Карело-финские мифы [Владимир Яковлевич Петрухин] (fb2) читать онлайн

Annotation

Расселившиеся от Финляндии до Зауралья финно-угорские народы и саамы сохранили общие легенды. У них был единый мир, сотворенный птицей, освещаемый Полярной Звездой, мир, в котором лес выступал как источник жизни и как обитель богов.

Эпос «Калевала» прославил мифы северных народов на весь мир и даже послужил источником для «Сильмариллиона» Дж. Р. Р. Толкина. Той же эпичностью, яркостью образов и пониманием природы отличаются другие сюжеты финской мифологии, с которыми вы познакомитесь на страницах этой книги.

Владимир Петрухин

Информация от издательства

Введение

Часть 1. Мир и миф прибалтийских финнов и саамов

Финно-угорская общность: миф и язык

Изобразительный мир древних финно-угров: наскальные рисунки, идолы, звериный стиль

Финно-угры, индоиранцы и «арийская мифология»

Миф о небесной охоте и руны «Калевалы»

Волшебная страна Биармия и викинги

Чудь и волхвы

Дуалистический миф о сотворении человека и прения с волхвами

Культ медведя и медвежья свадьба

Финская заговорная грамота

Гневливый громовник и небесная свадьба. Перкунас и Перкель

Часть 2. Финская и карельская мифология

Источники финской мифологии

Сотворение мира. Мировое яйцо и птица-творец

Сотворение человека и небесная свадьба

Этиологические мифы — происхождение созвездий и священных животных

Как устроен мир

Боги и духи

Часть 3. Эстонская мифология и мифы прибалтийско-финских народов

Источники эстонской мифологии

Мифы о творении и о конце света

Боги и духи

Часть 4. Саамская мифология

Загадочные жители Крайнего Севера

Как был сотворен мир

Рождение человека

Громовник Айеке — небесный лучник

Саамские боги и три яруса вселенной

Похищение Разиайке

Духи и оборотни

Конец света

Что читать о карело-финской и саамской мифологии

МИФ Культура

Над книгой работали

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Владимир Петрухин

Карело-финские мифы. От «Калевалы» и птицы-демиурга до чуди и саамов

Информация от издательства

Утверждено к печати Ученым советом Института славяноведения РАН (Протокол № 3 заседания Ученого совета ФГБУН Института славяноведения РАН от 28.03.2023)

рецензенты:

д. филол. наук О.В. Белова

д. филол. наук, проф. А.Б. Мороз

Петрухин, Владимир

Карело-финские мифы. От «Калевалы» и птицы-демиурга до чуди и саамов / Владимир Петрухин. — Москва: Манн, Иванов и Фербер, 2023. — (Мифы от и до).

ISBN 978-5-00195-996-0

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Владимир Петрухин, 2023

© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2023

^{Bourbon-88 / Shutterstock}

^{Väinämöinen, 1857. Carl Eneas Sjöstrand. Фотография: Finnish National Gallery / Henri Tuomi}

Введение

Приступая к подготовке книги по карело-финской мифологии, автор считает необходимым помянуть своего безвременно умершего друга и коллегу Е. А. Хелимского (1950–2007), без которого (не будучи лингвистом и специалистом по финно-угорским языкам) не решился бы на обращение к этой проблематике. С Хелимским автору довелось составлять цикл статей по финно-угорской мифологии для фундаментальной энциклопедии «Мифы народов мира»^[1], ответственным редактором которой был знаменитый этнограф С. А. Токарев, инициатором — Е. М. Мелетинский, специально занимавшийся фигурой культурного героя^[2] (примером таких персонажей мифологии и архаического эпоса были карело-финские Вяйнямёйнен и Ильмаринен). Их с Хелимским работу по мифологии финно-угров поддержал тогда В. Н. Топоров, один из основных авторов энциклопедии, изучавший воздействие иранской мифологической традиции на финно-угорскую: сюжеты, связанные с этим, рассматриваются и в этой книге. К миру балтийских и — шире — финно-угорских народов традиционно относятся саамы, хотя саамский язык может восходить к более ранним этапам культурной истории народов Европы; в этом контексте в книге будет рассматриваться саамская мифология.

Поддержка старших коллег убедила автора в актуальности обзора финно-угорской мифологии, представленного в книге «Мифы финно-угров»^[3]. «Мифы народов мира» стали началом целой серии под названием «Энциклопедия уральских мифологий», которая вышла под редакцией В. В. Напольских, ученика Хелимского, и упомянута в перечне рекомендуемой литературы в конце этого издания.

Часть 1. Мир и миф прибалтийских финнов и саамов

Финно-угорская общность: миф и язык

Финно-угорские народы с древнейших времен обитали на лесных просторах севера Восточной Европы и Западной Сибири — от Финляндии и Карелии на западе до Зауралья на востоке — вместе с близкородственными самодийскими народами Крайнего Севера: ненцами, нганасанами и другими. Родственные финно-угорские и самодийские языки составляли некогда единую «семью», названную уральской: Уральский хребет был географической осью, вокруг которой формировались финно-угорские и самодийские народы. Недаром в мифах зауральских (обских) угров Урал считается брошенным на землю поясом бога, сотворившего мир, а у коми — перьями гигантской громовой птицы.

Леса, где обитали финно-угры, не были непроходимыми, особенно для опытных охотников и рыболовов, которые привыкли использовать реки не только как источник рыбных богатств, но и как способ добраться в другие места и земли. Неудивительно, что в финно-угорских мифах реки текли и на тот свет, в преисподнюю. Древние водные пути соединяли области и народы, относящиеся к разным языковым семьям и культурным традициям (хозяйственно-культурным типам). Охотники тайги и тундры издревле обменивали продукты охоты (прежде всего ценные меха) на продукты скотоводства, земледелия, а начиная с бронзового века и металлургии у своих южных соседей: индоевропейцев, общих предков индийцев, иранцев, греков, германцев, славян. Недаром Мир-сусне-хум, один из главных героев обско-угорской мифологии, звался «Купцом верхнего и нижнего света». В результате такого обмена финно-угры переняли навыки земледелия и особенно скотоводства у своих соседей, о чем свидетельствуют данные языка. Эти процессы были наиболее интенсивными в железном веке, в I тысячелетии до н. э. и I тысячелетии н. э., когда финно-угры вступили в тесные контакты с ираноязычными, а затем тюркоязычными народами на юге и с балтскими, славянскими и германскими племенами на западе.

^{Изображение жителей Финляндии и финнов Санкт-Петербургской губернии в книге Густава-Теодора Паули «Этнографическое описание народов России». 1862 г.}

^{Pauly Theodore, de. Description ethnographique des peuples de la Russie. Par T. de Pauly. Publie a I’occasion du jubile millenaire de I’Empire de Russie. Saint-Petersbourg, 1862}

На рубеже I и II тысячелетий н. э. стали формироваться самостоятельные культурные и мифологические традиции западных прибалтийско-финских народов: собственно финнов, карелов, ижоры, эстонцев, ливов, вепсов, води; поволжских финноязычных народов: мордвы и марийцев; пермских народов: коми и удмуртов, а также зауральских угров: хантов и манси. Отделившиеся от своих зауральских родичей венгры переселились в Центральную Европу, где сохранили пережитки древних традиций. К финно-угорской мифологии близки мифы саамов (в старой русскоязычной традиции — лопарей) — охотников, рыболовов и оленеводов севера Скандинавии и Кольского полуострова, о которых также пойдет речь в четвертой части книги. Уже самоназвания многих из этих народов свидетельствуют о единстве их судеб и одновременно — о привязанности каждого из них к своей земле. Так, самоназвание одного из древних финских племен — хяме (древнерусское название — ямь) — близко к имени саамов (саами): они оба восходят к балтскому обозначению земли (земе). Современное самоназвание финнов — суомалайсет, народ Суоми, — как и древнерусское сумь, также связано с исторической областью на юго-западе Финляндии. Древнерусское лопь (лопари) — еще одно свидетельство контактов вокруг Балтийского моря, ведь слово восходит к шведскому обозначению жителей Севера — лаппов (саамов).

Как и у многих других народов, богиня, воплощающая землю, именовалась у финно-угров «мать-земля» (у русских «Мать — Сыра Земля»): Маан-Эмойнен у финнов, Маа-Эма у эстонцев, Маддер-акка у саамов, Мых-ими у хантов; «матери-земле» — Мастор-аве — поклонялась мордва. Общие мифы о сотворении мира — прежде всего земли — и общие имена богов напоминают о некогда единой финно-угорской мифологии (ее реконструкцией занимались и занимаются филологи и фольклористы: венгерский исследователь Михай Хоппал, отечественные ученые Е. А. Хелимский, В. В. Напольских и др.). У прибалтийских и поволжских финнов и зауральских угров сохранились мифы о водоплавающей птице, которая достает землю, ныряя на дно Мирового океана (часто — по велению бога-творца); реже встречаются мифы о птице, снесшей яйцо, из которого был сотворен мир (у саамов, карел и других прибалтийских финнов, у коми).

Мифологическая вселенная у финно-угорских народов делилась на три основные зоны. Центром верхнего небесного мира была Полярная звезда, ее касалась мировая ось — гора, столп или гигантское дерево. Средний мир — землю — с севера окружали воды Мирового океана. С юга на север в преисподнюю — загробный мир холода и мрака — текла гигантская река (так — с юга на север — текут Обь и Северная Двина — великие реки финно-угорского мира). Верхний мир считался обителью небесных богов, прежде всего творца вселенной. Их имена родственны у многих финно-угорских народов и означают небо, воздух, погоду: например, это финский и карельский Ильмаринен, удмуртский Инмар, коми Ен. Общим оказывается и другое имя небесного божества — Юмала у финнов, Йомаль у коми, Йомали у загадочных биармов, Юмо у марийцев и Юбмел у саамов. Через отверстие в небесах он наблюдал за землей и спускал туда младших богов — покровителей людей. Землю в финно-угорской мифологии воплощала женская богиня, часто — супруга небесного бога, сброшенная им с неба за провинность. Она стала покровительницей «хтонических» («земных») существ: «гадов», змей, лягушек и т. п., которые олицетворяли плодородие и одновременно были связаны с землей, водой и преисподней. Верили, что богиня обитала в верховьях (или низовьях) мировой реки, была покровительницей рожениц и детей, наделяла их судьбой-долей; она же даровала шаманам сверхъестественные способности. В нижнем мире обитал младший брат и соперник небесного бога с сонмом мертвецов и злых духов, из преисподней через отверстие он посылал на землю болезни и смерть.

^{Изображение мордовской девушки (вторая справа) в книге Густава-Теодора Паули «Этнографическое описание народов России». 1862 г.}

^{Pauly Theodore, de. Description ethnographique des peuples de la Russie. Par T. de Pauly. Publie a I’occasion du jubile millenaire de I’Empire de Russie. Saint-Petersbourg, 1862}

^{Карелы на картине шведского художника Пера Хиллестрёма. Не позднее 1810 г.}

^{Фотография: Uhrdin, Samuel, Hallwylska museet/SHM (PDM)}

Юг, страна тепла и света, «Страна птиц», в финно-угорской мифологии противопоставлялся Северу, который отождествлялся с преисподней — страной мрака. Две этих страны соединяла по земле великая река, а по небу — Дорога птиц, Млечный Путь, что естественно, ведь по вечерам в марте — апреле Млечный Путь направлен с севера на юго-запад, «дорогой перелетных птиц». Он так и именуется — Линнунрата у финнов, Линнутее у эстонцев, Нармонь ки у мордвы-мокши. У других финно-угорских народов это название конкретизируется: Кайыккомбо корно у марийцев, Дзо-дзог туй у коми-зырян, Вирь мацеень ки у мордвы-эрзи, Луд зазег сюрес у удмуртов — всё это означает «Гусиный путь».

К общим финно-угорским мифам относится также миф о медведе-первопредке, спустившемся с неба, миф о небесной охоте на гигантского оленя или лося, миф о добывании светил у обитателей преисподней и другие.

Верили финно-угры и в существование низших духов: «матерей» и «отцов», «хозяев» и покровителей полей, лесов, источников, дворов и домов, в родовых покровителей и т. п.

Главными святилищами финно-угров — жителей лесных и озерных просторов — были культовые урочища: скалы, камни и рощи; лес в любой мифологии представлялся одновременно и источником охотничьих богатств, и обителью злых духов, иным миром (местом погребения). Именно поэтому у финно-угров названия священных рощ и имена лесных и злых духов нередко совпадали: хийси у карел, финнов и других прибалтийских народов, луд или керемет у удмуртов, марийцев и не только. Древнейшими святилищами были скалы с рисунками-писаницами (или петроглифами).

^{Священный камень — сейд — на горе Воттоваара в Карелии.}

^{Evgeniya Karpova / Shutterstock}

Изобразительный мир древних финно-угров: наскальные рисунки, идолы, звериный стиль

Древнейшие свидетельства духовного богатства уральского мира — памятники изобразительного искусства, наскальные изображения (писаницы или петроглифы), которые древние художники высекали на скалах начиная с эпохи нового каменного века — неолита — и вплоть до эпохи железа. Ими богаты две области — Урал и Карелия, особенно Онежское озеро и Белое море. На Урале преобладают изображения оленей, лосей и водоплавающих птиц: уток, гусей и лебедей, — персонажей, характерных для космогонических мифов. Есть изображения светил — солнца и астральных знаков, а также охотничьих орудий: ловушек, бумерангов, каменных шаров для метания (боласов) и т. п. Реже встречаются изображения людей или фантастических полулюдей-полуживотных. Целые композиции включают в себя изображение лося или оленя, солярный (солнечный) знак или некую фигуру, напоминающую радугу, — небосвод; иногда — изображение охотничьих ловушек: так запечатлели миф о небесной охоте. Другой космогонический сюжет объединяет фигуры водоплавающих птиц, солнечные и древесные знаки — это мировое древо, ось вселенной.

Сюжеты карельских петроглифов богаче: помимо многочисленных лесных и морских зверей, водоплавающих и прочих птиц, охотничьего оружия там присутствуют целые сцены охоты, лодки с людьми и более сложные композиции. Иногда в них доминируют водоплавающие птицы, сравнимые своими размерами лишь с огромными морскими животными Беломорья; иногда господствующий персонаж — лоси. Но главный герой наскальных сцен — человек или полузооморфное существо (получеловек-полуживотное). Разгадать их смысл трудно, хотя ясно, что древние люди стремились запечатлеть на скалах некие мифологические рассказы: миф был основой первобытного творчества.

^{Онежские петроглифы (мыс Бесов Нос): изображения лося и водоплавающих птиц.}

 ^{Andrei Kobylko / Shutterstock}

Знакомый нам сюжет можно обнаружить на островах Гурия у восточного побережья Онежского озера: огромная водоплавающая птица снесла яйцо, под которым изображены солярный знак — солнце с двумя лучами — и два молодых (безрогих) оленя или лося. К. Д. Лаушкин предположил, что перед нами космогонический миф о сотворении мира из яйца. Действительно, солнце должно было выйти из желтка, земля — из нижней части яйца: ее первобытные художники, как правило, изображали с помощью животных — копытных, ходящих по земле. Два оленя и есть символ земли: в более позднем искусстве, где композиция строилась по закону симметрии, их обычно изображали рядом с мировым древом, у вершины которого размещались солнце и луна. Не менее характерны для искусства эпохи неолита изображения оленей с солярными символами: олень несет солнце по небу, что встречается в саамских и других мифах. Удивительную аналогию петроглифам представляет кремневая статуэтка со стоянки II тысячелетия до н. э. на Верхней Волге: правда, зверь несет на спине символ луны — лунарный знак. Уже в железном веке в Верхнем Поволжье была отлита из бронзы статуэтка медведя с солярным знаком.

^{Петроглифы с острова Гурий: водоплавающая птица с солярным знаком и олень, несущий на спине солнце.}

^{Отрисовка Анны Коноваленко}

Некоторые композиции разгадать сложнее. На восточном берегу Онежского озера на мысе Бесов Нос сохранилась странная сцена охоты. Лося преследует лыжник, замаскированный под волка, в руках у него капкан или охотничье орудие, напоминающее болас — каменные шары на шнурах, которые должны опутать ноги пойманного животного. Понятно, почему охотник представлен в виде хищника, ведь его цель — догнать лося, поэтому ему нужна сила дикого зверя. Исследователи петроглифов обратили внимание, что болас напоминает одновременно и солярные, и лунарные знаки, изображенные здесь же на скалах. Финно-уграм был известен сюжет о космической охоте на гигантского лося — не зашифрован ли в петроглифах этот космогонический миф?

На других скалах антропоморфные персонажи имеют голову, напоминающую солярный и лунарный знаки: солнце и луна в мифах саамов и других финских народов были антропоморфными, то есть имели вид человека.

Еще одна сцена на мысе Перий Нос представляет собой то ли охоту с собакой на лося, и охотник изображен уже метнувшим болас, то ли расправу над каким-то животным, находящимся под ногами лося. Лаушкин увидел в этом животном лягушку — злое хтоническое существо, которое в саамских сказках подменяло человеческих детей своими детенышами, так что их трудно было изгнать из человеческого мира. Изгнание лягушки могли изобразить на карельской скале. Наконец, последние исследования звериных образов показали, что по очертаниям изгоняемый зверь напоминает скорее бобра, чем лягушку: о хтоническом культе бобра еще не раз придется вспомнить. Для более поздней пластики^[4] Прикамья, о которой пойдет речь ниже, характерна фигура человека, стоящего на ящере между двух лосей. Так или иначе, сочетание трех образов — человека, хтонического животного и лося — должно выражать соотношение трех миров.

Характерно название одного из мест, где сосредоточены наскальные композиции, — Бесов Нос (а на Белом море известно урочище с писаницами Бесовы следки или, как прозвали местные, Чертовы следки). Оно дано русскими христианами, которые, конечно, усматривали в изображениях на скалах бесовские — «языческие» — сюжеты. Сохранилось и предание о Бесе и Бесихе, которые жили на берегу Онеги. Бес захотел перенести свой дом подальше и, свив веревку, потащил мыс в озеро. Но это оказалось ему не под силу: он оторвал лишь огромный камень и вместе с ним свалился в озеро, камень же торчит из воды до сих пор. Ясно, что предание повествует о первобытных великанах, которые создавали ландшафт в мифах многих народов, оставляя после себя озера и скалы. Но христиане усмотрели в наскальных писаницах того самого беса, тем более что изображен он был между нечистыми тварями — ящерицей и налимом (и в финно-угорских верованиях это были хтонические существа преисподней). Монахи выбили на изображении крест, чтобы бес не мог повредить христианам.

Настоящие языческие идолы обнаружили археологи при раскопках уральских торфяников, где дерево хорошо сохраняется. Один такой идол был найден в Шигирском торфянике и представлял собой фигуру из лиственницы высотой 5,3 метра, увенчанную остроконечной головой. Другой идол — из Горбуновского торфяника — менее схематичен: он также вырезан из соснового ствола, скульптор снабдил его ногами, но вот рук у него нет. Что-то подобное есть в верованиях ближайших угорских народов — хантов и манси: в их мифах рассказывается о лесных великанах менквах, неудачном творении бога Нуми-Торума, — он хотел сделать людей из лиственницы, но те превратились в «недоделанных» лесных чудовищ. Сходные изображения были найдены в торфяниках другой окраины финно-угорского мира, в Прибалтике, но они относятся к мелкой пластике, а не к монументальной скульптуре.

Гораздо выразительнее найденные в тех же уральских торфяниках ковши, ручки которых оформлены как головы водоплавающих птиц. Но особенно впечатляет деревянный жертвенный сосуд в виде фигуры лося. Для нас важно, что и здесь преобладающими оказываются образы священных животных, связанных с космогонией, — водоплавающей птицы и лося.

В торфянике Вис (Республика Коми) обнаружили лыжу, нос которой украшен резной головкой лося, что, видимо, должно магическим способом ускорить бег лыж: у финно-угров был популярен миф об охотнике, преследующем небесного лося на чудесных лыжах.

^{Шигирский идол.}

^{Толмачев В. Я. Деревянный идол из Шигирского торфяника // Известия Императорской Археологической Комиссии. Вып. 60. СПб. 1916. С. 94–99}

К настоящим шедеврам искусства угров Зауралья относится резная кость (рог) из жертвенного места на городище Усть-Полуй в низовьях Оби. Ложки с головами лося и особенно ложка со сценой, где хищная птица терзает голову лося, несут на себе явное влияние скифо-сибирского звериного стиля. По другую сторону Урала, в Прикамье, также распространяется звериный стиль, и его центральным образом был опять-таки лось. Большая часть этих произведений искусства и культа относится к раннему железному веку — I тысячелетию до н. э., когда в степях господствовали ираноязычные племена. Об иранском влиянии на финно-угорскую и особенно угорскую мифологию нам еще не раз придется говорить.

^{Пластина прорезная — антропоморфная фигура в окружении человеколосей. VIII–IX вв. Бронза, литье. 9,2 x 4,7 см. ЧКМ № 955/57.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

Огромную коллекцию предметов искусства и культа собрали археологи на святилище II века до н. э. — II века н. э., которое находилось на реке Нижняя Мулянка, одном из притоков Камы. Оно получило название «Гляденовское костище», потому что на святилище в слоях золы и пепла было найдено много костей и черепов жертвенных животных — как домашних (лошадей, быков, баранов, свиней), так и диких (северных оленей, медведей, рысей, росомах, бобров), а также рыб. Там же были найдены многочисленные обломки посуды и целые жертвенные чаши, стеклянные бусы (видимо, игравшие роль денег) и наконечники стрел, но главными находками стали вотивные предметы — металлические мелкие изображения человека и животных, принесенные в жертву вместо настоящих людей и зверей, например бронзовые фигурки летящих птиц, фигурки медведей в характерных «жертвенных» позах — так выставляли убитого зверя во время «медвежьих праздников», о которых еще пойдет речь. Среди изображений людей выделялись симметричные парные фигурки — свидетельства распространенного у многих народов культа близнецов, и фигурки всадников, в том числе и оседлавших хищного зверя. Наконец, серебряная бляха с божеством, стоящем на звере, напоминает ближневосточные композиции, изображающие богов — хозяев зверей.

^{Бронзовые фигурки летящих птиц, найденные в Прикамье.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция археологических находок (по лицензии CC BY4.0)}

Неповторимым и не имеющим аналогов является раннесредневековое искусство Прикамья — Пермской земли: бронзовое литье передавало те же образы лосей и полулюдей-полуживотных, которые были выбиты на скалах Онеги и Беломорья, но фантастические черты в них различались намного очевиднее. Археолог А. А. Спицын назвал эти изображения «шаманскими», в современной науке за этими образами закрепилось наименование «пермский звериный стиль». К пермскому звериному стилю нам еще придется обращаться в ходе нашего повествования.

Наконец, в эпоху Средневековья и славянского расселения (X–XIV века) финно-угорские мастера-литейщики изготовляли женские украшения-амулеты, сохранявшие традиционные образы священных животных, прежде всего водоплавающих птиц. Другим популярным образом был конь, иногда — всадник. Общей чертой этих украшений было наличие многочисленных «шумящих» привесок на цепочках, которые часто имели форму утиных лапок. Считалось, что шум, производимый украшениями, должен отпугивать злых духов.

^{Шумящая орнитоморфная пронизка. IX — первая половина X вв. Латунь, литье. 7,4 x 1,3 x 3,4 см. ЧКМ № 3313/7.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

Образы всадника и привески в виде утиных лапок дожили до наших дней в культовом искусстве обских угров. У манси до недавнего времени воспроизводились и образы звериного стиля. В одном из исследованных домов наряду с ястребом, несущим человеческую личину, — бронзовым изображением, восходящим к I тысячелетию н. э., — обнаружены недавно отлитые из свинца фигурки волка и оленя с подогнутыми ногами. Фигурки имеют точную датировку, потому что в изображение волка впаяна советская монета 1936 года; хорошо известна и история этих изделий, а значит, и вкладываемый в них смысл. Оказывается, волки стали нападать на оленье стадо: их алчность была чрезмерной, ибо они не только поедали оленей, но и просто рвали их на части. Это означало, что они не утоляли свой голод, а за что-то наказывали хозяина стада. Тогда хозяин использовал магию и поместил рядом фигурки волка и оленя в позе покорности. После этого волки перестали рвать оленей.

Финно-угры, индоиранцы и «арийская мифология»

В целом мифы земледельцев Прибалтики — финнов и карел, таежных охотников — хантов и манси — и других финно-угорских народов значительно различались. Но мифологические представления соседних народов постоянно влияли друг на друга.

В древности культурный обмен затрагивал не одну лишь хозяйственную сферу. Уже в XIX веке ученые обратили внимание на общность не только отдельных слов, означающих зерновые культуры и понятия, связанные со скотоводством, но и мифологических сюжетов у финно-угров, иранцев и индийцев-ариев, которые можно найти в их знаменитых религиозных текстах — «Ведах», и мифологических эпопеях. Арии отделились от иранцев и ушли в Северную Индию в бронзовом веке — во II тысячелетии до н. э.: значит, общие слова и сюжеты у финно-угров и ариев должны восходить к эпохе индоиранской общности, когда эти народы непосредственно контактировали друг с другом.

К этой эпохе восходят и сами названия финских народов, прежде всего коми, которые зовут себя коми-морт, мордвы и удмуртов. Основы этих этнонимов — морт, мурт — происходят от индоиранского обозначения человека, мужчины, равно как и обозначение «смертного» в финских языках имеет индоиранское происхождение. Наименования персонажей высшего божественного уровня в финских языках — мордовское паз, пас, павас — и даже славянское слово бог имеют индоиранские истоки: термин бхага означает «бог, удача, счастье».

Прародина ариев и Уральские горы

В преданиях ариев — индоариев — сохранились воспоминания о полумифической прародине, расположенной где-то далеко к северу от Индии. Обитавшие в этой стране арии могли видеть удивительные явления. Там семеро небесных мудрецов риши движутся вокруг Полярной звезды, которую укрепил сам творец Брахма в центре мироздания над мировой горой Меру. Там обитают и небесные красавицы — девы Апсары, — сияющие всеми цветами радуги, а солнце восходит и светит полгода подряд. Семь риши — это созвездие Большой Медведицы, а девы Апсары — воплощение северного сияния, которое поражало воображение многих народов: в мифах саамов, как будет рассказано дальше, северное сияние — это битва, которую ведет на небе витязь Найнас, а у эстонцев — павшие в битвах герои, живущие на небе (эти представления напоминают также мифы скандинавов о Вальхалле — чертоге павших воинов, где они продолжают совершать подвиги в загробной жизни). Туда добирались только птицы, в том числе вестник индийских богов Гаруда; напомню, что в финно-угорской мифологии Млечный Путь, соединявший Север и Юг, именовался Дорогой птиц. Мировая гора Меру — ось мироздания — соотносится в этой картине мира с Уральскими горами, становым хребтом земли и поясом бога-творца в мифах обских угров.

Миф об оси мироздания переняли и русские люди, пришедшие на Урал в Средние века. До XVIII века Урал назывался «Камень», «Большой Камень», «Столп» и считался мировой осью, горой. Одновременно Уральские горы именовались «Земным поясом», «Земным Каменным поясом».

У иранцев, чья мифологическая картина мира родственна индийской, мировую гору Хара установил в центре мира творец Ахурамазда, поместив над ней Полярную звезду и пустив вокруг нее светила. Там обитают птицы и великие боги, в том числе божество напитка бессмертия Хаома; индийские боги добывают такой напиток — Сому, пахтая (взбивая) горой Меру Мировой океан. Индийская Меру, иранская Хара, как и финно-угорский Урал, — одновременно и гора (мировая ось), и хребет, тянущийся по всему земному пространству. У Геродота и других античных авторов Уральские горы назывались Рифейскими или Рипейскими — у хантов слово реп означает «гора». Вершины мировой горы сияли золотом — Уральские горы также именовались золотыми. Крайний Север в легендах вообще считался средоточием неслыханных богатств и чудес — вспомним «Историю» Геродота с его счастливой северной страной Гипербореей и грифами, стерегущими золото, и русские сказы о Хозяйке Медной горы. Главный герой угорских мифов Мир-сусне-хум (вместе с другими угорскими богами) именовался «Золотым богатырем», «Золотым богом» — Шорни-Торум, а в песне манси говорилось об озере с золотыми берегами на горной вершине. Венгерское и обско-угорское обозначение золота считается при этом заимствованием из древнего иранского языка.

Золотая баба

В многочисленных средневековых рассказах о чудесах Севера постоянно упоминается некий идол, именуемый «Золотая баба». Первые сообщения о ней в русских летописях относятся еще к XIV веку: новгородская Софийская летопись сообщает, что «пермичи» (коми-пермяки) молятся Золотой бабе. Об этих рассказах из русского дорожника узнал и знаменитый автор «Записок о Московии» (XVI век) австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн. Он помещает Золотую старуху или бабу уже в низовья Оби, где та впадает в океан, — в Обдорскую землю: там, где текут другие реки, берущие начало «с горы Камень Большого пояса» (Урала), живут народы, которые платят дань великому московскому князю.

^{Zlata Baba в виде женщины с двумя детьми в Югории на «Карте Руссии, Московии и Тартарии» Энтони Дженкинсона. 1562 г.}

^{Wikimedia Commons}

Из этого упоминания Герберштейна неясно, «Золотая старуха» — это имя божества или название местности, хотя дальше он описывает некий идол. Сам Герберштейн считал эти рассказы «баснями», но подробно передал внешность «старухи», которая держит на коленях сына, и там же видно другое дитя, которое именуется ее внуком. Рассказывали также о звуках, которые издает какой-то музыкальный инструмент. Герберштейн предположил, что их может производить ветер, дующий в трубы.

Европейский путешественник неслучайно считал эти сведения баснословными, ненастоящими: в его русском дорожнике рассказывалось также, что в Лукоморье, за Земным поясом и рекой Обью, обитают некие черные люди, о которых говорят удивительные вещи. Якобы они засыпают в конце осени, на Георгия Зимнего (27 ноября), и пробуждаются лишь на Георгия Весеннего (до 24 апреля). Соседние же народы, продолжает Герберштейн, ведут с ними невиданную торговлю: черные люди оставляют свои товары перед тем, как уснуть на зиму, а другие народы обменивают их на свои. Кроме черных людей в Лукоморье живут еще люди наподобие зверей, заросшие шерстью, и люди с песьими головами — те монстры, которые в древних фантастических описаниях заселяли края ойкумены^[5].

^{Жертвоприношение идолу. Сибирская летопись, краткая Кунгурская Семёна Ремезова (1880).}

^{Краткая сибирская летопись (Кунгурская) со 154 рисунками / Под ред. А. Зоста. — СПб.: Тип. Ф. Г. Елеонского и Ко, 1880}

«Черными» люди, засыпавшие на зиму, именовались не потому, что были негроидами, а потому, что Крайний Север считался землей мрака. В русских средневековых энциклопедиях — азбуковниках — «сонливые» люди именовались орионами или оргианами, оригенианами и о них рассказывали, будто они засыпали там, где их заставала зима. При этом, как говорится в древнерусском сочинении «О человецех незнаемых в восточной стране», из носа у них потоком шла вода, которая застывала в виде сосульки и приковывала спящего к земле. Если кто-нибудь из иноземцев задевал такого примерзшего аборигена и отламывал сосульку, несчастный пробуждался и немедленно умирал. Орионы и оргенианы — это не имя северного народа, а прозвание последователей одного из первых христианских философов — богослова III века н. э. Оригена. Он считал, что души людей созданы были Творцом для небесной жизни: охлаждение любви к Богу привело их на землю, где они и «застыли» в виде косной материи.

Однако легенды о «сонливых» народах Севера гораздо древнее Средневековья и даже сочинений Оригена: они уходят в античную эпоху и относятся к «Истории» Геродота (IV, 23, 25). Отец истории рассказывал, что к северу от скифов, у подножия высоких — Рифейских — гор, живет народ, у которого и мужчины, и женщины плешивы от рождения. Дальше же — за недоступными горами — не бывал никто. По словам же плешивцев, в горах живут козлоногие мужи, а за ними — народ, который спит полгода, — но этим сюжетам Геродот не верит.

Более поздние авторы часто оказывались доверчивее к древним рассказам о краях ойкумены и добавляли к ним еще более чудные повествования: в одном из них, якобы записанном на Новой Земле у ненцев-самоедов, говорится о счастливом крае, где нет вражды и злобы. Начало напоминает сведения того же Геродота о гипербореях, но дальше речь идет о людях, которые пребывают в вечной любви, ходят парами и не могут расстаться ни на мгновение. Такая привязанность имеет, впрочем, вполне анатомическое объяснение: дело в том, что эти люди одноноги и могут передвигаться, лишь держась друг за друга. Поодиночке они падают и умирают.

Вера в таких духов-«половинников» действительно существовала у самодийцев. Одноногие, однорукие и одноглазые духи баруси в мифах нганасан помогали людям и даже возвращали к жизни умерших. Более агрессивными считались безголовые людоеды, жившие за горным хребтом и не пускавшие к себе нганасан. Сходные поверья существовали и у финнов: марийцы наделяли своих половинников, ходивших парами, песьими носами, а удмурты верили в лесных духов палэсмуртов, похожих на леших шурале у тюркских народов. О взаимной любви половинников в фольклоре народов Поволжья ничего не известно, зато рассказывают, что они сами очень смешливы и любят щекоткой доводить до смерти своих жертв.

Рассказы о Золотой бабе также не относились просто к книжной баснословной традиции, хотя у Герберштейна она и изображена в виде античной богини с копьем и в короне, а у других европейских авторов — с рогом изобилия и подобными античными символами.

Авторы, которые описывали Крайний Север, сообщали, что Золотой бабе приносят жертвоприношения, прежде всего шкурки пушных зверей. Итальянец Гваньини же писал, что сам идол сделан из камня, а в жертву ему приносят не только меха, но и оленей, кровью которых мажут глаза, губы и другие части тела кумира — так действительно было принято «кормить» идолов у язычников тайги. Англичанин Джайлс Флетчер в конце XVI века не верил рассказам о Золотой бабе, которая ассоциировалась у него с Бабой-ягой, якобы прорицавшей будущее. Он писал, что самоеды (самодийцы) в устье Оби не знают единого Бога, но поклоняются солнцу, лосю, оленю и т. п. Золотая баба, согласно Флетчеру, — это не идол, а скала в устье Оби, которая по очертаниям напоминает женщину с ребенком. Возможно, этот «идол» был скалой на Урале с причудливыми очертаниями, а возможно, кумир Золотой бабы действительно считался воплощением столпа — мировой горы.

Интересно, что Флетчер, знаток русской культуры, отождествлял Золотую бабу со сказочной русской волшебницей — Бабой-ягой. В финно-угорских традициях высшие богини, которые оказывались сброшенными на землю, становились злобными волшебницами, напоминающими Бабу-ягу: такова Йома в мифах коми.

В последующем авторы описывали всё больше подробностей о фантастических богатствах Севера, и швед Петрей в начале XVII века сообщал уже о том, что Золотой бабе приносят в жертву не только отборных соболей и куниц. Иноземцы должны отдавать ей часть денег, серебра, золота, жемчуга и драгоценных камней, иначе она собьет их с дороги, поднимет бурю, которая не прекратится, пока не совершится жертвоприношение. Жрецы обращались к ней, как к дельфийскому оракулу, ожидая предсказания.

Наконец, с завоеванием Ермаком Сибири появились новые русские свидетельства о Золотой бабе: лазутчик казачьего войска видел моление этой богине в одном из обско-угорских городков. Поклонявшиеся ей пили воду из серебряной чаши, в которой стояла литая из золота статуэтка богини. Когда на Обь пришли казаки, богиня объявила, что покидает эти места, и велела бежать своим поклонникам. Ходили слухи, что ее унесли дальше, за реку Конду.

Рассказы о бегстве богини с приходом русских казаков напоминают легенды Русского Севера о малом народе чудь, который исчез с приходом русских христиан. Важнее, что в мифологии обских угров сохранились представления о «золотом» семействе верховного небесного бога Нуми-Торума, жена которого Калтащ-эква именовалась также Сорни-сис (или Шорни-сис) — «Золотая». Их сыном был упомянутый ранее золотой всадник — Шорни-Торум, Мир-сусне-хум. Местом ее обитания и культа считалась Нижняя Обь. Ее косы были такой длины, что по одной из них поднимался соболь, по другой спускался бобр.

«Золотую Калтащ», или Йоли-Торум («Нижнюю богиню»), сравнивают с иранской богиней Ардвисурой Анахитой, которая также воплощала утреннюю зарю, плодородие и целебную влагу мировых рек (Ардви — «Божественный источник»), стекающих с мировой горы. Она сходна и с русской Матерью — Сырой Землей, покровительницей пахарей, богатырей и рожениц. Анахита давала истоки всем мировым рекам, в том числе и Волге — Ранхе, реке, текущей у края мира. Ее атрибутами были золото (златопрядный плащ, диадема, серьги и даже обувь) и меха: Анахита имела шубу из трехсот бобров, ослеплявших золотым и серебряным блеском. Бобровые меха были неслучайным атрибутом богини, ведь она была воплощением влаги и мировой реки, а бобр — речное животное. Ей приносили в жертву тысячи голов скота.

Миф о происхождении бобра записан у обских угров на реке Конда. В бобра превратилась некая пряха, которую обижали собственные дети. Они не давали пряхе пить, и та решила уйти от непослушных созданий в воду. Платье ее сделалось шкурой, а прядильная доска превратилась в хвост. Казалось бы, этот миф не имеет отношения ни к Калтащ-экве, ни к Ардвисуре Анахите, но мифологи хорошо знают, что покровительницы рожениц и новорожденных во многих мифологиях были пряхами — пряли судьбу, сидя возле чудесного источника. По другому мифу хантов, целый народ должен был превратиться в бобров, чтобы спастись от врагов или в наказание за грех.

Александр Македонский у Уральских гор

Русская Начальная летопись — «Повесть временных лет», составленная в Киеве на рубеже XI и XII веков, — передает рассказ некоего новгородца: он добрался до племени печера (на реке Печора) и дальше до народа югры, которыйсоседствовал с самоядью (так русские называли угров и самодийцев) «в полунощных странах». У югры ему и рассказали о «дивном чуде», которое происходило в горах, уходящих в лукоморье (то есть в изгиб морского берега) и вершинами достигающих небес. В горах этих появился «клич велик и говор» (напоминает нам о звуках, издаваемых чудесным «органом» Золотой бабы), и слышно, как «рассекают гору», желая «высечься» из нее. В горе оказалось высеченным «оконце мало», и людей, говоривших из оконца, нельзя было понять — лишь жестами они указывали на нужные им вещи из железа и в обмен на нож или секиру давали меха (о подобной торговле рассказывали русские и во времена Флетчера и Герберштейна). До этих северных гор трудно было добраться из-за непроходимых снегов и лесов.

Здесь исторические реалии — обмен с аборигенами, язык которых был непонятен чужакам, — переплетены с мифом, который и передал летописец. Люди за горами — это дикие народы, заключенные там самим Александром Македонским после того, как тот завоевал весь мир. Правда, в средневековых легендах об Александре речь шла о других горах: он «заклепал» народы Гога и Магога за железными воротами Кавказских гор, откуда они вырвутся, когда наступит конец света. Для жителей Средиземноморья, которые слагали эти легенды, северными были Кавказские горы, для русского летописца «полунощными» — Уральские.

Волга и миф о Мировом океане

Мировая гора стояла у Мирового океана или священного водоема, с нее стекали великие реки. Ученые полагают, что иранское представление о великой реке Рангха, Ранха или Рах, берущей начало с вершины мировой горы и омывающей край света, и ведийский миф о реке Раса нашли отражение в античном названии Волги — Ра, и мордовском — Рава (у мордвы-мокши) или Рав(о) (у мордвы-эрзи), что означало и просто «река». В Авесте — священной книге иранцев-зороастрийцев — рассказывается, как благой творец Ахурамазда создавал места для жизни людей, а его противник, Анхра-Манью, всячески вредил его творениям: когда у истоков реки Ранхи Ахурамазда создал некую страну, управляемую без правителей, Анхра-Манью создал зиму, «творение дэвов» — демонов. Истоки Ранхи находятся в северных краях, где в ту пору люди жили родоплеменным строем — без правителей.

Отец истории Геродот записал скифскую легенду о том, что персидский царь Дарий в своем походе на Скифию дошел до реки Оар — Волги. Тогда античным ученым стало известно скифское (иранское) имя этой реки. Истоки Волги древние географы искали в Уральских горах (возможно, Волгой — Ра — считались реки Кама и Белая). В финской и карельской традиции на Севере, в Ледовитом океане — Сарайас, — находилась страна умерших Сариола (Похьёла). Слово сарайас возводят к индийскому джрайас — «великое водное пространство», иранскому зрайа — мифическому озеру у подножия мировой горы. На берегах реки-океана в стране киммерийцев обнаружил вход в Аид (преисподнюю) герой гомеровского эпоса Одиссей.

Чудесный зверь и волшебный всадник

Сходные мифологические представления о мировой горе, неподвижной Полярной звезде и реке-океане можно найти у многих народов. Но вот индийский миф о чудесном лесном звере шарабха, которого не в состоянии был настигнуть даже самый искусный охотник, потому что у зверя было восемь ног, находит прямые соответствия в мифах обских угров. Там чудесный зверь — лось — обитал сначала на небе, и у него было шесть ног. Сам творец Нуми-Торум послал чудесного охотника за ним в погоню, и тому удалось догнать зверя и отрубить две лишние ноги — с тех пор лось стал жить на земле, и теперь обычные охотники могли его поймать. Названия лося у обских угров — шор(е)п, сарп, шарп — напоминают имя мифического зверя шарабха.

^{Бронзовая коньковая подвеска. Раннее Средневековье.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция археологических изображений. Фотография: Kirmo Ekholm, 2010 (по лицензии CC BY4.0)}

Российские востоковеды Г. М. Бонгард-Левин и Э. А. Грантовский сопоставили мифологические сюжеты древних иранцев и индийцев с мифами северных народов и обратили внимание на еще одно интересное совпадение. Античные авторы передали историю о том, как в середине VI века до н. э. семь вельмож свергли самозванца, но персидский престол смог занять только один из них — Дарий, потому что раньше прочих подъехал к дворцу и его конь своим ржанием поприветствовал солнце. Конь, как священное животное солнца, часто использовался при гаданиях, в том числе и при выборе правителя. В XIX веке далеко от Персии, на реке Оби, у народа манси был записан миф о том, как земля, оказавшаяся во власти семи сыновей Нуми-Торума, погрузилась в распри. Сам творец спустился на землю, чтобы установить порядок, и сказал сыновьям, что править ими и людьми будет тот, кто первым на рассвете подъедет к его дворцу и привяжет коня к серебряному столбу — коновязи. Им оказался младший сын бога — всадник Мир-сусне-хум. Он и стал покровителем людей. Это замечательный пример того, как на протяжении тысячелетий у одного народа сохраняется древняя традиция, заимствованная у другого. Обские угры переняли у индоиранцев, а затем и иранцев не только мифологические сюжеты: иранское происхождение имеют и слова, связанные с коневодством, — неслучайно конь оказался у них главным священным животным. Само имя Мир-сусне-хум, означающее «мир созерцающий человек», близко имени индоиранского божества Митры, «наблюдающего за людьми», воплощающего мир, космический и правовой порядок.

Как божество, наблюдающее за миром, Мир-сусне-хум в мифологической традиции оказывается связан с разными землями и народами. В сказании, записанном уже в середине ХХ века, он именуется «Купцом Нижнего Света, Купцом Верхнего Света», который продает-покупает дорогой товар у русского человека.

Следует отметить, что наименование целого класса финно-угорских персонажей: мордовский озыр, удмуртский узыр, коми озыр — «господин, хозяин», равно как и обско-угорский отыр — «богатырь», восходит к иранскому (или индоиранскому) обозначению божеств — ахура (асура).

Индоиранское влияние впитали финно-угры и в своих представлениях о шаманах и колдунах.

Миф о небесной охоте и руны «Калевалы»

Сюжет охоты на чудесное животное, включающий противопоставление природы (гигантский лось) и культуры (мир людей), относится к космогоническим мифам — это сюжет «небесной охоты» — первой охоты, когда чудесный лось (или олень) превращается в созвездие Большая Медведица, а лыжня охотника становится Млечным Путем. Так представлялось автору и Е. А. Хелимскому в период их совместной работы над циклом финно-угорских мифов для энциклопедии «Мифы народов мира». Наиболее развернуто сюжет представлен в мифологии обских угров. В зауральских мифах лосю приписывается небесное происхождение: охотник согнал лося с неба на землю и отрубил ему лишние две ноги, но следы небесной охоты навсегда запечатлелись на небе: Млечный Путь — это лыжня охотника, Плеяды — женщины из его дома, Большая Медведица — сам лось. Небесный же охотник с тех пор поселился на земле, где завелась доступная ему дичь.

Один из наиболее известных сюжетов карело-финских рун^[6], включенных в книжный эпос «Калевала», — охота на лося Хийси. Герой руны «хитрый парень Лемминкяйнен», похваляющийся своими чудесными лыжами, вызывает гнев демонического хозяина дикой природы Хийси. Подвластные ему духи создают из лесной растительности лося, бег которого сотрясает весь мир. Лемминкяйнен уже настиг было зверя и предался мечтам, как он расстелет его шкуру для брачного ложа, но лось вырывается; герой вновь встает на лыжи, но ломает их, упуская добычу.

Мотив неудачи Лемминкяйнена объясняется широко распространенными запретами: во время охоты нельзя хвастаться грядущим успехом и мечтать о любовных утехах. Один из вариантов сюжета о небесной охоте, распространенного в Северной Евразии, связан как раз с брачными испытаниями: в мифе коми герой-охотник преследует чудесного оленя, который превращается в девушку. В другом угорском мифе охотник — младший сын небесного бога — в начальные времена гнался за шестиногим лосем по земле. На волшебных лыжах герой настиг лося на краю мира. Здесь он и отрубил ему лишние ноги, а потом разделал тушу. Шкуру зверя он прикрепил к небу — она должна стать зарей. След его также прибил кончиком лука к небу — это звезды, по которым смогут ориентироваться люди. Лося он заклял, чтобы зверь уставал и позволял охотникам догнать себя.

Географически карело-финским сюжетам близки саамские, где тоже есть небесный олень (он же культурный герой) — Мяндаш; его тропа — тропа солнца. На златорогого белого оленя Мяндаша охотится громовник Айеке со своим луком-радугой. Охота за солярным оленем должна длиться вечно, ее конец означает конец света. Когда в оленя попадет первая стрела охотника-громовника, горы извергнут огонь, реки потекут вспять, иссякнут источники и высохнет море. Когда вторая стрела вопьется оленю в лоб, огонь охватит землю, горы сгорят, а на Севере лед закипит. Северный ветер станет пламенем, и сам Северный Старец сгорит. Когда же собаки громовника схватят оленя и бог вонзит в его сердце нож, звезды падут с небес, утонет солнце, на земле останется лишь прах. Этот сюжет — шаман в рогатом головном уборе преследует гигантского лося — представлен на неолитической писанице из Астувансалми.

^{Шаман в рогатом головном уборе преследует гигантского лося на неолитической писанице из Астувансалми.}

^{Jukka Palm / Shutterstock}

^{Рогатый головной убор шамана у хантов. Найдено в Сибири.}

^{The National Museum of Finland (по лицензии CC BY4.0)}

Саамские мифы связаны с распространенными космогоническими мотивами о пути преследуемого солнца и происхождении грома и молнии от разящих стрел громовника. Саамам известен и «ночной вариант» небесной охоты, где лось включает в себя созвездия Кассиопеи, Персея и Возничего, — движение созвездий и здесь воспринималось как процесс охоты.

^{Бегущий олень. Бронза, скифский звериный стиль, железный век (найдено в районе Минусинска).}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция предметов археологии (по лицензии CC BY4.0)}

В карело-финских рунах об эпической охоте бросается в глаза отсутствие собственно космогонического продолжения: лось Хийси исчезает, не превращаясь в созвездие, Лемминкяйнен — неудачник. Собственно космогонический миф, сохранившийся в карело-финском эпосе, — миф о мировом яйце, из скорлупы которого возникают звезды.

Можно полагать, что космогонический миф о мировом яйце вытеснил в карело-финской традиции более архаический сюжет о небесной охоте. О древности охотничьего мифа свидетельствует его популярность в Евразии начиная с неолита и бронзового века. Изобразительные композиции позволяют соотносить многочисленные фигуры лосей карельских петроглифов с солярными сюжетами.

^{Голова лося, выточенная из мыльного камня. Каменный век. Найдено на территории Финляндии.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция предметов археологии (по лицензии CC BY4.0)}

Яркий пример — писаница на реке Мая в бассейне реки Алдан: она изображает охоту лучника на лося, под брюхом которого — солнце, личина, окаймленная лучами. А. И. Мазин приводит миф, записанный у эвенков-орочонов: в начале времен не было дня и ночи, солнце светило весь день, пока лось не схватил солнце и не помчался по небу. За ним следовала его лосиха, а герой — охотник Мани — стал их преследовать с луком и двумя собаками. Лось передал солнце лосихе, но и ту настигли стрелы охотника. Солнце было возвращено людям, участники охоты превратились в звезды (Млечный Путь — лыжня охотника, Большая Медведица — лось и т. д.), а ночь стала сменяться днем, поскольку ежедневно повторяется небесная охота. А. М. Жульников обнаружил сходный сюжет среди карельских петроглифов: лыжник с личиной волка отбирает у лося символы светил — луны и солнца; исследователь считает, что в Карелии эпохи неолита был известен миф о похищении светил небесным лосем, а значит, и миф о небесной охоте. Заметим, что в мифе эвенков-орочонов, равно как и в других изобразительных сюжетах, проанализированных разными исследователями, у небесного лося нормальное число конечностей.

К эпохе формирования индоиранской традиции (бронзовый век, время, когда древние иранцы и индийцы-арии в Предуралье еще не разделились) относится упоминавшийся образ зверя шарабха (сарабха), способного уйти от любого охотника, ибо у него восемь ног. Само имя чудесного зверя давно ассоциируется с названиями лося в финно-угорских языках. Напомним, что в угорской мифологии лось (олень), обитавший в начале времен на небе, имел шесть ног; здесь лось, а не охотник начинает гордиться своей непобедимостью, что вызывает гнев небесного бога Торума. Он послал сына — охотника-богатыря, который настиг лося, отрубив ему лишние ноги и хвост, создав таким образом нормальное земное животное. Гигантский лось остался на небе в виде Большой Медведицы, лыжи охотника запечатлелись в виде Млечного Пути.

Индоиранские параллели — одна из магистральных тем сравнительно-исторического исследования финно-угорских мифов. Финский фольклорист Мартти Хаавио видел в сюжете охоты на небесное копытное (у балтийских финнов) прямое отражение распространенного в римском мире иранского мифа о Митре, преследующем небесного быка. На Балтику миф могли занести римляне, у которых культ Митры был популярен. Главным космогоническим деянием иранского бога стало приручение и жертвоприношение гигантского первозданного быка: из его расчлененного тела возникли все полезные растения, из семени — животные. В карело-финских рунах рассказывается о рождении в крае Хяме (Суоми) гигантского быка, между рогами которого «ласточка денек летела, месяц же скакала белка». Разные герои и сам бог (Укко) пытались заколоть чудовищного быка, но тот отбивался, пока чудесный персонаж, явившийся из моря, или сам кузнец Ильмаринен — один из главных героев рун «Калевалы» — не покончил с ним, так что мяса хватило всем.

Представления о том, что миф о Митре «мигрировал» с римлянами, находит соответствие в современных свидетельствах историков и лингвистов о мощном воздействии иранской традиции на развитие религиозно-мифологической культуры народов Северной Евразии. Божественным персонажем, который воплощал это воздействие, действительно считается Митра: этому посвящены специальные работы В. Н. Топорова. Отражением культа и имени Митры считается и обско-угорский Мир-сусне-хум, у которого в одном из вариантов мифа был шестиногий конь.

Сравнительно-историческое исследование этого евразийского сюжета продолжается: обращает на себя внимание относительно недавнее открытие изображения восьминогого копытного (оленя?), имеющего вполне конкретные исторические характеристики и контекст, расширяющий сюжет за пределы Северной Евразии и индоиранской традиции. Как уже говорилось, созвездие Большая Медведица именовалось Лосем и в Древней Руси — в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина.

^{Писаница со сценой охоты на лося, река Мая, и сцена охоты на лося, Бесов Нос, Карелия.}

^{Отрисовка Анны Коноваленко (по изданиям: Мазин А. И. Писаницы бассейна р. Алдан. Новосибирск, 1979; Жульников А. М. Петроглифы Карелии: образ мира и миры образов. Петрозаводск, 2006)}

В 1985 году в болгарском селе Рогозен (Врачанская область) обнаружили Рогозенский клад — фракийские сокровища, датируемые концом V — серединой IV века до н. э. Сюжету на одной из серебряных чаш посвящены специальные работы болгарского культуролога Ивана Маразова. На чаше изображено шествие из четырех животных, которое отсылает к универсальной космограмме — четырем сторонам света. Шествие возглавляет восьминогое копытное (олень? — изображение фрагментарно), завершает хищная птица, в клюве которой — рыба, в ногах — терзаемый зверек (заяц?), между восьминогим и птицей — копытные (олень и козел). Над композицией — фриз^[7] из птичьих голов, который, возможно, передает гигантские рога восьминогого существа: об этом трудно судить из-за фрагментированности изображения, но близкие композиции на фракийских сосудах включают в себя восьминогого оленя с гигантскими рогами, оформленными как птичьи головки. Так или иначе, мотив птичьих голов отсылает к небесной сфере. Маразов проводит параллели с восьминогими животными в других мифологических традициях — от скандинавского Слейпнира до шаманских культов Евразии, справедливо отвергая интерпретацию восьминогого как просто изображение двух оленей. Можно предположить, что восьминогость — действительно признак двух копытных (в отличие от шести ног — признака демонического происхождения твари в финно-угорской традиции). Фигура восьминогого животного воплощает в «свернутом виде» схему мирового древа — вертикали, по сторонам которой располагаются два копытных, воплощающих космос. Рога космического оленя — аналог мирового древа: гигантские рога оленей, широко представленных в скифо-сибирском зверином стиле раннего железного века, возвращают нас к перспективной проблеме иранского воздействия на культуру Северной Евразии.

Не только сюжет о богатырской охоте, но и сюжет о рыбной ловле в карело-финском эпике ассоциируется с добыванием невесты: тот же Лемминкяйнен не узнаёт в пойманной рыбе свою невесту. Космогония и становление человеческого коллектива объединены общими сюжетами и образами; космический олень оказывается причастным ко всем сферам мироздания.

Волшебная страна Биармия и викинги

У своих соседей — скандинавов и русских — обитатели Крайнего Севера финно-угры и саамы славились как колдуны и оборотни. Недаром в средневековой Скандинавии Белое море в сагах называлось Гандвик — Колдовской залив. За территорией финно-угорских народов простирались неведомые земли. В «Истории Норвегии» (XII век) рассказывается, как моряки, отправившиеся из Исландии в Норвегию, были отброшены бурей за пределы известных им северных стран карел, квенов-финнов и неких «рогатых финнов» (возможно, имелись в виду саамы, носившие шаманские уборы с рогами) в «зимние земли», расположенные где-то между Гренландией и Биармией, на окраине финно-угорских земель. Там обитали великаны и амазонки, которые способны были зачать от глотка воды, — фантастические народы, жившие на краю ойкумены.

Но больше всего чудес рассказывается в исландских сагах о Биармии. Название Биармия напоминает имя Пермской земли на севере Восточной Европы, но в сагах это фантастическая страна неслыханных богатств, где живут люди, наделенные сверхъестественными способностями.

^{Биармия на карте Олафа Магнуса (в верхнем правом углу). 1539 г.}

^{Wikimedia Commons}

Описание сказочного храма в Биармии сохранилось в одной из саг о древних временах — «Саге о Стурлауге Трудолюбивом». В ней рассказывается, что в храме, посвященном скандинавским богам Одину и Тору и богиням Фригг и Фрейе, хранятся огромные богатства. Главное из них — волшебный рог Урархорн, рог волшебного зверя Единорога, блестящий, как золото, но полный колдовских чар — до него нельзя дотрагиваться голыми руками. Конунг свеев посылает Стурлауга раздобыть этот рог.

Стурлауг и его товарищи проникли в Биармию через страну хундингов, людей-собак, — это один из тех народов-монстров, что населяли, по средневековым поверьям, край земли вместе с великанами и амазонками. Хундинги схватили героев и заключили их внутри полых камней. Но Стурлауг нашел там оружие, которое помогло героям освободиться.

Когда они добрались до храма, то увидели идол Тора, сидящего на почетном возвышении. Пред ним стоял стол, полный серебра. Рядом лежал и Урархорн, полный яда. Здесь были и шахматы из золота, и развешанные на шестах по стенам роскошные одеяния и золотые кольца.

Богослужением занимались тридцать женщин, одна из которых выделялась богатырским ростом и устрашающим видом: она была темно-синего цвета, как скандинавская богиня смерти Хель. Она совершала обряд перед идолом Тора и, увидев Стурлауга, произнесла угрожающие стихи-висы: напрасно герои мечтают поживиться кольцами и обрести рог — Стурлауг будет раздавлен мельничными жерновами. Действительно, путь к алтарю преграждали каменные плиты, но Стурлауг смог перескочить через них и схватить рог. Его друг Хрольв также справился с препятствием и взял золотые шахматы, но злобная жрица бросилась за ним и так швырнула его о плиты, что тот сломал позвоночник.

Стурлауг со своей добычей успел добежать до кораблей, и, когда страшная жрица настигла его, он пронзил ее своим оружием — тем, что помогло ему выбраться из каменной тюрьмы. События, описываемые в саге, фантастичны, жителям Биармии — севера Восточной Европы — приписано поклонение скандинавским богам, но в саге сохранились отголоски древних верований и культов.

Добыча чудесных предметов в волшебной стране или преисподней — широко распространенный сюжет: спасающихся героев преследует хозяйка иного мира, Баба-яга в русской сказке или хозяйка Похьёлы — Лоухи, которая хочет вернуть похищенную мельницу-чудесницу сампо, напоминающую рог изобилия из викингской саги.

В «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне» викинги встречаются в бою с предводителями финнов и биармов — страшными оборотнями. Один из предводителей финнов — конунг Флоки — мог стрелять из лука одновременно тремя стрелами и попадал ими сразу в троих. Хальвдан отрубил ему руку так, что она взлетела в воздух. Но Флоки подставил свою культю, и рука приросла к ней обратно. Тем временем другой конунг финнов превратился в гигантского моржа, который смог одновременно задавить пятнадцать человек. Конунг же биармов Харек превратился в дракона, и викингам с большим трудом удалось расправиться с чудовищами и овладеть Биармией.

Великий исландский историк и скальд Снорри Стурлусон в своем знаменитом собрании саг «Круг земной» более реалистично описал поездку скандинавов на Гандвик, в устье Вины — Северной Двины, где был торговый центр биармов. Предводитель викингов Торир, закончив торговлю, решил прекратить с ними мир и поживиться их сокровищами. Он рассказал, что по обычаю биармов треть имущества умершего должна помещаться в лесном святилище, под курганом — земляной насыпью: там золото и серебро были перемешаны с землей. Викинги подобрались к такому святилищу и проникли за изгородь. Торир велел каждому брать столько, сколько сможет унести, — не трогать лишь бога биармов, который зовется Йомали. Когда викинги собрали сокровища и побежали к воротам, Торир вернулся и взял большую серебряную чашу, что стояла у идола Йомали на коленях. Чаша была полна серебряных монет, которые Торир высыпал себе за пазуху. Но это увидел один из его спутников, подбежал к идолу и срубил драгоценное ожерелье с его шеи. Удар был так силен, что у идола отлетела голова. Тут-то и раздался страшный шум (который опять напоминает нам о трубных звуках, издаваемых органом Золотой бабы), привлекший целую рать биармов. Но Торир оказался ведуном не хуже, чем кудесники биармов: он велел посыпать следы и свою отступающую дружину чем-то, похожим на пепел. Так они сделались невидимыми для преследователей.

Сходный обычай был известен самим финнам: чтобы обезвредить злые чары колдуна, с угрозами покидавшего дом, хозяева должны были ему вслед бросить золу из очага и трижды плюнуть. Затем нужно произнести специальный заговор и замести следы.

Больше чудесных подробностей о верованиях биармов можно узнать в исландской саге, повествующей о древних временах и подвигах викинга Боси. Коварный скандинавский конунг отправляет викинга и его побратима Херрауда в Биармию, чтобы те достали чудесное яйцо чудовищного ястреба, расписанное золотыми рунами. Проникнув в Биармию, Боси узнаёт у влюбленной в него девицы, где находится его добыча. Ястреб обитал в храме бога Йомали, наполненном сокровищами. Хозяйкой храма была колдунья — мать правителя Биармии. Благодаря волхованию она узнала, что не проживет и месяца, и велела привезти в храм красавицу Хлейд, чтобы та сменила ее в страшном капище. Специальный раб ежедневно приводил молодую, еще не телившуюся корову, которую поедала колдунья. Но перед этим корову должен был покрыть заговоренный бык, которого держали на цепи в храме. После чего ее мясо становилось отравленным колдовским зельем и всякий отведавший его впадал в безумие. Этого мяса должна была поесть и Хлейд, чтобы стать злобной колдуньей.

Побратимы подкрались к храму и убили раба вместе с коровой, которую тот пас. Херрауд облачился в рабский плащ, а шкуру набил листвой, сам же Боси поднял на спину труп раба, пронзив его копьем. Жрица спала, когда побратимы проникли в храм. Тут бык набросился на чучело коровы, и герои свернули ему шею. Ястреб же увидел труп и хотел схватить его чудовищными когтями, но Боси пронзил птицу копьем, и та рухнула прямо на викинга. Проснувшись, колдунья бросилась на Херрауда и поранила его до кости своими когтями, но поскользнулась в крови ястреба. Побратимы расправились со жрицей, и, когда та испустила дух, земля содрогнулась.

В гнезде ястреба они нашли яйцо и так много золота, что едва хватило сил его унести. Идол Йомали сидел у алтаря: побратимы сняли с него корону, украшенную драгоценными каменьями, ожерелье и взяли с колен чашу, наполненную червонным золотом. Спасли они и красавицу Хлейд, прикованную в храме, а само капище подожгли.

В этом фантастическом рассказе читатель обнаружит знакомые мотивы: служители капища приводят себя в транс, поедая отравленное зелье; идол одет в драгоценный убор; даже чудовищная птица напоминает о Лоухи, преследующей героев в образе птицы. О чудесном яйце повествуют многие финно-угорские мифы — о них еще пойдет речь.

Более реалистичными оказываются древнерусские описания северных — чудских — земель.

Чудь и волхвы

В Древней Руси прибалтийско-финские народы, прежде всего предки финнов-хяме (в летописи их звали ямь) и эстонцев, с которыми первыми встретились новгородские славяне, заселявшие Восточную Европу, именовались чудью — «чужими», чудными людьми. Тогда чудь говорила на непонятном для славян языке и имела непохожие обычаи.

В «Повести временных лет» рассказывается о том, как некий новгородец пришел в земли чуди и захотел погадать — «поволховать» — о будущем у чудского кудесника. Это древнейшее описание камлания, составленное в конце XI века. Кудесник принялся призывать «бесов» в свой дом — так христианин-летописец называл духов, которых шаман призывал на помощь. Новгородец сидел на пороге шаманской «храмины» и видел, как кудесник упал, оцепенев в трансе («бес сшиб его» — комментирует летописец). Наконец кудесник встал и сказал новгородцу, что его «боги» (шаманские духи) не смеют войти в дом, потому что новгородец имеет при себе нечто, чего боятся духи. Тут-то новгородец понял, что они боятся нательного креста, и положил его подальше от «храмины», где камлал шаман.

Сходный рассказ о саамском шамане записал уже в XVII веке французский путешественник Реньяр. Шаман неистово колотил в свой бубен, пока не упал и не окоченел, как палка. Так он лежал с четверть часа, и окружающие не давали никому к нему приблизиться — даже отгоняли мух, чтобы не вывести шамана из транса. Наконец он стал приходить в себя и признался, что его дух не может ему повиноваться при иноземце, ибо сам иноземец — больший чародей, чем шаман.

^{Саамский шаман с бубном, рисунок из книги Кнуда Леема «Описание лопарей Финнмарка». 1767 г.}

^{Leem, Knud. Beskrivelse over Finnmarkens Lapper, deres Tungemaal, Levemaade og forrige Afgudsdyrkelse. Copenhagen: 1767}

Следующий «сеанс» удался — духи явились и поведали кудеснику о том, что хотел вызнать новгородец. При камлании шаман «метался», одержимый духами. Любопытный новгородец, однако, не мог не спросить, почему «бесы» боятся креста. Кудесник отвечал: «Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся». — «Каковы же ваши боги и где они живут?» — спросил новгородец. Кудесник же ответил: «В безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются и под небо, послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну». Так и есть, добавляет монах-летописец, ведь грешники пребывают в аду, а праведники обитают на небесах с ангелами.

Опрометчиво, однако, сводить весь рассказ к представлениям монаха-летописца о христианстве и язычестве, в котором пребывал чудской кудесник. Сам новгородец — христианин — обратился к чуждым богам, чтобы узнать нечто от него сокрытое. При этом он снял крест — как обычно поступали при гаданиях русские люди не только в средневековую эпоху, но и в новое время. Значит, новгородец считал, что «богам» — шаманским духам, которых вызывал кудесник, было доступно тайное знание, которое он не мог получить в церкви. Это тайное знание могли поведать обитатели преисподней-бездны, злые духи, с которыми и вступал в контакт шаман. Любые колдуны обращались за помощью к нечистой силе, но шаманы считались способными не только получить от нее сверхъестественные знания, но и подчинить злых духов и даже победить их.

В христианской традиции не принято было верить, что нечистая сила видит будущее. Происхождение бесов связывали с библейским мифом о падших ангелах — те из них, кто оказались между небом и землей, могли подслушивать речи ангелов и так узнавать будущее.

Дуалистический миф о сотворении человека и прения с волхвами

Итак, славяне, встретившись с финно-угорскими племенами на севере Восточной Европы, довольно быстро познакомились с их «чудскими» верованиями и богами.

В Новгороде даже стали делать амулеты для чуди — произведенные в этом городе металлические фигурки божков с питьевым рогом в руке находят в Вятке и других отдаленных регионах.

Эта встреча двух культур привела к взаимодействию разных традиций, так что в фольклоре финно-угров и северных русских бывает непросто отделить исконно «чудские» черты от исконно славянских. Это уже относится к древнему и драматическому эпизоду в истории севера Восточной Европы, региона, относительно поздно вошедшего в состав Древнерусского государства и принявшего крещение на рубеже X и XI веков.

В той же «Повести временных лет» рассказывается о голоде, который разразился на Ростовской земле в 1071 году. Тогда и объявились два волхва, уверявшие людей, что знают тех, кто «обилье» (припасы) держит. С толпой оголодавших они по Волге двинулись по погостам, где собиралась княжеская дань и действительно хранились припасы. Там волхвы указывали на «лучших» (знатных) жен, обвиняя их в том, что одна прячет жито, другая — мед, третья — рыбу, четвертая — меха. Наивные слушатели приводили к волхвам своих жен, сестер и матерей, а волхвы, мороча людей, делали разрезы на спинах у несчастных женщин и «вынимали» из них то жито, то рыбу — так они расправлялись со знатными женами, а их имущество забирали себе.

Когда волхвы дошли до Белоозера, с ними было уже триста человек. Здесь с ними столкнулся княжеский воевода Янь Вышатич, который позже и рассказал летописцу об увиденном. Он собирал дань, и белозерцы поведали ему о том, что два кудесника уже убили многих жен на Волге и Шексне. Янь узнал, что волхвы — зависимые люди, смерды его князя, и потребовал их выдачи. Но толпа не желала выдавать своих предводителей. Воевода попытался расправиться с восставшими людьми силой оружия, но те отбились от Яня и его немногочисленных отроков и даже убили священника, который, видимо, пытался их образумить. Янь вынужден был обратиться к самим белозерцам, пригрозив им, что если они не помогут, то он с дружиной останется у них кормиться целый год. Угроза подействовала, и белозерцы схватили волхвов. Тут и началось судебное разбирательство, которое в конце концов превратилось в религиозный диспут — прения об истинной вере.

Воевода спросил, зачем волхвы убили столько людей. Те ответили, что они держали припасы, и обещали продемонстрировать это воеводе: вынуть из тел своих жертв жито или рыбу. Янь был начитанным христианином и обвинил волхвов во лжи, ведь человек сотворен Богом из праха земного, состоит из костей и кровяных жил, истинное знание о человеке доступно одному Богу. Волхвы же настаивали на том, что знают, как сотворен человек. «Как же?» — спросил Янь. «Бог мылся в бане и вспотел, — отвечали волхвы, — отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. Тогда заспорили Сатана с Богом, кому из ветошки сотворить человека, и сотворил Сатана человеческое тело, Бог же вложил в него душу. Вот почему после смерти тело попадает в землю, а душа идет к Богу».

Янь возмутился всеми этими бесовскими россказнями и спросил у волхвов, в какого бога они веруют, те же отвечали — Антихристу, что сидит в бездне. Тут Янь и произнес проповедь, чтобы образумить волхвов, ведь в бездне-преисподней сидит бес, а Бог восседает на своем небесном престоле. А тот, кого волхвы называют Антихристом, тоже был ангелом, но восстал против Бога и был низвергнут с небес в бездну. Он вновь восстанет против Бога, но тот сойдет на землю и окончательно скует Сатану и его слуг в преисподней. Ту же муку примут его слуги, а волхвы примут муку от воеводы ныне и после смерти в преисподней.

^{Расправа с волхвами. Миниатюра из Радзивиловской летописи. XV век.}

^{Wikimedia Commons}

Волхвы же упорствовали и утверждали: «Говорят нам боги: не можешь нам сделать ничего». Воевода же отвечал: «Лгут вам боги» — и велел бить их и повыдергать им бороды. Те не смирялись, и тогда Янь велел заткнуть им рты деревянными обрубками, самих же привязать к мачте ладьи и плыть к устью Шексны. Там он вновь вопросил волхвов, что говорят им боги, и те признались: «Боги молвят, что не быть нам живыми от тебя». Кудесники еще пытались уговорить воеводу отпустить их, обещая ему много добра и угрожая злом и печалью, если он их погубит. Но Янь отвечал, что хочет получить награду от Бога, и выдал волхвов тем, чьих матерей и сестер они погубили. Так свершилась кровная месть: убитых волхвов повесили на дубе, ночью же пришел медведь и пожрал их трупы.

Монах-летописец с торжеством заключает, что волхвы погибли по бесовскому наущению: другим они пророчествовали, собственной же гибели предвидеть не могли.

Этот летописный текст по-разному интерпретируется многими исследователями. Одни видят в нем восстание язычников против новой христианской религии и поддерживающей ее власти, но летописец нигде не называет волхвов язычниками — «погаными». Другие видят в восстании волхвов движение финно-угорских племен, не стерпевших гнета Русского государства. Для такого наблюдения есть определенные основания. Русский писатель П. И. Мельников-Печерский, повествуя о быте мордвы, указал на обычай, объясняющий загадочные манипуляции волхвов с «лучшими женами».

Для молян — коллективных жертвоприношений мордвы — два служителя культа (пивовар и выбранный сборщик припасов — повар) отправлялись по деревням, которые уже знали о готовящемся сборе продуктов. Женщины шили специальные мешочки на тесемках, куда прятали муку, жбан с медом, деньги, яйца, масло и т. п. Мешочки эти складывали на стол в избе, куда приходили пивовар с поваром. Они останавливались у дверей, один — с паркой (кадкой), другой — с жертвенным ножом, и читали молитвы мордовским богам. Служителей культа уже ждали женщины, стоящие спиной к дверям: их грудь и плечи были обнажены. Старшая из них брала за тесемки мешок с припасами, закидывала его назад, за голые плечи, и, пятясь, подходила к дверям. Один из сборщиков подставлял парку, другой колол пять раз ножом обнаженные плечи и спину хозяйки и обрезал тесемки — мешок падал в подставленную парку. Так повторялось с каждой женщиной, пока все мешки не оказывались у сборщиков, те укладывали их на повозки и следовали в очередную избу. Когда припасов набиралось достаточно для коллективного моления, варили пиво и приносили в жертву быка, овцу или птицу — в зависимости от важности случая или от божества, которому посвящались моляны в священной роще — керемет. Мы еще вернемся к этой традиции удмуртов, мордвы и других поволжских финнов.

Сходный обычай был обнаружен и у прибалтийско-финского народа, который считается потомком веси, жившей на Белом озере, — вепсов. Он был приурочен как раз ко времени сбора урожая — к окончанию жатвы. Жнецы возвращались домой с полей и вешали серп на шею хозяйке. «Или пироги делай, или голову отрубим!» — говорили они. Тогда хозяйка начинала печь праздничные пироги. Такой же обычай известен и у южных карел, и у финнов: жнец клал серп на спину хозяйке и требовал пирогов. Эти ритуалы напоминают многочисленные календарные «обходы», когда «обходчики» требовали у хозяев подарки, угрожая скрягам. Такие обряды были призваны обеспечить благополучие — изобилие в наступающем году (напомним, что в Древней Руси год начинался в сентябре).

Деяния волхвов, однако, не были имитацией жертвенного акта, как в мордовском и прибалтийско-финском обряде: их жертвы погибали. Явно древние волхвы обвиняли «лучших» жен не только в том, что они прячут запасы, но и в том, что они виновны в неурожае и голоде, то есть в ведовстве.

Повсюду в Европе именно колдунов и особенно колдуний (ведьм) обвиняли в том, что они послали засуху и «отобрали» урожай. В XIII веке немецкий миссионер и хронист Генрих Латвийский рассказывал, что другой финский народ — ливы в Прибалтике — принесли в жертву своим богам монаха Теодориха, потому что урожай на монастырской земле был обилен, а у ливов погиб, затопленный дождями. Христианская церковь боролась с этими древними предрассудками, и Янь выступил против волхвов как истинный христианин.

Но в проповеди волхвов летопись сохранила для нас и миф о творении человека, тело которого создал Сатана, а душу вдохнул Бог. Стало быть, тело человека, вопреки христианскому учению, может содержать всё, связанное с нечистотой, бесовщиной, — недаром Сатана использовал для него ветошку, которой Бог утирал свой пот. Миф о том, что Сатана сотворил тело человека, известен многим финно-угорским народам. Однако едва ли этот миф (в отличие от обряда, у которого есть параллели с мордовским обычаем) восходит к древнейшему прафинноугорскому или уральскому периоду. Он известен не только финно-уграм, но и их ближайшим соседям, тюркам и славянам. Значит, у этого мифа мог быть общий древний источник, и этот источник довольно хорошо известен историкам религии.

Так называемые дуалистические мифы о сотворении мира и человека — когда в творении принимают участие два творца, добрый (Бог) и злой (Сатана, дьявол), — восходят к древнеиранской религии, но популяризируются уже в средневековом мире вместе с широко распространенной дуалистической ересью. В Византии и Восточной Европе такой ересью было возникшее в Болгарии богомильство: богомилы считали, что земной телесный мир — это создание Сатаны, обитающего в преисподней, духовный же, божественный мир — это небесная обитель.

Древней основой дуалистических верований был иранский зороастризм — учение о противостоянии благого творца Ахурамазды (Ормазда) и злого Ангра-Майнью (Ахримана). Богомилы яро проповедовали свои идеи, и их миссионеры проникали далеко за пределы Балкан. Очевидно, дуалистическая ересь была занесена и к народам Восточной Европы, которым только что стали известны христианские истины, но объяснить происхождение зла в мире они толком не могли.

Прошло много столетий, и в начале XIX века другой искатель религиозной правды — недавно крещенный мордвин Кузьма Алексеев, объявив себя пророком (как и волхвы), также поднял восстание против властей и также был ими осужден.

Востоковед Д. Е. Мишин заметил, что, собственно, в иранских версиях антропогонии этот мотив отсутствует: в иранской книге Бундахишн («Сотворение основы» — зороастрийская книга о творении) появление человека не связано с божественным потом. Мишин указал на схожий сюжет сотворения человека в средневековом варианте книги Бундахишн. Творец Ормазд в борьбе с Сатаной Ахриманом оросил божественным потом первого человека (его звали Каюмарс или Гайомарт). В варианте, переданном мусульманским ученым-энциклопедистом аль-Бируни, Творец (Аллах) создал Каюмарса из своего пота.

^{Калитки — традиционное блюдо финской, карельской, вепсской и северорусской кухни.}

^{Fanfo / Shutterstock}

Финским сказкам известен и другой дуалистический сюжет творения,распространенный по всей Восточной Европе. Черт просит у Бога часть сотворенной земли — сначала десятую, потом размером с лапоть; наконец, всего лишь отверстие от воткнутого в землю кола. Из полученного отверстия черт стал выпускать на землю всяких гадов и паразитов, пока Бог не заткнул дыру головней (с тех пор паразиты боятся огня и дыма).

Расправа с волхвами: миф и ритуал

На самом деле Янь Вышатич, используя средневековое судебное расследование — пытку и казнь, должен был убедить нестойких в вере христиан, что у мира есть лишь один Творец, а волхвы неспособны предугадать и собственное будущее. Используемые методы тоже интересны для историка религий. Воевода велел повыдергивать захваченным волхвам бороды: этот обычай унижения — нанесения бесчестья — широко распространен в архаичном праве, в том числе в древнерусском (недаром русские люди так сопротивлялись указу Петра I о бородах). Однако для чудских окраин Древней Руси этот обычай мог иметь дополнительный смысл. Шаман манси еще в XVIII веке рассказывал Г. И. Новицкому, одному из первых исследователей Сибири, о том, что вместе с остриженными волосами можно исторгнуть из человека и душу. Волосы и ногти — неотделимые части тела, даже остриженные волосы надо хранить при себе. Вместе с бородами Янь лишил волхвов силы в глазах их сторонников.

Повешение на дереве также было широко известной казнью у народов Европы. Так расправлялись с преступниками. И вновь мордовский фольклор помогает объяснить этот обычай, описанный в русской летописи. В мордовской песне рассказывается, как некая девица кается перед смертью и просит похоронить ее не на кладбище, а «около большой дороги на старом дубе». Девица эта была колдуньей: она три года провела в утробе матери и, когда появилась на свет, хотела «высушить текущую воду», навести порчу на луга и хлебные поля, даже погубить деревья в лесу. Очевидно, зловредная девица признавалась в тех преступлениях, в которых сами волхвы хотели обвинить истребляемых ими «лучших жен». Так что воевода казнил их так, как следовало казнить ложных обвинителей в ведовстве.

На деревьях иногда хоронили шаманов, которые, как считалось, и рождались там в птичьих гнездах, ведь шаманы должны были проникать и на небо, и в преисподнюю. Иное дело — преступники-волхвы. Повешение казненных на дереве у реки (водной дороги) — между небом и землей — означало, что они не смогут стать злыми духами преисподней и после смерти вредить людям и не смогут попасть на небо, ибо «привязаны» к дереву. Их окончательная гибель свершилась ночью, когда медведь сожрал их трупы. Медведь для христиан — нечистое животное (церковные уставы запрещали даже излюбленную по всей Европе забаву — водить ученого медведя). Но для финно-угров медведь — это священный зверь, тотем-первопредок, сын верховного бога, некогда спустившийся с неба. Таким образом, и души и тела волхвов были истреблены.

Странную историю о медведице-плакальщице рассказывали карельские сказочники. Однажды у старика умерла старуха, и тот пошел искать плакальщицу. Первым на дороге ему попался волк, но его вытье не подходило для похоронного причитания. Не понравились также старику лай лисицы и голос зайца. Зато медведица стала причитать по правилам (сложила руну):

Ах, старик мой горемычный,

Умерла твоя старуха,

Кто спечет пирог предлинный,

Кто его намажет маслом,

Кто сошьет тебе рубаху?

Старик привел медведицу в дом оплакивать старуху, сам же пошел за попом. Тут-то «плакальщица» и съела старуху. У коми известна сказка о жене охотника, которая жарила медвежью лапу, за что ее съел медведь; охотник же нанял в плакальщицы не медведицу, а лису.

Эта история напоминает всем известную с детства сказку о глупом мышонке. Но в ней обнаруживается и древний — дохристианский — смысл, ведь лесная «плакальщица» получала свою «жертву» до прихода священника, который должен был позаботиться о спасении ее души.

Возможно, сюжет сказки восходит к тем временам, когда финны и карелы хоронили своих умерших в священных рощах хийси и считали медведя священным животным. Медведя почитали повсюду, где он водился, особенно после удачной охоты, когда устраивали «медвежий праздник»: финны помещали голову убитого зверя на праздничном столе и относились к нему как к важному гостю.

Культ медведя и медвежья свадьба

Медведь, завершивший в летописи прения о вере с волхвами, оказался главным героем одной легенды, восходящей к древнерусским временам. В ней рассказывается об основании Ярославля. Это было в начале XI века, когда князь Ярослав, прозванный Мудрым, правил еще в Ростове. На месте будущего Ярославля — у впадения реки Которосли в Волгу — находилось урочище, называемое Медвежий Угол. Там обитали «человецы поганыя веры» — злые язычники. Поклонялись они скотьему богу Волосу, в святилище которого — керемети — горел неугасимый огонь и приносились жертвоприношения. Обряды совершал особо почитаемый волхв.

Купцы, ходившие по Волге, непрестанно жаловались князю Ярославу, что язычники грабят их караваны. Тогда князь с дружиной двинулся к Медвежьему Углу. Язычники уступили силе и клялись своим богом Волосом в верности князю, креститься же не желали. Князю пришлось вновь вернуться туда уже со священниками, но язычники выпустили на князя некоего «лютого зверя» и псов, чтоб они растерзали пришельцев. Князь же совершил подвиг и секирой убил зверя. Строптивые язычники покорились, легенда о княжеской победе дожила до нового времени. Так на гербе Ярославля появился медведь с секирой.

^{Герб Ярославля.}

^{Портреты, гербы и печати большой государственной книги 1672 г. СПб. Издание С.-Петербургского археологического института, 1903}

В ярославской легенде переплелись воспоминания о славянском язычестве — клятва славянским скотьим богом Волосом — и местные обычаи поволжских финнов — жертвоприношения в керемети. В легенде невозможно отделить славянское от финского, тем более что верования соседних народов были сходны: культ скотьего бога у славян действительно был непосредственно связан с культом медведя, ведь этот зверь был опасен для скота и одновременно воплощал плодородие. У финнов пастух наделялся колдовскими способностями и перед выпасом скотины в лесу проводил по спине каждого животного медвежьей лапой с когтями. Наконец, удмурты верили, что нельзя ломать сучья в священной роще керемети, или луде, иначе ее хозяин Луд явится в облике медведя и растерзает нарушителя.

У финно-угров почитание медведя восходит к прауральской эпохе, а следы его культа на севере Европы известны археологам по крайней мере со II тысячелетия до н. э. Многочисленные пластины-амулеты в пермском зверином стиле были обнаружены на жертвенных местах и поселениях Прикамья. На них изображены голова и передние лапы медведя так, как принято было их укладывать во время «медвежьего праздника». Можно считать это первой «геральдической» композицией, предшественницей герба Ярославля. Одна из таких привесок, найденная в могильнике племени мурома на Оке, по соседству с верхневолжским племенем меря, имела также специальные «шумящие» привески на цепочках с утиными лапками на концах. Можно считать, что она воплощала финно-угорский миф о мироздании, ведь, по их представлениям, медведь был спущен с неба на землю (таков Консыг-Ойка, «Когтистый старик», у обских угров), сама же земля была поднята со дна первичного океана водоплавающей птицей. Звериная композиция из Пермской земли включает в себя медведя, который терзает голову лося или ящера, и хищную птицу, которая вонзает когти в самого медведя. Звериные образы воплощают отношения между тремя мирами финно-угорской вселенной: небом, землей и преисподней. Так и в карельской песне-руне рассказывается, как орел должен был распотрошить брюхо щуки, которая проглотила яйцо, снесенное птицей-демиургом. В одной из могил средневековых марийцев (Нармонский могильник) нашли привеску, где на туловище медведя изображен солярный знак — свидетельство его небесного происхождения; в мифе саамов солнце Пейве разъезжало по небу на медведе.

Там, где начиналось восстание волхвов — в Верхнем (Ярославском) Поволжье — и где исконными обитателями были племена мери, археологи изучили уникальный погребальный обряд. В больших группах курганов IX–XI веков, наряду с оружием, украшениями, жертвенной пищей, посудой, клали глиняные амулеты — кольца и имитации медвежьих лап. Помимо Верхнего Поволжья такие амулеты были найдены только в курганах Аландских островов на Балтике, где скандинавы жили вместе с финнами. Оттуда группа переселенцев и перенесла этот обычай в Верхнее Поволжье, где стали делать и загадочные глиняные кольца.

^{Пряжка с изображением медведя в «ритуальной» позе. X–XI вв. Бронза, литье. 8,0 x 3,4 см, ЧКМ № 954/209.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

Обряд был мало понятен археологам, хотя почитание медведя — и медвежьих лап — было распространено повсюду, где водился этот зверь. Остатки настоящих медвежьих лап и подвески из медвежьих клыков — обычная находка в раннесредневековых могилах Северной и Восточной Европы. Широко распространены также представления о том, зачем человеку после смерти могут понадобиться медвежьи лапы, особенно когти. Умершему (как и упомянутому выше шаману у коми) нужно было взбираться на мировое древо или ледяную гору, чтобы достичь загробной обители. Коми-охотник, которому удавалось в одиночку убить медведя, отрубал его лапы и хранил их, чтобы удача не оставляла его.

Однако недавно археологи нашли в погребении одного из ярославских курганов не глиняный или бронзовый амулет, а остатки настоящей медвежьей лапы, на палец которой был надет серебряный перстень с сердоликовой вставкой. В могиле были погребены две женщины, и рядом с одной из них — девочкой 11–13 лет — и обнаружили эту уникальную находку. И. В. Дубов предположил, что перед нами древнейшее свидетельство медвежьей свадьбы — широко распространенного мифологического сюжета о женитьбе медведя на девушке из человеческого рода.

^{Медведь остается одним из символов Финляндии. Скульптура на входе в Национальный музей в Хельсинки.}

^{E. O. / Shutterstock}

Мордовская песня рассказывает о девушке, которая пошла по грибы, заблудилась и была унесена медведями в их дом. Там она рожает от медведя детей, печет пироги, занимается хозяйством. Наконец она решается навестить родителей и берет с собой «мужа». Сама она заходит в избу, а медведя оставляет во дворе. Тут братья лесной жены и убивают зверя. Сестра проклинает их, ведь они оставили ее без мужа и кормильца.

Этот сюжет распространен в финно-угорских мифах: от браков со священными животными рождались богатыри-первопредки (таков Кудым-Ош у коми). Интересно, что и в русском фольклоре Верхнего Поволжья сохранились пережитки этого мотива: ряженные медведями на свадьбах валили на пол девушек, мазали их сажей, а самая «молодая» — невеста — именовалась медведицей. У мордвы одна из родственниц молодых встречала их обряженной в вывернутую наизнанку шубу — изображала медведицу. У карел же медвежьи лапы использовались как свадебные обереги.

Нужно добавить, что девочка неслучайно была обручена с медведем после смерти: умершие до замужества, не избывшие свой жизненный срок, считались особенно опасными — они становились злыми духами. Чтобы предотвратить возвращение умершей в мир живых, девочке подобрали подходящего «жениха» из иного — лесного мира.

Загадочными остаются амулеты-кольца из ярославских курганов. По размеру они напоминают браслеты и не могут быть «обручальными». Тут нельзя не вспомнить ярославскую легенду, в которой язычники клялись Волосу. В «Повести временных лет» упоминается клятва языческой Руси, когда дружинники обещают соблюдать мирный договор, возлагая перед идолом кольца — обручи — и оружие. Неясно, с каким богом могли быть связаны эти амулеты, но, видимо, язычники рассчитывали на его покровительство и на том свете.

^{Кремневая фигурка медведя, найденная на юге Финляндии. Каменный век.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция предметов археологии. Фотограф Ritva Bäckman (по лицензии CC BY4.0)}

Финская заговорная грамота

Мы видим, что на чудских окраинах Руси уже в раннем Средневековье переплетались финно-угорские, славянские, дохристианские, христианские и «еретические» (дуалистические) идеи и обычаи. Свидетельством этого служат жертвенные места саамов и самодийцев, где можно обнаружить предметы не только местного, но и христианского культа.

Подтверждением взаимодействия культур стала еще одна сенсационная находка — древнейший финно-угорский писаный текст. Среди новгородских берестяных грамот, которых обнаружено уже более тысячи, нашли одну, датируемую XIII веком, где обычными кириллическими буквами был записан необычный текст:

Юмолануоли.i. нимижи

ноулисъханолиомобоу

юмоласоудьнииохови.

^{Древнейший финно-угорский писаный текст, записанный на берестяной грамоте.}

^{Отрисовка Анны Коноваленко по изданию: Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1958}

Он оказался на одном из прибалтийско-финских языков. Вот как его перевел Е. А. Хелимский:

Божья стрела, 10 имен твоих

Стрела сверкни, стрела выстрели,

Бог суд так правит.

В грамоте употребляется знакомое нам имя небесного бога Юмалы: ему принадлежат стрелы, которыми бог поражает злых духов — правит небесный суд (вспомним о чудесной способности финского владыки стрелять сразу тремя стрелами). Показательно, что в финском фольклоре словом юмала могут обозначать и христианского Бога, и колдуна. Записанный заговор явно направлен против духов болезней — у славян их тоже истребляют божьи стрелы. Один из русских заговоров призывает: «И стрели, батюшко, истинный Христос, в мою любимую скотинку своим тугим луком и калеными стрелами, в ясныя очи, в сырую кость, и угони, выганивай двенадцать ногтей, двенадцать недугов, тринадцатый набольший».

Другой русский заговор не менее интересен для понимания того, насколько взаимными были представления финно-угров и славян. Сам Господь Саваоф «испускает» в этом заговоре от своего престола «царя грома и царицу моланию; царь гром грянул, царица молания огненное пламя спустила, молния освистала; разскакались и разбежались всякие нечистые духи; и как из тыя Божией милости, из грозной тучи вылетает грозная громовая стрела, и сколь она грозно и пылко, и ярко, и приничево [проникающего] диявола изгоняет, и нечистаго духа КССН [неясная аббревиатура — имя демона?], и мамонта насыльного, и нахожего у меня, раба Божия, и из двора выганивает, камень и древо разбивает». Божьи стрелы должны прогнать дьявола и насыльного «дворового мамонта» в свои прежние жилища. Дело в том, что представления о мамонте как о древнем допотопном чудовище, обитателе подводного мира, характерны для финно-угорского и самодийского (прауральского?) фольклора, и из него они могли быть заимствованы в русский заговор.

Интересно, что среди финских слов в новгородской грамоте читается одно древнерусское — «суд». Видимо, представление о Божьем суде стало доступно прибалтийским финнам в результате русского христианского влияния — вспомним суд Яня Вышатича над волхвами. Юмала в этом тексте небесный стрелок, что уже явно ассоциируется с христианским небесным Богом.

В свою очередь, по верованиям русских поморов, болезни — это стрелы, которые пускают из Корелы по ветру колдуны: нойданнуоли — горящая стрела, выпускаемая колдуном, не знает промаха. «С ветру» начинается колотье в суставах, которое именуется «стрелья» или «стрел». Тех же колдунов приглашали как целителей, ибо только они и могут вылечить болезнь, а также на похороны и свадьбу; они же искусные кораблестроители. Новгородская берестяная грамота — раннее свидетельство таких взаимосвязей русского и финского обрядового фольклора.

Гневливый громовник и небесная свадьба. Перкунас и Перкель

Финно-угорские небесные боги — саамский Айеке, финский и карельский Укко, мордовский Пурьгине-паз — преследуют злых духов громовыми стрелами. Но здесь очевидно древнее германское и балто-славянское влияние на образы громовников.

Великий русский филолог и историк А. А. Шахматов в начале XX века записал у мордвы-эрзи замечательную свадебную песню, которую исполняли при готовке свадебного каравая:

Перьть, перьть, благый бурьгине,

Уж перьть ёнкски пурьгине,

И серьгедеть вергедеть,

Каракарчи васыдить.

Перевод этого текста таков:

Со всех сторон злой гром,

Уж со всех сторон молния,

И закричат, и блеснут,

При встрече соединятся.

Из последующего текста выясняется, что весь этот гром и молния гремят и освещают дом отца жениха, куда должна прибыть невеста. Почему об этом поется в свадебной песне, нам поможет прояснить миф, записанный П. И. Мельниковым-Печерским. Громовник Пурьгине-паз решил жениться на земной девушке, имя которой — Сыржа (Заря) — может выдавать ее небесное происхождение. Но во время брачного пира громовержец разошелся, принялся с грохотом сотрясать стол, а потом его взгляд засверкал молнией, дом загорелся, а жених с невестой вознеслись прямо на небо.

^{Укко на картине Роберта-Вильгельма Экмана на сюжет из «Калевалы». 1867 г.}

^{Lemminkäinen tulisella järvellä, luonnos, 1867.Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Aaltonen}

В одной мордовской сказке образ самого громовника несколько приземлен, ибо он изображен как инязор — богатый государь, зато он не только женится на земной девушке, но и поражает молнией семиглавого змея.

^{Языческие боги балтийских народов на гравюре Каспара Хенненбергера, XVI в. В центре изображен Перкунас.}

^{Wikimedia Commons}

Существенно, что обозначение грома и громовержца в мордовском языке заимствовано из балтийского: там громовник именуется Перкунас. Он тоже оказывается героем свадебных песен, но там его гнев вполне четко мотивирован: Перкунас участвует в небесной свадьбе Месяца и Солнца, но Месяц изменяет Солнцу с Утренней Зарей (вспомним мордовскую Сыржу), и Перкунас разрубает его мечом — так объясняется убывание луны. Но гневливый громовник есть и в мифологии финнов: когда небесный бог Укко ссорится со своей женой Рауни, гремит гром и начинается плодородный дождь. Мотив же небесной свадьбы солнца и луны известен и в финской, и в саамской мифологии — повсюду, где племена балтов жили по соседству с финнами. У финнов этот миф точно повторяет балтский: земную девушку сватают Солнце и Месяц, но она предпочитает сына Полярной звезды.

Миф о женитьбе громовника широко распространен у индоевропейских народов: громовержец оказывается супругом земной богини, которая вдобавок изменяет ему с хтоническим — змеевидным существом, так что не напрасно гневается бог грома. Существует даже реконструкция той мифологической фразы, которая еще в эпоху праиндоевропейской общности описывала расправу громовержца с обидчиком. Индолог Я. В. Васильков обратил внимание, что эта фраза напоминает зачин мордовской песни: «Перьть, перьть, благый бурьгине». Мордва оказалась наследницей древнейшей индоевропейской поэтической формулы, хотя индоевропейский миф, видимо, был передан мордве уже при позднейшем балтийском посредничестве. Интересно также, что русское слово «благый» — благой в мордовском языке получило обратный смысл — «злой». Такое же значение родственное слово имеет в литовском языке. Впрочем, в мордовском фольклоре существует представление о чудесном зачатии, когда дети рождаются от связи девушек с небожителями. Таких детей тоже зовут «благими».

Сходная трансформация значений произошла и с именем самого балтийского громовника в саамской мифологии. Перкелем там именуется злой дух, соблазнивший жену громовержца. Но об этом в свой черед.

Часть 2. Финская и карельская мифология

Источники финской мифологии

Мифы двух близких прибалтийско-финских народов раньше всего стали известны в Европе, ведь первые описания верований финнов и карелов появились еще в Средние века. Но самым знаменитым собранием финских и карельских мифов стал эпос «Калевала», составленный Элиасом Лённротом в первой половине XIX века. Калевала — название мифической страны древних героев. И хотя Лённрот во многом искусственно объединил разрозненные финские и карельские эпические песни — руны — и литературно их обработал, большая часть мифологических сюжетов стала известна из его собрания. Древние мифологические сюжеты сохранились и в рунах прибалтийско-финского народа ижора, близкого карелам и финнам. Огромное фольклорное богатство — тридцать три тома песен-рун — было собрано в Карелии и Финляндии.

^{Карельские рунопевцы братья Поавила и Триихво Яманен из поселка Ухта (современная Калевала). Фотография И. К. Инха. 1894 г.}

^{Wikimedia Commons}

Сотворение мира. Мировое яйцо и птица-творец

Древний миф, известный всем финно-угорским народам, повествует о том, что изначально существовал лишь бескрайний океан. Над ним в поисках гнезда летала птица, которой в разных рунах могли быть утка, гусь, орел и даже ласточка.

Это начало космогонии напоминает знаменитый зачин библейского творения, когда «Дух Божий носился над водою».

Согласно рунам, первозданная птица увидела колено первого человеческого существа, которое торчало из воды: то было колено мудрого старца Вяйнямёйнена или (в других рунах) его матери небесной («воздушной»), девы Ильматар, чье имя напоминает имена небесных богов других финно-угорских народов. Птица снесла яйцо на колено, но, естественно, оно скатилось с него и разбилось. Из этого первичного материала птица-творец и должна была создать мир (в некоторых рунах мир создает первочеловек Вяйнямёйнен, а небосвод кует кузнец Ильмаринен). В карельских рунах рассказывается, что щука — враждебное существо нижнего, водного мира — успела проглотить три яйца, снесенные орлом. Но орел поймал рыбу и вспорол ей брюхо. Из верхней части яйца было создано небо, из нижней — земля, из желтка — солнце, из белка — луна, из скорлупы — звезды.

^{Орел на колене Вяйнямёйнена. Рисунок Роберта-Вильгельма Экмана.}

^{Kotka munii Väinämöisen polvelle; Originaalipiirustus piirrossarjaan “Kalewala, Finsk National-dikt, framställd i teckningar af R. W. Ekman”, 1859. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Jenni Nurminen}

В ижорской руне мир из яйца творит ласточка — «птица воздуха». Она находит кочку посреди вод, отливает гнездо из меди и кладет туда золотое яйцо. Тут налетает большая туча, и из-за нее гнездо скатывается в воду. Тогда ласточка отыскивает кузнеца и просит сковать ей грабли со стальными зубьями. Ими птичка достает лишь половину белка и половину желтка; разбившаяся скорлупа становится звездами на небе.

В самой ижорской руне сохранились «осколки» древних космогонических мифов. Ясно, что из желтка и белка должны быть сотворены солнце и луна, хотя в руне об этом и не говорится. Но здесь же присутствует некий кузнец изначальных времен. В карело-финских рунах этот кузнец зовется Ильмаринен — имя древнего божества воздуха, «атмосферы». Сама «воздушная птичка», равно как и воздушная дева Ильматар из карело-финских рун, принадлежит той же космической стихии. Но кузнец в карело-финских мифах отнюдь не только «подсобный работник» в деле творения мира. Ильмаринен в эпических рунах зовется «кователем небосвода» и выковывает солнце и луну вместо светил, похищенных демонической хозяйкой Севера. Об этом еще пойдет речь ниже, но уже сейчас можно предположить, что в древнем мифе кузнец помог добыть светила со дна Мирового океана и укрепить их на небосводе.

В финской руне о создании мира Вяйнямёйнен (Вяйно) оказывается в водах моря потому, что злобный саамский колдун стрелял в него из лука. Шесть лет плавал он по водам, как еловое бревно. Утка летала над волнами в поисках места для гнезда, и Вяйно подставил ей колено и лопатку. Утка снесла там «яйца золотые», согревала их и ждала, когда вылупятся утята. Но Вяйно не выдержал жара от яиц и стряхнул их с колена. Яйца разбились «на шесть кусков и семь осколков». Из нижней части возникает мать-земля, из верхней — небосвод (вероятно, с образом Вяйнямёйнена — демиурга, создавшего звездное небо, связано и одно из названий Млечного Пути в финской традиции: «Путь Вяйнямёйнена»).

В другом мифе, сформировавшемся под воздействием библейской традиции, творцом мира оказывается не птица, а Бог, но и он плавал в водах начального океана на чудесном судне — каменной лодке. Из пены появился Сатана, и Бог заставил его нырять на дно, чтобы достать землю. Лишь на третий раз, поминая Божье имя, Сатана смог добыть землю, но часть ее утаил во рту. Бог же начал перетирать землю ладонями и рассеивать по океану, и она стала разрастаться на волнах. Расти стала и земля, утаенная Сатаной, поэтому тот был вынужден выплюнуть ее — так на ровной поверхности возникли холмы и горы.

^{Ильматар. Картина Роберта-Вильгельма Экмана.}

^{Ilmatar, 1860. Ateneum Art Museum Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Aaltonen}

Наконец, в карельском варианте мифа инициатором творения оказывается… Сатана. Он велит гагаре трижды нырять за землей, и только когда птица устроилась на суше, а Сатана запрятал часть земли в рот, появился Дух Божий. Он увидел, что земли мало, но Сатана настаивал на том, что со дна ее подняли всю. Тогда Бог обнаружил землю у Сатаны во рту и заставил ее выплюнуть. Тот плюнул на север, и она превратилась в камни, скалы и горы. К тому же Сатана поранил палец. Бог упрекнул Сатану: зачем он утаил землю — вот теперь она превратилась в камни и всякую нечисть, а сам Сатана наказан раной. Только после этого Бог заговорил рану (миф о первом ранении и заговоре мы еще перескажем, когда речь пойдет о ране героя Вяйнямёйнена).

Сходные космогонические мифы известны восточным финно-уграм. Они явно восходят к славянским апокрифам — дуалистическим легендам о сотворении мира и человека двумя творцами. Ранний вариант распространения такой дуалистической легенды в финно-угорском мире читателю уже известен: древнерусские волхвы рассказывали, как Бог с Сатаной создали человека. В конце XIX века у карел был записан миф о происхождении нечистой силы, известный многим финно-угорским народам. Когда Бог творил землю, некий «плохой» («пахалайне») персонаж ему во всем мешал. Чтобы избавиться от вредителя, Бог пообещал ему уделить места столько, сколько займет воткнутый в землю кол. Злодей выбрал самый длинный кол и пронзил им землю. Из преисподней вышли гады — вредные насекомые и земноводные твари, нечистая сила заселила все урочища, леса и воды, обратилась в леших, водяных, домовых… Бог заткнул отверстие горящей головней, но нечисть осталась в этом мире.

В финском фольклоре сохранился миф о происхождении человека, во многом повторяющий космогонию — сотворение мира.

Сотворение человека и небесная свадьба

В финской руне рассказывается миф о земной невесте небесных светил — девушке Суометар. Однако начинается руна с мотива, который явно напоминает нам о сотворении мира. Некая пастушка поймала на болоте «крякунью-утку», и та снесла «на радость людям» золотое яичко. Пастушка согрела яичко, и из него вышла девушка, которой дали два имени — Сорсатар и Суометар.

Имя Сорсатар означает «Дочь утки», ведь девушка появилась из утиного яйца (как и весь мир). Но еще интереснее другое имя девушки: Суометар означает «Дочь Суоми» — именно так называют свою землю финны. Значит, рожденная из яйца девушка оказывается праматерью финского народа.

Через полгода девушка уже стала красавицей невестой, и к ней явились женихи. То были Месяц, Солнце и сын Полярной звезды. Месяц первым позвал девицу замуж на небеса, «рассыпая то сиянье золотое, то серебряные звоны». Но Суометар отказала Месяцу, ведь он так непостоянен:

То широк лицом, то узок,

По ночам привык шататься,

Целый день во сне проводит,

Из-за этого, пожалуй,

Никакой семьи не выйдет.

Следом Солнце позвало девицу в свои «золотые и серебряные избы». Но и у Солнца оказался «дурной характер»:

Летом мучает жарою,

А зимой большим морозом,

Портит пору сенокоса

Непрестанными дождями,

Сушь великую напустит

На овес, когда он зреет.

Соглашается дева пойти за сына Полярной звезды, который:

Пришелся ей по нраву,

Как хозяин бережливый,

И в семье как сын прекрасный

У Медведицы на небе,

На спине у семизвездной.

Вспомним о том, что Полярная звезда в финно-угорской мифологии — это неподвижный центр небесного мира, вокруг которого вращается небосвод. Земная дева оказывалась, таким образом, в центре мироздания. Салме — невеста звезды — известна и в эстонской мифологии.

В иных рунах сюжет сводится к становлению нормального брака: невеста обретает семью на земле, «на своей сторонке».

Этиологические мифы — происхождение созвездий и священных животных

Этиологическими называются мифы о происхождении явлений и реалий нашего мира. О происхождении светил, огня, растений, рыболовной сети, железа мы расскажем специально при изложении мифов о богах и культурных героях, которые это и создали. К древнейшим этиологическим мифам относятся мифы о священных животных.

Миф о небесной охоте рассказывает о звездном мире: охотник пытается догнать на лыжах гигантского лося Хийси, мчащегося по небу, но не может этого сделать (или упускает добычу, размечтавшись о шкуре не убитого им зверя). Охотник превратился в Полярную звезду, его лыжня — в Млечный Путь, лось — в Большую Медведицу.

Очевидно, миф о небесной охоте был популярен в Восточной Европе, в том числе и у русских, потому что знаменитый путешественник XV века Афанасий Никитин удивлялся тому, что в Индии созвездие Лось (Большая Медведица) головой смотрит в восточную сторону. В XX веке русский писатель Иван Бунин переживал наступление зимних холодов:

От тех земель, от тех предвечных стран,

Где гробовой чернеет океан,

Где, наступив на ледяную Ось,

Превыше звезд восстал Великий Лось —

И отражают бледные снега

Стоцветные горящие рога^[8].

Погоня за небесным лосем приписывается в карело-финских рунах разным героям. Один из них — «хитрый парень Лемминкяйнен», беспокойный герой-неудачник, который проникает даже в Маналу, загробный мир. Сделав чудесные лыжи, он похваляется, что ни одно существо в лесах не сможет от него уйти. Его похвальбу услышали злобные хозяева диких тварей — Хийси и духи ювттахи — и сотворили лося Хийси:

Голову из кочки сделав,

Из валежника все тело,

Ноги смастерив из кольев,

Уши из цветов озерных,

А глаза же — из болотных.

Духи послали лося бежать на север «по полям сынов лопарских, ко дворам Похьёлы мрачной». Там он вызвал слезы девиц и смех женщин, опрокинув котел с ухой. Этот смех Лемминкяйнен воспринял как насмешку над собой и бросился в погоню за лосем на своих лыжах:

Первый раз он оттолкнулся,

И исчез он с глаз на лыжах.

Во второй раз оттолкнулся

И уже не стал он слышен.

Третий раз он оттолкнулся —

И вскочил на спину лося.

Удачливый охотник уже сделал клеть, чтобы держать там добычу, и стал мечтать о том, как было бы хорошо постелить его шкуру на брачное ложе и ласкать на нем деву. Тут-то волшебный лось и вырвался у размечтавшегося добытчика: в ярости он разломал клеть и умчался. Лемминкяйнен бросился было вдогонку, да впопыхах оттолкнулся так, что сломал и лыжи, и палки.

Неудача Лемминкяйнена связана с запретом, который он нарушил: во время охоты нельзя помышлять о брачных утехах — это отпугивает добычу. Кроме того, шкуру священного животного — то есть созданного духами — нельзя использовать для бытовых нужд. Мы еще встретимся с этим запретом, когда речь пойдет о саамском священном олене — Мяндаше.

Возможно, в обществе, где уже было известно скотоводство, охотничий миф о гигантском олене, превратившемся в созвездие, трансформировался в миф об огромном быке, которого не могли заколоть боги.

Космический бык

В рунах этот бык настолько огромен, что ласточка может лететь целый день между его рогами, а белка может целый месяц прыгать по его хвосту. Сам верховный бог Укко пришел, чтобы забить быка, ему помогал целый пантеон других сверхъестественных существ: Палванен, Вироканнес, Пиру. Но бык движением головы раскидал незадачливых «мясников» по окрестным деревьям. Убить этого быка смог только герой-кузнец Ильмаринен. Но и тот не справился с первого раза — ему потребовался больший молот. Лишь им кузнец поразил в лоб «быка Виро» (Виро — финское название Эстонии), и тогда сварили мясо для «всех людей Калевы». Иногда быка — или гигантского вепря — убивает сам бог грома Туури, или, напротив, старец, или чудесный маленький человечек, вышедший из моря.

В образе бога грома Туури видно влияние скандинавского громовника Тора: он сражался своим молотом с мировым змеем, который опоясал всю землю, свернувшись вокруг земли на дне Мирового океана. Чтобы выловить змея, Тор использовал голову быка как приманку. Однако еще в XIX веке ученые обратили внимание, что и в другой мифологии, далекой от финской, чудесный вепрь выходит из моря и обнаруживаются неожиданные связи с дальним Севером. Индийский миф рассказывает о том, как земля в давние времена оказалась переполненной живыми существами. Она изнемогала под бременем гор и в конце концов погрузилась в воды Мирового океана. Тогда сам великий творец Вишну обратился в вепря с глазами, подобными звездам, и нырнул в глубь Мирового океана. Он поддел землю своим клыком и понес ее на поверхность. Но его увидел некий асура (это индоиранское обозначение демонических существ было заимствовано и финно-уграми для обозначения духов-хозяев), который захотел овладеть землей. Вишну одолел в поединке асуру и утвердил землю в середине Мирового океана.

Сюжет добывания земли со дна Мирового океана свойственен многим народам: в дуалистических мифах финно-угров за землей ныряет противник творца, претендующий на власть над сушей, как и асура из индийского мифа. В карело-финских рунах божество или чудесный герой побеждает великанского вепря или быка. Но суть не в этом. Дело в том, что в мифах многих народов земля держится на рогах огромного быка, стоящего на рыбах в водах Мирового океана. В карельской руне «один рог быка землю бороздил, другой до неба доставал». Напрашивается сравнение с подземным чудовищем, крушащим своими бивнями лед; им у обских угров считался мамонт. Завершение рун — пир на весь мир — явно восходит к космогоническому мифу о сотворении земли, которую воплощало гигантское животное, выходящее из моря.

Другой мотив в мифе о Вишну напоминает рассказ, известный большинству финно-угорских народов. Во время борьбы с асурой вепрь-Вишну своим гигантским копытом пробил в земле отверстие, да еще обронил туда свое семя. От этого семени возникли демоны преисподней. У финно-угров демиург или его противник также проделывает отверстие в земле — это вход в преисподнюю; оттуда на землю проникают злые духи, болезни и вредоносные насекомые.

Жертвоприношение большого быка для общего пира находит аналогию в святочных — новогодних — обрядах карел. На Новый год ряженые устраивали «заклание быка»: старика наряжали в вывернутую шубу и коровью маску с рогами, на голову надевали котелок. Так его водили по всей деревне, «бык» страшно ревел, пугая женщин и детей. Наконец, его «убивали» ударом дубинки по котелку. Ряженого разоблачали и угощали пивом, после чего начиналось общее застолье.

Сходные календарные обычаи с ряженым бычком известны были и удмуртам: белого быка приносили в жертву в начале весны, чтобы обеспечить рост травы. Такая жертва известна иранской традиции, родственной индийской: иранский солнечный бог Митра поразил гигантского быка в начале времен, и из его тела возникли все полезные растения.

Очевидно, что этот древний обряд восходит к главному празднику с жертвоприношением, которое должно было обеспечить людей изобилием пищи на весь год. Вспомним также чудовищного быка в храме Йомали у биармов. Бык был главным жертвенным животным и у эстонцев. Генрих Латвийский рассказывал, что, когда упорствующие язычники схватили некоего тучного миссионера, они посадили его на быка и бросили жребий, кого из них принести в жертву богам. Жребий, к счастью для христианского священника, пал на быка. Когда эстонцы собирались осаждать крестоносцев в замке Беверин, они стали гадать по животным, которых приносили в жертву. Если закланный бык падал на левую сторону, то это считалось дурным предзнаменованием, означающим гнев богов. Наконец, христиане из народа мордва на Троицу устраивали пир, на котором забивали купленного в складчину быка. Возможно, культ жертвенного быка, восходящий к охотничьему культу жертвенного оленя или лося, имеет очень древние истоки.

Небесное происхождение медведя

Особым почитанием у финнов и карелов, как и у прочих финно-угорских народов, пользовался медведь. По одним мифам, он возник из шерсти, брошенной с небес в воду, по другим — родился возле небесных светил на небе, у Большой Медведицы, откуда был спущен на серебряных ремнях в позлащенной колыбели в лес, где и остался на серебряных ветвях сосны (сходный миф есть и у обских угров). Охота на медведя сопровождалась целой серией заговоров, в которых зверя убеждали, что он не был убит охотником, а сам пришел в дом к людям «с медным животом от меду». Для него, как для дорогого гостя, убирали избу. Медведь — родственник человека, он из рода Адама и Евы: известны его отец и мать — Хонгатар (слово, родственное названию сосны). В некоторых заговорах медведя встречали как жениха, «в шубе денежной красавца» — стелили постель с золоченой периной (о медвежьей свадьбе говорилось выше). Череп убитого медведя вешали на сосну — туда, откуда пришел первый мифический зверь: верили, что дух медведя возродится вновь.

Происхождение вредоносных тварей

В финской и карельской мифологии творцом вредоносных существ оказывается злая волшебница Сюэятар (Сюэтар). Она породила вредоносных насекомых, из ее плевка в море родились змеи.

Ветер слюни там баюкал,

Дух воды качал на волнах,

Выдохнул потом на камни,

Растянул тугою лентой.

Вылезла личинка Туони,

Земляной червяк родился.

В других мифах — заговорах о происхождении змей — говорится, что они возникли из волоса девы-хийси, упавшего в море.

В карельских сказках, где Сюэятар — волшебница сродни русской Бабе-яге, она хочет проникнуть в мир людей, чтобы навредить им. В одной из них рассказывается, как старуха, у которой было девять сыновей, готовилась к новым родам. Тогда сыновья покинули дом, велев матери вывесить на дверях прялку, если родится девочка, и топор, если опять появится мальчик. Старуха родила дочь, но Сюэятар ночью поменяла прялку на топор. Увидев этот знак, сыновьярешили не возвращаться домой.

Когда мать рассказала выросшей дочери, как колдунья обманула ее братьев, девушка решила отправиться на их поиски. Она испекла колобок, замешенный на слезах, и попросила его катиться к девяти братьям. Но по дороге ее повстречала Сюэятар и, как только они добрались до жилища братьев, стала уговаривать девушку: «Плюнь мне в глаза, а я тебе». Наивная девушка поддалась на уговоры, тут-то Сюэятар и закляла ее: «Твое лицо — мне, а мое лицо — тебе!» Красавица сестра превратилась в безобразную колдунью, а Сюэятар отобрала у нее и разум, сказав братьям, что привела с собой пастушку.

^{Ведьма на картине Хуго Симберга. 1896 г.}

^{Fear in The Woods. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Antti Kuivalainen}

Поселившаяся с братьями колдунья и вправду заставила бедняжку пасти коров в лесу, возвращая ей на это время ум. В ее хлеб Сюэятар запекала камень. В лесу девушка пела жалостливую песню, рассказывая о своей судьбе, — эту песню и услышали братья. Они подучили девушку вернуться домой среди дня, чтобы ведьма не успела лишить ее ума, и пожаловаться на боль в глазах. Братья заставили Сюэятар плюнуть в глаза сестре, и та вернула себе прежний облик.

^{Мытье в печи у вепсов. 1916 г., Новгородский уезд. Фотография А. О. Вяйсянена.}

^{Finnish Heritage Agency. Фотография: A. O. Väisänen, 1916}

После этого хитрые братья истопили баню, а перед порогом вырыли яму, заполнили ее горящими ветками, а сверху прикрыли ковром. Сюэятар упала в яму, но, сгорая, успела произнести заклинание:

Пусть же будут из меня: чижики — из глаз моих,

А сороки — из волос, из ушей-то вороны,

А вороны же из пальцев ног,

Чтобы всех людей клевали, у людей добро съедали!

Карельская баня напоминает нам о печи, где русская Баба-яга собиралась испечь попавшего к ней в избушку героя, а хитрый герой сжег в печи саму колдунью. О том, почему вороны и сороки считаются вредоносными (вместе с воробьями и прочими пичужками), хорошо знали крестьяне, хранившие свой хлеб в ригах (амбарах). В другой — финской — сказке рассказывается, как сорока пригласила к себе на обед ворону — поклевать лишайник с елей. Ворона отказалась от невкусной еды и позвала сороку в ригу — поклевать хлеб, но предупредила, что надо клевать да приглядываться. Тут появились хозяева и пристрелили воровку. С тех пор ворона охает, а сорока стрекочет — смеется над товаркой, которая сама попала в беду.

Концовка первой сказки представляет собой типичный этиологический миф о происхождении вредоносных птиц из тела злобного первосущества, второй — о происхождении криков, издаваемых птицами.

Другой вариант этиологического мифа содержит финская сказка о щуке и змее. Некогда они жили вместе в воде и поспорили: кто первым сможет доплыть до берега, тот останется там жить. Щука сказала: «Если я раньше доберусь до суши, съем ребенка и овечку». Змея же ответила, что не причинит никому вреда, если ее не раздразнят. У алчной щуки весло переломилось во время плавания, и с тех пор кость в ее голове похожа на сломанное весло. Змея же осталась жить на земле.

^{Прялки с традиционными узорами. Финляндия.}

^{The National Museum of Finland, этнографическая коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Как устроен мир

Круглая — сотворенная из яйца — земля омывалась волнами Мирового океана. Она была накрыта вращающимся небосводом, состоящим из нескольких слоев, неподвижной осью которого была Полярная звезда, Мааннэла — «Гвоздь земли» (в эстонской мифологии ей соответствует Похьянэл — «Гвоздь севера»). Медная, каменная или железная гора или огромный дуб с вершинами, касающимися Полярной звезды, поддерживали небосвод. Дуб посадили три или четыре девы, напоминающие норн у мирового древа в скандинавской мифологии. В ижорской руне дуб вырос из пены, слитой после варки пива — священного хмельного напитка у финно-угров. Космический дуб был так велик, что его крона загораживала солнце и луну. Тогда из моря вышел чудесный человечек, который срубил дуб одним ударом своего топорика. Мировое древо упало и превратилось в небесную дорогу, соединяющую все части Вселенной, — Млечный Путь. Оно также стало мостом, соединяющим мир живых и мир мертвых. От щепок-стрел, летевших при падении мирового древа, распространились по миру болезни (недаром в заговорах говорится о колдовских стрелах, насылающих порчу, и о божьих, сражающих болезни).

^{Мировой дуб на иллюстрации Йозефа Аланена. 1919–1920 гг.}

^{Фотография: Finnish National Gallery / Jenni Nurminen. Suuren tammen kaato. Tampereen taidemuseo}

Миф о срубленном космическом мировом древе напоминает приведенные ранее мифы о жертвоприношении гигантского животного, из тела которого возникли элементы мироздания. Образ мирового древа имел параллели в обрядовой жизни: у карел обрубленное или срубленное с особыми ритуалами дерево (как правило, ель) именовалось карсикко. Оно отмечало границу охотничьих угодий, границу между «домом» и «лесом», а на древних кладбищах в священных рощах связывало мир живых и мир предков. На такие деревья наносили изображения духов.

В легендарных песнях девы выращивают дуб из «любовного листика»: мировое древо связано здесь со свадебным фольклором. Крона дуба разгоняет тучи, а в них каплями блестят озера; в озерах на красных лодках плывут парни, которые усмиряют море, чтобы можно было увезти по нему невест.

^{Карсикко. Современная фотография.}

^{Georgii Kurov / Shutterstock}

^{Дубовые листья изображены на гербе Эстонии.}

^{Asma Samoh / Shutterstock}

Другой вариант мировой оси — мировая гора, которая располагалась одновременно в центре мира и на Севере — там небо соединялось с землей. В «Стране Севера» — Похьёле (она именовалась также Сариола, Пиментола, Унтамола — «темное царство», «страна людоедов», «злая страна»), расположенной там, где небосвод смыкается с землей, была и обитель мертвых, преисподняя — «Подземная страна» Манала (от финского маан алла — «под землю») или Туонела. От мира живых эти страны отделяла река; ее воды — огненный поток или быстрый поток мечей и копий. Через реку был перекинут мост-нитка, на другом берегу умершего поджидал чудовищный страж с железными зубами и тремя псами. Ворота Туонелы открывались только перед теми, кого оплакали родные в специальных причитаниях. Туони — хозяин царства мертвых, воплощение смерти. Его дочери посылали лодку за покойником, чтобы он смог переправиться на тот свет. Сыновья Туони плели железные сети, чтобы покойник или шаман, явившийся за ним, не выбрался из царства мертвых. Дом Туони — гроб: его ковры — женские волосы, а крышу подпирают мужские кости. Погружение в воды Маналы означает смерть; смерть заключена и в напитке Маналы, который нельзя пить живым.

В загробный мир вела гора с гладкими стенами — холм или скала Туонелы. Чтобы взобраться на нее, нужно было всю жизнь собирать остриженные ногти. Змеи — обитатели преисподней, их называли «червями Туони»; змеи появились из плевка в воду злобной волшебницы Сюэятар (она же считалась творцом вредных насекомых и птиц). В Туонелу колдуны и знахари уносили с собой свои тайные знания. Самому Вяйнямёйнену пришлось проникнуть туда в поисках магических слов. Там же обитали и предки — «славные прародители Туонелы», «население Маналы». Хозяйка Похьёлы Лоухи — старуха-колдунья, главный противник героев карело-финских рун. Возможно, «Лоухи Похьёлы» — это описание Похьёлы, а не имя хозяйки: финское лоухи означает «скала», «камень», а постоянный эпитет Похьёлы — «скалистая» (вспомним, как в мифе о творении Сатана выплюнул камни и скалы на север). Лоухи похищает солнце и месяц, огонь из очагов Калевалы — страны героев, завладевает чудесной мельницей сампо, прячет похищенное в основании скалы Похьёлы. Миф о мельнице-чудеснице сампо, корни которой проросли в Похьёле, также связан с представлениями о мировой горе и мировом древе.

^{Туонела на картине Аксели Галлен-Каллелы. 1903 г.}

^{By the River of Tuonela, study for the Jusélius Mausoleum frescoes, 1903. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Jenni Nurminen}

^{Мимми Лахтенойя в роли Лоухи. 1901 г.}

^{Finnish Heritage Agency. Фотография: Paul Heckscher (по лицензии CC BY4.0)}

В Похьёлу — на далекий Север — в заговорах отгонялись болезни. Таков карельский заговор от зубной боли:

Застрелю зубного змея,

Отгоню я костоеда…

Уходи, куда велю я,

Через двери Похьёлы, где

Дупла для тебя найдутся.

Вместе с тем Похьёла — страна лесного и водного изобилия: в заговорах «деву Похьи» называют «хозяйкой дичи, зверя, рыб озерных», призывают пригнать добычу с далекого Севера в землю людей.

В противоположной стороне света, на юге Мирового океана, был остров, где обитали карлики. То была Линнумаа — «Страна птиц», куда птицы летели по Млечному Пути (перелетные птицы отличались от вредоносных, возникших из тела Сюэятар). В центре же Мирового океана был гигантский водоворот, «глотка Куримуса», выпускающий и поглощающий воды: так возникают приливы и отливы.

Боги и духи

Мифов, повествующих о финских и карельских богах, почти не осталось, ведь и финны, и карелы были формально обращены в христианство еще в Средние века. Общефинское слово, обозначающее небесных духов, — Юмала — уже с XII века, как мы видели, читая берестяную грамоту, стало означать небесного бога (с введением христианства — Бога христианского). Лишь в 1551 году протестантский епископ Микаэль Агрикола собрал сохранившиеся сведения о финском пантеоне. Он писал, что некогда финны (хяме) поклонялись божеству леса Тапио, который посылал добычу охотникам в ловушки. Бог вод Ахти давал удачу в рыбной ловле. Ейнемейнен, в чьем имени угадывается древнее имя Вяйнямёйнена, создавал — «ковал» — магические песни. Некоему злому духу Рахкой приписывали лунные затмения — и в позднейших финских верованиях сохранились мифы о духе Рахко, который управлял фазами Луны. Лиеккио почитался как бог трав, корней растений и т. п. От Ильмаринена, создателя мира и воздуха — воздушного пространства, зависели погода и удачное путешествие. Турисас давал победу в битве. В финских верованиях сохранился и упомянутый миф о громовнике Туури, который убил своим топором или молотом гигантского вепря или быка. Кратой (или Кратти) заботился об имуществе человека и его товарах.

^{Микаэль Агрикола. Гравюра Альберта Эдельфельда. XIX в.}

^{Wikimedia Commons}

От духа Тонтту зависело домашнее хозяйство, но Агрикола замечает, что, как бес, он мог довести и до бешенства. Действительно, домовые и овинные духи могли и приносить богатство, и наказывать болезнью нерадивых хозяев. Согласно поверьям, Тонтту рождался из обрядового последнего снопа, который хранили в овине. При гаданиях подходили к овину и прислушивались: если слышали скрип — урожай в следующем году будет хорошим. В современных быличках финнов и карел Тонтту — «дух-обогатитель»: один такой дух по ночам ходил молотить в соседские овины и воровал оттуда намолоченное зерно для своих хозяев. Но однажды соседу удалось подстеречь воришку и ударить его что есть силы. Тонтту взмолился: «Ударь еще раз!», но хитрый хозяин не стал этого делать: он знал, что второй удар вернет нечистой силе жизнь и поразит его самого. Так Тонтту и погиб — возле проезжей дороги от него осталась лишь зловонная лужа. Из шведского фольклора к финнам проникло представление о духе пяра или пара, который также приносил добро хозяевам.

^{Хозяйственные постройки в Этнографическом музее на Аландских островах, Финляндия.}

^{Curioso.Photography / Shutterstock}

Дух Капе — еще один виновник лунных затмений — «ел луну». Считается, что такие действия духов, связанные с фазами Луны и затмениями, восходят к той древней эпохе, когда у финских народов был распространен не солнечный, а лунный календарь. Наконец, сыны Калева расчищали покосы и освобождали пространство для жизни людей.

Агрикола перечислил и карельских «идолов». Среди них — бог урожая Ронготеус, дающий рожь. В финском фольклоре известен «отец ржи» Рунка-тейвас. Пеллон Пеко, «Пеко полей», — дух ячменя — также имеет параллели в прибалтийско-финском фольклоре: таков Пеко у эстонцев-сету. Вообще карелам, как финнам и другим земледельческим народам, свойственно почитание многочисленных духов растительности: у Агриколы это «карельские идолы» Виранканнос — дух овса; Эгрес, сотворивший бобы, горох, репу, капусту, лен и коноплю; Кёндёс — покровитель пахоты, создавший поля и подсечное земледелие.

В финском и ижорском фольклоре известен Сампса Пеллервойнен, дух растительности, которого весной будит солнце — тогда и начинает всходить хлеб на полях. В отличие от небесного старца Укко, земной дух Сампса — юнец. В других фольклорных текстах за ним посылают «сына зимы», который правит конем-ветром, но приносит его «сын лета». Сампса обитает на острове, где живет с собственной матерью как с женой — кровосмесительный ритуальный брак (священный брак) характерен для богов плодородия. Вероятно, его супруга и мать — сама мать-земля: его имя происходит из германского обозначения весенних кормовых трав, то есть сам Сампса оказывается плодом пробуждающейся весной земли.

^{Вяйнемёйнен и Сампса Пеллервойнен. Рисунок Роберта-Вильгельма Экмана. 1860 г.}

^{Väinämöisen kylvö…, 1860. Фотография: Finnish National Gallery / Antti Karvinen}

В заговоре от ранения при падении дерева Сампса

Засевать пошел всю землю,

Вересняк весь по болоту,

По борам он сосны сеял,

В чаще вырастил он ели,

А в лощине-то березы.

У карел до недавнего времени существовало представление и о «хозяйке земли» Маннутар. К ней обращались в заговоре, который произносили при начале сева:

Маннутар, земли хозяйка,

Ты заставь-ка дерн ожить,

Землю плодородной быть…

Просыпайся-ка, земля,

Отгони свой сон, лужок,

Пусть поднимутся здесь стебли,

Пусть появятся здесь всходы…

Плодородию в целом покровительствовали небесный бог Укко и его жена Рауни, семейные отношения которых вызвали особый интерес и возмущение епископа Агриколы (об этом мы еще расскажем). Образ Укко сливался в представлениях финнов с образом общефинского небесного божества Юмалы. Функциями громовника в финском фольклоре были также наделены упоминавшийся ранее Туури, Палванен или Пайанен (возможно, это другие имена Укко), а также «атмосферный» бог Ильмаринен, который в карело-финских рунах превратился в культурного героя-кузнеца.

Кекри (Кегри, Кякри), согласно Агриколе, способствовал плодовитости скота: в карельском и финском фольклоре он известен как покровитель скота и урожая Кеури. Интересно, что похоже именовался и финский календарный праздник кекри или кеури, связанный еще и с поминовением умерших в конце октября — начале ноября, во время «раздела» между летом и зимой, когда заканчивался обмолот зерна. Именем «кеури» звался последний жнец во время уборки ржи и пастух, который последним пригнал скот в последний день выпаса. На праздник кеури топили баню и стелили постель для душ умерших предков — покровителей живых. Считалось, что в этот день они возвращались с того света и, если их хорошо принять, они обеспечат урожай и благополучие скота в будущем году (в восточнославянском фольклоре так почитались «деды»).

^{Ряженые в праздник Кекри. Фотографии Ахти Рюткёнена. 1927 г.}

^{Finnish Heritage Agency. Фотография: Ahti Rytkönen (по лицензии CC BY4.0)}

Хийси оказывался у Агриколы не гигантским лосем и не лесным святилищем, а духом, помогающим в лесу, покровителем охоты у карел. «Мать вод» загоняла рыбу в сети. Охоте на белок покровительствовал Ниркес (в карело-финском народном календаре долго сохранялся приходившийся на октябрь «день белки»), охоте на зайцев — Хатавайнен.

Финны и карелы, давно освоившие земледелие и скотоводство, не оставляли промысловой охоты. Именно поэтому среди их духов известны многочисленные «матери» зверей, от которых зависела удача в охоте: Керейтар — «золотая жена», мать лисиц, Лукутар — мать черно-бурых лис, Йуолетар и Хиллерво — матери выдр, Тухеройнен — мать норок, Нокеайнен — мать соболей, Йуонертар — мать северных оленей. Все они могли именоваться дочерьми Тапио, хозяина леса. Почиталась и мать диких птиц, которые были ее «стадом», — старуха Холохонка или Хейхенейкко (сходный образ был известен обским уграм).

В XVI веке протестант Агрикола сетовал, что, несмотря на существование «папской веры», еще недавно финны и карелы поклонялись ложным богам, а также камням, пням, звездам и луне и проносили жертвы покойникам.

Хийси — лесной демон, ставший чертом

Древним духом, которому поклонялись все прибалтийские финны, был Хийси. Его имя восходит к названию священной рощи, где запрещалось ломать ветки и рубить деревья и где в древности хоронили умерших; другие названия загробного мира и северной страны Похьёлы — Хиитола у финнов («Дом Хийси») и Хииела у эстонцев. До недавнего времени в этих урочищах приносили в жертву еду, пиво, деньги, шерсть, одежду и т. п. Хиитилайсет или хииденвяки — «народ Хийси» — это души людей, не нашедшие загробного пристанища. Встретивший толпу духов — безголовых уродцев, движущихся в вихре или на лошадях «по тропе хийси», — может умереть или сойти с ума. Известны также отдельные культовые деревья хийси: береза, сосна, ель; озера хийси, каменные курганы и груды камней, называемые «камни Хийси», — рассказывали, что их набросали древние великаны (Хитской камень и Хидгора известны и русскому населению Онежского озера). Самому Хийси приписывался великанский рост. Считалось, что у него есть сыновья и жена. После христианизации священные рощи были заброшены, и Хийси превратился в злого духа, лешего. Так стали именовать ад, чертей, нечистую силу вообще — «народ хийси»; появились представления и о хийси, обитающих в водоворотах и водопадах. У водных хийси есть чудесный скот — можно подстеречь их коров, когда те выходят из озера пастись, и похитить их.

В финской руне «Сватовство в водопаде» молодец пытается высватать у жены Хийси дочку. Та дает жениху трудные поручения: вспахать голыми руками гадючье поле, срубить, не разбив, ледяной забор, свить веревку из мякины. Жених справляется с невыполнимыми заданиями, и ему приводят невесту. Оказалось, что дочка Хийси «глазки изредка, но мыла, ушек вовсе не касалась». Жених требует, чтобы ее отвели в баню и отмывали до тех пор, пока «каменка не изотрется».

Пособниками Хийси оказываются вредоносные насекомые: шершень — «пташка Хийси», паучиха — «шлюха из рода Хийси». «Стрелы хийси» несут болезни, к ним обращаются в заговорах колдуны. «Конь хийси» — воплощение чумы. Появление Хийси знаменовало смерть человека. Как и всякий леший, он мог погубить или спасти заблудившийся скот, мог способствовать удачной охоте (о чем писал Агрикола).

Карельская руна свидетельствует о том, как с приходом христианства Хийси превратился в Сатану. В ней рассказывается как «Творец» — Луё — спасается на лыжах от «паганов» — язычников. Те настигают его на святой горе, помещают в глубокую яму и заваливают камнями. Но злокозненный кузнец Хийзи требует, чтобы Творца заковали в цепь, которую он изготовит. Тем временем Творец молит солнце, чтобы оно выпустило его на свободу. Солнце растопило камни и советует ему отправиться к кузнецу Хийзи. Тот не узнает Луё, ведь он сидит в яме, и хитроумный Творец советует Хийзи испытать цепь на прочность. Хийзи наконец выковывает такую цепь, которую сам не может порвать. Луё же заговаривает цепь на шее у Сатаны, чтобы он не вырвался.

Согласно карельской легенде, нетвердыми в вере были прародители Адам и Ева, потому Богу пришлось крестить множество их детей. Утомленные бесконечным обрядом родители скрыли часть потомства в лесах и источниках: некрещеные дети остались там и превратились в нечистую силу.

В коротких рассказах о чудесном, повествующих о происхождении каменных куч, о разрушенных церквях и т. п., хийси — это древние великаны, которые могли кинуть огромный камень так, что убивали им сразу двух быков. Брошенный камень становился порогом на реке; озерные рифы — это мосты, которые не достроили хийси. Каменные гряды появились потому, что хийси бросали друг в друга камни. О том, что хийси некогда были соперниками нового христианского культа, свидетельствует их особая неприязнь к церквям: они боятся колокольного звона. Если хийси и строят днем церковь, то ночью они ее разрушают или церковь обрушивается прямо на прихожан. Иногда хийси наделяются чудесными свойствами, которые в апокрифических легендах приписываются творцу мира: они могут плавать на каменной лодке. Древние наскальные рисунки, камни-следовики — с изображениями ступни — следы хийси. Недаром петроглифы Карелии именовались в русской традиции «бесовыми следками». Монахи даже выбили на них крест, чтобы противостоять нечистой силе.

Образ Хийси сливается со схожим образом злого духа Лембо, который также может выполнять функции лешего, покровителя зверей: в финской руне зайчиха желает своему зайчонку «ног проворных, как благие крылья Лемпо». Представление о лембоях было заимствовано на Севере русскими людьми: считалось, что лембои обитают в горах целыми полчищами, имеют свои села, где живут семьями. При этом они похищают проклятых родителями детей.

^{В урочище Бесов Нос на Онежском озере «бес» с выбитым на нем крестом — единственная антропоморфная фигура. Лишь один глаз «беса» имеет зрачок: «кривизна» — распространенный признак нечистой силы.}

^{Victor Lauer / Shutterstock}

Тапио и Миэликки — хозяева леса

В отличие от Хийси, в верованиях финнов и карел Тапио остался преимущественно духом-покровителем лесных промыслов, «золотым королем леса», «лесным седобородым старцем». В заговорах к нему обращались с просьбой о помощи в охоте; в лесу возле пня — «стола Тапио» — ему оставляли мелкие приношения. Его лесная страна именовалась Тапиола или Метсола («Лесная страна», иногда, как средоточие лесных богатств, она отождествлялась с Похьёлой). Руна о певце Вяйнямёйнене рассказывает, как «мудрый старец Тапиолы» выходит из медной горы на золотой холм, чтобы послушать чудесное пение. Его женой считалась Миэлотар, Миэликки (Меттикки) — «лесная хозяйка», «мать» или «дочь леса», к которой тоже обращались охотники в заговорах с просьбой «отворить сундук медовый… выпустить золотого и серебряного зверя» или привести их «из дальней дали» — из самой Похьёлы. Покровителями охотников считались также дети Тапио — сын Вирбуса и дочь Тыыникки. К «лесным парням и девам» обращались в заговорах с просьбами сохранить пасущийся там скот. Особо выделялась Тапиотар или Хонготар — «Сосновица»: эта хозяйка соснового бора считалась прародительницей медведей. Недаром череп убитого зверя с особыми церемониями хоронили на сосне: верили, что он возродится у своей матери, в лесу.

^{Плетеный короб из бересты, с которым ходили в лес, и снегоступы.}

^{The National Museum of Finland (по лицензии CC BY4.0). Финно-угорская коллекция}

Медведь в мифах народов, живущих в лесу, напоминал человека, ведь он мог ходить на задних лапах. В представлениях карел он был проклятым человеком (именовался даже «лесным королем»), поэтому оброс шерстью. Чтобы зверь не трогал скот, пасущийся на опушках, нужно было провожать животных в рукавицах, которые имитировали медвежьи лапы.

Финская сказка сохранила этиологический миф о суде Тапио, который обустроил мир в животном царстве. В давние времена собаки, лисы, волки и медведи жили дружно и ходили вместе по лесу. Но однажды они поссорились из-за добычи: медведь, как самый сильный, и волк, как самый алчный, захватили доли лисы и собаки. Собака отправилась в Метсолу к Тапио, чтобы он рассудил зверей. В первый раз медведь и волк послушались хозяина леса, но потом вновь завладели добычей и не пошли на суд. Тогда Тапио решил поставить ловушку для медведя и очеп (петлю) для волка. Тут хищники и попались в западню. Медведь лишился длинного хвоста, стал выручать волка — лупить его дубиной по спине, чтобы тот выбрался из петли. С тех пор у волка спина не гнется. Собака стала врагом волка и медведя, а охотники получили ловушки для зверей.

Среди лесных духов известен и леший метсехалтья, «хозяин леса»: это старик с длинной седой бородой и одеждой изо мха. Он может менять рост и становиться вровень с деревьями. Под стать ему «лесная дева», которая только спереди имеет вид женщины, а сзади оказывается корягой или переплетением ветвей с хвостом. Тем не менее она любит вступать в связь с людьми.

Особые отношения должны были устанавливать с лешими пастухи, ведь им нужно оберегать скот от диких зверей. Рассказывают, что перед началом весеннего выпаса пастух шел в лес договариваться с лешим — «ударить по рукам». Для этого он надевал шерстяные рукавицы, а поверх правой — соломенную руку. Если леший решит схватить пастуха, в лапах у него останется ненастоящая рука.

^{Силок на птиц.}

^{The National Museum of Finland (по лицензии CC BY4.0). Финно-угорская коллекция}

В фондах Российского этнографического музея в Санкт-Петербурге хранится деревянная кукла, обнаруженная во время этнографической экспедиции к тверским карелам. Кукла была вырезана пастухом и прибита к дереву в лесу. Ее фигура имеет странный вид: на голове куклы — фуражка, а на туловище вырезаны пуговицы, как на мундире. Это изображение лесного хозяина, которого звали нюбликяз, «пуговичник». Кукла — пример того, как древняя традиция — делать изображения на деревьях — трансформируется в условиях современной культуры. Образ лешего (хийси) в мундире с пуговицами явно передает фигуру лесничего — государственного чиновника, опасного для людей, занимающихся лесным промыслом.

В быличке рассказывается, как одинокий батрак развел в лесу костер и к нему подошла лесная дева и принялась вязать. Батрак хотел потушить костер, но дева попросила его не делать этого. В благодарность она подарила ему чудесную рубаху, которая не изнашивалась и которую не нужно было стирать. Он проносил рубаху три года и никому не сказал, откуда получил чудесный подарок. Но однажды во сне батрак проговорился о лесной деве, и рубаха тут же превратилась в еловый лапник.

Дух леса может показаться в виде тетерева, глухаря, лося, медведя. Ему приносят мелкие жертвы, чтобы он оберегал скот и давал удачу в охоте — загонял зайцев в силки.

Ахти — хозяин вод

Бог Ахти, упомянутый Агриколой, считался покровителем рыб и тюленей, владельцем водных богатств, «золотым хозяином моря» в рунах. Его представляли в виде старца с седой или позеленелой бородой в серебряных одеяниях, иногда в виде рыбы. Море — Ахтола — его амбар. Ему посвящены рыбацкие заговоры, в которых иногда рыба отождествлялась с самим Ахти:

Окунь, дедушка наш Ахти,

Приходи клевать скорее.

^{Финская богиня воды Велламо на гербе области Пяйят-Хяме.}

^{Wikimedia Commons}

Его супругой или дочерью была Велламо, ее безуспешно пытался изловить и взять в жены сам Вяйнямёйнен. Этот эпический певец тоже имел непосредственное отношение к рыболовству: его струнный инструмент — чудесное кантеле — был сделан из хребта гигантской щуки (о нем мы поговорим отдельно). Игра на кантеле заставляла заслушаться всех обитателей суши и моря.

Рыбацкий заговор гласил:

Не нашлось в воде живущих

Шестерых питомцев Ахти,

Кто бы слушать не явился,

Поглядеть на отраженье.

Ведь сама воды хозяйка

В зарослях всплыла прибрежных,

На утес речной забралась.

Слушают питомцы Ахти,

Как играет Вяйнямёйнен.

Руна о чудесной игре должна была привлечь этих «питомцев Ахти» в сети.

Как хозяину иного мира — целебной водной стихии, — Ахти посвящены заговоры с просьбами исцелить от болезней, как хозяину богатств — просьбы о наделении золотом и серебром. В карельской сказке говорится, как некий пастух обронил в реку свой нож. Ахти услышал жалобы пастуха и принес ему со дна золотой нож. Но честный пастух отказался от чужого имущества. Тогда Ахти принес серебряный нож и, наконец, железный, принадлежавший пастуху. Когда пастух взял потерянный нож, Ахти похвалил его за честность и оставил ему все три ножа. Завистливый товарищ решил нажиться на щедрости водяного и бросил свой нож в воду. Но когда Ахти пришел к нему с золотым ножом, жадный пастух хотел схватить его и остался ни с чем. Ахти отплыл от берега.

У финнов и карел были известны и другие водные духи: водяной Ветехинен, «мать воды» Веден-эма, «хозяйка воды» Веденэманта. Водные духи могли показываться в виде рыбы, собаки, жеребенка, козла, даже испуганного зайца (если увлечься его преследованием, можно упасть в море и утонуть). Опасно встретиться в море с одноглазой рыбой: она способна хвостом сбить рыбака с лодки в воду, а если попадется в сети — поднимется шторм. Черноликая русалка любит расчесывать свои волосы у воды, моет в волнах длинные груди, которые забрасывает за спину. Иногда русалки попадают в рыбацкие сети: если их отпустить — в рыбной ловле будет сопутствовать удача.

^{«Покровитель рыболовства», дерево, XVII в. Найден в районе Ладожского озера, Карелия.}

^{The National Museum of Finland. Этнографическая коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Рассказывают о чудесной озерной деве, которая ночью пускалась в пляс под игру музыканта (вспомним игру Вяйнямёйнена и Садко). Однажды музыкант смог осветить ее лампой, и озерная красавица осталась с ним. Она даже родила ему ребенка, но продолжала тосковать по озеру. Наконец дева решила поделить дитя и разорвала его пополам, оставив одну половину мужу, а со второй спустилась под воду.

Водяной Ветехинен был опасен для людей и мог затащить их под воду с помощью заклинаний или превратившись в животное, в бревно, у которого есть один глаз, или в дерево у воды — оно тонет, как только на него садится человек. От него можно было избавиться, бросив в воду камень — «пирог водяного» — или при помощи колдуна, но удавалось побороть и в открытой борьбе. Однажды рыбаки отрубили руку Ветехинену, который хотел перевернуть их лодку. Водяной пообещал не тревожить больше людей, если ему вернут руку. И правда, после того как рыбаки бросили руку в воду, дух перестал показываться.

У водяных есть свои чудесные стада, которые выходят ночью из воды пастись. Ими можно завладеть, если бросить в воду железный предмет или успеть обежать стадо вокруг (сходные поверья распространены у всех финских народов).

Маахисы — подземный народ

Среди многочисленных духов, в которых верили финны, выделялся целый мифический народец — маахисы («жители земли»), маанвэки («земной народ»), мааналайсы («подземные»). Они похожи на людей, но безобразны (например, одна ступня у них повернута назад), хотя могут иметь красивых дочерей. Маахисы принимают вид лягушки, ящерицы, горностая, кошки и других животных. Помимо подземного мира они населяют леса, горы, холмы, пустыри. Путь в их страну ведет по муравьиным тропам, через озера и источники. В перевернутом подземном мире маахисы ходят вверх ногами по обратной поверхности земли. Попавший в подземное царство не должен вкушать пищу и пить напитки маахисов, иначе он не вернется на землю (сравните запреты пить смертный напиток преисподней — Маналы) или, вернувшись, обнаружит, что год у маахисов равен пятидесяти на земле. Маахисы похищают у людей детей, оставляя своих уродцев-подменышей и скот.

Заблудившись в лесу у маахисов, следовало вывернуть наизнанку одежду, чтобы левое на его пути не оказалось правым, а при ночевке оставляли приношение (молоко, мед, зерно и т. п.) на тропе маахисов, у дерева или священного камня. Расположением маахисов пользовался тот, кто не мучает скот. Маахисы — обладатели чудесного скота; чтобы завладеть им, нужно бросить в стадо какой-нибудь железный предмет: ключ, иголку, пуговицу. Человек, завладевший коровой маахисов, становился богатым. Тому, кто выдал дочь за маахиса, они подносили богатые дары. По финским верованиям, прежде чем строить дом, надо выкупить землю у маахисов, закопав в ней монету. Маахисы просили людей перенести хлев, если он оказывался над их жилищем, ведь из хлева стекают нечистоты. В эстонской мифологии этим духам соответствуют маалусы.

Духи-хозяева

Карелам и финнам (как и прочим финно-угорским народам) известны были также многочисленные низшие духи: хозяева (халтья, халдья) стихий (земли, воды) и природных урочищ — лесов и гор («хозяева» обитали внутри гор и скал), покровители рода и семьи — домовые духи, среди которых особым почитанием пользовались хозяева очага и хозяева бани. Хозяин очага напоминал с виду того, кто первым разжег в нем огонь. Свое недовольство нерадивыми людьми дух демонстрировал странным шумом, стуком и т. п. Иногда домовые «хозяин» и «хозяйка» имели диковинный вид: один глаз во лбу и красную шапочку с кисточкой. Считалось, что домовым становится первый умерший в доме. Даже лодка — важное для финнов Балтики транспортное средство (недаром о строительстве первой лодки слагались специальные руны) — имела своего духа-хозяина.

У финнов сохранился короткий мифологический рассказ — быличка — о домовом духе, который обитал в хлеву на сеновале в виде белой кошки. Обитатели дома привыкли к нему, кормили молоком и даже сдвигали с насиженного места, если нужно было сено. Дух заботился о лошадях, которые лоснились от довольства, хотя и не получали лишнего корма. Но однажды нерадивый работник заявился пьяным на сеновал. Дух злобно зашипел на него, и тогда работник ударил его оглоблей. Ему показалось, что удар пришелся по камню, и он ударил еще раз (что недопустимо в обращении с нечистой силой). Оглобля сломалась, и обломок попал по лбу пьянице, который пролежал без сознания до утра. Домовой же перешел в другой дом, и с ним ушло благополучие лошадей. Часто домовой дух жил в виде змеи — при таких змеях хорошо плодилась скотина.

^{Традиционная деревянная сауна в Финляндии.}

^{Peppinen / Shutterstock}

Баня (сауна) была особо почитаемой постройкой, где проходили многие ритуалы, связанные с родом и семьей, — в первую очередь родины, когда роженица должна была очиститься в бане. Неслучайно миф о сотворении человека, который пересказывали волхвы русскому воеводе, начинался с того, что Бог мылся в бане. В баню отправлялась и молодуха, которую после свадьбы принимали в новую семью. Она дарила полотенце хозяину или хозяйке бани (приношения делались и хозяину хлева). Наконец, баню топили для умерших предков на упомянутый ранее праздник кекри. Нельзя было поздно мыться или ночевать в бане: дух мог запугать, ободрать кожу, замыть до смерти.

Рассказывают, что был некогда судья-мздоимец, который выносил неправедные решения. Пострадавший от него человек проклял мздоимца — пожелал, чтобы черт забрал его. Однажды судья отправился в полночь в баню, но выронил огниво. Он никак не мог отыскать его и вынужден был отправить слугу за другим. Когда же тот вернулся, дверь оказалась запертой, а из бани слышались стоны. Слуга не смог открыть дверь и, смекнув, что дело нечисто, побежал за пастором. Но и священник оказался бессилен. Лишь когда у двери собрались двенадцать пасторов (по числу апостолов), черт выкинул кожу судьи на сушильном шесте, тело же забрал с собой.

^{Традиционная карельская вышивка, которой украшали полотенца.}

^{The National Museum of Finland. Финно-угорская коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Похожими духами народная фантазия населяла и прочие постройки: хлев, ригу, мельницу. Их умилостивляли мелкими приношениями: лили на землю молоко, брагу или подносили первую долю каждого кушанья; для духа риги оставляли один необмолоченный сноп.

Характерным для земледельческих народов было представление о «хозяине межи» (райянхалтья), который следил за тем, чтобы правильно проводились границы между полями. Этот дух мог являться жулику-землемеру и разоблачать его криком: «Исправь межу!» В некоторых рассказах неправедный землемер не мог найти покоя после смерти и сам превращался в духа, бродящего по межам.

^{Хозяйственные постройки в национальном парке на финском острове Сеурасаари.}

^{ElenaNoeva / Shutterstock}

В христианские времена появились даже представления о хозяевах церкви или церковного кладбища. Им обычно считался дух того, кто был первым погребен на этом кладбище.

^{Амбар на острове Сеурасаари.}

^{Finestock / Shutterstock}

Пяра — дух-добытчик

Пяра — дух, которого можно создать при помощи простых подручных средств. Она воровала для хозяев масло и молоко и доила соседских коров. Чтобы получить пяру, нужно было тайком взять в бане веретено, в которое для оживления вставлялась облатка с каплей хозяйской крови. Веретено могло проникнуть в соседский двор, если в заборе были дыры от сучьев. Но пяра могла являться в виде черной птицы с большим брюхом — в нем она переносила сливки в хозяйский дом — или в виде лягушки, кошки. Если убить такое животное, вместе с ним погибала и хозяйка пяры (сходные поверья известны у ижоры и многих европейских народов, в том числе у венгров и мордвы).

^{Веретено.}

^{The National Museum of Finland. Финно-угорская коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Калма — смертная сила

Калма («смерть», «могила», «неизлечимая болезнь») в финских и карельских поверьях — воплощение смерти, вредоносная сила, исходящая от покойников с кладбища (калманвяки — духи умерших). Умерший мог наслать болезнь и смерть. Чтобы очиститься от калмы, после похорон нужно прикоснуться дома к печи: дух домашнего очага должен был оградить живых от смерти. Сила калмы воплощалась в предметах, которые соприкасались с покойником (их нужно было уничтожить), иногда — в «смертной кости» или сумочке с кладбищенской землей, которую колдуны могли использовать для наведения порчи. После выноса покойника выметали избу, выбрасывали мусор и прогоняли смерть. Чтобы она не вернулась, эстонцы-сету вколачивали в порог гвозди или рубили на пороге голову курице; вслед процессии трижды махали поясом. По дороге на кладбище останавливались у поминального дерева, где прощались с умершим, а ствол обвязывали цветными нитками. Обрядовое дерево было сродни мифологическому мировому древу — оно также считалось путем на тот свет. По народным приметам увидеть во сне падающую сосну — ксмерти; если возле дома высыхает ель — умрет хозяин. Возвращаясь с кладбища, разводили на дороге костер и прыгали через огонь — чтобы смерть не пристала. Этот обычай был известен многим финно-угорским народам: эстонцам-сету, води, ижоре, мордве и обским уграм. По поверьям, смерть могла отогнать и игра на кантеле.

Против калмы направлены многочисленные заговоры, цель которых — выявить источник болезни: послана ли она Богом, надуло ли ее ветром, пришла ли она из жилищ мертвых или ее наслали «народ Метсолы» (леса) или стихия воды.

Характерно обращение к воде, древнейшей стихии, из которой была добыта земля:

Ты, вода, созданье Божье,

Старшая ты между братьев,

Первая среди живущих!

Если зло ты сотворила,

Ты явись признать деянье,

Вылизать явись больного,

Зло свое приди поправить.

Обитель калмы — это одновременно и кладбище, и загробный мир, Манала, Туонела, где обитают «дети калмы». Считалось, что у смертного одра собирались «старики Туонелы» — умершие предки, которых видел умирающий. У ворот кладбища плакальщица будила «народ калмы — народ Туонелы», чтобы открылись ворота Туонелы и вновь прибывшего не облаяли псы преисподней и предки приняли умершего в свою «славную общину», к «белым прародителям», в «белые места». Чистота — «белизна» — предков в причитаниях противопоставляется вечному мраку Туонелы в мифологическом эпосе.

Поединок колдунов

Как и шаманизм, колдовство в северных странах было распространенным занятием. Недаром в финском и карельском фольклоре сохранилось множество понятий, связанных с колдовством: тиэтайя — предсказатель, нойта — общефинское название колдуна или колдуньи, юмала — обозначение сверхъестественной «божественной» способности. Многие наименования были заимствованы из других языков, ведь чужие всегда казались самыми опасными колдунами: таковы велхо — волхв, маг, мюррюсмиес — шептун, поппа — от русского «поп» (христианские священники наделялись сверхъестественными способностями), поху — от русского «бог». Слово турья означало «лапландец» (саамы считались у финнов и других соседних народов самыми могущественными колдунами), лойтсья — заклинатель, маатохтори — «земляной доктор» (врачеватель, черпающий свои способности из преисподней), пусокари — знахарь, хамассуу — «зуборотый».

Последнее название связано с поверьем, будто у колдуна, прошедшего обучение, вырастает специальный зуб. У него также должна быть колдовская сумка: в ней он держит кладбищенскую землю, смертную кость, жабу и змею (хтонические существа), пепел (вспомним о его использовании в Биармии), пряжу — обычный колдовской атрибут, и деньги. Сумка эта способна передвигаться сама по себе. Если бросить ее в огонь, она сгорает со страшным шумом; колдун же может от этого умереть.

Чтобы избавиться от угроз колдуна, надо использовать его же средства: бросить ему вслед пригоршню пепла из очага, трижды плюнуть и сказать заговор:

Рот колдуна лизать не буду

И лопарский дар не стану.

Дети хийси пусть лакают,

Лижут огненные стрелы.

Затем надо замести следы колдуна, и тогда его порча не подействует.

Сам колдун не горит в огне, может заморозить кипящую воду, не чувствует холода, и его не берет ни удар клинка, ни пуля. Колдун властвует не только над хтоническими гадами, но и над дикими зверями, особенно над медведями и волками. Он может накликать ветер и бурю, поднять вихрь и перемещаться в нем, вызвать с того света умершего. Ему подчиняются черти. Колдун наводит порчу и произносит целебные заговоры, он способен заставить змею явиться, чтобы та зализала собственный укус, может загасить пожар, найти вора (к нему прилипает украденное добро) и пропавшую в лесу скотину («запирает лес»), «присушить» и «отсушить» парня или девушку, превратить целый свадебный поезд в волков.

Распространены мифологические рассказы о состязаниях колдунов и шаманов. Злой колдун заклинает змею, та ищет жертву и заползает в церковную лодку. Другой колдун отсылает змею назад, вставив ей в пасть горящий трут. Змея возвращается к злобному чародею, и его дом сгорает. Один саамский колдун в образе тетерева хотел переманить всех птиц в Лапландию, но и на него нашлось колдовское средство: ружье зарядили серебряной пулей (или хлебом) и выстрелили в тетерева-колдуна. Тот упал с дерева и превратился в саама.

В карело-финском эпосе в магическом умении соревновались герои Вяйнямёйнен и Ёукахайнен, Лемминкяйнен и хозяева мифической страны Пяйвела.

Священный брак Укко и Рауни

^{Амулет с молотом громовника. 800–1050 гг.}

^{Finnish Heritage Agency. Коллекция археологических находок (по лицензии CC BY4.0)}

Громовник Укко был верховным богом, известным всем прибалтийским финнам. Его именовали также Исянен, эстонцы — Уку. Другие персонификации грома, с которыми мог отождествляться Уку у эстонцев, — Пикне, Кыу, Эйке. Иногда Укко называли Ильман Укко — именем общефинноугорского божества. Его представляли в виде старика с седой бородой (недаром он именовался Эйке, а также Ванем — «Старик», Таеватаат — «Небесный дед»), в голубом плаще (символ туч), разъезжающего на колеснице по каменной небесной дороге. Основной атрибут Укко — молния, ее символизировало оружие громовника — топор (иногда каменный), палица или меч. Золотой палицей-молнией он ударял по дереву, высекая огонь. Иногда Укко приписывались каменные «громовые когти», напоминающие архаичный миф о птице-громовержце. Этими когтями он высек огонь, который на земле достался герою Вяйнямёйнену. Укко катает небесные камни, отчего происходит гром, и поражает громом и молнией злых духов, которые могли скрыться от него только в воде.

^{Уконкиви — «Камень Укко», скалистый островок на озере Инари в Финляндии (провинция Лапландия). Считался культовым местом финнов и саамов. Топоним напоминает о мифологической связи Укко с камнями.}

^{Daniele Aloisi / Shutterstock}

Его лук — радуга. Стрелка Укко — щепка от дерева, пораженного молнией, — считалась сильным магическим средством (вспомним о божьих стрелах в заговоре на бересте). Интересно, что черт, противник громовержца, в финском фольклоре мог носить имя Перкеле. Это имя было заимствовано финнами у соседей-балтов, называвших своего громовержца Перкунас, но бог соседнего народа превращался в беса. Такое превращение испытал Перкунас и в мифологии саамов: там Перкель также противник громовника.

Как бога-воителя Укко, «золотого короля», просили в заговорах наделить воина огненной шубой, «дать кольчугу, как рубаху», воздвигнуть каменную стену, чтобы воин мог скрыться за ней. Как «атмосферный» бог Укко выступал покровителем охотников в зимнюю пору: его вместе с Палваненом просили в заговорах присыпать землю свежим снегом, чтобы видны были заячьи следы. К нему же обращались и при охоте на медведя.

Укко — хранитель скота, помогает молоть хлеб. Святилищами Укко были рощи и камни, которым молились об излечении от болезней и о хорошем урожае. К самому богу обращались с призывом послать «с востока, запада и юга дождевые тучи», окропить из них «медом» — плодородной влагой — растущие хлеба. Агрикола писал об обрядах, посвященных древнему богу, и о семейных отношениях Укко и его жены Рауни. После сева распивали специальный кубок Укко: приносили большую чашу, которую допьяна опустошали и девушки, и женщины, после чего творилось много непотребств. Когда жена Укко ругается, бог начинает сердиться, с севера гремит гром — рычит Укко, после чего приходит хорошая погода, обеспечивающая урожай. У финских крестьян долго существовал обычай складывать угощение в берестяной короб и относить в священное урочище — на «гору Укко», чтобы летом не было засухи. Это миф о священном браке бога неба и богини земли: он призван обеспечить плодородие земли, вызвать небесный дождь. Недаром в мифологии прибалтийских финнов сохранилось представление о Матери-Земле — финской Маан-Эмойнен, эстонской Мааэма.

По-видимому, имя Рауни — ранний эпитет Укко: финское раунио значит «куча камней», а камни — атрибут Укко. Культ Укко-старика связан также с культом предков. Иногда имя Укко выступает в обращении к любому божеству и сближается со значением Юмала.

С введением христианства образ Укко стал сливаться с образом христианского громовника Ильи-пророка, а также с образом апостола Иакова (по-фински Яакко), который в Евангелии назван «сыном грома». День Иакова — 25 июля — назывался и днем Укко: этот день определял погоду на период жатвы и на всю осень. В этот день нельзя было работать, иначе молния могла попасть в дом. У ижоры праздник Укко сливался с Ильиным днем, днем пророка Ильи (20 июля), — тогда варили пиво, чтобы пошел плодородный дождь.

Но главным героем финской и карельской мифологии стал не Укко, а другой старец — Вяйнямёйнен (в некоторых рунах обозначение старца Укко оказывается эпитетом Вяйнямёйнена). Его образ донесли эпические песни — руны, — недаром у Агриколы он назван творцом песнопений.

Чудесное рождение и деяния Вяйнямёйнена

Согласно эпическим рунам, герои Калевы родились от чудесного зачатия. Девушка Иро расчесывала волосы на берегу большого моря. Ее гребень упал в море. Иро долго искала свой гребень, но нашла лишь три волоска. По поверьям, нельзя было выбрасывать или сжигать волосы — это могло привести к порче. Иро положила находку за щеку и от этого зачала. У нее родились три сына, и дева решила не носить их к попу, а сама дала им имена. В некоторых рунах дети сами придумывают себе прозвания. Первого прозвали Вяйнямёйненом (Вяйнямёйни, Вяйне), второго — Ёукахайненом, третьего — Ильмариненом.

^{Статуя Вяйнямёйнена в Хельсинки.}

^{Videowokart / Shutterstock}

^{Вяйнямёйнен с кантеле. Скульптура Карла Сьёстранда. 1857 г.}

^{Väinämöinen, 1857. Carl Eneas Sjöstrand. Фотография: Finnish National Gallery / Henri Tuomi}

Чудесное зачатие в мифах означает, что речь идет о первоначальных временах творения (хотя рунопевцу известен обычай крещения детей у попа), когда у праматери не было супруга — она сама родила первых людей. Недаром в других рунах мудрый старец Вяйнямёйнен, чародей и шаман, — первое существо, обитатель Мирового океана. Он был рожден некоей воздушной девой Ильматар. На колене Вяйнямёйнена, торчащем из воды, птица снесла яйцо, из которого Вяйнямёйнен своими заклинаниями сотворил мир.

Певческое искусство Вяйнямёйнена — искусство заклинателя. Его песнопениями не только сотворен мир, без них «исчезнет в мире радость» и даже скот станет бесплоден. Вяйнямёйнен создал земной рельеф — скалы, рифы, выкопал рыбные озера.

Добывание огня

В некоторых рунах Вяйнямёйнен сам добыл огонь: высек первую искру из своего ногтя или при помощи кремня и трута. Но «огненная рыба» — лосось — поглотила искру (недаром ее именуют также «красной рыбой»). Вяйнямёйнену пришлось вновь добывать огонь из чрева огненной рыбы, изготовив первую в мире сеть для рыбной ловли.

Рассказ о происхождении огня содержится в специальных рунах — заговорах против пожаров, страшного бедствия для лесной страны. Огонь в руне добывает Вяйнямёйнен вместе со своим главным соратником и соперником — Ильмариненом (иногда огонь высекает и небесный бог Укко):

Высек пламя Ильмаринен,

Выбил искру Вяйнямёйнен,

На восьмом на небе верхнем,

Воздуха девятом слое.

Искра выскальзывает с верхнего неба вниз и через дымоход попадает на землю и в колыбель младенца, опаляя грудь матери. Та спасает свою жизнь и заговаривает пламя — опускает искру в море (или заматывает в клубок и опускает в Туонелу). Тогда море (или река Туонелы) закипает — волны поднимаются выше елей. Сиг глотает искру и начинает мучиться от жжения, но его самого глотает щука, а ту — красная семга. На земле тем временем продолжает бушевать пламя. Его не было лишь за «амбаром Ахти» — хозяина водной стихии и покровителя рыболовства. «Амбар Ахти» — это море, где выкопали змею — «червяка Туони» (рожденного, как мы помним, от плевка Сюэятар в море) — и сожгли ее. Из посеянного пепла вырос лен, который стали вымачивать в воде и делать из него нити. Из них была создана сеть, которую закинул в море Вяйнямёйнен, взяв ее в железные рукавицы, чтобы не обжечься об огненную рыбу. Мудрый рыболов вновь добывает искру, которую приручает: помещает в колыбель и пестует, как младенца. Чтобы уменьшить силу огня, из Похьёлы призывают «ледяную деву стужи» (она приносит и медные рукавицы Вяйнямёйнену), а чтобы обезопасить людей от ожогов, отправляют пчелу за целебной мазью.

В некоторых заговорах Вяйнямёйнен, Ильмаринен или громовник Пикемойнен добывают огонь без кремня, но при помощи цветастых змей: змеи здесь — это метафора, обозначающая молнии.

Строительство первой лодки

Культурные деяния Вяйнямёйнена не только трудовой подвиг, но и магическое действо: он выбирает дерево для строительства лодки, испрашивая у дуба, согласен ли тот стать остовом будущего судна. Дуб соглашается лечь в сани, если из него построят боевую ладью. Чтобы закончить строительство первой лодки, Вяйнямёйнену не хватает трех магических слов (иногда — инструмента). Он выведывает их в загробном мире — Туонеле, куда пробирается по лезвиям секир, мечей и остриям иголок или с помощью великана Випунена, пробудив того от мертвого сна. Випунен — древний великан начальных времен, ему доступна тайная мудрость — тысяча заклятий, но он давно уже умер и пребывает в Туонеле, на подбородке его выросла ольха, на зубах — сосны.

Лес на теле Випунена напоминает о сходных скандинавских мифах, где мир создан из тела первобытного великана Имира: лес — это его волосы. Вообще, мотив строительства первой лодки связан с космогонией. В ижорской руне герой срубает гигантский дуб и делает лодку из кроны мирового древа.

Вяйнямёйнен или сам проникает в утробу Випунена, или тот его проглатывает, но великан не хочет раскрывать тайных знаний. Тогда Вяйнямёйнен строит там кузницу, выковывает шест, которым ранит внутренности Випунена и распирает его пасть, или делает прямо в утробе первую лодку и три дня плавает по его «жилам». Испытывающий муки великан вынужден поделиться своими знаниями с Вяйнямёйненом. Вяйнямёйнен выбирается из утробы, исполненный мудрости Випунена. Проникнув живым в Туонелу, Вяйнямёйнен обманывает стражей загробного мира — дочерей Туони — и ускользает с того света, приняв облик змеи.

Заговор, останавливающий кровь

Специальные руны повествуют о том, как Вяйнямёйнен, вытесывая первую лодку, ранит колено или палец железом — Хийси (Лемпо) направил топор против героя. Тогда заклинатель произносит заговор, от которого останавливаются реки и ручейки — «подобное происходит с подобным», поэтому по симпатическим законам магии всё, что течет, тоже должно остановиться, чтобы кровь не бежала из раны.

Вяйнямёйнен напоминает железу о том, что оно не было «таким великим», чтобы ранить человека, когда его доставали из болота. Он рассказывает руну о происхождении железа: по архаичным представлениям, чтобы устранить следствие несчастья, нужно было поведать о его причине — начале. Железо, добываемое из земли, не может ранить человека, ведь он брат железа, такой же ребенок матери-земли.

Специальный стихотворный заговор о ране Вяйнямёйнена исполнялся для того, чтобы остановить кровь: в нем рассказывалось не только о происхождении железа, но и о том, как раненый Вяйне отправился искать знахаря. Он не нашел его в нижнем и среднем доме, лишь в верхнем — на небесах — старуха смогла заклясть кровь, ведь она не речка, чтобы течь по земле. Знахарка (в некоторых рунах — сама Дева Мария) обратилась к пчеле, чтобы та принесла целебных мазей.

Создание кантеле

^{Вяйнямёйнен и гигантская щука. Аксели Галлен-Каллела. 1904 г.}

^{Suuri hauki, 1904. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Pakarinen}

Лодка Вяйнямёйнена сетует, что герой не использует ее для славных дел. Тот снаряжает дружину гребцов и отправляется в море. Там лодка застревает в хребте огромной щуки или лосося. Герой убивает мечом чудовище и создает из хребта или зубов струнный музыкальный инструмент — кантеле. Для струн берут волосы Хийси или коня. В некоторых рунах певец делает кантеле после неудачной рыбной ловли, когда он пытается выловить упущенную им деву Велламо, а выуживает лишь череп щуки, из которого мастерит чудесный инструмент. Иногда кантеле изготовляет кузнец Ильмаринен. Играть на кантеле пробует Ёукахайнен — извечный молодой соперник Вяйнямёйнена, но его игра не приносит веселья. Когда кантеле берет в руки Вяйнямёйнен, его игру и пение слушают зачарованные звери и птицы, хозяйка воды и хозяйка леса — даже скалы сдвинулись с места. Не удается Вяйнямёйнену лишь выманить из воды приглянувшуюся ему деву.

^{Кантеле. Современная реплика.}

^{Zbynek1 / Shutterstock}

Миф о кантеле напоминает распространенные мифы о музыкальном инструменте, который был создан из костей погибшей девушки — из ее волос сплели струны; иногда из ее тела вырастает поющее дерево, тростник и т. п. Вместе с тем певческое искусство связано с жертвоприношением хтонического или первобытного существа. Руны сохранили сюжет о том, как кантеле было создано из рогов жертвенного животного — лося, бегущего из земли Хийси, что напоминает нам о небесной охоте. В ижорской руне некая девица тяжелым трудом заработала зерна ячменя на посев, но тот ячмень стал травить дикий баран. Баран был пойман, и из его рогов кузнец сделал кантеле. Овладеть игрой на нем смог лишь слепой старец, которого заслушался весь мир.

^{Рунопевица с кантеле на картине Альберта Эдельфельда. 1893 г.}

^{Larin Paraske, 1893. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Pakarinen}

^{Музыкальный инструмент хантов.}

^{The National Museum of Finland}

Исследовательница культуры обских угров — хантов и манси — этнограф З. П. Соколова обратила внимание на то, что у этих народов есть схожий музыкальный инструмент, чье название означает «любимое богом пятиструнное дерево». Сама форма инструмента напоминает лодку, а детали его корпуса склеивались рыбьим клеем. Все это перекликается с сюжетом о создании Вяйнямёйненом чудесного кантеле. В карельских рунах рассказывается, как кузнец Ильмаринен хочет срубить дерево для того, чтобы сделать кантеле. Но дерево не готово быть срубленным: на его корнях лежит черная змея, а в ветвях поет гриф. Лишь когда на ветвях кукует золотая кукушка, а у корней спит прекрасная дева — только тогда оно готово. Дерево, из которого делают чудесный инструмент, — мировое древо. Волшебный певец, как шаман, черпает вдохновение во всех мирах, а чудесное кантеле напоминает шаманский бубен — оно воплощает мировое древо.

Неудачная женитьба Вяйнямёйнена

^{Вяйнямёйнен пытается поймать Велламо. Аксели Галлен-Каллела, триптих, 1890 г.}

^{Aino Myth, triptych, 1891. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Aaltonen}

Романтический миф повествует о деве-лососе Велламо. Вяйнямёйнен ловит чудесную рыбу, дивится ее необычному виду и хочет приготовить ее на обед, поэтому просит у самого Укко золотой нож для разделки добычи. Но лосось вырывается и оказывается русалкой Велламо, дочерью Ахти. Из волн она упрекает рыбака в неразумности, ведь она хотела стать его женой, а не быть съеденной. Вяйнямёйнен безуспешно пытается снова поймать Велламо. Но напрасно просит он Ильмаринена выковать ему грабли «в двести сажен», чтобы добыть деву со дна морского: ими он достает лишь кости или череп щуки, из которых мастерит чудесное кантеле.

В одной из карельских рун после неудачной рыбной ловли отчаявшийся Вяйнямёйнен упал в воду, где девять лет творил подводные скалы и устраивал отмели. Потом он выставил на поверхность колено, которое заметила утка, снесшая на «острове» семь железных яиц. Из них и возник весь свет. Рассказ о неудачной женитьбе предшествует здесь мифу о сотворении мира.

Возможно, миф о Велламо восходит к древним тотемическим мифам о женитьбе героя на хозяйке животных. Вспомним медвежью свадьбу в финно-угорском фольклоре.

Вяйнямёйнен и Ильмаринен освобождают луну и солнце из Похьёлы

Игра Вяйнямёйнена на кантеле заставляет даже месяц и солнце спуститься с небес на вершину сосны. Тут их и хватает хозяйка Похьёлы. Она скрывает месяц в пестрый камень, а солнце — внутри стальной скалы и замыкает их там заклинаниями. В Калевале и даже на небе, у престола Укко, наступает темнота: не растет хлеб, не плодится скот. Народ просит кузнеца сковать им новые светила. Тот кует из золота солнце, из серебра — месяц, вешает их на сосну и ель, но искусственные светила не греют и не светят.

Тогда Вяйнямёйнен начинает гадать — бросать жребий из ольховой щепки, — куда делись светила. Жребий указывает, что солнце скрыто в скале Похьёлы. Три дня шагал герой до ворот Похьёлы. Дойдя до реки преисподней, он кричит сыновьям Похьёлы, чтобы они дали ему лодку. Но они отвечают, что у них нет свободной лодки: живым нельзя в преисподнюю.

Вяйнямёйнен превращается в щуку, чтобы переплыть поток, разделяющий мир людей и Похьёлу. Там героя встречают сыны Похьёлы, и ему приходится сражаться с ними, пока он не добирается до острова, где под березой в скале скрыты светила. Мечом он пишет магические знаки на облаке, и камень раскалывается. Внутри скалы Вяйнямёйнен убивает змей, стерегущих запоры, но не может открыть замки: у него нет ключей и его заклинания бессильны. Тогда он возвращается к своему помощнику — чудесному кузнецу Ильмаринену и просит его выковать ключи и отмычки. Тот принимается за работу. Лоухи, хозяйка Похьёлы, чует недоброе и в облике ястреба подлетает к кузнице узнать, что кует кузнец. Ильмаринен отвечает, что кует ошейник для Лоухи, чтобы приковать ее к подножию скалы. Испуганная хозяйка Похьёлы сама возвращает на небо месяц и солнце и уже в облике голубки сообщает об этом героям.

Космогонические мифы прибалтийско-финских народов позволяют предположить, что хозяйка Похьёлы не была похитительницей светил, ведь они изначально пребывали в ином мире — на дне Мирового океана, куда упало чудесное яйцо. Оттуда их добывают чудесная птица и герой-кузнец. В ижорских рунах сохранился миф о древних временах, когда:

…Без солнца жили,

Копошились без луны.

Ощупью ходили люди,

Пальцами искали пашни,

След ноги^[9] — мизинцем малым,

При свечах пахали землю,

Засевали при лучинах.

В те времена все было «наоборот»: «из реки дрова палили, суп из родника хлебали, заячью капусту ели». Тогда кузнец Инкеройнен (т. е. ижорец), дочь кузнеца, сам Юмала — Бог, Дева Мария, «сын Божий» или иной герой отправляется искать светила (в одной руне сам Вяйнямёйнен рассказывает герою о том, где они спрятаны — на северной стороне моря). Герой находит их в Похьёле (или Хийтоле) — в ивовом кустарнике или березняке, под крышей гумна или в амбаре, — усыпляет народ Похьёлы или стражей, стерегущих светила, при помощи «сонного клубка», выносит светила, «держа месяц цветком в руке», а солнце ставит на голову. Его преследуют хозяева похищенных светил, но герой уходит от погони благодаря чудесным предметам, которые он прихватил. Из брошенного им кремня вырастает гора, щетка становится непроходимым лесом, кувшин — глубокой рекой. Герой развешивает добытые светила на дереве. Сначала они светят лишь богатым, но божий сын их перевесил, и они стали светить всем людям. Эти потешные руны изображают «мир наизнанку», сказочное бегство героя, схожее с бегством детей от Бабы-яги. Но рунические небылицы напоминают и о самом серьезном, что есть в мифологии, — о сотворении мира, первобытном хаосе. Из хаоса необходимо сотворить космос, разместив светила на мировом древе.

Обращает на себя внимание то, что «кователь небес» Ильмаринен не в состоянии выковать новые светила (как он оказался не в состоянии и выковать себе жену — о чем еще пойдет речь). Эпоха творения закончена — эпический и культурный герой может создавать лишь блага культуры, но не может вновь сотворить свет.

Сам Вяйнямёйнен похищает источник изобилия — сампо, в котором иногда оказываются скрыты солнце и месяц, — у жителей Похьёлы. Он усыпляет их с помощью кантеле (иногда применяет «усыпительные иголки» или уговаривает солнце светить жарче) и отплывает с сопровождающими его героями (Ёукахайненом, Ильмариненом и другими) на лодке.

Вяйнямёйнен и Ёукахайнен

Мудрый старец Вяйнямёйнен противопоставляется в карело-финских рунах молодому самоуверенному герою-неудачнику Ёукахайнену (Ёукахайни, Ёугамойни, Ёугамойне). В карельских рунах Ёукахайнен (он может быть родом из России или Швеции, иногда изображается узкоглазым чужаком — саамом) едет состязаться со старцем в пении и мудрости. Их сани сталкиваются в дороге, и уступить путь должен мудрейший. Ёукахайнен выдает себя за мудреца времен творения мира:

Я уже был тогда,

Когда вспахивали первое море,

Когда создавали горы.

Но настоящий демиург Вяйнямёйнен, который выкопал ямы рыбам и сделал небесный свод, загоняет хвастуна в болото песней-заклинанием, от которой затряслась земля и задрожали горы (в «Калевале» Ёукахайнен даже каменеет, как первобытный великан). Он выпускает неудачника оттуда лишь после того, как Ёукахайнен дает выкуп — не золото и не коней, которых много у самого Вяйнямёйнена, а свою сестру в жены.

Ёукахайнен сопутствует Вяйнямёйнену в его культурных деяниях, по-видимому, как неудачник-трикстер — демиургу (в некоторых рунах Ёукахайнен — младший брат Вяйнямёйнена: таковы Ен и его брат Омоль в мифологии коми, Нуми-Торум и Куль-Отыр у обских угров и т. п.): Ёукахайнен портит лодку, сделанную Вяйнямёйненом; меч Ёукахайнена ломается о хребет гигантской щуки, которую Вяйнямёйнен убивает своим оружием и мастерит из нее кантеле; Ёукахайнен неумело играет на инструменте — Вяйнямёйнен зачаровывает всех своей игрой. Когда Вяйнямёйнен похищает сампо, Ёукахайнен уговаривает его запеть, и это будит хозяйку Похьёлы. В одной из рун Ёукахайнен даже стреляет в Вяйнямёйнена из лука, когда тот возвращается из Похьёлы.

Вместе с тем поединок Вяйнямёйнена и Ёукахайнена напоминает брачное испытание, где нужно в чужом мире добыть невесту, а также состязания колдунов у разных народов. У соседей-саамов рассказывали, как колдун Ломпосоло добился удачи в рыбной ловле, призвав на помощь сейд — идола, которого соорудил на берегу из камней. Другой колдун сбросил сейд в реку, но Ломпосоло сделал нового, и рыба опять пошла к нему в сети. С колдунами, подобно летописному русскому воеводе, победившему волхвов, состязался епископ Стефан Пермский. Таков и поединок шаманов-талтошей у венгров.

^{Ёукохайнен. Аксели Галлен-Каллела, 1903 г.}

^{Joukahaisen kosto (Joukahainen vaanimassa), 1903. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Aaltonen}

Вяйнямёйнен также выступает соперником другого героя — кузнеца Ильмаринена — во время их сватовства в Похьёле. Хозяйка Похьёлы дает женихам трудные задания: достать звезду с неба, вспахать змеиное поле, свернуть руками в клубок змей, выловить черную щуку из реки Туонелы. Вяйнямёйнен со всем справляется, используя свои магические способности, и уводит невесту Ильмаринена после брачных испытаний.

Ильмаринен не оставляет попыток обойти соперника — он кует себе невесту из золота и серебра. Но драгоценная дева не радует творца: он мерзнет с ней в постели.

Мотив соперничества в сватовстве характерен для архаического эпоса. У палеоазиатов культурный герой-неудачник — мифический Ворон. В древности палеоазиаты не знали металла, и Ворон решил сделать себе невесту из отхожих материалов — фекалий.

Уход Вяйнямёйнена

В конце концов у мудрого старца находится достойный соперник. Карельские руны повествуют о чудесном рождении юного героя, которого дева понесла от съеденной лесной ягодки. Когда настала пора роженице идти в баню — рожать, чтобы ребенка приняли в род после этого необходимого ритуала, Вяйнямёйнен почуял недоброе. Старец сказал, что младенца лучше было бы убить. Тут и случилось чудо. Полумесячный младенец Калева заговорил и упрекнул Вяйнямёйнена, ведь тому прощались и большие проступки: Калева обвинил старца в том, что он обесчестил собственную мать. Народ нарекает чудесного младенца царем леса (Метсолы) и стражем денежной горы. Оскорбленный же Вяйнямёйнен уплывает прочь в своей лодке, предрекая, что вернется сюда умирать.

Сказанные чудесным младенцем слова не просто оскорбление: это магическое заклинание, лишающее старца сил. Вспомним, что и сам Вяйнямёйнен родился от девы после чудесного зачатия.

В рунах говорится также, что чудесного младенца крестят — новая религия приходит на место старым культам и заклинаниям Вяйнямёйнена. В Карелии сохранилась легенда о соперничестве христианского Бога и Вяйнямёйнена. Бог хотел убить Вяйнямёйнена, потому что тот слишком долго жил на свете и хотел стать могущественнее самого Бога. Вяйнямёйнен взмолился, чтобы Бог дал ему еще один век жизни, пока он не стопчет железных сапог. Создатель дал ему три пары, но хитрый Вяйнямёйнен не стал носить их — ходил в собственных сапогах. Когда Божьи посланцы вновь пришли по душу Вяйнямёйнена, то увидели, что сапоги не сношены. Бог разгневался и проклял старца: «Пусть душа в тебе сидит, пока вселенная стоит!» — и изгнал его с земли.

Вяйнямёйнен с плачем пришел в Похьёлу, но ее хозяйка отправила его еще дальше, в глотку Куримуса, в водоворот посреди Мирового океана — «в гадкую пучину моря», где он был обречен на вечное заточение.

Загадочный уход Вяйнямёйнена из своей страны характерен для деяний культурных героев-первопредков. Так же уходят легендарный предводитель мордвы Тюштян, не менее легендарный король бриттов Артур и другие.

Ильмаринен — божественный герой-кузнец

Спутник и соперник Вяйнямёйнена Ильмаринен (Илмайллине, Илмойллине) тоже один из создателей мира в финской и карельской мифологии. Образ Ильмаринена восходит, вероятно, к финно-угорскому божеству неба, ветра, воздуха (финское ильма — «воздух, небо, погода») и родственен демиургам других традиций — марийскому Инмару и Ену у коми. Ильмаринен — «кователь небесного железа», что сближает его с небесными кузнецами других мифологий (сравните с греческим Гефестом). Он выковывает небесный свод так, что «след молота не виден, не видны следы клещей в нем», делает первый плуг, меч для героев Калевы.

Вспомним, что у ижоры сохранились руны, где кузнец оказывается истинным творцом мира. Яйца падают из гнезда ласточки-касатки в океан, та летит к кузнецу и просит, чтобы он помог добыть их или выковал из разбившихся яиц светила.

В некоторых рунах Ильмаринен замещает Вяйнямёйнена как творец: это он первым высекает пламя — таково не только происхождение огня, но и происхождение грозы в финских поверьях. Значит, Ильмаринен не просто культурный герой, создатель земных благ. Как уже говорилось, его образ восходит к общефинскому небесному божеству, которому присущи и функции громовержца.

Происхождение железа

Естественный для божественного кузнеца культурный подвиг — создание кузнечного искусства. В специальной финской руне о происхождении железа рассказывается, как дикие лесные звери — волк и медведь — на своих лапах вынесли руду из болотной топи.

^{Ильмаринен кует луну. Скульптура Виктора Рунеберга, 1866 г.}

^{Ilmarinen takoo kuuta, 1866. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Pakarinen}

Происхождение ремесла здесь увязывается с архаическими «тотемическими» традициями — дикие звери участвуют в творении.

Но руду невозможно было подвергнуть ковке, пока некая «черная небес девица с кожей цветом словно воздух» не сцедила на землю молоко. Черные капли делали железо ковким, белые превращали его в сталь (в других рунах кроваво-красные капли — это сталь или медь). Тогда Ильмаринен (Илмоллинни) сделал кузницей свою рубаху, из шубы сотворил кузнечные меха, в молот превратил свой локоть, а колени использовал как подпорки-наковальни. Он стал ковать женские уборы, «кончики иголок женских, острия мечей геройских». Чтобы железо было «злобным» и оружие наносило смертельные раны, при ковке использовался яд черной гадюки. Далее следует знакомый нам сюжет о том, как Вяйнямёйнен, стругая лодку, поранился железом и стал добывать заговор, чтобы остановить кровь.

В некоторых рунах волшебные девы именуются Луоннотар или Сюннютар — «рождающие». Их три (они подобны девам судьбы в мифологиях разных народов — мойрам, паркам и норнам), их молоко способно излечить от всех болезней. Столь странные мифологические ассоциации между тремя девами, определяющими судьбы всего живого, железом и целебным молоком объясняются из мифологической картины мира, свойственной многим народам. Три девы, воплощающие судьбу, сидят у корней мирового древа возле источника, питающего весь мир. Они связаны с матерью-землей и ее рудоносными жилами, которые часто считаются кровью земли. Молоко этих дев так же целебно, как и само железо, — оберег против всяческой напасти и нечистой силы.

^{Мифологический сюжет о рождении железа на иллюстрации Йозефа Аланена. 1910–1912 гг.}

^{Wikimedia Commons}

Часто Ильмаринен выступает вместе с Вяйнямёйненом. В карельских рунах Вяйнямёйнен, Ильмаринен и Ёукахайнен — братья, которые родились от непорочной девицы, съевшей три ягоды. В отличие от древнего мудреца-заклинателя, добывающего культурные блага у существ иного мира, Ильмаринен своими руками выковывает чудесные предметы, даже небесный свод, но умение преобладает у него над сверхъестественными способностями. Как творец Вяйнямёйнен могущественнее Ильмаринена. Когда хозяйка Похьёлы похитила светила, Ильмаринен выковал искусственные солнце и месяц, но они не могли светить, как ни старался Ильмаринен повесить их на небе. Вяйнямёйнену пришлось добывать настоящие светила в Похьёле.

Героическое сватовство

В рунах о сватовстве в Похьёле Ильмаринен — соперник Вяйнямёйнена, который хочет опередить кузнеца и первым взять в жены красавицу из Похьёлы, которую уже сосватал Ильмаринен. Тайно Вяйнямёйнен отправляется на ладье свататься, однако девушка, стирающая на берегу, узнаёт об этом и рассказывает Ильмаринену. Тот спешит на санях в Похьёлу, но Вяйнямёйнен опережает его и успевает выполнить трудные задания хозяйки Похьёлы. При этом Вяйнямёйнен использует свои магические способности: чтобы вспахать змеиное поле, он впрягает в соху медведя или лося; при помощи Укко укрощает коня Похьёлы — небесный бог засыпает горячего жеребца снегом. Чтобы выловить гигантскую щуку к столу «свекрови», Вяйнямёйнен превращается в орла, когтит добычу в реке Туони и выносит на чудесный дуб с яблоками. В некоторых рунах Вяйнямёйнену удается похитить невесту Ильмаринена, и кузнец выковывает себе золотую деву, но не может спать с бездушной куклой.

Хозяйка Похьёлы требует, чтобы Ильмаринен выковал чудесную мельницу сампо в качестве свадебного дара, — и об этом мы еще расскажем.

В других рунах Ильмаринен, в одиночку или при помощи братьев Вяйнямёйнена и Ёукахайнена, совершает героическое сватовство к красавице — дочери Хийси, который губил всех женихов. Жена Хийси ломает по дороге хомут и полоз саней, но Ильмаринен «напевает» заклинаниями лесистые острова на море и делает новый хомут и полоз (в более архаичном варианте Ильмаринен летит в Похьёлу на гигантском орле, как шаман). Изгородь вокруг дома Хийси — из ста колов, на которые надеты головы неудачливых женихов. Лишь один кол свободен — для Ильмаринена. Но он исполняет трудные задания Хийси: «наговаривает» песнопениями озеро с рыбой, вспахивает змеиное поле (при этом Вяйнямёйнен заговаривает змеиные укусы), моется в огненной бане (ее охлаждает Вяйнямёйнен), вылавливает гигантскую рыбу к столу (в одном варианте приволакивает даже спящего бога Укко), вьет веревку из мякины. Сам он попадает в пасть к змее, рыбе (когда пересчитывает песчинки на морском дне) или к демоническим родителям невесты (отцу или матери), но выковывает в утробе врага нож и выходит оттуда живым. Отец или мать невесты погибает, и та принуждена ехать с Ильмариненом. На обратном пути Ильмаринен делает песнопениями островок на море, а на нем — железный полог для брачной ночи. Хитрая невеста просит всемогущего жениха сделать в пологе дырку, чтобы могла пролететь муха, и бежит от Ильмаринена. В некоторых рунах она ломает сани, превращается в звезду, в других — в ерша, но Ильмаринен, превратившись в щуку, ловит невесту. Наконец, в отместку он превращает несговорчивую деву в чайку, чтобы та вечно стонала у каменистых берегов и была помехой рыбакам.

Немало мифологических сюжетов связано со сватовством и подготовкой свадебного пира Ильмаринена. Так, добывание чудесной щуки героем, обратившимся в орла, напоминает сходные мотивы в свадебной поэзии, где орел — это жених, а невеста — щука (вспомним русалку Велламо). Поглощение Ильмаринена чудовищем — символ брачного испытания: в архаичных обществах переход из одного социального состояния в другое сопровождался особыми обрядами — инициациями. Считалось, что мифологический «патрон инициации» (как правило, зооморфное существо) поглощает испытуемого, а затем возвращает его к жизни уже обновленным. Такие же инициации должен был пройти шаман-знахарь (вспомним Вяйнямёйнена, ищущего магические слова в утробе Випунена).

В «Калевале» трудной задачей оказывается и варка пива: в воду кладут ячмень и хмель, но пиво никак не начинает бродить. Тогда за девять морей на луга, где растут золотая трава и серебряные цветы, посылают пчелу. Та собирает медовую росу и возвращается — от капли меда пиво начинает бродить через край. Миф о волшебной пчеле напоминает другие фольклорные мотивы, где пчела оказывается главным героем, в том числе в мордовской мифологии.

Пиво — традиционный ритуальный напиток всех финно-угорских народов. Известна специальная руна о происхождении пива. Она напоминает фольклорный сюжет о жизни и смерти растений («Джон Ячменное Зерно»): смерть растения лишь способствует его буйному возрождению. Так и хмель люди зарывают, а змеи запахивают в землю «на краю долины Осмо рядом с Калевы колодцем». Осмо и Калева — герои начальных времен, когда и происходит действие с хмелем. Колодец Калевы — вход в преисподнюю (как и всякий мифологический колодец). Погребенный там хмель вырастает и взбирается на вершину дуба — мирового древа. Тут он перекликается с «ячменем с большого поля и водой со дна колодца». Когда они сойдутся вместе, получится пиво, которое «освежит разумных, а безумных ввяжет в драку». Все космические зоны участвуют в приготовлении пива, а варит его божья птичка — синичка.

Сур, «пиво», — слово, известное коми, удмуртам, хантам, марийцам и другим народам Поволжья. Возможно, оно восходит к индоиранскому обозначению хмельного напитка — сура.

Другое трудное задание от Хийси для Ильмаринена, — сделать «золотой прогон, поставить в нем стальные колья, змеями перевязанные, чтобы головы в одну сторону смотрели». Это задание соответствует заговору, который должен оградить новобрачных от порчи:

Ограду железную сооружу,

Колья стальные воткну,

С земли до неба,

С неба до земли,

Ящерицамиперевяжу,

Змеями перекручу,

Чтобы не проникли ни стрелы колдуна,

Ни оружие знахаря.

Карелы верили, что на святки, в самые длинные новогодние ночи, когда с того света являлась нечистая сила, нужно рассказывать сказки. Каждая сказка создавала железный обруч вокруг дома, чтобы в него не проникли злые духи.

^{Деревянное корыто для варки пива.}

^{The National Museum of Finland. Этнографическая коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Ильмаринен и смерть

Ильмаринен победил смерть, заманив ее в железный сундук (якобы приготовленный им для отдыха) и спустив на дно моря. Люди не умирали в течение трехсот лет, но потом отыскали смерть, которая с тех пор стала появляться по ночам, чтобы не попасться очередному хитрецу. Известен сходный марийский миф о демоне смерти Азырене.

В ижорской руне миф об Ильмаринене — победителе смерти — вспоминается в связи с эпидемией чумы. Смерть приходит по болотам с «убогих полей Туони, с глухих задворок Похьёлы». Говорили, что если бы был кузнец Ильмаринен, вековечный кователь, то он запер бы смерть на пять замков в большой сундук и красивый народ Калевы жил бы без страшной чумы…

Чудесная мельница сампо

Главным эпическим подвигом кузнеца Ильмаринена стало создание мельницы сампо — источника изобилия.

В рунах история начинается с того, что злобный лапландский стрелок — «узкоглазый Лаппалайнен» — ранит Вяйнямёйнена, и он шесть лет плавает по водам. Певец молит Укко, чтобы тот послал ветер и вынес старца к берегу. Но ветер выносит Вяйнямёйнена к скале Похьёлы. Хозяйка Похьёлы спасает певца, но за свободу он должен выковать мельницу-чудесницу сампо. В некоторых рунах Вяйнямёйнен сам справляется с этой трудной задачей, получает за это жену (обещанную Ильмаринену — вспомним историю об их героическом сватовстве) и покидает Похьёлу. Затем он просит Ильмаринена выковать кантеле, возвращается в Страну Севера, усыпляет ее хозяев и похищает чудесный предмет.

Но чаще Вяйнямёйнен не владеет таким кузнечным искусством и обещает прислать Ильмаринена, чтобы тот выковал сампо. Старец является в кузницу к герою и говорит, что сосватал ему длиннокосую невесту в Похьёле. Но кузнец подозревает, что мудрый старец хочет, чтобы герой выкупил его и спас от смерти. Тогда Вяйнямёйнен песнопением создает ель с золотой вершиной, а на вершине — куницу. Ильмаринен идет смотреть на чудо и забирается на ель. Тут Вяйнямёйнен вызывает ураган, ель превращается в лодку, и кузнеца уносит в Похьёлу. Ильмаринен кует там сампо с пестрой крышкой «из пушинки лебединой, из кусочка веретенца, и из молока коровы, и из ячменя крупинки». Мельница намалывает столько хлеба, соли и денег, что хватает на еду, припасы и пиры. Кузнец получает невесту и отправляется восвояси.

^{Создание сампо. Аксели Галлен-Каллела, 1893 г.}

^{Sammon taonta, 1893. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Aaltonen}

Вяйнямёйнен, узнав о том, что мельница выкована и в Похьёле царит изобилие, готовит корабль для поездки за чудесным предметом. Похищение сампо из Похьёлы — один из главных сюжетов финской и карельской мифологии и эпоса. Вяйнямёйнен отправляется в Похьёлу в сопровождении Ильмаринена, Ёукахайнена и других героев, усыпляет ее жителей сонными иглами или игрой на кантеле и добывает сампо из-под горы (из глубины в «девять саженей»). Для того чтобы выкорчевать корни сампо из земли, Вяйнямёйнену (или его помощнику) приходится впрячь в плуг тысячеголового быка. Он увозит мельницу на лодке, но неосторожный герой Ёукахайнен уговаривает Вяйнямёйнена запеть, и его песня будит хозяйку Севера Лоухи, которая начинает преследовать их, посадив людей Похьёлы в лодку.

^{Вяйнямёйнен сражается с Лоухи. Йозеф Аланен. 1910–1912 гг.}

^{Sammon puolustus, 1910–1912. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Aaltonen}

Вяйнямёйнен бросил ей навстречу свой кремень, воздвиг на пути ее лодки скалу, и лодка разбивается, но Лоухи в облике орлицы настигает героев. Напрасно Вяйнямёйнен насылает туман и произносит заклинания. Своими когтями, сделанными из кос, Лоухи вцепляется в крышку сампо и не хочет делиться сокровищем. Вяйнямёйнен бьет мечом по мельнице так, что сампо разбивается. Лоухи уносит крышку, обломки чудесной мельницы тонут в море, поэтому море стало соленым. Недаром, согласно народным верованиям, море богаче, чем суша (вспомним о богатствах Ахти). Лишь часть обломков достается Вяйнямёйнену. В другом варианте часть обломков прибивает к земле: они превращаются в янтарь и влияют на урожай. В других рунах Вяйнямёйнен учреждает при помощи сохраненных им обломков земледелие — «быть здесь пашне, быть посеву» — и восстанавливает космический порядок: «быть здесь месяцу и солнцу, быть здесь звездочкам на небе».

Руны о сампо исполнялись во время календарных праздников. Их зачином часто был рассказ о сотворении мира — недаром эти руны так напоминают руны о добывании небесных светил из Похьёлы. Множество ученых теорий посвящено происхождению мифа о сампо и самому слову, обозначающему мельницу-чудесницу. Ее пребывание в горе Похьёлы напоминает о мировой горе и приводившихся ранее сюжетах индийского эпоса, где эта гора используется как пест для пахтания океана: гора Меру (Мандара) тоже становится источником изобилия, ибо боги пахтанием добывают из океана амриту — напиток бессмертия. То, что мельница вросла корнями в землю, указывает на ее связь с мировым древом, крона которого касается Полярной звезды, а корни прорастают в преисподней, Похьёле. Показательно также, что основа для мельничного жернова именуется в финском (и других европейских языках) «жабой» или «лягушкой» — именем хтонического существа, воплощения преисподней. Ее делали из камня, железа или стали — каменной, железной или стальной представляли и скалу Похьёлы. Углубления в скалах считались в народных поверьях маслобойками или следами мельниц хийси. При этом пестрая крышка сампо напоминает о звездном небе, которое создали из пестрых частей яйца, снесенного в первичном океане.

Лемминкяйнен в Манале

Лемминкяйнен (Лемминкяйни, Каукомойнен, Каукомъели) — хитроумный герой-неудачник. В рунах он предстает как заклинатель, иногда даже как «сын Випунена» — первого заклинателя-шамана. Как Вяйнямёйнен и Ильмаринен, он отправляется во враждебные страны: Пяйвелу («Солнечная страна» — далекая страна в рунах), Хийтолу (страну Хийси), Лоутолу, — на пир или для сватовства, куда приходит незваным, ибо хозяевам известен его буйный нрав или слава соблазнителя девушек (даже кровосмесительная связь с собственной сестрой). Лемминкяйнен требует, чтобы мать дала ему оружие для поездки. Мать же предупреждает его об огненных преградах на пути, огненном орле на огненной березе, о волках и медведях, привязанных к воротам Пяйвелы, или изгороди из змей, предвещает Лемминкяйнену гибель. Но герой похваляется, что это не угрозы для настоящего мужчины. Правда, он вешает гребень на стену своей избы — если с ним что-нибудь случится, из гребня потечет кровь. Лемминкяйнен обманывает орла, превратившись в березовую ветвь, вместо себя подставляет деревянную куклу (череп мертвеца); пригоняет для волков отару овец; прямо через сруб, а не через ворота проникает в избу, проявляя сверхъестественные способности шамана. В чужой стране его встречают негостеприимно, подносят пиво со змеями и червями. Герой проклинает хозяйку, которая принесла пиво, та же хочет пересилить героя колдовством: она (или хозяин Пяйвелы) наколдовывает зайца, Лемминкяйнен — лисицу, хозяйка создает озеро, чтобы утопить непрошеного гостя, но тот наколдовывает огромного быка, который выпивает озеро. Наконец, хозяин вызывает Лемминкяйнена на поединок, и Лемминкяйнен убивает его. Мать советует Лемминкяйнену укрыться от мстителей, превратившись в можжевельник или щуку, но герой отказывается от этих позорящих мужчину превращений. Тогда мать советует ему отправиться на «остров женщин», где герой соблазняет сорок девушек (рассказы об островах женщин на Севере были известны еще раннесредневековым географам).

Согласно другим рунам, Лемминкяйнен заклинанием превращает скупых хозяев в золото и серебро. Не заклинает он лишь ничтожного слепого и дряхлого старца, способного только мыть посуду после пира. Тот спрашивает героя, почему он пощадил убогого. Тогда Лемминкяйнен наносит старцу страшное оскорбление: герой говорит, что в молодости тот «носил собак в утробе, лошадей всех перепортил». Оскорбленный героем слепой старец (иногда это сам Вяйнямёйнен) заклинанием поднимает из воды змею, которую вонзает ему в сердце, после чего расчленяет тело и бросает в черные воды Туони (или поражает Лемминкяйнена побегом болиголова и швыряет тело в реку Маналы; сравните со скандинавским мифом, где от ветви омелы, брошенной слепцом, погибает бог Бальдр). Умирающий герой успевает посетовать, что не узнал у матери заклинаний против змеиного укуса. Мать видит кровь, текущую из гребня (или с конька крыши), понимает, что Лемминкяйнен в беде, и отправляется на его поиски, но не может найти сына ни на суше, ни в море. В некоторых рунах Вяйнямёйнен, испугавшись угроз отчаявшейся матери, что та разрушит скрепы, держащие небосвод, признаётся, что заклинаниями отправил Лемминкяйнена в Туонелу. Тогда мать просит кузнеца сковать огромные грабли и идет в загробный мир, где вылавливает тело из Туони, собирает его по частям и вопрошает сына, сохранилась ли в нем жизнь. Тот отвечает, что его нельзя вернуть к жизни — слишком много времени провел он в царстве мертвых, и превращается в рыбу на волнах реки Туони.

^{Мать Лемминкяйнена в Туонеле. Аксели Галлен-Калела.}

^{Lemminkäisen äiti, 1897. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Pakarinen}

Путешествие Лемминкяйнена в иные миры — Пяйвелу и Туонелу, преодоление им чудесных преград и, наконец, превращение в водах Туони в рыбу указывают на шаманское происхождение героя. Его смерть можно понимать как этиологический миф о возникновении смерти. В эстонской песне Лемминг-Лемминкяйнен должен спасти от смертельной болезни своего отца Осмо. Осмо — персонаж, известный всем прибалтийским финнам как первопредок: из его костей сделана некая чудесная изба, которая упоминается в заговорах и свадебной поэзии, где готовится пир (Осмотар в рунах — хозяйка, которая варит пиво). Осмо, прикованный к постели, напоминает Випунена (сыном которого именуется Лемминкяйнен в некоторых рунах). Чтобы излечить отца, Лемминг должен выловить в море чудесную рыбу. Исследователи шаманизма считают, что Осмо сам был первым шаманом: во время шаманского путешествия душа его отправилась в воду в виде рыбы и не смогла вернуться в недвижимое тело. Чтобы оживить отца, Лемминг отправился на поиски его души.

В «Калевале» Лённрота представлен более оптимистичный вариант мифа о Лемминкяйнене в Манале. Мать по частям собирает его тело, но оживить не может. Она обращается к «птичке меда, божьей пчелке», чтобы добыла в лугах Метсолы и Тапиолы живительного меду. Но земной мед тоже не может оживить героя. Тогда мать посылает пчелку за девять морей, но и этот мед не пробуждает мертвого. Тогда мать просит лететь пчелу вверх — «выше месяца за солнце»: там, «в погребе у бога», «в золотых котлах богатых», хранится чудодейственный мед. Им утоляет боль сам творец мира. Мать смазывает раны сына волшебной мазью, и Лемминкяйнен оживает.

Мед — пища, дарующая бессмертие богам в индоевропейских мифах: боги Олимпа пьют нектар, скандинавские асы питаются медом, стекающим из вымени чудесной козы. Вероятно, миф «Калевалы» имеет древнее индоевропейское происхождение: само финно-угорское слово «мед» (финское «меси») имеет индоиранскую основу.

Пчела как священное насекомое, без помощи которого нельзя было сварить пива для свадьбы Ильмаринена, упоминается в сходном мордовском мифе: там она пробуждает от сна невесту небесного бога.

В финских заговорах пчела приносит волшебную мазь, способную залечить раны, из-за девяти морей. Ей противопоставляется ядовитый шершень, «птица» злобных духов хийси.

Первая война и мститель Куллерво

Согласно рунам, род Куллерво, сына Калерво или самого Калевы, был истреблен братом Калерво — Унтамо. В одной руне Калерво и Унтамо — братья: они родились из пня, расколовшегося во время распашки поля неким слабосильным пахарем (вариант мифа о происхождении людей из дерева). Калерво был мягок нравом, но посеял овес возле усадьбы Унтамо. Черная овца Унтамо съела овес Калерво, а собака Калерво загрызла овечку. Из-за этого началась вражда. Разъярившийся Унтамо создал войско из своих пальцев и послал солдат истребить род Калерво.

Вражда братьев напоминает библейский миф о Каине и Авеле, но в мифе убит был пастух, а не земледелец. Рассказ о создании войска из пальцев означает, что руна сохранила этиологический миф о первой войне.

Уцелел, несмотря на все усилия врагов, лишь один Куллерво, который не горел в огне и не тонул в воде. Враги не знали, куда деть мальчика, и сделали его пастухом — отправили подальше в лес. В других рунах подросший Куллерво нанимается батраком или попадает в рабство к своим врагам: его хозяйкой оказывается злобная Сюэятар. Куллерво хоть и богатырь, но работник неумелый. Сначала раба посылают грести, упрекают в немощности, и Куллерво гребет с такой силой, что ломает лодку хозяев. Затем он рвет сети, а рыбаков сбрасывает в море, сжигает люльку ребенка, которого ему велели накормить. Раба посылают на подсеку, и здесь он проявляет свой богатырский нрав: силой голоса расчищает лес. Тогда хозяйка велит Куллерво пасти ее стадо и запекает камень в хлеб пастуха. Тот ломает о камень свой любимый нож. В отместку он превращает стадо в волков и медведей. Хозяйка отправляется доить коров, и медведи ее разрывают.

Деяния Куллерво типичны для фольклорного юного неистового героя, который не знает, куда ему применить силы, и крушит все на своем пути. Но Куллерво — герой-мститель, и его разрушительные «подвиги» направлены на отмщение роду того, кто убил его отца. Один из «подвигов» Куллерво связан с его сверхъестественными способностями: пастух приводит домой стадо диких зверей. Пастух у разных народов считается одновременно убогим и наделенным чудесными способностями — у финно-угров он слыл ведуном, обладающим тайными знаниями. Действительно, жизнь пастуха протекала между домом и лесом, он был связан с лесными духами и умел сберечь от них скот.

Дурные деяния Куллерво (иногда — Лемминкяйнена) в рунах завершаются трагедией: герой насильно овладевает приглянувшейся ему девушкой и потом узнаёт в ней свою сестру. Инцест — страшный грех в родовом обществе, в том числе для Куллерво, который выступал защитником рода и родовой чести. Несчастная девушка бросается в воду, где становится «сестрой сигам». Куллерво отправляется на ее поиски в царство водяного Ахти и там погибает.

^{Куллерво произносит заклятие. Аксели Галлен-Каллела. 1850 г.}

^{Kullervon kirous, 1899. Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Pakarinen}

Герой-неудачник карело-финского эпоса упоминается и в заговоре против змеиного укуса, где принимает вид оборотня:

Куллерво, сын Калерво,

Направлялся на войну

Через девять всех морей,

Полморя десятого.

В камень он воткнул копье

И в скалу тот медный гвоздь.

Петр святой туда же шел,

Повстречался он ему;

Он покрыт корой ольховой,

А затем и шкурой Хийси,

Также кожей сатанинской.

Куллерво превращается здесь — в христианском заговоре — в отродье Сатаны, виновника змеиного укуса.

Сюэятар и чудесная женитьба

Карельская сказка о злой волшебнице сохраняет черты древнего мифа о чудесной женитьбе. Однажды жили старик со старухой, и был у них сын. Но старуха умерла, и старик женился на Сюэятар, взяв в дом и ее дочь. Сын старика увидел как-то в лесу дев-лебедей, которые сбросили свои лебединые одежды, чтобы искупаться в озере. Он похитил одежду одной из дев, и та обещала в обмен на одеяние стать его невестой. Парень согласился и на следующее утро пошел в лес за чудесной подругой. Коварная Сюэятар отправила за ним свою дочь, и, когда к берегу пристали три корабля, та воткнула парню сонные иголки в уши. Корабельщики, прибывшие с богатым приданым, не смогли добудиться жениха, но оставили ему письмо, чтобы наутро он ждал их снова.

Но история опять повторилась, и на третье утро, когда уже на девяти кораблях прибыла сама невеста, одурманенный жених проспал свое счастье. Тогда он сам отправился на ее поиски. По дороге он встретил трех животных — оленя, утку и орла — и пощадил их, ведь они обещали ему пригодиться. Узнал от волшебной помощницы-старухи, что невеста его за девятью морями. Туда его и перенес орел. Но чтобы получить спрятавшуюся девушку, необходимо было добыть каменное яйцо. Утка подняла яйцо, но невеста скрылась вновь. Жених догнал ее на олене, но та бросилась в озеро, где ее настигла щука, которая принесла добычу к жениху. Так герой получил свою невесту.

В более пространной финской сказке девушки имеют скромное утиное одеяние, а злобная волшебница не названа по имени, зато рассказывается, что она поднимается из моря, враждебной людям стихии, где Сюэятар породила змей. Колдунья сама втыкает сонные иглы в уши доверчивому юноше, но тот в поисках своей невесты также спасает некую огромную птицу, лисят, волчат, медвежат и щуку. Звери помогают ему справиться с трудными заданиями: лиса, волчица и медведица сгоняют разбежавшийся табун лошадей, принадлежащих знающей путь колдунье (еще одна Баба-яга встретилась жениху на пути за девять морей). Жених выбирает в табуне волшебного коня, который и приносит его к чудесной помощнице. Та поведала парню, что любовь его девицы спрятана в яйце, заключенном в камне на острове среди океана. Конь переносит жениха на остров и разбивает камень, но яйцо укатывается в море. Тут щука достает яйцо — с ним жених и возвращается к своей помощнице. Та готовит окрошку из яйца и дает волшебное зелье девице. Так влюбленные соединяются.

Волшебный предмет на острове среди океана — типичный атрибут заговора и волшебной сказки: вспомним Кощееву смерть в яйце. Колдунья при помощи чудесного яйца производит «присушку»: заставляет девушку вновь полюбить своего непутевого жениха. Чтобы добыть чудесную жену, герою необходимы волшебные помощники-звери. Ясно, что в мифе, который передает волшебная сказка, речь шла не просто о волшебных помощниках, а о шаманских духах или превращениях, которые позволяли жениху добыть невесту (может быть, мифическую первую невесту — вспомним рожденную из яйца деву Суометар) в ином мире — за девятью морями. Недаром и в заговоре-обереге молодоженов также упоминается огромная птица — орел, который «земли крылом касался, а другим касался неба». Под крыльями орла — «героев сотня, тысяча мужчин на перьях». Они вооружены ружьями и мечами, а возглавляет их сам Ильемойллине — Ильмаринен.

Сыны Калевы — герои-великаны

В современных рассказах о чудесах герои древних времен видятся великанами. В прибалтийско-финском фольклоре они именовались калеванпойками — сыновьями Калевы. Сам Калева — мифический богатырь: Сириус — его звезда, созвездие Ориона — меч Калевы. В русских былинах сыновья Калевы именовались Колывановичами.

^{Расчистка поля перед пахотой. Фотография И. К. Инха. Финляндия, 1893 г.}

^{Wikimedia Commons}

Еще Агрикола в XVI веке рассказал о главном деянии сыновей Калевы: они косили луг. То была великанская косьба — во время покоса сыновья Калевы расчищали целые равнины, создавая современный рельеф — вспомним, что его творил и сам Вяйнямёйнен. В одной из карельских рун сын Калевы, хоть и был ростом с пядь отца, расчищая поле от деревьев под пожог (для выжигания кустарников и пней перед пахотой), одним ударом топора срубал пять деревьев. Деревья валятся повсюду, где слышен звук его богатырского голоса.

В одной легенде рассказывается, как слабосильный старик рубил подсеку. Он устал, и к старику подошел сын Калевы, чтобы наняться в батраки. Старику нечем было ему платить, но тот сказал, что удовольствуется одним обедом. Тут батрак продемонстрировал великанский аппетит и за день съел все запасы, а к работе не приступал — только точил свой топор. Старик уже начал жаловаться на судьбу, ведь наступала темнота. Но тут работник поднялся и срубил одно дерево. Весь лес тут же повалился до тех пределов, где слышен был звук его топора.

Каменные кучи в поздних преданиях считались результатом великанской игры: сыновья Калевы перебрасывались камнями, как мячами. В действительности такие кучи складывали в древности, чтобы освободить луг или поле для запашки. Большие камни или скалы именовались оселками сыновей Калевы, которыми они точили косы, или грузилами, которые те привешивали к великанским рыболовным сетям. Большие каменные насыпи — курганы — это могилы сыновей Калевы или остатки их «церквей», руины средневековых замков — их жилища.

Мотив богатырского покоса начальных времен характерен для мифов коми: там косят два демиурга — Ен и Омоль. Такие же мифы о косьбе Бога и черта известны в латышском и русском фольклоре.

Но в мифах великаны древних времен — навсегда исчезнувшее поколение героев. Они жили в мифоэпическое время — до появления обычных людей и истинной, христианской, религии. Великаны — люди первобытной эпохи, не знавшей настоящей культуры, прежде всего пашенного земледелия. Появление простых людей — пахарей — удивляет и пугает их. Рассказывают, что великанская дочка заметила однажды пахаря, шедшего за упряжкой быков, и взяла его вместе с быками, как игрушку, домой. Ее родители увидели в появлении пахарей предзнаменование своей гибели. Иногда, как и хийси, сыновья Калевы разрушают церкви. В фольклоре сыны Калевы могут ассоциироваться с хийси и злобными троллями как противники христианства: они боятся колокольного звона и исчезают с распространением этой религии (вспомним о негативном отношении к Куллерво, сыну Калевы).

По одной из легенд об уходе великанов, люди призвали сразу девять священников, чтобы они читали молитвы. Великаны шагнули далеко на морской мыс. Но и там их настигли заклинания. Тогда они подняли паруса и уплыли прочь на плоских красных камнях.

Часть 3. Эстонская мифология и мифы прибалтийско-финских народов

Источники эстонской мифологии

Эстонская мифология близка карело-финской, а также мифам таких прибалтийско-финских народов, как ливы, вепсы, водь, но после христианизации от нее сохранились лишь фрагменты. На основе эстонских народных преданий и песен поэт Фридрих Крейцвальд, подражая «Калевале» Лённрота, составил героический эпос «Калевипоэг» (публикация в 1857–1861 годах), который оказал значительное влияние на эстонское народное творчество и национальную литературу.

^{Изображение эстонцев в книге Густава-Теодора Паули «Этнографическое описание народов России». 1862 г.}

^{Pauly Theodore, de. Description ethnographique des peuples de la Russie. Par T. de Pauly. Publie a I’occasion du jubile millenaire de I’Empire de Russie. Saint-Petersbourg, 1862. Санкт-Петербург}

Мифы о творении и о конце света

Реликты мифа о сотворении мира сохранились в эстонских народных песнях. Синекрылая птичка (вспомним ласточку из ижорской руны) искала место для гнезда и нашла три куста: синий, красный и золотой. В золотом кусте она высиживает из трех яиц сыновей: первого превращает в солнце, второго — в месяц, третьего — в звезду. В другом варианте мифа из четырех яиц появились люди, камни, солнце и луна.

В эстонских песнях сохранился и сюжет о мировом древе — большом дубе, крона которого загораживала солнце и месяц. Когда дуб упал, возник огромный мост через всю землю — в преисподнюю. В похожей карельской руне он вел через реку Севера в селения, где пожирали людей («селения смерти»). Щепки от его падения стали стрелами колдунов. В разных песнях этот дуб мог вырасти из волос девы Севера, в Манале — царстве мертвых (ведь корни мирового древа находились в преисподней), на спине гигантской щуки, на острове посреди моря. Интересен вариант, где дуб вырос из золы, оставшейся после того, как демоническая птица Севера и саамский злодей сожгли сено, которое накосили и заготовили небесные девы. Часть золы приберегли, чтобы промыть ею волосы сыну Солнца, и волосы эти должны были стать светлыми, как лен.

Лен упомянут в песне неслучайно: она явно отражает древний земледельческий ритуал, связанный с выращиванием льна, — его проводили в день Ивана Купалы (24 июня), когда во время солнцестояния «играло» солнце, а люди жгли костры (календарные традиции были повсюду христианизированы). Сын Солнца мог спуститься по мировому древу на землю, чтобы обеспечить всех урожаем.

^{Ритуальное дерево перед сожжением. Огромный костер на день Ивана Купалы — общая традиция прибалтийско-финских народов. Фотография Тююни Вахтера. 1930 г.}

^{Finnish Heritage Agency. Фотография: Tyyni Vahter (по лицензии CC BY4.0)}

С образом мирового древа в песнях связаны четыре (или три) волшебные девы, которые чистят и подметают море золотыми и серебряными щетками или прядут золотой пояс. Это девы судьбы, подобные греческим мойрам и скандинавским норнам. Пояс в традициях финно-угорских и других народов связан с судьбой и жизнью человека, а также с землей (вспомним об Урале — «поясе Земли»). У эстонцев-сету девушки на поминальную сосну вешали поясок невесты. Напротив, нечистая сила ходила неподпоясанной. В ижорской песне о чудесной пряхе прямо под окном поющих плещется море, по которому плывет утка. Под ее крылом — колыбель, а в ней — мальчик, разукрашивающий некую пеструю крышку. Под крышкой оказывается девица, которая прядет золотую одежду. Золотая нить рвется, и дева начинает рыдать.

Порванная нить — это нить жизни в руках девы судьбы. У эстонцев-сету и води было принято класть в гроб на подушку умершему красные нити в виде косого креста, чтобы покойник не вернулся с того света. Утка, плавающая в море, напоминает нам о космогоническом мифе, а младенец под ее крылом — о происхождении людей. Не менее интересна и пестрая крышка, которую разукрашивает мальчик в колыбели. Такую крышку имела мельница-чудесница сампо, одно из воплощений мирового древа.

Песня о мировом дубе содержит и редкий эсхатологический мотив — о конце света, — хотя и сохранившийся в форме сказки. У некоего злодея было три сына: один увечный, другой хромой, третий — слепой (все это признаки нечистой силы). Увечный согнул лук, хромой сделал стрелы, слепой принялся стрелять. Он выстрелил в небо и порушил его край, так что оно раскололось, а стрела не вернулась. Второй стрелой он попал в ноги Земли-Матери, и она стала рушиться в преисподнюю, и та стрела тоже не вернулась. Третью стрелу он направил на гору, на сосновый холм. Эта стрела ударилась о камень и отскочила, попав в человека.

Текст песни, видимо, происходит от заговора для защиты от колдовских стрел. Последняя стрела должна вернуться — избавить пораженного от болезни.

Имена богов-демиургов почти не сохранились в эстонском фольклоре. В мифе о происхождении волка обнаруживаются следы древнего дуалистического мифа о творении мира: черт создал волка, но не смог вдохнуть в него жизнь. Тогда небесный «отец» Ванаиса посоветовал ему произнести заклинание: «Волк, встань, повали черта!» Волк действительно ожил и стал черта преследовать.

В предании о небольшом озере Илмъярве тоже усматриваются следы древнего мифа. Оно считалось самым глубоким в Эстонии, его не мог перейти вброд даже великан — сын Калевы. Его название переводится как «Озеро погоды», ведь слово ильма — это древнее обозначение света, мира, погоды и «атмосферных» духов (вспомним героя Ильмаринена, «кователя небес» в карело-финских рунах, от которого зависела погода).

Сходные предания и названия озер известны в Карелии и Финляндии, но самое знаменитое «погодное» озеро — это Ильмень, или Илмерь. Именно здесь, на чудской земле, славяне основали Великий Новгород. Неслучайно герой новгородских былин — купец Садко — вылавливает в озере чудесную рыбу, а еще он своей игрой на гуслях способен поднять морскую бурю (вспомним о чудесной игре Вяйнямёйнена, которой заслушивались морские духи).

Салме — невеста звезды

Девушка Салме (Салве) в народных песнях эстонцев и ливов тоже появилась из яйца, снесенного курицей. К ней стали свататься Солнце, Месяц и старший сын Полярной звезды («Северного гвоздя»). Но Салме отказывает Солнцу, которое портит посевы в засуху; у Месяца же слишком много обязанностей: он должен рано вставать, а по ночам следить за всем, что происходит. Салме выбирает сына звезды за скромный нрав и постоянный характер, ведь он не передвигается по небосклону. Тот обещает спрятать Салме в заоблачных высях, превратить в вечернюю зарю. Этот миф повторяет сюжет финской руны о замужестве девы Суометар.

Как и у финнов, миф о небесной свадьбе возник у эстонцев под влиянием балтских соседей: у литовцев небесная невеста именуется «дочерью Солнца» — Саулес дукта.

Миф о созвездии Большая Медведица у эстонцев отличался от мифов других финно-угорских народов, которые «видели» на небе гигантского лося и охотника-преследователя. Эстонцы рассказывали, что Большая Медведица — это телега с хозяином, в которую вместе с быком впряжен волк. Волк тащит воз в наказание за то, что некогда съел быка, запряженного в телегу.

Эстонцы, народ с древней земледельческой культурой, определяли по созвездиям, когда нужно было выходить на работу. Если Сито (Плеяды) и Цеп поднимались на определенную высоту, то время идти на молотьбу. Млечный Путь они именовали Дорогой птиц, как и прочие финно-угры. По его ширине предсказывали, будет ли зима снежной, а урожай обильным.

Боги и духи

Скудные сведения о пантеоне уцелели в отрывочных средневековых записях. Древнее общефинское обозначение небесного божества — Юмал — сохранилось у эстонцев как наименование небесных духов; так же звались высшие существа у ливов, води, вепсов. Сохранились представления о юмал как о духах-покровителях: Маа юмал покровительствовал пахоте («бог земли»), Террид юмал был «богом зерна»; перед сенокосом приносили куриную лапку в жертву Вии юмал — «богу воды» (или Ветэ-Эма — «матери воды»), чтобы он не намочил сена. Верили также в кодуюмал — «домовых богов» — и специального Обесте юмал — «бога лошадей». Возможно, язычники почитали богов в виде деревянных идолов — пууюмал: изображение духа плодородия Пеко (о котором еще пойдет речь) называлось Пеко юмал. Низшие духи именовались вайм: многочисленные верования были связаны с лесными духами — метсаваймами — и водяными — вееваймами.

Главой пантеона был небесный бог Уку, родственный карело-финскому Укко: к нему применяли те же эпитеты — Ванатаат («Старый дед»), Ванаиса («Старый отец»), Тэватаат («Небесный дед»). Старость означала изначальность творца: и библейский творец именовался «Ветхий денми». Как «дед» и «отец», Уку был связан и с почитанием предков. Подобно прочим громовержцам (в том числе и литовскому Перкунасу), он поражал громом злых духов, которые могли спрятаться от него только в воде. Известны были и персонификации грома: Пикне, Пиккер, Эйке («Старший», его имя близко имени саамского громовника Айеке), Тыу. В так называемой кабинетной мифологии^[10] Пикне мог выступать как сын громовника, а в фольклоре, как и другие громовники, всюду преследовал черта, пока тот не скрывался в воде.

Как и в карело-финской мифологии, супругой небесного бога была Мать-Земля, Маа-Эма: во время сева и грозового дождя («дождя Старшего») она зачинала урожай. Эстонцы верили и в многочисленных духов-покровителей урожая. На юге Эстонии они звались «отцами» и «матерями» или «старшими» — вана, на севере — халдья, общим для эстонцев и финнов наименованием духов-хозяев; у ливов также существовали представления об «отце» и «матери» поля — нурмеезя и нурмеимя, у води — об «отце» и «матери» земли, ма изянтет и ма эмянтет. Антропоморфным воплощением плодородия полей у эстонцев был Пеко. Своя хозяйка была и у травы — муруейт, «травяная старуха».

^{Кукла-оберег Тынн. Тынн был домашним божеством и защитником дома.}

^{The National Museum of Finland, финно-угорская коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

^{Эстонский национальный костюм. Eesti Entsüklopeedia, 1936 г.}

^{Wikimedia Commons}

Как и прочие финно-угры, эстонцы верили и в «матерей стихий»: таковы Мать воды Ветэ-Эма (и подводные девы — русалки веенейтси), Мать огня Туле-Эма, Мать ветра Туули-Эма, Мать бури Марум-Эма. Ветер, особенно вихрь, считался демоническим существом: у эстонцев-сету было поверье, что Бог превратил в вихрь чертова сына. Единственная полностью судоходная река Эстонии зовется Эмайыги — «Мать-река».

^{Хлев и колодец в этнографическом музее Таллина}

Водной стихии покровительствовали не только водяные вееваймы: «хозяйкой» воды считалась веехалдьяс, бытовали представления о таких духах, как Кала-Тонт, Кала-Вайм (духи рыб) и Кала-кунингас («Царь рыб»). Эстонский водяной царь наделялся чудесными способностями: он сам лучил рыбу, сидя не в настоящей, а в каменной лодке (вспомним, что каменная лодка — атрибут бога-демиурга в дуалистических мифах о творении). Он мог настолько пленить своей волшебной музыкой, что те, кто ею заслушивались, падали в море. Водяной выглядел как человек, но во рту у него были рыбьи зубы.

У ливов — прибрежных жителей — тоже почитались многочисленные водные духи: «отец» и «мать» рыб, калаэзя и калаимя, «мать», «отец» и «дети» моря — мериимя, миериезя, миериласт. У них есть свой скот — чудесные голубые коровы. Духи довольствовались малыми приношениями: достаточно оставить им мелкую серебряную монету или просто поскоблить над водой серебряный предмет.

Духи леса — эстонские метсаваймы, метсатонт — были покровителями лесных обитателей. Такой дух мог появиться в виде одноглазого бородатого старца метсаиса. У вепсов почитанием пользовались мецижанд — «хозяин» леса (он иногда представал в облике великана метсихине), веденижанд — «хозяин» поля, маижанд и маэмаг — «хозяева» земли, водяной ведехине и Туржас (у карел — Турсас) — покровитель подводных стад. Лешему нужно было приносить в жертву первую долю собранных ягод, грибов, трав, дичи. Пастухи же считали жертвой первую задранную медведем корову или овцу.

Но больше всего эстонцы почитали «хозяина» хлева, ведь скот был основой благополучия этого народа (таким же уважением пользовались духи хлева у карел, северных финнов, ижоры, води). Его представляли в виде старичка маленького роста — иногда со старушкой-женой, детьми. Но чаще он появлялся в облике хтонических животных: лягушки, змеи, крысы. Закрывая скот на зиму, хозяйка раскладывала по углам кусочки хлеба, завернутые в красные тряпицы (чтобы скот был краше), и приговаривала: «Хлевный хозяюшко, хлевная хозяюшка! Ешьте, пейте! Караульте наших пегих телят, черных коров!»

^{Амбар в этнографическом музее Таллина.}

^{Regina M art / Shutterstock}

^{Рыболовство было традиционным промыслом ливов. Фотография Вилхо Сеталы. 1912 г.}

^{Finnish Heritage Agency, финно-угорская коллекция. Фотография: Vilho Setälä (по лицензии CC BY4.0)}

Домовые духи эстонцев, как и прочих народов, могли приносить чужое добро в дом (как делал огненный демон пуук) или вредить нерадивым и непочтительным хозяевам. Таковы эстонские муру-эйт, «хозяин» дома и двора, кратт (у финнов известен домовой кратти) и овинный тонт (у карел тонтту), духи очага (печи) — очагового огня (писухянд, печинрахкой у вепсов). Огонь наделялся очистительной силой. Чтобы справиться с лихорадкой, которую представляли ведьмой, явившейся из Лапландии от славившихся колдовством саамов, заболевший должен был спрятаться в печь или перепрыгнуть через огонь. Почитанием пользовался и дух бани — саунатаат («банный дед»). Домовым духам следовало жертвовать первинки — первый глоток пива, первый кусок хлеба.

Духи умерших в поверьях эстонцев (как и в карело-финских мифах) обитали в подземной стране Манала или Тоонела, Хииела (что напоминает общефинское обозначение культового места и кладбища — хийси). Воплощение смерти — Мана или Калм (калма у финнов), дух преисподней мардус. Его голос, таинственный шум в доме, звуки прядения или сверчка предвещали смерть (такие же поверья о маррасе есть у финнов). Опасен был и луупайнайа — дух умершего, насылающий смертельную болезнь. Все эти духи могли именоваться в эстонском (и карело-финском) фольклоре «паганами» — язычниками, ибо представления о них восходили к дохристианским временам. Вместе с тем считалось, что души предков возвращаются в свои дома в ноябре — месяце умерших (вспомним о карело-финском празднике кекри). Для них готовили стол и топили баню (у славян был схожий обычай почитания предков — «дедов»).

Общим для финно-угров оказывается и миф о северном сиянии, сохранившийся в фольклоре Южной Эстонии: Вирмалайсет — это огненные духи или души умерших, сражающиеся духи. По северному сиянию предсказывали изменение погоды: холод, осадки, а также бедствия: войну, голод, особенно если сияние имело красный оттенок.

Вороний камень

Против козней злых духов необходимы заговоры и целительные средства. Самым волшебным из них — помогающим от всех болезней — считался вороний камень. Его можно было добыть, если забраться в гнездо к ворону, вынуть ненасиженные яйца, сварить их и положить обратно. Ворон, чтобы оживить их, отправится в дальние страны и принесет в гнездо чудесный камень. Тогда птенцы смогут вылупиться из яиц. Надо дождаться, когда они оперятся, и взять камень из гнезда.

Этот рассказ напоминает знаменитый в средневековом мире миф о чудесном камне шамире, которым сам царь Соломон резал камни для Иерусалимского храма. Его нужно было построить без применения железных инструментов, для чего и потребовался шамир. Слуга иерусалимского царя отправился к гнезду чудесной птицы (удода), которая улетела за кормом для своих птенцов, и накрыл гнездо стеклом. Тогда птица принесла шамир, чтобы разрезать стекло, и волшебный камень достался Соломону. Еще один не менее знаменитый миф о птичьем гнезде привлек внимание мифологов, потому что он был распространен в Евразии и Америке почти везде и, возможно, является одним из древнейших мифов человечества. В нем рассказывалось о герое, который разорил орлиное гнездо и стал шаманом. Счастливчик, доставший вороний камень, также наделялся чудесными способностями врачевателя. Читатель может вспомнить сюжет о викингах, которые отправились за волшебным золотым яйцом в Биармию. Эстонское поверье о вороньем камне позволяет понять, зачем скандинавскому конунгу понадобилось чудесное яйцо.

По новгородской летописи, у Вороньего камня на Чудском озере в 1242 году дал сражение ливонским рыцарям Александр Невский.

Таара — бог победы

Немецкий хронист и миссионер Генрих Латвийский в своей «Ливонской хронике» (XIII век) упоминает некоего бога по имени Таара (Тарапита, почитаемый на острове Сааремаа) как высшее божество, дарующее победу в верованиях эстонцев. По преданию, Таара родился на горе в прекрасной роще (рощи и горы почитались всеми финно-угорскими народами). Когда немецкие миссионеры рубили эту рощу и уничтожали стоявших там идолов, язычники ждали, что из деревьев потечет кровь.

Что это за идолы, можно представить из другого описания Генриха Латвийского. Один лив рассказывал Генриху, что видел в лесу своего бога, который предрек им будущее — приход вражеского войска. Этот бог «от груди рос из дерева», тоесть идол был вырезан прямо из ствола. Такие изображения встречались у многих финно-угорских народов (финнов, саамов, коми); у карел известны культовые деревья карсикко. После ухода миссионеров ливы нашли принесенные ими деревянные статуи святых и решили наказать «саксонского бога». Они отрубили одной из статуй голову и пустили ее в море, вслед за отплывшими немцами. Интересно, что так поступил русский князь Владимир Святославич с идолом главного славянского языческого божества — Перуна — после Крещения Руси: его бросили в Днепр и отправили плыть за днепровские пороги, прочь из Русской земли.

К Таара обращались осажденные «железными мужами» (крестоносцами в эстонском фольклоре) эстонцы с возгласом: «Таара та!» («Таара, помоги!») Ему приносили в жертву скот в священных рощах, а на западе Эстонии устраивали ритуальные сражения и танцы. Вероятно, у него были специальные служители культа: колдунов в Эстонии называли тоорумеес, «человек Тоора». Громовник Туури известен и в финской мифологии. Имя Таара (Тоора, Туури) могло быть эпитетом Уку или Укко, но, возможно, финнам и эстонцам (древнерусской чуди) с древности был известен и культ скандинавского громовника Тора, занесенный призванными в Новгород варягами. Недаром четверг — день громовника Тора в германской традиции — считался у эстонцев праздничным. В этот день устраивались жертвенные трапезы. Еще его считали подходящим временем для колдовства: злые духи, преследуемые громовником, были сговорчивее. Имя Тоора напоминает наименование высшего небесного божества у обских угров — Торум. Возможно, схожим было древнее имя общефинноугорского небесного бога.

Таара как верховный бог эстонцев стал популярным в поздних трудах кабинетной мифологии и у неоязычников.

Метсаваймы — лесные хозяева

Согласно эстонским поверьям, у каждого леса были свои духи — метсаваймы. Они могли притвориться простыми людьми. Например, такой дух принимал облик мальчика-пастуха. Правда, пас он не обычное стадо, а зайцев. Иногда их внешность обманчива: спереди они походили на человека, но сзади имели хвост или выглядели как гнилой ствол. Появлялись и в виде животных: волка, медведя, змеи. Метсаваймы покровительствовали птицам, заботились о больных и раненых животных, от них зависел рост деревьев в лесу. Обитали они в дуплах, куда селились семьями. Для людей они не были опасны, но могли наказать тех, кто нарушал запреты, в том числе христианские (например, работал в лесу по воскресеньям); метсаваймы путали дорогу, лишали удачи охотника, который оставлял в лесу раненых животных. Большую опасность представляли лешие ванахальбы («старые черти») или ванасыги, «старые слепцы» (слепота или один глаз — распространенный признак нечистой силы). Они могли сбить с пути, подавая свой голос, который слышался как эхо. В облике седых старцев они пасли стада диких животных. Впрочем, кому удавалось заключить договор с ванахальбом, того сопровождала особая удача в охоте.

Пеко — покровитель урожая

Пеко или Пекко был особенно почитаем у восточных эстонцев — православных сету. Он именовался также «древним богом» или «древним идолом». Изображение Пеко изготовляли из воска или дерева, зимой особый хранитель держал его в амбаре, а во время сева «идол» выносили на поле. Пеко молили об урожае, о плодовитости скота, благополучии семьи, защите от непогоды. Праздник, посвященный Пеко, проводился в конце августа — начале сентября, во время жатвы, и участвовать в нем могли только мужчины. На священной трапезе избирался хранитель Пеко — победитель в ритуальной потасовке. Духу плодородия Пеко были близки покровитель полей у карел — Пеллон Пеко — и финский Метсик (буквально — «дикий»), именовавшийся также Маа-кунингас, «Царь земли», воплощением которого было изображение мужчины (реже — женщины) с подчеркнутыми признаками пола. Его носили по полям, чтобы получить урожай, а затем оставляли в лесу. Фигурку Пеко могли хранить и в доме (амбаре) по завершении полевых работ. Еще почитались «хозяин хмеля» и «мать льна».

Калевипоэг, ванапаганы и священные камни

Эстонцам были известны предания о первобытных великанах — сыновьях Калевы. Чашевидные углубления на камнях — это следы рук сыновей Калевы, которые метали жребий, разделяя угодья. Считалось, что большие камни появились на полях Эстонии потому, что «девушка Калевы» несла их в переднике, но ткань не выдержала тяжести, и камни просыпались. Существует предание о похищении великанской девы, которая превратилась в огромный камень у городища Иру.

Это предание характерно для мифов о народе великанов: они окаменевают, превращаясь в скалы, с приходом обычных людей. Камни с чашевидными углублениями, которых в Эстонии и Финляндии известны сотни, использовались до недавнего времени как жертвенные и целительные. Отпечатки на них приписывались не только Калевипоэгу, но и другим великанам, в том числе злобным ванапаганам и даже христианским святым — самому Христу, Тынну — Антонию. На камень Тынна приносили первинки урожая — первое зерно, первое молоко от коровы, мясо только что забитого скота — с приговором: «Тынн — это твоя доля!» В самом углублении сжигали зерна злаков. Каждый хутор имел такой камень с углублением, куда делались приношения при севе и жатве. В эстонских преданиях говорится, что эти камни некогда располагались в священных рощах Хии (сравните с финским Хийси) и углублениями на них отмечалось число покойников, которые были погребены в роще. Они наделялись целебной силой: дождевой водой из чашевидных углублений лечили глазные болезни; если потереть больное место монеткой или солью и оставить этот предмет на камне, болезнь покидала человека. Считалось также, что под ними зарыты клады. Иногда эти камни назывались мельничными или «пяточными», что напоминает нам о мельнице-чудеснице сампо, которая имела каменное основание. Предположительно, обычай делать чашевидные углубления в камнях возник в глубокой древности в неолите — с распространением земледелия в Европе.

^{На севере Восточной Европы чашечники называют «чертовыми камнями», хотя следы на них могут приписываться и святым, и другим сверхъестественным персонажам.}

^{PhotoChur / Shutterstock}

Самым знаменитым из потомков великана Калевы стал Калевипоэг, эстонский герой-великан. В одноименном эпосе Калевипоэг — сын громовника Укко и земной великанши Линды. Сохранились поверья о болотной траве как о волосах Калевипоэга, о чертополохе, выросшем из капель пота великана. Значит, в древние времена прибалтийские финны верили, что Калевипоэг был первым великаном, из тела которого и сотворен весь мир. Больше сохранилось преданий о том, как Калевипоэг создавал скалы, разбрасывая камни; равнины — это места, где великан скосил лес, гряды холмов — следы великанской пахоты, озера — колодцы Калевипоэга, древние городища — ложа великана, горные хребты — кости его коня. Огромные камни считаются оселками Калевипоэга.

Врагами героя были злые духи ванапаганы («старые язычники», иногда их отождествляли с христианским чертом). Они также создавали холмы, водоемы, разбрасывали камни-скалы. Ванапаганы обитали в пещерах, озерах, в преисподней. Занимались пахотой, ремеслом, например становились кузнецами или сапожниками, имели семьи, устраивали свадьбы, крестины, иногда приглашали в гости людей и одаривали их. Дары ванапаганов — горящие угли: если положить их в передник, они превратятся в золото. В эстонских сказках ванапаганы выступают в роли глупого черта: рыбак пугает великана тем, что утянет озеро неводом, и тот ради выкупа таскает золото в дырявую шляпу, которую хитрый рыбак держит над глубокой ямой. Ванапаганы строили гигантские мосты через озера и даже моря; если душа пройдет по такому мосту, то угодит к дьяволу. По народному преданию, из горсти песка, которую ванапаган, бегущий от богатыря Тылла, схватил для строительства, возник остров Харилайд на Балтийском море. Мост, конечно, он не успел достроить.

^{Калевипоэг. Иллюстрация Оскара Каллиса. 1914 г.}

^{Kalevipoja laul, TKM TR12214 A 820, Tartu Kunstimuuseum, http://www.muis.ee/museaalview/1736740}

Калевипоэг (или Тылл — другой герой-великан эстонских преданий, живший на острове Сааремаа) состязается с ванапаганом в метании камней или бросает в нечисть камни, на которых остаются отпечатки его рук или ног. Это наскальные изображения, петроглифы: им приписывались магические свойства. Его необычайной силе посвящено предание о кольце девы Ильманейтси, которое та обронила в колодец. Калевипоэг спускается за кольцом, а ванапаганы скатывают в колодец жернов. Но герой возвращается с жерновом, который он принял за кольцо, на пальце. В другом предании Калевипоэг ломает в борьбе доски, отбиваясь ими от ванапаганов. Еж дает герою совет бить врагов ребром доски, за что получает от него колючую шубку. В народных сказаниях (вероятно, литературного происхождения) сохранились две версии гибели Калевипоэга: враги отрубают герою ноги, когда тот спит или пьет из реки; в другом мифе превратившийся в богатырского коня ванапаган уносит Калевипоэга в ад, где он, прикованный к вратам ада, должен сторожить ванапагана, чтобы тот не вышел из преисподней.

Предания о Тылле носят менее эпический характер: тот любил капустные щи и, благодаря великанскому росту, успевал сходить за море, чтобы достать капусту, пока жена разогревала воду. Правда, и он погиб в борьбе с врагами, а перед погребением обещал вернуться к своему острову. Народ не поверил этому чуду (хотя предания о возвращении древних героев с того света известны в эпосе — вспомним карело-финского Вяйнямёйнена).

^{Гигантский валун в Сааремаа, известный как «Камень из банной печки Суур Тылля»}

^{Ingrid Pakats / Shutterstock}

Время великанов прошло — на смену первобытным гигантам пришли обычные люди. Старинное самоназвание эстонцев — маарахвас, что означает «народ земли»: недаром они почитали «Мать земли».

Часть 4. Саамская мифология

Загадочные жители Крайнего Севера

Сведения о саамах — лопарях — доходили до средневековой Европы в рассказах о путешествиях на Крайний Север.

^{Саамская семья. 1900 г.}

^{The Library of Congress}

Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн, посетивший Московию в начале XVI века, передавал рассказ Григория Истомы (толмача великого князя Московского), совершившего плавание по Ледовитому морю. По Печоре он добрался до Финлаппии — земли лопарей, московских данников, затем до саамов («каянов»), подвластных Швеции. Путь вел мимо мыса Святой Нос — скалы, где шумит страшный водоворот: его называли пупом моря и сравнивали с античной Харибдой, так как считалось, что он может засосать приблизившийся корабль. Корабельщик предупредил, что у следующей скалы нужно принести жертву ради попутного ветра. Христианин Истома стал попрекать его за суеверие, но когда они не смогли плыть дальше, то корабельщик тайно взобрался ночью на скалу и положил на выступающий камень (см. дальше о сейдах) овсяную муку, сдобренную маслом. Только после этого корабль смог продолжить путь, который привел к стране Дикилоппия — название воспринималось по-русски как «Дикая лопь», дикие лопари. До диких лопарей-оленеводов, у которых сорок дней не садилось солнце, добирались русские данщики за мехами, рыбой и особо ценимым в Средние века моржовым клыком — «рыбьим зубом» в русской традиции. Дикие лопари не знали ни хлеба, ни соли, не понимали чужих языков (поэтому считались немыми), но получали металл и одежду из тканей от заезжих купцов, научились у них готовить вареную пищу.

^{Лопари (саамы) в книге Густава-Теодора Паули «Этнографическое описание народов России». 1862 г.}

^{Pauly Theodore, de. Description ethnographique des peuples de la Russie. Par T. de Pauly. Publie a I’occasion du jubile millenaire de I’Empire de Russie. Saint-Petersbourg, 1862}

Саамов соседние финны и скандинавы считали не только умелыми охотниками, но и опасными колдунами-шаманами — к ним даже отправляли учиться колдовству. Недаром в одной из рун о Вяйнямёйнене рассказывается, как искусный «узкоглазый» (намек на монголоидность саамов) стрелок Лаппалайнен подстреливает финского героя, из-за чего тот падает в море и его относит в Похьёлу — во власть злобной хозяйки Севера. Сама мифическая страна Севера иногда отождествлялась с Лапландией, страной лапландцев, лопарей — саамов.

^{Лапландская женщина колдует. Гравюра из книги Олафа Магнуса «Описание северных народов». 1555 г.}

^{Magnus, Olaus. Historia de gentibus septentrionalibus. Antuerpiae: Apud Ioannem Bellerum, 1562}

Слава саамов как колдунов и предсказателей была хорошо известна на севере Европы — от Англии до Руси. Джером Горсей — представитель Московской компании, принадлежащей Англии, — писал в конце XVI века, что перед смертью сам царь Иван Васильевич Грозный велел доставить с Севера — из области между Холмогорами и Лапландией — множество кудесников и колдуний. Шестьдесят этих предсказателей содержались в Москве под стражей, и только любимец царя Богдан Бельский имел к ним доступ, чтобы узнавать у них о ворожбе и предсказаниях, которые так волновали царя.

«Полагают, что первоначально они (саамы. — Прим. авт.) названы лопью, — писал о них просвещенный англичанин Джеймс Флетчер в 1591 году, — по причине их краткой и отрывистой речи. Русские разделяют всех лопарей на два рода: одних называют лопарями мурманскими, т. е. норвежскими, потому что они держатся вероисповедания датчан, а датчан и норвежцев признают здесь за один и тот же народ. Других, не имеющих никакой веры и живущих дикарями и в язычестве, безо всякого понятия о Боге, называют дикими лопарями.

^{Лопарь задает направление ветра с помощью веревки. Гравюра из книги Олафа Магнуса «Описание северных народов». 1555 г.}

^{Magnus, Olaus. Historia de gentibus septentrionalibus. Antuerpiae: Apud Ioannem Bellerum, 1562}

Весь народ находится в совершенном невежестве и не употребляет даже никаких письменных знаков или букв. Но зато превосходит он все другие народы колдовством и чародейством, хотя, впрочем, рассказ (слышанный мною) об очаровании кораблей, плавающих вдоль их берегов, и способности их производить ветер попутный для своих друзей и противный для тех, кому хотят вредить, посредством узлов, навязанных на веревке (отчасти подобный рассказу об Эоловых мехах), есть не что иное, как басня, выдуманная (как кажется) ими самими для устрашения мореходцев, чтобы они не приближались к их берегам». Впрочем, ранее подобным рассказам о финнах доверяли и такие отчаянные северные мореплаватели, как викинги. Гравюры шведского ученого-гуманиста Олафа Магнуса (XVI век) передают эти опасности плавания в Средние века.

Вместе с тем саамы — соседи прибалтийских финнов и скандинавов и имеют с ними много общего в мифологии. Саамы не только сохранили богатейшую мифологическую и шаманскую традицию, но и многому научились у своих соседей — финнов, балтов и скандинавов, заимствовали от них некоторые мифы и имена мифологических персонажей.

Знаменитым собирателем саамского фольклора был русский ученый В. В. Чарнолуский (1894–1969). В его литературной обработке стали известны циклы повествований о лунной деве и витязе Найнасе, о чудесном олене Мяндаше.

Как был сотворен мир

Саамский миф о творении начинается странным образом: в начале не было ничего, кроме… головы старика. На его темени находились колодцы, но вода была недоступна, пока гром не разорвал шапку, которая покрывала голову. Тогда струи из колодцев поднялись до неба и залили весь мир. Летающая над водой утка нашла травинку среди океана. Сначала та не выдержала птицу, но потом подросла и вокруг нее поднялась земля. Птица положила на травинку пять яиц. Из них возникли растения, источники, рыбы, птицы, звери и, наконец, мужчина и женщина. У этой первой человеческой пары родились сын и дочь. Они отправились в разные стороны на поиски супругов, ведь браки между братьями и сестрами были запрещены. Но первые люди не нашли никого — они обошли всю землю и встретились вновь. От них и произошел человеческий род.

Творение мира на теле первосущества — характерный сюжет первобытной космогонии: вспомним карело-финские представления о творении на торчащем из Мирового океана колене вековечного старца Вяйнямёйнена. В большей мере саамский миф напоминает эпическую картину творения в процессе борьбы стихий в скандинавской мифологии. Там первосущество — великан Имир, из тела которого сотворен мир (его череп стал небосводом).

Другой миф, уже дуалистический, рассказывает о двух творцах мира — добром и злом. Верховный бог Юбмел советовался со злым духом Перкелем о будущем творении. Бог хотел, чтобы деревья состояли из одной сердцевины и их не надо было очищать от коры, чтобы в озерах вместо воды плескалось молоко, а на всех травах росли ягоды. Но злой дух воспротивился этому, и мир стал таким, какой он есть. Затем коварный Перкель изобрел цепи и заковал в них бога, но тот осилил своего врага и заковал его самого. Правда, Перкель вырвался из оков, и противостояние добра и зла продолжается. Под влиянием христианства у саамов возник миф о Всемирном потопе: Юбмел просто перевернул землю, которая покоилась посреди Мирового океана. Уцелели лишь брат и сестра, которые были перенесены на «Святую гору». От них произошло человечество.

^{Лапландские божества. Гравюра Бернхарда Пикарта. 1726 г.}

^{Finnish Heritage Agency, историческая коллекция}

Юбмел — общефинское имя небесного бога: вспомним финского и эстонского Юмалу, иногда он считается предком саамов. Перкель (как и у прибалтийских финнов) — имя, заимствованное у соседних балтов, но у них, однако, оно обозначало не черта, а громовника: таковы Перкон у латышей, Перкунас у литовцев, которые считались преследователями чертей. Такое «переворачивание» значения чужих мифологических персонажей свойственно архаичному родоплеменному обществу: чужак был потенциально враждебным, его добрые боги становились злыми для иноплеменников. Напомним, что сами саамы считались враждебными колдунами у соседних народов.

Сватовство Солнца и космическая битва

В другом саамском мифе рассказывается о борьбе, охватившей весь мир, после того как Солнце Пейве попытался посватать дочь Луны за своего сына Пейвальке. Солнце в саамской мифологии — существо мужского рода. Утром он едет по небу на медведе, в полдень — на олене-быке, вечером — на оленихе-важенке. Но войдя в свой дом, светило становится человеком.

В доме у Пейве повзрослевший сын сетует, что ему нет подходящей невесты, ведь земные девушки очень тяжелые: их не оторвать от земли. Да им и не стать невесткой Солнца: сгорят от его жара. Небесному жениху нужна невеста, которая была бы тоньше лунного луча. Пейве обращается к невесомой лунной дочери, но получает отказ: Луна предпочитает в зятья холодную Зарю, а не сына жаркого Солнца, ведь невеста сгорит в его пламени. Пейве и так был рассержен, что от него скрывают дочь Луны, поскольку по саамским обычаям новорожденного ребенка нужно обносить посолонь — по ходу солнца. Когда же он узнал, что ему предпочли бледную Зарю, то пришел в ярость. Луна напомнила гордому светилу, что у него нет силы ночью и во время долгой полярной зимы, Луна же и Заря живут в одном ночном мире. Луна даже не дала Солнцу глянуть на дочку, ведь лунные лучи исчезают при свете солнца.

^{Молот от шаманского бубна (фрагмент).}

^{The National Museum of Finland, финно-угорская коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Так Солнце с Луной поссорились. И началась борьба стихий — на стороне Солнца выступают земля и горы, домашние животные, олени, птицы, а на стороне Луны — вода, тень, духи загробного мира, сполохи (северное сияние), дикие звери. Гром гремит в небе от космической битвы. Люди в ужасе ждут конца света, не зная, кому молиться. Тут некий Старец в виде моржа опускает на землю ночь, и борьба прекращается. Образумившиеся Солнце и Луна соглашаются на союз их детей, но когда состоится небесная свадьба, не знает никто.

Рассказ о небесной свадьбе напоминает сходные мифы балтов и прибалтийско-финских народов. Но саамский миф более архаичен: в нем все сущее разделено на две противоположные, вступающие в борьбу части: солнце и луна, земля и вода, свет и тень, люди и духи мертвых, домашние (полезные) животные и дикие звери. По саамским поверьям, на время долгой полярной ночи солнце и луна опускались в море. Таким образом миф о космической битве описывает устройство Вселенной.

Морж — морской Старец

Прекративший космическую битву морской Старец, имя которого не называется, имел облик самого крупного животного северных морей — моржа. У саамов этот обитающий за северным морем Старец почитался хозяином рыбных богатств. Он посылает людям косяки рыбы и морских зверей — тюленей и нерпу, он выбрасывает на берег даже китов. Когда он ворочается в своей ледяной постели, льды стонут и ломаются — люди знают, что Старец жив во льдах. Возможно, он и был тем стариком, голова которого стала источником мировых вод при сотворении мира. Миф о том, что мир или земля покоится на животном, обитающем в Мировом океане, широко распространен у разных народов, в том числе финно-угорских.

Шведский ученый XVI века Олаф Магнус в своей «Истории северных народов» рассказывает о гигантском морже, который обитает посреди Ледовитого океана. Этот зверь засасывает воду, а с ней — корабли. Подобные представления о водовороте в центре океана мы уже встречали у финнов и саамов.

Лунная дева Акканийди

Миф о деве, оказавшейся на луне, известен саамам, как и другим финно-угорским народам. У саамов ему предшествует длинная история. Некий одинокий старик увидел во сне чудесный остров на озере Сейтявр (что значит «Святое»). Старик собрал пожитки и отправился его искать. Сначала чудесный остров не давался старику и уплывал от него по озеру, но наконец тот настиг его в тихой заводи и поселился там. Озеро неслучайно именовалось Святым: к северу от него высилась гора, где жили прадеды — предки саамов. На востоке у Колоколовой горы пасся солнечный олень. Там он потерял свой колоколец, и с тех пор это место стало любимым пастбищем северных оленей. Лишь на западе оказалась лесистая горка — Черная Варака, где обитала нечисть. Но там была хорошая береста, из которой можно было сделать и домашнюю утварь, и лодку.

Озеро с чудесным островом напоминает мифологическую картину мира финно-угров: на севере — гора предков, на востоке — солнечная страна, а запад (заход) связан с преисподней и нечистой силой.

Поселившись на острове, старик обнаружил возле источника чудесную деву. На левом боку у нее сияла солнечным светом одежда, правый же бок был обнажен. Дева посетовала, что старик долго искал ее — она устала и проголодалась. Удивленный саам поделился с девой своими припасами, но увидел, что она не прикасается к пище. Тут-то он смекнул, что дева эта неземного происхождения — сестра или дочь Солнца. Лишь когда он дал ей разные шкурки и кожи, чтобы она сшила себе одежду, дева превратилась в обычную саамку и наелась. Старик стал называть ее просто Акка — «женщина, старуха». Акка научила старика строить жилище — вежу — и закляла все берега озера, чтобы чужие не проникли в их обитель. Не смогла она заклясть лишь мрачное урочище — Черную Вараку.

Однажды Акка велела старику сделать люльку. Ночью же произошло чудо — вместе с молодым месяцем взошла и луна. Тогда Акка повела старика в лес. Там в лунных лучах на стволе ольхи они увидели силуэт девочки. Акка завернула ее в бобровые шкурки, и девочка стала настоящим человеческим ребенком. Лишь имя, данное ей приемными родителями, — Никийя, «не есть я», да золотой башмачок, который Акка положила девочке в колыбель, напоминали о ее чудесном происхождении. Но девочку называли и простым именем Акканийди — «дочь старухи». Остров был воистину райским: его всегда заливал солнечный или лунный свет; даже в безлунные ночи морской хозяин в образе моржа посылал Найнаса, чтобы тот освещал остров северным сиянием.

Медведь-жених

Однажды Акканийди отправилась за водой и с полными ведрами уже возвращалась домой, когда из-за камня выскочил медведь. Сначала зверь попросил напиться воды, но потом захотел большего: стал просить Акканийди выйти за него замуж, угрожая иначе ее съесть. Девочка отговаривается, что она еще маленькая, у нее на голове нет перевеське — обруча, что носят девушки на выданье. Но медведь был готов подождать. Он схватил Акканийди и утащил к себе в лес, чтобы она стала у него маленькой хозяйкой.

Хозяйство у медведя оказалось большое. В хлевах у него стояли коровы и овцы, а один амбар был весь опутан цепями. Медведь велел девочке заботиться о скотине, в амбар же не ходить. В нем томился в заточении Гром, которого зверь сумел ухватить за бороду и уволочь к себе во время битвы стихий. Каждый день медведь уходил на охоту и приносил всякого мяса, даже человечину, что особенно пугало Акканийди. Наконец она подошла к амбару, и Гром попросил ее помощи, ведь оба они были пленниками.

Акканийди подпилила цепи и освободила Грома, тот же велел ей взять мешок сена, ельник и огниво и посадил ее на плечи, сам же полетел по небу так, что все кругом загрохотало. Медведь кинулся в погоню, но Гром велел Акканийди бросить мешок с сеном. Пока зверь рвал мешок, Гром улетел, но медведь опять стал его догонять. Гром велел Акканийди бросить в преследователя горящую ветку — так возникла молния. Шерсть у медведя загорелась, и, пока он ее тушил, Гром отнес девушку назад к ее ведрам. Ведра успели окаменеть — время в ином мире течет быстро, но Акканийди осталась девочкой. Теперь уже Гром решил посвататься к ней, суля веселую жизнь на небе, но и ему отказала Акканийди. Гром обещал подождать, когда у нее вырастут косы и она станет девушкой.

Рассказ о волшебных женихах напоминает нам сказки о Морозке и Бабе-яге, от которой спасаются дети, бросая по дороге чудесные предметы. Образ медведя-жениха уже не удивляет читателей, которые не раз встречались с мотивом медвежьей свадьбы на страницах этой книги, как и не удивляет то, что медведь оказывается хозяином овец и коров: он повсюду считался «лесным хозяином» скота. А вот история о том, как медведь завладел Громом, вызывает любопытство. В мифах медведь, конечно, может забираться на небо (с утра он везет туда солнце) и иногда имеет небесное происхождение, но чаще всего он земной зверь, хтоническое животное. В древнерусской традиции медведь считался воплощением скотьего бога Волоса, а Волос был противником громовержца Перуна (как и балтский Велс, Велняс был противником Грома-Перкунаса). Возможно, саамский миф воспринял и преобразил этот мотив о вражде медведя и Грома из мифологий соседних народов, как был воспринят и переиначен образ Перкеля. Впрочем, мифы о плененном громе — виновнике наводнений — известны и на Дальнем Востоке у китайцев: его спасают из плена наивные дети хитреца, поймавшего гром.

Вместе с тем сказка о неудачной женитьбе медведя указывает на древний миф о родстве медведя и человека.

Медведи-оборотни

Представления об этом родстве сохранились в быличках о медведях-оборотнях. Рассказывали, что жили некогда три сестры. Они ушли от людей в лес, обернулись в медведиц и жировали там все лето. Зимой же устроились в берлоге. Тут их и обнаружил охотник. Он окружил берлогу своими знаками и позвал на помощь других охотников. Те разбудили «зверей» и убили двух медведиц. Только они освежевали их туши, как выскочила третья медведица и бросилась на распластанную шкуру сестры — лишь одна лапа не попала на шкуру. Девушка вернула человеческий облик, но одна рука у нее осталась медвежьей лапой.

У коми-зырян рассказывали о колдуне, отлучки которого заприметила его невестка. Она-то и увидела, как свекор пошел однажды в лес и там стал медведем: перекинулся через ствол березы, склонившейся к земле. Невестка последовала его примеру, да задела ногой за березу, так что одна нога у нее осталась человеческой. Эта ошибка погубила оборотней: они не смогли снова стать людьми, остались на зиму в берлоге, где и были убиты охотниками.

На другом краю финно-угорского мира, у хантов, рассказывали быличку о том, как жил одинокий старик и к нему пришел другой белобородый старец, который и предложил ему сотворить чудо. Они подошли к кривому дереву, перекинулись через него и стали медведями. На зиму сделали берлогу. Но старец-знахарь предвидел больше, чем девицы из саамской былички. Он предупредил своего собрата-оборотня, когда придут охотники. Медведи приперли рогатиной дверь берлоги, и охотники ушли ни с чем. Весной же старики снова перекинулись у кривого дерева и превратились в людей. И живут до сих пор.

Хантыйская быличка объясняет, почему старики приняли облик медведя: в берлоге легче пережить голодную зиму. Вспомним средневековые рассказы о людях Лукоморья, что засыпали на зиму.

^{Хантыйский амулет из медвежьего когтя.}

^{The National Museum of Finland, финно-угорская коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Саамский и хантыйский рассказы, в свою очередь, объясняют русскую сказку о «мороке». Некий прохожий просится ночью в избушку переночевать. Хозяин впускает гостя, но требует, чтобы тот всю ночь рассказывал ему сказки. Гость-«морока» заговаривает хозяина настолько, что внушает ему, будто и рассказчик, и слушатель превратились в медведей. Они убегают в лес, охотятся, а на зиму роют берлогу. «Морока» объясняет хозяину, как себя вести, если нагрянут охотники. И охотники появляются и убивают «мороку», а околдованный хозяин бросается на шкуру убитого гостя, чтобы перекувырнуться на ней и стать человеком. Он падает с полатей и приходит в себя.

Никийя в мире людей

Однажды страшная жара спустилась на землю, а в дымовое отверстие вежи попал солнечный луч. Акка радостно распахнула дверь, и в вежу вошел Пейвальке — сын Солнца. В руках он держал золотой башмачок — точно такой же, что положила Акка в колыбель дочери. Но башмачок был еще велик Акканийди, и Пейвальке вернулся на небо — ждать, когда невеста подрастет.

Когда Акканийди подросла и получила перевеське девушки, то стала проситься с чудесного острова на землю, к людям. Тогда свежий ветер отнес остров на север, туда, где те и жили. Страшный голод разразился в то время на земле, и люди чуть было не съели девушку. Тут и пригодилось ей имя Никийя — как только она произносила его, то становилась невидимой. Наконец в ледяной горе с Севера приплыл кит, и люди наелись его мяса. Тогда женихи стали соперничать из-за чудесной невесты, но и тут она произносила свое волшебное имя и исчезала. Отец же ее поведал всем о том, что мать Акканийди — сестра Солнца, и люди понесли дары прекрасной гостье. Тогда охота стала удачной, а женщины, приносившие свое рукоделье Акканийди, получали прекрасное шитье, стоило только девушке прикоснуться к их изделиям. Затем начала приходить и мать и требовать все новых и новых приношений. Тут-то люди возмутились и вспомнили старых богов, при которых не было поборов. Злобные старухи отправились к Черной Вараке и стали призывать старых богов. Делать нечего — старик опять вернулся со своими домочадцами на остров Девы и поплыл дальше, в сторону Черной Вараки.

Оадзь — ведьма-лягушка

Однажды старик собрался на Черную Вараку за берестой, но Акка, которая была вещей — нойтой, — отговаривала его, предупреждала мужа, чтобы тот не нарушал запрета, не работал при свете луны. Старик не послушал жены и ночью при луне решил содрать бересту. Тут к нему и пристала оадзь — мерзкая лягушка (или паук) прицепилась к его загривку, а ее дети — к ногам. Злобная тварь угрожала старику, что изранит его ножницами (колдовской инструмент) и высосет из него кровь, если он не возьмет ее в жены, а прежнюю жену не прогонит. Пришлось старику взять эту нечисть домой.

Лягушка — существо, связанное с иным миром, преисподней: она и ее порождения боятся солнечного света. Для них пришлось делать новую вежу, чтобы в ней не было ни щелки; в этом жилище не разводили огня. Старик продолжал рыбачить, но оадзь ездила с ним на рыбалку только ночью. Днем она забиралась в свою вежу под мокрые сети и заманивала к себе старика. От ее ласк тот совсем облысел, оадзь же вслух мечтала, как она сожрет старика и даст полакомиться им своим деткам (вспомним миф о злобной карельской Сюэятар). Ее сынки разглядели Акканийди, когда та приходила их кормить, и, конечно, захотели получить девушку в жены. Но отпрыски лягушки не могли справиться с лунной девой.

Тем временем сети, которыми накрывалась нечисть в своей веже, сгнили, и все меньше рыбы добывал старик своей единственной оставшейся сетью. Но всю еду пожирало семейство оадзи. Наконец нечисть сожрала самого ослабленного старика и добралась до Акки. Старуха успела перед смертью научить дочь, чтобы она собрала все ее кости, и дала дочке сонные палочки.

Расправившись с хозяевами, оадзь отправилась рыбачить, оставив одного из сыновей следить за Акканийди. Та предложила сторожу поискать у него в голове, сама же закрыла ему глаза сонными палочками, из-за чего тот уснул крепким сном.

Тут Акканийди отправилась на горку и зарыла кости матери в земле. Из земли поднялся чудесный костяной дом. В доме лежало золотое шитье, а по столу струился мед (вспомним волшебный дом Осмо в карело-финском фольклоре). С лучами солнца в гости к Акканийди явился Пейвальке, и та принялась шить ему пояс и пить с ним мед.

Настало время, когда должна была вернуться оадзь. Акканийди попрощалась с Пейвальке, топнула ножкой — и чудесный дом исчез. То же повторилось на следующий день, когда сторожить девушку остался другой сын оадзи, но на третий день за ней следила дочь злобной лягушки, а у нее было три глаза. Оадзь раскрыла тайну Акканийди, и та бросилась к своему чудесному дому, но уже стемнело, и Пейвальке был далеко на небе. Напрасно девушка крикнула свое заветное имя и исчезла: ведьма-лягушка растянула тюленьи шкуры и поймала в них Акканийди. Оадзь зашила несчастную девушку в шкуру и бросила в воду.

Трехглазка — демоническое существо, известное европейским волшебным сказкам. Братья Гримм записали немецкую сказку, где у старухи было три дочери (Одноглазка, Двуглазка и Трехглазка) — две демонические сестры обижали и не кормили нормальную. Сестры должны были пасти чудесную козу, Двуглазка вызнала заговор, и коза приносила ей стол, полный яств. Подсмотревшая за ней Трехглазка чуть не погубила сестру, но, как и полагается в сказке, волшебный рыцарь спас Двуглазку и сделал ее своей избранницей.

В саамской традиции спасителем Акканийди стал витязь Найнас.

Найнас

Волны вынесли деву на берег моря. Та поднялась на гору и попала в пустую избу, залитую кровью. Девушка начала отмывать кровь, устала и решила вздремнуть. Чтобы не попасть в чужие руки, она превратилась в веретено (волшебный предмет у финно-угорских и других народов). Вскоре послышались шаги, и тени богатырей появились в доме. Они почувствовали запах живого человека и поняли, что в доме была женщина, но не смогли найти ее.

Витязи принялись за еду, а потом за удалую потеху: стали биться мечами так, что кровь залила всю избу. Чем больше распалялись молодцы, тем ярче становилась кровь. Наконец боевая игра прекратилась, и бойцы тенями вышли из избы. Остался лишь их предводитель — Найнас. Он принялся искать невидимую гостью, и та все же смилостивилась: в лучах утренней зари приняла свой облик. Найнас стал мужем лунной девы.

Невидимая дружина Найнаса — сполохи, в которые превращались погибшие насильственной смертью. Когда сполохи бьются в своей избе, по небу разливается кровь — северное сияние. Герберштейн, посетивший Московию в начале XVI века, рассказывал о чудесных явлениях, видимых на далеком севере Скандинавии. Этот миф известен многим финно-угорским народам. Сходный миф о небесной битве существовал у древних скандинавов: в небесном чертоге Одина — Вальхалле — собирались павшие в битвах герои, пировали и сражались, каждый день воскресая для новой битвы.

Но Акканийди не могла жить в чертоге мертвых героев. Найнас отправил девушку к своей матери, дав ей клубок из нитей, который указывал дорогу: нужно было только не оглядываться и не отвечать на зов, кто бы тебя ни звал. Таков необходимый запрет для каждого (начиная с греческих Орфея и Эвридики), кто собирается покинуть царство мертвых. Акканийди миновала все соблазны, прошла через радугу, достигла реки и попросила у матери Найнаса лодку, которую делал он сам и поранился (вспомним Вяйнямёйнена, получившего рану, когда он создавал первую лодку). Мать поняла, что девушку прислал сам Найнас.

Мать приготовила им постель в амбаре, и Найнас стал навещать жену по ночам. При свете солнца Найнас появляться не мог, потому что днем его не видела даже собственная мать. Хитростью женщины решили задержать его: соткали звездный пояс и повесили под потолком, чтобы Найнас не отличил дня от ночи. Когда солнце уже ярко грело и Акканийди вышла по воду, Найнас пробудился и в ужасе бросился от света. За ним бросилась и жена Акканийди, чтобы заслонить его от солнца, но было поздно: Найнас растаял в его лучах. Сама же Акканийди нарушила запрет: впопыхах появилась при солнечном свете простоволосой. Солнце схватил былую невесту своего сына и забросил ее на луну. С тех пор в лунных пятнах различают силуэт девы с коромыслом, идущей по воду.

Рассказы о лунных пятнах, которыми стала девушка с коромыслом, идущая на свидание, характерны для славянского фольклора.

Рождение человека

Сразу несколько саамских божеств должны были потрудиться над тем, чтобы человек появился в мире. По одному из мифов скандинавских саамов, небесный бог-отец Радиен-атче перепоручает творение своему сыну, Радиен-киедде, а тот, в свою очередь, призывает на помощь богиню земли Маддер-акку, супругу небесного бога Мадер-атче (предполагается, что эта триада богов сформировалась уже под христианским влиянием). Радиен-киедде творит душу человека и передает ее Мадер-атче. Тот вкладывает душу к себе в живот и, обойдя вокруг солнца, относит ее Маддер-акке. Богиня земли наделяет душу телом. Если рождается мальчик, он препоручается Укс-акке — дочери Маддер-акки, если девочка — Сар-акке, другой дочери. Сар-акка покровительствует плодородию: родам у людей, животных, росту растений. Укс-акка и третья дочь Маддер-акки — Юкс-акка — оберегают детей и жилища людей. Юкс-акка — «Лук-женщина», изображается с луком и может переменить пол ребенка, сделав его мальчиком-охотником. Укс-акка обитает под порогом: она заботится о том, чтобы при первом шаге ребенок не споткнулся. Именно поэтому человек именуется в саамском фольклоре «небесным».

^{Саамский самострел. Гравюра Карла Густава Гиллберга. 1800 г.}

^{Finnish Heritage Agency (по лицензии CC BY4.0)}

Три дочери матери-земли напоминают о тех же трех греческих мойрах и трех скандинавских норнах, предопределяющих судьбы людей. Три девы судьбы (феи) известны прибалтийско-финскому и всему европейскому фольклору.

Громовник Айеке — небесный лучник

Айеке — в саамской мифологии бог грома. Сами его многочисленные имена напоминают рокотание грома: Горагаллес, Гарангаллес (у западных саамов), Гороюрий, Тиермес, Торатурос, Подне («божественный гром»).

Образ Айеке и прочих ипостасей грома сложился под влиянием представлений об эстонском громовнике Эйке и мифов о скандинавском громовержце Торе. Как и Тор, Горагаллес одновременно был покровителем плодородия и давал победу в битвах. В голубой одежде он ездил по облакам и, когда сердился или преследовал троллей, громом и молнией раскалывал скалы. Чтобы усмирить ярость громовника, ему приносили в жертву оленя-самца, а также молот, смоченный жертвенной кровью. Деревянные идолы саамского громовника Горагаллеса, по свидетельству немецкого ученого XVII века Иоганна Шеффера, изображались с молотом в руках, а в голове торчал гвоздь, забитый осколком кремня.

Этот обычай саамов может объяснить загадочный мифологический мотив, известный из «Старшей Эдды», собрания скандинавских мифологических песен. Имя Горагаллес (Хорагаллес) напоминаетскандинавское прозвание громовника Тор-карл («муж-Тор»). Скандинавский громовник выехал на битву с великаном Хрунгниром, вооруженным гигантским точильным камнем. Тор издали метнул в противника свой молот Мьёльнир, великан же бросил навстречу свое точило. Молот расколол каменный оселок, и части его попадали на землю — из них получились скалы. Но один кусок вонзился Тору в голову, так что бог рухнул на землю. Молот же раскрошил череп Хрунгниру. Тор вернулся в свой чертог Трудвангар, но обломок точила все еще торчал в его голове. Пришлось вызвать вёльву — провидицу — по имени Гроа, жену некоего Аурвандиля. Гроа стала говорить заклинания, чтобы вытащить точило из мощного черепа громовержца. Точило уже стало качаться, и обрадованный Тор решил отплатить вещунье, сообщив ей хорошую новость, ведь Аурвандиль был с ним в Стране великанов и должен вот-вот вернуться. Гроа настолько обрадовалась, что забыла все заклинания. Точило же так и торчит в голове у громовника. Именно поэтому существует примета: нельзя бросать оселок поперек пола — точило начинает шевелиться в голове Тора, причиняя ему беспокойство. Саамский обычай забивать гвоздь или кремень в голову деревянного идола имеет многочисленные параллели во многих архаичных религиях. Гвоздь забивали богу на память, чтобы он не забыл о просьбах его почитателей, или в наказание — если бог не ответил должным образом на мольбы. Вероятно, та же участь постигала и идол Тора в святилищах древних скандинавов.

Кремень — характерный атрибут громовника, ведь он высекает огонь — молнии. По некоторым мифам, злой Перкель насильно овладел матерью громовника, поэтому он преследует злых духов, бросая в них молнии-стрелы. Гром происходит оттого, что Айеке ходит по тучам. Радуга — лук Айеке (Айеке-Донга). Иногда Айеке приписывалась власть над морем, водами, ветрами, над жизнью людей. С образом громовержца связан и саамский бог охоты Арома-Телле: он преследует по небу оленя с золотыми рогами, мечет в него молнии. Громовник считался и покровителем оленей — ему приносили в жертву этих животных.

Имя громовника у восточных саамов (лопарей) — Тиермес — напоминает имя небесного бога обских угров — Торум. Может быть, это имя восходит к божеству, которому поклонялись еще общие предки саамов и угров в эпоху прауральской общности.

Саамские боги и три яруса вселенной

Разные группы саамов поклонялись божествам, носившим разные имена. Боги верхнего, небесного мира покровительствовали людям. Солнце Пейве давал благополучие и хорошую погоду. В его честь устраивали пир в середине зимы, приносили в жертву белых животных. Веральден-ольмай (Веральден-радиэн) — «Муж (господин) мира, вселенной» — воплощал мировой столп, поддерживающий небосвод и достигающий Полярной звезды: недаром над его алтарем обычно высилось дерево или воздвигали столб; он считался и покровителем оленей. Его имя свидетельствует о скандинавском заимствовании: скандинавский бог мира и плодородия Фрейр именовался Веральдар-год, «бог мира». Саамам финской Лапландии известен был и верховный бог-громовник Укко.

Богом ветра у восточных саамов считался Биегг-ольмай («Ветер-мужчина»), у западных — Ильмарис или Ильмаратче, чей образ восходил к общефинскому божеству воздуха (вспомним Ильмаринена). Снежной лопатой бог ветра создает непогоду и пургу. Рассказывают, что некогда эта лопата была такой большой, что из-за постоянных метелей жить на земле было нельзя. Но, к счастью, она сломалась, и половиной своей лопаты бог ветра не может покрыть снегами всю землю.

У саамов Терского берега Белого моря главным богом считался Каврай, покровитель шаманов-заклинателей, способных проникать на все ярусы вселенной. Его брат Рухтнас почитался как бог-воитель, защитник саамов: он был заступником за саамов и перед Кавраем. Их сестра и жена Рухтнаса — Разиайке («Трава-женщина»), богиня среднего мира, покровительница оленей, травы и пастбищ. Ее атрибут — золотое веретено: когда она раскручивает его в сторону юга, оленьи стада идут к северу, когда на север — олени возвращаются на юг. Под покровительством Разиайке олени так размножились, что съели всю траву и стали погибать от голода. Тогда бог Каврай создал волков, чтобы те очистили землю от падали и сократили число оленей; человеку же дал собаку, чтобы та охраняла стада.

Известна была также небесная Рана-нейдда (Рана-дева), покровительница первой травы, появляющейся на возвышенностях весной. Ее молили о том, чтобы олени вовремя получали траву, а на алтарь-сейд клали пряслице и веретено — символы богини судьбы. Финские саамы почитали Равдну, богиню земли, которой приносили в жертву оленей (ее сравнивают с Рауни, женой Укко).

Покровителем охотников был Лиейб-ольмай, «Ольховый человек», хозяин леса, который наделялся обликом медведя. Ольха почиталась многими финно-угорскими народами как священное дерево, похожее на человека, ведь под корой она была красная, как кровь. От него зависело плодородие земли, количество рыбы и оленей; у его жертвенника оставляли рога и кости оленей, обрызганные жертвенной кровью, и устанавливали деревянный фаллический символ. Хозяйкой оленей считалась Луот-хозик, богиня, которая ходит на двух ногах и имеет человеческое лицо, но вся покрыта оленьей шерстью. Она заботилась об оленьих пастбищах, поросших мхом, и оберегала оленей от диких зверей. Но охотникам она покровительствовала и посылала к ним оленей. У Луот-хозик есть муж — Поз-хозик.

Луот-хозик, как и олень-первопредок саамов Мяндаш, напоминает мотив человека-лося на древних бляхах, выполненных в пермском зверином стиле.

От Аккрувы — богини с рыбьим хвостом — или Инару, хозяина рыб, который сам имел облик огромной рыбы, зависела удача в рыбной ловле. Как и прочие водяные девы (русалки в европейской традиции), Аккрува любит расчесывать свои длинные волосы. Когда она уходит с подвластной ей рыбой в реки, начинается удачный лов. У перелетных птиц также была своя хозяйка — Барбмо-акка.

Нижний мир в саамской мифологии тоже имел три яруса. В рай — Сайваймо, страну изобилия, расположенную на чудесной горе, попадали шаманы, воины, погибшие в бою (вспомним скандинавскую Вальхаллу), и матери, умершие при родах. Большая часть умерших попадала в преисподнюю — Ябмеаймо («Дом мертвых»), где правила Ябме-акка, «Женщина мертвых». Рота или Рута повелевал той частью преисподней, куда попадали умершие от болезней, — это бог болезней (возможно, он сам был воплощением чумы) и смерти. Его представляли в виде всадника в синих одеждах, и в жертву во время эпидемий ему приносили лошадей (их зарывали в землю), его собаками были волки (он напоминает обско-угорского Куль-отыра и других хозяев преисподней).

Временем суток также управляли боги неба и преисподней. Небесный бог Радиен-атче воплощал день — от него зависел рассвет, а наступление вечерних сумерек саамы связывали с властью бога нижнего мира Рота.

Многочисленные духи населяли землю, воду и преисподнюю. Владельцами диких оленьих стад считались духи-гофитерраки. Гномы чакли обитали в горах, под землей и камнями. Они были добродушными, но озорными созданиями; животы их были наполнены серебром (гномы повсюду считались хозяевами подземных богатств). Хозяевами озер считались чадзйелле, леса — варйелле, домовые именовались кьёдиелле.

Злые духи воплощали болезни — пианес-ольмак («черные муки»), обитавшие в преисподней. Известен был и дуннер-мунас — женский дух, который доил (отбирал молоко) олених-важенок, отчего те заболевали.

Похищение Разиайке

Каврай, Рухтнас и Разиайке пасли оленей на плодородных пастбищах. Рядом же обитал чужак — Тала. Сам он был богат — держал в своем доме не только оленей, но и коров и овец, однако при этом был жаден и похищал оленей из стойбищ Рухтнаса. Он захватывал и детей саамов и держал их в неволе пастухами. Покровители саамов не могли справиться с Талой: они не знали, где спрятана его душа.

Однажды Рухтнас с братьями поднялся на небо, наказав Разиайке не петь ее песен. Но без пения богини не плодились олени и не росла трава. Именно поэтому Разиайке запела в своей веже, и Тала услышал ее песню. Тут-то он схватил Разиайке и принес в свой дом. Хотел он жениться на Разиайке, да та задала ему трудную задачу: сломать железную паньгу, которой вожжи пристегивались к оленьей уздечке. Похититель силился сломать или разгрызть железо, но только обессилел от этих попыток.

Хитрая Разиайке между тем выведала, где спрятана душа Талы: она была за тремя озерами, которые надо пересечь на чудесных лодках при помощи мышей-гребцов — хтонических тварей. Душа была заключена в яйце, яйцо — внутри орла, орел жил в серебряном амбаре на верхушке сосны. Пленница попросилась у Талы пойти по ягоды. Похититель привязал ее вожжами к дому, навесив на них колокольцы, но Разиайке перевесила их на скалы, сама же поспешила за душой Талы. Она вернулась в дом похитителя и бросила яйцо в кипящий котел. Тогда Тала в мучениях испустил дух так, что крыша его дома опала, а очаг погас. Тут вернулся Рухтнас и изгнал всех чужаков-талов за море.

Сказка о похищении Разиайке напоминает одновременно мифы о похищении богинь плодородия божеством преисподней и сказку о Кощеевой смерти, спрятанной в яйце.

Духи и оборотни

Равк — саамский вампир

Живым угрожали духи мертвых, особенно те, которые были колдунами или шаманами-нойдами при жизни. Рассказывают о том, как в избе жили старик со старухой, у них было три дочери и сыновья. Старик умер и забрал с собой старуху: он был колдун (еретник — это русское название колдунов-«еретиков» заимствовали саамы и коми), хотел забрать с собой и дочерей, да у тех не вышел жизненный срок — еще все зубы были целы. Зубы — признак молодости и хорошего здоровья: в поверьях коми-зырян колдун, потерявший зуб, лишался своей силы.

Как-то осталась дочь дома одна и заплакала от тоски. Тосковать же, особенно по мертвым, опасно. Слышит девица, что ночью кто-то идет, ступая одной ногой. Глупая дочь обрадовалась какому ни есть гостю, а тот потребовал угощения. Сожрав все, пришелец набросился на саму хозяйку и съел ее, оставив лишь ножки. То же случилось и со второй дочерью. Третья дочь, оставшись одна, повела себя разумно: спустила собаку и наготовила кипятку и камней. Вампир-равк явился и к ней, но собака не пустила его к воротам. Тогда он принялся грызть стену, а дочь стала лить на него кипяток и бросать камни. Выходца из могилы и это не смогло остановить, так силен был его голод. Равк почти пролез в избу, да тут рассвело, и мертвец окостенел в своем лазе. Сбежавшиеся соседи вбили ему спицу меж лопаток, а потом сожгли, чтобы он не возвращался больше в мир живых.

Одноногое существо — характерный обитатель преисподней, края ойкумены (вспомним рассказы об одноногих людях, живущих на краю света) или леса (таков леший палесмурт — «полчеловека» — в удмуртской мифологии).

Чакли

К существам иного мира относились и гномы — чакли. Они жили в недрах земли такой же жизнью, как саамы, — только ростом были гораздо меньше. Рассказывают, что один бездетный старик увидел в отверстии под старой елью погост чаклей и подсмотрел, как их дети выбрались ночью на землю поиграть. На следующий день он снова отправился в лес, подстерег одного из них и принес домой к старухе как приемного сына из подземелья. Мальчуган был веселым, но постоянно подсмеивался над стариками и повторял за ними все, что они говорили. У названого отца он научился работать, но старухе только портил дело: она чинила сети, а чакля их рвал, да еще смеялся при этом. Старуха стала допекать старика, чтобы он увел чаклю назад в лес, но тот дорожил своим приемным сыном. Правда, когда чакля повзрослел (но так и не вырос), он сам стал тосковать по своей земле и однажды ушел из дому.

На пути он повстречал незнакомый народ. То была чудь: так русские называли эстонцев и финнов, живших на севере Восточной Европы, и саамы переняли у них это имя. Чудь хотела завоевать саамскую землю. Ее воины схватили чаклю и спросили: «Как твое имя?» — «Как твое имя?» — ответил вопросом чакля и засмеялся. На все расспросы он отвечал теми же вопросами. Тут чудские воины разъярились и чаклю бросили в воду. Тогда все увидели, что в воду полетел не гном, а воин-чудин. Военачальник ударил чаклю мечом — и от удара полегло три чудских воина. Начальник понял, что с чаклей не справиться, и велел ему вести чудь в саамскую землю. Чакля же завел чудь к порогам, на которых загубил все лодки. Чакля вернулся к старикам, а чудь пропала.

Леший-побратим

Лесные духи могли помочь человеку, если тот оказывал им услугу. Рассказывают, что один парень пошел в лес по дрова и только хотел срубить сухую сосну, как та взмолилась, чтобы он не рубил ей ноги. Тот срубил дерево под корень, а сосна продолжала просить, чтобы он осторожно рубил ей вершину — не срубил бы голову. Лесоруб и тут справился с задачей, и из дерева вышел человек, оказавшийся варйелле — лешим: его заколдовали так, что он не мог выйти из дерева.

В благодарность леший обещал парню золото и принес целый мешок — у лесоруба не хватило силы его поднять. Тогда леший просто забросил мешок к веже парня, и родители удачливого дровосека зажили припеваючи. Своему же названому брату леший дал шапку-невидимку и свистульку, чтобы тот мог позвать его на выручку.

Помощь лесного побратима скоро понадобилась, потому что парня забрали на войну. Тот взял шапку-невидимку, свистнул в свистульку, и чудесный помощник вызвался воевать вместо него. Парень же оказался далеко на лесном озере, у родителей лешего. Правда, старик-леший переживал за сына и однажды дал выпить сыновнему побратиму чудесного зелья, чтобы узнать, что происходит у варйелле. Тут гость леших почернел, а глаз у него вытек. И понял старик, что и лешему на войне приходится худо. Взял он у сыновнего побратима глаз и отправил своему сыну. Стало у побратимов два глаза на двоих.

Война закончилась, и леший вернулся домой. Предложил он побратиму жениться, ведь в селении его ждала просватанная невеста. Девушка боялась идти замуж за одноглазого и почерневшего односельчанина, но он был богат, и отказываться от данного слова нельзя. Свадьба вышла странной: ее устроили в лесу у лешего и собралась на нее всякая нечисть. Несчастной невесте оставалось только кормить связавшегося с нечистью жениха.

Нечистое богатство не приносит счастья. Лишившийся глаза дровосек сам стал сродни нечистой силе.

Щука-оборотень

Однажды два саама охотились в лесах и горах, но никак не могли добыть зверя. На охоте их застал рассвет, и они увидели чудо: над горизонтом взошло два солнца. Саамы тут же загадали желания: один попросил у солнца два века жизни, другой же обратился со странной мольбой. Он просил солнце родить девушку, в утробу которой вошел бы сам охотник. Товарищи вбили оселки в деревья, чтобы они напоминали об их судьбе (вспомним Лемминкяйнена, оставившего гребень в доме, чтобы по нему мать узнавала о судьбе сына).

Второй охотник был знахарем — нойдой. Его товарищ ушел проживать свои две жизни, знахарь же ушел в воду и стал там щукой. Два века плавал он огромной щукой в водах, зарос тиной, пока не явилась наконец девица, которую он просил у солнца. Отец девушки и выловил огромную щуку. Стали ее варить в котле, щука же высунула из котла свой хвост, куда загнала свою душу. Девица не утерпела и съела щучий хвост. Так нойда оказался в утробе девы.

Знахарь родился вновь молодцем, наделенным чудесным знанием о жизни всей вселенной. Он вспомнил о своем товарище и отыскал его — дряхлого, ничего не помнящего старца. Оборотню-щуке осталось лишь похоронить его, сам же он счастливо зажил с девой, которую выпросил у солнца.

Щука считалась волшебным животным у финно-угорских народов. Вяйнямёйнен не только сделал кантеле из ее костей, но и сам превратился в щуку, чтобы добыть чудесную невесту (правда, не преуспел в этом, в отличие от саамского оборотня). Финно-угорские водяные и даже божества принимают облик щуки, а в верованиях коми-зырян череп щуки приносил удачу в рыбной ловле. По «щучьему веленью» творились чудеса и в русской сказке.

Нойды и шаманский спиритизм

Заклинатели-шаманы — нойды — наделялись способностью проникать во все миры саамской вселенной, договариваться с небесными покровителями людей и спасать от злых духов преисподней. Самих шаманов избирали являвшиеся в видениях духи — тонто. Распевая заклинания, шаманы неистово били колотушками из оленьего рога в свои бубны, на которых изображались все ярусы вселенной и все саамские божества, животные — помощники шаманов, а в центре был сам Пейве, иногда с оленем (ведь он везет солнце по дневному небосводу) или с человеком.

Шаманам все подпевали — этот шум приводил в экстаз шамана и пугал волшебную змею Сайва-Гуэлле, которая сажала шамана на спину и переносила в преисподнюю. Враждебные духи преисподней преследовали шамана, и он мог навсегда остаться в загробном мире. Его помощниками были змея и другие животные сайво, представлявшие все стихии мироздания и переносившие туда нойд: птицы (ласточки, воробьи, куропатки, орлы, лебеди, вороны), рыбы и, конечно, олени. Если враждебный шаман насылал порчу на саама, его лекарь отправлял своего чудесного оленя на битву с вражеским. И если олень лекаря был сильнее, то больной выздоравливал. Порчу насылали и при помощи птиц, приносивших нойдам вредоносных насекомых: их собирали в специальные короба и выпускали на людей, которых хотели испортить (сходные представления о шеве — порче в облике гадов, хранившихся в коробах, известны коми). По саамским поверьям, нойды могли брать взаймы друг у друга вредоносных тварей, но всегда честно возвращали долг.

^{Строение мира на шаманском бубне.}

^{Гравюры из книги: Schefferus, Johannes. Argentoratensis Lapponia. 167}

О могуществе древних шаманов рассказывали специальные легенды. Еще до христианской поры жили на Кольском полуострове три брата-силача нойды. У них было мало оленей и земли, и решили они отправиться в Норвегию, чтобы там добыть — отрезать — себе приморской земли. Мать долго ждала детей, наконец ей послышался страшный шум, и она радостно побежала встречать сыновей с приветственными криками. Тут-то она и нарушила запрет: соблюдать полное молчание, когда творится колдовство. Сама женщина окаменела, окаменел и ее погост. Олени с нойдами утонули, а оторванная ими земля превратилась в Айновы острова.

Во время путешествия шамана на тот свет его тело лежало в оцепенении, пока другой шаман — его помощник, уже вернувшийся из иного мира, не будил его.

^{Возвращение шамана из иного мира. Гравюра из книги Иоганна Шеффера «Лаппония». 1673 г.}

^{Гравюры из книги: Schefferus, Johannes. Argentoratensis Lapponia. 1673}

Рисунки на бубне использовались при шаманских гаданиях подобно столику с движущимся блюдцем во время сеанса спиритизма. В центр, на изображение солнца, помещалось кольцо, а шаман, ударяя своей колотушкой по бубну, следил, как оно будет двигаться. Если посолонь, то это считалось хорошим предзнаменованием. Так же выбиралась и жертва, которую нужно было принести богам или духам: движущееся кольцо указывало на одно из животных, изображенных на бубне. Если жертва не помогала, шаману самому приходилось отправляться в преисподнюю — Ябмеаймо, где он должен был заклясть подземных духов не призывать в преисподнюю больного. У кольских шаманов вместо бубна использовался пояс, к которому прикреплялись кольца.

Нойда и живой мертвец

После смерти нойды становились опасными мертвецами, так как не теряли способности посещать иные миры. Теперь для них иным миром был мир живых, и нойды могли похитить живого и увести на тот свет. Рассказ о таком вампире — равке — уже приведен выше. О другом нойде было известно, что он погубил своей порчей много людей. После смерти его стали бояться еще больше, чем при жизни: никто не решался его похоронить, даже сыновья. Наконец за особую плату другой нойда согласился отвезти покойника на кладбище в лес. Он выехал на оленьей упряжке под вечер, чтобы к утру успеть совершить обряд, но в полночь олени остановились: мертвец сидел в санях. Тут возница-нойда выхватил нож и пригрозил покойнику, что если он не ляжет, как положено мертвецу, то он второй раз убьет его ножом. Здесь шаман совершил страшную ошибку: мертвецу нужно было пригрозить деревянной дубиной, но ни в коем случае не железом — хоть покойник и послушался шамана и лег, но зубы у него стали железными. Нойда понял, что в другой раз ему не спастись от железных зубов, и, бросив упряжь, полез на ель. Мертвец кинулся за ним, но не мог карабкаться по дереву, ведь руки у него были сложены крест-накрест, по христианскому обычаю. Зато он начал грызть ель железными зубами (как оголодавший вампир-равк). Шаман на вершине принялся кукарекать, чтобы испугать мертвеца. Так он продержался до зари, и мертвец вернулся в свой гроб. Наконец могильщик смог закопать его, но положил гроб набок, чтобы мертвец не встал опять. Еще несколько лет люди, проходившие мимо могилы, слышали, как оттуда раздается вой…

Сейды и шаманские духи

Шаманские и другие обряды проводились возле сейдов — культовых камней и скал, воплощений мирового столпа, мировой горы, соединяющей небо и землю.

^{Археолог Б. А. Рыбаков сравнивал сейд с волшебной мельницей сампо в карело-финской мифологии, которая сама ассоциируется с мировой осью и иногда локализуется в преисподней под горой.}

^{Maximillian cabinet / Shutterstock}

Иногда сейды напоминали фигуру животного или человека, и саамы верили, что здесь окаменели шаманы-нойды или древние предки. Там просили о покровительстве оленьим стадам, шаманскими песнопениями отгоняли волков.

Считалось, что в камнях обитают духи, которые живут так же, как и люди: имеют оленьи стада, собак, охотятся, женятся, но при этом обладают сверхъестественными способностями: умеют летать с места на место и превращаться в животных. Как и всякие духи, они могут вредить человеку и помогать ему в промыслах. Общались с духами только шаманы. Простые люди поклонялись священным камням, оставляя возле них мелкие приношения и оленьи рога.

Согласно легенде, водяным сейдам, хозяевам рыбы, некогда следовало приносить в жертву людей (водяные у всех народов жаждут человеческих жертвоприношений). Хитрый саам однажды кинул в пасти сейдов не людей, а двух черных собак и кошку. Конечно, духи распознали обман и пришли в дом к хитрецу требовать настоящих жертв. Но когда они раскрыли рты, саам залил их кипятком. Духи рассвирепели, на море поднялась буря, но человеческие жертвоприношения после этого прекратились.

Волшебные звери

Определенные звери не только были помощниками шаманов, но и считались священными. Как и большинство народов Севера, саамы почитали медведя. Саамы, которым стали известны христианские легенды, рассказывали: когда Бог ходил по земле, олень и волк отказались перенести его через болото, и Богу послужил медведь. Но, как и всякий дикий зверь, медведь считался опасным чудовищем (в сказках он иногда ассоциируется с чужаком Талой — Сталло и напоминает сказочного глупого черта) — вспомним, как он похитил Гром и лунную деву. Но главным почитаемым животным у саамов был олень.

Для народов, живущих охотой, характерны тотемические мифы о браках с животными. Женихами, искавшими невест среди людей, были не только медведи. В сказке саамов Кольского полуострова говорится о старике и старухе, у которых были три дочери. Однажды они услышали воронье карканье у вежи, открыли дверь, и ворон, обернувшись человеком, сосватал у них одну дочь. Следующим женихом оказался тюлень. Последним взял в жены их дочь северный олень — Мяндаш. Через некоторое время старики пошли проведать дочерей. У вороньей жены был выклеван глаз, а у супруги тюленя отгрызена рука. Благополучно оказалось лишь в веже у оленя: тот всегда приносил с охоты свежего мяса, а войдя в вежу, становился человеком. Старики остались жить у Мяндаша, но однажды жадная старуха возмутилась обычаям, которым следовала ее дочь: та каждую ночь выбрасывала оленьи шкуры, куда мочились маленькие дети Мяндаша. Дочь послушала мать и повесила сушить шкуру. Вернувшийся Мяндаш учуял запах человеческой мочи и не смог обернуться человеком. Так он и ушел в тундру, а за ним — его дети. Даже грудной ребенок стал олененком-сосунком. Мать пыталась вернуть хотя бы младшего, но тому дикое раздолье оказалось милее человеческого жилья. Тогда мать закляла его: пусть стережется дурного человека, к хорошему же охотнику пусть выходит сам, чтобы стать ему пищей.

Жена Мяндаша вновь вышла замуж — за обыкновенного человека. Тот не был удачлив в охоте, и жена в своей песне сетовала на голодную долю. Однажды во сне ей привиделся Мяндаш: он пожалел жену и обещал, что в «святом месте» — у сейда — новый муж сможет подстрелить оленя. Пусть только не выносит на улицу его шкуру — постель. С тех пор охотничья удача не оставляла людей. Лишь однажды хозяйка вновь вынесла шкуру просушиться — и она исчезла.

Сказка-миф о женитьбе на чудесных животных обнаруживает представления об устройстве мира у саамов. Животные, которые олицетворяли чуждые для человека стихии — воздух и море, оказываются опасными партнерами: их жены, одноглазая и однорукая, сами обретают черты существ иного мира. Олень — обитатель земли — ближе всех к людям. Недаром так популярен был олень в древнем искусстве народов Евразии — в зверином стиле.

Олень Мяндаш — первопредок саамов

Древний миф повествует о происхождении кольских саамов от чудесного оленя-оборотня Мяндаша, звавшегося Мяндаш-парнь («Мяндаш-парень»), Мяндаш-пырре («Мяндаш-благо»). В некоторых мифах Мяндаш — сын нойды (шаманки) Коддь-акки («дикарьей старухи»), зачавшей Мяндаша в облике важенки от дикого оленя. Коддь-акка обернулась женщиной, но ребенок родился оленем. Узнав, кто его отец, Мяндаш ушел в тундру к диким стадам. С появлением Мяндаша среди диких оленей человек получил возможность охотиться на них, ведь они стали его родичами и теперь сами поддавались охотникам.

Другой вариант мифа повествует о том, что Мяндаш — сын Мяндаш-девы, важенки, способной, как и он, превращаться в человека. Мяндаш живет как люди: охотится, заготавливает дрова. Вежа построена Мяндашем из оленьих костей и шкур: ее крыша — ребра, опоры — ноги оленя, даже камни очага напоминают оленью печень. В веже Мяндаш перекидывается и становится человеком, вне вежи он олень (вспомним о превращениях Солнца Пейве — входя в свою вежу, он становился человеком).

^{Пластина прорезная с изображением антропоморфных фигур под сводом из лосиных голов на ящере. VIII–IX вв. Латунь, литье. 8,1 x 4,8 см. ЧКМ № 978.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

^{Пластина прорезная с изображением человеколося на ящере. XII–XIII вв. Бронза, литье. 6,3 x 2,6 см. ЧКМ № 958/10.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

Среди бронзовых литых фигурок упоминавшегося в начале книги пермского звериного стиля есть изображения людей, а иногда и целых семей со взрослой парой и ребенком, которые стоят на ящере. Одна такая композиция включает «пермскую мадонну», кормящую грудью своего младенца (ажурная бляшка с этой сценой хранится в Эрмитаже, среди других мадонн), что напоминает и легенды о Золотой бабе. Над счастливым семейством — свод из смыкающихся симметрично голов оленя или лося, по сторонам свешиваются шкуры. Очевидно, перед нами жилище тотемических первопредков. Но жилище в архаичных культурах само имеет сложную символику: оно воплощает вселенную. Недаром обитатели оленьего жилища стоят на ящере, ведь ящер — существо преисподней. Получается, что в звериных образах воплощен космос создателей пермского звериного стиля.

Самым распространенным образом пермского звериного стиля оказывается стоящий на ящере человек с головным убором в виде головы лося или просто с головой лося. В. В. Чарнолуский сравнил эти образы с саамским образом Мяндаша и нашел в пермской пластике много соответствий с саамскими мифами. Распластанную бронзовую «шкуру» он сравнил с постелью, которую нельзя было выносить из жилища, женскую личину — с Мяндаш-девой и т. д. Но не стоит делать поспешных выводов. Можно предположить, что пермский звериный стиль обладает своим «языком», который рискованно переводить на язык образов саамской мифологии. Ясно лишь, что язык звериного стиля — это язык космогонических мифов и что его центральный образ — космический лось, тотемический первопредок людей. Недаром он совмещает черты лося и человека.

Мяндаш просит мать сосватать невесту из человеческого рода. Мать предупреждает его, что олень не сможет ужиться с человеком, но Мяндаш стоит на своем. Тогда Мяндаш-дева отправляется на поиски невестки. Она превращается в важенку и переплывает Мяндаш-йог, реку, отделяющую землю Мяндаша от земли людей. Ее кровавые волны текут из легких оленя, а камни — оленья печень (для саамов такая река все равно что молочная река с кисельными берегами из русской сказки). Обернувшись женщиной, Мяндаш-дева входит в вежу, где у старика были три дочери на выданье. Первые две дочери не проходят брачных испытаний: не смогли высушить обувь Мяндаш-девы (ведь стельки в этой обуви были из оленьего жира), едва перебрались через реку и побоялись войти в вежу из оленьих костей. Мяндаш-дева превращает их всех в камни. Из трех невест-сестер лишь младшая не нарушает запретов Мяндаш-девы, заклинаниями и ольховой корой высушивает Мяндаш-йог, ласково обращается с оленями и становится женой Мяндаша.

Чтобы переправиться через кровавую реку, невеста должна была разжевать ольховую кору и плюнуть ее в воду. Ольха считалась священным — мировым — деревом, ее кора имела красный оттенок, поэтому ею останавливали кровь в заговорах и делали рисунки на шаманских бубнах.

У оленя и его избранницы рождаются дети, но когда младший сын мочит постель из оленьих шкур, Мяндаш уходит из вежи в тундру с другими оленями. Жена оборачивается в намоченную шкуру и в облике важенки — Мяндаш-каб — следует за ним. Они предводительствуют стадами диких оленей.

^{На гравюре из книги Шеффера сейд имеет антропоморфный облик.}

^{Гравюры из книги: Schefferus, Johannes. Argentoratensis Lapponia. 1673}

По другим вариантам мифа, в оленей превратились дети Мяндаша, его жена сохранила человеческий облик и напутствовала детей, чтобы те не давали убивать себя плохим людям. Сама она вновь вышла замуж за человека, но жила впроголодь. Мяндаш, сжалившись над людьми, явился жене во сне и обещал, что ее муж сможет подстрелить Мяндаша (одно из его названий — Мяндаш-аннтуг, «дающийся»). С тех пор охота стала для людей удачливой. Рог, оброненный Мяндашем (черв-вечутл), отмечал места, где водились стада оленей. В жертву Мяндашу приносили обетного оленя на охотничьей трапезе-причастии, укладывали рога возле сейдов.

Это должно было обеспечить удачную охоту. После трапезы кости оленя накрывались шкурой: охотники верили, что олень (или его душа) вновь живым вернется на землю.

У русских на Севере, равно как у коми и удмуртов, известна легенда о чудесном олене, который на Ильин день сам подходил к церкви из леса, чтобы быть принесенным в жертву. Его убивали, а мясо варили и раздавали нищим. Но однажды олень запоздал, и старики убили вместо него корову. Лесной зверь увидел, что вместо него принесли в жертву домашнее животное, и с тех пор перестал появляться из леса. Эта церковная легенда распространена очень широко и имеет византийское происхождение, но за ней скрывается еще более древний миф о смене охотничьего культа на скотоводческий: скотовод перестал зависеть от милости «хозяев» природы.

Мяндаш, олень с золотыми рогами, был не только предком, но и культурным героем, помощником шамана (нойды). Он научил людей охотиться, надевать на себя оленьи рога и прятаться за камнем, дал людям лук. Он запретил в осеннем стаде убивать больше одной важенки и не велел трогать оленя-хирваса — производителя, чтобы не прекратилось потомство оленей. Но вот люди вооружились ружьями, гром которых пугает оленей. Они не стали щадить ни важенок, ни хирвасов. С тех пор не стало удачи в охоте.

Конец света

В саамском мифе о конце света Мяндаш — небесный олень; его тропа — тропа солнца. На златорогого белого оленя — Мяндаша — охотится громовник Айеке-Тиермес со своим луком-радугой; он видит добычу и смеется — от этого слышится гром. Человеку страшно видеть преследуемого оленя: от света из его глаз он может ослепнуть, от топота копыт — оглохнуть. Когда в оленя попадет первая стрела, горы извергнут огонь, реки потекут вспять, иссякнут источники и высохнет море. Когда вторая стрела вопьется Мяндашу в лоб, огонь охватит землю, горы сгорят, а на севере лед закипит. Северный ветер станет пламенем, и сам Северный Старец сгорит. Когда же собаки Тиермеса схватят оленя и бог вонзит в его сердце нож, звезды падут с небес, утонет солнце, потухнет луна, на земле останется прах.

Этот редкий эсхатологический текст приведен исследователем культуры саамов В. В. Чарнолуским. Схожий сюжет угадывается в карело-финской руне об охоте Вяйнямё, сына Калевы, на чудесных лыжах. И хотя чудовищный лось Хийси не упомянут в этой руне (охотник преследует золотую белку), очевидно, что речь идет о первоначальной космической охоте. Охотник, имя которого соотносится с именем вековечного заклинателя Вяйнямёйнена, произносит заговор, угрожающий хозяйке леса. Если та повредит лыжи и капканы, грозит герой:

Выстрелю разок я в небо,

А второй раз прямо в землю,

И расколется тут небо,

Земли, горы затрясутся.

Что читать о карело-финской и саамской мифологии

Айхенвальд А. Ю., Петрухин В. Я., Хелимский Е. А. К реконструкции мифологических представлений финно-угорских народов // Балто-славянские исследования 1981. — Москва: Наука, 1982.

Винокурова И. Ю. Мифология вепсов: энциклопедия / И. Ю. Винокурова. — Петрозаводск: ПетрГУ, 2015.

«Высек пламя Илмаринен»: Антология финского фольклора / сост., пер. с фин. Э. Г. Рахимовой. — Москва: Прогресс, 2000.

Жульников А. М. Петроглифы Карелии: образ мира и миры образов / А. М. Жульников; Карел. гос. краевед. музей. — Петрозаводск: Скандинавия, 2006.

Зубиньский T. Мифология эстов / Т. Зубиньский; пер. с польск. А. Нехая, М. Ковальковой. — СПб.: Алетейя, 2016.

Иванова Л. И. Персонажи карельской мифологической прозы: исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов / Л. И. Иванова. — Москва: Университет Дмитрия Пожарского, 2012. — Ч. 1.

Калевала. — Москва: Художественная литература, 1977. — (Библиотека всемирной литературы).

Калевипоэг. Эстонский народный эпос / сост. Ф. Р. Крейцвальд. — Таллин: Ээсти раамат, 1950.

Карело-финский народный эпос: в 2 т. / сост., вступ. ст., пер., примеч. В. Я. Евсеева. — Москва: «Восточная литература» РАН, 1994.

Карельские эпические песни / предисл., подготовка текстов и коммент. В. Я. Евсеева. — Москва; Ленинград: Изд-во АН СССР, 1950.

Мансикка В. Й. Труды по религии восточных славян / В. Й. Мансикка. — Москва: Форум: Неолит, 2016.

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров / В. Я. Петрухин. — Москва: Астрель: АСТ: Транзиткнига, 2005.

Прибалтийско-финские народы России / отв. ред. Е. И. Клементьев, Н. В. Шлыгина; Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая, Ин-т яз., лит. и истории Кар. науч. центра. — Москва: Наука, 2003. — (Народы и культуры).

Саамские сказки / запись, пер. В. В. Чарнолуского. — Москва: Художественная литература, 1962.

Симонсуури Л. Указатель типов и мотивов финских мифологических рассказов / Л. Симонсуури; пер. с нем., предисл. Н. А. Прушинской; Карел. науч. центр АН СССР, Ин-т яз., лит. и истории. — Петрозаводск: Карелия, 1991.

Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Конец XIX — начало XX в. / Ю. Ю. Сурхаско. — Ленинград: Наука, 1985.

Хайду П. Уральские языки и народы / П. Хайду; пер. с венг. Е. А. Хелимского; под ред. К. Е. Майтинской. — Москва: Прогресс, 1985.

Харва (Хольмберг) У. Верования и мифология народов Северной Евразии / У. Харва (Хольмберг). — Москва: Касталия, 2022.

Хоппал М. Шаманы, культуры, знаки / М. Хоппал; пер. с венг. Н. Кузнецова. — Тарту: ЭЛМ, 2015.

Чарнолуский В. В. Легенда об олене-человеке / В. В. Чарнолуский. — Москва: Наука, 1965.

Шеффер И. Лапландия / И. Шеффер; Российская акад. наук, Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая; пер. с лат. В. С. Золотилова, А. Ю. Зверева. — Москва: ИПО У Никитских ворот, 2008.

Шушарин В. П. Ранний этап этнической истории венгров. Проблемы этнического самосознания / В. П. Шушарин. — Москва: Росспэн, 1997.

МИФ Культура

Подписывайтесь на полезные книжные письма со скидками и подарками: mif.to/kultura-letter

Все книги по культуре на одной странице: mif.to/kultura

#mifbooks 

Над книгой работали

Руководитель редакционной группы Ольга Киселева

Шеф-редактор Надежда Молитвина

Ответственный редактор Ольга Нестерова

Литературный редактор Дарья Новодворская

Арт-директор Яна Паламарчук

Дизайн обложки Юлия Русакова

Корректоры Елена Гурьева, Евлалия Мазаник

В оформлении обложки использованы изображения по лицензии Shutterstock.

ООО «Манн, Иванов и Фербер»

mann-ivanov-ferber.ru

Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2023

notes

Примечания

1

Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С. А. Токарев. — 2-е изд., репринт. — Москва: Большая Российская энциклопедия, 2003. (Часть статей подготовлена венгерским фольклористом М. Хоппалом.)

2

Культурный герой — это персонаж мифологии, преодолевающий первобытный хаос мироздания (например, он поднимает землю из первичного океана или назначает смену времен года) и приносящий людям человеческую культуру (огонь, орудия труда, искусство, ремёсла, земледелие и т. д.). Здесь и далее прим. ред.

3

Петрухин В. Я. Мифы финно-угров / В. Я. Петрухин. — Москва: Астрель: АСТ: Транзиткнига, 2005. — 463 с.

4

Пластика — вид изобразительного искусства, в основе которого используется принцип литья из металла или лепки из пластичных материалов (глины, воска, гипса).

5

Ойкумена — часть мира, освоенная людьми; известные человечеству земли.

6

Руны, или рунические песни, — старинные песни, распространенные у прибалтийско-финских народов.

7

Фриз — здесь: полосы с орнаментами или изображениями.

8

Из стихотворения «Ночь зимняя мутна и холодна…» (1912).

9

Т. е. дороги. — Прим. авт.

10

Кабинетная мифология — искусственно созданные исследователями мифы и мифологические персонажи на основе домыслов, обобщений, подражания другим мифологическим системам без подтверждения древними источниками.