Маска лжи. Часть 1 (СИ) [Катерина Аркис] (fb2) читать онлайн

Катерина Аркис Маска лжи Часть 1

Тебя я знаю вдоль и поперёк.

Ты мог

Моим бы стать, пожалуй, близнецом.

В мой дом

Войдёшь и тоже знаешь, что да как,

Мой враг.

Тебя я знаю вдоль и поперёк.

Исток

Вражды потерян в изначальной тьме.

Ты мне

Роднее брата, ближе, чем свояк, —

Мои враг.

Тебя я знаю вдоль и поперёк.

Жесток

От прадедов завещанный закон.

Но он

C тобою навсегда нас вместе спряг,

Мой враг.

Тебя я знаю вдоль и поперёк.

Итог —

С такой враждой не надо и любви…

Живи

Сто лет. Удач тебе и благ,

Мой враг.

Мария Семенова «Волкодав»

Пролог

Матовый каменный шар, умещающийся на ладони, но для связи требующий установки на ровной поверхности, разгорался медленно. Внутри него начала пульсировать желтовато-теплая искра, разрастаясь и заполняя темное нутро артефакта. Однако сигнал остался без ответа. На вызов, по-видимому, реагировать никто не собирался. Я нервно побарабанил пальцами по резной кромке стола. Подобное проявление эмоций никак не могло мне помочь, но слегка снизило градус напряжения.

«Не ответишь через артефакт, оправлю к тебе своего гонца!» — подумал я. И тут же, словно в ответ на мое недовольство, шар полыхнул алым, и из его глубины раздался немного искаженный, но от этого не менее родной равнодушно-холодный голос.

— Мир твоей земле и твоему небу, отец.

Я прищурился, мгновенно решая, с чего начать этот важный разговор.

— Да стелются травы тебе под ноги, Зорян. Как твоя учеба?

— Замечательно. Ты интересуешься с какой-то целью, или это просто пустой треп, чтобы ослабить мое внимание?

— Это попытка прощупать степень твоего желания со мной общаться.

— Не прибедняйся, папа. Я давно остыл, и тебе прекрасно это известно. Говори, чего тебе от меня надо. Я спешу.

— Мне нужна твоя помощь.

— О как! — фыркнул Зорян. — Несгибаемый Аламир Калита сподобился признаться в слабости. У тебя там небо на землю рухнуло, что ли?

— Ты приедешь? — сдержанно переспросил я, стараясь не обращать внимания на сарказм глупого мальчишки.

Из парного артефакта донеслось неразборчивое бормотание и приглушенный звук удара, а потом алая искра погасла, превращая шар в темный и мертвый кусок шерла.

Я коснулся прохладной поверхности артефакта и устало вздохнул.

«А чего ты хотел, старый дурень? Сам же сделал все, чтобы мальчишка сбежал из Бухтармы на вольные хлеба. Теперь терпи молча!»

Сферит^[1] давно погас и потемнел, а я все еще продолжал сидеть, уставившись на его матовую поверхность, раздумывая, как трактовать резкое окончание разговора. Пытаться связаться еще раз я даже не стал. Не хотел выглядеть навязчивым просителем, хоть и волновался о том, смог ли заинтересовать его, или в очередной раз за долгие годы потребуется переходить к осуществлению запасного плана. Сколько было их, обходных путей, маневров и импровизаций? Теперь, когда все нити моих интриг сошлись в моих руках и стали приносить плоды, когда план по освобождению соплеменников из-под власти ллаэрла^[2] близился к успешному завершению, я не имел морального права позволить кому-либо — пусть бы и собственному сыну! — помешать мне.

Да, теперь, как и тридцать четыре года назад, главным действующим лицом разворачивающейся с моей помощью интриги должен был стать мой Зорян. Мой первенец. Тот, на кого я сегодня, как и без малого четыре десятка лет назад, возлагал все свои надежды. Именно ему предстояло в скором будущем продолжить мои начинания. Теперь же следовало убедить упрямого мальчишку, что ему и самому выгодно будет участие в тщательно разработанном замысле.

Как бы цинично это ни звучало, но иногда я сомневался: правильный ли сделал выбор, решив, что именно старший из моих сыновей близнецов должен остаться в живых, а младшего не спасти. Семнадцать лет я пытался уберечь их, а потом понял: если не оставлю эти попытки, то потеряю обоих. Что может испытывать мужчина, более того — отец, вынужденный похоронить собственного сына? Вероятно, боль. Я, отправивший своего ребенка на смерть, фактически вложивший в его руки оружие, которым он прервал собственную жизнь, ощущал не просто боль, но беспощадное пламя, в котором горел ежечасно, ежесекундно. Этот костер, на котором я оказался распят, был сложен из воспоминаний. О том, каким он был — мой младший сын. О том, как достойно он принял решение спасти собственного брата. Бесконечный калейдоскоп картинок прошлого. Память — все, что мне осталось.

Закрыв глаза, я позволил себе пару мгновений слабости. Окунулся в тот день, когда впервые взял своих мальчиков, своих первенцев-близнецов на руки. Сыновья — залог моего бессмертия, ибо для мужчины не может быть ничего важнее, чем собственное продолжение в веках. Я сохранил в памяти их безусловную любовь. Она и теперь казалась мне реальной, словно каким-то образом мне выпал шанс вновь вернуться в прошлое. Будто я не потерял их обоих, пусть каждого по-разному. Со вздохом отстранившись от иллюзий, я открыл глаза. Отполированный матовый шар, выполнив предназначение, уже больше ничем не мог помочь. Магическая вещица продолжала хранить молчание.

Когда-то давно, воспитывая сыновей, я видел в старшем изъян. Слишком неуступчив и упрям, так мне казалось. В отличие от младшего брата, он с раннего детства рос самодостаточной личностью. Вот и теперь попытка поговорить с ним завершилась ничем. О результатах этой короткой беседы я, к сожалению, узнаю в лучшем случае через десятицу.

Время, впрочем, все расставит по местам. День за днем, год за годом Зорян доказывал, что я не ошибся. Да, по силе и духу мои мальчики были равны, но там, куда в итоге отправился младший, требовались не упорство и решительность, а бесконечное терпение. Мне же стоило позволить сыну выдохнуть, успокоиться и выполнить мою просьбу о помощи. Тяжело вздохнув, я поднялся из-за стола и подумал, что стоит сообщить жене, что ее старший сын, возможно, скоро приедет с ней повидаться.

Я знал, что эта новость обрадует ее. Так же, как знал, что смерть Межи ее почти уничтожила. Но не зря у нас родился такой упрямец! Ему было от кого унаследовать эту черту характера. Выходя из кабинета, я с улыбкой вспоминал те дни, когда пытался завоевать эту невозможную женщину, свою жену. И день нашей первой встречи — тоже.

Она была странной, выбранная для меня невеста. С виду застенчивая и покорная воле родителей кукла: красивая, ухоженная, и слишком предсказуемая, похожая на всех предыдущих. Никакого простора для фантазии, одежда, пожалуй, даже чересчур строгая. А потом — как удар под дых: на внутренней стороне запястья яркий рисунок, который иглой наносили сторонники возвращения власти в руки потомков правящего рода. Ни мать, ни отец, по всей видимости, не догадывались о политических взглядах потенциальной невестки, а ведь именно наша семья имела самое прямое отношение к желающим сменить правящую верхушку. Предки с отцовской стороны являлись единственными прямыми потомками давно убитого кнеса.

С первого взгляда, еще когда не заметил крохотный трохидов^[3] рисунок на запястье, я твердо решил, что церемониться с этой девчонкой не буду. Я хорошо разбирался в людях, и мне совсем не хотелось видеть своей женой запуганную и забитую паиньку, не заслуживающую ни минуты моего внимания. Впрочем, как и любую другую одобренную матерью кандидатуру.

Мало того, пришедшая в мой дом в сопровождении родителей девушка показалась мне не просто болезненно робкой, но совершенно пустоголовой, к тому же, твердо уверенной, что после обряда станет мне ровней. Мне, у которого за плечами остались десяток лет службы при дворе ллаэрла и многолетняя школа интриг в Совете Предиктов^[4]. В чем равной мне могла стать эта домашняя девочка, если с самого ее появления на нашем пороге было видно, что она полностью лишена собственного мнения, во всем полагается на суждения и вкусы родителей. Даже на смотрины и то вырядилась в унылую до оскомины черно-серую поневу, волосы заплела в косу столь туго, что ни единой волосинки не выбилось, и свято верила, что я обращу на нее свое внимание.

Большую часть вечера я только подтверждал свое первое впечатление, пока случайно не встретился взглядом с кандидаткой в супруги. Заглянул в ее глаза и понял, что меня так злило и раздражало на протяжении всего ужина. Ее глаза… Они будто принадлежали совершенно иной личности, будто в плоском пыльном портрете кто-то прорезал смотровые оконца, и теперь через эти отверстия заглядывала в мир огненная саламандра. Взгляд Чаяны меня обжег. И я далеко не сразу осознал, что они походили на бешенные глаза раненного, загнанного в клетку дикого зверя, который дошел до той степени отчаяния, что готов рвать любого ради глотка свободы.

Родители тем временем смотрели на меня просительно, не решаясь выказать недовольства моей отстраненностью — характер у меня был не сахарный. И я сдерживался, молчал, изучал эту гостью, знал, что родители правы, что мне давно пора обзавестись семьей, что они желают мне добра. Ни родители, ни старшие сестры не понимали, что для меня важнее всего не преданная молчаливая супруга, не целый выводок детей от нее, что в моей жизни есть цель гораздо более глобальная и значительная, что мне плевать на житейские мелочи. И на девушек, готовых ради «простого женского счастья» принести себя в жертву моим амбициям, мне тоже начхать.

Как же я их всех презирал! Вот таких, закованных в строгие рамки этикета — белоснежная нательная сорочка, верхняя рубаха, цветастая понева, подпоясанная неизменным кушаком, коса (куда уж без нее!) — правильных до самодовольства, малахольных идиоток. Родители поставляли их для смотрин с тягостной для меня периодичностью. Ради скучных этих свиданий приходилось то и дело отказываться от действительно необходимых встреч, менять собственные планы, отвлекаясь от того, что я считал по-настоящему важным. А уж сколько сил и времени я каждый раз тратил, чтобы без конфликтов избавиться от очередного навязанного знакомства… В первое мгновение показалось, что с Чаяной будет гораздо проще. Девушка не производила впечатления опасного противника, казалась всего лишь очередной восторженной дурочкой. Переломить ее интерес и первую увлеченность было делом плевым. Пять минут беседы, правильно подобранные слова — и любые положительные эмоции превратятся в страх.

Грубить я не любил, однако с некоторыми молодыми девушками завуалированное хамство приносило самые впечатляющие результаты. Вот и в этот раз я резонно решил прибегнуть к давно зарекомендовавшему себя методу — указать невестушке на ее место в нашей будущей семье. Как же я ошибался. За маской трогательно-безобидной лани скрывалась тигрица. Мало того, что она не просто не испугалась, она прилюдно осмелилась огрызнуться и напасть.

Удар этой крепкой ладошки вряд ли мог причинить мне боль. Даже самую малую. Но те капельки крови, что остались на ее пальцах, сорвали в моей голове последние ограничители. Я впервые в жизни почувствовал не просто азарт, а настоящий охотничий инстинкт, почувствовал, что хочу поймать того, кто посмел мне перечить. Поймать и… что? Уничтожить? Нет! Заставить признать мое превосходство? Возможно. Присвоить себе? Несомненно! Все эти эмоции кипели во мне, а молоденькая девчонка, которая не имела представления о том, что на нее открыли сезон охоты, при взгляде на меня неприязненно морщилась.

Растерянное восклицание матери привело меня в чувство, заставило затолкать поглубже желания и инстинкты и успокоиться хотя бы до конца вечера. Медленно до меня стало доходить, что она пустила кровь ненарочно, всего лишь царапнула щеку выпуклой завитушкой на резном браслете. Дошло и то, что она задела меня за живое совершенно случайно, что не было никакой попытки взять надо мной верх. Просто так сложились обстоятельства. Однако, в целом эта простая истина ничего не поменяла — усмирять внутренний азарт я не собирался.

Выбранная жертва оказалась не такой уж слабой и глупой? Не беда, так даже интереснее, а то какая же охота без куража и задора? Какая же охота без попыток дичи сбежать или слегка потрепыхаться в когтях хищника? К концу ужина я даже успел оценить острый ум приглашенной в наш дом гостьи. Она с легкостью поддерживала ничего не значащую беседу, умела интересно говорить о пустом, выведывала подробности моей биографии, о себе при этом не сообщая ничего важного. Мой интерес разгорался все сильнее. Щеку ощутимо пекло в том месте, где украшение оставило свой след. Забываясь, я то и дело касался царапин пальцами, однако тут же одергивал себя, криво улыбаясь. Кажется, мое поведение, в отличие от того первого грубого высказывания, перепугало гостью не на шутку, отчего я испытывал странное удовлетворение.

Остаток вечера я выискивал и неизменно находил все больше подтверждений хищному характеру теперь уже точно своей невесты. Находил и балдел в предвкушении. Украдкой, когда чувствовал, что ее внимание обратилось на кого-то другого, изучал ее, пытался разгадать в ней ту основу, тот внутренний стержень, из которого могла вырасти столь свободолюбивая натура.

* * *

Очередное прикосновение к разуму богини вышло коротким, но невероятно глубоким. Под закрытыми веками вспыхнул, обжигая сетчатку, звездный мост, однако его тут же заслонила тень. Высокая фигура посланника, сотканная из мрака, окутанная сияющим ореолом, шагнула ко мне и опустилась рядом на остывающий песок.

— Приветствую тебя, верховная. Мир твоей земле и твоему небу.

Я утерла со щек слезы и покрепче ухватилась за массивное древко посоха — мой единственный якорь.

— Да минует тебя буря, — выдохнула я, а потом поняла, что и кому сказала.

— Бури мне теперь не страшны, луноликая, — иронично хмыкнул посланник. — А теперь, раз уж мы проявили друг к другу необходимую вежливость, стоит поговорить о важном. Как бы мне не хотелось обратного, надолго задержаться я не смогу.

Я понимающе кивнула и протянула ему руку ладонью вниз. Так же, как делала при каждой нашей встрече. Прикосновение сильных пальцев обожгло меня холодом так сильно, что рука онемела почти до локтя. Я охнула, и ухнула в видение. Мне показалось, что меня дернуло куда-то вперед, с размаху впечатав в невидимую преграду. Удар оказался настолько силен, что я повалилась на колени. Тело мое ломало и корежило — то была плата за навязанный телу дар пифии. Это нельзя было назвать судорогами. Сомневаюсь, что у целителей нашлось бы подходящее описание тому, как выгибало и выкручивало меня. Я же не стала сдерживаться, кусая губы, как пыталась в ночь знакомства с посланником. Жуткий вопль боли, перемежаемый хрустом костей, разорвал тишину ночи. Кричала я не переставая. Легче от этого не становилось ни капли, но и терпеть безмолвно не было никакой возможности. Во время видений мозг мой совершенно отключался.

А потом разум богини вобрал в себя мое сознание, и оглушительный крик мгновенно стих. Нет, я вовсе не стала частью звездной странницы, не соединилась с ней в единое целое, просто на пару мгновений моя душа попала туда, куда все отправляются после смерти и где ожидают очередного рождения.

Боги не могут жить в физическом мире. Они существуют на другом плане бытия. И лишь изредка могут являть смертным свою волю, меняя их жизни, карая и милуя. Нет, я не умерла, коснувшись богини. Но я определенно стала частью чего-то не живого.

Этой юной девочки больше не было.

Вернее, ее не стало задолго до нашего объединения, но она пока еще не осознавала этого.

Она словно бы жила по инерции. Однако я предполагала, что причиной подобного извращенного существования мог стать чей-то приказ.

По крайней мере, она дышала. Она двигалась. Улыбалась, плакала. Ела и пила, не чувствуя вкуса. Говорила или молчала. Но внутри нее ширилась голодная алчная пустота, до дрожи желающая вырваться из подчиненного тела.

Поначалу она еще сопротивлялась. Потом силы закончились, и она перестала. Только изредка бормотала во сне «не хочу, не хочу», но так тихо, что никто не слышал.

В один из дней на шее под волосами расцвела алая огненная метка, и тело полностью перестало ей принадлежать.

Последнее воспоминание накрепко отпечаталось в ее памяти. Теперь, в благодарность за краткое освобождение, она показывала мне все, что видела в ту ночь. Передала, как девичья спальня вдруг поплыла перед глазами, как навалилась неподъемная тяжесть, мягко и непреклонно втягивая в бесчувственное беспамятство, как незнакомые мужские руки подхватили обмякшее непослушное тело. Показала, как над ней склонился смутно знакомый мужчина. Она не знала его, но наверняка видела прежде его лицо. Мужчина, освещенный со спины неверным светом живого пламени, на миг склонился над ней, пару раз махнул рукой перед ее лицом и недовольно скривился. А потом взял ее лицо в руки и приложил ко лбу плоский металлический диск. Боль ударила одновременно в виски и прострелила затылок, словно кто-то проворачивал в ее голове тонкую острую спицу. Она закричала, срывая голос — громко и пронзительно. Так, как прежде кричала я. А потом крик захлебнулся, словно его отрезало — первый приказ был дан.

В забытьи я пробыла недолго. Очнулась я полная сил, как бывало каждый раз при таком тесном соприкосновении с богиней. Пришла в себя, но глаз не открыла, ощущая присутствие посланника и понимая, что ничего еще не кончилось. Пережитое вместе с умершей девочкой отпечаталось в памяти намертво. Я помнила все до мельчайших деталей.

— Что ты видела, алмея^[5]?

— Небольшой полый диск с кровью внутри. Металл с насыщенным желтоватым отливом, покрыт пленкой зеленоватой патины. По краю мелкие насечки. У меня сложилось впечатление, что он — центральная часть чего-то гораздо более массивного, тогда эти зарубки могут быть краями какой-то рунической надписи.

— Плохо… это очень плохо! — посланник кружил рядом со мной, прикасаться, однако, не стал, понимая, какие будут последствия. — Послушай, странница, тебе немедленно нужно рассказать о том, что ты увидела, моему отцу. Он сумеет правильно распорядиться этим знанием.

— Чего ты не договариваешь? — решительно потребовала я.

— То, что ты видела — это артефакт.

— И поэтому я должна нестись сломя голову через океан?

— Божественный артефакт, алмея… — нехотя и довольно мрачно договорил посланник. — И, боюсь, он ничуть не похож на тот, что принадлежит твоему народу.

Мой взгляд против воли метнулся к длинному рассохшемуся, почерневшему от времени посоху, который я по-прежнему сжимала в ладони.

— Что-то еще помнишь, луноликая? — сменил тему мой бесплотный собеседник.

— Мужчину. Уже в возрасте. Я могу ошибаться, но мне почему-то кажется, что он — двуликий.

— А лицо? Лицо запомнила?

— Очень смутно. Но я постараюсь нарисовать.

— Ну, хоть что-то… — выдохнул не-мертвый. — Поторопись, верховная.

Я недовольно поморщилась, но ответить не успела. Сложенные щепотью пальцы ткнули меня в лоб. Прикосновение вновь обожгло, в этот раз мимолетно. Мужской силуэт, сотканный из тьмы, выпрямился и стремительно шагнул на затухающий звездный мост. Я не успела даже разглядеть, в какую сторону он шагнул, как меня выбросило из транса.

Глава 1

Сама по себе заучка Цтислав вызывала во мне категорическое отторжение.

Бесцветная какая-то, даже, я бы сказал, белесая, вечно со стопкой книжек в руках и равнодушно-каменным выражением худощавого лица. Кажется, именно от нее кисли лимоны.

А вот секс с ней оказался просто феерическим. Стоило мне прижать ее в каком-нибудь укромном уголке, как из замкнутой, робкой и тихой девочки-цветочка она превращалась в изобретательную ведьму. Временами мне казалось, что вместе с одеждой она сбрасывает и оковы общественного мнения, обнажая самую свою суть. А там, под многочисленными слоями, скрывалась страстная, до невозможности хитрая, но одновременно ждущая властную руку сучка. Одним словом — лиса.

Оборотни преимущественно были именно такими. По большей части в них не было ни алчности, ни властолюбия, ни зависти. За редким исключением, они не привыкли скрывать эмоции, отчего все их чувства проявлялись слишком яростно и безудержно. И любили, и ненавидели двуликие одинаково — открыто и от всего сердца. Так же, как и вычеркивали ненужное из своей жизни. Раз и навсегда, без исключений.

Именно поэтому я всегда читал свою противницу как открытую книгу. Впрочем, стоит заметить, что эмоции ее безошибочно улавливал и распознавал лишь я. Остальные ученики поражались ледяной выдержке и в любой ситуации неестественному спокойствию. Я же удивлялся: о каком равнодушии идет речь? Я-то видел ее насквозь. Ярость за сжатыми в нитку губами, смех за почти незаметным подрагиванием ресниц, удовольствие за пятнами румянца на молочно-белой коже скул, презрение за чуть прищуренными раскосыми глазами.

Ее контроль над собственным темпераментом бесил меня неимоверно. Я сам себя не узнавал. Цеплялся к ней при любой возможности, используя для нападения каждый подходящий предлог. Она же в борьбе со мной совершенно теряла голову, становилась яркой и живой. Одним словом, такой, какой ее сроду не видел никто из окружающих. Отдаваясь мне, открывалась полностью, показывая такие глубины чувственной натуры, каких я от нее не мог и ждать, выжимала из себя все возможные эмоции.

После резкой смены курса наших отношений я и опомнился-то не сразу. Даже осознал, насколько запал, не после первого и даже не после второго горяче-страстного столкновения. А когда чуток отрезвел, оказалось поздно что-либо предпринимать.

Возвращаясь в реальность собственной спальни, я перевел тяжелый взгляд на ту, другую, которую и позвал к себе прошлым вечером, чтобы избавиться от влечения к чокнутой ведьме. Как выяснилось, все мои потуги не принесли ожидаемого результата. С Уряной без сомнения мне было горячо, но наша страсть ни в чем не дотягивала до чувственного взрыва, который каждый раз случался в объятиях провинциалочки. А ведь все казалось предельно физиологичным, осечек ни разу не было. Секс виделся мне четкой последовательностью выверенных действий, которые изредка можно разбавлять острыми словечками или приятными прикосновениями, но механика которых всегда приводила к одному и тому же результату. Уж если встал, то либо кончишь, либо нет. Иных вариантов не предусмотрено… А вот поди ж ты! Какая-то большеглазая пигалица с мещанской фамилией^[6] не иначе приворожила меня к своему телу!

Ее нереально восхитительный образ засел в моей памяти занозой, въелся в мозг, как кислотный ожог. Даже сейчас, лежа рядом с теплым и на все готовым телом случайной знакомой, я метался от внезапно возникшего возбуждения к девчонке, которая вне постели все еще бесила меня до дрожи. Просто вспоминая наше последнее столкновение, я готов был кончить от четкого осознания, что мне в ее объятиях позволено все. Любое извращение, которое только взбредет в мою голову. Эта девка, эта безумная не собиралась отказывать мне ни в чем лишь потому, что, кажется, получала от моих фантазий не меньшее удовольствие, чем я сам.

Последнее наше свидание оставило у меня двойственное ощущение некой недоговоренности, а значит, после каникул стоило ждать расплаты. Я расплылся в предвкушающей улыбке — платить по счетам боевичка умела, более того, делала это настолько виртуозно и с такой отдачей, что я бы и не заподозрил ее в недавней невинности, если бы не стал у нее первым.

Наши внезапно начавшиеся и регулярно повторяющиеся тесные контакты скрывали мы оба, ни о чем не сговариваясь. Я — потому что никак не мог разобраться, как относиться к этой занозе. Да и подставлять ледышку перед своими бывшими почему-то не хотелось. Цтислав, думаю, исходя из каких-то своих резонов. Может, берегла репутацию правильной домашней девочки со строгим воспитанием. А может не хотела выглядеть доступной и разглашать подробности интимной связи с первым ловеласом школы.

Пытаясь избавиться от развратных воспоминаний, я уже пару часов лежал с закрытыми глазами, все еще надеясь заснуть. Время, кажется, давно перевалило за полночь, а сон не шел. В комнате повисла неестественная тишина. Даже ветер сегодня не завывал снаружи, запутавшись в ветвях деревьев. Только репетир настенных часов бездушно отмерял конец каждого часа. В безмолвии его щелкающие звуки раздражали и нервировали.

Рядом едва слышно сопела Уряна. Еще вечером, пребывая от своей оригинальной идеи в гораздо более благодушном настроении, я не стал противиться ее желанию остаться, чего по обыкновению старался избегать. Теперь же меня раздражал звук ее дыхания. Я всерьез недоумевал — с чего вдруг изменил собственным привычкам ради не самых выдающихся прелестей, злился, что не могу встать и уйти, раз уж жаркое свидание случилось на моей территории. Стоило только гостье пошевелиться во сне, как я с трудом усмирял желание разбудить ее и выпроводить восвояси. Еще сильнее это не слишком достойное мужчины желание становилось, когда нахалка складывала на меня руки-ноги.

После пары часов мучений — позор да и только! — пришлось соорудить между нами баррикаду из подушек, а самому и вовсе откатиться к краю кровати. В постели оборотница оказалась далеко не новичком, да и, как все двуликие, могла похвастаться завидным темпераментом. Однако я очень хорошо понимал, что наше горячее свидание так и останется единственным, чего бы там себе девчонка не намечтала.

Как выяснилось, мои мысли занимала только одна особа, страсть к которой чаще всего сменяло неимоверное раздражение. Ей и расхлебывать то, что в моих ушибленных мозгах так необратимо сдвинулось. Я с трудом сдержал едкий смешок при этих мыслях. Они лишь сильнее распаляли и подогревали мой сексуальный аппетит к конкретной одаренной.

Картинки жаркой встречи сразу после переводного экзамена боевого отделения никак не желали забываться, слишком уж соблазнительными были. Яра выскочила из класса кипя и пыхтя, а я не стал интересоваться причинами состояния этой злючки, хоть и сумел воспользоваться им сполна. В первые же секунды девчонка зло прищурилась при виде меня, идущего по коридору по своим делам, шагнула навстречу, по всем признакам намереваясь выпустить пар. Что ж — я отказываться не собирался. Раздражение столь явно бурлило в ней, что даже на лице появились лисьи черты — звериная половина рвалась на свободу.

Именно поэтому в следующее мгновение я ухватил ее за плечи и уверенно втолкнул в пустующий класс, со звонким щелчком закрывая нас в просторном помещении. Яра развернулась, рыча что-то почти по-звериному. В тембре ее шипения мне послышался горловой лающий рык росомахи. Но я не дал себе времени задуматься над этой странностью и не начал выяснять, кто же ее зверь. Я попросту придавил ее к запертой двери и заставил замолчать самым действенным в данной ситуации способом. Одной рукой сжал подбородок, другой ухватил за длинную пепельную косу, всем телом вжал ее в себя, не давая ускользнуть. Кажется, она рвалась из моей хватки. Кажется, пыталась достать меня извечным женским отпором — коленом в пах. Кажется, она молотила мои плечи своими кулачками. Все это потеряло значение, отошло на задний план. Я целовал ее, почти жестко впиваясь губами в приоткрытый для рассерженной отповеди рот. Мой язык хозяйничал у нее во рту, пока я пил ее дыхание, не давая ни единому звуку (кроме сдавленных стонов) вырваться из ее горла. Трепыхалась и ужом выворачивалась из моих рук, царапая плечи, она не долго. После обмякла, уже по собственной воле прижимаясь ко мне, и только тогда я позволил себе оторваться от сумасшедшей в своей страсти магички, подхватил ее под ягодицы, развернулся и усадил на ближайшую к выходу парту.

Пальцы ее в это время рванули узкую тесемку на моем затылке и растрепали собранные в низкий хвост волосы. Пряди рассыпались по плечам, занавешивая наши лица. Горячий язычок скользнул по моим губам, лаская и завлекая… Трохидова мать, Цтислав! Ощущая, что еще немного, и я не вспомню о конспирации и порву на ней и длинную поневу, и верхнюю рубаху, приподнял ее еще раз, свободной рукой выпростал длинную вельветовую юбку и почувствовал, как тонкие пальцы зашарили по моему поясу, пытаясь справиться с ремнем и форменными брюками.

Распахивая черно-алый жилет с двуцветной нашивкой на груди и голубую удлиненную рубаху, я в очередной раз задавался вопросом — как? Как мы оба дошли до этой страсти? Плевать на тех, кто считал нас соперниками и врагами. Плевать на парней, чье внимание она привлекала своей экзотической для оборотней внешностью. Я нутром чувствовал — никому из них даже дырки от бублика не перепало бы из ее рук. Каждый раз сталкиваясь с боевичкой в коридорах школы или за пределами ее корпусов, я был твердо уверен — такая открытая и страстная она только для меня. Ничьи руки, кроме моих, не касались этого прозрачно-белого худощавого тела с кожей, как самый нежный шелк. А если бы посмели только коснуться, я бы их не то что сломал, наживую вырвал бы… Дергая оборотницу на себя, соединяя наши тела воедино и начиная двигаться — размеренно и неспешно, — я никак не мог избавиться от назойливой мысли, и все еще хотел разобраться.

Как? Ну как твоя неприязнь, Цтислав, могла переродиться вот в это? Какие мысли в твоей голове позволяли тебе в одну минуту так сладко стонать подо мной, горячо отзываться на каждую ласку, самой порочно прикасаться в ответ, а в другую — обжигать ледяным ненавидящим взглядом?

Почти приблизившись к краю, за которым уже ощущал острое удовольствие и пьянящую негу, я рывком дернул любовницу на себя, стиснул пальцами обнаженные бедра, прихватил губами шею, еще ускорил собственные толчки. Ведьма! Где же твоя известная на всю школу магии ледяная ярость? Где поджатые губы, где прищуренные глаза? Где колкие остроты, на которые столь умел твой острый язычок? Чокнутая заучка! Где же это все? Почему твой лед тает, стоит мне только прикоснуться?

Я так и спустил в нижнее белье, погрузившись в воспоминания слишком глубоко. Зажмурился и позволил себе потереть головку вставшего колом члена, с шипением кончил — всего пары секунд и прикосновений оказалось достаточно. Со сдавленным ругательством замер, пережидая самый пик, затем с тихим свистом втянул воздух — не хватало еще разбудить спящую гостью и предстать перед ней в таком провокационном виде.

В голову пришла бредовая мысль предложить любовнице контракт чемар^[7], но я отбросил ее. Эта еще и оскорбиться может моим неуклюжим попыткам поправить ее финансовое положение. Под сплошь нецензурные мысли о своем темпераментном секрете я и лежал, то открывая глаза и слепо пялясь в темноту спальни на белеющий над головой потолок, то закрывая их в попытке уснуть.

Да даже утренний разговор с отцом перестал казаться таким важным. Пригласил — значит, поеду, о чем тут думать? Спать хотелось неимоверно, усталость сжимала виски, кипевшая в крови смесь возбуждения и раздражения лишь сильнее распаляли бессонницу. Я ничего не мог поделать со своим упрямым организмом. Чем больше я хотел заснуть, тем явственнее понимал — не получится, несмотря на бесчисленные «проверенные» предками способы.

Крутиться с боку на бок с девицей, заползшей на меня через горку из подушек и спящей теперь на моем плече, не было никакой возможности. Отталкивать неосознанно пересекшую кроватно-пограничный кордон и вовсе казалось верхом идиотизма. Сам же позвал со вполне понятными планами, чем теперь недоволен?

К середине ночи я перестал, наконец, изображать галантного кавалера, ужом выскользнул из не особо желанных теперь объятий и встал с кровати. Раму поднимать все же не стал, не хотелось впускать в комнату прохладу тропической ночи, однако у окна простоял долго, разглядывая сквозь него звездное небо. Глубоко внутри свербело желание выйти наружу, побродить по тихим ночным улочкам ученического городка, глотнуть свежего воздуха перед дневной жарой. Все же потворствовать себе я не стал, догадывался, что даже это не поможет. Прошел от окна к мягкому креслу и замер в его недрах, погрузился в странное дремотное состояние — еще не сон, но уже и не явь. Спальня, полуосвещенная уличным фонарем, наполнилась какой-то таинственной дымкой, и выглядела теперь совсем не так привычно, как при дневном свете. Желтовато-мягкий блеск той осветительной руны, ненавязчивое, даже милое, сонное сопение приглашенной на ночь гостьи, ее голова, пристроившаяся на моей подушке, растрепавшиеся во сне кудряшки: все вокруг меня внезапно перестало вызывать негативный отклик. Я даже расслабился, когда испытанное мной прежде крайнее раздражение на странную привязанность, растерянность и внутренний протест медленно скукоживались под влиянием приятной усталости, придавившей мое тело к ворсистой обивке любимого кресла. Отяжелевшие веки сами собой опустились на утомленные попыткам уснуть глаза. Уже засыпая, я подумал, что стоит что-то менять в отношении к девушке, которую мое тело и мое сознание до кучи считают такой привлекательной.

Чернильная пустота, обступающая со всех сторон, медленно светлела, открывая поросшие мхом влажные от испарений базальтовые стены. Эта пещера (одна из многих в череде таких же в замкнутом лабиринте подземных катакомб) располагалась под заброшенным, разрушенным и разграбленным драконьим городом. Тело сковывал холод. Пронзительный, живой, а, может, и не живой, а мертвенный — могильный холод. Словно в щель между явью и сном тянуло сквозняком потустороннего.

Я шел вперед, с каждым вдохом ощущая мельчайшие крупинки спрессованной пыли. Она накопилась в здешних давно заваленных переходах за тысячи лет. Пыль раздражала и без того пересохшее от волнения горло. Легкие наполнялись колючей субстанцией, мало походящей на воздух, а изо рта вырывались облачка пара. Воздух здесь был затхлый и малопригодный для дыхания, а потому горло разрывало от кашля.

В поисках опоры руки то и дело натыкались на щербатые каменные стены, на шероховатую базальтовую поверхность, на разверстые разломы и трещины. Низкий, нависающий над головой, оплетенный паутиной и местами покрытый потеками черной плесени потолок не внушал мне доверия.

Тягучий сумрак медленно расступался, где-то далеко в рукотворной анфиладе переходов и залов пещер, заканчивающихся тупиками или ведущих еще глубже вниз, дрожало от сквозняка живое пламя. Оно отбрасывало неверные отблески на стены, порождая вокруг мечущиеся тени. Спиной я чувствовал чье-то присутствие, будто кто-то двигался сзади на самой границе света и тени. Та массивная высокая фигура, что в разы превышала обитателей подобных катакомб, выскользнула из тьмы, обретая плотность. Я выдохнул облегченно — моя цель была близка.

Выступивший из тьмы мужчина выглядел именно таким, каким я его запомнил. Даже вырасти я в ширину вчетверо, и то не сравнялся бы с этим великаном. К тому же, вблизи он возвышался надо мной, как гора, хотя и в реальности его рост составлял почти три аршина. Каменный пол трещал под ним от натуги. Тело его, однако, не производило впечатления горы сала или перекачанных сверх всякой меры мышц. Гигант не был жирен. Телесная мощь распирала его изнутри, не давая никакого шанса заподозрить в слабости. Изрядно седые его волосы, собранные в низкий хвост, обрамляли вытянутое вперед лицо, и напоминали металлическую проволоку. На фоне покатого лба, скошенных скул и глубоко посаженных маленьких глаз выделялся огромный широкий нос над выпяченной вперед массивной челюстью.

Я никак не ожидал увидеть отцова знакомого лесоруба Мщуца, однако быстро справился со своей оторопью. Стража этого места вряд ли можно было втиснуть в рамки обыденности, и не стоило мне удивляться тому, в чьем образе он предстал передо мной.

На кожаном поясе оставшегося в прошлом соплеменника, под левой рукой, на боку, в специальной петле висел боевой топор с оттянутым книзу лезвием, под правой — небольшой кистень с шипами на окованной деревянной ручке.

Меряться силой с заступившим дорогу стражем мне не хотелось, но спрашивать меня никто не собирался. Каверзных вопросов здесь не задавали и загадок никому не загадывали: вперед могли пройти лишь те, кто победит на поле боя. Спорить с этим правилом было бессмысленно. Сказано — дерись, значит, нужно было драться.

— И не стыдно тебе с недорослем умением мериться? — воскликнул я, не зная, как еще остановить стража.

— Твоя правда, малец, — спокойно согласился гулким мертвенным голосом хранитель прохода к купели. — Один ты мне не противник, да и делить нам нечего. Однако же, ты собираешься пройти, а я не могу тебя пропустить. Дилемма. Может, повернешь?

Отказаться я хотел. Но не мог. Никогда не мог. Вот и теперь только упрямо качнул головой, видя, как поджимает губы Страж под личиной Мшуца.

— Что же — это твое решение. Тебе за него и ответ нести.

Мужчина неспешно освободил топор из ременной петли, подбросил оружие и поймал за древко двойным хватом, при котором одна рука оказалась защищена сами лезвием. Затем приглашающе качнул оружием в мою сторону, словно интересуясь, не струсил ли я, крепко ли мое желание идти вперед, не считаясь с потерями.

Я так же потянул из ножен на боку спату^[8], стер с лица пот, одновременно решая, в какую сторону лучше двигаться. В попытке сбить меня с толку, лесоруб яростно рыкнул, качнулся влево, и тут же лезвие топора блеснуло, летя сверху вниз к моей глупой голове. Рефлексы, вбитые в мое тело долгими тренировками, не подвели. Меч уверенно отвел удар, скрежетнув о стальную окантовку деревянной рукояти топора. Не успел еще лязг от столкновения стихнуть, как я предпринял еще одну попытку проскочить мимо своего противника, пригнувшись под его рукой. Этот обманный маневр помог мне вывести клинок из-под топора, но ни на пядь не приблизил меня к цели. От ярого огорчения я не сразу понял, что сумел-таки подловить своего противника. Оставил на рукаве великана длинную, заметно закровившую прореху. Останавливаться на достигнутом я, конечно, не собирался: едва лишь гигант отпрянул назад, уходя от острия моего клинка, я прыгнул вслед и несколькими ударами рукоятью меча плашмя по раненой руке заставил соплеменника разжать пальцы и выпустить топор. А затем не позволил противнику опомниться, скользнул вбок, навязал опытному воину ближний бой, в котором он никак не мог воспользоваться кистенем. Маневр мой почти удался, однако прижать Стража к стене, загоняя в ловушку ограниченного пространства и лишая маневра, не удалось.

Мои усилия оказались напрасными. Почти. Мужчина все же оказался у стены, как я и хотел, но затем, попирая все законы природы, словно погрузился в камень, чтобы уже мгновение спустя вышагнуть мне навстречу из другой стены. Там, где я уже не имел преимуществ. Если бы я бился с простым разумным, то имел достаточно шансов на победу, но, к сожалению, это существо никак нельзя было даже назвать живым. И уж тем более он не являлся тем, кем казался. И биться собирался до победного конца. Своего.

Наблюдая за растерянностью на моем лице, страж купели криво ухмыльнулся, провел здоровой рукой по раненой. Когда же пальцы скользнули ниже, от пореза не осталось ни следа, даже рубаха вновь стала целой.

— А ты умеешь-таки держать меч, сопля! — ухнул хранитель спокойствия этого места, после чего отлепился от камня и резко шагнул ко мне все с тем же топором в руках.

Я снова атаковал, не желая терять преимущества, добытого с таким трудом. Ударил резко, однако все-таки не успел, хоть на обратном ходу сумел подцепить топор, заблокировав ожидаемый наскок. Узкое загнутое лезвие замерло напротив моих глаз. Примерять различные атаки и защиту приходилось почти на ходу, стараясь еще в замахе прочувствовать, как действовать. Что ни говори, а многие давно и прочно изученные движения не годились в бою с противником, вооруженным настоящим боевым топором. Блокировать удары становилось все сложнее, руки ныли. Я начал уставать, но изо всех сил старался не показать слабости. Впрочем, все мои потуги и выеденного яйца не стоили. Такому опытному бойцу все и так было предельно ясно. Мужчина потянул топор на себя и чуточку вниз, крепко удерживая его лезвием меч. Меня повело вбок, руки рвануло вниз так, что от резкого сильного тычка в плечо я кубарем откатился от места боя. Оружие обиженно звякнуло, оставшись сиротливо лежать на том месте, где еще пару мгновений назад я остановился. Боль огненной волной обожгла тело. Тогда-то я в очередной раз осознал, что мне не победить. Не этого противника. Не в этот раз, а может, и никогда. На мгновение тоска охватила мой разум, но стоило только вспомнить, что на кону, как мысли о поражении схлынули. Да, я твердо знал, что долго не проживу, что время, отпущенное мне, истекает. Однако это уже не имело никакого значения.

— Страж, — едва слышно позвал я осипшим от пыли горлом. — Она еще дышит?

Существо, охранявшее единственный проход к купели, опустило руки из защитной стойки, долго молчало и отозвалось не сразу. Может, решало, какую информацию я имею право знать, а может, просто испрашивало разрешение на ответ у своего хозяина. И все-таки ответ я получил. Тот, что притворялся моим соплеменником, сложив руки на груди, басисто пророкотал:

— Пока да. У тебя еще есть в запасе пара минут.

— Ну вот и хорошо. Пусть будет так. Я готов.

Я закрыл глаза, расслабленно опустил руки, не вспоминая про потерянный меч, спокойно шагнул к стражу почти вплотную, вынуждая его реагировать на мое внезапное вторжение.

А после умер.

Проснулся я, как обычно после этого сна, в поту.

Не то чтобы смерть брата снилась мне часто, но быть безмолвным участником тех событий ничуть не казалось мне приятным. Да и привыкнуть к этим снам я так и не смог, несмотря на то, что со дня гибели Межамира прошло тридцать лет и еще четыре года сверху.

Точно зная, что больше не усну, я не торопился открывать глаза. Спящим не притворялся, но и активничать пока особого желания не имел, тем более, что сон в кресле вызвал определенные неудобства. Взбодриться, однако, пришлось. Отсутствиевсяких признаков наличия в квартирке спящей гостьи все-таки вынудило меня пересилить собственное нежелание общаться с Уряной поутру. Оборотница, которую я закадрил прошлым вечером на вечеринке в честь завершения второго года обучения, обрадовала меня несказанно своим уходом. Возможно, с утра пораньше у нее нашлись неотложные дела. Возможно, за симпатичным личиком скрывалось достаточное количество мозгов, чтобы сообразить, что хозяин апартаментов не просто так среди ночи покинул ее теплые объятия ради обнимашек с креслом. В любом случае, двуликая сбежала незаметно для меня. Не стала тревожить случайного любовника, за что я был ей чрезмерно благодарен.

Глава 2

Я училась в Лутаве два года, и до сих пор искренне считала, что мне повезло. Поступить в высшую школу магии мне удалось после долгих уговоров, требований, а потом и обид. Зачислили меня на общих основаниях под простой мещанской фамилией, скрывая принадлежность к правящему роду. Это было одним из условий отца, считавшего, видимо, что на подобное я не пойду даже ради знаний. Я же плюнула и согласилась. На экзамен, на получение обязательного проходного бала, на отсутствие особого отношения. Отец опешил от моей покладистости и, скрепя сердце, все же позволил начать учебу, но лишь по достижении второго совершеннолетия^[9].

На поверку, возраст стал первым серьезным испытанием моей решимости во что бы то ни стало получить академическое образование. В обществе двадцатилетних инфантильных детишек, едва-едва перешагнувших первое свое совершеннолетие, мне было не интересно. Мирно общаться с ними не получалось. Не общаться совсем, в общем-то, тоже.

Официально Лутавская школа магии считалась независимой от княжеской власти. Но на деле это было правдой в той же степени, в какой княжна правящего дома Люты вольна творить любую дичь, которая только взбредет в голову, до прямого княжеского запрета. В стены высшей школы принимали независимо от высоты происхождения. Был бы дар, а к нему и незаурядный ум. На время обучения Лутава уравнивала всех поступивших. Здесь забывались самые высокие титулы, отсекалась любая родословная. Будущий маг оценивался по стараниям и успехам в учебе. Случаи, когда ученики-аристократы, свои или по обмену из других государств, пытались гнуть пальцы, требуя к себе особого отношения, изредка конечно, случались. Однако, таких быстро возвращали с небес на землю. Репутация центра магических наук с наиболее широким количеством отделений и магических дисциплин позволяла наставникам выбирать в ученики лучших из лучших, объясняя строгие внутренние правила и высочайшие требования. С учебной нагрузкой здесь не справлялся каждый пятый. Нельзя сказать, что Лутава сильно отличалась от остальных подобных учебных заведений. Пожалуй, главное отличие заключалось в полной изоляции от внешнего мира на время обучения, за исключением трех месяцев каникул в год и дней додолы^[10].

Наставники и высшее руководство Лютавы в лице ее управителя Иста Гволкхмейлн не привыкли баловать обучающихся. Школа обеспечивала обязательный минимум — постоянный присмотр (временами больше напоминающий тотальную слежку), крышу над головой (комната на пятерых с одной душевой), трехразовое питание (довольно качественное, но никаких разносолов), ну и, конечно же, бесплатное обучение (с обязательной отработкой в государственном учреждении на выбор). На большее запертая на территории учебного городка молодежь могла рассчитывать при должном упорстве, исходя из собственных знаний, умений и сил. Иными словами, те, кто хотел большего — могли использовать магию для выполнения своих желаний, нестандартный подход приветствовался.

Магический резерв не был статичным. Его, как тело, необходимо было тренировать, чтобы объем внутренней энергии и пропускная способность канальной системы с возрастом не уменьшились.

А для увеличения практиковаться в магическом оперировании следовало еще больше. Контроль за подрастающими магами требовался постоянно, именно по этой причине руководство Лутавы в конце концов вытребовало превратить школу магии в закрытое заведение. Правило это касалось не только учеников, но и наставников. Даже тех, у кого в городе имелось жилье. Даже тех, кто мог себе позволить потратиться на переносной портальный диск. Выход за пределы щитового купола позволялся лишь через стационарный, однако получить разрешение на его использование можно было лишь в исключительных случаях, и предварялось это получением письменного согласия управителя и минимум трех членов совета правления из семи.

В общем, не смотря на такие строгие правила, жизнь в школе и без учебы стала для меня глотком свободы. Жаль только, что все эти годы продолжалась и моя личная борьба.

Отпрыскам древнейших семей до полной инициации магического дара приходилось сложно. А инициацию проводили лишь на последней ступени обучения, всячески стараясь избегать любых эмоциональных срывов, способных спровоцировать стихийное раскрытие дара. Учитывая, что наличие способностей зачастую значило эмоциональную нестабильность молодежи, для защиты от всплесков уже очень давно придумали предохранительные эмоциональные якоря — чемар.

С их помощью одновременно снижали чрезмерные нагрузки на нервно-энергетические каналы, и в краткие сроки восполняли резерв. Существование законодательно узаконенной контрактной системы сексуальных отношений, а это оказался самый простой способ создать крепкую якорную связь, заметно изменила моральные рамки для магов обоих полов. В большей степени коснулось это одаренных девушек. Теперь никто не стал бы осуждать их за легкомысленное отношение к интимным связям до брака. Да и наставники Лутавы старательно закрывали на подобное глаза.

Для тех же, кто не мог переступить через общественное мнение, существовал и более сложный путь. Благодаря генетическому единству, якорем могли стать и члены семьи — родители или иные кровные родственники. Однако в стрессовых ситуациях, угрожающих эмоциональным сломом, якоря появлялись безо всякого внешнего воздействия, самопроизвольно. Становились такими первые попавшиеся подходящие разумные. Чужие. Иногда казусы вызывало и отличие звериных тотемов рода и его отдельных представителей. А порой причиной могло стать наличие скрытых пороков раскрытия магического дара.

Я была из числа последних. К первому совершеннолетию я не умела управлять родовым даром матери, из-за чего пошли вразнос все остальные магические способности. Стихийный магический дуализм вкупе со способностями целителя душ значительно ускорил эмоциональное раскрытие, из-за чего оно произошло раньше срока. Ни о какой сдержанности и контроле над внутренним зверем в том возрасте еще и речи не шло.

Я всю жизнь жила под угрозой полного запечатывания. Отец честно предупреждал меня, что так может случиться. Предупреждал, что дар матери однажды возьмет верх, и придется приблизить к себе того, кто окажется моим якорем, поскольку любая попытка купировать возникшую связь «донор-реципиент» чревата серьезными последствиями для обоих.

Отцовское предупреждение подготовило меня к возможным неожиданностям, но так и не смогло сдержать эмоциональную бурю, которую вызвало близкое присутствие объекта привязки. Я с трудом гасила ее всплески, стараясь никому не открывать глубины проблемы. За два учебных года бок о бок, эта самопроизвольно возникшая связь между нами окрепла, стала гораздо плотнее и устойчивее, чем была прежде. Я даже начала робко надеяться, что к окончанию обучения успею нивелировать психические проблемы своего пациента, не подозревающего о том, что на него аккуратно воздействуют.

Один факт его близкого присутствия выводил меня из зоны комфорта, пробуждая внутри крохи материнского наследия — способностей целителя душ. Душевные проблемы в наше время были в наличии у каждого второго, но именно этот хитрый, хладнокровно-эгоистичный оборотень смог пробраться под все мои эмоциональные щиты, скрывая внутри воли такой слом личности, что я далеко не сразу сумела распознать глубину проблемы. Одного этого с лихвой хватило бедному моему влюбленному сердцу.

Маг с психическими отклонениями — бомба замедленного действия, и когда она рванет — никому не известно. Для излечения таких были нужны целители душ. Обученный специалист справился бы с проблемами Межамира за несколько сеансов. При нежелании пациента потребовалось бы больше времени, но в любом случае срок не превышал бы года. Мой куцый неразвитый огрызок эмпатических способностей на подобное оказался не способен, тем более, что я и сама оставалась нестабильной в эмоциональном плане. А сила настоящего целителя душ как раз и заключалась в несокрушимом душевном равновесии. В большей степени нас учили именно этому — владеть собой. Целители душ рождались даже реже, чем эйрлсы^[11], поэтому не было никакой специальной программы нашего обучения. Каждый выбирал, что ему ближе. Я вот пошла на боевой по своей стихийной направленности, а занятия с эмпатом посещала в качестве факультатива. Да, целители душ в основе своей были эмпатами. Но наш дар не терпел никаких ограничений, нуждался в постоянной практике и зачастую интуитивно вел носителя в нужном направлении.

Два года назад встретить в высшей школе магии первого возможного пациента не показалось мне такой уж неразрешимой проблемой. Как же я тогда ошибалась! Теперь, когда наши отношения внезапно настолько изменились, нужно было как можно быстрее искать решение проблемы. Рода двуликих с изрядной примесью драконьей крови не зря создали Службу по Наследию и никогда не отступали от ее рекомендаций в выборе будущих супругов. Конечно, изредка случалось, что маго-генетическая карта аристократа наиболее полно совпадала с такой же у какой-то мещанки, (при регистрации любого магического дара их составляли независимо от общественного статуса и положения). Тем не менее, даже в таких редчайших случаях высшая аристократия предпочитала остановить выбор на ком-нибудь из своего круга, пусть и при более низком уровне совпадения.

Я ведь все понимала, с самого начала догадывалась, какие последствия может иметь мое к нему внимание. Как нелюдимая девочка из провинции, при всех моих успехах в учебе я не имела ни единого шанса заинтересовать объект своих симпатий даже в качестве грелки в постель. В этом вопросе Межамир оказался удивительно последовательным. За все два года учебы ни разу его выбор не пал на невинных девушек. Как княжна, я вполне вероятно вызвала бы интерес именно своим происхождением, однако такой вариант не устраивал уже меня саму. И все-таки ни наше яростное противостояние, ни оценка последствий своих к нему чувств не помогли мне сдержать собственный взрывной темперамент. А объект моей симпатии оказался не столь уж сдержанным и избирательным, как я представляла. Бесконечные стычки у всех на виду внезапно переродились в феерическую страсть наедине.

Меня привлекала его эгоистичность, его откровенная наглость, и в особенности — его потрясающее самообладание. Сила — вот что я ощущала за всеми его недостатками, не чрезмерная физическая мощь, не власть, которой в качестве княжны я хлебнула сполна, но внутренний несокрушимый стержень и бьющая неуемная страстность, которую он неизменно проявлял во всем, что делал — и в ненависти, и, несомненно, в любви.

Каждое из этих качеств в отдельности и все они вместе настолько плотно составляли суть его характера, что даже крайний душевный надлом не повредил основ его личности. Постоянно улавливая отголоски его эмоций, я точно знала, что внешнее бахвальство — привычная маска, за которой он скрывает себя. В школе магии его считали плохишом. И только я точно знала, что при насущной необходимости он без заминок и длительных раздумий превращался в откровенного отморозка, способного с легкостью отказаться от человеческой половины в угоду звериной.

В той или иной степени этим грешила большая часть оборотней, однако ни в ком прежде я не встречала такой непробиваемой уверенности в правоте совершенных поступков и полного отсутствия сомнений. Он следовал собственным представлениям о чести и достоинстве, которые чрезвычайно редко совпадали с общепринятыми, из-за чего никто не смог наперед предсказать его действия и реакции.

В скупых его движениях ощущался бешеный темперамент, ограниченный внутри одной силой характера. При каждом взгляде на объект своей симпатии мне становилось слегка боязно за тех, кто сумел бы вывести Межамира из себя. И по-настоящему страшно бури, которая вырвалась бы на свободу, если когда-нибудь его стальная воля дала слабину. Но одновременно страх зажигал меня настолько, что я плавилась от собственных желаний, находясь с ним в одном помещении.

Кроме прочего, меня завораживал тембр его голоса, сводили с ума скупые движения, начисто лишенные ленивой аристократической вальяжности, восхищал острый ум и нескрываемая тяга к знаниям. Межа ничуть не стеснялся выглядеть в глазах окружающих вспыльчивым и чрезмерно агрессивным хамоватым задирой, на полном серьезе привыкшим решать любые конфликты с помощью кулаков. К моему тайному восторгу он вообще позволял себе то, что я, принадлежа к княжескому роду, считала недопустимым. Я знала, чувства к Межамиру нас обоих до добра не доведут. Знала, что стоит только дать себе слабину, и я опозорю брата недостойным поведением. Знала, и все равно не смогла найти в себе решимости порвать тоненький волос канала аурного воздействия.

Втайне даже от себя самой я хотела видеть его своим супругом. Этот надменный, эгоистичный, а в некоторых вопросах невыносимо аморальный и чрезвычайно самовлюбленный мужлан с ярко выраженными способностями к магии жизни подошел мне, словно под меня выточенный. Но кто бы мне такой мезальянс позволил? Да, маг, но… простолюдин, не имеющий никакого отношения даже к низшей аристократии. Совершенно неподходящая кандидатура на роль супруга княжны.

Лгать самой себе и наставникам, объекту привязки и остальным ученикам оказалось не так уж и сложно. Лгать брату выходило сложнее, но я успокаивала себя тем, что рано или поздно не стану противиться его воле, смирюсь и выйду замуж за того, кого он признает достойным. Я знала, что в этом и заключается бремя моего долга перед семьей. Смерть батюшки по большому счету изменила лишь личность того, кто стал властен выбирать для меня подходящего супруга. Так что, по здравому размышлению, я запрещала себе мечтать о несбыточном и строить планы о будущем с приглянувшимся мне мужчиной. Зачем? Чтобы страдать от разлуки с ним в браке, навязанном политической необходимостью?

Прикусив большой палец, я сжалась от плохих предчувствий. Этот односторонний устойчивый энергетико-эмоциональный канал аурного воздействия отрицательного типа — уже не шутка. И стоило признаться хотя бы самой себе: никто не позволит неизвестному мещанину просочиться в ближний круг княжны. И было неплохо, если бы Межамира тихо удалили из моего окружения, а не стали бы решать проблему кардинально. Оборотней не зря за глаза называли агрессивными сторонниками силовых воздействий, соседство зверя сказывалось на характере.

В красках представляя, что именно скажет мне брат на мою исповедь, я старательно успокаивала себя тем, что признаюсь сама. Сама, и раньше, чем ему донесут об обстоятельствах, при которых начали расти и раскрываться мои эмпатические способности. Зная характер брата, одно уже это могло послужить смягчающим обстоятельством. Как-никак между «пришла к брату с повинной» и «скандальное поведение сестры стало известно князю от верных подданных» — целая пропасть.

Пытаясь придумать, как именно можно смягчить предстоящую беседу, и чем в итоге аукнется давняя недальновидность, вспомнила день, когда впервые столкнулась с причиной сегодняшних тягостных размышлений.

Межамир, поступивший в Лютаву почти разменяв полсотни лет, такими мелочами, по-видимому, особенно не заморачивался. Как говорится, не можешь остановить — возглавь. Он-то последовал этой народной мудрости, а я — не сумела. Хотя выматывающее наше противостояние началось по другой причине.

Любой молодежи, даже если это здоровые двадцатилетние лбы, нужны кумиры. Межа взобрался на пьедестал всеобщего преклонения почти сразу после поступления, жестко откидывая с пути всех не желающих проникаться его величием. Я же оказалась на соседней вершине в основном благодаря иммунитету перед обаянием восходящей звезды артефакторики. Ни мои неизменные успехи в учебе, ни подчеркнуто-уважительное отношение к наставникам не смогли обеспечить даже половины той симпатии, которую выказывали моему извечному сопернику. Неизвестным мне — возможно, не совсем честным — способом этот хамоватый и невероятно харизматичный тип раз за разом занимал первые места во всем. Ужом протискивался на первые места общешкольного рейтинга даже тогда, когда я уверенно могла утверждать, что занимался чем угодно, но не учебой. Я же, днями и ночами корпевшая над учебниками, конспектами и дополнительной литературой, неизменно оставалась за его спиной и в тени его славы.

Временами, остужая внутреннее раздражение, я признавалась самой себе, что он был блестящим учеником, и наверняка в будущем стал бы светилом мировой технико-магической отрасли науки. Однако большую часть времени он оставался для меня незаслуженным любимчиком каждого без исключения преподавателя, при этом не делая ничего для достижения подобного результата. Все мои успехи и нечеловеческие усилия меркли перед несокрушимым талантом Межамира. Вероятно, боги с рождения одарили его безусловной и всеобъемлющей тягой к новым знаниям.

С неизменной кривоватой улыбкой Межа легко позволял себе утонченное хамство не только по отношению к ученикам, но и к некоторым преподавателям. С последними он и вовсе умудрялся держаться на тонкой грани между шутливым разгильдяйством и показательной наглостью. Я же нашла единственный способ точечно воздействовать на душевное состояние невольной жертвы своего скрытого целительского произвола, учитывая, что ни сам Межа, ни наставники ничего не должны были заподозрить. Почувствовав между нами зарождение конфликта, я сделала все, чтобы перевести его в острую форму. При любой подходящей возможности я изощренно, не считаясь с чувствами оппонента, старалась его уязвить, одновременно капля за каплей незаметно применяя целительскую эмпатическую волну. Кто же знал, что все так обернется?

Осознание того факта, что мне не стоило враждовать с Межамиром или хотя бы не делать этого столь явно, пришло много позже. Будущий маг играючи превратился в центр всего своего курса, а потом и кафедры. В любых кабинетах, лабораториях и классных комнатах, в которых он давал себе труд появиться, этому хлыщу неизменно удавалось притягивать к себе внимание всех без исключения. Его взгляды и суждения, какими бы провокационными они не выглядели, неизменно становились мнением большинства. Барышни из простых млели от его неизменно кривоватой улыбки, а уж блеск насмешки в его глазах разбил не одно девичье сердце. По-аристократически утонченный профиль с широким лбом, обрамленный длинными волосами, стянутыми на затылке в низкий хвост, многим снились по ночам, а сам Межамир не уставал изредка поддувать жар в это пламя. Охотно, без видимых угрызений совести, пользовался явными девичьими симпатиями, а непродолжительное время спустя с неизменной улыбочкой расставался со вчерашними пассиями. Ни одной девице не перепало от будущего мага больше, чем пара-тройка горячих ночей и ничего не значащей безделушки на память после расставания.

Напряжение в наши и без того острые отношения вносило и то, что с первого дня учебы я так ни разу и не смогла полностью соответствовать психологической характеристике, представленной в моем насквозь фальшивом личном деле. Не отвыкшая еще едко и гордо реагировать на любые, особенно завуалированные остроты придворных матрон или девиц на выданье, я с трудом могла сдерживаться, день за днем, столкновение за столкновением продолжала вести себя, как простая деревенская девчонка никогда бы не решилась даже в стенах Лютавы.

Встреча с Калитой разметала мой хваленый самоконтроль. Хорошо, что тогда — при нашей первой встрече — обошлось без особенных разрушений, что мы оба ограничились словесной перепалкой, хотя втайне я и мечтала отморозить эгоистичному ублюдку какую-нибудь не самую важную часть организма. Ставшая первой и главной жертвой его насмешек, я далеко не сразу призналась себе в причинах, по которым столь остро реагировала на вымораживающее и пренебрежительное хамство Калиты.

Быть может, не выбери я простейший путь, прямо предложи помощь или заручись поддержкой наставников, все вышло бы иначе. А может и нет, тут уже и не выяснишь. За четыре сезона наших столкновений было все — и оговоры, и спарринги на полигоне, и словесные перепалки, и подло-ребяческие ловушки в самых неожиданных местах. И вот, наконец, страстное противостояние переродилось в нечто совершенно иное.

Глава 3

Из родного города я сбежал в тот самый день, когда получил такую возможность — в день своего первого совершеннолетия. Ушел бы и раньше, но кто бы меня отпустил, если по законам любого государства я считался еще малолеткой?

В доме родителей я не появлялся больше трех десятков лет. С того самого времени, когда вопреки желанию отца вызвался в откупные. И если мой деспотичный властолюбивый папаша всерьез ожидал, что после десяти лет службы я безропотно вернусь в общину, спустя годы его постигло серьезное разочарование.

До своего отъезда я задыхался в Бухтарме. Мне казалось, что время, жизнь, да и сами жители там застыли, как несчастная букашка в капле окаменевшей смолы. Покинув общину, я впервые сумел вздохнуть полной грудью, так что возвращаться я не собирался. Выбрал иное, разом отказываясь ото всех амбициозных планов, которые строил на мой счет отец. Отправился искать свое место в мире. Реальность оказалась не такой уж сладкой, но то ли семейная гордость, то ли врожденное упрямство не позволило кинуться под крылышко семьи, поджав хвост. За минувшее с той поры время мне пришлось значительно поумнеть, избавиться от юношеского максимализма, осознать то, от чего отец пытался меня предостеречь, начать гораздо спокойнее относиться к его советам и письмам матери, в которых между строк проскальзывало желание видеть меня хоть изредка.

После окончания службы в дворцовой гвардии ллаэрла я позволил себе некоторую передышку, открыто наслаждаясь свободой, и только спустя пару лет скитаний по миру, когда заработанные деньги внезапно стали заканчиваться, слегка протрезвел. Потом последовали попытки научиться жить своим умом, что, если честно, после тирании отца и мало от нее отличавшейся службы, для меня оказалось не так уж просто. У меня ушло чрезвычайно много времени на то, чтобы перестать оглядываться на чье-то мнение и начать оценивать собственные поступки сообразно внутренней своей морали, а не как того требовали кем-то выдуманные, по сути чужие, правила.

Спустя два года я сообразил, наконец, с чем хотел бы связать дальнейшую свою жизнь, и принялся претворять мечты в реальность. Меня заворожила магия. Ллайто считались слабо одаренными — у большинства способности к магическому оперированию еще до рождения преобразовывались в ограниченный полиморфизм. Однако даже среди моих соплеменников все еще рождались маги, вероятно, спустя века так проявлялись последствия прежних межрасовых браков.

Поступить в лучшую магическую школу оказалось неимоверно сложно. На поверку выяснилось, что Лутава принимала документы только у граждан княжества, отслуживших положенный срок на благо государства. Даже обмениваться учениками предпочитала только с двух последних лет обучения. Смирившись с таким положением вещей, ради артефакторики^[12] и маготехники я сделал то единственное, что могло обеспечить мне подданство Люты — поступил в Военную Академию под патронажем князя. Долго раздумывал, и в итоге выбрал боевую аналитику. Учиться оказалось интересно, хоть и долго. Казарменные будни в целом мало отличались от службы, так что мне не пришлось привыкать. А уж когда в списке изучаемых дисциплин появилась военная история, и вовсе стал получать некоторое удовольствие от процесса.

Возможность взглянуть с точки зрения противника на причины давнего исторически важного конфликта между оборотнями и ллайто, приведшего мой народ на грань исчезновения, дорогого стоила. Не то что бы я всецело доверял изложенным в учебниках Люты фактам, однако, скрепя сердце, признавал: у предков оборотней могло найтись множество неизвестных мне причин для столь вероломного начала войны. Впрочем, фактов о давних тех событиях, имеющих под собой железобетонное обоснование, что со стороны ллайто, что со стороны оборотней, нашлось на диво мало. Вполне возможно, где-то в секретных государственных архивах княжества сохранились подлинные документы тех лет, содержащие ответы на многие неудобные вопросы, однако я — ну, что за невезение! — доступа в такие места не имел. Так что подтвердить или опровергнуть вину оборотней в геноциде ллайто не смог.

Двуликие всерьез верили, что причиной той войны была женщина, а отнюдь не неуемное желание получить в безраздельное владение единственное открытое в то время месторождение орихалка^[13].

Звали эту роковую исавиту^[14] Крижана Берсень. На старом наречии ллайто — «ледяная ягода» — редкий кустарник, растущий высоко в горах и на южных островах Моря Ветров. Берсень в те годы был правящим родом ллайто. Впрочем, отец Крижаны являлся представителем побочной ветви (не то двоюродный, не то троюродный брат кнеса), прав на венец не имел, сохранил лишь имя рода и принадлежность к нему. В Люту мужчина вместе с семьей и двумя детьми прибыл послом.

История не сохранила мелких подробностей знакомства вдового князя Яровита Меркадерарт^[15] и юной Крижаны Берсень. Была ли девушка корыстной и двуличной, какой ее описывали двуликие, или попросту стала слабой жертвой чужих интриг? Брак ее с князем признавали оба государства, хотя наследовать Яровиту мог только его старший сын от покойной первой супруги — Хоробор Боцаривелн^[16].

Простые жители считали эту пару на удивление гармоничной, даже приняли княгиню иной расы, сумевшую сделать их князя счастливым. К тому же Крижана считалась признанной красавицей, и выбор Яровита был вполне понятен народу.

Все изменилось после рождения общего сына. Сначала княгиня слегла от неизвестной болезни, а после заболел и ее венценосный супруг. По терему пополз шепоток о том, что холодная красота чужачки стала причиной беды. За глаза супругу князя стали называть ледяной ведьмой, и даже гнев владыки не мог ничего изменить. Тем более, что, в отличие от Крижаны, Яровит то ли в силу возраста, то ли по иным причинам так и не оправился от болезни, а спустя два года и вовсе тихо умер во сне. Молодую княгиню заключили в тюрьму до окончания расследования гибели князя, чтобы через несколько недель прилюдно забить камнями на центральной площади столицы.

Судьба ее двухлетнего сына до сих пор была сокрыта за тенью веков. Кто-то считал, что мальчик погиб с матерью, кто-то — что его отравили… Существовали и те, кто верил в его спасение.

Была ли казнь княгини провокацией рода, к которому принадлежали первая супруга князя и его малолетний наследник, или Крижана действительно отравила супруга, желая возложить венец на голову своего сына, так и осталось тайной. До наступления второго совершеннолетия старшего княжича оставалось ждать почти два десятка лет. Тем временем власть получил Верховный Совет Родов.

После позорной казни своей младшей родственницы, Данияр Берсень тут же объявил временному правительству княжества протест, разорвал все договоренности с восточным соседом, посчитав личным оскорблением тот факт, что оборотни отказались предоставить ему доказательства вины дальней родственницы. В Люте же внезапно обнаружились документы, указывающие на то, что ллайто — часть народа оборотней, пошедшие по иному пути развития, самовольно отколовшиеся от княжества. Все громче стали звучать требования вернуть княжеству их исконные земли, все яростнее подогревалось недовольство народа. Летописцы и заслуженные историки тех времен в один голос доказывали, что островное государство Китеж должно быть возвращено обратно.

Совет Родов принял эти доводы. В ультимативной оскорбительной форме большинство членов временного правительства потребовало у кнеса Данияра вернуть украденные его предками земли обратно.

Война пришла на земли ллайто внезапно. Со стороны княжества не поступало никаких заявлений о прекращении мирных отношений и сообщений о военном конфликте. Княжеское посольство и его служащие к моменту нападения оставались в столице ллайто. Тем временем под покровом ночи на северном побережье Китежа, где сельву не расчищали под пахотные земли, высадились войска. Именно там располагался камень преткновения двух народов — единственное известное на тот момент месторождение орихалка.

Освободители прошли по землям моего народа в своем зверином облике, перед которым ллайто, считавшие анимализм извращением, оказались бессильны. Что могли мои предки, способные считывать ауры и копировать чужой облик, противопоставить звериной силе, когтям и клыкам своих убийц? Вооруженные силы острова, протяженностью около сотни верст с севера на юг, выглядели откровенно жалко по сравнению с армией нападавших.

Читая в учебниках хроники тех лет (описание военных маневров на суше и на море, стратегию и тактику войск), я чувствовал запах крови убитых соплеменников, слышал их предсмертные крики, завоевание Китежа снилось мне ночами. После вероломного вторжения войскам нападавших для захвата Китежа потребовался почти весь сухой сезон. Ллайто сражались, как могли, вгрызаясь в каждую пядь родной земли, но остров все же был захвачен, а мой народ практически уничтожен.

Штурм одной только столицы длился полторы недели. К ночи десятого дня осады, когда стало понятно, что поддержки ждать неоткуда, жителей города было решено эвакуировать. Не смотря на усилия остатков вооруженных сил острова, северная внешняя стена города недалеко от ворот была проломлена. К утру брешь появилась и во внутренней. Войска захватчиков вошли в Аламут, поделив спорные территории между всеми участниками разграбления.

Впоследствии Китеж много раз менял свой статус: повзрослевший князь Хоробор выкупил часть острова у драгов, превратив захваченные земли в островную провинцию. Спустя пару сотен лет она получила некоторую автономию, став сателлитом княжества. А полную независимость, как и статус самостоятельного государства, заслужила вновь гораздо позже. В мое время в Китеже властвовал древний род двуликих, отделившихся от метрополии — инии^[17]. Но и драги чувствовали себя на острове вольготно, местные жители их привечали.

Только остатки ллайто, успевшие сбежать из осажденной столицы, остались жалким осколком и прежде не особо многочисленного народа.

В ту ночь женщин, детей и всю молодежь Аламута в сопровождении оставшихся в живых магов заперли в ратуше, где располагалось единственное не захваченное портальное кольцо. Взрослые мужчины из городской стражи и гарнизона ратников, осуществляющих охрану столицы, вышли на улицы с оружием в руках. Они не надеялись спастись. Главной их целью было выиграть время для многократной активации малого портала.

Изначально в ратуше установили стационарное портальное кольцо малого разрешения, большое же — через которое осуществлялись все грузовые перевозки — располагалось на захваченной части острова, ближе к руднику. Внутренним порталом ратуши пользовались исключительно послы с сопровождением и государственные служащие. Мощность кольца была, к сожалению, мала, и за один раз могла перенести не более пяти сотен пудов массы.

Уходить собирались в Варулфур. Соваться в княжество или в империю, точно не зная, чья армия вот-вот захватит остров, посчитали слишком рискованным. Мутасарриф и Текафа располагались за океаном, а потому были недоступны — портальная сеть малого кольца не дотягивала на такое расстояние. На свой страх и риск точкой назначения выбрали заброшенный драконий город почти на самой границе Кхаа-Шарга и земель оборотней, на узком перешейке между двумя горными хребтами. А оттуда собирались двигаться дальше. Собирались, если удастся, подключить веками заброшенное, расположенное в руинах портальное кольцо, используя накопители из хранилища. Рисковая затея оказалась почти успешной.

Из ратуши Аламута успели уйти все: почти тысяча женщин, детей, подростков. Портал включали девять раз. По свидетельствам очевидцев, к моменту захвата здания металлическая рамка кольца раскалилась и начала деформироваться.

После схлопывания маги, сопровождавшие беглецов сумели запитать древнее каменное кольцо. Им удалось ввести его координаты в общую портальную мировую сеть и открыть стабильный переход в высокогорную столицу Варулфура. Все маги и большая часть молодых ллайто, близко подошедших к рубежу второго совершеннолетия, отправились на ту сторону перехода первыми, чтобы стабилизировать напряжение, проследить за ровным поступлением энергии. В руинах же заброшенного драконьего города остались женщины, дети и артефактор, способный удерживать не обслуживаемый веками портал от перенапряжения и схлопывания. И все же в город успела пройти лишь часть беглецов — всего чуть больше четырех сотен.

Остальным помешала череда несчастливых случайностей. Длительное использование древнего устройства вызвало высокочастотную вибрацию, значительно ускорив разрушение ветшающего здания, под чьим куполом располагался портал.

Трещина на крыше расширилась, часть поврежденной кладки рухнула прямо на каменное кольцо и головы спасавшихся из родного дома беженцев. Под завалом остались и сам механизм, и накопитель, напоследок так полыхнувший собранной энергией, что на многие версты выжег сельву. Спаслись те, кто к моменту обвала успели пройти в точку назначения — едва ли двадцатая часть от всего числа жителей Аламута.

Исторические изыскания, открывшие мне глаза на причину несчастий моих предков, так и не настроили меня против оборотней и не увеличили моей к ним неприязни. Скорее даже наоборот, я перестал воспринимать двуликих злом вселенского масштаба. Пьедестал ненависти к целому народу внезапно рассыпался под давлением одного простого факта — оборотни оказались ничем не лучше и не хуже, чем ллайто. И, сложись события иначе, уже они могли бы спустя годы также яростно ненавидеть нас за то, что род Берсень убил законного князя, захватил власть, посадил на трон родственника.

Совместная учеба, а потом служба плечом к плечу укрепила меня в этой истине, окончательно примирила с братским народом. Мне, как оказалось, нечего было с ними делить. Да, их предки практически уничтожили моих. Да, они стали причиной того, что мой народ свыше семи веков не имел собственных земель и не желал покидать безопасного гнездышка под крылом у вранов. Но, кто знает, какие грехи лежали грузом на совести предыдущих поколений ллайто, а теперь оказались спрятаны глубоко в веках до Дня Забвения^[18]? Ведь вражда мгновенно и на пустом месте не возникает.

Так что, прилагая усилия для поступления на кафедру артефакторики в высшей школе магии, я ничуть не считал себя предателем. Оборотни имели полное право гордиться уровнем магического образования и прогрессивными взглядами наставников Лутавы. Обучаться у них оказалось очень интересно, к тому же — невероятно сложно, а поблажек за красивые глаза ожидать не приходилось.

И вот, в конце второго курса, в первое утро после начала каникул, отец решил связаться со своим блудным сыном. А ведь отдых я успел распланировать вплоть до самого начала занятий!

Поначалу я и не собирался откликаться на его просьбу о помощи — вот еще! Однако никак не мог забыть отцовские слова, крутил их голове, укладывая то так, то эдак, словно пытался умаслить собственное эго, ведь отец впервые за долгие годы попросил — невероятное достижение! — у меня помощи. В конце концов пришлось сознаться хотя бы самому себе, что я никак не могу отказаться, что возвращение на родину после десятилетий отсутствия представляется мне единственно возможным поступком. Правильным и предсказуемым, словно все это время я ждал лишь малого толчка для принятия нужного решения. Это ощущалось тем более странным, что до отцовской просьбы я не испытывал ни острых сожалений об отъезде из общины, ни гложущей память ностальгии по памятным местам юности, ни желания вернуться или попытаться что-то исправить в наших с родителем отношениях, ни стремления жить ближе к семье. Теперь оставалось понять причины возникших так внезапно перемен в собственном мироощущении. Конечно, скрытая тоска по дому как нельзя лучше вписывалась в картину внезапно обнаруженных странностей поведения, но разум резонно отмечал, что, кроме внутреннего согласия вернуться в Бухтарму, никаких иных отклонений не возникло. Как и прежде никаких сильных эмоций от невозможности вернуться под крылышко к папочке я не испытывал. Скорее наоборот, невероятно гордился обретенной от него самостоятельностью. А если на следующий день по прибытии на полуостров мне потребуется его срочно покинуть, попрощаюсь с сестрами и матерью и вернусь к прежней устоявшейся жизни. Эмоции и выглядели, и ощущались чрезвычайно противоречивыми, но обе, целиком и полностью, принадлежали мне.

Вместе с тем, меня не оставляло ощущение, что возвращение важно не только моим родителям (Межа был мертв, сестренки слишком малы, чтобы помнить старшего брата, рождения младшего я и вовсе не застал), но имеет какое-то более глобальное значение. Интуиция то и дело намекала на грядущие перемены. Я же улыбался от предвкушения. Что я предвкушал — беду или удачу? — оставалось сокрыто в будущем. Но что-то точно назревало…

Глава 4

Последний переводной экзамен дался мне невероятно тяжело. Уж не знаю, за что меня невзлюбил преподаватель по взаимодействию веществ, но, собираясь в третий раз пересдавать его предмет, я решила подстраховаться, заручившись поддержкой главы боевого отделения, тренера магов-стихийников по контактному магическому взаимодействию. Застать его за пределами полигонов, а тем более в кабинете административного корпуса было практически нереально, так что скрепя сердце я отправилась к отдельному корпусу школы. Боевое отделение высшей школы размещалось (в отличие от всех остальных, кроме целительского) в отдельном комплексе зданий. В самом центре этих построек располагалась арена Игр. Так по-простому и без затей назывались соревнования между отделениями. Проводились они ежегодно среди будущих выпускников. Выпускной класс учился на две десятицы дольше, потому последние самые напряженные тренировки приходились аккурат на время экзаменов.

Втягивать Лихая Сулицу мне нисколько не хотелось. Более того, я точно знала, что мою просьбу бессменный «батька» всех без исключения боевиков воспримет, как слабость. А слабость, по его мнению, всячески нужно было в учениках искоренять. А уж его способы воспитания никого не оставляли равнодушными. Так что шла на поклон к боевому магу в отставке я с некоторым даже трепетом. Прижав к груди сумку с учебниками, я уперлась спиной в стену сбоку от коридора, ведущего к подвалу, и приготовилась ждать хоть до самого вечера. Такой вариант ничуть не исключался. И я, зная въедливый характер Огненного Лиха и его требования на тренировках, даже запаслась перекусом. В этот раз, к счастью, глава боевого отделения закончил быстрее ожидаемого, к тому же, появился на лестнице едва слышно насвистывая, что сообщало о чрезвычайно благодушном его настроении. Я выдохнула от облегчения, мысленно повторяя достойную речь, зажмурилась и… едва не осталась возле тренировочных залов в полном одиночестве.

— Исав! — окликнула я мага, подхватившись и бросившись за ним. — Тренер, подожди!

Суровый нагвали^[19] удивленно обернулся, поджидая меня.

— В чем дело, лисичка? — поинтересовался двуликий, изгибая губы в слабом намеке на улыбку.

— Мне очень нужен твой совет, тренер, — выдохнула я, пряча за двойным смыслом явную просьбу о помощи. — Ты^[20] не мог бы уделить мне немного времени?

— Полагаю, речь о твоей успеваемости? — понимающе хмыкнул Лихай, внимательно разглядывая сконфуженное выражение моего лица. — Ну, что же. Идем. Беседа в стенах моего кабинета тебя устроит?

— Более чем, тренер, — облегченно расслабилась я, мысленно благодаря выпускников, сумевших настолько умаслить Огненное Лихо.

Кабинет руководителя боевого отделения располагался на третьем этаже административного корпуса. Выше кабинетов старших наставников, и на этаж ниже приемной исава Гволкхмейна.

За два года учебы я ни разу не пересекала порога этого помещения, впрочем, и сам его владелец появлялся здесь только по острой необходимости. Все детали внутреннего убранства кабинета подчинялись единственному принципу, лучше всего характеризующему боевого мага: никаких излишеств. Строгие формы, отсутствие вычурности и минимальное количество мебели. Стеллаж с книгами, выстроенными строго по алфавиту. У окна — голый письменный стол с одинокой папкой, из которой выглядывал лист бумаги, исписанный крупным размашистым почерком.

Пропустив меня вперед и закрыв за нами дверь, исав Сулица приветливо указал на единственный стул, а сам прошел к окну и уперся спиной в подоконник.

— Итак, лисичка, — ехидно заговорил маг. — Что ты имеешь сказать в свое оправдание? Вот уж не думал, что лучшая ученица боевого отделения дважды не сможет сдать переводной экзамен.

Я тихонько вздохнула, послушно уселась на предоставленное место, изо всех сил желая победить вспыхнувший от стыда и возмущения горячечный румянец.

— Я не понимаю, почему так происходит, — говорю тихо, но твердо. В своих знаниях я уверена, и не собираюсь терпетьстоль явное предвзятое отношение. — Независимо от билета и ответов на дополнительные вопросы, я два раза подряд получаю низшую оценку из возможных.

— Повтори! — внезапно взрыкивает Огненное Лихо, и я в очередной раз убеждаюсь, что прозвище это возникло не на пустом месте.

— Наставник Гудим беспричинно занижал мои оценки, — заявляю я, не отводя взгляда. — Дважды!

— Ты обвиняешь преподавателя в необъективности и открытом нарушении трудового договора?

— А что, такого не может быть? — упрямо переспрашиваю я, насупившись.

— Не в Лутаве! И не с моей ученицей! — грохает мужчина ладонью по подоконнику.

— Что ж, — выдыхаю я облегченно. — Ты очень удивишься, наставник…

Тренер молчит, некоторое время, словно провоцирует меня забрать опрометчивые слова, но в конце концов отталкивается от подоконника и подходит к столу, почти нависая надо мной.

— Хочешь, чтобы экзамен принимала конфликтная комиссия?

Этот вопрос — именно та реакция, которой я и добивалась. Конфликтную комиссию собирают в спорных случаях после письменного требования учащегося провести оценку его знаний еще раз. На самом деле, за все время моей учебы такого не случалось ни разу. Никто не стремился сдавать экзамен лично управителю школы и двум выбранным по его желанию преподавателям.

— Да, — твердо соглашаюсь я. — Я не боюсь исава Гволкхмейна, и готова положиться на его суд.

— Уверена? — прищуривается тренер, однако в голосе его явственно звучит доля сочувствия.

— Да!

— Тогда договорились. Я напишу заявление, как глава твоего отделения, — зло усмехается он, а я расслабленно выдыхаю. Если Огненное Лихо на моей стороне, то полдела, сделано. — У тебя остались ко мне вопросы, лисичка?

— Нет, тренер!

Я вскакиваю со стула, ожидая разрешения покинуть кабинет.

— Свободна, Цтислав! Готовься. И смотри мне…

Сдавать экзамен в третий раз понравилось мне значительно больше, чем в первые два. Тем более в присутствии трех членов конфликтной комиссии, которые не имели ко мне никаких претензий и сохраняли полную непредвзятость. Но, конечно, без подлости со стороны преподавателя, столь категорично уличенного в занижении оценки, не обошлось. Иного я от наставника Гудима и не ожидала. Более того, даже злиться на него не могла, поскольку первопричиной такого отношения был приснопамятный мой недовраг — Межамир Калита.

То, во что вылилось раздражение на него, я даже вспоминать не желала. Не желала, но все равно вспоминала. И от подброшенных памятью непрошенных этих картинок сладко тянуло в животе, а дыхание становилось прерывистым. Что мог подумать извозчик о своей малахольной пассажирке, осталось неизвестным, но хорошо, еще в клинику не предложил отвести, безропотно высадил возле портального вокзала и отбыл.

Возвращаться в терем после восьми месяцев учебы мне ничуть не хотелось, но я смиряла это свое нежелание, напоминая, что в столице моего возвращения с нетерпением ждут и старший брат, и младшая сестра, которые не видели меня почти целый год.

Как назло, мысли о родных потянули за собой воспоминания об отце. Прежний князь при жизни прослыл в народе суровым, жестким, даже в чем-то жестоким правителем с тяжелым характером. В отношении брата так, возможно, и было. Однако ни при мне, ни при Агнии он не показывал этих своих черт. Да и в матушке души не чаял, старался предугадывать каждое ее желание или блажь. Думаю, именно благодаря сходству с матерью его любимицей стала я, а не младшенькая Агнешка. А может, причина заключалась в том, что, в отличие от нее, я росла бойким, поистине неугомонным ребенком, с малых лет отличаясь неуемным любопытством.

Даже жажду знаний мне привил отец, вопреки традициям разрешивший старшим детям учиться вместе. Я частенько посещала уроки брата, мне дозволено было читать книги, доступные ему. Да и вечерние беседы с отцом давали мне не только возможность общения с ним, но и достаточную пищу для развития ума. Князь Володар Гоикениварн требовательно подталкивал своих детей думать, всегда отыскивать первопричину любого события. Благодаря отцовскому воспитанию я сблизилась со старшим братом гораздо сильнее, чем молчаливая Агния. После убийства отца он так и остался самым близким мне существом. И только наша взаимная привязанность помогала мне справиться с тоской…

Даже четыре года спустя никто не знал, с чего все началось. После случившегося покушения, во время которого батюшка был убит, служащие Управления безопасности готовы были рыть землю в поисках нападавших и тех, кто за ними стоял. Служба по Наследию требовала от Совета Родов в кратчайшие сроки официально передать венец и остальные регалии княжеского рода прямому наследнику убитого владыки, а высшая аристократия осознала, что большая часть зачинщиков заговора принадлежит дворянскому сословию. Более того, не безземельной его части, до которой небожителям, по большому счету, не было дела, но наследникам древнейших родов.

Лидеры богатейшего сословия княжества из Совета Родов искренне не понимали, какая причина могла сподвигнуть молодежь пожелать свергнуть государственную власть. Что за блажь пришла в головы потомственных дворян? На что они вообще рассчитывали? А главное, кто мог заронить в их мысли идею о том, что наследуемая власть — пережиток прошлого? Откуда среди преданных трону и княжескому роду могла вообще появиться идея подобной реформы и кровавого путча?

О главном зачинщике неудавшегося переворота, по итогам расследования, не сообщали широкой общественности. Более того, его имя, из доклада главы Управления безопасности, по окончании расследования узнал лишь молодой князь. А уж в списках казненных и отправленных на рудники осужденных этого имени так и не появилось.

Трудно сказать, была ли у брата возможность прилюдно обвинить главу и идейного вдохновителя заговора в убийстве нашего отца. Я никогда не задавала ему этого вопроса, как и не требовала сообщить мне его имя. Брат сделал это сам, более всего опасаясь, что двуличная тварь сумеет втереться ко мне в доверие или постарается использовать меня в очередной попытке искоренить княжеский род. Несмотря на некоторую свойственную мне импульсивность, я сдерживала свой нрав, пересекаясь с подозреваемым в коридорах княжеского терема, ничем не выказывала ни своей ярости, ни боли от его предательства.

Исав Чернек Боцаривелн, высокий, с массивным телосложением, грубыми чертами лица и невероятно обаятельной улыбкой, озаряющей его лицо странным одухотворением, был моим щуром^[21] — именно он выбирал для меня имя.

Тем тяжелее было осознавать, что под маской добряка и балагура скрывается лживый предатель. Однако брат сумел меня несколько успокоить, поведав, что место верного соратника отца и его давнего друга, многие годы хранившего преданность князю и княжеству, вполне мог занять некто неизвестный. Вопрос о том, был ли нынешний исав Боцаривелн тем самым оборотнем, которого приблизил к себе батюшка, или его внешностью воспользовался противник давно заключенного магического договора с ллайто, оставался без ответа.

Умир старательно делал вид, что ни о чем не догадывается. Я же все силы отдавала учебе.

К нашему сожалению, призвать к ответу младшего брата главы рода Боцаривелн без серьезных, неопровержимых доказательств никак не получалось. Княжеская власть лишь на первый взгляд казалась авторитарной, однако без поддержки и преданности тринадцати древнейших семейств ни один из князей не сумел бы долго удержаться на троне.

Официальная биография того Чернека, которому доверял, чьи советы внимательно слушал наш отец, была кристально чиста и не единожды проверена служащими Управления безопасности. И все же, тот, прежний, исав Боцаривелн отличался от нынешнего. Отличие это чувствовала лишь я, да еще, быть может, матушка. Мои ощущения Умир принимал на веру, но остальным требовалось что-то более материальное. Тем более, что и мне самой различия казались трудноуловимыми. Дар, перешедший ко мне по материнской линии, был недостаточно развит и силен, а привлекать вдовствующую княгиню-мать к расследованию брат отказался наотрез.

Советник и соратник отца родился в имении рода недалеко от Изборстка, с раннего детства мог похвастаться недюжинной силой, однако после первого совершеннолетия ошарашил и немало огорчил родителей, пожелав обучаться ювелирному делу. В тридцать девять Чернек женился на одной из младших сестер молодой княгини из рода Дейрбхайлн, тем самым войдя в ближний круг князя, а за сотню лет стал одним из самых доверенных его единомышленников, получил пост главы геммологического комитета княжества, родил двух дочерей, и ни разу не был уличен ни в каких порочащих репутацию связях. Тем не менее, за пару лет до путча и покушения на батюшку отправился по его поручению с проверкой на одно из южных месторождений опалов. Вернулся ли он обратно или бесследно сгинул где-то в Дыйских горах, дав неизвестному злоумышленнику возможность занять его место, следствию установить не удалось.

Никаких странностей во время той поездки не случалось. Никто из сопровождающих не погиб, не пропал и не смог сообщить никаких заслуживающих внимания фактов. Обычная инспекция, коих в жизни любителя ювелирного дела и специалиста-геммолога на службе у князя за многие годы было немало. Однако именно после нее в столице стали как грибы после дождя появляться многочисленные сторонники внезапно возникшего движения освобождения от гнета тирании.

Исав Боцаривелн был заметной политической фигурой, имя его в политике и экономике Люты было на слуху у обывателей. Он часто мелькал на страницах газет, считаясь ярым сторонником реформ и решений как моего отца, так и моего брата. Во время траура он периодически посещал семейную часть княжеского терема, на словах пытался поддержать Умира. Однако ни я, ни брат уже не верили ни его словам, ни его сочувствию.

Допросы участников движения освобождения, члены которого по уши влезли в заговор против князя, показали, что молодых поборников справедливости убеждали в полной несостоятельности государственного строя. Последняя выходка князя — его желание заключить мирный договор с ненавистными ллайто, (которых били-били, но так и не смогли окончательно изничтожить), и более того, выдать за представителя этого народа одну из княжон — окончательно убедили борцов с монархией в необходимости перемен. Им рассказывали о коррумпированных чиновниках, на произвол которых князь закрывает глаза, о привилегированном положении тех древних родов, которые возвысились не благодаря личным заслугам, а только из-за наличия у их представителей драконьей крови и высокой степени магической одаренности. Им сообщали о разнице между мещанами и аристократией, которая веками сохраняла свои привилегии в таких вопросах, как монопольное право на владение землей и ее простыми жителями. Но более всего подогревали ярый максимализм завербованных юнцов слухи и сплетни о выходках наследного княжича и двух его младших сестер. Если наш батюшка изображался равнодушным к проблемам простого люда небожителем, а матушка — охочей до балов распутницей, родившей меня (судя по моей полярной масти!) точно не от супруга, то мы, его дети, представлялись избалованными до крайности самовлюбленными эгоистами. Узнать такое о себе было больно. И, пожалуй, это стало одной из причин, по которым я все-таки встряхнулась от горя и отправилась грызть гранит науки.

Брат тоже ухватился за идею моего образования с необычайным воодушевлением. Позже я поняла, что он просто хотел убрать меня из терема, не дать окунуться в клоаку отвратительных сплетен и пересудов. Пока Управление безопасности раскручивало цепочку виновников, всех их вольных и невольных соучастников, отделяя их от непричастных, я с головой ушла в учебу. Так было легче пережить тяжелые времена.

Как бы то ни было, заговор был раскрыт, пусть и не все виновные наказаны. Бессменная Тень Умира — Юрас Лугубелирт — внезапно для многих стал главой Управления, сменив на этом посту прошляпившего путч Тура Ирмицирорг. Возглавив службу безопасности княжества, он обратил внимание брата на возникшее неизвестно откуда негативное отношение к эйрлсам, на невероятно быстро распространившееся среди обывателей мнение о том, что у таких детей снижен уровень интеллекта, что у них отсутствуют коммуникативные навыки, что жречество возвеличивает этих эмоциональных и ментальных инвалидов в попытке в итоге свалить на них всю вину нечистых на руку служителей культа.

Начавшиеся волнения и нападения на будущих аватаров и пифий очень скоро привели к тому, что нескольких оголтелых фанатиков боги покарали при большом стечении народа. Частично это умерило пыл недовольных, но полностью проблему не решило. Не обошлось и без говорящих красочных слепков в газетах, на которых толпа забивает камнями десятилетнюю воспитанницу храма недалеко от его дверей. После таких новостей некоторые родители стали препятствовать служителям Безымянной Богини и Мертвого Бога забирать эйрлсов на обучение в храм, прятали их, что тоже не могло остаться без последствий.

В общем, для брата это были очень тяжелые два года. Неудивительно, что он несколько выпустил меня из своего поля зрения и не заподозрил в моем поведении в Лутаве ничего особо необычного, учитывая имеющиеся у меня проблемы с эмоциональным контролем. И вот теперь пришла пора показать ему, насколько сильно меня изменила жизнь в школе.

Выйдя в портальном зале терема, я с трудом вернула на лицо выражение ледяного превосходства. Арка переноса, которой я пользовалась, возвращаясь с учебы, располагалась в административном крыле, и добираться до личных покоев мне предстояло практически в противоположную часть терема. Вероятность того, что на этом длинном пути я не встречу ни одного придворного была настолько мала, что я сдавленно вздохнула и активировала связную руну, которая оповещала мою многочисленную свиту о том, что я вернулась во дворец, и им пора вновь начать исполнять свои прямые обязанности.

Ждать свитских в коридоре я не собиралась. Не так уж часто мне приходилось открыто и нагло пользоваться правами и привилегиями, даными мне от рождения, но это был именно тот случай, когда не стоило стесняться. Пройдя пару десятков шагов по коридору, я бесцеремонно открыла первую же приглянувшуюся мне дверь и пересекла порог кабинета какого-то чиновника.

Мужчина, сидящий за массивным столом с резными накладками, захлебнулся недовольством и вскочил со своего места, одновременно пытаясь изобразить поклон. В отличие от школы магии, где мое лицо оставалось никому неизвестно, столичные чиновники знали, кем может оказаться оборотница с полярным зверем.

Мне же настолько хотелось оказаться в тишине и безопасности собственных покоев, что я лишь досадливо махнула рукой замершему истуканом служащему и, оставив дверь приоткрытой, села на один из стульев для посетителей.

Мне необходимо было поделиться сомнениями и мыслями, теснившимися в моей голове. Я остро нуждалась если не в мудром совете, то хотя бы в дружеской поддержке. И, хвала богам, точно знала, где могу все это получить. Желание немедленно бежать к невестке активно боролось во мне с двухлетней привычкой никому не выдавать постыдных желаний, а с недавнего времени и тайн. Расслышав за приоткрытой дверью дробный перестук бамбуковых каблучков спешащих к своей княжне свитских барышень, я благодарно кивнула хозяину кабинета и молча выскользнула наружу.

Глава 5

В Лигарт я прибыл портальным кольцом ближе к обеду. Столица Варулфура располагалась так высоко в горах, что для любого путешествия по полуострову для начала пришлось бы спуститься к их подножию. Сделать это можно было множеством способов. Я выбрал самый из них простой и самый непритязательный — грузовой канатный подъемник. Так что в маленькую деревушку в предгориях Манораяр, чье название мне было не известно, я спустился ближе к вечеру. Заночевал там же, в трактире у подъемника.

А вот следующим утром, еще до рассвета, по холодку выдвинулся в сторону общины. Путь этот был гораздо опаснее, чем представлялся на первый взгляд. В какой-то момент я даже малодушно пожалел, что выбранная легенда лишила меня законной возможности воспользоваться проходом через внутренние пещеры. Он вел сразу в город в обход стен и постов, однако знали о нем лишь жители Бухтармы, так что мне в любом случае предстояло проходить через ворота, как каждому пришлому. Распознать мою принадлежность к многоликим могли в карантинной зоне, однако об этом я позаботился заранее, не полагаясь на отцовскую предусмотрительность. Даже если по его приказу мою аурную метку заблаговременно внесли во внутренние настройки на воротах города, я предпочитал обеспечивать свою безопасность и продумывать все детали заблаговременно. Так было гораздо полезнее для собственного здоровья и благополучия.

Идти я решил пешком. Покупать коня не хотелось, тем более, что у подножия лестницы на плато копытного пришлось бы оставить на поживу местным хищникам. Денег было не жалко, а вот живое существо очень даже. Хороший конь, исполнивший бы свое предназначение и справно донесший меня до цели, никак не заслуживал участи стать чьим-то обедом. Гораздо проще для моей совести оказалось вспомнить отцовскую науку: соорудить плот и спокойно сплавиться вниз по течению Змеиной.

К счастью, и меня, и брата отец учил на совесть — руки ничего не забыли. А нужное дерево, легкое и чрезвычайно мягкое, нашлось достаточно быстро. Выбирал я правда не особенно тщательно: бальса на полуострове росла повсеместно, для плота подходила идеально, а одного срубленного дерева мне хватило. Конечно, настоящий хороший плот, пригодный для долгого использования за один вечер я бы не собрал. Для такого и древесину брали разную, и стволы искали без изъянов. Но для короткого путешествия по самому спокойному участку реки вполне сгодился бы и тот, что я соорудил на второй день своего пути.

К реке я вышел через пару часов после полудня, малый остаток дня потратил, собирая средство дальнейшего передвижения. Мои соотечественники плоты делали из сухих стволов бальсы и шпонок из бука, вязали вицей из прочного стебля пятнистой лозы. Тонкая и гибкая, она очень быстро сохла, в процессе стягивалась и врезалась в древесину намертво. И захочешь, а больше не развяжешь — только рубить.

К счастью, лозу я нашел в достаточном количестве, иначе пришлось бы вязать бревна обычной пеньковой веревкой, прихваченной в дорогу, — не самый надежный способ, чреватый к тому же неприятными неожиданностями. И хотя свою я вымочил в специальном алхимическом растворе, пенька оставалась гораздо менее прочной и в воде растягивалась, ослабляя крепление бревен.

Мысль сделать плотик маленьким и связать его в один слой я даже не рассматривал, да и бальсу выбирал немолодую, достаточно высокую. Центральный ствол, разрубленный на четыре части, использовал в качестве нижних поплавков. Толстые ветви плотно уложил поверх и поперек, а из самых тонких нарубил жердей и вырезал шпонок. По давней науке отца, лозу на куски не резал: на длинном конце навязал петлей, закрепляя ими центральные ветви на жердях. При забивании шпонок, лоза натягивалась, крепко впиваясь в остатки шершавой коры. В последнюю очередь пришлось плотно законопатить сфагнумом щели между неровностями бревен и оставить плот, облитый водой на берегу. В целом плавучая платформа выглядела вполне прочной и годной. В темноте перед сном я смочил стебли лозы по второму разу, чтобы к утру их стянуло на бревнах сильнее.

Плот вышел удобным, послушным, хоть и не особенно широким. Управлять им оказалось легко, в чем я убедился, до рассвета сложив на немудренное средство передвижения немногочисленные пожитки. Несмотря на то, что сухой сезон еще не завершился, все дни моего пути по реке с неба сыпал бесконечно-нудный мелкий дождик, из-за чего сплав вышел престранным. Вода, казалось, окружала меня со всех сторон. Сильно промочить походную мою одежду эта морось не могла. А вот ощущение соприкосновения влажной кожи с липкой кожаной жилеткой, как и необходимость на вечернем привале вместо долгожданного отдыха подсушивать вещи, пропитавшиеся водой, значительно подпортили мое отнюдь не самое радужное настроение. Одинокие завтраки и ужины на ходу, как и сам кочевой образ жизни меня и не привлекали, и не отталкивали, скорее стали почти привычны еще во время обязательной службы в магическом патруле. Однако это не значило, что я отказался бы от более комфортного пути. Скорее даже наоборот, за два года спокойной, сытой и оседлой жизни успел оценить ее преимущества. Хотя временами я подумывал в конце концов вернуться на военную службу, эти мысли приходили в голову все реже. Артефакторика стала для меня не просто увлечением, но превратилась в страсть.

В целом, четыре дня пути, даже учитывая многочисленные остановки, меня немного утомили. Порожистая река отвлекала от разнообразных мыслей, то и дело навязчиво лезущих в голову, а ее бурное течение не давало расслабиться.

Джунгли Варулфура, обособленные от остального мира горной грядой, запирающей перешеек Сечельт, представляли собой удивительный мир. Здесь до наших дней сохранилась уникальная древняя флора и фауна. Глубоко в сердце таинственных этих джунглей лежали острова — не те, которые окружает кристально чистая голубая вода и белые песчаные пляжи, но изолированные от остальной цивилизации острова из песчаника. Горы с плоскими вершинами. Тепуи^[22].

Большую их часть даже в самом засушливом сезоне постоянно окутывали туманы. На одной из таких гор много сотен лет назад нашли пристанище жалкие остатки моего народа, бежавшие от тотального уничтожения. Обозленные, потерявшие собственные земли, родных и все то, что составляло их жизнь, предки основали здесь общину.

На первый взгляд ллаэрл отнесся к беженцам вполне благожелательно, заключил с ними договор. В обмен на место для строительства общины и помощь в обустройстве, защиту и поддержку со стороны государства каждые десять лет молодые юноши или девушки отправлялись ко двору на службу в личную гвардию повелителя гор и небес. То были откупные — сотая часть населения анклава ллайто на территории государства вранов. С годами численность почти уничтоженного народа росла, росло и количество откупных. Далеко не все были этому рады, особенно в Совете Предиктов, но договор, пусть и скрепя зубами, чтили обе стороны.

Крылатые отдали во владение многоликим одиноко возвышающуюся в джунглях гору Бату. Ее вершина казалась плоской, будто срезанной. На деле под пышной зеленой шапкой сельвы плато представляло собой изрезанный трещинами, изъеденный эрозией от воды и ветра, нерукотворный каменный лес. На некоторых участках поверхность тепуи состояла из многометровых столбов, оплетенных лианами и скрытых иной плотной растительностью. Да и под поверхностью земли, образовавшейся на плато за миллионы лет, скальное основание пронизывали системы пещер. Малоизученные, величественно-грандиозные и дико опасные. С озерами, реками, гигантскими амфитеатрами, чьи рухнувшие своды образовывали глубочайшие колодцы и провалы. Общину заложили вокруг одного из таких. Недалеко от отвесного обрыва, на дне которого несла свои бурные воды бушующая и шипящая река Змеиная.

Впрочем, Бату, отданная в безраздельное пользование, была достаточно велика для устройства общины — почти восемьсот верст в поперечнике с идеально круглой вершиной, расколотой с краю извилистым руслом реки. На верхнем плато встречались озера и мелкие речушки, срывающиеся со склонов горы журчащими струями водопадов, но никогда не достигающие горного подножия, испаряющиеся еще в воздухе.

Дикая красота этих мест манила и одновременно настораживала — никем не изученные заросли таили в себе нешуточную опасность. Сельва отдавала новые земли для растущей год от года общины неохотно. Под сумрачной сенью тропического леса каждая тварь, независимо от того росла ли она, бегала ли, имела ли крылья или лапы, в любую минуту готова была сожрать зазевавшуюся добычу. Единственным способом расчистить место для жизни новому населению этих мест давал лишь огонь. Но даже выжженные джунгли жестоко мстили своим захватчикам. Однако именно сельва — временами опасная и в любое время восхитительная — приносила моему народу самый высокий доход. Жить в таком месте было не легко, однако ллайто не знали иного.

Утро пятого дня пути я встретил на песчаном берегу старицы, воды который плескались у подножия узкой, лишенной перил двухсотсаженной лестницы. Две тысячи ступеней вырубили в скале мои предки. Они составляли часть известного пути к Бухтарме. Подножие лестница почти впритык подходило к мелковатому озерцу, образованному спрямившимся руслом Змеиной.

Сами ллайто внешнюю лестницу теперь использовали редко: в глубинах пещер нашли гораздо более безопасный путь за пределы плато, как и множество иных источников пресной воды.

Плот я вытянул из реки и оставил там, где песок уступал место голому камню. Отличная все же получилась вещь, кому-нибудь еще пригодится.

Обеспечивая собственную легенду ловца, по дороге от края плато до общины я постарался обойти самые интересные в плане дорогой добычи места. Добрался до семянки жемчужного пиона и даже до кладки акромантула, резонно предполагая, что заработок лишним никогда не бывает. Чтобы я да не нашел куда потратить золото? Тем не менее недалеко от мангровых зарослей все мои планы на богатую добычу пришлось забыть.

Рядом с гнездом скритов не было ничего глупее, чем издавать громкие звуки, да и вообще как-то привлекать к себе внимание. Вне периода гнездования эти твари питались лишь падалью, свежая, дышащая и двигающаяся добыча их внимание не привлекала. Так что, если на пути встретился серый с черными подпалинами самец, громкие вопли вполне могли бы и помочь. Слух у скритов необычайно мощный, позволяющий компенсировать очень слабое зрение. Так что повышенный уровень шума вызывал у этих падальщиков далеко не самые приятные ощущения. Бывали даже случаи, когда самцы предпочитали не связываться с орущими идиотами, покидали место встречи, не смотря на наличие четырех плетей с ядовитыми крючками, острых когтей и мощных челюстей. Впрочем, некоторую трусость самцов компенсировали самки, вошедшие в фертильный период. Размером и общей агрессивностью девочки заметно превышали мальчиков. В одно гнездо самка в среднем откладывала до двадцати коконов, все от разных отцов. Можно сказать, что инстинкт размножения крепко держал скритов за стратегически важные для продолжения потомства места. Без свежей добычи к будущей мамаше лучше было не подходить — схарчит за милую душу без перца и соли.

В общем, скриты в период размножения способны были растерзать любую встреченную на пути добычу, независимо от того — дышит ли этот кусок мяса или уже перестал.

Именно по этой причине почуяв специфический запах я предпочел надежно укрыться в овраге среди вросших в землю покрытых мхом валунов. Гнезда я не видел, однако судя по количеству шастающих по лесу готовых к ублажению самки мальчиков, я двигался в нужном направлении. Время от времени из чащи слышалось птичье многоголосье: какой-то из самцов в очередной раз вспугнул птах в небо. Громкие взрыкивания перемежающиеся пощёлкиванием лицевых пластин выдавали места нахождения ищущих подношение для будущей мамочки. Иногда эти щелчки становились особенно интенсивными с азартной ноткой и тогда я замирал в очередном убежище, стараясь слиться с окружающим пейзажем — попасться скритам во время драки за свежатину не хотелось. Сейчас, впрочем, звуки мало походили на драку, скорее уж парни окружили какую-то крупную и далеко не травоядную добычу.

На высокой визгливой ноте, я осторожно высунулся из-за валуна. Травля — занятие для скритов-падальщиков не самое привычное, от чего они слишком уж увлеклись процессом. Я же собирался воспользоваться их занятостью и незаметно прошмыгнуть дальше вглубь чащи.

Четыре скрита, окружали небольшую расщелину на пологом склоне лощины. И, судя по следам, ведущим к узкому разлому, внутри засел какой-то малолетний идиот, сунувшийся в сельву во время гнездования. Местный или турист определить возможности у меня не было. Я беззвучно выругался. По джунглям к общине я шел почти трое суток, надеясь, что доберусь к цели своего путешествия к концу десятицы. И вот теперь, когда я, живой, невредимый, не уставший, оказался почти у цели меня внезапно поставили перед выбором — спасать или не спасать неизвестного. С одной стороны, я не был сентиментальным добряком. Судьба малолетнего дебила меня не так уж волновала. Но с другой стороны — самцы же не уберутся с единственной доступной тропы, пока не прикончат свою добычу. Пытаться же в одиночку справиться с четырьмя разгоряченными в этой погоне скритами — самоубийство. Вряд ли попавшийся в когти падальщикам малец смог бы мне помочь в процессе этой безумной попытки. Однако рассчитывать на то, что одуревшие от феромонов гнездующейся девицы парни покинут это место раньше, чем закогтят и растерзают раненого, я не мог. Был, конечно, вариант подождать пару часиков, пока неизвестный не помрет от яда. Но оставалось немало шансов того, что подранок мог пострадать не от спинных плетей, а просто от удара лапы. И тогда рана была относительно чистой, да к тому же не очень — судя по количеству крови на склоне — глубокой.

Я снова выглянул из-за громадной каменюки, распластавшись по земле. Расщелина выглядела узкой и вытянутой вглубь. Массивные скриты могли сунуть щель только морду и лапу, а ткнуться внутрь плетями пока не додумались. Нижняя часть трещины поросла травой, а верхняя оказалась закрыта ветвями рухнувшего недавно дерева. Самцы сгрудились возле узкого расширяющегося вглубь убежища, оказавшись спинами к моей лежке.

Из расщелины не доносилось ни звука. Попавший в ловушку подросток до сих пор упорно хранил молчание и никак не проявлял себя — я не слышал ни криков, ни стонов, даже тяжелого от испуга или боли дыхания.

На мгновение мне подумалось даже, что жертва вполне могла уже помереть от их яда, а четыре самца теперь будут сторожить это место в надежде рано или поздно добраться до добычи. У меня, конечно же, был способ убить их в считанные минуты, но магическая побрякушка стоила столь дорого, чтобы расходовать ее ради спасения оказавшегося в неподходящем месте мальчишки. Так что на самом деле способов справиться с четырьмя крупными самцами у меня оставалось не так уж много и ни один из них не выглядел полностью безопасным.

«Да что б тебя, трохиды драли, придурок…»

В очередной раз выругавшись, я принялся снимать штаны. Портить дорогую походную одежду и снаряжение не хотелось. На скритов и их коконы я охотился далеко не первый раз и в отличие от остальных ловцов имел тайное преимущество. Яд из плетевых желез, каким бы странным это не казалось более всего напоминал змеиный, хотя по строению и внешнему виду скриты относились к кошачьим. Ядовитые выделения производились в железах на уплотнённом кончике. Расовые особенности и нужные встречи вкупе с наплевательским отношением к запретам сородичей не раз спасали меня от когтей и яда.

Изменять тело было больно. Самка из меня получилась мелковатая. Не смотря на внушительный по меркам морфов рост, до массы черной когтистой девочки я чуток не дотягивал. Все остальные особенности, впрочем, были в наличии — и зубы, и лицевые пластины, и ядовитые крючки плетей, и даже те самые пресловутые феромоны, от которых у самцов срывало крышу. Шумно вздохнув, пошевелил покатыми боками с плотным пластинчатым панцирем и старательно встряхнулся, отмахиваясь от инстинктов убитой самки, чей слепок хранил с той самой удачной охоты.

Вздохнул еще раз, привыкая к звериному телу, и вышел из-за камней.

Самцы, увлеченные своей охотой, заметили и почуяли меня не сразу. Даже дразнящему аромату течной самки потребовалось время, чтобы достичь их обоняния. Тем более, что пах я не так, как они привыкли. Аромат их самки, наверняка, немного отличался от аромата той, которую я семь лет назад я убил в лесах рядом с восточными склонами Манораяр.

Однако же и этот запах подействовал на четверку хищников безотказно. Скриты развернулись ко мне все разом, ни один не остался равнодушным. Приближаться они не торопились, все-таки условия для случки не изменились — будущей мамаше всегда требовалось много еды. Однако по их мнению самка так вкусно пахла, сама вышла навстречу. Первым не выдержал крупный. Едва слышно пощелкивая и пофыркивая, прижал плети к спине и почти пополз в сторону манящего аромата.

Мог бы, честное слово, усмехнулся бы. Видеть этого хищника таким не удавалось никому и никогда. Кроме меня, да! Воодушевленный внезапной благосклонностью, самец даже позволил себе приподняться и на полусогнутых двинуться мне за спину. Умер он, почти закончив этот свой маневр. И умер, несомненно, счастливым. Удивительно, но яд самки убивал самца практически мгновенно — такой вот извращенный выверт эволюции. С остальными тремя я расправился уже возле самой расщелины, каждую секунду ожидая от засевшего внутри подранка какой-нибудь пакостной неожиданности и одновременно искренне радуясь своей бронированной шкуре.

Очередная вспышка боли скрутила гораздо сильнее, чем при первом изменении. Звериная аура каждый раз словно сопротивлялась, не хотела отпускать. Я сжал зубы, переживая завершающий виток трансформации и остался лежать на прогретой за день земле. Сердце сбоило. Среди своих сородичей, я считался не особенно умелым, в основном они восторгались и завидовали скорости, с которой я получал слепок ауры — всего пара секунд — самый лучший известный результат.

Наконец, мышцы перестало сводить от остаточных спазмов. Я приподнялся и сел на корточки, оглядываясь вокруг. На шум (и на запах еще одной самки) вполне могли явиться незваные гости. Но пока в окрестностях было тихо, а путь к расщелине оставался чистым. Задерживаться вблизи от туш не стоило. Очень скоро сюда нагрянут остальные озабоченные когтистые мальчики.

Из узкого лаза после скоротечной расправы не доносилось ни звука, а лезть внутрь я совсем не горел желанием. Мне-то, в отличие от скритов, было вполне ясно, что неведомое существо, ловко схоронившееся в расщелине, вполне может обладать достаточной расчетливостью и хитростью. С осторожностью оставив между собой и загнанным в ловушку подростком несколько шагов, я тихо и миролюбиво произнес в черную пустоту провала:

— Приятель, я бы на твоем месте не сидел там долго. Очень скоро сюда сбегутся другие самцы и тогда я не дам за твою жизнь и ломанного таланта^[23]. Может, выйдешь и поговорим?

— Может и выйду, — раздался из расщелины глуховатый голос с болезненными нотками. Я был прав, он никак не мог принадлежать взрослому. Тяжко вздохнув, я решил, что остатки совести не позволяют мне бросить на произвол судьбы раненого подростка независимо от его расы.

Отступив еще на несколько шагов я с нетерпением наблюдал, как из разлома появляется на свет сначала худенькая, перемотанная грязными тряпками рука, а затем уж голова, покрытая тонким выцветшим платком.

— Помоги! — просипел мальчишка, шаря рукой по земле, силясь найти надежную опору, чтобы вытянуть наружу потяжелевшее от потери крови тело.

Прежде чем протянуть руку, я внимательно рассмотрел свою находку. Мелкий и тщедушный, с осунувшимся бледным лицом — парень едва достал бы мне до ключиц. Одет он был разномастно и на первый взгляд бестолково, но, как оказалось, с умыслом бывалого путешественника — на нем не нашлось ни одной болтающейся тряпки, способной зацепиться за что ни попадя, ни одной бесполезной вещи. Одно это уже обрадовало, возможно и обузой в дальнейшем пути мальчишка для меня не стал бы. Явно угадав мои мысли из-под края замызганного платка блеснули голубые настороженные глаза.

— Ты кто такой? — хмыкнул я, крепко ухватывая протянутую руку повыше локтя и резко дергая на себя.

Мальчишка хрипло кхыкнул, вылетев из расщелины, как пробка из бутылки. Я перевел взгляд с перепачканного лица в ту сторону, откуда мне послышались странные звуки, и тут же беззвучно охнул: песчаник! У самого края убежища со слабым шелестом дернулся и свернулся широким кольцом снежно-белый хвост с сероватым налетом на чешуе. А уж от второй догадки мне и вовсе стало кисло. От рывка слабо повязанный на голове платок свалился спасенному на худые плечи, открыл длинные платиновые волосы, заплетенные на незнакомый манер. Сразу за левым ухом начинались три выпуклые косы. В центральную, самую толстую собрали большую часть волос, а две более тонкие плели по бокам от нее. Косы пересекали затылок наискось, разделяясь на десяток более тонких с правой стороны шеи и свисая с правого плеча. Остальные мелкие и не очень косички замысловато сплетались, скрещивались и словно перетекали из одной в другую в произвольных направлениях. В районе лба в волосы вплели узкий обруч из черненного серебра с выпуклым глазом едва заметно мерцающего опала. Я ничего не имел против длинных кос, сам много лет заплетал боевую. Однако эта прическа никак не могла принадлежать мальчику, как и тонко-изящная хрупкость, которую по незнанию я принял за худобу. Так спасал я вовсе не парня, а девушку. Хотя какой там девушке, малолетней безмозглой девчонке!

— Барият, — гордо ответила змеехвостая, отлепляясь от меня.

— Трохидова пасть! — выругался я, осознавая во что именно вляпался благодаря своей неуемной жалостливости. — Что ты тут забыла, идиотка?

Глава 6

Словно бы в насмешку над моими сомнениями все решилось без моего участия.

Как оказалось, я настолько глубоко погрузилась в свои далеко не радостные размышления, что весь путь к внутренней части терема прошел мимо меня. И только после мягкого щелчка замка пришла в себя, огляделась и опешила, обнаружив в спальне за плотной суконной шторой княгиню Люты.

Светава ехидно-презрительно фыркнула на недовольство своего высокого спутника, проплыла мимо него с грацией грузовой шхуны, чьи нижние палубы забиты товаром, и попыталась обнять меня. Округлый живот, ставший для меня полной неожиданностью, не позволил ей подобное проявление чувств, но женщина нисколько этому не огорчилась, ухватив меня за руку, повлекла к мягкому диванчику у окна. Я приветственно кивнула шедшему за ней следом побратиму Умира, очевидно, приставленному братом к непраздной супруге.

Сложно было найти женщину, более не похожую на моего сурового и строгого старшего брата и более ему подходящую. Сдержанная, на первый взгляд, излишне равнодушная к окружающим, Светава, тем не менее, притягивала к себе взгляды всех мужчин, обладая шармом и врожденным аристократизмом, который сложно воспитать и приобрести, и которого я сама, несмотря на все строгое воспитание, была напрочь лишена.

Княгиня в любых ситуациях умела оставаться вежливой. Ни гнев, ни раздражение не отражались на ее лице, улыбка ее всегда оставалась сдержанной. Однако, стоило лишь дверям в личные покои закрыться за ее спиной, как на смену кроткой лани в чертах лица проступала истинная тигрица — такова была ее звериная половина. За напускным княжеским величием, как оказалось, скрывался до неприличия страстный, взрывной характер. Хватило одного скандала с этой фурией, чтобы и мой брат раз и навсегда понял, кто достался ему в жены.

— Тебе уже сообщили о приезде гостей? — поинтересовалась Светава, изменив первоначальное направление движения, бесцеремонно усевшись на мою кровать и поглаживая круглый живот.

Юрас закатил глаза и устроился на кресле — вольно-бесстыжее поведение княгини в присутствии ближнего круга давно служило причиной его беззлобных ироничных насмешек, поднимающих настроение и ему, и самой Светаве.

— Нет. Я только вернулась, а болтовню девочек из свиты я стараюсь не слушать. У меня от их щебета голова болеть начинает.

— И зря! — с нотками неодобрения протянула княгиня, подаваясь ко мне. — Сплетни — простой и дешевый способ получения информации.

До недавних пор она принимала живое участие в жизни терема, и ни одно важное событие не проходило мимо нее, однако теперь брат, вероятнее всего, ограждал глубоко беременную супругу от любых, по его мнению, чрезмерных волнений.

— Расскажи-ка лучше, когда тебе рожать, мамочка? — любопытно спросила я, неуверенно касаясь кончиками пальцев ее выпирающего живота.

Топазовые глаза Светавы вспыхнули теплым жаром.

— И не спрашивай, жду не дождусь этого дня. Твои племянники изводят меня и днем, и ночью! Но ты не пытайся меня запутать. Рассказывай, с чего такое потерянное выражение лица?

Я оглянулась на начальника Управления безопасности, мгновенно насторожившегося от моего взгляда, активировала вокруг себя и собеседницы сферу безмолвия, и просительно сложила руки в замок в его сторону.

Юрас беззвучно фыркнул и насмешливо прищурился на мои девичьи секреты.

— Что случилось, Яра? — серьезно спросила невестка, пытаясь отыскать на моем лице следы не то волнения, не то крайнего расстройства.

— Ох, Вета. Я такая дууура!

— Даже спорить с этим утверждением не буду, милочка. Но может ты уточнишь причину своего самоуничижения?

— Я переспала с одним из учеников школы. — с трудом выдавила я и задержала дыхание, ожидая вердикта родственницы.

Княгиня придвинулась ко мне еще ближе, накрыла мои пальцы горячими ладонями и тихо спросила:

— Ты этого не хотела?

— Нет, нет! Что ты, все было не так… Вернее, хотела, очень хотела. Но он такой невыносимый идиот! — воскликнула я, пытаясь в простых словах передать все обуревавшие меня чувства. — И он простолюдин.

— Ах, вот оно что… — понимающе кивнула жена брата. — Это, конечно, не самый правильный с твоей стороны поступок, особенно учитывая скорое прибытие ллайто. Надеюсь, ты не станешь принимать никаких опрометчивых решений?

Я взглянула на нее удивленно, перевела взгляд на Юраса и развеяла окружившую нас защиту от подслушивания.

— Неужели брат решил выполнить тот устный договор, который с многоликими заключил еще батюшка? — пробормотала я.

— Недавно выяснилось, что Володар заключил его по всем правилам, и даже прописал основные условия.

Исав Лугубелирт страдальчески закатил глаза,покачал головой, но препятствовать княгине разглашать подобную информацию не стал, только вздохнул тяжко-тяжко.

— Значит, Умир решил выдать меня замуж за ллайто. — наконец произнесла я, не спрашивая, но констатируя факт.

Эта догадка заставила меня похолодеть. Собирается ли братец исполнять последнюю волю отца? И если да, то даст ли мне время завершить обучение? А может и вовсе решит отдать Агнию? От этой крамольной мысли ладони дернулись отхлестать саму себя по щекам… На такое бесчестье Умир не пойдет! Да я и сама никогда не соглашусь на подобное предательство.

На самом деле, примириться с ллайто, выделить им значительную часть территории, согласиться на частичное отмежевание от княжества в виде почти самостоятельной провинции, и — о, ужас! — предложить для закрепления всех договоренностей династический брак, хотел в свое время еще мой прадед Ждан Ирмицирорг. За годы своего правления он сумел многое изменить в княжестве, а вот вынудить высшее дворянство потесниться и принять давних недругов так и не успел.

Переломить многовековую привычку оказалось чрезвычайно сложно. Впрочем, он смог главное. Он в достаточной степени убедил сына, надевшего княжеский венец после него, в правоте своих суждений и принятых решений. Наш дед, князь Ольх, продолжил готовить почву для союза с многоликими.

А уж отец для сближения с ллайто и восстановления попранной нашими предками исторической справедливости сделал гораздо больше, чем все его предшественники вместе взятые. Вот и Умир, кажется, решился в кои-то веки завершить многовековое начинание правящего рода. Почему-то я не сомневалась, что у него все получится, как бы мне самой не было от этого страшно, и как бы не разъедало мою душу главное условие: тот самый династический брак, прямо упомянутый в договоре. Брат-то уже десяток лет был счастливо женат и пользоваться княжьим правом на двух младших жен точно не собирался. Даже чисто гипотетически. Даже умозрительно. Светава ему бы даже мыслей об этом не простила, несмотря на всю свою внешнюю мягкость и покорность.

Так что в мыслях бился только один вопрос — кто? Я или Агния? Я? Агния? Кто примет на себя роль гаранта мира?

Начало ожесточенной вражды между нашими народами давно кануло во тьму веков. Мне же казалось всегда, что причиной стало сходство физиологии или противоположные взгляды на развитие способностей. Генетика утверждала: оборотни и ллайто произошли от общего предка, однако пути развития выбрали разные. По сути, оба народа изначально являлись полиморфами, способными принимать любой облик. И животный, и растительный, при необходимости. Ллайто развили эту способность до небывалого уровня. Весь свой магический дар они целенаправленно тратили на чрезвычайную ментальную чувствительность. Именно так они снимали слепки ауры и нервно-канальной системы тел, чтобы после изменять себя, превращаясь в кого-то иного. За это их и прозвали многоликими, а еще — морфами. И первое, и второе название ллайто считали тяжким оскорблением.

В отличие от них, оборотни пожертвовали свободной трансформацией в угоду магической мощи и стабильности. Каждый представитель вида мог превращаться только в одно животное. А тот, кого мы привыкли с древних времен называть своим тотемом или внутренним зверем, являлся, по сути, всего лишь аурным симбионтом. Через год после рождения, во время обряда имянаречения симбионт сливался с ребенком-полиморфом, пробуждая его способности к обороту и принимая вид того животного, чьи особенности оказывались ближе всего к характеру маленького оборотня. Конечно, первый оборот происходил не в детстве, а по окончании всех возрастных гормональных изменений и полной перестройки организма, а вот сам зверь периодически начинал проявляться уже после ритуала. Физиологическую и генетическую природу выбора, как и его ограничений, до полного пубертата целители и виталисты объяснить не могли, разводя руками: «…официальная наука не имеет достоверных ответов на этот вопрос…»

Та кровавая бойня на острове Китеж, когда за короткий срок был практически уничтожен целый народ — братский народ — случилась на волне взаимной неприязни, подогретой излишне рьяно рвавшимся к власти родом Боцаривелн.

Так что разногласия наши были вполне преодолимы, тем более, что браки между двумя ветвями одного древнего народа были вполне возможны, хоть и редки. И дети в таких союзах рождались вполне нормальными. Однако, внутренне я продолжала противиться этому династическому браку и вполне понимала, по какой причине, хотя легче от этого понимания не становилось.

— Вполне возможно, — подтвердила Светава. — Ты же знаешь, как серьезно он относится ко всем начинаниям отца!

— Нет! — внезапно подал голос Юрас. — Княжна, брат любит тебя. Он не стал бы проворачивать подобное, не посоветовавшись с тобой до принятия такого решения или, хотя бы, не поставив тебя в известность.

— Тогда зачем прибыли эти… гости? — растерянно выдохнула я.

— Ты не знаешь? — растерянно переспросила невестка и тут же вперила рассерженный взгляд в бессменного конвойного. — Ей, что, до сих пор не сообщили?

— В этом не было необходимости… — пожал плечами Тень князя. — Прежде ллайто не пытались потребовать выполнения старых договоренностей.

— Ну, конечно! — фыркнула Светава. — А то, что морфы год за годом с самого ее двадцатилетия отправляли своих юношей во все высшие учебные заведения Люты, это так — совпадение, да?

Я удивленно соскочила с подоконника, ища и не находя в сказанном иной смысл.

— Что?

— О, как все запущено… — снисходительно протянула княгиня. — Яра, милая, да твой отец спал и видел, как бы объединить два народа в один. Его не остановило даже недовольство некоторых высоких родов. А последние готовы были зубами рвать соперников за возможность заполучить одну из княжон в свою семью. И тут, представь… такая оплеуха. Одна девица уплывает из рук. И к кому? Не к известному до последнего грешка родовичу-оборотню, а к какому-то многоликому. Я не удивлюсь, если убийц Володару подослал кто-то из своих.

Пока я переваривала получившийся расклад, много меняющий в картине событий, Светава тяжко поднялась с диванчика и принялась прохаживаться вдоль дальней стены. Это была одна из ее черт, умилявших семью: в минуты особо глубоких раздумий она не могла не двигаться, словно от активности ее тела зависела и активность ума. Теперь же, когда княгиня вынашивала сразу двух наследников, напоминая нечто очень сильно округлое, а срок беременности неуклонно рос, прежде танцующая походка сменилась плавными неторопливыми движениями, за которыми я наблюдала с затаенной улыбкой.

— На аудиенцию к князю прибыл Мал Сордемгенльдт собственной самодовольной персоной. И… он утверждает, что твоя маго-генетическая карта и карта Агнии как нельзя лучше сочетаются с картой одного конкретного ллайто… Так что многоликие прибудут потребовать выполнения условий договора, я полагаю.

— Предполагаешь подтасовку? — заинтересовалась последней новостью я. — На такое Служба не пойдет, я думаю. Это ж такой козырь для возможного шантажа!

— Вряд ли представитель Службы рискнет лгать по столь несущественному вопросу, — вмешался Тень князя. — Яра — не наследница, и ее не постеснялись бы выдать за выбранного кандидата, даже зная, что детей у них не будет.

— А какие вообще условия прописали в том договоре? — вскинулась княгиня, словно готовясь защищать меня от всего мира. — На что мой покойный свекр был готов ради замирения с ллайто?

— Он собирался отдать многоликим часть суши между Лютым и Ловчим морем. Формально, эта провинция осталась бы подчиненной воле князя, отдавала бы часть совершеннолетних мужчин для службы в княжестве, новые граждане платили бы фиксированный налог в нашу казну. Но на практике отчужденные территории превратились бы в суверенное образование с отдельной от княжества правовой системой, правителем и армией. В общем, получили бы тот статус, который сейчас имеет Китеж. Но, конечно, эти условия вступят в силу только после проведения обряда единения и консумации брака между представителем рода Лютамарехт и ллайто из достойной семьи, чей статус достаточно высок для родства с княжеской фамилией.

— Они никогда не откажутся от такого договора! — задумчиво выдохнула я. — В Варулфуре им никто и никогда не даст подобной вольности. Да и провинция получается раза в три больше их нынешней резервации.

— На данный момент им еще есть куда расширяться, — отрицательно качнул головой на мое предположение исав Лугубелирт. — Их численность приблизилась к пяти с половиной тысячам. Но я с тобой согласен, от договора они не откажутся. Да и враны выделили им для проживания чрезвычайно проблемный участок. Ллаэрлу на самом деле не выгодно ни чрезмерное усиление общины, ни ее значительное ослабление. Активность Володара изрядно нарушила планы этого крылатого интригана.

— Это все замечательно, — скептически нахмурилась я. — Но зачем это было отцу? Фактически, он согласился еще раз раздробить территорию Люты, точно зная, что отколовшийся кусок рано или поздно потребует полной независимости, ведь прецедент уже был. Отделение Китежа хотя бы имело смысл — его даровали наследнику рода Анахарсидт за подвиг. К тому же, иния всегда отличались от остальных оборотней. Я не понимаю, зачем отец это затеял, и почему Служба так внезапно захотела поддержать его давнее решение!

— Все очень просто, княжна, твой батюшка хотел усилить правящий род. Ты еще не родилась в тот год, когда эта идея пришла ему в голову, но я хорошо помню скандал, который ее породил. Ты, Светава, тоже должна.

Юрас наклонился вперед, сплетая руки в замок и упираясь на них подбородком.

— Стана Торкватаарг — самая младшая дочь у своего отца — сбежала буквально за пару часов до обряда. Сбежала, как понимаешь, не одна, а с возлюбленным. Если точнее, с морфом. Скандал разгорелся на всю столицу; оскорбленный жених не смолчал, вытряхнул все грязное бельишко рода невесты-предательницы. Родители его тоже не остались в стороне — как же! — единственного сына опозорили перед всем княжеством. Никто не желал после с ним родниться. Князь вмешался, и заступился за род сбежавшей исавиты. Девицу по всем правилам отсекли от фамильного древа, признавая отверженной отступницей. Свадьба брошенного у алтаря парня по настоянию князя состоялась буквально через год. Но главное в этой истории — судьба беглецов. Ни ллайто, ни оборотни, как вы понимаете, их бы не приняли. Влюбленная парочка направила свои стопы в халифат, где неплохо устроилась. А через несколько лет у них родилась дочь, первый известный смесок, имеющий способности к полноценной полиморфии. Тебе известно, княжна, что у ллайто есть запрет на анимализм?

— Да, — согласилась я. — Это потому, что они слишком глубоко сканируют тех, с кого снимают слепки.

Юрас кивнул.

— У оборотней такая проблема отсутствует. Наши тотемы изначально сливаются с личностью, становясь ее частью. Ллайто же очень рискуют, перевоплощаясь в животных, поскольку вместе с аурой частично перенимают привычки реципиентов. Животные инстинкты, мышление и аура очень отличаются от человеческих. Изменившись в зверя, они вполне могут застрять в его шкуре навсегда. Как оказалось, у смесков таких осложнений нет. Девочка могла принимать абсолютно любой облик, лишь увидев его. У нее не было необходимости даже в прикосновениях. Ребенок в большей степени изменялся лишь внешне, сохраняя ауру и человеческое сознание. И для нее не существовало никаких ограничений по массе.

— Но зачем это было нужно отцу?

— Ты лучше кого-либо знаешь, как я уважал Володара, — тяжко вздохнул Юрас. — Он заменил мне отца, который от меня отказался. Но в последние годы он помешался на драконьей крови, на их наследии, на возможности их возродить. Появление настоящего полиморфа он считал первым шагом к своей цели. Ведь, по сути, драконы перевоплощались так же, как и эта девочка, по одному желанию.

Я напряженно вгляделась в осунувшееся от опасений мужское лицо. Как, однако, глубоко его пробрало, болезного…

— Да, — наконец решилась я на признание. — Я знаю. Отец рассказывал мне о своей теории. Все — из-за пророчества. В юности пифия предсказала ему, что одна из его внучек будет настоящим драконом. Он в это верил.

— Ого… — выдохнула Светава, молчавшая последние минуты нашего с Тенью диалога, и с явной паникой уставилась на собственный живот.

Юрас пару мгновений непонимающе разглядывал ее перепуганное личико, а потом вдруг заржал без всякого пиетета перед венценосной особой.

— Ой, не могу, княгиня, ну и выражение лица у тебя было! — заикаясь, выдавил исав, с трудом успокаиваясь и утирая слезы. — Ты же, вроде, двух мальчишек ждешь!

— Да ну вас! — воскликнула супруга брата и вразвалочку двинулась к входной двери. — Обижусь и уйду!

Тень подскочил на ноги, готовый следовать за своей подопечной, и подмигнул мне.

— Погоди-ка, Вета. Задержись на минутку, — окликнула я невестку и обратилась к ее спутнику. — Насколько я помню, у ллайто давно нет понятия аристократии. В их общине главной ценностью является уровень полиморфизма и магической силы, правильно? — поинтересовалась я.

— Да. Власть у многоликих — в руках избираемого Совета Предиктов. Насколько я помню, кнес Данияр вместе с супругой и двумя сыновьями на момент нападения находился в приморской резиденции на северной оконечности острова, гарнизон которой был гораздо меньше столичного. Всех обитателей имения вырезали в первую же ночь.

— Тогда где ллайто собираются найти мне достойного по статусу супруга? — прищурилась я. — Я не думаю, что их Совет Предиктов — всего лишь сборище недальновидных глупцов.

— Большая часть дворянства погибла, но среди сбежавших наверняка выжили не только мещане. По крайней мере об одном потомке древнего рода мне известно точно… — ехидно ответил Юрас на мои сомнения. — Кнес Данияр, если помнишь, родился магом. Учился он в империи, и оттуда же привез чемар. Человечка даже родила ему сына. Мальчишку он в род не ввел, хотя ребенок унаследовал и магический дар, и способности к полиморфизму. А вот байстрюком^[24] без права на венец признал. Имени этого мальчишки история не сохранила, а ведь с него началась младшая ветвь рода Берсень. Я не удивлюсь, если ллайто предусмотрительно пестовали потомков своего погибшего кнеса. В конце концов, та семья в общине имеет довольно высокий статус. Один из них даже стал главой Совета.

— Подожди! — перебила невестка исава Лугубелирта. — Ты хочешь сказать, что среди нынешних ллайто живут прямые наследники их древнего правящего рода, в котором, насколько я помню, тоже была изрядная порция крови драконов?

— Да.

— И кто же это? — нетерпеливо пристукнула я носком пробковой сандалии. — Кого мне выдадут в качестве будущего супруга?

— Ну, на данный момент живо три поколения семьи. Старшему представителю далеко за четыре сотни перевалило, шестерых детей нажил, из которых лишь один — сын. Этому его наследнику на сегодняшний день что-то около двухсот пятидесяти лет, имеется супруга и пятеро отпрысков, из них трое мальчиками уродились. Самый младший не достиг еще первого совершеннолетия, а старшие близнецы… Оба вполне подходят по возрасту. Зоряну и Межамиру немногим больше пятидесяти.

— Эти потомки так и носят прежнее имя правящего рода? — просипела сбивающимся тревожным голосом, с трудом удерживаясь от истерики и старательно скрывая ее за неловким интересом, запнулась, потупилась, скрывая всхлип. — Не слышала, что кто-то из потомков кнеса выжил.

— Нет, конечно. Мальчишку-то официально так и не признали… А байстрюки, сама знаешь, прав на имя рода не имеют, тем более, если род — правящий. Данияр, кажется, не особенно был рад сыну от имперской магички. Фамилию он ему выбрал по меньшей мере оскорбительную — Калита.

Юрас говорил еще что-то, но я больше не разобрала ни слова. Мир внезапно завертелся у меня перед глазами, а потом стал словно бы выцветать и блекнуть. В ушах же с грохотом крови билось одно единственное имя — Межамир Калита. Калита! Мелькнула мысль о том, какая же я все-таки дура, доверчивая идиотка! После сознание и вовсе потонуло в вязкой чернильной темноте. Даже испуганный вскрик Светавы я расслышала лишь смутно, где-то далеко-далеко, словно отдалилась от нее на другой край мира. Я и взволноваться за беременную невестку не смогла, сил не хватило.

Возвращение в сознание ознаменовалось для меня какой-то невероятной слабостью вкупе с непонятным головокружением — а ведь я, судя по ощущениям, лежала с закрытыми глазами на собственной постели. Собравшись с силами, я слегка повернула голову вбок, приоткрыла глаза. Взгляд скользнул по стене, виднеющимся в окно крышам многочисленных построек княжьего терема, и зацепился за взволнованное бледное лицо брата.

— Яра! — выдохнул он, крепко стискивая мою ладонь в своих пальцах. — Очнулась.

Я закрыла глаза и задышала ртом, переживая особенно сильный приступ тошноты.

— Что случилось? — наконец удалось просипеть мне. Горло горело, словно я серьезно простыла… или долго-долго кричала.

— Целители диагностировали сильнейшее эмоционально-магическое истощение. Такое бывает, когда магу не хватает резерва канальной системы на особо мощное заклинание, и ему приходится черпать недостаток силы из жизненного резерва тела. Ни Светава, ни Юрас так и не поняли, куда ты угрохала такую прорву энергии.

— Но я ничего не делала! — недоуменно ответила я, на мгновение даже позабыв про слабость.

Брат пожал плечами, усаживаясь на край кровати и ласково поглаживая меня по щеке.

— Виталист нашел в твоей ауре тяжи связи. Возможно, энергия ушла твоему реципиенту. Почему ты мне ничего не рассказала, Яра?

Глава 7

Варулфур, конечно, не считался малонаселенной страной, однако большинство вранов населяли парящие свои города и склоны Манораяр, а этот горный хребет тянулся по всему югу полуострова от перешейка Сечельт до самой восточной оконечности, где поворачивал на северо-восток.

Равнинная часть и предгорья Манораяр, заполненные лесами, пойменными лугами и каменной пустыней в северной части, не интересовали крылатых хозяев этих земель. Самые плодородные территории, конечно, заселяли, в основном за счет мигрантов из других стран. Таких поселений хватало для постоянного вполне достаточного обеспечения вранов продуктами растениеводства и животноводства. К тому же, самые пригодные для пахоты и скотоводства земли располагались как раз вблизи гор. Туристические маршруты в целом тоже пролегали недалеко от предгорий, а иногда и вовсе в горах.

А вот остальная часть полуострова оказалась отдана на откуп многочисленным отщепенцам или бандам, не желающим над собой никакой власти. Костяк подобных ватаг составляли люди, а если и встречались представители долгоживущих рас, то предпочитали не распространяться о своем нечеловеческом происхождении. Вообще, ради своей собственной безопасности, в этих землях не следовало передвигаться в одиночку. Таково было первое правило выживания в пределах этих практически ничейных земель.

То, что ллаэрл позволял на своей земле полную анархию, когда-то давно вызвало у меня оторопь, лишь во время службы в гвардии мне стала известна причина такого странного отношения к собственному государству. Как оказалось, ллаэрл почти со всеми человеческими государствами заключил необычное соглашение. За немалую оплату он дал согласие использовать незаселенную сельву, богатую на опасности, в качестве места ссылки некоторых криминальных элементов.

От этого соглашения владыка вранов получал прямую выгоду. Даже преступные банды не могли существовать в полном отрыве от окружающего мира. Рано или поздно многие из них начинали вносить свою лепту в финансовую стабильность Варулфура.

Большая часть промышляла травничеством, поставляя на внутренний рынок Варулфура редкие горные эндемики. Другие пробовали свои силы в охоте на опаснейших представителей хищников полуострова и представителей редких видов. Подобными ловцами становились, по большей части, откупные ллайто, имевшие право свободного перемещения в пределах полуострова. Профессия эта приносила немалый доход, считаясь в тоже время невероятно рискованной. Флора и фауна сельвы поражала и своим разнообразием, и любовью к свежему мясцу.

Разглядывая стройную фигурку и нервно мечущийся кончик хвоста, с головой выдающий свою владелицу, я думал, что же мне теперь делать. В окрестностях общины, да и вообще на плато Бату, разной шушеры встречалось в разы меньше, чем внизу, но это ничуть не уменьшало опасности. Женщины же среди ловцов встречались крайне редко. А уж девочки, тем более, одинокие — такое никак не укладывалось в моей голове.

— И почему мне так везет? — пробормотал я, запрокидывая голову вверх.

Маленькое никчемное существо последовало моему примеру, уставившись на небо.

— Сколько тебе лет? — устало спросил я, собираясь с мыслями. Девочка мгновенно набычилась и сложила руки на груди, словно закрылась от меня и моих расспросов.

— Какое тебе дело? Сколько есть, все мои!

Я вздохнул, отворачиваясь и оглядывая окрестности.

— И что ты здесь делаешь?

— Ну ты и тупой! — фыркнула девчонка, закатывая глаза — С тобой болтаю, вместо того, чтобы убраться отсюда. Ты вроде сказал, что здесь опасно.

— Опасно, и за день нужно уйти как можно дальше. Так что собирайся, выдвигаемся через пять минут.

— Я с тобой никуда не пойду, — зашипела сумасшедшая самоубийца. — Мне и одной нормально гулялось.

— Осталось четыре минуты… — хмыкнул я. — И учти, я поопаснее скритов буду. Их-то яд на тебя не действует, а мой может вполне.

Через пару часов пути непроходимые джунгли сменились проплешиной с редкой белесой травкой и низкими стелющимися по земле колючими кустарниками. Насторожился я, заметив первые перемены местности, едва моя спутница начала сдавленно охать, останавливаться, ища свободное от острых камней пространство и тормозить наше передвижение. Плодородная почва под ногами сменилась каменистой, и сдавленные ругательства стали звучать чаще. Я нахмурился. Прежде мне казалось, что хвостовая чешуя зигмар значительно крепче, у взрослых особей ее и хорошо заточенным мечом сложно повредить. Однако о физиологии подростков этой расы мне было известно мало. Так что я отбросил эти мысли, на ходу оборачиваясь к песчанице.

— У меня есть запасная обувь, может, ты сменишь облик?

Девчонка зло оскалилась, показывая заостренные клыки, и почти по-змеиному зашипела:

— Не-е-е твое-е-е де-е-ело!

Я с трудом сдержался, чтобы не отпрянуть от этой припадочной. С ней явно что-то было не так, но что именно?

Вскоре камни под ногами стали встречаться все чаще, и окончательно стало ясно, что двигаться в прежнем темпе моя нежданная головная боль попросту не сможет. Я со вздохом замедлился и перешел на шаг. Видимо оценив мои усилия, девочка сдавленно прошипела:

— Я с-с-се-е-ейч-щ-ас-с-с не-е-е могу…

Понятнее ситуация не стала, но я принял ее ответ, потребовал от хвостатой двигаться за мной след в след и стал выискивать удобный маршрут.

Едва вышагнув на открытое пространство, мгновенно понял, куда чуть не вляпался сам, да еще и, как козу на веревочке, привел малолетнюю дуреху. Остановить ее и не дать выскочить за пределы четко очерченной границы живой сельвы оказалось нелегко, песчаница опять стала агрессивной и ни в какую не желала слушать увещеваний. Несмотря на разницу в возрасте и телосложении, в росте и массе мы оказались примерно равны, особенно когда козявка приподнималась на своем достаточно мощном хвосте на дыбы. Верещать и рваться из моих рук она продолжала явно не от отсутствия ума, скорее, из-за ослиного упрямства, а то и вовсе по неизвестным мне причинам. По крайней мере, глаза ее странно блестели, а зрачок словно пульсировал. Возникало ощущение, что девчонка пьяна или наглоталась какой-то дряни. Учитывая, что она постоянно была у меня на виду, да и вещей никаких с собой не имела, как и карманов на замызганном порванном кафтане, мне оставалось предполагать, что проблема не в этом.

Очень скоро эти чрезмерно опасные в нашей ситуации крики и попытки вырваться из моих рук меня в конец утомили. Я встряхнул девчонку, отталкивая ее от себя, впрочем, недалеко, чтобы, не дай боги, не выступила за пределы безопасной зоны.

— Как же ты мне надоела! Давай, иди. Я подожду пока тебя сожрут, заодно точно определю край ловушки.

— Ловуш-ш-шка? Какая ловуш-ш-шка?

Говорила песчаница все еще шипя, а от того неразборчиво, но к последнему я уже привык. Даже то, что она перестала дергаться и пытаться со мной спорить, уже радовало.

— Вот этот лишенный растительности участок — бывшее логово каменного могильщика. Такие проплешины остаются, если они уходят от своей норы. Пока могильщик живет в норе, земля не меняется, но как только он вырастает и ищет другое место, побольше, все вокруг его прежнего жилища начинает каменеть. Это все из-за его слизи.

Хвостатая еще раз оглянулась и поежилась. Я продолжил, закрепляя эффект от своих слов:

— Взрослый могильщик в длину около полутора саженей, и без проблем способен сожрать даже акромантула, если тот, конечно, угодит в его ловушку. На первый взгляд эта каменная площадка очень прочная, но на самом деле верхний слой тонкий и хрупкий, ведь это не камень, а временно отвердевшая земля. Через пару лет здесь все станет как прежде. Если бы норы могильщика так и оставались каменными, полуостров давно превратился бы в огромный пустырь.

— И ч-щ-щто те-е-епе-е-ерь? — мотнула головой девочка, старательно отодвигая хвост от границы окаменевшего участка.

— Постараемся обойти. Плохо то, что я не знаю размеров могильщика, а этот каменный участок лишь жерло его ловушки, по ее краям тоже может быть опасно.

В этот раз собственная правота меня нисколько не обрадовала. Я, конечно, двинулся обратно, чуть забирая влево, но пройти нам удалось всего ничего — около пары десятков шагов. Вот тогда-то недавно оставивший свое логово могильщик нам и подгадил. Я даже не сразу сообразил, когда именно земля провалилась под ногами. Просто в какой-то момент травка стала гуще и выше, а я, как неопытный идиот, чуток расслабился, за что и поплатился. Провалились под землю мы оба, вместе. И в ледяную воду — хоть тут повезло! — тоже ухнули на пару. Течение внизу оказалось на удивление сильным, возможно, мы провалились в одну из подземных рек, питающих Змеиную.

Я крепко ухватил свалившуюся рядом и мгновенно пошедшую ко дну подружку за загривок и не дал ей нахлебаться воды. Дна ногами я так и не почувствовал, поток невероятно быстро уносил нас от места провала, а полное отсутствие света мешало точно сориентироваться в пространстве, однако внутреннее чутье подсказало, что двигаемся мы все-таки в сторону общины, а не от нее. И это меня невероятно обрадовало. Конечно, ледяная вода была не самым приятным способом перемещения, но мешок мой был зачарован, и лежащие внутри вещи не должны были промокнуть. Настроение потеплело на пару градусов. Я даже позволил себе сдавленно хохотнуть, подумав о том, что и сам собирался к концу дня постирать пропахшую потом одежду.

На песчаницу вновь накатило ее странное состояние. Девчонка попыталась вывернуться из моих рук, закашлялась, и чуть не пошла ко дну.

— Да не дрыгайся ты, трохидова дочь, оба же потонем! — прорычал я над ее плечом, получив под водой ощутимый удар хвостом. — Расслабься и греби поперек течения. Надо выбраться, а то скоро околеем в этой воде.

Хвост в воде оказался незаменим. Стоило только песчанице сообразить, чего я от нее хочу, как она в пару мощных толчков чешуйчатой конечности вынесла нас на мелководье подземной реки. Жаль только, сил ее хватило не надолго, на мелководье, стоило мне только почувствовать ногами дно, хвостатая бескостной тряпочкой сползла вниз, потеряв сознание. На берег ее мне пришлось втаскивать волоком. И сквозь ткань кафтана ощущался неестественный жар тела.

«Вот же бедовая!» — подумал я, не зная, что же теперь с девчонкой делать. Ситуация ухудшалась еще и потому, что причин такого состояния я не знал, а строить предположения считал не самым удачным вариантом. К нашему счастью эта подземная река была неширокой, однако ее русло по большей части ограничивал каменный свод. Я же умудрился направить песчаницу с ее мощным хвостом в единственное место, где мы могли выбраться на сушу — туда, где корни растущих на поверхности деревьев каким-то образов отыскали трещину в каменной скорлупе и углубились к воде. Вместо отвесной скалы между корнями образовалась небольшая ниша с пологим бережком.

— Это я удачно момент выбрал… — пробормотал я, подтягивая песчаницу поближе к корням, и принялся стаскивать с себя мокрую одежду, клацая зубами от пронизывающего холода. То ли от близости ледяной воды, питаемой подземными источниками, то ли от сырости и холодных стен, то ли от отсутствия солнца, температура под землей оказалась гораздо ниже, чем на поверхности. Слава богу, хоть свежего воздуха было достаточно. Именно его наличие, в конце концов, навело меня на вопрос о том, откуда же он поступает, и дельную мысль отыскать проход наружу. Хотя для начала следовало бы согреться. Пещерка, образованная корнями, выглядела относительно сухой, однако разводить костер в этом месте я посчитал опасным: неизвестно было, сильная ли тяга воздуха, и не угорим ли мы от дыма. К счастью, благодаря обучению в высшей школе магии и собственной предусмотрительности, из внутреннего кармашка вещевого мешка я выудил узкую шкатулочку с полезным артефактом. Поверхность янтарного цилиндра сплошь покрывали руны, вырезанные на его поверхности. Напрягшись, я окружил себя и свою бессознательную спутницу непроницаемым для движения воздуха куполом. Кислорода в нем должно было хватить на пару часов, а вот согреть нас артефакт мог гораздо быстрее. Разломив цилиндрик, придуманный для профильного экзамена, по насечкам на четыре части, я уложил каждую из них в воображаемых углах недалеко от границы купола, и споро принялся раздевать песчаницу. Под кафтаном на ней обнаружилась коротенькая рубашонка без рукавов, туго зашнурованная спереди. Сражаться с промокшей тесьмой я не стал, не желая тратить на это время, попросту срезал шнуровку и быстро натянул на горящую от жара девчонку единственную оставшуюся сухую рубаху. Сам же натянул запасные штаны, отжал мокрые вещи и развесил на бугристых корнях. Артефакт тем временем без сбоев согревал воздух в маленькой пещерке. Подтянув девочку поближе, буквально обхватив ее руками и ногами, я прислушался к собственному целительскому дару, однако выяснить, в чем причина ее такого состояния, так и не смог — знаний не хватало. Все-таки, несмотря на дар, учился я по другому профилю.

Вскоре я не просто согрелся, а почувствовал даже некоторую ломоту от жара. Да и одежда уже не выглядела настолько мокрой, местами даже парила от скорости высыхания. Скрутив в тугой тючок еще влажный кафтан песчаницы из плотной двуслойной ткани, натянул высохшую рубаху и всерьез задумался, как собираюсь нести девчонку. Отсутствие ног в данной ситуации ничуть не облегчало предстоящий маршрут. Тащить на руках и позволить хвосту волочиться сбоку мне ничуть не улыбалось, так и ноги можно было переломать. Закинуть на плечо — возникала та же проблема, но уже сзади. Вариантов, кроме как приводить песчаницу в чувство, я не видел.

Развеяв купол, отчего нагревшийся воздух мгновенно унесло в неизвестном направлении, я вновь уселся, привалившись спиной к корням деревьев, и прикрыл глаза. Поиски толкового способа нам обоим выбраться наружу грозили оказаться вовсе не такими легкими, как я представлял, так что и отдохнуть бы мне не помешало.

Проснулся рывком, и сперва даже не понял, где нахожусь. Лица касалось едва заметное дуновение свежего воздуха, а тьму разбивал тоненький лучик света. Именно этот солнечный свет, наконец, и заставил меня сбросить сонное оцепенение и оглядеться. Сбоку от меня все также продолжала висеть на корнях коротенькая рубашонка моей хвостатой спутницы, а вот самой песчаницы, как и ее кафтана, нигде не наблюдалось. Я напряженно потер лицо и поднялся на ноги. Занемевшее от неудобной позы тело неприятно покалывало. Проследив взглядом за солнечным лучом, я застыл от удивления. Высоко над моей головой, там, откуда сверху к подземной реке спускались корни деревьев, выделялся прокопанный кем-то лаз. Ширину его снизу определить было сложно, но я почему-то нисколько не сомневался, что смогу протиснуться в это отверстие.

Это сколько же я проспал?

Было понятно, что девчонка не просто умудрилась выбраться, но и мне дорожку пробила. И это никак не вязалось в моей голове с ее состоянием и жаром. Даже если регенерация у нее работала на полную, за такой короткий срок вывести из крови и тканей яд, из-за которого она свалилась, было из разряда чудес. В чудеса я не верил, но для других версий информации о спутнице было недостаточно. Так что я отложил размышления о ней на потом и выудил из вещевого мешка ту самую веревку, которая не пригодилась мне при постройке плота. Ползти с мешком в руках или за спиной было бы гораздо сложнее: мало ли, где зацепится? Я примотал торбу на пояс, продев веревку в петли. Мешок то и дело бил по ногам, но в подвешенном состоянии, вползая по скале, я старался не обращать на это внимания. Радовался я лишь одному: из-за бьющего в глаза света, я почти не различал, насколько высоко забрался и как глубоко придется падать, если сорвусь.

Полз я не долго, но вымотался изрядно, как и перемазался в земле, а ведь еще радовался вчера, что искупался в реке. Выбравшись из узкого лаза, я напоминал трудолюбивого землекопа после ударного рытья канавы, а не опытного ловца или будущего артефактора.

После полудня, когда солнце стало заметно клониться к западу, я вышел-таки на берег мелкой речушки, журчавшей между поросшими циперусом берегами. Лианы покрывали растущие на противоположном берегу деревья плотным занавесом. Спустившись к зеркальной поверхности, я устало упал на берегу. Бестолковый день, переполненный волнением об исчезнувшей девочке, изрядно вымотал меня, тем более, что мысли о случайной попутчице никак не желали покидать моей головы.

Иди дальше и торопиться на зов отца, который даже не удосужился объяснить, с какой целью вызвал меня в Бухтарму, да еще попросил вернуться на родину под чужой личиной, мне совсем не хотелось. Конечно, это состояние ничуть не уменьшало необходимости двигаться вперед, но именно остаток этого дня я твердо решил посвятить безделью. К тому же, входить в город своего детства в том виде, который теперь отражался в зеркальной поверхности воды, мне не просто не хотелось, но и казалось невероятно стыдным.

Обустраивать место стоянки я стал не сразу. Сначала как следует отмылся и простирал одежду, покрытую подсохшим слоем земли, как коркой. Расплел косы, тщательно прополоскал волосы и, после долгих раздумий, боевые косы плести не стал: долго, да и вряд ли на оставшемся пути пригодится. Затем присел на берегу у кромки воды, расслабился, задумавшись над тем, чью же личину использовать для появления в общине. Перебрав в памяти наиболее подходящие аурные слепки, я решил воспользовался внешностью бывшего своего сослуживца, который в принципе не переносил горы, старательно меняясь сменами, если маршрут предстоящего патрулирования предполагал их посещение. В этом случае его внезапное появление на полуострове, тем более, в окрестностях Бухтармы, становилось событием маловероятным.

С прибрежного ила, перетерпев некоторую болезненность изменения, я поднялся в ином облике, на первый взгляд откровенно хилом, тощем, нескладном. На деле же, несмотря на несуразную угловатую фигуру с чрезмерно длинными руками, двуликий паренек, чей слепок я использовал, мало соответствовал собственной внешности в плане силы и ловкости. В моем выборе внешности по здравому рассуждению нашелся лишь один скользкий момент, а именно — раса выбранной мной личины. Соплеменники не отличались добрым отношением к оборотням. Тем не менее, в целом этот нюанс показался мне единственным откровенно слабым местом маскировки. На самом деле, достоверно изображать драга или врана было гораздо сложнее. У представителей этих рас были заметные отличия в физиологии, привыкать к которым необходимо было заранее, а не за пару часов до появления у ворот города. Так что, свой выбор я посчитал менее опасным в плане разоблачения. Человеческую же расу и вовсе посчитал несостоятельной. Появление из джунглей одинокого физически слабого короткоживущего, стражи на стене, несомненно, сочли бы слишком подозрительным событием.

Расслабив ноющие после изменения мышцы, я тщательно замаскировал ауру и принадлежность к многоликим, поскольку ллайто обладали возможностью определять своих соплеменников даже в обороте, сквозь любую выбранную внешность, и позволил себе пару минут передышки.

Поиск дров и сушняка, сооружение очага для сушки постиранного, всё это отвлекло меня от мрачноватых мыслей о скрывшейся в сельве дурехи, которую в данный момент вполне мог уже схарчить какой-нибудь из хищных хозяев тропического леса. Однако, обувь и обе пары кожаных штанов давно сохли на нижних ветках баньяна, сбоку от которого я снял верхний слой дерна и сложил малый костерок, а волнение о спасенной от скритов девчонке не отпускало. Мысленно выругавшись, я полез в вещевой мешок за остатками крупы и высушенными клубнями маниоки. Коробок с солью и непромокаемый мешочек приправ нашелся быстро, а остальная часть съестного оказалась на самом дне торбы. Поморщившись, я принялся выкладывать рядом с собой содержимое котомки, чтобы перепаковать все по уму, и проверить с таким трудом полученную добычу. Когда мешок опустел наполовину, рука наткнулась на шелестящий комок, который показался мне незнакомым. Вытянув плотно увязанный сверток полупрозрачной тонкой ткани, непонятно откуда взявшейся среди вещей, я уставился на него в недоумении. Вещевой мешок в дорогу я собирал самостоятельно, и за время пути ничего похожего в мешке не видел. Развязав обрывок желтоватой тесемки, показавшейся мне знакомой, я встряхнул скрученный рулончик. И лишь когда непонятное нечто развернулось, я осознал, что именно держу в руках, и какой щедрый подарок мне, как артефактору, сделали. Личность дарителя тут же перестала быть тайной. И даже все странности миновавшего дня тоже обрели смысл.

Я держал в руках змеиный выползок с хвоста песчаницы. Вот в чем была причина ее состояния, показавшегося мне похожим сначала на опьянение, а потом на отравление. Жар же, наверняка, был предвестником последнего этапа линьки, который я столь бездарно проспал. Быть может, даже и не по своей воле. Облегченная улыбка раздвинула мои губы в улыбке. «Хитра, змеиная дочь, ох, хитра! Провела меня, как малолетнего сосунка…» Бережно скрутив ороговевший верхний слой змеиной кожи, я аккуратно перевязал его все той же тесемкой и спрятал на самое дно вещевого мешка. Это полутораметровое чудо стоило гораздо дороже, чем все остальное его содержимое, и лишаться такого дара я не собирался.

Глава 8

Сферит замерцал и мелодично зазвенел, привлекая к себе внимание, как раз в тот момент, когда я с головой погрузилась в изучение геохимического классификатора княжества. Издан он был в трех томах, но меня пока заинтересовал только первый, в котором подробно перечисляли месторождения княжеского договора — те, четверть дохода от которых шла непосредственно в казну, независимо от того, кто являлся официальным владельцем, — и государственные рудники. Классификатор издали четыре года назад, и данные, в нем содержащиеся, пока соответствовали истинному положению дел. Насколько я знала, за это время ни одна жила не иссякла, однако и новых найдено не было.

Закопаться в справочник я решила не от скуки. Предстоящая мне через десятицу инспекционная поездка в юго-западную провинцию Люты включала в себя посещение и некоторых приисков, в которых я (с согласия брата) могла выбрать для себя несколько заготовок под артефакты. Умир с улыбкой разрешил присвоить три очень редких или пяток менее дорогих камней, и теперь я со шкурным интересом изучала доступную информацию о том, чем могла бы разжиться. В основном мой интерес вызвали некоторые качественные особенности минералов и руд.

Поделочные камни меня не особенно привлекали. Те, которые подходили к моему дару, в списке проверяемых месторождений не встречались. А из драгоценных меня, в первую очередь, смогли заинтересовать изумруды, двухцветные аметрины, опалы и, возможно, гелиодоры.

Я перелистнула несколько страниц классификатора, останавливаясь на разделе аметринов. В справочнике этим камням уделили непозволительно мало места. Однако в княжестве, да и во всем мире существовало единственное месторождение природного чуда. В отличие от искусственно выращенных аналогов, аметрины способны были вместить два разнополярных энергетических источника, что позволяло использовать их для создания таких артефактов, как известные на весь мир «посох Ледяного Пламени» или «перстень Огненного Дождя».

Официальная добыча этих полудрагоценных камней была начата около сотни лет назад, а до тех пор артефакторы не прекращали попыток создавать нечто подобное, совмещая несколько камней или минералов. После проверки шахты геологами и геммологами из государственного горного надзора, месторождение аметринов получило официальный статус и княжескую дотацию, а род Ирмицирорг, на чьей территории и располагалась выработка — эксклюзивные права на добычу и продажу камней.

С недовольным вздохом отложив классификатор и блокнот, в который переписывала все нужные мне данные, я коснулась кончиками пальцев связного шара. Стоило только связи активироваться, с разочарованным вздохом поднялась с крохотного диванчика в дальнем углу второго яруса зала, прошла до окна, разминаясь. Заодно раздумывая, что же могло понадобиться брату. После моего полного энергетического опустошения он упорно избегал меня, жалуясь на крайнюю занятость. После того сложного разговора виделись мы урывками во время обеда, сидя на противоположных концах стола, да и то изредка: я позволяла себе страшную вольность — обедала в своих покоях, сваливна разыгравшуюся мигрень нежелание принимать пищу под пристальными взглядами придворных.

— Что тебе надобно, братец? — язвительно буркнула я, припоминая все свои попытки связаться с ним. Теперь именно мне хотелось, чтобы меня не беспокоили по пустякам. День моего отъезда уже был назначен, список сопровождающих утвержден, а количество дел нисколько от этого не уменьшилось. И это не упоминая того, что каникулы в Лутаве были далеко не бесконечны. — Сам же скинул на меня обязанности ревизора геммологического комитета, а теперь отвлекаешь?

— Яра, ты что, до сих пор сидишь в книгохранилище? — Голос Умира звучал искаженно. Несмотря на многочисленные достоинства, как артефакт сферит давно себя изжил, но на смену ему пока не смогли придумать ничего достойного. — Я же послал за тобой почти час назад…

— Да? — удивилась я его напряженному тону. — Наверное, Цана меня не смогла найти, я слегка спряталась. А что произошло?

— На ужин прибудут важные гости. Ты не могла бы… — брат замялся, что было на него похоже, и я понимающе вздохнула.

— Как скажешь, — ответила я, не давая ему договорить. После трагической смерти отца нам все еще было сложно и неловко друг с другом и, хоть эти чувства проистекали из любви и жалости, они ничуть не помогали общаться так же легко и свободно, как прежде.

— Спасибо, Яра, — с намеком на улыбку в голосе пробормотал брат и тут же оборвал связь.

Тяжелый, так и не изученный до нужной страницы справочник в массивном кожаном переплете я собиралась захватить с собой в спальню. Книги из княжеского книгохранилища частенько и прежде оказывались в моих покоях. Матушка долго пыталась отучить меня от дурной привычки читать по ночам, а отец, несколько раз не найдя нужных книг, приказал челядинкам по вечерам возвращать обратно вынесенное из здания, отведенного под архив и читальный зал. Отца убили уже четыре года назад, матушка тяжело переживала эту потерю, кажется, вовсе переселившись в летнюю резиденцию, Умиру рано пришлось принять венец, а тот приказ так никто не отменил.

Подумав о том, как выгляжу с толстенным томом под мышкой, хихикнула — думаю, таким образом украшенный сканью из лунного серебра, сапфирами и разноцветной алмазной крошкой дар отцу от ювелиров еще ни разу не носили.

Из круглого павильона, отведенного под книжное царство, я вышла в княжеское крыло и быстрым шагом направилась в сторону собственных покоев, оставить книгу и заглянуть в гости к сестрице. По утрам Агния предпочитала проводить время в личном розарии, занимаясь мало подходящим младшей княжне делом — прополкой и обрезкой ее молчаливых, требующих полива любимиц. Однако время уверенно ползло к ужину, а сестрица — если вовремя не оторвать от дорогого ее сердцу сада — могла вовсе забыть поесть, а спать прилечь прямо под каким-нибудь кустом. Обычно за режимом ее дня следили личные горничные, но в последнее время Агнешка перестала выполнять их ненавязчивые просьбы. Приказывать же княжне челядинкам было не по чину и, кажется, сестра, наконец, осознала этот несомненный факт.

С одной стороны, это не могло не радовать, поскольку означало значительный прогресс в общем душевном состоянии сестры. С другой же — причиняло массу неудобств. Ни у меня, ни, тем более, у брата, просто не было возможности находиться рядом с Агнией неотлучно, а представлять к ней надсмотрщицу мы оба считали крайней мерой.

Княжеское крыло мало походило на весь остальной терем, да и вообще на резиденцию, достойную правителя. Но оборотни были слишком близки природе, а представители правящего рода вовсе с трудом могли находиться в отрыве от нее. Вот и старались внести в окружающую реальность как можно больше проявлений стихии жизни. Каменный пол в этом крыле то и дело перемежался островками шелковистой травы, просторные коридоры наполнял духмяный аромат лугового мятлика, стены покрывали тонкие пластины зачарованного амаранта, вручную расписанного яркими красками, по колоннам и нишам расползались стебли дикой бугенвиллии, винограда и хмеля.

Почти дойдя до собственных покоев, я расслышала, как во дворе поднялась суматоха, и ускорила шаг, радуясь, что в коридорах этой части терема мне не попадалось подданных, благожелательно пеняющих князю на отсутствие достойного воспитания у его младших сестер. Поймай меня одна из матрон бегущей подобно резвой козочке, и не миновать нотаций — нудных и поучительных. Воспитание, однако же, взяло вверх над врожденной импульсивностью, не позволяя нарушать приличия сверх допустимого. Так что в личную гостиную я вошла почти с приличествующей княжне скоростью, несмотря на то, что упомянутые братом гости прибыли гораздо раньше, чем я рассчитывала. Рассеянно раздумывая над тем, откуда будет удобнее наблюдать за прибывшими, убрала тяжелый том в открытое бюро, и мимоходом бросила взгляд в окно. Следовало до ужина слегка прощупать важных посетителей, найти среди них тех, что выше рангом, и сосредоточить основное внимание именно на них.

Из-за приподнятой оконной рамы раздался громкий лязг металлической решетки, отделяющей внутренний двор княжьего терема от его внешнего. Неразборчивые голоса ратников, несущих дежурство у бойниц семейного княжеского крыла, заставил меня рассержено помянуть брата и, пыхтя от негодования, нырнуть в спальню, а оттуда — в гардеробную. Времени, чтобы навестить сестру не оставалось. Запела лебедка, и решетка громко уперлась в верхние скобы, а затем все смолкло. Под поднятым пережитком древних веков, от которого ни отец, ни братец ни в какую не желали избавляться, проехала кавалькада всадников верхом на адымнарах^[25]. Никого из этих неожиданных гостей я не узнала, но даже издалека мне стало ясно — все они двуликие. Некоторые из древнейших родов. Уж подобные нюансы я чувствовала независимо от расстояния — то было проявление частицы дара, унаследованного от матери.

Княжий терем — твердыня неприступная. По крайней мере, так из раза в раз говорил отец. Но отец был убит в этом самом тереме. Высокие крепкие стены его не уберегли. Судьба уж такая у князей, редко кто до седин доживает. Так что я, наученная горьким опытом, не особо в неприступность каменной кладки и крепких засовов верила. Впрочем, сомнения сомнениями, а что делать если ночью, покуда брат в отъезде, кто-то по покоям крадется?! После убийства отца и такое бывало. Правильно, выскользнуть из постели и прямиком в потайной ход, а внутри перекинуться зверем и затаиться. У входа в тайный коридор у меня и схрон давно был подготовлен: кинжал да сонный порошок. Хотя именно сегодня эти ухищрения, я думала, не пригодятся.

Дернув цепочку магического колокольчика, я нетерпеливо распустила крученый косицей поясок, отбросила на огромный кованый сундук клетчатую лазорево-алую поневу, развязала рукавные тесемки на некрашеной льняной рубахе — единственное свидетельство моего траура, — которую я продолжала носить в семейном крыле. Дожидаясь горничную, села на мягкую лавку, сбитую вровень с окном и задумалась. Невысказанная просьба брата внезапно стала выглядеть не такой однозначной, как показалась мне впопыхах. Гости были не знакомы, но это ничего не значило — важнейшие лица княжества не посещали девичьих посиделок, до которых прежде я была охоча. После смерти отца я твердо соблюдала весь положенный срок траура, ни разу не позволив себе покинуть семейное крыло ради развлечений. Теперь же большую часть года и вовсе проводила в Лутаве. Так откуда же мне было знать в лицо тех представителей знати, которые могли бы явиться в терем по приглашению брата или даже без оного?

Первый порыв — бежать в сторону Галереи Предков над центральным залом, чтобы там встретить прибывших гостей, — я признала несостоятельным и никуда не годным. Гульбище пронизывало второй этаж личного княжеского крыла насквозь, являясь единственным его местом, открытым для посещений придворными. Но, кроме всего прочего, оно представляло идеальное место для наблюдения — через центральный зал проходил каждый входящий в эту часть терема. Однако, вряд ли Умир имел в виду, что мне следует срочно проверять лояльность и отсутствие пагубных мыслей всех гостей. Наверняка, помощь брату требовалась не прямо сейчас, но станет нужна в тот момент, когда прибывшие окажутся в кабинете. Качнув головой на чрезмерную поспешность собственных суждений, что проистекала от взрывного характера, я поднялась с лавки и прошлась между многочисленных стоек для одежды. Теперь-то оставалось предостаточно времени, чтобы сменить домашний наряд на что-то более приличное и подходящее статусу.

Наконец, определившись с выбором, отдельно отложила нательную безрукавную сорочку из кисеи и кружева, нижнюю рубаху с алым обережным орнаментом и черно-зеленый сарафан. Наряды для полуофициальных встреч в пределах семейного крыла чаще всего состояли из двух слоев, не требуя большего количества юбок. Для присутствия в княжеском кабинете я выбрала именно такой. Нижний слой из плотного приятного телу габардина яркого травяного оттенка зеленого проступал из-под графитово-серого кружева паучьего шелка, светлеющего по краям до серебристого. Ни вышивкой, ни бисером этот сарафан не украшали, отчего он казался излишне простым. Знающие же цену паучьему шелку представляли его истинную стоимость.

Так и не дождавшись нерасторопную копушу-горничную — и где она ходит, когда каждая минута на счету?! — я разделась, быстро обтерлась влажным полотенцем, и натянула выбранную сорочку. Тонкая ткань приятно захолодила тело. От двери в спальню тихонько поскреблись. Ну, наконец-то! После разрешения войти молоденькая личная челядинка, выбранная мной взамен прежней непраздной, поклонилась и замерла на входе в гардеробную.

— Цана! — воскликнула я, с трудом сдерживая просившуюся на язык резкость. — Что ты замерла в дверях, как статуя? Быстрее, брат ждет. Давай мне рубаху и сарафан.

Челядинка подхватилась, споро закрутилась вокруг меня, то подвязывая тесьму длинных пышных рукавов, то затягивая поверх рубахи плоскую шерстяную плетенку кушака, то помогая надеть двуслойный сарафан, и на лице ее цвело восхищение молодой хозяйкой. Как в открытой книге читала я ее немудренные мысли о непривычной моей красоте, доставшейся от полярного моего зверя, — о толстенной снежно-пепельной косище до колен, в которой цветные ленты смотрелись ярко и богато, о точеных чертах лица, о серо-синих, как зимнее небо, глазах, в которых стылый лед то и дело сменяло небесное пламя…

— Может, косу с лентами или цветами переплести, сиятельная княжна? — робко пискнула девушка и тут же пугливо сжалась от собственной храбрости. Наслушалась уж, стало быть, о моем взрывном характере!

Именно из-за проблем с контролем эмоций отец так долго и не хотел отпускать меня за пределы безопасных стен терема. Высшие рода, представителям которых выдержку прививали буквально с младенчества, считали меня откровенно ущербной. Я, перешагнувшая второе совершеннолетие, но так и не вышедшая замуж для укрепления отцовской власти, в их глазах выглядела калекой. Кому захочется получить в род девицу с мощнейшим стихийным даром двойной направленности и полным отсутствием самоконтроля? В былые времена таких запечатывали. Угроза подобного решения проблемы висела и надо мной, но сперва отец, а после его смерти и брат, не спешили одобрять такие кардинальные меры. Со времени самого первого срыва меня учили сдерживаться, не давать эмоциям возобладать над разумом, не обращать внимания на обидчиков и размеренно дышать. Самое главное — дышать. Сцепив зубы, дышать, терпеть, и не позволять себе постыдной слабости. К тридцати четырем годам я худо-бедно научилась.

Мне было что сдерживать, а придворным, на самом деле, было чего опасаться. Однако, они не догадывались о семейном секрете. Никто, кроме родителей, сестры с братом, его верной Тени и наставников из Лютавы, не подозревал, по какому тонкому льду ходят рядом со мной, и какая же малость отделяет их от смертельной опасности. С детства в любых стрессовых ситуациях, теряя контроль, я использовала один из излюбленных магических приемов боевых звезд^[26] княжеской армии — термальное воздействие с отрицательной направленностью поля.

Мой врожденный магический дуализм играючи совмещал воду и воздух, приправляя их ко всему прочему кипучим любопытством. Так появились внутренние защитники — Бурана и Вьюга. В несознательном детстве я умудрилась каким-то неведомым науке образом закольцевать один из рунных магических конструктов на аурного симбионта, и теперь каждый всплеск отрицательных эмоций или сторонней агрессии позволял внутреннему подселенцу начинать активно защищать меня единственным способом, который стал ему доступен. Так, в компанию к лисице, я обзавелась еще двумя звериными формами, приобрела узнаваемый полярный окрас, полностью обесцветив человеческую половину. И смех, и грех: при черноволосой смуглой родне выглядеть сущим приемышем — белокожей пепельной блондинкой.

Ни один из магов, приглашенных отцом, не рискнул избавлять ребенка от внезапно появившихся защитников. Все опасались тем самым нанести непоправимый вред моему симбионту, а через него нарушить узор моей ауры.

В детстве было весело принимать облик ошкуя, однако с возрастом милая мишка превратилась в огромную мощную и бескомпромиссную медведицу, способную в мгновение ока раствориться в грубом, сносящем все на своем пути морозном выплеске, для которого не существовало ни препятствий, ни тормозов. Бурану я научилась умасливать и гордилась тем, как ловко удерживаю ее в узде.

Вьюга являлась в виде росомахи. Ледяная, истинная демоница севера, неудержимая и сверх меры хитрая, обладающая к тому же таким зверским аппетитом, что будить ее было опасно хотя бы из-за него. У меня до сих пор не было на нее управы.

Там и тогда, где первая срывала все мои ограничители и якоря одним рывком, вторая исподволь подкрадывалась вплотную и незаметно подтачивала мою выдержку, постепенно усиливая напор и наращивая уровень агрессии.

— Переплети… — согласно кивнула я. — Ленту зеленую возьми. Умеешь из пяти прядей?

Цана простодушно закивала, почти благоговейно прикасаясь к моим волосам и тихо-тихо что-то зашептала. Я прислушалась и подумала, что из девчонки со временем выйдет толк. Она, хоть и боялась меня до трясущихся рук, но по крайней мере зла в мыслях не держала. Бесхитростная и наивная, стояла и шепотом выдыхала в мои волосы обережный заговор: «Косы плету-путаю, мысли чужие недобрые отвожу. Не распутать кос, не обидеть, не сглазить, не лишить воли. Косы плету-путаю, мысли чужие добрые приманиваю. Не расплести волосы, не уязвить, не опозорить. Гребень в косу воткну, врага и обидчика обессилю, пусть думы дурные, злобные и порченные к нему возвернутся, волос не коснутся. Слово мое лепко, слово мое крепко. Заплетаю, замыкаю, защищаю!»

Я с трудом удержала на губах насмешливую колкость, почувствовав на затылке давление зубьев серебряного — моего любимого, между прочим! — гребня с перламутром.

— Гостей видела ли, Цана? — вскользь поинтересовалась я, поднимаясь с пуфа перед зеркалом. — Разместили их где, знаешь?

— Так в парковом гостевом флигеле, сиятельная княжна. Все комнаты еще вчера с вечера проветривали, да некоторых лакеев в услужение гостям отрядили. Подвальную кухню опять же открыли, младшую повариху с помощниками тоже туда отправили, — без утайки выложила горничная все, что успела услышать. — Вчера за ужином говорили, что древние рода прислали своих представителей, чтобы потребовать у князя уточнить условия выполнения давнего договора между оборотнями и ллайто.

— Благодарю, Цана. — сухо проговорила я, с трудом проталкивая слова, царапающие горло. Я-то, в отличие от челядинки, точно знала, о каком именно договоре могла идти речь. — Сегодня ты мне больше не понадобишься, отдыхай.

Глава 9

К закрытым воротам крепости я шел неспешным шагом, не скрываясь. Стражу на стенах старался не нервировать. Кто его знает, что изменилось за годы моего отсутствия? Три десятка лет — не весть какой срок, конечно, но время все-таки даже камень точит. Тем более, что, судя по письмам матери и скупым рассказам отца, город за прошедшие года значительно вырос.

Срезень^[27], по моим подсчетам, передвигали уже трижды, позволяя населению Бухтармы свободно селиться внутри безопасных стен. Каждое такое смещение границы города давалось его жителям невероятно тяжко. Любую пядь земли, лишенную растений и, на первый взгляд, отвоеванную у джунглей, приходилось порой выжигать и очищать до скального основания, уничтожая всякое подобие жизни в ее недрах, а позже закупать из внешнего мира и везти караванами плодородную почву.

Рост города, однако, меня несказанно радовал — ллайто возрождались, восстанавливая понемногу прежнюю численность, осваивали свободные земли не только на плато, но и на трех его верхних террасах-уступах. Бухтарма более всего напомнила мне змею, которая перелиняла, выросла и попыталась влезть в скинутую за ненадобностью шкурку. Собственно, теперь даже назвать общину «маленьким поселением» язык у меня не повернулся бы. Наконец-то мой народ перестал походить на жалкий, каким-то чудом выживший осколок многочисленной в прошлом нации.

У лишенных крыльев был только один безопасный путь в общину — через ущелье бурной Змеиной реки, чье мощное течение, пороги и каскады забрали в свое время немало жизней. Река делила вершину тепуи на две неравные части. Ее извилистое русло тысячелетия промывало в скале живописные меандры — повороты, загибы и петли.

С годами жизни в этих местах мои предки расчистили путь с высокогорного плато к реке через сеть внутренних пещер, вымытых в недрах горы. В отличие от внешней лестницы, этот путь не требовал покидать общину и выходить в джунгли. Чужакам же, решившим подняться по узким ступенькам, прорублеными в скале, предстоял еще и двухдневный переход к воротам общины по ничем не сдерживаемой тропической сельве. В итоге, даже с опытным проводником к городу добирались не все.

А пришлые из внешнего мира в Бухтарме появлялись частенько. В начале травеня на полуостров начиналось настоящее паломничество травников, а ближе к середине изока джунгли пытались покорить самые рисковые добытчики шкурок местных эндемиков: манораярских солонгоев (чей трехцветный золотисто-черно-белой мех за пределами Варулфура считался одним из самых дорогих), дымчатых ягуаров и буанзу.

Любители же экстремального отдыха в окресностях Бату появлялись редко, а если и забредали в горы, предпочитали юго-восточную часть хребта, ближе к столице крылатых. Та часть Манораяр считалась полностью безопасной. Склоны тепуи скалолазов не привлекали. Конечно, вблизи от наземных поселений вранов каждое, даже мелкое, нарушение грозило туристам неоправданно крупным штрафом, но он, по крайней мере, никак не угрожал ни жизни, ни здоровью — только кошельку…

Внешние ворота располагались через две сотни шагов от кромки леса. Путь по спекшейся от жара земле. Своеобразная буферная зона между городом и владениями джунглей. Прежде охраняемый дозорный пост располагали снаружи ворот, но практика показала — это было не лучшее решение, так что уже лет сто во время смены дозорные для наблюдения за окрестностями оставались под защитой стены, обозревая подступы к городу из простенка между внешней и внутренней кладкой. Ворота, ведущие в Бухтарму, так же были двойными. Пространство между первой и второй парой створок служило в качестве карантинной и очистной зоны.

В пределах защитных стен община представляла собой овал, вытянутый между краем плато и вздымающимся скальным массивом, на другой стороне от города обрывающимся в глубочайшую расселину. С трех сторон стены ущелья, промытые руслом реки, стали естественной защитой — на краю отвесных скал и строили Срезень. Там городская стена сливалась с неприступными почти отвесными скалами, и никогда не сдвигалась. Перемещали тот ее участок, который был обращен в сторону джунглей, так что прежний центр города с главной площадью теперь располагался не в центре, а гораздо ближе к окраине. От Площади Слез начинались все крупные улицы Бухтармы, и все — сплошь радиальные.

На воротах меня, ожидаемо, встретили не слишком-то приветливо. Сельва, окружающая общину, была не самым приятным местом, и частенько преподносила ллайто опасные сюрпризы в виде побегов огненного сумаха (вырастающих сквозь каменную кладку мостовых) или прочих далеко не безобидных растений. А то и диких морфов — первобытных предков оборотней и ллайто, прежде, до Дня Забвения, живших повсеместно, теперь же оставшихся только на полуострове, — скритов, а также множества иных хищных тварей.

Секретом место обитания ллайто не было. И закрытой община тоже не считалась. К безопасности же собственных жителей в поселении всегда относились очень серьезно. Так что я не особенно удивился тяжелым взглядам десятка настороженных глаз, изучающих меня сверху. Холодный прием слегка поумерил ностальгию по знакомым местам, хотя совсем испортить приподнятое мое настроение недоверие городской стражи не смогло. Вряд ли дозорные собирались стрелять со стен в одинокого путника. Просто я сам давно взял себе за правило ожидать худшего, по мере сил готовиться к нему, чтобы потом не так сильно разочаровываться. Пожалуй, только по этой причине, остановившись перед закрытыми воротами и удостоившись грубоватого «кого там еще принесло?», я не стал обижаться на защитников города.

Рычащий и слегка лязгающий звук открытия внешних створок ворот, распахивающихся наружу, застал меня в паре сажений от Бухтармы. Так что неожиданным мое появление в зоне видимости дежурного патруля точно не стало. Оглянувшись на пересеченное выжженное пространство, я скорым шагом приблизился к вожделенному проходу в город. Как только створки сомкнулись за моей спиной, заперев меня в достаточно широком карантинном тамбуре, я облегченно выдохнул.

Внутренние ворота незнакомцу, вооруженному до зубов, никто, конечно же, открывать сразу не собирался, однако чего-то подобного я заранее и ожидал. Не то что бы в подобных мерах была такая уж необходимость, но отец просил не раскрывать свое инкогнито, а я не нашел причин ему отказать. В некотором смысле, эта просьба пришлась мне на руку. Тот давний отъезд, как и отказ возвращаться после откупной службы, а после — длительное отсутствие в общине и разрыв всяких отношений с семьей, конечно, дали мне желанную свободу, а отцу — определенное сочувствие со стороны граждан. Однако я сильно сомневался, что после всего случившегося меня встретили бы с распростертыми объятиями и радушием.

За тридцать четыре прошедших со дня побега из общины года, я бывал в городе дважды, и оба раза — под личинами, которые позволяли поддерживать видимость затяжной обиды на отца и полного нежелания его прощать. У всего этого спектакля оказался лишь один недостаток: новости из дома доходили до меня с заметным опозданием. Даже о рождении младшего брата-эйрлса мне сообщили только через несколько месяцев после его появления на свет.

Все остальные, надо сказать, достаточно многочисленные, встречи с отцом, случались во время его выездов за пределы общины. В этот раз с поездкой что-то не заладилось, а выход, как обычно, пришлось искать мне. Впрочем, я ничуть не огорчался. Долгожданная, как оказалось, встреча с семьей перевешивала все сложности.

Когда внутренние створки, наконец, открылись, я пару минут маялся, стоя на центральной руне защитной пентаграммы и переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. Встречать дежурного стража следовало с непокрытой головой, так что, стоило дозорному патрулю войти в переходный тамбур, как я стянул с головы глухой капюшон кожаной безрукавки. Вообще в правилах вхождения в город был перечислен десяток пунктов, одним из которых было полное разоружение каждого входящего, однако именно этой части правил мало кто из дежурных придерживался. Даже если под видом местного жителя в общину пытался проникнуть дикий, центральная пентаграмма на такой случай всегда была заряжена, и выявляла любые изменения, приводя их к оригинальному состоянию в доли секунд. Боль насильственной трансформации при этом была столь велика, что дикие никак не могли удержаться от болевого шока или конвульсий. И, даже если бы появился экземпляр, способный выдержать принудительное изменение, потекший облик неизменно выдал бы его. Слабые одичавшие с низким болевым порогом и вовсе погибали прямо в пентаграмме от остановки сердца.

Кроме диких морфов, за пределами в целом безопасных поселений рыскало много хищников, но притащить оттуда какую-то из этих тварей, не заметив подселенца… такие олухи в джунглях полуострова не выживали. Выбывали по естественным причинам. Местный тропический лес вообще быстро отучал от избыточной расслабленности, взамен которой вырабатывал привычку постоянно быть настороже.

На случай же особенной живучести диких, позволившей остаться в сознании и проникнуть за стену, в состав дневных патрулей уже лет семь включали того, кто мог бы отличить нормального сородича от диких — лишенных человекоподобного сознания и мышления, полузверей. Им считали единственного на общину избранного богами ребенка. Этого подростка в богатом на вышивку храмовом одеянии с плотной повязкой на лице я и разглядел за спинами вышедших мне навстречу ратников. Увидел, но виду не подал. Несмотря на близкое родство с мальчишкой, скрытые тканью черты его лица до сих пор были мне незнакомы. Мать родила его двенадцать сезонов назад, и уже с пятилетнего возраста Край воспитывался в храме. Фактически, к нашей семье братишка давно не имел никакого отношения. Но разве ж отец выпустит из рук такое сокровище, как избранный эйрлс? Подобные дети в последнюю сотню лет считались редкостью, появление каждого из них неизменно отслеживалось жрецами Безымянной богини и Мертвого бога.

Чаще всего этих младенцев забирали из семей сразу после рождения, поскольку родители чрезвычайно редко выказывали желание нести моральную ответственность за таких детей. Моя матушка отдавать самого младшего сына в храм не пожелала. Отец полностью поддержал ее решение, однако, чего больше было в его упорстве — заботы о супруге или эгоистичной жажды власти над народом, который избрал его главой правительства — я так и не понял.

Да, на обычных детей эйрлсы с каждым годом взросления походили все меньше и меньше. Кто-то на полном серьезе считал их праведниками и гениями, кто-то — называл ущербными, умственно отсталыми, убогими эмоциональными калеками, однако результат оставался неизменным: после взросления в жреческой (как и в любой другой) иерархии эйрлсы занимали привилегированное положение, полностью порывали с мирской жизнью и становились пифиями или аватарами. Но и во время обучения, и после него, отмеченные богами стояли выше решения любого суда, будь он светский, жреческий или же войсковой трибунал — обвинять и карать их смертные не имели права. За причинение вреда избранному, тем паче, за его убийство, с самого сотворения мира карали сами боги. Карали жестко. Если разумный переступал эту грань, сама ткань мироздания отторгала его, открывая хаосу доступ к его душе.

— Мир вашей земле и вашему небу, — уважительно кивнул я, мельком оглядев вышедших мне навстречу.

— Пусть травы стелются тебе под ноги, — с подозрением в голосе ответил на приветствие ратник, возглавлявший смену патруля на воротах, и покосился на Края, словно ожидал его вердикта. — Как там снаружи?

— В половине дневного перехода на запад начали гнездиться скриты, — ответил я спокойно, хоть и с некоторой заминкой, стараясь не замечать новых порядков общины. На моей памяти никого из пришлых не встречали так настороженно… почти как врагов. И допроса на воротах не устраивали. Наверняка у этих перемен были весомые причины. Почему-то они заранее мне не нравились. Вот интересно, это я настолько подозрительно выгляжу? Или нынче всех чужаков так привечают? — А по берегу Змеиной рядом со старым ее руслом, в десяти шагах от лестницы, вырос слоновый камыш.

Стражники срезня настороженно переглянулись и смерили меня недоверчивыми взглядами. Мне даже стало их жаль. Представляю, какие подозрения мог вызвать у них одинокий странник, пусть и траппер^[28], сумевший в одиночку, без проводника, прогуляться по джунглям Варулфура и ни разу не нарваться на хищных тварей.

Расплодившаяся в местных тропических лесах флора и фауна заслужено считалась самой живучей, смертоносной, и зачастую устойчивой к магии. Так что, кроме жречества, магических патрулей, крылатых хозяев этих земель и всевозможных охотников, мало кто рисковал соваться в сельву, тем более — в одиночестве. А идиоты, возомнившие себя неуязвимыми, исчезали без следа. От них и костей — излюбленного лакомства императорской мулги — после не оставалось. Полуостров из века в век заселял народ, спускавшийся с горных склонов настолько редко, что почти не тревожил местную экосистему. Само слово «Лес» относительно джунглей Варулфура давно приобрело нарицательный смысл, произносилось с пиететом, словно сельва и в самом деле обладала характером, обретя сознание и разум. Причем, разум изощренно-жестокий, хитрый в яростном желании сберечь собственные границы от вторжений извне.

Даже ллайто за семь веков немыслимых усилий сумели всего лишь — кровью и потом — урвать для себя небольшой клочок суши, отгородиться от Леса магией, высокими стенами и, по меркам джунглей, узенькой полоской регулярно выжигаемой почвы. И даже все эти меры не приносили ллайто полного спокойствия. За тройным защитным кольцом мой народ выживал рядом с таким беспокойным соседом в постоянной готовности к нападению. Так что стража на воротах привыкла ко многому, слабаков в ратники, проводники или охотники не брали.

— Цель прибытия в Бухтарму? — прозвучал знакомый по прошлым посещениям вопрос.

— Охотился, — неохотно ответил я и прищурился. — По делу к вашему главе.

— Вот как… — нахмурился старшина дежурной смены, даже не давая себе труда скрыть желание уязвить представителя ненавистного народа. — Важное должно быть дело!

Тут чем меньше говоришь, тем больше после уважать станут. Вежливость в общении со стражей, несомненно, была нужна, но превращаться в покладистую тряпку совсем не хотелось. Конечно, конфликтовать с облаченными хоть какой-то властью гражданами общины я тоже не собирался, как, впрочем, и позволять требовать отчета о своем прошлом. Да и мог же я в кои-то веки воспользоваться отцовской лояльностью, тем более, что по легенде он меня пригласил и ждет с нетерпением.

Лишь после моего долгого-долгого молчания и снисходительной ухмылки, на лице задавшего вопрос мелькнула тень понимания — глава Совета Предиктов точно не погладил бы его по головке за задержку.

— С какой стороны к реке вышел? — пробурчал ратник, рассерженный собственным промахом, но упрямо не желающий признавать его перед чужаком.

— От Лигарта на плоте сплавлялся, с верховий Змеиной.

— Значит, говоришь, по реке? — недобро сузил глаза старшина, откровенно разрываясь между приказом, который он наверняка получил насчет моего прибытия, и желанием найти предлог для отказа впускать меня внутрь. — А если я ребят к старице отправлю, они-то плот твой найдут?

Я равнодушно пожал плечами.

— Почем я знаю? Я уже пятеро суток как от реки на плато поднялся. Может и увели, пока по сельве ползал…

Ратник угрожающе подался в мою сторону, яростно блеснув глазами. Но тут уж брат решительно вмешался, прекращая бессмысленный допрос, вышагнул из-за спин соплеменников. Плотная его повязка почти полностью скрывала верхнюю часть лица, из-за чего временами мне казалось, что взгляд Края устремлен куда-то поверх моей головы.

— С недавнего времени мы проверяем всех входящих, даже если пентаграмма так и не выявила никаких отклонений, — благосклонно просветил меня брат, поднимая ладони в мою сторону.

— С чего такие сложности? — напряженно спросил я, с трудом сдерживая ругательство.

«Что же у них тут произошло?»

— Несколько недель назад из города ночью пропало несколько жителей. Следов их до сих пор не нашли… — без раздумий ответил будущий аватар Мертвого бога, не обращая ни капли внимания на недовольное пыхтение старшины. — Совет встревожен.

В словах брата явно был спрятан какой-то намек, поиски которого я отложил на будущее. Край не уточнил, кто именно пропал, но мне и без того стало ясно, что исчезновение не имеет никакого отношения к безголовым подросткам, решившим ночью в одиночку сунуться на те уровни пещер, которые даже днем считались безопасными исключительно условно. Отчаянных смельчаков, желающих проявить героизм и доказать приятелям собственную крутизну, хватало и во времена моей юности. Что говорить, если даже мой брат-близнец однажды подбивал меня на подобную выходку… Чаще всего такие вылазки заканчивались для юных героев без тяжелых последствий, если не считать за ущерб последующую прилюдную порку. Однако, везло далеко не всем, и многие обратно не возвращались.

Бухтарма представляла собой поселение, со всех сторон стиснутое мощными стенами, часть которых вырастала на краю отвесного скального массива, служа его рукотворным продолжением. Не простая община, почти крепость. На ночь ворота накрепко запирали. Я не помнил ни одного случая, когда бы стражники открывали их после захода солнца. Внушительная по толщине кладка стен поднималась на высоту в несколько десятков локтей, пространство между внешней и внутренней частью стены для дополнительной прочности заполнили мелкой каменной крошкой. При желании, выбраться наружу поверх стены было возможно, однако сделать это так, чтобы остаться незамеченным? Нет, не реально. Теперь мне стала понятна озабоченность Совета.

Брат шагнул ближе и еще раз провел рукой вниз от моего горла к животу.

Я выжидательно замер, чувствуя, как тело покалывает от того воздействия, которое Край нашел необходимым применить. Защита, сплетенная для меня в Изборске за целую гору кун^[29], в целом достойно справлялась и с проницательностью магов, и с вниманием жрецов, однако же могла не выстоять против взгляда эйрлса. Впрочем, в брате я был уверен. Даже если отец его не просветил относительно моего приезда, Край меня не выдаст и моими секретами интересоваться не станет. Так и случилось. Просветив меня до кишок, мальчишка опустил руки.

— Я могу войти? Все в порядке? — спросил я спокойно, демонстративно стараясь делать вид, что ничуть не удивлен порядками общины, изобразив внезапно возникшее желание оказаться под защитой городских стен. Как бы меня ни настораживали перемены, приходилось делать вид, что в общине ллайто я впервые, и ничего не знаю о местном гостеприимстве. И хотя на моей памяти пришлых не встречали, как врагов, допросов на воротах ни разу не устраивали, я ни единым взглядом не выдал, что меня насторожило сказанное братом. Бывшего сослуживца, чью ауру я использовал, неприятности местных жителей не касались и не интересовали. Мне же причина всего происходящего пока была неизвестна, но заранее однозначно не нравилась.

— Входи. Отец еще вчера предупредил всех, кого нужно, о твоем появлении, — Край указал мне головой на проход внутрь, спускаясь с возвышения возле внутренних створок и следуя за мной.

На какое-то время в карантинной зоне воцарилась тишина, наполненная едва заметным скрипом одной из петель внутренней створки. Намек брата не остался незамеченным для стражи. Ратники прикинулись глухими, всячески делая вид, что заняты важными делами. Старшина облегченно и даже как-то радостно выдохнул, ощутимо расслабился. На миг мне даже пришло в голову, что его неприязнь была основана на страхе, а не на предубеждении против двуликих. Не обращая больше внимания на стражу, я шагнул в приоткрытую створку внутренних ворот.

Глава 10

Я ждала от брата откровенного порицания или какого-нибудь наказания. Однако после того, как брату стал известен мой постыдный секрет, из-за которого — если быть честной с самой собой! — я ни капли не раскаивалась, никаких особенных репрессий не последовало. Конечно, Умир лучше многих понимал, что ограничить проявления своего дара я до полной инициации не в состоянии. Так что меня не заперли в покоях, даже наоборот, навязали мне инспекционную поездку. Хотя, несмотря на подобную лояльность, я догадалась, что уже в будущем учебном году хлебну братского контроля полной ложкой — кушайте, княжна, не обляпайтесь! И это еще Умир пока не был в курсе личности моего первого пациента. Сообщать ему свои выводы я не стала от греха подальше. А то передумает еще выдавать меня за трохидова выкормыша, и зарубит на корню весь план мести. Изводить Межамира я собиралась бесконечно долго и со вкусом, вероятно, всю нашу дальнейшую совместную супружескую жизнь…

В вечер перед отъездом я отложила все дела, какими бы важными они ни казались, и отправилась к сестре. Проведать ее перед долгой поездкой представлялось мне необходимым. На удивление, Агния обнаружилась не в любимом саду за стрижеными шпалерами боскета, и даже не в крытом розарии, а в своих покоях. Одно это должно было меня насторожить. Но я, погруженная в свои проблемы и все еще пребывающая в красочных мечтах о том, как именно я отомщу, не обратила на этот факт никакого внимания. Состояние сестры, впрочем, быстро вернуло меня к реальности.

Всегда спокойную, неестественно улыбчивую младшую княжну Дейрбхайлн я застала в спальне нахохлившуюся, как вьюрок. Расположилась Агнешка в углу, втащив низкий пуф в зазор между кроватью и окном. Голова ее едва виднелась из-за резного столбика балдахина.

— Ния? — позвала я ее ласково, с ужасом вспоминая дни после убийства батюшки, когда Умир обнаружил сестру забившейся в сундук в отцовых покоях. Позже выяснилось, что в тот вечер она отправилась к отцу на посиделки за доской шатар^[30]. — Ты чего тут в одиночестве сидишь?

Мое появление, кажется, окончательно добило сестру. Рвано всхлипнув, она горько разрыдалась. Точеное лицо ее, кукольно красивое, после кончины батюшки ставшее каким-то неживым, вдруг покрылось болезненными пятнами, и по припухшим глазам стало ясно, что она плачет уже давно, и надо бы прекращать этот слезоразлив. Я наигранно всплеснула руками, этим жестом привлекая внимание сестры, однако заговорила мягко, успокаивающе.

— Ниточка, что у тебя стряслось? Сразу говорю: в розарий я с тобой на весь день не пойду.

— Нет… я не про цветы… — Агния вдруг соскочила с пуфа и рухнула на пол возле кровати, как подрубленное деревце. То ли ноги не держали, то ли то была высшая степень отчаяния. — Спаси меня, Ярочка, молю. Некого мне больше просить. Матушка далеко, а брат слушать меня не стал. Не могу я за него замуж выйти!

— За кого замуж? — я настороженно поежилась, начиная подозревать, что истерика сестры имеет мало общего с ее нарушенным душевным равновесием и эмоциональным нездоровьем.

— Да за этого морфа, — Агнешка заломила руки, и всхлипнула еще горше. Слезы потекли по ее лицу ручьем, собираясь мокрыми дорожками на заостренном подбородке. — Яра, я не смогу с ним. Я же его совсем не знаю… понимаешь? Не могу я за чужого замуж… я… я лучше умру!

— Я тебе умру! — рассерженно рыкнула я, да так громко, что сестра в испуге вжала голову в плечи и потупилась виновато. — Ишь, чего удумала, дурная! Про матушку-то помнишь?

Мне было от чего взволноваться. До трагедии, отразившейся на ней не лучшим образом, Агнешка была не чета мне — уравновешенная, благоразумная… и острожная. А уж выдержкой славилась железной. И несмотря на восемь лет разницы, именно она могла похвастаться характером, годным потомственной княжне. В ночь убийства отца ее зацепило энергетическим ударом сквозь стенки сундука и ранило — крови натекло на дно изрядно, однако сестрица даже не застонала. А могла бы. Никто не ожидал от младшенькой подобного самообладания.

— Так ведь она про меня… не думает! Приходил сегодня исав Важдай… сказал, выдадут меня за морфа, чтобы договор соблюсти! — Агнешка взвыла в голос. — Сказал, чтобы я ему улыбалась, и не смела недовольства выказывать!

Я прищурилась, с трудом сдерживая огненную волну гнева. Какой-то мещанин, ставший важной шишкой в Службе Генетической чистоты, посмел указывать наследной княжне? Даже более того, посмел запугивать ее? Да я даже брату жаловаться не буду, сама его на место поставлю!

Посадив Агнию на кровать, устроилась рядом, обняла за все еще нервно вздрагивающие плечи, притянула к себе и уложила головой на собственные колени.

— Сиди-ка ты здесь, сестрица, — выдохнула я, взывая к собственному симбионту. Сейчас мне как никогда требовалась его сила. На мгновение мне даже стало жалко всех тех, кто окажется рядом с обидчиком сестры. На пике отрицательных эмоций в моем сознании словно что-то перегорало, и на первый план выходил разум, полностью лишенный воздействия чувств. На самом деле, эта расчетливая рассудочность, рождающая холодное целенаправленное бешенство, была страшна. Я сама не особенно радовалась такому проявлению ярости, но поделать с этим ничего не могла. А после разговора с сестрой и вовсе не желала, даже позволила себе каплю злорадства. Сегодня легким общение со мной для исава Важдая точно не будет! — Не волнуйся раньше времени и не плачь. Я навещу Умира. Посмотрю заодно на его Малый совет.

— Но как же, Яра? Ведь условия договора нужно соблюсти?

— Конечно. Договор магический, увильнуть не получится, хотя парочка лазеек есть, не думаю, что брат позволит ими воспользоваться. Но и ты — не единственная наследная княжна…

— Ты согласишься пройти обряд с этим… с этим… с морфом?

— Так далеко я еще не загадывала, но, если понадобится, и обряд пройду, и брак консумирую.

— Яра! Как ты можешь? Они же — наши враги! Мне сама мысль противна …

— Забудь об этом, дурочка! И брату, смотри, не ляпни! Не удивительно, что он тебя слушать не стал, с такими-то идеями. Что он тебе говорил?

— Убеждал, что я еще молодая, что полюблю избранника, что мое сердце пока свободно, а тебя он неволить не будет — ты уже влюблена. Сама знаешь, как он тебя любит.

— Так… понятно! — подскочила я, как ужаленная. Могла бы и догадаться, какие выводы сделаетУмир из моих недомолвок и тайн. — Пока никто ни о чем не сговорился, у нас есть время. В том контракте имени-то не указано, один титул. Иначе не пылился бы он столько лет. Брату я не дам тебя против воли заставлять. Да и обряд в храме требует искренних чувств. Жаль, матушки здесь нет, она бы быстро горячие головы остудила. Но и без нее справимся, чай, не маленькие уже!

— Тебя брат ни в какую отдавать не станет… Уперся, не сдвинешь! Вот и решили меня в жертву договору… — безрадостно и горько зашептала Агнешка.

— Да не вой ты, птичка вольная. У меня уже в голове звенит от твоих воплей! Сказала, с братом я договорюсь. Не самый ужасный жених мне достанется. Молодой еще, магически одаренный, а у ллайто такое теперь вовсе редкость. Еще и рода не простого, кнесы в предках были. Прежде мы воевали, а теперь, может, замиримся. По договору, первой княжна должна избранника одобрить, а после к нам еще девушки да парни прибудут — родниться с дворянами. Наследников им, знамо дело, никто не отдаст. А вот вторых-третьих сыновей, да дочерей младших сведут с пришлыми. Так что не размазывай слезы, все образуется.

На ужин я пошла в довольно мрачном расположении духа. Сестру оставила под опекой челяди, напоследок наказала никого не слушать, ожидать моего скорого возвращения из поездки. Теперь отменить последнюю, к сожалению, не представлялось возможным. Но и до нее я собиралась и с братом побеседовать, и с наглым исавом по душам потолковать.

Умир Дейрбхайлн, князь Люты, владыка оборотней, в настоящее время — единственный потомок правящего рода мужского пола и мой старший брат, более всего походил на матушку. В отличие от нас с сестрой, с отцом у него было мало общих черт. Однако самые яркие из них роднили всех нас. В профиль и я, и брат чрезвычайно походили на первого из князей Лютамарехт, чей портрет до сих пор чеканили на реверсе золотых и серебряных монет. Именно поэтому безо всякого дара я легко могла определить настроение Умира. Достаточно было посмотреть на его лицо. Любая эмоция изменяла его черты точно так же, как и мои. Вот и сейчас на ровном лбу его залегла едва заметная складка — признак тягостных раздумий и осознанной вины. Почти не видимый изгиб переносицы и скулы заострились, словно из-под человеческой кожи вот-вот собирался появиться клюв хищного халзана^[31]. Очевидно, что к вине присоединились тяжкие сомнения.

Разглядывая брата, чьи желтовато-карие глаза столь не походили на мои льдисто-серые, однако слишком напоминали темно-шоколадные глаза Агнешки, я внезапно осознала, насколько жестче Умир стал, надев после батюшки княжеский венец. Прежде он никогда не принял бы решение, которое я в глубине души понимала и вполне разделяла, но за которое не могла его простить.

Я не очень доверяла слезам и переживаниям сестры. Воспринимать всерьез ее слова мы с братом разучились еще в первый год ее душевного недуга. Агнии не помогал даже мой дар — словно ее сознание отталкивало целительское воздействие. Заняв свое привычное место справа от Умира, я пыталась найти на его лице подтверждение или опровержение откровений Нии. С другого бока от брата расположилась Светава. Она общалась с супругом без напряжения, наигранности или фальши. Хотя это ничего и не значило. Княгиня умела удивлять, а некоторые ее выводы порой ставили меня в тупик, хотя впоследствии оказывались единственно верными.

К слову, Мал Важдай также расположился за столом в противоположном его конце, раз за разом бросая на меня испытующие взгляды. Я помнила, что представитель Службы по Наследию и Генетической чистоте далеко не старик. Ему едва перевалило за двести. Однако на бледном его худощавом лице успели обозначиться суровые морщины, уголки губ опустились, выдавая тяжкий нрав, колючий взгляд зеленоватых глаз способен был заморозить. Даже в рыжеватых волосах уже наметилась первая седина. Очевидно, вопреки моде, распространенной в столице в последние годы, двуликий не пытался улучшить свою внешность с помощью косметических чар и амулетов.

Что удивительно, этим вечером не только исав Важдай пристально следил за мной. Внезапно по непонятной причине я стала центром внимания большей части придворных, допущенных этим вечером на княжеский ужин. Кто-то рассматривал меня с затаенным любопытством, иные — с мало скрытым злорадством, и лишь часть — с долей сочувствия. Последних я вполне могла бы считать почти подругами, но в моем положении наличие таковых было, скорее, роскошью.

Семьи родовитых девиц, сумевших попасть в ближний круг любой из княжон, открыто хвастали возвышением собственных дочерей, продвигаясь значительно выше в общественном положении. Расплачиваться за дружбу личными тайнами, способными подорвать репутацию брата, или теми промашками, которые позволяли окружающим указывать ему на огрехи в моем воспитании, я не желала. Отгородилась от свитских девушек стеной наигранной заносчивости.

Словно подслушав мои мысли и сомнения, брат наклонился ко мне и шепотом спросил:

— С тобой все в порядке, Яра? Ты бледна. Перенапряглась?

— Все хорошо. Я еще не читала наших гостей, слишком их много. Лучше сделаю это на Малом совете.

Умир удивленно воззрился на меня, с трудом не подавившись взваром.

— Кхм. Ты собираешься прийти?

— Почему бы и нет? Ты просил меня помочь. Я не буду отказываться.

— Твоя правда, — вынужден был согласиться Умир. — Думаю, нам обоим пойдет на пользу твое присутствие на совете.

Взгляд, брошенный им на Мала Важдая, был далек от благодушного.

— Кто, кроме представителя Службы и доверенных лиц родовичей, сегодня почтили терем своим присутствием? — поинтересовалась я, не скрывая кровожадной улыбки, присоединив ее к взгляду брата.

— Двое делегатов от халифи из высшего жречества, нунций ллаэрла и, как ты верно догадалась, девять посланников древних родов с нотой протеста. Зашевелились, как только стало известно, что в княжестве появится посольство ллайто. Очевидно, многим решение замириться с бывшими недругами — как кость в горле. А простые обыватели не отличаются выдающимся аналитическим умом, и не способны оценить перспективы такого шага. Мещане почему-то искренне верят, что многоликие обязательно захотят расквитаться с оборотнями за события семисотлетней давности. Хотя это не мешает лютичам нанимать ллайто для своих не всегда законных делишек, в которых врожденный дар морфов служит важным подспорьем.

— Этого и следовало ожидать. Ты же не рассчитывал всерьез, что ллаэрл обрадуется тому факту, что ты собираешься лишить его таких выгодных арендаторов и налогоплательщиков? Про рода я вообще молчу — эти своей выгоды не упустят, скорее, удавятся за клочок суши, который ты готов выделить, несмотря на то, что на той земле никто не живет из-за аномальной активности трохид.

Я еще раз оглядела сотрапезников, напряженно притихших во время моей с братом беседы, и на мгновение прикрыла глаза, обдумывая свои дальнейшие действия. Прежде, чем отправиться на Малый совет, некоторые мои вопросы и претензии следовало обсудить с братом наедине. Да и ужин постепенно подходил к концу. Многие из присутствующих давно поели, теперь беседовали друг с другом, обменивались последними сплетнями, налаживая контакты. Те, кто удостоился приглашения на княжеский ужин впервые, молча сидели за столом, неспешно изучая окружение и раздумывая, каким способом можно закрепиться в высшем обществе Изборска.

Наконец, Умир неторопливо поднялся со своего места, помог встать непраздной княгине, поднял вверх руку, позволяя присутствующим за столом продолжать после его ухода. Ожидая именно этого момента, я решительно поднялась вслед за братом, вынуждая его обернуться в мою сторону и предложить руку мне тоже, чем я с готовностью воспользовалась. Даже если брат не особенно обрадовался моему желанию покинуть банкетный зал в его сопровождении, он постарался ничем не показать этого, не собираясь выносить наши споры на публику. Для приближенных, княжеская семья была крепка, как никогда, а разлад между нами был просто невозможен.

Рассчитывая добиться от Умира ответов на некоторые вопросы, я не стала напрягать его еще сильнее, а дипломатично спросила:

— Ты не мог бы уделить мне немного своего времени? Я хотела обсудить с тобой одну важную проблему до начала совета.

Я почувствовала нежелание брата оставаться со мной наедине в тот самый момент, когда задала вопрос, однако не собиралась отступать. Даже присутствие Светавы не помешало бы мне узнать, правду ли сказала Агнешка. Невестка, тем не менее, удивила меня.

— Думаю, вам действительно есть что обсудить, — ровно заметила она, не позволив супругу и рта раскрыть. — Но мое присутствие, думаю, будет нелишним на этой беседе.

Брата такое единодушие, наверняка, удивило, но он не стал спорить с беременной женой, лишь выразительно взглянул на нее, а после едва заметно смиренно фыркнул. Так, разговаривая, мы и покинули высокое общество.

У выхода из зала нас нагнал Юрас, неотрывно сопровождающий свою венценосную подопечную, и пристроился за ее спиной. По дороге до собственных покоев Умир молчал, как и его верная Тень — мужчинам вполне позволительно быть немногословными, — Светава же до самых дверей увлеченно выпытывала у меня подробности предстоящей поездки, и цель, с которой мне так уж необходимо проводить инспекцию лично. По большей части эта наша пустая болтовня не имела никакого смысла.

Княгиня лучше многих осознавала необходимость посещений отдаленных провинций. Я тоже крепко помнила наставления батюшки о важности окраинных уголков княжества в поддержании стабильности экономики и о необходимости периодически показывать жителям периферии, что их нужды не забыты. Несмотря на свою крайнюю занятость, покойный князь находил время для посещения приграничных территорий, а после приучил к тому же сначала Умира, а потом и меня. Мы оба много лет сопровождали его, обучаясь искусству управления государством, а повзрослев, стали выезжать самостоятельно. Да, это была чистая политика. И да, близость к народу не сумела уберечь отца от недовольства бунтовщиков. Однако ни брат, ни я, крайне далекая от различных политических пертурбаций, не собирались отказываться от традиционных посещений окраинных земель.

Разговаривая со Светавой, я почти физически ощущала спиной заинтересованный взгляд исава Лугубелирта. Его несомненно терзало острое любопытство, а учитывая те обстоятельства, при которых завершилась наша предыдущая занимательная беседа, его интерес вовсе не казался мне таким уж удивительным. Около своих покоев Умир дернулся было отпустить свою Тень, но не стал, видимо посчитав, что в его присутствии я буду более сдержанной. Наивный! После слез младшей сестры и ее отчаянной решимости разобраться с иррациональным страхом кардинально, поговорить с ним мне не помешало бы даже явление во плоти Безымянной богини…

Так мы и вошли в просторный домашний кабинет брата, в который можно было попасть не только из коридора, но и из личной гостиной. По другую сторону от супружеских покоев располагался и кабинет княгини, но она предпочитала использовать для встреч со свитскими и управляющими многочисленных благотворительных организаций внешнюю веранду княжеской части терема.

Небольшой стол, втиснутый к самому окну слева от двери, занимал в этом помещении довольно мало места. За этим столом брат работал в одиночестве, а потому в кабинете не требовалось ни лишней мебели, ни кричаще-дорогой обстановки. В домашний кабинет князя имели доступ лишь самые доверенные лица.

Над столом, попадая в зону воздействия осветительного артефакта, возвышалась черноволосая макушка личного помощника Умира. С первого мгновения казалось, что молодой двуликий уснул, лежа головой на важных бумагах, однако на деле он был вполне бодр, и резво вскочил при нашем появлении из-за княжеского стола.

— Княже, — с благоговением выдохнул парень, вытягиваясь перед своим кумиром. — Великая княгиня, Сиятельная княжна.

— Марун, сегодня сопровождаешь меня на Малый совет, — кивнул собственному помощнику брат. — Отдохни пока. Молодой оборотень смерил Юраса слегка боязливым взглядом и торопливо покинул кабинет.

Умир внимательно проследил за тем, как юноша закрывает за собой дверь, убедился, что после его ухода побратим активировал наложенные на кабинет чары сокрытия, и повернулся ко мне с не особо довольным выражением лица. Его Тень предложил Светаве присесть на низкий диван, сам же оперся спиной о подоконник, закрывая своим телом обзор через окно и одновременно тщательно контролируя помещение. Не желая чувствовать себя подозреваемым на допросе, я уселась в кресло сбоку от стола. Брат недовольно качнул головой и занял свободное место, с которого пару минут назад согнал секретаря. Было заметно, что он пытается понять цель, с которой я пожелала говорить с ним наедине. Я не стала тянуть.

— Сегодня перед ужином я зашла проведать Агнию, — заговорила я. — и застала ее зареванной и забившейся в угол. Ты действительно сказал ей, что выдашь ее за ллайто?

Брат шумно выдохнул, откинулся на спинку, растирая ладонями лицо.

— Утром у меня состоялся разговор с Малом. Службе, в принципе, все равно, кто из моих сестер станет гарантом договора, но древние фамилии не обрадуются невестке с душевным недугом. А мне сейчас как никогда нужно как можно больше сильных сторонников.

Я вскинулась, смотря на Умира с возмущением. Ярость, до сих пор тлеющая в ожидании встречи с исавом Важдай, всколыхнулась во мне.

Глава 11

Иногда возвращаться домой — в радость, особенно, если тебя в этом доме ждут. А иногда не так уж и приятно, ведь может статься, что за время долгого отсутствия дом стал чужим. В моем случае было и не так, и не этак. Дом, в который я собирался ненадолго вернуться, мне на самом деле никогда не принадлежал — отец построил его для будущей супруги. Такая у моего народа была традиция. Но, конечно, и совсем чужим этот дом мне тоже не был. В нем я родился, в нем прожил самые счастливые годы своего временами беззаботного детства. В нем до сих пор жили матушка с отцом и двумя младшими сестрами.

В город я входил, предаваясь воспоминаниям о родительском доме.

И снаружи, и внутри отцовский выкуп за сговоренную невесту не походил на скромное жилище, скорее, это был настоящий дворец, что, впрочем, не удивительно. Мой папаша, кажется, даже в материнской утробе был себе на уме. Его родители, хоть и не состояли в Совете, однако занимали далеко не последнее место в иерархии общины. Вероятно, именно их воспитание стало причиной непробиваемого самомнения и самоуверенности будущего главы Совета Предиктов. В защиту четы Калита могу сказать, что значительный взнос в избалованность наследника внесли четыре их старших дочери. Тем не менее, несмотря на властные замашки, белоручкой и нахлебником на шее у родителей отец никогда не являлся. Дом будущей жене строил на собственные средства, как того требовали обычаи ллайто.

Трехэтажный дворец, казалось, вырастал из скалы. Значительную часть помещений этого дома, включая три хозяйственных этажа с погребами, подземной кухней, комнатами прислуги, общей мыльней и потайным ходом за пределы поселения, вырубили вглубь скального массива. Одно это само по себе выдавало статус будущей семьи. Враны не так уж часто позволяли иным расам рубить жилье внутри гор. В каком-то смысле, для них это был вопрос принципа — внутри скал могли жить лишь крылатые граждане Варулфура, всем остальным приходилось строить дома по старинке.

В Бухтарме (хоть поселение располагалось на вершине горного плато) враны неохотно выдавали разрешение углубляться в горы. И большинство построек, которые внутри оказывались гораздо больше, чем снаружи, предназначались для общего пользования. Поэтому, престижным районом общины считался тот, где дома примыкали вплотную к склону. Они считались одновременно и самыми неприступными, поскольку по отвесным скалам (многие из них были с отрицательным уклоном) попасть в Бухтарму смогли бы, пожалуй, только враны, да и то — с воздуха. В районе площади Плача могли позволить себе жить лишь действующие предикты с семьями. Их жилища время от времени меняли своих хозяев. Напротив жилого района располагались общинный Дом памяти, в котором обучали молодежь Бухтармы, ратуша, казначейская башня и костница.

Какие доводы приводил отец инспектору-врану, прибывавшему в город раз в пять лет за налогом и очередной партией откупной молодежи, не знал никто, однако разрешение на строительство еще одного дома, примыкающего к скале, он все-таки получил. Стройка длилась три года. Ровно столько времени потребовалось Аламиру Калите на завоевание Чаяны Таленки. После их обряда и вселения взглянуть на конечный результат хоть одним глазком приходила такая прорва народа, что на третий день столпотворения Глава Совета припугнул самых рьяных сплетников, что арестует их за организацию в историческом районе города несанкционированного митинга без согласования с официальными властями.

Дом отец, конечно же, построил не на открытом месте, рядом со скальной террасой. Та его стена, которая вырастала из камня, с южной стороны на уровне второго этажа перетекала в небольшую пристройку. Основная часть дома была полукруглой, а снаружи, ко всему прочему, облицованной осколками необработанного камня, оставшимися после вырубки помещений в скале. Из-за этого дом сливался со склоном, из камня которого выступал подобно некому сказочному горному духу. Выпуклый рельеф облицовки походил на чешую, крыша же, внахлест закрывающая наружную часть стен, напоминала костистые крылья, сложенные над головой мифического чудища. Картину довершали два круглых окна третьего этажа, похожие на выпуклые глаза.

Город встретил меня лабиринтом незнакомых, построенных гораздо позже моего отъезда улиц. Возводили Бухтарму в виде полукруга, примкнувшего к горному склону. Там же — у отвесной стены плато — располагалась главная площадь, а от нее начинались крупные улицы. Выше по склону, если подняться на второй уступ, на высоте пары локтей размещался привилегированный район, где жили маги, прямые потомки основателей Бухтармы, и предикты Совета с семьями. На самой же высокой точке плато — третьем его уступе — взмывал ввысь ажурный шпиль храма двух богов, видимый с каждой улицы.

Точное место расположения самого первого Срезня и спустя века обнаруживалось легко. После него широкие улицы теряли первоначальную четкость и выверенность, начинали разнообразно ветвиться, становясь все уже и уже, а порой заканчивались тупиками или вовсе путали и водили по кругу. Впрочем, в этом тоже был свой смысл и своя привлекательность.

Идти по изменившемуся городу, заново открывая для себя его красоту, разглядывать спешащих по делам прохожих, радостно замирая при виде повзрослевших, однако мало изменившихся лиц, было странно, но до невозможности приятно. Разум сообщал — более тридцати лет прошло. Память решительно отказывалась в это верить. Город, как оказалось, практически не изменился. Конечно, многого я все-таки не узнавал, но в своем посвежевшем виде Бухтарма понравилась мне гораздо больше той, прежней. Наверное, возвращаясь, я испытывал долю облегчения. Что ни говори, а жить на чужбине среди непохожих на тебя разумных с их непонятными традициями, с иным воспитанием и менталитетом, тяжко. А идти по узкой аллее Поцелуев к мосту Вздохов — все равно, что вновь прогуляться по той узенькой дорожке с девочкой, в которую вчера влюбился без памяти. Я даже провел рукой по ракушкам, образовавшим поверхность ограждения горбатого каменного мостика, и на мгновение почувствовал теплый вздох города. Он меня помнил, любил и приветствовал после долгой разлуки.

Главная улица Бухтармы — Рассветный проспект — самая длинная и самая широкая в городе, как прежде, вела к Дому памяти и скромно притулившейся сбоку от него низенькой костнице, год от года растущей вглубь горы. По проспекту, ни разу с него не свернув, можно было пройти общину от края до края. Ближе к месту погребения всех ллайто он раздавался в стороны, превращаясь в площадь Плача. Конечно, были другие улочки, ведущие в ту же сторону, на одну из них я даже свернул, желая пройти по памятным местам, но брат ненавязчиво подтолкнул меня обратно. Но и здесь мой взгляд то и дело цеплялся за мелочи, оживляющие память. Вот сбоку от меня вырос дом, под окнами которого я провел много часов, бывало, высматривая свою первую безответную любовь. На его двери, как прежде, висел молоточек в виде совы, сжимающей в лапах массивное кольцо. А напротив до сих пор продолжала сиять панорамными окнами цирюльня с неизменной кремовой шапкой пены на вывеске.

Вот по дороге попался другой — большой, трехэтажный, он располагался на углу Тихого бульвара и Папоротниковой улицы. В детстве мне казалось, что дом танцует: изгиб его выпуклой крыши с правой стороны полностью повторял линию вогнутой стены слева. Он неизменно восхищал и притягивал взгляды. Привыкнуть к его странной изогнутой форме, к контрастным, чересчур уж ярким цветам стен и крыши, не мог никто. В детстве я важничал перед друзьями, невозможно гордясь родством с хозяевами этого дома, задирал нос каждый раз, когда переступал его порог. В нем и сейчас жила младшая сестра матери с мужем и не то пятью, не то шестью детьми. Моего деда знали даже за пределами общины, он прославился на весь Варулфур как лучший мастер-витражник, часто надолго покидал Бухтарму, не раз бывал на парящих городах вранов, куда эти крылатые снобы очень редко допускали чужаков. В одной из таких поездок Мяун Таленка сгинул без следа. А бабушка не смогла без него, словно истаяла за несколько лет и тихо умерла во сне.

Я шел вперед, подмечая детали, позволяя памяти воскрешать для меня прошлое — дома и вывески, цветочные клумбы и уличные кашпо на фасадах, кованый ажур оград и рунные фонари вдоль тротуаров, потрескавшиеся камни булыжной мостовой и бело-черный храмовый комплекс, тучей зависший над городом.

Я дышал в унисон с этим местом. Я вновь стал его частью. Более того, меня теперь ничуть не коробило однообразное течение жизни соплеменников, их закоснелость и нежелание перестать цепляться за прошлое, не раздражали замшелые обычаи и страх выйти за пределы ограниченного мирка. Потребовалось свыше тридцати лет и тысячи верст, чтобы я сумел признаться в любви к собственному народу.

Только теперь я понял: появись я здесь в своем истинном облике, все встречные жители станут оборачиваться, останавливаться, если не оступаться при виде меня. Не потому, что мне хватило характера — или дурости, как знать? — не вернуться в общину, остаться жить среди тех, кто когда-то лишил нас родины, и — о, ужас! — найти с ними общий язык, а с некоторыми вообще наладить вполне дружеские отношения. В конце концов, я был далеко не первым… Не потому, что я сын того, кто управляет общиной без малого семьдесят лет. Я вырос таким не похожим на отца, его честолюбие и хитрость были мне глубоко чужды. И не потому, что я — блудное дитя, вернувшееся на родину. Просто жизнь здесь текла слишком размеренно, неспешно, новости из внешнего мира доходили с заметной задержкой, а новые лица немного разнообразили бесконечную скуку.

Брат молча шел рядом, не одергивал меня, не мешал самому выбирать маршрут, изредка мягко указывал, если я сильно отклонялся от цели нашего движения. Со стороны, надо думать, казалось, что именно он — временно лишенный плотной повязкой обыкновенного зрения — ведет меня, показывая интересные места и рассказывая о городе.

До нужного дома мы добрались на удивление быстро, четверти часа не прошло. Увидев вывеску, я не удивился отцовскому выбору. Как таковых, постоялых дворов в Бухтарме не водилось. Всех пришлых, которым требовался ночлег, принимали на постой жители общины. Однако, среди всех любопытных, благодаря врожденной пытливости ума и, давно ставшей нарицательной, тяге ко всему необычному, выделялся дядька Венкелас. Только ему пришло в голову купить огромный пустующий дом, снести внутренние перегородки первого этажа, открыть внутри харчевню, а две спальни над обширным обеденным залом, большую часть года пустующие, отвести для редких забредших в Бухтарму гостей — не всех, о, далеко не всех! — лишь тех, кто приходился ему по душе.

Назывался этот оплот диковинок со всего мира «Тихая пристань», в чем крылась немалая доля самоиронии Венкеласа, поскольку вот уже без малого полвека, с самого дня открытия харчевни, тишины здесь не бывало никогда. Коротко простившись с братом, я отдал должное отцовской выдержке: на постой в свой дом пришлого чужака родители приглашать не стали — не по чину, но просьбу разделить с ними сегодняшний ужин передали. Да ужина, впрочем, оставалось еще полдня, а желудок уже настойчиво напоминал, что пора бы чего-нибудь перекусить. Готовили в «Тихой пристани» отменно. Многие жители общины, особенно стражники, с наступлением ночи патрулирующие городские улицы, частенько захаживали к Венкеласу на ужин за каким-нибудь излюбленным блюдом, приготовленным его руками. Вот и я собирался последовать их примеру.

Мельком оглядев приветливо распахнутые ворота, я шагнул на просторное, пустынное поутру подворье. У боковой стены дома, расположенной в дальней его части, глухо взрыкнул старый приятель хозяина — уутайский горный волк — и, проводив меня не по-звериному проницательным острым взглядом, с чувством выполненного долга вернулся в тень под окном едальни.

Время давно перевалило за полдень, а из-за приоткрытой двери слышался гомон посетителей и переливчатые звуки четырехструнной домры. Шагнув из вязкого тропического жара в приятную прохладу харчевни, я с удовольствием вдохнул умопомрачительные ароматы скворчащего на сковороде мяса и свежих кунжутных лепешек. Владелец бросил на меня один короткий взгляд, вновь возвращая свое внимание залетной птичке. Танцовщица в традиционном женском одеянии зигмар отплясывала в центре обеденного зала под негромкий пронзительный плач струн. Время от времени в мелодию вплетался мягкий, бархатный баритон певца, завораживающий теплыми переливами. По всем традициям и канонам, подобный голос должен был петь о вечной любви или восхвалять необыкновенные достоинства какой-нибудь жестокосердной красотки. Бард, однако, ничуть не собирался соответствовать чьим-то представлениям о том, к чему пригоден его голос, исполняя неизвестную мне печальную балладу о караване, сгинувшем в пустыне, и об оазисе, выросшем на месте гибели молодого гбайя^[32].

Танцевала тоненькая плясунья несравненно, вкладывая душу в каждое движение. Вместе с ней звенели-пели, вплетаясь в мелодию, браслеты и подвески, колыхались, вторя стуку пробковых сандалий, бусины, цепочки и монетки, в невероятных количествах нашитые на яркое двуцветное одеяние. До сих пор мне ни разу не доводилось видеть танцовщиц зигмар, но все рассказы о них оказались правдой. Вместо привычной моим соплеменницам длинной рубахи, а поверх поневы, подпоясанной широким расшитым гашником, или распашного кафтана на костяных пуговицах по особым праздникам, песчаница по самую шею обернула вокруг тела сине-охряное полотнище тончайшей шелковой ткани. Волосы же и вовсе до последней прядки спрятала широким плотным алым платом, свисающим до самых щиколоток. В некоторых местах сквозь тончайшее покрывало время от времени проступало обнаженное девичье тело, но в целом слои ткани, наложенные друг на друга внахлест, пожалуй, выглядели вполне прилично, почти как обыкновенная шитая одежда. В халифате — если память мне не изменяла — подобный женский наряд назывался тамлхефт, использовался вот как сейчас… для танца, и имел какое-то обрядовое значение. Стоило признать, выглядела песчаница в своем крайне экзотичном наряде чарующе-притягательно. А уж движения ее гибкого тела, то стыдливо и робко прячущегося под многочисленными складками шелка, то на краткое мгновение развратно мелькающего из-под него во время танца, производили на всех мужчин странное, почти гипнотическое воздействие.

Разглядывая вторую встреченную мной на полуострове хвостатую, сравнивая эту смуглокожую халифатку с той, первой, я испытал жгучий стыд из-за того, что не знал ничего о ней, хоть она и оставила солидное подтверждение своего дальнейшего благополучия.

Я ничуть не удивился утонченной красоте плясуньи, правильным чертам ее лица, почти черным выразительным глазам, в самой глубине которых время от времени чудилась янтарная искра. Не удивился властному взгляду, похожему на змеиный. А вот ритуальные узоры-обереги и на ее подбородке, и на щеках, и на переносице, а слева у виска — и на узком выбритом клине кожи, меня несколько насторожили. Танцующие жрицы Схиеф Хефнистан^[33] считались редкостью даже для жителей халифата. Бесконечное одиночество и скитания, в религии песчаников олицетворяющие земной путь их богини, жрицы выбирали не так уж и часто, несмотря на то, именно этот вид служения считался самым почетным.

Встретить дочь пустыни, отказавшуюся от возможности создать семью, завести детей, на другом материке, в тысячах верст пути от родины, увидеть ее танец… Нереальное, невозможное чудо! Как бы то ни было, сомнений в том, что передо мной и парой десятков подвыпивших посетителей корчмы разного возраста и достатка танцевала истинная жрица-скиталица, не возникало. Боги вообще не терпят подобного рода обман, и частенько карают за него весьма и весьма сурово.

А пару мгновений спустя, зачарованный танцем, я вообще позабыл обо всем. Казалось, оторву взгляд от стройного тела, по-змеиному извивающегося в центре зала, от гибких рук, по самые плечи оплетенных браслетами, от ладоней, звонко отбивающих ритм мелодии, и тотчас же упаду бездыханным. В танце песчаницы не осталось ни капли разума, она не просчитывала движений, она — я мог бы поклясться — отдалась музыке, следовала за перебором струн, словно пропускала сквозь собственное тело текущую реку мелодии, позволяя звукам подхватывать его и кружить. От этого в каждом движении ощущалась магия.

Продлился танец-молитва не долго. Затухающий печальный плач домры кружил плясунью все медленнее и медленнее, все тише и тише, пока наконец, танцовщица не стекла бескостно вниз, почти распластавшись у ног спутника. В пестром своем одеянии на темных досках пола она напоминала диковинный распустившийся цветок.

Еще некоторое время зачарованные представлением зрители молчали, но затем, сообразив, что продолжения не будет, загомонили, захлопали разом, выказывая поднявшейся с пола плясунье свой искренний восторг. Я же, зная, что сегодня жрица вряд ли будет еще танцевать — после воззвания к богине, наверняка, с трудом найдет силы даже на простые и привычные движения: независимо от конфессии, любые жреческие ритуалы чрезвычайно энергозатратны — шагнул к стойке, отрезавшей зал едальни от кухонного царства.

Венкелас повернулся ко мне лицом и подался вперед, разглядев типичный наряд ловцов и трапперов. Казалось, даже взгляд его изменился, стал острее, внимательнее. И было отчего: и охотники, и следопыты считались знатными перекати поле. Таким всегда было что рассказать о собственных странствиях. Проницательность пожившего на свете хозяина харчевни и то, сколь быстро он оценил ступившего на порог гостя, висящее на поясе оружие, сноровку и воинские умения, могли принести мне немало неприятностей, но вызвали лишь улыбку. Венкелас, судя по возникшему на его лице и в глазах воодушевлению, уже готов был усадить меня за ближайший столик и забросать парой-тройкой миллиардов вопросов. Подобная бесхитростная искренность вызывала уважение. За все годы странствий — самостоятельно и на службе — я повидал немало трактиров, постоялых домов и их владельцев. Венкелас выделялся из их числа. Не расхваливал свое заведение без меры, стараясь во всем угодить дорогим гостям, но и губы не поджимал от излишней скаредности, пытаясь с каждого постояльца урвать побольше золотых.

— Мир вашей земле и вашему небу, — поклонился я, выказывая свое уважение хозяину корчмы. Мужчина вежливо склонил голову мне в ответ:

— Попутного ветра в твои крылья.

Так на приветствие отвечали только враны, но не мои соплеменники. И такой ответ сказал мне о том, что Венкелас наверняка в курсе и о том, кто я на самом деле такой, и о том, с какой целью отец хотел видеть меня в Бухтарме.

— Надолго ли задержишься в нашем городе, исав…

— Свир Горчень, — правильно понял я заминку харчевника и назвался именем того, чью внешность присвоил на этот раз.

— Подготовить ли тебе спальню на втором этаже моего скромного дома, исав Горчень? — поинтересовался Венкелас?

За его участливой интонацией мне слышалась спокойная сила — в молодости Венкелас, как и я сам, побывал в числе откупных, отдав десять лет своей жизни на службе во дворце ллаэрла. Так что я не был склонен считать этого мужчину безобидным корчмарем, с образом которого он, надо полагать, за долгий срок сжился. Недаром же хитрый прохиндей — мой папаша — выбрал именно его едальню в качестве места моего проживания.

Я бросил мимолетный задумчивый взгляд вокруг, словно размышляя над ответом или обдумывая дальнейшие планы, а на самом деле оценивал реакцию посетителей на свои слова:

— Думаю, на пару дней задержусь, упакую как следует добытое, встречусь с главой общины, раз уж он так настойчиво меня зазывал, да отправлюсь обратно в цивилизацию, — с вальяжной неспешностью и некоторым столичным ханжеством ответил я, будучи твердо уверен, что каждое слово и даже интонация уже к вечеру будут известны, пожалуй, всем заинтересовавшимся моим появлением. А я подожду и понаблюдаю, кто же клюнет на эту немудреную наживку. Сколько понадобится, столько и подожду. В Бухтарме у меня имелось лишь одно важное дело — встреча с отцом, а терпения мне было не занимать. У ловцов и трапперов это, в принципе, нужное для сохранения жизни и здоровья качество.

Глава 12

— Это твое окончательное решение, княже? — ровно спросила я, с трудом сдерживая свой норов в рамках этикета.

— Не злись, Яра. Представитель Службы передал мне совмещенные маго-генетические карты — и твою, и Агнии. Вы обе подходите выбранному ллайто, но процент совпадений у тебя все-таки ниже, чем у нее. Конечно, я не стану принуждать сестру, но буду рад, если она станет гарантом договора.

— Я не злюсь. Лишь интересуюсь — это слово владыки или лишь один из возможных вариантов?

— Я еще раздумываю.

— Если так, то откажись от своих планов, Умир. Они не осуществимы.

— Да почему? — вспыхнул брат, не желая прислушиваться к моим словам, хотя прежде всегда принимал во внимание мое мнение. — Агнешка княжна. Любой мужчина, ставший ее супругом, будет считать себя счастливчиком.

— О, конечно, — саркастически ответила я. — Ровно до тех пор, пока не станет понятно, что она не способна стать матерью и подарить своему мужу детей. Как отреагирует на такое нарушение магическая составляющая договора, м? Накажет тебя или Агнию?

— Не будет никаких наказаний! Пройдет время, и наша сестра смирится, примет свое положение, возможно даже полюбит своего супруга. А много лет спустя и вовсе будет с иронией вспоминать о своих опасениях.

Я удивленно воззрилась на брата, как, впрочем, и Светава, и Юрас. Сидела, молча разевала рот, не в силах от возмущения выдавить из себя ни звука. На помощь мне пришла княгиня.

— Любимый, мы точно говорим сейчас о младшей княжне? Ты действительно считаешь, что твоя сестра готова исполнить супружеский долг? Мне кажется ей не по силам будет даже перетерпеть консумацию брака, не говоря уже обо всем остальном… — Светава выразительно кивнула каким-то своим размышлениям. — Она совершенно точно пока не способна разделить ложе с мужчиной. После того, что княжна пережила в ночь покушения она больше напоминает мне наивное дитя, а не женщину, осознающую, что такое плотская страсть. Без сомнения, Агния — прелестна, однако стать чьей-то женой она не сможет.

Умир растерянно переводил напряженный взгляд с меня на жену.

— Сегодня я нашла ее в слезах из-за того, что она думала, как быстро убить себя, когда ее вынудят принять участие в обряде единения! — с закипающей в голосе яростью поддержала я Вету.

— Яра, вы не мещанки из провинции, — холодно выговорил брат. — Вы обе наследные княжны и связаны определенными обязательствами перед своей страной. От вас требуется выполнять свои обязанности, как бы не хотелось от них увильнуть. Так что Агнии придется смириться!

— Да ты, я вижу, стал достойный владыкой. Поздравляю! — едко ответила я, твердо встречая гнев Умира и не собираясь опускать глаза, будто провинившаяся. — Конечно, в силу своего недуга Ния в твоей полной власти, ты вправе распоряжаться ее судьбой, однако я приложу все усилия, чтобы помешать тебе окончательно сломить ее!

— Вот даже как… — напряженно выдохнул мой венценосный брат, мгновенно успокаиваясь и задумчиво покусывая кончик большого пальца. — Значит, вы обе категорически против? Что ж, хорошо! — Умир с силой хлопнул ладонями по краю стола, рывком поднялся и шагнул к стене с огромной и очень подробной политической картой мира. — Взгляните-ка сюда.

Палец его уткнулся в карту княжества западнее Дыя. Белое пятно пролегало от Луцка до самых гор, а размера мужской ладони, попытавшейся закрыть ее на карте, для этого не хватило.

— Когда-то давно здесь были обжитые земли — житница нашего княжества. Затем повсеместно стали появляться трохиды. Чивыркуйский перешеек стал чрезвычайно опасен. Жители тех мест оставляли дома и переселялись. После возведения щитового заслона, плодородную землю того района вновь нужно использовать, однако в княжестве нет таких смельчаков. Отправлять в тот район преступников — значит рано или поздно получить мятеж. Хватает и огненных рудников на границе с Кхаа-Шаргом. Если эта земля по договору отойдет ллайто, у Люты появиться богатая провинция. Империя перестанет считать эти земли своими, а Альянс использовать их в качестве материковой базы для своих пиратских делишек. Но все это возможно только если договор все же вступит в силу. Вы ведь в курсе, что сейчас Люта — крупнейший закупщик зерна и муки? Два последних десятилетия отец попытался уменьшить этот процесс, заменяя пшеницу на кукурузу, но ожидаемых результатов это решение не дало. Вы знаете, что княжество на грани голодного бунта? Еще несколько лет и начнется дефицит хлеба! Представляете, насколько снизятся налоги и цены на зерно, если мы хотя бы частично перейдем на самообеспечение? И если это возможно после согласия моей сестры выйти замуж за указанного в договоре морфа, я костьми лягу, но не дам ей отказаться. Ллайто переселятся сюда.

По моему распоряжению уже выведены сорта пшеницы, которые можно будет выращивать на земле с засушливым и чрезмерно жарким климатом. Исследования и полевые испытания дают благоприятный прогноз — до десяти тонн с гектара поля. Это значительно снизит зависимость государства от импорта продовольствия, выведет сельское хозяйство на гораздо более высокие показатели.

Еще давайте поговорим о Дыйском хребте. Эти горы — кладезь медно-порфировых руд с высоким содержанием молибдена. Уфлейское месторождение золота, серебра, платины было известно за пределами Люты. В Дые добывали магнитные железняки и бокситы, магнезит и доломит, слюду. Про дыйские самоцветы даже не нужно говорить — о них знают даже самые ленивые. Малахит, яшма, топаз, аметист, турмалин, изумруд и александрит — это только короткий список того, что можно там добыть. Номинально горы принадлежат княжеству, но казна не имеет с них ничего, а разработку вообще ведут все, кому не лень! Ллайто семь столетий нарабатывали опыт горных и геологоразведочных работ. Они сумеют взять контроль над месторождениями. Промышленность и экономика Люты нуждается в этом. Вы обе в курсе, что с нашей стороны границы огненные рудники практически исчерпаны? В курсе, что максимум через сотню лет выработки придется закрыть? И что мне предстоит ради предотвращения катастрофы? Превращать Дый во фронтир для ссыльных? Пытаться углубиться на территорию драгов и отнять их часть месторождений? И к чему это приведет? Недовольство Китежа, который считает Кхаа-Шарг своим союзником? Бунты и восстания на богатейшей земле? А в итоге очередная гражданская война, при которой в стороне не останется никто из крупнейших держав? И все это вместо мирного взаимовыгодного соглашения, скрепленного ритуалом единения? И кем я останусь в истории собственной страны?

А Дый может подарить не только содержимое своих недр, но высочайший уровень доходов от туристического бизнеса. Восток княжества — богатейшая земля, окутанная мифами и легендами. Ледяные пещеры Курыма, возраст которых оценивается в пять миллионов лет, считают крупным природным комплексом, пятым в мире по протяженности. Приблизительно четыре тысячи верст, содержащих более пятидесяти гротов, около сотни озер, несчитанное количество переходов или вертикальных природных шахт, ведущих к поверхности. Если оборудовать это для посещения, им цены не будет.

После такой содержательно отповеди пришлось сдуться уже мне. Возразить брату было нечего — он во всем был прав. И имел моральное право принести сестру в жертву. Только в одно ошибся… не ту из нас выбрал!

— Не хочу отрицать очевидного, Умир. Принадлежность к княжескому роду налагает немалую ответственность. Ты прав — у тебя нет иного пути. Временами, князю приходится принимать не самые простые решения, приносить жертвы, чтобы обеспечить процветанию своему народу. Но я не позволю тебе так поступить с Агнией, прости. Она достаточно настрадалась.

— Значит мы в тупике. Какой же выход ты предлагаешь? — брат махнул рукой, устало опускаясь обратно на стул.

— Мне кажется, вариантов не так уж много? — иронично заметила я, вслед за братом на опускаясь на диванчик. — Замуж за ллайто пойду я.

— Что?!! — вырвалось у владыки оборотней. — Но ты же…

— Ты утверждал, что способен пожертвовать чем угодно ради процветания Люты. Кем я буду в собственных глазах, если откажусь последовать за тобой в этом вопросе? К тому же ты сказал, что согласно маго-генетическим картам мы с ллайто достаточно совместимы. В нашем браке даже дети возможны.

— Я хотел отдать ему Агнию именно потому, что она никогда до конца не поймет, на что я ее обрек. Ты — другое дело.Ты готова всю жизнь прожить с тем, к кому не испытываешь сильных чувств? Сама понимаешь, противников объединения наших народов будет очень много. Думаю, и наш родной Совет Родов, и все недовольные главы государств будут пристально наблюдать за вашими семейными отношениями. Поддельного брака не получится…

— Знаю, братец. Но не стоит сокрушаться о моей судьбе и посыпать голову пеплом. Скажу тебе по секрету, мое замужество обречено стать счастливым, не сомневайся. Бунта не будет. Голода тоже. А если Межамир Калита не справится с обеспечением моего благополучия, я найду, как на него повлиять, гарантирую… — вздохнула я притворно-тяжко.

— Погоди-ка, — встретился брат со мной взглядом. — Откуда тебе известно имя кандидата в твои женихи? Даже мне его сообщили лишь сегодня утром.

— М-да? — усмехнулась я уголками губ, переглядываясь со Светавой и чувствуя насмешливый интерес Юраса. — Что же, значит у меня очень хорошая разведка!

Разговор продлился гораздо дольше, чем мы рассчитывали, поэтому я нисколько не удивилась, узнав, что Малый совет в полном составе ожидает только прихода князя. Весть принес усердный, по-своему незаменимый Марун Тилей. К этому юноше многие относились снисходительно, часто припоминая о его магической ущербности. Но молодой оборотень, кажется, вообще не обращал на издевки и высокомерие высшего света. Даже оскорбительный термин — ами^[34], который изредка в его сторону я слышала даже из уст ярых моралистов, нисколько Маруна не задевал. Умир ценил секретаря за терпение и почти болезненную преданность. А вместе с ним и все остальные члены нашей семьи относились юноше с теплотой.

Встревоженный задержкой своего кумира, исав Тилей, практически взял штурмом кабинет брата, так что Умиру пришлось прерваться, отложив выяснение моих источников информации на более позднее время. Конечно, лететь, как на пожар никто не собирался. Светава ожидаемо отказалась пропускать предстоящее занимательное зрелище, так что нам всем пришлось идти со скоростью беременной княгини. Юрас, естественно, тоже последовал за подопечной, хотя он и без того был обязан присутствовать на Малом совете. Умир, кажется, решению супруги только обрадовался, как положено, предложил ей руку, заметно расслабившись — в уголках глаз затаил насмешливо-снисходительную улыбку. Именно так мы двинулись в нужном направлении. Князь и княгиня рука об руку, как и положено сплоченной семье— неспешно и величественно. Я чуть позади них. Исав Лугубелирт приотстал, выполняя свой долг и бдительно охраняя членов княжеского рода.

Вообще, Малый совет, в отличие от Совета Родов, собирал только князь и исключительно тогда, когда ему в голову придет эта блажь. Но в целом, правители не злоупотребляли свое властью и не собирали доверенных людей, если левая пятка зачесалась. Тем более, что в Малый совет мог попасть любой подданный, если он был чем-то князю полезен. К примеру брат включил в число членов всех глав министерств, управлений и департаментов столицы. Это было не удивительно. После смерти отца многие руководители важных для государства структур были сняты со своих должностей с пометкой — «недостаточно лоялен». Чаще всего за этой обтекаемой формулировкой скрывались мелкие хищения государственного имущества, наличие родственников, принявших непосредственное участие в заговоре, или открыто высказанные сомнения в том, что у молодого наследника хватит сил удержать на своей голове княжеский венец. Впрочем, все те, кто столь внезапно остался не у дел, собирались в конце каждого сезона на Совете Родов и вполне могли в свое удовольствие перемывать новоявленному князю косточки.

За размышлениями я почти упустила момент, когда мы подошли к высокой двустворчатой двери. Малый совет сколько я себя помню заседал в одном и том же помещении, расположенном на границе между семейным крылом княжеского терема и его административной частью и имеющем два выхода. Этот проходной зал являлся, пожалуй, единственной лазейкой, через которую можно было проникнуть во внутреннюю часть терема, минуя охраняемые пути. В этом тоже был тайный смысл, указывающий на степень княжеского доверия, поскольку никакие иные официальные мероприятия в подобной близости от семейного крыла не проводили.

Брат остановился, придержал Светаву, ожидая пока его помощник распахнет перед ними двери зала.

— Светлейший князь Умир. Великая княгиня Светава, — объявил Марун, отступая с нашего пути. Юрас едва заметно улыбнулся мне и качнул головой в сторону прохода. — Сиятельная княжна Ярогнева.

Я расправила плечи, проходя внутрь. В кабинете у брата ни капельки не волновалась, но стоило перешагнуть порог кабинета, как накатил страх — сумею ли я отстоять принятое решение перед представителем Службы? Испуг этот был неприятен мне самой. Я хорошо знала каждого из приближенных брата и мне не стоило их опасаться. Большинство были настроены ко мне не то что благожелательно, скорее равнодушно, хоть я и имела на брата определенное влияние, в политике не играла никакой роли и не заслужила авторитета. Однако само присутствие на этой встрече враждебно настроенного оборотня внушало некоторые опасения. Мнилось, что я так и не сумела переубедить брата и он не встанет на мою сторону.

Моя привязанность к Агнии во многом отличалась от чувств Умира к младшей сестре. И у этого была вполне резонная причина: отец слишком любил нас обеих, меня и Агнию, слишком баловал, почти ни в чем мы не знали отказа. Однако, я, старшая изначально тянулась к брату, и лишь после полюбила сестру. Между нами было чуть больше восьми лет разницы. Мое рождение Умир успел застать и, по его выражению, привязался к беспомощной малявке. А вот Агнешка родилась в то время, когда его уже отдали на обучение в младший корпус Военной Академии. Впервые самую младшую сестру он увидел лишь спустя шесть лет после ее имянаречения, так что особой теплоты между ними никогда не было. К тому же сестра в детстве отличалась меланхоличным нравом и была слишком замкнутой для маленькой девочки и рассудительной, как старушка. Ее характер нисколько не помогал налаживанию контакта между ними.

В раннем детстве, когда брата — главного объекта моего восхищения — не было рядом, все свои нерастраченные чувства я изливала на Ниточку, повсюду следующую за мной, из-за чего в те годы и появилось это ее прозвище). Мы были практически неразлучны, а с годами разница в возрасте почти перестала нас волновать. В те годы мы все делали вместе — вместе планировали проказы и вместе озорничали. Поодиночке обоим было в тереме скучно, зато вдвоем — невероятно увлекательно.

А потом брат вернулся. Мне едва минуло тринадцать лет, когда я впервые ощутила скрытую его ревность к нашей младшей сестре за то, что она стала занимать так много моего внимания. Мне пришлось приложить неимоверное количество усилий, чтобы примирить двух самых любимых членов своей семьи — брата, которому я подражала во всем и на которого старалась равняться, и любимой сестренки. Теперь — вот ирония судьбы — я собиралась отстаивать дальнейшую судьбу и безмятежно-спокойную жизнь Агнии и перед братом, и перед верхушкой правительства Люты, и перед представителем Службы Генетической чистоты, которая в былые годы ратовала бы за то, чтобы отдать ущербную княжну для служения в храм.

Я не позволила себе ни единого проявления недовольства, лишь с полуулыбкой оглядела кабинет и вставших перед князем членов Малого совета. Брат невозмутимо усадил Светаву не у торца длинного стола, где их ожидали свободные кресла, а немного в стороне, на мягкий диванчик с горкой подушек у стены. Тяжелым красноречивым взглядом обвел всех присутствующих, словно предупреждая возможные возражения, подал мне руку и невозмутимо выдвинул кресло с гербом рода Лютамарехт — извивающимся драконом на изумрудном фоне — на спинке.

— Присаживайся, Яра.

Я не заставила себя ждать. Осторожно подобрала подол сарафана и нижней юбки, молча уселась на законное место княгини, словно не видела в разрешении брата никаких нарушений традиций. Когда Умир столь открыто демонстрировал характер, ему старались не перечить. Стоящие перед ним навытяжку мужчины, некоторые с благородной сединой на висках, вызвали у меня чувство гордости за кумира моего детства. Не смотря на потерю отца, разлуку с матерью и ее нежелание возвращаться в столицу, брат заставил себя уважать, доказал свое право повелевать. Он дождался, пока я умощусь на предложенном кресле, обошел его и уселся справа. Тут же почтенное собрание отмерло и пришло в движение — едва заметно заскрипели отодвигаемые от стулья, зашуршали богатые одежды.

— Что же. Сегодняшнее совещание мы проведем в несколько расширенном составе. Как вы все успели заметить, Малый совет уважили своим присутствием старшая княжна и… представитель Службы по Наследию и Генетической чистоте. — На тонких губах князя на долю секунды появилась и тут же пропала язвительная улыбка, а мне сразу стало ясно, что опасаться не стоит: и брат, и его супруга, и его Тень в этом противостоянии на моей стороне. — Предлагаю начать с тех вопросов, которые наш почтенный гость вынес на обсуждение. С магического договора с ллайто, который более сотни лет назад заключил с их представителем мой покойный батюшка. После рассмотрения этой проблемы, мы отпустим наших гостей и продолжим со всем остальным. Повестка дня сегодня довольно обширная.

Взгляды многих членов совета, оставшихся еще со времен отца, казались мне невозмутимыми, а вот на лицах и в эмоциях более молодых проступало откровенное недоумение, из чего я сделала вывод, что брат еще не делился подробностями разговора с исавом Важдай.

Зал совета тут же наполнился сдавленным перешептыванием, эхо которого завязло в обитых штофом стенах. Плотная ткань выполняла не только декоративную, но и магическую функцию — бесшовное покрытие запитывалось от вмурованных в стену накопителей, на изнанке скрывая шумопоглощающие, защитные и еще невесть какие руны.

Я глубоко вдохнула-выдохнула, загоняя глубоко внутрь неуместное желание рассмеяться в лицо присутствующим. Брат помолчал несколько мгновения, перекатывая между пальцами рашкуль^[35], будто позволял членам совета высказаться вслух, затем поднял графитовую палочку и легонько стукнул ее обратной стороной по поверхности стола.

— Судя по всему, возражений нет, — резюмировал брат. — Тогда приступим. Исав Важдай, даю вам слово.

Мужчина сидящий с противоположного торца стола поднялся и уважительно склонил перед Умиром голову.

— Благодарю княже, — пророкотал он густым басом. — Как я уже говорил вам, патриархи Службы по просьбе Володара Гоикениварн долго являлись хранителями магического договора. Однако не так давно с пергаментом, на котором оставили аурные оттиски обе стороны, стали происходить подозрительные изменения.

— Не стесняйтесь, исав Важдай, поведайте все с самого начала. Здесь нет ни лишних ушей, ни болтливых языков, — перебил двуликого Умир.

Мужчина на мгновение замялся, но быстро взял себя в руки и продолжил, как ни в чем не бывало:

— На самом деле изменения происходили и раньше. Самое первое случилось в день появления на свет княжны Ярогневы… — Мал Важдай понимающе кивнул на мой испытующий взгляд. — По краю пергамент стал абсолютно черным, словно обожженным, а футляр, в котором его хранили, пропах гарью. Второе изменение произошло в день нападения на покойного князя — в нижней части пергамента сразу под аурными оттисками проступила неизвестная руна. Никто из Службы так и не смог перевести ее. Более того, возникло ощущение, что этот знак был вырезан чем-то острым, а из прорезанных краев сочилась кровь. Хранители договора взяли на себе смелость и обратились в храм за помощью, но жрецы смогли сказать только, что кровь драконья, советовали не касаться ее, ибо для представителей других рас — это яд. Наконец, третье изменение заставило хранителей принять меры. Именно по этой причине я прибыл на встречу с тобой, княже.

— И что же это было? — напряженно поинтересовался Юрас Лугубелирт. Я совершенно не стала удивляться его бесцеремонности. Главе Управления безопасности княжества этот недостаток, как, впрочем, и крайнее любопытство по должности положены. — А главное, когда произошло?

— На одной из граф пергамента появилось два имени. Одно, как и знак, прорезано и сочится алой драконьей кровью. Другое, как и края пергамента, выжжено черным.

Умир кивнул, подтверждая сказанное представителем Службы.

— Для всех присутствующих могу добавить, что видел все перечисленные исавом Важдай знаки, как и имена, проступившие на договоре со стороны аурного оттиска наших оппонентов. Я считаю, что таким образом нам сообщили имена гарантов договора со стороны ллайто. Оба они потомки рода Берсень. Их имена Зорян Калита и Межамир Калита. В свете последнего у меня имеется к хранителям договора вопрос. — На лице брата все явственнее проступали черты его пернатого хищного тотема. Глаза же почти завершили трансформацию. Нижнее веко то и дело дергалось, словно уже обрело подвижность, а мигательная перепонка время от времени покрывала его глаза. Я перевела взгляд на его ладони расслабленно лежащие на подлокотниках кресла и хмыкнула. В бархатную обивку, оставляя на ней немаленькие разрезы, впились длинные орлиные когти. — Как многоликие смогли изменить договор и внести в него конкретные имена? Хотелось бы повторить эту процедуру.

Глава 13

Ллайто, не желающие покидать свой замкнутый уютный мирок, изредка все-таки интересовались чужими традициями. Так что никто не осуждал любви бессменного хозяина «пристани» к разным редкостям, захватывающим историям и фактам, касающимся дальних уголков мира. Венкелас коллекционировал их, развлекая тем самым и себя, и своих посетителей. Диковинки, много лет копившиеся под потолком обеденного зала харчевни, превращали это место в нечто совершенно особенное. Первый этаж «Тихой пристани» выглядел в точности таким, каким сохранился в моей памяти: чистым, просторным, с четырьмя мощными каменными колоннами, расположенными ровным квадратом и частично заменяющими снесенные стены. С высоких потолков над столами свисали закрепленные в оплетке из тонкой металлической проволоки стеклянные вазы. В каждой на куске коры с сохранившейся под ней древесиной или на битых глиняных черепках, на крупной гальке, а то и вовсе на морской раковине, наполненной сфагнумом, радовала взгляды посетителей мелкими пурпурно-фиолетовыми цветочками тилландсия. У дальней стены, скрывая от любых посторонних взглядов лестницу на жилой этаж, в огромной кадке произрастала бессея. Ее гибкие ветви-плети устилали густым ковром мелких серебристо голубых листочков все вертикальные поверхности, до которых смогли дотянуться.

И сланцевые столбы, и стены, обшитые золотистой древесиной, покрывал узор замысловатой резьбы. Расцветали в камне невиданные, а может не существующие, диковинные цветы. Ползли по стенам стебли лозы с тоненькими листочками, продолжающими древесный рисунок. Парил в поднебесье гордый беркут, выглядывая петляющую между деревьями законную свою добычу — мелкую испуганную косулю. С затаенной радостью за удачливого соплеменника, я находил все больше доказательств того, что дела у него идут весьма-весьма неплохо. Разорение его «пристани» в ближайшее время точно не грозило.

Беседа моя продлилась с Венкеласом недолго, однако жрица — сильна, трохидова дочь! — за это время успела достаточно отдохнуть, подняться на ноги и почти незаметно для меня приблизиться к стойке. Открытое лицо ее, то ли смуглое по природе, то ли загорелое от постоянных странствий под пустынным солнцем далекой родины, совершенно преобразил насмешливый изгиб губ. Улыбка эта изменила не только благородные черты лица, но затронула и ехидно-озорные глаза, с окончанием воззвания к богине вернувшие свой природный изжелта-серый цвет.

Увидев халифатку вблизи, я с трудом сдержался, чтобы не ухватить ее за плечи и не встряхнуть хорошенько. Конечно, теперь случайная моя попутчица мало походила на изможденную бледную немочь, которую напоминала еще сутки назад, но черты ее лица с тех пор мало изменились.

В данный момент она совсем не казалась мне ребенком. Маску девичьей безобидности сменил сексуально-провокационный облик, но теперь я видел гораздо больше, и предельно ясно осознал, что и то и другое — не более чем игра. Талантливая игра прирожденной лицедейки, которую при определенном уровне прозорливости вполне возможно разгадать. С чем я и справился благодаря интуиции, буквально встающей на дыбы от опасности, скрытой в натренированном теле жрицы.

Благодаря врожденному дару, я видел ауру халифатки также четко, как и ее лицо. Благоволение богини отметило рисунок тока живы^[36] в ее теле такой ослепительной яркостью, что я недоумевал, задаваясь вопросом: где вчера были мои глаза?

Впрочем, ответ на него я получил незамедлительно. Стоило лишь моргнуть, как опытная жрица, служительница культа звездной матери, преобразилась в молодую и наивную девочку-цветочек, развлекающую публику в трактирах и на площадях. Я знал, что это — обман, но, тем не менее, глаза видели лишь то, что бесстыдно открывала присутствующим эта опасная особа: обнаженные из-под присборенной ткани хрупкие плечики, украшенные браслетами тоненькие ручки-веточки и изящные щиколотки, серебряное ожерелье на лебединой шее, подвески которого жалобно пели колокольчиками в такт каждому шагу и повороту головы. А к ним в придачу, тайну спрятанных под платок волос, широкое струящееся полотно двуцветного тамлхефта, затейливый женский пояс из многоугольных звеньев на узких бедрах. Все эти акценты служили песчанице антуражем, ширмой, усиливающей врожденную способность ее народа отводить глаза самым недоверчивым. Оценив мой внимательный взгляд, старая знакомая едва заметно изменила положение тела, чуть подбоченилась, отчего линия правого бедра стала еще более крутой, а ниспадающие волны ткани обрисовали длинные ноги и остальные достоинства ее худощавого тела.

Я с трудом сдержал восхищенный вздох. Такую бы специалистку в разведку — цены бы ей не было. Халифатка, в чьей молодости я теперь не просто сомневался — откровенно разуверился, мастерски владела собственным телом. Выглядело это потрясающе! Всего одно движение, и результат для мужской психики сногсшибательный… Да и самоуверенное поведение этой особы подсказывало, что в ее арсенале для собственной защиты есть кое-что опаснее и действеннее жреческих штучек. Один лишь видимый мне катаур^[37] в опытных руках дорого стоил. Светло-серебристый, с простым черненым узором из пересекающихся ромбов, треугольников и линий, пояс, в отличие от прочих украшений жрицы, вряд ли имел великую ценность. Тем не менее, я догадывался, что при острой необходимости эта вещица быстро превращалась в опасное оружие. Ведь на самом деле тамлхефт не нуждался ни в поясах, ни в фибулах, ни в брошах. Весь секрет этого наряда заключался в паре скрытых внутренних завязок. Серебряные же звенья катаура по желанию владелицы, вероятнее всего, распадались на метательные стрелки разной формы и степени заточки, а то и вовсе могли становиться подобием бумеранга с режущей кромкой. В сложенном виде этот предмет гардероба не вызывал никаких подозрений — пояс как пояс! — плотно сидел на бедрах, не мешал, не требовал специальных ножен. Идеальное для женщин оружие скрытого ношения.

— Дождя тебе в ладони, странник… — почти пропела женщина, однако тут же повернулась к стойке и глубоко поклонилась Венкеласу. Всем желающим обратить на нас внимание сразу стало ясно, что ко мне она обратилась из вежливости, не испытывая никакого интереса, напрочь забыв о моем существовании сразу, как только отвела взгляд. Такое отношение немало бы меня уязвило, если бы не являлось частью игры, своеобразным ребусом, который мне не терпелось разгадать, тем более, что с владельцем корчмы жрица говорила гораздо уважительнее и мягче. — Пусть да прольется звездная благодать над твоей головой, многоликий. Найдется ли на эту ночь в стенах твоего дома место для меня и моего гриота^[38]?

— Я всегда рад твоему присутствию под крышей моего дома, алмея^[39]! Озаришь ли ты скромное это жилище своим сиятельным ликом сегодня вечером? На ужин моим гостям подадут ягненка в томатном соусе с ароматными травами, лимоном и чесноком, а на десерт — запеченные стручки сладкой росянки.

— Боюсь, что нет, милостивый хозяин благословенного богиней очага. Еще прошлым вечером меня пригласили к вашему уважаемому наибу, чтобы усладить своим танцем очи его байбише. Но я непременно воздам должное завтраку…

Выражение лица старого корчмаря при этих словах выражало такую степень отчаяния, что, будь я на месте хвостатой халифатки, немедленно согласился бы явиться к ужину. Жрица, впрочем, насмешливо блеснула глазами из-под кромки платка и поспешила покинуть общий зал едальни. Я отступил с ее дороги, не желая чинить препятствий опасному существу, но взглядом все-таки проводил до самого выхода. А вот ее спутник, кажется, не собирался сопровождать танцовщицу, имея шанс в перерывах между развлечением посетителей насладиться обещанными Венкеласом кулинарными изысками. Бросив на музыканта краткий взгляд, я неожиданно припомнил, в каких случаях зигмар использовали слово «наиб», и что в их языке оно означало. Припомнил, и на миг прикрыл глаза от нетерпения. Если я правильно понял намек дочери пустыни, то терпеть мне осталось недолго. Уже вечером мы вполне могли оказаться сидящими бок о бок за одним столом.

Выбрав свободное место в углу у окна, расположение которого позволяло одновременно держать в поле зрения входную дверь и примолкшего в отсутствии жрицы музыканта, бросил на соседний стул измазанный травянистым соком плащ и устало привалился к стене. Стоило на мгновение позволить телу расслабиться, как напряжение последних дней тут же дало о себе знать, сковав натруженные мышцы. Телу все еще требовался отдых. Еда и отдых. Времени, проведенного на берегу мелкой речушки, моему организму явно не хватило. Тем более, что перед встречей с отцом было бы неплохо обдумать полученную от брата скудную информацию.

Край, разумеется, сообщил мне далеко не все. Я вполне понимал, что он не мог откровенничать ни в присутствии дозорных стражников, ни во время пути к гостевому дому, когда вокруг было слишком много лишних ушей. Главное братец, без всякого сомнения, утаил. Однако и того, что он поведал, было достаточно для некоторых выводов. Я, слава Богам, не был обделен некоторым количеством ума, и вполне мог сообразить, что скрывалось за его оговорками.

Вполне вероятно, то самое исчезновение, о котором вскользь упомянул Край, случилось далеко не в первый раз, иначе не успели бы придумать для дежурной смены новые правила. Да и не стали бы изменять проверенный, устоявшийся порядок. Несколько пропавших, конечно, насторожили бы отца и весь Совет в придачу, однако меры усиления контроля всех входящих, подобные тем, которые я успел оценить по приезду, принимать бы не стали. Мало ли, какая блажь втемяшится в голову парочке идиотов… Ллайто же никто на привязи в общине не держал. Однако этот факт делал ночное исчезновение местных жителей тем более странным.

Если ушли по своей воле, то почему тайком, ночью, скрываясь? Неужели сотворили что-то такое, последствий чего испугались? Но что именно?

Вот так навскидку в голову не приходило никаких подходящих вариантов. Возможно — убийство? Но в общине никого не обвиняли огульно, каждое убийство тщательно расследовали, а высшую меру наказания — пожизненное изгнание — применяли лишь в самых крайних случаях.

Да, за ворота выставляли с минимальным набором для выживания, предоставляя богам показать, достоин ли убийца жизни. Выживали, понятное дело, не все. Но и метку отверженного ставили очень редко. А за пределами общины о наличии знака было мало кому известно, и уж точно ничего не значило для простых обывателей…

Зачем же тогда убегать? Нет, убийство вряд ли могло стать причиной. Тогда что? И что отец мог посчитать достаточной причиной для моего срочного вызова? Дело, о котором вполне вероятно пойдет разговор за ужином, теперь выглядело гораздо серьезнее и важнее.

— Высокого неба, уважаемый, — отвлекла меня от размышлений и наблюдений за залом юная внучка Венкеласа. — Чего желаешь? Томатного супа с бараниной и чечевицей? А может, рыбы с тмином и семенами пажитника? Чапати^[40] есть, с острым соусом, горячие еще…

Девчонка была хороша: улыбчивая, большеглазая, вошедшая уже в ту пору, когда детские прежде черты лица начинают медленно становиться взрослыми. Я прищурился, разглядывая пышущую молодостью и здоровьем родственницу хитрого корчмаря, усмехнулся попытке его пристроить родную кровинку. Явно же специально отправлял ее обслуживать клиентов. И далеко не каждый был в его глазах достоин подобной чести. А траппер в общине считался профессией почетной, хоть в наши дни и редкой.

Словно в подтверждение моей догадки, Еля, которую я помнил мелкой пакостницей пяти лет и юной исой лет четырнадцати, мимолетно скользнула взглядом по моему телу от плеч до пояса, и, кажется, будь у нее такая возможность, заглянула бы под стол, чтобы оценить все то, что осталось скрыто.

Я с трудом удержался от хохота — вот же прохиндейка! — еще через первое совершеннолетие не перешагнула, а туда же…

— Пожалуй, томатный суп и лепешки — звучит неплохо.

— И не только звучит… — уверенно ответила мне Еля с ноткой одобрения. — Я тогда передам деду и тут же вернусь…

— Не стоит беспокойства, милая, лучше распорядись, чтобы мне подготовили комнату. Ночь у меня выдалась очень тяжелая, перед важной встречей нужно отдохнуть.

— Конечно-конечно, исав! — торопливо пробормотала девушка, видимо, расслышав что-то в моем голосе. — Может, сидра принести? Или вина?

— Пожалуй, откажусь, — отрицательно качнул я головой. — А сбитень твой дед не варит?

Еля бодро закивала и, ловко лавируя между столиками и посетителями, скрылась из виду в узком проходе за стойкой. Дожидаясь возвращения подавальщицы, я достал курительные палочки с туго скрученными высушенными листьями полыни, толокнянки и шлемника. Трубку, как отец, я не курил. Палочки использовал скорее для иных целей — с ними и спалось лучше, и кошмары не донимали. Хотя те самые, что стали моими постоянными спутниками сразу после смерти Межи, пробивались даже сквозь дурман.

Зачастую, в этих снах я то пытался отыскать и остановить брата в запутанных переходах катакомб, то убегал вместе с ним от неизвестной опасности, то безропотно умирал вместе с ним. Наутро же неизменно просыпался измученным, усталым и разбитым.

Курительные палочки делала по моему заказу одна из старшекурсниц Лутавы. Я, по ее словам, был ее дипломным проектом. Кажется, она выбрала темой что-то об опосредованном влиянии рун на эмоциональный контроль магов через ритуально заряженные травы. Даже не знаю, какие свойства трав или рун оказывали на мою психику успокаивающий эффект, но пристрастился я к этой заразе крепко. Да и аромат был на самом деле приятный.

Поздний этот обед прошел весело. Еля с заказом явилась минуты через три. Томатный суп, ало-золотистый, присыпанный сверху смесью белого сыра и зелени, соседствовал на блюде в ее руках со стопкой горячих еще тонюсеньких лепешек, а рядом на плоской тарелке истекал жирком большой кусок запеченной с травами баранины на ложе из зеленой чечевицы. Кувшин с горячим еще сбитнем Еля принесла в другой руке, балансируя блюдом над головами посетителей. Видя этот бесплатный аттракцион, я даже поразился ее выверенным движениям. И ведь ни капли не расплескала ни из пиалы с супом, ни из кувшина.

Кунжутные лепешки удались местному повару на славу. Поджаристые, пористые, по краю очень румяные, с прожженными краями, но светлые, практически белые, словно бы недопеченные в центре — именно такие, какие я любил в детстве. Оторвав кусок от верхнего хлебца, я закрыл глаза и вдохнул неповторимый аромат. Медленно свернув чапати трубочкой, макнул краешек в постный томатный суп, подцепил немного сыра и с наслаждением закинул чуть размокший хлеб в рот.

Еля осталась сидеть за столиком и с понимающей улыбкой наблюдала за удовольствием, которое проступало на моем лице. Не думаю, что она сама хоть раз покидала общину, но разного люда повидала достаточно, так что вполне могла понимать чувства вернувшегося на родину. Глупый этот прокол встряхнул меня и выветрил из головы остатки ностальгической мечтательности.

— Очень вкусный у вас хлеб пекут… — кивнул я на лепешки, наблюдая за реакцией девчонки. — Я такого нигде не пробовал.

— Ты его неправильно ешь, — пожала плечами Еля, подхватила сверху лепешку, свернула ровным треугольником, словно ковшиком зачерпнула острый соус, и поднесла к моим губам. — Вот так правильно. А потом заедай супом.

Я чуть отвел ее руку от своих губ, отрицательно качнул головой.

— Ешь сама. Не люблю чересчур острое.

Девушка все поняла правильно и, кажется, нисколько не обиделась. Сжевала лепешку, и остаток обеда кормила меня байками из нелегкой жизни подавальщицы. Парочку героев полуправдивых ее рассказов я знал в детстве и юности, отчего истории казались еще более забавными. Суп был давно съеден, баранина с чечевицей приятной тяжестью опустились в желудок, от лепешек вовсе остался лишь горьковатый аромат, а шустрая родственница Венкеласа все подливала мне сбитня из кувшина, который начинал казаться бездонным. Однако усталость все же взяла вверх над моим разморенным сытным обедом телом. Выложив на стол серебряник, я благодарно кивнул Еле и поднялся на ноги.

Хозяин трактира тут же нарисовался рядом, оттеснив внучку в сторону, чем еще больше заставил себя уважать, смахнул со стола оговоренную плату и указал в сторону лестницы.

— Пойдем-ка наверх, исав. Покажу тебе комнату.

В этот раз ароматный дымок не помог. Сон утянул меня куда-то глубоко-глубоко, обдав тревогой, страхом и безнадежностью. Сначала вокруг была тьма. Тьма тяжелая, мрачная, безмолвная, и от этого совершенно непроглядная. Затем она стала очень медленно рассеиваться, редеть, открывая пейзаж, который я ни разу не видел в реальности, но так часто — в своих снах, что за долгие годы успел изучить до мельчайших деталей.

Вход в подземный лабиринт располагался среди пыльной выгоревшей степи в окружении желто-соломенной травы и побелевших, потрескавшихся от времени обломков разрушенных строений. Обитый железными полосами деревянный люк полностью скрылся под разросшейся полынью и тимьяном. Я, как и много раз прежде, потянул вверх проржавевшее местами кольцо люка, под которым начинались тёмные, ведущие вниз ступени. Столь же привычно я щелкнул пальцами, вызывая в памяти нужную руну и зажигая над плечом крупный зеленоватый светлячок.

За изгибом лестницы ступени стали гораздо круче. Наконец, спуск закончился. Лестница вывела в округлый зал с пятью проходами, расходящимися в стороны подобно лучам. Арочные проемы, над каждым из которых в камне были выбиты стилизованные изображения каких-то животных, были мне давно знакомы, но во сне я выбирал почему-то один и тот же путь: налево, во второй от центра проем, над которым с каждым моим шагом все ярче разгорался знак в виде маленького, но вполне узнаваемого дракона. Вдоль коридора через каждые десять шагов висели потухшие факела в ржавых кольцах. Особой надобности в них не было, магия давала мне вполне достаточно света, но я каждый раз задумывался о том, в какой же древности был вырублен этот проход, если его не оборудовали даже давно вошедшими в обиход осветительными шарами.

В тоннеле — каменном и сухом — всегда было странно сумрачно, словно за очередным поворотом горел один из факелов. Впрочем, источников света я ни разу так не увидел, хотя коридор петлял и извивался столь причудливо, что я мог просто до них не дойти. Путь мой раз за разом, сон за сном, всегда завершался в одном и том же месте. У третьей развилки, прямо за открытой для меня поднятой вверх шипастой решеткой с крупными квадратными ячеями, сквозь которые вполне мог пролезть какой-нибудь щуплый ребенок. Сразу за ней колыхалось, будто размеренно дышало, чернильно-туманное марево. Черный как сажа сгусток овеществленной магии, стена кромешной тьмы, иметь дела с которой мне совершенно не хотелось. Но сон на то и сон, что моего согласия никто не спрашивал. Каждый раз я шагал в это марево, от которого за версту несло смертью и тленом, попадал в очередной зал, после дрался и умирал, чтобы с криком проснуться в кровати, утирая со лба холодный пот и с трудом усмиряя бешено колотящееся сердце.

В этот раз — вот уж не знаю радоваться или огорчаться — сон ничуть не изменился. Стоило коснуться колеблющейся завесы тьмы, как она изменилась, перестала выглядеть непроницаемым сгустком мрака, внутри нее словно разразилась буря — откуда-то из недр тумана проступали красновато-бурые сполохи. Более того, туманный этот сгусток стал раздуваться, наползать на меня медленно, но неудержимо. Я рефлекторно отшатнулся, отступив на пару шагов назад. Но клубящееся облако тьмы — или то, что этим облаком притворялось — выползло за мной следом. С каждым моим шагом, с каждым проблеском красноватых зарниц, оно наливалось жаром, словно в глубине его разгорался невидимый кузнечный горн. Жар этот туманил сознание, полностью лишая меня воли. Я точно знал: если побегу, проявив малодушие, если отступлю хоть на мгновение, то меня просто пожрут, как букашку. Знание это было таким отчетливым, что я всегда шагал вперед.

Глава 14

— Мы не знаем, княже, — проговорил Мал. — Ситуация сложилась неразрешимая, обычные наши правила к ней не применимы. Служба, конечно, пыталась следовать стандартной процедуре. Мы сумели достать маго-генетическую карту одного из претендентов. Он, как оказалось, в прошлом проходил обучение в Военной Академии княжества, принес присягу, отслужил весь положенный срок. Благодаря этому стечению обстоятельств патриархам и удалось провести сравнительный анализ с картами обеих княжон.

Прозвучавшие в полной тишине слова сорвали внутри последние ограничители. Вьюга тут же откликнулась на мою ярость, ластясь внутри, как послушный щенок, одновременно обдавая меня морозной стужей и навязывая свое желание выступить в нашем тандеме на передний план, чтобы разорвать глупца, позарившегося на мое. Я старательно прижала несносную снежную демоницу, однако гасить все проявления ее существования не стала, позволила столу под моими пальцами покрыться тонким кружевным узором. Вот оно и наступило — время показать зубы и заставить окружающих со мной считаться!

— Скажи-ка, исав, ты вообще осознаешь, где находишься и с кем разговариваешь? — в голосе отчетливо зазвучали мощные вибрирующие, почти рычащие — гневно-агрессивные — нотки. — Или ты считаешь, что представитель Службы по Наследию, стоит выше законов княжества? Разве ты не изучал уложение о сословиях? Процитируй мне и всем присутствующим восьмой пункт статьи о самодержавии.

— Но позвольте, княжна… — попытался то ли оправдаться, то ли возразить мне мужчина. Ни того, ни другого я ожидать не собиралась.

— Не позволю! — твердо выговорила я, поднимаясь из кресла. — Я поставила перед тобой не такую уж сложную на мой взгляд задачу, но так и быть, процитирую уложение сама. Итак, в упомянутом пункте статьи о самодержавии говорится о том, как следует обращаться к прямым родственникам князя женского пола, то есть к сестрам, дочерям, тетушкам и всем прочим. Любой гражданин, не принадлежащий дворянскому сословию, обязан выказывать уважение представительнице рода Лютамарехт, обращаясь к ней — сиятельная княжна. Лишь главы тринадцати высших дворянских родов и их наследники имеют привилегию. В прямой беседе или в письменных посланиях им позволено опускать титул учтивости, используя вместо этого полное имя особы княжеского рода. Исключения из закона допустимы для кровных родственников, побратимов, щуров и супругов. К какой из указанных категорий относишь себя ты, исав Важдай?

Мужчина растерянно огляделся, видимо ожидая от кого-то из присутствующих поддержки. Я молча ждала его оправданий или извинений, однако так и не дождалась. Впрочем, идиотом этот двуликий не был и постарался исправить свою оплошность. Другое дело, что позволять ему этого, замяв скандал, я не собиралась.

— Сиятельная княжна, приношу вас свои глубочайшие извинения, однако я искренне считал это уложение пережитком дремучего средневековья, не имеющего силы в наше пресвященное время.

Я на мгновение прикрыла глаза, пряча довольный блеск. Мал Важдай ни на секунду не допускал мысли, что брат позволит мне обвинить его в такой мелочи, потому бесстрашно загонял себя в безвыходное положение. Каждое следующее его слово давало мне над ним преимущество.

— Ты дважды за короткий вечер оскорбил меня, исав. Оскорбил прилюдно. А теперь, кажется, и вовсе оскорбляешь моего брата, венценосного князя? А поясни-ка мне недалекой, пережитком дремучих веков ты считаешь не только действующий правовой документ, но и право княжеского рода на власть, закрепленную в уложении о сословиях? Возможно, ты страдаешь от раннего склероза, Мал? Если так, то я разочарована выбором представителя такой без сомнения нужной организации, как Служба по Наследию и Генетической чистоте. Нужно обязательно посоветовать патриархам озаботиться скорейшими поисками толкового целителя, который сумет избавить тебя от проявлений этой немощи. Непременно постараюсь донести до них меру своего недовольства халатным отношением к здоровью служащих, а пока освежу твою пострадавшую от старческой деменции память: нарушение восьмого пункта статьи о самодержавии приравнивается к прямому оскорблению особы княжеского рода, которое карается телесным наказанием, арестом на срок от одной до трех недель или виры в размере двух сотен золотых кун. Так же, если виновнику нечем платить, вира может быть заменена пожизненной ссылкой на рудники. Особа, чей чести нанесен урон, по своему усмотрению выбирает способ, которым провинившийся должен очистить ее доброе имя. Допустимыми телесными наказаниями считаются: порка кнутом, отрезание языка, больших пальцев рук и ног, клеймление, дыба и пытка водой. Какой вариант ты выберешь, исав?

— Виру… я заплачу виру! — захрипел представитель самой влиятельной организации княжества и напряженно откинулся на спинку стула.

Я кровожадно улыбнулась, обнажая кончики зубов, обернулась к брату и спокойно заметила:

— Неожиданный выбор, Умир. Я, честно говоря, ожидала, что твой гость решит отстаивать свои убеждения, отдав предпочтение телесным наказаниям. Но я не привередлива. Пусть будет вира. Двойная вира, раз уж моя честь пострадала дважды.

Княгиня наблюдала за устроенным в кабинете спектаклем безмятежно, даже с толикой пытливого интереса. Брат, кажется, и вовсе отслеживал все мои реакции, потому как моментально разглядел момент, когда я могла потерять контроль и перешагнуть грань, накрыл мою руку ладонью.

От двуликого напротив наоборот внезапно пахнуло резким страхом. Зверь во мне удовлетворенно взрыкнул — с такой добычей ему хотелось бы поиграть… Чужие эмоции (в особенности явный горьковато-прелый страх) внезапно показались мне неимоверно вкусными, бодрящими, приятно щекочущими нервы. Не потребовалась даже поддержка Бурана или Вьюги, с лихвой достало и лисицы, внезапно потребовавшей свободы.

Усмирить бурливший во мне охотничий азарт удалось с некоторым трудом. Помогла, как не странно, Светава. Как только она осознала, что я всерьез намерена поохотиться на представителя Службы, источающего сладковато-удушливый аромат страха, который — вот странное дело! — так внезапно пробудил во мне внутреннего зверя, немедленно встала со своего диванчика, заслонив законную мою добычу. Вслед за ней вскочил и Юрас Лугубелирт. Хотя в его действиях и не было большого смысла. Аромат непраздной невестки, носящей под сердцем двух моих племянников, встряхнул и привел в чувство, заставляя охотничий инстинкт отступить перед родной кровью.

Встретившись со мной взглядом, брат указал обратно на место княгини и напряженно ждал, пока я не села. Выражение его лица оставалось абсолютно спокойным, будто он не стал секунду назад свидетелем моей вспышки, однако выразительное его одобрение я ощущала спиной.

— На твоем месте, исав Важдай, я бы внимательно следил за словами и интонациями. Моя сестра еще не прошла полную инициацию и не вполне контролирует свою силу. Ты знаешь, что может с тобой случиться в случае спонтанного выброса мага-двуталанта со сродством к воздуху и воде?

Все присутствующие испытующе посмотрели в мою сторону, лишь заметно напряженный после отповеди Умира Мал наоборот отвел взгляд. Брат понимающе хмыкнул, махнул на мещанина рукой и напряженно о чем-то задумался.

— Яра, — наконец заговорил брат. — Ты знаешь, я никогда не стал бы неволить тебя в этом вопросе. Однако, если ты найдешь возможным принять на себя обязательства рода и выполнить обещания, данные отцом, я поддержу твой выбор. Как, впрочем, и любое иное твое решение.

— Сиятельная княжна, — вмешался в беседу старый Лех Уйюмерфирг, занявший свой пост еще во времена молодости нашего батюшки. — твой батюшка сумел настоять на подписание договора о мире с общиной ллайто, расположенной на территории Варулфура, задолго до тех трагических событий. Согласно этому договору он обязался отдать под новое поселение вполне конкретные земли. Формально они оставались бы подчиненными воле князя, все совершеннолетние юноши обязались бы проходить военную службу в княжестве, каждый новый гражданин стал бы платить фиксированный налог в казну княжества, однако на практике эта провинция стала бы такой же суверенной территорией со своей армией, своими законами и своим правителем, как островной Китеж. И конечно править там стали бы те, кого в договоре прописали магическими гарантами. Но конечно, все эти условия вступят в силу при условии заключения династического брака. Так как ваш брат женат и отказывается брать в семью младшую жену, остается только один вариант. Думаю, именно поэтому в договорепоявились имена кандидатов. Ллайто постарались исполнить свое обязательство и выбрали юношу из достойного рода, чье положение достаточно для обряда с представительницей княжеского рода…

Умир благодарно кивнул своему министру.

— Что же, если ситуация действительно такова, я не стану уклоняться от выполнения долга. И раз уж из двух претендентов, только один с высокой долей вероятности со мной совместим, я не буду противиться исследованиям Службы по Наследию. Брат, думаю, тебе стоит известить тех, с кем батюшка заключал договор, что я согласна пройти обряд единения с Межамиром Калитой.

— Сиятельная княжна, — представитель Службы по Наследию злорадно сверкнул глазами. — Мне жаль вас разочаровывать, но согласно исследованиям, у вашей младшей сестры гораздо больше шансов зачать детей с этим многоликим.

— Хватит, Мал! — хлопнул брат по столу ладонью. — Ты переходишь все границы допустимого. Я сказал, мои сестры примут решение без твоих намеков. Давить на них я не позволю. Агния же вполне конкретно высказалась о том, что не согласна становиться супругой ллайто. Так что, коль Ярогнева согласилась взять эти обязательства на себя, и тебе, и всей Службе стоит молча принять ее решение. Надеюсь, мы друг друга поняли?

— Я понял, княже.

— Нет, кажется, еще не понял! Я закрою глаза на твой конфликт с моей сестрой, однако более не желаю видеть тебя в роли представителя Службы. Тебе стоит немедленно отправиться обратно и известить о выборе княжны патриархов и тех, кого они выбрали на роль хранителей договора, — примирительно отступил Умир. Бодаться с Службой всерьез было ему не с руки, тем более после того, как его выбор княгини был ими одобрен. Но и не выразить недовольства тоже не мог. — И тебе не стоит появляться в тереме, Мал. В следующую нашу встречу я не буду столь же милостив и снисходителен.

— Позволь мне откланяться, княже… — пробурчал Мал Важдай.

— Иди, — рассеянно ответил Умир. — Но не забудь внести в казну свой долг. И подучи сословный кодекс на досуге, а то в другой раз за тебя могут и не заступиться!

Собственно, после ухода лишней разумной — в чем лично у меня возникали сомнения — единицы Малый совет окончательно превратился в обычное совещание с разбором рабочих вопросов. И, судя по заметно улучшившемуся настрою брата, именно в таком виде и протекали встречи всех собравшихся в зале княжеских приближенных.

Я же, поскольку присутствовала на подобном мероприятии впервые, тактично молчала, стараясь слиться со спинкой кресла, и с любопытством изучала эмоциональный настрой присутствующих. Выполняла, так сказать, задачу, поставленную братом, одновременно внимательно вникая во все обсуждаемые проблемы. Именно это, а не продолжительное погружение в чужие эмоции, и дало возможность узнать о приглашенных на Малый совет, но этим вечером лишенных права голоса главах родов чрезвычайно много любопытного. Например, я внезапно осознала, что далеко не все из них с явным неодобрением относятся к идее пригласить братский народ на территорию Люты. Да среди тринадцати старших носителей древней крови хватало тех, кто неодобрительно отнесся к нынешней политике князя, но половина из них в целом видела в заключенном договоре много положительного как для государства в целом, так и для отдельных родов.

Заседал Малый совет пару часов точно. Уже и княгиня в сопровождении Юраса успела покинуть зал, а темы для обсуждения все никак не заканчивались. Я даже в какой-то момент погрузилась в дрему, позволив сознанию выуживать и фильтровать чувства окружающих гораздо глубже, чем в бодрствующем состоянии. В конце концов, я расслабилась настолько, что почти уснула. Тут-то и стало окончательно понятно, что пора бы баиньки, а то поутру еще поездка эта инспекционная, чтоб ее скриты подрали!

Окружающие разумные, а точнее одна из старших челядинок Агнии, нарушили все мои планы на здоровый крепкий сон буквально на пороге моих покоев.

— Сиятельная княжна, — низко поклонилась девушка. — Удели мне минуту. Это очень важно!

— Что-то случилось, Лада? — озадаченно уточнила я у оборотницы из простых, бывшей у моей сестрицы в услужении не первый год.

Челядинка мельком огляделась и нервно покосилась на двери сестринских покоев.

Хм. Это она боится или просто не хочет чужие уши греть?

Рассудив, что проверенная Управлением безопасности прислуга ничего страшного не замыслила, тем более в принадлежащих мне покоях, защищенных минимум тремя слоями сложных щитовых чар, навредить мне значительно сложнее, чем в коридоре терема, я уверенно распахнула дверь в личную гостиную и пропустила исаву вперед. На держащего в мыслях зло, на прячущего опасные артефакты и оружие защита срабатывала одинаково: до появления ратников в сопровождении штатного мага нарушителя полностью лишало контроля над телом и током живы. Конечно, были способы обойти рунную вязь, но в данный момент я не ощущала никакой угрозы.

Стоило лишь дверям закрыться у меня за спиной, я напряженно потребовала у челядинки ответа:

— И о чем же ты хотела поговорить со мной?

— Сиятельная княжна, ты знаешь, я состою при твоей сестре много лет и люблю ее как родную. Мне было очень тяжело видеть, насколько она изменилась после убийства Великого князя. Но в последнее время стало гораздо хуже… — девушка смолкла, побледнела, вздрогнула всем телом и затравленно заозиралась. — С начала года происходит что-то странное.

Я вздохнула, глядя на усиливающуюся нервозность старшей прислужницы Агнии, мягко взяла ее за руку и подвела к креслу сбоку от низенького столика.

— Присядь Лада. Давай на время опустим наши с сестрой титулы. Рассказывай по-простому. Что тебя так взволновало?

Двуликая выдохнула, явно смиряя собственное волнение и подыскивая правильные слова.

— В последнее время княжна ведет себя необычно. Большую часть времени она словно бы никого не замечает, занята только своим садом. Но иногда мне кажется, что она… словно бы едва держит себя в руках. — Лада понизила голос и продолжила свистящим шепотом. — У нее появляется такое выражение лица… очень жестокое, будто она ненавидит всех вокруг и хочет убить. А еще… эта руна на ее теле. Вы уверены, что она безопасна? Просто иногда она начинает мерцать так сильно, что видно даже сквозь волосы и одежду.

— Руна? — переспросила я. — Какая руна?

— Но как же, сиятельная княжна. — Растерянно моргнула Лада, даже говорить стала чуть громче, чем за секунду до того, как я ее прервала. — Та руна, что у нее высоко на шее. Вы же сами говорили мне, что это защитный знак. Так почему она светится? Это что-то значит?

Я недоуменно прищурилась, пытаясь сообразить, про какую руну идет речь и когда я говорила про нее с челядинкой. В голову ничего не шло. Я устало потерла лоб, оглянулась на высокие часы в углу гостиной. Время было позднее и будить Агнию из-за мелочи мне откровенно не хотелось.

— Вот что, Лада, — решила я. — рано утром не уезжать, а перед поездкой я бы хотела хорошенько выспаться. Но я обещаю тебе во всем разобраться, когда вернусь в Изборск. Меня не будет самое большее десятицу. Не переживай. Сестра дорога мне, и я найду время внимательно понаблюдать за ее поведением. А пока, присматривай за ней в мое отсутствие.

Утром меня разбудило осторожное прикосновение к плечу и тихий, словно бы извиняющийся голос Цаны.

— Сиятельная княжна, просыпайся. Твой эскорт уже собрался и ожидает тебя.

Я резко открыла глаза, уставившись на сконфуженное лицо челядинки, стоящей сбоку от кровати. В щель между неплотно сомкнутыми шторами в комнату проникал яркий свет. Судя по всему, солнце уже довольно высоко поднялось в небе.

— Цана! — гневно протянула я, понимая, что из-за самоуправства прислужницы заставила ждать выделенных для моего сопровождения ратников. — Я же просила разбудить меня до завтрака!

— Я пыталась, сиятельная княжна. Трижды. Ты только отмахивалась от меня и отворачивалась на другой бок. Я даже позволила себе обратиться к секретарю Великого князя и узнать, насколько срочная тебе предстоит поездка. Исав Марун сказал, что твои сопровождающие еще не прибыли из казарм, но обещал сообщить, когда они явятся.

Я прищурилась недоверчиво, но в итоге лишь улыбнулась. Все-таки стоило дать девушке шанс и помнить, что она — не моя прежняя наперсница, знающая меня с раннего детства. Прислушавшись к себе, я бодро села на кровати. После долгого сна я чувствовала себя гораздо лучше, чем вчера, когда гнетущие мысли о будущем долго еще не давали мне уснуть. Тело казалось полным сил, а кавардак в голове прояснился, как и все тягостные сомнения. Вчерашний откровенный разговор с братом подарил подзабытое после потери отца ощущение безопасности.

Отряд из десяти кметей^[41] — две полные звезды — действительно обнаружился во внутреннем дворе и, судя по всему, суровые мужчины, облаченные в форменные армейские архалуки^[42], не особенно огорчились моему опозданию.

По давно устоявшейся традиции в длительные поездки по княжеству все члены правящего рода отправлялись не из терема, где располагался наш личный портал, но с центрального портального вокзала столицы. В эту поездку я тоже не собиралась ничего менять. Однако воины, выбранные братом в качестве моих сопровождающих, кажется получили строгие инструкции и собирались неукоснительно их соблюдать. Первой неожиданностью для меня стало требование Умира ехать по городу на его личном самобеге^[43]. Откровенно говоря, я недолюбливала новомодную игрушку, от которой братец был без ума и которой во всем княжестве до следующего года мог похвастаться только он, поскольку данный механизм пока был выпущен в единственном экземпляре. На поток производство самобегов собирались поставить на одной из принадлежащих княжеству мастерских маго-технических новинок к концу травена, а очередь на покупку выстроилась длиной до самой границы с империей. И это, несмотря на то, что цена ощутимо кусалась.

В общем садиться в просторное замкнутое нутро экспериментальной разработки я ни капельки не рвалась. Да и скорость самобег набирал приличную, хоть внутри она слабо ощущалась. Моего мнения, впрочем, никто спрашивать не стал. В салон самобега в сопровождении Цаны втиснули учтиво-непреклонно. По улицам Изборска кортеж кметей на адымнарах, окружающий зеленого с позолоченным гербом на обеих дверцах механического монстра, пронесся столь стремительно, что по пути я едва успела познакомиться с алпаутом^[44]. Седовласый старшина, просочившийся за мной в нутро самобега и взявший на себя управление, назвался Руславом, на вопросы мои отвечал по-воински скупо, но тем не менее показался далеко не таким суровым, каким пытался выглядеть.

Самобег остановился у подножия лестницы, ведущей к главному входу столичного портального вокзала. В детстве я считала его самым оживленным и многолюдным местом в родном городе и наслаждалась каждый раз, когда попадала в его просторные залы вместе с отцом. Мне казалось, в этих украшенных росписью и резьбой стенах я слышу пульс всего Изборска, ритмичное биение огромного сердца всего княжества.

Под высокой крышей портального вокзала сходились и расходились разумные всех рас, приезжие и уезжающие, ждущие встречи и прощающиеся. Я искренне обожала суету и какофонию этого места: голоса взрослых и детей, их громкий смех и тихие слезы, крики на всех языках нашего мира. Здесь переплетались судьбы и пересекались жизненные пути и тех, кто только собирался отправиться в свое путешествие за новыми приключениями, и тех, кто устал от чужбины и решил вернуться домой. Каждый вошедший под своды портального вокзала, через множество эмоций и чувств делился со мной своей неповторимой историей.

Прикасаясь к накалу чужих страстей, я начинала чувствовать себя песчинкой — частью огромного мира, в котором существует бесконечное множество путей. Вот и сейчас… стоило перешагнуть порог высоких двустворчатых дверей, как место, время и пространство потеряли свое значение, словно я осталась один на один с целой вселенной.

Двое служащих вокзала выбрали место назначения во внутренней портальной сети княжества и активировали арку достаточно быстро. А вот адымнаров и весь мой упакованный багаж пришлось подождать. Центральный вокзал столицы считался пассажирским и грузовые перевозки, в число которых входило и перемещение верховых животных, карет и фургонов, перенесли в складской район Изборска ближе к порту. Для кортежа с гербом правящего рода служащие вокзала сделали исключение — оседланных ящеров провели через служебный вход прямо к активированному для нас порталу, а вот карету и фургон, с упакованным багажом, двое возничих в компании конюха должны были провести через грузовой портал пару часов спустя.

Нельзя сказать, что я часто путешествовала с подобной помпой. Скорее наоборот — для визитов к матушке я пользовалась личным княжеским порталом, не покидая территорию терема. Так же поступал и братец во время дружеских визитов к главам других государств. Для перемещения в Лутаву я пользовалась порт-ключом, настроенном на вокзал в одноименном городке, выросшем вокруг учебного заведения. Обратно же с учебы возвращалась в столицу под личиной. Это была единственная возможность беспрепятственно погулять по городским улочкам от привокзальной площади до терема, на территорию которого я попадала через министерское крыло, открытое для всех граждан княжества.

Наконец, ездовые ящеры, понукаемые двумя кметями, прошли через мерцающую пелену. Следом за ними в портал шагнула Цана с небольшим саквояжем. А уж после челядинки в плотном кольце охраны преодолела переход и я. Шаг спустя я вышагнула на другой стороне в окружении двойной звезды ратников и недоуменно огляделась, не наблюдая поблизости ни одного встречающего.

Глава 15

Входя в отцовский дом в чужом облике в четвертый раз за все последние тридцать лет, я не чувствовал ни опаски разоблачения, ни смущения за свой обман, ни всего остального букета эмоций, которые накрыли меня во время первой попытки и частично даже во второй. Приелось.

Входная дверь, приподнятая над уровнем земли почти на десяток ступеней, располагалась под нависающем над ней длинным козырьком, край которого доходил почти до самой калитки. Первую входную дверь заменяла ажурная декоративная решетка, открывающаяся наружу. А за ней в глубине коридора располагалась вторая — вполне обычная, деревянная, обклеенная поверх высушенными тонкими стеблями молодого бамбука.

Миновав эту преграду, я на мгновение замешкался, словно бы с интересом разглядывая полукруглую комнату-прихожую с тремя дверьми в изогнутой ее части. Этой задержке хватило мне, чтобы вдохнуть как можно глубже воздуха этого дома, такого знакомого, родного. Уж я-то знал, дверь налево вела в подвальные помещения, направо к довольно крутой каменной лестнице наверх, а прямо — мимо поворота к кухне в ту часть дома, где проживала челядь, и по длинному коридору выводила во внутренний двор со стеклянным куполом.

Стена за моей спиной представляла собой разноцветный расписной витраж, сложенный из окошек-крохотулек — каждое размером с ладонь — и обрамленных каменным кружевом. Одна из отправленных встречать гостя горничных терпеливо, но с некоторым скрытым превосходством, ожидала пока я оглядывался по сторонам и степенно повела меня в сторону квадратного закутка за винтовой лестницей, в котором располагался подъемник. Мы вышли на четвертом этаже, все помещения которого (от столовой до спален с отдельными купальнями) открывали для важных гостей, а я поймал себя на том, что едва сохраняю видимость спокойствия. Внутри все бурлило, почти клокотало от предвкушения. Сейчас — вот прямо сейчас! — я увижу свою семью: матушку, отца, сестер.

Прислужница повернула ручку двери, слегка толкая вперед двойные створки и отступила с моего пути куда-то вбок. Я шагнул вперед, даже не пытаясь определить, есть ли кто-то внутри. Эту столовую, как и кабинет отца и еще несколько помещений в доме, где предполагалось вести разговоры, не предназначенные для ушей челяди, покрывала паутина сложнейших магических плетений, главной функцией которых, кроме защиты от рассеянного магического воздействия, было поддержание постоянного «покрова безмолвия». За дверью, очевидно, ждали одного меня. Стол был накрыт на четыре персоны, однако ни хозяева дома, ни гостья свои места не заняли, а расположились в дальнем конце столовой — у панорамного окна — в удобных креслах. Дверь за моей спиной с мягким щелчком закрылась. Амулеты, вмурованные в углах комнаты, мигнули, а по замкнутому контуру магической паутины пробежал едва заметный радужный сполох.

— Это то, о чем я думаю? — криво улыбнувшись, поинтересовался я у отца.

— Ну откуда же мне знать твои мысли? — иронично ответил он. — Но да, это «каменный кокон» и до тех пор, пока я не сниму запрет, сюда никто не войдет и отсюда никто не выйдет. Так может ты сбросишь эту свою несуразную шкурку?

Я согласно кивнул и позволил собственному дару проступить из-под гнета щитов. Боли почти не было, если не считать неприятных ощущений из-за роста костей и смещения мышц. Я даже не поморщился, лишь обрадовался собственной предусмотрительности и тому, что заранее зачаровал для этой поездки практически всю свою одежду. Тело слегка ломило. Походка после изменения стала неуклюжей — центр тяжести у моего тела все-таки едва заметно отличался.

Впрочем, все эти мысли промелькнули и исчезли, стоило только почувствовать ласковое, почти невесомое, прикосновение к щеке, лбу, а потом и волосам, выбившимся из боевых кос.

— Зорян! — тихий рваный всхлип раскаянием полоснул по сердцу.

При звуке самого лучшего, самого родного на свете голоса все остальное потеряло всякое значение. Мама ни капли не изменилась, ни на день не постарела, хотя в волосах заметны стали тонкие нити первой седины, а в уголках глаз и губ морщинки — та цена, которую она заплатила за решения и поступки старших сыновей. Годы сделали Чаяну Калиту еще красивее, смыли с нее все наносное. Не стало невинной невесты, выбранной амбиционным и избалованным сыном древнего рода. В прошлое ушла властная и гордая супруга главы Совета, признанная соратница своего мужа, имеющая право повелевать и приказывать жителям общины. Рядом со мной стояла просто женщина, пришедшая проведать сына.

— Какой ты стал крепкий… — заговорила она полушепотом. — Здоровяк! Я отпускала мальчика, а вернулся мужчина.

Я блаженно прикрыл глаза, впитывая в себя ее прикосновения, неповторимый ее запах, ее ласку и нежность. Позволил себе как в детстве на пару мгновений поддаться ее рукам, но все же аккуратно вывернулся из-под ладоней и укоризненно качнул головой.

— У нас еще будет время, мама! Разве отец не сказал, что я задержусь после ужина, а не сбегу в закат.

Матушка прищурилась и гневно фыркнула:

— У твоего отца сплошные тайны. И ты не далеко от него ушел, мальчик мой. Один Край меня понимает. Сказал, когда ты появился и где тебя поселили по отцовской просьбе. Думаешь, мне было легко ждать? Семнадцать лет ждала каждый день, гадкий мальчишка! Едва сдержалась и не побежала в едальню Венкеласа. Благодари нашу гостью… Одно ее присутствие в доме меня и удержало.

Страстная эта отповедь, произнесенная тихим почти свистящим шепотом, напомнила мне о том, на кого я вырос похожим своим упрямством и непреклонностью. Я качнулся в ее сторону, схватил за узкие ладони и сделал то, что должен был сделать очень давно, но никак не хватало мужества. Опустился перед женщиной, подарившей мне жизнь, на колени, и тихо выдохнул:

— Прости, мама.

Она на мгновение замерла, а затем качнулась ко мне, ухватила за плечи, силясь поднять, а когда добилась желаемого — я встал и выпрямился-таки в полный рост — повисла на моей шее, уткнувшись в нее лицом. Это было так правильно и одновременно столь непривычно: прежде не я, она была моей опорой. Теперь же на моем фоне мама казалась маленькой — сущей девчонкой. Худенькой, изящной.

— Дурачок! Какой же ты еще дурачок! — всхлипывала она, цепляясь пальцами за мою шею. — Так ли давно ты был моим любимым мальчиком? Давно ли я прижимала тебя к своей груди, покуда ты капризно отталкивался кулачками? Давно ли я кормила тебя молоком, гладила по вихрастой черноволосой головенке и тайно от себя самой радовалась, что ты у меня есть? Давно ли учила тебя любви и нежности, видела твои первые шаги, слышала первые слова, целовала разбитые по неосторожности коленки и вытирала слезы? Ты весь — часть меня. Жаль только меня не было с тобой рядом, когда ты, наконец, повзрослел, стал сильным, решительным мужчиной. Я молила богиню о тебе ежедневно, ежеминутно. Тебе не в чем каяться передо мной, сын!

Я окунулся в ее объятия, как в ласковое теплое море. Весь мир перестал существовать. Не осталось ни отца, ни второй приглашенной к ужину гостьи, вообще никого.

— Да, Аламир… Хоть ты и рассказывал мне про своего сына и способности, я не думала, что он в действительности настолько одарен, — протянул бархатно чарующий женский голос.

Жрица, все также закутанная в свое пестрое одеяние, продолжала сидеть в дальнем углу столовой, однако теперь в ней почти не осталось той сбивающей с ног чувственности. Впрочем и детской наивности, которая поразила меня в нашу первую встречу, тоже не наблюдаось. Теперь она еще сильнее напоминала мне самоуверенную и невероятно опасную хищницу. Хитрые глаза ее насмешливо блестели, улыбка казалось такой очаровательной, а тон приветливым, что я лишь насторожился сверх меры.

Мама разжала руки и отступила вбок, вспоминая о приличиях.

— Позволь представить тебе мою давнюю знакомую, сынок. — заговорил отец. — Барият, как и ты, впрочем, прибыла в Бухтарму по моей просьбе. Бари, как ты уже поняла, это мой старший сын.

— Теперь, когда все знакомы, может быть мы оценим искусство нашего повара? — хозяйка дома подтолкнула меня в сторону накрытого стола с разнообразными блюдами.

Ужин прошел странно. Отправляясь в дом к отцу, я предполагал, что могу встретить там не только родителей. Однако мне почему-то казалось, что обсуждение причины, по которой отец вызвал меня в общину начнется прямо за столом. Матушка, впрочем, внесла свои коррективы — во время ужина под ее взглядом никто так и не осмелился заикнуться о чем-то более серьезном, чем урожай крылатых бобов. Разговоры велись на отвлеченные темы, хотя все равно с завидным постоянством возвращались к одной, самой главной. Ведь еще до начала сезона дождей в Люту должна была отправиться делегация ллайто. Официальной целью визита считалось подписание мирного договора между многоликими и оборотнями, но все присутствующие точно знали, что в действительности соглашение давно подписано и для его вступления в силу откладывалось до полного совершеннолетия гарантов мира. Теперь же, князь по какой-то причине решил не ждатб полного совершеннолетия своей младшей родственницы, никаких препятствий для заключения договора не осталось. Визит делегации в Изборск должен был завершить многолетнее ожидание договаривающихся сторон.

По случаю вероятного примирения давних недругов в княжий терем ожидалось прибытие представителей других народов: вранов, на чьей территории теперь проживали ллайто, драгов, проверенных политических союзников оборотней, возможно и зигмар. В некоторых межрасовых конфликтах халифи Йеанна хан Хервиетт Маэ выступала в качестве нейтральной силы — этакого переговорщика для всех враждующих сторон. Спорить с венценосной серпентерой и остальными песчаниками, считающими свою халифи живым воплощением богини, не хотелось никому.

Зигмар по праву считались сильнейшими целителями и виталистами, а остаться без магов этого профиля не хотелось ни одному правителю.

Рассказы Барият о ее странствиях по миру я слушал с искренним интересом, временами находя в них сходство с собственными скитаниями. Для матушки, не покидавшей общины, или отца, чьи выезды всегда были строго регламентированы, истории халифатки выглядели сказками — иногда волшебными, иногда пугающими, абсолютно неправдоподобными, невозможными в реальности. Сама жрица во время ужина вела себя более чем странно. За весь вечер ни разу так и не взглянула на матушку прямо — глаза в глаза, не заговаривала с ней первой, а если отвечала на какие-то ее вопросы, то с неизменным пиететом и благоговением.

Ситуация изменилась лишь после того, как голод был утолен, и отец предложил перейти в кабинет. Матушка согласно кивнула, но с нами не пошла, лишь тяжелым взглядом проводила мое обратное перевоплощение в чужого двуликого. Вопреки озвученным планам, спустились мы не на третий этаж, где располагался домашний кабинет отца, а на нижний подземный уровень. В дальней угловой комнате обнаружилась и причина столь странного выбора места для беседы.

— Край говорил, что из общины пропало несколько жителей? — меланхолично поинтересовался отец, отпирая массивную дверь. Широкие полосы, которыми она была обита снаружи, отливали на свету матово-белым цветом.

— Да, но не сообщил ничего конкретного. — Пожал я плечами, наблюдая как старинный ключ с мудреными бороздками и незнакомой руной в навершии проворачивается в замочной скважине.

— Почти неделю назад Барият привезла мне нечто очень ценное. С тех пор ни прошло ни одной ночи, когда бы я спокойно спал в своей постели. Трижды в дом проникали воры, преодолевшие все защитные чары и артефакты с такой легкостью, которой мне остается лишь позавидовать. Последние два дня приходили убийцы, которых посылали уже не вынести из моего дома нечто важное для заказчика, но лишить меня жизни. — Отец вынул ключ и вновь вернул его на цепочке на шею. — Тела воров и убийц, отправленных в мой дом, я запирал здесь.

Внутри узкой длинной комнаты было сумрачно, но мне хватило света чтобы разглядеть пять смотровых столов на колесиках, какие обыкновенно используют в мертвецких. На каждом из них лежали стыдливо прикрытые простынками обнаженные тела. По одному на каталку. Лишь на дальней тело все еще оставалось одетым и смутно знакомым.

— Ты хоть кого-нибудь опознал? — полюбопытствовала алмея, приподнимая одну из простынок кончиком длинного хвоста.

— Собственно поэтому я вас сюда и привел. — Ответил отец, полностью открывая лицо одного трупа. — Все лежащие здесь — люди. Вполне возможно наемники. В империи сейчас можно нанять кого угодно от вора до каннибала, предпочитающего мясо маленьких девочек. Впрочем, эти были при жизни не из таких, слишком молоды. Однако все они маги. И у каждого была занимательная вещица, позволявшая притворяться кем-то другим…

— Ты имеешь ввиду артефакт? — нахмурился я, разглядывая застывшее лицо паренька. — Какое-то устройство, дававшее им способности нашего народа?

— А вы взгляните на последнего. — отец указал рукой в сторону одетого субъекта, лежащего на каталке в дальнем конце комнаты. — Я хранил тела к твоему приезду. Надеялся, что ты поймешь, что это за магия. На стенах руны нетления, но я не хотел бы оставлять этих ребят здесь надолго.

Я без колебаний последовал его предложению. Судя по шелесту за спиной, Барият решила присоединиться ко мне и увидеть, о чем именно говорил отец. Вблизи стало понятно недоумение отца. На каталке лежал я. Вернее, кто-то неизвестный, чрезвычайно на меня похожий. Я оглядел тело на энергетическом уровне и непонимающе прищурился. По все признакам — это был труп. Даже аура успела полностью развеяться, а по обрывкам канальной системы уже не получалось определить к какой расе относился погибший. Отец оказался прав. Единственный факт, который без специального оборудования и реагентов можно было установить по этим останкам — парень этот при жизни несомненно был магом.

— Как это возможно? — буркнул я, упираясь ладонями в каталку. — Либо он был ллайто, снявший с меня слепок, либо я даже не знаю, как объяснить подобное сходство. Есть конечно артефакты, работающие с мертвой плотью, но все они узко специализированные, несут заряд некроэнергии и не способны влиять на живых. Тем более не в состоянии создавать настолько качественные и подробные динамические иллюзии.

— Это не иллюзия. — глухим настороженным голосом прервала меня алмея. — Каждый из них при жизни был похож на твоего сына, Аламир?

— Нет. Первый мимикрировал под одного из служащих Дома памяти, второй под жреца. Еще один под рядового жителя общины. Только убийцы косили под Зоряна. Более того маскировка их оказалась столь идеальной, что не спадала даже с мертвого тела. Развеивалась только после проведения вскрытия. Первый же механический разрез что-то повреждал и внешность менялась обратно. Кроме одежды на них не нашли никаких артефактов, амулетов, талисманов и похожей зачарованной хрени, так что я до сих пор не имею понятия, что позволило этим наемникам так качественно менять внешность.

Песчаница отступила от похожего на меня субъекта, повернулась к его предшественнику, под белой простыней. Бестрепетно стянула с него ткань, приподняла волосы со лба, повертела голову в разные стороны, а затем и вовсе перевернула труп на бок.

— Вот! — ткнула она пальцем на его спину, где на позвоночнике чуть ниже поясницы обнаружила странный шрам, ярко-алый, выпуклый, словно под кожу внедрили инородное тело. — Проверьте остальных. Метка может быть где угодно на теле, даже под волосами.

Ворочать трупы оказалось не самым приятным занятием, но во время службы приходилось делать вещи гораздо более мерзкие, так что я не роптал. Багровые отметины нашлись у четверых. Пятый же выглядел чистым. Сколько бы мы с отцом не изучали тело, на нем не нашлось ничего даже отдаленно похожего.

— На этом шрамов нет. — наконец признал я.

— Есть. — твердо возразила мне песчаница. — Метка скрыта до тех пор, пока он изображает тебя.

— А до того, как я его раздел, не могла сказать? — окрысился я на алмею.

— Не была уверена. Я, з-з-знаешь ли, каш-ш-шдый день ч-щ-щем-то подобным не з-з-занимаюс-с-сь! — сорвалась на шипение песчаница.

— Ты что-то знаешь об этих ребятах? — прищурился в ответ отец.

Жрица рассержено сверкнула глазами, опустила взгляд в пол, очевидно усмиряя свой гнев, и размеренно задышала, шумно втягивая воздух носом. Техника оказалась действенной. Спустя пару минут глаза ее вернули свой нормальный серовато-топазовый цвет, а речь вновь вернулась к своему нормальному состоянию:

— Это аиты. Низшие служители богини. Почти рабы. Чаще всего люди, добровольно отдавшие себя в рабство. Руна связывает их с богиней, дает ей возможность использовать тела аитов, как сосуд.

— Хочешь сказать, это богиня изменяла их внешность? — скептически отозвался я.

— Конечно же, нет! — Барият глянула на меня как на малыша, с сочувствием перевела взгляд на отца и деланно покачала головой — Что вам известно про богов, мальчики?

— Только то, что их имена были потеряны после Дня Забвения.

— М-да, и впрямь, не густо, — поджала губы. — впрочем, чему я удивляюсь. А вот твой младший сын мог бы рассказать гораздо больше. Я бы предложила тебе расспросить его на досуге, однако время не ждет — расскажу сама.

— Думаю здесь не самое подходящее место для твоего рассказа? — поморщился отец, оглядывая тела ворвавшихся в его дом молодых людей. — Давайте-ка переберемся в мой кабинет и обсудим все там, обстоятельно и подробно.

— Да-да, конечно, Ал. — рассеянно протянула песчаница, пристально разглядывая лицо юноши за моей спиной внезапно почерневшими глазами. Пальцы ее тем временем словно бы рассеянно перебирали звенья наборного пояса. Мгновение, когда она на ощупь нашла искомое и вытянула с тихим щелчком, я пропустил. Зато очень хорошо рассмотрел, как приподнявшись на хвосте и еще ниже склонившись над телом, алмея невесомо, без нажима провела по верхней кромке его лба, повела лезвием в сторону уха и торжествующе улыбнулась. Мертвые ткани тела необычное оружие рассекло до самой кости. И тут же труп с головы до ног окутала белесая дымка, плотная и почти непрозрачная в районе лица, резко сжалась в маленький шарик и метнулась куда-то вверх. Изящные пальцы с заострившимися ноготками схватили этот сгусток и дернули обратно. Жрица расслабленно улыбнулась, крепче сжимая кулак. — Вот так, птичка! — выдохнула она радостно. — Не трепыхайся, ты теперь моя.

Спустя пару мгновений молчаливой борьбы, туманное нечто внезапно потемнело, обретая вполне четкую форму. Тело аита, тем временем совершенно преобразилось, черты поплыли, рост и общее телосложение заметно уменьшились. Изменения эти, тем не менее ничуть не затронули одежды. Рубаха и полотняные штаны, повязанные широким кушаком, прежде облегавшие тело, стали казаться позаимствованными каким-нибудь шкодливым мальчишкой у старшего брата. Это впечатление еще больше усугублялось тем, что теперь на катался лежал труп молоденького ярко-рыжего, веснушчатого и чрезвычайно вихрастого парня. Не оборотня, не ллайто — человека.

Такого оказалось сложно заподозрить в криминальных талантах, однако нахождение мальчишки в отцовском подвале говорило само за себя. Отец не обратил на метаморфозу трупа внимания, лишь досадливо крякнул, разглядывая крепко сомкнутую ладонь своей давней знакомой, в которой она прятала добычу.

В отцовском кабинете на третьем этаже, обстановка которого ничуть не изменилась за все прошедшие годы, мы с отцом сели в кресла по бокам от низенького столика-геридона. Барият же устроилась у стены напротив полулежа на собственном хвосте. Оба, по-видимому, настолько хорошо знали друг друга, что даже не задумывались о столь вопиющем нарушении приличий.

Скромный, почти аскетичный вид этого помещения всегда нравился мне неимоверно. За отсутствием излишней роскоши я видел внутреннюю отцовскую скромность. Внешнее убранство дома, как и показное сибаритство отца были призваны пустить пыль в глаза. Истинные черты его характера можно было увидеть лишь в таких внутренних помещениях, не предназначенных для посторонних. Жаль, что я осознал эту истину после ссоры с отцом и своего глупого побега.

— Бари, не томи, — натянуто потребовал отец, — рассказывай!

— Все жрецы при посвящении в сан получают от своего бога некоторые знания. — Заговорила на обещанную тему женщина. — Они разнятся в зависимости от ступени посвящения. Высшим или верховным жрецам открывается много больше. В том числе и о других богах.

— Что ты сняла с того трупа? — требовательно осведомился мой властный родитель.

— Привязку к одному очень занятному жреческому артефакту, — протянула алмея, поглядывая на крепко сжатую ладонь, — о больших подробностях можешь не спрашивать, я не хочу никого обманывать. Впрочем, сам артефакт и не должен тебя интересовать. Пользоваться им все равно смог бы только Верховный жрец Хекарти. У подосланного аита я перехватила энергетическую нить его связи с богиней. Удерживать ее долго я не смогу, но до полуночи моих сил хватит.

— А что случится в полночь?

То, что вопрос был лишним, стало понятно сразу же после сказанных слов по тяжелому оценивающему взгляду жрицы.

— Эту ночь мне нужно провести под звездным небом, друг мой.

— Это как-то связано с той богиней, чьи служители настойчиво пытались попасть в мой дом? — хмуро поинтересовался отец.

Барият неуверенно качнула головой.

— Ты же знаешь, Ал, я поклоняюсь лишь одной богине. И это не Хекарти. Но косвенно ритуал, который я собираюсь провести, связан и с ней тоже. Большего не скажу, мирянам это знание ни к чему, — последнюю фразу женщина проговорила уже гораздо тверже. — И вообще, вам мальчики, в мое отсутствие не мешало бы обсудить собственные дела.

Карта мира Дану

Территориальное устройство мира:

Два материка — на западе Сайн-а-Тор (драги, оборотни и люди), на востоке Найн-а-Рах (кнорры, зигмар, тифлинги). Между материками на севере полуостров Варулфур (враны, ллайто), на юге Сулесский архипелаг (люди). Ледяной предел (южный полюс) необитаем. Океаны — Туманный, Мертвый, Драконий. Моря — Внутреннее, Лютое, Ловчее, море Ветров. Крупные острова, не входящие в архипелаг — Китеж, Буян, Ухор (Люта), Перт (Илотия)

Политическое устройство и государства:

1. Й-ер’до (кнорры). Л’хас. Правитель — Хас и Хасеки (старшая жена). Род Йи-ер.

2. Варулфур (враны). Лигарт. Правители — Ллаэрл и Ллаэрли. Род Фури.

3. Кхаа-Шарг (драги). Шардж. Правители — Казаад и Казари. Род Кхаа.

4. Княжество Люта (оборотни). Изборск. Правители — Князь и Княгиня. Род Лютамарехт.

5. О. Китеж (оборотни-иния). Аламут. Правитель — Кнес или Кнеса (власть передается старшему ребенку независимо от пола, супруг наследника после принятия власти становится консортом). Род Анахарсидт.

6. Илотийская империя (люди). Трир. Правитель — Приам (женщины-наложницы, официальной власти не имеют). Род Илойтер.

7. Халифат Мутассариф (зигмар). Яффа. Правитель — Халифи (матриархат, мужчины-наложники, официальной власти не имеют). Род Арифи.

8. Текафа (тифлинги). Файюм. Способ управления не известен, социальное и экономическое устройства закрытого государства не известны.

9. Островной альянс (люди). Сулеси. Состоит их 11 мелких и 2 крупных островов, разделен на пять баронств, управляется сеймом баронов.

Климат:

Большая часть заселенных территорий расположена в тропическом климате. Температура здесь остается относительно постоянной в течение всего года, так как колебания для разных сезонов преобладают в результате осадков. Тропический климат имеет всего два сезона, которые представляют собой сухой сезон и сезон дождей. Красная линия на карте — экватор

Календарь:

Год делится на 11 месяцев по 40 дней + 2 дня додолы. Окончание года приходится на межевой месяц после сухого сезона.

1 — Живда, 2 — Травен, 3 — Цветан, 4 — Крас, 5 — Зарев, 6 — Изок, 7 — Рюен, 8 — Грудо, 9 — Сечен, 10 — Сухот, 11 — Межень (42 дня).

Примечания

1

Сферит — шар дистанционной связи.

(обратно)

2

Ллаэрл — титул правителя Варулфура.

(обратно)

3

Трохида — обобщенное просторечное название всех хищных иномирных существ, независимо от их анатомии, физиологии и биологической природы. Зачастую применяется в основе ругательства, примерно также часто, как в русском языке слово «черт» и его однокоренные производные.

(обратно)

4

Совет Предиктов — управляющий орган анклава ллайто на территории Варулфура.

(обратно)

5

Алмея — в халифате особая жрица-танцовщица культа Схиеф Хефнистан, повторяющая земной путь богини и странствующая по миру с целью поиска новых последователей богини.

(обратно)

6

Все жители княжества Люта делятся на две категории — чистокровные оборотни (простое сословие), чьи фамилии созвучны древнему языку народа, и оборотни с частью драконьей крови (древние рода, аристократия), чьи фамилии позаимствованы из драконьего наречия.

(обратно)

7

Чемар — одаренный или обученный маг, подписавший с другим магом договор на сексуальные услуги, необходимые для быстрого наполнения магического источника в теле и увеличения внутреннего резерва.

(обратно)

8

Спата — прямой обоюдоострый меч, размером от 60 до 75 см.

(обратно)

9

Оборотни, ллайто (морфы), драги (драконы) относятся к полиморфным расам. Враны (крылья) и зигмар (хвост) относятся к таврам. Считаются долгоживущими (до 500 лет). У этих народов есть два этапа совершеннолетия — физиологическое и юридическое. Первое совершеннолетие наступает после полового созревания и получения второй ипостаси (у полиморфов) и возможности принимать полный человекоподобный вид (у тавров), но в среднем не позже 20 лет, второе — в 30.

(обратно)

10

Год делится на 11 месяцев по 40 дней и 2 дня додолы (возрождения природы, т. к. примерно в это время заканчивается засуха и приходит дождь). Окончание года, как и праздники, приходятся на межевой месяц после сухого сезона. Порядок месяцев следующий: живда, травен, цветан, крас, изок, рюен, грудо, сечен, сухот, зарев, межень.

(обратно)

11

Эйрлс — редкая, отражающаяся на психике особенность ауры, при которой дети получают способность видеть вещие сны, слышать волю Богов, вмещать часть их энергии в своем теле.

(обратно)

12

Есть несколько видов магии: по стихиям дар делится на геомантию (земля), пиромантию (огонь), аэромантию (воздух); аквамантию (вода), по направленности делится на некромантию (смерть), ноктурнию (тьма), малефицию (проклятия), сангвию (кровь), магию хаоса (разрушение), целительство (жизнь), виталистику (аура), друидизм, викканство и шаманизм (природа), анимантию (жизнь), менталистику (разум), эмпатию (чувства), темпорализм (время), ареализм (пространство); по прикладному значению делится на артефактологию, алхимию, нумерологию, рунную, ритуальную, защитную и атакующую магию

(обратно)

13

Орихалк — единственный металл, строение кристаллической решетки которого позволяет удерживать между атомами заряд магической энергии, что делает его лучшей основой для артефактов

(обратно)

14

Исав — принятое у оборотней уважительное обращение к взрослому мужчине, ис — к мальчику или юноше, не достигшему первого совершеннолетия, исавита — к замужней женщине, исава — к незамужней девушке, иса — к девочке, не вступившей в пору взросления.

(href=#r14>обратно)

15

Фамилии высоких родов не склоняются.

(обратно)

16

Высшая знать Люты состоит из четырнадцати древнейших родов, в число которых входит княжеский род, однако исторически сложилось так, что все княжеские наследники официально относятся к роду матери. То есть создается ложное впечатление, что князь — должность выборная. Княжеский же род упоминается лишь во время божественных обрядов имянаречения, единения и погребения. Этот исторический казус поддерживает также тот факт, что первой супругой князя может стать только оборотница из древнейшего рода.

(обратно)

17

Иния — оборотни, принимающие вид морских животных, в основном дельфинов и тюленей.

(обратно)

18

День Забвения — день, от которого началось новое летоисчисление, день всемирной катастрофы, из-за которой все народы были отброшены в развитии и потеряли многие знания.

(обратно)

19

Нагвали — способность использовать внутреннюю энергию без вербальных, рунических и иных конструкций, одной силой воли.

(обратно)

20

Оборотни общаются друг к другу в единственном числе, «вы» употребляется независимо от статуса и общественного положения в случае непримиримой кровной вражды.

(обратно)

21

Щур — взрослый мужчина, не родич, который по желанию родителей участвует в обряде имянаречения, то есть выбирает ребенку имя.

(обратно)

22

Тепуи — гора с крутыми, почти отвесными склонами и усеченной плоской вершиной, сложенная из осадочных пород.

(обратно)

23

Талант — денежная единица Илотийской империи. Соотношение золотых, серебряных и медных монет 1:25:320. Медные монеты бывают двух видов — большие таланты и мелкие талы с соотношением 1:10.

(обратно)

24

Байстрюк — незаконнорожденный.

(обратно)

25

Адымнар — крупное хищное ящероподобное животное с контрастной ярко окрашенной узорчатой чешуей, вытянутой мордой, используется оборотнями в качестве ездового, легко носит крупных всадников, бесстрашен и предан хозяину.

(обратно)

26

Звезда — отряд из пяти кметей, наименьшая боевая единица в любых рядах войск княжества.

(обратно)

27

Срезень — широкая внешняя стена с башнями или смотровыми вышками, высотой 10–15 метров, отделяющая любое крупное поселение от незащищенного пространства и защищающая жителей от прорыва трохид. Из-за постройки щитовой цепи стала не нужна, и потеряла свое первоначальное значение, однако в общине ллайто сохранилась для защиты от опасной флоры и фауны джунглей.

(обратно)

28

Траппер — ловец живой добычи (название произошло распространенной ловушки, которая помогает добыть живую особь редкого или имеющего магические свойства животного), чаще всего их противопоставляли охотникам, главной целью которых было убить, а не поймать.

(обратно)

29

Куна — в княжестве Люта и на острове Китеж в обращении шесть монет, седьмую, самую ценную (гриву), используют только для международных расчетов. Мелкая медная монета (резак) 10:1 с большой (векша). Следующее по номиналу серебро, мелкая серебряная монета (ногата) 12:1 с большой (серебряник). В большой золотой (злотник) входит пять мелких (куна). Но обобщенно деньги этих государств называют именно кунами.

(обратно)

30

Шатар — аналог шахмат.

(обратно)

31

Халзан — беркут.

(обратно)

32

Гбайя — в халифате Мутассариф уважительное звание караванщика, знающего безопасные тропы и оазисы в пустыне.

(обратно)

33

Схиеф Хефнистан — светлая богиня звездных троп, истины и судьбы, покровительница народа зигмар.

(обратно)

34

Ами — полупрезрительное жаргонное прозвище, используемое оборотнями при упоминании представителей своего народа, лишенных внутреннего зверя, или чистокровных людей, у которых отсутствуют магические способности.

(обратно)

35

Рашкуль — угольный карандаш.

(обратно)

36

Жива — энергия, одновременно наполняющая сложную канальную систему внутри каждого живого организма и пронизывающая по энергетическим линиям (леям) весь окружающий мир.

(обратно)

37

Катаур — металлический, чаще серебряный пояс, состоящий из отдельных соединенных звеньев с орнаментом.

(обратно)

38

Гриот — в халифате представитель отдельной касты профессиональных бродячих певцов, музыкантов и сказителей, в чьи обязанности иногда входит сопровождать в странствиях особых жриц культа Схиеф Хефнистан.

(обратно)

39

Алмея — в халифате особая жрица-танцовщица культа Схиеф Хефнистан, повторяющая земной путь богини и странствующая по миру с целью искать новых последователей своей богини.

(обратно)

40

Чапати — тонкие лепешки из кунжутной муки грубого помола, пекутся на сковороде без масла и подаются еще горячими.

(обратно)

41

Кметь — обобщенное название младшего офицера любого воинского подразделения княжества от армии до стражи.

(обратно)

42

Архалук — форменная мужская длиннополая распашная безрукавка с высоким стоячим воротничком, плотно прилегающая к телу и опоясываемая широким кушаком.

(обратно)

43

Самобег — название техно-магического средства передвижения с артефактным двигателем.

(обратно)

44

Алпаут — в княжестве низший военно-социальный титул офицера, не имеющего аристократического происхождения, командира звезды.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Карта мира Дану

*** Примечания ***