Бутон [Марина и Сергей Дяченко] (fb2) читать постранично, страница - 3

несущегося вниз. От пожара, с дикой скоростью пожирающего ажурный пластик.

Я отпрянул.

В этот момент в доме вырубился свет. Погасла настольная лампа на моем столе, выключился телевизор в соседней комнате, и папа громко сказал: “Что за черт!”

За раскрытым окном были летние сумерки. Я слышал, как родители переговариваются, как папа открывает входную дверь, чтобы посмотреть на счетчик с пробками и проверить, есть ли свет у соседей…

Я сидел в полутьме перед раскрывающимся цветком, а нежная мелодия все звучала, и беспокойство мое толчками перетекало в страх. Я знал, что через минуту черные лепестки разомкнутся и я увижу, что внутри. Случится то, чего я так ждал все эти месяцы. Почему же я не чувствовал радости? Почему в комнате становится все холоднее?

Секунды бежали, но я уже не хотел, чтобы лепестки раскрывались. Я готов был зажмуриться, я не желал видеть, что внутри!

А лепесткам плевать было на мое желание или нежелание. Вот они дрогнули сильнее…

Заверещав как заяц, я вцепился двумя руками в стебель. Меня отбросило, будто цветок был под высоким напряжением, я отлетел и врезался спиной в письменный стол, но и вазон не удержался, слетел со своей скамеечки и грохнулся на пол. Цветок лежал теперь на боку; я нашел в себе силы подняться, подпрыгнуть и двумя ногами приземлиться на дрожащий в конвульсии бутон…

Помню хруст.

И помню, как оборвалась мелодия.

*

Я пришел в себя через неделю примерно, и человек в белом халате, которого я увидел над собой в переплетении трубок, - этот совершенно незнакомый человек был явно обрадован таким поворотом дел.

Потом я увидел над собой папу и маму. Но не сразу узнал, честно говоря. Оба были в белых халатах, оба здорово осунулись, а папа сильно поседел.

Я ничего не помнил с того момента, как цветок открылся. Ничего, кроме мелодии. Да и та скоро забылась.

Никто не мог объяснить толком, что случилось со мной в тот вечер. Когда погас свет, мама услышала мой крик, стала звать меня, но ответа не получила; когда папа выломал запертую дверь комнаты, я лежал на истоптанном цветке, и весь ковер был перепачкан землей из вазона и кровью из моего носа.

Доктора сошлись на том, что, играя в футбол, я получил травму головы, которая дала о себе знать спустя некоторое время. Открылось носовое кровотечение, я потерял сознание, а напоследок поврежденный мозг порадовал меня кошмаром (а в игре мы и в самом деле столкнулись лбами с Антоном Игнатовым, здоровенным баскетболистом из седьмого “А”, и шишка получилась преогромная). Я впал в кому и запросто мог помереть, если бы не здоровый организм и квалифицированные усилия врачей.

Я провел в больнице все лето и начало осени, а будучи выписан, шатался от сквозняков и на уроках сидел, как полено. Пришлось пропустить год; тяжелый рок с тех пор вызывал у меня головную боль, и все цветочные ящики пришлось выбросить.

Меня освободили от физкультуры, зато и армия теперь не грозила. Мама тряслась надо мной, как осина над подосиновиком. Поначалу даже старалась держать постоянно при себе, эта опека раздражала - в то же время мне было жаль маму…

Я не рассказывал ей о своих снах.

Примерно раз в месяц мне снилась мелодия. Та самая.

Тогда я просыпался мокрый и трясущийся. А два или три раза даже намочил постель. К счастью, удалось выкрутиться и скрыть это от мамы…

Прошел год, а потом еще и еще. Я вырос, окреп, болел не больше и не меньше, чем прочие школьники, малокровием не страдал, в обморок не падал и учился нормально. Врачи утешали родителей, уверяя их, что серьезных последствий травма не имела.

Кошмарный сон с мелодией приходил все реже. А когда мне исполнилось восемнадцать, и вовсе перестал меня тревожить.

*

Прошло двадцать лет, и я нашел свою судьбу в крупной конторе, торговавшей недвижимостью. Карьера моя в качестве маклера рванула вверх, будто воздушный змей; у меня как-то сразу получалось расположить к себе клиента, подчеркнуть выгодные стороны сделки и затенить - но не замолчать! - невыгодные. Работа доставляла мне удовольствие; начиная работать с новым клиентом, я чувствовал себя мастером, усевшимся за шахматную доску. Всякая сделка была для меня призом - большим или маленьким, но всегда заслуженным, честным и очень приятным.

Я возился с малогабаритными клетушками, с блочными холодными “распашонками”, с бывшими коммуналками величественных развалюх “исторического центра”; несколько раз мне случалось провернуть по-настоящему большие сделки, однако та, что намечалась на этот раз, обещала стать самой крупной за всю мою карьеру.

Продавался дом о трех этажах, с колоннадой и флигелем, с автономной электростанцией и паровым котлом, с каминами, конюшней и садом - словом, продавалось строение из тех, что назывались в свое время господскими усадьбами.

Дом был молод - пять лет назад его начал строить для себя художник, чрезвычайно ценимый на Западе и почти неизвестный дома. Стройка затянулась на