Смертный приговор [Анатолий Филиппович Полянский] (fb2) читать онлайн

Анатолий Полянский   Смертный приговор

1

— Именем Республики Молдова приговорить...

Михаилу почудилось, что ослышался. До последнего мгновения он не верил, что это может произойти. Не верил — и все!

И адвокат предупреждал, и соседи по камере. И прокурор требовал самой суровой кары, а он надеялся... Был не виновен — другое дело, но Михаил выполнял долг. Не преступник же он, не душегуб! В тюрьме, правда, ему показали листок Народного фронта, где на первой полосе был напечатан портрет лейтенанта, а под ним подпись: «Убийца в погонах». Но это наглое вранье, подлый обман. Лейтенант Обут получил приказ, действовал строго по уставу. По всем армейским законам офицер не имел права его не исполнить...

Монотонный голос судьи, зачитывающего приговор, звучал в притихшем зале неестественно громко. Каждое слово отдавалось в голове ударом молотка, забивающего гвозди в крышку гроба:

— Именем Республики Молдова приговорить Михаила Константиновича Обута к высшей мере...

К расстрелу? Не может быть!.. Крикнул: «За что?» Из горла вырвался придушенный хрип, потонувший в возгласах, взорвавших зал заседаний.

Михаилу послышался голос матери. Просил же ее, умолял уехать! Нечего маме делать в этом городе. Ей вообще не следовало приезжать, он бы справился как-нибудь сам... Мама — самое дорогое существо на свете. Есть еще Илона, но она — совсем другое. Хорошо, хоть ее нет в зале. Из Бендер до Кишинева не так просто теперь добраться.

Когда Михаила под конвоем выводили из зала суда, он на миг увидел мать. Она стояла в проходе между рядами с белым окаменевшим лицом. Народ, тянувшийся к выходу, обтекал ее, не задевая. Так река обтекает одиноко торчащий на фарватере камень, оставляя позади глубокую воронку. Люди, конечно, догадывались, кем приходится осужденный этой строгой седой женщине. Одни смотрели на нее с сочувствием, другие — злобно. На суде присутствовали родственники погибших, представители Народного фронта Молдовы. Уж они-то точно считали лейтенанта Обута преступником.

Мать и сын обменялись полными отчаяния взглядами. В следующий миг конвоир толкнул Михаила в спину, и он, споткнувшись, потерял мать из виду.

Конвоиры — оба уже немолодые — следовали за приговоренным вплотную. Они отвечали за него головой и, отягощенные страхом, вели себя агрессивно. Тот, что шел справа, в дополнение к тычкам еще и громко приговаривал: «Большевикул — гад, коммунистул — гад...»

Хамство и враждебность конвоиров вызвали неожиданную реакцию. На смену растерянности и смятению, охвативших Михаила после зачтения приговора, к горлу подступила злость. Кто дал судьям право так несправедливо с ним поступить?.. Лейтенант Обут был начальником караула. Он не нарушал закона. Преступно было бы дать толпе возможность захватить оружие!

Но с суда взятки гладки. Учреждение это республиканское, защищает интересы жителей Молдовы. А свои?.. Его же предали свои! Бросили на произвол судьбы и пальцем не шевельнули, чтобы спасти. Разве можно было отдать офицера российской армии в руки местного правосудия? Если он действительно виноват и подлежит привлечению к уголовной ответственности, для этого есть военный трибунал. Майор Нарышкин на суде юлил, изворачивался, нес ахинею. Хорош свидетель... А ведь именно Нарышкин, будучи дежурным по караулам, приказал не допустить захвата оружия любой ценой.

За три недели отсидки в следственном изоляторе Михаил сотню раз прокрутил в голове события рокового майского дня. Шаг за шагом придирчиво проанализировал свои действия и ни в чем, даже в самой малости, не смог себя упрекнуть.

То утро выдалось тихим, теплым. На рассвете, проверяя службу часовых, Обут обошел посты и порадовался царившему в округе спокойствию. Обстановка в республике вообще-то была напряженной. Участились нападения на воинские части с целью захвата оружия. Майор Нарышкин, инструктируя лейтенанта перед заступлением в наряд, сказал: «Смотри, карнач, в оба, особенно в темное время суток. Под твоей охраной склады с вооружением и боеприпасами. Местные боевики на эти «игрушки» давно зуб точат».

Успокоенный мирной обстановкой, Михаил вернулся в помещение. Только собрался прилечь на кушетку, как услышал истошный крик:

— Товарищ лейтенант, люди! Много людей!..

Михаил выскочил из караульного помещения и увидел толпу — не менее ста человек. Откуда они взялись? Только что никого не было.

Шум стоял невообразимый. Громче всех орали женщины. Их, кстати, было подавляющее большинство:

— Оружие принадлежит нам! Мы вас кормим! Мы платим налоги! Мы...

Михаил попробовал перекричать их. Не тут-то было: толпа от слов начала переходить к делу, вплотную подступив к опоясывающему склады заграждению из колючей проволоки. Несколько человек, обмотав руки тряпками, пытались сломать забор.

— Что делать, товарищ лейтенант? — крикнул часовой и, не дожидаясь ответа, дал очередь из автомата поверх голов.

Народ отхлынул. Только тут Михаил заметил группу парней в полевой форме с автоматами. Боевики! Эти стрельбы в воздух не испугаются. Эти поведут безоружных за собой, и тогда...

На миг Михаил растерялся. Не может караул отдать то, что ему доверено охранять. Семь лет он носит форму — сначала солдатскую, потом курсантскую и наконец офицерскую. Давая присягу, Обут клялся в верности воинскому долгу. К тому же понимал, к каким последствиям приведет захват оружия. На складах сотни единиц вооружения, десятки тысяч боеприпасов. Если все это пустят в ход, маленькая Молдова потонет в крови. Но, с другой стороны, толпу ничем, кроме силы оружия, не сдержать. Значит, стрелять? Стрелять в своих?..

Мысли метались в поисках выхода. Как разорваться между долгом и совестью? И тогда он бросился к телефону, чтобы доложить, попросить указаний. В глубине души понимал, что хочет уйти от ответственности, переложить ее на других, но действовал так в силу привычки.

— Не паникуй! — оборвал его на другом конце провода Нарышкин. — Ты что, карнач, забыл свои обязанности?

— Тут, товарищ майор, люди, много женщин. Я не знаю...

— Отставить лирику! Ты, лейтенант, устав изучал? Вот им и руководствуйся, — жестко проговорил Нарышкин.

— Но товарищ майор...

Нарышкин перебил:

— Все, карнач. Не распускай слюни. Действуй, как положено!

Ну, вот и расставил вышестоящий начальник все на места. Оттого, что бездеятельность кончилась, Михаилу стало легче. Он отшвырнул телефонную трубку, крикнул: «Караул, в ружье!» Сам схватил автомат и первым выскочил из помещения... А люди уже облепили ограждения, выдирали колья, рвали колючую проволоку. Лейтенант сделал последнюю попытку.

— Остановитесь! — прокричал он. — Я на посту! Я не имею права допустить...

Из толпы ударил выстрел. Пуля прошла у виска. «Вот сволочи!» — выругался Обут и, больше не раздумывая, нажал на спусковой крючок. Автомат запрыгал в его руках. Очередь была длинной. Потом наступила тишина...

...Сопровождаемый конвоирами, Михаил шел по длинному обшарпанному коридору здания суда. Его пошатывало, все плыло перед глазами. Наверное, за содеянное им действительно положено наказание. Но вышка? За честно исполненный долг?..

А может, неправильно вел себя на суде? Говорил неубедительно, мямлил. Нужно было как следует тряхнуть майора, вывести его на чистую воду. Нужно было заставить Нарышкина — труса и предателя — сказать правду...

Михаил ухватился за эту мысль: подать апелляцию, потребовать самым тщательным образом проверить обстоятельства происшедшего. Он виноват — люди погибли, но пускать его в расход как убийцу — неправильно.

Однако приговор произнесен. Ему и пикнуть не дадут, тем более обжаловать судебное решение в высшей инстанции. Одиночка и полная изоляция — вот его удел отныне и до самого конца. Через тюремные стены ни до кого не докричишься.

Отчаяние овладело с такой силой, что Обут чуть не завыл в голос. Все кончено, поздно! Раньше надо было думать. Дурак, считал во время следствия недостойным для себя доказывать очевидное. Идеалист, верил в честность судей, в законность разбирательства. Ан нет, не разобрались, не захотели...

Михаил намертво сцепил за спиной кисти рук. Эх, если бы теперь представилась возможность подраться за себя...

Спускаясь по лестнице, он невзначай прижал одного конвоира к стене и тут же схлопотал тычок под ребро. Побои в следственном изоляторе были обычным явлением, особенно издевались над русскими. Но сейчас полицаи явно сдерживались, слишком много было вокруг людей. На обоих этажах шли заседания, суд работал на полную мощь, и конвоиры вели себя относительно пристойно, а спустившись вниз, даже перебросились несколькими фразами по-румынски. Все националисты, среди обслуги изолятора их было большинство, говорили только на этом языке, признанном с некоторых пор в республике государственным.

Впереди показался выход. Народу тут толпилось еще больше, и говорили люди громко, пытаясь перекричать уличный шум, врывавшийся в распахнутые окна. Михаила охватила невыразимая тоска. Еще минута, и они выйдут из здания. Его сунут в тюремную машину, захлопнут дверцу... Мысль о конце была невыносима, сводила с ума. И на смену ей неожиданно пришла другая. Пока не запихнули в каменный мешок, пока, слава Богу, свободны от наручников руки...

Справа шел усатый конвоир с толстым носом и красной рожей. На него первым и обрушился Обут. Сделав подвеску ногой, он ударил его ребром ладони по кадыку. Полицай только всхлипнул и свалился, как куль, под ноги напарнику, которого Михаил, сделав ложный выпад, свалил также ударом под дых. Вот когда пригодилось мастерство каратиста!

Вспрыгнув на подоконник, приговоренный к «вышке» увидел под собой залитую солнцем улицу, зеленые деревья, голубей, прыгающих на асфальте... Окно бельэтажа находилось в трех метрах от земли. Разве это высота для десантника, привыкшего прыгать с парашютом?!

В следующую секунду он был уже внизу. Послышались возбужденные голоса. В окна высунулись любопытные.

— Держи его! — крикнул кто-то. — Хватай! Сбежит!..

«Накося выкуси, попробуй теперь схватить!» Михаил знал, что в беге ему нет равных, разве что пуля догонит. Но тут ничего не поделаешь — судьба. Такой исход все равно будет лучше, чем небо в решетку.

В несколько прыжков Обут пересек дорогу и метнулся вдоль домов. Вдогонку ударила запоздалая автоматная очередь.

2

Черт бы побрал тот рейс!

Яношу так не хотелось отправляться в Румынию, ну просто нож острый в сердце. Он было направился к начальству с просьбой найти ему замену, но в последний момент передумал. Что он скажет? Не хочу?.. Глупо. У пограничников, приученных к дисциплине, да еще прошедших Афган, не существовало в лексиконе слова «нет»... Сослаться на плохое самочувствие — только людей насмешить. Коломенскую версту с пудовыми кулачищами, перворазрядника по самбо хворь одолела? Вот по-тешаться-то будут. Да он, кого хочешь, в бараний рог свернет. Здоровье, дай Бог каждому: за два с лишним года после дембеля ни разу не чихнул.

Дома тоже порядок: отец, как всегда, вкалывает в совхозе, мама и сестренка при своем деле на приусадебном участке. Май — страдная пора. Время упустишь — урожая не возьмешь. Агнешка?.. Ну, это отдельный разговор. Скучать стал по ней пуще прежнего. В рейсах только о девке и думает. Ходит злой, как черт, ребята от него шарахаются. Так-то Янош — мужик мирный, мухи не обидит, а в тоскливую минуту, если кто невзначай насчет Агнешки пройдется, а о ней все в автопарке знают, — может и схлопотать. Потому, когда Янош Чепрага в рейсе, ребята его стороной обходят.

Никогда прежде не думал, что можно так присохнуть к девчонке. Мало ли их было? Встречался накоротке, обнимал, целовал, оглаживал, но дальше заходить опасался, хотя и такое случалось. Но ни одна по-настоящему не зацепила. А Агнешка, как магнит, к себе потянула. Однако работа есть работа. Любовь — не причина, чтоб от рейса отлынивать. Задание ответственное: за бугор не каждого посылают. Вот и поехал, и правильно сделал. Командировка оказалась не из легких, ежели не сказать больше. Откажись тогда Чепрага от рейса, ребята могли подумать, что он их подставил... Никто никогда не мог упрекнуть Яноша в трусости. В Афгане приходилось в разные передряги попадать. Он никогда не уклонялся от драки, Красную Звезду и «За отвагу» заработал честно.

Машина была загружена знаменитым молдавским коньяком. До такого товара многие охочи. Но откуда узнали про их груз? Не завелся ли в гараже осведомитель?.. Уже было несколько случаев, когда «дальнобойщиков» принудительно останавливали, скручивали водителей, а товар тю-тю. Вот и на сей раз...

При подходе к перевалу на самом трудном участке маршрута, когда мотор работает с перетягом, Янош вдруг увидел двух типов в камуфляжных костюмах. Один с опухшей рожей поднял жезл, требуя остановки. Что-то тут было нечисто. Никакому гаишнику не придет в голову останавливать тяжело груженный КамАЗ на подъеме. «Дальнобойщиков» автоинспекция вообще редко трогает, потому как знает, что они свято блюдут дорожные законы и машины содержат в идеальном порядке. Слишком долог путь, чтобы, рискуя, отправляться в него с поломкой. А потом — чего ради забираться «службе» в горы? Тратить дорогой нынче бензин, время, силы? Молдова — не Афган, и эти в камуфляжах — не душманы. Любую тачку могут проверить запросто у подножья...

Янош толкнул в бок спавшего напарника.

— Глянь, какие хмыри у дороги, — сказал. — Голову даю на отсечение, под балахонами у них стволы!

— Господи, беда-то какая, — испуганно вскрикнул напарник. — Такие зарежут — недорого возьмут.

— Возьмут, если дадим, — усмехнулся Янош, большие голубые глаза его потемнели. — Приготовь на всякий случай монтировку, хотя вряд ли ею придется воспользоваться...

Подъезжая к «гаишникам», он слегка сбросил обороты двигателя, дав понять, что намерен остановиться. Мужики, явно расслабившись, вышли на дорогу. Мордоворот даже жезл в чехол засунул. В следующее мгновение Янош жиманул газ на полную катушку. Мотор взревел, и тяжеленная машина, набирая скорость, рванулась вперед, зацепив одного хмыря крылом. Второй едва успел отпрыгнуть. В боковом зеркале было видно, как он рвет из-под куртки «узи». Ствол автомата зацепился за край штанов и никак не поддавался. Янош подумал: ох и растяпа! И пожалел, что не имеет оружия. Бандюги явно себя разоблачили, посчитаться с ними было бы в самый раз.

Подъем кончился. В этот момент сзади сыпанула автоматная очередь. Пуля ударила в боковое зеркало, осыпав Яноша осколками стекла. Но машина уже шла под уклон и была вне поля зрения нападавших.

В Бухарест прибыли вовремя, без задержки сдали груз. Можно было расслабиться, отдохнуть, но тревога, глодавшая Яноша с момента отъезда, все нарастала. В бар, куда их по традиции пригласила братва из родственного бухарестского автохозяйства, пошел без обычного удовольствия. И весь вечер был хмур.

Из Бухареста автоколонну с новым грузом направили в Софию, оттуда в Варну. Автохозяйство перешло на аренду и теперь международными перевозками зарабатывало себе валюту. Вернулись «дальбойщики» в Кишинев ровно через три недели. Стояла середина июня, когда Янош Чепрага с напарником появились наконец на родном предприятии. Едва машина зашла во двор гаража, как диспетчер объявила по радио:

— Чепрага, зайди ко мне, быстро!

Екнуло сердце: с чего бы это?.. Остановив машину, Чепрага передал руль напарнику и поспешил в диспетчерскую.

— Привет, подружка! Зачем звала? — спросил как можно беспечнее.

— Не серчай, Янош, весть не очень хорошая. Тебе сестра каждый день названивает, — сказала дежурная с виноватой улыбкой. — У вас какое-то лихо стряслось.

— С кем, знаешь?

— Нет. Ты беги домой. Я сама документы оформлю и начальству о твоем прибытии доложу.

Всю дорогу до винсовхоза Янош гадал, что могло случиться и, главное, с кем. Больше всего опасался за мать. Но не там ждала беда.

— Ой братик, ой родимый, — запричитала сестра, бросившись навстречу. — Так долго тебя не было. Мы все ждали. И мама, и Агния...

— Что Агния? — он отодвинул сестру, заглянул ей в глаза и со страхом повторил: — Что с ней, говори?

— В больнице любимая твоя. Сперва вроде на поправку пошла, а вчера доктор сказал...

— Она заболела?

— Нет же, нет, — заголосила сестра. — Ранили ее...

— Что-о?

— Ранили, говорю. Ты в больницу поспеешь. Худо девушке, худо!..

Остановив первую попавшуюся машину, Чепрага уговорил водителя подбросить их к больнице. По дороге сестра рассказала о волнениях в городе. Народный фронт потребовал убрать из Молдовы русские оккупационные войска. Ежедневно идут митинги. Десантный полк в Кишиневе блокировали, на воинские гарнизоны в Приднестровье постоянно нападают. В одну из таких катавасий и попала Агнешка. Она как раз гостила у тетки под Дубоссарами и любопытства ради пошла поглазеть, как толпа будет курочить армейский склад. Когда начали ломать ограждение, караул открыл огонь. Агнешке досталась пуля в живот...

Янош слушал сестру вполуха. Сердце разрывалось от боли. Эх, Агнешка, зачем ее под пули понесло? Вечно больше всех надо. Но сейчас — только бы выжила. Он отдаст ей свою кровь до последней капли.

— Из автомата, говорят, какой-то лейтенант палил, — продолжала сестра скороговоркой. — Его арестовали, сюда привезли. Судить будут...

Этого Янош уже не расслышал. Расплатившись с водителем, бегом бросился к зданию больницы. В приемной дорогу преградил вахтер, но тут из боковой двери вышел мужчина в белом халате.

— Доктор, — метнулся к нему Янош. — Пустите меня к Агнешке.

— Он, собственно, кто? — спросил врач у сестры.

— Жених он ейный, доктор. Свадьба у них намечена.

— Свадьба?.. Ну тогда пройдите в палату.

— А свидание девушке не повредит? — спросила сестра.

— Ей уже ничто не повредит, — ответил доктор глухо. — Идите, молодой человек. И будьте мужчиной!

— Так плохо, да? — спросил Янош сдавленно. — И ничего нельзя сделать?

— Нет. Нельзя, — отрывисто сказал врач и пошел прочь.

Все дальнейшее происходило как во сне и помнилось потом нечетко, расплывчато, сквозь кисею. Он стоял возле кровати, на которой лежала его Агнешка. Он смотрел на родное болезненно заострившееся лицо. Какой-то бред, наваждение. Стоит сбросить его, и Агнешка встанет, лукаво улыбнется и по обыкновению скажет: «Сокол мой прилетел...» Тугой ком стоял в горле. Мысль о том, что он видит Агнешку живой в последний раз, казалась противоестественной. Вот она была — молодая, красивая, нежная — любимая. И вдруг исчезнет?..

На минуту девушка пришла в себя. Дрогнули длинные слипшиеся ресницы. Проглянула в щелочки подернутая мутной пленкой синева.

— Ты? — шепнула. — Я знала. Знала, что придешь...

Янош с трудом разжал спекшиеся губы:

— Кохана моя! Люба единственная!

— Тебя долго не было. Ждала, ждала...

— Я больше не уеду. Я всегда буду с тобой. Мы будем хорошей парой...

Агнешка отозвалась:

— Не будем. Времени не осталось...

Потом, словно устала от борьбы с собой, смежила ресницы, конвульсивно вздрогнула. Руки завалились, голова — набок. Янош не сразу осознал, что это конец.

Он видел десятки смертей. Он сам стрелял и видел гибель сраженных его пулей людей. Но он стрелял во врага. Чьим врагом была эта девочка, едва начавшая жить?

Нестерпимо захотелось лечь рядом с Агнешкой и заснуть вместе навек. Прижаться к милому, столько раз целованному лицу и пойти вслед за ней... Куда?

«Какой гад погубил тебя, детка? Нет и не будет мне прощения, если негодяй не получит за тебя сполна. Он должен заплатить за твою жизнь своей. И я... Я клянусь!..»

Не в силах больше смотреть не бездыханную Агнешку, Янош отвернулся. За окном бушевал июнь. Краски южного летнего дня показались ему неправдоподобно яркими. Небо плавилось в солнечных лучах. Деревья — зеленое колышущееся море — уходили за сверкающий горизонт. В глазах потемнело. И не было в душе Яноша Чепраги ни единого просвета.

3

День тащился, как запряженная волами арба, медленно и тягуче. Казалось, ему не будет конца. По всем расчетам должен давно наступить вечер, а солнце словно позабыло, что пора уходить за горизонт.

Михаил Обут поглядывал на оранжевый диск с ненавистью, поджидая спасительную темноту, когда опасность быть узнанным, следовательно, схваченным, значительно уменьшится. Ведь по радио уже наверняка объявили приметы бежавшего из-под стражи преступника. Его мог задержать любой прохожий, не говоря о заполнивших улицы волонтерах. Разгуливают, гады, с автоматами через плечо, не дают никому прохода. Цепляют девчат, придираются к мужчинам, задавая один и тот же вопрос: «Ты почему такой здоровый, а не с нами?..»

В городе у Обута знакомых, которые согласились бы приютить опасного гостя, не было. Выбраться из Кишинева днем невозможно: на дорогах стоят волонтерские заставы, по окрестным селам бродят патрули. Уж они-то непременно задержат подозрительную личность, не имеющую к тому же документов.

Ничего другого не оставалось, как бродить по городу, выбирая наиболее тихие, безлюдные улочки. Единственным местом, где можно укрыться, был стоящий в Кишиневе десантный полк. Свои в помощи не откажут. Но идти туда днем не стоит. За военными в Кишиневе следят во все глаза, каждый шаг контролируют. Молдова, черт возьми, объявила их оккупантами и требует вывода войск. Появление на КПП десантников грязной, небритой личности в измызганном костюме не останется незамеченным. А как были отутюжены брюки, когда мама принесла их ему в тюрьму: не сидеть же сыну на скамье подсудимых в военной форме!

Стало наконец смеркаться, и Михаил вздохнул с облегчением. Теперь можно, не дергаясь, не оглядываясь поминутно, потихоньку двигаться в сторону полка. И тут он чуть не допустил ошибку. Остановив пожилую женщину, спросил, как пройти на улицу генерала Панфилова.

— Такой улицы у нас нет, — ответила женщина.

— Есть, я знаю. Там десантники стоят! — воскликнул Михаил и прикусил язык: упоминать о десантниках вряд ли стоило.

— Понятно, — усмехнулась женщина. — Вам, молодой человек, нужно попасть на улицу Василя Лупу. Отстали от жизни, Панфилов, герой войны, в Молдове теперь никому не нужен, а Лупу печально знаменит тем, что в шестнадцатом веке ввел крепостное право...

Разговор затягивался. Женщина, видимо, никуда не спешила. Торопился Михаил, которому не было дела до молдавского господаря, сочинившего кодекс феодального права.

— А эта улица, она приведет к Комсомольскому озеру? — неучтиво прервал он собеседницу.

— Значит, вам обязательно на Лупу надо? — ответила та вопросом на вопрос.

— Очень надо!

— Жаль! Не ходили бы туда, молодой человек, по-доброму советую. Десантникам ультиматум предъявили, чтобы в сорок восемь часов убрались из Кишинева.

— Приняли? Ультиматум приняли?..

— Нет, конечно, теперь их, как зверей, со всех сторон обложили. Народ вокруг стоит. Входы завалили бетонными плитами, пикетируют...

Новость ошеломила, теперь и в полк не попасть? Но если не к своим, то куда?

— Вы ведь тоже военный, — неожиданно сказала женщина.

Михаил машинально кивнул, тут же спохватился, что окончательно выдал себя, но отступать было поздно, а отрицать бессмысленно. Все равно выдавала выправка, которую никакими гражданскими одеждами не прикроешь.

— Ну и что? — спросил он с вызовом.

— Ничего. Просто вам тогда и вовсе не следует идти на Лупу. Люди здорово против военных настроены, фашистами обзывают, русскими свиньями.

— Вам-то что за дело? — спросил Михаил, подозрительно вглядываясь в женщину.

Та усмехнулась. Без злобы, но с горечью сказала:

— Ав том дело, парень, что я и есть та русская, которую обзывают. И у меня вовсе нет желания петь новый молдавский гимн, который, знаешь, как начинается? «Вставай, поднимайся, румын!» И чтоб внуки мои учились в школе на румынском языке — тоже не хочу. Ну да ладно... Идти тебе прямо. Через три квартала, свернешь налево, потом через два — еще раз. Там и будет то, что ищешь. Больше ни у кого не расспрашивай, будь осторожен, сынок.

— Спасибо на добром слове, — торопливо поблагодарил Михаил и быстро пошел прочь. На углу оглянулся. Пожилая женщина стояла на том же месте и смотрела ему вслед, как бы благословляя. Михаил взмахнул на прощание рукой и свернул за угол.

Предстояло решить задачу со многими неизвестными. Даже если удастся проскочить кольцо пикетчиков и перебраться через стену, опоясывающую городок, его запросто могут пристрелить свои. По периметру внутри ограды наверняка ходят патрули. Они не станут разбираться с каждым, кто ночью полезет в полк... Такой вариант слишком рискованный, на него можно решиться лишь в самом крайнем случае.

Но что придумать? И та, и другая сторона на стреме. Человек с ружьем сперва действует, потом осмысливает совершенное. Не для того бежал Михаил из-под расстрела, чтобы схлопотать случайную пулю. Доказать свою невиновность возможно, если удастся, как минимум, сохранить жизнь.

Синева, постепенно окутывающая улицы, все больше сгущалась. Свежевыбеленные мазанки тонули в густой россыпи садов, сквозь плотный строй деревьев едва просматривались тускло светящиеся оконца, придавая переулкам особую таинственность, усугубляемую глубокой тишиной. Шаги редких прохожих, ступающих по мостовой, казались осторожными, будто человек не идет, а' крадется, слегка касаясь земли ногами.

К центральному КПП десантников Михаил Обут вышел внезапно. Из-за угла увидел знакомый домик с пологой крышей и широкой дверью, в проеме которой стоял часовой. Здесь сходились три улицы, образующие небольшую площадь, помимо уличных фонарей ее освещал установленный на КПП прожектор. Пронзительно-фиолетовый луч его был настолько сильным, что буквально подталкивал в спину прохожих, поторапливая поскорее миновать освещенное пространство.

У ворот лежащие крест-накрест громоздились бетонные плиты с торчащими по бокам металлическими прутьями арматуры. Ни въехать в полк, ни выехать из него было нельзя. Завал охраняли вооруженные патрули. Михаил насчитал курсирующие вдоль КПП четыре пары волонтеров.

Как же ребята тут живут? Как поддерживают связь с внешним миром, завозят продукты, почту?.. Сквозь такой кордон не проберешься. Десантникам не позавидуешь, но Михаил отдал бы сейчас все на свете, лишь бы очутиться в их рядах.

Он пересек площадь, чуть свернул влево. Улица пошла на уклон, уводя в сторону. Идти вдоль заграждения Михаил не решился, не следовало привлекать к себе внимание. Обойдя пару кварталов, он снова, прячась в тени, приблизился к ограде. Неожиданно повезло. Он услышал, как несколько волонтеров, собравшихся в кружок, о чем-то заспорили. Один, с бородой, вытащил из кармана бутылку, тотчас пошедшую по рукам.

Перебегая от дерева к дереву, Михаил приблизился к стене. Теперь до нее оставалось не более четырех метров. Их можно преодолеть в несколько прыжков...

Волонтеры засекли его поздно. Кто-то закричал, когда Михаил уже перемахнул через стену: что для него какой-то двухметровый забор, пусть даже с колючкой наверху. На спецучениях десантникам приходилось преодолевать и не такие препятствия.

Оказавшись внутри ограды, Михаил попал в то самое полымя, которого опасался. Часовой, конечно же, заметил нежданного гостя. Клацнул затвор автомата, и окрик: «Стой! Кто идет?» заставил Михаила похолодеть. Не хватает, чтобы свои подстрелили. Он застыл на месте и заорал:

— Стою! Стою, мать твою!..

Позднее, уже в штабе, куда Обута под конвоем привел все тот же задержавший его патруль, солдат, когда его спросили,

что он ворон-то ловил и «летающего» через стену не подстрелил, смущенно оправдывался:

— Так он таким трехэтажным загнул... Сразу видать — свой.

Все вокруг дружно расхохотались, а вошедший в дежурку командир полка, которому успели доложить о задержании, с усмешкой заметил:

— Счастлив твой Бог, лейтенант. Я ведь приказал солдатам не церемониться с любителями по стенам лазать. Считай, второй раз от пули ушел.

— Почему второй? — спросил Михаил.

— Так ведь ты нынче знаменитость, — ответил полковник. — Твою физиономию растиражировали все газеты.

Кабинет командира полка полковника Голубева, где продолжался разговор, был небольшим, с необходимой мебелью. Ни одного лишнего предмета, кроме разве что двух цветных репродукций — шишкинского леса и левитановской осени. Хозяин был высок, широк в плечах, гибок, мускулист. Лицо загорелое, продубленное ветрами, слегка скуластое, с глубоко посаженными серыми глазами могло бы принадлежать аскету, кабы не мягкий взгляд и улыбка, затаившаяся в уголках губ. Определенно российские пейзажи Шишкина и Левитана украшали кабинет не случайно.

— Что будем делать, лейтенант? — задумчиво спросил командир полка. — Тебя давно ищут и непременно придут сюда. Они не полные дураки и рассудят здраво: где мог скрыться спецназовец, как не у друзей-десантников?

Михаил почувствовал, как почва, которую он только что обрел, закачалась. Он так стремился к своим, а те собираются его сдать. Открестятся, как недавно майор Нарышкин или командарм Ткачев, не пожелавшие пальцем пошевелить во имя спасения своего офицера.

— Я же невиновен, — сдавленно пробормотал Обут. — Я выполнял свой долг.

Голубев покосился на лейтенанта неодобрительно, с укором сказал:

— Плохо ты о нас думаешь. И с выводами спешишь...

В дверь кабинета постучали. Вошел дежурный по полку. Доложил, что из Белграда прибыла машина с хлебом, но попасть в расположение части не может.

— Вы что, первый раз службу несете? — спросил командир полка. — Не знаете, как действовать?

— Так точно. Не приходилось оказываться в такой ситуации.

— Понятно, — усмехнулся Голубев. — Поднимите по тревоге дежурный взвод, подгоните хлебовозку к ограде с той стороны, и пусть ее содержимое люди перенесут в столовую. Все.

— Через стену? — спросил обалдевший дежурный.

— Именно. Вы полагаете, десантники разучились преодолевать препятствия с грузом? — в голосе командира полка прозвучала насмешка. — Идите, капитан, выполняйте.

Когда за дежурным закрылась дверь, Голубев повернулся к Обуту и устало сказал:

— Так и живем, лейтенант. Город отказал нам в хлебе. Возим продукты черт знает откуда, с дивизионных складов. И даже их спокойно выгрузить не дают. Мы сейчас под таким колпаком... А ты говоришь, надежное укрытие.

— Я считал, здесь суверенная российская территория.

— Пока, — согласился Голубев. — Пока нас не выгнали. Если эту территорию попытаются захватить, я обязан и буду защищать ее с оружием в руках. Но не пустить сюда представителей власти и правоохранительные органы, — он развел руками, — извини, не могу.

— Разве нельзя меня спрятать в какой-нибудь каптерке? — воскликнул Михаил.

— Можно. Но нет гарантии, что тебя не видели, когда ты пробрался в полк. Кто-то из работающих у нас гражданских мог заметить подозрительного человека и донести. Тогда скандал. Не можем мы вовсе не считаться с законами. Как ни крути, а тут, черт бы их побрал, другое государство... Нет! — решительно тряхнул головой Голубев. — Прятаться здесь безумие, и для тебя, лейтенант, вдвойне опасно. Надо, пока можно, уходить.

— Куда? — спросил Обут. Мысль, что ему нет места у десантников, повергла в отчаяние.

— Возвращайся в Тирасполь, в свою армию.

— Чтоб меня оттуда снова отправили в Кишинев? — с горечью пробормотал Обут. — Командарм Ткачев, спасая свою шкуру, сам же и прикажет.

— Успокойся, лейтенант, — Голубев широко улыбнулся. — Я все знаю. То, что сотворил с тобой бывший командарм...

— Бывший?

— Вот именно, — продолжал Голубев. — Ткачев снят с должности. Офицерское собрание Российской Армии требует предания его суду чести. Вчера назначен новый командующий.

— Полагаете, это что-нибудь изменит?

— Да уж, не сомневайся. Он наведет порядок в Приднестровье.

— Вы так уверены?

— Слишком хорошо его знаю. Генерал Голубев — мой старший брат. Он как раз из тех, кто...

В дверь снова постучали. Дежурный доложил:

— Вас спрашивают, товарищ полковник. Очень торопят. Представились, будто из республиканской прокуратуры.

Голубев стремительно встал, поглядел на Обута:

— Боюсь, народец этот по твою душу явился. Заговорились мы, а надо уходить.

— Куда? Как?

— Есть один тайный коридор вдоль озера. Ребята мои зря хлеб не едят... — Командир полка повернулся к дежурному и выразительно подмигнул: — Задержи гостей, капитан, повесь им лапшу на уши. Скажи, сейчас буду. Тебе, лейтенант, даю двух сопровождающих. Разведчики, сам понимаешь, хлопцы надежные. Они выведут тебя за город.

— Мне бы пистолет, — попросил Михаил.

— Нет, — отрезал Голубев. — Тебе же хуже, если схватят с оружием. Надеюсь, десантными приемами владеешь? Держись подальше от волонтерских постов и постарайся поскорее добраться к генералу Голубеву. Передашь привет, скажешь, брат благословил...

— Передам, если доберусь.

— Куда денешься. Не в тюрьму же возвращаться на милость победителей... — Командир полка рывком распахнул створки окна. — Прошу сюда, лейтенант. Вон там, вдали, видишь, силуэт казармы? Держи курс на нее. Я разведчикам сейчас позвоню. Ну, удачи тебе, Михаил Обут! Удачи!..

4

После смерти Агнешки Янош Чепрага несколько дней просидел безвылазно дома. Ни мыслей, ни желаний не было. Из него словно вынули душу. Голова налилась чугунной тяжестью, будущее представлялось беспросветным, дальнейшее существование — бессмысленным.

На похороны Янош не пошел. Пусть не посетуют друзья и родители: он не хотел видеть Агнешку в гробу. Она должна остаться в памяти живой — веселой, озорной. Огня у этой девочки хватало на двоих. Сам-то Янош с детства был молчуном. Человек дела, он привык совершать поступки, а не говорить о них. Открытостью души тоже никогда не отличался. А тут еще война наложила отпечаток. Когда повидаешь столько крови, грязи, когда вплотную столкнешься с подлостью человеческой натуры, поневоле станешь угрюмым. Наверное, потому и нашли с Агнешкой друг друга, что были совершенно разными. Она — ясный, ласковый день, он — глухая ночь...

Ничто не могло ни утешить, ни успокоить Яноша в его горе. Так он думал. И был крайне удивлен, почувствовав облегчение, когда услышал о приговоре убийце. Новость сообщила вернувшаяся из города сестра:

— Ну, вот и получил твой вражина по заслугам!

— Что ты сказала? — Янош не сразу понял, о ком идет речь.

— Я в суде была, — пояснила сестра. — Как только приговор тому лейтенанту, что в Агнию стрелял, объявили, я сразу к тебе помчалась обрадовать...

— Постой, не тарахти, — остановил Янош сестру. — Рассказывай по порядку.

— А что рассказывать? К высшей мере его!.. Шлепнут и все, чтоб по народу не пулял, — мстительно сказала сестра.

Вот так финт... Случившееся не укладывалось в голове. В Афгане тоже бывало всякое. На поле боя люди гибли. Помнится, труса однажды судили, но чтоб к «вышке»? К «вышке» никого не приговаривали. А дела там бывали похлеще. Братишки, чего греха таить, грабежом баловались, насильничали. Но чтоб за это расстреливать...

— Что ни говори, братик, есть все-таки правда на свете! — воскликнула сестра.

Мысленно Янош согласился. Решение было суровым, но справедливым. И раз его вынес суд — законным. Агнешка отомщена.

— Покорми меня, что ли, — попросил Янош, — голова почему-то кружится.

— Ну, похоже, оживаешь, братик, — обрадовалась сестра и бросилась на кухню.

Через несколько минут на столе уже стояла большая сковорода с яичницей, зажаренной с салом и помидорами. Уплетая за обе щеки, Янош подумал, что, хочет он того или нет, пора возвращаться в жизнь, идти на работу, отправляться в очередной рейс.

Впервые за много дней вспомнилась граница. Не та, чужая, где он учил местных джигитов отбивать нападение душманов, а еще прежняя, мирная. Она проходила совсем рядом с заставой. Скалы почти вплотную подступали к неширокой пенистой реке, отделявшей Таджикистан от Афгана.

Однажды, будучи с напарником в дозоре, Янош обнаружил на песчаном 6epeiy след. Отпечатки, совсем свежие, принадлежали вроде бы одному человеку, но Чепрага наметанным глазом заметил: контуры подошв на песке растоптаны. Нарушителей, старавшихся идти след в след, было несколько. Время для перехода границы негодяи выбрали самое для себя удобное — на исходе дня: еще не ночь, а в горах уже сумерки. Чуть поодаль от Пянджа след пропал. Кругом ни кустика, ни деревца, даже травы нет. Разве что в расщелинах торчат кое-где пучки сухого бересклета...

Группа по тревоге, возглавляемая начальником заставы, прибыла быстро. Розыскной пес по кличке Эмир с ходу взял след. Минут через двадцать они не то что увидели, а скорее почувствовали, что начали настигать нарушителей. Г^е-то впереди человек зацепил камень, с шумом покатившийся вниз. Начальник заставы включил фонарик и выхватил лучом движущееся темное пятно. Тотчас оттуда брызнула автоматная очередь, следом — вторая, третья... Пограничники залегли.

— Крутые ребята пожаловали, — сказал начальник заставы и дал ответную очередь.

— А вы заметили: стреляет один ствол, а нарушителей было несколько, — сказал Янош.

— Верно, у тебя отменный слух, сержант, — одобрительно кивнул начальник заставы. — Этот с автоматом наверняка прикрывает главного, следующего к нам в тыл... Бери трех человек, пойдешь через горы напрямик к перевалу. Сумей опередить и взять их там...

...Погруженный в воспоминания, Янош вздрогнул, когда сестра тронула его за плечо:

— Очнись, братик! Послушай, что-то по радио сейчас важное скажут!

Из висевшего на стене репродуктора послышалось:

«Внимание! Внимание! Передаем чрезвычайное сообщение МВД Молдовы!»

Пронзительный голос диктора заполнил комнату:

«Приговоренный к высшей мере наказания преступник бежал из зала суда! Его приметы: рост сто семьдесят восемь, телосложение плотное, волосы темно-русые, глаза карие. Черты лица правильные. На запястье правой руки шрам...»

Янош слушал и его охватывало бешенство. Упустили убийцу, растяпы. Поставили в конвой идиотов! Доведись ему, сержанту Чепраге, охранять, разве проворонил бы...

Негодование нарастало. А диктор продолжал:

«Всякий, кто обнаружит и укажет местонахождение преступника, сообщит о нем какие-либо сведения, получит большое вознаграждение!»

Ищи ветра в поле... Янош злорадно усмехнулся. Черта с два вы его поймаете. Он же десантник! Ребята из десантуры в Афгане ни в чем не уступали погранцам...

Но тут мысли приняли другое направление. Преступник ушел от ответственности, от законного возмездия, и Агнешка, его потерянная любовь, осталась неотомщенной. А как же клятва? Янош Чепрага поклялся у смертного одра невесты найти и покарать убийцу. Да будет он проклят, если не сдержит слова!

Янош отодвинул сковороду. Аппетит пропал. Он почувствовал отвращение к пище. Стремительно встал и начал собн-раться. Надел тельник, привезенный из Афгана, пятнистый комбинезон, заломил на голове берет.

— Ты куда? — испуганно спросила сестра, догадываясь о его намерении.

Янош не отозвался. Поколебавшись, выдвинул из-под кровати дембельский чемодан и отыскал на самом дне завернутый в тряпицу «Вальтер». Это тоже был трофей оттуда.

— Ты что задумал, — заголосила сестра. — Полиция и прокуратура без тебя обойдутся.

— Молчи, — сказал Янош тихо, но в голосе прозвучало такое, отчего сестра сомлела. — Молчи, — повторил яростно. — Полиция и прокуратура — они ж ни черта не смогут сделать. Лейтенант — десантник. Никто, доходит до тебя это, никто, кроме меня, не поймает!

— Бог тебе судья, — прошептала сестра.

Янош подошел к ней, взял за руки, мягко сказал:

— Не горюй, сестренка. Меня какое-то время не будет. Сходи в гараж, попроси оформить мне отпуск, а родителям скажи, что уехал в рейс. Обо всем остальном молчи, словно онемела. Ну будь!

С этого момента мысли Яноша Чепраги сосредоточились на одной цели. Трясясь на заднем сиденье автобуса, направляющегося в город, он попытался представить логику поведения сбежавшего из-под стражи лейтенанта. Конечно, у него в Кишиневе могли оказаться знакомые, и в таком случае парень сейчас отсиживается у них. Но это должны быть смелые люди. Не каждый решится спрятать преступника, зная, что того ищут, а за поимку назначена большая награда. В городе могли также оказаться родственники, что менее вероятно. Да и не тот человек лейтенант, чтобы подвергать опасности знакомых или родню... Бывший пограничник судил по себе, потому как свято верил в благородство десантника, не способного на подлость.

Был еще вариант спасения у подружки, но Янош отверг и это. Лейтенант служил в Тирасполе и амуры, скорее всего, крутил там. Оставалось единственное: укрыться в десантном полку. Во всяком случае сержант Чепрага сделал бы только такой ход...

Приняв решение, Янош успокоился. Теперь он знал, куда идти и как действовать. В свое время приходилось бывать в кишиневском полку. В части служили старые товарищи. Некоторые из бывших погранцов после Афгана поступили в школу прапорщиков ВДВ. Под предлогом встречи с ними он и проникнет в полк, а там видно будет. Обстановка сама подскажет...

На троллейбусе он доехал до КПП. Но тут его задержал здоровенный пикетчик с автоматом через плечо.

— Куда прешь, шустряк? — спросил, дыша перегаром.

Янош охотнее врезал бы этому наглецу парочку горячих, но ссориться с пикетчиком не входило в его планы. Лейтенант и так имел несколько часов форы.

— Я прежде тут служил, — сказал примирительно. — Земляков повидать приспичило.

— Нашел время для гостевания, — рявкнул детина. — А ты случаем не москаль?

— А ты случаем не фашист? Может, кровь у меня на проверку возьмешь?

— Кровь нам твоя не нужна, — вмешался второй пикетчик. — Документы предъяви.

Янош заставил себя успокоиться, вынул удостоверение.

— С этого бы начинал, — сказал верзила и повернулся к нетвердо стоявшему на ногах напарнику. — Наш он, дальнобойщик из автохозяйства. Не знаю, зачем понадобилось за забор, ну да черт с тобой...

— Спасибо земляк, век помнить буду.

— Чего уж, — махнул рукой пикетчик. — Я ведь служил в погранвойсках. Свой свояка видит издалека...

Следующая задержка произошла на КПП. Напрасно убеждал Чепрага дневального, тыча в нос военным билетом, что он свой и пришел повидаться с сослуживцами. Помощь пришла с неожиданной стороны.

— Чепрага, черт, дьявол... Ты ли это? Или я плохо вижу? — воскликнул неизвестно откуда появившийся на КПП старший прапорщик. — А говорили, будто тебя в Афгане пришили,

— Врали, сволочи. Как видишь, жив, — отозвался Чепрага, обрадованный так кстати подоспевшей поддержкой.

— Да ты, похоже, меня не узнал, — расхохотался прапорщик от избытка чувств. Был онтолст, с выпирающим, как арбуз, брюхом. — Ну, конечно, куда уж прославленному самбисту снисходить до мелкой сошки — каптерщика...

— Рохля? Ты? — Чепрага с трудом вспомнил Илью Рох-лякова. Был когда-то на заставе самым тощим доходягой, которому вечно не хватало пайки.

— Эй ты, с кличками поаккуратней! — толстяк опасливо поглядел на дневального. — Сам ушел на вольные хлеба, а я при исполнении...

— Так точно, товарищ Рохляков, — козырнул Янош и широко улыбнулся. Встреча, похоже, сулила удачу.

— Пошли ко мне, отметим свиданьице. Товарищ со мной, — сказал Рохляков дневальному и обнял Яноша за талию.

— В каком качестве нынче служишь? — спросил Янош, проявляя максимум заинтересованности.

— Начальником продсклада.

— То-то вижу — раздобрел, — добродушно заметил Янош, мысленно возблагодарив судьбу, подкинувшую ему старого знакомца, к тому же чрезвычайно болтливого.

— Сейчас я за начальника службы. Уже четвертый месяц пошел, как замещаю, — продолжал с воодушевлением Рохля-ков, обрадовавшись неожиданному слушателю. — Офицеров в полку не хватает, солдат и того пуще. Знаешь, какой у нас недокомплект? Тысяча человек!..

Заперев за собой дверь на ключ, толстяк вытащил из сейфа бутылку коньяка, две стопки, пакет яблок. Жирные щеки его лоснились, глаза сияли от неподдельной радости.

— Выпьем за удачу, Чепрага! — воскликнул Рохляков. — Как хорошо, что ты живой. Очень рад и счастлив. Когда сообщили, что тебя того, я очень переживал.

Они выпили, заели яблоками прекрасный ароматный коньяк. Еще выпили, вспомнили бывших сослуживцев. Когда в комнате, служившей кабинетом, стемнело, Рохляков зажег настольную лампу и наконец спросил:

— Ты действительно просто так пришел? Время сейчас такое, сам понимаешь — спросить обязан.

— Понимаю и скажу откровенно как старому другу. Ищу я одного лейтенанта.

— Должок за Афган? — усмехнулся толстяк.

— Угадал. Пришел час, — подтвердил Янош. Рохле вовсе не обязательно было знать истинную причину. — Ты бы вышел, порасспрашивал, не появлялась ли тут подозрительная личность.

— Почему ж не поспрашивать? Сей момент пробегусь по следовой полосе.

Толстяк с готовностью встал и скрылся за дверью. Вернулся минут через двадцать и радостно сообщил:

— Тут твой лейтенант, у полковника сидит. Беседуют... Давай выпьем за разведку и разведчика, за меня, значит.

Сердце Яноша забилось. Выходит, он не ошибся и сейчас встретится с гадом лицом к лицу!

За дверью послышались шаги, потом затопало множество солдат. Толстяк снова выскользнул наружу, а когда вернулся, возбужденно сообщил:

— Там пришли из прокуратуры. И полицаи с ними. Тоже явились по душу твоего лейтенанта. Что он такое натворил?

Вместо ответа Янош придвинул стопку:

— Наливай, Рохля, выпьем!

Стало горько, но объяснить свои ощущения Янош не мог. С детства он недолюбливал органы правопорядка. Еще пацаном, лазая по чужим садам, имел с ними дело. И подростком попадал в кутузку за драки и разборки между «командами» совхоза и соседнего колхоза. Неприязнь к милиции осталась на всю жизнь и сейчас крепла с каждой минутой, потому что полицаям удастся исполнить долг, а Яношу — нет. Была цель, а теперь ее враз не стало, и жизнь потеряла смысл.

— Пойди узнай, как там полицаи управились, — попросил Чепрага.

Рохляков не очень твердо встал из-за стола и с готовностью отправился добывать информацию. Вернулся почти сразу и с порога выпалил:

— Они его не нашли!

— Как ты сказал?

— Нету лейтенанта, понимаешь? В кабинете командира его не обнаружили.

— Испарился?.. Так не бывает.

— У нашего полковника все может быть, — понизил голос толстяк. — Он такой... Разве допустит, чтобы десантника схватили в полку полицаи?

— А те, из прокуратуры, законченные идиоты, что ли?

— Говорят, они здорово ругались, грозили полковнику судом. А он в ответ улыбался и предлагал осмотреть все помещения.

— Раз предлагал, значит, был уверен в чистоте территории.

— Так точно!

Ушел-таки... Ушел, негодяй! Яношу бы негодовать, возмущаться, а он злорадствовал. Кость вам в глотку, менты проклятые, десантуру возмечтали на мушку посадить!

То, что полиции натянули нос, — нормально. Но от Яноша Чепраги лейтенант не уйдет. Он его из-под земли достанет. Ответит служивый за Агнешку. Ответит!..

5

Степь дышала зноем, пахла спелостью колосьев. Густые, вымахавшие в пояс ростом, они стояли, приспустив гривастые головы. Вдалеке виднелось поле подсолнухов. Черные «тарелки» с перезревшими семечками едва держались на подсыхающих стеблях. Воздух недвижно стоял над землей, позолоченный солнцем. Обжигающее марево застилало горизонт, отчего виноградники на взгорках качались, как паутина, а изумрудно-фиолетовые гроздья воспринимались чем-то нереальным.

Однако именно виноград спасал от голода. Добывать пищу в селах Обут остерегался, а виноград ел до отвала. Помешать было некому, люди на полях не встречались. Желающих во имя спасения урожая получить пулю в живот не было.

Обут держал путь на юго-восток. Там находились Бендеры, и туда он стремился всей душой. Только под крышей Илоны окончатся мытарства. Он почувствует себя в безопасности, отдохнет и сможет обдумать дальнейшую судьбу.

На машине от Кишинева до Бендер езды тридцать-сорок минут. Пешком же, когда на пути кордон за кордоном и каждый нужно обойти, километры растягиваются до бесконечности.

Вначале Обут решил идти ночью. Первый день он так и сделал. Когда разведчики — спасибо полковнику Голубеву — вывели его за город, уже рассветало. Измученный испытаниями, лейтенант отыскал копну сена, вырыл в ней нору и, забравшись поглубже, заснул. Проснулся, когда солнце посылало на землю последние лучи. Почувствовал зверский голод, заполз в виноградник и с жадностью набросился на янтарные ягоды. Дождавшись темноты, отправился в путь и часа через два вышел к селу. На указателе, подсветив спичкой, прочел: «Костешты». Получалось, что забрал он резко вправо и далеко ушел от основной магистрали.

Чертыхнувшись, Михаил повернул влево, обнаружил грунтовую дорогу и прибавил шаг. Росшие вдоль кювета кусты помогли бы в любой момент спрятаться от случайных прохожих, но эти же кусты закрывали перспективу на поворотах. Вот почему Михаил .не заметил горевшего неподалеку костра. Буквально в пятидесяти метрах увидел пляшущие языки пламени и сидевших вокруг вооруженных людей. Это была, конечно же, волонтерская застава, ибо в отблесках огня Михаил увидел перегородившие шоссе бетонные плиты.

— Кто идет? — крикнули от костра. — Стоять!

Выполнять команду Михаил не собирался. Одним махом перепрыгнул обочину, скатился в кювет и рванул в обратную сторону. Вдогонку ударила автоматная очередь. Преследования слышно не было. Искать беглеца во тьме волонтеры посчитали бессмысленным. Но урок получен: ночь — не лучшая пора для путешествия. Передвигаться нужно днем, когда окрестности далеко просматриваются.

На следующий день, с рассвета до полудня, он добрался до Новых Авен, стоявших на полпути между Кишиневом и Тирасполем. Отсюда до Бендер с учетом зигзагов, которые придется совершать при обходе застав, Михаил имел шанс добраться к месту вечером и встретиться наконец с любимой...

Образ девушки, вставший перед глазами, притупил бдительность. Солнце обволакивало теплом, сады источали пьянящие ароматы. После бессонной ночи клонило в дрему, дорога порой теряла реальные очертания. Увидев неподалеку озерцо, Михаил свернул на тропинку. Мучила жажда. Но едва он склонился к воде, как за спиной кто-то передернул затвор. Михаил стремительно выпрямился, резко обернулся. В нескольких шагах от него стояли два волонтера.

— Эй ты, откуда явился? Отвечай, — спросил тот, что постарше, худющий мужик с недобрыми косящими глазами.

Михаил молчал, обдумывая дурацкую ситуацию. Второй патрульный был совсем молод и смотрел на Михаила скорее заинтересованно, чем враждебно.

— Ты просто скажи, парень, куда путь держишь, — сказал он. — У нас задание такое — проверять. Понимаешь?

Что ж тут не понять?.. Патрульные, несомненно, принадлежали к одному из подразделений армии Молдовы. Если бы они его узнали, обошлись бы без вопросов. Значит, не узнали. Да и мудрено: на фотографии из личного дела, которую наверняка показали по телевидению, он выбрит и юн, а сейчас лицо покрыто жесткой щетиной, одежда гражданская. Спасение зависело от того, как и что он сумеет соврать, притом соврать вдохновенно.

— Ты долго молчать будешь? — рявкнул косоглазый.

— А ты не ори на меня, понял? Не ори, — ощерился Михаил. — Я тебе не солдат, ты мне не командир.

Он инстинктивно угадал в тощем волонтере труса и хама. На таких надо нападать, а не обороняться.

— Не лезь в пузырь, парень, — стушевался косоглазый. — Тут зона боевых действий. Мы поставлены проверять, а ты должен подчиниться.

— Военное положение не объявлено, — отрезал Михаил. — Свободным гражданам Молдовы ход всюду беспрепятственный. Я вот доложу твоему командиру, что патрули не блюдут законы суверенной республики...

— Вам бы представиться, гражданин, — вмешался юный патрульный, — и тогда никаких претензий...

— Вот и я говорю, — обрадовался косоглазый. — Покажи бумагу.

И тут то ли фантазии не хватило, то ли выдержка изменила, только в голосе ослабли повелительные нотки.

— Что ты, дядя, какие бумаги? Я с собой лишнее не таскаю, — сказал Михаил и понял: не то и не так...

— Беспачпортный, значит? Бродяга или беглый каторжник? — ухмыльнулся косоглазый, не зная, насколько он близок к истине. — Нынче человека без бумажки нет. Есть подозрительная личность.

Момент был упущен. Михаил это понял, когда косоглазый положил палец на спусковой крючок.

— Я ж к дивчине иду, братцы, — взмолился он. — Дивчина моя в Бендерах живет. Илона Нечай, на почте работает. Может, знаете?

Теперь он говорил правду, но последняя зацепка не сработала. Патрули девушку не знали. Да и вряд ли теперь косоглазого можно было уболтать.

— Кончай треп, — оборвал волонтер. — Пошли до командира, он разберется, что ты за гусь. — И мстительно подтолкнул в спину дулом автомата.

Михаил обреченно побрел по дороге. Сразу навалилась усталость. Сколько усилий затрачено, и все зря. Надо ж было так глупо влипнуть... В штабе его наверняка узнают и отправят в тюрьму, в камеру смертника.

Впереди у дороги стоял бронетранспортер, вокруг которого толпилось несколько человек. Машина была облезлая, колесная, с допотопной подвеской. Чуть правее из круглого окопа выглядывало рыльце миномета. На стволе его лишь кое-где сохранилась зеленая окраска. Еще дальше в кустах притаилась небольшая противотанковая пушечка. Черт знает что, не иначе музей ограбили...

Водитель БТРа, открыв крышки моторных люков, ковырялся в двигателе. Остальные шумно переговаривались, давали советы. При виде патрульных все уставились на незнакомца. И тут из минометного окопа выпрыгнул не первой молодости военный в новеньком комбинезоне с пистолетом на боку.

— Так что задержали, господин лейтенант! Очень подозрительная личность, — отрапортовал косоглазый.

Тот, кого назвали господином лейтенантом, ощупал Михаила пристальным взглядом и резко спросил:

— Дезертир?

Михаил вспыхнул, чуть было не сорвался, но косоглазый, спасибо, опередил:

— Очень похоже, господин лейтенант. А то зачем бы он от нас пытался тикать.

Второй патрульный дернул его за рукав. Врать по молодости он явно не выучился. Командир правильно оценил несогласие патрульных и повернулся к Михаилу:

— Значит, бежать не пытался?

— А зачем мне это? — ответил Михаил как можно беспечнее. Спасти его могла только выдержка. — Я никого не задевал, шел по своим делам, а эти, — кивнул он в сторону патрульных, — привязались.

— Какие, интересно, у тебя дела и где? — усмехнулся лейтенант.

— У меня сегодня выходной. Иду к подружке. Она живет в Бендерах, работает на почте. Кто родом из Бендер, возможно, ее знает. Имя могу сообщить, — Илона Нечай.

— И взаправду такая девка на почте работает, господин лейтенант, — отозвался какой-то солдат. — Красивая очень, чернявая, курносенькая...

Лицо командира заметно смягчилось. Он поглядел на задержанного не так строго и заинтересованно спросил:

— Сам-то где изволишь трудиться?

— Связист я. Специальность в армии получил.

— Работаешь в Кишиневе?

— Так точно, господин лейтенант, на центральном телеграфе.

Дело явно ладилось, гроза шла на убыль. Но тут из-за БТРа вышел худющий, черный, как жук, человек, от которого повеяло угрозой. Колючий взгляд отливающих стальным блеском глаз пронзил Михаила насквозь. Такое же впечатление, похоже, он произвел и на остальных, потому как сразу воцарилась тишина. Михаил подумал: типичный особист, нигде от них не скроешься.

— Что происходит? — спросил он властно. — Связист, говоришь? На центральном телеграфе? А господина Петрашку знаешь?

Михаил, разумеется, не знал, но вопрос мог быть провокационным. Есть на телеграфе Петрашку или нет — молчать нельзя. И главное, не волноваться.

— Я на работу недавно устроился. Со многими еще не знаком, — сказал беспечно. И хотя все внутри дрожало, внешне это не проявилось.

— Ну а директор телеграфа тебе известен? — спросил особист.

— Не имел чести быть представленным, господин... не знаю, как вас величать, — сказал Обут. — Вы случайно не подскажете имени первого заместителя министра связи Молдовы?

— А ты хам! — особист наклонил голову, точно собрался боднуть непокорного пленника лбом, и скомандовал: — Покажи руки! — И, поскольку Обут не поторопился выполнить распоряжение, знаком приказал сделать это патрульному.

Косоглазый схватил Обута за запястья, вывернул ладони кверху. Особист усмехнулся и едко сказал:

— Вот и ответ на все вопросы. Ручки-то у тебя интеллигентские, пайкой проводов и перетаскиванием аппаратуры не натруженные. А ведь на телеграфе, насколько мне известно, идет сейчас установка прибывшего из Румынии нового оборудования. Трудовых мозолей не натер, а заусенцы от пистолетного затвора имеются. Ну, что скажешь?

Обут молчал. Ничего путного в ответ на ум не приходило. Особист выпрямился и громко, так, чтобы слышали все, сказал:

— Провокатор это! Шпион, засланный к нам из Приднестровья. Расстрелять!

— Вы ошибаетесь, господин хороший! — разозлился Михаил. — Я, может быть, не тот, за кого себя выдаю, но и не враг!

— Собаки, когда им хвост прижмут, тоже воют, — захихикал косоглазый. — Разрешите, я этому типу быстро на тот свет дорогу покажу. — И, не дожидаясь команды, ткнул Обута в лопатку стволом автомата.

Наверное, можно было попробовать броситься на колени, умолять сохранить жизнь, обещая что угодно. Но все в Михаиле восстало против унижения, слизняком никогда не был и не будет. На него смотрели десятки глаз, дать втоптать себя в грязь на виду у этой публики российскому десантнику было немыслимо. Михаил повернулся и медленно пошел — значит, так тому и быть. Косоглазый последовал за ним.

Они обошли БТР. Солдаты молча провожали молодого мужика глазами. На лицах многих было написано сочувствие. Водитель, высунувшийся из люка по пояс, смотрел на пленника с жалостью. Перехватив его взгляд, Обут сказал:

— Контакты в зажигании зачисть и зазор проверь. И еще аккумулятор... Он наверняка подсел.

— Стой! — послышался за спиной голос лейтенанта. Командир подошел к Михаилу и, кивнув на БТР, спросил: — В моторах разбираешься?

— Приходилось.

— А ну, попробуй исправить...

Особист попытался вмешаться, но командир на сей раз отмахнулся:

— Не жми на меня. Расстрелять, что плюнуть... У меня нет ни одного толкового механика-водителя.

Появился шанс, другого такого просто не будет. Легко опершись о броню, Обут привычно вспрыгнул на машину и, скользнув в люк, уселся на место водителя. Проделал он это так быстро, что косоглазый конвоир глазом не успел моргнуть. А Обут уже распоряжался:

— Ключи давай! Инструменты!..

Теперь все зависело от него: сумеет найти и исправить повреждение — будет жить... Думал ли когда-нибудь Михаил, что навыки инженера по эксплуатации автотракторной техники, полученные в десантном училище, пригодятся при таких обстоятельствах?

Через полчаса двигатель БТР чихнул и завелся. Михаил вылез из машины. Вытирая паклей замасленные руки, постоял на борту, глядя в улыбающиеся лица. Он уже знал, что победил в схватке со смертью. Посмотрел на лейтенанта. Сейчас тот не показался пожилым. Лицо было живое, даже красивое. Особиста уже не было, исчез так же внезапно, как появился.

— Ну, ладно, — сказал лейтенант примирительно, когда Михаил спрыгнул на землю, — я все понял. Сознайся, что ты дезертир?

— Это что-нибудь меняет?

— Да, собственно, ничего, — согласился лейтенант. — Значит, танкист?

— Если хотите, десантник.

— Еще лучше, такие люди нам нужны. Считай, что сменил одно место службы на другое. Денег будешь получать столько, что в русской армии тебе и не снилось. Беру в свою роту. Согласен?

— Мне ничего другого не остается. Я ж не самоубийца, — ответил Михаил. — Деньги — дело десятое. Зачисляйте на довольствие, проголодался.

— Прикажу накормить, напоить. Как звать?

— Михаилом крестили, по батюшке Константинович, фамилия Степанчик. — Фамилию он назвал мамину.

— Добро, Степанчик, — сказал лейтенант, — на твоем попечении будет имеющаяся в наличии батальонная техника — три машины не первой молодости. Подшаманишь, проверишь их боеготовность — и вперед.

— Куда направимся?

— К твоей невесте, если не врал о существовании таковой, — улыбнулся командир. — Получен приказ министра обороны генерала Косташа идти на Бендеры.

6

Проверок на дороге было множество. Любая группа вооруженных молдаван, именовавшая себя заставой, крикливо требовала предъявить документы для опознания личности. Янош брезгливо смотрел на грязных, небритых людей, напяливших камуфляжную форму. Вряд ли эти вояки имели представление о воинской дисциплине, да и заставы настоящей никогда не видели.

Первые четыре подобных препятствия Янош миновал без проблем. Документы, конечно, проверяли, но отпускали с миром, поверив, будто идет мужик в Бендеры к единокровной бабке, которая слегла и вряд ли оклемается. Особенно выручало удостоверение дальнобойщика. Придумал эти корочки завгар. В наше смутное время, сказал, нужна охранная грамота. Умельцы в местной типографии тиснули на обложке размером с блокнот золотом «Транспорт Молдовы», а внутри на листках шоферы после доставки груза требовали с тех пор проставлять штемпель. Вид листков впечатлял. На печатях читалось: Прага, София, Тирана, Будапешт...

Благополучно миновав Новые Анены, Чепрага намеревался добраться до Бендер — конечной цели путешествия — через сутки. Именно там надеялся он отыскать своего вражину. Янош был уверен: ни прокуратуре, ни полиции поймать десантника не под силу. Если в здании суда из-под самого носа охраны ушел, то на свободе и вовсе неуловим.

В каком направлении двигаться, подсказали разведчики десантного полка, конечно же, с помощью Рохли. Прапорщику доверяли, поверили и Яношу Чепраге, другу Обута, когда тот объяснил, что разыскивает Мишку по поручению командования, решившего в конце концов вступиться за молодого, попавшего не по своей вине в беду офицера. Так они с Рохляковым заранее условились говорить, и это сработало.

— Он должен держать путь на Бендеры, — сказали разведчики, выводившие Обута ночью из города тайными, одним им известными тропами. — В Бендерах у него девчонка живет. По всему видать, к ней подался. А ты про его подружку разве не знаешь?

Чтобы погасить недоверие, Янош насмешливо сказал:

— Мало ли девчат через Мишкины руки прошло? Может, и в Бендерах какая завелась. Он по бабской части не промах, как, впрочем, и вся десантура.

Разведчики, польщенные обобщением, отбросили положенную по штату сдержанность и на вопрос, может ли он вместо Бендер в Болград податься к дивизионному начальству, наперебой заверили:

— В Белграде делать нечего. Штаб дивизии оттуда недавно слинял.

— Не может быть!

— Очень даже может. Дивизию на клочки разодрали и поделили между Украиной и Молдовой. Один трехсотый полк российским остался, да и его собираются турнуть из Кишинева в Хакассию...

Разведчики еще раз подтвердили, чтобы не сомневался насчет маршрута своего дружка. От Рышкановки, куда они Обута вывели ночью, — прямой путь на Бендеры...

Однако беспрепятственно достигнуть цели все же не удалось. На пятой заставе Яноша застопорили. Службу тут несли волонтеры — компания буйная и разношерстная, никаким законам не подчиняющаяся. Удостоверение с иностранными штемпелями не произвело на них никакого впечатления. Начальник поста, коротконогий мужичок с испитым лицом повертел «корочки» и хрипло рявкнул:

— Что ты суешь филькину грамоту? Али паспортину утерял?

— Тут обозначено, где я работаю, — с неприязнью ответил Янош. От волонтера за версту несло перегаром, а алкашей Янош не терпел.

— Ну и что? — набычился начальник поста. — Мы тоже где-то работали, бездельников не держим. А нужда пришла — взялись за оружие. И ты тоже воевать должен.

— Навоевался уже, — отрубил Янош.

— Как тебя прикажешь понимать?

— Очень просто. Полтора года в Афгане — это твоя башка в состоянии переварить?

— Нашел чем хвалиться, — ощерился коротконогий. — В Афгане ты за иностранное государство воевал.

— Что-о? — взвился Янош, сжимая пудовые кулаки.

Трудно сказать, чем бы кончился инцидент, но за спиной Чепраги кто-то сказал:

— Дискуссия окончена. Всем разойтись!

— Я думаю, господин советник, этого типа надо...

— Думать буду я, Миклош. Займись своими делами.

Коротконожка Миклош нехотя отошел, а Янош, развернувшись, оказался лицом к лицу с человеком, совершенно не похожим на волонтеров.

— Я правильно понял: ты афганец? — поглаживая холеную бородку, спросил тот, кого Миклош назвал господином советником. — Такие парни нам нужны. Дела вскоре предстоят горячие.

— Ваши дела меня не касаются, — возразил Янош.

— Проблемы наши, молодой человек, касаются конституционного порядка в республике. Каждый молдаванин обязан...

— Я никому не обязан, — не очень вежливо оборвал Янош господина советника.

— Вы осведомлены о событиях в Приднестровье? — спросил советник, намеренно не замечая возмущения собеседника.

— Так точно, осведомлен. Они хотят отделиться? И пусть. Любой человек волен выбирать себе хату. На то и свобода...

— Распад государства — катастрофа, — назидательно сказал советник. — Гагаузия требует самостийности, Приднестровье тянется к России...

— Кому от этого жарко или холодно? — возразил Янош. — Вон большой Союз развалился...

— Туда ему и дорога, — перебил советник. — Но ты, молдаванин, должен соображать: уйдет Приднестровье, а с ним вся крупная промышленность. Не велик ли подарок России?

Последние слова он произнес с нажимом, явно рассчитывая на согласие. И хоть Янош нашел бы, что возразить, но спорить не имело смысла. Перед ним стояла иная задача, и отвлекаться на борьбу за дурацкие идеи времени не оставалось.

— Кажется, до тебя дошло, парень, — с удовлетворением констатировал советник, принявший молчание за согласие с собственной точкой зрения. — Ты где до Афгана служил?

— На границе. Сержантом, старшиной заставы, — неохотно ответил Янош.

— Отлично! На первых порах дам тебе взвод, а там посмотрим.

— Это еще зачем? — воскликнул Янош. Происходящее показалось нелепым сном.

— Я сказал: назначаешься командиром взвода. Полагаю, справишься.

— А я не хочу лезть ни в какие драки, — закричал Янош. — Мне на работу нужно.

Советник нахмурился, зажал бородку в кулак и жестко сказал:

— Прекрати болтовню и забудь слово хочу. В республике началась мобилизация. Создается национальная армия Молдовы. Считай себя призванным в нее. А на автобазу мы сообщим.

— Да кто вы такой? Какое имеете право? — возмутился Янош.

— Прав у меня хватает, милейший, на то, чтобы казнить или миловать. Как там тебя, Чепрага?.. Я советник министерства обороны Молдовы. Занимаюсь формированием волонтерских подразделений. Этот сброд нужно привести в порядок. Вопросы есть?

— Есть. А если я откажусь?

— Не рекомендую. Ты хорошо знаешь, что бывает за отказ при мобилизации в военное время.

— Разве идет война?

— Власть в Приднестровье захватили сепаратисты. В этой оголтелой компании коммуняки, номенклатурщики, привыкшие сидеть на шее народа. В кресла свои зубами вцепились. Мы же, как ты, надеюсь, догадался, мириться с таким положением вещей не собираемся.

— Понял...

— Вот и хорошо. Принимай взвод, готовь его к маршу. С людьми и обстановкой будешь знакомиться на ходу. Идем на Бендеры.

— Там ведь наши люди, такие же молдаване, — вырвалось у Яноша.

Бородач посмотрел на него насмешливо, однако в голосе прозвучала озабоченность:

— Надеюсь, до драки не дойдет. Очень надеюсь. Мы понимаем, что это наша земля и наши люди. Если бы только в Приднестровье, как бельмо в глазу, не стояла четырнадцатая российская армия...

В словах советника был, по большому счету, свой резон. Россия тоже не хочет отпустить Татарстан, Башкирию или Чечню. Чем же маленькая Молдова хуже, если желает сохранить в целостности свою республику?

Эти мысли будоражили душу, пока Чепрага по указанию советника собирал разношерстное воинство. Некоторым не очень-то по сердцу пришелся командир-чудак. Особенно возмущался волонтер, приведший Яноша на заставу. Но советник выслушал его и, не повышая голоса, сказал:

— Будет так, Миклош, как я распорядился. Становись в строй!

Миклош нехотя повиновался, а Янош подумал, что хлебнет еще горя с этим типом, и решил глаз с него не спускать.

— Представляю вам нового командира, — сказал советник, прохаживаясь перед строем. — Сержант Янош Чепрага — герой афганской войны, кавалер ордена Красной Звезды и медали «За отвагу». Прошу любить и жаловать господина сержанта. Требую беспрекословного подчинения!..

Советник сел в машину и укатил в неизвестном направлении, а Янош остался с так называемым взводом. Выглядел строй весьма колоритно. Безусые юнцы и пожилые мужики, вооруженные кто новыми «Калашниковыми» и «узи», кто допотопными берданками, одеты были в комбинезоны, армяки, пиджачные пары, а чаще просто в рубахи всех цветов и оттенков. Ну и ну, душманы такую «труху» пощелкали бы за пять минут. Единственная надежда на мирный исход.

Приказав разойтись и заняться чисткой оружия, Чепрага задумался. Волонтеры ничему не обучены. Неизвестно, все ли умеют стрелять, а проверить невозможно: боеприпасов кот наплакал. Если на автоматы приходится по три-четыре рожка, то к дробовикам, сказали, наберется по полтора десятка патронов. Какая уж тут боеготовность!..

До Кицканских высот, где взводу предстояло занять позицию, добрались к вечеру. Встретивший их угрюмый майор, назвавшийся начальником штаба укрепрайона, приказал расположиться на крутом склоне фронтом к Бендерам.

— Нельзя ли поконкретнее? — спросил Чепрага, которого не устроила абстрактная постановка задачи. Что за начальник штаба, который командует «пол-лаптя влево, пол-лаптя вправо».

Майор вскинул заросший седой щетиной подбородок, сказал сердито:

— Можно иначе. Коли в армии служил, поймешь. Ваша позиция справа — полуразрушенный сарай включительно и слева — отдельное дерево на склоне исключительно. Полоса огня...

Он назвал точные ориентиры, и Янош подумал: слава Богу, хоть один профессионал нашелся. Похоже, начальник штаба смыслит в военном деле.

На склоне кое-где были вырыты окопы; Янош разместил в них бойцов, а тем, кому не хватило готовых стрелковых ячеек, приказал рыть, вызвав недовольство волонтеров.

— На кой хрен упираться до потери пульса? — услышал он голос Миклоша. Отвечать не стал, посчитав унизительным вступать в перебранку. Только прикрикнул:

— Копать быстро! Никакого отдыха до конца работы. Сосед поможет соседу!

Обойдя позицию, Янош присел на камень возле сарая. Тем временем стемнело. В городе зажглись огни. Их цепочки гирлянд обозначили улицы- Бегущие по дорогам машины угадывались по пляшущим лучикам фар. Бендеры спокойно жили, Бендеры мирно ужинали. Город готовился ко сну. И ничто, казалось, не могло нарушить его покоя.

— Покурить не желаешь, командир?

Янош от неожиданности вздрогнул. Во тьме узнал Миклоша по голосу и сухо ответил:

— Не курю.

— Зря, табачок очень способствует контактам, — Миклош явно искал примирения. Он опустился на землю, удобно устроился и только потом спросил: — Не возражаешь, начальник, посижу рядом?

— Уже сидишь, — отозвался Янош. — Есть вопросы или бессонница одолела?

— Спросить хочу: ты, правда, в Афгане воевал или советник трепал насчет твоих боевых наград?

— Был Афган. Есть награды. Тебе-то какое дело?

— Интересно... Рассказал бы о своих подвигах, для хлопцев политинформацию провел.

— Не о чем говорить, — отмахнулся Янош. — Воевать с народом, хоть и чужим, не велика доблесть. Горы там везде. Выбить «духов» из какого-нибудь паршивого ущелья — целая история. Сколько ребят погибло...

— Так ведь не зряшно потели, а? Кое-что перепало? Там, говорят, ценных камешков навалом, золотишка в достатке, ковров не считано...

— Вот что тебя интересует, Миклош? Дурень ты. Тому, кто воевал, о золоте думать было недосуг. Башку бы сберечь да ноги унести.

— Так-таки пустой вернулся? — вкрадчиво настаивал Миклош.

— Нет, парень, не пустой. Полную душу счастья привез. Живой я, и воевать больше не хочу. Войну ненавижу...

В этот момент откуда-то издалека ударил выстрел, другой. Била тяжелая артиллерия. Янош вскочил, заметался:

— Кто стреляет? Откуда?

— Что ты разволновался? — В голосе Миклоша послышалась ухмылка. — Наши это, на Суворовской горе стоят. Оттуда лучше всего по городу шмалять.

— Как шмалять? Боевыми?

— А то какими, — хохотнул Миклош. — Во, гляди! Здо-рово-то как! Точно работают...

Между домов рванул снаряд, еще один, два подряд. Вспыхнула окраинная хата. Загорелась крыша многоэтажного дома. Из окон вырвались языки пламени.

— Бьют по жилым кварталам! — воскликнул потрясенный Яиош. — Там ведь люди!

— Не люди, а сопротивленцы, — злобно сказал Миклош. — Президент Снегур по радио вчера предупредил: не подчинится добром Приднестровье, силой восстановим конституционный порядок.

— В городе гибнут безвинные женщины, дети! Какой еще порядок?

— На войне без потерь не бывает, сам только что говорил. В Афгане ты по хатам не пулял?

— Там другое! Там было совсем другое! — орал Янош, силясь перекричать гул канонады. — За дувалами кишлаков прятались «духи». Не ты их, так они тебя... А здесь кого убивать? Может, в огне окажется твоя мать или сестра...

— Мои супротив власти не пойдут, — возразил Миклош. — На рельсы не лягут и бастовать не станут против законного правительства.

Янош уже не слушал. Обстрел Бендер продолжался с нарастающей силой. В дело вступили тяжелые минометы. Ухающие разрывы сопровождались противным визгом, резавшим уши. Каждый взрыв отдавался в сердце. Как можно стрелять по своим? По своему городу? По своему народу?

Он видел: стреляют. Видел, но понимать отказывался.

7

Дороги, ведущие к Приднестровью, были забиты войсками. Рота, куда не по своей воле попал Михаил Обут, или Степанчик, шла на Бендеры. Колонна двигалась рывками: то остановится на час, то стремительно рванет вперед. Рота постоянно упиралась в хвост тяжелой артбатареи. Бесконечное топтание на месте действовало на нервы. Только по этому признаку можно было догадаться, что управление частями осуществлялось из рук вон плохо. Если марш не проводится быстро, организованно и скрытно, какой от него прок... Не существовал, по-ввдимому, и график движения. Командиры выбирали маршрут по собственному разумению и вкусу, предпочитая асфальт грунтовому шоссе. О движении по рокадам и речи не шло. За полдня Обут увидел единственного регулировщика. Да и того без соответствующей экипировки, без табельного имущества поставил, очевидно, кто-то из командиров для пропуска своих подразделений.

Обут вообще постеснялся бы назвать войском эту толпу, громко именуемую национальной армией Молдовы, к которой его, не спросив согласия, лихо причислили. О боеготовности армии легче всего судить хотя бы по их роте. Состояла она из необученных новобранцев, крестьянских парней, в разгар лета оторванных от страды. Им вручили боевое оружие, поставили в строй. За три-четыре дня кое-как научили заряжать автомат, спускать курок — и послали на ратное дело. Это было в полном смысле слова пушечное мясо...

Однако поначалу не очень верилось, что дойдет до кровопролития. Кутерьма с выдвижением армии на позиции затеяна, похоже, ради устрашения. У непокорных приднестровцев акция в виде надвигающейся грозной армады обязательно вызовет шок, и они сдадутся на милость Кишинева, согласившись с его требованиями.

Свежо предание, Михаил знал строптивый характер жителей левобережья, ибо прожил с ними бок о бок полтора года. Тем более справедливость, так, по крайней мере, он считал, была на их стороне. Офицеры четырнадцатой армии внимательно следили за событиями в Приднестровье. После победы народного фронта Молдову захлестнула волна национализма. А началась — с принятия закона о языке. Изволь говорить по-румынски. Кланяйся румынскому триколору, памятному людям с Отечественной, когда десятки тысяч молдаван погибали под этим «священным» стягом в румынских лагерях смерти. И самое мерзкое: пой — громко и вдохновенно — принятый отныне в республике гимн, выпевай четко противоестественные для молдаван слова: «Вставай, пробуждайся, румын...»

Многие местные жители, конечно же, не восприняли этакое новшество. Что ж говорить о русских, украинцах, гагаузах и прочем национальном многоцветье. Приднестровье первым воспротивилось румынизации страны и потребовало автономии, а затем и отделения от Молдовы. Противостояние переросло в открытую конфронтацию, обострявшуюся с каждым днем. И Михаил Обут, офицер российской армии, оказался на противной его убеждениям стороне...

Чем дальше вместе с ротой он двигался в сторону Днестра, тем паршивее себя чувствовал. Слишком велика силища, надвигавшаяся на маленькое Приднестровье. Уже не верилось, что дело ограничится демонстрацией силы. Незаряженная винтовка и та раз в году стреляет, а собранная воедино боевая техника и такая масса вооруженных людей способны сдетонировать от любой искры...

Три БТРа, порученные заботам Михаила, находились в ужасном состоянии. Ходовые части грязные, заржавевшие, агрегаты не смазаны, двигатели разрегулированы, запасных частей нет, и никого это не беспокоило, потому что за рычагами сидели случайные люди. Машины коптили, останавливались в самых неподходящих местах. У лейтенанта Обута во взводе в таком состоянии техника просто не могла быть. Механики-водители драили машины до изнеможения. Здесь же он сам, что называется, рядовой в обмотках и ни с кого, кроме как с себя, спросить не может. Первый же водитель, которому он сделал замечание, послал его куда подальше. Да и знал этот, с позволения сказать, механик, как переключать скорости да жать на газ. Никто большего с него не требовал.

Пришлось самому заниматься ремонтом двигателей, регулировкой механизмов на ходу, во время коротких привалов. Как только колонна останавливалась, он нырял в моторное отделение какой-нибудь машины и не вылезал до тех пор, пока не поступала команда «Вперед!» Стояли они подолгу, и Михаил сумел привести машины в порядок, разумеется, в первом приближении. Господин лейтенант был в полном восторге. Еще бы, такого специалиста приобрел! Приданные ему БТРы уже не задерживали следующих за ними, и господин лейтенант избавился от множества неприятностей.

— Спасибо тебе, Степанчик! — с чувством сказал он.

Выраженная таким образом благодарность свидетельствовала о том, что ротный командир — человек с гражданки. Новоявленный господин лейтенант походил на школьного учителя с хорошо поставленным голосом и «правильной» речью.

— Нам случайно не изменили маршрут на марше? — поинтересовался Обут, воспользовавшись благосклонностью командира.

— Маршрут прежний: на Бендеры. Для республики этот город имеет первостепенное значение. В нем сосредоточено множество промышленных объектов.

— Лакомый, выходит, кусочек, — заметил Михаил.

Вопрос о присоединении Молдовы к Румынии обсуждали в правительстве, широко освещали в газетах. Ну, Молдова — понятно. Она, как та Дунька, в Европу желает. А на кой Румынии нищая Молдова без промышленного района Приднестровья? Тем более без Бендер, действительно принадлежавших в давние времена Румынии?..

Мысли свои Обут вслух не высказал, но ротный, похоже, догадался. Окинув Михаила цепким взглядом, он нахмурился и сердито сказал:

— Не нравятся мне твои рассуждения, Степанчик, дурно пахнут. Бендеры никогда не были приднестровскими. По Бухарестскому договору восемьсот двенадцатого года они вошли в состав Бессарабии. А с восемнадцатого принадлежали уже Королевству Румыния. Уяснил, Степанчик?

Теперь Обут окончательно уверился: ротный на гражданке был учителем истории, потому и знает на зубок даты. Надо бы промолчать, но в Михаила словно бес вселился.

— Зато с сорокового Бендеры в составе Молдавии, — заметил весело. — А сама Молдавия, как автономная республика, существует с двадцать четвертого года со столицей в Балте, а затем в Тирасполе. А Бессарабия присоединена к ней перед войной. Так что нынешняя лапа, протянутая Кишиневом к Тирасполю, не очень-то правомочна...

Ротный испуганно поглядел на механика-водителя и тихо, очень тихо, перейдя на «вы», произнес:

— Слишком много знаете, Степанчик. Слишком своеобразно трактуете факты!

Это была почти угроза. И Михаил примирительно ответил:

— Вы, господин лейтенант, предмет знаете изнутри, а я пользуюсь информацией из газет. В них больше слухов и сплетен, чем истины. Я могу ошибаться...

Искренности Обуту все же не хватило. Ротный это сразу почувствовал.

— Смотрите, Степанчик, как бы вам вновь не пришлось столкнуться с представителем спецорганов, — предупредил он. — Мне бы не хотелось терять такого отличного специалиста.

— Спасибо за предупреждение, господин лейтенант, и за доверие, — сказал Обут. Он действительно почувствовал признательность. Ротный прав: еще одна встреча с «особняком» добром не кончится.

— Не стоит благодарности, — возразил командир. — Я не только о вас забочусь. Без специалистов как прикажете воевать?

— Вы думаете, придется? — осторожно спросил Обут.

— Непременно, — твердо ответил ротный и поглядел на часы. — Теперь уже не имеет смысла скрывать. Через час сорок минут начнется артподготовка. Этой ночью приказано атаковать и взять Бендеры.

— Как — взять! У кого?.. — Михаил прирос к месту.

Ответить на вопрос было уже некому. Господин лейтенант, развернувшись, пошел по-учительски пожурить подчиненных, разлегшихся отдыхать на горячем асфальте, а Михаил никак не мог прийти в себя.

Война! Нужно заставить себя смотреть правде в глаза. Хочет того лейтенант Михаил Обут или нет — ему придется воевать. Значит, надо определить свою роль в последующих событиях, чтобы не плыть по течению. Волею судьбы он оказался солдатом вражеской армии, а там, за линией фронта, близкие ему люди. Четырнадцатая армия остается пока нейтральной. Но многие ребята из ее состава, демобилизовавшись, а то и просто драпанув, влились в ряды гвардейцев Приднестровья. Бывшие сослуживцы сидят сейчас в траншеях на той стороне, а лейтенант Обут поведет в атаку на них боевую машину?.. Этому не бывать. Но если отказаться сесть за рычаги, его просто расстреляют перед строем как труса. Для того ли бежал из-под стражи и перенес столько мучений?..

Ни один из пришедших на ум вариантов выхода из положения не выдерживал критики. Удрать из роты невозможно, с него не спускают глаз. Особенно бдит косоглазый, готовый при малейшем подозрении пустить пулю в спину.

— По маши-и-нам! — раздалась протяжная команда.

Михаила словно током ударило. Надо бежать к БТРу, а он так ничего не решил.

— Степанчик, не стой столбом! — крикнул кто-то.

Он очнулся. Будь что будет. В старом анекдоте сказано: из всякой ситуации всегда есть два выхода...

Рота в полном составе втиснулась в три машины. Теперь, когда началось рассредоточение войск для занятия исходного положения, подразделению предстояло действовать по определенному комбатом направлению.

На броне, прижавшись друг к другу, сидели солдаты. Внутри тоже набилось битком. Шоссе катило навстречу ровной серо-стальной полосой. Теперь оно было не так загружено, и чем дальше, тем больше пустело. Подразделения располагались в разные стороны, чтобы занять свое место в боевом порядке батальонов и полков. Свет мощных фар высвечивал асфальт до последней выбоины. Михаил, высунувшись из люка, пристально наблюдал за дорогой. Он решил, как только появится мост, «случайно» свалить с него машину. Такой вариант никому ничем не грозил. Люки открыты — ребята выплывут. Вода сейчас теплая, купание не повредит, зато удрать под шумок проще простого.

Однако речек на пути не попадалось. Мелькнула пара мостиков, но под одним было сухо, а под другим — узкая ленточка воды. В ней не то что утопить, застрять БТРу негде. И Михаил продолжал вести головную машину на прежней скорости, особенно не газуя, но и не медля. В роте уже поняли, что он классный водитель, и если будет тащиться, как сонная муха, чего доброго, в саботаже обвинят. А ему позарез нужно доверие окружающих, чтобы пользоваться хотя бы относительной свободой.

Впереди мелькнули и пропали за взгорком огоньки. Вскоре во всей полноте обозначился большой город с освещенными окнами многоэтажек, линиями перекрещивающихся улиц, пунктирно обозначенных фонарями.

Бендеры — вожделенный конец многотрудного пути. Здесь живет Илона. Через час с небольшим начнется схватка своих со своими, и Михаил окажется в эпицентре событий.

Бронетранспортер бойко катил по асфальту. Дорога шла под уклон, поэтому машина, даже перегруженная, бежала легко. Ровно гудел двигатель, ни рывков, ни выхлопов. От убаюкивающего покачивания клонило в сон. Так можно, не встретив препятствий, домчать не только до Бендер, но и до Тирасполя. Где же эти чертовы заставы гвардейцев Приднестровья? Беспечные дураки! Не организовали даже элементарной охраны ближних подступов в городу!

Откуда было знать лейтенанту Обуту, давно не читавшему газет, что как раз накануне Кишинев с Приднестровьем достигли договоренностио мирном разрешении конфликта. Поверив политикам, гвардейцы сняли с подъездных путей к Бендерам посты и отвели их в тыл. Дорога на город поэтому оказалась открытой, а Михаил терялся в догадках.

Вдали в свете фар на дороге мелькнули разбросанные в беспорядке бетонные плиты. Наконец-то!.. Наконец хоть какая-то преграда. Михаил подвел машину поближе и, остановив, заглушил двигатель. В уши хлынула тишина.

Шоссе было перегорожено огромными бетонными брусами. Между ними в прогалах можно проехать зигзагом: так, как правило, делали завалы на дорогах для проверки и контролируемого пропуска машин. Преодолеть узкий коридор можно было только на очень малой скорости.

— Ты почему остановился? — раздался в шлемофоне глуховатый голос ротного.

— Надо осмотреться, — ответил Михаил.

— Не надо. Давай вперед.

— Вы гарантируете, господин лейтенант, что из-за баррикады нас не раскурочат из гранатомета? — ехидно спросил Михаил.

— Пожалуй, есть смысл разведать, — озабоченно буркнул ротный.

— Вот именно, — подхватил Михаил. — Кто смелый — вылазь!

Никто не шевельнулся. Покидать надежное прикрытие и подвергаться неведомой опасности желающих не обнаружилось, а ротный почему-то медлил.

— Похоже, в разведку придется пойти мне. Разрешите, господин лейтенант? — Михаил произнес фразу с явной неохотой, но надежда затеплилась. На что, он еще не понимал.

— Отлично, Степанчик, дерзайте, — обрадовался ротный. — Будьте предельно осторожны.

— Постараюсь, голова мне еще пригодится...

Михаил схватил автомат и выскочил из люка. Баррикада враждебно молчала, и он, скользнув в кювет, пригнулся и побежал вперед. Броском преодолел расстояние, отделявшее от завала. Замер и огляделся. На баррикаде — ни звука. Подполз к крайней бетонной плите вплотную, осторожно выглянул. Никого. Решительно никого. В непроглядной чернильной тьме вообще не раздавалось ни малейшего шороха. Бог ты мой, неужто и тут пусто? Это же, можно сказать, последняя преграда перед городом! Уму непостижимо, как можно было отсюда уйти...

Бесшумно передвигаясь от одной плиты к другой, Обут прошел весь завал — баррикада была пуста. Баррикада не охранялась, но, может быть, заминирована? Вдруг подложили фугасы и где-нибудь неподалеку ждут не дождутся, пока на них подорвутся машины национал-армейцев?

Достав из кармана предусмотрительно захваченный с собой фонарик, Михаил, просвечивая, медленно пошел обратно по проходу, тщательно осматривая каждый метр асфальта. Никаких признаков минирования не обнаружил, а уж он знал толк в подобных делах: сам не раз в Афгане ставил минные поля... Итак, путь безопасен, но об этом никто не знает! Вот она — возможность. Единственная реальная возможность...

Вернувшись к БТРу, Обут доложил ротному, что завал не охраняется и это вызывает подозрение: дорога, похоже, заминирована. Господин лейтенант, нервно переминаясь с ноги на ногу, попыхивал сигареткой. Позади него тем же занимались несколько солдат. Чертовы разгильдяи, вояки долбаные — что командир, что подчиненные. По демаскирующим огонькам любой, имеющий оружие, не промахнется.

— Что будем делать, как думаешь? — неуверенно спросил ротный.

— Не знаю, как вы решите... Завал лучше всего обойти, меньше риска, — сказал Михаил. — Справа имеется ложбинка. По ней бы двинуться, а?

— Решение принято, — согласился ротный. — Сейчас скомандую — по машинам.

— Повремените, — возразил Михаил. — Всем нарываться нелогично, в ложбинке тоже могут быть фугасы. Личному составу надо, наоборот, покинуть БТР. Я, черт меня побери, поведу его сам, а вы, выдержав дистанцию, двинетесь следом точно по колее.

— Грамотно придумал, Степанчик, — радостно одобрил ротный.

Михаил забрался в машину. Руки привычно легли на рычаги. «Ну, броник, не подведи!» — мысленно сказал он.

Осторожно преодолев кювет наискосок, Обут медленно повел машину по ложбине. В одном месте остановился, будто что-то рассматривал, и хоть всем существом рвался вперед, заставил себя сдержаться. На карту была поставлена жизнь.

Объехав баррикаду, он так же неторопливо пересек кювет в обратном направлении, и, выбравшись на асфальт, жима-нул газ. Машина рванулась, как выпущенный из пращи камень, и, облегченная, на полной скорости помчалась к городу.

Свободен! Наконец-то свободен!..

8

Вспарывая зыбкую тишину улиц ревом двигателя, бронетранспортер стремительно мчался к центру Бендер. И не было силы, способной сейчас его остановить. Всякого, кто попытался бы это сделать, Михаил, не задумываясь, подмял бы гусеницами. Его родная четырнадцатая соблюдала строгий нейтралитет, ее солдаты сидели по военным городкам. Воинские формирования Приднестровья были давно выведены из города. Следовательно, заслоном на пути могли стать только молдавские волонтеры или нацармейцы, находящиеся на подходе к Бендерам или уже занявшие его. А Михаил не собирался больше иметь с ними дела. Он вырвался, и назад даже ценой собственной жизни его не заманишь. Более того, Михаил был готов сражаться на этой стороне. В час страшных испытаний, наступивший в Приднестровье, он сделал свой выбор.

Михаил вел БТР на предельной скорости. Высококлассный водитель, он к тому же очень спешил. Гнала мысль: успеть! Успеть предупредить приднестровцев о надвигающейся опасности!

Вначале Обут направил машину к горсовету, благо дорога была знакомой: Илона жила неподалеку, и они частенько тут прогуливались. Лучше всего, подумалось, доложить о готовящейся агрессии руководству города. Но по мере приближения к центральной площади решение это перестало казаться логичным. Гул мотора слышен за версту, вот уже полчаса он сотрясает улицы, БТР давно должны были засечь те, кому поручено охранять горсовет, а никакой реакции не последовало. Кто засел в горсовете? Кто и как его там встретит?.. Запустят противотанковую ракету в лоб, и от машины, в том числе от водителя, останутся одни воспоминания.

Такое предположение несколько охладило пыл. И чего прет на рожон? Рисковать надо с умом. Со всех дел не завернуть ли к Илонке?.. От этой мысли Михаила бросило в жар. Как же он соскучился по своей любимой, даже медовый вкус девичьих губ ощутил...

Скрежет коробки передач, переключаемой на повороте, вернул к действительности. Рехнулся, мужик? Чем башка занята? Страшная беда надвигается, а он о бабе... Но тут же нашел оправдание: Илонка может делу помочь. Она тесно связана с женским движением Приднестровья, среди девчат — главная закоперщица. Когда арестовали приднестровских депутатов, Илона Нечай с подружками присоединилась к женщинам, остановившим железнодорожное движение к Кишиневу. Уселись бабоньки на рельсы и вынудили-таки правительство республики выпустить приднестровского президента со товарищи из тюрьмы.

Она же с подружками ездила в воинские части выпрашивать оружие для гвардейцев. Под командованием Нины Матвеевой, разумеется. Удивительная женщина — Матвеева, всему женскому движению голова. Недаром ее прозвали «генералом в юбке». Илонка ей во всем подражает. Самостоятельная стала — сладу нет, и со всеми в дружбе. Вот и пусть воспользуется связями, чтобы предупредить!..

Не раздумывая больше, Михаил свернул в переулок. Илонка жила неподалеку от центра в мазанке, сложенной до войны дедом. Домишко был старый, без удобств. Местные власти, планировавшие соорудить здесь квартал многоэтажных зданий, давно грозили снести ветхие строения, но частники упорно сопротивлялись. У каждого при доме был сад, дававший за лето изрядный доход. Южный климат немало тому способствовал. Сад же вокруг Илонкиной мазанки особенно славился на всю округу грушами со странными названиями вроде «Бере Мигеля» или «Сен-Жермен». Сочные, сладкие, тающие во рту плоды сада тетки Нечай шли на базаре по самой высокой цене.

Заглушив мотор у знакомой калитки, Михаил выпрыгнул из машины и сразу увидел бежавшую навстречу Илону.

— Михась, ты ли это? — ахнула девушка, поспешно оправляя на себе платье.

Он обнял ее, прижал к груди. На мгновение оба затихли. Окруженные ночью и тишиной, молодые люди забыли обо всем на свете, кроме счастья встречи и жгучей радости от объятий. Первой очнулась Илона. Упершись кулачками в могучую грудь Михаила, она откинула голову и спросила:

— Ты как ко мне попал? Да еще на танке?

— Это не танк, пора разбираться, — рассмеялся Михаил. — Но броник не хуже, тем более персональный.

— Где взял?

— Не взял — захватил у врага. — Михаила распирало от избытка чувств. Он вглядывался в родное лицо и не мог насмотреться. До чего ж хороша!..

— Какой ты колючий, — сказала Илона, целуя его. — Бородищу зачем отрастил? Совсем на себя не похож.

Щетина неопределенного цвета и усы, выросшие в неволе, действительно изменили внешность лейтенанта Обута. Что и требовалось доказать.

— Не обращай внимания, родная, — успокоил подружку Михаил. — Закончится война — сбрею.

— Подожду... С той минуты, как ты сбежал из здания суда, я только и делаю, что жду. По радио и телеку каждый день сообщают твои приметы. И пока повторяют да награду за поимку обещают, я знаю, что ты на свободе.

— Во сколько меня оценили?

— В десять тысяч.

— Не густо, — заметил Михаил с иронией.

— Я так не считаю. Нам с мамкой, чтоб такие гроши заработать, надо все лето в саду горбить.

— И то верно... А теперь о деле. Я, как мальчишка, обрадовался встрече и чуть не позабыл о главном. Слушай меня, девочка: на Бендеры движутся войска. Готовится нападение...

— На кого?

— Я сказал: на Бендеры! Национальная армия Молдовы готова начать обстрел.

— Ты что-то путаешь, Михась. Мы заключили соглашение и на этом основании разблокировали дороги, сняли кордоны.

— Знаю, что сняли. Клял ваших идиотов на чем свет стоит.

— Не надо шутить, Михасик.

— Какие шутки? Перед тобой мобилизованный нацармеец.

— Ты? Лейтенант, приговоренный к высшей мере?..

— Не лейтенант .Обут, конечно. Я представился рядовым Степанчиком.

— И что?

— А то, что артиллерия с Суворовской горы вот-вот шандарахнет по Бендерам. К городу подтягиваются войска, бронетехника.

— Но это... Это же вероломство! Настоящий фашизм! А ты не ошибаешься?

— Я человек военный, девочка, и за свои слова отвечаю.

Только теперь до Илоны дошло, насколько близка и реальна опасность.

— Что же делать? — спросила растерянно.

— Поскорее сообщить своим полученную от меня информацию.

— Кому сообщать? В Бендерах наших сил почти нет, разве только батальон Носенко. Штаб гвардии в Тирасполе, там начальство, там президент. По телефону дозвониться невозможно. Говорят, повреждена линия...

— Все завязано в одну цепочку. Повреждение связи — дело рук диверсантов.

— Думаешь, уже и до этого дошло?

— Война, Илонка, — сказал Обут тихо. В голосе звучала горечь.

— Как же добраться до Тирасполя?

— Нет проблем, БТР у порога. Прокачу с ветерком.

Он открыл бронированные дверцы, помог Илоне забраться в машину. Сам сел за рычаги и рванул с места в карьер, благо переулки были пустынны, и соблюдать правила уличного движения никто не требовал.

До моста через Днестр домчались в считанные минуты, однако на повороте к нему уперлись в заставу. Из окопа красным фонариком просигналили приказ остановиться.

— Приехали, — зло сказал Михаил, глуша двигатель.

— Не волнуйся, — успокоила Илона. — Это наши. Сейчас я им все объясню.

Она выбралась из БТРа и побежала к завалу, Михаил помчался следом. Черт знает, кто там за бетонными блоками и знают ли они Илону Нечай.

На посту стояли гвардейцы. Про девичьего вожака они были наслышаны, но пропустить через мост отказались.

— Не тарахти, дивчина, — сказал начальник поста, пожилой мужик с сержантскими лычками. — Понимаю, что тебе срочно, только военную машину не гоже туда-сюда гонять. В Тирасполь наша санитарка идет. На ней и езжай, а броник, будь ласка, нам оставь. И хлопца, что при тебе состоит, тоже конфискуем. Водителей у нас недочет. Пусть послужит народу.

Илона вспыхнула, бурно запротестовала, но Михаил ее остановил.

— Они правы, родная, — сказал мягко. — На санитарке доберешься быстро, а БТР тут действительно нужнее.

— А как же ты?

— Выпутаюсь, не впервой, — улыбнулся Михаил. — Я механик-водитель боевой машины и не намерен отсиживаться в стороне от... Сама знаешь, от чего.

— По-моему, тебе уже хватит лиха, — всхлипнула Илона.

Растроганный, Михаил взял девушку под руку, отвел в сторону. Хотел сказать что-то теплое, ободряющее — не получилось. Не умел он быть утешителем. Попросил только зря не рисковать, на рожон не лезть и о нем не волноваться. Военному человеку негоже прятаться за чужие спины, тем более за девичьи.

Подошел сержант.

— Пора, дивчина, — сказал, — санитарка готова, прощайся с хлопцем.

Они обнялись, на секунду замерли, прижавшись друг к другу. Какой же короткой оказалась их встреча! Даже поговорить не сумели, некогда было. Теперь вот снова разлука. Кто знает, свидятся ли вновь?

— Будь здоров, Михась. Не исчезай надолго!

Илона оторвалась от любимого и зашагала прочь, не оборачиваясь. Девка она была с характером, решений своих никогда не переиначивала. Прямота и бескомпромиссность многих парней отталкивала. Михаилу же в ней нравилась именно цельность натуры.

— Послушай, хлопец, — обратился сержант к Михаилу, — ты на какое имя отзываешься?

— Рядовой Степанчик, — отрекомендовался Михаил, решив сохранить инкогнито. Неизвестно, как крутанет судьба. Нельзя исключать, что найдутся людишки, готовые маму родную за тридцать сребреников продать. — Рядовой Михаил Степанчик, — повторил он, — был мобилизован в национальную армию Молдовы, оттуда драпанул к вам, прихватив «лимузин».

— Добре, Степанчик, гарна машина, — похвалил сержант. — А теперь давай до комбата сгуляем. Носенко самолично людын в батальон принимает.

Мягкий, певучий говор в сочетании с характерными словечками выдавал в пожилом седоусом сержанте украинца. Интернациональное Левобережье чуть не на треть состояло из его соплеменников. Что касается подполковника Носенко, то он был известнейшей личностью. О нем еще в Афгане легенды ходили.

Смелый человек был Валериан Ярославин Носенко, но истинно продувная бестия. Ордена и медали, бесспорно, заслужил, потому как удалые военные операции проворачивал. Зато и хапал мужик по-крупному. Камешки драгоценные любил. Чтобы их раздобыть, незаконные расстрелы проводил с конфискацией. А не попался потому, что умен, сукин сын. Не жаден. На подарки большому начальству никогда не скупился — вот и вышел сухим из воды.

О «славных» деяниях Носенко в четырнадцатой армии, куда после Афгана они попали в один гарнизон, Михаил мог судить лично. Ни для кого не было секретом, что отдых для прилетавшего из Москвы генералитета организовывал комбат Носенко. Из уст в уста передавались подробности о браконьерских охотах в Бендерском заповеднике, о баньках с девочками, шумных застольях. Верный подручный по деликатным поручениям, подполковник считал, что ему все позволено. Он мог в минуту гнева ударить солдата, путал свой карман с государственным, садился пьяным за руль машины. Однажды в сильном подпитии вывернул на полосу встречного движения. В результате столкновения четырех машин двое погибли на месте, остальные пассажиры получили серьезные травмы, а с хулигана, как с гуся вода. Против Носенко было возбуждено уголовное дело, благополучно прикрытое стараниями высоких покровителей. Героя Афгана всего лишь уволили из армии за использование служебного положения в корыстных целях и систематическое пьянство — так было записано в приказе, зачитанном офицерскому составу.

Казалось, карьере комбата пришел конец. Ан нет, вскоре началось формирование приднестровской гвардии. Командных кадров в Тирасполе, естественно, не хватало. Носенко предложил свои услуги, и в условиях все более возрастающей военной угрозы офицер-десантник, имеющий боевой опыт, пришелся ко двору.

Оказавшись снова на гребне волны, подполковник должен был изменить стиль поведения. Но не прошло и двух месяцев, как по Тирасполю поползли слухи о самоуправстве комбата, о расправах с неугодными, о продаже оружия. Конечно, на каждый роток не накинешь платок. Можно при желании борьбу за наведение порядка и дисциплины в подразделении принять за перегибы. Жесткая командирская рука никому не люба, однако, как говорится, дыма без огня не бывает...

Все это припомнилось Михаилу, пока он в сопровождении сержанта шагал к штабу батальона. Попасть под начало такого типа было неприятно, но командира не выбирают. К тому же Михаил очень наделся, что слухи о комбате, прозванном в народе «кровавым», сильно преувеличены.

Штаб располагался в добротном, наверняка конфискованном, кирпичном особняке. В огромном зале стояли диваны и кресла, обитые светлым гобеленом. На полу — пушистый ковер. Под потолком хрустальная люстра. Обстановка поражала роскошью, совершенно не прифронтовой.

За столом, на котором стояли початая бутылка коньяка, тарелки с кусками колбасы, сала и солеными огурцами, восседал Сам. Михаил сразу узнал Носенко. Круглая, правильной формы голова с короткой «под бобрик» стрижкой сидела на туловище почти без шеи. Лицо можно было бы назвать красивым: высокий лоб, широкие черные брови, большие карие глаза. Только нос, длинный, хищно загнутый книзу, портил впечатление.

Мгновенно охватив взглядом мебель, сервировку стола и барина, Михаил мысленно выругался, но тут же себя осадил: незачем заранее настраиваться против комбата. Им отныне, по всей видимости, придется вместе служить. Лишь бы Носенко его не узнал. Тюрьма человека не красит: щеки ввалились, глаза запали, смотрят настороженно. К тому же усы, бороденка...

— Привел перебежчика, командир, рядового Степанчика, — доложил сержант, вытянувшись у двери. — Махнул до нас прямо на бэтээре. Прибыток получили в живой силе и технике.

По губам Носенко скользнула усмешка.

— Так-так, — протянул он, — Степанчик, говоришь?.. Как же тебя, Степанчик, из нацармии отпустили? Да еще с боевой машиной?

— Я разрешения не спрашивал, — ответил Михаил.

— Писарчук, ты слышал? — повысил голос комбат.

Из соседней комнаты вышел старший лейтенант в пятнистом комбинезоне. Был он до неприличия тощ, одежда болталась на нем, как на вешалке.

Писарчук ткнул в Михаила длинным пальцем и с ходу заявил:

— Этот тип собирается подсунуть дезу, поэтому для убедительности прибыл на броне.

— Значит, кто перед нами, Писарчук? — с издевкой спросил комбат.

— Провокатор, никакого сомнения, — выпалил старший лейтенант.

— А как мы с такими тварями поступаем?

— Понял. Разреши, командир, я сам его шлепну.

— Да как вы смеете? — взорвался Обут. — Не расспросив! Не узнав!.. Дерьмо вы все. Никакого чутья на людей!

— Ишь, как заговорил, — рассыпался мелким смешком Писарчук.

А Михаил вдруг вспомнил: старлей, ведущий себя, как особа, приближенная к императору, был подобран комбатом в Афгане, когда Писарчука за крайнюю жестокость на допросах изгнали из органов; чем и заслужил его собачью преданность.

— Жить хочет, — констатировал Носенко. — А может, он нам что-то дельное расскажет? Как полагаешь, Писарчук?

— Врать будет. В заблуждение введет.

— Ну, тогда ты его и пощекочешь. Начальнику особого отдела карты в руки.

Выходит, Михаил не ошибся. Это и есть тот самый особист, о котором с ужасом говорят случайно оставшиеся в живых неугодные «кровавому комбату» люди.

— Да выслушайте меня! — заорал он. — Время уходит на пустой треп.

— Ну, хорошо, слушаю. — С лица Носенко сползла ухмылка.

— На Бендеры движутся части национальной армии Молдовы, — по-военному четко выпалил Обут. — Сейчас они занимают позиции для наступления. На Суворовской горе и Кицканских высотах установлена артиллерия, которой дана команда открыть огонь по городу. У вас осталось очень мало времени.

— Слыхали байки, в детстве, правда, — хихикнул старлей. — У нас с Кишиневом заключено полюбовное соглашение.

— Погоди, — остановил комбат и знаком подозвал Михаила к столу. Сдвинув в сторону объедки, он расстелил карту: — Показывай все, что имеешь сообщить.

— Наша рота шла здесь, — ткнул Михаил пальцем в основную магистраль. — Это я знаю точно. Видел еще колонны вот тут. Общий состав сил мне неизвестен, но не меньше полка с приданными подразделениями.

— Ох заливает. И ты ему веришь, командир? — с досадой воскликнул Писарчук.

Носенко остановил старлея властным взглядом.

— Ты до сих пор не понял, на кого глаза пялишь? Не сообразил, не ведаешь, не догадался?.. А тебе положено знать, — жестко сказал Носенко и повернулся к Михаилу: — Думаешь, я не узнал тебя, Обут? Морду беглого лейтенанта, как народного артиста, распечатали все газеты...

Где-то далеко бухнул выстрел. Еще один. И началось: канонада загудела, набирая силу.

— Ну, вот и подтверждение слов «провокатора», Писарчук! — воскликнул комбат. — Плохо работаешь, разжирел на дармовых хлебах... Иди, распорядись, чтобы батальон занимал позицию. Как нас ни мало, а принимать бой придется. Город отдать не можем. А о нем, — кивнул он в сторону Михаила, — язык за зубами попридержи. Не каждый день в батальоне появляется человек, приговоренный к вышке.

Дождавшись, пока за Писарчуком закроется дверь, Носенко негромко сказал:

— Вот что, Обут, командных должностей у меня нет. Послужишь механиком-водителем. За броней не так паскудно воевать...

— Я готов, — заверил Михаил.

Носенко не отреагировал на его слова и продолжал:

— Будет лучше тебя не афишировать. Народец у меня разношерстный, родную маму продадут, а на рядового скорее всего не позарятся... — Он пододвинул бутылку, наполнил два фужера коньяком: — Бери, — сказал отрывисто. — Давай за жизнь выпьем, Обут, чтобы нам в этой проклятой мясорубке уцелеть. Ну, будь! — Опрокинув коньяк в глотку, комбат взял с дивана автомат и буркнул: — Пошли, занимай место за рычагами, рядовой Степанчик...

9

В разных концах города горели жилые дома и заводские корпуса. В далеких отблесках пламени тьма как бы рассеялась, и в мерцающей синеве проступили деревья, тротуары, дороги, по которым входили в Бендеры волонтеры.

Город, конечно, не спал. Оглушительная канонада, почти час сотрясавшая землю, разбудила бы мертвого. Люди, затаившись в жилищах, со страхом ожидали развития событий.

Первое потрясение, которое Янош испытал в начале обстрела, прошло. На его место пришла апатия. Осталась ноющая боль в груди, будто он снова сегодня потерял Агнешку. Пропади все пропадом. Даже главная цель — месть за гибель любимой девушки, ставшая смыслом существования, как-то потускнела и отошла на задний план перед лицом происходившей у него на глазах трагедии.

Ударила короткая автоматная очередь. Послышался дребезжащий звон рассыпавшегося по асфальту стекла. Янош выглянул из-за угла: так и есть, раскроили огромную витрину гастронома — в дыру хоть на танке въезжай. В магазине было полно волонтеров. Кто-то сбрасывал с полок батоны колбасы, пачки с печеньем, коробки конфет. Другие кувалдой долбили кассовый аппарат в надежде грабануть дневную выручку. Третьи, не отходя от прилавка, откупоривали бутылки со спиртным и утоляли жажду прямо из горлышка.

Яноша охватила ярость. Что ж это творится? На своей они земле или в каком-нибудь вонючем афганском кишлаке?

— Отставить! — скомандовал он.

Голос потонул в восторженных воплях новоявленных мародеров. Никто не обратил на команду ни малейшего внимания. Волонтеры, переругиваясь, тянули с прилавков все, что попадалось под руку, рассыпая, разбивая, втаптывая в грязь сахар, муку, крупу.

— Ах сволочи! — взревел Чепрага и, вскинув автомат, дал поверх голов длинную очередь. Это подействовало. Солдаты замерли, прижав бутылки и коробки к груди. — Прекратить грабеж! Положить все на место. Я сказал — все!

Глухой рокот прокатился по торговому залу. Янош перехватил свирепые взгляды, подумал: сейчас его запросто снимут очередью из автомата.

— Оставить помещение! — приказал он. — Иначе расстреляю на месте.

Под высокими сводами голос Чепраги прогремел как трубный глас. На сей раз никто не посмел возразить. Злобно поглядывая на командира, волонтеры покинули помещение. Остановив молодого парня, Янош велел ему заступить на пост возле гастронома и никого не впускать.

— Головой отвечаешь за сохранность народного имущества! — предупредил он и побежал догонять взвод.

— Неправда твоя, командир, — тихо, не без опаски сказал Миклош, шагавший во взводе замыкающим.

— Это почему же? — отозвался Янош. — Нам приказано занять позицию близ моста через Днестр. О грабежах в том приказе ничего не сказано.

— Господин капрал,, можно вопрос? — послышался голос солдата из задней шеренги.

— Говори, — разрешил Янош.

— Я в книжке читал, что город, ежели он захвачен, на день отдают тем, кто его... ну вроде как взял.

— Историей интересовался? Это хорошо, — ответил Янош. — Но тогда должен знать, что касалось такое варварство городов чужих, а не своих. Здесь кругом наши живут. Как их грабить? Как у матери или невесты кусок из горла рвать?

— Сладко поешь, командир, — послышался голос спереди. — Магазины государственные. Ни мне, ни моим родителям там ничего не принадлежит...

— Бо-оль-шой политик в каждом из вас сидит, — Чепрага возвысил голос, т— Власть наша дурацкая приучила народ к тому, будто вокруг все ничейное, колхозное. Но завтра тем не менее люди придут в государственный магазин за хлебом — больше некуда. А там шиш...

Вопросов больше не задавали. В темноте слышался не очень стройный топот сапог, да Миклош все еще бурчал под нос про попа, который проповедями мозги сушит. Янош сделал вид, будто не слышит. Обострять отношения с кривоногим мерзавцем не хотелось. Словно предчувствовал, что еще схлестнутся они не на жизнь, а насмерть.

Чем дальше шли по городу, тем чаще встречались следы грабежей и насилия. То и дело попадались магазины с выбитыми витринами и опустошенными прилавками. На улице валялись вспоротые мешки, выпотрошенные ящики. Даже мебельный салон не избежал разгрома. Точно смерч прошел...

Возле фабричных корпусов сновали машины. По изрядно подсевшим рессорам было видно, насколько перегружены грузовики. Янош удивился: почему товар нужно вывозить ночью? Он спросил у водителя:

— Послушай, друг, куда торопишься? Разве груз такой важности, что голову не жаль под случайную пулю подставлять?

— Ты, похоже, с луны свалился, — возразил шофер. — Станки приказано демонтировать. И готовую продукцию, и сырье, и оборудование — все увозим...

— Кто приказал? — изумился Янош. — Куда увозите?

— А вот это не твоего и не моего ума дело, — нахмурился водитель. — Не мешай, браток. Твоя задача воевать, наша — выполнять распоряжения оттуда, — показал он пальцем вверх и нажал на газ.

Янош на ходу соскочил с подножки кабины. Он был сбит с толку. Можно еще как-то объяснить разграбление неохраняемых лавок, бесхозных складов, брошенных домов. Национальная армия Молдовы, особенно волонтерские формирования, комплектовались черт знает из кого. В число волонтеров могли попасть и нечистые на руку люди или просто уголовники, почитавшие за честь тащить все, что плохо лежит. В Афгане не то бывало, особенно к концу войны. Но были и законы, по которым карали за подобные преступления. Сами ребята тоже разбирались с теми, кого заставали за шмоном кишлаков... Тут же происходило нечто, не укладывающееся ни в какие рамки. Одно дело уворовать мешок с мукой или бочку бензина и совсем другое — демонтировать и вывозить фабрики не с вражеской территории, а со своей собственной, в родном единоутробном суверенном государстве...

Посыльный из штаба догнал взвод возле автобусной станции, когда до места дислокации оставалось полтора-два километра.

— Слышь, командир, планы переменились, — сказал он. — К мосту выдвинута артиллерия и бронетехника. Разведка донесла, на рассвете со стороны Тирасполя ожидается танковый удар. Вас велено перенацелить на исполком. Приказано сосредоточиться во дворе школы.

— Ну, веди, коли так, — пожал плечами Янош, которому теперь стало решительно всё равно.

Окна школы были ярко освещены. Со второго этажа доносились музыка, дружный топот ног, взрывы смеха. Неуместное с точки зрения Яноша веселье контрастировало с обстановкой, царившей в городе.

— Что там происходит? — спросил он посыльного. — Не ко времени вроде бы шабаш устраивать.

— Выпускной бал сегодня, — пояснил солдат.

— Пир во время чумы...

— При чем тут чума, — возразил посыльный. — Ребята закончили десять классов. Такое событие раз в жизни бывает. Я хорошо помню, как сам в такой день отплясывал с будущей жинкой.

— Могли бы учесть обстановку, — сухо заметил Янош.

— Кто ж знал, что Молдова именно сегодня двинет войска? Все сделано тихой сапой...

Последние слова посыльный произнес невнятно, испугавшись излишней откровенности с незнакомым человеком. Но Янош расслышал.

— И то верно, — отозвался он. — Усыпили народ. Обещали нейтралитет, божились, а поступили, как последние подонки...

— Велено дожидаться команды на территории школьного двора, — сказал посыльный. — Красная ракета — сигнал. Означает — идти к исполкому.

— Все понял, — кивнул Янош и скомандовал взводу: — Привал! Дозарядить оружие, проверить гранаты, амуницию. Потом отдыхать!

Он опустился на траву, густо росшую между яблонями, и сразу ощутил неимоверную усталость. Как тогда, в Бартангском ущелье...

...Пограничники шли на перехват нарушителя. Вначале с Яношем было трое солдат, потом осталось двое и наконец один — собаковод с Эмиром. Этот не отставал от сержанта ни на шаг. А скалы поднимались все круче, голый камень, как наждак, сдирал подошвы ботинок. Но гнала мысль: упредить нарушителя, оказаться раньше на перевале у излучины Бартанга. Над горами низко висели яркие крупные звезды. В их мерцающем свете Памир казался угрюмым и совсем безжизненным.

Они успели. Когда выскочили на тропу возле бурлящей в узкой теснине реки, Янош сразу увидел чужака. Человек шел быстро, но спокойно, уверенный, что ушел от погони. Грозный окрик пограничника оказался для него полной неожиданностью. Бросок Эмира довершил дело...

Пьянящий аромат сада слегка кружил голову. «Божья благодать», — так говорила матушка. Была она искренне верующей, а Янош не верил ни в Бога, ни в черта. Он видел гибель новобранцев, не успевших согрешить даже в мыслях, — не подонков и гадов, которым гореть в геенне огненной, а невинных мальчишек, не успевших пожить. Сколько крови, сколько смертей!.. Будь трижды проклята любая война! Не было и нет справедливости на свете. Нет, значит, и Бога...

Подошел Миклош, присел рядом.

— А что, командир, может, на веселье заглянем? — спросил весело. — Там такие кошечки выплясывают — пальчики оближешь.

— Я тебе покажу кошечек! Я на тебя всех собак спущу! Скоро в бой...

Закинув руки за голову, он растянулся на траве во весь могучий рост и прикрыл веки. Позволив себе расслабиться, Янош сразу же погрузился в недавнее. Агнешка!.. Горечь утраты, подернутая легкой дымкой, слегка притупилась. Пройдет год-другой, и милая подружка Агнешка останется в памяти самым дорогим воспоминанием. Но только в том случае, если рассчитается за ее смерть. Иначе никогда не будет покоя...

Внезапно Янош обнаружил, что Миклоша рядом нет. Только что сидел под яблоней и вдруг исчез, растворился в ночи. Яноша словно что-то кольнуло. Он вскочил, огляделся. Несколько солдат мирно дремали неподалеку. Где же остальные?..

На втором этаже звякнуло разбитое стекло, осколки посыпались на землю. Раздался приглушенный вскрик, тут же смолкнувший, словно человеку заткнули рот.

Яноша захлестнула ярость. Он вскочил, вбежал в здание и, задыхаясь от бешенства, помчался по длинному школьному коридору, по обе стороны которого находились одинаковой белизны двери с порядковыми номерами. Массивные дверные ручки походили на гашетки станкового пулемета.

Из приоткрытой створки послышались странные звуки. Янош рывком распахнул дверь. На полу на распластанной девочке, воющей от боли и ужаса, елозил солдат. Равномерно колышущаяся жирная задница, хриплое дыхание не оставляли никаких сомнений в том, что он творит.

— Ах ты, мразь! — взревел Чепрага и ударил сапогом по его заду.

Ошарашенный солдат свалился набок. Был он немолод, с двойным подбородком, заросшим давно небритой щетиной. Мужик посмотрел на Чепрагу немигающим оловянным взглядом и прошамкал:

— Ты чо? Ты за чо?..

Третью фразу Янош кулаком вбил ему в глотку. Таким ударом на спортивных занятиях в погранотряде он запросто перебивал пять кирпичей. Что-то хрустнуло под костяшками пальцев. Солдат безвольно, как куль, растянулся на полу.

— Мотай отсюда! — крикнул Чепрага девчонке, тщетно пытавшейся натянуть на нагое тело разодранное шелковое платьице. Была она тощенькой, совсем юной, но личико, обрамленное кудряшками, выглядело старушечьим.

Выбежав в коридор, Янош кинулся к актовому залу. В легких не хватало воздуха, нутро горело, кровавая пелена застилала глаза. Из-за поворота навстречу ему два солдата выволокли упиравшихся девчонок.

— Отпустить! — заорал Чепрага и загнул такое, что очумевшие солдаты вмиг повиновались, а девчушки, получившие неожиданную подмогу, пустились наутек.

— И чего ты суетишься, командир, — начал было один боец дрожащим голосом.

Продолжить он не успел. Резким оттягивающим ударом в солнечное сплетение Янош размазал обоих солдат по стене.

Задерживаться было нельзя. Совершенно очевидно: выпускникам школы от этих головорезов не поздоровится. Только его вмешательство может хоть частично предотвратить насилие и надругательство.

В конце коридора из распахнутых дверей доносились взрывы дикого хохота. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить происходящее. На полу позади учительского стола неподвижно лежала девчонка. Клочки бального платья из голубого шелка валялись рядом. На обнаженном теле остались крестик на металлической цепочке да белые носочки. Солдаты — их было пятеро — выстроились в очередь. Двое с приспущенными штанами уже сделали черное дело. Увидев Чепрагу, они шарахнулись в разные стороны, но через мгновение, сообразив, что их большинство, решили за себя постоять.

— Не мешай, командир, — примирительно сказал высокий чернявый молдаванин. — Мы управимся скоро.

— Подонки, гниды, — прошипел Чепрага. — У вас самих дочери, сестры...

— Ты потише, ты на нас не дави, — заорал молдаванин и потянулся за автоматом, лежавшим на парте.

Лучше бы он этого не делал. Янош сорвал с плеча «калашников» и, нажав на спуск, повел ствол веером. Пятеро были срезаны одной очередью.

Едва затихло эхо, как со второго этажа донесся истошный вой, похожий на крик смертельно раненного зверя. Янош бросился вверх по лестнице. То, что он увидел в учительской, заставило его, видавшего виды солдата, остолбенеть. На полу бился в конвульсиях белобрысый парнишка. Был он без брюк и весь в крови. Рядом валялся бесформенный шмат мяса. Даже в Афгане, где зверства были у душманов в почете, такое кощунство не допускалось. Кто?.. Кто кастрировал ни в чем не повинного подростка?..

И тут Чепрага встретился со злобным взглядом Миклоша. Руки у негодяя были в крови, а возле сапог валялся окровавленный нож.

— За что ты его? — прохрипел Янош.

— Москаль проклятущий... Не будет теперь наших девок портить, — хихикнул Миклош и тут же понял, что подписал себе смертный приговор. Передернув затвор автомата, он заорал:

— Не имеешь права! Убью!..

— Это я тебя убью!

Янош прыгнул, локтем выбил у Миклоша оружие, обрушил страшной силы удар на его голову, приподнял за шиворот и выкинул в распахнутое окно.

Кастрированный парнишка умирал. Зрачки его закатились, белки подернулись желтой пленкой. Янош прикрыл ему веки, произнес: «Пусть земля тебе, малец, будем пухом».

«Ну, вот и все, — подумал устало. — Нету у тебя теперь взвода, сержант Чепрага. Сам его наполовину уничтожил, хотя вершить суд, даже правый, нельзя одному человеку».

И еще подумал, что навсегда вычеркнул себя из рядов доблестной молдавской армии.

10

Санитарная машина развернулась у здания Верховного Совета. Был поздний час, но Илона не сомневалась, что кого-нибудь из начальства застанет на месте, возможно, саму Матвееву. Нина Ивановна после гибели мужа, несшего службу по охране Дубоссарской ГЭС и застреленного полицаями возле плотины, нередко спала в своем кабинете на раскладушке. Тут же в канцелярском шкафу висел скромный гардероб: пара платьев и знаменитый камуфляжный комбинезон, в котором Нина Ивановна выезжала на боевые операции и в окопы к бойцам.

Скромность моложавой, очень симпатичной женщины удивляла. Когда девчата начинали жаловаться на скудность нарядов, Нина Ивановна утешала: «Начнем наряжаться, девоньки, после победы, а пока надо потерпеть...» Последнее было труднее всего, потому что этому «пока» не виделось конца.

В здании на первый взгляд было пустынно, но охранник, стоявший при входе с автоматом, сообщил:

— Наверху заседают. Жми туда.

Взбежав по лестнице, Илона услышала доносившийся из конференц-зала шум. Очередные словопрения совета трудового коллектива по защите прав рабочего класса проходили бурно. Почти все курили, отчего в зале нечем было дышать. Увидев в президиуме Матвееву, Илона успокоилась. Нина Ивановна здесь, значит, все будет в порядке. В своего кумира девушка верила безоглядно.

Привлеченная ее отчаянными жестами, Матвеева вышла из зала.

— У тебя такой вид, — сказала, — будто ты принесла весть о конце света.

— Хуже! — вырвалось у Илоны. — Гораздо хуже!

— Давай без эмоций. Рассказывай по существу, — насторожилась Матвеева, чутко уловившая приближение беды.

— Армия Молдовы напала на Бендеры! — выпалила Илона.

— Как понимать — напала? — переспросила Матвеева. — У нас с Кишиневом договоренность...

— Перемирие лопнуло! — воскликнула Илона. — Да вы прислушайтесь...

Девушка подбежала к окну, распахнула створки. Вместе с ночной прохладой в коридор хлынул гул отдаленной канонады. Его нельзя было спутать ни с чем другим. Наступление молдавской национальной армии на Бендеры, как и предупреждал Михась, началось ровно в полночь.

— Вот сволочи! — зло выругалась Матвеева.

Быстро вернувшись в зал, она стремительно подошла к столу президиума и повелительным жестом остановила очередного оратора, рассуждавшего о социальных гарантиях трудящихся.

Из зала донеслось:

— Опять Матвеева!

— Адмирал в юбке, черт побери всех баб!

— Нечего командовать, слазь с трибуны!..

— Тихо! — прикрикнула Матвеева, и обращенное к залу скуластое лицо ее побелело. Сверкающие гневом ярко-голубые глаза, казалось, смотрели на каждого в упор: — Говорильне конец! Сейчас каждый делом, а то и жизнью пусть докажет преданность идеям Приднестровья!

— Что произошло?

— По какому праву прерываете заседание?..

Реплики сыпались со всех сторон.

— Имею все права! — крикнула Матвеева. — Произошло самое страшное: на нас напала Молдова. В Бендерах идет бой: прислушайтесь!

В зале воцарилась звенящая тишина, и сразу стали слышны далекие разрывы снарядов. Народ в зале сидел разный, но за последние месяцы все они побывали под обстрелом. Ползучая необъявленная война шла давно. А Нина Ивановна уже распоряжалась, будто всю жизнь воевала и знала, что делать, какие меры принимать. Одних направила в штаб гвардии, других — в комендатуру, третьих — на заводы. И всем говорила:

— Поднимайте людей, Бендерам нужна помощь. Кто чем может!.. И готовьтесь к обороне Тирасполя!

— Неужели посмеют? — спросил пожилой мужчина.

— Еще как!

— Может, это провокация?

— Нет! — отрезала Матвеева. — Это агрессия против Приднестровской республики. И нам не жить, если не дадим отпор!..

Когда зал опустел, Нина Ивановна повернулась к Илоне:

— Пошли и мы.

— Куда?

— Едем в Бендеры. Посмотрим сами, что происходит в городе, и на месте примем меры. Для начала мобилизуем женсовет.

— Там, наверное, страшно...

— Нам не привыкать, девонька. Или боишься?

— Немного. Но это не имеет значения, — тихо отозвалась Илона.

На самом-то деле ей бывало жутко, когда солдаты перед носом размахивали кулаками, угрожая расправой за то, что они вывозят из части оружие. И когда офицеры осыпали женщин отборным матом по той же причине. И особенно, когда стреляли. Звук выстрела вызывал у Илоны ужас, но ни за что на свете она бы в этом не призналась.

По пути Матвеева зашла в свой кабинет, на котором значилось: «Заведующий отделом соцобеспечения». По телефону проинформировала о случившемся председателя Верховного Совета. Потом ловко натянула на мощный торс десантный комбинезон и опоясалась широким ремнем с кобурой на боку.

— Может, лучше не брать оружия, — сказала Илона. — В случае чего сойдем за тамошних жительниц.

— Теоретически ты права, девонька, — отозвалась Нина Ивановна, доставая из кобуры пистолет и проверяя, заряжен ли. — Но так спокойнее. Уверенно себя чувствую, когда есть чем защититься. Да и вряд ли меня отпустят с миром, ежели схватят. Думаешь, там, — кивнула в сторону реки, — не знают Матвеевой? Я у них вот где сижу, — резанула она ребром ладони по горлу.

До Днестра доехали на дежурной машине комендатуры. Охраняющие мост гвардейцы сказали: где-то совсем неподалеку находятся молдавские волонтеры. Они уже пытались взять мост, были отбиты и откатились назад. Лучше бы, конечно, на ту сторону не соваться, но коли припекло, пробираться следует где бегом, а где по-пластунски.

— Зря идете, тем более без охраны, — сказал старший машины, молодой капитан, привезший женщин. — Надо парочку гвардейцев прихватить.

— Целый взвод был бы лучше, — усмехнулась Матвеева.

Капитан иронию усек, но не обиделся, прекрасно понимая, на какой риск идут женщины.

— Держитесь правее, — посоветовал. — Там наши ракетчики стоят. А чуть дальше военный городок химбата. Волонтеры вряд ли туда сунутся, от военных ведь можно схлопотать...

— Трусоваты они в четырнадцатой, капитан, — презрительно сказала Матвеева. — Вместо того чтобы население защитить, по гарнизонам отсиживаются.

— Приказ получен — не вмешиваться, — смутился капитан.

Он чувствовал себя неуютно. Илона парню посочувствовала, Михась оказался в таком же положении, когда подчинился приказу защищать оружейный склад и открыл стрельбу. Но беспощадная Матвеева била под дых.

— Нейтралитет держите? Правильно! Негодяи, бандиты стреляют в стариков, убивают женщин, а вы, капитан, вместе с другими бравыми офицерами прикрываетесь приказом какфиговым листком. Наша, мол, хата с краю...

Женщины распрощались с капитаном, но его советом решили воспользоваться. Перейдя мост, повернули к старой крепости, где стояла ракетная бригада, и пошли вдоль каменного забора, опоясывающего территорию химбата. Обстрел города заставил военных усилить охрану подведомственных территорий, о чем свидетельствовали дополнительные посты. Несколько раз Матвееву и Илону Нечай окликали часовые, но, услышав в ответ женские голоса, пропускали беспрепятственно.

Дальше двигались переулками, минуя освещенные места. Стрельба мало-помалу стихала. Лишь изредка вдалеке разрывался снаряд или взвывала одиночная мина. Ночь шла на убыль.

— Пройдем через школьный двор напрямик, — предложила Илона. — Я лаз знаю, через него от мальчишек убегала, когда приставали.

— Так я и поверила. Ты же кокетка, — подзадорила Матвеева.

— Глупая была, трусиха, потому и убегала.

— Заметно. Когда во главе девчат на серьезное дело идешь, не очень-то похожа на тихоню.

— И то верно, — согласилась Илона. — Сейчас сама себя не узнаю. Даже мама заметила, что я стала резкая, нетерпимая. Очень, говорит, на вас похожа.

— Ничего в этом плохого не вижу, — отозвалась Матвеева. — Время наступило суровое. Нужны воля, смелость, хотя... Женщины от этого многое теряют. Мужики не очень-то жалуют баб с твердым характером...

Дырка в школьном заборе заросла колючим кустарником, и женщины здорово исцарапались, особенно Илона в легком платье.

— Не хнычь, сама выбрала дорогу, — утешила Матвеева.

— Зато прошли безопасно...

Илона не успела договорить фразу, как в кустах послышался характерный металлический щелчок — звук взводимого затвора.

— Кто здесь? — раздался приглушенный окрик.

Матвеева толкнула Илону к земле и выхватила пистолет.

— Стоять! — снова послышался голос. — Стоять! Стрелять буду!

— Не надо, — закричала Илона. — Мы свои!

— Кому свои, кому — чужие... — Голос незнакомца подобрел: — А ну, выходи, бабы, не бойтесь!

— Мы и не боимся, — ответила Матвеева, сместив на звук голоса дуло пистолета.

— Не надо, миленькая, не стреляй! — взмолилась Илона. — Я чувствую, он ничего нам плохого не сделает. Правда, товарищ?

— Будь по-твоему, девка, — сказала Матвеева и, решительно раздвинув кусты, шагнула вперед.

В предрассветном полумраке женщины увидели высокого плечистого мужика в армейском комбинезоне с тремя лычками на погонах.

— Откуда явился, сержант? — спросила Матвеева, опустив пистолет. — Из какой будешь армии?

— Не из какой... — Сержант не проявлял враждебных намерений и соглашался вроде бы на контакт. — Из одной армии ушел, к другой не прибился.

— Дезертир, значит? — уточнила Матвеева.

— Пусть так. Мне все равно, под какой кличкой ходить.

— Трус? Или прикидываешься?

— Послушай, хоть ты и баба, могу не посчитаться и по морде съездить. Кто такая, чтоб с молдаванина допрос снимать?

— Я Матвеева. Может, слыхал?

— Не доводилось.

— Ты с неба свалился, сержант? — вмешалась Илона. — Матвееву Нину Ивановну все знают. О женском движении Приднестровья много раз в газетах писали.

— Дезертиры политикой не интересуются, — заметила, усмехнувшись, Матвеева, обиженная самим фактом, что кто-то о ней слыхом не слыхивал.

— Извиняйте, Нина Ивановна, — сказал сержант с плохо скрытой иронией. — Я, понимаете, шофер, мое дело — баранку крутить. А стрелять я не любитель, тем более в безоружных.

— Это нам подходит. Как звать?

— Янош Чепрага, из-под Кишинева.

— Вот что, Чепрага, — распорядилась Матвеева, — отдай автомат и пошли с нами.

— С вами я, пожалуй, пойду, — улыбнулся Чепрага, — а насчет автомата не горячись.

— Черт с тобой, — махнула рукой Матвеева. — Только не балуй, поставь на предохранитель...

Они пересекли школьный двор, пробежали несколько переулков и вышли к центральной площади, на которой стояло здание горисполкома. Прежде ухоженное, свежеокрашенное, сейчас оно выглядело ужасно. На всех пяти этажах в окнах не было стекол. Проем входных дверей прикрывали полурас-щепленные доски. Стены сверху донизу были испещрены пулевыми отметинами.

— Мама родная, — ахнула Илона, разглядывая горисполком расширенными от ужаса глазами. — Что здесь произошло?

— Штурм был, — пояснил Чепрага. — Атаковали несколько раз, но без особого результата. Над крышей пока что флаг Приднестровской республики.

— Нам нужно туда, — решительно сказала Матвеева.

— Зачем жизнью рисковать? — спросил Чепрага, разглядывая стоявшие напротив дома.

— Прежде всего, чтобы быть среди своих. Во-вторых, там штаб, куда стекается вся информация.

— Лично я ни за какую информацию платить головой не желаю, — ответил Чепрага. — Площадь насквозь простреливается.

Матвеева смерила его уничтожающим взглядом и холодно отчеканила:

— От мужиков никакого проку, они только обуза. Я пойду сама!

— И я, — подхватила Илона.

Вот же бабы проклятущие. Сами лезут под пули и его подталкивают.

— Стоять! — зашипел Чепрага, схватив Илону за руку. — Надо ж было мне с вами, дурищами, связаться!

— Не смей обзывать, — возмутилась девушка.

— Заткнись! Меня слушать! Командовать буду я, — заявил Чепрага. — Бегу первым. Вон до той елки, третьей от края. Залегаю. Пока не махну рукой, вы — ни с места, а как сигнал дам — пулей вперед. И зигзагом, зигзагом...

— Понятно, — кивнула Матвеева. — Ты в Афгане воевал?

— Не имеет значения, — отмахнулся Чепрага. — Я пошел.

Сержант напружинился, подобрался и ринулся вперед. Он мчался стремительно, пригибаясь и петляя, — так научила его война. Пули вспороли асфальт позади, когда старшина всей тяжестью могучего тела рухнул под ель. Толстенный ствол и густая хвоя защищали надежно, но Чепрага не дал себе расслабиться. Выбрав позицию поудобней, вскинул автомат. Успел засечь окна в здании напротив, блеснувшие вспышками выстрела, и дал по ним несколько очередей. Тут же взмахнул рукой, подавая женщинам сигнал.

Надо отдать им должное, бежали бабоньки споро, выделывая кренделя, подпрыгивая, виляя из стороны в сторону, а Чепрага стрелял по окнам короткими очередями, прикрывая, спасая, защищая. Кого, он и сам не знал. Может, Агнешку?..

— Спасибо тебе, парень, — тяжело отдуваясь, сказала Матвеева, когда все трое оказались в пустом вестибюле горсовета. — Кабы не ты, могли бы не добраться. Что делать будешь теперь?

— Ну и хитрая ты баба, Нина Ивановна, — невесело улыбнулся Янош. — Назад у меня пути нет, боеприпасы на исходе. Но есть одно непременное условие...

— Говори прямо, — потребовала Матвеева.

— Прямее некуда. Пусть меня ваши дезертиром не обзывают и в диверсанты не записывают, а то я за себя поручиться не смогу.

— Гордец, однако, — сказала Матвеева. — Все мужики много о себе понимают. Но ты мое расположение делом заслужил. Идем, поручусь за сержанта Чепрагу перед председателем горсовета. Лично поручусь!

11

Город горел. Полыхали многоэтажки, массивные заводские корпуса, магазины, больницы, школы. Сидя в машине, стоящей в укрытии, Михаил с содроганием наблюдал за ужасающей картиной. Такое варварство невозможно было осмыслить. Настоящий фашизм!..

Вдоль тротуаров валялись трупы. Их некому было убирать. Выход из дома грозил пулей. К пулеметным очередям, прошивающим улицы, прибавился огонь снайперов, засевших на верхних этажах зданий. Ими был застрелен пацаненок, перебегавший улицу с булкой хлеба в руках. Парнишка упал у дверей дома, попытался встать и был добит вторым выстрелом...

Второй день воевал Михаил Обут в составе батальона Носенко. Бои шли с переменным успехом. Вначале противник, применив массированный огонь артиллерии и бросив до десяти единиц бронетехники, потеснил их на самую окраину. Ночью подполковник Носенко поднял гвардейцев в контратаку и вернул утраченные позиции. Утром подразделения армии Молдовы снова попытались продвинуться вперед, чтобы прижать батальон к Днестру, но все атаки в течение дня были отбиты с большими для них потерями. К вечеру наступило затишье. Женщины из Тирасполя, собрав по домам продукты, привезли гвардейцам еду. Михаилу достался кусок пирога с капустой. Он уплел его за минуту и воскликнул:

— Вкуснотища невероятная!

Чернобровый молдаванин, улыбнувшись, заметил:

— Еще сутки попостишься, мамалыгу сглотнешь как торт. Михаил смеялся вместе со всеми, хотя впору было рыдать.

За два дня они потеряли десять бойцов. Убитых хоронили во дворах домов в неглубоких ямах, завернув в плащ-палатку. К наскоро сбитому кресту приколачивали дощечку с именем — вот и все почести. Но понимал Михаил и другое: плоские шуточки, вызывающие хохот у солдат, — есть не что иное, как потребность в разрядке после того дикого напряжения, которое человек испытывает в бою.

Обут был профессиональным военным. В его короткую биографию кровавой строкой вошел Афган. Но эта война гораздо страшнее, особенно для людей необстрелянных. Страх поднимается откуда-то изнутри, из самой потаенной глубины человеческого существа. Начинается озноб, возникает дикое желание спрятаться, затаиться в щели, замереть там и не двигаться, пока не прекратятся свист пуль, разрывы снарядов, пока не смолкнет грохот осколков по броне, от которого мороз по коже. Трудно с этим страхом совладать. Невероятно трудно взять себя в руки...

На войне надо работать, заниматься делом, все помыслы направить на выполнение поставленной задачи, чтобы некогда было думать об опасности, о том, что тебя вот-вот убьют.

Кто-то крикнул:

— Степанчик, до командира!

Михаил не сразу понял, что кличут его, — так и не привык к новой фамилии. Лишь когда посыльный позвал во второй раз, встрепенулся.

Штаб размещался в том же кирпичном особняке, только сад вокруг изрядно поредел. Поваленные, вырванные с корнем яблони, посеченные осколками ветви свидетельствовали об интенсивном обстреле, и вряд ли Носенко стоило сюда возвращаться. Бравирует комбат...

На крыльцо вышел Писарчук. Следом за ним в сопровождении конвоира плелся, едва передвигая ноги, седоголовый человек в гимнастерке, без ремня, с сорванными погонами. Лицо в кровоподтеках и заплывший глаз не оставляли сомнений в том, что его жестоко избили.

— Кто такой? — спросил Михаил, пораженный видом арестованного.

Писарчук пропустил седоголового с конвоиром мимо и, остановившись перед Михаилом, процедил сквозь зубы:

— Не суйся, мужик, понял? Заткнись наглухо, пока самого не повели.

— Дерьмо поганое! Как ты смеешь! — вскипел Михаил и, схватив Писарчука за грудки, рванул на себя.

— Отпусти! — не своим голосом заверещал Писарчук, пытаясь правой рукой дотянуться до кобуры.

— Ты, гад, еще за оружие хватаешься? — рявкнул Михаил и рывком приподнял тощего Писарчука над землей. Одного десантного приема было бы достаточно, чтобы сломать негодяю руку, ногу, шею.

— Что происходит? — послышался повелительный голос. В дверях стоял подполковник Носенко. По лицу его блуждала усмешка, уж больно забавно смотрелся начальник особого отдела, червем извивающийся в могучих руках десантника. — Отпусти его, Обут!

Михаил с сожалением оттолкнул от себя Писарчука. А тот, едва отдышавшись, прошипел:

— Он... Он напал. Он убить хотел!

— Не балагань, — остановил Писарчука подполковник. — Кабы хотел, убил бы без разрешения. Сам виноват, не задевай спецназовца; Обут, сам знаешь, где побывал. Ты, Писарчук, после камеры смертников в психушку попал бы. Иди!.. А ты, Обут, тоже кончай с дурацкими замашками. Замечу что-нибудь этакое — пеняй на себя. Заходи в дом, разговор есть. За бутылкой обсудим.

— По какому случаю пьем? — спросил Михаил.

— За одержанный нами боевой успех.

— Сил у противника еще много, а на подмогу никто не спешит.

— Ошибаешься. Группа казаков во главе с бендеровским атаманом прорвалась в горсовет.

— Казаки нынче пешие. Где техника?

— С этим хуже, — нахмурился Носенко. — Бросили, идиоты, из Тирасполя бронегруппу утром, а их на мосту прямой наводкой в металлолом превратили.

— Не могли темноты дождаться?

— Вот и я про то: командовать должны спецы, а их катастрофически не хватает. Батальон в ночном бою понес потери. Ротный один, сволочь поганая, задурил...

Лицо подполковника приняло хищное выражение. А Михаил вспомнил того, седоголового, с сорванными погонами.

— Ты приказал его расстрелять?

Носенко повернулся всем корпусом, словно круглая голова плохо вращалась на толстой короткой шее.

— Для меня дисциплина — святое, — медленно сказал он. — И хватит об этом. Поговорим о тебе. Водителя я где-нибудь найду, а командира...

— Вы хотите...

— Вот именно — хочу, — перебил Носенко. — Примешь первую роту. Твой предшественник оказался болтуном и предателем, слишком многое стал замечать, а сегодня дошло до прямого неповиновения.

— И ты его решил в расход? — спросил Михаил, глядя на комбата в упор. Тот выдержал взгляд, только сжал губы.

— Подчиненный не выполнил приказ. Мы на фронте, а не в пансионе для благородных девиц. Запомни, Обут, неповиновения не потерплю!

— Я пока не дал согласия. Не знаю, имею ли право. Четырнадцатая армия соблюдает нейтралитет.

— Ты себя все еще в ней числишь? — расхохотался комбат. — Они ж тебя продали. Ты выполнял приказ, а тебя под суд? За исполнение долга — небо в клеточку и пуля в затылок?..

— Все равно из армии меня никто не увольнял, — упрямо повторил Михаил, оттягивая время. Принимать из рук Носенко офицерскую должность, становиться его, пусть невольным, соучастником немного чести.

— Но ты уже воевал против мамалыжников! — воскликнул Носенко нетерпеливо.

— Что дозволено рядовому Степанчику, не положено лейтенанту Обуту.

Ноздри у комбата заходили ходуном.

— Я рассчитывал по-хорошему договориться, — отрывисто бросил он и стремительно вскочил, опрокинув кресло. — Рядовой Степанчик, данной мне властью произвожу вас в сержанты и назначаю командиром первой роты.

Отказываться дальше было чревато крупными неприятностями и вполне предсказуемыми последствиями, Михаил ответил:

— Слушаюсь, товарищ подполковник!

— Давно бы так, — буркнул Носенко. — Распустил слюни, словно гражданский шпак... А теперь слушай, — комбат придвинул крупномасштабную карту, на которой синим карандашом были отмечены позиции противника: — Обстановка, сам видишь, аховая. Три четверти города кошке под хвост сдано. Остались отдельные очаги сопротивления — здание милиции, исполком, где сосредоточен штаб обороны, ну и мы, конечно. Тяжелее всех защитникам горисполкома. Их беспрерывно атакуют. Короче, грузи боеприпасы, бери роту, пробейся любой ценой. Понял? Повторяю: любой ценой!

— Для этого не нужна рота. Возьму небольшую группу.

— Ты командир, тебе и решать. Операцию начнешь через час...

В роту Михаил отправился в сопровождении личного ординарца Носенко. Боец был немолод, угрюм, за всю дорогу не проронил ни слова. А жаль, ординарец наверняка мог бы многое порассказать о нравах в батальоне новоиспеченному ротному. И все же молчание солдата оказалось кстати, потому что давало возможность обдумать случившееся. Уж больно круто распоряжалась Михаилом судьба. Арест. Суд. Приговор. Побег. Рядовой в одном войске, сержант — в противоборствующем. Такое даже в кошмарном сне не привидится. А ведь он был и останется офицером четырнадцатой российской армии, которая в местном конфликте участия не принимает. Черт знает что...

Встретили Михаила в роте довольно спокойно. Сержант Степанчик? Новый командир? Ну и хорошо, какая разница... Никому в голову не пришло поинтересоваться, куда подевался его предшественник. Люди были явно приучены держать язык за зубами.

Время, однако, поджимало. Час, отпущенный на подготовку, заканчивался. Отобрав десяток показавшихся ему наиболее толковыми бойцов, Михаил поспешил к бронетранспортеру. Решил, не мудрствуя лукаво, максимально загрузить боевую машину боеприпасами и прорваться на ней к горсовету. Противник, конечно, не дурак, если блокировал здание, то предусмотрел также возможность прорыва к нему. Мины вряд ли поставили, на асфальте они слишком заметны, а гранатометы и пушки в засаде наверняка припрятали и площадь перед горсоветом прошивают сплошным огнем, через который в светлое время суток не прорваться.

Внезапность — на этом Михаил и построил свой расчет. Бойцам, которых он взял с собой, предстояло имитировать прорыв.

— Главное — побольше шума! — сказал он солдатам, разъясняя план. — Вы атакуете площадь с юга. Особенно не высовываться, себя не подставлять. А я — в обход.

Имитация прорыва удалась. По наступающим, которые, памятуя наставления ротного, старались быть не очень-то на виду, противник открыл ураганный огонь. Михаил же, обогнув здание горсовета, на полной скорости выскочил на площадь и задом подал машину к двери.

— Налетай, братва! Принимай горячие пирожки! — крикнул он, распахивая дверцы.

Обороняющиеся не сразу поняли, что прибыл свой, а догадавшись, бросились гурьбой, и работа по разгрузке закипела. Опомнился наконец и противник. На бронетранспортер обрушился шквал огня из пушек и крупнокалиберных пулеметов.

— Шевелись, братцы, — подгонял Михаил таскавших патронные «цинки» солдат. И сам, взвалив ящик на спину, побежал к двери. Над головой с мерзким свистом разорвалась мина. Земля ушла из-под ног. Уронив ящик, Михаил упал.

«Как глупо — в последний момент», — подумал с отчаянием. Попытался встать, качнулся. И потерял сознание.

12

Янош наблюдал из окна за тем, как дерзко пробивался одинокий броник к горсовету, и оценил смелость и находчивость водителя. Прорыв, явно демонстрационный, тоже был организован по-военному грамотно. Операцией руководил толковый командир. Когда же выяснилось, что броник напичкан боеприпасами, тут же бросился помогать в разгрузке. У защитников горсовета оставалось всего по паре рожков на автомат, поэтому приходилось экономить каждый патрон. Противник давно почувствовал, что огонь из здания заметно ослабел, и начал готовиться к штурму. Теперь ситуация резко изменится.

Из машины выскочил военный. Лица Янош на разглядел, мешала всклокоченная борода. С ящиком на спине бородач устремился под крышу, но, сбитый взрывной волной, упал. Янош, не задумываясь, метнулся к лежащему товарищу. Подхватив на руки безвольное и оттого невероятно тяжелое тело, он со всех ног бросился к двери. Вдогонку протарахтела пулеметная очередь. Пули выбили ажурную цепочку отметин на фронтоне здания, но Янош со своей ношей был уже внутри. Бережно положив гвардейца на пол, ощупал его в поисках раны. Крови нигде не было... Янош снова подхватил находящегося в беспамятстве мужика и заторопился в подвал, приспособленный под лазарет. Раненые лежали вповалку на полу. Для подстилок использовали скатерти из столовой и кумачовые полотнища, изъятые из чиновничьих кабинетов.

«Ну и обстановка, не хочешь да окочуришься», — подумал Янош, пытаясь найти для раненого свободное местечко. Чтобы вывести человека из шока, необходим укол — это бывший афганец знал точно.

Оглядевшись, Янош увидел дивчину, с которой пробивался в горсовет. Имя ее позабыл, но это не имело значения, — девушка была в белом халате.

— Привет, спаситель, — узнала она Яноша. — Кого ищешь?

— Тебя. Гвардейцу, который нам боеприпасы доставил, необходимо срочно помочь. Лихой парень, под таким огнем рискнул пробиться.

— Ранен? Куда?

— Думаю, контужен. В шоке он.

— Где лежит?

— У входа. Ты его сразу узнаешь по бородище и усам.

— Найду. А ты мчись на третий этаж. Главный врач сейчас у Матвеевой. Попроси прийти, скажи, просила Илона Нечай.

Теперь и он вспомнил имя девушки. Именно так называла ее Нина Ивановна.

— Если врач будет медлить, скажи Матвеевой, — крикнула Илона вдогонку.

Найти Матвееву оказалось непросто. Он прошел третий этаж, спустился на второй и обнаружил Нину Ивановну в кабинете председателя горисполкома. Окна здесь, как и во всем здании, были задраены фанерой и пропускали с улицы каждый звук. А поскольку там стреляли, разговаривать в кабинете можно было только на повышенных тонах.

Председатель горсовета, бегая по кабинету из угла в угол, почти кричал:

— Посуди сама, Нина, — разве это не геноцид? Что они с городом сделали!.. Консервный завод разграбили и сожгли, а биохимический еще и заминировали. Обувную фабрику уничтожили, хлебобулочный и молочный комбинаты вывели из строя. А люди!.. Люди гибнут не считано!..

Зазвенел телефон. Председатель в гневе сорвал трубку. Некоторое время стоял молча, взъерошив гладко зачесанные русые волосы. По лицу багровые пятна.

— Да пошел ты! — крикнул он и длинно выругался.

— Допекли, — констатировала Матвеева, обращаясь к стоявшему в дверях Яношу. — Матом, что ли, обложили?

— Еще каким, — ответил председатель, — жидомасоном обозвали.

— В сепаратистах ты ходил, в националистах тоже, в пособниках коммунистов — само собой... Плюнь, давай выслушаем моего защитника. Проходи, парень, знакомься. — И, обернувшись к председателю, пояснила: — Это тот афганец, что нас с Нечай в горсовет провел. С каким вопросом пожаловал, друг?

Узнав, в чем дело, Матвеева забеспокоилась:

— Парню, что доставил боеприпасы, грех не помочь. Сейчас разыщу главврача, а ты подожди-ка меня в приемной, друг. Дело к тебе серьезное есть.

Вернулась Матвеева через час.

— Не обижайся, что заставила долго ждать. Могу порадовать: оклемался твой сержант, только уши заложило, но доктор сказал, скоро пройдет. Около него Илонка крутится. Представь себе, контуженный парень — ее жених.

— Чей?

— Илоны, дивчины, что с нами сюда пробиралась.

— Кто бы мог подумать, — улыбнулся Янош. Воодушевление Матвеевой передалось ему: — Я же сам ее к сержанту направил... Неисповедимы пути Господни. А откуда этот сержант вообще взялся?

— Из четырнадцатой армии. Служил прежде там. Сейчас в силу обстоятельств прибился к батальону Носенко.

— Я о таком подразделении не слыхал.

— Объясню. — Матвеева посерьезнела. — Носенко командует одним из батальонов гвардии Приднестровья. Поступила информация, что там не все ладно.

— Снимите комбата — и дело с концом, — посоветовал Янош.

— Просто сказка сказывается... Вовремя не приструнили, наоборот — нахвалили за лихость, за азарт, а комбат принял доброе отношение за разрешение на вседозволенность, казнит и милует подчиненных по настроению и личной воле. Вообще-то Носенко — мужик боевой, грудь в орденах, в Афганистане воевал.

— Я тоже там был, — хмуро заметил Янош. — Опыт имею, награды. Ну и что?

— А то, что не случайно я все это тебе рассказываю. Меры будем принимать. Понял?

— Нет, не понял, — сказал Янош. — Я перебежчик, малознакомый вам человек, личность во всех отношениях подозрительная.

— Ну, служивый, уважил, — улыбнулась Матвеева. — Откровенность за откровенность. Во-первых, то, что ты на границе служил, о многом говорит, во-вторых, лицо твое — открытая книга, врать не умеешь. Видела я тебя в деле и сделал вывод: труса не празднуешь.

— Спасибо на добром слове, — смутился Янош. — Перейдем к делу. Чем могу помочь?

— Попрошу проводить меня в батальон Носенко. Идти одной, сам понимаешь, не с руки. Брать кого-нибудь из защитников горсовета не имею права, здесь каждый на счету. Да и с тобой идти в логово Носенко сподручнее. Комбат вашего брата, афганца, привечает.

Янош встал, закинул за плечо автомат:

— Я готов. Когда идем?

— Это не моя забота. Обдумай, составь план. Ты телохранитель, вот и командуй.

— Илона тоже с нами?..

— Не возьму, пусть выхаживает суженого. Парень сообщил: Носенко назначил его командиром роты. А прежний где? Толковый был, преданный нашему делу. Понять бы, почему Носенко его сменил. Ну что, идем?

— Куда сейчас на рожон-то? Как кур, снайпера перестреляют. Темноты будем ждать.

— Как прикажешь, командир, тебе виднее!

Фраза прозвучала хоть и шутливо, но искренне. Черт разберет этих баб с их интуицией. В сущности, Матвеева права. Янош никогда никого не подводил. Он — человек слова. Но Матвеевой откуда это известно?..

За полночь, когда над городом установилась ломкая тишина, Янош разыскал Матвееву в казачьем штабе, расположенном на втором этаже. Она беседовала с атаманом бендерских казаков, худощавым человеком в очках, похожим на учителя средней школы. Но внешность чаще всего обманчива. Рассказывали, под командованием именно этого атамана группа черноморцев — так они себя называли — пробилась вчера через днестровский мост и прорвалась к горсовету, пополнив ряды защитников. Голос у атамана был пронзительный, в выражениях он не стеснялся и на чем свет стоит клял Кишинев, Москву и всех, кто лезет в Приднестровье с намерением поживиться.

— Носенко тоже их ставленник, — услышал Янош. — Он барыга, торгует оружием, наживается на людской беде. Поганый вор твой комбат, Нина Ивановна...

Атамана было бы интересно дослушать, но пора уходить.

— Кто такой? — подозрительно уставился на молдаванина атаман.

— Мой телохранитель, — ответила Матвеева. — Мы сейчас отправляемся к Носенко.

— Смотри в оба, — посоветовал атаман, сердито блеснув стеклами очков. — За телохранителем приглядывай, а уж с Носенко... Попомни, следователь Павлюк — крупная была в прокуратуре личность, но стоило ему заинтересоваться «коммерческой» деятельностью комбата и возбудить против него уголовное дело, как шлепнули мужика, а перед тем, говорят, пытали.

— Ну, мы с Носенко друзья-приятели. Вместе добывали оружие в четырнадцатой армии.

— Дружба дружбой, а табачок врозь, — усмехнулся атаман. — Поберегись, Ивановна, дело говорю...

— Ливень, как по заказу, пошел, — шепнул Янош спутнице, когда они выбрались на улицу и зашагали вдоль здания. — Капель с крыш и деревьев шаги глушит.

— Глушит — верно: и наши, и вражеских патрулей, — возразила Матвеева.

Янош промолчал, взял женщину за руку и тоном, не терпящим возражения, приказал идти рядом, ступая мягко, на всю ступню. Привыкший что на границе, что в Афгане к ночным вылазкам, он прекрасно ориентировался в темноте, различая, как кошка, в густом мраке деревья, кюветы, дома.

Встреча с патрулем произошла неожиданно. Они отошли от горсовета достаточно далеко, почувствовали себя в некоторой безопасности. Тут-то перед ними и выросли три здоровенных мужика. По глазам ударил ослепительный луч фонарика. Яношу ничего не стоило уложить всех троих молниеносными десантными приемами, но реакция Матвеевой оказалась более быстрой. Она вскинула автомат и выпустила длинную очередь. Один, самый высокий, вскрикнул и осел, а двое других, упав на землю, открыли ответный огонь. Стрелять на территории, занятой противником, было чистым безумием, на помощь патрулям непременно придет подмога... Янош подхватил спутницу и вместе с ней свалился в кювет. Она было рванулась в противоположную сторону, но Янош зашипел:

— Молчать! Не двигаться!

Война научила его действовать по принципу «до точности наоборот». Это означало поступать не так, как может предположить противник. Патрульные наверняка подумают, что напоровшиеся на них люди постараются как можно быстрее удрать. Отсюда вывод: идти только вперед!

— Лежи, — шепнул Янош, — я мигом. — И ящерицей скользнул по кювету. Метров через десять осторожно выглянул н прислушался.

— Как думаешь, кого лихоманка сюды принесла? — приглушенно проговорил хриплый голос.

— Не боись, их туточки вже нема, — отозвался другой. — Пятки салом смазали, а далеко не уйдут. Наши хлопцы перехватят, я по рации передал...

Янош подивился своей догадливости. Словно в воду глядел, предвосхитив развитие событий.

— Может, пойдем? Кажись, тихо.

— А Микола? Забрать бы...

— Нету Миколы, вже не дышит. Ему полчерепушки снесло.

Янош усмехнулся. Неплохо стреляет руководитель женского движения Приднестровья.

Оба патрульных склонились над тем, кто «вже не дышал». Янош бережно положил автомат на землю и прыгнул вперед. Все произошло в считанные мгновения. Прыжок. Выпад в одну сторону. Ударил ребром ладони по кадыку. Подвеска в другую сторону. И снова разящий удар под дых — в солнечное сплетение. Оба патрульных осели на асфальтовую дорожку и затихли.

После такого напряжения у Яноша затряслись руки. Сделав над собой усилие, он вернулся к кювету, нашел автомат и окликнул Матвееву:

— Путь свободен. Пошли...

— Неужели двоих без единого выстрела? — спросила она и, не дождавшись ответа, заметила: — Не хотела бы с тобой встретиться на узкой дорожке.

И тут Яноша прорвало:

— Я бы тоже никому этого не пожелал! Но почему, почему я, мирный человек, все время влипаю в обстоятельства, когда приходится творить зло? Ненавижу убийство! Ненавижу драки! Будь проклята та война. И эта — тоже...

— Охолонь, телохранитель. Что ж делать? Нас вынудили спасать не столько свою жизнь, сколько других, ни в чем не повинных людей.

— Пустой разговор, я все понимаю, — вздохнул Янош, — пошли отсюда, пока сотоварищи этих патрульных не появились...

Увидев входящую в штаб Матвееву, комбат пошел навстречу.

— Нина? Вот сюрприз. Каким ветром занесло? — спросил он весело, метнув острый взгляд на сопровождающего гостью дюжего мужика.

— Разве меня ветром сдуешь? — отозвалась Матвеева. — Должен знать: я всегда там, где горит.

— И то верно. Ты крепка и могуча, — согласился Носенко. — Эй, солдат, — крикнул он ординарцу, — мечи на стол. Гостья у нас дорогая.

Боец послушно вскочил и занялся сервировкой стола, предварительно смахнув на пол огрызки. В мгновение ока на белой скатерти появились копченая колбаса, лососина, килограммовая банка с черной икрой и непременный коньяк. Янош, давно не видевший таких деликатесов, подумал: кому война, а кому мать родна.

— Этот ординарец у тебя для бытовых или интеллектуальных нужд? — спросила Матвеева, наблюдая за снующим взад-вперед солдатом.

— Уже разнюхала, — буркнул Носенко и помрачнел. — Ну и пронырливая ты баба, Нина.

— Мне такой по штату быть положено, — улыбнулась она, и строгое лицо женщины похорошело. — А кто из нас пронырливей, еще потягаемся.

— Лично я дам тебе фору. -Что за амбал с тобой?

— Мой телохранитель.

— Подходящая фигура, — хмыкнул Носенко. — Ты его как используешь: для интеллектуальных нужд или...

— Ты грязные намеки брось, — оборвала Матвеева. — Я баба нормальная и мужика, коли потребуется, всегда найду. А амбал, как ты изволил выразиться, только что жизнь мне спас. Двоих патрульных, как котят, придушил.

На этот раз Носенко посмотрел на Яноша с неподдельным интересом.

— Представься по форме, телохранитель. Афганец? — спросил строго.

— Так точно, товарищ подполковник. Сержант Чепрага.

— Где служил?

— В особом пограничном отряде.

— А воевал?

— Везде пришлось. На Саланге, под Гератом был. Кандагара, Джелалабада тоже не миновал. Границу с Пакистаном помогал ставить.

— Похоже, мы с тобой одни тропинки топтали. Награды есть?

— Красная Звезда и «За отвагу».

— Недурственно. Еще одну рюмаху на стол, ординарец. Валяй к столу, боевой товарищ Чепрага. Гостем будешь.

Широким жестом Носенко разлил коньяк, но выпить не удалось. В комнату ворвался запыхавшийся Писарчук.

— Приказ, комбат! — воскликнул он. — Приказ из штаба немедленно взять здание бендеровской полиции.

— Вечно спешат, — раздраженно буркнул Носенко. — Ни выпить со старым товарищем, ни поговорить с красивой женщиной не дадут. Где приказ?.. Эх Сеня, какую ты обедню испортил. Ну да черт с ней, с обедней, возьмем к заутрене здание полиции вкупе с полицаями. Выпьем, гости дорогие, на посошок...

— На посошок не пойдет. Я с тобой, — поднялась Матвеева. — Не затем долгий путь одолела, чтоб без серьезного разговора с тобой, Валериан Ярославич, восвояси отбыть.

— Тебе-то что в бою делать? — недовольно спросил Носенко. — Надоела голова на плечах?

— Думала, Валериан, ты меня лучше знаешь, — возразила Матвеева. — Сказала: иду с тобой. Не в моем характере от пули прятаться. Башку проломить может и кирпич, случайно упавший с крыши.

— Ну ладно, — согласился комбат и забросил на плечо автомат. — Ты с нами, афганец?

— Яс ней, с Ниной Ивановной, — усмехнулся Янош.

13

После укола беспокойно метавшийся до того Михаил притих, задышал ровнее.

— Теперь оклемается, — сказал Илоне врач, хлопотавший над Обутом. — В молодом организме защитные силы велики. Я свое дело сделал. Присмотр за контуженым — ваша забота, барышня.

Врач ушел, оставив Илону одну с любимым. Да она бы все равно ни за что его не покинула. Михаил лежал на том месте, куда его притащил Чепрага... Как красив ее Михась!

Русые волосы потемнели. На лбу — капельки пота. Губы пунцовые, воспаленные... Илону переполняла нежность к суженому, такому большому и совершенно сейчас беспомощному. Только бы выжил, лишь бы встал на нога! Не было на свете для Илоны роднее человека, чем этот, совсем еще недавно чужой...

...Михась появился на телеграфе четыре месяца назад. Зашел отправить поздравление маме с днем рождения. Тогда и познакомились. Илона сразу почувствовала: он!.. А прежде не верила в любовь с первого взгляда. Через неделю, в четвертое их свидание, Михась взял ее руки в свои и сказал:

— Я думаю, нам не следует больше разлучаться.

Илону бросило в жар. Смутившись, она тихо спросила:

— Ты сделал мне предложение?

— Да, именно это я и сказал. Ты согласна?

Такой напор не то чтобы ошеломил, но вызвал инстинктивный протест. Решать жизненно важные вопросы с маху — к этому она не была готова.

— Я подумаю, — ответила сдержанно.

— Хорошо, — согласился Михаил без тени улыбки. — Сколько тебе понадобится времени — день, два, неделю?

— Для чего? — не поняла Илона.

— Чтоб решиться...

Она посмотрела на Михася исподлобья. К числу наглецов его не причислишь, рукам воли не дает, но идет напролом, обращается с девушкой, как с солдатом, которому приказал — изволь исполнять.

— А если я, чтобы определиться, потребую год? — спросила.

Взгляд Михася был красноречивее слов, но он все же ответил:

— Пусть год. Я подожду, терпения мне не занимать. Но очень надеюсь, что просто так, из девичьего упрямства ты не станешь тянуть.

И как в воду глядел. Двух месяцев не прошло, как крепость сдалась. Кабы не арест и последовавшие за ним события, они бы уже поженились. А сегодня... Сегодня, не успев стать официальной супругой, Илона чуть не оказалась вдовой.

Михаил приоткрыл веки. Взгляд, блуждающий по сторонам, остановился на девушке. По лицу пробежала судорога. Молодой человек явно пытался что-то понять, кого-то вспомнить.

— Это я, Михась, я... Любимый, погляди на свою Илону, — зашептала девушка, не сдерживая слезы. — Ты живой, слышишь? Ты слышишь меня?

Он услышал. Он узнал ее. В глазах плеснулась радость, губы беззвучно произнесли — Илонка. Она поняла и, прижавшись к его груди, разрыдалась.

— Что со мной? — спросил Михаил, с трудом разлепив спекшиеся губы. — Я ранен? Куда?..

— Слава Богу, целехонький, — успокоила Илона, приглаживая его волосы. — Тебя контузило. Врач сказал — ты у меня везунчик и скоро поправишься.

— Правильно сказал... Башка гудит, уши ватой заложило... Помоги встать.

— Ни в коем случае. Тебе велено лежать.

— Мне пора в батальон. Там отлежусь...

— Как же пойдешь? — растерялась Илона. — У тебя совсем сил нет.

— Я здоров как бык. Видишь, стою и идти смогу.

— Мы не выберемся из здания!

— Кто это мы?

— Одного не отпущу, хоть убей на месте. Жена я тебе и еще медсестра.

Михаил возражать не решился. Оба были под стать друг другу, обоим упрямства не занимать.

— Где машина? — спросил Михаил, натягивая на голову лежавший на полу танкошлем. — Цела?

— Не знаю. Возле входа так и стоит. По ней не стреляли, незачем решили технику портить — пригодится. Думаешь, удастся завести?

— Попробую. Который час?

— Четвертый.

— Самое золотое времечко...

Добраться до БТР оказалось несложно. Бели у противника и были наблюдатели, то в предрассветный час они наверняка потеряли бдительность. Молодые люди беспрепятственно пробрались к выходу. Михаила бросало из стороны в сторону. От слабости дрожали ноги, и он с трудом забрался внутрь машины. «Выручай, родной», — взмолился Михаил, обращаясь к мотору, как к живому существу. Двигатель чихнул раз, другой, вздрогнул, заурчал. От радости Михаил газанул так, что рев разбудил всю округу. Но теперь незачем было таиться.

Проскочив площадь, бронетранспортер влетел в боковую улицу, и Михаил испытал сладостное ощущение свободы и безопасности. Вскоре они примчались в батальон. Поставив БТР у реки под прикрытием крутого берега, Михаил с помощью Илоны выбрался наружу.

В расположении роты их окружили солдаты, приветствуя радостными возгласами:

— Думали, тебе каюк, сержант!

— Машину, говорят, подбили?

— Вид у тебя неважнецкий, командир. Поспать бы, да комбат несколько раз посыльного гонял. Велел доложить, как только объявишься, — сказал старшина роты.

— Спасибо за добрую встречу, мужики, — поблагодарил Михаил. Конечно, это не солдаты его бывшего взвода. Но все же люди неплохие. — Девушку обогрейте и накормите, а я в штаб...

Ординарец, вызвавшийся проводить ротного, провел его сперва по извилистому ходу недавно вырытой траншеи, потом по прибрежным улочкам. По пути успел рассказать, как взвод под личным руководством комбата утром пошел на штурм здания полиции.

— С командиром якась баба была, — сообщил ординарец, — ядреная такая, в камуфляже, при пистолете. Лезла, дура, в самое пекло.

— Так уж и дура? — переспросил Михаил, уловив в голосе солдата оттенок уважительности.

— Не придирайся к словам, ротный. Комбат за нее испереживался. Мы — тоже. Лихая женщина, с понятием. Многим мужикам сто очков вперед даст, потому как характер могучий.

— Матвеева, что ли? Нина Ивановна?

— Она... Однако поспешим, командир, светать начинает. Раньше наступлению дня каждая божья тварь радовалась, а нынче заря кровь предвещает...

Комбат, несмотря на ранний час, бодрствовал и занимался чем-то таким, что требовало уединения.

— Велено никого не впускать, подполковник занят. — С этими словами дежурный по батальону преградил Михаилу дорогу в кабинет.

— Я по вызову. У подполковника на приеме баба? — поинтересовался Михаил. Другой аргумент ему в голову не пришел.

— Еще чего, — фыркнул дежурный. — Баба для него — тьфу. Он пленного допрашивает.

— Сам?

— Начальник контрразведки присутствует.

В этот момент за дверью раздался дикий вопль, прорезавший сонную тишину дома.

— Что бы это значило? — спросил Михаил.

— Командиры развлекаются, — осклабился дежурный.

Новый протяжный вопль огласил утреннее безмолвие. И было в нем столько безысходности, что Михаил, отшвырнул дежурного, ринулся к двери. Влетев в зал, он увидел прикрученного веревками к спинке стула толстяка в изодранной армейской форме. Погон болтался, лицо в сплошных кровоподтеках. Что-то в облике этого прапорщика почудилось знакомое.

Писарчук, развалившись на диване с плеткой в руке, отдыхал от неправедных трудов. Поодаль, угрюмо нахохлившись, стоял Носенко со скрещенными на груди руками.

— Что вы делаете? — крикнул Михаил. — Живодеры, кто позволил измываться над человеком?..

— Молчать, — заорал Носенко. — Дежурный, почему пропустил постороннего. Я приказал — ни-ко-го!

Дежурный невнятно пролепетал:

— Он силой... Он не подчинился...

— Ты что позволяешь себе, Обут? — Носенко с перекошенным лицом шагнул вперед, страшный в своем гаеве.

— Лейтенант Обут?.. — это произнес пленный. — Это ты? Боже милостивый, какое счастье, какая удача! Ты меня узнаешь, лейтенант? Погляди, я Рохляков, старший прапорщик их трехсотого полка...

Теперь Михаил вспомнил прапорщика, заведовавшего у кишиневских десантников продскладом. А толстяк, опасаясь, что его прервут, торопливо продолжал:

— Я сам... Я уволился. Наш полк из Кишинева переводят, а у меня тут домик, жена, детишки. Я сам уволился, а меня в тот же день насильно мобилизовали в молдавскую армию. Расстрелом грозили...

— Врет, жирная свинья, диверсант он. Ну, признавайся, сука, — закричал Писарчук и замахнулся плеткой.

Этого Михаил вынести не мог. Подскочив к старлею, он перехватил занесенную для удара руку.

— Не сметь! — выдавил гневно. — Не сметь бить человека!

— Он не человек. Он враг, — завопил Писарчук. — И ты с ним заодно... — Не помня себя от ярости, начальник контрразведки замахнулся плеткой на Михаила. И зря. Резким ударом ребра ладони по шее лейтенант Обут послал истязателя в нокаут.

— Ты что натворил? — завопил Носенко, хватаясь за кобуру. — Да я тебя сейчас в пыль!..

Михаил похолодел. Он не позволит убить себя. Да и кто такой Носенко, чтобы распоряжаться жизнями людей?.. Едва уловимым движением лейтенант сдернул с плеча автомат и направил его на комбата.

— Не дрыгайся, — сказал тихо, но с такой яростью, что Носенко поверил: это не пустая угроза.

— И ты посмеешь? — спросил.

— Посмею, ты не оставил мне выбора, — ответил Михаил и взвел затвор. — Оружие на стол!

Носенко подчинился. Пистолет, брошенный им, тяжело плюхнулся в тарелку с квашеной капустой.

— Я долго не верил в то, что про тебя рассказывали, кровавый комбат, — усмехнулся Обут. — А теперь вижу, люди говорили правду. Пристрелить тебя, гада, к сожалению, прав не имею. Дождусь, пока осудят принародно.

— Ты за все ответишь, Обут, — сдавленно прошептал Носенко. — Из расположения батальона тебе не выбраться. Берегись!

— Кого пугаешь, комбат? Я давно перестал бояться...

Не сводя глаз с Носенко, Михаил взял со стола кортик, разрезал веревки, спутавшие руки прапорщика.

— Свяжи подполковника, — распорядился он. — Работай в темпе.

Рохляков охотно выполнил приказание, методично связав руки, ноги и в заключение засунув в рот Носенко кляп.

— Ас этим что делать? — показал прапорщик на Писарчука.

— Не трать силы, дохляк не скоро оклемается. Займись дежурным, пока я обстановку разведаю.

Спеленав перепуганного насмерть дежурного, прапорщик выскочил вслед за Обутом на крыльцо. Над городом во всю разгоралась заря. Начинался новый день. В любую минуту мог прозвучать сигнал тревоги, и тогда не уйти. Нужно было спешить!..

14

Ночной бой батальона запомнился дурацкой суетой. Было непонятно, кто куда стрелял, когда и кого атаковал. Лезли напролом без разведки, без огневого прикрытия. Перли, как Бог на душу положит, — в окна, двери, через подвал. И было удивительно, каким образом удалось захватить здание полиции, выбив оттуда довольно многочисленный гарнизон, укрывавшийся за надежными каменными стенами.

Должно быть, именно безрассудство,помноженное на лихость, обеспечило гвардейцам успех. Уж на что Яноша, привыкшего в любых ситуациях сохранять трезвую голову, и того охватил азарт. Носенко дал ему под начало штурмовую группу из пятнадцати бойцов и поставил задачу первым ворваться в здание.

— Понял? — спросил настырно. — Первым! Остальное меня не интересует.

«Остальное» означало: всех положи, но выполни. Так действовать Янош не привык. Он обнаружил позади здания пожарную лестницу. По ней бойцы втихую взобрались на второй этаж. Проникнув в здание через окно, ребята оказались в выгодном положении — атаковать сверху всегда сподручнее...

— Ты меня здорово выручил, — сказал после боя Носенко. — Сказано — афганец. Представляю к награде!

— Какой? — насмешливо спросила Матвеева.

— К боевой, конечно. Держи, афганец! — Комбат отстегнул от пояса кобуру с пистолетом и протянул: — Дарю! Эта игрушка мне в бою досталась, бьет без промаха.

Так Янош стал обладателем бельгийского браунинга, оказавшегося действительно стоящим оружием, — в этом он разбирался. Но что делать дальше?

Вопрос, вставший перед Яношем после ночного сражения, требовал быстрого ответа. Носенко предложил ему остаться в батальоне с правом выбора должности. Но война давно осточертела, по ноздри хватило прошлого. На фоне кровавых событий последних дней личная трагедия как-то потускнела. Отодвинулась на второй план, но подспудно жила, время от времени напоминая, во имя чего отправился Янош в тяжкий и опасный путь. Рана, нанесенная смертью Агнешки в самое сердце, продолжала кровоточить. Образ девушки, хоть и несколько затуманенный под напором новых впечатлений, оставался тем не менее самым дорогим. Отомстить за ее смерть, кроме Яноша, теперь и вовсе некому. Война все смешала, перепутала. Властям не до розыска бежавшего преступника. Ну кого сейчас, когда гибнут сотни людей, мог интересовать лейтенант Обут?..

— Воля твоя, — разочарованно протянул Носенко, услышав отказ остаться в батальоне. — Я мог бы, конечно, тебя мобилизовать, но... насильно мил не будешь, а принуждать не хочу. Прекрасно понимаю, как допекла война афганцев. Наверное, в Кишинев подашься?

— Домой не спешу. Намерен кое-кого отыскать, должок есть за мной, — сказал Янош, не представлявший, однако, какие действия в такой каше могут помочь в поиске проклятущего Обута.

— Прощай, афганец, — протянул руку Носенко. — Спасибо за помощь. Последнее задание тебе — проводить даму до места.

— Не беспокойтесь, товарищ подполковник, — заверил Янош. — Доставлю Нину Ивановну в полной сохранности.

Он вдруг сообразил, что, сопровождая Матвееву, приблизится к цели. Танцевать надо от печки. Именно в Тирасполе, куда они сейчас отправятся, имеет смысл продолжить поиск. Там штаб четырнадцатой... Если лейтенант искал убежище в трехсотом десантном полку, почему теперь ему не прибиться к родной части? Товарищи и друзья не откажут в помощи и уж во всяком случае что-то знают о его судьбе.

Матвеева и Чепрага покинули Бендеры рано утром. Закончившийся на рассвете артобстрел города больше не возобновлялся. Снайперы тоже угомонились. Двое — мужчина и женщина — шли, прижимаясь к стенам домов, стараясь производить как можно меньше шума. Оба высокие, хорошо вооруженные, неробкого десятка, они все же чувствовали себя неуютно. Тишина действовала на нервы. Угрюмое безмолвие безлюдных улиц вызывало неприятное ощущение подвоха, ожидание удара из-за угла и держало в постоянном напряжении.

Издалека послышался басовитый гул самолетов. Он быстро нарастал, словно торопился догнать идущих. Янош, вскинув голову, увидел низко плывущие двадцать девятые МиГи.

— Эти машины с военного аэродрома под Бельцами, — сказал Янош. — Как думаете, куда они направляются?

— Полк передан национальной армии. А летят они на черное дело, — мрачно ответила Матвеева.

— Не может быть, — воскликнул Янош, догадавшись, о чем умолчала Нина Ивановна, но все еще отказываясь верить.

— Посмотри, — вскрикнула Матвеева, — самолеты заходят на бомбежку!

В подтверждение ее слов от МиГов отделились две черные капли, отчетливо видные в ясном солнечном небе, и с нарастающим воем пошли к земле. Самолеты круто взмыли кверху, оставив за собой белый, похожий на лыжню, инверсионный след.

Бомбы разорвались неподалеку, километрах в полутора. К небесной синеве взметнулось два столба пламени, отороченных черным дымом, фонтаны камней, досок, комьев земли. Вздрогнул и осел белый домишко, запылала крыша другого, вздыбились деревья.

— Сбросили на Порканы, — прошептала Матвеева. — Это пригород Бендер. Там проживают болгары, гагаузы, украинцы.

— Какая разница, кто проживает! — воскликнул Янош. — Они наши, а эти, — ткнул он в небо рукой, — эти хуже Гитлера!..

Дальнейший путь до Тирасполя они прошли без осложнений, если не считать случайной мины, догнавшей их на левом берегу Днестра. Она разорвалась метрах в сорока, и осколки с визгом пронеслись над головами. Янош успел толкнуть Матвееву в кювет, прыгнул следом, прикрыв женщину собой.

— Спасибо, афганец, — улыбнулась Матвеева, — который раз жива твоими молитвами. Ты куда теперь отправишься/

— Хочу попасть в штаб армии.

— Что ты там забыл?

— Товарища ищу, он в четырнадцатой служит, — неохотно ответил Янош.

— Пустые хлопоты. Тебя даже к КПП не подпустят. Они входы и выходы мешками с песком завалили, пулеметы поставили, будто на армию кто-то собирается нападать.

В ее словах был резон: штаб армии всегда усиленно охранялся, а в такое смутное время тем более.

— Мой совет, Чепрага: отправляйся в комендатуру, — продолжала Матвеева. — Найдешь полковника Вермана. Скажешь, что явился по моей рекомендации. Надеюсь, по старой памяти полковник не откажет в помощи. Мы с ним были добрыми друзьями, а не так давно отношения подпортились.

— По какой причине?

— Слишком много стал брать на себя приднестровский комендант. Особенно с тех пор как определил его на эту должность новый командарм четырнадцатой, не имевший на то никакого права. С той поры и разбежались у нас с Верманом дорожки. Но, справедливости ради, скажу: мужик он приличный, не трус, думаю, посодействует...

Комендатура располагалась неподалеку от штаба армии. Приземистое угрюмо-серое здание от старости давно осело. Проходящая мимо дорога шла на уровне окон нижнего этажа. В узких коридорах едва могли разойтись два человека. Шаги гулко звучали под низкими каменными сводами.

Заглянув в первую комнату, Янош обнаружил оружейный склад. Пистолеты, пулеметы, автоматы, гранатометы вплоть до трехлинеек образца тридцатых годов лежали навалом. Находящийся при арсенале прапорщик выставил Яноша за дверь и подсказал, где найти коменданта.

В маленькой комнатке, именовавшейся кабинетом, за столом сидел полковник. Встретил он Яноша не очень приветливо. Сухо спросил, кто он и зачем пожаловал. Стало ясно, комендант сейчас во всем откажет. Не полагаясь больше на собственные силы, Янош прибегнул к имени Матвеевой.

— Почему сразу не сказал! — воскликнул комендант. — Рекомендация славной командирши бабьего царства неоспорима.

Красивое лицо полковника с темными глазами и большим с горбинкой носом оживилось. Полные сочные губы расползлись в иронической улыбке. Вероятно, конфликт между ним и Матвеевой не забылся.

— А то, что ты афганец, приятно вдвойне, — продолжал Верман. — Преклоняюсь перед вашим братом... Значит, лейтенант Обут — твой приятель?

— Так точно, товарищ полковник. И он мне очень нужен.

— Обут — личность известная, — усмехнулся комендант. — Но, насколько мне известно, после побега из здания суда он нигде не объявлялся.

— Не совсем так. Лейтенант был в трехсотом полку, — возразил Янош. — А за полчаса до моего прихода ушел.

— Правильно сделал. В Кишиневе оставаться было опасно.

— Думаю, не вернулся ли он в свою часть, — сказал Янош. — Там-то его наверняка укроют.

— Теперь бы вообще под суд не отдали. Новый командарм — человек железный, горой стоит за своих офицеров, а к руководителям Молдовы относится, мягко говоря, без всякого пиетета. Читал в газетах его заявление?

— Не читал, негде было...

— В заявлении сказано: Снегур и вся его клика организовали фашистское государство, а министр обороны Косташ — людоед: вечером мобилизует людей, а утром бросает их в бой. Только с приднестровской стороны убито шестьсот пятьдесят человек и около четырех тысяч ранено. В общем, командарм сейчас ни за что не отдал бы твоего Обута властям Молдовы, потому что лейтенант исполнял свой долг.

Янош мог бы возразить, Обут стрелял в безоружных, среди которых была его Агнешка, но военный комендант его бы все равно не понял. И потому Янош только вновь напомнил о просьбе узнать, не вернулся ли в свою часть лейтенант.

— Вряд ли, — сказал Верман, однако снял телефонную трубку и попросил соединить с ротой спецназа. Разговаривая, он бросал односложные фразы, из которых ничего нельзя было понять. Потом дал отбой и сказал:

— Я оказался прав: в части беглеца нет. Нет — и не появлялся с момента ареста.

В дверь постучали. Вошел посыльный с пакетом. Верман расписался в получении, отпустил солдата. Вскрыв пакет перочинным ножом, вытащил оттуда листок и быстро пробежал глазами текст.

— Вот так новость! — присвистнул он. Удивление было настолько сильным, что он не сумел скрыть его от Яноша: — Ну и финт! Не ожидал. Добрались-таки до гада...

— До кого? — не понял Янош.

Комендант помолчал. Еще раз прочитал документ и, откинувшись на спинку кресла, спросил:

— Послушай, Чепрага, если я правильно уловил, ты прибыл сюда из батальона Носенко.

— Точно. Мы были там с Матвеевой.

— Расположение штаба помнишь? Сможешь туда провести?

— Да в чем, собственно, дело, товарищ полковник? — воскликнул Янош.

Комендант пристально посмотрел на сидящего перед ним здоровенного мужика, как бы оценивая его надежность, и повернул документ лицевой стороной:

— Читай! Видишь?

— Вижу — ордер на арест Носенко, — сказал Янош.

— Вот именно, ордер на арест. По этому бандиту давно тюрьма плачет. Еще в апреле его хотели арестовать, прокурор санкцию не дал, а начальник управления обороны Приднестровья генерал Кицак ограничился приказом об отстранении от должности.

— В этих играх я ничего не понимаю, — возразил Янош. — Ежели отстранили, то как же Носенко остался комбатом?

— Покровители — великая сила. Особенно те, что куплены с потрохами и здесь, и в Москве. Вот почему Носенко так нагло себя ведет. Генерала Кицака с его приказом о снятии вообще послал по телефону очень далеко.

— Что ж такого натворил подполковник Носенко?

— Много кровавых следов за этим подонком тянется. Он лично участвовал в пытках людей. Я знал двоих — командира роты Козлова и его зама Смирнова. Отличные были ребята, Афган прошли... Они заподозрили, что Носенко сплавляет оружие на сторону с целью наживы, и высказали комбату возмущение. Он объявил их предателями, пособниками румынских фашистов, расстрелял, а потом сжег в машине. Ну да как бы веревке не виться, а концу быть. Теперь не отвертится. Как, сержант Чепрага, пойдешь проводником?

— Пойду. Мне ведь и Матвеева характеризовала подполковника не с самой лучшей стороны. Но, как человек служивый, хочу понимать свой маневр. Попрошу вас, товарищ военный комендант, рассказать все поподробней.

— Уважаю, дело говоришь, Чепрага, — согласился Верман. — У нас есть до выезда минут сорок. Пойдем в бытовку, заправимся, по дороге обговорим детали. И дай Бог нам удачи. Носенко изворотлив, крепок, нелегко будет его взять.

— Как-нибудь управимся, — заметил Янош, поднимаясь со стула.

Верман окинул взглядом его атлетическую фигуру и с усмешкой сказал:

— При таком росте и кулачищах вероятность увеличивается!

15

Выбежав за калитку, Михаил оглянулся, не отстал ли Рохляков. Прапорщик бежал, сильно припадая на левую ногу. Лицо в кровоподтеках и ссадинах с запекшимися рубцами на лбу, щеках, подбородке было страшным и могло привлечь внимание любого прохожего.

Оказавшись на тротуаре, Михаил остановился, решая, в какую сторону бежать.

— Почему встал? — тяжело отдуваясь, прохрипел Рохляков. — Мотаем отсюда побыстрей и подалее. Если схватят, нам кранты.

Прапорщик тысячу раз прав, но в роте Михаила с нетерпением ждет Илона. Оставить ее там — значит бросить на съедение псам. Все знают — Илона его подружка. Нетрудно представить, что сотворит с девушкой подонок Писарчук.

— Послушай, мужик, нам придется расстаться, — решительно заявил Михаил. — Мне предстоит сделать малый круг.

— Зачем? — поразился прапорщик. — Это же смертельный трюк...

— Не имеет смысла препираться. Я возвращаюсь в роту, чтобы выручить дорогого товарища. Ты свободен, жми до дому, до хаты. Тебя как кличут?

— Рохляков Илья... Пропаду я в одиночку.

— Я тебе не нянька, Илья, — разозлился Обут, — прощай!

— Не выйдет, — заявил Рохляков. — Хочешь или нет, а я с тобой. Вдвоем завсегда сподручней.

На лице прапорщика была написана решимость. Он не отвел взгляда, сурово поджал толстые губы.

А ничего мужик, подумал Обут с неожиданной симпатией и не стал возражать. Он зашагал быстро, размашисто, Рохляков последовал за ним с трудом. После перенесенных побоев идти ему было трудно, ныла нога, но прапорщик не жаловался, понимая, что от темпа зависит все. Успеют добраться в роту до тревоги, считай, выиграли жизнь, а нет... И все-таки Рохляков не жалел, что увязался за лейтенантом. Тот спас его от мучительной смерти, и отныне они повязаны навсегда. Да и не привык прапорщик жить в одиночку. Армия, в которой Рохляков служил с семнадцати лет, приучила его делать все сообща.

В роте, куда они прибыли через двадцать минут, было пока спокойно, но сигнал из штаба батальона мог поступить в каждую из последующих минут. Дежурный по роте, завидев Обута, подскочил с рапортом; никаких, мол, за время отсутствия ротного происшествий не произошло. Знал бы, какое случилось ЧП! Рохлякова удивило, почему дежурный, обратившись к Обуту, назвал того сержантом. Хотел было поправить гвардейца, но вовремя сдержался. И правильно сделал.

Из траншеи выскочила Илона, бросилась к Михаилу. Статная, синеокая, с разметавшимися по плечам смолистыми волосами, девушка была настолько хороша, что Рохляков, забыв о собственных бедах, залюбовался. Нетрудно было догадаться, что это и есть тот товарищ, ради которого лейтенант рисковал головой.

— Уходим. Вопросов не задавай, — шепнул Михаил Илоне и, повернувшись к дежурному по роте, крикнул: — Передай моему заму, я получил спецзадание. Некоторое время буду отсутствовать, пусть по-прежнему остается за меня.

— Есть, товарищ сержант! — козырнул дежурный. — Все до точности передам.

Михаил подтолкнул Илону, кивнул Илье и побежал.

— Объясни наконец, что случилось! — воскликнула Илона, когда они остановились передохнуть.

— Мы влипли в историю, — пробормотал Михаил, присев на корточки. У него сильно разболелась голова, сказывалась контузия, но сознаваться, что почувствовал внезапную слабость, он не имел права. — Поверь, девочка, нам с Ильей нужно сматываться как можно скорее. А ты... Ты давай-ка возвращайся домой, так будет лучше.

— Опять за свое, Михась? — возмутилась Илона.

— Не спорь, родная. Когда ты окажешься в безопасности, у меня развяжутся руки. Ну, пожалуйста, — взмолился он.

— Не трать, кум, силы, бесполезно, — решительно заявила Илона. — Ни за какие радости я тебя больше не оставлю. Рассказывай правду, как на духу.

Сил сопротивляться не было. Михаил пожал плечами и коротко сообщил о событиях, разыгравшихся в штабе батальона. .

— Вы связали Носенко? — с ужасом переспросила Илона. — Несчастные, что вы натворили! Это же такой страшный человек, хлопчики. Он нас из-под земли достанет!

— Поглядим, кто кого. Перестань паниковать.

— Ни черта вы, дурачки, не понимаете. Народ не зря прозвал Носенко кровавым.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — пришел на выручку Обуту Рохляков. — Лучше скажи, красавица, куда нам понадежнее сховаться. Ты тутошняя, все сады небось облазила.

Илона покосилась на чужака неодобрительно, однако согласилась: уселись на завалинке у всех на виду, а надо ноги в руки — и тикать. Кто лучше нее знает город? Эти мужики, словно дети, зависят от женской сообразительности.

— Через мост в Тирасполь не уйти, — сказала решительно. — Ко мне домой далеко. Подадимся за город. Бегом, хлопчики.

Боковыми улочками они выбрались к Днестру и двинулись вдоль берега. Миновав окраинные дома, спустились в глубокий овраг и остановились возле полуразрушенного кирпичного строения. Вокруг валялись кучи битой штукатурки, погнутой арматуры. От всего этого веяло запустением, к тому же начал накрапывать дождь.

— Хороша фазенда? — спросила Илона. — Мы здесь в детстве частенько прятались, а старшеклассники танцы при свечах устраивали.

— Что тут раньше было?

— Разве не видишь? Лесопильня. Потом случился пожар, и восстанавливать ее не стали: от дороги далеко да в гору тащиться. Внутри и сейчас заржавленная пилорама находится.

В помещении проникли сквозь пролом. Перебрались через кучу железа, наваленную у стены, и очутились под дырявой крышей. Дождь то прекращался, то моросил вновь. Истлевшие доски пола были мокрыми, скользкими.

— Пересидим тут до ночи, — сказала Илона. — А когда стемнеет, попробуем перебраться ко мне.

— Молодец, девочка, стратегически и тактически верно придумала. Для начала все же поищем местечко посуше и устроим Илью. Ему бы чуток полежать...

Крыша оказалась проломленной только с краю, и в следующем помещении обстановка оказалась получше.

— Странно, — заметил Рохляков, с трудом перелезая через бревна, навалом лежащие повсюду. — Если тут никто не бывает, почему нет паутины?

— Илья прав, — согласилась Илона. — Паутина, помнится, всегда висела лохмотьями. И запах здесь какой-то мерзкий. С чего бы?

— Послушай, лейтенант, не провести ли нам разведку, прежде чем на отдых устраиваться, — спросил Рохляков.

— Резонно... Напрягись, Илья, обойди лесопильню снаружи, а я внутри пошурую. Да не забудь перевести автомат на вскидку. Свистеть умеешь? Длинный свист — сигнал опасности.

Тяжело припадая на больную ногу и постанывая, Рохляков выбрался наружу, Илона проводила прапорщика взглядом и тихо сказала:

— Боязно что-то, нехорошее предчувствие гложет.

— Не будь суеверной, Илона, обойдется. Пошли поглядим...

Они находились на складе. Вдоль стен и теперь еще стояли кое-где штабеля досок. В следующее помещение вела железная дверь. Петли, защелки — все заржавело. Михаил напрягся, нажал на створки и вдруг услышал протяжный свист. Они бросились назад, выглянули наружу, не заметили ничего подозрительного и выскочили из помещения. Вдоль стены, соблюдая осторожность, добрались до угла корпуса и увидели прапорщика, стоявшего возле ямы. Рохляков махнул рукой и крикнул:

— Лейтенант, подойди. А ты, Илона, побудь на месте!

— Еще чего, — возмутилась девушка. — Скажи, пусть мной не командует.

— Да останься, раз человек просит, — с досадой сказал Михаил.

Однако это не возымело действия. Илона подошла к Рохлякову и, заглянув в яму, остолбенела. Глаза ее закатились, девушка осела на землю.

— Я же предупредил! — воскликнул Рохляков, помогая Михаилу оттащить от ямы терявшую сознание Илону. — Меня, видавшего виды, и то шандарахнуло.

Картина, представшая перед ними, потрясала. Яма была наполовину заполнена трупами людей всех возрастов. Были они полураздеты, а то и вовсе обнажены. Пулевые пробоины от автоматных очередей разрезали тела вдоль и поперек. У некоторых вспороты животы, раскроены головы. Молодая женщина лежала, раскинув ноги, в лоно ее был забит деревянный кол...

К горлу Михаила подступила тошнота. В глазах потемнело. Рохляков, тряхнув лейтенанта, тихо, но внятно сказал:

— Хватит глаза пялить. Им уже не поможешь, а нам с тобой есть над чем подумать. Открой глаза и смотри. Как думаешь, из какого материала белая горка состоит, что возле ямы?

— Мел, наверное, — отозвался Михаил, усилием воли отгоняя слабость.

— Не мел, а известь. Причем свежая.

— Ты хочешь сказать...

— Правильно, — перебил Рохляков. — Известь для гашения трупов. С помощью извести убийцы скроют следы преступления. И если они этого пока не сделали, значит, скоро вернутся, да еще с новой партией жертв. Давай смываться. Вставай, девушка, — протянул Рохляков Илоне руку. — Хорошо бы успеть твою фазенду досконально осмотреть.

— В складском помещении мы побывали, — сказал Михаил. — Осталось машинное...

С автоматами в руках, прижимаясь друг к другу, они вошли в торцовую дверь. Внутри было сумеречно, но когда глаза привыкли к темноте, увидели лесопильную раму, стоявшую вдоль стены, очищенную от пыли и заботливо смазанную. Увидели также машину, которую кто-то совсем недавно наладил и пустил. Результатом ее работы было то, что висело на зубчатых лентах, валялось на металлическом столе, по которому когда-то подавались доски. Это были куски человеческого тела в лужах застывшей крови. За пилорамой валялись обезображенные трупы — без головы, без ног...

Михаил крепко схватил Илону под руку, но на сей раз девушка стояла будто каменная, только в глазах, огромных, поблекших, замер страх.

Послышался едва внятный стон. Они бросились к трупам и выволокли здоровенного мужика, подававшего признаки жизни. Илона наклонилась над истерзанным телом и принялась нахлестывать мужика по щекам. Вскоре взор его приобрел осмысленное выражение. Он увидел склонившиеся к нему лица, спросил:

— Кто тут?

— Свои, — ответил Михаил.

— Хорошо. Die... эти?..

— Мы никого не видели.

— Скоро придут. Уходи, дочка... — человеку трудно было говорить. — Я из ОМОНа. Надо срочно своим... Дом советов в Тирасполе и вертолеты. Взорвут вертолеты...

— Машины четырнадцатой армии? — переспросил Михаил. — Я правильно понял?

— Провокация... армия чтоб нас поддержала. Тогда Румыния сможет выступить. Понял?

Омоновец уронил голову на кучу опилок, закрыл в изнеможении глаза. Л когда вновь открыл, встревожился:

— Вы еще здесь? Уходите...

— Подхватываем его, — скомандовал Михаил. — И деру!

Снаружи послышался шум, голоса.

— Поздно, лейтенант, — сказал прапорщик с горечью. — Они уже пришли. Я выглянул, там человек тридцать.

— Может, выскочим с другого конца?

— Ас ним как же, с раненым? — спросила Илона.

— То, что он нам сообщил, в сто раз важнее, — пробормотал Рохляков.

— Нет! — крикнула Илона. — Он опять потерял сознание. Человека бросят на пилораму.

Оставлять омоновца было преступлением. Так же, как брать с собой — чистейшим безумием, но ничего другого не оставалось. Михаил с помощью Рохлякова взвалил мужика на спину. Шагать с такой ношей было невыносимо трудно. Ноги дрожали, подгибались, глаза застлал туман. Сжав зубы, с трудом удерживая равновесие, он, сопровождаемый друзьями, прошел складское помещение и выбрался из лесопильни. Позади раздались негодующие вопли. Пришедшие обнаружили их недавнее присутствие.

— Хана! — пробормотал Рохляков. — Сейчас они разберутся, что к чему. Нам не уйти.

Михаил сумел протащить омоновца еще метров двести. Потом земля ушла из-под ног, и он рухнул на землю вместе со своей тяжелой ношей.

— Прибыли, лейтенант, к последнему порогу, — сказал Рохляков, опускаясь рядом. — Попал я, как говорится, из огня да в полымя. Что делать будем?

Они находились на склоне. Чуть выше и левее была ложбинка. Перед ней свалка металлолома, мусора, битого кирпича, Михаил знаком подозвал Илону.

— Ты сейчас помчишься к нашим, — сказал твердо. — Не вздумай возражать. Дом советов, военный аэродром — все под угрозой. Акция намечена на пять часов...

— Не могу я от тебя уйти, — разрыдалась Илона.

— Это приказ! — отчеканил Михаил, стараясь не глядеть на родное, мокрое от слез лицо. — Рядом с Носенко стоит батальон гвардии «Днестр». Ты обязана туда попасть и сообщить. Может, еще успеешь привести подмогу.

Илона посмотрела на суженого долгим взглядом, точно прощалась навек. Судорожно поцеловала и стремглав ринулась вверх по косогору. Вдвоем с Рохляковым они оттащили не приходящего в сознание омоновца, уложили за груду железа. Сами пристроились по бокам. Боеприпасы поделили поровну: по четыре снаряженных рожка на нос. Патроны нужно было экономить.

Из лесопильни вывалились люди. Они что-то кричали, отчаянно жестикулировали. Сбившись в кучу, заспорили. Потом так же скопом двинулись вверх.

— По-моему, пора, Илья, — сказал Михаил и, поймав в прорезь прицела бегущих, дал длинную очередь.

16

Как ни спешили Верман с Чепрагой, прибыли они в штаб к Носенко только к трем часам, когда батальон был уже поднят по тревоге. Появись они хоть на двадцать минут раньше, обнаружили бы связанного дежурного с кляпом во рту, спеленутого Носенко в собственном кабинете и валявшегося на полу в отключке начальника особого отдела Писарчука.

Но поезд, как говорится, ушел. Писарчук пришел в себя, подгоняемый проклятиями комбата подполз к нему и зубами разгрыз веревку. Освободившись, тот вскочил и, не помня себя от ярости, зарычал:

— Найду сволочугу, шкуру с живого спущу!

Писарчук никогда еще не видел Носенко таким разъяренным. И неудивительно: никто никогда не наносил шефу такого страшного оскорбления. Обнаружив в приемной связанного дежурного, Носенко, что есть силы, пнул того ногой, приговаривая:

— Раззява проклятый! Убью, с дерьмом смешаю! Разжалую в рядовые, в окопе сгною! Звони сейчас же повсюду, поднимай батальон по тревоге. Пусть ищут лейтенанта Обута! А черт, не Обута, сержанта Степанчика!

Вернувшись в кабинет, Носенко устало плюхнулся в кресло и презрительно бросил:

— Тебе, Писарчук, только с бабами да с безоружными пленными воевать, а против стоящего мужика кишка тонка. Слабак ты оказался на деле... — Носенко покрутил ручку стоявшего на столе полевого телефона, вызвал первую роту: — Ваш командир на месте? — спросил. — Был? Куда ушел? Немедленно за ним в погоню. Захватить живым или мертвым!

Он бросил трубку на рычаг и снова повернулся к Писарчуку:

— Слыхал? Обут заходил в роту, забрал свою девку и ушел. Прапорщик с ними. Тебе объяснить, Сеня, что надо делать?.. Не дай тебе Бог упустить Обута. Упустишь, сам ознакомишься со своими методами допроса. Клянусь!

Писарчук вздрогнул. Он хорошо знал способы пыток, которые сам разработал и проверил на арестованных и приговоренных к смерти. Превозмогая себя, Писарчук встал. Боль в животе была ужасной. Десантник точно знал, где находится солнечное сплетение.

— Не гневайся, Валериан Ярославич, — выдохнул он. — Я этого висельника достану. Не вернусь, пока нашего обидчика в порошок не сотру. Душу дьяволу продам, но... Короче, можешь считать лейтенанта покойником!

— Смотри, Сеня, как бы он прежде тебе шею не свернул, — поморщился Носенко, презиравший хвастовство.

Писарчук скрылся за дверью. А вскоре с улицы донесся шум подъезжающей машины. Носенко прислушался. Внезапных визитов он не любил. Интуиция подсказала: появление неожиданных гостей не к добру, нужно приготовиться...

Кобура была пуста. Проклятущий Обут утащил пистолет. Носенко открыл сейф, вытащил короткоствольный десантный автомат.

В комнату без стука вошел полковник Верман. С военным комендантом Носенко был знаком давно. Особых симпатий друг к другу они не питали, но внешне добрые отношения поддерживали. С точки зрения комбата, Верман был зазнавшимся чинушей, не по заслугам получившим высокий в республике пост. Подумаешь, велика доблесть — участие в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Сидел небось в безопасности да бумажки подшивал, а орден наверняка получил за то, что лизал начальству пятки.

Нет, он не завидовал Верману — до такого мелочного чувства Носенко опуститься не мог, но относился к нему, как к выскочке, с насмешкой и презрением. Если по совести, то у него, подполковника Носенко, куда больше прав занять должность военного коменданта Приднестровья. Тогда бы он развернулся!..

— Салют высокому начальству! — приветствовал Носенко гостя. — Какая нужда привела тебя в мою обитель?

Говорил он с улыбкой, но на душе кошки скребли. Очень не понравилось, что вслед за комендантом в комнату вошли два солдата-автоматчика и тот самый афганец, что сопровождал Матвееву и отказался остаться в батальоне, несмотря на оказанные ему милости.

Комендант поздоровался сухо и не протянул руки, что было совсем уж паршивым признаком. Комбата обдало жаром. Страха не было, скорее злость. Так просто он им не дастся... На всякий случай Носенко незаметно сдвинулся вправо, поближе к окну. Стекла одинаковые, рама тонкая...

— Жду объяснений, господин комендант, — насмешливо сказал он, провоцируя Вермана на решительные действия.

— Пришел конец твоим художествам, комбат, — четко произнес полковник. — Сдай оружие. Ты арестован!

— Чтобы на фронте обезоружить действующего командира, нужны веские основания, — спокойно возразил Носенко. Он тянул время, понимая, что комендант пришел не с пустыми руками. Не тот человек Верман, чтобы решиться на арест по собственной инициативе.

— Перестань, подполковник, — в сердцах сказал комендант. — Вот ордер на твой арест.

Носенко взял протянутую бумагу, развернул и придвинулся поближе к свету. Тело его напружинилось. В следующую секунду, втянув голову в плечи и выставив ствол автомата, он прыгнул в окно. Посыпалось разбитое стекло. Рама вылетела целиком. Вслед за ней вывалился Носенко. Упав, он ударился о камень, вскочил и, петляя между деревьями, ринулся к забору, ограждавшему сад.

Никто не ожидал от комбата такой прыти. Никто, кроме Чепраги, обладавшего той же мгновенной реакцией, как и Носенко. Оттолкнув автоматчика, он ласточкой прыгнул в окно. Комбат бежал метрах в тридцати, и его ничего не стоило догнать пулей, но стрелять Янош не стал. Пусть Носенко преступник, а все же свой брат-афганец. Ломая кусты, он бросился следом, догнал грузноватого подполковника у ограды и в прыжке коротким ударом повалил на землю.

Подбежали автоматчики, за ними — запыхавшийся Верман.

— Встать! — заорал он. — И не вздумай еще раз бежать. Пристрелю!

Носенко медленно поднялся.

— Ну стою, — сказал хмуро и, повернувшись к Чепраге, укорил: — За что ты меня так, братишка?

Яношу стало не по себе. Он уже пожалел, что задержал подполковника. Какое ему, собственно, дело до того, что совершил этот человек явно неробкого десятка. Чуть не сказал: прости комбат, но вовремя прикусил язык.

— Связать арестованного! — распорядился Верман.

— Не надо! — попросил Носенко. — Больше не побегу.

— Выполняйте приказание! — прикрикнул комендант, серьезно опасавшийся непредсказуемости арестованного. И тут Янош не удержался. Повернувшись к Верману, сердито бросил:

— Зачем офицера спутывать? Он же слово дал?

— Спасибо, афганец! — с чувством проговорил Носенко. — Не повезло мне сегодня дважды. Первый раз часом раньше уже скручивали, да выпутался. Комбат Носенко, как Колобок из детской сказки: от бабушки ушел, от дедушки...

— Со мной больше никакой номер не пройдет, — перебил Верман. — Тем не менее интересно, кто посмел на тебя замахнуться.

— Ваш Обут. Слыхал о таком?

— Обут? — Яношу показалось, что он ослышался. — Послушайте, товарищ подполковник, лейтенант Обут у вас служит?

— Служил. Недолго. А потом взбунтовался. Порядки ему мои не по нраву пришлись, вот он и поднял на командира руку. Зря поднял, по его следу уже идут.

— Начальника контрразведки в погоню снарядил? — спросил Верман. — То-то он промчался мимо, аки заяц. Я его видел, когда сюда направлялись.

— Где это было, товарищ полковник? — проговорил Янош.

— В двух кварталах отсюда, — ответил Верман. — Тебе-то зачем этот гусь?

— Не гусь — Обут нужен.

— Так вот кого ты искал, афганец? — воскликнул Носенко. — Давно бы со мной откровенно поговорил. Зачем тебе Обут? Обидел, что ли?

— Не то слово, товарищ подполковник. Жизнь он мою сломал.

— Понятно, — протянул Носенко. — Тогда вот что, афганец, не далее как час назад Обут был в первой роте. Оттуда ушел вместе со своей девкой и нашим пленным — прапорщиком Рохляковым.

— Рохля с ними?

— Ты и его знаешь?

— Более чем достаточно.

— Тем лучше, троих легче искать. Писарчук, если еще не вышел на след, то наверняка близок к цели. Нюх у него волчий. Расквитайся с Обутом и за меня.

— Постараюсь, товарищ подполковник, — пообещал Чепрага, — лишь бы его найти. — Он повернулся к Верману: — Я выполнил обещанное, товарищ военный комендант, а теперь ухожу.

— Спасибо за помощь, Чепрага, — поблагодарил Верман. — Желаю тебе удачи, но дам совет, противоположный комбатовскому: с Обутом разберись. Не тот он человек, чтобы по прихоти зло делать. Обдумай хорошенько свои намерения. Как бы потом не пожалеть. Сделанного ведь не воротишь!

17

В первой роте, куда Чепрага примчался буквально через несколько минут после того, как расстался с арестованным Носенко, старшего лейтенанта Писарчука он не нашел. Да, был тут начальник особого отдела, расспрашивал про сержанта Степанчика, потом быстро умотал, а куда — не ведаем.

На кой бес понадобился Писарчуку какой-то сержант. И почему сержант — командир роты? Тут что-то не так. Степанчик... Янош уже слышал эту фамилию, только не помнил когда. Где же теперь искать след?

Выручил старшина роты, оказавшийся местным жителем.

— Они к Днестру потопали, браток, вон в ту сторону, — показал старшина на виднеющийся вдали косогор. — Дивчина их повела, что со Степанчиком была.

— Кого — их?

— За ротным старший прапорщик с разбитой рожей следовал, весь в синяках. Старший лейтенант Писарчук тоже туда подался, — словоохотливо продолжал старшина, кивая все на тот же косогор, отлого спускающийся к берегу.

— А что в той стороне находится? — поинтересовался Чепрага как можно равнодушней.

— Ничего особенного. Окраинные дома, сады, небольшой затон с рыбачьими лодками. А дальше и вовсе пусто, окромя лесопильни. Но туда навряд ли кто сунется. Место гиблое, пользуется дурной славой. Намедни полиция там два трупа обнаружила. Ты братишка, зайди в соседний батальон, — посоветовал на прощание старшина. — Он как раз в направлении на лесопильню позиции имеет. Хлопцы там глазастые, может, чего и видели. Скажешь, что от меня, — помогут.

Советом старшины имело смысл воспользоваться, тем более что это было по пути. Лесопильню Янош решил обследовать так или иначе. В батальоне «Днестр» ребята действительно оказались приветливые. Они видели двоих в форме, часа два назад пробиравшихся вдоль берега. И девка с ними была... А не так давно там же какой-то хмырь проскочил. Один гвардеец его в бинокль хорошо рассмотрел: худосочный старлей, соплей перешибешь.

Взял-таки след собака Писарчук. Следовательно, и он, Янош, идет по правильному пути. Только бы успеть упредить старлея, а то натворит что-нибудь жуткое, и Янош придет к шапочному разбору.

Тропинка, петляя, вывела его к густому кустарнику, устилавшему склон. По рассказам ребят из батальона «Днестр», которых он расспросил, прежде чем отправиться в путь, отсюда до лесопильни всего ничего, рукой подать. Перемахнешь пригорочек, сказали, за ним будет овраг. Спустишься в него — и ты у цели.

Продираясь сквозь колючие кусты, Чепрага быстро поднимался по косогору. В небе, выискивая добычу, парили две черные птицы. Обстановка вокруг была спокойной, умиротворяющей и настраивала на благодушный лад. Не верилось, что идет война и льется человеческая кровь. Именно поэтому далекая автоматная очередь, нарушившая сонную послеобеденную тишину, заставила Яноша вздрогнуть. Стрельба донеслась оттуда, куда он направлялся. Неужели Писарчук?

Очередь повторилась, за ней еще одна. Потом заговорило сразу несколько автоматов. Наметанным ухом Янош различил: стучат не два-три ствола, а поболее, что не походило на дуэль Писарчука с Обутом.

Чепрага остановился. Стоит ли идти дальше и снова ввязываться в кровавые события, до которых ему нет никакого дела? И он собрался повернуть вспять, как услышал приглушенное мычание. Ломая кусты, Янош бросился вперед и наткнулся на связанную девушку. Лежа на земле, она извивалась всем телом. Исцарапанное лицо было в крови, во рту кляп. Янош приподнял ее, вытащил кляп и только тут узнал:

— Илона? Ты как здесь очутилась? Кто тебя?..

— Господи, Янушек, соколик, развяжи. Небо тебя прислало. А связал меня гадина Писарчук. Обещал вернуться, сволочь. Убьет ведь, а мне позарез нужно бежать...

— Куда ты спешишь, дивчина? Смерть по пятам следует, а ты от нее думаешь убежать? — Янош, приговаривая, развязывал веревки и ремень. — Старуху с косой не обманешь, проклятую...

— Не хорони меня, Янушек, я живучая. А бежать надо в батальон «Днестр». Оттуда передам по рации такое, что жуть берет. Одна банда готовит взрыв Дома советов в Тирасполе, другая нацелилась на уничтожение военных вертолетов.

— Вертолеты зачем? — спросил Янош, сбитый с толку.

Оправив платье, Илона стерла ладонью кровь с расцарапанного лица и с чувством расцеловала Чепрагу:

— Господи, спаситель ты мой! Как вовремя подоспел. Ну, я побегу.

— Подожди, дивчина, объясни, причем тут вертолеты? — попросил Янош, прислушиваясь к доносившейся перестрелке.

— Чтобы втянуть в конфликт армию и развязать руки Румынии. Понял?

— А за бугром кто воюет?

— Там опоновцы, полицаи. Они туточки место облюбовали для расстрелов и пыток, а мы напоролись... Ой! — глаза Илоны расширились. — Туда же Писарчук пошел. Он может напасть сзади, и наши окажутся между двух огней. Выручай, Янош!

— Кто это наши? — машинально спросил он. Только сейчас до него дошел ужас случившегося: возле горсовета он спас от смерти лютого врага, убийцу Агнешки. Сержант Степанчик есть не кто иной, как лейтенант Обут. А Илона его невеста или жена...

Это был удар ниже пояса. Янош обессилел. Обхватив голову руками, он опустился на землю и застонал. Вражина был рядом. С ним давно можно было расправиться, а он помогал ему выжить, рискуя собственной шкурой?! Идиот, деревенщина несчастная...

— Тебе плохо? — встревожилась Илона. — Ты не ранен?

Чепрага мотнул головой, промычал нечто нечленораздельное. В горле стоял ком. На душе — мрак.

— Тогда я побежала, — сказала Илона, — а ты поспеши. Ну пожалуйста, прошу тебя, миленький, задержи эту тварь Писарчука. Да встань же ты наконец!

Она подхватила Чепрагу под руки — откуда только силы взялись в хрупком девичьем теле.

— Янош, соколик, ты такой сильный. Ты смелый! — умоляла Илона.

Женские слезы — этого он перенести не мог. Избегая взгляда Илоны, Янош выпрямился.

— Иди, дивчина, — выдавил он. — Сделаю, что смогу. А ты беги. Держись берега, опасайся встречи с чужаками...

Провожая взглядом уходящую девушку, Янош подумал: как похожа на Агнешку, глаз не оторвать. Тяжело вздохнув, он медленно, словно на ногах были тяжелые гири, побрел вверх по косогору. На душе было мерзко. Куда он идет? Зачем? Что стоило ему прежде поймать Обута в прицел и нажать на спусковой крючок? Привычное дело, сотни раз изведанное. В Афгане человеческая жизнь порой не стоило и гроша... Давно бы выполнил поставленную перед собой цель и со спокойной совестью вернулся домой. Так нет, судьба уготовила ему встречу с вражиной лицом к лицу, а совесть велит выручать брата-афганца в бою. Да еще Илона. Или Агнешка... Все перепуталось, все сомкнулось.

Автоматные очереди, с новой силой ворвавшиеся в сознание, вывели Яноша из столбняка. Он вернулся в реальность, прибавил шаг. Но попасть под случайную пулю было во всех отношениях глупо, и Янош притормозил — решил передвигаться короткими перебежками, а то и вовсе по-пластунски — быстро и беззвучно.

На Писарчука Чепрага наткнулся внезапно. Не будь он столь искусным разведчиком, вполне мог проползти мимо. Старлей лежал в ямке, высунув из-за кустов острый нос. Его комбинезон цвета хаки сливался с травой. Конечно, старлея можно было легко убрать, но убивать просто так, без нужды и без злости, Янош не умел. И не его дело выносить человеку приговор. Пусть те, перед которыми он виновен, судят и карают. Ну а спеленать не грех...

Чепрага в прыжке упал на Писарчука сзади. Тот и пикнуть не успел, как был связан своим же брючным ремнем.

— Придушить бы тебя, гада, — сказал Янош, — да рук не охота марать о такую мразь. Час твой придет, помяни мое слово...

Поискав, чем заткнуть Писарчуку рот, Чепрага оторвал ворот от его комбинезона и с удовольствием заткнул пасть, изрыгавшую проклятия.

Стрельба у лесопильни между тем набирала силу. Янош прислушался, пытаясь определить, кто откуда стреляет. Два ствола вели огонь из ложбины на склоне. Позицию ребята выбрали удачную. Ничего удивительного: опыт имеют.

Янош приблизился к ложбине, увидал слева лежащего к нему спиной толстяка. Это был Рохля. Обут, расположившийся по другую сторону горки из металлолома, оказался более бдительным. Он сразу уловил шумок в траве и, перекатившись, нацелил ствол автомата в сторону Чепраги.

— Свой я, мать твою! Не стреляй! — закричал Янош. — Меня Илона сюда направила.

— Ты где ее встретил? С ней все в порядке?

— Теперь да, — усмехнулся Чепрага. — Кабы не случай, сыграл бы с Илоной Нечай Писарчук кровавую свадьбу.

— Я твой должник. Спасибо за выручку. Где сейчас Писарчук?

— Угомонился. Мешать больше не будет.

— Как же он нас выследил?

— Опытная ищейка... Да и не так это сложно. Я тоже, как видишь, здесь.

— А ты... Ты тоже нас искал? Зачем?

Чепрага поглядел в глаза Обуту долгим тяжелым взглядом. С местью покончено. Но правду сказать он имеет право. Должен же лейтенант узнать, что натворил. Должен...

— Я разыскивал именно тебя, — сказал он тихо. — Просто не знал, что ты это ты.

— Не понял.

— Сейчас поймешь. Ты мою невесту убил.

— Я?! Ты что-то путаешь, братишка!

— Нет, лейтенант. Мою Агнешку сразила твоя пуля. Она была в толпе, осаждавшей оружейный склад.

— О Господи!..

Обут привстал на колени, положил на землю автомат. Янош молчал, говорить было не о чем. У него не осталось злости — ушла, растаяла, осталась тоска. Тоска, раздирающая грудь. И он понял, что творится в душе этого совершенно беззащитного перед ним парня. Янош мог сделать с ним что угодно. А так ли виноват молодой лейтенант Михаил Обут? Война...

Минута молчания подошла к концу. Со стороны лесопильни зашевелились. Теперь их стало поболее, прибыло подкрепление.

— Кто там внизу? — спросил Чепрага.

— Полиция особого назначения.

— Кишиневская?

— Опоновцы оттуда.

— Так давай отходить?

— У нас в укрытии человек истекает кровью. Его пытали.

— Это онсообщил о диверсиях?

— Он... Да и прапорщик не ходок.

— Рохля?

— Рохляков Илья, — поправил Обут. — Ранен он, бок зацепило. Хороший мужик, надежный.

— Выходит, отходить не имеем права, — подвел Чепрага черту.

— Тебя это не касается. Как пришел, так и уходи. Мы огнем прикроем.

— Здорово придумал. Я ухожу, а ты с Ильей останешься концы отдавать? Мы ведь с ним сослуживцы, еще до Афгана на заставе кашу из одного котелка хлебали.

Обут пожал плечами, аргументы были исчерпывающими. Устроившись поудобнее, он положил автомат на импровизированный бруствер, прижал приклад к плечу. Чепрага пристроился рядом.

— Подпускаем поближе, — сказал он тихо. — Как в Афгане. Помнишь?

— Помню, пока жив. Пора, братишки, огонь!

Три автомата застучали одновременно...

1993 г.

Москва

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17