Полное собрание сочинений. Том 4 [Павел Александрович Новиков] (fb2) читать онлайн

Предисловие

Продолжение философии в части гносеологии и социальной философии. Оно и понятно, какой уважающий себя философ не распространит свою систему на сопутствующее? А что есть ближайшее, как не познание и социум? Разумеется, всё это в контексте общей теории предложенной в «Человек как он есть». Честно сказать, сейчас, когда я пишу эти строки, более чем через десять лет после написания «О самом первом» и «Наше», я почти совсем не помню, что я там писал. Это примечательно, по крайней мере, лично для меня. То ли не очень глобально, то ли память плохая. А скорее всего дело просто в том труде, который был во всю эту деятельность вложен. «Человек как он есть» осмысливался несколько лет, только его содержание составлялось несколько месяцев, и было проработано от и до. Тем более создание общей теории требовало штудирования множества литературы, анализа и обобщения, фоном чему было неумолимое самокопательство. А это всё не очень легко давалось. Социальная же философия и гносеология, являясь «всего лишь» прояснением той теории в специфических областях философии, требовала не более чем конкретизации под заданный контекст, что значительно проще. Однако, не следует путать «проще» и «легко».

К самим же эссе, как самостоятельным произведениям, относятся все те же самые вводные комментарии, которые я писал к «Человек как он есть». Та же философия, историческая база, стиль… Ничего принципиально иного. Единственное, что, может быть, стоит отметить, «Наше» писалось в период наибольшей озлобленности на мир, а потому и получилось наиболее «злым». Но уж что есть, то есть. Никогда не принимал сухости Канта, зато всегда радовался подаче Ницше. Хотя, справедливости ради, подача Ленина, например, мне кажется уже слишком наглой, даже как-то неприятно. Может я писал ещё неприятнее Ленина? Может и так. Ну да ладно, править я уже ничего не буду, так что неважно; что есть. Впрочем, это отступление. В остальном же особо и сказать нечего. Прошу знакомиться.

О самом первом

Введение

О чём эта работа? О многом и в то же время почти ни о чём. По ходу повествования будет подниматься и решаться достаточно много вопросов, но ключевых проблем здесь всего две (не смотрите, что разделов целых три, не считая дополнений). Первая проблема чисто гносеологическая (хотя и не без некоторой примеси онтологии); здесь мы будем говорить об основных проблемах данной «науки», т.е. о возможности познания мира, средствах его познания и, главное, о том, можем ли мы знать, или всё наше знание и гроша ломаного не стоит. Во втором разделе мы, в общем, будем продолжать ту же тему, но уже более конкретно. Конкретно означает о науке, ибо объективное познание и есть наука. Здесь акценты, несмотря на всё единство, смещаются, в сравнении с первым разделом, так что о втором разделе вполне оправданно можно сказать, что то есть философия науки, ибо специфика именно этой философии здесь налицо. На том мы о познании и закончим. Третий же раздел будет решать проблемы самой философии, и главным для нас здесь будет сказать, что, собственно, это за штука такая – философия. Замечу, что вы будете неправы, если скажете, что этот последний раздел тут не к месту. Конечно, для гносеологических проблем он практически индифферентен, но ведь проблема самоопределения философии существует, и где её решать, если не после решения проблем философии науки (а можно сказать – и метапроблем самой науки)? Благодаря этому третьему разделу мы обретаем некую целостность в понимании науки, определяя тем самым не только её чисто гносеологический фундамент, но и истоки её развития, становления, и, более того, отделяя её от всего остального (в т.ч. и философии). Так что, всё очень просто, ибо последовательно, а то, что не укладывается в эту последовательность, то есть в дополнениях; тоже, кстати, весьма интересные вещи встречаются.

Вы можете сказать, что все эти темы уже до такой степени избиты, что и говорить об этом как-то… знаете ли. Так-то оно так, о философии науки сейчас редкий дурак не говорит и эту пустозвонство, признаюсь, и мне порядком надоело. Но я скажу иное. В наше время, пропитанное скепсисом и пессимизмом (это я о среде философов говорю) науку хают все, кому не лень. Я не говорю здесь об антисциентизме, это скорее вопрос онтологии, морали, нежели гносеологии, я говорю о том, что весь ХХ век прошел под знаменем субъективного идеализма. Неважно, какое он принимает обличие, неокантианства или попперианства, по сути это всё равно субъективный идеализм. О чём он говорит? О невозможности познания мира; вся человеческая гносеологическая сила стала ничем. Но даже если течение (какое-то) и затруднительно назвать субъективным идеализмом, то оно практически в обязательном порядке и наверняка говорит о непознаваемости действительности. Я же говорю: мир познаваем. Более того, теоретически познать мир можно на все 100%. Почему? Читайте. Читайте и вы увидите не пессимистичное слюнтяйство, а могучий и победоносный гносеологический оптимизм! И, пожалуйста, не торопитесь с выводами.

Ещё скажу пару слов о философии. Если сейчас разговоры на эту тему поутихли (в сравнении с концом ХIХ – началом ХХ вв.), то не потому, что всё стало ясно, а только потому, что не стало Философов. Нет, бездарностей и историков философии, изображающих из себя Философов много, а вот настоящих Философов я что-то не встречал. Но это так, в целях подготовления. Если же говорить о месте философии, то оно, можно сказать, очевидно – это наука. Философия – это наука, и иное сейчас просто не мыслится. Но не мыслится где? Среди тех же ни черта не понимающих «философов». Однако в нефилософской (но от того не менее образованной) среде, философию почти никто уже за науку не считает. Проблема. Так на чьей же стороне правда? Правду я скажу вам ниже.

Отдельно скажу о моих методах, стиле и терминологии. Впрочем, что говорить о методе? Здесь он чисто философский – метод «размышлений на диване». Вчерашний день? Отнюдь. Несерьезно? Ошибаетесь. Беспочвенно? Совсем нет. Это нормально; обычный метод философии. Почему так? См. далее. Теперь стиль (он же манера) изложения. Да, манера наглая, самоуверенная и грубая, но что в этом плохого? Одно дело, если я говорю «Иван Иванович тупой, и поэтому он не прав» и совсем другое «Иван Иванович не прав, и поэтому он тупой». Чувствуете разницу? Если первое есть простейшая софистика, то второе всего лишь прямота. И если вы далее увидите софистику, немедленно прокляните меня, ибо, значит, я того заслуживаю, если же вам режет уши прямота (можно сказать и грубость), что ж, это проблемы ваших ушей и проклинать вам надо их, а не меня. В манере изложения идеалом для меня всегда были Кант, Штирнер и Ницше. Первый за свою четкость и последовательность, второй за простоту и доступность, третий за прямоту и потрясающую энергию. Отсюда, в манере моего писания лежат принципы: четкость, простота и прямота. А я очень даже мог перегнуть палку, и то там, то сям вы можете встретить урезанность, едва ли не дворовую речь и грубость (в паре с наглостью). Но я себя за то ничуть не виню, чего и вам советую. В конце концов, почему я должен говорить «мы», когда пишу всё это я? Почему я должен признавать правоту своих оппонентов (мол, существует много истин, смотря как посмотреть), если эти оппоненты говорят полнейшую нелепицу? И почему, когда какой-нибудь дурак несет откровенный бред, я должен писать «… человек, конечно, очень умный и достойный, но вот там-то и там-то мы с ним немножечко не согласны. Нет, вы не подумайте чего плохого. Этого замечательного человека мы очень уважаем и считаем, что все-то он говорит правильно, но вот здесь (бесспорно, это только наше субъективное мнение) он не совсем прав»? Как честный человек я просто обязан сказать: «Он дурак, и он несет полнейший бред». Грубо? Нагло? Самоуверенно? Может быть. Но зато честно и от души.

И совсем чуть-чуть о терминологии. Эта мания современного философа придумывать новые слова мне совсем не нравится. Придумывание слов – это не признак ума, а признак того, что сказать нечего. Мне же сказать очень даже есть чего. И придумывать какие-нибудь «фаллибализмы» и «пост-нео-несовсем-сверх-рациональности» я не собираюсь; не настолько я ещё отупел. Так же я не намерен использовать пустые термины, вроде эпистемология, экзистенция, сущность… Почему пустые? Да потому что нет в них никакой определенности; не кроется в них никакого смысла. Помнится, когда я хотел узнать, что же это такое «эпистемология», и чем таким она отличается от гносеологии, то увидел просто потрясающую картину: эпистенология определялась и как практическая отрасль и частность гносеологии, и как, наоборот, нечто большее, чем гносеология (причем непонятно, какое знание может быть больше знания), и как научная часть гносеологии и, наконец, как наука о вере (что вообще-то, более всего похоже на правду). Т.е., понятие это совершенно (и в высшей степени) неопределенное, однако каждый «философ» суёт его всюду, куда только можно. Я же буду пользоваться старой доброй гносеологией, а не показывать свою «умность» этим дурацким новомодным словом. То же и насчет экзистенции, которая хотя и переводится просто как «сущность», в этом прямом смысле её практически никто не использует. И сущность (а равно и весь эссенциализм), ибо и здесь нет ничего однозначного. Да, сейчас вполне в порядке вещей и даже модно жонглировать экзистенцией, диалектикой, субстанцией… безо всякого понимания того, что, собственно, говорится; вставляется это всё по принципу «лишь бы звучало умней», а вовсе не из надобности. Я же позориться не буду.

Что ещё не сказал? Вроде бы все. В таком случае, пора начинать.

Гносеологический оптимизм

Введение

Эта часть не только самая общая, но и, пожалуй, самая важная. На том, что будет сказано в этом разделе, будет строиться не только вся вторая часть, но даже, частично, и третья. Впрочем, вы уже наверняка просмотрели содержание и представляете себе, что за истины я сейчас открою (вот-вот, со страницы на станицу). Как видите, вопросы здесь самые общие, касающиеся пока только самой общей гносеологии: что есть бытие; как оно познается, и возможно ли его познание; из чего оно состоит…

Часть вопросов второй части можно было бы, конечно, рассмотреть и здесь, а именно, вопросы истины и происхождения, обусловленности познания, но я, как видите, этого не сделал. Почему? Я счёл такое изложение более целесообразным. В конце концов, общая гносеология решает вопросы скорее обыденного познания, нежели познания научного. Истина же есть по большей части категория именно научная, а потому «красивше» она смотрится именно в разделе философии науки. Генезис же познания и генезис науки так сильно связаны, что одно просто-напросто является продолжением другого (в смысле – наука есть продолжение обыденного познания), а потому и рассматриваться это будет в очень тесной взаимосвязи. Однако, смысл и происхождение науки есть вопросы особенные, а потому рассмотрение их обязательно (очень уж надоели все эти «ахи-охи» по поводу науки), в то время как происхождение и смысл знания заслуживает явно меньшего внимания.

Но то – всё объяснения и предостережения, теперь собственно о разделе.

Мы будем последовательны, причем последовательны до неприличия. Изначально оправдаем объективную реальность, потом скажем, почему, чем и как познание этой реальности происходит, а затем уже с головой окунемся в этот безумный и загадочный (читать с иронией) мир «вещей-в-себе». Здесь мы перво-наперво скажем, что эта вещь собой представляет, затем отметим всё то, что она из себя не представляет; далее поговорим о количественном описании этой «вещички» и в чем особенности этого количества; перейдем из области статики в область динамики, т.е. заведем речь о преобразованиях и в итоге яростно и неумолимо воскликнем: «Долой убийц философии!» (если пользоваться «терминологией» Ницше). На том и завершим. И это ли не апогей оптимизма? Это ли не «гносеологический оптимизм»?

Кстати, на выводе последнего следует остановиться подробнее. Возможность абсолютного знания предполагает ряд утверждений, из которых, в общем-то, оно (абсолютное знание) и выводится. Первое: объективный мир существует. Иначе, о каком познании тогда вообще можно говорить? Второе: объективный мир познаваем. Очевидное условие. Третье: все процессы строго детерминированы. В противном случае мы можем говорить только об относительном знании, ибо к каждому «вот» в данном случае будет непременно добавляться «с вероятностью». Четвёртое: всякое точное знание есть количество. Иначе мы попадаем под зависимость семантики и субъективности, что, конечно, перечёркивает всякую точность. Пятое: количество дискретно. Если нет, подразумеваются флуктуации в области наименьшей величины, а, следовательно, погрешность и относительность истины. Везде мы должны увидеть только плюсы и именно этим путём будет выводиться мой гносеологический оптимизм, а потому желательно заострить своё внимание на предлагаемых доказательствах столь необходимых нам положений.

И как послесловие, скажу по поводу детерминизма. Не стоит делать скоропалительных выводов о наивности этого раздела (вернее, тех мыслей, что здесь наличествуют). Я понимаю, что всерьез думать о детерминизме в наше «синергетичное» и «моралистичное» время почти неприлично, а уж тем более не модно. Но всё же попытайтесь (тайком от своих соратников по мыслительной деятельности) подумать, хоть капельку, над ниже предложенными строками. Все эти выражения а-lа «наивный детерминизм» (а иначе его сейчас и не величают) есть просто-напросто дань моде (именно моде, а ни в коем случае не истине), а мода – она быстротечна. Да и, знаете ли, мода имеет тенденции к «самовозвращению» – Notа bene.

Оправдание объективной действительности

Вопрос: а существует ли реальный мир? Человеку непытливому такая проблема может показаться совершенно пустой, ибо её решение появляется сразу же, как только откроешь глаза. Однако, не всё так просто. Мы действительно имеем дело не иначе как (и только) с собственными ощущениями, а значит, не можем с полной уверенностью говорить, есть ли мир «за ними». Как же решить этот вопрос?

Начнем с Декарта: «Cogito ergo sum» – это выражение многоуважаемого нашего Рене, я полагаю, в переводе не нуждается. Верно ли оно? Безусловно. Это и в самом деле то единственное (пока скажем так), в чем нет никаких сомнений. Однако, Декарт был непоследователен. Что значит «Я»? «Я» значит нечто особенное, отличное от «другого»; «Я» всегда подразумевает «другое», иначе как мы можем говорить, что вот это я, а это не я? Здесь всё просто: всякий «объект» (в т.ч. и человек) может говорить о «себе» только в сравнении, иначе «Я» становится понятием совершенно никчемным и, может быть, даже невозможным. Это чисто диалектическая логика и доказывать правомочность такой методологии излишне. Но что из этого следует? Раз уж «Я» подразумевает (обязательно) и «другое» (как и наоборот), то это выражение Декарта должно заканчиваться «…и существует мир».

Стойте! Не спешите с выводами, я ещё ничего не сказал, что значит этот мир. Имейте терпение, дайте закончить.

Так вот, как видим, если Декарта обильно сдобрить диалектикой или Фихте (а его учение о «Я» – «Не-Я» не менее проницательно, чем вышеозначенная мысль Декарта), то в существовании мира мы может быть абсолютно уверены. Но пока это лишь субъективный мир, тот мир, который хотя и не является мною, всё же стоит ещё по эту сторону ощущений. Такой мир, в свою очередь, вполне может быть и плодом моего воображения, как не без основания считают различного рода субъективные идеалисты (и т.п.). Пока же давайте разберемся с одним человеком, с миром субъективным, дабы все понятия стали на свои места. Индукция будет позже.

Итак, коли уж мы сказали, что мир существует (конечно, субъективный), причем существует с полной уверенностью, то как мы можем его обозначить? История философии знает немало наименований: уже обозначенное «Я»-«Не-Я» Фихте, гносеологический дуализм Канта или физические и психические элементы Маха. Последнего здесь можно задействовать следующим образом.

Мах говаривал, что физические элементы существуют независимо от психических, (независимо от «Я»), в чем его, к сведению сказать, немало укоряли, хотя и напрасно. Что из того, что мир психики и мир физики есть субъективность? Когда Мах говорил, что последний существует независимо от человека, то под «человеком» понимается именно «Я», а «Не-Я» и «Я» только тогда и возможны, когда они независимы. Конечно, это всё в гносеологическом аспекте: я вовсе не хочу сказать, что мир не оказывает никакого действия на меня, как и наоборот, но то, что «психика» и «физика» имеют не один гносеологический корень – очевидно.

Что нам дает Мах при переходе к Канту? Он дает нам два четких, однозначных мира, независимых друг от друга, хотя пока и коренящихся в одном субъекте. А теперь давайте обзовем физические элементы (они же «Не-Я») миром «вещей-в-себе», а «Я» – миром «вещей-для-нас», хотя и без Кантовских выводов отсюда.

Оправдан ли такой переход? Конечно, это «не совсем» Кант, однако я и не говорю, что вот, мол, я вывел мысль Канта, я просто применил Кантовскую терминологию к данному построению, избавив себя (и вас) тем самым от надуманных слов и повторений, с непременным рассусоливанием уже сделанных Кантом открытий.

Таким образом, мы имеем, что субъективность человека можно разделить на «Я» и «Не-Я» или, соответственно, на мир «вещей-для-нас» и мир «вещей-в-себе», что уже более приятно слуху. Люди «грамотные», конечно же, воскликнут: «Да он ничего не понимает! Отождествлять такие разные понятия! Выдавать за них черт знает что!». Если вы так подумали, значит, вы ничего не поняли; «зри в корень».

Что мы можем сказать по поводу отношения «Я»-«Не-Я» (всё ещё в области субъективного)? Для самого себя я могу с полной уверенностью утверждать, что вот, передо мной стоит стол. Далее, я могу придумать единицу измерения длины и обозвать её «метр». Я измеряю стол и говорю: «ширина стола 1,2 метра». Таким образом, я познаю мир. Конечно, это познание весьма неточно, но то – вопрос иной. Главное же для нас тот факт, что свой мир я могу познавать; хоть и весьма поверхностно, но я знаю его. Мои «вещи-в-себе» познаваемы. Пока остановимся на этом.

Коли уж мы разобрались с миром субъективным, то как перейти к объективности (в смысле всеобщности)? всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Раз уж всё запросто может быть не иначе как плодом моего воображения, то кто сказал, что «Иван Иванович» реальный человек? А значит, как я могу быть уверен, что когда мы с ним соглашаемся, что «перед нами стоит стол», я соглашаюсь с реальным человеком, а не веду диалог сам с собой? Даже если привести в одну комнату всех людей земли (а хоть и животных, если научить их понимать речь), то каждый из нас с полным правом может сомневаться, а не ведет ли он диалог сам с собой? Т.е., вполне возможно, что кроме меня (тебя) никого больше и нет, а значит, ни о какой всеобщности речи идти не может. У меня один мир, у Иван Ивановича (даже если и летает со мной по соседству «психика» с таким наименованием) другой, у Марии Николаевны ещё какой-то… Несмотря на всю очевидность решения данной проблемы, доказать эту очевидность не представляется возможным.

Говоря другими словами, мы стоим перед выбором: либо основа (то, что стоит перед ощущениями) «Не-Я» только моя, либо основа «Не-Я» едина для всех, т.е. существует объективная реальность. Ни первое, ни второе утверждение мы доказать не можем. Но давайте посмотрим, что здесь к чему. В первом случае мы приходим исключительно к солипсизму, и никак иначе. Здесь вообще бессмысленно ставить вопросы о том, что есть «на самом деле» или какова истина; бессмысленно даже спорить, ибо с кем я спорю? С самим собой. Тем более глупо в русле солипсизма говорить о том, познаваем ли мир или хотя бы есть ли он вообще, т.к. эти споры уже подразумевают такое понятие как «мир» (объективный мир), в то время как здесь оно исключено.

С другой стороны наличие объективного мира. Тогда всё становится на свои (хотя и бездоказательные) места. Отсюда получается, что «Не-Я» едино для всех и, следовательно, все гносеологические вопросы вновь обретают смысл. Но что означает это всеобщее «Не-Я» в плане познания? Как уже было отмечено, отношения «Я»-«Не-Я» позитивно, первое познаёт второе. Для себя я могу уверенно сказать, что дверь есть и имеет такие-то габариты. Обобщение же означает, что теперь эта дверь не только моя, но она же и дверь Ивана Ивановича, и дверь Марии Николаевны; для них данная дверь становится такой же частью «Не-Я», как и для меня самого. Следовательно, и они её знают. Таким образом, коли уж мир всеобщ, то он и познаваем. Если объективный мир существует, значит, он познаваем. Т.е. мы уже на полном серьёзе можем говорить о том, что истина, а что нет, и есть ли то или иное на самом деле.

Субъективный или объективный (Канта) идеализм неверен в принципе. Или мы говорим, что (по сути) никакого всеобщего познания нет вообще, или говорим, что реальный мир есть, и он познаваем. Третьего не дано. Как изумительно сказал Фейербах: «Но т.к. для идеалистического Я не существует объекта вообще, то не существует так же и Ты». Т.е., нельзя сказать «Мы не знаем объективной действительности». Есть лишь две позиции: 1) объектов нет, есть один лишь Я (солипсизм) и разговоры о знании/незнании теряют всякий смысл; 2 мы есть, следовательно, есть объективный мир и он познаваем. Однако ж, философы идеалистичных течений с завидным упорством утверждают, что хотя объективная реальность и существует, она непознаваема. Спрашивается, а откуда вы тогда знаете, что эта реальность вообще существует? Тем более вы не вправе утверждать, что мы её не знаем, ибо никакого «мы» нет, в таком случае есть только Я, что, к слову сказать, субъективные идеалисты признавать уже не хотят. Как видите, такое просто немыслимо. Тем более немыслимы все эти гносеологии неокантианцев, посткантианцев и феноменологов, которые на совершенно немыслимом фундаменте выстроили целые методологии, в которые и по сей день многие (очень многие) верят.

Так что же мы имеем на счет всеобщности? Мы имеем первую и единственную гносеологическую конвенцию. Мы просто принимаем на веру (да-да, совсем как Юм), что субъективный мир (если он и есть) един для всех, а, следовательно, он становится объективным. Объективность бытия (а значит и всеобщность) бездоказательны, и речь здесь может идти только о конвенции, в которой, впрочем, нет ничего плохого. Чтобы решать вопрос о том, какого цвета потолок, уже нужно согласиться (прийти к конвенции), что потолок есть. Если же его на самом деле нет (солипсизм), то о чём тогда говорить? Такой конвенционализм всё вновь возвращает на свои места: есть объективный мир «вещей-в-себе» (единое для всех «Не-Я»), есть индивидуальный, субъективный мир «вещей-для-нас», который в ряде вопросов также можно считать всеобщим. Кантовская дихотомия обретает свой первозданный смысл, а деятельность учёных (и т.п.) снова имеет полное право на существование.

Конвенция всех устраивает (ну или устраивает только меня, уважаемые продукты моей психики): все общаются друг с другом, все пользуются одинаковыми вещами и, в частности, все пользуются достижениями науки. Конечно, вышеприведенное высказывание, если вспомнить то, что было написано чуть ранее, есть высказывание совершенно нелепое, но отбросим на секунду логику и примем то, что мы чувствуем. А если таковое положение дел нам привычно, удобно и хорошо зарекомендовало себя, то почему бы нам не согласиться, что так оно и есть? Не стоит тут же отфыркиваться и кричать, что я в основу всей своей гносеологии положил конвенцию, а ещё претендую на истину! Ещё раз: чтобы утверждать, что истинно, а что нет, конвенция уже должна быть принята, иначе к чему эта истина/ложь относится? Если нет конвенции, то «истина», в таком случае, слово совершенно пустое. Так что, либо вы ничего не говорите, либо (если уж речь зашла об истинности/неистинности) соглашаетесь со мной. Ни о чём нельзя спорить до конвенции. И то, что она лежит в основе всякого исследования, говорит вовсе не о ложности всего далее следующего (скептицизм и т.п.), а наоборот, только она и делает возможным саму истину.

Разъясню ещё одну возможную проблему: а есть ли действительно такой реальный мир, который существует вне нас и будет существовать, даже если мы все умрём, или же он есть продукт людей, и весь мир умрёт вместе с последним человеком? Ходим ли мы по земле, или это наши психики, как-то объединённые, летают в абсолютно пустом пространстве и обменивается информацией с намертво прикреплённым к ней отростком в виде «Не-я»? Первое высказывание бездоказательно (знание же всё из ощущений), хотя и второе не менее спорно, однако оно не противоречит логичности и последовательности нашего суждения. Что ж, давайте примем второй вариант. Давайте в основу материи положим психические (а не физические) взаимодействия. Но что от этого изменится? Ровным счетом ничего; только сам факт; все гносеологические «выверты» и научные открытия так же работают и при таком фундировании. Какая разница, где работает закон Ома, в физическом всеобщем мире или в психическом всеобщем? Закону (а, следовательно, и науке) это «по барабану». Ни практически, ни даже теоретически от этого ничего не меняется. Это если и важно, то только для какой-нибудь далёкой метафизики, для науки же и обыденности – безразлично. Игра слов, и не более того. В таком случае, зачем изобретать велосипед, когда можно всего лишь сделать оговорку, что «мир не есть causa sui, а обусловлен существованием человека»? А равно, почему бы и не наоборот? Теперь отбросьте излишний морализм, и всё сразу встанет на свои места.

Далее я буду придерживаться уже классической гносеологической основы (есть мы, и есть независимый от нас реальный мир), со всеми вытекающими отсюда выводами. В противном случае, говорить вообще не о чем, ибо, что толку разговаривать с самим собой? В классическом представлении – и то надоело. Так что: объективный мир существует, и он познаваем. Причём иное (в любом исследовании) не допускается.

Познание. Генезис познания

Мир есть. Человек с миром взаимодействует. В гносеологическом смысле это означает: познаёт. Что же есть познание? Познание можно понимать двояко: в узком и широком смысле. В узком смысле – это процесс преобразования «вещи-в-себе» в «вещь-для-нас». Т.е. это познание ещё до всякого осмысления. Такое познание заканчивается, как только в сознании появился соответствующий образ. В широком смысле – это процесс осмысления окружающей действительности. Причём не важно, зачем этот процесс нужен; не совсем это уже и гносеология. Как видите, просто. Никакого особого «разжёвывания» здесь не требуется, потому и хватит.

Теперь о генезисе. Сложность в этом вопросе только одна: какой в нем, собственно, философский смысл? Вот, все спрашивают: «Почему мы познаем?», «Зачем нам знание?», «Какой в познании смысл?»… Но давайте вернёмся к первому абзацу. Познание в узком смысле обусловлено соответствующими органами, проводящей системой и самым элементарным сознанием. Т.е., обусловлено глазами, ушами …, нервами и мозгом. Таким образом, вопрос о происхождении и смысле познания сводится к вопросу: откуда и зачем всё это появилось? Но что есть глаза, нервы, мозг…? Органы. Следовательно, точно так же можно спрашивать: «Почему у нас появился желудок?» или «Почему у нас пять пальцев?», «Зачем нам именно пять пальцев?» (и т.п.). Всё это, конечно, вопросы замечательные, но значение они имеют не далее биологии и в лучшем случае антропологии. Что здесь делать философии? За всю историю философии действительно правильный ответ на этот вопрос, а именно «почему?», дал только Кант: «В силу способности». Уж как только его за это ни критиковали! Чуть ли не главный недостаток всей его гносеологии видели в этих до ужаса простых словах. Но ведь, как лаконично и верно!

Тоже и о познании в широком смысле. Мышление человека отличается от мышления червя, бактерии или вируса лишь количественно. Принципиально здесь всё то же самое. И пошло это от молекул, которые, видите ли, не хотели рассыпаться. Которые, со временем, приобрели статус живого. Как только они стали таковыми, появился самый элементарный инстинкт самосохранения и, как следствие, реакция на хорошие и плохие условия. Последние уже предполагают познание. Отсюда органы чувств, проводящая система, некий орган, который анализировал бы поступающую информацию и т.д. Вот вам и сознание; вот вам и познание в широком смысле.

Итак, почему мы познаем? Да потому что у нас есть глаза, уши и, в конце концов, мозги. Но тогда последующий вопрос: «А почему у нас глаза, уши…? И почему именно такие органы, а не какие-нибудь там?» Потому что так получилось. Эволюция так распорядилась. Всё! Получилось, и стала у нас такая способность – познавать, вот и познаем «в силу способности». Таким образом, при грамотной постановке вопроса эта проблема полностью смещается в русло биологии. Если же вы спросите биолога, то он вам расскажет, что «… зрение произошло из … приблизительно в … затем у … развивалось до … и, наконец, у человека зрение стало …». Всё очень просто. Просто до такой степени, что при правильной постановке вопроса в нем вообще теряется весь его специфический смысл.

Многие мне, конечно, возразят: «Но это же так мелко, так грубо, так наивно, так …». На что я отвечу: «Можете болтать о своем боге, смысле, предназначениях, целях и прочей метафизическо-абсурдной белиберде сколь вашей душе угодно, я же говорю, что есть». Ибо все иные ответы на вопросы «почему?», «как?» и «зачем?» ведут за собой неестественный ход вещей. Нужно придумывать трансценденцию. Будь то бог, логос или дух. Трансценденция же означает беспочвенность и недоказуемость. Это область веры, но не знания. А потому и говорить подобным образом с претензией на «знаю» невозможно. Я же пытаюсь докопаться до истины, а не придумать своей глупости оправдание покрасивее.

Особенность познавательной деятельности

Если уж мы оправдали нас и наше бытие, самое время перейти к взаимодействию вышеозначенных стихий. Пока речь будет идти о «голом человеке», т.е. человеке как он есть данный от природы, безо всяких там приборов и измерительных комплексов.

В философии, почему-то, всегда существовало только две точки зрения: или мы познаем мир таким, какой он есть, а все ошибки из сознания, или мы вообще ничего не познаем, и говорить нам не о чем. Обе точки зрения, конечно же, неверны, ибо являются они из себя абсолютизацию, которая, как известно, до добра не доводит. Тот же Кант, очень правильно разделив бытие, делал такой вывод (вслед за Локком, Юмом, Декартом…), что о «вещах-в-себе» мы вообще никакого понятия не имеем, а всё наше знание есть «что-то не пойми о чем».

Но в наличии «вещей-в-себе» мы сомневаться не можем (вспомните первую главу), сомнения могут одолеть нас, лишь когда заходит речь о всеобщности. Впрочем, такие сомнения легко устраняются, если только мы хотим знать о чём-то (т.е. необходима конвенция), а не просто транжирить слова. В то же время мы уверенно можем сказать, что наше знание не в полной мере соответствует действительности: каков точный размер данного объекта, синий это или голубой, сколько звёзд во вселенной… Даже с помощью современных приборов ответить на данные вопросы невозможно, не говоря уже о «голом человеке».

Говоря другими словами: мы имеем представление о «вещах-в-себе», но представление это (данная «вещь-для-нас») неточно, она несет в себе ошибку. Что значит: информация не точна? Это значит, информация имеет погрешность. Информация, заложенная в «вещи-в-себе», преобразуясь в «вещь-для-нас», приобретает некую погрешность, которую, хотя и приближенно, мы зачастую можем оценить (конечно, речь пока идет только о количестве). То, что в процессе преобразования появляется погрешность – явление совершенно очевидное, ибо, что есть наши рецепторы? Не иначе как органические (живые) первичные преобразователи каких-то данных, а мозг – процессор (плюс «жесткий диск», «оперативка»…). Не надо даже вдаваться в излишний механицизм, чтобы сказать, что «чувствование» есть преобразование одной величины в пропорциональную ей величину иного рода. Например, длина волны с помощью палочек (колбочек) преобразуется в электрический ток (нервные импульсы). Впрочем, всё это и ежу понятно. Непонятно это может быть только отъявленным гуманистам, которые здесь сразу же скажут «Ах!» и, с возгласами «Это же Человек, а не машина!» немедля обвиняет меня в кощунстве, механицизме, вульгарном материализме и прочем, не менее замечательном. Но вернёмся к нашим погрешностям. Погрешность здесь двояка: её можно разделить на первичную и вторичную.

Первичная погрешность – погрешность, возникающая вследствие несовершенства «средств измерения». Под средствами измерения здесь понимается как некие технические средства, которые, по первому закону метрологии, не могут производить измерения с абсолютной точностью, так и «собственные» средства измерения, а именно те или иные «измерительные» системы человека (зрение, слух, обоняние, осязание и ряд других). Уже на этой стадии можно утверждать о непознаваемости «вещи в себе» («голым человеком»); погрешность будет всегда. Так уж мы устроены, и с этим ничего не поделать.

Вторичная погрешность – погрешность, возникающая вследствие субъективности воспринимающего информацию индивида.

Данную погрешность, в принципе, можно свести к нулю, если дело касается точных наук, и если принимать некое измерение как факт. Можно абсолютно точно сказать, что вольтметр показывает 2,6 В или что в корзине ровно 12 яблок. Но как только мы начинаем осмыслять эти данные, тут уже появляются различного рода «всего лишь», «слишком» и т.п. И если в точных науках (в точном познании) эта погрешность практически не выдаёт себя, то в вопросах гуманитарного плана (социальное познание, психология, вообще всякие человеческие отношения…) такая погрешность столь велика, что зачастую за ней невозможно разглядеть собственно данные.

Помимо этого, рассматриваемую погрешность мы так же можем разделить на две части:

а) Погрешность субъективности образа. Любой предмет, свойство предмета или явление всегда представляется в виде информации (я полагаю, доказывать здесь нечего), информацию о каком-либо сущем я буду именовать образом. Ясно, что у каждого человека относительно чего бы то ни было всегда есть свой образ, своё представление. На то она и субъективность. Проиллюстрировать это можно на простом примере: кто-то эти буквы назовет черными, кто-то темно-серыми, а кто-то просто серыми, при этом, ввиду того, что четко дифференцировать эти цвета невозможно (по крайней мере, не точно-научными методами), все они будут правы. Это и определяет отклонения в понимании, в данном случае цвета, суть разночтения, что и есть данная погрешность.

Этот пример с цветом можно так же перевести и на более сложные вещи, такие как красиво – некрасиво, много-мало или даже хорошо-нехорошо (если уж касаться морали). Т.е. составляющей этой погрешности является индивидуальность образа.

б) Погрешность субъективности чувства. Если в прошлой составляющей субъективной погрешности как таковой речь шла только об образе, т.е. чистой информации (без примеси чувств), то здесь дело именно в чувствах. Очевидно, что те или иные вещи или явления вызывают в человеке определенные чувства, и именно эти чувства вызывают погрешность, накладываемую на восприятие. Эту погрешность можно было бы также назвать предвзятостью, причем, безусловно, не только в отрицательном, но и в положительном плане.

Может сложиться ошибочное мнение, что здесь шла речь только о преобразовании неких реально (в физическом мире) существующих предметов, явлений или свойств, однако, все эти погрешности можно так же перенести и на трансцендентную человеку информацию, носителем которой не является объект, обладающий данной информацией как свойствами. Это информация без объективного носителя. Примером такой информации может служить обыденная речь, которая, оперируя «объектами», не имеет таковых как «вещи-в-себе» (слова «долг», «честь», «красота»…). Правда, здесь первичную погрешность можно свести практически к нулю, которая теперь будет проявляться лишь как ослышивание, галлюцинация и т.д. Зато вторичная погрешность проявляет себя здесь как нигде больше.

Таким образом, погрешность всегда сопутствует преобразованию «вещи-в-себе» в «вещь-для-нас», хотя, что это именно погрешность, а не полное незнание, мы можем утверждать со всей уверенностью (есть «Я» есть «Не-Я» есть «вещи-в-себе» есть преобразование «вещи-в-себе» в «вещь-для-нас» имеется некое соответствие хоть какое-то верное знание есть). Для среднего человека эта погрешность достаточно высока, порядка ±20% (оценка геометрических размеров, частоты звука, длины волны света и т.д.), хотя, может, и несколько снижается: например, люди с абсолютным слухом, если им назвать те частоты, которые соответствуют нотам, определили бы частоту звука с погрешностью не более нескольких процентов. Но нет предела совершенству техники! Взять хотя бы линейки, штангенциркуль и какую-нибудь лазерную приладу – погрешности здесь будут совсем разных порядков. В общем, всё развитие как теоретической, так и практической науки сводится к снижению погрешности. Вопрос в том, может ли она когда-либо стать равной нулю? Впрочем, об этом позже.

Но коли уж мы завели речь о взаимодействии «Я» с «Не-Я», то не пора ли определиться, а что, собственно, являет из себя «вещь-в-себе». И не придем ли мы здесь к таким неразрешимым вопросам, что все погрешности в мгновение ока померкнут и обесценятся? Итак:

Качество и количество

Тот факт, что «вещь-в-себе» просто имеет место быть, если и важен, то только для самых общих гносеологических проблем. Если же мы затрагиваем познание (т.е. процесс преобразования «вещи-в-себе» в «вещь-для-нас») глубже, то такого факта нам явно недостаточно; нам надо ещё и знать, что эта «вещь» представляет собой, и что кажет нам. Пока, не вдаваясь в какие-то специальные вопросы, мы можем лишь сказать, чем «вещь-в-себе» характеризуется. Это мы вполне можем узнать, ибо качества, в отличие от количества, в преобразовании погрешности не приобретают.

Остановимся на последнем заявлении. Что есть качество (характеристика, атрибут, а то и свойство – здесь синонимы)? Говоря простым языком, это – то, что имеет количественную оценку. Это – размер, масса, цвет, плотность, температура и т.д. и т.п. Это есть опора количества, то, что количество описывает, и что количеством характеризуется. Какая здесь может быть погрешность? Цвет всегда есть цвет; размер всегда есть размер. Говоря о предмете, мы не можем сказать: «Я не уверен, что это цвет, может быть, это температура». Тот же цвет, как качество, не может быть «скорее цвет, чем температура» или «это на 90 % цвет, а на 10 % (вероятно) – это та же температура». Такие заявления есть абсурд. Качества (опять же свойства, атрибуты, характеристики – чтобы вы не забывали) отличны по самой своей природе, по своему фундаменту, которые перепутать просто невозможно, ибо первичные преобразователи различны.

Итак, «вещь-в-себе» имеет качества (я буду использовать именно это слово; надоело скобочки рисовать), которые, к сведению сказать, у всякой вещи ограничены, да и вообще этих качеств – раз, два и обчелся. Пока мы будем говорить о материи и, соответственно, именно качествах материи, причем конституирующих саму эту «вещь-в-себе», с нивелированием хоть одного из которых вся эта вещь не будет существовать. Другими словами, любая вещь обладает определенными качествами (масса, размер, цвет…), причём не принципиально, первичные ли они или вторичные. Если убрать хоть одно из них – уберутся и все остальные, ибо сама вещь без него (данного качества), существовать не может. Уберите массу у вещи, которая ею изначально обладает, и вы получите ничто, а значит, вещь исчезнет вместе со всеми остальными качествами. Хотя, если убрать её у того, у чего и так нет никакой массы (например, у фотона нет массы покоя), то, конечно же, ничего не получается, ибо здесь мы «убираем» то, чего и так не было. Уберите у вещи цвет – вы получите абсолютно прозрачное тело, т.е. пустоту; опять же ничто. И т.д.

В отличие от таких качеств (обзовем их объективными, ибо из них состоит «вещь-в-себе», причем обязательно состоит), есть и качества иного рода – субъективные, т.е., такие качества, которые приписывает объекту сам человек, и если сколь угодно много убирать их или добавлять, самой вещи от этого не будет ни холодно, ни жарко. Это такие качества, как хороший/плохой, красивый/уродливый или целый/разбитый, работающий/сломанный. Все эти качества относительны. То, что вещь для нас хорошая – самой вещи «по барабану», и если мы вдруг внезапно обзовем её плохой, вряд ли она от того аннигилируется. Более подробно следует остановиться на последних из выше приведенных качеств.

Может показаться, что если хороший/плохой самой вещи уж явно индифферентны, то, например, целый/разломанный – это уже говорит о вещи как таковой. Однако, это не так. Сама вещь ни работающей, ни сломанной быть не может, это мы говорим, что она работает, или она сломана. Причины же этого – те или иные количественные изменения; сами качества от того не меняются, меняется всего лишь количество. Мы говорим, вещь сломалась, она не работает, однако в самой вещи изменилось лишь одно, например, на … % ослабла пружина. Здесь очевидно, что упругость пружины – это количественная оценка, качество всё то же, а вот субъективно… сами понимаете. Т.е. здесь мы можем представить себе цепочку: качество «вещи-в-себе» → количество данного качества → субъективное качество (работает/не работает). Таким образом, и последние качества также субъективны, хотя и в значительно меньшей мере, чем первые.

Среди людей (а особенно философов) доминирует такое мнение, что качество есть вообще явление совершенно особенное, зачастую вообще не сводимое к количеству. Как часто мы можем слышать, что вот, к примеру, стол качественно отличен от солнца; человек качественно отличен от камня ит.д. Но что здесь имеется ввиду под словом «качество» совершенно не ясно. В моем понимании (я бы, конечно, сказал «в единственно верном понимании») разница здесь в том же количестве и наличии тех или иных составляющих (наличие так же описывается количественно). Стол имеет размер…., состоит из…, покрыт сверху лаком из вещества с химической формулой… и добавками (такими-то) в количестве… Компьютер состоит из… (и т.п.).

Всё описывается количественно. Достаточно составить таблицу наличия или отсутствия тех или иных элементов с их количественным отличием, и все. Качества те же, количества разные. Но если уж мы говорим здесь о качествах, то иметь в виду мы можем не иначе как качества субъективные. Тогда да, это действительно качественно разные вещи («вещи-для-нас»), ибо подход здесь – критерии – совершенно разные. Но мы же сейчас говорим о гносеологии, а не о психологии, не так ли? А потому оставим субъективную сферу «за бортом».

Возможно, вы скажете: «Как же? Вот был стол, потом его разломали и сожгли, получив от стола одни головешки. Разве же это не качественное преобразование?». «Не качественное» – отвечу я.

Пусть была одна крышка стола (это я для упрощения) с таким-то химическим составом, массой 10 кг. и цветом соответствующим 650 нм. Т.е. 1) 110 (отдельные части); 2) СхНхСyHy; 3) 10 кг5 кг; 4) 650 нм570 нм. Разве же это не количественные преобразование? А то, что они для нас стали качественно различны, так это для нас. Хотите сложнее? Был человек и умер. Возьмем минуту до смерти: мышечный тонус был равен…, стал…; давление крови было равно…, стало…; поток информации в головном мозгу был равен… стал равен нулю. Количество? Количество. А это «Батюшки, был человек и не стало, ой-ой-ой…» (какая качественная разница!) – так это опять же для нас. И не надо впихивать сюда альтруизм и т.п., не к месту он здесь, и не о нём я сейчас речь веду.

Не могу удержаться, чтобы не бросить камень в философский огород (а особенно на грядку Гегеля). Небезызвестный диалектический закон «перехода количества в качество» не является законом, а и является, по сути, абсурдным. Количество есть мера; качество – основа, как мера может стать основой? Как единица измерения может стать измеряемой величиной? Это нелепейшее смешение понятий. Да, закон этот истинен, причем истинен двояко, но чтобы он не был похож на пустой набор слов, его следует переформулировать. В первом случае: количественное изменение одного из качеств «вещи-в-себе» может привести к изменению субъективного качества. Это тот же пример со столом и головешками, или взять хотя бы город и деревню: деревня увеличилась (количественное изменение) и стала городом, со своим обликом, соответствующей инфраструктурой, соответствующими законами. Да, субъективно-качественно – это вещи совсем разные, но изменения качеств как таковых здесь нет; здесь снова меняются лишь их количественные характеристики.

Во втором случае: количественное изменение одного из качеств системы может привести к количественному изменению и других качеств данной системы. Был человек, положил на него 10 кг. – ничего, положили 100 кг. – ничего, положили тонну – умер. Количество в качество? А что значит «человек умер»? Количественное изменение. На человека давил такой-то груз, и он имел такие-то количественные характеристики, стал давить другой груз (количественно отличный от первого), и у человека количественное описание изменилось. Ведь так?

Попрошу обратить внимание на так называемые (мною) «нулевые преобразования». Под нулевым преобразованием я понимаю либо такое преобразование, в результате которого количество какого-либо качества сводится к нулю (т.е. само качество исчезает), либо такое преобразование, когда количество некоего качества становится отличным от нуля. В принципе, такое преобразование и можно было бы назвать «переходом количества в качество», т.к. здесь количественные изменения приводят в конечном итоге к качественным (т.е. качество или исчезает, или появляется). Но именно в конечном итоге, на самом же деле это опять же переход количества в количество, хотя и предельный. Примерами здесь могут служить та же смерть: количество информации в сознании становится равным нулю, т.е. само качество «сознательность» исчезает; или какая-нибудь гипотетическая остановка фотона, в результате чего он исчезает, т.е. количественное изменение скорости приводит к исчезновению такого качества как (например) протяжённость. И наоборот: сгорание дерева приводит к появлению такого качества как светимость. Но, как видите, по сути, это всё те же количественные взаимодействия, что, впрочем, само собой разумеется, ибо чистых качественных преобразований в природе не бывает; взаимодействует только количество.

Но! Да, мы сказали, что всякая «вещь-в-себе» имеет некоторые качества, которые всегда описываются количественно, и в природе все преобразования количественные. Значит ли это, что вещь кроме качеств с количественной характеристикой ничего более не имеет? Пока не значит. Так есть ли что-либо еще? Попробуем разобраться.

Сущность «вещи-в-себе»

Философы нередко упрекают учёных в том, что вот, мол, вы можете хоть со 100% точностью описать объект («вещь-в-себе»), но вы никогда и ничего не сможете сказать о его сущности, а уж тем более докопаться до нее. Но что есть «сущность»? Большой энциклопедический словарь так обозначает сущность: «это внутреннее содержание предмета, выраженное в единстве всех его многообразных свойств и отношений». Что такое «внутреннее содержание предмета», чем оно отличается от «наружного» и как их дифференцировать – об этом умалчивается. Т.е. данное определение, несмотря на всю свою авторитетность, является не иначе как набором слов, вообще ни о чём не говорящих. Можно встретить и такие определения, как «предмет как бы изнутри». «Как бы….» – даже третьекласснику за это «как бы» по шапке бы досталось. Как «это особое энергетическое образование, которое содержит всю информацию о предмете». Здесь вообще после каждого слова можно ставить «?!». И т.д. и т.п. Все эти разговоры вокруг сущности до боли напоминают монолог какой-нибудь анекдотичной блондинки: «Ой, я такую кофточку видела! Она такая… как бы… ну… И здесь ещё штучка такая. Правда, красивая?» Всем всё ясно? Я полагаю, вряд ли.

Единственно правильное определение сущности встречается, как ни странно, у Панина / Алексеева: «Категория сущности служит для выделения в системе её свойств и отношений, которые обуславливают другие её свойства и отношения». Вот это верно. Но это, как видите, не пускает сущность дальше гносеологии; она перестаёт иметь онтологическое значение, в то время как именно о последнем и гундят на каждом шагу.

Таким образом, никакого определения сущности как онтологии нет, и быть не может. А быть его не может по той простой причине, что нельзя дать определение тому, что не существует. Почему никакой сущности нет? А вы её видели? Вы хотя бы минимальное представление о ней имеете? Очень сомневаюсь. Да, говорить можно о чём угодно, а уж выдумать – так и вовсе хоть бога можно, но зачем выдумки и пустобрехство совать всюду, куда только можно? Зачем говорить на полном серьезе о том, что не только себя не проявляет, но даже в самых смелых логических построениях не намекает на своё наличие. Конечно, здесь можно возразить, что может существовать и то, о чём мы ещё и не догадываемся. Не спорю, очень даже может. Но если что-то возможно знать, это ещё вовсе не означает, что об этом дозволяется говорить так, как будто мы это уже знаем. Вот и говорили бы тогда, что возможно есть сущность, и может быть её нельзя познать. Но разве таковы интонации идеалистов? Что вы! Сплошное повелительное наклонение! А может быть всё что угодно, и рак на горе свиснуть может, и что же теперь, говорить, что раки свистят, а выдумка и факт – это одно и то же?

Наверняка кто-нибудь скажет: «А как же вы хотите, чтобы сущность проявила себя, если она непознаваема?» На что я вам отвечу: «А кто вам сказал, что она непознаваема»? Т.е., выдумали (?!) слово присвоили его предмету (?!), наделили это слово свойствами (?!) и перенесли их на сам предмет (?!). Отсюда и выходит, что даже если мы может знать предмет абсолютно точно, всё равно знать мы о нем будем крайне мало, т.к. глубже мира явлений нам никогда не пролезть. Ни нам самим, ни науке сущность никогда не познать. Очень интересно, не так ли?

А вот вам открытие! У всякой вещи есть «ущность»! Она сразу же раскрывает себя, как только с погрешностью 70 % (доверительный интервал 0,95) мы опишем больше половины её качеств. И она (эта «ущность») тут же сводит на нет всю сущность, так что не сегодня, так завтра, все-то мы и узнаем! Всю истину! Откуда я это знаю? Ну и что, что «ущность» себя никак не проявляет? Знаю, и всё тут!

А какой-нибудь Иванов скажет: «А я знаю «щность»! Она ещё круче «ущности», но познаваема только мистическим путем. И тут встает Петров…

Бред? А чем всё это хуже сущности? Абсолютно ничем. Это всё так же гипотетически возможно, и имеет не меньшие основания, чем приснопамятная сущность. А потому хватит заниматься брехологией и….

Нет, но что возмущает больше всего! Совершенно пустым, бездоказательным, нечетким понятием оперируют чуть ли не все люди науки (не говоря уж о иных) во всех отраслях научного знания, причем на полном серьезе! «Сущность данного явления в том…», «… занимается изучением сущности вселенной» и т.д. Хорошо, если под «сущностью» понимается просто «смысл» или «наиболее важное в предмете», а то ведь и в философском смысле пользуют! И как будто так и надо!

Кстати. У слова «сущность» достаточно много значений: это и смысл, и наиболее важное в предмете, и назначение (предназначение) и ещё много чего (хотя это, пожалуй, основное). В узком смысле всё здесь замечательно, однако в обще-гносеологическом получается очередная нелепица, а такой перенос – отнюдь не редкость. Что значит «смысл»? Смысл, прежде всего, подразумевает смыслополагание, также как и назначение. Это, в свою очередь, предполагает нечто (или некто), что это смысл или назначение придумано. Вот вам и бог (ну или т.п. трансценденция). Доказывать же, что бог есть предмет веры, а не знания – это уж как-то неприлично, а уж тем более неприлично рассматривать или применять его (бога) в русле гносеологии и тем более науки. Наиболее важное же (очень, кстати, распространенное понимание сущности) предполагает сравнение (а иначе, как мы скажем, что это более важно, а это менее?), что обуславливает существо мыслящее. Если вы считаете, что камень мыслит, что ж, тогда всё верно. Вот только такая сущность познаваема (научиться языку камней и спросить, делов-то!). Если ж камень не мыслит, то всё важное/неважное есть не более как наши выдумки, к предмету как таковому не относящиеся. А значит и у самого предмета («вещь-в-себе») никакой сущности нет; сущность есть только для нас.

Так что же в итоге? Ни о какой сущности мы говорить не можем. Это такая же выдумка, как вышеозначенные «ущность» и «щность». Тем более нельзя говорить о свойствах сущности (в частности – непознаваемость). Вот когда мы хоть каким-нибудь путем (логическим или эмпирическим) установим, что сущность всё же есть и дадим ей определение, вот тогда и будем говорить. Сейчас же… Уж извините, только качества, описываемые количественно; что имеет, о том и говорим.

Небольшое послесловие.

В кучу к сущности можно отнести и идею (Платон), и дух, и субстанцию и ещё много чего подобного. Это такие же «ясные» и «доказанные» понятия, как вышерассмотренная сущность. Всё это точно так же никак себя не проявляет, и ничего мы здесь не знаем, и говорить не можем. Ну, зашел заскок у какого-нибудь философа, ну понравилось ему такая гносеология – да ради бога! Кто же против? Мне тоже, порою, забавно почитать. Но не стоит же, как попугаи, повторять за ним всё, что ему взбрело в голову, даже не понимая (и не желая понять!) все эти «штучки». Ну ладно – философы, но вы ж, господа ученые! Ну как не стыдно? Открыли какой-нибудь мезон и начали сущность у него выискивать! Честное слово, как дети малые. Давайте, в конце концов, говорить о том, что есть.

Дискретность

Мы установили, что «вещь-в-себе» характеризуется качествами, которые, в свою очередь, характеризуются количеством, причём всякое преобразование количественно. Так же нам стало известно, что кроме качества/количества в вещи ничего более нет. Теперь пора бы поговорить о том, что особенного в этих составляющих. И если с качествами мы разобрались, то с количеством (а тем более с количественными преобразованиями) не очень.

Из самого названия данного параграфа уже, я полагаю, ясно, о чём здесь будет идти речь. Итак, сразу тезисы на защиту: 1) Любая количественная характеристика объекта в основе своей дискретна и 2) Существуют конечные значения количественных характеристик. Как ни странно, я не буду уподобляться Попперу или Пригожину и строить все свои доводы на единичных фактах (правда, оригинальный подход, для нашего-то времени?). Я пойду «к сути вещей».

Что значит «прямая непрерывна»? Это значит, что вся она состоит из бесконечного числа точек бесконечно малого размера. Говоря относительно количества, мы тем самым утверждаем, что вся она состоит из чисел с бесконечным количеством знаков после запятой. Говоря о бытии, таким образом, предполагается, что такой подход не абстрактный (чисто математический), а имеет место быть в самой организации природы. Далее мы можем пойти двумя путями. Первый – древний (рис. 1): где, t – время; х – событие.

Рис. 1

Так событие никогда не наступит, никакая вещь полностью не изменится, ибо до события всегда будет 0,0…01 с, 0,0…001 с; 0,0…0001 с и т.д. В общем, сие – известная апория Зенона. Конечно, жутко хочется обозвать всё это софизмом (не нравится, а сказать нечего софизм), но никакой софистики здесь нет; всё в пределах действия законов логики и без нарушения оных. А задачка не решается. Если, конечно, не применить дискретность. Если же мы применяем дискретный подход, то проблема сразу же снимается. Вышеприведённый график будет выглядеть уже следующим образом (рис. 2):

Рис. 2

Это означает, что время дискретно. Если время имеет непрерывный характер, никакое взаимодействие не может не только начаться, но и завершиться. Т.е., невозможно никакое взаимодействие и изменение; неподвижный, мёртвый мир. Однако ж практика (хоть даже и только внутренняя) говорит нам совсем иное. Но то, конечно, лишь время и ничего более. Мы же пойдём дальше.

Бесконечность есть понятие сугубо математическое и сугубо абстрактное. По крайней мере, эмпирически её ещё никто не видел. Бесконечность двояка: бесконечно большая величина и бесконечно малая. Нам будет интересен именно второй вид. Бесконечно малые величины имеют ту особенность, что с ними невозможно проводить арифметические действия. Если сложить десять бесконечно малых величин, то единица не получится, получается та же бесконечно малая величина. Но коли уж мы говорим, что бесконечность (бесконечно малые значения) существуют реально, то давайте перефразируем прошлый пример по отношению к самой действительности: если сложить десять бесконечно малых расстояний, миллиметра не получится. Однако, в мире мы отчётливо видим и миллиметры, и килограммы, и Джоули. Следовательно, из бесконечно малых величин они не могут состоять в принципе, ибо тогда ничего бы не было (а оно, чёрт побери, есть!). Если вам не по душе такое умозрительное доказательство дискретности, пожалуйста, вот вам наука. По Гейзенбергу, чем меньше пространства занимает частица, тем больше её полная масса. Отсюда, если пространство, занимаемое частицей, бесконечно мало, то и её масса бесконечно велика. Сами понимаете, такое актуальное положение вещей есть глупость. И если в природе нет величин бесконечно малых, то, значит, есть величины малые конечно. Например, минимальная длина 0,1 мм, тогда из десяти минимальных длин мы получаем тот самый стоящий перед нашими глазами миллиметр. Только так (через конечность) можно оправдать вообще наличие бытия.

Таким образом, в данном примере не может быть расстояния меньше 0,1 мм. После этого 0,1 сразу же следует ноль. Точно так же с большими расстояниями. Может быть 12,1 мм, 12,2 мм, но не может быть 12,15 или 12,18 мм. Если этот ряд продолжать до бесконечности (12,189573… мм), то, следовательно, потенциально существует расстояние 0,089673… мм, что, как мы установили, невозможно. Другими словами, последнее число (здесь) предполагает наличие расстояния в 0,000003 мм (и так до бесконечности), т.е. мы получаем, в конце концов, то же самое бесконечно малое число, которое, как уже было сказано, в природе существовать не может. Отсюда вывод: любая величина имеет конечное количество знаков после запятой вплоть до порядка наименьшей величины. Или: всякое значение кратно наименьшему.

Примером здесь может служить тот же электрический заряд. Не бывает заряда менее 1,6х10^-19 Кл (само собой, я округляю, ну да не в том дело); либо так, либо ноль. И все большие заряды обязательно кратны данному. Возможен заряд в 8х10^-18 Кл, но невозможен 7,9х10^-18 Кл. Это хотя и частность, но суть, я полагаю, стала более прозрачной. Если же вам неясен ход моей мысли, перечитайте, ибо очень уж это примечательно и важно.

Что нам дают такие выводы? Сама метрология говорит, что абсолютно точно можно подсчитать только количество (пять яблок, десять ложек…). И если всё в этом бытии дискретно (а иначе никакого бытия и не было бы), то в любом изменении мы имеем дело с количественным подсчётом, который (см. мудрость метрологии) теоретически может быть абсолютно точным. Хотя, и этого пока нельзя отрицать, ещё возможны флуктуации этих самых «дискрет». Но об этом позже.

Просто? Так просто, что аж смешно! Банальность: всё, что существует, имеет свою основу, т.е. последнее, наименьшее значение, менее которого (на то оно и наименьшее) ничего быть не может. Это перечёркивает непрерывность и проявляет нам дискретность мироздания. Если вы полагаете, что такое положение несущественно – вы жестоко ошибаетесь. Дискретность означает, что существует последняя микрочастица, которая ни на что не делится, что время есть смена кадров, что… Хотя здесь, конечно, возникают новые вопросы, не менее интересные, чем в случае бесконечности: почему эта величина не делится? Из чего она состоит, если меньше нее ничего нет? Почему кадры (время) меняются именно с такой частотой, и можно ли её изменить? И т.д. Но всё это вопросы уже скорее научные, чем чисто философские, а уж тем более частные, а потому оставим их без внимания; не о том сейчас речь. Дискретность мироздания логически очевидна, со всеми вытекающими отсюда выводами. Одно удивляет: почему концепциями дискретности так мало занимаются? Нехорошо.

Детерминизм

Можем ли мы на основании дискретности говорить о познаваемости «вещи-в-себе»? С одной стороны – да. Действительно, если всё дело лишь в количестве, и количество это конечно, то мы можем абсолютно точно подсчитать что угодно, правда, пока лишь только в статике. Если же дело коснётся тех или иных преобразований, то кто сказал, что эти «дискреты» не будут флуктуировать? Если числа конечны, всё же может быть и так, что расстояние Х равно 100±5 минимальных длин. И это «+5», очевидно, может привести не только к неверному выводу (для нас), но и изменить вообще весь ход развития какого-либо процесса. В таком случае, ни о каком абсолютном знании и речи идти не может. Но можем ли мы свести на нет такую погрешность и, наконец, с полной уверенностью удариться в гносеологический оптимизм? Вы, конечно, удивитесь, но я скажу – да. Но это «да» возможно только в том случае, если все процессы в этом мире детерминированы. При этом под детерминированным я понимаю такой процесс, в котором нет места никакой случайности. В том числе необусловленному ничем отклонению или взаимодействию (это к вышеозначенному примеру «+5»). Если же абсолютной детерминации нет, то, как ни крути, мы никогда не сможем узнать Последнюю Истину; всегда будет вероятность неких отклонений: флуктуирует, флуктуирует, потом как ударится в бифуркацию и весь аттрактор насмарку! Обидно? Ну да не расстраивайтесь, это всё пустобрёхство; детерминизм спасёт мир.

Нам важно само развитие, ход любого процесса, а потому речь будет идти о детерминизме причинном, уже из которого со всей логичностью и очевидностью проистекает детерминизм состояний и детерминизм функциональный; первый полностью определяет последний. Детерминизм же один – это Лапласовский детерминизм. Всё остальное – ложь, ибо, по сути, являет из себя индетерминизм. Его-то (Лапласовский детерминизм) мне и предстоит доказать. При этом, в рассмотрении вопроса детерминизма мы пройдем два этапа: этап доказательства и этап отражения выпадов. Последний этап необходим, иначе установившийся образ мысли даже не даст по-человечески задуматься над проблемой, да и (честно говоря) выговориться охота. Итак…

Доказывается детерминизм до безобразия просто: допустим А→а (не совсем корректно, конечно, зато наглядно), ну или А+В+С+D…→Е – так говорит детерминизм. Т.е. одна лишь причинно-следственная связь, и ничего более. Что говорит индетерминизм? Что в преобразовании имеет место быть случайность. И раз уж мы пришли к выводу, что всякое взаимодействие есть взаимодействие количества, то, следовательно, индетерминизм говорит, что возможно случайное, не детерминированное, изменение количества: А=а±в. Вопрос: откуда?! Откуда здесь «в» – это отклонение, эта погрешность?! С потолка взялось? Не иначе. Так индетерминизм в своей основе противоречит закону сохранения энергии. Здесь какая-то величина берётся из неоткуда (без всякой причины) и так же забавно исчезает в никуда. Но, к счастью, никакой здравомыслящий индетерминист так думать не будет; «позвольте – скажет он мне, – а почему это А→а, а не А±В→а±в?» Да, если с самого первого мгновения жизни нашей вселенной самая первая «вещь» имела «±», то, конечно, определённые отклонения далее будут везде и всегда. Но! Погрешность имеет свойство накапливаться, причём накапливаться очень даже быстро, о чём, кстати сказать, ни один индетерминист даже не подумал. Пусть мы имеем процесс: (А±1%)+(В±3%)+(С±4%)→D±Х. Чему будет равен этот «Х»? . Процесс идет далее (В±3%)+(D±5%)→Е±6% (например, если В является условием) и т.д. Т.е. в данном случае, уже через несколько преобразований такого рода конечное число будет Z±100% (и далее). Если брать химию и брать те ориентировочные величины погрешностей, которые ныне имеют место быть, то получится реакция, в которой при добавлении неких реагентов данное вещество то будет образовываться в избытке, то его не будет вовсе. Мы уже через несколько таких «вливаний» получим величину концентрации мучаемого нами вещества с погрешностью ± те же 100%. Т.е., мы вливаем что-то там, а вещества то в два раза больше, чем ожидалось, то его вообще нет при абсолютно тех же условиях. Но мы же такого не наблюдаем? Или даже вот, любимые Пригожиным «химические часы» – прямое подтверждение. Они могут работать сколь угодно долго, и погрешность там всегда остается на одном и том же уровне.

Хотя, да, это всего лишь уровень современных нам погрешностей. Чисто гипотетически эти погрешности могут быть столь малы (а, следовательно, могут накапливаться незаметно для нас), что мы их просто-напросто не видим. И пусть через многие миллионы лет если к 1 мл воды долить ещё 1 мл, то получится 100 мл, или наоборот 0,01 мл. Это будущее, мы же говорим о настоящем. Но что это за уровень? Что это за погрешности, о накоплении которых мы сейчас и понятия не имеем? В лучшем случае + многие миллионные доли процента. Если говорить о расстоянии, то здесь флуктуации будут никак не более чем на уровне (ориентировочно) 10^-20 м. А сколько взаимодействий произошло во вселенной за всю её историю? Это уже будет число с далеко не одной тысячью нулей. И если погрешность накапливается (а это очевидно), то какова же была самая первая погрешность? Не возьмусь за расчёты (не настолько я силён в математике), но это явно будет число с миллиардами (не побоюсь этой цифры) нулей после запятой. Думаете, что нам от того? Ну, было такое крошечное отклонение, а почему бы ему, собственно говоря, не быть? Но вспомните принцип дискретности. Отклонение не может быть менее одной элементарной (наименьшей) величины. Или так, или ноль – т.е. отсутствие отклонения. Отсюда, раз уж в лучшем случае отклонение равно одной минимальной величине, то изначально размер (к примеру, размер) вселенной будет равен числу с теми же миллиардами нулей.

Поясняю. Допустим, имеется тысяча минимальных величин, чему здесь может быть равно минимальное отклонение (как относительная погрешность)? Очевидно, что в абсолютном значении – это одна минимальная величина. В относительном же: 1 / 1000 = 0,001 или 0,1 %. А теперь обратная задача: если известно, что минимальная погрешность 0,01 %, сколько в наименьшем случае элементарных величин могут обладать такой погрешностью? Решение и ответ: 0,01 % = 0,0001; 1 / 0,0001 = 10000. Как видите, совсем не сложно. Отсюда и выходит, что если минимальная погрешность равна 0,00… (миллиарды нулей) %, то и размер вселенной будет равен 100… (опять же миллиарды нулей) минимальных расстояний.

Эти многие, многие и многие триллиарды элементарных расстояний говорят нам о том, что изначальный размер вселенной был не так уж и мал, как кажется современным учёным. Т.е., чтобы утверждать индетерминизм, надо сказать, что в самое первое мгновение своей жизни вселенная уже обладала колоссальными размерами, иначе сейчас погрешность была бы слишком большой, и её накопление виделось и невооружённым глазом. Мы же ничего такого не видим. Но изначально гигантский размер вселенной явно противоречит современной космологии. Конечно, можно сказать, что космология не права (источник реликтового излучения, процесс образования новых галактик, то, что вселенная, в конце концов, разлетается – под всё это, с той или иной натяжкой, можно подпихнуть какие угодно причины), наука не права, правы только философы-индетерминисты, но… Не слишком ли опрометчиво, исходя из каких-то весьма сомнительных предпосылок, перечёркивать всю современную картину мироздания? Не кажется ли вам индетерминизм откровенно «притянутым за уши»? И, позвольте, мы говорим в духе современной науки или вновь хотим вылететь в метафизику? Я (детерминист) говорю на уровне науки; индетерминисты на уровне метафизики. Так кто же ближе к истине?

Иначе говоря, индетерминизм для своего существования полагает одно из трёх: 1) Закон сохранения энергии ложен; 2) Современная космология, астрономия и физика не верны; 3) Мироздание не дискретно. При утверждении первого перечёркивается вообще вся наука и наше знание о мире. При утверждении второго перечёркивается всё знание вышеозначенных наук. При утверждении третьего отрицается сам факт наличия бытия. А что нужно для детерминизма? Чему он противоречит? Ничего ему не нужно, ибо он едва ли не самоочевиден; ничему он не противоречит, ибо полностью укладывается в современную картину мира.

Бесспорно, это ещё не стопроцентное доказательство детерминизма; для индетерминизма ещё остаётся один шанс из тысячи, но мы же говорим рационально! Рационально же, научно значит – детерминизм. И я говорю так. Вы же, господа метафизики, вне этой области, и здесь вы говорить не можете. Тем ещё более возмутителен факт поголовного умопомешательства на индетерминизме, и он (этот факт) ничего приятного о современной философии не говорит.

Детерминизм гораздо больше похож на правду, да и вообще никаких минусов кроме «Ах!» не имеет. Что интересно, большинство индетерминистов признают наличие четких причинно-следственных связей, но для оправдания своего «лжемнения» хитренько вставляют различного рода «условия» («кондициональные причины») или уже упомянутые флуктуации (которые, как видим, не выдержали критики). Условия те – вообще штука презабавная. Те же Панин с Алексеевым утверждают следующее: «Необходимость всегда опосредуется определённым кругом условий, наличие или отсутствие которых не всегда определяется необходимостью». Как будто условие не имеет причины; как будто оно «с потолка взялось», а не было обусловлено теми же причинно-следственными связями. Хотя, да, признаётся, что причины и условия чётко разделить нельзя; зачастую условие может стать причиной, а причина условием. Т.е. в подавляющем большинстве случаев (а точнее во всех) практически невозможно разделить причину и условие (в тех же самых точках бифуркации доселе никудышное условие может стать наипервейшей причиной), однако, они все не только делятся, но и обладают в корне различными свойствами. Как такой плавный переход от причины к условию (и наоборот) может обернуться такими кардинальными изменениями – непонятно. Так же непонятно, почему в моменты плавного развития все процессы в системе строго детерминированы, а в моменты «важных» преобразований становятся стохастическими. Где эта чёткая и ясная (а иначе невозможно) граница между «обыденностью» и «изменением» – неизвестно. Да и как будто причина – это только специфицирующая причина, а кондициональные причины – это так, не причина, а нечто такое… И вообще, все эти условные, плавные переходы, влекущие за собой глубочайшие качественные изменения – глупость и нелепица; такого не может быть в принципе, ибо всегда должна быть какая-то «точка перескока», наличие которой, в то же время, сразу же сведет на нет любую подобную теория (четкая точка, если учесть ранее сказанное, есть уже детерминизм).

Теперь к критике. Что же говорят индетерминисты? В пользу их точки зрения выступают три основных положения, которые мы сейчас и опровергнем.

Первое. «А почему же тогда мы не можем ничего точно описать?» Ну, это совсем просто: потому что не обладаем мы настолько глубоким знанием. Мы и сейчас ещё не значит, что такое не может быть достигнуто даже чисто гипотетически.

Второе. «Но процессы–то необратимы!» Тут сразу же хочется спросить: «И что?!» В этом плане мне очень «понравился» тот же Пригожин: детерминизм говорит (среди прочего), что всякие процессы обратимы, но есть и необратимые процессы → в природе детерминизма нет. Очень напоминает что-то вроде «Что больше: вот этот стол или вот эта табуретка? Но стол-то белый, а табуретка красная, следовательно, табуретка больше» (?!). Мне, например, совсем непонятно, какое собственно отношение имеет необратимость к детерминизму? Я вот уверен, что большая часть (если не вся) процессов необратима, но тем не менее, я являюсь неумолимым детерминистом. Если трение преобразовалось в тепло, это совсем не значит, что тепло может обратно превратиться в трение; такое просто невозможно. Как будто, если нагреть тело трением, а затем его как-то хитро охладить, оно тут же начнёт метаться из стороны в сторону, лишь бы снова потереться. Однако, процесс трение → тепло может быть и полностью детерминированным. Какая здесь вообще связь? Положение об обратимости есть частное «отпочкование» концепции детерминизма, не имеющее к последнему никакого прямого отношения. В конце концов, точно так же могут быть обратимы и стохастические процессы, только с определённой вероятностью (теоретически, конечно); в конце концов, нам может повезти, и всё так совпадёт, что система один в один повторит своё прошлое состояние. И что теперь? Индетерминизм тоже предполагает обратимость? Нелепость.

Обратимость – дело давно минувших дней; дело времён безраздельного господства механики Ньютона; но уже с появлением термодинамики или химии вся эта «обратимость» сошла на нет; о ней всерьёз уже никто не говорит. Вплоть до г-на Пригожина, который, раскритиковав то, что было раскритиковано чуть ли не двести лет назад, тем самым «опроверг» детерминизм. Повторяюсь: обратимость никакого отношения к основам детерминизма не имеет; это вещи, которые не только друг друга не обуславливают, но и запросто могут существовать сами по себе.

Третье. «А как же квантовая механика и в частности принцип Гейзенберга? Здесь же применимы только статистические описания». Самый популярный и самый веский довод. Ну да, использует квантовая механика сейчас статистический аппарат математики; ну да, использует успешно, а что ей ещё остается? За неимением-то лучшего. Но это ещё совсем не значит, что дальше статистики дело в принципе пойти не может. В конце концов, для более точного описания (или хотя бы более честного) даже макропроцессов, к которым применима классическая механика, мы должны пользоваться не иначе как статистикой, хотя и в основе своей классическая механика сугубо детерминистична. Так что, вся эта статистика ничего нам не доказывает, кроме того, что мы ещё очень мало знаем об окружающем нас мире.

Правда, принцип Гейзенберга неотвратимо убеждает нас именно в неизбежности индетерминизма. И это неравенство было бы абсолютно верным, если бы не одно «но». Напомню, что принцип неопределённости Гейзенберга – это , где – изменение импульса; – изменение координаты; h – постоянная Планка. Всё это означает, что если мы абсолютно точно знаем, например, импульс частиц (=0), мы ничего не знаем о её координатах (=∞) и наоборот. Теперь то самое «но». Это неравенство становится неверным при подстановке неких переменных куда следует (неважно каких и неважно куда). Не так давно эти переменные искались, но не нашлись, из чего был сделан вывод, что принцип неопределенности Гейзенберга не подлежит никакому сомнению (?!). Как будто если мы сейчас не знаем этих переменных, мы не узнаем их завтра. Этот принцип верен лишь на уровне его логического вывода, и то при соблюдении ряда предпосылок. А что есть подтверждение истины? Верификация. Принцип же Гейзенберга не верифицируется. Практика в лучшем случае не опровергает его, но уж никак не доказывает. Так что и этот замечательный принцип, хотя и намекает на индетерминизм (и тем более на скептицизм), всё же ничего однозначного нам не говорит.

Что ж, это, пожалуй, все самые веские доводы против могучего и непоколебимого детерминизма. Сильно? Как видите, не очень. Детерминизм же, в отличие от индетерминизма не требует выдумок, «натягиваний» и псевдоопровержений противоположного, он не противоречит логике вещей и даже более того – напрямую проистекает из неё. Причинно-следственная связь (а иное невозможно) и закон сохранения энергии (иное также невозможно) – вот всё, что ему (детерминизму) нужно. Всё же иное – «от лукавого».

Почему тогда все так протестуют против детерминизма? О, здесь найти причины особого труда не составит. Кто говорит о детерминизме / индетерминизме? В 90% случаев философы. Кто есть философы? На те же 90% гуманисты, «свободофилы», альтруисты и проч. … (обязательно неприличное слово). И что же тогда: «Как?! Всё предопределено?! Человек не творит свою судьбу?! У человека нет никакой свободы?! Ах!!! Да как вы смеете?!» Кто скажет, что причина не в этом, в того я первый брошу камень. Смешение науки и метафизики и есть индетерминизм. Причём не науки с примесью метафизики, а метафизики с намёком (не более) на науку. В действительности же мы имеем детерминизм. И, я надеюсь, всякому-непредвзятому это стало ясно как никогда ранее.

Гносеологический оптимизм

Так что же в итоге? Можем ли мы говорить об этом самом гносеологическом оптимизме на полном серьёзе? Можем.

И снова по пунктам.

Проблема первая: о существовании объективной действительности.

«Не-Я» есть? «Я» обязательно предлагает «Не-Я», ибо всякое, в том числе и «Я», познается не иначе как в сравнении; «Не-Я» есть субъективная действительность. Для перехода в объективную нужна конвенция. Как только принимаем ее, появляется объективная действительность, т.е. объективная действительность существует. А что если не принять эту конвенцию? Тогда же ведь мы всё так же ничего не можем сказать о реальности. Да, тогда не можем. И тогда никакого истинного (а истинное предполагает всеобщность) познания нет и быть не может? Нет. Тогда мы не можем познать нечто, а нам просто нечего познавать. Как в таком случае можно говорить о знании или незнании (а это всегда о чем-то), когда этого «что-то» нет? Значит мир не непознаваем, а мира просто-напросто нет, и вопрос теряет смысл, ибо нельзя познать или не познать то, чего нет. Всякое же решение подразумевает согласие (договор, конвенцию) о решаемом.

Проблема вторая. Но можем ли мы иметь хоть какое-то верное представление о мире?

Только что мы установили, что мир и есть наше общее «Не-Я». Вы же можете придумать меру и померить объекты этого «Не-Я»? Легко. Так почему же тогда мы не имеем никакого представления о действительности? Проще говоря: если мир есть, и мы об этом знаем, это уже взаимодействие, а значит познание. Следовательно, мир познаваем.

Проблема третья. Чем характеризуется «вещь-в-себе», и нет ли в ней чего такого, что непознаваемо в принципе?

Мы отчетливо видим качества вещи и можем смело говорить об их количественном базисе. Мы не видим никаких преобразований, кроме количественных (в т. ч. и предельные переходы). Следовательно, «вещь-в-себе» конституирует и описывает себя количественно. Но есть ли что-то еще? Кроме выдумок – ничего. Ничто иное не только не проявляет себя, но даже не предполагается ни в каких, даже самых смелых, логических построениях. А значит, говорить об этом нет никакого смысла; это «разговоры ни о чем». Возможно, когда-нибудь мы обнаружим сущность вещи (Почему нет? Вполне возможно), но это уже будет практически видимая сущность, а не пустое пустобрёхство. И если будет так – тогда и поговорим. Пока же «вещь-в-себе» – это только количество.

Проблема четвертая. Но ведь количество бесконечно, а значит, абсолютная точность (абсолютная истина) никогда не могут быть достигнуты.

В природе нет «бесконечности», все величины конечны и дискретны, в противном случае само бытие было бы невозможно, количество же чего-то мы можем подсчитать абсолютно точно; это есть простой пересчет, доступный хоть третьекласснику (только нужен очень упорный и терпеливый мальчик, чтобы пересчитать все электроны во Вселенной). Значит, количественные характеристики «вещи-в-себе» (а иных и не существует) могут быть узнаны с абсолютной точностью.

Проблема пятая. А если процессы в этом мире не жестко детерминированы? Тогда от вероятностного описания нам никуда не деться, а это уже не есть абсолютная истина.

Да, но процессы-то детерминированы. Индетерминизм возможен только как метафизика. В противном случае (в случае индетерминизма), мы либо нарушаем закон сохранения энергии, либо нарушаем принцип накапливания погрешностей, либо вообще закрываем глаза на бытие, в то время как всё это недопустимо. Следовательно, детерминизм есть единственно возможный способ организации мироздания.

Достаточно? По-моему, да. Раз мир есть, «вещь-в-себе» проявляется нам и представляет собой количество, которое может быть узнано со 100% точностью, то исчерпывающее абсолютное знание достижимо. Подчеркну ещё раз – достижимо. Это не значит, что мы его обязательно достигнем (а вдруг мы завтра все вымрем?), а уж тем более не значит, что это случится через год-два. Очень даже может быть, что до таких высот мы никогда и не доползём, но, тем не менее, теоретически это возможно. Я не в коем случае не утверждаю, что в таком движении (приближении к истине) есть смысл жизни человечества, или что это нам просто-таки необходимо; к тому всё просто-напросто идет, ибо нам это удобно и выгодно.

На самом деле, решение этой величайшей гносеологической проблемы (о познаваемости действительности) крылось уже в самом утверждении скептицизма, который гласил, что представление об объекте ни в коей мере не соответствует самому объекту. Но, извините меня, представление об объекте уже подразумевает определенную связь с самим объектом (иначе, о ком мы представляем?) и вопрос лишь здесь в том, насколько точным может быть это представление. Однако многие-многие скептики эту связь упорно выкидывали (за ненадобностью), говоря, в таком случае, вообще ни о чем: о какой верности / неверности связи объекта и субъекта может идти речь, если этой связи вообще нет? Связь же, некая, она предполагалась всегда, пусть и с совершенно дикими выводами из того. Ну да ладно, оставим ошибки прошлого прошлому.

Теперь я сказал всё. Все доводы и доказательства иссякли. Что ж, ликуйте! Ликуйте, как никогда ранее. Ликуй и ты, читающий эти строки, ибо абсолютное знание стало достижимым! Доколе можно пребывать в унынии скептика и подобного ему фаллибалиста?! Взгляни на вещи реально и возрадуйся, ибо всё стало возможно, а невозможное сгинуло. Чувствуешь, как он кипит в тебе? Как он рвётся наружу? Он – оптимизм, неотвратимый гносеологический оптимизм.

Оправдание науки

Введение

Название говорит само за себя: философия науки и не более того. Соответственно, и будут решаться здесь именно философские вопросы науки, известные, пожалуй, всякому человеку, который хоть как-то разбирается в философии ХХ века.

Философия науки сейчас в моде; как ни прискорбно это осознавать. Почему прискорбно? Потому что данный род философии есть паразит; это отросток Великой философии, накрепко прилипшей к науке, который последней, за редчайшим исключением, ничего не дает. Знаете, как шавка, которая лает на слона: слон идет себе вперед уверенными десятимильными шагами, а вокруг него бегает эта шавка, путаясь в ногах Могучего слона, беспрестанно лая, что, мол, это он не идет, а ему только кажется, что не туда-то он путь держит; ничего-то он вкусного не найдет и т.д., а сама только знай подъедает слоновьи объедки (да тем и живет). Надеюсь, я никого не обидел? Философия науки всегда только и занималась, что превращала научные достижения в метафизику и брехологию, причем, выдавая оные за такую истину, до которой науке ещё расти и расти. И что мы имеем теперь? Покажите мне того ученого, который уважал бы философию науки, а уж тем более такого, который следил бы за её развитием и прислушивался бы к её мнению; вряд ли вы сейчас отыщите такого замечательного человека.

Впрочем, здесь я буду таким же паразитом. Зачем я таксамоунижаюсь? А чтобы было! Проблемы-то ведь действительно существуют: что есть наука, зачем она, что есть истина, верифицируемость, наука как культурный феномен… Все эти вопросы имеют место быть. И пусть они самой науке что шли, что ехали, философу же сие интересно. Соответственно, и решаются они сугубо по-философски: топчась на одном месте и создавая видимость решения путем «заимствования» достижений прочих наук. Короче, не философское это (уже) дело, а… Нет, об этом позже.

Итак, здесь мы будем в очередной раз паразитировать и решать нерешаемое: ибо философия потому и философия, что сама ничего не решает. Кстати, попрошу заметить, что последнее выражение есть «удобрение в философский огород». И ничего странного здесь нет; попробуйте дочитать всю эту муть и сами поймете. Да, я опять отвлекаюсь. И снова:

Итак, что тут намечается, стало более или менее ясно, теперь пора бы сказать и о самом этом «что». Как и всякое размышление, начнем мы с самого общего определения того предмета, что мы собираемся «размыслить», т.е. начнем с определения науки. Да не просто с определения (определений этих хоть пруд пруди), а в основном даже с границ: где границы науки и обыденной деятельности, науки и творчества, науки и философии. Хотя последнее здесь будет лишь обозначено; детально об этом будет сказано в следующем разделе. Следом за определением науки целесообразно определиться с её истоком и назначением. После такого поверхностного рассмотрения можно и углубиться, сказав о структуре науки (опять же в самом широком, философском смысле), а именно о естественной и гуманитарной науке; ведь проблема их соотношения в настоящий момент одна из наиболее важных в перечне проблем философии науки. На этом первый (условный) этап рассмотрения науки заканчивается.

Далее последуют вопросы уже не вида «наука …», а «в науке …». Перво-наперво сюда относится вопрос истины и, соответственно, её критериев, затем последует как бы «истина в динамике», т.е. как одна истина переходит в другую, что, в общем, и есть прогресс науки. Но пока этот прогресс «изолирован», он вне социальных реалий и человеческого фактора. Прогресс же с учетом всех «возмутительных» факторов последует далее. В этой же главе, к сведению сказать, будет рассмотрена демаркация науки и ненауки (псевдонаука, лженаука, антинаука…). Может возникнуть вопрос: почему я эту проблему не затронул ранее, в той главе, как давалось определение науки и происходило отсеивание от нее всего остального. Разъясняю: до того ещё не было введено то понятие, на котором вся эта дифференциация строится. На этом прошлое и настоящее науки заканчивается, уступая своё почетное место будущему.

В отличие от первого раздела здесь не будет дано каких-то «невероятных» построений. Практически весь этот раздел полностью укладывается в современное представление о науке. В то же время, кругом пруд пруди различного рода прагматистов, попперианцев или попросту скептиков. Против данного рода мнений, в основном, и будет направлено нижеизложенное. Понятное дело, что хаять науку сейчас модно: мол, существуют такие глобальные проблемы (а то и апории), которые как минимум «ставят» науку в тупик, а как максимум и вовсе лишают её права на существование. При этом я не имею в виду моральный, этический подход, всё это в чисто гносеологическом русле. Я же попытаюсь вернуть всё на свои законные места образца «первого типа рациональности». Думаете – атавизм? Нет, это будущее.

Всё, очертания обозначены и совесть моя чиста.

Начинаем.

Что есть наука

Что есть наука? Определений можно встретить несметное количество, начиная от «это социальный институт» и заканчивая едва ли не эпосами на полстраницы. Я не буду исхитряться и скажу (всего лишь), что наука – это род деятельности человека, направленный на достижение истины и согласующийся с нормами и правилами соответствующего социального института. Уточню насчёт «достижения истины»: знание истины означает лучшее овладение практикой. Более, пока что, ничего не скажу. Может быть, такое определение звучит и не очень изящно или даже как-то не вполне прозрачно, но, в общем-то, его можно принять, ибо суть вещей оно всё-таки вскрывает. Но определиться с наукой – это так, самая малость. Что такое наука, может объяснить и ребёнок; казуистикой же заниматься не хочется. Гораздо сложнее здесь иное, а именно – провести границу между наукой и прочим: искусством, творчеством, обыденной деятельностью. Отделить зёрна от плевел и щи от мух нам необходимо, иначе может возникнуть целая куча вопросов, непосредственно к науке и не относящихся. Начнем с последнего, т.е. с обыденной деятельности, как с самого нам близкого.

Действительно, зачастую какие-то «опыты» ставятся и в домашних условиях (например, измерить спиртометром сколько градусов в самогонке), однако научными такие опыты явно не считаются. В то же время, если этот же опыт сделает человек с ученой степенью и соответствующим образом оформит и опишет его, то это однозначно будет научный эксперимент. А по сути-то, в чем разница? Даже если оба эти эксперимента будут сделаны по всем правилам, статус у них всё равно будет разный. Известен тот факт, что если у вас нет учёной степени, и вы заявитесь со своим открытием, вас никто и слушать не будет. А вот если это же открытие делает учёный…

Следовательно, граница здесь не фактическая, а чисто номинальная: решение всякой задачи только тогда научно, когда оно отвечает юридическим требованиям научности, а никак не собственно научным. Хотя последние и нельзя совсем уж списывать со счетов. Т.е., во-первых, решать задачу должен не абы кто, а человек, имеющий на это право: совершенно элементарный и никчемный эксперимент доктора наук будет иметь несравнимо большую научную силу и важность, чем даже самое великое открытие какого-нибудь «просто-думающего-лежа-на-диване». Конечно, бывают и исключения; порою прислушиваются и к людям, собственно, к науке не относящемся (к примеру, астрономия, где большая часть изучающих небо – любители), но это скорее исключение, чем правило. Здесь в любом случае, чтобы «обыденные слова» приобрели научный вес, нужен ученый, который скажет, что вот, Вася Иванов говорит правильно, и только тогда на вас ещё могут обратить внимание. С одной стороны это, конечно, хорошо, так отсеивается несметное количество людей просто-напросто несведущих, но с другой стороны, запросто отсеиваются и действительно стоящие идеи. Но что поделать? Меда без мух не бывает. Во-вторых, любая даже самая крошечная мыслишка, а уж тем более эксперимент, должна быть соответствующим образом оформлена, и если опыт не будет описан по всем правилам, то грош ему цена, а потому, чтобы быть в науке, надо придерживаться законов науки, а иначе… Уж извините.

Таким образом, «обыденность» и «научность» на своих стыках имеет разницу лишь формальную (юридическую), в самих фактах искать границы просто бессмысленно (в виду, очевидно, их отсутствия). То, что «обыденность» может и не отвечать научным требованиям – это само собой, и здесь я даже говорить ничего не буду. Фактические же (они же юридические, номинальные) границы обозначены.

Далее сложнее.

Зачастую можно услышать, что в науке не место творчеству (?!), и что наука творчеству едва ли не противоположна. При этом, надо думать, под творчеством понимается не иначе как фантазия. А почему? Непонятно. В самом широком (и в самом верном) смысле творчество – это процесс создания чего-то нового. Все остальные определения творчества есть уже ненужная конкретика, из-за которой весь смысл данного понятия исчезает. Иначе творчество понимать недопустимо (во избежание опрометчивого отбрасывания присущих ей элементов), но в таком смысле наука, по большей части, и есть творчество; всякое новое открытие, всякий новый эксперимент есть по определению новое, новое же значит: творчество. Ученый, если он ученый, а не «сдиральщик из интернета» есть творец, ибо он творит науку. Где же тогда граница? А нигде. Наука, как и вообще любой вид деятельности человека, включает в себя и нечто старое и создание чего-то нового, ранее неизвестного (пусть даже неизвестного данному человеку), а потому наука и творчество в принципе неразделимы.

Напомню, то было творчество в широком смысле, т.е. как процесс создания чего-то нового. Творчество же можно понимать и более узко – как только свободное творчество. Свободное означает выход за рамки действительности. Это полёт фантазии, полёт мысли… Свободное творчество можно так же понимать как искусство. Если понимать творчество так, то здесь уже появляется достаточно чёткая граница. Наука перестаёт быть наукой, когда начинает увлекаться выдумками. Конечно, всякая наука начинается с пока ещё беспочвенных мыслей, которые лишь со временем доказываются и приобретают научный статус, но то ещё и не наука. Научно то, что доказано, т.е. действительно. Свободное же творчество не действительно. Там, где начинается одно, заканчивается другое. В таком понимании творчества – да, наука и творчество противоположны друг другу. Так что, в соотношении науки и творчества всё зависит от того, что понимается под последним.

Искусство же я практически обойду стороной, т.к. смыслов у слова «искусство» несметное количество, и относительно каждого из них можно будет вести отдельную беседу. Но, тем не менее, уж чего-нибудь, а сказать надо (коли уж заговорил).

В одном смысле искусство есть «большое умение», тогда и учёный может быть искусным; ведь есть же среди учёных люди по-настоящему умные, и их не так уж и мало.

В другом смысле искусство – синоним творчества, причём творчества именно свободного. Только что я об этом говорил, и повторяться не вижу смысла.

В третьем смысле искусство – это определенные занятия человека (живопись, скульптура, музыка …), тогда наука – никак не искусство по простой причине номинального словоупотребления. И т.д.

Все эти смыслы можно варьировать, придумывать к ним что-то новое и, в конце концов, так раздуть это понятие, что даже оперировать им станет просто невозможно. Я же остановлюсь.

Так что же в итоге? Относительно границ сказано следующее: наука дифференцируется от всего прочего двояко: фактически и юридически. Первые (т.е. собственно критерии научности) мною не рассматривались по причине их очевидности и уже изрядной изученности. Второе не менее очевидно (если, конечно, вы не законченный романтик науки) и означает то, что к науке имеет отношение только то, что 1) отвечает юридическим требованиям данного социального института и 2) имеет доказательную базу, т.е. не выходит за рамки действительности.

Границы эти, конечно, не очень однозначны. Нельзя сказать, что они совсем уж размыты, но, тем не менее, вопросы на стыках возможны. Законы, хотя они и достаточно ясны, всё же не могут расставить все точки над «i». За примером далеко ходить не надо: любой научный документ должен быть написан научным стилем, иначе это не документ, а филькина грамота. А где та яркая и непреклонная граница, что разделяет науку и публицистику? В написании диссертации (к примеру) это – практически полностью на усмотрение научного руководителя, и о какой же однозначности, в таком случае, может идти речь?

То же и с критериями научности. Эти критерии мало того, что чуть ли не в каждом институте свои (вариации, само собой), так они ещё и меняются; следить не успеваешь. Да и те же гуманитарные и естественные дисциплины – критерии разнятся (в основном требовательностью), а что же делать науке на стыках? Проблема!

Как видим, если копнуть поглубже, обнаруживается много сложностей и неясностей, которые, пожалуй, неустранимы (разве что умалчиванием или софистикой). Да и бог с ними. Обозначили же мы искомые нами границы? Обозначили. А только это нам и требовалось.

Истоки и назначение науки

«Зачем нужна наука?» – вот тот вопрос, который будет решаться. Признаюсь, то, что такой вопрос (проблема) вообще существует, я узнал совсем недавно, когда стал разбираться с философией науки. Для меня ответ всегда был очевиден: чтоб жилось лучше. Ан нет, оказалось, что не всё так просто. До сих пор бытуют (и очень даже авторитетно бытуют) такие ответы как: чтобы познать абсолютную истину; чтобы сделать человека Человеком или даже: смысл существования человека вообще в том, чтобы постигать. И т.д. Начну же я с доказательства именно моей (впрочем, не только моей) точки зрения.

Зачем человек (да и вообще всякое живое) стал познавать? Чтобы лучше приспособиться к условиям окружающей действительности. А откуда пошла наука? От познания. На определённом этапе своего развития человечество перешло обыденное познание и открыло первые закономерности. Как только эти закономерности стали выражаться численно, и на них стали строиться какие-то решения практических задач (т.е. появилось соответствие действительности; закономерности теперь верифицируются), тут-то и появилась наука. Далее только непринципиальное усложнение. И если цель познания – практика, а наука полностью вышла из самого обычного познания, то и цель науки – практика. Наука нужна для того, чтобы лучше приспособиться к окружающему нас миру. Исток науки – практика. Её назначение – сделать жизнь как можно более комфортной. Её цель – приспособить под нужды человека всю природу. Чистейший прагматизм. И всё это настолько просто и логично, что даже и не знаю, что ещё сказать.

Но если мы ответили на вопрос «откуда?», то давайте-ка поподробнее разберёмся с вопросом «зачем?». Обозначим одно очень важное положение: наука не делается наукой, наука делается людьми. Причем далеко не всем населением земного шара, а относительно совсем небольшой горсткой людей. В то же время, наука, точнее – достижения науки, нужны не только ученым, но и подавляющему большинству вообще всех, кто хоть как-то знаком с цивилизацией. Следовательно, наш изначальный вопрос делится на два вопроса: 1) зачем наука нужна учёным (зачем человек занимается наукой) и 2) зачем наука остальным людям.

Начнем с первого.

Как уже было сказано, наука сама себя не делает и вовсе не «самоорганизуется»; науку всегда конституируют люди (ученые). Зачем же человек выбирает своим жизненным путем науку? Есть такая штука – ВКС (см. «Человек как он есть»), а наука – чем не средство? Наука – такое же средство самоутверждения, как и «писательство», музыка, «актёрство»… И «сделать открытие» – такая же цель, как «получить Оскара», «заработать миллион» или «… 100 женщин». И точно так же редко человек делает действительно важное открытие, как зарабатывает миллион или получает Оскара. Несмотря на всю кажущуюся «глобальность» учёного – это одно из …, которое имеет целью, в конце концов, получение удовольствия как от процесса, так и от достигнутой цели.

Но почему тогда, спрашивается, люди-учёные не избирают каждый свой собственный путь и не диктуют всем (без оглядки на прочее) именно свою точку зрения? Почему наука есть продукт коллективный? То, что наука не есть простое скопище рвущихся куда-то вдаль (своими эксклюзивными путями) людей-ученых также объясняется весьма просто. Во-первых, редкий дурак попрет против мощного течения, и хочешь ты того или нет, всё равно приходится придерживаться (или хотя бы оглядываться) существующей парадигмы. Конечно, людей, которые хотят перевернуть всё с ног на голову – навалом, но получается это у единиц (Ньютон, Эйнштейн, Дарвин …), остальные же либо смиряются и сдаются, либо их считают «странными», «не от мира сего» или и вовсе дураками, со всеми вытекающими отсюда выводами. Это первое.

Во-вторых: наука имеет множество писаных и неписаных правил, от которых не очень-то и убежишь, если хочешь быть «в науке». Это тоже организует всё ученое сообщество, причем очень даже серьезно организует. Чтобы быть учёным, надо быть в рамках социального института науки, а это ко многому обязывает.

Но если учёный занимается наукой из-за своего ВКС, а может быть, порою, и ВКП, или ещё чего посложнее (это здесь не принципиально; главное – из-за своей подсознательной и далее сознательной деятельности, т.е. из-за индивидуальных стремлений), сдерживаясь, по тем или иным причинам, в определенных рынках, то люди, они-то чего? Им-то на кой эта наука сдалась? Для обычного человека наука не есть ни цель ВКП, ни цель ВКС, и вообще всё это могучее знание ему, как говорится, что собаке пятая нога. И правда, наука обычному человеку даром не нужна, ну разве что из интереса; нравится «Наука и знание» в туалете почитать. Но человеку совсем не безразличны достижения науки. С ними (с этими достижениями) человеку удобнее, проще, приятней… В общем, с ними человеку лучше, чем без них. Т.е. наука устраивает человека как средство к лучшей жизни (большему господству над действительностью), о чём, кстати сказать, и говорилось в самом начале этой главы.

Таким образом, достижения науки (а значит и сама наука) нужны для человека, в самом широком смысле, для большего удовольствия, а мимо «большего» ни один человек не пройдет. Конечно, наш человек не будет следить за каждым патентом и каждым подающим хоть какие-то надежды ученым, он просто зайдет в магазин, увидит, обдумает и купит. всё просто, на первый взгляд, и легко, хотя за этой простотой и кроется огромная и очень сложная организация. Но на то и маркетологи, на то и предприятия, на то и конкуренция. Да и вообще, все эти мучения по преобразованию голой идеи в Нечто – это отдельный разговор, да и не мне его «разговаривать».

Тут же возникают другие вопросы: «А зачем тогда теоретическая наука?», «А зачем нам атомная бомба, яды и т.п.?» Под этими вопросами я понимаю не теоретический уровень «плазменный экран» и «сколько раз можно переписать CD-RW», а такой далекий Уровенище, как, например, «размер Вселенной» или «сколько миллисекунд сможет прожить сто пятидесятый элемент таблицы Менделеева». Что нам от этого размера и этого времени? Да ничего. Однако ж, занимаются учёные такими вопросами и ещё как занимаются.

Ну что здесь сказать? Вопросов можно выдумать много, ответы давать замучаешься, а потому я дам лишь один общий принцип всех решений: понимать всё нужно конкретно. То, что идеализм и идеализация ни к чему хорошему привести не могут, об этом говорил (причём очень даже неплохо говорил) ещё Фейербах. Та же астрономия не есть некое «самообразование» науки. Она вышла не из науки как таковой, а из людей, которые её создали. Астрономия есть кандидат Петров, доктор Иванов, академик Сидоров… Каждому интересно нечто своё и каждый, соответственно, этим занимается. Иванову интересны метагалактики, он выпросил денег на изучение этой проблемы и изучает себе потихоньку. Ну да, никому, кроме Иванова, это, может быть, и даром не нужно, но Иванову-то нужно. И если ему субсидируются деньги, или хотя бы платится зарплата, почему бы ему не заниматься своими метагалактиками?

То, что какое-нибудь государство построит за бешеные деньги ускоритель, не значит, что в этом кроется какой-то великий смысл. Это вопрос общественного мнения, вопрос государственного престижа, вопрос развития науки… Последнее можно читать как вопрос более быстрого достижения цели науки, т.е. вопрос опять же практической пользы. Т.е., всё конкретное должно пониматься конкретно (данной ситуации) и вовсе не следует, думая абстрактными категориями, строить всё на конкретных фактах (и наоборот). Да, в некотором приближении, мы можем сказать, что наука создала телевизор, что науку субсидирует государство, что наука дифференцируется. Но это всё приближение и абстракция. Наука не создавала телевизор, его создали такие учёные как … ; Дума дала денег на …, учёные таких дисциплин, как … отдаляются от учёных … И т.п. И если мы примем именно такой подход к нашей задаче, именно на таком уровне будет мыслить, то всё нам станет очевидно. Все эти построения, не учитывающие людей и конкретной ситуации, не имеют базы, а, следовательно, являются ничем (а потому ничего и не решают). Мы же взглянем глубже и увидим… Взглянули? Ну, я же говорил. Все же остальные точки зрения на предназначение науки не выдерживают критики. Я уж не говорю о том, что они и сам факт возникновения науки видят в неверном свете идеализма, ибо и последнее необходимо, иначе вывод предназначения науки становится, как минимум, ущербным. Здесь никак не обойтись без метафизики.

Наука есть апогей человеческого стремления к познанию. Согласен. Но стремление к познанию не заложено в нас как нечто отдельное. Это один из способов приспособляемости. У животных же нет такого стремления? Нет. Но если мы произошли от животных эволюционно, откуда оно у нас? Откуда, в таком случае, это стремление? Ответ можно получить только одним путём – путём метафизики. Или, что наука есть некое «самовыражение» разума. Замечательно. Но и сам разум обусловлен практикой, а значит и наука имеет своей основой и целью опять же практику. Или вот, утверждение, что наука стремится и держится только на том, что верит в достижение абсолютного знания. Вы поспрашивайте, много ли учёных верят в достижимость абсолютной истины? Учёный – это не только и не столько безумный седой старик, не желающий видеть ничего кроме своих проблем. В подавляющем большинстве случаев учёные – это люди, которые просто работают учёными. Если мне платят за то, чтобы я чинил какой-то там агрегат, то для его починки мне вовсе не обязательно верить в то, что после моего вмешательства (или вообще в конечном итоге) этот агрегат станет лучшим в мире. У меня просто-напросто появилась проблема, и я хочу (если мне эта работа интересна) и должен её решить. Так что, если отбросить даже в прочих теориях всякие необоснованные нагромождения, то мы вновь придём к одному: исток и назначение науки – практика. Иного не допускаю.

Естественные и гуманитарные науки

Прежде чем говорить о различиях между естественными и гуманитарными науками, необходимо сказать, что вообще они такое есть. И сразу же проблема. Однозначно сказать, что вот это – наука естественная, а это – гуманитарная, зачастую составляет проблему. Конечно, существует определенный и вполне ясный костяк данных видов наук: физика, химия, биология … с одной стороны и психология, социология, экономика … с другой. Но как быть с науками на стыках? Изучение структуры психики с помощью приборов (т.е. чисто естественнонаучными методами) – предмет изучения вроде бы и гуманитарный, а вот методы уже совсем нет. Или зоопсихология – с точностью до наоборот. Многие вопросы биофизики… Или натурфилософия – это что? Мы, конечно, номинально можем сказать, что естественные науки – это науки о природе, а гуманитарные – о человеке (в т.ч. социуме). Но разве человек не есть существо природное? Разве у животных нет психики или того же общества? В конце концов, разве мышление – это что-то вне природы? Впрочем, разговор этот ни о чем. Вряд ли найдется такой ученый, который скажет, что естественные и гуманитарные науки нигде не пересекаются, а потому оставим данную тему в покое. Пересекаются? Ну и ладно; сказали, и совесть чиста.

Проблема в другом. Бог с ними, с этими предметами, но как быть с методологией? Вот тут начинается самое интересное. О том, является ли методология (а, следовательно, и определенные критерии, принципы) гуманитарных наук отличной от методологии естественных – спорят с тех самых пор, как таковое деление зародилось. Сейчас и я скажу свою точку зрения.

Начнём мы, как ни странно, с гносеологической проблемы. А именно, заявим о существующих мирах. До сих пор принято выделять два мира – объективный и субъективный. Под первым, при этом, принято понимать такой мир, который будет существовать даже после смерти последнего человека. Второй – внутренний мир самого человека. Однако такое деление слишком упрощено, и хотя для решения подавляющего большинства вопросов этого достаточно, порою, все-таки, необходимо проникнуть глубже. Не претендуя на честь первооткрывателя, я выделяю следующие миры. По поводу вышеприведенного определения объективного мира некоторые могли не согласиться, и были бы в этом абсолютно правы. В более широком смысле объективный мир – это мир вне человека (в отличие от субъективного, который в). «Вне» означает не только «природа», но и «социум». Отсюда мы приходим к дихотомии объективного мира: природа и общество. При этом ты можем говорить о природе отдельно, и это будет объективный мир (ОМ) первичный, об обществе же мы отдельно говорить не можем, ибо если природа вовсе не подразумевает общество и может замечательно существовать и без него, то общество без природы немыслимо; оно выходит из природы и выступать может только во взаимосвязи природа-общество. Следовательно, если мы в размышлениях имеем в виду и (или прежде всего) общество, то мы, тем самым, говорим об объективном мире (ОМ) вторичном, ибо он выходит из первичного. Здесь можно дать определение данному миру и позабавнее. Если первичный объективный мир – мир продолжающий жить и после смерти последнего человека, то вторичный – это мир, исчезающий со смертью предпоследнего человека.

А теперь немного отвлечёмся на мир субъективный. Субъективный мир – это внутренний мир человека. Здесь без изменений, а потому целесообразно для дальнейших размышлений отталкиваться именно от этого мира. Давайте же представим себе схему познания (а равно и бытия) человека через его субъективность (рис. 3).

Рис. 3

Здесь природа – это всё то, что вне человека как отдельного организма. Первичные преобразователи – это различные органы чувств (глаза, уши…), ХиОИ – хранение и отображение информации. При этом здесь, как органы, выполняющие данные функции, так и сами процессы хранения и обработки информации. ВИ – видимая информация (образы). Ибо, ясное дело, человек видит далеко не всё, что есть у него в сознании; большинство образов скрыто. 1, 2 … n – первый, второй, n-ный человек соответственно.

Теперь по взаимодействию. Первичные преобразователи переводят параметры окружающего нас объективного мира в информацию, с которой может работать ЦНС и, в частности, мозг. Очевидно, эта информация где-то хранится и обрабатывается. Но видим ли мы это хранение и обработку? Нет. Работа сознания для нас до сих пор загадка, хотя информацию мы все-таки видим, видим отображающей частью. Здесь, конечно, надо бы знать принципы работы психики, которые изложены в «Человек как он есть», но попробуем обойтись без этого. Информацию мы видим образами, которые и есть искаженное представление объективной действительности. Образы же – это уже визуализация итогов той работы, что проводит сознание. Работа нам не видна, мы о ней ничего не знаем, а вот эти образы, детерминированные и проистекающие непосредственно из работы сознания, и есть собственно информация, видимая нам. Наглядный пример: есть сеть с каким-то напряжением – это объективная действительности (природа), это напряжение измеряется вольтметром (первичный преобразователь), после ряда вспомогательных преобразований она (эта информация о напряжении) обрабатывается процессором (и прочим), со всей кучей регистров, триггеров и инверторов, и переходит на хранение на жесткий диск. Эти же нули/единицы, по сути, высвечиваются на мониторе – это картинка, но получается-то она из нулей/единиц, её всю определяют именно эти нули с единицами, с которыми и работает процессор, жесткий диск и вообще вся система. Теперь чувствуете дуализм? Если продолжать разговор о компьютере, то его в самом простом случае можно представить как системный блок и монитор. И хотя системный блок может замечательно работать и без монитора, а монитор на все 100 % зависит от работы системы, вещи это всё же взаимодополняющие. Теперь представим, что все компьютеры разные. Да, работают они на одних и тех же принципах, но программы немного различны (разное «воспитание») и «железо» у них разное (кто-то внимательнее, у кого-то память лучше или обоняние развито) – вот вам и индивидуальность, субъективность. Но то субъективность природная. Природная не значит от природы, это значит обособленность и различие людей на уровне природы, материи. У каждого «процессор» со своей изюминкой. Но в то же время это свой, особенный мир, который хотя и природен, всё же отличен от прочего – это и есть субъективный мир; Собственно субъективный (т.е. свой, внутренний) мир. Но, как уже было сказано, хотя этот мир и основа, коррелят, но человек живет не в нем, человек видит только монитор, он живет в мире образов-продуктов собственно субъективного мира. Для меня это мир вторично-субъективный. Этот мир образов всех людей и образует вторичный-объективный мир представленный на схеме.

Что особенного у такого мира? Он разграничен с миром объективным первичным. Он много чего не знает, многое искажает, создавая на запросы такие образы, которых нет в объективной действительности, которые не дают в опыте. Эти же понятия затем так же ошибочно переносятся на мир, и вот вам «объективное» бог, свобода, добродетель… Человек же, не видя всей работы, происходящей в субъективном мире, в своем мире иллюзий видит и понимает и понятие бога, и свободы, и хорошего/плохого… всё это, тем самым, существует, но не первично-объективно, а вторично. Да, этот мир полностью построен на первичном объективном мире, он материалистичен, здесь нет никакого идеализма, но это всё же иное (хотя и не более того). Точно так же, как в работе с компьютером человек видит и понимает только через монитор, хотя тот и является лишь прямым отображением работы системного блока.

Но вернёмся к науке. Мир двояк, и познавать его, соответственно, можно двумя путями: от первичного к вторичному или же от вторичного к первичному. Не считая познания по отдельности. Познание от вторичного к первичному – это старая добрая натурфилософия, когда человек говорил о природе, основываясь на своём субъективном мнении. Все эти огонь/воздух/вода, боги, субстанции, монады и т.д., и т.п. Со временем в познании природы первый вид практически полностью вытеснил второй. Сейчас природа познаётся исходя только из природы (т.е. исходя из объективных фактов), хотя и через человека. Здесь всё ясно. Но как быть со вторичным объективным миром? Его так же можно познать двумя путями: вторичный-из-первичного или вторичный-из-вторичного. Первый путь ещё очень молод и это, прежде всего, – генетика и физика головного мозга: изучение мышления (сознания, психики), исходя из его природы. Это путь естественнонаучный. Второй же путь – путь гуманитарных наук. И если естественные науки здесь хотят, изучая системный блок, узнать, что покажет монитор, то гуманитарные науки наоборот – глядя на монитор, хотят раскрыть работу системного блока.

Отсюда следствия: высокая субъективность познания, неточность понятий, вероятностный характер практически всех законов и, в конце концов, невозможность получения абсолютно точного знания. Почему так? Потому что гуманитарные науки исходят и работают лишь на таком уровне (уровень образов), где уже накоплена достаточно большая гносеологическая погрешность. Точность здесь может появиться только от наук естественных. Как-то: психология знает достоверно причины некоторых психических заболеваний, но лишь с помощью медицины или генетики. И методологический принцип гуманитарных наук – принцип вероятностного характера всех существующих здесь законов (ну или почти всех). Отсюда все эти изречения вроде того, что общество (да и человека как такового) нельзя описать точными законами, как то в науках естественных; общество не имеет законов как таковых (если только самые общие); в гуманитарных науках возможны истинные (обе) противоположные точки зрения («гениальная» установка постнеклассического типа рациональности); и т.д., и т.п. Хотя на самом деле причина такого незнания, как видите, не онтологическая, а чисто гносеологическая: отправная точка уже имеет вероятностный характер. Впрочем, давайте-ка остановимся на последнем утверждении.

Конечно, в ряде гуманитарных дисциплин есть «настоящие» законы, например в экономике, но все они работают в достаточно узкой области и с кучей оговорок. Те же законы, которые охватывают области посущественней, и законами-то назвать сложно, а-lа «если один человек ударит другого, то этому другому не понравится» с оговорками: в большинстве обществ, для большинства людей, для людей с нормальной (средней) психикой и т.д. Но так ли невозможны эти точные законы? Я не говорю о законе вроде выше означенного: такие законы конкретно ничего не описывают и уж тем более не имеют дело с количественными зависимостями (в отличие от законов естественных наук). Это, в общем-то, не страшно, ведь кто сказал, что и такие законы не работают или бесполезны? Посмотрите на окружающую нас рекламу (хотя бы) и вы поймете, что это не так. Но говорится-то не о них, а о том, что в принципе нельзя спрогнозировать поведение людей (к примеру) абсолютно точно; нет в обществе точных, невероятностных законов. Я же с этим положением категорически не согласен.

Свое непреклонное «нет» я обосновываю следующим образом. Начнем с самого сложного: общество – это совокупность (а хоть и целокупность – здесь не принципиально) людей, или конкретней, в случае гуманитарных наук, – это совокупность отношений между психиками. То, что здесь множество областей жизни, множество групп, множество уровней – не важно; в любом случае всё начинается с человека, т.е. с психики. Можно сказать, что это «наивный атомарный сингуляризм» (по Франку), но всё равно так оно и есть. Что существует нечто связующе-организующее, вроде Бога, – это из того же разряда, что и «субстанция», «сущность» и т. п., а потому говорить об этом бессмысленно.

А откуда у нас психика? Опять же, если отбросить бога (а если вы его до сих пор не отбросили, то вообще непонятно, что вы здесь хотите вычитать), то от животных (если хотите, даже и не обезьян). А животные откуда? И плавали молекулы изначально каждая порознь, соединились они в аминокислоте, а те в белки и стали множить они себя, и пошли после вирусы, а далее клетки, и стали они сложны… Короче, живое возникло из неживого. Неживое же детерминировано, так с какого же перепуга живое (рефлексы → психика животного→ психика человека→ общество) стало насквозь случайным?

Вижу два основных возражения: первое (относительно сингуляризма) я уже обозначил, второе же обозначу сейчас. То, что эволюционизм ныне критикуется всем, кому не лень, мне и этим размышлениям безразлично. Ах, батюшки, виды как-то плохо появляются при постепенных внешних изменениях, первое звено между человеком и обезьяной так и не найдено … А потому давайте на уроках биологии преподавать закон божий. Ну что за …? Для людей, которые думать не хотят, но хорошо знают историю (а это 99% философов) вопрошаю: в этих размышлениях какая разница, от кого и когда произошел человек? Был внешний толчок (вроде зеленых человечков) или нет? Монотонными были изменения или скачкообразными? всё это здесь безразлично. Важным остается только один общий и первейший принцип эволюционизма (относительно человека), что человек вышел из природы. Кто не согласен даже с этим, надевайте тунику и идите в Колизей.

Из этих доводов уже вытекает вышеозначенная точка зрения, но, мало того, я помучаю вас и ещё одним доказательством. Любые взаимодействия подчинены закону сохранения энергии и так же подчинены закону суммирования погрешностей любые взаимодействия строго детерминированы. Психика есть, как-то работает, а значит, что-то с чем-то в ней взаимодействует психика детерминирована и т.к. общество есть сумма психик, то и общество детерминировано в обществе существуют абсолютно точные законы. Только раскрыть их можно не путём гуманитарных наук, а лишь путём наук естественных.

А теперь одно очень важное пояснение. Ни о каких точных законах и предсказаниях не может идти речи, если общество изучается на «общественном» (если можно так сказать) уровне, а не на уровне отдельных людей, отдельных психик. Все эти обобщения, свойственные гуманитарным наукам, хотя и необходимы на современном этапе нашего знания, всё же идеалом служить не могут. Общество не есть нечто обособленное и особенное, оно есть совокупность. Когда мы говорим «если менеджер будет говорить своим подчиненным о смысле их работы, то производительность повысится» (кстати, один из законов менеджмента), то мы можем сколь угодно много конкретизировать, что это должен быть за менеджер, как он должен сказать, каким подчиненным и т.д. всё равно, так мы ни к какой абсолютной точности и близко не подойдем. Да, если сейчас по этому закону производительность в 90% случаев (цифры «с потолка», ибо не принципиально) вырастает на 10% ± 10% (погрешность здесь относительная), то в случае конкретизации мы скажем: в 91% ± 2% случаев… на 6 ± 1%. Но от вероятности мы всё равно никуда не уйдем. Чтобы знать почти точно, мы должны знать всё о данных людях, все образы и все их взаимодействия, начиная с самого рождения, лишь тогда мы скажем: входной образ «вы делаете это для…» сказанный человеком, как образ пересекающийся так-то и столько-то с образами… вызовет образы… которые повысят приоритет образов… Но и здесь не будет абсолютной точности! Далее уже физика: одно элементарное расстояние. И лишь тогда мы скажем абсолютную истину.

Таким образом, по мере приближения к абсолютно точным гуманитарным законам мы можем выстроить такую цепочку (грубо): социология → социальная психология → психология → физиология → биология → биофизика → физика. Т.е. абсолютное знание по гуманитарной проблематике достигается только решением на уровне физики (как науки о структуре бытия), и никак иначе.

А что сейчас? В социологии (и т.п.) самым «мелким» понятием является человек, а то и вовсе «группа». Глубже (т.е. психика и её структура, взаимодействия) – это уже психология, которая обществом не занимается. Социальная же психология, как наука на стыке, так же берет из психологии самое общее. Ну и о каких точных законах тогда может идти речь? Это всё равно, что измерять размер молекулы линейкой (ну или в случае социальной психологии – штангенциркулем). Здесь нужна не большая точность в понятиях (хотя и это тоже), а кардинально новый подход; подход естественных наук. А таковая методология на данный момент находится ещё совсем в зачаточном состоянии, даже об отдельной дисциплине пока речи не идет.

Как видите, я допускаю абсолютно точное знание и о человеке, и об обществе. Т.е., в плане свойств объекта познания гуманитарные науки ничем не отличаются от естественных. Вся разница здесь лишь в подходе к проблеме, в отправной точке. В то же время подход гуманитарных наук нельзя назвать ущербным. Это просто иное. Это временная мера, имеющая причину в нашем далеко несовершенном знании. Точно так же, как позитивные науки и позитивный подход вытеснил натурфилософию, так же, со временем, и подход гуманитарных наук будет вытеснен подходом естественных, хотя и сам объект исследования останется тем же. И такая трансформация (которая намечается уже сейчас) лишь вопрос времени. Но сейчас гуманитарные науки необходимы. Без них, на данный момент, естественнонаучный подход слеп. Психолог видит мысль, но не имеет никакого понятия, как эта мысль получилась на физическом уровне. Физик, в свою очередь, может знать хоть все элементарнейшие взаимодействия в нашем мозгу, но без психолога он так и не поймёт, как видит эти взаимодействия сам человек. Истина в единении с дальнейшим вытеснением гуманитарного подхода из области точного знания. Хотя то уже совсем далёкое будущее.

Но вытеснение ещё не значит полное нивелирование гуманитарного пути. Уже сейчас можно с полной уверенностью утверждать, что гуманитарный подход в этой области значительно проще естественного. Зачастую же (а особенно для решения практических задач) большая точность и не требуется. Точно так же, как инженер в своих расчётах пользуется упрощённым законом Ома (даже без учёта ЭДС самоиндукции этого в 99% случаев вполне достаточно), а не сложнейшими математическими и физическими расчётами, хотя таким методом решение и было бы более точным. Подход гуманитарных наук вообще вряд ли когда совсем исчезнет. Но приоритет, со временем, отойдёт именно естественнонаучному подходу. А то, что сейчас сплошная неточность – так это простительно, ибо так и сейчас иное и невозможно.

На этом можно было бы и закончить, если бы я был добрым и последовательным учёным. Я же вижу себя не очень хорошим философом, а потому без расшвыривания камней по чужим огородам обойтись не могу. А потому напоследок приведу наиболее веские (и популярные) доводы в пользу вопиющего дуализма естественных и гуманитарных наук. Итак:

1) 

Различны предметы. Но этот критерий чисто номинальный. Как уже было отмечено, если делить только по предмету, то возникает жуткая путаница (например, зоопсихология и физика головного мозга), а потому говорить здесь о какой-то существенной разнице или несовместимости невозможно.

2) 

Различна методология. Конечно, герменевтика (например) в естественных науках – это, как минимум, странно. Да и физик не будет совать опросный лист в ядро атома. Но это всё совершенно не принципиально. Каждая наука, помимо общей, имеет и свою специфическую методологию, и это никак не есть критерий такого глобального деления.

Помимо этого, методологии здесь различны ещё в одном смысле: гуманитарии в подавляющем большинстве случаев имеют дело с наблюдением, в то время как естественники с экспериментом. Безусловно, это больше/меньше было бы нам безразлично, если бы не одно «но»: как следствие, такой критерий закона, как повторяемость, проверить в гуманитарных науках очень и очень сложно, не говоря уже о корректном проведении эксперимента для проверки этой повторяемости. Но сложно – не значит невозможно. Просто нет у нас ещё соответствующего и разрешенного оборудования, да и опыты над людьми нельзя ставить. Но это всё вопросы прогресса техники и вопросы этики, которые на критерии уж никак не тянут; принципиально, опять же, разницы нет. Да и в естественных науках, например метеорология, разве здесь не столь же мало повторяемости, как и в науках гуманитарных? Так что же, значит погода – это социальное явление? Как видите, никакой это не критерий.

3) 

Общество и психику можно описать только вероятностными законами. Об этом говорилось.

4) 

Общество – система очень сложная. Несмотря на всю популярность данного довода, вообще непонятно, что он доказывает. Ну да,общество – система очень сложная, и что? Атом тоже не самая простая вещь в мире. Да и (повторяюсь) – сложно не значит невозможно.

5) 

Общество (человек) есть система саморазвивающаяся. Это «саморазвитие» – понятие настолько пустое, что просто диву даешься, откуда в мире столько попугаев? Никакого стоящего определения развития нет, но о саморазвитии говорят так, как будто это самое четкое понятие в мире. А то, как это саморазвитие зачастую понимается, так это и кипение есть саморазвитие пузырьков. Впрочем, это безобразие я ещё покритикую в «дополнениях».

6) 

Гуманитарная проблематика гораздо ближе человеку. Ну да, где дешевле колбаса – на рынке или в магазине – мне, конечно, гораздо ближе, и заботит значительно больше, чем вопрос о количестве спутников Урана. И что из того? А для кого-то эта колбаса что шла, что ехала, а вот за достоверную информацию о спутниках Урана этот человек глотку всем перегрызет и жизни собственной не пожалеет. Это чисто субъективный критерий, который хотя теоретически и может стать объективным (в смысле всеобщем), до такого уровня ещё не дорос. А выдавать какое-то личное мнение из области морали за Могучий критерий… Это, по меньшей мере, неправильно.

7) 

Гуманитарные науки должны привносить в общество гуманизм. Несмотря на весь романтизм такой критерий очень даже популярен (в основном среди бабушек – историков философии). Т.е., надо думать, если выяснится, что человеком движет, например, одна зависть, об этом нужно умолчать, сказать же: «Сегодня было открыто то чувство, которое движет человеком – это любовь». Тогда гуманитарные науки не есть

науки

(ибо ни о какой истинности здесь речи не идет; истина здесь то, что гуманно), а есть некий вид морали (по части воспитания). Таким образом, данным критерием мы просто нивелируем гуманитарные дисциплины, но тогда о каком

критерии

может идти речь? Наука-то получается одна – естественная. Абсурд? Абсурд.

8) 

В гуманитарных науках гораздо больше творчества, чем в естественных. Под творчеством при этом понимается не иначе как привнесение в теорию собственной субъективной точки зрения. Конечно, здесь творчества больше, ибо меньше точности; есть, где разгуляться. Но точность – это явление приходящее: вчера она была низкой, завтра будет высокой и т.к. гуманитарные науки достаточно молоды, то никуда им от этого творческого компонента, в настоящий момент, не деться. Но это ведь ещё совсем не говорит о какой-то там пропасти. Просто по самой своей основе естественные науки строже и точнее, но, в тоже время, не более того.

И т.д., и т.п.

Итак: вся разница между естественными и гуманитарными науками лишь в подходе к проблеме, в уровне решения проблем, в отправной точке решения. Это, конечно, привносит определённые нюансы к познанию, но не более того. Выше погрешность, сложней доказать теорию, какие-то специфические методы или сложности… Принципиальное различие одно, и я вам его показал. Всё прочее – наука едина.

Истина. Критерии истины

Мы ответим на вопросы «Что?», «Где?», «Зачем?» и «Как?» (на вопрос «Когда?», т.е. исторический экскурс, не отвечаю, т.к. нет у меня стоящих дипломников). Тем самым мы разобрались с тем, что это за штука такая – наука. Дальше – больше. Науку, как вид деятельности, легко представить в следующих моментах: назначение науки (в общественном смысле – польза, в личностном – самоутверждение) и практика науки, которую так же можно обозначить двояко: как поиск истины и как привнесение открытой истины в массы. Но применение – это вопрос десятый, главное же – истина.

Здесь я буду банален до крайности: истина – это соответствие знания действительности. Или, если говорить предвзято: истина – это соответствие полученных при воздействии на действительность образов ожидаемым образам. Почему так сложно? Естественно, что мы не можем сказать, соответствуют ли наши образы собственно действительности, ибо о действительности мы можем судить опять же только по образам. Т.е. картина здесь следующая (рис. 4).

Рис. 4

Говоря другими словами: если нижние квадраты соответствуют друг другу, то мы говорим, что наше знание истинно. Только так и никак иначе. Впрочем, ничего нового и глобального я тут не сказал, это всё давно уже известно и приводилось здесь лишь с той целью, что надо же ведь как-то и свою мысль обозначить. Но, для пущей наглядности, далее я буду пользоваться первой формулировкой определения истины, ибо, что за ней стоит – ясно, а звучит проще.

Тут, конечно, возникает мучительный вопрос: если мы имеем дело только с образами, как мы можем говорить о действительности? Человек невнимательный при прочтении первой части данного эссе (и особенно первых глав) пренепременно задастся таким вопросом. Но, если мы принимаем ту самую первую конвенцию (а если вы её до сих пор не приняли, тогда вообще удивительно, как вы дочитали до этого места), всё сразу становится на свои места: есть «Я» есть «Не-Я» [конвенция] есть мир есть истинное или неистинное его представление (т.е. есть истина), и только верификация скажет нам, где правда, а где ложь.

Да, если мы утверждаем, что истина – это соответствие знания действительности, то проверить, истинно ли наше знание или нет, можно только через верификацию. Расписывать всю эту процедуру я считаю излишним, т.к. верификация сама по себе уже неоднократно расписывалась во всевозможных учебниках, и нового я здесь вряд ли чего скажу. Другое дело оправдать верификацию… Но об этом в следующей главе. Нам же интересно иное, а именно – вторичные критерии истины (в данном случае истинности теории), ибо если не отсеять последние, очень даже может получиться путаница или и вовсе неверное понимание написанного. К таковым относятся следующие критерии: внутренняя непротиворечивость; логичность; простота; польза; красота; непротиворечивость существующей картине мира. Вы спросите, почему эти критерии вторичны? Да потому что они от человека, а не от действительности. Действительному положению вещей безразлично, как мы мыслим (логика хоть и истинна сама по себе, всё же имеет достаточно размытые границы и множество оговорок, а потому на логичность всё же следует посматривать с опаской), какие у нас уже есть теории, нравится ли нам новая правда, считаем ли мы её красивой… Всё это если и может служить критериями, то только как дополнения, «для пущей важности», но без верификации все они и гроша ломаного не стоят. Теперь по порядку.

Внутренняя непротиворечивость теории – один из немногих критериев заслуживающих внимания. Действительно, если даже теория строится на совершенно истинных посылках и выводит, в конце концов, истину, она всё же может в своих построениях противоречить тем или иным своим же тезисам, что означает истинность выводов теории, но не истинность самой теории. Противоречивость же теории подразумевает противоречивость бытия, что невозможно. Потому этот критерий очень даже имеет право на существование, а порою и вовсе является необходимым.

То же самое и логичность. Если теория не логична (внутренне, само собой), то она не может быть истинной просто потому, что она (эта теория) не соответствует логике вещей. Ведь человеческая логика (её самые общие законы) есть не что иное как отражение логики того мира, а значит, нарушая логику человеческую, мы, тем самым, противоречим логике мира, что, в свою очередь, означает неистинность. Но, как уже было сказано, критерии эти вторичны на том основании, что если даже теория логична и внутренне непротиворечива, она всё же может не соответствовать действительности и верификация по-прежнему остается королем положения.

С другими же вторичными критериями всё обстоит куда смешнее.

Простота. Специальная теория относительности проста? Вряд ли кто скажет, что это простейшая теория. Так что же, значит, она ложна? Отнюдь. Впрочем, всё даже проще. Простота или сложность – это субъективное мнение. Для меня, например, дифференциальное исчисление очень сложная и непонятная вещь, но вряд ли так же думает какой-нибудь доктор математических наук. Следовательно, теория может быть хоть простой, хоть сложной, действительности сие безразлично, т.е. истинность её от этого никак не изменится. Но если такой критерий ничего не говорит ни об истинности, ни о ложности, то какой же это тогда критерий?

Эстетичность – ещё интересней. Эстетика (как взгляд, оценка) есть вещь настолько субъективная, что выдавать её за какой-то всеобщий критерий, как минимум, неразумно, а тем более оценивать таким критерием какие-то всеобщие теории. А потому, и разговаривать здесь не о чем.

Полезность – сложнее. Действительно, смысл существования науки в её пользе и если её нет, то какая же это наука? Но польза – это дело наживное. Сегодня от этой теории пользы, как от козла молока, а завтра на ней будет строиться новая техническая революция. Тем более неправильно говорить о пользе, как о критерии. Какое-то знание (здесь не обязательно научная теория) может быть хоть трижды бесполезно, но при этом полностью соответствовать действительности. Но может ли приносить пользу неистинное знание? Как ни странно, но может. К примеру, известен эксперимент, когда больным давали обычную воду (или что-то ещё не менее бесполезное), и они выздоравливали. Т.е. знание (больных) неистинно, но польза есть. Отсюда, и польза как критерий, пусть и вторичный, также не имеет смысла; отталкиваясь от полезности, ничего об истинности/ложности мы сказать не можем.

Что мы видим в итоге? Последние из рассматриваемых мною критериев имеют одно общее: они все субъективны. Субъективность же, что очевидно, в принципе не может служить всеобщим критерием (т.е. критерием истины, т.к. истина по определению всеобща). Работают только те критерии, которые строятся на каких-то своих теориях (а, следовательно, они сами по себе всеобщи), а это только внутренняя непротиворечивость и логичность. И хотя они, тем не менее, от человека, всё же здесь имеется прямое отношение к действительности, а значит, такие критерии могут жить.

Но то, что мы сказали, что есть истина, и как её проверить – это ещё полдела. За этим разбирательством сразу следует целый ряд вопросов, которые, как ни крути, а решить надо. Во-первых, коли мы уж говорим, что истина поддается верификации, мы должны оправдать саму верификацию, ибо в Кругу философском она не очень-то в чести. Далее, мы должны расставить точки над «i» в плане обозначения истины, т.к. и здесь таится немало подводных камней. Потом мы скажем об истине абсолютной и относительной. И наконец, как итог, рассмотрим истину в динамике, т.е. развитие истины. Только тогда мы будем знать об истине всё.

Верификация

Вопрос: «Но верификация ведь сама по себе не истинна, она не логична, противоречит логике, как же с помощью неистинного критерия можно проверять на истинность?». Неправильный ответ: «С помощью верификации нельзя утверждать, что истинно, а что нет; данный критерий следует отбросить». Безусловно, такое решение проблемы не лишено основания, но так вы за голой теорией не видите правды жизни, так что, уж будьте любезны, выслушайте правильный ответ.

Верификация, для тех, кто не в курсе, это проверяемость какого-то положения, теории практикой и верифицировать – значит проверить на практике. Но это так, к слову. Что же, по сути, есть верификация? Это проверка правильности (соответствия действительности) или неправильности какой-то теории по единичным наблюдениям. Т.е. на основании конечного числа наблюдений мы простираем данную теорию на бесконечное число таких наблюдений. Но кто сказал, что полученная верификация не есть случайное стечение обстоятельств, или что таковое будет наблюдаться всегда и везде? Да пусть этих наблюдений будет хоть миллион миллиардов, это всё равно конечное число, и кто даст 100% гарантию, что в миллион миллиардов первый раз наблюдение будет соответствовать теории? Верификация – это то же самое, что, видя десять белых холодильников, говорить, что все холодильники белые. Это есть не что иное, как полная индукция (не надо аплодисментов, до этого не я додумался), и как бы не исхитрялся Бэкон или Милль, полная индукция так и остается, собственно, полной индукцией, со всеми вытекающими отсюда выводами. Наука логика на полном основании считает данный вид индукции недееспособным; на нем, по идее, действительно нельзя строить никакие умозаключения. Однако, именно на такой индукции, по сути, строится вся наука, и строится очень даже неплохо, так как же так? Попробуем разобраться.

Полная индукция на практике означает то, что любое положение или теорию можно принимать только с некоторой вероятностью. Т.е., вместо того, чтобы говорить, что раз уж десять холодильников белые, то все холодильники белые, мы должны сказать: если десять холодильников белые, то, скорее всего, и все холодильники белые. А если ещё точнее и грамотнее, то … с вероятностью 90% (например) все холодильники белые. Но как оценить эту вероятность? А никак. Данная задача оказывается совершенно невыполнимой по той простой причине, что здесь нужно знать какое-то «опорное», абсолютное значение (неважно какое), от которого мы будем отталкиваться при расчете так необходимой нам вероятности, мы же этого на данный момент знать не можем. А если узнаем? Но тогда, раз мы, тем самым, знаем всё (ту самую конечную абсолютную циферку), то какая уж тут может быть вероятность? Это уже стопроцентная уверенность. Т.е., либо мы не можем оценить вероятность, либо нам просто оценивать нечего. Третьего не дано.

Таким образом, вероятность истинности теории есть понятие сугубо теоретическое и к практике прямого отношения явно не имеющее. Более того, получается, что и верификация… Да, верификация сама по себе не истинна, но, повторю ещё раз, не истинна абсолютно. Она есть истина относительная, ибо в ней заключена вероятность. Тот подход, что истина – это только абсолютная истина – он не верен. Относительная истина тоже истина, хотя и с вероятностью, но ведь порою, в сугубо прагматичных целях (а то – всякая цель науки), эту вероятностью можно и проигнорировать. Главное мерило науки – польза, а польза означает практика. Эта вероятность (вероятность истинности верификации) оказывается столь велика, что ею, в общем-то, можно пренебречь, сочтя её за абсолютную уверенность: закон Ома не вероятно истинен на 99,999%, а абсолютно истинен (в некотором приближении). И если когда-то он перестанет работать, что ж, будем искать причины и придумывать новый, а сейчас, коли он не просто работает, но ещё и всех устраивает, а также приносит сочные плоды, зачем мы должны от него отказываться? Теория теорией, а практика практикой. Поэтому, вся эта полная индукция практически себя оправдывает и бежать от нее, на данный момент, смысла не имеет. Тем более, вспомните ещё раз назначение науки: лучшая приспособляемость. Всё, что на пользу данной цели, то и хорошо. Верификация же полезна, следовательно, она оправдывает себя. А то, что когда-то, где-то закон может и не сработать… Ничего страшного, придумается новый. Да и в чисто теоретическом плане верификация состоятельна. Но состоятельна не абсолютно, а относительно. Как истина относительная, которая, ясное дело, вовсе не есть ложь, как думают некоторые.

Но что, в таком случае, делать с моей теорией? Тут я, со своим гносеологическим оптимизмом, по-видимому, должен как-то оправдываться.

Верификация была, есть и будет единственной верной и безошибочной проверкой теории на истинность. Но как возможно абсолютно достоверное знание, если теория может быть верна только с какой-то вероятностью? Да, полная индукция логически несостоятельна, но ведь неполная-то очень даже состоятельна. Каждый из десяти холодильников белый, следовательно – все десять холодильников белые. Т.е., если выборка будет охватывать всю группу, то это уже индукция неполная, а значит очень даже работающая и логически дееспособная абсолютно. Тем самым, я хочу сказать, что верификация только тогда станет истинной абсолютно (сама по себе), когда она станет неполной индукцией.

Тут мы наталкиваемся на некий дуализм. Одно дело, когда какая-то теория действует, как бы только в пространстве, безотносительно времени. Например, положение, что все деревья сейчас (конкретика не важна, я просто показываю суть) зеленые, можно верифицировать как неполную индукцию в том случае, если мы осмотрим каждый росток на нашей планете. Выборка, тем самым, становится равной самой исследуемой группе, и индукция становится неполной. Другое дело, если мы говорим, что деревья всегда зеленые. Тут уже проблема: а кто сказал, что через год не вырастет синее дерево? И как же нам теперь обосновать возможность неполной временной индукции? Придется удариться в фантазирование.

Такая индукция станет неполной только в том случае, если мы сможем со 100% вероятностью предсказать сколь угодно отдаленное будущее и прошлое. Тем самым, однозначно зная прошлое, настоящее и будущее, мы можем говорить о верификации, как о полноценной и вневременной неполной индукции, ибо тогда мы будем знать все наблюдения, которые только могут быть. Возможно, это только в случае абсолютно точного знания о мире, которое, впрочем, как видно из предыдущей части, теоретически вполне может быть (хотя и практически вряд ли). Т.е., мы видим достаточно интересную картину: проверка теории на истинность будет только тогда сама истинна, когда проверяемая теория будет абсолютно истинна. Но ведь теория может быть абсолютно истинной? Может. Значит и верификация может стать логически совершенно непротиворечивой, так что и теоретически она (верификация) оправдывает себя. Оправдывает она себя и практически, как показывает сама жизнь, так что же тогда плохого в этой самой верификации? Одни плюсы, пусть и не вопиюще яркие.

И в заключение обмолвлюсь об истории, как науке, казалось бы, верификации не поддающейся в принципе (ее объекты исследования уже нельзя наблюдать). Но в чем же проблема? Никто ещё не отменял косвенные наблюдения, а различного рода документы, находки, народный фольклор, в конце концов, разве это не косвенные показатели? Их-то мы можем наблюдать и проверять. Другое дело, что здесь очень сильно влияет интерпретация, т.е. субъективный фактор. То, что Дилтей или Зиммель считали, что историк должен «пропустить через себя» историю – это неверно. Как считают многие, это уже не история, а психология, хотя и тесно связанная с историей. Ведь, извините меня, верификация – это одно, а субъективность уже совсем другое. То же самое, кстати, относится и вообще ко всем гуманитарным наукам. В последних очень уж велико влияние субъективности исследователя, а именно она (эта субъективность) создает иллюзию, что верификация здесь не работает. На самом деле нужно просто верифицировать по всем правилам, а не додумывать там, где проверить проблематично (или лень, или красивее хочется, или интересней, или…). Так что верификация, как ни крути, а работает всюду, являясь замечательнейшим критерием нашего знания. И пусть все эти измышления звучат, может быть, слишком сложно (в плане оправдания верификации), но… ведь так оно и есть. По–моему, и ежу понятно, что чтобы проверить, соответствует ли теория действительности (истинна ли она), нужно… проверить, соответствует ли она действительности, т.е. верифицировать (уж извините за тавтологию). Ведь правда?

Обозначение истины

Речь пойдёт о различного рода лингвистически-семантических барьерах в обозначении истины и о приближённом к этому субъективном идеализме. На это я скажу следующее: какой бы корявый и ржавый ни был знак, обозначающий перекресток, перекресток за ним всё равно есть. Теперь подробнее.

Я ни в коем случае не отрицаю, что лингвистические преграды существуют, и что они мешают как в поиске, так и в обозначении истины (или вообще любого знания). Но о чём это говорит? Только о сложностях и ни о чём больше. Здесь нужно уяснить одну достаточно простую вещь. Есть мир «вещей-в-себе» и мир «вещей-для-нас»; они относятся друг к другу как предмет к имени. Мы оперируем не предметами (в голове у нас нет ни стульев, ни столов), а именами, т.е. знаками. Преобразование предмет → знак, конечно, несет в себе какую-то ошибку (об этом я уже говорил неоднократно), но разве можно утверждать, что если неточен знак, то и сам предмет «неточен»? А ведь так и утверждается. Утверждается, что все наши теории не идут далее знаков (слов), за ними нет действительности, ибо мы оперируем одними знаками (хотя это – само собой). Следовательно, мы ничего не знаем о действительном мире. Спрашивается, ну и что, что мы оперируем знаками? Знаки же есть не совершенно особенный, изолированный мир, а мир, строящийся на мире «вещей-в-себе» и являющийся его, по сути, отражением (пусть и несколько искаженным) в иной форме. Если же мы утверждаем, что «щи отдельно, а мухи отдельно», что кроме знаков никакого мира нет, то это уже просто-напросто субъективный идеализм, который, как я уже говорил, совершенно несостоятелен. Последовательный же субъективный идеализм может привести только к солипсизму и тогда вообще нельзя говорить ни о какой истинности или неистинности. Таким образом, из того, что у нас в голове не стул, а образ стула, нельзя утверждать, что тем самым самого стула нет или, тем более, что он, тем самым, уже не имеет ничего общего со стулом как «вещью-в-себе».

Но что здесь ещё более интересно, так это лингвистическое обозначение какого-то положения. «А откуда мы знаем, что 2+3 = 5?»; «А откуда мы знаем, что рост Ивана Ивановича 1 м 82 см, а не 27,5 «ы»?» И т.д. Спрашивается, какая разница, как что назвать? Ну давайте будем измерять всё не в метрах, а в папуасских локтях, что от этого изменится? Только циферки. Давайте числа переобзовем, и что из этого? Это всего лишь имена, знаки. Какой знак не поставь: круглый, треугольный или квадратный с нарисованной в нём стрелочкой вправо – поворот за ним всё равно будет именно направо. Спрашивается, почему, например, вещества с упорядоченной кристаллической решеткой, в узлах которой находятся атомы со свойствами восстановителей, называются металлами? Это что же, придумали название такое «металл» и подогнали под этот знак действительность? Вот вам и сознание определило бытие. Но что здесь первично? Первичен не знак, а уже потом что-то там под него, а действительность, которую лишь обозначили словом «металл». Сам металл от этого не появился и не исчез, это знак появился, который обозначил такого рода вещество. Так что всё верно, бытие определило знак, а не наоборот. В конце концов, основа основ – математика – есть полностью абстрактная наука; в природе нет ни двоек, ни интегралов, как «вещей-в-себе»; это всё знаки; два стула, пять ножек есть, а вот просто два и пять – это вам в Древнюю Грецию надо. Я это к тому говорю, что совершенно неважно, какие знаки мы используем, главное, соответствуют они действительности или нет. И оперируя знаками, мы подразумеваем за ними действительность; действительность определяет и знаки, и их взаимодействие, если, конечно, мы говорим объективно. Хотя здесь уже и в самом деле возникает проблема.

Наши образы по большей части крайне неточны. Что такое красный цвет? Все его себе прекрасно представляют, но определить его точно можно будет только в том случае, когда мы будем знать все цифры в обозначении соответствующей длины волны; мы же этого пока не знаем и говорим о данном (да и о любом другом) цвете лишь с какой-то погрешностью. Что уж говорить о предметах гуманитарных наук: что такое сознание, строй, родина? Это определить очень и очень сложно. Но сложно, во-первых, не значит невозможно, а во-вторых, совсем уж не значит, что тем самым мы вообще говорим непонятно что. Вся эта неточность в определениях есть опять же не что иное, как некая лингвистическая погрешность (не скрою, как её оценивать – не знаю), а значит всякое определение само по себе уже относительно, хотя порою этой относительностью можно и пренебречь (достаточно точно можно определить такие «вещи-в-себе», как металл, птица, человечество…).

Эта относительность понятий особенно проявляет себя при обмене информацией людей с разной культурой или хотя бы с разной системой ценностей. Достаточно трудно, наверное, объяснить папуасу, что такое, хотя бы, тумбочка; он будет представлять себе всё что угодно, но наверняка его тумбочка, при всем вашем искусстве рассказчика, мало будет похожа на вашу. Эти лингвистические барьеры, конечно, вещь не очень приятная, но исправимая.

Любому человеку (если у него, конечно, достаточно мозгов, чтобы понять объясняемые вещи) можно замечательно объяснить такие понятия, например, как человечество, число, рука… или даже сложнее: электрон (частица с зарядом 1,6ּ10^-19 Кл, а Кулон – это…), атом, ДНК и т.д. Т.е. все те понятия, которыми уверенно пользуются естественные науки. Почему? Потому что они определены достаточно точно; додуматься здесь до каких-то «извращеньев» – это ещё постараться надо. Другое дело «жиденькие» гуманитарные понятия. Тут самому себе-то, зачастую, не объяснишь, что уж говорить о ком-то другом. Почему – так же очевидно: понятия крайне неточны, т.е. обладают внутренне достаточно высокой погрешностью. Но точность-то – дело наживное; сегодня лингвистический барьер едва ли не непреодолим, а завтра и понятия-то такого не будет. Так почему же тогда на этом барьере строятся выводы аж о непознаваемости мира? Неверные это выводы.

В итоге, я скажу следующее: «вещь-для-нас» (как знак), конечно, имеет внутреннюю погрешность, но это всего лишь отклонение от истины, а не её перечеркивание. Нужно искать не оправдания «различности» своих понятий в языках, культуре и глобальном устройстве бытия, а искать точность и лаконичность; тогда-то вас и поймут.

Истина абсолютная и относительная

Абсолютная истина – это исчерпывающее, не требующее дополнений знание о каком-либо факте (законе, явлении) действительности.

Относительная истина – это такое знание о мире, которое может быть дополнено (уточнено).

Это, в общем-то, общепринятые определения абсолютной и относительной истин. Но на настоящий момент бытует мнение, что никакой абсолютной истины быть не может; всякая истина относительна. Я же скажу, что это не так. Абсолютных истин несметное количество. Я не говорю о такой «истине», как Cogito ergo sum; в кавычках же, потому что это только я «соgito», истина же должна быть всеобща; не говорю я и об абстрактных истинах, вроде 2х2 = 4 или х/х = 1, ибо в природе цифр нет. Я говорю о самых настоящих абсолютных истинах – фактах окружающей действительности. Например: напротив моего дома сегодня есть лес. Кто я – известно, где я живу – известно, когда это сегодня – тоже известно. И даже если весь мир сегодня придет к моему подъезду, всячески психически здоровый человек увидит лес. Требует ли такая формулировка факта дополнений? Нет. Это положение, которое не может быть дополнено или как-то уточнено. Вот и абсолютная истина. «Иван Иванович сегодня разговаривал с Иваном Петровичем», «У Людмилы Николаевны на прошлой неделе в квартире, где она прописана, наличествовала кровать» и т.д. И такие истины встречаются на каждом шагу.

Но что это за истины? По сути дела, дальше качественной констатации какого-то факта дело не идет. Если взять тот же пример, то разве я могу сказать какую-нибудь конкретную дату, кроме «сегодня», или не менее размытое «вчера», или «в прошлом году»? Ну, скажу, и что из того? От чего я отсчитываю? Я могу отсчитывать только от настоящего момента, все остальные моменты требуют количественной констатации и точки отсчёта. Да и этот настоящий момент «размыт». Ведь время (как «вещь-для-нас») так же обладает погрешностью, оно не точно. Или если я скажу о расстоянии, измерю я его точно? Вряд ли.

В то же время, можно сказать, что истина и с числовыми значениями может быть абсолютной. К примеру: «рост Ивана Ивановича, проживающего по адресу… равен 1,82м ± 10% с доверительной вероятностью 0,97». Чем не абсолютная истина? Да, она включает в себя погрешность, но вот именно, что включает в себя (в своё определение), а не обладает погрешностью как относительная истина. К вышеприведенной формулировке ничего добавить нельзя, и если мы позже скажем, что рост Ивана Ивановича 1,82м ± 1% с доверительной вероятностью 0,99, разве мы опровергнем прошлую истину? Эта вторая истина будет входить в первую, но, тем не менее, она (первая наша истина) так и останется абсолютно верной. Она верна на все времена, никаких изменений здесь быть не может. Вы, конечно, можете заявить, что вот мол, что же это за такая абсолютная истина, если может существовать истина выше неё? Ну и что? Ведь такая истина полностью (на все 100%) соответствует действительности, а значит, являет из себя абсолютно достоверное (не путать с «точное») знание, т.е. абсолютную истину.

Таким образом, абсолютные истины, на самом деле, встречаются на каждом шагу. Относительная же – это, в основном (хотя и не только), общие законы, такие как тот же закон Ома, или какой-нибудь закон прироста прибыли в зависимости от затрат на рекламу. Эти законы действительно могут быть дополнены, так как они не есть факты, они есть общее описание, которое, к тому же, работает не в конкретный момент времени и в конкретном месте, а всегда и всюду (хотя и при определенных условиях, что, впрочем, здесь не принципиально). Такая истина, т.е. которая обща, а не фактична, и есть относительная, ибо общность, опять же, подразумевает полную индукцию, а значит и относительность. Отсюда, мы можем сказать, что все, что есть факт (как бы он ни формировался и какие бы числа ни включал) есть истина абсолютная (если, конечно, этот факт грамотно сформулирован); что есть обобщение – истина относительная (здесь естественно, не только научные законы). Т.е. то, что абсолютных истин не существует – это неверно, они есть, но есть и относительные истины. На последних следует остановиться подробнее.

Тут нам следует разобраться с внутренней и внешней погрешностью истины. Под внутренней погрешностью я понимаю такую погрешность, которая формулируется в самом определении истины. Под внешней же погрешностью я понимаю такую погрешность, которая означает неоднозначность и не абсолютную верность (не абсолютно точное соответствие действительности) формулировки истины. Чтобы было яснее, приведу ещё пример: стул стоит на расстоянии 0,8 ± 10% м (доверительная вероятность 0,95) от стола – это истина абсолютная (напомню, здесь я показываю суть, а не то, как я проворен в казуистике); стул стоит на расстоянии 0,854 м от стола – истина относительная. В первом случае, как бы я не конкретизировал свои знания, стул будет стоять всё равно на таком расстоянии (в таком диапазоне), во втором случае – завтра я могу сказать 0,8542 м, послезавтра 0,85421 м, т.е. с уточнением меняется и формулировка истины. Говоря проще, первая формулировка при дальнейших уточнениях не изменится, она всегда будет верной (потому истина и абсолютная), вторая же формулировка может быть и изменена, ибо возможно изменение истины (т.е. нашего знания, заключённого в формулировки истины), потому такая истина и относительная.

Если теперь говорить о научных законах, то сейчас они поголовно есть истина относительная. Связано это всё с той же полной индукцией, незнанием каких-то составляющих закона или невозможностью зафиксировать и измерить те или иные отклонения. Тот же, уже порядком замученный мною, закон Ома не есть истина абсолютная, завтра он может стать , а после и вовсе каким-нибудь . Т.е. вполне может потребоваться переформулировка самой истины, что говорит о наличии у нее внешней погрешности (а значит, истина эта относительна). Можем ли мы сформулировать этот закон как абсолютную истину? Не можем, ибо для того нам нужно знать его погрешность, а чтобы её знать, нужно знать все случаи применения этого закона, а это, между прочим, ещё и будущее, которого мы пока не знаем. А значит наука, всё же, в обозримой перспективе будет так же строиться на относительных истинах (хотя в основе и будут факты – истины абсолютные).

Тем самым, истина абсолютная отлична от истины относительной наличием у последней внешней погрешности. И лишь в случае, когда эта погрешность становится равной нулю, мы получаем абсолютную истину. Как вы думаете, может ли она стать равной этому самому нулю? Если вы читали первый раздел, то ответ вам известен. Так что не будем повторяться – отвлекаться, приступим, наконец, к динамике.

Развитие истины

Чтобы вы не путались, под «динамикой» истины я и понимаю её развитие. Развитие же – это какой-то тренд, характеризующий изменение истины (в частности) во времени. Разумеется, это всегда истина относительная, абсолютная истина по определению не может изменяться. При этом не важно, об истине какой науки идет речь, тенденция здесь всегда одна и та же.

А теперь тезис: истина в своем развитии характеризуется стремлением к снижению внешней погрешности. Т.е. на истории всей и всякой науки жирными чёрными буквами написано: . Это, в общем-то, не требует особого доказательства. Смысл и назначение науки (как и вообще познания) в том, чтобы лучше приспособиться к окружающей действительности, а это означает знать о мире как можно больше. Это стремление заложено в самой психической природе человека и ничего с этим не поделаешь. Большее же знание о мире означает, что познание развивается как вширь (новые, неизвестные сферы бытия), так и вглубь (уточнение уже известного). Это развитие «вглубь» и есть стремление к минимизации погрешности в нашем знании о бытие.

Эту тенденцию нетрудно проследить: сначала расстояние измерялось частью собственного тела (тот же «локоть»), потом линейкой, потом штангенциркулем, потом лазером, потом… Так везде. Погрешность минимизируется, человек хочет привести относительную истину к абсолютной. Этот принцип, конечно, распространяется не только на измерения, но и на сами законы: каждый последующий закон описывает данную область бытия точнее, чем предыдущий. Здесь можно привести классический пример с физикой: была механика Ньютона, стала теория относительности Эйнштейна, которая, как известно, значительно точнее. Это же, кстати, очень хороший пример применимо к самой истине: последующая относительная истина потребовала практически перечеркивания предыдущей, т.е., как выяснилось, у прошлой теории была достаточно высокая внешняя погрешность.

Но то, что каждая новая теория точнее предыдущей (при этом всегда хочется ещё точнее) – это, пожалуй, дело ясное. Но как же здесь преемственность теорий (относительных истин)? «Наивный коммулятивизм» уже давно критикуется всеми, кому не лень. Оно и правильно. Действительно, та же механика Эйнштейна, как её ни упрощай, никогда не станет механикой Ньютона (если только тело находится в абсолютном покое, но тогда теряется весь смысл, ибо описывается-то движение). Так где же преемственность? Нет, так мы её не найдем. Преемственность надо искать не в самой истине, а в её внешней погрешности. Т.е., принцип погрешностного коммулятивизма можно обозначить так: каждая новая теория описывает какую-либо сферу бытия в худшем своём случае с погрешностью, приближенной к погрешности предыдущей теории в лучшем случае. Тот же пример: в случае малых масс, энергий и скоростей значительно меньших скорости света искомые числа будут практически одинаковыми как решением с помощью теории Ньютона, так и решением по теории Эйнштейна. Если же, например, скорость будет близка к скорости света, то теория Ньютона выдаст нам числа с такой погрешностью, что представить страшно, теория же Эйнштейна будет обладать той же погрешностью, что и в первом случае, замечательно работая и здесь. Так же в гуманитарных науках. Теория добавочной стоимости Маркса более или менее сносно работала применимо к текстильной и тяжёлой промышленности Англии начала XIX в. Сейчас же, и в условиях всемирной экономики, она будет выдавать просто жуткие погрешности, в сравнении с современными теориями. Но если описать туже текстильную промышленность (а это лучшие условия для теории Маркса) теми же современными теориями, погрешности и той, и этих теорий будут почти одинаковыми. Как видите, погрешностный коммулятивизм работает не только в физике, но и вообще во всякой науке или дисциплине. Впрочем, итак очевидно, что всякая последующая теория, так или иначе, уточняет предыдущую, что и есть, по сути, описываемый здесь коммулятивизм.

Но всё это, как бы, в целом. Да, тенденция такая имеется, но погрешность не снижается линейно, с каждым днем на 0,1% (это я так, «с потолка»), на практике (историческая практика) погрешность снижается скачкообразно, с появлением новой теории. Развитие же собственно науки, (а не истины как таковой, рассматриваемой выше) имеет свои особенности, которые тоже хотят быть обозначенными и рассмотренными. О них-то мы и поговорим в следующей главе.

Развитие науки

Об истине мы сказали достаточно; пора вернуться и к нашей досточтимой науке как таковой. Но коли уж мы со статикой покончили, обратимся к динамике, развитию науки. И здесь нами будет руководствовать одно слово – парадигма.

Парадигма означает господство некой теории в некой науке. Парадигмальное развитие науки, в свою очередь, значит, что теории меняются скачкообразно, и в течение парадигмы привилегированное положение занимает какая-то одна теория. Такое развитие науки прослеживается на протяжении всей её истории. Чем это обусловлено? Во-первых, очевидно, что наше знание не приобретается линейно; оно не просто бежит, но бежит по ступенькам. Это, пожалуй, дело ясное. Во-вторых, учёные тоже люди, и у них есть сложившиеся стереотипы и, в конце концов, привычки. Потому парадигма никогда не сдаётся без боя. Следовательно, парадигмальность есть единственно возможный и единственно существующий тип развития науки. Для человека иное невозможно. Наука развивается парадигмально. Да, если бы уточнение истины происходило постепенно, без всяких скачков – это было бы замечательно, но на практике дело обстоит немного иначе. Наука развивается именно скачками: привилегированное положение какой-то теории со временем не выдерживает критики и на её место, в один прекрасный момент, восходит новая теория, которая, через некоторое время тоже будет ниспровергнута. Конечно, всё это вовсе не значит, что учёный мечтает, лишь бы его теорию поскорее опровергли, скорее наоборот (если это не мифический учёный Поппера), но положение дел, в своей основе, именно такое.

Что есть парадигма (конкретнее), и чем она характеризуется – это, пожалуй, объяснять излишне. Кун или Локатос (хотя у последнего и иное, но суть та же) достаточно говорили на эту тему. Я же здесь только обозначу само развитие науки в плане её парадигмальности, коли я уж так обозвал данную главу. Кстати, следует учесть, что далее будет говориться скорее об одной какой-то науке (физика, химия, социология…), нежели о науке в целом. Ведь парадигмальность всей науки (если такое и возможно) уже не есть собственно парадигма, это уже тип рациональности, о которой будет говориться дальше.

Итак, допустим, у нас имеется какая-то концепция (теория). Помимо того, что она сама говорит что-то и о чем-то, она так же (в виду своей истинности на настоящий момент) влияет и на другие теории, порою с нею совершенно не связанные. Т.е., эта теория создает вокруг себя какой-то взгляд на действительность, и чем сильнее эта теория, тем дальше распространяется присущей ей взгляд. Хотя, безусловно, влияние парадигмы чувствуется тем сильнее, чем решаемые вами проблемы ближе к её основной теории, ближе к её «ядру». Соответственно, ученый, который занимается какими-то исследованиями, обязан в оных придерживаться именно того взгляда, который присущ этой главнейшей теории (которая, кстати сказать, и конституирует парадигму), в противном случае все его выводы будут считаться ненаучными. Но, более того, учёный наверняка и не захочет (изначально) идти против существующей парадигмы, ибо в ней он воспитан; его взгляды есть, так или иначе, взгляды парадигмы. И надо приложить достаточно большие усилия или сделать такое противоречащее ей открытие, чтобы отказаться от этого парадигмального взгляда, что это под силу далеко не каждому.

Что ж, парадигма крепко стоит на ногах, она подтверждается всё новыми и новыми фактами, пополняется новыми теориями и убежденными сторонниками. В русле парадигмы происходит пополнение копилки знаний и, в конце концов, эти полученные знания начинают противоречить самой парадигме. Безусловно, даже в момент зарождения данной парадигмы, наверняка не все факты будут ею объясняться, но ученое сообщество старается не обращать на них внимания, если предыдущая теория была ещё более спорной, или же просто-напросто отнекивается от них, говоря что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Со временем таких противоречащих фактов становится всё больше, и начинается кризис науки, т.е. такой период в её развитии, когда главенствующее положение занимает такая теория, которая, в общем-то, мало что объясняет. В «запущенном состоянии» парадигма может и вовсе исчезнуть; наука становится безпарадигмальной, ибо не существует никакой доминирующей точки зрения. Это есть кризис науки. Возникают (или проявляются) какие-то теории, которые хотят взять на себя роль следующей парадигмы, и в итоге в этой борьбы определяется победитель – теория, которая может объяснить существующие противоречия наиболее логичным и доказательным образом. Тут всё снова становится на свои места, появляется новая парадигма, которая и будет властвовать до следующего кризиса.

Вышеобозначенный тип смены парадигмы может обозначить так:

1) Парадигма → факты (противоречащие парадигме) → кризис → новая теория → новая парадигма. Но это далеко не единственная модель парадигм. Я выделяю, помимо вышеуказанной, ещё и следующие модели:

2) Парадигма → факты → новая теория → кризис → новая парадигма. Здесь теория (новая) появляется ещё в русле старой парадигмы, и именно она обуславливает кризис науки. Причем кризис здесь уже не парадигма – факты, а парадигма – новая теория.

3) Парадигма → новая теория → факты → кризис → новая парадигма. Как видно, и здесь новая теория зарождается ещё в русле старой парадигмы, но не на основе каких-то вопиющих фактов, а лишь по воле какого-то ученого. Уже затем находятся подтверждающие эту новую теорию факты, придавая последнейдостаточный вес для борьбы с парадигмой и дальнейшего кризиса. Примером здесь может служить теория Дарвина. В биологии не было, в общем-то, ни кризиса, ни каких-то жутко противоречащих фактов, всё текло своим чередом, но появился Дарвин со своей концепцией, которая нашла сторонников, обросла новыми фактами и, в конце концов, стала новой парадигмой.

4) Парадигма → новая теория → кризис → факты → новая парадигма. Если в предыдущем случае новая теория сначала должна обрасти фактами, чтобы составить конкуренцию старой парадигме, то здесь возникшая теория, не основываясь на каком-то серьезном фактическом материале, уже создает кризис науки, после чего возникает борьба, где выигрывает тот, кто сумеет лучше доказать свою точку зрения. Такая модель может быть переписана немного по-другому: старая теория → новая теория → борьба → парадигма. Такой тип характерен для слабых парадигм, которые мало обоснованы и мало кого устраивают, когда даже малообоснованная, но более красивая (если можно так сказать) теория уже создает кризис, в котором, кстати сказать, не обязательно выиграет именно новая теория; возможно, активизация поисков фактического материала приведет к воцарению именно старой парадигмы. Примером здесь может служить революция в психологии, произвёденная Фрейдом. Нельзя сказать, что Фрейд так уж замечательно всё доказал, но даже это было лучше, чем предшествующая ему психология.

Я не отрицаю, что могут быть ещё какие-то модели смены парадигм, но эти, тем не менее, на мой взгляд, являются основными. Впрочем, сколько бы ни было ещё моделей, суть остается та же: наука развивается парадигмально. Но раз уж мы разобрались с тем, как происходит развитие науки, то не надо ли нам ответить на следующий за этим вопрос: а хорошо это или плохо?

Со времен Куна парадигмальность в развитии науки считалась злом, и практически всякий размышляющий на эту тему утверждал, что парадигмы создают препятствия в развитии научного знания, заставляя зацикливаться на какой-то одной теории (одном взгляде на действительность), вместо того, чтобы непрерывно пополнять науку наиболее точными знаниями. Не соглашусь. Следует помнить, что науку творят люди, а люди – это мнения; сколько людей – столько и мнений. Если снять всякие ограничения, то теорий будет такое немыслимое количество, которые, в свою очередь, будут так слабо развиваться (в виду малого количества своих сторонников), что наука просто застопорится в своем развитии. Каждый будет доказывать что-то свое, развивать свое, но много ли могут сделать несколько человек? Чтобы наука развивалась (особенно на современном уровне познания), нужно объединение если и не всего учёного сообщества данной науки и по всем вопросам, то хотя бы большей части и хотя бы по основным вопросам и теориям. Это единение и строится на парадигме, а, следовательно, именно парадигмальность дает науке её наилучшее развитие. Конечно, было бы замечательно, если бы ученые, исходя из каких-то очевидных и простейших истин, каждый, дополняя их, приходили всё к большим и большим открытиям, но какой же нормальный человек променяет своё всеобъясняющее знание о мире на какие-то дополняющие фактики, если его не заставят? «Мы все хотим быть Фюрером», и именно парадигмальность не дает никому стать им. Плюс к этому, парадигма замечательна тем, что учёные в её русле отрабатывают всю объясняемую ею область, и лишь когда знание начинает выходить за её пределы, появляется новая парадигма и новая исследуемая область. Так, поэтапно, не оставляя за собой «хвостов», и должна развиваться наука, коли уж науку делает человек.

Бесспорно, парадигмальность имеет и свои минусы: она не дает занять достойное место более истинным но противоречащим ей теориям (до поры до времени), третирует многих не согласных с нею ученых, ограничивает, в конце концов, наше стремление к всеобъемлющему знанию… И вопрос здесь в том, что же перевешивает: плюсы или минусы? Если вы всё ещё считаете, что минусы, то вспомните хотя бы философию – типичную непарадигиальную науку. В философии можно говорить о доминирующих в какое-то (совсем незаметное) время теориях, но это ещё далеко (очень далеко) не парадигмы. И что же? Далеко философия ХХI в. ушла от философии Древней Греции? Я могу и сейчас на полном серьезе доказывать концепции Протагора или Платона. Или социология, такая же наука без сильной парадигмы, много ли она открыла в структуре общества в сравнении с серединой ХIХ в.? Парадигма есть бесспорный плюс науки, парадигма дает науке идти вперед, а не топтаться на месте в практически бесполезных спорах. Так, спрашивается, неужели без парадигм было бы лучше?

Парадигмальность сквозит во всей истории науки. Она со всей очевидностью проистекает из самой психологии человека. В конце концов, только парадигмой можно объяснить многие факты (различного рода упрямство, слепота и проч. учёных) в развитии науки. Парадигмальность есть. Что нам от этого? От этого нам проработанность исследованных областей, высокие требования к доказательности теорий, многие практические нововведения (не было бы парадигмы, разве смогли бы несколько учёных создать тот же компьютер таким, какой он есть?). Так что, извольте признать: парадигма – это очевидность, обязательность и положительность (хотя и не без некоторых минусов). Кто думает иначе – тот неправ.

Рациональности

Если парадигма есть этап в развитии какой-то конкретной науки, то тип рациональности характеризует науку в целом; т.е. рациональность (здесь) есть общие установки науки. Сейчас, как известно, принято выделять три типа рациональности: классический, неклассический и постнеклассический. Эта точка зрения является доминирующей на настоящий момент. Я же с ней не согласен.

Во-первых, тип рациональности есть понятие вообще весьма и весьма спорное. Если «Научная рациональность – это представление учёного сообщества об идеалах и нормах научного исследования, принципов детерминизма в науке и характера отношения объект/субъект», то уже здесь на всём основании можно увидеть всю спорность такого понятия. Где вы видели, чтобы ученое сообщество, всё или хотя бы в подавляющем большинстве, принимало детерминизм или индетерминизм, атомизм или какое-нибудь «всеединство» в структуре общества, истина ли цель науки или практическая польза? Здесь имеет место быть не более чем доминирование одних взглядов над другими. Причем взглядов, касающихся отдельных вопросов, а никак не какой-либо целостной картины. Если парадигма есть понятие достаточно точное (конкретная теория с конкретными выводами и конкретными установками), то научная рациональность понятие настолько размытое, что говорить о нем на полном серьезе как-то даже неудобно.

Бесспорно, можно сказать, что рациональность есть та же парадигмальность, но применительно ко всей науке. Но, в то же время, парадигма, повторюсь, весьма конкретна. Момент смены парадигмы можно определить с точностью если и не до одного месяца, то уж до одного года точно. Она (смена собственно парадигмы) имеет конкретные причины и конкретные следствия. Во время же парадигмы её придерживается абсолютное большинство учёных, а то и (в точных науках вроде физике или химии) вовсе можно сказать, что почти все, за исключением единиц – отщепенцев. А что рациональность? Во-первых, непонятно, что значит – рациональность сменилась. Во-вторых, о смене рациональности говорят не иначе как post factum, что явно указывает на её нереволюционный характер. В-третьих, рациональность – это не установка, общие принципы всей науки, а скорее её наиболее яркие характеристики. Последних, в свою очередь, можно сосчитать несметное количество, и меняться они будут относительно друг друга совершенно сумбурно (по большей части). Да и значение какой-то характеристики зачастую спорно, ибо здесь нельзя говорить о действительно львиной доле приверженцев того или иного значения. Так что рациональность – это очередная выдумка философов, нужная разве что для получения учёных степеней. Ни о каких конкретных рациональностях, тем более об их хоть сколь-нибудь заметной смене говорить не приходится; историческая практика ничего такого нам не предъявляет.

Но то была присказка; будем мыслить глубже. Если новый тип рациональности возникает тогда, когда что-то меняется во взглядах или методологии учёного сообщества, то почему научных рациональностей всего три? Почему, например, постнеклассический тип рациональности возник в 50-х – 60-х годах ХХ в. (связан с НТР), да с тех пор и остается? А появление персональных компьютеров в 80-х? Появление Windows в 90-х (что значительно упростит процедуру общения человека с компьютером, и что, в свою очередь, привело к тому, что компьютер стал действительно массовым явлением)? Появление и развитие сети Интернет? Тоже ведь уже совсем другой подход в научной деятельности; новые возможности и новые проблемы. И что же теперь, всякое более или менее существенное новшество, относящееся к науке, означает новый тип рациональности? За период с XVIII по ХХI вв. таких типов можно насчитать, пожалуй, не один десяток. Так почему же сейчас всего лишь постнеклассическая рациональность, а не какая-нибудь там «не-совсем-сверх-нео-пост-не-классическая»? С такими же и успехами может быть и она, смотря как взглянуть на эту проблему. А «смотря как взглянуть» означает не иначе как субъективность, а значит, ни о каких объективных типах рациональности мы говорить не можем (в отличие от вполне видимой и объективной парадигмы); исторически, действительно, никаких рациональностей не существует.

Но давайте подойдём к проблеме с другой стороны. Если рациональность меняется тогда, когда происходит коренной (или хотя бы существенный) перелом в мировоззрении ученых, тогда… Тогда, как появилась первая рациональность, так она и существует до сих пор. Бесспорно, происходит перевес одних точек зрения над другими (и перевес порою существенный, взять хотя бы детерминизм XVIII в. и современный индетерминизм), но это всего лишь вопрос соотношения взглядов, а не самого взгляда учёного сообщества.

Таким образом, количество типов рациональности варьирует от 1 до ∞, смотря как посмотреть, а значит говорить о развитии науки через научную рациональность бессмысленно. Впрочем, если разобраться, как вообще образуется рациональность, то другого вывода мы сделать и не сможем. Если смена парадигм есть процесс скачкообразный, то смена рациональностей – процесс постепенный; одна рациональность может менять другую в течение десятилетий, причем незаметно для самого учёного сообщества (об этом я уже говорил). Мы можем это проиллюстрировать следующим образом (рис. 5):

Рис. 5

Здесь З – знание, t – время (все, конечно, очень образно). Первый рисунок – смена парадигм. Как видим, скачки есть революции, пологи участки – развитие науки в русле данных парадигм (1, 2, 3 …). В случае рациональности (правый рисунок) развитие постепенное, меняется только соотношение точек зрения, причем меняется здесь всё далеко не скачкообразно. Но мы почему-то выбираем какие-то отдельные участки и говорим – это один тип рациональности, это другой… А почему именно эти участки? «Так захотелось» – ничего более серьезного мы ответить уже не сможем.

Научная рациональность есть понятие объективно совершенно «размытое» и, как следствие, пустое; оно имеет вес только субъективно, субъективность же, как известно, объективного веса не имеет. Потому, говорить о каких-то типах рациональности, этапах науки, основываясь на таких пустотах, совершенно бессмысленно. Да, наука в каждый момент времени характеризуется увлеченностью или доминированием каких-то точек зрения по тем или иным вопросам, постоянно меняется и дополняется методология. Приоритеты исследования, в конце концов, тоже не постоянны, но говорить об этом имеет смысл только в плане конкретики (в 20-х годах ХХ в. в физике доминировало… физики занимались…), но никак не на теоретическом уровне философии науки, придумывая всякие красивые названия и нелепые характеристики.

С другой стороны мы можем говорить о типах рациональности в некотором приближении (абстрагировании) и в решении некоторых специальных вопросов. Хотя мы здесь и должны будем сказать, по какому такому критерию мы говорим о смене рациональности. Потом уже причины и следствия. С таким конкретным подходом ещё можно принять рациональность за нечто стоящее (хотя тем не менее практически-исторически несостоятельное), но то, что понимается под рациональностью сейчас… Какие-то немыслимые характеристики рациональностей, вроде «наука стала изучать самоорганизующиеся системы» (при этом непонятно, даже что это такое; тем более непонятно, почему это раньше наука такие системы не изучала), или «в науке стала признаваться возможность нескольких противоречащих друг другу истин» (ну это вообще бред). А спросите, почему эти характеристики сменились (т.е. почему произошла революция)? – нет ответа. Что принесла с собой такая смена взглядов? – нет ответа. В конце концов, разве большинство учёных сменило свои взгляды на позицию новой рациональности? Да большинство против такой рациональности (т.е. тогда вообще непонятно, с какого перепуга появились данные характеристики, тем более, почему мы говорим о какой-то там смене). Исторически ничего такого не было, нет и быть не может! Ни о каком развитии науки через рациональности говорить не приходится. Бред сивой кобылы и не более того. Всё! Более ничего не скажу. Точка.

Оправдание науки

Наука, конечно, не такое непогрешимое творение рук человеческих, но не так уж она и никчёмна, как кажется многим. Да, науку творят в подавляющем большинстве случаев бездарности и попросту недалёкие люди; безответственность и наплевательское отношение к самой науке стало практически нормой, но то всё – характеристики людей, но не самой науки. И хотя наука строится на людях (ученых), она всё же не есть только их внутренний мир; наука есть гораздо большее, влияющее все сферы человеческого бытия (в настоящее-то время), и как деятельность, претендующая на очень даже весомый авторитет. Но оправдывает ли наука своё высокое звание? Да-да, именно этот вопрос и являлся здесь основным. Что ж, мы рассмотрели основные проблемы, затрагивающие нашу измученную науку, и теперь мы можем уверенно сказать: наука, как сфера деятельности человека, оправдывает себя как теоретически, так и практически.

Откуда взялась наука? Из самого человека, являясь общественной актуализацией его стремления знать. Знать же, чтобы жилось лучше. Пора бы уже отбросить этот наивный и древний, ещё Аристотелевский взгляд, что человек познает, чтобы только знать (и точка). Человек познает, чтобы получать больше удовольствия при меньших энергетических затратах. Цель науки – не «абсолютная истина», а практика; все, что не практика – или побочный продукт, имеющий свои корни почти исключительно в психике создающего его учёного (социальное и политическое не так уж и важно), или со временем станет практикой (если имеется хоть какое-то возможное практическое применение). Отсюда, не стоит критиковать науку за её пассивность в продвижении к Истине и слабенькое желание объяснить всё и вся; не затем наука существует. Так же нелепо критиковать науку за то, что она, мол, ничего о действительности не знает, ибо не можем мы о ней ничего знать. Такое заявление есть вообще нелепость: либо вы говорите, что действительности нет, а всё есть плод вашего воображения (тогда кого вы критикуете? Себя?), либо, если вы всё же признаете хоть какую-то связь действительность-человек, вы должны сказать, что наука занимается делом и открывает нам всё большее и большее знание именно о действительности. А значит, все положения науки об истине и вообще её деятельность очень даже имеют право на существование, если не сказать больше.

«А как же быть с той проклятущей полной индукцией и лингвистическими барьерами?» – спросите вы. Отвечу: полная индукция несостоятельна абсолютно – теоретически, уже в относительном плане она недееспособна, не говоря уже о практике. Цель науки – практика, а то, что там философы измышляют в своих глобальных построениях, заходя всё в новые и новые тупики, – это проблемы философов, а не науки. В науке полная индукция работает? Работает. Так почему же мы должны тогда говорить, что наука на самом деле занимается ерундой? Так же и лингвистический барьер, который, конечно, хотя и создает определенную погрешность в толковании истин, но не носит решающего абсолютного характера для судьбы самой науки.

Развитие науки? Да, истины науки (ее теории) относительны, но разве относительная истина – это ложь? Это самая настоящая истина, хотя и не абсолютно верная. Почему знать значит знать всё, знать же часть – значит не знать ничего? Как-то странно звучит, не так ли? Парадигмальность же, на самом деле, есть благо для развития науки. Более того, именно парадигмальность вообще дает науке развиваться. Так что и в развитии науки всё стоит на своих местах.

Что же в итоге? Функция науки не есть продукт нашего непонимания системы мир-человек, наука занимается делом. Наука выполняет свою функцию, а значит, оправдывает себя, причем оправдывает не только как практика, но и как теория, как бы ни утверждали обратное различного рода скептики, прагматики и конвенциалисты. На этом все. Остается только добавить пронзительное: «Да здравствует наука! Ура!». А мыслить иное – значит мыслить ложь.

Ненаука наук

Введение

Ни много ни мало в этом разделе я буду говорить о самой философии, о чём вы, впрочем, уже наверняка и так догадались. В принципе, о философии говорил и говорит каждый второй (как минимум) философ, начиная с постановки проблемы Кантом. Конечно, нельзя сказать, что до Канта этой проблемы не было, но всё же не до такой степени, как после. Как я и обещал, об истории я скажу немного: все, что было раньше, было не верно. Обозначим же наиболее популярные точки зрения по этому вопросу. Самая распространенная точка зрения, что философия – это цельная наука, причем наряду со многими или даже выше последних. Такая теория не выдерживает критики, ибо цельная философия (и логика, и культурология, и онтология, аксиология… в одной куче) – это явно не наука, по крайней мере, в том виде, в каком она была в конце ХIХ – начале ХХ вв. Другая теория, даже несколько теорий, что философия на самом деле должна заниматься одной методологией, лингвистикой (в т.ч. научной терминологией) или обобщением научного знания (и т.д.) – тоже не очень похоже на правду, т.к. тогда философия теряет чуть ли не всё своё прошлое и становится неясным, куда отнести и кем теперь будут решаться все основные философские вопросы. Третья точка зрения, наименее распространенная среди философов, гласит, что философия вообще к науке отношения никакого не имеет и должна быть искоренена как пережиток «метафизического этапа». В итоге мы имеем следующее. Первое: философия как была какой-то непонятной наукой, так и остается ею по сей день. Вторая теория, а вернее её достижения, наполовину отпочковались в отдельные дисциплины, наполовину стали дополнять первую теорию. Третья же позиция так и осталась уделом прочих учёных и вообще далеких от философии людей. Так оно и было. Если хотите имен и фактов, литературы предостаточно; мне же (и здесь) это не важно.

Отсюда, совсем уже становится ясным, о чём я буду говорить. В общем, решать я буду те же проблемы: что есть философия, каковы её истоки, чем она должна заниматься и каково её место в нашем неумолимом бытие. Как вы уже догадались, начнем мы с самого общего, и здесь этим общим будет выступать отделение зерен от плевел. Т.е. мы постараемся увидеть не маску философии, которую рисуют нам современные философы-учёные, а увидеть всю правду, всё то, что из себя действительно представляет современная философия. Этим мы будем преследовать сразу две цели: во-первых, мы получим философию как она есть и, во-вторых, с ходу опровергнем существующее мнение на счет положения данной «науки». После поговорим о связи философии и науки, философии и творчества (искусства), причём поговорим пока лишь отрицательно. Так мы увидим философию в голом виде, чистую философию. Затем мы немного ударимся в психологию, чтобы проявившаяся нам чистая философия не ускользнула из виду; на психологическом же (это только звучит так красиво и сложно, на самом деле всё будет куда проще) базисе мы эту философию и поймаем, обозначим и запомним. Но далее нам нужно будет вновь сделать шаг назад, дабы понять философию во взаимодействии с прочим не через отрицание (как ранее), а через положительную взаимозависимость с наукой и творчеством. Только здесь мы сможем в полной мере осознать не только то, что есть философия, и откуда она взялась, но и понять её во всех отношениях со смежными областями. И напоследок мы займемся рассмотрением самой философии, ибо и в ней как таковой вопросов назрело предостаточно (хотя решаться здесь будут самые первостепенные). Глава же «ненаука наук» есть не иначе как заключение, т.е. обобщение; не более и не менее того.

Такую структуру я нашел наиболее целесообразной и «удобоваримой». И если не ставить себе барьеры в понимании нижеследующего материала различного рода выдумками авторитетных философов, то в этом чтении вы можете извлечь для себя не только пользу, но и, может быть, радость. На этом, пожалуй, я и закончу. Чтите.

Современная философия

Жил да был один очень умный человек. Многое он знал, и многое хотел знать. Детей он народил видимо-невидимо; заботился. Мало того, что человек этот отцом был, он ещё и детям дорогу в жизнь показывал, оберегал, научал, пока малы они были да несмышлены. Но со временем дети выросли, превзошли своего отца, да так, что тому и не снилось. Сами по себе стали. Отец же, привыкший к опеке и наставлению, не мог никак с детьми распрощаться, всё думал, что умнее он их, хотя на самом деле уже и в подметки не годился. Одряхлел отец, за сыновьями не поспевает, а всё будущее им показывает; по глупости своей старческой в разговорах их ничего не смыслит, но то и дело норовит подсказать иль решать проблему какую. Да что он скажет? Только знай, прошлые годы вспоминает, а как объяснить, спросить, так он только заученные фразы и повторяет, а то и вовсе отвернется и бубнит себе под нос какие-нибудь дела свои прошлые. Смеются над ним дети, но прошлые дела его уважают. Нынешние же… Да что с него взять? Так и живет он, никому ненужный маразматичный старик, до сих пор нянькой, и умнее всех считая себя.

Ясно?

Всякое человеческое, старея, ведет себя одинаково. Будь то человек, общество или наука. Возьмем того же старика. Обдумать и проанализировать настоящее у него получается уже с большим трудом, тем более доказать какие-то свои мысли; здесь он все свои доказательства строит на «непреложных» истинах и на том, что «…вот в 1937 году, как щас помню, был такой случай… так что…». Старики вообще любят вспоминать прошлое по делу и без дела. Также они любят участвовать и советовать во всех делах, но советы и мысли их поверхностны и в большинстве своем беспочвенны, ибо IQ уже далеко не тот, что был раньше. И, наконец, старики просто бесполезны. Да, они забавны, порой их интересно послушать, они могут натолкнуть на нужную мысль, но никакой пользы они, по сути дела, не приносят, хотя и утверждают, что они умнее всех т.к. «…я столько на своем веку повидал…». Если человек ранее был умным, а тем более заботливым, привык к всеобщему вниманию или даже послушанию, то в старости он будет именно таким стариком. И эти люди встречаются на каждом шагу, ведь это нормальный ход вещей. То же с обществом (а точнее с государством, цивилизацией). Государство, вырождаясь, не придумывает новой политики и новых законов, оно слепо следует старому. Оно любит вспоминать и бравировать прошлыми победами. Политическая сила много говорит, но всё это слишком «жидко» и поверхностно. Люди бегут из такой страны, ибо она становится бесполезной. Так везде.

Теперь давайте назовем вещи своими именами. Излишнее увлечение историей, а тем более разговоры об одной истории, назовем историзмом. Принятие на веру всякого знания, без его критического анализа, бравирование одними зазубренными понятиями (безо всякого их понимания) назовем догматизмом. Непонимание глубины проблемы и её бездоказательное, упрощённое, по сути ничего не объясняющее решение, назовём поверхностностью. Бесполезность же, соответственно, бесполезностью.

Философия прячет своё истинное лицо. Много оправданий придумано, и моё дело здесь – убрать маски и показать ту философию, которая действительно имеет место быть. Я покажу, чем именно (и почему) философия оправдывается. Это нам необходимо. Необходимо, чтобы видеть и понимать все современные условия. Философия обладает всеми этими признаками умирания. Эти признаки уже никто не прячет, ибо они видны и невооруженным взглядом. Они лишь выдаются не за убожество и смерть, а не иначе как за добро и необходимость.

Итак, историзм. Философия пропиталась историзмом насквозь. Откройте любой реферат, диплом, диссертацию, что вы увидите? Или «свои» размышления, так сдобренные историей, что это походит скорее именно на историю, нежели на собственное решение какой-то проблемы, или самую настоящую историю. Диссертации, на настоящий момент, представляют собой скорее изложение, чем сочинение: цитата на полстраницы, пара предложений, опять цитата на страницу, ещё пара своих предложений (свои – значит переписанные не из первоисточника, а из какой-нибудь книжке по истории философии). К примеру, тема «Онтология Бердяева» запросто может защищаться по специальности «Онтология и гносеология», хотя это, как ни крути, история, пусть и история всё же онтологии. Знаю я человека, которому не разрешили писать диссертацию по теме «Гносеология Карлоса Кастанеды», т.к. это не история (?!), а гносеология (т.е. другая специальность). И таких тем с каждым годом становится всё больше. Это нормально? Философия говорит: «Да, нормально». Более того, говорится, что историзм свойственен всякой гуманитарной науке. Может быть, конечно, он и свойственен (в некоторой степени), но, во-первых, далеко не так, как в философии, и, во-вторых, кто сказал, что это плюс или даже нормально? В историю вдаются, когда о настоящем писать нечего (нет тем), а писать все-таки надо. И так как философия сейчас не иначе, как просто мается дурью, а не занимается наукой, то тем здесь нет вообще; вот вам и вся «положительность» историзма.

Мне, конечно, могут возразить: «Но ведь все философы ссылаются и должны ссылаться на своих коллег. Так было всегда и всегда это считалось нормальным». Согласен. Но одно дело – по ходу своих размышлений вставить одну-другую цитатку (как бы мимоходом, для пущего подтверждения какой-то своей мысли), и совсем другое – просто тупо пересказывать позицию какого-то былого философа. Последнее наблюдается в 99% случаев, если даже это камуфлируется под свои мысли.

Особо «умные» пошли ещё дальше, утверждая, что философия и история философии – это одно и то же. Спрашивается, математика и история математики – это одна наука? Дураку понятно, что нет. Здесь же – да. Хотя предметы совершенно разные. Или может быть такой абсурд свойственен только гуманитарным наукам? Хорошо, история психологии и психология – это одно и тоже? Вряд ли какой психолог скажет, что да. Или история истории-науки и мировая история – это одно и тоже? Очень сомневаюсь. Так что, историзм если и свойственен другим наукам, то в очень малой степени, не более чем небольшая дописка к диссертации (причём здесь это совсем не поощряется); в философии же сама диссертация являет из себя сплошной историзм и это, плюс ко всему, считается нормальным.

Догматизм. Да-да, именно, современная философия догматична. Я не буду вдаваться в анализ понятия «догматизм», скажу проще: догматичное мышление – это не критическое мышление. Философия сейчас некритична до предела, как бы она ни пыжилась своим критическим подходом везде и во всём. Понятия просто выдергиваются из истории философии и суются куда вздумается. А правильны ли они, соответствуют ли действительности… кому какое дело? Основание всегда одно: «Да что вы говорите? Это же сказал сам… Вы что, считаете себя умнее…?». Никакой критики. Или та же синергетика, один … сказал, что есть самоорганизующиеся системы, и все за ним повторяют. Этим понятием все оперируют настолько свободно, как будто оно само собой разумеется. Но кто-нибудь осмыслил его, подошел критично? Да почти никто, ибо если бы подошли, то не повторяли бы. Вы спросите какого-нибудь очередного «синергета», что это – самоорганизующаяся система? Он, конечно, ответит вам зазубренной фразой, ну попробуйте копнуть дальше, узнайте, чем он это понятие обосновывает, и что оно для него значит. Ничего вы дальше не найдете; пустота.

Откуда и почему взялся этот догматизм? Да потому что, чтобы мыслить критично, нужно мозги иметь, а у тех…, которые наполнили сейчас философию, и понятия-то об оных нет. А для статей и догматизма достаточно. Сейчас философу нет необходимости мыслить критично. Это не только ненужно, это ещё и не поощряется. Попробуйте написать диссертацию по собственным мыслям. Да вас же даже к защите не допустят! «А на кого вы ссылаетесь? По ком вы пишете? Что, свои мысли? Да ещё и несогласие с общей позицией? Да кто вы такой, чтобы такое писать?!». С подобной ситуацией я столкнулся лично.

Догматизм же философия никак не оправдывает, как будто его и нет; сплошной критичный научный подход. И какой дурак в это поверит? Если только тот же догматик, ибо ему сказано: «догматизма нет!».

Поверхностность. Однажды мне было нужно составить список тем диссертации с 2000 по 2006 год. Из этих тысяч тем только несколько я мог бы назвать претендующими на глубину. И то, наверняка, там оказалась бы, сплошная история или скольжение по поверхности проблемы. Одна мелочь. Где та глубина, та смелость и тот полет мысли классической философии? Одно переливание из пустого – в порожнее. Совершенно пустые, бездоказательные мысли, банальность и мелочность самих вопросов, повторение уже сотни лет известных решений (в том числе и псевдо). Я уже не говорю, чтобы о проблеме писали по сути, а не на уровне светских размышлений.

Философия называет эту маску очень интересно: наука. Поверхностность означает научность. На том основании, что всякая наука не бросается в омут с головой, а идет шажками, медленно, но уверенно. Всякая же глубина и смелость означает метафизику и, как следствие, ненаучность. всё это было бы правильно, если бы всякая глубокая мысль и всякое докапывание до сути было бы метафизикой, что, безусловно, далеко не так. Можно ведь решать и небольшую проблему, но со всеми доводами, со всею серьёзностью и доказательностью. Небольших проблем пруд пруди, а вот с остальным одна беда. Сейчас в решении даже элементарной проблемы умудряются напихать столько беспочвенных светских мыслей, что только диву даёшься, как до такого бреда можно додуматься, когда как само решение может быть простым до безобразия; достаточно заглянуть в суть вещей и быть последовательным. Однако у какого современного философа хватит мозгов увидеть эту суть? На самом же деле поверхностность к научности, разумеется, никак не относится. Одно другого совсем не исключает. Причина же такой маскировки всё та же – ума маловато, да и те немыслимые рамки, в которые философия загнала сама себя.

Бесполезность. Современная наука-философия бесполезна. её никто не слушает и не принимает всерьез. Она не решает никаких действительно насущных проблем (или всё те же вечные, или явно «притянутые» за уши). От нее нет вообще никакой пользы. Какую науку или знание она может сейчас разъяснить? Тем более что она может упорядочить или классифицировать в науке? Какие ценности, о чём вы говорите? Кто над нами задумывается? Философия, как она сейчас кажет себя, есть то седло, что лежит на корове человечества. Не выполняет она никаких своих функций, а значит, не приносит пользы; бесполезна. Впрочем, здесь я бесполезность философии лишь обозначу. Конкретнее о полезности (функциях) философии в следующей главе, пока скажем так, в общих чертах.

Таким образом, философия мало того, что обладает историзмом, догматизмом, и поверхностностью, так она ещё и бесполезна. Все эти акциденции либо не признаются, либо выдаются за нечто хорошее или вполне естественное. Но вся это хорошесть – ложь. Этих особенностей у философии быть не должно, они должны быть отброшены. Они есть показатель вырождения; декаданса, невиданного во всей истории философии. И я нисколько не сгущаю краски. Да, философы всегда были недовольны современной им философией, но чтобы она стала историей философии, причем совершенно и никому ненужной, – об этом никогда и речи ни шло. Что проблемы, решаемые философией, и гроша ломаного не стоят – об этом никто и не заикался. И т.д. Сейчас же всё это видит и слепой. Прошлые уколы философии могли говорить максимум о глупости философии, ныне же глупость кажется чем-то таким безобидным, что и говорить об этом не стоит. Речь на всем основании зашла о вырождении.

Если же вы по наивности своей думаете, что все эти свойства вторичны, что под ними кроется настоящая философия, которую я не разглядел, то… Думайте сами: выкиньте из философии всю историю, как дополнение к своим размышлениям или и вовсе замещение оных. Что останется? Хорошо, если одна более или менее стоящая работа из десяти. Выкиньте догматизм, о чём будут говорить? Вообще один набор слов получится. Сколько сейчас действительно серьезных работ и стоящих решений? Пара диссертаций в год. Да нынешние философы ни о чём большем говорить и не смогут, ибо это уже выходит за границы «бесед за чашечкой кофе». И даже если вы выкинете всё это, станет ли тогда тот мифический остаток философии полезным? Очень сомневаюсь. Вывод: за этими масками в философии практически ничего не скрывается. Философия так пропиталась этим смрадом, что ни одного чистого места не осталось.

Можно сколь угодно много спорить по поводу того, не преувеличил ли я значимость и величину всех этих характеристик философии, но дело, в общем-то, вовсе и не в количестве. Дело в самом качестве. Все эти признаки говорят именно о вырождении или, как минимум, о кризисе. Отрицать же их наличие – значит просто врать самому себе. Причем, если уж говорить именно о количестве, то всего этого с каждым годом становится всё больше и больше; это видно невооруженным глазом. И что тогда сие такое, если не регресс? А то, что учёные философы утверждают, будто бы философия прогрессирует, приходит всё к большему и точному знания, оставляя позади и всякую метафизику, и всякое протознание… Ложь!

Тем самым, я полагаю, вы увидели истинное лицо современной философии. Жуткое зрелище, не так ли? Более того, можно разглядеть ещё много изъянов у этой «науки», но пока хватит и этого. Моей задачей здесь было проявить все основные черты декаданса, и я их проявил. Что происходит, стало более или менее понятно. Более придирчиво и основательно о состоянии современной философии (а именно, о современном философе) я скажу позже, в дополнениях. Там разбор данной проблемы будет уже более подробным и более откровенным. Очевидно, что и затронутые здесь характеристики будут повторяться и там, ибо философию все-таки делают философы. Однако, некоторые свойства я приписываю всё же только людям, но не науке (по очевидным причинам), поэтому и далее – шире. Пока же было важно только одно – показать истинное лицо современной философии, вывести её на чистую воду, что, (хотя и, может быть, не по всем качествам, но всё же по основным) мы и сделали.

Функции философии и их выполнение

Обрисовав современную нам философию и увидев всё её плачевное состояние некоторые всё же (в приступе беспочвенного оптимизма) могут заявить, что, несмотря на всё это, философия работает, т.е. выполняет возложенные на нее функции. Что ж, и здесь я вас разочарую. При этом, заметьте, я не говорю о том, что у философии нижеозначенных задач вовсе нет. Они, бесспорно, есть, правда являют они из себя какое-то не совсем понятное выборочное перечисление, а потому эта систематизация требует отдельного рассмотрения. Но это отдельный разговор. Сейчас же мы просто-напросто будем брать какую-нибудь задачу, и выпытывать у нее, выполняется ли она или нет. Отмечу лишь, что, как уже было сказано, то не все функции философии, но остальные всёже помельче, а потому давайте пока остановимся на том, что имеем как почти общепризнанное.

Сейчас принято выделять следующие функции философии: 1) Мировоззренческие функции. Сюда относятся гуманистическая, социально-аксиологическая (подфункции не важны), культурно-воспитательная и объяснительно-информационная функции. 2) Методологические функции. Здесь эвристическая, координирующая, интегрирующая и логико-гносеологическая функции (Панин и Алексеев). Пусть будет так. Но пока небольшое пояснение.

Функции любой науки можно разделить на практические и теоретические. Так же и философия двояка: философия как практика и философия как теория. При этом здесь названия и практических, и теоретических функций одни и те же. Более того, в философии теория неотделима от практики. Если мы говорим об аксиологической функции, это значит, мы говорим и о привнесении ценностей в массы (т.е. практика), и об открытии, доказательности этих ценностей (теория). Или координирующая функция – это не только практическая координация наук, но и теоретическое обоснование оной. И так для всех функций. Если же говорить о практике, то мы видим достаточно интересную вещь: практический объект философии не пассивен, а активен. Это или сам человек и общество, или отдельные институты того же общества. Философия здесь не только и не столько что-то открывает или объясняет, но создаёт. В этом особенность практической деятельности философии.

Что нам даёт такое наблюдение? Активность объекта указывает на то, что о выполнении функций философией нужно говорить не относительно одной лишь философии, но относительно системы философия-объект. Выполнение функции показывает нам не сама практическая философия, а тот объект, на который эта философия действовала. Точно так же, как инженерными науками практическая функция выполняется только тогда, когда спроектированная машина работает не только на теории, но и на практике, т.е. действительно работает. И хотя создание, проектирование машины – это и есть практика инженерных наук, только её актуальность говорит о выполнении практической функции. Говоря другими словами, практическая функция не выполняется, если она не идёт дальше слов. Одно – «Надо сделать», и совсем другое – «Сделано». И только если мы видим, что функции философии как практика сделаны (а не просто «хорошо бы сделать»), только тогда мы можем сказать: «Данная функция философией выполняется».

В противовес практической стороне функций, теоретическая сторона не требует ответа объекта. Теория может быть сама по себе, и говорить о ней вполне допустимо обособленно от каких-то практических явлений. Здесь главные критерии оценки – требования к философии как к науке и требования к объективности и доказательности теорий.

Соответственно, рассматривать выполнение своих функций философией мы будем двояко: сто стороны практики и со стороны теории. Так мы сможем сказать не только о том, какие функции и как выполняются, но и, в общем, работает ли философия практически и/или теоретически. Начнём же мы с практики.

Итак, практика философии выполняется в том случае, если мы видим желаемые изменения в человеке, обществе или ещё где-то там. Важнейшим и необходимым условием выполнения практической стороны функций является, как уже было отмечено, хотя бы реакция человека/общества на говоримое. Но когда возможна такая реакция? Или, говоря другими словами, в каком случае люди будут прислушиваться? Для этого нужно, чтобы, как минимум, люди уважали говорящего. Никто не будет прислушиваться к человеку, которого все иначе, как за идиота, не считают. Так же и с философией. Т.е., выполнение практики философии требует, по меньшей мере, уважения к философии. Если нет уважения, значит, философию никто и не слушает, а значит, функции (как практика) философии не выполняются. Отсюда вопрос: уважают ли сейчас философию? Прислушиваются ли к ней? Ответ: нет.

Покажите мне то общество или хотя бы группу людей, которые интересуются и уважают современную философию. О каком «внедрении» ценностей в массы может идти речь, когда эти самые массы давным-давно на философию попросту чхали? Что добавила философия к системе ценностей человека за последние восемьдесят (как минимум) лет? Это раньше философия революции совершала, меняя мировоззрение многих и многих миллионов человек, но те времена уже давно прошли. К примеру, революция 1991г., много для нее сделали философы? Да ничего они не сделали! Конечно, современные философы пишут на тему ценностей и этики, но сии труды даже сами философы не очень-то читают, не говоря уже об интеллигенции или тем более массах. Та же картина, кстати сказать, характерна и для науки, в частности – этики науки, такой «необходимой» современной науке дисциплине. Спрашивается, много учёных руководствуется принципами, писаными философами этики науки? Я не верю, что хоть один человек найдется. Несмотря на всю «глобальность» и «общезначимость» этой самой этики, учёные как руководствовались законом и воспитанием, так и руководствуются по сей день. Так какие же и где философия создала новые ценности? Кому показала идеал? Кого она воспитала? Что она объяснила?

Философию, на настоящий момент, никто и в грош не ставит. Более того, студенту, обучающемуся на философа, уже стыдно признаваться, что он философ или хочет таковым быть – засмеют. Редкий учёный считает сейчас, что философия занимается делом или и вовсе, что философия – это наука, а не пустая болтовня. Много ли учёных прислушиваются сейчас к мнению философов по обустройству науки? Да ни один! Много ли людей сейчас читают философские работы, где их учат жизни или вообще говорят о каких-либо ценностях? Да таких работ и нет! В лучшем случае читают классическую философию («протознание»), о современной же никто и понятия не имеет. Прислушиваются ли к объяснению философами нашего общества? Социология, социальная психология, политология, даже экономика – но только не философия. О каких ценностях, идеалах, воспитании, объяснении может идти речь, когда тот, накого все эти «мудрости» направлены, ничего и слышать не желает? Так же и методологические функции: философия может орать хоть до потери пульса о том, как объединить науки, какие науки нужно создать, как науки должны относиться друг к другу…, никто этого крика даже не заметит. Единственная выполняемая практическая функция – это логико-гносеологическая. И та выполняется не собственно философией, а логикой и общей методологией, которые, кстати сказать, отношение к философии имеют (на настоящий момент) весьма условное.

Вывод: практические функции философия не выполняет. Почему? Да потому что никто сейчас философию не слушает. Нет к ней ни доверия, ни уважения. К счастью, люди не настолько глупы, чтобы слушать тот бред, что льётся из уст современной философии. Спрашивается, что же это за наука такая, которая практически не работает? Ведь практика есть вообще смысл существования науки. Уже здесь можно говорить о том, что философия больше не работает; она бесполезна. Но… Хорошо, давайте допустим, что и теория без практики – это тоже дело. Но так ли замечательна теоретическая сторона функций философии?

Начнём с мировоззренческих функций. Что необходимо, чтобы теоретически создать какие-то ценности или создать теоретическую базу для воспитания? Во-первых, нужно понимать, о чём вообще говоришь. Ну это ещё ладно; о чём вести речь – здесь и дураку понятно. Во-вторых, теория (научная) на то и теория, что бы быть доказанной или, на худой конец, проработанной и правдоподобной. Точка зрения философии тем и отличается от точки зрения общества (светского гуманизма, обыденных разговоров и т.п.), что она продумана. Если обычный человек, имея какие-то гуманистические воззрения, может их и не доказывать (ведь это всего лишь его точка зрения) или доказывать поверхностно, безо всякого детального разбора и системности, то философ себе такого позволить не может. Гуманизм (а равно и всё прочее) в философии, прежде всего, должен быть обоснован. Видим ли мы сейчас ту проработанность теорий, которая была свойственная настоящей, классической философии? Да ничего подобного! Современный «философ» идет не далее светского пустобрёхства. Теории у мировоззренческих функций настолько слабы, настолько пусты и поверхностны, что это не то, что на научные теории не тянут, это даже не философия. Т.е., здесь мы вообще не можем говорить о теоретической проработанности проблемы. Пустая же, ничего не объясняющая теория – это не теория (ибо теория должна быть хоть чем-то стоящим, а не быть дурацким набором слов), а пустобрёхство. Следовательно, и теоретически философия не работает: нет здесь никаких хоть сколь-нибудь стоящих теорий. В лучшем случае мы можем сказать, что все эти функции если и выполняются, то очень плохо. И это, заметьте, в лучшем случае.

Осталась ещё одна мировоззренческая функция – объяснительно-информационная. Спрашивается, кому и что сейчас может объяснить философия? Философы-то нынче и сами ничего не понимают, а тут ещё объяснять! А тем более объяснять современное научное знание, настолько сложное, что сейчас вряд ли вообще возможно понять всю целостность хотя бы одной дисциплины, чтобы потом объяснить, что там такого интересного находится. В своем умственном развитии философия намного отстала от «позитивных» наук, и верить в то, что ребенок может объяснить взрослому то, что последний и сам-то не очень понимает – это, по меньшей мере, наивно.

Безусловно, философия может ещё объяснять какие-то общие онтологические или гносеологические проблемы, при этом недалеко уйдя от объяснений ХIХ в., Но современность философия переварить уже не в силах. Тоже на счет объяснения каких-то социальных вопросов, где давно уже властвуют экономисты, психологи, социологи, политологи… но уж никак не философы, ибо слабоват последний для таких дел. Современное знание об обществе стало настолько сложным, что обойтись одной метафизикой образца XVIII века (а глубже современный философ мыслить и не может) не получается. Такие объяснения никого уже не устраивают. Да и, честно говоря, эта функция, давненько уже отошла к социальной психологии. Философия и здесь стала не годна. Не тот сейчас уровень знания, чтобы эта функция выполнялась философией. Потому, в общем-то, и не выполняется.

Ещё не могу не поделиться одним интересным наблюдением, по поводу мировоззренческих функций. При том, что мировоззренческие функции по определению подразумевают наличие мировоззрения, т.е. системы (философской системы, раз уж это функция философии), современная философия утверждает, что всякая философская система – это, по сути, откат к протознанию, ибо сие не научно. Спрашивается, как философия может выполнять функции, когда их выполнение подразумевает то, что в философии быть не может? «Чем» выполнять-то? Но это так, к слову.

Теперь перейдём к функциям методологическим.

Координирующая функция и интегрирующая функция. Рассматриваться данные функции будут вместе на том основании, что истоки их невыполнения одни и те же – некомпетентность. Т.е. та же причина, что и в случае объяснительно-информационной функции. Чтобы координировать, интегрировать или объяснять, нужно, как минимум, разбираться в предмете, иначе все ваши мысли никто и слушать не будет. Но понимает ли современный философ содержание наук? Очень сомневаюсь. И причины здесь, в принципе, не в бездарности современного философа (как вы наверняка подумали), причины гораздо серьезнее: современное научное знание даже какой-то отдельной дисциплины настолько сложно, что понять его неспециалисту практически невозможно. Чтобы разобраться в квантовой физике (что уж поделать, если философы так любят эту дисциплину), нужно самому быть квантовым физиком, жить этим и жить далеко не один год. А если взять сюда ещё и биофизику? Человек просто не в состоянии осмыслить и знать пусть даже квантовую физику и биофизику одинаково хорошо, а тем более как-то их интегрировать или направить. Сейчас, зачастую (и это можно понять) тот же квантовый физик, пусть и очень хороший, не знает даже всей своей дисциплины; он знает только ту её область, с которой занимается (ну и еще, может, какие-то близлежащие). И не слишком ли хорошо думают о себе нынешние философы, когда говорят, что понимание всего этого – есть их функция? Это ещё в начале двадцатого века философ мог осмыслить достижения науки (и то далеко не каждый и с трудом), но уже к двадцатым-тридцатым годам ХХ века наука ушла в такие дали, что ни о какой координации/интеграции и речи не шло.

Вы мне можете возразить, мол, что я прицепился к естественным наукам, есть же ещё и гуманитарные, а уж в них-то философия ещё очень даже может работать. Да, осмыслить какие-то ещё молодые гуманитарные науки философия в силах. Но и это осмысление прекратилось, по сути, в пятидесятых, максимум – шестидесятых годах, когда психология, социология (и прочие не столь заметные науки) окончательно окрепли, достигнув достаточно больших успехов и став окончательно науками, со свойственными всякой науке «специальными сложностями». Тут же философия перестала что-либо понимать и удалилась, оставив в покое и основные гуманитарные науки. Что сейчас? В естественных науках философии вообще делать больше нечего; даже если там зарождается какая-то новая дисциплина или появляется некая сумятица, философия помочь уже ничем не может; слишком сложен тот уровень, на котором возникают все эти проблемы. В науках же гуманитарных философия ещё может что-то сказать, но лишь на уровне каких-то зарождающихся наук и не более того (хотя к этому и вряд ли кто прислушается). И то, если здесь нет примеси тех же естественных наук, если новая наука не слишком сложна, и если у нее нет сформировавшегося предмета исследования (иначе она и сама может поставить себя в ряд прочих наук без всякой посторонней помощи). всё остальное, повторюсь, слишком сложно, чтобы это смог осмыслить неспециалист и говорить о таких функциях – это уж совсем неоправданная самоуверенность.

«Но, – скажете вы, – ведь интеграция и координация молодых гуманитарных наук – это тоже интеграция и координация». Согласен. Но тогда и функции философии должны звучать как «интеграция и координация возникающих гуманитарных наук без четкой области исследования и не занимающихся конкретными, сложными вопросами». Но функции-то, обозначенные сейчас, простираются на всю науку, философия выступает здесь не как сторонний «рекомендатель» в несложных вопросах гуманитарных наук, а не иначе как метанаука. А это, уж простите, сейчас просто невозможно.

Вот эвристическая функция – это да, она выполняется. Совсем плохенько, конечно, но всё же имеет место быть. А плохо, по той простой причине, что чтобы создать нечто новое, причём такое новое, до чего не додумались сами учёные этой области, нужен полёт мысли. Современный философ так закован во все эти немыслимые для философии научные рамки, что он уже и думать разучился. Так что, не считалась бы философия наукой, эта функция выполнялась бы куда лучше. Впрочем, не о том сейчас речь. Главное – эта функция хоть и с трудом, но выполняется. Пусть новые дисциплины не появляются с такой потрясающей быстротой, как в XVIII или XIX веках, но тем не менее.

И логико-гносеологическая функция так же выполняется. Причём выполняется не только на теоретическом, но и на практическом уровне. Правда, выполняется кем? Логикой и методологией. А эти дисциплины относятся к науке-философии разве что по привычке. На самом деле, они давно уже стали достаточно самостоятельными науками: с собственными предметами, собственной спецификой и без всякой метафизики и надуманностей. Та же часть данной функции, которая относится к собственно гносеологии (т.е. относится к философии), та и не выполняется. Теоретически здесь всё то же пустобрёхство и поверхностность, а практически философию опять же никто не слушает.

Конечно, сии мысли о выполнении или невыполнении своих функций философией говорятся по критерию скорее количественному, нежели качественному. Наверняка, кто-нибудь и читал современных философов (интересно, где можно откопать такие книги?) и, может быть, даже прислушался. Но это хорошо, если пара-тройка человек на всю страну. Ни о какой массовости здесь и речи не идёт. Но разве это выполнение функций? Или объяснение? Да, что-то объясняется, но до того плохо, и до такой степени это никому не нужно, что и здесь нельзя сказать, что функция действительно выполняется. Та же координация или интеграция. Ну, проскакивает одна стоящая мысль из тысячи. Не исключаю, что один – другой из тех учёных, к которым всё это адресовалось, и прочитал. Может, даже задумался на минутку. Но, опять же, разве это можно назвать выполнением? И эта недееспособность имеет корни в следующем: 1) Неуважение философии. А в этом виноваты не иначе как сами философы. 2) Слабость философов. Ибо, разучились сии люди мыслить, да и не хотят они того. 3) Сложность объектов философского исследования. Особенно наука, где и сам-то учёный, всю жизнь работающий в какой-то области, зачастую понять ничего не может; куда уж понять это человеку стороннему, философу. Очень, кстати, немаловажная причина. 4) Зажатость философии рамками науки. Впрочем, об этом далее.

В итоге, если у машины КПД равен 0,1%, притом, что эта машина никому и даром не нужна, это явно говорит как о теоретической, так и практической бесполезности данного агрегата. Отсюда и вывод: современная философия своих функций не выполняет, т.е. она бесполезна. Что, в общем-то, и требовалось доказать. Здесь нам, наконец, современная философия предстала во всей своей «красе». Давайте же не останавливаться на достигнутом; обратимся не только к современной философии, но и философии вообще, дабы узреть её такой, какая она есть.

Философия и наука

Мы обнажили современную философию. За кучей отговорок и вымыслов мы увидели всё её плачевное состояние. Но просто обнажить – этого нам мало, надо её ещё и освободить от прилипших к ней мужиков, к которым она так наивно тянет свои милые ручки. Начну ж я с самого жирного, самого матёрого мужика – с науки.

Не будем вдаваться в пространные, поверхностные размышления, пойдем глубже. Наука должна отвечать определенным критериям, если же она не отвечает хоть одному из них, это может быть псевдонаука, донаука, лженаука… но никак не сама великая и неукротимая Наука. Если вы не согласны с таким критериальным определением науки – значит, вы отрицаете само наличие этого общественного института, ибо тогда вся особость науки нивелируется. Критериев же здесь может быть масса. Я не буду доказывать правомочность каждого из них, и тем более не буду говорить, что их именно столько, не больше и не меньше. Вы можете оставить даже один критерий (а хоть один критерий, да нужен, иначе становится непонятным, чем наука отличается от всего остального) – всё равно философия не будет ему отвечать. Можете приписать ещё хоть сто критериев, всё равно, если философия будет отвечать хоть одному из них, значит либо вы лжете, либо вы придумали неправильный критерий. Впрочем, пока не будем так уж уверенно говорить о ненаучности философии, давайте по порядку.

Объектность. Всякая наука, всякая дисциплина должна иметь свой объект, предмет исследования. Или, говоря более общими словами, – наука должна иметь область, которой она занимается, в противном случае, эта «наука» будет ни о чем. Конечно, область какой-то отдельной науки определить сложно, уж очень здесь всё размыто, тем более трудно сказать о науках на стыках (вроде биофизики, которая есть и физика, и химия, и биология одновременно). Но нам такая точность и не важна. Так или иначе, мы можем сказать, что дело квантовой физики – микромир (как бы широко определен он ни был), и она не может решать вопросы а-lа «Какой цвет успокаивает человека в наибольшей степени» или «Сколько ног у сороконожки». Или психология, она также не имеет права решать проблемы «Какая средняя высота у трехгодичной ели» или «Какова себестоимость 1 л пива «Пикур». А что не может решать философия? … Думайте … Думайте! … Вот! Всё она может! Нет такой проблемы, куда философия не может влезть, и где она не правомочна. Будь то размеры вселенной, строение атома, вопросы эволюции, функции гипофиза – всё это философия может решать. Может, конечно, не значит решает. Но решение здесь невозможно по той простой причине, что в подавляющем большинстве случаев философ не обладает настолько глубокими и специальными знаниями. Хотя то – философ лишь по образованию. Философом же можно быть, и не учась на него (и даже скорее можно быть). Пример с Шиповым/Акимовым. Теория торсионных полей и единого поля – чистейшей воды натурфилософия, которая вроде бы как прошла ещё лет триста назад (по мнению людей недалеких). Возьмите монадологию Лейбница, добавьте туда побольше цифр и вот вам наукообразная «монада монад». Разница количественная. Тот же Шипов замечательно оперирует богом, и вы хотите сказать, что бог есть предмет исследования физики? Видно же, что имеется много фактов и много теорий, Шипов, как и подобает философу, органично всё это соединил и получил… натурфилософию. Ибо чисто научным критериям истинности его теория не отвечает, а что есть «теория, но не научная»? Философия. Но при этом Шипов или Акимов замечательные физики, порою становясь философами. Точно так же философом может становиться и любой ученый, тот же Пригожин или даже Маркузе (как ни крути, а он по идее-то социолог, а не философ). А если каждый может быть философом, то и изучаться может все, что угодно. От философии микромира и образования вселенной до философии мультика «Симпсоны». Точно так же может быть философия стола (его диалектика, аксиология, структура…), философия ручки или философия накуривания. Философия может быть повсюду, а значит никакой области (предмета, объекта) у нее нет, философия беспредметна.

На то «умные» люди придумали следующее: предмет философии – «всеобщее в системе мир-человек» (и т.п., недалеко ушедшее). Если мы всего лишь переформируем этот предмет, то это будет: предмет философии – это «все». Ах да, всеобщее, но что значит это всеобщее? Обязательное для всех, как-то: закон сохранения энергии или сила притяжения? Но признать это, значит выкинуть из философии всю этику и аксиологию, ибо это субъективность, а значит, не обязательное для всех и каждого, т.е. не всеобщее (а если вникнуть глубже, то философия вообще есть сплошная субъективность; и ничего всеобщего, в этом смысле, в ней не может быть в принципе; но об этом после). А может всеобщее – значит «не для одного меня»? Тогда всё верно, но какой философ говорил только о себе? Философ всегда претендует на общезначимость, всеобщность, о чём бы он не говорил. Так значит опять же «всё», т.е. отсутствие предмета.

Но можно обозначить предмет и иначе: «наиболее общие вопросы в системе мир-человек». Это уже более похоже на правду; философия действительно занимается такими вопросами, которого интересуют каждого мыслящего: «Каков смысл жизни?», «В чем общественный идеал?» или даже «Откуда взялся человек?». Но то будет лишь одна сторона медали, оправдывающая теперь наиболее беспочвенную онтологию и гносеологию. Как же тогда все эти «философия химии» или «философия общения»? Это уже достаточно узкие вопросы, интересующие далеко не каждого (если вообще интересующие хоть кого-то). Так значит и здесь предмет не получается.

Есть и ещё одна точка зрения: философия есть совокупность «частных философий», вроде социальной, философии науки, философии этики и т.д. Каждая из этих философий действительно будет иметь свой предмет исследования. Ясно, что «философия окон» занимается окнами и решать вопросы из области столов не в праве. Но таких философий можно выдумать просто неограниченное количество, что опять же указывает на отсутствие предметной области у философии как таковой. Это будет просто-напросто перечисление, что от него толку для самой философии? Из того, что философия состоит из частных философий, вовсе не следует, что философия, тем самым, обрела предмет. Мы просто разбили ее, но вопрос не решили, да и невозможно его так решить; решение есть путь объединения, а не разрушения.

Впрочем, то все контр выпады. С самого начала было ясно, что раз уж философия может заниматься всем (а история философии показывает нам это замечательно), то ни о какой области и речи быть не может. «Всё», в свою очередь, – это не предмет (как может ещё кто-то думать), это отсутствие предмета и как бы не пытались современные философы подстроиться под науку с её предметностью, ничего из этого не выйдет. Размышлять, знаете ли, можно о чём угодно – и этим уже всё сказано.

Системность. Системность в самом общем смысле означает внутреннее единство, непротиворечивость. Все дисциплины, теории (доказанные теории, собственно образующие науку) должны сводиться в одну систему, являть из себя цельное знание о какой-то области. В противном случае мы имеем не науку, а кучку теорий, а значит, можем только говорить об отдельных науках, но не об одной, единой науке. Что же здесь философия? Есть ли у нее система? Если вы думаете, что есть, попробуйте хотя бы для самого себя описать ее. Я же почему-то уверен, что ничего у вас не получится. Не получится по той простой причине, что философия (хотя бы) решает общие вопросы, что означает неконкретность, неконкретность же – значит субъективность, субъективность – множество частных точек зрения, а это, в свою очередь, означает разногласия, т.е. бессистемность. Я уж не говорю о том, что многие дисциплины философии совсем плохо согласуются друг с другом, только на основании свойственной всем им беспочвенности (в научном смысле этого слова) они все относятся к философии, никак не образуя действительно цельной науки.

Системность для философии есть вообще глупость. Как только по какому-то вопросу в философии образуется полное (или почти полное) согласие, тут же этот вопрос выходит из философии, присоединяясь к какой-нибудь науке или образуя новую науку. Философия всегда занималась тем, что нельзя решить фактически, научно (иначе это и не философия решала бы), а это однозначно подразумевает спорность, а значит и бессистемность. Да, хоть какая-то системность может наблюдаться в отдельных предметных областях философии. Может быть система в этике науки, система в какой-нибудь философии имени, но никогда всё это не может быть приведено к единой и общей философской системе, ибо если идти от философских дисциплин, то мы вообще ни к каким общим вопросам философии не придем, а тем более не приведем всё в одну систему. Если же идти от самой общей онтологии или гносеологии, то уже отправная точка, насквозь пропитанная субъективностью, не дает нам никакой надежды на получение общей системы.

Рациональность. То, что наука должна быть рациональной – это вытекает из самого определения науки. Рациональность же подразумевает помимо использования в исследованиях рациональных методов, ещё и использование рациональных понятий, т.е. таких понятий, которые имеют однозначное отражение в действительности. И если с рациональной методологией в философии мы ещё можем согласиться (если выкинем как псевдонаучное 90% всей философии), то с рациональными понятиями и рациональным мышлением совсем беда. В философии человек, мир, хорошо/плохо могут пониматься совершенно как вздумается. Какой философ рационально скажет, что человек – это млекопитающее из отряда приматов… Философ, и особенно если он моралист, будет говорить, что человек – это венец творения, это существо с совестью (и т.д., и т. п.), но о рациональности здесь и речи быть не может. Если философия определится со всеми понятиями, она тут же и скончается, ибо говорить будет не о чем; всё станет слишком однозначно.

Да и что это за «рациональные» понятия: добродетель, бескорыстность, человечность? Есть в них хоть какое-то рациональное зерно? Я уж не говорю о боге, душе или сущности. Однако философия всем этим замечательно оперирует, тем не менее считая себя «рациональной наукой». Вы скажете, что это опять древность, философия от этого отказалась? Допустим. Но как же тогда философия выполняет свои мировоззренческие функции? Как можно создать рациональную этику или рациональную ценность? Это по определению область мнений, субъективная область где рациональность (по крайней мере сейчас) просто немыслима. И если мы откажемся от всякой иррациональности, что останется от философии? Об онтологии или гносеологии речи уже и идти не может, то же со всякой культурой, этикой, ценностями… Разве что философия науки останется. Не будем говорить о смысле в существовании последней, но даже если так, что же, получается, философия как наука есть только философия науки, причем без всех вышеозначенных особенностей? Пусть так, пусть философия науки – единственная наука в философии, но значит, всё остальное-то не наука. Что и требовалось доказать.

Объективность. Объективность означает соответствие объективной действительности. Чтобы соответствовать действительности нужно, соответственно, ею и заниматься. Объективностью же занимается только натурфилософия, которая, впрочем, считается пережитком прошлого. Философия же всей правой ногой и пяткой левой стоит в области субъективного. Все эти идеалы, системы ценностей, глобальные философские вопросы… всё это область мнений, область субъективного. Ну и о какой объективности субъективного тогда может идти речь?

Проверяемость. Та же история, что и с объективностью. Как можно проверить, соответствует ли субъективное мнение субъективному – непонятно. Но это ещё что, давайте-ка вглядимся пристальнее. Перед тем как проверить, надо что-то описать; когда мы говорим «оно есть так», т.е. описываем это, только тогда мы можем проверить, а правильно ли мы это описали. В этом случае всякая наука описательна: она описывает факты, законы, закономерности и чтобы сказать, что наше описание правильно (истинно), нужно проверить. Именно поэтому каждая теория должна быть проверяема; непроверяемая теория беспочвенна или, как минимум, на 100% не доказуема.

Но как можно проверить истинность философской теории? Как проверить, соответствует ли теория действительности, когда она к действительности вообще никак не относится? Непонятно? Поясняю. Того же общественного идеала в действительности нет, это чисто умозрительное построение, и как я могу проверить, истинен он или нет? То же со всякой ценностью, этикой, моралью… Философия редко когда просто описывает (что ещё можно проверить), она ещё и строит на этом теории. И если научные теории, как бы они ни были сложны и многогранны, должны всё-таки как-то описывать действительность, то для философии это совсем не обязательно. Философские построения могут не иметь никакого отношения к действительности (на то он и идеал), а значит, никак не могут проверяться. И если вы опять хотите оставить в философии только то, что проверяемо, тогда… А на кой черт нужна такая философия?

Всеобщность. Все положения любой науки всеобщи на том основании, что они истинны. Истина же – это такая вредная штука, что хочешь – не хочешь, а она есть и соглашаться с нею надо. Всякий должен соглашаться (если, конечно, не в силах опровергнуть). Но с положениями философии можно и не согласиться, тут уж кому что нравится. Ценности, идеалы, какие-то объяснения насущных вопросов… Если это философия, я могу сказать, что всё это глупость и точно так же доказать совершенно противоположное мнение. Отсюда и вывод: итог философских размышлений не всеобщ, т.е. не истинен (ибо всеобщность – один из обязательных атрибутов истины). Объясняется это всё той же непроверяемостью и субъективностью в решении подавляющего большинства философских вопросов.

На этом, пожалуй, и закончим. Не ручаюсь за обязательность всех этих критериев, а тем более за их всеобъятность, но для наших целей и того достаточно. Пора подводить итог и вытекающие из него выводы.

Философия – не наука и наукой не может быть в принципе. Не наука – т.к. не отвечает ни одному критерию научности; а не может быть таковой – т.к. если философию загнать в такие рамки, то философии, как мы её наблюдаем уже ни одно тысячелетие, просто-напросто не будет. Научность убивает философию. Вот сейчас, философию всё силятся и силятся запихнуть в рамки научности, и что от неё остаётся?

Не скрою, к своему стыду, я сам достаточно долго прибывал в этой свойственной нашему времени иллюзии. Думал, что философия – это самая настоящая наука, и нужно только четче её обозначить, выкинув отсюда всякую субъективность. Но чем больше мне раскрывался мир философии, тем больше я сомневался в этой точке зрения, пока, наконец, мне не открылась вся правда. Характерной особенностью философии является то, что она всегда хочет заглянуть за горизонт, и горизонт этот может быть совершенно где угодно. Наука же смотрит под ноги. В этом вся разница: философия идет, высоко подняв голову и смотря далеко вперед, силясь хоть что-то разглядеть там, вдалеке, в то время как наука голову опускает и рассматривает каждую ямку и каждый камешек. Опускать философии голову – значит лишать её всякого отличия. В итоге мы получили забавного уродца, которого тукают носом в землю (приговаривая, что такой он и есть), а он всё косится туда, за горизонт, силясь разглядеть Даль. Этого урода мы и имеем сейчас.

Ну, какому дураку могло прийти в голову, что философские вопросы и задачи могут быть познаны рационально, объективно и в итоге стать проверяемыми и всеобщими?! Это же абсурд! Как же тогда вся онтология, гносеология, этика, человеческие ценности, бог, в конце концов? Это в принципе не может быть научно; всё это слишком субъективно, чтобы тягаться с наукой. Ну, черт с вами, давайте выкинем все эти «отголоски протознания», пусть философия отвечает всем критериям научности, что тогда? Что у нас останется от философии? Да ничего не останется! Будет у нас ничто и ни о чем. Та же философия науки, та часть философии, которую хоть как-то ещё можно назвать наукой (пусть критерии всеобщности, проверяемость и объективность мы проигнорируем, считая, что и до них эта дисциплина дорастет), что она есть без всей остальной философии? Пустой, никому не нужный звук! Но хотя да, философия науки ещё может быть наукой, и на настоящий момент стоит где-то между философией и собственно научной дисциплиной (на наших глазах происходит зарождение новой науки; типичный пример эвристики). Но разве философия науки – это вся философия? Да это крошечная, ничтожная, почти уже вышедшая из нее часть, которая ещё и не оформилась-то по-человечески. Но даже когда эта философия станет наукой – это будет уже не философия. Точно так же психологию, вышедшую из философии, можно назвать «философией личности» или физику «философией природы». Они потому и стали науками, что стали способны решать свои проблемы без философии и со всеми научными требованиями. И философию науки может постичь та же судьба, и называться она будет как-нибудь вроде «наукология», но то будет уже не философия. В этом основная функция научной стороны философии – создавать новые науки.

Впрочем, я увлекся. Давайте вернемся назад и, наконец, поставим точку в этой главе. Коли уж философия только тогда будет отвечать критериям научности (будет наукой), если выкинет всё из себя ненаучное (это я уже не раз перечислял), т.е. перестанет быть философией, то… Я даже не спрашиваю, что за убожество тогда получится. Я спрашиваю: что за Штука тогда занимается онтологией, гносеологией, этикой, аксиологией и всеми остальными философскими вопросами? Что это за такой род деятельности, когда вопросы решаются на уровне одних размышлений? Или вы скажете, что такой деятельности не бывает? Если это не философия, то скажите, как мне назваться? Не знаете? А я знаю, но пока не скажу. Читайте дальше.

Философия и творчество

Перво-наперво, что я вообще понимаю под словом «творчество». Понимание же здесь узкое: как свободное создание чего-то нового. Продукт такого творчества есть искусство. Причём искусство в узком смысле этого слова – как некая часть культуры (поэзия, живопись, музыка…) Свободное же – значит нестесненное никакими формальными, социальными, временными рамками, а также (что немаловажно) рамками действительного бытия. К примеру, художник, в принципе, ограничен только своей фантазией и ничем более. Или поэту, который пишет о какой-нибудь только вот прошедшей мировой агонии, и которому нет дела до того, было ли дело на самом деле, или это лишь его вымысел. В этом смысле творят писатели, художники, поэты, скульпторы… Конечно, учёный тоже творит, но у него творчество уже иное; он стеснен рамками соответствия эмпирическими данными, рамками формальностей и, бог знает, чем еще, т.е. это творчество несвободное. Тут я ставлю вопрос: является ли философия тем, вышеозначенным, свободным творчеством? И тут же отвечаю: нет, не является.

Объясняю. Бесспорно, та социальная среда, в которой воспитывался и/или работает философ, накладывает некоторое ограничение полету мысли, но то – ограничение фантазии; философ в иных рамках просто не может думать, или может, но с трудом. С другой стороны, реальность фантазию как таковую ограничивает не сильно; я могу представить много чего, что в действительности невозможно, но этого философ писать не будет (по крайней мере, до сих пор никаких таких прецедентов не было) если, конечно, не обманет сам себя, по причине элементарного незнания или непонимания. Если же философ говорит о том, что не видится (объективно не наблюдается), как то: бог, субстанция, душа и т.п., то всё же для него это есть, а потому он (т.е. субъект) говорит всё-таки в согласии с действительностью. Т.е., рамки у философа, так или иначе, существуют – это рамки действительности. И если философ даже вышел за оные, он должен доказать свой выход, т.е. опять же подвести под действительность. Отсюда, пожалуй, ещё не ясно, что я тем самым хочу сказать, но не переживайте, скоро всё станет на свои места.

То мнение, что философия – один из видов искусства (опять же в узком смысле этого слова, т.е. как создание эстетических ценностей) и ничего более – неверно. Если писатель может зайти в своих фантазиях сколь угодно далеко, то философ должен постоянно оглядываться назад, на то, согласуются ли его воззрения с действительностью. Тут, конечно, возникает вопрос в плане демаркаций: а если писатель пишет в стиле реализма, что же, получается, он философ? Да. Но с одной «небольшой» поправкой: как ни крути, а философ в своем произведении хочет показать свой взгляд, свою теорию, свою систему. Философ показывает и/или решает проблему. Как бы реалистично ни было произведение, но если оно ни о чём, то это, очевидно, и не философия. И если наш уважаемый писатель-реалист тоже хочет показать какую-то точку зрения, то он, следовательно, философ. Думаете, чушь? А как же Достоевский, Толстой, Чернышевский, Кафка, Хемингуэй и прочие? Они же писатели? Писатели. Но среди историков философии они так же замечательно бытуют в роли философов. Так что эта размытость демаркации, на самом деле, давным-давно известная вещь и никаких устоев философии я здесь не рушу.

Но где тогда предел? По какому критерию можно сказать, что вот «Братья Карамазовы» Достоевского – это философия, а например, «Желтая стрела» Пелевина – не философия? А нет никакого критерия, по крайней мере, объективного. Смысл, а значит и философию, можно найти в любой ерунде. Посадите вы обезьяну за печатную машинку и ту получившуюся белиберду назовите «Знание»: «Как глубоко! Наше знание – набор букв и не более того, оно бессмысленно… Какой продуманный и так оригинально показанный скептицизм! Просто «Черный квадрат» в мире философии…» Разве такое не могло случиться? Да запросто! Так где же предел философии? Если говорить формально – нигде. Кстати сказать, по этому поводу я ещё поговорю в дополнениях.

В то же время, философская работа должна в обязательном порядке отвечать двум требованиям: 1) Соответствие действительности и 2) Целеполагание.

Первое. Соответствие философии действительности вовсе не означает, что сия философия не может быть приведена иносказательно, на каких-то совершенно фантастических примерах или сюжетах. Это значит, что решаемые здесь проблемы и те явления, факты, понятия, в конце концов, с помощью которых данные проблемы решаются, должны действительно существовать или существовать хотя бы на уровне вроде бы существующих понятий (а-lа бог, субстанция, душа…). Если я говорю, что есть такая проблема – у людей на 20-м году жизни руки отваливаются – это не будет проблемой, ведь в действительности ничего такого не наблюдается. Или проблему кризиса среднего возраста я буду объяснять тем, что в это время к каждому спускается ангел с электродрелью и просверливает дырку в левой височной кости – это также не будет философским решением проблемы, ибо такое её решение, что очевидно, спорно и требует серьезного доказательства; его нельзя приводить просто так или с минимальным объяснением. Другое дело, если я это всё выведу из каких-то известных фактов, пусть и не очень логично (философия и логика вообще вещи мало совместимые), тогда да – это философия.

Таким образом, любое философское решение должно так или иначе соответствовать действительности, что вовсе не обязательно для свободного творчества вообще; в том и отличие философии. И хотя это соответствие/несоответствие зачастую вопрос спорный и во многом зависит от авторитета конкретной личности, тем не менее, такой критерий можно считать обязательным.

Второе. Целеполагание означает, что философская работа должна имманентно заключать в себе какую-то цель, задачу. Если у работы нет никакой задачи, и ничего она не решает или даже не пытается показать какую-то проблему, то она так же и не философия, что, в свою очередь, можно считать весьма существенным критерием. Отсюда, философия хотя и, как видим, скорее ближе к творчеству (искусству), чем к науке, тем не менее, её нельзя поставить в один ряд с поэзией, музицированием или живописью; по причине вышеозначенных критериев или свойств философии.

Хотя и любое произведение искусства (в т.ч. и книги) имеет ту цель, что оно заявляет об авторах; тем самым цель работы – показать творчество автора, философское произведение ещё и в самом себе должно обладать некой целью, т.е. о чём пишется. Это не обязательно решение, это может быть и постановка проблемы, но ведь постановка – это тоже задача. Без задачи же мы получаем просто литературное произведение, вроде как дядя Вася пошел к тете Маше, и у них случилась любовь (на том и конец). Что характерно, и здесь не всё так однозначно; цель может и не обозначаться автором, а читаться как бы между строк. «Между строк» же означает, в свою очередь, определенную субъективность, ибо между этих строк можно вычитать едва ли не все, что угодно, но что уж поделать: философия и искусство, как ни крути, а четко и категорично делиться никогда не будут.

Конечно, у философии можно выделить и ещё ряд особенностей в плане формы, как то: стилистика (приближенность к научной форме изложения материала), сама форма (как правило философия излагается в форме эссе) или даже «претензия» на общезначимость (а иначе, что же это за философия?). Но это всё совсем не обязательно; исключения из таких правил встречаются на каждом шагу, а потому оставим эти «недокритерии» без внимания.

Таким образом, философия и не наука, и не свободное творчество. По поводу последнего мы можем сказать, что хотя и философия является неким видом искусства (от противного: если не наука, значит искусство), но это всё же нечто отдельное; нечто из ряда вон. Говоря другими словами, искусство свободно, оно «безоглядно» (на действительность), и в нём так же свободно мышление. Наука и не свободна, и в ней не свободно мышление (здесь целая куча научных требований). Философия же не свободна, но у неё свободно мышление: от действительности можно идти куда угодно, и никакое требование научности тебя не остановит. Философия есть связующее. Она есть ещё не доказанное, не оформившееся знание, до-знание, протознание. Философия и протознание – это синонимы, и иное немыслимо, как… Да что же я опять спешу?

Психологические истоки философии

Мы уже достаточно видели в разграничении философии и науки, философии и творчества, но пока это разграничение во взаимозависимости, а значит разграничение по следствиям (ибо зависимость на чем-то ведь строится). Здесь же мы будем говорить о разграничении в основании, основание же всего человеческого, что вытекает из самого понятия («человеческое»), есть сам человек, т.е. его психология. Данная глава будет представлена в двух частях: психология философии и науки, психология философии и творчества (свободного, само собой). Начнем же мы с науки.

Что движет человеком, когда он хочет стать ученым? Отбросим денежные интересы или выбор профессии «по обстоятельствам», пусть нам представлен тот самый фанатичный ученый, который ради эксперимента своей жизни не пожалеет. Даже, не вдаваясь в какие-то очень уж хитрые размышления, мы можем сказать, что им движет жажда знания, или, если говорить более конкретно, такой человек хочет выведать у природы все интересные ему тайны, т.е. цель его ВКС (см. «Человек как он есть») – знание. учёного прежде всего интересует достоверность, ибо только тогда он выведал, когда его знание, его теория, сообразуется с действительностью. Конечно, плох тот ученый, который не хочет быть Эйнштейном, но, тем не менее, главное для него истинность, и при выборе «либо достоверные факты, либо беспочвенная теория (система)» учёный всегда отдает предпочтение первому. Жажда открытия, достоверного знания – вот исток учености.

А философия? Философия, по сути дела, вообще не эмпирична. Философу нет дела до экспериментов, достоверных и однозначных фактов (хорошо бы, конечно, но не обязательно), 100% доказуемой теории. Философу подавай всё, ему нужно цельное объяснение, и его никак не устроят несколько разрозненных, пусть и достоверных фактов. Да, философом тоже движет жажда знания, но то жажда не вглубь (если можно так сказать), а вширь. Жажда знания философа – это совсем не жажда знания (жажда открытия) учёного и желание здесь совсем иное: это желание объяснить то, что необъяснимо. Безусловно, и учёный в идеале хочет того же, но он начнет с единичного, ибо главное – достоверность, только потом может получиться нечто всеобщее. Даже если изначально думается что-то такое цельное, теория полностью, то её подтверждение всё равно будет идти от единичного. Философ же, наоборот, начнет с общего, с какой-то получившейся, сформировавшейся у него теории, ища единичное только для её лучшего доказательства, а если не найдёт… Не беда, всегда можно удариться в мистику или сказать, что ничего-то мы сейчас не знаем. Т.е. учёный в основе своей «индуктор», философ же – «дедуктор».

Отсюда и истоки: желание достоверности у учёного и фантазия у философа. В первом случае – мышление конкретное, во втором – абстрактное. Это, конечно, совсем не означает, что учёный напрочь лишен фантазии, а философ только и знает, что витать в облаках; вопрос здесь в количественном соотношении. Более того, зачастую и у отдельного человека одерживать верх может то первое, то второе, или же конкретность у него будет выражаться в науке, а фантазия в философии, хотя во многом (относительно) и строящаяся на науке. К примеру, Шипов, который в своих научных построениях являет нам чистейшую натурфилософию, ибо фактического материала у него явно недостаточно для чисто научного доказательства предложенной им теории. Или тот же Пригожин, который на конкретном уровне являет из себя самого настоящего ученого, однако его фантазия требует идти дальше – и вот вам философия, синергетика. Впрочем, что у кого и когда перевесило – это вопрос иной, главное же, что истоки у науки (любой науки) в конкретном мышлении, философии же – в абстрактном. Можно даже сказать, что учёный – это тот, у которого абстрактное мышление необходимо для приведения в целостность и к общему фактов мышления конкретного. Философ – тот, у которого конкретное мышление нужно для большей обоснованности и удержания мышления абстрактного.

Что же творчество? Творчество, что, пожалуй, и так очевидно, коренится в том же абстрактном мышлении, что и философия;потому, в общем, философия и ближе к собственно творчеству, искусство, нежели чем к науке (это нам замечательно показывают произведения Былых философов). Единственное отличие здесь в совсем уж малой примеси мышления конкретного. Творческому человеку это последнее нужно разве что как материал для абстрактного мышления, при этом на них (эти продукты конкретного знания) можно и вовсе не обращать никакого внимания. Философ же не волен до такой степени. Пусть и на уровне абстрактного мышления, но ему необходима теория, построенная на конкретике. Т.е. философия – это такой продукт абстрактного мышления, который для своего подтверждения нуждается в мышлении конкретном.

Когда у философа конкретное мышление доминирует над абстрактным, т.е. когда философ, подобно ученому, начинает думать конкретно, то мы получаем либо пустопорожние, никому ненужные фактики или и так всем ясные «теории» (это то, что сейчас); либо, когда из конкретного уходит всякая примесь фантазии, мы получаем новую науку (та самая эвристическая функция философии). Но, тем не менее, необходимое условие философии – это абстрактное мышление. Философия исходит из абстрактного мышления, пусть и с оглядкой на практику. Наука же исходит из мышления практического; абстрактное ей нужно только для лучшего обдумывания и приведения к единой теории того, что обдумано практически. Свободное творчество в практическом мышлении и вовсе не нуждается. Вот вам и всё психологическое разграничение.

Уже, исходя из вышеозначенных истоков, мы с полной уверенностью можем сказать, что философия не может быть наукой в принципе, ибо тогда она теряет то, на чем собственно строится (фантазия, абстрактное мышление), что есть её основа. И в то же время, мы можем смело говорить, что философия – это именно искусство, творчество, хотя и с большей долей конкретики. Тут ещё возможно некое недопонимание, в плане того, как искусство всего лишь с относительно большей долей фактов действительности определяет развитие науки, и из того выходит вообще всякая наука, но то я разъясню в ближайшем будущем. Пока же я отделил философию от всего прочего-соседнего и на том, самом глубоком уровне (уровень психологии), который нам сейчас только мыслится.

Что есть философия

Пока мы определили философию лишь негативно. Мы сказали, что все доводы современных «философов» на эту тему – ложь; сказали, что философия – не наука и во всей своей полноте наукой не может быть в принципе, ввиду изначальной субъективности столпов философии. Мы сказали, что наука и нечистое, свободное творчество, ибо не всякое творение «от-действительного», и не всякое претендует на решение тех или иных проблем. Плюс к этому, мы в общих чертах обозначили психологические истоки философии. К чему же мы в итоге пришли? Повторяя всё сказанное ранее, но в более сжатом виде, я скажу, что философия – это постановка и/или решение проблем (это для философии очевидно, иначе о чём тогда вообще говорить?) ненаучными методами (ввиду всё той же субъективности фундамента философии, субъективность же и наука – вещи несовместимые).

Теперь давайте ещё упростим. Уровень субъективности означает, что проблемы решаются «от себя» (по самому определению субъективизма); решение строится исключительно на собственных мыслях, хотя и отталкиваясь от объективных фактов. То, что в такого рода построениях используется фактический материал – здесь не важно, ибо всё его соединение и все выводы отсюда – всё равно есть продукт собственного, неограниченного объективными требованиями мышления. О самих проблемах мы скажем следующее: не вдаваясь в их содержание, мы можем утверждать, что их решение однозначно подразумевает желание их решать; не важно, сам ли я этого хочу, или мне приходится.

Таким образом, подставив данные упрощения, мы получим: философия – это желание мыслить. Теперь применим увеличительные степени (желание – любовь; мыслить – мудрствовать), что получаем? «Любовь к мудрости» – это любовь к мудрости. Все!!! Это же просто до абсурда! Это кем надо быть, чтобы извратить весь смысл философии, в поисках какой-то немыслимой «правды», когда вся правда в самом названии! И я как дурак доказываю эту очевидность, эту тавтологию (!) на протяжении уже не одного десятка страниц!

Вы посмотрите на всю историю философии! Философы всегда хотели объяснить то, что объяснить чисто объективно было невозможно, и если, наконец, нечто объяснялось действительно объективно, это сразу же утрачивало всякий философский интерес (много сейчас философия говорит о строении атома?); философы всегда стремились заглянуть за горизонт, туда, где работать может одна мысль, безо всякой объективной основы (все эти ключевые вопросы о познаваемости мира, предназначении человека, истоков морали на худой конец). Философия и есть «заглядывание за горизонт», туда, где хочется знать, но объективно не «можется». А это заглядывание и есть чистое мышление (без рамок рациональности), философия есть само мышление. Быть философом, любить философию (а как можно быть философом, не любя философию?) значит любить мыслить, мудрствовать. И нечего здесь стесняться, придумывать отговорки и пытаться впихнуть философию туда, где она находиться просто не может, где она задыхается. всё гораздо проще, чем кажется.

Но давайте подойдем к этой проблеме с другой стороны. Пока наука не достигнет конечного, абсолютно точного знания, всегда будут вопросы, ответить на которые она будет не в силах. Но если вопросы существуют, на них всегда хочется знать ответ, и кто-нибудь обязательно будет хотеть ответить. И то – не наука и не чистое творчество. Что же это тогда? Ты, утверждающий, что философия есть наука или должна таковою быть, скажи, что тогда это? Протознание? Да философия и протознание – это синонимы. Причём синонимы в самом широком смысле. Это просто разные названия одного и того же. Философия – это знание, не ставшее ещё полностью объективным, до–знание, прото–знание. И если ты говоришь, что всю субъективность, всю мысль из философии надо выкинуть (чтобы она стала полноценной наукой), то что это будет за философия? Настоящая философия, без примеси иррационального? Нет! Настоящая философия – это Сократ, Гоббс, Ницше… Вот они – Философы. И назови ты их хоть «протознологами», хоть «чудознологами», они всё равно останутся Философами.

Ладно, давайте теперь пройдемся по протознанию. Какие у него характерные черты? Построение на основе субъективного; неконкретность (беспредметность); недоказуемость и плюс к этому из протознания выходит, собственно, знание (читай – наука). Это, пожалуй, основное. Никто не спорит, философия вплоть до ХХ века (как минимум) обладала всеми этими признаками, и она (что очень важно) называлась именно философией. Что изменилось в ХХ веке? Философия обрела предмет? Нет. Онтология, гносеология и этика (особенно) теперь 100% доказываются? Нет. Философия перестала зависеть от личного мнения автора? Нет. Генерирует философия сейчас новые науки? До середины ХХ века – бесспорно, но и сейчас эта функция выполняется. Мы перед своим носом видим, как зарождается новая наука – «наукология» (по моему названию), хотя она и является ещё частью самой философии и называется не иначе как «философия науки». Все эти признаки есть и у современной философии, которая, таким образом, есть такое же протознание, как и раньше, ведь ничего не изменилось.

Но нет, есть такие люди, которые говорят, что это всё не философия, это протознание, пережиток философии, а настоящая философия – это … Не слишком ли наглое заявление? Три тысячелетия философия равнялась протознанию; протознание, по сути, и называлась философией, и вот приходит не(и)-кто и заявляет, что то всё неправильная философия, а философия – это вообще удел будущего, нечто совершенно новое, то, что я говорю. Кто ты такой, чтобы такое утверждать?! Кто ты такой, чтобы сказать Канту: «Ты не философ, ты лжешь!»? Какое ты имеешь право переиначивать понятие, существующее уже не одну тысячу лет? Хочешь разъединиться с прошлым? Да флаг тебе в руки! Но почему тогда ты меняешь имя истории, а не своё? Назови свою науку «тупософией» (оно и к истине ближе), но не извращай историю и философию; если нет мозгов, то имей хотя бы совесть.

Итак, я подвожу итог. Философия не имеет никакого права называться наукой, она есть до-наука, протознание в самой своей основе, она есть заглядывание за горизонт, любовь к мудрости, она сама творческая мысль в решении проблемы. Так было, есть и будет всегда, как бы не тряслись за свою «ученость» современные «философы». Но то лишь одна сторона философии, её «до-научная» сторона, есть же у нее и сторона искусства.

Впрочем, из того, что я сказал о соотношении наука/философия, уже вполне отчетливо проистекает тот факт, что философия это скорее творчество, о чём я и говорил ранее. Философия и есть творчество, только направленное на проблему. Но не буду повторяться; здесь куда более интересно провести демаркационные линии, чем пытаться по десятому разу объяснять на пальцах какие-то и дураку понятные вещи. Можно изобразить презабавный график (рис. 6):

Рис. 6

Здесь ось У – точность знания; ось Х – тип мышления (это я так, грубо говоря). Наименее точный, наиболее свободный участок 0-1, это свободное творчество, где вообще может не быть никаких рамок объективности. Участок 2-∞ – это наука, самое точное, самое объективное и рациональное мышление. А что у нас объективней свободного творчества, но не столько, чтобы быть наукой? Правильно, участок 1-2 – философия. То, что этот участок будет (до самого конца), и никуда нам от него не деться – это ясно как день божий и то, что этот участок называется именно философия – об этом тоже сказано предостаточно, и то нам показывает вся история и философии, и науки. Сейчас мы, для пущей определенности будем говорить о границах. Кстати, вы их видите? И я не вижу. К чему бы это?

      Начнем с границы 1. философия начинается там, где появляется проблема. Но проблема, а тем более её проявление, описание, решение – это очень уж сложная и неоднозначная вещь. Кто-то видит в «Обломове» великую философскую проблему (а чем не экзистенциализм? Я бы не удивился, если бы «Обломова» написал Сартр), а кто и в «Преступлении и наказании» не видит ничего кроме детектива. Где тот ясный и четкий критерий? Нет его, а значит, нет и четкой границы.

Граница 2. если философия здесь есть всякая теория, недоказуемая на 100% научно (а именно это я и утверждаю), то Пригожин – философ, Шипов – философ, Бобров – философ… Всякая научная гипотеза есть философия. И в этом нет ничего удивительного. учёный тоже человек, и порою он хочет объяснить и то, что чисто научными методами не объяснимо (не доказуемо), здесь учёный выступает именно как философ. Вся совокупность гипотез и мнений в науке и есть её философская составляющая: философия-в-физике, философия-в-псхологии… Точность науки и определяется тем, как много в ней философии… По большому счету, и разница между естественным и гуманитарным знанием сейчас в том, что во вторых, по сравнению с первыми, философии (недоказуемых размышлений) явно больше. Но это я так, к слову. Но здесь и так, мы всё же ещё можем достаточно четко отделить философию от науки, но как быть с гипотетически правильными, но непроверяемыми выводами? Это выдумка, философия (ибо выводы-то фактически не подтверждаются) или наука? А все те теории, где учёный из каких-то двух предложений выбирает одно, основываясь только (по сути) на своем субъективном мнении, это философия? Но в науке слишком многое поначалу просто предполагается, неужели ж вся незакостенелая наука – это философия? А как быть с парадигмальностью? Когда сегодня это считают выдумкой, философией, а завтра это же будет называться наукой? И здесь не получается провести четкой линии.

Странно? Ничуть. Вспомним, что философия есть само мышление, моё субъективное мышление, а где мышление начинается? Где заканчивается? Это вопрос мнений, конкретного здесь ничего быть не может. Мышление – повсюду, а значит повсюду и философия (в меньшей или в большей степени). Мы, конечно, можем утверждать, что Достоевский ближе к свободному творчеству, чем к науке (точка А), измученный мною Шипов наоборот, чуть-чуть не наука (точка В), а например, Маркс где-нибудь в районе Б. Но далее таких пространных размышлений мы никуда не уйдем. В конце концов, и новые науки образуются из философии не в один момент, зачастую это очень длительный процесс, и даже когда наука юридически уже самостоятельна, она в большинстве случаев мыслит ещё во многом «по философски» – вот вам типичный показатель «размытости». В тоже время философия и отдельный род деятельности, творчества – если угодно. Точно так же, как бабулька дома может спиртометром мерить сколько градусов в её самогонке, т.е. проводить, по сути, научный эксперимент, она, тем не менее, всё же не учёный. Так же и философия, которая может служить и как составляющей чего-то иного, и как нечто «само-в-себе».

То, что философия – не наука, это совсем не минус (как могут подумать некоторые). Сказать, что философия ущербна, значит сказать, что наша тяга к знанию есть ущербность, а если так, то апогей знания – наука, не верх ли это тогда ничтожности? Если вы антисциентист, то вы можете сказать и так (отчасти вы и правы), но если вы называете науку великим достижением человечества, то извольте уважать и философию. Наука начинается с мышления, с субъективного мышления; у истоков всякого знания и всегда лежит философия, ибо думать и философствовать (в плане решения каких-то всеобщих проблем) – это одно и то же. А эта современная нам философия, якобы единственно верная и якобы «наука»… Трижды был прав Фейербах, когда говорил «Единственно положительная философия есть отрицание всякой школьной философии; … она есть сам мыслящий человек».

Теперь уж мы окончательно созрели для определения философии. Слушайте, ибо я отвечаю, что есть философия: философия – это род искусства, представляющий собой постановку и/или решение проблем, гипотетически относящихся к каждому человеку и объективной действительности, не одними научными методами. Всё!

Настоящие функции философии

Ранее о функциях (задачах) философии уже говорилось, но то были функции неправильные. Хотя нет, не совсем неправильные, они имеют место быть, но в то же время они далеко не исчерпывают всей философии, а тем более не проясняют нам ее. Но о том мы пока забудем, базой для размышлений здесь нам будет служить предыдущая глава.

Коли мы уж установили, что философия – это один из родов искусства (хотя и весьма специфический), то у нее (философии) должны быть и некоторые функции искусства. Таким образом, с одной стороны философия выполняет функции искусства. Сюда входят такие подфункции, как эстетическая, ознакомительная и отображающая (в том смысле, что философия в некоторой степени показывает то общество и то время, когда она создавалась). Возможно, здесь есть и ещё какие-то подфункции, но то не принципиально, да и в любом случае вышеозначенные – основные. С другой стороны философия имеет объяснительные и рекомендательные функции.

Объяснительные функции, как видно из самого названия, заключаются в объяснении различного рода явлений окружающего нас мира. Хотя, порою, философ может объяснять и такие явления (факты, проблемы), которых действительность нам и не думает показывать. Например, проблема: «триедин ли Бог?». При этом философия может объяснять что угодно. Всё, что только можно себе представить – всюду философия может влезть и что-то там наобъяснять. То мнение, что объяснительная функция имеет своими границами социум неверно. К примеру, философия начала ХХ века, когда философы частенько объясняли и разъясняли теории Эйнштейна, хотя это и не социум.

Но если с объяснительными функциями всё просто, то с рекомендательными куда сложнее.

Почему рекомендательные? Любая философия носит именно рекомендательный характер, и носит она его по той простой причине, что её доводы не имеют объективности, всеобщности и, следовательно, обязательности. То, что не объективно, не может считаться обязательным ни в науке, ни в обществе, т.е. философия не может приказывать. А то, что не приказывается – то рекомендуется. Тут, конечно, надо учесть некоторые моменты «пограничности», т.е. то время и ту философию, которая становится достаточно объективной, чтобы быть обязательной, хотя это объективное знание и находится ещё в русле философии. Но то – итог размышлений, сами же размышления (сама философия) всегда рекомендательна. Можно было бы, естественно, назвать эти функции как-то иначе, сказав только, что все они носят рекомендательный характер, но к чему выдумывать новые слова? Это понятие замечательно обозначает все относящиеся сюда функции и плюс к этому дает различия с функциями искусства и объяснительной функцией. Разграничение же между функциями искусства здесь на том основании, что искусство – это не само познание, это не решения, это вид (облик) решений, рекомендуется же само решение, т.е. содержание, а не форма.

Теперь о структуре последней функции, т.е. её подфункциях. В отличие от первого случая подфункций здесь может быть едва ли не бесконечное количество, причем все они будут так переплетаться, что ни о каком четком делении и речи идти не может. Для тех, кто не понял, поясняю: раз философия – это, по сути, само мышление (с оговорками, обозначенными в определении философии), то и функций у нее столько же, сколько их у мышления. Мыслить же можно и о ценностях, и о методах, и об этике, и о смысле жизни, и о взаимодействии аминокислот… И везде мышление будет выполнять какие-то свои функции: аксиологические, методологические, онтологические, натурфилософские, исторические (философия истории – это то же ведь философия). Мы, конечно, можем выделить ряд наиболее характерных здесь функций (в самом общем определении), как то: социальные (этика, организация государства, идеальное общество…), личностные («стоит ли жизнь того, чтобы её прожить?», смысл жизни, каким я должен бы быть…); методологические (применимость логики, критерии истины, возможно ли иррациональное познание…), метанаучные (назначение науки, структура науки, какой должна быть наука), исторические (собственно философия истории), натуралистические (детерминизм/ индетерминизм, причина возникновения вселенной или даже свойства воды), та же эвристическая подфункция и т.д. (я совсем не отрицаю, что здесь я мог и десятой части не сказать). И, в конце концов, всякая рекомендательная подфункция делится на практику и теорию (теоретические или практические рекомендации).

В итоге мы получим следующее (рис. 7):

Рис. 7

Как видим, далее общего описания мы не идем, и идти не можем. Возможно, конечно, и какое-то иное представление функций философии (от перемены мест слагаемых сумма не меняется). Можно было бы в отдельную рекомендательную функцию выделить эвристическую, ибо она одна из основных, а также работает во всех иных функциях (да-да, это не только наука. В конце концов, откуда взялась демократия, конституция?). Но, несмотря на некоторую поверхностность предложений схемы, она всё же замечательна тем, что показывает нам саму философию; по одним только функциям здесь уже можно вполне ясно представить и определить себе философию. Все общепринятые сейчас философские функции входят сюда, но те структуры не отражают сути вещей, а потому окститесь и вслушайтесь (а ещё лучше – задумайтесь), ибо правда была сказана.

Безусловно, на практике все эти функции очень трудно разделить. Пожалуй, не бывает таких философских работ, где было бы одно лишь объяснение безо всяких выводов (читай – рекомендаций). Тем более немыслима философская работа, не несущая никакой эстетической, культурной ценности. Но, тем не менее, чисто теоретически, такие функции мы всё же выделить можем.

Все эти размышления наталкивают нас на очень интересный вопрос: так в чём же смысл, в чём польза философии? Польза функции искусства очевидна, и рассматривать её, пожалуй, смысла не имеет. Объяснительная функция позволяет обычному человеку, неспециалисту, понять как сложные научные открытия, так и те области, которые ещё не относятся ни к одной науке. Так же данная функция позволяет получить хоть какое-то объяснение таким фактам, которые собственно наука объяснить не в силах. А ещё интерпретация различного рода социальных явлений, их плюсы и минусы, (с этого начиналось разложение монархии); объяснение в области веры в бога и т.п. (а ведь человек без веры никуда, по крайней мере сейчас), где и наука, и обыденное познание бессильны; объяснение, решение (пусть и трижды спорное) каких-то извечных вопросов и т.д. Всего и не перечислишь.

Рекомендательная функция говорит сама за себя. Именно с рекомендаций философии начинаются многие изменения как в обществе (чего стоит один только Маркс), человеке, так и науке. Все науки вышли из философии; философия предлагает новые науки. Именно философия говорит институту науки и его структуру, и его критерии. Многие и многие научные понятия родились именно в философии. Философия наталкивает настоящих учёных на какие-то мысли, новые, ещё неисследованные области и проч. Но, заметьте, всё это философия не приказывает, она лишь подталкивает, намекает, рекомендует. Философия не говорит «Отныне так», всегда звучит «Господа учёные, а может быть так?». Существует несметное количество открытий, объяснений, пожеланий, которые и общество, и наука просто проигнорировали; ведь далеко (очень далеко) не всё философское становится практическим. И когда собственно наука была ещё слаба, философия, таким образом, указывала путь науке, но наука выросла и указывать ей что-либо сейчас бесполезно; она намного превзошла своего предка. Значимость философии с каждым годом уменьшается, и будет уменьшаться, но всё равно она вечна, как вечно само мышление, сама «любовь к мудрости». И то, куда сейчас с завидным упорством впихивают философию, то для философии пагубно; в таких условиях, таких рамках, она просто не в силах выполнять свои функции (что мы и наблюдаем). Это неправильно. Философия жаждет иного, и она должна быть…

Философия как надо бы

Из того, что философия – это не наука, уже следует моё первое утверждение: философия должна быть исключена из науки! Наукой занимаются ученые, а не мыслители, так что уважаемые псевдокандидаты, псевдодоктора, псевдоакадемики… извините.

Но всё не так просто. По причине безграничной глупости и жадности философии на настоящий момент к последней относятся многие действительно научные дисциплины. Научны же на том основании, что они отвечают всем критериям науки, имея и свой предмет, и научную методологию, и объективность… Это, прежде всего, логика и методология. Данные науки, конечно, не являются такими же составляющими философии, как, например, этика или аксиология, но, тем не менее, и логика, и методология, относятся всё же к группе философских дисциплин. Следует так же сказать (чтобы не возникло возможных недоразумений), что это науки абстрактные. Логика – это та же математика, только для ума; в природе нет ни предикатов, ни силлогизмов; это всё абстракции. Но так же как работает математический абстрактный аппарат (и это наука), так же работают и абстракции логики, а потому, если вы будете утверждать, что логика – это не наука, т.к. она не отвечает (и не может отвечать) требованиям хотя бы той же проверяемости («сама в себе», а не через иные науки, как делает та же математика), то будете неправы; иначе извольте сказать, что и математика – не наука (а значит не наука и физика, химия, биология…). Так же с методологией, которая, по сути, как общая методология, является практическим продолжением логики. Как методология частная – тоже наука, хотя бы на том простом основании, что на ней строится вообще всякая наука. Теперь давайте обратим свой взор на всё то, что принято сейчас относить к философии.

Социальная философия – прочь! Выкиньте из социальной философии философию (а она должна быть удалена, ибо это не наука), и вы получите либо социологию, либо социальную психологию, либо ничего (что, кстати сказать, наиболее вероятно). Да и какими проблема занимается сейчас социальная философия? Или проблемами социальной психологии (т.е. не своим делом), или метафизики (что явно не есть наука). Социальная философия была не иначе как предтечей социальной психологии; социальная психология – всё, оформилась, так почему же тогда до сих пор в философии остался её атавистичный хвост? На кой чёрт он теперь нужен?

Философия религии вместе с теологией ещё меньшие науки, чем сама философия, тем более «за борт». И пусть теология к собственно философии и не относится, или относится весьма опосредованно, всё равно это не наука. Не наука на тех же основаниях, что и философия.

Философия истории. Как ни крути, а это философия, со всеми вытекающими отсюда выводами. Это, по сути дела, есть смесь метафизики, истории и социальной психологии. Что останется без метафизики? Психология тех или иных исторических изменений. Это да, это научно, но это не философия. А потому если отбросить философию, останется одна (пусть и несколько специфичная) социальная психология.

История философии. Ну это вообще маразм, как будто история математики – это математика, а знать сколько волос было на голове у Эйнштейна, значит знать теорию относительности. История философии, как я уже говорил, это история (хотя и философии), а не философия, и должна она быть отправлена по назначению, т.е. к истории. В частности, к истории науки (ибо как не крути, а до сих пор философия понималась именно как наука), со всеми её историями химии, географии, медицины… Здесь место истории философии.

Философия философии. Сама дисциплина не очень прозрачна. Это и культурология, и социология, и психология, и философия… Если убрать философию, как некое связующее звено, то данная дисциплина распадётся сама собой; её просто растащат вышеозначенные науки и, кстати сказать, правильно сделают. В русле самой философии как науки у этой области знания нет никакого научного будущего.

Культурология – к кафедре социологии. Эта наука уже вполне оформилась и в помощи философии не нуждается (сейчас она ей только мешает). К социологии же потому, что культура – это социальный феномен, это даже некоторая частность социологии (или тем более социальной психологии). Хотя, как и историю философии, данную дисциплину всё же стоит оставить в науке.

Религиоведение – туда же, куда и культурологию, ибо и религия – это тоже пласт социальной жизни (особенно интересен был бы симбиоз религиоведения и социальной психологии).

Аксиология. Как можно объективно доказать ту или иную ценность? Даже то, что убивать – плохо, и то, чисто рационально, по всем требованиям научности, доказать невозможно. Аксиология в принципе не может объективной, а значит, она и не может быть наукой. Отсюда вывод: долой!

Этика. Если вы сможете придумать объективную, рациональную, всеобщую этику – тогда да, этика должна остаться в науке. Правда, вряд ли кто такое сможет придумать. Этика – это неотъемлемая часть философии, и она не менее субъективна и требует не меньшего простора, чем сама философия. Если же говорить о самой общей теории этики, причём теории в переделах научности, то, извините меня, это уже социальная психология. Потому и этику надо из науки либо удалить совсем, либо – к социологии.

Эстетика (а хоть и теоретическая эстетика). Та же история, что и с этикой. Разве что теорией эстетики должна заниматься скорее не социальная психология, а психология как таковая.

Философия науки. Вот здесь даже не знаю, что сказать. Философия науки сейчас находится на том этапе развития, когда отделять её от философии ещё слишком рано; не оформилась пока. Но и говорить, что это не научная дисциплины и, тем более что таковой она не может быть в принципе – тоже было бы слишком опрометчиво. Нужно быть очень хорошим и непредвзятым специалистом в области данного вида философии, чтобы сказать, что действительно представляет собой на данный момент философия науки, и на что она способна. Я же таким специалистом не являюсь. Но, тем не менее, если давать задел на будущее, то философия науки всё же потенциально может стать некой «наукологией». Именно этого мнения я и буду придерживаться.

Ну и онтология с гносеологией, эти основы основ всякой философии. Чего уж кривить душой? Онтология и гносеология и есть философия; всё остальное – так, «для запаха». Но если это и есть, по сути, философия, то… Сами понимаете.

По поводу логики и методологии я уже говорил. Напомню лишь, что это вполне самостоятельные и самодостаточные дисциплины, и они заслуживают отдельного факультета. Быть может, со временем, к ним присоединится «наукология», если самоопределится и наберется сил для независимости.

Все же эти исконно присущие философии и образующие её онтология, гносеология, теология, социальная философия и проч. должны быть изгнаны; причем от этого им же будет лучше (не будет, наконец, этих совершенно ненужных здесь научных рамок). Только так всё сможет стать на свои логичные места.

Какие будут возражения?

«Без философии все эти исключенные Вами науки лишаются всякого материала для работы. На чем они будут строить свои положения? Из чего исходить?». Да, философии они лишаются, но разве это плохо? Философия сейчас эти науки уже не движет, она только мешает им и подрывает их авторитет своими беспочвенными, субъективными измышлениями. Более того, избыток философии не дает им обратиться на фактический, объективный материал, потому, ежели вы, уважаемые философы, удалитесь, вы, отнимая определенную базу для построений, даете развитие базы куда более авторитетной и важной для науки. Если же данные дисциплины застопорятся, всегда пожалуйста, почитайте философов, может, найдете какие-нибудь интересные мысли. Так и науки станут научными, и философия перестанет маяться ерундой.

«Да Вы лишаете науку всякого стремления вдаль! Если не философия, то кто им тогда укажет путь?». Наука уже достаточно окрепла, чтобы самой разбираться со своими проблемами. Если же учёному хочется «полета», опять же, бери книжку философскую и читай, может и понравится что, из рекомендуемого. Ориентиры же (отдаленные тем более) – они ж субъективны и к науке, в общем-то, прямого отношения не имеют.

«А как же общество? Если философия потеряет научный авторитет, кто её тогда будет слушать? Это что же тогда станет с ценностями, моралью?». Во-первых, хуже уже не будет; как игнорируется философия сейчас, когда она обладает «научным авторитетом» (кто его, кстати, видел у философии?), так это не снилось ни одному протознанию. Молодежь уже давно воспитывает телевизор, а не философия. Во-вторых, философия только тогда углубиться в субъективность (мораль, этика, ценности…), когда перестанет сдерживать себя нелепыми рамками объективности, т.е. науки. Только тогда у нас смогут вновь появиться философские системы, глубокие и проработанные, а не кучка бездарных ничего не говорящих статей, писаных из-под палки; именно такую философию и будут слушать, а не нынешний маразм. Так что и здесь философия только выигрывает.

«А куда же девать всех этих бесчисленных кандидатов и докторов философии? Выкидывать на улицу?». Ах извольте, о чём вы говорите? Кто меня послушает? Даже если все дружно закивают головами, философия как будет «наукой», так ею и останется. Кому это нужно? Кого не устраивает современное положение вещей? Особо сердобольных? Много ли может сделать эта горстка людей? Да и надо оно им? Я прекрасно понимаю, что все мои философствования – это метание бисера перед свиньями; ничего не изменится. Всё также ежегодно будут печататься 5000 статей по всеединству Соловьева. Маразматичные бабушки и дедушки будут глаголать о том, что дружба – это хорошо, а любовь спасет мир (не понимая ни одного из этих трех слов), и так же философы, пытаясь хоть как-то поднять свой упавший ниже плинтуса авторитет, будут лезть во все дыры, позоря и себя, и Философию. Никто не окажется на улице (хотя и надо бы), и никакой реструктуризации науки не будет; я «заранее обреченный на полнейший провал». Так что пинайте, уважаемые господа ученые, уже еле дышащее тело философии и дальше; вам ничего не грозит. Что? Почему я тогда об этом пишу? Потому что я хочу писать, а для философа этого уже более чем достаточно.

Ненаука наук

И что же? Философия проявляет все признаки декаданса. Философия не выполняет своих функций. Философия не отвечает ни одному из требований научности. Философия не есть и свободное творчество. Плюс к этому философия и на психологическом основании занимает нечто среднее между наукой, и творчеством. Каков вывод? Философия не наука и не творчество, оно нечто среднее; связующее звено. Каковы следствия? Философия может выполнять свои функции и быть собственно философией только будучи исключённой из науки. Философия заслуживает большего. И пусть вся эта писанина – что о стенку горох, но тем не менее – это истина.

Хватит доказывать и брызгать слюною; что вам, в конце концов, доказательства? Какого философа сдерживала логика и доказательность, а тем более доказательность контрдоводов? Я показал вам истинное положение дел, что делать дальше – решайте сами. Вы можете сказать, что философия сейчас замечательно развивается именно как наука, ибо критерии развития здесь субъективны, а не сдерживаясь рациональностью, можно таких отговорок придумать… Можете сказать, что философия – это наука, а раньше было протознание (которое, конечно же, не философия) и то, что у вас получится под словом «философии» – то для вас она и будет, и наплевать на всю психологию и трехтысячелетнюю историю. Да вы вообще можете говорить все, что вам заблагорассудится, на то она и философия. Но, задумайтесь:

Если человеку стыдно сказать, что он учится на философа, разве это говорит о нормальном состоянии философии? Если 90% здравомыслящих людей говорят, что философия – это совсем не то, что пытаются преподнести нам философы-ученые, разве это не признак как минимум вашей слабости? А слабость, не признак ли она упадка? Вы и этого не хотите видеть? Что ж, тогда вы просто слепой идиот, и мне с вами говорить не о чем.

Вы же сами признаете чисто субъективные функции за философией! Вы сами утверждаете, по сути дела, что философия пытается решить такие вопросы, которые не решаемы объективными, рациональными методами. Вы же видите этот субъективный исток философии, так почему же философия – это наука?! Сказать, что философия – это наука – то же самое, что сказать субъективность – это объективность. Нелепость! И если первое положение вы признаете (пусть и не юридически, но редкий дурак не поймет таких очевидных вещей), то второе – нет, ложь! Почему? Вы же просто боитесь быть последовательными, боитесь выводов и проистекающих из них следствий. И тут вы начинаете выдумывать отговорки, причем, что это – именно отговорки, понимают все, кроме вас самих. Да что там, и большинство из вас это понимают, но не хотят в этом признаваться, не хотят думать дальше. Так я вам говорю – задумайтесь!

Не надо пытаться опровергнуть очередными софизмами писанные выше положения; отбросьте всю вашу никчемную ученость и трезво посмотрите на факты. Вы тут же увидите и всё убожество современной «философии», и весь идиотизм современного «философа»; вы увидите всё основание философии (через её характерные черты, содержание, историю); увидите и то, что философию нельзя загнать в рамки науки, что она там подыхает; и, в конце концов, вам откроется истинный смысл и истинное основание философии. И если вы порядочный человек – прочь из этого логова некрофилов! Ибо путь спасения будет вам ясен как никогда, и вам уже не надо будет ничего доказывать, вы сами всё увидите. Здесь я пытаюсь открыть глаза и показать путь, а не просто толкнуть вас на него с привычно закрытыми лазами. Если же вы ничего не увидели… Что ж, значит вы не философ, как бы усердно вы себя за него не выдавали. Значит, вы не можете думать сами, вы можете лишь по сотому разу повторять и переиначивать то, что говорил вам другой слепец. Что ж, философия – это не наука, и ей нельзя научиться за пять лет. Философ – это тип мышления, это особое искусство, а не умение пользоваться зазубренными фразами. Мышлению же вас никто не научит кроме вас самих, и если вы сами того не хотите… Так идите вы тогда ко всем чертям!

Дополнения

Об априорных формах познания и познании вообще

Под априорными формами познания я буду понимать то, что предшествует всякому опыту, т.е. то, на чём последний строится. При этом априорные формы можно понимать двояко. Это либо та информация, что заложена в человеке уже на момент рождения, т.е. то, что «грязнит» нашу «чистую доску», либо – это то, что предшествует вообще всякой информации, будь то информация, приобретённая с опытом, а равно и информация до опыта, присущая человеку с рождения. То мнение, что человек с рождения есть не иначе как tabula rasa неверно. Ведь у человека на момент рождения уже имеются и инстинкты, и рефлексы. А что есть рефлекс? Это единство физиологического стремления и присущей ему информации. Ребёнок же имеет сосательный рефлекс? Имеет. Но он же не постоянно работает. Сознание как-то распознаёт, что вот, у рта появилось что-то, после чего даётся команда на соответствующие сосательные движения, т.е. происходит управление телом. Телом же управляет сознание (а хоть и подсознание – всё равно это те или иные образы, суть информация), а не одни гормоны и периферийная нервная система. Вот вам и информация, имеющаяся до всякого опыта, врождённая информация, а в некотором смысле и априорная. Безусловно, здесь не приходится говорить о том, что у человека с рождения имеются такие «глобальные» образы и понятия, как «бог», «жизнь», «добро», «зло»… Это слишком сложно, да и, в конечном счёте, ребёнку не нужно. Впрочем, такая врождённая информация – это отдельный разговор.

С другой же стороны (а эта сторона нам и будет интересна), априорные формы познания – это то, на чём вообще строится всякая информация (как врождённая, так и приобретённая). Но что предшествует любой информации? Что предшествует её получению, обработке и хранению? Очевидно, что чтобы информация была, она должна быть где-то, т.е. всякой обработке и хранению предшествует нечто, где эта информация потенциально может храниться и обрабатываться. Для человека – это его тело. Действительно, чтобы человек мог думать, уже должен быть человек (как организм) и это ясно как божий день. Точно так же, как записи и обработке информации в компьютере предшествует процессор, материнская плата, жесткий диск… (и прочее, не суть важное), так же и для человека до опыта должно быть сознание и память как некие физиологические образования. Всё просто. Чтобы опыт появился, нужно, чтобы он появился где-то, ибо если ему негде появиться, то он и не появится. Т.е. то, что работает с опытом (в самом широком смысле этого слова) должно появиться прежде опыта, априори. Это и есть априорные формы познания. Априорных форм пять: первичные преобразователи, сознание, память, проводящая (нервы) и вспомогательная (кровеносная, лимфатическая, пищеварительная…) системы. Чтобы опыт появился, всё это у человека уже должно быть. Т.е. в самом общем понятии априори должна быть физиология. И если физиология проводящей и вспомогательной систем (а равно и физиология первичных преобразователей) – это как-то скучно (нам, философам), то с сознанием и памятью всё куда интереснее. Особенно сознание, ибо не ясно, что есть априорное сознание не на уровне физиологии (просто должны быть мозги, грубо говоря), а на уровне психологии. Здесь вопрос сужается до «что в сознании должно содержаться такого, чтобы оно было способно работать с информацией?». Вот вопрос. Отвечаю: логика. Самые общие логические законы, а именно закон противоречия, синтеза и тождества (хотя я и далёк от панлогизма). Эти законы сами по себе не требуют понятий, происходящих из опыта, они даны до него, даны априори. Точно так же, как вся цифровая электроника строится на логических законах «И», «ИЛИ», «НЕ», т.е. всякой операции это логика предшествует, так же и для сознания те логические законы есть элементарные операции с данными.

Может, конечно, возникнуть вопрос, а чего это логика априорна? Может она тоже возникает со временем, из опыта? Очень вряд ли. Без всякого упорядочивания всё наше знание будет сумбурным нагромождением данных, из которых никакие логические законы невыводимы в принципе; логические законы не даны нам в опыте. Чтобы их получить, надо додуматься, а как додуматься, если нечем? Как можно сказать, что у белого холодильника и белого стола один цвет, если нет того, что может произвести такую операцию сравнения? Никакой связи, без логики, мы никогда не получим. А если нет связи, как её можно ещё и обобщить, чтобы вывести законы? Замкнутый круг. Так что логические законы апостериори вообще немыслимы. С другой стороны, эти законы могут выйти случайно, методом проб и ошибок, как наиболее оптимальные для данной жизни. Теоретически, мы можем такое допустить. Но очень уж подозрительно, что абсолютно все люди случайно приходят (и обязательно приходят) именно к этим законом, причём почти в одном и том же возрасте, при всем различии как в окружении (от современного благополучного европейца, до человека, воспитанного какими-нибудь пингвинами), так и в личных способностях. Не видеть за такой «случайностью» закономерность даже нарочно не получится. И раз логика невыводима апостериори, но на ней всё строится (т.е. она есть) значит, она априорна. Логика (её самые общие, фундаментальные законы) и есть, в психологическом смысле, априорной формой познания.

При этом, что очень важно, эти законы не есть понятия. Понятия – это уже информация. Законы же логики ей предшествуют, а значит, информацией не являются. Так же, как элемент «И» или «НЕ», предшествуя обработке данных, не являются ни нулем, ни единицей. Это железо. Для человека законы логики тоже железо, какое-нибудь элементарное соединение нейронов, по сути – опять же физиология. Хотя, быть может, понятия (т.е. собственно информация) логических законов и появляются раньшевсего… Впрочем, какая разница? Появляются, не появляются – априорности от этого ни холодно, ни жарко.

Замечу, раз законы логики, по сути, не информация, а её физиологическая (или психологическая) основа, то человек тем самым здесь (в контексте логических законов) остается tabula rasa, если говорить касательно априорных форм. Логика эту доску не исписывает, она ей индифферентна. Другое дело, нет ли у человека от рождения каких-то образов. Но то, как я уже говорил, совсем другой (!) вопрос, и к нашему делу напрямую никак не относится.

Теперь по поводу познаваемости этих априорных форм познания (созерцания). Вернемся к Канту. Кант считал, что путем строгого мышления можно дойти до априорного знания, со всеми вытекающими отсюда выводами. Не согласен. Грубо говоря, Кант утверждал, что если долго и пристально вглядываться в монитор, то мы поймем, где стоят и как работают, например, RS-триггеры. На самом же деле от такого всматривания в лучшем случае можно разглядеть пиксели, и может быть то, что они с определенной частотой меняют цвет и глубину цвета (и то вряд ли). Так мы даже о структуре можем только догадываться, не говоря уже об основах. Это совершенно разные уровни познания; структура и работа сознания могут быть какими угодно, хотя итоговый образ в нашем иллюзорном мире образов будет одним и тем же. Немыслимо судить по опосредованным следствиям об изначальных причинах. Мы можем знать это следствие (образ) вдоль и поперек, но причины (тем более физиологические) его возникновения от того яснее не станут. На том с априорными формами и закончим.

«Вы сказали, что мы живем в мире иллюзий (образов), и что априорные формы невыводимы апостериорно? Это же чистейший субъективный идеализм (со всем присущим скепсисом) получается, а не Ваш хваленый оптимизм!». Вовсе нет. Мир иллюзий не означает разрыв с объективным миром. Если монитор – это картинка, а в системном блоке (и тем более окружающем его мире) картинок нет, это совсем не значит, что монитор не зависит от системы. Я говорил как раз обратное. К примеру, абсолютно точное знание о напряжении тока в данный, конкретный момент времени – это 3,625 В. Это напряжение объективно существует. Монитор (иллюзорный мир, наш субъективный мир образов) показывает 3,625 В. Точное знание. Иллюзорное означает не несуществующее (это лишь одно из значений слова «иллюзия») оно означает представление. Да, в объективной реальности нет представлений (потому это и отличные вещи), но почему не может быть представлений об этой реальности? И если они есть, почему они не могут быть адекватными, т.е. истинными?

По поводу непознаваемости априорных форм скажу следующее. Речь шла о познаваемости в Кантовском смысле, т.е. психологическим (по сути) путем, путём гуманитарных наук (см. предыдущее). На этой психологичности не делался акцент только потому, что его не делал Кант, ибо он другого пути и не видел. Я же вижу. Да, какую программу не изобрети, никогда вы не узнаете, из какого материала сделан корпус того же процессора (читай, как физиологически устроен наш мозг, и как он работает), но можно же создать этакую муху с чудо-камерой, создать для нее программу, и пусть она исследует, что там: пластмасса или керамика. Но это уже уровень не программы (психологии), а уровень железа (физики). Вот физика (плюс биология, химия и проч.) может познать априорные формы, но никак не психология. Конечно, это совсем иной подход и совсем иные методы, но нам-то что? Познать можно, правда как хотел Кант – это непознаваемо; на одном чистом разуме далеко не уедешь, но если познавать не имманентно (психологию психологией), а трансцендентно (психологию физикой), тогда из нашего познания действительно может выйти толк. Психология вообще не точная наука, её область – субъективный мир образов, иллюзорный мир, ну или объективный мир социума; она и не собирается докапываться до химических реакций на стыках нейронов. Но ведь там основа, там точность, и если мы хотим знать абсолютную истину – извольте искромсать нейрон. Психологический же подход такого не позволяет, а вот естественнонаучный… Так что мир познаваем, как и раньше. Аминь?

Детерминизм

Доказательству детерминизма мы посвятили достаточно много и времени, и места. Но то было доказательство «от-объективного», сейчас же мы будем говорить «от-субъективного». Хотя, конечно, это скорее не доказательство, а рассусоливание и без того понятных всякому здравомыслящему человеку вещей. Однако, не каждый человек – здравомыслящий; некоторые, пока им не разжуешь и в рот не положишь, так ничего и не съедят. И т.к. непосредственно к доказательству моего гносеологического оптимизма это отношения не имеет, то рассматриваться сие будет именно в дополнениях.

Я много раз слышал такое «опровержение» детерминизма: «Но я же: захочу – махну рукой, захочу – не махну, и что же получается, если мне положено махнуть, а я не захочу махать, то я всё равно махну, хоть я эту руку держи?» Т.е., я-то свободен в своем выборе; свободен, а значит, детерминизма нет. Глупость. Не стоит путать детерминизм с бабулькиным пониманием судьбы. Это относительно судьбы ещё можно сказать, что, например, если мне положено умереть в такой-то день, то хотя я и свободен в выборе, буду ли я сидеть дома, на работе или шататься по улице, но умру я всё равно, ибо судьба. Но такое понимание и судьбы, и (тем более) детерминизма в корне неверно. Ты махнул рукой, потому что не мог не махнуть, и подумал ты о том, что хочешь махнуть, потому что не мог этого не подумать, и, в конце концов, то, что ты этим опровергаешь детерминизм – иного ты мыслить не можешь. Мышление, как часть действительности, точно так же детерминировано, как и всё остальное. И ты думаешь так, а не иначе, не потому что ты хочешь думать так, а потому что не так думать невозможно. Свобода мнения есть иллюзия. Беспочвенное заявление? Отнюдь. Читайте «Человек как он есть» (раздел «Сознание»), там всё очень подробно расписано. Здесь же я не буду останавливаться на этом.

Ну да бог с ним, с мышлением. Давайте поговорим на более общие темы, т.е. о свободе. Я заявляю – свобода есть иллюзия. Не думайте, что это так уж удивительно. Человек вообще живет в мире иллюзий. Что такое цвет? Одно из качеств предмета? Предмет бесцветен. Цвет – это электрическая волна, и то, что стол коричневый – иллюзия. Он бесцветный, а вот волны, отражающиеся от него… Но разве мы говорим о волнах? Мы говорим о предметах. И это сейчас данная иллюзия открыта, а ещё несколько веков назад? Тогда и ежу было понятно, что предметы обладают цветом. Вот вам и иллюзия. То же звук, вкус, запах… Это всё нам только кажется. И хотя объективные причины этих «кажимостей» и существуют, они всё же далеко не есть свои следствия. Точно так же можно сказать и о свободе. Она кажется, в природе же никакой свободы нет.

Человек живет в двух мирах: объективном и субъективном. И если с первым более или менее понятно, то второй ставит нам множество вопросов. Но что есть субъективный мир? Это мир образов. Да, он тесно связан с миром объективности, но в нем вся объективность переносится на основу иллюзии и мыслится иллюзорно. Это, конечно, ни в коем случае не означает, что раз иллюзия, значит, о мире мы ничего знать не можем. Иллюзия иллюзии рознь. Есть факты объективной действительности, и человек их знает, но то (если можно так сказать) объективная часть субъективного, ибо это объективно есть. Есть же и чисто субъективная, иллюзорная часть, как то: честь, долг, свобода… Ничего подобного объективно не существует, такие понятия не онтологичны, это выдумки человека. И если говорить об этом мире (мире наших представлений, мире образов), то да, человек свободен, ибо ему кажется, что он свободен. И в этой области я могу вполне оправданно и свободно рассуждать о морали, смысле жизни или той же свободе. Почему бы нет? Пусть не объективно, но это же существует, а значит, почему бы об этом не сказать? Другое дело, что всё это не будет иметь никакого отношения к природе, которая, среди прочего, включает в себя и человека. Это иной уровень. На уровне же природы… Никакой свободы, выбора и мнений, а равно и свободно мыслящего человека. Абсолютно детерминированные причинно-следственные связи и не более того. И тот человек, который не хочет «зрить в корень», мысля только на этом уровне субъективности, конечно, будет отфыркиваться от всякого детерминизма. Он будет видеть и свободу, и возможность собственного выбора, и собственную ответственность… Но где он это видит? Я же вам толкую не о той области.

И что с того, что повсюду всесильный и всевластный детерминизм? Что в этом плохого? Что от этого меняется? Человек живет через свою субъективность; всё человеческое общество построено на субъективных принципах (объективными их можно считать разве что на том основании, что они не только во мне). И если вся наша организация общественной жизни построена на иллюзии (свободе и, в частности, на принципе вменяемости) и идет из иллюзии, то, что всему этому дела до объективного? Кант был неправ в своем стремлении объективно оправдать принцип вменяемости (за что его и критикуют по сей день), этот принцип не требует такого оправдания. Вся мораль, имея источником субъективность (вторичную), мир образов человека, и пониматься должна на том же уровне. Как можно найти какие-то её принципы и основы там, где её и быть-то не может? В природе же как таковой нет никакой морали, это человеческое. А потому, в плане морали детерминизм совершенно индифферентен. Так что, вы не правы, если думаете, что я лишаю человека свободы, а значит и всякой ответственности; вся человеческая свобода лежит «по ту сторону».

И сколь же дурного в этом всеми проклятом детерминизме? Столько же, как от того факта, что в сети напряжения в норме 220±20 В. А потому отбросьте всю эту неприязнь детерминизма, имеющую корни в каком-нибудь гуманизме или филантропии. Объективно детерминизм существует, и опровергнуть его, идя от субъективного, как делает, наверное, каждый второй, просто-напросто невозможно. Вся это свобода, мораль… Я ещё скажу об этом подробнее; пока же не время и не место. А детерминизм – он очень даже оправдывает себя, не вступая при этом в противоречия ни с объективными фактами, ни с субъективными размышлениями. Так что, «да будет!».

«Погрешизм»

Что это за «чудо-концепция» вам уже, наверное, стало ясно из ранее сказанного. Обозначим основные тезисы. Всякое познание (будь то обыденное или научное) несет в себе погрешность; стремиться к точному, абсолютному знанию значит стремиться минимизировать эту погрешность; развитие знания означает снижение его погрешности; относительная истина имеет погрешность (внешнюю), абсолютная же не имеет; абсолютное, конечное знание есть такое знание, которое не имеет никаких погрешностей. И еще, безусловно, всё это говорится о познании «вглубь», а не «вширь», которое погрешизмом не затрагивается.

Давайте же разберемся с тем, что конкретно и почему погрешизм утверждает. Перво-наперво, погрешность – это отклонение практически полученного результата измерения от теоретического. Но то – узкое понимание погрешности. Для нас же потребуется некоторое расширение этого понятия, причём без изменения его сути. Теперь, погрешность – это расхождение теоретического материала с фактическими данными. Или, погрешность (если говорить количественно) – это интервал расхождения теории с практикой с заданным доверительным интервалом. Как видите, первое от второго отличается не очень-то сильно, а потому нам это не принципиально. Принципиально же то, что мы можем почерпнуть из этих определений.

Прежде всего, бросается в глаз негативный момент. Чтобы оценить погрешность, нам, помимо теории, нужно знать и практику. Т.е. в любом случае для оценки погрешности теории нужно точно знать практику. Мы не можем сказать, на сколько процентов теория соответствует действительному положению вещей, ибо мы это действительное на данный момент не знаем. Да, мы можем знать нечто с вполне определенной и ясной погрешностью, но погрешность уже в самой проверке не дает нам понять, то ли теория у нас абсолютно истинна, а все отклонения из-за несовершенства измерения, то ли эти несовершенства не основное в получаемой погрешности, а погрешностью обладает именно сама теория. Не имея никакой опоры объективно (научно), погрешности теорий замерены быть не могут. Мы, конечно, можем замерить погрешность, отталкиваясь от какой-то другой, более совершенной теории (как то: определение погрешности механики Ньютона относительно релятивистской теории), но особого смысла это иметь не будет; разве что для оценки прогресса науки, но в отношении теория-практика всё так же останется неясным. Такие размышления дают следующий вывод: «концепция» погрешизма практически и в отношении объективного мира использована быть не может, это чисто теоретическая идея. При этом объективное здесь понимается узко, как то, что находится «вне-людей» и будет существовать даже после смерти последнего человека.

Где тогда может быть использован этот погрешизм? В объективном мире людей; в понимании как самого знания, так и его развития. Всё это, как обычно, просто до безобразия. Всякое человеческое знание об объективном мире означает переход объективного в сферу субъективного (человеческого), переход же означает преобразование. А что гласит первый закон метрологии? Никакое измерение (читай преобразование) не может быть проведено абсолютно точно (за исключением количественного подсчета). Для вас метрология не авторитет? Что ж, подумайте сами. Время преобразования данных окружающего мира во внутренние (какие-то там) импульсы безумно велико. Не важно, одна ли это секунда, или одна тысячная секунды, в любом случае не время, равное (или хотя близкое) минимальной единице времени. Это, я полагаю, доказывать излишне. В свою очередь, это означает не мгновенное конкретное измерение, а некую интегральную величину. Ибо редкий объект и редкое явление может находиться в одном и том же состоянии хотя бы два элементарных (т.е. прошедших в минимальном времени) взаимодействия; «всё течет, всё меняется». Интегральная же оценка, в свою очередь, означает некое среднее значение, т.е. отклонение, погрешность. Тоже и по поводу приборов. Не даром говорят, что борьба за точность – это борьба за быстродействие. Так что, как сам человек познает мир с некой погрешностью, так и приборы измеряют не точно. И хотя гипотетически мы можем абсолютно точно замерить какое-то значение (дискретной мерой и за минимальное, элементарное время), сейчас такое невозможно.

Таким образом, всякое познание, представление, теория… несут в себе погрешность. Человек же, для своего лучшего житья, хочет повелевать природой; чтобы ею повелевать, надо её знать, и чем лучше знаешь, тем больше ты можешь на нее воздействовать и извлекать для себя выгоду. Больше знать – значит знать с меньшей погрешностью, следовательно, стремиться знать означает минимизировать погрешность. Вот вам и наименование развития знания, и его критерий, и его цель. Просто, не так ли? Человеку неискушенному может показаться, что всё это и так само собой разумеется, но не тут-то было! Как только не оценивают знание! От совершенно нелепого и неуместного здесь гуманизма, до какого-то не менее нелепого прагматизма. А оно всё вот, пищит и просится наружу.

В этом вся суть погрешизма: что несет знание, как его оценить и как оно развивается и всё это через погрешность. Пусть погрешизм не отвечает на философские проблемы отношения теории-практики, но он замечательно объясняет всё в самой теории. Может быть эта «концепция» уже и была придумана кем-то ранее. Я даже скорее удивлюсь, если ничего такого не было, чем, нежели, это будет новым словом. Но почему я достаточно много слышал о коммулятивизме, прагматизме, конвенциализме и прочей ерунде, а об этом ничегошеньки не знаю? Несправедливое умалчивание или глупейшее игнорирование, только так можно назвать данное положение вещей. А ведь истина, пусть и примитивная или даже банальная, она здесь, на радость всякому здравомыслящему.

Этика науки

Очень неоднозначная «наука». Наука, как целое, с одной стороны вне этична, с другой же – с точностью да наоборот. И не всё здесь так просто, как может показаться на первый взгляд. Во-первых, наука – это не только теоретическое осмысление (теория), но и практическое применение (практика) того или иного знания. Теория, в свою очередь, не одна голая истина, но и её поиск, поиск же подразумевает методологию. Практика, в свою очередь, – это дело не только и не столько самого ученого, но и вышестоящих инстанций, которые, во многом, и говорят, что делать.

Сама научная (объективная) истина вне этична, она «по ту сторону» всякой иллюзии, в т.ч. и этики. Именно поэтому одним из свойств науки является вне моральность, и с этим, в общем-то, никто не спорит. Действительно, какое дело этике до возможностей расщепления атомов или возможности клонировать человека? Это голые факты и жизнь они, в общем-то, никак не затрагивают. Таким образом, вопросы вроде «А можно ли такое открывать?» или «Хорош или плох такой-то закон (именно как сам закон, а не его использование)?» – это вопросы совершенно несуразные. Задавать их – значит вообще не понимать, что есть то, о чём и к чему они вопрошают (собственно знание). Но то – объективность. Истина, объективное знание – это факты реальной действительности; сама действительность. Как, спрашивается, действительность может быть этичной или неэтичной? Это просто есть, а уж нравится вам это или нет – решать вам и только вам. Факты, они, знаете ли, вне человека.

Впрочем, что законы реального мира не зависят от человека – дело ясное. И здесь, действительно, ни о какой этике речи не идёт. Но остальное-то уже от человека. Поясняю. Одно дело – истина как таковая, это вне человека, но достижение этой истины, ясное дело, дело рук человеческих. А то, что от человека, то уже может быть как этично, так и неэтично, следовательно, методология (т.е. путь к истине) этична. В самом деле, здесь мы можем в полном праве говорить об этике. Можно ли использовать в опытах людей или животных? И если да, то в какой степени? Можно ли загрязнять окружающую среду? Насколько? И т.д. Само собой, этична и практика науки. И если о приказах сверху мы можем сказать, что то – и не наука, а политика (внутренняя или внешняя), т.е. этика науки сюда не относится, то к самому учёному этика имеет уже самое непосредственное отношение. Основной вопрос здесь в том, должен ли учёный исполнять приказы, противоречащие этическим нормам? Как то: создать бактериологическое оружие, прибор для воздействия на подсознание людей и т.п. С одной стороны он должен, за то ему и деньги платят; в конце концов, это его долг как учёного. Но с другой стороны – мораль, и он может отказаться, уволиться, если ему так уж не хочется делать какую-то работу. Так что же надо? Вот вам и вопрос этики.

Таким образом, все, что зависит от человека – этично. Зависит же путь к истине (ибо открывает истину всё же человек) и её применение (практика). Здесь этика науки вправе говорить, но… В самом начале данной главы я сказал, что этика науки очень неоднозначная «наука». На счет неоднозначности (т.е. с разными ипостасями науки) мы разобрались, но и кавычки здесь были поставлены не случайно. Этика субъективна. Вот вы скажете, что клонировать человека неэтично, а я скажу, что это великое благо, добро (и т.п.) и очень даже этично. Или ядерное оружие, угроза уничтожения мира? А я скажу – спасение от мировых войн. Где правда? Или методология: на людях нельзя проводить опыты? А лечиться мы тогда чем будем? Или, быть может, хотя бы нужно, чтобы человек был осведомлен? А если весь смысл данного (безусловно, теоретически замечательного) метода в том, чтобы человек не знал, что его лечат? На счет этики нельзя сказать ничего общеобязательного (что необходимо для науки), это частное мнение. Причина тут всё в той же не «от-объективности», а «от-человечности», т.е. субъективности. Так что, этика науки, безусловно, имеет право на существование; как особый раздел этики как таковой. Но то не наука. Нет и не может быть такой науки, как этика, к чему бы она ни относилась. Как только этика приобретает всеобщий статус (объективность, в широком смысле), она становится законодательством и переходит из философии в правоведение. На уровне же собственно философии, этика науки являет и может являть из себя только субъективные размышления, что, впрочем, и так очевидно, ибо это философия.

Что же в итоге? Во-первых, нужно понимать, где об этике говорить можно, а где нельзя, что, однако, понимает далеко не каждый. И, во-вторых, даже там где этика есть, она – не наука и наукой быть не может. Так что, господа философы, размышляйте сколько вам влезет, но знайте себе место, ибо смешно смотреть.

Не могу не затронуть здесь и ещё одну очень интересную проблему: а наука, вообще, это хорошо или плохо? Несёт ли наука благо, или зло? Что больше от науки – вреда или пользы? Разумеется, объективно на все эти вопросы ответить невозможно; это уж кому как нравится, но я всё же и здесь скажу свою точку зрения. Нечто может быть безусловно хорошим (полезным) только тогда, когда это находится в подчинении человека. Т.е. когда человек не чувствует зависимости от этого «нечто». Говоря другими словами – наука полезна и не есть зло, когда она только служит человеку, но не подчиняет его себе. Так было вплоть до ХХ века. В те времена, если зависимость и была, то совсем небольшая; от науки всегда можно было отказаться. Но если брать настоящее время… Человек «подсел» на науку; люди целиком и полностью зависят от достижений науки. Что говорить, когда человек может покончить с собой, если у него отключили свет или сломался телевизор? А такие прецеденты были. И, заметьте, всё только начинается, а что будет дальше… и представить страшно. Одно клонирование чего стоит. Так и хочется воскликнуть: «Руссо, почему мы тебя не слушали?».

Но то одна сторона медали. Наука несёт и огромную пользу. Эта куча удовольствий, созданных наукой, высокий уровень медицины, доступность информации, дешевизна продуктов и т.п. И весь вопрос в том, что перевешивает. Но коли уж я обещал своё, субъективное мнение… Была б моя воля, я давно бы уже изничтожил и электронику (её я всегда терпеть не мог), и машиностроение, и химическую промышленность… Вы бывали в деревне? Спокойствие немыслимое. А если ещё и без телевизора… Так и жил бы, да вот прогресс не позволяет; пристрастился. Вся эта беготня (т.е. «жизнь»), вопиющая зависимость от информации, все эти такие доступные пути к удовольствию… Ну, какой нормальный человек в силах от этого отказаться? Но как представлю себе мир какого-нибудь ХХII века… С кучей роботов, клонов, с вживлённым едва ли не в мозг интернетом, с бесконечно долгой жизнью… Как мне кажется сейчас, там я и дня не протянул бы – повесился.

Наука помимо кучи благ создала и кучу проблем. Да, наука, тем самым, замечательна, она работает на все пять баллов, но так ли это хорошо? По мне – не хорошо. Впрочем, если вы не согласны, я понимаю; вы тоже правы. Если же говорить о науке как таковой, вне её этических оценок, то она превзошла самую себя. Мыслимо ли, разве ещё тридцать лет (а что такое тридцать лет для истории человечества?) мы могли представить себе все возможности современного компьютера? Разве мы могли помыслить такое количество доступной, практически бесплатной информации, что даёт нам интернет? И пока философы кричат о том, что наука есть неверное представление о действительности, что не то она делает, она за это время убежала в такие дали, что ни одному философу и не снилось. А вся эта этика… В конце концов, – это относится скорее не к науке, а к самому человеку, к его оценке науки, но то уже совсем другой разговор.

Иррационализм

Коли уж я пишу гносеологию, то и иррационализм здесь только гносеологический. Здесь нам не важно, есть ли бог, душа и т.п. иррациональные вещи, нам важно само познание, какой бы источник у него ни был. Проще говоря, речь будет идти об иррациональном познании, т.е. таких путях познания (таких познаниях), которые не признаются современной наукой. А потому помните, под иррационализмом далее будет пониматься иррационализм познания и не более того.

Иррационализм можно понимать трояко: во-первых, как собственно иррациональное познание (нерациональным методом); во-вторых (да и в-третьих) более узко, как познание мистическое, может быть даже трансцендентное. Первое, по сути, означает информацию, полученную вне пяти наших чувств. При этом обработка и хранение такой информации происходит всё же обычным нашим сознанием. Второй вид иррационализма говорит: 1) получение информации непосредственно, вне каких бы то ни было первичных преобразователей и обработка её сознанием; 2) то же самое, но обработка информации происходит как-то вне сознания. Третий вид иррационализма подразумевает информацию полученную: 1) неизвестными нам первичными преобразователями с дальнейшей её обработкой вне сознания; 2) известными первичными преобразователями, но так же не сознанием. Так о каком же иррационализме говорить? Я, как человек жадный, буду говорить обо всем. Теперь почерпнём главное в этих видах иррационализма. Первый вид утверждает наличие каких-то неизвестных, нерациональных первичных преобразователей. Второй вид утверждает возможность получения информации вообще не первичными преобразователями (т.е. теми или иными органами чувств). Третий вид говорит, что возможно некое «мышление» вне нашего сознания.

Сначала о первом. Вненаучное познание не требует доказательства своего наличия, ибо, очевидно, не вся наша жизнь – сплошная наука. Слишком много имеется фактов познания не общеизвестными чувствами, чтобы их игнорировать. Вы чувствуете, когда на вас смотрят? И я чувствую. А чем чувствую? Непонятно. Или известные случаи едва ли не видения сквозь стены? Или ощущение беды, случившейся с близким человеком? Откуда это? И такая информация попадает в наш мозг не через известные нам первичные преобразователи, а через нечто такое, что современной науке неизвестно. Можете назвать орган, познающий всё это, хоть третьим глазом, хоть «трансцендентальной антенной», но это есть. Но что означает такой иррационализм? Как бы странно это ни звучало, но, в общем-то, практически ничего. Что такого в том, что у человека есть скрытые резервы или незадействованные органы чувств? Это вполне может быть (хотя и не факт, что есть), и ничего особо удивительного здесь нет. Речь идет всего лишь о первичном преобразователе, работающем не у всякого. Это те же самые (хотя и иного вида) образы, и те же операции с ними. Что здесь такого? Да, это не научно и, следовательно, не общепринято, но то сейчас. Это данная парадигма отрицает, а завтра? Кто знает. Известны опыты, когда с помощью торсионных полей узнавалось состояние человека (спокойствие, злость, страх…) на достаточно большом расстоянии. Конечно, сейчас торсионные поля не в почете, но ведь когда-то и электромагнетизм считался шарлатанством. Я, само собой, далеко не иррационалист и тем более не мистик, но вот так на корню отрицать всякое познание вне известных чувств – это тоже было бы слишком скоропалительное и опрометчивое решение. Это сегодняшняя иррациональность, а значит иррациональность относительная. Но такое имеет полное право на существование, и рано или поздно может стать вполне рациональным способом познания.

Второе. Непосредственное познание, в обход первичных преобразователей вообще, – не такое уж немыслимое явление. Примером здесь может служить та же телепатия. По определению, телепатия – это прямое воздействие на сознание человека. Человек не слышит, не видит, не осязает, но в сознании у него что-то появляется. Таково и божественное откровение, когда бог якобы «говорит» непосредственно мыслями, и никакого внешнего раздражителя здесь не наблюдается. Но телепатия сейчас не такой уж иррациональный, немыслимый феномен. Чего стоит один только Вольф Мессинг. Телепатия, более того, изучается некоторыми дисциплинами (к примеру, парапсихология), а значит, её наличие пусть и не всеми, но признаётся. Да и что, собственно, такого потрясающего в таком виде получения информации? Если брать пример с компьютером, то ведь информацию на жёсткий диск можно записать как программным путём, так и просто-напросто «прокарябать» её на диске. Последний случай и будет тем самым непосредственным воздействием. Мораль: и такой вид познания теоретически возможен.

Но если против вышеозначенных видов иррациональности я ничего против не имею, то насчёт следующего смысла данного понятия скажу: абсурд. Третий смысл иррационализма можно обозначить как такое познание, которое лежит вне всякого поддающегося объяснению опыта, как некая информация, которая мыслится не сознанием, а каким-то немыслимым, непонятным образом. Если в первом и втором случае полученный опыт всё же объясняем, ибо оно стоит в одном ряду с прочим, то здесь он (опыт) вообще вне всякой рационализации. Он весь трансцендентен.

Что значит трансцендентен? Такой опыт лежит полностью по ту сторону нашего сознания, это иное видение, иной образ мысли, иное сознание, т.е. иная логика. Что такой способ познания существует, говорит далеко не один «экспериментатор с сознанием». И одно дело, когда речь идёт об изменённом сознании, и совсем другое, когда говорится, что сие есть мышление вообще непривычным нам сознанием. Изменённое сознание – это дело ясное. Даже если выпить поллитру водки, сознание уже будет изменённым, а уж когда настанет белая горячка… Вполне естественно, что различного рода наркотические вещества изменяют ход мышления: получаются какие-то немыслимые образы, немыслимые ощущения, мысли, которые просто невозможно представить в нашем обычном времяпрепровождении. Благодаря такому состоянию вполне можно изменить своё мнение об окружающем нас мире, но это вовсе не значит, что мы поняли какую-то великую истину или тем более увидели иной мир. Наслышан я о случае, когда человек что-то там употребив, открыл для себя какую-то величайшую, но в тоже время простую мысль; едва ли не принцип всего нашего мироздания. Но потом отошёл и забыл. На другой раз он решил записать эту мысль, своё открытие. Снова приняв, что следует. Истина его опять посетила. Он записал её и, когда отошёл, прочёл следующее: «Банан большой, а шкурка больше». Вот вам и иное мышление, иной мир.

Об изменённом сознании речи не идёт, психология вместе с психиатрией уже давно занимаются данным явлением. Но вот иное, трансцендентное сознание, трансцендентный опыт… Да такой невозможно чисто физиологически! Когда говорят, что мысли становятся нелогичными, что они подчиняются иной логике, как такое возможно? Мыслит же человек? Человек. Значит, если психология и меняется, то физиология всё равно остаётся той же, а значит, остаются теми же и законы логики, т.е. мышление идёт вполне обычно, ибо логика – это физиология. А то, что появляется такой образ вроде «деревянное железо» или «красный запах», так это не иное сознание, а всего лишь болезненное состояние этого. В конце концов, если человек мыслит (так или иначе), значит, мыслит человек, – это и дураку понятно, т.е. если человек хоть что-то осознаёт, значит это его сознание работает. Человек, грубо говоря, и есть сознание. Разве человек может выйти за пределы самого себя, причём не только и не столько в материальном аспекте, но даже и в духовном? Да и как же, спрашивается, человек (читай – его сознание) может понимать то, что этим же сознанием пониматься не может? Такой вид иррационализма, когда признаётся такое мышление, которое, по сути, не мышление, есть не иначе как глупость. Это из разряда нематериальной, т.е. непространственной души, которая всё-таки занимает какое-то пространство; из разряда бога, который повсюду, и в тоже время нигде и т.д. Т.е. и это откровенная несуразица.

Таким образом, из трёх видов иррационализма говорить можно лишь о тех, которые являются таковым лишь потому, что их не признает наука. Хотя чисто теоретически они возможны. Как уже было сказано, в таком иррационализме нет ничего противоестественного или даже ничего особенного. Другое дело тот иррационализм (это относится и непосредственно к бытию), который уже внутренне противоречив или противоречив как актуальность. Но как быть собственно с мистическим опытом? Мистический опыт, по большей части, говорит именно о «трансцендентном иррационализме». Познание вне нашего мира, иные формы действительности, иное, трансцендентное состояние… Но то на словах. На самом же деле это либо открытие (задействование) новых органов чувств (тот же третий глаз), либо понимание окружающей действительности с новой стороны (как то у Кастанеды), либо просто-напросто галлюцинации. При этом различить все эти составляющие мистического опыта зачастую не представляется возможным. К примеру, у упомянутого выше Кастанеды хотя и можно заметить в основном философию измененного, нетипичного, понимания (сюда же и способы, и зачем такое понимание нужно), но и вполне отчетливо можно лицезреть и откровенные галлюцинации, и замашки именно на трансцендентальность. Та же шизофрения, голоса – чем не глас божий? Можно сколь угодно много накуриваться, кушать грибочки и вводить себя в транс, но итогом всему этому в 99 % случаев будет лишь нарушение работы психики, в котором, впрочем, и видят глобальный мистический опыт. В лучшем случае удастся активировать какое-то новое чувство, но собственно трансцендентный мистический опыт… Вы сами можете верить в него, сколь вам будет угодно, но доказывать его другим – это верный признак вашего слабоумия.

В итоге я хочу сказать, что все-таки иррационализм иррационализму рознь. Если наука на данный момент что-то не признает, это вовсе не означает, что этого нет, и не может быть в принципе. Но так же нужно понимать, что возможно хотя бы теоретически, а что и так немыслимо. Если говорить на таком общем, теоретическом уровне гносеологии, то критерием возможно/невозможности здесь может служить только логичность и непротиворечивость окружающей нас действительности. В конце концов, такая вольная область, как гносеология – вообще не дело специальных наук. Наука сейчас – далеко не истина в последней инстанции (в целом, парадигмально), но и углубляться в метафизические, беспочвенные размышления тоже не очень хорошо, а то и вовсе глупо. Если же вы хотите конкретные выводы по конкретным иррациональным гносеологическим системам, то вы их не дождётесь. Не время и не место здесь для такого историзма. На том и закончу.

Синергетика

Не будем вдаваться во все тонкости данного течения (или «науки») и тем более не будем проводить критику всех авторов, проповедующих данную … вещь. Не скрою, из всей синергетики я действительно внимательно читал только Пригожина, прочих же в лучшем случае просматривал, ища ответы на интересующие меня вопросы (кстати сказать, не нашел). Но то и не важно. Рассматривать мы будем не иначе как самые общие, основные и непреложные утверждения синергетики. Начнём же с самого основного.

Утверждается, что синергетика решила едва ли не основную проблему термодинамики, мучающую её уже не одно десятилетие. Из второго начала термодинамики следует, что в конечных, замкнутых системах действует закон возрастания энтропии (хаоса). Однако окружающий мир показывает нам совершенно противоположное: не хаос, а очень даже высокую степень организации. Спрашивается, почему? Синергетика отвечает: потому что в открытых системах работает такая штука, как самоорганизация. Этим утверждением синергетика и решила глобальнейшую проблему термодинамики. Но давайте-ка разберёмся; обозначим вопросы и ответы по существу. В чём вопрос термодинамики? Почему в открытых системах наблюдается самоорганизация (если уж пользоваться терминологией синергетики), когда как «по логике вещей» здесь должен быть один хаос? Ответ синергетики: потому что самоорганизация. Т.е.: «Почему самоорганизация?» – «Потому что самоорганизация». «А откуда?», «Потому что есть». Потрясающее «решение»! «Синергетика вывела из тупика физику…», «Синергетика свершила научную революцию…» (по крайней мере так говорят философы). Ну что за идиотизм?! Ничего синергетика не решила, она просто сказала умозрительное «да» догадкам физиков. Всё! Никаким решением, открытием, революцией здесь и не пахнет!

Теперь давайте обратимся к самой проблеме. Замкнутая, равновесная система при определённых условиях стремится к хаосу. Открытая, неравновесная система при определённых условиях стремится к самоорганизации. Почему «при определённых условиях»? Потому что не всякая закрытая система начинает вести себя хаотично. Была система расплавленный металл – воздух, система была открытая (целая куча факторов на неё влияли), взяли – закрыли систему; всё, остался только расплавленный металл и воздух; никакой энергии ни туда, ни обратно. Что будет в такой закрытой системе? Температура металла выше температуры воздуха, и поэтому наш металл остынет и, в конце концов, у него образуется самая настоящая упорядоченная кристаллическая решётка. Самоорганизация? Безусловно. Или любимый Пригожиным пример с «химическими часами». Сделайте этот раствор замкнутой системой, разве цикличность исчезнет? Не исчезнет. Значит и в замкнутой системе самоорганизация имеет место быть; не во всякой закрытой системе энтропия возрастает. А что открытая система? Та же турбулентность, как типичный пример самоорганизации. Если на систему самолёт-воздух начать дуть (очень сильно дуть) хотя бы с одной стороны, то никакой турбулентности вы не увидите; как было хаотичное движение частиц, так оно и будет. Значит, самоорганизация так же характерна и для закрытых систем, а возрастание энтропии характерно и для открытых; вопрос только в том, где какого стремления больше.

Следует указать и ещё на одну вещь. Закрытая система есть научная абстракция, такая же, как, например, абсолютно чёрное тело. В природе нет и быть не может закрытых систем. Их даже создать невозможно! Как ни крути, а эта изолированная система будет взаимодействовать с изолятором (чем бы он ни был), а тот, в свою очередь, с окружающей его средой. Мы можем лишь пренебречь воздействием извне и сказать (в некотором приближении), что система закрытая; на самом деле любая реальная система всегда открыта. Следовательно, то, что в закрытых системах энтропия растёт, к действительности вообще никакого отношения не имеет; это чисто теоретический закон и чисто теоретическая проблема. А потому вообще нельзя ставить такую проблему: «Почему в закрытых системах – энтропия, а в открытых – самоорганизация?». Одно другому не мешает, ибо друг с другом они, по сути, актуально вообще никак не связаны. В действительности никакой проблемы термодинамики нет.

Что с того? Это говорит о том, что практически закрытых и открытых систем, как систем совершенно различных, не существует; есть только «малооткрытые» и «многооткрытые» системы, а это указывает на отсутствие чётких (опять же практически) границ, а, следовательно, свойства, стремления систем нельзя делить кардинально. Как я уже говорил, системы могут лишь склоняться к какому-то типу поведения, но не обязательно иметь какой-то один из них. Следовательно, любая реальная система в зависимости от условий стремится либо к организации, либо к хаосу. Но почему система выбирает именно этот способ поведения, а не иной? Что движет системой в выборе? Ответ прост до безумия: стремление к минимизации энергетических затрат. Система выберет такой путь, каким она потратит меньше всего энергии. Куда ей проще, туда она и пойдёт. Как потечёт ручей, вокруг камня или через камень? Вокруг, ибо так проще. Куда потечёт ток, через резистор в 1 МОм или резистор в 1 Ом. Конечно через 1 Ом! Ибо опять же так проще. Пример сложнее. Если операционному усилителю повесить ёмкость куда следует, он будет и дальше усиливать или войдёт в режим автоколебаний? Если ёмкость небольшая, ему проще и дальше усиливать, и он будет усиливать, если ёмкость достаточно большая, ему проще войти в автогенерацию, и он будет генерировать колебания. Если ёмкость увеличивать, усилитель не будет стремиться к самоорганизации, он будет генерировать и генерировать, пока не сгорит, т.е. будет наблюдаться увеличение энтропии; если ёмкость уменьшать – наоборот, проще выйти вновь на режим усиления, и наш усилитель «самоорганизуется» и вновь начнёт усиливать. Стремление у любой системы (материи вообще) одно: «чтоб жилось лучше», т.е. чтобы меньше было энергетических затрат, и в зависимости от условий это стремление будет выражаться либо через организацию, либо через хаос, либо вообще никаких изменений не будет. Стремление к хаосу и стремление к самоорганизации – это две стороны одной медали; это два способа осуществления основного стремления любой системы. Причём, заметьте, стремление к минимизации энергетических затрат давно уже есть научный принцип, наряду с принципом сохранения энергии и массы.

Но вернёмся к синергетике. Что же получается? А получается следующее: синергетика взяла один из способов развития системы, абсолютизировала его и выдала за само стремление. Одно из следствий в синергетике стало пониматься как одна-единственная причина. Нет ни проблемы («решением» которой синергетика так гордится), ни стремления (как такового), ни самоорганизации вообще. Вся база синергетики – это одно сплошное недоразумение, строящееся исключительно на поверхностности и абсолютизации. Кстати, раз уж мы затронули едва ли не основную категорию данной «науки» (самоорганизация), то давайте её и рассмотрим.

Говорится: самоорганизующаяся система. Это «само» и является несуразицей. Всякое тело будет находиться в состоянии покоя сколь угодно долго, если на него не воздействовать, и так же тело будет сколь угодно долго находиться в движении, если не останавливать его какими-либо силами. Этот закон настолько очевиден, что о нем перестали спорить ещё две тысячи лет назад. Тем более, при переносе на позитивный фундамент, этот закон не поддается критике в Новое время. Что же говорит синергетика? По сути, что тело само может начать движение (изкакой-то внутренней энергии) или так же само остановиться. Т.е. какие-то изменения в поведении системы могут быть обусловлены не только внешними, но и внутренними причинами. И всё бы замечательно, только это не «само», а всегда и только всегда под действием внешних причин. Всякая система стремится к минимизации энергетических затрат в то время как всякое изменение подразумевает трату энергии. И одно дело, если поведение изменяется под внешними причинами, по пути наименьшего сопротивления, тут уж этой системе никуда не деться (даже если придётся израсходовать и какую-то внутреннюю энергию) и совсем другое, если система сама вдруг расходует собственную энергию, как будто знает, что так она достигнет более экономного состояния. Никаких особых условий нет, а система сама организуется, ибо стремление у неё такое. Это уже, знаете ли, анализ и предвидение, т.е. интеллект (ибо система откуда-то знает, что если она сейчас затратит энергию, которую можно и не тратить, то потом ей будет только лучше), и вряд ли им обладает какой-нибудь камень. Материя пассивна; где ей проще, там она и будет. Синергетика же видит материю активной. Вот, допустим, валяется пьяный на диване; толкните его и он упадёт. Да, упадёт он сам, но не по собственному желанию, а потому что его толкнули. Он не активен в своём падении, ему пришлось, он пассивен.

Таким образом, эта приставка «само», как она преподносится, противоречит всем основным и непреложным законам бытия (и закону сохранения энергии тоже, ибо здесь причина берется ниоткуда). «Само» можно говорить только в том смысле, что система, хотя и под внешним воздействием, всё же сама меняет своё поведение, но это, извините, и дураку понятно, а потому отбросим за ненадобностью. Весь же «синергетичный» смысл данного понятия есть глупость.

Ещё интереснее с системами саморазвивающимися. Мало того, что «сама», так ещё и развивается! А что значит развивается? Назовите мне хоть один критерий оценки развития системы работающий всюду: и в неживой природе, и в живой, и в обществе… Нет такого понятия «развитие», не додумались мы ещё до него. Тем более нельзя говорить о развитии любой системы, да ещё и актуально. Это понятие пустое, смысла в нём нет ни грамма. Но зато как любят его современные философы! Воистину, «свинья грязь найдет».

А сколько ещё, не менее интересного, несёт нам синергетика! Флуктуации. Флуктуации – значит погрешность; с этим синергетика согласна. Более того, совершенно верно утверждается, что эта погрешность не берётся «с потолка», а присуща нашему бытию изначально. Но никому и в голову не пришло, что погрешность накапливается! Нигде, никто об этом даже не заикнулся. Об этом никто и не думал! И такая поверхностность допустима в науке? Да это даже для философии сплошной стыд и срам!

Индетерминизм – безо всякого понимания его онтологических основ. Синергетика проводит эту линию слабее древних философов. Ибо ранее философы хотя бы старались его доказать, синергетика же берет несколько сомнительных критериев и парочку недоделанных законов, и вот у нее уже со всей «очевидностью» выходит индетерминизм. И доказывать не надо, само собой разумеется. Я уж не говорю, что из частностей не выводимо общее или, что из законов, не идущих дальше гносеологии (закон Гейзенберга, в общем-то, не подтверждает практикой, хотя и не опровергается, а значит он не онтологичен), здесь выводят величайшие онтологические принципы. Но хоть бы ход своих мыслей описали по-человечески! Ну никакого и копейки стоящего доказательства, но индетерминизм так и пушит! Ужас! Сплошная случайность! Взял господин Пригожин одно вещество, взял другое, отвесил по одному миллиграмму на магазинных весах и смотрит: батюшки, один раз раствор получился голубой, а другой раз синий! «Никакого постоянства, случайность, вероятностное описание, бытие недетерминировано…» А то, что вся эта случайность может быть только от одного нашего незнания – таких мыслей и не возникает. По одному своему методу синергетика не идет никуда дальше гносеологии. Конечно, такое знание (вероятностное поведение системы и её описание) может быть весьма полезно и в одной гносеологии, но что это за описание? Сам индетерминизм стар как мир. То, что система, вопреки своему аттрактору, может прийти к неустойчивому состоянию, и в определенный момент (точка бифуркации) даже совсем незначительного воздействия достаточно, чтобы в ней произошли кардинальные изменения – так это говорилось больше двух тысяч лет назад. У того же Аристотеля в «Метафизике» встречается такая мысль (пусть и в других терминах). И что здесь нового? Красивые слова? Ну, если только они. Хотя нет, подождите, синергетика идет дальше, утверждая, что в точке бифуркации флуктуации в самой системе могут кардинально менять её поведение. Это уже попахивает чем-то новеньким. Но… это глупость. Возьмите стул и попробуйте его поставить на две ножки. Система «стул» станет крайне неустойчивой, и будет достаточно легкого дуновения ветерка для того, чтобы он либо встал обратно, либо упал. Но то давно известно. Из синергетики же выходит, что даже если его вообще не трогать (никакими силами) он и сам либо встанет, либо упадет в причину собственных флуктуаций. Представьте себе, вы поставили стул, таким образом, и внезапно сняли всякие силы гравитации, что с ним будет? Да дураку понятно, что ничего, он так и будет стоять на двух ножках хоть до второго пришествия. Впрочем, о том уже говорилось.

Бытует мнение (которое, к своему стыду, разделял и я), что если синергетика и не работает, то, по крайней мере, она даёт нам какие-то новые понятия и некий новый подход, в общем – новую методологию. Но, спрашивается, что в ней нового? Система и системный подход? Тот же Аристотель говорил, что есть два подхода в изучении вещи: во всей её взаимосвязи с окружающим и её историей (диалектика) и как отдельная, вырванная из бытия вещь (метафизика). Я, конечно, упрощаю, но суть в этом. Вы видите разницу между такой диалектикой и системным подходом? Я нет. Таким образом, этот («синертегический») подход культивируется уже на протяжении ни одного столетия. Но, хотя тонкости, понятия… Тоже не получается. Сам системный подход имеет основание далеко не в синергетике, а в системном анализе, зародившихся ещё в 30-ых годах прошлого века. И к нему синергетика, в общем-то, ничего нового не добавляет (если, разумеется, отбросить все пустые термины, о которых я говорил выше). Так что, если внимательно посмотреть на то, что предлагает синергетика методологии, то мы найдем уже порядком избитые столетиями истины и, конкретнее, подход системного анализа, понятие о котором, к слову сказать, я не встретил ни у кого из столь обширной группы сторонников синергетики.

Итак, мораль: синергетика не дает ничего нового и полезного, не делает открытий, она бесполезна во всех областях, в коих она действует, и, в конце концов, она обладает совершенно несостоятельности фундаментом, поверхностным и бездоказательным. Синергетика не решила ни одной проблемы, не вывела ни одного закона, не придумала даже ни одного действительно стоящего термина! Что она для науки? Ноль без палочки! Сколько я не искал, но я так и не нашёл, чтобы физики пользовались «открытиями» или хотя бы терминологией синергетики; даже в современной термодинамике (где синергетика так «авторитетна»). Тем более ничего не слышно о синергетике в химии, математике, технических дисциплинах… Вся значимость синергетики выдумана одними лишь философами; прочие на эту «науку» попросту чхали! Да и какая это наука? Не смешите! Синергетику за полноценную науку ни один учёный не считает. А весь авторитет синергетики проистекает не из каких-то там её великих мыслей, а исключительно из того, что нынешним философам писать не о чем, вот и раздули из мухи слона, чтобы хоть какой-то вес своей писанине придать. А на деле… Все, что говорит синергетика – либо повторение уже давно известных вещей (хотя и иными словами), либо полнейшая белиберда. Последнее оттого, что ход мысли здесь слишком поверхностен: то, что является далеким следствием, выдается за первопричину, а тенденции за всеобщий принцип.

И всё бы ничего, если бы синергетика считалась каким-нибудь очередным философским течением, среди многих прочих. Так можно (и нужно) простить многое. В конце концов, какое философское течение на 100% доказуемо? Ну не очень доказано где-то, где-то что-то перепутано, с кем не бывает? Главное, чтобы сами «синергеты» понимали, что они говорят. Я даже могу сказать, что синергетика имеет плюс в том, что она всё-таки как-то упорядочила многие незримо витавшие мысли, хотя и аляповато и на весьма странном фундаменте. Если бы всё обстояло именно так, это было бы вполне нормально, а то и вовсе хорошо. Но ведь положения синергетики выдаются сейчас за непреложные истины! Попробуйте сейчас говорить о том же детерминизме, да вас за идиота сочтут или в лучшем случае за какой-нибудь атавизм! А где доказательность? Все эти «истины» на деле и яйца выеденного не стоят. Понятия синергетики суют уже туда, куда они и с вазелином-то не лезут! Это же надо додуматься, неклассическая рациональность – самоорганизующиеся системы, постнеклассическая – саморазвивающиеся. Что, до ХХ века не рассматривали системы, которые приходили бы к порядку? Т.е. ранее открытые системы не изучались? Да, они изучались в меньшей степени, но только потому, что они сложны; это был лишь вопрос времени и всё. Но как это преподносится… И уже в естественных науках, в технике, повсюду самоорганизация, саморазвитие… Хотя эти понятия никаким боком туда не лезут (потому учёные их и не очень-то используют). И ведь снова, с какой уверенностью всё это говорится (хуже меня – грешного)! Притянутый за уши бред выдается за величайшую истину, и ведь даже возразить не смей. И это всё при том, что всякий искренно верит в данную ерунду и вставляет бесчисленные термины синергетики если и не через слово, то через предложение. Но кто их понимает? Кто-нибудь обдумал то, что они значат? Да, может Хакен здесь и достаточно сведущ, чтобы так говорить, но остальные 99% философов вообще ни черта не понимают, хотя и говорят о том на каждом шагу.

Вопиющий догматизм и поверхностность! Раздуть из крошечной, обычнейшей мушки огромного зае…шего уже всех слона, и всё это – из искренней веры в истинность… Позор да и только! Если уровень очередного философского течения – это по большей части субъективные критерии и оценки, то уровень научности, непогрешимости и едва ли не всеобщности – это совсем другой. Здесь уже надо подходить к делу на полном серьезе без жалости и пощады. И если мы будет мыслить именно на этом, втором уровне (а на то синергетика и претендует), то мы сможем сказать только одно: «Вон!».

Современная философия

Давайте представим себе философию в лицах. Древнегреческая философия: бородатый мужик, сидящий на веранде, кушающий виноград и размышляющий, подперев голову рукой, о сущности вещей и о том, с кем бы ещё поспорить. Средневековая философия: набожный старикашка, у которого все мысли о боге, и как бы его приспособить к действительности. Порою у него проскакивает мысля, кому лучше подхалимничать, чтобы жилось лучше и чтобы не сожгли. Философия нового времени: мужик в самом расцвете сил, жутко серьёзный, который думает о том, как красивее и логичнее обрисовать свою (бесспорно продуманную) систему. Философия начала ХХ века: щёголь, мнящий из себя апогей мыслительной деятельности и думающий, что философия – это всё; это такая наука, что стоит чуть-чуть поднатужиться, и она станет истиной в последней инстанции. На досуге он читает научные статьи и думает о судьбах мира. Современная философия: тётенька, уже в летах, которая в философии знает только то, что ей преподавали, имеет одну пространную мысль о том, что убивать вроде бы нехорошо. На досуге она не думает, а смотрит телевизор, на работе думает о том, какой супчик сварить на завтра. Среди прочего эта тётенька выделяется редкостной тупостью, бездарностью и потрясающим пофигизмом.

Думаете, я сгущаю краски? Нет, я ещё слишком мягок и весьма корректен. Хотите действительно правду?

Идиотизм! Идиотизм в высшем своем проявлении! Вы посмотрите на современную кафедру философии: сборище недалеких людей, более или менее соображающих, в лучшем случае, в истории философии, которые пишут статьи (имитируя кипучую научную деятельность) только для галочки, чтобы на защите докторской зачлось. Есть ли у них философские мысли, и ставят ли они себе действительно философские проблемы? В идеале, в каком-нибудь частном случае у них есть какие-то мыслишки (конечно поверхностные, пространные и в конечном счете ничего из себя не представляющие), причем из ряда вон, если даже эти мыслишки свои, а не втемяшены в их головы давно почившими преподавателями. Заняты ли они проблемами философии? Да у них понятия такого нет, «проблема философии»! У них есть понятие «малоизученная тематика» («малоизученная» значит, что ею занимается менее чем каждый второй), которая может пригодиться для очередной никому ненужной статьи. Этому «философу» пишут рефераты, он выбирает из него лучшее – и вот вам статья! Кучка таким образом написанных статей образует методичку, а кучка дипломов – докторскую. Из собственного опыта: мне преподаватель говаривал, что я выдумываю какие-то немыслимые понятия, которых в жизни нет, я же эти понятия вычитал в её методичке.

А что философия в целом? Вы не смотрели перечень статей по философии? Навскидку, Соловьеву посвящено от 2000 до 5000 статей (точно не считал), имеется в виду, в русской философии за ХХ век. Эрну посвящены сотни: Эрну, который за всю свою жизнь и ста страниц не исписал! И что, вы хотите сказать, что проблем, связанных с философией Эрна, наберется на такое количество работ? Хорошо, если получится пара десятков действительно стоящих статей, всё остальное – повторение по десятому разу уже давно известных истин с хорошей такой примесью непонятно как к тому относящейся брехологии. Проблемы философии? Даром никому ненужные вопросы, которые только потому и решаются философами, что больше никакому учёному на хрен не нужны. И как ведь эти проблемы решаются! «Кант сказал…, Маркс сказал…, а Хайдеггер добавил… Но Иванов (такой-то замечательный исследователь) говорит, что прав Маркс, и я с ним согласен; только я вот ещё фактик подкину… » Все, кандидатская! Решил глобальную проблему силой своей могучей мысли! Да философия выродилась в историю философии! Философ стал никчемным, ни черта по сути не понимающим историком! И ведь все говорят, что так и надо! «Это преемственность, последовательность в продвижении к истине». Когда я собирался писать кандидатскую, мне на полном серьезе говорили, что основываться я должен на исследователях, а не на первоисточниках (мол, зачем изучать то, что уже изучено?), а первоисточники – это так… для цитат. Более того, когда я определился с темой и сообщил, что этот вопрос ещё никем не изучался (честное слово), мне сказали, что я должен найти хоть что-то, близкое к данной тематике и основываться уже на этом авторе. Вместо того чтобы показать свою мысль, я должен притянуть за уши чужие мысли и сказать, что я лишь дополняю! Мол, так будет видна преемственность; так не будет казаться, что я всё это «с потолка взял». Это вообще как понимать?! Вот и получаются кандидатские безо всякой своей мысли, являющиеся кучкой перепечатанных статей из нескольких книжек (как пишутся докторские, я уже говорил). И это нормально! Так и надо! То, что, например, у Франка в его кандидатской «Дух знания» была его, новая гносеологическая система – это атавизм, протознание, вчерашний день; сейчас всё надо слизывать и, не дай бог, вставить туда хоть какую-то свою мысль; не положено! Мне также уверенно заявляли, что кандидатская диссертация имеет целью показать, как я умею работать с материалом и ничего более. Замечательно! С материалом я должен уметь работать уже к третьему курсу; диплом – это уже далеко не одна «работа с материалом». По любой технической или естественнонаучной дисциплине, если вы придёте с дипломом (всего лишь), в котором перерисована схема из одной книги и приведен её перерасчет на основании другой – вас просто на… пошлют с таким дипломом. А это кандидатская! И что мы хотим получить, когда прямо говорят, что писать своё нельзя, а нужно передирать, причем не по актуальной теме, а по той, к какой комиссия привыкла: какого ученого, философа мы получим? Мы получим нового идиота, который со временем наплодит ещё таких же (если не больших) придурков.

Конечно, встречаются и очень даже неплохие философы или историки философии, но это ничтожный процент! И что происходит с этими учеными? Со временем их просто выживают: не дают часы, не печатают, не дают деньги на исследования. Оно и понятно, какому идиоту будет симпатичен умный?

Ну да что я всё о писанине, да о писанине? О современной философии можно сложить мнение уже по тому, что говорят. Когда аспирант в МГУ (!) на конференции не может сформулировать цель собственной диссертации, не прочтя ее, это как? Когда кандидат не может рассказать свою же статью, двадцать минут ища в тексте знакомые слова, это как? Когда преподаватель со стажем в тридцать лет не может прочитать лекцию не по бумажке (зачастую слово в слово), это как? Думаете, это исключение из правил? Да это 90% жизни философской! Вы вообще встречали где-нибудь философа действительно озабоченной своею проблемой? Вы видели, чтобы философ читал хотя бы курс своих лекций (не говоря уже по своей системе), а не составленных по «святым» (но от того не менее посредственным) книгам вроде Панина/Алексеева или Лебедева? Мыслимо ли, чтобы сейчас философ издал книгу со своими мыслями, своей идеей? Да любое научное издательство просто пошлет его куда подальше. И это нормально? Такая наука – нормальная наука? Так и надо?! Если вы всё ещё думаете так, то эта глава явно о вас.

Ну, так какие же черты мы выделим у современной философии? Что ж, я скажу:

Во-первых, педантизм. Ну тут особо нечему удивляться, педантизм свойственен бездарностям. Когда мне почти два месяца, раз семь, как минимум, возвращали статью с доработками вроде убрать запятую, подставить точку (о том, чтобы дописать её какими-то мыслями – об этом и речи не шло), то это иначе как педантизмом и крючкотворством я назвать не могу. Когда мне заявляют, что в диссертации все главы должны быть приблизительно равны по объему (не важно, что у того же Франка в одном этапе творчества две работы, а в другом двадцать; первую главу нужно «высосать из пальца», а из второй половину выкинуть), то… Ну это просто нет слов.

Во-вторых, пофигизм. Это мелочи, что в рефератах читается первая и последняя страница (и то бегло)! Ведь уже рецензию можно написать (а что ещё надо?). Но так же читаются и дипломы и даже диссертации. В последних, может быть, не только первая и последняя, но и пара страниц из середины. Много ли найдется философов, которые интересуются современной (сегодняшней) философией? Да единицы! Много сейчас споров, идей, всяких тезисов-антитезисов? Я, например, не встречал. А отношение к студентам? То, что студенты просто скачивают рефераты из интернета, силясь при докладе прочитать написанные «им» слова – это уже в порядке вещей, на это никто сейчас и внимания не обращает. И то, что личная точка зрения студента всем «по барабану» – уже тоже вполне обыденное явление. У меня, когда я поступил в аспирантуру, (а я поступал «со стороны», меня до того и знать не знали) никто даже не спросил, а я вообще хоть кого-нибудь из философов читал? Я уж не говорю, чтобы кто-нибудь хотел знать о моем мировоззрении или хотя бы пристрастиях; даже все мои попытки завести спор на какую-нибудь тему встречали стойкий и непреклонный пофигизм. И после этого, мы будем говорить об увлечённом философе? Не смешите!

В-третьих, слабость. Современный философ (а вместе с ним и философия) настолько слаб и беспомощен, что даже шагу ступить не может, не сославшись на кого-нибудь. Что там свои мысли! Современный философ изложить текст своими словами уже боится: вдруг ошибется? Надо всё передирать, тогда точно не попадешь впросак. Если что, хотя бы есть на кого сослаться. В лучшем случае, можно немножко добавить от себя, но выразить свою мысль… Я наблюдал презабавнейшую комедию: преподаватель (кандидат философских наук) оправдывал свою позицию тем, что, дескать, «его так учили». Всё, раз учили – бесспорно! А чтобы самому додуматься… Боязно.

И это обязательное «мы», этот ничтожный псевдозаменитель могучего «Я»! почему, если инженер допустил ошибку в расчётах, он говорит «Я ошибся»? Почему врач говорит «Мною было принято решение…»? Почему, в конце концов, всякий нормальный учёный (особенно если он по части естественных наук) говоря свою точку зрения, с которой, может быть, никто и не согласен, говорит «Я думаю…»? Один философ (и ему подобный гуманитарий) до такой степени не верит в себя и в свои силы, настолько он слаб и так боится, что просто не в силах взять на себя ответственность и сказать «Я». Он будет прикрываться «нами», будет прятаться за «наши» спины, но у него никогда в жизни ни хватит духу сказать «Я», «Моё», «Мне»! Слабость в высшем своём проявлении!

В-четвертых, тупость. Именно тупость и никак иначе. Когда доктор философских наук говорит, что террористы – это борцы за рабочую справедливость… Ну тут уже никаких слов не хватает. Когда доктор, историк философии, специализирующийся в основном на марксизме, утверждает, что Маркс считал основными движущимися силами человека силы духовные, то это… Даже злиться не хочется; смешно. А что современные идеи, решения? Совершенно поверхностные размышления не пойми о чём и не пойми как. И это опять же считается нормой! Когда примитивнейшая, давным-давно известная истина выдается за величайшее открытие (а ведь и сами философы в это верят) причем на совершенно пустых, абстрактных и необъяснимых категориях, то это кроме как тупостью я назвать не могу.

Помнится, писал я статью по христианскому социализму и на некоем сайте, посвящённым оному строю, обнаружил презабавные вещи. И что Третий Интернационал имел целью воцарение идей христианского социализма, и что вообще (по сути дела) христианский социализм есть тот же социализм Маркса, только вот надо ещё и в Бога верить… и чёрт знает что ещё! Спрашивается, идиот, ты хоть одного христианского социалиста читал? Ты хоть одно понятие или положение религиозной философии, кроме «Бог есть», знаешь? Совмещают совершенно несовместимые понятия и системы так, как будто это в порядке вещей, как будто и Свинцицкий, и Эрн, и Булгаков имели в виду то же самое. Добавь к положениям марксизма-ленинизма «бог есть» и все, получится христианский социализм. Если это не банальная тупость (человек не искажает факты, а просто не понимает их), тогда олигофрены – гении.

В-пятых, морализм. Морализмом сейчас пропитана философия до такой степени, которая не снилась ни французскому просвещению, ни немецкому идеализму. Там же, где морализм, ни о каких конструктивных мыслях и речи быть не может, ибо мораль не допускает ничего кроме «Ах!» и «Ох!». Нет, я ни в коем случае не против морали вообще. Но одно дело, когда мораль обоснованна, когда она глубока и совсем другое, когда мораль поверхностна и никаких доводов кроме «субъективного гуманизма» не имеет. Повсюду слышится «Свобода – это хорошо», «Дегуманизация общества», «Человеколюбие», но что скрывается за этими словами? Ровным счетом ничего. Маразматичные размышления бабульки на завалинке – вот вся основа современного морализма. Но зато суют эту мораль (гуманизм вообще) всюду, куда только можно сунуть! Уж и критерий истины – гуманность и цель науки – гуманизация, и первейшая функция философии – гуманизм. Причём до того всё это слабо, бедно и в конце концов глупо, что имя такому философу одно – моралитик; недаром это слово замечательно рифмуется с «нытик» и «маразматик».

В-шестых, бездарность. Я ещё могу понять тупость, если она оригинальна; это может оказаться даже весьма интересным. Вот социализм – тупость, а интересно. Но современная тупость не представляет собой совершенно ничего особенного; посредственность, и только. Сборище глупейших (или просто отвратительно рассмотренных) мыслей далекого прошлого и ничего нового. Единственные более или менее оригинальные мысли связаны, пожалуй, только с синергетикой, и то их лучше всего обозначить здешними «в-четвертых». Стыдно господа философы, даже абсурдную мысль придумать не можете.

В-седьмых, историзм. Сейчас вся философия (будь то онтология, гносеология, социальная философия или даже методология) настолько пропитана историей, что в пору говорить об истории философии с некоторой примесью собственно философии, нежели наоборот. Все эти работы, от статей до докторских, которые в большинстве случаев есть история, выдаваемая за свою мыслишку. Доказательства, строящиеся на мыслях прошлого (как будто, если какой-нибудь дурак до этого уже высказал какую-нибудь чушь, то со временем она автоматически становится истиной). В конце концов, эта «преемственность идей», которая на самом деле означает «слизывай с прошлого: и тебе проще, и нам думать меньше». Вы посмотрите даже на те, не совсем научные статьи, которые выражают личную позицию автора (такие вещи лежат в основном на сайтах, а не в научных журналах)! Львиную долю текста таких статей составляют разного рода «Еще Аристотель говорил…», или «Спиноза по этому поводу писал…», или «Того же взгляда придерживался Гегель…» и т.д. и т.п. И начинается подробнейшее рассмотрение позиций Былых во всех их работах и с кучей веских цитат. Спрашивается, а ты где? Зачастую мысль автора даже находится-то с трудом, тем более зачастую трудно отличить, толи это статья по истории философии с, может быть, излишним выражением мыслей автора, толи это статья к собственной позиции, не в меру и не в тему сдобренная историей. Как говаривал Шопенгауэр: «Чтение есть простой суррогат собственного мышления». И сколько сейчас увлекаются историей (суть читают), это одно уже указывает на одряхление мышления и одряхление о-го-го какое!

В итоге, вот вам современный «философ»: бездарный, тупой, трусливый педант-моралитик, которому всё по…

Но самое забавное здесь слушать оправдание самих философов! Уж как только не вывернутся, чтобы показаться хоть чуточку умными и компетентными. Особенно сии люди преуспели в оправдании своей тупости и ничтожности, морализма и историзма. Впрочем, давайте опять по порядку.

На своё тупоумие, посредственность и слабость современный «философ» отвечает: «Но я же ученый». Как будто ученость подразумевает идиотизм! Почему нет новых философских систем? Не потому что наш «философ» глуп, а потому что это не научно (когда это останавливало настоящего философа?). Почему мы повсюду встречаем сплошное «передирание»? Оказывается, потому что сейчас философ ученый; мол, это преемственность (так-то, передирание – это, оказывается, «философский коммулятивизм»). И философ не потому не говорит в тексте слово «Я», «мое», «мне», потому что духу не хватает взять на себя ответственность, а потому что это этика ученая! Почему тогда, интересно, все остальные учёные могут запросто говорить эти «омерзительные» слова? Потому что они «бессовестные аморалисты»? Нет, потому что «мое» значит «моя точка зрения» и дело здесь не в бахвальстве, а в готовности самому нести ответственность за свою идею; уж если кто получит по шее, то он, а не мифические «они». И это вполне обыденно и нормально. Другое дело, когда над данной теорией работает коллектив или когда учёный просто дополняет чью-то чужую теорию, тогда, конечно, «мы», и в науке так всё дело и обстоит. Философу же нашему боязно.

Впрочем, самый показательный пример в оправдании нынешнего «философа» – это идея о протознании! Вся сила философии, вся её глубина, весь её пыл – это… Это не философия! Философия, оказывается, – это мелкость и пофигизм! Спрашивается, а чего это было протознание, а стала философия? Что, появилась какая-то конкретная область исследования? Нет. Научная методология? Нет. Может, в конце концов, какое-то переосмысление (или хотя бы подытоживание) предыдущего опыта? То же нет. Так почему же было протознание, а стала философия? У меня есть только одно объяснение – отупение. Если протознание характеризуется силой и глубиной, если Аристотель, Кант, Ницше… – «протознологи» (это надо же до такого додуматься!), а философия – это пустота и слабость (философы же здесь – Шейнман, Пригожин и Панин), тогда я однозначно хочу быть «протознологом»! Мне, в таком случае, называться философом просто стыдно.

Но какое невиданное искажение истории! Эти… не сказали, что философия – это «дознание», а сейчас появилась какая-то новая наука. Нет. Они заявляют, что философия родилась (упаси Господи увидеть такое дитятко) только сейчас! Не далее как век назад! А почему они так говорят? Да потому что скажи они «мы не философы, философия кончилась», кто бы их тогда слушал? Во что бы их ставили? Позор, да и только.

А как насчёт собственного преподавания? Оказывается, если философ в лекциях излагает свою систему – это не научно (мол, потому и не излагает, а не потому, что её нет), хотя для психологии или социологии это (когда учёный читает курс лекций по своей теории) в порядке вещей. И что же, психология, социология (в прочих науках это выражено значительно меньше) никак от атавизма не могут избавиться? Или это наш «философ» скуповат на Мысль? Уж и не знаю, что ответить.

Всё отсутствие каких-то стоящих идей (не говоря уже о теориях и тем более системах), весь пофигизм и пустота преподавания, всё это бессовестное плагиатство, вся эта глобальная разница между нынешней и Прошлой философии, оправдываемая каким-то совершенно нелепым «протознанием» – это, оказывается, научность. Нет, не иссыхание мозга и воли – а великий научный прогресс самой философии (если кто-нибудь его заметил, пожалуйста, сообщите, а то я его никак найти не могу). Как мерзко, глупо и, в конце концов, подло!

Ну да это всё был пофигизм, слабоумие, бездарность и, кстати сказать, педантизм, а как же наш бесподобный философ объясняет остальные свои качества? Вот, к примеру, морализм – это как? «Очень просто, – говорит «философ», – в наш жестокий век наука вообще должна быть направлена на гуманизм, а уж философия, как самая гуманитарная из всех гуманитарных наук, прежде всех должна быть гуманистична и высокоморальна». Тут я начинаю теряться. Как так, одна из характеристик науки – «внеморальность», но наука должна быть моральной? Чтобы стол был настоящим столом, он не должен быть красным, но только тот стол настоящий, который красный. Так, что ли?

На самом деле, я, может быть, и не имел бы ничего против морализма в философии, в конце концов, назовите мне хоть одну философскую (ой, извините «протознологическую») систему без морали? Но коли уж философия научна, то и мораль должна строиться научно, ну или, на совсем уж худой конец, хоть как-то обосновываться. А что мы видим на самом деле? Совершенно беспочвенное и поверхностное пустобрёхство недалеких бабушек. Где хоть одна «теория морали»? «Ой-ой, дети пошли бездуховные, кругом одни убийства, все врут, в бога не верят… А ведь надо стремиться к знанию, надо быть честным и добрым; в общем – хорошим». Ничего более. Что значит «духовность», что значит «быть хорошим», что значит, и откуда взялось добро и зло? Этими вопросами даже не задаются! Сплошная никчемная светская болтовня, которая не то, что до науки, до протознания-то не дотягивает. «Философ» сейчас, по сути, занимается одной констатацией фактов (которые, кстати, и так всем известны), вроде «На улице процветаем бескультурщина» или «В музеи стали меньше ходить». Далее следует что-то вроде «А ведь раньше…» или «А всё из-за этих… (таких-сяких)», ну и стандартная концовка «Надо показывать хорошие фильмы» или ещё проще «Надо лучше воспитывать». Всё. Спасибо! Аксиология вас не забудет! Но этот, совершенно поверхностный и ничего не объясняющий (или объясняющий только следствия) уровень мышления был преодолен, слава богу, ещё в Древнем Китае (не говоря уже о Древней Греции или тем более о собственно европейской культуре), сейчас же он стал нормой. Уж извините за повторение, но это опять-таки позор.

И даже более того, наши «уважаемые» философы утверждают, что вся наука, прежде всего, должна быть направлена на гуманизм и прочие жизнеутверждающие радости. То, что знание по определению стоит «по ту сторону этики и морали» – это, конечно, не учитывается. И даже дисциплину такую придумали – «этика науки»! Это всё равно, что «деревянное железо»! Хотя… Этика у ученого, конечно, должна быть, но лишь в плане методов и в плане общения. Причём, первая составляющая прописывается законодательством (т.е. это вопрос правоведения, а не вопрос философии), а вторая – элементарным воспитанием и самой обыденной моралью, на которую философия, тем более сейчас, мягко говоря, мало влияет. Ну да кому до этого есть дело? Кому над этим задумываться? Главное ж, и «поморализировать» можно вволю, и диссертацию написать, а что ещё от жизни надо? Все-таки хорошо, что ни один уважающий себя учёный философию не слушает, и давно уже положил на нее … (сами знаете что).

Но по одной этике науки и прочим глобально-назидательным вещам много статей не напишешь, да и в диссертации объёма нечем прибавить, но тут наш философ восклицает: «Философия чтит своих предков, да здравствует историчность!». И тут же появляется несметное количество «неисследованных» (и, конечно, безумно актуальных) тем и неограниченные возможности в придании веса любой никчемной работе. Историзмом (постоянные ссылки на философию бывалых и бессовестное использование их систем) пропитана вся философия: от логики до теологии и от гносеологии и онтологии до социальной философии. Доказательства наличия историзма найти несложно, достаточно взглянуть на подавляющее количество названий диссертаций по той же онтологии или гносеологии. Да и в диссертациях с «нормальным» названием – всё равно большая часть – это история.

Конечно же, философ не мог обойти эту проблему стороной, и вот уже историзм становится не иначе как особенностью всякой гуманитарной науки (для современного философа вообще характерно выдавать свои минусы за всеобщие, безусловно, положительные, особенности). Однако, для естественных наук историзм не характерен. Почему? Ну, конечно же, не потому, что естественным наукам есть что сказать, а у гуманитарных фактического материала маловато. Это было бы слишком просто, да и разве может наш философ быть честным? «Все потому что… Потому что… Да ни по чему! Просто вот так есть и всё!». Никакого, более вразумительного объяснения вы не услышите. Действительно, а чем в этом плане гуманитарные науки отличаются от естественных? Что, у естественных наук нет истории? Или сии учёные не уважают своих «предков»? Нет, вроде бы всё то же самое. А может, у гуманитариев Древние были так правы, что сейчас и добавить-то нечего? Тоже нет. Так в чем же дело? Объясняется же всё гораздо проще (а в коренных отличиях гуманитариев и естественников сего истока можете и не искать). Учёный должен заниматься фактами (на то он и учёный), но сколько сейчас развелось «философов» и прочих гуманитариев – никаких фактов не напасешься. А писать надо. Но что? Нужно чем-то придавать вес тезисам и наращивать объём. И нет ничего проще в этом деле, чем просто-напросто пересказать какую-нибудь старенькую точку зрения: и вес тут же появляется, и объём увеличивается. Вспомните наших с вами бабушек и дедушек: об истории говорят, когда сказать больше нечего.

Но, справедливости ради, замечу (в очередной раз), что историзм, вообще-то, кроме нынешней философии более никаким гуманитарным наукам на самом деле не свойственен или свойственен в очень малой степени. Конечно, когда сама наука развивается относительно низкими темпами, и количество учёных множится в геометрической прогрессии (что мы сейчас и наблюдаем), то от историзма не уйти, писать же всё-таки надо. Но у прочих наук всё же историзм скорее исключение, чем правило. Чтобы, например, психолог, доказывая какой-нибудь новый метод в психоанализе, половину диссертации посвятил психоанализу самого Фрейда или вообще его биографии – это нонсенс (для психологии), в то время как для философии это норма. Так что, с нормальными гуманитарными науками все, более или менее, в порядке. Но не скажет же современный философ, что это он один такой особенный? Подозрительно ведь как-то.

Расскажу случай. Написал я статью, но объём у нее получился небольшой (меньше семи машинописных листов), и что мне сказал научный руководитель? «Объём маловат, надо бы биографию краткую написать и его социальную философию, хотя бы в общих чертах». Я стал возмущаться: «Как так? Где это видано? Я разбираю здесь вполне конкретную проблему, при чём здесь биография и чуть ли не вся его философия?» Руководитель: «Ну надо же читателю сказать о том, что это за человек, и что у него за философия». Я: «Это в задачу статьи не входит. Это всё равно, что в статье, посвящённой доказательству того, что, например, расстояние между выводами транзистора лучше делать не 2,5 м, а 3,5 мм, половину её объёма посвятить истории возникновения транзисторов с типовыми схемами их включения. Это же для любой науки абсурд». Ну и стандартный ответ: «Сразу видно, что у вас нет специального образования». Вот так-то, писать всякую ерунду не к месту – это уже надо, причём надо только философии.

Можно, конечно, привести и ещё несколько наиболее распространенных отговорок нынешнего философа, вроде: «Какая наука? Все мысли, где денег достать, не платят ни черта». То, что половина философов средневековья (особенного раннего) были аскетами – это забывается, да и что Штирнер умер в нищете (не став, однако, тупоумным педантом), а Эпиктет вообще был рабом – тоже помнится не очень хорошо. Или «Это всё демократы развалили, вот при коммунизме…». Как будто современный наш учёный воспитывался не в СССР и получал образования не в советских институтах! Истоки всей этой серости, тупости и безразличия вообще следует искать в оных характеристиках советского общества и советского государства. Впрочем, надоело. Давайте-ка перейдем на ступень выше и скажем, а почему собственно так происходит.

Посредственностей и тугодумов всегда хватало, но пока наука принадлежала по большей части высшим кругам общества, доминировали всё же люди образованные и просто-напросто умные, но грянул ХХ век и началось… Все стали лезть куда только можно, а уж в науку и подавно. Умных же людей становилось всё меньше (воспитание уже не то) и в итоге получилось, что в лесу учёном завелись дубы. А как ведет себя глупый человек, глупый учёный? Разве будет он брать в свои ученики (аспиранты) людей умных? Да ни за что! Кому приятно чувствовать себя глупее своего же ученика? Но даже если попадется человек неглупый, что с ним станет после пяти лет учёбы, да ещё трёх лет аспирантуры? Он уже будет свято верить и в «научность» философии, и в «моральность науки», и в то, что передирать значит развивать. А сколько такой чудо-учёный за свою жизнь готовит аспирантов? Явно не один десяток. Устрашающая прогрессия, не так ли? Но раньше было всё-таки получше. Во-первых, идиотов столько не было, во-вторых, философия вроде бы как ещё находила себе темы и, в-третьих, в аспирантуру всё же шли лучшие (хотя «лучшие» и означало, в основном, «тот, кто слушается и хорошо зубрит»). Сейчас же… Из моей группы в аспирантуру пошли семь человек (не считая меня), и из них только один хоть что-то из себя представляет. Ещё один думает, что представляет (знать-то он знает, но вот всякой фантазии и образного мышления, так необходимого учёному, лишен начисто). Третья пошла, потому что где работать пока не знает, а учиться ещё не надоело (человек, инженер, который представить себе не может, как измерить давление). Четвертая пошла, потому что «Меня в Москве с высшим образованием и учёной степенью в любую фирму возьмут». Ну и трое – от армии откосить. Один из них, кстати, пошёл на социологию (ни о каком Конте или Франке он, конечно, и знать не знает) и сейчас преспокойно собирает диссертацию из рефератов и статей, в избытке имеющихся в интернете (и я уверен, что он защитится). Есть здесь достойный учёный? С трудом – один. В науке же останутся, как минимум, половина. И что мы теперь хотим? Причём заметьте, это инженеры, а что уж говорить о философии? Философию давно уже (скажу вам по секрету) считают за одну брехологию, и написать диссертацию по философии, особенно с современными-то ресурсами, сможет и пятиклассник, причём за месяц или в худшем случае за два. Другое дело математика, физика, химия… Если не разбираться в этих науках, диссертацию не напишешь однозначно, ну или не защитишь (деньги мы, конечно, не учитываем). Потому естественные науки и процветают (идиотам там просто делать нечего, если у него ещё и нет денег), а философия катится ко всем чертям. Мыслимо ли, по одной онтологии и гносеологии (и по большей части – касательно русской философии) ежегодно защищаются едва ли не тысячи диссертаций; как здесь не завестись историзму?

И ведь именно эти люди правят бал, ибо их больше и они наглее. Но искоренять современного философа одними проверками и контролем… надолго ли? Чтобы в науку не лезли, наука должна быть сложной, а нормальный человек, не интересующийся ею, просто так усложнять себе жизнь ни за что не станет. Философия же как была «разговорами ни о чём», так и осталась; лезь – не хочу. Здесь надо менять всё кардинальным образом. Только когда философия потеряет статус науки, только тогда она сможет дышать полной грудью и развиваться. И только тогда к ней будут прислушиваться, и в неё перестанут лезть всякие придурки, которым лень работать или не хочется в армию идти.

Вы, конечно, можете мне заявить: «А что, в других науках лучше, что ли?» Да, «кризис университетов», прошедший не так давно, даёт о себе знать (как это замечательно заметил Хайдеггер). Он, безусловно, имеет свои минусы. Особенно же он оказался пагубным для философии, которая всегда и отличалась от наук именно думаньем. Но, тем не менее, в других, даже гуманитарных науках, дела обстоят не так плохо. К примеру, на моей кафедре «прикладной метрологии и сертификации» («Ах вот откуда у него весь этот детерминизм и «погрешизм»! Теперь всё ясно…») от «Факультета электроника и приборостроение» (это я вам говорю не потому, что так горжусь своим образованием, которое, кстати сказать,преотвратительное, а только лишь для того, чтобы вы понимали, о чём я вообще говорю) при штате в 13 человек, людьми действительно умными, я могу назвать десятерых, учёными же – троих. В то же время, на кафедре «Философии и культурологии» при приблизительно том же штате умных, на мой взгляд, всего двое, философа же ни одного. На другой, достаточно известной мне кафедре той же философии, умным я могу назвать вообще лишь одного и то, конечно, далеко не философ. Как говорится, результат налицо.

Наука, я согласен, сейчас не в лучшей форме (хотя, а может она быть лучшей?), но в общем это нормально. Обычная смесь из дураков, умных и учёных в пропорции где-то 3:4:3 (безусловно, на мой чисто субъективный взгляд), но в философии та же пропорция будет хорошо если 8:2:0, и я несколько не преувеличиваю; чтобы убедиться в этом, достаточно поучиться «на философа» хотя бы месяц. А это, извините, далеко не нормально; это уже нечто из ряда вон. Это такое положение дел, для которого не то, что приличные, неприличные слова подобрать трудно. Почему так происходит, и чем всё это характеризуется – об этом говорилось. И пусть говорилось не очень доказательно, в конце концов, я, прежде всего, показывал, а не доказывал, но тем не менее. Впрочем, что философия сейчас – это сборище сами знаете кого, и что дела в этой науки совсем плохи – это видит, пожалуй, каждый более или менее соображающий. Когда человеку неудобно (а порой и стыдно) говорить, что он учится на философа («учится на философа» – правда, странно звучит?), чтобы не сойти за идиота и/или не засмеяли… Или когда 99% естественников и 90% гуманитариев философию за науку вообще не считают, а философов считают пустобрехами… Или когда человек хочет откосить от армии, он первым делом думает идти на философа, потому что там не то, что особых знаний, там мозгов-то не надо, то о чём мы вообще говорим? Уже всё это указывает на глубочайший кризис философии. Хотя чего я распинаюсь? Кто его не видит, этот кризис? Что здесь доказывать? Человек умный и так всё видит, даже без моего брызгания слюной, и ему не надо ничего доказывать: Не видит этого только сам «философ», но ему доказывать что-либо просто бесполезно и не потому, что всё здесь сказанное бездоказательно, а потому что у него просто мозгов не хватит понять сии речи.

Как говорится, всё это было бы даже смешно, если бы не было так грустно. Отвратительный вид современной философии и современного философа не то, что удручает, он пугает. Более того, если философию оставить такой, какая она есть, то в итоге мы получим… Да что в итоге? Всё, что можно было получить, мы уже получили. Философию никто и слушать не желает; философов считают уже не просто учёными третьего сорта, а попросту дураками; философия ничем хоть сколь-нибудь существенным сейчас не занимается; она стала никому не нужным, противным прыщом на могучем теле современной науки. Куда дальше? Как говорится: «Приплыли». И хотя я полностью отдаю себе отчёт в том, что после всех этих слов никто и не подумает даже пальцем пошевелить, я всё-таки знаю: я – не то убожество, что зовётся «современный философ» и моя совесть чиста. Чего и вам желаю.

Настоящий философ

Речь здесь пойдет вовсе не о том, какими качествами должен обладать философ как человек, или что должно случиться, чтобы человек им стал. всё это, хотя и интересно, но уже порядком поднадоело, да и нового я, пожалуй, ничего не скажу. Я буду говорить, прежде всего, о том, что я уже затрагивал ранее, т.е. о демаркациях, а так же о самом общем в оценке любой философии. И говоря о настоящем философе, я, тем самым, буду говорить, в основном, не о содержании, а о форме: о том, как должна подаваться и как выглядеть настоящая философская мысль, теория или система, и чем сие отличается от всего остального. Начну же я с тех самых границ философии, которые, наверняка, не дают вам покоя.

Действительно, отделить философию от обычного «писательства» весьма проблематично. Мы, конечно, можем сказать, что всё, не решающее существующих проблем или не ставящее их, – то не философия (детективы, дамские романы, приключения…) и это мы можем утверждать со всей уверенностью. Но имеется и огромное количество таких книг, которые показывают проблему (а то и решают), но философией их считать не принято. Это Хемингуэй, Чернышевский, Солженицын или даже Хайнлайн и братья Стругацикие (весьма интересные мысли встречаются). Так почему же Достоевский – философ, а Чернышевский нет?

На то я могу сказать следующее: человек, написавший «роман» из двух строк – это писатель? А композитор, придумавший каких-нибудь четыре такта, – это композитор? Если говорить строго, то да, это и писатель (ибо он написал), и композитор (как ни крути, а он сочинил). Но «настоящие» ли они? Это столь мало, что вряд ли кто назовет их такими высокими словами. Так же и с философией. Грубо говоря, всякий имеющий мысль по проблеме – философ, пусть и эта мысль умещается в избитый афоризм. Но то очень слабый философ. И чем меньше мысли, чем они скуднее и разрозненней, тем философ слабее или, в конце концов, не философ вообще. Потому и Достоевский до философа дотягивает, а Стругацкие – нет; слишком мало для философии. Точно так же, как написавший четверостишье – ещё не поэт (иначе, покажите мне не поэта), хотя и чисто «юридически» таковым является. Тогда вопрос в том, когда мы говорим сильный, когда говорим слабый философ, когда не философ вообще. Сами понимаете, никаких чётких критериев и указаний здесь быть не может; слишком уж всё это субъективно. Хотя мы всё-таки можем назвать основные критерии в оценке философа и его системы. Пусть они никак не выражаются количественно, но качественно всё же обозначим. Это, прежде всего, глубина; непротиворечивость (внутренняя и внешняя); доказательность и, наконец, сама подача. Но перед тем как мы окунемся в рассмотрение данных качеств, скажем ещё раз немного о границах – теперь философия и наука.

О границе философия/творчество мы можем говорить лишь весьма приблизительно, и это обусловлено самой областью говоримого – «вторично-объективный» («всеобще-субъективный») мир, причём без каких-либо законов о количестве. Такая размытость здесь очевидна, и иное немыслимо. Но если здесь хоть какой-то критерий кроется в самой проблеме (ее постановке и полноте решения), то касательно науки он неприемлем. Наука уже подразумевает четкую постановку проблемы и её доказательность (читай, проработанность).

Вопрос, таким образом, в ином: насколько теория соответствует действительности. Следует помнить, что философия говорит не «Так есть», а «Скорее всего», и это «скорее всего» может быть или настолько «скорее», что становится фактом и переходит в собственно науку, или это просто-напросто «может быть», «на вряд ли», и тогда это так и остаётся философией. Критерием же такового отбора может служить, по идее, только верификация. Но зачастую (если не в большинстве случаев) философ смотрит так далеко и говорит о таких нечетких вещах, что ни о какой верификации и речи идти не может. Тогда появляется другой (и, пожалуй, основной здесь) критерий: похожесть на правду. Я полагаю, излишне объяснять, как ущербен такой критерий. Это «похожесть» определяется, прежде всего, социальным мнением, парадигмой (легко может статься, что сегодня это пустопорожняя философия, а завтра откроется такие факты, что она станет едва ли не величайшей и очевиднейшей, а то и вовсе перейдёт в разряд научного знания) и тем фундаментом, на котором строит свои размышления философ. Сейчас, например, теорию Шипова можно запросто назвать философией (а равно и наукой, уж кому как больше нравится), и эта философия очень похожа на правду (приближена к науке), а вот натурфилософия Платона – ну ерунда какая-то. Но что было в раннем средневековье? Платон – едва ли не абсолютно точное знание, Шипова же, будь он там, назвали бы глупцом, а его теорию – ни на что негодной метафизикой. И в виду того, что приближенность к науке, по большей части, не зависит от самого философа (хотя он и может подстроиться), а зависит от мнений других, то к «похожести на правду» (в общественном смысле) философ вовсе не обязан стремиться; достаточно, чтобы он сам верил в свою систему. Если человек верит в бога, и видит его в каждом камне, что ж, и это философия, если, конечно, данный философ свой взгляд более или менее докажет, а не просто изложит свои мысли.

Здесь же, кстати, можно сказать и об истинности теории. Истинность подразумевает верификацию, но философская теория может наоборот, тогда быть истинной, когда она не верифицируется. Если философ говорит, бог есть, но познать его невозможно, то как такое утверждение проверить? Можно сказать и то, что философия только тогда настоящая, когда она отвлекается от практики, когда говорит о таких общих вещах, которые и проверить-то невозможно. Это для меня система тем ценнее, чем больше её положений проверяется практикой, чем более она рациональна, но и иное мнение вполне имеет право на существование. Другое дело, что и в оценке или спорах о данной системе нужно говорить в русле рационального, ибо она претендует на то. Но если бы моя философия полностью абстрагировалась от практики, что ж, и говорить со мной тогда бы надо было на уровне отвлечённых размышлений.

Таким образом, о субъективности границ мы сказали достаточно. Сказали и о хоть каких-то критериях, позволяющих отделить зёрна от плевел. Отсюда же мы вывели те качества философской системы, по которым она является либо сильной (настоящей философией), либо слабой и никудышной. Меняя падежи, мы теперь можем говорить о том, как должен философствовать настоящий философ. И эти требования применимы к любому философу, каких бы взглядов он не придерживался. Не соглашаться же с ними – значит не соглашаться с самим определением философии, предложенным мною. Это, конечно, вполне возможно, а то и вовсе необходимо, но в этом русле иного не допускается. Потому и говорю.

Начнем мы, как ни странно, с последнего – с подачи своих мыслей. Мысль, какая бы она не была, прежде всего, должна быть сформулирована. Т.е. система должна быть четкой, ясной и однозначной. Именно поэтому философия в жанре романа – это всегда не совсем философия, «полуфилософия». Здесь слишком много такого, что к собственно идее не очень-то и относится. Эссе, в свою очередь, позволяет выражаться именно ясно и последовательно. Конечно, бывают такие эссе (вроде Шеллинга), что лучше уж роман (пример хорошей философии здесь – «Падение» Альбера Камю), но это скорее исключение, чем правило.

Можно не соглашаться. Мол, мысль хороша тогда, когда она звучит (отсюда все эти эпистолярные выверты). Это отчасти верно, но если только за этим не теряется точность и (прежде всего) ясность, а такое бывает крайне редко. Можно сказать и иное, что мысль наоборот тогда лучше, когда она допускает много толкований, мол, тогда в ней больше смысла. Но это не так. Смысла становится не больше, он тогда вообще исчезает, появляется же больше толкований, которые очевидно, вовсе не означают сам смысл. А следовательно, говорить размыто, нечетко и неоднозначно, значит не говорить ничего. И чем же тогда такой философ лучше какого-нибудь несущего бред идиота? Настоящий философ должен, прежде всего, стремиться к тому, чтобы его поняли, если он, конечно, хочет показать именно своё знание, а не банально повыпендриваться.

Широта. Широта системы означает количество тех областей, в которых она работает. Одно дело сказать что-то по одной этике или даже создать хорошую этическую систему, и совсем другое – построить свою гносеологию, онтологию, натурфилософию, социальную философию (и прочее), и всё это в целостности и органичной взаимосвязи. Это будет уже совсем другой полет мысли. А то, что чем дальше летит мысль – тем лучше, об этом говорить излишне.

Философская система так же должна быть глубокой. Если в прошлом случае говорилось о широте мысли (радиусе её полета), то здесь, очевидно, требуется глубина (высота полета). Опять же, одно дело сказать: убивать – это плохо и далее молчать, и совсем другое дело доказать этот тезис от самой гносеологии со всей мыслимой и немыслимой защитой от возможных нападок. Впрочем, что чем глубже мыслит философ, тем он сильнее – это тоже дело ясное. И не будем вдаваться в излишнее рассусоливание.

Непротиворечивость системы так же необходима настоящему философу. Непротиворечивость же можно разделить на два вида: внутреннюю и внешнюю. Сначала о последней. Внешняя непротиворечивость означает соответствие фактам объективной действительности. Причём это не только самоочевидные факты, вроде «я есть» или «знание может быть субъективно», но и сложные, научно выведенные факты и законы, как то: теория относительности, фактичность атомарного строения вещества и т.д. Иное не может браться как нечто разумеющееся, такие вещи всегда предварительно должны быть доказаны. Но, в то же время, можно замечательно и непротиворечиво оперировать такими понятиями, которые ни противоречат, ни не противоречат действительности, т.е. этакими спорными моментами. Это бог, субстанция, добро и зло (как онтология) и т.п. Другое дело, что тогда их (эти понятия) нужно четко определять, дабы не впасть в неясность или неоднозначность. Если же такая внешняя непротиворечивость не соблюдается, система и гроша ломаного стоить не будет, ибо она уже в своем фундаменте противоречит действительности, а значит, в принципе никакую проблему решить не может.

Помимо внешней непротиворечивости существует ещё и внутренняя, т.е. логичность системы, что также можно назвать её проработанностью. Проработанность, как оценка системы, пожалуй, ещё важнее, чем внешняя непротиворечивость. Если в случае последней можно все-таки оправдаться, то несвязность собственных мыслей оправдать вообще невозможно, если только не говорить о неоднозначности написания, что, впрочем, тоже чести не делает. Проработанность необходима для придания системе и целостности (т.е. полноценной широты), и глубины (иначе, все, что далее противоречия – то сплошная неясность, а значит и не решение), и наконец, она напрямую характеризует саму подачу мысли. Если система внутренне противоречива, то о чём бы многом в ней ни говорилось, это, по сути дела, означает, что не написано вообще ничего, а это, естественно, минус, и минус ещё какой.

Кстати сказать, редкая философская система внутренне непротиворечива. На то есть два основания: уступка нужного хода мыслей сложившемуся мнению самого философа и спешка. Первое означает то, что философ сбивается с логического хода своих мыслей на какие-то уже засевшие в его мозге. Пишет человек о добре и зле, и вроде должно получиться одно, но «на самом-то деле» в жизни иное (как кажется философу), и тут же возникают какие-то немыслимые перескоки, умалчивания или просто непонимание того, что пишешь. Отсюда и противоречивость. Этим особенно грешит русская религиозная философия. Вроде читаешь, всё замечательно: последовательная критика, последовательные выводы, всё идёт своим чередом и тут раз! «Приблизиться к Богу можно только в церкви». Хотя всё говоримое ранее отчётливо подразумевает личностное познание бога и уничтожение всякой церковности (да-да, это я на Бердяева намекаю). Спрашивается, как так? Что это, непонимание или упущение? Потому, когда создаётся система, нужно не сваливать в одну кучу все свои мыслишки, а затем уже приводить их к единому целому, а забыть обо всем и начинать с нуля, не веря никому: ни своему прошлому, ни истории философии, ни принятым мнениям. К сожалению, удержаться от всех этих соблазнов крайне сложно.

Спешка тоже первейшая причина противоречивости. Именно здесь нужно, прежде всего, говорить о проработанности. Все факты, мыслимые и немыслимые, окружающей действительности, все области познания, все контрдоводы должны быть приведены к единому знаменателю. Всё, что вы хотите сказать, вы уже должны знать как свои пять пальцев, ежечасно подвергая критике каждое своё положение. Немыслимо писать первый раздел, когда ещё смутно представляешь второй. Вся ваша позиция должна быть до такой степени проработана и связана, чтобы вы могли свободно писать главы в любой последовательности; хоть в шахматном порядке. Только тогда система может быть непротиворечива. Зачастую же у философа отчетливо видно, что писал он по мере прихода новых мыслей, и не удивительно, что у него получается не целостная система, а нагромождение мнений, состоящих друг с другом в вопиющем противоречии. Кстати сказать, замечательный пример непроработанности изложенного материала – Сенека.

Это основное. Можно назвать ещё много критериев оценки философа и его системы. Это и значимость решаемой задачи, и актуальность, и простота изложения, и та самая «похожесть на правду», и много чего еще. Но можно обойтись и без этого. Изложенные ранее критерии первичны, по ним безошибочно можно судить о системе и, разумеется, о создавшем её философе. Вы, может быть, спросите, а зачем настоящий философ должен всему этому соответствовать? Да потому, что сама философия – это решение. По любому поводу и как угодно (если только ненаучно), но решение. Решение это (и как путь, и как цель) обязательно должно соответствовать предложенным мною запросам. Вот если вы говорите, что философия – это не решение, не само мышление, а нечто… тогда другое дело. Но я что-то ничего иного не вижу, а потому и не говорю.

Таким образом, мы сказали, где есть настоящий философ и что он должен собой представлять, чтобы быть таковым. Соответствие всему вышеизложенному – это, конечно, идеал, который вряд ли может быть достигнут. Но, в общем-то, не об идеале речь. Я говорил о том, как узнать настоящего философа; философа в собственном смысле этого слова. Философия всегда была здесь, и философ всегда должен был быть таким. Всё остальное – вымысел и абсолютизация. Не верьте в эти дурацкие «научные» критерии, придуманные «философами» исключительно для оправдания собственной никчемности. Что Философу знание истории, скромность и эта мифическая рациональность? Ложь всё это. Настоящий философ не тот, у кого лысина больше, а тот, кто обладает обширной, глубокой и проработанной системой. А вся эта научность, рациональность… к черту! Что хочешь, то и говори; всё дозволено. Лишь бы умно было. Настоящий философ – это не пережиток прошлого, философом можно быть и в наше время. А если кто не верит, тогда что вы сейчас читали?

Заключение

При всей логичности и доказательности писаного здесь, я всё же помню, что это не всеобщая и даже не «наша» точка зрения, а исключительно моя. Человеку же свойственно ошибаться. Да, я буду до потери пульса отстаивать именно свои мысли, и сам я более чем уверен в истинности всего вышеизложенного, но это не наука, это философия. Потому, не соглашаться всегда можно. Скажите, что мира нет, объединяет всех бог, и познаем мы постольку, поскольку он (ради забавы) намекает нам на то, да сё. Или, скажите, что наша душа вспоминает то, что знала, будучи ещё не отлученной от бога, а весь мир – это не источник опыта, а лишь стимул к его воспоминанию. И что я вам отвечу? Конечно, это ненаучно, но в то же время это вполне философия, и если ваши требования не столь устремлены к научному познанию, а скорее к горизонту, то что мы друг другу скажем? Если вы будете последовательны, я вашу теорию никогда в жизни не опровергну (а равно и вы мою), как бы нелепо и странно она ни звучала. На то она и философия, чтобы летать. Но, если подходить по известным нам сейчас фактам (как делаю я), то извините, ничего отличного от моей точки зрения вы мне не докажете, ибо правда сказана. Сказана, и о нашем с вами познании, и о науке, и о философии.

Самоуверенно? Может быть. Но плох тот философ, который не хочет стать пророком. Философ должен, как минимум, верить в свою систему, иначе грош цена и ему, и его мыслям. Я же верю в себя, и мне этого уже достаточно. А что до общенаучной ценности или признания данной работки… Вы удивитесь, но и здесь я всё понимаю. Весьма сомнительно, чтобы какой-нибудь доктор философии, прочитав всё это, сказал бы: «Да, как верно!». Хотя бы гордость и самолюбие не позволяют помыслить такое. Да и кому всё это нужно? «Неуверенность – вот что побуждает к размышлениям»; перед тем как мыслить, уже надо начать сомневаться. Сейчас же все уверенно смотрят в будущее, всё ясно и просто: написал кандидатскую, пару статей, далее работать преподавателем, со временем из студенческих и аспирантских работ наштамповать статей и сварганить докторскую. И иного не допускается. Зачем же в такой ситуации сомневаться? Да пропустить мимо ушей и все дела. А те немногие, кто не пропустит, так на то даны дежурные фразы и очевидные для всех «истины». Люди же посторонние… А о чём здесь читать? Ни изнасилований, ни убийств, ни даже кражи какой-нибудь. Может кого-то и позабавит сия писанина, да что толку? «Проникнется, плюнет и дальше пойдет». всё это, как бы печально ни было сие осознавать, так и сдохнет в кругу близких и далёких знакомых.

Но что я всё о грустном да о грустном? Радоваться надо! Я открыл истину! Я написал истину! Какая, к черту, разница: кому, и зачем? «Мне», «чтобы было», и точка! Я заложил основы для самого себя, я теперь крепко стою на ногах и могу, не опасаясь падения, шарить вокруг ручонками! То ли ещё будет! Пока же моей задачей было заложить фундамент, проявить и сформулировать то общее, без чего нет пути Дальше. Я выполнил это задание, так «…чего же боле? Что я могу ещё сказать?». Следовательно, я рад, ибо цель достигнута; а значит, я сказал «о самом первом».

06.06.06 – 27.10.06

Наше

Введение

Сия работа, по сути, является прямым продолжением «Человек как он есть», только в социальном аспекте. В прошлой своей работе я рассматривал внутренний мир человека, его психику, хотя и о внешнем мире (в частности – социальной среде) я упоминал не так уж и редко. Но, тем не менее, акцент был сделан не на том. Там была «психологическая» философия, здесь же философия социальная. Да-да, именно так, перед вами ни что иное, как социальная философия. Но перед тем как углубиться в данную книжицу, выйду немного за рамки и скажу о её связи с предыдущими моими работами.

В общем-то, с «О самом первом» здесь связи почти никакой и нет. Конечно, порою речь будет заходить и о гносеологии, но это не та печка, от которой я буду плясать. Все пляски тут идут от печки под названием «Человек как он есть». На том остановлюсь подробнее. Если вы читали, и если вы помните, говоря о психике человека, я неоднократно ссылался на социальную среду, как и из условий социальной среды (и поведения в ней) я выводил или подтверждал какие-то там свои мысли. Таким образом, социальная философия, в некоторой степени, уже имела место быть. Отсюда я заключил, что не стоит повторять то, что уже было сказано. Это касается, во-первых, самих основ, заложенных в «Человек как он есть», а во-вторых, касается некоторых поведенческих аспектов, о которых я говорил специально. По поводу основ хотелось бы сказать ещё и то, что здесь они взяты как a priori (читать: «из предыдущего»). Я не буду снова выводить и доказывать такую психику, ибо всё, что нужно уже было сказано. И если вы не согласны с тем, что я буду далее утверждать, обращайтесь к прошлому; там вы наверняка найдёте ответ. Да и, к слову сказать, я частенько буду ссылаться на ту работу.

В общем, «Наше» является продолжением «Человек как он есть». И продолжением, как я полагаю, вполне логичным и последовательным. Потому, если до конца разобраться в том, что было сказано там, то ниже вы не найдёте ничего нового. К примеру, было сказано, что трансценденции никакой нет, и что люди – суть машины, отсюда явственно следует основа устройства общества: «сингулярный атомизм». Ведь что же иное может следовать из тех положений? Но, в то же время, о сингулярном атомизме отдельно я не говорил; скажу здесь. Ведь этот момент относится не к «психологической» философии, а к социальной. Хотя, как видите, преемственность и некоторое продолжение или даже дополнение налицо. «Наше» – это довершающий аккорд во всей моей философской трилогии. «Наше» есть продолжение человека вне себя самого.

Социальная философия вообще вещь довольно скользкая, по крайней мере, для меня. Исследовать человека проще: перед глазами сразу множество примеров (таких же людей), знай себе, обобщай и делай выводы. С обществом же не так, ибо с чем сравнивать? Нужно пожить в обществах не западного типа, чтобы было с чем, вывести общее, проанализировать… Однако, я не жил. Остаётся только сравнивать понаслышке, а это, сами понимаете, не очень хорошо. Человека можно изучить через интроспекцию, общество же, очевидно, нельзя. Можно стать выше какого-то человека, судить со своих высот. Встать же выше общества, рассмотреть его свысока придирчивым взглядом тоже не получится. Человек имеет недолгую историю: родился, жил, умер и всё это в течение нескольких десятилетий; всё как на ладони и споров (сами факты) не вызывает. История же общества, тем более его становление – это вообще ещё та проблема. Здесь можно делать только догадки, более или менее вероятные. Плюс к этому, общество ещё существует, и потому его нельзя узреть во всей его истории. А все те смерти множества цивилизаций – тоже спорно, куча версий, да и, опять же, я там не жил и не могу быть уверенным в том, что, на мой взгляд, имело место быть. В общем, с историей – самая большая загвоздка. А история – это, как вы и сами понимаете, существенное подспорье в изучении вообще чего бы то ни было.

Вот и получается, что изучать общество значительно сложнее, чем человека, в этой тематике гораздо больше неоднозначного, спорного, и здесь, в сущности, нужно во многом доказывать на уровне более вероятного, а не на уровне достоверного. Отсюда и некоторая нечёткость ниже изложенного. Далее вы встретите значительно меньше примеров и доказательств (с пеной у рта), чем в моих предыдущих работах. Я прекрасно понимаю, что сказанное зачастую попросту не верифицируется, а значит нельзя быть уверенным. Оно, конечно, и раньше было, но в меньшей степени и всегда хотя бы опосредованно, но проверить всё же было можно. Теперь же эта опосредованная проверка становится уж слишком опосредованной. Потому, кстати, зачастую я буду проверять сказанное тем, что утверждалось в «Человек как он есть» или в «О самом первом», по крайней мере, в тех мыслях лично я уверен на все 100%. Но, впрочем, на то она и философия, что не на 100%; было бы на все сто, была бы уже наука, а не философия. По-моему, так.

Если уж зашла речь о методах исследования, то в данном контексте нельзя не упомянуть о тех позициях, с которых я эти исследования буду проводить. Ранее (в «О самом первом») я говорил, что вопросы, касающиеся человека, можно рассматривать с разных позиций, или на разных уровнях: первый – конкретный, второй – психологический. Первый означает рассмотрение от физики, от самых основ мироздания, и до этого уровня в социальных вопросах нам ещё далеко. Второе означает рассмотрение «от человека», с позиций нашего обыденного миропонимания. Разница между двумя этими уровнями огромна; это всё равно, что сказать «в комнате три человека ростом 1,84 м; 1,78 м; 1,81 м» или «в комнате немного людей среднего роста», и то такое различие ещё слишком мало. В вопросах сложнее тут и сравнивать не приходится. Зато психологический уровень, не давая добраться до самых основ (физика), даёт и некоторые преимущества, а именно простота и понятность. Не надо вводить специальные термины и углубляться в немыслимые расчёты, понятны же сии размышления каждому здравомыслящему человеку. На этом уровне стою и я. Потому, когда я говорю «случайность» – это в обыденном понимании; здесь она есть, хотя на конкретном уровне это понятие абсурдно. Или «свобода» – тоже есть и тоже всем понятна, но это снова та свобода в обыденном, «средне человеческом» понимании. И т.д. В общем, уровень такой (гуманитарный, если угодно), а значит, не надо выискивать противоречия с моей гносеологией, тут я от разного отталкиваюсь и разное требую.

Тем самым, я уже вплотную подхожу к самому содержанию данной работы. «О чём», «как» и «почему» обозначено, осталось сказать «что». Говорю.

Как обычно, я буду стараться идти от самых основ. И раз уж психологические основы были заложены мною ранее, то тут первое – основы социальные. Сам фундамент общества, его внутреннее содержание. Иначе говоря, первый раздел отвечает на вопрос «что есть общество?». Тут будет заложено то, от чего я буду идти дальше и во многом строить свои дальнейшие размышления. Это общество как таковое, оно ещё вне времени и, по сути, вне конкретности. Далее переход к конкретному и уже с учётом времени. Отсюда следующий раздел: «История».

Вопрос: «Как общество возникло и почему стало таким, каким оно является?». Здесь я, как обычно, не силён (в истории-то), но, тем не менее, имею наглость утверждать, что было и как стало, основываясь не на авторитетных работах замечательных людей, а исключительно на логике вещей. По крайней мере, я думаю, что логике вещей. Если же вы не согласны с моим подходом – попробуйте опровергнуть сказанное в этом разделе (да и не только в этом).

Тем самым с внутренним содержанием общества покончено. Уже в третьем разделе я перехожу к внешнему: к сферам жизни общества. Тут всё то, в чём мы с вами и живём. Основные социальные понятия, институты и т.п. В общем, то, из чего общество состоит внешне; что мы видим каждый день.

Итак, общество рассмотрено со всех сторон; его внутренняя и внешняя организация выявлена, осталось только сказать об общей организации. Сферы сферами, но общество не состоит из кучки собранных сфер, оно как-то организуется в целом. Об этом «в целом» и пойдёт речь в следующем разделе. При этом, как нетрудно догадаться и по содержанию, под общественной организацией я буду понимать, по сути, организацию государственную. Но уж так сложилось, что общество – это всегда какое-то государство или группа государств с одной организацией (если организации разные, то, как ни крути, и общества разные). Да и кто организует, если не государство? Впрочем, не буду сейчас углубляться в тему; об этом читайте далее.

Теперь уж точно – всё. Но для пущей важности, от прошлого и настоящего имеет смысл перейти к будущему; продолжить, так сказать, намеченную линию. Короче говоря, в разделе «Будущее» я и попробую заглянуть, соответственно, в будущее.

И напоследок, как обычно, дополнения: всё важное и/или интересное, но невлезшее в логику повествования.

Как видите, обычная структура. В сущности такая же, как и в предыдущих моих работах. Разделы, идущие от внутреннего к внешнему, и от простого к сложному, со своими введениями, поясняющими структуру и основное содержание раздела. Совокупность всех разделов с соответствующими переходными связками и образует всю работу и всю теорию. В этом смысле – ничего нового. Единственное что: я не счёл нужным помещать в конце каждого раздела заключение. Объясняется это тем, что тут нет той строгой логичной связки глав (в самом разделе), как было ранее. Далее имеется больше перечисление отдельных вопросов на заданную тему, а значит обобщать всю совокупность этих вопросов (и, соответственно, ответов) нет никакой необходимости. А по второму разу перечислять по отдельности то, что уже было сказано… Какой смысл? Тем более что уж чего-чего, а сложного вы здесь не встретите; разве что самый первый раздел.

Вроде бы всё сказал. Конечно, сия работка будет послабее предыдущих, но и об этом, о социальном, сказать стоило. Не останавливаться же на «ю», когда остаётся всего лишь одно «я»? Размыто? Согласен. Нет единого стержня? Согласен. Скучно? Согласен. Нет «огонька»? Согласен. Нет… Тоже согласен. Но, тем не менее, приятного вам прочтения.

Общество

Введение

Начну же я с самых что ни на есть основ, т.е. с самого общества. Какие у общества можно выделить сферы или институты, как оно может быть, какое у общества будущее, как оно организовано и т.д. – всё это вторично, ибо, чтобы рассуждать на все эти (бесспорно благодарные) темы, нужно уже знать, о чём собственно идёт речь. Речь же идёт, повторюсь, о самом обществе.

Эта тема, конечно, уже не так благодарна, как остальные. Отчасти это связано с её трудно проницаемостью, отчасти же с наукообразностью современной социальной философии, что, в свою очередь, не даёт строить далёких, но малодоказуемых (в смысле верификации) теорий. Я же, не претендуя на науку, тем самым имею право смело вернуться в лапы старой доброй социальной философии времён Миля, Спенсера и далее Франка, Бердяева.… Это всё, безусловно, вовсе не означает, что далее я буду только повторять точки зрения небезызвестных и всеми уваженных социальных философов. Это лишь означает возврат к вольности, широте и проблематике тех самых достопочтенных времён.

Таким образом, речь пойдёт о самых глубоких и незыблемых корнях общества. Здесь будет рассматриваться (если можно так сказать) чистое общество, вне его внешней организации со всеми сопутствующими тому вопросами. В этом разделе совершенно неважно, на какой ступени развития находится общество (уже к «пра-человекам» нижеизложенное относится не в меньшей степени, чем к нам с вами или нашим пра-пра-…правнукам), как общество организовано, какие имеются системы ценностей и т.д. и т.п. Всё это вторично. Это, например, как какой-нибудь поршень и цилиндр. В основе своей – это молекулярные решётки определённого элемента (или элементов, неважно), и уже потом: форма, размер, качества работы.… И именно с этого «молекулярного» уровня я и начну.

И на этом уровне самым первым препятствием будет определиться с самим понятием. Что есть общество? С одной стороны – вопрос простой. Определений общества существует огромное количество, и все они (или многие; по крайней мере, из тех, что я видел) более или менее соответствуют истине. Я, конечно, совсем не знаток в области определений общества, но меня бы они вполне устроили, если бы не тот факт, что здесь они по большей части не несут никакого смысла. От того, что я приведу хоть десяток определений, никакого фундамента для дальнейших размышлений у меня не получится. Однако ж начинать надо с самого общего и бесспорно, в данном случае, это то, что любое общество есть какое-то взаимодействие (пока неважно кого, чего, как…). Вот от этого я и буду отталкиваться, отсюда я и буду сужать область исследования, и давать так необходимые мне определения.

Далее, как устроено общество? Из чего оно состоит? Это, к слову сказать, один из ключевых моментов во всём этом разделе. Ибо именно в этих двух главах решается, о чём говорить стоит, что есть, а что есть выдумка и рассмотрению не достойно. Во многом на этой главе (или из этой главы) будут строиться и все последующие главы данного раздела. И самая первая проблема в таком контексте, конечно же, как такое общество существует? Или, говоря другими словами: как оно динамически организуется? Как управляется? Не буду забегать вперёд и рассказывать, что к чему по части управления обществом (хотя жуть как хочется); всему своё время. Впрочем, логика изложения уже должна быть ясна.

Но это пока лишь, как общество вообще имеет место быть. Далее же акцент смещается именно на это «как?». т.е. что заставляет общество не стоять на месте, какова, в чём его внутренняя энергия? Короче говоря, всё, что касается каких-либо изменений в общественной жизни, всё будет иметь основой эту главу. Потому, не пропустите мимо.

Прямо вытекая из этой главы, следуют означенные в ней же тенденции, только под более пристальным рассмотрением, и, наконец, сообщается, что имеется в действительности (на практике) и в настоящий момент. Сие так же пропускать нежелательно, иначе далее у вас могут возникнуть не совсем уместные вопросы и прочие ненужные затруднения.

В общем, этот раздел, по сути, говорит обо всём (или почти обо всём), что я думаю по поводу общества. Всё остальное, по большей части, – частности, отдельные области, надстройки, дополнения и проявления изложенного здесь. И пусть вас не пугает то, что этот раздел, казалось бы, по объёму совсем не располагает к такой ключевой роли. Как говориться «мал золотник, да дорог». И как бы кратко и просто не звучало нижеизложенное – это основа, это принцип, это суть. Хотя и вся эта суть на 90% была заложена в «Человек как он есть», ибо, что всё это, повторяю уже в какой раз, как не специфическое дополнение к той вещице?

Понятие общества

Как я и говорил во введении к этому разделу, общество – это всегда то или иное взаимодействие. Если нет взаимодействия, то это и не общество. Это, пожалуй, дело ясное. Но не ясно, кого и с чем это взаимодействие, и где его границы. О том и пойдёт речь в ближайшем будущем.

Начну же с того, кто и с чем должен взаимодействовать, чтобы вышло общество. Конечно, можно говорить (а, может быть, и нужно) об обществе обезьян, обществе собак или кошек и т.д. И хотя если широко подходить к понятию «общество», всё будет верно, такое положение дел нас устроить не может. Я ни в коем случае не говорю, что так понимать общество нельзя; очень даже можно. Но мне такое широкое понятие ни к чему. Я буду говорить об обществе человеческом, что в определённом роде есть сужение, но сужение правомочное и даже весьма желательное. Отсюда проистекает то, что общается, т.е. взаимодействует человек. Значит, общественная «молекула» – это человек. Понятно. Но с кем или с чем он – этот самый человек – должен взаимодействовать, чтобы получилось именно общество, а не что-то там ещё?

Казалось бы, понятное дело с человеком, однако и это снова есть некоторое сужение. Общение подразумевает всего лишь какое-то влияние того, с кем (чем) общаться. Влияние же может оказывать и та же собака, и мой любимый стул, да и они сами могут реагировать определённым образом на мои действия, пусть даже и совершенно пассивно. Хотя, разумеется, в более или менее серьёзной литературе не принято говорить «находиться в обществе собаки» или «находиться в обществе стула». Пусть в самом широком смысле и такое взаимодействие можно назвать общением, но, опять же, такая широта мне не требуется. Таким образом, я сужаю общение человека до общения с себе подобным, т.е. с таким же, как и он, человеком. Или, говоря другими словами, общество – это любое взаимодействие людей. Это и будет моим исходным определением.

Теперь же, рассказав о том, почему я понимаю общество именно так, пора бы немного помучить уже и само это определение. Ибо: какое взаимодействие? Скольких людей? Где качественные переходы? Всё это тоже очень и очень интересные вопросы.

По поводу первого вопроса можно подумать, что совершенно любое взаимодействие человека с человеком уже образует общение, а значит и общество. Но это не так. Недаром я выделил «взаимо». Взаимодействие только тогда можно назвать общением (а значит, только тогда появляется общество), когда имеется ответная реакция, т.е. когда люди соединены обратными связями. Ведь, в самом деле, какое это общество, если каждый обращает внимание только на себя и ни на кого больше? Это не общество, а кучка людей, волею судьбы оказавшихся в данное время в данном месте. Так общество лишается всех своих характерных черт и, собственно, перестаёт быть обществом как таковым. Нет общения – нет общества. Впрочем, что общество подразумевает именно взаимодействие, а не просто наличие людей – это и так должно быть понятно, а потому не буду углубляться в излишние и никому ненужные доводы. Отмечу лишь, что общение – это не только диалог, но и, к примеру, если один человек крикнул, а второй на него покосился – это тоже общение; ведь налицо и стимул одного, и реакция другого. Впрочем, всё это – дело ясное. Таким образом, если человек где-то на горизонте видит другого человека, который на него никак не реагирует, то это люди, если же и первый и второй человек обмениваются какими-то знаками, как-то реагируют друг на друга, то это уже общество. Если же не так, т.е. если и одностороннее взаимодействие возможно, то почему нельзя сказать, что действительно, человек может быть в обществе всё той же собаки или даже стула? На человека же это «вне его» как-то влияет? Влияет. Значит, есть и «общество». В свою очередь, хотя такое взаимодействие и можно назвать «общением» (пнул стул, тот отлетел, чем не взаимодействие, общение?). Но тогда теряется смысл самого этого слова. И чтобы он не исчез окончательно, давайте всё же будем называть общением только взаимодействие людей и только с обратными реакциями.

Тут же, конечно, снова возникают проблемы.

Во-первых, получается, что я, не общаясь с каким-то неизвестным мне Иваном Ивановичем, и не нахожусь с ним в одном обществе. Однако, разве так? Разве знаю я всех людей своего общества, своего государства? Впрочем, тут есть одно «но»: пусть я не общался с Иваном Ивановичем, но я знаю Ивана Петровича, который уже знает Ивана Ивановича, и таким образом получается, что мы всё же находимся в одном обществе. Это, конечно, не прямое, это некое опосредованное общение, но именно так, из миллиардов звеньев и формируется людское общество, т.е. человечество. За его пределами только те, которых никто не знает, вроде Маугли или Тарзана. Ведь действительно, только такие люди и считаются за людей вне общества, т.е. о ком ни у кого и понятия нет. Только они и есть дикари, а если существует хоть какая-то связь с другими членами общества, то, извините, это уже человек общества, ибо он тем самым включён в цепь.

Во-вторых, что значит «общение с человеком»? Не такая уж и редкость, что обратная связь с собакой может быть гораздо ярче и сильнее, чем с отдельными людьми. Если человек кроме нечленораздельных звуков ничего произнести не может, а о жестах он и понятия не имеет, то, находясь с ним в одной компании, можно ли сказать, что мы общаемся? Вопрос очень даже спорный. Да, он человек, он как-то реагирует, и я реагирую, но общение ли это? Такая дилемма сродни той, обладает ли двухлетний ребёнок осмысленной речью (речью вообще, см. «Человек, как он есть») или нет? Уж кому как нравится. Хотя всем критериям общения данная ситуация и отвечает, но… Я же буду рассматривать некое «среднее» общение, т.е. одного более или менее (на великую точность я и не претендую) нормального человека с другим таким же более или менее нормальным. Граничные же случаи (а равно и «общение» с не-людьми) мне неинтересны, хотя и принципы здесь всё те же. Впрочем, крайность, она и есть крайность.

Кстати, по поводу людей. Сколько, минимум, должно быть людей, чтобы образовалось общество? Как вы уже наверняка и самидогадались, я полагаю, что, как минимум, двое. Само собой, один человек общества не образует. Два же человека уже отвечают всем основным требованиям и критериям общества, а значит, они уже есть самое настоящее общество. То, что такое общество не имеет писаных законов, определённых институтов и т. п., всё это неважно, ибо это признаки государства, а не общества. Всё же, что характеризует само общество (система ценностей, неписаные принципы, модели общения, межличностные отношения и т. д.) тут очень даже имеет место быть. Прибавьте мысленно к этим людям ещё пару человек, что изменится? Общение только усложнится. Прибавьте ещё сто человек: общение станет ещё сложнее, может быть, понадобятся связующие звенья, понадобятся законы и какие-то нормы поведения. Ещё тысяча – ещё сложнее. Миллион – ещё сложнее, вплоть до полноценного государства. Ещё… И т.д. Но что меняется по сути? Только надстройка. Устройство общества становится более сложным, общаться становится труднее. Но что было (в основе) у тех двух «человеков», то и в огромном обществе остаётся неизменным. И это неизменное есть сама основа общения, основа построения общества (об этом позже), которая появляется не с прибытием народа, а заложена в человеке с самого момента его рождения. Общество строится на двух вещах: на взаимодействии людей и на том, что скрыто в психике этих людей. И если будут два человека, они всё равно будут взаимодействовать (первое), и плюс к этому, они оба имеют свои психики (второе), вот вам и общество.

То, что принято делить общества на простые, сложные, макро, микро…. Всё это вопросы не более чем сложности общества; это количественные изменения атрибутов, но никак не качественные изменения самого общества. Ни о каком качественном изменении, принципиальных (для структуры) видах обществ и т. п., вообще не имеет смысла говорить. Да, в определённых исследованиях можно допустить, можно так сказать, но когда речь идёт о самом устройстве общества, принципах его существования и работы – всё это теряет смысл и даже более того, вообще перестаёт относиться к существу вопроса. Потому все эти «качества» (ничего, по сути, не говорящие и не открывающие) как здесь, так и далее я буду попросту игнорировать. Суть от этого ни в коем случае не меняется, а значит, что два туземца, что государство, что весь современный мир, в принципе, – одно и то же.

В итоге, можно дать такое определение обществу: общество – это два и более человека, как-то влияющие друг на друга. Это самое общее определение, применённое ко всем видам и размерам обществ. Оно (определение) включает в себя все возможные и невозможные общества, да и говорит только то, что есть, не более, но и не менее того. От него-то я и буду отталкиваться в дальнейшем. А всё остальное не имеет никакого принципиального значения.

Состав общества

Тезис: общество состоит из людей. Думаете, о чём тут можно говорить? И ежу понятно, что общество образуют люди. Однако, не всё так просто. Очень и очень многие господа считают, что в общество, так или иначе, входят Бог, Дух, Класс и т.п. ересь. И одно дело, если о том говорят, как об идеализации или некотором абстрактном представлении, и совсем другое – когда всё это дело считают реально существующим. Последнее – это то, что я буду оспаривать. Ведь в чём, собственно, проблема? Проблема же в том, что 1) зачастую теорию отождествляют с практикой, и в том, что не менее часто 2) к обществу относят то, чего попросту нет (хотя о слиянии теории и практики не говорится). И, в принципе, эти ошибки можно рассматривать отдельно друг от друга, что я и сделаю. Начну же я со второй нелепости, как более простой и понятной.

Бог, Логос, Дух…. Чего только у нас с вами нет. Утверждается, что всё это в общество именно входит (или наоборот: общество входит в это, что, по сути, здесь не принципиально). Всё это существует отдельно от человека, как «вещь-в-себе», хотя воздействие этого на меня, на тебя, на нас… имеется. Тем самым, в общество, помимо людей, привносится посторонний элемент. Причём, не какой-нибудь вторичный, необязательный, а именно необходимый, либо как причина этого общества, либо как следствие его существования. Мне, в общем то, совершенно неважно, как «это» называется, неважно и то, сколь много этих «вещей-в-себе» находится между нами, важно же другое: а существует ли «это» реально?

Кстати, по поводу реальности. Реально, в данном контексте, означает существование физическое, как отдельная «сама-в-себе» вещь. К примеру, у каждого есть своё мнение. Это мнение есть продукт сознания этого индивида. Сознание – реально (физично), мысль – тоже физична; мысль предметно (как вещь) существует. И были бы у нас соответствующие приборы, эту мысль можно было бы и «измерить». С другой стороны, есть общественное мнение. Вот оно уже нереально, не физично, не существует как «вещь». Оно (общественное мнение) является среднестатистическим, абстрактным понятием. Это даже не сумма физических мнений, а выведенное кем-то представление о среднем. Общественное мнение при всём желании нельзя потрогать или хотя бы найти в реальном мире. Действительно оно не существует. Конечно, об общественном мнении вполне можно говорить, что оно наличествует, но не в реальности окружающего нас мира; оно реально для мира теоретического. Да, этим словосочетанием можно оперировать, но на уровне теории, а не практики. Разумеется, теория к практике применима, но это совсем не означает, что теория и практика (т. е. та самая реальность) – одно и то же.

Так вот, продолжая разговор о первой ошибке. Тем самым, о существовании чего-то можно утверждать, если «это» практически себя обнаруживает. И пусть теоретически всё замечательно и иного даже не предполагает, практика всё равно может сказать своё веское «нет». Так что же? А далее совсем просто: хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь, эти «элементы» видел? Кто может более или менее внятно доказать (или показать) их существование? Вряд ли. Следовательно, практически ничего такого нет. Ибо вы видели Бога, Логос, Абсолютный (и т.п.) дух? Вы можете доказать, что сие существует? Или, на худой конец, что это необходимо? Так-то.

С другой стороны, если мы пока о чём-то не знаем, это ещё не значит, что этого нет вовсе. Но, если серьёзно говорить обо всём, что теоретически возможно, как о том, что есть, тогда какова цена такому знанию? Ведь теоретически возможно почти всё, что только можно представить. Такое знание не имеет никакого смысла; это пустые слова (по этому поводу см. «О самом первом»). И если мы хотим знать, нужно отталкиваться от того, что имеется; от «дано-моментных» фактов. Сейчас же никакие факты не указывают нам на реально существование этих «вещей». Потому их нет. Вопрос можно считать закрытым.

Сложнее со второй ошибкой. Вторая же ошибка заключается, как я и говорил, в отождествлении теории и практики. Теоретическая абстракция переносится в мир практики, и тем самым утверждается о её практическом (реальном) существовании. Это тот же пример с мнением. Отдельные мнения практически существуют, но общественное мнение есть продукт теории, оно теоретично, его реально не существует. Сюда (к этой ошибке) относятся такие понятия, как класс, общественный дух, коллективное бессознательное и прочее, и прочее. Всё это реально в рамках какой-то теории, но совершенно бессмысленно как практика.

Немного поясню. Да, мы можем сказать, что есть бедные и есть богатые, отсюда можно выделить классы бедноты и капиталистов. Далее на эту тему (об этих классах) можно говорить всё, что угодно. Но это будет теоретический уровень. На практике же есть только люди с доходами, реально они в никакие классы не входят; мы их на абстрактном уровне приписываем к тем или иным классам. В действительности же классов нет; это идеализация, абстракция, но никак не открытие практически существующего. Конечно, теоретически так оно и есть (кто ж спорит?). Более того, такими понятиями очень удобно (иногда) оперировать, и их выделение себя оправдывает и доказывается реальностью. Но, тем не менее, «потрогать» класс нельзя; класс – это не «вещь-в-себе». О том и речь. То же самое можно сказать по поводу того же «коллективного бессознательного»: индивидуальное бессознательное реально существует, но «вещи-в-себе», называемой нами «коллективное бессознательное», в мире нет.

Казалось бы, что непонятного? Всё просто, ясно и едва ли не подразумевается само собой. Но, тем не менее, сказать об этом следовало. И следовало по трём причинам: во-первых, не каждый видит разницу между практикой и теорией. Потому пытается «пощупать» коллективное бессознательное, потому о духе говорят, как о реальном и т.д. Во-вторых, чтобы не было вопросов (ко мне), вроде, «а почему вы не говорите о классах?». Да потому что я веду речь о реальном, а не о теоретическом. И, в-третьих, я и сам частенько буду употреблять чисто теоретические понятия, вроде «общественное ВКП (или ВКС)», «общественное сознание», «общественное мнение»… Такие термины я использую исключительно для простоты изложения и восприятия. Но всегда следует помнить, что есть индивидуальное ВКП (ВКС), общественного же в действительности нет. Это моё, теоретическое среднее значение всех индивидуальных ВКП (ВКС). Так же и с мнением, сознанием и прочим. Потому не надо далее думать, что я говорю о реальном существовании «общественного ВКП», с частными проявлениями в виде ВКП индивидуального. Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Это теория. На практике же есть только люди с соответствующим «устройством». Не более и не менее того. Отсюда снова тот самый тезис: общество состоит из людей. Подчеркну: только людей. Всё остальное – либо ничем не подтверждается, а потому рассмотрению не достойно, либо есть голая теория, а не правда жизни, а значит, так же внимания не заслуживает.

Управление обществом

Итак, общество состоит из людей. Общество – это совокупность человеков и ничего более. С этим, будем считать, разобрались. Но тогда зреет другой вопрос: как же из суммы отдельных элементов образуется такая сложная, целостная система, как общество? Даже странно; какой-то «сингулярный атомизм» получается. Но, как вы увидите в ближайшем будущем, хоть и атомизм, но ничего странного в нём нет.

Самый простой пример – дорожное движение. Смотришь со стороны и диву даёшься, как можно из этого хаоса создать такое организованное, целостное и органичное движение? Однако, всякому понятно, что нет никакого единого центра организации. Никто не сидит и не командует каждому водителю, что нужно делать. Откуда, спрашивается, организация? А организация проистекает из того, что каждый водитель сам, своим умом встраивается в эту систему, он сам частично организует её, он сам знает, как лучше. Лучше кому? И себе, и остальным. Ибо и то он знает, что одному ему хорошо не будет. Оптимальный вариант (т. е. лучше всего) – подстраиваться, но и своё взять. И так думает каждый. И так из индивидуального, из отдельных элементов образуется целостная, организованная система, организуется общественное.

Если же вы сюда вставите бога (или т. п.), то, что изменится? Его воздействие никто не чувствует, никто не считает, что управляет именно Он; а значит, Он и не управляет. Ведь что это за управление такое, когда человек его не чувствует, да и сам (безо всякого там Бога) прекрасно знает, что на красный лучше не ехать, от греха подальше. Такой вставкой вы только создаёте дополнительную надстройку, но никак не меняете сути и причин. Бог для общества бесполезен.

Вот вам и пример того, как буквы, без мысли писателя, сами собой организуются в слова, образуя в целом какой-то связный текст. Всё ж просто. Если буква знает, что в слове ей будет лучше (а она знает), то почему она должна не входить в слово, рушить его? Буква «л» знает; «ю» знает; «д» знает; «и» знает. Что каждая думает? «Как бы собраться в слово, чтобы было лучше?» И вот они уже в рамках правил словообразования организуются в «люди»; всем становится хорошо. Но если предложение звучит не «Все … населяют землю» (а чем логичнее предложение, тем буквам лучше); а «… ближнего своего», то что? Тогда либо «д» уходит, т.к. ей такая жизнь уже не по духу, либо её прогоняют остальные буквы. Тут же находится «б», и всё становится по-прежнему. И каждое предложение хочет быть лучше предыдущего (ибо так и данной конкретной букве лучше); каждый абзац, глава лучше соседних. В результате – целостность и организованность. Такое оно, общество. И то, что общество обязательно должно кем-то организовываться сверху, что необходимо нечто объединяющее (а иначе общество ничто не будет связывать, и оно распадётся) – это всё неверно. Это совсем не обязательно. Для управления обществом достаточно самого общества, т.е. достаточно одних только людей. Люди общество и образуют, и управляют.

Как такое возможно? На то есть две причины: стремление к лучшему (пока неважно, на чём оно основывается) и долгое историческое развитие. Первое достаточно просто проверить. Вот вы, вы же хотите лучшей жизни? Бесспорно (даже если вы того и не осознаёте). Значит, вам надо работать, не нарушать закон, придерживаться правил и т.д. Тем самым вы организуете свою собственную жизнь. В согласии, как с самим собой, так и с остальными (а иначе хорошей жизни не получится). И так поступает каждый, или почти каждый. Каждый своим поведением и организует, и поддерживает общество. В целом же получается, что люди обществом и управляют. Так что причина, исток организации прост: организованная жизнь есть наилучшая жизнь. Целостность, организованность общества выгодна каждому человеку в отдельности, а значит, и в целом общество целостно и организовано. А более ничего и не надо.

Конечно, есть исключения из правил. Различного рода нонконформисты, преступники и т.п. нехорошие элементы…. Но много ли их? Ничтожный процент. Они погоды не делают. Разумеется, порою этот процент увеличивается, и общество меняется кардинально, и это изменение от культурной революции до распада общества. Это есть, но это не нормальное состояние общества, это общественные кризисы (и не важно, к хорошему они ведут или к плохому). В конце концов, всё равно всё возвращается на круги своя, подчиняясь тому же шкурному личному интересу. Так что организация и управление обществом от того не меняется.

Вторая причина – долгая история. Общество возникло далеко не мгновенно. Потому вопросы вроде «Как человек мог создать такую сложную организацию?» не имеют никакого смысла. Организация, в общем-то, целенаправленно и не создавалась. Это редкость, если какой-нибудь институт или отношения были именно придуманы (в силу необходимости). А если и были, то уже на поздних этапах развития, когда всё основное было создано и без намерения. Получилось же так, потому что так получилось. На то природные, физические и психологические истоки. Начиналось всё с простейшего, с праоснов, а далее постепенно (очень и очень долго) развиваясь и усложняясь до нынешних форм. Так что всё наше сложное общество не появилось в один день, по невероятному сговору нескольких людей. Сложность – следствие действий не одного человека, а человека и времени. Точно так же, как сам человек не появился мгновенно, а формировался (если с самого начала) миллиарды лет.

Таким образом, люди обществом и управляют. Получается самоуправление, основанное на желании (всех и каждого) наиболее комфортной жизни. Это желание порождает ограничения (т. е. правила), ведь что сдержит другого, если не правила? А чтобы не спровоцировать, надо и самому их придерживаться. Тем самым, теряешь мало (потенциальное удовольствие), а приобретаешь много – (спокойствие, уверенность, т.е. реальное удовольствие). Далее мораль, государство, закон, социальные институты… В общем, всё, что есть. Просто: чтобы было лучше, надо жить с людьми, т.е. жить среди людей, а значит, надо придумывать правила и жить по ним, что и есть организация или самоорганизация. То, что человеком во многом управляет начальник, семья, государство… сути не меняет. Всё равно, это люди; всё равно получается, что люди управляют людьми. А как, «по горизонтали» (отношения с равными) или «по вертикали» (отношения высшее-низшее) – не принципиально. «Человеки» сами организовались в людей, и сами людьми живут; для того им (нам) ничего больше не надо.

Движущие силы общества

Общество – это люди и только люди. Ничего иного нет. Следовательно, движущие, конституирующие силы общественного бытия надо искать в самом человеке. Подчеркну, не в коллективе, не в общественных отношениях как таковых (они уже следствие), а в психике каждого отдельного человека. Здесь исток всего. Психика же человека, её деятельная часть, представлена сознанием и подсознанием. При этом подсознанием первичным в контексте общества можно пренебречь. Его удел – природа. Конечно, природу и общество нельзя чётко отделить друг от друга, но, тем не менее, первичное подсознание всегда идёт вторым номером; в обществе всё (или почти всё) решает подсознание вторичное. От того оно, в общем-то, и появилось. Если что непонятно из вышесказанного, см. «Человек, как он есть», в этой работе понятиями психики я буду оперировать как бесспорными и уже имеющимися.

Итак, мы живём в обществе, созданном сознанием и вторичным подсознанием. Так как же они взаимодействуют, и что за что отвечают? Для ответа на этот вопрос, обратимся непосредственно к человеку. Что делает подсознание? Направляет, оно даёт стратегию, заставляет к чему-то стремиться и не стоять на месте (или наоборот). Оно формирует общее и важнейшее в жизни человека. Но подсознание слепо; без сознания оно ничто. Сознание же даёт пищу для постановки задач (работы) подсознания, оно руководит непосредственно действиями, оно обдумывает и совершает шаги… Сознание идёт к целям и устраивает жизнь. Человека нет как без сознания, так и без подсознания. Но в общем, можно сказать, что подсознание вырабатывает стратегию поведения и заставляет как-то устраивать жизнь. Сознание же непосредственно эту жизнь устраивает и решает возникающие на данном пути проблемы.

Так оно с человеком. Но если так с одним, то так и со всеми. Ведь что есть все, если не кучка «одних»? Т. е общество конституирует и сознание, и подсознание. Вот тут следует сделать небольшое отступление. Дело в том, что, как я и говорил в предпредыдущей главе, никакого общественного сознания и общественных ВКП и ВКС не существует. Всё это реально только в одном человеке. Здесь же я этими понятиями оперировать всё-таки буду, подразумевая далее под сознанием, ВКП и ВКС общества «теоретическое среднее». Ведь если каждый стремится иметь дом, то можно говорить о людском стремлении иметь дом. Этот перенос следует понять и принять. Это важно. Конечно, я об этом говорил ранее, но тут не грех и повториться; вдруг, кто не понял.

Отсюда уже можно утверждать, что общество образует, в общем, подсознание: основные общественные институты и отношения, межличностные коммуникации (опять же, в общем: нравы, принципы, направленность, границы…), общие стремления, общее отношение к жизни и т. д., и т. п. Сознание же образует общество в его надстройке: конкретные коммуникации, констатация правил и законов, конкретная организация, сознание конституирует уровень развития общественных сфер и институтов (ведь сознание создало колесо, машину, компьютер… Подсознание так не умеет.) и прочее. Конечно, весьма проблематично (если вообще возможно) разделить сознание и подсознание в организации общественного бытия; сложнее, чем для одного человека. К примеру, ВКП требует спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Для того нужны правила. т.е. ВКП требует правил и требует их соблюдения. Но что это за правила? Как они звучат? Это уже решает сознание. Со временем жизнь усложняется, нужно ещё больше правил, нужен контроль за их соблюдением и нужно наказание за их нарушение: того требует ВКП. Констатация правил, организация контроля – это снова решает сознание (подчиняясь стремлению подсознания). И так везде, чего не коснись. Подсознание требует, сознание выполняет. При этом подсознание не умеет остановиться, оно требует всё больше и всё лучше (чего бы то ни было). И сознание выполняет: всё усложняется и совершенствуется.

Это очень тесная связь. Так же технический прогресс: ВКП желает более спокойной жизни, потому люди покупают. Но придумывается (цель такая – придумать) благодаря ВКС, она заставляет создавать новое, тем самым самоутверждаясь. Реализация же цели – дело сознания. И это пример не самого сложного симбиоза. Но благодаря именно этому симбиозу человечество развивается. Подсознание велит, сознание выполняет; снова велит (уровень выше) – сознание снова выполняет и т. д., вплоть до того, что мы имеем на сегодняшний день. Это, надеюсь, понятно. Понятно в общих чертах. Теперь же пора приступить к более конкретному описанию. И здесь, для пущей простоты, я буду рассматривать сознание и подсознание отдельно друг от друга. Но не забывайте о той, описанной выше взаимосвязи, иначе рискуете понять что-нибудь не так. Начну же я с сознания.

Впрочем, что о сознании говорить? К прошлому и добавить-то особо нечего. С сознанием вообще проще, оно (как таковое) ни к чему не стремится, за исключением решений частных, периодически появляющихся задач. Так что, по поводу сознания и его роли можно сказать только то, что оно конкретно организует общество. Оно достигает цели, решает возникающие проблемы, улучшает (а равно и ухудшает) уровень нашей жизни, создавая нам те или иные блага. Иначе говоря, сознание управляет всей частной надстройкой общества, всем имеющимся конкретным, всем… Кажется, я повторяюсь. Впрочем, что здесь может быть непонятного? Взгляните на роль сознания в жизни отдельного человека, та же роль и в обществе; даже понятия не меняются.

А вот с подсознанием сложнее. Подсознание имеет стремления и эти стремления антагонистичны (см. «Человек, как он есть»). Основу общества формирует, с одной стороны, ВКП (её стремления), а с другой – ВКС (соответственно, её стремления). И так же, как сам человек всё время находится меж двух огней, балансируя на тонкой дорожке, разделяющей две пропасти, так же и общество. ВКП создало бы одно общество, одну структуру, ВКС создало бы другое. Но крайности невозможны. И вот путём долгих шатаний вокруг да около, общество (его основы) стало таким, какое оно есть. И чтобы понять, какова заслуга каждой из этих воль, чего они хотели и чего добились, необходим более глубокий анализ. И так же, как в прошлой своей работе, далее я рассмотрю ВКП и ВКС в отдельности; выявлю их стремления и уже затем сведу вместе к реальности. Таким образом, две следующие главы есть продолжение данной. Здесь же на этом можно заканчивать. А если желаете в заключении что-то общее, то я скажу: общество стоит на трёх китах – ВКП, ВКС и сознание; их симбиоз создал как само общество, так и привёл его к сегодняшнему состоянию. Глубинные же основы общества – в стремлениях воль подсознания.

ВКП

ВКП стремится к спокойствию. Это дело понятное. Но что значит спокойствие в социальном аспекте? Не надо быть гением, чтобы понять, что именно ведёт к спокойствию. Это, разумеется, во-первых, различного роды правила (от моральных ценностей до государственных законов) и, во-вторых, такая организация жизни, когда с человека снимается как можно больше ответственности. Ведь всякая ответственность – это всегда какие-то мысли и выбор, т.е. беспокойство. Стремление к организации (через правила поведения) и стремление быть никем – вот, что желает ВКП.

Но что вызывает не-спокойствие и неуверенность в завтрашнем дне? Это, прежде всего, внешняя опасность, наличие проблем и риск. Под проблемами, при этом, я понимаю такие ситуации, когда приходится решать сложные задачи (а ведь решения, даже принятые решения, – это всегда беспокойство). И, конечно, всё это на фоне избегания риска, на фоне желания минимизировать всякий риск, ибо риск, естественно зачастую приводит к худшему и уже всегда снова вызывает беспокойство. Всё это заложено в самой ВКП; это её естественные потребности.

Тем самым, чтобы ВКП была удовлетворена, необходимо снять внешнюю опасность, необходимо избегать принятия сложных решений и так же необходимо держаться подальше от любого риска. И всё это достигается несколькими путями. Во-первых, установка правил. Замечательность правил в том, что они значительно снижают опасность от окружающих. Конечно, с установкой правил я всё равно не могу поручиться за соседа: кто знает, что для него все эти правила? Но, тем не менее, если в обществе установлены правила, значит, общество будет стремиться их защищать, т.е. наказывать их нарушителя; делать так, чтобы человеку не было выгодно их нарушать. Так каждый человек оказывается под защитой окружающих, что бесспорно придаёт уверенности. И это ещё не всё. Это социальное воздействие правил, причём такая основа для спокойствия не очень надёжна. Ведь я могу не доверять окружающим (что привносит беспокойство, а значит, правила действительно имеют данное социальное влияние и исток его в ВКП), да и что мне от наказания виновного, если меня убьют? Однако правила, прежде всего, оказывают личное психологическое воздействие. Человек полагает, что если он не украдёт, то и у него не украдут; благодаря правилам человек не провоцирует окружающих. Казалось бы, что толку от моих убеждений? Ведь сосед может думать совсем по-другому. Но, кто этот сосед? Такой же человек, а значит и у него есть ВКП, и он думает точно так же. И именно благодаря общей для всех психологической основе, люди правила соблюдают. И соблюдают их даже тогда, когда окружающий мир к тому совершенно не обязывает. Брось окурок в лифте, кто увидит, кто накажет, кто сделает так же как ты, да и что тебе с того? Но нет, «Сверх-Я» (т.е. цель ВКП) не даёт. И такое же «Сверх-Я» (цели ВКП) у каждого человека. Разумеется, есть исключения, но при нормальном состоянии общества их влияние несущественно. Хотя, конечно, если этих исключений становится слишком много, то человек и сам перестаёт придерживаться правил; становится нормально (или хотя бы более или менее допустимо; зависит от индивидуальных особенностей) правила нарушать. Так было в СССР, когда на неворующего с работы смотрели, как на дурака. Тащили всё, что можно было утащить, даже если это и не очень-то было нужно. Так, благодаря определённым социальным мерам, правило «не укради» несколько обесценилось. Но заметьте, закон при этом не менялся, менялись именно моральные, психологические принципы. А значит, психология первична (даже если закон ужесточается, он выигрывает за счёт одного лишь страха); значит, исток закона – психика, и если от закона спокойствие, то значит имя этому истоку ВКП.

Правила имеют и ещё одно психологическое значение: они создают рамки выбора. Это уже не защита от внешнего мира, это защита от лишних нервных раздумий и от лишнего риска. Не было бы правил, можно было бы, например, раздобыть денег убив, обокрав, ведя нечестный бизнес, выполняя грязную работу и т.д. Какой выбор! Сколько беспокойства в выборе и сколько риска! ВКП этого не желает, и здесь правила оказываются кстати. У меня в правилах – быть честным, иметь собственное достоинство. И всё, все эти пути дохода отпадают, о них серьёзно и не думаешь, их не рассматриваешь. Так остаётся гораздо более узкое поле для деятельности, а значит, можно меньше маяться в размышлениях и меньше рисковать, чего, по сути, и требует ВКП.

Апогей же избегания излишних проблем есть добровольная сдача на волю высшему. Отсюда, кстати, государство; государство вместе со всеми рычагами его воздействия, вообще есть продукт ВКП, но об этом в следующем разделе. ВКП выгодно, когда все решения принимает кто-то другой. Так проще, так легче, так спокойнее. ВКП желает снять ответственность с индивида. И было бы, разумеется, мало толку от этого желания, если бы ни желали все, в большей или меньшей степени. А раз никто не хочет быть хозяином собственной жизни, а жизнью всё-таки как-то управлять надо, то выбирается (беззвучным сговором) общий хозяин – государство (а сначала вожак, глава племени, совет и т. п.). Тут, конечно, надо снять два вопроса, а именно: почему же люди активно участвуют в выборе своего «хозяина»? И почему же тогда все так борются за власть, если все её боятся?

По поводу первого можно заметить следующее: а что все эти люди, собственно, делают? Ходят на выборы? Так им сказали идти, сказали, за кого голосовать (вопрос лишь в том, кто лучше сказал), так, где же здесь собственная власть? Или забастовки, митинги…. Но кто их устраивает? Без руководителя ничего этого никогда не случится. Все будут бубнить о плохой жизни, но ответственности на себя никто не возьмёт. Революции? Так ведь тоже в подчинении. «Личный бунт»? Это лишь отказ от власти: скажи теперь этому человеку «делай, что хочешь, ты свободен от всего», так он и недели такой ответственности (за самого себя) не выдержит; тут же метнётся под чьё-нибудь крыло. Всё, что люди делают против власти, они делают под руководством власти другой (не обязательно власть физическая, может быть и власть теории), но никогда или почти никогда – сами по себе, вне всякой зависимости.

Да, я преувеличиваю. Люди, разумеется, проявляют свои желания, гнут (по мере сил) свою линию. Не все, но многие, хотят взять на себя ответственность за других, хотят власти и не хотят никому подчиняться (а порою, и, правда, не подчиняются). Но то не ВКП, то ВКС. ВКС заставляет желать власти, заставляет не подчиняться (иметь своё мнение и так самоутверждаться), заставляет иметь свои взгляды на жизнь и заставляет, в общем, стремиться к большему. И т.к. ВКС никто не отменял, то так оно и выражается. Человек, с одной стороны, хочет покоя и зависимости, с другой, вечного движения, власти (любого вида) и независимости. И что здесь переборет – вопрос индивидуальный. Впрочем, о ВКС я ещё скажу. Теперь же имеет значение то, что все кажущиеся противоречия не есть противоречия ВКП, а противостояние ВКП и ВКС. Всё же, что я сказал по поводу ВКП, остаётся в силе.

Для окончательного разбора ВКП остаётся только рассмотреть её стремление к минимизации кого-либо риска. И хотя минимизация риска достигается и через вышеозначенные стремления (заодно), есть всё же и особенное. Ведь когда человек рискует? Когда он делает по-своему. Конечно, есть какой-то риск и в той ситуации, когда сто человек до него съели по куску хлеба, и ничего, а он взял с той же полки и отравился, но это риск минимальный, да это даже и не важно. Важно, чтобы риск внутренне не ощущался. Риск ощущается, приносит беспокойство только тогда, когда выбираешь сам. Если тебе указывают, что делать, если делаешь, как все, то риск если и чувствуется, то совсем слабо, так спокойнее всего (объяснять это, я полагаю, излишне). О сдаче себя в руки власти, как методе снятия лишнего риска, я уже говорил, сейчас же скажу о методе «одинаковости». «Какой риск, если так же сделал Вася, Петя, Лёша…?» – думает человек. Ведь сколько раз мы себя уговариваем такими доводами при принятии сложного и важного решения. Так ВКП спокойнее. ВКП желает быть, как все. Ведь если не так, то надо думать самому, надо хоть как-то, но рисковать, а значит, так в психику привносится беспокойство, чего ВКП, разумеется, совсем не желает. Так что ВКП, во избежание риска и беспокойства, стремится делать всё так, как все делают; стремится не выделяться.

Таким образом, основное стремление ВКП (спокойствие) раскладывается в обществе на ряд «подстремлений», а именно: желание подчинить жизнь правилам, желание снять с себя всякую ответственность и желание жить так, как все живут, не выделяться. Из этих стремлений вытекают: мораль, закон, государство, организация жизни в целом, организация своей роли в обществе и т.д., и т.п. Теперь же, когда из общего (спокойствие) были выделены частности, давайте вновь объединим их, но уже на уровне не личного состояния, а на уровне общественного устройства. Иначе говоря, что будет в обществе (какое оно будет), если в человеке оставить одно ВКП? Будет общество, состоящее из людей, не желающих иметь никакой власти, не желающих отличаться друг от друга и подчиняющихся чётким, незыблемым правилам, вплоть до последних мелочей. И что это?

Это равенство. Идеал ВКП (общественный) – это именно равенство. Ведь все стремления ВКП есть образующие его, и даже более того: кроме них для равенства ничего больше и не надо. Равенство означает и требует для своего существования нежелание власти (есть) и нежелание выделяться из толпы (есть). И чтобы всё это существовало, необходимо подчиняться правилам; правила, законы должны быть повсюду (тоже есть). Тем самым, всё, что необходимо для равенства, содержится непосредственно в самой направленности ВКП. И ВКП, таким образом, общественно, по сути (по итогу) желает равенства. Да и как иначе? Равенство является наиболее спокойным состоянием общественного и личного бытия. Когда все равны, всеми командуют, то о чём беспокоиться? Ни завести, ни желания (такого мерзкого и «нервнотрёпного») стать выше другого, ни беспокойств о внешности, о своём образе жизни, ни забот о том, как вообще эту жизнь устроить… Куда спокойнее? Более того, обществом всё же должен кто-то управлять, на то должна быть власть (разумеется, не приносящая беспокойства), так вообще снимаются все риски и все истоки беспокойного состояния. Правда, в таком случае непонятно, как в таком обществе набрать государственный аппарат; впрочем, потому и недостижимо. Вот он идеал ВКП – общество, где все равны (совсем замечательно, если даже кушать одно и то же и в одно и то же время), никто ничего не хочет, и всеми управляет Великая власть. Или, если проще, и если понимать под обязательными атрибутами равенства нежелание выделяться (а если такое желание есть, то какое ж при этом будет равенство?) и полное подчинение власти (что я и буду делать далее), то ВКП стремится, в контексте общества, именно к равенству, не более и не менее того.

Заметьте, это не то равенство, когда все равны перед законом, перед богом, перед совестью или перед «сумой и тюрьмой». Это всё равенства в самом общем, а на деле и вовсе пустой звук. Равенство ВКП – это действительное равенство всего и всех: одинаковая одежда, одинаковая работа, одинаковая еда, даже одинаковые мысли. Дабы слиться, дабы стать единым целым со всеми и неприметным среди всех, ведь так человек затерян в толпе так, что дальше некуда, а это, в свою очередь (и в частности), означает безответственность, т.е. отсутствие беспокойства. Конечно, всё это недостижимо, но именно так человеку было бы спокойнее всего: ни зависти, ни посторонних мыслей, ни неопределённости…

Кстати, ничего не напоминает? А должно напоминать коммунизм (хоть научный, хоть утопический – разница только в словах). Любовь, равенство, братство и абсолютное руководство партии. «От каждого по способностям, каждому по потребностям» – это принцип не к месту. Это неравенство (ибо не все способны одинаково и не все одинаково требуют), так сейчас: кто на что способен – это и имеет. Это извращённый коммунизм Маркса и Энгельса. Все же другие виды коммунизма всегда «ВКПешного» равенства и желали, только, конечно, более реального. Коммунизм – это учение ВКП (не путать с учением о достижении коммунизма). ВКП хочет спокойствия, т.е. равенства (и иже с ним), т.е. коммунизма. Но это я отвлёкся; о коммунизме я ещё скажу ниже.

Если же вы полагаете, что в такой жизни нет никакого удовольствия, то вы явно ошибаетесь. Наиболее близкое к этому идеалу (но, тем не менее, необъятно далёкое) – советское общество. Постоянный, изнуряющий, почти бесплатный труд. Нищета, грязь, никаких развлечений. Никакой свободы слова, никакой свободы творчества… Но все были счастливы. И не было во всём мире народа счастливее. Как так? Нонсенс? Нет, ВКП. Так нет выбора, не о чем думать, не надо рисковать, некому завидовать и нечего желать. Для психики – это рай! Что там тяжёлая работа и постоянное недоедание? Это проблемы первичного подсознания, и если ещё не подыхаешь, то что его слушать? Для вторичного же подсознания – для ВКС – никаких стимулов и никаких вариантов (по крайней мере, относительно гораздо меньше); для ВКП никакого существенного («достать» банку горошка к Новому году – это мелочи) беспокойства. Отсюда – гармония в психике; отсюда удовольствие. Потому и были счастливы, потому несчастливы сейчас. Идеи ВКП и счастье «от ВКП» – это страшная сила. Отсюда, кстати, и то, что равенство – идея непобедимая. Однако ж, пора и закругляться.

ВКС

ВКС, по определению, есть стремление к самоутверждению, т.е. к власти. Зачем самоутверждение нужно человеку, об этом было написано ранее (см. «Человек, как он есть»), а потому сейчас я об этом говорить не буду. Интересно же другое: как общественно проявляется стремление к самоутверждению? Самоутверждение подразумевает собственное отличие от другого. Я не хочу быть таким, как все, или даже таким, как кто-то (это может быть в начале, но на этом ВКС сама не остановится); я хочу быть особенным, единственным и неповторимым. Такова характеристика цели ВКС. Или так: я не хочу быть равным, я хочу быть выше других, я хочу иметь над людьми ту или иную власть. По сути, и первая, и вторая характеристики тождественны; разница в словах и акцентах. В свою очередь, что означает такая цель?

Означает же она, прежде всего, две вещи: желание сместить всех, кто выше тебя, и, само собой, желание достичь этой цели всеми доступными средствами. Первое указывает на то, что для ВКС «человек человеку – враг» (в отличие от ВКП, где друг). Ибо любой человек есть либо потенциальная угроза, либо препятствие на пути к цели. Если же на этом пути появляются «друзья», то только по расчёту, и они-то, по достижению цели и есть главные враги (см. в частности, все перевороты за всю историю человечества). Но даже если и не так, от них всё равно исходит потенциальная опасность, ведь они могут не дать самоутвердиться в полной мере (неограниченно) либо свержением, либо взяв на себя какие-то заслуги. ВКС же этого совсем не желает.

Отсюда естественное желание ВКС: как можно больше унижать всех людей, вплоть до морального или физического уничтожения. Так моя власть будет относительно больше. Такое желание вовсе не указывает на то, что любая цель ВКС – это унижение (или уничтожение) другого, но, тем не менее, любая цель потенциально подразумевает это. В конце концов, если я дал хлеба нищему, тем самым я поставил себя выше его, т.е. унизил, а не того ли ВКС и желает? Потому и благотворительность, и прочее самопожертвование. Подчеркну: такое поведение не самоцель, а атрибут любой цели ВКС. А значит, от ВКС «общественное» – это желание унижения «ближнего своего» или уничтожения, в случае необходимости и в случае обладания соответствующей властью (и если ВКП не остановит). И всё это, напомню, на фоне категорического императива ВКС: «человек человеку волк» (враг). Это первое.

Второе – достижение цели всеми доступными средствами. Это, в свою очередь, означает отсутствие правил поведения, или отсутствие внутренних сдерживающих факторов. Ибо, в любом случае, основа любых правил – внутреннее сдерживание, а вовсе не общественная «навязанность» (человека не заставляют, он сам рад ухватиться за правило). Почему так? Потому что, зачем ВКС сдерживать само себя? Зачем этой воле правила или какие-то там принципы? Что они дают? Они мешают достижению цели. Ведь если мне сказали: «не делай так, а то будет плохо», то что это? Это препятствие; это мешает мне достигнуть цели. Но если я сам себе скажу: «не делай так, а то будет плохо», то… в чем разница? Только теперь препятствие не кто-то, а я сам, и ВКС тогда желает перебороть самого человека (кто, интересно, этого не испытывал?). Конечно, человек может заставить себя остановиться, но это решает сознание (не о ВКП сейчас речь, её я опускаю). Такое, разумеется, вполне возможно; на то оно, в общем-то, и сознание. Если ВКС говорит «стань главным среди этих людей», то человек же не идёт сразу убивать нынешнего правителя, ибо сознание сдерживает и придумывает обходные пути, хотя и в целом подчиняется ВКС. Но то, повторюсь, сдерживание сознанием. Или так: правила ограничивают (это само собой, на то они и правила), т.е. мешают достижению цели, т.е. не дают её достичь. Если же ВКС хочет достижения, то, как может хотеть не-достижения (по крайней мере, этим путём, но ВКС путей не знает, их знает только сознание)? Абсурд. Следовательно, ВКС не желает знать никаких правил.

Таким образом, ВКС общественно проявляет себя в желании власти, в желании убрать всех конкурентов, в желании принизить прочих (чтобы тем самым ещё выше поднять себя), а также в нежелании подчиняться правилам и нежелании сдерживать себя какими-то там принципами. Абсолютная власть – такова конечная цель ВКС; самоутвердиться любыми способами – вот её бесповоротное стремление.

Тут, конечно, следует сделать «небольшую» оговорку. Все эти разговоры о правилах действительны только в том абстрактном случае, когда ВКП нет вообще и не было её никогда. Если сейчас у современного взрослого человека «отключить» ВКП, то он, конечно, станет гораздо более беспринципным, более смелым, более наглым, будет слабее держаться за имеющееся сейчас (и т. д., и т. п.), но какие-то правила поведения, какие-то моральные принципы у него останутся. Спрашивается, откуда эти правила, если ВКП нет? Но ВКП была. Она создала принципы, создала цели, и далее (!) произошло пересечение целей ВКП и ВКС, теперь эти принципы есть цели и ВКС. И если «выключить» ВКП, у ВКС они всё-таки останутся, человек всё равно будет подчиняться каким-то правилам (пусть правил меньше, и они уже не так громко звучат). Это естественный процесс определённой интеграции целей, ибо в нашей жизни быть нравственным человеком – это тоже некоторое самоутверждение; так правила становятся целями ВКС. То, что тем самым у ВКС могут быть взаимоисключающие цели («убей врага» и «убивать нельзя») не является чем-то «из ряда вон»», это так же естественно. Ведь воля слепа, и неопределённость цели не такая уж и редкость (подробнее, снова см. «Человек, как он есть»).

Но, выходит, ВКС всё же может иметь правила, пусть они и будут мешаться. Да, может, но при двух необходимых условиях: их должна была поставить ВКП, идолжно было произойти пересечение целей. Это привнесённые извне в ВКС цели. ВКС же сама по себе поставить таких целей не может. Она, разумеется, может иметь цель «не укради» (может сама себе её поставить), ибо, чем это не самоутверждение, если, например, кругом воруют? Но ради этой цели ВКС готово унижать, обманывать, убивать…. Это частность, частная цель, а не общий принцип (имеется в виду наличие правил), как для ВКП. А это, сами понимаете, совсем разные вещи. И ещё раз, как заключение: ВКС может иметь принципы, если они перекочевали в неё извне, но не может ставить их сама себе.

Так что же теперь получается? Если у ВКП общественная цель – равенство, то что за цель у ВКС? Судите сами: что будет, если все люди будут ненавидеть друг друга, если все будут хотеть стать выше других, и если нет никаких сдерживающих факторов? Представьте, если хотя бы несколько таких пренеприятных людей взять, вот прямо сейчас, и запереть в одном доме. Да они же через день (вряд ли и неделя пройдёт) переругаются, передерутся и, в конце концов, поубивают друг друга. Это само собой. А если то же самое, но в пределах всего общества? Такое общественное состояние называется войной. Конечно, здесь спорный вопрос, общество это вообще или нет (ибо если каждый сам за себя, то где общение, т.е. где общество?), но это здесь и не важно. Главное: конечная «общественная цель» ВКС есть война.

Война для ВКС – это совершенное состояние; это возможность применять любые средства, возможность ставить любые цели, это неограниченная свобода действия, никаких сдерживающих факторов, никакого общественного наказания, а уж какие перспективы и как можно разгуляться… Кстати, война и свобода вообще тождественны, потому можно говорить о цели ВКС – свободе (правда, только для себя), в то время, как цель ВКП – зависимость. Ведь чем свободнее, тем более можно самоутвердиться, но и тем более на тебе лежит ответственности и тем более нервотрёпки. Зависимость же – наоборот, никакой ответственности, сплошное спокойствие, но и перспектив для самоутверждения – ноль. Но об этом я ещё скажу, в своё время. Конечно, ВКС вовсе не желает, чтобы все придерживались правил войны; в идеале, только я имею на это право (и чтобы мне за это ничего не было), ведь так проще достигнуть цели. Но дело в том, что так желает каждое ВКС, каждый человек. Потому, в целом, получается война. Точно так же, как для ВКП равенство не получается навязыванием, а складывается, выходит само собой из ВКП всех и каждого. Не то, чтобы ВКС жаждало боли, лишений и смертей. Вовсе нет. Да это и не суть войны, а её последствия, её необходимые атрибуты. ВКС просто не хочет себя ничем ограничивать и хочет самоутверждения, а оптимальные условия (а равно и следствия такого «хотения»), в таком случае – это война. Атрибуты же войны ВКС неинтересны, да она о них и не знает (воля вообще не может знать, знает сознание). Так же, как для ВКП, равенство потому цель, что так спокойнее всего, это наилучшие условия для спокойной жизни, а не потому, что в равенстве все тупеют и обезличиваются (такие же необходимые атрибуты равенства, как смерть и лишения на войне).

Впрочем, как бы ни были плачевны атрибуты и следствия войны (а именно, самоуничтожение общества, впрочем, тот же итог, что и для равенства), ВКС всё равно желает и будет желать именно войны. Ибо так ВКС лучше всего. Кстати, о том, что на войне ВКС чувствует себя как нигде лучше, ещё будет сказано, сейчас же пора заканчивать. И коли уж с тем, к чему стремится ВКС, мы разобрались, да и к чему стремится ВКП тоже, то возникает вопрос: почему же мы до сих пор не живём ни в равенстве, ни в войне? И вообще, как мы живём? На то вам будет предложена следующая глава.

Естественное состояние

Надо думать, что вышеприведённые состояния общественного бытия реально попросту невозможны. На то есть две причины: во-первых, чтобы была «война всех против всех», или чтобы было равенство, необходимо отсутствие противоположной воли, а такое невозможно (по крайней мере, естественным путём). Во-вторых, такое общество либо уничтожит само себя буквально в течение нескольких десятилетий (а то и лет), либо всё вернётся на круги своя. Вышеприведённые случаи предельны, но недостижимы, как абсолютный ноль по Кельвину – предел, но так же недостижим (по крайней мере, опять же, сейчас или естественным путём).

У человека же есть и ВКП, и ВКС; общество, в основе своей, дуалистично, так же, как и сам человек. Потому, те, кто говорит: «Вначале было довольство и равенство», – правы. Но и когда говорят: «Вначале была война всех против всех», они тоже правы. Руссо (и т. п.) утверждает, что у монеты есть орёл; Гоббс (и т. п.) утверждает, что у монеты есть решка. И из этого выходит такой глобальнейший спор… Но ведь Руссо прав, у монеты действительно есть орёл; и Гоббс прав, у монеты есть решка. Но они оба не правы в том, что отвергают противоположную сторону. Ибо как у монеты есть две стороны, так и общество разрывается на два стремления.

Если не так, то почему люди переругались? Что их заставило? Исток же всего в психологии, а основы и вовсе в подсознании человека. А как можно заставить изменить структуру подсознания? Так же и с войной: почему люди стали мириться? Что заставило сдерживать самих себя? Такой «монизм» в корне не верен. Из моно-основы не может выйти ду-общество. В последнем же сомневаться не приходится (доводы: окружающий нас мир и психология человека). И если говорить о том, что было до общества, то были и война, и равенство. Более того, и сейчас у нас и война, и равенство. Эти два стремления в обществе появились тут же (и даже, в основах, значительно раньше), как только зародилось самое явление общества. Ведь общество на этих двух противоположных инстинктах (а позже – волях) и было основано. У общества два родителя (и это заметьте, естественно): война – отец («…всего») и равенство – мать. И никуда нам от них не деться.

Общественная жизнь и состоит из войны и равенства. Так же, как человек, с одной стороны, живёт в спокойствии (и желает того), а с другой – в постоянном стремлении к чему-то большему и лучшему (и тоже желает того). Ведь посмотрите вокруг: мы постоянно «воюем» друг с другом. Всюду конкуренция, злость, зависть; все хотят самые удобные для себя места, желают спихнуть неугодного… Это постоянная борьба, и не было бы у нас сдерживания (как внешнего, так и внутреннего), мы все бы давно уже глотки друг другу перегрызли. Мы живём в этой атмосфере общего стремления к войне.

Я не говорю, что все поголовно сволочи; жадные, беспринципные, завистливые… Конечно, всё это есть, но в довольно небольшом количестве. Но дело не в количестве, а в самом факте наличия. Да и что нам это количество? Оно изменчиво: сравните все эти общественные «ужасы» в какой-нибудь успешной Европейской стране сегодня и это же в СССР сталинских времён, когда понятие «взаимопомощь» вообще вышло из обихода, а за более выгодное положение в обществе легко убивали (путём доносов). Количество непостоянно, общество то больше живёт войной, то меньше, но это есть. Пусть это война не физическая (физическая – это частность и следствие), а война за популярность, голоса, место, деньги… Но всё равно это война (иначе говоря – борьба). И ею пропитаны все общественные слои, все государства и любой строй. Ибо, что нам строй, если человек тот же? А общество – это, прежде всего, «человеки».

С другой стороны, мы все более или менее равны. Может быть искусственно создано неравенство между какими-то группами людей (слоями, классами…), ведь само собой, если запереть две группы и одних кормить вдоволь, а другим давать по 300 г. хлеба в день, то это чистейшее неравенство. Но оно именно искусственно. Это неравенство, прежде всего, между группами и, как следствие, между отдельными людьми. Другое дело – равенство/неравенство естественное, т.е. в тех ситуациях, когда оно не создаётся искусственно. Например, сейчас в развитых странах. Неравенство, конечно, есть, но такое ли уж оно вопиющее? Все более или менее равны перед законом и государством, у всех более или менее одинаковые возможности, у всех более или менее одинаковый доступ к информации и т. д., и т.п. Конечно, это «более или менее», но на то нам и ВКС, чтобы не было равенства абсолютного. Да и какая разница, опять же, насколько мы равны? Важно только то, что оно, хоть какое-то, но есть (даже если в самых общих моральных принципах), и мы к нему стремимся. Ведь стремимся же? А иначе, зачем все эти тысячи законов, открытые суды, равноправие в получении образования, в оказании медицинской помощи, поддержка предпринимательства и прочее? И, заметьте, этой «справедливости», т.е. равенства (в общественном понимании) всё больше и больше; начиная с самого зарождения Западной цивилизации и до наших дней. Конечно, периоды равенства сменяются перерывами войны, но в целом, мы становимся всё «ровнее» и «ровнее». А значит, мы не только живём так, но и желаем большего; так велит нам ВКП.

На том наше общество и стоит. Мы находимся (всегда находились, и находиться будем) в постоянном состоянии войны друг с другом, но мы, так или иначе, равны друг другу и признаём равенство другого. Мы стремимся быть равными, но стремимся и уничтожить друг друга. Это две стороны одной медали. И как не бывает медали с одной стороной, так и в обществе не возможна ни абсолютная война, ни абсолютное равенство. В обществе всегда и во все времена – смесь. И если уж говорить об искомом естественном состоянии общества, то это состояние есть неравенство.

Неравенство – вот естественное. Неравенство – это основа общества; неравенство – причина того, что мы все ещё живём и куда-то там стремимся. Ведь что оно есть, это неравенство? Это половинчатость. С одной стороны, это не равенство (само собой), но это и не война, в собственном смысле этого слова. Это нечто среднее; «единство противоположностей». Середина, разумеется, колеблется, но, тем не менее, везде и во все времена общество стояло на неравенстве. Неравенство и есть итог, следствие борьбы ВКП и ВКС. ВКП желает быть равными, но ВКС не даёт, заставляя человека желать высшего; ВКС желает быть выше всех, но ВКП сдерживает. Отсюда всё. Все общественные институты, все общественные отношения, все состояния… На неравенстве общество держится, и когда оно исчезнет, исчезнет и общество.

Отсюда, категорически не правы те, кто призывает к самоутверждению или «абсолютной» свободе любой ценой. Во-первых, такое невозможно чисто психологически, а во-вторых, это противоестественно (как бы заманчиво ни звучали речи) со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не правы и те, кто призывает к «любви, равенству и братству», ибо и это невозможно психологически и так же противоестественно. Это не идеальные общества, а отвратительнейшие. Это такой ужас, который и представить страшно. И те, кто желает того, просто не понимают, чего хотят, и что из этого выйдет (и как такое вообще возможно). Если же вы хотите знать идеальное состояние общества, то посмотрите за окно. Мы живём в идеальном обществе (или весьма близком к тому). Да, не такое уж оно замечательное, но что может быть лучше? Ведь так и ВКП, и ВКС неплохо. Не спорю, не замечательно, но как может быть хорошо и ВКП, и ВКС одновременно? Это отдельные, непродолжительные моменты, но никак не длительное, общее состояние. Неравенство – это идеал. Неравенство – это естественно. Неравенство – это необходимо. Если не нравится, попробуйте сначала переделать своё подсознание, а потом уже беритесь за общество. Основа внутри, а внешнее – всего лишь проявление.

Так оно и есть.

И напоследок, заключение (самое общее): общество состоит из людей, люди обществом и управляют, людьми же правят ВКП и ВКС. Следовательно, общество основано на ВКП и ВКС. Отсюда стремления к войне и к равенству. Но противоположная воля всегда сдерживает. И ВКС хочется… и ВКП хочется… А верх никто одержать не может. Потому, общество и строится на неравенстве, т.е. и на равенстве, и на войне. Это состояние естественно. А если естественно, то и идеально. Ведь что неестественно, то, значит, идёт против самого человека, это противное человеку, т.е относительно всегда хуже. Отсюда вывод: идеал – это то, что естественно, ибо лучше уже быть не может. Т.е. идеальное состояние общества – неравенство. Уж так наше общество устроено. Так мы живём. А больше мне сказать нечего.

История

Введение

Чтобы понять структуру общества, совсем не обязательно знать его историю. Звучит странно? Вовсе нет. Во-первых, какое-то представление иметь всё-таки надо, и оно, полагаю, есть у всякого нормального человека. Но представление ещё не значит знание; не о том речь. А, во-вторых, структура общества, его основа, не менялась с тех самых пор, как о существовании общества вообще стало возможным говорить. Чтобы знать структуру, надо знать всего две вещи: что общество состоит из «человеков» и знать, что есть психика человека. Всё прочее следует из этого. Другое дело – не основа общества, а его надстройки, его ключевые понятия и его социальные институты. Здесь уже одним знанием психологии не обойтись. Для того чтобы говорить об этой общественной организации, нужно знать, откуда она (эта организация) появилась. Ведь как иначе найти основу? А без основы, что говорить о следствии? Выявление же основ – эта история. И именно об истории пойдёт речь далее.

Таким образом, этот раздел переводит нас из области внутреннего в область внешнего. Он есть промежуточное звено; подготовка к рассмотрению собственно социальных институтов. Без истории в этом вопросе никак не обойтись. Потому и вот.

Сразу оговорюсь насчёт этой самой истории. Я вовсе не собираюсь вдаваться в глубины антропологии или рассказывать (пересказывать, ибо не так уж я и сведущ в этом вопросе) всю историю зарождения чего бы то ни было. Я буду краток, ибо имеется у меня всего несколько целей, а именно:

1) 

Показать то, что предшествовало данному (конкретному) социальному институту. Это необходимо, чтобы понять, что ничего из неоткуда не взялось и у всего есть свои праосновы. Так я начинаю не с начал

общества

, а вообще с начал

живого

, ведь именно из «живого» вышел человек. Без этого этапа в рассмотрении будет какая-то половинчатость, недосказанность, монолог с середины. В общем, увидите сами.

2) 

Показать причины возникновения того или иного социального института. Другими словами, вопрос здесь: почему

это

возникло? Вопрос ключевой не только в дальнейших размышлениях для данного института, но и во всей работе. Это будет одна из тех основ, на которых я и буду строить свои мысли.

3) 

Показать причины развития. Ведь причина возникновения – это одно, а то, что развивает, может быть и совсем другое. Если же указать только причины возникновения, тогда местами будет непонятно, а как было дальше? И если причина

такая

, то почему

так

? Тем самым я не только проясню историю возникновения и становления института, но и сниму ряд неуместных вопросов.

4) 

Рассмотреть прочие точки зрения на данную проблему. Ибо как же без этого? Ведь покритиковать прочее не только приятно (мне), но и полезно (вам). Да и как иначе вы сумеете

передумать

? Самому отказаться от старой точки зрения не так-то просто. Плюс к этому, так я обозначу свой взгляд на прочие мнения.

Таковы цели в раскрытии истории возникновения и становления общества, а также определённых социальных институтов этого самого общества. Но перед тем как говорить о самом этом становлении (а равно и развитии), нужно сказать о том, как вообще общество появилось. На то отвечает первая глава – откуда пошло человечество. Не будет секретом, если я уже здесь скажу, что так я делаю связку человека и природы. Если же вы в эту связку (эволюцию) не верите, то и читать вам незачем, разве что только для того, чтобы знать врага в лицо. Я же придерживаюсь «закона сохранения энергии» в природе, и доказывать вам свою правоту не буду. На то есть факты (посмотрите в зеркало), и есть соответствующие книги. Далее я беру эволюционную теорию (а её варианты мне уже не принципиальны) как a priori.

Откуда – понятно; не понятно, как? О том в главе «Становление общества». Тут помещён ответ именно на этот вопрос. Что влияло на возникновение человека и человечества, почему (на чём основывается) обезьяна стала человеком, как человек становился всё более человеком и т.п. Помимо этого, данная глава связывает принципы развития с теми социальными институтами, о которых пойдёт речь далее. Заодно здесь обосновывается рассмотрение именно этих сфер нашей жизни, да и вообще – о дальнейшем в самых общих чертах.

Далее – рассмотрение самих социальных институтов. Аккуратно, по порядку и с теми самыми целями, которые я обозначил чуть выше. Институтов этих (основных), как вы и сами видите – три, поэтому и глав, посвящённых им, три. Всё просто.

Конечно, человек живёт не только в этих сферах, есть и прочее, не менее интересное. Правда, интересное не означает самое важное, ключевое и основное. Это есть, и это тоже влияет на нашу жизнь, потому и рассматривается. Но т.к. и без того прожить, в общем-то, можно (в отличие от предыдущего; без организации, моральных основ и экономики (хозяйства) прожить обществу попросту невозможно), то и выделено это отдельно, свалено в одну кучу и рассмотрено не так пристально.

Ну и напоследок – немного истории нашей с вами Западной цивилизации. Просто, чтобы понять, как мы пришли (и как мы шли), в общих чертах, к тому, что имеется на сегодняшний день.

Кстати, об общих чертах. Скрупулезные исследования, могучие факты и цитаты я приводить не буду. Мне интересно только самое общее, логически необходимое. Нюансы же, дополнительные факты – это вещи совсем необязательные, а потому попробую обойтись без них. Не взыщите за такой примитивизм, но уж как умею, так и думаю, а как думаю, так и пишу. Со всего же остального можете взыскивать столько, сколько вам угодно. И, надеюсь, в конце концов, вы придёте к истине.

Итак, вашему вниманию предоставляется немного истории.

Истоки общества

Что первично: курица или яйцо? Извечный (бессмысленный) вопрос. Так же и с обществом: что первично человек или общество? С одной стороны, чтобы было общество людей, уже должен быть человек; с другой стороны, чтобы появился сам человек, уже должно быть общество. Последнее утверждение, кстати, не менее бесспорно, чем первое. Именно через общение обезьяна стала человеком. Ведь сколько бы эта обезьяна ни била палкой по грушам, она так никогда и не стала бы человеком (т. е. не поумнела), если бы не общалась с себе подобными. Весь её глобальный опыт, всё её знание так и умерло бы с ней самой, не будь рядом того, кому это знание можно передать, т.е. не будь общения (или обмена информацией, если угодно, что, в общем-то, одно и то же), не будь общества.

Такая «апория» решается только тем, что появление и развитие человека и общества есть процессы взаимоподразумевающие и взаимодополняющие. Даже нельзя сказать, что обезьяна поумнела, значит, усложнилось общение, или усложнилось общение, значит, обезьяна поумнела. Это развитие – процесс с такой сильной обратной связью, что, в общем (за частности не берёмся) говорить о какой-то причине или следствии совершенно бессмысленно. Потому говорить и не будем.

Любопытно же иное: а с какого момента можно считать, что сообщество обезьян стало обществом людей? Если у обезьян общества (в собственном, узком смысле этого слова) нет, а у человека есть, то где тот самый скачок от пра-общества к обществу как таковому? Проблема сродни проблеме самого антропогенеза: когда, в какой момент обезьяна стала человеком? Ответ: нет такого момента. Развитие, изменение такого рода есть процесс очень сильно растянутый во времени. Можно (и нужно) даже сказать, что обезьяна – это тот же человек (по части психики), только глупее. Причём отдельные люди ещё и поглупее обезьян будут. Всё, что есть у человека, есть и у обезьяны, и, отдалённо, у какой-нибудь кошки, и, в конце концов, у бактерии. Человек – это всего лишь количественно (и, как следствие, кое-где и качественно) изменённая бактерия. Бактерия же… Впрочем, обо всех этих количественных метаморфозах я писал в «Человек, как он есть» и повторяться, пожалуй, не буду.

Так же и общество. Нет никакого скачка, качественного изменения. Какие-то праосновы общества есть и у вирусов, и у бактерий, и у червей…. В общем, всё, что живёт, как-то общается, тем самым заключается в «обществе» (здесь в самом широком смысле, безотносительно человека). Собственно же общество, общество людское, есть лишь количественно изменённое общество любых живых существ. Хотя снова, как следствие, качественно: писаные законы, выделенные общественные институты…. Но всё это не более чем атрибутика: основы общества те же.

Примеров достаточно сложной общественной организации у животных более чем достаточно. Муравьи, пчёлы, волки, обезьяны… Это только самые яркие общества. Не столь приметные и интересные общественные организации есть вообще у всех видов животных. Законодательная система, система наказания, система управления (правда, почти везде как монархия, в одном лице), деление общества на классы, стремление пробиться в более «авторитетный» класс и т.д. Всё это есть ещё даже до высших существ , хотя, разумеется, и не так заметно. Так чем же наше с вами общество отличается от их обществ? Только ещё большей сложностью.

В итоге, можно сказать, что как человек постепенно вышел из животного, так и общество постепенно вышло из сообщества. Никаких надуманных скачков не требуется, как не требуется и каких-то немыслимых качественных изменений. Общество есть лишь дальнейшее постепенное развитие сообщества животных, тесно связанное с развитием психики самого человека. Отсюда и заключение: человеческое общество возникло из животного общества через медленные плавные количественные изменения. И совсем не надо вставлять сюда внешних причин, великих смыслов и прочих богов. Всё и так замечательно объясняется самой связью человека и животного, пусть такая связь и не даёт нам конкретного времени и чёткой причины в появлении нашего с вами могучего и жутко сложного общества.

Становление общества

Так-то оно так, но откуда у человеческого общества все эти сложности? У животных же нет денег, нет государства, семьи (в нашем, человеческом, понимании) и много чего ещё. Откуда же и как всё это появилось? Впрочем, на вопрос «откуда?» я ответил в предыдущей главе; все основы, истоки нашего общества имеются и у животных. Не ясно только, как эти основы стали тем, что мы имеем на настоящий день. Это мне и предстоит разъяснить. И т.к. областей, сфер, в которых произошли существенные изменения много, причём областей более или менее независимых друг от друга, то и рассматривать эти области нашей с вами жизни я буду так же более или менее отдельно. Хотя следует помнить, что в действительности ничего отдельно не появлялось и не существовало вне всего остального хоть какое-то длительное время. Если есть изменения в обществе, то на всех фронтах и сразу, ибо через общественные изменения меняется и сам человек, а, значит, меняется всё.

Так с чего же началось становление общества людей? И, прежде всего, что обусловило это становление в самом начале? Ответ прост: общение, обмен информацией. В сущности, есть и ещё один ответ: труд (а более ничего серьёзного и нет). Но труд, а далее и собственность, в принципе не могут ничего решить. Что с того, что обезьяна научилась пользоваться палкой или даже, со временем, топором? Это вовсе не обязывает к образованию семьи, к сложной структуре власти, к разделению труда и т.п. Всё, что изменилось бы – топор вместо палки; на этом точка. Топор совсем не подразумевает социального изменения. Можно точно так же и дальше издавать отдельные звуки, лазить по деревьям и драться за кусок пищи. Только теперь орудие стало похитрее. Научите собак нажимать на кнопку, после чего им будет подаваться пища (а кнопка чем лучше палки? Здесь такое же орудие для добычи пропитания), разве изменится у них от этого уклад жизни? Ничего не изменится. Да и почему что-то должно измениться? Другое дело, если собак научить полноценной речи. Вот тогда собаки станут действительно умнее и, в частности, научатся договариваться, а это уже самая основная причина всех социальных изменений.

Правда, чтобы научиться разговаривать, нужно развивать мышление. Мышление же может развиться не иначе как из обыденной жизни (а откуда же ещё?). Для обезьян же (да и вообще для любых животных) обыденная жизнь – это, прежде всего, добыча пищи. т.е. развитие мышления для себя самого уже требует изменения в добыче пищи и так же в защите. Изменения же – это труд. Так что, труд, орудия есть первопричина для развития мышления. Но повторюсь, труд ещё не создал общество; он создал развитое мышление, которое создало общение, а уже разум + общение создало общество. Если же копнуть глубже, то почему обезьяна стала пользоваться орудиями труда? На то есть две причины: природные условия и строение тела. Природные условия – дело понятное, и каких-то пояснений здесь, пожалуй, не требуется. Так же и со строением тела: грубо говоря, как бы природные условия не менялись, лошадь никогда не научится пользоваться палкой по той простой причине, что она её копытами не возьмёт.

Таким образом, весь процесс становления общества можно представить так: природные условия + строение тела => орудия труда => развитие мышления => развитие общения => становление общества. Первейшая причина, как и завещал великий Дарвин, в природных условиях. Непосредственная же причина в общении. Труд же – это следствие одного и стимул для другого; промежуточное звено.

В итоге, можно утверждать, что все общественные изменения обусловлены изменениями в обмене информацией, т.е. общением. Общение же может развиваться (изменяться) по двум направлениям: по качеству и по количеству. По количеству означает то, что меняется внутренний объём информации, её содержание, и это обусловлено развитием мышления, сознания, да и психики в целом. По качеству же – меняется внешний объём информации, меняется количество общающихся людей. Или, иначе говоря, изменение по качеству обусловлено численностью людей, входящих в данное общество. Отсюда такой вывод: все общественные изменения зависят от изменения сознания и изменения численности населения. А все эти виды собственности, виды устройства государств, тем более, пресловутые изменения в средствах производства – всё это следствия вышеозначенных причин. Не потому феодализм рухнул, что появились мануфактуры, а потому, что люди в среднем стали умнее, и уже отсюда появление мануфактур и смена строя. И все глобальные изменения в обществе, которые произошли в начале XX века только оттого, что люди снова поумнели, и плюс к этому произошло едва ли не скачкообразное изменение численности населения. Поэтому, кстати, из-за этого наложения сразу двух основных причин и изменения были столь существенными. Но вот ещё вопросы, что первично: мышление или численность? И может ли общество меняться с изменением только одной из этих причин?

Сразу скажу, что первый вопрос поставлен мною некорректно. Одно вовсе не подразумевает другого, и, более того, если развитие мышления зависит, прежде всего, от общественного бытия… Стоп. Здесь надо подробнее. Ведь что мы имеем в природе? Природные условия меняют (в частности) строение организма; строение же организма меняет природные условия. Это нормальный ход взаимодействия природа-особь и нормальный ход эволюции. Так же и в обществе: общественное бытие формирует сознание, сознание же формирует общественное бытие. Это взаимовлияние так же естественно, и в нём нет ничего удивительного. Абсолютизация же только одного пути есть откровенная глупость, не выдерживающая никакой критики. И, напомню, не о гносеологии речь.

Таким образом, в самом широком смысле, мир меняет сознание человека, человек же, благодаря этому, меняет мир. И снова… Что здесь первично, а что вторично, понять совершенно невозможно, ибо нечего и понимать. Это такой сильный синтез, что о причинах и следствиях, в общем, говорить просто нельзя.

Другое дело с численностью. Если развитие сознания зависит от внешних условий, то численность зависит как, конечно, от тех же условий, так и от подсознания. И если внешние условия детерминируют численность вплоть до появления развитого (а тем более – информационного) общества, то позднее численность практически полностью попадает под контроль подсознания и, в частности, подсознания вторичного (см. «Человек, как он есть»); т.е. непосредственной связи между мышлением и численностью нет. Люди могут плодиться, будь они хоть трижды глупы, хоть сверх гениальны. Так же и наоборот: численность может меняться как угодно, но люди как были недалёкими, так ими и останутся. Определённая связь, конечно, есть, но в любом случае не детерминированная и не прямая. То, что может показаться, если человек умнеет, то он, следовательно, меньше плодится – неверно. Человек умнеет, затем меняются условия жизни, затем меняется подсознание, и вот оно уже снижает желание размножаться. Связь же если и есть, то всегда через внешние изменения, причём, строгой зависимости не существует вовсе.

Теперь второй вопрос. И тут ответ однозначно положительный. Если люди умнеют, при этом их численность не меняется – общественные изменения будут. Если на том же уровне развития сознания меняется и численность, то и так изменения налицо. Допустим, сознание не меняется. Будут десятки человек в обществе – это одна организация (пока не надо никакого государства); тысячи – нужны уже основы государственности; миллионы – простое государство (иначе говоря, примитивное); сотни миллионов, миллиарды – без сложной организации никак. Здесь уже всеми видами власти в одном органе не обойтись. Хотя, разумеется, следует учесть нелинейную зависимость устройства общества от численности. Если было три человека, а стало сто – разница вопиющая. Если же было пять миллионов, а стало пятьдесят, то что, в сущности, изменится (физические условия не в счёт)? Так что и численность нельзя списывать со счетов; она тоже очень даже влияет.

Что ж, зачатки общества есть, есть и то, через что общество должно меняться. Так как же оно менялось? Как оно стало таким, каким оно есть сейчас? Но прежде чем ответить на эти вопросы, необходимо, прежде всего, определиться, по каким сферам общественной жизни нужно следовать. По всем? Долго и, в общем-то, бессмысленно. Но если не по всем, то по каким основным? Основные же сферы общественной жизни можно выделить следующие: экономика, мораль и организация. Это, конечно, очень обще. В экономику, в данном случае, входят и вопросы собственности, и труда, и экономического взаимодействия, и много чего ещё по той же части. Плюс к этому, многое идёт как следствие: например, я рассматриваю мораль, но уже практически игнорирую право и далее современную законодательную систему. Ведь право, законодательная система, есть следствие морали (см. ниже), хотя переходы я всё же обозначу. Да и вообще, что нужно для жизни? Нужно жить физически (экономика), регулировать собственно социальную жизнь (мораль) и всем этим как-то управлять (организация). Это, повторюсь, самое общее. Прочее – углубление и конкретизация, а этому будет своё время и своё место. Впрочем, разумеется, существуют такие сферы общественного бытия, которые никак не проистекают из вышеизложенных. Да, они появляются с развитием тех самых основных сфер, но в них всё же не входят. Это образование, медицина, семья, духовная сфера и много чего ещё. Однако я не буду рассматривать всё это так пристально, как предыдущее. Не спорю, и это тоже важно, но масштабы явно не те. А вот основное… Это интересно, и о том я скажу прежде всего.

Экономика

Начнём с самого простого: с экономики. Бытует мнение, что изначально никакой частной собственности не было, как не было и разделения труда; люди жили первобытной общиной или даже коммуной и т.п. Но это верно лишь отчасти. Частная собственность, как ключевой (или один из ключевых) момент в развитии экономической сферы, вовсе не является следствием большого ума, разделение труда, обогащения и бог знает чего ещё. Частная собственность существовала до человека, существует сейчас, и будет существовать после. Частная собственность – это природное, а уже затем социальное явление. Не верите?

Взять любое животное: добыча или пища (если, конечно добыла одна особь, а не стая) является его. Животное не отдаёт свою еду и не делится ею на общих основаниях (опять же, семья, стая – отдельный разговор, ибо здесь и добывается сообща), если оно само того не захочет. Говоря другими словами, животное распоряжается своею добычей по собственному усмотрению, т.е. как своею частной собственностью. Ещё ярче пример с территорией: у животного есть свой участок; этим участком распоряжается только он, т.е. опять же, распоряжается им, как своею собственностью. Как видим, даже не у высших животных (не говоря уже о человеке) есть понятие своего, и есть правила по отношению к чужой собственности (пусть они и строятся, в основном, на страхе, но не так ли и у человека?). Да, у стадных животных этот принцип притуплен, но не нивелирован; и в стае собака свою долю просто так не отдаст. А то, что какие-то работы могут осуществляться совместно, а добыча делится (хотя и несправедливо), вовсе не говорит о том, что здесь нет и понятия о «своём»; это не более чем наслоение взаимопомощи на то же самое право и желание иметь «своё». Вот это исток частной собственности, исток из тех времён, когда человека и в проекте не было; вообще начало «моего» и «твоего».

Кто-то может сказать, что это не наша частная собственность, ибо у животных «это» обусловлено необходимостью чисто физического существования; здесь нет таких сложностей, как в социуме. Но, скажу я, разве человек борется за «своё» не из той же природной и социальной необходимости? Что для первичного подсознания кусок мяса (необходимость), то для вторичного – автомобиль (также необходимость). Первое нужно для сохранения себя природно, второе – социально (см. «Человек как он есть»). Так что для человека его частная собственность так же нужна, как собственность для льва, т.е. его территория и его кусок мяса. А то, что, в отличие от животного, человек не знает меры в «для себя любимого» – так это одна из целей вторичного подсознания (а именно – ВКС) и на принципы уже не влияет. Да и знает ли меру животное? Если лев может безболезненно захватить такую территорию, которую ему и за год не обойти, он что, откажется? Вряд ли, хотя необходимости в этом никакой. И это в природе; социальное же значение частной собственности прямиком перекочевало из природы.

Итак, и на первых порах частная собственность имеется, но пока собственность природная. Но вот вопрос: тёплая шкура – это природная или социальная необходимость? Сначала, надо думать, только природная, а уже потом шкура приобретает вес и социально, в конце концов, практически полностью переходя в область именно социального. И так со всем. Таким неявным переходом у нас и появилась полноценная «человеческая» частная собственность с её немалым социальным значением. Вот исток и путь образования «моего» и «твоего».

И по поводу разделения труда. Разделение труда также не есть привилегия одного человека. У многих животных самка занимается потомством, а самец едой (особенно это заметно у некоторых птиц), как и наоборот. Но это, конечно, далеко не полноценное разделение труда. Да и откуда ему взяться, полноценному? Если из всего труда только добыча пищи, уход за потомством и защита от окружающих опасностей? Всё это без особых усилий и знаний может делать одна особь и, причём, одновременно. Сама жизнь заставляет заниматься разными делами, что ещё далеко не специализация (а точнее, вообще не специализации). Человек же, поумнев, создал и новые виды работ: специфическая охота, приготовление пищи, уход за жильём, изготовление одежды, орудий… И это в самом начале. А когда появилось сельское хозяйство, религия, строительство… Но даже на тех самых первых этапах из-за того, что возникло относительно много областей трудовой деятельности, один человек просто физически не мог делать всё это в гордом одиночестве. Охотники вынуждены долгое время не видеть родного костра, но ведь кто-то должен смотреть за потомством, кто-то должен смотреть за огнём? Вот вам уже разделение на охотников и домохозяек. А изготовление каменного топора? Вряд ли все члены племени умели одинаково хорошо делать орудия – вот вам появление ремесленников. Дальше – больше. Человек умнеет, значит, открываются новые сферы деятельности, а значит, нужны соответствующие «специалисты», ибо один человек ни психически, ни физически просто не может знать и уметь всё, что только можно. Но нужно-то всё! А значит, нужна специализация, необходимо разделение труда.

Разумеется, надо полагать, что в самом начале становления общества всё это разделение было слабым и скорее условным, нежели организующим само общество. Так же и частная собственность не имела свойства накопления, а понятия обмена и вовсе не было. Но человек всё больше умнеет, а значит, появляется больше областей трудовой деятельности и больше частной собственности. Хотя последнее не было, поначалу, великим камнем преткновения. И тому есть простая причина: качественное равенство. Если все топоры ненадёжны, неудобны, и, тем более, легко изготавливаются (низкая трудовая стоимость), то какая разница, у кого чей топор? Разница между топорами незначительна, а значит, я могу легко перепутать свой топор с соседским, ведь что от этого изменится? Отсюда и общая собственность; нет разницы между «моим» и «чужим». Поэтому никому ничего не жалко, и бушует полнейший коммунизм. Но человек снова умнеет и набирается опыта. И вот уже одному топор изготовит А. (хороший, крепкий, удобный топор), а другому Б. (плохой, неудобный, хлипкий). Тогда уже топор не перепутаешь. Тогда свой хороший топор отдавать жалко. Тогда соседу хочется топор такой же хороший. И тогда появляется самая настоящая, современная «частная собственность».

Точно так же можно представить зеков с одинаковыми алюминиевыми кружками. Кому какая разница, кто чью взял? Они, фактически, общие. Но вот появляется красивая удобная позолоченная кружка. И ежу понятно, что тут же её кто-нибудь «экспроприирует» и назовёт своей, т.е. появится «моё» – «чужое»; общественная собственность станет частной.

Так же было и раньше. Вещи стали приобретать различную «стоимость», и случаи, когда было не важно, где чьё (общее), стали очень даже важными, и вещи приобрели статус моё – твоё (частное). Впрочем, не следует думать, будто и это желание лучшего появилось так поздно и только у человека. Обезьяна, если она нашла крепкую длинную палку, удобную для добывания пищи, не бросит её и не возьмёт маленькую у собрата. Более того, даже если палка оставлена, но обезьяна заметила, что на неё покушается её собрат, она будет эту палку отнимать, т.е. будет бороться за свою палку (проводят и такие эксперименты). Вот вам, кстати, полноценная частная собственность уже у высших животных. Так легко общее становится частным. Да и сейчас дело обстоит точно так же. Даже когда создаётся (искусственно) община, то когда она ещё бедна – всё общее; как только в ней появляется то или иное добро (в вещевом смысле), тут же и общине конец. И история таких случаев знает предостаточно.

Таким образом, и частная собственность, и разделение труда появились на самой заре человеческого общества. А их основы были заложены задолго до появления самого человека. Наличие частной собственности и разделения труда есть естественное закономерное состояние человеческого общества, вышедшего из самой природы. Поэтому, кстати, пытаться уничтожить как первое, так и второе совершенно противоестественно и, в конечном счёте, бесполезно. Здесь нужно менять не уклад жизни, а сам генофонд. Это всё равно, что стремиться к всеобщему ослеплению: в результате все окажутся беспомощными и попросту передохнут, ибо человек (а не нечто человекоподобное) так жить не может по причине одной только своей природы.

Далее совсем просто. Частная собственность обусловила «моё – твоё», разделение труда – обмен. Ведь если у меня есть топор, но нет горшка, а у тебя наоборот, то почему бы нам не обменяться? Так появился натуральный обмен. Но вещей и услуг становилось всё больше, а значит, всё больше стало появляться ситуаций, когда у одного есть топор, а нужен ему плуг, а у другого есть плуг, но топор ему не нужен, а нужен горшок. Как же меняться? Искать посредника, которому нужен топор, но не нужен горшок. А если в цепочке много звеньев? Ведь чем больше вещей, тем больше цепочка, а вещей меньше не становится. Значит, нужен универсальный посредник, через которого можно обмениваться всем чем угодно. Этим посредником, в конце концов, стали деньги: через деньги я меняю свой телевизор на его компьютер. Или, если угодно, через деньги я меняю свой труд на чей-то там хлеб. И этот «натуральный обмен через посредника» властвует над всей экономикой и поныне.

А то, что появились банки, появились биржи, появилось чёрт знает что ещё – всё это не так уж и важно. Да и понять, что откуда здесь не так и сложно. Главное – основы и этапы обозначены. О том, что касается становления экономической сферы – об этом далее. И о коммунизме тоже будет сказано отдельно; не стоит забегать вперёд. Отсюда же, надеюсь, становится понятно, как мы дожили до такой экономики и понятно (надеюсь, ещё более), что весь этот процесс не с потолка рухнул, а был заложен ещё до человека, в то время как сам человек лишь естественно развил предложенное. И это, кстати, немаловажно.

Государство

В своих основах государство, по сути, тоже существовало до человека. У одних животных оно выражено меньше, у других больше. И если говорить об обезьянах, то тут вертикаль власти, в общем-то, присутствует неплохо. Тем проще для дальнейшего развития государственности. Вначале же был только вожак. Откуда пошёл вожак? Всё просто: сколько особей – столько и мнений, а уж тем более каждая особь хочет загрести побольше себе, даже в ущерб всем прочим. И чтобы выжить в стае, необходим кто-то, кто мог бы ею управлять включевых, опасных и наиболее спорных ситуациях. Таким образом, появление вожака есть природная необходимость; от этого никуда не деться. Но вожак в гордом одиночестве – это хорошо, когда вся стая на виду, и когда у подчинённых не хватает ума воспротивиться и далее просто свергнуть главу. Первой «нехорошестью» можно пренебречь: всё племя оставалось на виду довольно длительное время. А вот второе – главное.

Но давайте сравним, какие функции выполняет вожак в стае, и какие функции выполняет само государство. Государство: организация жизни общества, внутренняя и внешняя охрана общества. В сущности, на этом всё. Прочее не столь важно и является не более чем дополнительными функциями или расширением и углублением вышеназванных. Теперь, какие функции выполняет вожак. Организация – это бесспорно, на то он и вожак. Планирование ближайшей жизнедеятельности, некоторое распределение «должностей» и т.п. Внутренняя охрана, хоть и не так заметна, но тоже в особом доказательстве своего наличия не нуждается. Конечно, вожак вмешивается не во все споры своих подчинённых, но если дело заходит слишком далеко, то он, как правило, разнимает дерущихся. Также вожак прогоняет из стаи «социально опасных» и «социально непригодных» особей (особенно это заметно у псовых). Как видим, охрана общества от «вредных элементов» и нездоровых ситуаций налицо. Кстати, если вы скажете, что и эта, и предыдущая функция одно и то же, то отчасти будете правы. Эти функции вообще трудно разделить, а, тем более, на таких ранних и примитивных стадиях общественной организации. Ну и третья функция: организация, мобилизация сообщества (или его части) на борьбу с внешними врагами – также дело ясное.

Таким образом, в примитивном обществе вожак уже исполняет все основные государственные функции. Пока он сам есть государство. Так как же государство перестало быть одним лицом и стало таким огромным социальным институтом? Для пущей простоты, рассмотрим прогресс по функциям, хотя они и очень перекликаются.

Надо полагать, что ничего нового в организации племени (общества) не появлялось достаточно долго. Разве что, возможно, образовался совет старейшин или, может даже, управление на демократических основах. При этом вряд ли та или иная организация стала доминирующей на первых же шагах человечества. Одно племя имело старейшин, необходимых для принятия особо важных решений, в другом вожак был всей возможной властью, в третьем, может быть, решал всё шаман, а вожак (а то и весь совет) нужен был разве что «для галочки». И всё это в одно время и практически в одном месте. По крайней мере, на такую неодинаковость организации указывают нам те дикие и полудикие племена, которые просуществовали вплоть до XIX-XX вв. Впрочем, это и не принципиально. Далее, с развитием цивилизации, всё в любом случае свелось к одному знаменателю (монархия или т. п.). А то – дела совсем уж давно забытых дней. Но об этом чуть позже.

Почему же длительное время не наблюдалось ничего нового? Потому что народу мало. Когда в племени сотни, а равно и несколько тысяч человек – все, так или иначе, друг друга знают. В такой ситуации трудно сделать нечто антисоциальное, да так, чтобы тебя потом никто не нашёл, а значит – минимум преступлений, и, тем самым, не нужно постоянных судов и полиции (и т. п.). Всякое происшествие «из ряда вон» рассматривалось также, как и прочие важные решения, вроде вопросов о переселении или начале войны с соседнем племенем. Уж как это решалось, на общем собрании старейшин или одним вожаком – не суть важно. Главное же пока – численность. И как следствие – ни тайных заговоров, ни преступлений, ни неповиновения, ни угнетения своего своим. Всё это было, повторюсь, случаями экстраординарными, и решалось соответственно.

Но численность растёт, люди умнеют. Появляется собственность как таковая, появляется влияние (власть), а значит, борьба и за собственность, и за власть. Но если в племени тысяча-другая человек, особо не побуянишь: все друг у друга на виду, все друг друга знают. Когда же людей стало больше, когда люди перестали узнавать в лицо большую часть своих соплеменников, тогда и началось. Проще стало противиться, делать по-своему. А значит…

Кстати, замечу, тут нельзя уж так однозначно сказать, что послужило основной причиной в дальнейшем развитии государственности: собственность и власть или же численность. Но, скорее всего, и то, и другое. Если людей мало, и если даже все они (или некоторые) богаты, всё равно, особо не украдёшь, не обманешь (чтобы потом выйти сухим из воды). А если нет нарушений в общественной жизни, если всё идёт своим чередом, то зачем государство? С другой стороны, если нет собственности, но людей много, то их, как не крути, надо организовывать. И опять государство. Впрочем, так оно обычно и бывает – истина где-то посередине: и собственность, и численность оказали первоочередное влияние на развитие государства как общественного института.

Но что нам с этой численности и этой собственности? Для начала подчеркну (снова), что всё нижесказанное относится к очень позднему времени; буквально тысячелетия (максимум – десятки тысячелетий) назад. Если экономика появилась, как только у человека стало хватать мозгов обменять свой топор на его дубину, а мораль и вовсе не появлялась, а продолжалась (в смысле, без изменений) от обезьян, то государство, со всеми его институтами, возникло, по сути, только с развитием крупных цивилизаций. Даже у индейцев государства как такового не было, оно так и не вышло из зачаточного состояния. В Азии же, в Европе и в Северной Африке сложились благоприятные условия, ключевым из которых была именно численность. Ведь если народа много, друг за другом уже не очень присмотришь, а значит, для хорошей организации (читай: для хорошего исполнения указов) нужна исполнительная власть. Становится необходимым следить за соблюдением законов и наказывать за их нарушение – внутренняя охрана. Далее, подобие полиции, суда, которые, впрочем, вплоть до Европейской цивилизации оставались тождественны самой власти. А если есть тот, кто нарушает, значит, есть и органы наказания: сначала изгнание или казнь, далее (при увеличении территории) – заключение или казнь и, фоном, прочие, не столь популярные меры, вроде отрубания рук. Точно так же потребовалась армия, ибо потребовалось расширение территории и захват окрестных земель, а равно и защита от захватчиков. Армия же – это реальная сила, и кто владеет армией, тот владеет государством. Армией же управляет, что очевидно, тот же «вожак», а значит, ему не нужна уже поддержка народа, следовательно – народ теряет свою власть. Старейшины так же: либо входят в подчинение «вожаку», либо «упраздняются». Из шаманов (и прочих «богоугодных»), старейшин и, прежде всего, из вожаков, далее образуются высшие сословия. И потом, как снежный ком: у кого власть и богатство – у того становится ещё больше, кто имел мало – тот вообще перестаёт что-либо иметь, и, в конце концов, попадает в личную, а затем, и в семейную зависимость, т.е. в рабство. Впрочем, что было дальше – вы и сами прекрасно знаете.

В итоге, причины – численность населения и личная собственность (а точнее, её неравенство). Как следствие – необходимость в более жёсткой организации общества и опосредованное управление (через кого-то, через соответствующие системы). Всё это со временем усложнялось, оттачивалось, возникали классы и строи, в общем – происходило становление государства. И если причины понятны, следствия понятны, то каков вывод?

А вывод в том, что государство вовсе не было навязано человеку и человечеству. Государство явилось нам следствием и необходимостью. Следствием, потому что его основы достались нам от матушки-природы; необходимостью, потому что иначе никакого общества вообще не было бы. Даже чтобы собрать стог сена, и если его собирают несколько человек, без руководителя не обойтись. В противном случае все будут только ругаться, и мешаться друг другу, без всякого прогресса. Что уж тогда говорить обо всём обществе? Человеку нужен руководитель, человечеству необходимо государство. Потому, как бы то ни утверждали некоторые, упразднением государственности ничего хорошего не добьёшься. Будет анархия, потом объединение в группы и снова в государство (государства), только на ещё более жёстких принципах. Другое дело, что из полезного вышла такая вредность (образца средневековья), так к тому и шло. И этот этап естественен, ибо было время, когда «вожаку» отдали слишком много власти, а сдержать её – ума ещё маловато было. Но о плюсах и минусах государства как такового, я ещё скажу, да и о средневековье скажу. Здесь же всё, что нужно, я обозначил. За исключением основного для любого государства и любой организации общества – его законах. Но закон – это следствие не организации, а морали. О том в следующей, ближайшей главе.

Мораль

Мораль есть организация не внешняя, как государство, а внутренняя. Человек, в некотором смысле, сам себе государство: и законодательная, и карательная власть. И это сравнение указывает не только на психологию, но и на общественную организацию в целом. Не было бы морали, не было бы и никакого государства, ибо тогда и вожака (а значит, и стаи) попросту не существовало бы. Именно внутренний закон определил бытие и первого, и второго.

Но обратимся вновь к животному миру. У животных – «индивидуалистов» мораль развита крайне слабо (если есть вообще), потому, кстати, изо льва никогда не вышло бы «человека»: нет морали = > нет общества = > нет постоянного общения = > нет разума = > нет цивилизации. Другое дело – животные, ведущие стадный образ жизни. Вот здесь без морали никак.

Да, основа морали – страх. И эта основа встречается повсюду, где есть сама жизнь. Но страх ещё не есть сама мораль. Если человек труслив, это совсем не означает, что он обязательно и высокоморален. Страх создаёт почву морали, но ещё не её саму. Непосредственно же мораль создаёт разум (конечно, под руководством и по наитию страха). Ибо, что такое мораль? Определённая система поведения, а если точнее, то совокупность законов и предписаний. При этом предписания есть лишь частные следствия запретов. Но чтобы поставить устойчивый запрет, нужно иметь достаточно развитой ум. И дело не только в памяти или влиянии разума на поведение. Запрет означает приказ не делать что-то, потому что… Первый этап – «накажут, и тогда будет плохо». Но это, как я говорил, ещё не полноценная мораль, а её основа. Это слишком просто и слишком обобщённо: чистый страх. Второй этап – «так могут сделать и тебе, и тогда будет плохо». В этом добавлении глобальная разница. Мораль заставляет не провоцировать. А это уже достаточно сложные выводы и сложное обобщение; на то разум и нужен. Именно поэтому мораль в нашем, человеческом, понимании встречается разве что у некоторых высших животных, и то редко. Однако у обезьян какая-то мораль уже есть (книг по психологии обезьян немереное количество). Отсюда и мораль у человека.

Кант утверждал, что главная и первая максима звучит, как «не делай никому так, как не хотел бы, чтобы сделали тебе». И эта максима, по сути, и есть основной принцип морали. Отсюда мораль начала своё шествие. Мораль, из страха, именно не хотела провоцировать. Как следствие, запреты и предписания. Отсюда же, кстати, все те случаи, когда аморальное поведение сородича снижает всякие моральные обязательства, ибо, что ещё можно спровоцировать? Ведь встречали же такое? Слышали? Хотя моральные принципы могут оказаться и посильнее такой ситуации. Но то – индивидуальная психология, для того писано «Человек, как он есть», здесь же речь идёт не о твоём и моём, а о нашем.

Итак, основа морали – страх, и страх встречается у всех животных без исключения. Мораль же, как таковая, требует для своего существования определённого разума, способного применять небезызвестную максиму Канта. К слову сказать, данная максима – это отвлечение, необходимое для наглядности, а никак не психология; психология морали – это вторичное подсознание и «Сверх-Я», а не фразы.

Так что же дальше? А дальше всего лишь добавление всё новых и новых запретов и предписаний, усиление и усложнение. Основа же всего нашего «плохо/хорошо» в страхе и в самой природе. Мораль, как и всё остальное, не есть исключительная, «высокая» особенность одного только человека. Да и «высокого» в морали ничего нет. Я не хочу, чтобы меня убили, значит не надо напрашиваться и убивать кого-то. Или, если я украду, то что помешает другому украсть у меня? Конечно не факт, если я буду блюсти все принципы морали, то и моё окружение будет отвечать мне взаимностью. Может быть и с точностью до наоборот. Однако человек всё равно боится (так же как боится тараканов, хотя и прекрасно знает, что ничего они ему не сделают), а значит, соблюдает и моральные принципы. Страшно идти против. На том мораль держится и держаться будет.

Немаловажный этап в развитии морали – это переход морали в закон. Вот на этом следует остановиться чуть подробнее. Бытует мнение, что закон есть производная государственности. Мол, для своего существования государство выдумало закон. Однако это не так. Всегда мораль и государство (начиная с самых своих праоснов) дополняли друг друга: мораль позволяла государству существовать, государство же защищало моральные принципы. Просто на примитивнейших стадиях мораль и закон – это одно и то же. Государство же организовывало общество. И если сначала для этой организации было достаточно и одной неписаной морали (ещё слишком мало правовых отношений), то со временем этих правовых отношений стало больше, а значит, стало больше и спорных моментов. А спорный момент – это основа дезорганизации, т.е. распада государственности. И чтобы убрать эти неприятные моменты, мораль стала оглашаться. Да, все и так знали, что убивать и красть нехорошо, но не знали, что нельзя ломать чужие топоры, а если сломал, то почини или отдай свой. Таких тонкостей природа в нас не заложила, а значит, эти тонкости надо придумывать самим (по ходу дела). Так появляются нормы, правила и, в конце концов, закон.

И всё бы хорошо, но если государство (правящие круги) считает, что инцест плохо влияет на общественную организацию, а само общество так не считает (или считает, но не в целом)? Вот тогда начинается (и никак не раньше, т.е. не раньше формирования полноценного управления племенем) расхождение общественной и государственной морали. Только сейчас мораль и закон стали не одним и тем же. Теперь народ хочет одного (мораль), а государство – другого (уже через закон, через свою власть). Что далее закон мог идти против всяких моральных норм – это вопрос другой, да и не принципиальный. Суть же в том, что государство (примитивнейшее) существовало и без законов как таковых, на одной морали. Лишь со временем мораль потребовала расширения, уточнения и контроля, а кому же это всё делать, как не государству? Мораль, как внешнее проявление, отошла под крыло государства. Далее мораль народа и мораль государства постепенно переставали быть идентичными, так из одного вышла собственно мораль, а из другого – закон. Да и без государства законы всё равно были бы созданы, ибо при большом количестве сложных правовых отношений без законов никак не обойтись. Государство по отношению к закону вторично: государство всего лишь стало им (законом) управлять, но не оно его выдумало. Но если уж у государства есть закон и огромная власть… Отсюда вся та куча законов, направленная не на улучшение жизни общества, а на чью-то личную выгоду. Но так ли это принципиально в плане становления? Это вторично и не столь важно. Создала же закон мораль и всё та же необходимость, обусловленная развитием человеческого разума.

В итоге мы имеем мораль и развившуюся во многом из неё человеческую систему ценностей (как идеальные, обобщённые моральные принципы) с одной стороны, и закон, как овеществление и конкретизация морали государством, с изначальной целью в защите общества от себя самого, с другой. Первое стало «человеческим», второе «государственным». При этом мораль, все её основные принципы (построенные на самых сильных страхах), по сути, со времён обезьян мало чем изменились. А закон… Закон хоть и производное, но уже не мораль; он вылупился и улетел из родного гнезда, только общие черты и можно узнать. На том, пожалуй, можно и заканчивать.

Прочее

Об основном сказано. Но это именно основное, но не всё. Существует ещё множество социальных институтов, у которых тоже есть своя история возникновения и развития. И о некоторых из этих институтов я скажу в этой главе. О некоторых же (не обо всех) потому, что с возникновением большинства социальных институтов и так всё понятно. Это, к примеру, медицина: откуда она пошла, зачем нужна и как развивалась – понимает и ребёнок (конечно, только в общих чертах). Так же с производством: даже у обезьян уже есть примитивное изготовление таких же примитивных орудий труда, т.е. производство; далее только усложнение. Или сельское хозяйство, армия, образование… С этим понятно. Но есть вещи, на которых следует остановиться чуть подробнее. И главные из них (на мой взгляд) – это семья, религия, искусство и наука. Об этом и пойдёт речь в ближайшем будущем.

Наука.

Возникла… А ведь вопросец. С одной стороны, наука появилась, как только практическое образование стало дополняться теоретическим. С другой стороны, когда практика во многом стала строиться на теории. Третья точка зрения: когда наука обрела свои основные принципы и стала более или менее поддаваться классификации. Четвёртая позиция: наука появилась никак не раньше Декарта. Так где же правда? А правда везде. Смотря, что вы видите в науке. Но, что характерно, уже из этой неразберихи можно судить о возникновении и развитии науки, как социального института. Отсюда понятно и где её истоки, и каковы основные вехи в её развитии. А что нам ещё надо? Всё, что надо, получается, сказано.

Кстати, позволю себе уколоть отдельных личностей, которые любят скачкообразные изменения, не признавая медленного непрерывного развития. Науке, максимум, несколько тысячелетий; она вся на ладони. Но даже здесь нельзя определиться с датой и однозначной (пусковой) причиной её возникновения, настолько незаметна и ненавязчива её поступь. Так почему же вы требуете чёткости в вопросах генезиса морали, государства, семьи (и проч.)? Почему, если у животных (и обезьян, в частности) нет закона, то у человека он не мог быть от тех же обезьян? К чему выдумывать внешнее навязывание, трансцендентные причины и прочую ерунду, если всё объясняется самой простой эволюцией? Если вы говорите, что так ничего возникнуть не может, должно быть конкретное ясное возникновение, то взгляните на науку: когда (конкретно) она появилась? Никакой даты и причины не видно. Так значит, науки нет? Абсурд. А если вы вот с этим согласны, а с тем – нет, то у вас явно какие-то двойные стандарты, что тоже не очень-то хорошо.

Но вернёмся к нашим баранам.

Искусство.

Причины возникновения искусств двояки: религия и «само по себе». Первая причина особенно повлияла (если не полностью) на такие виды искусства, как танцы, музыка и песни. Вторая – на «литературу», живопись, скульптуру. Но подчеркну, нельзя говорить, что вот причина – это религия, а вот само по себе возникло. Всё это идёт в тесном переплетении. Да и, кстати, что значит это «само по себе»? Например, люди общаются, разговаривают и, плюс к этому, люди любят приукрасить (приврать). Вот вам и сочинительство, а далее истории, былины и, в конце концов (с появлением письменности), и сама литература. Здесь вовсе не нужна никакая религия. Это искусство является простым следствием общения. Или живопись: человек нашёл уголёк и нарисовал на стене пещеры человечка. Зачем? Да просто так! Хватило мозгов нарисовать, вот и нарисовал. Далее же только усложнение с увеличением доли фантазии. И т.д. В общем «само по себе» означает, что искусство возникло из самого образа жизни человека, являлось его очевиднейшим и необходимейшим следствием. Конечно, здесь нельзя совсем уж списывать со счетов религию, но зачастую религия выступала только как катализатор, но не как сама основа.

То же, кстати, по поводу музыки. Древнейшие музыкальные инструменты – это барабаны; первая музыка – барабанные ритмы. Как они появились? Сидел человек и от нечего делать стучал по пню, у него вышел какой-то ритм, понравилось и пошло-поехало. Может такое быть? Может. Или барабанами информировали племя о чём-либо и лишь затем догадались выстукивать на них ритм и создавать музыку. И ведь такое может быть. Но, как религия могла создать сами барабаны? Не может же быть такого, что шаманы, не имея никакого понятия о постукивании, собрались и решили, что нужна музыка, и для того были придуманы эти самые барабаны. Как они бы это придумали, не имея в своём опыте ничего похожего? Ведь всякое знание строится на опыте, а не с потолка берётся. Значит, и до религии музыка была; было время, когда музыка не имела к религии никакого отношения, музыка возникла за пределами религии. Другое дело, что без религии постукивание по пню так и осталось бы никому ненужным постукиванием (может быть, но не наверняка). Религия развила музыку, она ввела её в обиход, она оформила её. То же и с танцами, и с песнями. Но, ещё раз, религия не могла всё это выдумать сама (как? и из какого опыта?); выдумала жизнь (то самое «само по себе» возникшее). Но именно религия сделала из «маянья ерундой» полноценное искусство. Религия – это не основа, а катализатор. Основа же – образ жизни.

Такой механизм становления, в той или иной мере, прошли все виды искусства. Какие-то меньше, которые религией почти не были затронуты вплоть до своего оформления (вроде той же литературы). Другие же искусства без религии искусствами и не стали бы; религия оформила их практически полностью и почти с нуля (музыка, танцы…). Но, тем не менее, алгоритм возникновения искусства везде один и тот же (по сути, с непринципиальным количественным изменением в стадиях): человек умнеет => новая деятельность (пра-искусство) => новая деятельность + религия => искусство. А более о возникновении и становлении искусства и сказать-то нечего. Все же прочие этапы в развитии тех или иных искусств мне уже не так интересны, ибо не принципиальны.

Религия.

Коли уж я так нагло коснулся «святого», то негоже останавливаться на достигнутом; надо взглянуть на саму эту религию попристальнее. Ведь что вообще есть религия? В самом общем смысле – это вера в существование чего-то (кого-то) более могучего, чем человек. Образы, количество богов, отношение к богам – всё это уже не столь важно. Главное, что религия – это вера в Высшее. Причём, пока ещё не важно, трансцендентно или имманентно это Высшее окружающему человека миру. Эти хитрости стали проблемой гораздо позже, и причиной тому – попытка доказать (а не просто принять и поверить) существование богов; то вопрос иной. Изначально же, надо полагать, в богов просто верили или даже знали. Да, именно, знали. Как мы знаем, что сосед Вася живёт, так и наши предки знали, что боги существуют. Ведь я же с кем-то вчера разговаривал? Значит, у меня есть сосед Вася. Предок же думал: ведь солнце кто-то поднимает и опускает? Значит, есть бог. Позже человек стал знать больше, он перестал знать и стал верить; потом ещё больше – и стал уже требовать доказательств. Вы же сейчас не требуете доказательств, что Вася есть? Вы, конечно, можете их потребовать, но в обыденной жизни вы и так это знаете; для вас это само собой разумеется. Но Вася давно не появлялся и вы уже не знаете, есть ли он или уже умер, но ещё верите, что есть. Но Вася не появляется уже много лет. И вот вы уже не знаете, не верите и требуете доказательств того, что он жив. А если вы этих доказательств не получите? Правильно, решите, что Васи нет. Так же и с богом (богами) и всей религией в целом. Но суть в том, что религия вышла из того, что человек знал, что есть нечто высшее. Тогда вопрос: откуда он это знал?

Вот у вас в кране есть вода, её качает водонапорная станция, и вы об этом знаете. Но вы её видели, эту станцию? Нет (а если кто-то видел, придумайте другой пример). Но, тем не менее, вы знаете. Откуда? Потому что, а как же иначе? И потому что об этом говорят. И если вы спросите себя, как вы это узнали, то наверняка даже не ответите. Просто знаете, и всё тут; даже сомнения в этом знании не закрадываются. Но что для нас кран с водой, то для дикаря дождь с неба. Ведь его, получается, тоже кто-то даёт (и то же самое «а как же иначе?»). Вот вам бог дождя. И, по аналогии, прочие боги. Потом человек научился обобщать, в голове стало укладываться больше знаний, и стали не просто бог дождя, солнца или бананов, а несколько хороших и плохих богов. И т.д. в том же русле.

То мнение, что человек уверовал в богов, потому что не мог объяснить законов природы – ошибочно. Это мнение, в общем-то, и родилось у тех, которые только и делают, что пытаются объяснить законы природы, а потому, кроме такой причины ничего лучше выдумать не смогли. Ошибочно же потому, что человек начал задумываться над природой тысячелетия назад; религия же появилась сотни тысяч лет до того. Неужели же человек так глуп, что от первых своих вопросов и до простейших систем исчисления (основы всякого познания) он шёл сотни тысяч лет? С трудом верится, тем более что от первых цифр и до изобретения сложных машин человек шёл буквально несколько тысячелетий, а если выкинуть отсюда время «религиозного застоя» (а это почти та же тысяча, где-то с V по XV в.в.), то получается и того меньше. Да и плюс к этому, перед тем, как начать что-то объяснять, что он думал об устройстве окружающего его мира? О том, что в нём есть причина? Неужели же, как только у человека появилось первые мысли, он тут же стал докапываться до истины и подвергать всё сомнению? Должно ведь быть время, когда о мире уже что-то думали (мозгов уже хватает), но анализировать, сомневаться, докапываться – ещё нет (ведь на это нужно гораздо больше ума, чем на простые наблюдения). И если причина возникновения религии в стремлении к знанию, то значит, человек поумнел очень резко: в секунду превратился из сообразительной обезьяны в довольно умного человека. Хотя известно, что этот этап самый длинный. Так что человек не уверовал (со временем), а всегда знал, что боги есть. Вера – это уже куда более поздний этап.

Но то – лишь одна сторона медали. Пусть человек сначала знал, потом… Почему он продолжил верить и продолжает (а такое порой встречается) верить до сих пор? Ведь если вы узнаете, что воду вам качает не водонапорная станция, а поставляют гномики, вы уже не будете и дальше верить в эту станцию? Так почему же здесь человек всё ещё верит? Тут уже чисто психологический момент. Человеку свойственно верить в нечто высшее, во что-то (кого-то) им повелевающее. Человек не может признаться себе в том, что всё зависит только от него; духу не хватает. И дело не в одиночестве, не в смерти и не в извечных вопросах. Дело в том, что человек – стадное животное. Стадом же должен кто-то управлять, должно быть что-то выше стада, над стадом. Человеку страшно доверить себя себе самому. Он должен быть в подчинении. Кому-то хватает и одного начальника, а кому-то подавай бога. Но опять же, почему человек требует над собой власти? Всё просто: чем меньше от человека всё зависит, тем ему спокойнее. Когда сверху есть кто-то, уже он решает, как тебе жить: где работать, на ком жениться, что покушать. Или даже: посмотреть сейчас телевизор или почитать книжку? А если никого нет? Не всех, но многих просто «разорвёт» от такой власти и такого выбора. А это лишнее беспокойство. Беспокойство же не нужно чему? Правильно – ВКП. Вот ВКП и поддерживает идею бытия бога. Не у всех, конечно, в разной степени, но именно отсюда вера и в провидение, и в судьбу, и в бога: чтобы снять возможность лишнего выбора, чтобы было спокойнее. Это есть ещё одна, чисто психологическая, подоплека религии. И это, в общем-то, тоже есть причина, хотя и вторичная. Сей момент стал оказывать влияние не ранее как с тех пор, когда человек стал задумываться над своей жизнью и стал осмысленно (трудно) делать сложный выбор. А это гораздо сложнее, чем элементарные познания о окружающем мире. И заметьте, одна основа со временем заменила другую. Ведь, обратите внимание, у древнейших религий бог почти не касается самой человеческой жизни; он бог природы, а не человека. Боги не решают то, что во власти самой личности. Сейчас же наоборот: надо ещё умудриться найти такого верующего, который полагал бы, что именно бог шлёт дождь, что бог притягивает человека к земле и т.п. Зато верят, что бог, как минимум, влияет на судьбу человека, что человек живёт под постоянным оком господним. Т.е., бог перешёл из области природного в область психологического. На данный момент первая основа практически полностью вытеснена второй. И идеи, принципы религий разного времени на то замечательно указывают.

Существует ещё и третья образующая веры: общественное мнение. Согласитесь, трудно не верить (хотя бы чуть-чуть), когда кругом одни религиозные фанатики. Но то, конечно, не причина, а дополнительное условие в развитии и силе религии. Хотя и этот момент со счетов списывать никак нельзя.

В итоге, я говорю следующее: религия возникла из знания об окружающем мире. На этой почве она развивалась многие и многие тысячелетия; то (если можно так сказать) имманентный политеизм. Т.е. вера в таких богов, которые заключены в природе и природой управляют. Со временем религия перешла на другую психологическую основу (хотя долгое время они замечательно дополняли друг друга, вплоть до Нового времени); религия стала следствием желания спокойствия. Так появился трансцендентный монотеизм или, иначе говоря, вера в бога вне, выше природы. Плюс к этому, на развитие и влияние религии всегда воздействовал «эффект толпы». Так религия зародилась и так дошла до нас. На том всё основание всей и любой религии.

Семья.

Вот с семьёй гораздо сложнее, чем со всеми остальными социальными институтами. Причина такой сложности в том, что семья не имеет таких корней в природе (по крайней мере, у обезьян семей нет), и семья не появилась на самых ранних стадиях развития человека, когда всех мыслимых и немыслимых причин раз-два и обчёлся. Семья есть гораздо более позднее образование, возникшее во времена уже достаточно развитого разума и развитого социума. Просто найти конкретную основу семьи не так-то просто. Но всё же попробуем.

Долгие-долгие тысячелетия о семье никто ничего не знал, даже понятия такого – брак – не было (в этом согласны, наверное, все исследователи антропологии). Так почему же тогда брак появился? На то есть две причины: экономическая и психологическая. О причине экономической достаточно много (и хорошо) сказано у Энгельса в «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Вообще, эта работа неплохая, если выкинуть из неё коммунистическую идеологию, и если считать, что рассматриваются тут следствия, а не основы (ибо психология, т.е. основа всего, Энгельсом откровенно игнорируется, как, впрочем, и коммунизмом/коммунистами вообще). А так – всё (или почти всё) сказано верно; даже не поспоришь. А если всё и так сказано, то зачем повторяться? Пусть экономическая основа у нас будет описана.

Но есть основа и психологическая, а именно связь отдельных людей или кланов через брак (или пока его предтечу) их детей. Дети обязывались жить всю жизнь вместе и тем самым люди, кланы, как бы объединялись (в некотором смысле) и уже не могли так легко начать войну друг с другом или обворовать, опять же, друг друга. Такая практика, как вы и сами знаете, использовалась практически во всех слоях общества вплоть до XX века, да и до сих пор кое-где кое-как используется. Зачем такой брак был нужен? Либо для спокойствия, либо для власти. И то, и то понятно. Власть, кстати, включает в себя и власть собственности, потому и здесь экономический интерес совсем уж исключать нельзя. Но то – частность власти, но не основа, как в прошлом случае. Таким образом, семья просто делала жизнь спокойнее и лучше (т.е. комфортнее, в некотором смысле), потому она и возникла; ВКП захотело.

Основа семьи в виде «договора о спокойствии» вполне могла бы быть. Даже более того, такая основа правдоподобнее, чем экономическая. Ведь с экономической основой получается, что матриархат сменился патриархатом; собственностью (почти всей) стал владеть мужчина, у женщины, в итоге, ничего не осталось. Тогда спрашивается, зачем мужчине «присоединяться» к женщине, когда у неё ничего нет? В чём экономический интерес мужчины? Почему только на Востоке вошли в практику гаремы, а не во всём мире? Ведь должно же было быть именно так. Выходит, одной экономической причиной всего не объяснить. Бесспорно, экономическая подоплёка имела место быть (кто же спорит?); история человечества на то нам, в общем-то, и указывает. Но и психологическая основа была, ибо с незапамятных времён на ней был построен не один брак (фактов множество). Другой вопрос, что «причиннее»? Где главное и первое, а где вторичное дополнение? Скорее всего, как и практически везде, обе причины шли бок о бок, и сила их влияния в разных обществах была разная. Восточная культура имеет в основе более экономическую причину; западная – более психологическую. Но то вопросы «более-менее», а они не принципиальны. Причины же вскрыты, развитие понятно. А до чего это развитие дошло (ведь современная база брака уже совсем не та, что раньше), что у нас сейчас – об этом, т.е. о современности, я скажу в другом месте.

На том, пожалуй, всё. Прочие институты, как я и говорил ранее, не столь важны, и их появление гораздо более прозрачно. Напоследок позволю себе напомнить, что в этих вопросах нельзя абсолютизировать. Да, какая-то пра-причина одна, но непосредственных причин в возникновении и тем более развитии какого-то социального института может быть множество. Всё на всё оказывает влияние. Что-то больше, и это можно считать важной причиной (собственно причиной), а что-то меньше, и этим уже можно пренебречь. Основы – да, они одни. Но количества в отношении основ, примеси – об этом можно спорить и спорить. Моей целью было показать основное; что хотел – то и показал. От этого (конечно, по-моему) не открестишься. Если же вам не нравятся количества… Что ж, ваше право; это уже иной уровень, а я на него не претендую.

Западная цивилизация

Здесь я не собираюсь пересказывать историю запада, вдаваться в философию истории или говорить о самом становлении западной цивилизации. О том сказано немало и нового я вряд ли что добавлю. Я ограничусь всего лишь обозначением ключевых, переломных этапов в развитии Запада, с раскрытием их причин. Последствия же проигнорирую, ибо они и так видны, а все вопросы по ним – вопросы оценки. Так что, конкретизирую, в этой главе речь пойдёт о переломах и их причинах в истории западной цивилизации.

Таковых переломов я выделяю несколько: развал Римской империи и Греции (что и послужило толчком нашего с вами Запада); становление христианства; реформация (эпоха Возрождения); эпоха революций (конец XVIII – первая половина XIX вв., хотя об этом переломе почему-то почти никто не говорит); «восстание масс» начала XX века. Таковы основные скачки в развитии Запада. И не удивляйтесь, что таких не было тысячу лет (время «застоя»), а затем сразу три в течение нескольких столетий. Причина сего в том, что «накипело». Христианство сдерживало развитие Запада так сильно, (а, по сути, отбросило человечество во времена ранней Греции), что когда власть церкви спала, разум как с цепи сорвался. Слишком многое теплилось. Впрочем, давайте по порядку.

Почему погибли древние цивилизации (я имею в виду Римскую империю и Грецию)? Всюду ответ один: социальное и политическое устройство изжило себя. Государство разрушило себя само. Всё более усиливалось взяточничество, тирания, разрасталась бюрократия и «расслаивалось» общество. Дела шли всё хуже и хуже, пока государство не перестало справляться с ситуацией, что и означало крах. Варвары же только добили догнивающие империи. С ролью варваров соглашусь, а вот с остальным – нет.

В Греции, например, устройство государства не менялось на протяжении многих сотен лет. И тут крах. Значит, одно из двух: либо с самого своего основания Греция медленно, но верно шла к погибели, либо что-то повлияло на государственную жизнь, и в течение десятилетий (максимум – сотни лет) всё пошло прахом. Первый вариант не выдерживает критики. Ни одна прогнившая система не может так долго умирать. Тем более, если это медленное умирание сопровождается экономическим (?!) и культурным (?!) ростом, а ведь это и наблюдалось на протяжении столетий. Так что государства разрушила не их система, а что-то ещё. Система же, ясное дело, не может столетиями процветать, умирая. Тогда, что есть это «что-то»? Это не внешняя причина (варвары, напомню, были позже), а внутренняя. А что рушит империи? Правители. Бездарное руководство государством и приводит к их медленной гибели (именно медленной, а не революционной, что и наблюдалось, как в Греции, так и в Римской империи). Плохие же правители и имели место быть как в Афинах, так и в Риме. Именно люди властвующие довели эти государства до распада. В этом причина краха. Может быть, если бы не варвары, кому-нибудь и удалось бы поднять сии цивилизации из руин, и эта государственная система существовала бы по сей день (а почему бы и нет?), но варвары такого шанса не дали.

Далее всякое неинтересное и потом христианство, а это V – ХVII вв. Но тогда вопрос: почему христианство? Вот в чём здесь вопрос. Ответ же кроется в популярности. Старая вера уже не отвечала запросам времени (и в этом не хитрый расчёт, а самое простое развитие человеческого ума); на смену должна была прийти новая религия. Самая же известная и авторитетная на тот момент вера – христианская. И в этом заслуга скорее не Христа, а Павла, этого «апостола мщения» (по меткому выражению Ницше). Именно он популяризировал христианство, конкретизировал его (судя по библии, Христос конкретного почти и не говорил; набор противоречивых мыслей; никакой системы) и, в конце концов, извратил половину написанного до него. И эта вера (вера Павлова) очень неплохо подошла, пришлась к месту. Потому христианство и возникло, по такому вот психологически-ситуационному стечению обстоятельств. Это позднее будет принятие христианства из-за того, что оно давало власть государю (а ещё позднее сама церковь имела власть над государствами и навязывала христианство, чтобы обрести власть ещё большую, но уже самой себе); позднее, что так определялся политический авторитет. Причина же становления данной веры в 1) социальная и интеллектуальная потребность, 2) «под руку попалась», ибо была популярна. Популярна же была, потому что на тот момент времени христианство было, фактически, подпольным течением, было чем-то против существующей власти, т.е., говоря другими словами, это был «нонконформизм», а такие вещи завсегда притягивают. Далее, кто там принял это христианство, не так важно. Не один, так нашёлся бы кто-нибудь другой. В итоге такие незаметные причины и такие глобальные последствия. Впрочем, о последствиях позже.

Но всему, рано или поздно, приходит конец. Вот и христианство в своём неистовом виде с абсолютной властью церкви отжило своё. Настала эпоха Возрождения. Тогда вопрос такой: где причина этого перелома, вверху или внизу? Церковь ослабила хватку, и потому крах «христианской цивилизации», или народ снова поумнел, наболело, и церковь пала? Впрочем, а что тут решать? Причины, очевидно, как сверху, так и снизу; достаточно взглянуть на факты. С одной стороны, борьба за власть в самой церкви, «отколы», теоретические проблемы. Всё это не могло не сказаться на том, как церковь правит; в такой ситуации ослабление естественно. С другой стороны, многие научные открытия, улучшение образования, даже некоторый экономический рост того времени указывает и на то, что люди-то умнели (в среднем, разумеется, а особенно интеллектуальная верхушка общества). Это тоже сказалось. Если раньше люди ещё могли терпеть (как бессловесная скотина), то сейчас положение дел нравилось им всё меньше и меньше. Таким образом, получаем, что и церковь по своим внутренним причинам ослабила хватку, и народу это безобразие совсем перестало нравиться.

Пусть так. Но тогда вопрос конкретизации: а что повлияло больше? Да, проблемы в церкви были, но разве не было их до того? Те же теоретические проблемы (а когда их не было?), и та же борьба за власть. То, что в патристике к тому времени был полнейший застой (а то и деградация), к церкви, как таковой, особого отношения и не имеет. Ключевой же момент здесь – это те самые «отколы». Но почему сейчас? Потому что появились Кальвин, Лютер и т.п. А почему они появились сейчас, а не раньше? До того же их не было ввиду относительной глупости, сейчас же ума стало хватать. И в народе, народ глуп сам по себе (эта чернь), шло бы к отрицанию церкви ещё столетия, а вот люди светские начитались и надумались. Отсюда перестали уважать, стали более уверенными и, в конце концов, уже не так боялись и не так уважали. В итоге, как видим, в церкви «кризис от ума», а в массах (не столь далёких) «смелость от ума». И вот результат: утеря церковью своей власти (медленная, но уверенная) и параллельное Возрождение. Прочее – не столь принципиально. А что дело обстоит именно так, взгляните на количество «не совсем согласных с Папой» в каком-нибудь X и XV веках. Разница видна сразу. О том и речь, в том и причина.

Следующий этап – этап революций – явился, по сути, логическим продолжением избранного эпохой Возрождения пути. Этот этап примечателен тем, что в отличие от всех прочих переломов, здесь исполнительную функцию взял на себя сам народ. До того переломы делала власть, сейчас же взбунтовались люди. Вот и вопрос: почему люди взбунтовались?

Причина первая: всё тот же разум. Такого количества сильных, недовольных ситуацией философов (а основу всех дальнейших революций заложили именно философы) не было за всю историю человечества. Да и прочие виды искусств и наук не отставали в своём развитии. Всё это указывает на то, что люди (пока высшие слои общества, о них речь) стали достаточно умными и, общаясь, они разносили и развивали свои вольнолюбивые новые мысли. В интеллектуальных кругах уже дошли и до теоретического, и до практического оправдания революций. На это стало хватать ума. Разум заложил такие сильные основы нового, что уже ничего не могло остаться в прежнем состоянии. Но то среда умных, а чернь? Те, кто делал революцию, они-то с чего вдругвоспылали? Книг достать невозможно, да и кто их умеет читать? Митингов тоже вроде бы не было. В общем, как людям передался огонь революции?

На то причина вторая. Интеграция общества, развитие среднего класса общества. Если раньше соображающим человеком на сто квадратных километров был один только граф, а более или менее сносно о чём-то подумать могли несколько человек (управляющий, батюшка, да пара неглупых ремесленников) на той же территории, то о какой «передаче» идей сверху вниз можно говорить? Верх может думать сколь угодно много, но люди о том знать не знают, и даже настроение высших кругов им с трудом передаётся. Теперь же появились большие мануфактуры (а позднее и заводы), где есть промежуточные звенья между тупыми рабочими и начитанным владельцем. Все эти управляющие, мастера, инженеры… И вот уже мысль быстро и незаметно передаётся простым людям. Людям же новые мысли (впихнутые в них) нравятся, и они тоже начинают думать (хоть как-то) и также начинают быть недовольными. Теперь достаточно объединения, достаточно хорошего руководителя – и вот вам революция.

Правда, революции не будет, если люди, в общем-то, довольны своим положением. На то есть причина третья: отвратительное управление государством. Вот тогда коктейль готов: идея, люди, недовольство. А, как известно, революциям того времени как раз и предшествовали плохие короли и/или проигранная война (проигранная война, кстати, замечательно подменяет плохого царя). И эту причину тоже нельзя оставить за бортом. В конце концов, не во всех же странах были революции? Хотя и мысли, в принципе, те же, и интеграция на месте. Но жизнь терпима, а потому, зачем бунтовать? Да и такие бунты (а они, конечно, были) дальше бунтов и не идут; нет соответствующей поддержки недовольными. Кстати, в основном от силы недовольства и зависел тогда успех или провал революции; с остальным всё было как нельзя лучше. Ибо хорошая идея, да в руках дурака – страшная сила.

Итак, мы имеем едва ли не скачкообразно (если сравнить с церковным застоем) поумневшие слои общества. Оно и понятно, то, что накапливалось столетиями, обрело свободу выражения (относительно). С другой стороны, некоторая интеграция общества, зарождение полноценного среднего класса позволило этим идеям войти в массы. Кстати, именно в этой интеграции некоторые видят всю причину произошедшего. Но если бы не разум, что с тех классов, той интеграции и той промышленной революции? На первом месте всё-таки высвободившийся из пут инквизиции ум человеческий. Ну и ещё, разумеется, плохое управление людьми и государством, т.е. недовольство масс. Нужные же предводители, разумеется, нашлись. В итоге – революции и тот путь социально-экономического развития, который мы имеем и по сей день.

Ну и последний скачок – «восстание масс» (см. Хосе Ортега-и-Гассета). Но здесь совсем просто. Ибо, что есть это «восстание»? Это есть то, что массы не хотят больше быть ничем, массы жаждут власти, массы хотят быть такими же, как «избранные». Избранные же, обчитавшись разного рода гуманистов, особо и не сопротивляются (интеллигенция! За ближнего радеют). Почему люди захотели так много? Причина в той же, даже ещё большей, интеграции. Мышление Высших стало мышлением и обычного человека. Отсюда и соответствующие желания, отсюда и идейные стремления (правда, изуродованные людской глупостью). Почему интеграция? Потому что бурный рост промышленности в конце XIX века, развитие экономики (а значит, и развитие среднего класса), развитие науки. Для такого развития общество должно было смешаться: управляющему заводом стали ещё более нужны мастера, инженеры, мелкие руководители; без этого уже нельзя было обойтись. А это, в свою очередь, и стало связующим звеном между массами и высшим обществом; по этому мосту шли идеи и желания. А где мысль – там уверенность и наглость. В результате – «восстание масс». И это последнее звено из логичной последовательности от эпохи Возрождения, через революции, до восстания масс и далее до того, что мы имеем сейчас. Так и должно было быть. Могли бы меняться нюансы, но вектор задан, и ничего иного быть не могло. «Появление» мысли привело сначала к самой церкви, потом к её краху, а затем и к промышленной революции (а значит, интеграции) и Новым идеям. Это обусловило революции известного нам промежутка времени. Отсюда ещё большая интеграция и «поумнение» средней массы людей. Следующий этап интеграции плюс всё также сильная теоретическая база привели к «восстанию масс» (численность этих масс здесь вторична, хотя и это необходимо учитывать) и далее вот к этому за окном. Всё правильно. Всё логично. Так и надо.

Сферы общественного бытия

Введение

Итак, мы разобрались с основами и обозначили историю возникновения нашего с вами общества, т.е. переход от внутреннего (основ) к внешнему. Установлено, что неравенство естественно, и установлено, почему мы живём именно в таком обществе. И, раз уж основы и переход означены, пора бы сказать и о следствии. А именно – о внешних основах общества. Пусть слово «основы» вас не пугает. Это основы иного рода. Точно так же, как основа работы схемы в электричестве, но и схема построена на элементах; элементы – это тоже её основа. Ведь общество организованно, в обществе существуют определённые сферы, и они как-то определённо взаимодействуют друг с другом.

Как я и писал в прошлом разделе, общество стоит на трёх китах: экономика, мораль и государство. Сейчас я немного повторюсь. Три кита, потому что необходимо: 1) жить физически (отсюда экономика и далее: труд, собственность, промышленность, деньги…); 2) строить взаимоотношения, ибо как иначе жить в обществе (отсюда мораль и далее: нормы, правила, законы…); 3) обществом управлять, ибо без организации, откуда организации взяться (отсюда государство и далее: судебные органы, законодательные, система управления, система наказания…). Если убрать хотя бы один из этих компонентов, то общество распадётся. Это самое главное.

Может сложиться мнение, что четвёртым китом сюда подходит культура. Не спорю, культура играет огромную роль в общественной жизни. И, зачастую, даже большую, чем, например, государство. Потому, кстати, культуре будет посвящена отдельная глава. Но, это не необходимое условие существования общества. Общество может держаться и на одной примитивной морали безо всякой духовности. Если, конечно, не считать мораль частью духовной жизни, что, впрочем, не так. Истоки и предназначение морали и культуры различны. В общем, культура, как уже было сказано – это следствие развития интеллекта, в то время как мораль – общественное проявление ВКП. Как видим, вещи далеко не одинаковые. Другое дело, что мораль и культура очень сильно интегрированы и взаимозависимы. Но и, к примеру, экономика и государство тоже интегрированы; может даже показаться, что экономика – это частная система государственности, что, разумеется (см. историю), не так. Культура и мораль хоть и идут бок о бок, но всё же это вещи разные. То же самое, кстати, можно сказать и о культуре/религии: интеграция большая, но явления всё же неодинаковые, да и истоки у них совсем не общие. Теперь же, возвращаясь к нашим китам, получается, что без культуры общество прожить может, а значит, это не основное, не важное. Потому и глава отдельно, стороной, как довесок.

Похожую речь можно произнести и насчёт семьи. Семья – это дело совсем не обязательное, и, более того, семья – это не какая-то огромная сфера общественной жизни, а «всего лишь» достаточно важный общественный институт. О семье можно было бы не говорить вообще (как я не говорю о медицине, науке, образовании…), но здесь есть один любопытный и достаточно существенный момент, который просто нельзя не обозначить. Как следствие, глава есть, но в самом конце.

Что ж, если я заговорил о структуре, то надо эту тему продолжить, а то половинчатость какая-то получается.

Вначале я немного отступлю от логики повествования. Это отступление у меня выражается в трёх главах: «Свобода», «Власть» и «Ценности». Почему отступление? Потому что это уж никак не сферы бытия общества и даже не общественные институты; сие рядом. Да, в принципе, институты такие есть, но я буду говорить гораздо в более широком смысле. Свобода, как таковая, само понятие свободы, явление свободы… (подобно и к остальному). Ввожу я эти главы по двум причинам. Во-первых, потому что на этом (на этих понятиях) во многом строится и мораль, и государство, и даже экономика. Это то, без чего и основы бы были не тем, чем они являются на самом деле. Т.е. данные понятия, даже можно сказать, ключевые, и с чего, если не с них, начинать разбор прочего? Во-вторых же, где ещё я об этом скажу? В других разделах ещё более не к месту, а в дополнениях как-то поздновато, да и несерьёзно.

После этого отступления следуют уже собственно основные общественные сферы, а именно (по порядку): мораль, экономика и государство. Последовательность, честно говоря, произвольна. При этом эти сферы я буду разбивать на основные составляющие (за исключением государства, оно будет рассмотрено в целом) и рассматривать их именно по этим составляющим. Так и глубже, и проще. Разумеется, я рассмотрю не всё, но ключевое – точно, по крайней мере, на мой взгляд. Для морали это будет собственно мораль и её писаное, конкретизированное, трансформированное следствие – право. Об этом делении, кстати, я уже упоминал. Экономику же я рассмотрю через собственность, трудовые отношения и труд. Первое в экономике – это основа основ (это уже бесспорно); вопрос же есть то, на чём эта основа строится и откуда вообще берётся? Ведь даже, чтобы получить «нетрудовую» собственность (участок земли, дом…) всё равно надо приложить хоть какой-то труд. Ну и, конечно, какой труд без трудовых отношений? Самые же интересные и важнейшие из них – отношения производственные, потому о них отдельно. Ну и далее о государстве и прочем, не столь основополагающем, но, тем не менее, важном.

Может быть (и скорее всего) есть и прочие столь же значимые социальные институты, о которых сказать следовало бы. Но мне прочее не столь важно, да и по остальному я вам вряд ли скажу что-нибудь новое. Уж так получилось; что есть, то есть. И это «есть» – основополагающее в общественном устройстве. Самое, самое… Впрочем, вы и сами должны об этом прекрасно знать, а что не знаете, то, пожалуйста, узнавайте.

Свобода

Свобода – одно из ключевых понятий в политической организации нашего с вами бытия. Уж сколько слов истрачено, сколько крови пролито… Да что там, и я сам на тему свободы говорил не раз. Правда, то было, в основном, в русле гносеологии, теперь же надо сместить акцент на другой уровень.

Вообще, свободы нет, всё в этой вселенной (и наше поведение в том числе) строго детерминировано. Свобода – от незнания. Свобода – не «познанная необходимость» (вообще глупость, как будто, если я знаю, что я умру, я свободен от смерти), а наоборот, «непознанная необходимость». Я не знаю, что это необходимо и, следовательно, думаю, что это какой-то произвол, дело случайности, дело выбора… В основах свободы нет, но много ли человек знает об основах? Мы живём на другом уровне понимания, где от нашего с вами незнания и появляется такое понятие, как «свобода» (подробнее в «О самом первом»).

Таким образом, хотя я и утверждаю, что никакой свободы не существует реально, в нашем понимании, психологически, она все же есть. Не зная всех причин, мы говорим о случае, о свободе выбора (и, в частности, об ответственности), о свободе (к чему-то или от чего-то) в нашем обществе. И так говорить можно. На этой стадии понимания, на этом уровне, понятие свободы вполне адекватно действительности. Потому, все эти крики о свободе совсем не лишены смысла. Потому человек свободен, по крайней мере, гипотетически, далее потенциально и в социальном контексте. Потому и я о свободе нас и среди нас говорить буду. Противоречия в этом нет никакого.

Ещё раз для тех, кто не понял. Я буду, к примеру, писать это (или не писать) совершенно однозначно. Моё поведение можно было предсказать за … лет до моего рождения. Это детерминизм, и я ему подчиняюсь полностью. С другой стороны, в моём понимании, я волен выбирать, писать мне или нет; я свободен в выборе. т.е. я обладаю свободой, ибо я так понимаю, но на самом деле, никакой свободы у меня нет. Вот вам два уровня, где о свободе говорить можно, и где она есть, и где даже понятия такого не существует. Так же и в обществе: мы можем выбирать, можем вершить свою судьбу, и, так или иначе, судьбу того же общества или государства. Мы свободны, ибо мы так видим. Но реально мы ведём себя так, думаем так, общество такое, потому что ничего иного быть не может; не существует никаких альтернатив. О последнем я говорил в «О самом первом», на уровне же человеческого понимания бытия буду говорить сейчас.

О свободе я хочу сказать следующее: что есть свобода, почему мы к ней стремимся и каковы её психологические истоки. А также, какова её роль в обществе и какова её значимость. Это, пожалуй, главное. Начну же с самого понятия. Свобода – это независимость от … На этом всё. Не существует никакой идеальной свободы, свободы вообще. Это пустое, ничего не выражающее и не имеющее никакого смысла понятие. Что значит (само по себе) «я свободен»? Это, конечно, наводит на какие-то мысли, но в самом этом словосочетании смысла – ноль. Так же и в словосочетании «свободное общество». От чего свободное? Разумеется, мы эти слова как-то понимаем, но именно «как-то»; собственного содержания здесь нет. Если не верите, скажите себе, что значит «он свободен», не применяя перечислений частностей (свободен от того, свободен от этого…). Ничего вы не скажете, потому что и сказать-то тут нечего. Это глупые люди могут кричать «хотим свободы!», но как только вы спросите, «чего вы хотите?», что они ответят? Половина вообще ничего путного не скажет, другие же скажут, что хотят свободы слова, свободы передвижения, свободы вероисповедания… Вот это уже другое дело, это вернее. Но и это не всё. Это лишь слова – ключи к смыслу, но не сам смысл. Ибо, что значит, например, свобода слова? Хотят ли, чтобы слово было свободным? А что значит «слово свободно»? Это, в свою очередь, означает: «хотим говорить, что хочется, и чтобы за это ничего не было». т.е. «мы хотим свободы от преследований за выражение своих мыслей». Видите «от»? И так касательно всего. Свобода – это всегда независимость от чего-то, «свобода бессодержательна», свобода сама по себе – это пустой звук.

Да, можно ещё сказать, что есть не только эта, негативная свобода, но и позитивная, т.е. «свобода к…». Но это не вид свободы «сам в себе», а иное выражение свободы негативной. Я свободен от … (преследований за слова), следовательно, я свободен к … (выражению своих мыслей). Позитивная свобода подразумевает негативную, как и наоборот; это лишь перефразированная (по сути) «свобода от…». К слову сказать, если уж речь зашла о перефразировании, то о причине и следствии говорить здесь вообще не приходится. С одной стороны, «я свободен от преследований за свою веру» означает, что «я свободен к выбору любой веры». Так же и наоборот: «я свободен к…», значит, «я свободен от…» (а иначе, как бы я был свободен «к»?). Это лишь разное лингвистическое выражение одного и того же. Здесь нет первичного и вторичного, это одно и то же. Правда, я всё же буду говорить о свободе, как, прежде всего, о «свободе от…», хотя и «свобода к…» подразумевается. Причина в том, что мне так привычнее, и, по-моему, нагляднее. Впрочем, умаления другого тут ни в коем случае нет. Отсюда, с этой оговоркой, и получается, что свобода – это независимость от … И ничего иного под «свободой» мыслить нельзя.

Что ж, выходит, что человек жаждет того, чтобы на него давили как можно меньше, чтобы он был как можно более свободен от разного рода власти. В этом заключается его естественное стремление, и на этом, во многом, строится общественное развитие. Тогда спрашивается, а откуда и зачем у нас такое естественное стремление? Впрочем, я об этом уже говорил и ниже лишь обозначу.

Что даёт человеку свобода? Выбор и, само собой, саму свободу действия. А чему это нужно? ВКП того не надо; ВКП боится выбора и многих дорог, ибо от того сплошное беспокойство и мучение. Зато так хочет ВКС. Ведь так можно лучше самоутвердиться; так можно выбирать, стремиться и достигать. Психологическая основа свободы есть ВКС. Общественное стремление к свободе – это одно из общественных выражений ВКС. К слову сказать, все ограничения свободы (государство, закон, нормы поведения) от ВКП. Не зря свободы всегда больше всего хотят низы общества, а верхушка либо хочет слабо, либо только на словах. Ведь, в среднем, ВКС у низов сильнее: они хотят большего и их эта жизнь не устраивает. Отсюда относительная слабость ВКП (за что ей держаться? На чём строить свои доводы?) и усиление ВКС именно у низов. Как следствие (от силы ВКС и слабости ВКП), желание большей свободы. В верхах же наоборот, жизнь устраивает (ВКП сильно), а стремиться особо не к чему. Да и если есть к чему стремиться, то такое стремление всегда слабее, т.к. ВКП сдерживает активнее. Отсюда слабость ВКС и меньшее желание свободы. В общем, как ни крути, а исток в желании свободы прослеживается только один – ВКС.

Хотя, и это следует отметить, и ВКП желает быть свободнее. Но это всегда частность, а не коренное стремление. Если меня обирают налогами, не дают тем самым сытой (а значит, спокойной) жизни, то ВКП, естественно, для своего же спокойствия хочет быть свободной от налогов. Впрочем, и не высовываться тоже хочет (типичный пример неоднозначности целей). Правда, как только эта цель будет более или менее достигнута, ВКП тут же успокоится. На этом, кстати, власть (любая) и играет. Людское ВКС всегда хочет большего, это вполне понятное стремление, но если всё нормально, то ВКП не хочет. Отсюда много разговоров, но мало дела. Людям вроде и большего хочется, но и сейчас жизнь устраивает. Власть на такое стремление реагирует слабо (и правильно делает), потому что так человек ещё не опасен. Кроме разговоров и небольших частных выпадов человек ещё ничего не сделает, а власть такие мелочи мало интересуют. Но со временем и ВКП такая жизнь перестаёт устраивать; ВКП тоже становится неспокойно. Вот тогда человек перестаёт держаться за имеющееся, у него появляется действительно сильное стремление к большему, и вот тогда возникает реальное опасение для власти: мысли, бунты, революции… Хорошая власть (умная и наблюдательная) эту метаморфозу в психике человека видит и кидает подачку. Немного ослабляет налоги (всё по мере надобности), отменяет какие-то преследования, кого-то (в людском понимании виновного) наказывает и т.п. Всё это делается ровно с тем усилием и в той мере, чтобы ВКП успокоилось. Тогда снова ВКП держится за то, что есть, большего не желает, человек снова не знает, чего хочет (то ли большего, то ли и так неплохо), и ситуация для власти перестаёт быть опасной. На этой игре с ВКП человека и строятся отношения власти к людям. Так делались, делаются, и будут делаться все преобразования в обществе, идущие от власти. Потому, в общем-то, и прогресс, и больше свободы, а государство стоит и никуда не девается. А ВКС… Да пускай себе хочет на здоровье!

Так мы, кстати, совсем вплотную подошли к вопросу о роли свободы и её ценности в нашем обществе. Само собой, роль свободы в том, чтобы ВКС имело поле для деятельности. Нет свободы (вообще никакой, даже пальцем пошевелить) – нет ВКС. Хотя, с другой стороны, если государство тоталитарно, то для ВКС – это самое удачное устройство общества. Ведь так есть и цель, и значимость её достижения (удовольствие от достижения) куда выше, чем в обществе свободном. Но это только, когда тоталитаризм не слишком сильный, т.е. какая-то свобода всё-таки быть должна, без этого никак. Типичный пример тому – СССР. Хорошо ли было в СССР при Сталине? Вряд ли. И не видели мы в тот период примеров борьбы, подпольного творчества, бунтов… Свободы слишком мало и ВКС практически бездействует. А тоталитаризм при Брежневе или, тем более, при Горбачёве? Какой разгул для ВКС, такое удовольствие для многих и многих людей! Так что в идеале свободы должно быть ровно столько, чтобы можно было действовать, но ещё не всем и не по-всякому (этакая «полусвобода»). Тогда и ВКС есть, где развернуться, и удовольствие неописуемое. При Сталине же ВКС развернуться негде, и поэтому человеку плохо; сейчас наоборот, слишком много свободы, развернуться есть где, но удовольствия мало. Ибо, что действительно особенного в том, что я этого достиг? Всё равно, я один из многих, или, по крайней мере, так могут сделать очень и очень многие. Всё обесценено.

Таким образом, ценность свободы в том, что ВКС может действовать, что приносит человеку определённое удовольствие и делает его счастливее. Или, говоря в общественном масштабе, создаёт довольство в обществе, т.е. делает общество здоровым. Если же свободы нет, то ВКС плохо, человеку плохо, обществу плохо.

Это само собой и это первое. Второе и самое близкое из важного – прогресс (культурный, технический…). Ведь что прогресс делает? Его делает ВКС, а ВКС нужна свобода. Не зря застои в развитии общества (и в науке в частности) – всегда в периоды минимальной свободы (средневековье, СССР 20-40-ч г.г.), а наивысшие пики развития во времена свобод (сравни всю предыдущую историю человечества и один лишь XX век). Так что свобода во многом способствует прогрессу, хотя и нельзя сказать, что прогресс напрямую и жёстко привязан к свободе. Но тем не менее, определённое взаимовлияние прослеживается вполне отчётливо. Это вторая ценность и роль свободы в обществе.

Третье самое сложное, но и самое важное. По сути, это продолжение предыдущего, но глубже (касается самых основ) и несколько шире в понимании. Свобода делает общество обществом, усложняет и улучшает отношения в нём, не даёт застояться и развалиться. Что? Говорите, что свобода общество разрушает? Да, и конечная свобода – это анархия, т.е. смерть общества? Вы правы. Это точно так же, как вода позволяет человеку жить, но и её переизбыток приводит к смерти. Вода дарует и жизнь, и смерть в зависимости от количества. Со свободой та же история. Свобода убивает общество (когда её слишком много), и не даёт ему умереть (если свободы слишком мало). Свобода должна быть, но в определённом количестве. Количество же это индивидуально для разных ситуаций, разных культур, разных уровней развития человека… Она определяется только эмпирическим путём, а потому неблагодарное это дело – говорить о золотой середине, да и не о том речь. Важно то, что свобода обществу нужна.

Свобода, помимо вышеозначенного, позволяет людям общаться. Чем меньше свободы, тем меньше общения, и тем оно ущербнее. Причём, общение это не только на словах, но и в сферах экономики, науки, культуры, власти… На общении же стоит всё общество, это его фундамент. Без общения будет кучка людей, но не общество. Именно через общение общество вообще живёт, развивается, усложняется и т.д. и т.п. И в этом едва ли не самая главная ценность свободы. Это глубоко, широко, сложно… Но во многом роль свободы для нас с вами именно в этом и заключается.

Всё остальное (прочие роли), пожалуй, не столь важны, да и наверняка выводится из вышеозначенного. Так что роль свободы переоценить трудно. Хотя, подчеркну ещё раз, «слишком хорошо – тоже нехорошо». Когда свободы становится избыточно много (т. е. когда ВКС уже не знает, за что хвататься, чтобы показать значимость человека), человек начинает ею злоупотреблять. Ведь надо же как-то выйти за рамки (у многих ВКС на меньшее не согласно), а рамки эти так далеки… Значит, надо не просто книжку написать, не просто жить в достатке, не просто быть сильным, а надо быть таким жестоким, чтобы из ряда вон, надо столько заработать, чтобы ходить на золотой унитаз… И вот вам уже безнравственность, беспринципность, жестокость, ненависть… И, в конце концов – распад общества и «война всех против всех». Это другая сторона свободы. Потому лучше всего свободы вдоволь, но не слишком. Вроде, как в 60-70 годы на Западе. Уже не тоталитаризм и не жёсткость законов, но ещё и не столько вольностей, как сейчас, когда всё обесценено так, что страшно смотреть. Впрочем, «лучше» – это кому как кажется; даже спорить не хочу. А по поводу свободы, как явления нашей жизни, я вроде бы сказал всё, что хотел. Переходим к следующему.

Власть

Власть, вообще, можно понимать двояко: как власть моя и власть надо мной. Можно также сказать, что существует «параллельная власть», т.е. не моя и не надо мной (как у милиционера его коллега – милиционер). И этот вид тоже имеет право на существование, правда с оговоркой: эта власть для меня (для данного человека) только по названию. Т. е., по сути, это не власть, ибо она таковой не воспринимается. Правда, воспринимается кем-то другим, но тогда это и вид другой. Однако ж введение такого вида в этом случае нам ничего не даёт, а значит, что есть эта власть, что её нет – безразлично. Другое дело, власть и люди так переплетены, что власть безразлична всем просто не бывает, кто-нибудь под неё да подпадает. Хотя, повторюсь, если говорить не об обществе в целом (игнорируя многих), а именно об обществе и образующих его личностях, то такая власть и не власть вовсе, а пустой звук. Поэтому данный момент я опускаю.

Но что нам с того, что существуют два этих вида? А от этого и надо плясать. Ведь изначально надо сказать об основах; основы же разные. Впрочем, к чему все эти длинные объяснения? Ещё в позапрошлом разделе было сказано, что власть для себя желает ВКС (ведь это и есть самоутверждение, т.е. сохранение себя, как социального индивида), а власть над собой – ВКП (чем меньше выбор, тем меньше ответственности, тем меньше надо решать, а значит тем спокойнее). Иначе говоря, истоки у этих двух видов власти совершенно разные. Отсюда поголовное стремление, как иметь власть, так и отказаться от неё (последнее масштабнее, но менее заметно). Отсюда и разное отношение к власти, и разные оценки, и разная степень важности/никчёмности.

Что необходимо отметить в масштабе всего общества, так это то, что эти виды властей не разделены. Власть и есть власть, кто бы ею не обладал. Но общество складывается из отдельных людей, а для человека очень большая разница, он ли командует или им. С этих двух позиций (от человека и от общества как такового, неличностного) я и буду говорить о власти вообще.

Начну с первого. Нужна ли человеку власть, и зачем? Может, лучше не иметь власти совсем? Ответ: власть человеку нужна. Пусть она будет выражаться в собственности, в положении, в авторитете… да в чём угодно! Но без власти человек быстро перестанет быть человеком. ВКС требует самоутверждения, а значит, требует власти. И отнять у человека возможность её достижения – это то же самое, что нагружать его проблемами и не давать ни минуты отдыха психике. Только в последнем случае нивелируется ВКП, но всё равно одна из двух воль, которые и отличают человека от животного. Без власти психика будет находиться в ужасающем состоянии (ВКС же всё равно хочет), а значит, и человек будет мало похож не то что на счастливого гражданина, но и на человека вообще. Так что с этой стороны, власть – это необходимая и естественная потребность любой личности. Человек имеет право на власть, ибо по своему устройству власть ему нужна. С другой стороны, человек совсем не хочет власти. Власть – это одно беспокойство (особенно её достижение), а беспокойство не нужно уже ВКП. ВКП власти не желает, а значит, не желает её и сам человек. Мы, тем самым, находимся между двух огней: мы и хотим, и не хотим одновременно. Как следствие, и общество хочет больше свободы, больше возможностей обрести власть, но и хочет отказаться от власти; всё упорядочить, подчинить правилам, законам, а управление отдать на волю «избранным», кому не лень, т.е. людям государственным. И эта потребность также естественна и необходима.

Но что с того обществу? Как это «раздирание» проявляется, я уже сказал, но, спрашивается, что с этим делать? Вот тут я вплотную подхожу к обсуждению власти вне личности, в контексте общественного. И, прежде всего, интересно, что делать? Давать человеку власть или не давать? И если давать, то сколько?

Да, человек и сам не знает, нужна ли ему власть, и хорошо ему будет от того или плохо. Но что это значит? Если человек, вот сейчас, вроде бы хочет пить и не хочет, то что? Отнять воду и запретить ему пить вообще? Нет, это его естественная потребность, отнимать нельзя. Так что же, залить его водой, чтобы плавал и пил, пока не лопнет? Тоже нет, ведь и не пить он тоже (порою) хочет; и это естественно. Вот вам прямая аналогия. Попробуйте решить, исходя из этих крайностей. Впрочем, сразу понятно, что и так, и так вы человека угробите. Оптимальный вариант (если ещё этот человек не знает меры в приёме воды) выдавать ему определённое необходимое, но не слишком большое для него количество воды. Так и первая, и вторая его потребности будут удовлетворены. Но тогда вопрос об организации сего процесса. Кто решает, сколько воды давать? Сам человек не решит, иначе он от жадности захлебнётся в первый же день. Но и совершенно отвлечённые люди могут решить неправильно, давая или слишком мало, или слишком много воды. А если таких людей миллиарды? Вот тогда и начинаются философские и политические споры, законы, в конце концов, выборные органы власти и т.д. и т.п. Но это всё вторично (как организовать), идея же такова, что человеку власть нужно и дать, и сдержать её.

Причём, что интересно, в мировом и всём историческом масштабе, человек сам себя и сдерживает. Ведь ВКП человека изобрело государство, законы, наказания… т.е. власть государственная («всеобщественная»), в идеале должна прислушиваться к пожеланиям масс и отсюда сжимать пальцы крепче или разжимать их. Впрочем, так оно всегда и было. Власть, которая не слушает, долго не удерживается. Десятилетие-другое и начинаются бунты (эти народные крики), а если и так власть не услышала, то смерть ей, революция. Но это, как вы и сами наверняка знаете, не такое уж и частое явление. Так что власть слушает, как правило, хотя и реагирует с некоторым запозданием. Тем самым люди имеют столько возможностей в достижении власти (т. е. выбор и свобода), сколько на данный момент для данных людей требуется. Исключения из этого правила – кризисы (существенные), которые встречаются, в общем-то, редко.

Говоря другими словами, люди сами и определяют количество необходимой им власти. Конечно, может быть и много недовольных (как излишком, так и недостатком потенциальной власти), но, говоря об обществе, подразумевается среднее, в масштабе целого личность теряется и не учитывается. В свою очередь, такое определение количества власти указывает на ряд прелюбопытных вещей. Во-первых, отсюда видно, что человеку власть действительно нужна; это естественная и необходимая потребность. Во-вторых, человек хочет и власти над собой. Ни первое, ни второе у человека отнимать нельзя. Да, он (конкретный человек) сам отказался от власти, это его дело, но заставлять его отказаться – значит убивать именно как человека. В-третьих же, такое установление (от «среднего человека», от «среднего подсознания») указывает на то, что любым общественным изменениям должны предшествовать изменения психические. Последнее же в естественной среде есть процесс эволюционный. Нельзя взять и в один день внешними силами изменить устройство и отношения в обществе. Это под силу только психике, а ей революции неведомы. Как сказал Герцен: «Нельзя людей осовободить в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри». Для тех, кто не понял, повторю яснее: революционные изменения в обществе бесполезны и бессмысленны; революцией нельзя добиться ровным счётом ничего, кроме перетасовки власти. Тем более нельзя революционным путём дать людям больше или меньше власти. Они тогда ею либо не воспользуются (как в начале 90-х в России), либо всё равно найдут себе власть и способы самоутверждения (как на заре СССР: в жестокости, в теневом бизнесе…). Другое дело, если сам народ созрел для большей власти, а государство не даёт. Тогда полезно и прорваться. Но вся польза от таких революций только в этом прорыве, перескоке и заключается. Порою революции действительно нужны, если власть совсем обнаглела; тогда правителей можно и поменять. Но смена организации общества (кардинальная), отношений, устоев – это уже дело не только бесполезное, но и вредное. Впрочем, я снова отвлекаюсь.

Однако же, кажется, я сказал всё. Власть человеку нужна, нельзя у него её отнимать. Но нельзя и давать слишком много власти, ибо с другой стороны, власти человек не хочет. Потребность же определяет каждый для себя. Надо только давать возможность актуализироваться этой потребности, но и не в ущерб тому же стремлению остальных. Как и всё в этом мире, власть чем-то хороша и чем-то плоха, но вот и надо стараться придерживаться золотой середины, а не кидаться в крайности, уничтожая тем самым человека. Власть обуславливает неравенство, власть его детерминирует, но ведь неравенство – это идеал; это естественно. Нельзя заставить людей быть равными или отказаться от власти (власть всех, кстати, = ничья власть); это и противоестественно, и жестоко, и глупо, и, в сущности, бесполезно. Да и, в конце концов, надо признавать за человеком его потребности.

Ценности

Прежде чем говорить о ценностях, скажу немного об идеале. Идеал – это нечто совершенное; нечто такое, лучше чего и быть не может. У человека таких идеалов несметное количество и ранее я именовал их целями. т.е. идеал и цель – это одно и то же, только слова разные. Но чисто лингвистически разница всё-таки есть. У того же человека принято говорить, что есть много целей и идеал его самого. Иначе говоря, идеал – это совокупность всех целей. Есть цели: быть честным, быть сильным, быть богатым… В целом же человек хочет видеть себя честным, сильным, богатым… Это есть его идеал. Это, конечно, и цель, но актуально, как таковой, она не выступает, она распадается на множество целей, к которым человек и стремится. Актуально же эти частности называют целями (как нечто более мелкое), а общее называется идеалом (как наиболее содержательное). Так для человека.

В обществе же мы не говорим «цели»; не принято говорить «общественные цели». Но, в то же время, вполне свободно оперируют словосочетанием «общественный идеал». Который означает какое-то абстрактное среднее идеалов всех людей данного общества. Выходит, идеал у общества есть, но ведь он состоит из частных целей. Как же тогда называют «общественные цели»? Правильно, ценностями. Таким образом, ценность – это средняя обобщенная цель каждого человека в данном обществе. т.е. ценности – это другое название (и не более того) «общественных целей». Весь вопрос только в словоупотреблении. На самом же деле, ценность – это цель.

Сразу скажу об истоках ценностей. Исток – «Сверх-Я» человека. И далее ВКП и ВКС. Подробнее об этом в «Человек, как он есть». На этом о психологии – всё.

Но это так, чтобы сходу расставить все точки над «i». Это не интересно. Интересно же то, правильно ли я понимаю ценности, и какова тогда ценность этих ценностей (извините за тавтологию)? И здесь я, прежде всего, отмечу всё то же лингвистическое отличие. О целях принято говорить «быть» («быть добрым», «быть богатым»…) или «иметь» («иметь хороший дом», «иметь машину»…). О ценностях же так не говорят. Ценности – это имена собственные: доброта, дружба, ответственность… Отсюда трудности. Достаточно просто из цели «быть добрым», имеющейся у очень многих (т. е. когда можно говорить о ценности), вывести ценность «доброта». Но как назвать ценность из цели «быть киллером» (цель весьма распространённая в России начала 90-х годов)? «Киллерство»? «Убийство»? получается какая-то несуразица. Ценность, выходит, такая есть, а название не придумаешь. Хотя реально это не имеет никакого значения. Но как говорить? Я не буду исхитряться, и в таких случаях я буду называть ценности по содержанию (названию) самой цели, т.е. в данном случае ценность будет «быть киллером». А потому будем считать, что с этим разобрались.

«Но, – возразят мне многие, – какая же это ценность? Ценности – это любовь, доброта, а вы – убийство! Никакая это не ценность! И Вы, следовательно, даже в истоках не правы». Возражение понятное, но глупое. Давайте пойдём от общего. Доброта – это ценность? Бесспорно. Ценность на том основании, что люди не хотят, с одной стороны, быть плохими и злыми (хотя, разумеется, далеко не все), они хотят быть добрыми. Ведь если бы не было такого желания, то какая же это (доброта) ценность для людей? Это был бы пустой звук, а не ценность. В свою очередь, что значит «хочу»? Это значит, есть такая цель. Не было бы цели, человек и не хотел бы. Ибо зачем ему хотеть, если ему это не нужно? Значит, исток ценности «доброта» в цели «быть добрым», которая имеется, повторюсь, у большинства людей. По поводу большинства, кстати, подразумевается само собой. Если такую цель имеет всего несколько человек, то это не общественная (по определению, имеющаяся у подавляющего большинства), а частная цель, т.е. не ценность. Ценность – это именно обобщенное. Это к слову.

Далее, получается, что доброта (а равно и дружба, любовь…), как ценность исходит всё-таки из цели. Тогда спрашивается, почему ценности – это только «хорошие» цели? Кто это выбирает? Кто решает, что вот это цель «хорошая» и общая – значит, ценность. И эта цель тоже общая, но «плохая», значит не ценность? Кто ставит границу между «хорошим» и «плохим»? Даже нет, не так должен звучать этот вопрос: кто додумался ставить границу между «хорошим» и «плохим»? Как можно поставить то, что нельзя поставить в принципе? «Хорошее» и «плохое» очень относительно. Тот же СССР образца 40-х годов. Цель «помогать ближнему» выродилась окончательно. Да, на словах она была, но кто её действительно имел? И, с другой стороны, у всех (почти у всех) была цель «разоблачить какого-нибудь врага». Просто поголовное увлечение. Что на самом деле есть стукачество или даже предательство. Вот вам ценность «предательство», и отсутствие такой, казалось бы незыблемой ценности, как «взаимопомощь». Предательство – это хорошо, а помощь – плохо. И как здесь провести демаркационную линию?

Плохое и хорошее – это человеческие оценки, это субъективность. Это далеко не объясняет и, более того (да и, прежде всего) – это «от человека», а не «от природы». Природа не делит на хорошее и плохое, для природы все цели равны. Ибо у всех у них один исток, одни проявления и одни свойства. Цель и есть цель. А то, что для человека… Это вопрос уже совсем иной.

Таким образом, ценность – это всё-таки общая цель. Думать иначе – значит думать «от человека», а не «от природы» (от реальных основ); поддаваться стереотипам. Такое понимание ценностей (единственно верное) говорит о том, что, во-первых, ценности могут быть какими угодно (и популярность, и богатство, и то же быть киллером…), и, во-вторых, что не существует никаких абсолютных, вечных ценностей. Все ценности относительны и преходящи. Правда, одни приходят на несколько лет и исчезают, а другие остаются тысячелетиями, но это вопрос непринципиального количества. Поэтому все эти разговоры «философов-моралитиков» лишены всякого смысла. «Мы теряем свои ценности», «ценности перестают иметь значение» и т.д. Конечно, ценности можно и терять, и приобретать, но почему-то принято (у многих) считать, будто есть несколько ценностей, которые вечны и которые уж никак нельзя заменить на другие (ведь так и общество развалится). Я же скажу, что очень даже можно. В процессе смены ценностей, в процессе отмирания одних и прихода на их место новых нет ничего странного. Конечно, есть ряд и «вечных» ценностей, т.е. таких, которые присутствуют почти во всех обществах (не убей, не укради и т.п.). Но, во-первых, это именно «почти» (есть и исключения), а во-вторых, чтобы общество не разрушило само себя, такие ценности должны быть, потому они и встречаются везде. Т.е., есть данные ценности – есть и общество; нет их – нет общества. Следовательно, везде, где общество, там и такие ценности. Иначе – деградация и саморазрушение. Они попросту оптимальны, но и не более того. В целом же – общество развивается, открываются новые возможности, и, как следствие, новые цели, а далее из этих целей образуются ценности. И наоборот, что-то перестаёт быть значимым, и цель ослабляется, ценность отмирает (как сейчас с такой ценностью, как «семья»). Это вполне естественный процесс развития. Плохо было бы наоборот, если бы ценности долгое время оставались одними и теми же, что означало бы застой в обществе, со всеми вытекающими отсюда плачевными выводами.

Мне могут возразить, мол, вымирает хорошее, а на его место приходит плохое. Но это, повторюсь, относительно. Были ценности «взаимопомощь» и «не выделяйся», стали же «будь сам за себя» и «будь богаче всех». Плохо? Хорошие ценности сменились плохими? Не согласен. Так получается, что гуманнее держать человека в нищете и всячески попирать его «Я», чем ежели он будет богатым и будет личностью. Неужели ж общество из нищих серостей лучше общества из богатых сытых Личностей? И вообще, хватит об этой относительности.

Ценности – это «общественные цели» и этим, в общем-то, всё сказано. Виден и исток, и их содержание, и их значимость, и их роль в обществе. Ни добавить, ни убавить. Просто «проинтегрировать» конкретные индивидуальные цели – и вот вам ценности. Всё. Да и, кстати, пора бы уже поговорить и о собственно сферах жизни общества.

Собственность

С основными понятиями, организующими наше общество, более или менее мы разобрались. Перехожу не к понятиям, но к сферам, также основным и также, прежде всего прочего, организующим опять же нашу жизнь. Начну с экономики. Ибо что ближе к телу, если не само тело? И как я говорил во введении, экономическая сфера социального бытия будет у меня представлена тремя главами: собственность, трудовые отношения и труд. Именно эти институты я считаю ключевыми в образовании всей экономической сферы. И здесь на первом месте у меня стоит вопрос собственности. На первом же, потому что от его решения во многом зависят решения последующих вопросов, да и вопрос этот очень уж близок к вопросу о власти, который был рассмотрен буквально только что.

Что же такое собственность? А точнее, собственность частная? В самом широком смысле, – это всё, что моё. Моё же то, на что я имею такие права, которых не имеет больше никто. В общем-то, определение хоть и широчайшее, но зато безошибочное; уж точно включено всё. А раз уж этодостоверно (что моё), то от того я и буду отталкиваться. Что может быть моим? Моё, естественно, тело; мои мысли; моя работа; мой отдых; моё поведение и, наконец, мои вещи, которые можно так же разделить на живые и неживые. Столько видов и есть. На всё это я имею эксклюзивные права, это действительно моё, моя собственность.

Однако ж, не всё я буду рассматривать пристально, хотя скажу, так или иначе, обо всём. Ведь что-то более спорно, что-то менее; что-то интересно или наболело, а что-то нет. В этом, я полагаю, нет ничего страшного. Плюс к этому, что хотелось бы ещё отметить, главный вопрос этой главы, который так и будет сквозить везде и всюду, это вопрос о частной и общественной собственности. А если точнее, то, что лучше, что естественнее, что имеет право на существование, а что нет и т.п. Предложу же я вашему вниманию два вида собственности: интеллектуальную и вещевую (выраженную двояко: право собственности на живое и неживое). По крайней мере, в философской и экономической практике этим видам всегда уделялось наибольшее внимание. Потому я и буду соблюдать пропорции. Начну же, с чего попроще (конечно, на мой взгляд), а именно с собственности интеллектуальной.

Мысль только тогда становится собственностью, когда она приобрела осязаемое выражение? А если я просто мысль высказал, она моя (собственность), или незадокументированная мысль – это ещё общее, и прав у меня на неё никаких? По закону, это ещё общее, но тогда получается, что моя мысль не моя? Нелепость какая-то. А если высказанная мысль принадлежит мне (казалось бы, разумеется), то невысказанная чистая мысль, моя? Извиняюсь, моя мысль, она – моя? Получается, что всё это моя частная собственность, и я имею на неё все права. Вроде логично и вполне естественно; так и надо. Но когда говорят, что собственность должна быть общей, то что же? И мысли мои уже не мои, а общие? Значит, я уже не я, а абстрактное общее? Думаете, я утрирую? Хорошо, но ведь при общественной собственности все патенты, изобретения автоматически становятся общими, и я не имею на них никаких частных прав. Да, придумал я, но что с того? Всё равно у меня этой собственности нет. И, по мнению коммунистов (и т. п.), всё правильно, всё справедливо, так и надо. А если я просто выскажу (документально не оформлю) какую-нибудь полезную мысль? Тоже, это будет уже не моё, у меня снова нет прав на свои слова. И далее мысли, догадки и т.п. мыслительная деятельность, получается, если всё общее, то и это общее (ибо, где граница? Кто её сумеет поставить?); у меня нет права на самого себя. Я, таким образом, не имею в собственности (моей, частной) даже себя самого; я общий. Отсюда, к слову сказать, и следуют все эти «незаменимых людей не бывает», «общество – всё, человек – ничто» и т.д. и т.п. Так что же лучше: общественная собственность или частная? И возможна ли здесь собственность общественная? На эти вопросы я отвечу чуть позже, сейчас же далее.

Далее – собственность на материальное. И сначала немного о собственности на живое. Да-да, человек имеет право на обладание, как собственностью, живым. И это не рабы, рабы – это скорее вещи, нежели люди; рабы за людей не считаются; к ним не испытывают человеческих чувств. Потому, это живое относится более в следующий вид собственности. Сейчас же о другом. Например, собака – это моё? Бесспорно. А жена – моя? А чья же ещё? Я имею соответствующие права и на жену, и на собаку; другие этих прав не имеют. Значит, если права только у меня, это моя собственность. Правда, не зря я этот вид (на живое) выделил отдельно: в таких ситуациях отношения двусторонние. Я тоже не бесконечно волен в своём произволе, как с материальными вещами. Я не могу по своей прихоти продать, сжечь, выкинуть, поменять свою жену без её на то согласия. Она тоже имеет права. Вещь же прав вообще никаких не имеет; я что хочу, то с ней и делаю. Но, тем не менее, хотя у объекта собственности есть свои права, у меня тоже есть права, отличные от прав остальных. Настолько отличные, что я могу сказать «моё», а более никто так сказать не может. Потому и собственность. Но там, где есть собственность, есть вопрос и о частной, и об общественной собственности. Нужна ли здесь частная собственность, и зачем она нужна? Впрочем, и тут решение этих вопросов будет позже, после разбора последнего вида.

Напоследок же я оставил собственность вещевую, собственность на неживое. Вот где слюны набрызгано моря и океаны! Впрочем, что такая собственность существует (а равно, и что она из себя представляет) понятно и ребёнку. Не спорю, если вдаваться во все правовые тонкости, да если ещё и по частным проблемам, то тут столько всего неясного! Такие сложности! Но я в такие дебри не лезу и лезть не хочу. Я, так, по верхам, философски. А раз уж понятно с содержанием, то пора бы уже, наконец, перейти к вопросу о частной и общественной собственности. И, кстати сказать, именно в этом виде вся проблема (да и её решение) видна как нельзя лучше.

Вы поклонник общественной собственности? Тогда не вдаваясь в пространные философские размышления, назовите мне хоть один пример, когда общество, построенное не на частной собственности, процветало или хотя бы вообще существовало. Нет таких примеров. Да, общины были, даже и процветали, но только до тех пор, пока делить нечего и пока членов общины немного. И это, извините меня, не общества, а именно общины; как только община перерастает в общество, вся общность тут же и разваливается. И так было везде и всегда.

Первобытные общины? Так и делить было нечего, да и народа мало. Как только появились хотя бы первые хорошие орудия труда, община тут же и распалась. Ранние христианские общины? Всё хорошо, пока опять же не появилась собственность, т.е. стало можно чем-то обладать; до того же не было частного, потому что вообще ничего не было (самое необходимое не в счёт). Древнерусские общины? Это те, в которых люди, заработав, отделялись? А в общине были только те, у кого ничего не было, т.е. те, кто при всём желании не мог обладать своим (ибо, откуда его взять?) и, как следствие, не мог отделиться. Появился достаток – снова конец общине. Общины Оуэна? Та же история. Появился достаток, появилась и частная собственность. Или пример по поводу перенаселения, (хотя к предыдущему это тоже относится). Не помню всех деталей, но в 60-е годы хиппи организовали достаточно большую общину. Всё у них было общее (ибо ничего у них и не было), и всё было хорошо, пока членов общины не стало слишком много. И когда стало невозможно видеть всех и каждого, когда из-за того перестали оглядываться друг на друга (легче затеряться), то появилось и разделение общества на классы, и правящая верхушка (привилегированная), и законы, и право на своё (читай, собственность), и, в конце концов, появились свои деньги. Вот и всё. И если общественная собственность – это так замечательно, то почему такая организация не жизнеспособна? Почему, если люди не могут жить в условиях общественной собственности (а это доказывает нам вся история человечества), эта организация наилучшая? Что хорошего, если все так только мучаются, следят друг за другом (соответственно, и отношения), озлобляются и нищают, как духом, так и телом? А, товарищ коммунист, что хорошего? Историческая необходимость? Если все больше и больше хотят своего, если институт частной собственности всё крепчает и крепчает, то… Зреет собственность общественная? Из чего вы это выводите? Где вы видите такие факты и такую динамику? А из брехологии и я могу не хуже вас вывести необходимость всего, что только может быть. Или это справедливо? Справедливо (даже если судить с ваших неверных позиций) всем иметь одинаково, но уж никак не иметь вообще. Ибо, если общее, то, кто наглее, тот и пользуется, и где же тут справедливость? Или так человек реализует себя? Наоборот, теряется в массе, ведь, чем он тогда выделяется? Или так лучше экономическое развитие? Во-первых, покажите мне хоть один, опять же, исторический пример (повторюсь, небольшие общины – не в счёт, здесь другие психологические нюансы). Во-вторых, с чего вдруг человек будет лучше работать на других, чем на себя? Человеку испечь себе десять буханок хлеба хотелось бы, а испечь те же десять буханок и раздать их другим? На кой чёрт? Что ему за это будет? А если не будет? А если будет несопоставимо? А если кто-то обделит? Ведь так думает человек (таково уж человеческое свойство – неуверенность). Как у Гоббса: «Из-за равенства проистекает взаимное недоверие». И вот уже ни работы, ни качества, ни результатов, а всё так, лишь бы отделаться. Вот этому пример есть, – СССР. Так же Китай, который так же летел в тартарары, пока не одумался и не встал на путь развития частной собственности. А как встал, так и наиболее динамично развивающаяся страна во всём мире. Вот этот пример во сто раз лучше всякой философии, но он, извините, не в вашу пользу. Впрочем, я явно увлёкся. Для коммунизма у меня отведено отдельное место. Сейчас же – чисто собственность.

Но, может быть, то прошлое, а вот в будущем… Что ж, давайте перейдём от практики к теории и скажем, что такого «хорошего» в общественной собственности. Из прошлого видно, что для возможности существования общественной собственности необходимо три вещи: 1) соответствующие люди, 2) соответствующий уровень жизни, 3) соответствующее количество людей. Далее по порядку.

Сколько бы народу ни было, как бы бедно все ни жили, но и здесь может найтись (и обязательно найдётся, «свято место пусто не бывает») человек, который и горсть зерна назовёт своей и никому не даст. А если таких людей, «жадных до своего», большинство (как, например, сейчас), то о какой общественной собственности может идти речь? Глядя на него, и все будут называть вещи «своими» (а чем я хуже? А то сосед прикарманит). Тут же и конец общему. Уже в самом человеке заложена вся невозможность общественной собственности. Почему? Об этом чуть ниже. Пока – сам факт. Для такой экономической организации нужны соответствующие люди. А такие люди – исключения. В общественном же масштабе, уже исходя из этого, можно утверждать, что «воцарение общественной собственности» – это утопия и полный бред. Чтобы была общественная собственность, нужно сначала переделать саму человеческую психику, а именно… Нет, после.

Второе. Собственность только тогда общественная, когда её нет как таковой; владеть попросту нечем. Здесь вообще можно говорить, что общественная собственность (существующая реально) означает не то, что подразумевается под этим словосочетанием, а попросту отсутствие всякой собственности. Если у людей из одежды – одни тряпки, из еды – один хлеб (и то будут кричать: «Не тронь, мой кусок!»), а живут все под открытым небом, то, что делить? Что я могу себе присвоить? Мне просто нечем обладать. А то, что есть… Хлеб могу присвоить? Не имея средств к его производству (у меня же нет собственности), что я с того выиграю? А больше мне взять нечего. Вместе же хотя бы больше шансов выжить. Но уровень жизни растёт, появляется хорошая еда, хорошие орудия труда, хорошая одежда… Почему я должен делиться своею хорошей одеждой, которую я так старательно себе шил? Это моё! Орудия труда? Кто ими обладает, тот обладает едва ли не самой жизнью. Так почему же, если подвернулся случай, нельзя присвоить их себе? «Я могу иметь больше, чем имею», – вот основа перехода от общественной собственности к частной. И основание собственности общественной: всё равно большего я иметь не могу. Так устроен человек. Человек хочет большего, и когда это большее появляется, он его, по возможности, присваивает. Откуда такое желание? См. далее. Так что, общество с общественной собственностью – это общество нищих, и иначе быть не может. Человек же нищим быть не желает, значит, не желает (никак!) и общественной собственности, следовательно, она невозможна.

Третье. Хорошо, когда все, как на ладони. И даже важно здесь не то, что сам всё видишь (и можешь всякого одёрнуть, если что), а что сам на виду. Родственники, друзья, знакомые… У них же отнимаешь. Стыдно как-то. Так можно что-то простить, где-то договориться «по-братски». Так вовлечённость в общественную жизнь куда сильнее и так можно и делиться (со своими же, со своей семьёй, делишься). Но если народа много? Если хотя бы тысячи (иногда, до сотен, это ещё работает, пусть и хуже, чем с десятками), не говоря уже о миллионах и миллиардах? Перед кем мне должно быть стыдно? Перед друзьями и родственниками? Так с ними я всё так же делюсь, а вот с каким-то незнакомцем… Чего ради я буду с ними делиться? Я лучше себе, своим приберегу. Да и, где уверенность? В друзьях я более или менее уверен, я их вижу постоянно, особо не утаишь. Но когда людей много, многих ли я вижу, и многие ли видят меня? Я уже не вижу, перестаю быть уверенным в своих коллегах. Я начинаю подозревать, что вот он (незнакомец с большой мордой) что-то не отдал, что-то имеет своего… А значит, ему живётся лучше меня (у него ведь есть, а у меня нет), но чем я хуже? Он же может отнять у меня? Может, ведь я не знаю, кто он, и что делает. Так лучше я себе припрячу, на всякий случай. И так, от неуверенности, думает каждый. И вот уже у всех своё, а об общественном и слушать никто не хочет. Общественная собственность не может существовать в большой группе людей. Общественная собственность – удел малых общин.

Так где же общественное возможно? В небольших нищих общинах, состоящих из удачно подобранных (как специально, так и волей случая) людей. Все эти условия обязательны. Если не соблюдается хоть одно из них, соблазн присвоения становится слишком велик, и общее быстренько трансформируется в частное. А теперь подумайте, возможна ли в масштабах современного общества частная собственность? Если вы ответите, что возможна, значит, вы либо идиот, либо коммунист, что, в сущности, одно и то же. Правда, казалось бы, общественную собственность можно удержать искусственно: идеей или материальной заинтересованностью. Но это всё несерьёзно. Идеи быстро надоедают, да и одной идеей сыт не будешь (а если и будешь, то недолго). А материальная заинтересованность… А что это, если не частная собственность под видом общественной? Тут уж одно из двух: либо всё равно всё общее, тогда, где моя заинтересованность? Либо если всё-таки награда моя, мой интерес, то где же здесь общественная собственность, если вся жизнь, выходит, строится на частной? Так что, и это не работает. Тем самым, последние предложения предыдущего абзаца остаются в силе.

Значит, практически общественная собственность совершенно нежизнеспособна. Но, может быть, хоть сам человек, хоть кто-то склонен к ней? Да и почему человек так сильно противится этой собственности? В чём психологическая основа невозможности? И, как обычно, всё просто. Ведь чего хочет ВКС? Самоутвердиться, т.е. выделиться. Собственность же – это одно из сильнейших средств самоутверждения. Да оно и не может не быть этим средством! От собственности напрямую зависит качество жизни, а качество – важнейший (хотя и не единственный) показатель статуса человека, это мера его самоутверждения. А какое же самоутверждение, когда у меня (лично) ничего нет? И ВКС, естественно, желает иметь своё, особенное, частное. Но может, тогда ВКП? ВКП же хочет равенства. Однако должен заметить, равенство и общественная собственность – далеко не одно и то же. Может быть всё общее, но никакого равенства, как и наоборот. ВКП хочет одинаковой собственности для всех, но не общественной. Ибо моё и есть моё, за него я спокоен, но общее… где уверенность? У меня нет собственного мирка, а значит, я не уверен в своей жизни, я нервничаю, и отчего же ВКП, в таком случае, должно быть «за»? От того, что я не знаю, что мне достанется, мне должно быть спокойнее? Так что, и ВКП тоже против. Короче говоря: всё подсознание человека против общественной собственности.

В подтверждение (практическое) можно просто-напросто посмотреть на человека, который существует в среде общественной собственности, когда всё «поровну». Это может быть и целое общество, и община, и отдел на работе, и семья (более или менее большая и с достатком). Такой человек находится в постоянном страхе и постоянно злится (раздражение – его обычное состояние). Почему страх, т.е. ВКП против? Потому что боится, что обманут, потому что не уверен, потому что боится остаться в дураках (а вдруг заговор? Вдруг меня притесняют?). Злость, т.е. против ВКС, потому что постоянно думаешь, кто хапнул больше (а почему не мне? Чем он лучше меня?); злишься, что, может, кто-то на этом имеет, а ты в стороне и т.д. Вот он, человек общественной собственности: запуганный и озлобленный. И иначе быть не может. Повторю ещё раз: всё подсознание против общественной собственности, а значит, против и сам человек.

А если человек «за»? Что же, получается, у него другое подсознание? Конечно, нет. Он может быть «за» по трём причинам: по глупости (не зная, что это за жизнь), по «ситуации» (в сущности, синоним глупости, т.е. когда общественная собственность хороша здесь и в этом небольшом коллективе, но человек переносит такую атмосферу на всё общество, не понимая всех последствий) и по убеждениям (когда цель такая). Но возьми любого (из этих) в хоть сколь-нибудь крупную общину, и он тут же начнёт злиться, бояться, и сам же весь уклад порушит. Люди просто не понимают, о чём говорят; а точнее, не хотят понимать.

В общем, человек по своей природе не приспособлен к жизни в условиях общественной собственности; он её не желает. И это касается не только собственности вещевой. Человек хочет иметь свою работу и свой отдых. Он должен иметь особенные права на свою жизнь, а иначе грош цена такой жизни, в которой каждый имеет такое же право на его жизнь, как и он. Человек хочет иметь свои мысли, свои изобретения, ибо он хочет быть особенным, хочет гордиться. А иначе, зачем придумывать, если это всё равно, по сути, мне принадлежать не будет? Что мне толку от таких мыслей? Так что должна быть и частная интеллектуальная собственность. Право собственности (если можно так сказать) на живое? Я вступаю в эти права если люблю это животное (не надо фыркать, см. «Человек, как он есть»). Ведь если не люблю, то на кой чёрт мне это живое сдалось? И отнять у него эти права (его собственность), значит, отнять у него всякую любовь. Хорошо человеку от этого (ничего не иметь, не любить, быть, в сущности, одиноким)? Вряд ли. Да и хочу ли я делиться тем, кого люблю? Что за глупый вопрос?! И здесь общественная собственность бессмысленна, вредна, да и недостижима.

По поводу всего вышесказанного, не могу не сделать небольшое отступление. Один из столпов коммунизма – общественная собственность. Значит, нужно создавать этот институт. И что же мы видим на заре становления коммунизма в СССР? Что там вещевая собственность! Никаких личных мыслей, только общественные! Искоренение собственного мнения (моего, частного) прослеживается во всей истории советской России. Частное право на отдых, на труд, в общем, на личную жизнь, тоже должно стать общим. И вот – ничего не утаить от соседа, личное дело каждого стало общественным. Человек перестал иметь свою жизнь, как частную собственность, она стала общественной. А право собственности на живое? «Любовь – порождение загнивающего империализма! В передовом социалистическом обществе не место любви!». Забыли декрет об отмене института брака? Это потом уже «семья – ячейка общества», изначально же и это хотели сделать общественным (правда, быстро бросили). Ведь как сказано у Маркса? «Упразднение обособленного хозяйства неотделимо от упразднения семьи». А вы говорите…

Да, ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин (и т.п.) не говорили, что для коммунизма (для достижения полновесной общественной собственности) необходимо, чтобы у всех были одинаковые мысли, чтобы никто в туалет не мог сходить без общественного ведома, чтобы человек не имел своих близких… Наоборот, утверждалось, что именно так человек и будет свободным, лучше сможет проявить себя. Но это всё исключительно ради красного словца; сами не понимали (или прикидывались, что не понимали), что говорят. Да это и есть всего лишь теория. Коммунистическая же теория и практика (что просто удивительно) – вещи вообще мало совместимые. Марксизм отвергает психологию, мир духовный; в обществе сплошная экономика. Но, не веря в психологию, марксизм только на ней всегда и играл. И строился СССР не на экономике (какое уж там!), а исключительно на идеологии (читай: на психологии). Или на БАМ, в Сибирь, ехали за длинным рублём? Но это, опять же, к слову.

Ленин же, придерживаясь традиций марксизма и не веря в психологию, психологию знал хорошо и пользовался ею превосходно. И где-то нутром он чуял, что одной экономикой ничего не решить. И если уничтожать частную собственность, то всю, во всех её видах. Иначе в экономику частично будут пробиваться ростки частного. Психика же, она работает во всех областях, а не только в экономике. И, казалось бы, какая связь? Нигде, ни в каких документах связи нет. Но она есть! И связь прямая. Ленин знал, что делает. И руша семью, и издеваясь над любовью, и закладывая фундамент ГУЛАГа – всё преследовало одну цель – отказ от частной собственности. Закончилось же это, как известно, разложением общества, его духовным обнищанием, экономическим провалом и прочими «радостями». Вот вам желание (всего лишь желание) установить общественную собственность. Да и, впрочем, в этом направлении не было сделано и пары шагов; так, топтание. И вы, товарищи марксисты, посмотрите на практику предшественников, посмотрите отсюда на людскую психологию, посмотрите на последствия, и попробуйте, наконец, подумать, чего вы хотите.

Ну да хватит отвлечений, пора подводить черту.

В общем, человек не только имеет право на своё, но и не может без этого. Подсознание человека, т.е. сам человек не желает ничего знать о собственности общественной; ни ВКП, ни ВКС ей совсем не рады. Общественная собственность – это утопия, глупость; явление совершенно не приспособленное к реальной жизни. Те, кто её выдумал, просто не хотели видеть даже самого очевидного в устройстве человека.

Собственность же частная… Да, от неё много горя. Но, например, от межполовых отношений горя ещё больше, так что же, давайте от них откажемся? Как? Зачем? Это, несмотря ни на что – лучшее из возможного, да и как иначе? Точно также можно сказать и о частной собственности. Более того, от секса отказаться можно, а вот от «моего/своего» лекарств нет, и вряд ли когда будут. Частная собственность даёт людям свободу. Ведь чем больше я имею, тем меньше я завишу от остальных. Частная собственность движет обществом, делает прогресс. Ведь всё делается для того, чтобы я был лучше другого, т.е. моё было лучше не-моего. Частная собственность, в конце концов, естественна и в общеприродном смысле. Это основа конкуренции. А без конкуренции – застой и гибель. Да что там, о плюсах частной собственности можно говорить долго. Хотя и минусов достаточно. Но в сравнении, частная собственность – это наилучший и реально единственно возможный вид собственности. Или вы где-то видели достойные примеры противоположного?

Труд

Что такое труд, и зачем он нужен с экономической точки зрения, вроде бы, и так понятно. А что понятно, но не совсем, о том в следующей главе. Сейчас же «немного» о другом: что такое труд с точки зрения психологической, и, в том числе, каково есть и каково должно быть отношение к труду? И, перво-наперво, разберёмся, что вообще такое труд в данном контексте.

В самом широком смысле, труд – это любое действие (не путать с не-действием, т.е. с непродуктивным времяпрепровождением). Ведь даже встать с дивана – уже какой-то труд. Но такое определение не удовлетворительно. Экономическую область труда, а она нас и интересует, оно затрагивает частным случаем, вскользь. Потому сведём к частному, конкретизируем. Труд – это деятельность, направленная на получение экономической и/или социальной выгоды. Сразу по поводу выгоды социальной. Это такая выгода, которая, так или иначе, улучшает моё положение в обществе или решает мои социальные проблемы. Это, например, вскопать огород у начальника (не заплатит, но будет обязан, а значит, положение моё улучшится); или студенту нарисовать стенгазету за «пятёрку» и т.п. Такой труд, как вы понимаете, экономической выгоды не приносит, но чем это не труд? Вскопать огород за деньги, за бутылку или, чтобы начальник меньше серчал, в чём разница? Сам труд от того не меняется, меняется только оплата. Кстати, по поводу экономической выгоды. Это не только деньги, но и вообще любые ценности, как материальные, так и нематериальные (прочитают тебе за работу стих или сыграют сценку). Ведь и это тоже оплата. Экономическая же выгода потому, что всё это имеет свою экономическую ценность. Таково определение, хотя и тоже общее, но уже по теме, ибо так отсекается труд, как хобби, т.е. труд исключительно для собственного удовольствия. Это, конечно, тоже труд, но в плане экономики он неинтересен.

Кстати, по поводу труда и хобби. Работа и хобби могут быть вещами не только противоречащими, но и порою (да и не так уж редко) вполне гармонирующими, дополняющими друг друга, а то и вовсе тождественными. Кто не знает водителей, для которых крутить руль – единственная радость в жизни? Или автослесарь, который все выходные проводит в гараже, что-то там колдуя со своей машиной? И трижды счастливы эти люди! Впрочем, не о том речь. Это так, к сведению.

Но то – труд по своему следствию, но не по содержанию. Впрочем, о содержании говорить особо и нечего. Просто предостерегу. Труд – это не только ямы копать, мешки таскать и стоять у станка. Это труд физический, но есть труд и интеллектуальный. «Да что это за труд? Сидишь, дурью маешься! Вот гвозди вбивать – это труд». И так думают многие, но думают неправильно. Само собой, это труд уже потому, что отвечает определению и вообще всем свойствам и следствиям труда. Но такими доводами людей неверящих не убедить. Если же вы, уважаемый, считаете, что думать – это не труд, то попробуйте-ка подумать! Возьмите и почините, к примеру, телевизор (стукнуть кулаком – не в счёт). Или напишите вот такую книжицу. Пусть будет полный бред, просто выдумайте и напишите! И через десять страниц вы выдохнете: «Да идите вы! Где мой молоток?» Интеллектуальный труд – это труд, да ещё какой! Хотя, разумеется, есть и исключения. Особо не устанешь, а тем более не надорвёшься, всю жизнь ремонтируя простенькие платы, ломающиеся раз в месяц, а то и реже. Это, по крайней мере, явно легче, чем таскать по морозу мешки с цементом. Но с другой стороны, тыкать светодиоды несколько часов в день в соответствующие дырки и ждать, пока они засветятся – труд физический, но и тут тоже не надорвёшься. И сравним это со срочной разработкой двигателя нового самолёта – явно сложнее. Так что, вопрос о труднее/легче – вопрос спорный, да и, в сущности, неважный. Есть такой труд? Есть. Вот и всё.

Что ж, человек как-то там, где-то и зачем-то работает. Спрашивается, как же он должен относиться к своей работе? Или обобщённо: как человек должен относиться к труду? В чём психологическая (с экономической – ясно) ценность труда?

К труду же человек, как правило, относится плохо. Причиной тому ни ВКП, ни ВКС, ни вообще подсознание. Причина – лень; тоже врождённый механизм. Не хочет человек работать, и всё тут. Исключение, когда работа – это хобби. Но это – действительно исключение, хотя не такое уж и редкое. Однако работа нужна. Тому есть несколько причин. Во-первых, причина чисто физическая: пока сходишь на работу и с работы, уже какое-то упражнение для тела. Во-вторых, работа (любая, хотя лучше интеллектуальная) полезна сознанию. Работа заставляет сознание шевелиться, поддерживает его в тонусе, не даёт отупеть. Как советовал один мой преподаватель, нужно каждый день решать пару задач по физике, чтобы мозг не усох. Но так себя надо ещё заставить. А работа заставит, хочешь ты того или нет. В-третьих, работа поддерживает в тонусе и подсознание. Особенно ВКС, заставляя чего-то желать, к чему-то стремиться. Не секрет, что чем активнее труд у человека, тем более он делает в быту. В-четвёртых, труд, волей-неволей, заставляет общаться, т.е. развиваться. По характеру – не всегда в лучшую сторону, а вот интеллектуально – всегда узнаёшь что-нибудь новое. Разумеется, не на каждой работе, и не каждый труд содержит явными эти составляющие. Однако, в целом, труд заключает в себе все эти плюсы. В этом ценность, психологическая важность труда. И не было бы труда (а о том мечтают многие), были бы мы все жирными, тупыми, безвольными псевдо-людьми, а не человеками.

Хотя, как человек вообще может жить без труда? Я говорю о среднем, нормальном человеке. Если работы нет – он её выдумает. Пусть безо всякой выгоды (хотя, само собой, удовольствие – тоже выгода, но другого рода), но валяться целыми днями на диване – это либо с ума сойдёшь, либо сопьёшься. Или может быть такое: со временем привыкнешь и станешь, как великой Обломов. И тем последнее проще, чем менее к труду привык. Впрочем, это и так дело ясное. В общем, человек, хотя труда и не любит, без оного жить, как человек, не в состоянии.

В работе, надо думать, есть и свои минусы. Нервотрёпка (психическое переутомление), физические перегрузки… Работа и в гроб загоняет, и не даёт думать, и мешает развиваться (и такое может быть). Ведь бытие всё-таки влияет на сознание. Но это крайности. А крайности – это всегда плохо. Нет такого выражения «золотая крайность», зато есть выражение «золотая середина». Вот середина и замечательна. Не отказ от труда, не избыток его, а труд в меру. Тогда это только хорошо. Это необходимо, это естественно. Правда, не совсем понятно, где эта середина. По мне, так 40 часов в неделю – самое то, а кому-то кажется лучшим раза в два поменьше, а кому-то, может быть, побольше. Впрочем, это уже вопрос количества, я же говорю о качестве. Не работать – естественное желание человека, и хотя непосредственно работы психика не хочет, она всё-таки нужна. Потому не надо утверждать, что человека работа портит, долой работу! Долой кандалы! Больше свободного времени для самосовершенствования! Да только кто будет самосовершенствоваться? Кто хочет, тому и сейчас неплохо. Остальные же 99% так и будут целыми днями пялиться в телевизор, тупея и сильнее, и быстрее, чем работая грузчиком на вокзале. К работе, как явлению нашей жизни, всё-таки, следует относиться хорошо; работа человеку необходима. Хотя и немаловажно в этом необходимом деле – не переусердствовать.

Трудовые отношения

По сути, здесь я буду обсуждать вопрос добавочной стоимости. Всё прочее на эту тему не столь спорно, да и не столь интересно. Плюс к этому, теорию добавочной стоимости можно рассматривать с двух позиций. Первое – в ракурсе ценообразования, второе – в ракурсе оплаты труда. И о первом я скажу совсем немного.

Эту теорию критиковали все кому не лень с самого момента её зарождения. Что цена на товар складывается из материальных затрат, затрат на оплату труда, плюс эта самая «добавочная стоимость», а больше ничего – это глупость. И всю эту глупость, в общем-то, показала ещё психологическая школа экономики в том же XIX веке. Но и я не постесняюсь отметить несколько моментов. Если урожай – цена на хлеб может даже падать, если неурожай – резко подскакивает. Но что меняется из тех составляющих? Вроде бы ничего; те же самые затраты. Откуда же новая цена? Сюда же все спекулятивные моменты, искусственное поддержание и снижение спроса, конкуренция и т.д., и т.п. В общем, все социальные, психологические и случайные составляющие ценообразования, которые, кстати, Марксом игнорируются. Марксисты утверждают, что всё это есть, но так… несущественное влияние, между делом. Не соглашусь. Доказательством тому – весь рынок. Цены на разные товары прыгают постоянно и довольно часто, однако ни у рабочих оплата не прыгает, ни у хозяина доходы. Так что цену, в основном, делает положение товара на рынке (множество факторов) и психология, а вот «марксовы основы»… Но база такая же, как, например, позвоночник – основа человека. Основа-то – основа, но человек – это далеко не один позвоночник. Марксисты же утверждают обратное.

Впрочем, к чему тянуть резину? В современной экономической теории ценообразование по Марксу заняло своё достойное место. Как прочее среди прочего, не самое главное (и уж тем более не единственное), но и не последнее. Да и пожалуй не один соображающий и непредвзятый экономист сегодня не скажет, что Маркс в экономике сказал всё, что только можно было сказать. История расставила всё на свои места. И хватит об этом.

Зато со вторым аспектом не всё так однозначно. Вот есть рабочий, и есть работодатель (хозяин). При этом не важно, что это за рабочий – фрезеровщик или бухгалтер, грузчик или главный менеджер – главное, не владелец, наёмный человек. Работодатель же пусть будет именно владельцем, его контора. Получается так, что рабочий, продавая свой труд, приносит прибыль не только себе, но и хозяину. Т.е. получается, что рабочий работает и на себя, и на хозяина, он обеспечивает своего работодателя. Далее, разумеется, следует множество известных выводов. Но основной таков: хозяин эксплуатирует рабочего, т.е. присваивает им заработанные деньги себе. Отсюда, думай далее. Вот этот основной вывод из основ построения трудовых отношений я и буду «мучить» далее.

Но так ли этот вывод верен? Такая ли «мерзкая» основа заложена в трудовых отношениях? Нет. И первая причина такого отрицания в самом ценообразовании по Марксу. Если бы цена на товар складывалась только из материальных затрат, оплаты труда рабочего и дохода владельца, то ещё куда ни шло. Но это не так. Владелец имеет доход с рынка, а не с рабочего. Доходы владельца из того и складываются: где экономия, где игра на людской психике, где конкуренты. Отсюда доход, а не из кармана рабочего.

Хотя, если и так, неужели ж хозяин ничего не имеет с нашего несчастного рабочего? Не спорю, имеет. И имеет не так уж и мало. Или если у него доходы увеличились, а зарплата рабочего нет, разве это не несправедливость? Рабочие работают за одни и те же деньги, а вся дополнительная прибыль идёт в карман владельца. Несправедливость! На том возмущение пролетариата и строится; от того всё и идёт. Однако так ли прав пролетариат, и так ли не прав буржуй?

Тут хотелось бы задать насколько вопросов пролетарию. Во-первых, если вам удалось «схалтурить», заработать на стороне без участия начальства какую-то сумму денег, вы что, понесёте её начальнику? Или, может, поделитесь с ним? Нет, ведь при чём здесь начальник? Я их заработал сам, это мои деньги. Согласен. Начальник, в свою очередь, запустил хорошую рекламу и, как следствие, доходы его увеличились. Спрашивается, ты здесь при чём? Ты что сделал для этого? Ничего. Какое принял участие? Никакого. Эту работу сделал хозяин, один или со своими помощниками. Так почему сейчас эти, заработанные хозяином, деньги – твои? Моё – это моё, а его, получается, наше? Владельцы компаний так и богатеют. Делают какую-то свою работу, за то и получают свои деньги. Ты же для этого ничего не сделал. Как точил свои 10 деталей в месяц, так и точишь 10 деталей в месяц. И с чего тебе должны поднять зарплату? Почему с тобой должны делиться, если ты для получения этой прибыли абсолютно ничего не сделал? Ты этих денег не заработал. Они не твои.

Во-вторых, если вы не просто работаете под чьим-то руководством, но вам дали какую-то свободу действия и какую-то ответственность, разве вы не потребуете оплатить вам и этот труд? «Конечно, потребую! Я вынужден рисковать, думать, организовывать… Это, знаете ли, тоже не очень-то легко». Естественно, этот труд должен оплачиваться. Так почему же труд хозяев оплачиваться не должен? Он, выходит, должен брать на себя всю ответственность, рисковать, думать о дополнительной прибыли, организовывать, улаживать проблемы, общаться с государством… и всё это бесплатно? Он должен получать как ты? Ты, который в ус не дует, который точит свою деталь и бед не знает? Часто ли ты исследуешь рынок, договариваешься с поставщиками, ищешь потребителей, организуешь само производство и т.д.? Вряд ли. Ты ж сидишь на всём готовеньком. А если всеми этими стараниями хозяин заработал лишние деньги, он должен отдать их тебе? Конечно, а иначе эксплуататор! Хозяин же не человек, ему за его труд платить не надо!

В-третьих, хозяин наживается на рабочем, даёт ему работу, а деньги отнимает себе. А если у тебя знакомый возьмёт твой топор, ты покажешь ему делянку, уладишь всю бумажную волокиту, соберёшь срубленный лес и продашь его, то… Все деньги его, он же работал? «Да, работал, но здесь и мои деньги. Я ему дал топор, всё организовал… Да что там, топор мне же точить? А это тоже растраты. Я же сделал за него чуть ли не всю работу, он только топором и помахал, так почему же деньги только его?». И хозяин, «буржуй», думает точно так же. Он тебе всё предоставляет на блюдечке. Из всей кучи работ ты только делаешь деталь. Всё! Да, этап важный, но далеко не единственный. Так почему же такое отношение, будто только изготовление и есть? А остальное? За то, что ты приходишь на всё готовое, не рискуешь, не мучаешься со всеми остальными этапами… за всё это надо платить. А как же? Чтобы на блюдечке и бесплатно? А хозяин пусть задаром тебе всё готовит? Не много ли вы хотите, товарищ «пролетарий»?

Это главное. Почему я вкалываю, а деньги получает хозяин? Значит, он меня эксплуатирует! Сволочь! Но что ты лично сделал, чтобы получить эти деньги? Ничего. Это работа хозяина, он крутился, он и получил оплату. Хозяин работает гораздо, гораздо, гораздо больше твоего (а если не работает, то работал раньше, заработал уже), почему он должен получать как ты или меньше тебя? Хозяин приводит тебя на всё готовое, и ты пользуешься этим готовым, почему же он не должен требовать с тебя плату за эти удобства? Это восприятие производственных отношений совершенно однобоко, личностно (как бы там не кричали социалисты всех мастей), и, в конце концов, глупо.

Не спорю, есть на этом поприще и безобразия. Ты работаешь больше и больше, зарплату тебе не повышают, а уйти просто некуда. Или хозяин получил предприятие в наследство, за него работают управляющие, он палец о палец не ударяет, а все доходы идут ему. И т.п. Да, есть и такое. Но, во-первых, это основное? Нет, исключение. Это было основным в XVIII – начале XIX века, когда промышленностью владели потомственные дворяне (и т.п.), и когда работать было просто негде: или за эти гроши или подыхай с голоду. Но сейчас? Предприятие в наследство, на которое и приходить не надо, – это редкость. Или тебе работать негде? Да где хочешь, там и работай, особенно если неплохой специалист. Объявлений сотни и тысячи. Не можешь найти работу – занимайся индивидуальным предпринимательством. В любом случае, выбор сейчас есть, работать тебя здесь и за эти деньги никто не заставляет. Если есть руки и есть мозги – заработать всегда можно, было бы желание.

Ведь как зарождалось такое отношение? На самой заре рынка. Уже к концу XIX века оно устарело окончательно, потеряло всю свою актуальность, не говоря уже о сегодняшнем дне. Такое понимание производственных отношений более или менее верно в до-рыночной экономике. С приходом рынка и подход должен смениться. Всё стало по-другому, акценты сменились, прошла однобокость. Пора бы выслушивать обе стороны. Но что «пролетарию» до второй стороны? Его гложет зависть и разъедает тупость, он кричит «Эксплуататоры…». Я и сам далеко не «буржуй». Зарплата у меня даже не средняя (около 40% от средней по стране), но, к счастью, у меня хватает мозгов посмотреть и с другой стороны. Большинству же не хватает. И чёрт бы с этим большинством, но вы, господа учёные, вы-то что? Смесь атавизма, гуманизма и глупости не даёт прозреть? Ведь основа производственных отношений не так уж и порочна, как кажется на первый взгляд. Всё нормально, всё естественно, всё на своих местах. В общем, что есть, то и надо.

Государство

Должно ли быть государство? Хорошо это или плохо? Как государство должно быть устроено? И какое оно должно быть? Эти вопросы ключевые, их решению и будет посвящена данная глава.

О том, что государство быть должно и, более того, не быть оно не может, я уже говорил в предыдущем разделе. Действительно, все животные, начиная с млекопитающих (а в большинстве случаев и ранее), живущих сообща, будь то семья или стадо, всегда имеют своего вожака. Вожак же и есть государство. Ибо он выполняет все функции государства, да и служит тому же, т.е. организации. Далее «вожак» только усложняется и разделяется. И при этом в любом стаде вожак необходим. Людское же общество – тоже стадо (не в плохом, но в широком смысле) и потому нам тоже необходим вожак, т.е. государство.

Да и государство в любом случае будет, его не может не быть. Даже если в компании два человека, кто-то из них должен быть главным. Иначе, при малейшем препятствии, а равно и при удаче, они, будучи равноправными, тут же рассорятся, и далее их сообщество не будет уже таким продуктивным (если вообще будет). Тем более, это относится к большим группам. И даже если сейчас распустить весь государственный аппарат, что будет? В считанные часы образуются группы, т.е. микрогосударства. Далее объединения в племена и, собственно, то, от чего ушли. Но, к слову сказать, в те часы или дни, когда государства не будет, какой же начнётся хаос! Какая разруха! Сколько крови! Ведь только организация заставляет нас жить именно организованно. В итоге, человек без государства жить не может; людям государство необходимо, дабы мы с вами жили лучше и не уничтожали сами себя.

Что ж, государство быть должно. Но всё ли в нём так хорошо? Может, в государстве как раз больше плохого, чем хорошего?

Любое государство лучше, чем никакого. Последний террор лучше анархии. Ибо в первом случае в живых хоть кто-то останется; территория, хоть как-то, но сохранится, развитие хоть какое-то, хоть в чём-то, но будет. При анархии же ни государства, ни общества, ни развития не будет вообще, причём в кратчайшие сроки. Это однозначная и непреклонная смерть всякого. Ведь если некому сдерживать, некому организовывать, что будет? Война. Да, в первое время будут группы мирных людей, но, как известно, «ржавые гвозди сильнее пророков». Ни одна мысль ещё не остановила выпущенную пулю. Так нормальные люди вымрут очень быстро. Дольше всех проживут скоты без принципов и без культуры, в общем, без всего «человеческого», но и они, в конце концов, перережут друг друга (если к тому времени не организуют новое государство). Тоталитарному же государству не выгодно уничтожить всех, в то времякак анархия только и знает, что поголовное уничтожение. Так что, как бы плохо ни было государство, это всё же лучше, чем ничего.

Здесь я, кстати, вплотную подхожу к вопросу об устройстве государства.

Государство, как и всё на этом свете, заключает в себе и хорошее, и плохое. Государство сдерживает разрыв между богатыми и бедными, не позволяет человеку нищенствовать, защищает одних людей от произвола других, развивает науку, культуру, даёт образование… Сюда же ещё много чего хорошего. Но есть и плохое: жестокость силовых структур, бюрократия, ограничение свободы… И также куча плохого. Есть и что-то непонятное (в смысле, к чему отнести: к хорошему или плохому), вроде идеологии. Вопрос же в том и состоит: как государство должно быть устроено, чтобы оно несло в себе как можно больше хорошего и как можно меньше плохого.

Тут я разделяю вопрос на две составляющие: собственно устройство и социальная политика. Начну с первого. Что государство должно делать? Оно должно организовывать, защищать и развивать; это всё, хотя и в самом широчайшем смысле. Организовывать – значит руководить, в том числе принимать решения по образующимся вопросам, издавать законы, создавать комитеты для организации каких-то сфер и отраслей. Защищать – так же принимать соответствующие законы, судить, наказывать, сюда же и защита от внешних врагов. Развивать – субсидировать отстающие отрасли и институты, поддерживать культуру, создавать комитеты по проблемам развития, формировать и всячески поддерживать экономическое развитие. Всё, что делает или должно делать государство, сводится именно к этому.

Теперь попробую обобщить. Государство должно организовывать как внутреннюю, так и внешнюю политику; должно выполнять законодательную функцию; должно судить; должно наказывать; должно решать возникающие проблемы; должно развивать. При этом решение проблем, развитие и организация – это, по сути, одно и то же. Организовывать, значит, не только командовать, но и решать проблемы, и делать жизнь лучше, т.е. помогать нуждающимся и развивать необходимое. Также, что важно, в условиях большого общества организация требует исполнительной системы. И коли такая система есть, то и наказание (как исполнение решений суда) можно отнести в её ведомство. Отсюда следующие системы государства: законодательная, судебная, исполнительная и руководящая (организационная), хотя последнюю выделять и не принято. Впрочем, я её всё-таки означу, ибо организация не попадает ни в одну из прочих систем, однако ж, есть и явно необходима.

Но давайте вновь вернёмся к вожаку самого первобытного племени (самое начало общества). Вожак один, ещё нет разделения властей. Но вожак должен организовывать, издавать законы, судить и исполнять свои решения. Т.е. то же самое. Функции не изменились. Все системы те же. Ни убавить, ни прибавить. Отсюда структура государственности, а именно обязательное существование законодательной, судебной, исполнительной и организационной систем. Так должно быть устроено государство. Это необходимое, естественное и идеальное устройство государства. Только так. Ладно, с системами понятно. Зачем и как они работают – тоже понятно. Понятно и то, что иначе быть не может, и то, что такое устройство оптимально. Однако непонятно, как эти системы должны соотноситься друг с другом.

Но как должен вести себя вождь племени? В идеале, исполнение всех его обязанностей должно быть беспристрастным. Это означает, во-первых, что в управление не должны вмешиваться чувства, а, во-вторых, что каждая его власть не должна вмешиваться в сферу влияния другой власти. Иначе снова получится субъективизм. И хотя для одного человека нельзя совсем уж разделить все его решения, для государства (людей) такое теоретически возможно. Т.е., в идеале, все виды власти государства не должны лезть в дела другой власти. Бесспорно, судебная власть зависит от законодательной, или исполнительная зависит от судебной, но, к примеру, судебная не в праве принимать законы, хотя и должна ими руководствоваться. И так же с отношениями всех властей. Т.е., подчинение, субординация, равноправие, но не в сферах собственного влияния, здесь власть одна-единственная.

Таким образом, в идеале, власти, в областях своих полномочий, должны быть независимы. Если же власти зависимы… С того все беды и начинаются. Так и получается тоталитаризм. Когда законы принимаются только те, которые угодные руководству, когда исполнительная власть подчиняется опять же только руководящей, в обход законодательной и судебной и т.п. Однако если разделение властей идеально, то почему власть всегда стремится перейти к тоталитаризму? И, главное, как этого избежать?

Власть имеет тоталитарную направленность по той простой причине, что у власти люди. Люди же, разумеется, всегда хотят большего. Отсюда стремление руководителя к абсолютной власти. Почему остальная власть не противится, даже если это в её силах? То же самое: желание большей власти. Власть же – это более высокое положение. Последнее же невозможно достигнуть, если не подчиняться. Вот и вторят, вот и тиран утверждается, вот уже и все в его власти. Вся беда – в шкурном интересе. Впрочем, это дело ясное, но как этого избежать?

Значит, должна быть оппозиция, те, кто не имеет таких интересов. Оппозиция же внутри самой власти – это дело ненадёжное, да и, как правило, эта оппозиция слабая, сговорчивая, и её несложно купить или попросту уничтожить. Следовательно, контроль за властью должен быть вне власти. Вне – это те, кто ей подчиняется, обычные люди, рядовые граждане государства. Т.е. власть должна, так или иначе, зависеть от людей не из власти. Только так можно не скатиться в тоталитаризм, и следовать по пути к идеальному государству.

А что означает это «так или иначе»? С одной стороны – это элементарное нравится/не нравится, которое можно заметить и при самом настоящем тоталитаризме. С другой стороны, вся власть народа, когда самое незначительное дело как внутренней, так и внешней политики решается только референдумом. Или нечто среднее, вроде народ имеет право выбирать власть, но от выборов до выборов он, по сути, бесправен. И где же, в таком случае, тот оптимальный вариант?

Само собой, первые два варианта – это крайности. Первое и так понятно. Второе же… Люди глупы, и тем более они глупы в политике. Дай людям волю и власть, и они развалят государство в считанные месяцы. Ибо в подавляющем большинстве случаев человек не сведущий, если и понимает, что он делает сейчас, то совсем не понимает всей взаимосвязи и тем более всех последствий. Народ пользоваться властью не умеет, глуповат «средний человек» для таких вещей. Так что, выходит, и народную власть надо ограничивать. Но на каком уровне? Что надо позволить, а что нет? По-моему, нечто близкое к золотой середине наблюдается сейчас в Европе. Люди имеют достаточно много политических прав, но непосредственно политикой не управляют. Конкретнее же я вам ничего не скажу.

Но людей, как сдерживающий фактор власти, мало. Люди легко поддаются убеждениям. И сделать так, чтобы народ сам себя лишил власти – пара пустяков для умного руководителя. Значит, должен быть и ещё один контроль за отношениями народ-власть. Это, очевидно, могут сделать только не граждане государства, т.е. должен быть контроль со стороны других государств. Такое положение дел не означает повсеместное вмешательство во внутреннюю политику государства. Это означает международную установку пределов власти. Никто никуда не должен влезать, пока всё в пределах. Хотя, что за пределы? Но на то оно и международное право, чтобы оговаривать. В общем, пределы – вопрос частностей, и тут это не принципиально. Так что, выходит, глобализация имеет и свои плюсы. Но, это лишь идеал. В современном мире обладание такими решениями ни к чему хорошему привести не может. Для этого нужна прозрачность внутренней политики государства. А это такой уровень глобализации, такая далёкая перспектива, что пока об этом и говорить не приходится.

Таким должно быть государство, и таким должен быть контроль за ним. И, кстати, чем больше уровень этого контроля, тем лучше. Хотя, конечно, при удалении он становится всё слабее и слабее. Но и даже так он, в общем-то, лишним не будет. Так было бы лучше всего. Это идеальное государство и идеальные отношения в государстве. Но то удел будущего, сейчас же…

А что сейчас? На настоящий момент мы находимся в самом начале пути. Власти разделены, независимы, но на бумаге, а на деле эта независимость ещё, ой как, нарушается. Народ властью обладает, но частое ли дело референдумы, хоть и по ключевым вопросам? Контроль за властью со стороны других государств ведётся, но это – самая малость. Сейчас мы колеблемся где-то в районе середины. И это уже хорошо: нет определённой тенденции к крайностям. В целом, всё верно; путь правильный. Но до золотой середины, повторюсь, нам ещё идти и идти. Да и придём ли?

Мораль

О морали я уже говорил достаточно много, потому не буду лишний раз вдаваться в подробности. Хотя, для пущей ясности, обозначу ключевое, т.е. психологические истоки. У человека есть воли, воли имеют цели. В частности, есть цели ВКП, создающие главный стержень морали, хотя и ВКС в процессе создания морального человека, так или иначе, участвует. Но, повторюсь, доминирующая роль у ВКП, и это вытекает из самой направленности данной воли. Цели же, в свою очередь, подразумевают не только стремление к ним, но и запрет на действия, противоречащие цели. Запрет же можно понимать и как закон. Таким образом, цели можно понимать, как внутренний закон. Отсюда, мораль человека – это совокупность его внутренних законов и/или целей.

Далее следует ряд выводов, которые я никак не могу не обозначить.

Во-первых, это означает субъективизм и релятивизм. Законы морали не объективны и не вечны. Они все выходят из произвола данного конкретного человека. Вне человека морали нет. Вся мораль – продукт миропонимания человека. Во-вторых, мораль – это не только доброе. Потому что а) никакого добра и зла в реальности не существует. Это человеческое мнение; б) цели, естественно, могут быть не только хорошими. Существовали общества, у которых вполне этично было, например, украсть или убить своего отца. Да куча всего, что мы к морали никак не отнесли бы. И это факт. Или, может быть, это не мораль? Тогда, в чём разница? Разница только в нашем понимании хорошего и плохого, не более того. Какая – нибудь там трансценденция здесь совершенно ни при чём. Всю убогость противоположной позиции, я надеюсь, разъяснять не надо. в) мораль и бог совершенно друг друга не касаются. Это неправда, когда говорят, что если бога нет, то всё дозволено. Какая разница, есть он или нет? Какая разница для морали, верить ли в него или не верить? Сейчас подавляющее большинство неверующих. И что, мы воруем, убиваем и обманываем направо и налево? Вовсе нет. У этих явлений совсем разные истоки. Они друг от друга если и зависят, то косвенно; никакой причинно-следственной связи между ними нет. Теперь все эти выводы перенесём на общество и решим самые яркие из возникающих вопросов.

Да, каждый человек сам себе создаёт моральные принципы; да, они относительны. Но спрашивается, почему тогда у всех эти моральные принципы более или менее одинаковы? Почему они не изменились в течение тысяч и тысяч лет? Ответы проще, чем вопросы. Одинаковы, потому что мы все живём в одном обществе, мы очень тесно друг с другом взаимодействуем. Потому, если все говорят «не укради», то хочешь – не хочешь, а этот принцип отложится и в твоём подсознании. От него, конечно, можно отказаться, но так ли это просто? Даст ли ВКП? А если всё-таки украл? Для общества это не страшно; существует куча механизмов для пресечения и наказания. А если таких людей, с такой моралью становится много? Значит, эта мораль либо погибнет под натиском старой, либо будет новая мораль, в которой заповедью станет «укради». Так что причина такой всеохватываемости морали – в принадлежности одному обществу, в высокой интеграции человека в общество. Иного же мнения нет, потому что: воспитание, общение, ВКП, подавление нового старым, борьба.

А не меняется так долго, во все времена почти одно и то же, потому что… Конечно, моральные принципы развиваются, усложняются, но основное в морали (главные законы, вроде «не укради», «не убей») практически остаётся неизменным. Хотя не абсолютными. Во времена кризисов, распада общества они могут смениться на противоположные. Но, бесспорно, основу можно считать неизменной. И причина этой неизменности проста: только с этими законами вообще возможно существование общества. Нет такой морали – нет никакой, ибо тогда нет и общества. Есть общество, значит, существуют такие моральные принципы. Одно другое подразумевает. И это, полагаю, разъяснять излишне, тем более что на эту тему я уже говорил. Короче, общество для своего существования требует определённой морали. Потому мораль и неизменна в своей основе, потому и видимость абсолютного, нечеловеческого, потому и впредь мораль в своих основах меняться не будет.

Да, мораль может быть и «плохой». Тогда почему она не плохая? Потому что общество не может длительное время существовать с «плохой» моралью. Далее одно из двух: либо люди одумаются, и мораль снова станет «хорошей», либо общество уничтожит само себя.

Впрочем, в отношении морали можно привести самое общее, но всё объясняющее размышление. Каждый человек хочет лучшей жизни. Лучшая же жизнь – в обществе. Потому мы и стремимся подсознательно это общество сохранить. Необходимое же условие существования общества – «хорошая» мораль. Потому каждый придерживается «хорошей» морали. И так из поколения в поколение, так всегда. Отсюда и «вечные» законы. Вся основа морали в шкурном интересе. И общая мораль только потому, что шкуры-то у всех одинаковые. Хотят все одного и того же. И при чём здесь добро и зло? При чём здесь гуманизм? При чём здесь бог? Чтобы человеку было хорошо, нужно общество, а чтобы было общество, нужна мораль. Следовательно, человек сам для себя создаёт эту самую мораль. Далее только суммирование. И этим о морали, в общем-то, сказано всё.

Право

Право я буду рассматривать в трёх этапах. Во-первых, конечно, происхождение права, далее отношения право – государство и далее право – мораль. В конце же – о ценности права. В общем, обычная последовательность.

Бытует такое мнение, что право выдумало злое-презлое государство, чтобы лучше было понукать своими гражданами, и чтобы было, к чему придираться. Но это не так. Исток права – не государство, а мораль. Я об этом уже говорил. Мораль – это внутренний закон, он не имеет никаких реальных полномочий вне человека с этой моралью. Морали достаточно в маленьком обществе, когда организоваться и жить не так сложно. Но в обществе большом всё это перестаёт иметь значение. В большом обществе уже нельзя просто так договориться друг с другом о том, что можно, а что нельзя; в большом обществе уже не накажешь сообща и т.п. Отсюда следует, что моральные законы должны стать чётче, однозначней, на них должно стать возможным ссылаться. Должны быть органы, исполняющие наказание и следящие за их исполнением, ибо все уже следить и наказывать не могут. Мораль становится слабой и ненадёжной. Мораль должна быть писаной. А писаная мораль и есть самое простое законодательство, это основа права, самое начало права.

Так право получилось, но на том не закончилось. Со временем оно перешло в ведомство государства и уже в лоне государства «пра-право» стало самым настоящим правом, далеко ушедшим от морали. Да, государство сделало право, но создала его мораль. Теперь скажу следующее: без законов общество развалится в считанные месяцы (срок, в общем-то, и не принципиален). Так же, как и с государством: лучше уж отвратительные законы, чем вообще никаких. Законы нужны и власти, и народу. Лучше – если народу, ибо законы должны служить людям, а не властителю.

Таким образом, институт права идёт от людей, он необходим людям, власть же просто пользуется своим преимуществом. Но как тогда всё вернуть на свои места? Что надо сделать, чтобы право вновь вернулось к народу? Максимум – это отдать всю законодательную власть людям. Но при ближайшем рассмотрении такая затея ничем хорошим кончиться не может. Какой человек не у власти понимает, например, какое оптимальное значение подходит для таких-то налогов? И подобных примеров много. Законодательную власть (всю) народу давать нельзя. Ума не хватит обращаться с нею. И от этого ума в ближайшем будущем появятся люди, которым выгодны такие-то законы, и они убедят выбрать так. В результате, люди сами не поймут, в какой хомут они лезут.

Что же делать? Ответ напрашивается сам собой. Законы должны придумывать люди компетентные, от них должен зависеть закон. Но эти люди уже должны зависеть от народа. Так и закон будет грамотным, и народ может влиять. Идеал размыт, но направление такое. Где-то здесь идеальная база для права. А как сегодня? Вот и выходит, что сейчас мы идём верным, наилучшим путём.

Тогда спрашивается, так ли законы плохи, как их рисуют? Так ли плохо этот институт сейчас организован? Так ли уж законы нам навязаны? Ведь законы нужны нам самим. Во многом законы и сдерживают наше ВКС; не сдерживать же его – значит воевать. Институт права и законодательная власть сегодня организованы правильно. Кто хочет власти народу, тот явно не понимает, что народ с этой властью сделает. А что законы плохи… Есть и откровенно никудышные, но их мало. В большинстве же случаев, либо вопрос мнений, либо непонимание. Как с пенсиями: все хотят больших пенсий (как в Европе); но границу пенсионного возраста повышать не хотят (как в Европе); налоги повышать не хотят (как в Европе); не хотят запрещать пенсионерам работать (как в Европе)… Спрашивается, а откуда тогда брать пенсию? А вы хотите, чтобы эти люди создавали законы? Так у нас через пару месяцев пенсии вообще никакой не будет, ибо экономика развалится, вот вам и плохие законы. Вот вам и волеизъявление народа. И думайте теперь, как институт права никудышен? Если же не знаете ответа, перечитайте.

Семья

О семье я скажу немного. Поспорю с Энгельсом, да отвечу на ряд следующих отсюда вопросов. Ибо, что такое есть, и каково значение семьи для общества – объяснять излишне. А вот про Энгельса промолчать не могу.

Я, в принципе, придерживаюсь той же точки зрения на счёт зарождения семьи. Экономическая подоплёка выглядит вполне убедительно, хотя и без психологии тут не обошлось. Но со временем экономическое основание отступило, и теперь институт семьи и брака практически полностью строится на психологии. И, конечно, здесь сказывается гораздо большее влияние ВКП, чем ВКС. Вот так. Теперь попробую аргументировать свою позицию.

Для того чтобы усомниться в экономической подоплеки семьи и брака, достаточно задать себе всего несколько вопросов. Зачем богатые женятся на бедных? Зачем брак, если и без него муж с женой живут вместе, и у них и так всё общее? Почему ради замужества отказываются от больших денежных средств? Зачем обеспеченной женщине выходить замуж? И т.д. Одной экономической выгодой всё это никак не объясняется. Однако же браки между людьми с разными доходами – это норма, ничего удивительного. Браки же по расчёту, на сегодняшний день, встречаются не так уж и часто. Нет, конечно, все хотят безбедной жизни, но с браком это не имеет никаких прямых отношений. Отрицать такие «экономические нонсенсы» никак нельзя. И не только сейчас. Во времена Энгельса они тоже были, только Энгельс, естественно, не захотел этого видеть. Но тогда спрашивается, на чём брак стоит, почему существует такой социальный институт, как семья? И зачем?

Впрочем, ответы я уже давал в прошлом разделе: ВКП и ВКС, причём первое гораздо больше. Именно ВКП и частично ВКС желают брака, желают семейных отношений. И причина этого желания кроется в нескольких вещах. Во-первых, навязывание. С одной стороны, навязывается образ холостяка, бабника. ВКС, естественно хочет, чтобы мужчина (к примеру) имел много женщин и мало обязанностей. Но этого не хочет ВКП (ибо неспокойно). С другой стороны, навязывается и идеал семьи. Вернее, не совсем семьи, но большой и чистой единственной любви. А если есть идеал, то ВКС хочет и этого, ВКП тоже «за», ибо так спокойнее. Побеждает, как правило, ВКП, ведь с возрастом ВКП только усиливается, в то время как ВКС ослабевает (см. «Человек как он есть»). Так, навязыванием, в человека проникает и прочно удерживается идея семьи. Но если бы эта идея не нравилась ни ВКП, ни ВКС, кто бы на неё смотрел? Однако семья ВКП по душе. И это главное основание семьи. Т.е. во-вторых, семья потому желанна, потому что так удобнее ВКП.

Не спорю, ВКС может побороть этот барьер. Но, тем не менее, семья сильно удерживает ВКС и усиливает ВКП. Конечно, если бы мы полагали, что семья нас ни к чему не обязывает, то смысла в этом институте и не было бы. Но в том-то и дело, что о семье нам говорят едва ли не с рождения, отовсюду и все, кому не лень. Потому возникает такая установка: если семья, то всё, спокойная жизнь. За неё-то, за эту установку, ВКП и цепляется, ибо так спокойнее; потому человек и хочет семью. Такое основание семьи указывает на то, что отношение человека к этому явлению сильно зависит от интенсивности ВКП и ВКС. Но ведь так оно и есть. Или, неужели ж, нет?

В современном мире человеку ставится много целей, ставится высокий идеал, что увеличивает силу ВКС. И что мы видим? Браков становится всё меньше, они неустойчивы, средний возраст вступления в брак уже под тридцать. Почему? ВКС сильна, и она не даёт. И на заре цивилизации: целей мало, ВКС слаба, вот и семьи образовывались в 12-14 лет, а жить без семьи и в мыслях не было. И ещё. Женщины потому больше желают семьи и за семью держатся, потому что у них ВКС, в среднем, слабее. Для мужчин в современном обществе ставится больше целей, идеала достигнуть сложнее. На женщин же современное мировоззрение направлено меньше. Хотя в последнее время и женщинам «достаётся» немало. Потому прекрасная половина человечества тоже семью ценит всё меньше и меньше. И все эти разговоры о материнском инстинкте – глупость. Кто к нему сейчас прислушивается? Зачастую, женщина, мечтающая о браке, детей совсем и не хочет. И наоборот: женщина, пекущаяся о своей карьере, заводит детей, но выходить замуж даже не собирается. Так что, где эта прямая связь? Совсем не основа.

Ах, да, ещё любовь. Любовь, как основа семьи… Такого нет. Любовь может быть причиной для брака, но это не основа, так же как и секс. Любовь умирает в считанные годы, далее только цели и привычка, т.е. «голые» ВКП и ВКС. На них-то семья и стоит. На любви (сюда же, снова, на сексе) брак больше пары лет не держится и это, в общем-то, подтверждается практикой.

Таким образом, ни основания семьи Энгельса, ни основания любви и секса Фрейда не выдерживают критики. Да и с этим, в принципе, сегодня согласны большинство и психологов, и философов. Семья – продукт общества. Основание же института семьи есть ВКП. И эмпирических подтверждений тому – тысяча. Всё просто. В общем, выходит, что так оно и есть.

Культура и религия

Под культурой (в данном контексте) я понимаю всю совокупность искусств. Искусство же – это частность культуры, как человек – частность общества. Искусство многолико. Это живопись, музыка, скульптура… Хотя, замечу, здесь я игнорирую искусство в понимании «умение», как то: искусство разговаривать или искусство паять плату, ибо не о том речь. А вот искусства в привычном, «высоком» нашем понимании… В общем, так я и буду понимать далее культуру и искусства, т.е. либо как синонимы, либо как одно – составляющее другого. Но тогда спрашивается, какое же психологическое основание искусств? Что нас заставляет создавать произведения искусства? Что заставляет ценить их?

Перво-наперво, в культуре нет «нас». Касательно искусств, можно говорить о группах людей, о моде, о тенденциях, но здесь нет ничего всеобщего. С культурой не так, как с другими социальными институтами. Все, так или иначе, связаны с экономикой, правом, самим государством, но искусством занимаются далеко не все. Да, почти все могут сказать, что такие фильмы им нравятся, а такие нет, что Шишкин нравится больше Дали и т.п. Но всё это лишь случайное мнение в случайной ситуации. Нет стремления, желания, воли. В таких размышлениях подсознание пассивно. Оно не призывает, не ставит целей, не выражает своих стремлений. Конечно, оно проявляется, но случайно. Бесспорно, существуют люди, которые имеют стремление, как к творению искусств, так и к их созерцанию. Но это цели, это продукт работы психики, а не её основа. Здесь в один ряд с искусством можно поставить стремление заработать денег, обрести физическую власть, купить хорошую машину и т.д. Это такие же виды целей. Искусство, деньги, секс… – это одно и то же. Всё это способы самоутверждения, способы разные, но психологическая основа одна.

Что заставляет людей творить? Цель такая. Такой способ выразить себя. Почему? А чем он хуже других? Это вопросы частные. Но это, в общем-то, и есть та самая основа культуры. Отсюда культура и идёт. Культура – это именно способ самоутвердиться. И раз уж культура не имеет психологических основ, раз уж это частность, то она и не обязательна. Без морали, например, мы жить не можем, без культуры же – запросто. Подсознанию от этого не убудет. Ведь какая разница ВКС, какой будет цель, заработать миллион или написать роман? ВКС это, в сущности, безразлично. Т.е. культура – это не обязательный, а случайный продукт человечества, это следствие нашей жизни, а не её основа.

Да, продукт случайный, но закономерный. И ничего противоречивого в этом заявлении нет. Случайный для подсознания, но не для сознания. Почему? Потому что это побочный продукт сознания. И тому есть замечательное подтверждение: у животных искусств нет. У человека же искусство зародилось довольно поздно, т.е. не ранее, чем развилось сознание. И, если хотите, работа сознания есть та самая психологическая основа культуры.

Такова и религия. Может, для вас это будет звучать странно, но религия – это та же частность культуры, то же искусство. Религия стоит в одном ряду с живописью, поэзией, искусством спора и т.д. Поэтому я и объединил искусство и религию в одну главу, вещи-то, в общем, одни и те же.

Впрочем, да, я преувеличиваю. Небольшое отличие, создающее особенность религии всё-таки имеется. Религия – продукт также побочный, но он основан на априорном в подсознании. Что это за основа – об этом я уже говорил. Культура же в подсознании никакой основы не имеет. Отсюда разнообразие, ведь ничего соединяющего подсознательно, повторюсь, в культуре нет. Религия же, хотя и является таким же побочным продуктом мышления, имеет и подсознательные корни. Конечно, создание религии – средство самоутверждения отдельных людей, но нечто общее прослеживается вполне отчётливо. Как следствие, одна идея всех религий (бог как таковой, т.е. высшее, которого надо почитать, который может такое…), а вариации только в «обвеске»: разные лики, молитвы и т.п. Потому религии все разные, но по сути все они одинаковы. Ибо суть в подсознании, а воплощение в сознании. Культура же ничего единого сама в себе не несёт, ибо к общему (к подсознанию) не относится.

И если так оно и есть, то о религии и культуре действительно можно говорить как об одном и том же, правда, с вышеозначенной оговоркой. Недаром религиозные атрибуты считаются произведением искусства, а религия считается одной из составляющих культуры общества. По-моему, так.

Что ж, вроде бы всё объяснил, разногласий быть не должно, вопросов тоже. По крайней мере, мне понятно. А вы нашли какое-то жуткое упущение? Додумайте, что я мог сказать по этому поводу. И если вы достаточно хорошо поняли, что я написал, то наши с вами мысли наверняка совпадут. Ибо всё просто, последовательно и логично до такой степени, что подумать как-то не так надо ещё постараться. По крайней мере, так мне кажется, и таково моё мнение.

Организация общества

Введение

И речь пойдет именно об организации общества. Под феномен же организации подпадает не только (и не столько) само государство, но и самое общее устройство. Конечно, организация во многом зависит от государства, ведь если это функция (организация) государства, то, естественно, говоря об организации, прежде всего подразумевается государственный аппарат. Но в тоже время организацию следует рассматривать в контексте общества. Необходимо сместить акценты с государства как такового (института власти) на общество. Т.е. не как управляется, не причина, а как живется при такой организации человеку, следствие.

А раз следствие (общественное), то какая разница, каков строй? Монархия, социалистическое государство, демократия… Это всё не столь важно. Президент, король, генеральный секретарь… Или есть ли дума, совет влиятельных мира сего, власть единоличная… Или какова экономика – рыночная, плановая и т.д. Это вторично (в данном контексте) Первично: как живет человек при всём этом. Человеку же всё равно плановая экономика или рыночная, но ему далеко не всё равно, что и сколько он может купить на свою зарплату. Мне же здесь интересна сама жизнь, а не её истоки.

Далее, как ни крути, а общественная организация – это основное. Из неё много чего следует. Например, при анархии невозможна плановая экономика. Или в условиях тоталитаризма невозможна свобода слова. Или при демократической организации невозможна наследуемая власть. В общем, государственный строй (госаппарат) определяет организацию общества, а организация определяет в свою очередь, вариации, а равно и наличие/отсутствие определённых общественных институтов. Поэтому, говоря об организации, можно и нужно говорить о том, что из этой организации следует, и уже на этих выводах строить своё отношение к данной, конкретной организации.

Но отношение, оценка, подразумевает какие-то свои критерии. Исходя из чего же оценивать? Ответ прост: исходя из качества жизни каждого конкретного человека. И раз уж я говорю в общем, то не «конкретно-реального», а «конкретно-среднего» человека. Как в среднем живётся среднему человеку при такой организации – вот основной вопрос данного раздела. Критерий – качество. Качество же тем лучше, чем более организация приносит человеку удовольствия. Счастлив – хорошая организация, несчастлив – плохая. Ничего высокого, очень прагматично, зато реально, «по-людски». Счастлив же человек тогда и только тогда, когда его жизнь не противоречит (хотя бы) стремлениям подсознания. Если же противоречит, т.е. если организация (такая) забивает, сводит на нет какое-то стремление (вплоть до стремления, желания просто жить), то она неудовлетворительна. Отсюда я и буду судить о той или иной организации общества. Исходя из этого и буду оценивать.

Однако для рассмотрения организации этого не достаточно. Дело в том, что всё ниже перечисленное есть абсолютизация. Не бывает чистой демократии или чистого коммунизма. Это идеалы, но не реальность, такого нет. Вот и спрашивается, а вообще, может ли быть? С этого я буду начинать. И уже далее – плюсы и минусы этого гипотетического состояния общества. И основной вывод: стоит ли. Так будет во всех главах.

В общем, всякую общественную организацию я буду рассматривать в несколько этапов. Первый: что это. Самое общее и очень кратко, ибо и так вам должно быть всё понятно. Второй – возможность достижения. Третий – какова ценность, и что выйдет из этой организации. При этом последние два этапа порою будут очень сильно переплетаться, что, впрочем, я полагаю, непринципиально (а потому и позволительно). И четвертый этап: выводы. Так, на мой взгляд, наиболее понятно.

Организация общества – это стержень нашей с вами жизни. Все общественные изменения (и их требования) направлены именно или через организацию общества. И представить себе, что здесь следует желать (делать), а что нет; что хорошо, а что плохо – это необходимо для создания собственного представления и о нашем, и об идеальном обществе. И хотя организацию я буду рассматривать через призму государственного строя (ибо он детерминирует) и через призму соответствующих философских теорий, не забывайте что для конкретного человека – это вторично. Первична же – жизнь. Отсюда идите при прочтении, при рассмотрении соответствующих видов организации. По поводу последних, кстати, в первой же главе.

Виды организации

Какие же следует выделить виды организации общества? И, прежде всего, от чего отталкиваться при их выборе? То, что существуют такие «организации» как монархия, олигархия, социализм, демократия и т.п., удовлетворить нас явно не может. Всё это о жизни общества, но жизнь самого человека здесь особенно и не видна. Ведь монархию можно не отличить от демократии (как в Великобритании), социализм от тоталитаризма (СССР) и т.п. Государственный строй не есть критерий. За неимением же известной базы для деления, надо придумывать что-то своё.

Организация чего? Общества, т.е. людей. Организация означает определенное отношение между людьми. Значит, идти надо от отношений. Отношений чего к чему? Людей к людям, человека к человеку, человека к людям, людей к человеку. Из этого складываются все общественные отношения, а значит, из этого складывается организация. При этом «люди к людям» можно отбросить. Это слишком абстрактно. Человек здесь вторичен, в то время как речь идёт непосредственно о человеке. Может быть, такая база где-то и оправдывает себя, но для решения моих вопросов (и, в частности качество жизни человека) не годится. «Человек к человеку» вообще базой быть не может. Это личностные, не общественные отношения. Здесь совсем другие принципы. Для исследования же общества сие совершенно не годится. Остаётся «человек к людям» и «люди к человеку». Я не буду разделять эти два вида отношений, это не важно. Важен же факт противопоставления. Общество – это «единство противоположностей», единство общего и частного. Это характерно, а значит подходяще.

Противопоставление кого и чего? Человека и общества. Их характерное отношение и есть стержень, основа организации. И для простоты я сменю слова. Человек – один, общество – все прочие (или просто «все»). Т.е. организация – это отношение одного ко всем и всех к одному. Повторюсь: это лишь смена слов, не более того; не надо делать отсюда каких-то там глобальных выводов. Что за отношение? Самое-самое общее: кто над кем имеет власть. Всё остальное – частности, неважное или следствие. А вот кто над кем, что к чему и как относится – это примечательно. И не надо обладать могучим разумом, чтобы понять, какие отсюда следуют виды отношений, т.е. виды организации. Это 1) один над всеми, 2) все над одним, 3) все над всеми и 4) один над одним. Это четыре основных вида общественной организации. Они включают в себя все предельные (если как таковые) и все возможные (смесь) случаи. И остановившись именно на таком делении (и таких доводах), я и буду говорить обо всех мыслимых и немыслимых организациях общества.

Сразу замечу, что это далеко не единственная база для рассмотрения организации общества. Как например, автомобили можно делить, основываясь на ходовых, эстетических, экономических качествах… Но всё равно будет сказано обо всём, только сама точка отсчёта меняется, так и организацию общества можно рассматривать исходя из этих отношений, из экономики, из законов… Это не единственно верный подход, хотя, тем не менее, один из возможных. Мне же он наиболее симпатичен, потому на нём и останавливаюсь. Теперь ближе к теме.

Что нам дают эти наименования? Что они есть по своей сути? Или, иначе говоря: как их назвать известными словами и выделить самое характерное? Что ж, давайте по порядку.

«Один над всеми» – это понятно. Это власть одного человека над всем обществом, т.е. абсолютная, тоталитарная власть. Говоря другими словами – это тоталитаризм. Не важно, при каком госстрое: монархия, «социализм», «демократия»… В любом случае – это власть, неограниченная власть одного человека (в руках которого, по сути, и сосредоточена вся власть) над всеми остальными.

«Один над одним» означает, что человек вообще ни от кого не зависит. Человек (каждый) зависит только от самого себя. А это отсутствие государственной или вообще любой централизованной власти, т.е. безвластие, анархия.

«Все над одним» и «все над всеми» – это, в общем-то, одно и тоже. Ибо если все во власти всех, то это значит, что и каждый «один» из этих «всех» во власти прочих. Но, тем не менее, разница есть – небольшая, количественная, но есть. «Все над всеми» означает, что людям нет дела до каждого конкретного человека. Лишь бы в целом было. Если человек выходит за определённые рамки, то все акцентируют внимание на «одном», но не ранее этого выхода. Кстати, заметьте, если бы и здесь было бы всё равно, то это анархия (нет дела, нет власти над ним), если же и до этого выхода с человеком можно сделать что угодно, то это тоталитаризм. Тоже, «выход за рамки» и его последствия – чем не критерий для выделения видов организации? Но это так, к слову. В свою очередь, когда «все над одним», то каждый человек всегда находится во внимании всех остальных. Здесь всем гораздо больше дела до этого несчастного одного. Один зависим сильнее. Но, тем не менее, это не тоталитаризм, ибо произвола здесь быть не может. «Что хочу, то и ворочу» – не выйдет; мнений и желаний много. Впрочем, если хотите, «все над одним» можно считать промежуточным звеном между тоталитаризмом и «все над всеми». Хотя это уж кому как нравится.

Разница обозначена, но как эти виды называются? Первый («все над всеми») – демократия. Власть народа (т.е. всех), но свобода действий в своих пределах, пока нет угрозы остальным от отдельного человека. Люди, выходит, зависят от своей же власти. Народное управление, народная власть. В общем, повторяю, демократия.

А с чем можно «спутать» демократию, что похоже? Правильно, коммунизм. Тоже власть народа, тоже всё решает общество, но человек уже не так свободен в своих действиях. Люди должны быть равными (а иначе – это демократия), а для контроля этого нужно активно присматривать за каждым человеком. «Один» очень сильно зависит от «всех», ибо как все, так и он; он не так свободен в выборе. Да, тоже рамки и выход за них, тоже власть, что и при демократии, но количество другое. Смещение акцента со всех на каждого, чем, в общем-то, коммунизм и характеризуется. Замечу: не об экономике и устройстве государственного аппарата речь.

На этом можно было бы закончить, но, боюсь, коммунистов следует успокоить отдельно. «Как так, коммунизм – самая свободная организация общества (разве что при анархии свободнее) и едва ли не тоталитаризм?» Но как иначе? Если коммунизм – это, в частности, общественная собственность и равенство, то откуда свобода? При демократии (идеальной), я что хочу, то и делаю (в рамках закона): хочу, работаю, хочу – нет, имею всё, на что мне хватает сил, и завишу только от себя и от закона. При коммунизме же я завишу ещё и от окружающих. Всё общее, значит, я не могу, не спросившись, взять и иметь то, что хочу, или я не могу быть выше (правда, по идее, и ниже не дадут). Я куда сильнее завишу от окружающих. Вся моя жизнь должна быть в их ведоме. Не спорю, это и хорошо; мне не дадут обнищать и не выкинут меня «на помойку», если я проиграю в общественной борьбе. Но сейчас речь не о плюсах и минусах, а о самом факте. Факт же ясен: я больше завишу от окружения. В конце концов, не я зарабатываю на свою жизнь, а мы. И что мне дадут, что мне будет дозволено иметь, то и будет. И разве же, в таком случае, это означает большую свободу? Разве это не большая зависимость? Разве это не присмотр за всеми и каждым («одним»)? Хорошо это или плохо – дело другое, но это есть. Иначе, какая тогда может быть общественная собственность, а тем более равенство? А если этого нет, то какая разница между коммунизмом (таким замечательным) и демократией (той самой, с «волчьими законами»)?

В итоге мы имеем четыре основных вида общественной организации: анархия, тоталитаризм, демократия и коммунизм. Всё реальное – их смеси, всё гипотетически прочее – тоже смеси этого. И раз уж на этом строится любое общество, то именно эти основные виды общественной организации я и буду рассматривать в ближайшем будущем.

Анархия

Т.е. безвластие. Но безвластие безвластию рознь. Если понимать буквально, то анархия – это отсутствие вообще всякой власти; читай, отсутствие общества и тотальная война. Но о такой анархии, как идеале, в общем-то, мало кто говорил (за исключением самых недалёких). Анархия Бакунина, Кропоткина, даже Махно куда приземлённее. Здесь анархия понимается как отсутствие собственно государственной власти; «безвластие» государства. Иначе говоря: общество, построенное на самоуправлении, общество без государства. Но возможно ли?

Давайте представим себе анархическую жизнь. Вот есть группа людей (начнём с самого малого). Чтобы они хоть как-то могли жить вместе, необходимы хотя бы самые элементарные законы. Если законов нет, почему я не могу убить недруга? Почему я не могу взять то, что хочу. И так через пару недель все в этой группе либо поубивают друг друга, либо обнищают и оголодают так, что будет не до убийств, а красть так и вообще будет нечего. Либо, наконец, придумают закон. Два первых варианта уничтожают общество ещё на старте. Значит, закон необходим. Но закон требует: проведение и организация (в частности – руководство) законотворчества, исполнение закона, контроль за исполнением… А это уже власть. Далее, чтобы люди не перегрызли друг друга в спорах, чтобы общество как-то развивалось (или хотя бы не деградировало) нужен руководитель, а иначе будет как в той басне про лебедя, рака и щуку (и с тем же результатом). И что же выходит? Чтобы общество как минимум существовало, нужен закон и нужен руководитель. А что это, если не основа микрогосударства? Ведь те же институты, только проще и меньше.

Хорошо, пусть будет так. Всё равно здесь руководитель безволен, вся власть в руках народа. Замечательно. Но если это не группа, а полноценное общество? Если не сотни и тысячи, а миллионы и десятки миллионов? Тут уже и законов надо больше, и всеобщее голосование, учитывая мнение каждого, не проведёшь. И не может уже каждый высказать свою точку зрения. Что нужно? Нужны представители. Люди, представляющие интересы определённой группы людей. Народ уполномочивает их говорить за себя. А иначе не выйдет. Иначе власти никакой небудет, т.е. выйдет та же басня и снова война. Но всё хорошо, и представители, и главный руководитель ещё зависят от народа; они лишь оглашают его мнение и служат его интересам. Тогда спрашивается: долго ли? Соблазн велик, а «видимости» никакой; слишком много людей и слишком далеко до власти, чтобы понимать, и чтобы единицы могли что-то решить. И вот уже есть народ, и есть власть. Получается то, что мы имеем на сегодняшний день, т.е. совсем не анархию.

Такова анархия реальная. Таков её идеал. И есть ли выход? Смотрим Бакунина и что? Выход, по сути, не в большом централизованном государстве, а в общинах. Не спорю, в общине анархия более или менее возможна. Не буквально, но и далеко не полноценное государство. Но что в общине хорошего? И, главное, что с общинами будет? Хорошего – ничего. Чтобы комфортно жить, нужно производить множество благ – это само собой. А чтобы много производить, надо много людей. Хоть автомобиль (не говоря уже о более наукоёмких технологиях): чтобы он был доступен, в его производстве (в том числе добыча сырья, грузоперевозки, разработка…) должны быть задействованы десятки тысяч людей. И чтобы жилось так же комфортно, как хотя бы в начале XX века, община должна включать в себя миллионы. У миллионов же общины не может быть в принципе; община это максимум пара тысяч, потом уже совсем другие (государственные) принципы организации.

Ну да ладно, будем жить как в каменном веке. Но что будет? Здесь основа всего – земледелие и охота. А чтобы этим заниматься, нужна земля и охотничьи угодья. Но рядом соседи. И… Войны и объединения. И вот уже живётся лучше тому, кто сильнее. Сильнее же здесь те, кого больше. Вот и объединение под центральной властью, т.е. государства. Далее рост и, наконец, современная геополитическая картина мира. А современному, разумному человеку на весь этот путь не потребуется и несколько веков. В общем, итог один – современное нам государство (и т.д.)

Отсюда можно делать выводы. Анархия в буквальном смысле не может существовать в принципе. Это организация на пару дней. Если же анархия принимает классические философские формы, то она становится попросту очередной утопией. Её невозможно достичь. Люди не смогут жить при таком строе; они в мгновение ока (в историческом масштабе) вернут всё на свои места. И вернут ещё до того, как воцарится хотя бы нечто похожее на анархию. Но, допустим, анархия настала. Что дальше? Как ни крути, а далее два выхода (смотря, что перевесит: ВКП или ВКС): либо война всех против всех, либо восстановление государства в том виде, в котором мы все его прекрасно знаем. Т.е. либо смерть общества, либо никаких изменений. Ну, хорошо, допустим совсем невероятное – допустим, что анархическая организация общества работает. Что тогда за жизнь? Община и никакого существенного движения вперёд (чтобы было движение, необходим кто-то, кто этим движением будет руководить, т.е. государство). Откат к каменному (в лучшем случае – бронзовому) веку, голод, нищета и соответствующий образ жизни. Если не так, то нужны чёткие законы и чёткая организация жизни (в частности трудовой деятельности), или попросту говоря – власть. И имя этой власти – государство.

Таким образом, никакая анархия не может быть жизнеспособной. Этого нельзя достичь, это не может существовать, это деградация и разрушение общества. Кто желает смерти общества, тот, пожалуйста, проповедуй анархию. Но, по-моему, это, мягко говоря, не серьёзно.

Тоталитаризм

Анархия – это явная крайность или нечто близкое к тому. Слишком много свободы действия и свободы выбора; человек в условиях такой свободы жить попросту не может. Слишком много для ВКС (оттого и тянут, кто куда вздумает, безо всякого движения вперёд; оттого и война), она с этим не может справиться. От такого избытка свободы появляются «нехорошие» цели (с плачевными последствиями для данного индивида), рискованные средства достижения, сплошная опасность и нервотрёпка. Та же крайность, но с другого полюса есть тоталитаризм. Слишком мало свободы, слишком сильно придавлен человек и слишком зависим. ВКП так «буйствует», что получается не человек, а безвольная скотина. Что тоже, разумеется, не являет из себя ничего хорошего (как и вообще любая крайность).

Кстати, по поводу ВКП. Ранее я говорил, что отсутствие всякой свободы, тотальная зависимость – это лучшая жизнь для ВКП. Но и для ВКС анархия – лучшее, ибо ничто не сдерживает. Правда, несдерживаемая ВКС приводит к уничтожению общества и человека, как и несдерживаемая ВКП (если ВКС вообще никак не может развернуться) приводит к безволию, отупению и, как следствие, к распаду общества и смерти человека (общества нет, а самому жить уже не под силу). Эти организации замечательны для отдельных воль, но тем самым и смертельны как для человека, так и человечества в целом. Вот если бы при тоталитаризме власть только и знала, что о людях заботиться, было бы просто замечательно, была бы самая настоящая «долгая счастливая жизнь», но это – пока наверху добрые «люди-ВКС». А они рано или поздно переведутся (или создадут «плохой» тоталитаризм), и тогда управлять будет некому, всё пойдёт кувырком, т.е. обществу конец. Но это психологически предельные случаи, о них я говорил уже достаточно, да и не о том речь. Я говорю о реальном человеке (а реально, ни ВКП, ни ВКС не могут исчезнуть полностью) и, тем самым, о реальных организациях общества с реальным содержанием и не менее реальными последствиями. И коли уж речь зашла о реальности то следует прояснить реальный тоталитаризм.

Сразу бы хотелось отсечь то мнение, что тоталитаризм (т.е. абсолютная власть одного над всеми) – это всегда плохо. Во-первых, тоталитаризм, теоретически, может быть и хорошим, а во-вторых, порою тоталитаризм просто необходим для общества. Звучит странно? Но на самом деле ничего экстраординарного тут нет. Общественные кризисы, топтание на месте и т.п., только и разрешаются с помощью тотальной власти. Если война (высшая степень общественного кризиса, когда рушатся почти все социальные институты), то кто может организовать общество надлежащим образом и вести ту самую войну, если не тотальная власть? Или ставить стратегию и тактику на голосование? Это невозможно организовать, это непозволительная трата времени, это безграмотность, это безответственность… В общем, ничего хорошего. Потому во всех войнах демократия отменяется и назначается главнокомандующий, т.е. узаконивается абсолютная власть. И это самое лучшее, что можно придумать в такой ситуации. Да и если взять не такой крайний случай. Если общество разделилось на полюса, если процветает преступность, если рушится экономика, а народ потерял всякую волю, то что делать? Голосовать? 1) Люди, по большей части, руководствуются чувствами, а не разумом (а если и им, то уж чем нам гордиться?) и грамотную политику они вряд ли придумают. 2) Если общество разделилось, то голосование – это толчок к гражданской войне, это далеко не выход из кризиса. 3) Если порушены институты демократии, если люди просто не хотят голосовать, то что толку с выборов? Одна лишняя трата времени. И т.д. и т.п. В таких случаях снова необходима тотальная власть. Только жёстокими, властными методами можно выйти из крупного кризиса («мелкие», вроде большой инфляции, расцвета взяточничества и т.п. – не в счёт, хотя и здесь одним либеральным «сюсюканьем» особо ничего не сделаешь). И даже если этот абсолютный властелин будет «плохим», устроит репрессии, уничтожит всякую демократию, то это всё равно лучше, чем ничего. Ибо из «ничего» один путь – анархия и далее смерть общества и государства. А так хоть какая-то жизнь (пусть и не очень хорошая) сохранится. Вот и выходит, что порою тоталитаризм очень даже полезен.

Ну, хорошо, пусть иногда тоталитаризм делает больше хорошего, чем плохого, но разве может быть тоталитаризм хорошим в принципе? Т.е. может ли общество процветать при длительном наличии тотальной власти? Ответ: теоретически может. Ведь почему бы и нет? Вся беда от неисполнения закона, при жёсткой же власти это неисполнение закона можно ликвидировать. Да и руководить можно куда эффективнее, чем когда оппозиция вставляет палки в колеса. Отнимите деньги у богатых, у тех, кто нажил состояние нечестно, и перераспределите их бедным; помощь бедным за счёт тех, кто может помочь (при демократии богатого не заставить просто так раскошелиться); принудительное развитие отстающих территорий и областей производств и т.д. В общем, красота, да и только. Нечто отдалённо напоминающее этот «рай на земле» сейчас имеется в ОАЭ (и ряде других стран): низкая преступность, высокая культура, стабильность… До великой социальной справедливости ещё, конечно, далеко, но и совсем не плохо (опять же, в некотором смысле кому-то может и не нравиться). И почему такое не возможно? И чем это так уж отвратительно? Казалось бы возможно и замечательно, но…

А плохо это многим. Пусть будет такая великолепная организация. Всё идёт хорошо, активное социальное развитие (под чутким руководством…), стабильность, спокойствие, достаток… В общем все счастливы. Спрашивается, к чему приведёт такое счастье? ВКП слишком уверенно себя чувствует, ВКС не может развернуться, да и стремиться не к чему. ВКС медленно отмирает. Оппозиция немыслима, ибо какой дурак променяет такое счастье и спокойствие на неизвестно что? И что даст променять? ВКП явно не даст, а у ВКС столько сил и такого стимула уже нет. А если всё хорошо, за тебя всё решают, то что делать? И зачем? Нет личной заинтересованности в лучшем, ведь куда лучше (для ВКП)? И человек, в конце концов, лишается всякой воли действовать. Более того, ему незачем думать, за него и так всё решают. И вот он уже может делать что-то только из-под палки и только если чётко укажут, что именно делать. Хотя это ещё не упадок; пока только деградация личности. Но это до тех пор, пока у руководства есть воля расшевеливать людей. Руководство же тоже не с потолка берётся, а из того же общества, т.е. становится таким же безвольным и глухим. Как следствие, руководитель теряет контроль за ситуацией и ничего не исправляет (или исправляет слишком неуверенно). Далее два варианта: 1) медленное вымирание общества или 2) кризис, анархия и в итоге возвращение на круги своя (к тому, что мы имеем на сегодняшний день). Иллюстрация вышеизложенному – СССР. Что за люди достались нам от того строя? Беспомощные, безвольные, безинициативные и, в конечном счёте, совершенно неприспособленные к жизни.

В общем, такая организация нежизнеспособна. Несмотря на все свои плюсы, ни к чему хорошему она привести не может. Человек не может жить в благополучном мире, ибо тогда он сдаётся и погибает. Человеку необходимы страх, страдания, необходимо к чему-то стремиться. Хороший же тоталитаризм всё это исключает, а значит, исключает и самого человека, человечество. Хотя в таком тоталитаризме есть и плюсы. Более того, они куда весомее, чем минусы! Ведь когда отдельный человек задумывался о будущем человечества? Да начхать! А вот, что думать ни о чём не надо, беспокоиться, что все соблюдают закон, минимум опасности от окружающих, кругом гарантии всех мыслимых и немыслимых прав… Красота! Что может быть лучше?

Впрочем, хороший тоталитаризм недостижим. Это идеал; утопичный, деструктивный, но, тем не менее, идеал. Хороший тоталитаризм всегда замещается плохим. Ведь так устроен человек, что он хочет большей власти, что его собственное благополучие важнее благополучия окружающих (а тем более, незнакомых), что он не любит, когда ему противоречат. Отсюда расхождение власти и народа, эксплуатация народа, политические репрессии… Да и может ли человек быть настолько умным, что он видит всё состояние общества? Мозгов не хватит всё предвидеть и всем грамотно управлять, а значит, идеала не достичь. И субъективизм, который при такой организации выступает как нигде более, ничего хорошего для общества тоже не несёт. Тоталитаризм, как бы хорошо он не начинался, всегда переходит в преследования за мысли, в произвол власти и в невнимание к нуждам народа. А такая организация имеет один итог: политический кризис, анархия (хотя бы краткосрочная, на время революции) и кризис общественный. Далее уже как повезёт: либо распад и смерть общества, либо новый тоталитаризм, либо то, что есть.

Многие утверждают, что тоталитаризм – это хорошо (особенно для русского человека), и вроде бы всё звучит замечательно, но… Где доводы, где психология? Снова всё это не учитывается. Теоретически – лучше некуда, а практически – хуже некуда. Так уж мы устроены, и с этим ничего не поделаешь. Отсюда и вывод: хороший тоталитаризм – это утопия; хоть и теоретически достижимо, но вредно. Плохой же тоталитаризм – это вообще… хуже только анархия. Для нормальной жизни необходимы не крайности, а нечто среднее.

Коммунизм

Коммунизм – это, конечно, самая популярная из всех утопий. Коммунизм был выдуман далеко не Марксом и Энгельсом; его идеал встречается у самых истоков социальной философии: в Древней Греции и Древнем Китае, пусть и без привычного нам названия. Оно и понятно. «Свобода, равенство и братство!» – кто этого не хочет? Каждый уверен, что хочет быть свободным, хотя каждый и дня в условиях полной независимости не проживет; взмолится о подчинении. Каждый хочет равенства, хотя, как только соседи станут слабее его, так он тут же захочет быть выше, захочет индивидуального неравенства. Каждый хочет братства, хотя человек не доверяет даже хорошим друзьям, не говоря уже о едва знакомых людях. Но кто идёт так «далеко»? «Свободы, Равенства и Братства»! и знать больше ничего не хотим! Кому есть дело до того, кто додумается, что он сам в таких условиях жить не сможет? Коммунизм – это идеал людей, которые совершенно не разбираются ни в себе, ни в окружающих; которые понятия (даже самого элементарного) не имеют о психологии. Недаром в марксизме (теоретическом) психологии нет вообще; одна экономика. Как будто мы все не люди, а кассовые аппараты. Впрочем, я забегаю вперед.

Коммунизм, чтобы он имел право таковым называться, должен придерживаться ряда принципов, а именно: власть народа, равенство и общественная собственность. Это характерное. Свобода – это клич далеко не одного коммунизма; братство – вообще степень культуры общения и отношения людей; труд – во-первых, не обязательный атрибут идеала, а во-вторых, кроме как у Маркса о труде в коммунизме и слова не сказано, я же рассматриваю коммунизм в целом, а не одну его интерпретацию Марксом. Вот три первых принципа встречаются абсолютно во всех идеях коммунизма; без них коммунизма (как такового) и не было бы. И, замечу, всё содержание коммунизма, в общем-то, к тому и сводится; остальное атрибутика, вторично. Вот теперь по порядку.

О народной власти (демократии в самом широком смысле) я уже говорил. И не побоюсь повториться. Власть народа – это реалия в условиях относительно совсем небольшого коллектива, в условиях же общества власть народа либо порождает анархию и далее уничтожение и человека, и общества; либо порождает представителей. Далее дума, правительство, президент… И иначе никак. Не может человек без указки, не сумеет он распорядиться своей властью: он её либо «профукает» (мягко говоря), либо использует на уничтожение ближних своих. Исключения – редкость и в масштабах общества не принципиальны. Так что власть народа – это, конечно, звучит красиво, но совершенно сюрреалистично. Да, власть у народа может быть, но совсем немногим более, чем сейчас в развитых странах. Если хотя бы больше информировать общество, сделать больше референдумов, это породит столько споров, такое напряжение в обществе, что впору будет говорить о социальном кризисе. Власть народу противопоказана, как обезьяне граната.

Думаете, это касается только демократии? А какое тут, собственно говоря, различие с коммунизмом или с той же анархией? Люди те же, а значит, будет так же. Меняются только названия: партия, совет народных депутатов, генсек и т.д. А по сути, в чём разница? Только что оппозиции здесь никакой быть не может, ибо кому оппозиция? По мнению коммуниста – народу, а значит, долг правящих кругов её искоренять. И это не отголосок СССР, это одна из основных идей коммунизма. Кстати, где вы, в таком случае, видите свободу? Только что при тоталитаризме свободы меньше. Хорошо ли это или плохо – вопрос десятый, но факт налицо: при коммунизме свободы должно быть, мягко говоря, мало. Но это к слову, о свободе я ещё скажу в своё время. Сейчас же: народная власть в полном или утверждаемом объёме неосуществима в принципе. Она мало того, что вредна, но и недостижима. В общем – совершенно ничего хорошего, хотя этот минус торчит и не в одном только коммунистическом огороде.

Вопрос – равенство. Равенство уже само по себе вещь довольно интересная, ибо где границы? Мы уже и так равны: мы все рождаемся и все умираем (не помню, чья мысль). С другой стороны, если у нас разный цвет глаз – мы уже не равны. Впрочем, это отвлечённо. Коммунизм утверждает, хотя и размыто, но просто: равные права, равные возможности и равный уровень жизни. Всё ясно и, вроде бы, весьма неплохо. Но это только на словах. У нас и сейчас равные права и равные возможности; официальное деление на сословия (с соответствующими привилегиями) давно кануло в лету. Так что же ещё коммунизму надо на этом поприще? Коммунизм утверждает (утверждал и утверждать будет), что это только на бумаге, в жизни же возможности богача и бедняка совсем не равны; о равных правах и речи не идёт. Всё верно; так оно и есть. Но вопрос в том, может ли быть иначе? Что есть второе неравенство? Второе неравенство (в правах) неискоренимо. На бумаге – да, всё просто, но в реальной жизни человек к такому равенству не годен. Ибо есть власть (от неё – никуда), а значит, есть люди привилегированные и остальные. Следовательно, будет прислуживание, подкуп, превышение должностных полномочий… Таков человек. И прежде всего – не человек власти, а обычный человек. Покупают? Так не продавайся! А то известны случаи, когда продают друзей, знакомых… Родители берут деньги за отказ от обвинения в убийстве собственных детей (историй – куча), а потом возмущаются на всю страну, что у нас неравенство, что у нас люди властьимущие могут откупиться от чего угодно… Но так вы же это неравенство и поддерживаете! Не восхваляли бы, не боялись бы, не подлизывались, и откуда тогда возьмётся неравенство? Ты (господин «Обычный человек») – источник. Но нет, всё власть виновата! Можно подумать, властью не те же люди обладают, а какие-то там… Ты ж, если дорвёшься, таким же будешь (вероятность около 99%). Смотрите в зеркало и орёте, что у отраженья в глазу бревно, не замечая, что отражение – твоё следствие, а не причина. В общем, правовое неравенство коренится в самом человеке и на данный момент (а честно говоря, и вообще во все моменты), оно неискоренимо. И коммунизм здесь такой же ноль, как и любая другая организация общества, ибо и при коммунизме у кого-то власти больше, а у кого-то меньше; ведь надо же как-то обществом управлять?

А вот неравенство в возможностях… Разные возможности обусловлены одним: изначально разный статус. Либо денежный, либо в виде принадлежности / непринадлежности власти. О последнем я, в общем-то, уже сказал. Таков человек: слабый всегда будет угождать и потакать сильному, а сильный всегда этим пользоваться. Не было бы этого (в самих основах человеческой психики: страх и желание лучшей жизни), не было бы и правового неравенства, и неравенства в возможностях, да и общества, в общем-то, тоже не было. И эти равенства, как я уже сказал, недостижимы. Да, они хороши, но так же, как хорошо иметь десять глаз (та же физиология). Но просто ли их иметь (с нашей-то, сегодняшней психикой)? Возможно ли? Нет. И никакой революцией, воспитанием, законами и образом жизни нельзя сделать себе и одного дополнительного глаза. Хотя коммунисты утверждают обратное.

С другой стороны, денежное неравенство (т.е. изначально разный стартовый капитал) искоренить достаточно просто: отменить право наследования, и дело с концом. Звучит легко, не так ли? Но так же невыполнимо. И здесь два камня. Во-первых, человек не утащит деньги в могилу, они кому-то перейдут. И кому же он их отдаст: незнакомым людям (разделит), государству или собственному ребёнку? Ответ очевиден. И как бы строг ни был запрет на наследование, отец всегда украдкой передаст хоть что-то своему сыну или дочери. Почему так? Дело не во Фрейдовской «продолжении личности», всё куда прозаичнее: ребёнок – это цель (что за цель, почему, как… см. «Человек как он есть»), и не передать сбережения ребёнку – значит пойти против своей цели. Можно пересилить себя, заставить, можно испугаться, но нельзя захотеть. А значит отменить наследования реально невозможно. Правда тут есть очевидный выход: сделать целью человека не ребёнка, а общество. Таким образом выйти из ситуации, в своё время, пытались и Ленин, и Сталин (и Павлик Морозов, герой своего времени, тому замечательный пример), но не вышло. Оно и понятно: детей от семей не отлучали, а если каждый день общаться с одним и тем же человеком (пусть он тебе даже и не родня), дружить с ним, то он автоматически становится целью, ибо с ним хорошо, к нему привык, а значит он (этот человек) удовлетворяет стремлениям и ВКП, и ВКС, тем самым становясь целью. И вот уже история с графом Монте-Кристо (т.е., по сути, наследование просто близкому человеку). В итоге, чтобы не было неравенства в возможностях, надо чтобы не было права наследования. А чтобы наследование было уничтожено не на бумаге, а на деле, надо, чтобы у человека не было ни семьи, ни друзей, ни даже постоянных знакомых; в общем, никого близкого. Только так мы все будем изначально равны.

Отсюда вопросы: можно ли этого достичь? И хорошо ли это? Достичь более или менее (хотя и далеко не на все 100%) можно. Более того, большие подвижки к разрыву и уничтожению всякого братства (так любимого коммунистами) были произведены в сталинские времена, правда апогея достичь не удалось, да и с семьёй недоглядели, упустили момент. Можно (да и что сложного? Отнять и убить доверие), но не так уж и надолго. Ведь что дальше? А далее снижение социализации (ибо нет больше у человека близких); как следствие, снижение влияния вторичного подсознания; как следствие, повышение влияния подсознания первичного; как следствие, заметное воздействие ИПР; как следствие, сильное желание детей и ухода за детьми; как следствие, дети вне закона и… Снова наследование и неравенство. Всё это, конечно, при том условии, что от общества к тому отдалённому времени останется хоть что-то.

Да и хорошо ли всё это? Если нет ни частной собственности, ни близких людей, то что любить? А если не любить, т.е. не испытывать «хороших» чувств, то что «хорошего» останется в человеке? Такая скотина выйдет, от которой современный капиталист (тот самый, со звериным оскалом) плакал бы. И о каком братстве, в таком случае, может идти речь? Тем более, о какой такой свободе, когда необходимы жёсткие законы и беспрецедентный контроль? Да что там, о каком человеке ещё можно говорить? Да уж, гуманное течение.

Что? Софистика, говорите? А как иначе создать изначальное финансовое равенство? Здесь даже вариантов нет; только так, такими методами и только с такими последствиями. Одно из двух: либо неравные люди, либо равные скоты. И ещё: вот вы, товарищ, гражданин, хотели бы жить в таком обществе?

Остаётся ещё одно равенство / неравенство: по уровню жизни. Но это совсем просто: если собственность общественная, то и живут все одинаково (теоретически), а если частная, то уж кто как сумеет. Тем самым, этот вид равенства я отношу к вопросу о общественной собственности. Потому позволю себе перескочить и сначала рассмотрю третий постулат коммунизма – общественная собственность.

Общественная собственность… Да не говорил ли я про неё? Что это глупости, это недостижимо, что человек так жить не сможет, что человек скорее повесится, чем будет постоянно, изо дня в день, горбиться на других и отдавать своё? И это утверждение подтверждается уравниловкой в СССР: что паши, как лошадь, что пьянствуй целый день, получать будешь одинаково. А значит, зачем работать больше? Вот и развалилась сначала деревня, а чуть позже и промышленность, ибо никто не работал, и работать не собирался. Короче говоря, будем считать, что об этом я уже сказал достаточно и с этим постулатом всё понятно.

Теперь возвращаясь к вопросу о равенстве. Равный уровень жизни подразумевает общественную собственность, а так же (если частная собственность ещё имеет место быть) контроль за собственностью частной. Последнее, конечно, коммунизм не проповедует, ибо коммунизм так свободолюбив! И говорить здесь, в общем-то, не о чем. Собственность (её вид) во многом определяет равенство или неравенство, как и наоборот. Но раз уж общественная собственность – это утопия практически неосуществимая для человека, то и, следовательно, равенство уровней жизни такая же утопия с такими же отвратительными последствиями. Уже из этого должно быть всё ясно. Да и какой при всём при этом должен быть контроль и самоконтроль? Да уж… Братство, говорите? А не ненависть ли на почве стукачества? Свобода, говорите? Где?

Марксизм выделяет и ещё один вид неравенства (у прочих коммунистов он не встречается, по крайней мере так чётко): неравенство рабочего и капиталиста. Конечно, это неравенство, в сущности, сводится к предыдущим, хотя пару слов и тут сказать можно. Я уже говорил, но повторюсь: неравенство между работником и работодателем естественно, неестественна противоположность. Почему рабочий должен платить, я тоже говорил; и именно «платить». Маркс это отношение назвал эксплуатацией. Но, если парикмахер подстриг меня, и я ему заплатил, что же, выходит, он меня эксплуатирует (ведь он же на мне зарабатывает)? Или если я заплатил слесарю за починку крана, он меня снова эксплуатирует? Конечно, нет! Ведь они предоставляют мне определённые услуги, за которые я, естественно, и плачу. Но разве работодатель не предоставляет мне те же (по сути) услуги? Он даёт мне гарантии, стабильность, он обучает, продаёт результаты моего труда, поставляет мне сырьё, избавляя меня от огромной кучи хлопот и т.д. Ведь те же услуги, за которые, естественно, надо платить. Но нет! Это эксплуатация! По какому такому великому признаку деление – непонятно. Так что и здесь всё так, как и должно быть. А хотите равенства… Многие ли пойдут в парикмахеры и будут хорошо работать, если клиенты не будут платить? «Да на кой чёрт?!» – скажете вы и будете правы. Так же и здесь. Так никто не захочет быть работодателем, ибо работ, проблем навалом, а компенсации никакой. Такое равенство – наикратчайший путь к развалу экономики. Снова примером нам служит СССР: разруха, отставание, работа только из-под палки, сплошь убыточные предприятия (или, в лучшем случае, с крошечной прибылью) и, в конце концов, хронический экономический кризис; экономика только и держалась, что на зеках (поначалу), да на нефти (с 70-х годов). Хотите быть равными? Поешьте месяц-другой один хлеб, поругайтесь (обязательно каждый вечер!) с соседом по поводу того, что он хапнул больше, а вам не досталось, а потом подумайте, а так ли всё это хорошо? Или вы полагаете, что может быть как-то иначе?

Тем самым, о характерном сказано. Какие выводы? Не то что утопия, а просто бред! Ни одного из постулатов коммунизма достичь попросту нельзя. Более того, ни при одном из условий коммунизма человек жить не сможет. А ещё, как эти постулаты противоречат друг другу! «Свобода, равенство, братство!» Где равенство исключает свободу и братство; свобода, в свою очередь, исключает равенство, а братство – свободу (сильно вы свободны от своей семьи? А если вам семья – всё общество?). Коммунизм говорит: красный – хорошо, жёлтый – хорошо, а синий – плохо. Давайте на корню уничтожим синий, и пусть будет у нас смесь красного и жёлтого. Но дело в том, что без синего цвета почти никаких цветов и не будет, а смесь красного и жёлтого – это оранжевый; здесь не усиливаются отдельно тот самый красный и тот самый жёлтый. Получается нечто совершенно новое, причём очень и очень неприглядное. Коммунисты же этого не понимают, не понимают самого элементарного, не понимают ни основ, ни последствий. Равенство! А что ему мешает? Подумайте, что мешает равенству? Подумайте, что значит достичь его? Как его достичь? Какие будут последствия? Нет! Зачем? Когда некому завидовать – это хорошо? Хорошо! Значит, да будет равенство! И что тут думать? Это как: выхлопная труба дымит, и это плохо. Значит надо эту трубу заткнуть, и ездить будет куда как лучше! А того коммунисты не понимают, что так выхлопы либо полезут из всех щелей, и ни двигателю, ни водителю от того лучше не станет, либо машина вообще перестанет ездить. И не поедет, пока эту заглушку не вытащить. Может я слишком придирчив, но на мой взгляд, за такую логику и первокласснику надо ставить «неуд». А тут, ты что! Философы, социологи, политики… В общем, очень умные люди.

Не верите? Так ведь легко проверить. Просто представьте сами себя в таких условиях. Вы не захотите обеспечить собственного ребёнка? Вы будете пренебрежительно относиться к начальству? Вы будете вкалывать, когда напарник на работе только что числится (а на деле и палец о палец не ударяет), хотя получаете вы одинаково? Вы хотите жить без собственного дома, без своей машины, да даже и без своего телевизора? Вы будете вникать во все государственные вопросы, дабы вовремя высказать своё мнение? Вы не будете коситься на тарелку соседа, когда вам будут раздавать еду? Не будете никому завидовать, и будете абсолютно уверены, что вас никто не обманывает? Если вы на все вопросы ответили «да», то вы либо врёте, либо вы святой, хотя в последнее мне что-то не верится. Даже дурак не скажет, что он бы так жил и считал это лучшей жизнью из всех возможных. Но и если так… Так кто же сейчас мешает вам считать, что вас не обманывают? Кто заставляет вас завидовать и пресмыкаться перед начальником? Кто заставил вас не дать соседу дрель (мол, сломает, потеряет, забудет отдать…)? Вы можете точно так же и сегодня жить как при коммунизме и ничего не замечать. Легко можете! Но вы сами, вы, лично, каждый из вас – первая причина невозможности коммунизма. Даже трудно представить себе вещи более несовместимые, чем человек и коммунизм.

Сила коммунизма не в его истинности (куда уж там!), а в его простоте (даже примитивизме) и кажущейся логичности. Ведь действительно, что делать, если государство давит? Значит, долой господ и даёшь народную власть! Если за своё все готовы глотки друг другу перегрызть? Долой частную собственность, даёшь общественную! В обществе несправедливость… Даёшь равенство! И т.д. Если чёрное – плохо, значит белое – хорошо. Вот вся логика коммунизма. А всё хитроумное доказательство такой логичности и внимания-то не заслуживает; доказать в философии можно всё, что угодно (или почти всё). Но ведь человек сам чёрный, он не может быть белым. Однако, коммунизм это (эту основу основ!) уже не видит; исходя из вышеозначенного подхода, эти тонкости совершенно ни к чему. А противоположности невозможны, страшны, смертельны… Но ведь всё так просто и логично звучит! Принципы логики для слабоумных. В общем, из всех видов организации общества коммунизм самый несостоятельный. Остальные хоть как-то учитывают то, что для человека пишется, хотя и абы как. Коммунизм же вообще не учитывает психологии, оно и во всех трудах коммунистов просто-таки светится. Коммунизм знает только зависть, противостояние и экономику; всё остальное – миф. Странно, не так ли?

Да, если считать, что человек в основе своей добр и безгрешен… А ведь коммунизм – это наследие гуманизма, в котором сие просто-напросто постулируется. Тогда всё замечательно, всё возможно и, более того, лучше не придумаешь. И равенство со свободой могут сосуществовать, и делёжка с братством. Но человек – совсем не добренькое создание; в человеке бушует и цветёт пышным цветом эгоизм, жажда власти, жажда своего… (см. «Человек как он есть»). И говорить противоположное в наше-то прогрессивное время – не уважать уши слушающего. Коммунизм – это для того абстрактного Человека гуманистов образца ХVIII в., но не для нас с вами, реальных живых людей.

И в качестве постскриптума: извиняюсь за излишние эмоции, и, может быть, за излишнюю растянутость данной главы. Но, во-первых, со всех сторон только о коммунизме (таком хорошем) и жужжат; во-вторых, история России равнодушного отношения к коммунизму вообще не допускает; а в-третьих, просто наболело. О коммунизме, а особенно о его практическом применении, я ещё скажу в своё время и в своём месте. Сейчас же – идём далее.

Демократия

Демократия в сравнении со всеми другими видами организации общества имеет одно неоспоримое преимущество: она была придумана не философами. Конечно, сам принцип демократии имеет истоком философию, но больше с этого творческого поприща ничего, по сути, взято не было. Ни организация самой власти, ни организация выборов (да и их идеи тоже), ни организация экономической жизни. Бесспорно, все эти постулаты встречаются у отдельных мыслителей, но в цельном, законченном виде демократии нет ни у кого. Эта организация была придумана и создана практикой; она вышла из практики, потому и реальна, и работает.

Мне могут возразить. Ведь то, что есть, и что заявляется государством как идеал – это далеко не демократия; это неизвестно что. Согласен. Но с другой стороны, окружающее нас вполне можно назвать (и это будет ближе всего к истине) некой недоразвитой демократией. И как иначе? Мы живем явно не при анархии (даже самой слабо развитой), не при том книжном социализме / коммунизме (тут уж вообще ничего общего, за исключением частных, непринципиальных моментов) и не при тоталитаризме, как бы ни кричали о том всякого рода «свободофилы». И в то же время, что нам недостает для полноценной демократии? Всего лишь большей роли народа в законотворчестве; всё остальное – пожалуйста. Впрочем, о том, что есть сейчас, я скажу чуть позже. Теперь же обратимся к демократии как таковой.

Демократия, как некое «учение», содержит в своей основе ряд принципов. Это, само собой, власть народа, централизованная власть в государстве, в экономике главенствующая роль отводится частной собственности, свобода и правовое равенство. Это, пожалуй, основное. Сюда может добавляться выборная власть (но не у всех философов) или, например, принцип невмешательства государства в экономику. Но это, повторюсь, не обязательно, да и не так уж принципиально. А вот на первых пяти непреложных принципах следует остановиться подробнее.

Хотя, на чём здесь останавливаться? Почти обо всём из вышеперечисленного я уже говорил. Впрочем, дабы не обидеть, повторюсь. Народная власть – хорошо, реально, но в меру. Невозможна в условиях большого общества полноценная власть народа. В таких условиях народ может только выбирать свою власть, но он всё равно, от выборов до выборов, будет полностью в руках избранных. Иначе – развал общества и государства. Потому те особо последовательные демократы не правы, когда говорят, что власть народа не должна ограничиваться одними выборами. Если так, мы сами себе создадим такой ужас, о котором Сталин на пару с Гитлером могли только мечтать.

Свобода – тоже хорошо, но снова в меру и, соответственно, с «от»; словосочетание «больше свободы» – это пустые, ничего не значащие слова. Да и нельзя, опять-таки, давать людям слишком много свободы (не скрою, понятие «слишком много» расплывчато, но чёткие границы мне и не интересны). Во-первых, это лишняя нервотрёпка и, как следствие, большое количество психических расстройств (за всю истории монархии не было столько самоубийств, как за наш «свободный» XX век), а во-вторых, это первейший дестабилизирующий фактор в обществе. Конечно, чем свободы больше (но пока само общество ещё существует), тем общество здоровее (т.к. выживает сильнейший). В условиях тоталитаризма выживают все, кому повезёт и сильного, кстати, скорее уничтожат, чем слабого. «Плохой» тоталитаризм – это кратчайший путь к деградации общества и снова пример тому – СССР. Но, тем не менее, избыток свободы ещё никогда не был (и никогда не будет по известным причинам) использован во благо общественного. Потому и в минус. И минус не только личностный (так ВКП хуже), но и общественный.

Вот правовое равенство, централизованная власть и частная собственность – эти вещи хороши во всех отношениях и безо всяких границ.

Правовое равенство – идеал, хотя и недостижимый. И, подчеркну, недостижимый не потому, что у нас власть такая плохая, а просто потому, что мы такие. Правовое равенство наступит не тогда, когда власть будет чудо-замечательной (что толку?), а когда мы сами перестанем подлизываться и преклоняться. Возможно ли? По-моему, вряд ли.

Централизованная (не собственно-народная) власть и частная собственность вообще вещи друг друга обуславливающие. Частная собственность требует защиты, защита же от людей… Хорошо защитили бедняки (т.е. лодыри, пьяницы, дураки…) «кулаков»? Никогда бедный не защитит богатого, если богатого можно просто-напросто обокрасть. Из элементарной зависти не защитит. На народ тут рассчитывать нечего; гарантия частной собственности – это только централизованная власть. И с другой стороны, если есть централизованное государство, значит, есть частная собственность. Даже если в экономике государства сплошняком собственность общественная и только регулирование государственное, всё равно есть частный собственник, монополист – само государство. Ибо вся экономика, если власть централизованная, в любом случае зависит от этой власти. Власть может распоряжаться (тем самым) «общественным» по своему усмотрению, т.е. как с частной собственностью, т.е. она является частным собственником. Как в СССР «общественное» означало «под руководством» партии. И если убрать красивые слова, и взглянуть на голые факты, то замечательно видно, что в СССР был один частный собственник – партия. А «общественное» – это только слова.

Демократия, не какая есть, а идеальная, как и остальные виды организаций общества (кроме, разумеется, тоталитаризма) попадает в те же гуманистические глупости, как власть народа и свобода. Правда, демократия о том не кричит на каждом углу, как анархия или коммунизм. Всё куда более реалистично. Уж тем более реалистичны прочие основы демократии. И не потому они верны, что придумал их какой-то там очень умный философ, который додумался до того, что человек-то, оказывается, в основе своей неисправимая дрянь, а потому, что и не философ вовсе всё это выдумал. Демократия началась с практики, с реального, поэтому и требования реальны. Я с чего начал, тем хотел бы и закончить: демократия хотя бы тем лучше прочего, что идёт не из метафизики, а из нашей с вами реальности. И именно постулаты демократии наиболее близки нам с вами, т.е. реальным людям.

Действительность

А что есть в современных западных (и в России в т.ч.) странах? Ответ и прост и сложен одновременно: некая смесь всего со всем, наиболее приближённая к демократии. На этом отношении я остановлюсь в первую очередь. Ведь не коммунизм (и не социализм) – это точно, да и не анархия. Демократия (хотя бы основы) – это явно, ну и, может быть, тоталитаризм. Такова современная организация западного общества. Для простоты, рассмотрю все составляющие отдельно, начиная с наиболее важных.

Демократия – все признаки налицо. Частная собственность, правовое равенство (на бумаге – точно, но и на деле во многом), централизованная власть… Можно уверенно считать, что у нас сейчас в основе организации лежит именно демократия, и это, в общем-то, бесспорно. Потому и говорить тут особо не о чем. Здесь куда более интересны другие виды организации.

Особо рьяный демократ может мне возразить – мол, у нас сейчас не демократия, а сплошной тоталитаризм. Да, если «всё, что не анархия, то фашизм», но это откровенное невежество и «закушивание». Ведь в чём этот тоталитаризм выражается? Выборы лживы? Есть такое (и никуда не денешься), но слишком ли они врут? Максимум процентов двадцать от результатов. Т.е., если партия набрала 10%, может быть, реально за нее проголосовали 8 или 12% избирателей (т.е., либо завышение, либо занижение). И не более. Или – голос ничего не решает. Один – да, не решает. Но таких «одних» миллионы. Это как в куче песка отдельная песчинка «ничего не решает», но, тем не менее, если выкинуть из кучи все песчинки, то и кучи не будет. Здесь также. А то, что всё равно все выборы подтасованы… извини меня, если шум поднимается из-за 1% и совсем другое, когда из-за 50%. Первая цифра не устроит, а вот цифры значительные… Но и как «подтасовывают»? Если кого не спроси, все за партию «Х» и потом оппозиция возмущается, что выборы были написаны заранее, а голосовали все (или почти все) за них: за «У». И что, по-вашему, это похоже на правду? Это «враньё» элементарно проверяется независимым социологическим опросом. И если результаты из ряда вон несоответствующие, то другие страны такой вой поднимут… На то, конечно, есть отговорка: мол, и там все куплены. Отговорка хороша, но очень уж смахивает на паранойю. Весь мир сговорился исключительно против одной малоприметной партии. Откровенный бред. Как я и говорил ранее, такого рода тоталитарные замашки в условиях глобализации и открытого (из глобализации – разумеется) положения страны просто немыслимы: обмануть не получится, а внешнеполитические последствия (в т.ч. и экономические) будут ещё те. И прецеденты тому уже имеются. Так что выборы врут, но в меру, это совершенно не принципиально, тоталитаризмом же здесь и не пахнет.

Или может свободы мало? Много и мало – вопрос вообще спорный. Подавляющее большинство пожилых людей скажут, что сейчас свободы (в особенности – поведения, но о том и речь) наоборот слишком много. А молодые люди скажут, что свободы слишком мало. И те, и те по-своему будут правы. И если говорить о нормальном «количестве» свободы, то следует помнить, что свободы должно быть ровно столько, сколько необходимо для ненанесения вреда (как психического, так и физического) окружающим. Хотя и тут снова проблема: а что это за окружающие? Какому-нибудь консерватору вред – это короткая (выше колена) юбка, и что же, наказать женщинам ходить в скафандрах? Снова расплывчатость: окружающие – это совокупность «средних» людей. Отсюда, можно свободно излагать свои мысли, но культурным языком, и мысли не должны призывать к насилию или т.п. безобразиям. Есть такое? В лучшем виде. Можно ходить в чём хочешь и вести себя как хочешь, но, не оскорбляя чувств окружающих. Сейчас этотолько не голым (или в одном нижнем белье) и вести себя не вызывающе и не агрессивно. Говорить о власти? Как угодно и что угодно, но без ложных обвинений, и не оскорбляя (это точно так же относится и к любому субъекту). И т.д. В общем, где же тоталитаризм? Если только не считать проявлением тоталитаризма элементарное уважение к окружающим и государству как таковому, что закон, в общем-то, и требует.

Или, может, повсюду произвол и безнаказанность власти? Но тут и говорить не о чем; история знает море случаев, когда наказывались (даже по всей строгости закона) и люди властьимущие. Да, и противоположных примеров достаточно, но то не власть как таковая «отмазывает», а конкретные люди втайне от высшей власти. Если же дело становится слишком громким, и сюда вмешивается сама центральная власть, то, как правило, в итоге всё решается именно по закону. Опять же, примеров – море. И где же, в таком случае, вы видите произвол, как черту, признак именно власти как таковой? Это черта отдельных людей, но не власти.

В общем, тоталитаризм, конечно, есть (а для многих власть и тоталитаризм – это вообще синонимы), но ровно столько, сколько требуется для нормальной жизни общества и в обществе. Но от этого «тоталитаризма» уже никуда не денешься.

Впрочем, тоталитарные замашки у власти всё же имеются. Да и как иначе, если власть? Во многих развитых демократических странах могут запросто посадить, если крикнуть перед зданием правительства «Долой правительство!». Оно, с одной стороны, и верно: нарушение общественного порядка. Но если крикнуть «Да здравствует правительство!», то шансов, что тебя посадят, гораздо меньше (подчеркну: не везде так). И у людей, облечённых властью, всегда больше шансов остаться безнаказанными, нежели чем у простого смертного. И всю правду (как бы ни было хорошо с доказательной базой) власти вам вряд ли дадут написать: если не посадят, то затравят – это точно. И т.д., и т.п. Причём, это не частные случаи, не из ряда вон, а вполне обыденная практика. Вот здесь (а не в разного рода «глобальностях») «тоталитаризм» всё ещё имеет место быть. Вроде бы и мелочи, но факт налицо. Потому и имеется примесь тоталитарности в нашей с вами общественной организации. Но и не более.

Коммунизм. Вы, наверное, полагаете, что демократия мало взяла из коммунизма? А вот вы и не правы. Всё, что требовали Маркс и Энгельс в «Манифесте коммунистической партии» – есть. Прогрессирующий налог, профсоюзы, защита труда, пособия по безработице… Сейчас это всё подаётся так, как будто исток всего этого в самой демократии. На самом деле исток в коммунизме, демократия «всего лишь» внедрила все эти моменты в практику. Такая сильная социальная нацеленность в демократии нигде не постулируется: изначально в ней таких требований и не было. Они пришли постепенно из коммунистического политического течения, как уступки, а уже потом «дальше – больше». Основа, повторяюсь, в коммунизме: это коммунистическое.

Более того, если отбросить всю коммунистическую метафизику и оставить только практические чёткие требования, то… Не социализм ли у нас? Как отвечал Кеннеди Хрущеву: «Пока вы строите социализм, мы при социализме живём». И очень неправы те, кто считает, будто сейчас у нас от коммунизма ничего нет. Есть и очень многое: даже всего и не перечислить. Если бы демократия не была вынуждена прислушаться к коммунистам как течению (в своё время), наша жизнь была бы куда более жёсткой, или, по крайней мере, все имеющиеся сейчас социальные завоевания стали бы актуальными гораздо позже.

В конце концов, давайте возьмём коммунизм как таковой. Общественная собственность? Да ради бога! Кто ж против? И не доминирует она до сих пор только потому, что нет таких дураков, которые реально её желали бы, а не потому, что запрещено. С собственностью у нас свобода выбора. А если свобода выбора, то и частную собственность надо уважать (здесь демократия куда свободолюбивее коммунизма), а значит не избежать известного неравенства. Но что хочет коммунизм? Уравнять. Это же делает и демократия через прогрессивный налог. Правовое равенство – есть. Власть народа – есть (в условиях реалий). Свободное выражение своих мыслей – есть. Отсутствие границ творчеству – есть. Даже народный суд, и тот есть, пусть и не в самых важных делах. Коммунизм? Что-то такое. Правда коммунизм хочет большего, но большее – абсурд. Большего на настоящий момент и для настоящего человека быть и не может. Сейчас, можно сказать, у нас реальный коммунизм; не тот книжно-утопический, а вполне практический, живой коммунизм. Мы живём при самом настоящем коммунизме, при таком, какой только возможен, ибо реальный коммунизм, реальная анархия и реальная демократия – это одно и то же. Меняются только слова, практика неизменна. И имя всем этим организациям (таким разным) в нашем, не абстрактно-мыслимом мире одно – реальность. Потому хотите жить при коммунизме? Живите! Вот он! Хотите анархию? Да пожалуйста! Всё есть. Тогда, спросите вы, почему я, тем не менее, называю нашу организацию демократией? Ибо реальная демократия и наша реальность – это почти одно и то же, а вот идеальное прочее и нынешнее положение дел, вещи вообще мало похожие. Т.е. демократия, потому что наибольшее соответствие требованиям.

Ах да, ещё анархия. Но что тут сказать? В общем, те же размышления, что и для коммунизма. И те же признаки анархии присутствуют. Правда они тождественны тем же признакам и демократии, и коммунизма. Сводятся же они, в основном, к теме свободы. Но это, я полагаю, дело понятное, и говорить здесь не о чем.

Теперь интересно другое. Я обозначил примеси и сказал, что всё это можно назвать одним словом – реальность. Но тогда спрашивается: а почему реальность такая, а не иная? Почему и кто виноват, что мы живём именно так? Почему нет полноценного коммунизма, тоталитаризма, анархии? В общем, разобравшись с тем, что у нас за организация общества, я берусь за вопрос о том, по какой причине у нас именно такая организация этого самого общества.

Отвечаю.

Мы живём при демократии (я всё же оставлю привычное название нынешней организации), потому что для нас эта организация оптимальна. При другой организации мы жить не можем. В общем, так есть, потому что так надо. И никак иначе. Здесь тот случай, когда сознание больше определяет бытие, нежели наоборот. Всякая организация требует определённых условий, даже не психологических, а чисто внешних. К примеру, какая могла бы быть демократия с технологиями XV в.? Чтобы были выборы, необходима высокая осведомлённость, а иначе кого выбирать? А какая может быть осведомлённость, если и газет-то нет? Вся информация только из слухов, слухи же… сами понимаете. Демократия, в частности, требует высокого уровня развития информационных технологий. Да и как следить за своими избранниками (и есть ли они в действительности?), если невозможно получить никакой информации? Для демократии нужен телевизор; без телевизора и демократии не было бы; без него будет лишь пародия на демократию. Равно и наоборот: в условиях едва ли не переизбытка информации и в условиях глобализма, как возможен тоталитаризм образца Ивана IV или Сталина? Такая организация возможна либо в закрытом государстве, либо при отсутствии средств массой информации. Потому демократия раньше настать и не могла; потому и сейчас у нас не тоталитаризм. Недаром же расцвет демократии пришёлся на технологическую революцию: не раньше и не позже.

Это чисто внешние причины. Они, разумеется, идут из психологии, но это не сама психология. Хотя о важности в данном вопросе развития интеллекта я уже упоминал. Вот этот фактор, к слову сказать, можно смело отнести к области чисто психического. Но главное в данной, конкретной организации сокрыто не в сознании, а в подсознании, ибо здесь исток нашего с вами поведения. И, обращаясь к этому уровню понимания, я снова спрашиваю: почему так?

Потому что мы хотим своего, т.е. частной собственности. Потому что мы из страха подлизываемся к любому начальству. Потому что мы завидуем. Потому что мы хотим быть выше других. Потому что мы хотим спокойной, уверенной жизни. И так устроен каждый. Добавим к этому то, что мы уже не так глупы и не так слабы, чтобы сносить тиранию («плохой» тоталитаризм). Вот и выходит: частная собственность, неравенство, централизованная выборная власть, жёсткие законы и т.д., и т.п. В общем, из нас самих выходит то, что есть. Были бы слабее (меньше ВКС) и глупее, была бы до сих пор у нас монархия. Не были бы такими эгоистами, был бы коммунизм. Не боялись бы так свободы, смогли бы жить при свободе, была бы анархия. Но мы есть то, что есть, потому и организация такая. Потому она, кстати, и оптимальна. На данный момент ничего лучше быть не может. Как не было ничего лучше монархии до эпохи Возрождения. Мы создаём мир таким, каким хотим (подсознательно) его видеть. И менять существующий порядок вещей революционными методами… Глупо, вредно, бессмысленно.

Конечно, можно немного поменять количество. Можно завысить людское ВКП (как в СССР), можно завысить ВКС (как во время войны), можно сделать общество более глупым… Причём последнее сделать проще всего: убрать интеллигенцию, затравить соображающих, и вот уже тупое стадо образца раннего средневековья. Можно, но какой смысл? Качественно от того ничего не изменится: больше частной собственности, меньше, в законе ли она, или вне закона… Но она в любом случае будет, ибо люди не в силах побороть своё желание частного. И так со всем. Да и что, в конце концов? Запреты, неприемлемые подсознанием порождают психологические, а далее и общественные кризисы. Революционное создание всегда есть создание кризиса, а уж никак не более совершенного общества. Такова наша психика.

В общем, что есть понятно, и почему есть тоже понятно. Как говорится, «имеющий уши слышать, да услышит». Мы живём в идеальном для нас обществе, а если и не идеальном, то оптимальном – точно. Что есть – вопрос, прежде всего, психологии, а уж потом социологии. О психологии же я сказал более чем достаточно. Что неясно, см. «Ч. как он есть», а если ясно… Тогда смело переходите к следующему разделу.

Будущее

Введение

Сказано о том, что было, и сказано о том, что есть. Дело за малым: сказать, что будет. Но будущее – штука неблагодарная. О нём никогда нельзя знать наверняка, о нём можно только предполагать, с большей или меньшей вероятностью. Потому я сразу хотел бы сказать: далее пойдёт речь о том будущем, к которому мы идём ближайшие сотни лет. Хотя, может, и тысячи. В конце концов, благодаря церкви в Европе был застой практически во всех социальных сферах более десяти веков. Если же учитывать и века этого застоя, и тенденции древних цивилизаций, то можно сказать, что человечество приближается к такому будущему тысячелетиями, т.е. всю известную нам цивилизованную жизнь. Иначе говоря: человек как только стал человеком, как только появился полноценный (пусть и простейший) социум, так он и идёт именно к тому, что я опишу ниже. И не менее того.

С другой стороны, существует целый ряд «но», связанных с недостатком объективных данных и бедностью фантазии. Ведь могли ли люди в начале XX века (и русские – в частности) поверить в то, что буквально через несколько десятилетий в России наступит такая нищета, такие репрессии и такой тоталитаризм, которые не знала вся мировая история? Это не выводилось, для того не было никаких исторических предпосылок, это звучало бы совершенно алогично, надуманно, да и кто бы в это поверил? Однако ж, настало. И пусть не было предпосылок, пусть в это нельзя было поверить, но это было. Вот вам и вся «надёжность» заглядывания за горизонт. Или могли ли даже самые смелые фантазёры начала XIX века представить те информационные технологии, которые мы имеем сейчас? Могли ли они додуматься, какие это возымеет последствия для жизни человека и общества? Так что я не буду уподобляться Марксу и Энгельсу; я буду говорить вероятностно.

Впрочем, это «вероятностность» требует своего пояснения. Вероятность потому, что всякое может случиться. Кто знает, может через пару веков мы овладеем телепатией и тогда… во власть будут идти только лучшие из лучших; исчезнут преступления, ибо найти виновного вообще перестанет быть проблемой; обмануть станет невозможно и все либо подобреют, либо мы перегрызём друг друга и т.д. Или, может быть, мы научимся полностью подчинять чувства разуму. Или обесценивание всего и вся приведёт к нивелированию ВКС и торжеству ВКП, от чего настанет-таки рай на земле и проч. коммунизм. Я уж не говорю о различного рода катаклизмах, вроде войн, глобальных экономических кризисах (что потом будет за власть, и каким станет общество?), немыслимых эпидемий (раз, и «съели» бактерии ВКП; что будет с людьми, не ведающими покоя и страха?). И т.д., и т.п. Чисто гипотетически, всё это вполне возможно. Ведь почему бы и нет? В таком случае все мои дальнейшие размышления и гроша ломаного не стоят. Но если подходить таким образом, то о будущем вообще говорить невозможно. Это подход тупиковый. К счастью, существует и другой подход. Если у вас есть ряд чисел: 2, 4, 8, 16…, то какое число, скорее всего, следующее? Разумеется, 32, но, не зная всех знаков, можно и ошибиться. Может следующее – 33? Маловероятно, вряд ли, скорее всего, 32. Но именно «скорее всего», и основываясь на этих, доступных условиях (т.е. на общей известной закономерности), я и буду говорить о тридцати двух. К тому идёт вся история общества, таков тренд, тому есть множество косвенных подтверждений. И если основываться на объективном прошлом (а я придерживаюсь теории объективной истории), то изложенное далее – истина. Так было, значит, так будет. Простейшее продолжение прямой линии. И вот с этой оговоркой по поводу базы, границ и вероятности можно начинать.

Раздел последователен. Перво-наперво я скажу о том, к чему придёт человечество в конце концов, т.е. какова конечная цель человека, человечества, истории. Эта глава, прежде всего, нужна для того, чтобы сразу разобраться с тем, с чем мы имеем дело. Нужно отсеять лишнее. Далее, само собой, я выстраиваю будущее исходя из прошлого. И для успешного «выстроения» надо знать, что это за зависимость, в чём связь между прошлым и будущим, благодаря чему (в соц. аспекте) одно переходит в другое. Не надо много ума, чтобы понять, что движение от прошлого к будущему есть прогресс. Конечно, может быть и застой, и регресс, но человечество в целом прогрессирует – уж это бесспорно. А значит у нас с вами связь не иначе как через прогресс. И здесь помимо самого понятия прогресса необходимо сказать ещё и о движущих силах этого явления. Тем самым, я беру не только выражение истории, но и основу этого выражения. Основы же ещё никому не повредили. Но зная, что есть прогресс, надо знать и его меру: надо знать, как прогресс оценивать. О том глава №3.

Таким образом, основы для дальнейших размышлений выстроены. Отсюда я обращаюсь к самой истории, т.е. к тому, что было, что у нас есть сейчас и, в конце концов, что будет после. И в качестве дополнения, глава о том, что надо бы, т.е. что идеально, дабы сравнить идеал с наиболее вероятным будущим. На этом – всё. Так, я считаю, общество будет охвачено со всех сторон. Останутся только дополнения, т.е. не столь важное и принципиальное, но интересное. Правда, о том будет уже следующий раздел, пока же приступаем к настоящему.

Конечная цель и смысл истории.

Так какая же она, конечная цель человечества? Ответ прост, как никогда: никакая. Нет никакой конечной цели, ни к чему мы не идём. Разумеется, в конце концов, может быть, что-то и будет, может человечество вымрет, а может мы станем бессмертными и бесчисленными, может подчиним себе всю галактику… Но, быть может, и вообще ничего похожего на конец не случится: бесконечное развитие, без конца и края, пока не погибнет вселенная. Но такие конечные цели имеют одну особенность: они выходят из случайного (в нашем несведущем понимании) стечения обстоятельств; они выходят сами собой; они такие просто потому, что такими получились. Это как человек: вышел на улицу и попал под машину. Человек о такой цели и не думал, не было её, не ставилось, но концовка налицо. Так же и с человечеством: получится то, что получится; нет цели как таковой, мы не идём к чему-то конкретно. Да нас никто и не тянет. Цели нет, в лучшем случае есть концовка.

А почему нет? Потому что цель должна ставиться. Это само собой. Если результат не ставится как образец, идеал, то он и не есть цель. Т.е. цель, чтобы она была таковой, требует своей постановки, она требует целеполагания. Но чтобы цель была поставлена, её, как минимум, должен кто-то поставить. Кто-то должен решить, что будет цель. И если говорить о цели в существовании человечества, то значит должен быть кто-то, кто эту цель поставил. Если нет этого «кто-то», то не может быть и никакой цели. Этот «кто-то» не человек, он существовал до человека, он выше человека, и он мыслит. Кто же? Кто, если не бог? Конечная цель однозначно подразумевает наличие бога.

Бог – это не обязательно бог христиан или вообще Высшее любой религии. Богом, по сути, могут являться и какие-то там поля, и матушка-природа, и невесть что ещё. Когда говорят, что бога нет, а цель есть, ибо природа создала человека для того, чтобы… И где, спрашивается, различие с богом? Значит, природа ставит цель, значит, она её осмыслила, значит, она мыслит. Это всё равно «мыслящее – выше – человека», как его ни назови, суть одна – трансценденция или попросту бог, только под другим именем.

В общем, чтобы была конечная цель, нужен бог (трансценденция, если угодно). Бог – вопрос веры: хочу – верю в бога, а хочу – нет. И если конечная цель – это производная бога, то и она есть вопрос веры. Её наличие, на настоящий момент, нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Но, коли уж я подхожу к проблеме рационально, позитивно, то и в бога я не верю и верить не могу, ибо он на своё наличие ничем не указывает. Следовательно, при таком, позитивном подходе, бога нет, а значит, нет и никакой цели. Отсюда, будет то, что будет, или, иначе говоря, существование человека и человечества бессмысленно.

Кстати, насчёт смысла. Смысл человечества или смысл истории (здесь разница мне не важна) – такое же пустое словосочетание, как и конечная цель того же человечества. Вся предыдущая логика относится и сюда. Смысл требует, чтобы кто-нибудь его придумал, смысл должен быть создан, т.е. должно быть смыслополагание, а значит – бог (трансценденция) и т.д.

Смысл у истории может быть, но только привнесённый человеком. Каждый может увидеть смысл в зарождении христианства, в октябрьской революции, в истории человечества в целом… Но это смысл, повторюсь, именно привнесённый. Это смысл человека, человек же – часть человечества. Попросту говоря, такой смысл – смысл имманентный. В отличие от него смысл истории всего человечества и во все времена доступен только тому, кто видит человечество не изнутри, а снаружи; видит как на ладони и это смысл трансцендентный. К последнему относится всё прочее содержание данной главы, имманентный же смысл… А какой смысл в нём самом? Ну, могу я осмыслить какое-то событие, а хоть и всю предыдущую историю человечества, и что? Какое это имеет значение для всех? Даже осмыслить всё прошлое – это частность. Есть же ещё и будущее: история не закончилась. Вот если бы был конец, если бы дальше не было бы никакого человечества, тогда можно было говорить и о смысле истории, ибо только тогда я бы видел картину в целом. Не в частных случаях, а в целом. Но кто осмыслит, если никого не будет? Имманентный смысл ничего не решает и даже ничего не предлагает в глобальном масштабе. Прикладные мыслишки человечка и не более того. И говорить не о чем.

Да и если говорить о смысле (но полном) предыдущей истории человечества, то разве можно даже тут сказать хоть что-то стоящее? Даже если мы будем знать абсолютно всё, в любом случае потребуется осмысление, т.е. без стадии субъективности здесь не обойтись. Никакого объективного смысла истории быть не может. Смысл (не факты, а их смысл) – это интерпретация фактов, читай, осмысление, процесс мышления, субъективность. А то, что кажется… использовать, конечно, можно, для определенных целей и в определённом контексте (почему бы и нет?), но общего, всечеловеческого значения в этом – ноль. Это не объективный, а именно субъективный смысл. Он существует только в нашем мозгу, но не в реальности. Т.е. реально никакого смысла истории нет. Снова: жили и живём так, потому что так получилось. Вот и весь смысл.

Таким образом, говорить о нашем будущем (а здесь мне это важнее всего) отталкиваясь от таких понятий, как смысл истории, конечная цель и т.п. нельзя. Это должно быть оставлено, как ненужный, даже и мешающий хлам. Что я и сделаю. Вышло так, что тенденции таковы, а значит, будет, скорее всего, так. И никакого высшего смысла во всём этом нет. Есть и есть, будет и будет. С этих «примитивных» позиций я и подхожу; с этих же советую подходить и вам.

Прогресс

Отмечу сразу: далее я буду говорить о прогрессе только в обществе. Прогресс где бы то ни было ещё я здесь не затрагиваю. Говоря «прогресс», я всегда (по умолчанию) буду подразумевать «прогресс общества» или «прогресс в обществе», и никуда далее нижеследующие не распространяются. Помните об этом сужении понятия.

О прогрессе я уже говорил неоднократно. Но коли уж далее прогресс рассматривается мною специально, то и, пожалуй, не грех повториться. Ведь как вообще происходит какое бы то ни было изменение в обществе? На то существует несколько способов. Я выделяю следующие: случайный, привнесённый и внутренний, делящийся на нисходящий и восходящий. Случайный, как видно из самого названия, это прогресс (а равно и любое изменение), произошедший по воле случая. Как то: эпидемия и, как следствие, изменение каких-то отношений (тех же половых), глобальные катастрофы (изменения в обществе тоже глобальные, взять хотя бы сплочённость), или, может быть, если инопланетяне подарят нам какое-нибудь технологическое чудо и т.д. В общем, это всё то, что начинается не по воле человека; этот вид прогресса от человека не зависит.

Кстати, о независимости. Общественный прогресс – это всегда прогресс людей; как ни крути, а прогрессирует всё-таки общество. Тот же случайный прогресс – это всё равно прогресс общественный. Вопрос не в том; здесь (что прогрессирует) вид всегда один. Но прогресс не берётся из ниоткуда; что-то является пусковой причиной. И вот уже те самые виды. И, исходя из причин, я делю прогресс общества именно на эти виды; такова основа деления. Отсюда тот вывод, что порою прогресс в причине может и не привести к прогрессу в следствии, т.е. в обществе. Случаев море. Или прогресс будет, но недолго, пока не исчезнет сама причина изменения. Например, война; кончилась, и всё вернулись на свои места. Но об этом чуть позже.

Второй вид прогресса – привнесённый. Это означает прогресс, запущенный человеком (обществом), но привнесённый в данное общество извне. Примеры: та же война, если она не начата самим этим обществом; общественные изменения каких-нибудь африканских племен из-за привнесения туда нашей цивилизации; в конце концов, научный прогресс, который создаётся изначально в одной стране, а уже затем расходится по всему свету. Я полагаю, с этим вопросов быть не может.

И третий вид прогресса – внутренний. Т.е. когда общество находит причины для прогресса в самом себе. Он делится на два вида: нисходящий и восходящий. Первый – от конкретного человека к обществу, второй – от самого общества, постепенно захватывая всех людей. Первый – это, прежде всего, научный прогресс. Открытие совершает не общество, а человек или группа людей. Масса пассивна: ей дали, она взяла. Так же к этому подвиду относятся реформы «сверху» (например, реформы Петра I, Екатерины II и проч.), т.е. такие реформы, которые люди не требуют. Более того, зачастую они идут против воли народа. И, кстати, не обязательно эти реформы ведут к хорошему (например, сталинские изменения общества). Восходящий прогресс, напротив, идёт от людей. Пример: русское общество 70-80-х годов. Никто конкретно не призывал к свободе и свержению коммунизма, но каждый (или многие) желал хотя бы побольше той самой свободы. Сюда же эпоха Возрождения, «восстание масс» и т.п.

Однако следует сделать одно немаловажное пояснение. Конечно, это деление на подвиды условно, и на сию тему я уже говорил. Прогресс всегда делают не общества, а «человеки». Изменения – да, всегда общественные (на то и прогресс общества), но истоки только в человеке. И когда я говорю, что по восходящему пути всё затевают люди, то это только в первом приближении. Люди означает не нечто безличное, а совокупность большого числа личностей. Так хочет Иван Иваныч, Иван Петрович, Иван Кузьмич и т.д., в целом же я всех этих личностей именую «люди». И тогда различие между первым и вторым видом в централизации. Либо есть чёткий и однозначный центр начала прогресса (начинает конкретный человек или конкретная группа людей), и тогда это нисходящий подвид; либо центра нет, просто все хотят одного и того же, тогда сие есть восходящий подвид внутреннего прогресса. Здесь разница, а не в истоках, ибо как ни крути, а в данном виде (да и в предыдущем тоже) всё идёт от человека.

Плюс к этому, эти подвиды настолько перемешаны, что сами по себе они практически и не встречаются. Почти всегда внутренний прогресс идёт по обоим путям. Те же общественные изменения из-за реформ правителя: если общество не хочет, то его и бесполезно заставлять. Другое дело, что оно может захотеть. Как французская революция: началось с философов и политиков-вольнодумцев, развилось в массе, сама революция не была стихийной, т.е. тоже нисходящий подвид и… что в итоге? В итоге – Наполеон, т.е. та же монархия. Общество оказалось не готовым. И смысл давать людям свободу (тогда)? Всё равно не воспользуются, отдадут. И хоть сколько им пихай эту свободу, всё равно народ поставит над собой монарха, ибо иного не хочет. Хотел же народ монархии с относительно большей свободой, её и получил. Меньше не устраивает, но и больше не надо. Или те же приснопамятные сталинские времена. Лагеря поставил на широкую ногу Сталин, но не хотел бы их народ (нет, звучит совсем не дико), их бы и не было. Ведь кто врагов народа выискивал, кто «стучал», кто не давал жизни семьям врагов народа? Лично Сталин бегал? Или верхушка власти? Нет, сами люди себя и уничтожали. Да, пусковая причина – Сталин, но дальнейший «прогресс» делали уже сами люди. Вот если бы вышел приказ: «отныне всем ходить голыми, а собственных детей убить в течение трёх дней», что было бы? Все пошли и убили бы? Нет! Вот тут-то и начались бы волнения, тут бы власть не справилась. Почему? Потому, что этого народ уже не хочет, и здесь его проще уничтожить, чем заставить. Повторюсь: какой бы ни была пусковая причина, прогресс всегда делает само общество. И, к слову сказать, не надо винить во всех своих бедах власть; власть может только сдерживать или, наоборот, давать толчок; власть задаёт курс, основу жизни, но не саму жизнь. А дальше уже люди либо повинуются, либо сопротивляются. И если стало по воле власти, значит, ты смирился, значит, ты захотел, хотя, разумеется, можно и хотеть, и не хотеть одного и того же (см. «Человек как он есть»). Впрочем, всё это в качестве отступления.

В общем, эти подвиды тесно взаимосвязаны. Создатель нисходящего прогресса всегда родом из общества, его мысли – продукт во многом общественный; сам же прогресс общества и здесь делают люди. Восходящий же путь тоже, в конечном счёте, коренится в личностях, и если это прогресс существенный (бунт, революции, смена строя, власти и т.д.), то массы всё равно ведутся конкретными людьми, т.е. восходящий подвид переходит в нисходящий. Таково «единство противоположностей» в прогрессе общества.

Что хотелось бы ещё отметить, так это уже затронутую чуть выше тему о необязательном отклике общества на прогрессивные начинания. Это означает, что пусковая причина не всегда приводит к общественному прогрессу, либо приводит, но на короткое время, после которого следует возврат в исходное состояние. Примеров предостаточно: научные открытия, не повлекшие за собой общественных изменений (даже если таковые и могли бы быть); войны, ничему не научившие, после которых всё становится на свои места; случаи отторжения привнесённых новшеств; революции, не приведшие ни к чему, о чём кричалось и т.д., и т.п. И вопрос: а почему так? Ответ: потому что люди не хотят. Люди на словах могут очень сильно хотеть, но на деле… На деле ничего не изменится до тех пор, пока человек не будет готовым к новшествам. Казалось бы, это, разумеется, само собой: хоть завали меня творогом со сметаной, но если я не люблю сии продукты, не ем их, то я всё равно их есть не буду пока имеется хоть какой-то шанс съесть что-нибудь ещё. И тогда какой смысл заваливать меня этой во всех отношениях замечательной пищей? Совершенно бесполезное, пустое занятие. И вроде ж всё просто, но как только заходит речь об общественном устройстве, тут же «бытие определяет сознание». Да, определяет, но ещё больше сознание определяет бытие. Пока не изменится сам человек, хоть какие ему создай условия, хоть какую устрой ему организацию, всё равно он будет жить так, как он хочет. Потому во все времена общество организовано оптимально для себя самого. Была монархия? А как иначе? Какая в XV веке могла бы быть демократия? Рабство? Если ты сам хочешь рабов, как от них отказаться? Человек стал более гуманным, увидел человека в соседе, и тут же рабство пало. Если мы сейчас хотим быть выше других, хотим своего, не способны жить в условиях полноценной демократии, то о каком общественном преобразовании может идти речь? Мы же сами и вернём всё на свои места. Все изменения должны быть, прежде всего, в нас самих, а уж затем в обществе. Изменение одних внешних условий ни к чему новому – хорошему не приведёт. Разумеется, могут быть и бывали периоды, когда жизнь общества не соответствовала желаемой жизни. Но это состояние шатко, оно не длится долго; максимум – десятилетия, если уж и правда всем невтерпёж, а власть не даёт. В целом же, общество у нас всегда такое, которое для нас с вами на данный момент оптимально. Потому и все эти общественные идеалы, теории, революции – сплошная бесполезность. Ибо кому это нужно? Однако, кажется, я об этом уже говорил.

Говорил я и об основах любого общественного изменения, т.е. о психологии. И как подсознание делает прогресс, и как сознание. Причём говорил и в этой же работе, и в предыдущей. Полагаю, повторяться не надо: воспоминания ещё должны быть свежы. Выходит, что такое прогресс, откуда он берётся, каковы его виды, и как он осуществляется – с этим разобрались. Дело за малым: прогресс есть, но как его оценить? Какова мера прогресса? Что ж, переходим с объективного в прогрессе (материального) к субъективному, т.е. к его оценке.

Оценка прогресса

Так чем же общественный прогресс измеряется? Можно сказать просто: качеством жизни. Если качество жизни улучшается, значит идёт прогресс; иначе – регресс. И чем в обществе качество жизни отдельного человека выше, тем общество прогрессивнее. Оценка прогресса качеством жизни верна, ибо, само собой, улучшение – это тогда, когда становится лучше. Но само понятие «качество жизни» весьма расплывчато. И что за этим качеством скрывается, тоже непонятно. Как ни крути, а надо конкретизировать.

Вся трудность в самой широте нашей с вами жизнедеятельности. Достаточно просто сказать о качестве в материальной сфере, но в сфере творчества или общения понятие качества уже весьма спорно. Потому, ниже я попытаюсь сказать о качестве во всех сферах, показать все идеалы. Далее обобщение, выявление самого содержания понятия качества и соответствующие выводы отсюда. Для пущей же простоты и наглядности качество я буду рассматривать в каждой сфере отдельно.

Ранее я уже выделил основные сферы в общественной жизни. То основное, в чём мы живём и без чего жить не можем. Это мораль (право), организация (государство) и материальная сфера (экономика), здесь я отношу сюда же и духовную сферу (культура, творчество). Я буду придерживаться тех же основ, правда, с небольшим смещением акцентов. Речь идёт о качестве жизни человека, т.е. акценты смещаются с общества на личность. Для человека же мораль выражается в его поведении, в отношении к людям, а право полностью переходит в ведение государства. Как следствие, для большей адекватности я буду говорить о государстве, экономике, творчестве и о взаимоотношениях (тех самых отношениях к людям, в которых, в частности, выражается мораль). Как известно, от перестановки слагаемых сумма не меняется, зато так проще. В конце концов, из чего состоит наша повседневная жизнь, как не из отношений с другими людьми, материальных потребностей, творчества, и всё это в соответствующих условиях, созданных государством? В этом мы живём, это наша жизнь, и если говорить о качестве жизни, значит говорить об этих сферах. Однако, пора и начинать.

Материальная сфера – самая простая. Чем больше я могу приобрести материальных ценностей на свои доходы – тем лучше. В идеале – практически не работать (только деньги получать) и кушать всё, что захочу, причём в любом количестве; из предметов – также иметь всё, что захочу. И всё это, разумеется, лучшего качества. С этим просто.

Государство и закон. Чем более обо мне пекутся, чем в большей безопасности я нахожусь, и чем менее я замечаю само это государство – тем лучше. И тут совсем не обязательно, чтобы была демократия. Если и так всё делается лучше и справедливее некуда, то зачем мне голос? Только создавать себе лишние проблемы и понапрасну думать? Демократия – это лучшее сейчас, но не лучшее для всех и во все времена. Идеал – это наоборот, тоталитаризм, но тоталитаризм «хороший», когда я о государстве ни капли не беспокоюсь, не думаю о нём, не замечаю его, а оно создаёт мне наилучшие условия жизни. А закон и свобода… Спокойней, но свободы меньше. Оно и понятно, это явления – антагонисты. Закон же должен быть таким, чтобы я имел всю полноту самовыражения, но не в ущерб другому. Это, разумеется, ограниченность, но это наилучший вариант и для человека, и, главное, для общества.

Творчество же должно быть неограниченно. В творчестве качество жизни тем лучше, чем более у меня информации, и чем более общество создаёт мне условий для творчества. К последним относится обучение грамоте, доступность соответствующего инструмента, различных школ и обществ. Короче говоря, всё то, что способствует творческому процессу. Само собой, должна быть свобода слова, свобода любого выражения мыслей, свобода творить, хотя опять-таки не в ущерб другим, не оскорбляя других. Конечно, «рамочность», но от неё никуда не деться. Тут уж либо полная свобода и анархия в обществе, либо нормальное прогрессивное общество, но с определённой ограниченностью в действиях.

Взаимоотношения – все те, о которых мечтается. Всеобъемлющая любовь и братство. Ни ненависти, ни злости, ни использования друг друга (в обычном понимании). Сплошная честность, взаимопомощь, сострадание, дружеские, уважающие и любящие отношения. И чем всего этого «хорошего» больше (в сравнении с «плохим»), тем лучше качество жизни. Вроде бы тоже всё ясно и понятно.

Идеалы расписаны, приблизительная оценка качества налицо. Можно приступать к анализу. Но перед тем – небольшое отступление-пояснение.

Кто-то этого может и не хотеть. Аскет считает, что жизнь тем лучше (ибо тем лучше для жизни), чем менее в ней материальных благ. Анархист считает, что должна быть неограниченная свобода и «вся власть народу». И т.д. Но эти желания неестественны. Это не врождённое и всеохватывающее стремление, а цель ВКС. Человек, любой человек, хочет получать больше удовольствий, отсюда такая оценка качества жизни в материальной сфере. Любой человек не хочет себе лишних забот и лишней ответственности, потому такое государство. Любой человек творит (хоть что-нибудь и хоть чуть-чуть) и хочет в том иметь все возможности, потому такое творчество. Любой человек хочет быть уверенным в своём окружении; хочет, чтобы его ценили, и он сам для этого готов придерживаться таких взаимоотношений. Все эти стремления появляются ещё до всякого опыта, они заложены в природу человека, они естественны, и они есть у каждого из нас. Почему тогда мы до сих пор так не живём? Потому что есть в нас и такие же естественные деструктивные (для идеального общества) стремления. Они и мешают. Почему кто-то этого не желает? Потому что есть другая, полученная из опыта, цель, перекрывающая естественную. Как стремление жить естественно, но самоубийца соответствующей целью может его и побороть. Но это, повторюсь, противоестественно; это не тенденция, а исключение. Идеал же общества таков, и именно относительно его мною и будет оцениваться качество жизни. По поводу самого идеала я скажу в одной из следующих глав, сейчас же вернусь к анализу выявленного качества жизни.

Что ж, как лучше, и что тогда есть прогресс – понятно (должно быть), но какие из этого следуют выводы? Давайте снова по порядку.

Если хлеба вдоволь, то какова его ценность? Вот именно! Во времена средневековья хлеб ценился. Представьте себе, если бы тогда человек нашёл буханку свежего хлеба? Это же какое счастье! А сейчас? Да никто и не позарится! Тогда за кусок хлеба могли убить; кто им поделился – тому обязан до конца жизни. Сейчас же, если дать последнему нищему кусок хлеба, он в лучшем случае скажет «спасибо», и то сквозь зубы. Впрочем, за примером далеко ходить не надо. Ещё несколько лет назад, компьютер, к примеру, – это была роскошь, компьютер ценился, о нём мечтали, его берегли. Теперь же компьютер в аксиологическом плане и гроша ломаного не стоит: у всех есть и совершенно ничего особенного он из себя уже не представляет. В общем, довольство продуктами приводит к их обесцениванию, и не только в экономическом понимании.

А государство? Если раньше по поводу принятия хорошего закона ликовали и устраивали гуляния (средневековье), то что сейчас? Ну приняли, ну молодцы, ну стало жить лучше, ну хорошо… И всё. Незаметно, обесценилось. Когда за каждую подвижку идёт борьба – тогда и ценность, а если и так всё хорошо, борьбы не видно и не слышно, то и ценность закона (напомню: аксиологически) соответствующая. И государство, само по себе: если на фоне плохого оно делает хорошее; если государство (своим народом) выигрывает войну; если оно спасает от кучи преступников, то оно и ценится. А если всё хорошо, войн нет, преступности нет, пусть в том и заслуга государства, то какова его ценность? Кто его вообще замечает? Как будто так и надо, т.е. никакой ценности. Как начальство у меня на работе. Если оборудование «сыпется», и человек, обслуживающий его, из цеха не вылазит, то, значит, он молодец, он работает. А если оборудование так отстроено, что в цех и заглядывать не надо (а, следовательно, инженер может целый день ничего не делать), то работник – плохой, потому что не работает. Вот вам ценность первого работника и ценность второго. Хотя первый – хуже, ибо он в своём разобраться не может, но именно потому он и заметнее. А если всё так хорошо, что работа и не заметна… Да грош цена такому «лодырю»!

Творчество. Сейчас, в век всеобщего просвещения и невиданной доступности информации, какова ценность знанию, ценность информации? Вообще, с появлением интернета произошло величайшее обесценивание творчества и знания за всю историю человечества. Если в былые времена каждая книга была на вес золота, что ни писатель – то из ряда вон, то сейчас? Книга – ширпотреб; писателей, как собак нерезаных. Книгой уже никого не удивишь. «Я написал четыре тома произведений!». «Да? Ну… молодец». Вот и всё. Тоже по поводу скульптур, картин, кино… И это – свобода, разрушающая творчество. Когда за слово могут убить – вот тогда слово ценится, сейчас же слова – это мусор. Когда, чтобы написать картину, нужно всё делать самому, всё пропускать через себя (ибо невозможно найти учителя), нужно умудриться достать краски и холст, писать нужно тайком, во избежание крупных неприятностей, вот тогда творчество ценится. Тогда есть смысл творить, а сейчас (даже сейчас) творчество ценится ровно столько, сколько стоит холст или лист бумаги.

Думаете, иначе в наших отношениях? Вот если тебя все не любят, а один любит, тогда его любовь ценна. Если среди всеобщей озлобленности нашелся добрый человек, тогда его добро есть ценность. Если сейчас тебе помогли, да ещё и бескорыстно, это значит многое. А что всё это будет значить, когда чуть что все кинутся тебе на помощь? Да мы и замечать не будем, что с нами дружат, к нам добры, нам помогают. Это будет в порядке вещей, и этому снова не будет никакой ценности.

Так чем же сопровождается улучшение качества жизни? Везде и всегда – обесцениванием. Отсюда: прогресс – это обесценивание. Вот она простая, обязательная и действующая повсюду мера прогресса. Прогресс тогда, когда наблюдается обесценивание. И общество тогда прогрессивное, когда в нем всё обесценено.

Для пущей важности проверим от противного. Выходит, что регресс – это увеличение ценности чего бы то ни было. Но разве ж не так? В условиях регресса экономики, разве покупки не приобретут большую ценность? Разве не станешь ты тогда дорожить своим последним телевизором? Разве не будет для тебя счастьем съесть на ужин кусок мяса? Или регресс в отношениях, ведь доброта на фоне озлобленности будет куда ценней, чем даже сейчас. И в творчестве: если всё под запретом, невозможно творить, невозможно достать холст, то каково будет творить тебе? Как ты будешь относиться к творчеству другого? Каждый художник на вес золота, каждая картина бесценна, ибо мало этого, трудновыполнимо, опасно. А сейчас многих ли ты знаешь художников? И неужели у тебя захватывает дух при взгляде на все эти миллионы картин? Регресс, вполне очевидный, но как увеличивается ценность! Так же и на заре цивилизации: произведения искусства – иметь его, творить – счастье невероятное; хлеб – самое дорогое; доброта – бесценна и т.д. Вот это – отсталое общество, а когда всё есть и ничто не ценится – тогда общество передовое, прогрессивное. Как в раю: всё есть, только пожелай и никаких забот. Или как у Шопенгауэра: «Когда человек отнёс все страдания и муки в ад, для неба не осталось ничего кроме скуки». Ведь действительно – скука. К примеру, много ли тебе будет счастья от того, что ты нашёляблоко? Что кто-то сказал тебе «добрый день»? Что ты на всём готовеньком (при уйме времени и ничем не стеснённый) что-то там сотворил? Обыденность; цена – 0. И ад: кусок хлеба за счастье, минута отдыха бесценна, просто не жариться на сковородке уже ого-го как ценится! Вот вам и рай, вот вам и ад.

Ценность – верная оценка развития. Если обесценивание, значит улучшение, прогресс. Если ценность увеличивается – ухудшение и регресс. И так не только для общества в целом, но и для каждого человека в отдельности. Примеры, полагаю, излишни. И если мы посмотрим на всю историю человечества, то, в общем, мы можем и запутаться, где прогресс, а где регресс; где лучше живётся, а где хуже, но если мы применим критерий ценности… Тут же всё становится на свои места. С каждым годом, каждым столетием ценность чего бы то ни было падает. Материальные блага, в т.ч. и еда, государство, доброта, тем более продукты творчества – всё обесценивается. А значит, человечество явно прогрессирует, как бы ни кричали об обратном скептики. Тем более высоки темпы прогресса в XIX и XX веках.

Но есть и исключения. Их тоже нетрудно проверить. Монархия и коммунизм в России: в СССР творчество несравнимо ценнее, хлеб – снова в цене, доброта – величайшая ценность и редкость (если помог гонимому или хотя бы не настучал, хотя и мог – уже очень ценится. Ценилось ли при Николае II, что с этим человеком я могу поговорить о минусах власти?). Следовательно, с воцарением коммунистической партии русское общество стало регрессировать, и хоть какой-то прогресс наметился только в 60-х годах (за хлеб не убивали, друг на друга смотрели уже не так косо). Впрочем, это именно исключение. В целом же, повторюсь, человечество прогрессирует, ибо ценностей становится всё меньше и меньше.

Таким образом, наиболее достоверная, простая и надежная мера прогресса – обесценивание. Или мера любого общественного изменения – ценность. Как бы прискорбно сие не звучало, но это так. В конце концов, и ежу понятно, что тем лучше, чем больше (хорошего, разумеется); чем больше, тем доступней; а чем доступней, тем ниже ценность. Это логично до безобразия. И если человечество прогрессирует (а так оно и есть), то в итоге нас ждёт тотальное обесценивание всего и вся; как в раю. К тому и идёт. Впрочем, с этих позиций история человечества требует отдельного рассмотрения.

Что было

Перво-наперво – о масштабах и границах. История имеет свойство повторяться; это действительно развитие по спирали. Потому, в общем-то, рассматривать прогресс можно и в масштабах одного витка. Иначе говоря, чтобы понять тенденции в развитии человечества, не обязательно знать и говорить вообще обо всех цивилизациях, когда-либо существовавших на земле. Везде одно и то же. Те же закономерности и те же изменения; конечно, при разной внешней организации. Достаточно, например, взять для рассмотрения западную цивилизацию. Т.е. приблизительно от первых веков, от рождества христова и до наших дней. Я не говорю о стадиях, о смене строев, о смене религий и смене экономического уклада. Мне важны только самые общие тенденции, ибо о них речь.

И границы. Прошлое здесь – это всё средневековье, вплоть до XVIII в., когда начинается (по многим причинам) переходный период, который специально я рассматривать не буду. Переходный период заканчивается только в начале XX века, когда воцаряется то общество и та жизнь, которую мы имеем (в своих основах) и на сегодняшний день. Это у меня настоящее. Далее будущее, причем будущее весьма отдалённое. Его наступление спорно, ибо условия могут поменяться, но исходя из того, что было и что до сих пор есть – оно такое. Впрочем, об этом я уже говорил.

Итак, прошлое, средневековье. Хотелось бы развеять некое идеалистическое представление о тех временах. Я думаю, никто не будет спорить со мной, если я скажу, что в то время процветала нищета, голод, болезни, отсутствовали элементарные материальные радости (вроде чистой одежды и тёплого жилья). Так же бесспорны произвол властей и террор, практически повсеместный, по отношению к собственному населению. Далее можно ошибочно полагать, что зато уж творчество бушевало. Но где и когда? Практически ничего вплоть до реформации. А если произведения искусств и создавались (в рамках церкви и для церкви – не в счёт), то только среди высших сословий. Положение дел начало меняться только в XVIII веке, и никак не ранее того. Так что и творчество в те времена было развито слабо. Слишком мало возможностей и слишком велико давление власти. Лишь когда власть стала слабеть (а это XVII в.), лишь тогда начался «творческий разгул», «золотые века» во всех видах искусства. Ибо условия оптимальны: запрещено, но уже можно и попытаться. Хотя, конечно, возрождение искусств и началось, соответственно, в эпоху Возрождения. Но то лишь начало; сильное, бесспорно, но всеобъемлющего для общества (хотя бы и внешнего) характера это творчество ещё не имело. По сути же, в до переходный период, во времена собственно средневековья, творчество имело крайне мало возможностей, было практически недоступно простому смертному и, в общем, развито было слабо.

Ещё большее заблуждение связано с отношениями между людьми. Будто в высшем обществе все были людьми чести, благородными, честными, за зря никто никого не обидит, все ценили и уважали друг друга. В самом же народе тоже никакой жестокости, спокойствие и порядочное отношение друг к другу. Мол, это в наше время человек обратился в скотину; стал жестоким, бессердечным и только о себе и думает. Категорически неверное понимание. Я, конечно, в те времена не жил, но для представления более или менее реальной картины достаточно взглянуть на самые простые факты.

Начнём с низов. Разгул воровства такой, какой нам и не снился. Рабство. Убийство раба наказывалось чисто символически, жестокое же обращение с рабом, а равно и с наёмными рабочими (а ведь тоже люди) считалось нормой. Порка никого не удивляла и была в порядке вещей; на отца, который не бил сына, смотрели бы как на юродивого. Казнь пред всем честным народом, на главной площади, была едва ли не главным развлечением. И никому не становилось плохо, никто не закрывал глаза, а только радостно смотрели и одобрительно (а может негодующе, но какая здесь разница?) кричали. Детские игры, вроде бросания камнями и драка палками, как безобидная игра в войнушку. Драки с поножовщиной, убийствами. Выпили, подрались, убили, плюнули и снова пошли пить. И это было в порядке вещей, особенно в портовых городах. А войны? Стрелять из автомата и драться в толпе с мечами, пиками, дубинками – это две очень большие разницы. Выстрелить куда-то там может едва ли не каждый, а вот пойти в рукопашную, да со всем этим средневековым оружием, на это сегодня мало кто отважится. По крайней мере, история локальных войн XX века знает достаточно случаев, когда у враждующих сторон заканчивались боеприпасы, и они отступали. Заметьте, не шли в рукопашную, а отступали, ибо боялись, да и не каждый сможет убить вот так, всё видя. А тогда ничего, могли, в порядке вещей.

Или высшее общество. Честь – это, по большей части, бравада. На деле все замечательно друг друга подсиживали, без зазрения совести убивали (и частенько не самыми гуманными способами) врагов. И кто там кого уважал? Боялись только денег и власти, за спиной же сплошная ненависть, интриги, слухи.

И разве ж было не так? Не воровали, не казнили прилюдно (и всегда с аншлагом), не воевали так и проч.? Всё это было. Люди в то время были куда более жестокими по отношению друг к другу, нежели сейчас. Сегодня только последние отморозки могут убить и потом продолжить пьянствовать. Чтобы дети ради забавы кидались камнями? Да через минуту они разревутся от боли и от стыда. Или как бы вы повели себя, если бы увидели казнь? Да вас бы, такого жестокого и бессердечного, стошнило бы, и потом вы ещё месяц кошмары бы видели. А чтобы рабочих бить (даже если они ничего и не сделают; вроде гастарбайтеров), да где это видано? О каждом случае в газетах пишут. Или чтобы лупить своего ребенка… Какие жестокие методы воспитания!

В общем, мы стали куда мягче, терпимее и добрее друг к другу. Жестокости в нас несравненно меньше, чем в людях средневековья. Той же благотворительностью сейчас уже никого не удивишь, а в средние века? Если такое явление и было, то уж точно – это единичные случаи. Сейчас мы вовсе не такие бессердечные, как кажется многим. Мы слабые (развращённые цивилизацией), добрые и заботливые. На сегодняшний день отношения между людьми несравнимо лучше тогдашних.

Мне могут возразить, мол, посмотрите сколько убийств! Но в процентном соотношении со средневековьем, у нас убийствами можно вообще пренебречь. О каждом же случае в газетах пишут. Или возмущаются, что жестокие дети издевались над кошкой, такой случай! Да, случай из ряда вон, тогда же домашних животных и на улицу не выпускали, дабы их кто-нибудь не прибил и не замучил. Или самосуд, часто ли он у нас встречается? Сенсация, если вдруг! А если и случается, то потом вспоминается с содроганием. А тогда… Самосуд – нормальное явление, а казнь никого даже не удивляла, не говоря уже о том, чтобы повергнуть в шок и трепет.

Короче говоря, полагать, что ранее человек был менее жестоким может только летающий в заоблачных далях гуманист, дабы он имел право воскликнуть «Куда катится мир!». Но мы, на самом деле, по своим моральным качествам, не ухудшаемся, а только улучшаемся; мы не катимся под гору, а медленно, но уверенно карабкаемся на самый верх. Мы стали добрыми (относительно) и продолжаем добреть. Не замечаем же мы это только потому, что эта доброта стала рядовой, она обесценилась. Но это ли не показатель прогресса? В общем, было так.

Что есть

Об отношениях между людьми в настоящее время я, по сути, говорил только что, потому будем считать, что с этой сферой мы разобрались. Таким образом, остаётся ещё три сферы нашего с вами бытия. Но и по поводу остальных сфер хотелось бы повозмущаться. Ведь как же плохо всем живётся! На красную икру денег хватает, а вот на чёрную – нет. Нищета! А как власть давит! Говорить можно всё, что угодно, а вот голый зад в окошко президента показать нельзя. Тоталитаризм! И как же у нас плохо с творчеством! Хорошего писателя днём с огнем не сыщешь. Ужас, а не жизнь. И, естественно, с каждым днём жизнь только ухудшается… Ну что за чушь?

Даже в России, не самой передовой державе, на среднюю зарплату можно очень даже неплохо питаться. Хлеб, картошку, макароны, соленья-варенья никто уже и за еду не считает. Конечно, это не предел совершенства, но когда говорят о нищенском существовании… Извините меня, это значит, либо ты дурак, либо зажрался. А скорее всего и первое, и второе. В Европе (коли уж я говорю, прежде всего, о Европе) вопрос о еде, тем более о скудной еде и голоде вообще не стоит. Даже диковинки и те ни во что не ценятся; приелись. С одеждой, бытовой техникой, автомобилями – тоже никаких проблем. И плохо живётся! Как те эмигранты во Франции: в доме стоит кинотеатр, компьютер, на доходяг никто не похож и всё это на одно голое пособие. И ещё бунтуют! Жизнь плохая! Заелись мы с вами, господа-товарищи, достаток, невиданный за всю историю человечества, и в грош не ставим, не замечаем его. А он есть!

И государство. Институт демократии рушится, тоталитарные наклонности усиливаются… Это какой же тоталитаризм, если зарплату по первому требованию не подняли (забастовка авиаслужащих в той же Франции), а подняли только после забастовки! Совсем народ власти безразличен, только о себе власть и думает. Да даже в начале XX века, не говоря уже о средневековье, всех бунтарей просто-напросто уволили бы. А еще раньше – казнили и дело с концом. Но нет же, это не улучшение; всё очень плохо.

А с творчеством? Художников нет? А вы много смотрели? Писателей нет? Да хоть пруд пруди; в кого ни ткни, попадёшь либо в писателя, либо в музыканта. Некачественно? Перевелись? Нет, просто не издаются. Издаётся же ширпотреб, но что уж поделать, если это у нас и читают? Думаете, появись сейчас второй Достоевский, и он тут же стал бы популярным? Чудо, если его вообще заметили бы, среди всей этой толпы. А если бы и заметили, кто его стал бы читать? Вот Маринина, Донцова – это вещь, а Достоевский… тягомотина какая-то. Вы сами ничего не видите и хотите чего попроще (т.е. ерунду), а потом возмущаетесь, почему никого не видно, и везде одна ерунда? Уж чего-чего, а творческих работ (и во всех видах искусства) у нас хоть отбавляй. Не видно же их именно потому, что их слишком много. Вот будет посреди пустого поля расти три плохоньких подсолнуха – заметите. А увидите ли вы хоть сто замечательнейших подсолнухов среди подсолнечного поля? Вряд ли. Ибо что на них смотреть, на эти подсолнухи, если их море? Надоели, безразлично.

В сравнении со всеми предыдущими эпохами наше время характеризуется невиданным достатком, вопиющей свободой и практически безграничными возможностями как для того чтобы творить, так и для лицезрения чужого творчества. Не забудьте, что к нам так же относится неслыханная доселе доброта и отзывчивость. И всё это, заметьте, совершенно объективно. Сравните нынешний доход (и цены) в Европе с доходами средневековья. Даже сравнивать как-то неудобно, так же с качеством государства, так же с объёмом творческих работ (не говоря уже о количестве творческих людей), так же с отношениями между людьми. По правде сказать, я даже не представляю, как надо исхитриться, чтобы утверждать, что в прошлом было лучше.

Но почему же тогда все недовольны?

Во-первых, что за недовольство. Это недовольство на словах, в «глубине души» всё всех более или менее устраивает. Когда люди недовольны властью – происходят бунты и революции, у нас же сейчас и близко такого нет, хотя на словах все возмущаются как никогда раньше. Но это недовольство надуманное, оно не от плохой жизни, а от свободы слова и оттого, что принято власть не любить. Так же обстоят дела и с недовольством в других сферах. Были бы недовольны на самом деле, не сидели бы сложа руки.

Во-вторых, потому что человек всегда хочет большего, он всегда недоволен. Человек будет требовать больше и всё ему будет мало. Даже когда у него будет всё, что только можно себе представить, он всё равно сначала будет недоволен, потом поймёт, что у него есть всё и… снова будет недоволен, что теперь не к чему стремиться. Довольство для человека – это состояние-исключение; в то время как недовольство жизнью состояние вполне обыденное и естественное.

И, в-третьих, мы недовольны (и это первый толчок, первопричина), потому что мы не замечаем того, что имеем. Замечали бы – успокоились (пусть не полностью, но значительно). Вот когда ты съедаешь один кусок хлеба в день – он заметен; когда ешь всякие вкусности без остановки, они и незаметны. Или если ты умудрился раз в жизни найти хорошую книгу, ты будешь получать настоящее удовольствие от чтения и долго её не забудешь, а когда книг (и хороших, и не очень) хоть … ешь, то что ты там среди них заметишь? На то он и прогресс, что обесценивание; на то и прогрессивное общество, что никто ничего не замечает и не ценит. «Так и надо, так и будем жить».

Таковы современные условия. Такая вот «плохая» у нас жизнь. Однако же не о хорошем или плохом отношении у нас сейчас идёт разговор, а о прогрессе. И, исходя из прошлого и настоящего, линия прогресса чертится довольно просто и предсказуемо. Иначе говоря: дальше – больше. Вот и вопрос: куда больше? Что ждёт нас в будущем?

Что будет

Давайте же продолжим намеченную линию и увидим, что будет после. Проще всего в материальной сфере: всё больший и больший достаток. Еда – какая угодно; вся техника по последнему слову. Общество потребления в своём расцвете. Уже сейчас в развитых странах любимое хобби – шопинг. Что дальше? Смысл жизни и сведётся к тому, чтобы купить. Самое новое, самое качественное и чтобы лучше, чем у соседа. А как иначе? Куда-то ведь деньги девать надо. Кстати, и деньги обесценятся тоже. Это раньше над златом корпели, да и сегодня деньги ценят, ценят и хорошую работу. Ибо нет работы – нет денег, а нет денег – многого себе не позволишь. Однако уже сейчас на пособия по безработице, на пятую часть средней западной зарплаты можно вполне сносно жить. Есть разница, когда получаешь деньги, и не хватает даже на пиво по праздникам, и когда денег хватает на дешёвое пиво, но хоть каждый день. Тут деньги ценятся. Но разница, когда можно пить каждый день простенькое пиво или каждый день дорогущее, уже не такая разительная. Если на хорошую жизнь хватает 1000 у.е. (в России), то эти деньги в сравнении со 100 у.е. ценишь. Если же получать 5000 у.е., то эти деньги и не ценятся, ибо большую часть из них тратишь впустую; лишь бы потратить, они не необходимы. Зарплаты же, доходы растут, и деньги, естественно, обесцениваются (в аксиологическом плане). И вроде бы ничто не указывает на то, что доходы снизятся. Как следствие, в будущем и еда, и товары, и сами деньги обесценятся настолько, что по этому поводу просто перестанут думать. Хотя желать большего всё же будут, но это уже не от физической необходимости, а исключительно от ВКС; самоутверждение такое. Впрочем, с обесцениваем денег и таковая цель ВКС будет отмирать. Ведь зачем желать того, на что никто всё равно не обратит внимания? И к слову сказать, этот процесс уже начался в развитых странах. Уже сегодня в Европе людей, желающих (имеющих главной целью) разбогатеть куда меньше, чем, например, в начале XX в. «Лёд тронулся». Так что в ближайшем будущем стремление заработать как можно больше денег отомрёт, или, по крайней мере, значительно уменьшится, на радость всевозможным гуманистам. Но какие же цели будут вместо этого?

Цели перейдут в разделы творчества и секса. С сексом – дело понятное. Его основа (физиология) известна, и эта цель никуда не денется так же, как и желание вкусно поесть. А в условиях простоты достижения, в условиях больших возможностей эта цель будет только усиливаться. Тут даже страшно представить, что будет завтра. Но не менее страшно и то, что будет с творчеством. Если уже сейчас продукты творчества так обесценились, то что же будет через пару сотен лет? Как сейчас совершенно не удивляет нормальная внешность (в смысле хорошей причёски, целых зубов, чистой кожи и т.д.), так же скоро перестанут удивляться, что кто-то пишет, рисует или музицирует. Но благодаря СМИ, шоу-бизнесу, эти творческие цели долго не сойдут со сцены. В условиях огромных возможностей, различного рода писателей, художников, музыкальных групп… будет такое количество, что на них просто перестанут обращать внимание. И увлекаться этими делами будут также: побаловался годик-другой и хватит. Сегодня, и то состояние очень близко к этому тотальному обесцениванию искусств, а уж завтра…

А ещё люди покультурнее возмущаются, что молодежь не интересуется искусствами. Вообще-то творцов немерено, но кто из людей постарше обращает на них внимание? Им (нам) всем грош цена. И молодежь нетворческая так же: зачем обращать внимание на то, что ничего не стоит? Всё правильно: иного и быть не может.

Но если все (или почти все) цели ВКС существующие ныне обесценятся, то к чему же стремиться? Тут существует две области действия: в молодости – «нереальная реальность»; в зрелом возрасте – работа. Иначе говоря, в молодости – игры, постарше – карьера. Так уже началось. Так и будет продолжаться. И это самое лучшее, ибо и безопасно (как для человека, так и для общества), и эффективно.

В общем, весь этот процесс смещения целей уже идёт вовсю. Далее акценты сместятся окончательно (сейчас только начало и еще сотню-другую лет будет переходный период), и будет так, как сказано выше. Другие же цели… Материальные ценности – обесценены. Творчество – обесценено. Хотя, казалось бы, если акценты с творчества уйдут, оно приобретёт ценность. Но этого не будет. Как только какое-то искусство вновь приобретёт вес, в него тут же будет устремляться куча желающих и далее вновь обесценивание. Будет шатание около этого апогея бесценности (в буквальном смысле), но ценности от того не прибавится. Думаете, как же так, если все (или почти все) ударятся в карьеру или в игры? А много ли надо для обесценивания искусства? Сотня человек в одной стране, занимающихся одним делом уже обесценивает это дело (речь только о творчестве) в пух и прах. В процентном соотношении к обществу – мелочи, второсортные цели, но для искусства вред непоправимый.

А что же с самим обществом? Каковы здесь отношения? С одной стороны, хорошая жизнь порождает эгоизм. Обесценится не только всё, но и все, кроме, естественно, моей (такой хорошей) жизни. Но это внутри, а снаружи… благодать. Никто никому слова грубого не скажет, все друг друга уважают, все друг с другом дружат. Как такое возможно? Посмотрите на США: собственнические наклонности, как нигде в мире, эгоизм процветает, но как все друг к другу относятся! Сплошная забота и сплошные улыбки. И это самое начало мира будущего. Далее все будут ещё более добрыми, т.к. будут ещё более слабыми. Слабыми, т.к. трусливыми. Трусливыми, т.к. ВКП в расцвете. ВКП в расцвете, потому что жизнь хорошая. Элементарные причинно-следственные связи. Только ВКП не хочет проблем и не хочет рисковать, а потому взаимопомощь будет (ведь не откажешься), но «сквозь зубы»; сострадание так же. Зато всех будет бросать в обморок при виде крови, а об убийстве и помышлять станет страшно. Добрый, слабый эгоист – вот человек будущего.

Но как же делать карьеру с таким «багажом»? Очень просто: за спиной. Подсиживать, плести интриги, при встрече же улыбаться и крепко пожимать руку. А если жертва интриг и увидит… Что он сделает? Ведь он такой же слабенький и добренький. Иначе говоря, здесь произойдут большие количественные изменения (в поведении), но по сути всё остается на своих местах. Только, если где-то в раннем средневековье, желая занять чужое место, и морды били друг другу (я говорю о низах) и убить могли; в общем, действовали открыто и смело, то в будущем будет «по-доброму»: скрытно и за спиной. Но какая, в сущности, разница?

Кстати, войн не будет, в нынешнем понимании войны. Экономические, политические, компьютерные – это завсегда, а вот массовые убийства – вряд ли. Слишком слабы, слишком трусливы, слишком добры и слишком привязаны к своей замечательной жизни, чтобы всё бросить и пойти убивать. Ещё могут быть локальные войны с отсталыми обществами; с людьми, ещё не ставшими людьми будущего, но это до тех пор, пока глобализация не сравняет всех. Дальше – никаких смертоносных войн; мир, спокойствие и доброта.

И вся надежда на спасение в государстве. Здесь тот случай, когда что не могут все, то может один человек; надо только дождаться этого тирана. Впрочем, надо бы по порядку. В ближайшее время демократия будет процветать. Но не к тому стремится человек. Человек не хочет думать, а потому он хочет тоталитаризм, но «хороший». Ведь он хочет, чтобы ему всё преподносили на блюдечке. Так что «хороший» тоталитаризм, в конечном итоге, и настанет. Как? Очень просто. Когда отпадёт необходимость в оппозиции. Необходимость же отпадёт, когда все основные вопросы в организации жизни общества разрешатся, а этого ждать не так уж и долго. И уже не будет споров, непреклонных мнений. Можно спорить, когда один говорит (в голодном обществе) «кормить из бюджета», а второй говорит «не кормить». Тогда нужна и оппозиция, и демократия. Но когда все сыты и будут сыты, то о чём ещё может быть спор? И один говорит «пусть», и второй поддакивает. Расхождения минимальны, а по минимуму можно договориться. Когда всё идет хорошо, прения утихают. Да, демократия останется, но только на бумаге. Наверху, у власти, всё равно борьбы уже не будет; будет единство. Иначе говоря: будет одна (т.е. тотальная) власть. А мнения людей… Люди, разумеется, будут видеть это «безобразие», но зачем возмущаться? Что не устраивает? Все возмущения и будут ограничиваться одними словами, до дела уже вряд ли дойдёт. Люди вообще перестанут интересоваться политикой. Уже перестают. Сравните заинтересованность политикой молодёжи XIX и молодёжи XX вв. Уже сейчас никому ничего не интересно. Или ещё показательный пример: митинги против войны во Вьетнаме и митинги против войны в Ираке. Масштаб войн один и тот же (приблизительно), а вот протесты ни в какое сравнение. Дальше этот «пофигизм» будет только усиливаться.

В итоги из-за хорошей жизни отпадёт необходимость в оппозиции, демократия станет чисто номинальной, на деле же будет абсолютная власть некой группы, т.е. воцарится так желаемый нами тоталитаризм. Народу же всё это будет совершенно безразлично (то самое обесценивание государственной власти). И вообще, демократия – это переходная стадия между плохим и хорошим тоталитаризмом. Это вынужденная мера, но никак не идеал. Идеал же… С тоталитаризмом государство началось, им же и закончится. Тоталитаризм, но хороший – это и есть идеальный строй государства.

Но тоталитаризм легко обращается своей второй стороной. Придёт к власти человек не очень хороший или попросту глуповатый, и конец идеальному обществу. Такое может быть, тем более на фоне всеобщего «пофигизма». Однако я бы на это не рассчитывал. В конце концов, захват власти – это не под силу одному человеку. А где взять среди людей будущего целую кучу людей настоящего? Вряд ли так рухнет наше будущее общество. Оно и само себя замечательно истребит; поголовная слабость и отупение ещё никогда не способствовали жизни.

Впрочем, последнее – это уже совсем далёкое будущее. Это то время, когда и ВКС отомрёт (отсюда – слабость, безволие, трусость; из-за отсутствия желания к новому не будет и движения вперёд, т.е. развития и преобразования опыта, а итог этому один – отупение), ведь хорошая жизнь – друг ВКП, но заклятый враг ВКС. Ибо к чему стремиться, если всё есть? И в то же время, как от всего этого отказаться? Так будет, но ещё позже. Это уже апогей в развитии человека; даже не человека будущего, а пост-человека.

Кстати, о человеке будущего. Хорошо, общество такое, но какие мы? Мы же добрые, слабые, глупые, больные и похотливые. С первыми тремя характеристиками уже должно быть понятно. Больные, потому что медицина высокоразвита. Даже сейчас в Европе такой процент диабетиков, что только диву даёшься. Но все живут и плодят новых диабетиков. Диабет очень скоро станет обычной болезнью всех и каждого. Так же с кучей других заболеваний. В будущем без медицины человек и недели не проживёт; мы все будем больны с ног до головы. Хотя это будущее ещё не столь отдалённое. Позже человечество научится лечить болезни на генном уровне, и тогда человек станет здоровым как никогда. Так же и с похотью. Если нет никаких целей, то уж эта (секс) завсегда займёт пустое место. Но тоже ненадолго; со временем и от этого истока нервозности и беспокойства человек избавится. В итоге, опять повторюсь, человек станет беспомощным, безвольным и тупым. Почему? Об этом я уже говорил. Но могу и напомнить: от хорошей жизни ВКС отомрёт, а одно ВКП – это именно беспомощность и тупость.

Такое нас ожидает будущее. И его истоки замечательно прослеживаются уже сейчас. Но ведь этого мы и хотим: спокойствия, стабильности, достатка и кучи удовольствий. Более того, с этим ничего не поделаешь. Как с теми же болезнями: скоро действительно мы все станем диабетиками. Плохо? Конечно! А что поделать? Запретить диабетикам иметь детей? Ведь только так (генная инженерия не в счёт, не о том речь). Но сами понимаете, это невозможно, такое всерьёз даже никто и не предложит. А значит, так оно и станет. Правда будет со множеством «если». К примеру, если мы вдруг будем осваивать другие планеты, если человечество выйдет за пределы Земли, то 1) это борьба со стихией, это новые возможности, т.е. стимул для ВКС; 2) глобализм спадёт на нет, а без него такое общество не построить. Как следствие, ничего этого уже не будет, а если и будет, то не в таком масштабе и через гораздо больший промежуток времени. Или если на планете останутся общества, не поддающиеся глобализации; если их упустить, не истребить вовремя, то снова такого будущего не будет. И т.д. Короче говоря, вышесказанное необязательно. Кто знает, какие завтра будут условия? Но если человечество поборет (что скорее всего, ибо до того всегда бороло) все факторы, сбивающие наше последовательное развитие, то в конце концов общество обязательно станет таким. Исчезнут ли когда-либо препятствия – не знаю, зато я прекрасно знаю, что будет, если они всё-таки исчезнут. И будет так.

Идеал

Но каков же общественный идеал? А вот он и был! Отбросьте свою нынешнюю оценку и посмотрите правде в глаза. Мы хотим этот мир. Ведь кто не хочет много и вкусно есть? Кто не хочет, чтобы было хорошее отношение между людьми? А кто хочет думать за власть? Кто хочет лишние проблемы и лишнюю суету? Вот вам и итог: достаток, тоталитарная власть и не к чему стремиться.

Идеал был придуман человечеством задолго до философов-гуманистов. Рай – это идеал. Когда всё есть, нечего делать, а организует всё это один бог, не вмешивая тебя. Видите характерное? О том и речь. И этот рай, в таком виде – это придумка не одних христиан и не одних европейцев. Этот идеал, с несущественными изменениями, встречается во всех религиях и всех учениях, если в них вообще допускается нечто «раеподобное». Или, если хотите, можно сравнить этот идеал и коммунизм. В идеале, вся власть партии (народу – это загнули; народу власть не нужна), любовь, равенство, братство и общественная собственность. Всё есть. Думаете, нет равенства? У всех всё есть, и всё может быть. Неравенство в постах, в доходах, конечно, остаётся, но кого оно волнует? Это отходит на второй план. На бумаге неравенство, а жизни у всех одинаковые. Разница минимальна и непринципиальна. И общественная собственность… Нет, собственность останется частной, ибо того желает и ВКП тоже; от частной собственности человек никогда не откажется. Но что на деле? В условиях обесценивания этой самой частной собственности отношение к ней можно приравнять как к общественной. Вот у вас на работе есть своя ручка, у каждого есть своя ручка. Но если её у вас кто-нибудь позаимствует и забудет вернуть, вы сильно расстроитесь? Вы и внимания на это не обратите; купите новую (ей рубль цена) или так же займёте у соседа. Иначе говоря, отношение к ручкам на этой работе как к общественной собственности. Они чьи-то, но отношение к ним как к ничьим; они как общественные. И всё потому, что они не ценятся. Вот если ручка, да в сталинском лагере, тогда она моя; об общественном и речи быть не может, ибо она ценится. Думаете, дело не в ценности, а в стоимости? Это вопрос уровня и не более того. Если у всех ручки по 1000 р. за штуку, то опять же, какая разница, у кого какая (чья) ручка? В общем, в условиях обесценивания отношение к частной собственности становится как к общественной. Или: на бумаге – частная, а на деле – самая настоящая общественная. Коммунизм, да и только. Хотя, попрошу заметить, если рассматривать идеал коммунизма не по проявлениям, а в своей основе, то коммунизм, конечно, это бред; такое общество даром никому не нужно. Но по проявлениям, по внешнему виду, коммунизм – это тот же рай, тот же идеал демократии и та же сокровенная цель любого человека.

Таков наш с вами идеал. Мерзость? Согласен. Но ведь хотим? Хотим. И как же тогда к нему, к этому идеалу, относиться: хороший он или плохой? Нужен нам такой идеал или не нужен? Вопросы, с одной стороны, сложные, но если определиться с точками отсчёта, то ничего сложного здесь нет.

Представим себе каких-нибудь тигров. Что для этих тигров лучше: содержать их в просторнейших вольерах (площадь такая же, как и их территория в естественной среде обитания), кормить их вдоволь, где у них не будет ни проблем с естественными врагами, ни проблем с добычей пищи, или выпустить их в естественную среду обитания? С одной стороны гуманнее содержать их в идеальных условиях; лучшего для них и быть не может. Но это чревато и обязательно приведёт к превращению тигров в котят; к тому, что они станут беспомощными и, в общем, выродятся. Выходит, это не гуманно, это плохо. Но в естественных условиях тоже плохо: постоянные угрозы и постоянная борьба за выживание. И тут выходит, плохо и негуманно. Но, опять же, с другой стороны, только здесь тигры могут развиваться и вообще останутся тиграми, а значит это хорошо и гуманно. Вот и вопрос: что лучше? И даже не пытайтесь на этот вопрос ответить в масштабах истины и общего; уж кому как кажется.

Но с тиграми проще: их можно выпустить в естественные условия, а в случае чего лечить и подкармливать. Для этого нужен всего лишь присмотр. Но кто присмотрит за человеком? Сам человек? Во-первых, как создать (и кто позволит создать?) такую организацию, а во-вторых, кто будет определять необходимую величину «прикорма»? Общественное мнение? Чтобы я сказал: «Не надо мне масла, отныне буду питаться одним хлебом»?! Да никто этого не скажет! И в итоге всё равно скатимся к идеалу.

Впрочем, вернёмся к нашей дилемме: что лучше? Я не отвечу. Идеал и плох, и хорош. И то, что есть, что было – и плохо, и хорошо. Я, например, в таком идеальном обществе с ума сошёл бы; мне б вообще жить в XIX веке (хотя и раньше не хочу). Но как кажется вам? Что для вас важнее? Что нравится больше? Доказывать же объективно – глупо и бесполезно. Что за идеал и почему он такой – я сказал, а дальше решайте сами.

И пара слов по поводу достижения этого самого идеала. Как я и говорил уже неоднократно, революционными методами достичь идеала нельзя. Общество, конечно, формирует человека, но ещё больше человек общество. Менять надо основу (психологию), а не внешнее нагромождение. Но как ни крути, а дело движется к апогею. Это движение прослеживается через всю историю человечества. И если ничто не будет мешаться под ногами, идеал будет достигнут. Хотим ли мы его, не хотим (как антиглобалисты, анархисты и проч. замечательные люди), но он будет достигнут. Ведь не мыслями мы его желаем, а подсознанием, а что ни говори, подсознание в любом случае своего добьется. Всё станет банальным, всё обесценится, всё погибнет, но не того ли мы и жаждем? Такой уж у нас идеал. Сопротивляться же бесполезно. Бытие идёт и есть такое, каким оно и должно быть; ни прибавить, ни убавить. И идеальное общество всё ближе и ближе…

Дополнения

Глобализация

Что сие есть такое объяснять излишне. Да и неинтересно. Интересно же другое: глобализация – это хорошо или плохо? Многие скажут: «плохо» и, в общем-то, будут правы. Действительно, глобализация несёт в себе много чего не очень приятного. И среди прочих минусов, пожалуй, главный (или один из главных) – это потеря суверенности (само собой) и, как следствие, собственной культуры. Это есть и с этим не поспоришь. Минус, и ещё какой. Но в то же время у глобализации есть и множество плюсов. Даже здесь, при определённом желании, можно разглядеть вполне хорошие вещи. О них-то я прежде всего и буду говорить. Однако давайте по порядку.

Так уж и плоха (во всех отношениях) та самая утеря собственной культуры? А сколько войн, не говоря уже о неприязни, из-за этих культур? Не было бы сейчас мусульманской культуры, докатился бы туда глобализм пораньше, и не знали бы мы никакого терроризма. Вернее, знали бы, конечно, но явно не в таких масштабах. И сколько бы тогда этот пресловутый глобализм спас жизней? Или вот экономическая зависимость. Зависимость – нехорошо. Но не будь глобализма – и цены бы сейчас были куда выше. Ведь без глобализма не было бы и транснациональных, мировых корпораций. А, надо понимать, чем больше компания, тем более низкие цены на свою продукцию она может себе позволить, если, конечно, эта компания не станет монополистом. Но ведь на то и конкуренты, на то и антимонопольные комитеты. С другой стороны, опять же, крупные корпорации, порождая низкие цены, губят на корню мелкие компании и частных предпринимателей. Однако, так ли уж и сильно? Какая мелкая компания может позволить себе разработку и выпуск компьютеров, дешёвых автомобилей, заниматься трансконтинентальными авиаперевозками и т.д.? Для дел наукоёмких и высокотехнологичных, да и просто требующих больших вложений, и средний, и малый бизнес совершенно непригодны. Тут нельзя говорить о том, что корпорации давят всякую «мелочь». Здесь вообще «мелочи» нет и быть не может. Кого давить? А если и есть, так те благодаря корпорациям и возникли: выпуск устаревших изделий (дабы на разработку не тратиться), использование различных «отбросов» корпораций и т.п. В такого рода бизнесе крупные компании – это только благо. А значит и глобализация – благо. Хотите навороченный компьютер за 1000 у.е.? Значит хотите и глобализацию. Одно другое предполагает.

В производстве же (а равно и услугах) попроще дела обстоят немного по-другому. Но и здесь крупные мировые корпорации на сегодняшний день не очень мешают. Просто акценты в производстве другие. Сколько в мире мелких производителей продуктов питания, одежды (и «от кутюр», и попроще), автомобилей и т.д., и т.п.? Немереное количество! И ничего, неплохо уживаются. Почему так, я надеюсь, понятно.

Есть, конечно, мировые «раскрученные» бренды, которые завсегда выигрывают у мелких производителей. Но ведь и эти мелкие производители ещё как на тех брендах наживаются; сколько в одной России напитков, косящих под колу? Ведь только тем и живут. Так что не так уж всё и плохо; местами же и вовсе замечательно.

К слову сказать (не могу не отвлечься) это представление об отношениях корпораций и небольших компаний весьма устарело. Такое понимание данной проблемы было ещё хоть как-то актуально где-то до середины XX в., т.е. пока в мире не укрепилась полноценная рыночная экономика, но сейчас… Это в XIX в. крупные производители ткани (например) в огромном количестве банкротили мелких производителей той же самой ткани, но сегодня эти компании (уровни) нацелены на совершенно разные товары. Раньше да, выпускали одно и то же, потому и конкурировали, потому «мелочь» и банкротилась, но сегодня мануфактур (по представлению их в XIX в.) нет. Корпорации малый бизнес уже не давят. Нет, конечно, конкуренция идёт, но не до такой степени, как полагают многие, т.е. чтобы частному предпринимателю и шевельнуться нельзя было. А порою и вовсе, корпорации частным предпринимателям только помогают. К примеру, благодаря компьютерам, сколько магазинов и сервисных служб нынче существует? Или благодаря дешёвым автомобилям (из-за чего их и так много) сколько автосервисов процветает? В общем, экономики сегодня совсем разные, и это допотопное «нет корпорациям!» (а следовательно и «нет глобализации!») уже устарело. Более того, последствия таких лозунгов сегодня просто губительны, как для самого мелкого бизнеса, так и для экономики в целом.

Что ещё? Глобализм делает экономику страны более устойчивой. Мировая экономика сглаживает многие углы и сводит на нет целую кучу потенциальных опасностей. Ведь и ежу понятно, что надёжнее плыть по океану всем на одном большом корабле, чем каждому отдельно на своей лодочке. Другое дело, если и этот корабль потонет… Но не «веселее» ли тонуть всем вместе, а не одному? Ведь так относительно всех прочих (т.е. относительно мировой экономики) оказываешься в гораздо меньшей яме, нежели если бы «тонул» один. Да и если тонешь (в конце концов), какая разница что там и с кем ещё делается? Зато в целом шансов потонуть всё-таки меньше.

Языковые барьеры. Ведь помимо самой культуры, глобализация стирает и пропасть непонимания; закапывает огромную канаву, разделяющую страны и народы. Ну и разве ж плохо? Как ни крути, а плюс.

Открытый мир. Какие безграничные возможности для путешествий! Хоть даже и в командировке. Мыслимо ли такое без глобализации? Все границы на замок и дальше родных городов – никуда. Плюс? Конечно!

Но основной (на мой взгляд) плюс глобализации, великий и неоспоримый, – это снижение тоталитарных наклонностей правительств отдельных стран. Никогда бы в СССР не было лагерей (тем более в таком масштабе) и всех прочих «радостей социализма», если бы наши границы были открыты. Да и, впрочем, для того эти границы и закрывались. А объясняется всё просто: всему миру рот не заткнёшь, глаза не завяжешь и не купишь. Зато у прочего мира, в условиях глобализации, есть все рычаги давления (а вот и их плюс). Конечно, можно отгородиться, можно и обмануть (правда несильно; чтобы можно было смотреть сквозь пальцы), но это становится гораздо сложнее именно в условиях глобализации. Нет, я понимаю, что в остальном мире властьпредержащие прекрасно знали, что в СССР делается (ну или догадывались), но народы-то не знали. Знали бы мы, что на западе такая (а не официально преподносимая) жизнь, и долго бы этот «социализм» простоял? Ведь как занавес приоткрыли, ослабили хватку, так СССР и рухнул. Так что, любишь свободно говорить, люби и глобализацию. А то те же антиглобалисты орут на каждом углу, доносят свои идеи людям, ездят по всему миру и не понимают, что они могут делать всё это исключительно благодаря так ненавистному им глобализму. Как пользоваться благами, так никто не замечает, а как минусик (ну хоть крошечный), так сразу хай на весь мир и пена у рта. Глупо, да и некрасиво.

Я не спорю, в глобализме есть и свои минусы. Более того, минусы существенные; куда же без них? Но хочешь быть здоровее, изволь подсадить печень. Ведь какая таблетка не вредит печени? И здесь как раз таки плюсов куда больше, чем минусов, а уж тем более плюсы весомее будут. Это, конечно, во многом вопрос мнений, но лично мне кажется именно так. А не нравится глобализм, не хочешь… Покупай одежду и продукты по двойной цене, выкинь свой компьютер и не смей даже думать плохого о власти, вот тогда ты окажешься в мире без глобализации. Счастье, да и только. Для кого культура и независимость и вправду перевесит сии благости (для тех единиц), тому я только пожал бы руку. Остальным же пустозвонам, не понимающим, как они живут, чего хотят, и что из чего следует, я бы посоветовал задуматься. Впрочем, что думать? Думай – не думай, а глобализацию всё равно остановить нельзя, как нельзя остановить или уничтожить всё естественное.

Социальные проблемы

В этой главе я не буду затрагивать такие мировые проблемы, как глобальное потепление, перенаселение, истощение природных ресурсов и т.п. Всё это важно, но непосредственно к теме данной работы не относится. Конечно, вышеперечисленное так или иначе на общество влияет, но влияет внешне; это изменения под воздействием внешних факторов. Я же рассматривал (и рассматриваю) общество как таковое. Иначе говоря, речь пойдёт о внутриобщественных проблемах; о проблемах типа «человек-человек», а не «человек – природа – человек» и т.п. Потому сужаюсь. Потому и проблемы «помельче» (с одной стороны). Потому их, по крайней мере, вопиющих, не так уж и много.

К примеру, есть такая проблема, какбескультурье. Это, начиная от «матерятся и бросают мусор в неположенном месте» и до «не читают книг, не ходят в театр». Первый «уровень» бескультурья – это, в общем-то, проблема культуры поведения. А это, в свою очередь, относится, соответственно, к области поведения, а не к области духовного. Области, разумеется, трудноразделимые; ценности человека и его поведение – вещи очень даже связанные, но, тем не менее, основное в данной проблеме, волнующее в наибольшей степени – это бескультурье духовное. Проще говоря, проблема в том, что человек не приобщается и не желает приобщаться к культуре и культурным ценностям как данного общества, так и человечества в целом.

Что ж, с этим не поспорить: умных книжек не читают, в театры очереди нет, перед выставками толпы не стоят. Это, разумеется, есть. Но всё познается в сравнении. И чтобы сравнить, необходимо прежде всего ответить на вопросы вроде «А когда читали?», «Когда ходили?» и т.п. Если брать всё то время, когда культура стала проникать хоть в какие-то массы (а это, грубо говоря, начиная с эпохи возрождения), то что мы увидим? «Низшее» общество – бескультурье полнейшее. Ладно, читать не умеют, выставок нет, но театр? Многие могли себе позволить ходить в театр, но ходили? Вовсе нет; хорошего отношения к театру и то особо не встретишь. Вплоть до ХIХ в. актёров не хоронили на общем кладбище, т.е. даже за людей нормальных не считали. Так что тогда бескультурья было куда больше, чем в тех же «низших» слоях сейчас. «Высшие» же слои общества – да, ходили, читали. Но любили? Я полагаю, далеко не все. Ходили в театры по двум причинам: от нечего делать и потому что так принято (так модно, так надо). Вроде того, как сегодня молодёжь (особенно в деревне) ходит по клубам. Большая же часть этот клуб терпеть не может; всю эту музыку и танцы, но зато там друзья, зато «все ходят, а я что?», да и что делать вечерами? В результате – ходят, но любят? Вовсе нет. Причины этого «хождения» совсем в другом. Так же и с тем высшим обществом, причём это, надо понимать, относится не к одному театру.

Ладно, что нам это невежественное прошлое? Давайте обратимся к прогрессивному XX веку. Мыслимо ли представить себе рабочего в начале прошлого века, который в свободное от работы время читал бы книги? Читать умели многие (тем более на западе), да и книги были совсем не дорогие, но кто читал? Даже с хорошей зарплатой, кто ходил в театры, на выставки? Не было такого. Такие культурные явления – едва ли ни нонсенс для того времени.

А сейчас? Даже в нашем совсем небольшом городе залы на спектаклях никогда не бывают даже полупустыми, по крайней мере, я не видел (справедливости ради – я сам в театры хожу редко). Что народ читает книжки, когда делать нечего – совершенно нормально. Другое дело, что читают всякое… но это вопрос вкуса, а не вопрос культуры. О различного рода концертах я и не говорю. Более того, какая в наше время кучища поэтов, писателей, фотографов, художников, а тем более музыкантов! Хоть пруд пруди! Не каждый, но уж каждый десятый точно хоть раз в своей жизни чем-нибудь из вышеперечисленного да увлекался. И много ли было таких, даже среди людей небедных, где-нибудь в конце XIX – начале XX века? Да, не спорю, возможностей стало больше. Но дело не в возможностях как таковых, а в том, что ими пользуются! А вы говорите – бескультурье. Вы просто с людьми не общались, видите же только «отмороженную» и «полуотмороженную» молодёжь и по ним делаете свои выводы. Конечно, сей контингент бросается в глаза, остальные же процентов семьдесят незаметны, но они-то и есть культурные люди (если сравнивать с прошлым). А вы говорите, былое…

Да, относительно какого-нибудь интеллигента-интеллектуала народ пошел бескультурный. Но не от того вы меряете. Речь о народе? О тенденциях? Вот и сравниваете нынешних людей определённого «класса» с тогдашними людьми того же «класса», а не свет интеллигенции тогда и быдло из деревни сейчас. Тогда-то всё и станет на свои места. Тогда-то вы и поймёте, что культура повышается, а вовсе не наоборот.

Другая проблема – жестокость. Я о ней, в общем-то, говорил, причём совсем недавно, но тут не грех и повториться. Хотелось бы отметить сами истоки жестокости – ВКС, либо отсутствие соответствующих целей у ВКП. Первое – ясно (не ясно, см. «Человек как он есть»), второе тоже ничего сложного из себя не являет. Если в данном обществе не считается жестокостью ударить подчинённого, то и безо всякого ВКС начальник будет бить этого подчинённого. Как сейчас мы просто так, совершенно не касаясь ВКС, бьём мух, так же человек может бить и равных себе. Просто-напросто общество такое. И так (таковы причины жестокости) было в средневековье, хотя в то время такое поведение и жестокостью-то не считалось; это сейчас «фу».

Сейчас жестокость тоже имеет место быть, но корень её уже непосредственно в ВКС. Это легко проверить. В молодости ВКС выше (в среднем), потому мы и стремимся в те годы чего-то достичь, но со временем верх берёт ВКП; мы успокаиваемся. И если корень в ВКС, то молодёжь должна быть жестокой, а не зрелые люди. И ведь так оно и есть. Все эти анархисты, неофашисты, болельщики, просто хулиганы или та же пальба и поножовщина в школах и университетах, всё это творится в молодёжной среде. Но часто ли встречается, чтобы взрослый человек издевался над подчинённым, чтобы дома творился патриархат (в лучших традициях домостроя)? Не так уж и часто. Каждый такой случай – уникальность (тем более в Европе), это далеко не норма. Мы добрые и с каждым днём становимся всё добрее и добрее. А вы говорите – жестокость.

А что молодость жестока… На то есть свои причины, и о них я уже говорил. Да и это всего лишь молодёжь. Общество же, в среднем, – это люди взрослые. По ним надо судить. Вот и посудите тогда, так ли уж общество ожесточается. Для какого-нибудь гуманиста, конечно, мы очень злые и плохие, но, опять же, не с тем сравниваете. С таких позиций само собой, жестокости хоть отбавляй, но с позиций истории, развития общества, мы добреем. А хорошо это или плохо – думайте сами.

Интеллектуальная проблема. Мы глупеем? Пока нет. Глупеть мы начнём, когда наступит тот самый рай на земле (или близко к тому), т.е. когда просто думать будет незачем. На настоящий же момент мы живём далеко не в раю. Просто опять же вопрос в мерах. С чем сравнивать? Интеллектуалы мерят по себе и видят, что люди глупы. Оно верно, люди глупы, и подтверждений тому несметное количество. Но глупеют ли? Вопрос не в статике, а в динамике. И если снова сравнивать с прошлым, то человечество как раз таки умнеет. Не будем брать молодёжь; молодёжь – это вообще не показатель, ибо не она делает погоду. Вот взрослый человек… И что же, разве рабочий конца XIX века был умнее сегодняшнего? Нет. И это, по-моему, даже доказывать не надо. Мы ведь даже не замечаем, сколько знаем: компьютеры, автомобили (как вождение, так и устройство), куча ремонтно-строительных знаний, да и если взять повыше: политика, литература, история… Не спорю, знаем обычно плохо, судим отвратительно, но хотя бы в курсе основного (и опять: в среднем). Знал это рабочий хоть и середины XX века? Наши знания увеличиваются в геометрической прогрессии! Не замечаем же мы этого потому, что не на те знания равняемся. Философия, политика, история… Всё это замечательно, но кто сказал, что человек умён, если знает это, а не то, как работает двигатель (во всех тонкостях) или как класть кирпич? И если не различать на «высокое» и «приземленное» (что, вообще-то, есть либо глупость, либо метафизика), то и выходит, что не такие уж мы и безнадежные тупицы; мало-помалу, но человек всё-таки умнеет.

Вообще, эта проблема довольно скользкая. Тут ещё многое зависит от воспитания, от образования, от общественных ценностей… Общество без особого труда может необратимо испортить человека, и в ряде стран недостатки образования или ущербные ценности очень даже понижают средний интеллектуальный уровень. Но тем не менее, человечество во всей своей массе потихоньку умнеет. Где-то меньше, где-то больше, но тенденция прослеживается достаточно отчётливо. И тенденция совсем неплохая.

И ещё проблемка – падение нравов. «Проблемка» – потому что по силе влияния на общество падение нравов и рядом не стоит с вышеперечисленным. Подумаешь, секс до свадьбы, что в этом такого смертельного для общества? Если прочее гипертрофировать – обществу конец, а это… Ну будем ходить голыми, будет «свободная любовь», будем с дедушками огрызаться, и что? Не смертельно. Тем не менее, и такая проблема существует. И раз уж «проблемка», то и скажу я о ней совсем малость.

Вот здесь действительно – тренд отрицательный. Народ распускается. И это видно невооружённым взглядом. Но что поделать? Наше общество – общество «борьбы с ВКП» (на словах). Только «это круто», «так надо», «это хорошо», в общем, делай, стремись, добивайся… На то нацелена вся идеология, на это работает всё СМИ. Отсюда избыток ВКС (в молодости), как следствие завышенная самооценка (не путать с ситуацией, когда ВКС слишком много, тогда человек «перегорает» и самооценка, естественно, снижается), и отсюда уже неуважение, наглость; от ВКС же и вся эта увлечённость интимом или тем же творчеством (да и, по сути, это одно и то же). Желание же самоутвердиться через секс – это вообще «хит» нашего времени. И это тоже естественно: если изо всех щелей кричат о данной цели, и это при том, что секс – одно из простейших средств самоутверждения, то к чему человек будет стремиться? Всё нормально. И дальше будет только больше (по мне, так хуже). Но, повторюсь, что из этого следует такого уж страшного? Ничего.

В общем, я хочу сказать следующее. Не надо применять к обществу критерии бабульки-романтистки. Не надо брать одну лишь молодёжь; выборка должна быть по всем возрастам и в среднем – это 30…40 лет. И не надо оценивать по частностям. В театры не ходят? Зато телевизор обсмотрелись! Кафку не знают? Зато знают, как пользоваться банкоматом. И главное: оценивать тенденции и сравнивать нужно настоящих людей с прошлыми, а не с идеальными. Если же придерживаться всех этих принципов, то картина будет выглядеть уже совсем не так печально.

Само собой, что «раньше было лучше». Всегда нам кажется, что «вот бывалыча…». Но так на завалинке с соседскими бабушками можно рассуждать, а не писать в «научные» журналы. Эти мысли имеют простые причины: человеку свойственно забывать плохое, свойственно идеализировать и приписывать прошлому больше и больше «хорошестей». Вот и выходит, что раньше жизнь была краше. А коли раньше – лучше, значит сейчас хуже, следовательно – куда не плюнь, тренды отрицательные. Но это не правильно. А как правильно – я уже говорил. Отсюда и заключение: «жить стало лучше, жить стало веселее». Самому не верится, но выходит, что и проблем, таких уж вопиющих, вовсе и нет. Радуемся.

Свобода сегодня

Самое свободное время мы уже пережили или, по крайней мере, переживаем. Дальше, скорее всего, свободы будет только меньше. Хорошо ли это или плохо – судить не мне, да и вряд ли на данном поприще можно прийти к общему знаменателю. Но факт налицо: свободы становится меньше. В то же время, это уже совсем иная «не-свобода». Вообще, время свобод – это переходный этап от «плохой не-свободы» к «хорошей». И этот этап на стадии завершения. И это естественно, это замечательно, это… Почему так?

Зачем человеку нужна свобода? Чтобы был шанс добиться того, что невозможно при не-свободе. Как правило (в корне) свободы желает только ВКС; для ВКП свобода – это только лишняя нервотрёпка. Но есть и исключения, причём не такие уж и редкие. ВКП тоже может желать свободы тогда, когда нынешняя жизнь её совершенно не устраивает. В такой ситуации и ВКП хочет большего, а большее в обществе всегда достигается через выход из существующих рамок; выход же за рамки – это большая свобода. Но такое встречается не так уж и часто: революции, бунты, общественные кризисы – это довольно редкое явление. ВКС же желает свободы всегда; это её естественное (в контексте общественного) стремление и это уже должно быть понятно.

Но сегодня жизнь, в подавляющем большинстве случаев, устраивает ВКП. Может быть, не устраивает человека (а когда человек абсолютно счастлив в том, что имеет?), но ВКП чувствует себя, в нашем-то развитом обществе, очень даже неплохо. Следовательно, если жизнь улучшается (а она улучшается), значит, ВКП становится относительно больше, а значит, меньше хочется свободы, ибо зачем? Ведь ВКС хоть и сильно как никогда, но только в молодости; взрослый человек современного общества – это человек ВКП. Он не хочет свободы; общество в среднем не хочет свободы, а значит, свободы становится меньше, ибо каков человек, такие и законы, такая и власть. ВКП больше, свободы меньше – это логично; тенденция ясна и понятна.

Полагаете, дело обстоит как-то иначе? Отчасти – да. Не-свобода уже не та, что раньше. Не-свобода может быть как «хорошей» (для человека), так и «плохой» (в ущерб человеку). Не берусь решать, где границы между двумя этими понятиями, но в предельных случаях так оно и есть. Плохая не-свобода – это такая организация общественной жизни, когда человек не может жить сам для себя. Его затирают, не дают развиваться, «эксплуатируют», если угодно. Хорошая же не-свобода позволяет жить, как заблагорассудится, но не в ущерб другим. Чувствуете тонкую грань, разделяющие эти понятия? Плохая не-свобода, по сути, подчиняет человека другому конкретному человеку или так же конкретной группе людей. В свою очередь, хорошая не-свобода тоже подчиняет человека, но уже не конкретно, т.е. людям в целом. В результате первое – плохо всем кроме власть имеющего; второе – всем одинаково и хорошо (нет той самой «эксплуатации»), и плохо (всё равно свобода отсутствует). ВКП нужна вторая не-свобода, ВКС не-свободы не нужны вообще, а плохая не-свобода и вовсе не нужна никому. Отсюда динамика: плохое → переход → хорошее. От неудовлетворённости ВКП и ВКС через удовлетворенность ВКС и далее ВКП к удовлетворённости одной лишь ВКП, т.е. к счастью и спокойствию. Вот и выходит, что не-свобода вроде бы как и одна, но на самом деле не-свобода тоже бывает разной.

И возвращаясь к теме. Получается, что с одной стороны свободы больше, ибо меньше плохой не-свободы, но, с другой стороны, свободы меньше, ведь всё больше становится не-свободы хорошей. Что означает последнее? Могут посадить за невзначай сказанное оскорбление (или вроде того), оштрафовать за неправильный взгляд (ведь домогаются же взглядом!), уволить за курение и т.п. С каждым днём такая защита граждан набирает обороты. А что это, если не сужение рамок? Значит не-свобода, но, заметьте, не для кого-то конкретно (для того же нового тирана), а для всех и ради всех, т.е. это уже не-свобода хорошая. И разве ж таковых тенденций не наблюдается? Да, при этом свободы вероисповедания или свободы слова больше, но ведь о том и речь! Одной не-свободы становится меньше, другой больше. Только вторая не-свобода за не-свободу как таковую уже как-то и не считается, по крайней мере, ужасаются этому совсем немногие.

А раз так, то почему? Да потому что мы сами того хотим! При чём здесь власть? Это не власть плохая – это мы плохие. Что, власть заставляет судиться по поводу всяких там сексуальных домогательств? Совсем не заставляет, и даже не провоцирует. Однако, спроси женщин, правильно ли? Подавляющее большинство ответят (по крайней мере, в США), что так и надо. Я понимаю домогательство, когда открыто предлагается секс через физическое или моральное воздействие. Это понятно. Но когда начальник сказал «Здравствуйте, вы сегодня замечательно выглядите», а его за это сажают, то… Просто слов нет. И это уже действительность, это приветствуется. А раз хотите, то и получайте.

Но больше всего меня по этому поводу поражает отношение к курению. Не потому, что политика в этой области выходит за всякие рамки, а просто потому, что я сам человек курящий, и меня это касается непосредственно. Спрашивается, какое кому дело, чем я себя травлю? Это моя жизнь; никому не мешаю. Одно дело – наркотики (и то далеко не всякие), или распитие алкоголя в общественных местах, тут не спорю; надо и других уважать. Но можно же пить (хоть до потери пульса) в соответствующих заведениях, ведь на то они и есть; там я никому не мешаю (все там такие). И дома тем более можно. И почему я не могу дома, к примеру, употреблять наркотики? Конечно, не тяжелые, вроде кокаина или героина, но та же марихуана, что в ней такого страшного? Алкоголь по своим параметрам куда сильнее марихуаны, но пить можно, а курить траву нельзя. Вот в Голландии можно, и что? День и ночь кидаются друг на друга? Нет, вроде бы всё хорошо и даже получше, чем во многих развитых странах. Но нет! Вредно! Замечательно, скоро нельзя будет курить, пить, есть жирное и сидеть на диване более одного часа, а иначе позор, штраф, тюрьма. И это называется свободой?

Но вернусь всё же к курению. Ладно, нельзя курить в общественных местах – понятно, ну так отведите специальные места! Как было весь XX век. Кому я там буду мешать? Говорят, что так я наношу вред чужому здоровью. Это и решается отведением соответствующих мест. Это раздражает окружающих. Еще лучше! А меня раздражают тупые толстые тётки; более того, сии создания большинство раздражают гораздо сильнее, чем курящий человек. И что же, всех жирных тупых тёток посадить или расстрелять? Ещё лучше – вред собственному здоровью. Ну, это вообще… Меня предупредили? Я в курсе. Всё, дальше только мне решать. Так какие же объективные причины? Нет таких. Элементарная дискриминация по «курительному» признаку. Была дискриминация по половому признаку, по расовому, теперь по курению. Куришь? Ни тебе хорошего жилья (иначе бросай), ни хорошей работы, ни внеочередной премии. Курильщик, не побоюсь этого выражения, становится негром XXI века. Ущемление прав, невиданное со времён рабовладения, и никак не менее того. Хотя, конечно, я преувеличиваю. Но оно и понятно, уж очень близка мне эта проблема. Впрочем, видите же тенденции и общее?

Но кто против? «Всё правильно, здоровее будете». Спасибо! А давайте вам отрежем язык: будете молчать, значит, будете больше думать и, в конце концов, будете умнее. Ведь то же самое. И к тому идём. Вы сами к тому идёте. Это есть первые признаки наступления «хорошей» не-свободы на фоне всё меньшей не-свободы «плохой». Ведь так получается? Пока мы (человечество в целом) переживаем тот самый переходный период. Где-то развитие зашло дальше, где-то отстаёт, но тем не менее грядёт. В общем, всё (как оно обычно и бывает) естественно. Хотите жить в стабильности, безопасности и спокойствии? Тогда не удивляйтесь, если завтра нам прикажут носить одинаковые прически. Вы же этого хотите?

Люди

Мы о себе явно слишком высокого мнения. Мы же, на самом деле, глупы, неспособны к самостоятельной жизни, эгоистичны, капризны, сами не знаем чего хотим… И это далеко не полный список всех наших недостатков. И ладно бы, если все так, все согласны и помалкивают, но нет, каждый полагает, что да, все дураки, но он-то умный, он-то всё понимает, его не проведёшь. А чуть что, так кто виноват? Кто угодно, только не мы сами, не наше общество. И чаще всего крайней, естественно, оказывается власть. Вообще, через призму отношения народа к власти можно многое понять в людях.

Конечно, виновата власть! Что ваучеры во всякую ерунду вкладывали, да сапоги на них покупали, это не от глупости, это власть виновата. Что у нас сегодня, по сути, однопартийная система (большинство в парламенте) виновата снова власть, хотя кого ни спроси – все за «Единую Россию» (да и, справедливости ради, за кого ещё?). Что у нас люди по привычке и по собственной лени работают на низкооплачиваемых работах, хотя можно так же работать, но в другой конторе, и получать в два раза больше – виновата тоже власть. С чего нам будут платить больше, если мы согласны на меньшее? Вот в Москве народ побойчее, ищут где получше, от того и зарплаты не сравнятся с провинциальными. Ведь от глупости и от лени всё. Но нет, власть виновата!

А все эти мелкие моменты? В общественном транспорте ездили? Комментарии излишне. А разговоры слышали? Один говорит, что всё дорожает, и он же через минуту радуется, что автомобили стали дешевле, а электроника (тем более по части компьютеров) дешевеет вообще на глазах. Спрашивается, умный человек? Или говорит, что однопартийная система – это всегда плохо и тут же доказывает, что коммунизм, тот самый, советского образца, – это хорошо. Хотят больших пенсий, но из чего? Повышать же налоги не хотим. Хотим свободы (уже все уши прожужжали), но как только нам её дают, мы тут же растрачиваем её на то, как бы сделать жизнь окружающих похуже. Замечательный пример тому – первая половина 90-х годов в нашей с вами матушке-России. Не хотим знать никакой идеологии, мы сами с усами, всё понимаем. Но как только идеология официальной власти ослабевает, мы не говорим «спасибо», мы начинаем эту власть хаять. А как не хаять, если нет указания хвалить? И мы тут же подпадаем под влияние идеологии неофициальной. В любом случае, мы съедим всё, что в нас сунут, вопрос только в том, кто и что будет нам совать. А если не суют, так сами найдём и сожрём. Ослабла идеология в конце 80-х, почти никакой в 90-х и что? Потерянное поколение. Но тем не менее, все такие умные, все всё понимают… Оскорбляются, что депутаты кинут подачку к выборам и думают, что мы (народ) настолько глупы, что тут же всё забудем, обрадуемся и проголосуем за него. Очень оскорбляются. Но всё равно радуются и голосуют. Да и приём же работает? Работает, а иначе такой практики и не было бы. Рассчитан же он явно на идиотов. Вот и думайте теперь, кто мы.

А потом мы на власть обижаемся! Власть нам жизни хорошей не даёт. Власть у народа всегда такая, с которой он может жить; она всегда удовлетворяет, пусть и точно так же не до конца. Не удовлетворяла бы, свергли, как бывало ни раз. Уж бунты были бы точно. А так, всё спокойно. Какие напрашиваются выводы? Власть – это всего лишь отражение народа. Там такие же люди, как и мы с вами. Это зеркало. А мы всё на это зеркало пеняем, а рожа-то у самих кривая. Но как же это признать? Мне, такому умному?

И ведь эти «кривые рожи» встречаются на каждом шагу; куда ни плюнь – в такую и попадёшь. Если бы дело обстояло иначе, то этих методов обращения как с дураками и не было. Не было по той простой причине, что они и не работали бы. Зачем тратить деньги на рекламу, если от неё никакого толка? Однако ж, реклама дурацкая (как кажется людям), но толк ведь от неё есть! Значит, работает. И какого же мы тогда хотим обращения с собой? Вот, к примеру, если сейчас растрезвонить о том, что за границей живут страшные-престрашные злые люди, то кто поверит? Не сработает, хотя раньше срабатывало. Метод перестал работать, потому и не используется. Причина: мы поумнели. Для остального же, извините, ещё глуповаты.

Примеров нашей с вами глупости, лени, жадности (и бог знает чего ещё) можно привести несметное количество. И «нашей с вами» – это не только граждане России, а человечество в целом. Где-то больше, где-то меньше, но люди везде одинаковы. Они везде такие. Конечно, не все, но подавляющее большинство. Зато «не такими» себя точно считает снова большинство. Я же говорю в среднем (т.е. основываясь на этом самом большинстве). Люди, по моему глубочайшему убеждению – это убожество, это дурацкая ошибка природы. Я понимаю, когда любить отдельных, известных тебе людей, ведь тут уже не о среднем речь, это частности, это нормально. Но за что любить людей в целом? За весь их (наш) идиотизм? Кого жалеть? Мы сами на всё это согласны, к чему жалость? Зачем? Да и что от неё толку, если мы так жили. Я не спорю, само собой, каждый хочет большего, но слабо. И не каждый хочет, многие – против, но большинство-то за. И что тогда толку делать что-то для людей? Не поймут же, не примут. Выкинут, растопчут… если сами до того не дойдут. И после всего этого быть филантропом? Нет уж, увольте. А если вы не хотите быть такими (я-то хочу; я такой же дурак как и все, только я себе в этом отдаю отчёт), то для начала задумайтесь, где истоки всего того, что вам портит жизнь. Разумеется, всегда проще пенять на зеркало, но, может, хватит мозгов додуматься, что это зеркало, что наша жизнь, наша власть – зеркало нас самих? Впрочем, о чём я говорю? Кто додумается? Кто хочет, тот и так знает, а кто не хочет посмотреть на самого себя любимого, того и не заставишь; человек – создание упёртое, не говоря уже обо всём прочем.

И вы глубоко ошибаетесь, если полагаете, будто я преувеличиваю. Вовсе нет. И если не верите мне, то проверьте сами: пообщайтесь на заданные темы, всмотритесь в прохожих (и их случайное общение), взгляните на то, как народ реагирует на различного рода реформы… Печально? Может быть, но оттого не менее правдиво. Ведь такие мы и есть. Потому и общество наше такое. А почему, как, зачем… Об этом я уже сказал всё, что хотел.

Заключение

Вот и всё. На этом моя философия заканчивается. Что мне было интересно? Сам человек: кто он, как живёт, где живёт. Отсюда «психологическая» философия, гносеология и социальная философия. Всё, чего мы касаемся каждый день, я рассмотрел. Хорошо ли, плохо – другой вопрос; но факт остаётся фактом: человек мною, по мере моих сил и возможностей, исследован. И социальная философия была ничем иным, как завершающим звеном в этой короткой, но толстой цепи.

«Наше» – это вовсе не исследование современного западного общества; это исследование вообще всякой общности людей. Будь то хоть малочисленное племя полуобезьян, хоть то самое сегодняшнее развитое западное общество. Конечно, о своём обществе я говорил больше (а общество России всё же строится по западному образцу), но лишь потому, что это я вижу сам, да и информации об обществе запада явно больше, чем о каком бы то ни было ещё. Вы ошибаетесь, если полагаете, что вышесказанное есть частность. Это самое общее. Это применимо везде и всюду. Это в самой природе человека. И так же, как ранее я рассматривал человека как вид, а не как какую-то местную и временную частность, так и общество я рассматривал как явление само по себе, вне частных рамок; уж так мне кажется.

Как я и говорил ещё во введении, исследование общества – дело сложное и неблагодарное. Потому и вся та куча минусов, которые вы наверняка заметили. Да оно даже и по интонации видно. Но уж что поделать? Как получилось. Честно говоря, когда я писал сие произведение, я уже не думал постоянно над возникающими вопросами, не прорабатывал структуру от и до, даже более того: у меня и цельной концепции не было. Просто шёл от тех основ, что были заложены ранее. И это видно. А почему так? Во-первых, мне эта тема хоть и интересна (было бы не интересно, не писал бы), но не в такой степени, как психология или гносеология. Как следствие, не думается и не пишется так, как в других работах. Плюс к этому я откровенно сдал позиции. Стал меньше думать, стал больше лениться, успокоился, пропало желание доказывать, в конце концов, я стал более толерантным (а за плюс я это совсем не считаю). Уж так оно есть и с этим ничего не поделаешь. Результат такого подхода виден и невооруженным взглядом, особенно в сравнении с моими предыдущими работами. Ни тебе глубоких новых мыслей (относительно), ни неоспоримых доказательств, ни сквозящих из-под букв уверенности и наглости. Нет, конечно, порох в пороховницах ещё остался, но явно отсырел, собака. Но и, честно говоря, чёрт с этим. Не нравится? Ну и ради бога! Не верите? Ну и не верьте! Не впечатлило? А наплевать! Повторюсь: что получилось, то и получилось. Уж так я думаю.

Разумеется, сам для себя я абсолютно уверен, что так оно и есть. Уверен по двум причинам: во-первых, все факты указывают на это, а во-вторых, моя социальная философия – это продолжение прежней моей философии. А уж в чём-чём, а в тех принципах (по крайней мере основных) я уверен на все 100% и ни один Протагор не убедит меня в обратном. Да и что я сказал такого удивительного? Что нет бога (отсюда целая куча следствий)? Что в обществе ведётся постоянная борьба? Что общество возникло от пра-общества животных, и в частности – обезьян? Или может, мы все живём всё хуже и хуже; в X веке было лучше? Уж спорить с этим, это надо ещё постараться. А ведь из этого я и исходил, это я и утверждал. Так почему же тогда то, что я сказал об обществе, категорически неверно? Логично, последовательно, непротиворечиво, подтверждается практикой. Значит всё верно. А что ещё, спрашивается надо? Вот и получается, что такое оно, наше общество. Так мы и живём. Это и есть наше.

3.09.07 – 17.11.07

Оглавление

Предисловие

О самом первом

  Введение

  Гносеологический оптимизм

  Оправдание науки

  Ненаука наук

  Дополнения

  Заключение

Наше

  Введение

  Общество

  История

  Сферы общественного бытия

  Организация общества

  Будущее

  Дополнения

  Заключение