Черный шелк, белый песок [Кирилл Олегович Елистратов] (fb2) читать постранично

Кирилл Елистратов Черный шелк, белый песок

Вернулся художник домой. Он подошел к статуе, и, о, счастье, о, радость: статуя ожила! Бьется ее сердце, в ее глазах светится жизнь. Так дала богиня Афродита красавицу-жену Пигмалиону.

Миф о Пигмалионе, «Легенды и мифы Древней Греции»

1

Вчера я был у доктора с визитом. Обедали скучно, с наигранным интересом разговорились о политике, затем перешли в залу и расположились у камина. Доктор набил толстую самокрутку, комнату заволокло спиралями голубого дыма. Моим вниманием завладела картина, украшающая освещенную стену залы. Грубое полотно покоилось внутри позолоченной рамы, покрытой лепестками летних цветов. Пейзаж, застывший на холсте, узнал бы любой житель нашего городка. Это было известное место: восточная часть песчаного берега, обрывающаяся узкой тропой, ведущей к зеленым холмам. Впрочем, холмами эти заросшие скалы отнюдь не являлись. Так их по глупости заклеймили матросы, избрав две вершины в качестве ориентира.

Над каменными выступами возвышались робкие корсиканские сосны, упитанные дубы, буковые деревья с крепкими корнями и мохнатые пихты, поселившиеся на небольшом ровном участке. Одна скала упиралась в песчаный пляж, другая омывалась изумрудными водами Средиземного моря. Одна вершина указывала в сторону сказочных марокканских земель, другая устремлялась к континенту. Зеленые скалы тянулись друг к другу, словно возлюбленные, встретившиеся после долгой разлуки. Две вершины сходились у самых облаков, однако едва заметная дистанция сохранялась между ними. Художник подловил идеальный момент: утреннее солнце на мгновение замерло в точке соприкосновения и соединило разрозненные пики. На заднем плане вдаль убегала прозрачная морская гладь. Местные прозвали эти каменные холмы «Орфеем и Эвридикой».

Девушка в черном платье бежала к зеленым скалам. Ее левая нога была согнута в колене, белоснежная ступня на миг зависла в воздухе. Каждый пальчик был ясно прорисован: здесь мастер поработал тонкой кистью. Мягкий шелк черного платья подрагивал на ветру. Девушка заплела свои каштановые волосы в узел на затылке. Собранные пряди блестели на солнце. Я не видел ее лица, но представлял необыкновенную красавицу, прекрасную и воздушную, словно лепесток белой розы. Такие девушки редко встречаются на пляже или на городской площади. Ты видишь их лишь со спины, но уже сходишь с ума.

Я много раз слышал эту историю от разных людей. История стала городской легендой. О той девушке болтали уличные артисты, бродяги, торговцы на рынке, горбатые старухи и дети лесорубов. Художника звали Матиасом. Лет десять назад он перебрался в эти края, построил себе хижину в черте города и огородил ее низким заборчиком. Жилище это удовлетворяло всем потребностям затворника: один вход, один выход, железный умывальник, грубая мебель, соломенная крыша, четыре окна по периметру и лес в трех минутах ходьбы. Задний двор Матиас превратил в мастерскую. Наигравшись в вышибалы на мостовой, довольные мальчишки с измазанными лицами прибегали к хижине поглазеть на гения за работой. Матиас низко склонялся над холстом и не обращал на них никакого внимания. Кончиками пальцев левой руки он держал глиняную палитру, а его правая рука свободно скользила по холсту, закрепленному на трехногом мольберте.

Тусклые и обыденные картины людского быта волшебным образом переплетались со сказочными сюжетами Матиаса, и на свет появлялось новое творение. Кисть художника издавала приятный шорох, превращая намеченные контуры в живой рисунок. По началу Матиас мало писал с натуры и работал от рассвета до заката на заднем дворе.

С каждым днем у забора собиралось все больше зевак. Они перешептывались и указывали пальцами в сторону мастера. В те годы волосы Матиаса были черными как уголь и плавно спадали на его худые плечи. Лоб Матиаса покрывался испариной во время работы. К концу дня на закатанных рукавах его рубашки появлялись крупные пятна свежей краски, а штаны и вовсе меняли цвет. Смуглые щеки художника прятались за густой щетиной завивающихся волос. Под ногтями у Матиаса всегда скапливалась грязь, он не боялся запачкать руки.

Матиас редко выбирался в город. Иногда он выставлял свои картины на фонтанной площади возле часовни и, подзаработав деньжат, устремлялся к бару на улице Бланко. Держатель бара, тучный усатый старикашка по имени Освальдо, полюбил Матиаса за его кроткий нрав и заказал у него портрет в полный рост. Матиас управился за неделю. Он приходил в бар до открытия, работал пару часов в кабинете хозяина на втором этаже, затем в одиночестве напивался и уходил. Хозяин бара остался доволен и целый месяц бесплатно поил художника выпивкой, а жена хозяина пекла для Матиаса аппетитные сырные лепешки. Портрет и по сей день висит в кабинете на втором этаже бара, а заведением теперь управляет старший сын покойного Освальдо.

Через три месяца после приезда Матиас перестал показываться на заднем дворе хижины и перенес свои