Литературное приложение «МФ» №07, август 2011 [Олег Валериевич Пелипейченко] (fb2) читать постранично, страница - 3

с этим решением.

Однако отступать он и не думал.

— Я уже просил вас, истец! Говорите по сути вместо того, чтобы противоречить самому себе и изложенным вами в предыдущем деле фактам в защиту вышеупомянутых Адама и Евы!

— Прошу прощенья, ваша честь. Я, очевидно, просто недостаточно чётко сформулировал свои мысли. И, само собой, я также не утверждаю, что мои прежние клиенты ответственны за хищение плодов древа познания. Вовсе нет! Во всём виноват злосчастный змий, который, как я могу доказать, не имеет к моим клиентам ни малейшего отношения.

— Протестую! — снова вспыхнул Михаил. — Ведь змий — это лишь аллегорическое воплощение сил зла…

— Нет, это я протестую, ваша честь!!! И логическим обоснованием моего протеста может служить тот факт, что в допотопные времена, такого понятия и слова, как аллегория, попросту не существовало!

— Подтверждаю протест и аргументы истца, — с явным неудовольствием сообщил тройственный голос судьи, отчего по залу снова пошло волнение.

На этот раз его прекратил суровый голос Михаила, который лучился неодобрением.

— Кто же тогда, по мнению истца, ответственен в вышеупомянутом грехопадении и так называемой «несправедливой дискредитации»?

Улыбнувшись, Гордон кивнул, как бы благодаря оппонента за вопрос.

— Для установления вины или, иначе говоря, ответственности, предлагаю обратиться к хронологии событий. Поскольку, как мы только что установили, такого понятия, как аллегория, на тот период времени ещё не существовало на свете, мои клиенты исключаются из числа подозреваемых…

— Не городите чушь, Люцифер, — снова вмешался судья. — В мире крайних абсолютов христианской религии такая низкая и неразумная тварь, как змий, сама по себе не может быть источником столь резонансных событий.

— Полностью с вами согласен, ваша честь, и если позволите, я даже представлю доказательства, разоблачающие истинного виновника.

Угрюмый грозовой раскат божественного голоса дал знак к продолжению.

— Если позволите, я бы хотел обратиться к книге Бытия, сведения которой содержат все необходимые факты и доказательства. Так, к примеру, в описании второго дня творения, я цитирую: «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделит она воду от воды…»

Услышав эту цитату, знатоки христианского права задержали дыхание, поражённые тем, к какой мысли подводит всех Люцифер.

— … Далее по тексту, а именно в описании пятого дня, если позволите: «И сказал Бог: да произведёт вода пресмыкающихся, душу живую…»

Поражённое молчание дополнялось висящим в пространстве ужасом.

— … Таким образом, я беру на себя смелость утверждать, что поскольку змий определённо является пресмыкающимся, косвенно в вышеупомянутых противоправных событиях виновны вы, ваша честь. Однако эта неумышленная оплошность, допущенная вами на заре времён в период со второго на пятый день творения, не имеет отношения к рассматриваемому нами делу, хотя и доказывает невиновность моих подопечных. А посему я требую в качестве компенсации за причинение морального вреда и оскорбление чести и достоинства снять с моих клиентов все наложенные ограничения. Хотя бы на один лишь день 21 января 2012 года. У меня всё, ваша честь.

Чистилище заполнилось сиянием ошеломлённых аур и нимбов. И хотя судья медлил с оглашением неприятного для него вердикта, Гордон уже знал, что дело выиграно. На этот раз он превзошёл сам себя.

Подумать только, а ведь это всё люди с их вульгарной выдумкой под названием «аллегория»!

Хотя в полной мере победа, конечно же, принадлежала юриспруденции и бюрократии…

Дмитрий Костюкевич Граф фон Цеппелин снова спускается в преисподнюю

От редакции: Даже если человек, сам того не зная, несмотря на всё своё могущество и все свои достижения, является лишь пешкой в чужой игре, он может быть верен самому себе. А это даёт возможность отыграться.

«Раньше ступенек казалось меньше», — думал граф фон Цеппелин, шагая вдоль очередного мрачного коридора.

Лестничный пролёт, оставшийся за спиной, отзывался шумом крови в висках и тяжёлым дыханием. Жаловаться здесь было некому, только самому себе. Стены прохода пропитались запахом сырости. Светильники дёргали за ниточки тени. Иногда попадались массивные двери из ржавого железа, из-за которых доносились жалобные стоны и крики боли, такие же неконтролируемые и бессильные, как сбившееся дыхание графа.

От дикой мысли — постучать в одну из дверей и пожаловаться на трудности спуска экзекуторам — становилось не по себе. Словно кто-то ворошил внутренности ледяной кочергой.

«Кто эти кричащие бедолаги? Кем были при жизни? Что такое натворили, чтобы заслужить это? Тоже заключили сделку или изменяли в разъездах жёнам?»

Каждый раз, проходя мимо безмолвных дверей, граф думал: «Может, за ней ждут меня? Когда-нибудь эта камера станет моей тюрьмой?». Безмолвные двери пугали сильнее стонущих.

Фердинанд фон