Факты его биографии. Людмила Абрамова о Владимире Высоцком [Людмила Абрамова] (pdf) читать онлайн

ФАКТЫ ЕГО БИОГРАФИИ

ФАКТЫ ЕГО БИОГРАФИИ

ЛЮДМИЛА АБРАМОВА

О ВЛАДИМИРЕ ВЫСОЦКОМ

Издательский центр «Россия молодая»
Москва — 1 991

ББК 85.334.3(2)7
А16

На обложке — Владимир Высоцкий и Людмила Абрамова.

Декабрь 1965 г. Фото | Е. Шиткина[

Абрамова Л В., Перевозчиков В. К.
А16

Факты его биографии.— М.: Издательский центр
«Россия молодая», 1991.—111 с.; ил.4-вклейка.
ISBN 5—86646—003—3
В основу книги об известном советском актере, певце и
поэте Владимире Высоцком (1938—1980) легли воспоминания
Людмилы Абрамовой — его жены и друга.
Рассчитана на широкий круг читателей.

А 47000000Q0—01
А------------------------------------------ Без объяв л.
Россия молодая — 1991

ISBN 5—86646—003—3

ББК 85.334.3(2)7
©
(©
©

Людмила Абрамова, 1991.
Интервью и составление
Валерия Перевозиивсова, 1991.
Издательский центр «Россия
молодая», 1991.

Л. В. Абрамова родилась 16 августа 1939 года.
Закончила ВГИК в 1963 году (мастерская М. Ромма).
Дебютировала как киноактриса в фильме «713-й просит
посадку» (Ленфильм, 1962 год). Снялась в фильмах:
«Восточный коридор» (Беларусьфильм, 1967 год),
«Не жить мне без тебя, Юсте» (ЦТ, 1969 год).
С 1961 по 1968 год — жена Владимира Семеновича
Высоцкого, мать двух его сыновей. Аркадий родился в
1962, Никита — в 1964 году.
Сейчас Людмила Абрамова работает художественным
руководителем Дирекции по созданию музея
В. Высоцкого.
Это главные события в ее жизни — все остальное она
расскажет сама... Перед вами еще одна книга о
Владимире Высоцком, но эта книга — факт биографии
Людмилы Абрамовой.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Кто знает и помнит

Два интервью Людмилы Абрамовой

5

Люсик! Это опять я!

Письма Владимира Высоцкого к Людмиле Абрамовой

47

Береги себя и наше потомство

Дети Высоцкого

87

Вместо послесловия
110

КТО ЗНАЕТ И ПОМНИТ

ДВА ИНТЕРВЬЮ
ЛЮДМИЛЫ АБРАМОВОЙ
— История нашего знакомства... Очень долгое.время, пока в
это не вмешался некий Абычев, она казалась мне замечатель­
ной и даже судьбоносной. И Володя сам ее много раз рассказы­
вал. А сейчас мне очень трудно об этом говорить...
Но если следовать фактам, то это было так. Мне предложи­
ли— практически без проб — войти в картину «713-й просит
посадку». Актриса, которая там работала, отказалась. Я поехала
в Ленинград: снималась в Ленинграде в первый раз, но была не в
первый, и у меня там было много хороших и интересных зна­
комых. Поехала с удовольствием, й все мне в Ленинграде
страшно нравилось: студия, гостиница... Снималась! В кои-то ве­
ки вгиковцам официально разрешили сниматься! Оформитьто меня оформили, но пока поставят на зарплату, пока то, пока
се... А попросить аванс — тогда и в голову не приходило. Денег
не было: то немногое, что имела, я проела в первые два дня.
А уже самые последние деньги истратила в ресторане гости­
ницы «Европейская», в «восточном» зале. Истратила в такой
компании: художник Гера Левкович, драматург Володин, актер
Карасев — в общем приятная, дружеская, милейшая компания.
Главным образом мы ели — не такие уж мы были пьющие люди.
Просто хорошо наелись.
Поздно вечером я поехала в гостиницу, ребята меня провожа­
ли. У каждого оставалось по три копейки, чтобы успеть до разво­
да мостов переехать на трамвае на ту сторону Невы. А я, уже
буквально без единой копейки, подошла к гостинице — и встре­
тила Володю.
Я его совершенно не знала в лицо, не знала, что он актер.
Ничего не знала. Увидела перед собой выпившего человека. И
пока я думала, как обойти его стороной, он попросил у меня
денег. У Володи была ссадина на голове и, несмотря на холодный
5

дождливый ленинградский вечер, он был в расстегнутой рубаш­
ке с оторванными пуговицами. Я как-то сразу поняла, что
этому человеку надо помочь. Попросила денег у администра­
тора — та отказала. Потом обошла нескольких знакомых, кото­
рые жили в гостинице,— безрезультатно. И тогда я дала Володе
свой золотой перстень с аметистом — действительно старинный,
фамильный, доставшийся мне от бабушки.
С Володей что-то произошло в ресторане, была какая-то
бурная сцена, он разбил посуду... Его собирались не то сдавать
в милицию, не то выселять из гостиницы, не то сообщать на
студию. Володя отнес в ресторан перстень с условием, что ут­
ром он его выкупит. После этого он поднялся ко мне в номер,
там мы и познакомились...
Собственно говоря, мы и познакомились в тот момент, когда
Володя, войдя в номер, предложил мне стать его женой. Нельзя
сказать, что с моей стороны это была любовь с первой секунды...
Когда я сейчас себя тогдашнюю вспоминаю, то думаю, что там
было очень много позы. Сколько хорошего, столько и плохого.
Может быть, плохого даже больше. Такая вот поза самовлюб­
ленности появилась, наверное, потому, что меня так внезапно
взяли сниматься, без проб... В общем, не самые хорошие чув­
ства мной руководили тогда.
В тот же вечер, чтобы что-то о себе сказать, заявить себя,
Володя пел. Он пел, а не объяснял мне, что он — актер, что
снимается на Ленфильме. А если бы сказал, то мы бы сразу по­
няли, что снимаемся в одной картине. Говорят, что Володя меня
знал, что он видел меня в Москве на вокзале. Об этом вспоми­
нает Миша Туманишвили. Володя пел «Вышла я, да ножкой
тоцнула...», и ничего кроме песен и того, что у него не было де­
нег, я не знала. В моем поступке никакого особенного благород­
ства не было, но я все-таки горжусь, что сразу увидела — это
что-то совершенно необыкновенное... Необыкновенное! Всетаки я училась на актерском факультете, видела настоящих
актеров,— это я отличила, это я смогла понять.
А в ту минуту я вообще не думала, что будет какое-то длин­
ное будущее. Но довольно скоро я поняла, что сама первой я
не смогу уйти... Просто не смогу.
На следующее утро мы вместе поехали на студию. Мы торопи­
лись, опаздывали...
— И Вы уже знали, что снимаетесь вместе?

— Нет! Если верить тому, что Володя видел меня на вокзале
в Москве и запомнил,— он-то знал... А я не знала. И лишь когда
мы оба достали ленфильмовские пропуска, вошли в студию, под­
нялись на один этаж, зашли в одну группу... Но как будто чтото нас вело, как будто это должно было случиться. Ощущение
точности замысла и высшей справедливости...
6

Мы очень хорошо жили в Ленинграде. Снимались... Ели не­
кондиционные пончики в соседней «Пончиковой» (если пончики
получались кривые, то их схкидывали в брак. И Володя догово­
рился, что все кривые — наши...). Временами появлялись не­
большие деньги. Тогда... тогда — ресторан гостиницы. Кстати,
все в гостинице Володю очень любили, несмотря на тот скандал.
Очень любили.
Еще помню, как Володя очень красиво дрался^ Он потряс мое
воображение,— почти как пением. Мы сидели в ресторане и ели
из одной мисочки двумя вилками бефстроганов. Вдруг пристал
какой-то нетрезвый тип. Но не успел,он еще передо мной по­
красоваться, как Володя полез драться... Бог мой! Весь ресто­
ран повскакивал с мест, скатерти и графины летали в воздухе!
Именно так снимают «каскады» в кино... Володя выскочил из
пиджака, выскочил из свитера, четыре человека хватают его с
разных сторон,— вдруг он уже на столе!.. А музыканты
стояли на сцене и «балдели». В драку они не вмешивались, но
молча «болели» за Володю. И когда стало ясно, что он побе­
дил (!), нам принесли бесплатный ужин... Все получили удоволь­
ствие от случайного зрелища.

— Высоцкий снимался в Ленинграде, а работал тогда в Театре
Пушкина. Он ездил в Москву на спектакли?

— В «Пушкина» он тогда как бы дорабатывал... Мы снимались
по времени больше, чем планировалось: актрису сменили, чтото не успевали... Срок, на который его отпустили в театре,
кончился, ему пора было играть в спектаклях. Раз-другой он
вроде бы ездил, потом как-то не доехал... А потом его просто
уволили. Но тогда уволили довольно мирно, кажется, «по соб­
ственному желанию». Володя уже очень неохотно туда ездил,
а работа в кино ему доставляла удовольствие. Потом в картине
было много замечательных актеров, потрясающих! И Володя
был среди них как равный — не просто по легкой актерской
демократии, а потому, что они на самом деле к нему хорошо
относились. Ефима Копеляна Володя полюбил, что называется,
на всю жизнь. Ефим водил нас в театр, из-за кулис мы любова­
лись, как он играет в «Скованных цепью». Это было замеча­
тельное время...
— Вместе вы в Москву летали?
— Несколько раз... Например, на ноябрьские праздники.
И чтобы не тратить деньги на билеты — студия такие празд­
ничные поездки, естественно, не оплачивала,— мы летали с
летчиком, который был консультантом картины. Звали его Спар­
так... А фамилия... Гриневич! Спартак Гриневич. Он нас возил в
кабине самолета безо всяких билетов.
7

— А окончательное возвращение в Москву.7

— Ну что... Мы приехали домой. Конечно, вся моя семья
пришла в ужас. Не потому, что Володя показался им глупым и
не потому, что они подумали: он — нечестный и неблагодар­
ный человек... Нет. Может быть, и у них было какое-то тщесла­
вие: я — студентка, снимаюсь в главной роли! Может быть,
они ждали чего-нибудь необыкновенного: человек высокого
роста, в шикарном костюме придет с цветами и сделает про­
позицию насчет их дорогого дитя... Во всяком случае они
приняли нас прохладно.
А у меня это отозвалось потом тем, что с момента рождения
Аркаши я уже думала, что буду чьей-то свекровью... Что мой
ребенок кого-то ко мне приведет... И, наверное, это было хо­
рошо, что я увидела, как это ужасно, когда не с первого раза все
получается.
И Нина Максимовна — Володина мама... Поначалу она тоже
отнесласик этому сдержанно. Тем более она-то знала, что Воло­
дя еще женат на Изе (Иза Константиновна Высоцкая — пер­
вая жена В. С. Высоцкого).
Потом я познакомилась с Семеном Владимировичем и одно­
временно с большим количеством родных Володи. В Киев уез­
жала мать Семена Владимировича — Дарья Алексеевна. И на
вокзале была вся семья... Да, внешне праздничная атмосфера,
да, семейная торжественность, а там внутри — Бог его знает
как...
Первое время было обидно, что Володю моя семья не очень
приняла, за исключением бабушки,— ей он понравился сразу.
Было обидно, что я неканоническим способом попала в
Володину семью... Но все это на нас не очень влияло. Конеч­
но, всех смущало то, что мы очень долго были не зарегистри­
рованы, не «расписаны». А в то время это было очень важно, —
на матерей-одиночек смотрели очень недоброжелательно. Но
вот честно: для нас с Володей это никакого значения не имело.
В 1962 году родился Аркадйй, в 1964—Никита... А расписа­
лись мы только в июле 1965 года. Но Володе пришлось своих
сыновей «усыновлять»...

— Отношение Высоцкого к детям?
— Давайте я так скажу: отношение Высоцкого к детям и от­
ношение Высоцкого к женщинам... Детей — даже собствен­
ных — Володя немного стеснялся. Не потому, что он к ним пло­
хо относился,— а именно потому, что он уважал их, даже
грудных детей уважал. Это звучит смешно, но это так. Уважал...
Как мы робеем перед высшим судом, перед высшим авторите­
том.
И не потому, что он чувствовал какую-то вину, нет. Но
8

стеснялся детей... Он боялся им не понравиться! Честное слово!
Причем с самого начала. Ну и никогда не подлизывался...
— А отношение к женщинам?
— Пусть меня найдет и плюнет мне в лицо тот, кто сможет
доказать, что Володя когда-нибудь за глаза плохо говорил о
женщинах. Уверена, что этого не было! Никогда никому не пове­
рю, если кто-то будет это утверждать. Я никогда не слышала,
чтобы Володя хоть что-то неуважительное сказал про Изу.
Когда Иза приезжала в Москву, Володя ездил с ней встре­
чаться, иногда у тети Жени, а чаще у Карины Диадоровой. Я
Изу совершенно не знала и не то, чтобы ревновала, но удив­
лялась: зачем, почему... И напрасно. Может быть, если бы я
не удивлялась, Володе никогда в жизни не пришлось бы гово­
рить мне неправду. И если ему приходилось это делать, это
на моей совести, а не на его. Это я как перед Богом говорю.
— Вернемся к детям. Дети — это много домашней работы:
стирка, уборка, пеленки..,

— Никогда никакой домашней работой Володя не брезговал.
Он и пеленки стирал, и таскал детей на руках, и бегал за мо­
локом... Домашнюю работу он любил делать и делал это весело
и артистично.
Скучал без детей, беспокоился за них. Как многие отцы, он
беспокоился даже больше, чем я, потому что просто не знал,
насколько прочны у ребенка руки и ноги. Никогда с детьми не
сюсюкал. И не только с нашими. Никаких специальных дет­
ских словечек не было — всегда серьезно, как со взрослыми,
как с равными...
Сказать, что дети были очень сильно к нему привязаны, я не
могу. Конечно, и Аркаша, и Никита больше были привязаны ко
мне, к моей маме, к Нине Максимовне. Просто потому, что они
Володю редко видели, ведь театральный актер вечером дома
не бывает, по выходным и праздникам — тоже. А гастроли, а
съемки... Но все равно он всегда помнил про них. Аркашину
фотографию он до дыр заносил, Никитина была маленькая,
аккуратная, она помещалась в бумажнике. Да что говорить,
он действительно их любил.
А когда мы расстались, он приезжал, когда мог. Я, правда,
не любила отпускать с ним куда-то детей. Не любила. Тут я
должна ответить на замечание Нины Максимовны, что Во­
лодя очень переживал, когда дети учились в школе под моей
фамилией...
Это действительно так: я об этом договорилась с директором
школы... Они учились под моей фамилией до восьмого класса,
пока не получили свидетельства об окончании восьмилетки.
9

Мне кажется, что Володя это понял. Не то чтобы я спрашивала
разрешения,— в любом случае я бы это сделала,— но я ему
объяснила... Я это сделала, чтобы не было сплетен. Злых языков
и грязных сплетен именно тогда, в начале семидесятых, было
очень много. И эти сплетни не коснулись детей. А в восьмом
классе ребятам дали их законную фамилию. Никита Высоцкий
перешел в спортивную школу, а Аркаша Высоцкий — в спе­
циальную математическую. Аркадий любил астрономию и ма­
тематику, а Никита занимался баскетболом.
— А где вы жили?

— Первое время мы жили на Беговой, в квартире моего де­
душки. Там жили дедушка с бабушкой, сестра бабушки, моя ма­
ма и мы с Володей. Папа не все время там жил, потому что его
мать — моя вторая бабушка — была очень больна. Квартира бы­
ла двухкомнатная... Там же родился Аркаша, там же родился
Никита.
Квартиру в Черемушках Нина Максимовна получила, когда
Аркаше был год,— это было поздней осенью 63-го года. Помоему, новоселье мы праздновали как раз в Аркашин день
рождения... Но там была все-таки совсем маленькая квартира.
И мы жили на два дома: то у Нины Максимовны, то у моих род­
ных. А окончательно к Нине Максимовне мы переехали осенью
65-го года и жили там до осени 68-го.

— Родители — с той и с другой стороны — помогали вам?
— Конечно! Мы бы без этой помощи просто не смогли
прожить. Материально?— Ну что могла Нина Максимовна с ее
маленьким окладом... И сколько же она делала! И с какой
любовью, с какой тщательностью она делала Аркашино при­
даное, Никитино приданое... В то время трудно было с детским
бельишком: не то что импортную — советскую распашонку не­
возможно было найти. И как Нина Максимовна ухитрялась
при всей своей занятости где-то все это находить?!
Конечно, и Семен Владимирович, и тетя Женя тоже... Они
иногда и деньгами помогали, хотя мы сами старались решать
свои денежные проблемы. Хотя, что говорить... Когда Володя
регулярно стал получать на Таганке,— это было семьдесят руб­
лей з месяц. Почти все уходило на няньку, чтобы я постоянно
могла быть рядом с ним. Во-первых, я сама хотела постоянно
быть рядом, а во-вторых, и Володя в этом нуждался. А иногда
в этом был смысл и для театра: я хоть как-то гарантирова­
ла, что Володя будет на спектакле, не опоздает и не пропа­
дет...
— Значит, в театре Вы бывали часто?
10

— Очень часто. И только теперь я понимаю, как хорошо ребя­
та ко мне относились. А тогда мне казалось, что они на меня
косятся... Вот, таскаюсь за ним.
Чаще всего я сидела в первом ряду. Потому что боялась, что
он забудет текст, и Володя этого боялся. Я сидела и автомати­
чески шевелила ртом... В то время у меня была не такая плохая
память, я помнила все его роли. И как «сурдоперевод» сидела и
шамкала ртом. А еще — по образному выражению Бори Хмель­
ницкого — брызгала слезами им на коленки. Я была очень эмо­
циональный зритель, да и сейчас такая... Больше всего я любила
ходить на «Галилея» и до сих пор считаю, что этот спектакль
не был по достоинству оценен. Это грандиозный спектакль!

— Общение Высоцкого в то время?

— Володя был страшно общительным человеком, и я думаю,
что к концу его жизни этим многие злоупотребляли.
А тогда — в шестидесятые годы — он очень легко сходился с
людьми. Володя мог и без этого обходиться, бывало ему прос­
то хотелось посидеть дома, поболтать о какой-нибудь ерунде...
Но на общение всегда шел очень охотно.
Я прочитала у Виктора Шкловского о том, что Лев Толстой был
не слишком верным другом, менял друзей. Но это надо точно и
правильно понимать... Это можно отнести и к Володе. Тут еще
надо вспомнить Гумилева:
«Только змеи сбрасывают кожу,
Мы меняем души — не тела».

Это не значит, что человек предает самого себя, это значит,
что человек растет, развивается... И меняет его не седина в воло­
сах, а душевная седина.
Да, Володя удалялся от каких-то прежних друзей, но никогда
не уходил не по-хорошему. О своих друзьях иногда плохо
говорил, и говорил заочно. О женщинах — никогда, а о
друзьях — бывало... Ругал, обижался. Но то же самое отлично
мог сказать им в глаза. И как быстро возникала обида, так же
быстро она проходила. Володя был очень отходчивым.
Он себя перерастал, а не друзей. Я думаю, что, когда Володя
стал совсем другим, чем был в школе-студии, он все равно чувст­
вовал родство, встречая студийных ребят. Не подыгрывая,
не пытаясь общаться на одних воспоминаниях. Он вырастал, он
уходил куда-то далеко. Но уходил «не от», а именно «куда-то»...
И все свое прошлое он тащил с собой: и то, про которое расска­
зывал, и то, про которое не рассказывал.
А друзья менялись, конечно. В то время, когда мы только
познакомились, казалось, что у него никогда не может быть
более близких друзей, чем компания Левы Кочаряна, куда вхо­
11

дили и Володины одноклассники — Володя Акимов, Гарик Кохановский. Через некоторое время я познакомилась с Жорой
Епифанцевым и с кругом Володиных студийных друзей. И был
какой-то период, когда он чаще видел студийных, чем Левки­
ных...
Сейчас все склонны несколько переоценивать Володину друж­
бу с Андреем Тарковским и Василием Шукшиным — с теми
людьми, которые тоже стали великими. Но такой близкой, каж­
додневной, легкой, развеселой дружбы, как с Гариком Кохановским, или Толяном Утевским, или с Геной Яловичем,—
с Андреем и Василием у него не было. Во-первых, была раз­
ница в возрасте. Во-вторых, разница в профессиях... И у них был
свой круг близкого общения. Хотя и Тарковский, и Шукшин
очень хорошо к нему относились—что тут говорить...—
но близости и простоты отношений у них не было. И не был Воло­
дя им необходим как актер... Но это их право как режиссеров.
А вот для Гены Полоки он был актер. Что бы Гена делал в «Ин­
тервенции» без Володи,— я не знаю...
— Ас кем из актеров Театра на Таганке общался, дружил
Высоцкий?

— Таганский круг на какое-то время оттеснил все остальное.
Николай Губенко ночевал у нас, на старом железном расклад­
ном диване... И Валера Золотухин с Ниной Шацкой приходили...
Но это чуть позже. А когда Володя только пришел в театр,
он был очень дружен с Эдиком Арутюняном, Борисом Буткеевым и с Эдиком Кошманом. Вот такая была компания... Но
она существовала недолго. Не то чтобы Володя их вдруг за­
презирал,— нет. Он сознательно себя сдерживал. Все-таки ребя­
та были пьющие... Зину Славину любил, боялся за нее... Боялся,
что Зину могут обидеть. Все мечтал для нее какой-то не­
обыкновенный спектакль поставить. К Пушкареву он очень
нежно относился, очень. Но потом как-то очень быстро их раз­
вела жизнь. Не обида, а жизнь...
А вот обидел его тогда Арчик (Артур Сергеевич Макаров),
обидел с самой хорошей целью... И Володя потом эту цель
понял. Артур сказал: «Если ты не остановишься, то потом бу­
дешь у ВТО полтинники на опохмелку сшибать». Володя несколь­
ко раз возвращался к этому: «Да, я понимаю... Меня нужно было
чем-то задеть». Он понял, и Арчик был друг...

— А исчезновения с друзьями? Уходы в пике?— Можно ли об
этом говорить?

— Да, я думаю нужно об этом сказать. Если уж говорить, то
говорить, по возможности, обо всем. Исчезал... Исчезал иногда
на два дня, иногда на три... Я как-то внутренне чувствовала его
12

жизненный ритм... Чувствовала даже, когда он начинает обрат­
ный путь. Бывало так, что я шла открывать дверь, когда он толь­
ко начинал подниматься по лестнице. К окну подходила, когда
он шел по противоположной стороне улицы. Он возвращался...
А когда Володя пропадал, то первое, чего я всегда боялась,—
попал под машину, «в пьяной драке налетел на чей-то нож»...
Второе,— конечно, я боялась милицейских протоколов... Все
мы люди «причокнутые» боязнью милиции, и мне это казалось
очень страшным.
Боялась ли я, что Володя ходит к женщинам? Нет, абсолютно.
У меня и тени этой мысли не было. Боялась ли я, что он может
уйти навсегда? Я этого начинала бояться, когда он возвращался.
Вот тогда я боялась, что он сейчас скажет — «все». А так —
нет, страха не было.
Конечно, я мечтала, что Володя вылечится и этих исчезно­
вений больше не будет. Тогда я верила свято, что стоит обратить­
ся к врачам — и они сейчас же вылечат. И обращались... В
1964 году, в мае, Семен Владимирович помог устроить
Володю на лечение. Тогда это не очень помогло. В 65-м году
Юрий Петрович Любимов убедил... Я и не сомневалась, что это
поможет. И помогло.
У меня даже было такое смещение в памяти: годы, в кото­
рые Володя пил,— этого времени было очень немного, а то
время, когда Володя вообще не пил,— это было очень долго, это
была целая жизнь. Хотя если вспомнить хронологически, то
получается как раз наоборот...
А потом, когда пришел конец всему, я сразу поняла, что надо
уйти. Просто надо было и с силами собраться, и сориентировать­
ся... Кроме всего прочего — еще и куда уходить? Как сказать
родителям? Как сказать знакомым? Это же был ужас... Я не
просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа.
Его уже все любили, он уже был Высоцким... Я должна была у
всех его отнять. Но если бы я знала раньше все, я бы ушла рань­
ше.
Мы ведь действительно с Володей по-хорошему расстались...
У нас не былб никаких выяснений, объяснений, ссор. А потом
подошел срок развода в суде. Я лежала в больнице, но врач
разрешил поехать, я чувствовала себя уже неплохо. Приехали в
суд. Через пять минут развелись... Время до ужина в больнице у
меня было, и Володя позвал меня на квартиру Нины Максимов­
ны. Я пошла. Володя пел, долго пел, чуть на спектакль не опо­
здал. А Нина Максимовна слышала, что он поет, и ждала на
лестнице... Потом уже позвонила, потому что поняла — он
может опоздать на спектакль.
Когда я ехала в суд, мне казалось, что это такие пустяки,
что это так легко, что это уже так отсохло... Если бы я сразу
вернулась в больницу, так бы оно и было...
Это февраль семидесятого года.
13

— Дина Калиновская рассказала мне, что Высоцкий заезжал
к Вам, пел для ребят.,.
— Да, он приезжал к нам. Когда Володя подолгу бывал в
Москве, он всегда находил время. Почему-то особенно хорошо
получалось под Новый год. А тогда в Москве было много шикар­
ных немецких елочных игрушек. Были и игрушки, сделанные из
шоколада,— в цветной фольге, на ниточках, чтобы можно было
вешать на елку. Зверушки, гномики... И светлый-светлый молоч­
ный шоколад — что-то божественное. Конечно, ребята их до­
вольно быстро съели.
Я помню, что мы вместе смотрели — это было еще на старой
квартире — смотрели по телевизору передачу Пескова «В мире
животных». Вся передача была про волков... В той-то передаче
не было кадров уничтожения волков с вертолетов. Это Володя
рассказал, что был такой киносюжет. А еще он тогда сказал,
что написал вторую песню про волков.
Он иногда о работе говорил, но очень мало. Я не то чтобы
не спрашивала,— я старалась от бесед о деле отгородиться.
И тогда практически новых песен не знала. И я даже «Гамлета»
не видела. Он только однажды заставил меня поехать на «Виш­
невый сад». Мне это тяжело далось,— я правильно делала, что
не ходила на спектакли. Жить-то надо...
— Последняя встреча была на Малой Грузинской?

— Нет, это была не последняя встреча. Но такая встреча
была. Володя тогда беспокоился, как дети будут поступать в
институты... Аркаша уже перешел в 10-й, Никита — в 9-й класс.
И Володя позвал меня к себе на Малую Грузинскую. Я ТАМ
была один-единственный раз. А до этого Володя встретился с
ребятами, и что-то его обеспокоило. Все, что он мне тогда
сказал, можно уложить в одно предложение... Куда бы ребята
ни захотели поступить — хоть в литинститут или в военную
академию,— куда угодно, он это сделает. Но ему тогда хоте­
лось, чтобы Аркаша пошел в геолого-разведочный институт, а
Никита — в институт военных переводчиков. Еще его бес­
покоило, какие у них друзья... А не пьют ли они? Нет ли у них
каких-то рискованных друзей? А я с ним немножко невпопад
общалась: его беспокоили дети, а я только о нем думала. И
ничего умного и связного про ребят я ему не сказала.
И тревожно было,— почему-то очень много замков в кварти­
ре... И как-то уж очень он «меня убеждал, что у него здоровый,
совершенно молодой организм: в Штатах так тщательно его
обследовали, просветили все на свете. Как будто ему двадцать
лет... Он меня в этом убеждал, а мне совсем наоборот показа­
лось. И мрачен он был, вот я и напугалась.
В последний раз я видела Володю, когда он приехал ко мне
14

и спросил, не нужно ли мне продать драгоценности... Он
может помочь. Наверное, это было в конце марта 1980 года. Он
тогда привез мне «Чевенгур» Платонова и «Русскую идею» Бер­
дяева...
Потом мы только по телефону говорили. Володя спрашивал,
как с экзаменами у Аркадия. А у Аркаши были неприятности
в школе, и я попросила, чтобы Володя заехал. Он обещал, но...
Это было в самых последних днях июня.
А ребята у него часто бывали. Сами. А я до такой степени
привыкла считать детей только своими детьми, что ужасно
недооценивала, как им это важно — отец. И в чем-то, навер­
ное, я их слегка обделила. Я считала, что Володя — это моя
жизнь... И мне не приходило в голову, что это для них может
быть важнее, чем для меня.
Думаю, что Никита по-настоящему успел увидеть Володю как
актера. Он и на концерты ездил, и на спектаклях бывал почаще,
чем Аркадий. Аркадий тоже ходил, смотрел, но как-то без
энтузиазма. В детстве ему нравилось, что папа водил его в
цирк и там познакомил с Юрием Никулиным. Аркаша и сейчас
театр не очень любит. И слава Богу.
Я думаю, что есть справедливость в том, что ребята чувствуют
себя по отношению к Володе не отдельно от своего поколения.
Это хорошо. Это скромнее, демократичнее и объективнее, чем
если бы они привыкли быть сыновьями великого человека,—
ездили бы на его машинах, пользовались бы контрамарками,
валютой...
И я старалась, чтобы Володя не приносил в дом слишком
много, чтобы его приход не был какой-то материальной манной
небесной. И Володя это понимал, никогда на это не обижался.
Сейчас мне кажутся дикими и глупыми вопросы: почему
Никита не* отвечает на письма поклонников Володиного твор­
чества, почему Аркаша не выступает на вечерах воспоминаний?
И не надо отвечать на эти письма. И не надо ходить на вечера
воспоминаний... Они не сувениры, не экспонаты будущего музея
Высоцкого, в котором я хочу работать. Они должны прожить
свою жизнь. Достаточно того, что когда Никита выходит на
сцену, первые несколько минут в зале стоит громкий шепот:
«похож — не похож»... Трудно так входить в искусство. Но они
молодцы. Я довольна своими сыновьями.

— И последний вопрос: Ваше отношение к книге Марины
Влади?
— Тут вот что важно сказать... Если Володя в какой-то момент
выбрал другую женщину, то это его выбор. Его! Не то что
женщина вероломно вмешалась, украла, разрушила семью,—
Володя выбрал. Его право выбора для меня — это самый глав­
ный, святой закон. Мне как-то не удалось еще прочесть целиком
книгу Марины, но теперь она у меня есть и я обязательно
15

прочту. Более внимательно и фундаментально. Я просто хочу,
чтобы никому не приходило в голову начинать сравнивать...
На кухонном ли уровне или на серьезном,— решать за нас клас­
сические русские вопросы: кто виноват и что нужно было
делать?
Я стараюсь документально, точно вспомнить тогдаш­
нюю жизнь. Погрузиться в ту жизнь. Сама я бы не смогла на­
писать это, просто один умеет делать одно, другой — другое.
И если бы Вы не стали ходить ко мне с этим магнитофоном,
сама бы я никогда не решилась. Я претендую только на докумен­
тальную мемуаристику, а Марина написала художественное
произведение. Это роман. И что тут сравнивать...
Володя мне однажды сказал, что я никогда не относилась к
нему как к мужу, а относилась как к старшему сыну. Это, конеч­
но, не совсем правда, но что-то в этом есть. Сейчас — с поправ­
кой на мои пятьдесят лет — я старше Володи. И отношусь к
нему сейчас уже, как к младшему. Мои дети — уже взрослые
мужчины. Скоро они станут Володиными ровесниками. И я не
разделяю Володю и детей, я люблю их одним сортом любви. В
этом моя ошибка, но в этом и правда.
У меня на самом деле нет враждебности к Марине... Есть
горечь, что у нее враждебные отношения с моими детьми. Но
это пройдет.
24 мая 1990 г.

— Людмила Владимировна, как Вы считаете, где и как были
записаны первые пленки Высоцкого?
— Первые пленки, конечно, кочаряновские. Лева Кочарян
начал записывать Володю в 1961 году. Тогда Володиных песен
было еще немного... Но был, например, «Король» Окуджавы,
«На Тихорецкую» — в очень хорошем исполнении, но ни одна из
этих пленок не сохранилась.

— Существует легенда, что на первых записях и на первых
концертах Вы иногда подсказывали Высоцкому слова...
— На многих концертах или он считывал с губ, или я по бу­
мажке читала ему что-нибудь новенькое. А если Вы имеете в
виду запись в Лефортово, то — да, это было. Мы продумали, что
мы хотим записать, что и привело к появлению первых циклов
про шалав, про добрых жуликов...
— Меня поразило, что Высоцкий считывал с Ваших губ...

— Да мало ли чем я могу поразить?! Только я не хочу, это
не имеет никакого значения. Это факты моей — моей биогра­
фии! Да, семь лет я была замужем за Володей. Для меня это
самое большое событие моей жизни. Но не надо писать мою
биографию. Никто не должен писать свою биографию, зани­
маясь В. Высоцким. Если Володя сам нигде не упомянул об
этом, дадим ему право создавать свою биографию. Вот теперь
говорят: «канонический текст»?! Какие могут быть каноны, какие
канонические тексты? Я понимаю, что человеку нравится именно
это, но какие могут быть каноны?
Или часто возникают такие недоразумения — «песня была на­
писана для такого-то фильма»... Был такой разговор, что песня
«Спасите наши души» была написана для фильма «Прокурор
дает показания». С завидным упорством люди утвер»сдали это,
потому что Володя вел переговоры с режиссером, что он какуюто песню в этот фильм дает. Ну и что из этого? Песня была напи­
сана совершенно отдельно и до фильма...
И так часто— «песня для этого фильма»! Вовсе нет — песня
родилась сама по себе. На заказ Володя тоже писал, писал
легко, а иногда и совершенно гениально. А очень многие пес­
ни... Ну, например, подходит режиссер и говорит: «Напиши
какую-нибудь песню». А Володе хочется дать жизнь песням,
которые уже есть,— хорошим песням. А иногда просто не было
времени их написать. Для фильма «Я родом из детства» спе­
циально ничего не было написано, а просто массив самых
удачных песен того времени вошел в картину. И Шпаликову
они нравились, и Туров за них ухватился...
17

— Первые песни... Были ли у Вас обсуждения слов, строчек,
вариантов?

— Никогда. Я позволяла себе критические замечания только
в самых крайних случаях, просто мне очень редко что-нибудь не
нравилось. Мне с самого начала нравилось все. Были, конечно,
какие-то минуты... Но вот мое личное мнение: Володя с самого
начала значительно крупнее, чем Окуджава или Галич. У Володи
много раз были выходы за пределы — совершенно за пре­
делы!— настолько, что после этого ничего не скажешь, кроме:
«Ты, Моцарт — Бог, и сам того не знаешь».
Эти выходы вне человеческого понимания, выше собствен­
ных возможностей: они у Володи были, и их было много.
И происходили они совершенно неожиданно. Идут у него «ша­
лавы», например, и потом вдруг — «Штрафные батальоны»!
Тогда он этого не только оценить, но и понять не мог. А это был
тот самый запредел. У интеллигентных, умных, взрослых людей,
таких, как Галич и Окуджава,— у них такого не было. У них
очень высокий уровень, но они к нему подходят шаг за шагом,
без таких чудовищных скачков, без запредела.

— Но Высоцкий часто называл Окуджаву своим учителем,
даже духовным отцом...
— Тут дело не в том, что Володя не кажется мне учеником
Окуджавы. В чем-то, может быть, и ученик... Образ человека,
который вышел с гитарой и непоставленным, непевческим
голосом излагает какие-то очень хорошие поэтические тексты,—
в этом, может быть, да, Окуджава — учитель. Но все-таки
Окуджава гораздо ближе к профессиональной эстрадной песне,
а не к тому открытию, которое сделал Володя. К этому открытию
ближе Александр Вертинский и Миша Анчаров. Пока Анчаров
поет сам — он там, с Володей.
И Вертинский. Ведь почему невозможно спеть Вертинского?
Потому что песня Вертинского, записанная в виде одноголосой
мелодии, не дает никакого представления о том богатстве
интонаций, музыкальных и разговорно-речевых, которыми эта
песня обладала. А это и создавало образ... Чудо возникало в
двигающихся пальцах рук Вертинского благодаря тому, что он
использовал не только и не просто обыкновенный ряд звуков.
— А этот запредел, эта энергетика — это было не только
в творчестве, но и в человеке? Вы это ощущали?

— Да, конечно. В 61-м году, когда я увидела Володю в первый
раз... Он тогда репертуара песенного своего еще не сделал.
Своих песен у него было: «Татуировка» и «Красное-зеленое».
Эти песни, может быть, и хороши, но ему хотелось тогда пока­
18

зать что-то очень существенное. И он спел народную блатную
песню, которую поет Жаров в фильме «Путевка в жизнь» — «Эх,
вышла я, да ножкой топнула...».
Вот тогда я впервые в жизни увидела, что такое запредел!
Тот самый темперамент, который потом люди кожей чувствова­
ли на каждом «Гамлете», на каждом «Пугачеве», в лучших кон­
цертах. А тогда, в начале шестидесятых, это происходило, может
быть, полторы минуты в месяц. Но то, что Володя может не­
предсказуемое, немыслимое,— это я знала с первой минуты.

— Расскажите о процессе работы Высоцкого над песнями —
карандаш, бумага, звук, гитара?
— Тут есть очень разные мнения, я никого не хочу опровер­
гать. Бывало по-разному: зависело от обстоятельств, от состоя­
ния. Допустим, когда Володя писал при тысячесвечовой лампоч­
ке с Валерой Золотухиным,— это одна ситуация. У нас же бы­
ла совершенно другая. Скажем, в Черемушках, по тем време­
нам, была идеальная ситуация: двухкомнатная квартира. Но
при этом — в одной комнате Нина Максимовна и Никита, а в
другой — мы вдвоем и Аркаша. Ну как тут можно сочинять во
все горло?! И зачастую Володя, сочиняя песню, держал в руках
гитару, не работая правой рукой, а левой только шелестел по
струнам. Лады он брал, и это движение шелестящих по струне
пальцев — вот это единственный был аккомпанемент. Все ос­
тальное он себе представлял. А играть, даже очень тихо, он не
мог, потому что все это делалось над головой Аркадия. А когда
была возможность,— дети были в детском саду и там но­
чевали,— тогда он играл на гитаре, но очень тихо.
Еще у него была такая привычка: он отстукивал ритм ногой.
Но мы жили в таком «картонном» доме, что эти звуки были
слышны не только на этаже под нами, но и на всех других этажах.
Работал Володя по ночам и, конечно, соседи шваброй в потолок
стучали... Наш дом был экспериментальным, с воздушным отоп­
лением, батарей не было, так что громко не застучишь... Зво­
нили по телефону, стучали и в дверь...

— А карандашом по бумаге?
— Если было светло или можно было зажечь свет, он писал
карандашом на бумаге, а если нет — на чем попало. В поезде, в
дорогах почти всегда писал на обложках книг. У моего брата
Валерия есть автограф на книжке научной фантастики —
это песня, которая совсем недавно стала известна...
Ведь я всего до Минска,
Майор — всего до Бреста,—
Толкуем мы с майором,
И каждый— о своем.

19

— Какие первые песни были написаны рукой Высоцкого?
— Первый раз свою песню Володя записал... Или «В куски
разлетелась корона», или частушки, которые он пел в «Десяти
днях». И только потому, что тексты надо было отдать для
оформления авторских прав.

— Были ли у Вас какие-то случайные или странные встречи
с первыми песнями Высоцкого?
— У нас были соседи на Беговой — Бачулисы. У них был
магнитофон, а у меня — грудной Никита,— значит, это был
февраль 1965 года. У них на магнитофоне была запись «Сгоре­
ли мы по недоразумению...». Там много было и другого —
не Высоцкого, эта же песня была единственная его. И соседи
не знали, что развлекают этой «колыбельной» песней сына
Высоцкого.

— А как начались публичные выступления?
— Очень просто они начались. В то время, когда мы с Воло­
дей заканчивали институты (он — Школу-студию МХАТа, а я —
ВГИК), актерская зарплата была 69 рублей или даже меньше.
А концертная ставка была 7—50, и для актера, который мечтал
заработать лишние семь пятьдесят, конечно, нужны были кон­
цертные номера. У Володи были свои концертные номера со
времен студии. Он читал сцену из «Клопа», чеховскую «Свадь­
бу» на много ролей, на много голосов, что-то из других писа­
телей... В общем, были у него какие-то штучки и «хохмочки», с
которыми он мог выступать. А как только появилась возмож­
ность выступать с песнями, он стал это делать. Допустим, под­
ходит 1 Мая — эстрады на улицах, все актеры обязаны вы­
ступать. И Володя охотно туда шел: пел там частушки, читал
какие-то вирши, но своего он тогда еще ничего не пел. И вот эти
уличные, эстрадные, праздничные выступления — не могу
сказать, что высокого уровня, но вообще Володя не халтурил
никогда. Концертная деятельность у нищего актера не от богато­
го репертуара, а от пустого кошелька. Конец первого курса —
все куда угодно: на*целину, на картошку, в школу на новогод­
нюю елку — и все это умеют, у всех что-то есть. Потом на Та­
ганке они вместе это делали, Володя часто выступал с Ва­
сильевым, который хорошо владел гитарой. Бывало, что и
Хмельницкий — с аккордеоном. Ведь все они были разнообраз­
но музыкальны.
— Как и когда произошел переход к собственным песням?

— Это было постепенно. Непосредственно первый авторский
концерт — это выступление в Институте русского языка. Я на
20

нем не была, но убеждена, что это первый концерт. А когда
это было? Не могу припомнить... Я из Сухуми приехала в Моск­
ву, а Володя полетел в Одессу: или сниматься, или утверждать­
ся на «Короткие встречи». А может быть, утверждаться на
«Вертикаль»?— не помню. Из Одессы он полетел не в Москву, а
в Сванетию. Это было осенью 66-го года, но в какой точной мо­
мент, я сказать не могу. Когда он прилетел из Сванетии, была
уже поздняя осень, и он привез ящик мандаринов.
— Людмила Владимировна, Вы не помните, как в Сухуми
Высоцкий упросил Смехова впервые прочитать его рассказы?
Это к вопросу о том, что Владимир Семенович очень многих
людей «подвигал» на творчество, на самостоятельную работу:
одного впервые вытолкнул на сцену, другого заставил писать...

— В этом смысле Володя действительно был заразительным
человеком... Сухумские гастроли — это усталость всей труппы и
прескверное настроение — тоже у всех... Собраться и погово­
рить ни у кого никакого желания не было,— жарко, душно,
неприятно... И вот уже перед отъездом — все чемоданы соби­
рали — разговорились о литературе... Между прочим, очень
много говорили об*Эрдмане. Заговорили и о том, что Веня Сме­
хов пишет рассказы и никому их не показывает... А собрались
в нашем номере, довольно много собралось народу... Вот
тогда Веню и упросили... И Володе понравился не юмор, а ли­
рический, даже печальный рассказ о ребенке... Да, он многим
говорил:
— Пиши! Пиши! И почему ты не пишешь?
А на следующий день обокрали Буткеева, причем украли
все,— он приехал в Москву в чужих «вьетнамках»... И Володя
для того, чтобы развлечь и утешить его, стал петь не «Борис
Евсеев», а «Борис Буткеев»,— так это и осталось в песне...
Позже Володя любил давать ребятам заработать. Когда почти
после каждого спектакля внизу у вахтерши сидели три-четыре
человека и рвали его на части, он брал ребят не только для того,
чтобы самому перевести дух, немного отдохнуть, но и для того,
чтобы они могли что-то заработать. Кроме того, он считал, что
его концерты украшает Юрий Медведев.
— В Сухуми была написана песня «Мы в очереди первыми
стояли». А с чем это было связано?

— Это был вполне конкретный случай: мы все время ходили
нежрамши. Сколько бы мы ни спускались в ресторан —
столы накрыты, пустота абсолютная и никого не пускают. А в
Сухуми мы прилетели из Тбилиси, где было совершенно подругому. В Тбилиси мы были заняты только тем, чтобы удер­
21

жаться и не объесться до полусмерти. Там нас кормили постоян­
но, на каждом шагу. Мы прилетели в Сухуми голодные —
столы накрыты, но не для нас. И на улице поесть негде.
— А как проходили гастроли в Тбилиси?

— Гастроли были превосходные. Тбилисская публика прини­
мала Таганку очень хорошо. Потом там было много интересных
встреч с интересными людьми. В какой-то мере Тбилиси —
это было открытие. Мы поняли, что это город высочайшей,
интеллигентнейшей культуры. Я не побоюсь сказать, что Во­
лодя был там просто счастлив. Ав Сухуми была нормальная
трудная работа, у всех были сорваны голоса... И все полоскали
горло морской водой, заплывая подальше в море. А в Тбилиси
была великолепная творческая атмосфера.
— В это время уже были отдельные выступления — концерты
Высоцкого?

— Это не были отдельные концерты, это были совместные
выступления артистов театра. А самое сильное впечатление в
Тбилиси — это Музей изобразительного искусства. Мы туда
пришли, а там оказались какие-то молодые грузинские худож­
ники, которые, уловив наш интерес к Пиросмани, повели
смотреть частную коллекцию. А коллекция эта была в доме
одного из самых крупных художников Грузии — действитель­
но великолепного мастера. Это было страшно интересно.
Мы довольно много ездили по окрестностям Тбилиси. Тогдато мы и открыли для себя и Тбилиси, и грузинскую культуру.
К нашему стыду, мы с Володей думали, что всё лучшее из
Грузии учится в московских институтах.

— Известно, что в вашем доме бывали писатели-фантасты:
Аркадий Натанович Стругацкий, Ариадна Григорьевна Гро­
мова. Расскажите, пожалуйста, об этих встречах.
— С Аркадием Стругацким я познакомилась в 1966 году,
когда Володя был в Сванетии. Познакомились мы с ним вместе с
Жорой Епифанцевым. А когда Володя вернулся, и ему был
сделан этот драгоценный подарок.
Взаимное впечатление было, конечно, потрясающим. Особен­
но потому, что Володя еще в Тбилиси, в гостинице, написал
«В далеком созвездии Тау-Кита» и «Марш космических него­
дяев». И этими песнями он поверг Стругацкого в состояние
неимоверного восторга. В особенности песней про «Тау-Кита»,
потому что они в это время работали над «Улиткой»... И Володя,
и Аркадий очень гордились, что у них одновременно сработала
мысль на эту тему.
22

— А Ариадна Громова?
— С Ариадной Громовой мы были знакомы раньше. Это было
в один из дней пребывания в Москве Станислава Лема.
Ариадна Григорьевна обладала феноменальной памятью и за­
долго до этого она перевела Лему несколько Володиных песен,
достала записи, рассказала о нем. И перед приездом Лем вы­
разил желание познакомиться с Высоцким. Володя был при­
глашен на встречу с Лемом у Ариадны Григорьевны,— я думаю,
это было в первой половине октября 1965 года. На этой
встрече Володя пел для Станислава Лема и для всех, кто был на
этом вечере.

— Мне говорили, что на этой встрече был и Александр
Галич?

— Галича на этой встрече не было, и встречался ли Володя с
Галичем, я не знаю. Мне недавно сказали, что они встречались в
Риге в 1960 году. Тогда я об этом не знала. Какие-то песни Гали­
ча Володя пел, но на той встрече Галича не было. Хотя квартира
была маленькая, в ней вместилось, наверное, человек двад­
цать... А Галич пел Лему на следующий день, в квартире Шу­
рика Мирера. Я на этой встрече была недолго: я не столько хоте­
ла послушать Галича, сколько хотела получить автограф у Ста­
нислава Лема.
— Вы вместе с Высоцким увлекались тогда фантастикой, мно­
го ее читали. А, вообще, каков был круг чтения и, если можно так
сказать, способ чтения Высоцкого?

— Я не очень люблю этот вопрос. Во-первых, Владимир Семе­
нович личной библиотеки тогда практически не имел. Все кни­
ги, которые можно было считать его собственными, вполне укла­
дывались в один портфель. Фантастики у него не было, мы нача­
ли собирать фантастику вместе в 62-м году, когда родился сын
Аркадий. В качестве легкой литературы мне тогда было ре­
комендовано чтение фантастики, и мой отец принес в больницу
сборник, в котором был роман Стругацких. Это были «Стаже­
ры», и вот с того момента мы начали собирать фантастику.
А чтение... У Володи и времени не было просто так читать:
взять книжку, сесть дома и читать,— почти никогда такого не
было. Или мы куда-то шли, или у нас был какой-то народ... А
вот в дороге он читал всегда. Где он брал книги?— У кого-то из
знакомых, иногда из библиотеки. На гастролях всегда много
читал. А когда мы стали собирать фантастику, Володя любил,
чтобы я читала вслух. Я даже не знаю, что он сам успел про­
читать у Стругацких, практически все я читала вслух, даже
самые длинные вещи: «Гадких лебедей», «Обитаемый ост­
23

ров»...— все подряд. И надо сказать, что потом мне всю жизнь
этого не хватало. Раньше я мало читала вслух, не было такой
потребности. Ну, разве детям какие-то детские книжки... И уже
никогда у меня не было такого слушателя. Володя никогда не
засыпал, а я могла по десять — двенадцать часов подряд
читать... Солженицина я тогда читала вслух. Вот недавно мы с
Веней Смеховым вспоминали, как нам дали, по-моему, «В круге
первом» и документы по процессу Синявского и Даниэля. То и
другое в одном экземпляре, а нас было много. И я читала
это вслух: сначала о процессе, а потом во всю длину — «В круге
первом»... Или нет, скорее всего, это был «Раковый корпус»...
А вот Есенина — когда у Любимова шел процесс подготовки
«Пугачева» — Володя очень много читал сам: и Есенина, и вос­
поминания о нем. С жадностью такой. Недавно мне дали чтото вроде дипломной работы об образах из «Цыганочки» — «На
горе стоит ольха, под горою — вишня». И интуитивно эта
девочка догадалась, что ольха — это откуда-то из Есенина. И
очень точно — это именно так! Во-первых, вся эта песня про­
низана перекличкой с есенинскими образами и с образами из
спектакля. И вся тема...— даже не отчаяния. Отчаяние —
это, скажем, стихи про ямщика, а «Цыганочка» — это актив­
ность, это борьба с отчаянием. Страшное, трагическое пре­
одоление. Как и тот момент в «Пугачеве», когда Хлопуша бро­
сается на эти цепи,— это такой же напор: «Проведите, прове­
дите меня туда, где станет лучше». Мне кажется, что ни оценить
по-настоящему, ни понять эту песню вне «Пугачева» нельзя.
А ведь Володе многое в спектакле не нравилось, но именно
потому, что он врос в него, он в него кровь пролил. И если Воло­
дя где-то говорит: «Что Вы ко мне пристаете с этими биографи­
ческими фактами?— У меня в жизни были вещи поважнее, чем
биографические факты». И это самая святая правда. Важнее
всего для него были роли, в которые он так врастал.
В «Цыганочке» очень много образов из спектакля: и «плаха с
топорами», и тема дороги — там этот подиум, эта дорога
сверху вниз: на цепи, на плаху... А не нравилась ему в спек­
такле историческая карикатура, которая казалась Володе не
одной группы крови с трагедией. Ему казалось, что они с Ко­
лей Губенко играют трагедию — собственную! Хотя вроде бы
какое у них тогда трагическое одиночество? Ведь вершина
возможностей, открывающихся и перед Колей,— выход в ре­
жиссуру, а сколько киноролей в это время! И все же в спек­
такле они играли страшное предчувствие одиночества. Нет,
Есенин был совершенно особым этапом в жизни Володи...
— Людмила Владимировна, мы неизбежно будем возвра­
щаться к каким-то вещам... Давайте закончим тему фантастики.
Вы помните вечер, на полном серьезе посвященный проблеме
летающих тарелок, на котором Вы были вместе с Высоцким?

24

— Володя тогда верил в «тарелки», а пришельцев ждал... Мы
возвращались домой, была зимняя оттепель, на небе действи­
тельно что-то летело. И мы стояли, как идиоты, промокнув,
стуча зубами, и ждали: «тарелка» это или не «тарелка»? Оказа­
лось, что это фонарь на подъемном кране у соседнего строяще­
гося дома. И покё не стали видны силуэты этого проклятого до­
ма, мы стояли и ждали пришельцев...
— Начало работы Высоцкого в театре?

— Театр Пушкина... Володя уходил из этого театра не один
раз. Первый раз он ушел, еще не закончив сниматься в фильме
«713-й просит посадки». Потом он вернулся — его опять уво­
лили. Поступил в Театр миниатюр, там практически ничего не
было. Володя должен был играть в пьесе Ильфа и Петрова, не
помню, как она называется... Какая-то свадьба, чей-то папа,
отсидевший в тюрьме, приезжает на эту свадьбу. И он рас­
суждает о достоинствах пенитенциарной системы и о том, что
его стимулировали парой брюк. Вот это была Володина роль.
Кроме того, Володя ходил на репетиции,— у них были какието занятия...
Конечно, ничего интересного из этого не получилось, и
Володя вскоре оттуда ушел. Но там были интересные наметки,
которые потом проявлялись где-нибудь по-настоящему. Да
нет — не где-нибудь, а на Таганке, на Любимовской площадке...
Они ведь в Театре миниатюр хотели ставить «Татуировку»,
хотели делать спектакль по Володиным песням — тогдашним!—
а ведь это был февраль 1962 года. Володя уже тогда понимал,
что это — репертуар! И они говорили, что «Татуировку»
можно ставить как драму, как пьесу... Черт его знает, может
быть, они бы что-нибудь там и добили до настоящего театра,
но тут так счастливо совпала судьба с Любимовым, который
того же искал...
А про Театр миниатюр хорошо могут рассказать Саша Куз­
нецов или Зиновий Высоковский, которые тоже там работали.
У них были очень теплые, дружеские отношения.

— А почему он не остался в Театре миниатюр?
— Совершенно личные причины. И думаю, что не только с
Володиной стороны — что он там с кем-то пил, с кем-то ссорил­
ся, но и сам театр был в начальной стадии кризиса. Отдельные
актеры, может быть, и были хороши, но коллектив, наверное,
выглядел слабовато... Поляков хорошо помнил «Кривое зерка­
ло», но он не был такой крупной фигурой — фигурой вождя,
каким, в самом лучшем смысле, был Любимов.
—Дебют в «Современнике»... Вы были на этом спектакле?

25

— Да, была. Володя играл ту роль, которую обычно играл
Евстигнеев. У меня есть своя версия, почему Володю не взяли
в «Современник». Но тогда мы с Володей, честно говоря,
были очень огорчены. И не просто огорчены — был даже какойто элемент обиды. Но сказать, что Володя играл эту роль ярче,
чем Евстигнеев, я не могу. Во-первых, роль очень примитивная,
очень неяркая, в высшей степени не Володина. Эта роль была
из того амплуа, что Володя делал в это время в кино. И если бы,
не приведи ГоспЪдь, Володю взяли на эти роли, он бы это и делал
всю жизнь.

— А Вы не помните вставку Высоцкого, когда он сказал:
«Петька-Рваный, Левка Кочарян, Толька Утевский»?
— Он всех назвал. Там был еще и «Васечек»... Всех, кого
мог, назвал. Володя, конечно, не думал этим обогатить роль,
просто хотел порезвиться, пошутить. Такие же вещи он делал в
Пушкинском. Я думаю об этом было бы интересно вспомнить.
Наверное, у кого-то остались эти воспоминания, как он шутил в
убогих ролях. Почему это было? Почему именно в это время
Володя начал писать песни? Когда мне говорят, что он в студии
начал писать песни для капустников, то пусть они говорят это
друг другу... Это еще не было песнями, такие песни пишут все:
и Епифанцев, и Вильдан, да кто угодно в то время мог такое
состряпать. Это не было песнями. Это не было Володей Высоц­
ким.
А почему он начал писать песни, которые — Володя Высоц­
кий? А что делать актеру, когда ему нечего играть? А что делать
Актеру с самой большой буквы — Великому Актер у!—
когда ему нечего играть?— Он сам себе начал делать репер­
туар. То есть не то чтобы он делал его сознательно: «Дай-ка я
сяду и напишу себе репертуар...». Так не было. А вот когда есть
потребность себя высказать, а негде: в «Свиных хвостиках»
что ли или в «Аленьком цветочке»? Вот он и называл своих
друзей, придумывал всякие штучки-дрючки, чтобы актеры
похохотали. Это не уровень актерского творчества, это уровень
актерских забав. А кто бы ему написал такую пьесу, да еще
гениальную, про то, как шли в Монголию, про двух зэка?
Кто? Да еще дал сыграть одного зэка, да другого, да повара с
половничком? Кто бы ему тогда написал пьесу про штраф­
ников?
Казалось бы, начало шестидесятых годов — такое время
темное, пустое в Володиной биографии... Ну нет ничего —
совершенно пустое время. Но было то, чего не было никогда:
ни до, ни после — было свободное врем я! И была жажда
работы,— вот он и создавал свой репертуар.
— Эти первые песни появлялись, рождались, записывались
26

по-разному. Всеволод Абдулов говорил, что песня «Штрафные
батальоны» была записана на коробке папирос, когда они ехали
в кузове «полуторки» в Ригу со строительства Плявинской ГРЭС.
Это было время съемок фильма «На завтрашней улице».
— Не могу с этим согласиться. Песня «Штрафные батальоны»
была написана в Москве, Володя впервые спел эту песню на
квартире Володи Акимова. Но песни действительно выплескива­
лись — только так тогда они и рождались.
После спектакля, к счастью, короткого,— это был «Пуга­
чев»,— мы поехали в Дом ученых, на вечер авторской песни.
Поехали потому, что там был Миша Анчаров. Володя его любил.
Приехали уже к концу. Вечер проходил в буфете. Какая-то
девушка с гитарой пела, по-моему, «Бабий Яр» Евтушенко. Милуа уже не пел, он сидел и ждал Володю. Мы сидели вместе, и
Анчаров говорил, что очень любит песню «Тот, кто раньше с нею
был...». И приводил какие-то самые любимые строчки из этой
песни. Миша очень ценил строчку, которая, как он считал,
стоит творчества десятка поэтов: «Ударил первым я тогда, так
было надо». Он говорил, что за эту строчку можно отдать
несколько поэтических сборников. Для Володи это была дорогая
похвала, хотя в то время и похвал, и аплодисментов он получал
уже достаточно. Это было время «Пугачева», это было время
высокого взлета. Самооценка у Володи занижена не была, но все
равно, такие слова от этого человека значили очень много.
Поехали на такси уже совсем поздно. Вернулись, наверное,
часа в два. Призрачный, но уже рассвет. Тогда не было больших
деревьев, в окно падал свет фонаря. Очевидно, Володя думал,
что я заснула, а я думала, что он заснул... Покосилась на него, а
он даже не мог раздеться — так устал. Он лег в белой сороч­
ке — крахмальная такая сорочка, почти не помятая. И вот я
лежу, кошусь, смотрю на него одним глазом и вижу, как у него
сорочка с левой стороны ходуном вот так ходит. Я все время
боялась, что он перетрудится и сердце у него взорвется. И с ужа­
сом смотрю, как эта рубашка у него ходуном ходит. Потом он
встал, пошел к столу, думая, что я сплю, нащупал гитару.— и
тот привычный шелестящий звук по ладам... (В это время он
обычно писал на бумаге.) И сел писать. И написал «Их — восемь,
нас двое...». Это у него заново родилась та песня, тот образ,
тот «расклад перед боем»:

«Они стояли молча в ряд... Их было восемь».
Когда Высоцкий писал «блатные» песни, материал был тот —
уличный. А накал, понимание жизни, отношение к друзьям —
главное!— у него всегда было одним и тем же. Это писалось
тогда, когда появились эти паскудные статьи типа «О чем поет
Высоцкий». Как раз в то время... А песни — «Их — восемь,
27

нас — двое...», «Летят наши души, как два самолета...» — я до
сих пор о них спокойно вспоминать не могу.
Это был 1967 год, конец мая или начало июня: ночи уж очень
светлые были...
Почему это воспоминание для меня так важно? Об этих ран­
них песнях, которые принято называть «блатной стариной»,
сейчас говорят, что это «точная стилизация», что он хорошо
знал «этот язык» и похоже воспроизводил... Да ничего подоб­
ного! Он же это создавал! Там никакой стилизации нет —
это блатные песни. А тот, кто так говорит, тот, во-первых,
пытается зачеркнуть значение натурального блатного фоль­
клора. А натуральный блатной фольклор тоже не воспевает
ни жестокости, ни убийства, он тоже пытается оправдать
этих людей.
Лирический герой народных блатных песен, авторов которых
мы даже не знаем,— это тоже хороший одинокий человек,
которого ждет страшная судьба. Все то же самое! И Володя
нисколько не стилизирует и не подражает. Он очень быстро, в
один прием, создает целый массив этого фольклора. И только
так это можно понимать. Даже грешно противопоставлять
Володины песни настоящим блатным.
— В 1982 году в США был снят фильм о Высоцком — не
помню сейчас названия,— в котором Иосиф Бродский сказал,
что смерть Высоцкого — это потеря для русского языка, а не
только для русской поэзии...
— Конечно!.. А самое главное слово скажет когда-нибудь
Андрей Донатович Синявский. Он должен гордиться, что
Высоцкий — его ученик. Володина культура и то, что можно
назвать его эрудицией,— это заслуга Синявского. Ни от одного
человека Володя не воспринял так много и никому он так не
верил... И Синявский очень серьезно относился к его первым
песням, самой лучшей он считал «Если б водка была на одного».
Я все не дождусь, а может быть, и дождусь в конце концов,
когда этот этап Володиного творчества будет рассмотрен с
такой же серьезностью, с таким же искренним восхищением,
с такой же высокой оценкой, как и последние вещи... Разве
можно говорить, что «Райские яблоки» — это гениально, а «Ты
уехала на короткий срок...» — не гениально? Да>даже и самые
смешные песни про шалав — они тоже гениальны. А «Окурок
с под-платформы черте с чем напополам» — это не гениально?
Есть словарь Пушкина, есть словарь Толстого. Когда-нибудь
сделают словарь Высоцкого до 66-го и после 66-го. И тогда мы
поймем, что ему дали роли Галилея, Хлопуши, что ему дало
знакомство с интеллигентнейшим кругом худсовета Театра на
Таганке... Просто разговоры с ними, просто присутствие в этих
компаниях. На какое новое качество тем он вышел! Но если в
28

песнях Володи 62-го года так мало слов, то это еще не значит,
что он не мог из этих небольших средств извлекать шедевры. Бо­
лее тог.о, это должно поднимать цену этих шедевров, как
феноменов русского языка.
У Володи был плохой голос — диапазон маленький,—
ч т о он из него сделал?! То же самое он сделал из языка блатной
песни. Там нет интеллигентных слов... «Окурок с под-платформы» — это и написано на том языке, на котором они говорили.
И не потому что это подражание или стилизация, это был Воло­
дин язык! И ничего плохого в этом нет! Дурак тот, кто этого не
понимает!
Почему никто не вспоминает про Колю — племянника Нины
Максимовны? А про Колю надо вспомнить, ведь он был такой
чистейшей, такой ангельской души человек! Кристальнейшей
чистоты и ни в чем не повинный. А ведь он был осужден, сидел в
лагерях. И очень много текстов песен — просто блатных пе­
сен — Володя знал от него. Коля вернулся не потому, что его
кто-то простил, он был комиссован как страшно больной че­
ловек. И нигде ни в чем он не озлобился, никогда в жизни не
ругал тех, кто его посадил... И тех, кто затащил его в дурац­
кую компанию — сторожить какую-то капусту, сворованную из
ларька... Его это совершенно не озлобило. То есть мог человек
окунуться туда — в эти круги ада и выйти таким же
чистым, с такой же незапятнанной душой, с какой он туда
попал...
Так откуда у Володи могли появиться мысли о том, что блат­
ные песни — это обязательно воспевание зла и убийства?!
Да и в какой блатной песне и кто воспевает зло, хотела бы я
посмотреть? И у Володи это никогда не получалось. И, конечно,
Володя никогда в жизни настоящего злого человека не оправ­
дывал. Но это совсем отдельная и очень важная тема. Пусть
когда-нибудь Андрей Донатович Синявский скажет об этом.
— Вопрос из разряда традиционных — отношение к поэтам?

— Почти все вспоминают, что Володя любил Межирова. Но
я думаю, что самый любимый Володин поэт — не Межиров. Хо­
тя Володя любил его стихи, и какие-то межировские вещи его
действительно потрясали. Например: «Мы под Колпино скопом
стоим...». Сам он эти стихи не пел, но слушал их как песню. Он
просто со стула упал! Это было в любимовском кабинете, когда
Юрий Петрович, собрал актеров-певцов, чтобы добавить песен в
«Павшие и живые». Вот тогда кто-то эту песню спел. Володя
был потрясен, и потрясен именно стиховым материалом
этой песни.

— Приход Высоцкого на Таганку — это было радостное собы­
тие в Вашей жизни?
29

— Конечно, радостное. Володя к лету 64-го года был бес­
предельно безработным, у него уже была запись в трудовой
книжке — он не имел права работать по профессии. Там было
написано: «За систематическое нарушение трудовой дисцип­
лины...». В общем, страшно сказать. И единственное, чего я
не знаю,— кто привел Володю на Таганку.
— Таисия Додина или Станислав Любшин.

— Очень может быть, что именно Тая. Я просто не помню
этого момента. Я только помню, что Володя пришел и сказал:
— Да, берут.
И я не верила, что это на самом деле состоялось, и он сам
боялся, что это не состоялось.
— Пел ли Высоцкий Любимову при первом показе?

— Да, конечно, пел. Ведь Любимову он больше был нужен
для исполнения зонгов. Он хотел перенести «Доброго че­
ловека» на сцену театра, чтобы спектакль потерял студий­
ную окраску, чтобы он стал еще более брехтовским... Снять
эту легкую окраску студийности, которая придавала спек­
таклю какую-то прелесть, но не профессионально-сценическую.
Вместо этой свежести Любимов хотел высокого профессиона­
лизма. И он искал людей, которые свободно поют с гитарой,
легко держатся, легко выходят на сцену из зала... Искал людей
именно на брехтовское, на зонговое звучание. Как раз это делал
Володя. Это никто так не делал, вплоть до того, что брехтов­
ские тексты люди воспринимали'потом как Володины песни...
«Была война» или «Голая правда» из «Десяти дней». Очень
многие люди были убеждены, что это Володя написал. Это было
до такой степени е г о...
Володя на Таганку пришел к себе домой. Все, что он делал,—
весь свой драматургический материал, который он к этому мо­
менту наработал,— все это шло туда, к себе домой. И то, что
они встретились, что их троих свела судьба: Любимова, Губен­
ко и Володю...— это могло случиться только по велению Бога.
Они были созданы друг для друга. И то, что масса людей не­
дооценивает роль Губенко в этом союзе, говорит не лучшим
образом о вспоминателях.
— Известно,
Губенко...

что

Высоцкий любил, как его песни поет

— Они оба пели при мне. Я с Николаем Губенко вместе учи­
лась в институте и хорошо знаю про их дружбу с Володей. Колю
я помню с первого дня во ВГИКе, помню, когда он появился с
вещичками... Он уже тогда пел на первой консультации,пел под
30

рояль. Володе очень нравилось его исполнение блатных песен —
настоящих блатных, не Володиных. Он много пел во время
съемок фильма «Застава Ильича». Вот тогда я услышала Колино
исполнение «Течет речечка» и «Вагончик», причем оно отлича­
лось от общепринятого. Текст был полным. Коля не знал, что
слова написал Михаил Львовский, который в то время работал в
нашем институте.

— Губенко ушел из Театра на Таганке в 68-м году?

— Нет, Коля ушел раньше, когда только начали репетировать
«Галилея». В то время в театре работал Александр Калягин —
могучий актер. На роль Галилея был назначен он — они репети­
ровали вместе с Володей. В принципе, пьеса была взята для
Губенко, но Коля в это время уже уходил: или у него начинались
съемки, или он уходил учиться во ВГИК на режиссуру, точно не
помню.
— Следующий вопрос тоже приблизительно относится к
этому времени: предлагал ли Высоцкий свои песни другим
исполнителям?

— Да! Предлагал. Я могу назвать людей, кому он предлагал
свои песни: Майя Кристал и некая, Лариса Мондрус, Вадим Мулерман, Владимир Макаров и Иосиф Кобзон. Я думаю, что это
было гораздо раньше бВ-го года, это было лето 64-го года. Это
было до того, как Володя «плотно» уехал на съемки «Завтраш­
ней улицы». Я вот-вот должна была родить Никиту. Значит, это —
конец июля. Был сад «Эрмитаж» и был концерт, программу
которого составлял Павел Леонидов. Он пригласил Володю для
того, чтобы вместе с ним пройти в антракте за кулисы... Они
прошли по гримерным этих артистов, и Володя предложил им
тексты. Не песни, а тексты: о мелодиях Высоцкого тогда
еще никто не считал возможным говорить. Но Володя пел.
Единственное, чего я не могу вспомнить,— это что он пел
тогда. Я знаю, что Майе Крист ал инской он предлагал «Колыбель­
ную» — песню, которая не сохранилась, записи нет. Слова мой
Аркаша помнит, а мелодию... «Колыбельную» он рассчитывал
продать то ли в какой-то фильм, то ли на радио... А написал
он эту песню, наверное, за год до этого.
— А эти две версии про реакцию Иосифа Кобзона? По одной
он сказал: «Молодой человек, эти песуи Вы будете сами петь».
А по другой — просто дал двадцать пять рублей.

— Это было: и то, и другое. Он сказал: «Я петь не буду, ты
сам будешь свои песни петь. А сейчас, чем могу — вот возьми.
Отдашь, когда разбогатеешь». Я удивляюсь, почему он сам об
31

этом не вспоминает. Я бы на его месте этим гордилась. А мо­
жет, он — скромный человек и ему неловко об этом говорить.
Но тогда он нас тронул до печенок.
И еще: на этом концерте пел Джордже Марьянович. По­
скольку — при помощи Пашки Леонидова — мы сидели в ложе,
прямо носом на сцене: как! Володя смотрел на работу Марь­
яновича. Как Марьянович идет на общение, как много добав­
ляет он к тексту песни... Наши певцы...— А ведь там были хо­
рошие— Майя Кристалинская, Вадим Мулерман, у Кобзона го­
лос нисколько не уступает Марьяновичу — даже лучше. Но
какие же они были зажатые, малоподвижные. Какие-то мане­
кены с часовым механизмом внутри.
А Марьянович ходил по сцене, садился, перекладывал ми­
крофон из руки в руку, делал вид, что вообще не в микрофон
поет, а просто так... Строил глазки — он весь был в контакте с
публикой. Он тоже небольшого роста, старался строить диаго­
нали, такой же жест: или ногу поднять или руку — увеличить
себя визуально. Я его, естественно, тогда не с Володей сравни­
вала, а с тем, как двигался, скажем, Мулерман,— он тоже
пытался приплясывать: кадавр!
А Марьянович из ничего — из пустяковой советской песенки
«Три года ты мне снилась» — он из нее такое сделал! Не забыть.

— Два попутных вопроса: Павел Леонидов — это действи­
тельно родственник Высоцкого? И вообще, какова его роль в
судьбе Владимира Семеновича?
— Он, по-моему, сын двоюродной сестры Семена Владими­
ровича, и он сыграл роль — многоярусную — в жизни Володи.
Когда Володя был грудным младенцем, Паша жил на даче у
Нины Максимовны, и в те моменты, когда у няньки болел живот
или она вообще не приезжала, Паша Володю нянчил. А глав­
ное — запоем читал фантастику и приключения. Это ЛГторой
ярус: фантастика и приключения, которые Пашка в детстве читал
запоем,— не знаю, из чьей библиотеки.
И у Володи в детстве увлечение приключениями и фантасти­
кой было очень глубоким. То есть он не одного Тарзана посмот­
рел ц кино, он все это читал: всего Тарзана, все выпуски Нага
Пинкертона, всю настоящую высокую классику приключений —
всего Конан Дойля, а не только Шерлока Холмса или «Затерян­
ный мир». Всего! Включая «Белый отряд» и морские рассказы,
которых вообще никто не знает. А Володя знал их и тогда, то
есть в этом вопросе он был эрудирован страшно. И когда он в
«Балладе о борьбе» поет о «нужных книжках»,— они все были.
И не без Пашки.
Третий ярус — это когда Паша от всей души пытался помочь
Володе ‘какими-то связями. Это не получилось, ну что же: отри­
цательный результат — тоже результат. Володя понял, что и ре­
32

пертуар для себя он должен создавать, и что свой репертуар
он должен петь сам.
Позже мы с Пашей реже виделись: у него уже своя жизнь
сложилась, свои личные дела. Но еще одно важное обстоятель­
ство: Паша был примером человека, который вылечился от того,
от чего никто не мог вылечиться. Пашей гордились врачи.
И каждый раз, когда Володя задумывался, сможет ли он сам
остановиться, он говорил: «Ну, ничего. Есть врачи, есть Паша.
Его вылечили, и я тоже...». Это тоже было.
А записывал он Володю? Володя записывался у кого угодно,
если был хороший магнитофон. Своего магнитофона довольно
долго не было.
Интересно, куда после смерти Паши делся его архив? Говорят,
что его привезли из Америки я Союз. Там у него могут быть
какие-то Володины рукописи. Я очень допускаю, что в тот мо­
мент, когда Паша водил нас в Эрмитаж, Володя оставил ему
рукописи. Все может быть.
— А могут ли быть еще какие-то песни, которые никому
не известны?

— «В тюрьме таганской нас стало мало... . Эту песню никто,
кроме меня, не помнит...
В тюрьме таганской нас стало мало,
Вести по-бабски нам не пристало.
Вчера я подстаканником
По темечку, по белому
Употребил охранника,—
Ну что он, сука, делает?

А недавно существование этой песни подтвердил Таривердиев\. Да, она была написана для фильма «Последний жулик»...
Просто ищут не там, где надо, и каждый роет свой ход, вместо
того чтобы объединиться...

— А текст песни «В тюрьме таганской...» существует?
— Он есть, но записан моей рукой, моим почерком. А дока­
зывать Володино авторство я не собираюсь. Это часть моей
биографии, моей! Пусть это со мной и умрет.

— Главное, чтобы сохранилось.
— Да не это главное. Если бы это было на уровне «Охоты на
волков» или «Штрафных батальонов» — это было бы живо. Во­
лодя бы это пел. Пусть живет то.

— Не могу не задать еще один традиционный вопрос: Высоц­
кий и Любимов?
33

— Я думаю, что Володя никого так не любил, как Любимова.
Но и ненавидел его по временам страшно. Свидетельство
тому — две песни, которые Любимову посвящены. Кроме тех
песен, которые на самом деле ему посвящены и общенарод­
но известны, есть еще две песни об их взаимоотношениях.
Это «А тот, который во мне сидит...» («Я — «Як»-истребитель») и
«Иноходец». У них были очень острые конфликты — это те
конфликты, которые бывают между самыми близкими на земле
людьми. Между людьми, которые как сиамские близнецы. Я
не очень люблю Вознесенского как поэта и как вспоминателя,
но его «Песня акына» («Дай мне, Господь, второго...») для
меня — это про Володю и Колю. Вернее, про Колю и Володю.
Губенко моложе — года на два, на три,— но он свою манеру
актерскую довел до совершенства раньше, чем Володя. И вооб­
ще, Губенко из породы тех людей огромной воли и огромной
самодисциплины, которые строят себя стремительно и энергич­
но по раз и навсегда задуманному плану. Он уже к моменту
знакомства с Володей имел свою музыкальную манеру испол­
нения стихов. Умел, скажем, ходить по проволоке, умел
скакать на лошади, стоя в седле. И актерская его манера в
момент выхода на шикарный актерский темперамент — она
тоже у него была готова. Все это он делал уже в институте.
В «Карьере Артура Уи» он сделал образ Гитлера на том уровне,
на каком он делал его потом на Таганке. И эстафету принял
Володя, внешний рисунок роли Володя полностью взял у Губен­
ко, не меняя спектакля, не переделывая его на себя.—
Володе было впору то, что делал Губенко. Все трое: Любимов,
Губенко и Высоцкий — они родились друг для друга, их свело
время. Этого театра не было бы, если бы им не удалось встре­
титься, был бы какой-то другой театр. И эти Колины неприят­
ности: закончил институт, московской прописки нет, я даже не
знаю, получил ли он диплом в тот год, когда закончил институт?
Там были какие-то свои сложности... И Володя^был со своей
трудовой книжкой, которая сгорела в пепельнице на столе у Лю­
бимова. Да, Юрий Петрович ее сжег и завел новую. Вот так,
трудовая книжка Высоцкого начинается с Театра на Таганке...
Это тоже интересный был случай, с песней «Я — «Як»-истребитель»... Володя написал эту песню прямо после разговора с
Юрием Петровичем, причем разговор был очень хорошим.
Может быть какое-то раздражение на жесткость режиссуры,
на требования — оно и было, а тогда... Откуда-то они возвраща­
лись, с какого-то обсуждения... Это же были годы, когда Лю­
бимова без конца таскали: он не вылезал из райкома и из уп­
равления культуры. И, естественно, нигде спасибо не говорили, а
как раз наоборот... Откуда-то они шли. Сначала Володя про­
вожал Юрия Петровича, потом наоборот; долго-долго они хо­
дили пешком. И Володя пришел в каком-то восторге — до
эйфории! Изображал, показывал, как Любимов ему рассказывал
34

про одного человека, потом про другого — и по свежим сле­
дам... Кто и как себя ведет, кто с чем приходит, как при этом
ведут себя таганские актеры... Как Зина Славина лезла на дере­
во, чтобы подглядывать. Как она подкладывала Юрию Петро­
вичу карточных королей с проткнутыми глазами, чтобы ему
одолеть
всех
этих
чиновников.
И
Зинины
заговоры
смешные, что-то типа: «иголку в сердце и в печень за злые
речи...». Не могу сейчас вспомнить, а Володя помнил наизусть...

— Людмила Владимировна, давайте снова вернемся назад, в
самое начало шестидесятых годов, вернемся на Большой Карет­
ный, где Вы, конечно, часто бывали. Расскажите, пожалуйста, о
Левоне Суреновиче Кочаряне.
— Это был замечательный человек. Если бы было можно с
помощью электронной машины угадывать профессии, то Лева
был бы Макаренко —^директором интерната или большого дет­
ского дома. Это был человек, к которому людей тянуло — и
не просто людей, а тех, которые нуждались в помощи, тепле и
поддержке, в семье... И не только в помощи, но и в жесткой
критике,— ведь они побаивались Леву. Все, и Володя в том
числе. Причем музыкальность изумительная и голос красоты
необыкновенной. Он мог быть грубым, мог врать женам своих
друзей, глядя Спокойно в глаза. Но это потому, что он был их
воспитателем и все мы были его семья. Я не знаю, была это
ложь во спасение или не во спасение, но чтобы своих не тро­
гали...

— Инна Александровна Кочарян рассказывала мне, что Вы
иногда звонили с Большого Каретного, когда Высоцкий бывал в
других городах.
— Да, ведь у нас не было своего телефона, и можно было
звонить либо с телефонного узла — где нужно было торчать
целую вечность,— либо от своих друзей. Володя тогда был в
Свердловске. Чьи же это были гастроли? Скорее всего, театра
Пушкина.
А вообще, до Таганки Володя практически жил там, поскольку
больше было негде. Но я думаю, что Инна Кочарян может лучше
рассказать об этом времени, а еще, конечно,— Толя Утевский.
Ведь на Большом Каретном прошла часть детства Володи, и этих
людей он знал давно. Там, на Большом Каретном, он познако­
мился с Василием Шукшиным и Андреем Тарковским. Там было
много людей, которые для Володи были очень дороги. И,
по-моему, образ Жеглова — это долг памяти двум людям: Леве
Кочаряну и брату Толи Утевского.
— Я встречался с Анатолием Борисовичем Утевским. Меня

Г

35

поразил его рассказ о том, что он брал Высоцкого на допросы,
на очные ставки, на выемки, когда Утевский работал в одном из
отделений милиции...