Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском [Борис Евгеньевич Тумасов] (fb2) читать постранично, страница - 6

гуляла публика. Собирались здесь студенты и курсистки, обменивались новостями, шептались, вели какие-то разговоры. Иногда появлялся в саду Павел, чаще с Лазаревым.

В тот вечер он пришел один. Заложив руки за спину, побродил по аллеям, мимо мраморных статуй. Остановился у помоста, где сияли медью трубы оркестра. У музыкантов наступил перерыв, и они отдыхали. Насладившись весенним воздухом, видом нарядной толпы, Павел уже намеревался покинуть сад, как вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Огляделся, но никого не заметил, все лица незнакомые. Хотя нет, кажется, вон тот, в тужурке. Присмотрелся. Неужели Богомазов? Тот самый Иван Богомазов, который появлялся в их екатеринбургском доме, его приводил к Точисским Евгений Лебеденко!

Ссыльный народоволец Лебеденко работал в те годы в екатеринбургской газете и познакомился с отцом Павла, полковником Варфоломеем Францевичем. Видимо, Точисский-старший и пригласил Лебеденко в гости. С той поры Евгений и Богомазов не раз навещали их, вели долгие и интересные разговоры, и зачастую в гостиной разгорались жаркие политические споры. У ксендза Станислава серые глаза делались холодными, и он покидал комнату, а Павел — ему тогда исполнилось шестнадцать лет — слушал все с нескрываемым любопытством; это вам не разговоры о карьере и чинах, о доходах и приданом. Отец, Варфоломей Францевич, незлобно поругивал возмутителей спокойствия, доказывая, что все это бесплодные мечты, что самодержавие вечно и непоколебимо.

Урания Августовна, мать Павла, неизменно принимала сторону Лебеденко и Богомазова, на что полковник посмеивался:

— Французы, известно, веселая нация, а наша Урания к тому же якобинского корня…

То, о чем говорили Богомазов и Лебеденко, будоражило Павла. Народничество… Социализм… Крестьянская община… Фабрично-заводской пролетариат…

Запомнилось, как однажды отец спросил:

— Страшно, поди, когда тебя в тюрьму ведут?

— Как вам ответить, Варфоломей Францевич, — улыбнулся печально Лебеденко, — не то слово! Горько, когда на долгие годы от борьбы отрывают. Для меня равнодушие мужика страшнее. Придешь в деревню, начинаешь с ними о революции говорить, а у них в глазах пустота, а то и хуже, озлобление. Бывает, вяжут, властям выдают. — Лебеденко кивнул на Богомазова: — Вон Иван о крестьянском социализме речь ведет, а я в крестьянскую революционность и в общину крестьянскую веру потерял.

— Ренегатство, — прервал товарища Богомазов.

— Поживем — поглядим, — философски изрек Лебеденко. — В одном убежден: самодержавие — корень зла в России. Просвещенная Европа давно живет по иным канонам, а у нас со времен Рюрика привыкли к идолам, все надеются плохого царя заменить хорошим, мужицким.

— Как я вас понимаю, — сказала Урания Августовна, — вы против царя и желали бы для России европейского пути?

В разговор снова вмешался Богомазов:

— Сегодня мы не можем отрицать фабрично-заводского развития России, но у нее, как и прежде, самобытный путь развития,

Лебеденко поморщился. Урания Августовна попросила:

— Поясните, пожалуйста.

Богомазов театральным жестом руки откинул назад длинные волосы:

— Через сельскую общину, любезная Урания Августовна. Крестьянин своим общинным землепользованием готовит себя к социализму. Фабричный же трудится за копейку. Дай ему на гривенник больше, и он уймется. На этом его революционность закончится.

— Вы, Евгений, говорили о равнодушии мужика, дескать, идете в народ, а народ от вас отворачивается, — вставил полковник. — А вы, господин Богомазов, отрицаете революционность фабричного. Выходит, что народ к вашим идеям равнодушен.

Лебеденко горячился:

— Уважаемый Варфоломей Францевич, но мы-то понимаем, что надо что-то делать, надо жить для людей, для этого народа. Совесть-то куда деть? Да и сколько можно жить рабски, покорно? А равнодушие крестьянина имеет свое объяснение. Мужику веками вбивали в голову, что царская власть божественного происхождения.

— Вашей ненависти к государю можно отдать должное. Сколько покушений народовольцы на него организуют, да бог миловал.

— Не бог — господин случай! — сказал Иван.

— Пусть будет по-вашему. Однако что даст убийство царя? Разве нет наследника?

Богомазов откинулся на спинку стула:

— Вам, Варфоломей Францевич, далеки наши идеи. Убийство царя — исходная точка революции. Мы страстные противники царского строя, царизм — наш враг. Хотя вам, полковник, это может быть непонятно.

Отец нахмурился. Лебеденко прервал товарища:

— Мы уважаем вас, Варфоломей Францевич, и в вашем доме находим людей честных и добрых.

Полковник промолчал, Урания Августовна принялась накрывать на стол.

Никогда прежде Павел не задумывался, почему отец и мать привечали политических ссыльных? Желание ли скрасить однообразие провинциальной жизни двигало ими либо еще что?

Правда, полковник царской службы не опасался водить знакомство со