Повесть о государевом слонопасе [Игорь Владимирович Марков] (fb2) читать онлайн

Летом 1988 года в один из тёплых солнечных дней, когда только мягкий перестук колёс пригородных электричек нарушает послеобеденную дремоту дачных посёлков, кандидат технических наук Курочкин Борис Васильевич сделал самую удивительную в своей жизни находку, которая тянула, по его мнению, если не на Нобелевскую премию, то хотя бы на присвоение открытию имени автора.

Но не будем строго судить нашего героя и простим ему скороспелую научную ошибку. Всё-таки основной специальностью Бориса Васильевича была космическая баллистика – прикладная наука о движении космических тел, которая не имеет ничего общего с палеонтологией, изучающей древние окаменевшие организмы. А обнаруженные им на глубине двух метров под землёй гигантские кости были очень похожи на скелет динозавра, который недавно показали по телевизору в передаче «Очевидное и невероятное».

Корреспонденты Останкинского телецентра, приехавшие снимать репортаж об уникальной находке, привезли с собой настоящего учёного палеонтолога из Академии наук. Он внимательно изучил ископаемые останки и с сожалением засвидетельствовал, что это не скелет динозавра, а кости обычного слона, умершего примерно 300-400 лет тому назад, только почему-то без бивней.

Сенсация о подмосковном динозавре – «трицератопсе Курочкина», как его успел окрестить первооткрыватель, – не состоялась. Но загадка – откуда в подмосковной деревне XVII века мог взяться слон – осталась. Ведущий телевизионного репортажа попытался обратить несостоявшуюся новость в забавную шутку и даже вспомнил старый анекдот о том, что «Россия – родина слонов».

Однако, необычная находка вызвала интерес в среде научных и околонаучных журналистов, у которых по причине летнего отпускного периода отмечался недостаток интересных новостей.

Сразу вспомнили про мамонтов. Если условно предположить, что мамонт – это древний слон, то анекдот не кажется таким уж бессмысленным. Несколько тысяч лет назад большие стада волосатых животных действительно паслись на бескрайних просторах нашей будущей державы. Скелеты и даже целые замороженные туши мамонтов охотники постоянно находят в вечной мерзлоте северных районов и в Сибири. Костей иногда встречается так много, что Россию можно смело считать не только родиной, но и кладбищем травоядных гигантов. К сожалению, примерно 3500 лет тому назад последний мамонт умер на острове Врангеля, и подобные животные у нас больше не встречались, тем более в Московской области.

Первое историческое свидетельство о живом слоне в России относится к эпохе Ивана Грозного. О нём в своём письменном отчёте упоминает немецкий агент-наёмник Генрих фон Штаден, служивший несколько лет опричником при дворе московского царя.

Второй, по порядку упоминания, слон был замечен в Москве спустя примерно сто лет – во времена царствования Алексея Михайловича.

С восшествием на престол Петра Первого слоны в России стали появляться гораздо чаще. Ну а сегодня трудно встретить жителя большого города, который бы ни разу не видел живого слона в цирке или зоопарке.

Когда информационная шумиха вокруг древних костей утихла, и плёнку с телевизионным репортажем положили пылиться на останкинскую полку, собственное независимое исследование провёл краевед-любитель и коренной болшевский житель – Николай Кузьмич Тихонов. К сожалению оригинал статьи с результатами исследований был написан в единственном экземпляре шариковой ручкой в школьной тетради и пропал во время переезда его наследников на новую квартиру. Сохранилась только плохо читаемая и неполная ксерокопия. Изучив старинные архивные документы, краевед Тихонов высказал смелое предположение, что кости, найденные в конце 1980-х годов неподалёку от станции Болшево Ярославской железной дороги, являются скелетом слона под номером два – того самого, который в XVII веке был подарен персидским шахом русскому царю и содержался в Москве на Красной площади в Алевизовом рву.

Древнее подмосковное село Болшево уже несколько сот лет стоит на высоком берегу некогда судоходной, но со временем обмелевшей реки. Его жители с давних времён зарабатывали на жизнь в основном отхожим промыслом и обслуживанием волока на водном пути из Клязьмы в Яузу и обратно. Густые сосновые леса, бедные подзолистые почвы и плохая погода традиционно мешали сельским труженикам получать хорошие урожаи со своих полей и огородов, и, возможно поэтому, болшевское население долгое время оставалось малочисленным.

Ситуация резко изменилась, когда стараниями местных предпринимателей выстроилась железнодорожная ветка от Мытищ до Щёлкова. Появились фабричные посёлки, а окрестные леса захватили московские дачники – особый тип людей, поведение которых подробно исследовано в рассказах А.П. Чехова.

Лет через тридцать-сорок подросли их дети и внуки, сформировалась новая устойчивая социальная группа – жители ближнего Подмосковья. Вроде бы и столичные на первый взгляд люди – многие из них каждый день выезжали на работу в Москву и даже занимали ответственные должности в государственных учреждениях, но в то же время – чуть-чуть деревенские, с лёгким едва уловимым провинциальным налётом. Опытный взгляд всегда отличит в толпе на перроне Ярославского вокзала тех, кто едет из Москвы на дачу, от тех, кто возвращается из города к себе домой.

Подмосковное население увеличивалось, появились многоэтажные дома, школы и магазины. Постепенно вокруг станции Болшево выстроился новый город – Королёв, знаменитый сегодня на весь мир своими космическими предприятиями и научно-исследовательскими институтами.

Ракеты регулярно запускались в космос, искусственные спутники вращались вокруг Земли, космонавты докладывали в ЦУП о новых свойствах гороха, выращенного на орбитальной станции, и благосостояние болшевцев-королёвцев неуклонно росло.

Перебравшись из стареньких деревянных дач в новые железобетонные квартиры с водопроводом и канализацией, они принялись покупать легковые автомобили и строить для них маленькие кирпичные домики – гаражи. Особенно ценились гаражи с подвалами. В подземных хранилищах можно было запасать на зиму картошку, квашеную капусту, солёные огурцы и другие съестные припасы на «чёрный день», о возможности которого жители по эту сторону от Московской кольцевой автодороги никогда не забывают, в отличие от легкомысленных обитателей Бульварного кольца и Сретенки.

Для некоторых автолюбителей гаражи стали ближе и дороже чем сами автомобили. Они оборудовали в них мастерские, углубляли и благоустраивали любимые подвалы. Особо увлечённые самодеятельные строители выкапывали под своим гаражом дополнительные погреба в два и даже в три уровня. Размещали в рукотворных подземельях не только складские помещения, но и культурно-развлекательные объекты с диванами, телевизорами и барными стойками, наподобие ночных клубов.

Одним из таких одержимых подвалокопателей и был наш несостоявшийся нобелевский лауреат старший научный сотрудник секретного космического НИИ кандидат технических наук Б.В. Курочкин.

На этом месте, дорогой читатель, я с ним распрощаюсь, так как дальнейший рассказ будет не о нём, а о его удивительной находке, случайно обнаруженной в глубинах древней Болшевской земли.

***

– Плывёт! Плывёт! – кричал мальчишка, размахивая руками. Он бежал вверх по Ленивому торжку, оставляя на пыльной дороге следы босых пяток.

– Кто плывёт-то? – окликнула его толстая тётка, поправляя пучки зелени, выставленные на продажу.

– Слон плывёт! – Мальчишка остановился и ткнул пальцем в сторону реки. – Прям по Москве плывёт! Сейчас к мосту подчалит!

– Какой ещё слон? – не поняла торговка.

– Вот такой! —мальчишка поднял обе руки кверху. – Большой! И ещё в сто раз больше! Вон, как ворота Всехсвятские, а то и выше ворот-то. Вот какой.

– Полоумный, – лениво подытожила толстуха и отвернулась.

Другие рыночные торговцы особого интереса к его выкрикам не проявили – мало ли в столице малахольных. Мальчишка развернулся и побежал обратно к берегу реки, где около наплавного «живого» моста торчали недостроенные опоры моста каменного.

Долгострой растянулся на несколько десятков лет. Указ о возведении каменной переправы через Москва-реку издал ещё родоначальник династии Романовых Государь, Царь и Великий князь всея Руси Михаил Фёдорович аж в 1643 году. Выписал для этой цели из вольного города Страсбурга иноземного мастера Ягона Кристлера. Но, к сожалению, не дождавшись окончания строительства, безвременно скончался через два года от водяной болезни неизвестного происхождения. Нашлись как всегда болтуны, которые распускали слухи, что кончина августейшей особы произошла не от какой-то там водянки, а по причине нездорового образа жизни: «многого сидения, холодного питья и меланхолии, сиречь кручины». Болтунов быстро вычислили, и крамольные разговоры пресекли. Народ московский ещё примерно с неделю пообсуждал новость и забыл.

Наследник престола – Алексей Михайлович признал проект путепровода слишком смелым и дорогим. Финансирование прекратил, стройку остановил, а москвичам и гостям столицы предоставил возможность ещё почти пятьдесят лет переправляться через реку по шаткому наплавному мосту.

Щурясь от яркого полуденного солнца, толстая торговка перекрестилась на ближний купол церкви Всех Святых, заученной скороговоркой попросила помощи и коммерческого благополучия у святого Спиридона Тримифунтского, после чего для надёжности обрызгала из деревянного ведёрка водой и без того свежую зелень и, обратившись к соседу, спросила:

– Слыхал, Степаныч? А что это полоумный про слона какого-то кричал?

Мужик, притащивший на Ленивку целый воз деревянной посуды, считался в торговом ряду наиболее образованным. Всё-таки не огородник-лапотник, а какой-никакой мастер. Мог и по столярному и по плотницкому делу сработать. А в молодости старался на Пушечном дворе, где ему довелось подсоблять самому Андрею Чохову, знаменитому литейщику – тому, который Царь-пушку отлил. Силён был старик в свои 80 лет, такую затрещину бестолковому мальцу отвесил, что до сих пор помнилось.

Степаныч почесал черенком деревянной ложки за ухом, как раз в том месте куда пришёлся памятный удар великого мастера и, выдержав для солидности паузу, которую лет через двести назовут «мхатовской», ответил:

– Слон – это такой зверь. Проживает в жарких странах. У нас таких зверей нет. Им тут холодно.

– А как же он в Москва-реку попал? – продолжала тётка.

– Никак он в реку попасть не мог.

– Но полоумный-то этот сказал, что плывёт?

Новая пауза и рассудительный ответ:

– Слон плавать не может. В жарких странах воды мало. Негде ему там плавать…

– А полоумный-то сказал?..

– Ну так он же полоумный… Он тебе ещё и не то скажет…

Из-за поворота дороги со стороны Чертольской улицы (недавно переименованной царским указом в Пречистенскую, дабы не смущать уста православных обывателей упоминанием имени козлоного беса, а нынешним читателям известной под названием Волхонка) послышался нестройный топот сапог. Сонное бормотание разомлевшего на солнышке Ленивого торга нарушил небольшой отряд стрельцов. Служивые шли строем по два, для порядка покрикивая на торгашей и требуя расширить проход. Торговцы, разместившие свои телеги по обе стороны короткой улицы, послушно отодвигали в сторону корзины и кадушки с товаром. Редкие покупатели прижимались ближе к возам, чтобы мимоходом не получить затрещину от какого-нибудь не в меру ретивого служаки. Довольно быстро середина Ленивки очистилась. Образовалась широкая дорога достаточная для проезда, если потребуется не одной, а даже двух повозок.

– Чагой-то, Степаныч? – спросила огородница.

– Не знаю, – ответил он, прибирая корзину с деревянными ложками подальше на телегу. – Едет, наверное, кто-то. Может, государь куда-нибудь собрался…

– Куда?

– Кто ж его знает. Может на охоту… Или на войну…

– Да нет, – откликнулся торговец рыбой. Он пучками крапивы старательно прикрывал плетёную корзину со свежим уловом. – На охоту он в Сокольники ездит, а война с поляками в другой стороне. Если только татары снова напали…

– Пронеси господи, и царица небесная защити и помилуй, – тихо запричитала огородница и стала быстро креститься. – Ещё татар нам только не хватало. И так торговли никакой нет. Зелень вон повяла совсем. – Она зачерпнула ковшиком воды и принялась брызгать морковку.

– Какие ещё татары, – лениво отозвался Степаныч. – Нет уж давно никаких татар. И Казань уж, почитай, сто лет как наша. Откуда им взяться татарам-то…

Приглядевшись внимательно, он заметил в стрелецком отряде знакомого – высокого молодого человека, в гражданской одежде, примерно тридцати лет. Шагал гражданский немного сбоку от вооружённых людей, но было видно, что он для них не посторонний, а, может быть, даже и начальник. Гордо поднятая голова и сосредоточенный взгляд, устремлённый куда-то за реку в направлении Болотного острова, наводили на мысль, что их обладатель выполняет в данный момент ответственное и скорее всего государственной важности поручение.

– Что за суета, любезный Никита Петрович, поведай. Кто-зачем едет-то? – обратился Степаныч учтиво к молодому человеку, который как раз в это время проходил мимо него.

Огородница уважительно посмотрела на соседа, оценивая знакомство.

– Государево дело, дяденька, – ответил молодой человек. – Слона идём встречать.

– Слона-а-а… – задумчиво протянул Степаныч и ещё хотел что-то спросить, но не успел. Его собеседник прибавил шагу и был уже далеко.

Забегая вперёд, хочу отметить, что этот молодой человек и будет главным героем нашей повести. Но до того, как я перейду к изложению его истории, позволю себе немного помучить вас, дорогой читатель, тем, что в литературе называется обстоятельствами места и времени.

Как это не странно, но в Москва-реке и сегодня водится рыба. Есть её, конечно, не рекомендуется, но летом 1664 года это была вполне добротная продукция, которая с успехом продавалась на Ленивом торжке (от слова торг). Маленький рынок сам собой организовался поблизости от Боровицкого холма на краю Ленивого оврага (или Ленивого Вражка, если следовать старинной московской лингвистической традиции). Есть версия, что название этого географического объекта произошло от Ленивой речки, течение которой было тихим и спокойным по сравнению с соседними непослушными ручьями – Чертороем и Сивкой, давшего имя знаменитой улице Сивцев Вражек. Но скорее всего, речка Ленивка, а потом и улица получили своё смешное название не от гидрологической характеристики оврага, а от извечной способности москвичей оперативно создавать торговые площадки в каждом подходящем для этого месте. Ленивыми торгами в старину называли рынки, где торговля велась без установки стационарных ларьков и павильонов, а непосредственно с телег, повозок и просто с рук.

Незаметная сейчас московская улочка когда-то была частью большой дороги, соединяющей Рязань с Великим Новгородом. Там, где Ленивка упирается в реку, вначале был брод, потом появился наплавной мост, а затем и каменный. К моменту нашего повествования каменный мост ещё не построен, и корабли, гружёные всяческим товаром, причаливают неподалёку, чуть подальше от того места, где Неглинная река впадает в Москву.

Теперь надо рассказать о слоне.

Как вы уже знаете, это был русский слон номер два. Персидский шах Аббас тоже, кстати, записанный в летописи как Аббас Второй, подарил его русскому царю, пытаясь таким образом наладить хорошие отношения с северным соседом после одного неприятного инцидента. Незадолго до наших событий персидские войска напали и спалили дотла Сунженский острог – самый дальний форпост русского войска на Кавказе. По мнению восточного правителя, экзотическое животное должно было смягчить праведный гнев царя московитов.

Не сохранилось правдивых свидетельств, как слон добирался в Москву. Основным транспортным средством в XVII веке была лошадь. Но с трудом верится, что его из Персии привезли на конной повозке. Тем более, что слон, как и лошадь, сам прекрасно может двигаться пешком. Например, известно, что полководец Ганнибал использовал в военном походе против римлян боевых слонов. Однако историки утверждают, что из 34 животных, с которыми он пришёл к подножью Альпийских гор, на другую сторону живыми перебрались только 7, а следующую зиму пережил всего 1. Да и того использовали не в сражениях, а во время триумфальных парадов в поверженных городах.

Южнорусские степи – это, конечно, не Альпы, но и в путешествии по ним возникает масса проблем. Во-первых, слона надо кормить и поить. И хотя слон может питаться разнообразной растительной пищей: травой, свежими побегами растений, клубнями и даже корой деревьев; их надо где-то брать или возить с собой, для чего нужна большая телега и, наверное, не одна… Для справки: в современном зоопарке обычный слон съедает за день 2 мешка картошки, 3 килограмма лука и 90 килограммов сена.

Слон, как и любое живое существо, не может всё время двигаться. Ему надо отдыхать, спать и опять же – питаться. Средняя скорость равномерно шагающего слона – 6 км/час. Допустим, что каждый день он находится в пути 8 часов. Значит за сутки слон как суворовский солдат может преодолевать расстояние 50 километров. При этом надо не забывать, что он движется не один, с ним идут люди и лошади, которые тащат за собой телеги с провиантом, снаряжением и оружием. Времена-то неспокойный, мало ли лихих людей в диком поле бродит. Вот и выходит, что от Астрахани до Москвы (расстояние 1300 км) слону пришлось бы топать почти месяц. Кроме того, надо учесть, что слон – животное осторожное, скакать галопом и прыгать не умеет. Получается, что доставка ценного подарка к месту назначения своим ходом растянулась бы на два, а то и на три месяца с непредсказуемым результатом.

Скорее всего персидский шах отправил ценный подарок водным путём, каким издревле пользовались отчаянные русские купцы и путешественники. Тут и припасов с собой можно достаточно захватить и двигаться без остановки. Были бы попутный ветер в корму и крепкая бурлацкая артель с подменой. А там до столицы рукой подать: из Астрахани в Нижний Новгород по Волге, из Нижнего по Оке через Муром и Рязань до Коломны, а там по Москва-реке до самой Белокаменной – прямо к подножью Боровицкого холма.

Не соврал босоногий мальчишка: слон действительно плыл по реке и, повернув голову направо, с удивлением рассматривал высокие каменные стены и башни Московского Кремля.

Как мы уже знаем, человека, который спешит ему навстречу с почётным караулом стрельцов, зовут Никита – Никита Петрович Мамонтов. Ему недавно исполнилось 33 года – возраст, который для мужчины в христианском мире принято считать возрастом принятия важных решений. Женат. Имеет дочку Ирину, 5 или 6 лет. Работа постоянная – служит подьячим в Земском приказе. Должность для его возраста, образования и дворянского происхождения не сильно высокая, можно даже сказать, средненькая должность, но и на том спасибо, грех жаловаться. Высокие должности требуют большего усердия и налаживания близких отношений с начальством, а всего этого Никита не любит. Не считает нужным лишний раз прогибаться перед руководством. Оно, по его разумению, если уж так надо, само должно замечать хорошего работника и достойно наградить званием, денежным, вещевым, продуктовым и другими полагающимися служивому человеку довольствиями.

К сожалению, с размером довольствия у подьячего Мамонтова (как, впрочем, и у большинства государственных служащих) было не очень густо. На жизнь их маленькой семейке хватало, но, чтобы купить чего лишнего, для радости, или погулять широким столом на праздник, – тут приходилось денежки подсчитывать и накапливать.

Жили они в своём доме на Арбате в стрелецкой слободе. Дворянское звание предок Никиты получил на государевой службе у царя Ивана Васильевича в период реформ 1565 года, когда, как было сказано в высочайшем указе «Арбацкая улица по обе стороны и с Сивцовым Врагом, и до Дорогомиловского всполия отошла к опричному уделу».

Отец Никиты – Пётр Мамонтов погиб в звании стрелецкого сотника уже как десять лет тому назад под Смоленском в самом начале русско-польской войны. Матушка сделала всё, чтобы единственный сын не служил по военной линии, и через хороших знакомых пристроила его на гражданскую должность в Земский приказ. Этому немало способствовал давний приятель Петра, ещё с детских лет, Андрюшка Косолапов.

Повзрослевший Андрей Данилович был выборным целовальником от Кузнецкой слободы. Громкого титула не имел, но уважением в городской администрации и среди посадских жителей пользовался. Дом выстроил хороший и кое-какое состояние сколотил. Начав службу простым ярыжкой, он быстро поднаторел в поимке московских лихих людей, разбойников и татей, чем и прославился как среди честных обывателей, так и в кругах, близких к преступному миру столицы.

Говорили, что он был лично знаком с самим Алексеем Михайловичем, в подтверждение чему рассказывали две истории. По одной версии – он спас царя от дикого кабана на охоте, а по другой – самолично поймал и доставил в Разбойный приказ банду воров, нагло обчистивших Оружейную палату в Кремле. Немного выпив на престольный праздник (вином Андрей Данилович сильно не увлекался), он сам любил рассказать ещё какую-нибудь занимательную историю о своём знакомстве с представителями правящего класса России, каждый раз новую. Многие считали, что Косолапов всё выдумывает, но, когда вдова сотника Мамонтова похлопотала за сына, оказалось, что его не только лично знает, но и оказывает почтение сам Хитрово Богдан Матвеевич, боярин и царский окольничий, начальник Земского приказа. Кстати, Хитрово близко знал и Петра Мамонтова, с которым вместе сражался при осаде Смоленска, но в отличие от невезучего сотника остался жив и получил в награду от царя атласный кафтан на соболях, золотой кубок с крышкой и денежную премию в 80 рублей.

Так и стал Никита Мамонтов чиновником Земского приказа, а через несколько лет женился на дочке своего благодетеля – Елизавете Косолаповой, как только она в подходящий возраст вошла.

Сидеть к конторе приходилось долго. По царскому указу рабочий день подьячего длился 12 часов, а жалование платили на первых порах более чем скромное – всего 10 рублей в год. Хорошо хоть дополнение было хлебным и соляным окладом, да к празднику дьяк мог премию за усердие выписать или на одежду и сапоги подкинуть, или, не приведи господи, лечение оплатить. Но всё равно – маловато выходило. Почти половину жалования тратили на питание, а ведь ещё надо домашнее хозяйство в порядке содержать, да жену с дочкой одеть-обуть. А им сколько нарядов не покупай – всё мало, да к тому же модной иноземные одежды хочется.

Иногда случалась подработка – за кормовые деньги от челобитчиков: кому бумагу написать, кому дело помочь решить. Но и тут большую часть дохода дьяк забирал себе, несмотря на то, что его жалование и так в восемь раз больше, чем у Никиты. Почести и посулы, которые просители заносили в Приказ с челобитной – кто деньгами, а кто натуральным продуктом – тоже напрямую шли в сундук к дьяку. И ведь не боялся ничего, окаянный. Брал всё, сколько не дай. А ведь царь открытым текстом запретил вымогательство и скверные прибытки, а за посулы, связанные с нарушением законов, вообще приказал бить кнутом любого, не взирая на чины и звания.

Молодая жена в начале семейной жизни помалкивала, остерегалась мужа, но он имел характер мягкий, голоса на неё не повышал, не то чтобы ударить. А когда свекровь неожиданно умерла от сердечного приступа, и дочка подрастать стала, Елизавета почувствовала себя полноправной хозяйкой в мужнином доме. Стала покрикивать на Никиту, сравнивать с другими знакомыми ей подьячими, некоторые из которых и до 50 рублей жалования получали, и дела выгодные вели. Он пытался оправдаться, говорил, что его подсиживают, не подпускают к богатым клиентам. А она говорила: сам виноват, не можешь себя перед начальством в выгодном свете показать, вот семья и бедствует. Пора бы уже самому дьяком стать и другими командовать, а не быть у них на побегушках.

Никита обижался на такие слова и, чтобы не терять вида, начинал молча делать что-нибудь по хозяйству, демонстрируя занятость, а когда совсем невмоготу становилось, и погода стояла хорошая, уходил из дома, бродил целый день по городу, размышляя каким бы таким выгодным делом ещё заняться: или торговлю наладить, или ремеслу полезному выучиться. Колокола, например, можно лить или пушки для войска. Вон Андрей Данилыч рассказывает, что у них в Кузнецкой слободе на Пушечном мастеровые хорошо зарабатывают. Война с Речью Посполитой в Малороссии неизвестно ещё когда закончится. Говорят, наши весной в наступление пошли, разбили королевскую армию, а оружие заканчивается…

Так бы и тянулась постылая жизнь Никиты Петровича Мамонтова дальше в мечтах и размышлениях, если бы не произошло одно неожиданное событие, которое коренным образом изменило его жизнь. И случилось оно не далее, как вчера вечером, накануне того дня как мы увидели его первый раз, шагающим вниз по Ленивке к берегу Москва-реки.

***

Весна в этом году выдалась хорошая. С начала мая установилась тёплая погода. Два-три раза в неделю проливались короткие дожди, иногда с грозой, но без сильного ветра и града. Так что к концу июня московские рынки были завалены свежей зеленью, огурцами, молодой редиской и другими нехитрыми плодами, которые при правильном уходе и божьей помощи родит подмосковная земля.

После сытного обеда приятно посидеть одному в прохладе и сумраке приказной палаты. Срочных дел нет, начальства нет, сотрудники разбрелись кто-куда по двору: греются, прикрыв глаза, на солнышке или, собравшись небольшими группами, вполголоса обсуждают свежие городские сплетни. Никита примостился на сундуке в простенке между печью и шкафом с бумагами, задремал. Мягкая войлочная подстилка надёжно защищала снизу от кованых железных полос и заклёпок выпуклой крышки. Печь по причине летнего времени не топили, и узорчатые изразцы приятно холодили спину. Подошвы сапог упирались в дубовую стенку добротно сработанного канцелярского шкафа. Сидеть было хорошо и удобно.

Стукнула тяжёлая дверь. Кто-то вошёл. За печкой Никиту не видно, и пока не зовут, можно не показываться.

– Есть кто живой? – прокатился под сводчатым потолком зычный голос.

«Матерь божья, – подумал Никита, – это ж сам Богдан Матвеевич. Вот влип. Что делать-то? Отозваться или подождать? Авось пронесёт».

Но не пронесло.

Богдан Матвеевич Хитрово, боярин Земского приказа, постоял недолго в проходе между столами, обождал пока глаза привыкнут к полумраку и двинулся вперёд. Он медленно и тихо ступал кожаными подошвами мягких сапог по каменным плитам пола, деликатно обходил углы тяжёлых скамеек, обитых сукном тёмно-зелёного цвета, с древних времён почитаемого русскими чиновниками за солидность и строгость. Мимоходом заглядывал в недописанные бумаги, раскрытые деловые папки и учётные книги. Так школьный учитель прохаживается по классу между партами во время областной контрольной работы – следит, чтобы ученики не списывали и не подглядывали друг к другу в тетрадки, с той лишь разницей, что сейчас в пустом классе никого не было… Кроме, пожалуй, какой-то тёмной фигуры, притаившейся за печкой…

Никита понял, что его заметили, и поднялся.

– А вот и Мамонтов! Здравствуй, подьячий! Ты чего здесь делаешь?

– Служу, милостивый государь Богдан Матвеевич.

– Догадываюсь, что служишь. А за печкой что делал?

– Ничего… Бумага завалилась…

– Нашёл?

– Нет, государь, сундук тяжёлый, одному не сдвинуть. Подожду, когда товарищи с обеда придут.

– Важная грамота-то?

– Да нет. Чистый листок. Только писать приладился, а он выскочил и под сундук залетел.

– Выскочил, говоришь, – недоверчиво сказал начальник и наклонился, пытаясь заглянуть в щель под сундуком. – Ладно, выскочил так выскочил. Пускай пока там полежит, а у меня к тебе дело есть… – Он внимательно осмотрел Никиту с головы до ног, как будто проверял, всё ли у него в порядке с одеждой и, вероятно удовлетворившись, продолжил: – Сейчас к Алексею Михайловичу пойдём, нам с ним один указ обсудить надо. Другие бояре тоже подойдут, из других приказов. Ты чистой бумаги возьми побольше, чернил и перьев. Будешь протокол вести. Кто что говорить будет – записывай. Ясно?

– Чего уж тут неясного. Яснее не бывает. Когда выходим?

– Сейчас. Государь нас уже заждался, небось.

Совещание в Кремле закончилось довольно быстро. Бояре, переговариваясь между собой, неспешно покидали царские палаты. Никита складывал исписанные листы аккуратной стопкой и собирал в кожаный футлярчик письменные принадлежности, когда открылась невысокая дверца в стене сбоку от царского трона, и вошёл дежурный стрелец. Он доложил государю о срочном послании, его только что доставил гонец из Посольского приказа. Алексей Михайлович велел допустить посыльного. В грамоте, которую тот, поклонившись большим обычаем, протянул царю, говорилось, что подарочный персидский слон находится уже на подходе к столице и завтра днём прибудет в Кремль. Персидское посольство просит русское правительство подготовить встречу и назначить со своей стороны ответственного человека для приёма и обеспечения всем необходимым слона и сопровождающего его укротителя.

– Богдан Матвеевич, – обратился царь к Хитрово, – принимай подарок в своё хозяйство и человечка подходящего выдели.

– Слушаюсь, – ответил тот покорно. – Но не лучше ли, Государь, будет его по Посольскому приказу определить? Всё-таки подарок иноземный.

– У посольских места нет. Да и людишки там все какие-то яйцеголовые: по-аглицки или там по-персидски всё разумеют, а с русским мужиком об деле договориться не могут. Здесь нужен крепкий человечек, надёжный, чтобы и подходящие условия зверю обеспечил, и в корме перебоев не было. Говорят, персидскому слону много еды нужно. Да и убирать за ним не мало придётся, а то он, не приведи господи, всю столицу мне засерет.

Хитрово угодливо засмеялся, показывая, что оценил по достоинству августейшую шутку. Никита тоже улыбнулся и смущённо опустил голову.

– Ты, боярин, мне предложение подготовь на бумаге, а я подпишу. Чтобы ни у кого отказа не было.

– Когда прикажешь бумагу подать, Государь?

– Да хоть сейчас. Писарь у тебя с собой. Сейчас и пиши.

Никите не понадобилось дополнительных указаний. Он вытащил из стопки чистый лист бумаги, приготовил перо и чернильницу.

– Я, Государь, Царь и Великий князь Всея Руси, Алексей Михайлович, – начал диктовать боярин, – назначаю подателя сей грамоты… Какого чина, Государь, прикажешь назначить человечка? – спросил он.

– Полагаю, для такой должности особо родовитый не нужен, что-то попроще, но и не из мужиков, конечно… Подбери кого-нибудь из дворянских детей хорошего рода, чтобы и ему почётно было и послу персидскому не в обиду. На вид, чтобы статный был, не урод или калека. Да и по возрасту подходящий для дела: не отрок совсем, да и не старик. Вот типа этого, как писарь твой…

Царь ткнул в сторону Никиты указательным пальцем с длинным жёлтым ногтем. Кровавый рубин в массивном золотом перстне зловеще блеснул.

Никита вздрогнул.

– А что… Дельное предложение, – согласился Хитрово. – Пиши… Назначаю подателя сей грамоты, подьячего Земского приказа Мамонтова Никиту Петрова сына, государевым слонопасом…

– Кого? – переспросил писарь поперхнувшись.

– Тебя, сударь мой, тебя. Оглох что ли?

– Кем назначаю? – У Никиты неожиданно пересохло в горле, и последнее «чаю» он не произнёс, а с тихим шипением выдохнул.

– Слонопасом, – повторил Богдан Матвеевич и посмотрел на царя, ожидая поддержки, но тот молчал, уставившись в окно, всем своим видом показывая, что не царское это дело слова всякие сочинять, царское дело – их визировать. Не дождавшись одобрения, боярин пояснил: – Ну это значит смотрящий за слоном, навроде пастуха… Ты ж этого зверя, наверное, пасти будешь или выгуливать… как лошадь… Ну я не знаю, как такую должность по-другому назвать. Не нравится – сам придумай.

– За что? – выдавил с стоном Никита и бросился на колени. – Не губите, государи мои. Чем я провинился перед вами? Помилуйте! Избавьте от позора незаслуженного.

Он широко перекрестился гусиным пером, чуть не выколов себе глаз. Толстая чернильная капля мягко шлёпнулась возле его колена о каменную плитку пола.

– Встань, дурак! – гневно приказал Алексей Михайлович. – Какой ещё тебе позор?! Тебе царь милость оказывает. Самую ценную вещь свою доверяет. А ты, дурак, счастья своего не понимаешь. Может ты на слово неловкое обиделся? Так ты ж не просто слонопас, ты – государев слонопас! Чувствуешь разницу? А ваших болванов приказских не бойся. Они по любому поводу зубы скалить привыкли. Даже про меня крамольные шуточки рассказывают… Ничего… Посмеются и перестанут. Они ещё мечтать о такой должности будут и тебе завидовать.

Подписывая бумагу, царь с усмешкой посмотрел на Никиту, и сказал:

– Не горюй, служивый, и запомни: любое царское поручение во благо. Ты мне только слона подольше живым сбереги, а то подохнет ещё, не ровен час. Неудобно будет перед шахом, да и перед другими королями европейскими. Опять в своих газетах напишут, что русские делать ничего не умеют. Обидно… Кстати, у тебя для этой должности фамилия подходящая – Мамонтов. Откуда такое прозвание?

– Не знаю, государь, мы всегда Мамонтовы были. Батюшка сказывал, что это ещё со времён Ивана Васильевича Грозного повелось. Был у него в опричниках какой-то Ефим Мамонт, говорят, высокого роста и необычайной силы человек.

– Возможно, – согласился Алексей Михайлович. – Но я думаю, что тебе надо обратить свой взор к святому мученику Маманту Кесарийскому. Хорошо умел с животными обходиться. Говорят, даже разговаривал по-ихнему. Его язычники убили… Видать, Мамонтов, судьба у тебя такая – слона пасти.

Когда боярин с Никитой вышли из царского дворца, начальник принялся ругать бестолкового подчинённого:

– Правильно государь дураком тебя обозвал. Дурак, ты и есть дурак. Я тебе такую должность смастерил на пустом месте, а ты: помилуй, царь-батюшка… не губи… Тьфу. Противно слушать.

– Да я подумал, что вы посмеяться надо мной решили.

– Кто ж над царскими поручениями смеётся, дубина. К тому же, слухи ходят в Кремле, что у него в этом вопросе особый стратегический интерес имеется…

– Какой?

– Войско хочет реформировать… Война с Польшей затянулась – заканчивать пора. Надо бы решающий удар нанести, но вооружений маловато… Ты вот про Ганнибала слыхал?

– Нет.

– Был такой древний полководец. Воевал с римлянами. Так вот у него в войске был целый отряд боевых слонов. Смекаешь?

– Нет.

– А уж пора бы научиться своим умом думать. Ты что – вечно собрался в подьячих сидеть на мизерном жаловании, да от пера кормиться?

– Я думал, государь, что мне должно повышение за долгую службу сделаться.

– Думал… Петух, знаешь, тоже думал – да в щи попал. Повышение само собой не делается, его пробивать надо. А я тебе сейчас такой шанс дал. Любо-дорого.

– В чём же шанс-то, Богдан Матвеевич, не пойму я этого.

– Как в чём? Бестолочь. Всё-то тебе разъяснять надо. Вот смотри: ты через некоторое время со слоном научишься обращаться, будешь знать чем его кормить, как им управлять. Персиянина, который сейчас при слоне состоит, – домой отправим. Зачем он нам, если у нас свой слонопас будет? Персидский шах в нашем войске шибко заинтересован: он с османами воевать намерялся, и ему сильный союзник на севере нужен. Если будет с нами и дальше дружить, то нашему государю ещё слонов пришлёт. У них в Персии да в Индии их полным-полно, как зайцев в Лосином острове. Вот мы и ударим тогда всей этой мощью по русским недругам… А кто тогда штурмовым слоновьим отрядом командовать будет?

– Кто?

– Ты что действительно дурак или претворяешься?! Ты, конечно, кто же ещё! Один слон – это так – игрушка. А десять слонов – уже ударный батальон. Тридцать слонов – полк. И ты – его полковник! Чем плохо, скажи? Да с такой силой нам никто не страшен, хоть поляки, хоть литовцы, хоть османы басурманские. А доведётся и шведов разобьём. У слона шкура толстая, как броня, его не то что пика или пуля, его пушечным ядром не пробьёшь… Если только не из нашей Царь-пушки шарахнуть… А такой пушки кроме нас ни у кого нет!

***

Елизавета Мамонтова, как и подобает хорошей жене, вечером ждала мужа дома. Котелок с гречневой кашей и жареная баранина стояли на столе, накрытые чистым полотенцем. Ей уже исполнилось 25 лет, и она чувствовала себя полноправной хозяйкой в маленьком семействе Мамонтовых. Мужа своего до свадьбы Лиза не знала и даже не видела. Всё устроил батюшка, Андрей Данилыч.

Вот уж поистине настоящий хозяин. Сам без роду и племени, как говорится. Мать померла в родах, а отец Данила – с детства убогий: одна нога короче другой, да и ту при ходьбе подволакивал, за что его и прозвали Косолапым. Но сынок его, ничего себе, – нормальным уродился. С малолетства сам во всё стремился вникнуть, любознательный и смышлёный. Ещё подростком сообразил, что крестьянским трудом большого богатства не наживёшь. Хотел торговлей заняться, но тут тоже – деньги нужны, чтобы товар хороший закупить, да в Москву доставить, да сохранить. Пробовал коробейником вразнос торговать, но как-то не пошло у него это дело. Толи не везло ему, толи наглости не хватало цену сильно накручивать и покупателя обманывать. Да и самого его обжуливали не раз: товар и деньги воровали.

Хорошенько подумав, поступил Андрей Косолапов на государственную службу. Из-за низкого происхождения на высокую должность не рассчитывал, начинал с самого низа – простым земским ярыжкой. Бегал с поручениями, исполнял разные приказания начальников, не редко и личного характера: за водкой в кабак бегал, жён на рынок провожал, лошадей чистил, да мало ли какие ещё поручения возникали у слободских руководителей.

В народном языке прозвище ярыга носит отрицательную коннотацию. Так дразнят беспробудных пьяниц, голь кабацкую и других беспутных людей, но не таким был Андрюшка. Самоучкой читать-писать выучился, арифметику освоил. Кроме того, был общительным, умел к любому человеку подход найти, будь ты хоть крепостной крестьянин, хоть столбовой дворянин. За то, что, как писано в высочайшем указе, был он, по общему мнению, «человеком добрым, животом прожиточным и для такого дела подходящим», выбрали его посадские люди губным целовальником. Поклялся Андрей Данилы сын Косолапов своим выборщикам, что не подведёт их доверие, приложился на людях к медному кресту, который отец Афанасий со своего живота снял и ему в зубы ткнул, – и пошёл ловить разбойников да воров.

С тех пор в Кузнечной слободе воцарились покой и порядок. Все местные тати опасались воровать и разбойничать на участке подконтрольном Косолапову, обходили его стороной. Слава про удачливого и честного сыщика вышла за пределы родной слободы, пошла по всему городу. К нему с разными просьбами потянулись люди. Из уважения некоторые, особенно те, кто пониже званием, стали его на «-вич» величать, Андреем Данилычем. Он не поправлял. Зачем людей зазря обижать? Им так удобно, а ему уважительно. Нарушений закона Косолапов не допускал, но благодарственные подношения – поминки – принимал. Не он традицию кормления от должности завёл, не ему ею и гнушаться. Тем более, что люди несли от чистого сердца. А проблем у людей всегда много: у одних ссора из-за общего забора вышла, у других свиньи на чужой огород зашли и все грядки разорили, да мало ли чего ещё в городской жизни происходит, где требуется честный глаз и независимый суд.

Когда старшая дочь подросла и заневестилась, решил Андрей Данилович повысить свой социальный статус. На графский титул он не претендовал, справедливо полагая, что рылом не вышел, но породниться с каким-нибудь небогатым дворянином был не против. И тут он вспомнил о своём старом знакомом Петре Мамонтове, героически погибшем за царя и отечество под Смоленском. Его единственный сын, хоть и не сделал большой служебной карьеры, но парень статный, лицом пригожий и дворянского звания. Род, конечно, не очень древний, но всё-таки уже почти сто лет насчитывает. Неприятно, что предок в опричниках состоял, но ведь время такое было. Если не ты кого прижимаешь, так тебя прижмут. Да кто их сейчас помнит опричников этих. Слава тебе господи, другие времена настали. В государстве стабильность, территория расширяется, государь исконные русские земли в своё подданство возвращает: вон уж десять лет как Киев назад у поляков забрали. Киев он, конечно, далеко от Москвы, но всё-таки приятно.

Никиту долго уламывать не пришлось. Матушка сказала, что жениться ему пора, значит пора. Сам-то он поглядывал в сторону Танюшки Лутохиной, которую давно уже в церкви подметил. Да куда уж ему до дочери стрелецкого полковника. Она в его сторону и не глядела вовсе: в стрелецкой слободе поинтереснее женихи встречались. Так что, когда матушка с Андреем Косолаповым уговорилась, он и возражать не стал. Спросил только, красива ли невеста. И получив в том полное родительское заверение, успокоился и стал готовиться к свадьбе.

Матушка не обманула. Лиза действительно оказалась красивой девушкой. Стройная, с большими серыми глазами и русой косой ниже пояса толщиной в руку. В доме держала себя скромно, мужу и свекрови не перечила, да они и не обижали её ничем. В положенный срок родила мальчика, но тот черезнеделю умер, слабенький оказался. Повитуха сразу тогда бабушке сказала, что он не жилец. Так оно и вышло. Рожать второго ребёнка Лиза очень боялась – вдруг опять неудачно. Но бог смилостивился, и через год с небольшим на свет появилась девочка Ира – кровь с молоком. Больше детей у них не было. Никита переживал немного: у других-то семеро по лавкам сидят, а у него – только одна девчонка. А Лиза вроде бы и довольна, виду не показывала. Хоть одна дочка, но зато какая хорошенькая.

Мать Никиты умерла неожиданно. Вошла в горницу со двора, села на скамью, сказала, что сердце болит, и повалилась на бок. Никита в это время был на службе, пришлось за ним дворовую девку посылать. Похоронив свекровь, стала Елизавета полноправной хозяйкой в мамонтовском доме. Сначала для порядка на прислугу покрикивала, а затем и на молодого мужа перешла. У всех, говорит, дома светлые просторные, а у нас конура собачья. Другие мужья денег много зарабатывают, а мы с хлеба на квас перебиваемся. Это она, конечно, зря так сказала – с едой проблем в семье не было, если, конечно, лишнего не покупать: вин всяких-разных заморских или иноземных фруктов в сахаре. А яблок и крыжовника и в своём саду завались. Но главное – скучно было молодой женщине каждый день дома сидеть. Одна радость – в воскресенье или в престольный праздник нарядиться да в церковь пройтись или к батюшке в гости.

– Что мы дома сидим всё время? – долбила она мужа. – Съездили бы куда-нибудь, прогулялись. Вон Степановы из Кривого переулка на всё лето в деревню уезжают.

– У нас нет деревни, – оправдывался муж. – Вот повысят меня в старшие подьячие может быть тогда для кормления и выделят деревеньку от Приказа.

– Не дождусь я, наверное, когда тебя повысят. Помру раньше.

– Что ты говоришь такое. Помру… Бога побойся. Вон у нас на прошлой неделе Дмитрия в Оружейный приказ перевели. Там и денежное и хлебное жалование больше нашего. К тому же от государевых подрядов кое-что перепадает.

– Да тебя хоть в Оружейный, хоть в какой другой приказ переводи – никакого толку не будет. Ты же у нас безотказный. Работу за всех делаешь, а как прибыток делить, так тебя и обходят.

– А что же мне с ними драться прикажешь?

– Почему драться. Пойди к дьяку, объясни, что так мол и так – работаю много, а получают другие.

– А то дьяк не знает, кто сколько работает.

– Ну и пусть знает, а ты ему ещё напомни. Язык-то не отсохнет.

– Да он меня и слушать не будет.

– Дьяк не будет, ты к самому боярину пойди, ему покланяйся. Башка-то, небось, тоже не отвалится.

В конце концов такие разговоры надоедали Никите, он начинал кричать, что она дура-баба ничего не понимает в приказных порядках, и нечего ей со своими глупыми советами к нему приставать. Грозился даже побить её, замахивался кулаком. Но дочка начинала плакать, прижималась к матери, стараясь её защитить; он плевал от огорчения на пол и хватал с вешалки шапку. Если скандал случался в светлое время – уходил из дома и весь день бродил по городу, а если ближе к ночи – заваливался на лавку, отворачивался к стене и лежал молча пока не засыпал. Утром они мирились, целовались и продолжали жить прежней жизнью. Так он её ни разу и не ударил.

Обычно, возвращаясь вечером с работы, Никита входил в дом степенно, показывал жене и дочери, как сильно устал на государевой службе. Сегодня он влетел бегом, со всей силы дёрнул кованую дверную ручку. Лиза испугалась, что он её сейчас оторвёт совсем, вместе с гвоздями и досками, ухватилась для надёжности за край дубового стола и тихим голосом спросила:

– Что случилось, Никитушка?

– Всё! – сказал он, с грохотом падая на лавку, даже лоб на икону не перекрестил. – Всё! – повторил он и схватил глиняный кувшин с квасом.

– Чего всё-то? – не поняла Лиза.

Он сделал большой глоток, тыльной стороной ладони вытер квасную пену с губ, передохнул и уже спокойным голосом ответил:

– У государя сегодня был, в палатах. Он меня на новую должность определил.

Лиза всплеснула руками и медленно опустилась на лавку с другой стороны стола.

– Сам царь? – с придыханием спросила она, через силу выдавливая из груди каждое слово. – Сам Алексей Михайлович?

– Сам-сам. Самее не бывает. Сам Государь, Царь и Великий князь Алексей Михайлович. Вот тебе крест. Не сойти мне с этого места, – сказал он и перекрестился. – Я с Богданом Матвеевичем у него на совещании был, протокол вёл. А тут прибегает гонец и говорит, что слон уже к Кремлю подплывает…

– Какой слон? – не поняла Лиза.

– Какой слон, тятенька? Как у дедушки Андрея на картинке? – спросила дочка, которой тоже стало интересно о чём это говорит отец.

– Такой, как раз такой, Иришка. Персидский слон. Его ихний царь нашему государю из самой Персии в подарок прислал. Его на корабле по реке везут. Завтра в Москве будет.

– Ну а ты-то тут каким боком пристроился? – сказала Лиза, возвращаясь постепенно в привычное скептическое настроение.

– А таким, что меня государь назначил главным ответственным за этого слона. Чтобы, значит, принять его честь по чести, разместить как положено, ну и чтобы слон никакой нужды не испытывал в корме и других каких потребностях.

– А ты откуда знаешь, какие у персидского слона потребности?

– Сейчас не знаю – потом узнаю… Вместе со слоном укротитель едет – настоящий персиянин. Он всё и объяснит.

– А ты что, по-персиянски понимаешь?

– Я нет, а он, может, сам по-нашему понимает. До Москвы он как-то же добрался. Если понадобится, то мне толмача из Посольского приказа обещали выделить.

Мысль о личном переводчике пришла ему в голову только сейчас и так понравилась, что казалось была там всегда. Собственный толмач – это уже первый подчинённый, а Никита Мамонтов хоть и маленький, а уже начальник.

Лиза почувствовала уверенность в голосе мужа и решила своей критической интонацией не портить разговор. Кто его знает, может это действительно повышение. Того гляди старшим подьячим сделают, жалование увеличат, можно будет шубку обновить, дом отремонтировать, чтобы не хуже чем у людей было.

– Я тебе одну вещь скажу, по секрету. – Никите очень захотелось показать жене свой неожиданно выросший социальный статус. – Только ты, смотри, никому не рассказывай. Обещаешь?

– Да обещаю-обещаю, – заинтересованно отозвалась Лиза. Может быть даже не старшим подьячим, а бери выше, – дьяком назначат…

– Государь задумал военную реформу произвести… Только смотри – это государственная тайна. Никому ни под каким видом… – Он серьёзно посмотрел на неё. Елизавета в ответ молча кивнула головой. Иришка, которая толком не поняла, о чём рассказывает отец, на всякий случай тоже кивнула головой. – Будет у нас в войске своя слоновья кавалерия, как у Ганнибала.

– У кого, Никитушка? – ничего не поняв, переспросила Лиза.

– У Ганнибала. Был такой древний царь, который с римлянами воевал. Так вот, мне Богдан Матвеевич сказал, что это слон – первый. И если я с ним освоюсь, то персидский царь нам ещё пришлёт. И тогда мне подчинённых выделят – будем боевому строю учиться. А потом из всего этого государь сформирует слоновий полк, ну а меня, как самого опытного, назначит его полковником.

– Полков-ни-ком, – мечтательно повторила Лиза. Это, пожалуй, даже лучше, чем приказной дьяк. Тут тебе не только повышенное жалование, но и красный форменный камзол с меховыми отворотами, меховая шапка с золотым царским вензелем и, того гляди, дворянский титул. И станет она, посадская девка Лизка Косолапова, баронессой или даже графиней Мамонтовой, Елизаветой Андреевной. Переедут в новый дом с витыми колоннами, на Волхонку или ещё куда, поближе к центру. Свои лошади, карета, слуги на запятках…

– Эй, ты что уснула? – окрик мужа вывел её из радужных мыслей. – Ужинать давай. Каша, наверное, совсем остыла.

***

Что произошло в доме Мамонтовых после ужина, ночью и на следующее утро мы не знаем, в исторических хрониках об этом не сохранилось никаких записей. Поэтому вернёмся в тёплый солнечный полдень на берег Москва-реки, куда, спустившись вниз по Ленивке, вышел с отрядом стрельцов главный герой нашего рассказа.

Слон стоял на палубе большого плоскодонного струга, прикованный за ноги толстыми цепями. Восемнадцать вёсел ритмично поднимались и опускались в воду, быстро продвигая корабль вдоль Кремлёвской стены и береговых укреплений. Слон стоял спокойно, помахивая большими ушами. Он поворачивал голову то в правую сторону – на Кремль и лодочников, прижавшихся из осторожности к поросшему травой береговому откосу, то в левую – на Болото, откуда на него с изумлением смотрели немногочисленные жители Садовнической слободы.

Около Водовзводной башни внимание слона привлекли несколько дворцовых девок на портомойном плоту. Они стояли на коленях и полоскали в реке выстиранное бельё. Остолбенев от небывалого зрелища, девки испуганно прижимали левой рукой мокрые подштанники к грудям, а правой поспешно крестились, призывали в заступницы Святую Софию, храм которой с высокой колокольней белел каменными стенами на том берегу, в зелени царских садов.

Перед слоном, привязанная толстым канатом к мачте корабля, стояла бочка с питьевой водой. Слон опустил в неё хобот и с бульканьем почти всю засосал внутрь. Вытянув хобот вперёд, он широким крестом помахал им из стороны в сторону – так деревенский батюшка благословляет пасхальные угощения на церковном дворе – и радужным фонтаном окатил полоскальщиц. Мокрые прачки с визгом вскочили на ноги и, задрав о общей радости корабельщиков подолы длинных юбок, убежали в портомойную избу, приткнувшуюся неподалёку от маленьких хозяйственных ворот в кирпичной стене у подножья кремлёвской башни. Вид босых розовых пяток, мелькающих в белой кутерьме нижних юбок, раззадорил слона ещё больше. Он поднял хобот вверх, громко протрубил и захлопал ушами. От неожиданности несколько рыбаков вскочили на ноги. Вертлявый кривобокий ялик наклонился в бок, и один мужик в холщовой распоясанной рубахе с криком полетел за борт. К нему на помощь поспешили товарищи, а струг со слоном уже миновал устье Неглинки и подплывал к цепочке барж, составляющих наплавной мост.

– Табань! – скомандовал капитан судна, и гребцы стали двигать вёслами в обратную сторону, тормозя движение корабля. Два серебряных кольца в ухе капитана мелодично звякнули, ударившись друг о друга.

Совершив несколько простых манёвров, струг повернулся бортом к мосту. Два гребца, закрепив вёсла, выскочили на причальные доски и пеньковыми канатами стали притягивать судно к деревянным столбикам ограждения. Несколько стрельцов из встречающей команды принялись им помогать. Через минуту прибывший корабль стал частью плавучего моста.

– Кто тут у вас за старшего будет! – прокричал капитан. От долгого плавания он разучился говорить обычным голосом и мог только орать и подавать команды.

– Я старший, – немного оробев отозвался Никита и зачем-то добавил: – Подьячий Земского приказа Никита Петров Мамонтов.

– Это хорошо, что подьячий. Значит грамоте обучен. Вот тебе бумага – распишись в получении, – и он протянул Никите свёрнутые трубочкой два листа толстой бумаги.

В документе, составленном на двух языках, отмечалось, что подателю сего высочайшим повелением предписано доставить подарок персидского шаха Аббаса Второго – слон в количестве одна голова – из Астрахани в Москву, и передать оный собственноручно официальному представителю московского царя Алексея. После чего, не теряя времени, следовать обратно.

Никита достал из кожаного футляра чернильницу с пером и расписался в двух экземплярах. Один он отдал кормщику, а другой, аккуратно свернув, убрал в сумку.

– Всё честь по чести, – сказал капитан, принимая бумагу. – Да, кстати, слон не один приехал. С ним укротитель ихний – персиянин. Эй, Фара, просыпайся, приплыли, – крикнул он в сторону кормы.

Из маленького дощатого домика-каюты, который корабельщики между собой называли чердаком, вышел не по-нашему одетый человек: красная короткая курточка без рукавов, сплошь расшитая золотыми узорами; зелёная шёлковая рубаха с рукавами, но без воротника и синие атласные шаровары, перепоясанные разноцветным кушаком, концы которого бахромой свисали до колен. На ногах персиянин носил короткие сапоги из жёлтой кожи с серебряными пряжками, а на голове – большую шапку, сделанную из длинного куска ткани. Она походила на полотенце, которое Лиза накручивала после бани на свои густые и длинные волосы. Спереди персидскую шапку украшала большая ажурная брошь с зелёным камнем и пушистым разноцветным пером.

«Павлин», – решил про себя Никита.

– Предлагаю познакомиться, – сказал капитан. – Это Фариз – слоновий укротитель. А это Никита – государев посланец.

Никите ещё ни разу не доводилось общаться с иноземцем так близко. Он, конечно, видел англичан, голландцев и других прочих немцев в Кремле. Видел, как они едут через город к себе в Кукуй на Яузу. Но чтобы вот так – на расстоянии вытянутой руки, да ещё басурманин в басурманском платье… Такое с Никитой произошло впервые.

Фариз сложил ладони перед собой и поклонился. Никита, не зная, как правильно поступить, прижал правую руку к груди и ответно поклонился в пояс. Шапка, которую он по случаю тёплой погоды сдвинул на затылок, не удержалась и свалилась вниз, но об землю, а точнее о доски корабельной палубы, ударить не успела. Иноземец ловким движением подхватил головной убор на лету и с улыбкой протянул Никите.

– Спасибо, – сказал тот смущённо. – Добро пожаловать в Москву.

Корабельщики помогли укротителю снять оковы с мощных слоновьих ног. Слоны вообще очень осторожные животные и не умеют прыгать. Каждая ямка или мостик являются для них препятствием. Привыкший за время долгого путешествия к своему месту, слон не торопился выходить на берег. Перед тем как ступить на землю он проверил хоботом прочность толстых досок, которые ему перекинули с крайней баржи на причальный плот. Фариз, забегая с разных сторон, подгонял его длинной палкой с металлическим крюком на конце, указывал дорогу. Иногда он подходил к слону вплотную и брал за большое ухо. Никите показалось, что укротитель разговаривает с животным на только им двоим понятном языке. В ответ слон кивал головой и послушно переставлял толстые ноги, под которыми прогибались и скрипели сосновые доски.

Почувствовав всеми четырьмя подошвами земную твердь, слон приободрился, задрал кверху хобот и победно затрубил. Лошади у коновязи Ленивого торжка испуганно заржали и стали толкаться, выбивая копытами облачка горячей пыли. Торговцы уже безо всякой команды прижались к своим телегам и оттащили подальше с дороги выставленный для продажи товар. Шахский подарок, окружённый со всех сторон стрельцами, торжественно, как знатный боярин в праздничный день, прошествовал вверх к повороту на Волхонку.

Никита шёл впереди и показывал дорогу.

«Хорошо, что верхом не поехал, – думал он. – Если бы лошадь испугалась и понесла… Вот бы тогда оконфузился перед иноземцем… Ничего, пешком даже лучше будет. Надёжнее. Дойдём как-нибудь потихоньку. Тут не далеко».

Дорога на Красную площадь, – которую по старинке до сих пор называли Торгом или Пожаром, в память о трагедии XV века, когда полностью выгорел посад, вплотную примыкавший к Кремлёвской стене, – проходила вдоль топких берегов Неглинной речки, мимо болотистого пруда, до самой Собакиной башни. Здесь Неглинка соединялась с Алевизовым рвом, выстроенным для обороны Кремля ещё при великом князе Василии III почти 150 лет тому назад. Ров был глубоким, в некоторых местах доходил до 13 метров, а шириной до 34. Дно и стены по указанию московского государя облицевали камнем и кирпичом по типу кремлёвских. Автор проекта – итальянский архитектор Алевиз Фрязин рассчитал, что ров должен наполняться водой из Неглинки и сливаться в Москва-реку вниз по уклону от Храма Василия Блаженного. Но проект почему-то не удался. Неглинка отказалась течь вверх, и ров наполнился из подземного водоносного слоя, откопанного строителями. Однако, вскоре эта водяная жила иссякла, остался только один колодец около Спасской башни. Так и простоял Алевизов ров в сухом виде почти 300 лет до самого Наполеоновского нашествия.

Слона разместили в неглубокой его части – примерно там, где в наше с вами время, дорогой читатель, находится подземный общественный туалет и юго-западный фасад Исторического музея.

***

На первое время для прокорма громадного зверя запасли несколько телег свежего сена. Фариз, который, как оказалось, хорошо говорил по-русски и знал ещё несколько языков, объяснил Никите, какие продукты ещё потребуются.

Через час командир стрелецкого отряда, стращая государевым «словом и делом», пригнал в зверинец группу торговцев с рыночной площади, которые неосмотрительно покинули свои лавки и глазели на необычное зрелище. Мужики испуганно переминались с ноги на ногу, комкали в руках шапки, глубоко вздыхали и покорно слушали выступление молодого начальника, непонятно откуда свалившегося на их стриженные под горшок головы. Никита же с серьёзным видом вышагивал туда-обратно вдоль кирпичной стены, похлопывая прутиком по голенищу хромового сапога, как бывалый сержант перед строем новобранцев.

– Вот это слон, – сказал он лекторским голосом и ткнул прутиком в сторону удивительного зверя с длинным носом и большими ушами.

Купцы понимающе закивали головами. Никита почувствовал положительную реакцию аудитории и для солидности откашлявшись продолжил:

– Это не просто слон. Это государев слон. Понятно?

– Как не понять, барин… Чего уж тут непонятного. Государев слон… Всё понятно, – ответил, вероятно, самый смелый из торговцев.

– Он много ест. – Никита начертил перед собой в воздухе прутиком большой круг, подкрепляя как университетский профессор важность изречённого тезиса рисунком. – И государь повелел его кормить! … Столько, сколько ему захочется… Понятно?

– Как не понять, барин, – снова ответил за всех самый смелый. – Конечно, понятно. Скотину её завсегда кормить надобно. На то она и скотина. Особливо, если государева.

Остальные молчали и украдкой переглядывались между собой, чувствуя, что добром это не кончится. Наконец один из них – самый тощий, в ободранных сапогах – набрал в хилую грудь побольше воздуха и, дерзко задрав вверх козлиную бородку, спросил:

– А мы-то тут причём, барин? Мы люди маленькие. Торгуем помаленьку, кто сенцом, кто овощами, кто другим каким нехитрым огородным растением… Всё для простых людишек… А тут, гляди-ко, – слон персидский. Да ещё и государев… Мы ведь тут все торговцы обычные, продовольствие к царскому столу поставлять не сподоблены.

– Так вот теперь и сподобитесь. – Никита нахмурил брови и махнул прутиком, как отрезал. – Меня сам Алексей Михайлович главным по этому вопросу назначил. Для чего специальную должность утвердил – государев слонопас.

Услышав необычное слово, купцы захихикали, но, постеснявшись обидеть начальника, прикрыли рты ладошками.

– Не понял, что я такого сейчас смешного сказал? А? – прикрикнул Никита.

– Не сердись, барин, это мы по глупости своей, мужицкой необразованной. Уж больно поручение необычное. Как говорится: слонов пасти – не мошной трясти. А что он ест-то, слон этот.

– Всё ест. В смысле, всё, что в огороде растёт. Траву тоже ест, сено. Говорят, морковку и репу очень любит. Он её вот так берёт своим хоботом. – Никита подошёл к слону и показал прутиком на хобот. – Это у него нос такой длинный, вместо руки. Он им еду берёт и в рот запихивает. Вот тут у него рот, где клыки торчат. Видите?

Купцы уважительно кивали головами и цокали языками, выражая своё одобрение величине слоновьих бивней.

Как бы подтверждая правдивость слов, сказанных Никитой, Фариз протянул слону молодую морковку с кудрявым хвостиком. Тот осторожно взял её хоботом, поднял повыше, повертел перед своими маленькими глазками, стараясь получше рассмотреть, и сунул в рот.

– Смотри, братцы, жуёт! – непонятно чему радуясь закричал смелый купец.

– Да ему такая морковка – на один укус, – отозвался его товарищ.

– Это сколько же ему морковок надо, чтобы такое брюхо набить? – задумчиво сказал третий, подсчитывая в уме предстоящие коммерческие расходы. – Придётся ребят на дальние огороды посылать. А это лошади, телеги… Мужики, опять же, потребуют проездные увеличить… Как бы в убыток не проторговаться.

– А навоза у него много? Или всё подчистую перерабатывает? – спросил четвёртый купец. По глазам было видно, что он обдумывает новое коммерческое предложение.

– Процесс пищеварения у слонов вполне обыкновенный. Как у всех травоядных животных. Таких, например, как лошадь, – пояснил Фариз. – Навоза, конечно, от него будет побольше, но и в работе он десяток меринов-тяжеловозов заменит. Так что с одной стороны – потери, а с другой – сплошная выгода.

Пока персиянин объяснял купцам преимущества использования слонов в хозяйстве и особенности слоновьего пищеварения, Никита, постукивая прутиком по голенищу, обходил животное с другой стороны, как раз с той самой, где длинный пищеварительный тракт, состоящий из тонких и толстых кишок, плотно упакованных в гигантское тело, заканчивался небольшим отверстием, стыдливо прикрытым маленьким хвостиком. И тут произошёл, выражаясь театральным языком, трагикомический конфуз, которого, вероятно, ни сам слон, ни Никита, ни слоновий укротитель, ни тем более озабоченные представители малого бизнеса никак не ожидали. Толи из-за смены рациона питания, толи из-за непривычной московской сырой воды, толи просто, как потом предположил Фариз, из-за вредоносной бациллы, обитающей в русской земле, но нормальный пищеварительный процесс у иноземного животного нарушился и, что самое страшное, – взрывообразно ускорился. Вначале все услышали страшный грохот газов, исходящих с задней стороны слона, потом плеск и шлепки испражнений по плитам каменного пола, а в след за ними громкий и в тоже время жалобный крик государева слонопаса.

Отчаянный вопль неожиданно оборвался, не достигнув верхней ноты. Людям, по прежнему находящимся с лицевой стороны животного, показалось, будто бы слон наступил задней ногой на Никиту, и сейчас все услышат мягкий хруст костей хрупкого человеческого скелета. Но слон стоял неподвижно. Он только несколько раз махнул ушами, отгоняя прочь неприятный запах, и облегчённо выдохнул через хобот в сторону купцов. Те сбились в кучку, отшатнулись и попятились, подгоняемые влажной и тёплой воздушной струёй, производимой могучими слоновьими лёгкими.

Стало тихо.

Только сверху, из-за кирпичного ограждения, доносились обрывки приглушённых звуков близкого московского торга, да снизу слышалось густое жужжание нескольких мух-разведчиц, первыми учуявших обильное угощение. Вскоре к ним добавился звук тяжёлых хлюпающих шагов: как будто утопленник, спасшийся из болота, старался выбраться на сухое место и с трудом переставлял ноги, опутанные мокрыми водоросли. Из-за толстой слоновьей ноги, как из-за ствола столетнего дерева, покрытого серой в мелких трещинках корой, медленно вышел государев слонопас.

В первый и, наверное, в единственный раз за всю свою трёхсотлетнюю историю Алевизов ров наполнился громким хохотом. Не годится простонародью вот так в открытую смеяться над дворянином, но сдержаться не было никаких сил. Суровый и строгий начальник, государственный человек, близкий знакомец царя – Никита Петрович Мамонтов предстал перед ними в абсолютно непотребном образе, с головы до ног заляпанный коричневой зловонной жижей. Она текла вниз по волосам, плечам и рукавам кафтана тонкими ручейками и капала с растопыренных пальцев, как весенняя капель в тёплый солнечный денёк, растекалась вокруг сапог густыми переливчатыми лужицами. Мухи-разведчицы и привлечённые их жужжанием пока ещё малочисленные эскадрильи наиболее активных сородичей уже выводили замысловатые восьмёрки над его головой, высматривая удобные для приземления аэродромные площадки.

Первым опомнился Фариз. Он схватил деревянное ведро с водой, приготовленное для слона, и окатил ею несчастного слонопаса. Сунув пустое ведро ближнему купцу, он послал его за новой порцией и, прикрикнув на остальных, чтобы прекратили ржать, отправил за полотенцами и чистой одеждой. Через полчаса Никита вымытый и переодетый расчёсывал мокрые волосы черепаховым гребешком, глядя в маленькое зеркало, которое нашлось в сундучке иноземного гостя.

Купцы крестили лбы и божились, что о случившемся конфузе никто никогда ничего не узнает. А с завтрашнего, и даже с сегодняшнего дня – вот тебе крест! – они начнут поставку всего необходимого; собственную грязную одежду Никиты отдадут девкам для стирки в кремлёвскую портомойню, не сказывая чья она, а ту, что сейчас на нём надета, он может оставить себе, чем окажет большую честь их компании и всему московскому купечеству.

На том и разошлись.

А Никита с Фаризом сделались с этого момента друзьями.

***

Прошла неделя, а может быть, даже и две.

Всё само собой, как это обычно бывает на Руси, наладилось. Слоновий желудок быстро приспособился к московской траве и овощам. Фариз учил Никиту обращаться с иноземным зверем. Слон принял его за своего и слушался даже тогда, когда главный дрессировщик отлучался из зверинца по другим делам.

Купцы организовали между собой дежурство и регулярно подвозили продукты питания, а придурковатый Вася-золотарик, назначенный от Земского приказа, каждый день прикатывал ко рву свою тележку с вонючей бочкой. Используя простейшие инструменты – ведра, лопаты и верёвки, Вася с утра пораньше за полчаса наводил в загоне почти идеальную чистоту и порядок.

После отъезда коммунального работника к зверинцу собирались городские бездельники и любопытные. Перегибаясь через ограду, они рассматривали диковинное животное. Подвыпившие мужики кричали ему разные не всегда цензурные слова, развлекая толпу и соревнуясь между собой в остроумии. Барышни, пришедшие с ними, послушно хихикали, прикрывая рот ладошкой. Мамаши и няньки с детьми опасливо стыдили пьяных за недостойное поведение в общественном месте и требовали пропустить малышей поближе. Мужики отвечали на их претензии ещё более глупыми шутками, но миролюбиво отходили в сторону. Дети кидали вниз слону специально принесённые морковки и громко радовались, когда тот поднимал их хоботом с каменного пола и отправлял в рот.

Иногда слон задирал вверх хобот и трубил. Громкий звук приводил толпу в полный восторг. Самые терпеливые могли дождаться того момента, когда слон приступал к умыванию. Он опускал хобот в большую бочку и окатывал себя сверху фонтаном воды. Брызги радугой разлетались во все стороны, а при сильном ветре даже попадали на зрителей. Как по команде все начинали смеяться и показывать друг на друга пальцами. Мальчишки приставляли локоть в собственному носу и вытягивали руку вперёд, изображали хобот. Сгибая и разгибая пальцы, они начинали гоняться друг за дружкой, пытаясь схватить за одежду. По рейтингу популярности новый московский аттракцион превосходил даже торжественный выезд государя из Кремля на охоту в Сокольники, хотя и уступал ему в номинациях режиссуры и зрелищности. И одну из заметных ролей второго плана в этой каждодневной праздничной кутерьме играл доселе никому неизвестный подьячий Земского приказа, а ныне государев слонопас – Никита Петрович Мамонтов.

Каждое утро ранние торговцы, отпирая свои лавки, могли видеть, как он с гордым и довольным видом идёт со стороны Охотного ряда по мосту через Неглинку к зверинцу. Иногда его сопровождал персиянин в разноцветном восточном платье и чалме из длинного куска белой материи, наверченного вокруг головы. Они шли бок о бок и добродушно беседовали. Открытое появление на публике популярных личностей нравилось московским обывателям. Они чувствовали, что близость к знаменитостям делает и их самих особенными людьми – столичными жителями, в отличие от всех остальных граждан необъятной России. Многие прохожие при встрече улыбались им как старым знакомым, а простые мужики уважительно снимали шапки и кланялись в пояс, приветствуя популярных и всенародно любимых персонажей. Особо преданные фанаты из постоянных обитателей Красной площади выучили даже имена своих кумиров и кланяясь при встрече уважительно величали Никиту – Никитой Петровичем, а Фариза, фамилии и отчества которого никто не знал, перекрестили на русский манер Сапфиром, или даже Сапфиром Яхонтовичем.

В ненастную погоду зрителей было мало, и для защиты царского подарка от дождя во рву натягивали полог из крепкой пеньковой парусины.

В один из таких дней Никита пригласил жену с дочкой посмотреть на слона вблизи. Ему давно уже не терпелось похвастаться перед роднёй своей новой ответственной должностью, показать, каким уважением он пользуется среди горожан, и какие дружеские отношения наладил с иноземным царским послом.

В ров спускались по небольшой деревянной лесенке. Никита сошёл первым, подстраховал молодую жену и дочку. Иришке такое приключение было в радость. Она крепко цеплялась за деревянные поручни и ступеньки. А Лиза, в природном желании привлечь любым способом внимание мужчины, притворно изображала испуг, аккуратно нащупывала ногой каждую дощечку и поминутно тихонько ойкала, вспоминая то Матерь Божию – заступницу, то самого Иисуса Христа – Спасителя.

Девочке слон очень понравился, а Лизу – напугал. Она крепко держала дочку за руку и не отпускала от себя, боялась, что он ненароком раздавит её своей толстой ногой, задушит хоботом или проткнёт острым бивнем. Да мало ли чего ещё можно ожидать от такого чудища. Никита с довольным видом, как будто сам произвёл его на свет, расхаживал вокруг слона, смело похлопывал по хоботу и ласково трепал за ухо, чем приводил дочку в восторг. Она громко смеялась и, безуспешно пытаясь вырваться из-под материнской опеки, подпрыгивала на месте.

Неожиданно девочка остановилась и замолчала, с удивлением уставившись в дальний угол загона. Позади больших плетёных корзин с овощами и тюков сена виднелась невзрачная постройка – сарайчик, на скорую руку сколоченный из плохо оструганных досок. Одним боком сарайчик прижался к наклонной кирпичной стене рва. Окошек не было. Большой кусок парусины загораживал отверстие, которое, вероятно, служило дверью. Она-то и привлекла внимание девочки. Точнее не сама тряпичная дверь, а человек, выглянувший из-за неё. Резким движением невидимой в темноте руки грубое полотно, подобно театральному занавесу, отлетело в сторону, и в чёрном прямоугольнике дверного проёма появился… чародей-волшебник в разноцветной одежде и удивительной шапке с большой красивой брошкой, из которой торчало перо жар-птицы. Волшебник постоял немного, упёршись руками в дверные косяки, а потом сделал несколько шагов вперёд, сложил руки на груди лодочкой и низко поклонился гостям. Полотно за его спиной с тихим шорохом опустилось на место, и девочка услышала несколько слов, сказанных на незнакомом мелодичном языке, из которых она смогла разобрать только одно – «салям».

Никиту нисколько не смутило появление волшебника. Он радостно подошёл к нему, похлопал по плечу и сказал:

– Знакомься, Фариз, – это моя жена Лиза и дочка Ирина. Лиза, это Фариз – посланник персидского царя. Он нашему государю слона в подарок привёз.

Лиза быстро взглянула на иноземца и, как подобает барышне из приличной семьи, смущённо опустила глаза, немного наклонив голову. Фариз ещё раз вежливо поклонился, на этот раз не так торжественно, скорее всего просто кивнул, и перевёл взгляд на девочку, которая по молодости лет ещё не освоила приличных манер и во все глаза таращилась на чародея из сказки.

– Здравствуй, Ирина-ханум, – сказал он и протянул руку, пальцы которой были украшены перстнями с цветными камушками.

– Здравствуй, господин-барин Фариз, – тихо ответила девочка, не зная, как правильно титуловать необычного иноземца.

Все засмеялись и недолгое напряжение вмиг пропало. Лиза подняла глаза и, уже не стесняясь, внимательно рассмотрела нового знакомого.

Фариз ей понравился.

А как мог не понравиться высокий стройный и симпатичный мужчина. Под его странной одеждой чувствовалась сила и грация восточного скакуна. Умные чёрные глаза слегка улыбались, но тонкие плотно сжатые губы оставались внешне серьёзными. Смуглая упругая кожа имела необычно красивый оттенок, совсем не похожий на летний загар подмосковных крестьян, вынужденных круглый день трудиться на солнцепёке. Скорее всего она походила на ту дорогую тонкую кожу, из которой жители Немецкой слободы и в особенности их жёны шьют себе перчатки и башмаки на выход. Лиза часто встречала их на Торге или на берегу Неглинки, где они любили прогуливаться по праздникам всем семейством.

«Люблю – не могу, – подумала она, и тут же испугалась смелости собственной мысли. – Разве можно вот так просто взять и влюбиться в незнакомого мужчину, которого видишь первый раз в жизни, да к тому же иноземца. Он, небось, ещё и некрещёный… Ну и что, что некрещённый? Я же не замуж за него собралась… А если бы и замуж?.. Тогда как?.. Тьфу-тьфу-тьфу, мысли какие-то срамные в голову лезут. У меня ведь своя семья: муж, дочка, хозяйство… А Фариза этого, если понадобится, можно и окрестить. Не велика проблема. Вон, хотя бы, наш батюшка слободской – отец Фёдор – за хорошее угощение вмиг окрестит, глазом не моргнёшь… Ой, что это я дура думаю-то такое? А как же Никита – муж мой венчаный? Грех-то какой думать даже о таком».

Редкое природное явление – любовь с первого взгляда молнией поразила мозг молодой женщины. Хотя, вероятно, объектом поражения оказался совсем не мозг, а сердце или даже более таинственная субстанция человеческого организма – душа. Кто его знает… Вот некоторые утверждают, что ничего такого не бывает. А оказывается, что иногда случается. И чему тут удивляться – на белом свете ещё не такое происходит. Вот, например, слон в Москву приплыл, а это событие удивительнее будет, чем быстролётный обмен флюидами между двумя молодыми красивыми разнополыми людьми.

Застеснявшись собственных мыслей, Лиза густо покраснела, и чтобы утаить смущение, низко наклонив голову, незаметно мелко перекрестилась где-то на уровне живота, сложила пальцы правой руки щепотью, а левой ладошкой прикрыла сберегающий жест от посторонних взглядов.

Фариз вежливо отвернулся и перевёл взгляд на небо, как будто заинтересовался серыми облаками, низко повисшими над Москвой и обещавшими в скором времени мелкий и противный дождик.

А Никита Петрович так ничего и не заметил. Он взял дочку за руку и подвёл к слону. Девочка протянула ему морковку. Слон осторожно взял угощение хоботом за зелёный хвостик, с удовольствием засунул в рот и как будто в знак благодарности кивнул головой.

– Ой, тятенька, смотри: слон у меня морковку взял, и спасибо мне сказал, – радостно закричала девочка и захлопала в ладоши.

Фариз присоединился к ним и стал рассказывать, как у него на родине люди ездят на слонах верхом, как на лошади. А потом взял и неожиданно для остальных сам забрался на слона и уселся верхом на толстой шее, свесив вниз ноги в смешных сапогах с длинными загнутыми носками.

Лиза стояла в сторонке, боясь пошевельнуться. Она чувствовала, как кровь, разрумянившая щёки, отхлынула назад, куда-то в низ живота, колени ослабли и подогнулись. Чтобы не упасть она опёрлась спиной о большую плетёную корзину с запасом слоновьей еды.

***

Через несколько дней погода наладилась. Появилось солнышко, вернулось тепло и постоянные зрители к ограде слоновника. Но в дружной семейке Мамонтовых что-то разладилось.

Поначалу это было не заметно. Никита вставал рано утром, проглатывал впопыхах ломоть хлеба с мёдом, выпивал кружку молока и уходил на службу. Домой приходил поздно вечером, ужинал и ложился спать. Если раньше, когда он был простым подьячим в приказе, Никита каждый день обедал дома, то теперь всё чаще пропускал дневную трапезу. Говорил жене, что ест вместе с Фаризом прямо в зверинце то, что им купцы приносят, или для экономии времени ходит в ближний кабак на Красной площади. Жалование хорошее – от чего же в кабак не сходить. Главное, чтобы выпивать там не начал, по кабакам-то с иноземцами шляясь. Но знакомые люди сказали, что у басурман это дело под строгим запретом находится, так что беспокоиться особо и нечего.

Но нет. Нет покоя в душе у Лизы.

Мужа видит редко, вроде бы даже скучает без него. А он придёт, уставится в тарелку с кашей и всё о своём слоне дурацком долдонит. Слон – то, да слон – сё… Ездить верхом на нём выучился. Иришка – маленькая ещё – слушает рассказы отца, радуется, дурочка. Сам государь, говорит, вчера приходил на персидский подарок посмотреть. Посмотрел сверху вниз, в ров, и ушёл. Ничего не сказал.

Но главное-то не в этом – сказал там что-то Алексей Михайлович или не сказал, отметил мужнино старание или вовсе его не заметил. Не интересно ей всё это вдруг стало… Не выходит из памяти этот чёртов персиянин. Обворожил. Спать ложится, глаза закрывает, а он перед ней стоит в своём белоснежном тюрбане с пером и так улыбается, что аж дрожь по всему телу пробегает. И смотрит чёрными глазищами так пристально, как будто раздевает её всю до ниточки. Ночью проснулась – вроде бы голос его на дворе услышала, вроде бы даже звал он её к себе. Вставала, за дверь выглянула проверить… Но нет, не было там Фариза. Только куст сирени на ветру ветками скребёт по дощатому забору, да засов на старых воротах расшатался – поскрипывает… Надо бы Никите сказать, чтобы завтра починил.

Не понятно с чего это вдруг, стала она на муженька своего ворчать, а иногда и покрикивать. Скрипучие ворота – это, конечно, только повод. Они и до этого уже года два как скрипели, да никому не мешали. Но кроме ворот нашлись и другие недостатки в скромном мамонтовском хозяйстве. А потом и сам глава семейства узнал, что не такой уж он замечательный. Тоже мне, важная должность – государев слонопас. Стыдно и рассказать-то кому при случае. У других-то мужья получше карьеры сделали. У Наташки Степановой муж, хоть и моложе Никиты будет, а уже старший подьячий в Стрелецком приказе. А Танька Карманова, – ну та, которая похудеть всё никак не может, скоро в дверь не пролезет, – вообще на днях хвасталась, что её Димку стрелецким сотником сделали. А у Лизкиного муженька непутёвого – ни чина достойного, ни звания, ни перспектив. Когда это ещё государь слоновье войско создавать будет… Болтовня одна вечная… Жили без слонов и дальше проживём. И Литву с поляками воевали, и Смоленск взяли тоже безо всяких слонов. И ничего себе – нормально взяли.

Как ни пытался Никита объяснить жене перспективы своей нынешней должности, ни чего у него не получалось. А всё потому, что не в слоне было дело, а в его дрессировщике. Крепко засел в голове и в сердце московской сударыни-барыни иноземец и выталкивал оттуда законного мужа руками и ногами.

Лиза уже несколько раз под всякими предлогами ходила на Красную площадь. То ей надо было купить материи на новое платье, то туфельки для дочки. Огурцы созрели – нужны заморские пряности для модного в этом сезоне рецепта засолки. Придумать причину, чтобы отлучиться из дома, – не проблема. Мужики, они ведь все дураки, чего скажешь тому и верят… Но не к этому стремилась Лизина душа. Очень хотелось ей встретить ещё разок Фариза, а если удастся и обмолвиться с ним словечком.

В прогулках по торговым рядам её всегда сопровождала Иринка, для маскировки и возможного оправдания. Несколько раз они подходили к зверинцу и смотрели вниз на слона. Девочка просовывала голову между прутьями ограды, радостно кричала сверху отцу и махала рукой. Он отвечал ей быстро и делал вид, что очень занят. Фариз, когда был рядом, широко улыбался, смотрел вверх и принимал разные смешные позы, стараясь повеселить девочку и других зрителей. Сердце у Лизы в такие моменты замирало, она мечтала, что всё это представление делается только для неё и ради неё.

Никто до сих пор не понял, да, наверное, никогда и не поймёт, что притягивает друг к другу мужчину и женщину. Мы практически ничего не знаем о физике человеческих отношений. Учёным не удалось пока что из всего многообразия частиц, волн и электромагнитных полей, окружающих и пронизывающих тело человека, выделить те самые гипотетические флюиды, а тем более измерить их мощность и определить вектор направленности. В каком органе человеческого тела производится необъяснимая сила любви? Поэты всегда считали, что в сердце. Но сердце – это всего лишь насос, перекачивающий кровь по сосудам. Физиологи полагают, что в мозге. Но мозг сам по себе сложный агрегат, изрезанный глубокими извилинами, контролирует все действия организма, и в недрах какой извилины таится любовная сила – непонятно. Ясно только, что где-то там она всё-таки есть. Сидит и ждёт своего часа, пока рядом не окажется подходящий объект. И тогда уж сразу во всю мощь прорывается наружу бурным потопом, круша мосты и плотины на своём пути. Это называется «любовь с первого взгляда», она-то и приключилась, по всей видимости, с нашей Елизаветой.

С Фаризом тоже самое получилось несколько по-другому.

Его любовь следует классифицировать как «благоприобретённую, обдуманную и осмысленную». Её тоже можно сравнить с бурным потоком, но поток этот накапливается постепенно перед плотиной, набирая энергию и мощь, и только потом прорывает заграждение и устремляется вниз по ущелью, сметаю по пути прибрежные деревни и даже города.

Нет ничего удивительного в том, что красивая молодая женщина сразу понравилась иностранцу. Так ведь часто бывает, особенно, когда ты приезжаешь вдругой город или страну: новая необычная природа, архитектурные сооружения и люди, кажутся тебе с непривычки очень красивыми. И только пожив некоторое время в новом месте, ты начинаешь замечать мелкие недостатки – проходит первичная эйфория и наступает прозрение… Но если во время первого знакомства Фариз лишь поверхностно оценил Лизину красоту, то с каждой новой встречей обнаруживал всё новые и новые черты для восхищения и обожания.

«И что тут прикажете делать? – Мысли и чувства переполняли голову Фариза. Казалось, что ещё немного, и они начнут вылезать наружу сквозь складки чалмы, и все сразу увидят о чём он думает. – Нехорошо любить чужую жену, в особенности жену друга. А мы ведь с Никитой – друзья. Об этом даже в ихней Библии сказано: «Не возжелай жены ближнего своего». Это, конечно, христианская заповедь и меня не касается, но всё-таки —грех! … А если это любовь? Ведь, когда люди любят друг друга, – в этом не может быть греха. Она так смотрит на меня, что сразу видно, чьей женой она хочет быть, а чьей нет».

Фариз и Лиза встретились в лавке торговца заморскими пряностями.

Небольшое помещение было завалено коробками и мешками с разноцветным зельем. Экзотические ароматы поднимались струями под потолок, где перемешивались в фантастическом коктейле такой густоты и насыщенности, что казалось, его можно было разливать по бутылкам и проставлять прямиком к царскому столу.

Других людей в тесной лавочке не было, если не считать вечно сонного торговца, одуревшего от своего ароматного товара, и маленькой девочки, которая послушно ждала мать на улице и играла с пушистым котёнком.

Фариз вежливо, как старой знакомой, поклонился Лизе. Она смутилась и не знала, как себя вести с посторонним мужчиной в отсутствии мужа.

– Здравствуй, божественная Лиза-ханум, свет моих очей, – сказал персиянин. – Мне очень приятно видеть тебя снова. Блеском своей красоты ты осветила этот маленький магазинчик и заставила эти благоуханные порошки сверкать подобно драгоценным камням.

Никита Мамонтов, её законный супруг, хоть и имел дворянское происхождение, знал грамоту и кое-что из других наук, но за все годы, что прожил с ней под одной крышей, не сказал и десятой доли тех красивых слов, которые за две минуты произнёс иноземец.

«Вот что значит заграница, – подумала Лиза. – Не то что наши лапотники, хоть и в сапоги обутые».

– Здравствуй, Фариз, – тихо ответила она, и, прикрываясь ладошкой, посмотрела собеседнику в глаза. Потом, застеснявшись неловкого жеста, как будто прятала что-то неприличное, опустила руку вниз и посмотрела открыто.

– Вот решила огурцы солить по новому рецепту, – заговорила Лиза быстро, словно оправдываясь. – Подруга научила. Надо только пряностей купить. Китайских или ещё каких-то. Названия такие необычные. Я пыталась запомнить, но никак не получается. Подруга мне их на бумажке написала, чтобы ничего не перепутать. Вот…

Лиза зачем-то протянула Фаризу сложенную несколько раз бумажку, как будто хотела подтвердить этим, что её сегодняшний визит на рынок объясняется исключительно хозяйственной необходимостью.

Фариз взял бумажку, развернул и внимательно прочитал написанное.

– Хорошие пряности, – утвердительно сказал он, – придают кушаньям аромат и остроту. Только с перцем поосторожнее. С непривычки можно и язык обжечь.

Он вернул записку хозяйке. Она приняла бумажку и кончиками пальцев почувствовала, что у неё в ладони уже не один, а два листочка. Пока Лиза соображала, что произошло, Фариз поклонился и вышел на улицу. Иришка, заигравшись с котёнком, его не заметила.

К сожалению, бумага не долговечна, и послание Фариза не сохранилось до наших дней. Можно только догадываться, ориентируясь на сказки «Тысяча и одной ночи», в каких красочных и замысловатых выражениях он описывал свои отношения к русской барышне и какие аргументы выдвигал, приглашая её на первое тайное свидание. Жаль конечно, что у нас нет подлинного артефакта, иллюстрирующего повседневную жизнь предков. Но, если отбросить восточный колорит, то можно предположить, что в записке было сказано примерно то же, что современные молодые люди пишут своим возлюбленным в коротких сообщениях с применением, несколько более сложных инструментов чем гусиное перо и чернила из дубовых орешков.

За ужином Лиза сказала мужу (первый раз в их совместной жизни наврала), что дочка немного простудилась. Странно, конечно, простудиться в середине лета в тёплую погоду. Но ведь дети такие нежные и восприимчивые к разной заразе. Она отвела её к родителям, и сама хочет сегодня туда пойти ночевать. Поздно уже, конечно, но брат обещал встретить-проводить, так что Никита может не волноваться и ложиться спать, а завтра, Бог даст, Ирочка поправится и вернётся домой. Никита, доверчивая душа, и выяснять ничего не стал.

А дочка уже с обеда сидела дома у лучшей Лизиной подруги – девушке смелой и потому, наверное, пока ещё незамужней. Отец её несколько лет назад утонул по пьяни в Москва-реке, и с тех пор жили они вдвоём с матерью, прокармливаясь доходом от мелкой торговли. Держали на Красной площади лавчонку с разным женским рукодельным товаром: нитками, пуговицами, кружевами и прочей ерундой. С этой подругой Лиза делилась своими сокровенными переживаниями. Она-то и надоумила её согласиться на тайную встречу с иноземцем, коли уж он сам в своей симпатии объяснился и даже записку передал. Кроме романтического интереса был у подруги и коммерческий расчёт: если у Лизки с её басурманином всё сладится, и он её к себе за границу увезёт, то она ей сможет оттуда напрямую товар посылать с купеческими караванами. Тогда можно будет и торговлю расширить, а при удачном раскладе и самой за иноземного купца замуж выйти и за границу уехать.

Фариз жил не далеко, в начале Тверской улицы. На то жалование, что ему положил Алексей Михайлович, он вполне спокойно снял целый дом, без соседей, с приходящей служанкой и дворником.

Солнце опустилось в стопку серых мятых, как нестиранные простыни, облаков, растянувшихся вдоль горизонта. Уходящее на ночь светило, оставило на память о себе яркую красную полосу, предвещавшую назавтра ветреную погоду. Было тихо. Запах тёплой дорожной пыли перемешивался с ароматом цветущего жасмина, дымом от летних кухонь и вкусом печёного хлеба. Прячась в тени дощатых заборов, заросших лохматыми кустами и ещё не познавших европейскую моду садового дизайна, Лиза незаметно прошмыгнула в калитку Фаризова дома.

В садовой беседке был сервирован небольшой круглый столик. На нём стояли разноцветные тарелки и чашки, наполненные орехами, засахаренными фруктами, изюмом разных оттенков и размеров. Длинные и узкие горлышки серебряных кувшинов отражали яркие огоньки нескольких толстых свечей. Вокруг столика прямо на дощатом полу в беспорядке лежали цветастые подушки, вышитые замысловатыми узорами. Среди них удобно разместился хозяин домика, странным образом подогнувший под себя кренделем обе ноги и опёршийся на согнутую в локте руку.

– Здравствуй свет очей моих, ненаглядная Елизавета. Проходи, присаживайся, – сказал он и свободной рукой указал на противоположенную сторону столика.

Лиза огляделась, но ничего похожего на стул или скамейку не заметила. Пришлось последовать примеру хозяина, но сидеть с вывернутыми наружу коленями было неудобно, да и странная поза показалась ей неприличной. Она села боком, привалившись на левое бедро, и поджала под себя плотно сведённые ноги.

– Угощайся, – предложил Фариз, наливая ароматный напиток в серебряную чашку. – Извини за скромное угощение, но это лучшее, что я мог достать в Москве. Если бы мы были в Персии, стол был бы несравненно богаче. Но у вас тут ничего кроме яблок не растёт.

– Почему не растёт? – обиделась Лиза. – У нас много чего растёт. – И как школьница, которую учитель заподозрил в невыученном уроке, стала перечислять: – Земляника, малина, смородина, крыжовник… У нас и вишня растёт, только кислая. А в Измайлово, говорят, у царя есть теплицы, где даже зимой много чего растёт, даже виноград.

Фариз ничего не ответил, улыбнулся и кивнул головой. Лиза смутилась и замолчала.

Потом они ели угощения, запивая сладким напитком, похожим на компот. Фариз рассказывал о своей стране и о своей жизни. Оказалось, что он совсем не персиянин, а представитель какого-то другого народа. Вот только какого, Лиза так и не запомнила, но узнала, что родился он в знатной семье, почти что царского рода. А потом была война, их город захватили враги, и его семья покинула родной дом. Они долго скитались по разным странам (кстати, тогда-то Фариз и выучил разные языки, включая русский, – некоторое время он путешествовал с новгородскими купцами), пока не поступил на службу во дворец к персидскому шаху. Знание иностранных языков очень пригодилось. Сначала шах назначил его своим личным переводчиком, а потом стал давать и более ответственные дипломатические поручения.

Лиза слушала не перебивая. Истории, которые рассказывал Фариз, казались волшебными сказками, совсем не похожими на её привычную московскую жизнь в маленьком деревянном доме с неинтересным бесперспективным мужем, бесконечными заботами о домашнем хозяйстве и опостылевшей экономией на мелочах… Надоело! А когда он начал читать стихи Омара Хайяма, пересказывая своими словами философские изречения древнего восточного мудреца, Лиза не выдержала и от жалости к себе расплакалась.

– Ну вот почему так, – всхлипывала она, – у вас там за границей всё так хорошо устроено. И еда вкусная, и одежда красивая, и люди добрые. А у нас? … Мужики все грубые, слова ласкового не услышишь. Только и знают, что есть да спать… Холодно у нас. Это сейчас – летом – хорошо и тепло. А зимой… Снегом всё вокруг завалит – не пройти, не проехать… Денег вечно не хватает. Дров купить надо, шубу, свечей… После обеда уже темно. Хочешь в темноте сиди, а хочешь спать ложись… Муж вечно на службе пропадает. Думала, в должности повысят – заживём как люди. Вот, вроде бы, повысили – государево поручение исполняет. А что толку? Утром вскочил – и к своему слону этому дурацкому. Вечером приходит – и все разговоры опять про этого слона. Долго вы ещё с ним возиться будете?

– Не знаю, – ответил Фариз и погладил Лизу по плечу, от нежного прикосновения у неё аж дыхание перехватило. – Наверное, когда Никита сам со слоном управляться научится, и я стану не нужен. Или, когда шах меня назад к себе призовёт.

– И ты уедешь?

– Конечно уеду. Я же на службе.

– А я как же?

– Сам не знаю… Если бы мог, я бы тебя и Иришку с собой забрал.

– Ну так и забери.

– Ты же замужем?

– Ну и что, что замужем? Уедем с тобой и всё. Ты же меня не бросишь?

– Нет, радость моих очей, я тебя никогда не брошу.

– Ну и поехали тогда.

– Когда?

– Да хоть сейчас! Иришку только у подруги заберём.

Фариз с удивлением посмотрел на неё. Ему ещё никогда не встречалась такая смелая и отчаянная женщина.

– А как же слон? – сказал он. – Нет, я должен до конца выполнить поручение. А то как бы мне мой государь голову по возвращении не отрубил… Да и тебе за компанию.

– Ох уж этот слон, – застонала Лиза. – Как он мне надоел. А давай его убьём!

«Вот это женщина! – подумал Фариз восхищённо. – Не то что наши. Только в Московии можно встретить такую. Ради любимого человека она не то что слона, она целое войско перебить может», – а в слух сказал:

– Нельзя. Это большой грех… Надо подождать.

Лиза вздохнула и вытерла руками слёзы, сами собой побежавшие по щекам. Дефицитные немецкие пудра и румяна, которыми её перед свиданием щедро намазала подруга, расползлись радужными кляксами. Девушке стало ещё обиднее, от смущения она уткнулась лицом в ладони и зарыдала.

***

Настало время познакомить вас, дорогой читатель, ещё с одним интересным персонажем нашей истории – Соловьём Разбойником. Сразу замечу, что к былинному антигерою и главному противнику первого русского пограничника Ильи Муромца он не имеет никакого отношения.

До сорока лет наш Соловей был хорошо известен торговцам и покупателям Охотного ряда под именем Соловьёва Сергея Алексеевича. По современной классификации его можно было бы отнести к представителям малого бизнеса. Основу своей индивидуальной предпринимательской деятельности он построил на мелкооптовой и розничной торговле разнообразной битой дичью – утками, зайцами, кабанами и прочим подмосковным зверьём, которое промышлял в окрестных лесах или скупал по дешёвке у местных охотников. Лет пятнадцать тому назад его жена померла в родах, не оставив Сергею ни одного наследника. С тех пор он жил бобылём на съёмных московских квартирах или в собственном домике в деревеньке Костино, затерявшейся в дебрях Лосиного острова. Здесь он потихоньку браконьерствовал, постреливая заповедную царскую дичь. Свежее мясо столичные обыватели всегда уважали, посему и доход Сергей Алексеевич имел хоть и небольшой, но стабильный. На себя много не тратил и к зрелому возрасту скопил кое-какой капиталец.

Всё бы хорошо, но беда, как говорится, пришла откуда не ждали.

За два года до прибытия на Русь персидского слона случилась в Москве очередная заварушка, которая в отечественной истории получила название – Медный бунт.

Война с Речью Посполитой – та самая, в начале которой геройски погиб стрелецкий сотник Пётр Мамонтов – затянулась дольше, чем планировали. И, чтобы поправить финансовое положение, правительство Алексея Михайловича организовало денежную реформу – начало чеканить мелкую медную монету, приравняв её в цене к серебряной копейке. Поначалу курс новых денег держался на требуемом уровне. Вот только жалование населению выплачивалось медью, а налоги с граждан собирались серебром. И через несколько лет случился обвал. Летом 1662 года медные деньги обесценились сразу почти в 30 раз. Все накопления, которые русские люди традиционно откладывали на чёрный день, в одночасье пропали.

Тут же, как водится, нашлись виноватые. Главным злодеем народная молва объявила близкого к царю, а потому и самого ненавистного, князя Илью Даниловича Милославского, состоящего в сговоре с несколькими членами Боярской думы. Самостийная подпольная группа оппозиционеров оперативно выпустила и расклеила по городу «воровские листы», в которых члены антинародной преступной банды объявлялись государственными изменниками и польскими шпионами. Кроме титулованных бояр в злодейскую группировку присовокупили и человека купеческого звания – Василия Шорина, обвиняемого в делании фальшивых денег.

Разгромив и разграбив для начала московский дом Шорина, толпа возмущённых горожан отправилась искать правды – естественно, как водится – к самому Алексею Михайловичу, на царскую дачу в Коломенское. Не испугавшись шумной делегации, государь вышел к народу и пообещал – опять же, как всегда – во всём разобраться по справедливости и наказать виновных в людских несчастьях. Успокоенные манифестанты повернули обратно. Но тут им на смену к загородному дворцу подошла более агрессивная и более многочисленная толпа. Основу её составляли мелкие торговцы, мясники, пекари, портные и прочие городские обыватели среднего класса, зарабатывающие на жизнь собственным трудом. Среди них и оказался наш знакомый – Сергей Соловьёв.

Подогревшись для храбрости вином, он вместе с остальными выкрикивал в адрес злодеев ругательные слова и требовал от царя выдать сейчас же изменников на народную расправу, и грозился, что «коли государь тех бояр им не отдаст, то они сами начнут их имать, по своему обычаю».

Но «свой обычай» в России обычно складывается не в пользу обиженных. Подоспевшее для защиты царя войско загнало безоружную толпу в реку. Свыше тысячи человек утонули, 150 арестованных в тот же день повесили на ближайших деревьях и воротах, а остальных царь приказал пытать и судить. Наказания были разные: кому руку отрубили, кому ногу, а кому только пальцы. Сергей Соловьёв ещё легко отделался. Его били кнутом и выжгли калёным железом на правой щеке «буки», что значит – бунтовщик, и сослали на вечное поселение в Сибирь.

До Сибири клеймёный преступник не дошёл – сбежал по дороге и вернулся в Москву. Открыто он жить уже не мог и скрывался в потайных местах Торга на Красной площади. Говорили, что есть несколько подземных ходов, которые соединяют обширное подполье Храма Василия Блаженного с Алевизовым рвом и проходами внутри толстых Кремлёвских стен. Кормился Сергей с тех пор воровским промыслом и выходил в торговые ряды только по ночам. Знакомые купцы из жалости и уважения подкармливали его, снабжали одеждой, деньгами, и между собой прозвали бывшего коллегу Соловьём Разбойником.

Современные учёные любят проводить эксперименты по исследованию человеческого общества. Например, они выяснили, что если маленькую группу вроде бы одинаковых людей изолировать от окружающего мира на необитаемом острове, то через некоторое время в их среде объявятся собственные лидеры, неудачники, бунтари, тихони и прочие социальные элементы, присущие большому человеческому миру.

Если бы подруга Лизы Мамонтовой участвовала в подобном эксперименте, то наверняка попала бы в группу беспокойных активистов. Тихая розничная торговля пуговицами и нитками тяготила её, душа требовала широты. Девушке не сиделось на месте, от чего доходы галантерейного бизнеса неуклонно снижались. Однако, в противовес им расширялись неформальные связи и налаживались контакты с постоянными и временными посетителями торговых рядов, протянувшихся вдоль Кремлёвской стены. В число таких знакомых входил и Соловей, который иногда пользовался услугами галантерейной лавочки для мелкого ремонта своей одежды.

В беспокойном мозгу Елизаветиной подруги созрел многоцелевой план. Его успешная реализация позволила бы: во-первых, успешно разрешить романтические переживания Лизы; во-вторых, ускорить её отъезд с любимым персиянином за границу; и, как следствие, наладить расширенную поставку первосортного импортного товара в её торговую точку.

А для этого надо было… всего-навсего – избавиться от слона.

Исполнителем столь ответственного и деликатного поручения мог стать Соловей Разбойник, о котором рассказывали, как об отчаянном бунтовщике против царя. Говорили, что за умеренную плату он с радостью выполнит любое задание, лишь бы от этого случился вред и обида для государевой власти.

Встреча Лизы с Разбойником состоялась в тёмном углу галантерейной лавки, закрытом от посторонних глаз шторкой из бумажного полотна, расшитого крестиком.

– Ну и что же ты, красавица, от меня хочешь? – спросил Соловей, присаживаясь на небольшой сундучок, окованный для надёжности железными полосками. – Зачем меня искала?

– Я хочу, чтобы ты слона убил, – без предисловия ответила Лиза, пытаясь в полумраке рассмотреть лицо своего подрядчика.

– Слона-а-а… Это какого же слона? Того, что царь во рву держит?

– Да его самого.

– И чем же тебе слон не угодил? Зачем ты ему смерти желаешь? Он же творение божие. Бессловесное. Не человек совсем…

– А это не твоя забота. Скажи только: можешь его насмерть убить или нет?

Соловей некоторое время молчал, как бы обдумывая заказ, а потом сказал:

– Если слон живой, то его конечно можно и мёртвым сделать. Вопрос только, каким способом… Тебе каким требуется?

– Мне без разницы. Лишь бы быстрее, и чтобы насмерть.

Соловей помолчал, перебирая в уме известные ему способы убийства крупных животных, и, стараясь показать заказчику свою профессиональную грамотность, медленно растягивая слова сказал:

– Слон – зверь крупный… Хорошо бы в него из пищали пальнуть. Но проблема – где её взять-то пищаль эту? … Да и грохота много будет от выстрела… Хотя нет. Пищаль, наверное, не подойдёт… У слона шкура толстая – пуля может и не пробить.

– А если кинжалом или пикой какой-нибудь острой? – спросила Лиза, показывая свою заинтересованность в успешном выполнении заказа.

– Нет. Я же сказал: у него шкура толстая… Если пуля не пробьёт, то пика уж подавно.

– А если отравить?

– Чем?

– Ну откуда я знаю… Ядом каким-нибудь…

– Нет. Я – охотник. Отрава – это не мой метод. Это тебе надо колдунью какую-нибудь найти. Только я сомневаюсь, что у нас в Москве есть знатоки по слоновьим ядам. Наши колдуньи в основном бабские проблемы решают: приворотное зелье, например, сварить или от соперницы избавиться… – Соловей помолчал и добавил: – А может, его взорвать?

– Как взорвать?

– Обыкновенно – бомбой. Набить бочонок порохом, запалить и взорвать. Шуму, конечно, много будет, но оно, может быть, и к лучшему… Главное только бочонок к слону поближе подкатить, а самому подальше убежать.

– А зачем убегать?

– Да ты что, красавица, не понимаешь ничего что ли? Если бочонок с порохом взорвать, он не только слона он весь ров вокруг разворотит.

– А как же Фариз?

– Какой Фариз?

– Персиянин, слоновий укротитель.

– Ну, если он рядом будет, … то и он, конечно, … взорвётся.

– А Никита?

– Какой Никита? Что-то у тебя там в зверинце мужиков многовато… А это ещё кто такой?

– Это мой муж… Государев слонопас.

– Кто, кто? – засмеялся Соловей. – Слонопас? Это что ж, который слонов пасёт?

– Ну… вроде того… Его сам Алексей Михайлович на эту должность назначил.

– Слушай, —сказал Разбойник, с трудом сдерживая смех, – если у тебя муж государев слонопас, так чего ж ты его не попросишь слона убить? Ему это дело как-то сподручнее будет. Да и тебе дешевле. Я-то у тебя за услугу денежку попрошу, а он так – полюбовно.

– Нет, – твёрдо сказала Лиза. – Я его просить не буду.

– Чего так? Разлюбила? Или он на другую глаз положил?

– А это уже не твоё дело. Твоё дело так слона убить, чтобы кроме него никто не пострадал. Понял?

– Чего ж тут не понять. Дело, видать, житейское… Тогда точно взрывать надо. Только ночью, когда в зверинце нет никого. Твой-то слонопас, надеюсь, ночевать домой приходит?

– Да, каждый день.

– И персиянин, я полагаю, не в яме со слоном спит?

– У него дом на Твер… – сказала Лиза, и сообразив, что сболтнула лишнее, оборвала фразу, прикрыла рот ладошкой.

– Ну вот и хорошо, – сказал Соловей. – Осталось только о деньгах сговориться. Задаток нужен – пороху купить. Говорят, он подорожал в последнее время. Много на войну с поляками уходит, будь она неладна.

– Деньги я принесу, – сказала Лиза. – У меня немного на чёрный день отложено, а если не хватит, … я у Фариза попрошу, ему государь хорошее жалование платит.

Соловей с интересом посмотрел на неё, но говорить ничего не стал. А Лиза, обрадованная столь удачно завершившимися переговорами, совсем потеряла бдительность и даже не заметила, что проговорилась.

***

Утром по пути в зверинец Никита случайно встретил тестя.

– Здравствуй, Андрей Данилыч, как поживаешь?

– Хорошо, слава тебе господи.

– А супруга твоя – моя любимая тёщенька?

– И у неё всё вроде бы в порядке. Говорит только, что навещаете нас редко.

– Как редко? Лиза же к вам на днях Иришку приводила…

– Когда это приводила? Что-то я не заметил… – начал было возражать Косолапов, но не договорив замял окончание фразы. Мужчина он уже был взрослый и быстро сообразил, что в семье у молодых вышла какая-то нестыковка, и сейчас лучше будет – не нагнетать.

– Как не заметил? Она ж у нас приболела. Лиза с ней к вам ночевать приходила, – пояснил Никита и тоже замолчал. Семейного опыта у него было меньше, чем у тестя, но молодые мозги работали быстрее и тоже почувствовали что-то неладное.

Андрей Данилович сдвинул на затылок шапку. Посмотрел на солнце, уже довольно высоко поднявшееся над московскими крышами, тыльной стороной ладони почесал лоб, вроде бы пытался что-то припомнить и одновременно прикрывал глаза от ярких лучей. Потом хлопнул ладонью по лбу – вспомнил значит – и, надвинув обратно шапку, сказал:

–Так это ж я, видать, на дежурстве в тот день был… Ну да… У меня ж как раз ночная смена была… Утром вернулся, а жена и говорит: вот незадача —Лизка с Иркой только что были. Ушли, тебя не дождались. Куда-то им срочно понадобилось. Думали, говорит, у девочки простуда, но ничего, – всё вроде бы само собой обошлось.

Он ещё раз сдвинул на затылок шапку и вытер лоб, смахивая несуществующие капельки пота.

– Жарко сегодня, наверное, будет… Небо совсем ясное, ни облачка… А моя-то старуха дождь обещала. Говорит, по всем приметам дождь должен быть. Ты как, не слышал? Будет или нет?

– Не знаю, – ответил Никита, подозрительно глядя на тестя: что-то хитрый чёрт не договаривает, про погоду вспомнил и глаза отводит.

– Дождь – это хорошо… После дождя грибы пойдут. Вот, думаю, в воскресенье за грибами сходить. Мне Степан Однорукий – ты же знаешь Степана-то, соседа моего? – обещал богатое место в Марьиной роще показать. Далековато, конечно, но говорит, там боровички ранние пошли. Хочешь – суши, а хочешь —в засолку. Врёт, наверное, кто ж свои грибные места другим показывает… Как думаешь? Врёт или правду говорит?

– Не знаю, – сказал Никита, пытаясь понять зачем это родственник перевёл разговор на другую тему. Да и когда это Андрей Данилыч – солидный по всем понятиям и не последний в своей слободе человек – грибами стал забавляться. Холопское занятие – не по чину это ему будет.

– А вот и посмотрим, – рассмеялся Косолапов и хлопнул себя обеими руками по животу, округлившемуся под высоко повязанным кушаком. – Вот придёте к нам с Лизкой на Рождество, разговеемся с тобой по чарочке и грибочком солёным закусим. Вот и узнаем тогда – соврал Степан или нет.

В соседней церкви надтреснутым голосом неуверенно звякнул колокол. Андрей Данилович как будто ждал этого сигнала.

– Ого! – серьёзно сказал он. – Уже звонят. Ну, мне пора, а то опоздаю. Ты, того – бывай, покедова… Иришку от меня поцелуй.

Он хлопнул рукой Никиту по плечу, повернулся и быстро пошёл прочь, стуча по-солдатски подкованными каблуками сапог по дощатому тротуару. Никита не успел ничего ответить, а тесть уже свернул в ближайший переулок и скрылся за покосившимся забором.

«Странно, – подумал Никита. – Чего-то Данилыч от меня скрывает. Дежурство какое-то ночное приплёл… Не рядовой ведь ярыжка, а давно уж в губных целовальниках ходит… Может солдатку какую-нибудь вдовую на стороне завёл, и шастает к ней по ночам, а бабе своей втирает про дежурства. Он ведь у нас мужичок-то ещё крепкий. Вон как побежал, не остановишь».

Постояв ещё немного, он попытался найти логическую связь между простудой дочки, ночным дежурством и солёными грибами, но ничего толкового не придумав, смачно плюнул в дорожную пыль и пошёл на службу, в сторону Кремля.

Первая половина дня прошла обычным чередом. Зрители кидали слону морковки и зелёные яблоки. Никита торговался с поставщиками сена, пытаясь выкроить и себе небольшой прибыток. После полудня к Москве подлетела одинокая чёрная тучка, закрутила по Красной площади несколько пыльных воронок, разогнала беспечных зевак, лениво погремела грозой и быстренько, как будто торопилась по делам, пролилась на широкую спину слона тёплым коротким ливнем. Снизу Никите был хорошо виден рваный край чёрного облака на фоне голубого неба и неуверенно блеснувшая одинокая молния. Раздался приглушённый толстыми стенами Алевизова рва треск электрического разряда, и вместе с ним в его голову вернулась беспокойная мысль о детских болезнях, ночных дежурствах и белых грибах.

Надо Лизу расспросить, решил он и пошёл домой обедать.

В доме никого не было. Жена с дочкой, наверное, куда-то ушли. Получив новую государственную должность, он редко появлялся тут днём, и его прихода никто не ожидал. На дубовых досках стола, накрытый чистым полотенцем с вышитыми красными петухами, лежал каравай хлеба. Глиняный кувшин с квасом, давно уже потерявший родную крышку, прикрылся расписным чайным блюдечком с отбитым краем.

Острый солнечный луч пробивался сквозь маленькое окно и вычерчивал на чисто вымытых досках пола белый перекошенный квадрат с чёрным крестом оконной рамы посередине. В соседней церкви беспричинно звякнул колокол. Глядя на оконный крест, Никита машинально перекрестился, но подумал, что делает какую-то глупость, сплюнул и чертыхнулся.

Под окном на лавке лежала хозяйственная сумка Лизы, которую она часто брала на прогулку с дочкой. Обычно сумка, набитая разной женской и детской ерундой, походила на раздувшийся рыбий пузырь, но сегодня она сдулась и расплющилась как опавший осенний лист. Длинный кожаный ремешок упал на пол, да и сама сумка повисла на краю лавки – того и гляди свалится. Никита нагнулся, чтобы перевесить её на крючок возле двери, – из бокового кармашка с оторванной застёжкой-палочкой выпал листок бумаги, аккуратно сложенный в четыре раза.

Опытный читатель, воспитанный на лучших авантюрных романах мировой классики, конечно, сразу догадался, что это была за бумажка, а для менее искушённых поясню: это была та самая любовная записка Фариза.

Уж чего-чего, но такого коварного удара под ребро Никита совсем не ожидал. Жизнь вроде бы стала налаживаться, жалование прибавили, в скором времени, глядишь, государь всерьёз слоновьим войском озаботится. И вот Никита Петров сын Мамонтов уже не просто какой-то там непонятный слонопас, а командир эскадрона, или как там правильно по-военному слоновьи отряды называются. А дальше, бог даст со временем, состоится и Его величества государев Всея Руси слоновий полк. И это тебе уже не дьяк какой-то приказной, а целый окольничий. А там ещё один шаг – и вот Никита Петрович – уже боярин…

И это всё благополучие Лизка-дура хочет взять и бросить? Мало того – хочет взять и променять на какого-то безродного иноземца? Вот уж точно – дура!

Никита выскочил на улицу и быстро зашагал прямо по середине пыльной мостовой, не задумываясь о том куда и зачем он идёт. Извозчики встречных и попутных повозок придерживали лошадей и кричали ему, чтобы освободил дорогу. Он нехотя принимал в сторону, но потом снова возвращался на середину проезжей части, шарахаясь от пешеходов на дощатом тротуаре.

Разные мысли передумал он за несколько часов бесцельного кружения по Москве. Развод с молодой женой отверг сразу: православная церковь разводов не одобряет, требует для этого представить веские причины. Бесплодие жены – явно не подходит. Супружеская измена? Замучишься доказывать. В любовную записку никто не поверит. Бумага, как говорится, – всё терпит. Мало ли что на бумаге написать можно. Скажут, – ты сам эту записку написал и в сумку подкинул, чтобы неугодную жену в монастырь сослать. Нет, голубчик, если мы из-за каждой подмётной писульки будем жён в монастыри ссылать – на Руси глины не останется, чтобы кирпичи для крепостных стен лепить. Взял жену – следи, чтобы не баловалась. Можешь даже побить её, если заслужила, но разводиться – не моги.

Может убить её тогда, неблагодарную?

Нет! Не хочу я её убивать. В чём она таком виновата, чтобы смертью карать? В том, что персиянину приглянулась? … Да и Иришка – как она будет без матери расти? И что ещё тесть с тёщей скажут? Скажут: сам виноват, не любил их дочку, не заботился о ней… А женщине много ли надо. Сказал ласковое слово – вот она и растаяла, как свечка на солнце.

Это всё укротитель её с толку сбивает! Записочками околдовывает! Они это умеют, иноземцы проклятые. Книжки сочиняют, стихи разные, срамные. Слава тебе господи, что до нас эта пакость ещё не дошла. Спасибо государю – Алексею Михайловичу – да святым отцам православным, что не пускают эту заразу на Русь-матушку. Людишки наши слабы, а бабы особенно, зря их только грамоте учат. Начитаются немецких книжек и захотят всякое-разное, как у них там заграницей… Слыхал я, наши ребята из Посольского приказа рассказывали, что там на Кукуе-то в Немецкой слободе творится. Срамота сплошная.

Надо персиянина убить.

Дурная мысль неожиданно стрельнула в голове, как пробка из бутылки с перебродившим квасом, которую забыли в тёплом уголке за печкой.

А что? Так и надо сделать! Прикончить гада, и делу конец. Нечего наших баб совращать и к себе переманивать. Что у них там в Персии своих баб что ли не хватает, на наших зарятся… Оно и понятно: наши покрасившее ихних будут – и лицом, и фигурой… А они, говорят, своих жён в тряпки с головы до ног заматывают, чтобы, значит, не видел никто. Если бы красивые были, то, наверное, не заматывали. Чего красоту от людей скрывать…

Точно – убить его гада надо! Вот только как? Не самому же… У меня и не получится, наверное. Хорошо бы подходящего человека для такого дела сыскать. Тут бы Андрей Данилыч мог кого-нибудь присоветовать, не зря же его который год губным выбирают. Он всех местных ушкуйников наперечёт знает. Но нет, его нельзя…

Переполненный преступными замыслами, к вечеру оказался Никита в одном из кабаков, неподалёку от Красной площади. Внутри душного помещения было темно. В центре зала дымила печка, не понятно для чего растопленная в летнее время. Через низкие почерневшие от старости потолочные балки перетекали тонкие струйки сизого дыма. В смрадной атмосфере питейного заведения вполне можно было обойтись и без водки – посиди минут пятнадцать, вдохни поглубже, голова сама собой закружится.

Никита сидел уже второй час. Перед ним стояла квадратная бутыль толстого зелёного стекла, из которой он иногда плескал по нескольку глотков в кружки, подставляемые извечными кабацкими попрошайками. Опрокинув в беззубый рот благотворительную порцию, попрошайки кланялись благодетелю и, почтительно пятясь задом, удалялись в облюбованный ими дальний угол, старались не мешать хорошему человеку думать его скорбную думу. Лишь один забулдыга – тот, который с ввиду не достиг ещё самого дна социальной пропасти, в поношенной, но вполне опрятной одежде, – задержался и присел на край грубой деревянной лавки по другую сторону стола.

Завязался неторопливый разговор. Собеседник, заинтересованный в увеличении дозы алкогольного подаяния, проявлял повышенную внимательность к страданиям молодого барина, и после третьей чарки, уловив суть проблемы, позволил себе задать несколько осторожных уточняющих вопросов. Он, кажется, узнал Никиту – видел его на днях в слоновнике, и догадался о каком злодейском иноземце тот рассказывает. Два хороших уважаемых человека, подкреплённые значительным количеством традиционного русского напитка, всегда поймут друг друга, а при необходимости и окажут требуемую помощь, если не делом, по причине общего расслабления организма, то уж мудрым советом, всенепременно.

Вместе с последними каплями, выпавшими из квадратной бутылки, было принято окончательное и бесповоротное решение: басурманина надо кончать! А исполнить эту деликатную работёнку сможет один надёжный человечек, из местных, за довольно-таки умеренную плату. А если при этом будет затронут и государев интерес, то можно даже скидочку выпросить. Уж очень он обижен на Алексея Михайловича, государя нашего самодержавного и великого князя.

Солнце уже закатилось, стемнело, и настало самое время для деловой встречи и проведения переговоров с Соловьём Разбойником.

– Ну и что ж ты, красавчик, от меня хочешь? – спросил Соловей, поворачиваясь к Никите изуродованной щекой. Шрам, похожий на вторую букву славянской азбуки, подтверждал бессрочную лицензию, выданную государством на разбойную деятельность, и свидетельствовал о профессиональных способностях его владельца.

– Одного гада надо убить, – сказал Никита, стараясь чётко выговаривать слова.

– А сам-то ты что? … Боишься?

– Почему боюсь? Я не боюсь. Просто – он мне друг.

– Во дела… Так кто он тебе: друг или гад? Ты бы уж определился для начала.

– Не друг он мне больше. Он мою жену увезти хочет.

– Куда?

– В Персию.

– Далеко… А она?

– И она хочет с ним уехать… Наверное…

– Так может быть это и к лучшему? Пускай себе едут. Им в радость, и тебе спокойно. Зачем тяжкий грех на душу брать.

– Нет… Я её люблю…

– Тем более. Любишь —отпусти на волю. Может быть ей с тобой плохо.

– А чего это ей со мной плохого-то? Я не пью, не гуляю… Сегодняшний день – не в счёт… Это я так – с горя выпил… Жалование всё до копеечки домой приношу. Вот недавно – в должности меня повысили, а потом – ещё повысят.

– С чего это ты так решил?

– Как с чего? А с того самого. Мне сам государь обещал… Так и сказал: служи, Никита, а я тебя своей милостью не забуду.

– Так ты что, мил человек, в Кремле служишь, что ли?

– Почти… Рядом с Кремлём – во рву.

– Землекопом?

– Каким ещё землекопом? И не землекопом вовсе. Я государев слонопас!

– Кто, кто? – засмеялся Соловей.

– Не важно, – отмахнулся Никита. – Слона государева пасу… Так ты берёшься его убить или нет? Отвечай, не томи!

– Кого убить? Слона?

Разбойник утирал выступившие от смеха слёзы, довольно редкие для его суровой профессии. Уж очень весёлая история закрутилась вокруг царского подарка. Это же тот самый Никита, о котором говорила давешняя барышня, та что взорвать слона хочет. Это, значит, как раз муж её… Ну и дела творятся на белом свете, прости Господи.

– Какого слона? – возмутился Никита. – Слон-то тебе чем помешал?

– Мне? Ничем. Слон, как слон. Я его, правда, толком-то и не видел. По понятным причинам не могу днём в людных местах появляться. – Он постучал согнутым пальцем по страшному шраму на щеке.

Никита тряхнул головой, приводя в порядок рассыпавшиеся мысли.

– Укротителя надо убить, – сказал он твёрдо.

– А-а-а… – протянул Соловей. – Это того, который у тебя жену отбил? Тогда понятно… Так бы сразу и сказал.

– Я и сказал. Это ты меня всё путаешь со своим слоном… А откуда ты, кстати, про мою жену знаешь?

– Как откуда? Ты же сам и сказал.

– Я? – удивился Никита и икнул. – Значит точно – не жить ему, собаке.

– Басурманина убить можно, – сказал Разбойник после недолгой паузы. – Чего ж его не убить-то. Он же нехристь. У него и души-то нет.

– Это почему же души нет?

– Как почему? У некрещёного души никогда не было и быть не может. Откуда ж она у него возьмётся, если он в бога не верует.

Соловей медленно с чувством перекрестился. Никита хоть и был сильно пьян, но заметил, что в словах и действиях собеседника затаилась ехидная ухмылка, как будто он втихаря посмеивается над ним: вот ведь дурачок-заказчик подвернулся, с такого и денег можно срубить побольше.

– У них свой бог, – ответил Никита, стараясь не поддаться на провокацию.

– Какой ещё свой?

– Ма-маго-метанский…

– Бог у всех один, – подытожил Соловей философский спор, не давая ему разрастись в бестолковую пьяную болтовню. – Ладно, паря, берусь я твой заказ выполнить. Только мне аванец нужен. Для подготовки, так сказать, акции. Половину денег сейчас, а половину после окончания работы.

– Хорошо, – согласился Никита и кивнул головой. – По рукам. Только у меня сейчас с собой денег нет. Ни копеечки. Последние вот на эту отраву выгреб… – Он постучал ногтем по горлышку пустой бутылки. – Через неделю задаток принесу. Подождёшь? … Ну крайний срок – через десять дней. Когда жалование выплатят. Скажи только – куда?

– Ты же со слоном во рву будешь? – почёсывая давно нестриженную голову спросил Соловей.

– Ага. Где ж мне ещё быть-то?

– Вот я тебя там вечерком сам разыщу, когда стемнеет. Заодно и на слона твоего взгляну.

– А как же ты туда проберёшься?

– Ну это уж не твоя забота. У меня в Кремле свои ходы имеются.

***

В том году холода наступили довольно рано. Ещё вроде бы август в полном разгаре, а кажется, что на дворе уже октябрь. Слон, привыкший к жаркому климату, от резкой перемены погоды простудился и заболел. Он больше не задирал толстый хобот и не трубил победно на всю округу. Тихонько прислонившись к холодной кирпичной стене, он жалобно чихал и кашлял. Купцы, снабжавшие слона провизией, прикатили несколько бочек красного вина. Фариз разбавлял его горячей водой с мёдом и поил больного.

Вечером укротитель задержался в зверинце дольше обычного – пытался защитить от непогоды государев подарок: натянул между стенками рва большой кусок парусины, наподобие палатки, и разжёг для тепла в нескольких железных корзинах древесный уголь.

Стемнело. Торг на верху давно затих. Иногда со стороны Красной площади доносился неуверенный стук колотушки озябшего сторожа или нестройная песня загулявших пьяниц, которым любая погода всегда нипочём.

В тёмном углу палатки появилась фигура. Она как будто сама собой свернулась из болтающегося полотняного края, а может быть, вылепилась из наклонной кирпичной кладки. Фигура постояла неподвижно, приглядываясь к обстановке и, убедившись в безопасности, вышла на освещённое место. Её тень от пламени костра прыгнула в сторону и беспокойно заметалась по стенам зверинца. Живой Соловей Разбойник был раз в десять меньше своего чёрного растрёпанного двойника и от этого показался Фаризу маленьким безобидным человечком.

– Тебе чего? – спросил он спокойно, но для верности положил ладонь на рукоятку тяжёлой чугунной кочерги, которой только что ворошил горящие угли. Его уже два раза пытались ограбить местные бандиты, прознавшие о высоком жаловании, назначенном царём иноземному гостю.

– С тобойповидаться, – ответил Соловей.

– А ты кто?

– Человек.

– Вижу, что не верблюд. А как ты сюда попал, человек?

– Пришёл.

– Да ты, как я погляжу, не очень-то разговорчивый… Ну, повидался? Так иди себе дальше.

Соловей сделал два шага навстречу. Фариз демонстративно покрутил кочергой в железной корзине. Угли вспыхнули красным светом и затрепетали злобными раскалёнными бабочками, которые быстро погасли, выпустив на волю облачко маленьких искрящихся мошек.

– Да ты брось кочергу-то, – сказал Соловей.

– Почему? – спросил Фариз.

– Обжечься можешь.

– Да уж как-нибудь поберегусь, не волнуйся.

– Ты один? – спросил Соловей.

– Нет. Я со слоном.

– Смешно, – хихикнул Разбойник и приблизился ещё на пару шагов. – А Никита где?

– Не знаю. Домой, наверное, ушёл. А тебе что, Никита нужен?

– Нет. Я уж с ним повидался, намедни. И сговорился…

– О чём?

– Чтоб убить тебя, нехристь! – театральным голосом прорычал Соловей.

Фариз выхватил из корзины кочергу и выставил её перед собой наподобие бердыша. Красный раскалённый кончик почти упёрся в грудь незваного гостя.

– Осторожно, – сказал тот. – Рубаху прожжёшь, а у меня сейчас как раз с одёжкой плоховато.

– Ещё шаг – и рубаха тебе больше не понадобится, – сказал Фариз, поднимая конец кочерги к перебитому в давней драке разбойничьему носу. Раскалённый металл высветил на правой щеке страшный шрам в форме «буки». Соловей отшатнулся назад.

– Да ладно, ладно тебе, – сказал он. – Шуток не понимаешь. Сразу видно – не русский. Очень мне надо убивать тебя… Хотя, должен признаться, задаток на это дело я уже получил.

Фариз неподвижно стоял с вытянутой рукой, не понимая, как реагировать на его заявление.

– Никита – дружок твой – поспособствовал.

– Никита? – удивился Фариз и опустил кочергу. Горячий конец нырнул в дождевую лужу и недовольно зашипел. Белое облачко пара поднялось вверх и быстро растаяло.

– Он самый, красавчик.

– Почему?

– Говорит, что ты у него жену увёл.

Фариз промолчал.

– Говорит, что за границу хочешь её увезти. В Персию…

– И что? Меня за это убить надо? А тебе-то вообще какое до всего этого дело? В Персию, или не в Персию… Тебе-то что?

– Свой интерес имею… – задумчиво сказал Соловей и махнув головой в сторону спросил: – Этот что ли слон государев?

– Этот, – подтвердил Фариз.

– Здоровая скотинка, нечего сказать. Для такой зверюги одного бочонка, может, и не хватит совсем…

– Какого бочонка?

– С порохом.

– А зачем порох?

– Чтобы взорвать.

– Кого?

– Кого, кого? Слона, конечно. Чего тут непонятного?

– Вот этого?

– Ну а какого же ещё. На Руси, почитай, никаких других слонов и нет. Слышал я, правда, что на севере в старину жили какие-то волосатые слоны – мамонты. Но, думаю, врут люди. Выкопают из земли гигантские рога с костями и думают, что слоновьи…

– А ты думаешь они чьи?

– Не знаю… Может быть, какого-то зверя морского… Говорят, в Студёном море водятся такие звери. Под водой плавают, а потом на землю выходят и норы роют. Вот люди в этих норах их рога и находят.

Разговор странным образом перескочил с криминальной на научную тему. Похоже, что популярная зоология интересовала собеседников больше, чем смертоубийство, но их прервал неожиданный далёкий выстрел.

– Палят чего-то, – сказал Фариз.

– Это стрельцы балуются.

– Почему балуются? Может быть, они злодея ловят.

– А может и злодея, – лениво согласился Соловей. – На Москве злодеев, что грязи… – И возвращаясь к главной теме прерванной беседы, спросил: – С моим-то интересом как поступим?

– А какой у тебя интерес?

– А разве я не сказал?

– Нет…

– За границу хочу уйти…

– А я-то тут при чём? Уходи.

– Один не смогу. Мне помощник нужен. – Соловей повернулся к собеседнику правой щекой. – С таким пачпортом меня на первой же заставе арестуют и на сук подвесят.

– А если с помощником? Не арестуют?

– Если напролом переть, то, конечно. А если с умом действовать, то глядишь и проскочишь… Можно, например, меня снизу под телегой привязать. Пограничники в грязь без нужды падать не будут, чтобы под каждую телегу заглядывать. Или, например, в мешок с мукой зарыться…

– В муке задохнёшься.

– Ну тогда в сено спрятаться… В крайнем случае заставу можно и стороной обойти. Да мало ли способов, как границу пересечь. Главное, чтобы напарник был надёжный.

– А ты думаешь, что я надёжный? – ухмыльнулся Фариз. – Ты же меня убить хотел. Деньги взял.

– Ну так не убил же. Кстати, эти деньги тебе пойдут. За помощь.

– А ты как же без денег?

– Обо мне не волнуйся. В Москве не пропал – и в Персии не пропаду. К тому же у меня кой-чего припасено…

Фариз ничего не ответил. Честно говоря, он и сам уже подумывал о возвращении домой: что-то в Москве холодно стало. А как же Лиза? Она ведь тоже хотела с ним уехать. И на кого он слона оставит? Никита с ним один не справится. И как ему вообще теперь эту семейку понимать? Жена слона хочет взорвать. Муж вообще – его самого собрался убить… Хорошо ещё, что они одного человека наняли. А пройдёт несколько дней, увидят, что он заказы выполнять не торопится, и других злодеев найдут. А новые долго размышлять не станут: один слона завалит, а второй – укротителя… Нет, бежать надо из этой ужасной Московии. Назад – в Персию… А там что? Шах! Спросит: что это ты, Фариз, так рано ввернулся и мой подарок без должного присмотра оставил? Или хочешь меня с русским царём поссорить? И на кол! И это ещё в лучшем случае – на кол, а то повелит кожу с живого содрать… Бр-р-р… Подумать страшно…

– Ну что? Берёшь меня с собой? – прервал его размышления Соловей.

– Договорились, – ответил Фариз. – Только тебе немного подождать придётся: или когда ваш царь меня домой отправит, или когда мой шах меня обратно вызовет… Ну или когда я сам решу, что могу слона без своего присмотра оставить.

– Понятно, – сказал Соловей. – Только и меня пойми. Я ведь тоже долго тянуть не смогу. Мои клиенты могут для тебя и других – более шустрых исполнителей подыскать.

Слон, который оказался невольным препятствием на пути к лучшей жизни для нескольких людей, виновато поднял хобот и попытался протрубить в своё оправдание, но вместо этого громко чихнул. Слякотная московская осень оказалась сильнее могучего организма.

***

Слон серьёзно заболел. С каждым днём он всё сильнее чихал и кашлял. Фариз поил его горячим вином, поддерживал огонь в железных корзинах, пытался как мог утеплить неуютный зверинец. Но холодный ветер задирал края самодельной парусиновой палатки и выдувал с трудом накопленное тепло.

Никита старательно помогал ему. Вместе с остатками водочного похмелья постепенно выветрилась и обида на бывшего приятеля. Казалось, что зря он всё это затеял. Фариз, может быть, и не писал ту записку, а Лиза, может быть, и не читала её вовсе, а так просто случайно подобрала с пола и положила в сумку. Вдобавок ко всему и со слоном проблемы начались. Что будет, если он помрёт? – думал Никита. – Опять в Земский приказ возвращаться. На жёсткую дубовую скамейку, к перу и чернилам. Марать пальцы, переписывая бесконечные бумаги, разбираться в чужих скучных делах, мечтать о повышении жалования на три копейки… Тоска зелёная! Болото!

Фариз тоже думал. Никиту он не боялся: если сразу не убил, то и теперь не убьёт. А вот, как объяснить русскому царю, почему он не уберёг ценный подарок. И что Алексей Михайлович ещё напишет по этому случаю шаху. Может оказаться, что из-за несчастного животного испортятся межгосударственные отношения. Не дай бог, ещё война начнётся. И по более мелким поводам между государями конфликты случались. А тут всё-таки целый слон – предмет очень даже крупный и заметный.

В отличие от мужчин Лиза думала мало. Она покорно ждала и тихо надеялась на скорую развязку. Но дни тянулись скучно и медленно. Никита каждый вечер возвращался домой поздно, быстро ужинал, неласково бурчал себе под нос о проблемах на работе и заваливался спать. Подруга, информированная о всех делах, происходящих на пять вёрст вокруг Красной площади, рассказала, что слон заболел и не сегодня-завтра сам околеет без посторонней помощи. И тогда уж, наконец, свершится задуманное – откроется дорога к светлой новой жизни, и всем будет хорошо. Кроме Никиты, конечно. Да и он, как видится, скорее всего не пострадает.

Но неожиданно, как это обычно и бывает на Руси, произошли несколько событий, которые изменили планы героев нашей истории.

Первое событие случилось непосредственно в царском дворце.

Придворный лекарь – англичанин Самюэль Коллинз получил из Лондона письмо, содержание которого он сообщил государю лично во время утреннего осмотра. В послании говорилось, что в английской столице началась эпидемия бубонной чумы. Масштаб заболеваний значительно меньше, чем был во время эпидемии «чёрной смерти», почти за триста лет до этого, но тоже весьма значительный. Городские власти организовали по этому поводу специальную санитарную службу. Когда кто-нибудь умирал, били в колокол, и на этот скорбный звук приходил специально обученный чиновник – «искатель смерти». Он осматривал труп и определял причину. Если фиксировалась смерть от чумы, то дом вместе со всеми обитателями закрывался на 40-дневный карантин, а у дверей выставлялся караул, который следил, чтобы люди не разбегались раньше срока. На стене заразного дома рисовали красный крест и делали надпись «Господи, помилуй нас».

Как водится, с принятием социальных ограничений начала процветать коррупция. Для «искателей смерти» это было самое доходное время: за небольшое вознаграждение они фиксировали вместо чумы другую причину смерти, и эпидемия свободно распространялась по городским трущобам. К тому же, малограмотный народ считал причиной смертельной болезни не каких-то маленьких блох или переносящих их крыс – с ними они давно уже свыклись и научились жить в близком соседстве, – а иные, неведомые силы.

Шибко умные говорили про ядовитые испарения земли, необычную погоду и заболевания домашней скотины. Но им мало кто верил. Большая часть лондонских обывателей не сомневалась, что причиной страшной напасти является комета, появившаяся в осеннем небе и висевшая там до января 1965 года. А шибко глазастые разглядели даже мелкие подробности: сияющее в ночной вышине чудовище имело змеиное тело и голову орла, на шее у него висел полумесяц, а на спине блестела огромная морская раковина с семью кровавыми звёздами.

Комету видели все, и версия о её главном участии в появлении страшной болезни была наиболее популярной.

Наблюдали страшную комету и жители русской столицы. К счастью чума до них, по причине установления холодной погоды, не добралась, но всякие разные страшные слухи по городу начали расползаться. Москвичи говорили о войне, вспомнили монголо-татарское иго и ожидали появления из сибирских степей нового Мамая или Батыя. Подмосковные крестьяне опасались холодной бесснежной зимы, неурожая озимых и голода. Особо нервные граждане принялись скупать соль, муку и овёс (спички и керосин в те далёкие времена ещё не изобрели). Цены на рынке подскочили, но продержались не более двух-трёх дней. Тема предстоящего дефицита продуктов питания не прижилась: урожай в конце лета был собран неплохой, и кое-какие запасы на чёрный день в амбарах и погребах имелись.

Комета продолжала висеть в ночном небе, но ничего ужасного не происходило. В общественной жизни столицы возникло короткое затишье, которое своей неопределённостью ещё больше взволновало беспокойные сердца московских обывателей. А, как известно, если возникает спрос, то обязательно появится и предложение.

Временный информационно-слуховой вакуум заполнил мало кому до того известный Маркел – обычный юродивый, побирающийся на ступенях Покровского собора. Это место ещё со времён Василия Блаженного почиталось русскими людьми, как наиболее правдивое средство массовой информации. Потому и слова, брошенные в толпу юродивым, были восприняты коренными жителями и гостями столицы не как бред сумасшедшего, а как разумная гипотеза, требующая внимательного осмысления и публичного обсуждения.

Своей короткой и сбивчивой речью Маркел перевёл внимание граждан от «небесной планиды, являющей собой творение и умысел божий, а посему никакого вреда народу православному причинить не могущей», к богомерзкому зверю, засланному проклятыми иноверцами на святую Русь явно с недобрыми намерениями.

У сумасшедшего тут же появились сторонники и толкователи, которые подхватили свежую идею и напомнили православным, что подобное в России уже происходило. Почти сто лет тому назад иноземцы привезли в Москву точно такого же слона и тоже в качестве подарка русскому царю – Ивану Васильевичу. После чего законный государь скончался, Борис Годунов зарезал маленького Димитрия – последнего царевича из рода Рюрика, Москву захватили ляхи, и вообще с тех пор на Русь посыпались всякие несчастья… А Иван-то Грозный был ещё тот государь, о-го-го, – не чета нынешнему… И вот дождались – опять такой же слон, и опять из-за границы. Как бы снова чего не вышло…

В чём заключалась логическая связь была между убиенным царевичем и слоном Ивана Грозного, ни сам слабоумный Маркел ни его толкователи не объясняли, но этого и не требовалось. Каждому русскому человеку и без того ясно: все беды его родины проистекают от заграницы…

Среди посетителей многочисленных лавок и кабаков торговой площади завязывались дискуссии, которые часто перерастали в жаркие споры, а иногда и в драки, на тему – что есть слон. Просто такое большое животное или орудие вражеского влияния? Мнения разделились примерно поровну, но в одном оппоненты оказались единодушны – слон есть животное нечистое. И главная его опасность – в том, что он производит в своём нутре нездоровый воздух, и выпускает тот воздух в столичную атмосферу посредством богомерзкого хобота. А нынешний экземпляр вдобавок к этому ещё чихает и кашляет. А Никитка Мамонтов, что при нём в слонопасах состоит, и этот басурманский нехристь-укротитель находятся со слоном в близком контакте. Весь день во рву сидят, а потом наверх вылазят и свободно по городу ходят, как ни в чём не бывало, с людьми общаются и иноземную заразу разносят.

Утром посыльный доставил извещение: Богдан Матвеевич Хитрово вызывает Никиту Мамонтова на доклад в Земский приказ.

– Как живёшь-здравствуешь? – спросил боярин, решительным жестом останавливая протокольный поклон.

– Не жалуюсь, мой государь, – ответил Никита, пытаясь казаться бодрым и не показывать волнения от неожиданного вызова.

– Как царский подарочек? В порядке?

– В полном порядке. Жив и здоров.

– А я вот наслышан, что не очень-то он и здоров…

– Есть маленько… Простудился…

– Да уж, не жарко у нас. Тут и самому впору простудиться от такой непогоды. А он ведь зверь южный.

– Мы его тёплым вином отпаиваем и угольными грелками обогреваем.

– Толково придумали. Хвалю.

– Рад стараться, Богдан Матвеевич.

– Старайся. И дальше старайся, Никита. Будет тебе за это от меня и государя нашего, Алексея Михайловича, благодарность. Ну а если не справишься – сам знаешь, что может быть… Тогда уж не взыщи.

Никита насторожился. Что-то нехорошее и опасное послышалось ему в словах начальника. Как бы с должности слоновьего пастуха не слететь и прямиком в Сибирь не отправиться, обычных коров пасти. И это ещё может оказаться не худшим вариантом…

– Случилось что-нибудь, Богдан Матвеевич? – спросил Никита, пытаясь прояснить ситуацию.

– Да уж, случилось… Слыхал – в Англии эпидемия бубонной чумы началась?

– Да. Что-то такое купцы болтали между собой.

– Никто не знает, от чего она происходит. Учёные люди говорят, что вроде бы как от грязи, мух да мышей. Лондон, конечно, город побольше Москвы будет. Значит и грязи там больше. Вот чума и завелась… Но и у нас этого добра тоже хватает…

– Да уж, хватает, – угодливо поддакнул Никита.

– Но я не об этом, – продолжил Хитрово. – Это пускай грамотеи думают, что да от чего. А нам с тобой надо спокойствие в столице поддерживать. На то я есть боярин Земского приказа, а ты, если ещё не позабыл, – этого же приказа подьячий.

– Я всегда готов, Богдан Матвеевич… – начал Никита, но начальник поднял ладонь, приказывая ему замолчать и слушать.

– Юродивый Маркел, тот который у Покровского собора на рву побирается, слыхал наверное? – Никита кивнул. – Так вот, этот юродивый начал народ баламутить. Говорит, что чума происходит не от грязи и даже не от мух, которые у нас на холоде и так все передохли, и даже не от кометы, как англичане полагают… А от иноземного слона…

– Как слона?

– Да вот так. Как слышал…

– При чём тут слон? И почему тогда мы с Фаризом не заболели?

– Вот и я говорю, что слон тут не при чём. А государь интересуется… Помнит, что с царём Борисом приключилось… От этих убогих не знаешь, чего и ожидать-то. Могут ведь и беду накликать… Сечёшь мою мысль?

Никита молчал. Все его радужные мечты рушились в эту секунду. Государь, конечно, у нас самодержавный, но к народной молве прислушивается. Не ровен час, новый бунт поднимется, наподобие медного или соляного. Только этот пострашнее будет. Тут разговор не о деньгах идёт, а о самой человеческой жизни. Из-за какого-то слона помирать до срока никому не охота.

– И что же мне теперь делать? – спросил он.

– Есть у меня одно решение, – сказал Богдан Матвеевич. – Но для этого тебе придётся на некоторое время уехать из города.

– Далеко? – Никита с ужасом представил себе картину, как по заметённой снегом степи еле-еле бредёт слон. Толстые ноги оставляют в колючем снегу глубокие круглые отметины. Никита идёт за ним, стараясь ступать след в след, чтобы глубоко не проваливаться. Слон хоть и больной, но шаги у него шире человеческих, вот и приходится Никите прыгать из лунки в лунку, как зайцу… Вот на горизонте показались башни Казанского кремля. Но им не туда. Государь повелел вывести слона ещё дальше от Москвы – в Сибирь…

– Не очень. Тут поблизости. Есть одна деревенька в три двора – на реке Клязьме, по ту сторону от Лосиного острова. Водой поплывёте: вверх по Яузе до большого болота, что рядом с Мытищами, через дорогу на Троицкую Лавру. А оттуда недалеко – семь вёрст – наискосок через лес, пешком дойдёте. В старину там волок был, корабли с товаром таскали. Так что для слона дорога вполне пригодная. Я уже распорядился. На месте вас мой человек встретит. Слона в сенной амбар поставите. А для тебя уже избу приготовили. Я сказал, что личный государев слуга едет, так что недостатка тебе ни в чём не будет. Встретят лучше, чем самого Алексея Михайловича.

Боярин засмеялся и одобрительно хлопнул Никиту по плечу. На сердце немного полегчало: всё-таки не Сибирь, и на том спасибо. А Богдан Матвеевич продолжил:

– Есть только два условия. Одно простое, а второе посложнее. Первое – для секретности пойдёшь не под своим именем. В подорожной я тебя прописал не Мамонтовым, а Никитой Петровым Большим. Думаю, что ты это легко запомнишь…

– А второе?

– Второе сложнее: работу надо сделать быстро и тайно, сегодня ночью…

– Собраться не успею, Богдан Матвеевич.

– А что тебе собирать-то? Твоё дело солдатское – подпоясался и в путь.

– Жене надо сказать, чтобы в дорогу собрала.

– А вот это ни под каким видом. Никто знать не должен, а уж баба твоя – тем более. Завтра же вся Москва болтать будет, куда мы зверя упрятали. Не приведи господи, если людишки поднимутся да искать его пойдут. Тут уж их ничем не остановишь… Ночью сегодня отправитесь, когда стемнеет, чтобы никто не видел. Проснутся малахольные утром, а слона-то и нет. Покричат об этом на площади денька два-три и забудут. Надеюсь чума из Англии до наших краёв так быстро не доберётся. А там и зима настанет. Наших морозов ни одна чума не выдержит…

– А Фариз? Его-то куда?

– О нём не беспокойся. Его ещё на рассвете в Посольский приказ вызвали, подорожную грамоту оформлять. Наверное, уже домой топает. Как раз сегодня в Астрахань стрелецкий полк вышел, ну и он с ними. Под присмотром, так сказать, для надёжности.

«Вот тебе, Лиза, и заграница, – подумал Никита. – Улизнул твой полюбовник. Новую зазнобушку пошёл искать… Пусть бога своего басурманского благодарит, что жив остался. Да и на мне греха нет, слава тебе, Господи».

***

Вечером погода испортилась. Подул сильный холодный ветер. Временами накрапывал мелкий противный дождь. Пришёл посыльный, принёс сообщение, что на Москва-реке рядом с Беклемишевской башней причалил большой плот с гребцами. Всё готово к отплытию.

Никита ещё раз проверил прочность деревянных сходен. Вот шуму-то будет на весь Торг, если в самый ответственный момент доски подломятся, и слон грохнется сверху о каменное дно Алевизова рва.

В тусклом красноватом свете догорающей угольной грелки появился Соловей.

– Уходишь? – спросил он.

– Ухожу, – ответил Никита.

– А басурманин где?

– Домой отправился.

– На Тверскую?

– Нет. В Персию.

– В Персию-ю-ю…

– Назад к своему шаху.

Соловей сдвинул шапку на лоб и в задумчивости почесал затылок.

– А я твоё поручение выполнить не успел… Что делать будем? – спросил он.

– А ничего не будем. Видать, сам Господь его уберёг… Помиловал…

– Выходит, что так… – согласился разбойник. – Слушай, барин. Я тебе задаток не отдам. Заказ не по моей вине сорвался.

– Себе оставь… Или пожертвуй на какое-нибудь богоугодное дело.

– На какое ещё дело?

– Ну, я не знаю… Тебе решать… В монастырь пожертвуй или в церкви пудовую свечу поставь, чтобы Господь грехи твои отпустил.

– Ещё чего. Попы и без моих денег обойдутся… Я делом займусь, надоело в подземельях прятаться. Но и на белый свет с моим-то клеймом тоже не покажешься… Говорят, рядом с Серпуховской дорогой на берегу Пахры-реки каменоломни устроились: белый камень для Москвы добывают. Стройматериалы – выгодное дело. Вот туда и подамся.

– Желаю успеха, – сказал Никита.

Соловей ничего не ответил, повернулся и ушёл в темноту, но через минуту появился снова.

– Слушай, барин, сказал он. Чтобы уж между нами никаких проблем не осталось, я тебе ещё одну вещь должен сказать…

– Ну, говори быстрее, а то мне идти пора.

– Мне твоя жена тоже заказ сделала… На смертоубийство…

– Какое… смертоубийство? – заикаясь спросил Никита. – «Неужто Лиза с Фаризом меня убить задумали»? – подумал он.

– Не тебя, не бойся, – сказал Соловей, как будто подслушал мысли собеседника. – Слона твоего.

– Слона-а-а? А он то ей чем не угодил?

– Не знаю. Только сказала: слона взорви, и чтобы никто больше не пострадал. Жалеет она тебя, наверное, – значит любит… Да и басурманина этого, видать, тоже жалеет…

После этого он ушёл совсем и больше уже не появлялся. Не знаю, как обустроилась его дальнейшая жизнь: работал ли он в каменоломне, на цементном заводе или ещё где-нибудь. Надеюсь, ничего трагического с ним больше не произошло. Могу только заметить, что мой родной дед Сергей родился в городе Подольске Московской губернии в 1902 году. Он был коренным жителем этого города и имел довольно распространённую среди русского народа фамилию – Соловьёв.

К середине следующего дня Никита со слоном оказались на месте. Маленькая деревенька уютно пристроилась на высоком берегу Клязьмы в окружении светлых сосновых лесов. В амбаре, набитом до верха пахучим сеном, слону стало немного легче. Сухая мягкая трава кормила и согревала больное животное, но равнодушная природа взяла своё. С наступлением морозов слону стало хуже. От слабости он даже перестал кашлять. Тихо лежал в темноте амбара и время от времени жалобно вздыхал. Когда Никита заходил к нему, открывая большие скрипучие ворота, слон здороваясь пытался поднять хобот и протрубить, но сил у него хватало только на жалобный протяжный выдох. Наконец силы иссякли совсем, и он умер.

Миссия, порученная Никите Большому (Мамонтову) царём, на этом закончилась естественным образом. Гонец, который через день мотался верхом на лошади между деревней и Москвой, привёз последний приказ: слона тайно похоронить, не привлекая постороннего внимания, а слонопасу ждать дополнительного высочайшего указания.

Песчаный грунт не успел глубоко промёрзнуть и копался легко. Задача облегчалась ещё тем, что Никита решил выкопать могилу внутри амбара, прикрываясь от непогоды дощатыми стенами и крышей. Но и при таких благоприятных условиях работать пришлось целую неделю. Труднее всего было вытаскивать землю из глубокой ямы и насыпать кучей в углу амбара. Поначалу Никита хотел обойтись без помощника, памятуя о секретности царского приказа, но на второй день понял, что не справится, и позвал на помощь местного глухонемого парня, понадеявшись, что тот даже под пыткой рассказать ничего не сможет.

Не менее трудным делом оказалось свалить гигантскую тушу в яму. Не смотря на холодную погоду, слонятина начала портиться и сильно пованивала. Никита решил разрубить тушу на куски, но без хорошего топора и мясницкого опыта только искромсал толстую кожу и перемазался кровью. Вспомнил Соловья Разбойника, который хотел слона взорвать, и пожалел, что у него нет пороха.

Решение предложил глухонемой помощник, оказавшийся толковым парнем. Через мощную кровельную балку, сработанную из цельного соснового бревна, он перекинул верёвку. Один конец верёвки обмотал вокруг слоновьих ног, а к другому для противовеса подвязал несколько мешков, наполненных землёй. Никита раскачивал мешки, а помощник рычагом подталкивал слоновью тушу к краю ямы, пока сухой песчаный грунт не осыпался и не утянул бренные останки на дно могилы.

Через день место погребения обозначал только невысокий скорбный холмик, на вершине которого лежали сложенные косым крестом жёлтые бивни. Их Никита вырубил из черепа слона, чтобы представить начальству как доказательство, что задание выполнено полностью.

На этом, в принципе, можно было бы и закончить повесть о государевом слонопасе и таинственной находке, сделанной при строительстве гаражного погреба. Но хотелось бы поставить окончательную точку в этой истории.

Никита прожил ещё несколько дней в деревне, ожидая гонца с высочайшим повелением о своей дальнейшей судьбе. Но на этот раз царский указ доставил не обычный посыльный, а близкий родственник – тесть Андрей Данилович Косолапов. Появился он в деревне под вечер на нескольких повозках и не один, а в компании с дочерью Елизаветой и внучкой Ириной. Грузовые сани были наполнены разными припасами, одеждой и новой домашней утварью. В дополнение к материальным ценностям Андрей Данилович с поклоном вручил Никите грамоту, свёрнутую трубкой в кожаном непромокаемом футляре.

Грамота была собственноручно подписана Алексеем Михайловичем и скреплена большой государевой печатью. Если пропустить громкие царские титулы и полагающиеся по бюрократической традиции того времени вступительные слова, то кратко смысл написанного можно изложить несколькими предложениями.

За отличное выполнение тайного государева поручения подьячего Земского приказа Никиту Петровича Большова назначить дьяком того же приказа с денежным, вещевым и продовольственным обеспечением, согласно штатного расписания. Место настоящего жительства до особого высочайшего разрешения не покидать. А для прокормления семьи и домочадцев передать в вотчинное владение Никите Большову оную деревню целиком: со всеми постройками, угодьями и крестьянами. И именовать отныне оную деревню в государственных реестрах по фамилии владельца – деревня Болшево.

В оформлении обложки использовано изображение drawing-1264143_1280.jpg

с сайта https://pixabay.com по лицензии CC0.