Иисус и иудеи. За что? [Андрей Викторович Белов] (fb2) читать постранично

Понтий Пилат встал в пять часов утра в дурном настроении. Лежать дольше не было никакого смысла: ночью в Иерусалиме выдалась такая духота, что префекту так и не удалось заснуть, и он, проворочавшись до утра, встал и сразу приказал приготовить себе прохладную ванну, после которой настроение немного повысилось и он стал чувствовать себя способным к делам. На небе не было ни облачка, и день обещал быть таким же жарким и душным. Постоянно он жил в своем дворце в Кесарии на побережье, где ветер с моря приносил свежесть и прохладу.

Понтий Пилат – пятый префект Иудеи – был среднего роста, хорошо сложен, с развитой мускулатурой, отчего он казался гораздо крупнее, чем был на самом деле; заостренные и вытянутые черты лица, чуть впалые щеки, брови, сдвинутые к переносице. Его колючий взгляд, казалось, пронизывал насквозь говорящего с ним или только слушавшего его. Но главное – это вид полной безнаказанности, что соответствовало действительности: он был жесток, понятие закона толковал, как свое собственное мнение и решение. Массовые расправы, на которые он отправлял людей, происходили очень часто, основываясь лишь на его личном мнении. Кровь при его правлении лилась рекой, имущество казненных переходило в его собственность. Он был из всаднического сословия. Возвысился до префекта, служа в привилегированных войсках военной кавалерии. Участвовав в боях за империю, он утвердился во мнении, что только сила руководит миром. В Иерусалим он приезжал во время сбора налогов, которые контролировал очень рьяно. В это же время он лично решал накопившиеся конфликты между людьми, которые требовали судебного разбирательства.

Кресло, сидя на котором Понтий вершил суд, находилось на площадке, примыкавшей к дворцу. Отсюда левая лестница вела на площадь, куда народ сходился на суд, а правая – к казармам для его личной охраны. Обе лестницы были из белого мрамора, как и весь дворец. Левую лестницу жители Иерусалима называли между собой кровавой лестницей: бесчисленное множество осужденных спускались по ней, получив смертный приговор.

Сегодня был день судебных разбирательств. Вспомнив вчерашний доклад начальника тайной службы, Пилат несколько повеселел: если придут Первосвященники, то предстояло всего одно разбирательство над неким религиозным фанатиком или проходимцем по имени Иисус. Суд обычно начинался в семь часов утра, и Понтий Пилат за оставшееся время решил еще раз ознакомиться с донесениями своей тайной службы. От прочитанного настроение у префекта снова почему-то испортилось, и он подумал: «Зачем служители храма втягивают меня в это дело, ведь оно не уголовное, не имущественное, а полностью религиозное. Разбирались бы сами со своими сектами, которых не одна и не две в Иудее».

Действительно, в седьмом часу пришла толпа во главе с Первосвященником Каифой. Понтий Пилат заметил, что в ворота на площадь суда стражники храма пропускали не всех, а вроде как людей заранее отобранных, но не придал этому значения. Привели сильно избитого нищего, очень худого и в изодранной одежде. Префект однако заметил во взгляде этого человека уверенность в своей правоте, чувство собственного достоинства и отсутствие хоть какой-то тени неприязни к тем, кто его вел, и к тем, кто его собирался судить. Суд продолжался около двух часов, за которые префект почти полностью обессилел…

Наконец суд над Иисусом завершился, и стражники увели его на казнь к месту распятия. Понтий Пилат продолжал сидеть, облокотившись руками на колени, в своем огромном кресле, спинку которого украшала каменная голова коня, и думал о том, что он так и не смог понять, за что же иудеи, находящиеся на площади суда, все как один кричали: «Распни его, распни», – за что же на самом деле иудеи хотят казнить Иисуса.

Когда Иисуса вывели за ворота, к тем, кто был на площади присоединились те, кого сюда не пропустили, и вся эта толпа сопровождала Иисуса на Голгофу. Префект слышал крики, вопли, смех и плач, раздававшийся из толпы, сопровождавшей осужденного на казнь, очень неоднозначно восприняла толпа вынесенный приговор. Эти звуки мешали префекту сосредоточиться, обдумывая принятое решение. К тому же в воздухе висела духота, как и всю предыдущую ночь, и Понтий Пилат чувствовал себя неспособным рассуждать здраво. Он дал распоряжение страже никого к нему не пускать и сделал рукой жест, чтобы его оставили одного. Стража удалилась. Префект еще долго сидел в своем кресле неподвижно, он чувствовал жалость к осужденному и, к своему удивлению, чувствовал невиновность Иисуса.

Так сидел он часу до шестого.

И вдруг тьма опустилась на землю, стало темно как ночью. И только он подумал: «Свершилось», – как прибежала его супруга Клавдия, на ней лица не было: вся в слезах, растрепанная, глаза выражали то, что творилось у нее в душе – ужас. Она крепко обняла супруга за плечи и присела на подлокотник кресла, дрожа от страха.