По джунглям Конго [Василий Иванович Елисеев] (fb2) читать онлайн

В. И. Елисеев
ПО ДЖУНГЛЯМ КОНГО

*

Издание 2-е,

переработанное, дополненное

© Издательство «Наука», 1992

От автора

В Народной Республике Конго я занимался поисками алмазов. Конголезское правительство, пришедшее к власти после революции 1963 г., не знало, богата его страна алмазами или бедна. Нам, советским специалистам, и предстояло ответить на этот вопрос. Правда, контрактом предусматривалось провести исследования только в южной части республики, потому и рассказ будет идти именно об этой территории. Перед нами стояла также задача научить конголезцев вести поиски алмазов самостоятельно.

В Африке я пробыл два года и девять месяцев, т. е. с середины декабря 1965 г. до середины сентября 1968 г. Перед отъездом из Москвы начитался всяких ужасов о джунглях: ядовитые змеи, мухи цеце, разносящие смертельную болезнь; реки, кишащие крокодилами; непроходимые заросли, нашпигованные ползучими тварями; невыносимая жара… Но поиски алмазов — моя профессия…

Мне пришлось провести много дней в джунглях Конго южнее экватора — на плоскогорье Шайю и в горах Майомбе. Я проехал на газике сотни километров по саваннам, раскинувшимся между горами Майомбе и плоскогорьем Шайю, и вдоль побережья Атлантического океана.

Так каково же оно, Конго, в котором мы, из советских специалистов, побывали первыми?

Обзорная карта

Народной Республики Конго

В Браззавиле

Мое знакомство со столицей Народной Республики Конго — Браззавилем (население примерно 450 тыс. человек) началось с веселого эпизода. Во время прогулки по зоопарку я остановился у вольера с двумя буйволами. Навожу фотоаппарат на одного из них. Зверь с яростью бросается на меня, со всей силой ударяя рогами по решетке. Непрочная решетка зашаталась, и я, напуганный, отбегаю в сторону.

Мои спутники, находясь по соседству около мирных антилоп, заразительно хохочут. Смотрю, буйвол вроде бы успокоился, мирно щиплет траву. С некоторой робостью снова подхожу к вольеру, осторожно поднимаю фотоаппарат, и буйвол снова бросается, с еще большим остервенением вонзая рога в решетку… В третий раз я не стал испытывать судьбу.

А крокодилы вели себя спокойно. Несколько огромных чудовищ, вылезших из воды, медленно ползали по траве за невысокой бетонной оградой и не обращали на нас никакого внимания. Но вот кто-то из посетителей дотрагивается до чудовища палкой: раскрывается огромная пасть и так лязгает зубами, что по телу пробегают мурашки.

Ряд клеток с обезьянами… Тут и скачущие длиннохвостые мартышки, и мирно сидящие мандрилы, и степенные шимпанзе. Шимпанзе просовывают через решетку передние лапы и ждут подачки, глядя на посетителя по-человечьи грустными глазами. А вот очень трогательная семейная сцена: мать-шимпанзе крепко прижимает к себе детеныша, словно боясь, что его кто-то отнимет.

Из зоопарка идем на берег Конго. Браззавиль расположен на правом берегу реки, у ее расширяющейся части Стэнли-Пул, на противоположном берегу — Киншаса, столица Республики Заир. Центр города утопает в зелени. Вдоль широких асфальтированных улиц тянутся ряды пальм — кокосовых, увешанных могучими плодами, и стройных масличных; очень украшают улицы манго с пышными кронами, акации, сплошь усыпанные ярко-красными цветами. Здесь расположены административно-правительственные и финансовые учреждения. Пастеровский институт, соборы и гостиницы. Одна из гостиниц — отель «Космос» — построена с помощью Советского Союза. Это красивое воздушное здание, сверкающее широкими окнами-витринами. С помощью Советского Союза построена и научно-исследовательская ветеринарная лаборатория — первое подобного рода учреждение в Центральной Африке. Его значение для страны огромно: ведь оно позволяет развивать животноводство на научной основе, чего раньше никогда не было.

К центральной части города примыкают переселенные кварталы Баконго и Пото-Пото. По имени последнего квартала получила название всемирно известная художественная школа. Ее основатели — выдающиеся конголезские мастера живописи — начинали свою творческую деятельность в Пото-Пото. Живопись этой школы поражает зрителя буйством фантазии и необыкновенным сочетанием красок. Картины очень своеобразны и изумительны по своей красоте. Сейчас художественная школа размещается в стилизованном под африканскую хижину помещении на площади Мира.

Полдень. Нестерпимый зной. Жизнь в городе замерла. Закрылись магазины, не слышно шума автомобилей, почти не видно пешеходов. А мы наконец-то добрались до реки Конго. Стоим на правом берегу, у переправы, и любуемся ее полноводностью^[1], ее величаво-спокойным течением. Конго — одна из величайших рек нашей планеты. Ее длина 4320 км, площадь бассейна 3,7 млн км². По длине среди африканских рек она уступает лишь Нилу (6671 км), а по водоносности (средний расход 46 тыс м³/с) занимает первое место на континенте, превышая водоносность Нила в 18 раз (средний расход Нила у Асуана 2600 м³/с). По расходу Конго уступает лишь Амазонке, проносящей каждую секунду 220 тыс. м³ воды. Конго полноводна круглый год, поскольку дважды пересекает экватор (она имеет в плане форму дуги, обращенной выпуклостью к северу). Одна треть бассейна Конго находится в северном полушарии, и две трети — в южном. Когда в южном полушарии наступает засушливый сезон (май — сентябрь), в северном льют дожди. Северные притоки Конго, напоенные дождевыми водами, спасают ее от обмеления. Во время засушливого сезона в северном полушарии Конго питается полноводными притоками южного полушария. Ширина Конго у паромной переправы около 3,5 км. По реке плывут «островки» трав, деревья. Вода темно-серая.

Браззавиль — крупный речной порт. Суда следуют вверх по реке Конго в северные районы республики. Ниже Браззавиля судоходству мешают водопады Ливингстона, протянувшиеся на 350 км. На этом участке реки около 70 порогов и водопадов. Стиснутая скалистыми берегами, река не превышает 200–500 м в ширину. Вода бурлит, пенится, грохочет и, словно песчинки, хватает и уносит огромные валуны.

Браззавиль основан на месте селения Нтамо в 1880 г. французским моряком Саворньяном де Бразза. На юго-западе города, на высоком берегу реки Конго, ему воздвигнут памятник. Отсюда открывается величественная панорама: внизу несет свои воды могучая африканская река. Спокойная ниже устья реки Джве, она, втиснувшись в узкое ущелье, начинает свой стремительный бег к океану.

Раньше Браззавиль был столицей Французской Экваториальной Африки, в которую входили Габон, Среднее Конго, Чад и Убанги-Шари. В 1958 г. они получили статут автономных республик, и Убанги-Шари стала именоваться Центральноафриканской Республикой, а Среднее Конго — Республикой Конго. В 1960 г. все республики провозгласили независимость.

Из окна вагона (по железной дороге Конго — Океан)

Ранним утром подъезжаем к вокзалу. На платформе около поезда много народу. Через толпу провожающих пробираются на велосипедах и даже… на мотоциклах. Заходим в головной вагон. Это вагон первого класса. В нем мягкие, немного откидывающиеся кресла, есть буфет. В вагоне стоит гул: громко разговаривают взрослые, плачут дети. Душно. Наконец раздается гудок, и поезд трогается. В открытые окна врывается свежий ветер. В вагоне сильно качает, поэтому надо держаться за спинки кресел, чтобы не упасть.

В мыслях уношусь на родную землю, по которой немало пришлось поездить. Из Москвы поезда мчали меня в Иркутск и Душанбе, в Ленинград и Ташкент, в Актюбинск, Алма-Ату и Фрунзе. И в голову как-то не приходило, что могут быть другие, отличные от наших поезда. Теперь я ехал именно в таком поезде: четырехвагонном, трясущемся, окрашенном в ярко-оранжевый цвет и… без проводников.

Поезд мчится вдоль правого притока Конго — Джве, местами петляя по изгибам долины. Перед взором расстилается холмистая равнина. Вершины холмов голые, их склоны покрыты небольшими деревьями. Стволы и ветки деревьев сильно искривлены, капризная рука природы придала им форму деревьев-уродцев.

У небольших поселений, встречающихся на пути, видны крохотные плантации маниоки, ананасов, бананов, кукурузы и сахарного тростника. Проезжаем участок саванны с такой бархатной изумрудно-зеленой травой, что после тряски и вагонной духоты невольно хочется растянуться на ней и полной грудью вдохнуть пьянящий воздух.

Проехали станцию Мадингу, которая находится приблизительно на полпути между Браззавилем и Пуэнт-Нуаром. За ней начинаются рисовые поля. Они зеленеют на склонах по обе стороны от железной дороги. У нас рис вызревает на заливных полях, здесь же он растет без полива. Вскоре рисовые поля сменяются обширными плантациями сахарного тростника.

Станция Долизи (ныне Лубомо). На платформе много народу. Стоит гомон. Воздух пропитан пылью. Привлекают внимание грациозные разряженные женщины с малышами за спинами. Видны корзины и тазы с бананами и ананасами и большие бутыли с пальмовым вином. Подходит покупатель, поднимает бутыль и делает несколько глотков: хорошо ли вино? Наблюдаю сцену отправления поезда. От станции бежит мужчина со свистком во рту и громко свистит. Пассажиры спешно поднимаются в вагоны. Затем отправляющий выдергивает стоящую перед вагоном поезда стойку с квадратной дощечкой вверху, и поезд, просигналив, быстро набирает скорость.

Тянется почти идеальная равнина, а впереди синеют горы Майомбе. После станции Тао-Тао поезд как бы «вгрызается» в горы, покрытые джунглями. Дорога сильно петляет, изобилует туннелями, подъемами и спусками. Растительность кое-где вплотную подступает к окнам вагона, высовываться из окон опасно! Вот поезд врывается в дорожную выемку, и джунгли скрываются от взора, уйдя ввысь. Выемка настолько узка, что пешеходу надо прижаться к ее стене, чтобы не быть зацепленным вагоном. Стенки выемки испещрены надписями имен. И здесь, оказывается, есть любители увековечить себя. За выемкой поезд неожиданно выскакивает на мост через ущелье и некоторое время висит над сине-зеленой бездной. На какое-то мгновение показывается серебристая лента реки и исчезает. После ущелья открывается новая долина. Поезд мчится вдоль реки. Джунгли раздвигаются: уходят ввысь бирюзовые холмы, к подножию которых лепятся хижины, прижатые одна к другой. Ребятишки кричат и машут руками, приветствуя проходящий поезд.

Станция Мвути. Платформа завалена корзинами, искусно сплетенными из лиан. Каких тут только нет: и очень маленькие, размером с чайное блюдце, и огромные, как детская ванна; раскрашены они ярко — желтые, оранжевые, с красными и синими разводами.

Показались огни Пуэнт-Нуара^[2], где находится база нашей геологической экспедиции. На перроне нас тепло встречают коллеги-геологи, которые уже прибыли в город.

Едем в джунгли

Садимся в газик… Я встретился с ним как со старым хорошим знакомым. Много месяцев верой и правдой служил он на родной земле во время геологических изысканий. И в стужу и в зной, по хорошим и плохим дорогам, а нередко по бездорожью безотказно мчался газик! Однажды нестерпимый полуденный зной застал меня и шофера в глубине пустыни Бетпак-Дала. А кочковатое бездорожье сильно измотало. Свернули на ближайший такыр, чтобы перекусить и переждать жару. После обеда, состоявшего из рыбных консервов и чая, я засел за дневник, а шофер растянулся на кошме. Через некоторое время он почувствовал себя плохо: появились боли в животе, подступила тошнота. Прошло еще несколько минут, и шофер, стеная, катался по земле. Было ясно, что он отравился консервами. С минуты на минуту я ждал того же, но, как говорится, Бог миловал. А шоферу становилось все хуже. С трудом я усадил его в машину, сел за руль и помчался к ближайшему селению, в котором находился медпункт. Часа через два врач оказал больному необходимую помощь. Приехали вовремя. И опять выручил газик.

Не скрою, было приятно сесть в нашу машину. И встреча с джунглями уже не так пугала. Ведь родные стены, хотя и движущиеся, всегда помогают.

Наш газик не подкачал и на просторах Конго. Там, где хваленые «лендроверы» и «тойоты» застревали в грязи, наш газик их обходил и вытаскивал на сухое место.

…Мчимся на северо-восток. Вокруг расстилается низменная слаборасчлененная приокеанская равнина, покрытая саванной. Густая слоновая трава высотой в два человеческих роста подступает к самой дороге. Видны одинокие баобабы, знакомые с детства по картинкам, кокосовые и масличные пальмы. Торчат термитники, похожие на огромные грибы.

Если ехать от Пуэнт-Нуара вдоль берега океана на север, то отчетливо видно, как низменная равнина поднимается и на расстоянии 15–20 км от города достигает высоты 100–130 м. Небольшие реки, спускающиеся в этом месте к океану, расчленили ее до глубины 80— 100 м, создав чарующие глаз циркообразные впадины. Их крутые, подчас вертикальные склоны, пестро окрашенные и увенчанные «столбами», «башнями» и другими причудливыми формами, чем-то напоминают стены древних разрушенных замков.

Спуститься на дно цирка довольно сложно. Ноги скользят, подгибаются; приходится все время держаться за выступы пород, чтобы не упасть. К тому же солнце немилосердно палит, пот льется ручьями. Однако жители окрестных деревень спускаются в цирки легко и непринужденно. Но делается это не ради прихоти. На дне цирков струятся небольшие потоки; из них местные жители и набирают для своих нужд воду в большие бутыли или тазы. Затем, водрузив бутыль на голову, преспокойно поднимаются вверх… Не уверен, что жонглер смог бы подняться с бутылью на голове искуснее конголезца.

Чем дальше удаляемся от Пуэнт-Нуара в северо-восточном направлении, тем чаще в саванне встречаются деревья; постепенно она сменяется лесосаванной, а на расстоянии около 60 км от города нас плотной стеной окружают джунгли гор Майомбе. Дорога, сильно петляя, то круто спускается, то поднимается. Приходится часто сигналить, чтобы не столкнуться со встречной машиной. От недавних дождей дорога раскисла, машину заносит, ветки деревьев бьют по лобовому стеклу, рвут брезент.

Перевалив через горы, ширина которых достигает 50 км, въезжаем на необозримые просторы саванны со слаборасчлененным рельефом. Это впадина рек Ниари и Ньянга шириной до 140 км, подковообразной формы. Она сложена, как и горы Майомбе, очень древними протерозойскими породами — известняками, доломитами, песчаниками, аргиллитами и конгломератами. Рельеф грядово-холмистый. Гряды и холмы возвышаются над окружающей равниной на 20–40 м.

Газик, попав на хорошую дорогу, неожиданно перестал оглушительно реветь и с легкостью антилопы понесся на восток, оставляя за собой столб пыли. Справа от дороги, точно сказочный страж, стоит великан-баобаб де Бразза. Огромнейший полый ствол его испещрен надписями, самые ранние из которых относятся к 1887 г. Голый, без листьев, баобаб вполне оправдывает свое название — дерево, растущее корнями вверх. Сбросив листья, с поверхности которых испаряется много влаги, он как бы приготовился к длительной, с мая по сентябрь, засухе. Теперь толстая кора баобаба спасет от испарения обильную влагу, скопившуюся в его древесине, и баобаб не засохнет.

Внешний вид баобаба поражает наблюдателя своей тучностью и обширностью кроны. Высота этого удивительного дерева обычно не более 25 м, а толщина ствола достигает 30 и даже 40 м в окружности (чтобы обхватить его, за руки должны взяться человек 20–30). Правда, есть и исключения: в Африке обнаружен баобаб высотой 189 м и диаметром ствола 43,3 м; на пне такого баобаба можно было бы разместить современный многоэтажный дом. Поразительна продолжительность жизни дерева. Ученые подсчитали, что самые старые имеют возраст 5 тыс. лет!

В дождливый сезон (октябрь — апрель) ветви баобаба покрываются большими лапчатыми листьями (они меньше отдают влаги) и крупными желтыми цветами размером с подсолнух. Плоды созревают к концу дождливого сезона. Они вытянутые, похожи на огурец, висят на ветках на длинной плодоножке. Их красная, как у арбуза, мякоть питательна, вкус кисловатый, освежающий. Плоды очень любят обезьяны, поэтому баобаб называют еще обезьяньим хлебным деревом. Сочная, богатая кальцием древесина баобаба является лакомством и для слонов. Иногда они так увлекаются долблением дерева, что оно падает и погребает их под собой. Употребляются в пищу также листья баобаба: они богаты витаминами, содержат кальций и железо. Из листьев, плодов и коры баобаба приготовляют лекарства от желудочных и глазных заболеваний, от малярии. Кроме того, из коры добывают волокно, идущее на изготовление крепких толстых веревок и грубых тканей. Древесина баобаба не горит.

А вот еще одна необычная «профессия» баобаба. В безлюдной части Западной Австралии рос баобаб. Долго рос. Но сколько ему было лет, никто не знал. Ведь чтобы определить возраст дерева, его надо распилить. А зачем это делать? И старому дереву нашли применение. Когда недалеко он него возник поселок, в большом дупле местные власти надумали устроить… тюрьму. Дополнительных расходов не понадобилось, только забрали решетками вход внутрь баобаба.

У некоторых народностей Африки, например у крестьян Буркина-Фасо, баобаб считается священным. Он почитается как хранитель семейного очага. Когда в стране наступает пора собирать урожай, крестьяне у подножия дерева режут кур и баранов. Это своеобразный обряд жертвоприношения исполину. Только заручившись его «благословением», буркинийцы приступают к сбору основных продуктов питания — проса и сорго. Каши из них подаются на стол обязательно с соусом из листьев, которые надо срывать во время дождей лишь с небольших баобабов. Самый большой баобаб считается священным. Существует даже поверье, что если кто-то сорвет лист с этого дерева, то его зернохранилище в скором времени опустеет. Вот такое замечательное дерево саванны баобаб!

У селения Лудима нам путь преградила река Ниари. Это одна из наиболее крупных рек Народной Республики Конго, целиком протекающая в ее пределах. Она тянется на 800 км и называется в нижней части Квилу, в средней Низри и в верхней Ндуо. Переправляемся через нее на пароме и держим путь на Мосенджо, в который прибыли на другой день к вечеру. Нас поселили в дом для приезжих при жандармерии.

В Мосенджо и его окрестностях много масличных пальм. Кроме масла, получаемого из внешней оболочки плода и ядра, пальма дает сладкий сок, из которого конголезцы приготовляют вкусное кисловато-сладкое вино. С помощью деревянного обруча мужчина забирается под крону пальмы, надрезает соцветия и подвешивает бутыль, в которую стекает сок. Когда она наполнится, ее заменяют другой. Соку надо постоять несколько дней, и вино готово.

Как-то вечером, обрабатывая образцы горных пород, я выглянул в окно и увидел необычную для наших мест картину: под кронами акаций сидели малыши-школьники и готовили уроки. У них не было ни столов, ни стульев. Они сидели прямо на земле, на дощечке или на циновке, а перед ними стояли скамеечки с тетрадями.

В конце мая 1966 г. обследование окрестностей Мосенджо было закончено, однако ни один алмаз не попался. Правда, это нас не очень огорчило, так как мы надеялись найти алмазы в других местах. Теперь нам предстояло направиться в глубь джунглей, на ручей Бикелеле, где, как мы знали, есть алмазы. К ручью вела тропа от деревни Мосана, что в 45 км от Мосенджо. Сколько километров от деревни Мосана до ручья— никто не знал, но говорили, что очень много.

Поход в джунгли

Ранним утром 1 июня едем в деревню Мосана с визитом вежливости к шефу кантона. Около хижины нас встретил совсем дряхлый, высохший старик. Получив подарки, он разрешил нам идти к ручью.

2 июня во второй половине дня начался поход. И хотя было уже поздновато трогаться в путь, но нам хотелось побыстрее добраться до алмазоносного ручья. Мои мысли целиком были поглощены алмазами. Рабочие, взвалив груз на голову, шагают по тропе. С ними идут их жены и дети; те, которые постарше, — самостоятельно, малышей матери несут либо за спиной, поддерживая куском материи, обмотанной вокруг талии, либо на шее, если за спиной висит корзина со скарбом. Начальник нашего геологического отряда Габриель Нгуака и топограф Гома Бернар шагают позади рабочих, геолог Павлин Потапов, я и переводчик Вячеслав Зверев— посередине. Габриель Нгуака ведает финансами, снабжением, нанимает и увольняет рабочих. Он учился во Франции и в ФРГ, хорошо владеет французским языком, говорит по-немецки. Габриель родом из расположенной неподалеку отсюда деревни Киселе. Он представитель народности батеке, ему 24 года, а его очаровательной жене Жанне —16.

Когда я собирался ехать в Африку, то представлял, что встречу вождей племени в красочном одеянии, вооруженных копьями. И как же велико было мое разочарование, что я их не только не увидел, но даже ни разу не услышал слово «вождь». На каждом шагу раздавалось: «шеф», «патрон» — так рабочие обращались к Габриелю.

Однако продолжу свой рассказ. Деревня Мосана осталась позади. Мы вступили в таинственный мир джунглей. Кто не мечтал побывать здесь?! Первое впечатление от джунглей — это «хаос» в природе. Почти непроходимая стена из деревьев, кустарников, трав и бамбуков, перевитых травянистыми и одеревеневшими лианами разной толщины и длины. Какая-то невероятная растительная путаница! Лианы цепляются за голову, руки и ноги, как щупальца спрута. Кое-где деревья даже над тропой так смыкаются, что мы идем, словно по узкому туннелю. Продвигаемся медленно. Приходится пробивать плотную пелену паутины, по которой бегают гигантские пауки; она застилает глаза, а лица и куртки становятся от нее белыми. На заболоченных участках, вымощенных тонкими и скользкими от грязи жердями, мы идем еще медленнее. Чтобы не очутиться в черной жиже, приходится осторожно пробираться, опираясь на длинную палку. В этот день я два раза рисковал окунуться в черное месиво, но чудом удерживался, балансируя руками, как заправский канатоходец.

За мной по бревнышкам идет молодая женщина-конголезка с большой корзиной за плечами (я поднимал потом корзину — в ней было не менее 40 кг груза) и ребенком на шее. Она идет уверенно, я бы сказал горделиво, плавно ступая босыми ногами. Нельзя не залюбоваться ею. «Зачем идут женщины и их дети на несколько недель, перенося большие лишения в пути?» — задавал я себе вопрос и не находил ответа. Их мужья отвечали так: «Мы будем работать, а они будут готовить нам пищу».

Душно. Гниют огромные упавшие деревья, преют листья, всюду сырость и полумрак. Солнце не проникает сквозь завесу буйной растительности. Ни малейшего ветерка. Пот льется ручьями. Но стоит остановиться и немного посидеть, как начинает пронизывать легкая дрожь, можно простудиться… И я действительно простудился. Всякие сюрпризы ожидал встретить в джунглях, но только не простуду… как-то это не укладывалось в голове.

Когда уже почти стемнело, остановились на ночлег. Мужчины, сбросив груз, растянулись на траве. А женщины, сняв поклажу и детей, принялись таскать воду, рубить дрова, готовить ужин. «Какие у вас сильные женщины, какие они великие труженицы», — заметили мы. «Да, они у нас такие», — ответили мужья, не подняв головы.

Каждый из нас лег спать на раскладушку под небольшим навесом из пальмовых листьев, не забыв натянуть марлевый полог. Он хорошо защищает от насекомых. Светит полная луна, стоят не шелохнувшись деревья, словно обсыпанные серебром, высоко в небе мелькают светлячки, напоминая искры фейерверка.

Вспышки голубоватых огоньков у насекомых — своеобразная брачная церемония. Самец, зажигая огонек, оповещает самку: я здесь. Через строго определенный промежуток времени вспыхивает другой огонек, его зажигает самка. Именно этот отличительный интервал говорит самцу о том, что их сближение вполне возможно.

Мне вспомнился захватывающий рассказ о светлячках в книге «Дереу Узала» В. К. Арсеньева, наблюдавшего какое-то необычное их скопление в Приморском крае, в окрестностях залива Ольги, в июне 1906 г.: «Ночь была тихая, как раз такая, какую любят ночные насекомые. То, что я увидел, так поразило меня, что я совершенно забыл про мошек и глядел, как очарованный.

Весь воздух был наполнен мигающими синеватыми искрами. Это были светлячки. Свет, испускаемый ими, был прерывистый и длился каждый раз не более одной секунды. Следя за одной такой искрой, можно было проследить полет каждого отдельного насекомого. Светлячки эти появляются не сразу, а постепенно, поодиночке. Рассказывают, что переселенцы из России, увидев впервые такой мигающий свет, стреляли в него из ружья и в страхе убегали. Теперь это не были одиночные насекомые — их было тысячи тысяч, миллионы. Они летали в траве, низко над землей, реяли в кустах и носились вверху над деревьями. Мигали насекомые, мерцали и звезды. Это была какая-то пляска света.

Вдруг вспыхнула яркая молния и разом озарила всю землю. Огромный метеор с длинным хвостом пронесся по небу. Через мгновение болид рассыпался на тысячу искр и упал где-то за горами. Свет погас. Как по мановению волшебного жезла исчезли фосфоресцирующие насекомые. Прошло минуты две, три, и вдруг в кустах вспыхнул один огонек, за ним другой, десятый, и еще через полминуты в воздухе закружились тысячами искры».

Жители тропической Африки нередко используют жуков-светлячков вместо фонаря — для освещения дороги в лесных дебрях. Для этого светлячков привязывают к лодыжкам ног или же несут в марлевом мешочке. А женщины прикалывают жучков-светлячков к волосам… вместо украшений.

А вот в Коста-Рике обитает сильно светящийся жук какуюс. Его сажают в стеклянный флакон, и фонарь готов. Эта «живая лампочка» светит достаточно долго и ярко; при ее свете вполне можно читать. А местные модницы составляют из них очень эффектные бусы и ожерелья, сверкающие, как алмазы.

Глядя на светлячков, вспомнил Крым, где студентом проходил геологическую практику. И вот перед моими глазами летают не эти чужие светлячки, а наши. Мы тогда радовались, как дети, когда ловили их в теплые летние вечера, испытывали удовольствие от общения с красочной крымской природой— ведь многие из нас впервые попали в этот необычный мир. Мы были горды от сознания того, что выбрали такую увлекательную профессию и что нам в жизни предстоит еще увидеть немало интересных уголков на Земле…

…Утром снова в путь! Утренний воздух джунглей бодрит. Перешагиваем через корни, с трудом перелезаем через деревья-великаны. На тропе лежат, свернувшись спиралью, черные, с синеватым оттенком тысяченожки размером с бублик, валяются плоды. Над нами так низко нависают ветки деревьев, что приходится сильно наклоняться, чтобы не удариться головой о сук или не повредить глаз. Лишь над заброшенными хижинами, какие встречаются иногда на пути, можно увидеть небо.

Приблизительно через 4 км пути подошли к заброшенному лагерю. Сели под навес передохнуть и вскоре почувствовали, как нас облепили какие-то насекомые. Присмотревшись, ахнули: это были настоящие блохи. Подошли конголезцы и стали помогать нам их вылавливать. Один из них заметил: «Нас блохи нс трогают. Почему же они набросились на вас?»

Около лагеря много ярких цветов, по которым, собирая нектар, ползали огромные черные пчелы, размером с нашего навозного жука. Конголезцы говорили, что укус такой пчелы очень болезненный. Нам вовсе нс хотелось испытывать судьбу, и мы благоразумно отошли в сторону.

Продолжаем путь. Вдруг слышим испуганные крики впереди идущих рабочих: «Фурми, фурми, боку!» («Муравьи, муравьи, много!») Осматриваемся. Муравьи заняли несколько метров тропы, которые надо форсировать. Рабочие уже бегут. Муравьи с остервенением кусают их за голые ноги. Челюсти у сторожевых муравьев — настоящие кусачки. И впиваются они мертвой хваткой. Приходится разрывать тело муравья на части, т. е. отрывать вначале туловище, а потом извлекать голову.

На очередном из привалов, когда до конца пути оставалось около 5 км, подходит ко мне рабочий и просит: «Месье, сделайте мне укол, а то у меня спина заболела». Да, устали все мы здорово, сильно мучила жажда, есть совсем не хотелось.

Когда на джунгли стала опускаться ночь, мы достигли лагеря на ручье Бикелеле. Лагерь представлял собой несколько низких хижин, сколоченных из грубых, необструганных досок и крытых травой. Он расположился на водоразделе ручьев Бикелеле и Маута, на «пятачке», отвоеванном у джунглей. Здесь почва суше, а воздух свежее. Рядом с хижинами лежали и гнили огромные деревья. Их срубили тогда, когда готовили площадку для лагеря. Нам отвели одну из лучших хижин, состоящую из двух комнат. В одной из них мы поставили раскладушки, а из второй сделали продовольственный склад и столовую. Пока устраивались, небо вдруг затянулось тучами, засверкали молнии, хлынул тропический ливень. Мы были рады, что вовремя добрались до лагеря. Дождь лил всю ночь, и под его аккомпанемент мы спали как убитые.

На другой день рабочие занялись устройством лагеря: расчищали территорию, строили легкие хижины из пальмовых листьев. Мы приводили в порядок свою хижину, распаковывали ящики, намечали полевые маршруты на ближайшие дни.

Население нашего лагеря — рабочие, их жены и дети — составляет человек 60. На «пятачке» тесно и шумно. Ко мне подошел рабочий с грудным ребенком на руках. Ребенок тихо всхлипывал.

— Месье, он болен, у него болит голова, — сказал рабочий, показывая мне ребенка. — Дайте ему лекарство.

Взглянув на ребенка, я ужаснулся. Вся голова в струпьях, а из прорвавшегося чирия на ягодице вытекает гной. Разыскал в аптечке цинковую мазь и передал рабочему, объяснив, как надо смазывать голову. Кроме того, дал ему таблетку белого стрептоцида. Через два дня ребенку стало лучше.

Вечером, подкрепившись жареной антилопой и проглотив по две таблетки хлорахина (профилактическое средство от малярии), вышли на площадку лагеря. Кругом костры, около которых сидят группами конголезцы и громко беседуют. Каждая группа говорит на своем языке. В отряде собрались представители различных народностей: батеке, бандаса, батсанги, вили, бабембе, бакомба, бамбамба, ба-кута и семья пигмея Виктора Тсиба.

…Неожиданно среди вечерней тишины раздались знакомые слова: «Фурми, фурми, боку!». С электрическими фонарями мы бежим на голоса и ужасаемся: на лагерь наступает черная копошащаяся полоса шириной около 6 м. Муравьи уже успели занять хижины, расположенные ближе к лесу. До нашей хижины с продовольствием остается 6–7 м, надо что-то делать! Бросаем перед муравьиной ордой раскаленные угли, головешки, обливаем землю керосином и поджигаем. Но муравьи находят обходные пути и продолжают атаку! Разводим хлорамин, поливаем им землю… Борьба идет уже часа полтора. Наконец, муравьи отступают, исчезают внезапно и бесследно. А мы долго не можем заснуть, опасаясь нового нападения.

Где-то я читал: для того чтобы сохранить от муравьев сахар и другие продукты, надо вокруг рюкзаков с продуктами насыпать тонкий валик из древесной золы от костра. Тогда ни один муравей не осмелится преодолеть это препятствие, но тропические муравьи этого не знают и преодолевают его.

Отправляясь в джунгли, мы опасались встреч со змеями, крокодилами, буйволами, но то, что нам будут досаждать муравьи, и в голову не приходило. Сначала мы их явно недооценивали: подумаешь, муравьи. Но теперь пришли к выводу, что иметь дело с ними не просто неприятно, а даже страшно. Вот так и началась для меня работа в джунглях — сначала простуда, потом муравьи.

Немного о питании

Конголезцы едят все, что дают джунгли: травы, листья, плоды, мышей, лягушек, крокодилов, змей, антилоп и обезьян. Но основная их пища — маниока. Маниока — это кустарник с клубневидными корнями продолговатой формы, весом от 1–2 до 5 кг каждый. Клубни созревают через полтора года после посадки. Когда их выкапывают, тут же сажают черенок, отрезанный от верхушки растения. Существуют две разновидности маниоки — горькая и сладкая. Большим распространением в Конго пользуется горькая маниока, быстрее вызревающая. Собранную горькую маниоку в пищу употреблять нельзя: она ядовита, поэтому ее вымачивают в воде в течение четырех-пяти дней, потом очищают от кожуры и сушат на солнце. Только после этого маниоку можно употреблять в пищу. Высушенную маниоку размалывают в муку, которая называется маниоковой или тапиоковой. Из муки выпекается хлеб, готовятся супы и другие блюда.

В отряде — два охотника, которые снабжали нас дичью: антилопами, газелями, обезьянками (преимущественно мартышками), дикобразами. Дичь не свежевалась, а опаливалась над костром, разрубалась на куски и раздавалась рабочим. Затем куски мяса либо варились, либо пеклись на углях. Если мясо не съедали, оно коптилось над костром и в дальнейшем шло в пищу в копченом виде или после дополнительной варки.

Как-то охотники принесли на палке большого, килограммов на 60, мандрила-самца^[3]. Сбежались все жители лагеря — взрослые и дети. Трогают мандрила за уши, за ноги, выдирают клочки шерсти. Общее ликование, шум, визг, радостные крики… Настоящий праздник. Один из охотников рассказал:

— Я убил мандрила не на дереве, а на земле. На его теле была большая рваная рана. Я думаю, что он дрался с другим самцом, был побежден и изгнан из стада.

Не опалив, мандрила разрубили на куски, и Габриель Нгуака раздал их рабочим.

Наше меню состояло из мяса антилоп и всевозможных супов. Пробовали мясо мартышек, ели маниоку. Из муки выпекали хлеб, готовили лепешки, оладьи. Помню, как наш повар Шарль первый раз выпекал хлеб. Он вырыл яму и зажег в ней дрова. Когда образовалось достаточное количество углей, поставил на них формы с тестом. Хлеб получился сырой. Но, как говорится, первый блин комом. Следующую выпечку Шарль обещал сделать лучше, и сдержал слово.

Наши охотники обычно охотились ночью с электрическим фонарем, укрепленным на лбу. Они прекрасно ориентировались в джунглях. Ни разу не было случая, чтобы хоть один заблудился.

Каждый раз, когда охотники приносили дичь, меня поражали ее небольшие размеры: серая газель, например, размером с нашего зайца; дикобраз в сравнении с тем, что обитает в нашей стране, выглядит детенышем. В деревнях Конго пасутся взрослые козы ростом с козлят.

— В чем же дело?

Почему животные джунглей маленькие?

Действительно> почему? На первый взгляд получается парадокс: в лесу изобилие пищи, а животные имеют ненормально малый рост. Было подмечено также, что животные джунглей значительно меньше своих собратьев, обитающих в саваннах. Так, рост окапи — жирафов экваториальных лесов — 1,5–2 м, а жирафов саванн — 6 м. Лесные гиппопотамы также невелики — их длина до 1,5 м. В саваннах обитают четырехметровые гиппопотамы. Охотники на слонов свидетельствуют, что бивни лесных животных меньше и качество их хуже, чем саванных. В чем причина этих различий? На мой взгляд, они обусловлены следующим.

В джунглях идет очень интенсивное химическое выветривание. Дождевые воды, насыщенные органическими кислотами гумусового ряда и углекислым газом (в результате отмирания и разложения огромного количества растительности), — активные разрушители горных пород. Твердые горные породы быстро превращаются в глину — кору выветривания, верхняя часть которой называется почвой. Почвы имеют большую мощность и кислый характер. Здесь господствует так называемый промывной режим. Обильные дождевые воды, просачиваясь в почву, вымывают из нее такие легкорастворимые элементы, как калий, натрий, кальций. Даже малорастворимые соединения железа, алюминия, кремния и то частично растворяются и усваиваются из почвенных вод некоторыми растениями. Так, соединения кремния накапливаются в стволах бамбука, в листьях и плодах некоторых деревьев. Поэтому листья таких деревьев жесткие, их плоды «каменные», а ствол очень твердый.

Известно, что известь — необходимая составная часть скелетов животных, но как раз в джунглях и ощущается острый ее недостаток. Вероятно, небольшой размер животных влажных лесов — прямое следствие недостатка извести, выразившееся в уменьшении скелетов животных.

В саваннах выпадает меньше осадков. Почва промывается до определенной глубины, а затем влага из нее испаряется в атмосферу. В подобных условиях вынос из почвы даже достаточно подвижных веществ затруднен. Соли кальция остаются в почве, из которой усваиваются растениями и животными. Поэтому животные саванн значительно крупнее.

Интересно, что недостаток некоторых важных элементов в пище отрицательно сказывается и на человеческом организме. Так, советский геохимик А. И. Перельман полагает, что низкое содержание натрия в пище жителей тропиков не обеспечивает потребностей человеческого организма^[4]. Кроме того, во влажном экваториальном лесу много поваренной соли выделяется из организма с потом, что создает ее дефицит. Недостаток соли должен постоянно пополняться, ибо клетки нашего организма могут жить только в осолоненной среде. Потеря соли опасна для организма! Известный зоолог Б. Гржимек определил, что при температуре 50 °C у человека в течение часа выделяется 1,14 л пота. При потере 10 % веса своего тела он глохнет и теряет сознание, при 12 % — умирает^[5]. Поэтому наши врачи в Конго рекомендовали нам употреблять побольше поваренной соли.

Здесь хочется привести любопытный факт. На границе Кении и Уганды располагается потухший вулкан Элгон. На высоте 2400 м в нем есть пещера Китум глубиной 150 и шириной 40 м. Люди замечали, что по ночам в эту пещеру вереницей тянутся слоны. Спрашивается, зачем? Как позже выяснилось, слоны бивнями долбили белые стены пещеры и грызли отвалившиеся глыбы. Оказывается, вулканическая порода вулкана Элгон содержит такие минеральные вещества, в которых очень нуждаются слоны, однако с растительной пищей они в их организм не попадают. В первую очередь слоны испытывают большую потребность в натрии, которого в этой породе очень много. Он входит в состав белого мирабилита (из которого и сделаны стены пещеры), или глауберовой соли (ее получил искусственным путем немецкий врач и алхимик И. Р. Глаубер).

А пещеру, как считают ученые, на протяжении тысячелетий вырубили слоны.

Но продолжим наш рассказ о влиянии поваренной соли на людей.

Рабочие-конголезцы предпочитают есть, на наш взгляд, пресную, совершенно безвкусную пищу. Мне не раз приходилось видеть, как испеченные на костре батат, таро и иням конголезцы с удовольствием ели несолеными, хотя соль в отряде была.

Как-то, когда я работал на Памире, в верховьях реки Язгулем, из-за снежных завалов нам не смогли вовремя подвезти соль. И мы какое-то время, неделю, а может быть и больше, сидели без соли. У нас было мясо, рис, масло, и сахар, но мы мучились, пережевывая жареное мясо или рисовую кашу с маслом, в которых не было ни крошки соли. И когда соль наконец была доставлена, мы съели по щепотке ее просто так, без ничего.

По-видимому, организм жителей джунглей приспособился к бессолевой диете, ведь раньше они не знали поваренной соли. Однако такая привычка чревата для человеческого организма. Известно, что средняя продолжительность жизни населения тропиков небольшая. В Габоне, например, у мужчин она составляет всего 25 лет.

Известно, насколько важны неорганические вещества в жизнедеятельности организма. Среди минеральных веществ различают макроэлементы (калий, натрий, кальций, магний и др.), встречающиеся в организме животных и человека в сравнительно больших количествах, и микроэлементы (медь, цинк, марганец, кобальт, никель, золото и др.), находящиеся в ничтожных количествах. Микроэлементы входят в структуру таких биологически активных продуктов, как ферменты (цинк, медь), гормоны (йод), витамины (кобальт) и т. д. Недостаток меди, например, вызывает анемию (малокровие), кобальта — авитаминоз, фтора — кариес зубов, йода — увеличение щитовидной железы, кальция — уменьшение размеров скелета и нарушение механизма мышечного сокращения.

Подтверждением тому служит, скажем, влияние на организм питьевой воды. Многие ученые пришли к выводу, что от нее зависит состояние сердечно-сосудистой системы. Исследования, проведенные в американском штате Джорджия, показали, что в северных округах в результате выветривания горных пород почва обогащается мельчайшими частицами минералов; в южных округах она бедна ими. Более высокая смертность от сердечно-сосудистых заболеваний характерна для южных районов с мягкой водой; чем больше в воде солей и примесей, тем меньше инфарктов и инсультов. В связи с этим приведем любопытный пример.

В одной из деревень китайской провинции Ляонин установлена высокая средняя продолжительность жизни крестьян — 83 года. Здесь не отмечено ни одного случая заболевания раком и гепатитом. Животные также никогда не болели. Исследования ученых показали, что своим завидным здоровьем люди и животные обязаны имеющейся скале, в состав которой входят 32 элемента: цинк, медь, железо, магний, кобальт, кремний и др. Систематическое употребление воды, в которую опускают кусочек, отколотый от скалы, позволяет восстановить обмен веществ, улучшить деятельность печени и желудка. «Камень здоровья» действует благотворно и на рост растений: овощи плодоносят намного раньше, чем обычно^[6].

В организме жителей тропиков не хватает и железа, хотя его много в почве и растениях. Дело в том, что человеческий организм плохо усваивает железо из растительной пищи. Основной источник пополнения нашего организма железом — мясо, но жители тропиков мяса едят мало (здесь уже сказываются причины социальные).

Вернемся, однако, к нашему путешествию. Середина июня. Стоит прохладная погода. В сухой период в джунглях почти всегда пасмурно, солнце проглядывает редко. Облачно, а дождей нет. По утрам рабочие выходят из хижин, закутавшись во что попало — одеяла, брезентовые плащи, и греются у костров. Спать рабочие ложатся поздно, а встают с рассветом. Костры горят и в хижинах. Нам тоже холодно. Мечтаем погреться на солнышке, а ночью — залезть в спальныймешок. Но спальных мешков у нас с собой нет. У каждого только по одному одеялу! Ведь если рассказать в Москве о том, что мы мерзли под экватором, а самый страшный «зверь» в джунглях — муравей, то не поверят, наверняка рассмеются.

В хижине, стоящей по соседству с нашей, жила группа золотоискателей, среди которых была молодая чета. Молодой женщине было 15 лет, но в браке она состояла уже третий год. В ее обязанности входило подавать ведрами воду на бутару^[7], а вечером готовить для золотоискателей ужин. Как-то в выходной день она развлекала нас музыкой, «играя» на оригинальном музыкальном инструменте — дырчатой консервной банке, заполненной гравием. Она трясла банку и напевала что-то грустное на своем языке. Подошел мужчина с музыкальным инструментом, который он называл «гитар». По форме «гитар» — небольших размеров лук, в котором тетива заменена тонкой лианой. Музыкант взял за конец «гитар» в левую руку, противоположный конец тетивы положил в рот и стал наигрывать правой рукой.

К обеду выходного дня вернулся охотник и принес для нас пять цесарок. Шарль обжарил их в арахисовом масле и подал к столу. Более вкусного блюда мне есть не приходилось. Нежное мясо цесарок мы запивали сухим вином «Совинко». А вечером нас ожидал еще один сюрприз. Молодые рабочие принесли нам в подарок целую алюминиевую миску дикого меда. Уходя, они заметили: «Съешьте мед сегодня же. Если мед останется, прилетит пчелиный рой и вас покусает». В душе мы посмеялись над наивностью наших юных друзей, но их совету вняли. В тот же вечер съели чудесный мед, запивая его пахнущим дымом чаем.

Первый алмаз

С Луи Бунгу, знатоком этих мест, охотником и искателем алмазов, идем вдоль ручья Маута и отбираем из него шлиховые пробы. Делается это так: с помощью лома и лопаты достаем из русла галечник, складываем его в лоток и промываем, чтобы получить шлих.

Не все знают, что обычный, всем хорошо известный речной песок содержит маленькие зернышки различной окраски: красной, зеленой, синей, черной. Чтобы увидеть эти зернышки, надо взять щепотку речного песка, рассыпать его тонким слоем на листе белой бумаги и рассмотреть в лупу. Среди общей массы блестящих зерен кварца (а он образует основную массу речного песка) будут видны редкие различно окрашенные зернышки других минералов. Чтобы сконцентрировать их, песок промывают, удаляют легкие минералы (кварц и др.), а тяжелые остаются. Концентрат тяжелых минералов и есть шлих. Надо отметить, что в шлих попадает большинство ценных минералов — золото, платина, оловянный камень и др. и очень редко — алмаз. Он содержится в речных отложениях в таких небольших количествах, что уловить его в лотке, в пробе объемом 10 л, почти невозможно. Для этого надо брать пробы объемом не менее 1 мз. Поэтому поиски алмаза ведутся по его спутникам, в частности по пиропу — темно-красному гранату, содержание которого в речных отложениях намного больше, чем алмаза. Если в шлихе обнаружены пиропы, значит, в реке должны быть и алмазы. Тогда из речных отложений отбирается проба объемом 1–3 м³, и в ней ищут алмазы. Пробу промывают на специальных аппаратах. В джунглях Конго для этого мы использовали роккеры и джиги.

Роккер — это четыре разборных сита, вставленные одно в другое. У самого верхнего сита отверстия по 8 мм. Ниже следуют сита с отверстиями 4, 2 и 1 мм. На роккер подается горная порода и вода. Двое рабочих, качая роккер, отмывают породу от глины и рассеивают ее на фракции: больше 8 мм, от 8 до 4, от 4 до 2 и от 2 до 1 мм. Самую крупную фракцию просматриваем (не застрял ли в ней алмаз-великан!) и выбрасываем. Остальные поступали на джиги для отсадки, в результате которой легкая пустая порода отделяется от концентрата, состоящего из зерен тяжелых минералов, в том числе и алмазов. Джига — сито с отверстиями в 1 мм, с двумя вертикальными стойками, соединенными перекладиной. С помощью рычага джиге придаются колебательные движения в воде. В такой пульсирующей среде зерна тяжелых минералов падают на дно джиги, а легкие всплывают наверх. Скопившиеся легкие минералы осторожно снимают скребком и выбрасывают. Когда в конце смены разгружают концентрат, то просматривают его невооруженным глазом и выбирают алмазы. Они хорошо видны на темном фоне джиги. Затем концентрат высушивают, ссыпают в мешки и отправляют в лабораторию, где он подвергается вторичному просмотру на специальном аппарате.

Просматривать концентрат и извлекать из него алмазы в нашем отряде было поручено Марселю Мунзео, Самюэлю Нгуйя, Виктору Тсиба и иногда Луи Бунгу. Все они обладали настолько зорким глазом, что не пропускали ни одного алмаза.

Наш путь сильно затрудняют заросли и завалы. Колючки царапают руки, рвут одежду; сильно надоедают мириады мелких мух. На тонких ветках небольших деревьев и на лианах висят термитники правильной шарообразной формы, словно футбольные мячи. Отбиваю кусочек от одного из них и бросаю в воду. На него сразу налетает стайка мелких рыбешек. Термиты — лакомое блюдо рыбы.

Ручей изобилует небольшими водопадами. Около одного из них решили отдохнуть. Луи достал из сумки маниоку и приступил к трапезе. У него волевое, с довольно правильными чертами лицо, умные, проницательные глаза, черные с проседью волосы. Худощав, необычайно мускулист, в свои 45 лет неутомим в ходьбе. Обладает удивительной памятью, помнит не только тропы к той или иной реке, но и изгибы и повороты рек и ручьев, может изобразить их на бумаге.

Продолжаем маршрут, отмываем шлихи, но спутников алмазов не видно. Уже вечерело, когда Луи стал промывать последнюю пробу. Он моет, а я сижу на корточках и наблюдаю за содержимым лотка. Моет тщательно, не торопясь, каждый подозрительный камешек рассматривает в лупу и только после этого передает мне. Вдруг на темном фоне лотка блеснуло. Алмаз! Весом 30 мг. И хотя алмаз мелкий, все равно радостно. Ведь алмаз крайне редко попадает в лоток. Промыли второй лоток, и снова удача — другой алмаз, правда, поменьше. Радости не было границ.

— Не зря приехал в Конго, — мелькнула мысль.

На карте появится еще одна алмазоносная река, дотоле никому не известная. И хотя находка двух алмазов в ручье — большая удача для геолога, я понимал, что до открытия месторождения еще далеко. Беру у Луи шлих и рассматриваю в лупу в надежде увидеть спутники алмазов. Но их нет. Что за парадокс? Есть алмазы, но нет спутников!

Вместе с алмазами в шлихе встречались золотинки. Луи, ободренный успехом, сказал: «Месье Базиль (вообще-то меня зовут Василий, но в Конго африканцы переименовали меня в Базиля, на французский манер), я буду богатым человеком. У меня будет много-много денег».

— Откуда возьмутся у вас деньги? — спросил я удивленно.

— Из этой земли, принадлежащей мне, я добуду много алмазов и золота, а потом продам, — ответил он.

— Мечты, мечты, — думал я о словах Луи Бунгу.

Но как их осуществить, чтобы они стали былью? Одному человеку явно не под силу.

Поход на реку Мпуку, в котором меня накормили и напоили… палкой

Когда территория вокруг лагеря на ручье Бикелеле была обследована, мы стали уходить в джунгли с ночевками. В конце июня вышли на реку Мпуку.

Впереди налегке идут три конголезца, прорубая тропу мачете. За ними — Потапов, Луи Бунгу и я. За мной — 12 рабочих с грузом. Дебри и дебри без конца и края. Стоят, не шелохнувшись, деревья-великаны, точно колонны, подпирающие небесный свод. Именно они придают тропическому лесу какую-то таинственность, величие. У них досковидные корни-подпорки, отходящие от ствола. Это своеобразные контрфорсы, придающие устойчивость гигантскому дереву. Встречается много деревьев с ходульными придаточными корнями, напоминающими лапы огромных пауков. Ходульные корни отходят от ствола дерева на высоте 2–3 м и тоже служат для поддержания дерева. Встретилось дерево, ствол которого сплошь покрыт конусовидными шипами. Это фагара. Стволы деревьев покрыты эпифитами — мхами и лишайниками. Они не связаны с почвой и получают питание из воздуха, атмосферных осадков, опавших листьев, птичьего помета. Деревья для эпифитов служат только опорой, их соками они не пользуются.

Стволы деревьев перевиты всевозможными лианами. Идущие впереди рабочие вовсю орудуют мачете, разрубая лианы, но они не сдаются: то вопьются в куртку шипами, загнутыми внутрь, да так, что трудно оторваться, то жалят руки десятками мелких шипов при неосторожном прикосновении. Из рассеченных лиан течет то белый клейкий сок, то белый густой сок — каучук (каучуконосная лиана), то красный, напоминающий кровь. На одном из привалов Луи показал мне кусок лианы, завязанной узлом. «Зачем ты завязал лиану?» — спросил я его. «Она так растет. Пойдемте покажу». И он показал мне много лиан-завитушек: в форме колец, узлов, петель, качелей и других замысловатых фигур. Почему лианы не просто тянутся вверх, оплетая дерево, а образуют такие фигуры?

Тесно деревьям в джунглях! И они вынуждены бороться за место под солнцем. Как и в животном мире, здесь идет борьба за существование, и побеждают более сильные, более приспособленные к условиям обитания деревья.

Над нашими головами с шумом проносятся мартышки. Луи искусно подражает обезьяньему крику, чтобы заманить мартышку. Когда она появляется у него над головой, раздается выстрел, и мартышка, цепляясь за ветки, с шумом падает на землю. Длинный хвост мартышки Луи завязывает на шее, и получается нечто вроде дамской сумки, удобной для переноса. Первое время убийство мартышки производило на меня удручающее впечатление: уж больно много человеческого в ее облике.

Буквально из-под ног идущего впереди рабочего выскочила антилопа и стрелой помчалась по джунглям. У меня как-то не укладывается в голове: как ей удается так свободно бегать, не цепляясь за лианы? А впрочем, что здесь удивительного? И в Казахстане наблюдал я подобные картины: джейраны с крохотными копытцами несутся с такой скоростью по зарослям саксаула, что газику за ними не поспеть и по хорошей дороге.

По пути встретилось небольшое дерево с красными плодами величиной со смородину. Рабочие, побросав тюки, стали обрывать их. Оказалось, это очень горький дикий перец. Конголезцы охотно едят его с маниокой.

Во второй половине дня, изрядно уставшие, остановились на ночлег. Рядом с нами много больших деревьев с крупными тяжелыми плодами. Рабочие расчистили для нас площадку не под ними, а на расстоянии 10 м, чтобы падающие плоды не могли нас зацепить. Над площадкой мы натянули тент, поставили раскладушки— и жилье готово. Устраиваются и рабочие. Некоторые соорудили из жердей кровати (одну на двоих), другие сделали на земле настилы из листьев, положив на каждый по короткому бревну, под голову. Запылали костры, над которыми появились узелки с солью, мясом, маниокой и земляными орехами. Дым костра предохранит продукты от порчи.

В джунглях шумно и днем и ночью. Слышатся пронзительный звон цикад, грохот падающих плодов, кваканье лягушек, крики птиц, гортанные возгласы обезьянок, свист попугаев. Иногда раздается внезапный душераздирающий вопль какого-то животного, возможно схваченного хищником. Нередко над головой слышен странный звук, схожий с пыхтеньем паровоза или кузнечных мехов. Его издает в полете птица-носорог, получившая такое название за огромный клюв необычной формы.

На другой день, собираясь в маршрут, мы обнаружили, что ночью кто-то обгрыз ручки наших геологических молотков.

— Термиты ночью лакомились, — сказал с улыбкой Луи.

Геолог без молотка, что охотник без ружья. С поверхности горные породы разрушены, а во влажном и теплом климате они разрушаются особенно интенсивно, и узнать без свежего скола, что это за порода, невозможно. Вот тут-то и выручает геолога молоток. Геолог отбивает молотком от скалы кусочек горной породы и рассматривает в лупу свежую сторону этого кусочка.

Всякое случалось с молотками в поле. Они ломались, крошились от ударов по твердым горным породам, терялись, но чтобы их съедали — такое за мою долгую геологическую практику случилось впервые.

Позавтракав, выходим в маршрут по реке Бисеме, притоку Мпуку. Мы не взяли с собой ничего съестного, потому что намеревались к обеду вернуться в лагерь. Вот и долина реки Бисеме. Продвигаемся вниз по течению. Карабкаемся по крутым берегам реки, бредем по колено в воде и в жидкой грязи, прорубаемся сквозь чащу. Когда лес встает мощной преградой, возвращаемся назад, пытаясь пробиться в другом месте. Медленно, обливаясь потом, все же продвигаемся вперед. На глинистом склоне реки видим цепочку лунок, каждая глубиной сантиметров 10 и в поперечнике около 30 м, — след прошедшего стада слонов. Слоны шли по следам своего вожака и потому оставили такие глубокие вмятины на глине.

Чем ниже спускаемся по течению, тем бурливее становится река. Многоступенчатые ревущие водопады обдают нас градом брызг. Черные, как будто кем-то нарочно исковерканные скалы нависают над головами. Мрачно и сыро. Ноги в портянках и резиновых сапогах мерзнут. Рабочие ходят по воде босиком и не жалуются. Их ноги привыкли к холодной воде, как ноги шерпов Непала к снегу. Известно, что шерпы даже в 20-градусный мороз ходят босиком и спят на снегу с босыми ногами.

Намеченный путь пройден, взято много проб, пора возвращаться в лагерь. Говорю об этом Луи Бунгу. Но шум падающей воды заглушает мои слова, а долина здесь настолько узка, что невозможно отойти в сторону. Нас сдавили крутые, почти отвесные склоны. Наконец Луи понял и предложил идти в лагерь, но не тем же путем, а другим, более коротким. Он заверил, что знает старую тропу. Поднимаемся на водораздел и идем по тропе, протоптанной буйволами. Отчетливо видны их следы. Встретилось дерево с ободранной корой. «Это слоны лакомились», — поясняет Бунгу. Буйволовая тропа повернула в сторону, а нужной нам не оказалось — заросла. Пришлось углубиться в джунгли без тропы.

Бунгу ориентируется здесь как дома… Пробираясь через заросли, от каким-то чудом выводит нас на места, где уже проходил когда-то: показывает свои зарубки на деревьях. На земле много кабаньих и антилопьих следов. Нам с Потаповым очень хочется есть и особенно пить. Рабочие жуют какие-то корни, едят траву, а на коротких привалах рубят низкорослые пальмы, растущие на болоте, извлекают из их стволов жирных светло-розовых червей и тут же отправляют в рот. Из одной пальмы извлекают три десятка червей — этакий обед на две персоны!

Уже темнело, когда устроили большой привал. Бунгу куда-то отлучился и вернулся с охапкой палок приблизительно метровой длины и в три пальца толщиной каждая. Бросил их в костер, через некоторое время вытащил, ободрал верхний слой и предложил мне попробовать сердцевину. Я страшно хотел есть и решился. Сердцевина оказалась нежной и приятной на вкус! С удовольствием съел несколько палок. «Салат джунглей», — пояснил с улыбкой Бунгу.

Поверхность этой лианы сплошь усеяна мелкими колючками, и она как будто предупреждает: «Не троньте меня, я колючая».

А теперь не хотите ли напиться? Я ответил, что очень хочу, но сырую воду из реки пить не буду, потерплю до лагеря (сырую воду в Конго пить нс рекомендуется, чтоб не заразиться шистозоматозом^[8]. «Зачем же из реки?» Бунгу отрубил у меня на глазах кусок лианы с метр длиной и толщиной в руку.

— Подставляйте рот, — предложил он. Из лианы потекла свежая и прохладная вода, быстро утолившая жажду.

— Лиана путешественников, — сказал Луи.

Отдохнув, снова тронулись в путь. Костры не тушили: джунгли не загорятся. Лес слишком пропитан влагой. В пути Бунгу обратил мое внимание на большое дерево, кора которого была сплошь усеяна большими шишками. Он отрубил от шишки два кусочка. Один стал жевать, а другой передал мне. Я последовал его примеру. Но… мой рот обожгло чем-то резким, я задыхался, а Луи, улыбаясь, произнес: «Это — дерево-перец». Конголезцы охотно жуют кору этого дерева, запивая ее водой. В пути нам встретилась еще одна интересная лиана. Если ее лист потереть в пальцах и понюхать, то ощущается резкий запах, напоминающий запах аммиака. Конголезцы лечат ею насморк.

В лагерь пришли ночью, еле волоча ноги от усталости.

На следующий день мы отдыхали, приводили в порядок полевые дневники и просматривали шлихи, выискивая спутники алмаза. Но их не оказалось в шлихах из реки Бисеме.

Наши раскладушки стоят на сыром месте. Кругом болото, но комаров нет. Утром и вечером нас покусывают мокрецы (конголезцы называют их «фуру») — мельчайшие, почти невидимые простым глазом насекомые. Но их укусы вполне терпимы. Во всяком случае, находиться в соседстве с ними, как мне тогда казалось, лучше, чем с сибирским гнусом.

На четвертый день вышли к устью реки Бисеме. Рабочие занялись устройством лагеря, а Луи Бунгу, даже не поев, отправился на охоту. Когда стало темнеть, вернулся возбужденный и радостный: убил буйвола. В доказательство принес буйволиный хвост. Рабочие оживились: завтра будет много мяса.

Пятый день маршрута. Воскресенье. Все идем к буйволу. Ноги вязнут в желтом иле, покрытом водой кофейного цвета. Идти очень тяжело. На островках снимаем резиновые сапоги, выливаем из них воду, выжимаем портянки и бредем дальше. На пути встречается много кабаньих следов. Вероятно, здесь бродят целые стада их. Наконец выходим к реке Мпуку. Перед ее могучим бегом джунгли расступаются, мы видим небо, солнце, и на душе становится радостнее. Шоколадная вода в реке еще высока: затоплены прибрежные кустарники, деревья. На песчаном берегу видны следы крокодилов, кабанов, буйволов. Следы крокодилов идут от реки в глубь джунглей.

Спрашиваю у Луи:

— Куда это ходят крокодилы?

— Они ходят к протокам ловить рыбу. Там мельче и им легче за ней охотиться, — поясняет Бунгу.

— Здесь всегда много бабочек, — продолжает Бунгу. Они слетаются на запах, идущий из раскрытых пастей крокодилов. Глупые бабочки залетают в пасти, и крокодилы ими лакомятся. На небольших реках, где нет крокодилов, и бабочек мало. Продолжая развивать мысли о крокодилах, Луи добавил:

— Однажды в разинутой пасти крокодила я увидел прыгающих… крокодильчиков.

Я тогда не поверил этому. Упомянутый им случай показался мне неправдоподобным. Но недавно в одном из журналов прочитал, что пасть крокодилихи может служить яслями для ее потомства. Самка строит гнездо, откладывает яйца, закрывает их песком и илом, и инкубатор готов. И теперь она становится сторожем, от гнезда никуда не отлучается, стережет его от врагов. Но вот крокодилиха слышит треск скорлупы яиц; тогда она забирает вылупившихся крохотных (стограммовых) крокодильчиков в пасть, отправляя их потом в специальную «сумку» на дне нижней челюсти. Через некоторое время в пасти мамаши оказывается десяток или полтора десятка детенышей, которым в этих своеобразных яслях никто не страшен! И они с интересом взирают из-за материнских зубов на белый свет.

Продолжаем путь. На противоположном берегу реки на вершинах деревьев резвятся обезьянки. Их очень много. Громко кричим, но они не обращают на нас никакого внимания.

Вскоре подошли к буйволу. Массивное туловище, короткие ноги, мощные рога, прижатые к шее, вздутый живот. В нем чувствуется неимоверная силища. Да, только такой смельчак и прекрасный охотник, как Бунгу, решился подпустить его к себе на 15 м, когда он шел на водопой, и выстрелить прямо в голову. Если бы животное было только ранено, то Луи не сдобровать.

По указанию Луи рабочие приступают к разделке туши: вспарывают мачете живот, вытаскивают внутренности, разрубают на куски тушу, не снимая шкуры. Куски мяса заворачивают в листья, обвязывают лианами. Для больших кусков сооружают носилки. Их понесут два человека. Наконец все готово. Пятнадцать человек рабочих взваливают груз на плечи, и мы трогаемся в обратный путь. Без приключений добираемся до лагеря. Рабочие устраивают настилы для копчения мяса и разводят костры.

Когда рабочие кончили возиться с мясом, они занялись внутренностями буйвола: чистили их, мыли и раскладывали по котелкам, подвешенным над кострами. Разогревали маниоку. Не дремал и наш повар Шарль. Он жарил для нас буйволиные почки на буйволином сале. Блюдо оказалось в высшей степени вкусным. Чай же, приготовленный из желтой болотной воды, оказался не очень приятным.

Запах коптящегося мяса привлек в лагерь много мух. После ужина я сел на бревно костра и стал писать дневник, отмахиваясь от них веточкой. Подошел рабочий и неожиданно… хлопнул меня по плечу.

— Цеце пила у вас кровь, — сказал он, передавая мне убитую муху. И добавил:

— Их много налетело в лагерь.

Вот это уже настоящий поцелуй джунглей! Может быть, я уже заражен сонной болезнью? А это смертельно. Много человеческих жизней унесла сонная болезнь в Африке. Но вот что меня удивило: рабочие не боятся этих мух и считают, что цеце для человека не опасна. Попробовал себя успокоить: «Наверное, в этих краях цеце не заражена паразитами…» Иначе почему так ведут себя рабочие?

Муха цеце — бич для скота (но укусила-то она меня!). От ее укусов гибнут быки, коровы и лошади. Козы и овцы к ее укусам не чувствительны. Их-то и разводят местные жители.

Муха цеце любит влажные затененные места: болота, берега рек и озер. Ее отпугивает мазь «Тайга» и диметилфталат. Она охотнее летит на черное, чем на белое. Поэтому там, где она водится, лучше вего носить белый костюм. Муха цеце (мы прозвали «летающая смерть») — живородящая, питается только кровью животных или людей. Без крови она погибает. Сама по себе муха цеце нс ядовитая, но является переносчиком паразитов (трипанозом), которых она вместе с кровью всасывает у зараженных животных и людей. Трипанозомы, попав в тело мухи, начинают развиваться. Через две недели они «созревают» и могут убить человека или животное, если окажутся в организме того или другого, куда они попадают во время укуса. На месте укуса мухой цеце возникает волдырь около 2 см в поперечнике, окруженный восковидной зоной. Через несколько дней он исчезает. Укушенный может его и не заметить. Первые симптомы болезни напоминают малярию. Потом наступает сонливость, апатия, головная боль, мышечная слабость, повышенная чувствительность кожи, меланхолия, и в конце концов человек умирает в агонии.

Прививок от сонной болезни не делают, по-видимому, потому, что их профилактическое воздействие кратковременно. Поэтому геологу, путешественнику приходится идти на риск: авось пронесет; ну а если и заболеешь — отдаться в руки эскулапов.

Муха цеце кусала нас неоднократно, но, к счастью, никто не заболел сонной болезнью. Муха-убийца оказалась без паразитов.

Снова муравьи

Первая половина июля. Воскресный день. Моросит мелкий, как сквозь сито, дождь. Погода напоминает осенний день Подмосковья. Мы сидим под навесом, пристроенным к нашей хижине, и рассматриваем образцы горных пород, собранные во время маршрутов. Нам видно, что происходит в лагере. Многие рабочие, их жены и дети сидят у костров. Одни завтракают, другие играют в карты, третьи поют. Часть рабочих уходит в лес за корой, необходимой для изготовления кроватей и других предметов обихода. Я видел, как это делается: рубится дерево, с части его обдирается кора, а само дерево остается гнить. Во время маршрутов наши проводники на деревьях делают глубокие зарубки, не задумываясь о том, что этим самым портят дерево. Приходилось объяснять, что лес — богатство республики и его надо беречь.

Во второй половине дня рабочие собрались у транзисторных приемников послушать передачу из Браззавиля о футбольном матче. До нас долетает голос футбольного комментатора: «ай-яй-яй, ай-яй-яй», — видимо, огорченного промахом одного из игроков. Но вот команда, за которую болеют рабочие, забивает гол. У приемников творится что-то невообразимое: болельщики кричат, визжат и прыгают.

После ужина, прохаживаясь по лагерю, услышали знакомые крики: «Месье, муравьи! В вашей хижине много, очень много муравьев». Заглядываем в хижину и видим там миллионы, нет, пожалуй, миллиарды муравьев: на полу, на стенах, на раскладушках, на продуктах — всюду. К нашему счастью, в лагере горело много костров, и мы стали бросать на муравьев раскаленные угли. Одновременно выносили из хижины продукты и складывали их около костра. Муравьи нас больно кусали, но мы с упорством спасали продукты. Когда вытащили все продукты, мы прекратили борьбу; уставшие, взволнованные и покусанные уселись мы у костра и стали снимать с себя муравьев и бросать их в костер.

Часа через полтора заглянули в хижину и удивились: муравьев почти не осталось. Они словно по чьей-то команде покинули хижину. Ложимся спать со слабой надеждой, что муравьи больше не нагрянут. Но как знать? Джунгли — это джунгли…

К середине июля обследование окрестностей ручья Бикелеле было закончено. Предварительные данные говорят о том, что алмазы есть в ручьях Грушевидном (так мы назвали один из безымянных притоков Бикелеле из-за того, что в плане он имел грушевидную форму), Бикелеле и Маута. Но сколько их? Чтобы ответить на такой вопрос, нужны дополнительные, более детальные исследования, что не входит в задачу нашей предварительной разведки в этом году. Нас ждут новые места.

Раннее утро. Бросаем прощальный взгляд на хижины и направляемся к деревне Мосана по знакомой тропе.

Отмахав около 30 км, к вечеру прибыли в деревню Мосана, где и заночевали.

В деревне Нгубу-Нгубу

Из деревни Мосана едем в Мосенджо. С нами едет и Луи Бунгу, провожая нас до Мосенджо. Дальше с нами он работать не захотел, решил остаться в родных краях и заняться поисками и добычей алмазов.

— Да, думал я, — Луи несомненно извлечет из недр Конго какое-то количество алмазов, потом продаст их. Но это ничего не даст для Конго!

В деревне Нгубу-Нгубу, расположенной приблизительно в 150 км севернее Мосенджо, нас встретил очень высокий и, как мне показалось, немного флегматичный шеф этой деревни. Он выделил нам под жилье школу. Не успели мы как следует разместиться, как шеф пришел к нам с подарком — курицей.

— Чем же угостить его? — задумался я. Посоветовался с Шарлем.

— Надо угостить его кофе со сгущенным молоком.

Так я и сделал. Шеф остался очень доволен.

По окончании нашего скромного приема идем осматривать деревню. Как-то незаметно наступили сумерки и стало намного холоднее. Видимо, сказывалась высота. Деревня находилась на высоте 800 м над уровнем океана. Располагаясь спать в школе, мы надеялись согреться, но ошиблись. Всю ночь зуб на зуб не попадал от холода, особенно трудно нам пришлось под утро.

В один из воскресных дней шеф деревни любезно предложил нам съездить на границу с Габонской Республикой, которая находится недалеко от Нгубу-Нгубу. Мы охотно согласились.

Вот и граница с Габоном. Ласково шумит небольшая река, разделяющая Конго и Габон. Это верховья Лвесе, окруженные влажным лесом. Ниже по течению река становится полноводной, могучей.

— Раньше через реку был мост, — заметил шеф. — Но после революции в нашей стране габонцы его взорвали. Не понимаю, зачем?

Он улыбнулся, показав кипенно-белые красивые зубы.

Вернулись в деревню. Ко мне подошел Франсуа Мукаса, радостный, со свертком в руках.

— Вот купил брюки, — сказал он, разворачивая сверток. — На деньги, заработанные в вашей миссии. Лицо его светилось.

Вечером меня пригласил в гости учитель, или, как его называют конголезцы, метр, — совсем еще молодой симпатичный мужчина. Когда я пришел, у него сидело несколько мужчин. Посреди большой комнаты стоял сервированный стол — с бананами, жареным арахисом и бутылкой кукурузной водки… Разговор за столом зашел о мировом футбольном чемпионате, который проходил в Лондоне. Метр и его гости были хорошо о нем осведомлены. Все знали нашего прославленного вратаря Льва Яшина. Метр показал мне одну из книг на французском языке, в которой был портрет Яшина. Присутствовавшие задавали много вопросов о нашей стране, о Москве. Их интерес понятен: они впервые видели представителя Советского Союза. Встреча закончилась тостом метра «За дружбу конголезского и русского народов».

Обследовав близлежащие окрестности деревни Нгубу-Нгубу, уходим в джунгли на несколько дней. Наш проводник, Родольф Бинзуди, живет в соседней деревне. Он пришел в Нгубу-Нгубу по делам и к вечеру должен был вернуться домой. Но, когда ему предложили стать проводником и отправиться с нами до селения Старая Момбика (ранее в тех местах он работал с французами), Родольф не раздумывая согласился. Он собрался за пять минут.

— А семья не будет беспокоиться? — поинтересовался я (у него жена и двое детей).

— Нет, — сказал он, как мне показалось, с грустью, — у нас так принято. А джунгли — наш родной дом.

Выходим из деревни и видим у крайней хижины конголезцев, плетущих сети.

— Для чего это? — спросил я у самого старого конголезца.

— Для охоты на антилоп, дикобразов. Ружей у нас нет, — продолжал он, — поэтому ловим зверей сетями.

Лес перемежается с заброшенными пашнями. Вдруг замечаю, что кругом торчат сломанные пальмы, виднеются примятые кустарники и деревья с ободранной корой. Это прошли слоны.

Когда день был уже на исходе, подошли к заброшенным хижинам и остановились на ночлег. Запылали костры в хижинах, забулькало в котелках варево. У меня отдельная хижина. Попив чаю, растянулся на раскладушке. Через проем в хижине виден огромный баобаб. Под монотонный шепот его ветвей стал быстро засыпать. Вдруг на мое лицо упало что-то мягкое и поползло. Я с брезгливостью смахнул с себя неведомое существо. Достал из-под подушки электрический фонарик и осветил им крышу хижины: под ней ползали гигантские пауки. Пришлось натянуть марлевый полог. Больше пауки меня не беспокоили.

Утром снова шагаем по тропе. Она сильно петляет, обходя реки и ручьи. И хотя путь становится длиннее, идти намного легче. К вечеру добрались до заброшенной деревни Старая Момбика, расположенной в 30 км от деревни Нгубу-Нгубу. Многие хижины повалены, деревья вокруг поломаны. Первое впечатление, что здесь пронесся мощный ураган. Оказывается, дело не в этом. Хижины почему-то не понравились проходившему стаду слонов, и оно с ними расправилось.

У одной из уцелевших хижин сидели четыре молодые женщины, покуривая трубки. Они пришли сюда из деревни Нгубу-Нгубу ловить рыбу. Заглянул в их корзины: в каждой лежало десятка по два мелких рыбешек. Сумерки сгущались. Ночь обещала быть холодной. А я вынужден спать под открытым небом из-за ухарства слонов, оставивших в заброшенной деревне одну-единственную хижину, которая в эту ночь была заполнена до отказа. Продрогший, чуть свет приступил я к отбору шлиховых проб, горя желанием выловить алмаз или на худой конец несколько зерен пиропа…

В селении Комоно

Селение Комоно располагается в 100 км к юго-востоку от Мосенджо. Обследуем его окрестности. Однажды (это было во второй половине августа) мы остановились у дерева и увидели остатки костра, около которого вырыта свежая лунка. Наш гид объяснил, что лунку выкопала антилопа. Она любит лакомиться остатками человеческой пищи, но, прежде чем их съесть, выкапывает лунку, собирает в нее остатки пищи и только тогда съедает.

В составе отряда произошли изменения: к нам прибыли петрограф Олег Богатиков и техник-геолог и переводчик Евгений Уваров, заменивший заболевшего Славу Зверева.

Как-то вечером, когда мы отдыхали на веранде после трудного маршрута, пришла группа мужчин и попросила показать алмазы. Охотно показываем, предлагаем посмотреть алмазы под лупой. Рассматривая, конголезцы восхищаются их диковинным блеском, какой-то особенной чистотой.

Через несколько дней мы переехали на новую стоянку к реке Лесо, расположенную в 10 км от Комоно. Для окончания работ в Комоно остались Габриель Нгуака и Евгений Уваров.

Однажды, описывая горные выработки по реке Лесо, я увидел, как шестилетняя дочь одного из рабочих подошла к канаве с водой и стала ловить корзиной лягушек. Поймав несколько штук, обернула каждую листом и бросила в костер. Минут через десять лягушки были готовы, и девочка с аппетитом стала их есть, посматривая на меня озорными глазенками. Искусство собирать постигается жителями лесов с детских лет.

От реки Лесо я пошел по старой грунтовой автомобильной дороге на реку Банголо. Я знал, что шесть лет назад по ней ездили французские геологи. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что дорога заросла высокими, толщиной до 15 см деревьями музанга (листья этих деревьев собраны в многочисленные зонтики-колпачки, будто сделанные руками человека). Одно из удивительных свойств влажных экваториальных лесов — быстрое зарастание вырубок. В тот день мне так и не удалось добраться до реки Банголо.

К исходу второго дня нашего пребывания на Лесо неожиданно появился Габриель и сообщил:

— Месье Эжен боку маляд (Женя сильно болен).

— Но что могло случиться со здоровым человеком за два дня? — недоумевал я.

— У него аппендицит. Его отвезли в Сибити и сделали операцию, — пояснил Габриель.

— Надо же такому случиться, — сокрушались мы.

На другой день (это было 26 августа) садимся в газик и мчимся в Сибити. Заходим в палату. Женя, бледный и слабый, радостно улыбнулся. И тихим голосом стал рассказывать.

— Да, ребята, — заговорил он, — и дома-то болеть скверно, а на чужбине — вдвойне хуже. И главное, во время приступа, когда я подумал, что мне конец, и прощался с жизнью, никого из вас не было рядом! Не с кем было обмолвиться словом. А мне так хотелось услышать родную речь. На другой день после операции, — продолжал Женя, — я выглянул в окно и увидел странное дерево. Его ствол был как у всех деревьев. А вот безлистная, странно ветвящаяся крона показалась гигантскими щупальцами спрута, ползущими в окно, чтоб меня задушить…^[9] И мне стало как-то не по себе. Мысленно перенесся в родное Подмосковье, вспомнил наши светлые, радостные леса, открытые поляны и почувствовал облегчение. Ваш приход, ребята, — бальзам для меня. У меня поднялось настроение, и я почувствовал себя намного лучше.

Нельзя было не согласиться с Женей, что болеть вдали от Родины, да еще одному, без товарищей, очень плохо.

Перед нашим уходом Женя сказал:

— Когда меня выпишут из больницы, в Пуэнт-Нуар не поеду, останусь с вами. Между тем из Пуэнт-Нуара к больному Евгению Уварову прибыла наш врач Нина Ивановна Федотова. Осмотрев больного, она сказала: «Чтобы окончательно поправиться, ему некоторое время надо побыть в Пуэнт-Нуаре, около океана». Ну что ж, врачу виднее.

В то утро, когда провожали Уварова в Пуэнт-Нуар, я обнаружил на пальце руки небольшой нарыв. Он неприятно зудел.

— С чего бы это? — удивился я. Обратился к врачу.

— Это у вас заболевание, которое по-местному называется «шик», — сказала Нина Ивановна. — Возбудитель болезни — земляная блоха. Она проникает под кожу и откладывает яйца, из которых возникают личинки. Нарыв сопровождается зудом, в чем вы, вероятно, убедились.

Подошел Франсуа и предложил сделать операцию. Я согласился. Франсуа принес заостренную палочку, расковырял нарыв и извлек из-под кожи белый комочек личинок величиной с просяное зерно.

— А теперь, — сказала Нина Ивановна, — смажьте ранку йодом, и от вашего нарыва не останется никакого следа.

Чаще подобные нарывы возникали у нас на пальцах ног. Но мы уже не волновались, ибо знали, как от них легко избавляться.

Реже поражал нас тропический миаз — болезнь, вызываемая личинками мух. Мухи откладывают в почву яйца, из которых образуются личинки. Личинки активно проникают в кожу человека и животных. На коже возникает нечто вроде фурункула с отверстием, ведущим в полость, в которой находятся личинки. Недели через две личинки достигают 1,5 см длины. Свищ надо смазывать вазелиновым маслом. Из-за недостатка воздуха личинки высовывают конец тела с дыхательными отверстиями наружу. Их надо извлечь пинцетом, после чего быстро наступает выздоровление.

В Конго нас подстерегала еще одна болезнь — тропическая малярия. Вначале никто из нас даже не предполагал, что может заболеть ею. Мы регулярно глотали хлорахин и были уверены в том, что никакие анофелесы нам не страшны. Но не тут-то было. Некоторые мои коллеги все же заболели малярией.

У меня тропическая лихорадка началась уже в Москве. Сначала я подумал, что простудился или загрипповал. Но врачи сразу же определили малярию и тут же отправили меня в больницу, где недели через две меня поставили на ноги.

На реке Джуэли

После Комоно нам предстояло обследовать водораздел рек Огове и Джуэли, к северу от селения Занага.

Загрузив до отказа газик, мчимся в Занага. Мы выехали в шесть часов утра и были удивлены, что жители деревень, через которые проезжали, уже сидели у костров. По-видимому, холод выгнал их так рано из хижин. Грунтовые дороги в сентябре в этой части Конго обильно покрыты пылью (уже несколько месяцев продолжается сухой сезон), поэтому за машиной тянется пыльный хвост. Придорожные кусты, пальмы — красные от осевшей пыли. И мы, сидящие в машине, с ног до головы покрыты пылью. Она набивается в уши, в волосы, лезет в глаза. Неприятная эта штука — пыль! Но в это время нс застрянешь в грязи, которая образуется на дорогах в дождливый сезон.

Дорога от Сибити до Занага очень узкая и сильно петляет. Нужно почти беспрерывно сигналить, чтобы не столкнуться с встречной машиной, которую из-за крутых поворотов не видно иногда за 5 м. Мы чуть-чуть не столкнулись с машиной, груженной песком.

В Занага наш газик в мгновение ока окружили школьники. Над головами носились ткачики — красивые птички размером с воробья. У ткачика темная с желтыми пятнами спинка и ярко-желтое брюшко. Ткачики живут колониями на масличных пальмах. На одной пальмовой ветке умещается до десятка гнезд. Их гнезда по своей форме напоминают валенок, у которого отрезано голенище. Гнезда подвешены отверстием вниз. Им не страшны ливни: ни одна капля дождя не проникает в гнездо. В центре поселка красуется дерево равенала^[10], крона которого напоминает павлиний хвост. Листья кроны длиной 2–3 м располагаются в одной плоскости. В расширениях длинных черешков листьев скапливается вода, до одного литра в каждом черешке. Ею можно напоить двух путешественников. Поэтому раве-налу называют деревом путешественников. Она культивируется как декоративное растение. От Занага около 12 км до верховьев реки Огове, через которую мы должны переправиться. Вот и река.

Более 100 лет назад по ней здесь прошел Саворньян де Бразза. В октябре 1875 г. он начал подниматься по реке Огове из Либревиля (Габон). В пути его надолго останавливали воинственные племена, обитавщие по реке. Поэтому он достиг верховьев реки только в июле 1877 г., т. е. через год и девять месяцев. Бразза предположил, что если отсюда двигаться через водораздел, то можно достичь верховьев других рек, текущих в противоположном Огове направлении. Он покидает реку и с носильщиками пробирается через тропический лес. Его упорство было вознаграждено: Бразза попал в верховья реки Алима, правого притока Конго, и стал спускаться по ней на пироге. Когда прошли по реке около сотни километров, их окружили агрессивно настроенные племена апфуру. Бразза уговаривал их пропустить его, но тщетно. Несколькими месяцами раньше эти племена встречали экспедицию Стенли, которая с ними жестоко обошлась. Поэтому они были враждебно настроены и к европейцам. Ночью Бразза вышел из окружения и стал пробираться к реке Оговс. В августе 1878 г. он снова достиг реки Огове, а потом Либревиля. Это было первое его путешествие.

Вещи через Огове переправляем на правый берег на пироге, а сами идем по мосту, сплетенному из лиан. Он раскачивается в разные стороны. Многие испытывали страх, боясь оказаться в реке с крокодилами и бегемотами. Я увидел, как переходил через мост местный житель. Прежде чем ступить на него, он молился богу, вероятно, затем, чтобы благополучно добраться до противоположного берега.

Идя по мосту, я не испытывал страха. Мне вспомнились памирские овринги, по сравнению с которыми этот мост показался детской забавой. Даже сейчас, по прошествии многих лет, при воспоминании о них по коже пробегает неприятный холодок и появляется дрожь в ногах. Мне пришлось побывать на оврингах Ванча, Язгулема и Бартанга. Особенно они страшны на Бартанге. Существует даже поговорка: «Кто на Бартанге нс бывал, тот Памира не видал». Овринги надо не только увидеть, их надо ощутить. Представьте себе бурлящий поток в скалистых, почти отвесных берегах… И вот высоко-высоко над потоком в скале змеится тропа. Она то круто спускается вниз, то почти вертикально поднимается вверх, то сменяется шаткими мостками из прутьев, а под ногами — бездна с кипящим потоком… Этнограф И. И. Зарубин так писал об оврингах: «…это — соединение в одном месте всех трудностей и опасностей пути, встречаемых обыкновенно порознь. Они (овринги. — В. Е.) отличаются друг от друга только различными сочетаниями и степенью этих трудностей. Приближающемуся к оврингу кажется, что дальше идти нет никакой возможности. Но после внимательного осмотра он находит впереди какой-нибудь выступ, на который можно перешагнуть, хотя с большим трудом; дальше виден какой-нибудь колышек, заменяющий ступеньку, колеблющаяся висячая лестница из прутьев, балкон, громадный утес, на который можно взобраться, прижимаясь к нему всем телом и едва-едва схватившись руками за верхний выступ… Вернуться назад нельзя: сзади идут другие, а разойтись немыслимо. Идущие впереди, более опытные, указывают, на какой выступ какую ногу нужно поставить и за какой камень держаться: если поставить ногу немного ближе, чем нужно, то при следующем шаге нельзя будет достать ногой до другого выступа. При этом все овринги расположены на очень большой высоте над рекой…»

Вскоре отряд собрался на правом берегу Огове. Обмениваемся приветствиями с шоферами (они будут ждать нашего возвращения) и трогаемся в путь, на север. Открытые, выжженные солнцем участки саванны перемежаются с лесом. По открытым местам идти трудно: солнце жжет немилосердно. Тяжестью наливаются шея, плечи, голова. Еще хорошо, что рельеф равнинный. Когда заходим в лес, испытываем настоящее блаженство. Он здесь не густой, шагаешь по нему, словно по парку в Сокольниках! Около деревень видны кофейные плантации.

Через несколько часов пути достигли заброшенного лагеря.Низкие травяные хижины с множеством гигантских пауков. Пришлось применить хлорамин, чтобы избавиться от неприятных соседей. Поставили еще несколько палаток, и жилищная проблема была решена.

Лагерь стоит на открытом месте. Нас это вполне устраивает, так как сумрак джунглей нам изрядно надоел. Днем жарковато, но вместе с ночью спускается приятная прохлада и спится хорошо. Вокруг лагеря торчат темно-серые термитники разной величины и формы. Чаще встречаются термитники грибообразной формы с одной, реже с двумя и еще реже с тремя шляпками до 1 м в поперечнике. Их высота не превышает 0,5 м. Другие термитники напоминают придорожные надолбы. Светло-серые конической формы до 1,5 м чем-то схожи с бивнями слонов; видны термитники-замки, состоящие из общего основания с несколькими башенками наверху. Вероятно, маленькие термитники построены из кусочков самой верхней, темной части почвы, покрупнее — из более глубоких горизонтов, имеющих светло-серую окраску. Термиты строят свои жилища, перерабатывают кусочки почвы челюстями и смачивают слюной, прочно их цементирующей. Поэтому стенки термитников крепки, как кирпич. В южной части Конго высота термитников-замков не более 2 м, в соседнем Заире — 8 м. В литературе встречаются сведения о наличии термитников 15-метровой высоты, с окружностью у основания 20–30 м. Человек рядом с таким термитником покажется лиллипутом. Да, крошечные слепые насекомые-строители совершают поистине чудеса, воздвигая такие громады.

Наряду с надземными в лесу попадаются воздушные термитники. Они располагаются на деревьях и имеют форму шара или сигары. С какой целью строят их насекомые? Оказывается, это временные жилища термитов, своеобразные дачи, в которые насекомые перекочевывают в период длительных тропических ливней. Все воздушные термитники соединяются с надземными ходами, проточенными внутри веток и стволов деревьев. Любопытная деталь: шляпка-зонтик у грибообразного термитника не служит жилищем, а выполняет роль крыши дома. Она защищает жилище — цилиндрическую ножку — от проникновения в него воды. Вероятно, одной шляпки-зонтика бывает мало, и насекомые строят гнездо с двумя и тремя крышами.

Термитники сооружаются из комочков земли и из древесины либо из их смеси. Теснота побуждает насекомых надстраивать жилище, но ведется эта работа внутри термитника. Никогда не приходилось видеть строителей снаружи.

Камнеподобная масса термитников в тропических странах нередко перемалывается и употребляется для удобрения полей. В Австралии есть племена, которые употребляют постройки термитов в пищу.

Преобразованная термитами почва становится лучше, плодороднее. Термиты поедают упавшие гнилые деревья, выполняя роль лесных санитаров. Но и вред от термитов велик: они разрушают дома, поедают деревянные железнодорожные шпалы, уничтожают плантации культурных растений, в частности эвкалиптов.

У нас новый проводник отряда — житель Занага, охотник и искатель алмазов — Лоран Эндому. Его порекомендовал нам сам супрефект Занага. Лоран, обрадованный оказанным ему доверием, с удовольствием показывал свои «владения», шагая впереди с ружьем за плечом. Расспрашивал, как надо искать, чтобы найти много алмазов. С товарищами он перерыл горы земли, а нашел всего два небольших алмаза. Когда из первой же канавы на ручье Нгуниунгу мы извлекли сразу пять алмазов, его восторгу не было конца. Лоран Эндому поверил нам как специалистам-алмазникам.

Очередной маршрут. Шедший по тропе Лоран внезапно отпрыгнул назад и закричал: «Змея, змея!» На тропе метрах в 5 от нас лежала змея. Она уже подняла голову. Лоран хотел прикончить ее мачете, но это было небезопасно, и я попросил его лучше застрелить змею.

— У меня мало патронов, и мне не хотелось бы тратить их на нее, — заметил Лоран.

Когда я пообещал ему вернуть патрон, он снял ружье и прицелился. Раздался выстрел, змея отлетела на 2 м в сторону и шлепнулась в воду. Один из рабочих достал ее палкой из воды и положил на тропу. Это была гадюка длиной сантиметров 80 и толщиной с детскую руку.

Мы уже четыре месяца провели в джунглях, а эта наша первая встреча со змеей напомнила мне про сыворотку «антигюрза», которая до сих пор покоилась в аптечке. Надо достать ее и носить с собой!

На другой стороне ручья на песчаном берегу мы увидели четкие отпечатки львиных лап…

Поднимаемся вверх по узкой долине реки Нгулянгали, притока Огове. Вдруг из-под наших ног выскакивает красная антилопа и в испуге бросается на левый, обрывистый берег. Но, запутавшись ногами в лианах, повисает. К ней стремительно подбегает топограф Гома Бернар. Антилопа падает ему под ноги, проскакивает между ними (в это время Бернар успевает стукнуть ее геологическим молотком) и со всех ног устремляется в лес. Шедший позади рабочий кинул вдогонку ей мачете, но промахнулся. Все были сильно возбуждены и разочарованы тем, что упустили так много мяса. Но конголезцы — народ веселый и жизнерадостный. Любят пошутить. Рабочие потом не раз вспоминали случай с антилопой. Один из них зажимал между ног другого, махал над ним геологическим молотком и кричал: «Гома Бернар, Гома Бернар». Когда на зов выходил Бернар, рабочий, изображавший антилопу, стремительно выскальзывал и бросался наутек. Все присутствовавшие дружно хохотали, в том числе и Бернар.

Продолжаем маршрут по реке. Вскоре на пути встретился завал, перегородивший реку, словно плотина. Обходить его стороной не хотелось, и мы решили пробраться через него. Только ступил я на одну из коряг, как перед самым носом пронеслась, извиваясь, змея и упала в воду. Стоило мне чуть быстрее проделать все это, и змея свалилась бы мне на голову:

— Маршрут сплошных сюрпризов, — подумал я.

Кончался четвертый день нашего пребывания на новом месте. Я только что вернулся из маршрута и сел на бревно, чтобы снять резиновые сапоги. Они с трудом поддавались моим усилиям: набухшие портянки «заклинили» ноги. Сняв один сапог, принялся за другой. Вдруг над самой моей головой раздался радостный женский крик: «Вася, Вася!» Поднял голову и не поверил своим глазам: рядом со мной стояла улыбающаяся жена, а поодаль — жена Потапова и Георгий Михайлович Сластушенский, главный геолог группы советских специалистов. Казалось невероятным, что они смогли разыскать нас в такой глуши.

— Как бы далеко ни забирались, все равно найдем, — сказал, улыбаясь, Сластушенский.

Десять месяцев не виделся я с женой, тоже геологом. Я ходил по джунглям Конго, а она — по берегу Ледовитого океана на Чукотке. Вернувшись в Москву и пробыв в ней немногим более недели, она вылетела в Конго, чтобы заняться исследованием шлихов. Приехав в Пуэнт-Нуар и не застав меня, жена собиралась уже засесть за микроскоп, не надеясь на скорую встречу. Что ж поделаешь! Такова профессия геолога: разлуки, ожидания, радости встреч и долгие рассказы о пережитых трудностях — обычные явления в семейной жизни изыскателей.

Увидеться со мной ей помог случай.

— Георгий Михайлович взял нас с собой, — заметила жена, — с одним условием: что всю дорогу мы будем петь.

— Ну и выполнили вы обещание?

За жену ответил Георгий Михайлович:

— Пели они много и хорошо. Особенно приятно было слушать русские народные песни. На какое-то время я даже забыл, что нахожусь в Конго. Казалось, мы едем по Донским степям.

— Да, — думал я, глядя на жену, — во всем оказалась «виновата» профессия, нас соединившая. Учились вместе в Московском геологоразведочном институте. Кивали друг другу при встречах, обменивались взглядами. После окончания института меня направили в Актюбинск — искать полезные ископаемые на просторах Казахстанских степей. Краем уха слышал, что и ее направили туда же.

И ничего бы у нас не было, если бы… не необычная встреча. Вспомнились Мугоджарские степи… Простор без конца и края. Ширь такая — глаз не оторвешь. Жара днем, и прохлада вечером. Трава высотой со слоновую. А степной и водоплавающей дичи такое изобилие, словно мы попали в заповедный край.

Сидя в палатке, услышал шум машины. «Наша машина возвращается из Актюбинска с продуктами», — мелькнула радостная мысль. Но, выйдя из палатки, понял, что ошибся. Машина — это был «форд» — приближалась к лагерю совсем с другой стороны. И когда до лагеря оставалось метров 300, «форд» внезапно накренился на большой скорости и повалился набок. Перепуганный, бегу к газику (он стоял около палатки) и мчусь к перевернувшейся машине. Вижу: из ее кузова с трудом вылезает бледная женщина и говорит: «Там, прижатая бочкой с бензином, лежит Тоня Петрова. Не знаю, жива ли?»

Вначале не дошло до сознания — кто такая Тоня? Первая мысль — помочь человеку. Вскакиваю в кузов, с трудом откатываю бочку с бензином и освобождаю пленницу, втиснутую между вьючными ящиками и спальными мешками. И не верю глазам: моя знакомая по институту Тоня. Бледная, перепуганная, но только слегка ушибленная и поцарапанная.

Между тем из кабины «форда» вылезли главный геолог управления Григорий Иванович Водорезов и шофер. Последний заметил: «До чего же неустойчивая техника у американцев». Оба они были в кровоподтеках, но способные передвигаться на собственных ногах. Я был несказанно рад, что все обошлось благополучно.

За ужином, после того как пострадавшие пришли в себя, Водорезов сказал, обращаясь ко мне: «Вы просили в партию геолога, я вам его привез. Принимайте Тоню. Правда, чуть-чуть ее не угробил. Но все хорошо, что хорошо кончается». С этого случая все и началось…

Вскоре вернулись Потапов и Богатиков, и мы всей компанией отправились купаться на реку Джуэли, заказав Шарлю праздничный ужин. Вот и Джуэли, стекающая с песчаного плато Батеке и впадающая в Огове. По реке плывут листья, ветки, на дне лежит много деревьев: вода прозрачная и их хорошо видно. Дно песчаное, но ноги вязнут, словно в иле. Всласть поплавали и вернулись в лагерь. Нас ждал ужин. Но всем очень хотелось пить, а чай нс был готов. Попросили Франсуа побыстрее сварить чай. Прошло совсем немного времени, и мы разливали по кружкам чай. Но он оказался почему-то не горячим, а теплым.

— Чай кипел? — поинтересовался я.

— Нет, — бесхитростно ответил Франсуа.

— Почему ж ты его подал?

— Но вы же просили побыстрее, — парировал он.

Принялись за суп, а чайник Франсуа снова водрузил на огонь. Потом мы лакомились нежным антилопьим мясом. За разговором не заметили, как наступила ночь. Стало прохладно. Пора расходиться по палаткам. Когда поднимались из-за стола, желая друг другу спокойной ночи, услышали истошный крик шимпанзе. Этот внезапный крик несколько поубавил наше радостное настроение и как бы напомнил нам о том, что лес полон неожиданностей. Не прошли и сутки — мы в этом убедились.

Пожар

На другой день под вечер (было около четырех часов) мы заметили на расстоянии приблизительно 1 км от лагеря клубы дыма: горела саванна. Через некоторое время стало видно и пламя, поднимавшееся над травой на 2–3 м. Огонь двигался в направлении лагеря. Я подошел к Габриелю Нгуака и попросил его принять необходимые меры для защиты от огня лагеря и имущества отряда. Но никто из рабочих не внял просьбе Габриеля. Одни из них продолжали играть в карты, другие закусывали, а третьи сидели у костра и балагурили. Минут через 20 я снова напомнил Габриелю об угрожающей нам опасности: огонь надвигался на нас лавиной шириной около 80 м. И опять — полнейшее равнодушие к опасности со стороны рабочих! И только когда огонь был метрах в 30, рабочие стали вырубать траву у хижин, а оставшуюся поджигать навстречу пламени, бушевавшему с огромной силой вблизи лагеря.

Мои коллеги и я стащили имущество отряда на середину лагеря, свободную от травы. Все документы я сложил в рюкзак и надел его на себя. В это время пламя лизнуло крайнюю слева хижину. И тут как будто какая-то неведомая сила подстегнула рабочих. И куда только делась их флегматичность. С бесстрашием и яростью бросились они на огонь: сбивали пламя ветками, засыпали песком, поливали водой. Хижину удалось отстоять. Пощадив соседние хижины, огонь перекинулся на самую крайнюю, в которой хранились продукты. Но и эту хижину удалось спасти. Теперь огонь приближался к правой половине лагеря. Все бросились туда. Когда языки пламени подошли к хижинам, от травы была уже очищена полоса шириной 2 м. Пламя прошло рядом, опалив наши лица и засыпав палатки черным пеплом. Пострадала только хижина, служившая нам туалетом; она находилась в стороне и вспыхнула, как кучка пороха. Через несколько минут от нее остался только черный остов. Такая судьба была бы уготовлена всем хижинам, если бы не мужество рабочих.

Пожар бушевал позади нас. Мы смотрели на дымящиеся вокруг кустарники и на удаляющееся пламя. Вот оно подобралось к одной из трех рядом стоящих масличных пальм, и та занялась ярким пламенем, время от времени выбрасывая высоко в воздух сноп искр. День был на исходе, когда огонь, дойдя до леса, погас; только пальма продолжала гореть. Совсем стемнело, а она выбрасывала в небо тысячи светлячков. Нельзя было не залюбоваться этим великолепным зрелищем. Наконец и она погасла.

— Сгорела дотла, — решили мы и стали расходиться по палаткам, и только теперь я почувствовал сильную усталость.

На следующий день рано утром я вышел из палатки, посмотрел в сторону пальм и вначале не поверил своим глазам: там по-прежнему стояли три пальмы. Пошел с женой посмотреть на горевшую пальму. Идя по пожарищу, мы измазались сажей цеплявшихся за нас обгоревших кустарников и трав. А вот и пальма: стоит зеленая, свежая, словно после ночного дождика. Я бы никогда не поверил, что она горела в течение двух часов, если бы не видел это своими глазами. Подтверждением этому служил и толстый слой пепла вокруг ствола. У пальмы обгорели только сухие ветки. Черные кусочки их валялись вместе с золой на земле, и кое-где остатки веток виднелись на стволе; зеленые же остались невредимыми. Почему пальма не сгорела, никто не знал. И мне бы очень хотелось узнать об этом от ботаников.

После завтрака мужчины отправились в маршрут, а наши жены стали знакомиться с женами рабочих.

В конце сентября Георгий Михайлович и наши жены отбыли на «большую землю»— так мы, советские специалисты, работавшие в джунглях, называли нашу геологическую базу в Пуэнт-Нуаре.

А мы продолжали поиск с удвоенной энергией: приближался малый дождливый сезон, начинающийся в середине октября, и надо было успеть выполнить задание.

Маниокой, бататом нас снабжали женщины окрестных деревень. Они приносили их в корзинках в лагерь и устраивали распродажу. А за день до нашего ухода из этих мест они вместе с маниокой принесли пальмовое вино. Вечером рабочие выпили и устроили концерт: пели и плясали под аккомпанемент дощечек, которыми музыканты ударяли друг о друга. А некоторые мужчины-озорники нарядились в платья и лихо отплясывали, изображая дам. Сыпались шутки, слышался смех…

С сожалением покидали мы на другой день лагерь: привыкли к этим не столь густым и не таким болотистым лесам, в которые заглядывают солнечные лучи, к перелесьям, к рекам с чистой, прозрачной водой, к пению птиц. В маршруте вспомнил, что у меня сегодня день рождения.

К обеду прибыли в Занага. Сказав по секрету Шарлю и Франсуа, что у меня сегодня день рождения, отправил их в магазин за покупками. Прошло немного времени, и праздничный стол был накрыт. На столе — виски «Джонни Уокер», содовая вода «Перье», пиво, столовое вино «Совинко» и необычные закуски: авокадо, папайя, ананасы и жареные бананы. Да, я ел сырые и печеные бананы. Их пекут в углях, как у нас картошку. Ел банановый суп с арахисом. А сегодня Шарль приготовил жареные бананы. Очистил их от кожуры, обжарил в масле, потом налил на сковородку немного виски и зажег его. Бананы получились на славу. По вкусу они, пожалуй, похожи на наши русские оладьи с яблоками. Плод авокадо по форме схож с грушей, но больших размеров. Его тонкая зеленовато-фиолетовая оболочка начинена желтовато-зеленоватой очень питательной массой, содержащей чуть ли не все известные витамины. Авокадо можно есть без специй, но он очень приторный. Больше всего нам нравился авокадо, приготовленный Шарлем. Он разрезал плод на две половинки, извлек зерно величиной с голубиное яйцо, очистил мякоть от тонкой коричневой пленки. В лунку каждой половинки добавил мелко нарезанный лук, соль, перец, арахисовое масло, чайную ложку сухого вина, все тщательно перемешал, и еда готова. Скажу вам: великолепная закуска! И несколько слов о чудесной папайе. По вкусу она напоминает дыню, но в ней содержится до 75 % сахара и много различных витаминов, а также папаин, который улучшает пищеварение, излечивает язву желудка и другие желудочно-кишечные заболевания. Плоды дынного дерева быстро восстанавливают силы. Однако папайю (мамон) приятнее есть, полив мякоть лимонным соком; без него она слишком приторна. Листья дынного дерева используются в народной медицине для лечения лихорадки.

…Трещат дрова к камине, придавая нашему застолью особый уют. Невольно вспомнилось стихотворение Фета «У камина»:

Всяких сюрпризов ждал я от Африки, но только не сюрприза в виде камина. В Африке — и камин… Да еще не где-нибудь в Браззавиле или Пуэнт-Нуаре, а за сотни километров от них.

Вместе с нами — Богатиковым, Потаповым и мной — за столом Габриель, Шарль и Франсуа. В разгар самого веселья вдруг постучали в дверь. На пороге оказался пигмей Виктор Тсиба. Он пришел меня поздравить и принес в подарок цесарку. Вслед за Виктором пришли и другие рабочие. Но от кого же они узнали о моем дне рождения? Оказалось, что Шарль и Франсуа не выполнили моей просьбы и открыли им «тайну», когда делали закупки. Мы были рады приходу рабочих. Пригласили их к столу, а Франсуа пришлось еще раз сходить в магазин…

Пробыв в окрестностях Занага около 10 дней, мы выехали в Пуэнт-Нуар в середине октября. Надо было написать отчет о проведенных изысканиях.

Время обработки полевых материалов называется у нас, геологов, камеральным периодом или просто «камералкой». В течение этого периода мы сдаем в лабораторию шлихи, где определяется их минералогический состав. Из образцов горных пород в лаборатории для нас изготовляют шлифы — тонкие пластинки горных пород, получаемые путем шлифовки небольшого обломка; они нужны для микроскопического исследования состава и структуры горной породы. Когда минералогический состав шлихов выяснен, мы составляем шлиховую карту. Окончательно оформляем геологическую карту, составленную в черновом виде во время полевых работ. После всего этого делаем заключение о дальнейшем направлении поисковых работ на то или иное полезное ископаемое.

Камеральные дни дома протекают довольно однообразно. Другое дело Конго. Тут иной мир, в котором для нас много необычного, интересного. Взять хоты бы нашу квартиру. В ней летают бабочки, по стенам ползают ящерицы и тараканы. Однажды на стене дома я увидел ящерицу с цикадой во рту. Она долго ползала, видно ища удобное место, чтобы позавтракать. Решил ее сфотографировать. Стал наводить фотоаппарат. Испугавшись, ящерица выплюнула цикаду на пол, а сама скрылась за трубой. Через некоторое время взглянул на цикаду, ее облепили муравьи. И откуда только они взялись? Пол недавно протирали.

Наш рабочий день начинался с 6 ч 20 мин (вставать надо было в 5.30) и заканчивался в 13.00. Вторая половина дня была свободной.

Мы часто бывали на берегу Атлантического океана. Купались, загорали или просто любовались океаном. По пляжу снуют крабы, их очень много. Когда к ним приближаешься, они аж метров за 30 удирают под волны или скрываются в норы в песке. Ближе не подпускают. Но вот как-то я прогуливался по берегу после шторма. На нем валялось много рыбин, облепленных крабами. Подхожу к одной из них. Крабы отбегают от меня только метров на 5 и смотрят глазами-подвесками. Не хочется расставаться им с лакомым блюдом. Немного отхожу, и крабы тут же набрасываются на добычу. Через некоторое время от рыбин остались одни скелеты.

Мы играли в волейбол, в пинг-понг. Наш стол для пинг-понга стоял под навесом. Однажды во время игры на него шлепнулась змея внушительных размеров. Она упала с потолка. Вот это сюрприз.

Повар-конголезец угощал нас нередко всякими экзотическими салатами. Как-то придя в столовую, увидели на столе ананасы. Мы были удивлены тем, что повар их не очистил и не порезал. Но оказалось, что ананасы были с «хитростью». Они были полыми и набиты салатом. Салат состоял из мякоти ананаса, бананов и папайи. Салат оказался восхитительным. Повар готовил нам салаты из креветок (были положены также рис, лук, помидоры и жгучий перец), тоже очень вкусные. Были в нашем меню и черепашьи яйца. По форме и размеру черепашье яйцо точь-в-точь как шарик для пинг-понга!

Вот так, без особых хлопот, и протекали наши дни, когда вдруг случилось одно происшествие. Было это 12 ноября 1966 г.

Сухопутный «крокодил»

Вечером того дня, когда солнце вот-вот должно было зайти за горизонт, в нашу дверь кто-то резко постучал. Открыв дверь, я увидел знакомого конголезца. Он извинился за вторжение и, указав в сторону пустыря, сказал: «Месье Базиль, там сухопутный «крокодил»». Я бросился в том направлении и увидел малоприятную картину: по траве с высунутым языком бежал огромный варан, за которым гнались двое преследователей. Они кидали в него камни, стараясь убить рептилию.

— Ребята, зачем вы это делаете? Оставьте его в покое, пусть живет, — пытался я образумить охотников. Но куда там! Увлеченные погоней, они не вняли моей просьбе и продолжали забивать варана камнями. Потом один из охотников подбежал к уже обессиленному варану и ударил его палкой поперек туловища. У бедняги изо рта хлынула кровь. Я на какое-то мгновение зажмурился, чтобы не смотреть на это жестокое убийство животного. Открыл глаза и увидел, что варан затих, прикусив длинный язык. Только хвост его конвульсивно подергивался. И как это обычно бывает, сбежалось много народа.

Один из охотников вытащил варана из травы на дорогу. Я прикинул его длину вместе с хвостом: она была около 1,5 м, нс менее.

— Что вы с ним будете делать? — спросил одного из охотников.

— Снимем шкуру и продадим. Как сувенир.

— А мясо есть будете?

— Мясо варана мы не едим.

Стемнело. Медленно шагаю домой. На душе скверно. Придя домой, решил пораньше лечь спать, чтоб поскорее унять охватившее меня волнение. Мне было жаль загубленного варана. Долго не мог заснуть. Но все же сон сморил. И мне приснилось, скажу вам, страшное. Стою я в глухом лесу и вижу, как из-под земли появляется темная змееподобная голова, пасть ее раскрывается и из нес высовывается длиннющий раздвоенный язык. Язык скользит по траве, вроде бы се ощупывая. Потом показываются отвратительные передние конечности с растопыренными когтями на лапах, затем такие же задние конечности и наконец массивный хвост. И вот перед моим взором стоит дракон-чудовище небывалых размеров, во всей своей отвратительной красе. Уродливое существо вызывало чувство брезгливости и неописуемый страх.

— Боже мой, да ведь это дракон острова Комодо. Как я оказался на этом острове? — промелькнуло в голове.

А дракон продолжал языком ощупывать траву. Но вдруг… он прикусил язык, опустив его вниз. Меня охватил ужас: дракон меня заметил и сейчас набросится.

— Бежать, бежать скорее, со всех ног, без оглядки, — пронзила мысль. Но только хотел броситься наутек, ноги не подчинились. Они словно приросли к земле. А дракон, я это явственно видел, двинулся ко мне. И тут я закричал, охваченный страхом. Жена в испуге спросила:

— Что с тобой?

— Сон нехороший приснился.

Жена тут же снова заснула, а я думал: почему мне приснился комодский варан из Восточной Индонезии? Но так и не нашел объяснения.

Снова заснул лишь под утро. Хорошо, что то утро совпало с выходным днем. Можно было выспаться, что я и сделал, проспав почти до обеда. После сна решил: куплю у охотников шкуру варана и расскажу в Москве друзьям о том, как его загубили и как я пытался его спасти.

Побежал на базар, где торгуют сувенирами, но шкуры варана там не обнаружил. Я стал расспрашивать знакомых конголезцев о вчерашних охотниках. Но о них никто ничего не знал. Охотники словно в воду канули. И хотя шкуры варана я в Москву не привез, история о нем долго не выходила из моей головы. Как-то просматривая журнал «Юный натуралист», я натолкнулся на любопытную заметку об индийском варане. В Индии, как это ни покажется парадоксальным, варана иногда используют в качестве «живого альпинистского крючка». Для этого двухметровую рептилию обвязывают веревкой и пускают по вертикальной стенке, через которую нужно перебраться человеку. Варан карабкается по стене, используя только ему одному ведомые зацепки. Наверху варан держится до тех пор, пока по веревке не поднимется человек. На мой взгляд, так использовать варана куда гуманнее, чем делать из него сувениры.

В марте следующего года отчет был готов, а в середине апреля мы отбыли на Родину.

Незаметно пролетели дни отпуска, а в конце июня 1967 г. мы снова вылетели в Конго.

Недолгие сборы, и мы катим в джунгли…

Снова в джунгли

В середине июля мы выехали из Пуэнт-Нуара, направляясь в Мосенджо и далее к ручью Бикелеле, в знакомые места. Переночевав в Димонике, двинулись дальше. Наш новый шофер — Марсель Мунгабио — любитель быстрой езды. Гонит газик по саванне со скоростью 100 км/ч, нагоняя страх на детишек и женщин. Детишки удирают в траву, шарахаются в стороны от дороги женщины. Несмотря на просьбу, он не сбавляет скорость, даже когда проезжает по деревне. Какое-то ухарство. Задавив нескольких кур и барана, Марсель продолжает гнать машину с прежней скоростью. Бессмысленное убийство его, видимо, не трогает.

К вечеру прибыли в Мосенджо. Нас окружили знакомые конголезцы. Улыбки и крепкие рукопожатия говорят о том, что они рады нашему приезду. Наносим визит новому супрефекту. Ему на вид лет 35, а его супруге — 16. У них малыш. Встретили нас очень любезно. Супрефект заверил, что будет оказывать нам всемерную помощь. На прощанье сказал: «Завтра приеду в деревню Мосана, чтобы пожелать вам доброго пути».

Переночевав в Мосенджо, едем в Мосана. Вот и знакомая деревня. Идем к шефу кантона, который встречает нас около хижины. Он сильно сдал за год, еле-еле передвигается. Преподносим ему подарок: несколько бутылок белого вина «Совинко», которое он очень любит. Вскоре подъехал супрефект. Супрефект и шеф кантона обменялись речами.

После митинга тепло прощаемся с супрефектом и шефом кантона и едем в деревню Мадингу, к Луи Бунгу, которого нам не терпится увидеть. Около хижины нас встретила его жена и сообщила:

— Луи нет дома, он в лесу, но скоро вернется.

Не прошло и 10 минут, как на опушке леса показался Луи. Он слегка прихрамывал на правую ногу. «Поранил мачете», — сообщила жена. Увидев нас, Луи зашагал быстрее, и вскоре мы жали его руку. Между тем повар накрыл раскладной стол и пригласил к обеду. За обедом я спросил Луи, сможет ли он пойти с нами завтра в джунгли. «Да, конечно», — ответил он без колебаний.

На другой день — это было 20 июля — уходим в джунгли. Нас четверо среди конголезцев: геолог Павлин Потапов, радист Вячеслав Дорофеев, переводчик Сунат Нишанбаев, узбек по национальности, и я, начальник отряда. Дорофеев должен установить рацию и вернуться в Пуэнт-Нуар.

…Идем другой тропой, не той, по которой проходили в прошлом году. Луи заверил, что эта тропа лучше. Так и оказалось: лес здесь разрежен. Правда, он выглядит здесь как-то безрадостно: встречается много деревьев, сгнивших на корню. В их стволы легко входит геологический молоток. Часто попадаются упавшие деревья. И что странно — стоит тишина. Не слышно пения птиц, верещания цикад, крика обезьян.

Луи Бунгу по-хозяйски осматривает тропу: отбрасывает в сторону лежащие на ней ветки, кое-где обрубает лианы, делает зарубки на деревьях. Это его «владения». Чувствуется, что он очень любит свой лес.

Пройдя около 15 км, остановились на ночлег. Здесь мы уже проходили в прошлый раз. Располагаемся под навесом, а Луи — рядом с нами на земле под открытым небом. Когда стемнело, пошел мелкий дождик. Луи в хижину нс пошел, а приказал рабочим сделать над его постелью легкий навес из банановых листьев.

— Я должен вас охранять, так мне приказал супрефект, — заметил он.

Когда совсем стемнело, вернулись охотники с тушей кабана. Луи поднялся и при свете костров стал раздавать мясо рабочим. Когда от кабаньей туши ничего не осталось, Луи обращаясь к нам, заметил:

— Все рабочие остались довольны.

На следующий день утром отряд вступил в царство травы высотой в два человеческих роста, которую бацанги называют «масиса». Трава немного напоминает комнатный фикус. Сердцевина масисы считается целебной. Ее прикладывают в ранам как антисептическое средство. Стебли масисы местами были объедены.

— Горилла обедала, — заметил Луи, ударяя по траве мачете. Тут же растет другая трава высотой 3–4 м. Ес стебель вверху оканчивается одним-единственным огромным листом — сантиметров 80 длиной и сантиметров 50 шириной. Это растение конголезцы называли «фёй де брус», что в переводе означает «лист джунглей». На стебле «листа джунглей» красуются два-три ярко-красных цветка. Между масисой и «листом джунглей» растет еще какая-то высокая трава, стебель у нее съедобный, по вкусу напоминает щавель.

Луи шел рядом со мной и все время старался научить меня понимать жизнь леса.

— Смотрите, вот следы кабанов. Они лакомились плодами масличной пальмы. Эти ягоды, — он показывает на ярко-красные ягоды величиной с крупную вишню, — любят есть обезьяны. Для людей они вредны.

Внезапно Луи сворачивает с тропы в сторону.

— Там над тропой висят гнезда ос, они больно кусаются, — поясняет он.

Что и говорить, шаг благоразумный с его стороны. Я хорошо знаю, как кусаются сибирские осы. У конголезских ос вряд ли иные повадки; в этом я убедился только позднее.

Перелезая через дерево, лежавшее на тропе, Луи заметил:

— С этого дерева пантера прыгнула на кабана. Вот следы их борьбы.

Внимательно всматриваюсь, но никаких следов не вижу. Немного в стороне от дерева видна свежая бороздка на почве.

— Пантера скребла лапой. Ей зачем-то надо было запомнить это место, — поясняет Бунгу. Чуть дальше на тропе валяются клочки шерсти.

— Их выплюнула пантера, съев какое-то животное.

На одном из термитников Луи показывает нам еле заметные полосы и поясняет: «Следы оставил панголин, он лакомился термитами».

Луи все больше и больше поражал нас своими знаниями джунглей и их обитателей. И в этом отношении он был схож со знаменитым нанайцем Дереу Узала.

К вечеру подошли к лагерю, в котором не были ровно год. Он стал неузнаваем. Здесь выросли кустарники и деревья музанга высотой до 3 м, хижины заросли травой, появилось много мелких, больно кусающих мух. Сильно «постарела» наша хижина: подгнили ее стойки, а стены изнутри и снаружи оказались разрисованными причудливыми узорами — трубочками-галереями, или ходами термитов. Вначале я не придал этому никакого значения. Но вскоре убедился в том, что термиты в наше отсутствие здорово поработали. Захожу в нашу прежнюю хижину, вижу ранее забитый в стойку гвоздь и вешаю на него полупустой рюкзак, но он падает вместе с гвоздем. Беру этот же гвоздь и забиваю в другую стойку, гвоздь входит в нес, словно в творожную массу. Нашу хижину съели термиты. Эти разбойники начали с геологических молотков, а теперь добрались до хижины, которую с аппетитом доедают. А ведь она была построена всего два года назад.

О прожорливости термитов

И вот мы живем в хижине-термитнике. Как-то наводя порядок, я раздавил трубочку-галерею. Пролом оказался длиной около 2 см. Выскочившие из галереи белые термиты стали его заделывать. Решил понаблюдать за их работой, освещая место пролома электрическим фонарем (в нашей хижине даже днем было темновато). Заделка дыры велась с двух сторон, навстречу друг другу, двумя группами термитов по полусотне в каждой. Строительный материал насекомые добывали из своей же галереи и из деревянной стойки хижины по соседству с проломом. Время от времени то один, то другой термит вдруг переставал трудиться, останавливался и начинал трястись, словно от чего-то освобождаясь (так делает, например, лошадь после купания), затем снова принимался за работу. Для чего он это делал, не знаю.

По мере того как пролом уменьшался в размерах, все меньше и меньше термитов оставалось на дневной поверхности галереи. Наконец последний термит скрылся в своем убежище. Ремонтные работы продолжались 3 ч.

Прожорливость термитов поистине фантастическая! Вот несколько примеров. Они нанесли довольно значительный ущерб зданию законодательного собрания в городе Брисбене (штат Квинсленд, Австралия). Чтобы сохранить здание от окончательного разрушения, одна из компаний по борьбе с насекомыми сделала из пластика и нейлона громадный колпак. На его изготовление пошло 16 км пластика шириной 2 м. Колпаком укрыли все здание. И когда убедились в герметичности колпака, то в его вентиляционную систему закачали метилбромид. Термиты погибли.

В той же Австралии произошел и такой случай. Насекомые прогрызли свинцовую стену погреба, в котором в бочках хранилось около 7 тыс. л пива. Выпив большую часть пива, термиты пробили путь в биллиардную соседнего отеля, где съели всю имевшуюся там древесину, а на закуску еще и биллиардные шары.

В одной из шриланкийских тюрем термиты проели стену из сырцового кирпича настолько, что трем заключенным удалось спокойно выйти наружу и скрыться.

А теперь перенесемся в Египет. Крестьянин из городка Бехера раскопал часть древнего кладбища и тем самым потревожил термитов. И вот «недовольные» термиты — а их были миллионы — напали на город. Жители в панике бежали. Через некоторое время строения города были съедены.

В Индонезии термиты наносят ущерб жилым и административным зданиям на сумму 100 млн рупий в год! Они едят не только деревянные конструкции, но и пластиковые трубы, синтетические оболочки кабелей, другие детали из пластмасс.

В 1840 г. военные корабли, приписанные к порту Джемстаун на острове Святой Елены, перехватили в океане подозрительный парусник и пришвартовали его к берегу. Вместе с парусником «пришвартовался» и южноамериканский термит — бразильский носач. Он так быстро расплодился, что через 35 лет съел город. Летописец острова Д. С. Меллис писал в 1875 г.: «Джемстаун выглядит как город, разрушенный землетрясением».

В нашей стране термиты водятся в Туркмении, Узбекистане и кое-где в Таджикистане. Их можно увидеть на Дальнем Востоке, на Черноморском побережье Кавказа и на юге Украины.

Как известно, в 1948 г. в результате сильного землетрясения был разрушен Ашхабад. Но когда в городе начались восстановительные работы, то обнаружилось, что деревянные детали строений (балки, столбы, стропила, полы) и глиносырцовые блоки были изъедены термитами. Город, разрушенный землетрясением, был подготовлен к катастрофе термитами. Если бы не эти разбойники, разрушений и жертв в Ашхабаде было бы меньше. Вот так бесшумно, без спешки, скрытно термиты пожирают целые города. В Фергане на одной из фабрик обвалились перекрытия из-за повреждения их термитами. Термиты объявились в старых домах в центре города Владивостока.

Естественно задаться вопросом: что делать с термитами в нашей стране? «Разводить» их и дальше или же объявить им войну? Вот мнение руководителя лаборатории Института зоологии Академии наук Туркменской ССР К. Какалиева, которое приводит в своей статье в «Правде» М. Васин: «Да, термиты досаждают жителям городов и сел, повреждают столбы линий элекропередачи и связи, железнодорожные шпалы, плодовые и декоративные деревья, кустарники. Своими тоннелями способствуют утечке воды из оросительных систем. Но, если соблюдать правила противотермитной профилактики, происки насекомых будут не так уж чувствительны. Современные дома с помощью небольших усовершенствований становятся неуязвимыми. Столбы, поднятые на бетонное или металлическое основание, шпалы, пропитанные, например, препаратом ХМ 5, нападению белых муравьев не подвергаются. В садах, виноградниках, даже в бедной растительностью пустыне термиты нападают только на ослабленные растения. На хлопковых плантациях и вообще на обрабатываемых землях они не живут — гибнут в течение двух-трех лет от плуга и поливов.

При этом нельзя забывать, что термиты нашей зоны приносят и немалую пользу. Они перемешивают грунт разных горизонтов, обогащают почву гумусом, рыхлят ее. Кроме того, они лакомый корм для 70 видов полезных животных. Не будет преувеличением сказать: термиты поддерживают жизнь в пустыне»^[11].

И далее М. Васин пишет: «Наконец, вот уже много лет белые муравьи исправно трудятся в качестве контролеров разнообразнейшей промышленной продукции. На тридцатигектарном термитном полигоне постоянно испытывают на термитоустойчивость сотни образцов материалов и изделий: резину, ткани, различные виды картона и бумаги, древесину, пластмассы, стеклопласты, радиолампы, электровакуумные приборы, кабели, провода. Особенно тщательной проверке, во время которой термиты, случается, прогрызают стеклоткани и свинец, подвергают изделия, предназначенные для отправления в страны Африки, Южной Азии, Центральной Америки. В этой работе участвуют два десятка исследовательских учреждений и промышленных предприятий страны. И если после длительных исследований материала в акте напишут: «Испытан на полигоне Института зоологии АН ТССР. Термитоустойчив», это будет означать, что сохранность изделия гарантирована даже на «термитном полюсе», в Катанге».

Полагаю, что никакие противотермитные усовершенствования домов не остановят от проникновения насекомых внутрь зданий. А там им есть чем полакомиться (полы, мебель, книги и т. д). А как предохранить от термитов стенки оросительных каналов, шлюзы, плотины, плодовые деревья? Да и любые противотермитные мероприятия требуют значительных дополнительных затрат. Вероятно, термитам надо объявить войну, чтобы раз и навсегда избавиться от этих вредителей.

В природе существует 2600 видов термитов, в нашей стране обитает только семь. И то, что не по «зубам» туркменскому термиту, может оказаться «изысканной пищей» для термита другого вида. И тогда длительные исследования материалов на термитоустойчивость пойдут насмарку. Немалые народные средства будут затрачены зря.

Как бороться с термитами? Ученые из лаборатории американского Департамента сельского хозяйства разработали такой способ: около термитника надо насыпать трухи и посыпать ее нужными препаратами; они вскоре попадут в организм всех его обитателей. А препараты начинены микроорганизмами, вызывающими у насекомых паралич, или синтезированными регуляторами роста. В последнем случае молодые термиты быстро вырастают и теряют способность добывать пищу. В результате сокращается число рабочих термитов и вся колония гибнет. Применяемые препараты вскоре разлагаются и не приносят заметного вреда окружающей среде^[12].

А теперь снова вернемся к нашему лагерю на Бикеле-ле. Глядя на хижины, подумал: что с ними будет через несколько лет? Они либо развалятся, либо будут полностью съедены термитами. На их месте вырастут деревья, и от прежнего селения не останется никакого следа. Надо отметить, что джунгли быстро «оккупируют» свободные пространства, и местным жителям постоянно приходится корчевать лес под посевы. Корчевка леса очень трудная работа! Вот как это делается. Вначале вырубаются нижний и средний ярусы леса, т. е. кустарники и деревья высотой до 25–30 м. Когда они подсохнут, их сжигают. После этого рубят деревья-великаны. Их срубают на высоте около 5 м, где ствол тоньше. Для этого сооружают специальные «леса». И снова все сжигается. Однако толстые стволы огромных деревьев и еще более толстые пни только обгорают; в дальнейшем они «украшают» поле.

Через три-четыре года выращивания маниоки или земляных орехов пашня истощается. Гумус, которого и так мало в почве, быстро выгорает под солнцем. Тогда поле бросают и корчуют лес в другом месте. К заброшенному участку возвращаются через 5—10 лет, когда на нем уже колышется настоящее море джунглей. И все повторяется сначала. Правда, гигантские деревья за такой срок не успевают вырасти. Для этого им требуется несколько десятков лет.

Утром следующего дня устанавливаем рацию. Луи забирается по гладкому стволу дерева на его вершину и привязывает антенну. Связь с Пуэнт-Нуаром установлена. По лагерю понеслись позывные: «Волга», «Волга» (позывные радиостанции в Пуэнт-Нуаре), я — «Алмаз», я — «Алмаз» (позывные нашей радиостанции). Как меня слышите, прием, прием». Рабочие и их жены впоследствии неоднократно скандировали: «Вольга, Вольга, я — Алмас, Алмас».

В этот день в лагерь пришла жена Луи с трехлетним сынишкой Бежаме, темно-коричневым, будто вылепленным из шоколада, и дочерью Маргаритой 11 лет. Представляя жену и детей, Луи положил руку на плечо сына и, улыбаясь, сказал:

— Бежаме — будущий шеф геологической миссии.

Я пригласил всех в нашу хижину на чашку кофе. За столом Луи поведал нам историю своей женитьбы. К вечеру вернулись рабочие с грузом и сообщили, что старшая дочь Луи (от первого брака) умерла. Луи попросил отпуск на три дня и утром ушел в деревню хоронить дочь.

В очередной маршрут иду с Виктором Тсиба. За те восемь месяцев, что я его не видел, он сильно похудел. Сказал, что болел. Сейчас жаловался на боль в деснах. Они кровоточили. Мне раньше никогда не приходило в голову, что в условиях буйной экваториальной растительности может быть авитаминоз. И тем не менее это так. Густая крона деревьев джунглей не пропускает солнечных лучей, поэтому под пологом влажного экваториального леса, как считают ученые-ботаники, плохо развиваются растения-витаминоносители. Зато такая обстановка, где все гниет и разлагается, очень благоприятна для болезнетворных бактерий, способствующих появлению у людей различных недугов.

Вот и река Итомо, находящаяся приблизительно в 5 км юго-восточнее лагеря. Шлиховые пробы из этой реки ничего интересного не показали. Перед возвращением влагерь присели отдохнуть. Виктор рассказал мне, что в этих местах он вместе с Луи искал золото.

— Это было в 1965 г. Мы пришли сюда с одной кастрюлей, — сказал он.

— Чем же вы питались? — поинтересовался я.

— Мясом, фруктами, медом.

— А соль у вас была?

— Соли не было. Мы предпочитаем есть несоленое мясо.

Приближаясь к лагерю, догнали жену Луи Бунгу. Она шла с корзиной за плечами, доверху заполненной дровами. Впереди матери чинно шагал голый Бежаме с мачете в руке. При виде такой картины я не мог не улыбнуться. Больно воинственный вид был у малыша.

— Почему он ходит голым? — спросил я у матери.

— Дикий какой-то, — ответила она. Не хочет одеваться, да и только.

Прошло немного времени после того, как мы вернулись в лагерь, и я услышал крик Бежаме.

— Что случилось? — спросил одного из рабочих.

— Ничего особенного. Мать моет Бежаме.

Пошел к хижине Луи, чтобы успокоить малыша. Когда подходил, мать закончила мытье, и Бежаме утих. Радостный оттого, что избавился от «мук», он тут же в голом виде, еще не просохший, опустился на колени и стал разгребать зачем-то землю обеими руками…

Вечером того же дня я зашел к Виктору. У него прямо в хижине горел костер. Дым застилал глаза. А семья Виктора — жена и двое детей преспокойно сидели у костра, наслаждаясь его теплом. Дочери было около восьми лет, а сыну — около четырех. В хижине царила, как мне показалось, атмосфера грусти. Когда выходил их хижины, услышал шепот Виктора: «Месье Базиль, дайте мне, пожалуйста, один патрон. Я убью для ребятишек обезьянку, а то они голодны». Вот, оказывается, в чем причина грустного настроения. Получив патрон, Виктор тут же отправился на охоту.

На следующий день утром, спускаясь из лагеря к ручью Бикелеле (там работала на промывке алмазов одна из бригад), я услышал голоса детей. Навстречу мне поднимались дети Виктора — сестра и брат. Увидев меня, они замолчали. Спросил, где были. Оказалось, что носили отцу обед, (у мальчика в руке был котелок).

— Что же вы отнесли? — поинтересовался я.

— Мясо обезьянки, — ответила девочка.

Я понял, патрон не пропал даром. А как охотимся мы?… Вечером ко мне подошел Виктор в хорошем настроении, поблагодарил за патрон и предложил ножку обезьянки. Я отказался, поскольку у нас было мясо.

Между тем Виктор спросил: «Месье, а для чего ищем мы эти блестящие красивые камушки?» Вот патрон для него — это большая ценность, а алмаз — так себе… камушек. Как ответить ему? Ведь сделать это не так просто: надо, чтобы он понял. Поэтому я ответил: «Месье Виктор, я расскажу вам об этом позднее».

— Что же все-таки рассказать Виктору об алмазе? — думал я, лежа на раскладушке.

Об алмазе

Алмаз по-гречески — «адамас», что первоначально означало «сталь». Арабское название камня «ал-мас», т. е. твердейший. От него, вероятно, произошло русское название «алмаз». Алмаз называют также «орлиным камнем» — это имя связано с легендой о добыче алмазов из ущелья в Индии с помощью орлов.

Алмаз — самое твердое вещество на земле. Но он хрупок: легко раскалывается при ударе. Но все эти сведения не придадут цены алмазу в глазах Виктора…

Алмаз имеет специфический блеск, почти как у стекла, но значительно более сильный.

Алмаз состоит из углерода, т. е. из такого же вещества, что и мягкий графит, употребляемый для производства обычных карандашей. А как эти камни не похожи друг на друга! В чем же причина их различий? Она заключается в том, что атомы углерода в этих камнях расположены по-разному: компактно у алмаза и разреженно у графита.

Кристаллы алмаза в большинстве случаев бесцветны. Реже имеют светло-зеленоватую, светло-голубоватую и светло-розовую окраску. Помимо прозрачных алмазов, в природе встречаются слабопрозрачные и непрозрачные камни. И что интересно: в природе встречаются алмазы шарообразные и неопределенной формы.

Ограненный алмаз называется бриллиантом. В отличие от природного алмаза он обладает красивой игрой света: лучи, входящие в бриллиант, многократно преломляются и отражаются гранями, и камень сверкает радужными оттенками. Вес кристаллов алмаза колеблется в больших пределах — от сотых долей карата (0,2 г) до нескольких сот и даже тысяч каратов. Крупные алмазы встречаются в природе очень редко. Находка такого алмаза — большое событие. История многих крупных алмазов богата приключениями, иногда с трагическими исходами. Самый крупный в мире алмаз «Куллинан», весом около 0,6 кг, найден в 1905 г. на руднике «Премьер» в Южной Африке. И что удивительно, этот огромный камень оказался всего лишь осколком какого-то сверхгигантского алмаза.

А теперь сделаем экскурс в историю открытия южноафриканских алмазов (в том числе и «Куллинана»). Эта история была долгой и драматичной. В 1602 г. в Голландии была учреждена Ост-Индская торговая компания. Ост-Индия в переводе означает Восточная Индия. Ранее Индией или, точнее, Вест-Индией европейцы считали открытые X. Колумбом в конце XV в. острова Карибского моря в Америке. Но вот в начале XVI в. европейцы открыли «настоящую» Индию и стали ее называть в противовес Вест-Индии Ост-Индией. Название «Ост-Индия» долго сохранялось за так называемыми ост-индийскими торговыми компаниями (английской, голландской, французской), обладавшими правом монопольной торговли с Индией и другими азиатскими странами.

В 1652 г. на мысе Доброй Надежды появились фактории Ост-Индской голландской компании. Они снабжали водой и продовольствием суда, курсировавшие между Нидерландами и Индией, другими азиатскими странами. Долгое время поселения в Южной Африке, из которых в дальнейшем возник город Кейптаун (ранее называвшийся Кап-стад), служили как бы промежуточной станцией на торговом пути. Но постепенно колония расширялась за счет захвата голландцами новых земель у коренных жителей Южной Африки — бушменов, готтентотов и народов банту. В дальнейшем сюда стали переселяться французские и немецкие колонисты. Они становились фермерами: разводили скот, обрабатывали землю, сажали сады. Потомки голландских колонистов, ставшие фермерами, получили название буров, или африканеров. Горожане назывались бюргерами.

Переселенцы основали Капскую колонию, простиравшуюся от южной оконечности Африки до реки Оранжевой. У буров свой язык — африкаанс. Он сложился на базе различных голландских диалектов XVII в. Кроме того, в нем много слов, заимствованных из португальского, французского и немецкого языков, а также из местных африканских языков. Официальное признание получил лишь в 1926 г.

В 1806 г. Капскую землю захватила Англия. В страну начали прибывать англичане. Бурам пришлось основательно потесниться, и в 1830–1840 гг. они решили переселиться севернее. Эта миграция вошла в историю под названием «Великого трека», или «Бурского трека» (трек в переводе с голландского — переселение). Севернее Капской колонии буры создали две республики — Оранжевое Свободное государство (1854 г.) и Трансвааль, или Южно-Африканская Республика (1856 г.).

Одним из руководителей буров по захвату африканских земель в 1830–1850 гг. был Андриес Преториус (1798–1853). Его сын Мартинус Преториус (1819–1901) стал одним из создателей и первым президентом Трансвааля. Город Претория назван в честь его отца, Андриеса Преториуса.

А теперь расскажем о реке Оранжевой. Она начинается в Лесото, на плато Басуто высотой 2300–3000 м над уровнем океана, течет на запад и впадает в Атлантический океан. Ее длина почти 2000 км. В верховьях реки (от истоков до устья реки Вааль) много порогов и водопадов. Но самый большой водопад находится в середине реки. Это знаменитый Ауграбис высотой 146 м. Основную массу воды река получает в верхнем течении летом (ноябрь — март), когда здесь выпадает в среднем от 500 до 1000–1300 мм в год осадков. Это — время половодья. В зимнее время реку можно перейти в брод. В наиболее сухие годы она на отдельных участках пересыхает.

Река Оранжевая славится красивыми гальками. Попадаются кроваво-красный гранат, прозрачный, словно родниковая вода, горный хрусталь, кремовый и красный халцедон, полосчатый, как зебра, агат. Дети из окрестных селений издавна любили играть этими камушками. И вот однажды (а дело было в 1867 г.) 15-летний сын фермера Джекобса принес домой несколько камушков, которые насобирал на реке, приблизительно в 27 км ниже по течению от города Хоптауна. Среди них один сильно блестел, чем и привлек внимание матери мальчика. Она показала его своему соседу пастуху Ван-Никерку, который был поражен необычным сверканием находки.

— Продай мне его, — сказал он соседке.

— Что ты, — удивилась госпожа Джекобс.’— Как можно продавать камни, которые валяются вокруг нас в изобилии. Возьми его так.

Ван-Никерк оставил камень у себя. Через некоторое время к нему заехал бродячий торговец и охотник на страусов ирландец Джон О'Рейли. Ван-Никерк показал ему камень. Заинтересовавшись им, О'Рейли взял его с собой, чтобы узнать, что это за камушек и нельзя ли его продать. Джон О'Рейли побывал в городах Хоптауне и Колсберге, где показывал камушек нескольким торговцам, но они не давали за него ни гроша. Знакомые охотника стали над ним посмеиваться, приговаривая:

— Занимайся-ка ты, Джон, лучше страусовыми перьями. Не твое это дело искать в земле сокровища.

И О'Рейли выбросил бы камушек, если бы им не заинтересовался Лоренцо Бойес, член муниципального совета Колсберга. Лоренцо взял камушек и поцарапал им оконное стекло магазина. На стекле осталось несколько нестираемых линий. (Кстати, оконная рама с царапинами на стекле как историческая реликвия охраняется муниципалитетом Колсберга и выставлена напоказ в парке.) Бойес высказал предположение, что камень является алмазом. О'Рейли обрадовался и пообещал Бойесу поделиться с ним барышом, если это подтвердится. Присутствовавший при разговоре местный аптекарь отнесся к предположению Бойеса скептически и предложил пари, что камень — топаз. Выигравший пари должен был получить новую шляпу.

Камень для определения послали в незапечатанном конверте главному геологу Капской колонии У. Г. Атерстону, который подтвердил, что это действительно алмаз весом 21,25 кар, и оценил его в 500 ф. ст. Губернатор Капской колонии сэр Ф. Водехауз, выплатив О'Рейли указанную сумму, отправил алмаз в Париж на Всемирную выставку. Счастливый обладатель денег, как и обещал, поделился ими с Бойесом и Ван-Никерком.

Существует и другая, более романтическая версия находки первого алмаза в этой местности. Его якобы нашла 11-летняя девочка, дочь голландского фермера. Играя в саду, она проколола подошву своего сафьянового сандалика острым камушком, которым и оказался алмаз весом более 21 кар.

На выставке в Париже африканский алмаз произвел сенсацию. Любители легкой наживы уже готовы были ринуться в Южную Африку «за счастьем». Но были и такие, кто не верил в возможность найти там алмазы. Их сомнения особенно укрепились после того, как английский геолог Грегори, обследовав предполагаемое место находки алмаза, пришел к заключению: алмазов в реке Оранжевой нет. Он посчитал, что история с алмазом является чистейшим вымыслом.

Геолог Атерстон, державший в руках алмаз с реки Оранжевой, естественно, не согласился с Грегори. Последний же рассуждал так: раз есть алмаз, то его сюда, скорее всего, принес издалека страус и здесь уронил. Атерстон же настаивал на местном происхождении алмаза, что впоследствии и подтвердилось.

Второй алмаз был найден лишь десять месяцев спустя почти на 50 км ниже по течению Оранжевой, у слияния ее с рекой Вааль. Искатели сокровищ бросились туда. Алмазы попадались, но были мелкие. И вот в марте 1868 г. местный пастух нашел изумительный алмаз весом 83,5 кар и продал его Ван-Никерку за 500 овец, 10 волов и лошадь. Пастух был немало удивлен, что так выгодно продал алмаз: за целое стадо скота стоимостью не менее 250 ф. ст. Он не знал, что Ван-Никерк перепродал алмаз за 11 200 ф. ст. и стал богачом. Затем алмаз огранили в Амстердаме. При огранке камень потерял почти половину своего первоначального веса. Но бриллиант весом 44,5 кар оказался одним из красивейших в мире. Его нарекли «Звезда Южной Африки». Обладателем бриллианта стал граф Дадлей. Он купил его за 25 тыс. ф. ст.

Теперь у европейцев уже не было сомнений в том, что в Южной Африке есть алмазные россыпи. На Оранжевую и Вааль (в последней, по слухам, алмазов было больше) хлынул поток охотников за алмазами из разных стран мира. Ехали фермеры, купцы, искатели приключений, бродяги, мясники, булочники, доктора, покинувшие свои подразделения солдаты, школьники, сбежавшие из домов, моряки, оставившие корабли…

К концу 1869 г. уже около 10 тыс. старателей сделали заявки на обследование берегов реки Вааль на протяжении нескольких миль. Центром добычи алмазов стал населенный пункт Пниль. Здесь рыли шурфы, промывали галечники, но далеко не всегда к старателям приходила удача.

В августе 1870 г. у фермы Ягерсфонтейн (в 120 км юго-восточнее нынешнего города Кимберли) нашли первую кимберлитовую трубку, получившую свое название по имени фермы. Трубка находилась в сухой долине под слоем речного галечника. Алмазы вначале нашли в галечниках, а потом вскрыли и саму трубку. Позже в этом районе было обнаружено еще несколько кимберлитовых трубок, но самой богатой и большой оказалась Ягерсфонтейн (ее площадь около 11 га). В ней нашли такие знаменитые алмазы, как «Эксцельсиор» (1893 г.) весом 971,5 кар (обломок более крупного кристалла), «Юбилейный», или «Юбилей» (1895 г.), — 650,8 кар, «Юлиус Пан» — 241,5 кар и др.

В сентябре 1870 г. обнаружили трубку «Дютойтспен», также названную по местности. Вскоре здесь нашли еще ряд трубок, в том числе и знаменитую «Кимберли» (1871 г.). Там, где сейчас расположился город Кимберли, стояла одинокая ферма — дом с коровниками, обмазанными глиной. Глину фермер брал на месте. Однажды дети фермера, играя около дома, заметили в стене искрящиеся точки. Они подошли ближе и увидели, что сверкали какие-то прозрачные зернышки. Дети выковыряли несколько зернышек и показали их взрослым. Зернышки оказались… алмазами.

В этом же районе алмазы искала группа старателей из Колсберга, которой руководил некий Ф. Роустон. Его подчиненные носили на головах красные шапки в виде чулка. Поэтому эту компанию прозвали «красношапочниками». Как-то в субботний вечер подвыпившие красношапочники играли в карты. И тут им на глаза попался пьяный слуга-негр. Не долго думая, Роустон послал его ночью на один из ближайших холмов искать алмазы. Конечно, это была шутка, но Дамон (так звали слугу-негра); взял кирку и лопату, отправился на холм. На его счастье ночь была лунная и кругом было. хорошо видно. Придя на холм, Дамон стал копать шурф. И вскоре обнаружил блестящие камушки. Набрав пригоршню, он принес их хозяину. Увидев такое богатство, Роустон был ошеломлен. Все повскакали со своих мест и в сопровождении Дамона бросились на холм. На другой день красношапочники сделали заявку и обосновались на холме, который назвали «Колсберг».

Весть о находке алмазов в этом районе распространилась с молниеносной быстротой. Территория в течение нескольких дней была разбита колышками на участки, или отводы. Некоторые старатели находили алмазы прямо под ногами (попутно они разнесли на куски ферму и выбрали из стен строений алмазы). А земля здесь была не простая, а желтая. Стали рыть желтую землю глубже и натолкнулись на голубую землю, тоже алмазоносную. Со временем выяснилось, что желтая и голубая земля выполняют «дыру», идущую в глубь Земли. «Дыра» напоминала гигантскую дудку овальной формы с совершенно вертикальными стенками. Овал был длиной 260 м и шириной 160 м (площадью около 4 га). За пределами «дыры» никаких алмазов не было. Трубку назвали «Кимберли», что означает «Большая дыра».

Под голубой землей залегала синевато-черная плотная порода с алмазами — кимберлит. Около трубки впоследствии вырос город Кимберли, окруженный почти ровными степными пространствами.

Старатели, нс жалея сил, ковыряли землю, каждый хотел обогатиться в одиночку. Работали преимущественно киркой и лопатой. Это был изнурительный, каторжный труд. Одни находили алмазы, другие трудились недели, месяцы — и все впустую..

В трубке «Кимберли» найден крупный необычной твердости алмаз «Рог». В течение трех лет мучались ювелиры с его огранкой, истерли несколько гранильных кругов, но алмаз, словно заколдованный, никак не поддавался шлифовке. Предпринимались попытки раздробить алмаз на куски, но и эта операция не удалась^[13]. В конце концов камень оставили в покос и решили сохранить его как загадку природы.

В начале алмазной лихорадки в Капской колонии появился англичанин, сын бедного священника, Сесиль Джон Родс. Он приехал, как и многие другие, за богатством. И вскоре благодаря своей напористости Родс обошел своих конкурентов и стал преуспевающим промышленником. Объединив наиболее крупных предпринимателей, он в 1880 г. основал и возглавил акционерное общество «Де Бирс», которое быстро «съело» всех мелких промышленников. В том же году Родс стал министром правительства Капской колонии, ему было всего 27 лет. За глаза его называли алмазным королем. Через 10 лет Родс — премьер-министр Капской колонии. В новом качестве он захватил огромные территории в Южной и Центральной Африке, часть которых английским правительством была названа в его честь Родезией.

Коренные месторождения алмазов в Трансваале были открыты значительно позднее. Об их открытии существует такая версия. Там, где сейчас находится знаменитая трубка «Премьер», стояла ферма, принадлежавшая Принслоо. Фермер часто сидел на веранде дома с заряженным ружьем, чтобы отпугивать искателей алмазов. До этого Принслоо уже продал две фермы за приличную сумму и вот теперь перебрался на третью, расположенную в 33 км северо-восточнее города Претории, в надежде, что уж здесь-то алмазоискатели не будут его беспокоить. Но Принслоо ошибся. Как-то ночью к нему на ферму пробрался некий Куллинан, уверовавший в то, что ферма стоит на трубке. Он отобрал с поверхности образец, и в нем оказались… алмазы! На другой день Куллинан пришел к Принслоо и с большим трудом, но все же уговорил фермера продать ему ферму. Куллинан купил ее за огромную сумму — 60 тыс. ф. ст. А ферма действительно стояла на трубке эллипсоидальной формы площадью 31,5 га. Ее начали разрабатывать в 1902 г. А в 1905 г. на глубине 9 м в ней был найден величайший алмаз, весом 3106 кар, величиной с кулак. Однажды вечером, сдавая смену, рабочий заметил в стенке карьера что-то блестящее, сверкающее в лучах заходящего солнца, и сообщил об этом в горный надзор. Его представители осторожно извлекли находку. Уникальный алмаз, названный «Куллинан», купило правительство Трансвааля за 150 тыс. ф. ст. и преподнесло его королю Англии Эдуарду VII по случаю его дня рождения.

Впоследствии «Куллинан» разбили в Амстердаме и получили «Куллинан I» (или «Звезда Африки») весом около 530 кар, «Куллинан II» весом около 317 кар и еще 103 мелких алмазика. Общий их вес составил около 1064 кар, т. е. примерно 34 % первоначального веса камня. Остальная часть камня утерялась при огранке. «Звезда Африки» украшает королевский скипетр.

Трубка «Премьер» ежегодно дает около 2,5 млн кар алмазов. С 1902 г. из нее добыто 78 млн кар (15,6 т). Трубка выдала одну четверть всех крупных (крупнее 400 кар) алмазов мира.

Стоимость алмаза зависит от его размера и чистоты: чем чище и крупнее алмаз, тем он дороже. Если в алмазе есть трещины или какие-либо посторонние включения, стоимость его резко падает. Так, чистой воды якутский алмаз «Горняк» весом 45 кар стоит гораздо дороже, чем с желтым нацветом якутский алмаз «Мария» весом 106 кар.

Все алмазы разделяются на две группы — ювелирные, идущие на изготовление бриллиантов, и технические. На изготовление бриллиантов используются крупные и прозрачные камни. Бриллианты вставляются в кольца, в серьги, в браслеты. Раньше ими украшали костюмы, шляпы. Известно, например, что Екатерина II подарила графу Орлову костюм, унизанный бриллиантами. Он оценивался по тем временам в 1 млн р.

Алмазы, непригодные для огранки, используются в технике. Из высокосортных технических алмазов изготовляются алмазные инструменты — буровые коронки (для бурения особенно твердых горных пород), резцы, сверла, волоки (фильеры). Волоки — алмазные пластинки с тончайшими отверстиями, через которые протягиваются проволоки до 1/1000 мм в диаметре. Алмазные пластинки очень долговечны. Один алмазный волок заменяет почти 400 твердосплавных волоков, к тому же скорость изготовления проволоки на алмазном волоке в 2 раза выше_л чем на твердосплавном. Вот в чем преимущество алмазных инструментов перед твердосплавными.

Низкосортные технические алмазы, представленные мелкими трещиноватыми камнями, идут на изготовление алмазного порошка. Последний употребляется в камнеобрабатывающей промышленности и при шлифовке бриллиантов.

Утром подумал и решил, что рассказ для Виктора сложен, ему трудно будет меня понять. И я ему сказал: «В общем алмазы — это богатство для вашей страны». А что я еще мог сказать?..

Лагерь посещает врач

Похоронив дочь, в конце июля вернулся грустный Луи. А в начале августа к нам в лагерь пришел врач Евгений Мозговой. Многие рабочие и их жены впервые увидели врача, да к тому же русского, из Москвы. Всем захотелось у него полечиться. И мы были несказанно рады приходу Жени. Теперь наш советский коллектив состоял из четырех человек. К тому же для меня каждый наш врач всегда немного Чехов. И вот к Мозговому народ повалил валом. А поскольку жены рабочих не знали французского языка, я попросил нашего повара Франсуа быть переводчиком у Мозгового. Франсуа был очень доволен, что ему оказали такую честь. Кстати, к этому времени он имел в запасе десятка три русских слов и нередко пытался продемонстрировать свои знания. Так, если какой-нибудь рабочий любил много поговорить, он, улыбаясь, замечал по-русски: «болтун». Рабочих, которые шумели без всякого повода, называл «сумасшедшими».

Вместе с Мозговым к нам в лагерь пришла стройная, с гордой осанкой молодая девушка лет 15, по имени Адель, и расположилась в палатке Марселя Мунзео. На мой вопрос Марсель, немного смущенный, но радостный, сказал: «Месье Базиль, это моя новая жена». Далее Марсель рассказал: «Недавно от меня ушла жена с двумя детишками. Она была недовольна тем, что я долгое время нахожусь в экспедиции. Со мной в экспедицию ехать не захотела. Адель же будет все время со мной».

Своей жизнерадостностью и обаянием Адель произвела на нас приятное впечатление. За ужином в нашей хижине мы пожелали Марселю и его юной подруге семейного счастья.

Середина августа. Почти все рабочие, их жены и дети ушли в деревни на празднование годовщины конголезской революции. Не слышно людского шума. Громко поют птицы. Я еще не слышал таких звонких, разноголосых трелей за все время пребывания в лагере. Как «очумелые» носятся в воздухе маленькие птички — нектарницы. Конголезцы почему-то называют их «колибри». Когда проглядывает солнце, появляются бабочки самых пестрых расцветок и порхают в воздухе. В пасмурную погоду бабочек не видно. Вечерами мы, Потапов, Нишанбаев, Мозговой и я (Дорофеев, установив рацию, отбыл в Пуэнт-Нуар), садимся около хижины и слушаем передачи из Москвы.

Как-то в воскресенье охотники принесли четырех обезьянок, среди которых был совсем крохотный малыш-подранок.

— А нельзя ли его вылечить? — высказал вслух свою мысль Мозговой.

Осмотрев малыша, Женя обнаружил повреждение позвоночника и опустил его на землю. Малыш пополз на передних лапах.

— Вылечить нельзя, — сказал Женя. Тогда один из охотников умертвил обезьянку.

С приходом охотников в лагере стало шумно. Все вышли из хижин посмотреть на трофеи и получить свою долю мяса. Это мясо для рабочих было очень кстати, так как у них кончилась маниока.

Вслед за охотниками вернулись с рыбной ловли женщины. У каждой в корзине лежало десятка по два мелкой рыбешки. Началось приготовление еды. Все обитатели лагеря расселись у костров. Царило всеобщее оживление, раздавались шутки, слышался смех. Играли дети. Четырехлетняя дочь Бернара Гома носила за спиной «младенца» — завернутый в материю кусок бревна, а на голове — пустой котелок. Иногда брала «младенца» на руки и начинала убаюкивать. Позже я видел, как эта девочка ходила с матерью на речку и принесла на голове котелок воды. Потом очищала траву, из которой мать делала циновки.

Под вечер, когда жители лагеря отдыхали, девочка пританцовывала под музыку транзистора. Меня она совсем не боялась и первая протягивала ручонку для приветствия. Наблюдая за поведением малышей, я поражался их самостоятельности. Дочь Бернара Гома в четыре года помогала матери по хозяйству, а мальчики такого же возраста или, может быть, чуть постарше уже как настоящие хирурги ловко орудовали маленькой заостренной палочкой, выковыривая «шик».

Между тем наши исследования на Бикелеле, за исключением геофизических, были выполнены. Но геофизик мог прибыть к нам только в начале октября. У нас в запасе оставалось больше месяца на обследование новых территорий, и, проводив Мозгового, мы в конце августа выступили на Бисеме.

На реке Бисеме

Идем по тропе, по которой ходили год назад. Она заросла лианами. Идущие впереди расчищают ее, чтобы можно было пройти с грузом. Вдруг до нашего слуха донесся резкий крик белки. Луи остановился и прислушался.

— Белка чем-то встревожена, — заметил он. — И птицы кричат испуганными голосами. Я думаю, они видят гадюку. Подождите меня на тропе, я пойду посмотрю.

Углубившись метров на 20, он повернулся в нашу сторону и поманил меня пальцем. Осторожно подхожу к нему и вижу в 2 м от нас медленно ползущую змею. Луи передал мне геологический молоток, с которым он ходил, не расставаясь, как заправский геолог, приблизился к гадюке и ударил ее мачете, почти отрубив голову. Затем проткнул змею палкой и вынес на тропу. Это был экземпляр длиной около метра и толщиной в руку, с маленькой головой, на которой торчали два мягких «рога» длиной по 1,5 см каждый. На ее спине и по бокам — чешуя, напоминающая рыбью. Окраска пятнистая: чередуются оттенки желтого, зеленоватого и черного цвета. Брюхо обрамлено узкими пластинками. Туловище оканчивается веретенообразным хвостом. На верхней челюсти два больших острых зуба, загнутые внутрь. Много мелких зубов. Луи рассказал, что гадюка охотится на мелких животных и птиц. Человека боится: как увидит — убегает. Она живородящая. Сразу приносит много детенышей. «Однажды, — продолжал Бунгу, — я убил гадюку и положил ее в корзину женщине, которая шла в деревню. Она была из племени, которое ело змей. Змея оказалась беременной. От тряски змееныши покинули утробу матери и сильно покусали женщину. Придя в деревню, женщина упала и тут же умерла. Когда жители деревни заглянули в корзину, то увидели в ней много-много змеенышей».

За разговором незаметно подошли к реке Бисеме. Я стал осматривать ее берега, ища ровную площадку для лагеря, а Луи куда-то отлучился. Минут через десять невдалеке раздался выстрел, затем другой. Вскоре появился Бунгу с антилопой.

— Как вы смогли так быстро выследить антилопу?

— Она сама ко мне прибежала. Отойдя недалеко от этого места, я стал кричать, подражая крику самки. На меня выбежал самец. Первым выстрелом я его ранил. Пришлось вставлять новый патрон и стрелять еще раз.

Стали подходить рабочие с грузом. Немного отдохнув, они принялись за устройство лагеря: очистили площадку от листьев, кустарников, лиан. Двое рабочих залезли на деревья и стали сбрасывать оттуда сухие куски деревьев и лиан, застрявшие в кронах, чтобы они не свалились кому-нибудь на голову. Куски с грохотом падают, а женщины с криком разбегаются в стороны.

К вечеру у многих рабочих были уже готовы кровати из жердей, а между ними разложены костры. Бревна для костра кладутся звездочкой — из трех-четырех бревен. Такой костер горит очень долго. Протянул ночью руку, подвинул бревно к центру и спи спокойно в тепле. Одеял у рабочих совсем нет, часто их заменяют сатиновые покрывала, которые, к сожалению, не спасают от ночного холода.

У меня и Суната в эту ночь не было палатки, и мы устроились на раскладушках под зеленым шатром джунглей, поближе к кострам Луи Бунгу и его брата Даниеля. В лесу от верещания цикад и пения птиц стоял какой-то особенный звон. Словно сотни лошадей с колокольчиками бегали вокруг нас. Я понимал, что лошадей нет и быть не может, а думал: вот проснусь и увижу коня с колокольчиком. Этому звону вторили танцевальные мелодии транзисторов, громкий смех и говор рабочих. Утомленные дневными заботами, мы быстро заснули под эту музыку.

На следующий день утром я заметил, что всегда подвижный, улыбающийся Бежаме был грустен. Медленно подошел ко мне — наши кровати стояли рядом — и попросил немного арахисового масла, чтобы сварить рисовую кашу. Когда каша на масле была готова, он отказался есть. Я потрогал его лоб — он пылал. Дал ему полтаблетки хлортетрациклина и попросил мать уложить его в постель. Через некоторое время он выпил еще полтаблетки и заснул. Я же пошел посмотреть на промывку очередной пробы из реки Бисеме. Когда вернулся через несколько часов, Бежаме еще лежал в кровати, но улыбался. Болезнь отступила. Подсел к нему на кровать и увидел рядом с ним узелок из шакальей шкуры.

— Что это? — задал я вопрос матери Бежаме.

— Фетиш (амулет) Бежаме. Он дает здоровье и силу тому человеку, которому его преподнесли.

— Что в нем? — продолжал я допытываться.

— Этого никто не знает, кроме знахаря, преподнесшего амулет.

Затем она мне рассказала, что у нее умерло много детей. Когда родился Бежаме, она обратилась к знахарю, и он преподнес мальчику этот амулет. И вот Бежаме жив.

При высокой влажности, которая царит в джунглях, фотопленки слипаются. Даже специальная «тропическая упаковка» не спасала их от этого. Чтобы можно было ими пользоваться, я просушивал фотопленки над костром. Делал это так: разматывал пленку в фотомешке и «вешал мешок, чем-то напоминавший фетиш Бежаме, около костра. Увидев однажды мешок над костром, рабочие спросили: «Что это?»— «Фетиш», — ответил я в шутку. Раздался взрыв хохота. Рабочие, смеясь, приговаривали: «Месье Базиль приготовил фетиш, чтобы скорей найти алмазы».

Во второй половине дня разразился ливень. Он пробил густую крону деревьев, навесы над кроватями и стал падать на головы обитателей лагеря. Дождь такой силы в это время года — редкость. В прошлом году таких дождей не было. Нельзя сказать, чтобы они вовсе не шли. Они шли, но преимущественно по ночам. Дневные же дожди были слабыми — вполне можно было работать. А этот ливень заставил всех рабочих, промокших до нитки, прибежать в лагерь. Одни из них стали срочно сооружать навесы над кроватями, другие же уселись у костров, не обращая внимания на ливень.

В нашей палатке сухо и уютно. Она оказалась надежной защитой от дождя. Ни одной капли не проникло внутрь. И к нам потянулись в гости мокрые и продрогшие знакомые. Вначале пришел Бежаме с матерью, потом Жу-асе и наконец Франсуа. Разговорились. И Франсуа поведал мне много интересного о некоторых обычаях народности батеке. Вот что он рассказал.

— Мой папа — шеф кантона, проживает в деревне Киселе. Недавно он нашел мне жену — 10-летнюю девочку из народности батеке. Она живет в нашем доме, ходит в школу, помогает моей матери по хозяйству и спит с ней. Когда ей исполнится 12 лет, она перейдет в мою комнату.

— Народность батеке, — продолжал свой рассказ Франсуа, — делится на две группы — батеке-банзинга и батеке-бацайя. Мой род принадлежит к первой группе, ибо он не ест змей. Люди из батеке-бацайя едят змей, что для нас кажется ужасным. Когда люди из батеке-банзинга ругают людей из батеке-бацайя, то те молчат, не смеют перечить. Случается, что человек из группы батеке-банзинга возьмет в долг деньги у батеке-бацайя. Если последний скажет: «Съешь кусок змеи, я прощу тебе долг», батеке-банзинга никогда этого не сделает. Он «разобьется», но достанет деньги и вернет долг. Когда муж выгоняет жену, то говорит иногда: «Если я тебя возьму снова, то съем змею». Это вроде клятвы: жену в дом он больше не пустит.

Раньше шефы кантонов и земель имели рабов. Родители отдавали им непослушных детей, получая взамен соль. Когда шеф кантона умирал, одного из рабов живым клали вместе с ним в могилу. Сейчас в могилу вместе с шефом бросают цыпленка. Перед смертью шеф созывал всех членов семьи и распределял между ними имущество, назначал преемника. После его смерти члены семьи свято выполняли завещание.

Начало сентября. Временами стало появляться солнце. Хотя его лучи и не доходили до нашего лагеря и его обитателей, все же стало веселее. Солнечные лучи «породили» много пчел. Во время обеда они липли на сахар, жужжали вокруг наших голов и хотя не кусали, но неприятности доставляли. Того и гляди залетит пчела в рот, и уж тогда не жди от нее пощады.

Заболел наш повар Франсуа, жалуется на боли в сердце, просит отпустить его в больницу в Мосенджо. Из-за тяжелой дороги я не рискнул внять его просьбе и, посоветовавшись с Потаповым и Нишанбаевым, предложил Франсуа полежать несколько дней в постели и попить лекарство. Франсуа так и сделал. На пятый день Франсуа заявил, что сердце его больше не беспокоит, и снова стал готовить нам вкусные обеды.

О Боге и о дьяволе

Как-то вскоре после выздоровления Франсуа удивил меня своей задиристостью. В то воскресное утро из приемников звучало церковное песнопение. А потом стал вещать проповедник. Он говорил, когда человек умирает, то его душа возносится на небо, к Богу. И тут Франсуа, обращаясь ко мне, произнес с неудовольствием:

— А вы утверждаете, месье Базиль, что Бога нет (как-то ранее я говорил с ним на эту тему). Слышите, что говорит священник: после смерти душа человека возносится на небо, к Богу.

— Но он говорит неправду.

— О нет, месье Базиль, это вы говорите неправду. Священник умный, высокообразованный человек. Он не может говорить неправду! И добавил:

— Бог есть. Это он создал человека, землю, воду, солнце, луну. Потом, немного подумав, задал такой вопрос: «А откуда по-вашему взялся человек?»

— Я полагаю, что он произошел от обезьяны.

— Но этого быть не может, — уверенно возразил Франсуа. — Никто еще не видел такого случая, чтобы горилла или шимпанзе родила таких же детей, каких рожают наши женщины. И добавил:

— Если бы было так, как вы говорите, что люди произошли от гориллы, то почему горилла не приходит в деревню? Чтоб жить вместе с нами. Я взглянул на Франсуа. На его лице сияла лукавая улыбка.

Рабочие, слушавшие наш разговор, дружно поддержали Франсуа. Так я был повержен в споре о Боге и о происхождении человека.

Не могу не рассказать о ночном происшествии, которое случилось через два дня после памятного разговора с Франсуа.

Когда мы готовились уже ко сну, то недалеко от лагеря неожиданно раздался крик пантеры. Мы не придали этому крику никакого значения и преспокойно завалились спать. А между тем пантера продолжала кричать.

И вот среди ночи мы были разбужены истошными криками Даниеля, брата Луи: «Дьявол, дьявол», — кричал он. И снова и снова повторял: «Дьявол, дьявол».

— Что бы это могло означать? — терялся я в догадках, проснувшись. Встал, оделся и подошел к Даниелю, который продолжал неистово выкрикивать: «Дьявол, дьявол». Спросил Даниеля:

— Что все это значит? И Даниель стал мне спокойно объяснять среди ночи: «По нашим представлениям, пантера является нашим другом, она охраняет нас, людей, от всяких бед. Сегодня пантера предупредила нас своим криком, что в наш лагерь может прийти дьявол и умертвить всех людей. Поскольку не все об этом знают, я предупредил жителей нашего лагеря, чтоб все они были начеку».

— Что же нам нужно делать, чтоб отогнать дьявола?

— Надо всем громко кричать, тогда он испугается и обойдет наш лагерь стороной. А если дьявол все же подойдет к нам близко, в него надо бросать раскаленные головешки. Если и они не помогут, в дьявола надо стрелять. Убитый дьявол превращается в тысяченожку.

Мне было любопытно узнать, что по этому поводу думает Луи Бунгу. Спросил: «Месье Бунгу, вы верите в существование дьявола?

— Конечно, — сказал Луи.

— И что же представляет собой дьявол?

— Это мужчина с рогами, в место ногтей у него когти, — сказал не задумываясь Луи.

— Можно ли убить дьявола? — продолжал я расспрашивать.

— Да. И тогда он превращается либо в тысяченожку, либо в хамелеона.

Взбудораженный лагерь постепенно успокоился. К моему удивлению, я не очень-то был взволнован происшедшим и быстро погрузился в сон. Утро вечера мудренее!

Поиски реки Нгеи

Идем к реке Нгеи, на которую мы в скором времени должны перебраться. Луи, я и двое рабочих пересекаем реку Бисеме и поднимаемся по левому склону ее долины к водоразделу. Находим тропу и идем по ней. Судя по карте, тропа на Нгеи должна идти на северо-восток. А эта ведет то на восток, то на юго-восток. Луи, как всегда, идет уверенно, разглядывает деревья, делает на них зарубки, примечает все интересное. Я не говорю ему о том, что тропа идет не в ту сторону, надеясь, что она свернет в нужном направлении.

— Надо идти медленно, не торопясь, чтобы лучше запомнить местность, — будто оправдываясь передо мной, произнес Луи, глядя на дерево, ствол которого как бы сросся из нескольких.

Это дерево выделяет белый сок, обладающий высокими клейкими свойствами. Луи рубанул мачете по стволу дерева. Из него потекла белая тягучая жидкость. Я взял несколько капель и сжал пальцы. Они с трудом разъединились.

— Этот сок мы смешиваем с пальмовым маслом, — сказал Бунгу, — и смесью обмазываем жерди. Потом втыкаем их около термитников, к которым прилетают птицы лакомиться термитами. Птицы садятся на жерди и прилипают к ним. Охотник собирает живых птиц, как плоды с дерева.

— А то толстое белоствольное дерево, — Луи показал на соседнее дерево, — выделяет каучук.

Я уже видел каучуковые деревья в джунглях. И даже пытался однажды набрать соку из каучукового дерева, росшего близ нашего лагеря на реке Бисеме. Провозился почти два часа и не собрал ни одной пробирки соку. «Слезы» дерева почему-то все время падали мимо банки, в которую я их пытался собрать, и каким-то образом оказывались на моей куртке. Разочарованный, я вернулся в лагерь. Мой хлопчатобумажный костюм напоминал комбинезон маляра. А ведь у меня было тайное желание собрать столько каучука, чтобы можно было сделать калоши. Я где-то читал, что серингейрос, сборщики каучука на Амазонке, делают калоши очень просто: погружают босые ноги в млечный сок, который застывает строго по «мерке». Получаются очень удобные калоши. У меня с изготовлением калош ничего не получилось. А так хотелось привезти в Москву калоши собственного изготовления.

На привале Луи заметил как бы вскользь:

— Вот раньше я работал все время один или с Виктором Тсиба. Часто голодал, денег никогда не было. Теперь, работая в советской миссии, лучше питаюсь и деньги есть.

У Луи заметно менялись взгляды на жизнь. Год назад он рьяно защищал свою «собственность», не хотел пускать нас на ручей Бикелеле, хотел работать один, мечтал разбогатеть, а сейчас, вероятно, понял, что советские геологи — помощники и друзья. Мне вспомнился другой случай. Когда мы вторично пришли на ручей Бикелеле, Луи заявил:

— У меня есть наработанная алмазоносная порода. Помойте ее, если хотите, и все алмазы заберите для миссии, для нашей страны.

После привала мы вскоре подошли к какому-то ручью. Местность мне показалась знакомой. Ну точно, мы пришли к ручью Бурному, притоку Бисеме, на котором уже побывали в прошлом году.

— Тропа не та, — разводя руками сказал Луи. — Мне тоже было ясно, что мы шли не той тропой.

У ручья спугнули стаю цесарок. Луи успел выстрелить. Одна птица камнем упала на землю. Вечером у нас будет вкусное жаркое; Луи всегда делился с нами своими охотничьими трофеями.

По пути к лагерю Луи подстрелил птицу-носорога (или калао). И вид, и образ жизни этой птицы необычны. Поэтому, когда вернулись в лагерь, я попросил Луи снять с нее шкуру, чтобы сделать чучело.

У птицы-носорога очень большой клюв, на котором имеется нарост, напоминающий рог. Ее черные с синевато-стальным отливом крылья невелики по сравнению с туловищем. Поэтому она тяжело, с напряжением летает, издавая при полете шум, сходный с шипением паровоза. Для продолжительного полета у нее не хватает сил. Если ее спугнуть с одного дерева, она быстро перелетает на соседнее и садится. Питается плодами и мелкими животными.

Птица-носорог устраивает гнездо в дупле наиболее высокого дерева. Перед насиживанием яиц, находясь в гнезде, самка с помощью самца заделывает вход в дупло. Для этого употребляется глина, помет и особое клейкое вещество, выделяемое птицами из желудка. Остается узкая щель, по которой самка может двигать клювом. Теперь ей не страшны никакие хищники. Самец доставляет пищу. Он набивает желудок плодами, семенами, подлетает к гнезду и стучит клювом о дерево. Самка высовывает клюв, и самец отрыгивает ей пищу.

Недели через три насиживания яиц появляются птенцы, самка кормит их в течение трех-четырех недель. Теперь птенцы сами в состоянии брать корм, приносимый отцом. Обессиленная самка с трудом разламывает цементную стенку и выходит на волю. Остающиеся в гнезде птенцы самостоятельно замуровывают себя. Теперь они ограждены от врагов, в частности от змей. Самец и отдохнувшая самка вместе выкармливают птенцов. Птенцы, получая усиленный рацион питания, быстро растут, набираются сил. Когда они достаточно окрепнут для самостоятельной жизни (это происходит примерно недели через три), то проламывают проход и выходят из гнезда. Теперь они сами в состоянии защитить себя от неприятеля. Отметим еще интересную деталь. Случается, во время кормления самки самец погибает. Тогда заботу о ее кормлении берут на себя другие самцы. И они еще спорят между собой за право быть кормильцем. Вот какая трогательная забота о потомстве у крылатых носорогов!

Пока Луи снимал шкуру с птицы-носорога, от него не отходил Бежаме. Он все время сидел на корточках и наблюдал за работой отца. Что привлекло его внимание? Необычный вид птицы или процедура снятия шкуры?

Чучело птицы-носорога изготовить так и не удалось. Несмотря на все старания Луи, шкура сгнила. Необычная же голова этой птицыкрасуется на моем письменном столе. Как-то в Москве мой знакомый коллега, глядя на голову птицы-носорога, спросил:

— Почему у нее два клюва?

— Насколько мне известно, — сказал я, — в литературе ничего об этом не говорится. Однако мне кажется, что этот нарост помогает ей ловить пищу на лету. Калао срывает плод на лету кончиком клюва, подбрасывает его вверх, ловит широко раскрытым клювом и заглатывает. Примечательно, что калао подбрасывает в воздух не только плоды, но и ящериц и насекомых.

Вторая попытка достичь Нгеи

Переговорив с пигмеями, я выяснил, что тропу на реку Нгеи знает Рафаэль Иссанга. И вот мы снова в пути: Рафаэль Иссанга, Виктор Тсиба, его брат Жером Тсиба, Луи Бунгу, его брат Даниель, Франсуа Мукаса, Сунат Нишан-баев и я. Меня удивило одеяние Мукаса. Он шел в отлично отутюженных тергалевых брюках, остроносых штиблетах и в черном спецовочном халате, накинутом на голое тело.

Часа через три медленного продвижения по зарослям масисы (на языке батеке — нзоомо) устроили короткий привал. Луи достал термос с кофе и стал всех угощать. Наши с Сунатом кружки лежали где-то на дне рюкзака, искать их не хотелось. Мы сорвали по «листу джунглей», сделали кружки и с удовольствием выпили кофе, приготовленный супругой Луи.

Снова шагаем через заросли масисы. Не один час прошел, прежде чем мы достигли небольшой реки и стали промывать шлиховую пробу. В это время Виктор Тсиба на одном из деревьев увидел дыру, около которой кружились пчелы.

— Там мед, — сказал Виктор.

Луи, взглянув на дерево, приказал его срубить. Пигмеи Рафаэль и Жером, вооружившись мачете, стали рубить дерево. Минут через 40 оно с оглушительным треском, ломая соседние деревья и разрывая лианы, рухнуло на землю. Луи сел на него верхом и стал расширять отверстие. По нему ползали пчелы, но почему-то не жалили. Они были какие-то вялые, словно мухи после зимней спячки. Наконец Луи просунул в «улей» руку и стал мачете разрезать соты на отдельные куски. Извлекал их и раздавал нам. Лакомясь душистым медом, я обратил внимание на то, что соты были раза в четыре больше наших.

Отмыв в реке руки от липкого меда, двинулись дальше через бесконечные заросли масисы. Внезапно тропа исчезла. Возвращаемся назад и ищем тропу. Но она как в воду канула. Между тем ушедший вперед Виктор крикнул: «Здесь река». Спускаемся по склону к небольшой реке и решаем здесь заночевать. Было около пяти часов вечера, все мы сильно устали и повалились не землю, присыпанную мягкими листьями. Только Луи не чувствовал усталости. Даже не поев, он отправился на охоту. «Двужильный какой-то», — заметил Сунат, глядя на уходившего Луи.

Отдохнув, рабочие принялись устраиваться на ночлег. Притащили несколько бревен. Два из них застелили жердями и забросали листьями. Постель для меня и Суната была готова. Из остальных устроили костер. Вскоре забулькал чайник. После трудного перехода и доброй порции съеденного меда чай показался восхитительным напитком. Стемнело. Послышались шорохи, и около костра выросла фигура Луи. Мы знали, он вернулся без дичи: выстрелов не было.

После раскладушек спать на жердях было непривычно жестко. Я ворочался с боку на бок, а Сунат лежал на спине и смотрел вверх сквозь марлевый полог. Последовал его примеру. Сквозь просветы деревьев был виден кусок неба. Звезды то появлялись, как-то необыкновенно искрясь, то прятались в облаках.

Мысленно прочел я стихотворение Фета, заменив в первой фразе слово «стоял» словом «лежал».

Одиночные светлячки залетали так высоко, что напоминали падающие звезды. На востоке кричала антилопа, подзывая друга-самца. С громким треском падали плоды. Когда плод падал близко от нашей постели, по телу пробегала легкая дрожь. С шуршанием, похожим на шум дождя, летели листья.

Наши спутники расположились вокруг костра на тонких лианных циновках. Одеялом, подушкой и пологом им служили костер да ветки деревьев. Нам было видно, как костер то угасал, то вспыхивал с новой силой, раздуваемый кем-то из лежавших. Его пламя выхватывало кусок зловещих джунглей, певших на разные голоса.

Около часу ночи нас разбудил резкий крик, напоминавший крик осла. «Кто это?»— спросил я проснувшегося Франсуа. «Шимпанзе», — ответил он.

В ту ночь мне казалось, что на свете вообще нет ничего, кроме этих джунглей, этого сумрачного трехъярусного леса, удручающе действовавшего на психику й растворившего нас среди деревьев-великанов, в хаосе буйной растительности. В сибирской тайге и особенно в подмосковном лесу я никогда не чувствовал себя так угнетенно.

В шесть часов утра Луи и Жером Тсиба отправились снова искать тропу, указав место, где мы должны с ними встретиться. Через некоторое время вышли и мы. Часа через полтора пришли к условленному месту. Луи и Жером еще не вернулись.

Отлучился, никому ничего не сказав, Виктор Тсиба. Вскоре он вернулся с огромной гроздью плодов масличной пальмы. Я приподнял ее: в ней было не менее 10–12 кг. Виктор рассказал, что поблизости срубил масличную пальму и отрезал гроздь.

— Зачем же надо было рубить пальму? — спросил я, недоумевая.

За Виктора ответил Франсуа:

— Если бы он срубил пальму в деревне, то заплатил бы штраф. Здесь в джунглях, рубить можно, все равно пальму сломали бы слоны.

Плодами засыпали кастрюли и стали варить; часть побросали на угли, чтобы испечь. Когда стали пробовать их готовность, появились радостные Луи и Жером. Они нашли тропу на Нгеи и видели упавшее дерево, в котором, возможно, прячется панголин.

Мы с Сунатом отведали и вареных и печеных плодов. Оболочка плода не очень приятна на вкус: приторна и жестковата, особенно если есть ее с кожурой. Поэтому мы высасывали мякоть, а кожуру выбрасывали. Наши спутники ели плоды с кожурой. Вскоре все плоды были съедены, вокруг валялись только косточки…

В полдень подошли к упавшему дереву. В середине его зияла дыра, в которую свободно мог пролезть человек. Виктор влез на дерево и спустился в дыру.

— Панголин там, — сказал он уверенно.

Луи приложил ухо к дереву, послушал и заметил:

— Панголин очень большой.

Я тоже приложил ухо к дереву и услышал внутри шорох: зверь медленно двигался. Итак, осталось прорубить отверстие в том месте, где находился панголин, и извлечь это неуклюжее безобидное животное. Рафаэль и Жером, наточив мачете, ударили по стволу. Но мачете отскочили от ствола дерева, словно резиновые мячики.

— Дыру не пробить, это дерево железное, — заметил Луи.

И хотя сердцевина дерева сгнила, наружная часть его была словно каменной, ее как будто не коснулось время.

— Дерево пролежало не менее 50 лет, — сказал Луи. Не берусь судить, насколько это было верно. Но на железном дереве лежало другое, упавшее позднее, древесина его рассыпалась в порошок от легкого удара геологическим молотком.

— Как же достать панголина? — рассуждал вслух Луи, осматривая дерево. Около корневой системы дерева он обнаружил еще одно небольшое отверстие, расположенное на нижней стороне дерева.

— Панголина будем выкуривать, — сказал он. И все дружно принялись за дело. Натаскали сухих веток и развели костер под отверстием. Из большой дыры, около которой сидел на страже Виктор, повалил густой и едкий дым. Я стоял около дерева и прислушивался к шорохам. Вначале в дупле было тихо, но через несколько минут панголин пополз. Но полз он не к выходу, не к большой дыре, а к маленькой, навстречу дыму, где ему невозможно было выбраться наружу. А минут через 30 дым, валивший из дыры, внезапно прекратился, хотя костры продолжали гореть.

— Что за чертовщина? — воскликнул бывалый охотник Бунгу. Но в это время около дыры, где сидел Виктор, послышался какой-то шорох. Виктор молниеносно наклонился, кого-то схватил и спрыгнул на землю. Я подошел к нему и увидел у него в руках маленького извивающегося панголина, явно детеныша. Когда Тсиба стал его связывать, он заскулил точь-в-точь как щенок.

— Но куда же девался большой зверь? — ни к кому не обращаясь спросил Луи. — Ведь он там был!

Чтобы разгадать загадку, решили все же проковырять дыру. Рафаэль, взяв лом, стал расковыривать небольшую трещину в стволе, отрывая прядь за прядью. С большим трудом, но все же ему удалось пробить небольшую щель. Заглянув в щель, мы увидели обгоревшую голову панголина. Зверь был мертв. «Но почему же он не выбрался на волю, как его детеныш?»— подумал я. И когда наконец отверстие в стволе стало больше, я увидел картину, глубоко меня поразившую. Дупло в этом месте дерева суживалось на конус, и панголин закрыл его своей конусообразной головой, поэтому дым перестал идти по дуплу. Ни у кого не оставалось сомнения: панголин-самка, спасая своего детеныша, пожертвовала жизнью!

Грустная картина воскресила в памяти стихотворение в прозе И. С. Тургенева «Воробей». Помните, как старый черногрудый воробей, спасая выпавшего из гнезда детеныша, камнем упал перед зубастой раскрытой пастью собаки…

«Он ринулся спасать, он заслонил собою свое детище… но все его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою!

Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».

После долгих усилий извлекли наконец панголина из дупла. При разделке туши рабочие съели по куску сырого мяса, ибо сильно проголодались. Завернув куски мяса в листья, тронулись дальше.

О панголине и чудовище с севера Конго

В пути я думал о панголинах, или ящерах, как их еще называют. Они обладают продолговатым телом, которое вверху заковано в чешуйчатую броню. Когда я впервые увидел панголина (это было еще в Пуэнт-Нуаре, его поймал охотник и принес нам показать), то был немало удивлен странным видом зверя. Он напомнил мне динозавров, вымерших 65 млн лет назад, отдельные представители которых имели роговую броню. Правда, местные жители уверяют, что у них динозавры живут до сих пор. Они называют этого зверя «мокеле-мбембе».

На северо-востоке Конго, между 1 и 2° с. ш., находится озеро Теле. Оно имеет овальную форму. Его длина в меридиональном направлении около 6 км, ширина около 4 км. Озеро со всех сторон окружено топяными болотами (они тянутся на десятки километров) и труднопроходимыми джунглями. К востоку от озера Теле протекает река Ликвала-оз-Эрб (с притоком Танга), а к западу от него — река Вали, являющаяся притоком Ликвала-оз-Эрб. Именно в этих местах, по рассказам пигмеев, обитает страшное чудовище «мокеле-мбембе». Рассказы о нем передаются из поколения в поколение в течение более двух столетий. В переводе «мокеле-мбембе» имеет два значения — «тот, кто объедает верхушки пальм» и, более распространенное, «тот, кто перегораживает своим телом течение реки».

В 1776 г. в джунглях Конго побывал французский аббат Пройяр. Он услышал и записал в путевой дневник рассказ о местном монстре — гибриде между слоном, бегемотом и львом. У этого существа шея жирафа и хвост большой змеи. Оно оставляет следы, как говорили пигмеи, больше 1 м в поперечнике. Аббат полагал, что прообразом героя легенды стало какое-то сохранившееся до наших дней доисторическое существо, которое конголезцы называли «мокеле-мбембе». Сильное желание разыскать загадочного монстра захватило ученого из Чикагского университета Роя Мэкэла, члена Международного общества криптозоологов, занимавшегося поисками неведомых доселе живых существ, о которых сложены легенды.

Когда Рой Мэкэл готовился к экспедиции в окрестности озера Теле, он встречался с местными жителями, уверявшими его, что видели «мокеле-мбембе». Очевидцы указывали по меньшей мере восемь мест, где он им попадался, более того, они сообщили, что в 1959 г. убили чудовище.

По описаниям местных жителей, «мокеле-мбембе» имеет гладкую кожу серо-коричневого цвета, короткие и толстые ноги с огромными когтистыми лапами. Их следы напоминают слоновьи, в поперечнике составляют около 90 см. Длинная шея, заканчивающаяся маленькой приплюснутой головкой, и длинный хвост вытягивают его туловище на 12–13 м, вес до 10–15 т. Монстры живут в озере Теле, в реках Ликвала-оз-Эрб и Танга. Они выходят на берег лишь после захода солнца и перед самым рассветом. Местные жители рассказывают, что бегемоты, завидя чудовище, в страхе скрываются.

Чтобы проверить показания местных жителей о «мокеле-мбембе», Рой Мэкэл провел любопытный эксперимент. Он привез с собой открытки с изображением десятков диких животных, в том числе и неизвестных африканцам, вроде черного североамериканского медведя, и положил среди них изображение бронтозавра (ящеротазового динозавра). Местные жители без труда узнали «своих» зверей, а бронтозавра называли «мокеле-мбембе». «Чужаков» с других континентов не знали. Мэкэл показал местным жителям фотографию отпечатка 36-дюймового звериного следа (ее сделал один ученый, изучавший в Конго крокодилов). Охотники, не задумываясь, сказали: это «мокеле-мбембе».

Об экспедиции Роя Мэкэла в Конго поведала газета «Комсомольская правда» (от 29 января 1983 г.). Члены экспедиции проделали очень трудный путь. Шли через топи и колючие кустарники. На пути им встречались змеи, пауки, тучи москитов. В экспедиции были медикаменты от укусов ядовитых змей и средство против яда, которым начинены наконечники стрел охотников-пигмеев. Рой Мэкэл знал, что в поисках «мокеле-мбембе» несколько лет назад в эти же джунгли углубилась французская экспедиция и как в воду канула. Из экспедиции никто не вернулся. Что случилось с ее членами, до сих пор покрыто тайной.

Экспедиция Роя Мэкэла добралась до деревни Дзеке, что на реке Ликвала-оз-Эрб. Именно там не так давно видели «мокеле-мбембе». И действительно, только они прибыли, как жители стали рассказывать, что зверь живет совсем недалеко, всего в полумиле от деревни, в озерце, затерянном в лесной чаще. Местные жители проводили к этому месту членов экспедиции. Здесь им встретился охотник-абориген Эмануэль Мулгумела, поведавший, что незадолго до этого он видел, как огромное животное вышло из леса, а затем погрузилось в воду. Мулгумела показал членам экспедиции следы и необычный туннель в лесной чаще шириной 4 м, проложенный зверем.

Несколько недель члены экспедиции наблюдали за озером, дежуря даже по ночам. Но «мокеле-мбембе» не показался. Правда, перед самым возвращением экспедиции из джунглей произошел такой случай. Рой Мэкэл плыл на лодке по реке Ликвала-оз-Эрб, озираясь вокруг: может, где-нибудь мелькнет «мокеле-мбембе». «Внезапно, — рассказал Мэкэл, — раздался сильный шум, словно какой-то гигант поднимался из толщи воды на поверхность. Лодка куда-то проваливается, и на нас обрушивается трехметровая волна. Тут же среди пигмеев начинается паника, они бросают весла и начинают выкрикивать лишь одно слово: «Мокеле-мбембе»!..» Но «мокеле-мбембе» так и не показался.

Если рассказы местных жителей не вымысел, то можно полагать, что в окрестностях озера Теле обитает реликтовый апатозавр. Климат в этой части Конго за последние 70 млн лет почти не менялся, и ландшафт остался таким же, как в позднемеловое время. Поэтому вполне возможно, что реликтовые динозавры, давным-давно исчезнувшие в других областях, здесь выжили. «Это своего рода потерянный мир», — замечает Мэкэл, вспоминая роман А. Конан-Дойл я.

В существование «мокеле-мбембе» в Конго верит группа молодых биологов из японского университета Васэда. Аспиранты этого университета Хидэюки Такано и Тору Му кай, надеясь встретиться с живым динозавром, отправились в «затерянный мир» Конго в 1987 г. (об этом сообщала газета «Советская Россия» от 30 августа 1987 г.). Как сложилась их судьба, пока неизвестно.

А теперь снова вернемся к панголину.

Роговые пластины у панголина лежат одна на другой, как в сосновой шишке. Джералд Даррел в одной из книг образно написал: панголин — это ожившая сосновая шишка с хвостом. Африканские «хвостатые сосновые шишки» достигают 1,8 м длины и весят до 27 кг. Панголины поменьше имеют длину 130–140 см.

Панголины питаются термитами и муравьями.

На передних ногах у панголина длинные когти (кстати, которые мешают ему ходить). Этими когтями панголин крушит самые прочные термитники. Проделав дыру, он засовывает туда морду и запускает во все щели длинный (до 40 см) липкий язык. Термиты его облепляют, что панголину и надо. Он втягивает его в рот и глотает налипших термитов. Большой ящер во время охоты съедает до 2 кг термитов. Лакомится он и муравьями. Но муравьи — насекомые свирепые, и панголин, чтобы не лишиться глаз, закрывает их толстыми веками. У панголина нет зубов, но зато в желудке есть роговые зазубренные пластинки, которые, как жернова, перетирают проглоченных им термитов и муравьев. Иногда панголин заходит даже в «гости» к муравьям: залезает в муравейник и приподнимает роговые пластины. Муравьи нещадно кусают непрошеного гостя, а он знай себе сидит и почему-то терпит их укусы. После некоторого времени он прижимает чешуи и давит муравьев. Спрашивается, для чего это он делает? Вероятно, чтобы с помощью едкой муравьиной кислоты освободиться от паразитов, которые, по рассказам местных жителей, содержатся у него в огромном количестве и причиняют ему большое беспокойство.

Длиннохвостый панголин охотится днем, а ночью спит. Есть панголины, которые днем спят, а охотятся ночью. Одни панголины спят, свернувшись в клубок, в норах глубиной до 3 м, другие предпочитают дупла деревьев. Африканские панголины производят на свет лишь одного панголинчика в год.

Название этого зверя произошло от малайского слова «панголин», что означает способность свертываться в шар; головой и лапами он прикрывает незащищенное брюхо так, что развернуть его очень трудно. Но, когда его все же удается развернуть, ящер со «злости» обильно и метко пускает в нарушителя его спокойствия струю едкой мочи. Таков он, этот зверь в чешуйчатой броне!

Ящеры сохранились только в тропиках, где климат на протяжении длительного времени менялся мало. В других районах нашей планеты они вымерли. Продираясь через заросли, я надеялся увидеть в полный рост железное дерево. Но тщетно. До сих пор сожалею, что не захватил тогда на память кусочек древесины. Правда, надо сказать, что такие деревья растут не только в тропиках. На юге Приморского края растет «железная» береза, или береза Шмидта, древесина которой по прочности на изгиб действительно приближается к прочности сварочного железа. Ее не берет ни самый острый топор, ни пуля.

Когда подошли к Нгеи, совсем стемнело. Луи, разжигая костер, заметил: «В этой реке водятся сирены. У них голова и туловище, как у человека. Но туловище оканчивается хвостом, как у рыбы или как у змеи. Сирены имеют трехцветную окраску: красную, желтую и зеленую. Если сирена поднимается, в небе возникает радуга. Я все это видел сам».

К тому времени я стал уже «бывалым конголезцем». Теперь меня, как говорится, на мякине не проведешь. Я ему, естественно, не поверил.

Подоспел ужин. Франсуа подал нам мясо ящера, запеченное на углях. Мясо очень вкусное, напоминало по вкусу мясо дикой свиньи. После мяса мы с наслаждением пили крепкий, пахнущий дымом чай.

Готовя на траве постель, мы с Сунатом заметили вокруг нас много сверкающих точек, пятен и целых полос. Исходившее с земли сияние было схоже со светом светлячков. Направили на одну из полос электрический фонарь и увидели сухие листья и веточки с белым налетом. Они-то и сверкали. Не оставалось сомнения, здесь поселились светящиеся бактерии. В процессе жизнедеятельности некоторые бактерии выделяют вещества, которые, соединяясь с кислородом воздуха, дают яркое излучение. «Наши» бактерии излучали фосфорический свет. Существуют бактерии и других окрасок — красные, желтые и фиолетовые. Все они, я знал об этом раньше, не болезнетворные. Поэтому мы спокойно расположились на мягких светящихся листьях.

Скрежетала перекатываемая рекой галька, квакали лягушки, пели птицы, трещал костер, отбрасывая причудливые блики на наш полог. Наша постель оказалась неровной, бугристой, но мы быстро заснули крепким сном.

Утро приветствовало нас таким разнообразием звуков, что разобраться в том, кто их издавал, не было никакой возможности. Слышались плач ребенка и дикое протяжное завывание, до слуха долетали какие-то стоны и храпение спящего человека, перемежаемое всевозможными переливами…

Во время завтрака на берегу реки к нам пожаловали пчелы, много пчел. Они садились на сахар, на сгущенное молоко и, пожалуй, больше всего на обыкновенную соль. Выходит, что пчелы любят не только сладкое, но и соленое!

Две ночи и один день провели мы на Нгеи. Осмотрели реку, отобрали из нее шлиховые пробы, выбрали место для будущего лагеря. И хотя в шлихах пиропа не оказалось, Луи заверил, что в этой реке обязательно найдем алмазы. Такие же надежды были и у меня.

Двинулись в обратный путь. Луи, я, Сунат и Франсуа вышли пораньше, рабочие несколько задержались с упаковкой груза. Пройдя около 1 км по знакомой тропе, внезапно услышали дикие вопли Франсуа, шедшего позади. Он пулей пронесся мимо меня с возгласами: «гэп, гэп». Луи, не поняв быстро произнесенных слов, стал лихорадочно перезаряжать ружье — с дроби на пули, подумав, что на Франсуа напала горилла. Я тоже вначале не понял, что случилось, и кинулся бежать за Франсуа, чтобы быть подальше от опасного места, и тут в мою шею вонзилось что-то острое, вызвав нестерпимую боль. «Осы», — подумал я, ускоряя бег. Пробежав метров 50 и не чувствуя больше укусов, мы остановились, чтобы успокоить бешено колотившиеся сердца. Осы покусали Франсуа и меня. Луи и Суната не тронули.

Продолжаем путь. На тропе видны свежие царапины.

— Пантера расцарапала, — поясняет Луи. — Она здесь помочилась, а потом расцарапала землю, — добавил он.

Шагах в 10 от этого места на тропе валяются какие-то зеленые комочки.

— Здесь пантеру вырвало, — сообщает Луи. — Она давно не ела мяса, поела листьев, вот ее и вырвало.

Пройдя еще несколько километров, мы услышали возглас Луи: «Смотрите, вон лягушка-чудесница». И он показал пальцем на сухие, слегка пожелтевшие листья. Внимательно смотрю на то место, куда показывает Луи, но никакой лягушки на вижу. Валяются листья, и только. Вдруг один лист зашевелился. Теперь вижу, что лист прилип к лягушачьей спине. Подхожу к лягушке и пытаюсь смахнуть его геологическим молотком, не выходит. «Сильно приклеился», — мелькнуло в голове. И только когда рассмотрел лягушку повнимательнее, ахнул от удивления: ее спина по форме и окраске была точной копией пожелтевшего листа. Листа, совершенно неотличимого от упавших с деревьев. Мимезия^[14] у лягушки-чудесницы (так называют ее конголезцы) достигла совершенства. Но оказывается, помимо лягушки-листа, в природе есть рыба-лист. Она обитает в бассейне Амазонки и так названа за сходство с бурым прелым листом. Форма и окраска этой рыбки позволяют ей успешно скрываться среди таких листьев. Даже поведение рыбки способствует этому.

Над дном, усыпанным бурой прошлогодней листвой, она плавает… на боку. И на фоне листьев ее трудно заметить. Если ее кто-либо напугает, она не бросается на глубину, как остальные рыбы, а, растопырив плавники, опускается на дно, кружась подобно листочку. Свою покровительственную окраску рыба-лист успешно использует не только для защиты от врагов, но и для охоты. «Прелый лист» скользит к стае мальков, а потом с силой втягивает воду в рот. Рот у этой рыбки огромный, раздвигается в трубу, равную трети тела. И несколько мальков оказывается во рту рыбы-листа. Не меньшее удивление вызывают и некоторые бабочки, по своей форме в сидячем положении сходные с чуть потемневшим листом. У них даже жилки есть точь-в-точь, как у листа. Такая бабочка подвешивается на ветке дерева или кустарника и в миг становится «листиком», неотличимым от других.

— Почему эта лягушка считается чудесницей? — спросил я Луи.

— В народе существует поверье, что человек, обладающий лягушкой-амулетом, будет избавлен от болезней, укуса змей и нападения зверей.

В тот день все сильно устали. Не доходя километров двух до лагеря, Виктор Тсиба остановился и стал раскапывать зачем-то термитник. Смотрим, достает из него две пригоршни орехов кола и дает каждому по штуке, чтобы подкрепить силы. «Холодильник пигмеев, — сказал Виктор, показывая на термитник. — Орехи в нем хорошо сохраняются длительное время»^[15]. Орехи дерева кола не очень приятны на вкус, но удивительно быстро снимают усталость.

Вблизи лагеря из безразличного состояния меня вывел крик Тсиба: «Внимание, месье». Я остановился и увидел перед собой на тропе змею — тонкую и длинную, напоминающую казахстанскую окжилан, змею-стрелу. Виктор чуть не наступил на нее босыми ногами, но вовремя перепрыгнул, предупредив меня. Теперь он спокойно прикончил ее и швырнул в кусты.

Последние дни на Бисеме

Середина сентября. Деревья сбрасывают листья. Их много, желтовато-зеленых, под ногами, на палатке, на раскладном столе… Но пора увядания как-то не радовала глаз. Да и можно ли это назвать увяданием? Лес в общем оставался таким же. То ли дело наш лес, он словно живой. Действительно по-настоящему увядает осенью, а зимой погружается в спячку; спит себе, как косолапый в берлоге… Он пробуждается весной, благоухает летом и снова увядает осенью. Он то наполнен птичьим многоголосьем, то многие дни стоит притихший, словно все его обитатели вымерли. Нет, в таком лесу не заскучаешь в любое время года.

А тут среди чужих листьев на меня напала грусть, тоска по родине, по родной природе. Вспомнился осенний подмосковный лес, щедро осыпанный листьями-самоцветами. Пламенеют посыпанные рубиновой крошкой листья кленов, сверкают червонным золотом листья дубов и берез, радуют глаз малахитовые ветки елей. И здесь, в джунглях, мне захотелось прислониться к березке, подышать смолистым сосновым воздухом.

Лагерь в этот воскресный день гудел, словно растревоженный улей: слышались говор, смех, женский визг, треск горящих поленьев, музыка транзисторов. Все, кроме охотников, дома. Уйти некуда.

Во второй половине дня загрохотал гром. Обитатели лагеря, особенно женщины, стали громко кричать, указывая руками на небо. Они боялись ливня. Тогда Луи сказал: «Успокойтесь, дождя не будет. Дождливый сезон начнется еще не скоро, потому что с больших деревьев листья не начали падать». Он оказался прав. Дождя не было.

Когда стало темнеть, в лагерь прибыл Сластушенский. Георгий Михайлович сильно устал, лицо его было бледно. И было от чего: в этот день он отмахал с полевой сумкой и ружьем за спиной более 35 км по пересеченной местности, а ведь ему перевалило за 50. Не каждый и помоложе сумеет одолеть такое расстояние за один день в условиях очень высокой влажности. Я был несказанно рад приходу Георгия Михайловича, принесшего новости о наших советских коллегах, письма от родных и знакомых, газеты и журналы. За последние дни мы не имели радиосвязи с Пуэнт-Нуаром, так как радиостанцию оставили на Бикелеле.

Не успел Георгий Михайлович рассказать все новости, как около нашей палатки неожиданно раздались звуки, напоминавшие женское пение. Четко были слышны слова: «Ой, да, ой, да, да». «Что это значит?»— спросил я одного рабочего. «Это плачет жена Даниеля. Ей только что сообщили о смерти отца». Вместе с матерью плакал четырехмесячный малыш, ползая по земле у ее ног.

Едва рассвело, жена Даниеля снова запричитала, подняв лицо к небу. Ее слезы скатывались по обнаженной груди. Жалобно пели неизвестные мне птицы, будто перекликаясь с убитой горем женщиной. Ее сын, трехлетний Огист, сидел рядом с матерью, хлебал суп из консервной банки и улыбался. Жена Даниеля не пошла хоронить отца. Куда ж ей тащиться с грудным и малолетним за несколько десятков километров по джунглям? На похороны ушел Даниель, взяв отпуск на четыре дня.

Пребывание на реке Нгеи

Без сожаления покинули мы Бисеме, не давшую нам ни одного алмаза, и перебрались на Нгеи. Казалось, что эта река порадует нас своими сокровищами.

В Центральноафриканской Республике, в Заире, в Габоне, во всех странах, окружающих Народную Республику Конго, алмазов довольно много. Должны же и в Конго быть реки, богатые алмазами!

И вот мы шагаем с Георгием Михайловичем вдоль Нгеи. Он с ружьем впереди, за ним я, позади нас — Луи и двое рабочих. Лес в этом месте удивил нас обилием толстых лиан-канатов (до 40 см в диаметре). Подобно гигантским удавам, свешиваются они с деревьев, оплетают стволы. Подлезая под одну из лиан, нависшую над тропой, услышал резкий удар над самым ухом. Оглянулся назад и увидел на мачете Луи длинную, тонкую, зеленую, извивающуюся змею с отрубленной головой. Она была на той самой лиане, под которую мы со Сластушенским подлезали. Луи заметил ее и вовремя обезвредил.

Близ тропы много термитников — на земле, на стволах деревьев, на ветках. Над головами с шумом и криком проносятся стада обезьян. Их крики напоминают барабанный бой.

Отбираем шлиховые пробы по Нгеи и ее притокам, с нетерпением рассматриваем шлихи — не появится ли в них пироп или алмаз! Но напрасно — ни пиропа, ни алмазов. В одном из притоков Нгеи Луи увидел дерево, около которого кружились пчелы, и приказал его срубить. Мы с Георгием Михайловичем, усевшись на упавшем дереве, беседуем о геологии. Глядя на опавшие листья, я заметил, как один из них подпрыгнул. Ба! Старая знакомая: лягушка-лист, догадался я.

— Георгий Михайлович, вы не замечаете здесь среди листьев какого-либо живого существа? — спросил я Сластушенского. Он долго вглядывался в опавшие листья, но так ничего и не приметил. Тогда я подошел к лягушке и дотронулся до нее геологическим молотком. «Лист» подпрыгнул и снова исчез на ковре из упавших листьев. Георгий Михайлович только тогда убедился, что это лягушка, когда рассмотрел ее совсем вблизи. И был поражен ее сходством с листом, пожалуй, больше, чем я в первый раз. Это было заметно по выражению его лица.

Услышав треск упавшего дерева, идем отведать меду. Подходим и видим картину: на дереве сидит Луи, окутанный клубами дыма, вокруг него летают пчелы, а он спокойно достает из дупла плитку за плиткой. На сей раз пчелы оказались злыми, и, чтобы спастись от их укусов, нужен был костер. И все же нашлась одна храбрая пчела и ужалила Луи. Об этом красноречиво свидетельствовала шишка под левым глазом. Лакомясь медом, Георгий Михайлович обратил внимание на листья срубленного дерева. Они были толстыми и кожистыми, с глянцевитой блестящей поверхностью.

— Но ведь такие листья свойственны деревьям-ксерофитам, растущим в пустынных и полупустынных местах, где влаги не хватает и деревья должны очень бережно ее расходовать, — высказал я свое недоумение. — Но здесь, в джунглях, влаги хоть отбавляй! Что же это за парадокс?

— Никакого парадокса нет, — сказал Георгий Михайлович, улыбнувшись. — Ботаники полагают, что таким вот гигантским деревьям трудно поднимать влагу на высоту 50–60 м. И если бы листья щедро ее испаряли, деревья оказались бы под угрозой засыхания. От этого их выручают приспособления для экономного расходования влаги.

Нельзя было не согласиться с таким объяснением.

Продолжая маршрут, попали в какое-то узкое и темное ущелье. Воздух настоен на сырости и гнили. На дне ущелья тут и там гнили деревья, кое-где ущелье походило на древесное кладбище.

— Откуда их здесь столько? — недоумевали мы.

Но, посмотрев вокруг себя, ахнули от изумления: справа и слева нас окружал «пьяный» лес. Деревья были наклонены к реке, словно их разбирало любопытство: им почему-то захотелось заглянуть в воды стремительно бежавшей реки. Нетрудно было догадаться: деревья ползли вниз по склону. Но какая сила заставляла их ползти? А вот какая. Обильные дожди пропитывают глинистые породы склонов; получается тестообразная масса, которая ползет вниз и увлекает за собой деревья. На дне долины деревья опрокидываются, нередко образуя естественные мосты через реки. По ним удобно переходить на другой берег.

Когда возвращались в лагерь, то попали в такой бурелом, что Георгий Михайлович уколол ноги даже через резиновые сапоги. И можно только удивляться мастерству хождения конголезцев, которые, бродя по джунглям босиком, отделывались легкими царапинами или вовсе обходились без них.

В тот вечер вернулся из Мосенджо Андре Тукаса. Он принес для нас продукты. Андре отсутствовал больше, чем мы рассчитывали. Зайдя в палатку, он сказал, что задержался из-за болезни сына.

— А как вы назвали сына? — спросил я.

— Я назвал его в честь родственника Самюэлем. Кроме того, у нас, у батеке, существует обычай давать имена новорожденным в зависимости от тех обстоятельств, при которых родился ребенок. Когда во время родов присутствует знахарь, новорожденного называют «Малюно», т. е. «благодаря знахарю». Если женщина родила в лесу, ребенка нарекают «Суага», что означает «джунгли». Когда отец охотится на зверей с сетью, новорожденному дают имя «Сиа», что значит «сетка». Однажды около хижины роженицы стоял военный, и малыша нарекли «Бита» (в переводе — «армия»). Если малыш появился на свет у реки, его величают «Нзеле», что в переводе на русский означает «река».

Конец сентября. По ночам идут дожди, а днем все чаще проглядывает солнце. Досаждают мокрецы. Здесь они не показались мне такими «смирными», как в прошлом году на Бисеме. От их укусов горят уши, появляется зуд на руках и на лбу; они набиваются в волосы, также вызывая сильный зуд.

Идут дни. Промываем пробу за пробой, а алмазов все нет и нет. Уже совсем собрались покинуть эту реку, но вдруг Марсель обнаружил четыре мелких истертых алмаза. Передав их мне, Марсель не торопился уходить из палатки. Я почувствовал, что он хочет что-то рассказать. Пригласил его выпить кофе. Мне всегда было приятно побеседовать с Марселем— спокойным, умным, добросовестным рабочим, интересующимся геологией и мечтающим поехать учиться в нашу страну. Он пользовался неизменным авторитетом у рабочих.

Отхлебнув кофе, Марсель заговорил:

— Месье Базиль, я люблю Адель. Но ее родители не хотят, чтобы она стала моей женой, потому что я из народности батсанги, а она — из бандаса. Ее родители заявляют: «Если мы, бандаса, будем выдавать девушек в другие народности, то что станет с нашей? Она вымрет».

— А если у Адели появится ребенок от тебя?

— Это не меняет дела.

— А если Адель не послушается родителей и выйдет за тебя замуж вопреки их воле?

— Тогда ее отец приготовит с помощью знахаря такой фетиш (амулет), что Адель заболеет. Она будет болеть долго-долго. И я сам отведу ее к родителям.

«Исповедь» Марселя сильно взволновала меня. Прощаясь с ним, сказал: «Будем надеяться, что родители Адели смилостивятся».

— О, месье Базиль, это было бы здорово! — воскликнул Марсель.

После ухода Марселя я стал раздумывать: что же делать, уходить с Нгеи или отобрать еще несколько проб? Решили еще поработать, чтобы потом не было сомнений. Но дополнительные пробы не дали ни одного алмаза. Не оправдала наших надежд Нгеи!

Перед уходом на Бикелеле в один из вечеров рабочие и их жены собрались около хижины Луи и стали петь песни. Солистами были братья-пигмеи Виктор и Жером. Вначале один из них что-то говорил, потом все хором заунывно пели. Слышалось нечто вроде: «Ой, я, я. Ой, я, я, я». А также: «Ой, ее, ой, ой, ой, ее, ой, ой». Они спели две песни. Я спросил у Франсуа:

— Есть ли какой смысл в песнях?

— Да, есть, — ответил он и поведал следующее. Первая песня шуточная. В ней говорится: когда молодой человек задумал жениться на пожилой женщине, он должен отрастить ногти. Зачем? Чтобы чесать свою супругу. Пожилые женщины любят, когда их чешут.

Во второй рассказывается: если больному не помогает доктор, к нему приглашают знахаря. Знахарь в танце произносит над больным заклинания, дает ему снадобья, изгоняющие хворь. Потом он называет злого человека, его сглазившего. «Виновника» приглашают к знахарю, и он выплачивает знахарю деньги, затраченные им на лечение больного.

Возвращаемся на Бикелеле

На мокрой земле сидит голый шестимесячный малыш, но маме не до него. Она спешит упаковать свои пожитки в корзину. Наконец груз к переходу подготовлен, и мы трогаемся в путь. Впереди меня идет Луи: в шортах и в пиджаке с оторванными рукавами, за плечами — ружье и полевая сумка, в руке — мачете. Шагает босиком. Кирзовые сапоги, выданные ему геологической партией, пришли в полную негодность, и он их выбросил перед походом. За мной идет его жена с корзиной за спиной и с Бежаме на шее. От мокрой травы наша одежда стала влажной. Пошел мелкий дождик. Мы узнали об этом по шуршанию листьев на деревьях, так как на нас не упала ни одна капля. Мелкий дождик не в состоянии пробить густую крону деревьев.

Привал. Матери кормят грудных детей, а Бежаме уплетает за обе щеки маниоку с соленой рыбой…

Утром снова в маршрут. Идем к реке Нгуацама. Наш путь преграждают завалы деревьев и какое-то необычное переплетение лиан. Не идем, а ползем на четвереньках. Еще труднее приходится рабочим, несущим джиги и роккеры.

Луи, как обычно, зорко вглядывается в джунгли, замечая мельчайшие детали.

— Здесь паслись цесарки, много цесарок, — замечает он. — Они разгребали листья и что-то клевали.

— А это царапины панголина, он облюбовал себе хижину на макушке дерева, в дупле, — сказал Луи, показывая на еле заметные штрихи на стволе дерева.

— А это дерево выделяет ядовитый сок. Если подмешать его к вину или воде и дать выпить, человек умирает.

Вспомнил, что видел точно такое же дерево с ободранной корой близ лагеря. Из него явно брали сок. Спросил Луи:

— Кому из обитателей лагеря понадобился ядовитый сок?

— Женщинам. Они разбавляют его водой и употребляют как антисептическое средство.

— Вот корень этого кустарника, — продолжал просвещать меня Луи, — обладает стимулирующими свойствами. Его настаивают на воде или на вине и употребляют небольшими дозами.

Подошли к реке Нгуацама. Ее перегородило огромное дерево. Оно совсем истлело. Идешь по нему, как по болоту: ноги вязнут. Непривычно. Здесь и решили взять пробу. Рабочие приступили к промывке пробы, я стал осматривать речные отложения, а Луи, отрубив кусок лианы в метр длиной и толщиной с руку, стал колотить им о камень. Из размочаленной лианы он выкинул сердцевину и продолжал мочалить оболочку. Затем положил ее на валун и стал ударять по ней галькой, после чего промыл в воде: получилась хорошая мочалка. Мочалки используются и для мытья, и для приготовления подушек, и для других надобностей.

В пробе из реки Нгуацама не оказалось ни пиропа, ни алмазов. Изрядно поцарапанные, вернулись в лагерь.

Не успел прийти в себя, как Франсуа пригласил к ужину.

— Сегодня, — заявил он, — я приготовил для вас маниоковую похлебку.

— А что это такое? — поинтересовался Сунат.

— Это блюдо готовится так. В кипящую воду бросают немного маниоковой муки, добавляют арахисовых орехов, перцу и соли. И похлебка готова. Отведайте.

Зачерпнув по ложке, мои коллеги поперхнулись от изобилия перца. И даже Сунат. Мне же жгучая похлебка понравилась. Я привык к острой еде, работая в Средней Азии. Во время ужина в дверь хижины робко постучали, и на пороге появились два карапуза, как говорится, «от горшка два вершка». В руках каждого по бутылочке. Догадался. Пришли за керосином. Стоят и смотрят такими чудесными большущими, но грустными глазами и ни слова не говорят. Рабочие знают, что у нас мало керосина, он на строгом учете (стало трудно доставлять из-за дождей), вот и посылают своих детишек. Но как таким откажешь? Последний отдашь!

В джунглях ночью

Мне давно хотелось взглянуть на джунгли ночью, но все не представлялось случая. А тут Луи собрался на охоту и пригласил меня. Я с радостью согласился. Когда темнота окутала лагерь, мы вышли. Нас трое: Луи, рабочий Пьер и я. У меня и Луи по ружью и по электрическому фонарю, укрепленному на лбу. У Пьера — рюкзак за плечами. Его обязанность — подбирать дичь.

Светит месяц. Поют птицы, верещат цикады, кричат лягушки. Джунгли в своей кромешной тьме кажутся страшными. Идем по тропе и с обеих сторон освещаем деревья, траву, кусты. Иногда Луи бросает луч света на верхушки деревьев.

— Зачем вы смотрите вверх? — спрашиваю его.

— Там могут быть пантеры и циветты.

После его слов до нашего слуха внезапно донесся пронзительный и жалобный крик, шедший издалека: «Уу, уу, уу». Кричала пантера. Она, словно угадав мысли Луи, предупредила: «Не ищите меня, я далеко, далеко» (так я понял смысл ее крика). Какая-то птица кричит так, как будто блеет ягненок.

Вброд пересекли небольшую речку. Вдруг Луи остановился и стал медленно поднимать ружье. Раздался выстрел. Какое-то животное, освещенное фонарем, прыгнуло в сторону и скрылось. Подумал: Луи промахнулся. Но он, углубившись в лес, вскоре вернулся с молодой газелью.

— Ее мать убежала, — заметил он (ее-то я и увидел).

На тропе и около тропы много термитов, вылезших из своих убежищ полакомиться листьями. Они издают характерные звуки — «вшшш, вшшш, вшшш», чем-то напоминающие звуки трещотки.

11 часов ночи. Устраиваем привал. Все ниже и ниже опускается луна. Ее свет бликами проникает сквозь деревья. По-прежнему слышится разноголосый концерт цикад, птиц и лягушек. Снова кричит пантера.

Луи замечает: «Сейчас пантеры не нападают на людей, поскольку лес стал общим. Они теперь не знают, на кого нападать. Раньше, когда лес был поделен между людьми, — продолжал развивать свою мысль Бунгу, — пантера нападала на «чужих» людей, но «своих» не трогала».

В полночь подошли к небольшой реке Лисалю. Из нее ранее промывали пробы. По ее берегам стояли сплетенные из жердей «кресла», в которых раньше отдыхали рабочие. Здесь у Луи испортился электрический фонарь. Поневоле пришлось задержаться. Устраиваюсь в кресле. Луи достает из-за пояса кусок смолы дерева окуме и зажигает. Повалил густой едкий дым. Луи приступил к починке фонаря.

Внезапно до слуха донесся какой-то стеклянный перезвон.

— Древесные лягушки запели, — пояснил Луи. — Лягушки радуются тому, что скоро пойдут дожди и они переселятся с деревьев в реки и болота. Им надоело скакать по деревьям.

Наконец Луи починил фонарь, и мы двинулись дальше.Видим в свете фонаря мышь, быстро взбирающуюся по дереву. Мелькнули раскаленными углями глаза газели, и Луи, не целясь, выстрелил. Он стрелял еще два раза, добивая раненую газель. В рюкзаке Пьера уже две газели. Охотничье счастье улыбнулось и мне: заметил газель и выстрелил. Луи сказал, что газель упала. Но мы долго ее искали и не нашли. Было ясно: я промахнулся. Промах меня не огорчил. Пусть газель бегает, наслаждается жизнью!

Прошло еще немного времени, и мы одновременно заметили много светящихся «глаз» (стадо газелей, подумал я) и стали наводить ружья. Но, приглядевшись внимательнее, обнаружили, что светились не глаза газелей, а ствол дерева. Будто это был не ствол дерева, а много-много кусочков зеркала, отражавших солнечные зайчики. Подошли к дереву. Его ствол покрыт водянистой пленкой. А что же светится? Колонии бактерий? Или, может, это «дьявольское дерево», которое, как считают ученые, растет только в Северной Африке? В его коре содержится много фосфора, и потому оно светится в темноте. Да, действительно в Африке много загадочного…

В лагерь вернулись под утро. Я еле волочил ноги от усталости.

С пигмеями в одном лагере

Начало октября. Мы шагаем по мягкому ковру из опавших листьев. Распростертые над нашими головами кроны деревьев продолжают «отряхиваться». Листья причудливо кружатся в воздухе. Листопад с больших деревьев предвещает дожди, и поредевшая крона деревьев скоро пополнится новыми, изумрудно-зелеными листьями, расцветет яркими цветами. Вечереет. Вот-вот джунгли погрузятся во мрак. Мы ускорили шаг, чтобы успеть до темноты вернуться в лагерь. Оставалось около километра пути. Внезапно до нашего слуха донесся собачий лай, который смешивался с верещанием цикад и с шумом водопада. Поняв мое недоумение, Луи Бунгу сказал: «По соседству с нами поселились пигмеи. В этом месте хорошая охота».

На следующий день утром я заглянул в лагерь пигмеев. Но в нем не оказалось ни одной живой души: все ушли на охоту. Горели костры, над которыми коптились туши дикобразов, антилоп и мартышек. На земле под густыми кронами деревьев были устроены настилы из веток и листьев — постели.

Через несколько дней, к моему удивлению, пигмеи переселились в наш лагерь. Не побоялись белых чужеземцев. Быстро соорудив несколько хижин в том месте, где уже жили наши рабочие, тоже пигмеи, они образовали свою колонию из 21 человека.

Все пигмеи-мужчины были довольно рослые. Среди них не было ни одного ниже 160 см. А были и просто «гиганты». Их рост доходил до 170 см.

— Какие же это пигмеи? — рассуждали мы. Ведь пигмеи, или негрилли, как считается, должны обладать ростом не более 150 см! Рост же этих пигмеев не отличался от роста представителей других конголезских народностей. Сложены пропорционально. Волос на теле нет. Их жены тоже не карлицы, а подстать своим мужьям. И все же эти рослые люди сами себя называли пигмеями. Был такой случай. После того как пигмеи устроились в нашем лагере, я стал проявлять к ним повышенный интерес: заходил в хижины, разговаривал, фотографировал. Один из них как-то спросил тогда:

— А почему вы фотографируете только пигмеев?

Я объяснил ему, что других жителей лагеря знаю давно и не раз их фотографировал. Вы же только появились, и мне интересно познакомиться с вами поближе. Такое объяснение, как мне показалось, удовлетворило его.

Когда я поинтересовался у рабочих — представителей других народностей, все они ответили, что эти люди — настоящие пигмеи.

Приглядываюсь к их быту. Внутренний вид хижин ничем не отличается от хижин других жителей Конго: кровати, сделанные из хвороста и покрытые циновками из лиан, костер в центре хижины. Кое-какая кухонная утварь. Собака, а то и две на полу у костра. Ведение домашнего хозяйства у пигмеев целиком ложится на плечи женщин. Они воспитывают детей, носят воду, стирают белье, запасают дрова, готовят еду, плетут корзины. Находясь в лагере, женщины-пигмейки в отличие от женщин других народностей проводят много времени в хижинах. А когда выходят на улицу, стараются устроиться где-нибудь позади хижины, в укромном местечке.

Переходя как-то вечером Бикелеле, я обратил внимание на то, что женщины-пигмейки, стирая белье, зачем-то разбивают огромные шарообразные плоды величиной с детскую головку. Оказалось, что мякоть этих плодов они используют вместо мыла. Она пенится, как настоящее мыло. В мякоти этих плодов содержится сапонин — органическое вещество, дающее с водой мыльную пену. Позднее я узнал, что это были плоды мыльного дерева из семейства сапиндовых.

Кроме того, они готовят «мыло» из красного дерева. Берут кусок древесины, смачивают водой, посыпают песком и трут другим куском. Получается красная мучнистая масса, которой пигмеи натирают тело. Через день-другой краска смывается, и тело, как утверждают пигмеи, становится очень чистым. Вспомнился любопытный случай. Воду для питья и приготовления пищи мы брали из ручья Маута, находившегося в 400 м от лагеря. Как-то в маршруте встретил женщин-пигмеек, несших воду из другого, дальнего ручья. Поинтересовался, почему они не берут воду из Маута. И женщины объяснили, что вода в том ручье стала мутной (из-за промывки проб на алмазы, сообразил я), а они привыкли пить только чистую и прохладную воду. Женщины других народностей и наш повар Мукаса не придали этому никакого значения и продолжали носить воду из ручья Маута.

Маленькие дети пигмеев, как и все дети на свете, играют, помогают матерям по хозяйству, ссорятся, дерутся. Среди них есть послушные и норовистые. К категории последних, как мне показалось, относился двухлетний сын Виктора Тсиба. Ему часто перепадало от матери за непослушание. Вот и сегодня он в чем-то провинился и выбежал из хижины. Мать догнала его, отшлепала у всех на глазах и спокойно пошла в хижину. Малыш схватил пустую бутылку, валявшуюся около палатки, и кинулся вдогонку за матерью, чтобы ударить ее. Находившиеся рядом рабочие окриками остановили его. Мальчик бросил бутылку и заревел…

Зайдя однажды в хижину к знакомым пигмеям, увидел стонущего на кровати пожилого хозяина. Его жена объяснила, что он третий день мучается от болей в желудке. Местные лекарства, в том числе и орехи кола, ему не помогают. Попросить лекарство у вас он стесняется.

— Не могли бы вы дать ему чего-нибудь? — спросила женщина.

…Левомицетин быстро поставил его на ноги.

Пигмеи — отличные охотники, следопыты, знатоки лекарственных трав. У нас как-то несколько дней подряд Сунат Нишанбаев мучился от зубной боли, и никакие лекарства не помогали. «А не знают ли какого-нибудь лекарства от зубной боли пигмеи?»— мелькнула у меня мысль. Через Франсуа спросил об этом пожилого пигмея, у которого недавно болел живот. Он вскоре принес в баночке густой красный сок. Но Сунат сначала побоялся им лечить зубы. Когда же зубная боль довела его почти до отчаяния, он согласился попробовать это лекарство. Помазал им больной зуб, и боль утихла.

И все-таки я усомнился: действительно ли сок дерева успокоил зубную боль? Не было ли это результатом самовнушения? Оказалось, не было. Дерево, излечивающее ряд болезней и успокаивающее зубную боль, существует в саваннах Западной Африки. Это саркоцефалюс, или, как его называют, дерево-аптека. На этом дереве растут вкусные крупные плоды, напоминающие шиповник. Из коры получают густую массу желтого цвета, которой местные жители лечат малярию и желудочные болезни. Древесный отвар способствует пищеварению и восстанавливает силы. Сок молодой коры успокаивает зубную боль и сохраняет зубы от порчи. Стертые в порошек корки плода отлично заменяют хинин. Этим же порошком лечат раны, он хорош и как дезинфицирующее средство. Сок дерева целебен потому, что в нем содержатся алкалоиды, убивающие бактерии. Вероятно, пигмеи добывали «зубной» сок из саркоцефалюса.

Когда наши охотники возвращались с пустыми руками, мы просили кого-нибудь из пигмеев помочь. Через некоторое время они приходили с антилопой или газелью, а то и с двумя сразу. Расход патронов всегда одинаков: один патрон на антилопу, не более. Своих ружей у пигмеев не было, по крайней мере в лагере. Но стреляли они отлично, хотя, как правило, ловили дичь сетями. Я наблюдал, как они охотились на дикобразов. Это было недалеко от лагеря. В одном из маршрутов по ручью на нашем пути встретилось много камней, некоторые из них достигали размеров хижины. Подойдя к ним вплотную, Виктор сказал: «Под ними отдыхают дикобразы».

Мы с Луи продолжали маршрут, а Виктор побежал в лагерь за охотниками. Когда мы через некоторое время с Луи вернулись к этим камням, отряд пигмеев уже опутывал их сетями. В образовавшемся круге был оставлен небольшой проход. В него вошел один охотник с собаками, а остальные выстроились с палками за кругом. Собаки были большие и совсем маленькие. Большие остановились около камней, а маленькие полезли под камни, в норы. Закричали охотники. Залаяли собаки. Испуганные дикобразы, покинув норы, пустились наутек и… попали в сеть, где были убиты палками. В лагерь пигмеи возвращались с богатой добычей.

Больше всего мне пришлось бродить по джунглям с Виктором Тсиба. Он отлично знает эти места, исходил их вдоль и поперек в поисках золота вместе с Луи Бунгу. Виктор знает каждый ручеек со всеми его изгибами, каждую тропинку, проложенную дикими животными, еле заметную, а то и вовсе незаметную для неопытного глаза. Подойдя к норе, Виктор Тсиба каким-то особым чутьем угадывал, «дома» дикобраз или нет. Точно определял, отдыхает в дупле упавшего дерева панголин или покинул его. Он всегда точно указывал дерево, в котором есть мед. Как ни пытался я постичь эту науку, она оказалась для меня непосильной.

Сначала Виктор Тсиба нередко подшучивал надо мной. Когда во время маршрута мы делали короткий привал, он говорил с улыбкой: «Месье Базиль, здесь будем ночевать». Он думал, что я испугаюсь, буду отказываться, так как считал меня «чужаком», не приспособленным к лесной жизни. Но я обычно отвечал, что согласен. Виктор заразительно смеялся. Своим смехом, я это отлично понимал, он говорил: «Знаю я эти штучки, меня не проведешь. Не годитесь вы для лесной жизни». Мы с Виктором не один раз ночевали в джунглях у костра, подкрепляясь куском мяса антилопы или мартышки, изжаренным на углях. Прошли вместе сотни километров по топям и болотам. Свою шутку он больше не повторял, убедившись, вероятно, что этот странный европеец может быть его собратом по образу жизни!

С Виктором Тсиба еще можно было как-то объясняться по-французски. С другими же пигмеями приходилось разговаривать через переводчика — Франсуа Мукаса, которого из-за его небольшого роста скорее можно было принять за пигмея, чем этих рослых и сильных людей. Но здесь, в лагере, пигмеи величали Франсуа почему-то «шефом». Спросил Франсуа, и он ответил: «Мой отец — шеф кантона, и все пигмеи, проживающие в этом округе, его «подопечные». Когда отсутствует отец, «шефом» пигмеи считают сына». Увлекшись, Франсуа продолжал рассказывать далее:

— Мой отец до сих пор собирает дань с пигмеев. Он приходит в пигмейскую деревню, садится в кресло на середине улицы и ждет. Мой отец никогда не зайдет в хижину пигмеев, это не позволяет этикет. К отцу подходят пигмеи, низко кланяются и преподносят подарки: яйца, кур, мед, шкуры зверей. Отец раздает им соль.

— Раньше пигмеи, — продолжал Франсуа, — сами носили дань моему отцу. И шли к нему не той тропой, по которой ходили все, а другой, кружной. По нашей тропе ходить им было запрещено. Тогда они нередко бесплатно работали на нашей плантации, а когда в деревне кто-нибудь умирал, пигмеи танцевали. Иногда они танцевали два-три дня подряд, без перерыва. Пигмеям запрещалось селиться вблизи нашей деревни. Теперь, после революции, пигмеи стали строить жилища около нашей деревни.

У пигмеев наибольшим авторитетом пользовался Жан Бомитете. Он был старше остальных. А тут как раз мне сообщили о его дне рождения. Я узнал об этом от Франсуа. Он заявил: «Сегодня вечером будет концерт пигмеев по случаю дня рождения Жана». — «Ну что ж, послушаем», — решили мы. Когда послышалась музыка, вышли из хижины и направились к музыкантам. Ярко светила луна. Палатки, хижины, деревья были озарены серебристым светом селены. Мерцали яркие, но редкие звезды, были видны незнакомые нам созвездия. Стояла великолепная тропическая ночь!

Оркестр состоял из трех инструментов: калебаса, гитары и куска бамбука. Калебас — выделанный из тыквы сосуд для воды. Гитара представляла собой кусок бревна, на нижней стороне которого были укреплены лианы толщиной в палец, с насечками в верхней части. А на верхней стороне бревна — дощечка, к которой крепились струны — тонкие лианы. Насечки на более толстых лианах служили для подтягивания струн. Калебасист, если так можно сказать, дул в калебас и ударял по нему палочкой. Гитарист перебирал струны палочкой. Третий музыкант дул в бамбук и ударял им о землю. Запомнилась игра на калебасе. Музыкант был весь в движении: он то наклонял голову, то поднимал ее. Временами все его тело словно охватывала судорога. На лице — полная отрешенность и капли пота, хотя ночь была прохладной. Остальные музыканты тихонько напевали: «А мама, а мама, а мама».

Вокруг музыкантов образовался круг слушателей. В круг вошла женщина, подошла вплотную к музыкантам, наклонилась над ними, что-то произнесла и стала танцевать в такт музыки.

На смену одной танцовщице выходила другая, третья, танцевали и парами. Их руки замысловато двигались на уровне груди, касались головы, ушей. Мне показалось, что со стройными телами пигмеек не гармонировали сильно развитые ступни ног. Да и как им быть маленькими, если женщинам каждый день приходится бродить по болотам и топям джунглей, таскать тяжести на голове!

Во время танцев танцовщицы и музыканты обменивались шутками. Так, 11-летняя Маргарита, дочь Луи Бунгу, подойдя к музыкантам, крикнула одному из них по-французски: «Шери» (дорогой) — и начала танцевать. «Шери» (дорогая), — донеслось ей в ответ. На смену ей вышла пиг-мейка, которая танцевала без огонька. Музыкант крикнул: «Я не женюсь на лентяйке». И женщина, обидевшись, покинула круг. Снова вышла женщина и крикнула музыканту: «Шери». — «Шери», — ответил он.

К иной танцовщице подходил кто-нибудь из зрителей и гладил ее по спине.

— Что это значит? — спросил Потапов.

— Это наивысшая похвала, — пояснил Франсуа.

В круг снова вышла Маргарита. Я отважился: подошел к Маргарите и погладил ее по спине. Многие закричали в восторге, захлопали в ладоши.

Франсуа добавил: «Чтобы похвалить танцора, надо потрепать его за бороду. А если он безбородый, надо взять немного земли и приложить к его щеке».

Как я уже говорил, Франсуа Мукаса считался здесь, на Бикелеле, шефом пигмеев. По обычаю, за такое зрелище Он должен был дать музыкантам деньги. В конце концерта Франсуа подошел к музыкантам, положил к их ногам несколько десятифранковых монет и… закружился в танце. Его танец, как нам показалось, был как-то не к месту. Поинтересовался, почему его вдруг обуяло веселье, и он ответил: «Я танцевал потому, что дал мало денег. Когда шеф совсем не дает денег или дает мало, он должен, по обычаю, станцевать сам, что я и сделал».

Мы со своей стороны положили у ног музыкантов несколько стофранковых бумажек и медленно зашагали к хижине. Луну закрыли тучи. Стояла удивительная для джунглей тишина, словно все их обитатели слушали вместе с нами концерт лесных людей и еще не пришли в себя от очарования. Около хижины вдруг до нашего слуха донесся мелодичный стеклянный перезвон. У нас создалось впечатление, что кто-то ударял по бутылкам палочкой.

— Древесные лягушки запели, — подсказал Франсуа.

…Пигмеи в Конго (племена бабинга, бака и др.) расселены главным образом во влажных тропических лесах северных областей страны — в префектурах Ликвала (административный центр Импфондо), Санга (административный центр Весо) и Кювет (в окрестностях селения Келле и к югу от реки Алима). Небольшие и редкие пигмейские поселения встречаются в лесах и на юге страны.

Пигмеи живут небольшими группами. Если другие народности устраивают свои поселения вдоль дорог или рек, то пигмеи селятся в стороне от них, выбирая места поглуше. Они любят замкнутый образ жизни. Пигмеи говорят на языке соседних народностей и поддерживают с ними связи. Они приходят в селение с лесными дарами, охотничьими трофеями и обменивают их на маниоку, соль, табак, железные изделия, хозяйственную утварь. У самих пигмеев какие-либо ремесла совершенно не развиты. Казалось бы, что стоит изготовить, например, такую простейшую хозяйственную утварь, как калебас или ступа, для толчения маниоки? Но пигмеи их не делают, а выменивают у соседей. Пигмеи не занимаются земледелием, а живут охотой и собирательством, кочуя с места на место. Все необходимое для жизни им дает лес.

Правда, иногда пигмеи работают на плантациях окрестных негритянских деревень или расчищают участок под посевы, получая за работу натурой. Но долго работать не могут. Они не переносят прямого солнечного света, который вызывает у них болезни. Кроме того, желудки пигмеев привыкли к чистейшей ключевой воде, а деревенская питьевая вода не отличается хорошим качеством, что влечет за собой желудочные заболевания у маленьких лесных жителей. И пигмеи снова уходят в лес, в родную стихию, где быстро поправляются. По рассказам очевидцев, в лесу пигмеи болеют мало.

Для многих жителей Африки и для белого человека тропический влажный лес — настоящий ад, а для пигмеев — райское место. Тысячелетиями они приспосабливались к постоянным перекочевкам, к добыванию пищи в лесу и не знали другой жизни, вне леса. Пигмеи очень любят тишину. У них существует поговорка: шумный лагерь — голодный лагерь.

Английский этнограф К. Тернбулл долгое время жил с пигмеями племени бамбути в лесу Итури (Восточный Заир). Он отмечает, что у пигмеев нет ни вождей, ни совета старейшин. Но всегда находятся один или два авторитетных человека (в нашей группе пигмеев, как я уже говорил, наибольшим авторитетом пользовался Жан Бомитете), с мнениями которых считаются остальные пигмеи группы. Ценнейшим даром леса пигмеи считают огонь. У них безграничная вера в доброту их лесного мира. Однажды К. Тернбулл попросил знакомого пигмея сопровождать его в поездке и вывез его за пределы леса. Там парня-пигмея сильно заинтересовала железная дорога. Но он никак не мог понять, почему движение поезда ограничено рельсами и почему поезд не может ходить всюду. Снег, по понятию этого пигмея, — белая скала. Когда ему сказали, что это вода, он возразил: «А почему тогда она не стекает вниз, как положено воде?» Когда пигмей вдалеке увидел пасшихся буйволов, то спросил: «Что это там за насекомые?» Пигмей принял буйволов за насекомых потому, что в лесу он видел этих животных только во весь рост. А тут буйволы были далеко и казались ему крошечными, он их принял за насекомых.

Считается, что пигмеи являются самыми низкорослыми людьми на свете. Средний рост мужчин около 135 см. Слово «пигмей» в переводе с греческого означает «человек с кулачок». Но такое мнение является заблуждением. На свете проживают и более низкорослые люди — это американские карлики. У них средний рост мужчин 65 см, женщин — 55–60 см. Таких карликов около 200 человек, они проживают в штатах Арканзас и Джорджия. Но и эти карлики еще не рекордсмены. В затерянной лесной деревушке на северной оконечности острова Мадагаскар обнаружена семья, состоящая из сверхмаленьких людей. Глава семьи, 40-летний Гмату Бавимба, имеет рост 51 см; его первая жена, Намити Тамберату, — 49,5 см, вторая жена, Нахам-би Сарвата Таби, — 46 см, а дочь Коратаби Сумантара — 43,5 см. Какова причина, породившая такие аномалии, пока остается загадкой. Если пигмеев называют людьми с кулачок, то мадагаскарцев можно именовать людьми с ноготок. Пигмей рядом с таким человечком покажется великаном.

Последние дни на Бикелеле

С середины октября начался малый дождливый сезон. В этой части Конго четко выражены четыре сезона — два сухих (большой и малый) и два дождливых (тоже большой и малый). Большой сухой период продолжается с середины мая до середины октября, когда совсем не выпадает осадков или выпадает их очень мало. За ним следует малый дождливый сезон, охватывающий вторую половину октября, ноябрь и декабрь. На январь приходится малый сухой сезон. А с февраля до середины мая, длится большой сезон дождей — с максимумом осадков в марте или апреле.

В ночь с 15-го на 16 октября мы были разбужены страшным грохотом (словно земля разверзлась под нами) — так неистово гремел гром. Беспрерывно сверкали молнии. А дождь лил как из ведра. Он пробил крышу нашей хижины, вода потекла на наши головы, на подушки, на одеяла. В ту ночь спали плохо.

К вечеру небо снова затянулось тучами, загрохотал гром, поднялся довольно сильный ветер. Казалось, сейчас разразится ливень небывалой силы. Но дождь только покапал и прекратился. С наступлением же ночи дождь дал волю своему буйству. И в эту ночь мы спали плохо. Так начался малый дождливый сезон.

Торопимся закончить полевые работы. Подводим итоги, сколько алмазов в ручьях Маута, Грушевидном и Бикелеле.

А наш геофизик Николай Эдуардович Адамсон шагает по джунглям с магнитометром в надежде обнаружить кимберлиты — коренные (первичные) алмазоносные породы. Известно, что интенсивность намагничивания различных горных пород неодинакова. Магнитометром можно выделить более намагниченные породы среди менее намагниченных. Кимберлиты в отличие от окружающих их пород характеризуются как раз повышенными магнитными свойствами и дают так называемые магнитные аномалии. Если удастся выявить магнитные аномалии, это будет означать, что здесь возможны кимберлиты, скрытые от нашего глаза ручьями, болотами, растительностью джунглей. Раз есть россыпи алмазов, то должны быть и кимберлиты! Мы пока не знаем никаких других пород, кроме кимберлитов, с которыми можно связывать появление алмазных россыпей^[16].

Подсчет алмазов в россыпях по ручьям Маута, Бикелеле и Грушевидному показал, что на всем этом участке их запасы сравнительно невелики, недостаточны для того, чтобы организовать здесь промышленную добычу. Из таких россыпей алмазы обычно извлекают кустарным способом небольшие группы старателей.

Промывая пробы по ручьям Маута, Бикелеле и Грушевидному, мы выяснили, что в концентратах обогащения вместе с алмазами содержится много корунда. Это синевато-серый минерал, самый твердый после алмаза. Общепризнанные спутники алмазов — пиропы совершенно не встречаются. Нередко концентрат пробы состоял на 60–80 % из корунда. В то же время в других развитых здесь породах — гнейсах и гнейсогранитах — корунд не встречается. Мы внимательно изучили эти породы, но корунда в них не обнаружили. Напрашивалось предположение, что кимберлиты в этой части Конго особенные. В них много корунда, а пироп или вовсе отсутствует, или содержится в очень небольших количествах, поэтому его мало и в речных отложениях. Так мало, что не удается уловить не только в шлиховых пробах, но и в пробах объемом 2–3 м. А раз так, то, вероятно, корунд в этих местах можно считать за минерал-индикатор при поисках алмазоносных россыпей.

Высказав такое предположение, я все же сомневался в его правильности. Решил проверить, не отмечены ли подобные случаи и в других областях. Обратился к литературе. Оказалось, что в алмазоносном районе Кенеба в Республике Мали все трубки выполнены кимберлитом с малым содержанием пиропа, а содержание корунда в некоторых из них весьма высокое. Почти безпиропные кимберлиты развиты у нас на восточной окраине Алданского щита. Теперь мой вывод казался обоснованным.

Но шли дни… Мы с нетерпением ждали результатов от Адамсона, который недавно пришел в наш лагерь. Наконец он составил магнитометрическую карту участка, на которой «красовались» магнитные аномалии. С энтузиазмом стали копать на этих аномалиях канавы и шурфы, но, увы, никаких кимберлитов не обнаружили. Оказалось, что магнитные аномалии расположены на тех же самых породах, на которых в других местах никаких аномалий нет. В таких условиях невыдержанности магнитных свойств горных пород трудно выявить кимберлитовые тела. Геофизический метод поисков кимберлитов оказался бессильным. Наши надежды не оправдались.

Пробуем обнаружить кимберлитовые тела геологическим методом. К этому времени мы уже знали, что больше всего алмазов в ручье Грушевидном встречается недалеко от устья. Выше по течению алмазов нет, а ниже по ручью их содержание уменьшается. Следовательно, коренной источник должен быть где-то здесь. Проложили канаву на всю ширину долины ручья. Около правого склона вскрыли пестрые брекчиевидные глины светло-серого, желтовато-серого, зеленоватого и синего цвета; в них встречались и тонкие линзы зеленых глин. По всем признакам это был элювий (продукт выветривания) кимберлитов. Чтобы окончательно убедиться в этом, надо было проанализировать породу в лаборатории.

Между тем дожди лили каждый день. Лес пропитался влагой, словно губка: мириады капель висели на траве, на кустарниках, на деревьях. По утрам солнечные лучи зажигали их, и капли, словно поддразнивая нас, блестели и искрились, как бриллианты. От земли поднимался пар. Раскисли тропы, поднялась вода в реках. Работать становилось все труднее.

Зазеленела трава, появилось много злых мух и безобидных бабочек. Когда смотришь на бабочек в полете, кажется, что летают не живые существа, а «цветы» или «камни-самоцветы». Природа наделила тропических бабочек огромными размерами и такой гаммой цветов — изумрудно-зеленым, сапфировым, белым, оранжевым, что наблюдать за ними в воздухе большое наслаждение.

Вечерами в нашу хижину на свет фонаря летят всякие насекомые, особенно бабочки, цикады (забившись в щели хижины, они дружно верещат), лезут лягушки, с потолка падают гусеницы. Однажды залетела даже летучая мышь.

В один из последних вечеров пребывания в экспедиции все жители лагеря вышли на прощальный концерт. И мы не остались в стороне. Музыканты и танцующие разбились на две группы: около своих хижин играли и танцевали пигмеи, в центре лагеря — остальные его обитатели. Оркестр объединенных народностей состоял из шести исполнителей. Пятеро мужчин стояли. У каждого было по две палки, которыми они ударяли друг о друга. Шестой музыкант сидел на бревне и ударял по нему палкой. Итак, палочный оркестр!

Танцевали почти все обитатели лагеря: мужчины и женщины, девочки-подростки, парами и в одиночку. Не танцевала Адель. Она была грустна. На мой вопрос, в чем причина грусти, она ответила, что родители не соглашаются выдать ее замуж за Марселя. Я пригласил ее потанцевать, но она отказалась и убежала в хижину. Ей было не до веселья. Тогда я пригласил Маргариту, дочку Луи. Она охотно согласилась. После нескольких танцев мне показалось, что Маргарита устала, и я пригласил другую женщину. Но не тут-то было! Маргарита подбежала, схватила меня за руку и, не говоря ни слова, отвела в сторону. Потом повела к пигмеям. Я подчинился. Мне подумалось: Маргарита решила, что среди пигмеев у нее не будет соперниц. Наш приход пигмеи выразили громкими возгласами одобрения.

Оркестр пигмеев состоял из трех инструментов. Один из музыкантов дул в калебас и гремел консервной банкой с гравием. Другой играл на гитаре и пустой консервной банкой ударял о землю. Третьим музыкантом была женщина. Она, как и все музыканты, сидела на бревне с куском бамбука и ударяла им о землю. Танцы заключались в легком притоптывании в такт музыки.

Веселье закончилось к полуночи.

Из джунглей в Пуэнт-Нуар

Наш лагерь постепенно пустеет. Отправляем в Мосану образцы горных пород, рацию, джиги и роккеры. В конце октября в один из ясных вечеров, когда солнце клонилось к закату, над лагерем появились две тучи термитов. Неожиданно на площадку лагеря, крыши хижин и палаток посыпались их крылья, похожие на лепестки ромашки. Вскоре площадка была сплошь усеяна ими, как будто сотни невидимых юношей и девушек обрывали лепестки, приговаривая: «Любит, не любит». Вслед за этим стали приземляться и сами термиты. На земле они сбрасывали с себя оставшиеся два крыла и попарно уползали в норку, чтобы образовать новую семью. Это было время брачных дней термитов.

О семье термитов

Что же представляет собой семья термитов? В термитнике находятся мать-царица, царь и их многочисленное потомство: светлые слепые термиты-воины и слепые термиты-рабочие — недоразвитые в половом отношении самцы и самки (они составляют основную массу населения термитника); темные длиннокрылые и короткокрылые зрячие термиты. В одном гнезде живет от нескольких сот до сотен тысяч и даже миллионов особей.

Мать-царица производит яйца. Это тяжелая рыхлая туша, обладающая чудовищно крупным брюшком. Она неподвижно лежит в особой камере. Здесь же находится самец; он во много раз меньше самки. У царицы целая свита — кормильцы, повитухи и няньки, окруженные кольцом воинов. С благополучием родительской пары связано существование всей колонии. Термитам важно сохранить царицу и ее супруга. Ведь царица каждые две секунды откладывает по яйцу. За одни только сутки она может отложить более 40 тыс. яиц — зародышей новых членов семьи. А представляете, сколько она может наплодить в течение десятилетней жизни? Сотни миллионов! А потомство также плодовито. И если бы не многочисленные враги, истребляющие термитов, то одна их семья в течение 10 лет могла бы так плотно заселить тропики, что для других животных и человека совсем не осталось бы места.

Термиты-рабочие сооружают термитник, добывают корм и кормят всех остальных термитов. На подвижной голове у них сохранились следы глаз: когда-то в прошлом они видели, но, переселившись в подземелье, утратили зрение. Термиты-солдаты охраняют покой колонии. Они обладают непомерно большой, бронированной хитином головой (чуть ли не с остальную часть тела) и мощными, с острыми зубчатыми краями жвалами. Солдаты не способны даже сами кормиться. Их кормят рабочие: либо выделениями изо рта, либо экскрементами — в них еще достаточно питательных веществ для солдат.

Крылатые термиты не способны ни строить термитник, ни кормить молодняк, ни оборонять семью. Они предназначены для продолжения рода. Это женихи и невесты. Со временем они покинут убежище и попытаются создать новую семью (это они сбрасывали крылья на площадку нашего лагеря). У них по два крыла с каждой стороны, одно наложено на другое. Крылья настолько длинны, что далеко выступают за конец брюшка.

Короткокрылые термиты — запасные продолжатели рода, «самки-заменительницы». Они выкармливаются из личинок, у которых начинают появляться зачатки крыльер. Они полетов не совершают, но в случае гибели родительской пары приступают к размножению. И колония не погибнет!

Размеры термитов даже у одного вида сильно варьируют: рабочие имеют длину 0,5–1,5 см, солдаты— до 1,5–2 см, самка-производительница достигает 14 см.

В термитнике круглые сутки бурлит жизнь. Из всех закоулков термитника царице и царю доставляется пища, созревшая в теле рабочих. Термиты-рабочие подбегают к ним и отрыгивают пищу в раскрытые жвала. Они также облизывают и очищают родительскую пару.

Почти все термиты питаются древесиной, живой или мертвой, — наименее съедобным продуктом на свете. Они поедают также рубашки линяющей молоди, трупы погибших членов общины. Ничто не пропадает.

Но как же термиты добывают себе пищу, находясь в «железном» по крепости термитнике? А вот как. У подножия термитника выгрызаются изнутри узкие выходы. От каждого выхода строится трубчатая галерея, которая лежит на земле. Она наглухо закрыта сверху и с боков. По крупице рабочие переносят строительный материал из термитника, удлиняя туннель. У краев отверстий на страже стоят солдаты. Коридоры-туннели — это дороги к источникам питания. По ним рабочие насекомые могут доставлять корм в термитник даже днем (термиты боятся солнечного света). Они грызут, точат деревья, действуя жвалами, как ножницами. Во время этой операции они вовсю используют необычную подвижность головы, которая вращается вокруг продольной оси, как глобус на ножке.

Некоторые термиты передвигаются и под открытым небом, но только ночью. Это зрячие термиты-странники. Однажды мы их встретили во время ночной охоты. Они шли колоннами длиной 20–30 м и шириной 3–4 см в сопровождении воинов. Захватив корм, термиты доставляли его к термитнику и сбрасывали около входа. Затем по уже протоптанной дороге вновь отправлялись за кормом. Другие термиты под присмотром воинов перетаскивали сваленную древесину в термитник. Там они ее складывали в особые камеры размером с голову ребенка. Сюда же потом вносили всякий мусор. Древесину термиты засевали нитями тела гриба, которые буйно разрастаются и становятся кормом для молоди. Так что грибные камеры — это своеобразные детские сады термитников. Правда, кое-что из них перепадает и родителям.

Наступает время, когда крылатые термиты покидают гнездо, чтобы создать новую семью. Происходит это так. Термиты-рабочие проделывают в куполе термитника узкие отверстия, выщипывая стенки изнутри. Через эти выходы крылатые термиты выползают наружу, причем одновременно из всех термитников. Что служит сигналом для обитателей термитников? Как договариваются они между собой? Ответов на эти вопросы я не нашел. Выползающие крылатые термиты имеют хорошо развитое жировое тело — ведь их усиленно кормили. Из-за этого сдерживался рост термитной семьи, так как в это время царице меньше перепадало пищи и она меньше откладывала яиц. Но, когда прожорливое потомство покидает гнездо, царица начинает лучше питаться и больше откладывать яиц. В результате численность общины быстро растет.

Покидающих термитник крылатых термитов уничтожают птицы, черепахи, пауки, тысяченожки, муравьи и другие животные. Если роение происходит недалеко от деревни, термитами лакомятся куры. Местные жители едят их жареными. И несмотря на такой разбой, из термитника вылетают все новые полчища насекомых.

Полет для термитов — первый шаг в брачной церемонии. Брачные пары образуются из разных гнезд, чтобы семьи были более жизнеспособными. Взлетевшие термиты парят в воздухе десятки секунд, иногда считанные минуты. Тут и встречаются самец и самка.

На вид крылья у термитов великолепные, но несовершенные в аэродинамическом отношении. В прошлые времена термиты по-настоящему летали, ведя наземный образ жизни. Однако… вынуждены были уйти в подземелье, где сплошной мрак и теснота, которая, кстати сказать, мила термитам (в тесноте, да не в обиде!). Глаза и крылья здесь оказались ненужными. Крылья полностью утрачены рабочими и солдатами, почти совсем отмерли у короткокрылых запасных (в случае надобности они могут заменить длиннокрылых термитов) самок и самцов, но сохранились у невест и женихов: им нужно взмыть в небо для продолжения рода.

Почему же термиты ушли в подземелье? В результате изменения природных условий или они отступили в подземелье под натиском врагов? В приэкваториальных областях природные условия на протяжении длительного времени менялись мало. Так, в этой части Конго сохранились древовидные папоротники высотой до 5 м, которые в европейской части нашей страны вымерли 30 млн лет назад. Вероятно, термиты скрылись из-за многочисленных врагов. Иначе им грозило полное истребление.

Чтобы у термитов был полный порядок, нужен постоянный обмен информацией между членами их семьи. Как же он происходит? По мнению одних, в случае опасности (когда, например, к термитнику приближаются смертельные враги термитов муравьи) звучит сигнал тревоги: странное пощелкивание, которое продолжается несколько минут. Есть и другое мнение: средством информации у термитов служит своего рода телеграф. Пользуясь им, они могут издалека сигнализировать своим братьям о приближении неприятеля, выстукивая головой по стенкам термитника сигналы тревоги. Услышав сигналы тревоги, молодь термитов спасается бегством в глубь термитника, термиты-рабочие спешно заделывают входы в обитель своей царицы, солдаты занимают позиции во внешних фортах, казематах, галереях и в других стратегически важных местах сооружения. Встречая своих извечных врагов — муравьев, термиты-воины способны каждому муравью перегрызть горло. Среди воинов-защитников встречаются и такие, которые вооружены своеобразным тюбиком клея. Это термиты-стрелки. Они выстреливают из своего хоботка клейкой жидкостью, приклеивая муравья к полю брани. Как видим, мирные термиты могут постоять за себя, когда нагрянет беда.

Термиты — насекомые общественные, высокоорганизованные. Миллионы особей без устали трудятся, чтобы обеспечить благополучие огромной семьи.

Семья как единое целое обладает рядом преимуществ. Она поддерживает в гнезде нужные температуру и влажность, делает запасы пищи.

Термиты (они близки к таракановым и богомолам) появились на нашей планете более четверти миллиарда лет назад.

Прощай лагерь на Бикелеле! Смотрю на картину «разорения» лагеря, и становится грустно оттого, что приходится покидать эти места. Много дней провели мы под сенью джунглей, подружились со многими конголезцами… Скоро джунгли поглотят лагерь, и от него не останется никакого следа. Но останется у нас память о конголезцах, особенно о таких, как Луи Бунгу, Марсель Мунзео, Габриель Нгуака, Виктор Тсиба, Андре Тукаса, Самюэль Нгуйя, впрочем, так же, как и у них о нас.

Как-то дождливым утром мы покинули джунгли и направились в Мосану. Тропа раскисла, идти трудно, особенно на подъемах. На одной из остановок Луи показал на дерево, на стволе которого (именно на стволе!) висели грозди красных ягод, каждая со сливу величиной. Он сорвал гроздь и дал попробовать. Ягоды оказались кисло-сладкими, приятно освежали рот, утоляли жажду. Набив ими полные карманы, мы двинулись дальше. Что это были за ягоды, не знаю, но они хорошо утоляют жажду.

В тот же день мы прибыли в Мосану. Соскучившись по цивилизации, мы решили не оставаться здесь на ночь и поехали в Мосенджо.

И вот вечером сидим на веранде дома префекта за бутылкой виски и любуемся закатом. К нему как нельзя лучше подходят слова Маяковского: «В сто сорок солнц закат пылал…» Представьте себе рощу масличных пальм, а за ней извержение вулкана — такая необычная резкость и яркость красок.

На другой день даем задание Бунгу. Конголезцы должны поработать самостоятельно под его руководством.

— Как только закончите работу, приезжайте в Пуэнт-Нуар, — сказал я на прощанье, и мы расстались.

Следующая ночь застала нас в Сибити. Идем представиться шефу района Муамбеле Жан-Клоду. Его не оказалось дома. Представляемся его жене. Она очень обрадовалась, узнав, что мы из Советского Союза. Пригласила в дом, усадила за стол и стала потчевать виски. И как бы вскользь заметила: «А мой муж был в вашей стране полтора года». Встреча с Муамбеле обещала быть очень интересной. И мы не ошиблись. Вскоре пришел Жан-Клод со своими друзьями. Подойдя к столу, он сказал по-русски: «Здравствуйте, товарищи». Было очень приятно услышать русскую речь в Конго. И потекла беседа. Жан-Клод стал рассказывать о своем пребывании в нашей стране, с теплотой и любовью отзываясь о нашем народе.

— У вас очень милые люди. Меня всюду очень хорошо принимали. Я убедился, что у вас полная свобода вероисповедания. Заходил три раза в церковь, а ваше метро выше всяких похвал.

После ужина Жан-Клод запел по-русски песню, ставшую символом дружбы в мире: «Пусть всегда будет солнце…» Мы с радостью подхватили.

На другой день тепло прощаемся с Жан-Клодом, обмениваемся адресами и едем к водопаду на реке Лали-Бвенза, о величии которого не раз слышали до этого.

О водопаде на реке Лали-Бвенза

Подъехали к паромной переправе через Лали-Бвензу и увидели широкую, величавую, медленно текущую реку.

— Не разыграли ли нас с водопадом, месье Базиль? — спросил Потапов, называя меня на конголезский манер. — Откуда может взяться водопад на этой равнинной реке?

После переправы, проехав километров 30, увидели дощечку с надписью: «Водопад Бвенза». Остановились, не зная, куда ехать. Подбежал парнишка. «Я вас провожу к водопаду», — сказал он, заикаясь. Наш газик был забит до отказа, поэтому я посадил его на колени, и мы двинулись дальше. Проехали деревню и остановились на небольшой поляне, специально вырубленной для стоянки машин. Дальше дороги нет.

Вслед за гидом спускаемся вниз по склону, пересекаем небольшой ручей по бревнышкам и вдруг… сквозь ветви деревьев замечаем низвергающуюся огромную молочно-белую ленту воды. Видна только верхняя часть водопада. Несколько минут любуемся, потом спускаемся ниже, к пойме реки. Проходим метров 100 по высокой густой траве, покрытой водяными каплями, и нашему взору открывается водопад во всем своем великолепии. До него метров 40–50, но его брызги обдают нас с ног до головы. И хотя перед нами шумел не водопад Виктория, но он покорил нас. До сих пор не видел ничего подобного. Поток низвергается с высоты 60 м. Вода вместе с галькой и валунами, падая с большой высоты, выдолбила у подножия уступа глубокую яму. Столб водяной пыли поднимается до середины уступа.

Было пасмурно. Мы стояли, не обращая внимания на холодный душ. В ту минуту мысли унесли меня далеко-далеко, в Сибирь. Вспомнился такой случай. Закончив полевые работы в верховьях реки Мамы, мы решили не ждать лодок, которые должны были прийти за нами из поселка, а спуститься по реке на плоту. Мы знали, что плыть по Маме небезопасно: в реке встречались огромные валуны, на которые можно налететь и опрокинуться. Поэтому перед отплытием приняли необходимые меры предосторожности. Изучили лоцию, отметив на схеме наиболее опасные места, и пустились в путь. Нас четверо. Двое постоянно держали вахту: один стоял на корме за рулем, другой сидел впереди, на краю плота, и наблюдал за бурным потоком. Он должен был заранее предупреждать рулевого об опасности.

С обеих сторон глядел на нас задумчивый, великолепный осенний лес. По реке шла шуга. Подсвеченная солнечными лучами, она играла всеми цветами радуги. Природа была полна очарования. У всех было радостное настроение. Мы отдыхали после трудного лета. И наш вахтенный, что греха таить, по-видимому, задремал и вовремя не заметил опасности. Когда он, очнувшись, крикнул: «Камень, держи левее», было уже поздно. Плот, зацепив за валун краем, резконакренился, и мы оказались в ледяной воде. Над водой торчали только три бревна нашего огромного плота, на которые мы и выбрались, стуча зубами от холода. К счастью, у одного из товарищей была в кармане фляга со спиртом. Отпив по глотку и придя немного в себя, стали думать, что же предпринять. Решили попытаться сдвинуть плот. Опускаемся попарно в ледяную воду, толкаем его, напрягаясь изо всех сил, но… безуспешно. Плот крепко сидел на валуне.

Тогда мы стали звать на помощь. В ответ слышалось только эхо. Наши голоса осипли. Наступила ночь. Стоя, прижавшись друг к другу, мы пели. Глаз не смыкали. Заснешь — свалишься в воду. С нетерпением ждали рассвета, надеясь услышать ржание лошадей, тянущих лодки вверх по реке. Начало светать, затем наступил полдень, а лодок не было. Добраться до берега, преодолев ледяной поток метров 50 шириной, было мало шансов, тем более мы уже ослабли от холода и голода. Представили даже невероятное — человек доплыл до берега. Но что ему делать дальше? Замерзший, не имеющий возможности развести костер, он бы неминуемо погиб в лесу. Поэтому решили ждать…

На вторые сутки среди ночи смельчак, который хотел доплыть до берега, внезапно закричал: «Лодки… лодки… Я слышу ржание лошадей». Но никаких лодок не было и не должно было быть: кони и лодки могли появиться только днем. У нашего товарища начались галлюцинации.

Не знаю, что было бы с нами, если бы не подоспели лодки. Они подошли днем, и мы были спасены.

А водопад Лали-Бвенза продолжал шуметь и осыпать нас мелкими брызгами. Стало прохладно. Пора было уходить. Нас ждала работа. Делу — время, потехе — час.

В Пуэнт-Нуаре сдал на химический и спектральный анализы образцы пестрых брекчиевидных глин. Анализы показали, что в глинах есть никель, хром и магний, а также серпентиноподобный минерал, который был обнаружен при просмотре глин под микроскопом. Предположение, что найденные нами глины — элювий кимберлитов, подтвердилось анализами.

Недели через три мы снова увидели Луи Бунгу. Он нашел несколько алмазов и приехал в Пуэнт-Нуар, чтобы поделиться с нами этой радостью.

Человек джунглей, Луи Бунгу уже на второй день пребывания в городе жаловался: «Мне здесь жарко и душно, месье Базиль. Хочу скорее вернуться домой, под сень деревьев».

Мне вспомнился эпизод из книги Арсеньева «Дереу Узала». Владимир Клавдиевич пригласил к себе в гости во Владивосток знаменитого охотника-нанайца. Дереу Узала сказал:

— Нет, спасибо, капитан. Моя Владивосток не могу ходи. Чего моя там работай? Охота ходи нету, соболя гоняй тоже не могу. Город живи — моя скоро пропади.

Так и у нас. Через два дня Луи уехал в джунгли.

В джунглях Майомбе

Закончив отчет о поисковых работах на алмазы, еду в Димонику, что в горах Майомбе, искать золото.

Километрах в 50 от города дорогу пересекает огромный варан, примерно с полметра длиной. Марсель Мунгабио прибавляет газу с явным намерением раздавить варана. Прошу Марселя притормозить машину, что он и делает, правда, неохотно. Варан скрывается в зарослях.

В пути на нас обрушился ливень (шел февраль, начинался большой дождливый сезон). По дороге потекла неглубокая, но местами весьма бурная река. Наш газик бежит вверх, навстречу потоку, разбрызгивая в обе стороны воду, словно поливальная машина. Холодные капли дождя проникают за воротник куртки, попадают в рукава. Поднялась вода в реках, залила прибрежные кусты бамбука. Поток подхватывает и несет палки, бревна, ветки. Они проносятся с большой скоростью. Дорога раскисла. Машина продвигается с трудом на второй скорости. Иногда ее заносит, что небезопасно: можно свалиться в пропасть, тянущуюся справа от дороги. Оползают склоны, загромождая дорогу раскисшей глиной со щебнем, падают на дорогу деревья. Дорога узкая и объехать их нельзя. Приходится расчищать завалы. Подъехали к мосту через реку, а по нему течет настоящая река. Река пересекает реку. Географический парадокс!

До Димоники не доехали километров 50, остановились на ночлег. Нас встретила туча мокрецов. Когда их кружится много, они напоминают пыльное облако. Через считанные минуты они так нас искусали, что уши, голова и руки начали нестерпимо зудеть. На теле появились красные волдыри. Мы поскорее вбежали в дом. Но и в доме мокрецы продолжали жалить с каким-то остервенением. Нигде нет спасения от этих фуру. Вспомнились слова из одной книги, которую читал перед отъездом в Конго. Ее автор выразился примерно так: вряд ли природой создано что-либо более неприятное для человека, чем мокрецы.

Спали под марлевыми пологами: было душно, но мокрецы не беспокоили. Утром, забыв об их существовании, выбежал в одних трусах умыться. И был жестоко наказан за беспечность: миллионы мошек впились в тело, хоть караул кричи от внезапно возникшего невыносимого зуда во всем теле. «Пожалуй, иметь дело с сибирским гнусом все же приятнее», — подумал я в тот момент.

Через несколько часов прибыли в Димонику. Расположились на одной из вилл, стоявшей на холме (виллы построил золотопромышленник Вигуре. После революции он бежал из Конго). Отсюда открывался великолепный вид: расходящиеся веером гряды гор, покрытые темно-синими джунглями. Не зелеными и даже не сине-зелеными, а именно синими, сапфировыми. Фуру здесь почти не беспокоят.

Раннее бодрящее утро. Выхожу из виллы и не верю глазам: не видно ни веера горных хребтов, ни синих джунглей. Все закрыто молочно-белой пеленой тумана. Лишь кое-где проступают островерхие пики гор. Но день вступал в свои права, и туман стал рассеиваться. Все явственнее вырисовывались очертания долины, показывались крыши хижин поселка золотоискателей. Прошло немного времени, и от тумана остались отдельные пятна, которые рассеивались необычным образом — струйками и кольцами, как дым костров. Сходство поразительное!

После завтрака отправились в маршрут. Нужно было осмотреть реку Мавембу. Вот и она. Спускаемся в прохладные воды и бредем вниз по течению. Впереди рабочие, за ними геолог Владимир Васильевич Богомолов и я. Подошли к плесу. Нам с Богомоловым не хотелось погружаться по грудь в воду. И мы решили обойти плес берегом. Надо было пройти всего каких-то метров 30–40. И вот мы продираемся сквозь паутину лиан. У нас нет мачете, чтобы прорубать проход, идти очень трудно. «Пожалуй, лучше идти по любой воде, чем так мучиться», — думал я. Конголезцы давно-давно поняли: река — лучшая дорога в джунглях. Когда мы уже почти обогнули плес, нас внезапно что-то обожгло. Словно сотни раскаленных игл вонзились в голову, в лицо, в руки, в грудь. Машинально хватаюсь рукой за голову и снимаю пригоршню… мелких муравьев. Вместе с Богомоловым бросаемся как очумелые в воду, надеясь уменьшить жгучую боль. А она не уменьшается, муравьи продолжают жалить. Снова вылезаем на берег, сдираем с себя одежду и истошно кричим. На крик бегут рабочие, не понимая, что случилось. Наконец они около нас. Спешно снимают с нас муравьев, а мы с Богомоловым дрожим, как в лихорадке. Появилась тошнота. Раскалывается голова, у меня онемела правая рука. Поднялась температура, на теле выступила красная сыпь. Продолжать маршрут не было сил. Совсем больные вернулись в лагерь.

По совету рабочих пили отвар какой-то травы, глотали аспирин. Ночь была очень тяжелой. Утром наступило облегчение. Через два дня мы были здоровы. Так негостеприимно встретили нас майомбинские джунгли.

Но происшествие с муравьями долго не выходило из головы. Не подоспей вовремя рабочие — и нам могло быть значительно хуже. В какой-то книге прочитал, что очень свирепы кочующие (огненные) муравьи перуанских джунглей. По рассказам индейцев, посыпавшиеся с дерева, они обгладывают человека с немыслимой быстротой. Так что нам здорово повезло! Африканские муравьи более милостивы.

О муравьях

Муравьи появились позднее термитов, но быстро освоили сушу. Более подвижные, чем термиты, они легче приспосабливались к новым условиям и к новой пище. Раз столкнувшись с термитами, муравьи поняли, какая это лакомая для них пища, прямо-таки деликатес, и при всяком удобном случае стали истреблять термитов.

Муравьи и термиты развивались независимо друг от друга, но в законах их жизни есть много общего. Они, как и термиты, насекомые общественные, высокоорганизованные, что естественно, накладывает отпечаток на образ жизни и тех и других.

Многие муравьи ведут оседлый образ жизни: живут в земле или в стволах деревьев. Гнезда земляных муравьев уходят иногда на глубину нескольких метров. Но их надземные сооружения невелики, обычно не более 1 м. И в «архитектурном» отношении по сравнению с термитниками малоинтересны. Это просто небольшие холмики.

Роение у муравьев происходит так же, как у термитов. Раз или два в году в муравьином гнезде появляется много крылатых самок и самцов. Они устремляются ввысь, где происходит оплодотворение самки, после чего самец погибает. А самка отгрызает на земле крылья, роет ямку и откладывает в нее несколько яичек, из которых вылупляются личинки. Самка кормит их выделениями слюнных желез, расходуя на это запасы жира и мускулатуру крыльев, теперь ненужную. С течением времени в гнезде появляются муравьи-рабочие. Рабочие у муравьев это только бесплодные бескрылые самки (у термитов работают и самки и самцы). После появления муравьев-рабочих самка только откладывает яйца, а всю заботу по кормлению личинок и самой производительницы берут на себя рабочие. Они добывают корм, строят гнездо, поддерживают в нем нужную температуру и т. п.

Пища муравьев в отличие от пищи термитов прямо изысканная. Они питаются насекомыми, семенами растений, сладкими экскрементами тлей (падью). Последних муравьи охраняют особо от вредителей, а на зиму самок тлей уносят в муравейник. Хорошо и тлям и муравьям.

Жизнеспособность муравьиной семьи необыкновенна: при уничтожении большого количества муравьев, живущих в домах, в ней моментально происходит перераспределение функций у рабочих муравьев. Некоторые из них вместе с самкой-производительницей начинают откладывать яйца. Поразительно, но факт! И быстро восстанавливается прежняя численность семьи.

Обмен информацией между членами муравьиной семьи происходит не так, как у термитов. В случае тревоги муравьи начинают выделять тревожные летучие вещества. Соседние муравьи, почувствовав их запах, встают в оборонительную позу и сообщают об опасности таким же способом другим муравьям. И вскоре весь муравейник готов отразить опасность. Но вот опасность миновала, муравьи перестают выделять тревожные вещества, и возбуждение семьи исчезает.

Если муравей, выйдя из муравейника, обнаружил пищу, то, двигаясь домой, он прикасается брюшком к земле, оставляя пахучий след. По этому следу корм легко найдут другие муравьи. Попадая в термитник, муравей, чтобы не запутаться в его многочисленных лабиринтах, также оставляет за собой пахучую дорожку, по которой легко выбирается обратно.

А вот Р. Жантиев и А. Сулханов опытным путем пришли к заключению, что у многих видов муравьев есть специальные органы, с помощью которых они могут издавать довольно интенсивные звуки (они зарегистрированы прибором), т. е. «разговаривать» между собой^[17]. Записанные звуковые сигналы они подразделяют на три группы: сигналы бедствия, сигналы агрессии (во время борьбы) и пищевые сигналы. Эти сигналы раздаются как в гнезде, так и за его пределами. Подавляющее большинство звуков у муравьев происходит во время еды. Но когда они строят свое жилище, то молчат.

Некоторые муравьи носят яд, состоящий в основном из муравьиной кислоты. Он ядовит для насекомых. Муравей может поразить насекомое на расстоянии до полуметра. Как-то не укладывается в голове, что яд выбрасывается на расстояние, в 500 раз превышающее тело муравья.

Многие земляные муравьи, перерабатывая и удобряя почву, способствуют увеличению ее плодородия. Рыжие лесные муравьи уничтожают вредителей растений и тем самым приносят огромную пользу лесу. Но есть муравьи (муравьи-жнецы, муравьи-листорезы), разрушающие древесину и вредящие сельскому хозяйству. Некоторые муравьи переносят болезни человека и животных.

Огненные муравьи в отличие от оседлых почти постоянно движутся большими колоннами в поисках пищи. Они не строят гнезд. В колонне бродячих муравьев определенный порядок: по краям колонны движутся слепые солдаты, ближе к центру находятся слепые рабочие (несущие личинки и куколки), в самом центре — зрячие самки-производительницы и самцы. Эти слепые создания уничтожают на своем пути все живое, и остановить их невозможно ничем. От них убегают дикие звери, разбегаются и улетают всякие насекомые. Кто не успевает этого сделать, тот сжирается муравьями. Только хитрые пауки научились спасаться от этих муравьев. Они отползают к краю веточки дерева и повисают на тонкой ниточке-паутинке. Не добраться до них муравью. Не может прожорливый муравей спуститься по паутинке.

Когда муравьиная орда проходит через селение, жители покидают дома, уносят в безопасное место продукты. Муравьи очищают жилища от мух, тараканов, от зазевавшихся мышей и крыс, а огороды — от вредителей. Иной раз они съедают собак, свиней, коз, нелетающих птиц. И что любопытно: человек еще не знает о приближении муравьев-кочевников, а все живое вокруг объято страхом, разбегается, расползается.

Вот такую картину описала Э. Патнем в книге «Восемь лет среди пигмеев» (М., 1961): «Я не знаю, что разбудило меня. Вероятно, это сделала забеспокоившаяся собака либо шимпанзе, который тоже нервничал в клетке. Затем я услышала шорох в сухих листьях на крыше. На пол упал скорпион, который поспешно убежал за дверь. Что-то соскочило на кровать, подползло к краю и мягко шлепнулось на пол. Это была сороконожка. При свете штормового фонаря я видела других насекомых, падавших с крыши и спешащих к выходу. По полке, где я хранила свои краски и холст, пробежала мышь. Мадемуазель (так Э. Патнем именовала свою собаку. — В. В.) скулила, а маленький шимпанзе стучал зубами от страха. Я не могла понять, что так напугало собаку, которая всегда чувствовала себя в полной безопасности возле меня». В это время в комнату, где спала Э. Патнем, постучали, и она услышала взволнованный голос:

— Мадам, если вам дорога жизнь, уходите из дома!

Э. Патнем поспешно выбежала. Она забыла только отпустить привязанную к дереву генету. Это небольшой хищный зверек весом до 2 кг и длиной около полуметра, с пушистым хвостом примерно такой же длины. Когда на нее напали муравьи, она кричала, как котенок. От животного остался лишь начисто обглоданный скелет.

А. Фидлер назвал бродячих муравьев «черным потоком, несущим смерть». Он рассказывает в книге «Рыбы поют в Укаяли» (М., 1963): «Охотясь как-то в чаще недалеко от реки Кумарии, я вдруг обнаруживаю, что все живые существа вокруг меня пребывают в каком-то непонятном возбуждении. Птицы, кажется, сошли с ума и, обезумев, прыгают с ветки на ветку, взволнованно крича. Какой-то броненосец, очевидно только что пробудившийся ото сна, с шумом мчится сквозь кустарник, не разбирая пути. Множество жуков, кобылок и других насекомых носится в воздухе, шелестя крыльями и жужжа; некоторые из них, обессилев, садятся на листья, но отдыхают недолго и снова пускаются в путь… Спустя некоторое время насекомых в воздухе уже не видно, зато до моих ушей доносится какой-то приглушенный неумолчный шелест, напоминающий звук разрываемой бумаги. Трудно определить, откуда идет этот таинственный шум. Одновременно я ощущаю в воздухе острый кисловатый запах и что-то вроде запаха гнилого мяса.

Наконец я начинаю понимать, в чем дело. В нескольких шагах от меня среди густой растительности ползет по земле широкий поток черной лавы — муравьи.

Это — шествие хищных муравьев эцитонов, несущих гибель всем живым существам, которые попадутся им на пути. Ничто не может устоять перед их натиском — ни человек, ни зверь, ни насекомое. Все, кто не в состоянии убежать, гибнут, разорванные на куски хищниками». Комментарии, как говорится, излишни.

А как же размножаются эти муравьи? Оказывается, на временных стоянках. Когда колонна останавливается, муравьи образуют живое шарообразное гнездо. Оно полое внутри и имеет несколько входов. Брюшко у самки, маленькое в походе, разрастается, и она откладывает яйца. Рабочие выводят из них личинки. Небольшие отряды муравьев добывают для них пищу. А когда личинки подрастут, колонна снова трогается в путь. Ничто не может остановить ее движение. И только сильный огонь заставляет колонну изменить направление движения.

Знакомство с убитой гориллой

При вилле, в которой мы (переводчик Игорь Язон, повар Франсуа Кицику с женой и тремя детишками и я с женой) поселились, был сад. В нем зрели авокадо, грейпфруты и плоды хлебного дерева. Хлебное дерево принадлежит к семейству тутовых. Его плоды размером с тыкву имеют неровную, шероховатую поверхность. По виду они напоминают огромных ежей. Плоды висят на короткой плодоножке прямо на стволе дерева или у основания ветвей. Они богаты крахмалом, а их семена — маслом. Чтобы приготовить из плода хлебного дерева еду, его разрезают на пластины — лепешки и поджаривают. Отсюда и пошло название «хлебное дерево». Иногда плоды протыкают палкой и они начинают бродить. Образуется похожая на тесто масса, из которой также приготавливают лепешки. Повар Франсуа Кицику уверял меня, что одно хлебное дерево может прокормить в течение года семью из трех человек.

За садом сразу же начинались джунгли, окружавшие виллу с трех сторон. Ночной лес был полон самых разнообразных звуков. На фоне сплошного звона цикад вдруг раздавался резкий крик, как будто кто-то звал на помощь. Как-то мы услышали чей-то храп со свистом. Через некоторое время свист прекратился и был слышен только храп. Храп со свистом мы слышали несколько ночей подряд. Потом он прекратился. Однажды услышали какой-то металлический звук, как будто кто-то ударял молотом по наковальне.

Как-то под вечер ко мне пришел топограф Гома Бернар с лапой-гориллы. Он рассказал что наш охотник убил гориллу. А чтобы ему поверили, принес лапу. Завтра охотник и несколько рабочих пойдут за гориллой.

В тот день я пораньше пришел из маршрута. Хотелось посмотреть на процессию с гориллой. Игорь Язон, моя жена, Франсуа и я спускаемся в деревню и прохаживаемся по улице, ожидая рабочих с гориллой. Прошло несколько часов, а рабочих еще не было. Наконец появился охотник с двустволкой за плечом и сказал: «Рабочие скоро придут». В Конго охота на горилл запрещена. Единственный оправдательный мотив убийства — защита от ее нападения. Когда стало темнеть, появились рабочие с гориллой. Пришло много жителей из Димоники посмотреть на зверя. Труп положили на землю, и топограф Гома приступил к его обмеру. Данные обмера полагается сообщить в полицию. (Рост гориллы оказался 148 см, длина передней конечности 80 см, а задней 52 см.)

Когда замеры были сделаны, собравшиеся стали отрезать от зверя небольшие кусочки мяса — с головы и ног; отрезали пальцы, дергали шерсть.

— Для чего все это делается? — спросила моя жена.

Франсуа пояснил:

— Кусочки мяса и пальцы сушат, заливают водой и настаивают. Настой дают пить ребенку, иногда настоем его обмывают. Ребенок вырастет сильным и здоровым.

А для чего берут шерсть гориллы?

— Шерсть гориллы сжигают, а пепел заливают водой. Потом этот настой дают пить ребенку. Ребенок не будет болеть, а когда вырастет, будет сильным, как горилла, — заявил совершенно серьезно Франсуа. Потом Франсуа добавил: «Лекарство для взрослых готовит знахарь. У него свой секрет. Когда больной обращается к знахарю за помощью, то знахарь делает надрез на коже больного и смазывает его настоем, приготовленным из мяса гориллы».

Стемнело. Зрители стали расходиться по домам. Тогда я подошел к охотнику и спросил его: «Месье, расскажите, как на вас напала горилла?»

— Она на меня не нападала, — ответил он. — Я увидел ее на дереве, а она меня не заметила. Я выстрелил и убил зверя наповал…

Случаи нападения горилл на людей чрезвычайно редки, но все же, видимо, иногда случаются. Работавший некоторое время в Сунде, Е. И. Уваров рассказал следующее. Как-то мальчик, житель поселка Сунда, вышел из хижины. Кругом не было ни души. Через некоторое время мальчик услышал какой-то шорох позади себя. Он оглянулся и ужаснулся: к нему приближалось волосатое чудовище. Мальчик закричал: «Горий, горий»! (Горилла, горилла!). К счастью, крики мальчика услышал отец, находившийся в хижине. Он схватил ружье и в считанные секунды выбежал на улицу. Горилла, почувствовав опасность, моментально скрылась за деревьями. Охотник не успел в нее выстрелить.

На другой день во второй половине дня отец мальчика отправился на охоту.

— Я отошел совсем недалеко от дома, — рассказывал охотник, — увидел на дереве птицу и стал прицеливаться. И в это время у меня за спиной что-то загрохотало. Я успел сделать только полуоборот назад и обомлел — горилла была в трех метрах. Я выстрелил, почти не целясь, из другого ствола, заряженного пулей. Горилла замертво упала. Если бы я промедлил с выстрелом, быть беде.

— Это была та сама горилла, — рассказывал далее охотник, — которая хотела схватить моего сына. Я ее сразу узнал. Она, вероятно, за мной следила. Она хотела мне отомстить за то, что вчера я ее спугнул.

Рассматривая фотографию убитой гориллы, сделанную Е. И. Уваровым, обратил внимание на то, что от головы трупа был отрублен кусок.

— Зачем это сделал охотник? — поинтересовался я.

— Это осталось для меня загадкой, — ответил Евгений Иванович.

Домой возвращались в темноте. Жена была грустна. «Мне неприятно было смотреть на эту картину, — сказала она. — Казалось, что у моих ног лежал не труп зверя, а человек». Я согласился с ней. В пути Франсуа сказал, что многие жители поселка еще ни разу не видели гориллы и им было интересно посмотреть на нее.

Когда я ехал в Конго, то думал, что для жителей джунглей горилла так же привычна, как панголин или дикобраз, а оказалось, что многие из них никогда ее не видели. И я увидел гориллу впервые, хотя в джунглях провел много дней.

К реке Битефетефе

Лесная дорога, по которой мы едем на газике, с обеих сторон обсажена бананами, раскинувшими свои могучие, в серебристых каплях дождя листья. Кое-где на них видны грозди плодов. Банановая гроздь иногда насчитывает до 300 плодов и весит около 50 кг. Но такие грозди встречаются редко. Обычно гроздь весит 15–20 кг. Бананы — многолетние травы, размножающиеся черенками или вегетативно. После созревания плодов ствол банана срубают (если его не срубить, он отомрет сам). Из корневища вырастает новый, а иногда несколько стволов; тогда лишние срезают и сажают рядом.

В высокой мокрой траве лениво ползают кузнечики. Свободно беру одного, потом другого (а попробуйте так же легко поймать где-нибудь в Подмосковье кузнечика!) и рассматриваю. Они очень пестры: черные с белыми крапинками и ярко-желтые полоски тянутся вдоль туловища и поперек ножек. Краски настолько ярки и свежи, словно только что наложены кистью художника.

У дороги видим женщин, обрубающих сучья с поваленных деревьев. Это они готовят участок для посадки маниоки. У каждой женщины за спиной малыш с непокрытой головой, а солнце палит немилосердно.

Вот и нужная деревня. Отсюда мы пойдем пешком. Ко мне подходит рослый конголезец привлекательной наружности и представляется:

— Этьен. Я буду вас сопровождать к реке Битефетефе.

Карабкаемся по мокрым глинистым склонам, осторожно ступаем по скользким, словно смазанным жиром, валунам, загромождающим реку. Через час добрались до нужной реки. Ее пойма была изрыта ямами: дело рук золотоискателей. Берем шлиховую пробу, и сразу же удача: в лотке оказалось несколько золотинок и небольшой самородок. Решаем пройти здесь линию горных выработок, чтобы выяснить содержание золота.

Не успели рабочие приступить к работе, как до нас донесся душераздирающий крик, от которого по спине побежали мурашки. Подумал, что какой-то хищник напал на человека. Вместе с рабочими бегу на крик. Но он внезапно смолк. Пробегаем еще несколько десятков метров и видим следующую картину. В реке стоит мальчик и держит за задние ноги антилопу, голова которой уткнулась в воду. Около антилопы кружатся шесть собак, кусая ее с разных сторон. Один из рабочих подошел к антилопе, еще живой, и ударил ее мачете по голове, прекратив страдания животного.

Было ясно, что собаки настигли антилопу в реке. В этот момент мы и услышали ее жуткий крик.

Мальчик, взвалив антилопу на плечи, направился в деревню, а я и двое рабочих стали подниматься вверх по реке. Ее долина внезапно сузилась до 2–3 м, и дальше простирался глубокий плес. Обходя его, мы карабкались по крутому, местами отвесному и скользкому склону, цепляясь за траву, кустарники и тонкие деревья. Опустившись снова на дно долины, попали в папоротниковый лес. Почудилось на какое-то мгновение, что добрый волшебник отбросил меня на тысячелетия назад, в те далекие времена, когда по лесам бродили гигантские безрогие носороги (индрикотерии) и другие давным-давно вымершие животные. Древовидные папоротники, которыми я любовался, достигали в высоту 5 м. В европейской части нашей страны они вымерли 30 млн лет назад, а в Африке существуют и по сей день. Климат в этих приэкваториальных районах, видимо, мало менялся, иначе не выжить бы древовидным папоротникам.

В Сунде

Сунда — живописный поселок, раскинувшийся на холмах горного хребта Майомбе, на левом берегу реки Квилу. Из Пуэнт-Нуара до него около трех часов езды. Несколько лет назад здесь строилась электростанция. После революции в Конго строительство было прекращено. Владельцы, испугавшись революционных преобразований, покинули Сунду. Остались добротные виллы, нелепо выглядевшие среди джунглей. У виллы, в которой расположились геолог Саша Таран (проработавший здесь уже больше года), Игорь Язон и я, широкая и длинная веранда. На целый метр над ней выдается крыша. Под этой крышей висит паутинный полог, окутывающий почти всю веранду. Мы его не трогаем. Он защищает нас от всякой живности: мух, бабочек, мокрецов. А паукам поставляет обильный корм. Больше всего они предпочитают лакомиться мухами. Вот одна запуталась. Паук тут как тут и уже опутывает муху паутиной. Затем ползет под самую крышу и тянет за собой муху на паутинке-аркане. Ударившись о паутину, зашуршала крыльями небольшая бабочка. И снова паук ее оплетает и отправляется с жертвой по радиальной паутине под крышу. (Чтобы самому не запутаться в паутине, паук бегает только по радиальным паутинкам.) Но как же ест паук свою добычу? Ведь рот у него очень мал (микроскопическая щель), а зубов нет. Оказывается, пауки переваривают пищу не внутри своего организма, а в специальных паутинных мешочках. Поймав жертву, паук оплетает ее паутиной, затем в эту шелковистую «миску» напускает пищеварительные соки из кишечных и ротовых желез. Соки разжижают и переваривают ткани жертвы. Разжиженную часть тела мухи или бабочки паук сосет глоткой-трубочкой, как мы коктейль через соломинку.

С веранды хорошо виден правый берег реки, оканчивающийся наверху грядой, напоминающей спину гигантского верблюда. Гряда понижается в южном направлении. Создается впечатление, будто верблюд наклонил голову, чтобы напиться или пощипать травку. Деревья, освещенные лучами заходящего солнца, кажутся огненными. Над деревьями висят оранжевые облака. Яркие, сочные, непривычные нашему глазу краски! Долину заполнил туман. Над молочно-белым маревом видны округлые вершины холмов. Вдруг из-за туч появилось солнце, и мы видим перед собой не туман, а огромное плещущееся озеро. Оно блестит и переливается разноцветными красками.

На яркий свет керосиновой лампы в комнату залетела ночная бабочка. Когда она затрепыхалась в моей руке, с нее полетели чешуйки, напоминающие тополиный пух. Ночная бабочка обладает желтовато-серебристой окраской, сходной с бликами лунного света. Лунной ночью она как бы растворяется среди окружающей природы, становится незаметной. Распрямив крылья бабочки, положил ее в книгу. Открыв книгу утром, увидел: около бабочки копошатся сотни мелких муравьев. От бабочки остались только прозрачные крылышки.

В тот день к нам в гости пришли жандармы, знакомые Саши Тарана — Антуан и Леон. Разговорились. Леон рассказал, что его родная сестра учится в нашей стране в медицинском училище. Недавно мы получили газеты. Я вспомнил об одной заметке в «Известиях». В ней говорилось, что ставропольское медицинское училище готовит специалистов и для ряда стран Африки. Из Конго в училище приехали две подруги — Тереза Буити и Анна Бувала. На фельдшерском отделении этим девушкам помогает учиться их новая подруга — отличница Татьяна Пшеничная. В газете была помещена фотография трех девушек. Разыскал газету и показал фотографию Леону. Он узнал свою сестру и запрыгал от радости.

Тени прошлого

Возвращаясь однажды из маршрута, увидели на крыльце дома в Какамоэка супрефекта. Остановились его поприветствовать. Он пригласил нас в дом. У него за столом сидел дряхлый старик, грудь которого была увешана орденами. Наливая виски, супрефект заметил: «Перед вами король Майомбе. Ему около 100 лет. Живет в деревне Луака».

Итак, перед нами сидел один из бывших вершителей судеб конголезского народа, виновник слез и неимоверных человеческих страданий, торговец людьми. В Конго есть еще два короля: король Маккоко, проживающий в деревне Мбе, к северу от Браззавиля, и король Малоанго — его резиденция в деревне Лоанго, недалеко от Пуэнт-Нуара. Все они — тени жуткого прошлого.

Королевство Маккоко когда-то было могущественной империей. Оно простиралось до Мадингу и Франсвиля на западе, до реки Алима на севере и до реки Конго на юге. Короля Маккоко окружали именитые люди. Двое из них находились постоянно при короле, другие — в провинциях, где представляли короля. Они передавали указы вождям земель, собирали налоги: орехи кола, шкуры животных, слоновую кость, продукты питания — и все это привозили королю.

…Декабрь 1879 г. Саворньян де Бразза отправился во второе путешествие в Экваториальную Африку. Он прибыл в Габон, на лодке поднялся по реке Огове, потом шел пешком и попал в истоки реки Лефини. Спускаясь по ней, Бразза встретил посланцев короля Маккоко. Они отвезли его к королю, с которым он в сентябре 1880 г. подписал соглашение. По этому соглашению земли империи отдавались под протекторат Франции. В селении Нтамо, на правом берегу реки Конго, Бразза основал город — будущий Браззавиль.

До Бразза дошли слухи, что до океана можно добраться, не только следуя по реке Конго, но и другим путем — по реке Ниари-Квилу. Бразза оставил сержанта Маламина для охраны базы, а сам отправился на запад. Около Мин-дули ему преградили путь враждебно настроенные племена. Тогда Бразза повернул на юг и продолжил путь вдоль реки Конго, где встретил Стенли. Стенли прибыл в Нтамо 10 месяцами позже Бразза — в июле 1881 г. Чтобы завладеть землями правобережного Конго, он пытался подкупить сержанта Маламина, применяя угрозы, но тщетно. Маламин оставался на посту до возвращения Браззы, а Стенли вынужден был примириться с фактом, что его опередили.

В 1883 г. Бразза прибыл в Среднее Конго с полномочиями правительственного комиссара французского правительства в Западной Африке. Он посетил реку Алима, королевство Маккоко и Долизи. В то же время капитан-лейтенант Кордье по поручению французского правительства вел переговоры с королем Малоанго в его резиденции Лоанго и с вождями Пуэнт-Нуара и подписал с ними соглашения, по которым их земли перешли под протекторат Франции.

Лоанго был самым крупным портом работорговли на Конголезском побережье. За три с половиной столетия отсюда было отправлено 600 тыс. рабов.

В 1885 г. Бразза покинул Конго, но в 1886 г. возвратился снова в звании генерального комиссара французского Конго. Бразза хотя и был колониалистом, но не терпел жестокостей, которые достигли апогея в соседнем Бельгийском Конго. О зверствах колонизаторов в Бельгийском Конго нельзя читать без содрогания, от этих ужасов леденеет кровь… О них частично поведал нам известный писатель Конан Дойль в книге «Преступление в Конго», вышедшей в 1909 г.

…Две тысячи белых агентов должны были заставить жителей через посредство наемников-африканцев из самых диких племен собирать каучук. Наемники-африканцы, или «головы», как их называли, вооруженные огнестрельным оружием, грабили и жгли деревни, истязали, уродовали и убивали кого им заблагорассудится, заставляли членов одной семьи публично сожительствовать друг с другом, чтобы поразвлечься этим зрелищем, требовали для себя женщин и пальмовое вино. Все это бесчеловечное, звериное творилось с одобрения, а зачастую и в присутствии белого начальства. Чем больше зверствовал «голова», тем больше жители собирали каучука, тем больше было жалованье белого агента. Когда сбор каучука уменьшался, «голова» терпел настоящие издевательства от белых агентов, поэтому он вовсю старался внушить ужас жителям деревни.

Для сбора каучука жителей загоняли в заросли, а тех, кто оказывал сопротивление, расстреливали. Убитым отрубали левую руку, и эти трофеи сдавались в комиссариат. Солдаты даже не смотрели, в кого стреляли. По большей части они убивали несчастных, беспомощных женщин и ни в чем не повинных детей. Отрубленные руки — мужские, женские и детские — раскладывали рядами перед комиссаром, он считал их, чтобы убедиться, что солдаты не расходовали патроны на сторону. Комиссар получал премиальные — около одного пенса за фунт каучука. Он был заинтересован в том, чтобы сбор каучука был как можно больше (из показаний американского миссионера Мэрфи).

О случае в деревне Ибера рассказал шведский священник Шублом: «Только я хотел было начать проповедь, как в толпу ринулись караульные и схватили какого-то старика. Они оттащили его в сторону, и их командир, подойдя ко мне, сказал: «Я застрелю этого человека, потому что он сегодня удил рыбу на реке, вместо того чтобы искать каучук…» Через несколько минут караульный застрелил старика у меня на глазах. Потом он снова зарядил ружье и навел его на толпу. Всех сразу же словно ветром сдуло. Караульный подозвал мальчика лет восьми и велел ему отрезать у старика правую руку. Человек этот был еще жив, и почувствовав, как нож вошел ему в тело, отдернул руку. Мальчик после некоторых усилий все же отрезал руку и положил ее у поваленного дерева. Немного позднее руку прокоптили на костре, чтобы потом отправить комиссару».

После того как Бразза покинул Конго и поселился в своем имении в Алжире, во Франции распространились слухи о беззакониях колониальных властей в Конго. Целые народности этой страны обращались в рабство, с непокорными колонизаторы жестоко расправлялись. Народ Франции был возмущен. Со всех концов страны посыпались требования о проведении расследования. И тогда Саворньян де Бразза, здоровье которого уже было расшатано, согласился возглавить комиссию по расследованию злодеяний в Конго. Бразза отправился туда в апреле 1905 г.

Несколько месяцев на коне и в пироге он разъезжал по стране, выслушивая рассказы о бесчисленных зверствах колонизаторов. В Нтамо он вернулся еле живым и больше уже не вставал. В сентябре 1905 г. Бразза скончался в Дакаре по пути во Францию.

На реке Доля

В первых числах мая я поселился на реке Доля. Один среди конголезцев. Моя хижина стояла на пригорке, примыкая ко двору с постройками, в которых жили пигмеи. Рабочие отряда и жители близлежащих деревень — мужская половина — пришли меня приветствовать. Рукопожатиям, казалось, не будет конца…

После полудня, когда с устройством в хижине было покончено, решил взглянуть на окрестности. Шагаю по дороге вдоль реки. Вскоре меня догоняет рабочий Жан-Пьер Гимби, помогавший мне по устройству хижины. Он решил меня сопровождать. Около одного из деревьев Жан-Пьер остановился, сорвал несколько листьев и протянул мне. Листья как листья. Правда, показались жесткими и имели необычно шероховатую поверхность. «Эти листья, — заметил Жан-Пьер, употребляют при изготовлении мебели, они царапают, как настоящий наждак». Итак, «наждак» в Конго растет на деревьях. Около одной их хижин маленькой деревушки увидели, как женщина разбирала гроздь орехов масличной пальмы. Жан-Пьер рассказал, что стержни от гроздей орехов не выбрасываются, из них изготовляют палочки для игры на тамтаме. У народностей басунди и лари бытует поверье, что только такими палочками надо играть на барабане при отпевании покойника. Тогда остальные члены семьи будут долго жить. Если же при отпевании пользоваться палочками из другого дерева, в семье через один-два месяца будет новый покойник.

Вернулся затемно. В хижине горела керосиновая лампа. Сел ужинать. На меня накинулась всякая «живность». Тьма-тьмущая. Она садилась на лицо, лезла в волосы. Обжигалась о раскаленное стекло лампы и падала на земляной пол, где пожиралась муравьями. На огонек прилетела летучая мышь, на стол прыгнула лягушка. И тут я почувствовал жгучую боль в ногах и в голове. Посмотрел на пол и обомлел: он кишел муравьями. Вероятно, они почувствовали, что им можно здесь полакомиться, и приползли в огромном количестве. Выбежал на улицу и стал их сбрасывать. Потом рабочие облили в хижине пол керосином и подожгли. Через час муравьев стало меньше. Я пробрался к кровати и залез под марлевый полог, надеясь хорошо отдохнуть. Но… среди ночи был разбужен громким собачьим лаем. Собаки лаяли буквально у моего изголовья. Тихонько встал, набрал с пола камней (хижина стояла на галечниковой террасе) и, крадучись, подошел к двери. Но собаки, учуяв меня, скрылись. Успокоенный, ложусь в постель. Но через несколько минут лай раздался с новой силой.

— Какое-то наваждение, — подумал я и натянул одеяло на голову. — Может быть, так засну. Но заснуть было невозможно! Взбешенный, встаю и снова крадусь к двери с галькой в руках. И снова собаки исчезли. Слышу, лают около реки. Наугад бросаю камни, ложусь и, несмотря на лай, около двух часов ночи засыпаю.

А в пять утра меня поднимает заливистый петушиный крик. Петухи моих соседей-пигмеев ночевали на дереве, крона которого касалась крыши хижины. Встал с головной болью.

День выдался пасмурным. Накрапывал дождь. На одной из речек, где мы вели поиски золота, он разразился с необычайной силой. Я встал под большое дерево и укрылся металлическим лотком. Дождь шел уже полчаса, и никому не известно было, когда он кончится. Рабочие промокли до нитки, а шурфы до краев наполнились водой. Работать стало невозможно. Решаем идти к машине, которая ожидала нас около дороги, примерно в 2 км. Только снял с головы лоток, как на меня обрушились потоки воды, и я моментально промок, а резиновые сапоги доверху наполнились водой.

После дождя особенно свирепствовали мокрецы, которые могли, как мне показалось, довести человека до сумасшествия. От них страдали все, за исключением пигмеев. Они спокойно ходили в одних шортах, словно заколдованные от укусов проклятых мошек. Мне показалось невероятным, чтобы фуру кого-то щадили, и я спросил шедшего мне навстречу пигмея:

— Вы чувствуете укусы фуру?

— Нет, — спокойно ответил он.

Вечером мои «злоключения» скрасил приезд Марселя Мунзео, с которым не виделся больше полугода. Оба были несказанно рады встрече. Пока Франсуа готовил кофе, Марсель рассказывал, что Луи Бунгу и Виктор Тсиба добывают алмазы на Бикелеле. Андре Тукаса заделался коммерсантом: открыл в деревне кофейню. Франсуа Мукасу работает помощником охотника: выносит из джунглей дичь и продает в окрестных деревнях.

— А как живет Адель, где она? — не вытерпел я.

— Адель родила сына. Живет с родителями. Когда сын подрастет, Адель приедет ко мне. Родители согласились выдать ее за меня замуж.

От души поздравил Марселя и задумался. Кажется, я уже совсем стал конголезцем. На моих глазах проходили людские судьбы: люди женились, рожали детей, умирали.

Выпив кофе, решили с Марселем порыбачить. В пойме Доля накопали червей, но они какие-то странные: берешь рукой — и червь разваливается на куски… Около часа простояли на берегу реки, но ни одна рыбешка не клюнула ни у меня, ни у Марселя, хотя рыбы стаями плавали вокруг наживок. В это время к нам подошел сосед-пигмей. В руках у него было несколько крупных рыб, выловленных сеткой-накидушкой. Увидев, что мы ничего не поймали, он отдал нам своих рыб. Мы с благодарностью приняли его дар, и на ужин у нас была вкусная уха.

О конголезском россыпном золоте

Нам было известно, что небольшие россыпи золота в Конго есть в западной части префектуры Кювет — в верховьях бассейна реки Ликвала, близ селений Келле и Мбомо; в префектуре Санга, у селений Весо и Сванке; в префектуре Ниари (на плоскогорье Шайю), близ селения Майоко; в префектуре Квилу (в горах Майомбе), в окрестностях селений Сунда, Какамоэка и Димоника.

Месторождения разрабатывались двумя французскими компаниями с начала 40-х до середины 60-х годов. Наибольшая добыча благородного металла достигла в 1943 г., она составила 787 кг. В дальнейшем количество добываемого золота постоянно убывало и в 1964 г. составило 78 кг. Компании прекратили свою деятельность.

После этого правительство Конго разрешило старательскую деятельность, которая широко развернулась по всей стране. Но старатели должны были сдавать все добываемое ими золото государству через официальных скупщиков. Однако государственная цена за грамм золота была низкой, и старатели стали продавать золото по более высокой цене перекупщикам. И поплыло конголезское золото в другие страны, что, естественно, наносило немалый ущерб казне.

Старательская добыча золота велась преимущественно в окрестностях селений Димоника, Какамоэка, Майоко и Келле. Эксплуатировались легкодоступные неглубокие месторождения в долинах рек и ключей. Такую бессистемную отработку россыпей принято называть хищнической. Отработка россыпей старателями никем не контролировалась.

Перед советскими геологами были поставлены следующие задачи: оценить известные россыпи хребта Майомбе и выявить новые с промышленными концентрациями золота, определить общие перспективы золотоносности хребта Майомбе. Кроме того, наши геологи постоянно обучали конголезских рабочих методике отбора и промывке проб на золото, ведениюдокументации шурфов и т. д.

Речная сеть хребта Майомбе представлена двумя крупными реками — Квилу и Лоеме (впадающими в Атлантический океан) и их многочисленными притоками. Россыпи золота содержатся как в ручьях (например, в Кяби длиной 3 км), так и в реках (например, в Лукенене длиной более 50 км).

В результате работ 1966–1968 гг. в бассейне Квилу был выделен золотоносный участок Сунда — Какамоэка, а в бассейне Лоеме — Димоника. На участке Сунда — Какамоэка россыпи с промышленным содержанием золота выявлены на реках Момби, Люба и Люниока. Россыпи имеются в притоках Люниоки — реке Люлимба и ручьях Кибусси, Луволо и Кибондо. Установлена золотоносность рек Манджи, Мами, Лукемба и Пиласси.

На участке Димоника россыпи найдены в реке Лукенена и по ее правому притоку Мидумву, а также во впадающих в Мидумву ручьях Мантину (длиной 5 км) и Кибука.

Содержание золота в галечниках на участках Сунда — Какамоэка и Димоника колеблется от 1,1 до 1,9 г/м³. Проба золота высокая и варьирует от 912–937 до 950^[18]. Размеры золотин 1–3 мм. В россыпи Кяби старатели нашли два самородка весом 52,4 и 261 г.

В результате поисковых и разведочных работ в горах Майомбе было подсчитано, что запасы золота составляют около 12 т. Из них свыше 6 т можно извлекать механизированным способом (4 т на Сунде и 2 т на Димонике).

В 1973 г. была создана компания «Сосьете насьональ де Мин де Сунда» по добыче золота. В 1976 г. началась эксплуатация россыпей золота на участке Сунда — Какамоэ-ка. В 1982 г. мне пришлось объясниться с заместителем министра геологии по поводу этих россыпей. Оказывается, в министерство геологии от компании поступила жалоба, будто при подсчете мы завысили запасы золота, — это показала эксплуатация россыпей. Но мы дали правильные цифры — считать-то мы умеем. И геологи тут ни при чем. Тогда в чем же дело? А дело вот в чем. После проведения разведочных работ на указанных реках на них нагрянула армия старателей. При этом через работавших у нас конголезцев-проспекторов они были осведомлены о том, где находится золото и какое его содержание. Старатели извлекли из россыпей наиболее богатое золото. Вот и вся история.

Следует заметить, что к настоящему времени золотые россыпи, выходящие на дневную поверхность, в подавляющем большинстве случаев открыты. Раньше же с открытием золотых россыпей были связаны необычные истории. Вот одна из них.

Некий Мак Кормак, житель штата Колорадо (США), сидел однажды у парикмахера, к которому заходил постричься. Мак Кормак вступил с ним по обыкновению в длинную беседу. Парикмахер, разговаривая с Мак Кормаком и в то же время прилежно делая свое дело, заметил вдруг какой-то необыкновенный золотистый отблеск на светлых волосах своего клиента.

— Что это у вас, сударь? — воскликнул он. — На ваших волосах блестки золота. Положительно ваша голова золотоносная, и на вашем месте я бы стал ее эксплуатировать.

Мак Кормак ничего не ответил на это. Но, придя домой, глубоко задумался над тем, что могло быть причиной такого необыкновенного явления. И он вспомнил о маленьком ручейке, который протекал позади его поля. В этом ручейке он ежедневно купался, и возможно, что во время купания к его напомаженным волосам прилипали золотинки. Мак Кормак сначала исследовал ручеек сам, а затем пригласил инженера, который подтвердил, что этот ручеек несет большое количество золота. Мак Кормак сейчас же купил землю, по которой протекал ручеек, а затем продал ее за 2 млн долл., став таким образом богатым человеком. Случайные открытия месторождений золота и порождали «золотые лихорадки», о которых мы много читали.

Несомненно, одной из наиболее перспективных долин является Квилу, в которую изливается огромное количество золотоносных рек. Кроме того, пр реке Доля распространены конгломераты (предположительно раннемелового возраста), золотоносность которых была установлена мной еще в 1968 г. В результате отбора лишь малого количества проб их них было установлено содержание золота до 1 г/м³. Эти конгломераты могут составить значительный резерв золота. При их опробовании следует особое внимание обратить на крупногалечные разности, характеризующиеся повышенной концентрацией золота.

Чикумби

Как-то в воскресенье повар Франсуа Кицуку и я вышли на прогулку. Около деревушки Нзобо Франсуа спросил:

— Не хотите ли, месье Базиль, взглянуть на чикумби?

— А что это такое?

Это девушка лет 14–16 на выданье. У народностей вили и иомбе, заселяющих горы Майомбе, — продолжал Франсуа, — существует такой обычай. Когда девочка становится девушкой, ее называют чикумби. С этого момента ее пытаются выдать замуж, соблюдая определенный ритуал. Девушке стригут наголо волосы. Затем краской, приготовленной из глины, раскрашивают голову, лицо и спину в кирпично-красный цвет. Краска очищает тело от грязи. Когда девушка выходит замуж, краска смывается, и невеста предстает перед супругом во всей первозданной чистоте! Срок пребывания в раскрашенном виде длится от шести месяцев (у девушек народности иомбе) до одного года (у девушек народности вили). Если в течение этого времени девушку никто не сосватает, она смывает краску и возвращается к обычному образу жизни.

Мне очень захотелось взглянуть на нее. Заходим в деревню и видим около хижины раскрашенную девушку, плетущую циновку. «Это и есть чикумби», — подсказывает Франсуа. Она действительно выглядела так, как ее обрисовал Франсуа. Голова, лицо и спина были выкрашены в ярко-красный цвет. И еще бросилось в глаза: на запястьях рук у чикумби было по многу браслетов. На мое приветствие «Добрый день», произнесенное по-французски, она ответила не словами, а перезвоном браслетов (ударив друг о друга запястьями рук).

— Что это значит? — обратился я к Франсуа. — Она ответила на ваше приветствие.

— Как поживаете? — спрашиваю ее. И снова перезвон: дзинь, дзинь, дзинь (ответ я понял так:, «хорошо»).

Франсуа между тем сказал: «Здороваться с чикумби за руку нельзя. Когда она ест, мужчинам присутствовать не полагается. Впрочем, эти условности в последнее время утрачивают силу».

Во время нашего разговора к чикумби подошла молодая женщина (жена одного из рабочих отряда) и стала добавлять ей краски на спину. Мне захотелось сфотографировать чикумби на память. Но я не знал, удобно ли это сделать. По совету Франсуа обратился с просьбой к ее родителям, которые находились поблизости под навесом (ее отец был иомбе, а мать — пигмейка). Они согласились. Отец что-то сказал дочери, и Жоржетта (так звали чикумби) удалилась в хижину. Через некоторое время она вышла принаряженной, и я запечатлел ее на фоне хижины.

Прошло несколько дней, и как-то во время ужина Франсуа сказал: «Сегодня вечером Жоржетта будет танцевать во дворе наших соседей-пигмеев. Приходите смотреть». И добавил: «Чикумби не все время сидит в хижине, а нередко появляется на людях, чтобы показать свое искусство в танце».

В восемь часов вечера, захватив керосиновую лампу, идем к месту танца. Собравшиеся зрители образовали круг, внутри которого находились музыканты. Оркестр состоял из двух длинных тамтамов (исполнители на них сидели), деревянной трубки, по которой музыкант ударял палочкой (звук этого инструмента напоминал звук кастаньет), и двух пар палочек в руках женщины, ударявших ими друг о друга в такт тамтамов.

В круг вошла Жоржетта. На ней был пояс-юбочка, увешанный раковинами, а грудь ее прикрывала полупрозрачная кисейная ткань. Один амулет она зажимала в левой руке, другой был привязан к правой выше локтя. «Амулеты приготовлены знахарем из каких-то частей гориллы, с ними Жоржетта не устанет во время танца», — пояснил Франсуа. Жоржетта посвистела в бамбуковый свисток. Это означало: «Внимание». Начался первый тур танцев. От резких движений бедер раковины, украшавшие пояс-юбочку, обрывались, и одна из женщин поспешно их подбирала.

В круг внесли циновку. Жоржетта сняла пояс-юбочку, а на шею надела лоскут материи с бубенцами. Села на циновку и посвистела. Это означало: «Начинается второй тур танцев». В такт музыки она двигала плечами, ее грудь колыхалась, вызывая мелодичный перезвон бубенцов. Потом двинулась к краю циновки, кувыркнулась через голову, еще раз кувыркнулась и, сидя на сырой земле (перед этим прошел дождь), снова заиграла бубенцами. Много раз она кувыркалась, вся испачкалась и стала похожей на чертика. Менялись музыканты, а она продолжала кувыркаться. Затем легла на спину и стала вращать бедрами. Потом приподнялась на колени и начала проделывать какие-то непонятные мне манипуляции руками. И снова кувыркалась…

К чикумби стали подходить зрители и класть ей в рот монеты. Таков обычай. Жоржетта пододвинулась ко мне. Я передал Франсуа несколько стофранковых монет, и он положил ей в рот. Чикумби выплюнула их в руку подошедшей женщине, и довольная, опять завертелась в танце. Неожиданно в круг вошел отец Жоржетты. Он скрестил ее руки и поднял кверху. Франсуа пояснил: «Отец проделал это для того, чтобы придать ей силы».

Танец продолжался… но теперь с гримасами. За круг выбежала одна из женщин и стала гримасничать. Жоржетта, изображая испуг, затряслась, словно в лихорадке. Затем убежала из круга, спряталась за спины зрителей, низко наклонившись к земле. Очень правдоподобное изображение страха! Стоявшие женщины временами напевали. Их мелодичные звуки неожиданно срывались на резкие крики… Стала гаснуть керосиновая лампа: кончился керосин. Часы показывали половину одиннадцатого ночи. Жоржетта снова вышла в круг в первоначальном наряде — в поясе-юбочке с раковинами, чтобы начать все сначала.

Я пошел к себе и лег, но сон не шел. Вышел на улицу. Небо было усеяно крупными звездами. Слева, высоко в небе, горел Южный Крест, справа, низко над горизонтом, красовалась Большая Медведица. От взгляда на родное созвездие как-то теплее стало на душе, будто здесь на чужбине встретил старого друга… Однажды на родине оно меня здорово выручило. Это было в тайге, в верховьях Бирюсы — притока Ангары. Возвращаясь из маршрута в лагерь, попал в болото. Пока из него выбирался, стемнело. Отдышавшись на сухом месте, полез в сумку за компасом. Хотелось поскорее сориентироваться и шагать в лагерь. Но… о ужас, сумка оказалась пустой. Я потерял компас в болоте. На миг меня, мокрого и продрогшего, охватило отчая-не. Я не знал, в какой стороне лагерь. Не мог развести костер, чтобы обсушиться: спички отсырели.

— Что же предпринять? — размышлял я. А на небе уже появились звезды. И вдруг меня осенила мысль: ведь я могу сориентироваться по Большой Медведице. Поворачиваясь кругом, искал это созвездие. Но за деревьями его не было видно. Тогда полез на высокое дерево. Озябшие руки плохо слушались. Но, чем выше я забирался, тем мне становилось теплее. И наконец я увидел Большую Медведицу. Потом быстро нашел Полярную звезду. Теперь я твердо знал, где север и юг. Спустился и зашагал к лагерю.

К рассвету пришел в лагерь, озаренный большим костром. Мои коллеги, утомленные ожиданием, мирно спали в палатках.

Прошло несколько дней после памятной ночи. Работа и другие впечатления стали сглаживать из памяти чикумби. И вдруг Франсуа неожиданно сообщил: «Жоржетта очень сильно больна. Возможно, скоро умрет. У нее болит грудь. А ее родители, — продолжал он, — не хотят обращаться к фельдшеру, лечат сами». «Простудилась во время танца», — пронеслось у меня в голове.

Прошло еще два дня. Франсуа сказал: «Жоржетте еще хуже. Родители отправили ее в глубь джунглей, к знахарю». Я очень волновался из-за Жоржетты, но ничего поделать не мог. Прошла неделя. И Франсуа сообщил радостную весть: «Жоржетта поправляется». Вздохнул с облегчением: «Молодость свое взяла». Как-то направляясь в Сунду, я навестил Жоржетту. Она была еще бледна, но уже выздора вливала…

В полдень миновали Какамоэка. Сидя рядом с шофером, я клевал носом. Вдруг меня оглушил звон разбитого стекла и скрежет железа. Мгновенье — и я почувствовал сильную боль в голове, из глаз посыпались искры. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, то увидел, что наш газик столкнулся с «Лендровером». Между шоферами шла перепалка, а наш рабочий пошел в жандармерию доложить о случившемся. Часа через два приехали супрефект и жандармы. Не менее часа ушло на разбирательство, но я так и не понял, кто из шоферов был виноват. К вечеру мы вернулись в лагерь.

Мой «зоопарк» на реке Доля

Как-то осматривая старые шурфы, увидел в одном из них какого-то зверька. Зверек был погружен в воду. Торчала только голова — круглая, с большими ушами. Спускаю в шурф ствол бамбука. Зверек за него цепляется, но при подъеме срывается. Видимо, его силы были на исходе. При второй попытке зверька все же удалось вытащить. Это был лемур. Он дрожал как осиновый лист и не мог двигаться от истощения. Завернул его в тряпку, положил за пазуху и понес домой. Всю дорогу он спал, пригревшись на моей груди. Дома внимательно рассмотрел зверька. У него кошачья морда с большими узко посаженными глазами, худощавое тело и длинный пушистый хвост. На пальцах ног — ногти.

Эти животные ведут ночной образ жизни, а днем спят. Их глаза боятся дневного света.

Напоил лемура молоком и поместил его в ящик. На другой день зверек стал резвиться, аппетитно лакал молоко, ел из моих рук бананы. Он быстро привык к человеку, вызволившему его из беды.

Возвращаясь однажды из маршрута, я неожиданно наступил на что-то мягкое и невольно прыгнул в сторону. Обернулся и увидел зверька величиной с небольшого кролика. Это был даман, или жиряк. Под правой передней конечностью у него зияла рана. Зверек был еще жив, но чувствовалось, что жить ему осталось недолго. Попросил рабочего захватить дамана в лагерь; потом внимательно его рассмотрел. У него желтовато-бурый мягкий мех, короткие шея и хвост, большая голова, заостренная мордочка. На холке — три ороговевших выступа. Один из рабочих уверял, что каждый год у зверька вырастает новый выступ. На задних конечностях у него по четыре пальца с ногтями и по одному с когтем, на передних — по четыре пальца, пятый — недоразвит. Даманы хорошо лазают по деревьям и обладают способностью издавать самые невероятные звуки.

— Это и стон, и храп, и вопли, — сказал один из охотников.

Но пожалуй, самое удивительное то, что даманы являются ближайшими родственниками слонов. Передние верхние зубы даманов представляют собой как бы два маленьких бивня.

В отдельные времена даманы резвились и на территории нашей страны. Прошло примерно 3 млн лет как даманы у нас вымерли.

Шофер отрада Паскаль оставил мне на время самку мандрила по имени Кики. Около хижины поставил шест и привязал в нему обезьянку. На джунгли опускается прохладная ночь. Кики села около шеста, спрятала передние лапы между задними, втянула голову в плечи и так просидела всю ночь. Ее фигура напоминала гигантский гриб. На другой день соорудил для нее конурку. Она быстро в ней освоилась. В один из прохладных вечеров положил в конурку несколько газет. Кики с удовольствием на них устроилась. Подумал: для тепла газет мало. И решил подложить еще шкуру мартышки. Стал просовывать ее в конурку. Кики выскочила наружу и стрелой бросилась на шест. Явно испугалась. Пока шкурка лежала в конурке, Кики ни за что не хотела спускаться. Когда я отнес шкурку в хижину, она тут же спустилась и устроилась на газетах.

Кики быстро ко мне привыкла: забиралась на колени и сидела, мягко поглаживая передней лапкой руки. Что-то снимала с кожи, рассматривала и снова водила лапой. При этом мурлыкала, словно кошка. Любила, когда ее чесали. Во время этой процедуры она блаженно растягивалась на спине и могла так лежать сколько угодно, лишь бы ее чесали.

Помню, как-то днем Кики сорвалась с цепи и такое стала вытворять, что уму непостижимо. Она прыгала и скакала по бамбуковой изгороди с такой легкостью, словно у нее были крылья. Спрыгнув в мой огород, сорвала помидор, взвилась на ветку дерева и стала спокойно лакомиться помидором. Потом со скоростью ракеты взобралась на антенную мачту, спустилась, прыгнула в окно хижины, схватила со стола карандаш и шариковую ручку и моментально их изгрызла. Плутовку поймали и посадили на цепь.

Кики любила лакомиться земляными орехами. Вечером я обычно выносил ей пригоршню орехов. Она обхватывала руку горячими мягкими лапами, припадала мордочкой к ладони и жадно ела. Потом приносил ей кружку с водой. Кики обхватывала кружку лапами и пила без моей помощи.

Как-то вечером Кики съела порядочное количество орехов и продолжала уплетать, когда Франсуа насыпал ей еще. Он не знал, что Кики недавно поела.

— Не будет ли ей плохо, — подумал я, гладя Кики по голове. И тут моя рука скользнула по какому-то желваку. — Вот оно что, — догадался я.

Орехи Кики не проглатывала, а набивала ими защечные мешки, про запас. На мордочке у Кики с обеих сторон были отчетливо видны шишки.

Однажды, уезжая в Пуэнт-Нуар, Паскаль забрал у меня Кики. Больше я ее не видел.

Краснохвостый попугай

Как-то с Марселем зашли к моим соседям-пигмеям. Во дворе у них чинно расхаживал краснохвостый попугай, а у костра лежала циветта. Пигмеи рассказали, что поймали ее сетью. Когда подошли к хищнику, в нем еще теплилась жизнь. Полуметровый хвост зверя слабо вздрагивал. Зверь обладал черным с белыми полосами густым мехом. На левой передней лапе была култышка. Не было сомнения в том, что ранее зверь побывал в ловушке. Тогда, пожертвовав лапой, он спасся. Отгрызанная лапа благополучно зажила. И вот теперь коварная сеть стоила ему жизни. Циветта — зверь примечательный. У него под хвостом имеется железа, выделяющая сильное ароматическое вещество — цибетин. Оно используется в парфюмерной промышленности и ценится очень дорого, на вес золота. Циветт разводят в неволе для получения цибетина.

Перед нашим уходом подошел пигмей с попугаем и подарил его мне на память, сказав, что это самец. Потом добавил: «Вам с ним будет веселее». Эти попугаи имеют общее название «жако» и считаются лучшими говорунами. Особи размером с сизого голубя обладают сильным, загнутым книзу клювом. С помощью клюва и лап они прекрасно лазают по деревьям. За искусство лазания их называют «пернатыми обезьянами». Питаются плодами, предпочитая орехи масличной пальмы, маисом, земляным орехом. Гнездятся в дуплах, летают большими стаями. Такие стаи я не раз наблюдал на реке Квилу близ селения Какамоэка.

Соорудив на стене хижины полочку, поместил на нее жако. Сначала он вел себя беспокойно, видимо, скучал по хозяину. В первый же день полез по дощатой стене под крышу, ловко цепляясь клювом. Не удержался, свалился на пол (крылья у него были подрезаны). Снова полез. На сей раз птенец (ему было всего полтора месяца) дополз до крыши и принялся долбить стену, продолбил небольшую щель. Искал выход. Потом как будто успокоился, устроившись на перекладине. Но, когда я стал выходить из хижины, он прыгнул с перекладины и заковылял к выходу. Водворяю его на место, а он больно долбит клювом по руке, оставляя кровоточащие ранки. И снова жако рьяно долбит стену, но на пол больше не прыгает.

Утром следующего дня жако поел хлеба с водой, съел кусочек банана, кусочек сахару и полез на перекладину. В этот момент в хижину зашел его бывший хозяин. Жако радостно закричал, спрыгнул с перекладины и побежал к нему. Я стал звать: «Жако, жако, жако». К моей радости, он остановился, повернул обратно и полез на перекладину. Через неделю мы с ним подружились. Каждое утро я гладил ему головку, а он нежно ворковал. Подставлял ему свою голову, и он клювом нежно гладил волосы. Вечером сажал его на плечо и совершал с ним прогулки. Все шло хорошо.

Недели через две у жако появилась подруга, которую я назвал Доля. Этот попугай был чуть поменьше и посветлее и с более коротким перьевым покровом на лапах. В остальном же они были похожи друг на друга как две капли воды.

Вначале попугаи присматривались друг к другу, но через час во всю миловались: чистили другу другу перышки и гладили головки. Инициатива целиком принадлежала Доле. Она трепала жако-самца за голову, шею, клала на его голову свою. Наклоняла голову, выгибала шею и цеплялась к нему клювом снизу.

Утром я как обычно подошел к жако-самцу и подставил голову, чтобы он потрепал мои волосы. Но он больно меня клюнул! Вот какой разлад в наши отношения внесла молодая особа.

Случалось, что попугаи дрались. И тогда они поднимали такой визг, как будто их резали. Они визжали и когда к ним подходили собаки или овцы. Как-то дал Доле земляной орех. Он взяла его в лапку и стала грызть. Неожиданно к ней подбежал жако-самец и вырвал орех. Это меня удивило. Поступок явно не джентльменский.

С наступлением сумерек попугаи вели себя по-разному. На мой зов самец сразу же приходил в хижину, ужинал и забирался под самую крышу на ночлег. Доля становилась какой-то беспокойной, в хижину не шла и старалась удрать в лес.

Питались попугаи преимущественно земляными орехами и бананами, лакомились папайей.

За четыре месяца они так и не научились говорить: были заняты друг другом и на мои слова не обращали никакого внимания.

И в Москве они вели себя так же: миловались, дрались, кричали так, что в пору бежать из дому, но не произносили ни одного слова, несмотря на все мои усилия. Доля заговорила тогда, когда с самцом пришлось расстаться. Входившего в квартиру она встречала словами: «Кто идет? Здравствуй». Иногда: «Ку-ку, ку-ку». Когда я заходил в кухню, Доля, сидя в клетке, повторяла: «Открой дверь, открой дверь». При этих словах не выпустить ее из клетки было невозможно. Когда все уходили из дому, оставляя Долю одну, она скулила, как щенок.

Гуляя по квартире, Доля то забиралась на оконную занавеску и раскачивалась, как на лиане, то залезала в гардероб, откуда ее трудно было выманить. Никакие слова на нее не действовали. Даже магические витаминные шарики, которые она очень любила, были бессильны. Протягиваю к ней руку, чтобы вытащить силой. Доля взъерошивается и с силой клюет руку. По-видимому, полутемная обстановка в гардеробе напоминала ей дупло дерева, в котором гнездятся попугаи.

Все жако любят, когда им чешут головки. У Доли это была страсть. Работаю за письменным столом. Доля тут как тут. Забирается ко мне на стул, потом, цепляясь клювом за рубашку, на плечо. Не проходит и минуты, как она начинает нежно теребить мое ухо, давая понять, что ей хочется ласки. Тереблю перышки на голове, после чего она сидит секунд 30 спокойно, а потом опять начинает теребить ухо. Я не реагирую. Тогда Доля сдергивает очки…

К жене она на плечо не залезала. А подойдет к ноге и нежно дотронется клювом до пальца. Потом положит головку на пол и ждет. Что означало: «Почеши». И жена, наклоняясь, чесала.

— Однажды, — рассказывала жена, я решила проверить, что будет делать Доля, если я не буду реагировать на ее знаки. Вот она дотронулась до пальца, положила головку на пол и стала ждать. Прошло секунд 30. Снова дотронулась и стала ждать. В третий раз она так меня клюнула, что я взвизгнула.

— Попугай требует внимания. А как же иначе? — заметил я.

К одним знакомым Доля относилась благосклонно — давала гладить себя по головке, других больно клевала, иногда до крови. С самого начала она почему-то невзлюбила нашего сына, вернее, его ноги. И все время за ними охотилась, проявляя при этом удивительное терпение… Не раз можно было наблюдать такую картину. Сын сидит на диване и читает. Доля сядет где-нибудь поодаль и внимательно наблюдает за его ногами, не шелохнувшись. Через некоторое время она подвигается ближе и снова ждет, устремив взгляд на ноги. И вдруг бросается, как коршун на цыпленка, оставляя у него на ноге кровоточащую рану. Сын стал надевать ботинки, но она бросалась на ноги с таким же ожесточением. Что ей не понравилось в ногах сына, никто не мог понять.

По утрам я открывал клетку и протягивал к Доле указательный палец. Она взбиралась на него, и я нес ее в туалет.

Раз в месяц я ее купал. Вначале она возмущалась, а потом привыкла. Включал теплый душ и сажал под него Долю. Потом намыливал ее детским мылом, смывал, промокал перья тряпкой, запеленывал Долю в сухую простынку (чтобы не простудилась) и оставлял ее в таком виде минут на 30. Потом распеленывал, сажал на специальную подставочку в ванной комнате, где она окончательно просыхала. Потускневший хвост Доли после мытья становился ярко-красным.

Доля привыкла к русской пище. С удовольствием грызла семечки, лакомилась сырковой массой, правда, только особой (после чего забавно чистила клюв, водя им по полу), ела виноград, вишни, яблоки, арбузы, дыни, редиску, сырую картошку, гречневую кашу. Очень любила поливитаминные шарики. Возьмет клювом шарик, но не разгрызает, а переправляет в лапку и откусывает от него маленькие кусочки. С помощью витаминных шариков научил Долю «целоваться». Сажал ее на указательный палец и приказывал: «Доля, поцелуй». И она прикасалась клювом к моим усам. «Еще», — говорил я. Она снова водила клювом по усам. В награду получала витаминный шарик.

По прошествии нескольких месяцев купил бананы. Положил кусочек банана в клетку, но Доля до него не дотронулась. То же было и с земляными орехами. Русская «кухня» ей пришлась больше по вкусу.

Нередко Доля, сидя в клетке, свистела. Я стал ей подражать. И мы с ней иногда пересвистывались. Я засвищу, она мне отвечает. Не думал я, то этот наш совместный «концерт» может мне когда-нибудь пригодиться. Но он пригодился. Однажды летом на даче Доля чинно ходила по забору, время от времени долбя доски. Неожиданно появившаяся собака так ее напугала, что она взвилась и полетела прочь. Вначале наблюдал за ее полетом. Потом Доля скрылась из виду. Побежал в том же направлении и стал по пути расспрашивать о ней садоводов. Но никто из них не видел краснохвостого попугая-красавца.

— Странный народ садоводы, — решил я в тот момент. — Им и на небо-то посмотреть некогда.

— Все, — подумал я. — Не видать мне больше Долю. И на глазах выступили слезы. Удрученный, медленно возвращался на участок. И тут меня озарила мысль: «Если только Доля улетела не очень далеко, я должен ее найти». Пошел в том же направлении и стал свистеть. Прошел метров 300. Никакого ответа. Снова свищу. И… о радость! Доля отозвалась. Смотрю на дерево, откуда послышался свист, но Долю не вижу. Она скрыта густой кроной. Свищу еще раз и слышу ответный свист. И тут я увидел ее красный хвост.

Как-то раз, вернувшись с*работы, застал грустную картину: жена сидела с Долей на руках и плакала. На мой немой вопрос ответила:

— Доля свалилась вместе с табуреткой и разбила клюв.

— Но сами по себе табуретки вроде бы не падают, — парировал я.

— Доля сидела на перекладине табуретки. Я не знала, что она там, и положила на край табуретки сумку с картошкой. Табуретка упала и зацепила Долю. И вот случилось несчастье.

На другой день звоню в зоопарк и спрашиваю, как помочь попугаю.

— Помочь ничем не можем. Полые кости клюва не срастаются. Искусственных клювов пока не ставим.

Звоню в одну ветлечебницу, в другую — и слышу такой же ответ. В третьей приятный женский голос ответил:

— Лечу собак, кошек. Птичьи носы никогда не лечила. Но приезжайте. Вместе подумаем.

И вот мы с женой в ветлечебнице. Врач, осмотрев клюв попугая, сказала: «Купите в аптеке клей. Попробуем склеить, хотя за результаты не ручаюсь».

Быстро принес клей. И вот мы втроем — врач, уборщица и я — приступили к склеиванию клюва (жена вышла, сказав, что не вынесет крика попугая): уборщица и я держали попугая, а врач смазывала половинки нижней части клюва. Потом я сжал половинки клюва и держал несколько минут. На склеенное место наложили двойной лейкопластырь.

Потянулись мучительные дни ожидания. Доля отказывалась от пищи. Пришлось кормить ее насильно. Я раздвигал осторожно клюв, а жена закладывала в него шарик сырковой массы или гречневой каши. И Доля заглатывала, не работая клювом. Лейкопластырь на клюве непривычно мешал Доле, и она не раз пыталась сорвать его лапкой. К счастью, это ей не удавалось.

Прошла неделя, пошла другая. В конце второй недели я, как обычно, дотронулся до ее клюва, чтобы покормить, но она меня больно царапнула.

— Что произошло? — недоумевал я. — Всегда такая покорная, а сегодня настроена агрессивно.

Мелькнула радостная мысль: может быть, клюв все же сросся? Взял несколько семечек и предложил Доле. Она набросилась на них с жадностью, как в былые времена. Решил снять лейкопластырь. Осторожно снял и не поверил вначале своим глазам: половинки клюва срослись, даже шва не было заметно. «Шов, по-видимому, чем-то закрыт», — подумал я. Смочив водой ватку, тщательно протер место склейки, но шва так и не обнаружил. Клюв сросся!

В Пуэнт-Нуар по реке Квилу

До Какамоэка, где находилась пристань, решил проехать более кружным путем — через деревни Бонголо и Сексо. На карте в этих местах была показана автомобильная дорога.

Раннее росистое утро. На листьях бананов и таро, которые очень похожи на лопухи, много серебристо-белых блестящих бусинок — капелек. Их так много, что можно набрать воды для того, чтобы напиться. Наскоро пью кофе — ив путь. Вот и деревня Бонголо. Газик окружают ребятишки — озорные, с черными прелестными глазенками. Перебивая друг друга, сообщают: «Дальше дороги нет. Мост через речку Мби сломан». Подъезжаем к реке. От моста остались только продольные бревна внушительной толщины. Марсель замеряет ширину между ними и говорит, что можно проехать. А ребятишки притащили к машине груду папайи и стали нас угощать. Мы съели по одной дыне, остальные взяли с собой. И вот газик легко проскакивает по бревнам. А ребятишки и женщины, находившиеся около реки, награждают шофера аплодисментами.

Далее машина идет с трудом: под колесами сыпучий песок. Он блестит в лучах солнца так, что больно смотреть. Около деревни Сексо нас обступили жители: у некоторых из них глиняные фигурки, трубки для курения, тоже вылепленные из глины. Наиболее оригинальной формы трубки оказались у лучшего мастера этой деревни Филиппа Муамби. Приобрел одну на память и сфотографировал этого мастера рядом с его изделиями.

Дальше вообще дороги не оказалось. Возвращаемся назад, боясь опоздать на пароход. В одной из деревень группа жителей что-то рассматривает. Подъезжаем. На земле лежит убитый пятнистый питон примерно трехметровой длины. Его только что убил охотник Франсуа Ниамби.

Когда подъехали к пароходу, то увидели: он еще разгружался. Марсель поехал на газике в Пуэнт-Нуар, а я расположился на крыше парохода, чтобы лучше обозревать местность. Около меня примостилась стайка ребятишек. Ярко светит солнце, но особой жары не чувствуется: нас обвевает приятный ветерок. Наконец пароход трогается. Плывем минут 30. И вдруг раздаются крики ребятишек: «Крокодил! Крокодил!» Поворачиваюсь в ту сторону, куда ребятишки показывают пальцами и вижу крокодила, медленно спускающегося с песчаной отмели к воде. Он метра 3 длиной, не меньше. Навожу кинокамеру, но., пленку заело. Крокодил плюхается в воду, но не уходит на глубину. Его спина торчит над водой.

Пароход приближается к ущелью «Сирена». Квилу, сжатая с обеих сторон скалами, не превышает 20 м ширины. И тут ребятишки снова закричали: «Шимпанзе! Шимпанзе!» Вглядываюсь в ветки деревьев и замечаю темный скачущий силуэт и раскачивающиеся ветки деревьев. Через несколько секунд видение исчезло. Деревня Туба.

— Сколько стоять будем? — спрашиваю капитана.

— Как погрузим маниоку, так и отчалим.

Схожу на берег. Меня окружают знакомые ребятишкл (несколько дней назад я уже побывал в этой деревне, добираясь до нее пешком по берегу). Одни из них протягивают руки для пожатия, другие просят сфотографировать. Один мальчик смеется, его сосед корчит рожу. И куда только девалась застенчивость и стеснительность, с которой они меня приняли несколько дней назад?

Минут через 40–50 погрузка маниоки закончена. И пароходик снова скользит по лазурной глади воды. Тянутся низкие берега реки, на которых видны голые, как будто после пожара, баобабы. Часа через полтора суденышко причаливает к берегу у деревни Лоака. На берегу народу — тьма-тьмущая и много мешков с маниокой, приготовленных к отправке. Молодежь обращает на меня внимание, задает вопросы.

— Откуда вы прибыли?

— Из Советского Союза, — отвечаю.

— О, о! — удивляются юноши и восклицают: мы читали про ваших космонавтов, знаем вашего вратаря Яшина (называя фамилию, они делали ударение на последнем слоге, на французский манер). Мы живем с вашей страной в дружбе…

После деревни Лоака ко мне на крышу суденышка подсели жандармы из Какамоэка. Интересуются, почему я поплыл на суденышке, а не поехал в город на газике. Один из них воскликнул: «Видно, что вы не француз. Французы с нами не плавают, они разъезжают на собственных лодках!»

В шесть часов вечера, пробыв в пути более восьми часов, причалили у пристани в устье Квилу. Я сильно продрог и пошел скорее к автобусу, чтобы ехать в Пуэнт-Нуар. Около рынка в Пуэнт-Нуаре меня поджидал газик. Через несколько минут я был на базе экспедиции.

В Пуэнт-Нуаре

В Пуэнт-Нуаре мы жили в Центральном военном доме отдыха на берегу Атлантического океана. Мне запомнилось первое утро. Проснувшись, вышел на балкон и не знал, что подумать: перед глазами было бело, будто за ночь выпал снег. Не видение ли это? Протер глаза: по-прежнему было бело. Расстилавшийся перед моим взором белый морской песок был очень схож с только что выпавшим снегом.

От океана нас отделяла заболоченная низина метров 150 шириной, густо заросшая травой, кустарником и изобиловавшая лягушками и комарами. Широкая аллея, окруженная зарослями бамбука, вела от дома отдыха к океану, на дикий пляж. Кольчатоузорные стволы бамбука, подобно гигантским стрелам, поднимались кверху, постепенно утончаясь, и приблизительно на высоте 10 м изгибались в виде дуги. Все мы слышали о феноменальной скорости роста бамбука. И путешественник, не знавший об этом по преданиям, попадал в затруднительное положение: вечером, перед сном, он вешал свою шляпу на вершину небольшого бамбука, а утром не мог ее достать: так сильно вырастал бамбук за ночь.

— Интересно, — подумал я, — насколько легенды соответствуют действительности?

На этой аллее приметил молодой бамбук 25 см высотой и решил за ним понаблюдать. Следил в течение двух недель и немало был разочарован: бамбук вообще не подавал никаких признаков роста.

— Почему же бытуют эти красивые сказки о бамбуке? — рассуждал я. Но вскоре бамбук дал о себе знать. Проходя по аллее, обнаружил, что бамбук поднялся до 56 см. Через двое с половиной суток высота его достигла 90 см (скорость роста была примерно 13 см в сутки). В последующие двое суток он рос уже со скоростью 18 см в сутки. Прошло еще четверо суток. Средняя скорость роста оказалась 24 см в сутки. К этому времени высота бамбука достигла 340 см. Еще раз я замерил высоту бамбука через шестеро суток. Его высота оказалась 490 см. В этот промежуток времени он рос в среднем со скоростью 25 см в сутки.

В шесть утра шагаю на работу. Ночью прошел дождь. Была сильная гроза, стены домов содрогались от грома. Косой дождь хлестал с такой силой и с таким остервенением, словно хотел все постройки сбросить в океан. Воздух насыщен озоном, дышится легко. Очень тихо. Алеет восток. Скоро появится солнце. Нет ни одной машины, ни одного прохожего. С обеих сторон меня окружают белые виллы с огромными верандами и деревянными решетками вместо окон. Около вилл обилие всевозможных экзотических деревьев: кокосовые и масличные пальмы, деревья путешественников, раскинувшие веером листья-весла, стройные эвкалипты и пышнокронные манго, пальмы со шпилями, напоминающими знаменитую Адмиралтейскую иглу в Ленинграде…

Часам к десяти на веранде около открытой двери нашей комнаты появляются торговцы фруктами и овощами. Женщины, мужчины, мальчики и девочки предлагают бананы, ананасы, лимоны, манго, щавель, салат, огурцы, помидоры, лук, арахис, папайю. Одна партия торговцев сменяет другую. Немного позднее приходил полюбившийся нам Проспер — высокий стройный конголезец лет 18. Заглядывая в камеральное помещение, он произносил по-русски: «Есть хорошие огурцы, фасоль, люк, папайя». Родная речь действовала на нас магически: овощи и фрукты Проспера всегда быстро раскупались.

В выходные и праздничные дни мы ездили за овощами и фруктами на Центральный базар. Там многолюдно, толпы людей снуют в разных направлениях. Пестрота нарядов, неумолчный человеческий гомон, плач детей, мелодии танцевальной музыки. Тьма мух, удушливый рыбный запах… Горы бананов, ананасов, кокосовых орехов, авокадо, папайи, маниоки. Много рыбы, продаются акулы и жареные цикады. Здесь всевозможные ткани и обувь, скобяные изделия, зажигалки, игральные карты, оригинальные ремни, мебель, зеркала, изделия из слоновой кости, эбенового и красного дерева. Это женские и мужские фигурки, маски, тамтамы, браслеты. Рядом с ними лежат слоновьи бивни, рога буйволов и огромные рога-штопоры антилопы куду, шкуры леопардов, питонов и варанов.

В Пуэнт-Нуар нередко заходили наши суда. Это было для нас праздником: радостно встречать своих людей вдали от Родины. Моряки показывали нам фильмы, угощали черным хлебом (в Конго продается только белый), катали на шлюпках. Мы рассказывали им о Конго. Запомнилась встреча с командой научно-исследовательского суда «Кегостров». Мы рассказывали им о Конго, а моряки порадовали нас концертом художественной самодеятельности. Хороший был концерт! Но больше всего запали в душу слова конферансье перед началом концерта. «Приветствуем вас, дорогие товарищи, на «пятачке» нашей родной Советской земли!» Эти слова каким-то особенным теплом разлились в наших сердцах.

Прогулки по берегу океана

В свободное время мы купались в океане, совершали прогулки по берегу… В Пуэнт-Нуаре два пляжа — светский и дикий. Поплавать в свое удовольствие можно только в зоне светского пляжа, окаймляющего бухту. Сюда не проникают волны. В зоне дикого пляжа из-за больших волн плавать трудно и небезопасно, если по неосмотрительности отплывешь подальше от берега. Здесь создается отток в сторону океана, и пловец болтается, как в люльке: он стремится к берегу, а отступающая волна относит его в океан.

Ранним праздничным утром направляюсь к светскому пляжу. По обочине дороги, ведущей к президентскому дворцу, в тени деревьев стоят юноши, углубившись в книги… Огибаю президентский дворец, прохожу мимо красивых зданий ресторана и расположенного у самой воды яхт-клуба. Отлив. По влажному прибрежному песку проносятся мотоциклисты, едут всадники на лошадях. Девушки-француженки в синих спортивных брюках и белых кофточках с развевающимися по ветру волосами выглядят очень эффектно. Трещат моторные лодки с лыжниками позади, снуют яхты с алыми парусами.

За яхтклубом раскинулась деревня рыбаков. Хижины имеют жалкий вид. Они сколочены из старых досок, ящиков, кусков ржавого железа. Сегодня рыбаки дома, но многие не отдыхают, а работают: чинят сети, долбят лодки из бревен, сушат рыбу. Ко мне подошел молодой рыбак лет 25. Разговорились. Выяснилось, что он еще холост. На мой вопрос: «Почему не женитесь?» — ответил: «Нет денег. Денег, которые я зарабатываю, хватает только на пропитание. А чтобы жениться, надо заплатить много денег за девушку, потом кормить ее и ребенка. Это мне не под силу».

— А сколько стоит девушка в вашей стране? — интересуется рыбак.

— Нисколько. У нас девушку берут в жены даром.

Рыбак смотрит на меня с лукавым удивлением, явно не веря моим словам. На прощанье он преподносит мне «цветок моря» — оранжевую коралловую веточку — и замечает: «Меня зовут Патрис. Если еще раз будете в нашей деревне, спросите Патриса. Я один в этой деревне по имени Патрис».

Я поблагодарил его за подарок и пообещал как-нибудь еще раз заглянуть в деревню.

Через несколько недель я снова попал на берег океана и направился в деревню рыбаков. Но молодого рыбака, носящего имя национального героя Африки — Патриса Лумумбы, дома не оказалось. Он был на рыбной ловле.

Пошел по берегу. Всюду много ребятишек. Одни из них ловят удочками рыбу, забредя по колено в океан, другие купаются, третьи лежат на песке. У одной из групп ребятишек увидел в руках несколько чаек, а три чайки были закопаны в песок, что торчали только головы.

— Как вы их поймали? — поинтересовался я.

И они показали мне до удивления простой способ ловли чаек. В прибрежный песок втыкаются две палочки с петлей, перед которыми кладется маленькая рыбешка. Чайка, завидя рыбешку, бросается за ней, и тут коварная петля затягивается у нее на шее.

Пытаюсь объяснить ребятишкам, что ловить и тем более мучить чаек нехорошо. Но они явно меня не понимают. На прощанье дают мне чайку. Немного отошел и посадил чайку в тень пальмы. Отдохнув, она вспорхнула в небо.

Как-то пасмурным утром я оказался около ловцов устриц на диком пляже. Шел дождь. Было очень холодно. Ловцы устриц сидели под навесом около костра. А океан метался и ревел, словно разъяренный зверь. Волны с яростью набегали на берег, готовясь свалить с ног любого, осмелившегося вступить с ними в единоборство. Не сладко лезть в такую погоду в океан. Но океан для них — источник существования. Вот один из ловцов надевает маску, берет металлический крюк и бревно с привязанным с нему мешком и направляется к ревущему океану. Толкая перед собой бревно-волнорез, он с большим трудом преодолевает зону прибоя. За ним потянулись и другие труженики моря. Ловцы устриц разделились на несколько групп (пять — восемь в каждой) и начали лов: ныряли, отрывали от камней крюком устриц: выныривали и складывали их в мешки. И снова ныряли… И так каждый день, всю жизнь. Одни ловцы ныряли в масках, другие — без них.

Когда ловцы стали выходить на берег, валясь от усталости, спросил одного из них (он нырял без маски): «Не разъедает ли морская вода ваши глаза?»

— Нет, — ответил он. — Я ныряю без маски давно, но глаза у меня в порядке. И все же я усомнился в истинности его слов, вспомнив виденные в детстве в кино страшные картины о ловцах жемчуга. Зрачки их глаз покрывались бельмами, и наступала слепота.

— Есть ли акулы в том месте, где вы ловите устриц? — продолжал я.

— Есть, но они нас не трогают, боятся, — ответили сразу несколько человек.

— Хорошо, что акулы здесь смирные, — подумал я.

Ловцы устриц стали раскладывать дары моря для продажи, а я пошел дальше по берегу.Трудный это промысел — ловля устриц!

День геолога

Празднуем свой профессиональный праздник на берегу Атлантического океана. Под ногами — ослепительно белый песок, вокруг — кокосовые и масличные пальмы и фикусы, а над головой — очень синее небо. На песке валяются морские звезды, раковины ежей, устриц, скелеты лангуст. Снуют крабы размером от булавочной головки до чайного блюдца. Завидя человека, они скрываются в волнах океана или зарываются в песок. Дует легкий бриз. На плоский песчаный берег набегают волны, оставляя на песке клочья пузыристой пены. В лучах солнца они кажутся состоящими из желтых, оранжевых и синих пузырьков. Эта пена, из которой, по преданию, вышла Афродита, не простая. По данным японских ученых А. Томасабуро и А. Ваганаба, пенистость морской воде придают продукты жизнедеятельности некоторых водорослей и планктона. Пена обладает способностью собирать органические вещества. С помощью пены океан как бы отмывает себя от грязи, выбрасывая ее на берег.

Океан обладает очищающим воздействием на его обитателей. Морские животные значительно меньше страдают от инфекций, нежели наземные. Рыбы и другие жители глубин, по-видимому, вообще ничем не болеют. Вероятно, в организмах обитателей океана есть вещества, убивающие болезнетворные бактерии. Вода вокруг колоний губок всегда чистая, хотя многие из них умирали. Губки выделяли какие-то химические соединения, которые убивали гнилостные бактерии.

Сегодня океан ласков. Но бывает бурный, грохочущий, словно щепки выбрасывает на берег огромные бревна. Он радует своей синевой, безграничным простором в ясную погоду и становится каким-то грязно-серым, мрачным и неприветливым в пасмурно-дождливую. Невольно вспоминаются стихи Маяковского:

В час заката океан искрится. Представьте: огромный ярко-красный солнечный шар медленно погружается в волны. Океан светится и переливается разноцветными бликами, как будто он наполнился миллионами светлячков. Солнце скрылось, а океан продолжает светиться минут 30. Внезапно наступающая темнота прерывает это удивительно красивое зрелище.

Праздник начался легкоатлетическими соревнованиями, которые сменились шахматным блицтурниром. Одновременно готовился «стол». На брезенты, постланные в тени пальм и фикусов, ставились всевозможные кушанья. На вертеле жарились три барана. Окончены соревнования, пора садиться за «стол». На брезентах красуются помидоры, огурцы, лук, чеснок, стоит огромный таз дымящейся картошки и блестят подрумяненной корочкой бананы. Повар подал их целыми. Тост сменяется тостом. За столом царит атмосфера дружбы и веселья.

За крокодилами ночью

Знакомые конголезцы любезно согласились взять нас на охоту за крокодилами. В один из субботних дней, под вечер, сели в газик и тронулись вслед за «ситроеном» с конголезцами. Отъехав от Пуэнт-Нуара примерно на 30 км, свернули влево на заросшую дорогу. Вскоре она кончилась. Оставляем машины и идем по тропе. Слоновая трава в рост человека. Смотрю на идущих сбоку. Мелькают лишь головы. Выделяется только высокая, немного сгорбленная фигура Сластушенского, идущего впереди группы с ружьем и чем-то напоминающего знаменитого куперовского следопыта.

Было еще светло, когда подошли к месту охоты — небольшой, заросшей лесом речушке с запрудой. Последняя сооружается для создания небольшого водоема, в котором будут вымачивать маниоку.

— В такой речушке крокодилы? Откуда они могут взяться? — мелькнула мысль. Ждем, когда стемнеет. Сильно пахнет сыростью и гнилью. Показался тонкий серп луны-лодочки. Кое-где появились звезды. Зажужжали комары. День угас. Один из конголезцев, Альбер, отправился на разведку с фонарем, укрепленным на лбу. Нам видно, как луч его фонаря скользит по деревьям, пропадает и снова появляется. Вскоре он вернулся, сказав, что заметил в реке крокодила. И мы тронулись к тому месту. Альбер первым, мы за ним. Через несколько минут подошли к омуту и увидели в нем при свете фонаря не самого крокодила, а сверкавшие, как раскаленные угли, его глаза. Альбер осторожно вошел в воду и стал подводить к голове крокодила петлю, прикрепленную к длинной палке. Потом последовал молниеносный рывок, и крокодил, а вернее, крокодильчик длиной около полуметра оказался в петле. Он издавал звуки, напоминающие плач ребенка. «У, у, у, у, у», — неслось по лесу.

К Альберу подошли помощники, сдавили крокодильчику пасть (полную мелких острых зубов) и крепко обмотали лианой. Крокодильчик продолжал жалобно стонать. Затем его конечности загнули на спину и также связали. Наконец, уже беспомощного, крепко прикрутили к палке. Получился крокодильчик-тросточка. Теперь шагай с ним спокойно. Не укусит.

Движемся вверх по реке, освещая фонарями воду и деревья. Надрывно кричат лягушки, словно предупреждая крокодилов об опасности. Идем довольно долго, но крокодилы не встречаются. Вдруг что-то живое мелькнуло на дереве. Георгий Михайлович моментально выстрелил. Видимо, он ранил зверя, который медленно пополз по ветке и скрылся из виду. Тогда Альбер попросил у Сластушенского ружье и, почти не целясь, выстрелил по верхушке дерева. Зверь с треском упал на землю. Это был знакомый мне хищник — циветта размером с небольшую собаку.

Возвращаемся к машинам. Тропинка с обеих сторон усеяна, словно драгоценными камнями, голубоватыми огнями светлячков. Вот и машины. Через полчаса мы были на базе экспедиции.

Послесловие

Более двух десятилетий минуло с тех пор, как я вернулся из Конго. Но до сих пор все живо в памяти: деревья-великаны, опутанные лианами; ливни, низвергающие лавины воды; бурлящие реки, напоенные дождевыми водами; яркие молнии, полосующие небо.

Не могу в конце описания не поделиться интересной встречей, которая вновь напомнила о моем пребывании в Конго. Однажды я делал доклад о Конго в Московском геологоразведочном институте. Потом показывал кинофильм. После кинофильма ко мне подошли двое студентов-африканцев. Один из них спросил:

— Не узнаете нас, камарад Базиль?

Услышав знакомое обращение, начал припоминать, где я мог познакомиться с этими ребятами.

— А ведь мы встречались с вами в Конго, — широко улыбнувшись сказал другой. — Меня зовут Тимот, а это вот Жан.

И тут я вспомнил наконец этих ребят. В одном из селений, которое мы проезжали, к газику подошли двое парней.

— Мы знаем, — сказал один из них, — что вы приехали из Советского Союза и ищите у нас алмазы. Нам очень хочется с вами познакомиться.

Мы разговорились. Ребята тогда сообщили мне, что собираются ехать учиться в Москву.

— Вот только еще окончательно не решили, какую выбрать профессию, — сказали они.

Я, естественно, посоветовал им выбрать трудную, но увлекательную профессию геолога.

И вот теперь эта неожиданная встреча с будущими геологами-конголезцами в Москве.

Сидя у меня в гостях, ребята рассказывали о своем учении, мечтали о будущем.

— Мы знаем, что советские геологи помогли нам в открытии природных богатств, обнаружив месторождения полиметаллических руд, золота и других полезных ископаемых. Мы постараемся быть достойными учениками и продолжим начатое вами дело: откроем новые месторождения полезных ископаемых, а наши соотечественники на рудниках и приисках получат работу и будут жить в достатке…

Мечта моих юных друзей уже сбывается. В Мфуати с помощью Советского Союза построен горно-обогатительный комплекс — первенец горнодобывающей национальной промышленности. Добываются полиметаллические руды в Джангиле, где уже поднялись корпуса обогатительной фабрики. Разрабатывается открытое советскими геологами месторождение полиметаллических руд в районе Янга-Кубенза.

До сих пор вспоминая о своей работе в Конго, я много размышлял, а где еще могут быть алмазы? И вот к какому выводу пришел. Коренные месторождения можно попытаться искать в устье ручья Грушевидного, а россыпные — на севере Конго, в долинах рек Мокала и Ибенга с притоком Бэли.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Конголезец добывает сок из масличной пальмы

Заросли лиан на реке Нгеи

Пигмей Рафаэль Иссанга покрывает хижину пальмовыми листьями

Дерево равенала в селении Занага

Плод хлебного дерева

Так растет ананас

Папайя — дынное дерево

Старатели добывают золото

Охотник Франсуа Ниамби с убитым питоном

Чикумби — девушка на выданье

Празднование годовщины конголезской революции

Базар в Пуэнт-Нуаре

Охотники с тушей дикого кабана

Красное дерево окуме

INFO

ББК 26.325

Е46

УДК 910.2

Елисеев В. И.

Е46 По джунглям Конго. — 2-е изд., перераб., доп. — М.: Наука, 1992.— 160 с.: ил. — (Серия «Человек и окружающая среда»).

ISBN 5-02-002222-5

Е 1805030000-318/054(02)-92*73–91 НП

Елисеев Василий Иванович

ПО ДЖУНГЛЯМ КОНГО

Издание 2-е, переработанное, дополненное

Редактор издательства Л. И. Приходько.

Художник С. А. Резников.

Художественный редактор И. Д. Богачев.

Технический редактор З. Б. Павлюк.

Корректор Р. В. Молоканова

ИБ № 48551

Сдано в набор 31.07.91. Подписано к печати 03.12.91. Формат 84x108 1/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Усл. печ л 8,82. Усл. кр отт. 9, 2 Уч. изд. л. 10,0. Тираж 9000 экз. Тип. зак 933.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука»

117864 ГСП-7, Москва В-485, Профсоюзная ул., 90

Новосибирская типография № 4 ВО «Наука».

630077, Новосибирск, 77, ул. Станиславскго. 25

…………………..

FB2 — mefysto, 2024

Примечания

1

Конго, или, как ее называют конголезцы, Моензи Энзадди, в переводе означает «великая река».

(обратно)

2

Пуэнт-Нуар — в переводе с французского «черный мыс». Название города связано с выходами черных песчаников на территории морского порта.

(обратно)

3

Интересно, что вес мандрила-самки не превышает 16 кг.

(обратно)

4

Перельман А. И. Атомы в природе. M., 1965.

(обратно)

5

Гржимек Б. Они принадлежат всем. М., 1965.

(обратно)

6

Сов. Россия. 1989. 16 авг.

(обратно)

7

Бутара — примитивный аппарат, служащий для промывки золотоносных песков.

(обратно)

8

Щистозоматоз — заболевание, вызываемое в организме человека червями-сосальщиками. В организм человека они проникают в виде личинок во время питья или при купании через кожу

(обратно)

9

По-видимому, это была сейба из семейства бомбаксовых.

(обратно)

10

Равенала — растение не местного, а мадагаскарского происхождения. В Конго завезена.

(обратно)

11

Васин М. Испытано белыми призраками // Правда. 1979. 31 марта.

(обратно)

12

Термитов морят голодом // Знание — сила. 1987. № 9.

(обратно)

13

Наука и жизнь. 1979. № I.

(обратно)

14

Мимезия — свойство некоторых животных подражать отдельным элементам окружающей среды.

(обратно)

15

На севере Замбии термитники, покинутые термитами, служат для местных жителей своеобразными амбарами. Они хранят в них домашний скарб и зерно.

(обратно)

16

В последнее время в Австралии обнаружены промышленно-алмазоносные породы, отличные от кимберлитов. Это лампроиты — новый генетический тип коренных месторождений алмазов.

(обратно)

17

Жантиев Р., Сулханов А. Разговоры муравьев // Наука и жизнь. 1978. № 1.

(обратно)

18

Под пробой золота понимают его «чистоту», процентное содержание чистого золота в образце или изделии из него. У нас принята метрическая система обозначения пробности: проба указывает, сколько граммов чистого золота содержится в 1 кг сплава или природного образца в пересчете на 1 кг. Существуют такие пробы золота: 958, 750, 583, 500 и 375.

(обратно)

Оглавление

От автора

В Браззавиле

Из окна вагона (по железной дороге Конго — Океан)

Едем в джунгли

Поход в джунгли

Немного о питании

Почему животные джунглей маленькие?

Первый алмаз

Поход на реку Мпуку, в котором меня накормили и напоили… палкой

Снова муравьи

В деревне Нгубу-Нгубу

В селении Комоно

На реке Джуэли

Пожар

Сухопутный «крокодил»

Снова в джунгли

О прожорливости термитов

Об алмазе

Лагерь посещает врач

На реке Бисеме

О Боге и о дьяволе

Поиски реки Нгеи

Вторая попытка достичь Нгеи

О панголине и чудовище с севера Конго

Последние дни на Бисеме

Пребывание на реке Нгеи

Возвращаемся на Бикелеле

В джунглях ночью

С пигмеями в одном лагере

Последние дни на Бикелеле

Из джунглей в Пуэнт-Нуар

О семье термитов

О водопаде на реке Лали-Бвенза

В джунглях Майомбе

О муравьях

Знакомство с убитой гориллой

К реке Битефетефе

В Сунде

Тени прошлого

На реке Доля

О конголезском россыпном золоте

Чикумби

Мой «зоопарк» на реке Доля

Краснохвостый попугай

В Пуэнт-Нуар по реке Квилу

В Пуэнт-Нуаре

Прогулки по берегу океана

День геолога

За крокодилами ночью

Послесловие

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

*** Примечания ***