Лишняя (СИ) [Юлия Гойдт] (fb2) читать постранично

"Только не плачь!"

Сколько себя помню, я всегда играла одна. Но начала понимать, что я не такая, как все, лишь поступив в первый класс. До этого времени мне было неинтересно, почему я каждый месяц лежу в больнице с мамой, почему мама не пускает меня бегать во дворе с другими детьми и почему никогда не покупает мне красивые лаковые туфельки, а только грубые белые странноватые ботинки. Я всего этого не понимала и поэтому — не обижалась.

Первые по-настоящему горькие слезы застали меня тогда же, в первый день учебы. Я пришла домой, тихонечко прошла мимо кухни в свою комнату и, зажав рот руками, разревелась. Я давилась собственными слезами, пытаясь не всхлипывать, чтобы мама не услышала.

Но материнское сердце, как правило, не обманешь.

— Родная! Идем обедать! — позвала мама и, войдя в комнату, ахнула: — Ты чего ревешь?!

Так долго сдерживаемые всхлипы вырвались из моей груди. Я, захлебываясь слезами, простонала:

— Мама! Почему…?

— Боже, я знала, — вздохнула мама и притянула меня к себе, — Не плачь, мое солнышко…

— Мама, они же… дразнятся, — всхлипнула я, — все они…мальчики кричали "кривоногая!", а…а девочки…смеялись!

С этими словами я разревелась пуще прежнего. Мама тряхнула меня за плечи и сказала строгим голосом, не терпящим возражения:

— Настя, не плачь, слышишь?! Не обращай на них внимания. Ты ни в чем не виновата. Ты болеешь, солнышко, но это не значит, что ты хуже всех.

— Я не хочу болеееееть! — плакала я.

— И не будешь. Мы тебя обязательно вылечим. — мама подолом своего платья утирала с моих щек соленые капельки. — А пока ты должна быть сильной.

— Сильной? — я с сомнением посмотрела на маму, — Бить их, что ли? Но их много…целый класс!

— Нет, Настюш, — невольно улыбнулась мама. — Не бить. Терпеть, и ни в коем случае — слышишь?! — ни в коем случае при них не плакать!

Я всхлипнула и покорно кивнула головой. Мое боевое крещение состоялось. С тех пор я и вправду больше не плакала.

Первые четыре класса начальной школы были для меня, мягко говоря, адом. Недаром говорят: самые жестокие — это дураки и дети. Меня травили, обижали, толкали, даже били. Дети ведь не прощают тем, кто хоть как-то от них отличается, пусть даже не по своей воле. А я еще как отличалась — я косолапила, мои ступни были чудовищно деформированы, а сами ножки были очень худенькими, и походка — смешной, подпрыгивающей.

Но все же я больше не плакала. Твердо держала обещание, данное маме. Лишь изредка, когда становилось совсем невыносимо, когда прохожие на улице удивленно округляли глаза и долго смотрели мне вслед, показывая пальцем — лишь тогда я еле сглатывала рвущиеся наружу слезы и сильнее сжимала кулаки, проклиная про себя все.

Дед Мороз

Несмотря на физический недостаток, природа наградила меня живым умом и отличной памятью, неуемным воображением и постоянным стремлением к познанию чего-то нового. Читать я выучилась в три с половиной года и соревновалась в быстроте чтения со своим старшим братом Никиткой, который тогда как раз пошел в первый класс. Все это впоследствии и способствовало тому, что в школе я стала круглой отличницей.

Невзирая на полное отсутствие друзей, я всегда знала, чем себя занять. Новая интересная книжка, склеивание средневекового замка из картона, рисование… Последнее удавалось мне особенно — мама была художницей и её таланты, похоже, унаследовала и я. Уже в полтора года я осознанно нарисовала солнце — круг и расходящиеся лучи. С братом мы постоянно играли в игру — "рисовалку": рассказывали друг другу истории, и тут же их рисовали — сцены, персонажей, действия…Могли играть так часами.

Никитка…У меня был самый лучший брат, которого только можно было представить. Несмотря на разницу между нами в два года, мы были неразлучны. Он защищал меня в школе от злых мальчишек и как-то смог объяснить своим друзьям, что я вполне нормальная девчонка, и со мной можно играть. Порой они брали меня с собой играть в футбол, при условии, что я стою на воротах и не реву, если упаду. Но, как известно, этому я уже научилась, и не было для меня большего счастья, как стоять на воротах, ловить мяч и наблюдать за бегающими мальчишками.

Вот так и протекали дни моего, в общем-то, беззаботного детства.

Что Бога нет, поняла я еще тогда же, лет в девять. Родители как раз скопили денег на операцию, и мы поехали в Москву. Это был декабрь 1999-го, до Нового Года оставалось две недели, и Москва поразила меня буйством огней — я, разинув рот, смотрела из окна машины на мелькающие мимо деревья в гирляндах, вывески, рекламные щиты. Наверное, от новых впечатлений я и не боялась предстоящей мне операции.

А вот за час до операции я поняла, что бояться за себя — это еще не самое страшное. Нас привели в палату. Там было несколько детей, которым также предстояло оперироваться. Некоторые сидели, некоторые лежали, а некоторые…умирали.