В сто первом зеркале (Анна Ахматова) [Виталий Яковлевич Виленкин] (pdf) читать постранично, страница - 4

Данько, то какойнибудь уникальный графический портрет, с полным равно­
душием кладя потом эти вещи обратно в «коллекцию»,—
все это наше занятие со стороны могло бы, вероятно,
показаться каким-то очень странным парадоксом. Тогда
мы не знали, что вот такую же «статуэтку Ахматовой»,
чудом сохранившуюся у нее, она не так давно продала,
чтобы на эти деньги съездить в Москву повидаться с Оси­
пом Мандельштамом, самым близким ей поэтом. Уникаль­
ную статуэтку «купила С. А. Толстая для Музея Союза
писателей», как сказано в позднейших воспоминаниях
Ахматовой1.
Анна Андреевна собралась уходить. В передней кто-то
из нас снял с вешалки и подал ей старенький макинтош —
так тогда называли прорезиненное непромокаемое паль­
то,— и она подошла к зеркалу, чтобы надеть шляпу. Я вы­
звался ее проводить и у подъезда попросил ее подождать,
пока сбегаю за машиной. Она удивленно подняла брови:
«А вы уверены, что мне необходима машина? Пойдемте
лучше пешком, я вас проведу через Летний сад, хотите?»
На другой день Василий Иванович Качалов прежде
всего потребовал от меня подробнейшего («Только ничего
не пропускайте!») рассказа обо всем, что было накануне.
Он долго не мог мне простить, что я запомнил наизусть
один «Последний тост», а из других двух стихотворений
почти ничего не запомнил.

‘ А . А х м а т о в а . (Листки из дневника). Рукопись. Государст­
венная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел
рукописей, ф. 1073, № 81. В дальнейшем ссылки на этот фонд даются
в тексте с указанием «ГПБ».

2

«Канделябры эпохи»
Да и «Последний тост» я запомнил неточно, как потом
выяснилось. И с теми же ошибками его, с моих слов, вы­
учил В. И. Качалов. В это время поэзия Ахматовой как-то
особенно к нему приблизилась, вернее сказать, впервые
по-настоящему им завладела.
Он знал ее стихи с давних пор, еще с 10-х годов, с выхо­
да «Четок» и «Белой стаи», с редких предвоенных петер­
бургских встреч; многие отдельные строки, строфы и целые
стихотворения помнил наизусть. В разговорах об Анне
Андреевне он с большой нежностью вспоминал встречу
с ней в Кисловодске, в санатории Цекубу (сокращенное
название Комиссии по улучшению быта ученых), летом
1927 года, когда «она была такая худенькая, бледная и вот
с такими серыми глазами»— двумя пальцами показывал,
с какими: от брови до щеки. Что-то его тогда, по-видимому,
и тронуло и пронзило не только в ее стихах, но и во всем
ее облике, физически почти невесомом и духовно несгибае­
мом. Это и теперь еще проскальзывало в каких-то инто­
нациях его воспоминаний. Легко было понять, почему пос­
ле внезапного отъезда Ахматовой из Кисловодска Василию
Ивановичу стало тошно «даже смотреть на оставшихся
дам», о чем он тут же ее известил в довольно длинных
стихах, отправленных ей вслед. Это стихотворное призна
ние, наспех прикрытое кое-каким юмором, Анна Андреев­
на хранила бережно и много лет спустя подарила мне
в том же конверте, адресованном в «б. Шереметевский
дворец на Фонтанке», в котором оно до нее дошло (а ведь
чего только не происходило с ее архивом за эти годы!). С ее
разрешения я уже однажды опубликовал отрывок из этого
15

послания в своей книге «Качалов»; мне хочется привести
его и здесь.
Скучно и грустно, что Вас с нами нет.
Грустно завял на окне мой букет,
Вам предназначенный. Тщетно я с ним
Всюду искал Вас, тоскою томим,—
В окна заглядывал двух поездов,
Но не нашел никакейших следов,
Весь кисловодский обрыскал вокзал,
Возле уборной я даже Вас ждал
(Дамской, конечно), но след Ваш простыл.
И восвояси, угрюм и уныл,
Вновь в Цекубу возвратился и там
Даже смотреть на оставшихся дам
Я не хотел, и не пил, и не ел,
Вот как меня Ваш поступок задел.
При близком общении с Василием Ивановичем можно
было иногда почувствовать наступление того, обычно
скрытого от посторонних глаз, момента его внутренней
духовной жизни, когда ему становился особенно нужен,
близок, созвучен тот или другой поэт. Это могла быть
ошеломленность внезапным открытием, как бы откровение
или рождение новой любви,— так у него произошло с поэ­
зией Пастернака, которого он долгие годы не понимал, не
чувствовал, «не принймал»1, пока не прочитал стихов из
сборника «На ранних поездах» и — особенно — пока не
услыхал цикла «стихов из романа». Но это могло быть
и радостью возвращения к поэту, давно уже близкому, но
только теперь как бы заново открывшемуся и только сей­
час ставшему необходимым,— чтоб книжка была всегда
под рукой, в кармане, на столике у кровати. Так было у него
с Ахматовой в конце 30-х и в начале 40-х годов, особенно
после выхода в свет ее сборника «Из шести книг». Это
была первая книга стихов Анны Ахматовой после долгого
перерыва («Anno Domini МСМХХ1» вышла вторым изда­
нием в 1922 году и давным-давно стала, как и все преды­
дущие ее сборники, большой библиографической ред­
костью) .
1 «Спасибо и за