Sillage [Андрей Сергеевич Прокопьев] (fb2) читать онлайн

Андрей Прокопьев Sillage

Аромат, который задерживается в воздухе, след, оставленный на воде, впечатление, которое словно бы осталось в пространстве.

1

Мистер Гадо Глэр знал расписание выхода свежей прессы, как свое собственное. Он лично был знаком с большинством продавцов газетных киосков, торгующих поблизости, и те откладывали экземпляр нужного тиража. Каждое утро ровно в 8 утра, не допив сваренный кофе, надевал поверх пижамных штанов грубое черное пальто, выходил из квартиры на Родео-драйв к газетному киоску и брал сразу 7–10 изданий. Еженедельная, периодическая пресса — глянец и новости, связанные с миром голливудского мира блеска и вечного праздника. Однако последние сплетни о коллегах не интересовали, фотографии папарацци вызывали отвращение. Он, не глядя, перелистывал журналы, ища в них небольшие заметки кинокритиков.

Это утро мало чем отличалось от остальных, разве что кофе оказался крепче обычного, что вызвало неприятную горечь. Запыхавшийся мужчина расположился в просторной светлой кухне за старым дубовым столом, который постепенно перестал быть обеденным, переквалифицировавшись в рабочий. Мягкое удобное кресло, обшитое велюром с нежнейшим ворсом, приставлено спинкой к стене. Оно уже не первый год служило владельцу и прекрасно подстроилось под его анатомические данные. Чтобы добраться до кресла, приходилось протискиваться между стеной и столешницей, что занимала почти всю ширину кухни. Во главе массивного стола — открытый ноутбук, за ним смятые клочки бумаги, записки, исчирканные курсивом неразборчивым почерком, грязные чашки из-под кофе, блистерные упаковки таблеток, ручка Parker, затупленный карандаш. В отличие от захламленного стола, остальная кухня производила впечатление нетронутой чистоты. Белые шкафчики проходили вдоль всей стены от потолка до пола, вместившие в себя новую бытовую технику из прошлогодней коллекции, всю в тон мебели. Напротив стола — огромные окна, обрамленные воздушной тканью-паутинкой и тяжелыми занавесками молочного цвета.

Стену за рабочим местом оформляют рамки с фотографиями. На самой большой фотографии изображен еще совсем молодой мужчина с сероватым лицом, большими темными глазами, кучерявыми черными волосами, которые небрежно тронула седина, и искривленной улыбкой, вызванной частичным параличом лицевого нерва. Рядом с ним женщина с небрежными локонами пшеничного оттенка, хрупкой фигурой и незабываемыми васильковыми глазами. Они мило, лучезарно улыбались, нежно прижавшись друг к другу на фоне бирюзовой воды океана. Остальные фотографии были развешаны в хаотичном порядке, создавая на стене коллаж. Фото с церемоний награждений, премьерных показов, любительские кадры со съемочной площадки.

Стопка свежих журналов и газет лежала на краю стола. Гадо взял верхний, положил перед собой и, глядя на обложку, поморщился. С обложки на него смотрели укоризненно те самые васильки, а пестрый заголовок кричал о том, почему распалась одна из самых крепких пар голливудских холмов. Мужчина закатил глаза. В голове пронеслась мысль, что, если бы он сам знал ответ, то данной статьи не случилось бы. Он быстро перелистал страницы, ища нужную. Мистер Глэр не понимал, как в столь сомнительном глянце публикуется престижный кинокритик. Дойдя до нужной статьи, залпом прочитал и замер. Перечитал снова. Еще раз. Начал пристально вглядываться в буквы, в каждое слово, словно пытался поймать скрытый подтекст, не веря, что правильно всё понял. Отложив прочитанный журнал, взял следующий, затем еще один, и практически в каждом из них были схожие рецензии. При общей положительной оценке критики и зрители сокрушались над финальным кастингом. Отложив газеты и снова вернувшись к первому источнику, перечитал в четвертый раз. Мнение Меото Хапия было одно из самых влиятельных в сфере. Он мог поднять новую звезду кино на небосклон, но и вполне имел возможности разгромить даже самую непробиваемую звезду. Но Гадо никогда бы не подумал, что однажды тот доберется до него.

Просидел еще несколько минут, размышляя о прочитанном, достал из кармана пальто, которое так и не снял, мобильный телефон. Экран выдавал множество оповещений из социальных сетей и сообщений.

— «Колби…» — хмуро пробурчал Глэр и большим пальцем неуклюже начал тыкать на дисплей, набирая нужный номер. После первого гудка раздался мужской встревоженный голос: «Ты уже читал? Читал? Мистер Гадо, это конец!» Мужчина не спешил отвечать, хотя не привык подбирать слова, когда того требует ситуация. «Меото уничтожил тебя! А я говорил тебе! Я говорил!» Гадо молчал. «Грегори в ярости! Он требует избавиться от тебя! Сегодня же!» — не унимался голос в трубке. Гадо же не реагировал на него, будто это предназначалось не для него. «Ты понимаешь? Это отмена! Тебя не спасут! Это конец!»

— «Заткнись!» — резко прервал его мистер Глэр. — Я не собираюсь оправдываться! Тем более перед стаей озлобленных на мужиков феминисток, которые пытаются привлечь к себе внимание за счет моего имени! Его голос был спокойным, но грубым. Оппонент прислушивался к каждой фразе и, кажется, понял, что самые страшные опасения свершились. «Ты понимаешь, что если сейчас тебя услышат эти озлобленные феминистки, они от тебя мокрого места не оставят!» — бушевал мужчина. «Твиттер уже взрывается от хейта! Вся былая слава будет смыта в унитаз вместе с тем вкладом, что ты привнес за все годы работы! Ты этого хочешь?»

— «Я хочу делать работу так, как делаю всю жизнь, а решать проблемы недотраханных сук не собираюсь!» — все так же грубо, но спокойно ответил Гадо. «Что ты говоришь???» — закричал мужчина. — «Если нас услышат! Заткнись! Заткнись, ради Бога!» Он замолчал, Глэр тоже не отвечал ничего. — «Когда ты поймешь, что мир изменился, всё изменилось! Мы обязаны считаться с людьми, их мнением! И мнение недотраханных сук теперь чрезвычайно важно! Потому что мир переполнен ими! Поверь, весь мир будет на их стороне, а тебя сольют в сточную канаву вместе с твоим фильмом!»

2

Просторный офис продюсерской компании находился на 37-м этаже. Просторный зал с дубовой отделкой на стенах, панорамными окнами и цветочной оранжереей. Некогда уютная и приятная атмосфера офиса сегодня была полностью утрачена из-за перегретого кондиционера. Невероятная духота застала собравшихся в один из самых жарких дней в году. Большой овальный стол вмещал за собой два десятка сотрудников, и сегодня все места были заняты с самого раннего утра. Мужчины и женщины бурно обсуждали последние новости, то и дело отмахивались листами бумаги, делая из документов веер, протирали салфетками капли пота и негромко возмущались о доставленном неудобстве. Грегори Стивенсон — самый молодой генеральный продюсер в своем поколении, возглавивший работу над пятью блокбастерами, четыре из которых оправдали свою кассу. Высокий, тонкий мужчина с серыми глубокими глазами, изящными губами и ровной аккуратной бородкой вальяжно сидел в кожаном кресле. По его виду сложно было определить возраст. Даже те, кто с ним проработал не один год, едва ли могли уверенно ответить на этот вопрос. По левую руку от него сидел Колби Чейс, второй режиссер и помощник мистера Глэра. По сравнению с Грегори Чейс был еще меньше и тоньше. Сутулый, он становился еще меньше, будто хотел потеряться из виду среди остальных коллег. Парень судорожно перебирал бумаги в папке, что-то читал, хмурился и убирал обратно. Каждую минуту смотрел на часы и тихо, едва шевеля губами, возмущался.

Без трех минут девять дверь офиса распахнулась. Легкий свежий сквозняк пронесся вокруг, и снова духота вернулась. Гомон стих. Глэр непринужденно присел на место по правую сторону от генерального продюсера. Легким кивком поприветствовав коллег, ощутил на себе множество испепеляющих взглядов. Грегори встал. «Дамы и господа, приношу извинения за неудобство. Понимаю, как всем хочется поскорее покинуть собрание, поэтому начнем незамедлительно». Официально произнес мужчина, стараясь не смотреть на вошедшего. «Мы — единый организм, который функционирует только тогда, когда все органы здоровы. Когда же один из органов заболевает, нужно срочно принимать радикальное решение. Лечение или ампутация. Как глава нашего организма, я должен принять данное решение. Непростое, но очень необходимое».

Люди в деловых костюмах переглядывались, некоторые едва слышно озвучивали свои мысли. Гадо смотрел на Грегори с кривой ухмылкой и одобрительно кивал под каждую фразу.

— Мистер Глэр, вы сами всё понимаете… — тон главы компании стал мягким, домашним, таким теплым и лицемерным, что режиссер расплылся в улыбке. — Я не могу рисковать здоровым организмом ради спасения злокачественной опухоли…

— Значит, ты готов отрезать себе член? — ехидно съязвил режиссер и сам рассмеялся от шутки. Послышались еще робкие смешки, которые затухали под неодобрительными возгласами коллег. Взгляд Грегори переменился. Серые глаза потемнели, губы скривились то ли в злорадной улыбке, то ли в негодующей гримасе. Колби закрыл лицо руками и тяжело вздохнул, прекрасно понимая, что не ожидал от босса другой реакции.

— Я лучше отрежу себе яйца и член, но избавлюсь от ненужного рудимента раз и навсегда! — ровным голосом ответил Грегори, не отводя взгляд от Гадо.

— Не сказал бы, что я рад, что ты успел обзавестись потомством. Не уверен, что такие должны плодиться, но кастрированный ты мне будешь нравиться больше…

— Пошел вон!!! — закричал Грегори. Серые зрачки расширились так, что почти не было видно белков. Со лба стекали крупные капли пота, проводя мокрую дорожку по щекам. Никто не шевелился. Люди боялись подать признаки своего присутствия, дабы не привлечь внимание к себе. Воздух стал еще горячее.

Глэр не отводил взгляда от Грегори и явно наслаждался происходящим.

— Милый мой мальчик…

— Пошел вон!!! — снова раздался крик.

— Милый мой мальчик, я уже ухожу. — Тон Гадо был максимально невинным и доброжелательным. — Но извинения я приму только в коробочке с твоими причиндалами.

Грегори пыхтел от злости, из последних сил сдерживая себя, чтобы снова не закричать. Режиссер же остался доволен шуткой, рассмеялся, но, оглядевшись, понял, что из коллег поддержать его никто не решился. Он встал, огляделся: «Не ново…», — произнес и легкой походкой вышел из кабинета. Открывшаяся дверь впустила легкое дуновение свежего воздуха, которое тут же растворилось в раскаленной атмосфере.

3

То лето стало невыносимо жарким даже для здешних мест. Тяжелый горячий воздух сгущался над улицами и, вперемешку с вонью плавленого асфальта, норовил доводить людей до изнеможения. К полудню городские улицы пустели, давая дорогу только автомобилям с кондиционерами. Сложнее приходилось людям со слабым здоровьем, избыточным весом, плохой переносимостью жары. Мистера Чарльза Бэннингтона можно было отнести ко всем этим категориям. Упитанный мужчина с толстой шеей, крупными глазами, густыми усами и редеющей шевелюрой старался не высовываться на улицу без необходимости. Более того, из-за обостренных признаков проблем с сердцем находился под пристальным наблюдением докторов, семьи и прессы. Бэннингтон, некогда популярный телеведущий собственного юмористического ток-шоу, стал лакомым кусочком для вездесущих папарацци, пытающихся заработать на новой сенсации об угасающей звезде. Его же супруга Эмма была не против дать комментарий некоторым изданиям, конечно, за дополнительную плату. А за эксклюзивное фото из личной комнаты она оплатила лучшего доктора в штате.

Чарльз говорил мало. Казалось, за всю жизнь уже наговорил столько, что теперь словарный запас полностью иссяк и молчание для него стало действительно золотым. Мужчина любил оставаться наедине, смотреть в окно, наблюдая за редкими прохожими, что заглядывали в пригород. Дни тянулись медленно, растягивая минуты в часы, но ему это было в радость. Тот бешеный ритм, сопровождавший большую часть жизни, утомил и высушил его, что теперь в полной степени может насладиться беззаботным наблюдением за пейзажем за окном. Иногда же просил включать старые записи своего шоу, чтобы оценить себя со стороны, принимался знатно ругать всех причастных к съемкам, вспоминать бесчисленных гостей, что каждую неделю приходили к нему. «Ох, сколько их было за эти годы, мне и не вспомнить», — думал он про себя, улыбаясь очередной шутке про новоявленного режиссера и его коммерческий успех. Как только шоу заканчивалось, улыбка исчезала, мужчина мрачнел и погружался в глубокие воспоминания.

Чарльз и Эмма воспитали двух чудесных детей — Филиппа и Анну. Старший сын — гордость семьи, выступает в голливудской коллегии адвокатов и, в частности, занимается всеми делами четы Бэннингтон, юридическими и финансовыми. Твердый характер и острый ум сделали из Филиппа одним из лучших профессионалов своего дела, но за постоянной занятостью так и не сумел обзавестись семьей. Хотя было очевидно, что это совсем не тяготит его.

Добродушная Анна стала копией матери. Легкая, отзывчивая, веселая, она приняла лучшие качества Эммы и с детства мечтала передать эти знания уже своим детям. Но, выйдя замуж, розовые мечты о долгом счастье разбились, когда муж оказался охотником за наследством знаменитых фамилий и, узнав о скромных финансах Бэннингтонов, вскоре бросил юную девушку, открыв ей глаза на реальный мир. Анна построила карьеру в сфере дизайнера интерьера. Именно она спроектировала дом родителей, сделав его еще более уютным. Отныне с любовными отношениями девушка не спешила.

Этим утром младшие Бэннингтоны в спешке прибыли в коттедж, но попрощаться с матерью так и не успели. Еще с вечера Эмма пожаловалась прислуге на плохое самочувствие, но беспокоить доктора в поздний час не стала. С тяжелым сердцем легла в постель и заснула навсегда. Чарльз плохо провел эту ночь, практически не сомкнув глаз до рассвета, но лишь первые лучи стали пробиваться сквозь плотные портьеры, крепкий сон настиг его.

— Не будите… Тише… — прошептал доктор, схватив Анну за локоть. — Он не переживет этого!

— Но как не сказать… — недоуменно возразила девушка. — Папа хоть и болен, но при памяти и вряд ли завтра же забудет маму.

— Доктор прав, милая, — мягко отозвался Филипп из другого конца гостиной. — Отцу нужен покой, уход и теплый чай. Траур по маме усугубит и без того шаткое положение.

— Но как же? — Голос девушки задрожал, слезы непроизвольно потекли по щекам. — Он… он… не простит нам этого… он должен проститься…

Брат тут же перебил ее: — Ты хочешь сэкономить и провести двойные похороны?

Анна замолчала, с укором глядя на Филиппа. Сказать было нечего.

— Доктор, я безмерно благодарен вам, что оповестили нас в первую очередь. Мы с сестрой безмерно ценим тот вклад, что вы дали нашей семье! — полушепотом произнес старший сын. Девушка отвернулась и вышла из комнаты, не в силах больше сдерживать слезы.

— Как вы понимаете, отец больше не сможет находиться здесь в одиночестве, поэтому я принял решение, что лучше за ним будут присматривать профессионалы.

Доктор едва только хотел возразить и выразить желание и дальше продолжать ухаживать за мистером Бэннингтоном, но промолчал, когда Филипп вручил ему пухлый конверт.

— Огромное спасибо от всей нашей семьи! — сказал он и чуть приобнял оцепеневшего мужчину. — Мы все у вас в долгу!

4

"Письмо!" — крикнул мужчина. Глэр лениво оставил поздний завтрак и подошел к открытому ноутбуку. Майкл сидел на его месте и проверял входящую почту. Он давно стал не только адвокатом Гадо и его семьи, но и близким другом и несостоявшимся крестным отцом… Невысокий, с лысой головой, худой, но с небольшим животом и ясными серыми глазами, скрывающимися за линзами очков, Майкл Ротенберг большую часть жизни посвятил себя адвокатскому делу. Брался практически за любые дела, лишь бы занимать время, которое, как полагалось, должно было оставаться для личной жизни. Он явно полагал, что не желает стать тем, кому придется делить совместно нажитое, то есть своим собственным клиентом.

— Грегори прислал ответ от студии. Контракт разорван не будет… пока… — осторожно сказал Майкл. — Съемки твоего последнего фильма состоятся, но инвесторы значительно урезали бюджет. — вынес вердикт мужчина. — Я всеми правдами отстоял тебя.

— На какой бюджет? — как бы безучастно поинтересовался Гадо.

— Они заблокировали финансирование. Покрытие съемок будет исходить из сборов… — прищурился тот, ожидая гневной реакции, которая не заставила себя ждать.

— Это разве смешно? То есть я даже не знаю примерную сумму, на которую могу рассчитывать? — возмущение Гадо стало перерастать в крик.

— Студия не заинтересована продолжать работу из-за скандала…

— Какого скандала? С этими лесбиянками??? — перебил он.

— Люди устали от притеснения. Они устали от условных рамок. Устали казаться теми, кем не являются. В этом проблема недовольства твоим фильмом, — сдержанно, но строго попытался разъяснить Майкл, — а каждое негативное высказывание в социальных сетях ведет к снижению рейтинга или вовсе отмене, чего продюсеры боятся больше всего. Никто не хочет вкладывать бюджет, чтобы в итоге слить его.

— Это из-за лесбиянок… — недовольно усмехнулся Гадо.

— Это не из-за лесбиянок!!! — повысил голос адвокат. — А из-за того, что ты снял гетеросексуальную девушку в роли гомосексуальной, хотя мог взять на роль представительницу меньшинств.

— Я… я… я что, должен знать, кто из них с кем трахается, прежде чем утверждать на роль? — возмутился мистер Глэр. — Если я буду задавать эти вопросы на кастинге, меня отправят туда же, куда и Харви!!! А ты меня будешь вытаскивать!

— Не надо задавать вопросов! — утвердил он. — Прошло то время, когда это было закрытой темой, уж тем более для характерной роли!

— Лучше бы они и дальше прятались!

— Так или иначе, ты на волоске, и отныне, если не хочешь вылететь из обоймы под самый занавес, должен играть по новым правилам. Жизнь изменилась, и больше невозможно этого не замечать.

Мистер Глэр вышел из кухни и присел в мягкое кресло в гостиной. Прикрыв лицо руками, стал судорожно размышлять. В голове закрутились мысли о подборе бюджетных актеров, резерве архивных кадров, персонала, который может с легкостью заменить сам. «Значит, они хотят достоверности…»

5

Во время того, как Глэр принимался за работу, становился злым и раздражительным, задумчивым и молчаливым, почти не спал и пил много кофе, отчего мучался изжогой и еще больше злился.

Еще едва наступил рассвет, когда на дубовом столе стояли две пустые чашки кофе, сложенные в неопрятную стопку, лежали вчерашние журналы. Мистер Глэр всю ночь просидел за столом, подробно прописывая действующих лиц на утверждение кастинг-директора. Обычно Майкл сложно просыпался по утрам и тем более не мог заставить себя посещать Гадо даже для важной работы, но сегодня именно он принес свежую прессу. Адвокат, являясь практически членом семьи, беспрепятственно проходил в квартиру, имея собственный комплект ключей.

— Ты это видел??? — неожиданно вскрикнул Майкл. От неожиданности Гадо едва подпрыгнул на месте. — Все заголовки пестрят, город кипит, люди болтают и судачат! — взволнованным голосом произнес мужчина. Режиссер оторвал глаза от монитора и взглянул на друга. Зная о его способностях к преувеличению и излишней впечатлительности, он не сразу реагировал на будоражащие новости. Но в этот раз Майкл не приврал. Бросив несколько журналов на стол так, чтобы тот сразу увидел обложки. Несколько одинаковых фотографий женщины и знаменитого актера, крупные яркие буквы в половину страницы. Гадо не сразу обратил внимания на написанное, вяло взглянув на прессу и переведя взгляд на гостя. Ему не хотелось вникать в очередной голливудский скандал, поддерживать данную тему тем более, но Ротенберг не собирался сдаваться.

— Ты прочитай! Почитай! — уже нетерпеливо проговорил Майкл. Чтобы удовлетворить желание друга, режиссер снова опустил глаза на журнал, несколько секунд вглядывался в буквы и буквально через мгновение понял причину возбужденности друга. «Трагедия на съемках! Актер застрелил женщину-оператора из бутафорского ружья». Гадо оторвался от журнала и ошарашенным взглядом посмотрел на друга.

— Да-да… — кивнул тот.

Глэр открыл нужную страницу журнала и начал быстро читать.

«Инцидент произошел на съемках фильма «Коррозия». Актер и продюсер фильма Ллойд Доусон готовился к сцене перестрелки. Подбирая удачный кадр, режиссер Элай Фокс и оператор Хэлен Андерсон давали актеру команды для подбора лучшего кадра. По наставлению Хэлен, Ллойд направил оружие на камеру, и после команды «Камера! Мотор» раздался выстрел. Реквизитное оружие оказалось заряжено не холостыми патронами, а боевыми! Пуля разбила камеру и пробила голову Хэлен. Лишь спустя 45 минут на место трагедии приехала машина скорой помощи. Также работают полицейские, и уже известно, что мистер Доусон добровольно согласился участвовать в следствии. Актер оставил прессе комментарий: «Я понятия не имею, как настоящие патроны попали на съемки. Не сразу понял, что случилось, ведь изначально подумал, что Хэлен упала в обморок. Я в шоке от случившегося и искренне об этом переживаю». На момент печати статьи стало известно, что оператор фильма «Коррозия» Хэлен Андерсон скончалась в машине скорой помощи. Мы приносим искренние соболезнования семье и близким.»

— Я знал ее… — тихо сказал Глэр, глядя на молодую женщину, что лучезарно улыбалась с обложки глянца. — Мы должны были снимать вместе «Дневник», но тогда сценарий не утвердили, наши пути разошлись, больше не встречались.

Майкл молчал, опустив глаза.

— Студия выразила соболезнования, официального заявления пока не было, многие уже лично оставили послания членам семьи, — грустным тоном произнес адвокат, — Ты тоже должен сделать заявление.

Услышав это, Гадо словно взбесился, разом смахнул журналы со стола, резко встал и почти выбежал из кухни, отправляя всех их к чертям. Тот только было хотел возмутиться такой реакции, но ничего сказать не успел. Посидев еще несколько минут и не дождавшись хозяина квартиры, ушел, не прощаясь.

Гадо вернулся на кухню только когда стемнело. Обычно его гложила совесть, когда он терял много времени, не занимаясь работой, но сейчас внутри ощущалась лишь скребущая пустота. Он вдруг стал вспомнил, как соскучился по бывшей жене. Марта уехала неделю назад и больше не звонила. Жалел, что Майкл ушел и, скорее всего, занят работой. Вспомнил о Колби, но не привык обращаться к нему по личным вопросам и даже, подумав о нем, поежился, решив, что лучше не стирать границы коллегиальных отношений. Мистер Глэр сварил очередную чашку кофе, присел на рабочее место, вернул ноутбук из спящего режима и взглянул на разбросанные журналы. Один из них был открыт на странице со статьей с перечнем трагедий на съемочных площадках и мифах, связанных с ними. Режиссер поднял журнал и бегло просмотрел статью. «Согласно всеобщему заблуждению, кадр смерти актера не попал в фильм, а переснят и выполнен каскадером. Дальнейший сценарий переписан, а в финал вошли вырезанные сцены и кадры с дублерами».

6

Новость о том, что некогда популярный телеведущий попал в специализированное лечебное заведение, взбудоражила общественность. Люди, помнящие и любящие его, искренне переживали и поддерживали, как давнего знакомого, кем он и являлся для большинства людей, возраст которых перевалил за средний. Больничный госпиталь хоть и принимал знаменитого постояльца под строгой анонимностью, но завеса тайны быстро была раскрыта, и, как только это узнали поклонники, на имя Чарльза Бэннингтона навалился шквал писем и подарков. Работники учреждения привыкли к пристальному вниманию пациентов, но никогда не выделяли, не давали поблажек даже самым топовым звездам. Сам Чарльз расположился в одноместной уютной палате, которая отдаленно напоминала домашнюю спальню. Отличительной разницей лишь было то, что постоянно жаловался на жесткость кровати, не всегда людей, что приходят и пичкают таблетками.

Чарльз практически все время спал, когда же недолго бодрствовал, то мало говорил и на простые вопросы о самочувствии бурчал, что никого не должны волновать его дряхлые поджилки. Проснувшись утром, пытался вспомнить, когда в комнате успели сделать ремонт и почему не посоветовались с ним по поводу цвета стен. «Неужели Эмма добровольно позволила выкрасить стены в этот помойный цвет?» — думал про себя Чарльз, глядя на светло-бежевый оттенок краски. «Возможно, ее пытали… Безусловно… Иначе бы здесь было красиво!»

— Мистер Бэннингтон, ваши лекарства. — молоденькая медсестра зашла бесшумно. Милая девушка с легкой улыбкой и большими глазами присматривала за пациентом и радовалась, когда заставала его не спящим. — Вы прекрасно выглядите сегодня! Надеюсь, ваш сон был крепкий! Это важно!

Чарльз недоуменно смотрел на нее, словно пытался вспомнить, где мог видеть ее, но в голову ничего не приходило.

— Вот письма от поклонников. — улыбаясь, заговорила медсестра, держа в руках внушительную стопку конвертов. — Знаю, что не вправе смотреть и читать, но, честно, не удержалась и открыла несколько. — сказав это, замолчала, глядя на реакцию, которой не последовало. Мужчина вовсе не слушал робкого щебетания, погрузившись в мысли, сидя на кровати, свесив ноги на пол. — Многие поклонницы были влюблены в вас в те времена, когда вы блистали на экране. Мне жаль, что я не застала те времена, мои родители только познакомились тогда…

— Где Эмма? — резко перебил ее Чарльз. Девушка мигом замолчала.

— Где моя Эмма? — грубым голосом повторил он. По лицу медсестры был заметен испуг, пытаясь ответить на вопрос, но, не придумав ничего дельного, оставила поднос с таблетками на прикроватной полке и быстро удалилась. Мистер Бэннингтон еще несколько раз повторил вопрос в пустую комнату.

Раздался негромкий стук в дверь, и в комнату вошел мужчина. Любезно кивнув в сторону Чарльза, но тот даже не обратил внимание на нового гостя. Подойдя к кровати и присев рядом, приобнял того за плечи и легонько потрепал его.

— Как ты, мой друг? — задорно спросил мужчина.

Чарльз повернулся к нему, окинул взором и ответным взглядом дал понять, что не состоит в дружбе с новым посетителем.

— Как ты себя сегодня чувствуешь? — повторил вопрос мужчина.

— Я чувствую, что меня дурят. — буркнул Чарльз.

— Кто тебя дурит? Что это такое? — наигранно возмутился зашедший.

— Они скрывают от меня Эмму. — ответил Бэннингтон более мягко и повернулся к собеседнику. — Где моя Эмма? — прошептал еще раз.

— Мой дорогой друг, Эмма заглядывала к тебе, когда ты спал, и расстроилась не меньше твоего, что не застала тебя бодрствующим. Ей так хотелось поболтать, но знает, как здоровый крепкий сон сейчас важен. Как важен прием лекарств, что приносят эти молоденькие медсестрички. — мужчина ехидно заулыбался. — Ты видел, какие они, а?

На лице Чарльза проскользнула тень улыбки, но через мгновение снова поник, опустился головой на подушку и закрыл глаза.

— Разбуди меня, когда она придет в следующий раз.

— Не беспокойся! Я лично позову Эмму, как только ты проснешься!

Мистер Бэннингтон не поверил мужчине, но ничего не сказал, расположился как можно удобнее на жестком матрасе и закрыл глаза. В мыслях проносились те счастливые моменты из жизни, когда он был молод и полон сил и энергии, когда мог работать по 20 часов подряд, снимаясь в ток-шоу, какими искрометными были его шутки, как валились от хохота коллеги, проигрывая очередной сценарий, как молодые поклонницы липли к нему, и тот всегда старался не упускать внимания доступных девиц. Но все мысли всегда сводились к моменту, когда уже пожившие Чарльз и Эмма сидели молча на удобной софе. Запах выпечки, приготовленной самой хозяйкой, распространился по дому и придавал уединению еще больше уюта. Они пили вино и молчали, смотря друг на друга теми же влюбленными глазами, что и тогда.

7

— У меня есть условие… — Гадо откинул голову назад, сидя в удобном офисном кресле, и барабанил пальцами поверх высокой стопки листов бумаги.

— Условие? У тебя? — удивился Стивенсон. Он не был готов к подобной наглости со стороны человека, которого загнали в угол.

— Да-да, всего одно. — Глэр не удостоил его даже доли внимания.

— Денег ты не получишь! Финансирование закрыто! — тон Грегори стал официальным и строгим, в голосе ощутилась холодность, которая была присуща между начальником и подчиненным. Но мистер Глэр лишь рассмеялся над ним. Он поднял голову, глянул на него, попытался унять смех, но закатился заразительным хохотом еще сильнее. Продюсер непонимающе смотрел на него. Иногда было сложно уловить в поведении Глэра тонкую суть: это либо отрепетированная сцена, неудачная импровизация или серьезное намерение.

— Я получил от вас уже сполна, спасибо. — проговорил Гадо, с трудом заставив себя смеяться.

— Спонсоры и инвесторы не настроены на грандиозные траты, прекрасно осведомлены и думают, что им ничего не выгорит. Сам понимаешь, каждый твой шаг под пристальным вниманием прессы, а все мы знаем, куда может привести эта тропинка. Они дали тебе все, что возможно…

— То есть ничего?! — режиссер перебил притворную речь мистера Стивенсона, которую он парировал словно давно заученную наизусть. Гадо даже стало интересно, если перебить его, тот продолжит декларировать…

— За «ничего» тебе бы не дали ни цента, а здесь в твоем распоряжении весь Голливуд! — Грегори говорил максимально серьезно, изрядно пытаясь скрыть улыбку. — Отправлю сценарий выше на утверждение, и мы незамедлительно займемся кастингом…

— В этом и есть моя просьба. Теперь вмешиваться в кастинг мне не позволяет совесть, но есть одна небольшая роль, которую я доверить не смогу…

Грегори удивился. Чувствуя неминуемый подвох, насторожился, начал мысленно перебирать варианты, которые помогут официально отказать ему в просьбе.

— Главная роль фактически утверждена. Осталось лишь одобрение свыше…

— Знаю я о главной роли. Испортили девочку. Не такой она должна быть! Не такой! — возмущенно пробормотал Гадо. Продюсер пренебрежительно смотрел на мужчину и только хотел возразить, как Глэр заговорил снова: — Отдайте мне старика Френсиса.

— Кого? — Грегори не вспомнил такого персонажа, что пришлось перелистать несколько страниц сценария, чтобы доподлинно убедиться, что такой герой действительно есть. — Почему он? — нарастающее удивление и любопытство распирали молодого продюсера.

— У меня есть кандидат. Я писал роль для него. — уверенно ответил Гадо. Сейчас он сел прямо и, не отрываясь, вглядывался в глаза Стивенсона сквозь его очки.

— И кто же, позволь поинтересоваться? Гонорар, агент, райдер? Все учтено? Кто согласовывал?

— Чарльз Бэннингтон. — торжественно произнес Глэр.

Если Гадо хотел удивить Грегори, то его план сработал. Мистер Стивенсон лишь приоткрыл рот, но не издавал ни звука, пытаясь достойно ответить на несложный запрос режиссера.

— Он еще жив? — вдруг выпалил Грегори, на что Глэр снова рассмеялся.

— Да, еще жив… — ответил Гадо, когда смех полностью прекратился.

8

Съемки начались стремительно. Гадо еще не помнил такого, чтобы продюсеры, костюмеры, реквизиторы, актеры так слаженно и быстро работали. Казалось, все хотят скорее начать и скорее закончить процесс и главное — избавиться от него. Собственно, данное положение дел ничуть не беспокоило. На площадке появлялся нечасто, больше курируя съемки дистанционно. Следует отметить, что вечно придирчивый мистер Глэр сейчас не выражал особого энтузиазма, чем вызывал ощущение неполной отдачи. Младшие режиссеры докладывали о происходящем на площадке, скидывали отснятые сцены, Глэр осматривал их и практически не вносил изменений. Даже на слабые, по его версии, дубли закрывал глаза и оставлял ответственность на помощников. Самого Гадо интересовала лишь одна часть съемки, к которой никак не мог приступить. Грегори и Колби радовались отстраненному участию режиссера, но в то же время видели в этом неладное.

Информация о новом фильме режиссера просочилась в прессу, и тут же в социальных сетях развернулись баталии об отстранении именитого кинодельца, активисты призывали бойкотировать фильм, который только-только вышел на производственную стадию, и даже устраивали митинг у съемочного павильона. СМИ не упустили посыл и обширно растиражировали недовольство по телеканалам и прессе.

— Скажу, это неплохая реклама, которую мы даже не планировали. — Грегори вальяжно уселся в мягкое кресло, откинул голову назад и докуривал сигарету, смачно выпуская дым. Колби смотрел на него растерянно. Ему даже не пришло в голову, что, сообщив плохую новость, босс воспримет все именно так. — Значит, за окупаемость фильма переживать не стоит. — ухмыльнулся Грегори.

— Но ведь демонстранты могут сорвать съемки… — Колби тяжело вздохнул. Подумал, что, возможно, тот не расслышал или неправильно понял. Грегори поднял голову с мягкой спинки кресла, сделал последнюю затяжку и выпустил дым в сидящего рядом.

— Да пусть хоть разнесут площадку в прах! Пусть закидают Глэра камнями! Пусть выпустят на него гнев!

Колби Чейс не понимал. Вытаращил глаза на босса, но возразить не смел. Множество раз сталкивался с активистами, и такие встречи редко проходили в положительном ключе. Слияние двух миров никогда не проходит гладко, а уж тем более, когда толпа жаждет крови.

— Сам Глэр не объявлялся? — спросил Грегори.

— Гадо контролирует съемки, всегда на связи. Старается по минимуму посещать площадку.

— А жаль… — задумчиво проговорил Грегори и добавил: — А чем он там занимается?

Чейс промолчал, опустив глаза. В его обязанности входила помощь главному режиссеру, но признать факт их не взаимодействия не смог. Колби уже привык к мелкой должности, в которой он словно маленькая рыбка маневрировал среди больших акул, чтобы не пропасть в огромной пасти. Такое положение дел вполне устраивало, но как же гордился собой, когда сам продюсер компании просил его мнения.

9

Многие помнили мистера Бэннингтона как крепкого и жизнерадостного мужчину, но совсем забыли, что видели таким более 15 лет назад. Лишь изредка бывший ведущий популярного ток-шоу выдавал инфоповоды, но они не шли в сравнении с той славой, которая была прежде. Выпуски шоу транслировались по кабельному телевидению ретроканалов, чей рейтинг оставлял желать лучшего. Желало лучшего и его нынешнее состояние. Каждое утро Чарльз начинал с принятия таблеток, которые заменили завтрак, затем проходил несколько лечебных процедур. И каждое утро неизменно спрашивал об Эмме. Он искал супругу, недоумевая, куда та ушла в такую рань. Ведь отчетливо помнил, как не ранее чем вчера сам лично купил молоко и бекон, а значит, для завтрака есть все ингредиенты, следовательно, остальное может и подождать.

О жизни мистера Бэннингтона в лечебном заведении Гадо узнал из газет, не сразу признав в грузном старике кумира молодости. О, как молодой Глэр спешил к каждому вечернему эфиру, чтоб не пропустить заставку и приветственную импровизацию ведущего, который появлялся в самом неожиданном месте. Даже сейчас в памяти крутился тот выпуск, где Чарльз опаздывал на съемки шоу, что начал вести трансляцию из машины, а шумные соседи, тоже стоящие в гигантской пробке, мешали и сигналили в самый неподходящий момент. Или выпуск после Суперкубка, когда Чарльз вместо приветствия высказал недовольство о просмотренной игре, как в студию ворвалась футбольная команда. Молодые парни в спортивной форме связали веревкой ведущего и заткнули рот кляпом. Всю оставшуюся передачу Бэннингтон общался только мимикой.

Грустная улыбка скользнула по лицу Гадо. Добрые воспоминания рассыпались, столкнувшись о суровую действительность, в которой некогда знаменитый, богатый, востребованный человек остался никому не нужным. Голливудская машина вытянула из человека необходимое топливо, оставив лишь ненужный мусор после себя. Глэр долго всматривался в фото, сделанное неумелым папарацци, как вдруг его осенило.

— Майкл… Это Гадо… — Голос звучал отрывисто и неуверенно. — Ты мне нужен срочно!

— О чем речь? — Майкл, привыкший к поздним звонкам и тем более от друга, но сегодня не был настроен на рабочий диалог.

— Можешь получить разрешение на посещение госпиталя Святой Анны, что находится на юге штата? У тебя же есть связи… — быстро проговорил Гадо.

— Да, но… Зачем? — Негодование и возрастающий интерес быстро переключили Майкла.

— Я нашел кандидата на роль! — восторженно произнес мистер Глэр.

— Кастинг завершен, роли утверждены, контракты заключены со всеми.

— Да, кроме одной! Одну роль оставил за собой!

— Попробую узнать, но… — Любопытство неожиданно разбудило Майкла но слишком хорошо знал друга и даже не старался выудить у него правду.

— Просто сделай всё, что сможешь. — Улыбнулся Гадо. — Знаю, ты умеешь. — Мягкий голос гипнотизировал, и никакого ответа, кроме как положительного, услышать не мог.

Майклу не нужно было объяснять причину и важность, он всегда делал так, как надо. Иногда в голове Гадо закрадывались мысли, что голливудский адвокат Майкл Ротенберг настолько всемогущий и всезнающий, что невыполнимого задания для него просто не существует. Возможно, это было преувеличением, но в этот раз мистер Ротенберг оправдал все ожидания, и уже через несколько дней Глэр держал в руках официальный пропуск в госпиталь, общую базу о пациентах, расписание докторов и имена самых миловидных медсестер.

Гадо быстро пробежался по списку пациентов, небрежно раскидал по столу стопку копий анкет, медкнижек, рецептов и прочих записей. Майкл стоял рядом со столом и из любопытства перечитал несколько лечебных историй, посмотрел фотографии незнакомых людей, которые до сих пор находятся в госпитале, пока не заметил знакомое лицо. Чуть смутился, пытаясь сообразить, не обознался ли.

— Мистер Чарльз Бэннингтон! — торжественно произнес Глэр, глядя исподлобья на фотокарточку в руках друга.

— Тот самый? Бэннингтон? — Майкл удивился, хорошо помня знаменитого весельчака. Но как только тот пропал с телевизионных радаров, потерял к нему всякий интерес.

— Именно! Тот самый! Он-то мне и нужен! — Гадо посмотрел на Майкла большими глазами, в которых тот заметил непонятный азарт и озорство.

— Что с ним случилось… знаешь?

— Знаю! Не важно! — почти вскрикнул Глэр. — Важно то, что ему там не место!

— А где его место? — Ротенберг не любил загадки Гадо и всегда требовал от него прямого, четкого разговора.

— В моем кино!

10

Утреннее солнце давно осветило небосклон, когда Гадо вовсю мчал на юг штата. Водителем он был уверенным, хоть и садился за руль крайне редко. Та лихая молодость, когда ничего не боялся, мог позволить себе больше положенного, давно прошла, оставив неизгладимый след. Отныне знаменитый режиссер предпочитал нанятых водителей. Но не сегодня. Сегодня мистер Глэр не хотел никаких контактов с кем-либо. Единственное, что переполняло мысли, — это предстоящий разговор.

Во рту оставался привкус горького кофе. За месяц, проведенный в одиночестве, мужчина так и не научился готовить такой кофе, как делала Марта. Часто пережаривал зерна, делал крепче, чем нужно, отчего последующий день страдал изжогой. Это заставило снова вспомнить о прошлой жизни с супругой. Осознал, как соскучился по тому, как готовила Марта. Она всегда старалась удивить, готовя не только простые блюда, но и касалась высокой изысканной кухни. Притом, что никогда не доверяла приготовление еды домработницам, которые, по ее мнению, не дотягивали до ее уровня. И ничуть не привирала! В ней сочетались разные черты характера, от плохих до самых скверных, но готовила всегда отменно. Иногда Гадо казалось, что Марта мстит шикарными ужинами мужу за неудавшийся брак.

«Как она? Как ее самочувствие? Чем она занимается? Интересно ли мне это сейчас?» — одна мысль перебивала другую. Бывший супруг вдруг представил женщину в мягкой уютной постели, как та продирает глаза после крепкого сна, зевает, собирает лохматые волосы в пучок и идет готовить завтрак. Как ворчит на него за то, что тот всю ночь просидел, печатая сценарий. За то, что не удосужился сделать себе перекус. За то, что кухня уже давно перестала быть обычной кухней. И клянется, что незамедлительно выбросит старый громоздкий стол на помойку, где ему самое место. Но затем соберет с него грязные чашки и сотрет поверхность от засохших кругов от посуды.

«Она сделала мою жизнь невыносимо сладкой. И всей невыносимостью был я…»

Ровная дорога резко начала петлять, извиваясь в зигзаге. Мистер Гадо отбросил мысли и сосредоточился. Старый автомобиль постепенно подвозил в пункт назначения. Чем ближе подъезжал, тем сильнее кожа покрывалась мурашками. Кажется, только сейчас начал осознавать, что не знает, с чего начать, о чем говорить. Получится ли вообще встретиться? А если получится, согласится ли тот… Вопросы один за другим всплывали и растворялись в нагретом солнцем воздухе.

День перескочил за вторую половину, когда режиссер прибыл на место. Госпиталь Святой Анны возвышался над небольшими постройками. Не заметить его было невозможно. Припарковавшись, мужчина не сразу решился выйти. Крепко уцепившись за руль, начал мысленно прокручивать сценарий диалога и будто пытался заучить слова, которые никак не могли сложиться в предложение.

«Свет! Камера! Тишина на площадке!»

— Вы могли бы помочь?

Гадо что было сил старался держаться уверенно, едва задерживал дыхание, чтобы голос не дрожал, перебирая ключи между пальцами, чтобы скрыть, как трясутся руки. Глаза закрывали крупные линзы солнцезащитных очков.

— Слушаю, — отозвалась молоденькая девушка с бесцветными глазами и жиденькой прической.

— Я ищу друга. Он находится здесь. Мы с ним очень близки… Понимаете… — Гадо говорил медленно, будто по слогам, растягивая слова. — Но уже не виделись столько лет, что страшно представить…

Медсестра лишь спросила имя постояльца, а как узнала знаменитое имя, тут же открестилась от посещения. Гадо снял очки.

— Вы… вы… — заикнулась девушка.

Легкая тень улыбки проскользнула по лицу режиссера и тут же исчезла.

— Из-за таких, как вы, девушкиникогда не смогут добиться того, чего достойны! Вы так и будете притеснять тех, кто соизволит высказаться иначе от стада. Обязательно задавите, предварительно облив черно-белой краской. Вы ощущаете себя главным в этом мире, но это не так! Вы застряли в своем прошлом убеждении и никак не примете новый мир, в котором вы уже не главный!

Все слова и доводы, которые готовил мистер Глэр, рухнули. Он даже не смог ничего ответить, перебить, остановить, хотя редко отличался сдержанностью, тем более в необоснованной критике… Или все же…

— Я… вы понимаете… — попытался восстановить положение обескураженный мужчина.

— Нет, я определенно не понимаю! — грубо ответила девушка и мигом удалилась с ресепшена, оставив гостя совершенно одного в огромном холле госпиталя. Еще минут пять стояла полная тишина, которую постепенно стали нарушать приближающиеся шаги. Несколько мужчин-докторов проходили мимо, обсуждая что-то между собой. Гадо окликнул их и снова попросил о помощи. Двое докторов сразу узнали в посетителе знаменитого режиссера.

— Я ищу друга, мистера Чарльза Бэннингтона. Он находится здесь, а мне очень важно повидаться с ним. — Более уверенно произнес Глэр. Мужчины переглянулись, явно удивившись гостю.

— Мистер Бэннингтон никого не принимает, — строго возразил один из них.

— Да, но… Я уверен, для меня сделает исключение… — Голос Гадо чуть сбавил уверенность, но все еще старался держаться.

— О, сомневаюсь, — продолжал доктор, проговорил и сделал паузу, словно дожидаясь реакции посетителя.

— Могу ли лично узнать о решении мистера Бэннингтона?

— Нет!

Гадо уже был готов развернуться и уйти, как в диалог вступил второй доктор: «Он почти все время спит, а когда просыпается, никого не узнает».

— Я настаиваю… Это важно… Это вопрос жизни и смерти! — умоляюще произнес Гадо.

11

Чарльз проснулся нехотя. Шум от входной двери заставил открыть глаза, но видел лишь блеклые силуэты, что колыхались в другом конце комнаты. Глухой шепот доносился до него, разобрать внятных слов не удавалось. Один тихий голос показался незнакомым. Вскоре два силуэта превратились в более четкие фигуры, и в одном из них узнал лечащего врача. Второй явно был знаком, но кто это, на ум не приходило. Мистер Бэннингтон закрыл глаза и демонстративно отвернулся к стене.

— Мистер Бэннигтон не принимает гостей… — раздосадовано произнес врач. Глэр оглядел комнату. Просторная, чистая, светлая, скучная, депрессивная. Ему захотелось поскорее решить вопрос и убраться отсюда. Мрачные мысли окутали голову. Шагнув вперед, осторожно передвигая ноги, словно боялся, что пол предательски закрепит, выдав движения. Но никаких звуков не было. Медленно подойдя к постели, глянул на доктора и кивнул. Тот сразу вышел из палаты. Как только тот оставил их, Глэр стал вести себя более раскованно. Пройдясь еще раз по комнате, снова вернулся к постели и присел. Чарльз тут же открыл глаза, но не повернулся. В его взгляде читалась невиданная ярость, а с губ то и дело пытались сорваться бранные слова…

— Ох, Чарльз… Ведь твое место не здесь… Все это понимают, все это знают и ждут… — начал говорить Глэр удрученным жалобным тоном. Только с глухим голосом это звучало чрезвычайно наигранно, что сам был не в восторге от произношения и хотел бы переснять второй дубль. — Мне очень жаль. Жаль, что легендарный человек прозябает дни в этой комнате… Так быть не должно… — всеми силами постарался не сделать гримасу, даже зная, что тот не смотрит на него. Чарльз же молчал, притворяясь спящим, но навострил слух и пытался вспомнить знакомый голос.

— Ты ведь еще можешь показать себя, запомниться не только шутником, но и глубоким человеком с личной трагедией и историей, — продолжал Глэр в том же драматическом духе.

— Пошел вон! — вдруг крикнул мистер Бэннингтон, так же не оборачиваясь. — Вон! Вон отсюда!

Глэр перепугался, вскочил с кровати. Чарльз повернулся. Пациент палаты с трудом, но все же узнал в госте давнего знакомого, который однажды был гостем на шоу. Тогда при съемках произошел инцидент, когда две девицы из зрительского зала подрались, не поделив минуту эфира для передачи привета. Он плохо запомнил гостя той программы, осталось лишь едва уловимое послевкусие расчетливого, высокомерного и холодного собеседника, который никак не мог настроиться на шутливый лад и пресекал попытки выведывания смешных случаев на съемках. «Я разбил камеру о голову ассистентки, это будет смешной историей?» — сказал тогда он. Чарльз попытался выдавить шутки из этого, но даже его заурядное чувство юмора не справилось с этим. Остаток эфира провели в занудной болтовне. Те 20 минут показались вечностью.

Режиссер отступил на несколько шагов и обернулся к лежащему: — Я здесь не просто так. — Теперь голос звучал естественно, без доли игры и драмы. Пристально вглядывался в почти прозрачные глаза мужчины, веки которого дрожали. Будто целую массу усилий приходилось совершать, чтобы держать их открытыми.

— Пошел! Уходи! — хрипел Чарльз.

— Я пришел за тобой! — твердо произнес Глэр. Бэннингтон едва открыл рот, чтобы снова прогнать незваного гостя, но на миг замер, не сводя глаз с оппонента.

— Уходи! Уходи!!! — снова завопил Чарльз, насколько мог продрать голос, хотя и криком это сложно было назвать.

— Ты хочешь сдохнуть здесь?

Чарльз снова хотел закричать, но снова замер, выпустив только глубокий вздох.

— Да… хочу сдохнуть…

Глэр, никогда не проигрывавший словесную дуэль, не знал, что сказать. Смотря на жалкого, изможденного, сухого старика, который отдаленно напоминал того энергичного мужчину. Хоть знакомство было не более чем формальным, вдруг ощутил Бэннингтон сейчас самым близким себе человеком, который просил о помощи, но боялся попросить об этом.

— Ты хочешь блеснуть напоследок, а, Чарльз? — вдруг вызывающе и громко заговорил Глэр. — Почувствовать запах пленки, этот синтетический жирный запах, который въедается в одежду и ничем не выветривается, такой горький, но такой сладкий, манящий. Хочешь ощутить себя живым. Пока не сдох…

Чарльз молчал. Глэр больше не произнес ни слова. А через пару минут вышел из палаты, быстрым шагом покинул госпиталь, нашел на парковке автомобиль и быстро уехал.

Мистер Глэр вернулся быстро, как показалось, хотя было уже за полночь. Пустая квартира встретила холодными объятиями. Утренний недопитый кофе покрылся мерзкой прозрачной пленкой. Открытое окно пропускало сквозняк, словно пытался прогнать зашедшего. Сейчас кухня казалась отталкивающей, неуютной, но идти в комнату хотелось еще меньше. Лишь ноутбук едва слышно шумел, находясь в спящем режиме, будто приветствовал приятеля. Даже не сняв пальто, Глэр сел за любимый стол, включил монитор и стал писать.

12

Ненавистная вибрация телефона разбудила Гадо. Уже утро. Самое раннее. Посмотрев на дисплей, смог узнать номер и отбросил телефон в сторону. Но тот не переставал сдаваться.

— Алло, — хриплым сонным голосом ответил Гадо.

— Мистер Глэр, извиняюсь за ранний звонок… Беспокоит доктор Штольц, главный врач госпиталя Святой Анны и, в частности, пациента мистера Чарльза Бэннингтона. — прозвучал голос в трубке. Режиссер проснулся моментально.

— Не совсем понимаю, что вчера произошло, но Чарльз Бэннингтон больше не хочет находиться под нашим наблюдением и приказал связаться с вами…

— Да, но… — начал Гадо, но тут же был прерван.

— Мистер Гадо, буду предельно честен, Чарльз Бэннингтон лишь доживает в стенах нашего госпиталя. Как бы мы ни старались, спасти его не удастся. Это дело времени. Не такого большого времени…

— Я приеду за ним!

Уже через несколько дней Чарльз осваивался в новой комнате. Когда-то здесь жила Марта, последние лет 20, насколько Гадо мог припомнить. «Надо было разъезжаться не по разным комнатам, а по разным городам», — думалось ему сейчас. Марта всегда была недовольна обстановкой, вечно хотела изменить, но эта комната так и осталась нетронутой, как и тогда. Мистеру Бэннингтону, похоже, нравилось здесь больше, чем в стерильной палате. Единственным напоминанием служили стойки с капельницами и тот въедливый медицинский запах, который въелся в кожу.

— Скоро придет Грейси, будет ухаживать за тобой, — произнес Гадо. — Опытная медсестра окажет любую помощь. Выбрал по рекомендации доктора Штольца. Чарльз одобрительно глянул на него, но не сказал ни слова.

— Камера будет стоять здесь и здесь, — режиссер махнул в одну сторону, затем в другую, указал местоположение заявленных камер. Они бесшумные, не потревожат тебя, — спокойно договорил он. Чарлз так же глядел на него и молчал.

— Ты точно согласен? Уверен?

Чарльз кивнул.

13

— Мама очень любила ваше шоу! Не пропускала ни одного выпуска! — радостно произнесла Грейси, ставя поднос с завтраком на прикроватную тумбочку. Стакан сока, обезжиренный йогурт, тост, джем и горсть таблеток — обычный рацион для Чарльза.

Чарльз лежал на спине, угрюмо уставившись в сторону камер, будто играл в гляделки, зная, что Гадо смотрит запись и нервничает, так как просил не обращать на них внимания и вести себя естественно. Но что значит быть естественным перед камерой? Молоденькая девушка признается что ее мать любила его, зная только выдуманный образ, и буквально передала эту любовь дочери, раз та согласилась ухаживать за дряхлым стариком. Но никто из них и предположить не мог, что тот весельчак из вечернего шоу совсем не имеет чувства юмора и сердится всякий раз, когда остроумный каламбур не выстреливает так, как это было задумано сценаристами. Комик всегда пренебрегал общением с теми, кто пишет для него шутки, считая тех невеждами и болванами. Но пользовался услугами по наставлению продюсеров, команды, зрителей, которые видели в нем открытого, ироничного мужчину. Сейчас же, вглядываясь в объектив и пытаясь улыбнуться, как это делал 20 лет назад, но получилось сделать лишь кривую гримасу и тут же нахмурился еще больше.

Пребывание малознакомых людей для Гадо оказалось тяжелее, чем думалось ранее. Хоть Грейси и старалась быть невидимой для работодателя, постоянно сталкивались на кухне, на выходе из комнаты. Глэр старался не показывать раздражительности, дабы не обидеть девушку, но казалось, делает огромные усилия, чтобы не свернуть начатое и послать всех к чертям.

Теперь каждое утро режиссер осматривает отснятый за ночь материал, вырезает некоторые кадры, сохраняя отдельно, остальное перекидывает в отдельный диск для хранения. Утренний ритуал с чтением свежей прессы постепенно передвинулся на задний план, так как не успевал вовремя забирать отложенные для него экземпляры журналов и газет. Хоть Майкл и пытался убедить в необходимости перехода в мир электронной публицистики, мужчина категорически отказывался читать новости в телефоне или ноутбуке, оставляя гаджетам и технике только работу.

Сегодняшним утром компанию Гадо составил Чарльз. Прошло более двух недель, и сейчас впервые сам вышел из комнаты. Солнце только начало освещать кухню, неоновый свет монитора озарял лицо мистера Глэра. Тот даже не услышал, как старик подошел ближе. Грейси еще спала.

— Какой сегодня день? — прозвучал хриплый голос.

Гадо чуть вздрогнул от неожиданности и оглядел покрытую утренним мраком кухню.

— А, мистер Бэннингтон, вот так сюрприз! — голос режиссера звучал натужно и неискренне весело. — Не ожидал! Что-то нужно?

— Какой сегодня день? — повторил Чарльз.

— Пятница. Пятое число. — ответил Гало.

— Месяц? — назойливо уточнил вошедший.

— Сегодня пятое августа, пятница. — язвительно проговорил режиссер, явно не понимая, что требовалось полное уточнение.

— Опоздал… — сухо произнес мистер Бэннингтон, — Опоздал, — повторил уже чуть громче.

— Куда-то — чуть улыбаясь спросил Гадо.

— Моя Эмма… моя Эмма… возможно она так привыкает без меня. Так будет легче проститься со мной и жить дальше. А ведь это впервые, что я не поздравил ее с днем рождения и не принес в подарок горшок с азалией. Её любимые фиолетовые азалии… Она всегда удивляется им, будто снова в первый раз, улыбается и целует в щеку. Будто стесняется. — Чарльз смотрел в окно напротив, ровный голос отличался от того хриплого, который часто слышался. Гадо уже не улыбался, а пристально вглядывался. В мыслях трепетали мысли о Марте. Ведь он тоже впервые остался без жены, но кажется только, что осознал факт развода. Ведь скоро близится и ее день рождения, а затем годовщина свадьбы. В этот день супруги уезжали в загородный домик, который Глэр подарил супруги на первый год свадьбы.

— Эмма сильная. Так будет лучше. — продолжил говорить Бэниннгтон, обращаясь в стену. Гадо встал, протиснулся между стеной и столом, и, подойдя к Чарльзу похлопал того по плечу. Чарльз чуть напрягся от неожиданного прикосновения, даже едва дернул плечом, но не стал отдаляться. Режиссер взял две маленькие чашки и сделал крепкий кофе. Молча подал чашку Чарльзу и жестом пригласил присесть за обеденный стол. Шаркающих шагов не было. Тучный старик, степенно передвигая ноги, быстро присел на указанный стул.

Глэр снова попытался улыбнуться собеседнику, но вышла лишь кривая гримаса, на которую тот не обратил даже внимания. Смотрел на старика, взглядом полного тоски и жалости. Сейчас в нем снова зародились сомнения в начатой работе. И возможно все повернуть назад, но злосчастный режиссер, живущий внутри побеждал сантименты.

— Мистер Бэннингтон, вы здесь! — раздался удивленный голос. Грейси, явно сонная, немного лохматая, стояла на пороге кухни, — Я приготовлю завтрак, а вам нужен постельный режим…

— Грейси, милая, сегодня утром я позабочусь о госте, можешь отдохнуть. — мягко сказал Гадо.

Медсестра хотела только возразить, но взглянув в тоскливый взгляд Чарльза, отступила. Мужчины остались одни, но больше не проронили ни слова. Кухня словно замерла, не пуская на порог ни назойливую Грейси, ни неизбежно надвигающееся утро.

14

Офис Грегори пустовал. Когда люди отсутствовали, кабинет казался неоправданно огромным. «Все же соратники умеют сжирать воздух», — подумал про себя Гадо. Перед ним на столе лежала папка со сценарием, распечатанная раскадровка некоторых сцен, подписанные договора и квоты на траты. За последнее время мистер Глэр редко покидал квартиру, и новое место вызывало у него чувство дискомфорта и немного тревоги. Сегодняшняя встреча уже стала необычной. Глэр значительно нервничал перед встречей с руководством, а Грегори опаздывал. Оба эти явления возникали в крайних случаях.

— Отмени встречу, приеду к нему завтра… — раздался голос Грегори, входящего в кабинет. — Прости за опоздание. Сегодня сумасшедшее утро, не говоря уже о неделе! — начал возмущаться. — Чего только стоило переработка плана съемок… Не представляешь… — мужчина в строгом деловом костюме сел во главе стола.

Гадо смотрел на него с удивлением, пытался подобрать слова, но то недовольство, что хотел выплеснуть на него за утомительное ожидание, улетучилось. Грегори разговаривал с ним «нормально». Без претензий, требований, подколов и издевок. «Видимо, это была действительно очень сложная неделя…» — подумал Гадо.

— Съемки идут по плану. Сроки поджимают, некоторые сцены придется переснимать, но в целом мы довольны… Но… — вдруг Грегори остановился и пристально посмотрел в глаза собеседнику, сидевшему по правую руку. — Роль старика… Как его…

— Френсис… — добавил Гадо.

— Да, Френсис… Что с ним, Гадо? Ты говорил, что у тебя есть кандидат на роль. Сам прописал сценарий… Но где он? — возмутился Грегори. — Он действительно есть?

— Мне пока нечего дать монтажерам, лично сделаю финальный монтаж. Это важно. Понимаешь? — Глэр так же уставился на продюсера, не отрываясь от его глаз, что тот заморгал и отвернулся.

— Понять могу, но сроки, Гадо, сроки… Сейчас всё идет по плану. Уверен, что успеешь снять? Слышал, Бэннингтон совсем плох. Он в силах сниматься?

Режиссер только хотел удостовериться, что все держит под контролем, как вдруг задумался. Сознание улетело куда-то очень далеко, что не сразу расслышал, как Грегори позвал его.

— Да… обещаю… всё будет… да… — заикаясь проговорил Гадо, стараясь мыслями вернуться в кабинет студии.

— Дата премьеры не передвинется. Последний фильм Гадо Глэра выйдет с его именем в титрах или без, ты понял?

— Да! — кивнул Глэр, но сам начал сомневаться в этом.

— Честно, будет жаль с тобой прощаться. Ты ведь подарил студии, актерам, всем нам огромную часть жизни, опыт, талант. Действительно, очень жаль, что так все выходит. — ровным и спокойным голосом произнес Грегори, в котором проскальзывала нотка искренней грусти. — Помню, когда только пришел на студию, то обомлел, что сразу начну работать с тобой! Ведь я смотрел все твои фильмы! А «Звездная гонка» очень долгое время для меня была примером «бадди-муви». Я был восхищен тем, как ты меняешься на площадке. Совсем иной человек, нежели в жизни. Как растворяешь в процессе и переживаешь путь каждого героя и даже статиста. Моему восхищению не было предела!

Гадо слушал, не выражая ни капли эмоций. Тоже отчетливо помнил то время, но никак не мог разделить восторг с новым продюсером.

— Тогда работа стала единственным утешением. Было проще находиться в чьем-то сценарии, быть в нем богом, расставляя игрушечных солдатиков по местам, нежели достойно пережить утрату. Я понимал, что этим не спасаю себя, а закапываю еще глубже, но делал это осознанно. Как определенный вид мазохизма — сделать себе еще больнее, чтобы заглушить ту боль. Но это не сработало…

— Мне очень жаль… — почти шепотом сказал Грегори.

— Мне тоже жаль, что я не ушел тогда, — добавил Гадо. — Зато потом работа стала моим наказанием, и вот к чему это все пришло. Некогда популярный кассовый режиссер с позором получает дешевый фильм и покидает кино навсегда.

— Такова новая жизнь…

— Это не то послевкусие, которое я бы хотел оставить после себя.

Стивенсон лишь едва заметно кивнул. Ком в горле не позволил ему завершить начатую мысль. А, впрочем, это уже не было нужно. Мистер Глэр поднялся со стула и покинул кабинет. Странное тяжелое ощущение осталось после. Грегори было трудно дышать, взять себя в руки. Стакан холодной воды не помог. Он развязал галстук, небрежно кинув его на пол, расстегнул несколько верхних пуговиц рубашки и мигом покинул кабинет, в котором, казалось, закончился воздух.

15

Ночью Гадо не спалось. Снова сидел за монитором, просматривал записи из комнаты, но ничего интересного выбрать не мог. Проглядывая на перемотке, наблюдал за жизнью старика в небольшой комнате. Мужчина ненароком вспомнил Марту. Она очень любила подобные шоу, где камеры следят за жизнью людей. Переживала за них и свято верила в отсутствие сценария в подобных развлекательных программах. «А ведь даже у этого заключенного есть свой сценарий», — подумал про себя Глэр. Выключил запись и переключил на онлайн, заметил, что Чарльз тоже не спит. Налив две чашки кофе, направился к нему. Неловко постучал и открыл дверь, стараясь не пролить горячий напиток, прошел в комнату и быстро поставил чашки на тумбочку.

— Доброе утро, Чарльз. — улыбнулся Гадо.

— Я не пью кофе. Уже лет пять так точно! — недовольно выпалил мистер Бэннингтон.

— Завидую. Но никак не могу избавиться от вредной привычки. Кофе — моя беда. — неудачно отшутился режиссер.

— А моя беда — это память. — Чарльз явно был не в добром расположении духа. Гадо взял чашку и хотел только выйти, как Чарльз заговорил. — Жду, когда сдохну на потеху тебе. Знаю, что ты следишь за мной, и, похоже, тебе нравится подглядывать за дряхлым стариком. Так что завидовать мне не стоит! Хотелось бы делать всё что угодно, лишь бы не так, лишь бы не здесь. — хриплый голос Бэннингтона был спокойный и ровный, словно репетировал долго речь и выучил наизусть. — Но больше всего хочу к своей Эмме. Почему она ни разу не приходила? — тяжелый взгляд старика встретился с глазами Гадо, отчего тому стало неловко, но отвернуться у него не хватило духу.

— Чарльз… Скажу кое-что… — начал Глэр. Голос стал будто не его, дрожащий, холодный и глухой. — Эммы больше нет. Уже несколько месяцев… — сказал и закрыл веки. Смотреть в глаза мистера Бэннингтона больше не мог.

— Что ты несешь? — вдруг вскрикнул Чарльз. — Она же совсем недавно провожала меня в ту никчемную больницу! — с каждым словом голос становился громче.

— Не знаю… — прошептал Глэр. — Но она умерла в июне. Думал, ты знаешь…

— Ты врешь! Ты врешь! — зашипел Чарльз, — Моя Эмма сейчас готовит изумительный завтрак, делает хрустящие тосты, заваривает чай, потому что ее тоже воротит от кофе! От твоего горького кофе! — старик махнул рукой, и разом чашка с кофе упала на пол и разбилась. — Приготовит бекон и яичницу, а мне нарежет фрукты, потому что я не привык завтракать! А затем уйдет по домашним делам, ведь любит, чтобы я приходил в уютный дом! — продолжал кричать мистер Бэннингтон.

Послышалось, как дергается дверная ручка, и испуганная Грейси вошла в комнату.

— Эмма… Анна… — в глазах Чарльза мелькнула небольшая радость и мигом испарилась.

— Что происходит? — спросила девушка.

— Уже ничего, уходим, — сказал тот и, взяв медсестру под руку, вывел ее из комнаты, закрыв за собой дверь.

16

Грейси не хватала звезд с неба, старалась добиваться всего своими силами. Вскоре труды были оценены. Амбициозная девушка стала лучшей выпускницей курса и успешно принята на практику в городскую клинику под руководством выдающегося доктора. Став для нее настоящим эталоном, рыжеволосая аспирантка буквально цитировала учителя. Взрослый мужчина не скрывал радости от повышенного внимания, стараясь выделить ее среди других интернов. Грейси это льстило, как льстило и то, как стала ощущать нескрываемую зависть окружающих, ведь никто не был так близок с доктором. А ей удалось подойти к нему настолько близко, что казалось, их связывает нечто большее, чем наставничество.

Еще с детства будущей медсестре тяжело удавалось сблизиться с ровесниками. Те считали девочку скучной и недалекой, всячески издевались и дразнили. В школе Грейси завела подружку, новенькую в классе, которой также доставалось от более популярных ребят. Но новенькая проявила себя и вскоре влилась в ту же компанию, что была настроена против бывшей подруги. Сейчас же, когда Грейси оказалась впереди всех, впервые в жизни стала ощущать крылья за спиной. Впервые ее считали не странной, а умной и одаренной. Но такой расклад устраивать всех долго не мог.

После выпуска интернатуры по больнице поползли грязные слухи о связи молодой медсестры и взрослого доктора. Девушка не сразу придала значение сплетням, а когда осознала происходящее, было уже поздно. Доктора, что прослужил в одной из лучших больниц страны более 30 лет, с позором уволили. Это разбило Грейси сердце и закрыло дорогу в дальнейшей карьере. Неведомая доселе пустота заполняла душу до краев, отчего ей хотелось совершить самый ужасный поступок в жизни. Останавливало лишь принесение клятвы о непричинении вреда ни окружающим, ни себе…

— Вы не имели права говорить об этом! — тихо сказала Грейси, сидя на стуле у окна.

Гадо, как обычно, расположился на любимом кресле за рабочим столом, но работа не шла. Он не мог сосредоточиться ни на чем, за что бы ни брался.

— Это единственная ниточка, которая придавала сил и дарила надежду, — продолжила девушка нагнетающим тоном. Копна длинных рыжих волос струилась по плечам, отдельные пряди то и дело норовили упасть на лицо, и Грейся периодически заправляла волосы за ухо.

Гадо молча сидел в кресле и не шевелился.

— Посмотрю, как там мистер Бэннингтон, — произнесла она тихим голосом.

Медсестра медленно встала и вышла из кухни. Глэр только опомнился и хотел остановить ее, но голос застрял в горле. Закрыв лицо руками, стал размышлять о случившемся, о словах Чарльза, о реакции Грейси, о поступке и намерении.

Открыв глаза, Гадо отчетливо понимал, что прекращает съемки. Включил ноутбук с решительным намерением удалить смонтированные кадры. Горечь во рту разъедала горло. Тошнота и отвращение к себе заставили закрыть глаза, глубоко вдохнуть несколько раз. Курсор мышки направлен на папку с файлами под названием «Дневник. Френсис». Строчки меню предложили множество вариантов действия, в том числе и удаления материала.

Сколько отсутствовала Грейси, Глэр не заметил, как и то, когда она вернулась.

— Мистер Чарльз… Он умер… Он умер… — испуганным голосом прошептала девушка и разрыдалась.

— Ты не попала в кадр? — вдруг выпалил Гадо. Заплаканные глаза медсестры округлились. Губы затряслись. Резко развернувшись, девушка выбежала из кухни, лишь огонь рыжих волос полыхнул в дверном проеме. Курсор мышки опустился в нижнюю часть экрана.

17

После кончины Чарльза Бэннингтона режиссер связался с детьми телеведущего, чтобы те сами распределились последним путем отца. Сам же проститься лично отказался. На удивление прессы, похороны прошли в скромном, строго ограниченном формате. Филипп и Анна категоричны в правилах и запретили телевизионщикам посещать церемонию. Это коснулось и поклонников некогда знаменитого комика. Самые преданные и близкие, коих набралось не более 40 человек. Старший сын несколько раз встречался с мистером Глэром и всячески пытался отблагодарить его за то, что позволил отцу в последний раз окунуться в творческий процесс, которого тому так недоставало.

— Надеюсь, вы успели снять, что нужно? — едва улыбаясь, спросил Филипп.

Гадо не спешил с ответом, охваченный чувством вины, боясь посмотреть в глаза сыну Чарльза. Мужчины сидели в дорогом ресторане, одном из любимых мест мистера Бэннингтона, который приучил наследника выбирать только лучшие заведения.

— Да… и даже больше… — почти шепотом произнес Гадо. — На самом деле мне не нужно было от него много, ведь я знал о положении, и просить выполнять дубль за дублем стало бы кощунством. Режиссер попытался выдавить улыбку, но, даже не видя себя со стороны, несомненно, потребовал бы переснять это.

— Уверен, что отец выбрал бы именно такой финал! — с готовностью сказал Филипп, осушив одним глотком бокал вина.

— Довожу монтаж до идеала, и уже через несколько месяцев буду рад видеть вас с Анной на премьерном показе! — произнес Гадо.

— Обязательно будем! Это и будет символические проводы отца с теми, кто не смог проститься с ним лично. — ответил Филипп.

— Именно так…

18

Классический черный смокинг висел на вешалке, дожидаясь, когда Гадо наденет поверх белоснежной сияющей рубашки с золотыми запонками. Мужчина сидел у большого зеркала и, не отрываясь, вглядывался в собственное отражение, иногда переводя взгляд чуть в сторону, где отражение головы чуть закрывало афишу фильма, что висела на двери. Постер исчиркан подписями съемочной команды, от постановщиков до ассистентов. «Кроме одного», — подумал про себя мужчина. Черные туфли сжимали стопу, но он решил не обращать на это внимание, как искать другие уже не было времени. За дверью гримёрки стоял шум собравшихся людей. Крики и смех отзывались так отчетливо, что казалось, коридорный гул постепенно заполняет комнату, выкачивая с нее драгоценный воздух. Мистер Глэр испытывал мандраж перед закрытым показом. Какие оценки выставят продюсеры, инвесторы, команда и прочее — не волновало! Главным для него был свой личный эффект «мурашек», и почти без исключений добивался его. Сегодня мурашки одолевали тело еще задолго до выхода картины на экран. Режиссер мысленно проматывал хронометраж фильма в голове, словно прокручивал пленку, стараясь найти изъян и точно полагая, на каком моменте всё может застопориться. Стук в дверь отвлек от гнетущих мыслей. Майкл окликнул его. Гадо устало поднял на него глаза. Верный друг режиссера впервые видел Глэра в подавленном состоянии на премьере фильма.

— Что мне за это будет? — робко спросил Гадо, глядя на мужчину, с которым они вместе прошли самые сложные времена.

— Ты сомневаешься? — тихим голосом спросил вошедший и оглянулся в коридор, дабы никто не услышал.

— До конца жизни буду сомневаться, — ответил Глэр и тут же добавил: — Но ничего менять не буду! — попытался сказать более утвердительно, хоть не правдоподобно.

Майкл едва улыбнулся и покинул гримерку. Гадо встал. Мандраж охватил тело, руки начали трястись, что еле справился с пуговицей смокинга. Выйдя в коридор, как тут же подхватила всеобщая волна суеты, криков, смеха и вспышек камер. Молодая женщина схватила руку и вывела к фотозоне:

— Сюда, мистер Глэр, сюда, пожалуйста! — кричала назойливая репортерша, стараясь перебить гул. Следом к нему подошли две молоденькие девушки.

— Можно несколько слов перед премьерой? — одна из них протянула к нему микрофон с эмблемой новостного телеканала. Гадо вертел головой, словно пытался найти кого-то, но, на неудачу, никого из знакомых лиц не встречал.

— Мистер Глэр! Мистер Глэр! Вы учли ошибки после обвинений в сексизме и гомофобии? — спросила другая девушка. В глазах Гадо помутнело. Ноги не хотели слушаться, хотя разумом прикрывал себе идти дальше.

— Посмотрите в камеру! — доносилось с другой стороны. — В «Дневнике» вы уделили место современным проблемам? — уже мужской голос пронзил слух. Высокий парень прокричал так, что смог оглушить режиссера. Толпа журналистов, операторов и фотографов окружили Глэра, прижав к стене с постером «Дневника». Спасти смог только раздавшийся звонок, что призывал присутствующих пройти на свои места. Репортеры начали постепенно отступать. Рядом осталась лишь темнокожая женщина с яркими глазами, полными презрения и недовольства.

— Вашей карьере и так конец, но, надеюсь, вы уйдете не обосранным! — ее голос был не менее злым, чем взгляд. Слова будто разбудили мужчину. Он широко открыл глаза и, заметив неутомимую женщину сбоку от себя, чуть придвинулся и прошептал на ухо:

— Я лучше обосрусь прям здесь, чем прогнусь под стаей стервятников! — гордо ответил Глэр.

Женщину явно не смутил ответ. — Только салфетку больше никто не подаст и подтирать за вами не станет! — тут уже от наглости сконфузился сам Гадо.

Прозвенел второй звонок, и дама тоже ушла. Еще полминуты режиссер приходил в себя, после чего быстрым шагом направился вдоль длинного коридора к выходу из кинотеатра.

19

Гул от бесконечной вибрации телефона и мигания вспышки разбудили мистера Глэра. Он уснул, не раздевшись. Мятая белая рубашка прилипла к телу, брюки задрались и перекосились на ноге, туфли неизменно продолжали жать ступню. Смокинг валялся скомканный в углу комнаты, рядом с пустой бутылкой бренди и осколками стакана. Мужчина поднялся с постели, поправил на себе одежду и направился на кухню. Из комнаты продолжали поступать звуки вибрации. Налив чашку крепкого кофе, уселся на привычное место. Сделав несколько глотков, сразу же отставил чашку. Сильная изжога отвратила от любимого напитка. «Какие же таблетки Марта давала мне?» — пронеслось в голове. Начал мысленно перебирать препараты, но так ничего не вспомнил. Включил компьютер, чтобы найти ответ в интернете, но, как только загрузил браузер, на него обрушился шквал уведомлений от социальных сетей и электронной почты. Более двух тысяч неотвеченных писем хранилось в папке «Входящие», притом что Гадо проверял почту ежедневно. Открыл первое письмо, прочитал первую строчку и тут же закрыл. Так же сделал и со вторым, третьим, десятым, сотым. Гневные письма, обвинения, требование снять фильм с проката — лишь малая часть того, что понял, исходя из беглого ознакомления. Мужчина прокрутил строчки ниже, на глаза попался знакомый электронный адрес.

«Уважаемый мистер Гадо Брайан Глэр. Сегодня мы наблюдали вопиющий случай некомпетентности, непрофессионализма и аморальности. Фильм «Дневник» немедленно будет отозван с домашнего кинопроката, в мировой прокат также не попадет. Мы официально разрываем контрактные обязательства в одностороннем порядке. А также накладываем штрафные санкции с требованием возмещения убытков на расходы производства фильма, в частности: прокат оборудования, аренда павильона, гонорар 7 актеров главных и второстепенных ролей, 37 актеров массовки и всей съемочной команды. Также компания подает иск за репутационные риски и потерю инвесторов. Мы снимаем все ваши фильмы с сервиса стриминга, а также удаляем ваше имя из списка работавших с нами деятелей кино. Отдельное извещение вам будет доставлено лично в руки.

С уважением, Грегори Стивенсон».

Гадо прочитал письмо несколько раз. Он не мог понять, ожидал ли подобной реакции или это стало неожиданностью. Сомнения, страх и пренебрежение одолевали мысли, заполняя разум по мере очередности. Вернувшись к списку непрочитанных писем, нашел э-мейл от сына мистера Чарльза Бэннингтона — Филиппа.

«Мистер Гадо Глэр, этим письмом официально заявляю о намерении подать на вас в суд. Заседание состоится как можно быстрее, этому я поспособствую. На голосование присяжных рассчитывать не стоит, все в курсе ваших негуманных способов работы. Я лично займусь этим делом и добьюсь самой строгой меры наказания! То, что вы сделали с моим отцом, не сойдет с ваших окровавленных рук! Мой отец — великий человек и любимец Америки, заслуживал лучшей участи, чем покинуть мир на глазах зрителей третьесортного фильма.

Мистер Филипп Скотт Бэннингтон».

Глэр проглотил слюну и тут же поежился от наступившей изжоги. Трясущимися руками взял стоявшую рядом чашку и разом допил остывший кофе. Голову стали переполнять мысли, которые пытались найти выход из данного положения, но ни одна из них не могла здраво оценить ситуацию. Режиссер знал, что юристы в продюсерской компании оставят его без цента, а Филипп заберет остальное. Но волнует ли это? Делу всей жизни пришел конец. Карьера, так тщательно строившаяся, которая лишила семьи, сна, здоровья, отправилась в утиль. Но волновало ли это сейчас? Снова вспомнил о Марте и так обрадовался, что ее сейчас нет рядом. Иначе голова разболелась бы только сильнее из-за нравоучений и недовольства. Вспомнил Майкла, который был верен ему, верил до последней секунды, а теперь он остался без работы, и его голова так же будет снесена. «Простит ли он меня?» Но столь ли важно это сейчас? Вспомнил еще неназванного сына. Смог бы он понять отца? Вспомнил Чарльза Бэннингтона. Пронзительные голубые глаза и едва уловимая улыбка разрывали душу Гадо на части. Разум затуманился и погряз в темноте.

20

В дверь постучали. Глэр не сразу проснулся. Поднял голову со стола, протер глаза рукой и отреагировал на очередной стук. Шаркающей походкой и тихим недовольным возмущением мужчина дошел до входной двери и открыл. Никого. Еще раз протерев глаза, огляделся вокруг, прислушался, пытаясь услышать шаги уходящего, но стояла полная тишина. Уже почти захлопнув дверь, заметил милый конверт цвета лайма. Гадо снова осмотрелся, но так никого не увидел. Наклонился, подобрал конверт. Красивым изящным почерком прочитал свое имя, обратного адресата указано не было. Быстрым шагом вернулся на кухню, устроился в любимое кресло и с нетерпением надорвал конверт. Внутри было письмо, написанное от руки.

«Здравствуйте, дорогой мистер Глэр! Я не надеюсь, что письмо попадает вам в руки, и уж тем более не надеюсь, что прочтете его. Но выразить чувства иначе не могу. Верно, вы думаете, что стану вас ругать, но вы ошибаетесь. Не стану лукавить, вы перешли грань моральности, что нельзя было переступать, но вы сделали смелый шаг и не прогадали. Признаться, я не смотрела ни одного вашего фильма и вообще холодна к подобному жанру искусства. Но присутствовать на закрытом показе вашего последнего фильма меня заставил беспрецедентный ажиотаж бульварной прессы, которой я порой грешу. И хочу сказать вам спасибо, дорогой мистер Глэр. Вы позволили мне проститься с дорогим сердцу человеком, который был так далеко от меня. Как вы смогли понять, я говорю о Чарльзе Бэннингтоне. Это было так давно, что даже мне кажется ложью. Будучи девчонкой, я влюбилась в него безоглядно, с замиранием сердца и надрывом в груди. Я ждала наших встреч, которых было так мало. Все жизненные обстоятельства складывались против нас, отчего крепче был наш порыв. Мы оба понимали, что должно произойти чудо, чтобы судьба благословила нас. Он уже был знаменит, а я уже была замужем. Наша последняя встреча была такой нелепой, когда я просила его бежать со мной. Но телешоу для него было важнее. Тогда я простилась с ним, но не простила его. Не простила не потому, что он оставил меня, не решившись на побег, нет. А потому, что не забыла его. Не смогла.

Увидев заголовки в газетах о последней роли Чарльза Бэннингтона в последнем фильме Гадо Глэра, я не поверила своим глазам. Прежние чувства нахлынули настолько, что восстанавливать сердце пришлось несколько дней. Признаться взрослой дочери о причинах ухудшения здоровья я не посмела. Я была в кинотеатре и, когда увидела его последний вздох, простилась с прошлым. Вы подарили мне прощение! А с ним простилась и я!

С бесконечной любовью. Искренне, Бэтти».

Гадо улыбнулся.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20