Из сборника "Демон движения" [Стефан Грабиньский] (fb2) читать постранично

КОЧЕГАР

Старший кондуктор Блажек Боронь, закончив обход отданных ему в попечительство вагонов, вернулся в ему одному принадлежащий закуток, на так называемое "место, предназначенное для проводника".

Вымотанный постоянным в течение дня хождением взад-вперёд по вагонам, охрипший от выкрикивания станций в осеннюю, туманом набрякшую пору, он намеревался немного отдохнуть на узкой обитой клеёнкой скамейке; его ожидала подобающим образом заслуженная сиеста. Сегодняшний тур был, собственно, окончен; поезд уже миновал зону густо, почти вплотную один к другому расположенных полустанков, и теперь на рысях летел к конечной станции. До самого конца маршрута Бороню уже не придётся срываться с лавочки и сбегать на пару минут по ступенькам, чтобы сорванным голосом оповестить мир, что станция это такая-то и такая, что поезд будет стоять минут пять, десять, иногда - долгую четверть часа, или что пора уже делать пересадку.

Он погасил пристёгнутый на груди фонарь и поставил его высоко на полку над головой, снял шинель и повесил её на крючок.

Служба так плотно заполняла все двадцать четыре часа, что проводник почти ничего не ел. Организм напоминал о своих правах. Боронь извлёк из торбы съестные припасы и приступил к еде. Бледные выцветшие глаза кондуктора неподвижно уставились в вагонное окно и глядели в мир за стеклом. На стыках рельсов это стекло дрожало, по-прежнему неизменно гладкое и чёрное - за ним ничего видно не было.

Боронь оторвался от монотонной картины в раме и посмотрел в перспективу коридора. Взгляд скользнул по ряду дверей, ведущих в купе, перенёсся на окна противоположной стены и угас на скучной дорожке на полу.

Проводник достал свой "ужин" и раскурил трубку. Он, правда, был при исполнении, но на этом перегоне, особенно почти у цели, можно было не опасаться контролёра.

Хороший, тайком перевезённый через границу, табак курился округлыми душистыми завитками. Гибкие ленты, стекая с губ кондуктора, сворачивались в клубки и биллиардными шарами катились вдоль вагонного коридора, - а то вырывались густые плотные струйки, лениво пускали голубые корни и разрывались у свода дымной петардой. Боронь был мастер курить трубку...

Из купе до него докатилась волна смеха: у гостей было хорошее настроение. Проводник злобно сжал челюсти, с губ слетело презрительное:

- Коммивояжёры! Торговое ремесло!

Боронь принципиально презирал пассажиров; его раздражала их "практичность". По убеждению кондуктора, железная дорога существовала не для них, а ради себя самой. Задачей железнодорожного транспорта была вовсе не перевозка людей с места на место, но движение как таковое, покорение пространства. Какое ей дело до жалких интересов земных пигмеев, хитрых комбинаций мошенников, жалких переговорчиков коммерсантов? Станции созданы не для того, чтобы на них сойти - они отмеряли проделанный путь; эти железнодорожные гавани являлись критерием пути, их калейдоскопическая смена - свидетельством успешного продвижения.

Оттого проводник всегда с презрением взирал на толпы, рвущиеся из дверей вагонов на перрон и обратно, с иронической миной осматривал запыхавшихся дам и разгорячённых спешкой господ, которые сломя голову посреди воплей, проклятий, а иногда и тумаков рвутся в купе, чтобы "занять место" и укрыться от товарищей из овечьего стада.

- Стадо! - сплёвывал Боронь сквозь зубы. - Будто Бог весть что зависит от того, что какой-то пан B. или какая-то там пани W. вовремя прибудут из F в Z.

Как бы там ни было, а действительность, однако, резко отличалась от взглядов железнодорожного служащего. Люди по-прежнему садились и выходили на станциях, с прежней энергией давили один другого, преследуя при этом обыденные практические цели. Но зато и Боронь отыгрывался на них при любом удобном случае.

В его "районе", границы которого простирались на три, а когда и на четыре вагона, никогда не бывало перегрузки, этой отвратительной давки и толчеи, которая не раз лишала его коллег воли к жизни и была чёрным пятном на сером небосводе кондукторской доли.

Какое знал средство, и какими путями шёл Боронь к идеалу, недоступному другим его товарищам по профессии, не ведал никто. Факты были таковы, что даже во время наивысшего притока пассажиров в канун рождественских праздников его вагоны имели нормальный вид; проходы были свободны, а воздух в тамбурах вполне сносен.

Сверхнормативных сидений и стоячих мест кондуктор не признавал. Суровый даже по отношению к самому себе и требовательный в делах службы, он умел быть непреклонным с пассажирами. Инструкций он придерживался дословно, подчас с драконьим бессердечием. Не помогали никакие уловки или коварные хитрости, никакие сунутые в ладонь "барашки в бумажке" - Боронь был неподкупен. На парочку таких хитрецов он даже подал в суд, одному отвесил пощёчину, причём успешно оправдался перед начальством. Не раз случалось и так, что посреди дороги, где-то на жалком