Забытое письмо [Екатерина Дроздова] (fb2) читать онлайн

Екатерина Дроздова Забытое письмо

I

Не сомневаюсь, что и вам когда-нибудь приходилось разбирать вещи своих бабушек и дедушек. Среди этих залежей можно найти много любопытный вещиц, а иной раз и абсолютно антикварные предметы. Они десятилетиями могут пылиться в чуланах и ждать именно ваших рук, которые приведут их в порядок и по достоинству их оценят.

Недавно и мне приходилось разбирать «клады» бабушкиных сундуков, а точнее дедушкиных. Необходимость эта была вызвана уходом его из жизни, – фронтовика, человека особенного, символизирующего для меня целую эпоху. Эпоху уже далёкую и почти не знакомую, где было место геройству, отваге, самопожертвованию во имя веры, надежды и любви. Искренней, безоглядной и всеобъемлющей любви к семье, друзьям, а главное к Родине.

Таким был и мой дед. Я часто наблюдала, как выходит он на берег Дона и долго-долго сидит на нём, вглядываясь куда-то в даль. О чём мой дед думал в эти минуты, он никогда не говорил, да я никогда и не спрашивала. А теперь всё пытаюсь понять его мысли. Быть может, он вспоминал своё далёкое детство, давно ушедших друзей или долгие месяцы, проведённые в фашистском плену? А может, жалел о чём- то сделанном или наоборот не сделанном? Нет, дед умел жить так, что жалеть ему не о чём не приходилось. Поэтому, несмотря на свою занятость не приехать проститься с ним я просто не могла. Не могла не выйти на берег Дона и не посмотреть на заливные луга и пшеничные поля той деревни, в которой жил дедушка. В которой проводила каждые свои школьные каникулы и я. В которой мне всё остаётся таким дорогим, таким родным и очень любимым.

Приехав в эту деревню, я сразу почувствовала удивительную лёгкость и степенность. Всё здесь вновь напомнило мне о беззаботном детстве. Тут, кажется, ничего и не изменилось, те же дома, те же водяные колонки у дорог, всё так же шумят верхушки пирамидальных тополей, словно приветствуя меня, и точно так же, как и я когда-то бегает по улицам счастливая детвора, наполняя воздух своим звонким смехом. Только вот тополя шумят, скорее грустной музыкой, и с колонок, почему-то сняли рычаги.

– Куда же подевались рычаги, бабушка? – спросила я у проходящей мимо старушки.

– Сняли, как же. Вода то, нынче, не бесплатная. Платить-то, с колонки, кто будет? – ответила старушка.

– А раньше кто платил?

– Кто его знает дочка, должно совхоз платил.

– Бабуль, а родник, который в парке течет, ещё никто не перекрыл? За него-то, поди, тоже, никто не платит? – с грустью пошутила я.

Но старушка моя только махнула рукой в ответ.

Но вот я осталась в доме одна. Тихо. За окном кричит петух, солнце освещает весь дом и только мерный ход старых настенных часов нарушает эту тишину. Устроившись на полу, возле шифоньера я взялась разбирать дедушкины вещи. Чего я только не находила в вынутых ящиках: старую электробритву, подаренный на юбилей портсигар, коллекцию марок, старые облигации, пустую сберегательную книжку и ещё множество самых разных и давно забытых вещей. И только, на большом письменном столе, как и много лет назад, не меняя своего места, стояла красивая авторучка в футляре, подаренная дедушке от коллег по работе. Она оставалась для него самым ценным подарком, ведь долгое время он проработал в районной газете.

Он никогда не учился журналистскому ремеслу, но данный талант к сочинительству и привычка всегда во всеуслышание говорить о насущных проблемах, не минуемо и привели его в редакцию этой газеты, где он и проработал без малого двадцать пять лет. Письма для публикации писали ему не только со всего района, но даже с области. Писали обо всём, и о неурожае зерна, и о сломанных тракторах, и о председателе совхоза, которого нужно непременно наградить орденом трудового знамени. Так же многие ветераны Великой Отечественной Войны поведали о своей фронтовой жизни. Много в дедушкином столе осталось и неопубликованных писем, которые он не успел поместить в газету или не счёл нужным. Вот эти-то письма и заинтересовали меня больше всего остального, а особенно одно из них.

Судя по всему, письмо это лежало в столе уже давно, скорее всего, просто затерявшееся в куче бумаг. Из этих пожелтевших страниц я и узнала, так запавшую мне в душу, казалось бы, простую жизнь, простого человека.

II

«Имя моё Николай Васильевич, фамилия моя Бондарев. А родился я в 1927 году. Я был младшим ребёнком в семье после брата Толика и сестры Зойки.

Время, в которое нам выпало родиться, было трудным. Нет, мы не голодали, как многие тогда, но жили всё равно тяжело. Хотя тогда мне казалось, что другой жизни и не бывает. Но мы – дети, всегда находили развлечения, даже в нелёгкой работе по хозяйству, даже в валенках, одних на двоих с сестрой Зойкой. Потому детство своё вспоминаю я с удовольствием, особенно нынче.

Больше всего я любил проводить время с отцом. Он много работал и дома бывал редко, но как, же мы радовались, когда он играл с нами. Я всегда гордился своим отцом. Помню, что все его уважали и обращались всегда по имени и отчеству: «Василий Алексеич» – вот так и никак иначе. Многие односельчане приходили к нему за помощью. Он никому не отказывал и нас учил помогать людям, только не говорил, что помощь эта может ох, как аукнуться.

Родители редко нам рассказывали о себе, да мы, по правде сказать, и не спрашивали. Помню только небольшие отрывки из разговоров взрослых, из которых я и запомнил, что мать моя Василиса Петровна, происходила из зажиточной крестьянской семьи. В годы гражданской войны потеряла отца и двух братьев, а также всё нажитое добро. А было-то немало и мельница, и маслобойня и большой дом в Рамони. И оставшись с матерью и маленькой сестрой, ей приходилось много работать, чтобы хоть как то прокормиться. В девятнадцать лет от роду, вышла замуж за отца, о котором я знаю и того меньше. Знаю, что старше матери, лет на пять, что родился в Ростове и, что в годы гражданской войны командовал партизанским отрядом.

Мама рассказывала, что через восемь лет после их свадьбы, отца назначили заведующим магазином в Рамони, но я этот момент не помню, был слишком мал. Мама рассказывала, как они тогда обрадовались. Господи, как же потом все проклинали этот магазин.

Беда к нам пришла в 1935 году. Помню, как к нам в дом пришли милиционеры, и ещё какие-то люди. Помню, как плакала мама, испуганные глаза Зойки и только Толик говорил, что это ерунда, и что товарищ Сталин не бросит нас в беде. Что такое крупная недостача я ещё не понимал. Мы продали тогда, кажется всё, что у нас было, чтобы вернуть ту самую недостачу. Но, что запомнилось мне сильнее всего, так это фигура отца, стоявшего у окна. Он ничего не говорил, но лицо его я помню до сих пор.

Отца осудили на десять лет за вредительство. Позже мы узнали, что в 1942 году он был отправлен на фронт. Погиб он в первые дни службы. Вот так, искупил он свою вину кровью. У нас не осталось даже его фотокарточки.

В то время нам было очень трудно. Матери приходилось много работать, а весь дом и моё воспитание легли на плечи Зойки. Она заменяла мне мать, кормила, стирала, делала со мной уроки, следила, чтобы не хулиганил. Она научила меня любить чтение и книги. Вместе мы зачитывались Горьким, Некрасовым, Гайдаром. Читая, при свете маленькой лучины «Два капитана», «Приключения Марка Твена» я и сам мечтал стать писателем, когда выросту. Ближе Зойки, в то время, у меня никого не было.

Толику тогда тоже пришлось не сладко. Он много помогал матери и старался хорошо учиться в школе. А за год до начала войны он кончил 10 классов и отправился в Москву, учиться в университете. Толик был для меня примером во всём. Но потом пришла война. Странное дело, нам, мальчишкам было совсем не страшно. Мы все мечтали убежать на фронт.

Уже в первый год войны, в декабре сорок первого, Толик оставил университет и ушёл на войну. Я гордился им и даже завидовал. Хвастался каждым полученным от него письмом, рассказывал всем о его фронтовых успехах, по многу раз перечитывал все его письма, а по ночам клал их под подушку. А потом, через год, окончив с отличаем школу, ушла на фронт добровольцем моя любимая Зойка. Мама не хотела её пускать и даже устроила скандал. Теперь я понимаю, что материнское сердце никогда не обманывает, но тогда я даже осуждал мать.

Сам же я, к началу войны окончил семилетку. И твёрдо решив оставить школу, пошёл с матерью работать на завод для нужд фронта. Потом завод этот, на котором мы работали, эвакуировали в Казахстан, но мы от эвакуации отказались, боялись, что Толик с Зойкой потеряют нас и мы не сможем получать от них письма. Так мы остались в Рамони, весной и летом работали на совхозных полях, а осенью и зимой помогали в госпитале. Мне в то время было четырнадцать лет.

Нам всем тогда было очень трудно, но вера в победу и ожидание родных людей с фронта, заставляло нас жить и не за что не сдаваться.

Зойка провоевала уже два года, когда мы перестали получать от неё письма. Мама всё время плакала, а я верил, что она жива, потому твёрдо решил уйти на фронт, чтобы помочь нашей армии и разыскать Зойку. Мне, глупому мальчишке, казалось, что это будет не трудно. Так в апреле 1944 года прибавив себе год, я ушёл на фронт. Но уже через пять месяцев я был тяжело ранен и комиссован по состоянию здоровья. Я очень переживал, и не потому, что потерял несколько пальцев на руке, да, что там пальцы, чуть руки не лишился. Мне было обидно, что не могу быть на фронте и приблизить нашу победу, что не могу искать сестру.

Ну, а дальше была победа. Знаю точно, это был самый счастливый день для каждого человека в нашей стране. Осенью домой вернулся Толик. Он встретил победу в госпитале. Дослужился до капитана, был награждён медалью за храбрость. Никогда я никем не гордился так, как им тогда. Мне хотелось кричать на весь мир, посмотрите на этого красавца, на этого героя! Это мой брат! Я готов был идти за ним хоть в огонь, хоть в воду.

Ближе к зиме мы с Толиком уехали работать на Урал. Дружно мы жили, весело. Было много радости и надежд. Впереди нас ждало светлое и счастливое будущее. Впереди у нас была целая жизнь. Но уже через несколько месяцев всё изменилось. Не любил я этих холодных уральских рек, а лето выдалось жарким. И зачем только Толик полез туда купаться? Врач назвал это двусторонним воспалением лёгких. Через несколько недель Толика не стало. Я не мог понять, как же это? Герой, красавец, в такой войне дошёл до Берлина и вдруг такая глупая, нелепая смерть.

Тогда что-то переломилось во мне. Я стал много пить, вокруг меня появилось много не понятных людей. Я стал опускаться всё ниже и ниже. И в таком угаре прошло четыре года. Но я всё-таки смог взять себя в руки и вернулся к матери в Рамонь. Кроме меня у неё больше никого не осталось. На дворе стоял уже 1950 год.

А в Рамони я встретил забавную девчонку с белыми косичками. Это была Валька, школьная учительница немецкого языка, оказавшаяся после распределения в нашей школе.

Валька родилась в Воронеже, в семье военного инженера погибшего на фронте. Она хоть и моложе меня на три года, но намного умней и рассудительней. Ведь это она тогда вытащила меня из того омута. Это благодаря ей мне опять захотелось жить. Теперь я верил, что жизнь моя не кончилась, что наоборот, она только начинается.

Два года спустя мы сыграли весёлую свадьбу. Разве можно было найти человека счастливее меня? Мы с Валькой жили дружно, ладно. Я не ходил, я как будто по небу летал. По нашему ясному, советскому небу. Домой с работы, бегом бежал, ведь там меня ждала моя любимая семья, мама с Валькой, а спустя год и сын Ванька. Да, у меня была настоящая семья, любимая работа, и не думайте, что работать в колхозе скучно. Я жил в самой лучшей, самой прекрасной стране на свете. И мечтал я тогда, только о маленькой дочке. И ещё я не терял надежды отыскать сестру Зойку. Куда только я не писал, кого только не просил, и каждое свое письмо я отправлял с надеждой получить другой ответ. Я продолжал верить.

А в 1955 году у нас родилась дочка – Зоя. Так и жили, мы с Валькой работали, воспитывали детей. А они у нас росли такие хорошие, Зоя послушная, весёлая, а Ванька хоть и сорванец, но надежды мы на него возлагали большие. Ловкий, смекалистый, красивый, так напоминал он мне брата Толика. Всё Ваньке было интересно, с людьми он сходился легко, всегда хотел быть самостоятельным, не слушал ни чьих советов, и ничего, и никого он не боялся. Я хвалил в нём эту самостоятельность, считал, что настоящий мужик таким и должен быть.

Окончив восьмилетку наш Ванька уехал в Ленинград. Выдержал там экзамены в строительный техникум. Сейчас ни за что не отпустил бы его, но тогда я не о чём плохом и не помышлял, и всё поначалу шло хорошо. Ванька часто писал письма, рассказывал об учёбе, о друзьях, о том, как ему хорошо в Ленинграде и интересно. Каждое лето сын приезжал к нам, привозил подарки из города, особенно баловал Зою. Я очень за него радовался. А дальше письма от Ваньки стали приходить реже, да и писать он стал как-то чудно. Откуда только слов таких нахватался, уголовщина какая-то. Но внимания на это я не обращал, больше вчитывался в слова «получил диплом», «работаю на стройке».

В 1972 году окончила школу и уехала в Москву, учиться в медицинский институт дочка Зоя. Скучно мне тогда стало. Дети разъехались, Валька всё больше времени стала проводить в школе, куда же деваться мне? Тогда-то я снова и потянулся к проклятой бутылке. Только года через два я смог остановиться, и решил отправиться в Ленинград, навестить Ваньку. Хорошо жил мой сын, встретил меня на машине. Жил хоть и в маленькой, а всё-таки своей комнате, одет был, как артист и такой статный, красивый, с виду и не скажешь, что строителем работает. Правда, о работе своей ничего не рассказывал, как я не спрашивал. А ещё помню, как приходили к нему какие-то люди. Странные люди, по имени друг друга не называли, всё кличками какими-то кликали, и разговоры вели тоже странные, ничего из слов их понять я не мог. А Ванька мой рядом с ними так сильно менялся. Не узнавал я тогда в этом злобном, колком на язык парне своего сына. С тяжелым сердцем уезжал я из Ленинграда. С тяжелым сердцем расставался со своим сыном. Как будто прощался с ним навсегда. К большому горю моему, не подвело меня, хоть и потрёпанное, но любящее, отцовское сердце.

Через год мы получили известие о смерти сына. В официальных бумажках было написано, что Ванька наш погиб из-за несчастного случая на работе, сорвался с крыши строящегося дома. Да только из близких друзей его, никто в это не верил. На поминках многие вспоминали, что у Ваньки моего вышла ссора с какими-то уголовниками, они-то и подстроили его гибель. И ведь только тогда я понял, что это за люди к нему приходили и откуда у моего сына – простого строителя, и комната своя и автомобиль.

Как я не пытался, но ничего никому доказать не смог. В милиции меня даже слушать не стали, ведь подтвердить все эти слова мне было нечем. Пережитое мной горя нельзя описать никакими словами. Уже ничто не могло вернуть меня к прежней жизни, и даже рождение внучки в день смерти сына не могло меня утешить. И тогда я сорвался по-настоящему. Пить стал безбожно, сам себя не помнил. Вот говорят, что пьющий мужик русский. Оно и правда. А почему, никто и не спросит никогда. Да и не объяснить этого. Вот только ноет сердце от бед таких, какие всем нам пережить доводилось, а лекарства нужного от боли этой нет.

Года три я тогда прожил, как в бреду. Трудно было остановиться, но всё-таки сумел, отдал замуж дочку, за отличного парня, и даже какое-то время жил с ними в Москве. Но в 1980 году, по долгу службы зятя они переехали в Казахстан, и опять показалось мне, что остался я совсем один. И, то ли от скуки, толи от чего-то ещё я снова принялся за старое. А однажды оглянулся вокруг, жизнь-то почти вся прожита, а, что у меня есть? Не гроша за душой. Да, что там деньги, когда даже и страны, той в которой мы жили, не стало.

Вот так и доживаем мы с Валькой вдвоём, подбадривая себя надеждами, что скоро приедут к нам в гости дочка с зятем и внуки, которых мы ещё ни разу и не видели.

П.С. О сестре Зойке я так ничего и не узнал. Официально, до сих пор она считается пропавшей без вести».

III

Как часто за работой, домашними хлопотами, встречами с друзьями, разъездами по миру мы забываем о самых главных людях, о самых важных людях давших нам жизнь. Боровшихся за эту, такую естественную, возможность нашего появления на свет.

Как часто мы думаем, что всё ещё успеем. Успеем спросить, поговорить, узнать. Как часто мы откладываем на потом самый главный для нас разговор. Оправдываем себя более важными на сегодня делами и заботами, и вдруг с удивлением осознаём, что спросить уже некого. И, что важнее этого разговора ничего нет, а мы не смогли этого вовремя понять. И, что о наших родных мы узнаём из газет. Узнаём, что редактор районной газеты оказался ближе и внимательнее родных детей и внуков. И, что самые главные вопросы, кто мы, откуда мы, остались без ответа.

И вдруг поняв важность своего происхождения, начинаем по крупицам собирать историю своей семьи, историю жизни близких нам людей и неожиданно для себя узнаём, что истории эти, на первый взгляд такие обыденные и простые, сравнимы с подвигом. Подвигом длинною в жизнь. Жизнь, где победа во всём и за всем, за нашим рождением, свободой, за заводами и плотинами, за полями и фермами, за книгами и картинами, за городами и областями, за всем к чему мы прикасаемся руками, что видим и слышим, за нашими улыбками и чистым смехом.

Только теперь я стала задавать себе один простой и одновременно очень сложный вопрос, а мы смогли бы?

27.05. 2015г.

Москва.

Оглавление

I

II

III