вскарабкался под крышу амбара и задремал.

Проснулся священник посреди ночи от чувства тревоги и приближения чего-то большого: рядом с домиком, все ближе к поляне, трещали ветки, испуганно вспархивали птицы, шумели кроны. С гулко колотящимся сердцем юноша как можно тише подполз ближе к слуховому окошку, через которое был виден край леса, серебрившийся в лунном свете, и с ужасом заметил, как качаются верхушки огромных елей и дубов, будто среди них шел невидимый великан. Все молитвы разом вылетели из головы Захари, он смог лишь до боли сжать висевший на груди крест, надеясь, что эта неизведанная опасность его минует. Тем временем качнулись ближайшие к поляне деревья, и к дому вышло существо, похожее на высокого и очень крепкого мужчину. Рост его был более двух метров, а таких широких плеч и мощной спины юноша еще не видел — казалось, одной своей пятерней незнакомец мог запросто обхватить и раздавить его голову. Одет он был в короткие штаны, едва прикрывавшие колени, и шел босиком, а на груди можно было различить ожерелье из клочков шерсти, перьев и сухих ягод. На бледном лице (мужчина был на удивление светлокожим) выделялась густая белая борода, заплетенная в аккуратную косу, серебристые волосы, судя по развевающимся прядям, тоже доходили почти до пояса, но приковало взгляд Захари совсем другое: у незнакомца были рога! Не очень ветвистые и широкие, но достаточно большие, как у молодого оленя, когда каждый имеет всего три-четыре небольших отростка, не длиннее ладони. Юноша надеялся, что ему показалось, но, когда мужчина отошел от деревьев, уже никакие ветки не могли почудиться рогами. Уверенным шагом он направился к домику, постепенно исчезая из поля зрения, однако около амбара его шаги затихли. Захари отчетливо различил, как с шумом в ноздри втянули воздух, а потом ворота толкнули с такой силой, что он ощутил, как дрогнули доски, на которых он лежал. Замок выдержал и, чуть погодя, незнакомец отправился дальше. Скрипнула входная дверь — и все стихло.

Юноша лежал под крышей амбара, полуживой от страха, боясь пошевелиться, и не знал, что ему делать. Он ждал испуганных криков, но ночную тишину не нарушало ничего, кроме его собственного громкого дыхания. Демон, зверь или кем бы он ни являлся, незнакомец не был похож на крадущегося хищника, он знал, куда шел, и явно был тут не впервые, он производил достаточно шума — и женщины вполне могли успеть проснуться, услышать его и позвать на помощь. Если только… Захари осенила ужасная догадка, в которую он не хотел верить — это чудище здесь знали, потому и не боялись. Затаившись, он стал ждать, когда оно отправится в обратный путь, однако прошел час, два, и его незаметно сморил сон.

Несостоявшийся охотник на ведьм открыл глаза, когда проникавшие в слуховое окошко солнечные лучи уже щекотали ему нос. Кубарем скатился по лестнице вниз и выглянул через щель во двор — рядом никого не было, но спустя всего пару минут из дома, оглядываясь по сторонам, вышла Сильви и направилась к амбару, держа в руках ключ.

— Захари, ты все еще тут? — нерешительно и тихо спросила она и, получив утвердительный ответ, добавила: — Мама отправилась в лес, искать место для могилы бабушке и крепкие ветви для креста. Жаль, что в деревне нет церкви, чтобы отпеть ее — она была очень набожным человеком… — девушка вздохнула. — Сейчас я выпущу тебя, и ты сможешь уйти домой, но прошу, пообещай, что ты больше никогда не придешь сюда и не будешь рассказывать в деревне, будто мы… ведьмы.

— Даю слово, — отозвался юноша, которого сейчас заботило совсем другое.

Со скрежетом повернулся ключ, и Сильви сама открыла тяжелые ворота, впуская в пыльный амбар яркий дневной свет. Захари вышел во двор и стал рядом с ней, впервые получив возможность как следует рассмотреть девушку, но по глупости ею не воспользовавшись — его взгляд был устремлен не на милое лицо Сильви, а в ту сторону леса, откуда ночью появился незнакомец.

— Скажи, а кто приходил к вам сегодня ночью? — спросил он и встретил в ответ удивленный взгляд.

— Люди чураются нас или бояться заходить так далеко, не знаю, но кроме моей семьи…

— Как же, я видел ночью огромного рогатого мужчину! — перебил ее юноша, и только услышав эти слова, понял, как странно они звучат.

— Возможно, тебе просто приснилось? — пожала плечами девушка. — Уходи скорей, пока мама не вернулась, иначе мне достанется за то, что вот так просто отпустила тебя.

Захари не стал больше спорить и быстрым шагом, изредка оглядываясь, отправился домой.

Прошло полгода. Священник никому не рассказал о том, кого встретил в лесном домике, но сам нет-нет, да и вспоминал о нем, а момент, когда он впервые встретился взглядом с испуганными синими глазами часто не шел у него из головы. Однако юноша честно держал слово и направил все свои силы на строительство церкви. Собранных им денег хватило бы только на распятие, иконы и самое скудное внутреннее убранство, однако помощь пришла неожиданно: несколько крепких мужчин, что не раз уже строили избы, пришли к Захари и предложили сколотить церковь самим, из леса, что рос в округе. Действительно, древесина здесь столь добротная, что до сих пор ни одна хижина не сравнялась с землей сама по себе. Работа предстояла большая, но как раз труда-то юноша, за несколько месяцев нелегкой деревенской жизни ставший все больше походить на мужчину, давно не боялся. После нескольких дней расчетов, недели подготовки, во время которой они рубили лес и таскали бревна на большое расчищенное место с ближней стороны дороги, наконец приступили к строительству.

Захари махал топором наравне с другими — пусть даже вечером он с трудом доходил до кровати, чтобы упасть на нее без сил и тут же забыться сном — поэтому не обращал внимания ни на что вокруг и лишь изредка ощущал, что кто-то незаметно наблюдает за ним. Только в конце лета, когда церковь, уже почти достроенная, возвышалась на фоне желтеющего леса, священника окликнул по имени звонкий девичий голос, заставивший удивленно поднять голову не только его. У ближних деревьев стояла закутанная в плащ девушка, в которой, не смотря на надвинутый на лоб капюшон, Захари сразу узнал Сильви. Воткнув топор в бревно и быстро накинув на голые плечи рубашку, он тут же подошел к ней, гадая, какая важная причина могла заставить девушку покинуть уединенное жилище и выйти к деревне, где ее с матерью недолюбливали. Под пристальные, хмурые взгляды остальных мужчин, они немного углубились в лес, где не было столь любопытных чужих ушей.

— Вы уже почти закончили церковь, теперь у тебя будет, где служить и где жить, — начала Сильви безо всякого вступления, и Захари осталось только кивнуть.

Голос у девушки был грустный, но он ждал, что она сама все расскажет. Так и произошло — немного поколебавшись, девушка добавила:

— Мама хочет, чтобы я всю жизнь провела, живя отшельницей в лесу, как когда-то они с бабушкой, а я мечтаю жить тут, в деревне, среди людей. Но я боюсь, что они не любят меня, мне всегда твердили, что меня тут обидят, поэтому… — Она опустила голову и нерешительно крутила кисточку на поясе. — Я хотела спросить: позволишь ли ты жить в церкви? Мне кажется, там я буду в безопасности, надеюсь, постепенно люди поймут, что я не делаю зла, и изменят ко мне свое отношение…

— Конечно же! — тут же с жаром заверил ее Захари, но мгновенно себя осадил. — Ослушаться матери и убежать из дома — это неверный выбор, ведь надо почитать своих родителей. Поговори с ней, попробуй все объяснить…

— Я не могу, — вздохнула Сильви, — со дня на день мне придется принять свою судьбу — и тогда путь к людям будет закрыт.

Священник плохо понимал, о чем она говорит, но предположил, что девушке предстоит принять что-то наподобие пострига или обета, поэтому не стал уточнять. Ему искренне было жаль ее, он хотел помочь, он мечтал о том, чтобы она всегда была рядом (он был бы счастлив просто видеть ее лицо каждый день), но он не знал, как поступить. Ведь семейные вопросы решаются внутри семьи, и горько поплатится тот сторонний, кто будет к ним причастен. Девушка поняла его молчание по-своему.

— Я приду завтра вечером, захватив с собой вещи, и твоя воля будет — прогнать меня или нет. Попробую поговорить с мамой… но уже не раз пыталась и не думаю, что она поймет.

Когда Захари вернулся к церкви, несколько пар глаз все так же хмуро встретили его.

— Что хотела эта девка? — тут же спросил один из мужчин, и священник даже не подумал что-то скрывать.

— Жить в нашей деревне. Она хороший человек, насколько я знаю, и никому не желает зла.

— Она чертова ведьма! — тут же перебил его другой. — Зачем нам это лесное отродье в нашей деревне?!

— Она всего лишь невинное дитя, — примирительно произнес Захари, — которое хочет нормальной жизни.

Мужчины стояли все такой же угрюмой стеной, как деревья в темнеющем к закату лесу, и священнику впервые стало не по себе.

— Ты хороший человек, — наконец произнес один из них, — но ты еще слишком мало пожил в этих краях и многого не знаешь. Поэтому, не тебе решать.

Развернувшись и взяв топоры, они направились по домам, оставив Захари стоять в растерянности. Однако, смятение его продолжалось недолго: стоило лишь вспомнить, как сам он полгода назад неоправданно обвинил девушку в колдовстве. "Они все просто боятся, ошибаются, ведь даже на святых порой при жизни возводили напраслину. Мое испытание, как первого, рассмотревшего чистую душу этой девушки — помочь ей и защитить". Твердо решив это сделать, Захари тут же отправился в церковь, чтобы подыскать для Сильви уголок.

На следующий день он уверенно объявил работавшим вместе с ним, что девушка будет жить в деревне, но в первое время не сделает ни шага из-под крыши церкви, где, как известно, не имеет силы ни одна колдунья — но вскоре все увидят, что она простой человек. Мужчины ответили гробовым молчанием, принялись обтесывать бревна для крыши — и он принял это за согласие. Ближе к вечеру Захари перенес в здание матрас, одеяло и подушку, чтобы девушке не пришлось ночевать на холодном полу. Он был в церкви, когда услышал выстрелы, крики, и тут же выскочил за дверь, сердцем ощущая, что произошло самое ужасное. Так оно и было: Сильви попыталась незаметно пройти от леса к церкви, но была встречена вооруженными мужчинами, которые давно поджидали ее, даже не для того, чтобы отговорить — просто лишить девушку жизни. Но в тот момент, когда Захари подбежал к ней, чтобы стать между Сильви и жителями деревни, прекратить эту охоту на человека, ближайшие деревья затрещали, и из леса выпрыгнуло то самое существо, что он видел когда-то ночью через окошко амбара, прикрыв священника и девушку. Только это их и спасло, потому что мужчины без колебаний выстрелили снова, посчитав, что глупого могила исправит. Великан дернулся, послышался звук, похожий на треск пня или разлетающихся щепок, и лицо Захари забрызгало чем-то теплым, пахнущим сладко, как липовый цвет. В ту же секунду мощные руки подхватили его и Сильви, и только корни замелькали под их болтающимися в воздухе ногами, а стволы деревьев слились в одну непрекращающуюся рябь.

Голоса и выстрелы затихли далеко позади, когда рогатый мужчина неожиданно резко остановился, осторожно опустил их на землю и растянулся на ковре из пожелтевших листьев, тяжело дыша. Из ран на его теле, стремительно чернеющих по краям, сочилась какая-то зеленоватая жидкость, и Сильви, увидев это, со слезами кинулась ему на шею.

— Что… что это? — растерянно пробормотал Захари. — Ты знаешь его?

— Это мой отец! — рыдая, выкрикнула девушка, ласково гладя по серебряным волосам рогатого великана.

— Но как это может быть, это же не человек… — Cвященник уже ничего не понимал.

— Ну и что? — с вызовом выпалила Сильви. — Дух леса так сильно полюбил мою мать, что принял человеческую форму, но вместе с тем потерял бессмертие. Его силы иссякали, он вот-вот должен был передать мне свою силу и знания, а я, глупая, хотела жить с людьми! — Она плакала все громче и сильнее, и успокоить ее сейчас было невозможно. — А они решили убить меня! И тебя, и его!

Неожиданно для Захари все стало на свои места. Он понял странности деревенских жителей, понял их отношение к Сильви. Но если духа они уважали, так как боялись, то с беззащитной девушкой готовы были легко расправиться. Священник присел рядом и положил руку ей на плечо.

— Из-за этого ты не могла жить с людьми? — тихо спросил он.

Сильви кивнула.

— Да, мама запретила, она говорила, что люди выпытают у меня эти тайны. Что я забуду о своем предназначении, о лесе, и тогда буду жестоко наказана… — она вдруг подняла на него свои синие глаза. — Что ты задумал?

— Ничего, я лишь сдержу свое слово, — заверил ее Захари, и голос его был спокоен от внутренней уверенности — он все делает правильно. — Я говорил, что ты сможешь найти приют в церкви, и ты его обретешь. Меня никто не сможет заставить жить в лесу.

Девушка все еще непонимающе смотрела на него.

— Если твой отец посчитает меня достойным, я приму эту силу. Ты знаешь, моя жизнь всегда будет посвящена служению добру.

Сильви кивнула и перевела взгляд на мужчину, по коже которого уже змеились черные прожилки, будто яд растекался по венам. Тот открыл глаза, пристально посмотрел на Захари и протянул к нему руку, такую большую, мощную, совсем недавно поднявшую его одним махом, но теперь с трудом двигавшуюся. Появившийся из пальца острый коготь распорол глухой воротник священника до уровня груди, обнажая тело, и в руке появилось маленькое семечко. Сильви взволнованно взяла ладонь Захари в свои руки и сжала, а в следующую секунду он почувствовал невыносимое жжение, будто в сердце ему вогнали раскаленный гвоздь — и потерял сознание.

На следующее утро они вернулись в деревню: чуть пошатывающийся священник в изодранной одежде, и девушка с заплаканными глазами, испуганно выглядывавшая из-за его плеча. Сильви ждала нового нападения, но их больше не тронули — ни в тот день, ни в какой другой. Захари понял еще у тела умирающего лесного создания: люди боятся силы и, пока он — сила, его будут слушаться. Да, он сказал, что вера позволила ему выжить ночью в лесу и победить великана — и заросшее плющом переплетение поваленных деревьев, удивительным образом напоминающее человеческую фигуру действительно нашли в указанном месте — но жители по каким-то неявным признакам поняли, что произошло на самом деле. Священник так ни разу больше и не появился в новой церкви, куда и народ-то не ходил, всецело отдав ее в распоряжение Сильви — как я уже говорил, туда позже принесли дочерей заезжей пары, и образовалось что-то наподобие женского монастыря. Он жил одиночкой, все так же с готовностью помогая людям, но смирившись с тем, что они обращаются к нему только при крайней необходимости, и всецело принял свою судьбу, уготованную ему лесом.

Мы молча вышли из леса уже перед самым закатом, с тяжелыми полными корзинами и со своими мыслями. Кивнули друг другу на прощание и разошлись каждый в свою сторону. Я пересекал дорогу, глядя на дом, который больше не называл мысленно домом Эстер, а только "нашим домом", и мне совсем не хотелось соваться к соседям с расспросами. Я знал, что сейчас Рита радостно выйдет мне навстречу, заберет из рук корзину и понесет ее на кухню, чтобы состряпать нам из грибов вкусный ужин, и я чувствовал себя на своем месте — непередаваемое ощущение, приходившее раньше только на работе, когда я попадал в самую гущу событий.

Я толкнул тяжелую дверь, и дальше все было так, как я и представлял: Рита поднялась мне навстречу из кресла у камина, чуть улыбаясь сняла с меня плащ, чтобы повесить его сушиться, забрала корзину, мельком заглянув в нее и произнеся какое-то восторженное междометие, и жестом указала на огонь. Она была права, я немного продрог, так что, умывшись с дороги, благодарно принял ее приглашение и сел в нагретое кресло. Девушка тут же налила мне чая и отправилась стряпать на кухню, откуда через полчаса уже потянулся сногсшибательный аромат — она наменяла картошки и лука, так что на ужин нас ждали жаренные с картофелем грибы.

По правде сказать, я задремал еще до ужина. А потом, сытно поев после долгой прогулки по лесу, вовсе улегся на диване и провалился в неглубокий сон: я слышал, как Рита убрала посуду и вновь вернулась на кухню, чтобы перебрать и почистить оставшуюся, большую часть грибов. Она вернулась через какое-то время, поправила сползшее покрывало, и я с трудом сдержался, не дернулся и не открыл глаза. А когда села с вязанием (я слышал, как очень тихо иногда позвякивали ее спицы) мне на ноги, то заснул уже глубоко и спокойно.

Кошмары меня, как и всегда в ее присутствии, не мучили.

Глава 5

Когда я проснулся, солнце уже взошло, но Рита еще не проснулась. Она, как и обычно, сидела боком на моих ногах, чуть склонив голову к плечу, а на коленях у нее лежал почти довязанный детский свитер. Видимо, она может вытянуться во весь рост и подремать на нормальной постели только, когда я ухожу из дома… Девушка шелохнулась, из расслабленных рук стало падать вязание, медленно сползая на пол, и мне пришлось удержать его, чуть коснувшись ее пальцев. Рита открыла глаза и молча посмотрела на меня.

— Доброе утро, — слова прозвучали с той же интонацией, что два дня назад, но теперь она не была случайной.

Девушка чуть улыбнулась, кивнула и произнесла строго:

— Я приготовлю завтрак.

Пока я умывался, она выставила на стол чашки и тарелки, принесла горячий чайник и сковороду с шикарным омлетом, после которого захотелось не заниматься делами, а завалиться на диван и отдохнуть еще часик. Но, хоть мы и не договаривались, я знал, что меня ждет Дамиан и очередная необычная сказка.

— Я должен вернуть сапоги и плащ, — произнес я, выглядывая в окно, где ярко светило солнце. — Возможно, снова сходим в лес…

Рита кивнула и подошла ко мне, подавая высушенный, аккуратно сложенный плащ. Я протянул за ним руки, не особо глядя, раздумывая о том, что бы еще можно было насобирать для обмена — и моя ладонь каким-то образом сжала ее. Рита зарумянилась, но руку не одернула, и я понял, что надо как-то выходить из столь двусмысленного положения.

Откинув плащ на плечо, я сжал ее ладонь двумя руками и, посмотрев в лицо, легонько потряс:

— Я давно хотел поблагодарить тебя за все, что ты делаешь; за то, что ты так любезно добываешь и готовишь еду; за то, что выполнила мою странную просьбу и отгоняешь кошмары; за твою доброту и внимание к, по сути, совершенно чужому человеку. Спасибо большое.

Рита открыла было рот что-то возразить, но затем лишь натянуто улыбнулась и кивнула.

Я осторожно отпустил ее ладонь, убедившись, что она поняла мою мысль — мы все же чужие люди из разных миров — и взял в руку корзинку и сапоги.

— Я пошел, — произнесено было нарочито весело и решительно, мне надо было поставить точку и показать ей, что я не разделяю ее фантазий, если они и были. А большинство молодых девушек уже напридумывали бы себе личную сказку, приписав мне чувства и мысли, которых в помине не было.

Хотя, шагая через дорогу к дому Дамиана, я почему-то чувствовал себя довольно гадко.

Врач встретил меня на пороге с корзинкой в руках. Поздоровавшись, он забрал у меня сапоги и плащ, подтвердив, что они сегодня уже не понадобятся, и предложил вновь прогуляться в лес, в этот раз — за орехами и ягодами, на что я, конечно же, сразу согласился. В этот раз мы отправились немного в другую сторону и так далеко от деревни не отходили, хотя казалось, что Дамиан знает лес как свои пять пальцев, что и не удивительно — он жил его дарами. Как всегда, он был не особенно разговорчив в пути, лишь указывая мне, где можно было поискать плоды, да и я думал о своем. Я боялся, что начну забывать первые сказки.

Однако эти мысли не помешали мне вовремя заметить показавшиеся из-за стволов деревьев высокие рыжие кучи из земли и иголок, доходившие, наверное, до пояса взрослому человеку. Я тут же указал на них Дамиану, и он, кивнув, подал знак, что пора сделать привал, а я сразу понял, что сейчас будет сказка. Так и вышло: неспешно закурив трубку, он начал рассказ.

Все в деревне считали Оливье дурачком, но на самом деле он был совершенно здоровым. Причина его глупости и неприспособленности к жизни заключалась в полном отсутствии какого бы то ни было любопытства к окружающему миру, а также в огромной, непреодолимой лени, которой всячески потакали. Он был поздним и единственным ребенком, слишком желанным, и его мать направила все силы на то, чтобы оградить сына от каких бы то ни было опасностей и забот. Даже когда умер ее муж, она продолжала все делать по дому сама, пока уже выросший в крепкого мужчину Оливье валялся где-нибудь на солнышке; и лишь изредка старушка просила сына — поднять какую-нибудь тяжесть или сходить с ней в лес. Но никто не вечен и, незадолго до того, как ему исполнилось сорок, старушка умерла.

Оливье остался совсем один: близких родственников больше не было, а дальние не считали его частью своей семьи, собственной он не обзавелся — что не удивительно, никто не пожелал себе такого мужа. Голод заставил его наконец подняться на ноги в поисках еды, и Оливье ее нашел — чувствуя, как уходит ее время, мать потратила свои последние силы на заготовку продуктов впрок: бочки солений, висящие под потолком подвала копчения, насыпь яблок и картошки, кое-какие крупы и сухари позволили Оливье еще довольно долго не знать никаких проблем. Но закончились и они. Тогда он стал понемногу обменивать все, что было в доме, на готовую еду и продукты, а в свободное время, то есть всё свое время, блуждал по лесу, собирая ягоды прямо в рот.

Однажды мужчина забрел особенно далеко: он шагал, сбивая большой палкой шляпки крупных, ярко-красных мухоморов и поглядывая по сторонам, надеясь увидеть заросли малины или лужайку лесной земляники. Однако вместо этого он внезапно для себя заметил поляну, сплошь занятую несколькими большими муравейниками. Даже не большими — гигантскими, почти с него ростом, рыжими от насыпанных сверху сухих колючек и древесной трухи. Оливье решил, что будет весело разворошить эти насыпи, посмотреть, как муравьи кинутся врассыпную из разрушенных ходов, и направился к поляне, где тут же принялся палкой уничтожать земляные постройки. И действительно,из муравейников тут же повалили какие-то букашки, не очень похожие на муравьев, скорее на небольшого тонкого богомола, они становились на задние лапки и размахивали ими в сторону мужчины, только сейчас заметившего, что они еще что-то забавно пищат. Он прислушался и разобрал слова: "Прекрати, прекрати разрушать наш дом!"

Удивившись, Оливье остановился и задал совершенно глупый вопрос:

— Вы умеете разговаривать?

— Да, — ответили ему. — Уходи отсюда.

— Вы волшебные существа? — снова уточнил мужчина.

— Да, — пропищали малыши.

— Тогда я уйду и больше не трону вас, если вы, в свою очередь, поможете мне вести хозяйство. Вам ведь подвластно волшебство?

Маленькие существа переглянулись, и один из них произнес:

— Хорошо, договорились. Возьми пятерых из нас к себе домой и нарви синих ягод, что растут на краю поляны — они нам понадобятся. И не забудь свое обещание!

Оливье кивнул и сделал так, как они велели — набрал в карманы ягод, сверху усадил пятерых жителей муравейника и отправился домой. Там он дал им первое задание — приготовить обед и прибраться в доме, и те ответили, что сделают все ночью, так как никто не должен видеть, как они творят чудеса. Кроме того, сам Оливье должен был сделать отвар из принесенных им ягод и пить его перед сном, чтобы ненароком не проснуться среди ночи и не увидеть их.

Поворчав, мужчина послушался, лег спать, а на утро не смог поверить своим глазам: весь его дом сиял чистотой, а в печи стояла готовая еда на весь день. От отвара у него немного болела и кружилась голова, но только после пробуждения, так что Оливье решил не обращать на это внимания.

— Мы все сделали, как ты велел, — пропищало невесть откуда появившееся на его подушке существо. — Отнеси нас в лес.

— Ну уж нет, — уперся лентяй. — Я обещал не трогать ваш дом, пока вы будете мне помогать, а не за одно какое-то слабенькое чудо! Завтра почините мне шатающиеся лавки и наносите воды в кадку. И конечно же, не забудете про обед.

Существо не нашлось, что ответить, оно лишь попросило мужчину принести в дом продукты, из которых следовало готовить, и исчезло.

С того момента Оливье стал жить, как раньше — все за него делал кто-то другой: готовил, прибирал, чинил, прял и шил для обмена, а ему оставалось только нежиться на летнем солнышке. В последнее время мужчина старался не сидеть дома, где ему постоянно мерещились какие-то шорохи и шелест маленьких лапок.

Лето подходило к концу, когда закончился отвар из ягод, что он пил каждый вечер.

— Мелочь, иди сюда! — позвал Оливье существо, тут же появившееся рядом с ним. — У меня отвар закончился, сделайте мне к завтрашнему утру новый!

— В этом нет необходимости, — пропищали ему в ответ, — мы уже окончательно тут… обосновались.

— Что сделали?! — зло воскликнул мужчина, но его собеседника уже и след простыл.

Оливье вскочил на ноги и принялся рыскать по дому, переворачивая посуду, скамейки, остальную домашнюю утварь в поисках маленьких существ, ему казалось, что он постоянно теперь слышит их топот, писк и шорох, но отыскать маленьких хитрецов не удавалось. Пока он не догадался заглянуть в опустевший давно погреб.

Оливье откинул тяжелую крышку подполья, заглянул вниз, насколько позволяли проникающие через окно лучи клонящегося к горизонту солнца — и громко закричал, увидев, что его погреб превратился в один огромный муравейник, кишащий тысячами мелких существ. Схватив из печи горящую головню, он бросил ее вниз, потом за ней последовала вторая, третья. Из-под пола повалил едкий дым, но Оливье этого оказалось мало: он закрыл крышку, подвинул на нее кровать, а потом стал метаться по дому, поджигая скатерти, занавески — все, что могло гореть.

Мужчина выскочил на двор, когда все здание уже было объято пламенем, а он сам хорошо наглотался дыма, и упал на землю, кашляя и пытаясь отдышаться. Дом, где он родился и вырос, где прошли все беззаботные годы его жизни, рушился на глазах: просела и провалилась внутрь крыша, полопались стекла на окнах, затрещали стены. Оливье не испытывал ни малейшего сожаления — он был счастлив, что наконец-то избавился от незваных жильцов.

— Ну вот, ты снова разрушил наш дом, — послышался откуда-то писклявый голос.

Мужчина замотал головой по сторонам, но нигде не увидел его обладателя.

— Как мы и думали, все шло именно к этому…

— Где ты, покажись! — вскричал Оливье, но больше ему не отвечали.

Зато его ноги и руки стали двигаться сами по себе, заставляя подняться с земли и зашагать куда-то в сторону леса. Мужчина пробовал сопротивляться, но у него ничего не получалось, тело не слушалось его, будто кто-то дергал конечности за ниточки, он кричал — но никто из деревни, привыкшей к его чудачествам, не спешил на помощь. Иногда слышался тихий шорох, и Оливье наконец-то осознал, что доносится он вовсе не снаружи, а в его ушах, будто в голове перебирали лапками маленькие существа. Даже его скудного ума хватило понять, что все это время не было никаких чудес — он делал все сам, по ночам, словно лунатик, заглушив свой разум отваром и направляемый жителями муравейника — вот почему с утра он чувствовал себя таким разбитым и потом весь день отсыпался.

На лес опустилась ночь, голос сорвался от крика, и мужчине оставалось лишь брести среди деревьев, смешно и дергано передвигая конечностями, словно кукла. Впереди показались муравейники — еще не до конца восстановленные, особенно посреди поляны, где он чересчур усердствовал.

— Вот мы и дома, — послышался в голове писклявый голос, и Оливье готов был поклясться, что он услышал в нем злорадство.

Он вновь изо всех сил попытался вернуть контроль над своим телом, но чужая, гораздо более мощная воля заставила его опуститься на колени, а потом и вовсе ничком упасть на землю, и больше не позволила двигаться. Оливье, прижимаясь лицом к колючим сухим сосновым иголкам, оставалось только наблюдать, как высыпали из муравейников сотни маленьких существ, в мгновение ока облепившие его сплошным копошащимся ковром. Он почувствовал их укусы, сначала слабые, но ни на секунду не прекращавшиеся, буравившие его кожу, прогрызавшие ходы в его теле, которому теперь суждено было стать новым домом. Мужчина пробовал закричать, он приложил к этому все оставшиеся силы, но смог лишь разлепить пересохшие губы и чуть приоткрыть рот, куда тут же хлынул новый поток захватчиков.

После последней фразы я невольно передернул плечами — без каких-либо словесных ухищрений Дамиану удавалось рисовать в моем воображении довольно яркую картину — и решительно отмел появившуюся было мысль взглянуть на муравейники поближе. Корзинки не удалось заполнить даже наполовину, но приближалось время обеда, и пора было возвращаться домой. Как всегда, я условился с врачом, что зайду к нему ближе к вечеру, распрощался с ним и отправился к себе.

Рита мне навстречу не появилась, но аромат готовящейся еды я уловил сразу — она была на кухне и занималась обедом. Девушка бросила на меня лишь короткий взгляд, кивнула в ответ на корзину, что я поставил в углу кухни, и вновь отвернулась к плите. Наверное, утренний разговор (то есть монолог) возымел действие, даже если она еще просто раздумывает над ним, с другой стороны — она всегда была немногословна.

После сытного обеда я уселся на диван, прикидывая, что у меня есть еще пара часов до визита к Дамиану и уже начиная немного нервничать по поводу того, что я впустую трачу время. Но начинать обрабатывать материал и записывать рассказы я не хотел — этим я займусь дома, когда ничто не будет отвлекать — а вот пометки на ходу не делал, наверное, зря. И только потом мелькнула мысль, что это спокойная жизнь без визитов чудовищ заставляет меня понемногу забывать детали историй, до этого яркой картинкой впившиеся в мою память. Я прикрыл глаза, со стороны могло показаться, что задремал, и Рита, закончив с уборкой посуды со стола, присела на другом конце дивана. Я несколько минут чувствовал ее пристальный взгляд на себе, потом услышал тихий шорох — тонкая рука скользнула по дивану к моей ладони, переплетая наши пальцы. Я упорно продолжал делать вид, что сплю, и эта, возможно, глупая идея казалась сейчас самой удачной, потому что ответ Риты я понял — но совершенно не знал, как лучше поступить.

Все решилось через пятнадцать минут — по тихому, размеренному дыханию девушки я понял, что она заснула, но еще долго сидел, занятый своими мыслями и ощущением тепла ее руки. Потом осторожно, стараясь не разбудить, встал с дивана и выглянул в окно — солнце устало ползло к горизонту, но до заката еще оставалась пара часов, самое время было отправиться за очередной сказкой. Я снял со спинки дивана плед и, укрывая Риту, наклонился так низко, что даже замер, когда меня коснулось ее дыхание. Опомнившись, я быстрым шагом вышел из дома и направился к Дамиану.

Тот ждал меня с чаем и домашней выпечкой, которую он обменял на собранные сегодня дары леса — если подумать, то для одинокого мужчины, не особо утруждающего себя готовкой, он питался довольно разнообразно и вкусно. Мне все казалось, что в пронзительном взгляде молчаливого врача сегодня читался какой-то упрек, но он по своему обыкновению не сказал ни слова относительно моих поступков, даже если правда о чем-то догадывался. После чая Дамиан предложил прогуляться — и я, конечно, согласился.

Мы вышли из его дома и медленно зашагали по дороге, упиравшейся в заброшенную усадьбу. Я все еще чувствовал некоторое напряжение, глядя на маячивший впереди дом в окружении заросшего сада, где мне довелось пережить не лучшие мгновения своей жизни, но в то же время почему-то надеялся, что рядом с Дамианом со мной ничего не случится, чудища не появятся, пока я не один.

Наступление осени сегодня казалось окончательным и неотвратимым: хотя в городе в это время года еще можно было увидеть зеленую траву и деревья, чья листва не успела пожелтеть, в деревне было гораздо прохладнее, особенно по ночам, поэтому кроны уже значительно поредели. Трава пожухла и склонилась к земле, пахло сыростью, даже не смотря на два солнечных дня, со стороны реки, что я пересекал по мосту, направляясь сюда, веяло холодом, а между кустов уже виднелась тонкая паутинка тумана, пока что стелющегося у самой земли и не решавшегося выплеснуться из леса на открытую поляну. Птиц не было слышно — лишь изредка, громко и отрывисто вскрикивал кто-то в глубине чащи.

Мы поднялись на холм, но к усадьбе подходить не стали, развернувшись к ней спиной и окидывая взглядом деревню, лежавшую в низине как на ладони. Я обратил внимание на то, что даже отсюда, с небольшого возвышения, я не мог рассмотреть ни дорогу, по которой пришел, ни автотрассу — ничего, кроме сплошной стены леса, окружавшего это место. Скала, находившаяся сейчас слева и являвшаяся, по-видимому, частью небольшого горного массива, также казалась отвесной и неприступной.

— Видите те деревья, — произнес Дамиан, указывая на небольшую группу, выступавшую из леса. Я кивнул. — Есть сказка про них.

Бернар был лучшим охотником в деревне: он без промаха бил по летящей птице и бегущему зверю, он читал следы, будто детскую книгу, подбирался к добыче так, что ни одна веточка не трещала под его ногой, а рыбу в ручье мог поймать голыми руками. Дни напролет он проводил в лесу, сначала с ватагой своих юношей-приятелей, потом с другими взрослыми охотниками, но со временем — все чаще со своим лучшим другом, Грегуаром. Другие мужчины с годами обзавелись семейством, и у них появились новые заботы, кроме как часами высматривать дичь или любоваться красотами леса, они наведывались в проверенные места недалеко от деревни, только когда дома заканчивалось мясо, или вообще обменивали его у Бернара на что-то другое. Ну а двое друзей все никак не могли найти себе по достойной жене.

Точнее, вокруг статного, сильного и приятного на лицо охотника, всегда ходившего по деревне в своей шляпе с двумя фазаньими перьями, девушки так и вились, но никто из них не удостоился от него больше пары слов: одна казалась Бернару слишком худой, вторая — толстой, третья — глупой, четвертая — мудреной, пятая — всегда насупленной… А попросту говоря — ни одна не приглянулась. Поэтому пока что он сам справлялся с домашним хозяйством, и весьма успешно.

У его друга Грегуара ситуация была совсем иная: он жил со своей пожилой, вечно всем недовольной матушкой, чей скверный характер знала вся деревня, и забитой, зашуганной сестрой, которую никак не могли выдать замуж. Никто не хотел идти в этот дом, да и сам мужчина не был красавцем — высокий, тощий, с жидкими светлыми волосами и глазами цвета выгоревшего голубого льна.

Поэтому-то они дни напролет могли бродить по лесу, изучать новые тропы и норы зверей, прикидывать, где лучше установить силки, наблюдать, куда переходили стаи и большое ли в них за лето пополнение, отмечать старых и больных животных. В лесу же и отдыхали, обедали взятым с собой хлебом, сыром, вяленым мясом, часто заедая собранными тут же ягодами или диким медом.

Однажды ясным, но уже холодным осенним полднем они сидели на упавшем стволе дерева, на краю большой поляны, заросшей высокой, пожухлой сейчас травой, и утоляли голод, тихо переговариваясь и прислушиваясь к шороху последних падающих листьев. Внезапно послышался детский голосок, один, второй, среди деревьев замелькали серые одежки детей и подростков, в основном девочек, с корзинками в руках направляющихся к поляне — должно быть, они прекрасно знали о том, что здесь по осени в траве видимо-невидимо грибов. Те, что помладше, перекрикивались громко и звонко, носились в догонялки, радостно шуршали ярким ковром, девушки постарше старались их приструнить и успокоить, напоминая, что так вести себя в лесу запрещено и опасно. Дети высыпали на поляну, как горошины на пол, раскатились по высокой траве, почти незаметные глазу, уткнувшись взглядом в землю и не видя ничего вокруг, в том числе сидевших у кромки деревьев двух охотников. Грегуар тихо вздохнул, подумав о том, что еще нескоро его дети будут вот так бегать в лес за грибами и ягодами, и тут заметил, что Бернар застыл, напряженно вглядываясь в деревья на противоположном краю поляны. Прежде, чем он успел спросить его об этом, мужчина резко сорвался с места, в несколько широких прыжков пересек поляну, перепугав детей, тут же поднявших визг, и скрылся в лесу. Грегуар бросился было за ним, но замешкался, чтобы успокоить детей, объяснить им, что это хорошо знакомый им охотник погнался за зайцем. И только убедившись, что ему поверили и успокоились, направился за другом, чьи глубокие следы были отлично видны на влажной земле. Что странно — только его следы.

Бернар, скользя равнодушным взглядом по суетившейся в траве детворе, неожиданно для себя заметил выглядывавшую из-за деревьев девушку, и вначале решил, что она пришла с ними. Но потребовалась всего минута наблюдений, чтобы понять — девушка совсем не из их деревни, она подкралась со стороны леса и, стараясь остаться невидимой, следит за детьми. Он решил во что бы то ни стало выяснить, кто она и что ей надо, и, когда незнакомка, поймав его взгляд, прошмыгнула обратно за деревья, кинулся за ней. Надо сказать, что бегал мужчина очень быстро, ему не раз приходилось таким образом преследовать добычу, и охотник ловко перепрыгивал торчавшие корни и пни, продирался через кустарник, его ноги почти не скользили по грязи и мокрой листве. Но девушка бежала, будто совсем не касаясь земли, петляя, будто заяц, от одного дерева к другому, уходя все дальше и дальше в лес. Она, казалось, совсем не уставала, но Бернар постепенно стал замечать, как тяжелеет ее шаг, как все чаще старается она оттолкнуться от деревьев, чтобы бежать быстрее. Ему же подобные погони были не впервой, он умел рассчитывать силы и терпеливо ждать, когда зверь начнет бежать медленнее. Через какое-то время так и случилось, и Бернар смог нагнать девушку, схватить ее за руку. В этот же момент его нога налетела на незамеченный в куче листвы камень, мужчина споткнулся, потерял равновесие, и, выпустив руку незнакомки, полетел на землю, вниз и вбок, под уклон большого оврага. Он кубарем скатился вниз и, как не старался прикрыть руками голову, все же так сильно ударился ею о камни на дне, что потерял сознание. Девушка, увидев, что произошло, минуту поколебалась — и скрылась в чаще.

Грегуар пробирался по лесу медленно, выверяя свой путь и с тревогой поглядывая на быстро темнеющее осеннее небо. Он бы ни за что на свете не остался в чаще после заката солнца, но мысль о том, что там его лучший друг, возможно, попавший в беду, заставляла его, нарушив все заученные с детства запреты, идти дальше. А он даже не знал, за чем тот погнался. Когда стало так темно, что охотник с трудом разбирал след и уже сомневался, не сбился ли он с пути, на краю оврага перед ним четко обозначился вывернутый камень, длинная темная полоса взрытой земли и послышался шелест все еще осыпающихся со склона оврага листьев. Аккуратно спустившись вниз, он нашел там друга, привел его в чувство, убедился, что тот может идти и, быстро, но внимательно глядя под ноги, они отправились в обратный путь к деревне.

Прошло немного времени, Бернар совсем оправился и вернулся в лес, но теперь много времени стал проводить на краю той самой поляны, сидя неподвижно и вглядываясь в чащу. Грегуар вначале пытался его расспрашивать о том, что произошло, но вскоре, ничего не добившись, оставил друга в покое. Его сестра наконец-то нашла жениха, и он помогал в подготовке свадьбы, все чаще оставаясь дома, а после того, как она съехала к мужу, появились новые заботы, с которыми раньше справлялась девушка.

Листья совсем облетели, ударили морозы, выпал первый снег, а Бернар все не менял своей привычки, он сидел на том бревне даже в ущерб своей охоте, а однажды сделал уж совсем странную вещь — выменял несколько хороших, жирных по осени зайцев на браслет из янтаря — и положил его на пенек на том конце поляны. На следующий день браслет исчез.

Прошло еще немного времени, и однажды, когда Бернар обедал, все там же, запивая пирожки с рыбой, яйцом и рисом еще не совсем остывшим чаем, он услышал тихое похрустывание снега под чьими-то легкими шагами. Медленно подняв голову, он увидел перед собой ту самую девушку: ее скромный наряд с осени не поменялся, не стал теплее, прибавилась разве что старая, дырявая шаль, в которую незнакомка пыталась плотнее закутаться. Вряд ли бы это помогло ей согреться, учитывая, что девушка была босая.

Она стояла молча, готовая в любую секунду убежать в лес, и Бернар так же молча смотрел на нее, пока не заметил, что девушка косится на пирожок в его руке. Тогда он положил второй перед собой, осторожно встал и попятился назад, отходя подальше. Пирожок был тут же схвачен и съеден, а незнакомка снова шмыгнула в чащу. Меньше, чем через месяц она уже безбоязненно сидела рядом с ним и с жадностью живущей впроголодь поглощала принесенную еду. Не видя в охотнике какой-либо угрозы, жительница леса постепенно чувствовала себя рядом с ним все спокойнее и свободнее, и Бернар решился заговорить, хотя не был уверен, сможет ли она ответить..

— Бернар, — произнес он, указав на себя, и девушка кивнула. — А кто ты?

Тонкая ручка показала на янтарный браслет, когда-то исчезнувший с пенька и теперь поблескивающий на изящном запястье. Охотник на минуту задумался.

— Амбр? — переспросил он, вспомнив имя, совпадавшее с названием камня.

Девушка пожала плечами и кивнула.

В тот же день Бернар выяснил, что девушка отлично понимает его речь, но сама говорить, увы, не может.

Когда ударили действительно суровые морозы, Амбр стала жить у него. Хозяйка из нее была никудышная, к тому же она сильно побаивалась большого огня — что и не удивительно для существа, обитавшего в лесу — но, осознав, что особой помощи от нее нет, девушка пыталась хотя бы не мешаться под ногами, дни напролет греясь на печи.

Никто не знал о ее существовании, и только своему лучшему другу Бернар решился рассказать о необычной гостье.

— Но она же из леса, запрещено приводить в деревню лесных существ! — испуганно шептал Грегуар, сидя за столом в доме охотника и краем глаза косясь на свернувшуюся клубочком на печи Амбр.

— Если об этом никто не узнает, все будет в порядке, — заверял его друг. — И она не существо, а человек!

— Как раз в этом и кроется главная опасность, — качал головой Грегуар, с сожалением понимая, что его доводы тут уже бессильны. — Она похожа на человека, но на самом деле ты лишь приручил лесного зверя.

Он ушел после долгого и тяжелого разговора, который их дружба выдержала с трудом, заставив все же Бернара крепко задуматься. Но не о правильности своего решения, а о том, как бы доказать Грегуару, что Амбр обычная девушка. И в голову ему не пришло ничего лучше, чем научить ее прясть шерсть — занятие, привычное всей женской части этой деревни. Бернар выменял прялку, немного шерсти и вечер потратил на то, чтобы научить Амбр азам — когда-то давно, когда его мать была жива, и они вели хозяйство вдвоем, она научила сына всему, что знала сама, предвидя его нелегкую одинокую жизнь. В том числе — и искусству прясть. На удивление, девушка оказалась довольно способной в этом деле, и вскоре у нее стала получаться правильная, ровная нить. Обрадованный тем, что нашел ей занятие, Бернар решил после долгого перерыва вернуться к охоте, чтобы пополнить свои запасы и обменять часть добычи у других жителей деревни. Он объяснил Амбр, что он лучший охотник в деревне (в своей "стае"), поэтому должен время от времени приносить свежее мясо. Не смотря на его опасения, девушка все поняла и согласно кивнула.

Когда вечером следующего дня Бернар вернулся с охоты, он обнаружил, что Амбр времени зря не теряла и напряла много пряжи. Пришлось мужчине идти вновь к той женщине, у которой он выменивал шерсть, и теперь отдавать ей готовую нить, привирая, что долгими зимними вечерами решил заняться еще и этим. Вся деревня знала, что Бернар живет один, сам же ведет хозяйство, а зимой дичи мало, в лесу холодно — поэтому ничего странного в том, что он ищет новый способ пропитания, соседи не увидели. Так и пошло: мужчина забирал шерсть, а приносил нитки — и получал за работу какие-то продукты.

Вопросы начались, когда женщина связала свитер из пряжи, что дал охотник, своему тяжело заболевшему сыну — и тот практически сразу же выздоровел. Бернар не взял с нее ничего, попросив лишь связать новый свитер для него самого, и через несколько дней, будто разом помолодевшая от счастья мать, отдавая ему готовую одежду, спросила — как именно он прядет? Возможно, добавляет что-то в нить (она долго рассматривала и при свече, и на солнце, но ничего необычного не заметила) или читает над ней молитвы? Мужчина удивленно покачал головой, а вечером у его двери уже стояли соседи, упрашивая спрясть шерсть и для них. Бернар никому не отказывал, но просил проявить терпение, так как не был уверен, что Амбр не надоест это занятие. Но девушка наоборот вошла во вкус, она с удовольствием проводила дни за прялкой, и работа спорилась у нее в руках. Одежда же, связанная из этих нитей, продолжала лечить даже самые застарелые недуги.

Но люди хотели не только использовать чудо, но и знать, как оно работает. Все разговоры в деревне теперь были про Бернара и его удивительную пряжу, и, конечно же, больше всего вопросами забрасывали его друга Грегуара — мать и сестра так вообще ему прохода не давали.

И он, давно решивший, что эта "лесная зверюшка" доведет Бернара до беды, не замечая, что странная обида толкает его на это, наконец сдался. Охотник рассказал матери обо всем, что произошло, начиная еще с осени — и к вечеру об этом знала вся деревня. Еще не садилось солнце, когда они — по странной иронии в большинстве своем одетые в новые свитера из пряжи, что сплела Амбр — пришли к дому Бернара, требуя выгнать чудище в лес — где ему и место. Старые правила, продиктованные когда-то слепым страхом, но не раз спасавшие жизнь, требовали смерти любого зверя, забредшего в деревню, каким бы он ни был, и не в силах было одному мужчине, пусть даже крепкому охотнику, их изменить.

Запертую дверь снесли с петель, толпа завалилась в дом, набрасываясь на Бернара, как на медведя, повиснув у него на руках, спине, шее, не давая двинуться, стаскивая забившуюся в страхе на печку Амбр на пол. Та даже не пискнула, но в глазах ее читался предельный ужас. Сжавшуюся в комок девушку и немного побитого охотника вытолкали на улицу и повели к церкви (она уже была построена в то время), намереваясь, по-видимому, именно там "совершить правосудие". Внезапно Амбр, до этого еле передвигавшая ноги под постоянными тычками в спину, вывернулась из удерживающих ее рук и стрелой побежала к лесу. Воспользовавшись тем, что крестьяне в растерянности застыли на месте, высвободился и Бернар, кинувшись за ней; а уж следом, опомнившись, бросились остальные, растянувшись полумесяцем, пытаясь отрезать девушку от ближайших деревьев.

Это у них получилось — Амбр не добежала каких-то пару метров, когда их с Бернаром вновь окружили крестьяне. Мужчина попытался спрятать ее за свою спину, что плохо получилось, учитывая, что и там стояли люди, но неожиданно девушка выбросила вперед руку, прямо из-под его локтя, и он впервые услышал ее голос — несколько громких, отрывистых слов на незнакомом чирикающем языке. По тоненькой ручке закрутился темно-зеленый стебель плюща, треснула нить браслета, рассыпавшегося по снегу яркими искрами — и люди замерли, не в силах пошевелиться. Бернар почувствовал, как свитер будто каменеет, сжимая его грудь, неведомая сила подняла его над землей, вскинула к небу, откуда-то под его ногами появился крепкий ствол могучего дуба, а над головой, шелестя, развернулась широкая крона. Он видел, как становятся корой свитера, как крестьяне один за другим превращаются в тонкие, изгибистые стволы орешника, и, когда рука дриады обернулась пушистой еловой лапой, наконец, понял все. Ветер прошелестел в переплетении их крон — дуба и ели — последние слова, в которых и так уже не было нужды.

С тех пор дух Амбр подкидывает мотки пряжи в дома тех крестьян, что пришли в тот вечер к дому Бернара, и те, кто свяжет из них одежду и наденет — никогда больше не сдвинется с места.

— Еще одна история о нетерпимости местных к жителям леса? — поинтересовался я. Как всегда, сказка заставила меня смотреть на окружающий мир немного иначе.

— Скорее, о том, что мы в ответе за тех, кто нам доверился, — уточнил врач.

— В ответе за тех, кого приручили? — поправил я, услышав всемирно известную фразу. — Экзюпери?

Дамиан только пожал плечами.

— Я не знаю такого. Хотел лишь сказать, что женщины склонны сомневаться и искать доказательства правильности своих решений каждый день, а вот мужчина делает выбор раз и навсегда.

Мы стояли на том холме, уже золотящемся под лучами солнца, коснувшегося края леса, и смотрели друг другу в глаза, что бывало нечасто. Я был уверен, что предмет этого странного разговора предельно ясен нам обоим и пришло время для действий, а не раздумий.

— В любом случае — спасибо, — я чуть поклонился Дамиану — почему-то именно этот архаичный жест, а не пожатие руки, показался мне уместным — и быстро зашагал в сторону своего дома.

Едва я прикрыл дверь, Рита вышла мне навстречу.

— Я нашла большой клубок пряжи, можно будет связать тебе свитер, а то холодает уже, — с легкой улыбкой произнесла она, и я почувствовал пробежавший по спине холодок. Не об этом ли только что предупреждал Дамиан?

— Рита, давай присядем, — я взял ее за руку, отвел к дивану и чуть надавил на плечи, потому что девушка лишь удивленно смотрела на меня, не желая садиться.

Я присел рядом, сдержав первый порыв вновь взять ее за руку.

— Ты знаешь, что я приехал сюда на время, я говорил тебе об этом. Теперь мне пора уезжать.

Она все так же молча смотрела на меня, и я запнулся, не зная, что еще сказать. Вдаваться в объяснения, больше походившие на оправдания, я не хотел, быть грубым, резко прекращая разговор — тоже.

— Когда ты уедешь? — наконец произнесла девушка. Голос казался лишенным всяких эмоций. Я на секунду опустил взгляд вниз и увидел, как побелели ее руки, с силой сцепленные в замок на коленях.

— В ближайшее время. Возможно, завтра.

— Тебе плохо тут? — вопросы у нее были наивными, как у маленького ребенка.

— Нет, наоборот…

— Тогда почему?

В глубине души, глядя в эти чистые синие глаза, я тяжело вздохнул. Все сложнее, чем казалось.

— Потому что там мое место, моя работа, моя семья, мои друзья. Там вся моя жизнь, понимаешь?

— Да, — внезапно ответила Рита. — У тебя есть обязательства, которые ты не можешь нарушить.

В ее тихом, но твердом голосе не было ни намека на упрек, но легче от этого не становилось, скорее наоборот.

— Я могу попросить тебя кое о чем?

— Да? — я готов был уже на что угодно, лишь бы прекратить это.

— Я хочу встретиться. В последний раз, на краю леса за церковью, в полночь. Принеси с собой что-то, давно принадлежащее тебе.

Я удивленно уставился на девушку. Такой странной просьбы я не ожидал.

— Хорошо, я приду, — удалось выдавить мне.

Рита кивнула, поднялась с дивана, расправив платье, и не торопясь вышла из дома. Если бы не плащ, забытый ею у камина, могло создаться впечатление, что она просто отправилась к соседям одолжить соль, если здесь была распространена такая практика.

Я посидел минуту, потом принялся собирать вещи. Времени до полуночи было еще много, и надо было как-то отогнать нехорошие мысли.

Глава 6

Я шел на эту встречу, хорошо понимая, что она последняя: мне следовало уезжать, и как можно скорее, даже небольшое количество собранного материала уже не имело значения. Рита была главной из причин, я надеялся, что после нашего разговора она наговорит гадостей, расплачется, убежит — но уж слишком спокойно девушка все приняла, будто сказанное ее не волновало. Хорошо, если так, а если она что-то задумала? Я все еще продолжал надеяться, что и желание меня увидеть, и просьба принести что-то личное указывали на то, что сегодня мы распрощаемся навсегда. Возможно, мне предстоял нелегкий разговор, ее уговоры, попытки все изменить… возможно, нет. Пора было признаться, что я совершенно не знал эту девушку, представить не мог, что творится в ее голове, но и поступать в отношении нее подло не хотел. Не знаю, что питало мое чувство вины, но внутренний голос подсказывал: то, что я не мог бы сказать абсолютно искренне, что я не люблю ее. И обратное, наверное, тоже.

Ближе к полуночи, как и условились, я отправился к кромке леса, надеясь всем сердцем, что никакой из моих кошмаров не подберется ко мне раньше, чем я встречусь с Ритой — в ее обществе они меня не трогали. Личная вещь, что она так просила принести с собой, была выбрана с легкостью: отлично понимая, что девушка захочет сохранить что-то себе на память, я остановил выбор на кулоне, что купил лет пять назад в сувенирной лавке, когда по работе посещал Индию. Ничего особенного в нем не было, на тонкой золотой цепочке висела плоская абстрактная фигурка из того же металла, больше похожая на часть какого-то орнамента и всегда незаметная под рубашкой. По правде сказать, я сам не знаю, за что мне приглянулось это украшение, но судьба порой забрасывала меня в такую глушь, что всегда иметь при себе что-то ценное для оплаты еды или ночлега казалось мне удачной идеей. Жене же она никогда не нравилась, я был уверен, что она будет только рада, потеряй я где-то эту вещицу, поэтому… Да, если называть все своими именами, подвеска мне пригодилась именно так, как я и ожидал — откупиться. И от этого мне было еще неуютнее.

Фигурку Риты я различил, только подойдя совсем близко к первым рядам деревьев — в своем сером платье она почти сливалась с ночными тенями, стоя неподвижно и глядя не в сторону деревни, а куда-то в лес. Только бледное лицо, освещаемое луной, оловянной монеткой застыло в полутора метрах от земли. Я думал, что она не явится, но она пришла, поэтому, взяв себя в руки, приготовился говорить, много и уверенно, те слова, что были придуманы для подобных ситуаций задолго до моего рождения. Однако, стоило мне подойти, а ей заметить меня, как девушка тут же метнулась вперед, схватила меня за руку и потянула за собой в лес. Я думал, что она хочет спрятать нас среди царящего тут мрака от посторонних глаз, но Рита, не останавливаясь, упорно продвигалась вглубь чащи, в ту сторону, куда она так пристально до этого вглядывалась. Мне приходилось идти за ней практически на ощупь, держась за руку, изредка ощущая, как развивающиеся пряди ее рыжих волос, казавшихся сейчас черными, касались моего лица. В какой-то момент мелькнула запоздалая мысль, что она запросто может выбрать свой способ оставить меня здесь — просто убить. Мы редко опасаемся этого в нашем цивилизованном мире, но здесь, в этой глуши, отчаявшаяся сирота… Я в который раз напомнил себе, что моей вины здесь нет, я и пальцем ее не тронул, а что там она сама надумала — не мое дело. И с одной стороны это была правда, но…

Рита внезапно остановилась, да так резко, что я чуть не налетел на нее. Лес расступился, слышался запах затхлой воды, и, то ли глаза мои уже привыкли к темноте, то ли здесь кроны деревьев были реже — но я смог разглядеть, что мы стоим у небольшого болотца, с одной стороны заросшего тростником, но в остальном — с гладким зеркалом черной воды, безо всяких кочек, ряски и лягушек. Сложно было определить, как далеко от деревни мы забрались, и смогу ли я сам вернуться туда, не потратив на скитания всю ночь, поэтому оставалось лишь надеяться, что наш разговор в этом столь неромантичном месте не закончится ссорой.

— Рита, зачем ты привела меня сюда?

Я решил не ходить вокруг да около, но то, что услышал от нее, совсем уж не ожидал. Девушка не была расстроена или обижена, наоборот, в ее голосе сквозило воодушевление, хотя и говорила она шепотом.

— Ты сказал мне, что не можешь остаться, потому что у тебя там другая жизнь, жена, друзья и работа, — произнесла она, повернувшись ко мне и обеими руками сжимая мою ладонь. — У тебя обязательства, — Рита заглянула мне в глаза и то, как они блеснули, меня уже не пугало, я с легкостью теперь читал в них эмоции, даже в полумраке. — Но, если бы у тебя была вторая жизнь, второй шанс, возможность раздвоиться…

Я накрыл ее руки второй ладонью и произнес твердо:

— Рита, я не буду делить свою жизнь надвое, обманывать жену и то и дело приезжать сюда.

Она упрямо тряхнула головой.

— Не об этом речь. Если бы не было той жизни в другом городе — ты бы остался?

— Я не буду…

Нервы у нее наконец сдали, и девушка с силой дернула мои руки.

— Отвечай же!

— Да, — кивнул я не задумываясь и совершенно искренне. Черт с ними, с этими сказками, кошмарами, чудовищами, застывшим столетия назад временем! Я чувствовал себя здесь живым, настоящим, борющимся и дышащим как никогда глубоко, потому что каждый вздох давался нелегко и был наполнен смыслом, потому что жизнь здесь была далека от того комфортного, сонного существования, к которому мы все привыкли в своих городских домах, и главная причина — потому что передо мной стояла до крайности странная девушка, которую я… нет, не любил, не позволял себе этого сделать. Но даже без этого она уже стала для меня одним из тех немногих особенных людей, встреча с которыми резко меняет нашу судьбу и мировоззрение.

Рита облегченно вздохнула, и на ее губах появилась легкая улыбка.

— Я нашла способ помочь этому, — она кивнула на болотце. — Ты принес свою вещь?

Все еще не понимая, что она задумала, я протянул ей цепочку с кулоном, но девушка ее не взяла.

— Отлично, — она наклонилась, приподнимая длинный подол платья, полезла в сапог, и минуту спустя в ее руке тускло блеснуло острое лезвие.

— Погоди-ка, что ты собираешься делать? — не спуская взгляда с ножа, спросил я, мысленно прикидывая расстояние между нами и то, в какую сторону я смогу увернуться. Странно, но страха не было, ни холода, ни мурашек, наоборот, мне стало жарко.

Рита удивленно смотрела на меня. "Неужели ты решил, что я могу причинить тебе вред?" — говорил ее взгляд.

— Это ритуал, — наконец тихо ответила она. — Нужна твоя личная вещь и совсем немного крови на ней, — она нехотя кивнула на болотце, став заметно угрюмей. — Человек был создан из глины и грязи, ты ведь помнишь? Все здесь. Твой двойник уже утром вступит в эту жизнь, он уедет в город вместо тебя, а ты — сможешь остаться.

Я с трудом сдерживался, чтобы не поинтересоваться, довольно грубо, что за околесицу она несет. Двойник из болота? Ритуал? Видимо, девушка тоже наслушалась сказок, и теперь цеплялась за любую соломинку. Но, с другой стороны, мне ничего не стоило сейчас уважить ее, чуть подыграв. Пусть ее душа будет спокойна, пусть Рита считает, что она сделала все, что могла, но сама судьба распорядилась иначе.

— Хорошо, — пересилив себя, тихо произнес я. — Что я должен делать?

— Протяни руку, правую, — я послушался, она взяла мою ладонь и, прикусив губу так, будто это делали с ней, провела лезвием прямо по линии жизни. Давила девушка не сильно, но острая, как бритва, сталь, легко разрезала кожу, из-под которой тут же выступила кровь. — Теперь сожми ей свою цепочку, чтобы кровь осталась на ней, прошепчи в кулак указания своему двойнику — и брось цепочку в болото.

Занятый больше разрезанной ладонью, я только сейчас заметил, что в голосе Риты все явственнее проступает с трудом сдерживаемый решительностью страх. Колдовство никогда не входило в число благодеяний, но ведь и она не была в полной мере монашкой. Правда, я-то во все это не верил, поэтому и не боялся ничего.

Выполнив ее указания, порядком измазав подвеску в своей крови, я поднес кулак к губам и тихо, так чтобы девушка не слышала, прошептал:

— Оставайся здесь и живи, не уезжая, вместе с Ритой, — я замолк на пару секунд и добавил, повинуясь минутному порыву. — Будь для нее любящим мужем.

После, коротко размахнувшись, отправил кулон прямо в центр болота. Сверкнув, он с тихим чавканьем упал в воду, еще секунду виднелся на поверхности, а после медленно провалился куда-то вниз, вглубь трясины, вытолкнувшей на поверхность большой пузырь, лопнувший с громким хлопком. По камышам пробежал легкий ветерок, добравшийся до берега холодным сырым дуновением, заставившим зябко поежиться.

— Приняли, — еле заметно шепнула девушка, и, оглянувшись на нее, я увидел, как побелели ее губы. — Надо уходить.

Вот тут я спорить не мог и не хотел — и точно таким же образом схватив меня за руку, Рита потянула меня обратно, через лес, в сторону деревни. Ладонь немного ныла, ноги спотыкались о корни, изредка ветви били по лицу, но все это будто происходило не со мной или не здесь — а я до сих пор не мог прийти в себя, поверить в то, что я сейчас, вместо выяснения отношений, колдовал над лесным болотом, окропляя его своей кровью.

Ударивший в нос запах дыма вывел меня из задумчивости. Мы стояли на самой кромке леса, отсюда уже видна была деревня, как обычно лишь с тусклыми огоньками в окнах. Будто жили здесь не люди, а призраки. Ночь перешагнула свою половину, становилось все холоднее, и руки Риты, наспех перебинтовывавшей мне ладонь, казалось, немного дрожали. В ее распущенных волосах застряли маленькие веточки и листья, на платье кое-где красовались зацепки, оставленные колючим кустарником, на щеке заметна была короткая царапина — но она не обращала на это внимания. Девушка подняла на меня глаза, и в них вместе с отраженным лунным светом сияло счастье.

— Теперь, что бы ни произошло, мы будем вместе.

Она обняла меня за шею, и по тому, какими теплыми были ее руки, я понял, что трясет ее совсем не от холода, а от волнения, возможно от страха, от бега по лесу. Я не хотел обнимать ее в ответ, надеясь, что так она быстрее меня отпустит, но девушка этого даже не заметила — она привстала на носочки и впервые поцеловала меня. Поцелуй был робким, но ее губы — такими сладкими и горячими, что разом всколыхнули во мне воспоминания о самом первом сне в этой деревне, о тех рассветных часах, когда я любовался ею, и я, не выдержав, ответил, прижав девушку к себе. Рита пошатнулась — у нее, видимо, закружилась голова — и положила голову мне на грудь.

— Пойдем, — тихо произнес я, за руку потянув ее к дому, — уже очень поздно и холодно.

Она согласно кивнула, последовав за мной, чуть опустив голову и заливаясь румянцем.

Я нисколько не ошибся в ее целомудрии: пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по своим комнатам, чтобы постараться уснуть. Она перенервничала, но я знал, что ближе к утру сон все-таки сморит ее, в отличие от меня, твердо решившего сегодня не спать. Уткнувшись взглядом в окно, я наблюдал за тем, как в темноте поднявшийся холодный ветер шевелит ветви деревьев в саду, как медленно движется по небу луна, как понемногу тают звезды, и изо всех сил пытался не думать, не анализировать это тяжелое давящее чувство, возникшее в груди. Когда знаешь, что делать, нельзя поддаваться сомнениям, они уведут с выбранного пути. Сон не шел, кошмары тоже, не было ни странных шорохов, ни теней, будто напоследок деревня хотела показать, что она одобряет мой выбор и все странное, что я видел раньше — лишь плод моей неуемной фантазии.

Когда горизонт понемногу стал светлеть, я как можно тише встал с дивана, взял стоявшую рядом сумку, собранную еще вчера, и выскользнул за дверь. Предрассветный ветер тут же пробрал меня до костей, выдув все тепло дома, но мгновенно взбодрив и заставив ускорить шаг. Не оборачиваясь, не глядя по сторонам, в серых сумерках я направился к дороге через лес, по которой сюда пришел, отлично помня, что путь предстоит долгий. Но, как ни странно, позже я не мог вспомнить ни единого его метра. Я шел, словно пьяный, почти не ощущая дорогу, не замечая ничего вокруг, сконцентрировано глядя внутрь себя, так и не вспомнив ни про монетку в пне, которую хотел забрать, ни про все остальное, замеченное мной по пути сюда. Будто я летел или… бежал из деревни, опасаясь, что меня могут догнать. Но никто не бросился вдогонку.

Я выскочил из леса на остановку как раз в тот момент, когда автобус хотел развернуться и уехать, даже не притормозив — что нисколько не странно, учитывая, что, кроме меня людей на ней не было. Водитель резко затормозил, открыл дверь, и я заскочил в салон, тут же пройдя в самый конец, бухнулся у окна, отходя от только что совершенной быстрой прогулки. Тогда я еще не чувствовал усталости, но уже к обеду мои ноги нещадно ныли. Автобус тронулся, и тут меня, наконец, отпустилогнавшее меня чувство. Сердце стало биться медленнее, я глубоко вздохнул и довольно быстро задремал, без сновидений и кошмаров, наверстывая бессонную ночь.

Я был дома уже к обеду, неплохо отдохнув в дороге. Жена с работы еще не вернулась, так что вся квартира была предоставлена мне, и первым делом, закинув все вещи в стиральную машину, я залез под душ и отмокал там не менее получаса, смывая с себя всю усталость путешествия, накопившуюся грязь и тяжелые мысли. Потом все же заставил себя выбраться оттуда, растереться полотенцем и, нырнув в любимый халат, отправился сам варить себе кофе. Знаете, ощущение дома, уюта, во многом состоит из привычных для нас запахов: мыла для рук, геля для душа, запаха одежды, выпечки, свежесваренного кофе. С чашкой в руках я прошел в свой кабинет, устроился в кресле и прикрыл глаза, ощущая, как постепенно все тревоги уходят и все, что произошло в последние дни, потихоньку смазывается, уплывает, рассеивается, словно дым или утренний сон. Резко дернувшись и чуть не расплескав остатки кофе, я открыл глаза и потянулся к кнопке включения ноутбука, понимая, какую большую ошибку совершил, вопреки обычного не занося во время путешествия в блокнот пометки, и к какой опасной черте сейчас подошел, рискуя лишиться всего материала, что стоил мне немалых пота и крови — в прямом смысле слова.

Уже спустя пару минут я, позабыв обо всем на свете, кроме моей статьи, быстро стучал по клавишам (привычка, доставшаяся мне после долгой работы на печатной машинке), пытаясь набросать план, основу будущего сочинения, но невольно выкладывая сказки дословно, будто они уже были записаны на пленку где-то внутри меня — и я не мог выкинуть из них ни слова. Я не заметил, как вернулась жена — она заглянула в кабинет, тепло обняла меня сзади за плечи и что-то произнесла, кажется, "Я рада видеть тебя дома" — но я просто знал уже, что она скажет, я не слышал ее слов. Уже не в первый раз я уезжал за репортажем и по возвращении вот так, не замечая ничего, работал в своем кабинете, пока статья не была окончательно готова или хотя бы набрана для редактирования — она знала это, еще до замужества, и это был ее выбор.

Поздним вечером она принесла мне тарелку горячего ужина, предусмотрительно накрытого колпаком, чтобы дольше не остывал, и неслышно удалилась, ласково поцеловав в шею. Я кивком головы поблагодарил за еду, даже не выныривая мысленно из сюжета той сказки, что сейчас набирал, и отлично понял ее намек, который, впрочем, не менялся уже который год — она будет ждать меня, пока не заснет. Увы, сегодня безрезультатно. Работа отпустила меня только утром, я позже подумал, что поэтому даже не смог бы проверить, найдут меня здесь кошмары или нет: самое ужасное чудовище могло бродить на расстоянии вытянутой руки — я бы просто не обратил внимания. Отправившись в ванную ополоснуть лицо, чтобы уставшие глаза перестали слипаться, я неожиданно втянул носом воздух и невольно скривился, ощутив запах сырости и затхлой воды, больше подходящий именно для деревни, но никак не для городской квартиры. Оглянувшись, я увидел задернутые шторы перед ванной, смысл существования которых до сих пор оставался для меня загадкой, и понял, что запах идет оттуда.

Уже не в первый раз жена, приняв ванну, зачем-то закрывала их. Мы старались не ругаться по бытовым пустякам, к тому же она как-то призналась на мое замечание, что сама не знает, зачем делает это — так было принято в ее доме и с малых лет вошло в привычку, с которой теперь взрослая женщина ничего не могла поделать. Ну что ж, она во многом была терпима ко мне, было бы грубо и глупо не ответить ей тем же. Поэтому я уже в который раз просто подошел и раздвинул шторки. Затхлый запах шел из слива, я промыл его водой, чуть удивленно прислушиваясь к странным булькающим звукам, и сделал в уме заметку после посмотреть, в чем там дело. В тот момент, когда я выходил из ванной, зазвонил будильник, и я услышал сонное бормотание жены и шорох одеяла. Наверное, пора было сделать перерыв и немного подкрепиться, поэтому, захватив свою тарелку с нетронутым ужином, я отправился на кухню: разогревать его в микроволновке и готовить ей завтрак.

— Доброе утро. Ты так и не ложился? — все еще сонно щурясь, она зашла на кухню, по пути завязывая халат, и упала на табурет.

— Нет, хорошо работалось, — я поставил перед ней кофе и совершенно гадкую на вкус овсянку-пятиминутку, которую некоторые женщины почему-то очень любят, согласно опросам нашего журнала, и принялся за ужин, внезапно ставший завтраком.

— Спасибо, — сделав большой глоток кофе, она подняла на меня глаза. — Не расскажешь, что ты там раскопал?

— Ты же знаешь, я не рассказываю о статье, пока ее не напечатают, — ответил я.

— Ты же знаешь, я буду нема, как могила, — тем же тоном ответила жена, и это была чистая правда — вопреки женской природе она умела хранить тайны.

— Сказки, — пожал я плечами, прекрасно понимая, что большинство из того, что там произошло, я не расскажу никому и никогда. — Местный старожил, врач, рассказывал мне сказки.

— Например? — она все не унималась. — Расскажи хоть одну, у меня еще час до выхода.

Я замялся. Нет, не потому, что верил предупреждениям Дамиана не рассказывать никому вслух эти истории, а потому, что они действительно были странными. Но ведь только у меня были такие проблемы с кошмарами, жене-то ничего не грозит. К тому же, до этого я с готовностью делился с ней собранной информацией, интересуясь ее мнением, было бы странно делать из этого тайну сейчас.

— Хорошо.

И я рассказал, как мне показалось, самую безобидную для города сказку — о русалочке.

Жена слушала внимательно, ни разу не перебив, и, когда я, наконец, замолчал, задумчиво опустила взгляд в свою чашку, где на дне еще оставался кофе.

— Так значит, она может появиться из любой водной поверхности, даже из чашки? — совершенно неожиданно для меня поинтересовалась она.

— Нет, чашка очень мала, да и неужели ты веришь в эту чушь? Обычная страшилка.

— Я всего лишь спросила, — в голосе, которым была произнесена эта фраза, я вдруг уловил уязвленные нотки. — Но спасибо, что рассказал, а теперь мне пора собираться.

Она вернулась в комнату, откуда послышался звук открываемой дверцы шкафа.

— А я вернусь к работе… — пробормотал я и вдруг кое-что вспомнил. — Скажи, а Фабрис не звонил? Как там Марго с Люси?

Последовала долгая пауза, после чего жена, уже одетая и бледная, как полотно, медленно вышла в кухню.

— Звонил, — тихо ответила она. — Твой мобильный не работал, и он звонил сюда.

— Так как там Люси? — переспросил я.

— Она… она умерла. Марго сейчас в больнице, на успокоительных, этот удар подкосил ее психику, — я стоял, как громом пораженный, даже не зная, что сказать, но моего ответа, впрочем, никто и не ждал. — Фабрис спросил, где ты, я ответила, что уехал по работе, и я не знаю, куда. Сказала, ты перезвонишь, когда вернешься, но он наоборот просил больше не звонить ему. Никогда.

Она стояла, опустив голову, пока я все еще осознавал смысл сказанного. Одна фраза резанула слух больше других.

— Ты… сказала, что не знаешь, где я? — переспросил я.

— А разве это не было правдой? — после пары лет семейной жизни учишься определять истинный смысл всей речи, выраженный, порой одним совершенно невинным предложением. И я указал именно на то, что задело ее. — Ты в сотый раз рванул из дома почти на неделю, чтобы по возвращении запереться у себя в кабинете…

— Но так же было всегда.

— Всегда, но это не значит, что это меня хоть когда-то устраивало. Твоя жизнь — не в этом доме и не рядом со мной. Она где-то… — она неопределенно взмахнула рукой, — где-то там, в твоих рабочих поездках!

Мне нечего было возразить. Она ушла, мягко закрыв за собой входную дверь — время бурных ссор миновало нас пока что — а мне ничего не оставалось, как отправиться вновь к клавиатуре. Она была права, я всегда стремился домой, скучал… как только понимал, что набрал достаточно материала, работа захватывала меня с головой. И ее фраза странным образом опровергала то, что я говорил про свое возвращение Рите, причем почти теми же словами. "Скорее всего, это просто обида за вчерашнее. Она ведь скучала, а пришлось вновь засыпать одной". И все же тяжелое чувство от размолвки с женой и потери хорошего друга оставалось, поэтому я, как смог, попытался его заглушить — работой.

Я писал теперь не только сами сказки, но то, в какой атмосфере мне пришлось их слушать. Описание деревни заняло много времени; в основном, не притрагиваясь к клавиатуре, я раздумывал над тем, как лучше ее изобразить, передать ощущение не запустения, а тайного, невидимого, но неизменного уже который век течения жизни. Ближе к вечеру, когда пришлось зажечь настольную лампу, мой слух стал улавливать тихие звуки и шорохи в остальной квартире. Вначале, привыкший к деревенскому дому, я не придавал им значения, но потом вспомнил, что я уже вернулся домой, и в городе их быть не должно. Разумное объяснение могло быть только одно — к нам забрались воры. И, хотя где-то в глубине души я понимал, что правда далека от того, что готов принять разум, я осторожно выглянул из кабинета.

Квартира была безлюдна, но не пуста. Я понял это сразу, по тому холодку, что пробежал по спине: они были здесь. Они все, о ком рассказывал мне Дамиан, ожидая лишь удобного момента, чтобы появиться — как Мара ждала дождь. Там, в деревне, Рита оберегала меня от них, отгоняла каким-то образом, хотя я всегда подозревал, что рядом с ней я просто не думаю о кошмарах, и со временем, с привычкой, эта ее способность исчезла бы. Но тут ее не было, а страхов стало больше, и я должен был справиться с ними сам. Я заперся в кабинете, отошел от двери к столу, почему-то не включая верхний свет. Дамиан предупреждал, что каждому человеку предназначена лишь одна, его сказка, а сам рассказал мне их целый букет. Неожиданно мои мысли вернулись к Люси и Марго, и я увидел все случившееся совсем иначе: Эстер рассказала ей свою сказку и девочка не справилась с ней, а мать… успела ли и она ее услышать или сошла с ума от того, что случилось с ее дочерью? И почему Фабрис так ополчился на меня? Или просто предвидел, что я буду задавать вопросы, такие болезненные для него сейчас, и поэтому ограничил общение? Да, я бы многое отдал, чтобы узнать факты смерти Люси, чтобы выяснить причину помешательства Марго… но я не стану этого делать, потому что отлично понимаю — это уже не статья, это нужно лично мне, чтобы разобраться, осознать свои страхи. Одно дело — странные люди в захолустной деревне, свято верящие во всяких духов, другое — жители большого города. "Ты тоже житель большого города", — напомнил я себе, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. Щелчок, еще один — это провернулся в замке ключ, жена вернулась с работы. Беспокойство за нее вынудило меня покинуть свое "убежище" и выйти встречать.

— Чего в темноте-то сидишь? — удивленно спросила она, передавая мне пакеты с покупками и скидывая в коридоре туфли. — Послушай… — Да-да, узнаю ее манеру говорить все важное с порога. — Прости меня за утро…

— Я сам хорош, — пакеты отправились на пол, пальто исчезло с ее плеч за минуту, а возможность что-то говорить отобрана поцелуями. — Пойдем…

— Дай хоть душ принять после работы, — делая вид, что отбивается, произнесла жена. Впрочем, она сама не хотела меня отпускать, это было видно даже при слабом освещении, по расплывшейся на губах улыбке.

— Вот потом и примешь.

Ответ был засчитан, обида забыта, покрывало с кровати сброшено. Страхи и монстры разлетелись по углам, напуганные любовью сильнее, чем лесные звери огнем. Хотя, при чем тут страхи, я делал это не для того, чтобы от них избавиться. Она моя жена, черт побери, и восхитительная женщина.

Глава 7

Из ванны были слышны тихие всплески, а я понемногу впадал в дрему. Возможно, я еще вернусь к работе сегодня, но точно не сейчас, когда в голове была приятная пустота, а организм простил бы мне бокал хорошей выпивки, но никак не кофе и попытку сосредоточиться. Да и когда в последний раз я нормально спал? Кажется очень, очень давно. Комната слабо освещалась ночником, делающим тени еще более густыми, и я услышал их даже раньше, чем снова вспомнил о них. Шорохи, поскрипывания, скрежет когтей. "Уходите", — мысленно приказал я. Бесполезно, уставший от долгого бодрствования и напряжения мозг не мог сконцентрироваться, и приказ вышел безвольным. Не думал, что управление детскими страхами будет вновь забирать столько сил. Я открыл глаза, глядя прямо перед собой, и вскоре различил их: черное, худое тело с узкой головой и длинными пальцами, с белыми пустыми глазами затаилось между стеной и шкафом, а еще ближе к кровати уже приготовилось к прыжку обросшее шерстью чудище, чьи глаза горели золотом. Ужаса больше не было, осталось спокойное принятие их как данности, но и прогнать их я не мог. Из ощерившегося рта послышалось похожее на хрип рычание, и тут в ванной закричала жена. Я рванул с кровати так быстро, что монстры будто испарились с моего пути, влетел в ванную комнату, распахнув занавески.

— Что случилось?!

Она испуганно отфыркивалась, мотая головой и пытаясь отдышаться.

— Я, уснула, кажется… Видимо, сползла в воду…

— Все в порядке?

— Да, надо уже вылезать. Прости, что напугала.

Она поднялась, выдернула затычку и вода устремилась в сток. Я подал ей полотенце, прислушиваясь к вновь появившемуся странному бульканью в трубах. Когда ванна опустела, из стока опять запахло каким-то болотом. Все, завтра точно этим займусь.

— Ты спать или работать? — донеслось из комнаты.

Она не видела их. Странно, потому что Рита и ее сестры видели — в глубине души я всегда верил, что их не я так напугал. Или… это все из-за самой деревни? В любом случае, это к лучшему.

— Спать, — ответил я, потянувшись к зубной щетке. — Сегодня точно — спать.

Забытье без сновидений покинуло меня после полуночи. Я все еще лежал, закрыв глаза, когда почувствовал на ногах легкую тяжесть, и это могло быть только одно существо на свете, один человек. Рита. Я поднял веки и посмотрел на нее, сидевшую на моих ногах так же, как в ту ночь, в точно том же задравшемся сером платье. Но сейчас в ее глазах не было и намека на страсть, что я видел тогда. Она плакала, поспешно оттирая лившиеся по щекам слезы, плакала все сильнее, пока это не стало беззвучной истерикой — она уже не вздрагивала, не всхлипывала, она кричала, в бессильной обиде и боли поднимая голову к потолку, но я не слышал ничего, ни хрипа, ни шепота, ни стона, будто она была не здесь, а у меня на ногах сидело видение. Постепенно на ее скулах и руках я различил темные пятна, какие оставляют грубые мужские руки, и меня прошиб пот от ужасной догадки. Не имея возможности произнести ее имя рядом со спящей под боком женой, я подался вперед, но моя рука, не встретив препятствия, прошла сквозь девушку, как сквозь легкую дымку. Она обхватила голову руками, вцепившись в волосы, согнулась, сжимаясь в комок, и исчезла.

Я больше не мог оставаться в кровати. Пытаясь не потревожить жену, я прошмыгнул в ванную, включил свет и заперся там. Сердце колотилось как бешеное, на глаза невольно наворачивались слезы, что бывало со мной очень редко — репортер, как и врач, быстро учится становиться черствым. Я уговаривал себя, что это всего лишь сон, Рита, помнится, уверяла, что и в первом была не она. Хотя нет, она никогда не говорила этого прямо, она лишь смотрела с укоризной. Неважно. Я просто волновался за нее, я представил худшее — и вот оно явилось мне видением. Но кому я врал? В глубине души я прекрасно все понял, хотя и не хотел верить, не хотел принять. Вместе с ней мы создали моего двойника, которого я просил стать ей мужем — что он и сделал, не спросив ее согласия. Я понял, что мерю ванную быстрыми шагами, и с трудом заставил себя остановиться, вцепившись в раковину. Я должен был ехать, вернуться немедленно, спасти ее, бросив все в этой, городской моей жизни — и справиться с этим порывом было во сто крат сложнее, чем со всеми монстрами разом.

Кое-как я вернулся в кровать, а ближе к утру даже провалился в жалкое подобие сна, проснувшись от тихого звука закрывающейся двери, когда жена ушла на работу. Сегодня пятница, у нее короткий день, а у меня куча дел — прежде всего я хотел разобраться с трубами, а ближе к полудню сходить в издательство, где меня, наверное, уже потеряли. То, что ночью казалось ужасным и требовало немедленных действий, при солнечном свете стало похожим на забытый кошмар, отзываясь лишь смутной тревогой где-то в глубине сознания. Позавтракав, я отправился в ванную, где, перебирая слив, постепенно успокоился и убедил себя в том, что никакого двойника существовать не может, а Рита мне приснилась потому, что я привык видеть ее каждый день — и невольно вспомнил. Трубы оказались забиты какой-то травой, грязью и чешуйками, будто моей жене пришло в голову в мое отсутствие содержать в ванной живую рыбу. Хорошо промыв все и собрав обратно, я с удовлетворением прислушался к тому, как свободно и тихо теперь вода уходит в слив, и стал собираться на работу. Отпуск у меня был до понедельника, я надеялся успеть доработать материал за это время, но хотел заранее выяснить, что я пропустил, находясь так долго вдали от цивилизации, какие темы сегодня наиболее горячие. Конечно, для этого можно было просто посмотреть телевизор, но куда быстрее, приятней и проще для меня казалось встретить старых приятелей, окунуться на час в атмосферу "последней минуты", бешеного ритма, попытки предугадать событие и оказаться в нужном месте за мгновение до того, как оно произойдет.

Едва я ступил в офис, ощутил запах десятка работающих компьютеров, краски в принтерах и копирах, услышал шорох голосов с громкими всплесками телефонных звонков и мерным, тихим стуком пальцев по клавишам, как меня охватило легкое, приятное волнение, побуждающее тут же влиться в эту работу, писать, подбирать материал, выискивать новости…

— Уже шесть. Ланс, ты идешь домой или еще останешься? — раздалось над самым ухом, приводя меня в себя.

Как шесть? Ведь только что был полдень!

Закрыв письмо с новым материалом, что подкинул мне шеф, и поспешно накинув плащ, я отправился домой, где меня уже, наверное, заждалась жена.

Добраться удалось довольно быстро. Дверь была закрыта лишь на нижний замок, на кровати виднелась ее одежда, а из-под двери ванной пробивался свет. Ну что ж, я был полностью согласен с ней в том, что нет более расслабляющего средства после суматошной недели, чем ароматная горячая ванна. Постучав, я вошел внутрь, кинул беглый взгляд на задернутые занавески и стал мыть руки.

— Привет. Зашел на работу и, как всегда, еле вырвался. Ты давно пришла?

Ответа не последовало. Уснула она там что ли опять? Говорил же, что вредно столько сидеть.

Я отодвинул клеенчатую занавеску — и резко рванул ее в сторону, подхватывая ушедшую под воду жену за плечи и вытаскивая ее из ванной на коврик. Следующие несколько минут начисто стерлись из моей памяти. Я знал, что делал ей искусственное дыхание, массаж сердца, что — судя по сорванному горлу — в отчаянии кричал что-то, но она была уже безнадежно мертва. И не потому, что захлебнулась, я просто не сразу заметил и осознал то, что увидел — на шее виднелись явные следы от чьих-то пальцев и несколько царапин от ногтей. Кто мог попасть в нашу квартиру? Кто и зачем убил ее и скрылся? Я был не в состоянии об этом думать. То, что должно было стать истерикой, криком, слезами, хоть каким-то выходом моей боли, просто упало на меня, придавило немым камнем, внутри оборвалось что-то, оставив лишь ощущение пустоты и прострации. Я бездумно гладил ее светлые волосы, разметавшиеся у меня по коленям, и вдруг под пальцами что-то блеснуло. Я выловил из тонких прядей рыбью чешую и поднес к глазам. Сказки — я действительно не мог забыть из них ни одного слова — сами подсказали мне ответ. Это было невероятно, неправильно, нереально, но это ставило все на свои места. Я рассказал ей сказку про русалку. И она смогла ее видеть. Но почему так, ведь русалки забирают жизнь только в обмен на очень серьезное желание?! Я оглянулся, сам не зная, чего ищу, и тут мой взгляд упал на лежавший на полу у ванной и потому сразу не замеченный мною продолговатый белый предмет. В специальном окошечке, хоть и потускневшие порядком, еще виднелись две розовые полоски. Выдох застрял у меня в горле. Так вот почему русалка забрала жизнь, но не тронула тело. Господи, как же глупо было загадывать такое!

Надо было что-то делать. Я не мог просто оставить ее здесь. Аккуратно встав на ноги, казавшиеся мне сейчас ватными, я отыскал телефон и вызвал скорую, сообщив, что моя жена утонула в ванной. Конечно, они попросили меня оставаться на месте, и они непременно явятся вместе с полицией. Никто не поверит мне, даже если все случилось еще в то время, когда я ехал домой. Сказки, русалки — что за чушь! Меня посадят по обвинению в убийстве собственной жены.

Не то, чтобы я боялся этого — мне было все равно, но теперь у меня появилась еще одна жизненная цель: спасти Риту и выяснить, наконец, что же за чертовщина здесь творится. После стольких дней сомнений, страхов, боязни оказаться психом — сегодня я полностью и безоговорочно поверил.

Взяв с собой лишь ноутбук и деньги, я помчался на автовокзал, ловить последний автобус, следовавший в ту проклятую деревню. За моей спиной к нашему дому уже подъезжали машины с проблесковыми маячками.

Дорога не осталась в моей памяти, наверное потому, что голова была забита десятками мыслей и вопросов, и я не знаю, как не свернул шею, пробираясь по тропе в темнеющем лесу. Все это было похоже на плохой сон, который никак не хотел заканчиваться, но только теперь я понимал, что реальность, которую я сам себе выдумал, пытаясь логически объяснить увиденное, и была настоящим сном. Деревня вынырнула среди ветвей светлым пятном, я на секунду остановился, решая, куда прежде всего пойти — в наш дом или к Дамиану — и все же остановился на втором варианте. Подойдя ближе к его странной хижине, я увидел, что врач уже ждет меня у забора. Едва я шагнул за калитку, он схватил меня за шкирку и затащил внутрь.

— Что вы делаете?! — выпалил я, удивленный таким его поведением, ведь старик ни разу даже не прикасался ко мне, а сейчас вел себя очень странно. Я придумал десяток вариантов разговора, вопросов, что я ему задам, но теперь все смешалось в моей голове.

— А что вы с этой рыжей сделали? — зло ответил врач, нервно расхаживая по маленькой комнате и не выпуская трубки из уголка рта. — Призвали в наш мир демона, какого в этой деревне еще не видели!

— Демона? — Я не верил своим ушам. И уже не потому, что не допускал существование подобного, а потому, что Дамиан никогда открыто не говорил, что он сам в это верит. — Мы… да, мы провели какой-то обряд, Рита сказала, это создаст моего двойника из болотной глины и грязи… — забормотал я, оправдываясь как школьник.

— Вот именно, тело из грязи, но без души все это работать не будет! — Врач наконец уселся напротив меня на шкуры, яростно сверкая глазами. — А в болоте водятся злые духи!

Я молчал, не зная, что и ответить. Конечно, никто не рассказал мне об этом, но это не снимало с меня вины. Дамиан вздохнул, сбрасывая с себя эмоции и вновь превращаясь в спокойного, мудрого врача.

— Ты приехал спасти ее? — Неожиданный вопрос и резкий переход на "ты" снова заставил меня растеряться. Но я тут же вспомнил, что хотел высказать Дамиану.

— Моя жена умерла. Ее убила русалка…

— Соболезную. Но ведь это твоя вина.

— Но это вы рассказали мне эту сказку! — выкрикнул я.

— И я предупредил, что нельзя ею ни с кем делиться, — невозмутимо ответил врач.

— Я не верил… Вы сами рассказывали их так, будто это обычные байки, будто вы сами в них не верите!

— Это выбор каждого, верить или нет, — я готов был взорваться, но он совсем не обращал на это внимания.

— Но какой прок в выборе, если все это происходит на самом деле?! Зачем вы рассказали мне столько сказок, если они опасные, если нельзя знать больше одной, если вы знали, черт возьми, что за этим последует?!

Честное слово, я готов был его придушить в тот момент, пусть он и был сильнее.

— Потому что ты сам попросил, несмотря на все мои предупреждения. А вдаваться в подробности и прослыть сумасшедшим я не хотел.

Ну да, так и есть, я сам навлек на себя беду. У меня опустились руки и вся ярость куда-то улетучилась.

— Хорошо, теперь расскажите, что тут происходит на самом деле, — попросил я, — и кто вы такой.

— Хранитель Сказок, — все так же ответил врач, пожимая плечами.

— Да откуда взялись-то эти сказки? И почему вам от них ничего нет?

Дамиан просто молча задрал свой свитер, вместе с рубахой. Вы видели когда-нибудь вздувшиеся вены на висках или мышцах перекачанных атлетов? Вот именно подобные вздутия, похожие на корни, переплетаясь, расходились по груди врача от небольшого бугра посередине. Я невольно отшатнулся, обескуражено глядя на поправлявшего одежду Дамиана.

— Сказка про Захари… это было мое первое имя. Это знание, — он приложил руку к груди, — что дал мне, умирая, лесной дух, оказалось еще и проклятьем. Я долго думал, что ж это за место такое… Может тут зона падения метеорита, разлом в земной коре, врата в Ад или мы все — тщательно отобранные грешники, разными путями попавшие в западню. Но, если ты заметил, в большинстве случаев именно люди приводят сюда чудовищ. После гибели лесного духа некому стало их сдерживать и поддерживать жизнь, все могло закончиться тем, что, пытаясь выжить, жители леса попросту поубивали бы всех живущих в деревне. Надо было найти способ льву жить с ягненком. Тогда я использовал сказки — а по сути, реальные истории — я рассказывал каждому жителю по одной, таким образом связывая его с одним существом. Вера одного человека позволяла им жить, но не давала достаточно сил, чтобы как-то вредить. Человек же, соблюдая простые правила, мог оставаться в безопасности…

— А что со мной не так? Уже после первой сказки я увидел чудовище!

— Ты искренне поверил в них, сам захотел увидеть, а потом попробовал давать приказы — и они пришли к тебе. Случайные люди никогда не задерживаются тут надолго.

— Это просто совпадение, — хмуро отрезал я.

— Совпадение, как и все, что произошло после твоего приезда. Как и вся наша судьба.

— И что теперь? Они убьют меня? — Кажется, это было наиболее логичным выводом.

— Давно бы убили, если хотели. Ты сам пишешь сейчас свою сказку.

— А Риту? — В горле от всего этого уже пересохло, но чай врач не предлагал. Хотя я бы сейчас выпил чего покрепче.

Дамиан промолчал. Он отложил трубку и пристально посмотрел на меня.

— Этот демон гораздо хуже, чем все, о чем я тебе до этого момента рассказывал. Его единственная цель — сеять вокруг себя зло и, получив тело, он уже не зависит от того, верит в него кто-то или нет.

— Его можно остановить? — Ведь именно за этим я и пришел сюда.

Врач протянул мне длинный широкий нож, с которым он ходил в лес.

— Ты — можешь. Как двойник, ты можешь убить его, но при этом погибнешь сам.

После всего, что сегодня произошло, такая альтернатива меня уже совсем не пугала. Кивнув, я засунул оружие за пояс.

— Хорошо, — произнес я, поднимаясь на ноги, но Дамиан поймал мою руку. — Что-то еще?

— Возможно, есть способ остаться живым. Если ты его примешь.

Я молчал, ожидая его дальнейших слов.

— Ты не случайно попал сюда, расспрашивая про сказки. Выслушав несколько, ты смог уцелеть. В тебе есть сила управлять ими, даже большая, чем у меня. У духа не было времени, поэтому я получил этот рисунок на груди, у меня, позже, будет — рассказать тебе все, что я знаю. Но уже сейчас ты сможешь попросить их о помощи, если займешь мое место.

Я лишь непонимающе смотрел на него.

— Что я должен сделать?

— Пожелать стать Хранителем Сказок. И они, возможно, помогут тебе один раз. За вознаграждение.

Я мотнул головой. Просить помощи у чудовищ? Точнее, приказывать им помочь мне? Да они скорее разорвут меня в клочья! Это не стоит того, чтобы навсегда связывать свою жизнь с этой жутью, когда можно сделать все самому!

— Я подумаю, — холодно ответил я, только чтоб не обижать старика, и вышел из дома. Объяснения закончились, пора было исправлять свои ошибки.

Когда я сделал шаг за калитку, от дома Эстер отделились два силуэта и двинулись мне навстречу. Мы встретились как раз на дороге, что пересекала всю деревню, под темным, набухшим от грозовых туч небом, предрекавшим скорые сумерки, и холодным, бьющим наотмашь порывистым ветром — верным спутником наконец вступившей в свои права осени. Я думал, что был готов их увидеть, но понял, что ошибался, едва мой взгляд различил Риту, в своем длинном сером платье и с развевавшейся копной огненных волос казавшейся сейчас горящей спичкой: она шла, изредка спотыкаясь, с заломленными за спину руками; и мужчину рядом с ней, того, что я привык видеть каждый раз при взгляде в зеркало, похожего не только внешне, но каждым, самым мельчайшим движением.

— Добро пожаловать! — радостно воскликнул он, остановившись метрах в пяти от меня и перехватив за талию девушку, чтобы она оставалась на месте. — Мы одновременно с Ритой почувствовали, что ты приехал, не забавно ли? Любовь и желание убить оказались так солидарны.

Меня невольно передернуло, когда я встретился с ним взглядом — неужели у меня такие же злые, холодные глаза?

— Рита, поздоровайся, — он чуть толкнул ее, и девушка подняла лицо, еще более бледное, чем обычно, на котором отчетливо проступали синяки именно в тех местах, где я видел их ночью. Она что-то пробормотала, с отчаяньем глядя на меня, но ветер унес эти слова.

— Отпусти ее, — пытаясь сдержать нарастающую ярость, приказал я. Хотелось повалить его на землю и месить кулаками до тех пор, пока он сам весь не превратиться в сплошной синяк. — У нас с тобой свой разговор.

— Разговор? — демон в моем обличье гадко изогнул бровь. — Я думал, ты не говорить сюда пришел. К тому же, как я могу отпустить ту, что ты сам назначил мне в жены.

Рита, вновь опустившая было голову, вскинула на меня умоляющий взгляд: "Скажи, что он лжет!". Но что я мог ответить, когда это была чистая правда, ведь даже не веря в колдовство, даже допуская мизерный шанс его существования, я выбрал не ее? И теперь, как ни ужасно, не жалел об этом, не хотел вернуться и изменить свое решение. "Прости, моя девочка, но моя жена не должна была встретить это чудовище" — это я должен был сказать?

— Наши жизни связаны! — выкрикнул я. — Умрет один — погибнут оба!

— Это Дамиан тебе рассказал? Поверь, я знаю об этом и поведаю тебе то, о чем старик умолчал: если я убью тебя, то вернусь домой, в свое первичное состояние, забрав с собой твою душу, и она будет вечно скитаться, не зная покоя, постепенно становясь злым духом, подобно мне. Если ты меня победишь, то я вернусь один, а уж твою участь решит Страшный суд. Ну что, есть за что бороться, как считаешь?

Он наклонился к ноге Риты, приподнял ее подол и достал у девушки из сапога уже знакомый мне нож — тот самый, с помощью которого мы призвали его в этот мир. Рита дернулась, но со связанными за спиной руками сделать ничего не могла.

Я нащупал на поясе тот, что дал мне Дамиан, но все же убрал руку.

— Хочешь драки — будь по-твоему. Но сначала отпусти ее.

— Да сдалась тебе эта девчонка! — рявкнул демон, и Рита тихо вскрикнула, неестественно выгнувшись вперед и непонимающим, испуганным взглядом уткнувшись в появившееся у нее из груди окровавленное лезвие. У меня в глазах потемнело. Двойник выдернул нож, равнодушно стряхивая кровь, пока девушка медленно опускалась в дорожную пыль. Я бросился к ней, но он встал у меня на пути, выставив вперед оружие, на которое я, не остановись вовремя, напоролся бы без его помощи.

— Сначала дело, потом все остальное, — назидательно произнес демон, и чужая улыбка на моем лице казалась сейчас гаже оскала той рыжей бестии, похожей на паука, что являлась мне ночью. Я заставил себя перевести взгляд от рыжих волос Риты, которые ветер трепал по земле, на его лицо и медленно достал свой нож. Он легко сейчас читал в моих глазах желание, готовое стать целью всей жизни — убить его, во что бы то ни стало — и радовался этому своей темной душой. Но ухмыляться ему оставалось недолго.

В той, другой моей жизни, что я безвозвратно утратил, у меня было нелегкое детство, о котором я не любил рассказывать, даже жене. Потом все наладилось, я сам выстроил свою судьбу так, как того хотел, впрочем, прошлое наложило отпечаток на мой характер. Но оно же дало мне навыки, что, спустя десяток лет, оказывались полезными вновь, порой в самый неожиданный момент какого-нибудь путешествия. Вот только мог ли я хотя бы представить, что когда-нибудь мне придется драться не для того, чтобы просто дать отпор, а с четкой целю убить человека, нисколько не колеблясь в своем выборе, черпая силы не из древнего страха смерти, а из холодной, расчетливой ярости? Я сам уподоблялся ему, будто меняясь местами и становясь двойником этого демона, с ухмылкой уворачивавшегося от моих выпадов. Но в его уверенности была его слабость. Я вдруг понял, что он в мгновение ока запоминает и повторяет то, что я делаю, но никогда не нападает первым. Он не помнил. Не помнил или попросту не знал, что было в детстве, пока я сам не вспоминал этого, возможно потому, что тот кулон я носил не более пяти лет. И если так будет продолжаться, то сейчас я попросту обучу демона всем уловкам, и справиться с ним мне станет не по силам, ведь нельзя же победить свое зеркало, свою тень? Стало быть, надо не думать и просто нападать.

Я резко кинулся вперед, применяя все то, что в этот момент приходило мне в голову из глубин памяти, защищаясь лишь от самых опасных ударов и тесня его назад. Да, он попятился от такого напора, совсем забыв о равновесии, уходя в защиту, теряясь, выпуская нож из порезанной руки и, наконец, падая на землю, к которой его тут же пригвоздило мое лезвие. Стоило мне вспомнить, и все произошло быстро, как и должно было быть. Рана была тяжелой, но не смертельной, не такой, как у Риты, и я, выдернув нож, приставил его к горлу двойника.

— Ну, давай, чего ты ждешь? — хрипло произнес он, заметив мое колебание. — Ты победил. Или трусишь убить человека?

— Не так быстро, — процедил я, срывая у него с шеи свой кулон и вонзая нож глубоко в ногу, чтобы лишить возможности убежать. Слушать свой собственный крик было жутко, но сейчас меня не заботило ничего, кроме лежавшей на дороге девушки, даже жажда убийства отступила.

Я бросился к Рите, перевернул ее на спину, приподнял, ощущая рукой насквозь промокшую от крови ткань платья, убрал с лица волосы. Она еще дышала, но очень слабо, почти незаметно, в ее маленьком теле догорала последняя искорка жизни, а я даже не мог помочь, не мог вызвать скорую, а без немедленной и современной медицинской помощи…

— Ланс, — девушка открыла глаза и посмотрела на меня. Во взгляде не было боли или страха, только теплота и нежность к тому, кто этого не заслужил, — ты приехал. Теперь мы будем вместе.

Последние слова слетели с посиневших губ еле слышным эхом, как будто уже с той стороны — и Рита спокойно опустила веки. Я осторожно прижал ее к себе, понимая, что все кончено, что ее уже нет в этом мире, и никогда больше не сверкнут в ночном мраке эти странные глаза, не раздастся рядом ее голос. Я сам создал чудовище, что убило ее, так же, как был повинен в смерти жены, погибшей всего несколько часов назад. Мое неверие стоило мне дорого, дороже собственной жизни, и, если жена унесла с собой в могилу половину моего сердца, то эта девушка — забрала вторую.

Опустив тело Риты на землю, я поднялся на ноги и оглянулся по сторонам. Упали ранние, но густые сумерки, небо нависало над нами черным балдахином, и на фоне темной стены леса я хорошо увидел их — тени, окружавшие нас и все набиравшие плотность с каждым гаснувшим лучом дневного света, мои кошмары, мои монстры. Мои и только мои, пришедшие на запах крови и с радостью готовые растерзать. Двойник с трудом пытался отползти с дороги, оставляя за собой широкий кровавый след, в то время, как полученные мной от него порезы были далеко не опасны. Я все так же хотел его смерти, теперь еще и потому, что он был похож на меня, он мог за меня искупить все ошибки. Я опустил взгляд на нож и покачал головой — не так. Чудовища ждали, наливаясь силой, становясь все более четкими — теперь и демон их заметил, ведь наши страхи совпадали. Его лицо исказила гримаса ужаса, бесследно стирая самоуверенное, насмешливое выражение, и я почувствовал далекий отголосок ликования.

— Я стану Хранителем Сказок, — ветер разнес эти тихие и уверенные слова по округе, короткую фразу, похожую на поворот ключа в массивной дери, и все чудовища одновременно обратили ко мне свои глаза. — Убейте его.

Темная стая разом накинулась на лежавшего на дороге человека, задергавшегося в безрезультатных попытках дать отпор или хотя бы защититься, прикрыть лицо. Он кричал от дикого страха и невыносимой боли, кричал моим голосом, пока они жадно раздирали его плоть клыками и зубами, заходился, и его голос, разносимый ветром по всей деревне, все меньше походил на человеческий, постепенно превращаясь из вопля умирающего в агонии животного в тихое бульканье крови в горле, а потом и вовсе затихая и теряясь в наступающем мраке. А они все еще продолжали свой жуткий пир, на который я дал согласие, и до меня доносилось громкое чавканье и хруст костей, которым не суждено было стихнуть до того момента, как на дороге не останется лишь темное пятно крови и пара обрывков одежды. И, до боли сжав кулаки и зубы, чтобы сдержать накатывавшую тошноту, я заставил себя смотреть, не позволяя ни на минуту отвести или закрыть глаза, чтобы хорошенько, на всю оставшуюся жизнь, запомнить эту картину: мою смерть, мою месть и мою жертву им. Потому что в сердце нового Хранителя Сказок больше не осталось ни толики страха и ни капли жалости — ни к другим, ни к самому себе.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7