История одной судьбы [Лев Сергеевич Овалов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (103) »
Лев Овалов История одной судьбы
I
Что делалось на этом вокзале! Яблоку упасть было негде. Люди лежали везде: на полу, на скамейках, под скамейками. Грязь повсюду была такая, точно вокзал не подметали по крайней мере месяц. Впрочем, его действительно не подметали месяц, а то и дольше. Но люди все-таки были довольны, над ними не капало, стены защищали от ветра и дождя, было сравнительно тепло и сухо. Подошел еще один поезд… Когда толпа схлынула с перрона, из вагона вышел солдат. На перроне горели фонари, но свет их плохо рассеивал темноту. Городская электростанция работала с перебоями. Вокзал освещался от собственного движка. Трудно было рассмотреть что-либо в ночном сумраке. Солдат спрыгнул на перрон и, прихрамывая, направился на вокзал. В дверях он чуть не споткнулся, кто-то лежал у самых дверей. — Куда прешь… Солдат перешагнул и тут же наткнулся на кого-то еще… В глубине зала, вдоль стены, за сдвинутыми деревянными диванами табором расположились женщины. Расположились домовито и точно надолго, расстелили на полу пальто, платки, раздели детей, подложили под головы мешки, сумки… Солдат кое-как добрался до этого шумного женского табора, присел было на корточки, поставил чемодан, потом не выдержал, уселся прямо на пол и устало вытянул ноги, облокотясь на свой чемоданишко. — Эх ты, мужик, куда ж ты… — не без ехидства сказала не старая еще женщина с накрашенными, несмотря на грязь, сутолоку и неустроенность, губами. — Думаешь, теплее с бабами? Титек не видал? Тут ребят кормят… Она насмешливо, даже вызывающе взглянула на солдата и вдруг удивилась: — Да ты никак баба… И точно, солдат оказался женщиной. Может быть, даже не женщиной, а девушкой. Она была еще очень молода, и, хотя на лице ее лежал отпечаток безмерной усталости и даже страдания, в глазах ее теплилась такая милая, такая трогательная наивность, какая бывает обычно свойственна только детям. Соседка с накрашенными губами подвинулась к женщине в шинели. — Откуда едешь-то? — сочувственно спросила она. — Неужто с фронту? — Точно, — ответила женщина хрипловатым и вместе с тем звонким, слегка вибрирующим молодым голосом. — Домой или на побывку? — Работать. — Работать везде надо, — сказала соседка. — До места еще далеко? — Приехала. Соседка пыталась втянуть ее в беседу. — Досталось, поди, на фронте? Сестрой была? Многих раненых вынесла? — Санинструктором. В стрелковой роте, — устало сказала женщина. — А выносить раненых, между прочим, не мое было дело. Выносят санитары. Мое дело сразу на передовой перевязать. Пока одного потащу, десять кровью истекут… Она замолчала и, прикрыв глаза, прикорнула у своего чемодана. Однако кругом стоял гомон… Говорили обо всем. О молоке, о детях, о жилищах. Об убитых мужьях, о неверных мужьях, просто о мужьях. Фронт откатывался все дальше на запад, сомнений в исходе войны не оставалось теперь ни у кого, и вслед за войсками тысячи людей потянулись на свои пепелища. Поэтому в разговорах мешалось все: и где бы достать гвоздей, и какая казнь ждет Гитлера, и почем на базаре лук. Женщина закрыла глаза. Ох сколько ей пришлось повидать! Наплывали какие-то свои мысли. Наплывали, уплывали… Тело сковывала дремота. Она не знала, сколько времени провела в полудреме. Будто только зажмурилась — и опять… — Гражданка… Или как вас там? Товарищ старшина… Ваши документы! Перед нею стоял патруль. Лейтенант из военной комендатуры, какой-то железнодорожник, милиционер. Время было тревожное, война еще не кончилась. Полезла в наружный карман гимнастерки, достала документы. — Гончарова… Анна Андреевна?… А сюда зачем прибыли? — По вызову. — Вот и идите в город, ночевать разрешается только транзитным пассажирам. — Куда ж я ночью пойду? — А вы видите, что делается на вокзале? Да и ночь на исходе. Скоро уборка… Женщина застегнула шинель, встала. — Куда ты, Аня?… — Соседка потянула ее за полу. — Сиди. Небось не выкинут. — Раз не положено… Патруль ждал. Она обдернула под ремнем шинель, подняла чемодан и пошла к выходу.II
Сперва она как бы ослепла. Вокзал не ахти как освещен, однако все можно различить. Привокзальная площадь тонула во мраке. Небо серело лишь в вышине, по-над домами оно было черным. Черным как сажа. Перед рассветом ночь всегда особенно темна. Анна постояла, всматриваясь в темноту. Неподалеку стояла грузовая машина, шофер отсутствовал, ушел, должно быть, спать или по делам. На площади так пустынно и тихо, что одной стоять жутковато. Анна могла пойти только к Бубенчиковым. Две сестры — Полина и Серафима Егоровны. Анна квартировала у них, когда училась в техникуме. Они жили недалеко от центра. Номер дома Анна забыла, но самый дом помнит хорошо. Рыжеватый, облупленный флигелек в три окна, много с ним связано воспоминаний. Больше ей негде остановиться. Егоровны любили ее. Небось не откажут, примут. Анна ухватила чемодан поудобнее и пошла. Она хорошо- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (103) »
Последние комментарии
1 час 24 минут назад
7 часов 47 минут назад
7 часов 54 минут назад
8 часов 23 минут назад
8 часов 27 минут назад
8 часов 27 минут назад