Небеса нас простят (СИ) [Печальный Менестрель] (fb2) читать постранично

========== Часть 1 ==========

Только небо хранит нашу память… Сейчас, когда до конца осталось там мало, я смотрю на него и вижу: оно не забыло, оно сохранило в себе всю ту боль, крики, стоны, слезы, кровавые реки, безумные надежды. Так неистово тогда любили, так бездарно тогда умирали… Сотни, тысячи, десятки тысяч людей гибли зря – от случайной стрелы или в общей схватке, где хотят померяться силами два героя, а с ними идут на смерть миллионы. Умирали на войнах, сгорали на кострах, тонули в холодных водах. Жизнь не значила ничего, но за нее безумно хватались. За мертвую изломанную жизнь…

Люди все забыли. Им свойственно выбрасывать, выжигать раскаленными углями с памяти самые важные сердцу моменты, но искра бледного прозрачного огня всегда будет тлеть в отдаленном уголке зеркальной темной комнаты под названием Душа. Люди просто бояться безудержного океана воспоминаний, которые несут в себе горькую острую боль, что пахнет лавандой, сандалом и полынью. Да, воспоминания несут с собой только желание смерти, а многие хотят жить. Просто жить одним днем, не оглядываясь назад и не мечтая о будущем.

Я тоже когда-то мечтал забыть. Так безудержно и неистово, что иногда проклинал весь мир. Этот святой-грешный мир, который в свое время подарил внеземное счастье, смешанное с адской болью. Хотелось спокойной размеренной жизни где-то на окраине селения, ближе к лесу и горам, но подальше от мрачности величественных замков древности. Хотелось уходить глубоко в лес, охотиться на мелкую дичь и кормить пугливых белок, собирать ранней осенью грибы и кислую клюкву, а позднее царапать руки о ежевику и терновник, купаться в ледяной реке и ходить босиком по мягкой траве, что пахнет вечным холодным летом Скандинавии, слушать беспечное пение невзрачных птиц или просто наслаждаться шумом деревьев и тихими разговорами колокольчиков, наблюдать за полетом гордых ястребов и за жидким золотом больших совиных глаз, греть руки у костра и засыпать на промерзлой земле, что к утру укроется бледным пухом первого снега… Да, мне до боли в груди сейчас хотелось забыть ту прежнюю жизнь, где у меня было все, кроме самого главного – родственной теплой души.

Только небеса всегда неустанно сопровождали меня, свидетельствуя и записывая на прозрачных страницах мою боль. Иногда мне даже казалось, что они сочувствуют мне, сладко плачут или посылают на хрупкие плечи ангельский пух… Небо все видело – все мои грехи и наивную праведность, мою храбрость и трусость, моменты наивысшего счастья и падения немых страданий, слезы радости и боли, улыбки и печальные взгляды, мою доброту и жестокость. Небо все видело и великодушно простило. Все, кроме одного.

Мой самый сладкий грех, горькая нежность и трепетная страсть, щемящая боль и зияющая пустота, моя Вечность, Жизнь и Смерть, мой Эйвинд…

Небо помнило горечь…

Мелкие капли холодного весеннего дождя царапают бледную и хрупкую, словно дорогой изысканный фарфор, кожу на ладонях и запястьях. Тонкие струйки крови стекают по лицу, оставляя рубиновые дорожки от высоких скул к острому подбородку, а через миг сладковатые слезы небес слизывают ласковыми язычками эту влагу жизни. Кровь, кровь, кровь… Она везде: заливает изящное лицо, стекает по тонкой шее, вниз по ключицам и впалому животу, впитывается в изорванные черные штаны, теряется в грязной воде и впитывается в упругие измятые травы. Слишком много рубиновой и ярко-алой жидкости, что так тошнотворно пахнет мокрым железом и гранатами.

Дыхание все реже, пульс – слабее, удары сердца – медленнее… Нет сил прошептать во тьму всепоглощающей ночи слова помощи, нет сил коротким точным ударом оборвать свои мучения. Слишком больно, чтобы быть правдой, слишком позорно, чтобы хвататься за жизнь. Кровь смывает следы недавнего тепла, целует тело крупными драгоценными каплями, что за миг превращаются в простую дождевую воду…

Вокруг – пустота, глухая вязкая чернота, что давит на грудь тяжелыми свинцовыми плитами, выколачивая с легких остатки холодного исколотого воздуха. Над головой – базальтовое дождливое небо, под ногами – измятый лиловый вереск, и дальше вокруг – степь. От дождя все запахи усилились, и теперь ковыль пахнет сладко, полынь – слишком горько и вязко, как прогорклая вишневая смола, а изломанный вереск дарит спокойный аромат поздней весны, омытой проливными холодными дождями.

Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук… Все медленней и печальней бьется где-то в горле пульс. Крови слишком мало, чтобы заставить сердце ожить. Хорошо бы было сесть на мокрую траву, порвать на лоскутки штаны и перевязать раны на голове, шее, руках, но глубокие рваные порезы – единственное, что осталось от человека, который подарил весь мир. И теперь отобрал.

- Ты убил меня, Эйвинд… – удивленно и слегка печально шепчу я, дотрагиваясь тонкими бледными пальцами, перемазанными в яркой