Доброе солнце [Дмитрий Николаевич Голубков] (epub) читать постранично, страница - 46

мир, даже климат особый. Там, внизу,— домашний очаг, жилье, шумный и, как ему представляется, бестолковый быт. И всегда там немного душно и чуть-чуть припахивает кухней, улицей. А здесь — небо, прильнувшее к просторным окнам, потоки света, льющиеся и сверху и с боков. И ветер. И так отчетливо видны отсюда горы — спокойная, неустанно бредущая вдаль цепь голубых и серебряно-белых хребтов. Словно каменный фундамент неба, ровно и незыблемо ширится она в обе стороны, на сколько глаз хватает...

На книжном шкафу стоят узкогорлые глиняные кувшины с букетиками пшеничных колосьев. Эти кувшины пришли из глубины веков...

Он подходит к столу, заваленному этюдниками, кусками грунтованного картона, подрамниками. Веером разложены палитры — квадратные, круглые, овальные. Он берет самую большую, покрытую еще не застывшими красками. Ласково гладит отполированную кистями поверхность, надевает палитру на палец. Луч солнца падает на нее — и вся она загорается пестрым, фантастическим пламенем...

Тик-так, тик-так...— задумчиво выстукивают большие часы с узорчатым маятником — изделие армянских мастеров восемнадцатого века.

Художник сам укрепил их над дверями мастерской. «Я должен видеть ход времени. Так заметнее, сколько мне еще остается...»

Он роется в кистях. Сколько их? И все ухожены, чисто вымыты, завернуты в бумажки, чтоб не измялась, не измохнатилась щетинка.

Однако пора. Он устанавливает планку мольберта, поправляет подрамник и смотрит на натюрморт, поставленный вчера. Цветы. Опять цветы. Оранжевые настурции звонко горят на грубом, некрашеном столе. С ними соперничают матово-румяные, круглые яблоки. Сквозь прохладное стекло банок просвечивает влажная зелень стеблей.

Сегодня он не будет торопиться. Довольно суеты. Дверь мастерской заперта на крючок — притворится спящим и не впустит никого.

Он пишет медлительными, упругими, кругообразными движениями, которые постепенно учащаются, напоминая движения стирающей прачки. Он пишет, гладя холст, теребя его и поколачивая легкими ударами кистей. Сначала натюрморт на полотне походит на большой детский рисунок: наивными округлыми мазками намечены чашечки и кружочки цветов, ярко и плоско топорщатся зеленые стебли. Кажется, что краски живут порознь, что они ничем не связаны между собой. Отдельно краснеет яблоко, отдельно зеленеют длинные стебли тюльпанов... Но постепенно цвета начинают тянуться друг к другу, заимствуя один у другого оттенки и тончайшие отсветы... И вот, как бы случайно, начинает возникать гармония мазков, линий, красок. Как в природе, все соподчинено, все дружно и нераздельно...

— Мартирос-джан, ты опять не слушаешься доктора! — Тихим укором звучит родной, всепонимающий голос.— Впусти меня, Мартирос!

Художник хмурится.

— Сейчас, Лусик, иду... Понимаешь, мне только что пришло в голову, что цвета в природе дружат между собой. Даже самые контрастные, самые непримиримые...— Он откидывает крючок.— А, газеты принесла? Дай-ка, дай..

Он подходит к окну, читает, шевеля бровями... Гневно комкает газету. От его тонких, крепко сжатых губ бегут вниз две горькие морщины — две ноты отчаяния.

— Опять налеты! Опять бомбят. Это такая красивая страна — Вьетнам. Мирные деревни. Дети, женщины, старики... И все — в огне! Огонь и смерть!

Раскачиваясь, шагает он по мастерской. Столб золотых пылинок врывается в комнату и с размаху ударяется в большой, вытянутый в ширину натюрморт. И, словно споткнувшись, опрокидывается, рассыпается по холсту, растворяясь в потоке желтых и оранжевых цветов.

— Двести американских самолетов! Двести... А сколько смертей несет только один самолет? Только одна бомба? Одна бомба — да она может целую деревню сжечь! Целый мир человеческих надежд и трудов! Целую рощу жизней! Кровь, кровь течет. Ручьи багровы от крови. Земля изранена...

— Мартирос Сергеевич! К вам гости! — кричит снизу Генрик.

— Кто там? Скажи, что я болен. Что устал и никого не могу видеть,— машет рукой и опускается на короткую старую кушетку.

— Мартирос Сергеевич, это дети приехали!

— Дети? Какие дети?

— Земляки ваши. Они ведь писали, что приедут.

— A-а, земляки... — растерянно улыбаясь, повторяет он и проводит пальцами по лбу, словно стирает с него морщинки отчаяния и гнева. — Земляки... В сущности, все мы, живущие на земле, земляки,— бормочет он.

— Если тебе нездоровится, я скажу, чтоб они подождали.

— Нет, нет, зови. Я хочу видеть земляков.

Сдержанно переговариваясь, по ступенькам поднимаются ребята — целая делегация! Лица возбуждены, алые галстуки, словно язычки огня, упруго трепещут на легком сквозняке. В руках у руководителя, смуглого, еще молодого человека с редкой проседью в каштановых волосах, какой-то сверток, что-то вроде большого торта, обернутого бумагой.

— Здравствуйте, дорогой Мартирос Сергеевич! Барев цэз!

— Здравствуйте, здравствуйте,