Затворницы. Миф о великих княгинях [Людмила Евгеньевна Морозова] (fb2) читать онлайн

Людмила Евгеньевна Морозова Затворницы. Миф о великих княгинях

Посвящается героиням этой книги

Автор выражает большую благодарность за помощь, ценные советы и всяческое содействие кандидату исторических наук, научному сотруднику Института российской истории РАН Евгению Владимировичу Пчелову, хранительнице Архангельского собора Московского Кремля Татьяне Борисовне Власовой и сотрудникам Центра истории русского феодализма Института российской истории РАН.

Вместо предисловия

С раннего утра у Кутафьей башни Московского Кремля собираются толпы желающих посетить главные храмы страны. Наибольшее внимание посетителей привлекает Архангельский собор — усыпальница московских государей, великих князей и царей. Зайдем сюда и мы: чинными рядами стоят одинаковые белокаменные гробницы с медными крышками. На каждой четко выбиты имя, даты рождения и смерти почившего. Ярко горят канделябры, звучит хоровое церковное пение. На стенах красочные фрески, рассказывающие о жизни тех, кто здесь похоронен. Во всем чувствуется глубокое уважение и почтение к умершим государям, заложившим основу величия и могущества России.

Но у посетителей Архангельского собора может возникнуть вопрос: а где же гробницы великих княгинь, цариц и других женщин царского рода? Оказывается, они похоронены поблизости. Свой удел государевы жены и дочери нашли в мрачном и сыром подвале рядом с собором. Здесь темно и тихо. Бренные останки некогда прекрасных и незаурядных женщин лежат прямо на серых и холодных камнях гробниц. Никто не приходит почтить их память, они забыты потомками.

Но справедливо ли это? Чтобы ответить на вопрос, проведем историческое расследование и по крупицам соберем сведения о государевых женах и дочерях, сообщенные в древних рукописях.

Кто на Руси всем философам философ

Русская средневековая история бедна яркими женскими образами. Бледными тенями проходят по страницам летописей юные княжны и умудренные жизненным опытом великокняжеские жены и матери. Однако если мы заглянем в церковный календарь, то с удивлением увидим там несколько имен русских женщин святых, живших в далеких XIII и XIV веках. Причем все они носили имя Евфросиния, что по-гречески означает радость. Первой из них была сказочная дева Феврония, не оставившая в документальных источниках никаких следов. О ее жизни известно лишь из фольклорной «Повести о Петре и Февронии», очень похожей на русскую народную сказку. Вторая Евфросиния носила в миру имя Феодулия, жила в первой половине XIII века в Суздале и была вполне реальным лицом. Попробуем выяснить, чем же она прославилась, за что мы почитаем ее как святую?

В отчем доме

Очень долго поиски сведений о Феодулии-Евфросинии не приносили успеха. Лишь в одном сравнительно позднем летописце удалось прочесть следующее: «Во время разорения Суздаля полчищами Батыя Бог сохранил Девичий монастырь, основанный в честь праздника Положения ризы Богоматери. В нем страдательно иночествовала блаженная Феодулия со своими постницами, дочь великого князя Михаила Черниговского, святого мученика, нареченная в иноческом чине Евфросинией».

Из этой записи следует, что Феодулия была дочерью знаменитого черниговского князя Михаила Всеволодовича, который вместе с боярином Федором принял в Орде мученическую смерть за то, что отказался поклониться языческим богам. За верность Христу Православная Церковь провозгласила Михаила и Федора святыми мучениками. Уже один этот факт свидетельствовал о том, что Феодулия была отпрыском замечательной семьи. Однако невольно возникал вопрос: как она оказалась монахиней суздальского монастыря, если ее родители жили в далеком Чернигове?

Новые поиски наконец-то увенчались успехом. Оказывается, в XVI веке сразу два церковных писателя написали житие, то есть биографию, Феодулии-Евфросинии. Первый — монах суздальского Спасо-Евфимиевского монастыря Григорий, второй — суздальский епископ Варлаам. Появление жития было связано с канонизацией Евфросинии в 1576 году. С этого времени ее стали почитать во всех православных церквях, в самом же Суздале Евфросинии поклонялись с древнейших времен, поскольку мощи святой исцеляли болящих.

Какие же сведения о нашей героине содержит житие? Прежде всего, оно подтвердило данные летописи о том, что Феодулия была дочерью Михаила Черниговского, женатого на дочери князя Даниила Галицкого Агафье. У них долго не было детей, поэтому появление Феодулии на свет стало подарком для родителей. Случилось это событие предположительно в начале XIII века, поскольку Феодулия умерла в 1250 году в достаточно зрелом возрасте.

Позднее в семье черниговского князя родились и другие дети. В летописях указаны имена сыновей: Ростислав, Семен Глуховский, Юрий Тарусский и Мстислав Карачевский. Они положили начало таким известным княжеским родам, как Новосильские, Воротынские, Одоевские, Мезецкие, Барятинские, Оболенские, Долгорукие, Щербатые, Мосальские, Елецкие и другие. Была и еще одна дочь — Мария, ставшая женой ростовского князя.

С первых дней жизни Феодулия проявляла склонность к постничеству. Если ее кормилица ела мясо, то она отказывалась от молока и оставалась голодной целый день. Приходилось кормилице питаться только хлебом и овощами.

Крестным отцом юной княжны стал игумен Киево-Печерского монастыря. Когда Феодулия подросла, она часто навещала крестного, чтобы выслушивать его наставления.

По обычаям того времени, дети до пяти лет жили в материнском тереме и общались только с ее окружением. Княгиня Агафья и стала первой учительницей любознательной девочки, научила ее читать и познакомила со Священным Писанием.

Позже обучением Феодулии занялся отец. Он давал дочери различные книги, хранившиеся в богатой библиотеке киевского князя. Даже боярин Федор, славившийся своей мудростью и осведомленностью в греческой философии, принимал участие в расширении познаний юной княжны. Феодулия ознакомилась с сочинениями древнегреческих и древнеримских поэтов и философов: Вергилия, Гомера, Аристотеля, Платона, медиков Галена, Эскулапа. Этот впечатляющий перечень, приведенный в житии, свидетельствует о том, что в княжеских семьях занимались образованием и развивали духовно не только мальчиков, но и девочек. Правда, если те сами стремились к знаниям.

Собиралась ли Феодулия замуж

С девяти лет княжна начала появляться на людях. Девочка была очень красива, благонравна и немало знала для своего возраста. Многие знатные гости отца сразу же обратили на нее внимание. Некоторые даже стали заводить разговоры о том, что не прочь породниться с князем Михаилом и готовы прислать сватов. Однако их планам не суждено было сбыться.

Следует отметить, что ранние браки в то время не были чем-то необычным, ведь они заключались родителями жениха и невесты из политических соображений, и десятилетние мужья и жены ни у кого не вызывали удивления.

Но, по словам жития, одному из князей все же удалось посвататься к Феодулии. Суздальский великий князь Мина Иванович, происходивший из варяжского рода Шимона, потомка римского кесаря Клавдия, многочисленными дарами склонил Михаила Черниговского на свою сторону и уговорил отправить к нему в Суздаль Феодулию, когда той исполнится пятнадцать лет.

Выходит, приблизительно в 1215—1217 годах наша героиня оставляет родной Чернигов и отправляется в далекий Суздаль для того, чтобы выйти замуж.

Однако возникает вопрос, достоверны ли эти сведения жития? Дело в том, что ни в одной летописи нет никаких данных о суздальском князе Мине Ивановиче из варяжского рода. В предполагаемое время приезда Феодулии Суздаль принадлежал великому князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу, который уже был женат и имел детей. Его женой, кстати, была тетка Феодулии Агафья.

Тогда возникает вопрос: зачем отправилась юная черниговская княжна в Суздаль? Агиографы для ответа на него, видимо, и придумали легендарного жениха Мину Ивановича, используя реальные данные о ее тетке, жене владимирского князя, сестре, жене ростовского князя, а также о смерти престарелого владимиро-суздальского князя Константина в 1219 году.

Мы же постараемся вновь проанализировать уже известные факты. Феодулия, судя по всему, с детства испытывала склонность к наукам и постническому образу жизни. Наиболее успешно расширять свои познания можно было только в богатых монастырских библиотеках, там же легко думалось о возвышенном и небесном.

Значит, напрашивается предположение, что в Суздаль наша героиня отправилась для того, чтобы стать монахиней. Но вряд ли она рассказала о своих планах отцу и матери. Предлогом для поездки во Владимирскую землю могло быть желание навестить тетку Агафью.

О новом, основанном в 1207 году Ризположенском монастыре, куда постригались только незамужние девушки, черниговской княжне могла рассказать тетка, муж которой, князь Юрий, наверняка ему покровительствовал. Поэтому с пострижением у Феодулии проблем не возникло бы.

Почему же Михаил Черниговский позволил дочери похоронить себя заживо? Дело в том, что Феодулия достигла возраста невесты тогда, когда ее отец фактически был бездомным князем. После смерти отца, киевского князя Всеволода Чермного, в 1215 году семье Михаила пришлось покинуть Киев. Только в 1224 году Михаил Всеволодович сначала стал новгородским, а потом и черниговским князем и получил собственные земельные владения. До этого найти достойного жениха для старшей дочери он просто не мог.

Пострижение

Таким образом, в 1215-1217 годах наша героиня прибыла в Суздаль, покинув отчий дом. В житии подробно описано, как юная княжна встретилась с игуменьей Ризположенского монастыря. Со слезами на глазах она припала к ногам настоятельницы и сказала: «Бог сотворил небо, землю, человека, всех тварей и все полезное. Сам для спасения человечества родился от Девы и на распятии страдал и принял мученическую смерть. Теперь, госпожа, пришел и мой черед. Прими меня, хочу мыть вам ноги, чтобы спастись».

В ответ игуменья стала убеждать девушку не губить свою молодость и вернуться в дом родителей. Ведь монашеская жизнь полна телесных тягот, ночных бдений, беспрестанных молитв, каждодневного поста.

Но Феодулия заявила, что свое решение она хорошо обдумала, монашеская жизнь привлекала ее с детства и с ней она ознакомилась в Клево-Печерском монастыре, который часто посещала. В суздальскую обитель она прибыла для спасения своей бессмертной души, поэтому просит поскорее постричь ее и причислить к богоизбранной пастве. А соблазны она надеется преодолевать в ходе совместных молитв с игуменьей.

Собравшиеся во дворе монахини удивились столь разумным и благочестивым речам красивой и нарядной княжны, окруженной многочисленной челядью. Пренебрегая всеми радостями жизни, она думала лишь о служении Богу и спасении своей души. Л пя знатной и юной девушки такие намерения были весьма необычными.

Вместо изящного и яркого платья из паволоки — шелка, красивого и теплого плаща-накидки из похожего на бархат аксамита с золотой и серебряной нитью и венца с самоцветами ей предстояло надеть прямо на нежное тело власяницу из грубой шерсти и навсегда спрятать чудесные волосы под черным монашеским куколем. Но княжна отступать не собиралась.

Феодулия и ее речи понравились настоятельнице, поэтому с пострижением затягивать не стали. Уже 25 сентября дочь черниговского князя стала монахиней Евфросинией. Во время обряда игуменья сказала: «Теперь ты обручена с Христом, ты теперь его невеста. Соблюдай себя в чистоте и спеши работать на благо Бога до конца дней своих. Бойся Бога, почитай сестер своих, помогай им во всяких делах со смирением. Не только не говори, но даже в уме не держи, что ты знатного рода и что кто-то должен на тебя работать — не будет этого никогда. Будь убогой на земле — и на небе обогатишься».

Родители, узнав о пострижении дочери, сперва очень опечалились, но потом смирились и решили, что так угодно Богу.

Евфросиния сразу же ревностно принялась исполнять монашеский обет: трудилась в поте лица своего, ни с кем не сварилась, была послушна и покорна настоятельнице. В довершение всего она без всякой меры изнуряла себя постами: сначала не ела через день, потом — через два, наконец, стала голодать всю неделю и только пила воду. Своим сестрам-монахиням она говорила, что, изнуряя плоть, про-свешает душу. Утешением от телесных тягот становились церковное пение, нелицемерная любовь новых сестер, душеспасительные беседы с ними. По ночам Евфросиния часто молилась вместе с игуменьей. Устав, они читали Священное Писание и пели псалмы.

Девять лет постигала Евфросиния азы монашеской жизни. Не раз, как утверждали агиографы, дьявол пытался искусить ее, но Христос помогал разоблачать происки нечистого и одерживать победу над всеми соблазнами. Дьявола юная монахиня узнавала по венцу на голове, бесовские полки всегда были окутаны темным облаком, золото, серебро и драгоценные камни казались ей нечистотами. Часто духи лености, гордыни, пронырства, ненависти и сребролюбия пытались ввести Евфросинию в грех. Но она призывала на помощь Богородицу и крестным знамением разгоняла их.

Знавшая о мужественной борьбе молодой монахини с соблазнами и слабостями, игуменья любила ее больше остальных сестер. С радостью замечала она, как та становится все мудрее и благочестивее.

Тогда дьявол начал смущать Евфросинию во сне, принуждая вспоминать отчий дом, родителей, братьев и сестер. Он надеялся, что тяжелая монашеская жизнь сломит хрупкую девушку и заставит вернуться домой. Не раз он мучил ее страшными ночными кошмарами. Но монахиня говорила себе: «Христос подобен стене и оградит меня от всех ужасных ночных видений». Проснувшись, она молилась Богородице: «О Пресвятая Богородица! Вырви меня из рук змия-искусителя, разрушь его злые козни, заступись за меня».

Неугомонный дьявол стал принимать облик близких Евфросинии людей. Как-то раз он появился в келье под видом ее отца, Михаила Черниговского, и произнес: «Где ты, чадо мое? Где ты, утеха моей души? Где ты, свет моих очей, прекрасная Феодулия? Мы с матерью твоей волнуемся и беспокоимся о тебе. Почему ты покинула своих родителей? Почему заставляешь нас страдать? Я приехал за тобой. Почему ты здесь сидишь с осунувшимся лицом и истощенной плотью? Поедем со мной домой, в родной наш город Чернигов, встретишься там с тоскующей по тебе матерью. Мы найдем тебе жениха. Кто тебя прельстил и заставил затвориться в монастыре?»

Евфросиния сначала даже поверила, что перед ней отец, и ответила ему: «Я не вернусь домой, отче. Я отрекаюсь от тебя, поскольку теперь мой жених Христос. Я не предам его и не погублю свою душу». Но как только, воздев к небу руки, она стала произносить молитву, лжеотец исчез. Тогда княжна поняла, что ее вновь искушал дьявол.

В другой раз нечистый принял облик красивого юноши, который принес монахине золотое блюдо со всякой снедью, якобы от жениха. Однако Евфросиния тотчас его изобличила и вновь обратилась к Господу с горячей молитвой об избавлении ее от козней дьявола.

Жить в тишине и покое монахиня стала только после того, как однажды во время ночного бдения перед Евфросинией разверзлась земля и всю дьявольскую нечисть поглотила бездна.

Скорее всего, агиографы вполне достоверно описали страдания и метания юной девичьей души в первые годы монашеской жизни. Несомненно, княжну мучили воспоминания о доме, отце и матери, она могла страдать от того, что ее красивое лицо тускнеет, молодое тело становится дряблым, как у старухи.

Возможно, лишь на уровне подсознания, отражающегося в снах, Евфросиния признавалась себе, что ее решение заточиться в монастыре было преждевременным и необдуманным. Ведь женщины княжеского рода принимали постриг, вырастив детей и овдовев. В тихой обители они находили успокоение и отдохновение от сложной и даже трагической жизни той поры.

Слава

С годами княжна смирилась со своей участью. Молитвы, церковная служба, чтение богословских книг стали заменять ей радости обыденной жизни. По своей образованности, искусству вести благочестивую беседу и красоте голоса она превосходила остальных монахинь. Слух о ее необыкновенных дарованиях распространился по городу Суздалю. Многие знатные боярыни с дочерьми приходили к ней выслушать поучение, вместе помолиться и насладиться ее пением.

Монахини во главе с настоятельницей любили слушать, как Евфросиния читала божественные книги. Многие из них она знала наизусть. Стоя в центре храма, опустив голову и прижав к груди скрещенные руки, тихим и проникновенным голосом она рассказывала о жизни и чудесах Христа, подвигах святых. У слушателей от умиления наворачивались на глаза слезы.

Евфросиния обладала редким для русского духовенства даром — умела говорить проповеди. Излюбленной ее темой была греховность человека: люди постоянно должны преодолевать и гнать неподобающие мысли — все они исходят от тела, обуреваемого страстями. Бог специально сотворил человека способным принимать решения и отличать благое от злого. Нет ни одного мужчины или женщины, которые бы не понимали, что хорошо, а что плохо. Поэтому творящим зло не избежать будущего суда и вечных мук.

Евфросиния обращалась к слушателям с такими словами: «Нам постоянно приходится бороться с желанием объесться, напиться, с такими страстями, как гордыня, сребролюбие, тщеславие, поскольку мы немощны и слабы. Но перед нами пример преподобных матерей Олимпиады, Платониды, Еппраксии, Февронии и других. Так будем же следовать их примеру. Если мы победим свои страсти, то избежим будущих мук и получим вечное блаженство».

После волнующих и убедительных речей молодой монахини игуменья говорила всем, что устами той вещает сам Бог. Прихожане же, просветленные, возвращались по своим домам и в быту старались следовать услышанным наставлениям.

Вскоре слух о божественном житии и премудрости Евфросинии распространился по русским городам. В Ризположенский монастырь приходили молодые девушки и вдовы, многие после беседы с проповедницей принимали решение покинуть мир и поселиться подле нее. Но игуменья распорядилась отделить замужних жен и вдов от девушек и построить для них особый Троицкий собор. Около Евфросинии остались лишь «юницы», во всем подражавшие своей наставнице. Она же сияла среди них, подобно звезде, превосходя всех ревностным служением Богу, кротостью и терпением. Ее даже сравнивали со святыми женщинами из древних восточных монастырей. Молва о божественном житии суздальской монахини все шире и шире разносилась по Руси. Если кто-нибудь спрашивал: «Кто начальник всем черноризицам?» — то ему непременно говорили, что это великая Евфросиния, княжна, дочь благоверного великого князя Михаила Черниговского. «А кто всем философам философ?» Ответ был только один — монахиня Евфросиния.

Она прославилась и стала почитаться как святая еще при жизни. И дело здесь не в заслугах перед Церковью, а в личных достоинствах и талантах: исключительной набожности, аскетическом образе жизни, глубоких познаниях, умении ярко и образно говорить и наставлять заблудшие души на путь истины, чудесно петь. Со временем она научилась врачевать и даже предсказывать будущее.

Облик молодой монахини кажется нам необычным для сурового и даже грубого Средневековья. Своей возвышенной, почти лишенной материальности жизнью она как бы возносится над обыденностью и даже отвергает ее. Она не хочет быть ни женой, ни матерью, ни рачительной хозяйкой (хотя бы в монастыре), ни даже рукодельницей. Евфросиния не из тех женщин, которые воспеты «Домостроем». Она — философ, проповедник, наставник, пророк и целитель.

Страшное пророчество

С годами Евфросиния становилась мудрее и спокойнее. Ей хотелось уединения и тишины. В своей келье она размышляла о сущности бытия, о судьбах страны, о своем предназначении. Однажды в полудреме ей привиделась жуткая картина: полчища яростных и диких кочевников врывались в русские города и села, жгли дома, грабили, убивали жителей и толпами угоняли в плен молодых женщин и девушек. Очнувшись, монахиня обратилась к Богу с горячей молитвой не допустить погибели Русской земли. Но ответ был страшен. Евфросиния вдруг услышала, что наказание неминуемо — за беззаконное житие и грехи Господь отдаст своих чад в руки неразумных народов.

Очень скоро пророческое видение сбылось. На Русь напали полчища хана Батыя, и разобщенные русские князья не смогли оказать им достойного сопротивления. Стольный город Владимир был захвачен и сожжен, а его защитники перебиты или уведены в рабство. На пути кочевников оказался и Суздаль. Горожане спрятались за крепостными стенами, а монахини, по настоянию Евфросинии, остались в монастыре, не имевшем высокой ограды. Во сне праведница увидела полностью разоренный Суздаль, уцелела лишь девичья обитель — архангелы со смертоносными луками и стрелами защищали Ризположенский монастырь.

Все сбылось, как предсказала Евфросиния. Город был разорен и сожжен. Инокини, не поверившие пророчице и попытавшиеся найти спасение за его стенами, погибли. В монастыре же ни у кого даже волос не упал с головы. Кочевники обошли его стороной, возможно испугавшись похожих на тени женщин в длинных черных одеждах, которые, стоя на коленях, воздевали руки к небу и громко молились.

Даже тогда, когда Батыевы орды были уже далеко, монахини продолжали до изнеможения молиться. По их мнению, божественные слова, как огнем, опаляли нечестивых, и те в страхе бежали прочь. Даже позднее когда сам хан попытался подойти к святой обители, то не смог ее найти. По просьбе Евфросинии, как гласит легенда, Христос накрыл ее тьмой, и она стала неразличимой.

После взятия главных русских городов Батый потребовал, чтобы князья ездили к нему в Орду на поклон. Покорным выдавал ярлыки на княжение в том или ином городе. Правда, князьям приходилось предавать свою христианскую веру и оказывать почести не только языческим божествам — солнцу, огню, дереву, но и изображению Чингисхана. Многие ради власти и богатства попирали самое святое и становились прислужниками завоевателей.

И все же некоторые князья отказывались подчиняться золотоордынцам. Среди них оказался и отец Евфросинии Михаил Черниговский. В 1240 году он правил в Киеве. Когда к городу подъехали ханские послы и потребовали принять их, князь приказал своим дружинникам перебить недругов. Но потом вместе с семьей был вынужден бежать в Венгрию. Там он попытался женить старшего сына Ростислава на дочери венгерского короля, однако тот не захотел породниться с русским беглецом. Не нашел Михаил приюта и у польских родственников матери. Через некоторое время шурин князя Даниил Галицкий посоветовал ему вернуться и отправиться к хану на поклон.

По пути из Польши Михаил Всеволодович заехал к близким в разоренный Владимир и Ростов и навестил в Суздале дочь. Перемены в ней его поразили. Некогда цветущая и красивая девушка напоминала тень, и лишь огнем неугасимой веры горели все еще прекрасные глаза. Беседа оказалась долгой. Михаил рассказывал о своих скитаниях, о безвыходном положении семьи. Евфросиния убеждала отца ради суетной славы, богатства и знатности не предавать Христа, не попирать веру предков, помнить, что многие русские князья и воины сложили головы за Отечество, за православные храмы и святыни. Судя по последующим событиям, слова дочери глубоко запали в душу отца.

Приехав в Киев, Михаил увидел лежащий в руинах город. Вместе с семьей он поселился на днепровском острове, а старший сын отправился на княжение в такой же разоренный Чернигов. Вскоре из Венгрии пришла весть: король согласился отдать дочь за черниговского князя. Состоялась пышная и многолюдная свадьба. Но в новом доме сына места отцу не нашлось.

Михаил отправился на родину, где золотоордынцы переписывали население, чтобы избежать потерь при сборе дани. За ярлыком на княжение в Киеве или Чернигове князю следовало ехать в Орду, прихватив богатые дары. Ростовский князь Борис, сын младшей дочери Михаила, даже обещал походатайствовать за деда, поскольку давно был у хана на «хорошем счету» за услужливость, покорность и ценные подарки.

Скрепя сердце Михаил Всеволодович отправился в Сарай. Его сопровождали верные бояре во главе с Федором.

Поначалу все складывалось благополучно. Князю передали, что хан к нему благосклонен и вскоре примет, но до аудиенции его ожидало испытание — следовало пройти между двумя кострами и поклониться статуе основателя великой Монгольской империи — Чингисхану. Это было нарушением сразу нескольких христианских заповедей: не почитать чужих богов, не поклоняться мертвому человеку.

Возмущенный Михаил отказался подчиниться требованиям, но Борис Ростовский, хорошо знавший ханские обычаи, стал уговаривать князя Михаила не противиться воле Батыя и совершить обряд, пусть и не от чистого сердца. Он даже обещал все грехи деда взять на себя и дома с помощью ростовского духовенства замолить их. Это был единственный способ спасти свою голову и получить возможность вновь править в отчине.

Вероятно, уговоры внука повлияли на князя. Он стал размышлять о тяжелой участи жены и младших сыновей в случае своей гибели, о том, что обманывать «безбожных агарян» вовсе не так уж грешно...

Письмо отцу

Суздальская монахиня вскоре узнала о событиях в Орде, о ждущих отца испытаниях и его колебаниях. Возможно, она получила от кого-то из окружения князя письмо. Поняв, что тот может совершить роковую ошибку и навсегда загубить свою бессмертную душу, Евфросиния тут же написала ему письмо. В нем были такие строки: «Недостойно для тебя, дорогой мой отец, совращаться с истинного пути ради желания угодить хану. Не стоит ради этого истину превращать в ложь. Не слушай лживые слова друга дьявола князя Бориса Ростовского. Он совращен нечистым и тебя хочет совратить. Ты хочешь угодить тленному хану и забыть Христа. Посмотри же внимательнее, дорогой отец, на того человека, чью волю ты хочешь исполнить, — он же мертвец и всегда будет с мертвецами. Он не избавит тебя от будущего суда, если ты прельстишься в его веру и выполнишь его волю. Помни, что если ты сотворишь его волю, то тебя постигнет праведный суд и смерть. Послушай меня, убогую свою дочь, пострадай за Христа, будь его воином. Для него мы живем, к нему движемся, царю невидимому и нетленному, держащему все живое в своей руке. Отец, если ты не послушаешься меня, то не считай меня больше своей дочерью, чужая тебе буду. Молю тебя, возлюбленный мой, послушай не только меня, но и боярина своего Федора (видимо, именно от него Евфросиния получила письмо из Орды. — Л. М.), который, как ты сам знаешь, очень мудр «всегда тебе верно служил. Помни, что держава нечестивого Батыя вскоре разрушится, поскольку кровь убитых им праведников вопиет к Богу».

Вместе с письмом Евфросиния отправила в Орду душеспасительные книги.

Получив их и прочитав письмо дочери, князь Михаил долго плакал. Потом позвал боярина Федора и сказал ему, что чуть было не загубил свою душу, слушая прелестника князя Бориса. «Образумила меня родная дочь Евфросиния, приславшая душеполезное письмо и душеспасительные священные книги».

Князь Михаил и боярин Федор решили не предавать свою веру и вместе пострадать за Христа. Хану же сообщили, что отказываются поклоняться его богам и изваянию Чингисхана.

20 сентября 1246 года взбешенный Батый приказал привести строптивого князя и стал угрожать ему страшными карами за отказ подчиниться, но Михаил уже принял для себя единственно правильное решение. Тогда по приказу хана палачи набросились на храбреца и жестоко с ним расправились. Один из них долго бил князя по животу против сердца, пока тот в муках не скончался. После этого ему, уже мертвому, отсекли голову.

Боярину Федору Батый обещал в ответ на исполнение языческих обрядов отдать Черниговское княжество, но и тот не захотел предавать православную веру и вслед за своим господином принял мученическую смерть...

Евфросиния с тревогой ждала известий из Орды, однако вместо них увидела вещий сон. Отец и боярин Федор вошли в ее келью в блистающих белых ризах, золотых венцах, украшенных драгоценными камнями, и сказали: «Мы были убиты нечестивыми, и души наши покинули тленные телеса и вознеслись к Богу. Господь прославил нас за страдания и причислил к святым мученикам». Михаил добавил: «Ты, дочь моя, благословенна от Господа, поскольку помогла нашему спасению. Своим письмом и книгами ты укрепила нашу веру».

Проснувшись, Евфросиния оплакала безвременную и страшную кончину отца и боярина Федора. И все же, несмотря на горе, радовалась тому, что они своим подвигом заслужили славу и вечное блаженство на небесах.

Спутники черниговского князя забрали останки своего господина и Федора и с честью похоронили на родине. Вскоре их могилы стали местом поклонения православных верующих.

Не исключено, что при участии сестры Евфросинии ростовской княгини Марии Михайловны было составлено житие Михаила Черниговского и верного его боярина Федора. Возможно, одним из его авторов была и суздальская монахиня, известная своим умением писать ярко и образно. При ее участии могли создаваться и уникальные по своей подробности и патриотическому духу летописные записи Ростовского княжества, относящиеся к событиям Батыева нашествия.

Несомненно, обе дочери сделали очень много для увековечения памяти отца. Мария Михайловна построила в Ростове храм в честь Михаила и Федора, которые в Чернигове со второй половины XIII века уже восславлялись как святые.

В 1572 году по приказу Ивана Грозного, особо почитавшего князя Михаила Черниговского, его останки были перенесены в Москву, в специально построенный в Кремле храм Черниговских чудотворцев. Ныне они покоятся в алтарной части Архангельского собора.

Врачевательница людских душ

После гибели отца Евфросиния стала еще ревностней служить Христу. Каждый день она соблюдала очень строгий пост, изнуряла тело тяжелой работой, а по ночам истово молилась об уменьшении людских страданий и избавлении Руси от поганых кочевников.

Для всех приходящих в монастырь она находила слово утешения, и таких посетителей было много. Простые люди не понимали, за что подверглись ужасным несчастьям, почему Бог отдал их на растерзание алчным и злобным агарянам — кочевникам. Евфросиния объясняла, что нашествие ордынцев — божья кара за многочисленные людские грехи, но нужно верить, что Спаситель милостив и не допустит полного истребления своих чад.

Действительно, вскоре пришла весть, что хан Батый убит венгерским королем и русские земли вновь обрели свободу. Однако простым людям это не принесло ни мира, ни отдохновения от бед. Многочисленные князья тут же вступили в междоусобную борьбу за власть и богатство. Очередное несчастье, как наказание за братоубийственную войну, обрушилось на Русь — мор, эпидемия смертельной болезни. Она начиналась с ощущения нанесенного в грудь удара, затем появлялись кашель с кровью, озноб и жар. Через три дня больной умирал. Никакое лечение не помогало — деревни, села и даже небольшие городки стояли безжизненные и опустошенные.

Видя людские страдания, Евфросиния стала умолять Богородицу сжалиться и спасти род человеческий от полного уничтожения. И вот однажды во сне Богородица явилась к ней и сказала: «Зачем ты просишь и болезнуешь за греховный людской род? Не люби его больше Сына моего и Бога твоего. Но, чтобы не печалить тебя, даю тебе дар исцеления. Отныне ты будешь спасать от болезней всех, кто истинно верит в Бога и меня».

С этого времени все недужные жители Суздаля обращались в молитвах к преподобной Евфросинии и получали исцеление прямо в своих домах. Вскоре слава о монахине-врачевательнице распространилась по округе, и к ней в монастырь стали приносить всех безнадежно больных.

Никому не было отказа, и те, кто выздоровел, сами возвращались домой.

Однажды в Ризположенский монастырь приехал богатый человек, желавший услышать от Евфросинии слово спасения. Увидев монахиню в ветхом и рваном одеянии, с худым, осунувшимся лицом, он очень удивился, поскольку знал, что она из княжеского рода.

Тогда богач решил преподнести ей новую одежду и шубу из овчины. Но Евфросиния не приняла подарков и заметила, что черноризцы страдают от зимней стужи, чтобы обрести Христову сладость и нетленную жизнь. Они подобны рыбам, которые на снегу и морозе никогда не портятся и сохраняют - свежесть и хороший вкус. Тогда гость спросил: чем же он может помочь монастырю? «Принеси масло для кадила, свечи и благовония. Главная твоя забота должна быть не о нас, а о своих домочадцах», — ответила Евфросиния.

Как сказано в житии, этот человек довольно жестоко обращался с женой и детьми, но полагал, что спасется, если будет делать богатые вклады в монастыри.

После беседы с Евфросинией он понял: к Богу каждый должен идти своим путем и следовать в повседневной жизни его заповедям.

В житии преподобной Евфросинии подробно описано много всевозможных чудес, которые она совершила: исцелила одержимую бесом девушку, спасла Суздаль от разрушений во время землетрясения (по летописям, оно произошло в 1230 году), врачевала телесные и душевные недуги и т. д. Ни у кого из современников не возникало сомнений в ее святости и богоизбранности.

В трудах и заботах проходила жизнь преподобной. Но однажды — это случилось в 1250 году — к ней явились во сне отец и боярин Федор. «Христос зовет тебя к себе и собирается подарить тебе неземную радость и счастье», — сказали они. Евфросиния поняла, что скоро ей предстоит покинуть этот мир.

Со слезами она простилась с сестрами-монахинями, помолилась, причастилась, легла на свое ложе и умерла.

О кончине монахини известили суздальского епископа, и тот распорядился похоронить ее с почестями.

Тысячи людей пришли проститься со святой пророчицей и врачевательницей. Многие недужные, со слезами припадая к гробу, тут же выздоравливали и прославляли ее имя. День погребения Евфросинии, 27 сентября, местная церковь стала отмечать как праздник.

Рака с мощами Евфросинии хранилась в Ризположенском монастыре, в соборе, на самом почетном месте.

Годами к ней приносили безнадежных больных, и те после горячей молитвы получали исцеление. Все суздальские князья и княгини почитали святую и приносили на ее могилу дары.

В 30-е годы XVI века постриженная в Покровский монастырь жена Василия III Соломония Сабурова (в монашестве Софья) вместе с монахинями Ризположенского монастыря вышила покров на раку преподобной с ее изображением.

Лет через двадцать весть о чуде исцеления от мощей Евфросинии достигла Москвы, где правил Иван IV Васильевич Грозный. Митрополит Макарий повелел суздальским монахам собрать сведения о жизни святой.

Позднее, уже при митрополите Антонии, составили ее житие. В 1576 году Евфросиния была канонизирована и стала общерусской святой.

В настоящее время рака с мощами Евфросинии утрачена, поскольку после Октябрьской революции Ризположенский монастырь был закрыт. Не осталось ничего из ее личных вещей, бережно хранимых на протяжении многих веков. В местном музее остался лишь покров, вышитый Соломонией, и поздний список жития, составленного некогда Герасимом и Варлаамом.

* * *

Много бед выпало на долю Евфросинии, замечательной русской женщины, княжны-монахини, жившей в далеком XIII веке. Но все она выдержала с честью и никогда не поступалась своими убеждениями.

Образ Евфросинии Суздальской не типичен для русской истории. Она — женщина-философ, мудрец, проповедник, пророчица и врачевательница. Высокообразованная, с ясной и твердой жизненной позицией, опора многих слабых и колеблющихся людей, неспособных самостоятельно выдержать тяжкие испытания.

Ее святость не в делах и поступках, а в умении сохранить чистую душу, идти безупречным жизненным путем, в богатом внутреннем мире, глубокой вере.

Такие люди, как Евфросиния, становились путеводной звездой для тех, кто пребывал во мраке отчаяния и скорби.

Она словно говорила всем: будьте тверды в вере, не предавайте своих убеждений в угоду врагу, не унижайтесь перед ним ради власти и богатства, твердо помните заповеди Христа и следуйте им.

Хранительница прекрасного

Веками накапливались замечательные культурные традиции Суздальской земли. Свой вклад внесла в них и наша первая героиня Феодулия-Евфросиния. Она привезла с собой из Киевского княжества не только богословские книги, но и трактаты античных авторов по философии, астрономии, математике и другим наукам, прочитанные ею еще в ранней юности. За мудрость свою, за глубокие познания, которыми молодая монахиня щедро делилась с прихожанами, они провозгласили ее святой.

На традициях, оставленных Евфросинией, воспитывалось не одно поколение суздальских девочек. Среди них, несомненно, была и наша вторая героиня — Евдокия-Евфросиния. Если Феодулия-Евфросиния в пятнадцать лет только прибыла в Суздаль, то Евдокия в таком же возрасте, правда через сто лет, его покинула. Юная княжна, дочь местного князя, она уезжала из родного дома, но не в монастырь, а в терем московского князя Дмитрия Ивановича, прозванного Донским, чтобы стать его супругой.

В отличие от нашей первой героини, Евдокия-Евфросиния оставила значительный след в летописях, хронографах, актах. Но житие этой женщины так и не было написано, поэтому для восстановления полной биографии княгини следовало собрать и обобщить все сведения о ней. Задача сложная и трудоемкая — настоящее историческое расследование.

В родном Суздале

Евдокия (Евфросинией она станет только под конец жизни) родилась приблизительно в 1350— 1352 годах в семье суздальского князя Дмитрия Константиновича и его жены Марфы. Точная дата появления на свет не известна, но ее можно вычислить, зная, что в 1366 году Евдокия стала женой пятнадцатилетнего князя Дмитрия. Ее возраст, по обычаям того времени, должен быть примерно таким же.

Интересно отметить, что суздальская княжна и московский князь приходились друг другу дальними родственниками, поскольку вели свое родословие от знаменитого полководца Александра Невского.

В XIV веке суздальские князья были достаточно могущественными и даже вступали в спор с московскими за право на великое Владимирское княжение, которое позволяло считаться старшим среди остальных князей.

В 1341 году дед Евдокии, Константин Васильевич, отправился в Орду и пытался выпросить у хана Узбека заветный ярлык. Однако доводы (а может, и подарки) сына Ивана Калиты Симеона Гордого оказались убедительнее. У себя же в княжестве суздальский князь остался полновластным хозяином и в 1350 году перенес свою столицу из далекого от крупных рек Суздаля в стратегически более выгодный Нижний Новгород. К концу XIV века новый стольный город на Волге превратился в важный торговый центр, через который шел обмен товарами с Ордой и странами Востока. В то время в Нижнем стояло более тридцати церквей, тогда как в Москве — всего лишь около двадцати.

Отец Евдокии, Дмитрий Константинович, остался княжить в Суздале, и именно в этом городе прошли детство и отрочество княжны. Старая столица была все еще вторым по значимости после Владимира культурным и религиозным центром. Здесь располагались великолепный пятиглавый собор Рождества Богородицы, резиденция епископа и несколько монастырей.

Местный белокаменный собор по красоте и величественности мог сравниться только с владимирскими храмами, а по древности их превосходил. Снаружи его украшали вырезанные из камня рельефы, человеческие маски; внутри — яркие красочные фрески, покрывавшие стены узорным ковром. Достопримечательность собора — чудные Златые врата, на которых методом золотого чернения были изображены сцены церковных праздников. Полы устилали красные плитки, похожие на цветной мрамор.

Маленькая Евдокия очень часто посещала главный суздальский храм и навсегда запомнила его великолепное убранство. Для нее он стал эталоном церковной красоты.

По большим праздникам службу вел сам епископ в блестящих золотых одеждах, окруженный остальным духовенством. Все было торжественно и парадно. Слушатели и участники литургии расходились по домам с просветленной душой. Среди них и Евдокия со своими родственниками.

Посещала юная княжна и расположенный неподалеку Ризположенский монастырь, где монахини показывали ей раку с мощами святой Евфросинии, рассказывали о ее замечательной жизни и чудесах.

Подобно святой Евфросинии, Евдокия познавала всевозможные науки под руководством отца и матери. Следует отметить, что семья Дмитрия Константиновича была очень благочестивой и образованной. В 1352 году по инициативе князя был основан мужской монастырь в честь Спаса. Потом он получит название Спасо-Евфимиевский (Евфимием звали первого игумена) и станет знаменитой на всю страну обителью. Брат Дмитрия Константиновича Андрей в 1364 году начал возведение другого, не менее известного монастыря — Покровского. Через много лет он превратится в место пострижения опальных государевых жен.

Основание женского монастыря особенно хорошо запомнилось уже взрослой Евдокии, она сама с ближайшими родственниками была участницей церемонии. Сперва князья, епископ и будущая игуменья выбрали место для обители — низкий берег реки Каменки у большого тракта. После того как в присутствии местных жителей епископ освятил его, братья-князья и их бояре засучили рукава, взяли в руки мотыги и лопаты и начали копать яму под фундамент монастырского собора. Вместе с епископом они заложили в его основание первые камни. Работу тут же продолжили землекопы и каменщики. Вскоре обитель заселили первые монахини, которые стали славить князя Андрея.

Видя, сколь важным и значимым событием для многих людей является основание монастыря, Евдокия уже тогда решила продолжить это богоугодное дело.

Дмитрий Константинович имел большую библиотеку, в которой хранил книги по истории Руси. Некоторые из них стали достаточно ветхими, и в 1377 году князь поручил переписать старинную летопись на новый пергамен монаху Лаврентию. Тот трудился с 14 января по 20 марта и создал новый список «Повести временных лет», который ныне называется Лаврентьевской летописью, самой древней из дошедших до нас.

В 1360 году в относительно спокойной жизни юной княжны и ее родственников произошло важное событие. После безвременной кончины великого князя Московского Ивана Ивановича Красного всем видным русским князьям следовало ехать в Орду заярлыком на великое Владимирское княжение. От Нижегородского и Суздальского княжеств отправились отец Евдокии Дмитрий Константинович и его старший брат Андрей.

Первый и произвел на хана Ходыря самое благоприятное впечатление. Московский, тверской, рязанский, ростовский и нижегородский князья недоумевали. Особенно недоволен был Дмитрий Московский, полагавший, что только московские князья должны быть старшими. Ярлыком на великое княжение владели его отец Иван Красный, дядя Симеон Гордый и дед Иван Калита.

Евдокия вместе с матерью, братьями и сестрой очень радовалась за отца. Ему даже удалось вполне благополучно вернуться из Сарая, где вспыхнула очередная смута — хан Ходырь был убит, а власть захватил его сын с военачальником Мамаем. Меньше повезло брату Андрею и ростовским князьям: на обратном пути их ограбили татарские князьки.

Вскоре семья суздальского князя переехала во Владимир и поселилась в слегка обветшавшей, но все еще роскошной резиденции прежних владимирских князей. Особенно красиво было загородное Боголюбово с белокаменными дворцом и храмами, построенными много лет назад Андреем Боголюбским. Теперь великокняжескими соборами стали монументальный Успенский и изящный придворный Дмитровский. Они были богато украшены каменной резьбой и красиво расписаны фресками.

Однако Дмитрию Константиновичу почти не удалось насладиться великокняжеской властью. Подрастающий соперник, московский князь Дмитрий, не желал ему подчиняться. Не поддержал его и глава Православной Церкви митрополит Алексий. Он даже отправился в Орду и убедил очередного хана отдать ярлык на великое Владимирское княжение своему подопечному — двенадцатилетнему Дмитрию.

Поначалу Дмитрий Константинович не хотел сдаваться без боя. Но когда к Владимиру подошло большое московское войско во главе с юным Дмитрием и его взрослыми родственниками, он решил не доводить дело до кровопролития и вместе с семьей вернулся в родной Суздаль.

Отдав московскому князю Владимир без боя, Дмитрий Константинович приобрел в его лице верного союзника и хорошего помощника в борьбе за собственные владения. В 1364 году, после смерти старшего брата Андрея, ему пришлось вступить в распрю с младшим братом Борисом за Нижний Новгород и при содействии Дмитрия Московского отстоять его.

На радостях суздальский князь пригласил Дмитрия Московского на пир, в свою новую резиденцию в Нижний Новгород, где познакомил с семьей: женой, сыновьями и дочерьми. Истинно русская красавица, Евдокия сразу же приглянулась гостю. Невысокая, круглолицая, голубоглазая, с длинной русой косой, она напоминала нежный цветок незабудки.

Суздальская княжна также не осталась равнодушной к статному, черноволосому, с огненным взором московскому князю. Хотя жених и невеста были очень молоды, свадьбу решили надолго не откладывать. Рано осиротевший Дмитрий стремился поскорее стать взрослым.

Рядом с Дмитрием Московским

18 января 1366 года Евдокия стала женой будущего героя Куликовской битвы Дмитрия Донского. Из суздальской княжны она превратилась в великую княгиню Московскую.

Шумную и пышную свадьбу сыграли в Коломне. Но почему именно там? Ведь, по обычаям того времени, венчание устраивали в том месте, где жила невеста, а пир — в доме жениха. Получалось, что Дмитрию с Евдокией следовало венчаться либо в Суздале, либо в Нижнем Новгороде. Но гордый московский князь не хотел ехать к будущему тестю, своему сопернику. Поэтому венчание и свадебный пир устроили в нейтральном городе, стоявшем на пути из Нижегородского княжества к Москве, — в Коломне.

Евдокия свято почитала то место, где произошло столь важное для нее событие. В 1379 году по ее инициативе в Коломне началось строительство Успенского собора, образцом для которого послужил Дмитровский собор во Владимире.

Приведенная дата опровергает мнение некоторых историков о том, что собор был возведен в память о Куликовской битве. Однако здесь действительно хранилась реликвия, напоминавшая прихожанам о величайшей победе московского князя, — написанная знаменитым живописцем Феофаном Греком икона Донской Богоматери. Заказчицей ее была Евдокия. В 1392 году, уже после смерти мужа, она попросила Феофана расписать собор в Коломне и создать для его иконостаса ряд икон, в том числе и Донскую Богоматерь.

На свадьбе Евдокии и Дмитрия произошло одно неприятное и мало кем замеченное событие, впоследствии послужившее причиной кровавой вражды между одним из их сыновей и внуком. По обычаям того времени, отец невесты должен был подарить жениху красивый и дорогой пояс-кушак — символ величия и знатности зятя. Дмитрий Константинович не поскупился и преподнес московскому князю роскошный, украшенный золотыми пластинками, цепями и драгоценными камнями пояс. Но главный распорядитель на свадьбе тысяцкий Вельяминов незаметно подменил кушак менее ценным, тем, что получил его сын от Дмитрия Константиновича, женившись на старшей дочери князя.

Возможно, окружение невесты и обнаружило подмену, но по ее просьбе не стало устраивать скандал, чтобы не омрачать радостное событие. Со временем неприятный случай забылся, а украденный пояс начал переходить из рук в руки — каждый раз его давали в приданое за очередной невестой. Казалось, следы пояса затерялись, однако он объявился в самое неподходящее время — на свадьбе внука Евдокии Василия Васильевича — и превратился в символ непримиримой вражды внутри великокняжеского дома. Но об этом позже.

Брак суздальской княжны и московского государя оказался очень удачным. Через год в их семье появился первенец Даниил, за ним родилась дочь Софья, а 30 декабря 1371 года на свет появился будущий наследник великокняжеского престола Василий. За ним, 26 ноября 1374 года, — ставший через несколько лет его непримиримым соперником — сын Юрий. Дети сыпались, как дары из рога изобилия: Семен (1379), Андрей (1382), Мария, Анастасия, Петр (1385), Иван (около 1387) и, наконец, последний сын — Константин (1389).

Семья была большой, шумной и беспокойной. Муж, занятый государственными делами и борьбой с татарами, редко бывал дома. Вся забота о детях лежала на плечах Евдокии, при этом она не забывала обустраивать свой дом — княжескую резиденцию в Кремле.

Москва хотя и считалась стольным городом, но во многом уступала и Владимиру, и Суздалю — Кремль окружали не слишком прочные дубовые стены, храмы были малы и грубоваты по сравнению с изящными, богато украшенными владимиро-суздальскими соборами. Великокняжеский дворец вообще мало отличался от жилищ простолюдинов. Он состоял из нескольких бревенчатых изб, соединенных открытыми переходами.

Под влиянием молодой жены Дмитрий Иванович занялся перестройкой Кремля. Дубовые стены постепенно заменили белокаменными. И, как показали последующие события, сделали это исключительно вовремя. Каменный Кремль защитил великокняжескую семью от внезапного набега великого князя Литовского Ольгерда, желавшего отомстить за обиды своего тестя, тверского князя Михаила, еще одного соперника Дмитрия Ивановича в борьбе за заветный ярлык.

Через два года Ольгерд вновь попытался проверить на прочность кремлевские стены и вновь был вынужден отступить. Но Евдокии с маленькими детьми пришлось натерпеться страха. Спас положение двоюродный брат московского князя Владимир Андреевич. Он ударил в тыл Ольгерда и заставил гордого литовца пойти на мировую. В ходе переговоров было даже решено скрепить мир семейными узами. Дочь Ольгерда Елена стала женой отважного серпуховского князя. На веселой и многолюдной свадьбе Дмитрий Иванович и Евдокия занимали одно из самых почетных мест.

Московская княгиня сразу же подружилась со свояченицей и часто навещала ее в Серпухове, где по примеру Москвы началось большое строительство. В частности, для литовской княжны возвели необычайно красивый терем, расписанный Феофаном Греком. На одной из его стен была изображена панорама Московского Кремля, вызывавшая удивление и восхищение современников.

Княгиня Евдокия также занялась переделкой своего дворца. На высокой набережной Москвы-реки появился новый терем с позолоченной крышей и витражными окнами, из которых можно было любоваться окрестностями города. Издали терем княгини напоминал чудесные сказочные чертоги. Внутреннее убранство стало декоративнее и пышнее. Стены были отделаны красным тесом и украшены росписями, на полу лежали яркие восточные ковры, на лавках — бархатные вышитые подушки, на столах — шелковые скатерти. Новое жилище очень отличалось от прежних достаточно аскетичных покоев московских князей.

Между мужем и отцом

Поглощенная заботами о доме и детях, великая княгиня почти не вмешивалась в дела мужа, но стремилась к тому, чтобы ее отец и братья были союзниками и верными помощниками Дмитрия Ивановича. Возможно, она состояла в переписке с родственниками и обсуждала с ними разные вопросы. До нас переписка, к сожалению, не дошла, однако гармоничные отношения между бывшими соперниками убеждают в реальности ее существования.

В 1371 году достигло апогея соперничество Дмитрия Ивановича с Михаилом Тверским. Московскому князю даже пришлось отправиться в Орду, чтобы еще раз доказать свои права навеликое Владимирское княжение. Для Евдокии эта поездка превратилась в муку. Во-первых, она боялась за жизнь супруга, ведь в непредсказуемой Орде могло произойти всякое, во-вторых, тверской князь занялся грабежами и разорил несколько городов около Москвы: Дмитров, Переяславль, Торжок. К столице подойти не решился, но страху на всех нагнал предостаточно.

Вернувшись домой, Дмитрий Иванович созвал в Переяславле всех родственников, союзников и договорился с ними совместно бороться с врагами — не только с татарами и литовцами, но и с тверским князем. В итоге тот оказался в изоляции.

Союз русских князей не понравился темнику — военачальнику Мамаю. Он задумал стравить их и вызвать междоусобную борьбу. В 1374 году Мамай послал ярлык на великое Владимирское княжение Дмитрию Константиновичу, отцу Евдокии, надеясь, что тот ради власти пойдет на разрыв с зятем. Но нижегородский князь не пожелал идти на поводу у татар. По совету суздальского епископа Дионисия он сначала арестовал ханских послов, а потом и перебил их.

Тогда Мамай решил действовать через тверского князя Михаила и пообещал ему военную помощь для борьбы с Москвой. Честолюбивый князь начал собирать союзников, и в их число вошел могущественный Ольгерд.

В июле 1375 года Михаил объявил войну Дмитрию Ивановичу и начал против него военные действия. Закончились они для тверского князя неудачно: тот вынужден был сдаться и признать зависимость от Москвы.

В столице тем временем под руководством Евдокии готовился для победителей праздничный пир.

Она была очень рада, что ее близкие родственники сражались бок о бок с горячо любимым мужем. Вместе с княгиней радостно приветствовали своего князя и москвичи.

Однако вскоре выяснилось, что Михаил Тверской не смирился. Он обратился к константинопольскому патриарху с просьбой поставить особого митрополита в Киеве для тех княжеств, которые находились в конфликте с московским князем. Обоснованием служил тот факт, что митрополит Алексий действовал только в интересах Дмитрия Ивановича и в ущерб другим князьям.

В Константинополе эти доводы были признаны убедительными, и вскоре в Киеве появился митрополит Киприан, серб по национальности. Ему стали подчиняться не только Черниговское и его удел — Северское княжества, но и Смоленск, Тверь, а позднее даже Нижегородское княжество Дмитрия Константиновича. Назначение Киприана внесло раскол в Русскую Церковь и обострило отношения между князьями. Все это очень беспокоило Евдокию и заставило со временем заняться миротворческой деятельностью, особенно важной потому, что под угрозой нападения татар вскоре оказалось княжество ее отца.

Поводом для выступления ордынцев стала активная наступательная политика московского и нижегородского князей. В 1377 году они напали на данницу Орды — Волжскую Булгарию и обложили ее налогами. Мамаю это показалось неслыханной дерзостью, и он начал готовиться к реваншу.

Летом того же года один из татарских князьков, по имени Арапша, вторгся для грабежей в Нижегородское княжество. Дмитрий Константинович тут же попросил помощи у зятя. Вскоре к нему направилось большое войско князей-союзников.

Стояла изнуряющая жара. Русские воины, не видя противника, сняли тяжелые доспехи и оружие, сложили их на телеги, а сами стали устраивать шумные привалы с обильными застольями или отправлялись на охоту. Они не знали, что зоркие глаза врагов постоянно наблюдают за ними.

2 августа в районе реки Пьяны татары внезапно напали на русские полки и начали их уничтожать. Без доспехов и оружия князья в страхе бросились к реке. Младший брат Евдокии, Иван, прямо на коне рухнул с обрыва в воду и утонул. Такой же конец ждал многих других воинов.

Разгромив княжеское войско, татары направились к Нижнему Новгороду, который уже некому было защищать. Дмитрий Константинович с семьей поспешил в родной Суздаль. Горожане на судах поплыли на другой берег. Татары ворвались фактически в пустой город, разграбили его и сожгли.

Все эти известия крайне опечалили Евдокию. Гибель младшего брата стала большим горем. Переживала она и за отца с матерью, которые лишились дома, имущества и уже в пожилом возрасте были вынуждены спасаться бегством от врагов.

Вернувшись в разоренный Нижний Новгород, Дмитрий Константинович по совету дочери и зятя занялся строительством. Он обнес свой город каменными стенами, восстановил главный городской собор и пригласил для его росписи прославленного иконописца Феофана Грека.

Злополучный Митяй

В молодости Дмитрий Иванович мало интересовался церковными вопросами. Но, когда умер наставник князя митрополит Алексий, встал вопрос о его преемнике. Видеть рядом с собой грека князь не желал. Наиболее близок ему был некий Митяй, священник из Коломны. Он заметно выделялся из церковной братии: был высок ростом, плечист, с красивым лицом и густой шевелюрой. На свои проповеди Митяй привлекал много народу, он умел говорить ярко и доходчиво, хорошо знал Писание.

Великокняжеская чета часто посещала Коломну, поэтому сразу же заметила красивого одаренного красноречием священника. Дмитрий Иванович пригласил Митяя в Москву и назначил своим печатником — секретарем и хранителем государственной печати. Кроме того, он стал священником придворного Благовещенского собора и великокняжеским духовником.

Воспитанной на почитании церковных традиций и общавшейся в Суздале с высокообразованными православными иерархами, Евдокии, видимо, не нравилось слишком большое влияние, которое оказывал на ее мужа простой священник. Княгиню, как и всех, возмутило желание Дмитрия Ивановича возвести Митяя на митрополичью кафедру. Она решила посоветоваться с отцом, а тот в свою очередь обратился к суздальскому епископу Дионисию, известному своей ученостью и хорошим знанием церковных правил.

Тем временем московский князь попытался возвысить своего любимца с помощью дряхлеющего митрополита Алексия и попросил того назвать Митяя своим преемником.

Но умный иерарх отказался под предлогом того, что мирянин (в данном случае представитель белого, не монастырского духовенства. — Л. М.) не может получить высший духовный сан. Тогда Дмитрий самовольно поставил своего духовника архимандритом крупнейшего кремлевского монастыря — Спасского. По этому поводу современники злословили: «До обеда — белец, после обеда — архимандрит и старцам и монахам наставник, вождь и пастух».

Еще больше возмутило и поразило всех то, что после смерти Алексия Митяй надел на себя митрополичью мантию и белый клобук, взял митрополичий посох и поселился на митрополичьем дворе. Там в его распоряжении оказались церковная казна, множество слуг, и он сам стал вершить суд над всем духовенством.

Евдокия вместе со всеми возмущалась самоуправством мужа и его любимца. Но ее доводы Дмитрий считал неубедительными. Оставалась одна надежда на Дионисия Суздальского, который вскоре прибыл в Москву и вступил в спор с новоявленным митрополитом.

Суздальский епископ заявил московскому князю и Митяю, что без постановления в Константинополе от руки патриарха последний не может считаться главой Русской Церкви.

Однако бывшему попу ехать за море не хотелось, и он уверил своего покровителя, что может быть избран собором русских иерархов. Собрали церковный собор, но Дионисий Суздальский публично заявил, что его решения законной силы не имеют. Митяй страшно возмутился и повелел строптивому епископу прибыть к нему на поклон. На это гордый Дионисий заявил: «Ты не имеешь надо мной власти, напротив, ты сам должен мне поклониться и попросить благословение, поскольку я — епископ, а ты — поп».

Взбешенный Митяй пообещал, что спорет епископские регалии с мантии Дионисия, когда вернется из Константинополя законным митрополитом. Тогда суздальский иерарх решил сам отправиться к патриарху в надежде найти у него защиту от зарвавшегося священника.

Митяю тут же донесли о намерении Дионисия, и он попросил князя Дмитрия не выпускать епископа из страны. В итоге непокорный иерарх оказался в темнице.

Евдокия не могла смириться с подобной несправедливостью и стала умолять мужа отпустить узника домой, взяв с него обещание не ехать в Константинополь. Настоятельной просьбе жены московский князь отказать не смог, тем более что в глубине души осознавал свою неправоту.

Дионисия отпустили в Суздаль, где Дмитрий Константинович все-таки убедил его отправиться в Константинополь, дал денег и снарядил речное судно.

Устремился на встречу с патриархом и Митяй. Дмитрий Иванович снабдил его не только деньгами и ценными вещами для подарков, но и чистой грамотой со своей подписью, позволяющей занять у купцов большую сумму денег уже в самом Константинополе.

Долгим был путь московского ставленника — через Коломну, Рязань, южные русские города, татарские владения и Черное море. Вот уже показался на горизонте Константинополь. Вроде бы цель близка, но тут Митяю внезапно стало плохо, и он умер. Никто не испытывал добрых чувств к будущему митрополиту, а потому спутники сочли его смерть Божьим знамением. Не исключено, что кто-то из них его отравил.

По прибытии в Константинополь они долго не знали, что же им делать. Наконец переяславский архимандрит Пимен предложил избрать из членов делегации нового кандидата. После бурного голосования выбор пал на самого Пимена. По грамоте Дмитрия Ивановича он занял много денег для подкупа окружения патриарха и в итоге был рукоположен в новые московские митрополиты.

О событиях в Константинополе вскоре стало известно в Москве. Возмущенный Дмитрий заявил, что Пимена послали лишь как слугу Митяя, а не как кандидата на митрополичью кафедру. Стоило лишь новому митрополиту прибыть в пределы Московского княжества, как он тут же был арестован и отправлен в заточение в Чухлому. На его место пригласили серба Киприана, вновь объединившего все православные церкви русских земель.

Евдокия вместе с церковными иерархами с радостью встретила Киприана, славившегося своей ученостью и литературными талантами. Он был глубоким знатоком Священного Писания и мудрым собеседником — не чета доморощенному Митяю.

Мамаево побоище

Между тем противостояние Дмитрия Ивановича и Мамая продолжалось. Успех Арапши на реке Пьяне был воспринят в Орде с воодушевлением. Многие стали поговаривать, что следует проучить не только тестя московского князя, но и его самого. Под влиянием этих разговоров летом 1378 года Мамай отправил на Русь большое войско во главе со своим любимцем мурзой Бегичем.

Московский князь вовремя узнал о новом набеге и с 35-тысячным войском на реке Воже устроил татарам ловушку. Когда те попытались переправиться через реку, по ним ударили русские полки. Спастись удалось немногим. Со славной победой и богатой добычей Дмитрий Иванович вернулся домой.

Узнав о разгроме любимца, взбешенный Мамай начал основательную подготовку к мощному удару по непокорному князю. Не бездействовал и Дмитрий Иванович, главный защитник Русской земли, простых людей Москвы и своей уже многочисленной семьи.

Евдокия Дмитриевна верила в мужа и помогала ему собирать союзников для решительной схватки с Ордой. Она писала письма отцу, братьям, дяде и другим родственникам, убеждая не склонять головы перед безбожными кочевниками и дать им достойный отпор. Правда, в это время она тяжело переживала смерть сына Семена и в память о нем начала строить в Коломне Успенский собор.

Мамай также искал союзников. Одним из них стал новый великий князь Литовский Ягайло, не желавший вступать в союзнические отношения с Москвой. Вторым — рязанский князь Олег, вечный враг и соперник московских князей. Кроме того, Мамай нанял в свое войско половцев, булгар, армян, черкесов и даже итальянцев, живших в Крыму.

Летом 1380 года к Дмитрию Ивановичу прибыли союзники на военный совет. Московский князь сказал, что не стоит ждать врага на своей земле, его следует перехватить на пути. Наиболее подходящим местом признали истоки Дона. Около Коломны было решено собрать все войско.

Дмитрий не посвятил Евдокию в свои планы и лишь сказал, что отправится на Оку, чтобы не позволить поганым перейти через порубежную реку и беспрепятственно напасть на Москву.

Перед походом московский князь вместе с женой и детьми отслужил в Успенском соборе молебен, а затем объединенное войско Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича Серпуховского отправилось в Троицкий монастырь, чтобы получить благословение от святого игумена Сергия Радонежского.

Евдокии же не оставалось ничего другого, как с малыми детьми вернуться в свой златоверхий терем и, глядя в стекольчатое окошко, загрустить. Она чувствовала, что на этот раз поход мужа много важнее и труднее его частых сражений с врагами — никогда еще в Москве не оставался столь мощный заслон от возможного нападения ордынцев.

Вскоре в Коломне собралось небывало огромное русское войско. На помощь пришли даже князья Ольгердовичи: Андрей Полотский и Дмитрий Брянский. На Дон были отправлены разведчики, которые сообщили, что там уже появились передовые отряды Мамая. Они ожидали подхода войск Ягайло и Олега Рязанского.

20 августа русские полки перешли Оку и направились к Дону. Узнав об этом, княжеские жены горько заплакали. Ока всегда служила хорошей защитой для Московского княжества, а в донских степях их мужья могли стать легкой добычей кочевников. Особенно безутешной была Евдокия. На ее руках остались малолетние дети. Кто их защитит, кто спасет от безжалостного Мамая?!

Но княгини волновались зря. Русское войско было многочисленно и прекрасно вооружено. Золоченые доспехи воинов сверкали на солнце, мечи были булатные, пики — немецкие, копья — итальянские, щиты — московские, шлемы — черкасские. Воеводы — опытные и закаленные в битвах, ратники — умелые и отважные. Все они горели одним желанием — дать бой коварному и безжалостному врагу.

Дмитрий Иванович отправил вперед разведчиков, и те вскоре нашли удобные броды на реках и хорошие пути для русской конницы. Это позволило быстро двинуться вперед. На подступах к Дону был созван военный совет. На нем обсуждался только один вопрос: переправляться через Дон или нет? Дмитрий Иванович предложил перейти, чтобы внезапно оказаться перед Мамаем и не позволить ему соединиться с литовцами. Этот план удался. В канун праздника Рождества Богородицы русское войско подошло к Куликову полю.

Утро 8 сентября выдалось на редкость туманным. Только к часу дня прояснилось. Одновременно появились татарские полки, ведомые Мамаем. Оба войска остановились. Битва началась схваткой русского богатыря Пересвета и татарина Челубея. Оба проткнули друг друга копьями и упали замертво. После этого противники ринулись в бой.

Впереди русских полков скакал Дмитрий Иванович. Другие князья советовали ему отойти назад и не подвергать свою жизнь опасности. Но полководец ответил, что не сможет посылать простых воинов на битву если сам будет хорониться. Дмитрий заявил: «Я хочу быть впереди всех не только словом, но и делом. Хочу всем показать пример, как надо сражаться за свою братию, за свою семью, за всех христиан и за Русскую землю».

Через несколько часов сражения золоченые доспехи полководца были изрублены, конь под ним пал. Еле живой князь добрался до кустов и упал у березы. Силы покинули его, сознание помрачилось.

В это время оставшиеся без своего предводителя русские воины начали ослабевать. Но на выручку им поспешили засадные полки Владимира Серпуховского и Дмитрия Волынского. Они набросились на ордынцев и очень скоро обратили их в бегство.

Мамай пытался задержать своих воинов, сулил награды и чины. Но все оказалось напрасным. Пришлось и ему самому спасаться бегством. Добычей русских воинов стало множество коней, верблюдов, волов, кибиток с одеждой, доспехами, оружием и прочим добром.

Еще через два часа странное безмолвие опустилось на Куликово поле. Совсем недавно здесь стоял грохот и треск от ломающихся копий, ударов мечей, топота копыт; храпели кони, кричали люди: кто от радости, кто в смертной тоске. И вдруг все охватила ватная тишина. На поле остались лишь трупы, наваленные, будто снопы, да бродящие по колено в крови лошади без седоков.

Владимир Андреевич в знак победы над безбожным Мамаем и его поганым воинством высоко поднял над головой черное великокняжеское знамя с образом Спаса и приказал трубить в трубы, чтобы собрать князей. Прошел час, но, кроме князей Ольгердовичей, никто не откликнулся. Вместе начали объезжать поле битвы, и от былой радости не осталось и следа. Всюду лежали тела погибших товарищей. Нашли убитого Михаила Бренка, надевшего шлем и латы великого князя, чтобы ввести в заблуждение врагов. Обнаружили погибшего князя Федора Белозерского, похожего на Дмитрия Ивановича. Самого же полководца нигде не было. Горько, тягостно стало у всех на душе.

Вдруг один из воинов вспомнил, что видел, как князь после сражения сразу с четырьмя татарами, раненный, с трудом скрылся в дубраве. Бросились туда и вскоре обнаружили Дмитрия, истекающего кровью, но живого. Князья подняли героя и сказали ему: «Радуйся, князь, честь победы принадлежит тебе». В ответ Дмитрий со слезами на глазах воздал хвалу Богу и всем святым. Ему подвели коня и помогли сесть: князь желал лишь одного — осмотреть поле боя.

Кровавое зрелище вызвало у полководца только тоску и слезы жалости по погибшим русским воинам. К каждому своему товарищу князь подошел, поклонился и оплакал. Ходить по полю пришлось до глубокой ночи. После этого Дмитрий распорядился отправить гонцов-сеунщиков в Москву, чтобы сообщить жене радостную весть о победе.

Евдокия пребывала в тоске и страхе. Она даже перестала выходить из своего терема и лишь с надеждой смотрела вдаль из окна. Получив грамоту мужа, княгиня приказала звонить во все колокола и объявить москвичам о славной победе их князя. Вскоре радостное ликование охватило весь город. Многие еще не знали, что овдовели и осиротели.

Восемь дней «стоял на костях» — на поле битвы Дмитрий Иванович, пока не предал земле всех воинов-христиан. Тела героев было решено привезти в Москву и положить в храме Всех Святых на Ку-лишках. Татар хоронить не стали и бросили их трупы зверью и птицам на растерзание.

Возвращение домой оказалось и радостным, и печальным. Кто ликовал и пел песни, кто воздавал хвалу Богу, кто оплакивал погибших. По пути местные жители приветствовали героев. Для многих князь-богатырь, могучий красавец Дмитрий Иванович стал легендарным витязем.

Куликовская битва прославила имя московского князя по всем русским землям. Никто уже не осмеливался оспаривать его старшинство и первенство. За свою славную победу он получил прозвище Донской, которое носили даже его сыновья. С этого времени Дмитрий Донской стал считаться главным защитником страны от полчищ кочевников. Однако после легендарного сражения Московское княжество заметно обезлюдело, и не скоро выросли новые воины-богатыри. Появилась даже новая традиция — в Дмитровскую субботу (26 октября) поминать павших.

Участь побежденного Мамая оказалась трагической. В Сарае он потерял и власть и авторитет. Этим воспользовался хан Синей Орды из Средней Азии Тохтамыш и в битве на реке Калке разбил неудачливого полководца. В страхе Мамай бежал в Крым, где местные купцы узнали его и убили.

Пострадал и союзник Мамая рязанский князь Олег. На обратном пути войско Дмитрия Ивановича разграбило его земли, а самого князя вынудило бежать с женой и детьми. Жители Переяславля Рязанского послали московскому князю дары и согласились «быть под его рукой», но тот не решился присоединить к своим владениям княжество вечного недруга.

Не посмел напасть на русские земли и другой союзник ордынцев — великий князь Литовский Ягайло. Узнав об исходе Куликовского сражения, он в спешном порядке вернулся в Литву.

В Москве победителей радостно приветствовали все жители. Они вышли за ворота Кремля с дарами, крестами и иконами. На Соборной площади их ожидали духовенство, бояре, а также счастливая Евдокия с сыновьями. С любовью и гордостью смотрели они на главу семейства, героя и чудо-богатыря. Во дворце устроили праздничный пир, на который пригласили не только знать, но и простых воинов. Каждый получил из рук Дмитрия чарку с вином и щедрый подарок. Красивые одежды, дорогие ткани и кубки были заранее приготовлены Евдокией.

Сожжение Москвы

Почти два года Русская земля пребывала в тишине и покое. Дмитрий Иванович перестал платить Орде дань и уменьшил простым людям подати. Всем стало казаться, что страна наконец-то сможет залечить свои раны.

Однако летом 1382 года в небе над столицей появилось странное небесное тело — хвостатая звезда в виде копья, комета. Люди восприняли это событие как предвестник скорого несчастья. К сожалению, их опасения сбылись.

Новый золотоордынский хан Тохтамыш решил опять поставить Русь на колени. Так получилось, что сразу после появления кометы он предпринял марш-бросок на Москву. Первыми на пути ханских войск оказались нижегородские и рязанские земли. Дмитрий Константинович и Олег Рязанский сражаться с Тохтамышем не посмели. Они даже выразили ему, как своему сюзерену, верноподданнические чувства и послали дары. Нижегородский князь, чтобы выведать планы хана, отправил к нему своих сыновей Василия и Семена. Те с трудом нагнали ордынцев, которые быстро продвигались к Москве. Предупредить Дмитрия Ивановича об опасности удалось слишком поздно. Ни у него самого, ни у союзников-князей не было достаточно войска для отпора грозному врагу.

Стоявшие у Коломны дозорщики донесли в Москву, что Олег Рязанский показал татарам броды на Оке и те вскоре подойдут к столице. Дмитрию Ивановичу предстояло решить: либо с горсткой храбрецов защищать Москву, либо спасать свою семью, жену, готовившуюся в очередной раз стать матерью, и маленьких детей. Князь выбрал второе, считая близких самым дорогим для себя сокровищем. Сначала отправились посуху в Переяславль, потом — в Ростов. На берегу Волги сели на суда и добрались до сравнительно безопасной Костромы. Здесь Евдокия вскоре родила сына Андрея. В благодарность Богу за спасение она подарила местному собору древнюю икону Федоровской Богоматери, завещанную ей отцом.

Убедившись, что жена и дети в безопасности, великий князь отправился собирать войско по северным городам. Он надеялся, что успеет прийти на помощь москвичам, имевшим возможность отсидеться за крепкими крепостными стенами. Но события стали развиваться по другому сценарию.

В Москве оставался митрополит Киприан, который должен был укреплять дух защитников и руководить обороной города. Но серб струсил и бежал в Тверь. Среди жителей началась паника. Одни решили уехать на север, другие — обороняться. Нашлись и такие, которые занялись грабежами и насилием. Летописец писал: «Город волновался, как море в великую бурю. Никто не видел спасения, все ожидали неминуемую гибель».

Успокоение началось только тогда, когда в Москву прибыл посланный Владимиром Серпуховским литовский князь Остей, племянник его жены Елены Ольгердовны. Он навел порядок, вернул беглецов, собрал гарнизон, установил на стенах самопалы и ободрил маловерующих.

23 августа у Кремля появились первые татарские отряды. Узнав, что Дмитрия Ивановича в крепости нет, они начали искать в ней слабые места. Стоявшим на стенах москвичам это не понравилось, и они принялись насмехаться над ордынцами, заявляя, что с их луками и саблями не разбить каменных стен и не сломать железных ворот. Иные из горожан даже стали стрелять по врагам из луков. В ответ на них обрушился град стрел, которые попадали прямо в цель.

Наконец по приказу Тохтамыша его воины принесли длинные лестницы и попытались взобраться на кремлевские стены. Только тогда защитники города опомнились и бросились варить смолу, кипятить воду и все это вместе с камнями и тюфяками обрушивать на головы врагов.

Так прошло три дня. Тохтамыш понял, что без артиллерии и стенобитных орудий Кремль не взять. Не одолеть было город и измором — со дня на день мог подойти Дмитрий Иванович с сильным войском. Поэтому хан решил обмануть москвичей с помощью нижегородских князей, братьев великой княгини Евдокии. Василию и Семену он велел начать переговоры с Остеем и городской верхушкой и убедить их с почетом встретить хана и открыть для него ворота. (Якобы Тохтамыш вовсе не намерен наказывать своих подданных, даже готов их жаловать, а претензии он имеет только к Дмитрию Донскому.)

Слова великокняжеских шуринов показались Остею и властям убедительными, они знали о самых теплых и дружественных отношениях между родственниками (думается, что Василий и Семен были обмануты Тохтамышем). 26 августа москвичи открыли ворота Кремля и с иконами, крестами и дарами вышли встречать хана. Для него же это стало сигналом для атаки. Первыми под татарскими саблями пали князь Остей, бояре, архимандриты и священники. По их трупам и упавшим в грязь иконам и крестам захватчики бросились в город, где начались резня и грабежи.

Москвичи в страхе метались по улицам, но нигде не находили спасения. Дома поджигались, у каменных церквей выбивались окна и двери. Повсюду слышались вопли ужаса и стоны умирающих. Татары разграбили все: великокняжескую казну, дворец, соборы, дома знати и торговые лавки. Святые места были осквернены, книги сожжены.

Всего за один час погибла чудесная столица, превосходившая многие русские города красотой и богатством. Когда отяжелевшие от добычи ордынцы покинули Москву, в ней остались лишь обугленные руины да горы трупов, которые некому было погребать.

Обрадованный успехом Тохтамыш распустил рать и позволил грабить все окрестные города: Звенигород, Можайск, Переяславль, Юрьев, Владимир. Однако в районе Волока татары наткнулись на полки Владимира Серпуховского и были перебиты. Это напугало хана, и он предпочел поскорее вернуться в степи. На обратном пути было разорено и Рязанское княжество. Такой стала плата за измену Руси.

Братья Евдокии оказались заложниками ханской воли. Семен был отпущен к отцу в качестве ордынского посла, а Василию пришлось ехать на службу в Сарай.

Для Дмитрия Константиновича события в Москве стали страшным ударом. Особенно тяготило то, что родные сыновья оказались главными виновниками московского разорения и невольно принесли большое горе любимой дочери и зятю. От всех этих переживаний нижегородский князь тяжело заболел и поправиться уже не смог.

Дмитрий Иванович, узнав о разгроме своей столицы, поспешил в город. Жену и детей он с собой не взял, желая оградить от страшного зрелища. Евдокия после родов и волнений была еще очень слаба и нуждалась в покое.

Долго бродил князь по обугленным руинам — вот и все, что осталось от его дворца и чудесных соборов. Оплакав погибших, он повелел собрать окрестных крестьян для их похорон. За 80 погребенных платил по рублю. Всего потратил 300 рублей, значит, умерших было 24 тысячи — для небольших по численности городов того времени огромная цифра.

Евдокия вернулась в Москву только тогда, когда была отстроена великокняжеская резиденция. От былой красоты златоверхого и расписного терема не осталось и следа. Новые хоромы оказались просто-напросто бревенчатой избой с тремя маленькими комнатками. Для старших сыновей построили отдельные избушки, соединенные с остальными помещениями крытыми переходами. Лишь у Дмитрия Ивановича деревянные палаты были попросторнее, ведь ему приходилось собирать на совет бояр и воевод и устраивать многолюдные пиры.

Евдокию, как и всех, возмутило поведение братьев. Но она решила, что те не могли быть изменниками и стали вместе с москвичами жертвами ханского коварства. В этом убеждало и известие о тяжелой болезни отца. Поэтому она уговорила мужа не наказывать ее родственников без выяснения их вины.

Весь своей гнев Дмитрий Иванович обрушил на рязанского князя Олега, разграбив его земли, и митрополита Киприана. Последний не только оказался трусом, но и поспешил укрыться у врага Москвы Михаила Тверского. Когда Киприан вернулся, великий князь заявил, что не желает видеть его подле себя и не считает больше московским митрополитом. Пришлось иерарху снова отправиться в Киев.

В Москву из ссылки по указанию Дмитрия был привезен опальный Пимен. Он и стал главой Церкви, но ненадолго. В 1385 году по дороге в Константинополь многострадальный иерарх умер.

Печальной оказалась и участь Дионисия Суздальского. В Константинополе он произвел самое благоприятное впечатление на патриарха, и тот рукоположил его в митрополиты. Но по дороге домой в Киеве по указанию местного князя новый митрополит был арестован и брошен в тюрьму. Там он и умер.

И опять официально единственным русским митрополитом стал считаться Киприан. Но в Москву он смог приехать только после смерти Дмитрия Донского, питавшего к сербу крайнюю неприязнь.

Нашествие Тохтамыша имело для великокняжеской семьи много печальных последствий. Во-первых, большая часть имущества была утрачена. Во-вторых, хану следовало выплатить огромную дань в 8000 рублей. В-третьих, в Орде вознамерились отдать ярлык на великое Владимирское княжение Михаилу Тверскому. Значит, Дмитрию Ивановичу требовалось ехать в Сарай для прений с соперником. Но для московского князя такая поездка была подобна смерти. Поэтому по совету бояр решили отправить в Орду старшего княжича — двенадцатилетнего Василия: первенец Даниил к этому времени умер.

Новые удары судьбы

Для Евдокии расставание с сыном стало очередным испытанием. Она еще не успела оправиться от разорения Москвы, создать сносные условия жизни для детей, а тут новое несчастье. Великая княгиня хорошо знала, как коварен и жесток Тохтамыш, как он ненавидит ее мужа и в отместку может расправиться с их сыном-наследником. Одна надежда оставалась — на отца и братьев, которые служили хану и пользовались его покровительством.

Княгиня написала отцу письмо. Она просила позаботиться о Василии и помочь ему избежать опасностей, которые могут встретиться в Орде. Однако в ответ получила печальное известие — Дмитрий Константинович Нижегородский скончался от тяжелой болезни. Пока его вдова, мать Евдокии, оплакивала мужа, сыновья вступили с дядей Борисом в тяжбу за княжество. Бедами сестры они интересоваться не желали.

Во время похорон отца великой княгине все-таки удалось убедить братьев поехать в Орду вместе с Василием и по возможности помочь ему. Правда, надежда на них была плохая, те отправлялись к хану по своим делам.

Наконец сборы закончились. Для подарков Тохтамышу и его окружению Евдокия купила множество роскошных сосудов, мехов и драгоценностей — они должны помочь Василию произвести в Сарае хорошее впечатление и отстоять права отца на владимирский ярлык.

Провожать юного княжича вышли все москвичи. С печалью смотрели они на пышную процессию, направлявшуюся к пристани на реке Яузе. На судах Василию предстояло дойти до переправы на Клязьму, потом по Оке доплыть до Нижнего Новгорода, там встретиться с дядьями и вместе с ними добраться до Сарая. По мнению Евдокии, это был самый безопасный путь для ее сына.

Все давно обговорили и обсудили. Оставалось обнять и поцеловать родную кровинушку. Но Евдокия словно окаменела, лишь из глаз лились горючие слезы. Опечален был и Василий — дальняя дорога в неведомую страну пугала его. Самообладание сохранял только глава семейства. Он обнял сына, перекрестил и сказал доброе напутственное слово. Будущий государь должен мужественно переносить все испытания, посланные судьбой, и смело смотреть вперед.

Только после отъезда Василия Евдокия смогла наконец-то оплакать горячо любимого отца. Для нее он всегда был мудрым наставником и советчиком. Даже после замужества дочери Дмитрий Константинович продолжат о ней заботиться и помогать в важных делах.

Ради нее из соперника превратился в союзника московского князя и участвовал с сыновьями в военных походах зятя. Более того, он позволил самым талантливым своим воеводам перейти на службу к Дмитрию Ивановичу. В их числе оказался известный полководец Дмитрий Боброк — один из главных героев Куликовской битвы. Еще одну свою дочь он выдал замуж за сына московского тысяцкого Вельяминова и этим укрепил связи великого князя с московским боярством. Кстати, сын тысяцкого-изменника не бежал с отцом в Тверь, а остался верно служить Дмитрию.

В отличие от московского князя, Дмитрий Константинович был хорошо образован, покровительствовал зодчим, иконописцам, книжникам, постоянно заботился о сохранности и пополнении своей богатой библиотеки.

Нижегородский князь ладил с церковными деятелями. Суздальский епископ Дионисий пользовался расположением князя и всегда получал от него помощь в разных делах.

Евдокия очень любила и уважала отца и стремилась во всем ему подражать. Во время замужества это ей удавалось не всегда — горячий и резкий московский князь был полной противоположностью нижегородского. Лишь в конце жизни она смогла выполнить многие заветы родителя...

В Орде юному Василию пришлось провести несколько лет, но в споре за великое княжение он и его окружение одержали верх. Михаил Тверской вернулся домой ни с чем и так же был вынужден оставить при ханском дворе сына. Вероятно, хитрый Тохтамыш заранее стремился воспитать в будущих государях покорность и уважение к его власти.

Только в 1385 годумосковскому княжичу удалось бежать из Сарая. После многих приключений он вернулся домой, и счастливые родители с радостью обняли сына. Теперь Василий был уже возмужавшим, много повидавшим и вполне самостоятельным молодым человеком. Для Дмитрия он стал надежным помощником, для Евдокии — опорой в будущем.

«Жизнь моя, почему ты оставил меня?»

В заботах и делах проходила жизнь великокняжеской семьи. Дмитрий Иванович совершал военные походы, наказывал вероломных соседей, в частности новгородцев. Евдокия вновь ждала прибавления, уже одиннадцатого ребенка. Ничто не предвещало несчастья.

Болезнь обрушилась на главу большого семейства совершенно внезапно. Еще вчера его громкий голос слышался во всех покоях дворца, статную фигуру видели то в конюшне, то в оружейной мастерской, то на кремлевских стенах. А сегодня, в один из чудесных весенних дней 1389 года, он метался по постели в нестерпимом жару и стонал от мучительных болей, терзавших его внутренности. Некогда блиставшие глаза погасли, слипшиеся от пота черные кудри разметались по подушке.

Таким Евдокия никогда не видела мужа, и смертная тоска сжала ей сердце. Хуже всего то, что она даже не могла ухаживать за ним. поскольку вот-вот должна была родить и боялась заразиться неведомой болезнью. (У Дмитрия же мог оказаться банальный перитонит.)

Узнав о недуге князя, москвичи впали в уныние. Ведь он был, как писал автор жития Дмитрия Донского, «отец миру, око слепым, нога хромым, огонь нечестивым, баня отмывающимся от скверны, венец победе, плавающим пристань, оружие на врагов, злоумышленникам сеть, князьям опора, вельможам защитник». Даже духовные лица, с которыми князь порой вступал в конфликты, говорили о нем только хорошее: был милостив к просящим; церковные наставления всегда носил в сердце, хотя и не был начитан (читать книги полководцу было просто некогда); 22 года прожил в любви и чистоте с единственной женой Евдокией Дмитриевной; сыновей и дочерей воспитал в благочестии и послушании (последнее скорее заслуга великой княгини, поскольку глава семьи бывал дома нечасто).

Рано, слишком рано Дмитрий Иванович покидал этот мир, ему не минуло и 39 лет. Впереди ждали великие дела: окончательные сражения со слабеющей Ордой, объединение русских земель под крепкой рукой Москвы. Но судьба распорядилась иначе.

Через несколько дней, когда Дмитрий совсем ослабел и всем казалось, что конец его близок, внезапно наступило улучшение. Больной пришел в себя и захотел увидеться с близкими.

К этому времени Евдокия родила сына, названного Константином. Больному сказали о радостном событии, и он пожелал посмотреть на жену и ребенка. Великой княгине это показалось добрым предзнаменованием — появилась надежда, что ее дорогой супруг скоро выздоровеет. С радостью направилась она в его покои, но вид Дмитрия ужаснул ее: смертельная бледность уже покрывала тело, черты лица осунулись и заострились.

Действительно, вскоре болезнь усилилась. Приступы нестерпимой боли участились. Мужественный воин понял, что его душа просится к Богу и пора прощаться с этим миром. Он приказал вновь позвать жену, взрослых детей и бояр. Первое его слово было обращено к Евдокии: «Ты, дорогая моя княгиня, будь чадам нашим и отец, и мать. Наказывай их и укрепляй, делай все по заповедям Бога. Учи их быть послушными и покорными, чтобы Бога боялись, родителей почитали и любили их всем сердцем до конца своих дней».

Детям умирающий сказал: «Вы, сыновья мои, плод мой, Бога бойтесь, помните Писание о почитании родителей своих. Благо будет, если между собой вы будете хранить мир и любовь. Я передаю вас Богу и матери вашей. Не выходите из ее воли, заповеди мои повесьте на шею свою, положите мои слова в свое сердце. Клянитесь не разрушать дом отцов своих и хранить материнское дыхание. Если будете послушными, долго будете жить на земле, в благе пребудет душа ваша. Умножится слава дома нашего, враги падут к ногам, а иноплеменники при виде одного лишь вашего лица убегут прочь. Облегчайте тяготы земли вашей, тогда умножится и обильна будет ваша нива. Любите бояр, воздавайте им достойную честь за службу, без воли их ничего не творите. Будьте приветливы к слугам вашим. Но, главное, не поступайте без совета с родительницей вашей».

Снова и снова напоминал Дмитрий Иванович детям о том, что главой семьи остается мать, они обязаны ее любить, почитать и не выходить из ее воли.

Евдокия становилась попечительницей очень большой семьи. Хотя наследнику Василию исполнилось уже семнадцать лет, но до женитьбы он не считался самостоятельным человеком. Остальным сыновьям было и того меньше: Юрию — четырнадцать, Андрею — шесть, Петру — четыре, Ивану — два, Константину — лишь несколько дней. Взрослой была только дочь Софья, которая в 1387 году стала женой рязанского князя Федора. Две ее сестры, Мария и Анастасия, были еще крошками. Помощи вдова могла ожидать только от бояр и приближенных Дмитрия Ивановича.

Это прекрасно понимал умирающий, поэтому он обратился к своим соратникам и слугам с такими словами: «Я родился на ваших глазах, при вас вырос и правил. Вы знаете мой обычай и нрав, вы хорошо меня знаете. С вами я ходил в походы на соседние государства, с вами громил врагов и был им страшен. Вы — источник моей смелости и отваги. Вы помогли мне усмирить поганых и тишину принести Русской земле. С вами я сохранил отчину, то, что мне оставили родители. Я дарил вам честь и любовь, с вами охранял города и имел над ними власть. Я любил ваших чад, никому не делал зла, не грабил, не отнимал, не укорял, не бесчестил. С вами и веселился, и скорбел. Вы для меня не слуги, вы — мои государи, князья моей земли. Теперь прошу вас, служите моим детям и головы за них сложите. Будьте верны моим детям и моей княгине. Во время радости веселитесь с ними, во время скорби не оставляйте их. Перемените их скорбь в радость — и Бог, и мир будут с вами».

Слабеющей рукой Дмитрий Иванович подозвал старшего сына Василия и сказал, что передает великое Владимирское княжение именно ему, как своему главному наследнику. Остальные города были распределены между младшими сыновьями, хотя самостоятельно править в них никто еще не мог. Распоряжаться имуществом семьи предстояло Евдокии Дмитриевне. Фактически она становилась правительницей страны и опекуншей несовершеннолетних детей. Прежде такой высокой чести удостаивалась только княгиня Ольга.

Некоторые бояре предложили умирающему принять постриг, но Дмитрий заявил, что воину негоже умирать иноком. Перед Богом он готов ответить за свои деяния без всяких уловок.

К вечеру 19 мая великий князь окончательно ослабел, с трудом поцеловал жену и детей, благословил их и умер.

Увидев неподвижно лежащего мужа, Евдокия не сразу осознала, что бессмертная душа уже покинула его. Только через минуту она поняла, что рассталась с ним навсегда. Слезы рекой потекли по ее лицу, грудь сотряслась от рыданий. Упав на бездыханное тело супруга, она запричитала: «Жизнь моя, почему ты оставил меня, почему я не умерла раньше тебя? Померк свет в моих очах. Кто его зажжет? Где ты, сокровище мое? Почему не отвечаешь? Почему не смотришь на меня и своих деток? Или ты уже забыл нас? На кого ты оставил нас? Солнце мое, почему рано заходишь? Месяц мой ясный, почему рано меркнешь? Звезда моя восточная, почему к западу клонишься? Царь ты мой, как мне служить тебе? Господин мой, где власть твоя, где честь и слава? Многие страны покорил ты, много побед одержал. Ныне сам смертью побежден. Вместо дорогих одежд одеваешь бедные ризы, вместо венца худым платком голову покрываешь, вместо богатых палат ждет тебя гроб. Вместе с тобой жила, вместе и умереть хочу Юность нас не покинет, старость не настигнет. Почему я не умерла раньше тебя? Тогда бы не увидела твою смерть. Не слышишь ты моих слез и слов. На кого оставил ты нас? Кем я должна стать? Осталась я за государя одна».

День смерти Дмитрия Ивановича Донского стал днем скорби для всех москвичей. Весь город пришел проститься со своим князем. Погребение состоялось 20 мая в Архангельском соборе. Медлить с похоронами не стали из-за ранней весенней жары.

Вдова и мать

Едва оправившись от горя, Евдокия Дмитриевна постаралась украсить могилу мужа. Одному из известных живописцев она заказала большую икону Архангела Михаила, считавшегося покровителем московских князей. Ее повесили рядом с ракой Дмитрия. На иконе небесный воин, победитель сатаны, изображен грозным и энергичным, с широко распахнутыми крыльями и угрожающе поднятым мечом. Глаза Архангела смотрят сурово и твердо, губы сжаты, брови нахмурены. Именно так, видимо, выглядел сам князь, когда готовился к битвам с врагами. Кроме того, Евдокия попросила одного из талантливых книжников написать «Слово о житии Дмитрия Донского», прославляющее великого полководца.

По завещанию мужа Евдокия оказалась владелицей весьма значительного имущества, приносящего большие доходы. От земельных угодий каждого сына ей выделялась определенная часть, в которую входили не только отдельные села, но и небольшие городки, слободы, уезды с различными промыслами: добычей соли у Галича, мельницами на реках, рыбными озерами. Сыновья могли получить все это только после смерти матери. Кроме того, у великой княгини были личные владения, подаренные Дмитрием при жизни или купленные ею самой. Ими она могла распоряжаться по собственному усмотрению. Все вместе позволяло ей быть полностью независимой от сыновей, заниматься благотворительностью и вести активное церковное строительство.

Евдокия Дмитриевна никогда не отличалась властолюбием, поэтому не стала пользоваться правами, данными ей по завещанию мужа. Она постаралась поскорее женить старшего сына Василия, чтобы его начали воспринимать как взрослого и самостоятельного человека. Здесь сложностей не возникало, уже давно его невестой считалась дочь великого князя Литовского Витовта Софья. С ней Василий познакомился во время своих скитаний по европейским странам после бегства из Орды. За невестой были отправлены видные бояре. 9 января 1391 года в Москве состоялась пышная и многолюдная свадьба. После этого Василий Дмитриевич стал самостоятельным и полновластным государем.

По мере возмужания остальных сыновей Евдокия Дмитриевна заботилась о том, чтобы они получали завещанные им уделы. С одной стороны, это было справедливо, ведь мать любила всех детей одинаково, с другой — деление страны на части ослабляло позицию главного наследника, великого князя. В будущем между удельными князьями возникла настоящая война, каждый стремился стать главным и получить великокняжеский престол.

Первым выделился на удел Юрий. Столицей своего княжества он сделал Звенигород и с помощью матери стал его обустраивать. Вскоре на высоком холме вырос Успенский собор, стройный и изящный, похожий на построенный Евдокией коломенский храм. Для его росписи пригласили лучших иконописцев во главе с Андреем Рублевым. Неподалеку по инициативе князя был основан монастырь, названный позднее Саввино-Сторожевским. В нем на средства князя был также возведен каменный собор. Уже после смерти матери Юрий дал деньги на сооружение Троицкого собора в Сергиевом монастыре в память о своем крещении в этой обители. Не меньше для своих удельных княжеств сделали и другие сыновья великой княгини, возможно, вдохновительницы их активной строительной деятельности. Она и сама вкладывала много средств в возведение храмов, а потом и Вознесенского монастыря в Кремле.

После смерти мужа великая княгиня стала главной покровительницей Православной Церкви. По ее инициативе из Киева пригласили митрополита Киприана, благодаря которому в Москве был составлен первый Летописный свод.

В жизни великой княгини происходили и радостные и печальные события. В 1393 году умер сын Иван, видимо не отличавшийся крепким здоровьем. Под конец жизни он принял постриг в кремлевском Спасском монастыре, где его и похоронили, вопреки обычаю. В 1397 году подросшая дочь Анастасия стала женой одного из наиболее знатных князей, Ивана Холмского. На веселой свадьбе Евдокия Дмитриевна занимала самое почетное место. У младшей дочери, Марии, судьба оказалась более печальной — в 1399 году она умерла. К этому времени великая княгиня полностью освободилась от забот о своем многочисленном семействе. Все дети стали самостоятельными и жили своими домами.

Святая Евфросиния

У читателей может возникнуть вопрос: а за что же вдову Дмитрия Донского провозгласили святой? Ведь добродетельных и многодетных княгинь было много, но никого из них не канонизировали.

Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к высказываниям о великой княгине ее современников. Летописцы отмечали, что Евдокия Дмитриевна прославилась христианскими добродетелями, была мудра и ревностно занималась церковным строительством и украшением храмов. В этом отношении она была похожа на жену владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо Марию. Последняя родила много детей, была инициатором возведения Дмитровского собора во Владимире, поражавшего своим необычайным изяществом и богатым декоративным убранством. В конце жизни Мария тяжело болела и, желая выздороветь, основала женский Успенский монастырь, прозванный Княгининым. В нем перед смертью она приняла постриг под именем Марфа и там же была похоронена.

Великий князь Всеволод долго был неутешен и в память о жене основал в Суздале Ризположенский монастырь, в котором через несколько лет приняла постриг наша первая героиня Феодулия-Евфросиния. Так судьбы трех выдающихся женщин оказались тесно переплетенными.

Жизнь и дела Марфы-Марии, несомненно, были хорошо известны Евдокии Дмитриевне. Не случайно именно Дмитровский собор стал образцом для возведенного в Коломне Успенского собора. Следующей постройкой великой княгини стал храм Рождества Богородицы с приделом Лазаря. Летописцы по этому поводу писали: «В 1393 году княгиня Авдотья, вдова Дмитрия Донского, построила церковь каменную, чудную. Украсила ее сосудами из золота и серебра так, как никто не украшал. Церковь эта сравнима по красоте только с храмом, построенным Марией, женой Всеволода, во Владимире. Названа в честь праздника Рождества Богородицы».

Название выбрали не случайно — этому же церковному празднику был посвящен главный собор в Суздале, где прошло детство Евдокии Дмитриевны.

Занимаясь строительством и украшением церквей, княгиня познакомилась с самыми знаменитыми иконописцами своего времени. По ее инициативе Феофан Грек был приглашен из Нижнего Новгорода в Москву, где ему поручили расписать новый храм Рождества Богородицы.

В июне 1395 года Феофан вместе с Симеоном Черным принялся за дело. Евдокии очень нравилось наблюдать за работой мастеров. Феофан никогда не копировал готовые образцы. Его кисть легко порхала по сырой штукатурке, создавая летящие и экспрессивные образы святых. При этом он любил вступать в беседы с присутствующими. Глубокий ум и чувствительная душа грека привлекали к нему многих, и недостатка в слушателях никогда не было. Часто находилась среди них и Евдокия Дмитриевна, главная заказчица творений иконописца, философа и мудреца. Возможно, она даже симпатизировала Феофану и старалась в его присутствии выглядеть привлекательно: надевала яркие, украшенные жемчугом и бисером наряды, казалась веселой и оживленной.

В итоге среди придворных поползли слухи о том, что вдова-княгиня забыла мужа и не прочь завести любовника-иконописца (Феофан, правда, был уже в весьма почтенном возрасте). Домыслы недоброжелателей дошли до сыновей Евдокии, и те очень обеспокоились за мать. Юрий решил прямо поговорить с ней и сообщить измышления сплетников.

Великая княгиня внимательно выслушала сына и молча стала снимать многослойные одежды. Когда на ней осталось последнее платье, Юрий с удивлением увидел, что от былой пышности материнского тела не осталось и следа. Он понял, что она ежедневно изнуряла себя самыми строгими постами и ни о чем фривольном никогда не помышляла. Она лишь не хотела публично демонстрировать свою набожность и целомудрие. Сыну великая княгиня сказала: «Кто любит Христа, должен сносить клевету и благодарить Бога за оную».

Вскоре роспись храма Рождества Богородицы была прервана из-за тревожных известий с южных границ. К Москве двигались полчища нового хана-завоевателя Тимура (Тамерлана). Он разбил Тохтамыша, разорил Золотую Орду и собирался напасть на русские земли. Великий князь Василий Дмитриевич спешно собирал войска и хотел встретить врага на берегу Оки у Коломны. Но надежд на победу было мало. Москвичи пребывали в страхе и унынии.

Евдокия, хорошо знавшая историю владимиросуздальских святынь, посоветовала митрополиту Киприану организовать торжественный перенос в Москву чудотворной иконы Владимирской Богоматери. Когда-то именно она помогла Андрею Боголюбскому победить волжских булгар.

26 августа 1395 года толпы москвичей собрались у Владимирской дороги и, стоя на коленях, приветствовали чудотворный образ. На Кучковом поле отслужили молебен о даровании великому князю Василию Дмитриевичу победы над «безбожными агарянами». Вместе с митрополитом Киприаном, престарелым князем Владимиром Андреевичем Серпуховским и боярами молилась и Евдокия. Она, как и все, просила Богоматерь спасти Русскую землю от новых безжалостных врагов.

Позднее на Кучковом поле в память об этом событии был основан Сретенский монастырь.

Горячая молитва всех русских людей не осталась без ответа. Простояв две недели на берегу Оки напротив русских полков, Тимур вдруг повернул свое войско и навсегда покинул Русь. Имелись на то и земные причины: ранние осенние холода и бескормица испугали хана. Кроме того, на этот раз никто не показал татарам броды на широкой и полноводной Оке, а попытаться перейти ее под обстрелом русского войска было крайне рискованно.

Образ Владимирской Богоматери установили в кремлевском Успенском соборе. С этого времени он стал главной московской святыней. Владимирцам же пришлось ограничиться копией. Легенда гласит, что произошло это так. Когда жители города потребовали вернуть икону, Василий Дмитриевич приказал изготовить точную ее копию и предложил владимирцам выбрать из двух любую. Те ошиблись и указали на копию.

Когда опасность разорения Москвы миновала, работы по украшению кремлевских соборов продолжились. В 1399 году под руководством Феофана Грека был расписан Архангельский собор, усыпальница великих князей. В 1405 году по заказу Евдокии Дмитриевны была начата роспись Благовещенского придворного храма.

На этот раз к греческому иконописцу присоединились известные русские мастера: старец Прохор из Городца и довольно молодой чернец Спасо-Андроникова монастыря Андрей Рублев. Под руководством греческого живописца искусство русских мастеров становилось все более совершенным. Кроме фресок, они создали великолепный иконостас. Часть икон до нас дошла, а фрески того времени — нет: кремлевские соборы через сто лет были перестроены.

Глядя на шедевры, созданные Феофаном Греком, Андреем Рублевым и другими мастерами, следует помнить, что их могло и не быть, если бы Евдокия Дмитриевна не заказала эти работы и не оплатила их выполнение.

Только благодаря материальной поддержке княгини, а потом и ее сына Юрия Дмитриевича, талант иконописцев расцвел с наибольшей силой. В пер-, вую очередь это относится к Андрею Рублеву, творившему по их заказу.

Заботясь об украшении Архангельского собора, Евдокия Дмитриевна, несомненно, задумывалась о том, что у женщин великокняжеского рода нет своей усыпальницы, нет у них и достойной обители, где они могли бы принять перед смертью постриг. Поэтому в 1407 году у Фроловских ворот Кремля (ныне Спасских) по ее инициативе был основан Вознесенский женский монастырь. Одной из первых его послушниц стала сама великая княгиня. Отныне она звалась Евфросиния, как уже отмечалось, в память о знаменитой суздальской монахине Феодулии-Евфросинии.

Став монахиней, великая княгиня еще больше полюбила общество иконописцев. Их душа и мысли всегда были направлены к небесному и возвышенному. Ничто земное и суетное никогда их не интересовало. Вместе с ними она могла часами любоваться древними иконами и наслаждаться беседами о духовном.

Во время одной из таких бесед Андрей Рублев напомнил великой княгине, что в Успенском соборе Владимира фрески уже поблекли и осыпались, ведь их писали еще при Всеволоде Большое Гнездо. Княгиня немедленно приняла решение вновь расписать этот замечательный храм, долгие годы считавшийся главным на Русской земле.

К этому времени Феофан Грек уже умер, поэтому всеми работами было поручено руководить Андрею Рублеву, помощником которого стал монах Троице-Сергиева монастыря Даниил Черный. Но осуществил задуманное уже великий князь Василий Дмитриевич, и сделал он это в память о матери.

Дождливым и холодным днем 7 июня 1407 года Евдокия Дмитриевна умерла. Все летописцы сообщили о кончине великой княгини и добавили, что она была славна умом, христианскими добродетелями и церковным строительством. Позднее Православная Церковь провозгласила княгиню святой и стала отмечать ее память 17 мая (30 мая по новому стилю).

Похоронили великую княгиню в основанном ею Вознесенском монастыре, где она покоилась до 1929 года. После закрытия монастыря ее останки в каменной раке перенесли в подвальную пристройку к Архангельскому собору. Здесь они хранятся и поныне.

Вот и закончен рассказ о жизни великой княгини Евдокии Дмитриевны. Но возникает вопрос: не ей ли мы обязаны мощным суздальским влиянием на искусство и архитектуру ранней Москвы? Ведь писал же известный искусствовед И. Грабарь, что «ранняя Москва была еще вполне суздальской, даже более суздальской, чем сам Суздаль. Ранние московские памятники — это поздние суздальские. Это относится и к памятникам зодчества, и к живописи». Он отмечал такие отличительные черты суздальского искусства, как изящность, изысканность, стройность, аристократизм, тонкость и причудливость пропорций, декоративность, более свойственные женскому началу, нежели мужскому.

Да и в летописях сведений о строительной деятельности Дмитрия Донского нет. По его инициативе возводились лишь кремлевские стены. Знаменитый князь был скорее суровым и грубоватым воином, чем покровителем книжников и людей искусства. Не хватало времени и у великого князя Василия Дмитриевича, занятого собиранием русских земель и борьбой с ордынцами. Митрополит Киприан долго конфликтовал с великим князем и вряд ли имел значительные средства для возведения храмов. Кроме того, едва ли этот серб, получивший образование в Византии, стал подражать именно суздальскому искусству. Для Евдокии же Дмитриевны, воспитанной в Суздале и Владимире, было естественным считать искусство и архитектуру этих городов самыми красивыми и достойными подражания.

Евдокия Дмитриевна не оставила завещания, хотя ей должны были принадлежать ценные вещи: посуда, украшения и т. д. Где же они? Вероятнее всего, были подарены церквям и монастырям, как, например, знаменитая икона Федоровской Богоматери. Через несколько столетий именно ею благословили на царство первого государя из династии Романовых Михаила Федоровича. Вот как тесно переплетена вся история Руси и какую важную роль сыграла в ней наша героиня.

Подарками Евдокии Дмитриевны могли стать и несколько икон XIV века в Покровском монастыре Суздаля. Это Рождество Богоматери и Богоматерь с младенцем, несомненно написанные великими мастерами.

Таким образом, вспоминая большие заслуги перед Русью мужественного князя-полководца Дмитрия Донского, не следует забывать, что не менее значимым был вклад и его жены Евдокии Дмитриевны. Как и ее предшественница Феодулия-Евфросиния, она стала хранительницей культурного наследия Русской земли. Глубоко впитав в себя дивную красоту Владимире-суздальского искусства, Евдокия-Евфросиния постаралась развить ее на новой почве — в крепнущем и возвышающемся Московском княжестве. Так из века в век замечательные русские женщины передавали умение творить прекрасное.

Загадка завещания Дмитрия Донского

Внезапная и тяжелая болезнь заставила великого князя Дмитрия Ивановича в спешном порядке составить завещание. Начиналось оно так: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа я, грешный и худой раб Божий Дмитрий, пишу грамоту душевную целым своим умом».

Князь указал: «А приказываю отчину свою Москву детям своим, князьям Василию, Юрию, Андрею, Петру. А брат мой, князь Владимир, ведает пусть своею отчиной, чем благословил его отец, князь Андрей».

Грамота эта фиксировала новый порядок престолонаследия в Московском княжестве. Если раньше престол переходил к старшему по возрасту члену великокняжеского рода, то теперь Дмитрий Донской решил отдать Московское княжество, а с ним и великое Владимирское княжение, сыновьям. Старшему же в роде, двоюродному брату князя, Владимиру Андреевичу, пришлось довольствоваться своим Серпуховским княжеством.

Однако после смерти старшего сына Дмитрия Донского, Василия Дмитриевича, все его земли, владения, власть должны были перейти к брату Юрию, а не к детям самого Василия.

Почему? Возможно, князь писал духовную лишь для тех, кто его окружал на момент смерти? И именно поэтому ничего не завещал только что появившемуся на свет младенцу Константину? О будущих внуках он вообще не думал, ведь почти все сыновья сами были еще детьми.

Но не исключено и другое объяснение: Дмитрий Иванович одинаково любил сыновей и хотел, чтобы именно они владели отчиной по очереди. Видимо, поэтому он даже разделил между ними столицу — Москву, подразумевая совместное управление княжеством.

Поначалу младшие сыновья должны были жить все вместе под покровительством старшего брата и матери, которая распоряжалась общим имуществом, выделяя из него средства для уплаты золотоордынской дани. Правда. Дмитрий Иванович указал, что при смене хана сыновья могут ничего не платить. Это стало еще одним новшеством духовной грамоты.

В будущем двоякий порядок престолонаследия привел к различному его толкованию, а значит, к яростной и кровавой борьбе за власть.

Еще одним спорным вопросом оказалось личное имущество великого князя. Согласно завещанию, его сыновья получили разные вещи, но, главное, богато украшенные пояса-кушаки, служившие, видимо, символом знатности князя, принадлежности к определенному роду и потому передававшиеся по наследству. Чтобы пояса не перепутались, отец достаточно подробно описал их. Василий, например, получил самые богатые пояса — золотой широкий без ремня с драгоценными камнями и золотой с ремнем, изготовленный неким Марком. Второму сыну, Юрию, также достались два пояса: один — новый, украшенный золотом, драгоценными камнями и жемчугом, без ремня; второй — тоже золотой, созданный мастером Шишкиным. Пе остались без кушаков и другие братья — все, кроме младенца Константина.

Упоминание об этих поясах не случайно. Один из них, как уже говорилось, станет причиной кровавой и многолетней борьбы между потомками Дмитрия Донского. В ожесточенной схватке примет участие и наша новая героиня — великая княгиня Софья Витовтовна, жена Василия I и мать Василия II. О ней наш следующий рассказ.

Невеста из Литвы

Софья родилась в 1371 году в семье литовского князя Витовта, внука первого великого князя Литовского Гедимина, и дочери смоленского князя Святослава.

Вряд ли в первые годы жизни маленькая девочка часто видела отца — сурового и отважного воина и постоянного участника боевых походов своего дяди, великого князя Литовского Ольгерда. Воспитанием и образованием дочери занималась мать, русская княжна, поэтому Софья прекрасно знала обычаи соседних стран — Литвы и России и одинаково хорошо говорила на двух языках.

В 1377 году произошло событие, надолго запомнившееся юной княжне, поскольку оно круто изменило жизнь ее семьи. Умер великий князь Ольгерд. У его гроба на пышных и торжественных похоронах собрались многочисленные родственники, еще не подозревавшие, что совсем скоро они начнут между собой кровавую войну.

Отношения обострились сразу, как только было зачитано завещание великого князя: вопреки обычаям Ольгерд назначил своим преемником сына от второго брака — Ягайло. Дед Софьи Кейстут вступил в борьбу с племянником и поначалу одержал верх. В 1381 году он даже сумел захватить Вильно и стать великим князем. Однако коварный Ягайло заманил дядю и двоюродного брата Витовта, отца Софьи, в свой лагерь и арестовал их. Вскоре оба стали узниками Кревского замка. Под стражей оказалась и юная княжна с матерью; бабушку же, обвиненную в колдовстве, утопили — раньше Бирута была языческой жрицей, и Ягайло боялся, что своими чарами она погубит его.

Через некоторое время Кейстут был задушен, а Витовту удалось бежать, переодевшись в платье служанки. Вместе со своими сторонниками он освободил жену и дочь и спешно отправился с ними в Пруссию. С этого времени для десятилетней Софьи начались годы скитаний и невзгод, но они не сломили ее, а лишь закалили характер.

Наконец в 1383 году Витовт признал себя вассалом Ливонского ордена, принял католичество и за это получил от магистра помощь в борьбе за Троцкое княжество (Жмудь). Однако в обмен рыцари пожелали завладеть частью литовских земель. Делиться ими литовский князь не захотел и предпочел помириться с Ягайло.

В следующем году оба литовских князя начали совместную борьбу против Ордена и захватили ряд принадлежавших ему замков. В одном из них, отданных Витовту, его семья на несколько лет смогла обрести покой.

Мрачный рыцарский замок производил гнетущее впечатление на молодую княжну. В нем было холодно и сыро, зато достаточно безопасно. Отец вскоре наполнил его своими военными и охотничьими трофеями: рыцарскими латами, мечами, копьями, пиками, шкурами волков и медведей. Так с раннего детства Софье приходилось привыкать к скитаниям, невзгодам и достаточно суровому образу жизни.

Вскоре судьба послала литовской княжне встречу с будущим супругом. Случилось это так. Среди литовской знати прошел слух, что Василий, сын великого князя Московского и Владимирского Дмитрия Донского, бежал из Орды и окольными путями через Крым, Молдавию, Венгрию и, наконец, Литву пытается пробраться домой.

Хитрый Витовт, зная, что Василий — главный наследник великого князя, зазвал молодого княжича в свой замок и познакомил с семьей. Красавица Софья сразу же очаровала русского гостя. Она была совсем не похожа на московских девушек-затворниц: веселая, подчас дерзкая, умная и отважная. С одинаковой лихостью Софья отплясывала местные народные танцы и скакала на горячих конях. О последнем позаботился ее отец, полагавший, что литовская девушка ни в чем не должна уступать воину-мужчине.

Необычайной красотой Софья пошла в свою бабку — весталку Бируту. Много лет назад грациозная лесная нимфа с длинными пепельными волосами и огромными голубыми глазами, Бирута околдовала сурового воина Кейстута. Несмотря на протесты жителей Полонии и самой девушки, он похитил ее и увез в свой замок.

Умом и отвагой литовская княжна была в отца, хитрого, дальновидного и даже коварного Витовта. При этом она, как уже говорилось, хорошо знала русские обычаи и язык. С первого взгляда Василий понял, что лучшей жены ему не найти.

Софья также не осталась равнодушной к красивому московскому княжичу, чья откровенная влюбленность очень льстила ее самолюбию. Кроме того, она была хорошей дочерью и прислушивалась к советам отца, а тот убеждал ее принять предложение столь завидного жениха.

В итоге юные влюбленные, а им было только по четырнадцать лет, решили перед расставанием обручиться. Они обменялись нательными крестами и перстнями, после чего разлука уже не стала казаться им столь тягостной и печальной — вскоре предстояла новая, еще более счастливая встреча. В конце 1385 года, когда морозы сковали землю и превратили реки в удобные дороги, московский княжич отправился на родину, где его давно и с нетерпением ждали родители.

Первое время Софья, возможно, скучала по красивому и статному жениху-чужестранцу, но потом события в родной Литве надолго отвлекли княжну от собственных дум. Неслыханное дело! Ее дядя Ягайло вздумал жениться на польской королеве Ядвиге. Стоявшая на ступеньку выше литовского князя, она считала себя высокообразованной и европейски воспитанной женщиной и с презрением относилась к литовским «варварам» и язычникам. Кроме того, всем было известно, что Ядвига влюблена в австрийского герцога Вильгельма, которого знала с детства.

Сватовство Ягайло к Ядвиге обсуждалось во многих литовских замках, и мало кто верил в успех своего государя. Но тот решил действовать через польских панов, без поддержки которых власть королевы превращалась к фикцию. Ягайло пообещал им принять католичество, присоединить собственные земли к польской короне, привезти в Краков свои сокровища и, главное, отвоевать польские владения, захваченные соседними странами. Панам обещания очень понравились. Они хотели, чтобы новый король был в первую очередь полководцем, а уж потом мужем королевы. О воинской доблести литовского князя паны были хорошо наслышаны, Вильгельм же в этом отношении ничем не прославился. Поэтому от своего имени они пригласили Ягайло в Краков.

Ядвига, узнав о переговорах за своей спиной, решила опередить события. Она встретилась со своим возлюбленным в францисканском монастыре и тайно с ним обвенчалась. Но, когда попыталась въехать с ним в Краков, польские паны его попросту не впустили. В страхе Вильгельм бросил жену и бежал, чем крайне ее возмутил. В итоге Ядвига оказалась в собственном замке на положении заложницы.

Тем временем к столице подъехал Ягайло в окружении многочисленной свиты. Вельможи убеждали королеву принять его в качестве жениха и стать просветительницей литовского народа. Однако Ядвигу эта перспектива не прельщала ~ она боялась. Боялась, что будущий муж очень уродлив и дик нравом. Во всяком случае такие слухи ходили среди ее прислужниц. И прежде, чем дать ответ, она отправила к литовскому князю своего слугу. Пусть он как следует рассмотрит жениха и расскажет об увиденном.

Ягайло, узнавший от доброжелателей о тайной миссии визитера, встретил его необычайно ласково и с почетом. Богато одаренный слуга сообщил королеве, что в теле князя нет изъянов, он строен, среднего роста, приятной наружности, в обхождении важен и в целом смотрится государем. Это успокоило Ядвигу, и она согласилась принять жениха.

В следующем году состоялась их свадьба, важное событие объединило два народа в одно государство. Среди наиболее почетных гостей был и Витовт с семьей. В Кракове юная Софья познакомилась со всем цветом польского и литовского общества. Несомненно, она была одной из самых красивых девушек и весьма завидной невестой. Многие паны и князья стали просить у Витовта ее руки, но все получали отказ — с московским княжичем, будущим государем Руси, никто сравниться не мог.

Вскоре Софья убедилась в том, что отец исключительно правильно выбрал ей жениха. Дружба нового польского короля с двоюродным братом продолжалась очень недолго. Поводов для ссоры оказалось предостаточно. Во-первых. Ягайло отдал великое Литовское княжение своему брату Скиргайло, а не Витовту. Во-вторых, словно бросая вызов своемуродственнику, тот перенес литовскую столицу в Троки и начал там насильно распространять католичество. Местное население, когда-то подчинявшееся Витовту, вынуждено было бежать в леса.

Витовт переехал в Гродно, но новый великий князь Литовский Скиргайло и Ягайло не оставляли его в покое. Постоянные ссоры вынудили гордого воина вновь отправиться в Пруссию и поступить на службу к магистру.

Для Софьи очередная полоса скитаний оказалась очень короткой. Зимой 1390 года в Мариенбург, где тогда проживала семья Витовта. приехало московское посольство. Бояре Александр Поле, Белеут и Селиван били челом литовскому князю и напомнили об обещании отдать дочь Софью за великого князя Московского Василия Дмитриевича. Витовт не стал возражать. Он знал, что некогда гостивший у него русский княжич уже правит самостоятельно большим и богатым княжеством и среди остальных князей считается старшим.

Наверняка Софье было страшно ехать в далекую и незнакомую страну, но она помнила о встрече с Василием и своему слову изменять не хотела. Кроме того, Софья стремилась обрести свой дом, стать государыней и повелевать тысячами подданных — властолюбивыми мечтаниями она пошла в отца.

Поездка предстояла долгая и трудная — через враждующие друг с другом страны. Сопровождать княжну вызвались дядя Иван Ольгердович и некоторые представители литовской знати.

Летописи не сохранили нам сведений о том, как проходило путешествие юной Софьи. Известно лишь, что новгородцы встретили ее с большой честью, для отдыха поселили на Городище, где располагалась княжеская резиденция, устроили пир.

Затем Софью приветствовал сын серпуховского князя Андрей Владимирович, потом, на подступах к столице, брат будущего мужа Юрий Дмитриевич и, наконец, 30 декабря в воротах Кремля — митрополит Киприан со всем высшим духовенством, бояре и знать. За пышной церемонией наблюдали тысячи москвичей, желавших увидеть свою новую государыню.

Киприан проводил великокняжескую невесту в Успенский собор на торжественный молебен. После него Софья встретилась с будущей свекровью, великой княгиней Евдокией Дмитриевной, в чьих покоях до свадьбы и поселилась.

Точно не известно, была ли Софья православной, ведь ее отец с легкостью менял веру ради политической выгоды. Возможно, ей пришлось вновь креститься по православному обряду, поскольку, по данным летописи, перед свадьбой она стала называться Анастасией, но в быту, видимо, сохранила прежнее имя.

Со свадьбой затягивать не стали. 9 января 1391 года в Успенском соборе митрополит Киприан благословил молодых, и они были венчаны священником. На свадьбе присутствовали все братья и другие родственники великого князя, а также многочисленная русская и литовская знать. Пиры продолжались несколько дней.

Молодая хозяйка великокняжеского дворца

После свадебных торжеств Софье Витовтовне пришлось принимать бразды правления большим великокняжеским домом в свои руки. До этого хозяйственными вопросами занималась Евдокия Дмитриевна. В ее ведении оказались пряхи, швеи, вышивальщицы — мастерицы по изготовлению одежды и постельного белья для всей семьи Василия Дмитриевича. Кроме того, следовало заботиться о красоте и уюте дворца и надзирать за поварней. Правда, все эти обязанности княгине предстояло выполнять не лично, а с помощью многочисленной дворни.

Для молодой супруги Василий Дмитриевич обновил некоторые помещения кремлевского дворца. К набережному терему были пристроены столовая-гридня и повалуша — большая палата с расписными стенами. В ней Софья могла встречаться с боярынями и устраивать семейные праздники.

Чтобы не отставать от передовой Европы, Василий Дмитриевич решил повесить часы на здании дворца. Пораженные современники описали это новшество так: «Князь Василий Дмитриевич замыслил часник и поставил его на своем дворе за церковью Благовещения, сей часник называется часомерием. Каждый час молот ударяет в колокол и раздается звон, при этом он различал часы ночные и дневные». Больше всего москвичей удивляло то, что часы работали без участия людей — «самозвонно и самодвижно», да вдобавок показывали фазы Луны. Изготовил это чудо сербский монах Лазарь, приехавший в Москву из греческого Афонского монастыря. За свою работу мастер взял 150 рублей, по тем временам очень большую сумму.

В первые годы после свадьбы Василий Дмитриевич активно боролся за Нижегородское княжество и дома бывал редко. Видимо, поэтому первенец Юрий появился в великокняжеской семье сравнительно поздно — только 18 мая 1395 года. Вслед за ним родились Иван (15 января 1397 года), затем дочери Анна, Анастасия, Василиса, Мария, сын Даниил (6 декабря 1401 года). Семейство росло быстро, но не всем детям выпала доля прожить долгую жизнь.

Софья Витовтовна, в отличие от своей свекрови, была не только матерью, женой и хозяйкой, но и опытным политиком и верным помощником мужа в международных делах. Для этого она использовала родственные связи с литовскими князьями и поддерживала тесные контакты со своим отцом.

А тот после отъезда дочери вновь взялся за оружие и вторгся в Литву. Испуганный Ягайло предпочел миром отдать власть над подчинявшимся ему великим княжеством Литовским. Скиргайло отправился княжить в Киев, к тому времени потерявший статус столицы.

Став литовским государем, Витовт устремил свой алчный взор на восток и захватил Смоленское княжество. Бездомному Юрию Святославичу пришлось бежать в Тверь.

Успех отца, с одной стороны, обрадовал Софью, с другой — не мог не обеспокоить, ведь князь Юрий приходился ей дядей. Властолюбивый Витовт мог в будущем посягнуть и на владения ее мужа. Чтобы этого не произошло, она убедила Василия Дмитриевича поехать к отцу в Смоленск и четко разграничить сферы влияния. Великая княгиня надеялась, что ей удастся усмирить захватнические порывы отца и использовать его неуемную энергию в интересах своей семьи. Так оно и случилось.

В Смоленск Софья привезла своего годовалого первенца Юрия, чтобы дед мог на него полюбоваться. Потом устроили многодневные веселые пиры, на которых неоднократно произносились тосты за дружбу, за совместную борьбу с золотоордынскими ханами. А после в спокойной обстановке договорились, что существующие границы между Московским княжеством и Литвой останутся нерушимыми (в то время они проходили у Можайска, Боровска, Калуги и Алексина). Решили также, что Киприан станет главой Православной Церкви в обоих государствах.

После этого съезда дружба между зятем и тестем окрепла. Вместе они совершали набеги на земли слишком свободолюбивых и независимых новгородцев, вместе боролись с коварным рязанским князем Олегом, вместе после этого весело пировали в Коломне, в княжеской резиденции на излучине Москвы-реки и Оки.

Но Софья Витовтовна предупреждала мужа: с великим князем Литовским, думавшим лишь о личной выгоде, следует быть всегда начеку. И оказалась права.

В 1397 году Тохтамыш был окончательно разгромлен новым ханом Тимуром Кутлуком и бежал в Киев. Там он попросил у Витовта помощи для борьбы со своим соперником, а в благодарность обещал ему власть над всеми русскими землями. Хитрый литовец обратился к Василию Дмитриевичу, приглашая вместе ударить по Золотой Орде.

По совету жены московский великий князь сталтянуть с ответом. Сама же Софья направилась в Смоленск, чтобы выяснить ситуацию. Для отвода глаз она взяла с собой маленьких сыновей, Юрия и Ивана, — показать деду с бабкой — и окружила себя многочисленной свитой. А сопровождавшим ее боярам велела слушать и смотреть и по возможности подкупать осведомленных лиц из окружения Витовта.

Две недели великая княгиня провела в гостях у отца с матерью и узнала о коварных замыслах втравить ее мужа в военную борьбу, а потом оставить без княжества. Вернувшись домой, она посоветовала Василию не сражаться с Тимуром Кутлуком, своим официальным сюзереном, и сохранить нейтралитет. Он так и сделал, и не прогадал.

В битве на реке Ворксле Тохтамыш и Витовт были разбиты золотоордынцами и понесли огромные потери. Кроме того, Литве пришлось выплатить Тимуру большую дань. Воспользовавшись ситуацией, Юрий Святославич вернул себе Смоленск. Тохтамыш бежал в Сибирь, где был убит.

Василий Дмитриевич радовался тому, что оказался в стороне от этой бойни. Более того, он постарался установить дружеские связи с Юрием Смоленским, дядей жены, и даже скрепил их династическим браком. Дочь смоленского князя Анастасия стала женой его брата Юрия Дмитриевича, звенигородского удельного князя.

Несгибаемый Витовт вскоре оправился от поражения. В 1404 году он осадил Смоленск и предложил жителям сдаться. Князь Юрий бросился в Москву за помощью, но по совету жены великий князь отказал ему. И в этом деле он предпочел сохранять нейтралитет. В итоге Смоленск вновь был присоединен к Литве, а Юрию Святославичу пришлось бежать в Новгород.

Софье не хотелось обижать своего дядю-скитальца, и она уговорила мужа дать ему в наместничество достаточно крупный и богатый тогда город Торжок. Но и там бывший смоленский князь не смог найти покоя. Поскольку его собственная жена осталась в Смоленске, он решил склонить к любовным утехам супругу сопровождавшего его вяземского князя Семена.

Однако княгиня Ульяна оказалась на редкость добродетельной женщиной и все домогательства Юрия Святославича с гневом отвергла. Тогда во время пира разгоряченный вином поклонник напал на князя Семена Вяземского и убил его, а после набросился на несчастную вдову. Но Ульяна не растерялась — она схватила со стола нож и попыталась вонзить его в горло убийцы. Тот, конечно, был много сильнее, поэтому княгине удалось лишь ранить его в руку. Ульяна бросилась бежать, однако во дворе обидчик настиг ее и мечом изрубил на куски. Затем он повелел слугам бросить останки княгини в реку, где их обнаружил местный крестьянин и сообщил о находке священнику. Злодеяние было раскрыто. Боясь наказания от великого князя, Юрий бежал в Орду. Жизнь он закончил монахом небольшого рязанского монастыря, пытаясь замолить свои смертные грехи.

Жители Торжка сообщили о кровавом преступлении смоленского князя в Москву. Василий Дмитриевич и Софья Витовтовна, глубоко возмущенные злодеянием родственника, решили больше никогда не принимать его в своей стране. Это в итоге сказалось на судьбе Смоленска — он был окончательно закреплен за Витовтом.

Первые несчастья

Не всегда Софья становилась активной участницей дел мужа. Смерть сразу нескольких сыновей надолго выбила ее из размеренного и спокойного образа жизни. 30 ноября 1400 года внезапно умер пятилетний сын Юрий. Через год она родила Даниила, но тот прожил только пять месяцев. В январе 1405 года появился на свет еще один сын — Симеон, однако его жизненный путь оказался еще короче — только 12 недель.

Смерть сыновей по времени совпала с обострением отношений между Василием Дмитриевичем и Витовтом, напавшим на псковские крепости, которые находились под патронатом московского князя. Только после того, как Софья Витовтовна поехала в Смоленск и переговорила с отцом, было заключено перемирие между двумя великими князьями и родственниками.

Между тем в Москве произошло несколько важных событий. В 1406 году скончался митрополит Киприан. Верный помощник великого князя в любых делах, особенно международных, он всячески стремился к объединению православных христиан, живших на территории русских княжеств. В прощальной грамоте митрополит благословил семью Василия Дмитриевича такими словами: «Благородному и христолюбивому возлюбленному сыну моему князю великому Василию Дмитриевичу всея Руси даю мир и благословение и последнее целование, а также его матери, и его братьям, и его княгине». Софью Витовтовну он почему-то упомянул последней и ни словом не обмолвился о ее детях. Возможно, у Киприана сложились не самые хорошие отношения с бывшей литовской княжной и дочерью великого князя Литовского, который не раз менял веру и не жаловал православное духовенство в Литве.

Еще более тяжелой утратой стала смерть великой княгини Евдокии Дмитриевны. Мать Василия I пользовалась всеобщим уважением и почитанием за благочестие и активное церковное строительство. Летописцы ничего не сообщили нам о взаимоотношениях Софьи Витовтовны со свекровью. Возможно, они мало общались, поскольку имели различные жизненные интересы: первая, как уже говорилось, была опытным политиком и принимала активное участие в делах мужа, вторая — мало заботилась о суетном и больше думала о вечном, возвышенном и прекрасном...

Новости приходили и из Орды. Там захватил власть хан Булат-Султан, который задумал вновь поставить русских людей на колени. О причине нападения ордынских войск на Русь в летописи сказано следующее: «Лукавые измаильтяне (ордынцы. — Л. М.) не могли без зависти смотреть на благоденствие и процветание христиан и решили прийти и разорить красоту величества и отторгнуть славу христоименитых людей. Чтобы обмануть русских князей, они заключили с ними лукавый мир, а сами стали выбирать подходящий момент для исполнения злого умысла».

Особым коварством отличался военачальник Едигей, который в Сарае оказывал Василию Дмитриевичу почести, называл сыном, одаривал его послов. Узнав о распрях московского князя с тестем Витовтом, он заверил его в своей дружбе и пообещал военную помощь. Такие же обещания дал и великому князю Литовскому. Цель одна — окончательно рассорить родственников и истощить их в междоусобной борьбе. Для видимости Едигей послал к Василию I небольшой отряд татар, который на самом деле должен был разведать путь для разбойного набега.

Во время противостояния с тестем Василий Дмитриевич, видимо, не прислушивался к советам жены. Он сошелся с Владимиром Андреевичем Серпуховским и по рекомендации его жены взял на службу ее брата, литовского князя Свидригайло Ольгердовича. Тот обещал помощь в борьбе с Витовтом. Заранее благодарный Василий Дмитриевич дал ему для кормления Владимир и ряд других крупных городов. Однако Свидригайло не оправдал надежд великого князя.

После трехлетней борьбы Василия I и Витовта, изрядно утомившей обе стороны, Едигей решил нанести удар по Москве. Коварство его замысла состояло в том, что московскому князю он сказал, будто идет воевать с Литвой для отмщения за его обиды. Сам же вторгся на русскую территорию и быстрыми темпами направился в столице.

Василий Дмитриевич слишком поздно узнал об ордынском набеге. Вместе с Софьей Витовтовной и детьми он был вынужден бежать в Кострому, а Москву остался охранять Владимир Андреевич Серпуховской, старый и опытный полководец, закаленный в совместных походах с Дмитрием Донским. Он надеялся также на помощь шурина, Свидригайло Ольгердовича, находившегося во Владимире.

После отъезда великокняжеской семьи в столице началась паника. Многие горожане, бросив свое имущество, отправились вслед за государем. До их добра тут же нашлись охотники. Паника и отчаяние охватили многих. Владимир Андреевич как мог старался навести порядок и приготовился к обороне.

По приказу князя вокруг Кремля были сожжены все строения. Разросшийся посад горел как свеча, усиливая всеобщее смятение.

Первые полки ордынцев появились к вечеру одной из пятниц декабря 1408 года. Увидев, что никто с ними не воюет, они стали грабить окрестные села и города. Сначала были взяты Переяславль, Ростов, потом Нижний Новгород, Городец и другие богатые торговые города. Ордынцам помогали литовцы во главе со Свидригайло, решившие «под шумок» обогатиться.

Много простых русских людей было посечено, взято в плен, оставшиеся замерзли в лесах, где они пытались спрятаться от безжалостного врага.

20 дней Едигей безрезультатно осаждал Москву. На помощь ему никто не пришел, хотя он рассчитывал на подвоз стенобитных орудий из Твери. Очевидно, время распрей и междоусобиц среди русских князей миновало, все признавали старшинство московского князя и содействовать его врагам не желали.

Видя, что взять каменную, хорошо укрепленную крепость не удастся, Едигей вступил в переговоры с москвичами. За мир он запросил три тысячи серебряных монет. Уже давно пребывавшие в смертельном страхе горожане с радостью заплатили выкуп.

Возвращение великокняженской семьи оказалось не столь печальным, как после набега Тохтамыша. Конечно, по дороге из Костромы встречалось много разоренных и сожженных городов и сел, но столица уцелела. Княжеский дом был невредим, казна почти не опустела, соборы по-прежнему сияли белизной и красотой.

Набег Едигея показал Василию Дмитриевичу, что с родственниками надо жить в мире и дружбе, а распри внутри семьи лишь на руку врагам. Вновь он стал прислушиваться к советам жены, а не посторонних «доброхотов». Свидригайло было предложено покинуть русские земли, и тот на пути в Литву разграбил Серпухов, где жила его сестра и племянники. Владимир Андреевич не смог защитить свои владения — после обороны Москвы он тяжело заболел и умер.

Софье Витовтовне вновь была поручена роль главного дипломата. Съездив в Смоленск, она и на этот раз помирила отца с мужем.

После смерти Киприана Русская Церковь несколько лет вдовствовала. Только в 1410 году из Константинополя прибыл новый митрополит Фотий, которого ожидало глубокое разочарование — казна и все имущество Церкви были разграблены. Этот год оказался трудным для многих. Из-за неурожая на рынках возникла страшная дороговизна. Немало людей голодало...

Когда Софье Витовтовне было уже за сорок, она вдруг почувствовала, что скоро станет матерью. Великокняжеская семья восприняла это известие как приятный подарок. Старшие дети стали совсем взрослыми, наследнику Ивану было больше двадцати лет, и он во всех делах помогал отцу. Дочь Анна вышла замуж за византийского императора Иоанна VIII Палеолога (правда, в 1417 году она умрет во время эпидемии, не оставив наследника); Анастасия — за киевского князя Александра, Василиса — за суздальского князя Александра Ивановича, Мария — за литовского князя Юрия Патрикеевича, служившего в Москве. Будущий ребенок становился главной отрадой стареющих родителей. Летописцы подробно рассказали о его появлении на свет.

С утра 10 марта 1415 года великая княгиня испытывала ужасные муки и никак не могла разрешиться от бремени. Василий Дмитриевич попросил монахов кремлевских монастырей молиться о здоровье жены. Но те успокоили великого князя, сказав, что скоро Бог дарует ему сына, наследника всей Руси. В это время великокняжеский духовник, священник Спасского монастыря, вдруг услышал чей-то голос: «Иди и дай имя великому князю Василию». Тот очень удивился и поспешил во дворец, где узнал, что Софья Витовтовна родила мальчика. Было решено, что священнику явился ангел и назвал то имя, которое следует дать младенцу.

Эту легенду, видимо, сочинили много позднее, когда Василий II начал борьбу за великокняжеский престол со своим дядей Юрием Дмитриевичем. Ведь на момент его рождения наследником был старший брат Иван. Однако через два года, летом 1417-го, Иван погиб по дороге из Коломны в Москву. Что произошло, неизвестно. Возможно, княжич стал жертвой «моровых поветрий», эпидемий, которые свирепствовали на Руси в начале XV века.

20-е годы ознаменовались новыми несчастьями для жителей Московского княжества. Ранние зимы, холод и дожди летом привели к нескольким неурожайным годам. Многим простым людям пришлось есть падаль, коренья и даже кору. Из-за этого появлялись всевозможные болезни, которые не обошли стороной и великокняжескую семью. В 1422 году умерла жена Юрия Дмитриевича (брата Василия I) Анастасия.

До выхода малютки Василия из младенческого возраста Софья Витовтовна старалась не заниматься активной политической деятельностью. Однако новое обострение отношений между мужем и отцом заставили великую княгиню опять собраться в дорогу. На этот раз причиной конфликта стал митрополит Фотий, которого Витовт не желал принимать в своем княжестве. И вот в 1422 году Софья с маленьким Василием и Фотием направилась на встречу с отцом в Смоленск. Повод — желание показать деду внука. По случаю радостного свидания был устроен пир. На нем великая княгиня завела речь о том, что Витовту следует покровительствовать православным литовским жителям и не лишать их законного пастыря, то есть Фотия. При этом она в красках расписала все его достоинства: благочестив, книголюбив, не сребролюбец, активно борется с еретиками-стригольниками, извращающими божественное учение в Новгороде и Пскове. Доводы дочери показались Витовту убедительными. Он согласился с тем, что Фотий будет не только московским, но и киевским митрополитом и вновь объединит две Церкви. Для православных христиан это было очень важно.

В очередной раз благодаря Софье Витовтовне отношения между зятем и тестем наладились, и в 1424 году они вместе дали отпор одному из ордынских князей, пытавшемуся ограбить город Одоев. Правда, сам Василий Дмитриевич в походе не участвовал, возможно, уже прибаливал.

Наследник престола

Чувствуя скорую кончину, Василий Дмитриевич по обычаю составил завещание. Уже первые фразы его духовной грамоты вызывают удивление: «А приказываю своего сына, князя Василия, и свою княгиню, и всех своих детей своему брату и тестю великому князю Витовту. Завещая быть им на Боге и на нем. Следует ему печаловаться о них как о своей младшей братии».

Согласно завещанию, опекуном десятилетнего Василия назначался воинственный и коварный великий князь Литовский Витовт, постоянный соперник Василия Дмитриевича в деле объединения русских земель.

В чем причина столь странного новшества? В завещании Дмитрия Донского. Тот прямо указал, что после смерти старшего сына Василия великое княжение и все его владения должны перейти к следующему по возрасту сыну, то есть к Юрию Дмитриевичу. Затем к Андрею и так далее, вплоть до Константина. Лишь после смерти всех сыновей прославленного полководца на старшинство мог претендовать сын Василия Дмитриевича.

Но умирающий князь не желал мириться с этой несправедливостью. Он много сделал для укрепления и расширения границ Московского княжества и хотел передать права на великое княжение единственному сыну. Кроме того, Василий Дмитриевич «благословлял» его «великим Владимирским княжением и своим промыслом Нижегородским княжеством с Муромом». Но в самой столице смог выделить только треть территории. Остальная принадлежала его братьям и сыновьям Владимира Серпуховского (лишь после феодальной войны Василий Васильевич станет в Москве полновластным господином).

Земельные владения с солеварницами, бортниками и бобровниками получала и Софья Витовтовна. В них она оставалась полной хозяйкой, но часть доходов должна была отдавать сыну в счет выплаты дани ханам. После смерти великой княгини эти земли отходили Василию II. Сама она могла подарить или завещать иному лицу только те земли, которые купила на свои деньги.

Следует отметить, что юный Василий получил значительно больше ценных вещей, чем когда-то его отец. На первом месте фигурирует икона Страсти большие (ее привезла Софья из Смоленска), затем икона, написанная Парамоном (ее Василию Дмитриевичу передал отец), наконец, животворящий крест с мощами святых от патриарха Филофея. Далее в завещании указывались великокняжеские регалии: золотые цепь и шапка, бармы (оплечья), золотой пояс с драгоценными камнями (позднее он будет исключен из числа регалий, видимо, из-за изменения покроя княжеской одежды). Кроме того, Василий Васильевич получил еще два пояса: золотой с каменьями, цепями и на синем ремне; сердоликовую коробку; золотой ковш, подарок князя Семена; окованный золотом сосуд, подарок Евдокии Дмитриевны; большое каменное судно, подарок Витовта; хрустальный кубок, подарок Ягайло.

Наличие подарков от литовских родственников свидетельствует о дружеских контактах с ними великого князя Московского, в развитии которых немалую роль сыграла Софья Витовтовна. Она также получила кое-какие ценные вещи: посуду, украшения. А кроме того, стада коней и семьи холопов. Из них по пять семей она должна была подарить дочерям, остальных отпустить на волю. В целом до совершеннолетия сына в ее руках сосредоточивалась большая власть, она имела право распоряжаться и управлять великокняжеским имуществом.

В начале XVI века некоторые иностранные дипломаты высказывали мнение, что Василий Дмитриевич подозревал жену в измене и не доверял ей. Скорее всего, они лишь повторяли какие-то вздорные слухи, поскольку в тексте завещания никаких намеков на конфликт в великокняжеской семье нет. Кроме того, Софье Витовтовне было уже за пятьдесят, и, по понятиям того времени, она считалась весьма пожилой женщиной, далекой от любовных утех...

27 февраля 1425 года в три часа ночи Василий Дмитриевич скончался. Предположительно причиной его смерти стала чума, которая свирепствовала тогда во многих городах. Она унесла жизни нескольких тверских и серпуховских князей, а количество умерших простых людей, видимо, исчислялось тысячами.

В ту же ночь митрополит Фотий отправил гонцов к Юрию Дмитриевичу в Звенигород, приглашая его на похороны брата и крестоцелование новому великому князю Василию Васильевичу. Но тот не захотел признавать права на престол юного племянника и отъехал со всем двором в Галич, где стал собирать воинских людей в надежде силой получить великое княжение. Однако братья не поддержали его. Они сплотились вокруг Василия и предложили ему свою помощь. Вместе со всеми великий князь отправился к Костроме, чтобы встретиться с дядей.

Несомненно, Софья Витовтовна со страхом отпускала десятилетнего сына в первый военный поход, но изменить ничего не могла — оставшись дома, он показал бы всем свою слабость и неспособность бороться за престол. Переменчивые москвичи могли перейти на сторону взрослого и уважаемого князя, ведь еще во время княжения Василия Дмитриевича Юрий часто водил полки и не раз выигрывал сражения.

Но объединенные войска не настигли беглеца. Юрий Дмитриевич сначала спрятался за каменными стенами Нижнего Новгорода, потом переправился через Суру и остановился на ее высоком берегу. Посланный за ним Константин Дмитриевич не стал переходить широкую и быструю реку и возвратился в Москву, что позволило звенигородскому князю вернуться в Галич. Там и нашел его митрополит Фотий, отправленный к князю с миротворческой миссией.

Узнав о приезде высокого гостя, князь Юрий захотел продемонстрировать перед ним свою воинскую силу. Он приказал созвать на гору у города всех окрестных крестьян, но умный и наблюдательный Фотий разгадал хитрость и, обращаясь к князю, сказал: «Сыну, никогда раньше я не видел столько народу в одежде из овечьей шерсти, обычно в эту пору все ходят в сермягах». Действительно, стояла летняя жара, и теплая вязаная одежда выглядела нелепо и даже издали не походила на железные кольчуги. Юрий был посрамлен.

Однако Фотию так и не удалось убедить Юрия Дмитриевича признать старшинство Василия и заключить с племянником мир. Рассерженный, он был вынужден покинуть город ни с чем.

После отъезда митрополита в Галиче внезапно вспыхнула эпидемия чумы (ее мог случайно завезти кто-нибудь из посольства Фотия), но богобоязненный Юрий Дмитриевич решил, что причина напасти в гневе митрополита. Вскочив на коня, он бросился за ним вдогонку. Чувствуя свою вину, князь до самой земли кланялся святому мужу и просил его отпустить грехи и вернуться в город для новых переговоров.

В их итоге Юрий Дмитриевич согласился подписать мир с племянником и обещал силой оружия не решать с ним спор за великое княжение, а положиться на волю золотоордынского хана. Это означало, что в будущем обоим претендентам предстояло ехать в Сарай.

Рядом с сыном

В целом Софья Витовтовна осталась довольна: на время военный конфликт был улажен, к тому же немедленно отправлять сына в Орду она не собиралась. Хорошим предлогом для отсрочки служила все та же эпидемия чумы. Кстати, воспользовавшись смертью в Дмитрове свояка — Петра Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, Софья Витовтовна тут же присоединила его удельное княжество к Москве. Она не сочла нужным делиться с его братьями, хотя по завещанию Дмитрия Донского это непременно следовало сделать.

Софья Витовтовна стремилась максимально обеспечить безопасность своего юного сына.

Миф о великих княгинях В 1428 году она вынудила Юрия Дмитриевича подписать с великим князем договор («докончание»), по которому он признавал племянника «братом старейшим». Для закаленного в походах и обогащенного жизненным опытом пятидесятитрехлетнего князя это было очень унизительным, ведь Василию II не исполнилось и четырнадцати. Но за спиной отрока стояли властная и искушенная в политических играх мать, грозный и могущественный дед Витовт, дядья, Андрей Можайский и Константин Угличский, не желавшие перемен на престоле, а также многочисленное московское боярство, привыкшее служить именно этой великокняжеской семье.

Софья Витовтовна делала все возможное, чтобы привлечь на свою сторону московскую знать и родственников удельных князей. Боярам обещала льготы и земельные пожалованья. Удельным князьям позволила вершить суд в своих владениях и отозвала оттуда великокняжеских наместников. Но все эти новшества оказались лишь хитрым политическим ходом и носили временный характер.

Мать-опекунша очень боялась отпускать сына в Орду и постоянно откладывала дату его отъезда. Ей было хорошо известно, как такой же юный и неопытный московский князь Дмитрий Донской проиграл в споре за великое княжение своему более зрелому родственнику Дмитрию Константиновичу. Следовало дождаться, когда великий князь подрастет и наберется опыта.

Считая отца главной опорой Василия, она предпочитала не вмешиваться в его дела, даже если они ущемляли интересы Москвы. Витовт это прекрасно понял и вновь начал совершать грабительские набеги на богатые Псков и Новгород. Однако особого успеха они ему не принесли.

В 1426 году великий князь Литовский попытался взять псковский город Опочку. Но его жители оказались исключительно хитрыми и искусными в обороне. Они перекинули через ров, окружавший городские стены, бревенчатый мост, подвешенный на веревках. Когда литовские воины вступили на него, веревки обрезали, и те упали в ров, утыканный острыми копьями. Одни воины в муках тут же погибли, других взяли в плен. На глазах у Витовта с них содрали кожу и выставили на всеобщее обозрение.

Жестокие действия жителей Опочки показали князю, что за свою землю они будут биться до последней капли крови и что с таким противником лучше не связываться.

У другой псковской крепости Ворончак литовского полководца также поджидала неприятная неожиданность — на его лагерь обрушилась страшная буря. Очевидцы рассказывали, что во время сильнейших порывов ветра Витовт хватался за шатерный столб и в ужасе кричал: «Господи, помилуй!» Он счел, что это небесное знамение, и решил заключить с псковичами мир. Правда, за свои потери князь запросил 1450 рублей серебром. Богатые торговцы предпочли откупиться от своего слишком воинственного соседа.

Поход великого литовца в Новгородскую землю принес ему много больше. Главной целью стал приграничный город Порхов. Путь к нему лежал через непроходимые болота, но Витовт приказал местным крестьянам рубить лес и бревнами устилать дорогу через трясину. В итоге по этим мосткам проехали и конные воины, и тяжелая артиллерия, в частности огромная пушка, названная Галкой. Выстрелила она всего один раз. Вылетевшее ядро разнесло не только городскую башню, но и саму пушку вместе с создателем — мастером Григорием.

После этого порховский гарнизон также предпочел откупиться и предложил Витовту 5000 рублей. Но тот заявил, что его личные обиды стоят большего (новгородские купцы называли князя бражником и изменником, нс соблюдавшим договоры), и увеличил сумму вдвое. Пришлось новгородцам с каждых десяти человек собрать по рублю.

Таким образом, при полном бездействии московского правительства грозному литовцу удалось существенно пополнить свою казну. Правда, потом он обещал дочери и внуку умерить свои аппетиты и больше не угрожать псковичам и новгородцам, находившимся под покровительством Москвы.

Обещал не полому; что наконец смирился и решил наладить дружеские отношения с соседями, просто он был уже глубоким старцем. В 1430 году Витовт праздновал свое восьмидесятилетие. По этому поводу в Троках был устроен многодневный пир, на котором присутствовали великий князь Василий, Софья, митрополит Фотий, русские и литовские князья, король Ягайло, крымский хан, изгнанный молдавский господарь Илья, великий магистр Ливонский, послы византийского императора и ряда европейских стран. Никогда еще не собиралось вместе столько венценосных особ, роскошно одетых и с многочисленными свитами. Чтобы прокормить всех гостей, на кухню ежедневно доставляли туши 700 быков, 1400 баранов, 100 зубров, 100 лосей и кабанов. Каждый день выпивалось по 700 бочек меда, не считая вина и пива. Во главе многолюдного и шумного пиршества восседал седовласый и все еще грозный воин Витовт. Сам он никогда не употреблял хмельных напитков и даже во время застолий думал лишь о своих делах и личной выгоде.

Цель пиров состояла не только в том, чтобы отметить круглую дату в жизни старца, но и получить королевский титул от посла Римского папы. Однако цель не была достигнута. Польские и литовские вельможи выступили категорически против тщеславных замыслов Витовта, полагая, что, став королем, тот отделится от Польши и захочет властвовать единолично. Не помогли великому князю и новые пиры в Вильно. Склонить свободолюбивых вельмож на свою сторону он не сумел. Привыкший всегда добиваться желаемого, Витовт настолько огорчился, что в конце 1430 года умер. Весть о его кончине пришла в Новгород, когда там еще присутствовали возвращавшиеся с пира гости.

Со смертью отца Софья Витовтовна утратила главную опору для себя и юного сына. Действительно, уже в следующем, 1431 году Юрий Дмитриевич объявил войну племяннику. Чтобы не доводить дело до кровопролития, было решено разрешить спор в Орде.

С тяжелым сердцем отпускала Софья своего шестнадцатилетнего сына на ханский суд. В чужих краях могло случиться всякое, тем более что там с ним собирался бороться опытный противник, убеленный сединами сын Дмитрия Донского. В глубокой печали, со страхом покидал мать и Василий, привыкший постоянно находиться под ее опекой и полагаться на ее опыт. В Сарае же ему предстояло сразиться с дядей самостоятельно и самому принимать решение в сложной ситуации.

Перед разлукой мать с сыном совершили богомольные поездки по монастырям, щедро раздали по церквям богатую милостыню. Прощальный обед состоялся на лугу у Симонова монастыря в теплый летний день 15 августа. Со слезами на глазах смотрела Софья Витовтовна вслед удаляющейся многолюдной процессии — она боялась, что видит горячо любимого отпрыска в последний раз. Но Бог оказался к ней милостив.

За Василием отправился в Орду и Юрий Дмитриевич, везя богатые дары своему приятелю мурзе Тегиню. С его помощью он надеялся выиграть спор с племянником.

Только к зиме оба противника прибыли в Сарай. Дело решили отложить до следующей весны, поскольку во время зимней бескормицы многие орды откочевывали к югу. Юрий вместе с Тегинем отправился в Тавриду, а Василий со своими боярами остался в Сарае. В свите юного князя находился опытный и умный дипломат Иван Дмитриевич Всеволож, который вскоре узнал, что Юрий Дмитриевич надеется заполучить ярлык на великое княжение с помощью влиятельного мурзы Тегиня. А узнав, стал настраивать против покровителя Юрия остальных татарских вельмож, говоря им, что мурза хочет властвовать над всей Русью и, возвысившись, подомнет под себя не только татарских князей, но и самого хана.

Речи боярина Всеволожа достигли ушей хана Мухаммеда, и тот пообещал казнить Тегиня, если он будет ходатайствовать за Юрия Дмитриевича. Поэтому весной на суде у звенигородского князя уже не было всесильного покровителя — мурза предпочел остаться в стороне.

Во время прений между Василием и Юрием Звенигородским каждый представил свои доказательства прав на великое княжение. Первый заявил, что в Московском княжестве введен новый порядок, по которому наследником отца становится сын, а не брат. Юрий же показал летописи и завещание Дмитрия Донского, где прямо говорилось, что после кончины старшего брата власть и все его имущество отходят к среднему брату, то есть к нему. Мухаммед оказался в затруднении. Тогда вперед выступил хитроумный Иван Дмитриевич Всеволож и начал такую речь: «Хан, ты для нас царь верховный! Молю тебя, позволь мне, смиренному холопу, говорить вместо юного князя. Юрий хочет добиться великого княжения по древним русским правилам, а государь наш — по твоей милости, зная, что его княжество всего лишь твой улус: отдашь его кому хочешь. Ты видишь сам, один требует, другой молит. Что могут значить древние летописи и мертвые грамоты, если все зависит от воли царской? Именно она утвердила завещание Василия Дмитриевича, отдавшего Московское княжество сыну своему. Шесть лет Василий Васильевич был на престоле: ты не сверг его, значит, признал законным государем».

После такой речи хан без всяких колебаний объявил Василия великим князем и заставил Юрия вести его коня, что по золотоордынским обычаям означало старшинство племянника. Уважая дядю, великий князь уговорил хана дать тому во владение Дмитров, который до этого принадлежал умершему Петру. Затем все вместе вернулись в Москву, где 5 октября 1432 года татарский царевич Улан в торжественной обстановке посадил Василия на великокняжеский престол. Раньше церемония проходила во владимирском Успенском соборе, но новый государь решил порвать с прежней традицией и окончательно утвердить стольным городом Москву.

Софья Витовтовна была очень рада за сына. Наконец-то все увидели, что он уже вырос и сам может отстаивать свои интересы. Однако вскоре она узнала, что по неопытности Василий обещал боярину Всеволожу жениться на его дочери в благодарность за помощь в Орде. Такой брак показался Софье Витовтовне недостойным и унизительным для великого князя, поэтому она вызвала к себе боярина и заявила, что его дочь никогда не станет женой ее сына и что тому следовало без всяких условий служить своему господину. Иван Дмитриевич счел себя оскорбленным, покинул Московское княжество и в конце концов нашел пристанище у Юрия Дмитриевича в Галиче, где его встретили с распростертыми объятиями. Князь постарался забыть, что именно из-за беглого боярина он потерял в Орде великое княжение. Претендент на престол предпочел иметь хитроумного дипломата в числе своих приближенных, чтобы вместе разрабатывать планы борьбы с племянником.

Повод для новой вражды появился сразу же — по совету властолюбивой матери Василий решил вернуть себе Дмитров. Наместники Юрия были изгнаны, и город вновь стал подчиняться Москве.

Происшествие на свадьбе

Вскоре произошло еще одно событие, которое окончательно рассорило дядю и племянника и привело к затяжной войне между ними. Событие это случилось на свадьбе великого князя Василия Васильевича.

Софья Витовтовна сама выбрала невесту сыну. Ею стала внучка Владимира Андреевича Серпуховского Мария Ярославна. Во всех отношениях она была выгодной партией. По знатности не уступала жениху, была из одного с ним княжеского рода. Ее отец, как и другие сыновья серпуховского князя, умер, поэтому в будущем Василий Васильевич мог рассчитывать на присоединение Серпухова, а также части Москвы к своим владениям. Подобные браки были распространены в княжеских семьях для сохранения в целостности родовых имений.

8 февраля состоялось свадебное торжество. Поначалу все шло нормально. В великокняжеском дворце собралось множество знатных и богато одетых гостей. Среди них немало родственников, в том числе сыновья Юрия Дмитриевича, Василий и Дмитрий.

Софья с традиционным женским любопытством разглядывала наряды гостей и вдруг заметила, что пояс Василия Юрьевича гораздо богаче и изысканнее, чем у ее сына, великого князя. Для удельного князя носить такой пояс, украшенный золотыми пластинами, цепями и драгоценными камнями, было не по рангу. Об этом Софья Витовтовна и сказала одному из бояр. Тот, желая выслужиться, сообщил, что на самом деле пояс как подарок зятю Дмитрия Константиновича Суздальского должен находиться в великокняжеской казне, но во время свадьбы Дмитрия Донского и Евдокии Дмитриевны тысяцкий Вельяминов заменил его менее ценным.

Следует отметить, что Василий Юрьевич получил пояс вполне законным путем — в качестве приданого своей жены, дочери Андрея Владимировича Радонежского (сына Владимира Андреевича Серпуховского). Супругой же Андрея Владимировича была одна из дочерей боярина Ивана Дмитриевича Всеволожа, который мечтал породниться и с великим князем после поездки в Орду. Она-то и получила в приданое пояс, украденный ее дедом на свадьбе Дмитрия Донского.

Софья Витовтовна всей этой истории, естественно, не знала, но тут же вознамерилась вернуть в казну злополучный пояс. При всех она подошла к Василию Юрьевичу, сорвала драгоценный пояс и обвинила родственника в воровстве.

Василий Юрьевич, также не знавший историю пояса, был глубоко оскорблен. Он решил, что великая княгиня специально публично позорит его. Возникла ссора, чуть не закончившаяся кровопролитием. Дворцовые слуги взашей вытолкали братьев-княжичей и запретили им появляться поблизости.

В гневе Василий и Дмитрий Юрьевичи покинули Москву и тут же направились к отцу в Галич, где их ждали с распростертыми объятиями. Войска давно были готовы идти на столицу, чтобы отомстить великому князю за все обиды.

В Кремле же день за днем продолжались свадебные торжества. Софья Витовтовна, видимо, не задумывалась о последствиях своей грубой выходки. Она не предполагала, что удельный галичский князь осмелится пойти против ханской воли и начнет войну с великим князем.

Однако Орда была уже далеко не та, что прежде, диктовать свою волю и помогать своим ставленникам она не могла. К тому времени Василий II лишился и других своих защитников: грозный Витовт умер, оставили этот мир и митрополит-миротворец Фотий, и верный дядя Андрей Дмитриевич. Вскоре не стало и Константина Дмитриевича.

Воспитанный матерью и совершенно не закаленный в боях, молодой великий князь остался один на один с опытным полководцем Юрием Дмитриевичем и его оскорбленными сыновьями.

Юрий Галичский долго готовился к решающему удару. На этот раз его войско состояло не из сермяжных крестьян, а из хорошо вооруженных и умелых воинов. К нему присоединились и дружины сыновей. Все вместе они быстро двинулись к Москве.

Для Василия II известие о подходе дяди и двоюродных братьев оказалось полной неожиданностью. Когда те находились уже около Троице-Сергиева монастыря, он отправил к ним парламентариев для мирных переговоров. Но родственники жаждали крови и мира не хотели.

Тогда великий князь стал спешно набирать в свое войско добровольцев из числа москвичей и членов двора. Однако многие все еще не могли прийти в себя после свадебных пиров и были не в состоянии держать оружие. В 20 километрах от Москвы это разношерстное и небоеспособное войско столкнулось с грозным и неумолимым противником. 25 апреля в сражении на реке Клязьме Василий Васильевич был разбит. В страхе бежал он в столицу. Оттуда с женой, матерью и казной поспешил в Тверь, надеясь на помощь тверского князя. Но тот не захотел вмешиваться в конфликт близких родственников и отказал беглецам в убежище. Пришлось великому князю с семьей направиться в Кострому, которая издавна считалась надежным укрытием, правда, лишь от ордынцев, двигавшихся с юга.

Для престарелой Софьи Витовтовны случившееся стало тяжелым ударом и хорошим уроком. В глубине души она, несомненно, винила именно себя за то, что им всем пришлось в страхе искать убежище от разгневанных и обиженных родственников. Гордая и властолюбивая княгиня восприняла побег как унижение, но изменить что-либо уже не могла. Прошла та пора, когда для разрешения самых разных конфликтов она ездила к всесильному отцу в Смоленск. Там во время веселых пиров все удавалось уладить быстро и ко всеобщему удовольствию. Теперь же помощи было ждать неоткуда. Сын оказался плохой опорой: не имел ни полководческого таланта, ни воинской доблести, ни смелости и отваги. В этом была и ее вина — всегда решая за сына сложные вопросы, она сделала его безвольным и слабохарактерным, типичным «подкаблучником»...

На этот раз Кострома не спасла великокняжескую семью. Город, осажденный братьями Юрьевичами, сдался, а их отец въехал в Москву как победитель и публично объявил себя великим князем. На время москвичам пришлось смириться, ведь их государь стал пленником одержавшего верх.

На радостях Юрий Дмитриевич решил быть великодушным к племяннику. Он даже пригласил его на праздничный пир по случаю своей победы. Во время шумного застолья князь обнял Василия и сказал, что жалует его уделом со столицей в Коломне.

Но Софья не желала мириться с поражением. Она стала засылать к московским боярам лазутчиков, чтобы выведать их отношение к новому великому князю. Узнав, что тот не жалует местную знать и предпочитает галичан, княгиня с помощью близких людей убедила именитых москвичей со всем имуществом покинуть столицу и переселиться в Коломну. За ними потянулись и другие горожане. Москва опустела.

Сложившаяся ситуация показала князю Юрию, что в борьбе за великое княжение надо победить не только на полях сражений, но и в людских сердцах. Сам он в этой борьбе давно проиграл, поскольку покинул Москву для обустройства собственных владений — Звенигорода и Галича. За долгие годы правления сначала брата, а потом и племянника Юрий стал для москвичей чужим — те не желали ему служить.

Сыновья Юрия Дмитриевича решили, что во всем виноват боярин Семен Морозов, который зазывал их отца в столицу, уверяя, что москвичи с радостью ждут смены власти и будут с готовностью служить опытному сыну Дмитрия Донского. Обманув галичского князя, боярин способствовал падению его авторитета и тем самым действовал в интересах Василия Васильевича. За это Семен Морозов был схвачен и с особой жестокостью казнен прямо в кремлевских палатах.

На этот раз конфликт разрешился в пользу сына Софьи Витовтовны. Все семейство в сопровождении огромной свиты вернулось из Коломны к родным очагам, а Юрий Дмитриевич с сыновьями отправился домой в Галич. Оттуда он сообщил племяннику, что отказывается от великокняжеского престола. Но его сыновья не желали мириться с поражением. Они начали разорять земли союзных Василию ростовских князей. Когда великий князь попробовал их защитить, Юрий Дмитриевич разбил его войско и заставил бежать в Нижний Новгород. После этого как победитель он въехал в Москву. Оборонять город было некому. Жители сами открыли перед князем ворота и позволили захватить великокняжескую казну и поселиться во дворце. Софья Витовтовна была вынуждена молча взирать на самоуправство родственника. На этот раз московская знать оставила ее, смирясь перед сильнейшим. Вскоре под конвоем ее вместе с невесткой Марией Ярославной отправили в ссылку в один из городков Галицкого княжества. Для гордой и властной литовки это стало еще одним, не самым последним, ударом судьбы.

Но Софья Витовтовна никогда не падала духом и подбадривала жену сына. Вместе они горячо молили Бога о восстановлении справедливости и наказании врагов. Молитва, видимо, была услышана, поскольку по воле Провидения их судьба счастливо переменилась.

Только два месяца Юрий Дмитриевич наслаждался властью. В ночь с 5 на 6 июня он внезапно умер. Москвичи с почетом похоронили его в великокняжеской усыпальнице — Архангельском соборе. Новым государем самовольно провозгласил себя старший сын скончавшегося князя, Василий. Два его младших брата, Дмитрий по прозвищу Шемяка (Щеголь) и Дмитрий Красный, в это время ехали к Нижнему Новгороду, чтобы по приказу отца пленить Василия II. Узнав о переменах в столице, они осудили брата и решили поддержать более законного претендента на великое княжение Василия Васильевича, ставшего в роду старшим, — не по возрасту, а по расположению на родословном древе.

В Нижнем Новгороде они объявили испуганному Василию II, что признают его старшинство и готовы сражаться с его соперником. После чего все вместе отправились к столице для восстановления справедливости. Теперь бежать в спасительную Кострому пришлось Василию Юрьевичу.

Временный триумф

Восстановившись в правах, Василий Васильевич тут же направил большую свиту за матерью и женой. При встрече все обливались слезами радости, надеясь, что впредь подобные беды обойдут их семью стороной. Отслужили торжественный молебен в Успенском соборе, поклонились гробам предков в Архангельском соборе и отметили победу многодневными пирами. Софья и Мария Ярославна возвратились в свои уютные и красивые терема. Они теперь мечтали только об одном — чтобы все раздоры навсегда закончились и к ним вернулась мирная и спокойная жизнь. Кстати, пора было подумать и о наследниках. Софья Витовтовна даже стала бояться, что не доживет до появления внуков на свет, ведь ей уже было за шестьдесят.

О покое, правда, приходилось только мечтать. Зимой Василий Юрьевич вновь взялся за оружие и до самой весны разорял северные волости, полагая, что Василий II не будет гоняться за ним по глубоким снегам. Только к лету он согласился подписать мир, но с его стороны это было лишь хитрой уловкой. Зимой следующего года он принялся за прежнее, превратившись в настоящего разбойника и наводя ужас на жителей северных городов. В Устюге он с особой жестокостью расправился с великокняжеской администрацией, не пожелавшей ему служить.

Только в мае 1436 года в сражении у Ростова московское войско разбилонеугомонного старшего Юрьевича. Его взяли в плен и отвезли в Москву для расправы. Василий Васильевич решил не лишать двоюродного брата жизни, но, чтобы окончательно отвадить от разбоя, приказал ослепить. Ранее таким же образом был наказан боярин Всеволож, бежавший из Москвы в Галич и строивший козни против великого князя.

Василий Юрьевич, действительно, после увечья сражаться не смог. Он прожил еще двенадцать лет с прозвищем Косой, не участвуя ни в каких смутах. Однако его младшие братья решили отомстить жестокому родственнику. Но сразу биться с великим князем они не стали, надеясь обрести союзников и ударить тогда, когда противник будет беззащитен. Это принесло обеим сторонам долгожданную передышку.

В 1437 году в великокняжеской семье наконец-то появился наследник — сын Юрий. Софья Витовтовна с радостью начала его опекать, во всем помогая невестке. С Марией Ярославной у нее давно сложились самые теплые отношения. Бесконечные несчастья и жизненные невзгоды сблизили этих совершенно не похожих друг на друга женщин. Молодая великая княгиня, мягкая и покладистая, безоговорочно признавала старшинство свекрови и не оспаривала ее власть и влияние на мужа.

Во время жестокого междоусобья русские князья совершенно забыли об Орде, которая вскоре дала о себе знать. Хан Мухаммед, когда-то вручившим ярлык на великое княжение Василию Васильевичу, был свергнут соперником и с небольшим войском отошел к Белеву, надеясь получить помощь от русских князей и зазимовать в их землях. Но Василий II решил, что с коварными ордынцами лучше не связываться, и отправил войско под началом Дмитрия Шемяки и Дмитрия Красного прогнать его из своих владений.

Однако Мухаммеду удалось склонить на свою сторону мценского воеводу Григория Протасьева. Тот предал москвичей и сообщил хану, когда удобнее напасть на их полки. Ранним туманным утром ордынцы внезапно набросились на русские войска и начали их уничтожать. Чтобы усилить панику. Протасьев стал кричать: «Бегите! Бегите!» — и сам первым бросился наутек. В итоге младшие Юрьевичи были разгромлены и едва спаслись.

Ободренный победой, Мухаммед направился за Волгу и обосновался в столице Волжской Булгарии — Казани. Вскоре на месте вассального улуса образовалось самостоятельное Казанское ханство. Это событие оказалось весьма знаменательным. Во-первых, оно стало предвестником окончательного распада Золотой Орды, а во-вторых, у Москвы появился новый грозный враг, с которым русским государям пришлось вести борьбу более ста лет.

Уже летом 1439 года казанский хан решил продемонстрировать свою силу и с большим войском направился к Москве. Василий II слишком поздно узнал о новом грозном противнике. Никто не пришел к нему на помощь, и он был вынужден с семьей бежать за Волгу в ту же Кострому. Столицу остался охранять Юрий Патрикеевич.

Престарелая Софья Витовтовна вновь пустилась в дальний путь, но о своей физической немощи она не думала. Следовало заботиться о двухлетнем внуке и невестке, которая снова ждала ребенка. Именно в них заключалось будущее семьи и надежда, что род не пресечется.

Десять дней казанцы разоряли окрестности столицы и даже сожгли Коломну, но Москву взять не смогли. Нагруженные богатой добычей, они вернулись домой. С этого времени казанские ханы стали совершать грабительские набеги на русские земли и на купцов, торгующих с восточными странами.

Вскоре великокняжеская семья вернулась домой. Вновь и вновь Софья Витовтовна молила Бога ниспослать мир на русские земли и дать ее семье успокоение. Теперь это оставалось ее единственной просьбой. Но была ли она услышана?

22 января 1440 года Мария Ярославна родила еще одного сына — Ивана, которому предстояло в будущем стать «государем всея Руси». В том же году первенец Юрий умер от какой-то болезни.

По сложившейся традиции игумен Троице-Сергиева монастыря Зиновий стал крестным отцом Ивана. Там его, как прежде и других великокняжеских сыновей, положили на раку святого Сергия и благословили.

Последние беды

И пяти лет не наслаждалась Софья Витовтовна мирной и относительно спокойной жизнью. В ее возрасте уже давно следовало думать о вечном и заботиться о спасении души. По примеру прежних вдов великих князей ей наверняка хотелось заняться церковным строительством, благотворительностью, поездить с богомольем по монастырям. Но сделать все это ей было не суждено.

В 1444 году казанцы вновь напали на нижегородские и муромские земли и начали их нещадно грабить. Возмужавший и набравшийся военного опыта Василий II решил сам повести полки и наказать врагов. Сперва успех был на его стороне. Удалось отогнать казанцев и отнять у них пленников и добычу. Утомленное войско расположилось для отдыха у стен Спасо-Евфимиевского монастыря в Суздале. Вместе с великим князем воины хорошо подкрепились, отоспались и расслабились. Весть о том. что казанцы уже переправились через Нерль и движутся к Суздалю, буквально застала их врасплох.

Василий Васильевич тут же облачился в латы, схватил оружие и выбежал из шатра. Его уже ждали остальные князья и простые воины. Под звуки труб с развернутыми знаменами, на которых были вышиты образы святых, все двинулись навстречу врагу.

Битва состоялась прямо у стен монастыря. Несмотря на численный перевес, а русских воинов было не больше полутора тысяч, казанцы вдруг побежали. Воодушевленные москвичи без всякого строя устремились за врагом, желая завладеть богатой добычей. Однако вскоре оказалось, что бегство — лишь хитрая уловка. Казанцы быстро перестроились и внезапно окружили москвичей. Вырваться удалось очень немногим. Оглушенного сильнейшим ударом Ивана Можайского спасли оруженосцы, Василий Ярославич, брат Марии Ярославны, ускакал. Василий II в число счастливчиков не попал. Он сражался, как лев, был ранен в руку и потерял несколько пальцев, получил много ударов по голове, плечам и груди. Наконец в тяжелейшем состоянии упал с коня и тут же был схвачен врагами.

В Москве известие о пленении великого князя восприняли как удар молнии. Едва оправившись от потрясения, Софья Витовтовна и Мария Ярославна заголосили так, что их рыдания были слышны на главных кремлевских площадях. Вместе с ними запричитала и вся многочисленная дворня. Никто не знал, что делать: ни войска, ни полководцев, способных его возглавить, не было. Казалось, отбить сына и мужа у врагов уже невозможно.

Москвичи, видя горе великих княгинь, также предались унынию. Кто их защитит от врагов, кто будет пастырем и господином? В довершение ко всем несчастьям 14 июля в Кремле внезапно начался пожар. Возможно, любители легкой наживы совершили поджог, чтобы во время всеобщей паники обогатиться. Вскоре жара и сухость, из-за которых огонь распространялся очень быстро, привели к тому, что в городе не осталось ни одного деревянного здания, стояли лишь обугленные остовы каменных церквей. 3000 человек погибли, спасая свое имущество.

Великокняжеская семья оказалась на Воробьевых горах. Взирая на пепелище, Софья, ставшая главой семьи, приняла единственно верное решение — вместе с невесткой и двумя внуками переехать в Ростов (в январе 1441 года Мария Ярославна родила еще одного сына, названного в честь умершего первенца Юрием). Снова жизнь не позволяла ей отдохнуть от Мирских дел и заняться только духовным. В семьдесят лет приходилось думать, как спасти сына, как защитить невестку и малолетних внуков во время стихийного бедствия.

К счастью москвичей, захватившие в плен Василия II казанцы не пошли к столице, а с ценной добычей отправились к хану Мухаммеду, расположившемуся в Нижнем Новгороде. Тот решил связаться с Дмитрием Шемякой, чтобы за хорошую плату отдать ему пленника. Василий Косой к тому времени в борьбе за престол не участвовал, а Дмитрий Красный умер.

На этот раз Василий Васильевич не смирился с ударами судьбы. Он стал уговаривать хана отпустить его домой, обещая выплатить большой выкуп и дать в кормление несколько богатых городов.

Предложение показалось Мухаммеду очень заманчивым. Кроме того, прошел слух, что Дмитрий Шемяка убит и других претендентов на великокняжеский престол нет. В действительности Шемяка никак не мог решить, что делать, и задержался с ответом.

Наконец Василия II в сопровождении большого татарского отряда отпустили домой для сбора дани. По дороге встретились посланцы Дмигрия Шемяки с письмом хану. Василию удалось его прочесть. С удивлением он узнал, что двоюродный брат просил хана навсегда заточить Василия в Казани, а себя признать великим князем. Это означало, что новое междоусобие неминуемо...

Возвращение в Москву Василия Васильевича, чей авторитет после неудач был подорван, многие восприняли все-таки с большой радостью. Самая теплая встреча ждала его в Переяславле, где находились покинувшие Ростов Софья Витовтовна, Мария Ярославна и малютки-княжичи. Все еще энергичной матери великого князя вновь удалось собрать видных бояр, военачальников и простых воинов, которые составили двор и войско недавнего пленника. Он уже не чувствовал себя беззащитным перед новыми несчастьями и невзгодами.

В Москву переехали не сразу, после пожара надо было заново отстроить великокняжеский дворец. Первое время даже пришлось жить в загородном доме Софьи Витовтовны, а потом — у Юрия Пазрикеевича. Только в декабре удалось справить новоселье в новом тереме Марии Ярославны с отдельными покоями для сыновей. Более просторные палаты для великого князя появились еще позднее. Софья Витовтовна, по обычаям того времени, поселилась отдельно, хотя по-прежнему оставалась самым уважаемым членом семьи Василия II.

На праздничном пиру все подняли кубки за то, чтобы несчастья остались позади и наконец-то наступили долгожданные мир и покой. Но главная беда была еще впереди.

Дмитрий Шемяка, поселившийся в Угличе, упорно плел нити заговора против Василия Васильевича. Ему даже удалось склонить на свою сторону нескольких влиятельных князей: Ивана Можайского и Бориса Тверского, а также бояр и дружинников умерших удельных князей, которых в Москве не привечали и на службу не брали. Примкнули к ним некоторые купцы и монахи. Заговорщики всюду твердили, что великий князь — изменник, прихвостень ордынцев, отдает им русские города и для них собирает дань с простых людей. Последние обвинения были вполне справедливыми — за свое освобождение из казанского плена Василий II расплачивался достаточно долго.

В Москве никто не подозревал о грядущей беде, даже дальновидная Софья Витовтовна не могла предусмотреть готовящиеся козни. Это и неудивительно, великой княгине исполнилось уже семьдесят пять лет, и ей хотелось думать лишь о покое.

В феврале 1446 года, по устоявшемуся обычаю, Василий Васильевич с маленькими сыновьями Иваном и Юрием отправился на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Мария Ярославна осталась дома, она ждала очередного ребенка. Софья Витовтовна считала себя слишком старой для таких поездок, не подозревая, что в скором времени совершит более грандиозное путешествие, но уже не по доброй воле.

Сторонники Дмитрия Шемяки узнали, что Москва не охраняется и никто не ждет нападения врагов.

Действительно, в ночь на 12 февраля заговорщики без всякого труда проникли в Кремль и вломились во дворец. Немногочисленная стража спала глубоким сном и не оказала никакого сопротивления.

Первыми схватили Марию Ярославну и Софью Витовтовну. К несчастным женщинам тут же приставили стражу, а слуг бросили в темницу. Но одному из дворян по имени Бунко все же удалось пробраться к великой княгине и спросить ее: «Что делать?»

Софья Витовтовна, обрадованная, что не все предали ее и сына, попросила Бунко тайно отправиться в Троице-Сергиев монастырь и предупредить великого князя о случившемся. Тот так и сделал.

Наутро к пленницам пришел Дмитрий Шемяка и заявил, что отныне власть принадлежит ему, а Василий II за свои измены будет жестоко наказан.

На это гордая Софья Витовтовна смело ответила, что наказан будет сам Шемяка за клятвопреступление и беззаконие. «Бог видит все и каждому воздаст по делам его». После этих слов престарелая женщина стала главным врагом зарвавшегося честолюбца. Он решил, что с ней следует расправиться особо.

Василий Васильевич ничего пока не знал о московских событиях и спокойно молился у гроба святого Сергия Радонежского. Вдруг церковную тишину нарушил взволнованный голос дворянина Бунко, спешно прискакавшего из столицы: «Княже! Твой дворец захватили враги, Дмитрий Шемяка и Иван Можайский, казна ограблена, великие княгини в плену». Но великий князь не поверил гонцу, решив, что тот умышленно хочет рассорить его с родственниками, и выгнал Бунко. Вскоре он одумался и на всякий случай выставил на московской дороге дозор. А по ней уже приближались к монастырю отряды Ивана Можайского. Издали заметив воинов, они пошли на хитрость — наняли пятьдесят крестьянских саней и спрятались в них под рогожами. Васильевы стражники не обратили внимания на мирный обоз. Только, когда сани поравнялись с ними и рогожи были скинуты, они поняли свою ошибку, но было уже поздно.

Вскоре и сам Василий увидел мчавшихся к монастырю вооруженных всадников. Он бросился на конюшню и хотел ускакать в другую сторону, однако кругом лежали высокие непроходимые снега. Тогда князь решил найти убежище в Троицком соборе, но, услышав знакомый голос друга — Ивана Можайского, вышел к приезжим. Обращаясь к родственнику, Василий Васильевич напомнил ему о том, что они на кресте клялись жить в любви и верности, так что же теперь происходит? Коварный Иван заверил великого князя, что не собирается причинять ему зла и хочет лишь прогнать татар из его окружения. Сам же, пока Василий молился, покинул церковь и приказал слугам схватить великого князя. Так несчастный государь вновь стал пленником своих алчных и властолюбивых родственников. В Москве его бросили в темницу и через несколько дней ослепили. При этом предъявили следующее обвинение: «Слишком любишь татар, даешь им русские города в кормление, осыпаешь неверных серебром христианским, народ изнуряешь податями, ослепил нашего брата Василия Юрьевича». Последнее обвинение и было главным, а вовсе не забота о простых людях. Дмитрий Шемяка не собирался снижать налоги, он хотел лишь положить их в свой карман. Он присвоил великокняжескую казну и разрешил своим приспешникам ограбить московских бояр и выгнать их из Кремля.

Василия Васильевича под стражей отправили в Углич. Сопровождать его позволили только жене, Марии Ярославне, которая вскоре должна была родить и ни для кого не представляла опасности. Больше всего Дмитрий Шемяка ненавидел и боялся Софью Витовтовну. Ее-то и отправили в далекую Чухлому на окраине Галицкого княжества.

Для старой великой княгини это стало последним самым тяжким испытанием. Как она его выдержала, удивительно. Ведь одна лишь поездка в морозную зиму, по бездорожью и снегам в далекую крепостицу могла ее погубить или навсегда подорвать здоровье. Много тяжелее физических страданий были муки душевные: тягостные мысли о страшной участи слепого сына, разлука с близкими, боязнь за судьбу маленьких внуков (в Троице-Сергиевом монастыре Иван и Юрий сумели спрятаться, а потом князья Ря-половские отвезли их в Муром).

Одиночество и бессилие терзали великую княгиню. Ей оставалось только молиться и надеяться на помощь свыше. Вероятно, именно в пору недолгого изгнания Софья Витовтовна стала особенно богомольной. В постоянных обращениях к Богу она находила утешение и спасение от тоски, силы пережить все невзгоды и дождаться победы над врагом.

Совсем недолго наслаждался властью Дмитрий Шемяка. Его злодеяние и самоуправство вызвали возмущение у многих князей, бояр и воевод, не желавших служить под началом узурпатора.

Новый великий князь метался и не знал, как управлять большой державой и не растерять немногих союзников. Сначала Дмитрий Юрьевич решил особо отблагодарить Ивана Можайского и даже отписал ему в удел Суздаль. Потом пришел к мысли, что следует приобрести новых союзников, и, восстановив самостоятельность Суздальско-Нижегородского княжества, отдал его потомкам Дмитрия Константиновича. Себя он провозгласил не государем, а лишь старейшим великим князем среди остальных князей.

Многим русским людям, мечтавшим о возрождении единого Русского государства, действия Дмитрия Шемяки показались бессмысленными и даже вредными. Особенно страдал от правления Юрьевича простой народ, пытавшийся найти в Москве закон и справедливость. Именно в этой среде появилась поговорка о Шемякином суде, дошедшая до наших дней. Она свидетельствовала о том, что новый великий князь творил самоуправство, отвергал законы и был совершенно неспособен управлять страной. Более того, своей жестокостью и бесчестием он умудрился настроить против себя знать и духовенство. Произошло это так.

Дмитрию Шемяке не понравилось, что маленьким племянникам удалось укрыться в Муроме. Идти войной на этот город было опасно, поскольку рядом находился казанский хан, поддерживавший Василия Васильевича. Тогда коварный дядюшка решил выманить княжичей с помощью авторитетного посредника.

Выбор пал на рязанского архиепископа Иону, которого прочили на место митрополита, вакантное после смерти Фотия и бегства Исидора, осужденного русским духовенством за решение присоединиться к унии с католической церковью. Дмитрий вызвал Иону и притворно заявил, что хочет примириться с племянниками и дать им достойное их сану содержание — большие уделы с богатыми городами. На детей он не держит никакого зла и обеспокоен, что они пребывают вдали от двора, не имеют надежной защиты от ордынцев и казанцев. За хлопоты Дмитрий обещал Ионе митрополичьи мантию и посох.

Рязанский архиепископ охотно согласился стать посредником, но не из-за корыстных побуждений. Его тревожила судьба юных княжичей, и он хотел, чтобы отношения между великокняжескими родственниками наладились.

Не слишком доверяя переменчивому Шемяке, Иона потребовал от него клятвенного обещания не причинять сыновьям Василия II вреда, а, напротив, улучшить их положение. Тот без всякого зазрения совести обещал все выполнить.

В Муроме Иона дал клятву князьям Ряполовским, что Иван и Юрий не будут обижены и никак не пострадают. Только после этого княжичей отправили в Москву.

Поначалу все складывалось благополучно. В мае дети прибыли сперва в Москву, а потом их отвезли в Переяславль, где в то время находился Дмитрий Юрьевич. Однако на третий день после притворнорадостной встречи Иван и Юрий вдруг стали пленниками и были отправлены в Углич к отцу и матери. Там все семейство оказалось под крепкой стражей.

Вероломство Шемяки возмутило многих, в первую очередь Иону и князей Ряполовских. Последние дали клятву свергнуть коварного узурпатора. К ним примкнули князь Стрита-Оболенский, боярин Ощера и многие воинские люди. После неудачной попытки освободить узников они направились к брату молодой княгини Василию Ярославичу, который служил тогда великому князю Литовскому Казимиру. В Литве стал формироваться центр борьбы с Шемякой.

Новый великий князь, видя всеобщее негодование, решил собрать совет из князей и духовенства, чтобы определить судьбу Василия Васильевича и его семьи. На нем выступил митрополит Иона и сказал

Дмитрию: «Ты нарушил устав правды, ввел меня в грех, постыдил мою старость. Бог накажет тебя, если не выпустишь великого князя с семейством и не дашь им обещанного удела. Можешь ли опасаться слепца и невинных младенцев? Возьми клятву с Василия, а нас, епископов, в свидетели, что он никогда не будет врагом твоим». Предложение Ионы всем показалось приемлемым, и было решено тут же ехать в Углич.

В десятых числах сентября все того же 1446 года угличане с удивлением заметили, что к их городу движется многолюдная и торжественная процессия. Во главе ее ехал сам великий князь Дмитрий Юрьевич, за ним бояре, архиепископы, архимандриты и прочие. На городской площади они остановились, и Дмитрий Юрьевич потребовал привести Василия Васильевича. Встретившись, князья обнялись и публично покаялись в своих прегрешениях. У присутствующих, кроме умиления и радости, эта сцена иных чувств вызвать не могла. Ведь все видели, что два непримиримых противника простили друг друга и решили покончить с распрями.

В торжественной обстановке в местном соборе был совершен обряд крестоцелования. Оба князя поклялись на Евангелии не желать друг другу зла и жить отныне в мире и любви. Все завершилось роскошным пиром, на котором почетные места занимали слепой Василий Васильевич, его едва оправившаяся от родов жена (14 августа Мария Ярославна произвела на свет сына Андрея) и два маленьких княжича. Не хватало только Софьи Витовтовны, которая все еще находилась в Чухломе. Привлечь ее к этому фарсу Шемяка побоялся.

Дмитрий Юрьевич щедро одарил родственников и объявил, что выделяет им в удел Вологду. Казалось, все остались довольны. Новый великий князь надеялся, что, удалив слепого двоюродного брата от Москвы, сможет спокойно править страной. Василий II получил наконец-то долгожданную свободу и начал сам распоряжаться судьбой своей семьи.

В Вологде бывший великий князь пробыл совсем недолго. Хотя после увечья современники прозвали его Темным, то есть совершенно слепым, он и не думал сдаваться. Ведь в его жилах текла кровь несгибаемой и никогда не впадающей в уныние матери. По совету окружающих он отправился на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. Там игумен Трифон, сторонник законной власти, убедил Василия Васильевича не склоняться перед врагом и бороться за свои законные права: «Родитель оставил тебе в наследство Москву: Иди с Богом и правдой на свою отчину, а грех клятвопреступления будет на нас, мы будем молиться Господу за тебя». Трифон благословил слепца на борьбу за великое княжение и посоветовал ему поторопиться.

Василий II тайно отправил своего человека к матушке, чтобы спросить совета: стоит ли рисковать жизнью ради великокняжеского престола? Ведь в случае неудачи Шемяка не пощадит его и либо казнит сразу, либо навеки закует в кандалы.

Мудрая Софья Витовтовна ответила, что ради будущего детей следует поставить на карту жизнь. В противном случае им придется перейти в разряд малозначимых князьков и служить богатым великим князьям. За примерами далеко ходить не надо. Такой была участь внуков изгнанного из Смоленска Юрия Святославича и потерявших отчину потомков Дмитрия Константиновича, князя Суздальско-Нижегородского. Поразмыслив над доводами родительницы, Василий Васильевич решил начать борьбу. Но прямо идти на Москву не отважился, точно не зная число своих сторонников.

Сначала бывший великий князь поехал в Тверь к князю Борису Александровичу, якобы в гости. У Шемяки эта поездка не вызвала подозрения, он считал тверского князя своим союзником. Но хитрый Борис Александрович уже давно понял, что дни узурпатора сочтены. Никто из законных государей не желал признавать его права, опасаясь, что плохой пример заразителен и они сами могут оказаться жертвой любителя чужого добра. Кроме того, тверской князь знал, что число сторонников опального Василия II множится изо дня в день.

Предвидя будущее, Борис Александрович предложил Василию Васильевичу обручить юных детей: семилетнего Ивана со своей еще более юной дочерью Марией. Предстоящий брак был выгоден обоим: Василий Темный получал тверское войско, Борис — надежду, что его дочь станет великой княгиней в Москве, столице Руси.

Во главе тверской дружины Василий Васильевич направился прямо к Москве. Он знал, что на помощь ему из Литвы идут полки Василия Ярославича с князьями Ряполовскими и Оболенскими, из Казани отряды сыновей хана Мухаммеда.

Дмитрий Шемяка, получив известие о походе соперника, решил встретить его у Волока Ламского и сразиться с ним в открытом поле. Он знал, что Василий II никогда не отличался полководческим талантом и не выдержал бы его бурного натиска. Но на этот раз слепой князь стал более внимательно слушать своих сторонников и полагаться на их опыт.

Один из бояр Василия предложил обмануть Шемяку и за его спиной овладеть Москвой. Под покровом ночи он обошел стороной расположение противника и к утру был у стен Кремля. Там со своими воинами смешался со слугами какой-то княгини, приехавшей в столицу на праздник Рождества Богородицы, и без труда проник в город.

Ловкому боярину потребовалось лишь полчаса, чтобы захватить Кремль. Он арестовал Шемякиных приверженцев и охрану, а горожане с радостью согласились ему помочь. Более того, в Успенском соборе они даже поклялись верно служить бывшему государю и не принимать у себя Дмитрия Шемяку.

Весть о взятии столицы встретили в лагере Василия II с радостью и ликованием. Его противник, напротив, сразу пал духом и, не вступая в бой, бросился к Галичу. Оттуда вместе с сыновьями и казной отправился в Чухлому за Софьей Витовтовной. Шемяка решил, что только она, став заложницей, спасет его от жестокого наказания. Вместе с престарелой великой княгиней он отправился в Каргополь, надеясь оттуда шантажировать Василия Васильевича — он знал о его особой привязанности к матери.

На этот раз Софья Витовтовна действительно оказалась на краю гибели. Бегущий князь нисколько о ней не заботился. По февральским дорогам княгиню везли в закрытой повозке. Когда лошади вязли в глубоком снегу, приходилось выбираться на мороз и долго стоять на ледяном ветру. Спать ложились только в низких прокопченных крестьянских избушках, отапливаемых по-черному. При этом Дмитрий обращался с восьмидесятилетней женщиной очень грубо, виня ее во всех своих несчастьях и бедах. В ответ он не слышал ни слова. Гордая литовка не считала нужным разговаривать с побежденным врагом. Она мечтала только об одном — выдержать тяготы и испытания и вновь увидеть горячо любимого сына, внуков и невестку. Эта мечта придавала ей силы, старческое тело согревала огненная кровь отца Витовта, никогда не ведавшего страха и уныния.

Судьба матери очень беспокоила Василия Васильевича. Решив во что бы то ни было добиться ее освобождения, он отправил к Шемяке боярина Кутузова с грамотой следующего содержания: «Брат Дмитрий! Какая тебе честь и хвала держать в неволе мать мою, а твою тетку? Ищи для меня более подходящую месть за то, что я сел на великое княжение и прогнал тебя».

Беглец и сам понял, что взял в заложницы не то лицо. Путешествовать с великой княгиней было хлопотно и трудно.

Кроме того, все осуждали его за грубое обращение со старой и немощной женщиной, авторитет его стремительно падал. После трезвых размышлений он решил отпустить Софью Витовтовну в Москву. В конце февраля боярин Михаил Сабуров с почетом проводил великую княгиню до Троице-Сергиева монастыря, где ее ждала московская свита во главе с самим великим князем.

Наконец-то дома

Весь долгий путь домой Софья Витовтовна молила Бога только об одном — чтобы он дал ей силы дожить до страстно желаемого свидания. Василий Васильевич, казалось, услышал горячую мольбу матери и выехал ей навстречу.

Они свиделись в самом святом на Руси месте — Троице-Сергиевом монастыре. Никто без сострадания и жалости не мог смотреть на них: искалеченный, рано постаревший слепой сын и дряхлая, измученная бесконечными невзгодами мать. Несомненно, оба пролили немало слез печали и радости в объятиях друг друга, а потом истово молились у раки святого Сергия.

В Москве Софью Витовтовну ждала еще более теплая встреча. Множество москвичей радостно приветствовали великую княгиню. В Кремле ей вышли навстречу Мария Ярославна с сыновьями — семилетним Иваном и шестилетним Юрием. Малютка Андрей остался под присмотром мамок и нянек. Было ясно, что род Василия Темного не погибнет. Сыновья продолжат его дело.

Поначалу Василий II хотел наказать своих коварных и жестоких родственников и даже пошел с войском к Галичу, где укрылись Дмитрий Шемяка и Иван Можайский.

Но потом под давлением матери и духовенства решил их простить. Софья Витовтовна боялась, что слепой сын окажется в ловушке и вновь лишится всего, ведь в бою ему пришлось бы полагаться только на своих воевод.

На радостях опальные князья пообещали вернуть похищенные в Москве казну, иконы, дорогие кресты, древние грамоты и убранство великих княгинь. Они даже согласились отдать свои уделы великому князю, лишь бы он сохранил им свободу. В покаянной грамоте Дмитрия Юрьевича говорилось: «Ежели преступлю обеты свои, то лишусь милости Божией и молитв святых угодников земли нашей, митрополитов Петра и Алексия, Леонтия Ростовского, Сергия, Кирилла и других. Не будет на мне благословения епископов русских».

Однако и на этот раз Шемяка слукавил. Несколько лет он строил козни против Василия Темного, укрываясь в северных городах. Но никто из русских князей уже не хотел его поддерживать. Для простых людей он оставался лишь беззаконником и узурпатором.

Дело кончилось тем, что в интересах страны великий князь решил окончательно расправиться со своим противником. По его приказу верные люди подкупили повара Шемяки, и тот отравил своего господина. Это произошло в июле 1453 года, когда Софьи Витовтовны уже не было в живых.

Слепому Василию Васильевичу было, конечно, очень трудно управлять страной и возглавлять войско. Поэтому его глазами и главным помощником вскоре стал старший сын Иван. Уже в десять лет юному княжичу пришлось самостоятельно водить полки для защиты муромских и нижегородских земель от казанских татар.

С 1449 года во всех официальных документах Иван стал именоваться соправителем отца и великим князем. Это заранее закрепляло за ним право на отцово наследство и старшинство среди остальных русских князей.

По мере сил помогала сыну и Софья Витовтовна. В 1451 году ей даже пришлось вместе с новым митрополитом Ионой возглавить оборону Москвы от нападения золотоордынского царевича Мазовши.

Умирающая Золотая Орда все еще пыталась восстановить свою власть над русскими землями и заставить великого князя платить дань. Поэтому под знаменами Мазовши собралось довольно большое и разношерстное войско. Быстрыми темпами оно направилось прямо к Москве.

Василий II попытался было остановить Мазовшу на Окской переправе, но обнаружил, что силы противника во много раз превышают его собственные. Тогда он решил со старшим сыном отправиться за Волгу, чтобы там собрать городовые дружины. Жену с младшими детьми и Софью Витовтовну он хотел отвезти в более безопасный Углич.

Но престарелая великая княгиня твердо заявила, что бегать, как заяц, больше не станет, последними днями жизни не дорожит и потому останется в Москве. Она напомнила сыну, что, оказавшись без твердого руководства, москвичи могут предаться панике, и это сыграет на руку врагу. Тогда на общем совете было решено, что помогать Софье Витовтовне будут митрополит Иона и внук Юрий, которому исполнилось уже десять лет. Подражая старшему брату Ивану, он хотел быть взрослым.

Решение великой княгиня оказалось исключительно верным. После отъезда Василия Васильевича с семьей в городе никакого волнения не произошло. Каждый горожанин занял свое место на кремлевской стене и приготовился к обороне.

2 июля появились татарские полчища. Они зажгли посады и начали осаду Кремля. Защитники города оказались в тяжелом положении — дым от пожарищ застилал им глаза, а разносимые ветром искры могли поджечь кремлевские строения. Но мужественная Софья Витовтовна распорядилась так: женщины и дети должны тушить все возгорания, а мужчины-воины — совершить вылазку под покровом дыма и гари и первыми нанести удар врагу. Это было определенным новшеством в тактике обороны, поскольку раньше осажденные предпочитали отсиживаться за крепкими стенами.

Ордынцы не ожидали от москвичей решительных действий и оказались не готовы к сражению. С наступлением темноты они предпочли отступить к своему лагерю, однако и там не нашли покоя. По приказу Софьи Витовтовны их обстреляли из дальнобойных пушек и пищалей с высоких крепостных стен. Напуганные кочевники побросали все свое добро и кинулись бежать. Некоторые даже подумали, что на них напало войско самого великого князя.

На следующий день москвичи вновь приготовились к битве, но кругом было тихо и пустынно.

Вскоре лазутчики донесли, что в лагере Мазовши никого нет, только телеги с пожитками. Радостное известие вызвало в городе бурное ликование, все славили Бога и великую княгиню с маленьким внуком. Победу сочли необычайным чудом.

Софья Витовтовна тут же отправила гонца к сыну, который находился в районе Дубны. Для слепого князя московская победа стала подарком судьбы. Счастливый, он вернулся домой, воздавая хвалу Богу и всем святым.

Москвичам, которые жили на посаде и лишились жилищ, он сказал так: «Бог наказал вас за мои грехи. Но не унывайте, я стану вашим отцом и восстановлю ваши дома из пепла, не пожалею казны для бедных!»

Прямо на пепелище был устроен веселый праздник. Великий князь угощал всех медами и пивом из своих погребов.

Потом во дворце начался роскошный пир для бояр, воевод и простых воинов. Все защитники получили от Василия II богатые дары. Имена отличившихся называла Софья Витовтовна.

В последние годы жизни главной радостью престарелой великой княгини были внуки. В 1451 году ее навестил совсем уже взрослый сын дочери Анастасии Семен (с 1454 года он будет самостоятельно править Киевом).

Семья Василия Васильевича росла, и бабушка нянчилась то с Семеном (родился в 1447 году), то с Борисом (родился в 1449 году), то с Анной (родилась в 1451 году), то с Андреем (родился в 1452 году). Мария Ярославна, конечно, была не в силах позаботиться обо всех самостоятельно и очень нуждалась в помощи и советах свекрови.

Отметив восьмидесятилетие, Софья Витовтовна стала готовиться к смерти, ведь в то время мало кто доживал до таких преклонных лет. Больше всего княгине хотелось видеть будущее престола, борьбе за который она и ее сын отдали много лет, сил и здоровья. Поэтому по просьбе Софьи Витовтовны решили ускорить свадьбу наследника Ивана, уже давно обрученного с тверской княжной. При этом никого не смутило, что жениху было только двенадцать лет, а невесте — десять.

В начале июля 1452 года юная княжна в сопровождении родственников прибыла в Москву. Первыми ее встретили Мария Ярославна и Софья Витовтовна, до свадьбы взявшие под свою опеку будущую великую княгиню.

Наконец 4 июля в Успенском соборе молодых обвенчали. С этого времени Иван стал считаться взрослым мужчиной, способным заменить отца в любых делах.

Глядя на рано повзрослевшего внука, Софья Витовтовна радовалась, что у великокняжеского престола есть достойный наследник. А значит, ее жизнь, полная борьбы, лишений и невзгод, не прошла даром. Все враги ее сына побеждены, а многие даже успели истлеть в могилах.

Осознание выполненного долга и завершенности мирских дел навели великую княгиню на мысль постричься в монахини.

Вскоре ее домом стал кремлевский Вознесенский монастырь, а новым именем — Синклитикия, что в переводе с греческого означает светоносная. Возможно, это редкое имя новая монахиня выбрала не случайно. Ей хотелось быть светом для слепого, погруженного во мрак сына.

Однако жизнь некогда неутомимой и энергичной великой княгини подошла к концу. На восемнадцать лет пережив своего мужа Василия I, она скончалась 15 июня 1453 года.

В летописи о смерти Софьи Витовтовны сказано так: «Июня в 15 день преставилась великая княгиня Софья, и положена в тот же день в храме монастыря Вознесенья, где и свекровь ее Евдокия была похоронена».

Самые горькие слезы над гробом матери лил слепой Василий Васильевич. Ведь он вырос и возмужал под ее надежной опекой, опытным руководством; из слабого и безвольного юноши превратился в умелого воина и достаточно мудрого государя. Ей он был обязан победой над многочисленными врагами, сохранением отчины и великокняжеского престола.

Только на девять лет пережил мать Василий II. Долгие годы борьбы и увечье полностью подорвали его здоровье. В самом начале 1462 года какая-то неведомая болезнь стала истощать князя — тело худело, ноги и руки теряли силы. В народе этот недуг назывался «сухоткой» и лечился прижиганием больных мест.

Вот и Василий Васильевич повелел местным знахарям сделать на руках и ногах ожоги. Однако выздоровление не наступило, напротив, состояние князя ухудшилось. На месте ожогов образовались незаживающие, гниющие язвы, приведшие к заражению крови. 27 марта 1462 года в страшных мучениях Василий Темный скончался. Ему было только сорок семь лет. Но на этот раз за судьбу престола он мог не опасаться.

Твердой рукой двадцатидвухлетний Иван Васильевич уже давно держал бразды правления. У него самого подрастал наследник — Иван Молодой. Поэтому можно считать лишь данью традиции фразу завещания умирающего о том, что опекуном сына и вдовы должен стать польский король Казимир. Будущий великий государь всея Руси никому не позволил вмешиваться в свои внешние и внутренние дела. Но об этом наш следующий рассказ.

Следует признать, для своего времени великая княгиня Софья Витовтовна была выдающимся государственным деятелем и очень незаурядной женщиной.

Глубокий ум позволял ей находить в самых сложных ситуациях верные решения, тонкое политическое чутье редко подводило ее, мужественное сердце никогда не трепетало от опасностей, жизненные невзгоды лишь закаляли и воодушевляли на новую битву с многочисленными врагами. Она всегда была верной помощницей и советчицей сначала мужа, Василия Дмитриевича, потом сына Василия Васильевича. В укреплении и возвышении Московского княжества под их руководством была и ее немалая заслуга.

Духовная грамота Софьи Витовтовны, оставленная ею по примеру князей-мужчин, свидетельствует о том, что она считала главными ценностями в своей жизни.

Важнейшую из них — ящичек со святыми мощами и животворящий крест, подаренные греческими монахами, великая княгиня оставила горячо любимому сыну. Сноха Мария Ярославна получила икону в красивом окладе. Старший внук Иван был благословлен иконой Богородицы с пеленой, вышитой искусными мастерицами под руководством самой Софьи.

Икона Богоматери, но большего размера, досталась и внуку Юрию. Его бабушка, видимо, любила особо, поэтому и завещала ему все свои материальные ценности: дом в Кремле с житным двором, несколько построек за городом и даже ожерелье.

Не остались без подарков и остальные внуки. Андрей получил икону Козьмы и Демьяна, Борис — икону Федора Стратилата, самый маленький Андрей — два дубовых ящичка с мощами и крест.

Судя по завещанию, не было у Софьи Витовтовны ни браслетов, ни колец, ни дорогих головных уборов, ни шуб, ни ларцов с драгоценностями, ни золотой и серебряной посуды. Только иконы и ящички с мощами. Все принадлежавшие ей немногочисленные села она оставила церквям, но наказала сыну собрать на полях урожай, продать его, а вырученные деньги отдать в монастыри на помин ее души.

Рачительная хозяйка и любящая мать, она не хотела вводить сына в большие траты на похороны и даже своей смертью стремилась не причинять ему беспокойства.

Для составления завещания Софья Витовтовна позвала только духовных лиц: спасского архимандрита Трифона, симоновского архимандрита Геронтия, своего духовного отца архимандрита Феодосия и митрополичьего дьяка Ярлыка. Выполнение своей последней воли она доверила именно им, не желая под конец общаться со светскими лицами, столь переменчивыми в своих пристрастиях. Вероятно, кроме родственников, великая княгиня не имела близких людей и в своей повседневной жизни была достаточно одинока.

* * *

Возвращаясь к загадке завещания Дмитрия Донского, снова отметим, что он очень любил своих сыновей и хотел все оставить только им. Изменяя порядок престолонаследия, он не заглядывал далеко вперед и думать о будущих внуках не хотел.

Но Софья Витовтовна любила своего единственного из оставшихся в живых сына ничуть не меньше. Поэтому она сделала все возможное и невозможное, чтобы власть и владения московских князей достались ее ненаглядному Василию. Победив врагов-родственников, он ликвидировал их уделы и получил существенно большую территорию, чем была у Дмитрия Донского. Кроме того, он стал единоличным собственником земель столицы и ни с кем уже не делил главный город Руси.

Смертельная схватка у престола

Весной 1467 года по сложившейся традиции великий князь Иван Васильевич отправился в Коломну для проверки окских рубежей и подготовки к обороне, ведь лето было любимым временем для разбойничьих набегов степняков. Вдруг из Москвы прискакал гонец и сообщил, что его жена, великая княгиня Мария Борисовна, скоропостижно скончалась.

Это известие показалось великому князю очень странным: до отъезда жена выглядела вполне здоровой, цветущей молодой женщиной (ей было только двадцать пять лет). Прибыв в столицу, он обнаружил, что тело умершей невероятно распухло и не помещается в гробу. Даже свисавший поначалу покров не закрывал его.

Спешно похоронив жену в Вознесенском монастыре, Иван Васильевич приступил к расследованию. Оказалось, что незадолго до смерти Мария Борисовна попросила прислужницу Наталью Полуехтову отнести свой пояс к ворожее. Вероятно, молодую княгиню беспокоило, что после рождения сына в 1458 году у нее больше нет детей. С помощью колдуньи она хотела вернуть себе «дар чадородия». Но ворожба дала обратный результат: надев завороженный пояс, княгиня упала в обморок и вскоре скончалась.

Возможно, колдунья была подкуплена недругами Марии Борисовны или оказалась неискусна в своем деле. Сейчас даже трудно предположить, какое ядовитое вещество использовали, но, несомненно, очень сильное, поскольку пояс надевался на платье и с телом не соприкасался.

Иван Васильевич страшно разгневался и приказал прогнать всех Полуехтовых со двора. Ворожею, похоже, не нашли. Она исчезла в неизвестном направлении, узнав о смерти великой княгини.

Таким образом, в двадцать семь лет великий князь Иван III стал вдовцом, имея на руках девятилетнего сына Ивана, прозванного Молодым для отличия от отца.

Сирота-бесприданница

Больше года вдовец оставался неутешен — с Марией он был обручен с детства и прожил в счастливом браке пятнадцать лет. Но потом по совету митрополита и бояр стал подумывать о новой женитьбе.

В феврале 1469 года в Москву прибыло посольство из Рима. Это было достаточно необычным явлением, поскольку тесных связей с католическими странами русские князья не поддерживали. Во время приема грек Юрий Траханиот передал Ивану III письмо от кардинала Виссариона. Великому князюпредлагалось жениться на византийской царевне Зое Палеолог, племяннице двух последних императоров и дочери морейского деспота (правителя) Фомы.

Решив заинтересовать великого князя, хитрый кардинал отметил, что царевна уже отказала двум женихам, французскому королю и миланскому герцогу, из-за нежелания менять православную веру на католическую.

На деле, как полагали современники, возможные претенденты на руку Зои отказались от нее сами, узнав о ее непомерной толщине и отсутствии приданого. Но разве это могло стать препятствием для Ивана III? Тучность женщины на Руси всегда считалась признаком красоты, а приданым в великокняжеской среде обычно были небольшие подарки жениху (пояс и т. д.) и личные вещи невесты. Ценились лишь знатность и обширные родственные связи будущей жены.

В этом же отношении Зоя Фоминична Палеолог была исключительно подходящей кандидатурой для Ивана Васильевича, желавшего стать государем всея Руси и навсегда свергнуть золотоордынское иго. Своей знатностью она поднимала престиж мужа, а родственными связями могла способствовать установлению контактов со многими европейскими державами, потенциальными союзниками в борьбе с Ордой.

После визита Юрия Траханиота Иван III созвал совет, на который пригласил митрополита Филиппа, мать — Марию Ярославну, видных бояр. Сообща решили, что византийская царевна может претендовать на роль новой великой княгини. Дело со сватовством откладывать не стали и вскоре отправили в Рим посольство во главе с Иваном Фрязином, итальянцем, приглашенным в Москву для организации монетного дела. На родине его звали Джан Баттист Деллавольпе.

Миссия русского посольства оказалась успешной. Иван Фрязин был принят Римским папой и кардиналом Виссарионом, с которым довольно быстро договорился об условиях предполагаемого брака. Католики надеялись, что женитьба на Зое убедит

Ивана III присоединиться к Флорентийской унии и тем самым подчинит православное духовенство Римскому папе.

Русский посол был представлен Зое, получил ее портрет и «опасные» грамоты, позволяющие проезжать без всяких препятствий через католические страны.

В конце того же 1469 года Иван Фрязин вернулся в Москву. Портрет византийской царевны произвел на всех большое впечатление, ведь до этого никто не видел изображения людей в реальном облике. Летописцы даже назвали его иконой.

Внешность невесты, скорее всего, понравилась великому князю: огромные карие глаза, черные брови, нос с горбинкой, полный рот. Взгляд спокойный и твердый. Именно так выглядит византийская царевна на скульптурном портрете, воссозданном по ее останкам экспертом-криминалистом С. А. Никитиным. Правда, это изображение дает представление о женщине пятидесяти с лишним лет.

Исследование скелета показало, что рост Зои не превышал 160 сантиметров и что она страдала некоторыми гормональными нарушениями. Они выразились в том, что под конец жизни Зоя очень располнела, черты лица стали более грубыми, появились небольшие усики и волоски на подбородке. Вызвать их могли стрессовая ситуация в детстве и резкая смена климата после переезда из Рима в Москву.

Привезенный великому князю портрет царевны не сохранился. Нет и других достаточно достоверных описаний ее внешности. Из исторической литературы известно лишь о том, что Зоя была изображена на фресках собора Сан-Спирито, посвященных жизни папы Сикста IV. На одной из них она на коленях получала от папы свадебный подарок —- кошелек с 6000 дукатов, на другой — царевна среди знати во время благословения ее братьев Сикстом IV. Но, по мнению исследователей, эти фрески были поздними и вряд ли передавали реальный облик Зои. Кроме того, в настоящее время они в плохом состоянии.

Некоторое представление о внешности византийской принцессы могут дать воспоминания о ней очевидцев-современников. Патрицианка Клариса Орсини, встречавшаяся с ней в Риме, в своих записках назвала Зою красивой. Итальянские хронисты описывали ее так: невысокого роста, с удивительно красивыми большими глазами и кожей несравненной белизны.

Многие отмечали ее благонравие, ласковое обхождение с гостями и способности к рукоделию.

Некоторые исследователи полагают, что Зоя изображена на пелене Елены Волошанки 1498 года. Хотя на ней действительно показана реальная картинка крестного хода в Вербное воскресенье, но вряд ли пелену можно считать коллективным портретом великокняжеской семьи. Дело в том, что все фигуры на ней весьма схематичны. Кроме того, среди ученых идут споры относительно того, где находится великая княгиня: в верхнем ряду в короне или в нижнем — с золотым таблоном, знаком царского достоинства, на покрывале. В целом большой интерес представляют наряды изображенных лиц, поскольку в настоящее время нет точных данных о том, как одевались женщины великокняжеского рода.

Несмотря на то что портрет Зои всем понравился, переговоры о браке были приостановлены. Во-первых, из-за сообщения Ивана Фрязина о далеко идущих планах Римского папы. Великий князь и русское духовенство не желали присоединяться к Флорентийской унии и попадать в зависимость от высших католических иерархов. Во-вторых, Иван III не считал нужным в угоду Риму портить отношения ни с Турцией, ни с Крымом — его союзниками по борьбе с Золотой Ордой и великим княжеством Литовским. В-третьих, жениху пока было не до свадьбы — новгородское боярство усиленно стремилось отделиться от Москвы и следовало его поскорее усмирить.

Отсутствие известий из Русского государства обеспокоило папу Павла II, и в 1471 году он поручил венецианскому послу, направлявшемуся в Крым, заехать к Ивану Васильевичу и вручить ему повторную грамоту с предложением руки своей подопечной. Католическое духовенство стремилось побыстрее сбыть византийскую царевну с рук и потому проявляло настойчивость. На этот раз в папском послании девушку назвали более понятным для православных людей именем Софья, а ее отца на славянский манер — Ветхословом, а не Палеологом.

Вновь Иван III, занятый борьбой с Новгородской республикой, задержался с ответом, что, конечно, не могло не обеспокоить Софью. Ведь два потенциальных жениха ей уже отказали, а один — итальянский князь Карраччиоло — до свадьбы не дожил. Других претендентов на ее руку не находилось; один язвительный современник отметил в своих записках, что после встречи с принцессой ему всю ночь снились «сало, масло и прочая жирная снедь». Значит, впереди Софью ждали пострижение в монахини и безрадостная жизнь в тиши кельи. Такая участь постигла ее сестру, бывшую королеву Венгрии, оставшуюся без престола. Поэтому, когда пришло известие о скором приезде в Рим нового русского посольства, царевна воспряла духом.

25 мая глава посольства Иван Фрязин был принят новым Римским папой Сикстом IV. Павел к тому времени умер, и забота о сироте перешла к его преемнику. На торжественном приеме присутствовали и братья царевны, Андрей и Мануил. Обменявшись подарками, обе стороны вскоре обо всем договорились. Отныне Зоя-Софья становилась невестой великого князя Ивана III.

Вскоре в Ватиканском саду в торжественной обстановке состоялся обряд обручения. Софья отдала Ивану Фрязину, заменявшему жениха, свой перстень и нательный крест, а взамен получила перстень и крест Ивана Васильевича. После этого ей было велено готовиться к отъезду.

Источники, довольно подробно описывающие обстоятельства заключения брака Софьи Палеолог и Ивана III, почти ничего не сообщают о намерениях самой невесты: хотела ли она стать женой вдовца, уже имевшего наследника престола, и ехать в далекую и малоизвестную северную страну, где у нее не было ни друзей, ни знакомых?

Все переговоры о браке происходили за спиной невесты. Никто не удосужился хотя бы описать ей внешность московского князя, особенности его характера и т. д. Обошлись лишь несколькими фразами о том, что он «князь великий, и земля его в православной вере христианской». Окружавшие царевну лица, видимо, полагали, что ей, как бесприданнице и сироте, выбирать не приходилось. Возможно, ей даже не сказали, что, став женой улусника Золотой Орды, она уронит свое царское достоинство.

Одним словом, для Софьи брак с московским князем был отнюдь не выгодной партией, а единственной возможностью избавиться от назойливой опеки католического духовенства и избежать пострижения.

Зоя-Софья Палеолог, несмотря на исключительную знатность, не была избаловала жизнью. Она родилась между 1443 — 1449 годами в семье правителя Морей (западная часть Пелопоннеса) Фомы, родного брата византийского императора Константина XL Мать, Екатерина, по одним данным, была дочерью морейского князя Захария, по другим — дочерью герцога Феррары.

Детство Зои, сравнительно безоблачное, прошло в столице Морей — городе Мистре. Отец, человек достаточно богатый и почитаемый, смог выдать старшую дочь Елену за венгерского короля. Правда, после вторжения турок она овдовела и была вынуждена закончить жизнь монахиней Леокадийского монастыря. Кроме Зои, в семье подрастали два старших брата, один из которых при бездетном императоре мог рассчитывать на его престол. Но нашествие турок на Константинополь в 1453 году смешало все планы Палеологов. В конце 50-х годов им пришлось навсегда покинуть родину и стать бездомными изгнанниками.

Сначала местом пристанища семейства Фомы стал остров Корфу. Потом по приглашению Павла II оно переехало в Рим. Благосклонность папы объяснялась тем, что Фома передал в дар католической церкви спасенную им святыню — голову апостола Андрея.

Годы скитаний не прошли даром для родителей Зои. В 1462 году умерла мать, через три года — отец. Свой последний приют он обрел в госпитале Сан-Спирито, явно недостойном его высокого сана. Таким образом, царевна, которой не было и двадцати лет, осталась сиротой на попечении Римского папы и никейского митрополита Виссариона, принявшего на себя сан константинопольского патриарха.

Вполне вероятно, что жизнь в Риме была для Зои безрадостной. Она знала, что покровители любым путем стремятся сбыть ее с рук, то есть поскорее выдать замуж чуть ли не «за первого встречного». Никто не желал считаться с интересами этой девушки, ставшей бессловесной игрушкой в руках католиков-политиканов. Видимо, их интриги настолько надоели царевне, что она была готова ехать куда угодно, лишь бы подальше от Рима.

Путешествие в Московию

Софья до конца выдержала роль покорной и за все благодарной сироты. При расставании она преклонила перед Сикстом колени, получила его благословение и уже упоминавшийся кошелек с 6000 дукатов. Они и стали ее приданым. Кроме того, она взяла с собой старинные греческие книги, реликвии дома Палеологов, свой не слишком богатый гардероб и все, что требовалось для рукоделия. Долгими безрадостными днями она скрашивала досуг вышиванием, которому с детства научилась от мастериц, изготавливавших чудесные покровы, пелены для украшения храмов. Это искусство издревле развивалось в Византии и заимствовалось многими странами.

Наконец после не слишком долгих сборов кортеж с невестой двинулся в путь. Это важное событие произошло 24 июня 1472 года. Сопровождать Софью вызвался папский легат (посол) Антонио Бонумбре, который хотел показать всей Европе, что невестой московского государя стала папская воспитанница. Обычно он ехал впереди процессии с католическим распятием в руке.

Маршрут Софьи проходил по городам Священной Римской империи к Балтийскому морю. Жители немецких городков приветствовали царевну и желали счастливого пути. Во время остановок отводили ей просторные дома для ночлега, снабжали продовольствием и даже дарили подарки. Эти дни запомнились бедной сироте на всю жизнь.

Наконец 1 сентября путешественники достигли Любека. Здесь задержались на восемь дней, поскольку необходимо было пересесть на корабль и дальше плыть по морю до Таллина. Трудности начались, когда пришлось до корабля добираться на небольших лодках. Софья очень боялась упасть в холодную воду и утонуть. Но этот этап прошел без происшествий. А вот плаванье по осенней бушующей Балтике оказалось очень опасным. В итоге море «носило их 11 дней». Возможно, в это время царевна не раз прощалась с жизнью. Однако судьба была к ней милостива.

21 сентября измученные путешественники наконец-то увидели берег. В Таллине, который раньше назывался Колыванем, они провели десять дней. Необходимо было прийти в себя и подготовиться к дальнейшему пути: нанять повозки, закупить продовольствие.

Первую большую остановку сделали в Тарту (Юрьеве), следующую — на русской территории в Пскове. Там уже готовились к встрече великокняжеской невесты.

1 октября в Псков прискакал из Москвы гонец и объявил на вече: «Царевна переехала море и едет в Москву. Она дочь Фомы, князя морейского, племянница императора Константина, царя царегородского, внука Иоанна Палеолога, который был зятем великого князя Василия Дмитриевича».

Дочь Василия Дмитриевича и Софьи Витовтовны Анна вышла замуж за византийского императора, но умерла бездетной во время эпидемии. Поэтому по крови Зоя не была родственницей Ивана III.

Далее гонец сообщил, что будущую великую княгиню зовут Софьей Палеолог и что ее следует встретить с большим почетом.

Псковичи были не прочь принять у себя заморскую царевну, будущую государыню. Они тут же начали варить меды, закупать продукты для богатого пира в ее честь. Посадники со знатными горожанами отправились в Изборск, чтобы там приветствовать невесту Ивана III. Однако новый гонец сообщил им, что торжественная встреча должна состояться на ливонском берегу реки Омовжи (Эмбаха).

Софья с нетерпением вглядывалась в противоположный берег. Вскоре из осеннего тумана показались большие лодки, в которых сидели одетые в дорогие меховые шубы и шапки бородатые люди. Прибывшие посадники и бояре с поклоном преподнесли Софье и ее спутникам золоченые чаши с вином и медом. Принцесса с радостью приняла дары и в ответ сказала, что считает их знаком любви и почтения будущих подданных. Вкусные напитки приободрили и согрели продрогших путешественников. На дворе стояла уже холодная и сырая осень, к которой южные жители не привыкли.

Софья заметила, что желает поскорее двинуться дальше, к дому жениха. Псковичи не стали затягивать церемонию встречи, быстро перенесли поклажу царевны и ее спутников на свои суда и вместе с гостями отплыли к русскому берегу. Там царевна с трепетом вступила на землю страны, в которой ей предстояло жить и править.

Перед Псковом путешественникам устроили новую торжественную встречу. Здесь их ждали местные жители с различными дарами, в воротах города стоял настоятель местного собора с крестом, а рядом посадник с челобитием всех псковичей.

Софья, согласно православному обычаю, приняла от священника благословение, поцеловала крест, потом взяла челобитие. После этого ее повели в Троицкий собор, где она поклонилась местным святыням и приняла участие в литургии.

Один из спутников царевны неприятно поразил местное духовенство. Это был папский легат, одетый во все красное, в перчатках, которые он никогда не снимал. Перед ним несли литое католическое распятие, которым он благословлял псковичей, встречавших Софью. В храме легат не крестился и даже не подходил к чудотворным иконам. Видимо, он старался всячески подчеркнуть, что не уважает православные святыни и что великокняжеская невеста находится под его покровительством.

Софья, несомненно, сразу заметила возмущение русского духовенства и псковичей, а потому приказала Антонио Бонумбре подойти к иконе Богоматери и поклониться ей. Царевна не хотела, чтобы будущие подданные заподозрили в ней иноверку.

После службы гостей отвели на княжеский двор, где уже были накрыты столы для пира. Местная знать стала радушно потчевать Софью и ее спутников сладкими винами, крепкими медами и самыми разнообразными кушаньями. Блюда были простыми, но сытными: жареное мясо, дичь, рыба, пироги, засахаренные плоды. Гостеприимные псковичи не оставили без внимания ни слуг, ни конюхов, ни лошадей прибывших. Все были накормлены и удобно размещены для ночлега.

Софья пробыла в Пскове несколько дней, на протяжении которых в ее честь постоянно устраивались званые обеды. На прощальном торжестве посадники, бояре и купцы преподнесли гостье множество даров, а от жителей всего города — 50 рублей, что по тем временам было значительной суммой.

В ответ царевна очень учтиво поблагодарила всех и сказала: «Теперь хочу ехать к моему и вашему государю в Москву, а за ваш почетный прием, за ваш хлеб, вино и мед кланяюсь. Когда, Бог даст, буду в Москве и когда вам будет какая нужда, то буду усердно вам помогать». Не исключено, что все это было сказано по-русски, пока шли долгие переговоры о браке, Софья вполне могла выучить язык жениха.

Ответ гостьи так воодушевил псковичей, что они бросились ее провожать до самого новгородского рубежа, устраивая на привалах новые пиры с вином, медами и яствами. Следует отметить, что Софья не забыла о своем обещании и, став великой княгиней, всегда покровительствовала псковичам, приезжавшим в столицу.

В Новгороде, уже окончательно присоединенном к владениям Ивана III, заморскую гостью ждала не менее торжественная и теплая встреча. Пиры оказались еще более роскошными и многолюдными, дары — обильнее и ценнее.

После недельной остановки путешественники вновь отправились в дорогу. На этот раз — прямо к Москве. Стояла поздняя осень. Деревья роняли последнюю разноцветную листву, лужи покрывались первым ледком. Софье и ее спутникам прислали из столицы новые теплые повозки и красивые шубы из дорогих мехов. Они вызвали восхищение у дам, поскольку в Европе такие меха ценились очень высоко. Одна шуба Софьи была подбита горностаями и покрыта алым бархатом, вторая — соболями с парчовым верхом. Женщины из ее окружения получили шубы из лисиц и белок с суконным верхом. В итоге первые впечатления от Руси у всех сложились самые благоприятные и даже радостные.

Москва также жила ожиданием встречи с великокняжеской невестой. Для пиров со всей округи свозились туши коров, баранов, свиней. Охотники были отправлены за дичью. Слуги готовили помещения для Софьи и ее спутников. Горожане доставали из сундуков самые красивые и нарядные одежды.

Не радовался приезду царевны только митрополит Филипп. От псковского духовенства он узнал, что впереди кортежа едет папский легат с католическим распятием и именно им освящает путь и благословляет русских людей. Поэтому митрополит прямо заявил Ивану III, что если «крыж» — так Филипп назвал католический крест — внесут в Кремль, то из других ворот он выедет из него и навсегда покинет столицу.

Иван Васильевич понял, что назревает скандал, который может испортить все торжество. Поэтому он отправил навстречу гостям своего боярина Федора Давыдовича Хромого, чтобы тот уговорил папского посла на время спрятать распятие. Однако католик, твердо помня наказ папы, оказался крайне несговорчивым и распятие убрать отказался. Тогда боярин, для которого приказ государя был руководством к действию, попросту вырвал распятие из рук легата и отдал своим слугам, чтобы те увезли его куда-нибудь подальше.

От такой наглости Антонио Бонумбре буквально онемел, а с ним и все присутствующие. Только Иван Фрязин попытался заступиться за католика и выразить возмущение поступком русского боярина. Но за это слуги последнего избили его и отобрали имущество.

Случившееся неприятно поразило принцессу. Она увидела, что нравы при дворе ее жениха крайне грубы, а люди бесцеремонны. Никакого уважения к иностранным подданным нет, как нет и понятия о правилах приличия и нормах поведения. Кроме того, она сразу же поняла, что любые символы католической веры вызывают у всех резкое неприятие, возмущение и раздражение. Поэтому заводить разговор о присоединении к унии даже не стоило, а о далеко идущих планах Римского папы следовало просто забыть.

Вскоре Софье пришлось пережить еще более неприятное событие — свою свадьбу. А произошло вот что. После инцидента с «крыжем» митрополит Филипп продолжал портить всем подготовку к торжественной встрече царевны. Он заявил великому князю, что отказывается венчать его с Софьей, поскольку сомневается в истинности ее православной веры. Аргументы митрополит приводил такие: греки заключили с католиками унию, а сама царевна долго жила под покровительством Римского папы.

Упрямство и подозрительность митрополита создавали препятствие для брака, к которому уже давно все было готово. Чтобы обойти его, великий князь поступил не менее решительно, чем в случае с распятием. Он приказал спешно доставить в столицу коломенского протопопа и, когда тот прибыл, велел ему готовиться к свадебному обряду. Филиппа в свои планы великий князь не посвятил.

Итак, 12 ноября 1472 года Софья Палеолог торжественно въехала в Москву. На всем пути ее радостно приветствовали нарядно одетые горожане. В воротах Кремля с крестами и дарами встретили духовенство и бояре. По обычаю ее радушно приняла будущая свекровь, Мария Ярославна. Далее предстояло посетить Успенский собор. Там ее ждал великий князь Иван Васильевич с коломенским протопопом, дружками и иными участниками церемонии. После богослужения тут же совершили обряд венчания.

Царевна, не знакомая с обычаями новой страны, была вынуждена принять все как должное. Единственное, что поразило ее, так это скромные размеры и убранство главного храма столицы и низкий сан венчавшего их священника. В то время новый каменный Успенский собор еще не был построен, а старый уже разобрали. Богослужение проходило во временном небольшом деревянном храме.

Скромность и даже камерность обряда венчания резко контрастировала с роскошным пиром, который продолжался несколько дней. Так, едва въехав в Москву, цареградская царевна тут же превратилась в великую княгиню Московскую и Владимирскую и жену Ивана III.

Спешка, с которой прошла свадебная церемония, вызывает большое удивление. Обычно она готовилась и длилась несколько дней. Причина, видимо, заключалась не только в конфликте с митрополитом Филиппом. Русская знать не представляла, какие почести следует оказывать очень знатной гостье. Поэтому было решено сразу же понизить ее статус, обвенчав с великим князем.

Однако Софья Фоминична никогда не забывала о своем царственном происхождении и по возможности подчеркивала его.

Первые впечатления

Софья Палеолог не вела дневников, поэтому нам точно не известны ее первые впечатления от России, Москвы и жениха. Но о них можно догадаться по запискам греков и итальянцев, которые в то время также впервые оказались в Московии.

Вот что написал венецианец Контарини: «Город Московия расположен на небольшом холме. Он весь деревянный, как в замке, так и около него. Через город протекает река, на которой много мостов. По ним можно переходить с одной стороны реки на другую». Значит, в конце XV века Москва выходила уже далеко за пределы Кремля и располагалась на обоих берегах Москвы-реки. Но каменных построек почти не было. Для Софьи, привыкшей жить в каменных домах, это казалось необычным. С удивлением она могла взирать на великокняжеский дворец, представлявший собой не что иное, как несколько бревенчатых домов, соединенных крытыми переходами. Избы, где располагались покои, были маленькими и тесными, с небольшими подслеповатыми окошками. Внутреннее убранство очень скромное: стены и потолок обиты красным тесом, на полах сукна, около стен — лавки с вышитыми подушками, в спальне — только деревянная кровать. Побогаче выглядела лишь горница великого князя, где он принимал послов и заседал с боярами. Там стены были расписаны «бытийным письмом», то есть жанровыми картинами на библейские сюжеты.

Казалось бы, дворец великого князя говорил о его бедности. Однако вскоре Софья обнаружила, что это не так. Иван III владел обширным и богатым краем. Об этом свидетельствовал рынок, который в зимнее время устраивался прямо на льду Москвы-реки. На нем очень дешево продавалось огромное количество говядины и свинины. Ободранные туши выкладывали на лед длинными рядами. Да и других продуктов было множество. Сотню кур или сорок уток отдавали за один дукат, крупных и жирных гусей поштучно — за мелкие монеты, дичь — целыми связками, зерно — возами. Здесь же можно было купить сено, дрова и т. д.

Мясные продукты не иссякали всю долгую зиму и позволяли москвичам питаться весьма сытно.

Правда, овощей продавалось очень мало, а фруктов не было совсем — только лесные кислые яблоки и орехи. Южанке, привыкшей к обилию южных плодов, пришлось поменять рацион, что, конечно, не могло не сказаться на ее здоровье.

Вряд ли Софье понравились и сильные холода зимой. Почти девять месяцев она проводила в тереме, поскольку на улице быстро замерзала. Однако вскоре она узнала, что русские люди предпочитают путешествовать в зимнее время по рекам, покрытым льдом. Весной и осенью все дороги превращаются в непролазную грязь, а летом в лесах много всевозможных кровососов-насекомых, которые одолевают и путников, и лошадей.

Зимой русские люди устраивали всякие увеселения: катание на санях с гор, конские бега на льду рек, потешные бои. Морозов никто не боялся, одежду шили из теплых мехов. Богатые носили лисьи и песцовые шубы, простолюдины — тулупы из овчины. Осенью и весной переходили на более легкие меха: соболя, горностая, белку. Знать щеголяла в одежде из заморских тканей: сукна, шелка, парчи. Те, кто победнее, летом ходили в платьях и рубахах изо льна, который ткали дома.

В целом русские люди показались Софье и ее спутникам очень красивыми: голубоглазые, светловолосые, румяные, но в поведении — грубоватыми. Многие горожане занимались торговлей и с утра до полудня стояли на базарах. Потом отправлялись в таверны (корчмы), где пили и ели, а затем шли домой отдыхать. Во второй половине дня работать было не принято, видимо, из-за раннего наступления темноты осенью и зимой.

Окружавшие царевну греки заметили, что многие русские склонны к пьянству, правда, почти единственным распространенным хмельным напитком был мед, настоянный на листьях хмеля. Кроме того, великий князь запрещал своим подданным бесконтрольно готовить и постоянно употреблять этот напиток.

Несмотря на странную встречу и скомканный свадебный обряд, великий князь понравился греческой царевне. Он был еще достаточно молод, тридцати с небольшим лет, высок, худощав, с красивым благородным лицом. Два его младших брата по случаю свадьбы приехали в Москву из своих уделов. Мать, вдова Василия II, жила в Кремле. С Марией Ярославной, очень доброжелательной, спокойной и исключительно богомольной женщиной, у Софьи сложились хорошие отношения. А вот пасынок сразу воспринял «грекиню» в штыки. Иван Молодой, видимо, полагал, что отцу не следовало жениться второй раз, тем более на знатной иностранке со своими обычаями и правилами поведения. При случае он грубил Софье и не оказывал необходимого почтения. Постоянные конфликты привели к тому, что Иван III поспешил женить сына и отдалить его от своего двора.

Хорошо знакомая со строгим византийским церемониалом, Софья с удивлением обнаружила, что великий князь весьма прост в обращении с подданными. Вместе с ними пирует и развлекается тем, что заставляет гостей много пить. С боярами и воеводами часто ездит на охоту, при дворе содержит большие своры и нередко лично интересуется состоянием собак и их дрессировкой.

Постепенно молодая жена выяснила, что ее супруг весьма могущественен, имеет обширные земельные владения и хорошие доходы. Ежегодно он мог класть в казну больше миллиона золотых дукатов. Одни его провинции платили дань шкурками соболей, горностаев и иными мехами, другие поставляли полотно, мясо, мед, зерно, сено, дрова — словом, все необходимое для жизни двора. Страна, с ее хорошими пастбищами, изобиловала крупным и мелким скотом, не было недостатка и в зерне. В некоторых местах, удаленных от торговых путей, скапливались огромные запасы пшеницы, ржи, гречихи, проса, пшена, гороха. Но особенно понравились Софье икра и замечательная рыба: осетры, белуги, стерляди, жирные сельди. Их всегда в изобилии поставляли к великокняжескому столу. В ее стране все это было редкими и очень дорогими деликатесами.

Таким образом, византийская царевна оказалась в богатой и обширной стране с совершенно непривычными климатом, растительностью, дарами земли, а значит, и пищей. Ее окружали люди, говорящие на другом языке, с иными нравами и обычаями. Не успев вступить на московскую землю, она превратилась в жену незнакомого и совсем чужого ей человека и отныне должна была выполнять его волю и жить по законам его державы. Для молодой женщины трудное испытание.

Кроме того, хотя Софья стала государыней для тысячи подданных, но у Ивана III она была второй женой и знала, что у великокняжеского престола уже есть наследник, а ее будущим детям уготованы лишь вторые роли удельных князей. Все это заставляло ее быть не столько супругой и матерью, сколько хитрым и дальновидным политиком.

Женившись на Софье Палеолог, Иван III также оказался в сложном положении. Прежде всего он постарался уладить конфликт с митрополитом Филиппом — предложил иерарху устроить публичный диспут с католиком и постараться его посрамить.

Филипп с радостью принял предложение великого князя, зная, что у папского легата довольно мало церковных книг. Сам он взял с собой на диспут известного своей ученостью книжника Николая Поповича. В итоге католик был посрамлен. Ни на один каверзный вопрос он не сумел дать ответа и лишь повторял: «Нет книг со мной».

Православное духовенство осталось очень довольно прениями, а папскому представителю пришлось забыть о планах объединения церквей. Софья Фоминична предпочла ни во что не вмешиваться, зная о стойкой нелюбви русских людей к католикам.

Только в начале января следующего года посольство, доставившее невесту, отправилось в обратный путь. С собой оно везло подарки и письма новой великой княгини родным и знакомым. В них она просила прислать в Москву самых разных специалистов, чтобы превратить Кремль в кусочек столь любезной ее сердцу Италии.

Пока же тоску по родине скрашивали привезенные в больших сундуках многочисленные книги —-остатки библиотеки византийских императоров, спасенные отцом Софьи.

Среди бесценных книг были труды древнегреческих философов Платона, Аристотеля, Цицерона, сочинения Аристофана и Вергилия, исторические трактаты и многие другие фолианты на греческом, латыни и еврейском языках. Правда, на Руси их могли читать очень немногие, поскольку иностранные языки знали лишь те, кто занимался международными делами.

По приказу великого князя для имущества Софьи Фоминичны отвели подвалы церкви Иоанна Предтечи у Боровицких ворот — в деревянных хоромах из-за частых пожаров хранить что-либо было опасно.

Иван Васильевич вскоре понял, что старый терем его первой жены не слишком подходит для высокородной византийской принцессы. А потому приказал к спальным помещениям пристроить повалушу, большую горницу с красиво расписанными стенами и довольно богатым убранством — коврами, бархатными подушками, массивными подсвечниками. В них она стала принимать посольства из Италии и своих соотечественников-греков. Кроме того, по просьбе Софьи к ее покоям пристроили на высоком подклете светлицу — просторное помещение со множеством окон. Там под ее руководством трудились девушки-мастерицы: ткачихи, вышивальщицы, швеи. Она обучила их особому лицевому шитью, развитому в Византии. Вскоре из-под рук вышивальщиц начали выходить замечательные изделия, похожие на яркие и красочные картины, или портреты святых.

В остальных помещениях великокняжеского терема окна делали маленькими, щелевидными, их закрывали железными ставнями от искр, которые разлетались во время частых пожаров.

Вскоре и самому великому князю потребовалась большая повалуша для приема многочисленных иностранцев, хлынувших на Русь по приглашению Софьи Фоминичны. Затем появилась средняя горница, к которой позже пристроили набережные горницу и сенник — летнее помещение без отопления и земляной присыпки на потолке, столовую-гридню. Все они были деревянными отдельно стоящими сооружениями, соединенными крытыми переходами. Над некоторыми из них возвели крытые галереи-чердаки и высокие крыши с башенками, придававшие всему комплексу весьма причудливый вид.

Но бывшая византийская принцесса мечтала совсем о другом дворце — каменном, в итальянском стиле.

Мини-Италия на Руси

Иван III вскоре понял, что следует не держать жену в подчинении, а самому прислушиваться к ее советам.

Еще в апреле 1472 года начали перестройку главного храма столицы — Успенского собора. Однако уже возведенное здание внезапно рухнуло. Софья Фоминична посоветовала пригласить из Италии опытного архитектора и разобраться в причинах неудачи русских мастеров. В 1475 году в Москву прибыл известный итальянский зодчий Аристотель Фиораванти. Он обнаружил, что собор развалился из-за плохого качества кирпича. Поэтому прежде всего принялись за изготовление хорошего строительного материала.

Аристотель правильно понял стоящую перед ним задачу: возвести храм, в котором сочетались бы черты прежнего символа русской государственности — Успенского собора во Владимире с новейшими образцами западноевропейской архитектуры. В итоге созданный им в Кремле Успенский собор поразил современников своим «величеством, высотою, светлостью, звонкостью и пространством». Внешне он повторял владимирский образец, а внутри был похож на светские палаты — без тяжелых хоров и низких сводов. Четыре круглые колонны поддерживали высокие тонкие кирпичные перекрытия.

Новый Успенский собор вскоре превратился в место проведения самых важных в стране событий: венчания на престол, бракосочетания великокняжеских особ, расширенных заседаний Боярской думы.

Переделки требовал и придворный Благовещенский собор, возведенный некогда Василием I. Для его реконструкции пригласили псковских мастеров, чьи творения очень понравились Софье во время поездки из Рима в Москву. Они не стали кардинально менять прежний храм, а лишь расширили его площадь за счет пристроек и открытой галереи. Кроме того, увеличили его в высоту. В итоге внутри даже сохранились древние хоры и алтарное помещение. Крытые переходы соединили собор с великокняжеским дворцом. В высоком каменном подклете появилось помещение для казны. Вся работа продолжалась пять лет.

Софья Фоминична посоветовала мужу соорудить специальное здание с глубокими подвалами для великокняжеского имущества, ведь, как уже говорилось, во время частых пожаров деревянные постройки сгорали дотла. Его возвели между Благовещенским и Архангельским соборами и стали называть Казенным двором. В глубоких белокаменных погребах можно было вполне надежно хранить любые ценности.

Вскоре в Москву по приглашению великого князя и «грекини» хлынули из Европы самые различные специалисты: архитекторы, строители, живописцы, ювелиры, оружейники, мастера монетного дела и лекари. Всем находилась работа в заново отстраиваемой столице. Но Софье Фоминичне этого было мало. По ее просьбе в Италию и Римскую империю одно за другим отправлялись посольства для вербовки тех, кто желал бы служить при московском дворе. Призыв нашел отклик не только у мастеров, но и у греческой знати, которая осталась не у дел после захвата Константинополя турками.

Первыми осели на русской почве родственники Палеологов — греческие князья Траханиоты, братья Юрий и Дмитрий Мануйловичи. Они приехали вместе с Софьей и сначала входили в ее окружение. Потом Юрий, получивший прозвище Старый, стал видным дипломатом и неоднократно отправлялся с посольствами к германскому императору и принимал ответные миссии. Дмитрий остался боярином в свите великой княгини. Его сын Юрий, получивший прозвище Малый, служил постельничим у старшего сына Софьи Фоминичны, Василия. После его вокняжения Траханиоты заняли при дворе ведущее место и стали главными советчиками государя.

Около великой княгини обосновались и другие греки: Ласкиревы, Ангеловы, Ховрины, Головины. Видный дипломат Федор Дмитриевич Ласкирев не раз ездил в Италию с различными поручениями. Мануил Ангелов занял должность печатника и секретаря. Ховрины, потомки выехавших из Сурожа (Судака) купцов, стали членами двора бывшей византийской царевны. Владимир и Иван Головины руководили постройкой Успенского собора, отвечая за финансовую сторону. Позднее они, как и их потомки, получили должности казначеев.

Новая греческая знать существенно потеснила московских бояр, вызвав у последних глухое недовольство и обвинения во всем «грекини».

Вскоре по желанию Софьи Фоминичны началась коренная перестройка великокняжеского дворца. Центральной его частью становится Грановитая палата — каменное здание, отделанное снаружи граненым камнем и имевшее внутри лишь одно огромное помещение. Его величественные своды поддерживал единственный столп в центре. Подняться в палату можно было по красивой парадной лестнице, названной Красным крыльцом.

Четыре года возводили Грановитую палату итальянские зодчие Марко Руффо и Пьетро Антонио Со-лари. Она была готова в 1491 году и произвела на современников огромное впечатление. С той поры именно в этом помещении стали проходить встречи иностранных послов, всевозможные парадные приемы и пиры.

На месте златоверхого терема Евдокии Дмитриевны, изрядно пострадавшего после многочисленных пожаров, соорудили новые пока деревянные палаты для Софьи Фоминичны. Затем весь старый деревянный дворец был разобран, а великий князь с семьей переехал на новый двор Патрикеевых. Все надеялись, что в скором времени удастся справить новоселье в великолепных белокаменных покоях, однако из-за опустошительного пожара Софье Фоминичне так и не удалось пожить в задуманном ею дворце. Он был завершен уже при правлении ее сына Василия.

Одновременно с постройкой нового дворца началась реконструкция стен и башен Кремля, возведенного когда-то Дмитрием Донским. Руководить всеми работами поручили итальянским инженерам и зодчим во главе с Пьетро Антонио Солари. В помощь им пригласили мастеров-каменщиков из Ростова, Пскова, Твери и самой Москвы. Грандиозная работа продолжалась десять лет. В 1495 году перед москвичами во всей красе предстала суровая и величественная крепость, стены которой были украшены зубцами и снабжены бойницами. По углам возвышались круглые башни, у центральных, с проездными воротами, имелись отводные башни с опускавшимися решетками. Позднее со стороны Красной площади был выкопан широкий ров, через который к проездным башням перекинули подъемные мосты. В итоге Московский Кремль превратился в самую большую и неприступную крепость в Европе, великокняжескую резиденцию, достойную государя всея Руси и его царственной супруги.

Софья Фоминична привечала самых разных иностранных специалистов. Серебрянник Христофор с учениками занялись изготовлением украшений и дорогой посуды. Особенно порадовал ее приезд «органного игреца» монаха Иоанна. Он принял православие и женился на русской девушке. Вскоре в Москву был привезен и орган. Великая княгиня могла теперь наслаждаться его игрой, вспоминая о далекой родине.

Освобождение от ига Золотой Орды

Некоторые историки полагали, что роль Софьи Палеолог в кремлевских преобразованиях конца XV века была незначительной. И без ее участия Иван III сверг бы ордынское иго, стал самодержцем всея Руси и превратил Москву в настоящую столицу обширного Русского государства. С этим мнением можно согласиться лишь отчасти. Несомненно, могущество московских властителей росло постепенно, на протяжении нескольких столетий и ко времени Ивана Васильевича достигло кульминации. Это позволило великому князю вести самостоятельную внешнюю политику, не оказывать почтения и не платить дань золотоордынским ханам, активно бороться с вольнолюбивым Великим Новгородом и в конце концов присоединить его к своим владениям, окончательно сломить своих соперников, тверского и рязанского князей. Брак же с Софьей Палеолог лишь ускорил естественный ход событии и придал им новый характер.

Можно предположить, что Софье, как наследнице императорского престола, не нравилось, что ее муж все еще официально считался ханским улусником и должен был унижаться перед ордынцами. Так, в июле 1476 года она с удивлением увидела, как ее гордый супруг водил за узду коня ханского посла Бочюкая, почтительно кланялся ему и т. д. Надменный ордынец всячески демонстрировал свою власть над великим князем и требовал все больше и больше дорогих подарков для хана Ахмата. Напоследок он заявил, что Иван Васильевич должен ехать в Орду за ярлыком на великое Владимирское княжение.

Софья Фоминична не стала осуждать поведение мужа при ордынских послах. Но, будучи тонким политиком, с хитрым и гибким умом, она сумела намеками убедить Ивана Васильевича окончательно порвать с Золотой Ордой. Ведь для этого у него имелось все необходимое: крепкие стены Кремля, отважное, хорошо вооруженное войско, достаточно надежные союзники.

Вряд ли бывшая византийская принцесса, сама испытавшая ужас нашествия «безбожных агарян», была сторонницей открытой схватки с ханом Ахматом. Она считала, что достаточно создать крепкий заслон на границах Русской земли. Великий князь придерживался того же мнения и организовал на окском береговом рубеже пограничную службу.

Летом 1480 года разведчики донесли, что к Москве движутся многочисленные орды хана Ахмата. Это известие повергло Софью Фоминичну в ужас. Сразу вспомнились ее детские страхи перед неверными и бегство из Морей в Италию. Возможно, она боялась не столько за себя, сколько за своих маленьких детей. К этому времени она родила двух дочерей и двух сыновей, младшему Юрию не было и года.

В панике Софья Фоминична потребовала, чтобы муж укрыл ее с детьми в безопасном месте. На этот раз выбрали Белоозеро, а не традиционную Кострому. Вместе с великой княгиней отправили и казну, которая помогла бы ей бежать в европейские страны в случае разгрома Москвы. Сборы были поспешными. С собой брали только все самое необходимое и наиболее ценное. Вскоре москвичи с удивлением могли наблюдать, как кортеж великой княгини покидает столицу.

У многих современников ее бегство вызвало осуждение. Ведь враг находился далеко, и непосредственной угрозы для Москвы не было. Даже престарелая княгиня Мария Ярославна, вдова Василия Темного, никуда не собиралась ехать, старший сын великого князя, Иван Молодой, желал возглавить полк, асам Иван III повел свое многочисленное войско к Оке.

Не любившие «грекиню» бояре стали открыто заявлять, что все беды страны именно от нее и ее окружения: «Как приехала царевна со своими князьями, так вся земля наша и замешалася». В случае гибели государя они вряд ли позволили бы Софье Фоминичне вернуться в Москву и вновь поселиться в Кремле.

К счастью для всех, стояние на Угре — притоке Оки — закончилось полной победой Ивана Васильевича. Хан Ахмат не решился вступить в бой с русскими полками и бесславно вернулся в Орду. С этого времени ненавистное иго было сброшено окончательно. Русская земля стала свободной и независимой.

Отныне Иван III в официальных документах именовался «государем всея Русии, Божиею милостию». Иногда к нему добавлялось слово «самодержец» (по-гречески «автократор»). В посланиях к ливонскому магистру, который считался московским вассалом, титул великого князя звучал еще более пышно: «царь всея Русии» (от византийского «цесаря» или «кесаря»). В дипломатических документах теперь подробно перечислялись названия всех земель, которыми владел Иван III. На государственной печати появился византийский герб — двуглавый орел. Все это свидетельствовало о том, что московский князь стал считать себя преемником угасшей Византийской империи.

В этом подходе к возможным владениям супруги не было ничего необычного. Великий князь Литовский Витовт когда-то захватил Смоленское княжество. поскольку его жена была сестрой смоленского князя Юрия Святославича. Аналогичным образом присоединил к своим землям Нижегородское княжество великий князь Василий Дмитриевич (на эту территорию могла претендовать его мать Евдокия Дмитриевна). Схожим путем уже сам Иван III подчинил Тверь и Рязань: первое княжество принадлежало отцу его первой жены, второе — одной из дочерей Дмитрия Донского, а потом и сестре самого Ивана Васильевича Анне.

Но если Иван III лишь заимствовал византийский титул и герб, то его сын Василий III прямо объявил свою столицу Третьим Римом — центром всего христианского мира. Мысль об этом, видимо, внушила ему мать, никогда не забывавшая о своем высоком происхождении. Даже после двадцати шести лет замужества она все еще считала себя византийской принцессой. В 1499 году по ее приказу была вышита шелковая пелена для подарка Троице-Сергиеву монастырю, на которой указано, что это дар «царевны царе городской».

Великий князь не стремился поставить супругу на место. Более того, он позволял ей принимать иностранные посольства, как прямой наследнице Византийской империи. На Руси это казалось небывалым новшеством, поскольку великие княгини при живом муже самостоятельной роли не играли. Только правящие вдовы обладали этим правом.

Под влиянием жены Иван III также начал высоко возносить себя над простыми смертными. От нее он узнал, что, по византийским обычаям, правитель недосягаем для подданных и считается Божьим наместником на земле. Никто не имел права покушаться на его власть или подвергать критике его поступки. Если раньше некоторые представители двора позволяли себе вступать в спор с великим князем и говорить в его адрес грубые и бранные слова, то теперь эти вольности сурово наказывались. Жизнь и здоровье государя и членов его семьи объявлялись священными. Наказанием за покушение на них стала смертная казнь.

Великий князь, желая подчеркнуть свое величие, начал носить длинные парчовые одеяния, богато расшитые жемчугом и самоцветами. Свой трон он поднял вверх на несколько ступенек. Около него появился почетный караул из красиво одетых знатных юношей.

Простые нравы при дворе заменил чопорный византийский церемониал, подчеркивающий величие особы государя. Среди придворных появилась четкая иерархия, во многом напоминавшая византийскую. Наиболее высокое место заняли бояре из Ближней думы. Их обычно было четверо. Старшим среди бояр стал конюший, ведавший великокняжескими конюшнями. Особую значимость приобрела должность дворецкого, который занимался государевым хозяйством.

Очень почетным считалось обслуживать государя. Постельничий охранял его сон, кравчий подавал напитки и блюда за столом, стольники приносили блюда в столовую палату. Этим занимались теперь не обычные слуги, а знатнейшие люди страны из княжеских и боярских родов.

При Иване III все эти новшества многим не нравились, но при его сыне Василии III и при внуке Иване Грозном стали считаться нормой. Продвижение по служебной лестнице при дворе происходило отныне много быстрее, чем на поле брани. Все пороки византийского придворного быта (политические интриги, тайные козни, лесть и ложь) с помощью Софьи Фоминичны начали проникать во внутреннюю жизнь московского дворца. Былая грубость и простота заменяются изворотливостью и пронырством. Былые дружеские отношения между представителями знати становятся редкостью, поскольку мест «под солнцем» для всех явно не хватало.

Однако самой Софье новый уклад был на руку. Она ловко манипулировала мнениями наиболее видных бояр и умело влияла на своего непостоянного в пристрастиях мужа. Только это позволило ей в итоге выиграть в смертельной схватке за престол.

Семейные проблемы

Первое время проблемы престолонаследия не волновали Софью Фоминичну. Ее первенец, дочь Елена, вскоре после появления на свет в 1474 году умерла. При дворе стали тут же поговаривать, что ждать потомства от «царегородской царевны» не стоит. Она наверняка для этого слишком тучна.

В 1475 году вновь родилась дочь, названная Феодосией. Видимо, у нее был какой-то физический недостаток, поскольку замуж ее не выдали и она довольно рано умерла (в 1501 году).

Третьим ребенком вновь оказалась девочка — дочь Елена, родившаяся в 1476-м. По сведениям современников, она была очень красива, умна и высокообразованна. но судьба уготовила ей печальную участь — умереть в неволе вдали от родного дома.

Появление на свет девочек подрывало авторитет Софьи в придворной среде, а пасынок Иван Молодой позволял себе открыто издеваться над мачехой и грубить. Это замечали даже иностранные послы, часто посещавшие Москву.

Возможно, княжичу не нравились слишком сильное влияние «грекини» на отца, новые лица и порядки при дворе. Чтобы не ссориться с сыном, Иван III поспешил объявить его своим официальным наследником и соправителем. Это навсегда закрывало путь к престолу будущим сыновьям Софьи и на время восстановило мир в великокняжеской семье.

Сблизившись с сыном, Иван Васильевич, видимо, отдалился от жены. Поэтому следующий ребенок появился на свет только через несколько лет. 25 марта 1479 года Софья Палеолог наконец-то родила долгожданного сына, получившего два имени: Василий и Гавриил. По случаю радостного события в Москву был приглашен из Рима брат великой княгини Андрей. В Италии он жил на скромную пенсию, назначенную Римским папой, поэтому надеялся с помощью сестры улучшить свое материальное положение и удачно выдать замуж дочь Марию.

Великая княгиня быстро сосватала племянницу за верейского князя Василия, который находился в родственных связях с мужем. Поскольку собственных ценностей у нее не было, она одарила молодую дорогими украшениями первой жены Ивана III — Марии. При этом даже не подозревала, что не имеет права ими распоряжаться, поскольку они являются собственностью великокняжеской семьи, передаваемой из поколения в поколение.

Несколько лет о щедром подарке никто не знал, пока в 1483 году не разразился скандал. Иван III, женив сына на молдавской княжне, задумал подарить украшения первой жены молодой невестке Елене Волошанке. Тут-то и выяснилось, что в казне их уже нет. Великий князь страшно разгневался, но Софья отговорилась тем, что не знала о традициях семьи. К тому времени на ее руках было уже пятеро маленьких детей (в марте 1480 года родился сын Юрий, в октябре 1481-го — Дмитрий), и подвергать опале жену Иван III не стал. Весь свой гнев он обрушил на Василия Верейского и потребовал вернуть подарок. Но князь счел требование слишком оскорбительным и вместе с семьей бежал в Литву.

Происшествие с драгоценностями еще раз показало Софье Фоминичне, что она находится в полном подчинении у мужа и не имеет никаких прав на общее имущество. Вероятно, у нее даже изъяли все его подарки, чтобы она не раздавала их своим бедным родственникам. На время великой княгине пришлось смириться с унижением, чтобы не потерять влияние на мужа и не подвергать своих детей опасности.

С Иваном Молодым и его женой отношения продолжали ухудшаться, что заставляло Софью постоянно думать о судьбе своих малюток, которым в будущем предстояло оказаться в подчинении у старшего полуродного им брата.

Женой Ивана Молодого стала дочь валашского (молдавского) господаря Стефана Великого Елена, прозванная Волошанкой. С ее отцом у Ивана III уже давно установились дружеские отношения. В договорных грамотах между двумя государствами постоянно указывалось, что оба правителя находятся «в свойстве и единачестве». Великого князя восхищало небывалое мужество, с которым Стефан отстаивал независимость своего небольшого государства и наносил ощутимые удары то огромной турецкой армии, то алчным литовцам. Дружить с ним было очень почетно. Кроме того, обе страны связывала общая православная вера.

Сам Стефан во время пиров часто подсмеивался над Иваном III, говоря, что московский государь слывет искусным воином лишь за столом, да на постели. Но породниться с ним не отказался.

Следует отметить, что молдавскую невесту связывало с женихом дальнее родство, ее мать была дочерью киевского князя Олелька (Александра), приходившегося внуком Софье Витовтовне и не раз посещавшего Москву. Эти родственные узы, видимо, и стали причиной сватовства именно к Елене.

Переговоры о династическом браке длились несколько лет. Наконец 14 ноября 1482 года будущая великая княгиня прибыла в Москву. До свадьбы она поселилась в Вознесенском монастыре у инокини Марфы, матери Ивана III Марии Ярославны. Это стало некоторым отступлением от традиций, согласно которым невеста сначала должна была жить под покровительством будущей свекрови, то есть Софьи Палеолог. Но из-за напряженных отношений последней с пасынком их пришлось изменить. Следует вспомнить, что саму греческую принцессу обвенчали в день прибытия и со свекровью она почти не общалась. Тогда традиции также нарушили из-за каких-то тайных соображений.

Через два месяца, уже в январе следующего года, состоялась свадьба, многолюдная и веселая, с посажеными отцом и матерью, дружками жениха и невесты, с катанием молодых на разукрашенных санях и почиванием в сенях на снопах ржи. Все происходило по старинным русским обычаям, затейливым и шуточным.

Для Софьи Фоминичны эта свадьба стала настоящим откровением, у нее самой обряд замужества был много проще и скромнее и состоял лишь из церковного венчания и праздничного пира.

Иван III сразу понял, что молодые не уживутся в кремлевском дворце с его все увеличивающейся семьей, и потому решил выделить Ивана Молодого на удел в Суздаль. Перед отъездом он и захотел одарить невестку драгоценными украшениями своей первой жены Марии, но их, как уже было сказано, в казне не оказалось.

Случай с драгоценностями показал великому князю, что в семье зреет грандиозный конфликт, для разрешения которого ему самому придется поддержать интересы одной из сторон.

Пока же судьба благоволила молодой семье. В октябре того же 1483 года в ней появился наследник — сын Дмитрий. Это еще больше закрепляло права Ивана Молодого на престол.

Софья Фоминична, напротив, оказалась в немилости. Вместе с маленькими детьми ее изолировали от внешнего мира, некоторых наиболее близких людей из числа итальянцев арестовали и бросили в тюрьму. Их обвиняли в расхищении государевой казны. Пострадали и бояре из окружения великой княгини, в первую очередь Морозовы и Салтыковы.

Все это не могло не отразиться на здоровье и настроении «грекини». Вновь она почувствовала себя одинокой и бесправной сиротой. В итоге следующая дочь, Евдокия, родилась недоношенной и вскоре умерла. Такое же горе постигло Софью в 1485 году, когда скончался новорожденный сын Иван.

Смерть детей показала Ивану III, что с женой следует обращаться более бережно, поэтому в 1485 году опалу с нее сняли и позволили, как и прежде, принимать иностранные посольства. Это оказалось как нельзя кстати, поскольку вскоре в Москву из Константинополя прибыл с детьми Иван Раль. который некогда служил Фоме Палеологу.

Софья радушно встретила соотечественников и уговорила Ивана III принять их на службу. Через два года Дмитрий и Мануил Ралевы поехали в Венецию русскими послами. Они отвезли местному герцогу богатые подарки и передали просьбу великого князя отправить к нему всевозможных мастеров и специалистов.

Только в 1490 году братья Ралевы вернулись в Москву, но не одни. Вместе с ними прибыли всевозможные специалисты: зодчие, пушечники, ювелиры, лекари и т. д. К большой радости Софьи Фоминичны, вновь приехал ее брат Андрей. С гордостью показала она ему свое большое семейство: пятерых сыновей и двух дочерей (в 1487 году у нее родился сын Симеон, а в 1490-м — Андрей). Считая брата единственно близким человеком, Софья поведала ему о своих заботах, бедах и печалях, ведь горестей и обид в ее жизни оказалось много больше, чем радости и веселья. Великую княгиню никогда не покидал страх за судьбу детей, сложно складывались отношения с подозрительным и скорым на расправу супругом, не скрывали свою неприязнь к ней пасынок и московская знать. Отчаянно пыталась она доказать всем, что в первую очередь является византийской принцессой, а потом уж великой княгиней, и, значит, по знатности, образованности и широте кругозора во многом превосходит всех, включая су-, прута.

Андрей Фомич прожил в Москве несколько месяцев и с богатыми дарами вернулся в Италию. Больше посещать сестру он не решился, поскольку вскоре ее положение стало еще сложнее.

Последний отпрыск византийских императоров умер в Риме в полной нищете, и сестра ничем не сумела ему помочь.

Пока Софья Фоминична исправно рожала детей, положение Ивана Молодого укреплялось. Были выпущены монеты, на которых его имя стояло рядом с отцовским. В дополнение к Суздалю он получил в управление и богатое Тверское княжество, потерявшее независимость.

В 1489 году великий князь пошел еще дальше — пригласил сына в Москву, чтобы вместе управлять государством. С Иваном в кремлевских покоях поселились и его жена Елена Волошанка, и маленький сын Дмитрий, прозванный Внуком.

Софье Фоминичне оставалось лишь с завистью следить за тем, как растет популярность Ивана Молодого среди московской знати, как крепнут его права на отцовский трон. Ее сыновей ожидала участь полузависимых удельных князей, которые по воле государя могли лишиться всего, оказаться в тюрьме и бесславно умереть. Однако вскоре в ее судьбе все переменилось.

В самом начале 1490 года наследник престола заболел. На его ногах появились непонятные язвы — «камчуги». Эта болезнь считалась разновидностью проказы и распространилась на Русь из Крыма. Лежащий в постели Иван с ужасом наблюдал, как постепенно кожа на ногах покрывается струпьями.

Как раз в это время прибыло посольство братьев Ралевых, доставивших в Москву лекаря Леона, прозванного Жидовином. Вряд ли он вошел в сговор с Софьей, чтобы извести молодого князя, и, скорее всего, вполне искренне хотел помочь Ивану Молодому. Его отцу он даже заявил, что примет казнь, если не спасет наследника. Леон, видимо, не подозревал, что «камчуга» неизлечима, поскольку никогда раньше не встречался с этим недугом.

Действия заморского врача, судя во всему, были стандартными для того времени. Сначала больному дали настойку из трав («зелье»), потом поставили банки («жгли склянницами по телу») и наконец сделали согревающие компрессы на ноги. Вероятно, Леон полагал, что язвы появились от простуды.

В итоге интенсивная врачебная «помощь» привела к тому, что в ночь на 8 марта Иван Молодой умер. Скорее всего, его кончина была неизбежной, а неправильное лечение ее только ускорило.

Иван Васильевич тут же заподозрил Леона в злом умысле и решил, что тот в угоду «грекине» специально уморил наследника престола. Началось расследование, но оно не принесло никаких результатов. В ту пору точно определить причину смерти человека не могли. Однако венецианского врача все же казнили. За кремлевскими стенами установили плаху и публично, в назидание другим горе-лекарям, Леона обезглавили.

Воспользовавшись новой ситуацией, Софья Фоминична стала активно выдвигать в наследники своего сына Василия, которому исполнилось уже одиннадцать лет. Правда, по новой традиции, установленной Дмитрием Донским, престол предназначался Дмитрию Внуку. Но он был моложе Василия, воспитывался вдали от деда и, значит, не был так же близок и дорог ему, как сын.

Усилия великой княгини не пропали даром. В том же 1490 году Василию дали в кормление (право собирать налоги) Тверское княжество. Это было первым шагом к победе, хотя титула великого князя он еще не имел.

Елене Волошанке оставалось лишь оплакивать своего безвременно умершего супруга и надеяться, что подрастающий сын все же получит причитающийся ему по закону престол. Эта надежда была вполне реальной, поскольку московские бояре не любили заносчивую Софью, а значит, и ее детей. Они лишь ждали удобного случая, чтобы окончательно оттеснить от трона «царегородскую царевну» и ее потомство.

Иван III, хотя и любил своих сыновей, все же не собирался ради них резко менять сложившуюся традицию престолонаследия. Кроме того, он не желал обижать невестку, зная, что это рассорит его с молдавским государем Стефаном Великим и дядей Елены, великим князем Киевским, в будущем возможным правителем великого княжества Литовского. За Софьей же стояли лишь ее нищие родственники-изгнанники.

Вскоре в великокняжеской семье произошло одно неприятное событие, которое убедило Софью Палеолог в том, что ей следует еще активнее бороться за престол.

У Ивана III был младший брат Андрей, угличский удельный князь, проживавший в своих владениях. Но великий князь считал себя главным правителем и ожидал от брата полного подчинения. Как-то раз он потребовал, чтобы Андрей отправил свою дружину в помощь крымскому хану Менгли-Гирею, союзнику Москвы. Однако угличский князь решил, что его воины не должны проливать кровь за интересы неверных, и не послал их на юг.

Узнав о своеволии брата, Иван Васильевич тут же решил жестоко его наказать. В сентябре 1491 года он пригласил Андрея в гости — «хлеба ести». Не подозревавший о коварстве великого князя Андрей вскоре прибыл и поначалу был принят вполне радушно. В кремлевском дворце его ждал богато накрытый стол во главе с хозяином. Братья поели, поговорили, потом Иван III под каким-то предлогом ушел, а вместо него в палате появились вооруженные бояре. Со слезами на глазах они сказали изумленному Андрею, что он арестован. Под охраной его отвели в тюрьму и заковали в кандалы. В Углич тут же отправили вооруженных воинов, которые схватили сыновей и всех бояр князя.

Андрей Угличский прожил в неволе только два года и в возрасте сорока семи лет умер. В народе его прозвали Горяем за трагическую участь. Его сыновьям пришлось провести в тюрьме почти полвека. Никто не знал, в чем их вина перед государем.

Случай с Андреем Угличским показал Софье Фоминичне, каким жестоким и коварным может быть ее супруг по отношению даже к близким родственникам и как следует избегать неосторожных поступков и слов.

Пока же судьба благоволила многодетной матери. Киевскому князю, дяде Елены Волошанки, не удалось стать великим князем Литовским. Его трон получил сын умершего короля Казимира Александр. Будучи достаточно дальновидным политиком, он решил породниться с Иваном III, что укрепило бы его позиции среди православных северских князей, которые в массовом порядке переходили на службу в Москву. В невесты он выбрал красавицу Елену, одну из дочерей Софьи Фоминичны.

В ноябре 1492 года в Москву прибыл литовский посол Станислав Глебович для решения вопроса о династическом браке. Предложение Александра показалось и Ивану III, и Софье выгодным. Великий князь рассчитывал с помощью дочери окончательно закрепить за собой завоеванные литовские земли, обрести еще большую популярность среди православных жителей соседней страны, а в дальнейшем даже предъявить права на ее территорию. Великая княгиня полагала, что брак дочери с достаточно сильным и богатым европейским государем возвысит ее, укрепит положение в Москве и в будущем поможет брату Василию выиграть схватку за московский престол.

Однако переговоры о браке затянулись, в частности из-за пожара, опустошившего Москву и надолго оставившего великокняжескую семью без постоянного пристанища.

Деревянный город горел часто, но два пожара 1493 года надолго остались в памяти современников. Первый случился в апреле. Огненная стихия уничтожила в Кремле все деревянные здания, уцелели лишь каменные постройки: церкви и новые палаты дворца. Второй, июльский, оказался еще более разрушительным.

Все началось с маленькой свечки, случайно упавшей в деревянной церкви святого Николая в Замоскворечье. Из-за сильного ветра пламя перекинулось на соседние дома, а потом и на кремлевские постройки.

В страхе металась Софья по палатам боярина Патрикеева, где временно жила ее семья. Она не знала, как спасти своих маленьких детей, задыхавшихся от дыма и громко кричавших. Особенно беспокоили ее Евдокия, которой был только год, трехлетний Андрей и шестилетний Семен. Остальные три сына и две дочери стали более взрослыми и сами могли спастись.

Вскоре прибывший Иван Васильевич распорядился вывезти детей и жену за город, в безопасное место. Обычно это были Воробьевы горы. С них объятый пожаром город выглядел особенно зловеще.

Только когда в Москве не осталось ни одного здания, огонь потух сам собой. Оказалось, что на этот раз пострадали и все только что возведенные каменные постройки. Успенский собор, Грановитая палата и митрополичий двор выгорели изнутри, а церковь Иоанна Предтечи у Боровицких ворот буквально рассыпалась на части. Для Софьи это стало большим ударом, поскольку в подвалах церкви хранилось ее личное имущество, в том числе и драгоценные древние книги. Их потом пришлось с трудом вытаскивать из-под завалов. Меньше пострадала великокняжеская казна, которая содержалась в глубоких каменных подвалах сразу нескольких храмов.

Для простых людей бедствие оказалось еще более страшным. Двести человек сгорели заживо в своих домах, все остальные превратились в бездомных и нищих. Старые люди сказывали, что даже не могли припомнить подобного разрушительного пожара в столице.

На несколько месяцев великокняжеская семья переселилась в бревенчатые избушки за Яузой. Только к зиме кремлевские покои были частично восстановлены, но не в столь великолепном виде, как хотелось бы Софье Палеолог. Ее мечты воплотил в жизнь сын Василий. В 1508 году, уже после смерти родителей, он справил новоселье в каменном кремлевском дворце. Кроме Грановитой палаты, в нем было еще несколько обширных помещений для пиров и приемов. Средняя палата, расписанная внутри золотом, получила название Золотой, рядом с ней располагалась Столовая палата для обычных пиров, более скромно украшенная.

После вынужденного перерыва в Москву вновь прибыли литовские послы для переговоров о династическом браке. Сначала между двумя державами был заключен долгожданный мир, потом состоялось заочное обручение жениха и невесты — обмен кольцами и крестами. Оба этих важных события завершились великолепным пиром, на котором присутствовали не только мужчины, но и невеста Елена и Софья Фоминична. По новому церемониалу, введенному «грекиней», женщинам на пирах быть не полагалось. Исключение составляли только свадебные торжества (раньше княжеские жены могли пировать вместе с мужьями, сидя напротив них).

Елена первый раз выходила в свет, поэтому ее платье из парчи с узорами отливало золотом и серебром, пояс был обильно украшен жемчугом и драгоценными камнями, на голове сиял алмазный венец, красиво оттеняя черные косы. Софья Фоминична предпочла ярко-малиновый бархат с изящной жемчужной вышивкой и желтое атласное покрывало, на котором сверкала золотая нашивка — знак царского достоинства. На голову она надела кику с паволокой и самоцветами. В таком наряде ее чрезмерная полнота не выглядела безобразно, напротив, придавала фигуре внушительный и даже величественный вид.

Поначалу великую княгиню мало волновали проблемы веры, с которыми должна была столкнуться дочь в доме мужа-католика. Ведь сама она всю свою юность провела под покровительством Римского папы. Но Иван III не желал, чтобы Елена изменяла православию, и наказывал ей твердо хранить свою веру и стать опорой для всех православных в Литве. Это, по его мнению, позволило бы еще больше склонить их на сторону Москвы. В условиях брачного договора он настоятельно подчеркивал, что Александр не имеет права «нудить» жену переходить в католичество. Получалось, что дочь становилась его тайным эмиссаром в Литве.

Наконец в январе 1495 года все сборы были закончены и санный поезд будущей великой княгини Литовской двинулся в путь. Он протянулся почти на версту.

Впереди ехали вооруженные до зубов воины — защита от разбойников и любых недругов, далее — знатные люди из свиты. Сама Елена сидела в закрытой, обитой внутри бархатом и мехами кибитке, похожей на маленький домик. Сзади в более скромных кибитках следовали боярыни и дворянки, за ними нескончаемой чередой тянулись обозы с пожитками и приданым. Иван III не захотел отдать будущему зятю земли и предпочел ограничиться всевозможными ценностями: дорогой посудой, мехами, тканями и т. д. Заключал процессию конный отряд в полном боевом вооружении.

Софья Фоминична, стоя на высокой кремлевской стене, со слезами на глазах смотрела вслед дочери. Хотя она надеялась, что судьба Елены сложится более счастливо, чем ее собственная, но материнское сердце ныло от дурных предчувствий. И не напрасно. Брак Елены оказался крайне неудачным. В Литве она очутилась на положении пленницы и больше никогда не встретилась ни с отцом, ни с матерью, ни с братьями и сестрами.

Династический брак никому не принес ожидаемого результата, поскольку каждая из сторон преследовала свои прямо противоположные цели. Александр настаивал на том, чтобы жена приняла католичество и этим показала пример другим православным людям в Литве. Елена, помня отцовские наставления, оставалась тверда и, как могла, поддерживала своих единоверцев. Когда конфликты с мужем достигали апогея, она отправляла родителям отчаянные письма с мольбой о помощи и защите, что еще больше осложняло отношения между двумя странами и провоцировало новые военные столкновения.

Даже после смерти Александра Елена Ивановна не смогла вернуться домой, поскольку пыталась склонить литовскую знать перейти в подданство к брату Василию, ставшему к тому времени московским государем.

По приказу нового великого князя Литовского Сигизмунда ее заточили в одном из замков. Свою мать она пережила только на десять лет.

Сын или внук?

Долго великий князь Иван Васильевич не мог решить, кого объявить своим наследником: старшего сына Василия или Дмитрия Внука. Разница в возрасте между обоими претендентами составляла только четыре года. Обоих он поселил в кремлевском дворце, обоих привлекал к делам, к каждому приглядывался.

Наконец осенью 1495 года соперникам устроили испытание. Сам великий князь с Дмитрием Внуком и сыном Юрием отправился с инспекционной поездкой в недавно присоединенный Новгород Великий, а Софью Палеолог и Василия оставил «на государстве» в Москве. Им следовало самостоятельно управлять страной в его отсутствие. Летописцам почему-то очень запомнилась эта поездка Ивана III, и они описали ее весьма подробно.

Сначала великокняжеское семейство отправилось в Успенский собор на церковную службу, после которой все помолились у чудотворных икон Богоматери и святых. Далее в сопровождении Софьи и детей Иван III дошел до кремлевских ворот. Здесь, поцеловавшись и простившись с теми, кто оставался дома, отъезжающие вскочили на коней. Елена Волошанка благословила сына Дмигрия, Софья Фоминична — Юрия.

И вот большая процессия двинулась в дальний путь. Всего с великим князем ехали 150 бояр, окольничих, детей боярских и различной челяди. На повозках везли походные палатки, продовольствие, смену одежды.

Почти полгода провел великий князь в Новгороде, не только инспектируя местные земли, но и занимаясь организацией военных походов в глубь шведской территории. Несмотря на лютые морозы и обильные снега, военная кампания прошла успешно, и в начале апреля 1496 года великий князь с богатой добычей вернулся в Москву. Во время отсутствия Ивана III ничего страшного в государстве не случилось, и совместное правление Софьи Фоминичны и Василия прошло спокойно. Казалось, оба претендента достойно выдержали первый экзамен на зрелость.

Однако вскоре два дворянина, сопровождавшие Ивана III и Дмитрия в Новгород, донесли Софье Фоминичне и Василию, что великий князь очень полюбил внука во время поездки и теперь собирается официально объявить его своим наследником. По его указанию дьякам уже дано задание разработать особую процедуру венчания на великое княжение, поскольку прежняя, с участием золотоордынских послов, не подходила для суверенного государства.

Для Софьи это известие прозвучало как гром среди ясного неба, но, придя в себя, она приготовилась нанести удар первой. Яд был надежным и хорошо испытанным средством решения политических проблем (достаточно вспомнить непонятную смерть первой жены Ивана III, Марии, а затем и ее сына Ивана Молодого).

Великая княгиня попросила верных ей боярынь разыскать и привести к ней ворожей, умеющих изготавливать смертельное зелье. Последним она посулила хорошую награду за напиток, убивающий человека наповал. Лихие бабенки пообещали исполнить волю государыни. Главной жертвой должен был стать Дмитрий Внук, но не исключено, что и самого Ивана III могли заодно убрать с дороги сыновей Софьи.

Не бездействовал и Василий. Вместе с близкими ему дворянами и дьяками он собрался бежать в Вологду и на Белоозеро, где хранилась большая часть государевой казны (на случай нападения на Москву ордынцев). Там после ее захвата предстояло уже поступать по обстоятельствам: либо бежать в Литву, если не удастся устранить Дмитрия Внука, либо с триумфом вернуться в столицу, если тог будет убит.

Но этим планам не суждено было сбыться. Софья и Василий не учли, что в великокняжеском дворце слишком много соглядатаев и наушников Ивана III.

После недолгого разбирательства в декабре 1497 года начались расправы над заговорщиками. Княжич Василий был арестован и под стражей посажен на собственном дворе. В тереме Софьи Фоминичны провели обыск и допросили всех ее прислужниц. Те рассказали о приходе ворожей с зельем. По приказу великого князя «лихие бабы» были найдены и казнены — ночью их утопили в проруби Москвы-реки.

Самое жестокое наказание ждало дьяков и дворян, склонявших княжича Василия к побегу. Шестерых казнили прямо на льду Москвы-реки у моста: Афанасию Еропкину отсеют и сначала руки, потом ноги и, наконец, голову; Поярку Рунову — только руки, а потом и голову. С остальных четверых сразу сняли головы.

Кроме того, многих прислужников княжича бросили в тюрьму.

Таким образом, Софья Фоминична и Василий полностью лишились верного им окружения и сами попали в опалу. В довершение всего Иван Васильевич начал опасаться жены, перестал посещать ее спальню и вместе проводить время. Все это воодушевило многочисленных врагов «цареградской царевны». С еще большим рвением они принялись уговаривать Ивана III поскорее официально объявить Дмитрия Внука своим наследником.

Для Софьи наступил самый мрачный период в жизни. Казалось, все ее честолюбивые мечты и замыслы окончательно рухнули.

Иван III не стал затягивать с объявлением Дмитрия Внука наследником, намереваясь сделать этот акт публичным и торжественным. Дьякам поручили составить подробное описание всей церемонии, взяв за образец византийскую коронацию (Софье это показалось вдвойне обидным).

Все должно было происходить в Успенском соборе. Сбоку от алтаря установили помост с тремя стульями, красиво убранными белым бархатом с золотой вышивкой. Помост был покрыт красной материей с золотыми украшениями, а на полу, там, где пройдут великий князь с Дмитрием, постелили бархатные ковры. Посреди церкви на налое положили княжескую шапку и бармы и закрыли их покрывалом.

Наконец 4 февраля 1498 года все высшее духовенство во главе с митрополитом, одетое в свои лучшие парадные одежды из золотой парчи, собралось в соборе. В установленное время в главные двери храма вошли Иван III и Дмитрий, которых митрополит Симон встретил и благословил крестом. После этого дьяки стали петь многолетие великому князю, а он с внуком обошел собор, прикладываясь к чудотворным иконам Владимирской Богоматери и митрополита Петра. Затем Иван III и митрополит сели на приготовленные стулья, а Дмитрий взошел на помост и встал рядом с ними. Ниже его остались сыновья великого князя и Софьи, Юрий и Дмитрий, предположительно будущие помощники нового великого князя. Софью Фоминичну и Василия на церемонию венчания не допустили, но, думается, они и сами не захотели бы увидеть, как рушатся их мечты.

Когда в соборе установилась тишина, Иван III выступил с речью: «Отче, митрополит! Божьим велением от наших прародителей до нас дошел такой обычай: отцы великие князья первым своим сыновьям передавали великое княжение, и меня мой отец благословил великим княжением, и я благословил при себе своего первого сына Иоанна также. Однако по Божьей воле моего сына Иоанна не стало, а у него остался первый сын Дмитрий. Именно его Бог дал мне вместо сына. Поэтому именно его я благословляю ныне при себе и после себя великим княжеством Владимирским, Московским, Новгородским и Тверским. И ты, отче, благослови его на великое княжение».

После возложения на плечи Дмитрия барм, а на голову — княжеской шапки все сели на приготовленные стулья, что означало: Дмитрий по своему положению уравнялся с дедом и официально стал его соправителем.

Завершили церемонию поучительные речи митрополита Симона и Ивана III, в которых говорилось о необходимости любить правду, быть милостивым, справедливо судить подданных и заботиться обо всем православном христианстве.

При выходе из храма, а позже на крыльце Архангельского и Благовещенского соборов Дмитрий Внук был трижды осыпан Юрием золотыми и серебряными монетами (к радости собравшихся на Соборной площади москвичей). В заключение наследник престола в полном великокняжеском облачении посетил деда, который уже вернулся в свои покои, и мать, Елену Волошанку, с нетерпением ожидавшую в своем тереме горячо любимого сына. Ей казалось, что наконец-то одержана победа над властолюбивой и заносчивой «цареградской царевной» и теперь никто не осмелится покушаться на жизнь Дмитрия, а переменчивые в своих пристрастиях московские бояре сплотятся вокруг нового наследника.

Елене захотелось запечатлеть триумф сына на красочной пелене, которую она собиралась подарить храму или монастырю, чтобы все богомольцы его увидели. Она, по примеру Софьи, имела светлицу с искусными вышивальщицами, которым и было дано задание изготовить пелену, похожую на вышитый ковер.

В качестве сюжета выбрали церковную процессию в Вербное воскресенье 8 апреля 1498 года. Она проходила вскоре после венчания Дмитрия Внука и хорошо отражала расстановку сил при великокняжеском дворе. На наш взгляд, в центре композиции — фигуры Ивана III и Дмитрия в просторных одеяниях, расшитых по вороту и рукавам жемчугом. Рядом с ними родственники и бояре в островерхих шапках-колпаках. Один из мужчин на переднем плане в коротком платье, подпоясанном красивым кушаком, и с плащом на плечах — видимо, какой-то знатный князь из числа родственников Ивана Васильевича. Около него сыновья Софьи Юрий и Дмитрий по прозвищу Жилка. Они безбородые. Софья Фоминична с сыном Василием, вероятно, изображены крайними слева. Это как бы подчеркивало их удаленность от тех, кто стоял во главе страны. На Софье платье-хитон и покрывало с золотым таблоном — знаком царского достоинства.

Некоторые исследователи полагали, что Софья Фоминична изображена выше, в короне, плаще и платье. Рядом с ней седовласый великий князь в короне и плаще. Однако над их головами нимб, свидетельствующий о святости, а это значит, что они не могли быть реальными людьми.

Для Софьи Фоминичны пелена невестки стала своеобразным вызовом, ведь именно она активно культивировала на Руси лицевое шитье, а ее вышивальщицы считались самыми искусными. Спрятав на время обиду, «грекиня» ожидала подходящего момента, чтобы отомстить сопернице.

Небывалая церемония венчания сына на великое княжение и освящение всего действа главой Церкви притупили бдительность Елены Волошанки и окружавших ее лиц. Они решили, что победа окончательна и бесповоротна. На Дмитрия Внука, пятнадцатилетнего подростка, она повлияла самым нехорошим образом. Получив титул великого князя, он стал считать себя по власти равным деду. Самозабвенно судил и рядил простых людей, жаловал и отправлял в опалу бояр и воевод. Глупый юноша не понимал, что дед лишь позволил ему поиграть во власть, которую из своих рук выпускать не собирался. Однако его заблуждениями ловко пользовались некоторые хитроумные придворные, получая личную выгоду.

Державшаяся ранее в тени Елена Волошанка стремилась занять при дворе место опальной Софьи и выступить с самостоятельными инициативами во внешней и внутренней политике. Прежде всего она начала демонстрировать свои активные контакты с отцом Стефаном Великим, который вел вооруженную борьбу с великим княжеством Литовским, и попыталась вовлечь в нее Ивана III. Кроме того, она стала проявлять заботу о судьбе опальных новгородских священников и дьяков, которых архиепископ Геннадий обвинял в еретичестве.

Для Ивана Васильевича война с Литвой, возможно, и была бы выгодной, если бы не одно «но» — женой великого князя Литовского Александра была его родная дочь Елена. Все обострения отношений с ее мужем самым роковым образом сказывались на положении Елены в Вильно. На это, как бы исподволь, стала указывать Софья Фоминична, получавшая от дочери жалобные письма.

В мягкой форме она убеждала великого князя больше думать об интересах собственных детей и семьи, нежели о невестке-молдаванке, пекущейся о своем отце, и ее тщеславном сыне, обуреваемом жаждой власти.

Как капля точит камень, так и тихие слова жены возымели действие. Иван Васильевич в полном соответствии со своими прозвищами Горбатый (видимо, упрямый) и Грозный вновь задумал навести порядок в семье. Свои прежние установления он решил заменить на противоположные. Это означало, что время триумфа Елены Волошанки и Дмитрия Внука закончилось. Великий князь не захотел терпеть посягательств на собственную власть, которые, как убеждала его хитрая супруга, исходили от невестки и внука.

Окончательная победа

Первыми жертвами великокняжеского гнева стали видные бояре: двоюродный брат Ивана III — князь Иван Юрьевич Патрикеев с сыном Василием и его зять, князь Семен Иванович Ряполовский. Почему — не ясно, поскольку эти князья всегда оставались верными соратниками государя. Возможно, их обвинили в том, что при подписании брачного договора с великим князем Литовским Александром они плохо учли интересы княжны Елены и тем самым оказались причиной ее горькой участи. Ведь именно Патрикеев и Ряполовский ездили когда-то в Литву для решения вопроса о династическом браке.

В феврале 1499 года на льду Москвы-реки князю Ряполовскому публично отсекли голову. Такая же участь ожидала и Патрикеевых, но митрополит уговорил великого князя пощадить своих родственников и лишь постричь их в монахи. В марте того же года соперник Дмитрия Внука Василий получил титул великого князя и соправителя отца. В управление ему были даны богатые торговые города Новгород Великий и Псков, однако жители последнего его права не признали.

Чтобы окончательно упрочить положение сына, хитрая гречанка принялась убеждать мужа поискать тому невесту в одном из европейских королевских домов.

Наиболее выгодной партией могла стать дочь датского короля Иоганна принцесса Елизавета. Переговоры между двумя странами продолжались несколько лет, но закончились безрезультатно. Препятствием оказалась разница в вероисповеданиях и то, что невеста уже была помолвлена с одним из немецких князей, его женой она потом и стала.

Летом 1499 года в Москву пришла весть: дочь великого князя Елена больна и болезнь вызвана тем, что муж усиленно принуждал ее принять католичество.

Более того, он изолировал жену от мира и начал гонения на православных князей, находившихся в ее окружении. Ге, в свою очередь, покинули Литву и перешли на службу в Москву.

Для Ивана III жалобы дочери и просьбы бывших литовских князей Бельских, Трубецких, Мосальских и других помочь им отстоять свои земельные владения от посягательств Александра послужили поводом для начала войны с великим княжеством Литовским.

Василий, желая продемонстрировать отцу свою доблесть, возглавил войско. Удача оказалась на стороне русских полков, которые стали наступать по всем направлениям.

Хотя лично Василий добиться каких-либо успехов не смог, стареющий и прихварывающий Иван III радовался тому, что его сын способен возглавить великокняжеское войско. Зато Дмитрий Внук никакой инициативы не проявил, предпочитая во время военных действий находиться за крепкими кремлевскими стенами. Это существенно подорвало его авторитет в глазах деда.

Не дремала и Софья Палеолог, зорко следившая за любыми промахами Елены Волошанки и ее отпрыска. Она внушила мужу, что покровительство невестки новгородским священникам может рассорить его с высшим духовенством. К тому же еретики — сторонники новгородского сепаратизма, который следует искоренять огнем и мечом.

Иван III, сначала сам высоко оценивший образованность и кругозор представителей новгородского духовенства и пригласивший некоторых из ' них в Москву, решил, что жена права. Связи невестки с еретиками он счел весьма подозрительными.

Окончательно подорвал доверие великого князя к Елене и Дмитрию Внуку инцидент с итальянскими мастерами — пушечниками, серебряниками и другими. По приглашению Софьи Палеолог они должны были прибыть в Москву в 1500 году, однако вскорестало известно, что молдавский государь Стефан, отец Елены, задержал их у себя. Четыре года они не могли покинуть его страну и, видимо, трудились во славу Молдавского государства. Узнав об этом, Софья тут же заявила мужу: «Суди сам, кто радеет об интересах твоей державы, а кто чинит нам всяческие препятствия».

Эта последняя капля резко повлияла на отношение Ивана Васильевича к внуку. Со второй половины 1500 года тот уже не допускается к каким-либо государственным делам. Возможно, отстранение от власти вызвало возмущение тщеславного юноши. Он стал грубить деду, которого считал лишь своим соправителем, и тем самым окончательно подписал себе приговор.

Летописцы зафиксировали: «11 апреля 1502 года великий князь Иван наложил опалу на внука своего, великого князя Дмитрия, и на его мать, Елену. С этого времени он не велел называть его великим князем».

Все закончилось тем, что Дмитрий Внук и его мать оказались в тюрьме, а через три дня наследником государя всея Руси был официально объявлен Василий. Борьба у московского трона завершилась победой Софьи Фоминичны и ее старшего сына.

Однако до своего полного триумфа, до того дня, когда ее сын Василий станет государем всея Руси, Софья Фоминична не дожила. 7 апреля 1503 года она умерла.

Летописи не содержат никаких сведений о причинах ее кончины. Вероятно, тогда смерть в возрасте, превышавшем пятьдесят лет, считалась естественной. На самом деле Софью Фоминичну могли истощить частые роды, резкая смена климата после переезда в Россию и ожесточенная борьба за престол для старшего сына.

На миниатюрах Лицевого свода XVI века изображено прощание с останками Софьи Палеолог. На первой — Иван III и знатные женщины стоят у гроба, в котором великая княгиня лежит в полном парадном облачении: на голове корона, платье богато расшито жемчугом и драгоценными камнями. На второй — ее отпевают в соборе. Она уже не на высоком помосте, а в простом гробу. На ней саван с длинными рукавами, полностью закрывающими руки. На голове низко надвинутое покрывало с красивой вышивкой. В таком виде она, вероятно, и была погребена, поскольку остатки ее головного убора обнаружили антропологи.

Великий князь Иван III не намного пережил супругу. В том же 1503 году он стал «изнемогать» от непонятного недуга, вызванного, как считали, многочисленными прегрешениями государя. Чтобы замолить грехи, в сентябре того же года он отправился с Василием и остальными детьми в грандиозную поездку по монастырям. Всюду Иван Васильевич истово молился и раздавал щедрую милостыню на помин души скончавшейся супруги. Видимо, Иван III чувствовал свою вину перед Софьей, которая много сделала для возвышения Руси и существенно подняла престиж власти великого князя. Кроме того, она оставила сыновей, способных стать опорой трона и принять скипетр из слабеющих рук отца.

В следующем году Иван Васильевич составил духовную грамоту, где главным наследником Русской державы объявлялся Василий.

Младшие братья получали очень небольшие уделы и при этом должны были полностью выполнять волю брата.

Перед смертью, которая наступила 27 октября 1505 года, Иван Васильевич захотел помириться с внуком. Он приказал привести его в свои покои для беседы, но вряд ли она оказалась плодотворной. Великий князь был немощным, прикованным к постели стариком, Дмитрий — озлобленным молодым человеком с неудовлетворенными амбициями. Общего языка они, конечно, не нашли.

* * *

Без всяких оговорок следует признать, что Софья Фоминична Палеолог была выдающейся женщиной с подлинно государственным умом и талантами опытного политика.

Европейски образованная, с широким кругозором и глубокими познаниями в разных науках, она помогла великому князю Ивану Васильевичу превратиться из улусника Золотой Орды в самодержца и государя всея Руси. Не без ее активного участия окрепли и расширились международные контакты Русского государства, особенно со странами Западной Европы.

По инициативе Софьи Фоминичны Московский Кремль стал напоминать мини-Италию. В нем творили итальянские зодчие, строители, ювелиры, пушкари, мастера монетного дела, лекари и даже музыканты. На месте старых и обветшалых сооружений эпохи Ивана Калиты и Дмитрия Донского возник грандиозный Кремль, превосходивший все аналогичные постройки Западной Европы. Современников восхищали Успенский и Архангельский соборы, великолепная Грановитая палата, уникальная колокольня, подвесной мост через глубокий ров на Красной площади, замысловатые помещения нового великокняжеского дворца.

Глядя на величественные постройки Кремля, следует помнить, что немалую роль в их создании сыграла греческая царевна Зоя, которой пришлось постоянно вести борьбу за будущее своих сыновей.

В смертельной схватке за престол для старшего сына Василия она одержала верх, хотя способы ее борьбы вряд ли можно признать честными и открытыми. В Москве ей пришлось вспомнить обо всех интригах и уловках императорского двора угасшей Византии.

Что может ее оправдать? Только то, что политика — дело грязное, и то, что Софья была многодетной матерью, защищавшей жизнь и интересы своих детей.

У истоков фаворитизма

Считается, что фаворитизм как особое явление при дворе правителя расцвел в эпоху абсолютизма, то есть в XVII — XVIII веках. Для России фаворитизм был характерен в восемнадцатом столетии, когда на престол взошла целая плеяда женщин-императриц, не имевших супругов (они либо были вдовами, как Анна Иоанновна и Екатерины I и II, либо вообще не выходили замуж, как Елизавета Петровна). Свое личное одиночество они скрашивали многочисленными связями с самыми различными представителями мужского пола. На время каждый из фаворитов становился весьма влиятельным при дворе лицом и даже пытался вмешиваться в управление государством, как, к примеру, Бирон.

Но оказывается, что в русской истории встречаются и более ранние примеры фаворитизма, уже в XVI веке. Об одном из них наш следующий рассказ.

«Неплодная смоковница»

Тяжелобольной Иван III так и не нашел невесту для сына-наследника Василия в иностранных державах. Поэтому он посоветовал будущему великому князю поискать жену на родине, в семьях знати.

Для сына греческой царевны, которую многие представители двора откровенно не любили, это было даже выгодно. Ведь в лице родственников будущей жены он мог получить хорошую опору трону и показать остальной знати, что не считает для себя зазорным породниться с подданными.

Правда, ранее в истории московского великокняжеского дома не случалось такого, чтобы наследник престола женился на девушке из боярского рода.

Возможно, у умирающего Ивана Васильевича просто не было другого выхода, поскольку сыну шел уже двадцать седьмой год, а он все еще оставался холостым, а значит, не вполне самостоятельным человеком.

По совету Ю. Д. Траханиотова было решено устроить смотрины невест. Хитрый грек уверил Василия в том, что именно так выбирали себе жен византийские императоры, его предки. На самом деле Траханиотов надеялся, что выбор наследника падет на его дочь, видную и красивую девушку, уже знакомую с Василием. Однако он просчитался. Среди пятисот девиц нашлась еще более прекрасная — Соломония, дочь Юрия Константиновича Сабурова, принадлежавшего к знатному старомосковскому боярскому роду, но не занимавшего при дворе Ивана III видного положения. Перед прелестями юной Соломонии Василий не устоял и сразу назвал ее своей избранницей.

Пышная и многолюдная свадьба по традиционному русскому обряду состоялась 5 сентября 1505 года. Ее омрачало только тяжелое состояние Ивана III. Через полтора месяца он скончался, благословив сына с молодой женой на великое княжение и все государство.

Поначалу молодые были очень счастливы и жили душа в душу. Вместе ездили на богомолье, проводили время в загородных резиденциях Коломенском и Александровой слободе, где был выстроен красивый дворец.

Родственники Соломонии были приближены ко двору, многие стали видными воеводами и наместниками в крупных городах. Вместе с Сабуровыми возвысились и принадлежавшие к их роду Годуновы и Вельяминовы.

Но годы шли, а детей в великокняжеской семье все не было. Василий полагал, что причина в нем — Бог наказывает его за безвременную смерть племянника Дмитрия. Чтобы замолить грехи, он стал один отправляться в дальние поездки по монастырям, где делал щедрые вклады и истово клал поклоны у чудотворных икон и святых мощей.

Соломония оставалась в Москве за правительницу и тут же посылала своих боярынь на поиски знахарок, способных дать снадобье для «чадородия». Но все было напрасным.

Когда Василию перевалило за сорок, он стал понимать, что без наследника ему придется оставить престол одному из братьев, Юрию или Андрею. С ними у него сложились не самые лучшие отношения, поскольку он не позволял им жениться. Некоторые приближенные начали советовать великому князю развестись с Соломонией и поскорее жениться на другой девушке.

Однако развод осуждался Церковью. Без каких-либо веских причин, к примеру прелюбодейства или покушения на жизнь мужа, расторгать брак не разрешалось. Бесплодие такой причиной не считалось, поскольку в нем мог быть повинен и муж.

Василий решил собрать Думу и посоветоваться с боярами. Те сказали: «Неплодную смоковницу вырубают и выбрасывают из виноградника», то есть предложили развестись с Соломонией и вступить в новый брак. Многие из них понимали, что в случае прихода к власти одного из удельных князей им придется отойти на вторые роли и уступить свое место его окружению.

Однако против развода выступили многие представители духовенства. Особенно усердствовали в критике великого князя ученый богослов и переводчик Максим Грек и постриженный еще Иваном III Вассиан (Василий) Патрикеев. Получалось, они ратовали за то, чтобы наследником престола стал второй брат великого князя, Юрий Дмитровский.

Это еще больше обострило отношения между братьями. За удельным князем была установлена слежка. О каждом его шаге соглядатаи доносили в Москву, часто сгущая краски, чтобы доказать свою преданность и необходимость.

В этой сложной ситуации Василий III принял твердое решение развестись с Соломонией. Но чтобы церковники публично не осуждали его, он задумал сам с ними расправиться. Первыми жертвами стали Максим Грек и Вассиан Патрикеев, которых обвинили в отступлении от церковных догм и разослали по монастырям. Сменили и митрополита. Новый иерарх Даниил быстро понял, чего от него хочет великий князь, и дал разрешение на развод. Оставалось самое сложное — получить согласие самой Соломонии.

Сначала Василий Иванович хотел расстаться с супругой по-хорошему. Он даже начал строить радом со столицей Новодевичий монастырь, куда собирался переселить жену. Однако Соломония и слушать не желала о разводе. С помощью различных ворожей, которых привозили к ней со всей страны, она все еще надеялась родить ребенка. Более того, узнав о намерении мужа расстаться с ней, она решила вернуть его любовь, использовав приворотное зелье.

Обо всем этом соглядатаи тут же донесли великому князю. Тот страшно разгневался — ведь зелье могло оказаться смертельным ядом — и приказал начать расследование. Главным судьей выступил он сам вместе с ближними боярами. В качестве свидетелей были вызваны не только женщины из окружения Соломонии, но и ее родной брат Иван Юрьевич Сабуров.

Во время допроса, состоявшегося 25 ноября 1525 года, он сообщил, что ворожея Степанида вместе с великой княгиней заговаривали воду, а потом этой водой смачивали сорочку, штаны и другое нижнее белье Василия. Это уже походило на настоящее колдовство, которого в то время все очень боялись. Изобличенных колдуний обычно сжигали на костре или опускали в прорубь под лед.

Но Василий Иванович не стал жестоко наказывать жену: либо не хотел выносить сор из избы, либо еще не до конца к ней охладел. Он лишь повелел близким людям отвести ее в небольшой Рождественский монастырь на Рву (на Красной площади около выкопанного рва) и там постричь.

В официальных летописях записали, что Соломония сама долгое время настаивала на разводе, ссылаясь на свою детородную немощь и болезни, но великий князь не соглашался с ней расстаться. Тогда она обратилась за советом к митрополиту Даниилу, и тот уговорил Василия III отпустить жену в монастырь.

Однако современники совсем по-иному рассказывали об этом событии. Они знали, что великая княгиня никогда не помышляла о постриге и уезжать из Кремля в монастырь не собиралась. Когда к ней пришли посыльные от великого князя с монашеским платьем, она схватила его и в гневе растоптала. Тогда любимец Василия Шигона Поджогин обругал Соломонию и ударил бичом. Он решительно заявил опешившей от неожиданного оскорбления великой княгине, что пострижение осуществляется по воле государя. В итоге несчастная женщина расплакалась и смирилась с горькой участью.

Однако за строптивость ее отправили не в Новодевичий монастырь, а в далекий Каргополь. Собираясь в путь и как бы желая снять с себя напрасные обвинения, Соломония, ставшая инокиней Софией, сообщила близким подругам, что беременна. Те после ее отъезда сразу же передали новость своим мужьям. Вскоре она дошла до ушей самого великого князя, успевшего обзавестись новой женой. Василий Иванович страшно разгневался и приказал высечь сплетниц кнутом. По его приказу бывшую жену перевели в суздальский Покровский монастырь под надзор соглядатаев. Но тем вряд ли удалось что-либо выяснить. Монахиня София ни с кем общаться не желала.

Через некоторое время великий князь отправил в Покровский монастырь следственную комиссию, которой сообщили, что Соломония-София родила сына Юрия, однако ребенка никому не показывает, заявляя, что простые смертные недостойны видеть его. Когда же сын вырастет, то отомстит за обиды матери, грозилась монахиня московским посланцам.

Неопределенность привела к тому, что слухи о существовании княжича Юрия остались. Возможно, благодаря им в 1526 году Василий III, все еще не имевший детей от новой супруги, пожаловал Соломонии-Софии несколько сел, так, на всякий случай.

В 30-е годы прошлого века археологи решили проверить правдивость сведений о рождении у Соломонии сына. Они провели раскопки в захоронениях Покровского монастыря и в одной из небольших гробниц обнаружили одежду мальчика.

Возможно, таким образом была имитирована смерть никогда не существовавшего ребенка.

Соломония-София оставалась в Покровском монастыре достаточно долго, пережив и бывшего мужа, и соперницу. Она умерла 18 декабря 1542 года. Чем же были заняты ее долгие дни и горестные ночи? Еще в бытность великой княгиней Соломония увлекалась декоративным шитьем и лицевыми вышивками. Под ее началом искусные мастерицы вышили несколько покровов на раки святых Кирилла Белозерского и Серпы Радонежского, подаренные монастырям во время богомольных поездок.

В Покровском монастыре монахиня-княгиня с еще большим рвением стала заниматься любимым целом. По просьбе местных монашек она вышила красивый покров с изображением святой на раку Евфросинии Суздальской, героини первого рассказа. Он сохранился до наших дней, этот образец подлинного искусства, созданный несчастной первой женой Василия III.

Кроме Соломонии, в Покровском монастыре жила сестра Василия III, постригшаяся под именем Александра (возможно, речь идет о второй дочери Софьи Палеолог — Елене или второй Феодосии). Потом в нем приняла постриг и двоюродная сестра великого князя Анна Васильевна Бельская. Все они были похоронены в подклете Покровскою собора, построенного по воле Василия III еще в 1510 — 1514 годах.

Этот собор, видимо, сразу задумывался как усыпальница для опальных знатных женщин. Скромно убранный внутри, без настенных росписей и с черным полом, он имел обширный цокольный этаж с маленькими оконцами, почти не пропускающими свет. Там и помещались гробницы.

Во второй половине XVI века здесь нашли последний приют одна из жен Ивана Грозного, Анна Васильчикова, первая и вторая жены царевича Ивана Ивановича — Евдокия Богдановна Сабурова и Прасковья Михайловна Соловая. В XVII веке похоронили жену князя Д. И. Шуйского — Екатерину Григорьевну Скуратову-Бельскую (ее прах привезли из Польши) и вторую супругу царя Василия Шуйского — Марию Петровну Буйносову. Среди узниц монастыря были дочь царя Бориса Годунова — царевна Ксения и первая жена Петра I — Евдокия Федоровна Лопухина.

Однако Соломония Сабурова возглавила печальный список опальных монахинь, как бы готовя почву для своих будущих сестер по несчастью.

Юная чаровница

Только два месяца с момента пострижения Соломонии Василий III оставался холостым. Уже 21 января 1526 года его новой женой стала молодая литовская княжна Елена Васильевна Глинская. Стремительность и выбора невесты, и самой свадьбы свидетельствовала о том, что юная Елена уже давно была тайной страстью стареющего великого князя. Он лишь ждал удобного случая, чтобы навсегда расстаться с постылой первой супругой.

Ничего удивительного в этом нет: литовской княжне шел только восемнадцатый год, тогда как самому Василию исполнилось уже сорок шесть. Своей невесте он годился в отцы. Елена была чудо как хороша: стройная, живая, грациозная, с удивительно тонкими и правильными чертами удлиненного лица. Она совершенно не походила на слишком скромных, как бы заторможенных русских девушек-затворниц, проводивших жизнь в теремах под присмотром мамок и нянек и ничего не видевших, кроме светлиц и соборов, в которые их отпускали лишь по большим церковным праздникам.

У себя на родине в Литве Елена уже с ранней юности посещала веселые празднества с громкой музыкой, танцами, карнавалами и обильным винопитием. Их любила устраивать местная знать в своих гостеприимных замках. Мать научила княжну очаровывать мужчин, быть игривой и кокетливой, изящно одеваться и поддерживать светскую беседу.

Василию III было достаточно лишь однажды увидеть юную чаровницу, чтобы окончательно потерять седеющую голову. Он даже стал спрашивать у Шигоны Поджогина, может ли молодая и красивая девушка полюбить его и согласиться стать женой?

Шигона заверил великого князя, что тот еще хоть куда: стан величественный и горделивый, лицо привлекательно, взор проницателен, движения быстры и уверенны. Все выдавало в нем настоящего государя и повелителя. Но ответ не очень успокоил Василия, и он решил сбрить густую бороду, укоротить усы и одеваться более тщательно и ярко.

Можно предположить, что усилия великого князя не остались без внимания, и мать Елены сразу же взяла его на заметку как потенциального жениха.

Елена Васильевна Глинская происходила из древнего знатного рода, связанного родственными узами со многими европейскими и даже азиатскими княжескими домами. Своим родоначальником Глинские считали татарского князя Алексу, выехавшего из Золотой Орды на службу к великому князю Литовскому Витовту. Вероятно, он входил в свиту Тохтамыша, изгнанного из Сарая Тамерланом. По утверждению Алексы, он был потомком самого Чингисхана и, значит, принадлежал к царскому роду.

В Литве татарский князь был крещен и назван Александром. Затем он женился на княжне Анастасии Острожской и получил во владение несколько городков: Глинск, Глиницу, Подол. По названию самого крупного и стал именоваться Глинским. Дед Елены, Лев Борисович, служил Ивану Юрьевичу Мстиславскому, потомки которого в начале XVI века перебрались на службу в Москву. Отец, Василий Львович, прозванный Слепым, в 1508 году со многими родственниками выехал к Василию III. Причиной стал неудачный мятеж его брата Михаила против нового великого князя Литовского Сигизмунда.

Правда, новая служба оказалась недолгой — Василий Глинский вскоре умер. Его брата Михаила в 1514 году заподозрили в измене и бросили в тюрьму. Дело в том, что он помог Василию III овладеть Смоленском, но потом сам захотел править этим крупным и богатым городом. Великий князь не собирался одаривать своего помощника столь щедро и предпочел отправить его в темницу, чтобы обиженный князь не вздумал вновь вернуться на родину.

Елена приехала в Москву значительно позднее, только в 1522 году. До этого она проживала с матерью, братьями и сестрой в Литве под покровительством знатных князей Вишневецких, состоявших с ними в родстве. Кроме того, по линии матери в ее роду были известные венгерские воеводы, в частности Петр Петрович, прославившийся своей доблестью в начале XVI века.

Таким образом, в столице Русского государства Елена Глинская появилась в возрасте четырнадцати лет и сразу затмила красотой всех местных боярышень и княжон. Увидев ее в Успенском соборе на одном из церковных праздников, Василий III уже не смог позабыть. Тогда же он стал предпринимать первые шаги для того, чтобы развестись с Соломонией.

Сама Елена вряд ли могла увлечься мужчиной, годившимся ей в отцы. Но она понимала, что только брак с государем позволит ей выбраться из затруднительного материального положения, облегчит участь заточенного в темнице дяди и поможет братьям сделать удачную карьеру при дворе. Поэтому многим знатным юношам, посватавшимся к Елене, было отказано под разными предлогами. На семейном совете решили ждать, когда великий князь обретет свободу и открыто выразит свои чувства к княжне.

Расчет оказался верным — через три года Елену Глинскую официально объявили великокняжеской невестой.

Приготовления к свадьбе, повторяем, были до неприличия скорыми. Обе стороны стремились побыстрее получить желаемое: великий князь — молодую супругу, Hie на — власть и богатство.

Источники сохранили нам подробнейшее описание женитьбы Василия Ш на Елене Глинской. Так ли проходили великокняжеские свадьбы до XVI века, к сожалению, неизвестно.

Итак, слуги готовили помещение для свадебного торжества — обычно среднюю палату дворца. В ней на самом видном и почетном месте ставили два кресла, покрытые бархатом и шелковыми узорчатыми тканями. На них клали две вышитые подушки, а сверху — связки из сорока прекрасных соболиных шкурок. Еще одну такую связку вешали неподалеку для опахивания жениха и невесты. Соболиные шкурки должны были символизировать будущее богатство новой семьи.

Рядом с креслами красивой и богато расшитой скатертью накрывали стол. На него ставили калачи и соль, по углам в трех золотых чашах — хмель, а рядом клали девять бархатных и атласных платков, предназначавшихся для гостей.

Первой в палату привели Елену. Вместе с ней пришли жена тысяцкого (видимо, мнимая, поскольку тысяцким был неженатый брат великого князя Андрей) и родная сестра Елены Анастасия. Всех их сопровождали две свахи и боярыни с мужьями. За ними видные дворяне несли две свечи и каравай с деньгами.

Елену посадили на одно из кресел, рядом села ее незамужняя сестра. Провожатые разместились вокруг на лавках. После этого боярин Михаил Юрьев, князь Михаил Кубенской и Шигона Поджогин отправились в покои великого князя сообщить о том, что к свадебной церемонии все готово.

Первым в среднюю палату вошел государев брат Юрий Дмитровский. Он исполнял роль посаженого отца и должен был следить за тем, чтобы гости сидели на предназначенных для них местах. Вновь рассадив бояр, он отправился к Василию III и сказал ему следующее: «Время тебе, государь, идти к своему делу». В ответ жених молча встал и с дружками пошел в палату к невесте. Там он прежде всего поклонился святым иконам, висевшим в углу, приблизился к креслам, свел со своего места Анастасию и сел рядом с Еленой. Вошедший с крестом священник начал читать молитву. В это время жена тысяцкого стала расчесывать гребнем волосы жениха и невесты. Пока она это делала, церковные служители принесли из Богоявленского собора огонь, зажгли свечи, стоящие перед молодыми, а вокруг них положили обручи и шкурки соболей. Это должно было символизировать единство будущих мужа и жены.

После обряда причесывания жена тысяцкого надела на Елену кику, головной убор замужних женщин, и накрыла сверху покрывалом. Затем она посыпала на головы Елены и Василия хмель, опахнула его соболями. Тем временем Юрий Дмитровский разрезал калачи и сыр и на блюдах поставил их перед молодыми и гостями. Его брат Андрей раздал всем заранее приготовленные платки.

Поев немного, все отправились в Успенский собор на венчание. Жених и невеста ехали в разных санях со своими дружками. Свечи и каравай несли за ними.

В Успенском соборе все было готово для церемонии. По шелковым коврам с разбросанными на них шкурками соболей Василий и Елена подошли к стоявшему у алтаря митрополиту, который благословил их. Однако венчал жениха и невесту священник. Василий стал по правую руку от него, Елена — по левую. Обоим дали в руки по горящей свече. Затем Василий надел на палец невесте золотое кольцо, она же в ответ надела ему железное. После этого они сплели руки, а священник стал обкуривать их благовониями и громко молиться, глядя на восток. Наконец, он благословил брак, желая молодым жить долго и мирно, иметь детей и внучат и наполнить дом благодатью и красотой.

По обычаю супругам подали в стеклянном кубке вино. Елена лишь пригубила его, а Василий допил все до конца, бросил кубок на землю и растоптал его в знак того, что собирается быть главным хозяином в доме.

Осколки по его приказу бросили в Москву-реку, чтобы никто и никогда не смог на них наступить и тем самым «получить право» на вмешательство в семейные дела великого князя.

После венчания молодые приняли поздравления от присутствующих, а дьяконы пропели им многолетие. Затем Василий Иванович отправился на богомолье по ближайшим церквям и монастырям, а Елена пошла во дворец готовиться к свадебному пиру.

За столом собрались все гости, прибыли и недавние жених с невестой. Перед ними поставили жареного петуха, но есть его можно было только в спальне. Гости же угощались разными блюдами, которые приносили слуги.

Наконец тысяцкий объявил, что спальня для молодых готова и им пора идти почивать. Брачное ложе устроили на двадцати семи ржаных снопах в летних сенях, без земляной присыпки на потолке для тепла. Считалось, что первую брачную ночь нельзя проводить даже под тонким слоем земли. По углам были воткнуты стрелы для оберега, рядом с постелью стояли деревянные кадки с пшеницей, символизирующие изобилие. В них поставили венчальные свечи и положили каравай. В изголовье висела икона Богоматери.

Василий и Елена в сопровождении дружек отправились в сени, где их уже ждали молодые князья, по протоколу охранявшие священное ложе. Один из них огненным взором окинул юную невесту, как бы говоря, что рядом с ней не место пожилому великому князю. Этот взгляд Елена хорошо запомнила и после свадебных торжеств поинтересовалась у прислуги, кто охранял ее брачное ложе. Вскоре удалось выяснить, что дерзким красавцем был князь Иван Овчина Телепнев из многочисленного рода Оболенских. Его имя навсегда запало в душу новобрачной.

Далее вся церемония проходила для Елены Глинской как во сне. Жена тысяцкого в двух шубах, одна из которых была одета навыворот, осыпала их с Василием хмелем и снова обмела соболями. Дружки поставили перед ними блюдо с петухом и стали потчевать.

Но у Елены каждый кусок застревал в горле. Волновался и великий князь, хотя старался не подавать виду. Наконец все гости покинули сени и отправились пировать. Молодых ждала первая брачная ночь.

Никто больше не смел их беспокоить. Конюший с саблей наголо охранял их покой.

Наутро новобрачных отвели в баню порознь. Потом тысяцкий и дружки, по обычаю, накормили их кашей. После почти суточного голодания она показалась очень вкусной. Свадебные пиры продолжались несколько дней, и молодые наконец-то смогли принять в них участие. Все волнения первого дня остались позади.

Хотя свадьба Елены Глинской и Василия Ивановича проходила по традиционному ритуалу, многих современников удивило то, что на нее не были приглашены мать и братья невесты. Обычно близкие родственники новобрачной считались самыми почетными гостями на торжестве. В чем крылась причина данного исключения, остается только гадать.

Возможно, великий князь сразу же захотел изолировать жену от честолюбивых и иначе воспитанных литовских родственников, способных повлиять на молодую женщину не в лучшую сторону. По московским обычаям, великой княгине предстояло жить в своем тереме в окружении местных боярынь, строго соблюдать придворный этикет и навсегда забыть вольную и веселую жизнь у себя на родине.

Это вряд ли понравилось бывшей литовской княжне и ее родственникам, строившим далеко идущие планы в связи с новым статусом Елены. Но на время им пришлось смириться.

А вот в окружении Василия III долго еще втихомолку говорили: «Все это за наши согрешения государь отпустил свою жену и на иной женился. Теперь он творит прелюбодейство». Видимо, многие любили Соломонию и сочувствовали се горькой участи.

Долгожданные сыновья-наследники

Василий III надеялся, что молодая жена сразу же родит ему наследника. Но детей все не было и не было. Поэтому в конце 1526 года решили предпринять длительную богомольную поездку по монастырям — «чадородия ради». После нее прихворнувшая Елена вернулась в Москву, а Василий отправился на зимнюю охоту на зайцев — свое самое любимое занятие. Женщинам, по русским обычаям, принимать участие в этой забаве не полагалось.

Чтобы жена не скучала, Василий Иванович писал Елене письма, проявляя заботу о ее здоровье. Одно из них дошло до нас:

«От великого князя всея Русии жене моей Елене. Я здесь (на охоте. — Л. М.), дал Бог, милостию Божиею и Пречистой его матери и чудотворца Николы жив, по Божией воле. Здоров совсем, не болит у меня, дал Бог, ничего. А ты б ко мне и вперед о своем здоровье отписывала, и о своем здоровье без вести меня не держала, и о своей болезни отписывала, как тебя там Бог милует, чтоб мне про то было ведомо. А теперь я послал к митрополиту да и к тебе Юшку Шеина, а с ним послал к тебе образ — икону Преображенья Господа нашего Исуса Христа. Да послал к тебе в этой грамоте запись своей рукой. И ты б эту запись прочла да держала ее у себя. А я, если даст Бог, сам, как мне Бог поможет, непременно к Крещению буду на Москве.

Писал у меня эту грамоту дьяк мой Труфанец, и запечатал я ее своим перстнем».

Письмо говорит о том, что Василий III заботился о здоровье жены, но почему-то считал, что ее могут вылечить иконы, а не лекари или знахарки. Больной Елене, по его мнению, следовало лишь молиться и уповать на милость Бога. Кроме письма, написанного дьяком, великий князь отправил и какую-то записку личного характера, не для посторонних глаз, но она до нас не дошла.

Можно предположить, что молодая супруга была даже рада частым отлучкам мужа, ведь в ее сердце главное место занял красавец Иван Телепнев, прозванный Овчиной. Чтобы на законных основаниях сблизиться с ним, хитрая Елена решила через дядю породниться с Телепневыми-Оболенскими. Сначала она упросила великого князя выпустить Михаила Глинского из тюрьмы, ведь томиться там ему уже было просто неприлично.

Василий Иванович поддался на уговоры не сразу. Только в феврале 1527 года родственник был выпущен на свободу, получил назад конфискованную казну и город Стародуб во владение.

Далее Елена убедила дядю обзавестись семьей и жениться на дочери И. В. Немого-Оболенского. Таким образом она получила возможность встречаться со своей тайной любовью на семейных праздниках, где обстановка была не столь чопорной и строгой, как при дворе. Знал ли в то время Иван Федорович Телепнев о чувствах к нему великой княгини, неизвестно. Но холостым он не был. Как и положено знатному князю, он имел жену и детей.

Зато Елена и в 1527 году не родила наследника. Многие при дворе стали поговаривать, что напрасно была пострижена и сослана Соломония, что виноват в «бесчадии» сам Василий III.

Но великий князь не желал сдаваться и продолжал уповать на Бога и всех святых. В конце года была предпринята новая грандиозная поездка по монастырям. На этот раз в маршрут были включены Александрова слобода, Переяславль, Ростов, Ярославль, Вологда, Кириллов.

Возможно, Елене не нравилось путешествовать морозной зимой по заснеженным северным городам, но перечить мужу она не смела. Отсутствие детей делало ее положение непрочным. При малейшем промахе Елену могла ждать участь Соломонии.

Тягостную обстановку в великокняжеской семье несколько скрасила веселая свадьба младшей сестры Елены — Анастасии. Осенью 1528 года она стала женой одного из ярославских князей — И. Д. Пенкова по прозвищу Хомяк. Его отец считался старейшим в своем роду и находился на полузависимом положении от московского государя. Иван Данилович имел большие земельные владения на Ярославщине, но предпочитал служить при дворе великого князя. Для Анастасии брак с ним был достаточно выгодным.

Только через четыре года бесплодного брака Елена родила долгожданного сына-наследника. 25 августа 1530 года появился на свет Иван, будущий царь Иван IV Грозный.

Один юродивый, по имени Дементий, незадолго до рождения ребенка сказал, что тот будет «Тит — широкий ум», поскольку появится на свет в день памяти апостолов Варфоломея и Тита. Но таким редким для великокняжеской семьи именем сына назвать не решились. Он стал Иваном в честь сентябрьского праздника Усекновения головы Иоанна Предтечи и в память о знаменитом московском князе Иване Калите, заложившем основу могущества Москвы.

Летописцы отметили, что в момент рождения наследника престола внезапно загрохотал гром, заблистали молнии, земля заколебалась. Это очень испугало всех людей. Знамение свидетельствовало, что будущий государь станет грозным и яростным. Через много лет выяснилось, что знамение было пророческим.

Современники втихомолку поговаривали, что отцом Ивана вряд ли мог стать бесплодный великий князь. Его следовало искать среди тайных любовников красавицы Елены. Позднее некоторые прямо называли Ивана Телепнева.

Такое предположение возможно, учитывая долгое отсутствие детей у Василия III от двух жен. Но тогда непонятно, от кого унаследовал Иван Грозный свой греческий профиль и крупные карие глаза? У самой Елены Глинской черты лица были довольно мелкие, а у русского князя Телепнева греческих черт быть не могло.

Без сомнения, молодая жена была очень рада наконец-то угодить супругу и этим обеспечить себе прочное будущее. Ведь в противном случае после кончины Василия III ее ждало либо пострижение, либо безвестное существование в качестве приживалки при новом великом князе.

Через десять дней, когда младенец и мать немного окрепли, было решено всем двором отправиться на крестины младенца в Троице-Сергиев монастырь. Крестными отцами Ивана стали сразу три уважаемых духовных лица: игумен переяславского монастыря Даниил, старцы Кассиан Босой и Иона Курцов. По давней традиции Василий положил младенца прямо на раку святого Сергия и благословил его.

После крестин там же, в монастыре, был устроен роскошный пир. На нем угощали не только знать, но и всех гостей обители. Нищим раздали богатую милостыню.

Василий Иванович был несказанно счастлив, что наконец-то имеет сына-наследника и за судьбу престола можно не беспокоиться. По случаю столь знаменательного события он простил всех опальных бояр, воевод и дворян. Все они были нужны для укрепления трона, особенно такие видные государственные деятели и полководцы, как Ф. И. Мстиславский, Б. И. Горбатый, М. А. Плещеев и другие. Младшему брату Андрею позволили жениться, а вот за старшим братом Юрием и его окружением был установлен еще более жесткий контроль. Первым признаком будущей опалы стало то, что на крестины племянника удельного князя не пригласили.

В честь рождения Ивана все монастыри получили богатые вклады, а для мощей святых митрополитов отлили новые раки: для Петра — золотую, для Алексия — серебряную. В загородной великокняжеской резиденции Коломенском началось возведение грандиозного храма.

О значимости появления на свет Ивана свидетельствует тот факт, что в следующем году Василий Иванович заставил новгородцев присягнуть сыну и жене, что считалось небывалым делом. Церемония крестоцелования проходила на Детинце в новой церкви Успения с приделом в честь Иоанна Предтечи. В этом же 1531 году младенец был объявлен великим князем и будущим государем всея Руси, что окончательно закрепляло за ним отцовский престол и заранее пресекало любые посягательства на него со стороны более взрослых родственников.

Прежде легкомысленная, литовская княжна стала хорошей матерью. Все свое время она посвящала сыну, понимая, что от него зависит ее собственное будущее. Ведь муж был уже довольно стар (по меркам той эпохи) и мог не дожить до совершеннолетия Ивана. Правда, о своей тайной любви она не забыла и, чтобы еще больше сблизиться с Иваном Телепневым, выбрала в мамки княжичу Аграфену Васильевну Челяднину, приходившуюся Телепневу близкой родственницей (видимо, двоюродной сестрой).

Василий Иванович оказатся очень заботливым отцом. Постоянно интересовался, как растет малыш, как кушает, как спит, не болит ли у него что-нибудь. Он даже перестал надолго покидать Москву и ездил на богомолье вместе с женой и сыном по ближайшим монастырям. Исключение делалось только для охоты, единственной страсти великого князя, но тогда он чуть ли не каждый день отправлял жене письма и от нее требовал того же.

К сожалению, письма Елены до нас не дошли, и об их содержании можно лишь догадываться по ответным посланиям Василия Ивановича.

Приблизительно в ноябре 1531 года великая княгиня написала мужу, что у сына Ивана на шейке образовался гнойник — «веред». Обеспокоенный отец укорил жену за то. что она слишком легкомысленно отнеслась к заболеванию: «Почему ты прежде об этом мне не написала? Теперь же ты подробно отпиши, как Ивана-сына Бог милует, и что у него такое на шее явилось, и каким образом явилось, и как давно, и как его состояние теперь. Да поговори с княгинями и боярынями, что это такое у Ивана-сына явилось и бывает ли это у детей малых. Обо всем об этом ты б с боярынями поговорила и их выспросила, да ко мне отписала подлинно, чтоб мне все знать. Да и вперед чего ждать, что они придумают — и обо всем дай мне знать. Как ныне тебя Бог милует, и сына Ивана, как Бог милует, обо всем отпиши».

Состояние сына очень тревожило Василия III, однако и на этот раз он посоветовал жене обратиться за помощью не к лекарям, а лишь к опытным княгиням и боярыням, хотя те к врачеванию никакого отношения не имели. Вероятно, такой подход к лечению великокняжеских детей был традиционным, и именно он стал причиной большой смертности среди младенцев.

В ответном письме Елена сообщила, что гнойничок на шее сына прорвался и ему стало легче. Но теперь занемогла она сама. Сначала сильно заболело в ухе, а затем заломило полголовы. Вероятно, великая княгиня мучилась от заурядного отита.

Василий на это сообщение ответил так: «И ты б ко мне отписала, что теперь идет у сына Ивана из больного места или ничего не идет? И каково у него это больное место: поопало или еще не поопало, и каково теперь? Да и о том ко мне отпиши, как тебя Бог милует и как Бог милует сына Ивана? Да побаливает у тебя полголовы и ухо, и сторона или нет? Так ты бы ко мне отписала, как тебя Бог миловал, побаливало ли у тебя полголовы и ухо, и сторона, и как тебя ныне Бог милует? Обо всем этом отпиши мне подлинно».

Как видим, гнойничок на шее сына взволновал Василия значительно больше, чем болезнь жены, которая была много серьезнее и, возможно, вызвала температуру. Но и на этот раз великий князь даже не вспоминал о лекарях и посоветовал Елене лишь уповать на милость Бога.

Не исключено, что великая княгиня и маленький Иван заболели из-за простуды, которую они получили во время богомольной поездки в Троице-Сергиев монастырь в сентябре того же года. Хотя Елена с годовалым сыном ехала в крытой теплой повозке, но осенние дороги уже размыло дождем, и частые остановки были неминуемы. Кроме того, приходилось несколько раз ночевать не в самых подходящих условиях. Путевых дворцов в то время еще не строили.

Василий Иванович понимал, что постоянное пребывание жены и сына в густонаселенном Кремле не слишком приятно, особенно летом. А потому занялся обустройством загородной резиденции в Коломенском, располагавшемся неподалеку от столицы в красивом и живописном месте на высоком берегу Москвы-реки. Сам он любил бывать в Александровой слободе, но ездить туда с маленьким ребенком было хлопотно.

В честь рождения Ивана русские зодчие начали возводить в Коломенском необычайный по своей архитектуре храм Вознесения. Как стрела с пышным оперением возносился он в небо. Современники описали его так: «Церковь та необычайна своей высотой, красотой и светлостью. Такой на Руси еще не было».

Действительно, храм Вознесения стал одним из красивейших каменных шатровых сооружений в Московии. До этого строились лишь небольшие деревянные шатровые церкви, преимущественно на Севере.

Торжественное освящение храма состоялось 3 сентября 1532 года. На нем присутствовала не только великокняжеская семья, но и братья Василия III, удельные князья Юрий Дмитровский и Андрей Угличский, а также московское духовенство и знать.

Праздничные торжества продолжались три дня: молебны чередовались с пирами и увеселениями.

Елена с удовольствием прогуливалась по открытым галереям Вознесенского храма и любовалась широкими далями за Москвой-рекой. Вскоре ей предстояло вновь стать матерью. Маленький Иван, по обычаям того времени, находился под бдительным надзором мамок и нянек. Посторонним до пятилетнего возраста видеть его не полагалось.

Сын Юрий родился 30 октября того же 1532 года (в некоторых изданиях ошибочно указан 1533-й). Появление второго ребенка еще больше обрадовало Василия III — теперь он был уверен, что корень его не погибнет и все его дела окажутся в надежных руках наследников. Правда, позже выяснилось, что Юрий «несмыслен и прост и не годен ни на что доброе», то есть попросту слабоумен. Но отец об этом вряд ли успел узнать.

Крещение второго сына проходило тоже очень торжественно — в Троице-Сергиевом монастыре у раки святого игумена. Крестными отцами стали переяславский игумен Даниил (как и у Ивана) и троицкий игумен Иоасаф Скрипицын (будущий митрополит).

Окончательно успокоившись насчет будущего престола, весь следующий 1533 год великий князь провел в разъездах. Он не знал, что это последний год его жизни.

Снова к Елене в терем полетели письма, полные вопросов о сыновьях: «Ты б и впредь о своем здоровье и о здоровье сына Ивана без вести меня не держала. И о Юрье-сыне ко мне подробноотписывай, как его станет вперед Бог миловать. Да и о кушанье сына Ивана вперед ко мне отписывай: что Иван-сын покушает, чтоб мне было ведомо».

Для ответов мужу Елене приходилось либо самой браться за перо, либо приглашать дьяка и самым подробным образом описывать свое состояние и особенности роста сыновей.

Вероятно, ей было приятно, что муж думает и беспокоится о семье и шлет и шлет нескончаемые письма в Москву.

Осенью по сложившейся традиции было решено вновь отправиться в Троице-Сергиев монастырь для празднования Сергиева дня 25 сентября. После посещения обители Елена с маленькими детьми вернулась домой. Василий же с братом Андреем и многочисленной свитой поехал к Волоку Дамскому на охоту за зайцами. Ничто не предвещало скорой беды.

Смерть мужа-государя

Около села Озерище великий князь, ехавший верхом, почувствовал сильную боль на сгибе левого бедра. Оказалось, там образовалась багровая болячка величиной с булавочную головку.

По мнению современных врачей, у Василия был периостит — гнойное воспаление надкостницы, вызванное какой-либо травмой или простудой. Заболевание это не смертельно и сейчас успешно лечится антибиотиками.

Василию Ивановичу следовало отлежаться, побыть в тепле, но он не хотел менять своих планов из-за небольшого прыща. Превозмогая боль, он вновь вскочил на коня и отправился на пир в имение своего любимца Шигоны Поджогина. Во время обильного застолья великий князь забыл о болячке, однако на следующий день с трудом дошел до бани, где обычно приходили в себя после чревоугодия.

После парной Василий почувствовал себя лучше и, увидев, что погода ясная и сухая, решил поохотиться с братом Андреем. Псари отпустили в поле собак, князья сели на лошадей и поскакали за ними. Однако через две версты из-за резкой боли в левой ноге Василий решил вернуться. Он подумал, что хорошее застолье поможет ему забыться, и приказал накрыть столы. Но после пира ему пришлось лечь в постель и больше с нее не вставать. Болезнь усиливалась, и великий князь попросил Михаила Глинского привезти из Москвы иностранных лекарей, но при этом ничего не сообщать Елене, чтобы заранее ее не пугать.

Хотя Василий не позволял жене и детям обращаться к врачам, но на себе их науку решил испробовать.

Лекари осмотрели больное место, посовещались и сказали, что болячка — не что иное, как заурядный фурункул. Чтобы ускорить его созревание, они стали прикладывать печеный лук и пшеничную муку, смешанную с медом (сейчас эти средства считаются народными). В итоге образовался гнойник, и следовало дождаться, когда он прорвется.

Но великий князь не хотел жить в деревне и приказал слугам отнести его на носилках в резиденцию бывшего волоцкого удельного князя. Поскольку стояла поздняя осень и хороших дорог не было, то путешествие затянулось и больной в довершение всего простудился.

На Волоке лекари начали прикладывать к фурункулу специальную мазь, и он прорвался. Однако количество гноя всех испугало — до таза в день. Вскоре больному стало хуже: в груди появилась тяжесть и пропал аппетит. Тогда врачи дали ему слабительное (какие-то горошки и семена), но и это не помогло.

Тут-то великий князь понял, что дела его плохи и пора подумать о завещании. Тайком от всех он отправил наиболее близкого ему дьяка и постельничего в Москву за списком духовной грамоты, составленной до рождения сыновей.

Поездку скрыть не удалось. Весть о болезни государя быстро распространилась при дворе. Елена немедленно хотела ехать к мужу, но сделать это самовольно побоялась. Зато великокняжеский брат Юрий, надеявшийся захватить власть, прискакал тут же. Однако Василий Иванович сумел скрыть, что его болезнь смертельна, и Юрий ни с чем вернулся в Дмитров.

Постепенно вокруг постели больного собрались все видные представители двора и начали совещаться: что делать? Внезапно в ночь на 6 ноября состояние великого князя стало критическим: болячка вновь прорвалась и из нее вместе с потоком гноя вышел длинный стержень, но не весь, и процесс нагноения продолжался.

Не чувствуя никакой помощи от врачей, Василий Иванович велел их прогнать. Он решил прибегнуть к последнему испытанному средству — помолиться в святом месте о своем выздоровлении. Ближайшим был Иосифо-Волоколамский монастырь. Туда же дозволили приехать Елене с детьми.

Великая княгиня измучилась от постоянного страха и беспокойства. Никто не мог ей объяснить, в чем дело, каково состояние больного, насколько серьезен его недуг. Все было покрыто мраком тайны. Возможно, Василий не хотел заранее пугать жену или причиной недомолвок стала проблема престолонаследия, которая еще не была решена.

Как на крыльях прилетела Елена в Иосифо-Волоколамский монастырь и стала дожидаться приезда супруга. С замиранием сердца увидела приближающуюся процессию конных всадников, а в центре — закрытую повозку, в которой обычно путешествовали женщины. На этот раз в ней находился великий князь, лежащий на постели. Сам он передвигаться уже не мог — два князя вынесли его на руках и уложили на носилки.

Увидев это, Елена громко зарыдала, вместе с ней заплакали и все присутствующие, бояре, князья и местные жители.

Больного внесли в собор, но дьякон из-за слез не мог читать священные тексты, рыдали и все монахи во главе с игуменом.

Василий, тяжело дыша, лежал на паперти. Происходившее утомляло его, и он стал просить всех заняться делом. Елена тут же подошла к мужу и начала ласково гладить по слипшимся волосам и вытирать обильно текущий пот. Лишь украдкой она смахивала слезы, которые помимо ее воли струились из глаз.

Молебен не помог умирающему. Состояние его с каждым днем ухудшалось. Поэтому на общем совещании было решено тайно отвезти его в Москву, чтобы не пугать горожан и не переполошить врагов в лице некоторых иностранных послов. Они могли тут же растрезвонить по всему свету о немощи государя.

Елена с детьми вернулась в Кремль раньше, чтобы ни у кого не появилось никаких подозрений. В конце ноября привезли и великого князя. В тот же день у его постели состоялось еще одно расширенное заседание Боярской думы с видными князьями. На нем обсудили уже составленный текст нового завещания. Когда все вопросы были обговорены, присутствующие его подписали.

Главными душеприказчиками были назначены князья В. В. и И. В. Шуйские, бояре М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов и М. В. Тучков, дворецкий Шигона Поджогин, казначей П. И. Головин и, наконец, князь М. Л. Глинский, дядя Елены, которому предстояло стать ее главным помощником и советчиком. О последнем умирающий сказал так: «Приказываю вам Михаила Львовича Глинского. Человек он у нас приезжий, но вы не считайте, что он приезжий, держите его за здешнего уроженца, потому что мне он верный слуга и моей княгине будет хорошей подмогой».

Перед объявлением своей последней воли великий князь позвал митрополита Даниила и заявил, что желает принять постриг и просит приготовить все необходимое. Затем, превозмогая слабость и боль, поднялся и стоя приобщился святых даров. Только после этого он приказал привести братьев, Юрия и Андрея, и всех придворных.

Собравшимся Василий сказал следующее: «Приказываю сына своего, великого князя Ивана, Богу, Пречистой Богородице, святым чудотворцам и тебе, Даниилу, митрополиту всея Руси. Даю ему государство, которым благословил меня мой отец. А вы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стойте крепко в слове своем, на чем вы мне крест целовали. О земском строении и о ратных делах против недругов моего сына и своих стойте сообща, чтобы православных рука была высока над бусурманством. А вы, бояре мои, боярские дети и княжата, как служили нам, так служите и сыну моему Ивану».

Завещание Василия III существенно отличалось от духовных грамот его деда и прадеда. Он оставлял сыну уже н<великое княжение, а государство, большую самостоятельную державу. Гарантом прав его маленького сына назначался не заморский родственник, а митрополит и бояре. Но при этом великий князь как бы совсем забыл о жене и ее роли при трехлетием Иване. Выходило, что она сама должна была оказаться под властью регентов в отличие от жен предшественников Василия Ивановича, Дмитрия Донского или Василия I, которые получили после смерти мужей значительные материальные богатства, право распоряжаться имуществом сыновей до их совершеннолетия и стали правительницами страны.

Почему же Василий Иванович не последовал их примеру? Об этом остается только гадать. Может быть, он не верил в способности жены управлять государством, считал молодой и неопытной? Может быть, просто не доверял ей?

Елена все это время находилась в состоянии отчаяния и горя. Хорошо зная нравы московского двора, она опасалась, что в случае смерти мужа окажется вместе с сыновьями заложницей честолюбивых происков государевых братьев. В своих уделах они имели верных бояр, войско, способное отстаивать их интересы. В глубине души, правда, теплилась надежда, что великий князь выздоровеет, ведь не зовет же он ее для последних наставлений и прощания.

На самом деле Василию Ивановичу уже давно было пора поговорить с супругой и объявить ей свою последнюю волю. Но он боялся, что его плачевный вид, а главное, тяжелый запах от раны испугают и оттолкнут ее. Он даже просил лекаря чем-нибудь смазать болячку, чтобы заглушить зловоние (видимо, у него началось общее заражение крови), но лекарь не решился обработать рану водкой, остерегаясь причинить князю новые страдания. Лечение было прекращено, и Василию Ивановичу оставалось лишь молиться о своих многочисленных грехах. Он, несомненно, вспоминал загубленного в темнице племянника Дмитрия и его мать Елену Волошанку, постриженную первую жену Соломонию, осужденных Максима Грека и Вассиана Патрикеева и многих других.

Наконец, чувствуя, что совершенно ослабел, Василий позвал к себе главных опекунов: князей Шуйских, бояр Воронцова и Захарьина, Михаила Глинского. Многократно наказал им беречь сыновей, хорошо управлять государством, пояснил, как общаться с великой княгиней и как ей жить без него. Великий князь словно подчеркивал, что у той не будет никаких прав и государство он отдает боярам до совершеннолетия Ивана.

Вечером того же дня, 3 декабря 1533 года, чувствуя, что до утра вряд ли доживет, Василий Иванович решил проститься с женой и благословить сыновей. Первым к постели больного был допущен Иван. Его на руках внес Иван Глинский, брат Елены, за ним шла мамка Аграфена. Благословив сына, великий князь наказал мамке не отпускать от себя ребенка ни на пядь. Затем было позволено войти великой княгине. С трудом Андрей Угличский удерживал ее. Она билась в руках, рыдала и норовила броситься на грудь умирающего.

Василий стал утешать ее слабым голосом: «Жена, перестань, не плачь, мне легче, не болит у меня ничего». Но вид его говорил об обратном: землистый цвет кожи, ввалившиеся глаза и заострившиеся черты лица показывали, что конец близок.

Немного придя в себя, Елена спросила: «Государь великий князь! На кого меня оставляешь?» В ответ услышала: «Благословил я сына своего Ивана государством и великим княжением, а о тебе в духовной грамоте написал, как писалось в прежних грамотах отцов наших и прародителей, как следует по закону, как писалось о прежних великих княгинях».

Этот ответ слегка успокоил Елену. Она знала, что при маленьких детях великие княгини были соправительницами, как Евдокия Дмитриевна, вдова Дмитрия Донского, или Софья Витовтовна при Василии II. Лишь позднее выяснилось, что муж отвел Елене более скромную роль, и за свои права ей пришлось отчаянно бороться.

Понимая, что расставание близится, великая княгиня попросила Василия определить судьбу и младшего сына. Тот заверил Елену, что в духовной грамоте все предусмотрено, но эти слова не успокоили ее. Страх перед будущим и горе настолько захватили Елену, что она начала голосить и громко рыдать. Василий, не в силах переносить это, попросил брата увести жену, однако тот не смог с ней справиться. Вырвавшись, бедная женщина упала на грудь супруга и последний раз горячо его поцеловала. Затем выбежала из комнаты и упала на руки прислужниц.

В полуобморочном состоянии Елену отвели в терем. Там она легла на постель и затихла. Все пережитое окончательно ее сломило.

Тем временем Василий готовился отойти в мир иной. Его теперь волновало только одно — братья не дадут ему постричься и за все свои грехи придется ответить перед Богом полностью. Поэтому он попросил митрополита Даниила хотя бы положить на его тело монашескую одежду, после чего начал беспрестанно повторять молитву и осенять себя крестным знамением, хотя правая рука уже пе повиновалась ему. Свой взор Василий устремил на образ Богоматери, висевший перед ним. Так он и умер. Стоявший рядом Шигона сказал всем, что дух из государя вышел, будто легкое облачко. Услышав это, присутствующие зарыдали. Только митрополит Даниил, считавший себя главным ответственным за выполнение государевой воли, сохранил присутствие духа. Он попросил не кричать, чтобы не напугать великую княгиню и ее маленьких детей. Затем отвел в переднюю палату великокняжеских братьев, Юрия и Андрея, и при боярах вновь заставил поклясться на кресте, что они будут верно служить новому государю Ивану и его матери, великой княгине Елене Васильевне. Государство у них отнимать не станут, против недругов стоять будут вместе. После этого клятву верности дали все придворные.

Выполнив свой долг, Даниил отправился в покои к Елене известить ее о случившемся. Увидев митрополита и бояр, она тут же упала в обморок, и несколько часов боярыни не могли привести ее в чувство. Многодневное нервное напряжение дало о себе знать.

Вскоре весть о кончине Василия III разнеслась по столице. С громким плачем москвичи бросились в Кремль проститься с государем. Многие задавали один и тот же вопрос: кто теперь будет управлять страной? Грядущее страшило всех.

Тем временем монахи облачили умершего в иноческую одежду, положили на покрытый черной тафтой помост и с пением вынесли на Соборную площадь, где уже собрались тысячи москвичей. Елена идти сама не могла, дети боярские вынесли ее, усадили в сани. Рядом встали регенты: князья Шуйские, боярин Воронцов, Тучков, Михаил Глинский. Они демонстрировали всем, что являются теперь главными правителями страны.

По обычаю, каменную раку с телом Василия захоронили в Архангельском соборе подле его отца, Ивана III. Траурные церемонии прошли быстро и без каких-либо неожиданностей.

На престоле

Поначалу у читателей этого очерка мог возникнуть вопрос: а собственно, кому он посвящен? Ведь большая его часть рассказывает о Василии III. Действительно, до поры до времени Елена Глинская предстает перед нами лишь как бледная тень мужа, имевшая одну задачу — родить ему наследника. С появлением на свет Ивана и Юрия весь интерес великого князя переключился на сыновей. Проживи он подольше, нам вообще ничего не удалось бы узнать о самой великой княгине. Но волею судеб она осталась одна и была вынуждена взять бразды правления большой страной в свои маленькие и слабые руки. После этого она предстала перед нами во всей плоти и крови. Так заглянем ей прямо в лицо. Изыскания современного антрополога С. А. Никитина дают нам эту возможность.

Холодный взгляд чуть раскосых глаз, тонкий прямой нос, упрямо сжатые красивые губы. Лицо удлиненное, чуть скуластое. Особенно поражает высокий лоб, говорящий о большом уме. Перед нами молодая, красивая и уверенная в себе женщина. Именно такой должна была быть правительница, расправившаяся со всеми, кто посягал на ее власть, и осмелившаяся приблизить к своему трону тайного фаворита.

Официально Елена не была объявлена государыней и всегда называлась только великой княгиней. Управлять страной за ее сына Ивана предстояло регентам и Боярской думе. Однако коллективная форма правления развита не была, напротив, в Русском государстве сложились сильные традиции единодержавия. Этим вдова и воспользовалась. Она ловко расправилась с каждым из регентов, поскольку те так и не поняли, в чем состояли их полномочия.

Прежде всего Елена Васильевна потребовала, чтобы ее трехлетний сын Иван был официально поставлен на великое княжение и публично объявлен государем.

В назначенный день в Успенском соборе митрополит Даниил благословил крестом маленького великого князя и надел на него великокняжескую шапку и бармы. При этом он сказал следующее: «Бог благословляет тебя, государь князь великий Иван Васильевич, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Пермский, Булгарский, Смоленский и иных многих земель. Теперь ты царь и государь всея Русии. Будь добр и здрав на великом княжении, на столе отца своего». После чего дьяконы пропели Ивану многолетие, а присутствующие одарили всевозможными подарками.

Как видим, маленькому великому князю и Елене Васильевне предстояло править существенно большими владениями, чем имевшимися когда-то у Дмитрия Донского и даже у Ивана III. Их держава простиралась от Смоленска и Пскова на западе — до Перми и Волжской Булгарии (Казанского ханства) на востоке.

Далее великая княгиня постаралась уверить подданных, что именно ее муж назначил правительницей при малолетнем сыне. В официальных документах стала утверждаться версия о том, что на смертном одре Василий III передал свой скипетр до возмужания Ивана супруге, обладавшей множеством замечательных достоинств. Боголюбивая, милостивая, тихая, справедливая, мудрая, мужественная, она имела поистине царский разум и во всем напоминала знаменитую византийскую императрицу Елену. Придворные льстецы даже стали называть ее «Великая Елена Русская».

Но многим из знати возвышение Елены Глинской не понравилось. Опасались, что по неопытности (ей было только двадцать пять лет) она наделает ошибок, а будучи слабой женщиной, отдаст бразды правления дяде и братьям. Однако уже первые шаги великой княгини показали, что эти страхи были необоснованными. Бояться следовало лишь ее чрезмерного властолюбия и наушников, которые умело разжигали тайные страсти молодой женщины.

Первой ее жертвой стал пятидесятитрехлетний Юрий Дмитровский. Хотя он и дал клятву верности юному племяннику, но полагал, что московские бояре и князья сами быстро разберутся в том, кому служить выгоднее. Его добровольным «агитатором» стал князь Андрей Михайлович Шуйский. Он обратился к своему родственнику Борису Горбатову и предложил вместе ехать на службу в Дмитров. Он заявил, что опытный полководец Юрий Иванович оценит их достоинства и возвысит, в то время как женщине и малышу они совсем не нужны.

Однако Андрей Михайлович, давно не бывавший при московском дворе (он томился в тюрьме и лишь недавно был выпущен на свободу), не ведал, что наушничество превратилось в любимое занятие его обитателей. Очень скоро обо всех его замыслах узнала Елена Васильевна.

Хитрая правительница не стала сама расправляться с неугодными ей лицами, а лишь представила все факты в нужном свете перед Боярской думой. Этим она «убивала сразу двух зайцев»: внушила боярам, что нуждается в их защите и помощи, и чужими руками избавилась от противников. Всем же она заявила, что находится в глубоком трауре, предается скорби и печали и ни о чем другом думать не может.

Бояре долго судили да рядили и пришли к такому выводу: особой вины князя Юрия Ивановича во всем этом деле нет, но если его не схватить, то государство крепким не будет. Великий князь слишком молод, а князь Юрий — человек зрелый и умеет привлекать к себе людей. Когда многие придут к нему на службу, он захочет сам стать государем. В итоге начнутся междоусобие, грабежи, убийства, стране разорение. Значит, следует арестовать удельного князя.

Тем временем Юрий Дмитровский даже не подозревал, что над его головой сгущаются тучи. Некоторые советовали ему поскорее покинуть опасную Москву и вернуться в удел, но князь беззаботно отвечал: «Приехал я к государю, великому князю Василию, а он оказался болен. Я ему крест поцеловал, а потом и сыну его, великому князю Ивану, что буду ему служить верно. Так как же мне теперь преступить крестное целование и отъехать? Я готов умереть за свою правду».

Однако слова удельного князя не убедили бояр. Ведь и Андрей Шуйский целовал крест юному Ивану, да тут же и изменил ему, задумав отправиться в Дмитров.

В итоге 11 декабря и Юрий Дмитровский, и Андрей Шуйский были арестованы. Первый так и окончил свою жизнь в темнице. Современники полагали, что его уморили голодом, поскольку и в оковах он представлял для племянника опасность. Второго выпустили на волю после смерти Елены Глинской, казнен он был уже повзрослевшим Иваном.

Для правительницы опала Андрея Шуйского была выгодна еще и потому, что бросала тень сразу на двух регентов — Василия и Ивана Шуйских. Им пришлось умерить свои честолюбивые аппетиты и отказаться от первых ролей. Вперед вышел Михаил Глинский, дядя Елены. Казалось, это было ей выгодно.

Перестановки у трона позволили великой княгине наконец-то выдвинуть того, кто уже давно прочно поселился в ее сердце, — князя Ивана Федоровича Овчину Телепнева-Оболенского. Он получил чин конюшего, то есть старшего боярина, и стал главнокомандующим. Формально в этом назначении не было ничего необычного. Новый великий князь Иван IV имел право перекраивать двор и менять свое окружение. Иван Федорович был ему близок, приходился братом мамке Аграфене, Челядниной по мужу. Правда, Ивану исполнилось только три года и самостоятельно принимать решения он не мог. К тому же князь Телепнев считался при дворе не из самых знатных, и возглавлять думу и войско ему было не по рангу.

Возвысив своего фаворита, Елена еще больше сблизилась с ним. Оба были молоды, красивы и жаждали любви. Великая княгиня вряд ли познала счастье в браке — Василий III годился ей в отцы и к тому же слишком настойчиво требовал детей, а когда те появились, все свое внимание отдавал им. Это, несомненно, угнетало и подавляло юную и пылкую литовскую княжну. Оправившись после смерти мужа, она почувствовала себя свободной и готовой вкусить все радости жизни, которых была почти лишена прежде.

Однако опытный честолюбец Михаил Львович Глинский сразу увидел в Иване Телепневе соперника, а делиться властью он ни с кем не желал. Ему захотелось стать таким же всесильным временщиком, каким был когда-то при дворе великого князя Литовского Александра. Поэтому дядя попытался внушить племяннице, что нельзя возвышать любовников и своим поведением позорить себя, вдову великого князя и мать наследника престола.

Но Елена, опьяненная властью и любовью, не собиралась выслушивать нравоучения даже от дяди. Покорная ей Боярская дума вынесла новый приговор — на этот раз двум регентам: М. Л. Глинскому и М. С. Воронцову. Их обвинили в том, что они попытались править государством единолично, ущемляя интересы князя Ивана и его матери, а также — полная нелепица! — отравили великого князя Василия III.

В августе 1534 года обоих князей схватили и бросили в тюрьму. Престарелый князь Глинский, перенесший в жизни много невзгод и не ожидавший жестокости и напраслины от родной племянницы, вскоре умер. Сначала его без всяких почестей похоронили в небольшой церквушке за Неглинкой. Но потом Елена опомнилась и решила, что ее родственник должен покоиться в более почетном месте — в Троице-Сергиевом монастыре.

На этом гонения на наиболее видных бояр и князей не закончились. Правительница избавлялась от назойливых опекунов и расчищала путь для своего любимца и его родственников. Елене казалось, род Оболенских настолько обширен, что способен защитить ее власть.

Некоторые представили знати не стали дожидаться арестов и бежали в Литву. Среди них оказались видный князь Семен Бельский и Иван Ляцкий из старомосковского боярского рода Кошкиных. Их поступок бросил тень на оставшихся родственников. Из-за сочувствия к беглецам в тюрьму попали И. Ф. Бельский и И. М. Воротынский с детьми. С видных позиций в правительстве был вынужден уйти М. Ю. Захарьин, один из самых доверенных лиц Василия III (он был дальним родственником Ляцкого).

В итоге к осени 1534 года окружение Елены Васильевны почти полностью обновилось. Близкие ее мужу люди либо сидели в тюрьме, либо отошли на задний план. Главным соправителем стал Иван Федорович Овчина Телепнев, его помощниками — многочисленные родственники: князья Горенские, Долгорукие, Кашины, Курлятевы, Телепневы, Нагие, Репнины, Щепины и другие. Представители иных родов, естественно, были недовольны засильем Оболенских, но открыто выступить против всесильной правительницы не смели.

Для Елены оказалось удачей, что Иван Телепнев и его родственники были опытными воеводами и бесстрашными воинами. Все вместе они могли подавить любую крамолу в стране и защитить ее границы. Вскоре их доблесть очень пригодилась: вероломные соседи решили воспользоваться малолетством государя и отторгнуть приграничные области от его владений.

Первым показал свое коварство король Сигизмунд. Он двинул войска к Стародубу, но наместник его князь А. Кашин предпринял смелую вылазку и разбил врага. В плен попали 40 литовских пушкарей вместе с орудиями.

Такая же история произошла и под стенами Чернигова. Воевода Ф. Мезецкий ударил по литовцам ночью, и те в страхе бежали, бросив оружие и пушки. Неудача постигла короля и около Смоленска, где отважно оборонялся князь Н. Оболенский.

По предложению Елены Васильевны была собрана Боярская дума, на которой обсудили вопрос о том, как охладить боевой пыл Сигизмунда и наказать его за вторжение в русские земли. Хотя Иван был еще ребенком, мать посадила сына на трон и заставила слушать речи бояр. С юных лет ему следовало привыкать к управлению государством.

Совместно решили отправить в Литву войско для ответного удара. И. Ф. Овчина Телепнев, желая доказать, что недаром пользуется покровительством великой княгини, возглавил Передовой полк.

Огнем и мечем русские воины прошли по литовским землям. Они опустошили окрестности всех крупных городов: Витебска, Полоцка, Бряславля и других. Дошли даже до Вильно, где в страхе скрывался король Сигизмунд. С огромной добычей победители вернулись домой. В их честь Елена Васильевна устроила многодневные пиры и щедро всех наградила. Самую ценную шубу и кубок получил фаворит Иван Овчина. Он стал еще более дорог правительнице.

Представители духовенства с удивлением и возмущением замечали, как под влиянием молодой и красивой великой княгини менялись придворные нравы. Даже на церковные праздники многие вельможи стали являться разнаряженными в пух и прах. Кафтаны были ярко-красными, усыпанными жемчугом и самоцветами. От них буквально слепило глаза. На островерхие шапки нашивали крупные алмазы или изумруды, оторачивали их пышными мехами. Высокие красные сапоги с подковками были такими тесными и узкими, что потом у щеголей болели и распухали ноги. Но ради красоты шли на любые жертвы.

Теперь густая растительность на лице уже не считалась главным украшением мужчины. Бороды брили, а усы выщипывали и завивали. Для пущего эффекта придворные красавцы красили губы и румянили щеки. В таком виде они представали перед правительницей и заслуживали ее благосклонной улыбки и одобрения.

Стать красивее пытались даже те, кого природа обделила ростом и фигурой. Обувь они носили на высоких каблуках, а под одежду подкладывали деревяшки, чтобы казаться широкоплечими и могучими. В итоге придворные становились похожи на раскрашенных и разодетых кукол, а не на воинов и государственных мужей. Но Елене льстило, что знатные юноши стремятся понравиться ей и ищут ее благосклонности.

От мужчин не отставали и женщины. Лица они белили сверх меры, а потом по нанесенной «штукатурке» рисовали новые черты. Брови выщипывали, а на их место наклеивали «выспрь восходящие». Веки чернили, чтобы глаза казались больше и темнее. Под головные уборы подкладывали нашлепки, видимо, круглая голова считалась в то время эталоном красоты.

Каждая знатная женщина стремилась иметь сразу несколько шуб — из горностаев, соболей или бобров. Сверху мех покрывался красивыми бархатными тканями: «багряными», зелеными, бело-голубыми, «червчатыми», то есть цветными, или парчой. Но излюбленным был, конечно, красный цвет самых различных оттенков. Платья старались шить из ярких и дорогих тканей, с жемчугом. Некоторые модницы даже нашивали на одежду бляшки из серебра и золота, которые при ходьбе красиво позванивали. Опашни (нечто вроде современного жакета) кроили из тонкого французского сукна, отделывали мехом, золотыми пуговицами и всевозможными «вошвами», нашивками из красивых тканей или вышивкой. Важным дополнением к платью служили ожерелья из дорогих камней, а также мониста из жемчуга, золотых бляшек и рубинов. Чем богаче женщина, тем ожерелье было внушительней. Головные уборы «кики» украшались «рясками» — вышивками из бусинок и массивными колтами — бляшками на ремешках. Голенища полусапожек с наборным каблучком обильно расшивали речным жемчугом и отделывали мехом. Такую одежду, естественно, носили только очень богатые женщины, для многих из которых церковные праздники были единственной возможностью показаться на людях и продемонстрировать свои роскошные платья.

Елене же приходилось думать не только о нарядах, развлечениях и амурных делах. Бояре часто ставили перед ней сложные государственные проблемы, которые единолично никто разрешить не брался. Одной из них была ситуация в Казанском ханстве, считавшемся тогда вассалом Москвы. Там произошел переворот, и власть захватил ставленник Крымского ханства, находившегося в состоянии войны с Русским государством. Новый хан вступил в союзнические отношения с Литвой и грозился напасть сразу с трех сторон на русскую столицу.

На заседаниях Боярской думы, где присутствовали Елена и Иван, было решено попытаться посадить на казанский престол «своего человека» — хана Шиг-Алея, некогда провинившегося перед Василием III и содержавшегося в Белозерской тюрьме. К узнику отправили гонцов, которые в торжественной обстановке объявили ему милость нового государя и пригласили в Москву ко двору.

В столице его с почетом встретили знатные бояре и князья и представили великому князю Ивану. Но хан сразу понял, что Русским государством управляет не шестилетний мальчик, а его мать, и попросил аудиенции у Елены Глинской. Хотя по этикету великая княгиня не встречалась с правителями других держав, для Шиг-Алея сделали исключение.

В назначенный день конюший Иван Телепнев и князь Василий Шуйский встретили хана на крыльце дворца и проводили в палату святого Лазаря. Там на троне в окружении боярынь сидела Елена. Бояре стояли поодаль. Великий князь Иван подошел к хану и подвел его к матери, как бы показывая, что она здесь самая важная персона.

Шиг-Алей низко поклонился правительнице и начал каяться в прежних преступлениях. Затем он заверил великую княгиню, что сложит голову за нее и юного Ивана. Елена не стала вступать с ним в беседу и лишь приказала одному из дворян прочесть грамоту от ее имени: «Царь Шиг-Алей! Василий Иванович возложил на тебя опалу. Иван и Елена простили твою вину: Ты удостоен чести видеть их лица. Помни свой обет верности им». После этого хан получил много даров и был отпущен.

На следующий день устроили прием в честь жены Шиг-Алея Фатимы. Около крыльца гостью встретили боярыни и проводили в сени. Здесь ее ждала сама Елена. Вместе они прошли в обеденную палату, где находились Иван с боярами. Великий князь на татарском языке приветствовал гостью и предложил ей отобедать.

Елена с боярынями и Фатимой села за один стол, Иван с боярами —- за другой. На столах, накрытых красивыми скатертями, стояли хлеб, солонки, перечницы и сосуды с уксусом. Вскоре стольники начали подавать одно за другим роскошные яства и разнообразные напитки.

По обычаю, сперва принесли жареных лебедей. Блюдо поставили перед Еленой, и она, выбрав лучшие куски, отправила их Фатиме в знак особого расположения. Кравчий подавал кубки с греческими винами, популярными со времен Софьи Палеолог. Самым вкусным и полезным считалась мальвазия, за ней шли романея, мушкатель, Канарское, белое рейнское вино. Вес они привозились из Европы. Но гости могли выбрать и традиционные русские напитки: водку, всевозможные меды и квасы — то, что им было по вкусу.

После лебедей принесли и другие блюда, общим числом до ста. Среди них жаркое из говядины, дичь, рыбу, жареную и под соусом, икру, балыки, щи из курятины, супы из требухи, головизну, множество пирогов с самыми разнообразными начинками. Завершилась трапеза глубокой ночью наливками, фруктами в патоке и восточными сладостями.

В конце обеда Елена Васильевна подала Фатиме чашу с вином в знак особого к ней расположения.

Правительница любила пышные застолья. На них она демонстрировала не только искусство своих многочисленных поваров, но и драгоценную посуду из золота и серебра. Блюда подавали лишь на ней, кубки тоже были из драгоценных металлов с красивой отделкой. Гости могли любоваться множеством тазов, ваз, братин и кувшинов, стоявших в специальных шкафах. А еще Елена стремилась к тому, чтобы стольники и кравчие были хороши собой и часто меняли красивую одинаковую одежду. Она шилась в великокняжеских мастерских из бархата, парчи и шелка. Искусные рукодельницы расшивали ее самоцветами и жемчугом.

После многочасовой обильной трапезы гости с трудом поднялись из-за стола и с почетом были доставлены в отведенные для них покои. Все остались довольны друг другом.

Однако великая княгиня понимала, что на пиру всех казанских проблем решить нельзя. Сам по себе Шиг-Алей не мог сесть на престол. Следовало готовиться к войне. Во главе армии необходимо было поставить опытного полководца. Решили обратиться к последнему из оставшихся в живых братьев Василия III — Андрею, который получил вместо Углича Старицу и назывался Старицким. С ним у Елены сложились хорошие отношения: ни в какие дела он не вмешивался и на власть не покушался. Андрей даже смирился с тем, что Юрий оказался под стражей, а сам он не получил никакой прибавки к своему уделу после его смерти. Правда, великая княгиня одарила его в память о муже дорогой посудой, шубами и конями в золоченой сбруе.

В Москве Андрей предпочитал не показываться. Вместе с женой Евфросинией и маленьким сыном он постоянно жил в Старице.

Однако находились наушники, которые пытались убедить Елену в том, что деверь хулит ее и подумывает об измене. Правительница не верила им и в сердцах говорила: «Кто и зачем хочет рассорить меня с родственником?» На время злые языки умолкали.

Осенью 1536 года к Андрею Ивановичу отправили гонцов с предложением приехать в столицу. Однако он неожиданно ответил отказом, сославшись на болезнь, и даже попросил прислать докторов. Выяснилось, что у него на бедре появилась болячка, похожая на ту, что свела в могилу Василия III.

Правительница решила, что это недомогание — пустяк, и стала настаивать на приезде родственника. Тогда обиженный князь Андрей написал ей следующее: «В болезни и тоске я совсем лишился ума. Согрей мне сердце милостью. Неужели ты велишь притащить меня к себе прямо на носилках? Прежде такого не бывало».

Свое письмо он отправил с князем Пронским, но тот не успел добраться до столицы. По дороге его перехватили князья Оболенские. Они ехали в Старицу, чтобы взять под арест Андрея Ивановича. Среди спутников Пронского нашелся один ловкий дворянин, который обманул стражу и тайно ускакал в Старицу, где предупредил своего господина об опасности.

Испуганный Андрей Иванович вместе с женой Евфросинией и сыном Владимиром бросился бежать в Новгородскую землю. Там он надеялся найти защиту и сторонников. По дороге его гонцы распространяли грамоты такого содержания: «Великий князь — младенец. Вы служите только боярам. Идите на службу ко мне. Я готов вас жаловать».

Многим дворянам предложение удельного князя показалось заманчивым. Они хорошо знали, что шестилетний Иван сам не правит. Вместо него на престоле сидит его мать, не способная оценить доблесть и воинские заслуги. В этом отношении сорокашестилетний сын Ивана III имел большие преимущества.

В Москве сразу поняли, какую опасность представляет Андрей Старицкий, и приняли меры. Никита Оболенский отправился защищать Новгород Великий, а Иван Овчина Телепнев с войском бросился в погоню за беглецами. Их удалось нагнать недалеко от Старой Русы.

Увидев московские полки, Андрей Иванович построил свою дружину и приготовился к битве. Но хитрый Иван Овчина побоялся сражаться (исход мог быть не в его пользу) и отправил к удельному князю послов. Те стали убеждать Андрея, что никто не хочет ему зла и московские государи лишь ждут его в гости. Телепнев заверил Андрея Ивановича в том, что в столице с ним ничего плохого не случится, и даже поклялся в этом на кресте. Беглец поверил и сдался без боя.

Но правительница строила совсем иные планы. По ее мнению, деверь был преступником и заслуживал сурового наказания. На этот раз она даже разгневалась на своего любимца, который от ее имени посмел дать несбыточные обещания. Прибывшего в Москву Андрея Старицкого тут же схватили и без всякого суда бросили в тюрьму. Под стражей оказалась и его жена Евфросиния с сыном Владимиром. В Старицу’ были отправлены войска, которые арестовали всех приближенных удельного князя. Их подвергли жестоким пыткам, поскольку считалось, что в Старице зрел антиправительственный заговор. Многие под пытками умерли, остальных повесили вдоль Новгородской дороги.

Князь Андрей Иванович разделил участь брата Юрия — через шесть месяцев он умер в тюрьме не то от голода, не то от удушья угарным газом. Похороны его стали настоящим фарисейством — в торжественной обстановке, в красивом гробу он был погребен в Архангельском соборе, рядом с Юрием. Мертвый враг уже никому был не страшен.

Таким образом, за четыре года правления Елена Глинская избавилась почти ст всех лиц, назначенных мужем в опекуны сына Ивана, а также от его ближайших родственников. Великой княгине стало казаться, что уже никто не посмеет оспаривать у нее верховную власть. Однако, как известно, жестокость — признак слабости и никогда не приносит положительных результатов. Вместо того чтобы укрепить трон правительницы и маленького Ивана, она лишь способствовала падению их авторитета. Высшая знать была недовольна тем, что в фаворитах ходили только князья Оболенские, и в первую очередь Иван Овчина Телепнев. (Ведь даже такие любвеобильные императрицы, как Елизавета или Екатерины I и II, предпочитали менять любовников, чтобы не возбуждать всеобщую зависть к одному и не лишать остальных шансов выдвинуться.) Служилое дворянство запугали торговыми казнями и системой доносов. Простые люди не слишком доверяли молодой женщине и ее маленькому сыну, не видя в них своих защитников от вероломных соседних держав и корыстных чиновников.

Правда, Елена Васильевна стремилась быть рачительной хозяйкой страны. Она запретила отливать легковесную монету, которая приводила к росту дороговизны на рынках. Дело в том, что в то время деньги можно было изготавливать всем желающим. Из фунта серебра следовало отливать пять рублей и две гривны. Некоторые нечестные люди пытались из того же фунта отлить монет больше — до десяти штук, примешивая к серебру олово. Чтобы навести порядок, правительница издала указ, предписывавший из фунта отливать шесть монет с уже новым изображением — всадником, держащим копье (до этого всадник был с мечом). Новые монеты стали называться копейками. Старые деньги надлежало переливать. Всех нарушителей указа ждало жестокое наказание — им заливали в горло расплавленное олово и отсекали руки.

В стране продолжилось активное строительство. Поскольку Кремль уже не вмещал всех москвичей, было решено вокруг посада возвести еще одну каменную стену. В мае 1534 года все население привлекли к земляным работам. Глубокий ров принялись копать от Неглинки через Троицкую площадь к Москве-реке. Через месяц началось сооружение каменной крепости с четырьмя башнями. Строительство возглавил итальянский зодчий Петрок Малой. Год спустя москвичи уже могли любоваться новой крепостью. Она стала именоваться Китай-городом: раньше эта часть столицы была огорожена плетеной изгородью — китой. Хотя возможно, название происходит от монгольского слова «китай», то есть середина.

За четыре года правления Елены Глинской было основано довольно много городов-крепостей. Наиболее стратегически важным стал Иван-город, построенный при впадении реки Наровы в Балтийское море. Он превратился в опорный пункт борьбы Русского государства за освоение Балтики и крупный торговый порт.

На границе с Казанским ханством появились Мокшан, Буй-городок, Балахна. Заново были отстроены крепостные стены в Новгороде Великом, Пронске, Владимире, Ярославле, Твери, Темникове, Вологде, Перми.

Великая княгиня была заинтересована в том, чтобы население ее государства увеличивалось. Для этого всяческими льготами она завлекала на свои земли литовцев, а также не жалела казны на выкуп русских людей, попавших в плен к крымцам и казанцам.

При этом она заявляла, что «душа человеческая дороже денег», и заставляла церковных иерархов и крупные монастыри платить в казну особый налог — «полонянные деньги».

Внезапная кончина

Избавившись от опекунов, властолюбивых и ненадежных родственников, Елена Глинская самодержавно правила Русским государством. Формально считалось, что на престоле сидит великий князь Иван IV. Дворцовый церемониал это как бы подтверждал: Иван возглавлял Боярскую думу, принимал послов, подписывал указы. Но за его спиной всегда стояли мать и ее фаворит Иван Овчина. Для юного великого князя деятельность матери стала образцом для подражания. Возмужав, он пошел по ее стопам, без жалости расправляясь с явными и мнимыми недругами.

Убирая с пути противников, правительница и не подозревала, что самые главные ее враги совсем рядом, скромно держатся в тени блистающих Оболенских. Братья Шуйские хотя и входили в число опекунов Ивана, но вовремя отошли на задний план, как бы ни на что не претендуя. При Василии III они были его главными советчиками и ведущими полководцами. Теперь же с возмущением наблюдали за тем, как их место подле государя занял рядовой князек Овчина Телепнев, как иностранные послы заискивают перед великокняжеским конюшим и преподносят ему дорогие подарки. Поведение вдовы Василия III, по их мнению, позорило верховную власть в глазах подданных и подрывало их доверие к престолу. Для блага государства от прелюбодейки следовало избавиться, но при этом не задевать ее сына, великого князя Ивана,поскольку другого претендента на трон не было.

3 апреля 1538 года молодая женщина вдруг скончалась (Елене было только тридцать лет). Никакой явной болезни современники у нее не заметили, поэтому предположили, что ее отравили. Последующие события показали, что к смерти великой княгини приложили руку князья Шуйские. Ведь именно они стали временщиками при юном государе.

Вряд ли Елене дали быстродействующий яд, как, к примеру, первой жене Ивана III, Марии Борисовне. Это было бы слишком явным и опасным делом. Великая княгиня, видимо, чахла постепенно. В последний год жизни она страдала от какого-то непонятного недуга: испытывала слабость, головокружение, тошноту. Это заставляло ее часто отправляться в богомольные поездки по монастырям. Во время них она чувствовала себя много лучше, полагая, что ее спасают истовые молитвы у чудотворных икон и мощей. На самом деле великая княгиня покидала дворец, где, видимо, находился источник хворобы, и это улучшало ее здоровье. Но постоянно пребывать в разъездах она не могла и в конце концов умерла.

Современные исследователи предположили, что Елену Глинскую постепенно отравляли парами ртути. В ее останках этот ядовитый металл содержался в большом количестве, намного превышавшем норму.

Возможно, ртуть содержалась в каких-то мазях или косметике; в ту пору трудно было определить, ядовито то или иное снадобье или нет, особенно если его вредные свойства проявлялись не сразу. Точно можно сказать только одно: многие хотели смерти великой княгини, но больше всего — князья Шуйские.

Летописцы без всякого сожаления отмстили дату безвременной кончины Елены — во втором часу дня, без предварительной тяжелой болезни. В тот же день она была похоронена в Вознесенском монастыре рядом с другими великими княгинями.

Скорость, с которой состоялось погребение, просто удивляет. Всего за несколько часов организовали прощание с ее останками родственников и москвичей, отпевание в Успенском соборе, соорудили саркофаг и выкопали могилу. Возможно, виновники се смерти торопились скрыть следы своего злодеяния, боясь, что если они будут всем очевидны, то великий князь вместе с Оболенскими начнет расследование.

Летописцы отметили, что во время прощания с телом Елены Васильевны плакали и открыто выражали свою скорбь только юный Иван и князь Иван Овчина. Остальные строили печальные лица и втихаря спрашивали друг друга: кто же теперь будет править государством? Ответ появился через неделю.

Князья Шуйские сумели склонить на свою сторону Боярскую думу и организовали над И. Ф. Овчиной Телепневым и его сестрой Аграфеной Челядниной суд. Их обвинили в том, что они пытались отнять власть у юного государя и править за него. Несмотря на протесты Ивана, последние близкие ему люди были арестованы. Телепнева бросили в тюрьму и уморили голодом (очень популярная тогда казнь). Аграфену сослали в Каргополь и там постригли в монахини. Восьмилетний сирота-государь остался один на один с алчными и властолюбивыми временщиками.

Наступила пора боярского правления, при которой Иван оказался игрушкой в руках честолюбцев, стремившихся одержать верх друг над другом. Стало ли это благом для государства? Ответ может быть только отрицательным. Свары у престола ослабляли верховную власть. Бояре дружной толпой грабили государеву казну и народ. Личное обогащение становится главной целью для многих. Интересы государства были забыты. Хаос, междоусобицы и борьба за влияние на юного правителя — вот черты начавшегося пятилетнего периода.

* * *

Безвременную кончину Елены Глинской следует считать несчастьем для Русского государства. Конечно. за время ее правления было допущено много ошибок. Особенно поражают властолюбие и жестокая расправа с теми, кто хоть немного мог ущемить ее могущество. Но в этом повинна не только она. Многочисленные соглядатаи и доносчики умышленно разжигали тайные подозрения великой княгини, стравливали с близкими родственниками. И все ради получения наград и повышения по службе.

Елена, при всем ее уме и способностях, была всего лишь молодой и достаточно неопытной женщиной, оставшейся вдовой с маленькими детьми на руках. Боязнь за их жизнь и будущее заставляла ее быть жестокой. Она полагала, что только смерть врагов, мнимых или реальных, принесет ей спокойствие и упрочит положение.

Став правительницей, Елена решила, что имеет право на личное счастье, и приблизила к себе того, кто давно ей был дорог. Можно ли ее порицать за это? Русское общество осудило ее и обрекло на раннюю смерть. Вдове великого князя, по законам того времени, полагалось вести монашеский образ жизни и навсегда лишить себя земных радостей. Зато вдовцу-государю было дозволено все: и жениться по нескольку раз, и заводить любовниц, надежно скрывая это в недрах кремлевского дворца. Характерный пример в данном случае — Иван Грозный.

Любимая жена Ивана Грозного

Следует отметить, что ни Евдокия Дмитриевна, ни Софья Витовтовна, ни даже Софья Палеолог существенно не изменили характера своих мужей. И только первая царица Анастасия Романовна, по всеобщему признанию, настолько благотворно повлияла на Ивана Грозного, что сумела превратить его из взбалмошного, жестокого и эгоистичного юнца в мудрого, справедливого и благочестивого правителя.

Своей любовью и добротой она заставила супруга отказаться от дурных привычек, некрасивых поступков и взять на себя роль народного заступника и судьи. Вместе с ней он стал милостивым попечителем Церкви и монастырей, рачительным хозяином и защитником Русской земли.

После безвременной кончины Анастасии в ее муже произошли разительные перемены. Гонения и казни мощной волной захлестнули страну. Казалось, кровью подданных он заливал свое горе, связанное с потерей горячо любимой супруги. Нигде и ни в чем не находил он покоя, а вместе с ним не находило покоя и все Русское государство.

Об Анастасии, этой замечательной во всех отношениях женщине, наш следующий рассказ.

В доме на Варварке

Не для всех русских людей 30-е годы XVI века, связанные со смертью Василия III и регентством Елены Глинской, оказались трудными и печальными. Семья окольничего Романа Юрьевича Захарьина была в это время по-своему счастлива. Служба главы дома при дворе шла успешно, обширные родовые владения приносили неплохие доходы, забот о «хлебе насущном» никогда не было.

Жена Романа Юрьевича, Ульяна Федоровна, исправно выполняла свой долг, производя на свет наследников. Первым, как и ожидалось, родился сын Данила, за ним — дочь Анастасия, наконец, еще один сын — Никита. Разница в возрасте была небольшой, поэтому до пяти лет малыши воспитывались вместе, на женской половине матери. Детский мирок светел и безоблачен. Втроем было весело играть в жмурки, салки или прятки.

Когда Даниле едва исполнилось пять лет, а Анастасии и Никите и того было меньше, родители решили переехать из слишком тесного дома дяди Михаила в Кремле в новые хоромы на берегу’ Москвы-реки. Раньше на посаде жить считалось опасным, его огораживали лишь невысокие бревенчатые стены. Но в 1534 году по приказу Елены Елинской вокруг построили каменную крепость с четырьмя башнями, и вся местность стала называться Китай-городом.

В новых просторных хоромах на Варварке всем стало вольготно. Детям особенно понравился большой сад с огородом, который выходил прямо на Москву-реку. Здесь можно было вдоволь побегать, а в летнюю жару — освежиться в прохладной воде. Ценность новой усадьбы состояла и в том, что во время частых пожаров у реки всегда находилось спасение.

Вскоре Данилу и Никиту стали приглашать в великокняжеский дворец для игр с государевыми сыновьями — они были почти ровесниками Ивана и Юрия. По обычаю, великокняжеские отпрыски проводили досуг с детьми придворных, вместе росли и со временем последние становились ближайшим окружением первых.

Вернувшись домой, Данила и Никита подробно рассказывали сестре об увиденном. Они хвалили ловкость и быстроту Ивана, который во всех забавах стремился быть первым, и смеялись над глупым и простодушным Юрием. Правда, Ивану разрешалось играть не так уж часто. Он носил титул великого князя и должен был вместе с матерью присутствовать на заседаниях Боярской думы, принимать иностранных послов и возглавлять праздничные пиры.

Тем не менее он успел подружиться с Данилой и Никитой, приглашал их в загородные поездки, на охоту и для потешных сражений зимой. Обычно ребята сооружали из снежных комков крепостицы, а потом обстреливали друг друга снежками. Вскоре все мальчики умели уже хорошо скакать на лошадях, стрелять из луков, рубить саблей траву и кусты.

А в это время Анастасия под руководством матери училась рукоделию. Конечно, в боярском доме было много крестьянских девушек-мастериц, ткавших полотна, вышивавших одежду и постельное белье. Но и знатной боярышне полагалось уметь красиво вышивать шелками, золотыми и серебряными нитями. Лицевое шитье особенно пришлось по сердцу Анастасии. С его помощью можно было вышивать настоящие картины, а также портреты-иконы святых.

Не менее прилежна оказалась боярышня в освоении и Божественного Писания, и всевозможных наук: грамматики, математики, истории. Главными учебниками были Часослов, Псалтырь, Святцы, жития святых, древние летописи. Семья Захарьиных слыла просвещенной, и книг в библиотеке отца и дяди Михаила имелось много.

Как-то раз, когда Анастасия в своей светлице под руководством матери осваивала азы рукоделия, к ней вбежали братья и с ужасом сообщили, что государыня Елена, мать Ивана и Юрия, внезапно скончалась, а бояре спешно готовятся к ее похоронам. Тут же все решили отправиться в Кремль и проститься с телом великой княгини.

В Успенском соборе, где отпевали Елену, «яблоку негде было упасть». С трудом Ульяна Федоровна пробилась к мужу, стоявшему недалеко от гроба. Анастасию поразило то, что громко рыдали только Иван и его опекун Иван Федорович Телепнев-Оболенский. Остальные бояре и князья лишь притворялись опечаленными, пряча в густые бороды усмешки.

Маленькой девочке стало очень жаль сироту Ивана. Он оставался и без отца, и без матери, способных защитить его от жадных до власти бояр.

Теперь ни Данилу, ни Никиту в кремлевский дворец не приглашали. Отец рассказывал, что там заправляют братья Шуйские: Василий, Иван и Андрей. Юные великие князья Иван и Юрий в полном их подчинении. Без разрешения опекунов они не имеют права ни погулять, ни поиграть, ни даже покушать или надеть понравившуюся одежду Мамку Ивана, Аграфену, которая с пеленок пестовала его, сослали в далекий Каргополь, прежнего опекуна Телепнева с жестокостью казнили.

Несчастья не обошли стороной и дружную семью Захарьиных. В 1539 году умер отцов брат, боярин Михаил Юрьевич, когда-то главный советчик самого Василия III и один из регентов при детях государя. Но окружение Елены Глинской быстро оттеснило его с ведущих позиций, а Шуйские и вообще удалили от двора, отправив заниматься организацией артиллерийского дела.

Через четыре года, 16 февраля 1543-го, смерть унесла и Романа Юрьевича. Дети оказались на попечении Ульяны Федоровны, которой помогал мужнин брат Григорий Юрьевич. В целом Захарьины старались держаться подальше от кремлевского двора. Там у трона юного Ивана шла яростная схватка за власть между кланами Шуйских и Бельских. Вмешавшийся в нее мог тут же лишиться головы.

Анастасия приходила в ужас от рассказов о событиях в Кремле. То по наущению Шуйских чуть не убили митрополита Иоасафа, то прямо на глазах великого князя бояре мучили и пытались умертвить его любимца Федора Семеновича Воронцова, а потом, несмотря на протесты Ивана, сослали в костромскую тюрьму.

Наглость вельмож доходила до того, что в знак неуважения к новому митрополиту Макарию они могли наступить на его мантию и порвать ее. В этих условиях приходилось опасаться за судьбу и даже жизнь малолетнего государя. Втайне от родных Анастасия молилась за его здравие и просила Бога поскорее дать ему в руки власть. Ее молитвы, судя по всему, были услышаны.

В тринадцать лет Иван IV наконец-то решил показать своим подданным, что является полновластным государем и не желает больше терпеть тиранство бояр. На заседании Боярской думы он обвинил Шуйских в том, что они воспользовались его молодостью и стали самовольно убивать людей, грабить землю, беззаконничать. Самым виновным был признан Андрей Шуйский. Прямо на заседании его схватили и бросили на растерзание огромным псам. Эта жестокая казнь так напугала вельмож, что они прекратили самоуправство. Однако опалы и ссылки продолжались. Многие бояре и князья были отправлены в тюрьмы. Наибольшее влияние на государя стали оказывать его дядья, Юрий и Иван Глинские.

К счастью для Захарьиных, ни их самих, ни ближайших родственников опала не коснулась. Напротив, Данилу и Никиту вновь стали приглашать во дворец. Вместе с Иваном они ездили на охоту, по монастырям на церковные праздники, весело пировали в Коломенском и Александровой слободе. Молодой государь любил общество ровесников, с которыми часто устраивал всевозможные проказы и иногда жестоко шутил над неугодными боярами.

Однажды, когда Анастасии было уже четырнадцать лет, с братьями и матерью она отправилась на праздничную Рождественскую службу в Успенский собор. Там присутствовал весь цвет знати во главе с великим князем Иваном. После литургии государь подошел к семье Захарьиных, чтобы перемолвиться с Данилой и Никитой о предстоящей охоте. Горящий взгляд его черных глаз внезапно остановился на Анастасии. Она была очень красива в светлой беличьей шубке, крытой голубым сукном, в расшитой бисером шапочке, из-под которой виднелась длинная русая коса.

Девушка, заметив его взгляд, покраснела и потупила взор. Потом, набравшись смелости, подняла на великого князя большие голубые глаза и с удивлением обнаружила, что тот слишком внимательно ее разглядывает. Конечно, государю дозволено все, но все же воспитанная в боярском тереме Анастасия сочла его поведение дерзостью, тем более что за спиной уже раздался громкий шепоток кумушек-сплетниц. Закусив губу, она сердито посмотрела на нахала, но тот лишь улыбнулся. Боярышне не оставалось ничего другого, как сменить гнев на милость и ответить тем же.

С тех пор братья не раз вводили Анастасию в краску, сообщая, что великий князь Иван интересуется ею и хочет увидеть вновь. При этих словах сердце девушки трепетало, но она твердо заявила, что ни о каких тайных свиданиях речи быть не может. Хоть она и сирота, но родовую честь ронять не намерена и потакать прихотям государя не собирается.

Несомненно, красивый и статный Иван давно нравился юной боярышне. Отныне же все тайные думы Анастасии посвящались молодому государю.

Как-то раз Ульяна Федоровна узнала, что в Москву прибыл святой старец из Костромы. Он славился своей богоугодной жизнью и обладал даром пророчества. Боярыня тут же пригласила его в свой дом на Варварке, чтобы узнать судьбу детей.

Старец посмотрел сначала на старшего Данилу, потом — на Никиту, наконец его взор остановился на Анастасии. После небольшой паузы он вдруг сказал твердо: «Быть тебе государыней, а братья будут служить тебе и твоему мужу Ивану Васильевичу».

Это предсказание всех удивило и даже испугало. Ульяна Федоровна приказала детям никому о нем не , говорить. Завистников и наушников кругом предостаточно. Если об этом узнают в окружении великого князя, то вряд ли дадут Анастасии дожить до свадьбы. Ведь дочери-невесты были у многих князей и бояр, и все они мечтали породниться с государем.

Царская избранница

В 1546 году великому князю Ивану IV исполнилось шестнадцать лет. По обычаям того времени, ему полагалось жениться. Об этом великому князю стали говорить митрополит Макарий и дядья Глинские. Последние даже посоветовали племяннику поискать невесту в соседних странах, при королевских домах. Это укрепило бы международный престиж государства и возвысило русский престол. Слова митрополита и родственников заставили Ивана задуматься о своем будущем.

Наконец в декабре 1546 года он собрал Боярскую думу и пригласил на нее духовенство во главе с Макарием. Присутствовавшим Иван IV сказал: «Милостию Божию и Пречистой его Матери, молитвами и милостию великих чудотворцев Петра, Алексия, Ионы, Сергия и всех русских чудотворцев, положил я на них упование, а у тебя, отца своего, благословяся, помыслил жениться. Сперва думал я жениться в иностранных государствах, у какого-нибудь короля или царя.

Но потом я эту мысль отложил. Не хочу жениться в чужих государствах, потому что после отца и матери я остался мал. Если я приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет. Поэтому я хочу жениться в своем государстве, на той, кого Бог благословит и митрополит Макарий».

Эти слова свидетельствовали о том, что Иван хотел найти в жене родную душу и надеялся обрести в браке доброту; любовь и заботу, которые утратил в детстве. Ему была нужна такая супруга, которая хорошо бы его понимала, имела общие взгляды и интересы, была способна полюбить его от всего сердца. Вполне вероятно, что уже тогда великий князь имел в виду конкретную невесту. Ею, как показали дальнейшие события, была Анастасия Захарьина.

Иван сказал боярам и митрополиту не только о своих планах насчет женитьбы, но и о другом: «Хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов и сесть на царство и на великое княжение так, как прародители мои, цари и великие князья, в первую очередь Владимир Всеволодович Мономах, салились».

После этого известных книжников отправили штудировать старые летописи и хронографы, чтобы выяснить, как осуществлялась церемония посажения на стол русских государей. Кроме того, им следовало узнать, почему киевский князь Владимир Всеволодович носил прозвище Мономах, как и византийский император Константин. В итоге им предстояло составить Чин венчания на царство — подробное описание всей церемонии.

По многим русским городам были разосланы грамоты такого содержания: «Когда к вам эта грамота прилет и у которых из вас дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили. Кто же из вас девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни».

Иван собирался устроить смотр невест, но это было, скорее всего, лишь данью традиции. При дворе уже составлялись списки участников свадебного торжества, и наиболее доверенные лица знали имя невесты.

Москвичи стали жить ожиданием грандиозных празднеств, которые были намечены на начало 1547 года. Шили новые красивые платья, готовили государю подарки и т. д.

Не осталась в стороне и семья Захарьиных. Данила и Никита входили в свиту великого князя и должны были участвовать в церемонии венчания на царство. Анастасии предстоял смотр невест. Об этом ее мать известил гонец из дворца.

В спешном порядке домашние мастерицы шили для всех новые роскошные наряды. Для братьев — парчовые кафтаны с жемчужной вышивкой и красивыми поясами с золотыми бляшками. Для Анастасии — небесно-голубое бархатное платье с серебряным поясом. Ворот и перед украшались крупными жемчужинами и самоцветами, подол и рукава — мелкими жемчужинами. На голову она собиралась надеть серебряный венец с алмазами, длинные русые косы перевить нитками жемчуга. В таком наряде она напоминала сказочную принцессу, нежную и прекрасную. Голубой бархат хорошо оттенял ее яркие глаза, светлые волосы и молочно-белую кожу. Краситься боярышня не стала, чтобы не выглядеть размалеванной куклой, как многие ее соперницы.

К тому же Анастасии не хотелось показывать Ивану, что она стремится во что бы то ни стало добиться успеха и для этого готова использовать всевозможные ухищрения. Скромность и самоуважение были ее главными чертами.

16 января 1547 года состоялось венчание Ивана IV на царство. Разработанная книжниками церемония напоминала ту, давнюю, 1498 года, когда Иван III венчал на великое княжение внука Дмитрия. Данила и Никита подробнейшим образом рассказали сестре, как все происходило.

«Утром Иван вошел в Столовую палату, где собралась знать. Все мы были одеты в лучшие свои одежды. Вскоре казначей принес на золотом блюде венец (шапку. — Л. М.), бармы и животворящий крест. Государь все осмотрел и отдал своему духовнику, благовещенскому протопопу. Тот в сопровождении конюшего Михаила Глинского, казначея и дьяков понес все это в Успенский собор, где уже его ждал митрополит со всем высшим духовенством. Когда духовник вернулся и сообщил, что для венчания все готово, Иван также отправился в собор. Перед ним шел духовник с крестом и святой водой, которой он кропил людей, собравшихся на Соборной площади. Вслед за Иваном пошел его брат Юрий, а за ним все мы.

В соборе великий князь приложился к чудотворным иконам, получил благословение от митрополита и отслужил вместе со всеми молебен. Затем он направился к специально приготовленному месту. Это был высокий помост с двенадцатью ступеньками, на котором стояли два покрытых золотой парчой стула и налой с царскими регалиями. Вместе с ним на помост взошел и митрополит. В торжественной обстановке он возложил на государя сначала венец, потом — бармы и, наконец, крест. После поучения митрополита все провозгласили многолетие теперь уже царю Ивану Васильевичу. Мы все бросились поздравлять государя. При выходе из собора Юрий осыпал его золотыми монетами, которые тут же поднимались простолюдинами, столпившимися на площади.

По обычаю, царь посетил Архангельский собор, где почтил память предков, и Благовещенский собор. Каждый раз при выходе из храмов Юрий обсыпал брата золотыми монетами, к радости москвичей, собиравших их потом. После церемонии им даже разрешили ободрать материи, которыми было обито царское место, на память о столь значимом событии.

Завершил праздник великолепный пир в кремлевском дворце. Для народа на Соборную площадь выкатили бочки с медом и пивом. Словом, вся Москва гуляла и веселилась».

Анастасия с замиранием сердца ждала смотрины невест. Она не стремилась стать государыней, но мечтала быть женой Ивана. Братья также хотели, чтобы сестра переселилась во дворец и помогла им приблизиться к трону. По сложившейся традиции родственники жены государя сразу повышались в чинах и занимали при дворе ведущие должности. Данила и Никита постоянно разузнавали, как проходил отбор невест и кто из них имеет наилучшие виды на успех. Вскоре выяснилось, что большая часть претенденток отвергнута еще государевыми наместниками: одни были не слишком красивы, другие — очень робки, третьи — недостаточно знатны. В конце концов в Москве собралось только тридцать девушек, включая Анастасию.

В назначенный день в дом Захарьиных прискакал царский гонец и повелел боярышне прибыть во дворец. К этому времени уже было известно, что она — государева невеста. Остальные девушки приглашались лишь для того, чтобы создать видимость смотрин, а может быть, царь хотел еще раз убедиться, что Анастасия самая красивая из всех.

В итоге смотрины прошли весьма просто. Девушек с прислужницами развели по разным комнатам. К каждой зашел Иван и внимательно осмотрел. Одни, сильно накрашенные, в ярких нарядах, пытались произвести на царя наилучшее впечатление. Другие, не выдержав нервного напряжения, падали в обморок. Анастасия встретила Ивана совершенно спокойно. Для себя она решила гак: чему быть — того не миновать. Если написано на роду стать царицей, значит, она ею станет. Несомненно, Анастасию успокаивало и предсказание святого старца из Костромы, и сообщение братьев о том, что она уже выбрана.

Действительно, после ухода государя в ее комнату вошли бояре и торжественно объявили, что теперь она — царская невеста и должна готовиться к скорой свадьбе. Ей вручили перстень и нательный крест Ивана, и от нее получили то же самое. Это означало, что состоялось обручение.

Обряд венчания был назначен на 13 февраля. Рано утром в дом Захарьиных на Варварке приехали дружки: князь Иван Иванович Пронский и Василий Михайлович Тучков с женами. Здесь же была и сваха, жена Федора Михайловича Нагого. С поклоном они вступили в горницу, где их уже ждали Ульяна Федоровна и родственники. Сваха с дружками, по обычаю, сказали: «У вас товар, у нас купец. Люб ли он вам?» Получив утвердительный ответ, все уселись за стол, Ульяна Федоровна послала за Анастасией, и та вскоре пришла. На ней было новое великолепное платье из серебряной парчи с воротом, богато расшитым дорогими камнями. На голове — золотой венец с крупными сапфирами. На тонкой талии — золотой пояс. Длинные косы перевиты золотыми и серебряными нитями. Сразу было видно, что она — будущая царица.

Ульяна Федоровна взяла в руки икону и благословила дочь. После этого все отправились во дворец. Анастасию ввели в красиво убранную палату, где уже стояли накрытый стол и два кресла для жениха и невесты. На одно из них посадили Анастасию, на другое — дочь Василия Шуйского, как бы давая возможность жениху выбрать одну из двух девушек. Вскоре в палату стремительно вошел Иван в сопровождении своих  дружек, Д. Ф. Бельского и И. М. Юрьева, дяди Анастасии. Государь также был одет богато и красиво: в золотую парчу, расшитые дорогими самоцветами бармы и великокняжескую шапку с золотыми пластинами и соболиной опушкой. Царь свел со своего места дочь Шуйского и сел рядом с Анастасией. Перед ними стояли блюда с сыром и хлеб. Тысяцкий, двоюродный брат Ивана Владимир Андреевич (сын Андрея Старицкого), разрезал хлеб и сыр и раздал вместе с приготовленными платками гостям. Далее последовал уже знакомый читателям обряд.

Затем Иван со своим окружением отправился верхом на коне в Успенский собор. Туда же со своими дружками и свахой на санях поехала и Анастасия. В соборе их ждал митрополит Макарий. Он благословил молодых и сказал им такое напутственное слово: «Сейчас таинством Церкви вы соединены навеки. Вместе поклонитесь Всевышнему и живите в добродетели, а добродетель ваша есть правда и милость. Государь! Люби и чти супругу, а ты, христолюбивая царица, повинуйся ему. Как святой крест — глава Церкви, так и муж — глава жены. Исполняя все заповеди Божьи, узрите царство небесное и дадите мир и покой стране».

После венчания Иван и Анастасия вышли на Соборную площадь, где их радостно приветствовали тысячи москвичей. Перед новобрачными шествовал Данила, как бы расчищая путь. В Столовой палате все было готово для праздничного пира. Молодых посадили за особый стол на возвышении.

Пока гости пировали, новобрачные отправились в сени, где на снопах ржи для них было устроено ложе. Утром после бани они вновь сели за праздничный стол. Веселье продолжалось три дня. Затем Иван и Анастасия пешком отправились в Троице-Сергиев монастырь, где всю неделю Великого поста молились у гроба Сергия Радонежского. Они были очень счастливы и надеялись, что впереди их ждет долгая совместная жизнь.

Легко ли быть царицей

После сиротского детства и разгульной юности Иван IV наконец-то обрел семейное счастье. Анастасия нежно любила и хорошо понимала своего излишне горячего и неуравновешенного супруга. Тихим и ласковым голосом она всегда могла его образумить, отговорить от поспешных, необдуманных, а часто и жестоких поступков.

Современники сразу полюбили молодую царицу и отмечали, что она обладала всеми достоинствами супруги: целомудрием, смирением, набожностью, чувствительностью, благостью, основательным умом и чарующей красотой.

Однако гармонию царская семья обрела далеко не сразу. В первые месяцы после свадьбы Иван был так счастлив, что полностью забросил государственные дела. С молодой женой, а потом и с ее братьями он отправлялся в загородные увеселительные поездки, забавлялся охотой и т. д. Страной в это время управляли его дядья по материнской линии князья Глинские, их мало заботило благосостояние народа, они стремились потуже набить собственные карманы.

Первыми не выдержали притеснений знати псковичи и решили лично обратиться к государю с жалобами на наместника. Весной 1547 года они отправились в Москву, но узнали, что Иван развлекается в подмосковном селе Остров. Там они его нашли и подали свое челобитие.

Молодой государь был страшно возмущен: какие-то простолюдины осмелились отвлечь его от охоты! Он начал топать ногами, кричать, зажег трут и им стал палить бороды и волосы псковичей. Затем приказал их раздеть и бросить на землю, намереваясь отсечь головы. Вдруг Иван увидел, что к нему мчится гонец из Москвы. Гонец подал грамоту от митрополита Макария, в которой сообщалось, что с кремлевской звонницы упал большой колокол. В то время это считалось предвестником огромной беды.

Иван тут же одумался, бросил несчастных псковичей-челобитчиков и на всех парах поскакал в Москву, чтобы разобраться в причинах происшедшего.

Действительно, падение колокола стало предвестником стихийных бедствий, обрушившихся вскоре на столицу.

12 апреля выгорели лавки купцов в Китай-городе, 20 апреля — дворы ремесленников за Яузой. Но самый страшный пожар бушевал 24 июня. Во время грозы от молнии запылала церковь Воздвижения на Арбате. При сильном ветре огонь перекинулся на стоящие рядом здания, потом ринулся к Кремлю. От искр вспыхнула деревянная кровля царского дворца. Потушить огонь не удалось. Напротив, и остальные деревянные постройки вскоре занялись пламенем.

Иван сразу понял, что нужно спасать самое дорогое — любимую жену Анастасию. Вместе с придворными они быстро переправились через Москву-реку и на приготовленных заранее конях поскакали на Воробьевы горы. На этом возвышенном месте за рекой было принято пережидать разыгравшуюся в городе огненную стихию.

Поскольку до грозы несколько дней стояли жара и сушь, то все горючие материалы вспыхивали, как порох, тушить что-либо было бесполезно. Жителям приходилось бросать все свое добро и спасаться бегством.

Летописцы решили, что грандиозный пожар стал наказанием москвичам за беззаконие всех властей с граны. Он нанес большой урон даже царскому имуществу, обычно хранившемуся в глубоких каменных подвалах. В Казенной палате сгорела вся казна, в Оружейной палате — все оружие, в Постельной палате — вся царская одежда, в Конюшенной палате — конская сбруя, кареты, сани и все повозки. В глубоких погребах выгорели большие запасы продовольствия. Пострадал даже каменный Благовещенский собор — многие замечательные иконы письма Андрея Рублева и Феофана Грека превратились в голо вешки.

В Успенском соборе митрополит Макарий надеялся с помощью горячей молитвы остановить огонь, но едва не задохнулся от дыма. С трудом он вынес самую ценную икону Богоматери, писанную митрополитом Петром, а протопоп — книгу с церковными правилами. Огонь бушевал всюду, и Макарий решил спастись на кремлевской стене, выходящей к реке. Однако и там дышать было нечем. Тогда церковнослужители предложили митрополиту спуститься вниз на канате, но тот оборвался, и Макарий сильно расшибся. Едва живого его отвезли в Новоспасский монастырь. Между тем в Кремле выгорели Чудов и Вознесенский монастыри, огонь не пощадил и За-неглинье. Всего в городе погибло 1700 человек.

Царская семья не пострадала. Крестьянские избы на время стали жилищем Ивана и Анастасии, но все их имущество было утрачено. Предстояло заново отстраивать дворец, восстанавливать кремлевские храмы, наполнять казну, привозить продовольствие, изготавливать белье, одежду и т. д. Последним должна была заниматься царица.

Когда на следующий день пожар утих, Иван с боярами отправился навестить больного Макария. В Новоспасском монастыре его встретили духовник протопоп Федор Бармин, князь Федор Скопин-Шуйский, Григорий Захарьин, дядя Анастасии. Они сказали, что столица сгорела от волшебства. Чародеи якобы вынимали у людей сердца, замачивали их в воде и той водой кропили московские улицы. Царь удивился и повелел разыскать этих чародеев и казнить.

Но бояре никого искать нс стали, они уже знали имена «виновных». 26 июня москвичей собрали на Соборной площади и спросили: «Кто поджег Москву?» Толпа (заранее подготовленная) закричала: «Княгиня Анна Глинская со своими детьми Волхова-ла, кропила городские дома волшебным настоем, вот они и выгорели!» Глинских назвали еще и потому, что они были первые воры и угнетатели простых людей.

Указав на бабку царя как на главную виновницу пожара, москвичи даже не удосужились узнать, а была ли она в то время в городе. На самом деле Анна Глинская с сыном, конюшим М. В. Глинским, находилась в Ржеве, полученном от государя в кормление. В Кремле оставался лишь другой ее сын, Юрий Васильевич Глинский. Услышав обвинения в свой адрес, он бросился в Успенский собор, надеясь там спастись. Но толпа ворвалась вслед за ним и растерзала князя. Труп выволокли на торговую площадь и бросили у плахи, на которой казнили преступников. После этого разграбили двор Глинских и перебили их слуг.

Через три дня москвичи с громкими криками пришли в Воробье во к дому, где жила царская семья, и стали требовать выдачи Анны Глинской. Но Иван уже был готов дать отпор. Вооруженная охрана набросилась на крикунов и перебила их. Остальные в страхе разбежались.

Узнав о событиях в Москве, М. В. Глинский решил бежать в Литву, но по дороге был схвачен и посажен под стражу. Вскоре царь простил своего дядю, но влияние при дворе он потерял. На первый план постепенно выходят родственники Анастасии. Уже в 1549 году ее брат Данила Романович становится боярином и дворецким. В Боярской думе с 1547 года начали заседать: И. М. Юрьев, В. М. Юрьев и Г. Ю. Захарьин, дядя царицы.

Иван хотел жестоко расправиться с москвичами, убившими дядю Юрия, но Анастасия отговорила его: мщение врагам лишь отвратит от царя простых людей, и так уже много выстрадавших от боярского беззакония в пору его малолетства. Она сказала, что пожар — это Божье наказание за угнетение бедных христиан.

Слова жены отрезвляюще подействовали на неуравновешенного царя. Он решил публично покаяться перед духовенством: «Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором, а я все не каялся. Наконец Бог послал великие пожары, и только тогда вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и познал свои согрешения. Прошу теперь прощения у духовенства и свое прощение даю князьям и боярам».

После женитьбы, познав заботу, теплоту и ласку Анастасии, Иван решил навсегда покончить со своей разгульной юностью, полной жестоких и греховных забав. Если раньше он чуть ли не в каждом князе или боярине подозревал врага и, защищаясь, старался первым нанести удар, то теперь он видел, что дома его искренне любят и стремятся во всем помочь. Даже мать, Елена Глинская, постоянно занятая борьбой за власть, не была так нежна и внимательна к нему, как юная жена.

Под влиянием Анастасии, митрополита Макария и благовещенского протопопа Сильвестра царь Иван решил собрать представителей народа, покаяться перед ними за свои прежние грехи и пообещать впредь быть защитником всех сирых, обездоленных и повести борьбу с беззаконием и неправдами «сильных мира сего». В воскресный день он вышел в сопровождении духовенства на Лобное место и обратился к собравшимся там людям: «Вы знаете, что после отца остался я четырех лет, после матери — восьми. Родственники обо мне не заботились, сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и были самовластны. Сами себе моим именем присваивали саны и почести, упражнялись в хищениях и корысти. По молодости и беспомощности я был глух и ничего не слышал. Теперь же я потребую ответа от всех лихоимцев, хищников и неправедных судей». После этого царь поклонился и продолжил: «Люди Божии, дарованные мне Богом! Молю вас о любви ко мне. Оставьте вражду друг к другу. Теперь я буду ваш справедливый судья и защитник. Буду неправды разорять и похищенное возвращать».

Анастасия, стоя на кремлевской стене в специальной башенке, наблюдала за тем, что происходило на Лобном месте. Она видела: простые люди внимательно слушают Ивана, верят словам государя и готовы сплотиться вокруг него и поддержать любые начинания. Значит, с боярским самоуправством будет покончено навсегда.

После пожара, превратившего в пепел все царское имущество, у молодой жены появилось много дел. Первым следовало восстановить дворец, свой дом. Каменные здания пострадали не слишком сильно — выгорело только внутреннее убранство. А вот покои из дерева были полностью уничтожены. В то время считалось, что спать в каменных домах очень вредно, поэтому’ верхние покои всегда делали из бревен и проконопачивали душистыми травами.

Вскоре к каменному комплексу парадных палат пристроили четыре деревянные избушки-комнатки для Ивана: сени, приемную, крестовую для икон и священных даров и спальню. Анастасии хватило и трех, но с третьим этажом — чердаком, где устроили светлицу со множеством окон для мастериц-рукодельниц. Вокруг нее шла открытая галерея с башенками и затейливой резьбой — для прогулок. Все вместе эти живописные сооружения очень напоминал и златоверхий терем Евдокии Дмитриевны, нашей второй героини.

Чердак-светлица и галерея-гульбище так полюбились Анастасии, что она проводила здесь большую часть времени, когда царь отправлялся в деловые поездки. Его жена не только руководила работой мастериц, но и сама садилась за пяльцы вместе с ними.

Царица, несмотря на молодость, оказалась очень рачительной хозяйкой. Она повелела немедленно восстановить Кормовой двор и наполнить его продуктами, а также построить: особый Житный двор для хранения зерна, Хлебный двор для выпечки изделий из муки, Поварню для приготовления различных блюд, Сытный двор — для напитков. Все эти здания, возведенные рядом с дворцом, были отделены от остальной территории Кремля стеной.

Еще одной заботой Анастасии стало изготовление одежды для себя и мужа, для подарков и постельно го белья. По ее указанию неподалеку от дворца построили специальные мастерские, получившие название Царицыных. В них собрали множество ткачих, швей, вышивальщиц, которые вскоре стали не только мастерить все необходимое для царской семьи, но и шить вещи на продажу, что приносило дополнительные доходы.

Анастасия не собиралась принимать иностранных послов и других официальных лиц, но для встречи с родственниками, боярынями и семейных праздников ей понадобилась своя приемная палата. Ее пристроили с западной стороны к покоям, поэтому она стала называться Западной.

После восстановления дворца царская семья вернулась в Кремль. Царица вместе со своими мастерицами занялась изготовлением парадной одежды мужа, которая соответствовала бы его новому высокому сану. Вместе они думали о том, какими должны быть атрибуты царской власти.

Посещавшие в то время Москву иностранные послы оставили воспоминание об облике царя. Иван сидел на позолоченном, стоявшем на возвышении троне. Облаченный в длинную одежду из золотой парчи, отделанную листовым золотом, с золотой царской короной на голове, он держал золотой жезл, украшенный алмазами.

Для сравнения можно отметить, что его отец, великий князь Василий III, выглядел много проще. Послов он принимал с непокрытой головой, шапка лежала справа. Одежда из цветного бархата с меховой отделкой и шнуровкой на груди мало отличалась от костюмов бояр и князей.

Длинный наряд с листовым золотом был, конечно, очень тяжелым, и носить его мог только физически крепкий человек. Царь, видимо, таким и был в молодости. Современники отмечали, что он отличался высоким ростом, мускулистой грудью и крепкими руками.

Для пиров шили одежду полегче — из серебряной парчи, но вот короны за время застолья царь несколько раз менял.

Анастасия позаботилась и о парадной обстановке на торжественных обедах. Закупили много красивых золотых блюд и чарок, изготовили специально для царя большие золотые чаши с жемчугом и драгоценными камнями, для стольников и кравчих сшили одинаковые красивые платья из шелка и бархата. При перемене блюд они несколько раз переодевались, что очень удивляло иностранных гостей.

Мужская одежда знати несколько изменилась, особенно для государя и самых родовитых бояр. В короткие кафтаны с широкими поясами облачались только молодые люди, а плащи с фидулами — застежками на плече — вообще «вышли из моды». Теперь носили длинные, почти до земли, просторные одеяния с красивым расшитым воротником или бармами. Верхнее платье из парчи, шелка или сукна с очень длинными рукавами застегивалось на груди серебряными или золотыми пуговицами или завязывалось шнурками. Под ним было другое длинное платье с высоким стоячим воротником. На голое тело надевались лишь тонкая светлая рубашка, вышитая по вороту и полотняные штаны, на ногах — носки без пяток и сапоги из красной или черной кожи. Знать покрывала голову белыми суконными колпаками с золотыми пуговицами, а сверху шапкой из чернобурки.

Все эти наряды стоили очень дорого и передавались от отца к сыну. Даже в царской семье парадная одежда представляла большую ценность и тщательно хранилась.

Вскоре в царской семье появился первый ребенок — дочь Анна родилась 10 августа 1549 года. Конечно, царь мечтал о сыне-наследнике, но надеялся, что у них с женой все впереди. Оба были молоды, здоровы и любили друг друга.

Однако уже через год малютка Анна умерла. Вторая дочь, Мария, появившаяся на свет 17 марта 1551 года, прожила еще меньше. Для молодой царицы это стало большим ударом. Она решила, что Бог за что-то наказывает ее семью.

Чтобы замолить грехи, Иван и Анастасия начали предпринимать длительные богомольные поездки по монастырям и делать щедрые вклады. Их обычно сопровождал младший брат царя Юрий, в ноябре 1547 года обвенчавшийся с княжной Ульяной Дмитриевной Палецкой. В семье Юрия также довольно долго не было детей, что объяснялось и слишком юным возрастом супругов (Юрий женился в четырнадцать лет, а Ульяне было и того меньше), и слабостью здоровья младшего государева брата.

Хотя Юрий и являлся уличским удельным князем, но жил в Кремле под опекой царя, Анастасия считала Ульяну подругой и часто проводила с ней свободное время. Вскоре к ним присоединилась и жена двоюродного брата царя Владимира Стариц-кого Евдокия, из рода Нагих. Их свадьба состоялась в 1551 году. В отличие от отца Иван не видел в братьях соперников и позволял им жениться.

Три супружеские пары были почти ровесниками, жили рядом и вместе отмечали все семейные праздники, ездили развлекаться в загородные резиденции, обычно в Коломенское и т. д. Царь Иван даже в официальных грамотах указывал братьев как своих первых помощников.

Евфросиния Старицкая, матьВладимира, покровительствовала невесткам и обучала их всякому рукоделию. Под ее началом трудилось множество девушек — вышивальщиц, изготавливавших очень красивые покровы, плащаницы, пелены и воздухи для подарков монастырям и церквям. Анастасия все перенимала и показывала новые приемы своим мастерицам, многие из которых работали еще у Етены Глинской.

Современники отмечали, что царица сама была искусная вышивальщица. В 1550 году она подарила переяславскому собору покров с изображением Никиты Столпника. В житии этого святого подробно описано, как был изготовлен этот покров: «Царица Анастасия своими руками, своим боголепным трудом вышила на плащанице из дорогой камки венедитской (на шелке. — Л. М.) образ великого чудотворца Никиты и золотой каймой обложила и слова серебром по кругу вышила, а имя чудотворца дорогим жемчугом и каменьями, и бисером многоцветным украсила. Потом сама положила на его раку свой подарок».

Немного позднее под ее руководством на голубом атласе был вышит покров на раку митрополита Ионы в Успенском соборе. Обычно такие изделия, очень трудоемкие, изготавливались на протяжении двух лет. В 1553 году покров был готов и положен на раку святого. На нем митрополит изображен в полный рост, руки подняты к груди, левая держит Евангелие с Голгофским крестом на окладе, пальцы правой сложены для благословения. На митрополите саккос с вышитыми в кругах крестами, на голове круглая шапочка с херувимом в центре. Нимб золотой и украшен жемчугом. Лик Ионы широкий, с длинной седой бородой, взгляд спокойный и глубокий. В целом все изображение яркое и живописное. Специалисты отмечают несколько сложных швов, которые использовали вышивальщицы для придания фигуре реалистичных черт: «перышки», «клопчик», «рядки», «веревочка», «враскол» и т. д. Шелковые нити — самых разнообразных оттенков. Все особенности покрова говорят о том, что это творение очень искусных мастериц.

 Первые большие успехи супруга

Царь Иван, окончательно укрепившись на престоле и наладив при помощи Анастасии и митрополита Макария отношения с подданными, решил заняться ратными делами. В то время наибольшую опасность для Русского государства представляло неугомонное Казанское ханство. Часто менявшиеся ханы совершали набеги на Нижний Новгород, Муром и другие восточные земли, грабили купеческие караваны и препятствовали весьма доходной торговле со странами Востока. Несколько раз царь предпринимал походы против Казани, но сырые и теплые зимы не позволяли подвезти к городу тяжелую артиллерию, без которой штурм достаточно мощной казанской крепости был невозможен. Наконец приняли решение недалеко от Казани на крутом берегу Свияги, впадающей в Волгу, построить опорную крепость Свияжск. Для ее возведения отправили несколько знатных воевод, в том числе и брата Анастасии Данилу Романовича, ставшего боярином и дворецким. Вскоре в Москву пришло сообщение, что задание царя выполнено. Причем невероятно быстро — все составные части крепости были изготовлены в Угличе и по воде сплавлены к Свияге. Руководил постройкой русский зодчий и инженер Иван Выродков.

На лето 1552 года был назначен новый казанский поход русских войск и опять во главе с Иваном Васильевичем. Хотя Анастасия уже привыкла к частым отлучкам мужа, это прощание с ним оказалось очень тяжелым: царица была беременна и со страхом и надеждой ждала родов. В такое трудное для себя время она хотела, чтобы муж оставался рядом. Но Иван считал, что семейные проблемы не должны отвлекать его от намеченных целей. В июне русские полки выступили в поход.

Путь ожидал неблизкий — посуху до Свияжска, там следовало пересесть на суда и направиться к Казани, стоявшей на другой стороне Волги. Переправа предстояла трудная и опасная, многие русские воины могли утонуть, не добравшись до конечной цели похода. Все это было хорошо известно царице и вызывало у нее большую тревогу.

Летописец-современник, видимо очень сочувствовавший Анастасии, отметил, что, проводив мужа, она вернулась в свой терем, как ласточка в гнездо.

Там она предалась великой печали и тоске, с горьким сетованием и слезами. Она боялась, что с ее горячо любимым супругом могут произойти разные беды в далеком и трудном походе против коварных казанцев. Возможно, ей даже вспомнился несчастливый поход против них Василия Темного, захваченного под Суздалем и вынужденного выплачивать за себя огромный выкуп.

По словам летописи, «как светлая звезда закрывается темным облаком и меркнет, так и царица закрылась в палате своей от скорби и печали. Затворив все оконца, она сказала придворным, что не желает видеть света белого до тех пор, пока муж не вернется домой с победой».

Очень скоро в Москву пришла тревожная весть о том, что из Крыма прямо на север движется ханское войско. Столицу защищать было некому. К счастью, и царь Иван узнал об этом и отправил навстречу крымцам своих боевых воевод. Около Оки враги были с позором отогнаны. Удалось даже захватить ханский обоз с различным добром. В Москву отправили табуны коней, верблюдов и множество пленников.

Несколько месяцев провела Анастасия в беспокойном ожидании. Наконец сообщили, что из Казани прибыл ее брат Данила с сеунчем — радостным известием о победе. Казань была взята. Оставалось только дождаться самого царя, который не спеша на судах поплыл по Волге домой.

Анастасия вместе с Юрием отправила Ивану поздравление, которое он получил в Нижнем Новгороде (там войско вновь пересело на коней и быстрыми темпами двинулось к Москве). Царица писала, что рада приветствовать Ивана Васильевича в новой его отчине Казани и желает ему здравствовать долгие годы.

Не дождавшись возвращения мужа, наша героиня вскоре разрешилась от бремени и родила здорового и крепенького сына Дмитрия. К Ивану Васильевичу тут же отправили гонца с сообщением, которое тот получил у Судогды. Прочитав грамоту, царь спрыгнул с коня, обнял и расцеловал принесшего замечательную весть Василия Траханиотова. От радости из глаз мужественного воина-победителя потекли слезы. Воздев руки к небу, он стал благодарить Бога за чудесный дар. Ведь все последние годы Иван мечтал только об одном, чтобы судьба поскорее наградила его сыном-наследником.

От волнения не зная, чем пожаловать сеунщика, государь снял с плеча шубу и накинул на плечи Траханиотова. Потом отдал и своего аргамака — породистого коня.

К Анастасии с самыми теплыми поздравлениями и дорогими подарками немедленно отправили ее брата Никиту. Иван по дороге домой воздавал хвалу Богу во всех стоявших на пути храмах и делал щедрые вклады в монастыри. Для этого он заехал в Суздаль, Владимир и Троице-Сергиев.

28 октября в селе Тайнинском состоялась первая встреча воинов-победителей, на которой присутствовали государев брат Юрий и видные бояре. Все искренне поздравляли царя с победой над «неверными агарянами» и присоединением Казанского ханства к Москве. На 1 ноября был назначен триумфальный въезд в столицу.

В этот день рано утром Иван IV надел платье из золотой парчи, на голову — золотой венец, украшенный самоцветами и крупными жемчужинами, на плечи накинул царскую порфиру, отороченную горностаями, и сел на богато убранного аргамака. За ним выстроилась свита из бояр и дворян в светлых дорогих одеждах с золотыми цепями и ожерельями на груди. Уже за десять верст до столицы появились первые встречающие, а далее вообще приходилось ехать через плотно обступившую дорогу многотысячную толпу. Люди тянулись к государю, целовали ему ноги и руки и постоянно повторяли: «Многие лета царю благословенному, победителю варваров, избавителю и защитнику христиан». В ответ Иван лишь кланялся то в одну, то в другую сторону. У Сретенского монастыря победителей ожидал митрополит со всем духовенством. В руках священники держали чудотворный образ Владимирской Богоматери. Митрополит Макарий сказал: «Веселись, о царю, любезный Богу и Отечеству. Даровав победу, Всевышний даровал тебе и вожделенного первородного сына! Живи и здравствуй с добродетельной царицей Анастасией и юным царевичем Дмитрием, с братьями, боярами и всем православным воинством в богоспасаемом царствующем граде Москве и на всех царствах, в сей год и в предыдущие многие, многие лета. А мы те, государю благочестивому, кланяемся».

После этого митрополит и все духовенство вместе с народом упали на колени и до земли поклонились Ивану. В ответ тот надел на шею животворящий крест, на голову — шапку Мономаха и въехал в Кремль. Там он посетил все соборы и поклонился гробам предков. Наконец вошел во дворец, где его с нетерпением ожидала Анастасия. Она еще не оправилась от родов и лежала в постели. Но, увидев дорогого и долгожданного супруга, превозмогая слабость, бросилась к его ногам. Иван тут же поднял ее и на руках отнес в постель. Оба плакали от радости. Потом кормилица принесла Дмитрия, и счастливый отец смог полюбоваться на своего крепыша-наследника. Для царской семьи это, пожалуй, были самые счастливые дни. Целую неделю

Иван не желал никого видеть, кроме жены и малютки-сына.

Тем временем двор готовился к праздничным пирам, назначенным на 8 ноября и последующие два дня. В Грановитой палате были накрыты столы — по десять в три ряда на семьсот человек. Одних только лебедей предполагалось зажарить двести штук. Для царя поставили высокое резное кресло. Оно выглядело так: ножки — львы, спинка — двуглавый орел, золоченый и раскрашенный.

Анастасия принимала самое деятельное участие в выборе блюд. Ей очень хотелось угостить заслуженных полководцев и воевод чем-нибудь необыкновенным. Помимо обычных соли, перца и уксуса, она распорядилась в качестве приправ принести еще соленые огурцы, маринованные сливы, кислое молоко — хорошее дополнение к мясным блюдам.

Кроме того, по ее инициативе приобрели много парадной посуды: тазы с узорными ручками, тяжелые золотые кубки, усыпанные жемчугом, блюда с чеканными узорами, турьи рога в золотой оправе для вина, чаши в виде медведей, львов, петухов, павлинов, журавлей, единорогов. Они подавались самым почетным гостям и служили украшением Столовой палаты. На столах стояли причудливые, в форме зверей и птиц, солонки, перечницы и сосуды для уксуса.

Следует отметить, что любовь ко всяким изысканным и вычурным изделиям была родовой чертой Анастасии. В их доме на Варварке отец и мать собирали не только необычную посуду, но и всевозможные ящички, шкатулки, диковинные фигурки из воска и даже часы. Наиболее наглядно эта страсть проявилась потом у двоюродного внука царицы, Михаила Романова, ставшего первым царем новой династии.

Когда гости расселись по чинам, вышли стольники и попарно встали у царского кресла. За ними появились дворецкий Данила Романович и кравчий. Наконец, в палату вступил царь Иван Васильевич.

Анастасия вместе с мастерицами приложила много сил и умения, чтобы сделать его одежду особенно красивой и достойной сана и подвигов. Длинное парчовое платье было обильно вышито красивыми узорами из жемчуга и дорогих камней. На высоком стройном и широкоплечем царе оно смотрелось особенно величественно. Дополняли наряд драгоценное ожерелье с финифтевыми изображениями Христа, Богоматери и апостолов и большой узорный крест на золотой цепи. На ногах — красные сафьяновые сапоги на высоких каблуках с серебряными скобками.

Все встали и поклонились. Царь прошел к своему креслу, поклонился на обе стороны, прочитал длинную молитву и благословил трапезу.

Когда вновь все сели, вошли стольники в бархатных кафтанах фиалкового цвета с золотым шитьем (специально изготовленных для этого пира), поклонились государю и отправились за кушаньями. Первыми, по обычаю, принесли жареных лебедей. Царь отрезал куски и на блюдах отправлял самым отличившимся воеводам. Потом настала очередь кулебяк, курников, пирогов с мясом, сыром, блинов и оладий. Одновременно в ковши и кубки наливали различные меды (вишневый, черемуховый, можжевеловый и т. д.) и вина (рейнское, мушкатель, романское).

Затем стольники переоделись в парчовые кафтаны. На столах появились журавли с пряностями, петухи с имбирем, куры и утки с солеными огурцами. За ними — похлебки: куриная белая, куриная черная, куриная шафрановая. К ним полагались рябчики со сливами, гуси с пшеном, тетерева с шафраном. Запивать их следовало смородиновым, боярским медом и винами: аликантом, бастром и мальвазией.

Новая перемена блюд состояла из жареных на вертеле почек, карасей, барашков, зайцев в лапше, перепелов с чесночной подливкой, жаворонков с луком и шафраном, а также огромных осетров и севрюг, приготовленных целиком.

Стольники еще раз сменили одежду. Теперь они были в летних кунтушах из белого бархата с серебряным шитьем и соболиной опушкой. Анастасия сама придумала этот фасон, чтобы все заметили красоту десерта, изготовленного по ее инициативе. Когда внесли пятипудовый сахарный Кремль, все гости так и ахнули. Его поставили на стол, за которым сидел царь. Другие кремли поменьше украсили остальные столы. Потом появилась сотня золоченых и раскрашенных деревьев, на которых висели пряники, коврижки, сладкие пирожки. Здесь же были и огромные блюда с грушами, яблоками, орехами, сливами, вишнями, среди которых живописно располагались сахарные львы, орлы и другие звери. После обильного застолья гости вряд ли нашли в себе силы попробовать хоть что-нибудь из всей этой красоты.

На пиру присутствующие не только ели. Многие из отличившихся под Казанью воинов получили от царя щедрые подарки: одни — шубы (все они были сшиты в мастерских Анастасии), другие — драгоценные кубки, доспехи, соболиные меха, дорогие ткани, коней, деньги и т. д. На все это из казны было потрачено 48 тысяч рублей — гигантская сумма в то время (к примеру, годовая дань Орде составляла около 8000 рублей). Самых выдающихся полководцев наградили большими земельными владениями. Но наиболее щедро одарили двоюродного брата

Ивана, Владимира Старицкого. Царю ничего было не жалко для своих подданных, принесших ему столь нужную и важную победу.

В ознаменование взятия Казани у Фроловских (Спасских) ворот был построен замечательный храм Покрова Богоматери, прозванный современниками за свою необычную красоту Иерусалимом. Ныне он известен как храм Василия Блаженного — московского юродивого, похороненного в 1552 году на месте собора.

После многодневных пиров царственная чета отправилась в Троице-Сергиев монастырь, где, по обычаю, крестили маленького Дмитрия. Крестным отцом стал ростовский архиепископ Никандр. Там празднества продолжились, но теперь они уже были посвящены сыну-наследнику, а значит, и его матери Анастасии.

Черная полоса

Не секрет, что наша жизнь похожа на полосатую зебру: белые полосы радости и удач чередуются с черными полосами бед и несчастий. В этом отношении семья Ивана и Анастасии не была исключением.

В конце 1552 года из Пскова пришла весть, что там началось моровое поветрие, названное в народе «железой». Первым ее симптомом был сильный жар, затем распухали все железы, и болезнь заканчивалась смертью. Меньше чем за год в городе умерло 25 тысяч человек. Вскоре болезнь перекинулась в соседний Новгород и там начала косить людей безжалостной рукой. Ее жертвой стал даже местный архиепископ Серапион, которого потом долго никто не решался заменить.

Еще одна скорбная весть пришла из бывшего Казанского ханства. Поволжские народы, подстрекаемые татарами, не желали платить дань, сопротивлялись царским войскам и грабили русских купцов на Волге. Недалеко от Казани мятежники построили крепость и из нее совершали разбойничьи набеги. Против них отправили отряд под командованием Б. Салтыкова, но он увяз в глубоких снегах и был уничтожен противником, надевшим легкие лыжи. Неудачей закончился поход и другого воеводы, все восемьсот человек, находившихся под его началом, были перебиты.

Наиболее осторожные члены Боярской думы стали советовать царю отказаться от победы над Казанью и вывести оттуда русский гарнизон, то есть признать походы на ханство бессмысленными, а триумф — напрасной тратой сил и средств.

Плохие известия самым печальным образом сказались на здоровье Ивана IV. Кроме того, он, видимо, заразился «железой». Внезапно у царя начался сильный жар, он метался в бреду. Все хорошо знали симптомы этого смертельного недуга и ужаснулись. Анастасия была просто в отчаянии и лишь беспрестанно молила Бога о выздоровлении дорогого супруга.

Москвичи, также очень обеспокоенные болезнью царя, толпами собирались у ворот дворца и со страхом расспрашивали слуг о состоянии Ивана. Между собой они говорили: «Видать, грехи наши безмерны, раз Небо отнимает у нас такого государя!»

Не менее других тревожились и бояре. Перед всеми стоял один и тот же вопрос: «Кто будет править страной в случае смерти Ивана?»

Самые преданные царской семье люди посоветовали больному поскорее написать завещание и официально объявить наследником своего маленького сына. Иван хотя и был слаб, но так и сделал. После того, как государев дьяк составил духовную грамоту, в Столовой палате были собраны все представители двора для скрепления ее своими подписями. Однако оказалось, что многие не хотят присягать царевичу Дмитрию — он-де слишком мал и править будут его мать, царица Анастасия, и ее братья, а Захарьиным они служить не желали.

Видя настроение знати, князь Владимир Андреевич Старицкий также отказался поставить свою подпись под духовной царя. Возмутившемуся Воротынскому он ответил: «Не советую тебе браниться и указывать мне, а то потом пожалеешь». На что смелый вельможа заявил: «Я дал душу государю своему, царю и великому князю Ивану Васильевичу и сыну его, царевичу Дмитрию. За них я готов драться со всеми, а тебе служить не хочу, и за них буду с тобой драться». В итоге в палате поднялись шум и крик, которые услышал тяжелобольной царь. Слабым голосом он повелел привести спорщиков и спросил у них: «Кого же вы думаете избрать в цари, если отказываетесь целовать крест моему сыну? Дмитрий и в пеленках для вас государь законный. Вы ведь не раз мне крест целовали и обещали мне и моим детям верно служить. Разве вы все это забыли?»

В ответ отец царского любимца Алексея Адашева, окольничий Федор, сказал следующее: «Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу Дмитрию, мы готовы служить, а Захарьиным, Даниле с братиею, мы служить не желаем. Мы и так много пострадали от бояр в твое малолетство». Иван промолчал. Силы покидали его, но больше всего он страшился за свою горячо любимую супругу и сына. Ведь в случае воцарения другого претендента участь их оказалась бы горькой. Анастасию ждало пострижение в отдаленном и убогом монастыре, а Дмитрия — скорая и безвестная кончина в темнице. Такой всегда была судьба нежелательных соперников.

К вечеру верные слуги донесли царю, что многие бояре подписали его духовную. Среди них: И. Ф. Мстиславский, В. И. Воротынский, Д. Ф. Палецкий, И. В. Шереметев, М. Я. Морозов и все Захарьины-Юрьевы. Однако нашлись и такие, которые во дворце и на Соборной площади откровенно говорили: «Лучше служить старому, чем малому, и раболепствовать перед Захарьиными», — и без стеснения прославляли мужество и государственный ум Владимира Старицкого. Сам же претендент на царский венец вместе с матерью собирал у себя в доме воинских людей и раздавал им деньги, как бы заранее вербуя в свои помощники и сторонники.

Поведение двоюродного брата глубоко возмутило Ивана. Ведь, начав царствовать самостоятельно, он освободил родственника из темницы (где Владимир содержался по указанию Елены Глинской), приблизил к себе, осыпал почестями и дарами, позволил жениться и обустроить свой дом в столице (хотя, как удельному князю, тому полагалось жить в Старице). За все царские благодеяния двоюродный брат собирался отплатить самой черной неблагодарностью. Да и на престол он почти не имел прав, поскольку был сыном самого младшего, пятого по счету, удельного князя.

Из последних сил царь вновь приказал позвать бояр и обратился к ним с такими словами: «В последний раз требую от вас присяги сыну моему. Целуйте крест перед ближними князьями моими, Мстиславскими и Воротынскими». Затем он повелел остаться наиболее верным людям и попросил их не допустить вероломного убийства царевича Дмитрия: «Спасите его, бегите с ним в чужую землю, куда Бог укажет вам путь». Захарьиным же он сказал: «Что ужасаетесь? Поздно щадить вам мятежных бояр: они вас не пощадят, первыми станете мертвецами. Будьте мужественными и вступите в бой за сына моего и за его мать. Не дайте жену мою на поругание изменникам!»

Летописцы ничего не сообщили о том, что чувствовала, что переживала Анастасия в дни болезни мужа. Об этом можно только догадываться. Ее душу терзал страх: за тяжелобольного Ивана, за судьбу младенца Дмитрия, такого выстраданного и долгожданного, за свою собственную участь. Горше всего то, что сама она ничего изменить не могла. Все в руках Божьих, и ей оставалось лишь горячо, до исступления молиться ему.

Болезнь отчетливо показала Ивану Васильевичу, кто его верный друг и помощник, а кто готов изменить и предать в трудную минуту. Особенно удивило царя поведение, казалось бы, верных соратников и участников всех его реформ: Алексея Адашева и духовника, благовещенского священника Сильвестра. Первый вроде бы подписал духовную грамоту, но его отец баламутил бояр и убеждал их не служить Захарьиным. Второй вообще выступил ходатаем за Владимира Старицкого и убеждал Ивана помириться с братом, несмотря на то что тот явно замышлял недоброе против царевича Дмитрия и Анастасии и мечтал о скорой смерти его самого.

В этой трудной ситуации родственники царицы решили действовать твердо и напористо. Они пригласили во дворец Владимира Андреевича с матерью и всеми сторонниками и буквально насильно заставили подписать завещание царя. Больше всех сопротивлялась Евфросиния, которая в итоге заявила, что ее невольная присяга действительной быть не может. Тесть царева брата Юрия, Д. Ф. Палецкий, хоть и целовал крест Дмитрию одним из первых, но на всякий случай тайно сообщил Владимиру Старицкому, что готов ему служить, если его зять получит завещанный ему отцом Угличский удел. Хитрый князь знал, что Юрий недееспособен, и надеялся обогатиться за его счет. И таких дельцов среди знати в то время появилось немало. Каждый стремился извлечь для себя выгоду из несчастья в царском дворце.

Когда с подписанием завещания было покончено и страсти поутихли, Анастасия пришла к мужу вместе помолиться о его выздоровлении. Супруги договорились, что если Бог их помилует, то в благодарность они всем семейством отправятся на богомолье в далекий Кирилло-Белозерский монастырь. Царица со своими вышивальщицами как раз закончила работу над новым покровом на раку святого Кирилла Белозерского.

Очень скоро нервное перенапряжение и могучее здоровье взяли верх над болезнью. Самочувствие Ивана Васильевича улучшилось. Через несколько дней он встал с постели и, к неудовольствию тайных и явных недругов, вновь взошел на царский престол, взял в свои руки бразды правления государством. По совету жены он не стал наказывать тех, кто отказывался служить его сыну. Анастасия полагала, что не стоит вносить в общество раскол и вновь обагрять руки кровью неугодных. Раз Бог спас Ивана от смерти, то следует с еще большим рвением исполнять его заповеди.

Было решено не откладывать исполнение обета и уже ранней весной поехать на Север, в обитель святого Кирилла Белозерского. Правда, некоторые вельможи отговаривали царя и царицу от этой поездки: в пути неокрепшего после болезни Ивана и младенца Дмитрия могли подстерегать всякие опасности. Но на их слова не обратили внимания.

Первую большую остановку сделали в Троице-Сергиевом монастыре. Там Иван Васильевич навестил опального Максима Грека, который был переведен в эту обитель по его приказу из Твери. Он сообщил старцу о своем желании посетить Кириллов монастырь в знак благодарности Богу за исцеление от болезни. Государь надеялся, что Максим Грек одобрит его желание. Однако тот стал отговаривать царя, заявив, что вряд ли Богу угодны неразумные обеты: «Разве царю пристойно скитаться по далеким монастырям с женой и сыном-младенцем? Господа не нужно искать в пустынях, он вездесущ, как и его святые. Если хочешь изъявить ревностную признательность Богу, то твори милость и правду на престоле. Ты знаешь, что во время казанского похода много христиан погибло. Их матери, вдовы и сироты льют слезы. Утешь их своей милостью. Это будет истинно царским делом».

Слова Максима заставили Ивана Васильевича задуматься. Он решил посоветоваться с женой. Но Анастасия была так счастлива, что ее муж выздоровел, что все беды и невзгоды остались позади, что была готова ехать с ним хоть на край света. Кроме того, она опасалась, что невыполнение обета может прогневить Христа и Он накажет их снова.

Поэтому, помолившись у гроба святого Сергия, было решено ехать дальше. В напутственных словах ученый грек снова попытался остановить царя и пророчески сказал ему, что царевич Дмитрий может стать жертвой необдуманного проступка родителей. Но те постарались его не услышать.

Следующую остановку сделали в Дмитрове, потом — в Песношском Николаевском монастыре. Оттуда следовало плыть на судах по рекам Яхроме, Дубне, Волге и Шексне до Кириллова.

Казалось, путешествие не должно быть опасным: реки — небольшие, со спокойным течением, суда — надежные и устойчивые. Но для маленького Дмитрия оно закончилось трагически. Однажды во время перехода с судна на берег по утлым мосткам кормилица с малышом на руках поскользнулась и упала в воду. Там было совсем неглубоко, и женщина благополучно выбралась, а вот Дмитрий в тяжелой теплой одежде как камень ушел на дно и захлебнулся.

Для Анастасии и Ивана гибель сына стала большим ударом. Но винить во всем приходилось только себя. Обратный путь был печален и короток.

Последние счастливые годы

Бог, видимо, не оставил царственную чету. Через год Иван и Анастасия смогли утешиться после безвременной кончины Дмитрия. 28 марта 1554 года появился на свет сын Иван. С ним родители уже не предпринимали отдаленных поездок на богомолье. Чтобы закрепить за сыном престол, Иван Васильевич составил завещание. Опекуном царевича назначался Владимир Старицкий, который дал клятву верно служить маленькому государю. К этому обязывал не только долг, но и то, что в духовной были учтены и его собственные интересы: в случае кончины маленького Ивана именно он становился наследником трона.

В целом 1554 год оказался очень удачным для царя Ивана. 29 августа в окружении семейства и бояр он отпраздновал в Коломенском свой день рождения. Как всегда, столы ломились от яств, не было числа и всевозможным заморским и местным напиткам. В разгар веселья прискакал гонец из далекой Астрахани и сообщил, что город взят. Прежний хан бежал, бросив жен и дочерей, и теперь ханством будет править московский ставленник. Он обещал платить Москве 40 тысяч алтын и поставлять в большом количестве рыбу ценных пород (осетров, белуг и т. д.). Получалось, что в данницу превращалась бывшая Золотая Орда.

Взятие Астрахани имело и другие благоприятные последствия: купцы из восточных стран беспрепятственно привезли свои экзотические товары в Москву. Анастасию особенно обрадовали великолепные восточные шелка, из которых ее мастерицы стали изготавливать еще более роскошные одежды для царя и придворных. Сама она нарядами не увлекалась, но старалась выглядеть привлекательно и изящно. Самыми любимыми ее цветами были голубой и синий. Но по праздникам, отдавая дань традиции, она облачалась в красное бархатное платье, вышитое серебряными и золотыми нитями. По вороту и на месте застежки оно было украшено жемчугом и самоцветами. Волосы Анастасия закрывала легким шелковым покрывалом, а сверху надевала золотую корону. Имелись у нее и парчовые наряды для особо торжественных случаев.

Во время приема иностранных послов Анастасии не полагалось присутствовать, но она могла наблюдать за гостями через маленькое потайное окошечко в Грановитой палате. Наибольший ее интерес вызвал английский посол и капитан Чен-слер. Он первым открыл Северный морской путь в Россию через Архангельск. Одежда англичан существенно отличалась от той, что приходилось видеть Анастасии. Особенно удивили царицу длинные обтягивающие ноги чулки и короткие пышные штаны. Необыкновенными оказались и подарки английской королевы Марии: сукна, изготовленные не на ручных ткацких станках, а на фабриках; лев и львица в огромной клетке (вид и рев этих животных так пугал москвичей, что их поместили за кремлевской стеной во рву), блестящие золоченые латы для царя, драгоценные кубки и многое другое.

Государя больше всего обрадовало то, что вместе с английскими купцами в Россию стали приезжать различные иностранные мастера: ювелиры, рудознатцы, часовщики, зодчие, а также лекари, в которых особенно нуждалась царская семья.

В благодарность за то, что англичане открыли новый торговый путь из Европы в Русское государство, Иван IV разрешил им основать в Москве торговый дом. Отныне сношения между двумя странами заметно оживились. На дороге из Вологды до столицы устроили четырнадцать почтовых станций, которые позволяли часто менять лошадей и быстро добираться до цели путешествия.

Кроме англичан, через Архангельский порт приезжали и другие купцы: голландцы, французы, датчане и т. д. С этого времени именно Москва становится главным центром торговли, а не Новгород и Псков.

Новые заморские товары позволили Анастасии заняться внутренним убранством дворца. На стенах появились красивые канделябры, в парадных залах на полу — красочные ковры, на столах — шелковые скатерти и т. д. Выбор тканей стал намного шире, что дало возможность царицыным мастерским обшивать не только семью государя, но и придворных. Мастерицам разрешили жить в Китай-городе на Никольской улице, и вскоре они почти полностью заселили местность вокруг нее.

11 мая 1556 года Анастасия родила дочь, названную Евдокией, но, как и остальные девочки, она вскоре умерла. Ее смерть заставила царицу стать еще внимательней к сыну Ивану, которому исполнилось два года. Под надзором мамки и кормилицы он жил в ее покоях. После предательства многих близких людей во время болезни мужа она начала с большим предубеждением относиться ко многим окружающим ее семью людям, особенно к тем, кто пытался навязывать свою волю царю.

Одним из них был духовник Ивана, благовещенский протопоп Сильвестр. Долгое время он имел большое влияние на молодого государя и даже осмеливался поучать, как править страной, какие издавать законы, кого миловать, кого наказывать. Он попытался влезть и в его семейную жизнь. Желая охладить любовь царя к жене, уверял, что Бог требует от своих чад умеренности во всем.

Вмешательство постороннего человека в ее личную жизнь кроткой и благочестивой царице показалось особенно оскорбительным. Она поняла: Сильвестр пытается рассорить ее с Иваном, чтобы только самому влиять на него и заставлять действовать в собственных интересах, прикрываясь именем Бога. Поэтому Анастасия стала советовать мужу поменьше делиться с протопопом сокровенными мыслями и выбрать в духовники более достойного человека.

Иван и сам чувствовал, что благовещенский протопоп излишне любопытен и назойлив. Вспомнилось и его двуличное поведение во время болезни. Поэтому царь перестал приходить к Сильвестру на исповедь и начал искать нового духовника.

Протопопу не стоило большого труда узнать, в чем причина охлаждения к нему царя. Ведь Анастасия всегда смотрела на него косо.

В отместку коварный Сильвестр принялся строить козни против царицы. Он даже осмелился порочить ее доброе имя. называя блудницей и сравнивая с женой византийского императора Евдокией, гонительницей Иоанна Златоуста. Под Иоанном он «скромно» подразумевал самого себя.

Желая всех убедить в порочности Анастасии, Сильвестр написал трактат под названием «Домострой», в котором представил идеальный образ покорной супруги, во всем послушной мужу: «Жены у мужей своих должны спрашивать и о благочестии, и о порядке всяком: как душу спасать, как Богу угодить, как домашнее хозяйство хорошо вести. Мужу надо во всем покоряться, что муж скажет, то с любовью принимать и со страхом слушать. Делать все по его наставлению».

Анастасия не была похожа на идеал Сильвестра. Ей приходилось самой предостерегать мужа от неверных и необдуманных поступков. Под ее благотворным влиянием в царе произошла разительная перемена. Он перестал мстить за личные обиды, смирялся с предательством близких людей, старался быть милостивым и справедливым правителем для подданных. Главной своей задачей считал благо государства.

Фарисею Сильвестру не по нутру было большое влияние Анастасии на царя. Поэтому в его лице она приобрела тайного врага, ждущего подходящего момента для удара.

После смерти маленькой Евдокии судьба вновь оказалась благосклонной к царской семье. 31 мая 1557 года родился второй сын — царевич Федор. Через много лет именно он возьмет из слабеющих рук отца царский скипетр и выведет страну из затяжного кризиса.

С рождением Федора жизнь Анастасии вновь наполнилась радостью и материнскими заботами. Появление второго сына еще больше успокоило отца. Он стал готовиться к новым делам и свершениям по расширению и укреплению границ своей державы.

В январе 1558 года русские войска отправились в Ливонию. Когда-то ее земли подчинялись русским князьям, и царь решил вновь поставить ее в вассальную зависимость. Но на этот раз сам он не повел полки, надеясь на опытных воевод. Видимо, Ивану не хотелось надолго оставлять горячо любимую супругу и сыновей.

Старший Иван уже покинул материнский терем и осваивал разные науки под руководством опытных дядек. Сначала он обучился читать и писать, потом стал овладевать историей, географией, воинскими науками и т. д. Иван Васильевич постоянно внушал сыну, что если он желает быть самодержцем, то должен во всех государственных делах разбираться сам. В противном случае за него будут править более образованные и умные советники.

Тяжелая болезнь

Несколько лет царь Иван и Анастасия наслаждались полным семейным счастьем. С радостью наблюдали, как быстро растут сыновья, все вместе ездили на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, отдыхали в загородной резиденции Коломенском.

В конце ноября 1559 года было решено всем семейством посетить Можайск и отпраздновать там Николин день — 6 декабря. По традиции этот праздник отмечался именно в Можайске, где находился Чудотворный образ Николы Можайского. Погода благоприятствовала поездке — ранние морозы сковали Москву-реку льдом, и она превратилась в удобную дорогу для санного поезда. Анастасия с маленьким Федором (ему было два с половиной года) сели в крытую повозку (для тепла всю выстланную мехами и бархатом), Иван (ему было уже пять с половиной лет) с дядьками — в другую. Царь с боярами и дворянами предпочел ехать верхом. Первую остановку с ночевкой сделали в Звенигороде, где 3 декабря отмечалась память основателя Саввино-Сторожевского монастыря Саввы. Радушные монахи накрыли в трапезной для гостей столы, но по случаю поста подали только овощные и рыбные блюда. Однако уха, пироги и каши хорошо всех насытили.

4 декабря вновь тронулись в путь. Наконец, к вечеру 5 декабря под перезвон можайских колоколов царский поезд въехал в городские ворота. Наутро все собирались весело отметить местный праздник. Однако погода вдруг резко переменилась. Уже ночью началась оттепель, и лед на реках опасно потемнел. К вечеру стало ясно, что обратно ехать на санях по льду вряд ли возможно. Развезло и дороги — белый снежок превратился в грязное непролазное месиво. Конечно, можно было переждать ненастье у радушных можайцев, но с западной границы, которая проходила совсем недалеко от города, пришли тревожные вести. Польский король решил заступиться за разгромленную царем Ливонию и собирался напасть на Русское государство. В этих условиях оставаться в Можайске царской семье было просто опасно.

Анастасию тревожные известия поразили как гром среди ясного неба. Страх за сыновей настолько подействовал на нее, что она тяжело занемогла и слегла в жару. В этой сложной для семьи ситуации царь Иван мог надеяться только на расторопность своих слуг, в первую очередь на окольничего Алексея Адашева, своего любимца, который по долгу службы был обязан обеспечивать безопасность и наилучшие условия царской поездки. Однако тот фактически бездействовал, даже не смог достать лекарств для недужной царицы. С трудом Анастасию уложили в одну из повозок, впрягли в нее множество лошадей и отправились в обратный путь. Теперь уже приходилось часто делать остановки, ночевать где попало. Хотя царица и была слаба, но не сдержала гнева в адрес нерадивого Адашева, который не сумел организовать сносный ночлег и достать хорошую еду для ее маленьких сыновей. Тот промолчал, но стал жаловаться придворным на грубость царицы, которой, по его мнению, он не обязан был подчиняться.

Царь также возмутился поведением своего любимца, но больше всего его раздосадовал протопоп Сильвестр. Тот полагал, что лечить Анастасию не следует, ее жизнь и здоровье в руках Божьих, а потому необходимо лишь молить Христа о милости. Хитрый духовник надеялся, что болезнь унесет царицу на тот свет и он наконец-то избавится от ее влияния на Ивана IV.

Только к концу декабря удалось добраться до Москвы. Царицу уложили в теплую постель, вызвали к ней докторов, но долгожданного выздоровления так и не последовало. Возможно, после сильной простуды и нервного перенапряжения у нее началась скоротечная чахотка.

Совсем еще молодая (Анастасии было не больше двадцати восьми лет) и цветущая женщина стала чахнуть буквально на глазах. Все больше и больше она походила на тень, а в июле 1560 года и совсем слегла. В это время стояла сильная жара, дождей давно не было, поэтому, когда на Арбате случился пожар и тучи дыма с искрами полетели к Кремлю, от них тут же вспыхнули деревянные крыши зданий.

Иван Васильевич сам вынес на руках больную Анастасию из дворца, отвез ее и сыновей в Коломенское. Потом вернулся в столицу и лично стал руководить тушением пожара. Вместе с ним знатные бояре и князья доставляли воду, ломали загоревшиеся здания, засыпали землей головешки.

Все попытки спасти умирающую царицу ни к чему не привели. 7 августа в пятом часу дня она преставилась. Современные антропологи исследовали останки Анастасии и пришли к выводу, что она была отравлена. В ее волосах оказалось очень много ртути — почти в пять раз больше нормы. В значительно меньшем количестве ее обнаружили в печени и почках. Сейчас трудно сказать, было ли отравление умышленным. Возможно, ртуть являлась составной частью какой-либо мази, которой растирали тело простуженной царицы. О ядовитых свойствах этого жидкого металла тогда могли просто не знать.

Смерть горячо любимой супруги повергла Ивана Васильевича в огромное горе. Во время похорон «от великого стенания и горести» царь не мог идти сам. Брат Юрий и Владимир Старицкий буквально несли его на руках. Вместе с государем вся Москва оплакивала свою царицу.

Когда гроб с телом усопшей понесли к Вознесенскому монастырю для погребения, то нищие с криком и плачем бросились на землю и запричитали, что лишились своей матери, кормилицы и заступницы. В знак траура по своей любимице они даже отказались от традиционной милостыни. Твердость духа сохранял только митрополит Макарий, но он еще не знал, что в день смерти Анастасии закончилась счастливая полоса царствования Ивана IV. После ее похорон, едва оправившись от потери, он взойдет на престол уже совсем другим человеком — жестоким, мстительным, гневливым и яростным. С этого времени его и станут называть Грозным.

Первыми жертвами грозного царя окажутся его бывшие любимцы: протопоп Сильвестр и Алексей Адашев. Именно их он обвинит в смерти жены и гневно бросит в лицо: «Вы почто меня с женой разлучили, зачем ее очаровали и к гибели привели?» В наказание Сильвестр будет отправлен на покаяние в Кирилло-Белозерский монастырь, а Адашев — на дальнее воеводство в Ливонию, откуда живым уже не вернется.

Со смертью Анастасии царь Иван так больше и не обрел семейного счастья, хотя многократно пытался обрести вторую половину. Через год по совету митрополита и бояр он женился на кабардинской княжне Марии Темрюковне Черкасской. Поначалу юная и горячая горянка даже помогла на время забыть свою первую любовь. Правда, для этого пришлось круто изменить жизнь: переселиться в Александрову слободу, окружить себя преданными опричниками, рубить направо и налево головы и правых, и виноватых. Жизнь с Марией скорее напоминала кромешный ад с дикими оргиями и забавами. Поэтому, когда она умерла, царь испытал не столько горе, сколько облегчение. Третья жена, юная красавица Марфа Собакина, так похожая на Анастасию, не прожила и месяца после свадьбы. Далее, как бледные тени, прошли две Анны: Колтовская и Васильчикова, не оставив в остывшем сердце царя ни малейшего следа. Греховная связь с невенчанной Василисой Мелентьевой была лишь данью природе.

Наконец на старости лет Иван Васильевич попытался найти утешение в браке с молодой и красивой Марией Нагой, племянницей своего очередного любимца Афанасия Нагого. Она даже родила ему сына Дмитрия, который, правда, оказался болен эпилепсией. Но вскоре и эта жена наскучила царю. За ее спиной он начал свататься к племяннице английской королевы Марии Гастингс. Только смерть прервала эти далеко идущие планы престарелого жениха. Возможно, в это время Иван Васильевич уже не совсем мог отвечать за свои поступки. Из-за заболевания костей он едва передвигался и вряд ли вообще был способен жениться вновь.

* * *

Оставшись один, без любимой жены Анастасии, Иван начал как безумный метаться по стране: менял дворцы, жен, приближенных, внешнюю и внутреннюю политику. Но нигде и ни в чем не мог найти ни счастья, ни умиротворения, ни покоя. Для страны и русского народа его горе и неприкаянность превратились в настоящую трагедию. Кровавая опричнина, разорительная и бесперспективная Ливонская война, казни и опалы привели к затяжному кризису во всех сферах жизнедеятельности государства.

Поэтому все исследователи царствования Ивана Грозного четко делят его на две части: первый — период прогрессивных реформ, гармоничных отношений с подданными и успешных завоеваний, когда рядом с царем была Анастасия; и второй — после ее смерти, время жестокого тиранства, кровавых рас-прав и военных неудач.

Кто был соправителемцаря Федора

В исследовательской и художественной литературе утвердилось мнение, что соправителем царя Федора Ивановича, сына Ивана Грозного, был Борис Годунов, брат его жены Ирины. Однако это мнение основано на публицистике Смутного времени, созданной после смерти царя Федора. В ту пору борьба за вакантный престол обострилась настолько, что появлялись самые разнообразные версии о том, кем был царь Федор и с помощью кого он управлял страной. Претенденты на власть пытались доказать, что именно они или их ближайшие родственники стали соправителями царя, умершего бездетным.

Поначалу лучшие шансы занять престол оказались у Бориса Годунова — он был братом царицы Ирины, отказавшейся править после смерти мужа. Поэтому именно Бориса назвали соправителем Федора те современники, которые жаждали его воцарения. Официально это зафиксировано в «Повести о честном житии царя Федора», написанной патриархом Иовом в 1598 году.

Данный памятник интересен тем, что формально представлял собой как бы некролог по умершему царю Федору, но на самом деле убеждал читателей в том, что единственным его достойным наследником мог быть только Борис Годунов.

Однако так ли все происходило в действительности? Могли сын Ивана Грозного отдать власть боярину, а сам заниматься только спасением своей души?

Попробуем провести еще одно, последнее историческое расследование и вынести окончательный вердикт по этому вопросу.

Под покровительством дяди

Борис Федорович Годунов был не единственным представителем этого рода у трона Федора Ивановича. Последний взял себе в жены Ирину Федоровну Годунову, родству с которой Борис и был обязан своим возвышением. Попробуем по источникам определить роль этой женщины при муже, именно ее официально объявившем своей преемницей.

Дата рождения Ирины, как и большинства женщин ее времени, не зафиксирована в источниках. Можно только предположить, что она была немного моложе Федора, появившегося на свет в 1557 году. Точно известно лишь то, что при царском дворе она оказалась в семилетием возрасте. Попробуем разобраться, с чем это было связано и в каком году произошло.

Отец Ирины, Федор Иванович Годунов, видимо, никакой придворной должности не имел. Он страдал дефектом зрения и носил прозвище Кривой. Кроме того, он довольно рано умер. Все его три ребенка, Василий, Борис и Ирина, оказались на попечении младшего брата Дмитрия. Родовые вотчины, вероятно, не могли обеспечить безбедное существование всем, поэтому Дмитрий поступил на службу ко двору. Однако около царя Ивана IV ему места не нашлось, Годуновы являлись лишь второй ветвью рода костромского боярина Захария. Старшими были Сабуровы, породнившиеся, но неудачно, с великим князем Василием III. Дмитрий Иванович Годунов служил младшему царскому брату Юрию, после смерти которого в 1563 году автоматически стал членом двора Ивана Грозного. Должность он имел незначительную, и только в 1567 году ему несказанно повезло: внезапно умер царский постельничий Наумов и Дмитрию предложили занять это место. Не исключено, что именно в этот период дядя взял под свою опеку осиротевших племянников.

Борис вскоре получил должность стряпчего в Постельном приказе, а Ирина оказалась под присмотром жены Дмитрия Ивановича, не имевшей собственных детей. Из всего этого следует, что будущая жена Федора Ивановича родилась в 1560 году.

Дмитрий Иванович не только помог племяннику Борису оказаться при «царских очах» (стряпчему полагалось подавать царю одежду), но и пристроил на службу еще около двадцати Годуновых. Все они вступили в местнические споры с другой знатью за более высокие чины. Помогала им в этом успешная служба предков при Василии III, женатом на Соломонии Сабуровой, происходившей с ними из одного рода.

Хотя должность постельничего считалась не самой важной, но она позволяла ее исполнителю постоянно находиться при царской особе в вечернее, ночное и утреннее время. Постельничему следовало создавать наилучшие условия для сна государя и оберегать его покой.

По роду своей службы Дмитрий Иванович должен был жить поблизости от царского дворца, поэтому ему выделили место для двора у северной стены Кремля. Рядом поселились и другие родственники.

Однако еще раньше Дмитрия Ивановича к царской семье приблизился Григорий Васильевич Годунов, назначенный дядькой пятилетнего царевича Федора. Видимо, Григорий Васильевич отличался большой ученостью, педагогическими талантами и имел хорошую (во всех отношениях) репутацию. В будущем ему полагалось стать главным советчиком и опекуном царевича Федора.

Можно предположить, что братья Ирины, Василий и Борис, принимали участие в детских играх младшего царского сына. В этом отношении они напоминали Данилу и Никиту Захарьиных, друживших с будущим царем Иваном Грозным, а Ирина — Анастасию. Разница состояла лишь в том, что воспитание Федора не отличалось особой строгостью, поскольку в перспективе он должен был стать лишь суздальским удельным князем.

Словом, с раннего детства будущие супруги, Федор и Ирина, вместе обучались грамоте, всяким наукам, играли и просто проводили время. Ведь от других детей царевич был изолирован. После смерти матери его вместе с братом Иваном поселили в особом помещении, отгороженном от остального Кремля высоким забором. Для них даже выстроили специальную церковь, чтобы они не посещали общественные храмы.

Дмитрий Иванович Годунов также был весьма просвещенным для своего времени человеком. Он имел большую библиотеку и целый штат переписчиков, который постепенно увеличивался и пополнялся миниатюристами, переплетчиками и т. д. В итоге по заданию хозяина переписывались самые различные книги. Для подарков монастырям и церквям создавались великолепно украшенные Псалтыри, прозванные Годуновскими.

Все эти книги находились в распоряжении маленькой Ирины. Особенно увлекали ее жития святых и исторические сочинения, хронографы, летописи, рассказывающие о знаменитых женщинах прошлого: легендарной царице Динаре, императрице Елене, княгине Ольге и других.

Все это позволило Ирине получить хорошее образование, завоевать репутацию достаточно умной и просвещенной девушки. Вскоре мнение Ирины стало главным для царевича, который внимательно прислушивался к ее советам.

По традициям того времени вряд ли было принято воспитывать мальчиков и девочек вместе, но дружные Годуновы во что бы то ни стало хотели сосватать Ирину за Федора и поэтому шли на нарушение правил. Царь Иван им не препятствовал, поскольку занимался воспитанием и образованием только старшего сына Ивана, своего наследника.

Еще больше Ирина и Федор сблизились после переезда царской семьи в Александрову слободу. Там их круг общения ограничивался опричниками, которые были не по нутру ни младшему царевичу, ни родственникам Ирины. Годуновы старались не участвовать в кровавых оргиях и карательных походах по стране.

Григорий Васильевич растил своего подопечного в благочестии, справедливости и милосердии. Иван Грозный, видимо, понимал, что младший сын идет не по его пути, но, повторяем, в его воспитание не вмешивался.

Меняя жен, царь решил вовлечь в эту «игру» и своего наследника. В 1571 году он женился на Марфе Васильевне Собакиной, а сыну сосватал Евдокию Богдановну Сабурову. Через четыре года Иван IV женился на Анне Васильчиковой, а сыну подобрал в невесты Прасковью Соловую.

Федор от всей этой чехарды старался держаться подальше. В его сердце жила только одна любовь — Ирина, и только с ней он желал идти под венец. Девушка отвечала ему полной взаимностью.

Ирину и Федора связывало очень многое. Прежде всего оба имели схожую внешность: невысокие, довольно стройные, темноволосые и темноглазые. Ирина не отличалась особой красотой, но обладала чудными очами. Федору же придавал некоторую суровость нос с горбинкой. Сходство будущих супругов состояло в том, что оба истово постились, одевались скромно, вели себя смиренно, особенно в церкви, и очень заботились о душевном спасении. Кроме того, оба лишились одного из родителей: Федор — матери, Ирина — отца. Оба получили почти одинаковое образование и воспитание под руководством мудрого и праведного Григория Васильевича Годунова. По чертам характера они прекрасно дополняли друг друга. Ирина всегда была тверда в своих убеждениях, уверенна в поступках, честна и надежна. Федору же отец постоянно внушал, что тот должен во всем подчиняться старшему брату, самостоятельных шагов не предпринимать и лишь выполнять указания Ивана, когда тот воцарится. Возможно, Иван Грозный хотел, чтобы младший сын занимал при дворе такое же зависимое положение, как его брат Юрий, и всегда оставался послушным и незаметным.

Только любовь Ирины и надежное окружение ее родственников помогли Федору обрести себя и сформироваться во вполне самостоятельную личность.

Старшему брату Ивану в этом отношении повезло меньше. Отец желал видеть в нем продолжателя своих дел и воспитывал по собственному образу и подобию. В итоге он превратил сына в подкаблучника, не имевшего ни собственных взглядов, ни убеждений. Единственная попытка царевича проявить свою волю закончилась трагически — отец нанес ему смертельную рану.

Рядом с будущим удельным князем

В 1577 году царевичу Федору исполнилось двадцать лет и он начал настоятельно просить у царя позволения жениться. Обычно государевы дети вступали в брак в возрасте шестнадцати-семнадцати лет, но младшим сыновьям иногда вообще не позволяли заводить семью во избежание будущей борьбы за престол. Возможно, Иван IV не хотел женить Федора, поскольку у старшего Ивана от двух жен детей так и не было, но потом решил не ссориться с дружным кланом Годуновых и дал согласие на брак с Ириной.

Единственное условие — свадьба должна пройти тихо и незаметно. В итоге ни в летописях, ни в каких-либо других источниках ее дата не зафиксирована. Можно лишь по косвенным данным предположить, что состоялась она в начале 1577 года. Именно в это время опекун невесты Д. И. Годунов получил боярство, а брат Борис — должность кравчего.

Женитьба позволила царевичу Федору превратиться в совершенно самостоятельного человека и создать свой двор, ведь в перспективе ему полагалось выделиться на удел в Суздаль. По завещанию отца, он должен был получить весьма неплохие земельные владения, много большие, чем у дяди Юрия, Владимира Старицкого и братьев Ивана III. Вероятно, со временем Иван Грозный увидел у младшего сына много достоинств и дал ему возможность жить вполне независимо и безбедно.

Летом того же 1577 года был предпринят военный поход в Ливонию. Иван Грозный вместе со старшим сыном отправился через Псков в глубь территории противника. Федор оставался в Новгороде для охраны тылов. Рядом с ним находились: боярин Д. И. Годунов, брат Ирины кравчий Борис, бессменный наставник Г. В. Годунов и тридцать других дворян, среди которых оказались сразу шесть представителей рода Годуновых: Яков Афанасьевич, Андрей Никитич, Яков Михайлович, Константин Михайлович, Никита Васильевич и Петр Васильевич. Все — младшие ветви рода. Старшие, окольничий Степан Васильевич и его брат Иван, вошли в состав войска самого царя.

Поход оказался очень удачным. Было взято множество ливонских городов, и вся территория страны попала под угрозу расчленения на две части.

Москвичи восторженно приветствовали победителей, привезших огромные возы с военными трофеями. Ирина радовалась за мужа и своих многочисленных родственников. Вместе они составили очень неплохую и надежную «команду» для Федора.

Однако очень скоро новый польский король Стефан Баторий свел на нет успехи царских войск. Он вторгся на русскую территорию и стал захватывать западные города. Иван IV, не зная, что предпринять, в полном бездействии расположился в Пскове, наблюдая за победами неприятеля.

В этих условиях Федор, а может быть, и Иван стали просить у отца войско, чтобы сразиться с Баторием. Но тот их и слушать не желал — сыновья должны были действовать только под его началом. Обиженный Федор, возможно, даже подумывал о том, чтобы уехать от Ивана IV. Ведь Стефан Баторий был бездетным и нуждался в наследнике.

Но Ирина тут же отговорила мужа от столь неблаговидного поступка: нельзя ради личной выгоды предавать родину и переходить в стан ее врагов. Федор смирился с волей отца и погасил свой военный пыл.

Чтобы как-то оправиться от военных неудач, Иван Грозный решил жениться в шестой раз. Его избранницей стала молодая и красивая Мария Нагая, дочь окольничего Федора Нагого. Свадьба состоялась осенью 1580 года. Самое почетное место на ней занимали Федор и Ирина, которым доверили роли посаженых отца и матери. Одним из дружек невесты стал Б. Ф. Годунов, за ее санями ходил И. В. Годунов. За стол вместе с наиболее знатными боярами пригласили Д. И. Годунова и С. В. Годунова. Значит, именно их царь считал своими ближайшими родственниками. Жена царевича Ивана такой чести удостоена не была. Возможно, среди ее близких не имелось очень заметных и уважаемых людей или же царь Иван питал особые чувства именно к Годуновым. Он видел их верность и преданность младшему сыну, знал об образованности, широком кругозоре, военных и дипломатических талантах, набожности и благочестии.

Семейной жизни Федора приходилось только завидовать. Супруги понимали друг друга с полуслова, никогда не ссорились и во всем оказывали взаимную поддержку. Даже отсутствие детей не омрачало их отношения. Они были молоды и надеялись, что Бог вскоре подарит им наследника.

Царевич Иван же вновь последовал совету отца и вскоре развелся со второй бесплодной женой. Новой его супругой стала Елена Шереметева, дочь бравого воеводы и боярина И. В. Меньшого Шереметева, погибшего во время одного из Ливонских походов. Но и она не успела родить наследника.

Следует отметить, что проблема бесплодия в ту пору стояла перед многими супружескими парами. Детей не было не только у царевичей, но и у Ф. И. Мстиславского, В. И. Шуйского, его брата Д. И. Шуйского, Д. И. Годунова, Б. Ф. Годунова, у некоторых князей рода Трубецких и многих других представителей знати. Это привело к тому, что самые знатные княжеские роды Мстиславских и Шуйских в XVII веке полностью иссякли. В чем крылась причина этого явления, неизвестно.

9 ноября 1581 года в Александровой слободе произошло трагическое событие, полностью изменившее жизнь Федора и Ирины. Царь Иван поссорился со своим наследником и нанес ему смертельную рану в висок. О причине ссоры можно только догадываться. Одни современники полагали, что отец рассердился на сына за то, что тот хотел сам повести войска против Стефана Батория, осадившего Псков. Другие считали, что младший Иван заступился за свою беременную жену, которую свекор побил за непрезентабельный вид. Последнее предположение кажется сомнительным: жены царевичей жили в отдельных теремах, на своей женской половине и посещать их даже свекру было не принято.

Причина ссоры могла состоять и в том, что двадцатисемилетний царевич не имел права поступать самостоятельно и должен был во всем подчиняться воле стареющего отца.

Через десять дней наследник Иван умер. Летописцы отметили, что причиной его смерти стала горячка, то есть болезнь. Но таким образом они лишь пытались скрыть истинные обстоятельства безвременной кончины старшего царского сына.

Федор и Ирина, несомненно, скорбели о смерти Ивана, а возможно, даже сочувствовали ему, как человеку, никогда не имевшему права выходить из воли отца. Но гибель наследника оказалась им выгодной, поскольку привела к тому, что царь был вынужден изменить завещание в их пользу. С конца 1581 года именно Федор остался единственным законным претендентом на трон. В итоге Ирина из жены будущего удельного князя превратилась в будущую царицу, а ее многочисленные родственники — в главную опору престола. Приходилось лишь терпеливо ждать, когда Федор возьмет власть в свои руки.

В последние годы жизни Иван Грозный окончательно перестал интересоваться государственным управлением. Со всех сторон на страну наступали недруги, но в ответ составлялись только росписи походов, сами же военные акции откладывались под разными предлогами. Царя увлекали лишь разговоры о возможной женитьбе на родственнице английской королевы. Этим ловко пользовались английские купцы и послы, чтобы получить для себя всевозможные выгоды и льготы. Возможно, Иван Грозный уже был психически болен, но нарушать естественный ход вещей никто даже не пытался.

Федор, видимо, понимал, что дальнейшее пребывание отца на престоле губительно для страны, но, по совету Ирины, лишь молился о том, чтобы Господь не оставил своих чад без милости.

Царь Иван в минуту просветления тоже осознал, что дни его сочтены, и разослал по всем монастырям грамоты, в которых просил монахов молиться о прощении его окаянства, отпущении многочисленных грехов и освобождении от смертной болезни. На помин души царевича Ивана и всех убиенных были потрачены огромные по тем временам суммы: Кирилло-Белозерский монастырь получил около 7 тысяч рублей, Иосифо-Волоколамский — более тысячи, Троице-Сергиев — 5 тысяч, Симонов — более 2 тысяч рублей.

Все это свидетельствовало о том, что грозный царь в конце жизни стал думать больше о небесном, нежели о земном.

18 марта 1584 года Иван IV умер; по мнению некоторых историков, был убит в ходе заговора Бориса Годунова и Богдана Бельского. Но, думается, эта версия не имеет под собой реальных оснований. Убить правящего царя было не так-то просто, особенно если его постоянно окружали слуги, напрямую зависящие от своего благодетеля.

Однако современные антропологи обнаружили в царских останках большое количество ртути. И опять возникает вопрос: откуда она взялась? Умышленно ли кто-то сводил Ивана IV в могилу, или ртуть содержалась в мазях, которыми его лечили? К сожалению, дать однозначный ответ невозможно. Ясно только одно: именно ртуть стала причиной безвременной кончины сразу трех членов царской семьи — Елены Гтинской, Анастасии Захарьиной и Ивана Грозного.

Предчувствуя кончину, отец оставил Федору такое напутствие: «Править благочестиво, с любовью и милостью, избегать войн с христианскими государствами, уменьшить налоги, освободить пленных и заключенных». Он знал, что сын осуществит заветы, ведь рядом с ним были добродетельная жена и верные помощники, ее многочисленные родственники Годуновы.

Вместе на престоле

Смерть Ивана Грозного оказалась неожиданной для обитателей дворца. Федор тут же созвал к себе Годуновых и пригласил на совещание жену Ирину. Он не собирался опираться на отцовых любимцев, таких, как Богдан Бельский или Афанасий Нагой. Не устраивали его и прежние служители дворца: дворецкий, кравчий, постельничий и т. д. На эти должности он сразу назначил своих людей. Дворецким стал бывший дядька Григорий Васильевич Годунов, получивший к тому же чин боярина; конюшим — Иринин брат Борис Годунов. Кадровые назначения в войске перешли в ведение Ивана Васильевича Годунова, Посольский приказ взял в свои руки Степан Васильевич Годунов. Думой отныне заправлял Дмитрий Иванович Годунов. В итоге любимцам царя Ивана IV пришлось освободить насиженные места, что, конечно же, не могло не вызвать возмущения с их стороны. Особенно злобствовал Богдан Бельский, который даже попытался поднять на восстание московскую чернь. Но его выходка не имела успеха. Приближенные нового царя успокоили мятежников, а Богдан был схвачен и отправлен в ссылку.

Нагие, родственники последней жены Ивана Грозного, также попытались выразить недовольство, но их тут же отправили на удел в Углич.

Во время проведения всех этих важных мероприятий Ирина постоянно находилась рядом с мужем. Вместе они разрабатывали план действий, а ее родственники его осуществляли.

Григорий Васильевич провел ревизию царской казны и имущества и обнаружил крупную недостачу. Прежние казначей и дворецкий беззастенчиво воровали, пользуясь физическим и психическим нездоровьем Ивана Грозного. В наказание их отправили в тюрьму. Один из старейших бояр, И. Ф. Мстиславский, попробовал было заступиться за воров, но лишь сам попал в немилость — ему предложили отправиться на покаяние в Кирилло-Белозерский монастырь.

Перемены произошли не только при дворе. В крупных городах были назначены новые воеводы, в войске, стоящем на берегу Оки для охраны этого рубежа, — главные воеводы. Все говорило о том, что Федор и Ирина не доверяли прежнему окружению Ивана IV и заменяли его другими людьми, лично им преданными.

Через некоторое время царь Федор вновь собрал расширенное заседание Боярской думы с присутствием жены, на котором обсуждался вопрос, стоит ли ему венчаться на царство или сесть на престол в менее торжественной обстановке. Единодушно было решено устроить грандиозный праздник, взяв за образец церемонию, описанную в пространной редакции Чина венчания на царство Ивана IV Она была составлена в качестве приложения к письму, направленному к константинопольскому патриарху, призванному узаконить акт принятия царского титула русским государем. Тут же определили имена всех участников церемонии, главными, конечно, стали родственники Ирины. Им полагалось нести атрибуты царской власти — шесть венцов, символизирующих составные части государства: Московское княжество, Новгородскую землю, Казанское, Астраханское и другие.

Венчание назначили на день рождения царя Федора — 31 мая 1584 года. Рано утром в Успенском соборе приготовили все необходимое: царское место, налой для регалий, постлали ковры и т. д. Федор и Ирина облачились в роскошные парчовые одежды. Согласно Чину царица не должна была участвовать в церемонии, но Федор желал, чтобы она присутствовала.

Для нее установили великолепно украшенный трон в одной из комнат дворца с большими окнами, выходящими на Соборную площадь. Трон стоял у распахнутого окна так, чтобы не только Ирина наблюдала все происходящее на площади, но и собравшийся внизу народ мог любоваться своей государыней. Все должны были видеть, что на престол царь Федор восходит не один, а со своей супругой Ириной.

Вскоре для царицы построили особую каменную палату, названную Царицыной. Ее стены покрывали росписи, рассказывающие о жизни знаменитых женщин прошлого: императрицы Елены, царицы Динары, княгини Ольги и других. Они показывали, что Ирина — продолжательница их славных дел и во всем им подобна. В своей палате царица принимала представителей духовенства, иностранных паломников, знатных женщин. Именно в этих покоях устраивались все семейные праздники: именины, крестины и т. д.

В целом Ирина вела более активную общественную жизнь, чем ее предшественница Анастасия и другие жены Ивана Грозного. Для царя Федора она стала главной советчицей. Ни одного дня он не проводил без общения с женой: с Ириной встречался утром, вместе с ней молился в Благовещенском соборе и завтракал. Днем занимался государственными делами. Но вечера — ужин и всевозможные развлечения — вновь были посвящены жене. Супруги любили слушать песни и сказки в исполнении специально обученных женщин. Забавляли их и потехи скоморохов и силачей, вступавших в единоборство с медведями. Если кто-нибудь получал царапины или раны, то особо награждался Федором за увечье. Жили при дворце карлики и фокусники, которые часто устраивали веселые представления.

Образ жизни царствующей четы был размеренным и спокойным. Даже загородные выезды и богомольные путешествия устраивались в одно и то же время. При посещении монастырей Федор и Ирина раздавали много денег и делали щедрые вклады. Кроме того, они считали обязательным бывать в тюрьмах, где стремились облегчить участь осужденных. Нередко по случаю больших праздников объявлялась амнистия для тех, кто совершил не слишком тяжкие преступления.

Ирина, по примеру своих предшественниц, также ведала мастерскими, где трудились ткачихи, швеи и вышивальщицы. Однако она заботилась не только о продаже излишков производства, но и о том, чтобы одаривать изделиями неимущих. По ее инициативе появилась такая ежегодная традиция: на помин души Ивана IV раздавалось по двести рубашек и платков, по царевичу Ивану, брату Федора, — столько же, по Василию III, деду Федора, — по сто рубашек и платков. Кроме того, 1 сентября, в первый день Нового года, в «убогий дом», где хоронили нищих и бездомных, отправлялись большие рулоны полотна для погребения умерших.

Широкая благотворительность стала одной из главных черт правления Федора и Ирины. В этом отношении оба супруга были абсолютно единодушны.

Посещавшие Россию иностранцы сразу заметили в ней существенные перемены: «Государство и управление обновились настолько, будто это была совсем другая страна. Каждый человек жил мирно, уверенный в своем месте и в том, что ему принадлежит. Везде восторжествовала справедливость». Таких быстрых положительных результатов Федор, несомненно, достиг только благодаря поддержке жены и ее многочисленных родственников.

После того как в стране был наведен порядок, Федор и Ирина занялись благоустройством Москвы и своего дворца. Столица сильно разрослась, и требовалось построить новое крепостное сооружение. Оно получило название Белого города и проходило по современному Бульварному кольцу. Позднее возвели еще одну полосу укреплений — Земляной город, позволивший расширить городское пространство. В итоге за пределы Кремля были вынесены некоторые хозяйственные постройки, например конюшни, колымашный двор, дровяной склад, псарня, мастерские палаты и т. д. Кремль, с его красивым дворцом, административными зданиями и главными храмами, приобрел более парадный вид Многие служители двора были выселены в Китай-город и Белый город, где основали целые улицы. Ткачихи и швеи, изготавливавшие царскую одежду и постельное белье, «белую казну», заняли отдельные слободы: Хамовники и Кадашево. Ими ведал целый штат специально назначенных лиц, поскольку царица Ирина была уже не в состоянии одна справляться с этим разросшимся производством.

Иностранцы, посетившие в то время царский дворец, отмечали его великолепное состоящие. В этом была заслуга царя Федора и Ирины, их предшественник Иван Грозный под конец жизни предпочитал жить в Александровой слободе и довел до запустения кремлевские палаты.

Все парадные залы были вновь красиво расписаны золотыми и серебряными красками, на полах лежали яркие восточные ковры, около стен стояли горки с золотой и серебряной посудой, с потолка свисали красивые канделябры со свечами. Новшеством стали потолочные плафоны с росписями. По инициативе Ирины у заморских купцов были куплены хрустальные зеркала (они стоили очень дорого), придававшие палатам необычный вид.

Дворец украсили и многочисленные настенные, напольные и кабинетные часы, которые обычно дарили иностранные гости. Например, австрийский посол Н. Варкоч преподнес Федору часы с изображением планет. Другой посол привез часы с фигурками людей, играющих каждый час на различных музыкальных инструментах. Имелись часы и для царского рабочего стола с ящичками для письменных принадлежностей. В Грановитой палате рядом с троном стояли часы на слонах. Они мелодично звенели каждый час.

Отапливали дворец множество печей круглой или квадратной формы, украшенных цветными изразцами. В верхние покои тепло поступало по специальным трубам. В спальных покоях стены были обиты разноцветным сукном. Окна в зимнее время закрывали специальными утепленными ставнями из зеленого, вишневого или разноцветного сукна. Для красоты во многие окна вставляли рамы с разноцветными стеклами, которые изготавливались в Новгороде.

Необычайное впечатление производили крыши дворца — над разными помещениями разной формы: шатровой, бочковой или скирдовой. Трубы были узорчатые из обливных изразцов. Украшением крыш служили также башни и башенки с вызолоченными орлами, единорогами, львами вместо флюгеров. Очень красивы были карнизы с каменной резьбой в виде птиц, зверей и сказочных существ.

Еще одним новшеством стали башенные часы. Их установили в деревянных шатрах над тремя воротами: Фроловскими, Ризположенскими и Водяными. Имелись часы и на служебных помещениях дворца. Придворные должны были знать точное время, ведь жизнь царствующей четы проходила по четкому распорядку.

В конце XVI века в Кремле появляются Набережные сады. Возможно, на их месте существовали когда-то огороды для выращивания овощей к царскому столу, но плодовых деревьев не было. Можно предположить, что именно по указанию Ирины здесь разбили настоящие сады с заморскими растениями: яблонями, грушами, сливами и т. д. В них было хорошо прогуливаться в летнюю жару, а весной любоваться буйным цветением деревьев. Благодаря заботам царицы они стали красивейшим местом Кремля. Более обширные царские сады располагались на другой стороне Москвы-реки, напротив Китай-города. Они имели не столько декоративное, сколько хозяйственное назначение.

Федор и Ирина были исключительно богомольными и благочестивыми людьми, вместе занимались церковным строительством. После успешной обороны Москвы от крымцев был основан Донской монастырь с каменным шатровым храмом внутри. На Арбате возведена церковь Николы Явленного. Супруги пожертвовали большие суммы на сооружение каменных храмов в Троице-Сергиевом монастыре (Успенский собор, схожий с Кремлевским) и Пафнутьевском Боровском.

В подарок любимой жене царь Федор построил красивый каменный храм в Вознесенском монастыре. Вызолоченные купола кремлевских соборов придавали всему ансамблю очень нарядный вид.

Однако далеко не вся знать была довольна добрыми отношениями между супругами и тем, что в управлении державой играют большую роль Годуновы. Особенно злобствовали князья Шуйские, считавшие себя самыми родовитыми людьми государства. Единственным поводом для смещения ненавистных Годуновых могло стать бесплодие Ирины.

На самом деле царица часто была беременна, но дети либо рождались недоношенными, либо погибали во время родов. Одной из причин этого могло стать отсутствие квалифицированной медицинской помощи. Обычно роды проходили в мыльне в присутствии повивальной бабки. При каких-либо осложнениях помощи ждать было неоткуда.

Осенью 1586 года князья Шуйские решили открыто выступить против Ирины и заставить царя Федора развестись с ней «чадородия ради». Им удалось привлечь на свою сторону митрополита Дионисия и московских купцов. Сообща написали челобитие и публично передали царю. Однако реакция всегда спокойного и доброжелательного Федора поразила всех. В гневе он повелел жестоко наказать тех, кто осмелился вмешаться в его семейные дела. Главные противники Ирины, А. И. и И. П. Шуйские, были отправлены в ссылку, где вскоре умерли по непонятным причинам. Дионисия лишили сана и сослали в Хутынский монастырь, купцам публично отсекли головы.

Все это свидетельствовало о безмерной любви царя Федора к своей супруге. С ней он не собирался расставаться ни под каким предлогом и мог наказать всякого, попытавшегося выступить против нее. После челобитной Шуйских уже никто не осмеливался критиковать царицу или ее родственников.

Как уже говорилось, Федор и Ирина были исключительно богомольными и милостивыми людьми. Поэтому восточные православные иерархи зачастили в Москву за щедрыми пожалованьями. Видя их нищету, супруги стали понимать, что русский митрополит по своему положению и богатству много выше константинопольского патриарха, от которого он формально считался зависимым. Несомненно, следовало сделать все возможное, чтобы поднять престиж Русской Церкви на подобающую ей высоту.

На заседании Боярской думы царь Федор прямо заявил, что хочет ввести в Русском государстве патриаршество. Для того чтобы эта акция приобрела законный характер, в Москву был приглашен константинопольский патриарх Иеремия. Переговоры с ним продолжались достаточно долго, и вел их брат Ирины Борис Годунов с дьяком Посольского приказа А. Щелкаловым. Наконец в январе 1589 года первым русским патриархом был провозглашен Иов, бывший до этого митрополитом.

С этого времени все восточные патриархи стали считать своими главными покровителями святого царя Федора и его благоверную супругу царицу Ирину Иов же превратился в надежную опору их трона. Никогда прежде отношения светских и духовных властей не были столь гармоничными и бесконфликтными.

Федору досталось от отца во всех отношениях тяжелое наследие. Особенно ощутимой стала утрата выхода в Балтийское море и ряда карельских городов. Это наносило большой урон европейской торговле. Поэтому царь решил предпринять военный поход в Прибалтику и вернуть утраченные территории. Подготовка к нему продолжалась весь 1589 год. Наконец к осени все было готово. В ноябре для главных полководцев и воевод устроили роскошные пиры, после которых войско выступило по направлению к Новгороду. Во главе него стоял царь Федор, но не один, рядом находилась верная жена Ирина. Впервые царица отправилась в военный поход вместе с мужем. При этом она не только сопровождала войско, но и должна была играть самостоятельную роль — задержаться в Новгороде и охранять тылы. В помощь ей остался Дмитрий Иванович Годунов с рядом видных воевод. Когда-то такие же функции выполнял сам Федор во время одного из Ливонских походов отца.

Ругодивский поход (на Нарву) оказался удачным. Были взяты Иван-город, Ям, Орешек, Копорье, Корела. Все они вновь вошли в состав Русского государства, дав выход в Балтийское море. Определенная заслуга была в этом и царицы Ирины, обеспечившей мужу надежный тыл.

В царствование Федора произошло одно знаменательное событие — последнее нападение крымского хана на Москву. Позже ни один правитель Крыма не осмеливался вторгаться столь далеко в глубь русской территории.

В июне 1591 года с южных границ пришло известие: по направлению к столице быстрыми темпами движется огромная орда. Несомненно, крымский хан Казы-Гирей знал, что основное царское войско стоит в Новгороде на случай осложнения отношений со Швецией после взятия Иван-города. Орешка и других городов. Защищать Москву, как и в 1571 году; когда столица была дотла сожжена Де влет-Гире -ем, было почти некому. Однако ни Федор, ни Ирина даже не помышляли о бегстве. Они решили во что бы то ни стало отбить атаку врага. Оба хорошо знали, что после отъезда правителей горожане предавались панике и теряли отвагу. Так происходило во времена и Дмитрия Донского, и Василия I, и Ивана Грозного.

Царь Федор решил лично возглавить оборону Москвы. Рядом с ним осталась и Ирина, не пожелавшая, подобно Софье Палеолог, скрываться с казной на Севере. Она предпочла разделить участь мужа и ни под каким предлогом не хотела покидать его.

Четкие и слаженные действия немногочисленных защитников города дали хорошие результаты. Враг был посрамлен и бежал. Следует отметить, что при обороне Москвы были использованы все удачные военные приемы прошлого: гуляй-город, ночные артиллерийские атаки, дезинформация и т. д. Значит, Федор и его окружение тщательно изучали и учитывали успешный военный опыт минувших лет.

Это было новым явлением в разработке стратегии боевых операций. Даже Иван Грозный полагался лишь на натиск, быстроту и удачу, хотя и изучал римское военное искусство.

Победа над крымцами была отмечена исключительно пышно и широко. Все участники обороны получили богатые дары. Главные воеводы — очень красивые шубы, сшитые в мастерских царицы Ирины. Ценными в них были не только меха, но и верхние ткани: парча, бархат и атлас.

Сама царица вряд ли занималась рукоделием, для этого у нее просто не хватало времени. Но она обладала великолепным вкусом и руководила работой самых искусных мастериц. Под ее началом создавалась вся парадная одежда для царя Федора — наследник Ивана Грозного не отличался высоким ростом, поэтому отцовские наряды ему не годились. Весь царский гардероб пришлось обновить.

Во время самых главных торжеств Федор выглядел так. Он сидел на золотом престоле. На голове — золотой царский венец в виде круглой шапки без опушки, венчаемой крестом и украшенной драгоценными камнями и жемчугом.

Сверху на нем была надета золотая царская порфира, застегнутая на одну пуговицу. На ней — бармы, отделанные золотыми бляшками с изображениями святых, на шее — жемчужное ожерелье с драгоценными камнями, на груди на золотой цепи висел богато украшенный крест. В руках царь держал скипетр и яблоко (державу) — новую царскую регалию, появившуюся в царствование Федора. Оно символизировало государство, которым владел самодержец. Последнее слово прочно вошло в титул Федора Ивановича.

Был у царя Федора и другой наряд, который считался менее парадным. В нем он принимал иностранных послов. На голове — венец, выложенный большими алмазами, в руке — только золотой скипетр. Вместо длинной порфиры — короткий кафтан из красного бархата, сплошь вышитый жемчугом. На шее — ожерелье из крупных самоцветов, оправленных в золото. На пальцах — перстни с изумрудами.

Во время приема на ступеньках перед троном стояли юноши-рынды в белых бархатных кафтанах, украшенных крестообразными золотыми цепями. В руках они держали серебряные секиры. Серебряный трон был отделан золотыми пластинами, жемчугом и драгоценными камнями. Над ним висел балдахин, увенчанный шаром с двуглавым орлом из золота. За креслом висели распятие и икона Богоматери в дорогом окладе. Около трона стояли четыре больших льва из золота и серебра. По бокам от него на подставках располагались два причудливых грифона: один держал в когтистой лапе меч, другой — яблоко-державу.

Вид царя Федора и его царское место наверняка производили на иностранных гостей большое впечатление. Все говорило о богатстве и величии русского государя.

Не менее роскошно во время парадных приемов выглядела и Ирина в наряде из золотой парчи, красиво расшитом вокруг шеи, по переду, подолу и рукавам самоцветами и жемчугами.

На голове блистала золотая корона, надетая поверх покрывала. Иногда царица принимала иностранных послов, если те привозили лично ей подарки.

Проблема престолонаследия

В целом достаточно успешное и счастливое царствование Федора Ивановича и Ирины Федоровны омрачало только отсутствие детей-наследников. Многократная беременность царицы не приводила к положительному результату. По совету брата Ирина даже попыталась пригласить из Англии опытного врача и повивальную бабку. Но те добрались только до Вологды. Православное духовенство резко осудило предполагаемое вмешательство иноверцев в священное дело появления на свет наследника престола. Возможно, многие из его представителей действовали в интересах последнего сына Ивана Грозного — царевича Дмитрия.

Однако Федор не хотел объявлять брата своим преемником, понимая, что после его воцарения и Ирина, и все Годуновы окажутся в опале. Он даже запретил упоминать его имя в числе своих родственников под предлогом того, что сын шестой жены не может считаться законнорожденным.

В 1591 году само Провидение вмешалось в проблему престолонаследия — царевич Дмитрий погиб, предположительно проткнув себе горло ножом во время припадка эпилепсии. Его родственники, правда, утверждали, что царевич был убит заговорщиками, действовавшими в интересах Бориса Годунова. Однако неизвестно, считался ли в то время брат царицы престолонаследником, ведь Федор и Ирина все еще надеялись иметь собственного ребенка.

Супруги постоянно совершали богомольные поездки по монастырям, делали щедрые вклады в наиболее почитаемые обители. По их инициативе в окрестностях Москвы даже был основан Зачатьевский монастырь. Их горячие молитвы были, видимо, услышаны. 29 мая 1592 года случилось долгожданное — Ирина родила дочь, названную в честь отца Феодосией.

Это важнейшее для царской четы событие произошло в мыльне, где рядом с Ириной находились опытная повивальная бабка и несколько женщин-прислужниц. О радостном событии тут же известили царя и духовника, который немедленно прибыл, сотворил молитву и дал имя новорожденной. После этого в мыльню вошел счастливый Федор. На его глаза наворачивались слезы, но не от печали, а от безмерной радости. Он горячо обнял жену и бережно подержал в руках наследницу, которая заливалась громким плачем.

Затем, по обычаю, царь явился к патриарху Иову и сообщил о том, что Бог даровал ему дочь Феодосию. Вместе они отправились в Успенский собор на молебен. Такие же молебны прошли во всех храмах и монастырях страны.

По приказу Федора нищим и убогим раздали богатую милостыню, а из тюрем выпустили всех осужденных, кроме особо опасных преступников.

В этот же день царь устроил богатый пир — родильный стол для патриарха, духовенства и высшей знати. Для народа на площадь выкатили бочки с медами и пивом, стрельцов поили и кормили на крышах погребов.

На следующий день множество стольников, стряпчих и жильцов отправились по городам и монастырям с известием о рождении Феодосии. Местные власти устроили в честь царевны пиры и богато одарили посыльных, как бы показывая государю, что очень рады появлению на свет наследницы.

14 июня состоялись крестины Феодосии. Видимо, мать и дочь были довольно слабы, поэтому решили осуществить этот важный обряд не в Троице-Сергиевом монастыре, а в кремлевском Чудовом. Крестил царевну сам патриарх Иов. После этого в Грановитой палате для духовенства и бояр устроили пир, на котором присутствовали все ближайшие родственники царицы, кроме брата Бориса. Почему он не был приглашен — неизвестно.

После праздничного обеда Иов благословил Феодосию иконой Владимирской Богоматери и поднес ей подарок — дорогую икону. Затем младенца стали одаривать и все присутствующие. При этом подарки принимал сам царь. Меньшие чины также приносили свои дары, но их принимали уже бояре. Наконец все выпили заздравные чаши и разошлись. После этого начались застолья для простолюдинов. Стрельцам на царский двор выкатили бочки с пивом и медом по сто и двести ведер, для попов и дьяконов кремлевских соборов были накрыты особые столы в служебных помещениях.

Ирина на всех этих шумных празднествах не присутствовала. Она была занята выбором мамки и кормилицы для своей дорогой дочурки. Самой царице не полагалось кормить ее молоком. Наконец среди служительниц нашли крепкую и здоровую молодую мать, у которой было достаточное количество «сладостного» и жирного молока. Кормилицу поселили в покоях царицы. Муж ее получил повышение и освобождение от налогов до конца жизни. Мамкой царевны стала пожилая вдова-боярыня. В помощь ей были приставлены нянька и несколько прислужниц. Всем им следоваловсячески заботиться о здоровье и воспитании царской дочери.

До совершеннолетия видеть Феодосию разрешалось только близким родственникам и прислужницам. От всех остальных людей при выходе из дворца ее закрывали покрывалом.

День рождения наследницы царь Федор отметил не только в столице. Щедрые дары были отправлены в Константинополь и Иерусалим.

Для царской семьи, конечно, более желательным было бы появление на свет мальчика, но чтобы закрепить власть за дочерью, супруги решили сразу же позаботиться о подходящем муже. Начались переговоры с австрийским императорским домом. Царь Федор хотел, чтобы один из юных принцев прибыл в Россию, принял православие, обучился русскому языку и обычаям, с тем чтобы потом вместе с Феодосией надеть царскую корону.

Через год, 29 мая 1593-го, очень пышно был отмечен день рождения царевны. Для высшего духовенства и знати в Грановитой палате был устроен пир (Бориса Годунова вновь на него не позвали). После обеда патриарх Иов помолился Богу, произнес в честь виновницы торжества речь и первым выпил чашу за ее здоровье. После этого он передал чашу царю, тот — митрополитам и боярам. Затем все выпили за здоровье Федора и Ирины.

В этот день царская чета раздала представителям духовенства, двора, стрельцам и горожанам множество огромных именинных калачей — до полуметра длиной. Служителям церквей отправили хмельные напитки и всевозможные продукты, в богадельни и тюрьмы — милостыню.

Вместе с царской четой день рождения их дочери отметила вся страна: никто не работал, не торговал, не воевал, все ели и пили за здоровье Феодосии. Однако оно, несмотря на все старания и заботу, оказалось слабым.

25 января 1594 года царевна умерла. Причина ее смерти осталась неизвестной. Может быть, она была хилой от природы, а может быть, стала жертвой инфекционного заболевания. В начале 90-х годов от «морового поветрия» в Пскове и Новгороде скончалось много царских воевод и служилых людей, которых пришлось заменять новыми.

Детская смертность вообще в то время была огромной — из-за отсутствия квалифицированной медицинской помощи и не совсем правильного ухода. До четырех лет маленькие дети практически не бывали на свежем воздухе (боялись сглаза) и очень мало получали витаминов, ведь фруктов почти совсем не было. Поэтому рахит и цинга очень часто встречались даже среди знати. Например, изучение погребения XVI века представителей рода Юрьевых-Захарьиных в Ново-Спасском монастыре показало, что многие рано умершие дети страдали от заболевания ног, вызванного рахитом. Цинга стала причиной ранней кончины царя Федора Алексеевича. Немало было и других смертельных детских болезней, поскольку никаких прививок в то время не делали.

Смерть Феодосии повергла царя и царицу в огромное горе. Все их планы о том, чтобы сделать дочь наследницей престола, рухнули. Вновь судьба царского трона становилась одной из острейших проблем.

Можно предположить, что Федор Иванович решил сделать своей преемницей жену. Ирина была умна, хорошо образованна и окружена многочисленными родственниками — опытными политиками, полководцами и дипломатами. С их помощью она могла успешно править государством до самой смерти. В официальных грамотах трафаретной становится такая фраза: «Се яз, царь и великий князь Федор Иванович всея Руси, со своею царицею и великой княгинею, Ириной». Фраза подчеркивала, что соправителем государя является его супруга.

Федор, скорее всего, не обвинял Ирину в отсутствии детей. Может быть, он считал бесплодие наказанием ему самому за грехи отца, часто обагрявшего руки кровью и родственников, и подданных. Поэтому царю никогда не приходила мысль развестись с женой и поискать иную спутницу жизни. Только Ирину он стал представлять как свою наследницу, хотя у той при отсутствии детей перспектив все равно не было. Даже проведя на престоле долгую жизнь, царице в итоге пришлось бы вновь решать проблему передачи власти.

Непоправимая утрата

В самом конце 1597 года царь Федор Иванович тяжело заболел. В чем состоял его недуг — неизвестно. Возможно, у него было какое-то смертельное инфекционное заболевание, одно из тех, что уносило жизни очень многих людей в то время. Это предположение возникает из того факта, что Ирину не допустили проститься с умирающим.

Патриарх Иов, присутствовавший при последних часах Федора, подробно описал все, что происходило в царском дворце в ночь с 6 на 7 января. Тяжелобольной государь вдруг почувствовал, что смерть уже близка. К нему явился ангел в светлых одеждах и сообщил, что пора готовиться в последний путь. Федор не стал принимать иноческий чин, поскольку никаких тяжких грехов не совершал. Он лишь попросил окропить себя святой водой, помазать миром и причастить. Затем духовник принял его исповедь. Огорчало умирающего лишь то, что не оставил он после себя детей. Собравшимся боярам объявил, что вместо него будет править царица. Ирине было тридцать с небольшим лет, и она могла достаточно долго управлять государством.

Под утро глаза Федора закрылись навеки, словно он уснул сладким сном. Ему было только сорок лет.

После смерти царя патриарх и бояре отправились к царице с известием о печальном событии.

Едва живая от горя, Ирина получила возможность наконец-то проститься с горячо любимым супругом. Она упала на его бездыханное тело и начала громко рыдать и причитать: «О дорогой мой государь, свет мой преславный! Куда ты ушел? Как ты меня одну вдовой оставил? О солнце пресветлое, почто светозарные лучи свои сокрываешь? Цвет мой прекрасный, почто увядаешь? Сокровище живота моего, звезда златозарная, почто рано закатилась? О пастырь добрый, кому стадо свое вручаешь? Увы, мне, смиренной вдовице, без чад оставшейся. Почто я, убогая, прежде тебя не умерла? Ныне как я могу с тобой разлучиться? Вместе жили, вместе и умрем».

Обняв тело мужа, царица ни за что не хотела с ним расставаться. С трудом брат Борис поднял ее и отвел в терем. После этого вместе с патриархом Иовом он начал приводить бояр и служителей двора к присяге царице Ирине Федоровне. Никто не отказывался. Со слезами на глазах все давали клятву верности государыне.

Затем патриарх отправился в Успенский собор, чтобы отпеть по мертвому великий канон. В это время звонари начали бить в один из главных колоколов, извещая москвичей об утрате. Утром обширный царский двор наполнился горожанами, одетыми в знак скорби в черное. Все они рыдали и желали проститься с государем. Современники отметили, что раньше ни по одному царю так горько не скорбели.

Тем временем тело Федора обмыли и возложили на него царское одеяние. Для погребения был приготовлен деревянный гроб, обтянутый внутри вишневым бархатом, а сверху ярко-малиновым. Гроб с телом государя установили в Благовещенском соборе, где все могли с ним проститься. Денно и нощно стоящие рядом дьяконы читали псалмы.

Через день гроб отнесли в Архангельский собор. Во время траурного шествия Ирина едва могла передвигать ноги, охваченная великой скорбью. От судорожных стенаний и всхлипываний на губах ее появлялась кровавая пена. Рядом с ней громко рыдали и плакали все присутствующие. В храме состоялось сначала отпевание, а потом и погребение.

Деревянный гроб переложили в каменную гробницу, установленную в приделе Иоанна Лествичника, рядом с похороненными отцом и братом Федора. (Она находится там и поныне.) После погребения патриарх съел три ложки кутьи, затем поднес ее царице и всем присутствующим.

Ирина Федоровна долго не могла оправиться от непоправимой утраты, но обязанности царицы не позволяли ей только плакать и горевать. На третий день после смерти Федора ей пришлось позаботиться о поминальном столе для патриарха, духовенства и бояр. На нем главным блюдом была кутья из вареного пшена с медом, сахаром и ягодами. Через три недели надо было снова устраивать такой же поминальный стол. Чтобы Федора поминали по всем церквям и монастырям, туда также отправили кутью из пшеницы и сыту.

Всем участникам погребения выдали деньги: патриарху — 100 рублей, митрополитам — но 80, архиепископам и епископам — по 70 и 60 рублей, настоятелям монастырей — по 50, священникам — по 30 и т. д. Подьячие приготовили деньги для раздачи нищим: в бумагу заворачивали по рублю или по полтине и отдавали убогим у церквей. В монастырях инокам давали по 5 рублей, в богадельнях — по 2 рубля.

Местные власти занимались раздачами по всем городам.

Через сорок дней после царской смерти вновь были организованы поминки — «сорочины». Сначала вместе с патриархом и боярами Ирина присутствовала в Архангельском соборе на панихиде, потом в Столовой палате накормила всех поминальным обедом. Одновременно по ее приказу служители двора устроили обеды в монастырях и вновь раздавали нищим щедрую милостыню. На все эти мероприятия ушел годовой доход казны, но для любимого мужа царице ничего было не жалко. Шесть недель вся страна вместе с ней пребывала в трауре.

Первое время Ирина Федоровна, возможно, даже хотела остаться на престоле, а брат Борис попытался уговорить ее вновь выйти замуж за родственника какого-нибудь европейского монарха. Но очень скоро она поняла, чго бремя власти ей непосильно, а предложение о новом замужестве — совершенно неприемлемо.

Не желая быть игрушкой в руках властолюбивого брата, вдова решила постричься в монастырь и получить возможность без всяких помех предаваться своему горю.

15 января Ирина Федоровна официально объявила патриарху и боярам, что хочет уйти в монастырь и согласна считаться правительницей только до тех пор, пока избирательный Земский собор нс назовет имя нового царя. Местом своего добровольного заточения она избрала Новодевичий монастырь, находящийся вне Кремля, но рядом со столицей. Почему царица не захотела стать инокиней придворного Вознесенского монастыря — неизвестно. Ведь он был основан когда-то Евдокией Дмитриевной специально для женщин царского рода.

Следует отметить, что Ирина, будучи законной наследницей царя Федора, имела право сама назвать имя преемника. Но она им пренебрегла и позволила «широкой общественности» самой выбрать достойнейшего кандидата.

До этого на Руси не существовало практики избрания государей, поскольку потомков Рюрика насчитывалось великое множество. Но Московское царство создавалось усилиями только одной его ветви — московскими князьями, а их род иссяк. В соседней Речи Посполитой избрание короля являлось довольно обычным делом, поэтому ничего незаконного в самом этом акте не было. Кроме того, Земские соборы, наподобие польских сеймов, с середины XVI века считались одним из органов власти с совещательной функцией при царе. При отсутствии монарха они могли формально стать его заменой.

Несомненно, все это было хорошо известно Ирине Федоровне, поэтому свое решение оставить престол она приняла не сгоряча, а позаботилась о том, чтобы государство оказалось в руках законной власти, устраивавшей самые широкие слои населения.

В тот же день, 15 января, вдова покинула Кремль и переселилась в Новодевичий монастырь. С собой она взяла лишь необходимые в обиходе вещи, а также любимые иконы и святыни. Вместе с ней поехали некоторые наиболее близкие прислужницы и брат Борис. Под влиянием сестры он решил показать всем, что к власти не стремится и готов в будущем довольствоваться ролью служителя царицы-монахини.

Ирина приняла постриг под именем монахини Александры. Вместо роскошных царских палат ее жилищем стала небольшая монастырская келья, единственным убранством которой были иконы и священные книги.

Монастырская затворница

После пострижения Ирина-Александра не скоро обрела покой. В Москве кипели страсти по поводу кандидатуры нового царя, и их отголоски постоянно доносились до Новодевичьего монастыря. Хотя бывшая царица предложила Земскому собору самому решить вопрос о будущем государе, но ее родственники и их окружение не собирались выпускать власть из своих рук. В Боярской думе все еще верховодил Дмитрий Иванович Годунов, Григорий Васильевич держал в руках дворцовое хозяйство, войском руководил Иван Васильевич, дипломатия находилась под контролем Степана Васильевича. Около них дружной толпой стояли другие многочисленные родственники. За них были патриарх Иов и многие служители двора, не желавшие перемен у трона.

В итоге 17 февраля 1598 года после пламенной речи Иова в пользу кандидатуры Бориса Годунова все единодушно согласились избрать его новым царем.

В тайных мыслях Борис, конечно, мечтал о престоле, но в то же время страшился сесть на него. Слишком хорошо знал он переменчивый характер бояр и высшей знати. Опасалась за брата и Ирина-Александра: тот не был князем Рюриковичем и по крови не состоял в родстве с угасшей династией московских князей. Существовали и более законные претенденты на корону, например двоюродные братья царя Федора бояре Романовы (их отец Никита приходился родным братом царице Анастасии), знатные князья, состоявшие в родстве с Иваном III, Симеон Бекбулатович, по воле Ивана Грозного одно время считавшийся государем всея Руси, и другие.

Бывшая царица посоветовала Борису сразу не садиться на престол, а постараться получить как можно больше свидетельств того, что других претендентов на престол нет и что будущие подданные собираются верно ему служить.

В итоге первым же посланцам из Москвы от Земского собора Борис сказал, что не намерен быть государем и желает лишь одного — находиться подле сестры-монахини. Тогда в Новодевичий монастырь начались ежедневные шествия бояр, дворян и простых людей, которые умоляли народного избранника надеть на себя «шапку Мономаха» и не заставлять страну сиротствовать. Пришедшим Борис каждый раз со смирением отвечал, что «на таких превысочайших царских престолах государем быть не может». Тогда видные бояре пытались поговорить с Ириной-Александрой, но и она отказывалась благословить брата на царство.

Наконец 21 февраля, во вторник Сырной недели, сам патриарх Иов возглавил крестный ход в Новодевичий монастырь. За ним два дьякона несли самую почитаемую икону Владимирской Богоматери, далее — образы святителей Петра, Алексия и Ионы.

В воротах монастыря Иова и бояр встретил Борис Годунов. Увидев чудотворную икону, он воскликнул: «Зачем, о царица, ты такой подвиг сотворила, придя ко мне?» На это Иов сурово ответил, что Богоматерь пришла исполнить волю сына своего Христа. Все вместе они отправились в келью Ирины-Александры. Там Иов заявил, что Борис — не только народный, но и Божий избранник. Недаром Владимирская Богоматерь позволила принести свой образ в монастырь.

Монахине-царице ничего не оставалось, как воскликнуть: «Против воли Бога кто может стоять?!» Подозвав брага, она торжественно благословила его на царство. Эта акция официально узаконила решение Земского собора.

С этого времени Б. Ф. Годунов стал считаться нареченным царем. Окончательно вступить в свои права монарха он должен был после венчания в Успенском соборе.

Участники крестного хода надеялись, что новый государь тут же отправится в Кремль, но Борис и на этот раз побоялся покинуть монастырь. Жизнь рядом с сестрой, пользовавшейся всеобщей любовью, казалась ему более спокойной и надежной.

Только 25 февраля он решился въехать в столицу, чтобы посмотреть, как его будут приветствовать подданные. Хотя первая встреча оказалась торжественной, радостной и теплой, новый царь обосновался в Москве лишь 1 апреля. До этого он снова и снова выслушивал советы и наставления сестры, имевшей богатый опыт управления великой державой, и зорко следил за ситуацией в столице. Но все было спокойно.

Летописцы отметили, что даже после воцарения Борис Годунов очень часто отправлялся в Новодевичий монастырь для бесед с мудрой сестрой-монахиней. Ее мнение оставалось наиважнейшим для него.

Вскоре по указанию нового царя для инокини Александры построили каменные палаты с маленькой домовой церковью Амвросия (ныне эти палаты носят название Ирининых). Здесь бывшая царица проводила большую часть времени. Но по церковным праздникам она шла в большой Смоленский собор, похожий на Успенский в Кремле, и там участвовала в службе.

Следует отметить, что Ирина была не единственной очень знатной особой, принявшей постриг. Уже несколько десятилетий в Новодевичьем монастыре жила вдова царевича Ивана Елена-Александра Шереметева, с ней у царицы, несомненно, сложились самые дружеские отношения.

В этом же монастыре жила некая Анфиса Годунова, после смерти которой были сделаны очень щедрые вклады: 300 рублей, образ Богоматери в ценном окладе, серебряное кадило, золотой стихарь. Можно предположить, что речь идет о члене царской семьи.

В целом Новодевичий монастырь считался элитным, в него постригались многие женщины знатных родов.

Одновременно с бывшей царицей в нем жили и боярыни: княгини Евдокия, Елена и Марфа Мещерские, Евдокия Шереметева. Александра Пронская, Феодора Ростовская, Евпраксия Плещеева, Фетинья Шестова (видимо, мать Ксении Ивановны Шестовой, матери будущего царя Михаила Федоровича Романова) и другие.

Для достойного содержания сестры царь Борис посылал ежегодно более 300 рублей, дрова, соль, рыбу в бочках, воск, просвиры, жаловал села с крестьянами. Поэтому благодаря своей знатной монахине обитель существенно обогатилась.

Делали вклады и другие родственники. Они навещали Ирину-Александру и советовались с ней по самым разным вопросам. Для всех она оставалась самым авторитетным судьей и наставницей. Ведь почти четырнадцать лет эта женщина была соправительницей всеми любимого и уважаемого царя Федора, вызывавшего у современников самые лучшие воспоминания.

В сравнении с ним новый царь существенно проигрывал. Многим он казался чересчур властолюбивым, чванливым, подозрительным и слишком любящим все иностранное.

Ирина-Александра, видимо, догадывалась, что в делах управления государством у брата не все ладится, но вмешиваться уже не хотела. Размеренная и тихая монашеская жизнь позволяла предаваться печали по безвременно скончавшимся дочери и мужу, молиться, поститься, очищая душу перед тем, как навсегда покинуть этот мир. В конце концов, постоянное голодание и ночные бдения истощили ее плоть.

26 сентября 1603 года Ирина-Александра тихо скончалась, так и не узнав, что правление ее брата закончилось полным крахом. Для Бориса смерть сестры стала огромным горем не только потому, что он искренне ее любил.

Из уважения к бывшей царице многие представители знати и простые люди были готовы поддерживать непопулярного царя, но после ее кончины тонкая ниточка, связывавшая Бориса с подданными, окончательно порвалась. Этим умело воспользовался самозванец Гришка Отрепьев и через полтора года после кончины Ирины нанес смертельный удар по царствованию ее брата.

Похороны Ирины-Александры заставили всех москвичей надеть черные траурные одежды. В печальной процессии из Новодевичьего монастыря в Вознесенский приняли участие тысячи плачущих и скорбящих людей. После панихиды гроб с телом Ирины-Александры положили в царскую усыпальницу рядом с Анастасией, Марией Темрюковной и Марфой Собакиной.

Царь Борис попытался притупить горечь утраты щедрыми вкладами в Новодевичий монастырь, прежде всего иконами, многие из которых были в дорогих окладах. Кроме того, в монастыре остались личные вещи царицы-монахини: серебряные уксусницы, солонки, блюда, чарки и т. д. На многих из них имелись надписи, свидетельствующие о том, что раньше они принадлежали либо царю

Ивану Васильевичу, либо царевичу Федору, либо самой Ирине.

Оловянной и медной посуды оказалось гораздо больше, а это значит, что царица-монахиня, видимо, устраивала обеды для гостей, монастырской братии и для нищих, приходивших в монастырь за милостыней. Для них варили пищу на улице в огромных котлах и раздавали в оловянных мисках и кружках.

Из монастыря Ирина никогда не выезжала, но брат изготовил для нее специальный экипаж, надеясь, что опа будет посещать Кремль. После ее смерти он был подарен монахиням. Карета была черная, обитая внутри соболями и сафьяном, с персидским ковром на полу. Предполагалось, что везти ее должны четыре вороные лошади.

Через полгода царь Борис сделал вклад в 1000 рублей, а также передал монастырю множество ценных икон и сосудов. Жертвования продолжались до самой смерти Бориса Годунова. Царь-неудачник никогда не забывал о своей умной, благочестивой и благоверной сестре, которая помогла ему достичь вершин власти.

* * *

Крах самостоятельного царствования Бориса Годунова наглядно показал, что вовсе не он являлся соправителем царя Федора Ивановича, успешно правившего Русским государством на протяжении четырнадцати лет. Действительно, он вывел страну из затяжного кризиса после провальной Ливонской войны, добился независимости Православной Церкви, о которой лишь мечтали многие его предшественники, отвоевал выход в Балтийское море, дал окончательный отпор крымским ханам, успешно осваивал Сибирь и расширял международные контакты, привел Москву и Кремль в цветущее состояние.

Рядом с Федором всегда оставалась его верная жена Ирина Федоровна, помощница, советчица и опора. Доверяя царице Ирине, русские люди единодушно возвели на престол ее брата, но тот оказался недостоин царской короны. Тогда через много лет Смуты, в 1613 году, в память о царе Федоре был избран его племянник Михаил Романов. Он и стал основателем новой династии.

Заключение

Наше историческое расследование подошло к концу. Восстановленные нами биографии великих княгинь и цариц показывают, что в кремлевских теремах жили не женщины-затворницы, погруженные только в свой узкий мирок (дети, рукоделие, отношения с мужем, домашнее хозяйство), а мудрые правительницы с широким государственным кругозором, политики, дипломаты, философы, покровительницы Церкви, литературы, искусства, зодчества.

Они вовсе не были рабынями или прислужницами своих мужей, отлученными от общественной жизни. Ни одну из наших героинь нельзя назвать бесправным, темным и униженным существом. Все они — яркие индивидуальности и достаточно сильные и самостоятельные личности. Их жизнь и деятельность полностью развеивают устойчивый миф о долголетнем теремном затворничестве русских женщин в допетровскую эпоху.

Наша первая героиня, Евфросиния Суздальская, — женщина-философ, проповедница, наставница. Именно она ободряла многих русских людей в тяжкую годину татаро-монгольского нашествия и убеждала их не склонять голову перед врагом и не предавать свою веру.

Никогда не была рабой и прислужницей своего мужа великая княгиня Евдокия Дмитриевна. Горячая любовь и преданность связывали ее с Дмитрием Донским, который назначил супругу опекуншей сыновей и главной распорядительницей всего великокняжеского имущества. Евдокия же постаралась увековечить память мужа в литературных сочинениях, храмах, иконах и фресках.

В самой гуще общественной и политической жизни всегда была Софья Витовтовна. Не раз ездила она в Смоленск улаживать взаимоотношения между мужем, Василием I, и отцом, двумя великими князьями и государями. Именно она стала важнейшей опорой малолетнего Василия II и помогла ему одержать верх в кровавой борьбе с родственниками за московский престол. Более того, в конце жизни она взяла на себя чисто мужские функции — возглавила оборону столицы от татарских полчищ. Жизнь Софьи Витовтовны полностью разрушает традиционное представление о том, что война, политика и установление внешних связей — сугубо мужские занятия.

Другая наша героиня, Софья Палеолог, способствовала приобщению русских людей к итальянской и византийской культуре. При ее непосредственном участии Москва превратилась в европейский средневековый город с мощной крепостью и храмами-дворцами. Она имела собственную приемную палату, где встречала иностранных послов и всевозможных гостей. Влияние Софьи на Ивана III оказалось столь большим, что ради ее старшего сына Василия он нарушил законы престолонаследия и именно его назвал своим преемником.

Елена Глинская задолго до императриц XVIII века, став вдовой, осмелилась завести любовника-фаворита и с его помощью расправилась со всеми регентами сына, назначенными Василием III. Опираясь на верных людей, она на протяжении нескольких лет достаточно успешно правила Русским государством.

Царица Анастасия имела огромное влияние на своего мужа Ивана IV. С ее помощью из взбалмошного и жестокого юнца он превратился в мудрого, милостивого и справедливого государя, добившегося больших успехов во всех делах. После ее безвременной кончины он так и не смог утешиться и стал жесточайшим тираном для подданных: подозрительным, мстительным и беспощадно карающим всех и вся.

Не рабыней, а верной подругой и советчицей царя Федора Ивановича была Ирина Годунова. Вместе со своими родственниками она помогла мужу укрепиться на троне, вывести страну из затяжного экономического и политического кризиса и осуществить ряд успешных акций: учредить патриаршество, вернуть земли в Прибалтике и Карелии, отразить атаки крымцев, осваивать Сибирь и вести интенсивное строительство не только в столице, но и во многих стратегически важных городах.

Ирина вела активную общественную жизнь: принимала иностранных послов, паломников, представителей духовенства, участвовала в военном походе мужа под Нарву и даже присутствовала на церемонии венчания на царство. Считая жену соправительницей, Федор Иванович постоянно упоминал ее имя в официальных документах. Именно ее он назвал своей наследницей и завещал московский престол. В истории московской династии это случилось впервые.

Таким образом, нам удалось раскрыть малоизвестные страницы русской истории и рассказать о замечательных женщинах далекого прошлого. На наш взгляд, своим вкладом в становление и развитие Русского государства они заслуживают не меньшего почтения к своим останкам, чем их мужья и сыновья. Так, может быть, пора вынести их гробницы из темного и мрачного подвала и установить в подобающем заслугам этих женщин месте?

Иллюстрации

Такой наряд юная красавица княжна Феодулия сменила на рясу монахини.

«Святые врата» Ризположенского монастыря, монахиней которого стала Феодулия-Евфросиния Суздальская

Великий князь Дмитрий Иванович Донской, нежно любимый супруг суздальской княжны Евдокии Дмитриевны

При Дмитрии Донском вместо дубовых стен Московского Кремля возвели белокаменные. Художник А. М. Васнецов

Архангел Михаил. Этот грозный небесный воин, возможно, напоминал великого князя перед битвой.

Битва русских с монголо-татарами. Миниатюра Лицевого свода XVI века

Положение во гроб Евдокии Дмитриевны. Миниатюра Лицевого свода XVI века

Великий князь Василий Дмитриевич и его жена Софья Витовтовна. Фрагмент большого саккоса митрополита Фотия. XV век

Приезд Софьи Витовтовны в Троице-Сергиев монастырь. Миниатюра Лицевого свода XVI века

Великий князь Василий Дмитриевич не раз прислушивался к советам своей мудрой жены.

Сын Софьи Витовтовны Василий Васильевич Темный. Его ослепил родной дядя.

Великая княгиня Софья Витовтовна срывает пояс с Василия Косого. Этот случай на свадьбе ее сына привел к долгой и кровавой войне между родственниками. Художник Н. П. Чистяков

Великий князь Иван III Васильевич первым стал именовать себя государем всея Руси.

Въезд Софьи Палеолог в Москву. Миниатюра Лицевого свода XVI века

По инициативе Софьи Палеолог на месте старых построек возник грандиозный Кремль, какого не знали в Западной Европе.

Льстецы называли Елену Глинскую, жену Василия III, Великой Еленой Русской. Реконструкция С. А. Никитина

Прежде чем жениться на литовской княжне, Василий III сослал свою первую бездетную супругу Соломонию в монастырь.

О храме Вознесения в Коломенском, построенном в честь рождения будущего царя Ивана Грозного, современники говорили:«Церковь та необычайна своей высотой, красотой и светлостью. Такой на Руси еще не было».

Варварская башня Китайгородской стены,возведенной по приказу Елены Глинской в 1535-1538 годах.

Свадьба Василия III и Елены Глинской. Миниатюра Лицевого свода XVI века

Палаты бояр Романовых в Москве.

Венчание Ивана IV и Анастасии. Миниатюра Лицевого свода XVI века

Иван IV Грозный. Так его стали называть после смерти горячо любимой жены Анастасии, умевшей смирять необузданный нрав супруга.

Митрополит Иона. Покров, вышитый руками искусных мастериц под руководством царицы Анастасии. Деталь

Царь Федор Иванович.

Свою жену Ирину Годунову объявил наследницей и завещал ей московский престол.

Кадило.

Вклад царицы Ирины Годуновой в Архангельский собор Московского Кремля.

Было повешено над гробницей царя Федора Ивановича.

Отказавшись от престола, царица Ирина удалилась В Новодевичий монастырь.

Зачатьевский монастырь. Поставлен бездетными Федором и Ириной.

Поезд царицы на богомолье. Художник В. Шварц

 Донская икона Божьей Матери

Оглавление

Вместо предисловия

Кто на Руси всем философам философ

Хранительница прекрасного

Загадка завещания Дмитрия Донского

Смертельная схватка у престола

У истоков фаворитизма

Любимая жена Ивана Грозного

Кто был соправителем царя Федора

Заключение

Иллюстрации