Слова (СИ) [La donna] (fb2) читать постранично

Румпрехт вешает халат на проволочные плечики, шапочку кладёт на верхнюю полку, нетерпеливым жестом срывает с волос стягивающую их резинку и закидывает следом. Металлический костыль, на который мужчина опирался в течение дня, тоже отправляется ночевать в шкафчик.

Он успевает надеть пиджак, достать трость и расчесаться, так ни разу и не взглянув в приклеенный к внутренней стороне дверцы квадратик зеркальца, когда его окликает Дэвид:

- Голд! Мы с ребятами в бар! Тонину свадьбу обмывать! Ты с нами?!

Голос Дэвида звучит глухо и тихо: словно через слой ваты, но судя по тому, как при каждом слове проступают жилы на шее и краснеет лицо, орёт он что есть мочи.

Румпрехт благодарно улыбается, набирает в лёгкие побольше воздуха — Дэвид работает на прессе и после смены так же оглушён, как и он сам — кричит в ответ:

- Спасибо! Я пас! Мне на электричку!

Дэвид широко ухмыляется:

- Ну! Ты! Со! Своим! Пригородом!

Румпрехт поворачивает ключ, запирая свою секцию шкафа, выдавливает улыбку: он знает, его считают странным. Так было и раньше, а когда три года назад он переехал в пригород, вслед за тем продав служивший ему уже десяток лет старенький фольксваген, и вовсе сочли, что он тронулся умом. Сначала мужчина пытался объяснить, что использовал единственный шанс пристроить сына в приличную школу; но стоило отвернуться, недавние собеседники крутили у виска: что за прихоть, с чего бы мальцу Голда учится среди богатеньких отпрысков? Это, как и многое другое, приписали гордыне — за пятнадцать лет на фабрике он так ни с кем толком не сошёлся, после своей смены тут же сбегал, словно брезговал теми, с кем работал. На деле Голд — по настоящему его фамилия была Голдберг, но он сам обкорнал её, ещё лет в двадцать: надоело слушать, как каждый коверкает на свой лад — просто спешил домой. Сначала к жене, потом, после рождения Нила — к жене и сыну, а когда они с Нилом остались вдвоём, поводов торопиться стало ещё больше.

Стоя на платформе и время от времени поглядывая на светящееся табло вокзальных часов, Румпрехт Голд мысленно парирует так и не высказанную Дэвидом насмешку: за год денег, сэкономленных на бензине, набегает на месячный взнос за дом, и даже немного больше. Поезд несётся по рельсам, никогда не застревает в пробках и приходит в срок. А если повезёт и удастся сесть подальше от прохода, можно подремать в пути. На этот раз везёт не слишком: когда состав останавливается, Румп оказывается в полуметре от ближайших дверей и следующие две остановки стоит в проходе, вцепившись в металлическую ручку. Его шатает вместе с вагоном, а стук колёс сливается с отзвуками всё ещё звучащего в ушах гула станков. Кто-то с мягкой настойчивостью касается плеча: Румпрехт отодвигается, решив было, что мешает кому-то пройти, и слабо улыбается, разобравшись: худой парень с крашенными в чёрное волосами и сквозными дырами в ушных мочках — кажется, они называются туннели — указывает ему на освободившееся место и что-то говорит: слова тонут в какофонии звуков, Румпрехт видит, как движутся губы парнишки, и роняет в ответ короткое «спасибо».

Усевшись, мужчина озабоченно хмурится: сегодня только понедельник, всё не должно быть так плохо. Он прикрывает глаза, чтобы не встречаться взглядом с тощим мальчишкой, уступившем ему; не видеть пёстрой толпы. Скамья жёсткая, с двух сторон его зажимают боками незнакомцы, но, тем не менее, Румпрехт почти сразу проваливается в дрёму. Ему снится супермаркет, в котором продаются одни лимоны. Он пытается отыскать йогурт, шарит по полкам хлебного отдела — но всюду только эти жёлтые кислые фрукты и ни следа нормальной еды. Потом он почему-то оказывается в цеху, всё вроде как обычно, только нельзя разглядеть лиц тех, кто стоит рядом. И тут он видит Нила. Хочет возмутиться, детям здесь не место, но это становится не важным, отодвигается; Румпрехт снимает готовые бобины, и видит, что у сына ровница оборвалась на четырёх катушках — подходит помочь: останавливает станок, подтягивает ремни, чтобы замедлить вращение — но обычно послушный механизм бунтует, веретёна вертятся с бешеной скоростью, и вот уже пять, шесть, восемь — в холостую. Мужчина вздрагивает, просыпаясь за две минуты до того, как электричка прибывает на его станцию. Вагон почти пуст. Румпрехт достаёт сумку из-под сиденья, тянется за упавшей тростью и хромает к выходу: на маленьких остановках поезда не задерживаются надолго.

Утром вторника он провожает сына до автобуса. По дороге Нил несколько раз пинает рюкзак, и воображение Румпрехта живописует, как содержимое ланч-бокса рассыпается по школьным учебникам. Он открывает рот, чтобы высказать замечание, но не успевает: Нил перехватывает отцовский взгляд и вешает рюкзак на плечо. Сын мягко улыбается и продолжает рассказ о том, как Пейдж Джефферсон мечтает добираться до школы на автобусе, но её мать ни в какую, и