Жизнь — минуты, годы... [Юрий Васильевич Мейгеш] (fb2) читать постранично, страница - 4

из сушилки, вчера привезли целый вагон досок, пока не просушат, из них ничего нельзя делать.

— А вы, товарищ дорогой, повернитесь вон туда, вправо, к реке.

— Пошли, ребята, старина паникует.

— Вон как, спасибо за откровенность… конечно, к словам старых паникеров нечего прислушиваться, они ничего не понимают… Вам, товарищ дорогой, не кажется, что это совсем не заводской дым? Поглядите-ка вон туда, видите, над рекой.

Да тут разве поймешь. Клубится черный дым, район-то заводской, в сорок четвертом одно лишь пепелище было, два налета, одна фугаска угодила прямо в хату — сразу троих детей, мать мгновенно поседела. Ходит на кладбище, а там только плита с тремя именами… Только могильная плита… Если бы память могла умереть, чтобы также под плиту… «Здесь почивает человеческая память». Мать была бы спокойна. Ведь она каждый день приносит цветы — двадцать лет. Черный дым печей Освенцима — тоже память. Сырье — живые люди, шихта из живых людей…

— Скажите, вы не знаете, где пожар?

— В заводском районе.

— Вот те на, а я думала, что пожарники тренируются!

Зачем я так сказал? Теперь пустят слух, что весь город горит, вон уже всплескивают руками, и на кой черт сболтнул, разве с такими людьми можно допускать шутки? Не любят покоя, обязательно выдумают что-нибудь этакое, лишь бы пострашнее. Самозапугивание. Самообслуживание страхом, вы слыхали? Ой, пожар! Весь город в дыму, завод уже — до щепочки, чтоб я так жила, видите, как почернело небо, уже по всей земле пошло, и небо почернело… Склонила голову мне на плечо. Милый, положи руку так, чтобы я видела небо, я никогда не забуду этого голубого дня, ты видишь, какой сегодня голубой день? У тебя теплая рука и сильная… держи так, чтобы я чувствовала твою ладонь, вот я теперь вся у тебя на ладони, ты держишь на ней свое счастье, или не так? Когда-нибудь скажу: я лежала у любимого на ладони. Нет, я скажу: был голубой летний день. Среда, не забудь, милый, что среда. А сегодня тоже среда, насмешка судьбы — расплата за любовь в среду, на прошлой неделе в среду с женой ссорился.

— Здравствуйте, товарищ директор.

Какой я, к черту, директор. Любят преувеличивать. Подхалимство.

— Доброго здоровья.

— Как живете?

— Спасибо.

…Милый, среда будет нашим днем, в среду я буду говорить с тобою только о хорошем, вчера ты сидел со мною до самой полуночи и рассказывал о себе, мы обо всем переговорили, а муж сердился: почему я молчу. Отныне я буду говорить с тобою только по средам, потому что это наш день…

— Минутку, товарищ директор, вот как кстати мы встретились. Я ведь специально собирался к вам.

Чего он от меня хочет?

— Вы, вероятно, уже слышали, товарищ директор, нет, нет, дорогой мой, это невозможно. Сколько я себя помню, здесь никогда дороги не было, и вы не думайте, что наше поколение было безголовым.

— Да, но я не имею ни малейшего отношения…

— Нет-нет, вы можете, я это знаю, вы в хороших отношениях с Емельяном Викторовичем, я вас с ним видел… И очень прошу. Разве можно так бессмысленно разрушать все, так пренебрежительно относиться к традициям, это полное неуважение к делам старшего поколения. Пока я был председателем, я отстаивал, а теперь со мною не считаются.

— Но я думаю, Клим Николаевич, что дорога здесь очень нужна.

— Нет-нет, простите, товарищ директор, здесь совсем не место для дороги, здесь никогда ее не было.

— Многого когда-то не было, а потом появилось. Жизнь не может стоять на месте.

— Вы меня не понимаете.

— Очевидно.

— Я не отрицаю прогресса, но эта дорога, поверьте мне, товарищ, никакими планами не предусматривалась. А мы над этими планами столько корпели! Напрасно вы думаете, что мы жили для себя, наша жизнь целиком принадлежала вам, молодым. Потому-то и горько видеть, как к этому относятся.

— Хорошо, я скажу.

— Спасибо. Вы прямо Емельяну Викторовичу, он с вашим мнением считается. Кстати, над чем работаете? Я читал недавно вашу статью.

— Простите, в другой раз, я очень тороплюсь. До свидания.

— До встречи, товарищ директор. Говорят, Руфимов дом сгорел, это в вашем районе.

— Не знаю, я с утра дома не был.

ДОМА…

Сквозь кухонное окно, как горячая вода из опрокинутой бочки, лилось солнце, оно заливало всю кухню. Жена сидела в этом зное и прикрывала ноги юбкой от палящих солнечных лучей. Это была еще молодая и красивая женщина, ее голубые глаза были наполнены солнечными бликами и слезами. Ей было душно, и, когда ей стало невмоготу, она отложила шитье, пошла в комнаты, подняла шторы и настежь раскрыла все окна, однако вместо прохлады в дом половодьем хлынуло солнце, его здесь никогда не было так много, потому что женщина на целое лето опускала шторы и поднимала их лишь тогда, когда солнце уже покидало зенит, едва доходя до середины заводской трубы, — хозяйка оберегала, от солнечных лучей мебель, которая, как известно, выцветает на солнце.

Оглядев свое залитое ярким светом помещение, она встревожилась и