Петля Линча [Андрей Сергеевич Терехов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Андрей Терехов Петля Линча[1]
Меня зовут Майя. Пятнадцать лет, мальчиковая прическа, джинсы-футболка с Тинки-кеды и мужская куртка «Стоун Айленд», которая мне велика. Я живу в городке Бервик-на-Твиде, и если вы о нем не слышали, то взгляните на границу Англии и Шотландии. У меня все в порядке.— Люк? Это ты? — кричу что есть силы и выбегаю на дорогу. — Люк? Сто… Скрежет тормозов, яркий свет. Инстинктивно прикрываюсь руками, но удара не следует. — С ума сошла? Я же тебя еле заметил! — водителя не видно; по голосу лет тридцать, двадцать. Ветер и снег хлещут по лицу, а когда я пытаюсь извиниться, заталкивают слова обратно в горло. Дыши, Майя… — П… Простите. Полуослепшая от фар иду на другую сторону — ни следа Люка. — В-вы видели тут… парня? — спрашиваю у недовольной чем-то старушки. — Ко… — начинает говорить женщина. Приглушаются звуки, темнеет в глазах. Господи… Глубоко вдохнуть. Еще. Еще. — Простите… я его сестра. мы похожи внешне, т… только он взрослый, и глаза темнее. Нет, конечно, старушка никого не заметила. Ни один человек, кроме меня, не видел Люка уже более полугода.
Майя. Майя Пинк-Ботл. Вы тоже думаете, что глупо называть дочь именем южно или центрально, или хрен-его-знает-какого-американского племени, когда сами живете на задворках Британии? Мне пятнадцать лет. Рост — пять футов и шесть дюймов, вес… Нет, о весе говорить не буду. И так все помешались на нем. Я обычная. Хожу в школу Святой Марии для девочек; уроки; прогулки со спаниелькой Раулем. В шесть утра начинается новый день, именно в шесть, не раньше, потому что все новое и хорошее начинается только в тот миг, когда просыпаются послушные девочки. Мой папа всегда так считал, и я ему верю. А еще… — Привет, маленькая индианка! Горло сдавило спазмом. Люк?! Я точно слышала его голос! Вокруг ни души. Не знаю даже, куда меня занесло, — район незнакомый. По заснеженной дороге тянется цепочка темных следов — моих; на крыше соседнего здания, черепично-рыжей, как и практически все крыши в старом Бервике, бешено вращается флюгер.
Тогда тоже было холодно, и ветер завывал вокруг дома. Люк сказал, что придет к ужину: — Буду к ужину, сестренка, — потрепал меня по голове и умчался верхом на старенькой «Ямахе». Помню, как мама приготовила гуся. Мы ели запеченное мясо, родители смеялись над серией «Истэнда», ворковали, и я совсем забыла о брате. Он так и не вернулся.
Куда ты пошел, Люк? Магазин, заправочная, церковь, кинотеатр… Я везде спрашивала. — Майа, ты помнишь, какой вопрос я задал? — Да, мистер Ходжсон, — что-то насчет треугольников, которые нарисованы на доске и у меня в тетради. Равнобедренные треугольники, правобедренные треугольники… Неравномерноголеностопные триллепипеды. — Ты ответишь или оставить после уроков? За окном стоянка и низкий заборчик; белоснежное поле, даунхаусы Ньюфилдс и… море. Не будь его, я бы, наверное, задохнулась, точно рыбка на песке. Еще там пляж и пути железной дороги — они скрыты гребнем холма, но зато видно, когда проносятся мимо извилистые тела поездов. Всякий раз появляется муторное чувство, будто я опоздала на какой-то важный рейс. Так странно… — Майя! — Да… мистер… Ходжсон… Сейчас день. Солнце блестит на снегу, на обледенелых поручнях и стеклах машин. Я расслабляю взгляд, и предметы тают, размываются разноцветными пятнами. Красное — мистер Ходжсон. Голубое с золотистым — Ариадна. Черное с зеленым — Эми; она корчит рожицы и, как мельница, машет руками-лопастями: пытается мне что-то подсказать. — Майа, садись на место, — вздох учителя долетает до меня волной теплого воздуха. Судя по запаху, Мистер Ходжсон ел недавно бутерброд с сыром и луком. Господи, как душно. — Зайдешь после уроков.
Люк? Я точно видела его спину — в темно-синей куртке с плечиками-погонами — там, за автомобильным кругом. — Люк?! — бегу по улице; край капюшона трясется перед глазами и закрывает обзор. — Люк?! — Куда ты? — обиженный голос Эми сзади. — Мы же в «Макди» собирались! Майя?! Чокнутая… Падаю, обдираю нос и щеку о шершавый наст. Морозный воздух огнем врывается в легкие — я хриплю и не могу никак отдышаться. Да и не вижу ничего толком — капюшон сполз почти до носа. В голове гулким эхом отдаются удары сердца. Когда прихожу в себя, брата и след простыл. Люди вокруг, кто с укором, кто с боязнью, посматривают в мою сторону. Одна пара с пакетами из супермаркета Моррисона помогает подняться. Женщина очень красивая. — Ты не поранилась? — Нет… Нет, все нормально, — лицо на самом деле саднит, и не проходит одышка. — Ты кажешься знакомой. Я не могла тебя видеть раньше? — Нет. Про… — судорожный вдох, — стите. Господи, почему так мало воздуха? Отодвигаюсь от женщины, будто это поможет. — Постой! Куда ты? В больнице, да? Точно, это было в… О, Господи, ты же… — Нет, вы путаете меня с кем-то. Простите, мне пора на урок.
— Майя, тебе нравится учиться? — Майя, какой твой любимый предмет? — Майя, ты любишь Бервик? В наказание за неуспеваемость я должна рассказать о себе репортеру «Недельных случайностей». Корреспондент — женодевушка не первой свежести. Родинки на ее щеке похожи на созвездие. — Майя, ты… Я люблю учиться. Все равно чему — процесс, как ни странно, для меня важнее результата. Поэтому оценки последнее время не ахти. Я люблю Бервик? ЛЮБЛЮ я Бервик? Люблю? Я? Бервик-на-Твиде — место странное. Прижатые промозглым небом крохи-домики, которые крайне редко вытягиваются выше третьего этажа; море, скалы и вереск; потерянные души штабелями бросаются с утесов. Нет, я не люблю Бервик. Я люблю спать и раннее утро. Люблю пончики «Dunkin' Donuts» с лимонным кремом, Фредди Меркури и кофе; неважно в каком порядке. Но кофе мне пить запрещают, Фредди умер, «donuts» в Бервике нет; ближайший — в Эдинбурге. Помню, как однажды родители нас достали, и мы с Люком уехали туда; пили «колу», кофе, ели все подряд, мучались с надувшимися животами, и это был, наверное, самый лучший день моей жизни. — Майя, как ты проводишь свободное время? Как сейчас развлекается молодежь Бервика? О, я, кажется, оценила жестокость наказания мистера Ходжсона. — Майя, тебе нравится ходить в театры? Библиотеки? Как будто у нас их несколько штук. Но библиотека… Мог Люк пойти туда? Нет, читать он не любил. А вдруг? — Майя, куда ты? У меня еще… — Простите, мне надо бежать!
Книгохранительница оказывается книгохранителем. Нонсенс! От витающей в воздухе пыли хочется скрыться на краю света. Вот-вот начну кашлять. — Да, конечно, я видел его. Хороший парень, твой брат, тихий, — Люк на фото с ирокезом и банкой «Старого Карпа». Прошу посмотреть журнал, который брал Люк. Смотрю. Непроизносимое название «Die Naturwissenschaften», картинки в стиле «управляемый ядерный синтез для чайников». — Что это за язык? — Фламандский. — Такой язык на самом деле существует? — Да, конечно. Похож на голландский или немецкий. Никогда так остро не ощущала потребность в изучении фламандского языка. — Где обычно сидел мой брат? Иду за указанный стол. Листаю журнал, глупо верчу головой и пытаюсь понять, зачем Люк ходил сюда целый год. Может, брат наблюдал за кем-то? Через улицу старое здание: стены из серого камня, в окнах — белые занавески. Надгробно-черная табличка с золотыми буквами гласит: «Гостиница Мощеный Двор. Все комнаты оборудованы ванной. Частная парковка. Настоящая еда». Мило. Чуть дальше по Уолкергейт неразлучные крыши: зеленовато-белая — городского совета и готически-черная — церкви Святой Троицы. Немного левее подпирает небо фортификационный вал; его завалило снегом, как и большую часть Бервика. Не зима, а сплошная пытка. А это что? Между страниц спрятался клочок бумаги — бежевый, он почти слился по цвету с журналом: «32308, Акелд — Вулер, третий класс». Билет на поезд? Люка? — Вам ни о чем не говорит? — Нет. Хотя… — библиотекарь небрежно листает свои записи и вновь качает головой. — Нет, ничего.
— Сестренка? Нет, это не Люк звонит, это Эми. А сердце бьется, точно бешеное. — Сестренка, что делаешь? Пошли вечером в кино? Пойдем, да? Нет? Да? Нет-да-нет? Да-нет? Вообще Эми хорошая. Суетная немного, и в голове у подруги не опилки даже, а капустный салат… Но я ее люблю. — Давай. Из библиотеки иду. Нога чавкает в подтаявшем снеге. Кажется, к вечеру потеплело, да и в самом воздухе уже что-то свежее, весеннее. Я вдыхаю полной грудью. — У-уу! Что ты там забыла? Что там забыл Люк? Здание «Мощеного двора» из серого превратилось в оранжевое — от заходящего солнца; над крышей хмурится грозовое небо, а я ему в ответ. Тихо сейчас в Бервике.
За столом администратора никого. Жму на звоночек. Из зала ресторана, вход над которым украшает герб «Роза и Чертополох», доносится тихая музыка. Играет рояль. Что-то знакомое… Шопен? Бах? Россини? Я ни черта в них не разбираюсь. Белая рекламная штука, что похожа на складной стул, демонстрирует меню.
«Сегодня у нас: Копченый лосось Паштет из куриной печени Жареные хвосты лобстеров Гриль из свинины».
Не выношу лобстеры. — Привет, я магу табе памочь? — у хозяина огромные рыжие баки, точно у какого-нибудь капитана ирландского китобойного судна. На футболке — эмблема Белхейвенского пивного завода. — Гаваришь, брат? Дейтсвительно, пахож. Нет, враде не видел. И странное произношение. Северные острова? — А вот ты мне знакома. Где-то… — Нет, вы меня с кем-то путаете. Спасибо за помощь, мне пора. Слева от двери еще одна реклама: «Семьдесят фунтов за комнату на двоих. Размести сколько угодно детей до пяти лет на двух кроватях». Мой пытливый мозг живо начинает трамбовать афганских детишек — не спрашивайте, почему именно их, — на злосчастные кровати. Мелюзга активно почкуется по закону геометрической прогрессии, пока не заполоняется всю черненую коробку. О-ох… Ну-ка, ребятки, брысь!
Поздний вечер. Лиловое небо с кляксами облаков, ряды рыжих фонарей вдоль улиц. Эми уже с корзиной попкорна: бродит у ступенек кинотеатра, и болотно-зеленые волосы подруги болтаются на ветру, точно какой-нибудь флаг растаманского пиратского корабля. Каждые пять секунд девушка запускает руку в емкость и тащит ко рту экс-кукурузину: «Хрум!». — Привееет! — машет попкориной. — Я тут уже прикупилась. Возьмешь только попить? Да? Нет, да, нет, да? Иначе я останусь завтра без обеда. Пожаааалуйста. Тут Ариадна с Блавандой, кстати. — Красивые сапоги, Ада. — Угум. Ариадна — блондинка с третьим размером груди и соответствующим самомнением. Она встречается с двадцатитрехлетним парнем, менеджером в «Бизнес-центре на валу», и очень этим гордится. Блаванда — на самом деле, Лаванда. У нее постоянно такое выражение лица, будто девушку вот-вот стошнит вам на ботинки; Рвотинка-блевотинка беременна, но упорно молчит от кого. Раньше… мы крепко дружили, и Лаванда часто гостила в нашем доме. Сейчас она кажется мне чужой и холодной, словно какой-то внеземной разум.
Алые кресла, багровые гардины, кровавые стены; золотистая люстра из тех, что должны, нет, просто обязаны висеть в особняках знати. Такой у нас театр. На экране римлянин — да, этот, с торсом чемпиона по гребле на байдарках, — расследует пропажу какого-то там знамени. Эми не смотрит — строчит каждые две минуты сообщения и улыбается. Опять, идиотка несчастная, влюбилась в Норманна Изеншоу, которого никому не показывает? У них, как же это… гусиная песня. Куриная. Лебединая! — Ум! Вишневый, — сижу и глупо улыбаюсь, грызя сладкую попкорину, случайно попавшую в нашу корзинку. — Уу-у! Дай половинку. — Уже съела. — Корова! — Муууу! — Эй, потише нельзя? — ворчит сзади парень лет восемнадцати. Жаль, он мне понравился.
— Привет, маленькая индианка. Вздрагиваю и просыпаюсь. Римлянин в фильме нещадно дубасит бородато-беспомощных пиктов. — Люк?! — неразличимый силуэт на фоне экрана. Горло сдавили ароматы сигарет «Жимолость» и одеколона «Крюндиг» с цитрусовыми. Эта смесь насквозь пропитала армейскую куртку Люка — потому я и хожу в ней, а еще специально курю и душусь, только чтобы не терять частицу брата. — Сестренка, ты чего? — Эми явно испугана. — Эй, ты не стеклянная! — блеет зануда сзади. — Я… — смотрю на Эми, на то место, где видела Люка. Люди вокруг начинают шуметь. В кинотеатре жарко и душно; мне нужно на улицу. К брату… — Да сядешь ты? — Что за дура? — Иди к мамочке! Бегу к сцене. Боковая дверь, коридор, возмущенные крики за спиной. Створка черного хода лязгает закрытым замком. Черт! Сзади топот ног — служащих или охранников. Здесь нечем дышать… Слышу свой хрип будто издалека, будто уплываю куда-то… Толчок — створка распахивается в другую сторону, и я выскакиваю в переулок. Воздух!!! — ЛЮК!!! — кричу изо всех сил, но кому? Тут пусто. — Почему ты избегаешь меня?! Люк… Куртка осталась в гардеробе, так что меня скоро начинает колотить озноб. Куда теперь? Глухие — без окон — стены домов, синие мусорные баки и спуск на Бридж-стрит — больше ничего. Выбегаю на улицу. Прохожие боязливо поглядывают на футболку с Тинки; одна женщина оттаскивает ребенка, который потопал с улюлюканьем в мою сторону. Тут слишком много людей… Мне тесно.
Иду к центру. Обняла себя за плечи, и тщетно пытаюсь согреться. Справа ресторан индийской кухни «Магна Тандори». Эми как-то решила поразвлечься: затащила туда и любопытничала у всех, что значит имя Майя. Чуть дальше слева «Зеленый магазин»: темно-изумрудные двери и рамы, салатовые стены. Прямо на окнах хозяева нарисовали слоганы вроде «Никаких испытаний на животных» или «Честная торговля». За стеклом, тем не менее, все вперемешку — тапки, футболки, открытки, бокалы, статуэтки и фото пропавшей женщины. Пальцы совсем онемели от мороза. — Люк? — выдыхаю облачко пара, и оно тут же осыпается искрами ледяных кристаллов. Неужели так похолодало? Часы на магазинчике «Mod» показывают четверть одиннадцатого. Может быть, брат пошел в другую сторону?
Бреду по Бридж-стрит к реке. На окне адвокатской конторы «Адам Дуглас и сыновья» — то же сообщение о пропавшем человеке. Выхожу на набережную. Реку укрыл туман; мутные огоньки фонарей висят в воздухе будто сами по себе. Мир теней и эха. Ариадна как-то показывала фото своего путешествия в Чехию — сейчас мне кажется, что Бервик со стороны реки очень похож на те снимки, на Прагу. — Люк? «Форд» послушно тормозит перед надписью «Slow» на брусчатке и, громыхая, взбирается на мост. Я совсем замерзла и постоянно кашляю, но продолжаю идти — словно что-то тянет вперед. У меня все в порядке. У меня все в порядке. Надо только не забывать дышать. — Где ты, Люк…
— … боюсь за нее. Она так изменилась за последний год. — Она же подросток. Ты чересчур… Это родители шепчутся внизу. Думают, что я не слышу, но у нашего «вигвама» слишком хорошая акустика. В голове картинка гостиной: диван с пятном шампанского, мама вяжет что-то шерстяное и ненужное, папа переключает каналы с изможденным лицом. — А эти драки? Фил, она же всегда в синяках. А оценки? Раньше она была отличницей, а теперь мистер Ходжсон пишет, что постоянно оставляет ее после уроков. Не помню, как я вернулась. На телефоне десяток пропущенных звонков от Эми и мамы; волновались, наверное. Мы живем в Ньюфилдс. Тесный кубик из двух этажей: вверху я и Люк, внизу родители. Четыре таких прижавшихся домика ступеньками спускаются по холму; дальше сетка и обледенелый берег с полотном железной дороги. — А ее прическа? А одежда? Зачем она нацепила куртку Люка? — Милая, она просто привязалась к нему. Разве ты бы не мечтала о таком старшем брате? — Не знаю… — мама вздыхает. — Ты веришь, что он пропал? — Да нет, конечно, Люк всегда был горазд улизнуть куда-нибудь, а потом свалиться, как снег на голову… Люди глухие. Стоите ли перед ними, истекая кровью, кричите ли о помощи — в ответ услышите только: «Какой замечательный сегодня денек, не правда ли?» Люк никогда бы не уехал без меня — мы все делаем вместе. Делали…
Подхожу к окну. Темное небо, мерцание фонарей, ряды даунхаусов с уныло-бежевой черепицей. Если прижаться к пластику — так что смешно расплющит нос — справа видно кусочек моря. Маленький спасительный огрызок, вроде тех полостей воздуха подо льдом, где можно дышать, когда провалился в реку. Пара дюймов — не больше — только высунуть нос. — Вуф! — Привет, Рауль, — спаниель топочет по лестнице и, вытянув язык, прыгает передо мной. — Вуф! Вуф! Треплю шерстку песика, а сама думаю о брате. Зачем он ходил в библиотеку? … В интернете почти никакой информации, только статья про историю линии на сайте графства. Нудно и вся суть в последнем абзаце: «Ветка была закрыта для пассажирских перевозок в 1930 году; после национализации британских железных дорог в 1965 и прихода на пост президента компании Ричарда „Топора“ Бичинга были окончательно прекращены грузовые рейсы, пути демонтированы, а станции проданы в частную собственность». Значит Вулер и Акелд перестали существовать в шестидесятые годы. Где же Люк взял билет? — Или это не его. Да, Рауль? — Вуф!
Скверное февральское утро. Скверное настроение. Тусклое небо осыпается шелухой снежинок; мне холодно, и никак не спрятаться от ветра. Он забирается под куртку, которая слишком велика, прячется ледяным комком за пазухой, кусает уши и нос… Господи, да что же это! Слева от здания станции — река в низине и высокие арки железнодорожного моста-виадука. Мне всегда кажется, что по нему вот-вот помчится старинный поезд — чадя клубы дыма, трубя паровым свистком… Сейчас там пусто. В школу я не пошла — не сумею успокоиться, пока не выжму все из зацепки. — Здравствуйте, помогите, пожалуйста… Белокурая кассирша стучит ногтем по надписи «Билеты не возвращаем». — Нет, вы не поняли, просто расскажите, откуда он? Что-нибудь… — Девочка, тебе нужно обратиться в другое место. — Но… — Одна что ли тут?! — недовольный голос сзади. Я и не заметила, как собралась очередь. Пальцы с билетиком начинают коченеть. — Пожалуйста! Мой брат пропал… — Это же дочка Пинк-Ботлов! Такая же, как братец, — никакого уважения к старшим! — Заткнитесь!!! Вы не знали моего брата! — Пффф, — женщина в шляпке чинно фыркает и отворачивается. — Пожалуйста, — снова гляжу на кассира, — любая… Мужчина сзади отталкивает меня. — Не трогай!!! — я вдруг понимаю, что на этот визг обернулись почти все посетители станции. Наглец спокойно наклоняется к окошку: — До Алнмута. — Я еще не договорила! — Иди отсюда, пока я не отвел тебя к родителям! Ты не должна быть в школе? — Иди… сам!!! Я пытаюсь вдохнуть и не могу. Только открываю и закрываю рот, как рыба на берегу. Небо темнеет… Нет, не падать, присесть. Ничего, что на снег. Холод — это не страшно, надо только дышать. — Ааа, — в легких пусто, не хватает позвать на помощь. Майя, борись. Скрежет в горле — короткий вдох. У меня все в порядке. У меня все в порядке. Дыши.
Жду, пока поток людей уменьшится, и снова подхожу к кассе. — Ах, — кривится белокурая работница. — Ну, давай свой билет. Вертит бумажку, морщит лоб: — Эти станции много лет закрыты. Не знаю, чем тебе помочь. Разве что… Сейчас напишу номер моей подруги. Она, кажется, говорила, что работала с бывшим начальником станции Илдертона, это на той же ветке. Боюсь, все… Мередит Питерс — Кевин Саммерхауз — Руперт Перебрайт. Рука устает держать телефон.
Симпатичный автобусик везет меня по проселочной дороге. Внутри тепло и уютно; снежинки за окном тихо кружатся и простыней накрывают мерзлые поля. Иногда посреди такого белого квадраты видны следы. Оборотни в Нортумберленде? «Сенсация! Человек-твидовый-пиджак похищает скот!» Знаете, если бы я могла стать животным, точно не выбрала бы тигрицу или лошадь, как большинство. Всегда хотела быть огромным добродушным сенбернаром, который любит ездить на машине — высунет голову в окно и жмурится от ветра, от удовольствия, от своего простого собачьего счастья. Мне бы наверняка закладывало уши — потому что, когда быстро едешь и опускаешь стекло, то всегда закладывает от потока воздуха. Но разве сенбернаров волнуют такие вещи? Ву-уф! Вуф! Вот интересно, кто бы тогда нас с Раулем выгуливал: папа или мама? Лучше бы папа — он любит поговорить с песиком.
Деревушка Хорнклифф напоминает собрание эклеров, маленьких и разноцветных, — они словно сгрудились вокруг дорожек и активно обсуждают, у кого вкуснее глазурь. Руперт Перебрайт под стать месту — немолод, лысоват и пышен; но глаза добрые. — Вулер — Акелд, — шепчет, рассматривая билетик, мужчина. Мне кажется, сейчас он не здесь, а где-то году в пятидесятом: гоняет с друзьями на велосипедах и восхищенно смотрит на мчащийся по рельсам локомотив. — Коллекционная серия. И последний пассажирский рейс на этой ветке. Любители могут купить его за порядочную сумму. Где же ты взяла? — Из журнала в библиотеке. Мистер Перебрайт рассказывает о своем детстве, о том, как любил и любит до сих пор старые поезда. Вспоминает, что они пахнут душным июлем, смолой и дымом. Грезит наяву — этот маленький мальчик с залысинами и одышкой, — будто снова увидит мчащийся по просторам Северной Англии LNER A4, и побежит за ним, и станет что-то кричать, неразборчивое, неважное, подбрасывая в небеса отцовскую кепку. Я знаю, что мне это не нужно, что не поможет в поисках Люка; пускай: в глазах Руперта Перебрайта больше правды, чем во всех полосах «Юнион Джека».
Где же остановка? Иду по дороге из деревни — сквозь пелену снега, в тишине и холоде. Мне надо домой, в школу, нужно искать брата, а я заблудилась! Дуреха. Кажется, большинство проблем в жизни именно от этого — знаешь пункт назначения, а вот, как до него добраться и откуда, черт разберет. Каменная стена, пихты за ней, проход в ограде, что ведет в темноту или уже белизну чащи. Между стволами видно поле: верхушки деревьев в низине и трехэтажный особняк красного кирпича. Как же холодно, давно такой зимы у нас не было. Обычно снега не дождешься, но сегодня погода, видимо, компенсирует пару веков застоя. Метров через пятьсот поворот — сторожка имения, красный знак «Дорога закрыта» и желтый с черный стрелкой — «Объезд». Что-то тянет меня на перекрытую трассу. Здесь медовая ферма справа и слева — частокол голых сосенок с обломанными ветками. И… могила??? В груди кольнуло. Не волноваться — всего лишь цветы, свечки и крест под шапочками снега. «Здесь, 17 августа 2011 года, разбился на мотоцикле неизвестный мужчина. Возраст около двадцати пяти лет; рост — шесть футов и один дюйм; вес — сто сорок пять фунтов; шатен. Просьба имеющим сведения о происшествии или личности погибшего обратиться в полицейский участок Бервика-на-Твиде». Люк пропал 17 августа. Боже… Темнеет в глазах, больно. Кто-то кричит. Я? Из мира забрали весь воздух, нечем дышать. Помогите… Пом…
Белый саван надо мной. Снег. Падает и падает, а я лежу рядом с могилой брата, и всем плевать. Или здесь просто никого нет? Дорога перекрыта. Можно умереть, и заметят только весной, когда тело растает. Разложится. Растворится в тишине. Встаю, дрожа и хлюпая носом, и зачем-то иду домой.
— Да пошла ты! Сука! — я кричу до хрипоты и боли в горле. — Предательница! Ты предала нас, и теперь Люк мертв!!! Ненавижу!!! — Майя, просто поговори с мисс Гриффит, — робко шепчет мистер Ходжсон, — тебе… нужна помощь. Мама смотрит на меня с ужасом, папа побледнел и молчит. Они ждали дома — родители, учитель и психиатр. Решили, что, раз я снова не пришла в школу, надо брать дело под контроль. — Пошел ты! Пошли вы все!!! — я кашляю, давлюсь и приваливаюсь спиной к косяку. Боже, как тесно. — Вы не верили, и теперь он мертв! — Майя… — Пошла на… сука!!! Ты не мать мне!!! Нахожу в себе силы рвануться к двери. Бежать. Бежать…
Забор железной дороги. Здесь была дырка… Меня шатает от усталости и простуды, от нервов. Еще немного, и потеряю сознание, но оставаться на месте не могу. Пробираюсь под колючей проволокой, обдираю шею — плевать, и так жар, — перебегаю пути, и вот оно… Море! Дыши, Майя. Дыши. Волны шепчутся в темноте. Обсуждают сплетни тысячелетней давности, а я все равно чувствую в них что-то родное. Домой теперь нельзя. Там враги, которые хотят запихнуть Майю в психушку. Что же делать? Без… Люка. Боже, Боже, Боже… Слева, за холмом, вспыхивают три круглых огонька над землей. Перестук колес медленно нарастает, пока я не оказываюсь в облаке грохота, лязга и хлещущего ветра. Мне хочется кричать и плакать; хочется, чтобы маленький мальчик в глазах Руперта Перебрайта увидел этот поезд. Люк, прости. Я должна была… Не плакать. Майя! МАЙЯ!!! Холодные дорожки на щеках тут же замерзают и стягивают кожу. Можно пойти к Эми. Да? Переночевать, а потом… — Привет? — Ма… Майя? Сестренка, что с тобой? Ты плачешь? Тебя все ищут! Чайка визжит где-то во мраке. — Люк мертв. Слышишь? Он… ра… разбился у Хорнклиффа. — Что? Не верю! Ма… — Я видела могилу, я… Можно я у тебя переночую? Родители хотят сдать меня. Они считают, что я сошла с ума, они… — Сестренка, прости, мне… — запинается Эми. — У меня тут негде. У меня ремонт. У м… Нажимаю на сброс вызова.
— Алло, Майя? — телефон почти разрядился от постоянных звонков, и я наконец взяла трубку. Номер неизвестный. — К-кто это? Майя не спала всю ночь, и встречает утро на ледяном песке. Тело трясет от температуры и холода, нос заложило, а в голове не осталось мыслей. Только прибой и блеск рассветного солнца на волнах. Ш-ш-шух. Ш-ш-шух. — Мэтью Айронквист, из библиотеки. Помнишь? Ты заходила узнать насчет брата и оставила номер, чтобы, если я вспомню… Какая теперь разница? Люк мертв. — Майя? Ты слышишь? — Да. — В прошлый раз я перепутал журналы. Понимаешь, фламандский язык очень похож на немецкий… Я дал тебе не тот. Сейчас я нашел правильный, и в нем записка. Не знаю, может ли это помочь, но она от некой Лав: «Встретимся в пятницу у меня, родители уезжают». Лаванда?! Я вскакиваю, и стайка чаек с криками поднимается над берегом. Лаванда и Люк??? Господи, так вот чей это ребенок… — Майя? — Вы очень помогли.
Я в «Макди». Пью кофе в отвратительном ореоле отвратительной еды. Мне только и нужно собраться с силами — немножко, в последний раз, — поговорить с Лавандой. Даже не знаю о чем. О племяннике? Его отце? На… — Какого черта ты треплешь всем, будто я умер? Аромат сигарет «Жимолость». Сердце замерло, и страшно шевельнуться, даже моргнуть. — Люк? Люк?! Люк!!! Он здесь: живой, настоящий — только руку протяни. — Я думала ты… — Ни хрена ты не думала! — зло кричит брат. — Оставьте меня в покое! Слышишь?! — Что? Люк, я только хотела найти тебя. Ты пропал… Куда? Поч… — Почему? Почему?! Надоело нянчить сопливого ребенка! У меня теперь своя жизнь. — Люк, что ты такое говоришь? Мы же семья! — И как ты себе это представляла? Счастливая семейка Пинк-Ботлов идет на пикник? Это не мой брат, он не может так говорить. Горло сдавило от обиды, воздух кончается; больно, больно… — Повзрослей, девочка! — Повзрослей?! — теперь уже я кричу. — Трахать мою подругу и потом бросить с ребенком? Ты Себя считаешь взрослым? — Заткнись, соплячка! Они сами этого хотели. Все, даже твоя «СЕСТРЕНКА»! Вс… Швыряю ему в лицо стакан раскаленного кофе — даже не успеваю понять, что делаю. Люк визжит, а я думаю об Эми и ее Нормане, которого никто, нигде и никогда не видел. Боже, как трудно дышать… — Ааааа, — хриплю сдавленным голосом. Мой брат катается по полу, орет, прижимая руки к глазам. Бочком выходят на улицу испуганные посетители и смотрят, решают, осуждают, точно я — я?! — какое-то чудовище. Перешагиваю через разбросанные коробки макбургера — с листьями салата и майонезной изморосью — они похожи на грязный переулок за моим домом, где постоянно наблевано соседской кошкой и валяется мусор с остатками еды. Нужно идти. Идти и пытаться сделать вдох. Я не могу больше носить это в себе.
— Майя, я позвонила твоим родителям. Иначе нельзя. — Хорошо. Слышите эти резкие присвисты в конце каждого слова? Все, что осталось от моего дыхания. — Так, — девушка-констебль открывает блокнот. — Теперь… какую информацию ты хотела сообщить? Я и так с трудом говорю, а еще нужно решиться, перебороть себя. Еще тошнота и температура; страх и отчаяние. И испепеляющий дневной свет рвется в окна. — Майя, тебе точно не нужен врач? — Нет. Мой брат, Люк, он… — будто прыгаю в пропасть, — изнасиловал меня. Около года назад. — Почему ты не заявила сразу? — Я испугалась. Пришла в больницу, а врач не поверила, что мои синяки от падения, и вызвал полицию. Я испугалась и сбежала. Я… — Это можно подтвердить? — Да, в приемной сидела женщина, не знаю, как ее зовут, но она бывает в универмаге «Моррисона». И хозяин «Мощеного двора», он тоже видел меня там. — Это было только один раз? — Нет, повторялось время от времени. — Почему же и тогда не пошла в полицию? — Потому что… Потому что, кажется, испытываю… испытывала к нему что-то, чего не должна. К брату. Вы понимаете? Понима…
— Майя, так что ты хотела сообщить? Не бойся, здесь тебе помогут. В мыслях решиться куда проще, чем на самом деле. Я открываю рот и не в силах произнести эти слова. Говори! Говори!!! МАЙЯ!!! Дыхание превратилось в короткие вскрики, и каждый раз мне удается поймать все меньше кислорода — словно что-то темное вытягивает его из мира. Что будет с родителями? С Эми? Лавандой и ее ребенком? Со мной?! Это клеймо на всю жизнь. Темнеет в глазах. НЕ МОГУ!!! — Майя? Вскакиваю и бросаюсь к окну. Мне нужно увидеть море. Немножко, кусочек. Господи, краешек воды. Пальцы бессильно скользят по холодному стеклу — здесь только улица и дома. Как же душно, тесно, больно… — Майя?! Леон, вызови скорую! Я сползаю на пол — не могу сделать даже коротенького вдоха. Мир теряет краски, и только далеко-далеко, будто в другой вселенной, плещутся волны. Ш-ш-шух. Ш-ш-шух. Люди в халатах, сирена; мечутся красные огни. Бородатый мужчина светит фонариком в глаза и спрашивает, как меня зовут. Меня зовут Майя. Пятнадцать лет, мальчиковая прическа, джинсы-футболка с Тинки-кеды и мужская куртка «Стоун Айленд», которая мне велика. Я живу в городке Бервик-на-Твиде, и если вы о нем не слышали, то взгляните на границу Англии и Шотландии. У меня все в порядке. У меня все в порядке. У меня все в пор…
– В оформлении обложки использована фотография Marc-Olivier Paquin с ресурса Unsplash
Последние комментарии
20 минут 48 секунд назад
25 минут 18 секунд назад
27 минут 25 секунд назад
1 час 48 минут назад
7 часов 39 минут назад
7 часов 47 минут назад