Черный шелк, белый песок [Кирилл Олегович Елистратов] (fb2) читать онлайн

Кирилл Елистратов Черный шелк, белый песок

Вернулся художник домой. Он подошел к статуе, и, о, счастье, о, радость: статуя ожила! Бьется ее сердце, в ее глазах светится жизнь. Так дала богиня Афродита красавицу-жену Пигмалиону.

Миф о Пигмалионе, «Легенды и мифы Древней Греции»

1

Вчера я был у доктора с визитом. Обедали скучно, с наигранным интересом разговорились о политике, затем перешли в залу и расположились у камина. Доктор набил толстую самокрутку, комнату заволокло спиралями голубого дыма. Моим вниманием завладела картина, украшающая освещенную стену залы. Грубое полотно покоилось внутри позолоченной рамы, покрытой лепестками летних цветов. Пейзаж, застывший на холсте, узнал бы любой житель нашего городка. Это было известное место: восточная часть песчаного берега, обрывающаяся узкой тропой, ведущей к зеленым холмам. Впрочем, холмами эти заросшие скалы отнюдь не являлись. Так их по глупости заклеймили матросы, избрав две вершины в качестве ориентира.

Над каменными выступами возвышались робкие корсиканские сосны, упитанные дубы, буковые деревья с крепкими корнями и мохнатые пихты, поселившиеся на небольшом ровном участке. Одна скала упиралась в песчаный пляж, другая омывалась изумрудными водами Средиземного моря. Одна вершина указывала в сторону сказочных марокканских земель, другая устремлялась к континенту. Зеленые скалы тянулись друг к другу, словно возлюбленные, встретившиеся после долгой разлуки. Две вершины сходились у самых облаков, однако едва заметная дистанция сохранялась между ними. Художник подловил идеальный момент: утреннее солнце на мгновение замерло в точке соприкосновения и соединило разрозненные пики. На заднем плане вдаль убегала прозрачная морская гладь. Местные прозвали эти каменные холмы «Орфеем и Эвридикой».

Девушка в черном платье бежала к зеленым скалам. Ее левая нога была согнута в колене, белоснежная ступня на миг зависла в воздухе. Каждый пальчик был ясно прорисован: здесь мастер поработал тонкой кистью. Мягкий шелк черного платья подрагивал на ветру. Девушка заплела свои каштановые волосы в узел на затылке. Собранные пряди блестели на солнце. Я не видел ее лица, но представлял необыкновенную красавицу, прекрасную и воздушную, словно лепесток белой розы. Такие девушки редко встречаются на пляже или на городской площади. Ты видишь их лишь со спины, но уже сходишь с ума.

Я много раз слышал эту историю от разных людей. История стала городской легендой. О той девушке болтали уличные артисты, бродяги, торговцы на рынке, горбатые старухи и дети лесорубов. Художника звали Матиасом. Лет десять назад он перебрался в эти края, построил себе хижину в черте города и огородил ее низким заборчиком. Жилище это удовлетворяло всем потребностям затворника: один вход, один выход, железный умывальник, грубая мебель, соломенная крыша, четыре окна по периметру и лес в трех минутах ходьбы. Задний двор Матиас превратил в мастерскую. Наигравшись в вышибалы на мостовой, довольные мальчишки с измазанными лицами прибегали к хижине поглазеть на гения за работой. Матиас низко склонялся над холстом и не обращал на них никакого внимания. Кончиками пальцев левой руки он держал глиняную палитру, а его правая рука свободно скользила по холсту, закрепленному на трехногом мольберте.

Тусклые и обыденные картины людского быта волшебным образом переплетались со сказочными сюжетами Матиаса, и на свет появлялось новое творение. Кисть художника издавала приятный шорох, превращая намеченные контуры в живой рисунок. По началу Матиас мало писал с натуры и работал от рассвета до заката на заднем дворе.

С каждым днем у забора собиралось все больше зевак. Они перешептывались и указывали пальцами в сторону мастера. В те годы волосы Матиаса были черными как уголь и плавно спадали на его худые плечи. Лоб Матиаса покрывался испариной во время работы. К концу дня на закатанных рукавах его рубашки появлялись крупные пятна свежей краски, а штаны и вовсе меняли цвет. Смуглые щеки художника прятались за густой щетиной завивающихся волос. Под ногтями у Матиаса всегда скапливалась грязь, он не боялся запачкать руки.

Матиас редко выбирался в город. Иногда он выставлял свои картины на фонтанной площади возле часовни и, подзаработав деньжат, устремлялся к бару на улице Бланко. Держатель бара, тучный усатый старикашка по имени Освальдо, полюбил Матиаса за его кроткий нрав и заказал у него портрет в полный рост. Матиас управился за неделю. Он приходил в бар до открытия, работал пару часов в кабинете хозяина на втором этаже, затем в одиночестве напивался и уходил. Хозяин бара остался доволен и целый месяц бесплатно поил художника выпивкой, а жена хозяина пекла для Матиаса аппетитные сырные лепешки. Портрет и по сей день висит в кабинете на втором этаже бара, а заведением теперь управляет старший сын покойного Освальдо.

Через три месяца после приезда Матиас перестал показываться на заднем дворе хижины и перенес свои полотна в дом: пришло время писать с натуры. Несколько дней художник бродил по городу в поисках достойного пейзажа, пока рыбаки не показали ему «Dos montanas», «две горы».

─ Я приду на берег с рассветом и дождусь того момента, когда солнце окажется между двумя вершинами. Этой картине не будет равных, ─ говорил Матиас.

Он хотел написать море, хотел написать рассвет, хотел обрисовать каждое деревце на склоне зеленых скал, но он и не думал о девушке. Матиас пришел на песчаный берег засветло. Серебристые звезды незаметно исчезали с просыпающегося неба. Художник подошел к воде и помочил ноги. Он не носил сандалий, в любую погоду ходил босиком. Городская пыль пристала к его ступням, и Матиас смыл ее морской пеной. Через час показалось солнце. Холодное небо постепенно разгоралось. Матиас замер на месте. Оставалось дождаться подходящего момента, чтобы понять, как солнечный свет ляжет на береговую линию и скалы.

Солнце приближалось к сходящимся вершинам, и Матиас установил мольберт так, чтобы скалы образовали арку перед его глазами. Деревянные ножки зарылись в мягкий песок. Художник скинул с плеча холщовую сумку. На песок вывалилось содержимое: кисти, палитра и набор масляных красок в металлической коробке.

Три дня подряд Матиас приходил к морю на рассвете и не притрагивался к полотну. На четвертый день он наметил солнечный круг и приступил к работе. Матиас решил изобразить солнце по центру холста, затем перейти к скалам и затемненным деревьям, а под конец спуститься к берегу и закончить композицию.

Почти два месяца Матиас писал картину. Он взялся за кисть в начале июля, а отложил ее лишь в конце августа. Впервые Матиас ощутил полную свободу на холсте. Его правая рука двигалась с уверенностью опытного живописца. Долгие годы изнурительного труда вместились в эти пару месяцев. Картина производила потрясающий эффект: гигантская вилка пронзает аппетитное солнце двумя высеченными зубцами, нежное розовое небо раскинулось над вершинами, редкие дымчатые облака пропитались огненным оттенком.

Матиас работал по три часа в день. До пристани было пятьсот шагов, и рыбаки не беспокоили художника, поглощенного процессом. Когда солнце уходило выше, он писал по памяти. Но как только на пляже показывались люди, Матиас вытирал кисточку тряпкой, укладывал свои принадлежности в холщовую сумку и уходил в хижину. Он шел через оживающий город, ступая шершавыми ступнями по раскаленному асфальту. Владельцы небольших кафе и пивнушек предлагали ему завтрак, но Матиас отмахивался и продолжал свой путь. В дождливые дни он не показывался на берегу: запирался в хижине и подбирал оттенки для изображения лесного массива.

Случалось, что Матиас терял сознание и падал на песок. Картина высасывала из него все силы. У него раскалывалась голова, болели глаза, но работа продвигалась вперед. Матиас бросил пить и стал ложиться пораньше, сразу после заката, чтобы просыпаться со свежей головой. Порой он устраивал себе выходные и на голодный желудок уходил в «Dos montanas», изучал узоры листьев на раскинувшихся деревьях и питался лесными ягодами. Матиасу было за тридцать, он выходил на пик своего мастерства. Ранние полотна виделись ему лишь грубыми черновиками, пробой пера перед чем-то большим.

Солнечный свет затемнял скопища деревьев. Взгляните на утренние «Dos montanas» из центра города, и зеленые скалы покажутся вам черными и безжизненными. Матиас расположился в нескольких шагах от подножья. Ветер доносил до его ноздрей запах цветущего леса. Когда Матиас закончил основную часть картины, невозможно было определить, кто у кого срисовывал: художник у природы или природа у художника. Ослепительный и согревающий рассвет! Творение Матиаса вырывалось за рамки его грубого полотна. Казалось, именно он создал эти горы, этот песок, эти неповторимые узоры лесного ковра. Но в душе у Матиаса царила пустота.

Он знал, что его талант достиг долгожданного расцвета, как знал и то, что жизнь проносится мимо. Ни родных, ни близких у Матиаса не было. Сколько лет он искал себя, подбирал заветный ключ, и вот наконец дверь распахнулась. Матиас оглянулся назад и ясно увидел свой путь, путь изгнанника.

Он вспоминал, как во время уроков отсиживался на последней парте и молчал. Приносил в школу фанерные дощечки, отшлифованные наждачкой, и коробку с красками. Слюнявил кисточку и устремлялся за пределы душного класса. Дощечки отбирали – Матиас рисовал прямо на парте. Потом его лупили и заставляли оттирать волнистые каракули. Матиас бесился; уничтожал свое художество, закусив губы. На следующем уроке мальчик орудовал простым карандашом. Мокрое дерево хранило профиль его матери под стопками тетрадей…

Дети играли в поле, носились друг за другом, прятались в густых зарослях… А Матиаса игры не интересовали. Он часами рассматривал полевые цветы, переворачивал их на свету, подносил хрупкие бутоны к лицу, вдыхал бодрящий аромат. До темноты любовался голубизной неба, мысленно сравнивал проплывающие облака с лесными зверями, наблюдал за тем, как ветвистые узоры теней меняются в течение дня, следил за солнцем. Матиас запоминал…

Родителей не стало, и молодой художник сорвался с места. Бродяжничал. Подрабатывал рисовальщиком и карикатуристом в дешевых забегаловках. Нигде своим не был, держался в стороне. Долгое время не продавал картины, пока голод не сдавил горло. Путешествовал, собирал материал… Душу не распахивал, знакомился по необходимости. Жил, как закупоренная бутылка, внутри которой гремит океан. Спасала работа… С кистью в руке Матиас чувствовал себя свободным.

Доктор говорил так: «Радость, которой не с кем поделиться, быстро теряет свою силу и угасает. Вкуснее та буханка хлеба, которую ты разделил с близким человеком».

Матиас никогда не любил и понятия не имел, как это бывает. У него были кисти и краски, и был смутный образ – картинка, расплывающаяся перед глазами: идеал красоты и легкости, родившийся не на холсте, а внутри Матиаса, в его душе. Ведь подлинная красота рождается лишь в душе художника, а на холсте предстает в ограниченной форме, в форме скелета.

Матиаса угнетал опустевший пляж, растянувшийся у его ног, и угнетало его опустевшее существование. Он сжал кисточку передними зубами, закрыл глаза и увидел свет. Тогда он сотворил ее из воздуха. Радужных оттенков оставалось немного, и Матиас использовал черную краску. Девушка, сидящая на берегу… Он представлял, как она растянулась на мягком песке, обняв руками колени. Ее алые губы сжаты, глаза улыбаются и полны умиротворения. Образ завладел сознанием художника и просился на волю.

Матиас достал из сумки рулон тростниковой бумаги и попытался наметить черты ее лица. Но всякий раз, как он брался за карандаш, чудесный образ ускользал из его головы, словно золотая рыбка, в последний момент срывающаяся с крючка. Разбитый собственным бессилием, Матиас швырял карандаш на землю и снова поднимал его, чтобы забросить подальше. На пляже показались туристы, и раздавленный художник покинул место у подножья. Он вернулся в хижину и заперся на замок. Ни красками, ни карандашом, ни углем не удалось Матиасу вдохнуть жизнь в выражение лица этой юной особы, поселившейся в его сердце. Он работал до глубокой ночи, пока не забылся крепким сном.

Утром Матиас пришел на берег и столкнулся с ловцами жемчуга. Загорелые мужчины в затертых купальных костюмах пробежали мимо него в сторону пристани. Их было около пятнадцати человек, и каждый надеялся разбогатеть в этот знаменательный день. Матиас рассматривал их удаляющиеся ступни, раскидывающие песок, и думал о загадочной девушке.

─ Она побежит к зеленым холмам, ─ решил Матиас.

Изобразить красавицу со спины оказалось легко. Матиас бережно вывел тонкой кисточкой пальцы на левой ступне. Правая ступня девушки зарылась в песок. Последнюю неделю августа Матиас потратил на доработку берегового ландшафта и обрисовал спокойное манящее море вокруг пляжа. Картина была готова. Все в ней было правдой, кроме убегающей вдаль незнакомки. Однако я верил в нее даже больше, чем в морские просторы и апельсиновые облака. Она обрела тело и дух по воле художника.

2

На следующий день они встретились. Матиас впервые за два месяца ступил за порог хижины без мольберта. Картина освободилась от кисти, и ее создатель наслаждался заслуженным отдыхом. Матиас хотел полюбоваться рассветом, как простой человек, и поваляться на пляже, прислушиваясь к морскому шепоту. Солнце медленно поднялось из-за горизонта, раскрасило небо и двинулось к вершинам, к застывшим «Орфею и Эвридике». Едва свет утренней звезды коснулся макушек заточенных скал, как на берегу из ниоткуда возникла девушка в черном платье и понеслась по белому песку в сторону подножья. Матиас не верил в происходящее: его полотно вырвалось на свободу. Он погнался за девушкой со всех ног. Он бежал за той, которую сам создал. Теперь Матиас ясно представлял ее лицо.

Белоснежные чайки кружили над водой в поисках пищи. Матиас приблизился к таинственной незнакомке и попытался схватить ее за плечи, покрытые легкой тканью черного платья. Руки его были совсем близко, когда девушка растворилась в воздухе. Она появилась из ниоткуда и ушла в никуда. Ее божественной красоты тело рассыпалось золотой пылью по холодному утреннему песку. В ладонях Матиаса остались лишь сахарные крупицы, которые падали на берег сквозь пальцы.

Наш герой вернулся в хижину и бросился писать портрет незнакомки. Матиаса трясло от возбуждения. Он сделал двенадцать набросков ее лица на тростниковой бумаге и равномерно распределил их по комнате. Затем вышел на задний двор и подрагивающей рукой обрисовал лицо и плечи девушки в черном. На другом холсте он написал ее в полный рост.

Наброски и портреты вышли неказистыми, потому что Матиас торопился. Он с нетерпением ждал завтрашнего утра, когда вновь увидит черное платье. Ночью он не сомкнул глаз и несколько часов пролежал в лихорадке. Пот прошибал его и стекал на грудь. Матиас ослабел и не мог подняться с кровати. Он махал руками, словно помешанный, и постоянно косился в сторону двери: придет она или нет. Лунный свет проникал в комнату через единственное окно и освещал картину серебристыми лучами. Взгляд Матиаса был прикован к полотну. На какое-то время он забылся и растворился в приятных видениях: ее рука была в его руке, а элегантное платье не превращалось в поток алмазных песчинок. Спустя мгновение он проснулся в одинокой хижине и забился головой о подушку.

Небо еще не пробудилось от спячки, когда Матиас вылетел из дома и пулей побежал на берег. Он знал, что сегодня встретится с ангелом, случайно упавшим на землю.

Предрассветная дымка накрыла небо. Бедный художник утратил способность мыслить трезво, мучительное ожидание сдавливало его сердце. Он начал задыхаться и расчесал кожу на груди до крови. Ноги его с трудом стояли на месте. На берегу было тихо: ни чаек, ни бородатых рыбаков, ни пьяниц – здесь царила пустота. Матиас упал на песок и стал выводить указательным пальцем геометрические фигуры. Он жаждал увидеться с ней. Он согласился бы неделями жить без еды и воды, только бы она повернулась.

Забрезжил рассвет, скалы пронзили солнце, и девушка в черном шелковом платье помчалась к «Dos montanas». Матиас бросился следом. Он протянул дрожащую ладонь к ее растрепанным волосам, и они обратились в пыль. Он поймал воздух. Ветер разбрасывал золотые крупицы вдоль шипящего моря. Матиас рухнул на песок и обрушил на него свои иссохшие кулаки.

История повторялась изо дня в день. Матиас появлялся у моря задолго до рассвета и высматривал призрачные очертания незнакомки. Он настигал ее, протягивал руку, и его мечта обращалась в прах. Он обгонял девушку, чтобы перегородить путь и взглянуть ей в глаза, а она разлеталась и исчезала на целые сутки. Если Матиас поджидал ее у самого подножья, она не являлась вовсе. Ритуал был простой: рассвет, Матиас стоит на том месте, где работал над картиной, черное платье скользит над белым песком и распадается на части. Матиас ни разу не коснулся ее кожи и не увидел ее лица. Со временем он утратил веру и перестал приходить на пляж.

Его спасали сны. В сказочных грезах Матиас гулял по пляжу с прекрасной девушкой, она смеялась над его глупыми шутками и улыбалась. Ночью он был счастлив. Он хотел спать вечно, он ненавидел просыпаться по утрам. Реальность его разочаровала. Матиас отложил кисть и не выезжал в город. Хижина стала его пещерой и его тюрьмой.

Надежда покинула Матиаса. Он начал жалеть о том, что сотворил ее из воздуха. Все изменилось в одно роковое утро, когда на сцену вышел человек с желтыми глазами.

3

Маленький город превращает городских жителей в кучу дотошных соседей, которые знают абсолютно все друг о друге. Кто где работает? Кто женат, а кто холост? Кто человек благородный и рассудительный, а кто бестолковый пропойца? Слухи распространяются с невероятной скоростью. Их передают из одного двора в другой, из пивной лавки в продуктовую, из церкви в магазинчик женской одежды. Этому способствуют болтливые дети и старухи, которым нечем себя занять. Трудно не засветиться. Так или иначе заглянешь в бар или заявишься на апрельскую ярмарку или пойдешь на петушиные бои, чтобы срубить куш на ставках. Каждая физиономия в городе на виду.

Человек с желтыми глазами оказался исключением из правил. Он утверждал, что живет в наших краях с самого рождения, но вот загадка: никто не знал его в лицо.

Осень подходила к концу, а Матиас так и не решался продать свою работу. Картина стала неотъемлемой частью его интерьера. В то утро он намеревался напиться до беспамятства и в очередной раз поглядеть на то, как девушка в черном платье исчезает на рассвете. Матиас положил в сумку бутылку вина и фрукты, затворил тяжелую дверь хижины и отправился на пляж. Тишина заволокла город, утренний холод навевал приятную тоску, шумная уличная жизнь сладко дремала под одеялом. Не спал только дряхлый священник, направляющийся к колодцу с пустым жестяным ведром.

Матиас устроился на своем привычном месте напротив зеленых скал и вытащил из бутылки деревянную пробку, украшенную виноградной лозой. Сладкий напиток растекался по губам и согревал тело. Матиас лег на живот и положил голову на сведенные в замок руки. До заветного момента оставалось не более десяти минут. Солнце выпрыгнуло со дна моря и полетело на запад.

─ Дивное утро, не так ли?

Матиас повернулся на звук хриплого шепота и увидел загадочного пришельца. Тот медленно кивнул и облокотился на трость, сжатую в левой руке. Правая рука незнакомца была изуродована, на ней не доставало трех пальцев. Он носил остроносые туфли из натуральной кожи, облегающий черный костюм в полоску, черную сорочку и галстук-боло, украшенный изящной брошью в форме яблока. Его черная шляпа была надвинута на глаза, так что Матиас видел только нижнюю часть вытянутого худого лица, покрытого рубцами.

─ Каждое утро здесь поистине волшебное, ─ согласился Матиас.

─ Вы кого-то ждете? ─ поинтересовался незнакомец, указывая тростью на холщевую сумку, набитую апельсинами.

─ Нет. Я сам по себе.

─ Не возражаете, если я составлю вам компанию?

─ Мне все равно. Садитесь.

Господин в черном костюме уселся на песок. На его правой щеке Матиас заметил глубокие шрамы, словно по скулам этого человека проехались острым тесаком. Глаза пришельца спрятались под полями шляпы.

─ Кто вы такой? – спросил Матиас.

─ Мое имя Драго. Я живу на побережье с самого рождения. Торгую драгоценностями на улице Серпента, к востоку от церкви. Не слыхали о «Лавке Драго»?

─ Ни разу не слышал.

─ Значит, вы не были в той части города. Жены богатеев меня просто обожают.

Драго достал из кармана брюк серебряный портсигар, а из внутреннего кармана пиджака двупалой рукой выудил золотую гильотину, заискрившуюся на солнце.

─ Закурите? ─ спросил он, протянув Матиасу серебряный портсигар.

─ Нет, спасибо. Обойдусь.

─ Напрасно. Знаете, для меня хороший день начинается с хорошей сигары. Иначе и просыпаться не стоит.

Лезвие гильотины отхватило обугленную макушку выкуренной на половину сигары, и Драго с наслаждением затянулся. Табак оказался до того крепким, что Матиас закашлялся, вдохнув едкую струю дыма.

─ Вы в порядке? Прошу прощения, лишь мои загрубевшие легкие переносят этот ядреный табак. Редкий сорт – бразильская штучка!

Матиас повернулся к пушистым скалам. Солнце стремительно приближалось к вершинам.

─ Уже скоро, не так ли?

Матиас так и подскочил на месте.

─ Вы о чем?

─ О той девчонке, ради которой ты притащился на пляж.

─ Вы ее видите? ─ удивился Матиас.

─ Все ее видят, но только мне известно, что она появляется из воздуха. Люди глупы и слепы, они думают, будто эта девушка все утро торчит на песке, а когда она исчезает, эти тупицы забывают о ее существовании.

Матиас думал, что ослышался. Его разум помутился, руки и ноги вдруг сделались тяжелыми, во рту пересохло. Он глотнул вина, откашлялся и спросил:

─ Мы не встречались?

─ Нет. Ты бы запомнил, Матиас.

─ Откуда вы знаете мое имя?

─ Скажем, я долгое время за тобой наблюдал.

─ Я никогда не видал вас в городе.

─ Я умею оставаться в тени. Тебе действительно интересно обсуждать эту бредятину?

─ Что вам нужно?

─ А тебе? Так и будешь глазеть на то, как он забирает ее?

─ О чем вы говорите?

─ Ой, да не прикидывайся! Ты сотворил шедевр, что тут скажешь! Ему это не понравилось, вот он и обозлился на тебя. Играешь не по правилам, я таких люблю…

─ Кто это ОН?

─ А ты пораскинь мозгами. Наш маэстро был чудо как хорош. И у отца крыша поехала от зависти. Ты червяк, сопливая букашка, скользящая под ногами. Но в этот раз переиграл его. Ты превзошел нашего старика. Он распылит ее по пляжу, согласно театральной брошюрке, а у тебя место в первом ряду. В этом твое предназначение?

─ Другой жизни у меня нет. Сколько бы ни пытался, не могу уехать отсюда. Черное платье не пускает меня. Она само совершенство, мой идеал, ─ сказал Матиас. Он усмехнулся и помотал головой. ─ Я до седых волос буду смотреть на то, как мое творение утекает сквозь пальцы… Уходите, сейчас она появится. Я хочу остаться один.

─ Я остановлю ее, Матиас.

─ Вы меня с ума сведете. Убирайтесь!

─ Я остановлю ее, ─ повторил Драго.

─ Каким это образом? ─ тихо спросил Матиас.

─ Каким образом? Да просто щелкну пальцами и все. Ты разве не заметил, как я раскурил сигару?

Матиас отмотал время назад: он не слышал трения спички о коробок и не слышал, как стальное колесико зажигалки высекает искру. Странное дело. Утреннее солнце достигло верхушек «Dos montanas».

─ Она уже на подходе, Матиас. Решайся.

─ Что я должен делать?

Драго встал и отряхнулся.

─ Пожми мою левую руку, и дело в шляпе.

Матиас поднялся и протянул свою загорелую ладонь к здоровой ладони пришельца. Кожа на костяшках пальцев у Драго была содрана начисто.

─ Просто щелкните пальцами, и она остановится?

─ Не совсем так. Любая услуга чего-нибудь да стоит.

─ И какова ваша цена?

─ Твой дар. Я его забираю.

Матиас отдернул руку. Девушка в черном платье побежала по своему привычному маршруту.

─ Она уходит. Подумай еще разок: ты перестанешь малевать свои никчемные полотна, зато эта девка будет с тобой. У тебя еще может быть нормальная жизнь, как у остальных. Доверься мне. Ты обрисовал девчонку со спины, но ее образ выстроен в твоем сознании. Такой она и явится тебе. Или так и будешь мечтать о ней, пока не сдохнешь?! Достигнет подножья, и ей конец. Другого шанса не будет. Я исчезну, и ты меня даже на краю света не отыщешь. Твое слово?

Матиас колебался.

─ Ни одной картины?

─ Ни одного рисуночка. Кисть просто выпадет из рук, причем сама. Десять метров до финиша. Ну же!

─ Я согласен. Лучше уже не напишу…

─ Славно.

Драго сдвинул шляпу на затылок, и Матиас смог наконец разглядеть его лицо. Огромный бледно-розовый шрам разрубал пополам угловатую физиономию, усеянную мелкими порезами. Шрам тянулся от правой безволосой брови к нижней губе. На Матиаса уставились чудовищные желтые глаза с вертикальными зрачками. Это были глаза зверя. Матиас попытался отвести руку назад, но не смог. Она тянулась к руке Драго, словно кухонный нож, липнущий к магнитной доске. Их ладони соприкоснулись, и вокруг Матиаса вспыхнул пламень. Едва уловимый поток света вырвался из груди художника и рассеялся по телу Драго. Сделка была завершена.

─ У вас ледяная рука.

─ Знаю. Иди лови черное платье.

Драго щелкнул пальцами и обратился в фиолетовое облако дыма. Исчезла его шляпа и его трость. На песке осталась лишь недокуренная сигара…

Девушка в черном платье споткнулась за два метра до подножья. Она завалилась на песок и отключилась. Матиас приблизился к незнакомке, опустился на колени и дотронулся до ее сжатой ладони. Он взял девушку за руку и смахнул волнистые каштановые волосы, свалившиеся ей на лоб. Лицо с его набросков и портретов! Лицо из его сновидений лежало на песке. Одинокая слеза скатилась по щеке художника и упала на ее щеку.

Девушка в черном платье открыла глаза и растерянно посмотрела на Матиаса.

4

─ Что происходит? У меня голова раскалывается.

─ Ты упала на песок и лишилась чувств… Как твое имя? ─ спросил Матиас.

─ Я Доротея… А где тот светлый голос и зеленый сад? Как я здесь очутилась?

─ Ничего не понимаю… О чем ты?

─ Подожди, я тебя знаю. Ты Матиас. Ты написал картину, ─ сказала Доротея и почесала затылок.

─ Да, я Матиас.

─ Я слышала тебя. Каждое утро слышала твои шаги и крики за спиной. Я так хотела остановиться или сказать что-нибудь, но не могла произнести ни слова. Ноги летели вперед, словно заколдованные. Прости.

─ Тебе не за что извиняться.

Возникла неловкая пауза.

─ Куда ты исчезала, когда я догонял тебя? ─ спросил Матиас.

─ Ну, он очень разозлился, когда я появилась. Тот приятный голос из тумана… Он сказал, что меня не было в списках. Хотел причинить тебе боль. Потом увидел меня и передумал. Он перенес меня в зеленый сад. Там пели птицы и шелестела мягкая трава. Между деревьями пробегали зверушки. Я приручила их. Они приносили спелые фрукты и ягоды. Такие милые создания! Голос сказал, что будет оберегать меня. Я не могла выбраться из сада, пока не наступало утро. Потом он возвращал меня в эту цветущую пещеру. И так изо дня в день. Со временем мне стало скучно часами разговаривать с животными и растениями. Он говорил, что я предназначена тебе, Матиас. Но не пускал меня. Все время повторял, что ты погаснешь, если мы встретимся по-настоящему.

─ То есть как это «погасну»?

─ Не знаю… Главное, что ты догнал меня. Я так счастлива, ─ сказала Доротея и взяла Матиаса за руку. Он крепко сжал розовую ладонь девушки и улыбнулся.

─ Голос не желал, чтобы мы были вместе, Матиас. Мое освобождение – не его заслуга. Что ты сделал? ─ спросила Доротея.

─ Я молился, и небо услышало меня.

─ Он и есть небо, Матиас.

─ Значит, это был кто-то другой…

Правая рука Матиаса сжимала правую руку Доротеи, а его левая рука аккуратно придерживала девушку за талию. Матиас помог ей подняться и тяжело вздохнул, словно совершил титаническую работу. Доротея перестала дышать, в выражении ее миловидного лица застыло смирение. Она ждала…

─ Тебе негде остановиться… А у меня хижина свободна. Пойдешь со мной?

─ Пойду…

Ее глаза блестели, точно алмазы на белом бархате. Матиас сплел нежную, почти хрустальную руку Доротеи со своей, и они двинулись к хижине через пробуждающийся город.

Матиас забыл о том, что когда-то был художником…

Жители города, вскочившие рано с постели, медленно шли по улицам и останавливались, будто громом пораженные, когда встречали Доротею. На нее смотрели, как на небесное создание, посетившее бренную землю. Молодые свещеносцы, старухи с пакетами, ростовщики, мастера по дереву и металлу – останавливались все. Люди бросали свои занятия, чтобы полюбоваться на девушку в черном платье. Матиас не замечал этого, потому что сам не отрывал взгляда от Доротеи. Его не волновали остальные.

До хижины их сопровождала густая толпа зевак. Побольше той, что собиралась у забора Матиаса. Доротея зашла в дом, Матиас закрыл дверь, и толпа разошлась. Одна единственная деталь изменилась здесь, пока хозяин дома пропадал на пляже. Девушка в черном платье исчезла с холста.

5

У Матиаса были кое-какие деньги, была крыша над головой, но, что гораздо важнее – у него была Дори. Скромный художник, привыкший к тихой и безлюдной жизни, он понятия не имел, как обращаться с девушкой.

─ Я буду спать на улице, под открытым небом. Хижина в твоем распоряжении. Если что-нибудь нужно, я рядом…

Распахнулась дверь в новый, неизведанный мир. В этом мире Доротея была ребенком. Любознательным, энергичным и симпатичным ребенком… Она расспрашивала Матиаса о его родине, о его семье, о полотнах, сваленных у стены, о природе, раскинувшейся за заборчиком. И Матиас отвечал. По началу с неохотой, довольно скупо, он пересказывал факты своей затворнической жизни. О картинах Матиас вспоминал без малейшего интереса, будто они были побочным продуктом его существования, чем-то отдаленным и необязательным. День за днем он учился говорить, неловкость уступала раскованности… Матиас показал Доротее город, провел ее по основным достопримечательностям. Девушке приглянулась белокаменная церковь и шумный птичий рынок, однако ничто не успокаивало ее так, как минуты, проведенные у воды… Утром девушка в черном платье приходила на берег и любовалась солнечным бликами, прыгающими по изумрудной поверхности моря, любовалась зелеными холмами. Она садилась на песок, обхватывала руками колени, молча смотрела вдаль, а затем принималась без остановки болтать с Матиасом. О том, о сем…

И вдруг в их отношениях наступил переломный момент. Одна фраза, и все переменилось:

─ Так и будешь спать на улице или зайдешь?

Больше Матиас не хотел выходить из дома. Хижина стала его райским уголком. Какое же это счастье! Проснулся, а она рядом лежит, дремлет, ворочается… Отправился в лес за хворостом, вернулся, а она уже на ногах, готовит завтрак, фрукты нарезает… Половину себя ей отдал, и легче стало. От одного ее присутствия на душе хорошо…

Матиас и Доротея все делали вместе. Вместе мечтали, вместе смеялись и жили на двоих. Казалось, время не властно над их счастьем. Днем они ходили в город за покупками, вечером гуляли по пляжу, пили вино. Матиас покрывал плечи Доротеи теплым пледом и расспрашивал ее о пребывании в волшебном саду. Ангельским голосом, одновременно энергичным и хрупким, Доротея напевала чудесные мелодии, звучавшие в эдеме. О себе Матиас говорил мало. Его прежнее существо кануло в Лету. Доротея рассказывала о животных, пасущихся на небесных лугах, и о растениях, поселившихся в саду.

─ Там повсюду росли розы, представляешь? Куда не глянь – везде цветут белые и красные бутоны. А шипов на стебельках не было…

Ни признаний, ни волнительных речей, ни романтического смущения… Их близость была естественной. «Она жила внутри меня, всегда была со мной. Я просто открыл ей дверь, заранее зная, что меня ожидает».

***

Удивительная история приключилась с Матиасом и Доротеей, когда они возвращались домой после прогулки. Прохладный утренний ветерок быстро сошел на нет, на улицах города воцарился изматывающий зной. Парочка решила отдохнуть, поваляться в хижине часок-другой и уже вечером отправиться на берег насладиться закатом.

Из глухого переулка послышались частые звуки ударяющих по земле копыт. На главную улицу выбежала бешеная лошадь, ее черные глаза размером с кулак таращились по сторонам. В затертом седле тряслась девушка. Ноги ее были связаны двумя толстыми ремнями, сходящимися узлом под лошадиным брюхом. Плетеная веревка сдавливала покрасневшие запястья. Жуткая картина: в рту – кляп; из одежды – лишь белое платье, изуродованное отпечатками грязных мужских ступней; пальцы рук сведены в замок; лицо покрыто черно-желтыми синяками и ссадинами – будто по щекам проходились плетью. Из разодранных глаз измученной пленницы лились слезы. Вместо отчаянного крика раздавалось тупое мычание, полное боли и страха.

Лошадь неслась прямо на Матиаса. Он резко рванул вправо, оттеснив Доротею на обочину.

─ Пусти, ей нужна помощь!

Девушка в черном буквально бросилась под копыта. Она выскочила на центр дороги и выставила вперед правую руку, растопырив пальцы.

Лошадь затормозила, выпрямив костлявые ноги. Подковы издали неприятных звук, похожий на зубовный скрежет. Доротея обвила исхудавшую шею загнанной клячи и прижалась щекой к поредевшей гриве, напоминающей растасканный на доски забор.

─ Тихо. Тихо, родная. Матиас, отвяжи девушку!

─ Как ты?..

─ Отвяжи ее!

Матиас достал из сумки раскладной ножичек, которым счищал кожуру с апельсинов, перерезал веревку на запястьях, вытащил мокрый кляп из-под посиневших губ и освободил босые ноги от тугих ремней. Девушка была уродкой: у нее с рождения не росли волосы, челюсть кривилась на правую сторону, нос походил на птичий клюв.

─ Как ты умудрилась? Чудо из чудес, не иначе, ─ сказала безволосая девушка и вытерла кулаком подсохшие на жаре слезы.

─ У меня с животными особая связь, ─ сказала Доротея. ─ Я чувствую ее. Ей так больно…

Лошадь понемногу приходила в себя. У самого корня хвоста бурый волосяной покров был прожжен до мяса; там виднелся отвратительный ожог розового цвета, обугленный по краям.

─ Что произошло? ─ спросила Доротея.

─ Господа с утра уехали по делам на пристань. Я прачка у них… Белье развешивала на улице, как вдруг подошли эти подонки. На рожах мешки какие-то, только носы торчат. Схватили меня, в лес потащили, вчетвером избили как собаку. А потом главный мне заявил: не достойна я, мол, того, чтобы надо мной надругаться, я страдать должна. Лошадь пригнали такую же избитую, привязали меня и железо раскаленное приложили к лошадиной заднице. Так я полгорода и проехала, пока на вас не наткнулась…

─ Бедняжка… Тебе еще что-нибудь нужно?

─ Нет, вроде порядок. Господа уж вернулись. Ищут меня, поди. Лошадь давайте мне, отведу домой, спрошу, что с этой клячей делать.

─ А вдруг эти разбойники опять на тебя нападут? ─ забеспокоилась Доротея.

─ За меня не волнуйся. У меня тут через пару домов брат родной дворником служит. Отпросится, проводит меня…

─ Хорошо. Господам своим обязательно расскажи о случившемся.

─ Скажу. Ну ладно, пойду я…

И она ушла. Взяла поводья и направилась вниз по улице вместе с клячей. Прохожие отлипли от кирпичных стен и уставились на Доротею со страхом и благоговейным трепетом. Через мгновение безволосая прачка и гнедая кобыла исчезли из виду, растворившись в городском антураже.

─ Ушла и ни слова благодарности, ─ сказал Матиас.

─ Ничего. Это не важно…

─ Как тебе удалось?!

─ Мысленно. Я так уже делала. В саду, со зверьками.

─ То было маленькое зверье, а здесь ─ взрослая лошадь. Ты могла пострадать. К чему так рисковать собой? Зря что ли я…

─ Ей нужна была помощь, Матиас.

─ И что с того? Некоторых людей не нужно спасать, только не ценой собственной жизни.

─ Просто ты не видишь, того, что вижу я.

─ Она тебе даже «спасибо» не сказала, ей плевать, понимаешь? Ради таких под копыта бросаться… Черт знает, что у нее на уме. Может, все не так было, как она рассказала. Может…

─ Главное, что она внутри чувствует, Матиас. А она благодарна, поверь.

─ Не знаю, что и думать. Ты меня напугала, Дори.

─ Ты еще поймешь, Матиас. Ты поверишь также, как я поверила…

─ Во что?

─ В людей. Голос сказал, что они хорошие… Бывает, им нужна помощь. Нельзя от этого отворачиваться. В другой раз ты можешь оказаться на месте беспомощного, и твоя доброта вернется назад. Людям нужна забота и любовь, нужен свет и тепло… Не отворачивайся от них.

Матиас не ответил. Поднес опущенную ладонь Доротеи к своим потрескавшимся губам и поцеловал. Этот хмурый работяга, этот бродячий отшельник наконец-то научился улыбаться после стольких лет хмурого существования.

Полдень надвигался на город, тени домов становились короче, мощеная дорога нагревалась с каждой секундой. Парочка направилась к хижине – ее нежная ручка в его загрубевшей руке…

***

Прошло четыре месяца. Зима ушла не начавшись. Над городом взошло весеннее солнце. Картину продали в начале декабря. Для Матиаса его работа утратила ценность, когда Доротея исчезла с холста. Он разыскал в городе оценщиков и занес свое полотно в список предметов, уходящих с молотка. В назначенный день старики с толстыми кошельками съехались на аукцион. Продажа драгоценностей, мебельных гарнитуров ручной работы, акварельных и масляных полотен проходила в высоком отштукатуренном здании с резными колоннами. В залу с широкими окнами набилась куча народу. Жирные богачи расселись на мягких велюровых стульях, закурили и принялись рассматривать друг друга, неумело скрывая негодование и презрение.

Доктор был самым состоятельным человеком на побережье, потому что обслуживал целый город. У железных ворот его дома круглые сутки дежурила недовольная толпа, издающая чих и кашель. Доктор носил элегантные костюмы-тройки, бархатные шляпы и сверкающее пенсне. Он слыл ценителем скульптуры и живописи. Работы художников со всего света украшали стены его комнат. Доктор заприметил картину Матиаса задолго до начала торгов и уничтожил остальных претендентов, увеличив стартовую цену вдесятеро. Заядлый эстет, он заказал у Джима-резчика деревянную раму из липы и повесил «Черный шелк, белый песок» напротив камина у себя в гостиной.

Матиас выручил за картину приличную сумму. Заработанных денег хватило на то, чтобы вдоль и поперек объездить на поезде всю страну. Матиас знакомил Доротею с культурой своих предков, устраивал вылазки на природу, объяснял, чем северный диалект отличается от южного, делился своими кулинарными секретами. Дни пролетали незаметно…

Матиас отложил кисть и надолго забыл о том, ради чего появился на свет. Доротею он не отпускал ни на шаг. Вернувшись после увлекательной поездки, возлюбленные обустроили гнездышко. Летом решили съездить в Португалию, позагорать на пляжах Мадейры и попробовать местного вина. Хижина преобразилась после рождения Доротеи. Серые пыльные занавески Матиас заменил на белые шторы из атласа. Хаотичная армия полотен отступила на задний двор и сгруппировалась в идеальную стопочку. Матиас накрыл ее старым покрывалом. Кисти и краски он закопал в лесу…

Доротея оживила Матиаса. Она одна понимала его наклонности, она слышала, как он молчит. Доротея любила безо всякой причины. Сама мысль оставаться наедине с собой, уходить в одиночестве писать картины казалась Матиасу абсурдной. Без Доротеи он и шагу ступить не мог, ноги просто отказывались ходить…

Устав от безделья, Матиас решил найти занятие по душе. Он натаскал хвороста в хижину и научил Доротею плести корзинки для овощей и фруктов. Оказалось, совсем просто. Ловкие пальцы Доротеи уверенно управлялись с тонкими веточками, и за каких-то пару недель девушка превзошла своего учителя. Корзинки заполнили весь дом. Матиас погрузил их в тканевые мешки и отправился на вещевой рынок.

Товар разобрали за полчаса. Корзинки расхватывали не беззубые старухи и не фанатичные хозяйки. Вокруг Доротеи, стоящей за кучей плетеных изделий, разложенных на асфальте, столпились взбудораженные юнцы. Они расталкивали друг друга плечами и локтями, только бы взглянуть на девушку в черном платье. Ей платили больше, чем требовалось, и дарили свежие гвоздики, но Матиас не обращал на эти знаки никакого внимания. Он и сам растворялся в толпе поклонников. Доротея складывала мятые купюры в вязаную сумочку на шнурке и искренне благодарила каждого покупателя. Юношей не заботили корзинки, сделанные Доротеей. Они с нетерпением ждали взмаха ее ресниц и вскрикивали, когда девушка поправляла растрепавшиеся волосы. Порой обезумевшие покупатели швыряли горсти монет к ногам Доротеи. Она улыбалась и вежливо просила расточителей забрать свои деньги назад. Матиас смеялся и перекладывал монеты себе в карман…

6

Ты идешь по опустелой дороге. Кругом ни души. И вдруг на обочине ты замечаешь цветок, крохотный стебелек, пробившийся сквозь каменную землю. Как такое возможно? Здесь пустыня, дожди идут по праздникам, а этот малец прорвался к свету. Тебе еще очень долго идти. Так тебе кажется. И что ты сделаешь с этим цветком? Естественно, сорвешь его и вдохнешь сладкий аромат. Ты понесешь цветок в руках, и твой путь станет легче, ты будешь наслаждаться пленительным запахом свежего бутона, а потом тебе надоест, и ты швырнешь цветок на обочину. Ты к нему привык, на этом кончено. Так и с людьми – они привыкают к жизни и умирают.

Началось с кошмаров… Матиас видел во сне человека с желтыми глазами. Драго усмехался и говорил ему: «Славно. Славно, дружище!» А потом Доротея уходила вместе с этим безумцем, сжимая в левой ладони два изуродованных пальца. Матиас вскакивал с постели посреди ночи и кричал от ужаса.

─ Что с тобой, милый?

─ Ничего… Ты спи, я выйду подышать.

Сказать правду он не мог.

Ночь сводила Матиаса с ума. Он боялся засыпать в собственной кровати. Под глазами образовались внушительные фиолетовые круги. Матиас сделался раздражительным и стал повышать на Доротею голос безо всякого повода.

Вернулись воспоминания о том времени, когда Матиас писал картины. Эти видения были еще хуже кошмаров. Жизнь летела вперед, а Матиас продолжал прокручивать в голове ту встречу с Драго: правильно ли он поступил, стоило ли отказываться от своего дела ради себя любимого. А ведь он когда-то мечтал открыть на собственные сбережения школу для уличных художников… Но ничего уже не исправишь, нужно идти дальше. Матиас брал в руки карандаш, пытался начертить на бумаге прямую линию, а получались лишь бессмысленные каракули. Карандаш выскальзывал из рук и падал на пол… Искра погасла навсегда.

Красота Доротеи ослабевала. Матиас больше не любовался своейвозлюбленной так, как раньше, когда они только познакомились. Страсть его угасала. Рассудок возвращался на место. Матиас стал замечать хищные взгляды, прикованные к девушке в черном. О ней шептался весь город. Теперь Матиас смотрел не на Доротею, а на ее почитателей. Ощущение полета сменилось предвкушением тяжелого падения.

Перед очередным выездом в город между возлюбленными вспыхнула ссора:

─ Черт, ни одной корзины не могу сварганить. Проклятье!

─ Не шуми, Матиас. Просто ты торопишься. Дай я покажу…

─ Не надо. Все-то ты знаешь! Наша идеальная Доротея! Ну прости за то, что я больше ни на что не годен!

─ Зачем ты так? Я же помочь хочу…

─ Не нужна мне помощь. Никто мне уже не поможет, никто не вернет меня прежнего! Я ведь ради тебя всем пожертвовал…

─ Я знаю, милый. Я ценю это и очень сильно тебя люблю, больше жизни…

─ И я люблю тебя. Люблю! Но, что толку, если я даже круги нарисовать не могу?! Кончилась моя песня.

─ Замолчи, прошу тебя. Брось ты эти корзинки, не поедем сегодня. Иди ко мне…

─ Отстань. Я поеду один. Из дома ни шагу! Поняла?

─ Ладно. Как хочешь… Не понимаю, что с тобой случилось.

─ Ты случилась! Прощай.

Матиас хлопнул дверью, Доротея упала на подушку и зарыдала…

Без девушки в черном платье корзинки расходились плохо. Матиасу было плевать. Он хотел спрятать Доротею от мира, но сделал только хуже. Поклонники быстро смекнули, что Доротея больше не появится на рынке. Возвращаясь домой, Матиас обнаруживал юношей с букетами под окнами своей спальни. Он бесился и прогонял наглецов камнями, но они приходили снова. Матиаса это раздражало, он забросил торговлю, перестал ездить в город: пока он был на рынке, Доротея сидела дома одна, и могло произойти всякое. Эти мысли раздирали его сознание на куски. Матиас запретил Доротее выходить за порог хижины без его ведома…

Покой остался далеко позади. Матиаса приводили в бешенство даже дикие звери, собиравшиеся у его веранды, когда Доротея упражнялась в пении. «Она принадлежит лишь мне. Она моя!» ─ думал Матиас и срывался на любопытных зверьков. Доротея молчала в ответ на его выпады и бесконечные расспросы, она во всем подчинялась воле Матиаса.

Удивительно, как переменился Матиас. Отставного художника не отпускали воспоминания о его поганой живописи, давно закопанной в лесу. Он снова пожелал писать, едва ли это было возможно. Закопанные кисти Матиас так и не нашел. Мозаика раскалывалась на части…

Летом они переехали в «Dos montanas». Матиас нанял бригаду лесорубов, и они расчистили ему добротный участок, срубив несколько крепких дубов. Из них Матиас сколотил двухэтажный дом с уютной верандой и галереей. На первом этаже – скромная кухня и столовая, на втором – спальня и еще одна комната вроде кабинета. В ней Матиас закрывался от Доротеи, «чтобы подумать». Окна выходили на море. Пологая опушка скатывалась к берегу. «Здесь нас не достанут» ─ думал Матиас.

Сон его испортился еще сильнее. В новых кошмарах Доротея разлеталась золотым песком по пляжу. Эти ужасы до такой степени въелись в сознание Матиаса, что он возненавидел девушку в черном за ее чудовищную красоту.

─ Не покидай дом без моего разрешения. Два раза в день мы с тобой гуляем по набережной, и этого достаточно. Я волнуюсь за тебя. Если кто-то придет, когда меня не будет, не открывай. Притворись, что тебя нет.

Доротея покорно соглашалась, а про себя думала, как угодить Матиасу еще больше и боялась, что не заслуживает его внимания. Матиас заказал у кузнеца здоровенный замок и повесил его на дубовую дверь. Дом постепенно превращался в крепость.

***

Сантьяго было семнадцать лет. По меркам местных пастухов он считался стариком. Отец Сантьяго приторговывал овечьей шерстью на базаре и отлично на этом зарабатывал. С малых лет он приучил сына к стаду и выдал ему кнут, свитый из пеньки. За каждую потерянную овцу Сантьяго получал десять ударов этим самым кнутом. Загорелый юноша в соломенной шляпе и бесцветной рубахе, Сантьяго любил приводить стадо к зеленым холмам. В «Dos montanas» овцам было, чем поживиться.

Одним июньским утром Матиас отправился в лес за ягодами. Дверь на замок он не запер, потому что уходил недалеко, да и кто мог заявиться к Доротее в такую рань? Во сне она почувствовала, что Матиаса нет рядом, и проснулась. Спать тут же расхотелось, и девушка вышла на веранду.

─ Где ты, любимый? – шептала Доротея, но Матиас не слышал, зато слышал Сантьяго, притаившийся за деревьями возле дома, пока кудрявые овцы поедали лесные цветы. Сантьяго бросил кнут и стадо, позабыв суровые речи отца. Юноша разглядывал девушку в черном платье, словно куклу в магазине. Его сестры красотой не отличались.

Доротея не смотрела под ноги. Глазами она искала Матиаса и промахнулась ногой по ступеньке, когда спускалась с веранды. Сантьяго стоял метрах в десяти и ясно услышал хруст и пронзительный крик несчастной девушки, упавшей на землю.

Юноша бросился к бедняжке и попытался помочь, но Доротея испугалась незнакомца и в слезах отодвинулась от него. Ее правая нога напоминала загогулину.

─ Я видел такое, ─ сказал Сантьяго. ─ Придется вправлять.

Он назвал свое имя и вызвался помочь. Доротея повертела головой в поисках Матиаса и кивнула: Сантьяго показался ей приветливым и безобидным мальчишкой.

─ Вытяни ногу.

Было больно, но Доротея сжала зубы и не издала ни звука ради Матиаса. А Матиас в это время мчался к дому, услыхав крик возлюбленной после падения.

─ Спасибо тебе, ─ сказала Доротея. Сантьяго улыбнулся и поцеловал залеченную ногу прекрасной девушки.

Матиас выбежал из-за деревьев и прокричал что-то неразборчивое запыхавшимся голосом. Приблизившись к веранде, он остановился и в ужасе уставился на Сантьяго. Ноги Матиаса окаменели, язык не слушался. Он не говорил, а выкрикивал слова шепотом помешанного:

─ Это вы… Вы за ней пришли, вы ее заберете…

Матиас отшвырнул корзину с ежевикой на траву и выхватил из-за пояса нож, с помощью которого пробирался через зеленые заросли. Сантьяго застыл на месте. Доротея встала и поморщилась, опустив вес на искалеченную ногу.

─ Матиас, что с тобой? Ты как будто горишь. ГОСПОДИ! Что с твоими глазами?!

Глаза Матиаса были объяты желтым пламенем, холодное лезвие дрожало в его руке.

─ Матиас, не надо. Он друг, ─ сказала девушка. Сантьяго сделал шаг назад.

─ Вас убить мало за то, что вы со мной сделали! ─ сказал Матиас. Он стиснул зубы и кинулся на Сантьяго. Мальчик отскочил влево, но не успел: Матиас ударил его по лицу дубовой рукояткой. Сантьяго упал на спину и прижал ладонь к рассеченному лбу. Соломенная шляпа отлетела в сторону. Алая кровь потекла из раны и ослепила юношу.

─ Матиас, прошу. Не трогай его. Тебя не было рядом, он помог мне.

─ Отойди от него. Ты с ним за одно! ─ сказал Матиас. Он перевернул нож лезвием вниз и занес руку над головой.

Перед глазами Матиаса развалился довольный Драго. Он вытирал кровь со лба и смеялся Матиасу в лицо. На мгновение художник замешкался… Его кошмары обрели плоть и кровь: снова это изрубленное лицо, снова этот взгляд, убивающий в людях все человеческое, снова этот дикий смех насытившегося чудовища, звериный хохот, леденящий кровь… Секунда, и Матиас обрушил нож на своего врага.

Доротея кинулась поперек удара и успела закрыть Сантьяго. Черное платье пропиталось кровью и приросло к телу. Сантьяго застонал.

Дверь дома распахнулась, и на веранду вышел настоящий Драго. Он хлопнул двумя пальцами изуродованной руки по здоровой ладони, и пелена спала с глаз художника. Его затуманенный разум обрел ясность. Матиас увидел, что натворил, увидел Сантьяго и Доротею.

Драго смачно усмехнулся и подмигнул Матиасу.

─ Славно, дружище!

Он щелкнул пальцами и растворился в воздухе. Фиолетовый дым развеялся по ветру. С тех пор художник и Драго не встречались.

Матиас отдернул руку и прижал красную ладонь ко рту, запачкав губы. Доротея растянулась на земле, деревянная рукоятка торчала из ее груди, уголки ее рта наполнились кровью. Матиас рухнул на колени и размазал красные ручейки по лицу Доротеи. Девушка тяжело задышала и закрыла глаза.

─ Дори, моя девочка…

Матиас прижимал голову Доротеи к своей груди и смотрел в одну точку стеклянными глазами. В этих мертвых глазницах догорала его измученная душа. Сантьяго оторвал от рубахи треугольный кусок ткани и приложил грубую материю ко лбу. Доротея кашляла кровью.

─ Беги за доктором сейчас же! – приказал Матиас бледному Сантьяго.

─ Матиас, прости меня. Я отставлю тебя на время, ─ прошептала Доротея. ─ Уйду на несколько мгновений, но мы еще обязательно встретимся. Я люблю тебя…

─ Прошу не уходи… Ты поправишься. Я вызову доктора, и он поставит тебя на ноги. Все будет, как раньше. Только не уходи. Прошу тебя, не отставляй меня. Держись, родная. Ты помнишь, я когда-то был художником?..

─ Прощай, Матиас, ─ сказала Доротея, и сердце ее затихло. Черное платье разлетелось золотым потоком и устремилось к небесам. Слезы Матиаса падали на землю и растворялись в почерневших пятнах крови. Почва пропиталась алыми каплями Доротеи и слезами художника. На том месте выросли две розы: одна черная и одна белая. Одна – под цвет ее платья, другая – под цвет ее души.

Матиас ушел и продолжил странствовать по свету в одиночестве. Год за годом он пытался написать портрет девушки в черном платье, но ничего не вышло…

Эпилог

Вечер догорал, словно угли в камине. Мой собеседник начал клевать носом, и я направился в прихожую. Доктор очнулся и вызвался проводить меня.

─ А что тот художник, не появлялся в городе? – спросил я.

─ Нет. Я слышал, что он подался в Южную Америку. Столько лет прошло. Не представляю, как он теперь выглядит.

─ А что с хижиной в горах?

─ Там поселился пастух вместе с супругой. Имени не вспомню.

─ Неужели Матиас не показывался в городе с тех пор?

─ Рыбаки поговаривали, что несколько раз видели старика в сером плаще возле «Dos montanas». Может это был Матиас, а может и не он. Не знаю…

─ Спасибо вам за вечер, доктор. Я уезжаю с побережья. Думаю, увидимся мы теперь не скоро.

─ Куда же вы направляетесь?

─ В Португалию, на Мадейру. Поеду к родственникам.

─ Что ж, я буду скучать по нашим разговорам у камина. Прощайте, мой друг.

─ Прощайте, доктор.

В дверь постучали. Оказалось, почтальон. Смуглый парень в кепочке достал из служебной сумки белый конверт.

─ На чье имя? ─ спросил доктор.

─ Ни на чье. Сказали доставить вашему гостю.

─ Кто сказал?

─ На почте распорядились. Странно все это: конверт не подписан, но просили доставить именно в эту минуту и в эту секунду.

Доктор пошевелил густыми бровями, принял конверт и отпустил таинственного посланника.

─ Что ж, держите. Чудно, поистине чудно… Ну, до свидания.

Я взял конверт, отворил дверь и двинулся к железным воротам. Вдруг слышу из-за спины:

─ Вы забыли соломенную шляпу. Мой кот ее на куски порвет. Лучше заберите.

─ Благодарю, ─ ответил я и взял шляпу. Во дворе особняка росли яблоневые деревья. За одним из них валялся мой плащ. Я подобрал его, оттряхнул от пыли и вышел за ворота. Мы часто говорили с доктором о Матиасе. Художник упустил свое счастье, а у меня еще есть немного времени… Ах да, письмо. В нем было сказано: «От восхищения делал тебе больно».