Призраки гостиницы "Элоа" [Нат Гур] (fb2) читать онлайн

Призраки гостиницы «Элоа»

1. Мадам Элоа хлопочет

Солнце позолотило веточки винограда, плетущиеся вкруг окна. Мадам Элоа открыла глаза и несколько секунд смотрела в просветлевшее небо, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию. Поняв, что состояние у нее хорошее, отдохнувшее и готовое вынести все хлопоты предстоящего дня, она улыбнулась – слегка – и, отбросив угол пуховика, встала с кровати. Потягиваясь, она подошла к окну. Занимавшееся утро предвещало великолепный день. Цветники под окнами играми всеми красками радуги. Из фруктового сада доносился птичий гомон. Солнечные лучи, падая на гравиевые дорожки, заставляли искриться мельчайшие капельки кварца, отчего дорожки, казалось, сияли. Приветливо смотрелась даже длинная подъездная аллея, чье начало терялось вдали, даже она, прорубленная меж вековых елей и всегда выглядевшая для мадам Элоа, как мрачный туннель, – ей представлялось, впрочем, удачным контрастом, что тревожный сумрак аллеи неизменно выводил гостей на залитую сетом и теплом лужайку с красивыми цветниками, искусно подстриженным кустарником и плавным разворотом дороги прямо перед широким белокаменным крыльцом с резной балюстрадой и выложенной черно-белыми квадратами террасой. О да, стоило преодолеть эту овеянную лесной опасностью аллею, чтобы очутиться лицом к лицу с сияющим розовым домом, по-хозяйски возвышающимся, зовуще-уютным, основательным и спокойным. Его большие – французские – окна с белыми решетчатыми переплетами всегда приветливо смотрели на подъезжающих, – а в гостях гостиница «Элоа» не знала недостатка. Был у нее, кроме приятной архитектуры и удачного расположения, да и кухня мадам Элоа славилась, – но был у гостиницы один секрет, передаваемый из уст в уста, который, как магнитом, тянул к себе и молодых, и старых, так что в этой гостинице на десять комнат никогда не бывало свободного местечка и, строго говоря, хлопотливым у мадам Элоа бывал всякий день. Но предстоящий все-таки выходил за рамки обычного.

Начать с того, что кроме самой хозяйки, мадам Элоа, ее помощницы Кристины, работника Жослена и еще одного, Ануя, служившего и портье, и коридорным, и сантехником, и экспедитором, словом, выполнявшим всю ту работу, которая была не по зубам туповатому Жослену, только и умевшему, что копаться в земле да бродить по лесу, – кроме них четверых на этот час в гостинице никого не было: все гости, заранее предупрежденные хозяйкой о таком условии, выехали накануне вечером. Так что мадам Элоа в кои-то веки могла спокойно позавтракать в своей спальне, обклеенной обоями с крупными сереневыми цветами (кажется, это были гортензии); да, она могла устроится за маленьким круглым столиком у окна и выпить душистый кофе, откинувшись на спинку мягкого кресла, умиротворенно любуясь цветниками на улице и, ставя чашку на стол, с удовольствием отмечать гармоничное сочетание тонкого светлого фарфора и массивной столешницы из потемневшего дуба.

Однако особенно рассиживаться было некогда, потому что к обеду в гостиницу «Элоа» должны были съехаться новые гости, все люди в том или ином смысле значительные, так или иначе влиятельные, и принять их наилучшим образом было для мадам Элоа задачей, требующей для своего решения значительных усилий. Да и дело, для которого собиралась вся компания, было очень особенным и непростым, так что организация этого гостевания выливалось для хозяйки в нескончаемую череду хлопот.

Но мадам Элоа чувствовала себя весьма бодро, сложностей не страшилась, и даже напротив, испытывала отчасти восторженное возбуждение и нетерпеливую готовность отвечать на все вызовы, с которыми придется столкнуться. Итак, она допила свой кофе, еще минутку посидела в покое, внутренне сосредотачиваясь, а затем пружинисто встала и приступила к своим занятиям.

Прежде всего она, конечно, надела рабочее платье и повязала газовым платком голову в папильотках, которые каждый вечер накручивала ей Кристина. За эти папильотки Кристина, девица весьма язвительная, частенько вышучивала хозяйку, болтая на выходных с приятельницами, но правда была в том, что мадам Элоа получала несказанное удовольствие, когда кто-то возился с ее волосами, это ее расслабляло получше чего бы то ни было другого, и ночь после парикмахерских услуг Кристины проходила спокойно, и сон мадам Элоа был глубоким, постоянным, она спала, не просыпаясь до утра, смотрела свои прозрачные сны, а по утрам с удовлетворением чувствовала, как ее полное тело наливается силой, как-будто ей и не пятьдесят вовсе.

Одевшись и приведя в порядок свою кровать, мадам Элоа отправилась на кухню, где должны были уже собраться ее служащие: и насмешница Кристина, и простачок Жослен, и франтоватый Ануй. Надлежало отдать им распоряжения – Ануя услать в город за целым списком вещей (список у мадам был, разумеется, готов); Кристина будет разбираться с поставщиками; а Жослену предстоит заняться озерным павильоном, подъездной дорожкой, деревянной тележкой и подковами черного пони по имени Помпон. Сама же мадам Элоа станет готовить комнаты для гостей – на этот раз никому другому не поручила бы она подготовку комнат.

Прежде всего надлежало привести в порядок номер для этой ведьмы Ширли, графини Гейтской. Графини, как же. Кто-нибудь когда-либо встречал ли графиню с именем Ширли? У нее даже не хватило соображения придумать приличный псевдоним, как это в свое время сделала хозяйка гостиницы «Элоа». Но именно по причине почти полного отсутствия мозгов у милейшей графини Ширли Гейтской к порядку в ее комнате, к тому, чтобы там было все, что ей требуется, следовало отнестись с наибольшим тщанием. Ничто не должно вызвать раздражения или малейшего неудовольствия гостьи, поскольку реакции глупого человека непредсказуемы, воистину.

Мадам Элоа вздохнула и, покинув свою спальню, отправилась по широкой центральной лестнице из вестибюля на второй этаж. «Когда Кристина закончит с поставщиками, – думала она по пути, – надо, чтобы она почистила эту ковровую дорожку… все-таки отличного качества были ковры у старика Лёже! Столько лет, а ее алый цвет по-прежнему ярок».

Она свернула от лестницы налево, отперла первую дверь по коридору налево и принялась за работу. Прежде всего она распахнула обе створки окна, чтобы комната проветрилась, пока она прибирается. Закончив с уборкой (мы написали три слова, а мадам Элоа потратила добрых три четверти часа), она расставила на мраморном столике принесенные с собой глиняные фигурки – ни их назначение, ни что они вообще изображали непосвященному, увидевшему их, было бы неведомо. Напротив, все понятные и простые фарфоровые изображения котиков, балерин и пастушков мадам Элоа убрала с каминной полки в холщовый мешок, а каминную полку застелила куском тяжелой черной материи, на которой золотом были вышиты таинственные знаки. В изголовье кровати она поставила аромолампу из резного белого камня, на цветочную подставку у окна водрузила кадильницу. После этого она внимательным взглядом обвела результат, закрыла окно и задернула плотные шторы, погрузив комнату в спящий полумрак.

Заперев дверь номера и оставив на ней табличку «подготовлено» – на случай, чтобы Кристине вдруг не пришло в голову сюда сунуться, – мадам Элоа перешла в комнату напротив. Их было всего восемь номеров на втором этаже, по четыре с каждой стороны центральной лестницы, и каждые из четырех располагались пара напротив пары. Девятый номер – люкс, находился в башне на крыше туда вела белая дверь все у той же центральной лестницы. Десятый номер сдавался самым невзыскательным клиентам, которые очень уж просились, – это была угловая комната на первом этаже, но нынче она останется невостребованной, как и еще две комнаты из приличных. А люкс в башне в этот раз станут использовать как общую гостиную. Не совсем, впрочем, гостиную…

Мадам Элоа нахмурилась, припоминая, все ли заготовлено для люкса, и все еще хмурясь, занялась комнатой, предназначенной для Густава Швабба. Этот обещался прибыть с супругой, Гертой, кажется, такая невзрачная, серая, буквально – серая: волосы, глаза, кожа, костюмы, обувь… И у нее имеется пегая собачонка, которую она всюду таскает с собой. Она – собачонку, Густав – ее. Ах! Густав, Густав. Статный, красавец, благородная осанка, широко развернутые плечи, даже и сейчас еще отменно хорош собой. Эти династические браки отнимают все шансы у действительно достойных женщин, – думала мадам Элоа, протирая зеркало. Сама она была не четаГерте Швабб – ярка и притягательная. Пусть небольшого роста и полновата, но все же сохранившая гармоничные женственные линии, и ее талия по-прежнему на тридцать сантиметров меньше обхвата бедер, а синие глазки искрятся так же задорно, как и тридцать лет назад, и хотя на лбу и вокруг глаз морщины уже ничем не замажешь, а щеки и подбородок слегка обвисли, обрамление из вызывающе рыжих кудряшек, как раньше, ей к лицу. Да, мадам Элоа смотрится в зеркало без тоски, и безнадежность ей не попутчица.

Из двухместного номера, назначенного чете Швабб, мадам Элоа снова перешла через коридор в одноместный – второй одноместный номер в этом крыле будет ожидать старуху Изольду Вайнштраумб. Туда надо принести побольше цветов и свечей. Сколько же старухе лет? Выглядит, по меньшей мере, на сто пятьдесят. Посмотришь на нее – как еще ходит?.. А она ходит, хорошо ходит, получше некоторых… Кстати, не забыть положить больше полотенец мистеру Питчу, Томасу Питчу. Он со своими помощниками займет большой номер напротив Изольды. Этот толстяк в инвалидном кресле всегда требует много места. Странно, что у него так часто меняются помощники, – он производит впечатление спокойного и достойного джентльмена. Управившись с левым крылом за три часа, мадам Элоа поздравила себя с этим достижением и спустилась в кухню, чтобы сделать перерыв да позавтракать.

Большая гостиничная кухня была заставлена ящиками, коробками, пакетами и корзинками, и это было явным свидетельством, что Кристина выполнила свою часть работы. В кухне ее, впрочем, не было, а доносившиеся из вестибюля звуки указывали, что прибыл Ануй, и Кристина с ним вместе перетаскивает покупки из фургона.

Мадам Элоа поставила на огонь кастрюльку с молоком, – она вознамерилась приготовить овсянку на всех, – и встала у плиты, уставившись в окно, изредка взглядывая на молоко. Окно кухни выходило в сад, разросшийся позади гостиницы. Ряды фруктовых деревьев перемежались виноградниками, а с левого края от сада был разбит огород, где на декоративного вида высоких грядках росли овощи и зелень. За огородом белели амбар и конюшня. Когда-то, когда на месте гостиницы было дворянское поместье, в конюшне держали не меньше десятка лошадей, но теперь в ней жил один лишь Помпон, мохноногий пони, а остальное помещение было приспособлено под хозяйственные нужды.

Зашипело вскипающее молоко, мадам Элоа добавила крупы со специями и продолжила, помешивая, смотреть в окно.

– Ну уж стол-то, стол можно было из наших какой-нибудь подобрать! – с такими словами Кристина стремительно ворвалась в кухню и, увидев хозяйку у плиты, осеклась, больше от неожиданности, чем из почтительной боязни.

– Нельзя, – не оборачиваясь, сказала мадам Элоа, – герр Густав Швабб совершенно определенно высказался насчет стола.

– Так пусть он сам его и тащил бы, – проворчала Кристина и плюхнулась на табурет у стола. Длинный стол из потемневшего от времени бруса и досок с незапамятных времен стоял здесь, за ним люди и работали, и обедали.

– Ануй все привез? – так же не оборачиваясь, спросила мадам Элоа.

– Да вроде все, – беспечно ответила Кристина.

Мадам Элоа обернулась, пристально глядя на нее. Кристина немного подобралась, но тон ее не особо изменился:

– Откуда я знаю-то? Я списка вашего не видала!

Мадам Элоа снова сосредоточилась на каше и, помешивая ее, сказала:

– Давай, зови его, сейчас уже будет готово.

Кристина несколько раз качнулась всем корпусом перед тем, как встать на ноги, и отправилась за Ануем. Они явились вместе, и хозяйка опять отметила про себя, какая же это ладная пара: долговязая блондиночка Кристина с длинными прямыми волосами, которые носила распущенными, и никакими уговорами невозможно было заставить ее изменить это обстоятельство, единственное, на что она соглашалась, – прикрыть голову белой шапочкой, чтобы придерживать пряди, и рядом с ней широкий в кости кудрявый темноглазый Ануй, с вечной готовностью к улыбке, которых у него был целый ассортимент, – быстрые, рассеянные, игривые, чарующие, долгие, задумчивые, кривые ироничные, презрительные, отчаянно-веселые во всю ширь, и даже злость выражалась у него улыбкой, похожей на оскал.

– Все ли ты привез, Ануй? – опять спросила мадам Элоа, раскладывая по тарелкам овсянку, и Ануй принялся за свою прежде, чем она закончила.

– Не было витых свечей, – с сильно нарушенной артикуляцией ответил он, – я привез гладкие.

– Это нехорошо, – покачала головой мадам Элоа. – Нужны непременно витые. Что сказал мсье Гарош?

– Сказал «нету».

Мадам Элоа медленно мешала ложкой в тарелке.

– Надо найти, – произнесла она задумчиво. – Не осталось ли сколько-то в павильоне с прошлых раз?.. Доешь и сходи туда, Ануй. – Тот утвердительно помычал в ответ. – Ты почистишь ковер на лестнице, Кристина. После того, как разберешь здесь коробки… Жослен не объявлялся?

– Он же возится в павильоне, – напомнила Кристина, как-будто хозяйка нуждалась в подобном напоминании.

– Вот именно, возится, – проворчала та. – Надо в башне правое окно привести в порядок, рама заедает.

– Могу я посмотреть, – сказал Ануй и тщательно облизал ложку.

– Посмотри, – согласилась мадам Элоа. – Но сначала поищешь в павильоне свечи.

– А вот все-таки, – сказала Кристина, глядя поверх чайной чашки, которую держала у носа, – какая разница, витые свечи или прямые? Разве они по-разному горят?

– Это не наше дело, – строго ответила мадам Элоа. – Наше дело выполнять все требования гостей, а гости ясно дали знать, что свечи должны быть витыми.

– Надеюсь, им это хотя бы влетит в копеечку, – хмыкнул Ануй.

Кристина хихикнула.

– Может быть, – сказала она, – так-то вообще единственный способ стрясти с кого из них копеечку. Помню я этого герра Швабба и его лошадиную бабу, и ее дворняжку – снега у них зимой не допросишься, даже у собаки. И козу эту графиню отлично помню – все норовила изящно бухнуться в обморок по любому случаю, а сама здоровая, как паровоз…

– А бабка с длинной фамилией? – подхватил Ануй. – Представляете, строила мне глазки, мумия столетняя! Ладно, думаю, от меня не убудет, а она, глядишь, раскошелится на чаевые – сейчас! Ведь ни грошика не дала, напоследок сделала вот так ручкой. Видно, у старой совсем память отшибло, думает, что ей двадцать пять!..

– А мистер инвалид? – продолжила Кристина. – Уж такой важный, чванства, как у простуженного соплей – три ведра! Я, говорит, британский кавалер, – Кристина выпрямилась в струну, изображая британского кавалера, – а сам сидит в своем кресле, как квашня, и пузо со всех сторон свешивается… вот он сколько в этот раз привезет с собой помощников?

– Двоих, кажется, – ответила мадам Элоа, которая хотя и позволяла своим работникам отводить душу подобными разговорчиками, но ровно никакого от этого удовольствия не выражала.

– И все в одном с ним номере, да?

Мадам Элоа кивнула.

– В прошлый раз их трое было, помощников, – сказал Ануй, – и то все в одном номере кучковались.

– Как это он еще на двухкомнатный номер-то раскошелился! – заметила Кристина.

– А я волнуюсь, что в этот раз помощников маловато – двое поди еще и не справятся с этакой тушей. Придется ведь мне участвовать! – и Ануй изобразил на лице комический ужас.

– И ничего, и поучаствуешь! – обрезала мадам Элоа.

Те двое притихли, но ненадолго.

– По крайней мере, раньше, – сказала Кристина, – они не приезжали все в одно время.

– Да уж, – вздохнул Ануй, покосившись на хозяйку и на всякий случай блеснул быстрой улыбкой неопределенно значения.

– Кстати! А для кого еще-то две комнаты? – обратилась Кристина к мадам Элоа.

Мадам не спешила с ответом, переводя задумчивый взгляд с девушки на юношу, словно оценивая, насколько они достойны этого знания. Кристина тут же попалась на удочку и заканючила:

– Ну мадам, ну кто?

Мадам Элоа поставила допитую чашку на стол и ответила только:

– Тебе понравится.

И в этот момент из вестибюля донесся, настойчиво и требовательно, звонок. Кто-то приехал и звал портье. Кристина вскочила. На лице хозяйки отобразилась почти паническая растерянность. Ануй, пригнув голову, смотрел то на одну, то на другую.

– Что это, боже мой! – пробормотала мадам Элоа и поспешила прочь из кухни. Кристина бросилась за ней сразу, но Ануй помедлил, засовывая в рот напоследок несколько сахарных печенек из большой вазы, стоявшей на середине стола. И набив рот, он тогда уж поспешил за женщинами.

У стойки портье в вестибюле в непринужденной позе стоял высокий и стройный молодой человек в сиреневом костюме с большим белым цветком в петлице и с черной широкополой шляпе, сдвинутой на лоб. Развернув голову, он разглядывал свалку вещей у входа – все, что привез Ануй из города, было сложено там, – и не переставая звонил в звонок.

– Я здесь, здесь, господи! – сердито проговорила мадам Элоа, появляясь из коридора. – Гостиница закрыта, мсье!

– Неужели? – посетитель прекратил звонить и повернулся к ней.

Тогда она его узнала и воскликнула, всплеснув испуганно руками:

– Господин Зимански! Как же так? Почему вы так рано? О, какое расстройство!.. Ваши комнаты еще не готовы!..

Нет более действенного способа лишить хозяйку равновесия, как только прибыть к ней в разгаре ее приготовлений. Мадам Элоапричитала так, будто, по меньшей мере, разразилась война, и по меньшей мере – мировая.

Гость поднял руку с раскрытой ладонью, словно защищаясь и призывая мадам остановиться.

– Боюсь расстроить вас еще больше, – сказал он, – но я не один.

Хозяйка смолкла, перевела дух и после короткой паузы спросила:

– Уж не хотите ли вы сказать, что приехали все гости?

– О нет, со мной лишь Беата, мадам Каменева, я хотел сказать.

– Ох, что же мне делать, – пробормотала мадам Элоа, возведя глаза к потолку и тогда только сообразив, что встречает посетителя в платке на папильотках и, в общем, в самом затрапезном виде. Это был удар посильнее первого. Она схватилась за голову и застонала. Кристина ринулась на подмогу.

– Мадам, я сейчас же займусь их комнатами! Ануй! Проводи гостей в столовую и подай завтрак! Да вещи их принеси, живее давай! А вы, мадам, – склонилась она к уху хозяйки, – идите пока займитесь собой.

На лицо мадам Элоа вернулось начальственное выражение.

– Прошу меня извинить, господин Зимански, – с достоинством сказала она. – Не угодно ли вам и госпоже Каменевой позавтракать, пока мы приготовим ваши комнаты? Вы можете сделать заказ нашему Аную, он большой мастер по части завтраков, уверяю вас.

– Конечно, мадам, – отозвался господин Зимански; «так-то лучше!» было написано на его очень смазливой физиономии. Красота его была женственной, и Кристина, помнившая обещание мадам Элоа «тебе понравится», была разочарована, потому что ей по вкусу были мужчины брутального вида.

Ануй тем временем уже выбежал на улицу и вернулся нагруженный чемоданами в сопровождении миниатюрной шатенки с треугольным личиком под прозрачной шляпой с огромными изогнутыми полями. Эта девушка была само изящество; ее маленькие ножки в легких туфельках аккуратно ступали как по линеечке, ее округлый бедра, обтянутые юбкой-годэ, описывали плавные полукружия; у нее была тонкая талия, высокая грудь и прекрасные плечи, которые она держала гордо развернутыми, что позволяло демонстрировать в наилучшем виде красивую форму груди, совсем, по-видимому, не нуждавшуюся ни в каких поддерживающих средствах. Только ее белая тонкая шея выглядела немного больше, чем нужно, тонкой, но то был единственный, к тому же не слишком значительный, штрих, нарушавший общую гармонию ее внешности.

Кристина, одним быстрым цепким взглядом окинув гостью (а мадам Элоа удалилась приводить себя в порядок), сказала:

– Доброе утро, мадам! Мы рады видеть вас в гостинице «Элоа»! Не угодно ли пройти в нашу удобную столовую комнату, где вы сможете отдохнуть от дороги и позавтракать, пока мы подготовим ваши комнаты.

Гостья стояла перед ней и слушала с таким серьезным вниманием, как будто кристина зачитывала доклад на ученом симпозиуме по изменению планетарного климата.

– Ну нет, – капризно протянула она, выслушав, – я хочу в свою комнату, я хочу в кроватку.

– Беата, – включился красавчик в костюме, – они не успели убрать комнаты, мы приехали слишком рано, – втолковывал он своей красотке, беря ее под локоть, – так что идем куда сказали и будем завтракать.

– Я хочу шампанского! – выпалила Беата.

Зимански обернулся на Ануя.

– Конечно, мадам, – отозвался тот, сгрузил чемоданы возле стойки и, указывая направление, прибавил: – Извольте следовать сюда.

Мадам Элоа, ретировавшись к себе в комнату, принялась сосредоточенно отточенными движениями творить себе прическу и макияж. Годы практики научили ее управляться довольно скоро, поэтому уже через полчаса она была полностью готова, одета в костюм цвета морской волны с приталенным пиджаком, внизу которого мадам Элоа приколола вызывающих размеров (не говоря уж о месте) брошь с большими блестящими камнями в серебряной оправе. Облачившись в броню «приличного» вида, мадам Элоа положила забыть конфуз нынешнего утра и, тряхнув кудряшками, отправилась еще раз поприветствовать гостей, теперь уже как бы по-настоящему, чтобы затем с успокоенной душой вернуться к своим хлопотам.

Она нашла постояльцев в самом добром расположении духа. Беата Каменева, отбросив шляпу, валялась на мягком диванчике у панорамного окна – с бокалом шампанского в руках. У нее в изголовье на подлокотнике сидел Зимански, тоже без шляпы, и, вынуждая ее закусывать, совал ей в рот маленькие глазированные бисквитики. Беата вертела головой и требовала черной икры.

– Но радость моя, – уговаривал Зимански, – тебе же сказали, икру доставят только к вечеру.

– Пропади ты пропадом, – кричала Беата (на самом деле она употребляла несоизмеримо более крепкие выражения), – заманил меня в какую-то долбанную дыру, где даже нет черной икры! За кого ты меня принимаешь вообще, за гребанное быдло?!

– Жри, что дают, – добродушно отвечал Зимански, ловко впихивая ей бисквит.

Возникшая в дверях мадам Элоа несколько секунд созерцала сцену, прежде чем подать голос:

– Господа всем ли довольны? Не угодно ли чего-нибудь еще?

Беата повернула к ней лицо и неприятно распялила губы, отчего ее хорошенькая мордашка приобрела вид тупой и скандальный.

– Ты же слышала, что у нас нет черной икры! – тоном профессиональной склочницы сказала Беата.

– Так господа желают черной икры? – невозмутимо переспросила мадам Элоа.

– Она тупая, что ли? – запрокинув голову, обратилась к Зимански Беата, и тут же снова повернувшись к хозяйке крикнула: – Да! Госпожа желает черной икры!

Мадам Элоа смерила ее красноречивым взглядом, но тон ее ответа оставался бесстрастным:

– Вам сию минуту принесут икру.

– Черную?

– Черную, – помедлив всего секунду, ответила мадам Элоа.

Поворачиваясь, чтобы уйти, она краем глаза видела, как Беата, довольно расхохотавшаяся, задрала вверх обе руки и ногу, отчего на ней затрещала юбка.

Проходя из столовой в кухню через вестибюль, мадам позвала Ануя, возившегося там с вещами, которые раньше привез из города:

– Пойдем, отнесешь этим новый заказ.

В кухне она смешала в баночке икру мойвы с красителем, переложила в серебряную икорницу, поставила икорницу на маленький круглый подноси вручила его Аную. Тот с полувосхищенной, полурастерянной улыбкой наблюдал за действиями хозяйки, когда она закончила, спросил:

– А если догадается? Начнет орать, что это не черная икра…

– Скажешь, что у нас лучший поставщик в стране, – твердо ответила мадам Элоа.

Ануй улыбнулся недоверчиво, таким образом выражая сомнение в успехе этого пассажа, и, немного помявшись, спросил:

– А каким боком эта мегера относится к остальным?

– Эта мегера, – пояснила мадам Элоа, приступая к разбору коробок от поставщиков, – лучший медиум на континенте.

– Что, прям лучший? – не поверил Ануй. – Прям лучше графини?

– Графиня с ней и рядом не стояла.

– Ну теперь-то встанет и постоит! – во всю ширь ухмыльнулся Ануй.

Мадам Элоа остановилась, соображая, а сообразив, хмыкнула:

– Да. Действительно. Ну иди же!

Ануй торопливо вышел. Мадам Элоа вернулась к работе и, не покладая рук, трудилась вплоть до того момента, когда клаксоны подъезжающих к гостинице автомобилей, перекликаясь, известили окрестности о прибытии гостей. К этому часу, заранее запланированному, все было готово и в кухне, т в комнатах, и в павильоне, и в башенном люксе, так что мадам Элоа с полным достоинства удовлетворением вышла на террасу, где Кристина, Ануй и Жослен уже выстроились в ряд, готовые принимать постояльцев.

2. Постояльцы

Четыре автомобиля, длинные, черные, встали один за другим. Из головной машины черз распахнутую услужливым Жосленом дверь вышел импозантный мужчина с такой выправкой, что серый костюм-тройка смотрелся на нем, как военный мундир. Следом за ним в эту же дверь выползла особа совершенно невзрачная; путаясь в широком платье, управляться с которым ей мешала пятнистая собачка в руках, она непременно свалилась бы с подножки на дорожку, не поддержи ее муж обеими руками. Он буквально вынул ее из салона и поставил на землю. Подождав, пока жена расправит юбки, он затем подал ей руку, и они церемонно поднялись по широкой лестнице на террасу.

– Герр Густав Швабб! Фрау Герта Швабб! – провозгласила мадам Элоа со всей торжественностью. – Я счастлива приветствовать вас. Надеюсь, что пребывание здесь будет сопровождаться всяческим успехом всех ваших намерений. Фрау Швабб, – сказала она, изменив тон на услужливо-доверительный, – мы позаботились, чтобы вашему любимцу было бы так же комфортно, как и вам – для него привезли специальный диванчик и целый ассортимент лакомств. Все, что пожелаете!

– Вы по-прежнему вне конкуренции, Жозефина, – сказал герр Швабб, и голос у него был такой же импозантный, как и внешность – глубокий, приятный слуху баритон, звучащий мягко, но решительно.

У фрау Герты голос тоже был под стать облику.

– Вы очень любезны, – надтреснуто произнесла она, ее интонации были невыразительныи несколько визгливы. Каждый раз, когда фрау Швабб желала добавить своей речи выражения, она увеличивала визгливость. – Идем же, Густав, мне нужно скорее в номер!

Герр Густав коснулся руки мадам Элоа и в сопровождении Жослена, тащившего чемоданы, проследовал внутрь гостиницы, подволакивая свою фрау.

Тем временем по лестнице уже поднималась старуха Изольда Вайнштраумб, одетая по моде времен, вероятно, своей юности – приблизительно середины девятнадцатого века, наверное: в темно-коричневый костюм с корсетом и оттопыривающейся сзади юбкой; и в шляпе, делавшей ее похожей на гриб. Кристина шла рядом. В одной руке она несла саквояж госпожи Вайнштраумб, другой поддерживала под локоток саму госпожу. Впрочем, низкорослая старуха держалась прямо – не факт, что только благодаря корсету, – ноги переставляла твердо и в правильной последовательности, а тщательно уложенные букли седых до белизны волос, выбегавшие из-под шляпы, да явно клееные мохнатые ресницы, прикрывавшие колючий взгляд маленьких черных глаз, да ярко крашеный рот и нарумяненные морщинистые щеки, все это свидетельствовало, что, возможно, не все женские надежды умерли в старческой душе. Кристина же, глядя на старуху сбоку, все повторяла про себя: «Вот это шнобель! Ну и нос!». Та часть лица была у госпожи Вайнштраумб действительно во всех смыслах выдающаяся. Начинаясь у переносицы мощным римским горбом, ее нос затем выгибался и уходил вверх крутым трамплином, после чего следовала ее легкая горбинка и наконец закругленный, как мелкая картофелина, кончик с рисочкой посередине. Определенно, человек с таким уникальным носом должен был жить вечно.

– Госпожа Изольда Вайнштраумб! – мадам Элоа обратилась к ней с теплой почтительностью и легким поклоном. – Не могу передать, как я рада вновь лицезреть вас. Добро пожаловать, дорогая госпожа Вайнштраумб.

Старуха раскрыла свой накрашенный рот, но вместо шамканья или шелеста раздался звонкий молодой голос:

– Спасибо, голубушка. Я уверена, что здесь у вас все будет, как всегда, хорошо.

– Ради всего святого, какая духота! – проныла рослая дебелая дама, надвигаясь на старушонку, как океанский лайнер на деревенский причал. Та, отодвигаясь, мерила ее колючим взглядом и дергала носом, но дама была неотвратима, как стена тропического ливня в сезон дождей. Кристина, мягко нажимая на локоток старухи, повела ее прочь.

– Ах, ваше сиятельство! Госпожа графиня! – запела мадам Элоа. – В вашей комнате все подготовлено для вашего удовольствия, там уютно и прохладно, умоляю вас, не оставайтесь здесь дольше, вам может сделаться дурно!.. Но я счастлива, я поистине счастлива, ваше сиятельство, что вы снова почтили своим визитом нашу скромную гостиницу.

Колоноподобная графиня кивала круглой головой с нелепо торчащими локонами неопределенного тусклого оттенка, а на ее поросячьем личике сохранялось выражение деревенского высокомерия. Она одновременно поводила зябко широкими мясистыми плечами, натягивая левой рукой накидку из усыпанной блестками плотной голубой ткани, и правой рукой обмахивалась плоской прямоугольной сумочкой, такой же отвратительно-блестящей, как и все ее платье.

– Да, да, мне срочно надо прилечь, – просипела графиня Гейтская, делая вид, что задыхается, и тут же энергично окликнула стоявшего рядом Ануя: – Поддержите меня, мне дурно!

Ануй улыбнулся ей прямо в лицо улыбкой полной сожаления и приподнял обе руки, показывая, что они заняты чемоданами. Ее сиятельство презрительно вскинула верхний из своих подбородков, отчего остальные заколыхались на шее, и вполне самостоятельно вошла в вестибюль, продолжая кутаться и обмахиваться.

Мадам Элоа одобрительно кивнула Аную и перевела взгляд на завершающую группу гостей – это был мистер Томас Питч, которого два его помощника поднимали на террасу по специально устроенному пандусу; при этом мистер Питч пыхтел за троих. Оказавшись перед хозяйкой, он любезно приподнял шляпу, сильно смахивающую на древний котелок, и так онио принялись сердечно друг друга приветствовать, что того и гляди бросятся обниматься. Оба помощника стояли в двух-трех шагах, переводя дух. Это были коренастые, коротко стриженные ребята, невысокие и совершенно одинаковые, как отметила про себя мадам Элоа, бросив в их сторону мимолетный взгляд. Потом, когда они шли мимо нее за креслом мистера Питча, она увидела, что они и в самом деле одинаковые – потому что близнецы.

Жослен, проводив чету Швабб, занялся их автомобилем, – остальные гости прибыли в наемных. Кристина промелькнула на парадной лестнице, мадам Элоа знала, что она спешит в кухню, где надо было заканчивать приготовление обеда. Но сама мадам не торопилась к ней присоединиться. Она оставалась возле гостеприимно распахнутых дверей своего дома, как будто ожидались еще посетители.

Летний зной, набравший силу за весь день, достиг апогея, и воздух дрожал,-- раскалившись, он становился почти видимым, стоило лишь глазу сконцентрироваться на одной точке и можно было различить смутный-бесформенный-размытый будто бы силуэт, словно бы привидение…

В дверях появился Ануй и присоединился к созерцанию мадам Элоа.

– Как там дела? – не оборачиваясь к нему, спросила мадам.

Ануй страдальчески закатил глаза и криво улыбнулся, но поскольку хозяйка не смотрела на него, он еще добавил к пантомиме выразительный вздох.

– Жить будет? – так же бесстрастно продолжила она.

– Да как всегда, – ответил Ануй.

– А те двое?

– Утренние?

– Да.

– Дрыхнут. Нажрались шампанского.

– Надо разбудить. Через полчаса накрываем к обеду, должны быть все.

– Я не пойду! – испуганно воскликнул Ануй. – Я утром еле отвертелся, это какая-то нимфоманка, да и он тоже…

– Они в его номере или в ее? – перебила мадам Элоа.

– В ее.

– Ладно, я сама. Ты ступай приготовь серебро.

Ануй исчез. Мадам Элоа еще немного помедлила и отправилась в номер Беаты Каменевой.

Из-за двери до нее донеслись возня, хихиканье и вздохи. Мадам выдала серию коротких резких ударов по центральной филенке, и звуки стихли, точно выключатель нажали.

– Госпожа Каменева! Госпожа Каменева! – требовательным учительским тоном позвала мадам Элоа и снова постучала. Из комнаты раздалось приглушенное ворчанье и барахтанье, после чего чьи-то ноги протопали к двери, и приоткрыв ее, к мадам Элоа высунулся взлохмаченный Зимански.

– Прошу прошения, господин Зимански, однако все общество в сборе и через полчаса необходимо быть на обеде в столовой.

– Ах… да-да! – пробормотал Земански, спрятал голову за дверь, но тут же снова высунул ее и добавил: – Не беспокойтесь.

Мадам Элоа задержалась, слушая, как он кричит на Беату и как она огрызается, но удостоверившись, что, переругиваясь, они тем не менее собираются к обеду, хозяйка с достоинством удалилась. Теперь, когда ее дом был полон гостей, она двигалась исключительно с достоинством.

Гонг, зовущий к обеду, прозвучал точно в назначенное время, и уже через минуту в столовую, где Кристина и Ануй стояли навытяжку, вошли первые гости – ими опять оказалась чета Швабб. Фрау Герта сменила мятый дорожный костюм на открытое сиреневое платье, которое ей не шло – топорщилось на боках, теснило в груди, а проймы рукавов врезались в подмышки. Увидев, что она принесла с собой собаку, Кристина округлила глаза и быстро взглянула на Ануя; тот легонько пожал плечами в ответ. Герр Густав в изумительно сидящем фраке, невозмутимо-царственный рядом со своей кошелкой-женой, осмотрел расставленные на столе карточки, спокойно переменил местами пару из них таким образом, чтобы его визави стала супруга, а не кто-то другой, и, усадив на это место фрау Герту, устроился, неторопливо перейдя на другую сторону стола, сам.

Едва они расселись, в комнату, чертыхаясь, ввалилась Беата – она умудрилась в самых дверях запутаться в платье, а Зимански, испугавшись, что она сейчас упадет, неловко и слишком сильно схватил ее за голые плечи.

– Ладислав, ты, гребаный идиот!..

Собака фрау Герты разразилась звонким лаем, не делая, впрочем, попыток вырваться из рук хозяйки. Беата выпрямилась, на лице ее отобразилось недоумение «Кто здесь?!», но в следующее мгновение она расхохоталась, закрыв ладошкой нос и рот, и сквозь смех сказала:

– Извините меня!

Супруги Швабб сидели, словно фараоны четвертой династии, и таращились друг на друга. Парочка заняла обозначенные им места, и Беата принялась оправлять оборки лифа, а Ладислав, привстав и отвесив в сторону герра Густава полупоклон, представился.

– Разрешите также рекомендовать мою спутницу, Беату Каменеву.

Если на имя Ладислава Зимански Швабб никак не отреагировал, то услышав фамилию Каменева, взглянул на Беату с большим интересом, который, однако, тут же погасил, переметнув взгляд на фрау Герту.

– Меня зовут Густав Швабб, а это моя жена, фрау Герта Швабб. – Фрау Швабб чинно кивнула, и собака попыталась лизнуть ее в нос.

– Вы бывали здесь раньше, герр Швабб? – спросил Ладислав, завязывая светскую беседу. Но ответа он на этот раз не получил, потому что в столовую вкатился мистер Питч в сопровождении помощников, а сразу за ними явились старуха Вайнштраумб и графиня Гейтская, обе расфуфыренные так, будто участвовали в негласном соревновании. Приз, пожалуй, надлежало присудить старухе, которая помимо браслетов, ожерелья, серег, пенсне на золотой цепочке и диадемы, нацепила на голову три страусиных пера, и ее сморщенное крашеное личико выглядывало из-под них, как из-под куста. Но двигалась она с поистине королевской грацией – графиня Гейтская рядом с ней выглядела портовой шлюхой, каким-то образом угодившей в высшее общество. Хотя бедная Ширли и задирала свой поросячий нос, и важно крутила бедрами, стараясь переставлять ноги как можно медленней, она сама чувствовала, что выходит как-то не так, не совсем по-аристократически, от этого на ее лице отображалось сложное выражение надменности, неуверенности и досады.

Мистера Питча подвезли к его месту за столом, после чего оба помощника отошли к стене и замерли там на манер Кристины и Ануя.

Наконец, все расселись, и в дверях появилась мадам Элоа в вечернем платье. Она села во главе стола и, поприветствовав всех, провела процедуру знакомства. Она называла имена и по реакции гостей было видно, что они, возможно, и не встречались друг с другом, но определенно друг о друге слышали, и не кое-что, и не однажды. Ясно было тоже, что ни малейших добрых чувств присутствующие, только что встретившись, не испытывают. Ни одной улыбки, или дружелюбного кивка, или хотя бы теплого взгляда или вежливого жеста не последовало за представлениями. Гости переглядывались тревожно, порой даже открытая враждебность прочитывалась на лицах.

Мадам Элоа подала знак – кристина и Ануй начали обносить стол кушаньями.

– Итак, – начал Ладислав Зимански, по-видимому, самый разговорчивый из собравшихся, – все вы, господа, уже побывали раньше в этой славной гостинице. Рассказы про ваши здесь приключения я, конечно, читал в газетах. Но нам, мне и госпоже Каменевой, как новичкам, было бы не то что любопытно, а, я бы сказал, жизненно необходимо узнать подробности, которые вы могли бы сообщить; подробности, не попавшие в газеты, но способные обезопасить нас при выполнении нашей, не побоюсь этого слова, опаснейшей задачи. – Ладислав говорил, непринужденно орудуя столовыми приборами и так ловко умудрялся складывать в рот, прожевывать и проглатывать пищу, что это почти не нарушало течение его речи. Он был очень умелый болтун. Но его предложение, впрочем, никто не отозвался – все продолжали насыщаться, как-будто вовсе не слышали господина Зимански. Беата Каменева, сверкая глазами, выпрямилась, со стуком положила на стол нож и вилку, но заявить ничего не успела, потому что мадам Элоа, бывшая настороже, опередила ее:

– Я тоже читала истории, которые печатались в газетах, и должна заметить, что почти все они были не то, что полным отражением происходившего здесь, но весьма даже избыточным отображением. Так что ваше беспокойство, господин Зимански, оно, боюсь, преувеличено. В газетах говорилось больше, гораздо больше того, что могли бы вам рассказать ваши почтенные коллеги.

Прежде чем Ладислав успел отозваться, заговорил мистер Питч. Он сидел напротив польской парочки, непостижимым образом втиснутый в инвалидное кресло, которое было чрезвычайно ему мало – казалось, если бы вынуть его из кресло, он расправился бы, делаясь в два раза больше.

– Когда-то мне пришлось иметь дело с газетчиками. Это было… да уж более десяти лет назад. Тогда меня вызвали в замок ***форд, и я еще был на своих ногах. Леди Кэтрин ***форд требовалось составить спиритический график, духи замка стали тревожить обитателей сверх всякой меры… вы знаете, как это происходит… Так вот, когда я прибыл и начал вникать в происходящее, вы не поверите, что я обнаружил. – Мистер Питч пыхтел и отдувался после каждой фразы, слушать его, говоря по правде, было не особенно приятно. Поэтому когда он сделал паузу, чтобы обвести взглядом присутствующих, то увидел на лицах раздражение и поспешил опустить глаза, но другого выхода, кроме как продолжать, у него не было, не мог же он бросить историю на предисловии. – Каждое утро, пока я еще оставался в постели, мне, как положено, приносили вместе с завтраком и газеты. Я сразу почувствовал, что появление слуги с газетой сопровождается некой концентрацией ментальной энергии, и все время, каждый раз, листая прессу, я ощущал волновые потоки, буквально гулявшие по страницам. Я не сразу, но все-таки довольно быстро смекнул, что между публикациями, которые я прочитывал, а еще больше – между публикациями, которые я не прочитывал, и активностью замковых привидений существует прямая связь… – он снова сделал паузу, должно быть, заученную и посмотрел на слушателей. Что ж, ему удалось заинтересовать их, по крайней мере, некоторых: Ширли, графиня Гейтская, склонив голову набок, в ожидании продолжения оставила еду, а фрау Швабб спросила немного визгливо:

– Как это, которые НЕ прочитывал, что это значит?

– Да, да, дорогая мадам, все именно так, именно так, как я рассказываю, – ободренный и довольный, отвечал мистер Питч. – Надо сказать, что в одном местном издании пописывала статейки некая мисс Грин, Нэнси Грин, такая обыкновенная барышня, начинавшая стенографисткой, но почувствовавшая склонность к писательству. И она реализовала свою склонность статьями о всяких местных происшествиях, открытии нового антикварного салона, пропаже любимой собачки у какой-нибудь известной в округе особы, ну и все в таком роде… но главное! У мисс Грин был интерес к сверхъестественному, и она к моменту моего появления в замке успела опубликовать несколько историй про замковых призраков. В одной из бесед со мной леди Кэтрин рассказала об этом и дала прочитать вырезки, указав, чтобольшая часть написанного – выдумка. Сравнив даты появления публикаций и время активности духов, я заметил, что именно после рассказов мисс Грин они как с цепи сорвались. Не связано ли это, подумал я, с тем, что духи возмущены выдумкой и преувеличениями?.. Я встретился с мисс Грин, объяснился, и она, согласившись с моими настояниями, написала новую статью, где каялась перед своими читателями за обман и призывала их отвернуться от всяких предрассудков, вернуться в лоно здравого английского прагматизма… О несчастное решение! Мне ужасно дорого обошлось неверное истолкование импульсов, посылаемых духами. Когда статья вышла из печати, все ментальное накопление замка пришло в дикое, ни с чем не сообразное неистовство. Ручаюсь, что вряд ли кому-либо из вас хотя бы однажды довелось столкнуться с тем, с чем столкнулся я в замке ***форд… – Мистер Питч помолчал, трагически склонив голову, он отдавал дань памяти прошлому. Уже почти все присутствующие проявляли так или иначе интерес к его истории; только герр Швабб продолжал невозмутимо поглощать стейк, отрезая от него маленькие кусочки и тщательно пережевывая.

– Что же там было? – нетерпеливо спросила Беата.

– О, юная прекрасная леди! – грустно ответил мистер Питч, вытирая глаза толстым, как сарделька, указательным пальцем. – Мне слишком тяжело говорить о подробностях. Скажу только, что не было в замке ни единого уголка, где не проявилась вся его накопленная за тысячелетие энергия… Углы и стены сочились кровавой эктоплазмой, сгустившиеся волны мерцающей субстанции стремительно летали по коридорам, фамильные портреты завывали, и самые невинные предметы обихода, вроде оконных портьер, источали смертельную угрозу…

– А вы пробовали третий круг Фаули? – воспользовавшись новой паузой, спросил Зимански.

– Молодой человек! – с горестным превосходством воскликнул мистер Питч. – Это было все равно, что пытаться остановить цунами садовым заборчиком!.. Я вам так скажу, дорогие коллеги. Мы можем делать лишь то, что нам позволяют. Конечно, сознавать свое, по сути, бессилие довольно печально, но лучше смотреть правде в глаза, чем тешить себя иллюзиями могущества, которым, как нам иногда может показаться, мы обладаем… – Госпожа Изольда Вайнштраумб и фрау Швабб закивали головами: госпожа Изольда – понимающе, а фрау Швабб сочувственно. Герр Швабб сухо откашлялся, но было неясно, был ли он согласен с мистером Питчем или осуждал его, а может, у него просто, по совпадению, запершило в горле.

– В общем, в тот день я и обезножил, – продолжал мистер Питч. – Произошедшие события не могли не вдохновить мисс Грин, которая, конечно же, узнала про них. Пока я находился в больнице по соседству от замка, она написала целую серию статей о ***фордских призраках. Леди Кэтрин, исправно навещавшая меня все время, пока я болел, рассказала, что в ее покоях установился полный порядок, и по ночам во всем замке стоит такая тишина, какой она и за всю жизнь не припомнит… В конце концов у мисс Грин иссякли материалы, и в публикациях случился перерыв. Буквально на следующий день леди Кэтрин сообщила, что снова видела призрак красноглазого убийцы БэдхольмаЮ нечестивого оруженосца второго лорда ***форда. Тут уж надо было быть подным тупицей, чтобы не сложить два и два… Я вызвал к себе мисс Грин и договорился, что она будет каждую неделю сочинять как минимум один рассказ о привидениях замка ***форд и получать за это щедрое вознаграждение от леди Кэтрин. Они даже заключили контракт, и с тех пор в каждом субботнем выпуске ***ширской газеты выходит новый рассказ мисс Грин. Несколько лет назад она вовсе переселилась в замок, теперь они вместе с леди Кэтрин сочиняют истории, пользуясь богатым семейным преданием ***фордов, истории о людях, населявших некогда замок и превратившихся в его силу… Духи больше не причиняют беспокойства, а от туристов нет отбоя. Таким образом, дорогая моя мадам Элоа, – завершил свой рассказ мистер Питч, – газетные преувеличения в нашем деле вещь подчас благоспасительная, ведь, как знать, может статься, и призраки вашей гостиницы тоже тщеславны…

За столом возникла пауза, после которой герр Швабб, все так же не отрываясь от трапезы, сказал:

– Если бы в вашем рассказе, уважаемый коллега, не упоминался тот прискорбный факт, что в результате действий потусторонних сил вы так значительно пострадали, факт, который ясно сообщает о реальности и серьезности возможных последствий, об угрозе, с которой сталкивается всякий, кто вступает в общение с иными сущностями; если бы не это, то я решил бы, досточтимый коллега, что вы хотите над нами посмеяться или, во всяком случае, настроить на несерьезный лад. В то время как я абсолютно убежден собственным опытом, что призраки этой гостиницы вовсе не такие уж забавные; да-да, милостивые господа, они совсем не забавные!

Мистер Питч, который слушал речь герра Швабба с обиженным выражением, собирался ему ответить, но пока он пропыхтелся, чтобы начать, госпожа Вайнштраумб опередила его.

– У всех у нас есть свой опыт, герр Швабб, – сказала она своим молодым сильным голосом. – И мой опыт, например, указывает на вот какую вещь: призраки пристрастны, как были пристрастны и люди, ставшие этими призраками. У них есть симпатии и антипатии. Кстати, чувство юмора у них тоже есть, – именно об этом свидетельствует история с вашим кувшином, а вовсе не о какой-то там экстремальной опасности духов.

Герр Швабб даже немного подпрыгнул на стуле, но нож с вилкой из рук не выпустил.

– Вы что же, хотите сказать, всемилостивая госпожа Изольда Вайнштраумб (прозвучало, как «проклятая чертова старая табакерка»), что призраки этой гостиницы невзлюбили меня и потому подшучивали надо мной? Вы желаете нас уверить, будто они настолько добродушны, что испытывая к кому-то антипатию, только всего-навсего шутят с ним шутку, как старые добрые школьные приятели? Это вы хотели выразить своим замечанием?

– Неужели я настолько непонятно выразилась, – отвечала старуха, и чудной ее нос при этом ходил ходуном вверх и вниз, – надо было так же вот тщательно разжевать, – и она сделала небрежный жест, указывая на пустую тарелку герра Густава.

Тот снова подпрыгнул и начал снова говорить, но его перебила, махнув на него ладошкой, отчего и он, и его жена выпучили глаза, перебила Беата Каменева, спросив:

– Что это за история с кувшином? Она в самом деле забавная? Я обожаю смешные истории про спиритов! Расскажите же, прошу вас!

– Это неприличная история! – в упор глядя на Беату враждебным взглядом, подала голос графиня Гейтская.

– О, так тем более! Ты-то вот знаешь ее, значит, и ничего, в обморок от воспоминаний не падаешь, так что и мы, полагаю, выдержим.

Беата изящным манером сложила очаровательную головку на прелестные ручки, сложив их ладонями вниз, и смотрела на графиню с издевательским вызовом. Каждый за этим столом мог прийти на выручку Ширли Гейтской, бросив хотя бы какую-нибудь нейтральную фразу, но все как воды в рот набрали, предоставляя бедняжке, покрасневшей чуть не до плеч, отдуваться самой. Но что могла эта нескладеха противопоставить самоуверенной красотке? Она пошла с козырей, что было крайне неразумно с ее стороны, ведь кто же выбрасывает козыри в самом начале игры.

– Мерзкая шлюха! – взвизгнула графиня Гейтская, со звоном бросая вилку на тарелку. – Отвратительная мерзкая шлюха! Только и умеешь, что валиться на спину да задирать ноги! Да! Да! Из-за этого тебя выгнала герцогиня Валинорская, из-за этого тебя отовсюду выгоняют, потому что ты дрянная потаскуха, вот кто ты, и тебя нельзя пускать в общество приличных людей, и это совершенно неприемлемо… совершенно… – Она задохнулась и глотала воздух, как лишенная воды рыба, издавая на протяжении целой минуты только «аффф» да «кхх», так что сидевшие за столом отчаялись дождаться от нее чего-то еще внятного и дружно переключились на другой предмет.

– Мои дорогие господа! – со всей сердечностью заговорила мадам Элоа. – Я ни в коей мере не могу претендовать на профессиональность суждений в этой сфере, но все-таки минуло уже больше тридцати лет, как я пришла в эту гостиницу молоденькой горничной, тогда здесь был отель «Лесное пристанище», вы помните, герр Швабб, и с тех пор я живу здесь, и кое-какое представление о местных необычных обитателях у меня тоже сложилось. Они…

Но тут графиня Гейтская издала протяжный вопль и, закатив глаза, завалилась набок, на мистера Питча, кресло которого от этого поехало в сторону и врезалось в старуху Вайнштраумб, от чего та едва не слетела со стула, и ей пришлось встать, но ее креслом мистера Питча прижало к Ладиславу Зимански, она едва не уселась у нему на колени, поэтому Зимански тоже вскочил, чтобы поддержать госпожу Изольду и освободить ее из окружения мебели и мистера Питча, а для этого потребовалось отодвинуть Беату вместе с ее стулом… И, словом, падение графини вынудило так или иначе всех покинуть свои места.

– Боб! Джек! Что вы там стоите, бездельники! – воскликнул мистер Питч, изо всех сил удерживая бесчувственную Ширли за плечи и в таком очень неловком положении пытаясь предотвратить ее падение на пол.

Близнецы, наконец, оттаяли и бросились на подмогу, Кристина и Ануй присоединились к ним. Ее сиятельство подняли и перенесли на диван, порядок за столом восстановили, мадам Элоа отправила Кристину за нашатырным спиртом, услышав это, Беата изобразила насмешливое презрение и сказала:

– Вы правда думаете, что обморок настоящий?

Ей показательно никто не ответил, но она не подумала остановиться.

– Да Ширли ни разу в жизни не падала в настоящий обморок, уж мне-то вы можете поверить! С чего бы такой здоровой бабе лишаться чувств, тем более с ее портовой выучкой? Она такого навидалась, что другой давно бы коней двинул от избытка впечатлений, а она потому только и выплыла, что никогда не была впечатлительной…

На нее по-прежнему не реагировали.

Мадам Элоа, склонившись над графиней, проделывала какие-то манипуляции, которые, по ее мнению, должны были вернуть бедняжку в сознание. Зимански бестолково топтался возле нее. Мистер Питч с близнецами за плечами тоже находился рядом с диваном, сочувственно глядя на побелевшее лицо Ширли. Старуха Вайнштраумб наблюдала за происходящим, остановившись за спинкой дивана, в изголовье. Чета Швабб, остававшаяся за столом, смотрели, вытянув шеи, но с места не трогались. Беата встала у дивана в ногах Ширли, на нее словно напал бес словоохотливости, она никак не могла заткнуться, хотя вся обстановка призывала ее к этому, но она продолжала злую свою болтовню:

– Вы же знали, что она родом из рыбацкой деревни и с тринадцати лет ошивается по портовым кабакам? По-вашему, женщина, сумевшая перепить когда-то самого Сулеймана, мужика под двести кило, будет ни с того, ни с сего падать в обморок? Ах, скажите на милость, ее светлости не хватило воздуха, она задохнулась, ей нечем дышать в вашей столовой!.. А в кабаке, где от дыма почти ничего не разглядеть, ей было чем, значить, дышать, там она в обморок почему-то не падала, да еще, знали бы вы, как и чем у нее частенько был набит при этом рот!..

– А откуда же вы, милочка, знаете обо всем? – вдруг спросила старуха Вайнштраумб, и ее вопрос, произнесенный звонким чистым голосом с прекрасной аристократической артикуляцией, прозвучал, как удар бича.

Беата от неожиданности умолкла и что-то соображала, с ненавистью глядя на госпожу Изольду, а затем она сказала совершенно некстати, но с таким видом, как-будто это само собой разумеется, об этом и шла речь всю дорогу, все только и ждали данного сообщения:

– А герцогиня Валинорская, чтоб вы знали, в ногах у меня валялась, чтобы я согласилась в ее сеансах участвовать…

И тут произошло сразу несколько событий. Беата Каменева с свистяще-хрипящим звуком втянула воздух и застыла с разинутым ртом и до предела раскрытыми глазами; Ширли Гейтская выгнулась на диване мостом, ее веки дрогнули и медленно поднялись, открыв белки закатившихся глаз, в центре стола как-будто произошел взрыв – скатерть взметнулась, и посуда подскочила на полметра, обрушиваясь затем на стол, скатываясь на пол, разбиваясь с шумом и звоном. Фрау Герта вскрикнула, отодвигаясь вместе со стулом, герр Густав вскочил. Старуха Вайнштраумб отпрянула от дивана к стене, и мадам Элоа тоже откинулась назад. Ладислав бросился к Беате, а мистер Питч, чьи помощники замерли с глупыми лицами, стал всматриваться куда-то вверх, в пространство над столом.

– В-вы… в-все-е… з-зде-есь… – раздался громкий шипящий звук, в котором с трудом различались слова, это звук шел из груди Беаты, она, запрокинув голову, вся изогнулась в руках Ладислава, державшего ее за талию.

– В-вы… в-все-е… з-зде-есь… – вторила ей Ширли тем же ужасающим голосом.

– Да! Мы здесь! – воскликнул герр Швабб с ликованием. Он вскинул руку вперед ладонью вверх. Глаза его вдохновенно сверкали. Фрау Герта глядела на него с немым обожанием. – Да! – повторил герр Швабб. – Говорите, духи! Мы все здесь…

– ...с-сдо-ох-хнете… -- одновременно просипели оба медиума.

В наступившей тишине докатившийся до края стола стакан упал на пол и разбился так оглушительно, словно посреди столовой взорвалась граната.

3. Беспокойная ночь

Беата обмякла в руках Ладислава. Он отнес ее в кресло и обернулся к остальным. Ширли слабо шевелилась на диване, но ею никто не занимался. По напряженным позам и тревожно застывшим лицам можно было подумать, что произошедшее всех застало врасплох, – и особенно в отношении мадам Элоа удивительно замечать такое, ведь для нее гостиничные призраки стали уже чем-то вроде домашних питомцев… или, если продолжать считать это человеческим проявлением, постоянными гостями… или, если говорить о том, что думал Ладислав, особенностями местного микроклимата, – а он полагал такие вещи за природные аномалии, – но так или по-другому, а мадам Элоа-то давно следовало обвыкнуться со всякого рода проявлениями и не изображать лицом беспрецедентную тревогу по такому пустяковому поводу, как аудиальное проявление субстанции через голосовой аппарат живого физического тела.

Герр Густав первым нарушил общее молчание.

– Господа, мы должны немедленно идти в спиритическую комнату!.. Мадам Элоа, я надеюсь, там все подготовлено, как надо?

– О конечно, герр Швабб!

Мистер Питч медленно покатился по столовой комнате, осматривая ее углы.

– Не понимаю, зачем нам какая-то другая комната, когда духи пришли сюда, причем даже без всяких наших усилий, – говорил он, плавно поворачивая голову в разные стороны. – Мы определенно должны оставаться здесь.

– Нет-нет, о нет! – с большим беспокойством возразил герр Швабб. – Мы должны все делать по правилам, в этом залог безопасности! Право же, мистер Питч, уж вы-то научены горьким опытом…

– Так вы считаете мои действия в замке ***форд, – живо отозвался мистер Питч и, развернувшись в сторону герра Густава, остановил кресло, – вы считаете мои действия непрофессиональными?

– Мой дорогой мистер Питч, – забормотал немец, – я должен вам сказать, это, в конце концов, мой долг, что ваш метод синкретичной аффилиации… то есть как теория… в теоретической части.. он весьма и весьма… впечатляет и, безусловно, в части психо-физического обоснования необходимости духовной диффузии посредника с субстанциальной средой… но с точки зрения практики это ведь полный провал.

– Провал? – воскликнул мистер Питч, и все его жирное тело затряслось. – Провал?

– Да боже мой! – тоже теряя терпение, отвечал герр Швабб. – Чтобы понять это, достаточно просто взглянуть на вас.

– А! А! Взглянуть на меня! Точка зрения зависит от смотрящего, да! Единственно верным выводом при взгляде на меня является тот вывод, что мой метод работает, хоть он и не предотвращает смертельной опасности, которой всегда подвергаются все люди нашей профессии! Разумеется, кроме шарлатанов.

– Шарлатанов! – вскричал герр Швабб, отшатываясь.

– Да, шарлатанов. Тех, у кого все проходит гладко и строго по схеме.

– Ну уж это положим! – вмешалась госпожа Изольда, выбираясь из-за дивана. – Вы, мистер Питч, не можете так огульно обвинять все, кто…

– Леди, вас никто ни в чем не обвиняет, – раздраженно перебил ее толстяк. – Говоря откровенно, я не очень-то понимаю, зачем вы вообще здесь находитесь. Вот эти дамы – медиумы. – Он указал на Беату и Ширли, те уже пришли в себя, целиком оправившись, и с интересом наблюдали происходящее. – Господин Зимански и я… и… герр Швабб… мы в том или другом качестве являемся практикующими заклинателями духов. Но вы! Вы ведь обыкновенная гадалка! Вы никак не можете соответствовать целям нашего собрания, никак!

– Что вы себе позволяете! – разгневанно воскликнула госпожа Вайнштраумб, и выглядела она в этот момент поистине как вдовствующая императрица, которой представитель революционных масс, ворвавшись в царские покои, предложил показать сиськи.

– Господа, господа, ради бога, – попыталась вмешаться мадам Элоа, но никто не был расположен слушать мирные инициативы.

Беата Каменева не замедлила поддержать атаку мистера Питча и мстительно напустилась на старуху:

– Отвечайте по существу, госпожа Изольда, отвечайте по существу! Ваши театральные приемчики оставьте для клиентов.

– Это возмутительно! Возмутительно! – подала голос фрау Герта, и ее собачка залаяла вместе с ней. – Так нападать на почтенную женщину, как не стыдно!

– А! Миссис Швабб! – Мистер Питч словно ждал, когда она проявит себя. – Относительно вас тоже есть вопрос, весьма важный вопрос! Почему это вы всегда ездите со своим мужем?

– Важный? Скорее, странный это вопрос… – начала фрау Швабб, чье лицо вытянулось, как-будто ее уязвили до крайности глубоко.

– Нет-нет, ничуть не странный, отнюдь! Разве вы юные трепетные влюбленные, кои не в состоянии разлучиться ни на день? Ваша привязанность друг к другу столь велика? Или, может быть, напротив, вы опасаетесь отпускать мужа от себя, потому что считаете его привязанность недостаточно сильной? Или он нуждается в вашей помощи и не в состоянии без нее обойтись, как я не могу обойтись без моих Боба и Джека? А? А, какая же такая помощь может понадобиться от вас мистеру Шваббу – он ведь на вид такой здоровый мужчина, совершенно здоровый…

– Остановитесь, Питч, предупреждаю вас, остановитесь! – крикнул герр Густав, выбрасывая вперед руку в предостерегающем жесте.

– Вот это номер, – сказал Ладислав Зимански и присвистнул.

Беата вскинула на него глаза:

– Что еще за номер? Я ничего не поняла.

– Где уж вам, маленькая злобная дурочка, – четко выговаривая слова, произнесла госпожа Вайнштраумб.

– А я, кстати, уже слышала об этом раньше, сказала графиня Гейтская, опережая реакцию Беаты на реплику старухи. – От журналистки журнала «Вестник спирита», она делала со мной интервью. И мы так мило потом болтали, и она рассказала, что готовила статью про то, как обманывают на спиритических сеансах…

– Эта статья никогда не вышла! – взвизгнула (с лаем) фрау Швабб.

– Да, – простодушно подтвердила Ширли, – об этом она рассказала тоже, а также рассказала и почему статья не вышла.

– Ну и почему? – спросил Ладислав.

– Кто-то очень неплохо заработал, обманывая доверчивых простачков, – захихикал мистер Питч и все его жирное тело затряслось так, что кресло под ним стало вибрировать. – Очень неплохо, очень неплохо!

Возможно, в следующий момент герр Швабб бросился бы с кулаками на мистера Питча, а Боб и Джек стали бы его оттаскивать, а Ладислав и Ануй полезли бы их разнимать, а дамы кричали бы нестройным хором, но ворвавшаяся в комнату Кристина предотвратила реализацию этого весьма вероятного сценария.

Она подбежала к мадам Элоа и долго шептала ей на ухо, и все присутствующие напряженно замерли, тщетно пытаясь что-нибудь расслышать – даже Ширли Гейтская, находившаяся ближе всех к мадам Элоа, не смогла разобрать ни слова. Наконец, Кристина закончила шептать, выпрямилась и встала, сложив руки на переднике и выжидающе глядя на хозяйку. Та имела вид человек, которому приходится принимать быстрое решение в ситуации, вышедшей из-под контроля.

– Господа, – сказала она, – я вас настоятельно прошу всех сейчас же идти в павильон к озеру и провести эту ночь там всем вместе, не разлучаясь ни на минуту. Уверяю вас…

– Что? Почему? Что произошло? – заговорили все разом, но зычный голос герра Гкстава заставил всех умолкнуть.

– Я никуда не пойду, ни в какой павильон! – заявил он громкогласно. – Я прибыл сюда с определенной целью, я собираюсь ее достичь, и мне для этого не нужен никто из вас! Мадам Элоа, эзотерический спектр вашего дома будет восстановлен, как мы с вами условились, и я намерен заняться им прямо сейчас!

– Но герр Густав… – прижимая руки к груди, сказала мадам Элоа.

На что фрау Герта выпятила квадратный подбородок, взяла мужа под руку и направилась с ним к двери.

– Какой еще эзотерический спектр, что за черт? – спросил Ладислав, оглядывая присутствующих. Чета Швабб, никак не отреагировав, покинула столовую.

– Господа, я призываю вас к благоразумию, – снова начала мадам Элоа.

– В какие игры вы тут играете, милочка? – на сей раз ее перебила госпожа Изольда.

– О госпожа Вайнштраумб, разве вы не знаете, что герр Швабб имеет собственные формулировки для каждого действия? – отвечала мадам Элоа с видом оскорбленной невинности.

– Это правда, – будто бы про себя пробормотала старуха, задумчиво глядя поверх хозяйки.

– А знаете что! – выпалил Ладислав с вообдушевлением. – Мне идея нашего фрица нравится! Я принимаю его вызов. Мы с Беатой сами способны со всем управиться, вот увидите, мы утрем нос немчуре, да и не только им. Но уж тогда все плюшки наши, а вы поедете несолоно хлебавшись, по рукам?.. Ты же со мной, дорогая? – спохватившись, обратился он к Беате.

– Разумеется, дорогой, – ответила та, с вызовом глядя на графиню Гейтскую.

– Плохая идея, господин Зимански! – воскликнула мадам Элоа. – Послушайте меня…

– А может быть, вы просто им подыгрываете? – прищурилась Беата.

– Ни в коем случае, как можно!

– Ну так и беспокоиться нечего – ваш призрак не страшнее любого другого, уж мне-то вы можете поверить… Только если мы одни сделаем дело, то и весь куш наш.

– Само собой! – сказал Ладислав, подавая ей руку. – Мы дадим вам знать, когда закончим, – проронил он, проходя мимо мадам Элоа.

– А скорее всего, вы сами узнаете , когда все кончится, – добавила Беата. У дверей она остановилась. – Кстати. Этот немецкий господин собирается колдовать в башне, так?

– Полагаю, что так, – отозвалась мадам Элоа.

Беата постояла в задумчивости.

– Мы выберем комнату по своему разумению, – сказала она. – Может быть, эту, мне надо решить. Позаботьтесь освободить ее, пока мы готовимся.

– Значит, меня вы совсем не принимаете в расчет! – воскликнул мистер Питч.

– Пусть идут, – подала голос Ширли Гейтская, и, должно быть, впервые в жизни ей удалось изобразить царственное мановение руки. – Посмотрим, кто тут медиум. Я к вашим услугам, мистер Питч, если пожелаете.

– Нет, это все не для меня, – пробормотала старуха Вайнштраумб и ни на кого не глядя направилась к выходу. Она оттеснила замешкавшихся поляков и без дальнейших комментариев покинула комнату. Беата и Ладислав вышли сразу за ней.

– Идемте ко мне, мистер Питч, – сказала Графиня Гейтская, поднимаясь с дивана. – Там уже все подготовлено. Я, знаете ли, всегда держу помещение наготове. Мадам хозяйка в этот раз прекрасно позаботилась о том, чтобы все было на своих местах, – и она кивнула мадам Элоа. Та, похоже, оставила попытки удержать постояльцев от их намерений. Она молча стояла с опущенныит руками и непроницаемым лицом.

– Боб! Джек! Поехали, – коротко приказал мистер Питч.

Оставшись в столовой с Кристиной и Ануем, мадам Элоа расслабленно прошлась до окна и обратно.

– Что ж, ребята, – сказал она, – самое время нам удалиться.

– Все идет по плану, да? – спросил Ануй.

– И даже лучше, – ответила мадам Элоа. Взглянув на стол, где посуда валялась в беспорядке, с грустью посмотрев на пол, на осколки, она покачала головой: – Теперь придется менять весь сервиз.

– А я говорила, что нам нужна посуда металлическая или деревянная, – сказала Кристина.

– Деревянная! – фыркнула мадам Элоа. – У нас тут не придорожный трактир, чтобы держать деревянные тарелки.

– Это уж точно, – сказал Ануй и рассмеялся.

– Нечего болтать! – прикрикнула на него хозяйка и, бросив взгляд в окно, прибавила: – Идемте, пока не стемнело совсем… Ануй, ты проверил – и тележка, и пони, Жослен все сделал, как надо?

– Тележку смазал, Помпона перековал, – бодро доложил Ануй.

– В павильоне всего в достатке? – обратилась мадам к Кристине.

– О да, – отвечала та, – я отнесла туда еще корзину, пока «бегала за нашатырем», – при этих словах она заговорщически подвигала телом.

– Вот и отлично, – похвалила ее хозяйка, после чего все трое ушли из столовой. В наступающей темноте они покинули гостиницу, их силуэты исчезающе удалялись по дорожке, ведущей в сторону озера, туда, где стоял павильон, где можно было в тепле и уюте провести ночь, спокойную ночь, полную той неги, которую дарует ощущение безопасности, многократно усиленное знанием, что стены павильона защищают от опасности гораздо более неприятной, чем дождь с грозой и ветром. О, с каким благостным чувством эти трое уходили от здания гостиницы – так покидают полный смертельного кошмара дом, зная, что ужас останется запертый там, он не сможет вырваться и последовать за уходящими, и даже не захочет. Можно будет ночь напролет наслаждаться ласковой постелью, пока в полумиле от милого гнездышка происходит неотвратимое и неизбежное, с криками и воплями, с погружением в хаос и безумие, с метаниями в кровавом угаре, отчаянными попытками, обреченными на неудачу, надеждой, которую без жалости отбирают по кусочку – вместе с плотью живой – пока от нее ничего не останется, как от плоти, ни кусочка. Только избежавшее такого, не чего-то похожего, а именно такого, существо способно было бы понять чувство Кристины, Ануя и мадам Элоа, покидавших в тот вечер свою гостиницу. Да вот только ни одному живому существу до сих пор ничего подобного не удавалось, и каким бы одаренным медиумом, спиритом или духовидцем вы бы не являлись, попав в капкан «Элоа», вы были обречены.

Госпожа Изольда – старуха Вайнштраумб – догадалась слишком поздно. Она смотрела из окна своего номера, как удаляются мадам Элоа со служащими, и ее рука медленно поднималась, касаясь груди, шеи, рта, прижималась ко рту, удерживая крик. Потому что кричать было ни в коем случае нельзя. Она было направилась к шкафу, возле которого стоял раскрытым гигантские ее саквояж, но махнула рукой, взяла с каминной полки дамскую сумлчку и вышла в коридор. Прислушалась. Из номера напротив не доносилось ни звука. Но проходя к центральной лестнице мимо соседней комнаты, госпожа Изольда услыхала глухое бормотание двух голосов, мужского и женского. Это как-будто подстегнуло ее и так быстро, как только были способны старые высохшие ноги, она заспешила вниз, к выходу. Стеклянная дверь была заперта. Не имело смысла разбивать стекло – решетчатый переплет сам по себе являлся преградой. Старуха постояла немного, подумав, а потом засеменила а сторону кухни. Но и заднюю дверь она обнаружила закрытой на замок. Может быть, она смогла бы открыть окно, не будь ее руки так слабы; возможно, тогда удалось бы выбраться из гостиницы, будь госпожа Изольда хоть немного моложе и сильнее… Но старая гадалка была слишком дряхлой – ей не хватило сил даже достаточно громко закричать от ужаса, когда Боб и Джек, войдя в кухню, одинаково деловитые, с белыми манишками под черными пиджаками, с одинаковыми круглыми головами и одинаково сумасшедшими глазами, и в их одинаковых руках были совершенно идентичные ножи-хлеборезы, когда Боб и Джек крепко взяли ее под руки, каждый со своей стороны, и повлекли прочь из кухни обратно в вестибюль, по дороге ударяя ее ножами – находившийся справа Боб бил в левый бок, а державший старуху под левую руку Джек вонзал свой нож под правое ребро, и сначала у них получалось неловко, они лишь рвали одежду да царапали до крови бедную старуху, захлебнувшуюся смертным страхом, отчего из ее черного рта, отделанного блестящими фарфоровыми зубами рта вырывались скрипучие хрипы вместо пронзительного вопля. Но очень скоро близнецы наловчились, и с каждым новым ударом широкие длинные лезвия вонзались в тело все глубже, и Боб издал победный крик, когда ему удалось загнать свой нож в Изольду по самую рукоятку, – впрочем, к тому моменту она была уже мертва.

Они бросили труп на лестнице, поднимаясь по ней и пересмеиваясь скрежещущими смешками, – они направлялись в башенный люкс.

Круглая комната с занавешенными портьерами окнами освещалась двумя десятками свечей, расставленных по одной здесь и там. В центре стоял тот самый стол, наличие которого столь важно было для герра Густава Швабба, – это был большой круглый стол красного дерева с отверстием посреди столешницы с белой разметкой неясного назначения и четырьмя сложными символами, сделанными золоченой инкрустацией и предназначенными для ориентации в ином измерении, куда герр Густав прямо сейчас силился отправить свою жену. На полу в стороне валялась пегая собачка со свернутой шеей, вокруг нее – рассыпавшаяся колода таро, рядом – бронзовый подсвечник. Слегка шевелились портьеры на окнах и подрагивало пламя свечей. Лицо фрау Герты, крепко прижатой к столу навалившимся на нее супругом, искажала агония: длинная квадратная челюсть отвисла, язык далеко высунулся изо рта, посиневшие щеки ввалились, а блеклые серые глаза, стекленея, вываливались из орбит. Герр Швабб плотно обхватил пальцами шею фрау Герты и давил отчаянно, с бешеным гневом глядя на все еще живую жертву. Он не повернул головы, когда на пороге появились Боб и Джеек, и те остановились в дверях и смотрели, как муж душит жену. Когда же глаза ее остановились, и дыхание навсегда прервалось, герр Густав медленно, будто через силу, выпрямился и, оправляя одежду, повернулся к братьям. Его длинный рот приоткрылся, кончик языка промелькнул вдоль верхней губы, и он сказал каким-то ненатуральным, не совим, похожим на птичий крик голосом:

– Есть еще кое-что, чем нам надлежит заняться, господа.

Он не сразу понял намерение близнецов и, неверно растолковав их движение вперед, сокрушенно покачал головой, как-будто сетуя на тупость подручных. Но уже в следующую секунду ужасная догадка осенила его, и лицо исказилось; он метнулся назад, поднимая руки и ставя ладони вертикально – о, как возмечтал он, чтобы его ладони вдруг коснулись бы волшебным образом возникшей перед ними стены, о, пусть бы она возникла, прозрачная преграда между ним, таким импозантным герром Густавом Шваббом и этими круглоголовыми круглоглазыми некрасивыми крепышами! – они, как удвоенное желание убийства, медленно надвигались, и длинные лезвия ножей чернели в их руках. Тело фрау Герты соскользнуло со стола, с мягким стуком свалилось под ноги братьям, перевернувшись на бок; Боб и Джек без заминки перешагнули через него, двигаясь совершенно синхронно, словно репетировали, готовясь к этому свершению.

– Нет! Нет! – крикнул герр Густав, отступая. – Ребята, опомнитесь, это же я, у нас был уговор!

Боб и Джек снова издали свои сдавленно-скрежещущие смешки.

– Уговор… уговор… – заговорили их рты надтреснутыми голосами: – Уговор… недействителен… Правда, Боб? Правда, Джек!

Они несли ножи, точно жезлы на параде, вертикально, и кровь госпожи Изольды натекла с черных лезвий на их руки, так что кулаки братьев были испещрены капельками и потеками.

– Не… убегай… не… беги… полковнику… не к лицу… бегать…

– Откуда вы знаете, что я был полковником? – вскричал герр Густав и заметался по комнате. – Это Питч сказал вам?.. Что он дал вам? Я дам больше!.. Черт!.. Остановитесь! Давайте лучше убьем этого пройдоху! Питча! Проклятье! – Герр Швабб швырнул в близнецов тяжелым стулом и сделал попытку прорваться к двери. Но близнецы, уклонившись от стула, настигли полковника, и через минуту он валялся рядом с женой, глядя своими застывшими светло-голубыми глазами в ее застывшие серые глазки. Кровакое пятно плавно разросталось на его белой накрахмаленной груди.

Боб и Джек, остановившись над трупами, все с тем же противным, словно механическим, хихиканьем скрестили свои ножи.

– Вниз… брат… вниз… ждут там… ждут…

Они вышли на лестницу и сразу услышали доносившийся снизу женский смех – легкий и заливистый, как птичья трель, – и женский голос, более низкий, тягучий, который что-то говорил той, что смеялась. Это пани Беата, закрыв дверь номера, где остался, уже навсегда, красавчик Ладислав, – ах, какой дурачок! – не могла не расхохотаться, и смеялась, и смеялась, так он напоследок ее насмешил своим глупым выражением лица – ну какой же дурак! Надо было ту отравленную свечу, приготовленную им для нее, засунуть ему поглубже… и поджечь! Беата, чуть поумерившись, расхохоталась снова и привалилась к дверному косяку, трясясь от смеха.

Из своего номера, вытирая руки платком, вышла графиня Гейтская с брезгливым выражением лица.

– У тебя все вышло забавно? Поздравляю, – сказала она подруге недовольным тоном. – У моего борова череп был крепкий, как чугунный котел. Я вся забрызгалась, – и Ширли опустила голову, рассматривая кровавые паутинки и капельки на декольте, и лифе, и ниже, по всему платью, до подола… – Ну правда, хорош ржать.

– Ой не могу, – простонала Беата, раскачиваясь из стороны в сторону. Широкий черный пеньюар на ней распахнулся, открывая безупречно-голое тело, ладное и гибкое, как у животного, и как животное, чувствующее себя с своей наготе абсолютно свободно.

– Ты в своем репертуаре, – делая руками непринужденно-неприличный жест, заметила Ширли. – Трахнула его напоследок, да?

Беата затрясла головой и выдавила сквозь смех:

– Еще как! Хочешь… взглянуть?

Графиня с сомнением покачала головой, поджав губы, но еще раз посмотрев на товарку, согласилась зайти в ее номер, и Беата открыла для нее дверь, распахнула натежь. Ширли заглянула внутрь.

В комнате на большой двуспальной кровати помещалось мертвое тело Ладислава Зимански в такой замысловатой позе, что увидев ее, Ширли вскрикнула в изумлении.

– Это как же тебе удалось таким манером его оприходовать? – воскликнула она. – И… что это у него из задницы торчит?

– А ты подойди поближе, – сказала Беата и снова задрожала от приступа хохотаю

– Спасибочки, не хочу, – ответила Ширли и закрыла дверь. – Меня, знаешь ли, все еще тошнит от голых мужиков… Удивляюсь я на тебя – как не пропала охота?

Беата перестала, наконец, смеяться, и махнула рукой:

– А мне нравится это дело, у меня внутри все время так и зудит, – сказала она.

– Нимфоманка ты, – сморщив нос, сказала Ширли. – А я как вспомню, так прямо выворачивает… Ты бы оделась, что ли.

– Зачем?

– Так останешься?

– До утра еще далеко, – лукаво улыбаясь, ответила Беата.

– Слышишь, спускаются.

– Вот именно!

– О-о! – выдохнула Ширли и повертела головой то ли удивленно, то ли осуждающе.

Боб и Джек появились в коридоре и направились к женщинам.

– Ну, кто из вас кто? – задорно крикнула Беата и схватила за грудки первого приблизившегося к ней.

Она не глядя надавила правой рукой на дверь, двумя пальцами левой удерживая кого-то из близнецов за рубашку, и медленно потянула его на себя, отходя в комнату. Мужчина шел за ней, как бычок на веревочке, и войдя в номер, закрыл его. Ширли довольно мрачно наблюдала эту сцену. Оставшись в коридоре с другим близнецом, который выжидающе смотрел на нее, графиня тяжело вздохнула, как перед нелюбимой работой, что невозможно отложить и, мельком взглянув на него, сказала:

– Что ж, пошли.

Они направились в номер Ширли. У самой двери она вдруг обернулась:

– Дай-ка мне свой нож на минутку.

Боб-или-Джек похлопал круглыми глазами и протянул нож Ширли. Она со вниманием разглядывала длинное окровавленное лезвие, наклонив голову, и внезапно ударила мужчину точно в основание шеи, сбоку – нож почти наполовину вошел в плоть. Близнец рухнул, как сбитая кегля, но был еще жив и, лежа на боку, страшно косил глазами, пытаясь посмотреть на Ширли. Она же равнодушно вытащила нож из его шеи, не сделав никакого движения, чтобы уклониться от ударившей вверх кровавой струи, и отправилась обратно к номеру Беаты.

Твердым шагом, не медленно, но и не ускоряясь, она зашла в комнату, разумеется, без стука, и сразу направилась к столу, возле которого спиной ко входу стоял Боб-или-Джек со спущенными штанами и на котором, распахнув пеньюар так, что он на манер скатерти свешивался к полу, лежала голая Беата с задранными ногами. Ширли воткнула нож близнецу в шею – так же, как она сделала это с его братом. Но, ударив, она не выпустила рукоятку, а слегка повернув, вынула лезвие. Схватив жертву за плечи, она рывком отбросила тело в сторону и, убрав его таким образом с дороги, напала на Беату. Та оказалась проворной и мгновенно скатилась со стола, так что нож ударил в столешницу. Беата вскочила на ноги, каким-то чудом не запутавшись в пеньюаре, и закружила по комнате, одновременно удерживая в поле зрения графиню Гейтскую и пытаясь найти какое-нибудь оружие для защиты. Нападение Ширли она восприняла так, словно это была не то, чтобы ожидаемая, но вроде естественная, неудивительная, вещь, – Беата не увещевала, не совестила, не протестовала; она двигалась молча, как кошка, наблюдая за противницей.

Промахнувшись, Ширли с досадой обернулась к ней от стола и включилась в плавный танец смерти. В том, как они кружили, видна была привычка к поножовщине, и теперь, когда Ширли перестала пытаться гармонизировать свои жесты и походку с доставшимся ей по недоразумению титулом, ее дородное тело, вернувшееся к своей природе, обрело то своеобразное очарование, каким всегда обладает самобытная целостность, даже если она чужда морали, красоте и нравственности.

В какой-то момент Беата оказалась зажатой в углу. Ширли бросилась вперед, но милая бестия ловко выдвинула ей на дорогу стоявшее рядом кресло и под его прикрытием вывернулась из ловушки. Ширли не успела остановиться, налетела на кресло, упала на него, ударилась подбородком о спинку и чуть не выронила нож. Беата, словно летя на черных крыльях, перенеслась на другую сторону комнаты – туда, где стояла кровать (на которой корчился труп Ладислава). Она бросилась к прикроватной тумбочке и дернула за ручку выдвижной ящик. Но торопясь достать сокрытое в нем, дернула слишком сильно – ящичек проскользнул по пазам и выпал из тумбочки, а из него на пол, отлетев метра на два, выпал маленький блестящий пистолет. Обе женщины поспешили к оружию. Но Ширли не сообразила вовремя, что надо бы ей освободить занятую ножом правую руку, и хотя она опередила запутавшуюся (наконец) в пеньюаре Беату, она замешкалась, пытаясь сначала подхватить пистолет левой рукой, затем бросая нож и протягивая правую, и пусть заминка длилась доли секунды, этого хватило Беате, чтобы допрыгнуть и буквально из-под руки Ширли выхватить пистолет, и еще даже не подняв его, она нажала на курок в первый раз. Пуля куда-то попала графине, та взвыла, отпрянула. Беата выпрямилась, выпрямила руку с пистолетом, повернулась боком, как заправский дуэлянт и выстрелила еще трижды, попадая последовательно в живот, в грудь и в голову Ширли – прямо в поросячье личико с двойным подбородком, круглыми щеками-булочками и вздернутым круглым носом; все это превратилось в кроваво-белесые лохмотья, и посреди безобразного месива сверкнул, угасая, уцелевший глаз. Толстая ширли распласталась на ковре и умерла. Беата зачем-то заглянула в дуло пистолета, постояла немного, отдыхая, и пошла к двери. По дороге она бросила взгляд на кровать и опять не удержалась, чтобы не хихикнуть при виде скрюченного тела Ладислава.

Она притворила за собой дверь, осмотрелась и, напевая что-то негромким, но зврнким голоском, двинулась к центральной лестнице. Там, на красной ковровой дорожке, так тщательно вычищенной утром, лицом вниз валялась старая госпожа Изольда. Ноги ее лежали выше головы, многослойная юбка парадного платья высоко задралась, открывая длинные кружевные панталоны. Беата, высокомерно усмехаясь, спускалась по лестнице, когда… то ли подвернулась ее ножка в домашней туфельке на каблучке, то ли она, столь довольная собой, не уследила за ступенями и случайно пропустила одну, из-за чего потеряла равновесие, то ли (хоть это и совсем уж невероятно) высохшая рука госпожи Вайнштраумб шевельнулась, выползла из-под вороха тряпья и обхватила тонкую лодыжку Беаты – совсем слабо и на краткое мгновенье, но и того хватило, чтобы маленькая пани запнулась, завалилась вперед и кувырком полетела вниз, ее белое тело так и мелькало в черной ткани пеньюара. Она набрала порядочный разгон и докатилась почти до центра вестибюля. Там она замерла, лежа навзничь с раскинутыми руками и ногами, левая неестественно вывернулась.

Беата пришла в себя, попыталась приподнять голову, застонала и снова уронила ее, стукнувшись затылком. Она попробовала пошевелить конечностями, но это лишь исторгло новые стоны. Беата не могла двигаться. Ей было больно, страшно, обидно. Но она была жива, а значит, жива была ее надежда дождаться утра – ведь придут же сюда утром мадам Элоа и ее работники. Они придут, обнаружат пани Беату, окружат ее заботой, позовут врачей и все станет хорошо… вот только как же еще, должно быть, далеко до утра! Но зато тогда (нет худа без добра) она сможет всехубедить, что упала в самом начале бойни и, разумеется не принимала участия ни в чем таком — какой ужас! Кто все это здесь начал? Ах, я не знаю, они все словно сошли с ума, набросились друг на друга… да и на меня тоже, и я, убегая, упала с лестницы. Почему меня не добили? Но я не знаю, я ничего не знаю, я ведь потеряла сознание. Почему рядом со мной лежит пистолет, из которого застрелили графиню Гейтскую? Вероятно, убийца бросил его здесь. А как же он… А что же он… Нет, мадам, это совершенно невозможно, ни на чьих больше руках не осталось следов пороха. О черт, черт! И Беата снова застонала – но на этот раз от осознания того, что ситуация может оказаться безвыходной. Нет-нет, господа, я ничего не знаю, я ведь потеряла сознание… Что это за шум, как-будто сильный ветер гуляет по коридорам, двигая тумбы и картины, качая люстры? Вот и вестибюльная люстра закачала всеми подвесками, начала раскачиваться, теперь уже совершенно точно, сначала можно было подумать, что легкие покачивания только мерещатся, но сейчас она раскачивается, как маятник, явно, отчетливо, из стороны в сторону, вправо, влево, хотя, может быть, это по-прежнему только кажется из-за сотрясения мозга; что-нибудь там в голове встало не на то место… Шаги! Это точно шаги, и они приближаются, они рядом, они здесь, но невозможно повернуть голову, чтобы посмотреть, кто же это. Помогите, помогите же, почему молчание, почему тишина, были же шаги, были же, или тоже померещилось – все перемешалось в голове. Вот опять и шум, и шаги, и как-будто шепот… со всех сторон, со всех сторон… голоса громче… невыносимый шум… голова сейчас взорвется… тише! тише! Обступили. Умолкли. Теперь видно всех. Как странно – они же мертвы, должны быть мертвы, почему же они стоят здесь и смотрят, особенно этот противный, мерзкий толстяк, у него и головы-то почти нет, как он может смотреть, и Ширли подружка закадычная, таращится единственным глазиком из кровавого теста, почему он яркий, слепит, белый свет застит, белая пелена, укрывает мозг, от затылка ко лбу, она медленно разворачивается, укутывая мозг, как цветочную лужайку от мороза, была у мамы такая красивая клумба… лаванда… фиалки… лаванда… фиалки… ла…

И Беата умерла.

4. Мадам Элоа завершает хлопоты и ложится спать

Утро распускалось, как цветок.

Когда солнце, будто лаком, покрыло золотистым светом сгустившиеся краски, на дорожке, ведущей от озерного павильона к гостинице, показалась вся компания во главе с мадам Элоа. Жослен вел под уздцы пони Помпона, запряженного в тележку. По другую сторону от лошадки шла, широко шагая, Кристина. Позади тележки шагал Ануй, светло улыбавшийся утру. Все четверо были в рабочей одежде, а в тележке лежали лопаты и заступы. Они оставили Помпона без привязи (уж на кого-на кого, а на него можно было положиться, он от работы никогда не бегает) и вошли в дом. Помпон же спокойно стоял себе, потихоньку прядал ушами, водил время от времени головой, переминался с ноги на ногу, но тележку с места ни на сантиметр не сдвинул… ну ладно, на сантиметр, может быть, и сдвинул, но ведь для Жослена и Ануя, которые вынесли из дома первый труп, труп Беаты, это никакого значения не имело. Они уложили голое тело в тележку и отправились за следующим.

– Идите сюда! – позвала Кристина с площадки второго этажа.

Поднимаясь, Ануй притормозил возле госпожи Изольды.

– Эй! А эту, что ли, не трогать пока? – спросил он Кристину, но та хмыкнула неопределенно, пожала плечом и отправилась в номер мистера Питча.

Ануй переглянулся с Жосленом, они кивнули друг другу и, подхватив старуху под коленки и за плечи, вынесли ее из гостиницы.

– Ну где вы там? – прокатился по коридору нетерпеливый голос мадам Элоа. Однако ей пришлось еще несколько раз окликнуть помощников, пока они, вернувшись с улицы, услыхали ее и поторопились на зов.

Они нашли хозяйку очень раздраженной. Она расхаживала по комнате, инспектируя урон, и качала головой с выражением сердитым и озабоченным. Ее злило, что придется выбросить прикроватную портьеру, совсем почти новую; что добрую часть настенной обивки придется менять; ее заботила необходимость лезть на высокий потолок, чтобы отчистить его и люстру, основательно забрызганные кровью и мозгами мистера Питча. Ах, тот, кто расправлялся с ним, был крайне неаккуратен!

Кристина тем временем уже начала снимать полог.

– Вытаскивать его из кресла? – спросил Ануй.

– За каким чертом, – срывая зло, отвечала мадам Элоа, – вези так. Жослен, принеси мне стремянку.

– А быстро на этот раз управились, – заметила Кристина, когда мужчины ушли. – Честно, я в ваш план не поверила, но теперь прямо снимаю шляпу! Это как же вы умеете такое дело сладить, уму не постижимо… Только вот интересно, кто же кого порешил.

Кристина любила болтать во время работы. А мадам Элоа не любила, поэтому отвечала неохотно:

– Совсем неинтересно.

– Что вы, мадам, интересно страсть как! Хорошо бы на будущее поставить камеры. А то получается, что мы с ребятами только зря колыхаем воздух, делая предположения, кто кого пристукнет. С камерами мы могли бы проверять свои предположения… Да! Мы бы тогда могли делать ставки!

Жослен принес лестницу и удалился. Мадам Элоа, подготовив все необходимое, вскарабкалась по ней и принялась очищать потолок. Кристина созерцала испачканную обивку.

– Вообще-то, – сказала она, задумчиво водя пальчиком по губам, – здесь можно попробовать то новое средство…

– Ты думаешь? – живот откликнулась хозяйка.

– Ну да. Чем мы рискуем? Оторвать и выбросить всегда успеем.

– Хорошо бы помогло, – пробормотала мадам Элоа. – А то зря время потеряем.

– Я сейчас, – и Кристина отправилась за чудо-средством. Отсутствовала она недолго и, вернувшись, энергично принялась спасать обивку.

– Ну что? – спустя немного времени спросила мадам Элоа.

– Вроде получается. – ответила Кристина и снова вернулась к волновавшей ее теме: – И как это все-таки всегда так получается, что никого в живых не остается? Нынче у нас какой, получается, раз — третий, четвертый?..

Мадам Элоа молчала.

– Ну хорошо, в прошлый раз двое умудрились одновременно выстрелить друг в друга. Потом, помню, был еще смешной случай, когда кого-то придавило шкафом…

– Сервантом, – со вздохом поправила хозяйка. – столько посуды пропало. И еще бутылки с коллекционным вином.

– Те, которые остались от господина Элоа? – сочувственно, с пониманием спросила Кристина.

– Ага.

– Знатный был винодел! И такой мастер!

– Только вот совсем не следил за здоровьем, – печально сказала мадам Элоа. – И осталась я вдовой до срока.

Этот диалог всегда повторялся с незначительными вариациями, когда речь заходила о покойном мсье Элоа. Кристина привычно выдержала паузу, дань скорби.

– Но он вам и отличный оставил бизнес, – заметила она потом, зная, что мадам Элоа нуждается в оправдании мужа. – Все придумал и успел подготовить. Да как сделал-то! Гений! Уж на что я живу тут безвыездно, а и то готова поверить в существование наших призраков! Вот буквально два дня назад. Приношу я завтрак мадемуазель Кармонд, отдергиваю штору, поворачиваюсь – а штора сама собой отъезжает обратно. Я ее сюда, а она туда, я сюда, она туда. Уже мадемуазель проснулась, села на постели, смотрит, как я со шторой бьюсь, и хохочет. Я, уж простите, психанула да как дерну! И прямо чувствую, как что-то держит занавеску сверху и тянет у меня из рук. Ну, я кричу, как вы учили: идите-ка лучше помогите мадам. И, представляете, меня как-будто кто-то за подбородок взял и потрепал. Как это можно было устроить, я не понимаю. Да и на гардине ведь совсем никаких приспособлений не заметно. И, главное, все время что-то новенькое открывается. Как он так умудрился всю гостиницу опутать своими придумками – непостижимо! Вплоть до каминных статуэток…

– Да-а, он был большой выдумщик, – растроганно сказала мадам Элоа.

Они помолчали, занимаясь каждая своим участком.

– Вот я иногда думаю, – опять начала Кристина, попутно любуясь результатами своей работы (новое средство отлично справлялось), – сколько уж к нас людей приезжает разных, чтобы с нашими призраками пожить, и ведь никто ни разу не заподозрил подвоха, – а люди-то самые разные. И вы знаете, мадам, такие среди них попадаются засранцы недоверчивые, похуже любого медиума будут! Но вы почему-то их совсем не опасаетесь.

– А чего их опасаться, – ответила мадам Элоа, – Тут всякий скажет, что на чужой роток не накинешь платок. Начнет такой трепать – был, дескать, в знаменитой гостинице с призраками, видел то и то, думаю так-то и так-то, и только рекламу нам сделает, даже если наврет с три короба, что все наши хитрости разгадал. Все-не все, а кто-то из его знакомцев точно приедет сюда, чтобы тоже умищем блеснуть, свое мнение составить. Другое дело – профессионалы. Коли медиум скажет, что никого тут нету, его послушают. Здесь совсем иная тема. Ему не надо искать автоматику, предъявлять фотографии и прочие доказательства, от него никто этого не попросит. Он либо чувствует, либо не чувствует. Да мы уж сто раз про это говорили. Любишь ты из пустого в порожнее переливать.

– Люблю, – согласилась Кристина. – И гостиницу нашу страшно люблю. Прямо за душу она меня держит. В город по делам уехать отсюда – и то мука. Как подумаю, что может она закрыться, и заберут меня, кровь стынет. Ей-богу!

– Верю, дорогая моя, верю. Волшебное место, слов нет. Я сама как почувствовала это с первого момента тридцать лет назад, так и продолжаю ощущать каждое мгновение до сего дня. А иначе бы… – она умолкла, не договорив, но Кристина, кажется, и так поняла ее.

– Трудненько вам приходится, ужас как, – закивала она. – Я прямо не постигаю, как это вам удается собирать со всего света колдунов с духовидцами, всяких медиумов да спиритов, да прочую нечисть, и составлять так компашки, чтобы они все друг против друга были. Так все здорово рассчитывать! Да вам бы в правительстве быть за главную, честное слово, мадам!

– Тут, моя девочка, большая подготовительная работа проделывается, очень большая.

– Это понятно. Конечно. Не зря же они к нам поначалу по одиночке приезжают. Только я что хотела… просить, мадам. Может такое случиться, что когда-нибудь вы и меня начнете учить этой премудрости? Очень бы мне хотелось попробовать!

На сей раз мадам отвечала ей строго:

– Перестань! Ты не знаешь, о чем говоришь!

Кристина не возражала, только вздохнула и съехала с темы

– Как вы думаете, мадам, скоро их приедут искать на этот раз?

– Может быть, и вовсе не приедут, – ответила мадам, равнодушно пожимая плечами. – Помнишь, как-то, было дело, не приезжали.

– Ой, да то были индусы какие-то, и еще австралийцы, что ли, кому до них дело есть!

– Ай-яй-яй, Кристина.

– Ну а что, правда же. Кстати! Можно я что-нибудь из вещей Беаты возьму? У нее наверняка масса хорошенького, что мне подойдет.

Мадам Элоа с сомнением посмотрела на нее.

– Да будет вам, я ведь брала раньше.

– Что? А! Да это пожалуйста. Я вот думала, не заменить ли плафон на люстре, а то трещинка на нем. Маленькая пока, но вдруг дальше пойдет… развалится.

Так, переговариваясь и молча, женщины трудились до самого вечера, уничтожая следы кровавой бойни, а затем и все детали пребывания в гостинице тех гостей, которых никогда не должны были обнаружить. Их бесследное исчезновение, возможно, и свяжут как-то с «Элоа», – наверное, кто-нибудь из них, если не все, извещали знакомых и родню, куда намерены отправиться, – вот только никто ничего не найдет ни в гостинице, ни в ее окрестностях, так уж все устроено. И опять понаедут журналисты, станут протягивать микрофоны, а мадам Элоа будет им улыбаться: «Не мне судить, господа, есть здесь призраки или нет».

За окошком смеркалось, когда мадам Элоа, отужинав в компании своих служащих, вернулась в спальню, куда не заходила почти двое суток.

Она устало опустилась на кровать и довольно долго сидела, поникнув плечами, глядя в окно на угасающий день, на то, как шевелятся листья виноградной лозы, оплетавшей окно. Ей вспоминался прошедший ужин, – расслабленные мысли непроизвольно возвращались к различным его эпизодам.

Этим вечером они ужинали в гостевой столовой, как всегда делали, когда гостиница пустовала, а пустовала она единственно после, выражаясь словами Жослена, «большой разборки». После устранения всех ее последствий они вместе готовили для себя что-нибудь особенное – сегодня это было жаркое с трюфельным соусом, сырный пирог и карамельный торт. Казалось совершенно естественным стремление побаловать себя после столь тяжелой и скучной работы, обремененной к тому же вынужденным постом: строго говоря, последний раз они ели нормально в утро того дня, когда ожидались гости; ужин и завтрак в озерном павильоне были весьма сдержанные – бог его знает, почему так повелось, Ануй подозревал, что мадам Элоа нарочно морит их голодом в такие дни, только никак не мог ни понять, ни придумать причины. Но уж по окончании трудов вознаграждались они сполна, и на прекрасное вино мадам Элоа не скупилась. В гостевой столовой зажигались изысканные светильники муренового стекла, они освещали своим лунным светом богатую сервировку и всякое изобилие; блики падали на оживленные довольные лица трапезничающих, которые с больше, чем когда-либо, готовностью обменивались улыбками и любезностями. Подкладывая друг другу лакомые кусочки, они нахваливали свою работу и свою гостиницу. Но разумеется, разговор касался и прошедших событий – касался легко, поддерживался без неловкости, обрывался без сожаления, как это бывает в компании близких людей, между собой во всем согласных.

– Никогда мне не понять, – сказал простак Жослен, – как люди могут ненавидеть другого до такой дикости. Знаете, как убили чернявого красавчика?

– Поляка, что ли? – уточнила Кристина.

– Ну, того, который приехал с фигуристой фифой. Он поляк был?

– Да и она полячка.

– Не знал. Так вот ему в зад засунули отравленную свечку.

– Иди ты.

– Ага. Я все боялся, что Помпон как-нибудь ненароком дотянется до нее… или до него. Укусит там или оближет. Мало ли, может, он весь проядился, отравит лошадку к лешему.

Ануй, усмехаясь, качал головой и говорил абсолютно беззлобно:

– Ну и упертый ты пень, Жослен. Ведь я тебе еще тогда объяснял, почему это невозможно. Убедить его в чем-нибудь, – обратился он к женщинам, – все равно, что доказать спириту невозможность призраков. А знаете, почему им нельзя доказать, что призраков не существует? А потому, что они это знают лучше всех! – и Ануй радостно рассмеялся.

– Ты думаешь? – удивился Жослен.

– В самом деле, Ануй! – сказала Кристина. – Так получается, они сюда собираются… для чего? Я что-то запуталась.

– Ясно, для шантажа, – отвечал Ануй. – Ты подумай. Гостиница «Элоа» всему свету известна как гостиница с дружелюбными привидениями. Может быть, какая-то часть гостей и относится скептически, подозревают, что все как-то подстроено, но за руку нас никто никогда не ловил, так что догадка остается догадкой, а слово неверующего – против слова верующего. А представь себе, если кто-то авторитетный в этой области во всеуслышанье заявит, что никакого контакта не произошло и вообще гостиница «Элоа» в смысле призраков ничем не отличается от всех других гостиниц. А? Что станет с нашим местом?

– Так ты думаешь, они с самого начала знают, что никаких призраков здесь нет?

– Ну а то! Совершенно точно знают, даю голову на отсечение.

– Вообще-то не всегда, – вмешалась мадам Элоа. – Скажем вот, мистер Питч, который был инвалид в кресле, он имел такую внушаемость, что и сам себя мог уверить в чем угодно, и любой другой мог его в чем угодно убедить. Причем у него была замечательная способность строить целые сюжет, вплетая деталь за деталью. Знаете, он ведь когда нанес нам пробный визит, то сосчитал всех наших призраков, всем дал имена и для каждого сочинил историю, и все это на основании знаков. То есть строгих фактов, конечно.

– Ух ты, это как? – спросил Ануй.

– Ну, например, в башенном люксе у нас, по его версии, живет призрак горничной, потому что шевелились перья на пипидастре, когда он заклинал. Звали ее Фанни, потому что шнурок от звонка запутался, когда мистер Питч хотел позвонить. А умерла она, выбросившись из окна, потому что стекло запотело, когда он приблизился.

– Вот дает! – присвистнул Жослен и приложился к стакану.

– Да, – продолжала мадам Элоа и тень задумчивости осенила ее лицо. – А вот старая Изольда действительно могла кое-то. Не по части привидений, но гадалка она была первоклассная.

– У-у, что же вы раньше не сказали, – обиженно протянула Кристина.

– Потому и не сказала, – ответила мадам Элоа, – чтобы она по тебе не догадалась раньше времени, что для них здесь ловушка.

– А чего ж она полезла к привидениям, не ее же специальность? – спросил Ануй.

Мадам Элоа пожала плечами.

– Решила расширить ассортимент услуг. Хотя я, откровенно говоря, ее даже отговаривала.

Кристина вздохнула.

– А я бы поляка отговорила. Такой красавчик!

– Видала бы ты, в каком виде мы его нашли! – хохотнул Жослен и приложился к стакану. Ануй присоединился к его смеху и, подняв свой стакан, чокнулся с приятелем.

Кристина поджала губы и покачала головой с видом: «что с дураков возьмешь».

– У всех у них вид нынче был не очень, – сказала она. – И у подружки его, кстати, тоже, на которую вы оба слюни пускали.

– А эти девицы были прожженые, – заметила мадам Элоа, возвращая беседу в прежнее русло. – Столько цинизма даже среди их публики редко встретишь.

– Какие девицы? Вы имеете в виду Беату и эту, как ее, графиню? – спросил Ануй.

– Ну разумеется. Они всегда на пару работали, еще со времен портового борделя.

Ануй хмыкнул и покрутил головой.

– Как-то я не подумал… Красотка и некрасивая подружка… действительно. А я еще удивился, когда их в столовой одновременно накрыло – типа медиумный приход случился. Так они, выходит, отрепетировали сцену.

Мадам Элоа, сидя на кровати у себя в спальне и глядя в окно на закат, вспомнила, как Ануй сказал это, и с умешкой покивала головой: отрепетировали, как же. О наивный Ануй. О доверчивые дети. Она поднялась, потянулась и стала переодеваться ко сну. Непонятно откуда взявшийся сквознячок подхватил подол ее широкой батистовой ночной рубашки, высоко поднимая его.

– Перестань, хулиган, – негромко сказала мадам Элоа, улыбаясь, словно невеста. Она перенесла с комода на трельяжный столик канделябр с пятью свечами и зажгла все пять. На затуманившемся зеркале медленно проступили буквы.

– T`aim, – прочла мадам Элоа. – Как был безграмотным, так и остался, дурашка, – проворковала она и дописала «е» на конце. – Я тоже тебя люблю.

Она забралась под пуховик, блаженно вытянулась и закрыла глаза.

– Спокойной ночи, – прошептали ее губы. – Мы обязательно переловим всех этих шарлатанов-медиумов, переловим и передавим, раз уж они тебя так бесят… спокойной ночи.

Ветерок пробежал по огонькам свечей и потушил их один за другим. В полной темноте мадам Элоа погрузилась в спокойный здоровый сон.

Написано методом автоматического письма в октябре-ноябре 2022 года.