Наставления его преподобия [Тадеуш Боровский] (fb2) читать постранично, страница - 2

поверхностная иллюстративность, конъюнктурная лакировка, бесконфликтная беспечность, — а не следует скрывать, что так извращенно представляли себе путь к социалистическому реализму некоторые наши писатели и критики. Он вторгался в действительность глубоко и смело, не полагаясь лишь на то, что писателю партийному легче познавать ее и судить о ней. Он не ослабил в своих произведениях накала любви и ненависти, беспощадной чуткости совести, не отказался от непримиримой искренности, не исключил из своей программы постоянного стремления говорить всю правду. Но только все названные черты таланта Тадеуша Боровского обогатились новым знанием об обществе, которое дает марксизм-ленинизм, обрели перспективы социализма.

* * *

В этом номере «Иностранной литературы» советский читатель впервые познакомится с творчеством Тадеуша Боровского. Рассказ «Наставления его преподобия» — незаконченный, оборванный буквально на полуслове — увидел свет после смерти автора.

Центром внимания автора здесь служит не то новое, что нарождается: это новое отражено в ряде эпизодов и образов, но не выдвинуто на первый план. Главная тема — это старый мир, недобитый, живучий, маскирующийся на разный манер, не раз переходящий еще в атаку. Разоблачая его, показывая всю его гнусность, агитируя непосредственно против этого старого мира, писатель косвенно, но не менее убедительно агитирует за новый мир, выступает как его гордый представитель. Рассказ Боровского, основанный на подлинных событиях, которые в свое время всколыхнули общественное мнение Польши, учит бдительности и ненависти к старому миру, который писатель видит именно с позиции нового, с позиции строящего свою свободную жизнь народа.

Здесь, как и в других сатирических рассказах, автор не облегчает своей задачи: противники, с которыми, он расправляется, отнюдь не напоминают кожаной боксерской груши, хотя в перспективе дело их класса обречено на поражение. Возьмем героя из рассказа «Наставления его преподобия». Ведь его поведение не есть следствие личной глупости. Оно следствие исторически мотивированных реакционных позиций, которые ставят на службу целям преступной борьбы изощренную теологическую мысль, тщательно отшлифованные способности деятеля церкви, широко простирающийся авторитет организации, которая претендует быть опорой человеческой веры и морали. Победа писателя состоит в том, что, не преуменьшая ни одного из факторов, действующих в рассказе в пользу врагов, он сумел убедительно показать — не риторическим порицанием, а действием — их полное поражение.

В заключение хочется выразить надежду, что первая встреча советского читателя с творчеством одного из наиболее талантливых польских писателей не будет встречей последней. Этого заслуживают и его творчество и советский читатель.

Наставления его преподобия^[1]

Уже умолк церковный хор, и ксендз-викарий, неутомимый дирижер, простившись с певчими, медленно побрел в свой дом, стоявший в саду при костеле. Уже клонился к вечеру погожий золотой осенний день, и над прудами за местечком пылало алое закатное солнце, уже отгремело в костеле глубокое, торжественное эхо органа, и певчие, поцеловав ксендза-викария в рукав сутаны, разошлись, — когда Облупек, благочестивый юноша с черными кудрями и румяными, брызжущими здоровьем щеками, в кургузом зеленом пиджачке и узорчатом галстуке, повязанном по последней провинциальной моде, сбежал вниз с хоров, благоговейно шаркая башмаками и вполголоса напевая последние строфы набожной песни о чудотворном образе, много лет тому назад пропавшем из костела. Выбежав во двор, укрытый тенью тополя, и перемахнув через калитку, которая вела в сад ксендза-декана, он очутился в малиннике, среди раскидистых яблонь, усыпанных крупными красными яблоками. С минуту он вслушивался в жужжание пчел и с наслаждением впивал чудесные ароматы «божьего сада», потом, обогнув пасеку, прошел дорожкой к беседке, где уже сидел ксендз-декан — немолодой, но исполненный мудрости и энергии пастырь, в черном свитере с закатанными рукавами, несмотря на теплый день натянутом поверх сутаны, и читал требник. Облупек подошел к ксендзу, чмокнул его в рукав сутаны и, представив ему своего приятеля, высокого блондина со слезящимися сонными, рыбьими глазами и чувственным ртом, с жаром заговорил:

— Еще несколько репетиций, и наш вертеп^[2] будет готов. Только мне думается, ваше преподобие, надо бы добавить песен, славящих наш пропавший чудотворный образ. Разве годится, чтобы у нас в костеле на главном алтаре стояла какая-то копия, а сам образ обретался где-то в Румынии? Почему не похлопотать перед властями, чтобы его вернули нам? То-то был бы праздник!

Ксендз-декан, у которого лицо было сонное и немного отечное — вероятно, от ночных бдений, — задумчиво пожевал губами:

— Видишь ли,