Спокойная совесть [Карлос Фуэнтес] (fb2) читать постранично, страница - 2

В галерею, образующую прямоугольник, выходят окна из библиотеки, большой спальни и спальни Хайме. За спальнями — общая ванная, устроенная в начале века. До сих пор сохранились позолоченные краны и львиные головы, которыми Пепе Себальос украсил свою ванну. И до сих пор течет там вода кофейного цвета, с примесью железа, которой совершают омовение в Гуанахуато.

Налево от входа — просторный сарай, где паутина, сундуки, выброшенные картины, хромоногая мебель, доски, коллекции бабочек, чьи крылышки перемешались с осколками их прикрывавшего стекла, потемневшие зеркала, пучки соломы, растрепанные томики романов-фельетонов, которыми зачитывались прежние поколения: Поль Феваль, Дюма, Понсон дю Террайль; старые швейные машины. Тильбюри без колес, черная карета — обиталище моли, набитое тряпками чучело филина, литография Порфирио Диаса^[3] в почерневшей серебряной рамке, грудастый старомодный манекен. Высоко-высоко круглое оконце, через которое просачивается тусклый свет. Это бывший каретный сарай.

Подобно тому как свет выделяет некоторые предметы в доме, в воспоминаниях Хайме выделяются некоторые вещи, находившиеся в сарае. Он вспоминает желтую обложку обнаруженного на дне сундука тома «XIX век»^[4] — с благодарностями родины Мексики генералу Приму^[5] за то, что он не принял участия в авантюре императора Наполеона III. Вспоминает посеребренные сабли деда Франсиско, висящие крест-накрест на стене гостиной. Сколько раз Хайме играл ими, изображая сражения с пиратами, рыцарские турниры, погони мушкетеров! Вспоминает большую овальную, в тоне сепии, фотографию дедушки и бабушки. А однажды он нашел в сундуке черную вуаль, которую бабушка, вероятно, надевала в день похорон Пепе Себальоса.

2

По выражению дяди. Хорхе Балькарселя, они принадлежали к гуанахуатской семье, имевшей немалые заслуги и обширную родню. — Гуанахуато в Мексике примерно то же, что в Европе Фландрия: сердцевина, квинтэссенция стиля, подлинная национальная своеобычность. Перечислять гуанахуатских общественных деятелей — никогда не кончишь, но их количество еще не даст представления о глубине политического чувства мексиканцев этого штата, гордящегося тем, что он был колыбелью Независимости.^[6] Если бы мы хотели определить, к какому штату республики восходят корни мексиканского стиля в политике, следовало бы назвать Гуанахуато. Коварство замысла и тонкость исполнения носят отпечаток исконно гуанахуатский; никто лучше гуанахуатцев не владеет тактикой внешней лояльности для прикрытия неуклонно осуществляемой тайной цели; никто лучше не понимает значения формальных процедур и кабинетных интриг. Почему на обширных просторах Новой Испании^[7] именно гуанахуатцы были читателями — и армией — Вольтера и Руссо? Почему уже в наше время на ступенях пышных амфитеатров здешнего университета слышатся дискуссии о Хайдеггере^[8] и Марксе? Гуанахуатец наделен двойной и в высшей степени развитой способностью усваивать теорию и превращать ее в практику. Недаром Гуанахуато был родиной Лукаса Аламана.^[9] А здешний университет — старинным иезуитским центром.

Итак, гуанахуатец — это законченный иезуит. Иезуит-мирянин (как все люди дела), способный служить церкви наиболее удобной и, по его мнению, гарантирующей наилучшее практическое осуществление теоретической «воли общества». Люди умные, с четким сознанием своих целей и уклончивой манерой поведения, наследники традиции, которую ретивому мексиканскому централизму не удалось уничтожить, гуанахуатцы воплощают вершину того, что можно назвать духом центра Мексики. Серьезность мичоаканцев, граничащая с торжественностью, у гуанахуатцев смягчена чувством приличия и иронией. Чрезмерное областничество сакатекасцев умеряется у гуанахуатцев сознанием универсализма: их некогда посетил барон фон Гумбольдт;^[10] их жизнь украшает театр Хуареса^[11] с росписями декоратора парижской Комической оперы; они хранители, усвоенной деятелями Независимости традиции века Просвещения. Неприкрытое лицемерие пуэбланца — у гуанахуатца искусная вкрадчивость. Наконец, там, где от жителя столичного штата надо ждать утверждения или умолчания, гуанахуатец пойдет на типичный компромисс.

Семья Себальосов полностью принадлежала к этой особой сердцевине центра Мексики. Если для других местных семейств главным именем в истории государства было имя графа де Каса Рул^[12] или же имена интенданта Рианьо,^[13] дона Мигеля Идальго, дона Хуана Баутиста Моралеса^[14] или падре Монтеса де Ока,^[15] то для Себальосов не было имени более славного — о чем напоминали развешанные в залах каменного