Дочери Лота и бездарный подмастерье. Часть 2 [Бадри Амвросевич Шарвадзе] (fb2) читать постранично, страница - 163

жизни, в случае моей правоты, не остается места. Если все определяется твоей поражаемостью и поражением тобой других, то в чем же могла бы проявиться и утвердиться твоя свобода? Ведь человек должен быть свободен, если он достоин называться человеком?

А что навязываю тебе я? Осознание поражения, которое не может не привести к поиску и в конце концов установлению его причин, и далее настойчивая борьба за преодоление поражения, которая может считаться успешной лишь в том случае, если создастся новый очаг поражения, сравнимый по степени поражаемости с источником первоначального поражения.

Где же тут свобода? Ведь все ступени этого процесса как будто бы следуют с необходимостью и не оставляют ни малейшего просвета для свободы? Но не спеши с подобным выводом. Разве осознание необходимости и добровольное подчинение ей вовсе лишены всякого соприкосновения со свободой?

В предлагаемом мной мировидении осознание поражения мне представляется чем-то превышающим голую необходимость. Ведь подобное осознание является определенным конкретным действием, которое не наступает из пустоты, да и не проваливается в ничто. Конечно, любое осознание является определением, а любое определение сковывает, и сковывает оно, как ты поймешь и сам, свободу. Но какую свободу?

Большинство людей бежит от поражения и считает за большое счастье вообще обходиться без сознания. Поражение и сознание мешают им, они наводят ужас и скуку на тех, кого ограничивают в чувствах и действиях. Конечно, нельзя не считаться с подобной свободой и хорошо, что она вполне удовлетворяет большинство, но хоть раз переживший благо, вытекающее из ее подавления, никогда не удовлетворится растворением в ней.

Осознание пораженческой сути нашего существования является первой обязательной ступенью к подлинной свободе, которая, в отличие от естественной свободы, является искусственной. Большинство естественных вещей нельзя заменить искусственными, а если и можно, то эти последние во всех отношениях проигрывают естественным. Но это правило имеет исключения, и вопрос о свободе относится именно к ним. Подлинная свобода неестественна и даже противоестественна; она вредна всем, противопоказана – большинству и необходима – немногим.

Осознанием поражения дело, конечно, не завершается. За ним естественно следуют поиски причин поражения. Применительно к человеку долго ломать себе голову не приходится; все причины сводятся к его конечности, к той многоликой недостаточности, вечное удовлетворение которой в меру возможностей и называется жизнью.

Осознавший и признавший свою конечность считает естественную свободу грубым ее проявлением и готов полностью отказаться от нее. Отказ от естественной свободы во все более увеличивающейся степени представляет собой не что иное, как утверждаете подлинной свободы, которое венчается преодолением поражения и которое я тебе обрисовала как перенесение очага поражения в себя навсегда и непрерывное совершенствование этого поражения.

Возможно, мои мысли покажутся тебе туманными и неопределенными, и так оно и есть в определенной мере, но теперь я не вижу необходимости в их прояснении. Жизнь сама предоставит тебе возможности прояснить их или же отвергнуть. Может, лучше было бы ограничиться тем, что ничто подлинно человеческое не обходится без переваривания поражения и его конечности, но вряд ли это что-либо проясняет.

Суть свободы, я уж не уточняю какой, в отказе от нее, и ты, надеюсь, понимаешь своеобразие этой ее разновидности. По-настоящему пользуется свободой тот, кто умеет от нее отказываться и сознательно делает ее неотличимой от необходимости. Полное совпадение свободы и необходимости может быть лишь мечтой, но непрерывное стремление к нему делает жизнь человека осмысленной и одухотворенной. Другими словами эту же мысль можно выразить просто: следует изживать случайности и не давать им возможности проявляться. Разумеется, это трудно, и даже очень, но не настолько, чтобы опустить руки еще до начала борьбы или после первых же неудач.

Будь свободен и будь единственен в своей свободе!

XIV

Моав, спасение наше!

Я все откладывала минуту, когда поведаю тебе о твоем рождении. Теперь, когда ты обо всем знаешь, я могу не откладывать далее оценку моего решения, которое имело своим результатом твое рождение. Ты, возможно, удивишься моему намерению, ибо подумаешь, что я настолько утомилась или ослабла умом, что забыла, что оценку, и даже слишком категоричную и самоуверенную, я уже себе дала. Но чрезмерная уверенность в чем-то схожа с неуверенностью; она чаще всего имеет место из-за недопонимания подлинных причин, которые их вызывают.

Когда я уверяла тебя, что не раскаиваюсь в своем поступке, конечно же, я выражала высшую степень уверенности, на которую вообще способен человек. Но и тогда я сознавала, что окончательной оценкой моего поступка не может быть его одобрение мною. Было бы естественно допустить, что уже