Белые тени [Доминик Фортье] (fb2) читать постранично, страница - 44

длинному коридору, спускается по лестнице на четырнадцать ступенек, бесшумно толкает входную дверь. Когда оказывается снаружи, дорогу ей освещает луна.

Она без особого труда карабкается на белую ограду, поперечные перекладины которой, кажется, специально предназначены для того, чтобы облегчить ей задачу. Добравшись до верха, какое-то время сидит там, свесив ноги по разные стороны ограды. Еще не поздно отступить. Ухает сова, громко квакают лягушки. Облако закрывает луну, и в течение целой секунды она не видит своей тени. Выпрямившись на верху ограды, она цепляется за нижнюю ветку высокого клена. Другие ветки тоже рядом, по ним очень легко добраться до приоткрытого окна. Испуганные летучие мыши разлетаются в разные стороны, они даже летают как-то… кособоко, как будто им не хватает одного крыла или одного глаза. Как Господь, создавший птиц, мог даровать жизнь таким убогим созданиям? Если они летают только ночью, значит, осознают свое уродство?

Ветка тычется прямо в окно. Наверное, при малейшем дуновении ветра листья скребутся о стекло, может быть, их шум сопровождает сны тех, кто спит в комнате. Милисента перешагивает через подоконник, приподнимая окно спиной, и оказывается в темной спальне. Никогда еще она не чувствовала себя такой гибкой, сильной и живой, как здесь, сейчас, когда одна стоит в этой пустой комнате.

Милисента садится на кровать, проводит ладонью по пуховой перине. Глядя в окно на бледное лицо луны, шепчет:

Милисента садится на место Эмили, берет из ящика стола листок бумаги. Чернила в чернильнице высохли, но Лавиния забыла в спальне стакан воды. Милисента добавляет несколько капель, и чернила приобретают консистенцию гуаши.

Она берет перо, макает его в чернила и кончиком дотрагивается до бумаги. Закрывает глаза. Она и сама не смогла бы сказать, пишет ли сейчас ее рука, сердце или голова, а может, вся комната, а может, осенняя ночь с ее звездами, цикадами и ветром, от которого трепещут кленовые листья, стихотворение пишется само, как будто оно так и оставалось здесь, забытое в этой комнате, и дожидалось только ее.

Она дует на листок, чтобы высохли чернила, складывает его, потом еще и еще раз, пока он не становится размером с ее ладонь. Обводит глазами комнату, чтобы запомнить все до малейшей подробности: белая кровать, свеча, зеркало, в котором видит — и не узнает — свое собственное лицо. Осторожно прикасается пальцами к глазам, носу, рту, которые принадлежат ей не будучи ею. Она хочет прилечь на простынях, но какой-то голос нашептывает ей, что если она так сделает, то может никогда не подняться. Тогда она выбирается из открытого окна и возвращается домой, ее никто не видит, кроме луны. Оказавшись в спящем доме, она подкладывает стихотворение к другим, которые возвышаются на столе Мейбел маленьким белым пригорком. Ей должно было бы быть стыдно, но она слишком устала — и слишком счастлива.

Утром удивленная мать обнаруживает среди белых листков какое-то четверостишие, которого прежде не видела, но все равно начинает его разбирать и старательно переписывать, чтобы присоединить к стихам Эмили. Совсем скоро она должна будет представить рукопись Хиггинсону. Другие стихи узнают его и теснятся, уступая место.

Милисента может дать голову на отсечение, что где-то посмеивается Эмили.

В этот самый день книга наконец готова.

Стихи переписаны, исправлены, расставлены в определенном порядке, эти листки, которые пересматривает Мейбел, чтобы убрать последние опечатки, вскоре будут размножены в сотнях экземпляров, розданы в библиотеки, станут предметом обсуждения журналистов и университетских профессоров. Книга наконец обретет жизнь.

Мейбел уже сотню, тысячу раз мечтала о том моменте, когда будет держать в руках напечатанные страницы. Она представляла, как почувствует одновременно гордость, восторг, радость, недоверие, изумление. Но когда наконец наступает этот самый день и она может перелистать сигнальный экземпляр, на титульной странице которого четко выделяется ее имя, напечатанное типографским шрифтом рядом с именем Эмили Дикинсон, она испытывает сильное облегчение, как будто ей удалось избежать ужасной опасности, именуемой мраком. И не потому, что на нее наконец пролился свет, которого она так желала, а потому, что ей удалось зажечь несколько звезд, которые без нее остались бы невидимыми.

Когда 12 ноября 1890 года в издательстве Робертса Бразерса появился сборник, он не был сделан из жасмина, снега или бабочек, как мечтала Сьюзен. На первый взгляд, это книга, похожая на все другие, с бумажными страницами, с обтянутой светлой тканью обложкой, на которой несколько голубых цветков склонили головки под невидимым ливнем. Более темный цвет нижней стороны переплета перетекает на обложку, как морские волны. На форзаце вкралась ошибка: