Небеса нас простят (СИ) [Печальный Менестрель] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Только небо хранит нашу память… Сейчас, когда до конца осталось там мало, я смотрю на него и вижу: оно не забыло, оно сохранило в себе всю ту боль, крики, стоны, слезы, кровавые реки, безумные надежды. Так неистово тогда любили, так бездарно тогда умирали… Сотни, тысячи, десятки тысяч людей гибли зря – от случайной стрелы или в общей схватке, где хотят померяться силами два героя, а с ними идут на смерть миллионы. Умирали на войнах, сгорали на кострах, тонули в холодных водах. Жизнь не значила ничего, но за нее безумно хватались. За мертвую изломанную жизнь…

Люди все забыли. Им свойственно выбрасывать, выжигать раскаленными углями с памяти самые важные сердцу моменты, но искра бледного прозрачного огня всегда будет тлеть в отдаленном уголке зеркальной темной комнаты под названием Душа. Люди просто бояться безудержного океана воспоминаний, которые несут в себе горькую острую боль, что пахнет лавандой, сандалом и полынью. Да, воспоминания несут с собой только желание смерти, а многие хотят жить. Просто жить одним днем, не оглядываясь назад и не мечтая о будущем.

Я тоже когда-то мечтал забыть. Так безудержно и неистово, что иногда проклинал весь мир. Этот святой-грешный мир, который в свое время подарил внеземное счастье, смешанное с адской болью. Хотелось спокойной размеренной жизни где-то на окраине селения, ближе к лесу и горам, но подальше от мрачности величественных замков древности. Хотелось уходить глубоко в лес, охотиться на мелкую дичь и кормить пугливых белок, собирать ранней осенью грибы и кислую клюкву, а позднее царапать руки о ежевику и терновник, купаться в ледяной реке и ходить босиком по мягкой траве, что пахнет вечным холодным летом Скандинавии, слушать беспечное пение невзрачных птиц или просто наслаждаться шумом деревьев и тихими разговорами колокольчиков, наблюдать за полетом гордых ястребов и за жидким золотом больших совиных глаз, греть руки у костра и засыпать на промерзлой земле, что к утру укроется бледным пухом первого снега… Да, мне до боли в груди сейчас хотелось забыть ту прежнюю жизнь, где у меня было все, кроме самого главного – родственной теплой души.

Только небеса всегда неустанно сопровождали меня, свидетельствуя и записывая на прозрачных страницах мою боль. Иногда мне даже казалось, что они сочувствуют мне, сладко плачут или посылают на хрупкие плечи ангельский пух… Небо все видело – все мои грехи и наивную праведность, мою храбрость и трусость, моменты наивысшего счастья и падения немых страданий, слезы радости и боли, улыбки и печальные взгляды, мою доброту и жестокость. Небо все видело и великодушно простило. Все, кроме одного.

Мой самый сладкий грех, горькая нежность и трепетная страсть, щемящая боль и зияющая пустота, моя Вечность, Жизнь и Смерть, мой Эйвинд…

Небо помнило горечь…

Мелкие капли холодного весеннего дождя царапают бледную и хрупкую, словно дорогой изысканный фарфор, кожу на ладонях и запястьях. Тонкие струйки крови стекают по лицу, оставляя рубиновые дорожки от высоких скул к острому подбородку, а через миг сладковатые слезы небес слизывают ласковыми язычками эту влагу жизни. Кровь, кровь, кровь… Она везде: заливает изящное лицо, стекает по тонкой шее, вниз по ключицам и впалому животу, впитывается в изорванные черные штаны, теряется в грязной воде и впитывается в упругие измятые травы. Слишком много рубиновой и ярко-алой жидкости, что так тошнотворно пахнет мокрым железом и гранатами.

Дыхание все реже, пульс – слабее, удары сердца – медленнее… Нет сил прошептать во тьму всепоглощающей ночи слова помощи, нет сил коротким точным ударом оборвать свои мучения. Слишком больно, чтобы быть правдой, слишком позорно, чтобы хвататься за жизнь. Кровь смывает следы недавнего тепла, целует тело крупными драгоценными каплями, что за миг превращаются в простую дождевую воду…

Вокруг – пустота, глухая вязкая чернота, что давит на грудь тяжелыми свинцовыми плитами, выколачивая с легких остатки холодного исколотого воздуха. Над головой – базальтовое дождливое небо, под ногами – измятый лиловый вереск, и дальше вокруг – степь. От дождя все запахи усилились, и теперь ковыль пахнет сладко, полынь – слишком горько и вязко, как прогорклая вишневая смола, а изломанный вереск дарит спокойный аромат поздней весны, омытой проливными холодными дождями.

Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук… Все медленней и печальней бьется где-то в горле пульс. Крови слишком мало, чтобы заставить сердце ожить. Хорошо бы было сесть на мокрую траву, порвать на лоскутки штаны и перевязать раны на голове, шее, руках, но глубокие рваные порезы – единственное, что осталось от человека, который подарил весь мир. И теперь отобрал.

- Ты убил меня, Эйвинд… – удивленно и слегка печально шепчу я, дотрагиваясь тонкими бледными пальцами, перемазанными в яркой артериальной крови, к его щеке.

- Это должно было случиться. Рано или поздно. Дурман, желание, проклятая нежность… Мы бы ослепли, онемели, сошли с ума, Кедеэрн… – словно в горячке, шепчешь ты, сжимая мои испачканные руки, которые, помимо крови и боли, пахнут сандалом и сладкими красными яблоками, что мы собирали поздним летом.

- Почему я?

- Потому что… я слишком сильно хочу жить.

- Твое имя – ветер счастья. Эйвинд… Когда-то я мог шептать его часами. Да, ты принес мне счастье…

- Но оно испарилось вместе с первой весенней грозой… Мы обречены.

- С первой минуты встречи.

- И до последнего вздоха.

- Моего?

- Да.

- И потом ты будешь счастлив, Эйвинд?

- Помнишь, что я тебе сказал когда-то? Это было тысячу лет назад, или вчера… Моя жизнь – твоя смерть. Я переживу эту весну, но не дольше. Печаль поглотит искалеченную душу. Тебе очень больно?

- Нет. – я через силу улыбнулся. Обреченно и ласково, как могут улыбаться только безумцы или влюбленные менестрели. – Так зачем же, любимый?

- Потому что не мог иначе…

Кровь… Казалось, я плыву в океане крови и боли, а душа падает в пропасть сотнями битых витражных осколков. Я верю ему. Верю до последнего вздоха, несмотря на то, что горло пересекает глубокая рана от его любимого кинжала с серебряной рукояткой в форме дракона – моего подарка на пятилетие нашей общей жизни. Это было так давно… Зима смыла воспоминания течением быстрой горной реки, что ломает и глотает острые куски прозрачного льда.

Он благоговейно проводит пальцами по моей щеке. Это не нежность и далеко не любовь – минутная слабость, подаренная мне на прощание. Вокруг нас – пустота, внутри – зияющая дыра и непроглядная тьма безлунной тихой ночи. В его глазах цвета спелой черники затаилась боль, а на бледных тонких губах застыла призрачная нотка страдания. Мне даже кажется, что Эйвинду хуже, намного хуже, чем мне. Сейчас кровь вытечет, последние силы покинут меня, и душа обретет покой, а он медленно угаснет, как угли в маленьком уютном камине.

Хочется столько спросить и сказать, попросить не печалиться и начать жизнь заново, хочется просто закрыть глаза и больше никогда не проснуться. Я не смог подарить ему такую роскошь, я даже не смог завершить начатое. Дождь уносит в небеса мои скупые слезы и немые крики. Пока Эйвинд рядом, я должен быть сильным. Надеюсь, он подобрал красивое место для могилы…

Небо помнило пропасть…

Я стоял на скале. Холодные волны целовали измученные ноги, словно языки ночного костра. Гроза ревела и бросалась в почерневшие воды ослепительными искрами, а небеса превратились во всевидящие глаза тьмы. День клонился к закату, но базальтовые тяжелые тучи, наполненные не живительной влагой, а расплавленным свинцом, спрятали огненный диск далекого безразличного солнца подальше от глаз людских.

Я не слышал звуков грозы и моря. Буря текла сквозь меня, не оставляя рваных ран на бледном исхудалом теле. Скалы шептали что-то на непонятном тоскливом языке, гром и молнии метались и сплетались в игривые опасные клубки, а шум разгневанных волн заглушал далекие крики. Я – свободная птица, которая сейчас расправит крылья и броситься вниз. Но только настоящая птица обязательно взлетит…

Меня ничего не держало в этом мире. Смерть забрала молодую жену и двоих мальчишек-близняшек. Я до сих пор помню окровавленные простыни, измученное лицо светловолосой женщины, испарину на висках, сжатые до боли пальцы, пронзительный рваный крик и бездыханные комочки, перемазанные в крови и слизи… Наши мертворожденные дети, наши разбитые на части мечты. Мне было двадцать семь лет, а жене – только двадцать. Вместе с близняшками умерла и их мать, и моя любовь, и моя жизнь. Свет искристых голубых глаз померкнул и медленно угасал.

Мне незачем было жить, так пусть боги примут мою жертву.

- Прости меня, Хельга. Я был недостоин.

Медленный шаг в пустоту, пронзительные крики небес, слабая пульсирующая боль в груди, предательские слезы на глазах… И запоздалый вздох, удар, падение, тьма, покой…

Ничем непримечательное мужественное лицо, нос с горбинкой, острый подбородок, высокие скулы, светлые волосы, заплетенные в косы возле висков, но глаза… Бездонные омуты вечной тьмы с игривым отблеском сияния ночи. Глаза цвета спелой черники. Теплые, спокойные, живые.

- Так вот какая смерть… – прошептал я, не узнавая свой хриплый оборванный голос.

- Ты лучше спроси у меня, какой должна быть жизнь. – мягко улыбнулся незнакомец, убирая с моего лица тонкую светло-русую прядь.

- Зачем ты заставил жить?

- Потому что не мог иначе…

Небо помнило нежность…

- Это первый снег. Теперь зима не упустит из своих объятий эти земли.

- Тебе лучше?

- Нет. Болит. Здесь. – я прикладываю руку к груди. Спокойно и размеренно бьется сердце, отмеряя время жизни и смерти.

- Сегодня годовщина, да? – спрашивает он осторожно, сжимая в ладонях мои ледяные пальцы.

- Ты пойдешь со мной на могилу?

- Для тебя это важно… – говорит Эйвинд с горькими нотками грусти в голосе. Он вынужден терпеть мою боль и страдания вот уже месяц, и все чаще глубокие темные глаза наливаются грустью, но ни разу мой спаситель меня не упрекнул.

Мы идем неспешно, медленно, любуясь красотой прибрежных скал и холодом серого шелестящего моря. Белоснежная корка первого снега укрыла тонким покрывалом землю, также бледные снежинки замерли в светлых волосах Эйвинда, на его длинных ресницах и бровях. Король Льда и Вечности.

Холод сковывает движения, но хрустальная чистота воздуха дарит ощущение легкости, чистоты, невесомости. Стоит на мгновение забыть о боли утраты – и взлетишь в небеса вольной величественной птицей. В серые мутные небеса.

Я упал на колени возле могилы. Руки до боли в кончиках пальцев сжимали амулет на простой кожаной веревке. Это Мировое Дерево, вписанное в круг, я подарил Хельге на нашу свадьбу. Она обещала хранить его вечно… И умерла. Теперь вечность для нее – не пустой звук.

Снег не позволял забыться. Окровавленные белоснежные простыни, истерзанная бледная кожа… Эти картины сколотят крышку моего гроба и засипят живого человека мертвой землей.

- Все хорошо, Кедеэрн? – мягкий успокаивающий голос, который способен вытащить меня из пучины немых страданий. Я облегченно вздыхаю.

Эйвинд берет мое лицо в свои руки. Его ладони всегда теплые и пахнут яблоками, они дарят иллюзию защищенности и призрачного счастья. Я закрываю глаза, чтобы прогнать подальше маленький холмик земли, припорошенный бледными скелетами снежинок. Сейчас теплое лето, буйно цветет лиловый вереск, над ним гудят пчелы, пахнет цветочным горьким медом и сыростью моря. Высоко в небесах кричат птицы, мягкая трава холодит уставшие ноги, теплый ветер ерошит волосы и ласкает руки. Нет боли, нет смерти, нет могильного холода зимы и тоскливых стонов ночных духов.

- Ты простишь мне мои слабости, Эйвинд? – шепчу я, так и не открывая глаз. Он молчит, но я чувствую уверенный короткий утвердительный кивок. Один камень канул в Бездну. – Ты простишь мне то, что заставляю тебя терпеть свою боль? – еще тише вопрос, и вновь короткий кивок. – Ты простишь меня за недоспанные ночи, проведенные около моей кровати, когда мое тело билось в горячке? – едва слышны мои слова. Их уносит холодный зимний ветер. Утвердительный кивок. Третий камень сбросила в пропасть душа. – А кто простит меня за это?

Не открывая глаз, подаюсь вперед и прикасаюсь холодными губами к его горячим обветренным губам, которые пахнут чем-то сладким, но отдают лишь горечь и привкус горной лаванды. От легкого поцелуя моя душа освобождается от каменных оков и железных цепей, а сердце колотится в бешеном ритме. Больше нет боли, печали, страданий, кошмаров и призраков смерти, на меня снизошло благословение богов, вечное счастье и осознание непостижимой доселе истины – только любовь в состоянии залечить раны, а время – плохой врачеватель.

Легкое касание – ничего больше. Это не грязно и не порочно, здесь нет ни капли страсти и желания. Сладость переплетается с горечью, холод – с надежным теплом. Я не могу отойти – теперь это равносильно смерти. Лишь рядом с Эйвиндом моя душа горит, а не тлеет, оседая во тьму мокрым пеплом. Но поймет ли от меня? Захочет ли понять?

- Небеса все простят, Кедеэрн. – шепчет он мне в губы. Его дыхание рваное и теплое, а я похож на живое воплощение льда. – Посмотри на них, внимательно посмотри. Они всегда поймут, разделят наши чувства и простят. И тогда мы спасемся.

- Обещай мне! – обреченно крикнул я, сжимая его в объятиях. Ни капли нежности, ни капли страсти.

- Обещаю. Они простят. Небеса всегда всем все прощают.

И Эйвинд поцеловал меня снова. Теперь это не было спасение моей истерзанной воспоминаниями души – это была ее новая смерть. Поцелуй, наполненный теплом, обещанием заботы и верности, любовью. Снег медленно оседал нам на плечи, запутывался лебединым пухом в волосах, падал на ресницы. Невыносимо пахло яблоками, летом и солнцем, развеивая мой собственный запах боли, полыни и горной лаванды.

- Зачем ты меня подпустил так близко, Эйвинд?

- Потому что не мог иначе…

Небо помнило жизнь…

- Подожди, Кедеэрн! Ты ведь знаешь, что убегать бесполезно! – кричит мне вслед Эйвинд. Его голос звучит игриво и ласково, с теплыми нотками уюта и любви.

Я смеюсь, оборачиваясь на его слова. Мой смех звонкий и чистый, как воды быстрого горного источника; в искристых голубых глазах нет ни капли прошлой боли и всепоглощающей пустоты. На душе легко и светло, хочется обнять весь мир и прижать к себе, как маленькое капризное дитя.

Теплые солнечные лучи позднего лета согревают бледную кожу, запутываются в волосах, замирают золотой пылью на губах. Море сегодня спокойное, шумит тихо, даря умиротворенность и покой. Я смотрю на наш дом – маленький и уютный, достроенный в начале этого лета. Наш дом. Простые слова приятно греют душу, порхая внутри сотнями озорных легких бабочек.

Я счастлив. И вчера, и завтра, и вот уже полтора года я безгранично и неизлечимо счастлив. Прижимаю руку к груди, где дико колотится сердце, нащупываю пальцами серебряный кулон в форме маленького дракара – подарок Эйвинда на мое двадцативосьмилетие. От холодного безразличного металла кожу обжигает неугасимым ярким огнем.

Эйвинд подходит медленно. На нем только тонкие черные штаны, волосы перетянуты плетенным кожаным шнуром, грудь и плечи блестят от пота, а в правой руке он сжимает короткий меч. На мужественном лице застыла полуулыбка, в темных глазах пляшут искорки веселья. Я любуюсь его стройной фигурой, плавными движениями, спутанными волосами, что беспорядочно падают на лицо и шею, ожерельем с костяных бусин и клыков убитых им волков и медведей. Опасная мужская красота.

- Ты же не ребенок, Кедеэрн! – мягко улыбается Эйвинд. Я боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть свое счастье. Иногда мне не верится, что такой сильный и уверенный в себе человек выбрал слабого вдовца без рода-имени.

- Я устал… – жалуюсь, осторожно убирая с его лица мокрые пряди.

- Ты обещал, что не будешь увиливать от тренировок. Это для твоего же блага, Кедеэрн. У тебя такое доблестное кельтское имя – повелитель сражения, а ты даже меч не можешь удержать в руках дольше нескольких минут! – в теплом голосе Эйвинда слышен упрек и легкая усталость.

- Тебе слишком сложно и невозможно со мной.

- А без тебя нечем дышать. – шепчет он, целуя меня в вечно холодные тонкие губы. Меч выпадает из руки, Эйвинд крепко обнимает меня, и мы бесконечно долго стоим недвижимо, наслаждаясь теплом и покоем друг друга. В сотне ярдов отсюда нас ждет маленький деревянный дом, где в камине всегда потрескивают дрова и хворост, а над окнами темнеют сушеные травы и белеют пучки чеснока.

- Зачем мне тренировки, если у меня есть ты? – мой тихий голос первым нарушает сладкое молчание. Эйвинд улыбается уголками сухих обветренных губ и легко целует меня в щеку.

- Ты такой красивый, Кедеэрн. И глупый. Я готов оберегать тебя вечность…

- Знаешь, а я иногда боюсь. До боли в груди боюсь, что в одно дождливое весеннее утро проснусь, а рядом будет пусто… И в доме будет пусто, и в целом мире… Понимаешь?

- Нет. И даже не хочу. Что за глупости? Наши судьбы связанны навечно, никакие ветры и волны холодного моря не смогут нас разлучить. Помни это. Небеса – свидетели нашего счастья.

Я обнимаю его еще крепче. В груди боль сменяется легкостью и хрустальной хрупкой чистотой. Свет переполняет меня, рвется, чтобы утопить весь мир в ласке и нежности. Тревоги медленно и верно покидают сознание, кровь бежит по венам быстрее, тело горит от его прикосновений и теплого родного дыхания.

Мы никогда не говорили друг другу слов любви, не клялись любить вечно и хранить верность, но знали – друг без друга мы умрем, задыхаясь прозрачным чужим воздухом. И тогда холодное враждебное море поглотит переплетенные в страстной нежности тела, очищая эти земли от самого страшного греха и от самого горького счастья. Только волки будут выть тоскливо, оплакивая вместе с лиловым вереском и серой полынью нашу печальную участь.

Но это будет не сейчас. Через много-много лет, спустя тысячи прожитых вместе лет… Каждое утро я молился всем богам Асгарда, чтобы вечность для нас не наступила никогда, но зиму непременно сменяла осень. Завтра мне исполнится двадцать девять лет, а Эйвинду скоро будет сорок. Время слишком неспокойно и несправедливо, для него люди – безвольные куклы, которыми так легко и приятно управлять, мучить, убивать и воскрешать через сотни лет в других таких же недолговечных телах…

- Ты печален, Кедеэрн?

- Дурные мысли… – отмахнулся я. У нас еще вся жизнь впереди, так зачем медленно убивать себя пустыми предчувствиями?

- Я пригласил к нам погостить свою мать. Она давно хотела с тобой повидаться.

- Наверное, она ненавидит меня… Ведь это я сделал тебя… таким. – к горлу подступил холодный липкий ком, мешая выдохнуть терпкий сладкий воздух, но Эйвинд весело улыбнулся, ероша мне волосы.

- Каким? Счастливым? Мать рада, что ее сын обрел родственную душу, и не важно, какого ты пола и положения.

- Зачем ты позволил забыть боль, Эйвинд? – слова слетели с моих уст прозрачными лесными феями, брызгая вокруг золотистой пыльцой нежных луговых цветов. Мне нужен был давно известный ответ, который всегда почему-то успокаивал.

- Потому что не мог иначе…

Небо помнило осень…

Мелкая золотистая и красная листва медленно осыпалась к моим ногам. Танцующие феи с драгоценностями в волосах и глубокими серебряными глазами… Ветер трепал мои светло-русые волосы, в которых запуталась прозрачная паутинка. В руках я держал длинный охотничий нож и изучал внимательным рассеянным взглядом резную деревянную рукоятку. Умелый мастер рассказывал о великом сражении, где за праведную и светлую цель гибли десятки тысяч храбрых воинов, а женщины и дети оплакивали непоправимые потери. Если начнется война, кто оплачет меня? Или Эйвинда? Только вереск, море и осенние тусклые дожди…

Сегодня мы впервые поссорились. Впервые за почти пять лет совместной счастливой жизни. Тоска и боль сжимали грудь стальными тисками, а глухая обида затягивала на шее тугую петлю. Он сказал, что устал. Что ему невыносимо сложно терпеть ненависть окружающих, мои минутные слабости, наше с ним частое неловкое молчание… Он ударил меня. Жестоко и горько. Нам хорошо вместе, но невыносимо…

Бледные дорожки прозрачных льдистых слез медленно сползали по моим щекам. Сдерживать крики было все сложнее, поэтому я до боли в побелевших пальцах сжимал рукоять длинного ножа. Осень молчала. Птицы затихли на короткую вечность моего одиночества, не шумела златорунная листва, не бросало об острые скалы свои серые воды море… Когда тебе плохо, то кажется, что весь мир против тебя, а когда тебе хорошо, то уже не надо всего мира.

Медлительные тихие шаги. Я знал, что он придет. Я безнадежно в это верил. Ведь если бы он не пришел, я бы не вернулся. Слишком больно вгрызлись в душу стальные шипы брошенных в порыве злости слов.

Он садится возле меня на мятую пожелтевшую траву, молчит. Сердце пропускает несколько ударов, кровь течет жилами прошлогодним талым снегом. Тишина, когда-то такая теплая и живая, теперь давит на виски, выжигает из сердца тонкие струны любви и нежности. Далеко за фьордами воет стая белых волков в ожидании полнолуния.

- Тебе холодно? Я принес плащ… – осторожно говорит он, накрывая мои плечи теплой тканью. Теперь этот родной жест похож на траурные движения ритуального танца.

- Лучше бы ты вернул назад несколько лет… – шепчу в пустоту. Я не вижу бледных вод моря, не замечаю океана лилового вереска, не хочу видеть наш маленький деревянный домик, поэтому вокруг пустота и тьма.

- Прости меня… – шепчет Эйвинд, хватая мои тонкие бледные руки и прижимая их к губам. Я не в силах пошевелится или проронить хоть слово. Боль накатывает штормовыми волнами, калеча истерзанную душу и посыпая зарубцевавшиеся раны солью.

- За что? В ссорах всегда виновны двое.

- Нет, Кедеэрн! Я такой дурак! Как я мог? Ты же свет моей жизни, моя вечная весна и золото осени… Ближе тебя только смерть и жизнь, но я и этим готов пожертвовать, только бы ты простил меня! – говорит Эйвинд, страстно и нежно целуя мне руки, губы, шею, ключицы, ероша волосы, трепетно прижимая к себе… Но когда его теплые губы целуют в скулу, я шиплю от боли. Совсем недавно туда ударила его рука. Самая родная в мире и теперь такая чужая…

- Не надо, Эйвинд. Мне нужно побыть одному.

- Значит, не простишь… – обреченно шепчет он, прикрывая ладонью прекрасные глаза цвета черники, цвета майской ночи, цвета ежевичного сока на губах…

- Я давно простил. Я тебе всегда все прощу, даже смерть… – медленно отвечаю, смахивая с глаз невольные слезы.

- Не говори так! Я никогда не посмею… – вскрикивает Эйвинд, но смолкает на полуслове, вновь оседая на пожухлую траву.

- Пойдем домой. – устало предлагаю я, сжимая пальцы самого родного в мире человека и переплетая их со своими.

- Кедеэрн… – в его вновь теплом живом голосе звенят нотки благодарности и щемящей нежности, а у меня вновь натягиваются певчие струны души.

- Зачем ты убил эту осень?

- Потому что не мог иначе…

Небо видело вечность…

Я смотрю на него слишком печально. Это была наша последняя осень. Мертвая и безразличная. Воспоминания режут душу тупыми ржавыми ножами. Давно рухнули последние стены, разлетелись на мелкие кусочки стекла, осыпались лепестки полевых цветов. Пять лет… Много ли это для двоих безумцев, что просто хотели счастья?

На миг наши взгляды встречаются, и я чувствую, что он умирает вместе со мной. Его душа осыпается липкими хлопьями последнего снега, горьким пеплом поминальных костров, серыми дождями далеких заброшенных миров, где живут прекрасные лесные феи. Он вспоминал вместе со мной – пропасть, нежность, жизнь, последнюю осень, горечь и вечность…

В его глазах застыл неизмеримый ужас, на ресницах блестят скупые мужские слезы. Нет, это унылый колючий дождь, что режет меня на куски, окуная в океан невыносимой боли. Что же ты наделал, Эйвинд?

- Мы не сможем… друг без друга. Помнишь… это твои слова… – задыхаясь пульсирующей болью и ватной слабостью, шепчу я, наваливаясь всем телом на Эйвинда. Ноги не держат измученное тело.

- Но и не сможем вместе. Скажи, ты чувствовал, что наше счастье недолговечно? – спрашивает он, обнимая меня за талию. Кровь пачкает его тонкую белоснежную рубашку и длинные пшеничные волосы, кровь заливает пропастью его распахнутую душу.

- Да, но не… думал, что вечность… будет такой… короткой.

- Прости. Я не хотел, чтобы ты так долго мучился.

- Хоть так мы поговорим… нормально… Впервые… за последние полгода… – спокойно улыбаюсь я, прижимаясь к нему теснее.

- Кедеэрн, когда успело погаснуть то, что горело так ярко?

- Моя душа сгорает от жара этого огня…

- А моя покрылась ледяной коркой… – только теперь в его голосе слышно раскаянье. Он извиняется не за боль, страдание и смерть, а за то, то не чувствует былого тепла родственных душ. – А ты бы смог убить меня?

- Никогда. – отвечаю честно. Я не умел врал ему.

Я хочу в последний раз заглянуть в его красивые колдовские глаза и увидеть на губах мечтательную полуулыбку, но взор застилает чернота. Маленькие бабочки с сожженными крыльями, мертвые лесные феи с волшебного сна… Я только чувствую, как мокрые от моей крови пальцы Эйвинда гладят меня по щеке, волосам, очерчивают тонкие линии губ, а потом одевают на шею массивное ожерелье с костяных бусин и клыков убитых им волков и медведей. Прощальный подарок в пустую немую вечность.

После смерти мы обязательно встретимся и будем счастливы. Это единственное, во что я свято и безнадежно верю. Боги Асгарда, услышьте мои сумасшедшие крики, которыми пропитаны горькие весенние травы и слепые проливные дожди! Пусть эти руки обнимают меня вечность, пусть этот долгий сладостно-терпкий поцелуй никогда не кончается…

Но вот его теплые обветренные губы, перемазанные в небесных слезах и крови, медленно отдаляются от меня, обозначая давно предначертанный финал. Кто-то обнимет меня за поникшие плечи… Эти руки слишком холодны и прозрачны, но дарят безбрежный покой. За гранью я обязательно найду Хельгу и детей. Она все поймет и отпустит.

Время. Тук-тук, тук-тук… Тик-так, тик-так… Сердце – самые верные часы. Замирает оно – исчезает и время. Горько, сладко, тепло… Исколотый лед на запястьях, рубины на бледных губах… И только его прекрасные темные глаза, в которых я утонул. Он – мое безбрежное чужое море.

- Зачем ты это сделал?

- Потому что слишком сильно люблю…

- Ты соврал тогда, Эйвинд… Небеса никогда никому ничего не прощают.

Тук-тук… Тук-тук… Тук…