Секретное счастье [Светлана Белл] (fb2) читать онлайн

Секретное счастье — Светлана Белл

Глава 1. Волшебные мотыльки

В августе над графским поместьем вновь закружили синие мотыльки. Они порхали над крупными алыми розами — гордостью цветника, украшали деревья, точно фонарики, и танцевали в вечернем небе.

Пожилой граф, владелец поместья Розетта, поглядывал на них с тревогой. Помнил, что синие мотыльки с блестящими крыльями — предвестники неизбежных больших перемен.

«Много лет назад, когда я решился сделать предложение будущей жене, в нашем саду тоже было много синих мотыльков. Значит, это хороший знак, — успокаивал себя граф. Но тут же печально вздыхал: — Но перед тем как мы расстались, они ведь тоже появились! Так что же — к добру или нет? Ох, узнать бы наверняка! Да лучше бы и не было никаких перемен! Жить бы да жить спокойно».

— Не беспокойся, папа! — беззаботно улыбнулась Элли, когда граф поделился с нею сомнениями. — Всё будет хорошо. Мотыльки — это просто красиво. Вот если бы нас атаковали летучие мыши, можно было бы переживать.

— Ну, нашествие летучих мышей случается редко, разве что наколдует кто-нибудь, а такие чародеи в наших краях не водятся… — граф улыбнулся и ласково погладил дочь по светлым вьющимся волосам. Они рассыпались по хрупким плечам, заблестели под вечерним солнцем, и граф загрустил: как быстро выросла его принцесса! Видно, пришло время подумать о достойном женихе. К тому же, есть один хороший человек на примете…

Элли, младшая дочь, приехала в графский замок, чтобы провести здесь каникулы перед выпускным классом, и наполнила Розетту свежим очарованием юности. Она любила отца и не давала ему тосковать. Вечерами они бродили по ухоженным аллеям старого сада или, прихватив блюдо с фруктами, устраивались в ажурной беседке. Рядом тихо посапывал пожилой серебристо-серый цербер Рик — три его крупные собачьи головы давно уже поседели. Рик был верным другом, но в последние годы — не слишком чутким охранником.

Дочь беззаботно рассказывала про школу, подруг, беспокойную жизнь в шумном городе Кэбвиле с небоскребами, автострадами и торговыми центрами, похожими на великанские стеклянные кубики. Большой город графа не волновал — он привык жить в поместье. Что за жизнь в городе, где нет ни холеных коней, ни цветов, ни даже церберов? Но ему нравилось слушать белокурую девочку, от ее щебета переполнялось нежностью сердце.

— Как же здесь хорошо! — говорила Элли, пробуя виноград из расписной тарелки. — А какая природа! Представляешь, вчера мы с Нитой заметили на полянах единорогов. Жаль, что они такие пугливые.

— С Нитой? А кто это? — встрепенулся граф. Единороги его не удивили — они встречались в здешних краях чаще оленей: появлялись внезапно, как призраки, смотрели на людей издалека умным, пугливым взглядом и исчезали в зеленых долинах.

— Ну что ты! — рассмеялась Элли. — Нита — это наша Ранита!

— А, горничная… — граф равнодушно кивнул и поинтересовался: — Кстати, как она тебе? Смотрю, вы нашли общий язык?

— Конечно. Мы играем в теннис, гуляем, слушаем музыку.

— И все-таки, дочка, не забывай, что она только горничная, — мягко напомнил граф. — Не позволяй лишнего, не стесняйся о чем-то просить. Если что, сразу ставь на место, сообщай мне или Генриору. Хорошо?

— О чем ты говоришь! — всплеснула руками Элли. — Она моя подруга. Удивляюсь древним предрассудкам.

Граф хотел возразить: «Это не предрассудки, а традиции», но, кашлянув, погладил Рика по левой голове и промолчал. Он вспомнил, что Ранита не нравится управляющему Генриору, — тот называет ее вертушкой, пустышкой, а то и ведьмочкой, и советует отправить на все четыре стороны от греха подальше. Но разве граф может избавиться от девушки, которая стала идеальной компаньонкой для его маленькой принцессы?

— Ранита очень хорошая! — весело проговорила Элли.

— Да, неплохая. Живчик — не то, что иные сонные мухи, — поспешно согласился граф, будто бы продолжая спорить со строгим управляющим. — Может, не слишком работящая, зато тебе нескучно.

— Здесь нескучно, а в городе тоска, — призналась Элли, отщипнув от пышной грозди сочную зеленую виноградинку. — Подружки разъехались, мама вечно занята. Кстати… — Элли помедлила, но всё-таки сказала: — Знаешь, мама решила развестись с ее мужем.

Графу показалось, что к его сердцу приложили теплую грелку. Он и сам не понял, почему известие о женщине, которая давно ему не жена, остро и радостно его взволновало. Выдержав для приличия солидную паузу, граф взъерошил седоватые волосы, задумчиво коснулся крупного носа и спросил, старательно изображая равнодушие:

— Как же так — разводиться? Почему? Ведь они и женились, кажется, недавно.

— Не знаю почему, я не лезу в их отношения.

— Бедная моя девочка…Ты, наверное, устала слушать их скандалы!

— Да нет, они не ссорятся, только молчат. Мне кажется, им не о чем говорить. Так-то ее муж неплохой, решает мне задачки, правда, мама не одобряет.

— Мама права, учиться надо хорошо, — мягко проговорил граф, рассердившись на себя: вот еще, вспомнил былое, затрепетал, как подросток. — Посмотри на брата с сестрой. Андреас окончил университет, получил достойное образование, пишет диссертацию о ледяных драконах. А Милена? Тридцать лет красавице, а в голове ветер. Институт бросила, замуж дважды сбегала, никак свой причал не найдет. Вот тебе, моей принцессе, семнадцати нет, но ты гораздо серьезнее! — граф не обратил внимания, что Элли торопливо отвела взгляд и принялась разглядывать замысловатый узор на тарелке. — А Милена? Взрослая дама, ей бы детей рожать, домом заниматься — а она порхает, как бабочка! — граф тяжко вздохнул и проводил глазами синего мотылька. Но, заметив, как нахмурилась Элли, вспомнил, что та очень привязана к сестре, поэтому поспешил исправиться: — Милена, конечно, славная, приветливая. Но, понимаешь, слишком своенравная. Самая старшая — и самая сложная.

— Неужели сложнее Берри?

— Ох, ну это другое дело… — шевельнув широкими плечами, граф расстегнул две перламутровые пуговки на бирюзовом сюртуке — тесноватым он стал, пора, пожалуй, сказать Генриору, чтобы кухарка не подавала к ужину сдобы. Поправив загнувшуюся манжету, граф устало проговорил: — Видишь ли, родная, эту историю я не хочу ворошить. Берри было пятнадцать, когда он исчез. Десять лет прошло — срок немалый. Мы искали его… О, как искали! Полисмены, детективы, чародеи, гадалки — и что? Ничего. Родная, я всё бы отдал, чтобы сын нашелся. Но годы идут. Надежды, что мы встретимся, почти нет.

— А мама верит, что он жив.

— Что ж, в ней всегда было больше оптимизма. …Смотри, Генриор несет нам напитки, а я как раз хотел выпить морса. Этот человек всегда угадывает мои желания.

Генриор, работавший в Розетте три десятилетия и давно превратившийся из незаметного дворецкого в незаменимого помощника, аккуратно поставил на круглый деревянный стол чеканный поднос с изящными хрустальными бокалами, похожими на шахматных королей. Выпрямился — высокий, седой, серьезный.

— Мне подумалось, что вам будет приятно освежиться. Вечер сегодня душный.

— Ты как всегда вовремя, Генриор, — кивнул граф, с удовольствием отпивая из бокала малиновую прохладу.

— Мы говорили про Берри, — Элли посмотрела на дворецкого. — Мама считает, что он вернется. А вы?

— Конечно. Этим и живу, — немедленно отозвался Генриор. — Кстати, Берри очень вас любил, называл куклой и любил катать на плечах.

— Я помню! — улыбнулась Элли.

— Всё, достаточно воспоминаний! — граф поставил на стол бокал с недопитым морсом. — Сердце от них болит. Былого не воротишь.

Генриор не ответил. Он церемонно кивнул и, спросив позволения, с достоинством удалился, а граф вздохнул и печально потрепал мохнатого Рика.

— Папа, а ты помнишь времена, когда Генриор был просто прислугой, как Ранита? — глянула на отца Элли. — Я Розетту без него и представить не могу!

— Прислугой? — граф задумался. — Да нет, он и в молодости отличался от других. Правда, старина любит в эту роль поиграть. Мол, я дворецкий, чего изволите? Фрукты принесу, гостей встречу… Но все это мишура, понимаешь? Он мудрый человек, разговаривать с ним — одно удовольствие. Вы-то, дети, птички залетные, нечасто к старику заглядываете. На Генриоре весь замок держится. Он надежный, вот что главное… — граф достал серебряные часы на цепочке, покачал головой: — А ведь как время-то спешит! Поздно уже. Пора бы вздремнуть.

— Да, пойду к себе. Доброй ночи!

— Спокойной ночи, родная.

Граф так и не заметил, что в глазах дочери пляшут нетерпеливые искры горячего и веселого волнения.

Глава 2. А ты любишь сидеть у костра?

В светлой комнате Элли обстановка была небогатая, но уютная. Когда-то там стояла узорчатая колыбель, заботливо спрятанная под нежной кисеей, а возле стен теснились белые и розовые шкафчики, заставленные куклами и пирамидками. Но время шло, и, когда Элли стала школьницей, отец распорядился устроить в комнате что-то вроде кабинета. Внесли резную мебель — старинную и дорогую. «За этим секретером занимался, говорят, принц Корбе!» — гордо говаривал граф, довольно похлопывая по блестящей кофейной столешнице. Но когда комнату посетила маленькая хозяйка — а Элли тогда было не больше семи лет — граф огорчился. Элли недовольно глянула по сторонам, потрогала комод с инкрустацией, заглянула в шкаф, посверкивающий бронзовыми ручками-львами, и капризно заявила:

— Нет, папа, тут я ночевать не буду! Я в город поеду, домой.

— Почему, принцесса? — переполошился граф. — Тебе не понравилось?

— Да здесь же — как в школе, в кабинете директора!

— Подожди, крошка, — засуетился граф. — Зачем домой? Ты и так редко приезжаешь. Только скажи, чего хочешь, и твоя комната будет такой. Я ведь уже немолод, подзабыл, что любят маленькие девочки. Мне хотелось, чтобы все было солидно, то есть дорого, понимаешь? Ну, что бы ты хотела увидеть?

— Мне надо подумать! — серьезно заявила Элли, забравшись с ногами на диван, и тут же воскликнула: — Придумала! Я хочу мишек! Но не плюшевых — их и так полно. Мне нужны занавески с мишками и коврики. И на стенах девочки-мишки. С бантиками.

— С бантиками? — озадаченно промямлил граф. А потом закивал и крепко обнял малышку: — Будут мишки, будут бантики! А пока погостишь в спальне Милены, хорошо?

Не прошло и недели, как комната Элли преобразилась. Вместо массивных шкафов появились невесомые этажерки, вместо громоздкого секретера — легкий письменный стол, вместо тяжелых портьер с кистями — розовые шторки с мишутками на велосипедах. А на белых стенах красовались веселые медведицы с огромными, похожими на синих бабочек, бантами. Увидев такую красоту, Элли засмеялась и принялась обниматься с отцом.

С тех пор прошло много лет, но мишки из комнаты Элли не исчезли. Раз в три года в замке устраивали ремонт, но граф, помня о желании младшей, всегда просил нанести на стены тот же рисунок, который ей приглянулся.

А Элли не хотела огорчать отца, поэтому так и не решилась объяснить, что мишки с бантиками ее давно уже не впечатляют.

Едва сгустились сумерки, Элли задернула занавески и, справившись с волнением, от которого в сердце тоже порхали синие мотыльки, принялась торопливо вытаскивать из шкафа деревянные плечики. На кровать полетели наряды. «Юбка с воланами слишком романтичная. В белом платье я буду походить на невесту или на привидение. Лимонный костюм чересчур приметный. Конечно, можно надеть штаны с рубашкой, в городе многие девочки так одеваются, но здесь все-таки не город…»

В дверь тихо постучали, и Элли, мгновенно накинув красно-коричневый клетчатый плед на разбросанную по кровати одежду, тихо отозвалась:

— Кто там?

— Это я, леди, — раздался приглушенный девичий голос, и Элли впустила Раниту. Та уже переоделась из форменного синего платья в облегающие брюки и черную майку с выразительным декольте и походила не на горничную, а на балерину на репетиции.

— Зачем «леди»? Ты же давно называешь меня по имени, — заметила Элли, плотно прикрывая дверь.

— Везде могут быть чужие уши, — спокойно отозвалась Ранита. — Ну, что, ты готова, леди Элли?

— Нет. Не знаю, что надеть, — Элли растерянно развела руками и откинула клетчатый плед. — Вот смотри: платье — слишком нарядно, брюки — чересчур просто.

— Значит, хочешь понравиться молодому человеку? — понимающе усмехнулась Ранита.

— Хочу одеться, как принято!

— А я бы на твоем месте всегда одевалась не как принято, а как хочется! Ты же графиня! — прищурившись, заявила Ранита, тряхнув прекрасными черными волосами. Элли всегда удивлялась, как ей удается скрывать такое великолепие под белой наколкой горничной. — Хорошеньких девчонок везде хватает. А ты — дочь владельца Розетты! Принцесса!

— Да какая разница, чья дочь? У нас в городе на это никто внимания не обращает.

— Так это у вас! А здесь по-другому. Поэтому надевай вот что, — Ранита деловито выудила из вороха одежды бриджи с серебристой цепочкой на поясе и темно-синюю блузку с блестящими пуговками. — Стильно-модно, удобно и в темноте неприметно. Волосы под кепку спрячь.

— Вот спасибо! — обрадовалась Элли и смущенно добавила. — Отвернись.

— Да не смотрю я! Одевайтесь… леди. И вот что, Элли, будь осторожна и слушайся меня, чтобы нас не спалили. А то меня выкинут к чертовой матери, если узнают, что я втягиваю тебя в приключения. Колесом из замка покачусь.

— Никто не узнает! — торопливо заверила подругу Элли, но сердце екнуло от нового ощущения риска. — А если что, скажу, что сама за тобой увязалась.

— Никаких «если что»! Готова?

— Да!

— Вот это я понимаю… — одобрительно кивнула Ранита, оглядывая подружку. — Красивая. Жаль, в темноте толком не разглядишь. Ну, ничего, мы с парнями разожжем костер.

***

Скромные деревушки, ютившиеся у глинистых холмов, составляли разительный контраст Лесному — необъятной местности, где располагались дворянские замки. Селяне не мозолили глаза высокомерным соседям, но охотно продавали им молоко, мясо и овощи, за которыми на местный рынок приходили слуги богачей.

Особенно повезло жителям Ключей — эта деревня находилась ближе других к старинным поместьям. Нехитрые крестьянские товары раскупались в мгновение ока, а некоторым сельчанам удавалось наняться работниками к местным графам или князьям. Желающих было немало. Чем плохо жить, как в королевском дворце, сладко есть, не горбатиться в поле, да еще и прилично зарабатывать? Вот и бойкая Ранита, выросшая в Ключах, с детства к этому стремилась и при первой возможности пристроилась горничной в Розетту.

В этом краю сотни лет назад установились незыблемые правила, которые не смогла разрушить даже современность с ее автомобилями, электричеством, радио и газетами. Бывало, что дворянские мальчики играли с сельскими ребятами, но родители с обеих сторон этого не одобряли. Несколько раз деревенские девчата, нанявшиеся горничными в усадьбы, ухитрялись охмурить юношей «из благородных», но это было неслыханным событием, о котором говорили годами. Такие браки обычно распадались: страсть проходила, юноша осознавал, что женитьба ломает карьеру и рушит семейные связи. За разбитое сердце выплачивалась солидная компенсация — в накладе неудачливые женушки не оставались.

А сельские парни старались держаться от дворянок подальше — все знали, что за связь с богатой красавицей можно на всю жизнь угодить за решетку, а то и лишиться головы. Ведь королевский указ, подписанный лет триста назад, никто не отменял.

Элли, родившаяся в Розетте, знала эти тонкости. Помнила она и мягкие отцовские наставления: «Не ходи по лесу одна, принцесса, ведь туда захаживают деревенские парни. Мало ли, что у них на уме!»

Но сегодня после обеда, когда все разошлись, Ранита, убирая со стола посуду, поинтересовалась у Элли, которая от нечего делать ей помогала:

— Элли, а ты любишь сидеть ночью у костра, смотреть на звезды?

— Не знаю, — пожала плечами Элли. — Я никогда не гуляла ночами.

— Ну да! — изумилась Ранита. — Да быть такого не может! У всех в жизни это обязательно случалось.

— А у меня нет.

— Странно. Вот я в твоем возрасте… Ладно, не буду тебя смущать, — Ранита усмехнулась и ловко принялась складывать стопкой тарелки.

— Ты так говоришь, будто годишься мне в бабушки, а ведь ненамного меня старше! — рассмеялась Элли.

— Намного. Тебе еще семнадцати нет, а мне уже двадцать. Вот что хочу предложить… — Ранита поставила тарелки на серебристый поднос, понизила голос, и Элли заинтересованно замерла. — Устроим ночной пикник! Озеро, костер, гитара… Может, единороги к нам выйдут, в темноте их легче увидеть, чем днем. Представляешь, как будет хорошо?

— Будем вдвоем жечь костер? — брови Элли поползли вверх. — Знаешь, это странно.

— Ну что ты говоришь! — Ранита прыснула и перешла на шепот: — Конечно, с нами будут мальчики. Хорошие, ты не подумай! Кстати, у тебя ведь нет парня?

— Нет, — развела руками Элли. — Я пару месяцев дружила с Максом из соседней школы, но перед каникулами мы поссорились. Мне он не нравится — вроде красивый, умный, но надувается, как индюк, изображает из себя что-то.

— Да, бывают такие… — в глазах Раниты мелькнуло что-то странное, но она, словно стряхнув с себя наваждение, весело проговорила: — В общем, мой жених Серж и его друг Ден пригласили меня отдохнуть возле лесного озера. Почему бы тебе не пойти со мной? Посидим, поболтаем, Ден на гитаре играет, как артист. Ну что, прогуляемся?

— Нет, что ты! — замотала головой Элли и отчего-то покраснела. — Ведь это нельзя. Совсем нельзя.

— Что — нельзя? — Ранита сдвинула поднос с края стола, огляделась и выпрямилась. — Что именно нельзя-то? Сидеть у костра? Петь песни? Кто это запретил?

— Нельзя общаться дворянкам с сельскими мальчиками… — смутившись, выговорила Элли.

— Вот это да! — Ранита прыснула, склонилась к Элли и шепнула прямо в ее крошечное ухо, украшенное сережкой — бриллиантовой капелькой: — Знаешь, что именно нельзя? Спать вместе, вот что! А я разве об этом говорю? Я ведь только о прогулке говорю! А ты о чем? Вот так мысли у тебя. А еще принцесса!

— Да я ни о чем таком и не подумала, что ты! — вспыхнула Элли. — Но ведь папа будет против. Он за меня боится.

— Главное, чтобы ты не боялась! Элли, понятное дело, твой отец ничего не должен знать. А старикан Генриор — тем более. Надо, чтобы никто из Розетты не пронюхал. Условие одно — тайна!

— Тайна… — выдохнула Элли, и это слово ее воодушевило. Вспомнив отцовскую просьбу: «Не ходи в лес одна!», она тут же успокоила совесть: «Я же с Ранитой». Подумав, она проговорила: — Но ведь мы не сможем уйти незаметно. Поместье охраняет Рик.

— Это не проблема. Я угощу его чаем из сон-травы — меня в деревне научили такой заваривать. Не беспокойся, абсолютно безвредный! Даже полезный: наконец-то выспится трехголовый. В общем, договорились. Зайду за тобой в одиннадцать. Жди.

***

Элли открыла окно, в комнату ворвался воздух позднего вечера, напитанный сосновой смолой, душистым ветром, теплыми травами.

Ранита деловито заперла изнутри дверь, погасила свет и, ловко взлетев на подоконник, бесшумной кошкой прыгнула в траву. Элли последовала за ней — торопливо, чтобы не передумать.

— Как думаешь, нас не заметили? — спросила запыхавшаяся Элли, прислонясь к мощному старинному дубу. Девушки добежали до высокого ажурного забора с металлическим узором, окружавшего дворянскую усадьбу. Где-то мирно посапывал трехголовый серебристо-серый Рик. Элли понимала, что сон-трава для него безвредна, но все же чувствовала себя слегка виноватой.

— Конечно, нет, я всё предусмотрела, — сказала Ранита, вглядываясь в темноту графского сада. — Главное, окна старикана в другую сторону смотрят, а то бы он всё разглядел. Генриор — он такой, филин престарелый…

— Почему ты Генриора так ненавидишь?

— А за что его любить-то, вредного старикашку? «Ранита, вытри пыль!», «Ранита, почему не помогаешь кухарке?», «Ранита, тебя наняли не кофе пить!» «Ранита-Ранита… Окно еще не мыто!» — девушка, кривляясь, так ловко изобразила пожилого управляющего, что Элли расхохоталась. А потом все-таки сказала:

— Мне кажется, Генриор только выглядит строгим, а на самом деле добрый человек.

— Ха! С графской дочкой — конечно! Понятно, что для принцессы он старичок-добрячок. Ладно, пора нам. Придется через забор перелезть. Это просто: главное — на дуб забраться, а потом перепрыгнем… — Ранита вдруг осеклась, напряженно смерила Элли взглядом: — Подожди, а ты-то сумеешь? Что-то я не подумала, что ты девушка нежная.

— Я сумею, — просто сказала Элли.

Ранита лихо подпрыгнула, живо подтянулась на надежной упругой ветке, вскочила на толстый сук, оттуда взлетела выше — в широкую развилку, касающуюся витого забора, — и через секунду уже весело болтала ногами, обутыми в черные спортивные тапки.

— Ну, давай, леди, это не страшно, я подам тебе руку!

Элли глянула вверх и решилась. Она исцарапала ладони и едва не потеряла кепку, пока карабкалась по сучковатому стволу, но Ранита ее подбадривала:

— Держись крепче, цепляйся за ветку, принцесса!

Наконец Ранита втянула Элли в развилку, облегченно выдохнула и прыгнула через забор в мягкую траву. Элли секунду подумала — и соскочила так же: бесстрашно и безрассудно. Тихо охнула, ударив ногу, потерла колено, но тут же выпрямилась, поправила сбившуюся набок кепку.

— А ты молодец, смелая! — похвалила ее Ранита. — Ну, давай за мной.

Сумерки давно превратились в ночь — черную и густую, как крепкий кофе. Элли старалась не отставать от Раниты, хотя чувствовала тупую боль в ушибленной ноге и накатывающий страх. Она никогда не гуляла по лесу в темноте, и каждый шорох, каждая хрустнувшая ветка, каждый пронзительный крик ночной птицы гулко отдавались в сердце. Но чем быстрее Элли шагала, тем живее уходила тревога, уступая место легкому и приятному волнению.

Они еще немного попетляли в ельнике, синий ночной воздух окутывал ароматом горячей хвои и горьковатой полыни. Жутковатая темень леса рассеялась, впереди мелькнул оранжевый огонек, и Ранита весело обернулась к Элли:

— Вот наша полянка. Пойдем скорее!

Элли увидела круглую, словно по циркулю нарисованную, опушку. Возле поблескивавшей под звездами глади лесного озера полыхал уютный костер, над которым склонились две мужские фигуры.

Глава 3. Огонек на опушке

— Мы здесь! — звонко крикнула Ранита, и парни вскочили.

Ранита дернула оробевшую Элли за рукав синей блузки, потянула за собой, а потом рассмеялась, оставила ее и побежала навстречу худощавому молодому человеку в светлой рубашке с короткими рукавами.

— Ну, Серж, как ты тут без меня?

— Соскучился, моя красавица, — улыбнулся Серж и поцеловал Раниту в губы и волосы.

Смущенная Элли подошла и остановилась неподалеку, совершенно не зная, куда себя деть. Она подняла глаза, столкнулась с взглядом второго молодого человека — и вдруг поняла, что стеснение тает, как снежинка в теплой ладошке. В серых глазах высокого крепкого парня плескалось спокойное и приветливое дружелюбие.

— Здравствуй! — улыбнулся он.

— Здравствуй… — отозвалась Элли.

Все присели на сухой валежник возле потрескивающего оранжевого костра, и Ранита манерным жестом указала на Элли:

— Ну, знакомьтесь. Это Элли. Дочь графа — хозяина замка Розетта.

— Так вы графиня? — Серж обернулся к Элли, посмотрел на нее внимательно и серьезно. — А что же вы…

Он явно хотел завершить: «что же вы тогда бродите в потемках?», но только удивленно покачал головой. Вздохнул и проговорил:

— Вы уж извините, леди, у нас тут всё по-простому. Значит, тоже любите ночные прогулки?

— Не знаю, я в первый раз, — призналась Элли и добавила. — Называйте меня по имени, хорошо? Я живу в городе, там не принято говорить «графиня» или «леди».

— Как скажете, — пожал плечами Серж. — Элли — красивое имя. А полное как? Подождите, угадаю. Элеонора? Элина?

— Не угадаете. Элалия… — неохотно сообщила Элли. — Оно редкое.

Ей не нравилось полное имя, оно казалось ветхим, старушечьим. Отец назвал ее так, чтобы угодить матери, — старой графине Элалии. Элли не помнила бабушку, та давно умерла, но про ее жесткий характер ходили легенды.

— Ребята, Элли можно говорить «ты», мы же не в замке! — весело объявила Данита. — Смотри, подруга. Это Серж, мой жених. А этот молчун — Ден. Обрати внимание, очень хороший парень!

Ден улыбнулся и подкинул хвороста в костер. Элли окинула его быстрым взглядом и почувствовала, как потеплели щеки, — наверное, оттого, что рядом играло жаркое игривое пламя. На лице Дена плясали отблески огня, и Элли поняла, что ей хочется придвинуться к этому парню поближе. Удивившись странному порыву, она, наоборот, села подальше — устроилась рядом с Сержем и Ранитой.

Элли представляла Сержа приземистым, как молодой дубок, невзрачным деревенским работягой — Ранита всегда говорила о нем с легким пренебрежением. Но оказалось, что Серж похож на Эллиного брата графа Андреаса — среднего роста, стройный и изящно-красивый: правильный профиль, большие глаза. Только Андреас белокурый, а у Сержа волосы темно-русые, коротко стриженные. Элли никогда бы не подумала, что «простецкий сельский парень» (а Ранита упоминала о нем именно так) может быть таким привлекательным.

Ден был выше друга и казался взрослее. Крупные черты лица, светлые глаза, густые широкие брови — смазливым красавчиком его точно не назовешь. И прическа обычная — взъерошенные рыжеватые волосы, и одежда неприметная: серые брюки и черная майка. Большой, сильный, сдержанный, он напомнил Элли плюшевого медведя… которого так и тянет крепко обнять.

— Вы уж извините, девушки, графского застолья не будет, у нас тут всё скромно, — развел руками Серж и, легонько отстранив Раниту, скинул салфетку с двух плоских, как блин, жестяных тарелок. На одной дымился очищенный от кожуры печеный картофель и краснели крупно порезанные помидоры, на другой возвышалась горка хорошо прожаренного и посыпанного зеленью мяса. — Не особо элегантное блюдо, но мы старались.

— А мы на королевскую сервировку и не рассчитывали, не тот фасон, — рассмеялась Ранита. Но все-таки сочла нужным похвалить: — Всё приготовили — молодцы!.. Элли, не стесняйся, бери вилку, ешь! Вкуснее вашего мерзкого фуа-гра или гадких устриц! Думаешь, я на кухне не пробовала? Да пробовала! Фу. Серж, ну что сидишь, налей нам вина!

— Вина? — оторопела Элли и глянула на Раниту огромными глазами.

— Да понемножку же! Что такого? Что ты испугалась? Оно же домашнее, вишневое. Почти сок!

— Нет, что ты, я не буду… — замотала головой Элли, которая никогда не пробовала алкоголя. Она забеспокоилась, что Ранита и парни начнут уговаривать, но Ден суховато произнес:

— Ранита, не приставай к человеку, не хочет — и хорошо. Я тоже не пью.

— Тоже мне, какие правильные… — фыркнула Ранита. — Не хотите — не надо. Тогда, Ден, хоть лимонада Элли предложи. Поухаживай за леди.

Элли зарделась, она хотела было предупредить, что не ждет никаких ухаживаний, но Ден, ловким движением откупорив стеклянную бутылку, аккуратно налил лимонад в картонный стаканчик.

— Держите. Вот так, чтобы не расплескать.

— А мы… всё-таки на вы? — неловко спросила Элли, глотнув лимонада, который приятно защекотал нёбо.

— Можно и на ты, — спокойно отозвался Ден.

— Вот и разговор завязался! — обрадовано воскликнула Ранита, а Серж, пристально глянув на нее, проговорил как бы между делом:

— Слушай, Нита, давай отойдем на пару минут, спрошу кое-что.

— Ну, давай… — пожала плечами Ранита и обернулась к Элли: — Ты не волнуйся, я сейчас.

Серж и Ранита шагнули в буйные заросли боярышника, и девушка, томно прищурившись, картинно вскинула руки:

— Сударь мой, в чем дело? Сейчас не время для вашей страсти! — и беспечно рассмеялась.

— Слушай, да хватит уже комедию ломать! — вдруг прошипел Серж, схватив Раниту за запястье, да так, что та ойкнула:

— Спятил? Что ты делаешь?! Больно же! — С Раниты мигом слетели хорошие манеры.

— Ты кого сюда привела? Ты на всю голову больная, что ли? Совсем ничего не соображаешь? — если бы неподалеку не искрился костер, у которого остались Элли с Деном, Серж бы, конечно, раскричался, а так ему приходилось возмущаться полушепотом. — Зачем ты принцессу приволокла? Ты что, не понимаешь, что может случиться?

— А ты что на меня орешь? — возмутилась Ранита. — На жену будешь орать, а я тебе не жена!

— Жена или нет — дело десятое. Но мозги-то надо иметь?! Так зачем ты ее в лес притащила? Что это за тупые шуточки?

— А что такого? Ты же сам говорил, что можно какую-нибудь девчонку позвать.

— Вот именно, девчонку! Кухарку там или садовницу. Ну, просто так, для болтовни, для компании. А ты кого?

— А чем, скажи мне, тебя не устраивает Элли? Или она хуже кухарки? Гляди-ка, они о чем-то болтают… По-моему, Ден доволен.

— Она-то ладно, мелкая, глупая. Но ты ведь должна понимать, что будет, если граф узнает, что его дочка шатается с деревенскими мужиками! — Серж выдохнул, кивнул в сторону костра и продолжил: — Нет, ее проблемы меня, конечно, не волнуют. И если тебя из замка вышвырнут, я буду только рад. Но неужели ты не соображаешь, что твоему хозяину ничего не стоит на меня или на Дена домогательство повесить? Давайте, пацаны, поболтали с принцессой о цветах и птичках — и смотрите всю жизнь на небо в клеточку. Но тюрьма — это еще ничего! Если обвинят в насилии, то на плаху! На плаху! Голова с плеч, понимаешь?! Ты этого, что ли, хочешь?

— Ой, Серж, — усмехнулась Ранита и презрительно скривила губы, — да что с тобой? Трусишь, как заяц. Даже противно.

— Не болтай! Противно тебе! А смотреть, как мне на площади башку станут рубить, будет не противно? Да ни к чему хорошему знакомство с богатеями не приводит! Ты же сталкивалась. Разве не помнишь?

— Нет, не помню! Не помню! Всё забыла, ничего вспоминать не хочу! И ты не вспоминай, если хочешь со мной быть! — топнула Ранита. Опасно блеснули в темноте ее черные глаза.

— Вряд ли ты по глупости приволокла сюда принцессу! — Серж еще крепче сжал тонкое Ранитино запястье. — Я тебя хорошо знаю. Это просто замут такой рисковый, да? Азарт? Или у тебя цель какая-то? Меня хочешь испытать? Скажи-ка! Что ты задумала?

— Да отстань ты! — крикнула Ранита и выдернула руку из крепкой ладони Сержа. — Никого я не волокла, она сама за мной увязалась. Девчонка просто захотела погулять, что такого? Или ты в шестнадцать лет этого не хотел? Можешь не дрожать за свою шкуру. Никто ничего не узнает. Ладно, я пошла к ним, а то принцесса, как ты говоришь, разволнуется.

А принцесса не волновалась, она сидела рядом с Деном, смотрела на уютное пламя костра и ощущала себя безмятежно счастливой. Правда, в дальнем уголке души царапалось, как котенок, чувство вины перед отцом — все-таки он такую затею никогда бы не одобрил. «Но я ведь просто отдыхаю с надежной подругой и не делаю ничего плохого, и от вина отказалась!» — сказала себе Элли и, задвинув неприятные мыслишки в сторону, снова погрузилась в новые радостные ощущения.

Рядом с Деном было хорошо. Он, увидев, как дрожат Эллины пальцы, поднял с бревнышка, встряхнул и накинул на ее плечи плотную голубую куртку. Протянул тарелку с нехитрым угощением. Не ломаясь и не отнекиваясь, сыграл по ее просьбе на рыжей, с потертостями и царапинами, гитаре. У Элли зашлось сердце, едва она услышала незнакомый перебор. Мелодия была щемяще-печальной и такой прекрасной, что по ее пальцам побежал электрический ток.

— Как же ты хорошо играешь … — прошептала ошеломленная Элли. — Будто учился в консерватории.

— Только у деревенского музыканта, — улыбнулся Ден, коснувшись струн. — У нас в Ключах многие парни увлекаются. Учимся друг у друга, чему можем.

— А спой что-нибудь, пожалуйста!

— Нет, на это у нас Серж мастак. Я не умею петь, Элли.

Он впервые назвал Элли по имени, и она улыбнулась. Какой же он славный, этот большой Ден!

— Да, у Сержа голос хорош! — усмехнувшись, подхватила вернувшаяся к костру Ранита; она нервно потирала запястье. — Ну что, мой красавец, споешь для народа?

Серж, еще не отошедший от перепалки, молча и даже сердито взял гитару, но когда любовно провел ладонью по струнам, раздражение растворилось в ласковом переборе. Элли понравилось, как Серж поет, — душевно, но без надрыва. Будто не поет даже, а рассказывает историю. Она молча слушала незнакомые слова, придвинувшись к Дену. И вздрогнула — не от страха или волнения, а от нового острого чувства, когда он по-братски, легонько провел большой ладонью по ее светлым волосам, выбившимся из-под мальчишеской кепки. «А мог бы и обнять!» — вдруг подумала она и, покраснев от таких глупых мыслей, снова прислушалась к песне.

Я бродяга, я скептик и циник, Но держу от приятелей в тайне, Что люблю страстный танец снежинок, Когда мир в ледяном урагане.

Бури, ветры — привычное дело, Нам любые метели знакомы. Так легко быть и стойким, и смелым, Если знаешь, что верно ждут дома.

.— Хорошая песня, — проговорила Элли, откинув со лба светлую прядь. — А кто ее сочинил?

— Ну… — замялся Серж и положил гитару в темную траву. — У нас, Элли, много таких. Понимаешь, многие наши мужики… мужчины… на заработки на Холодные скалы подались. Там, конечно, опасно: снега, морозы, ледяные драконы. Но зато выгодное это дело. Вот и песенки оттуда.

— Не слушай ты его, Элли! — рассмеялась Ранита и, отодвинувшись от Сержа, глянула на него сердито-веселыми глазами. — Он сам всё это сочинил, он у нас вообще выдумщик. А на Холодных скалах он тоже работал, недолго, правда.

— Выдумщик, говоришь? — нахмурился Серж, и Элли увидела, как глаза его стали узкими, будто в них бросили горсть песка. — А может, выдумщик — как раз-таки не я? Ведь ты знаешь, почему я уехал с Холодных скал раньше срока.

— Конечно, знаю! — фыркнула Ранита. — Потому что морозы не по тебе. Тебе южные берега подавай! Ну, или хоть наше озеро.

— Да? Значит, из-за этого я вернулся? Из-за этого?!

Элли растерянно смотрела то на Сержа, то на Раниту, и не могла понять, почему ссорится только что ворковавшая парочка. В глубине души заплясала досада — ну зачем они портят перепалкой такую замечательную ночь?

— Хватит вам цапаться, ребята! — примирительно сказал Ден. — Утомили уже, в самом деле. Элли, не обращай внимания, они всегда так.

— Ну да, ну да! Милые бранятся… — живо подхватила Ранита и снова прижалась к Сержу, взяла его под руку, но тот остался холодновато-сумрачным. — Да ладно тебе! Не дуйся. Видишь, и Элли расстроилась! Ой, Ден, ну придумай же что-нибудь, повесели нашу леди!

«Да зачем же меня веселить?» — хотела было возразить Элли, но не успела. Ден обернулся к ней и негромко сказал:

— А и правда, ну их, Элли! Хочешь, на лодке покатаемся?

Глава 4. Чем не жених?

— Ну, и о чем вы с Деном говорили? — допытывалась Ранита у Элли, прислонившись к шершавому стволу старого дуба — его ветви покачивались от утреннего ветра. Недалеко поблескивали алые, похожие на бутоны роз, башенки графского замка. — Не поцапались, надеюсь, как мы с Сержем?

— Нет, что ты! А почему вы с Сержем ссоритесь?

— Да просто он на меня злится. Не спрашивай, почему, это неважно, — Ранита нетерпеливо махнула рукой. — Так о чем вы с Деном болтали, когда он тебя увел на лодке кататься?

— Обо всем, о жизни. Он рассказал, что у него есть младшая сестра, тоже на гитаре играет.

— Ну, да — Лиза. А еще что?

— Что отца нет, умер, поэтому Ден тоже ездил на заработки к Холодным скалам. Видел драконов — опасные, говорит, зверюги. Но вернулся, чтобы матери по хозяйству помогать, и сейчас работает в деревне сразу на двух хозяев.

— Это понятно, что работает, он вообще парень с руками. А еще? Главное-то?

— Что — главное? Я рассказывала, что приехала на каникулы, живу в городе, рисую, танцами занимаюсь. Что мы с тобой однажды заметили издалека единорогов…

— Элли! Какие, к черту, танцы? Какие единороги?! — Ранита тряхнула темными волосами и спросила прямо: — Да целовались вы с ним или нет, в конце-то концов?

— Ты что, с ума сошла? — в легком предрассветном тумане легко было разглядеть, как вспыхнули Эллины щеки. — Нет, конечно!

— Ты ему не разрешила или сам не полез?

— Конечно, он не приставал! — воскликнула Элли. — Мы же только что познакомились. Он же нормальный человек. Да ты и сама знаешь.

— Да, я сама знаю, что он нормальный. Познакомился с красивой девушкой, покатал на лодке. Почему бы и не поцеловать? Что в этом такого?

— Глупости какие… — пробормотала Элли. — Он серьезный парень.

— Вот именно что парень! Все парни одинаковые, и все хотят…

— Чего?

— Ой, да ничего! — прыснула Ранита. — Элли, ты вроде взрослая уже, семнадцать скоро, а жизни совсем не знаешь. Родилась в Розетте — и сама как цветочек аленький.

— Ден сказал, что он завтра снова придет на поляну, — тихо проговорила Элли, не обидевшись на «цветочка». — Я думаю, может быть, нам тоже…

— Что тут думать, обязательно сходим, — перебила ее Ранита. — Надо гулять, пока погода хорошая, а то как зарядят дожди! Ладно, пойдем, нам еще через забор прыгать, да так, чтобы не заметили.

Никто их не заметил. Прячась за кустами, они благополучно добрались до окна Эллиной комнаты. Ранита ловко, словно через гимнастического коня, перемахнула через широкий подоконник, бесшумно ступила на паркет, и неодобрительно глянула на Элли.

— И чему вас только на физкультуре учат? Давай руку!

— А у вас в школе тоже есть физкультура? — переведя дыхание, поинтересовалась Элли, забравшись в комнату.

Ранита, расхохотавшись, упала на Эллину кровать — прямо на наряды, спрятала лицо в белоснежную подушку:

— У нас, дорогая, каждый день физкультура! — отсмеявшись, сказала она. — И на поле пахота, и в огороде, и в сарае со скотиной, и на ферме. Даже дома пока все отдраишь да щей наваришь — вот тебе и наклоны, и приседания. А в школе нас только писать и считать учат. Истории еще немножко, географии, законам… И все! Правда, некоторые балбесы, вроде моего Сержа, еще сами без конца читают, а лучше б деньги зарабатывали, не мужское это дело — книжки. Но твой Ден — не знаю, вроде не из чтецов. Зато крепкий мужик, такой и без книг не пропадет.

«Да с чего же он мой-то?!» — хотела воскликнуть Элли, но промолчала. А Ранита, поднявшись, деловито заявила:

— Ну, все, леди, хватит болтать. Тебе-то хорошо, ты можешь отоспаться, а мне до завтрака подняться надо — это ж через два часа.

— А как же ты будешь работать, если не спала?

— Ой, да брось. Не первый раз. Ну, давай!

Ранита щелкнула замком и выскользнула в коридор. А Элли, стянув запылившиеся бриджи и блузку, вдруг почувствовала, что все эмоции ночи снова к ней вернулись. Она подумала, что надо бы сходить в душ, но уже не было сил. «Утром!» — махнув рукой, она покидала наряды с кровати на кресло, нырнула в постель, и, вспоминая осторожное рукопожатие Дена, почувствовала бесконечную радость. «Я сегодня не смогу уснуть!» — подумала она. И через минуту уже спала сладким сном.

Элли встала поздно, отказалась от завтрака. Выйдя в просторный холл, украшенный пейзажами и крутобокими напольными вазами, она боялась встретиться глазами с отцом или Генриором — ей думалось, что все уже знают про секретную ночную прогулку.

Но ничего не произошло. Ранита, как ни в чем не бывало, летала по замку с тряпкой в руке и, заметив Элли, лукаво ей подмигнула. Она была такая свежая, легкая и быстрая, будто и не случилось бессонной ночи. Граф вовсе не удивился тому, что дочка решила провести утро в постели. Наоборот, похвалил: «Когда же еще отдыхать, как не на каникулах?»

Элли сбегала в вольер к Рику и облегченно выдохнула — с ним всё было в порядке, только три его головы то и дело смачно зевали и поглядывали на нее с подозрением.

После обеда граф пригласил Элли в библиотеку, устроился за массивным столом, достав из выдвижного ящика пухлый красный блокнот с потрепанными желтоватыми страницами. Обмакнув белое перо в тяжелую бронзовую чернильницу в виде цветущей розы (граф предпочитал жить по старинке и не признавал не только шариковых, но даже и перьевых ручек), он вывел каллиграфическим почерком: «Список гостей»

— Ты это к чему, папа? — удивилась Элли.

— Как же? Мы же решили устроить летний бал в честь твоего дня рождения! — граф поднял изумленные глаза на дочь и едва не посадил кляксу. — Разве ты забыла?

— Ах, да… Бал… — сникла Элли. Еще вчера почин отца затеять роскошный вечер казался ей занимательным — почему бы не пообщаться с ровесниками из Лесного? Но сейчас мысль о мазурках, кринолинах, оркестре и многолюдной суете казалась невыносимо скучной и неуместной. Но отец был так воодушевлен, что Элли присела на кожаный диван и скрепя сердце произнесла:

— А что? Бал — это хорошо! — и понадеялась, что это прозвучало не слишком фальшиво.

— Конечно, хорошо! — обрадовался насторожившийся было граф — он не заметил, что голос дочери дрогнул. — Семнадцать лет не каждый день исполняется. Ну, принцесса, так кого мы пригласим?

Не дожидаясь ответа, он принялся вписывать в блокнот фамилии, перечисляя их вслух: «Вернелли… Арден…»

Элли молча кивала.

— И вот кого надо обязательно позвать! — воскликнул граф будто бы невзначай, а Элли вздохнула. — Герцога Готца с сыном! Кстати, младший Готц, Крис, чудесный юноша. Такой обходительный, умный… Он уже окончил университет и готовится возглавить одно из отцовских предприятий. Небольшой завод. Говорят, Крис очень перспективный экономист! Представляешь, он ухитрился привлечь к работе троллей, причем очень и очень выгодно. Троллей, дочка! А ведь все знают, какие они своенравные.

— Папа, ну что ты его расхваливаешь? — не выдержала Элли. — Я хорошо знаю Готца. Мы даже танцевали зимой на балу у Вернелли.

— И как он тебе?

— Неплохой.

— И все?

— А что еще? Не замуж же мне за него идти!

Граф рассмеялся и, поднявшись из-за стола, присел на диван рядом с дочерью. Он обнял Элли, ласково погладил по длинным вьющимся светлым волосам.

— А почему бы не замуж, родная? Тебе будет семнадцать, для свадьбы рановато, хотя по закону можно, а вот о женихе пора бы подумать. Крис — молодой миллионер, герцог. К тому же хорош собой. Идеальная партия.

— Ну что ты говоришь, папа! — возмутилась Элли. — Не собираюсь я замуж!

— Ну, всё, всё, молчу! Спешить некуда. Отложим временно этот разговор. Так как насчет Готца? Пригласим?

— Пригласи, если хочешь.

— Вот и прекрасно. Конечно, бал — дело хлопотное, но справимся. Сегодня отправлю Генриора на недельку в Тисс. Пусть закупит там всё, что нужно, заодно ипроверит, как обстоят дела на моих предприятиях.

— Папа, а может быть, он возьмет с собой Рика? — вдруг предложила Элли.

— Зачем? — удивился граф.

— Рик старый, ты же сам говорил, что его пора показать ветеринару, проверить его здоровье.

— Хм. Это хорошая мысль. Пусть Генриор покажет Рика звериному врачу.

«А нам не придется давать ему сон-травы!» — подумала Элли и сердце ее заколотилось, когда она вспомнила серые лучистые глаза Дена.

***

Летние дни летели, как мотыльки, — никогда еще Элли не была так счастлива. Днем она рисовала акварелью в большом альбоме или слушала радио, иногда играла в теннис с Ранитой — пока Генриор был в отъезде, та не утруждала себя хлопотами. Правда, Ранита почти всегда побеждала — она была ловкая и уступать никому не собиралась.

Элли часто думала, что Ранита по нелепой ошибке родилась в селе, а не в одном из дворянских поместий. Высокая белокожая красавица с роскошными черными волосами, тонкая и гибкая, как струна, резкая и прямолинейная, она и не думала играть роль покорной тихони-служанки — конечно, когда рядом не было Генриора. Дело Ранита знала и могла бы стать незаменимой горничной — она всё умела! Да только не желала вкладывать силы в чужое хозяйство.

Элли казалось, что она хорошо понимает подругу.

Но, может быть, это ей только казалось.

Глава 5. Вот что его тревожит

Когда начинали оглушительно звенеть цикады и шуршать от легкого ветра листья яблонь и кленов, подруги ныряли в теплую синеву летней ночи. Встречи начинались одинаково — беспечные разговоры, песни Сержа, от которых странно щемило сердце, шуточки и колкости Раниты… Серж был с Элли вежлив, но отстранен, говорил по-доброму, но холодновато, словно показывая, что они приятели, а не близкие друзья.

Но Элли этого не замечала. Ее интересовал только Ден.

Ранита с Сержем уже не сидели подолгу у костра — ставили за зарослями боярышника парусиновую палатку и мирно спали в обнимку до рассвета.

Ден и Элли оставались наедине. Ради этих минут Элли и совершала маленькие подвиги: карабкалась по деревьям, продиралась через кусты, сбивала ноги. Когда Ден, большой, сильный, сдержанный, ворошил угли в костре, когда огонь разбрасывал пушистые искры, когда в небе сияли огромные, как городские фонари, звезды, Элли переполняли несочетаемые чувства: небывалый, великий, как весь мир, покой — и приятное пульсирующее волнение.

Лес, ночь, взрослый молодой человек — всё это было странно, запретно, недозволенно. Но первая азартная острота быстро исчезла. Осталось растущее, как быстрый и смелый росток, притяжение.

Элли нравилось, когда Ден укутывал ее, как маленькую, огромной голубой курткой, и брал потертую рыжую гитару. Он не умел петь — но играл только для нее, а она тихо слушала знакомые с детства мелодии и новые прекрасные мотивы. Элли радовалась незамысловатым сюрпризам: Ден приносил ей то ароматную чернику в берестяной чаше, то очищенные лесные орехи, то красные глянцевые яблоки, пахнущие конфетами и наступающей осенью.

Но Элли не догадывалась, что ночные встречи, которые для нее стали громадной, как океан, радостью, для Дена превратились в повод для постоянной болезненной тревоги. И дело было даже не в том, что такие встречи запретны, — он говорил себе, что не делает ничего противозаконного. Его грызли, словно шакалы, совсем другие мысли.

Если бы Элли только знала, что каждый раз он говорил себе: «Я больше никуда не пойду!» — и всегда нарушал слово, вспомнив об Эллиных глазах — невинных, честных, прозрачных и голубых, как утреннее озеро.

Дена влекло к Элли, как шмеля к цветку. Даже себе он не желал признаваться, что в его сердце поселилась глубокая и светлая нежность. Ему хотелось защитить Элли от всего мира — но приходилось защищать от себя, потому что бороться с острым желанием обнять ее покрепче, сладко и горячо поцеловать, вобрать, вдохнуть травяной запах длинных и мягких светлых волос становилось с каждым разом труднее.

Домой он возвращался молчаливый, смурной, и Серж это, конечно, видел.

— Ты что? — однажды поинтересовался Серж. — Наскучила принцесса? Как по мне, так давно пора ее отшить. Да и вообще не стоило ее приваживать! Не понимаю, зачем ты тянешь. Так и скажи ей: «Всё, мол, хватит, птичка, извини, нагулялись».

— Прекрати! — оборвал Ден. — Она тебе не птичка.

— Да ладно, я же хочу, как лучше. Если честно, Элли мне самому нравится.

— В смысле? — насупился Ден и остановился. — Как это — тебе нравится?

Серж махнул рукой:

— Да ну тебя! Как человек нравится. Хорошая девчонка. Принцесса — а такая скромная. Вон у моей Нитки какой характер, будто она не принцесса даже, а королева! Но ведь сам понимаешь, нельзя тебе… Никак нельзя! Узнают, что спутался, — арестуют.

— Я с ней не путаюсь. Не думаю даже. Она маленькая еще.

Дни Элли мчались, словно счастливый сон. В пылкой полудетской любви она старалась не размышлять о будущем и только иголочки вины перед отцом (все-таки она обманывает его!) покалывали ее совесть.

А Дену с каждым днем приходилось труднее. Он здраво смотрел на вещи — неумолимо приближался сентябрь, когда Элли уедет к матери в город. А там — старые друзья, новые романы. Она повзрослеет и забудет деревенщину Дена — а может, будет вспоминать как маленькое летнее приключение. При этой мысли начинало болезненно ныть в груди.

Днем он работал — много и трудно. Но наступала новая ночь — и Ден снова, злившись на себя, шел к Элли. Спал по три часа, литрами пил кофе, чтобы сохранить более-менее ясный ум. Он даже, уговорив недовольного начальника, временно оставил грузовик, перейдя из шоферов в каменщики. Потерял в зарплате — зато перестал тревожиться, что, задремав, собьет кого-нибудь на дороге. Элли про это не говорил — только объяснил мельком, что решил потрудиться на стройке, это удобнее — можно выспаться перед дневной сменой.

К озеру Ден приходил свежим, спокойным, и Элли ни о чем не волновалась. А Серж, который уже давно с Ранитой не просто за ручку ходил, не мог взять в толк, зачем нужны его приятелю эти странные, опасные и совершенно пустые, на его взгляд, отношения.

До встречи с Элли в жизни Дена всё было просто: крутил баранку, вечером изнурительно работал по дому — колол дрова, таскал воду, копал огород или прибирал в коровнике (а куда деваться, надо помогать матери и сестре, единственный мужчина в семье). На гулянки, как говорили в деревне, Ден ходил редко: танцевать не умел, вина не пил — насмотрелся в детстве на отца-буяна, но девчонки к нему сами так и липли. Была в нем, немногословном и сдержанном, крепкая мужская сила, которая притягивала девушек, как магнит.

Но деревенские красавицы Дена не волновали.

Он переживал оттого, что в Ключах у него была невеста.

Дена и Долли сосватали много лет назад — сразу, как те пошли в школу, — так в деревне поступали самые патриархальные родители. Правда, парни, которым в детстве подыскали невесту, до самой свадьбы считались полноправными холостяками — их свободу никто не ограничивал, а матери даже журили расстроенных дочек: «Не мудри! Нагуляется — и к тебе придет, будет верным мужем!» А вот девочкам-невестам уже нельзя было глядеть на сторону. Правда, многие все равно ухитрялись флиртовать, хотя их будущие мужья редко смотрели на это сквозь пальцы.

Но Долли, невеста Дена, была не из тех разбитных веселушек — она и помыслить не могла, чтобы строить кому-то глазки. Она с восьми лет знала, что выйдет за Дена, с того самого момента, когда отец вложил в его руку ее маленькую дрожащую ладонь. Долли гордилась, что у нее есть жених, — да еще такой замечательный парень, хоть и никому об этом не говорила. Но девушки и так понимали, откровенно завидовали: «И почему это Ден достался такой серой мышке?»

Долли и вправду нельзя было назвать красавицей — невысокая, пухленькая, большегрудая девушка с телячьими серыми глазами. Пепельные волосы она гладко зачесывала и собирала в пучок на макушке. Ее круглое лицо было миловидным, но незапоминающимся, оно стало бы выразительнее, если б Долли подкрашивала тушью белесые ресницы и подводила карандашом брови, но она никогда не пользовалась косметикой. Одевалась она просто, в немодный ситец, и на фоне нарядных и разукрашенных сельских красоток (взять хоть эффектную Раниту) выглядела блекло и неприметно.

Но Долли это не волновало — она все равно не ходила на танцы, куда девушки стремились надеть лучшие платья. У нее хватало других хлопот.

Мать Долли скончалась, едва родилась вторая дочь, после этого отец стал прикладываться к бутылке. На Долли держалось хозяйство, а сестренка была еще плохой помощницей и сама требовала заботы. Долли трудилась, как пчелка: дом блестел от чистоты, на плите красовались полные кастрюли и сковородки, в огороде не было ни одной случайной травинки, а на веревках во дворе колыхалось тщательно выстиранное и прокипяченное белье. Но Долли не только хлопотала по дому — она еще успевала заведовать сельским садом и знала, как приголубить фруктовые деревца, чтобы они стали самыми урожайными в округе.

Словом, невеста Дену досталась хорошая, добрая и хозяйственная, и другой жены он не желал. Только со свадьбой не торопился.

Обычно сосватанная в детстве парочка с событиями не тянула: лет в шестнадцать невеста выясняла, что беременна, и родители живо готовили свадьбу. Или уж в этом же возрасте нареченные с шумом-гамом разбегались — но это был грандиозный скандал, который долго смаковала вся деревня.

А Дену и Долли уже исполнилось двадцать три, но у них по-прежнему были отношения брата и сестры. Он заглядывал к ней почти каждый день: помогал по хозяйству, давал деньги на продукты и одежду, катал ее сестренку в кабине грузовика… А потом исчезал, мимоходом поцеловав в щеку. Ден не задумывался, любит ли он Долли. Знал, что она будет хорошей женой, сумеет вкусно накормить, создать уют и, вероятно, родить здоровых детей — и это его устраивало. Но жениться не спешил, отговариваясь, что не готов пока стать отцом семейства, хотя его мать сердилась и настаивала на скором венчании, да и отец Долли смотрел на него с тревожным ожиданием.

Наконец Ден решил, что сыграет свадьбу по осени — дольше тянуть было уже неприлично. Но летом появилась маленькая Элли — такая красивая, такая трогательная, такая наивная и лучистая, что в душе Дена что-то перевернулось. Он понял, как можно любить девчонку, — так, что сердце разламывается. Такого с ним никогда не случалось, да и в любовь он вовсе не верил.

Ден по-прежнему захаживал к Долли, помогал ей, но уже не целовал в щеку на прощание, а говорил короткое «пока», и не замечал, что в больших глазах невесты поселилась тревога. Всё чаще Ден с раздражением думал: «Черт побери, ну почему Элли — графиня, почему богатая, почему живет в замке?! Будь она нашей девчонкой, я бы ее не упустил!»

Вскоре он понял, что Элли, хоть и младше, но значительно образованней — ему не чета. Он мечтал поступить в технический институт (музыка — это для души!), но с отчаянием осознавал, что ему, сельчанину, дорога к достойному образованию закрыта — такой в королевстве закон. Бесполезно колотить в железную дверь, когда на ней висит тяжелый запылившийся замок. Если тебя, деревенщину, потянуло к знаниям — иди и учись на счетовода, вот и вся карьера.

Впервые в жизни Ден почувствовал себя виноватым перед Долли, хотя раньше, поцеловав на сельском празднике какую-нибудь разбитную деревенскую красотку из тех, что сами вешаются на шею, не придавал этому значения. А здесь даже поцелуев не было. Зато имелось наваждение, избавиться от которого он не мог, — так бешено его тянуло к хрупкой и трогательной принцессе.

Иной раз, думая о простой, но такой привычной и доброй Долли, он убеждал себя: вот она — его судьба! Он женится на ней, будет мужем, отцом, хозяином в доме… И понимал — нет.

Нет!

«Но ведь Долли славная! — мысленно кричал он. — Вкусно готовит, отлично шьет, работящая, симпатичная. А Элли?!» «А Элли я просто люблю», — отчетливо понимал Ден, и от этого на него наваливалась жестокая тревога, крепко слитая со счастьем.

Однажды, возвращаясь с озера, Ден сказал сонному, сердитому, позевывавшему Сержу:

— У меня к тебе дело. Очень важное.

Глава 6. Осенний букет

— Какое еще дело? — поморщился Серж. О делах, да еще важных, в такую рань говорить не хотелось.

— Передай этот конверт Долли. Сегодня. Пожалуйста.

— Долли? — от изумления Серж совсем проснулся, похлопал густыми темными ресницами. — А сам-то что? Зайди да отдай, какие проблемы?

— Я не буду пока к ней ходить.

— Не понял. А почему? — Серж бесцеремонно глянул в незапечатанный конверт и присвистнул: — О, неплохая сумма! Ты что, хочешь сделать ей сюрприз? Или это на свадьбу?

— Да какой там сюрприз…Какая свадьба…

— Подожди-ка! — Серж, наконец, начал что-то понимать. — А когда ты был у Долли в последний раз?

— С неделю назад.

— А ведь раньше ты ходил к ней почти каждый день. Ден, это из-за Элли, что ли? Да ведь у вас с ней ничего нет! И не может быть! Мне кажется, друг, ты сошел с ума.

— Мне тоже так кажется, — невесело усмехнулся Ден.

— Ден, принцесса — на неделю, жена — навсегда.

— Не учил бы ты меня, незачем, — устало махнул рукой Ден.

— Да не учу я! — воскликнул Серж. — Просто мне жалко Долли. Ты всё никак не соберешься жениться, вся деревня на нее косо смотрит, а теперь еще и это.

— Понимаешь, не хочу я на ней жениться, — сказал Ден и сам испугался своих слов — ведь эту крамольную мысль он произнес впервые. И, чтобы не отступать, повторил: — Да, я теперь точно понял, что не хочу жить с Долли, не хочу от нее детей. Она мне давно — будто родная сестра. Разве можно жениться на сестре?

— Ну, ты даешь… — протянул Серж. — Зря. Она правильной бы женой стала.

— Нравится — сам в жены бери, — угрюмо отозвался Ден. — Она очень хорошая девчонка, только не для меня.

— С ума сошел? У меня Нита.

— А у Ниты кто? — хмуро поинтересовался Ден, и Серж помрачнел, надолго замолчал, сразу поняв, на что намекает друг.

— Ты извини меня… — неловко проговорил Ден, поняв, что перегнул палку. — Не хотел тебя задеть, правда. Нашло что-то. Прости.

— Ладно, — наконец заговорил Серж. — Я знаю, что Нита меня не любит. Знаю, по кому сохнет. Знаю, что я у нее запасной. Но я и на это согласен. Спим вместе — и ладно. Залетит — поженимся. А там — притерпится ко мне, привыкнет. Детей родит. Наверное.

— И тебе нравится такая жизнь?

— Нравится! — вскинулся Серж. — Она сейчас со мной, понимаешь? Не с тем, а со мной! А что будет дальше — никто не знает. А у тебя другое дело! Элли, конечно, милая такая… Она как котенок — все котята милые! Но ведь она вырастет. Если в деревне узнают про принцессу, будет скандал. А если в замке — то тюрьма. А то и что похуже, даже говорить не хочу.

— Тюрьмы не будет, а на скандал плевать, — сказал Ден, покривив душой: все-таки не хотелось бы ни шума, ни сплетен. — Элли тут ни при чем. Она уедет скоро. Но с Долли я тоже не останусь.

— Тогда зачем ты суешь мне эти деньги? Иди и скажи ей сам, что не любишь, что надоела! Точно знаю — не пойдешь и не скажешь!

— Пойду и скажу. Обязательно, только не такими словами. Но потом. Пока не время.

— Да ты просто… — начал было Серж и отвернулся. Они с детства дружили, и каждый чувствовал ту грань, которую не стоит переходить.

Ден помолчал. Потом сказал тихо:

— Я знаю, что веду себя с Долли, как свинья. Но, понимаешь, ей деньги очень нужны. За саженцы расплатиться, сестренку в школу собрать. Точно знаю, что она на них рассчитывает. Если я дам денег и скажу, что больше не приду, она мне их обратно вернет. Получится, что я от нее откупаюсь. А если ты передашь — возьмет.

— Да ты и так откупаешься, — устало сказал Серж.

— Нет! Помогаю, как брат сестре. И дальше готов помогать. Но не жениться.

— Слушай, а ты не боишься, что Нита в деревне разболтает про принцессу? Я за нее ручаться не могу. Народ скажет, что ты за графским золотом гоняешься. А там и до беды близко.

— Ничего не случится. Пусть треплются. Ну что, передашь Долли деньги?

— Да передам, передам…

***

— Что это ты рисуешь? — поинтересовалась Ранита, сверху заглядывая в Эллин альбом. Она стояла на сверкающей металлической лесенке и что было сил терла мокрой тряпкой большую бронзовую люстру с витыми подсвечниками.

— Это осенний букет, — задумчиво ответила Элли, окунув кисточку в банку с гуашью. — Рябина, боярышник и кленовые листья… Скоро осень, это так грустно!

Элли неплохо рисовала, педагоги ее хвалили. Она мечтала выучиться на декоратора, чтобы оформлять современные выставки и сцены в театрах.

— Не переживай, еще успеешь погулять со своим Деном! — усмехнулась Ранита, ловко дотягиваясь до дальнего канделябра. — Ну что, хорошего я тебе парня подогнала?

— Очень хорошего.

— И что, вы так ни разу и не поцеловались? Знаешь, подруга, это просто глупо и даже не смешно! Так и уедешь в свой город?

— Разве это главное? Мне с ним и так хорошо.

— А вот он, небось, хочет тебя, аж дым из ушей, да не лезет к графской дочке, — презрительно хмыкнула Ранита. — Я-то думала, он посмелее будет. А он, оказывается, трус.

— Он не трус! Он порядочный и очень добрый, — тихо сказала Элли.

— Ну-ну… Слушай, Элли, а ты все равно не права!

— В чем?

— Да как — в чем? Ты в эти дни, кроме своего Дена, ни о чем не думаешь! А мы ради тебя замок вверх дном переворачиваем! Ну, скажи, справедливо это?

— Что-то я тебя не пойму.

— А что непонятного? В субботу же бал! Генриор приехал из города и всех строит: там приберитесь, тут сгоношитесь, здесь помойте, в саду прополите… Чтоб ни пылинки, ни травинки… Мы пашем с утра до ночи, чтобы графская доченька от души поплясала и повеселилась! А принцессе все пофигу, у нее осенние цветочки на уме! Она про бал и не помнит.

— Я как-то не подумала… — покраснела Элли, но тут же оживилась: — А я ведь тебе, Нита, предлагала помощь! И что ты мне сказала?

— Сказала, что есть. Что лучшая помощь — чтоб сидела и не мешалась. А то ты умеешь мыть, например, окна! Знаю я вас, белоручек. Все было б в разводах, а то еще и разбила бы да порезалась. Или вот хоть люстра… Сверзилась бы с высоты, отвечай потом за тебя. Да и от Генриора бы мне влетело.

— Если ты ничего не позволяешь, что мне остается?

— Тебе? Да я б на твоем месте юлой вертелась! Платье подобрать надо? Надо! С маникюршей договориться надо? Конечно! Меню просмотреть надо? Да! А музыку подобрать? Вот сколько забот! А еще гостей обзвонить, напомнить о приглашении… Как это — всё для тебя, а тебе ничего не нужно?

— А я и не напрашивалась, это папа придумал, — нахмурившись, проговорила Элли.

— И хорошо, что придумал! Это же бал! Как в сказке! — восторженно всплеснула руками Ранита и мечтательно заулыбалась. — Эх, была бы я графиней! Я бы такое платье надела! Такие танцы отплясывала! Все короли, все принцы были бы мои. Я бы и менуэт танцевала, и полонез. А как бы я кружилась в вальсе!

Ранита бросила тряпку и завертелась на лесенке.

— «Можно вас пригласить, сударыня?» «Ах, право…» «Вы любите вальс?» «О да!» «Так пойдемте, такая чудесная музыка!..» Раз-два-три, раз-два-три… Поворот! Раз-два-три… «Вы чудесно танцуете! Вы учились этому за границей?» «Нет, у меня прелестный педагог!» «Сударыня, вы обворожительны, головокружительны, восхитительны, ваши глаза сводят меня с ума!..» «О, вы меня смущаете!» Раз-два-три. Раз-два… Ой!

Ранита поскользнулась на мокрой ступеньке, пыталась схватиться за лесенку, но все-таки полетела вниз. Раздался страшный грохот. Элли кинулась к подружке.

— Боже, Нита, ты не ушиблась? Ногу не сломала?

— Ничего, удачное приземление… Дотанцевалась! — Ранита потерла ушибленное бедро и принялась хохотать, а вместе с ней залилась смехом и Элли.

— Что здесь происходит? — в кабинет заглянул высокий мрачноватый Генриор, и Элли почувствовала себя провинившейся школьницей. Хотя она-то была молодой хозяйкой замка, а Генриор — всего лишь управляющим.

— Ничего, сударь! — Ранита мгновенно вскочила с пола и одернула юбку. — Маленький ммм… несчастный случай.

— Надеюсь, не настолько несчастный, чтобы ты не могла работать дальше?

— Нет, не настолько.

— Тогда побыстрее заканчивай с кабинетом. Ты очень долго возишься, Ранита. Время полдень, а ты даже не принималась протирать пыль в книжных шкафах. Будь расторопнее, — Прочитав суховатую отповедь, Генриор вежливо кивнул Элли. — Графиня, если вы не заняты и у вас есть такое желание, можете помочь белошвейке Дине, которая только что приехала из Тисса. Она будет шить для каждого гостя салфетки с вензелями.

— Но я не умею шить… — покраснев, призналась Элли.

— А вам и не надо. Дина задумалась, какой рисунок выбрать для салфеток и какой формы будут вензеля. Просит вас нарисовать. И еще она хотела бы уточнить список гостей.

— Ой, в этом я помогу с удовольствием!

— Прекрасно. Она ждет вас в малом зеленом зале.

Когда Генриор вышел, Ранита показала ему вслед язык и проворчала:

— Ух, Элли, какая же ты все-таки мямля! Будь я на твоем месте, я бы ему показала, кто в доме главный! Смотри-ка, раскомандовался! «Иди к белошвейке…» Да я бы такую швейку ему выдала! Так по шее бы надавала! Мало бы не показалось! Прописала бы ему… вензеля!

— Да зачем же спорить? Он всё по делу говорит.

— Ну, смотри сама. «По делу…». Деловой нашелся! Кстати, твои сестра с братом на бал-то приедут?

— Милена — да! — расцвела Элли. — Она звонила и сказала, что приедет не на поезде, а на своей машине. Пусть далеко, но водит она прекрасно. Ты не представляешь, как я рада! Ужасно соскучилась. Жаль, что ее жених не сможет приехать. Ты знаешь, она собралась замуж, и на этот раз, я уверена, все будет хорошо. Жених старше нее, не дворянин, но прекрасный человек, врач, хирург. Милена говорит, что он принимает пациентов даже в выходные, постоянно занят и…

— Подожди, что ты так трещишь… А граф Андреас? — перебила ее Ранита и, если бы Элли была внимательнее, то заметила бы странные искры в ее глазах. — Граф Андреас будет на балу?

— Андреас? — озадаченно переспросила Элли. — Не знаю. Папа звал его, но тот сказал что-то невнятное, ни да, ни нет.

— А может быть, он, как госпожа Милена, тоже нашел себе кого-нибудь? — равнодушно поинтересовалась Ранита. Она уже вновь поднялась на лесенку и с непривычным рвением принялась натирать канделябры. — Может, у него в столице есть девушка?

— Понятия не имею, — Элли пожала плечами. — Ладно, пойду помогать белошвейке. И зачем папа пригласил такую толпу? Знаешь, я немного волнуюсь. Всё-таки папа прав: синие мотыльки — к переменам. Мы уже встретились с Деном, но чувствую, скоро произойдет что-то еще.

Глава 7. Белый единорог

В ночь на субботу Элли и Ден сидели, обнявшись, на берегу Хрустального озера, смотрели на темную воду, в которой покачивалась похожая на апельсин луна. Неподалеку играл сухими ветками костер, и звезды сияли так ярко, что их свет проникал в Эллино сердце.

— А у нас завтра будет бал, — сказала Элли, вспомнив вдруг о вишнёвом платье, новом, открытом, роскошном, которое уже висело на деревянных плечиках, прикрепленных к дверце ее шкафа. — Если бы можно было туда не ходить, а провести с тобой не ночь, а целый день!

«Провести ночь…» — эхом отозвалось в Дене и он, вздохнув, крепче обнял Элли.

— Настоящий бал? — поинтересовался он. — Как в сказке про Золушку?

— Да, настоящий, с музыкантами, угощением, кучей гостей. Такая канитель! Но папа считает, что надо соблюдать традиции.

— А кто будет принцем маленькой Золушки? — с улыбкой спросил Ден, стараясь скрыть подступившую к горлу ревность.

— У меня нет никакого принца… — «кроме тебя» — едва не добавила Элли, но промолчала.

— У такой красивой — и нет? И никто еще не попросил твоей руки?

— Нет, Ден. …Ты так странно смотришь на меня, будто хочешь что-то сказать.

Поскрипывал догорающий хворост, зябко дрожала вода в озере, трещали в темноте цикады. Где-то вдалеке горько вскрикнула ночная птица, разрезав синюю тишину. И снова — радостный прохладный покой.

Ден помолчал, потом высвободил Эллину ладошку из широкого рукава куртки, спрятал ее в своем кулаке и сказал очень серьезно:

— Что же мне сказать? Только одно. Я люблю тебя, моя маленькая Элли.

Элли хотела что-то произнести, но все слова рассыпались, словно бусинки. Она посмотрела в серьезные глаза Дена — они казались темными, но в них плясал искристый оранжевый огонь. Тени легли на лицо — непривычно строгое, без обычной мягкой полуулыбки.

— Не отвечай, Элли. Ты такая милая, такая родная. Но я ничего от тебя не жду, не имею права. Просто хочу, чтобы ты была счастлива. Ведь ты лучшая девочка на свете. Только знаешь… сегодня нам нужно проститься.

— Сегодня? — блестящий камушек безграничного счастья обрушился в пучину черного страха. — Зачем? Я уезжаю в понедельник. У нас еще есть время!

— Я больше не могу так. Не надо.

— Что — не надо? — чувствуя, как накипают слезы, прошептала Элли. — Мне так хорошо с тобой!

— И мне хорошо, — вздохнул Ден, крепче сжимая Эллину руку. — Поэтому пора остановиться. У тебя дворец, бал, гости, а потом город и учеба. У меня грузовик, дом в деревне и поле с картошкой. Ради тебя я готов свернуть горы, построить особняк, выучиться на инженера, зарабатывать. Но по закону мне нельзя учиться и нельзя быть с тобой, маленькой принцессой. Не нужно мне лезть в твою судьбу. Я и так уже наломал дров. Заигрался.

— Ден, разве это для тебя только игра? — всхлипнула Элли. — Ты же сам сказал, что… И ведь я тоже!

— Тоже любишь? — мягко улыбнулся Ден и, притянув к себе Элли, поцеловал ее в макушку. — У тебя вся жизнь впереди. Сегодня на балу ты встретишь своего принца — и снова влюбишься. И, наверное, так и надо.

— Нет! Мне нужен только ты.

— Зачем? Я взрослый мужчина. Я неправильно поступил. Мне в первую же ночь надо было уйти, а не бренчать на гитаре, как пацан, не сбивать тебя с толку, — удрученно проговорил Ден. «И вообще я ужасно, невыносимо виноват перед всеми…» — подумал он, вспомнив печальный взгляд Долли.

— Но ведь я тебя очень люблю… — выговорила Элли, и, раскрасневшись, прижалась мокрой щекой к груди Дена.

— Что ты, ну не плачь, солнышко, — вздохнул Ден и, не сдержавшись, поцеловал девушку в прохладную щеку, на которой блестела слезинка. Потом в другую. А потом… Он целовал Элли в лоб и волосы, крепко и сладко целовал по-детски припухшие губы. А она таяла, взмывала в небо и летала, летала где-то под круглой луной и желтыми звездами. И ни о чем ей не думалось, ни о чем не тревожилось — просто бесконечная, как ночь, любовь волнами билась в сердце.

Он резко оторвался от ее губ, тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Крепко-крепко, как-то по-медвежьи обнял — и отодвинулся. Молча пошел к озеру, долго плескал в лицо холодной темной водой.

— С ума ты меня сводишь… — хрипло прошептал он, вернувшись, и опустился на влажную росистую траву. — Голова кружится, точно вина напился. Но нельзя нам дальше. Нет. Я мужчина, а ты подросток.

«Мне завтра семнадцать! Я взрослая!» — хотела воскликнуть Элли, но промолчала, спрятав в ладони полыхающие щеки, на которых еще не остыли горячие поцелуи. Какой он нежный, какой родной!.. Но все-таки хорошо, что Ден не настаивает на том, к чему она пока не готова. При мысли, что могло случиться «продолжение», Элли стало зябко. Но, глянув в глаза Дена, счастливые и измученные, она вновь, забыв про всё, сказала себе: «Я его люблю!»

— Смотри! — вдруг воскликнула Элли, и Ден, вздрогнув, обернулся. Перед ними возник единорог — белый, искристый, волшебный. Единорог смотрел на них огромными глазами, глубокими и темными, как гладь Хрустального озера, слегка покачивался и постукивал золотым блестящим копытом. В его волнистой гриве сияли искры, похожие на снежинки. В ярком лунном свете единорог казался таинственным посланником, спустившимся на поляну по серебристой дорожке Млечного пути.

Элли осторожно протянула руку, чтобы его погладить, и единорог не умчался, даже не отстранился — позволил прикоснуться к нежной, как лепестки роз, спинке. Ден тоже поднялся, аккуратно дотронулся до крепкого рога, сверкающего в ночном сумраке, словно первая звезда.

— Какой смелый красавец! — ласково улыбнулся Ден.

— А ты знаешь такую примету? — прошептала непослушными губами Элли. — Если единорог пришел к влюбленным, то они… обязательно… — Элли недоговорила, только склонила голову к плечу Дена.

— Поженятся? — завершил он и поцеловал ее светлые волосы.

Единорог стукнул копытом — разлетелись фонтанчики-искорки, слегка коснулся головой Элли, потом Дена — и умчался, растворился в ночном лесу.

— Какое же чудо! — прошептала Элли, и Ден обнял ее за плечи. Помедлив, он взъерошил волосы, помолчал, пошарил в необъятном кармане куртки, что-то достал, сжал в кулаке. Произнес неловко:

— Я ведь слышал, что у тебя завтра день рождения. Точнее, уже сегодня. Так что вот. Маленький подарок.

Он разжал пальцы, и на его ладони блеснула серебряная цепочка с подвеской — медово-золотистым камушком.

— Ой! Спасибо тебе, — прошептала Элли. — Это янтарь?

— Да, всего лишь… — смущенно улыбнулся Ден. Он не стал говорить, что хотел купить цепочку с гранатом (на рубин денег бы точно не хватило — ведь половину заработка отдал Долли), но разве найдешь такую красоту в ближайших лавках?

— Что ты, это не «всего лишь», это волшебство… — Элли оглянулась на Дена, и в ее светлых глазах засеребрились счастливые огоньки. — Я мечтала, чтобы у меня осталось что-то на память об этом августе. А янтарный кулон похож на наш костер.

— Хочешь примерить? Давай помогу тебе застегнуть.

— Хорошо, — Элли с готовностью собрала волосы к макушке, и у Дена задрожали руки. Он аккуратно взялся за цепочку, осторожно щелкнул застежкой — и не удержался, провел пальцем по тоненькой шее, по маленькому уху с сережкой-капелькой, прикоснулся к нему губами — и отпрянул. Но снова прильнул — уже к губам, наслаждаясь их прохладной головокружительной свежестью.

Они были настолько упоены сладкими, как лесная ежевика, поцелуями, что не заметили, как из палатки выбралась сонная, взъерошенная, как ворона, Ранита. Она стояла рядом, куталась в черную объемную куртку Сержа, потирала ноги, покусанные комарами, и смотрела на Дена и Элли со снисходительной усмешкой.

— И все-таки любовь!

— А тебе что? — нахмурился Ден, нехотя отрываясь от Эллиных губ.

— А то, что любовь у вас — как в школе в третьем классе. Ну ладно, играйте дальше, детки, а я пойду Сержа растолкаю. Глядишь, тоже поиграем… по-взрослому. Ты, принцесса, особо не расслабляйся, через час в замок пойдем, завтра тебе еще петь да плясать надо будет. А мне грязные тарелки таскать, — с досадой завершила она.

***

— Ты просто будь счастлива, — прошептал Ден, когда на востоке уже заалело небо. — Пусть у тебя всё будет, как ты захочешь.

— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе… — проговорила Элли. — Не нужен мне бал! Никто не нужен. Только ты! Ден, ты приедешь ко мне в город? Ты найдешь меня?

— Найду на краю света, но не хочу ломать твою жизнь.

— Что ты! Ты не сломаешь. Только будь осторожен, чтобы тебе не приписали что-нибудь плохое!

— Послушай, Элли, — Ден на что-то решился, лицо его побледнело. Он крепко взял ее за руку. — Ты сейчас ни о чем не тревожься. Танцуй на балу, поезжай в город, учись. Только не давай мне никаких обещаний. Если у тебя появится жених — пусть, я всё пойму. Но если пройдет год, а ты по-прежнему захочешь встретиться со мной, ты знаешь, как меня найти. И если так случится…

— Тогда — что? — сердце Элли затрепетало.

— Тогда мы что-нибудь придумаем и поженимся. По нашим законам мы не можем быть вместе, но ведь мир-то большой. Может быть, придется уехать в другое королевство.

— Да! Уедем!

— Только не сейчас. Подождем год. Ты повзрослеешь. И если захочешь, мы тайно отправимся за море. Знаешь, в детстве у меня был друг, он часто говорил о морях-океанах. Мне кажется, он всё о них знал, мечтал стать капитаном. Жаль, что сейчас его нет, не у кого спросить про моря.

— А что случилось с другом? — прошептала Элли. — Умер?

— Не знаю, давно уехал и пропал. Надеюсь, его мечта сбылась, и он все-таки служит на корабле. …Элли, милая, не грусти. Жизнь сама подскажет, что нам делать.

Появился Серж, невыспавшийся и хмурый, глянул на них исподлобья, неодобрительно покачал головой.

— Собираемся, — коротко сказал он. — Пора уже.

Глава 8. Посмотрите на них!

Гости начали съезжаться в Розетту ближе к пяти вечера. Дамы и господа прибывали на белых лимузинах или парадных черных автомобилях. Брат Элли, граф Андреас, прикатил на новеньком спортивном авто модного салатного цвета. Напыщенные, как всегда, сестры Вернелли прибыли в золоченой карете, запряженной шестеркой вороных лошадей («Ах, нам безразлична мода, мы почитаем старинные традиции!»). Они любили вычурность, шоу и эпатаж. А распорядитель праздника, лопоухий и смешливый господин Тишот, прилетел на маленьком домашнем драконе, которого предусмотрительно пристроил на дальнем поле для гольфа, — чтобы тот ненароком не устроил пожар.

Увидев дракона, Рик залился горячим лаем, принялся трясти тремя головами, пытаясь напугать огнедышащего змея, но дракон, сытый и равнодушный, даже глазом не повел — только постучал для порядка по яркой траве тяжелым ребристым хвостом. Граф, ласково погладив Рика сразу по трем головам, попросил садовника увести цербера в дальний вольер в саду. «Не пугай ни дракона, ни людей, дорогой, — сказал граф обиженному Рику. — Выспись как следует и отдохни сегодня от работы».

Возле Элли, которая перекидывалась вежливыми словами с сестрами Вернелли, появился Генриор. Высокий, серьезный, подтянутый, в темно-сером парадном костюме, он походил не на управляющего поместьем, а на истинного дворянина. Искристая седина добавляла облику благородства.

— Прошу меня простить, что прерываю беседу. Граф велел передать, что приглашает в Белый зал, — церемонно заявил он и добавил просто: — Элли, вам пора, в зале собираются гости, — и поспешно удалился, у Генриора всегда было много дел.

Элли, которая казалась еще более хрупкой в открытом пышном вишневом платье, отыскала глазами Раниту, улыбнулась, позвала ее (та поморщилась, но подошла) и обернулась к разряженным, надушенным, ярко накрашенным сестрам Вернелли:

— Дамы, это наша прекрасная Нита. Она, как вы и желаете, покажет вам оранжерею. А я вынуждена вас оставить. Нита, будь добра…

Ранита, с высокой прической, прикрытой белой кружевной наколкой, в коротком темно-синем платье со снежно-сияющим передником, в лаковых туфлях на высоких каблуках, картинно развела руками:

— Я не Нита. Мое имя — Ранита. Служанка, — подчеркнула она, и Элли очень не понравился ее мрачный взгляд и ледяной тон. А Ранита продолжила: — Извините, но я крайне занята. Мне велено разнести подносы с шампанским. Это поручение Генриора. Если вам что-то требуется, обращайтесь к управляющему, это он распределяет наши роли… на этом празднике жизни. Но, к вашему сведению, я не собираюсь показывать оранжерею, так как не проходила курсы экскурсоводов, — едко добавила она и, развернувшись на каблуках, преспокойно ушла, покачивая бедрами: стройная, высокая, привлекательная брюнетка.

— Какая противная девица! — хором воскликнули ахнувшие сестры Вернелли и принялись потрясенно обмахиваться веерами. — Какая грубиянка! Зачем вы ее держите в замке?!

— Нита хорошая… — растерянно пробормотала ошеломленная Элли. — Просто на нее что-то нашло.

— Элли, милая, это вы хорошая! Вот и не видите, что мерзкая горничная вам завидует, — проницательно прищурилась старшая Вернелли. — Разве вы не понимаете, что она сама хочет блистать на балу?

— Нет, с ней что-то случилось… — пролепетала Элли.

Неизвестно, чем бы закончился этот бестолковый разговор (вероятно, возмущенные сестры уселись бы в дорогой экипаж и укатили в поместье, рассказывая всем и каждому об отвратительно негостеприимной Розетте), но положение спасла Милена — старшая сестра Элли. Она появилась, как фея, — в струящемся фиолетовом платье, стройная, красивая, юная — не скажешь, что уже исполнилось тридцать — и тут же взяла всё в свои руки. Очаровала сестер милой беседой, отправилась с ними в оранжерею — зацокали каблуки — на ходу подмигнула Элли и даже успела слегка ее приобнять.

***

Милена приехала в Розетту поздним утром: веселая, энергичная, живая. Обратив внимание на бледное лицо младшей сестры, Милена поняла — у той на душе неспокойно, но не стала донимать расспросами. Она вручила подарок, и Элли, развернув хрусткую золотую бумагу, обрадовалась, когда увидела браслет с разноцветными сердечками из самоцветов и маленькую золотую корону.

— Ты же наша принцесса! — Милена поцеловала сестренку. — Вот и наденешь корону на бал.

Они вдвоем пили ароматный чай. Сестра рассказывала о чудесном приморском городе, где недавно поселилась, о будущем муже — опытном докторе и хорошем человеке. Заметив у Элли подвеску из янтаря, Милена одобрительно покачала головой:

— Красивая! Вот, казалось бы, простая, но элегантная. Папа подарил?

— Нет, один знакомый, — неопределенно ответила Элли. — Я потом расскажу.

Элли хотела поделиться с сестрой переживаниями, но не успела — пришло время наряжаться, причесываться и делать макияж.

Сестры виделись нечасто, но, когда Милена приезжала в гости, для Элли наступал праздник. В городе девушки ходили в кино, сидели в кофейнях и угощались мороженым. Милена покупала Элли красивые безделушки и стильные наряды, а вечерами увлекательно рассказывала про модные клубы, музыкальные театры, морские прогулки. Только про мужчин сестра говорила неохотно. Элли, конечно, знала, что Милена дважды была замужем и собирается в третий раз, но не лезла в ее личную жизнь. А Милена прекрасно понимала: расскажи она всё — и тут же из юной красавицы превратится в женщину со сложной и запутанной судьбой.

***

Вечер для Элли был подернут туманом — она старалась не плакать, чтобы не вызывать ненужных расспросов, но слезы всё равно стояли в глазах. Тоска оттого, что закончились прекрасные встречи в ночном лесу, шевелилась в сердце непоседливым и вертким диким зверьком.

Она пыталась быть такой, как всегда: улыбалась, обнималась с давними знакомыми, с благодарностью разворачивала свертки с подарками (сережками и заколками, часиками и фарфоровыми статуэтками, вычурными зеркальцами и сумочками), но не испытывала ни радостного возбуждения, ни счастья.

Поведение Раниты ее поразило, но печаль из-за того, что на праздник невозможно пригласить любимого человека, заслонила другие мысли. Элли была рассеянной, потерянной, и лишь благодаря правилам поведения в высшем обществе, привитым с детства, ей удавалось скрывать серую грусть. Разве что отец и сестра поглядывали на нее с беспокойством. А Элли все чаще задумчиво прикасалась к янтарной подвеске, про которую сестры Вернелли пренебрежительно заметили: «Оригинальная штучка. Правда, как бы помягче сказать, недорогая».

Гости превосходно развлекались и без участия юной хозяйки. В Белом зале грянул вальс, и разноцветные, как диковинные птицы, пары весело закружились по паркету.

— Разрешите вас пригласить, дорогая Элли!

Она вздрогнула, словно очнулась от сна и, обернувшись, дежурно улыбнулась. Это был герцог Готц, которого так расхваливал ей отец.

Крис Готц был высоким, полноватым, но привлекательным молодым человеком. Пожалуй, только губы его несколько портили: верхняя тонкая, точно иголка, а нижняя — пухлая, как клубника; рот придавал облику герцога капризный вид.

Танцевать Элли не хотелось, но отказ назвали бы неприличным, поэтому она кивнула:

— Пожалуйста… — и герцог с готовностью взял ее за талию, прижав к себе несколько крепче, чем это диктовали правила вальса.

Танцевать Элли умела — училась с детства, а Готц вел замечательно. Они быстро оказались в центре зала, и по замку пронесся легкий, как ветер, шепоток пожилых кумушек в тяжелых бархатных платьях: «Поглядите, поглядите на них! Прелестная пара… Она такая славная, хорошенькая… Ну что вы, девочка милая, как все девочки, а вот он — красавец! …Дай бог, дай бог. Хорошие дети».

Элли ничего этого не слышала. Она односложно отвечала на вопросы кавалера, рассеянно улыбалась его несмешным шуткам, но думала только об одном: как жаль, что ее пальцы сжимает холеная, мягкая, украшенная фамильным перстнем рука Криса, а не крепкая и шершавая ладонь Дена! Как было бы хорошо прижаться в танце к нему, милому Дену! Точно невзначай прикоснуться к щеке, заглянуть в серые глаза — и увидеть искорки восхищения! Но рядом лишь Крис — молодой, богатый, но совершенно чужой человек. Посторонний.

Элли не замечала, что Крис смотрит на нее оценивающим взглядом. И не догадывалась, что, сжимая ладонь, выражает чувства. Элли приглянулась Крису давно, а на новогодней вечеринке у Вернелли и вовсе очаровала. Правда, тогда она была другой — открытой, смешливой белокурой девочкой, вокруг которой, как синие мотыльки, вились подружки. Но и новая Элли, такая трогательная и задумчивая, была удивительно хороша.

Вальс закончился, и гости оживленными группками начали подходить к столикам с изысканными угощениями.

— Вы танцуете, скажу я вам, весьма неплохо, а для горожанки — так и вовсе хорошо, — похвалил Крис, не выпуская ее ладони. — Выпьем шампанского?

— Я не пью, — холодно пожала плечами Элли.

— Это похвально, но я хочу предложить тост за вашу красоту! — Крис церемонно поднял высокий хрустальный бокал: — А для вас мы попросим принести апельсиновый сок.

— Откуда вы знаете, что я люблю именно такой?

— Полагаете, собираю досье? — герцог усмехнулся. — Нет, я просто запомнил ваши вкусы. Правда, на новогоднем балу вы были веселее, а сейчас выглядите так, будто уже напились цитрусовой кислятины. Ну, ничего, вам и такой образ к лицу. Никому не обещайте следующий танец, слышите? Никому! Я вас ангажирую — и не смейте спорить.

— Я и не думала ни с кем спорить… — пробормотала Элли.

***

В Белом зале гремела музыка, мелькали пестрые платья и сияли разноцветные огни, а в уютной бежевой каминной было тихо, сюда доносились лишь дальние отголоски шумного праздника. Граф и его старшая дочь Милена расположились в мягких кожаных креслах возле изящного журнального столика и неспешно пили свежий кофе с пышной сливочной пенкой.

— Обожаю кофе! Заказываю его во всех ресторанах, но нигде не варят так, как в нашей Розетте, — говорила Милена, с наслаждением поднося к губам перламутровую чашку и вдыхая ароматкорицы.

— Не мешало бы и самой научиться, — ворчливо отозвался граф. — Сварить кофе — дело нехитрое.

— Да я ж белоручка! — рассмеялась Милена. — Дворянская доченька, что с меня возьмешь.

— Ну, этим кичиться не надо. Это Элли пока простительно. А в твоем возрасте уже можно и уметь что-нибудь. Неужели твои мужья не просили хотя бы приготовить кофе или заварить чай? Сколько раз ты замужем-то была? Официально — два, а по сути?

— А по сути, папа, я скоро выйду замуж в третий раз и про прошлое не вспоминаю. У меня будет лучший в мире муж, а остальные меня не волнуют.

— Лучший? То-то, я гляжу, ты одна на праздник приехала! Все замужние дамы с супругами, невесты — с женихами, а ты снова самостоятельная.

— Виктору профессия не позволяет уезжать, — без тени обиды разъяснила Милена. — Он хирург, у него пациентов море. Вот, кстати, посмотри фотографию.

Граф вздохнул, достал из золотого футляра очки, нацепил их на нос и взял снимок. На него глянул узколицый темноволосый человек, уже немолодой — видно, за сорок, очень серьезный, с глубокой морщинкой через весь лоб и сухо поджатыми губами. Карие глаза смотрели пристально, испытующе, они будто вопрошали: «А стоит ли знакомиться с вами, сударь?»

И граф расстроился: ничего общего с его беспечной старшей у этого мужчины не было. Видимо, она покорила его красотой, молодостью, живостью, но эйфория пройдет, и от отношений останется только пыль. Значит, новый развод беспутной дочери, за которую давно совестно перед аристократичными соседями, не за горами. Первый-то брак у нее был правильный, дворянский. Муж — состоятельный, именитый, родовитый барон. Да кто о нем уже вспоминает? Говорят, где-то за границей живет…

Глава 9. Дворянские истории

— Ну, как тебе мой будущий муж? — поинтересовалась Милена. Она забрала у отца фотоснимок и аккуратно положила в лиловую глянцевую сумочку. — По-моему, почти идеал: хоть и не дворянин, но серьезный, взрослый, умный, с хорошей профессией. Да?

— Так-то так. Но, по-моему, староват для тебя. Не знаю уж, как вы находите общий язык.

— Прекрасно находим.

— У него же, ты писала, и дети есть?

— Да, двое. Дочка осталась с бывшей женой, а сын с нами.

— Так вы уже живете под одной крышей?

— Папа, мы взрослые люди. И свадьбы у нас не будет. Сходим в ратушу и распишемся.

Граф сдвинул брови, неодобрительно покачал головой, хотел что-то сказать, но только тяжело вздохнул и махнул рукой:

— Ладно, тебе тридцать лет, поздно мораль читать. Так ты что, мужу даже кофе не варишь? Хоть служанка-то у тебя хорошая? А то при таком раскладе снова одна останешься. Потерпит тебя муж с месяц-другой, да и выгонит. Он, судя по фото, мужчина строгий.

— Не выгонит, папа! — улыбнулась Милена. — Всё у нас хорошо. А про белоручку я ведь пошутила. И служанки у меня никакой нет. Это я кофе варю плохо, а кашу — хорошо. И котлеты отлично жарю. Супы готовлю такие, что твою кухарку могу научить. И полы сама мою, и даже белье стираю.

— Да ты что! — разволновался граф. — Как так? Зачем? Это лишнее! Денег-то хватает?

— Хватает, не переживай. Мне домашние хлопоты только в радость.

— Нет, ты, родная, руки не порти, горничную найми или хотя бы машину стиральную купи — не старые же времена! У нас теперь даже в замке машина.

Граф отпил кофе из перламутровой чашечки, помолчал, а потом сказал уже другим, печальным, не сварливым тоном:

— Очень я за тебя переживаю, дочь. Очень. Меня уже, поверь, и соседские шепотки не тревожат. Хочется, чтоб жила ты семьей, детей родила, не порхала, как синие мотыльки. Вот выходишь ты снова замуж — а душа у меня неспокойна. Твой ли этой человек?

— Мой, — серьезно сказала Милена — словно веселость с губ смахнула. — Я хочу с ним жизнь прожить.

— Живи, что же… Только, кажется, разные вы слишком. Дай-то небо, чтобы я ошибался. Привезла бы хоть с отцом-то познакомить.

— Обязательно приедем! Как только будет посвободнее — сразу!

Милена выскользнула из кресла — зашуршал фиолетовый шелк платья. Шагнула к отцу, склонилась, обняла, прижалась лицом к его щеке.

— Не волнуйся за меня, — прошептала она. — Я другая стала, совсем другая. У меня столько в жизни случилось, что от той Милены, что была в юности, ничего не осталось. Люди иногда так меняются, что поверить трудно. В любом возрасте судьбу можно перекроить, все карты перетасовать, открыть в жизни новую страницу. И в мои тридцать лет, и в твои шестьдесят. Ты просто поверь!

— Нет, я-то — всё, мне-то поздно, — растроганно проговорил граф. — А ты береги себя, дочка. Будь счастлива.

***

Устроившись за одним из круглых столиков большого Белого зала, Элли глотала колючий лимонад и давилась приторным заварным пирожным. Есть не хотелось, но Крис, который не отходил от нее ни на шаг, назойливо настаивал: «Обязательно перекусите, Элли, а то вы такая бледная и вас шатает, точно от ветра! Излишняя стройность — это не признак здоровья!» Легче было попробовать кусочек, чем убеждать молодого герцога в отсутствии аппетита.

Крис, закидывая в себя разнобразные канапе и мясные нарезки, в деталях рассказывал, как сдавал сессии и защищал диплом в элитном университете («Разумеется, пользовался дворянскими привилегиями и приходил на экзамены последним. Нет ничего проще! Зашел, вышел — получил «отлично». Никакого давления, никаких проблем!»). Жаловался на троллей, которых принял на работу: «За ними глаз да глаз! Только и думают, как бы хозяина облапошить!» Долго сетовал на то, как трудно в столице найти подходящий ресторан, чтобы хорошенько выпить с приятелями: «Всё оккупирует богатая, но тупая молодежь из низов!» Крис сообщил, что, когда у него будут дети, он ни за что не позволит им общаться не только с городскими нищебродами, но и с состоятельными простолюдинами, — надо искать компанию исключительно в своем достойном дворянском кругу. «Но ведь дворян так мало, особенно в городе!» — удивилась Элли, на что Крис отреагировал мгновенно: «Значит, они будут дружить только с детьми из Лесного! Именно так. И точка!»

Элли не нравился его снобизм, она выросла в городе, где людей не делили на дворян и не-дворян. Только приезжая к отцу в Розетту, она словно попадала в средневековую сказку с замками, приемами, балами и единорогами. Но для герцога Криса это была обыкновенная жизнь и другой он знать не хотел.

Дворянские истории Элли быстро наскучили, она попыталась вставить несколько слов о городе, о школе, о живописи, которой давно увлекалась. Но быстро поняла, что молодой герцог ее не слушает, — ему были интересны только собственные рассуждения. Тогда Элли и вовсе перестала думать о герцоге, воспринимая его речь, как белый шум. В голове билась только одна мысль: «Неужели я целый год не увижу Дена? А как жить без него? Я не смогу, не смогу!»

Грянула мазурка, за ней — чинный полонез. Крис не оставлял Элли ни на минуту, а когда к ним шагнул вертлявый и смешливый граф Барток и пригласил на танец «маленькую, но такую милую принцессу бала», виртуозно его отшил — вежливо, но определенно. И все, кто был рядом, мгновенно поняли — Элли не трогать! Молодой герцог имеет в отношении нее серьезные планы.

Только Элли об этом не задумывалась. Она принимала ухаживания Криса за дружеские, ей нисколько не льстило внимание высокородного соседа, она не замечала завистливых взглядов юных дворянок. А если бы Ранита вдруг спросила, чем же не устраивает ее богатый и родовитый красавчик, Элли бы ответила: «С Деном тепло, а с Крисом — никак…»

Только Ранита ничего не спрашивала. Ее вообще не было видно. Накрывали столы и убирали посуду тоненькие, тихие и незаметные, как тени, приглашенные официантки, а где находится Нита, Элли понятия не имела.

А если бы узнала, поразилась до глубины души.

Ранита, обняв острые колени, сидела на смятой постели графа Андреаса, брата Элли, и не было на ней ровным счетом ничего: даже белоснежная накрахмаленная наколка с головы слетела, и блестящие темные волосы рассыпались по обнаженным плечам. Ранита плакала — не в голос, не навзрыд, но бесконечно горько, и тушь оставляла на нарумяненных щеках кривые черные ручейки. А граф Андреас, облаченный в серый халат, молча глядел в окно на ухоженные тропинки сада, будто там происходит невесть что интересное, и не думал ее успокаивать.

Глава 10. Графин с трещиной

— Ну, хватит ныть, — наконец проговорил Андреас, обернувшись и с неприязнью покосившись на Раниту. — Или оденься хотя бы, а потом уже поплачь.

Ранита, вытерев ладонью глаза, как была раздетая, медленно спустила ноги с кровати и побрела босиком в душ — он был здесь же, в покоях за дверью. Она ничем не прикрылась — совершенно не стыдилась Андреаса, и тот снова окинул цепким взглядом ее точеную фигуру. Тонкая талия — кажется, двумя пальцами можно обхватить. Крутые бедра, а ноги — как у балерины. Идеально плоский живот. Руки хрупкие, пальцы нежные, легкие — не скажешь, что занимается грязной работой. Серебряный гвоздик в пупке — удивился, когда впервые увидел. Кожа гладкая, сияющая. Волосы богатые — прикрывают ее, как дорогая шаль.

Эх, красивая всё-таки девка! Чересчур красивая. Жаль, что она всего лишь служанка, поломойка, деревенщина. Была бы хоть городской студенткой, что ли, — можно было бы подумать о каком-то будущем. Да нет, и то вряд ли. Жену надо выбирать с умом, с прицелом, как говорится. А эта… Так, пустая девица, одна из многих, зачем она ему? Прислуга — а с таким гонором! Когда от встреч больше головной боли, чем удовольствия, пора их прекращать.

Раниты не было долго — гремела и плескалась в душевой комнате вода. Она вернулась, смыв с лица дорожки слез. На голову накрутила тюрбан из мягкого полосатого полотенца. Но снова ничего не надела — пришла с блестящими каплями на точеных плечах. Забралась с ногами на жесткое одеяло.

— Накинь что-нибудь! — бросил Андреас.

— А зачем? — с вызовом обернулась Ранита. — Или ты меня такую не видел? Стесняешься? Или боишься, что зайдет кто? Так дверь на замке.

— Я сказал, накинь! — резко повторил Андреас. Он встал, рывком вытащил из шкафа еще один свой халат — синий с ромбами; чертыхнулся — другие вещи комом полетели на пол. Швырнул халат Раните.

— Надевай. Довольно прелестями сверкать. Ведешь себя, как…

— А еще час назад мои прелести тебе нравились, — прищурилась Ранита, но халат всё-таки надела, завязала пояс слабым узлом. Правда, не потрудилась запахнуться плотнее — теплая призывная ложбинка так и манила откровенной бесстыдностью.

— Грудь прикрой! — приказал Андреас.

— А что вам, сиятельный граф, моя грудь? — криво усмехнулась Ранита. — Вроде красивая. Или не нравится? Так вы идите в Белый зал, там ваши графини-княгини всё напоказ выставили. Как на витрине — выбирай не хочу! Только называют это приличным словом: декольтэээ… Тьфу! А так… Сиськи они и есть сиськи.

— Вот поэтому и хочу с тобой поскорее закончить! — прошипел Андреас, глянув Раните в черные глаза и стараясь не смотреть ниже. — Пошлая ты, характер у тебя противный. И слёзы твои крокодильи.

— Ну да, ну да. Я крокодилица, а вы, граф, бутончик-одуванчик… — она помолчала, видно, сглатывая комок в горле, и снова едко заговорила: — А ведь когда-то в любви признавался. Даже жениться обещал. Помнишь?

— Не ври. Не было такого. Никогда я не хотел на тебе жениться.

— Понятное дело! Трепался только. Да я же и тогда всё понимала. И всё-таки на что-то надеялась. Дура.

— Дура и есть. Заметь, ты сама себя так назвала, — отозвался Андреас, раздраженно взлохматив светлые волосы. — А то опять мне что-нибудь припишешь.

— Да что мне тебе приписывать, дорогой? Всё уже случилось. Я ведь чуть не сдохла из-за тебя, графин ты с трещиной! А тебе на это поровну.

— Теперь-то что переживать? — буркнул Андреас. — Живая и здоровая. И никак не уйдешь. Сидишь тут, на нервы действуешь.

Ранита покачала головой — слетел тюрбан из полосатого полотенца. Копна волос темной тучей легла на плечи, густые пряди спрятали и лицо, и жаркую ложбинку.

— А ведь ты мне и спасибо не сказал, что я тебя от скандала спасла… — задумчиво проговорила она. — Зря, конечно, спасала! Когда залетела, надо было плюнуть на всё, уйти в деревню — и рожать. А потом принести твоему отцу подарочек — вот, мол, внучок ваш, любите и воспитывайте. А мне дайте денег мешок.

— И за что это тебе денег мешок? — криво ухмыльнулся Андреас. — За какие такие заслуги?

— А я бы сказала так: «Денег не дадите — заберу сына в деревню. И будет графский внучок гусей пасти, коров доить, в хлеву за свиньями прибирать. Но молчать не буду! Всем расскажу, всем покажу, как растет родной внук графа — хозяина Розетты!» Я твоего отца знаю, он размазня. Ребенка бы забрал, а меня бы в деревню отправил, да только сначала золота бы отсыпал, чтоб к младенцу не ходила. Щедрый бы получила отступной.

— Дрянь ты, вот и всё. О деньгах жалеешь, о ребенке нет.

— Можно подумать, ты о ребенке жалеешь! А я о нем думаю иногда, — горько проговорила она. — Родила бы, глянула. Если на тебя оказался похожим, себе бы, наверно, оставила. А если бы в меня пошел или, скажем, девчонка родилась — графу бы отдала. А чего такого? Она бы, как Элли, в золоте росла! Как королева! Лучше уж так, чем в убогой деревне. Но теперь-то что говорить. Нет ни парня, ни девки. И не знаю, будут ли еще.

— Так надо было к врачу идти, а не к знахарке! Я что тебе говорил? Зачем денег давал?!

— Боялась я к врачу… — глухо отозвалась Ранита. — У нас все бабы с этим делом к знахарке ходят. А что было потом, я не помню. Только боль, боль, боль — и темно. Мать уже к гробовщику ходила, узнавала, сколько стоят похороны. Если б не Серж, точно бы умерла. Когда ему в Холодные скалы телеграмму прислали, он сразу с хорошим врачом приехал. Так и вытащили с того света.

— Серж — это ведь парень твой? Из деревни?

— Ну.

— И что, простил тебя, что ты со мной ребенка заделала?

— Вроде простил.

— Так что ты от меня-то хочешь? — в сердцах выкрикнул Андреас. — Что ко мне лезешь? Ну, не получилось у нас ничего. Ну, нет ребенка. Так выходи за своего Сержа! Забудь про меня! Я ведь вообще не собирался больше с тобой трепаться! Ты же сама сегодня, как меня увидела, прибежала, прижалась своими…

— Декольтээээ… — ехидно протянула Ранита.

— Да, — кивнул Андреас.

— А ты весь такой весь вежливый — и отказать не смог.

— А ты из себя жертву не строй! — вдруг вспылил Андреас. Голубые глаза вспыхнули недобрым светом. — Сама виновата. Ведь ты не от того ноешь, что я тебя видеть больше не хочу. И не от того даже, что от ребенка избавилась. А потому что мечта твоя развалилась. Ты же хотела в графини записаться! Думала, потрясла…. Да-да, декольте!.. зацепила придурковатого графа — и прыг из служанки в дворянки! Потом детей бы родила, в замке осталась. А вот не получилось! Так что не надо мне тут про любовь да про разлуку. И вообще. Что ты здесь торчишь? Одевайся давай! Иди помогай Генриору. За что тебе зарплату платят?

— Зарплату, говоришь… — скривила губы Ранита. И вдруг соскользнула с постели, стекла, как ручей, к креслу, где сидел Андреас, обволокла, как облако, его ноги, усыпала жгучими быстрыми поцелуями. Он дернулся, хотел отстраниться — не успел.

— Послушай меня, минутку послушай, — заговорила она жарко, поспешно. — Андреас, милый! Не надо мне ни замка, ни денег, ничего. Замуж тоже не надо. Только одно прошу — не бросай меня! Пожалуйста! Живешь в столице — ну и живи! Найдешь хорошую девчонку — женись. Пусть у вас дети будут, всё будет… А я — здесь, в Розетте. И я для тебя — всё, что хочешь! Всё, что скажешь! Хочешь — парня брошу! Не нужен он мне, не люблю я его. Ни за кого замуж не пойду. Всю жизнь буду здесь полы натирать, тебя ждать. Приезжай, уезжай… Только возвращайся! Всегда! Ко мне! Люблю тебя очень…

Андреас отцепил девушку от своих ног. Резко встал — Ранита вскочила, пронзила его безумным взглядом. Хотела обнять — но Андреас перехватил ее руки, с силой толкнул на постель.

— А ты, оказывается, из липучек… — презрительно проговорил он. — Из жвачек… Вот уж не думал. Ты мне такой гордой казалась. Я-то полагал, ты мне пощечину влепишь, обругаешь последними словами. А ты целый спектакль устроила. Надо же!

Ранита подняла валяющееся на постели полосатое полотенце, крепко прижала к полыхающим щекам, долго сидела, спрятав лицо. Наконец убрала полотенце — и глаза уже были сухие, и взгляд другой. Словно та Ранита, которая только что валялась в ногах у молодого графа, исчезла — и появилась иная, жесткая, мстительная и непримиримая.

— Значит, совсем я тебе не нужна, — раздельно сказала она, словно подводя жирную черту.

— Совсем.

— И видеть ты меня больше не хочешь?

— Не хочу.

— И не боишься меня, конечно?

Андреас неприятно засмеялся, показав мелкие блестящие зубы.

— А что мне тебя бояться? Не зарежешь, духу не хватит. Колдовать ты тоже не умеешь, а то давно бы меня приворожила. Это ты меня бойся. Вот что я решил — нечего тебе делать в замке. Ты уволена. Сегодня же скажу Генриору. Расчет у него получишь. Деньги дам хорошие. Я не жадный.

— Наплевать мне на работу, на деньги. Я бы сама ушла, только ради тебя здесь торчала. Но знай: я обиды не забываю.

— Угрожаешь? — хмыкнул Андреас. — Да ты еще и дура. Если б у меня невеста была, я б тебя опасался. Ты бы ей, конечно, наплела всякой ерунды. Только невесты у меня нет! А то, что я с доступной девкой погулял, — так это не грех, она сама дает, только бери.

— Всё о себе, любимом, думаешь… — Ранита тряхнула черными волосами. — В большой семье разное бывает, а ты ведь над дворянской честью дрожишь пуще, чем над алмазами! Пожалеешь, что мой спектакль смотрел!

— Да что ты? Это ты пожалеешь! Так бы шастала по замку, трясла… декольте, бездельничала, деньги приличные получала. А теперь придется плестись обратно в свой курятник. Или где ты там работала, не помню.

— А я в курятник идти не боюсь! — Ранита поднялась, неспешно стала собирать разбросанную по полу одежду: короткое темно-синее платье, изящный фартук, накрахмаленную белую наколку. Достала из-под кровати туфли на высоком каблуке. Пошарив по смятой постели, нащупала кружевное белье, чулки в мелкую сеточку. Принялась одеваться — открыто, бесстыдно. Молодой граф тряхнул головой и снова отвернулся к окну.

— Не боюсь я курятника! — громко повторила Ранита, шагнув к огромному зеркалу и приглаживая волосы деревянной щеткой. — Я и в замке его устрою. Всё, как надо, получится. Все вы кудахтать будете!

— Да заткнись ты! — выдавил Андреас. — Шмотки собирай и проваливай. Вот и всё.

— Всё? — ухмыльнулась Ранита, прилаживая к волосам кипенно-белую наколку. — Ошибаешься, граф! Да это только начало!

Она посмотрела в зеркало, отперла замок и ушла, громко хлопнув дверью.

Глава 11. Сладкая месть

Ранита брела по дальнему пустому коридору, прислушиваясь к отголоскам праздника в Белом зале, — и вдруг прислонилась к стене, увешанной сентиментальными пейзажами. На пасторальных картинках весело светило солнце, пышно колосилась рожь, порхали синие мотыльки и беспечные птички — и как все это было далеко от настоящей сельской жизни, грязной работы, безденежья и безнадеги!

Слез больше не было, но главное — не осталось надежды. Только едкая злость и черное желание отомстить (всем, всем отомстить!) рвали ее сердце.

Ранита страстно стремилась отомстить Андреасу за разрушенную любовь — ни перед кем она так не унижалась, как перед этим смазливым и никчемным графом! Отомстить ему же за то, что велел избавиться от ребенка! Отомстить всему графскому семейству: эти богатеи испокон веков живут в старинном замке и наслаждаются его роскошью, а ей приходится натирать люстры и, ползая с тряпкой, мыть полы. Да и этого она теперь лишена — придется с позором возвращаться в ненавистную деревню. Отомстить Генриору за придирки, отомстить бестолковому старому графу… только за то, что он граф! Отомстить Милене — она дворянка, ей можно бесконечно выходить замуж и никто не посмеет назвать ее гулящей теткой! Отомстить Элли: за ней, красоткой, ухаживает молодой миллионер, а эта дурочка куксится и витает в облаках. А она, Ранита, стоит здесь, растоптанная, и вся жизнь летит под откос.

В сердце Раниты давно разгорелась лютая ненависть к графской семье — с того страшного вечера, когда она, заплаканная, раздавленная стыдом и страхом, распласталась на не слишком чистом столе толстой и грубой знахарки Руфильды. А когда тело пронзила первая боль — жуткая, острая, обжигающая, летучей мышью проникла в сознание темная мысль: «Никому не прощу!»

Она выжила — и прощать не собиралась. Ранита долго думала, как насолить мерзкому семейству, — и тут подвернулась Элли.

Элли! Нежный цветочек, доверчивый котенок, милая принцесса со светлыми волосами. Элли, рожденная не с серебряной, а с золотой ложкой во рту! Любимая доченька графа. Младшая сестричка Андреаса. Тьфу, приторно от этой патоки!

Как же граф Андреас чтит традиции! Как обожает замок! Как гордится титулом! Как сердится на Милену, меняющую мужей, как перчатки, на мать с отцом за то, что не сохранили видимость благополучной семьи, и даже на пропавшего в детстве брата! Ведь это ужасно! Трагично! Всё это наносит удар по чести дворянской фамилии!

Честь фамилии, говоришь? Ну-ну. Я покажу, какая рвань осталась от вашей драгоценной чести…

Когда наивная Элли впервые согласилась пойти ночью в лес, в сердце Раниты загудели, запели гулкие и опасные струны. Получилось! Получилось! А как вовремя Генриора граф отправил в город! Этот въедливый старикан непременно что-нибудь бы разнюхал. И хорошо, что трехголового монстра с собой прихватил, а то отравила бы ненароком сонным отваром — вот было бы крику!

Теперь только бы Ден повел себя, как надо, думала она в те дни. Как было бы прекрасно, если б он потерял голову от страсти и соблазнил графскую доченьку! Ведь она такая хорошенькая, такая ладная, глаз не отвести! На таких блондинок-ромашек все мужики заглядываются. А главное — она сама, сама явилась в подлунную чащу! Не силой же ее притащили! Значит, девочка хочет любви, ищет приключений. Так целуй, ласкай, раздевай! Пусть поломается для виду — ты-то свое возьмешь! Может, ей и понравится. Может, только этого девочке-принцессе и нужно.

Дена Раните тоже нисколько не было жаль, хотя она прекрасно понимала, что за такую связь он может лишиться головы. А что его жалеть? Сто лет как помолвлен с бессловесной, как козочка, Долли, а никак не женится, всё тянет что-то, отговаривается, находит пустые причины. Ден — такой же, как все парни! Не надо ему груза, не надо заботы! Зачем семья, когда деревенские девки, как мухи, сами к нему липнут? Знают ведь, что он жених Долли, а бегают за ним табуном.

Но на поляне что-то пошло не так. Между Деном и Элли вспыхнули чувства — да только не такие, какие желала бы видеть Ранита. Ден не спешил лезть к принцессе с объятьями, берег ее, как хрустальную вазу, и боялся обидеть не только поцелуем, но и лишним словом. А ведь, будь он посмелее, и придумывать бы ничего не пришлось! Элли влюбилась, потеряла голову. Да расстегнул бы он ей пуговку на вороте, признался в вечной неземной любви — и она сама бы кинулась к нему там, возле озера, со всей глупой романтической страстью! За неделю, если б повезло, он бы ей и ребенка сделал. Посмотрел бы тогда сиятельный граф Андреас на блестящую дворянскую честь, если б юная птица-сестрица в подоле принесла! Да от кого? От деревенщины! Какой красивый бы получился скандал! Вот пусть бы и думал тогда Андреас вместе с отцом, тащить ли девочку за руку к врачу или все-таки оставить незаконного младенца. Нет, Андреас бы сестру не пожалел, сразу бы привел в замок доктора…

Как жаль, что Ден оказался тюфяком! Ну, что же делать. Ранита всё равно своего добьется! Не зря она долго копила деньги, чтобы купить одну маленькую, дорогую, но очень полезную штучку…

Правда, сегодня, когда она увидела графа Андреаса в одном из неприметных, скудно освещенных переходов замка, — невозможно красивого, элегантного, со скептичным прищуром ярких голубых глаз, — Ранита подумала что, может быть, и отложит план мести, если Андреас к ней вернется.

Она давно не рассчитывала ни на что: ни на свадьбу (какая там свадьба с наследником Розетты?!), ни даже на деньги. Но если бы Андреас, которого она когда-то боготворила, проявил хоть немного теплоты, если бы пообещал, что она останется если не любимой, то хотя бы любовницей… Может быть, тогда Ранита не стала бы выполнять то, что задумала. Может быть…

Но граф повел себя иначе. Быстро взял, что хотел, — и выставил вон.

Что ж, тогда и Ранита будет играть по своим правилам. На войне как на войне.

***

Элли, проводя вечер в компании Криса, откровенно скучала и пропустила ключевой момент, когда распорядитель праздника, веселый и лопоухий господин Тишот, приподнятым тоном вызвал в круг принцессу бала. Все вокруг засмеялись, оживились, зашумели. Молодые люди, разгоряченные флиртом, шампанским и танцами, принялись громко хлопать, а кое-кто, забыв о приличиях, звонко закричал: «Элли, Элли!»

— Фи, как на стадионе! — поморщилась младшая госпожа Вернелли, и ее сестра важно кивнула и обмахнулась дорогим веером.

Элли, услышав наконец свое имя, растерялась, посмотрела по сторонам и увидела радостные, возбужденные лица.

— Ну что же вы заставляете себя ждать? — упрекнул герцог Крис. — Принцесса бала — это ведь вы. Так что же медлите? Покажитесь гостям!

Элли встала, шагнула вперед — и господин Тишот, манерно поклонившись, галантно подхватил ее под руку, повел с собой. Поднявшись по ступенькам, Элли оказалась на невысоком ажурном балконе под прицелом полусотни глаз — и музыка, грянув, тут же умолкла. Элли вдруг вспомнила, как в детстве любила с этого балкона пускать в Белый зал мыльные пузыри, а Генриор советовал делать это на улице — горничным непросто оттирать с мебели мыльные пятна. Правда, отец отмахивался: «Да ладно тебе, Генриор! Не приставай к ребенку. Пусть делает, что хочет».

— Вот она, наша принцесса! — воскликнул господин Тишот. — Маленькая хозяйка великолепного бала! Юная роза в чудесном саду Розетты! Волшебная веточка славного графского древа! Господа, а сейчас наша дорогая графиня Элалия объявит белый танец и… назовет имя того счастливца, кто закружится с ней в последнем вальсе этого восхитительного, потрясающего, незабываемого вечера!

— Белый танец, дамы и господа! — проговорила Элли как можно уверенней, и все снова дружно и радостно захлопали.

— Так кого вы приглашаете? — громогласно поинтересовался господин Тишот, поднеся к ее губам большой микрофон — новомодную блестящую новинку. — Ну же, принцесса! Будьте смелее! Отбросьте смущение, решайтесь!

Элли видела, как многозначительно улыбнулся Крис. Он не спеша поднялся из-за стола, вальяжно оперся о сахарно-белую колонну — ему явно нравилось внимание публики. Никто не сомневался, что Элли выберет именно его. Вариантов не было — даже если имелись другие поклонники, герцог всем твердо дал понять, что маленькая принцесса — его трофей.

— Я приглашаю… — медленно начала Элли.

Позже, бесконечно обсуждая, смакуя и пережевывая то мгновение, никто не мог вспомнить, как на балконе возле Элли и веселого господина Тишота оказалась горничная — тонкая, дерзкая девица с безумными черными глазами. Ранита выдернула у распорядителя микрофон и, даже не глянув на маленькую графиню, хрипловато, с надрывом выкрикнула:

— Денис Дин! Ден из деревни! Ден — вот кого приглашает принцесса!

— О небеса, кто это еще такой — Денис Дин? Какое простецкое имя! — презрительно проговорила старшая Вернелли, обмахиваясь великанским веером из страусиных перьев.

— А вот и он! — истерично провозгласила Ранита и махнула в сторону неприметной двери под лестницей. Служитель, ответственный за освещение, машинально направил туда луч — и все, ахнув, увидели Дена.

Он был бледен, как стены, обитые белоснежным шелком, но в глазах его прыгали молнии. Мускулистый, высокий, большой, Ден отличался от всех, как если бы крепкий дуб вырос на поляне с чахлыми рябинками. Как же не гармонировала его зеленая рубашка с черными фраками изумленных гостей! Как же не вписывался он в эту богатую обстановку! Как не похож был ни на кого из чопорной публики!.. И как же бешено забилось сердце маленькой принцессы!

— Ой! — воскликнула потрясенная Элли и глаза ее стали круглыми и блестящими, как бронзовые люстры со свечами — когда-то стеариновыми, а теперь электрическими. Она коснулась янтарной подвески, похожей на искорку от костра… и замерла, потому что Ранита снова отчаянно закричала:

— Дамы и господа, вы сами всё видите! Ден — парень из деревни Ключи! Тот, кого принцесса любит! Тот, с кем она ночует! И знайте — это абсолютная правда!

Крис Готц, герцог и без пяти минут жених, ошеломленно выпрямился… и не двинулся с места.

— Да отберите же кто-нибудь у этой гадины микрофон! — все услышали крик графа Андреаса и увидели, как, разрезая гудящую толпу, спешит к балкону Генриор — его лицо было мучнисто-бледным. Пришедший, наконец, в себя господин Тишот выхватил микрофон у Раниты, но она, перегнувшись через ажурные перила, продолжила надрывно кричать:

— Элли, Элли, ты же этого хотела? Ну что ты стоишь? Вот твой любимый! Приглашай кавалера! Танцуй! Пой! Веселись! Что ж ты не радуешься?

И тут случилось то, чего никто не ожидал, — даже, пожалуй, Ранита. Маленькая принцесса Элли, чьи щеки покрылись рваными красными пятнами, а на глазах выступили слезы, глянула Раните в глаза и негромко, но отчетливо проговорила:

— Почему же — не радуюсь? Я радуюсь!

Она легко спрыгнула по ступенькам, подхватив полы длинного вишневого платья; порхнула к Дену и крепко схватила его за руку. «Ооо…» — гулко, густо, горячо прокатилось по залу.

Глава 12. Переполох в "курятнике"

Но уже через секунду Элли с ужасом поняла, что так делать было нельзя. Ни в коем случае, хотя Ден крепко сжал ее хрупкую и холодную ладонь. И дело не в том, что с грохотом рухнула ее репутация, — из трогательной очаровательной принцессы, милой хозяйки прекрасного бала она в один миг превратилась в посмешище, бессовестную девицу, с которой стыдно даже дышать одним воздухом.

И даже не в том, что уже спешил к ней вместе со взволнованной Миленой побледневший, потрясенный, будто даже постаревший отец.

Она навредила Дену, да еще как! Подвела его! А может, разрушила жизнь! Ведь отношения сельского парня с дворянкой, да еще несовершеннолетней, в королевстве вне закона, а она своим безумным порывом всем о них рассказала! Взяла и оповестила, будто в газете объявление опубликовала: «Между нами связь». И в этом слове «связь» кроется нечто тайное, серое и мутное.

А ведь это не так! Что было-то, кроме нескольких встреч и катаний на лодке по озеру? Что было, кроме появления единорога? Что было, кроме… поцелуев нынешней ночью? При воспоминании о них щеки Элли вспыхнули сумасшедшим огнем.

Элли помнила про приличия, про нравы, про традиции, про графский титул — всё это жарким вихрем пронеслось в ее голове. Но не могла, не могла она равнодушно смотреть, как тот самый Ден, укутывавший ее курткой, игравший светлые мелодии на гитаре, приносивший алые яблоки с ароматом конфет, признававшийся в любви — и любимый, безумно любимый! — стоит вот так, прямо и одиноко, под безжалостными выстрелами десятков любопытных и осуждающих глаз. Будто картонный человек с мишенью в сердце в парковом тире.

Она впервые увидела его не в сумерках на опушке, не в лодке под луной и звездами, не возле костра, когда на лицо падают оранжевые блики. А здесь — в богато наряженном зале под ярким светом бронзовых люстр. И хотя Ден выглядел так инородно, так странно, как глиняный кувшин в горке с хрусталем, он нисколько не казался жалким и нелепым. В этом сдержанном парне чувствовалась сила, а в серых глазах занимался огонь. И искры этого огня вспыхивали пламенем в Эллином сердце.

Как Элли могла сделать вид, что незнакома с Деном? Как могла притвориться, что впервые его видит? Ведь для этого пришлось бы высокомерно отвернуться и холодно заявить что-то вроде: «Какая чушь! Горничная сдурела от зависти! Да выгоните вы его, наконец! Кто пустил чужака на праздник?! Уволить охрану!» Но у Элли не было сил произносить эти фальшивые слова.

Всё это, кстати, говорила Милена, причем не фальшиво, а громко и искренне, но кто ее слушал?

— Элли, милая, прости, что пришел, — вдруг услышала она горький шепот Дена. — Я бы никогда, ни за что тебя не подставил! Теперь у тебя будут неприятности. Но ведь она кричала, что тебя надо срочно спасать! А я, безмозглый, поверил.

«Мои неприятности — пустяки, я боюсь за тебя!» — хотела было ответить Элли, но не успела. Она заметила, как Ранита, которую она еще пять минут назад считала лучшей подругой, выхватила из перекинутой через плечо синей сумки-конверта пачку каких-то бумаг или картона. Подоспевший Генриор перехватил ее руку, но Ранита успела швырнуть бумагу в зал.

Элли с ужасом поняла, что это фотографии. Одна из карточек легла к ней под ноги, Элли подхватила ее, посмотрела — и почувствовала, как трудно стало дышать, тяжелая боль упала в солнечное сплетение. Два силуэта на берегу — сидят, обнявшись. Фото темное, мутное, фигуры смазанные. Но, если приглядеться, вполне можно понять, что хрупкая девушка, склонившая голову к плечу крепкого парня, — это Элли. Юная принцесса. Младшая графская дочь. «И когда она успела нащелкать? — с тоской подумала Элли. — Я и не знала, что у нее есть фотоаппарат…»

— Я не понял, а почему же прервался бал? — раздался вдруг холодный голос герцога Криса. Во всеобщем переполохе он прозвучал так невозмутимо, что перекрыл охи и восклицания. — Вы же видите — принцесса выбрала достойного кавалера. Что ж, кому-то жить в замке, кому-то в землянке. Поздравьте новую пару — и продолжайте танцевать. Я не знаю, как пляшут сельчане. Видимо, вприсядку. Графиня Элли вас научит. Графиня, начинайте отплясывать, не стесняйтесь! Только на подол платья не наступите, а то, чего доброго, упадете. А падать-то ниже уже некуда. Благодарю графа Мишеля за великолепный вечер, особенно за роскошный финал. Праздник удался, он был поистине незабываемым, — герцог церемонно поклонился и быстро направился к выходу.

Вслед за ним, чуть помедлив, двинулись и другие гости. Чрезвычайно скандализованные дамы в ужасе обмахивались веерами. Однако никто из тех, кому удалось поймать разбросанные фотокарточки, не выпускал их из рук, — всем хотелось сохранить пикантный сувенир.

Ранита постаралась, чтобы сувениров хватило всем. Накопить на фотоаппарат было не так уж сложно: за работу в графском замке неплохо платили, да еще и кормили бесплатно, а отправлять деньги в деревню не было нужды: сестер и братьев не имелось, а мать сама зарабатывала на жизнь, обучая девочек шитью в местной школе.

Гораздо сложнее было отыскать того, кто сможет напечатать снимки, да еще до поры до времени держать язык за зубами. Но и с этим справилась: сбегала пару раз на рынок за свежими продуктами, поболтала с зеленщиком, с молочником — так и нашла парня из деревни Холмы, который увлекается фотоделом. Денег ему заплатила прилично, да что о них жалеть.

А устроить представление с участием Дена оказалось совсем просто! Стоило только выбрать момент, пробраться в закуток в пустынном зеленом холле, где на стене висит один из вычурных телефонных аппаратов, и позвонить, благо в дом Дена недавно провели связь. После разговора с Андреасом Ранита была на взводе — истерика получилась правдоподобной.

«Ден, дорогой, беги скорее в Розетту или приезжай на рабочей машине, я тебя встречу! Если тебе нравится Элли! Если она тебе хоть чуть-чуть нравится! — повторяла она взахлёб и горько всхлипывала. — Я не знаю, что делать! Граф обо всём узнал, он надавал Элли пощечин за ночные гулянья, а меня прогнал со скандалом! Но знаешь, что он потребовал?! Граф сказал, что если к нему сейчас же, сию минуту, не явится кавалер его дочери, то Элли он лишит наследства и отправит в закрытую школу типа тюрьмы. Ден! Поверь, если ты не придешь, он это сделает! Обязательно! Граф говорит, что хочет посмотреть тебе в глаза… Ден! Приходи, пожалуйста! Элли плачет, она тебя ждет, она надеется, ей очень, очень плохо!»

Конечно, она рисковала — и весь план мог полететь к чертям. Будь Ден немного рассудительнее и хладнокровнее (да просто умнее!), он бы зевнул и скучным голосом заявил: «Ранита, какая, к черту, Элли! Ты всё напутала. Моя невеста — Долли! А если какая-то принцесса вляпалась в историю, это ее проблемы. Отстань от меня и не звони больше!»

Она бы и тогда кинула гостям фотографии, но это получилось бы не так эффектно.

Но Ранита не ошиблась в Дене. Он помолчал только секунду. Одну длинную, как день, секунду. А потом сухо сказал: «Встреть меня у ворот».

В суматохе праздника, когда автостоянка была полна карет, машин, незнакомых кучеров и водителей, а Рик недовольно ворчал в вольере, провести Дена в замок и вовсе не составило труда. Не отвечая на вопросы, она протащила его за руку по пустым коридорам свободного от гостей хозяйственного крыла и втолкнула в крошечную комнатушку, одна из дверей которой выходила к лестнице Белого зала. «Будь начеку. Позовут — сразу выйдешь!» — заявила Ранита и ускользнула. Этот рохля послушался — на свою беду и на ее удачу. Сам виноват, надо думать, во что ввязываешься, и не играть в благородство. Кому оно нужно, это великодушие?

Чего хотела, того и добилась! Устроила в богатом «курятнике» великий переполох — вон как все кудахчут и хлопают крыльями. Теперь не она, Ранита, облита грязью, а вся семейка помётом обляпана — да еще как! Вовек высокомерные графья не отмоются! А назавтра в «Дворянском вестнике» выйдет статья об этой истории. До столицы шум докатится! И пусть граф Андреас подумает, стоило ли так поступать с Ранитой. Ведь он пока не женат! Сможет ли найти девушку из богатых, родители которой согласятся отдать ее в оскандалившуюся, опозоренную семью? Да нет, конечно! Никогда не найдет! Да и деловые партнеры будут смотреть на него с подозрением.

Что толку, что у графского семейства останутся деньги, замок, акции, банковские счета, слуги? Богатые соседи отвернутся, полезные связи порушатся, а сами владельцы Розетты станут всеобщим посмешищем!

«Да, но ведь у них действительно останутся и деньги, и замок, и счета… — эхом вернулась в воспаленные суждения Раниты непрошеная здравая мысль. — А вот ты с чем останешься? Со скандальной славой? Ни в один богатый дом тебя теперь не возьмут! Как и говорил Андреас, вернешься к свиньям и курам. Если еще не арестуют. Да и в деревне будут смотреть как на дуру и неудачницу».

Но эта мысль мелькнула — и потонула в море болезненного возбуждения. Оттолкнув Генриора, Ранита соскочила по лесенке с балкона, сорвала с прически белоснежную накрахмаленную наколку и в сердцах наступила на нее острым каблуком. Длинные густые волосы рассыпались по плечам. Тряхнув ими, будто лев — гривой, она побежала к выходу, не взглянув ни на Дена с Элли — они так и стояли, взявшись за руки, будто каменные истуканы, ни на старого графа, ни на Андреаса.

— Остановите ее! — хрипло выкрикнул Генриор. — Пусть задержится и объяснится!

Но никто ее не остановил. Гости, еще не успевшие покинуть замок, смотрели на Раниту с болезненным любопытством и отодвигались, как от прокаженной, будто боялись, что и в их добропорядочные семьи нахальная девица внесет разброд и сумятицу. Только Милена схватила девушку за запястье, но та бросила на нее бешеный взгляд и легко высвободила руку.

Элли глядела на происходящее, как на черно-белую киноленту, и думала лишь о том, как бы скорее всё закончилось.

То, что было дальше, осталось в ее памяти лоскутами, кусками, обрывками. Она помнила, как распорядитель господин Тишот, дрожащий от волнения, не бледный, а даже какой-то зеленый, то и дело повторял: «За двадцать лет работы первый раз такое… За двадцать лет работы первый раз такое…», пока Милена не оборвала его: «Прошу, не переживайте так! Свой гонорар получите сполна. Еще и доплатим. Полагаю, вам пора: ваш дракон уже заждался, как бы не закусил кем-нибудь от скуки». Элли увидела, как куда-то поспешил Андреас, — его лицо было перекошено, и никто в тот миг не назвал бы его красавцем.

К Элли шагнул граф, глянул на нее странным, болезненным взглядом, неловко вскинул руки. Элли показалось, что отец хочет ударить ее, но тот лишь легонько провел ладонью по ее светлым волосам, осуждающе покачал головой и, обернувшись, заявил: «Господа, приношу глубочайшие извинения за сорванный праздник!» На Дена он даже не посмотрел.

Потом всё закрутилось еще быстрее, примчался старый встрепанный сторож, а с ним какие-то люди — несколько молодых незнакомых парней. Они оторвали Дена от Элли, куда-то повели. Один из них держал тонкую веревку — видимо, чтобы связать Дену руки, но тот толкнул его плечом: «Не трогай! Сам пойду» — и парень отступил.

Элли рвалась за Деном, повторяла, что он ни в чем не виноват, но ее никто не слушал. Милена, взяв сестру за плечи, увела в маленькую каминную комнату и никого туда не впустила, даже отца.

«Всё кончено…» — подумала Элли. Она и не подозревала, что всё только начинается.

ОТ АВТОРА: Друзья, как вам книга? Буду благодарна за лайки и комментарии!

Глава 13. Сестра

Элли плакала, опустившись в роскошном вишневом платье на цветной ковёр возле громоздкого камина. Напрасно сестра уговаривала ее сесть в кресло, что-то внушая про сквозняки и простуды, — Элли не слушала и только сбивчиво повторяла: «Милена, что мне сделать, чтобы отпустили Дена? Ну скажи, куда пойти? К кому? Что подписать? Я на всё согласна! Даже если мы больше с ним не увидимся! Главное — пусть его отпустят! Пусть его освободят прямо сейчас!»

Сестра молчала; присев на корточки, она обнимала Элли, сжимала ее ледяные руки. Потом ушла и быстро вернулась: на серебряном подносе она принесла чашку горячего чая с ломтиком лимона и блюдце с шоколадным пирожным. Поставила поднос прямо на ковер, легонько дотронулась до Эллиного плеча.

— Ну, всё, малышка. Выпей чаю. Слезами горю не поможешь, — сказала она, качнув высокой, тщательно уложенной прической.

— А чем, чем поможешь? — Элли подняла на сестру голубые, полные слез глаза. — Дена арестовали, как преступника! Как убийцу! Как грабителя! А он ведь ничего… ничего! За что его? Что ему будет?

Она закрыла ладонями лицо, зарыдала, и Милена печально вздохнула.

— Малышка, если ты будешь так плакать, то заболеешь, и тогда уж точно ничего хорошего не выйдет. Не надо. Для начала попробуй успокоиться, — сестра посмотрела на Элли, коснулась ее подбородка и вдруг, нахмурившись, заявиласовсем иным тоном, знакомым лишь людям другого круга. Такую Милену в замке не знали. — Слушай-ка, сестрица. Слушай меня, я сказала!

От неожиданности Элли оторвала от мокрого лица ладони, ошарашенно, перепугано глянула на сестру — и Милена тут же крепко схватила Эллины запястья, сжала тонкими пальцами, украшенными замысловатыми кольцами:

— Элли, вот что. От того, что ты сидишь и ревешь, толку не выйдет. А нам нужен, как я понимаю, результат. Я сейчас буду говорить — а ты пока молчи. Ясно? — она выдохнула и сбавила тон. — Ты мне доверяешь?

— Да… — прошептала Элли. — Тебе — доверяю.

— Тогда вот что. Давай сначала примем эту ситуацию. Просто примем — и всё. Что было, уже не исправить, значит, придется менять то, что в наших силах. Вот скажи, мы сейчас где?

— В каминной…

— Нет! В полной заднице! — полновесно выдала Милена и спокойно коснулась своего плеча — поправила крылышко фиолетового искристого платья. — Ну и что? Это со всеми бывает! Давай думать, как из нее выйти.

Милена глянула в изумленные, широко распахнутые глаза Элли, усмехнулась и продолжила:

— Сестренка, мне тридцать лет, я не только во дворцах жила, разное повидала. Ты думаешь, произошло самое страшное? Да нет! Все живы и здоровы! Значит, надо действовать. У нас три проблемы, — деловито заговорила Милена, загибая пальцы. Она увидела, что водопад Эллиных слез стал ручейком, и заговорила с еще большим воодушевлением. — Первая проблема — большой скандал в Розетте.

— Нет, первая проблема — то, что Дена арестовали!

— До этого еще дойдем, а пока остановимся на самом малом — гости, сплетни, слухи и всё такое. Это неприятно, но не смертельно. Я через такое проходила, когда с бароном развелась. Потреплются да забудут. Конечно, наш дорогой брат расстроится, уж очень для него важна вся эта дворянская позолота. Но ничего. Попереживает — и переживёт.

— Не только Андреас… — пробормотала Элли. — А папа? А мама?

— Мама пошумит да простит, будто ты сама не знаешь, — улыбнулась Милена. — Вот папа — это проблема номер два! Но он не о скандале тревожится, а о тебе, глупышке. Так сильно переживает, как бы сердце не прихватило. Так что не рыдай, побереги отца! Ладно, папу я беру на себя. Объясню, что конец света не предвидится и с тобой всё будет хорошо.

— Какая разница, что со мной? — снова принялась всхлипывать Элли. — Что будет с Деном? Надо объяснить, что он ни в чем не виноват! Я ведь сама пошла гулять ночью с Ранитой! Сама! Тогда пусть и меня арестовывают!

— Ранита! — скривила губы Милена. — Всё она…. — Милена явно хотела добавить крепкое словцо, но сдержалась. И развела руками: — Ну да, ты не права. Зачем шататься по лесу ночами? Повезло еще, что не убили тебя, дурочку, не изнасиловали. Обошлось. А Ден — проблема номер три. Он, видно, тот еще фрукт.

— Никакой он не фрукт! — воскликнула Элли и снова вспомнила хрусткие красные яблоки с запахом конфет.

— Да? А зачем с тобой связался?

— Просто я ему понравилась.

— Умник какой! Нашел бы девчонку в деревне — и пусть себе нравится! А он, видишь, на графиню глаз положил. На богатую и знатную. Вы, кстати, не спали, надеюсь? — деловито поинтересовалась сестра.

— Что ты!

— Да или нет?

— Нет! Нет, конечно!

— Это уже неплохо.

— Милена, его арестовали! Когда его выпустят? Как ему помочь? Ему обязательно нужно помочь!

Милена неодобрительно покачала головой, но, подумав, решительно произнесла:

— Слушай. Только ради тебя. Не ради этого Дена, мне на него наплевать! Я обещаю: попробую разобраться. Раз у вас хватило ума не спать вместе, то парня, думаю, скоро освободят. А потом пусть катится на все четыре стороны.

— Ты не знаешь… Он такой добрый, такой…

— Да, да, я уже поняла, замечательный и привлекательный, — оборвала сестру Милена. — Вот только мог бы сообразить, что не стоит с дворянкой связываться. Взрослый мальчик, должен знать, как это опасно. Не по плечу игру затеял.

— Это не игра! Милена, а где он сейчас? В управе? Давай съездим!

— Утром съезжу и все узнаю. А тебе лучше о нем не думать.

— Ты что! Это невозможно.

— Ох, малышка… — Милена из резкой, категоричной и даже прожженной дамы вновь превратилась в добрую, мягкую сестру. — Первая любовь часто бывает горькой… — она коснулась янтарной подвески-капельки. — Он подарил?

Элли кивнула, потом, наконец, взяла голубую чашку, глотнула сладкого чаю, отвернулась и сипло произнесла:

— Пусть с ним всё будет хорошо. А мной всё кончено. Я теперь позор семьи. Навсегда.

Милена глубоко вздохнула. Потом проговорила негромко:

— Знаешь, Элли, когда я первый раз от Андреаса услышала, что я — позор семьи, а потом прочитала то же самое в «Дворянском вестнике», долго убивалась. Ведь я не хотела Розетте никакого позора! Но не могла я жить с мужем-бароном. Он уже на свадьбе начал моим подружкам глазки строить. С первого дня изменял, а сам ревнивый был — ужас! Сначала за ворота выйти не позволял, потом — из замка, наконец — из спальни. Кое-как сбежала. Папа сначала меня не понял, хорошо, что мама поддержала. Сколько было слёз, сколько нервов! Но ничего, справилась. Через пару лет за второго вышла — не дворянина по крови, но богатого. Думала, любит меня, буду как за каменной стеной. А оказалось, ему только титул мой графский нужен, чтобы дела устраивать. Снова ушла — тогда и опубликовали ту статейку, мол, беспутная дочь графа порхает по мужикам. Там, конечно, как-то иначе было написано — вроде, «Милена меняет мужчин в зависимости от времени года…» Я была в ужасе! Какие времена года? У меня, кроме тех двоих, и не было никого! Вот тогда я поплакала — и рукой махнула. Решила, буду жить, как хочу. Ошибок, конечно, наделала много, но небо на землю не рухнуло. Я поняла: боль пройдет, шелуха осыплется. Главное — жить. Да так, чтобы не обижать никого и самой по мелочам не обижаться.

Сестры сидели на пестром ковре, пока небо за окном не стало темно-лиловым. Милена предложила Элли отправиться в свою комнату — и та вздрогнула. Выйти из каминной? Значит, придется объясняться с отцом, с братом. Видеть глаза прислуги: понимающие, презрительные, ехидные. Отводить виноватый взгляд от Генриора — ему тоже пришлось несладко. Элли вздохнула и решилась:

— Конечно, я выйду, — тихо проговорила она. — Если ты сможешь меня отвезти. Нет, не к Дену! Не к Дену. Просто в управу, к стражникам. Я смогу сказать, убедить…

— Элли, перестань. Сейчас ночь, не надо никуда ехать. Надо просто отдохнуть. Подожди минутку.

Милена ушла, плотно прикрыв дверь, и Элли услышала, что она кому-то настойчиво объясняет, что маленькую графиню беспокоить не нужно. Вскоре сестра вернулась — принесла пижаму, подушку, простынь и клетчатый плед.

— Будешь спать здесь, на диванчике, — определила она. — А завтра будет видно.

Милена не сказала Элли, что не собирается ждать следующего дня. Внутри нее, быстрой, прямой, деловитой, всегда горел едва сдерживаемый огонь. При мысли, что придется томиться до утра, он жег душу просто нестерпимо.

Она вышла из каминной комнаты и нашла Генриора — это было нетрудно, тот руководил слугами, которые прибирали в Белом зале: они уже смели серпантин, сняли праздничные украшения и фонарики, а теперь иначе расставляли столы. Голос у него был такой же, как всегда: уверенный, низкий, отчетливый, но, если прислушаться, можно было понять, что он прячет за уверенностью и раздражение, и надрыв, и печаль.

— Генриор! — Милена решительно шагнула к нему. — Как вы?

— Я? — искренне удивился Генриор и встал посреди зала, опершись на высокую спинку подвернувшегося стула. — Госпожа Милена, вы интересуетесь моим самочувствием? Правда?! Когда весь уклад замка летит к чертовой матери, вы спрашиваете, как дела у дворецкого? У недалекого, черт побери, старикана? У лопуха-дворецкого, который проворонил всё, что мог?

— Генриор! — с упреком воскликнула Милена, поражаясь, что такой хладнокровный человек чертыхается и выходит из себя. — Во-первых, вы не дворецкий, а управляющий. Во-вторых, ничто никуда не летит. А в-третьих, нам с вами нельзя терять голову. Кто-то же в этом доме должен оставаться в хорошей форме! И не называйте меня, пожалуйста, госпожой, ведь вы знаете меня с младенчества. Давайте хоть мы с вами будем не истерить, а заниматься делами.

— Собственно, я и занимаюсь, чем могу! — Генриор выразительно обвел глазами зал, хотел сказать что-то еще, но с досадой махнул рукой. Потом проговорил уже более спокойно:

— Милена, простите меня, старика. Вы правы. Вы молодец. Не надо терять голову. Что, по-вашему, от меня требуется?

— Для начала — успокоиться.

— Уже. Дальше?

— Надо поехать в управу, Генриор. Прямо сейчас. Это не так далеко. В Тиссе.

— Я не ослышался? Зачем?

— Надо узнать, что с этим парнем — с Деном.

— Зачем?! — громче повторил Генриор. — Неужели так важно, что будет с этим подлецом, который…

— Да не подлец он, похоже… — устало возразила Милена. — Молодой дурак. Романтик-переросток. Тыква вместо башки.

— Что?!

— Генриор, завтра его переведут в тюрьму, с деревенскими не церемонятся. Если мы не поедем сейчас, всё будет кончено.

— Ну и пусть!

— Я когда-то изучала законы. Знаете, сколько сельчанин может получить за дружбу с дворянкой в нашем прекрасном человеколюбивом королевстве? Двадцать лет!

— И пусть! — исступленно повторил Гериор.

— Генриор! Но ведь вы не такой жестокий! Два десятилетия провести в камере только за то, что его полюбила графская дочка? За гитару? За янтарный кулончик? А если в суде докажут, что между ними была… ну, сами понимаете, какая связь, его приговорят к казни! К казни, слышите? А доказать проще простого — большой скандал, свидетели, фотографии. И тогда ему отрубят голову!

— И пусть… — голос Генриора дрогнул, он нервно выдохнул, и Милена поняла, что тот колеблется.

— Да ведь Элли никогда себе этого не простит! — воскликнула Милена. — Её жизнь тоже сломается. Поедем, Генриор!

Он тяжело вздохнул, с грохотом задвинул стул, помолчал, пристально глядя на худенькую, хрупкую, но такую решительную Милену:

— Эх, девочки-девочки… Ладно, не одной же вам ехать, графиня. А у вас, уж простите, ума хватит. Поехали, Милена.

Глава 14. Серый город

Они сели в машину — не в дорогое графское авто, сияющее синим глянцем, и не в зеленый пикап, который принадлежал Генриору, — на нем он возил с сельской ярмарки овощи, коробки с крупами, хозяйственный скарб. В город решили отправиться на серебристой машинке Милены.

Вести авто взялся Генриор — Милена выпила на празднике бокал шампанского, не стоило садиться за руль. Он не успел переодеться во что-то попроще и в строгом черном костюме походил на солидного чиновника. Только глаза у него были не чиновничьи — не равнодушные и холодные, а живые, усталые и печальные.

— Ну, заводите скорее, Гериор! — нетерпеливо проговорила Милена. И вздрогнула — перед капотом стояла Элли.

Маленькая, тоненькая, заплаканная, в пышном платье, похожем на кремовое пирожное, в съехавшей на бок короне, которую позабыла снять, она выглядела так нелепо и болезненно трогательно, что у сестры защемило сердце.

— Элли! — воскликнула Милена, выскакивая из машины. — Ну, я же сказала тебе — сиди дома! Как ты вышла? Неужели тебя никто не заметил? Почему ты здесь?

— Я догадалась, что ты поедешь в Тисс сегодня. Я поеду с тобой! У нас с Деном ничего такого не было, мне обязательно нужно сказать об этом в управе! Я ведь готова… — Элли вспыхнула с головы до пят, и лицо стало таким же темно-красным, как ее платье, но все-таки, сбавив тон, она шепотом договорила: — … на любые проверки, даже у врача. Лишь бы его выпустили.

— Ох, ну что с тобой делать?! — Милена схватилась за голову.

— Просто поедем вместе! — выдохнула Элли и осеклась, увидев, как медленно опускается стекло со стороны Генриора. Столкнувшись с его выразительным взглядом, Элли опустила глаза, замолчала.

— Что вы думаете об этом, Генриор? — растерянно обернулась Милена.

— Я думаю, что к ночи похолодало, осень не за горами, — ровным голосом заметил пожилой управляющий. — Элли, вы не накинули плащ, а в таком открытом платье непременно простудитесь. Садитесь скорее в машину да прикройтесь пледом — я заметил его на заднем сиденье.

Элли благодарно кивнула, рыбкой нырнула в теплый салон серебристой машинки, укуталась в шерстяной плед кофейного цвета, притихла.

— Неужели вы считаете, что ей следует ехать с нами? — всплеснула руками Милена.

— А что делать? — пожал плечами Генриор. — Вы как хотите, а я вашу сестру в замок не потащу, силовые приемы не входят в мои обязанности. Хотя не мешало бы перечитать должностную инструкцию, я не видел ее лет тридцать, да и есть ли она. Только предлагаю все же…

— Что?

— Если не составит труда, сообщите отцу о нашей внезапной прогулке, иначе граф решит, что его дочерей похитили разбойники, — Генриор невесело усмехнулся. — Разумеется, я бы и сам сходил к нему, но мне он сразу же запретит поездку, а возражать, сами понимаете, не имею права.

— Да, как вы говорите, должностная инструкция не предусматривает… — сумрачно повторила Милена. — Ладно. Я сейчас.

Она исчезла и вскоре вернулась — с плащами для себя и Элли и с блестящим термосом сладкого горячего кофе, который успела захватить на кухне.

За время, пока ее не было, Элли и Генриор не перекинулись даже словом. По правде говоря, Элли боялась, что тот начнет читать наставления, и уже приняла решение никак не реагировать на любые его упреки. Но Генриор был уверен, что не вправе воспитывать подросшую графскую дочь. Вот если бы ей было лет семь и она, бегая по лестницам, расколотила дорогую напольную вазу, он, возможно, и пожурил бы слегка. А сейчас, когда ей семнадцать, лучше помолчать — дело тонкое, личное.

Когда появилась Милена — раскрасневшаяся, быстрая, нервная, Генриор не удержался, спросил:

— Ну, что сказал граф?

— Ничего. Я нашла Андреаса, он передаст отцу. Только не спрашивайте меня, что ответил Андреас! Иначе придется говорить нечто неприличное. Поедем скорее.

***

Небольшой городок Тисс, серый из-за многочисленных каменных домов и тусклых, узеньких, как мутные ручейки, улочек, никогда не нравился ни Элли, ни Милене. Он находился всего в полутора часах езды от Лесного, где располагались дворянские усадьбы, но отличался от него, как скучный деловой костюм от пышного праздничного наряда. Граф, владелец Розетты, тоже недолюбливал Тисс, хотя там располагались его предприятия, приносившие стабильный доход: швейная фабрика, строительный магазин, небольшой мебельный завод.

«Что за город! — говаривал иногда граф. — Не зря его назвали Тисс! Сколько же в него вТИССнуто…» Он редко посещал свои компании, доверяя решать вопросы незаменимому Генриору. Тот, бывший в молодости отличным счетоводом в конторе, назначил толковых управляющих, знал, когда поощрить их, а когда строго спросить, дотошно вникал в процессы. Предприятия процветали — и Розетта цвела.

Генриор тоже недолюбливал этот город, он ассоциировался с толчеей в магазинах, пыльными щербатыми тротуарами, скучными кабинетами, стопками бумаг и столбиками цифр, в которых приходилось въедливо разбираться. Но он привык к Тиссу, как привыкают к надоевшему, поношенному, но еще годному пальто. И знал его хорошо, сразу подрулил к двухэтажному зданию охранной управы — нелепому, некрасивому, будто сложенному из многочисленных спичечных коробков с выцветшими ярлыками.

— Прибыли, дамы! — сухо сказал он и, обернувшись, внимательно посмотрел на сестер. Они, будто сговорившись, всю дорогу молчали. То ли Милена жалела Элли и не заводила трудных разговоров, то ли обе не хотели обсуждать при Генриоре сердечные дела.

— Да, выходим! — помедлив, сказала Милена и глянула на сестру. — Так что же? Пойдешь или все-таки останешься в машине?

— Конечно, пойду! — тихо проговорила Элли. — Для этого ведь поехала.

— Знаете, а я бы все-таки рекомендовал вам, Элли, посидеть пока в автомобиле, — спокойно посоветовал Генриор. — Бывал я в управе. Не знаю, почему, но все казенные здания в Тиссе с подвалов до крыш заполнены пауками и летучими мышами, их видимо-невидимо. Ходят слухи, что разных тварей много там, где колдуют, а в управах, присутствиях да судах все хотят наколдовать недругам какую-нибудь гадость. Так что хорошенько подумайте, графиня Элли, нужно ли вам туда. Я серьезно говорю. Не спешите. Подумайте.

— Летучие мыши? — пролепетала Элли, ее глаза широко распахнулись.

В Розетте все знали, что Элли, которая легко может приласкать чужого грозного цербера или прокатиться верхом на самой быстроногой лошади, панически боится летучих мышей. Ей было лет пять, когда в замок с бешеным визгом ворвалось то, что показалось воплощением ночных кошмаров: что-то серое, скользкое, мохнатое — и бросилось девочке прямо в лицо. Хорошо, что рядом оказался Генриор: он мгновенно поймал летучего зверя, выпустил в окно, а потом обнял и успокоил плачущую малышку. Но с того дня даже при мысли о летучих мышах у Элли начинали мелко дрожать пальцы.

— Раз так, не ходи туда, Элли! — велела сестра. — Вдруг тебе станет плохо?

— Нет, ничего, я пойду.

Милена неодобрительно покачала головой, вопросительно глянула на Генриора:

— А вы? Вы-то не обязаны, но…

— Да пойдемте уже, дамы! — буркнул Генриор. — Чем скорее решим вопрос, тем быстрее вернемся. Не знаю, как вам, а мне еще предстоит объясняться с графом. Как вы понимаете, мне сейчас надо быть в замке, а не здесь. Граф никуда меня не отпускал.

— Ну не уволит же вас папа! — в сердцах проговорила Милена.

— Граф вправе поступить именно так. Я бы на его месте, пожалуй, не церемонился, — раздраженно сказал Генриор.

Они вышли из машины и направились не к парадному входу («Там ночью не откроют», — сухо заметил Генриор), а к неприметной двери, обитой поцарапанным железом. Унылый фонарь печально распространял над крыльцом жидкий горчично-желтый свет. Дверь была заперта, и Генриор долго жал на черную горошину звонка, пока не раздался грозный собачий лай и дверь не отворил пухлый лысый стражник в черно-серой форме. Он придерживал за ошейник оскалившегося черного цербера — поменьше, чем старина Рик, но, видно, пободрее и помоложе. Три собачьи головы захлебывались безудержным рыком.

Генриор шагнул вперед и загородил собой девушек.

Глава 15. Разве справедливо?

Стражник цыкнул на цербера (тот недовольно заворчал, помотал крупными головами, замер возле хозяйских сапог) и посмотрел на прибывших красными сонными глазами. В них читался недобрый вопрос: «Чего надо в такую-то пору? Какого черта заявились?!» Но, разглядев солидного седовласого мужчину в приличном костюме и двух девиц в длинных плащах, накинутых на богатые платья, стражник подобрался и постарался придать лицу выражение заинтересованности.

— Добрый вечер! Что вам угодно, господа? — выдавил он вежливую фразу, стараясь не слишком сильно глазеть на выразительное декольте Милены. Она нахмурилась и поспешила запахнуть плащ. — Коли вы к начальнику управы, так его нет уже, утром приходите. А коли к дежурному стражнику, так это я и есть. Какой вопрос-то у вас?

— У вас находится Ден? — робко сунулась Элли, но Милена жестом остановила ее и заговорила быстро и громко, чтобы чувствовать себя увереннее:

— Здравствуйте! Мы хотели бы получить сведения о Дене… Денисе… — она поняла, что забыла фамилию Дена, и Элли торопливо подсказала:

— Дин! Его полное имя Денис Дин.

— Да, Денис Дин, — повторила Милена. — Его сегодня арестовали, но произошла фатальная ошибка. Мы пришли, чтобы добиться его скорейшего освобождения.

— И узнать, как он там… — прошептала Элли.

— Ничем не могу помочь, ле-еди… — протянул, прищурившись, дежурный стражник, вальяжно опершись об облупленный серый косяк. Теперь он сполна почувствовал, что наделен властью, — было приятно показать ее красивым и, видимо, богатым дамам. — Кто здесь содержится из заключенных, меня не касается. Мое дело маленькое — стеречь, чтобы не сбежали, да дверь вовремя отпирать, коль нового приведут. Докладывать, что там и как, — это не по моей части, — стражник мотнул головой, колыхнулся толстый живот. — Шли бы вы восвояси, ле-еди. Ночь на дворе. Добрые люди в потемках не шляются, а в постельке спят. Или вы на часы не смотрите? Так поглядите! — он качнул головой в сторону круглых уличных часов, тикавших над дверью, — в свете фонаря они походили на ржавое блюдо.

— Ну, знаете ли! — вспыхнула Милена. — Мы имеем право знать, раз дело касается нашей семьи! А вы ведете себя, как грубиян.

Она сказала бы что-то еще, но остановилась, заметив упреждающий жест Генриора.

— Сударь, меня зовут Генриор Ларос. Теперь прошу назвать ваше имя, — холодно сказал Генриор, вынимая из внутреннего кармана крошечный блокнот в коричневой кожаной обложке и отточенный карандаш. Толстый стражник надменно прищурился, подбоченился.

— А кто вы такой, господин, чтобы я вам представлялся? В уставе не сказано мне свое имя называть.

— И все-таки вы назовете, так как я полномочный представитель дворянина — владельца поместья Розетта. А это дочери графа. У дворян имеется право в любое время посещать любые городские заведения, в том числе управу, и получать ответы на все интересующие вопросы. Или вам дословно процитировать закон? Может быть, вы хотите неприятностей?

— Закон цитировать не надо, читать я и сам умею, — проворчал стражник, но было видно, что он напрягся. — А у вас есть документ, что ли, что вы тот самый… полномочный?

— Разумеется, — Генриор показал зеленую корочку.

Дежурный взял ее, повертел в пухлых ладошках, посопел, неохотно возвратил. Развел руками, огорченно вздохнул:

— Ну что, не поспоришь, правда, выходит, вы представитель. Меня зовут Миксон Рабс. Жалуйтесь на меня, если хотите. Все, кому не лень, жалуются. Только у вас на лицах не написано, дворяне вы или кто. Тут много народа разного ходит. И в платьях расшитых, знаете ли, тоже всякие бывают… — он покосился на девушек.

— У меня пока нет цели на вас жаловаться, — проговорил Генриор, напирая на слово «пока». — Но требую быть вежливее с дамами.

— Да что вам нужно-то?

— Для начала, уважаемый Рабс, впустите в помещение. Затем пригласите того, кто старше вас. По званию, я имею в виду. С ним мы и будем говорить.

— Ну, господа, я же сказал вам, что начальник… — начал было Рабс, но Генриор его оборвал:

— Не рассказывайте сказки, что здесь нет никого поважнее стражника. Непременно имеется следователь. А если он не хочет выполнять свою работу, пусть напишет объяснение. Пригласите его. Как его имя? — Генриор снова открыл блокнот.

— Ну, знаете ли… — растерянно проговорил Рабс и осекся. Он явно не понимал, как себя вести, — ни разу не сталкивался с богатеями из Лесного. Рабс тяжело вздохнул, мучительно раздумывая, впустить или не впустить незваных посетителей, и в каком случае головомойка от начальства будет серьезнее. Потом махнул рукой. — Ладно, раз на ночь глядя приехали, значит, дело важное. Сами разбирайтесь. Заходите.

Он оттащил с порога крупного цербера — тот гулко зарычал, показывая желтые клыки. Отстранился, придерживая тяжелую дверь (живот снова колыхнулся). Генриор пропустил девушек и вошел сам. Милена поморщилась: дохнуло кислым запахом казенщины, сырости, затхлых бумаг. Волнуясь, глянула на сестру.: "Как ты? В порядке?" Элли едва заметно кивнула: «Не беспокойся».

В длинных запутанных коридорах управы было не холодно, но Элли пробрал сильный озноб, когда она увидела, что на темно-зеленых, некрасиво выкрашенных масляной краской стенах дремлют, повиснув вниз головами, черные мохнатые летучие мыши. Вернулся давний ужас — ей показалось, что сейчас они разом сорвутся со стен и, махая перепончатыми, как у драконов, крыльями, с визгом кинутся ей в лицо. У Элли затряслись руки, задрожали ресницы, перехватило дыхание. К горлу подступила горькая тошнота. Перед глазами поплыли зеленые пятна. Элли на миг остановилась, закашлялась, но закусила губу и кое-как справилась с собой.

Стараясь не смотреть по сторонам, Элли плотнее закуталась в длинный, до пола, бежевый плащ. Была бы возможность, она бы и вовсе забралась под одну из корявых железных скамеек, чтобы пробормотать скороговоркой, как в детстве: «Меня не трогать! Я в домике!»

«Но детство кончилось — и я сама во всем виновата!» — обреченно подумала Элли.

Она съежилась, поспешив за решительной Миленой (отчетливо цокали ее каблучки) и мрачным, словно тень, Генриором, но внезапно другая мысль сверкнула, как молния. «А в чем моя вина? Да, я несколько раз посидела ночью у озера! Но разве за это можно забирать Дена? А меня разве правильно считать грязной девицей, опозорившей род графов Розель до седьмого колена? Разве это справедливо?!»

Элли остановилась и звонко произнесла:

— Милена, скажи, разве это справедливо? Что всё так происходит?

Сестра сердито глянула через плечо:

— О чем ты сейчас? О какой справедливости? Давай сначала решать проблемы, а потом философствовать!

— Но ведь всё это нечестно! — голос Элли дрогнул. — Так не должно быть! Почему такое возможно в нашем королевстве?

— Дамы, раз уж мы явились сюда среди ночи, предлагаю не обсуждать вопросы морали и чести, а действовать в рамках закона! — не оборачиваясь, буркнул Генриор. Элли прекрасно поняла, что он обращается к ней, и замолчала.

— Пришли! — недовольно объявил Рабс, остановившись возле двери, обитой потертой черной искусственной кожей.

— Там Ден? — с надеждой пробормотала Элли. Ее сердце бешено застучало.

Глава 16. Проходите, господа

— Там следователь, — недовольно мотнул лысой головой Рабс.

— Как его зовут? — деловито поинтересовался Генриор.

Дверь распахнулась так резко, что Элли едва успела отскочить, подхватив длинный плащ. С недовольным писком с крашеной стены сорвалась сонная летучая мышь, полетела куда-то по коридору.

На пороге кабинета показался долговязый тощий господин с утомленным и крайне недовольным вытянутым лицом, остроносый, с заметными залысинами. Глаза с набрякшими веками были прикрыты золочеными очками.

— Меня можно называть Иголтон, — представился он посетителям, застегивая верхнюю пуговицу на жестком синем мундире. Сумрачно глянул на Рабса — от его пристального взгляда тот, как проколотый шарик, начал сдуваться, будто похудел даже. Иголтон ничего ему не сказал, но Рабс сразу же начал оправдываться:

— Господин Иголтон, я помню ваше слово никого не впускать, да ведь это же, смотрите сами, дворяне. Настоящие графы, богатеи, видите? У них и корочка есть, всё честь по чести. Как не впустить? Не впустишь, они главному начальству нажалуются, а то еще куда повыше, может, самому королю, да не только на меня — на вас! Дворяне же, я слышал, в королевский дворец вхожи, не то что в управу. Не пустишь — чего же хорошего тогда будет? Вот и впустил, а куда деваться.

Он мялся, переминался с ноги на ногу, путано объяснялся, хотя никто об этом не просил, и Элли даже пожалела его. А Иголтон не спешил обрывать запутанный монолог, только смотрел на подчиненного долгим металлическим взглядом. Наконец Иголтон вздохнул и так же молча указал пальцем на выход. Толстяк закивал, закивал и исчез, точно укатился.

— Проходите, господа, — холодно сказал Иголтон, впуская в кабинет Милену и Элли. Последним зашел Генриор, плотно прикрыв за собой дверь. — Могу ли поинтересоваться, по какому вопросу?

— Да! Здесь Ден! — не удержалась Элли, но Милена крепко сжала ее ладонь и заговорила сама — как можно уверенней:

— Господин Иголтон, сегодня вечером в управу привезли молодого человека по имени Денис Дин. Это недоразумение. Он не совершил ничего противоправного, поэтому мы просим его отпустить.

— Для начала присядьте, господа, — утомленно сказал Иголтон, указывая на узкий черный диван с деревянной спинкой. — Вы, стало быть, из Лесного, где дворянские замки?

— Верно! Из поместья Розетта, — торопливо согласилась Милена, усаживаясь на диван и расправляя полы плаща. Элли и Генриор примостились рядом. — У нас случилось неприятное происшествие, в котором, впрочем, нет ничего преступного. И мы бы хотели… Одним словом, парень должен уйти домой.

— Ох, как же это сложно, когда в дело впутаны дворяне… — протянул Иголтон, раздраженно потирая виски. По всему было видно — его мучает головная боль. — Терпеть не могу такие истории. На вас не действует обычный кодекс, все правила завязаны в морской узел — и в любом случае мы, простые служивые, останемся виноватыми.

— Ну, не мы же придумывали эти правила, — возразила Милена. — Вы просто скажите, что нужно сделать, чтобы его отпустили. Написать бумагу, расписаться в бланке, поставить штамп? У меня с собой фамильный перстень — печатка, так что никакого обмана.

— Печатка — это хорошо. Но недостаточно, — протянул Иголтон и вдруг обернулся к Генриору, посмотрел на него проницательно; проговорил так, будто уличил в чем-то негодном: — А вот вы, сударь, не дворянин! Зачем вы притворяетесь?

— И не думаю даже, — не повел бровью Генриор. — Я действительно не дворянин, а помощник графа. Поэтому считаю, что высказаться в первую очередь должны его дочери.

— А мне интересно, что вы, помощник, думаете об этой ситуации, — прищурился Иголтон.

— Я думаю то же, что и девочки. То есть молодые графини, — поправился Генриор. — Если они утверждают, что парень не виноват, значит его следует отпустить.

— Вы тоже полагаете, что всё так просто? А ведь вы взрослый, поживший человек! Давайте я вам вот этот документ почитаю! Хотите? — Иголтон пошарил по столу, взял какую-то исписанную бумагу, поднес к глазам. Сердито фыркнул, снял очки и бросил их на столешницу. Пошарив в выдвижном ящике, нашел другие очки — видно, для чтения, огромные, как сковородки, в толстой черной оправе, нацепил их на крючковатый нос и сразу стал похож на злобного филина, готового клюнуть в любой момент.

— Нет, не надо читать! — быстро сказала Милена. — Мы и сами можем. Дайте нам документ.

— Нижайше прошу прощения, мадемуазель, но давать в руки материалы дела мы не имеем права даже представителям дворянских фамилий, — явно ерничая, произнес Иголтон. — В этом вопросе инструкция, к счастью, прямолинейна. Кстати, я не ошибся? Мадемуазель? Мадам?

— Мадам… — сквозь зубы проговорила Милена. — Какая разница? Читайте!

— Читайте… — эхом повторила Элли.

— Хорошо! Весь документ не буду, вот отдельные цитаты… «Вступив в преступный сговор с прислугой, нарушил неприкосновенность дворянского жилища, ворвался в бальный зал, чем поверг…» Ах, да, это не ключевое преступление, а смежное… Ключевое — вот: «Воспользовавшись доверчивостью несовершеннолетней графини Э.Р., завлек ее в лесной массив, обманом принудил к преступным отношениям, сурово порицаемым общественной моралью и преследуемым законом, чему имеются неопровержимые факты…» Читать далее? И кто из вас, позвольте поинтересоваться, та самая графиня Э.Р.? Думаю, всё-таки не вы, — хмыкнув, он посмотрел на Милену. — Вы молоды и прекрасны, но явно совершеннолетняя. Стало быть… — он перевел взгляд на красную, как редис, Элли и открыто, нахально усмехнулся.

— Вы что… Ничего такого не было! — прошептала потрясенная Элли.

— Не смейте так разговаривать с дамами! — поднялся Генриор, скулы его побелели. — Вы представитель власти и должны вести себя достойно.

— Да я был бы рад и вовсе не разговаривать… — протянул Иголтон и тоже встал, голос его окреп. — Да вот приходится, раз явились среди ночи! Повторяю, терпеть не могу такие дела! Интрижки эти. Кто там кого завлек, давай разбирайся, а парню, между прочим, смертная казнь грозит! — резко обернувшись к побледневшим Милене и Элли, он почти закричал: — Что вы делаете? Сначала гуляете где попало, головой не думаете! В итоге вы — в золоте, а парень — в наручниках. А потом приходите: ночь — полночь, в слезах, в панике! Передумали, мол, отпустите красавчика, так хорошо с ним было, мы еще немного поразвлекаемся. А если надоест, снова сдадим. Так?

— Что вы несете?! — воскликнула Милена и в бешенстве вскочила. — Какое вы имеете право так разговаривать? Я завтра же… то есть сегодня же!.. буду жаловаться главе управы!

— Да жалуйтесь хоть королю… — вздохнул Иголтон и снова стал утомленным и печальным. Он не спеша уселся в свое кожаное кресло, постучал карандашом по столу. — Знаете, господа, не ваше дело первое, не ваше последнее. И глаз у меня наметанный. Когда парень виноват, я сразу вижу, меня не проведешь. И такого не жалко: натворил — пусть головой отвечает. А вот если он по молодости, по глупости, по общему согласию с дорогой кралей связался…

— Не смейте так! — резко перебил Генриор. — Соблюдайте приличия!

— Да ладно вам. Ну, хорошо, с дворяночкой. Так сойдет? Связался — и завяз! Родители девицы кудахчут, девочку в пансионат, мальчика — за решетку. Ведь закон такой! Погулял — значит, была связь. Даже если он ее пальцем не тронул — виноват. И жизнь парня — пополам. А то и вообще жизни лишится.

— А я не помню такого! — горячо возразила Милена, крепко схватив Эллину ледяную руку. — Если и были такие ситуации, то много лет назад! И у нас совсем иной случай! Генриор, скажите!

— Я спрошу только одно, — тихо, но четко произнес Генриор, прислонившись к стене. — Что мы должны сделать, чтобы Денис Дин был освобожден? Как вижу, Иголтон, вы тоже в этом не заинтересованы, и человек вы порядочный, хотя надеваете иной раз маску пошляка.

— Ничего, — серьезно сказал Иголтон, поправив очки. — Нельзя сделать ровным счетом ничего. Бумага есть, и она подписана двумя представителями дворянства. Плюс фотодокументы. Плюс сам обвиняемый не отрицает связи. Закон есть закон. Тюрьма есть тюрьма. И сами понимаете, тюрьма — это еще в лучшем случае, а в худшем… Позвольте не повторять.

— Нет! — воскликнула Элли. Она долго сдерживалась и наконец горько заплакала — затряслись плечи, рассыпались золотые волосы. — Что я натворила! Что наделала!

Милена схватила Элли, прижала ее голову к своей груди, беспомощно глянула на Генриора.

— Дамы, можно попросить вас выйти? — вдруг жестко сказал Генриор и обернулся к Иголтону. — Разрешите поговорить с вами наедине?

— Да пожалуйста! — тот пожал сухими плечами. — Было бы о чем.

Милена бросила на Генриора выразительный взгляд, но подумала и спорить не стала, взяла за руку Элли. «Пусть мужчины побеседуют, — шепнула она сестре. — Может, договорятся».

— Скажите, Иголтон… — произнес Генриор, когда дверь захлопнулась. — Кто подписал эту бумагу? Кстати, я не просто помощник, я официальный представитель графа — отца этих девушек.

Генриор сунулся было во внутренний карман, но Иголтон остановил его:

— Не стоит предъявлять корочку. Она мне совершенно не нужна.

— Я не документ ищу, — мотнул головой Генриор.

— А что? Надеюсь, не пистолет? — ухмыльнулся Иголтон, но глаза его за очками нехорошо блеснули.

— Нет. Вот таблетки от головной боли, очень хорошие и дорогие. Выпейте. Вам будет легче.

Иголтон посмотрел на Генриора с любопытством, но блестящий блистер с синими мелкими таблетками взял. Повертел его в костлявых ладонях, щелчком выбил таблетку, кинул под язык. Налил в граненый стакан воды из пузатого, не слишком чистого графина, выпил залпом.

— Терять мне нечего, надеюсь, полегчает, а нет, так лучше помереть от неизвестной таблетки, чем век мучиться на этой дрянной работе, — ухмыльнулся Иголтон. — Кстати, как вы догадались, что у меня болит голова?

— Вы выглядите утомленным. Не беспокойтесь, я не отравитель и уж тем более не чародей. Это всего лишь отличное обезболивающее.

— Так что вы пристаете с расспросами? Я все сказал вашим дамам. Раз есть бумага с двумя подписями, будет тюрьма. И стоит только надеяться, что тюрьма, а не плаха. Кстати, ваше имя?

— Генриор Ларос. Так кто же подписал этот документ?

— О, в этом кабинете допрашивать могу только я! — рассмеялся Иголтон, показав длинные желтоватые зубы. — Да и какая вам разница, Генриор Ларос? Такие дела не имеют обратного хода.

— И всё-таки? Я думаю, что бумага составлена не здесь, а в замке сразу же после происшествия. Так кто же поставил автографы? Дайте угадаю. Первая подпись — граф Андреас Розель, так?

— Допустим.

— Да уж… Этот мальчишка давно отбился от рук. Но кто же второй? Кто-то из гостей? Неужели герцог Крис Готц?

— Совершенно верно.

— Да… — протянул Генриор и замолчал. Наконец он глубоко вздохнул, посмотрел на Иголтона, сказал с тоской: — Я думал, что лучше разбираюсь в людях. Андреас — это понятно, он с детства был таким. А вот Готц мне казался довольно добрым человеком. Он же прекрасно понимал, какую роль сыграет его подпись. Конечно, разбитые чувства, ревность — это понятно. Но ведь если бы не второй росчерк, дело обошлось бы банальным арестом. Уж точно не плахой. Так?

— Возможно, и так. А может, и нет. Теперь не узнаем.

Генриор подумал, сказал осторожно:

— Иголтон, я буду с вами предельно откровенен. Мне, по большому счету, нет никакого дела до этого парня. Как по мне, так лучше бы его вовсе не было! Тогда бы я сейчас спокойно спал, а не стоял тут у вас в кабинете. Но мне не безразличны девочки, что плачут в коридоре. Элли — чистая, светлая душа. Эта история может сломать ее и привести к непоправимому. Знаете, однажды я с подобным уже столкнулся. Подростки такие непредсказуемые… — припомнив что-то тяжелое, страшное, болезненное, Генриор перевел дыхание и продолжил: — У меня нет своих детей, и графские девочки для меня как родные. Если с Элли что-то случится, ее отец не переживет. Да, знаете ли, и я… Иголтон! Должен быть какой-то выход! Что, если мы уничтожим этот документ и составим иной, не такой бескомпромиссный?

— Предлагаете взятку? — помолчав, поинтересовался Иголтон.

Глава 17. Благодарю за таблетку

— Я предлагаю не взятку, а сделку, — сухо сказал Генриор и поправил седые волосы.

— Ну как вы не понимаете, это бесполезно! — в голосе Иголтона плеснулась досада. — Письмо зарегистрировано, копия у главы управы, вторая — в редакции. Да-да, не смотрите на меня так, таковы правила — передавать в газету любые сведения, касающиеся дворян. Завтра выйдет статья. Ничего не изменить.

— Даже если граф Мишель Розель, отец Элли, лично приедет в управу?

— Да. Это только добавит шумихи.

— Даже если граф Андреас и герцог Крис придут, чтобы забрать документ?

— Именно так. Но бумагу им уже никто не отдаст.

— Черт побери… — проговорил Генриор, тяжело опускаясь на черный кожаный диван. — Но ведь должен быть какой-то выход! Вы столько лет здесь работаете! Подскажите, помогите нам, в конце концов!

Генриор снова сунулся было в карман, но Иголтон остановил его:

— Если вы хотите дать мне денег, знайте — не возьму. Даже не думайте.

— Нет, я не за деньгами.

— Таблетка мне тоже больше не нужна. Кстати, благодарю вас, мне полегчало.

— Посмотрите. Это портсигар. Старинное серебро, редкая чеканка. Мне его подарил граф за хорошую службу лет пятнадцать назад. Я давно бросил курить и ношу портсигар как сувенир. Поверьте, эта вещь ценная не только как память, она просто ценная, антикварная. Но не дороже спокойствия графа и Элли. Возьмите и скажите, что нам делать.

— Всё-таки вы пытаетесь меня купить… — разочарованно развел руками Иголтон. — Не нужен мне ваш портсигар. Хотя ваше искреннее стремление помочь, по сути, чужим людям меня потрясает.

— Они мне не чужие. Я живу в замке около тридцати лет. Вся их жизнь — на моих глазах. Если погибнет безвинный парень — это беда. Но если с собой что-то сделает маленькая Элли — беда вдвойне… Поймите, я никогда не видел ее такой! У нее сегодня взгляд — как у брата…

— Графа Андреаса? — Иголтон заглянул в бумаги.

— Нет, что вы, другого, мы его называли Берри, он… Впрочем, не о том мы говорим. Давайте что-то решать.

— А вы невероятно настойчивы, — Иголтон снова поменял очки: кинул те, что с оправой, похожей на глаза филина, в ящик стола и с грохотом его захлопнул; нацепил на нос тонкое золоченое пенсне, и вид его стал не таким неприятным, а даже где-то и привлекательным. — Генриор, вы мне понравились — таких преданных людей еще поискать. Но выхода, к сожалению, нет. Правда, есть один момент…

— Какой момент? — насторожился Генриор.

— Этот вариант вам не подойдет. За весь период моей работы никто им не воспользовался.

— Я слушаю вас! Не томите.

— Парня могут отпустить, если мать и отец обесчещенной девушки — и, разумеется, она сама — дадут письменное согласие на брак. Никакой свадьбы: только подписи в конторской книге. И всё: девочка живет не во дворце, а в хижине.

— Постойте… Браки дворянок с сельчанами запрещены!

— Нет, при определенных обстоятельствах они возможны, но на моей памяти не случались. Поверьте, я изучил кодекс вдоль и поперек. Согласно закону, такой брак никогда и ни при каких обстоятельствах не может быть расторгнут — это раз. Даже в случае измен, пьянства или рукоприкладства. Никогда! Далее. Девушка теряет титул, все права и привилегии — два. Она не имеет права наследовать родительское имущество — три. Ее дети будут сельчанами, соответственно, не получат ни образования, ни должности. Это четыре. К тому же такая пара не сможет переехать в город и в целом будет ограничена во многих правах — это пять. Ну? Перечислять дальше или не имеет смысла?

Генриор угрюмо молчал.

— Я уверен, Генриор, что вы думаете: «Да и черт с ним, с этим Деном! Сам виноват, нечего было шастать по лесу с глупой девчонкой!» Верно?

— Так, да не так. Я думаю, что мне придется сложить обязанности переговорщика. Доложу графу.

— И умоете руки. И правильно сделаете.

— Будем думать, как быть дальше.

— …Да что тут думать! Что думать?! — шурша длинным плащом, вытирая глаза ладонью, в кабинет влетела Элли: ее щеки порозовели, светлые волосы растрепались. — Я… согласна! Понимаете?! Согласна! И не держи меня, Милена!

Вслед за Элли, разбуженные звонкими голосами, в кабинет ворвались две ошалевшие летучие мыши, издавая звуки, будто камнем проводят по стеклу. Элли сжала в замок тонкие пальцы, на секунду зажмурилась, прикусила губу. Иголтон невозмутимо взял со стола газету, свернул ее трубкой и привычным жестом, точно мух, выдворил летучих мышей за дверь, буркнув: «Пошли прочь, демоны!»

— Вы подслушивали, леди? — резко обернулся к девушкам Генриор. — Милена, я прошу тебя, успокой сестру!

Разволновавшись, он и сам не заметил, что обратился к молодой графине на ты, как бывало изредка только в ее детстве.

— Да тут двери сделаны, видимо, из картона, всепрекрасно слышно, — сердито отозвалась Милена.

— Меня не надо успокаивать, ведь теперь я знаю, что выход есть! Есть! — Элли улыбалась сквозь слезы. — Дена не посадят в тюрьму! Не казнят! Он будет свободен!

— Простите за вопрос, дорогая графиня Элалия. Откуда такая уверенность? Разве вы с ним уже расписались? — Генриор раздраженно сдвинул брови.

— Нет! Нет, но…

— Вот именно, всё не так просто! — воскликнула Милена, схватив сестру за плечи. — Замуж… Да ведь ты его почти не знаешь!

— Но я не всё сказал, — вдруг вступил Иголтон, в упор посмотрев на Элли. — Не хотелось бы говорить это при вас, уважаемая несовершеннолетняя графиня Э.Р., но давайте уж начистоту. Не факт, что суд разрешит ваше бракосочетание. Не рассчитывайте на это, не надо. У вас особый случай. Слишком уж громкий, слишком показательный. Скорее всего, приговорят парня, чтобы другим неповадно было. Мое личное мнение — дела его плохи. Будьте готовы ко всему. Извините за правду. Вряд ли тут кто-то поможет, разве что сам король, только королю до этого нет дела.

Элли вскрикнула, и Милена крепко сжала ее руку.

— Мы поедем домой, — сухо сказал Генриор. — И ляжем спать, потому что на дворе глубокая ночь. А наутро всё расскажем вашему отцу. И дальше… Дальше у вас, видимо, будет семейный совет. Полагаю, мне на нем не найдется места — и правильно. Я взял на себя слишком много. Так нельзя.

— А Ден?!

— Элли, ну давай без истерик! — прикрикнула Милена. — В конце концов, он жив и здоров, он не на каторге и не в кандалах. Подключим связи, что-то решится.

— Годы в тюрьме! Из-за меня! А может быть, еще хуже!

— Я же сказала, подключим связи, — повторила Милена, но всем было ясно, что она говорит это лишь для того, чтобы успокоить сестру.

— Пойдемте, дамы, — коротко сказал Генриор и кивнул Иголтону. — Благодарю вас за информацию. Это было важно для нас. Можно попросить лишь об одной услуге?

— Смотря о какой, — недоверчиво проговорил Иголтон, внимательно поглядев сквозь очки.

— Не сообщайте о нашем ночном визите газетчикам.

— Хм. Ладно. Но… только потому, что ваша таблетка действительно сняла головную боль. Неплохое лекарство. Надеюсь, следующие посещения мне головной боли не добавят. Всего хорошего, — холодно заключил он, прикрывая дверь.

Они пошли по пустым путаным коридорам — уже одни, без всякого сопровождения. Впереди угрюмо отмерял шаги Генриор — прямой, мрачный, седой, постаревший от переживаний и бессонной ночи. Каждый шаг гулко отзывался тягучим печальным эхом.

Все чувствовали себя отвратительно, будто вляпались в придорожную грязь. Но у Элли, которая уже почти не обращала внимания на висевших на стенах летучих мышей, в измученном сердце поселилась крошечная надежда. Она принялась думать, как уговорить отца и маму, чтобы они дали согласие на брак. Конечно, это очень трудно, почти невозможно, но…

— А все-таки каков он, этот Иголтон! — вдруг воскликнула Милена. — Ведь он соврал, что таких историй много! Лично я ни одной не знаю.

Она и не думала, что ей ответят, но Генриор обернулся. Сказал глухо:

— Да случалось, случалось… Вы, дамы, в городе живете, сплетни до вас не доходят. Дворяне ведь всегда стараются сделать так, чтобы шито-крыто было. А в Розетте вот как произошло — под фанфары. Ведь обычно сельские мальчики не приходят на бал, где собирается цвет общества. А девочек никто не фотографирует в лесу. Вот и скрывают.

— А как же «Дворянский вестник»?

— Ну, если происшествие не такое звонкое, его и замять можно.

— Подождите, Генриор… — нахмурилась Милена. — А с кем из дворянских девочек такое бывало?

— А я тоже в сплетни не вникаю, — отрезал Генриор. — Просто сообщил вам, что Иголтон не солгал. Вот и всё.

Они шли молча, прислушиваясь к эху шагов, но Генриор резко остановился.

— Постойте, дамы. Видимо, забрели не в тот коридор. Я не так хорошо знаком с арестантским крылом и не рад, что пришлось познакомиться.

— А мы просто идем за вами, — отозвалась Милена. — Я вообще не понимаю, как можно ориентироваться в этих лабиринтах. Может, сюда?

Милена, схватившись за скользкую железную ручку, толкнула какую-то дверь, заглянула и, став белой, как скатерть, поскорее ее захлопнула.

— Нет, не сюда, — торопливо проговорила она, оттеснив плечом от двери сестру. — Нам точно не сюда!

— Что там? — хмуро поинтересовался Генриор.

— Ничего интересного! Идемте дальше! Просто какой-то кабинет или переход. Неважно.

Элли промолчала — до переходов ли ей было? Она была готова перейти куда угодно, хоть в параллельный мир, лишь бы спасти Дена!

А у Милены тряслись губы. Ведь там, в жутковатой, выкрашенной в грязный бордовый цвет комнатушке, она увидела крепкого, как башня, плечистого человека в черно-красном балахоне. Это был, без сомнения, палач. Его инструмент — громадный, как у мясника, топор — поблескивал на низеньком столике, рядом валялся объемный черный островерхий капюшон. Человек-башня, лысый, страшный, полулежал на софе. Он столкнулся с Миленой взглядом, ничего не сказал, не спросил, но подмигнул и усмехнулся кривозубой, неживой какой-то ухмылкой. Неужели, поработал сегодня? Или готовится? Ночная смена? В тот миг Милена окончательно поняла, в какую опасную передрягу угодил Эллин парень.

— Всё, я разобрался, где выход, — проговорил, подумав, Генриор. — Сейчас мы пройдем по коридору, спустимся по лестнице и…

— Ден! — вдруг отчаянно вскрикнула Элли и, позабыв про всё на свете, ринулась вперед. — Смотрите, там Ден!

Глава 18. Отойдите от арестанта!

Милена и сказать ничего не успела — Элли, похожая в долгополом бежевом плаще на птицу со сломанным крылом, подлетела к Дену, которого не спеша вел по коридору низенький, угрюмый, уперший взгляд в бетонный пол тролль.

Рядом с высоким крепким Деном лопоухий сгорбившийся тролль в черном балахонистом сюртуке выглядел, как гриб перед великаном. На запястье Дена поблескивал наручник — другой был надет на его полусонного ушастого сопровождающего. Рукава сюртука были коротки, и когтистая рука тролля казалось непомерно длинной — ну просто как садовый шланг.

Ден был одет в мышино-серую мешковатую арестантскую робу, и у Элли зашлось сердце от ужаса, нового чудовищного осознания непоправимости того, что произошло.

— Ден! — снова воскликнула она. Несколько летучих мышей с отвратительным писком сорвались со стены, покружились над головами, похлопали перепончатыми крыльями и снова устроились на прежнем месте. Элли не обратила на них внимания.

Ден обернулся, посмотрел на Элли странным стеклянным взглядом, и ее сердце полетело в пропасть — ей показалось, что эта история сломала Дена, что он уже не тот, что он ненавидит ее за то… за то…

Но додумать Элли не успела. У Дена прояснился взгляд, словно он вынырнул из-под черной толщи воды. Он тряхнул головой, остановился, замер. Его глаза, темно-серые, глубокие, наполнились нежностью и безграничной печалью.

— Элли… Хорошая моя, — ласково улыбнулся он. — Приехала… Как ты, малышка? Здесь так много летучих тварей, а я знаю, что ты их боишься.

— Ден! Теперь я боюсь только за тебя! — воскликнула Элли и крепко обняла парня, прижалась лицом к серой казенной робе, пахнувшей пылью и сыростью.

— Не надо, не грусти. Всё наладится, я верю.

— Эй, дамочка, что это, нельзя, стало быть! — очнулся полусонный тролль-охранник и скривил и без того сморщенное, как гармошка, лицо. Когтистой рукой, свободной от наручника, он попытался подтолкнуть Дена вперед и ею же отодвинуть Элли, но получалось неловко. Тогда тролль сипло и беспомощно закричал: — Да что это такое! Ну-ка, стало быть, отошли все от арестанта! Арестант Дин, давай шагай вперед! Устроили тут!

Но Ден стоял, как скала, и его суетливому стражу тоже пришлось остановиться. Свободной рукой Ден гладил Элли по золотистым, еще недавно красиво уложенным, а теперь растрепанным волосам, вытирал мокрые щеки.

— Если вы не пойдете в камеру, я, стало быть, возьму оружие! — взвизгнул сморщенный тролль, хотя было видно — ему страсть как не хочется лезть длинной рукой в карман за пистолетом. Он даже ушами раздраженно помахал, как флажками. Тем более, и дамы, и мужчина с ними выглядели вполне себе презентабельно — уж понятно, что не прачки, не работники ткацкого цеха. Не тролли. Богатеи.

— Ну что вы, какое оружие, — миролюбиво сказал Генриор, глянув сначала на болотное лицо тролля — а потом на Дена. — Мы и сами уйдем. Верно, Элли?

— Нет! Я не пойду! Я останусь!

— Элли, что ты несешь! — сердито проговорила Милена, шагнув к сестре. — Хочешь остаться в управе, чтобы пойти в тюрьму?

— Да, лишь бы с Деном! — беспомощно отозвалась Элли, с болью понимая, что всё напрасно. Ден шепнул ей в волосы: «Не тревожься за меня, малышка. Я справлюсь».

— Вот говорила, что тебе не стоит ехать с нами! — в сердцах заявила Милена.

Зеленолицый сморщенный конвоир вдруг перестал дергать запястьем и хлопать острыми зелеными ушами, оглядел всех, будто осознав, наконец-то, кто эти люди, — и скривился, как от кислого супа. Буркнул презрительно:

— Так это из-за вас, стало быть, парня-то схватили? Ну, чё сказать, стало быть, вот вы какие, красотки!

— Прошу выбирать выражения! — сдвинул брови Генриор. Но смотрел он не на ушастого тролля, а на Дена, внимательно и серьезно, и непонятно было, что он о нем думает.

— Так я еще, стало быть, и не выражался! — хохотнул тролль и поправил длиннющей рукой черную вязаную шапочку, которая едва держалась меж громадных треугольных ушей. — Я существо маленькое, за работу не держусь, тем более, за такую сволочную. Я ж так, на неделю нанятый. Так что говорить могу, что думаю. А думаю я, что негодный вы народ — дворяне! Из-за вас, нахлебников, простые люди страдают. И тролли страдают, потому что вам на всех наплевать.

— Вы, уважаемый тролль, при себе свое мнение оставьте, — холодно порекомендовал Генриор и обратился к сестрам. — Дамы, нам пора. Отец, вероятно, очень тревожится.

— Я не пойду! — всхлипнула Элли.

— Ну что с тобой делать? — всплеснула руками Милена. И вдруг обратилась к Дену. — Послушайте! Мы пришли, чтобы помочь вам. И мы еще постараемся — ради Элли… Но знайте: вы поступили неправильно!

Она сделала паузу, ожидая услышать: «А что такого я сделал?», но Ден молчал, обнимая заплаканную Элли, и Милена горячо продолжила:

— Все говорят, что виновата девочка, искала, мол, приключений. Но это нечестно! Ей и семнадцати не было, что она могла знать? А вы-то, Ден, взрослый!

— Вы, видно, сестра? — Ден поднял глаза на Милену. — Похожи… Элли, малышка, не плачь. Твоя сестра права. Ты ни при чем, это я должен был подумать.

— Но ведь ничего такого не было! — воскликнула Элли. — Это всё Ранита! Зачем она так?

— Как вышло, так вышло, — глухо проговорил Ден. — Ранита, конечно, та еще… Но и я должен был голову на плечах иметь. Сам виноват.

— Ну, хватит, стало быть! — будто очнулся маленький ушастый охранник и передразнил. — «Виноват — не виноват…» Суд пусть решает! А теперь — в камеру!

— А когда суд? — поинтересовалась Милена.

— Да, когда же? — оживилась Элли, оторвав от груди Дена мокрое лицо. — Я приду! Я расскажу правду!

— А я знаю? — еще больше сморщился тролль. — Мне какое дело. Всё! Отойдите от арестанта! Иначе мне придется…

— Не придется, — оборвал его Генриор. Он шагнул к Дену, спокойно, но решительно расцепил руки девушки — та и возразить не успела, довольно бесцеремонно подтолкнул ее к сестре. Милена распахнула глаза, но мгновенно обняла Элли. — Мы понимаем, что вы на службе, — вежливо обратился Генриор к троллю. — Так что простите нас за эту сцену.

Генриор уже развернулся, чтобы пойти прочь, но все-таки оглянулся, посмотрел на Дена — печального, но прямого. «А ведь он понимает, что его жизнь сломана, — мелькнула мысль у Генриора. — Но держится молодцом. Мог бы проклятия выкрикивать, Элли оскорбить и нас тоже…»

— Ден, мы уезжаем, — сказал Генриор. — Мы приехали по просьбе Элли и, скажем прямо, толку не было никакого. Но мне понравилось, что вы ведете себя благородно. У вас есть какие-то просьбы? Из тех, что мы можем выполнить. Кстати, я Генриор, управляющий Розеттой.

— Я понял, что вы Генриор, Элли о вас говорила, — устало ответил Ден. — Хотя сперва я подумал, что вы отец. А просьба у меня только одна. Матери моей сообщите, что со мной все нормально, жив, здоров. Или Сержу, Элли его знает. А этой Раните передайте… Да нет, ничего не говорите, ну ее.

— Хорошо, — кивнул Генриор и оглянулся на девушек. — Пойдемте, дамы.

— Парня мы, стало быть, в тюрьму с утреца переводим, — подал голос тролль и снова поправил съехавшую на крутой лоб шапочку. — Там спрашивайте про свиданки и передачки. Знаете, где тюрьма?

— Знаем, — отозвался Генриор. — Всего хорошего.

— И вам, стало быть, не хворать. Пошли, парень.

— Ден! — Элли рванулась из Милениных рук, но ее остановил Генриор.

— Ну-ка перестаньте! Что вы себе позволяете?! Таким поведением вы ему не поможете, а навредите! — жестко заявил он, крепко схватив Элли за тонкие запястья и глянув исподлобья в глаза. Элли вздрогнула — никогда Генриору не приходило в голову хватать ее за руки, даже в детстве, когда она, случалось, баловалась или капризничала. Всё-таки она юная графиня, дворянка. Даже Милена поразилась. Но не сказала ни слова.

Ден пошел по коридору, не оглядываясь, и не походил на арестанта — казалось, что это он, большой, сильный, тащит за собой длиннорукого остроухого тролля.

Милена глянула на Элли — та больше не устраивала истерик, просто тихо плакала, по-детски стирая слезы ладонями. Сестра вздохнула, вынула из кармана плаща розовый кружевной платок, вытерла, как малышке, Элли лицо.

Наконец все вышли на улицу — Рабс, открывший им дверь, был сонный и сердитый. Цербер, которого тот держал за ошейник, распахнул было три пасти, но Рабс показал черным собачьим мордам кулак, и те не стали лаять.

Поездка оказалась бесполезной, все чувствовали себя опустошенными и подавленными. В машину сели молча.

— Надо выполнить просьбу Дена — сказать его матери, что случилось, — проговорила Милена, глядя, как проплывают темные силуэты домов за окном автомобиля.

— Не волнуйтесь, я возьму это на себя, — отозвался Генриор, крепко сжимая руль. — Утром съезжу в Ключи. Если, конечно, граф позволит, — добавил он.

— Но мама Дена, наверное, волнуется. Ночь же… — прошептала Элли.

— Ты хочешь, чтобы Генриор отправился в деревню прямо сейчас? — обернулась Милена. — Элли, прекрати. Генриор с утра до ночи работал, потом эта поездка. Дай ему набраться сил.

— Силы у меня есть, — сумрачно отозвался Генриор, управляя машиной. — У меня мозгов нет. Ввязался в историю.

Резкий визг тормозов заставил девушек ахнуть — им показалось, что перед лобовым стеклом внезапно вырос то ли монах, то ли придорожный разбойник в черной накидке.

Глава 19. Не могу я рассвета ждать

Генриор, нервно растерев виски, вышел из автомобиля, громко хлопнул дверью. Раздраженно, сварливо принялся высказывать человеку в черном:

— Что же вы, женщина, бродите ночью по дороге? Да еще в такой темной одежде. Под колеса лезете! Это же опасно! А если бы я вас задавил? Если вам жизнь не дорога, так хоть о водителях бы подумали!

Милена опустила стекло, и до девушек донесся хрипловатый немолодой голос:

— Господа, я в Тисс иду, не знаю, правильно ли, нет ли. Темно, не видно ничего. Правильно хоть?

— Да правильно, правильно! — нетерпеливо проговорил Генриор. — Только, если уж пешком, то лучше бы не по шоссе шагали, а через ближнее село. И по утру! Ночью-то зачем?

— Да меня попутная машина до перекрестка подбросила, а дальше я уж сама. Не могу я рассвета ждать, беда у меня страшная, сына единственного, кормильца, ни за что в тюрьму забрали. Говорят, на двадцать лет упекли, а то и… Похуже, говорят. Хоть увидеть его, обнять, узнать, вдруг, надо ему чего, или помочь чем. Посмотреть на него! А может, вы знаете, где искать там, в городе, тюрьму эту?

Генриор горько вздохнул, облокотившись о серебристый капот машины.

Элли съежилась, укуталась плотнее в клетчатый плед, будто хотела спрятаться в нем, точно в теплом надежном коконе. Она сразу поняла, кто эта женщина.

«Двадцать лет!» — эти слова вспыхнули в Эллиной голове, будто цифры в новомодных часах — огромные, красные, яркие. Дену грозит провести в тюрьме двадцать лет! А ей, Элли, сегодня исполнилось семнадцать… Но главное — остался бы жив!

Если женщина в черном плаще — его мама, как она посмотрит ей в глаза? Что скажет?

Элли кинула взгляд на Милену, та многозначительно покачала головой, открыла дверцу машины, вышла. Элли видела, как сестра, поправляя сбившуюся прическу, молча прислонилась к капоту. А Генриор, сбавляя тон, глухо произнес:

— Ночью туда могут и не пустить.

— Мать-то? Пустят! Я добьюсь, договорюсь, да хоть денег заплачу, хоть небогата. У меня сын-то знаете какой? Работящий мой Ден, рукастый, самый мастеровитый в селе! Он же инженером думал стать, да разве сельчанина в институт-то возьмут? Такие законы… А тут вот беда такая случилась. В тюрьму упрятали, говорят, из-за какой-то богатой девчонки… Да не верю я, что он виноват! Так как дойти-то, до тюрьмы этой? Далеко ли? Не подскажете? Очень мне туда надо!

Генриор помедлил — Элли увидела, как он утомленно сцепил руки. Вопросительно глянул на Милену, та кивнула.

— Ладно, — отрывисто сказал он. — Садитесь в машину. Недалеко еще от города уехали. Вернемся. Довезем.

— Ой, спасибо, спасибо, добрый человек! Добрые вы люди, пусть небеса вам помогут, — запричитала женщина. Милена приоткрыла дверцу, шепнула Элли:

— Только помалкивай пока. Потом скажем.

Женщина — высокая, плотная, большая, неловко забралась в салон, отодвинулась от Элли, чтобы не помешать, не задеть влажным плащом. Обхватила голову руками. Потом достала из кармана платок, долго вытирала мокрые то ли от дождя, то ли от слез щеки.

Машина тряслась на поворотах, подскакивала на ухабах. Все тягостно молчали. Когда вдали показались золотые огни города, пассажирка, будто очнувшись, проговорила:

— Вот как мне повезло, что я вас встретила! А то шла бы да шла, до самого утра бы шагала. Да и город я не знаю совсем, точно бы там заблудилась. Но вы не думайте, я заплачу за дорогу, деньги-то есть.

— У нас тоже есть, не беспокойтесь, — хмуро отозвалась Милена.

— А про Дена-то моего уж вся деревня гудит, у нас слухи — как мухи… — вдруг печально сказала женщина. — Связался, говорят, с какой-то кралей: то ли княгиней, то ли герцогиней, кто их, богатеек, разберет. Да чушь это! Никогда мой сын к богатству не рвался. Работает он честно, зарабатывает прилично, никакой работы не боится. Ни грязной, ни чистой. Он ведь не только руками, но и мозгами трудится, любую бумагу напишет, любые цифры посчитает… Умный парень, хоть и не ученый! Он ведь всё делает, чтобы мы с сестрицей его ни в чем не нуждались, как сыр в масле катались. Для нас он в лепешку расшибется! Для нас, да еще для невесты своей.

Элли показалось, что огни мелькающих машин ослепили ее. Так больно стало глазам, так тяжело — сердцу, и руки заледенели, будто она опустила их в подтаявший снег.

— Для невесты? — ошеломленно пробормотала Элли. — А у него разве есть невеста?

Милена обернулась к ней, посмотрела выразительно, качнула головой, но ничего не сказала. А Генриор никак не отреагировал — как ехал, так и продолжил ехать.

Женщина пожала плечами — видно, подумала, что юная девушка, тихо кутавшаяся в плед, решила поддержать разговор. Охотно объяснила:

— Конечно, есть. Парню-то по весне двадцать три стукнуло, а с Долли они с малых лет вместе. Детишками были, когда их сосватали. Долли всегда была девочкой хорошей, умницей да скромницей, вот и решили мы с отцом — а чем не невеста? Только что-то со свадьбой затянули. Муж мой так и не дождался женитьбы, лет пять как помер. Я думала, что по осени, когда с урожаем богато, обвенчаются молодые. А оно вот как получилось… — женщина всхлипнула.

— А что же эта невеста с вами в город не пошла? — отозвалась, не оглядываясь, Милена. — Могла бы и навестить жениха-то.

— Да что вы, я сама сказала — не смей, не ходи! — всплеснула руками женщина. — Она ко мне прибежала, плакала, мол, так вот и так… А я ей сказала — дома сиди, сама всё выясню! Она послушная, а дело непростое. Ведь говорят, девчонка какая-то замешана, разобраться надо.

— Послушная, значит, невеста… — проговорила Милена. И больше ничего не сказала.

Дальше ехали молча, только женщина всё вздыхала и утирала глаза кончиком платка. А Элли знобило. Она глотнула кофе, плотнее завернулась в плед, но не согрелась. Бешено кружилась голова. Ее никогда не укачивало в автомобилях, но той ночью тошнота подкатывала к горлу, как липкий засаленный клубок, и пару раз она едва не дотронулась до плеча Генриора: «Остановитесь!» Но выдержала. Докатили до управы.

— Вот здесь арестанты, — глухо сказал Генриор, паркуя автомобиль возле железной двери. — Туда стучитесь.

— Вот спасибо! Спасибо! — забормотала женщина. Она сунулась было в торбу — видно, за кошельком, но Милена, оглянувшись, поспешно мотнула головой:

— Не надо нам ничего.

— Но ведь ее не пустят! — прошептала Элли сестре. — Там такой вредный стражник…

Генриор тяжело вздохнул, вышел из машины. Женщина тоже выбралась, зябко кутаясь в непросохший еще черный плащ. В неярком свете фонаря видно было, что она нестарая, крепкая, только морщина пролегла меж широкими бровями так глубоко, будто прорезали ее бритвой.

— Ладно, делать — так уж до конца! — махнул рукой Генриор и стукнул в железную дверь. Как ни странно, Рабс открыл сразу же, цербера при нем не было. Глянул на Генриора удивленно, сердито. Спросил раздраженно:

— Что, медом намазано? Забыли чего?

— Это мать его. Дайте увидеться, — Генриор кивнул на женщину в черном плаще.

— Да что же такое! Не положено!

— Матери закон позволяет. Так что немедленно впустите и проводите! — несвойственным ему тоном, нахрапистым каким-то, заявил Генриор. По всему было видно, что ему до чертиков надоела эта история, и он в глубине души бранит себя (а скорее всего, и графских девочек, и работу свою, и всю эту мутную жизнь) последними словами — зачем он во всё это ввязался?! Взгляд у Генриора был такой мрачный и решительный, что даже Рабс отшатнулся.

— Да черт вас поймет! — проговорил он, наконец. Глянул на прямого, как столб, Генриора, потом на женщину в платке, сморщился: — А, была не была, пропадать так с музыкой, всё равно уже выговор получу! — Рабс махнул рукой. — Ладно. Заходите давайте, коли уж пришли. Мать же. Матери разок можно. Цербера не боитесь? Он рядом, — и оглянулся на Генриора, на сестёр: — А вы тут были уже, вам, хоть вы и дворяне, второй раз не положено.

— Да нам и не надо, — хмуро заявил Генриор и суховато обратился к женщине: — Жив и здоров ваш парень, не тревожьтесь. Что будет дальше — одним небесам известно, но вы надежды не теряйте. Всего доброго.

— Спасибо вам, дорогие! — женщина, поправив платок, на пороге обернулась, приложила руки к сердцу. — Вот как же повезло вас встретить! Дворяне, говорите, а какие хорошие… А какие… Какие…

Вдруг взгляд женщины переменился, стал растерянным, а потом — странным, стеклянным:

— А вы-то разве тоже к Дену ходили? А зачем? — пробормотала она, вглядываясь в Генриора. — Вы-то сыну моему кем будете? Таких друзей-приятелей у него отродясь не водилось…

Генриор тяжело вздохнул, повторил:

— Всего доброго! Нам пора.

— И вам пора! — поторопил женщину Рабс, плотно закрывая за ней тяжелые двери.

Когда все сели в машину и Генриор завёл мотор, Милена не удержалась, обратилась к бледной, притихшей сестре:

— Видишь, не так-то прост этот Ден! — хотела добавить: "А я говорила, что он тот ещё фрукт!", но не стала.

— Если у него есть невеста и он её любит, я мешать им не стану, — тихо, по-взрослому серьёзно проговорила Элли. — Но я всё равно должна сделать всё, чтобы его спасти.

Глава 20. Какой ты добренький!

Пожилой граф, владелец Розетты, хмурился, нервничал, покашливал, не мог найти себе места. Тучный, мрачный, он долго бродил по пустынным гулким коридорам и переходам замка, заложив руки за спину, — и слуги, увидев его, бледного, неуместно нарядного (он так и не переоделся после бала), — торопливо кивали и старались не сталкиваться с его непривычно тяжелым и больным взглядом.

Наконец граф вернулся в свои покои, прилег, в чем был — в расшитом сюртуке, в белоснежной блузе с плоеным воротом на топчан, прикрылся пледом — его знобило. Рука сама потянулась к синей кнопке звонка — он по обыкновению хотел позвать Генриора, который до сегодняшнего вечера казался скалой, монументом, незыблемым символом устоявшегося мира Розетты. Но тут же одернул ладонь — вспомнил, что сын Андреас с кривой ухмылкой сообщил немыслимое: Генриор, не спросив позволения, повез девочек на ночь глядя в управу, чтобы они могли повидаться с этим… с этим!

Да что же происходит, в конце концов?!

Ведь такого не может быть! Чтобы Генриор, его верный и надежный Генриор, седой, мудрый, честный, пошел на поводу безрассудной Милены, взял маленькую, глупую, запутавшуюся в подростковом бурьяне Элли и повез ее на свидание с парнем, который только что в клочки разодрал репутацию благочинной Розетты? Как же он посмел?

А Милена? Хороша красавица! «Папа, я изменилась! Я стала серьезной! Я выхожу замуж за врача!» — и потом: «Папа, прошу, не трогай Элли, не заходи к ней и никому не позволяй зайти! Я сама поговорю с ней. Я сама всё решу!»

Решила она… Умница! Подбила Генриора (и все-таки, как ей это удалось?!), впотьмах потащила сестренку в город. Так ведь надо было всё сделать иначе! Закончить дело, перевернуть страницу, успокоить маленькую принцессу. Толково, ласково, но твёрдо объяснить юной девочке: «Ты прощена, но всё, что будет происходить дальше, тебя уже не касается». Он бы так и поступил! А Милена — вон что натворила… «И как я мог ей довериться?! — ужасался и бранил себя граф. — Она же всегда была несерьезной, взбалмошной, своенравной девчонкой! Вот и решила всё на свой лад! И нисколько она не переменилась! Я еще ей скажу, скажу!»

Про Раниту граф и вовсе думать не мог — одна мысль о подлой горничной вызывала боль в сердце.

В дубовую дверь крепко стукнули. Граф, мучительно застонав, хотел было буркнуть: «Не сейчас!», но Андреас уже появился на пороге. С сыном в комнату шагнул и старина Рик — он тяжело прошествовал к хозяину, ткнулся в колени. Устало положил три головы на коврик возле камина, вильнул хвостом, притих. И граф печально подумал, что цербера в эту ночь рад видеть больше, чем родного сына, — тот, по крайней мере, не заведет неприятных разговоров.

— Что? — граф тяжело поднялся, сел, облокотившись о жесткую кожаную подушку, тревожно глянул на сына. — Есть новости? Приехал Генриор с девочками?

— Пока нет, — холодно ответил Андреас. Он был бледен, но держался спокойно.

— А что тогда? — не своим, капризным каким-то голосом протянул граф. — Я же требовал сообщить, когда они появятся, а до этого просил оставить меня в одиночестве!

— Меня это тоже касается? — вскинул брови Андреас. — Ну, знаешь ли, отец, я полагал, что сын помешать тебе не может.

Граф горько вздохнул, поправил съехавшие на кончик носа золотые очки.

— У меня болит голова, — пожаловался он. — Я хочу побыть в тишине и покое.

— Послать за лекарством?

— Нет! — граф снова начал раздражаться. — Никто, кроме Генриора, не знает, как правильно заваривать мятный чай, который мне помогает!

— А я бы не стал так полагаться на старика, — выдержав паузу, сказал Андреас, усаживаясь на высокий полированный стул с гнутой спинкой. — Ты чрезмерно ему доверяешь, а он, как видишь, своевольничает. Это всё от того, что ты никогда не указываешь ему его место!

— Ах, Андреас, я не готов обсуждать Генриора! — бессильно сморщился граф. — Кстати, когда ты был младенцем, он носил тебя на руках! Как и всех детей в Розетте!

— Ну, к счастью, я все-таки не его сын, — Андреас в ухмылке приподнял уголки тонких губ. — Напрасно ты привязан к нему, как к брату! Я всегда за порядок и субординацию. Знаю, что ты не уволишь Генриора за самоуправство — а не мешало бы! Но строгого выговора, штрафа и понижения в должности до рядового дворецкого он заслуживает. Хотя бы на время. Пусть не забывает, кто тут хозяин!

— Хватит, хватит, Андреас! — замахал руками граф. — Зачем ты меня мучаешь? Тебе хорошо говорить! Ты живешь в городе, здесь бываешь наездами. А Генриор — он всегда со мной. Он всё знает, всё может. Без него Розетта давно бы завяла! Да, сейчас он поступил опрометчиво. Но, наверное… Я так думаю… У него были на это веские причины! И он нам все объяснит.

— Ты всегда его оправдываешь, — прищурился Андреас. — Если бы он был таким уж толковым, не принял бы на работу Раниту.

— А она ему никогда не нравилась, — мгновенно возразил граф. — Это я… Я сам просил его не придираться. Элли считала ее подружкой. Мне казалось, что это так хорошо…

— Ну ладно, Генриор — это дело твое, — нетерпеливо сказал Андреас. — А как насчет этой мерзавки Раниты? Надеюсь, ее-то ты защищать не будешь?

— А что, она еще в замке?

— Нет, сбежала куда-то. Тварь.

— Андреас! Что за выражения! — всплеснул руками граф.

— Отец, я взрослый человек и называю вещи своими именами. Так что же с ней делать?

— А что делать? Пусть никогда не появляется на пороге Розетты! Никогда!

— И всё?

— А что еще? — растерялся граф. Озадаченно поправил очки. — Ах, да… Полагаю, за отработанные дни ей нужно заплатить, иначе девица будет обивать пороги, а я не хочу ее больше видеть.

— Заплатить! — воскликнул Андреас так громко, что центральная голова цербера Рика недовольно вскинулась, а острые зубы оскалились. Левая голова зарычала, только правая по-прежнему мирно похрапывала. — Отец, о чем ты?! Я пришел, чтобы спросить твоего согласия на судебный процесс! Я найму юриста, пусть объяснит, как привлечь эту девку, как упечь ее за решетку! Ведь это она подстроила так, чтобы Элли познакомилась с деревенщиной! Она затеяла скандал! Так пусть по закону ответит.

— Нет, нет… Я не хочу, чтобы в суде трепали имя Элли! — замотал головой граф.

— Так ведь все равно будут трепать! — сердито крикнул Андреас. — Парня-то будут судить! Имя Элли уже запачкано.

— Ничего не запачкано! — торопливо возразил граф. — Мы сумеем замять эту историю, — и, покачав головой, добавил: — Я умираю, когда думаю о том, что деревенские парни могли сделать в лесу с моей девочкой. У меня сердце останавливается. Но Элли жива и здорова, вот что главное.

— Расколотую чашку не склеишь, — уверенно сказал Андреас, в упор поглядев на утомленного, разбитого отца. — На репутации нашей семьи навсегда останется глубокая трещина.

— Да нет же! — с болью проговорил граф, и было понятно, что он не сына, а себя хочет убедить в этом. — Чего в жизни не бывает! Вот мы с твоей матерью разошлись — и что же? Через год все к этому привыкли. Милена дважды разводилась! Тоже повод для скандала. А ничего, все улеглось, всё сгладилось.

— Это другое, отец, — непримиримо сдвинул брови Андреас. — Разводы осуждаются, но дворянским кодексом разрешены. А вот беспорядочные связи, да еще в семнадцать лет, да еще с деревенщиной… Это всё, папа. Это конец. Не стоит питать иллюзий. Не рассчитывай, что Элли хоть когда-нибудь выйдет замуж за достойного человека из нашего круга.

— Вот зачем ты меня мучаешь? — обиженно воскликнул граф, прижав пальцы к вискам. — Даже если так… Среди горожан тоже есть хорошие люди.

— Но твоей любимой Элли ты желал лучшей доли, — напомнил Андреас и увидел, как болезненно дернулась отцовская щека. — Знаешь, я, когда придет время, женюсь исключительно на девушке из хорошей семьи. Разве я похож на дурака, который добровольно отказывается от дворянских привилегий, совместного капитала, приличного приданого, в числе которого успешное предприятие? Нет! И у меня все это будет! Если, конечно, не помешает грязная история, в которую вляпалась милая сестричка! Вот уж не ожидал я такой подножки… Кстати, что ты ей скажешь, когда она приедет? Ты уже придумал, а? Мне очень интересно. Неужели опять будешь сюсюкать, как всегда? Вот к чему привело твое сюсюканье! Ты совершенно ее избаловал!

Граф хрипло закашлялся, приложил к лицу ладони, надолго замолчал. Потом очень тихо ответил:

— Что мне сказать? Ничего не скажу. Всё уже случилось. Завтра она поедет к матери.

— Какой же ты добренький, ну нельзя же так! — в раздраженном голосе Андреаса мелькнуло нескрываемое презрение. — Отец, очнись! Ты все еще считаешь Элли своей крошкой, а она обманула тебя и устроила бедлам, который не раз и не два аукнется на нашей жизни. Наша Розетта уже не та! Розетта навсегда заляпана грязью, и во всем виновата Элли! Если бы у нее была голова на плечах, ее бы не сбила с толку гадина Ранита! Но она решила погулять в свое удовольствие. И вот что получилось! Надеюсь, этот мужлан хоть ребенка не успел ей подарить! Время покажет!

— Чудовищно! Какие гадости ты говоришь! — простонал граф. — Это просто невыносимо!

— Я всего лишь говорю гадости, а Элли их делает! — пригвоздил Андреас. — Считаю, что такое поведение — как от души высморкаться в шелковую занавеску в бальном зале. Глупо и непристойно! И ты даже не накажешь ее?! Да я бы на твоем месте показал, как шляться и бродяжничать, словно уличная девка! Да я бы взял кнут, и она бы у меня попрыгала!

— Не смей, — вдруг совершенно иначе, твердо сказал граф — он будто бы очнулся и стряхнул с себя пелену истерического отчаяния. — Не смей! — повторил он еще увереннее. — Я никому не разрешу обижать Элли, даже брату. Тем более брату! То, что она сделала, — ошибка, но не преступление. И я не позволю!.. Я не позволю никому ее пальцем тронуть. И унижать! И оскорблять! Ни тебе, ни матери, ни соседям — никому! Ясно?!

— Да ясно, что уж тут неясного? — Андреас слегка сбавил тон и криво ухмыльнулся. — Раз ты хочешь, чтобы малютка Элли всегда вытирала об тебя ноги…

— Я сказал, прекрати!

— Да прекратил уже. Так что с этой мерзавкой Ранитой? Чтобы начать судебную тяжбу, нужно твое согласие! Ты нанимал ее на работу.

— Чтобы арестовать парня, моего согласия не потребовалось, — глядя в стену, обитую серебристым шелком, сказал граф.

— Там другое! Совращение налицо! А вот чтобы доказать сводничество, нужно постараться. Не сомневаюсь, что эта дрянь Ранита будет говорить, что Элли сама мечтала о знакомстве с сельским ухажером. Ну так как? Начинаем дело?

Граф повертел в руках серебряную ложечку, которую он машинально взял с тумбы, долго молчал и проговорил наконец:

— Нет. Не надо. Чем больше имя Элли будут трепать в судах, тем хуже для нее и всех нас. Пусть Ранита живет, как знает, — и вдруг с болезненным недоумением добавил: — Но я так и не понял, Андреас, а зачем же она все это сотворила? Разве ей плохо жилось? Хороший оклад, приличная комната… Работой ее не заваливали. Неужели зависть так ее загрызла? И как мудрёно всё устроила!

— Конечно, зависть, — уверенно сказал Андреас. Его шея покрылась рваными пятнами, но даже губа не дрогнула. — А что же еще? Зависть ее сожгла. И вот итог — пойдет навоз убирать. Ни в один замок или даже особняк ее теперь не возьмут.

— Значит, сама себя и наказала… — устало проговорил граф. — Всё. Ни видеть ее не хочу, ни слышать. Меня сейчас только Элли заботит. Как бы не сломала ее эта история. Она же такая хрупкая, такая нежная. Сама как розовый лепесток.

— Отец! Ты опять?! Да она же!..

— Не смей говорить о ней плохо! — перебил Андреаса отец. И выдохнул: — Оставь меня в покое, я очень устал.

— Ну, так ложись в постель.

— Дождусь девочек, Генриора — и лягу.

В дверь робко постучали, Рик поднял головы, зарычал. Отец с сыном резко обернулись, недружным хором сказали: «Входи!» Они оба отчего-то решили, что войдет Элли.

Но появилась Марта — рыхлая рыжеватая кухарка, женщина средних лет. Она к ночи уже сняла фартук и накрахмаленную наколку, и, хоть и была по-прежнему в синем форменном платье, выглядела встрепанной и неаккуратной. Марта неуверенно глянула на Андреаса и на пожилого графа, волнуясь, проговорила:

— Граф… То есть старший граф. Вас там герцог спрашивает… То есть два герцога… Внизу стоят.

— Ничего не понял, — помотал головой граф. — Какой еще герцог? — он снова с обморочной стыдной тоской вспомнил, как провожал потрясенных гостей, и его замутило от горечи. — Я никого не жду.

— Как же бестолково ты докладываешь, Марта! — неприязненно сморщился Андреас.

— Так я ведь, граф Андреас, докладывать не обучена, я пироги печь обучена и каши варить! — Марта поджала губы. — А коли и Генриора нет, и Раниты нет, и другие — кто где, я на себя доклад-то и взяла, а вот виноватой вышла!

— Ни в чем ты не виновата, перестань! — оборвал ее граф. — Скажи только складно, кого это принесло среди ночи?

— Да герцога, вот как есть говорю! И сына его. Внизу вас ждут. Разговор, дескать, срочный. Не буду же я им толковать, чего, мол, бродите, ночь-полночь! На диван усадила, чай предложила… Правильно хоть сделала-то? Два герцога. Старый Готц и молодой — Крис, что ли, его величать-то. Молодой — кругленький такой, симпатичный. Что же сообщить им?

Граф и Андреас озадаченно переглянулись.

Глава 21. Поздние гости

— Ничего не понимаю, — пробормотал граф, нервно растирая ладони. — Зачем явились? Ночью, без приглашения… Это вне всяких правил. Так нельзя.

— Мое дело маленькое, — хмуро проговорила Марта и недовольно поправила растрепавшиеся рыжие волосы. — Мне сказано было передать — я и передала.

— Видно, герцог решил в лицо высказать тебе, что он обо всем этом думает, — безжалостно заявил Андреас, обращаясь к отцу. — Что же, имеет право. Ведь честь его сына тоже запачкана. Я знаю, что молодой Готц имел серьезные виды на Элли. А теперь — вот. Прекрасная история.

— Хватит! — махнул рукой граф и обернулся к Марте: — Скажи им, что я болен и не готов принять их в данный момент. Принеси за меня извинения, объясни, что я всегда им рад и так далее, но сегодня нет возможности вести разговоры.

— Так я ничего ведь и сказать-то толком не смогу, и слов верных не найду, — развела руками Марта. И добавила решительно: — Господа, это Генриор говорить с важными людьми мастак, а я ведь всего-то повариха. Скажу еще чего не то, а вы меня потом винить будете.

— Тогда ты к ним выйди, — граф обернулся к Андреасу. — Реши вопрос.

— Ну уж нет, отец, — запротестовал Андреас. — С чего это я должен за свою беспутную сестру оправдываться? Твоя любимица. Ты ее избаловал. Так что не с меня спрос.

Граф сдвинул брови, хотел было что-то произнести, но только покачал головой. Подумал, покашлял, глянул исподлобья на Марту:

— Ладно. Скажи им иначе: граф приболел, но скоро выйдет. Поняла? Хоть это ты сможешь произнести?

— Это-то смогу, — закивала Марта.

— Пригласи их в голубую гостиную и сделай еще чаю: и для гостей, и для меня… с графом Андреасом.

— Подожди, а для меня-то зачем? — воскликнул Андреас, когда Марта, еще покивав, вышла — зашаркали по коридору мягкие туфли. — Я к Эллиным любовным делам отношения не имею!

— Вместе выйдем и поговорим, — медленно, с хрипотцой проговорил пожилой граф. — Ты ей брат. А мне — сын. Вот вместе и обсудим.

— Хорошо, — помедлив, проговорил Андреас. — Вместе так вместе. Может, к лучшему. А то ты из-за сумасшедшей любви к своей девочке-розочке скажешь что-то не то…

— Вот-вот! — согласился граф, не показав, что обижен. — Я старик уже, и язык у меня заплетается. А тебе дальше жить, с приличными людьми общаться.

Андреас спустился по лестнице первым, граф — позже, вместе со стариной Риком. До того он, как мог, прибрал себя, пригладил деревянной щеткой седоватые, но по-прежнему густые волосы, скинул помятый сюртук. Хотел по привычке позвать Генриора, чтобы тот подсказал, что надеть, но с горечью вспомнил, что его нет в замке. Вздохнув, он достал из шкафа первый попавшийся объемный коричневый жакет, застегнул наглухо и отправился на беседу с герцогом Якобом де Готцем. Они были знакомы с незапамятных времен, учились в одной школе. Правда, никогда близко не дружили. Как же графу не хотелось вести сложные разговоры!

«Но лучше уж сразу расставить все точки…» — с тоской рассудил граф, захлопывая двери в покои.

Герцоги — отец и сын — сидели в маленькой голубой гостиной за круглым поблескивавшим столиком, рядом молчал Андреас — натянутый, как струна. Марта расставила белые фарфоровые чашки с чаем, пристроила хрустальную сахарницу и две вазочки с конфетами и печеньем. Но к угощению никто не притрагивался.

Господа холодным тоном говорили о пустом: о непривычно жаркой для августа погоде («вскоре осень, а на дворе полнокровное лето…»), о финансах («если золото подорожает, акции дворянских предприятий вырастут»), о королевской власти («кто ж его знает, где сейчас наш молодой король; да ведь все понимают, что правят королевством серые кардиналы…»).

Герцоги Готцы были в дальнем родстве с королевской фамилией и очень этим гордились. Особенно отец, герцог Якоб, — он при случае всегда напоминал, что он если и не кум королю, то кто-то в этом роде.

— Добрый вечер! — кашлянув, произнес граф и подумал, что давненько у него не было такого отвратительного вечера.

Все, даже Андреас, поднялись, вежливо поклонились графу, снова чинно уселись за стол. Граф устроился рядом с сыном, напротив незваных визитеров. Молодой Готц бросил неприязненный взгляд на Рика, устроившегося возле ног хозяина, но ничего не сказал.

— Как ваше самочувствие, граф Мишель? — вежливо произнес герцог Якоб. В силу давнего знакомства они обращались друг к другу по именам и даже иной раз говорили «ты», но присутствие сыновей требовало соблюдения этикета. — Граф Андреас сообщил, что вы приболели. Простите великодушно, что явились в неурочный час. Благодарим за то, что вы нашли возможность уделить нам время.

— Дорогой герцог Якоб, я всегда вам рад, — вяло пробормотал, покривив душой, граф. И замолчал. Не скажешь же, как думаешь: «Ну и зачем пожаловал? Говори скорее и уходи вместе с сыном. И без вас тошно».

Но, видимо, эти слова были написаны на его лице, потому что молодой герцог Крис, нервничая, замысловато сплел пальцы (блеснул бриллиант в драгоценном перстне), а его отец поспешно произнес:

— Позвольте, мы перейдем к нашему вопросу.

— Пожалуйста, — развел руками граф. И мысленно приготовился защищать свою дочь. Ведь не убила Элли никого и не ограбила — значит, не преступница. А проступки все совершают. Все ошибаются, нет вмире безгрешных людей.

Но герцогу Якобу было не так просто начать разговор. Он глянул на сына, обвел всех тяжелым взглядом, горько вздохнул, поморщился. Наконец положил на стол белоснежную салфетку с вензелями (он даже не замечал, что мял ее в руках) и медленно проговорил:

— Почтенный граф Мишель… граф Андреас… Мне вовсе не хочется, чтобы сегодняшний инцидент расколол наши давние добрососедские отношения.

— Это верно, герцог Якоб, — тихо и настороженно сказал старый граф. — Я тоже желаю, чтобы все между нами осталось, как прежде.

— Но я ведь не случайно начал издалека, — помолчав, проговорил герцог Якоб, и граф уловил в его голосе нервные нотки. — Вы богатый отец, у вас целое состояние: две дочери и сын.

— Две дочери и два сына, — тихо поправил граф, делая вид, что не замечает раздраженного взгляда Андреаса — тот явно не желал, чтобы затрагивали еще одну болезненную семейную тему. — Наш Бенджамин пропал, но нет сведений, что умер.

— Да, это тоже туманная история… — поморщившись, как от боли, проговорил герцог Якоб. — Но я сейчас не об этом. У вас несколько детей — и это счастье, пусть даже трудное. А у меня только один сын. Вот он. Крис.

Все невольно посмотрели в сторону молодого герцога, и тот благопристойно кивнул.

— Моя супруга давно покинула нас. Сына я воспитывал один, стараясь сделать всё, чтобы он был счастлив, — в напряженной тишине отчетливо звучал голос пожилого герцога. — У меня нет близких людей, кроме Криса. Он — наследник. Он — надежда.

— Отец, зачем вы всё это выкладываете?! — не выдержал Крис, и его щеки покрылись пунцовыми пятнами. К отцу в гостях он обращался на вы, как и полагается по традиции. — Всё это не относится к нашей теме!

Герцог Якоб, высокий, сухопарый, снова тяжело вздохнул, поправил золотые очки. Он внимательно посмотрел на сына, на хозяев замка, которые явно не понимали, куда он клонит.

— Нет, относится, — печально выговорил герцог Якоб. — Ты единственный наследник, и я привык потакать твоим желаниям. Одним словом… — герцог, решившись, встрепенулся: — Мой сын Крис срочно хочет поговорить о графине Элалии. Вы позволите, граф?

Граф, набычившись, помедлил, но сумрачно кивнул.

— Ну, Крис, тебе слово! — герцог всем корпусом обернулся к сыну. — Скажи хозяевам Розетты все, что я был вынужден выслушивать весь вечер. Только покороче, иначе это затянется до утра.

— Хорошо, я скажу, — холодно сказал Крис, аккуратно поставив чашку на стол. — Я обратил внимание на Элли, когда мне было пятнадцать, а ей не больше десяти. На всех балах и праздниках я отмечал, что она очень красивая девочка. В этом году на новогоднем балу у Вернелли я был окончательно покорен ею и решил, что Элли обязательно станет моей женой.

…Все молчали, но атмосфера была так накалена, что казалось, в воздухе вспыхивают искры. Молодой герцог продолжил:

— Я был счастлив прийти на праздник в Розетту, так как надеялся, что повзрослевшая Элли удостоит меня вниманием. Я собирался сегодня же сделать ей предложение.

— Но произошло то, что произошло. К сожалению, этот вечер уже не стереть из памяти и из жизни, — печально проговорил граф. Он решил, что герцог Крис начнет обвинять его дочь и заранее приготовился к вежливой обороне.

Но Крис не стал переходить в наступление. Он сказал тихо, но внятно:

— Когда всё это случилось, я повел себя недостойно.

— Вовсе нет, — пожал плечами Андреас. — Вы повели себя сообразно ситуации. Еще неизвестно, как кто-то другой поступил бы на вашем месте.

— Нет, я наговорил много лишнего. И прошу меня за это простить.

— Дорогой Крис, это вы нас простите за сорванный вечер, — растроганно проговорил старый граф. — Я всегда знал, что вы хороший человек. А сгоряча-то чего не скажешь…

Граф понял, что Крис не намерен поливать грязью его девочку, и у него камень с души упал.

— Но я не извиняться пришел! — резко заявил Крис. — Я пришел, потому что… — он перехватил болезненный взгляд отца, в котором читалось четко, точно в газете: «Подожди! Не спеши! Подумай еще раз! Обратной дороги не будет!», но отвернулся и громко проговорил: — Граф Мишель, я официально прошу руки вашей дочери графини Элалии, — и, помедлив, добавил: — Да, я решил что Элли непременно должна стать моей женой.

Глава 22. Убеждать!

Нависла напряженная тишина, только громоздкие напольные часы стали тикать так громко, что у старого графа зазвенело в ушах, да тихо посапывал старый Рик. Наконец граф неуверенно уточнил:

— Мы были бы счастливы породниться с вашей семьей. Но… — граф мялся, не мог подобрать нужные слова. — Но разве… ммм… вас не смущает… Не останавливает то неприятное событие? — граф, сделав над собой усилие, посмотрел Крису в глаза. Тот не стушевался, сразу ответил:

— Нет, не останавливает. Позвольте, скажу, как есть. Отец, я знаю, ты не рад моим объяснениям, но я должен прояснить все моменты.

— Раз уж ты убедил меня прийти сюда без приглашения и в такой час, я уже готов ко всему, — холодно проговорил герцог Якоб, медленно размешивая чай серебряной ложечкой. — Главное, чтобы хозяева Розетты пожелали тебя выслушать.

— Мы слушаем вас, — настороженно проговорил граф Мишель.

— Хорошо, — кивнул Крис. — Начистоту так начистоту. Твёрдо решив жениться на Элли, я знал, что мне предстоит большой путь, ведь она пока не любит меня. А сегодня мне показалось, что мои планы вовсе полетели в пропасть.

— Да, это было из ряда вон… — кивнул Андреас и заинтересованно посмотрел на Криса. А тот продолжил:

— Но дома, когда эмоции угасли, я понял, что именно сейчас удача мне улыбнулась. В другой ситуации Элли, возможно, мне бы отказала. А теперь, в свете новых обстоятельств, у нее появились веские причины выйти за меня замуж, причем как можно скорее. И… и позвольте дальше не объяснять. Я изложил так ясно, как мог.

— Сын полагает, что брак спасет репутацию графини Элли, — сухо разъяснил герцог Якоб. И безжалостно добавил, глянув на графа: — И не только её.

— Верно, при заключении такого союза будет спасена честь нашей семьи! — вступил Андреас; он старался говорить холодно, но в глазах появился азартный блеск. — Все пересуды прекратятся, никто не посмеет очернять имя герцогини, — он обернулся к отцу. — Вот великолепный шанс, за который мы должны быть благодарны нашим гостям!

— А я не буду скрывать, что не в восторге от такого поворота, — тихо, но жестко проговорил герцог Якоб. — До сего дня я мечтал увидеть невесткой очаровательную Элли. Но этот вечер! Этот бал, этот скандал… Простите, господа, но вы сами всё понимаете. Но что делать, сын не желает ни о ком думать, кроме вашей девочки. А я… Знаете, для меня нет ничего важнее его благополучия. Ни титул, ни замок, ни состояние, ни доброе имя не перевесят простого желания видеть сына счастливым. Вот и всё.

— Прошу простить за то, что мы приехали ночью, — сказал Крис. — Но я придерживаюсь принципа: «Куй железо, пока горячо». А для меня нет вопроса горячее. Надо решить его, пока Элли не уехала в город.

— Дорогой Крис, я буду безмерно рад видеть вас в роли зятя, но… — начал граф и не остановился, увидев недобро блеснувшие глаза Андреаса. — Но почему вы думаете, что будете счастливы с супругой, которая вас не любит?

— Отец! — резко вступил Андреас. — Какое это имеет значение?!

— И все-таки я отвечу, — сказал Крис. — Полагаю, что Элли привяжется ко мне. А на первых порах моих чувств будет достаточно.

— Конечно! — всплеснул руками Андреас. — Герцогиня Элалия Готц! Да ей все завидовать будут! Какие могут быть сомнения, отец? Герцог поступает так благородно!

— Но ведь речь идет об Элли, значит, надо ее спросить… — еле слышно проговорил граф.

— Отец! — снова вскинулся Андреас. — Ну, о чем вы говорите? Такие вопросы в приличных семьях решают родители! Правда, наша мать живет в городе и уже далека от традиций. Но Элли еще можно направить правильной дорогой. Глиняный возраст — что слепишь, то и получится.

— Да-да… — граф подергал за верхнюю пуговицу ставшего ему тесным жакета. — Но я все же должен побеседовать с Элли.

— Совершенно верно, дорогой Мишель, — сказал герцог Якоб. — Спешить нам некуда. Побеседуйте, обдумайте.

— Нет, мне есть куда спешить, — мгновенно возразил Крис. — Отец, вы же знаете, что у меня важные дела в Морегрине. Через пару месяцев я планирую поехать туда с молодой женой. Я помню, что Элли учится в школе. Найму для нее педагогов, завершит образование на дому.

Герцог Якоб горько вздохнул:

— Ах, как же нетерпелива молодость! Что ж, господа, нам пора откланяться, час поздний.

— Но что же решили?! — воскликнул Крис.

— Не сомневайтесь, Крис, мы позаботимся о том, чтобы всё было, как надо, — кивнул Андреас. — Завтра я позвоню вам.

— Благодарю вас за визит, господа! — вздохнул, поднимаясь, старый граф.

— Только один вопрос, — проговорил Крис, запнувшись. — А Элли… Как она? С ней все в порядке?

Андреас увидел, как утомленно сморщился лоб старого графа, и поспешно, но твердо произнес:

— С ней, разумеется, не все в порядке. Сестра наказана за серьезный проступок.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Крис.

— Она лишена всех подарков и ей запрещено покидать комнату без разрешения! — быстро проговорил Андреас.

Герцог Якоб тяжело вздохнул:

— Крис, нам пора. Ты не должен вмешиваться в дела чужой семьи.

— Но могу ли я полагать, господа, что помолвка состоялась? — решил расставить все точки Крис.

— Конечно! Конечно, состоялась! — проговорил Андреас, выразительно посмотрев на угрюмо молчавшего отца — тот напоминал большую нахохлившуюся птицу. — В ближайшее время мы обсудим детали свадьбы.

Молодые люди пожали руки и довольно улыбнулись, будто договорились о выгодной сделке. Оба старались не смотреть на отцов, ведь на их лицах не было и тени радости.

***

Захлопнулась тяжелая дверь, пронзительно лязгнули в ночи железные ворота, раздался гул отъезжающего автомобиля. Андреас, любезно проводивший гостей, вернулся к отцу, который по-прежнему угрюмо сидел в голубой гостиной над нетронутой чашкой с чаем. Бодро глянув на отца, Андреас облегченно вздохнул, его бледные губы растянулись в ухмылке. Кажется, он готов был даже станцевать. Но отплясывать не стал, только хохотнул, обнажив мелкие зубы:

— Ну, слава небесам, Готцы не столкнулись с нашей безумной компанией! Признаюсь, отец, я очень беспокоился, что сейчас на пороге появится бестолковая Элли с не менее бестолковой Миленой в сопровождении тоже бестолкового, как выяснилось, Генриора. И всё снова рухнет. Ты не представляешь, чего мне стоило выглядеть спокойным! Но нам повезло, сумасбродная троица не прибыла в самый неподходящий момент. Согласись, отец, жизнь-то налаживается!

— Знаешь, а меня как раз волнует только одно — где мои дочери! — резко и мрачно заявил граф. — И я был бы рад девочкам в любое время. Странно, что тебя это не беспокоит.

— Отец, о чем переживать? Они же с Генриором. Он, конечно, тоже повел себя странно, но в любом случае привезет их в целости и сохранности.

— Только на это и рассчитываю. Если бы с ними не поехал Генриор, я бы давно поднял большой шум.

— Вот и к лучшему, что их не оказалось дома! — Андреас был разгорячен. Он взялся за выгнутую спинку стула и едва не уронил его. Подхватил, с грохотом поставил нам место. — Видишь, как складно получается! Симпатяга Крис женится-таки на нашей глупой девчонке. Эх, хорошо, что она его чем-то крепко зацепила! Конечно, я соврал, когда сказал, что про скандал все забудут. Нет, такое не забывается, о таком легенды складывают. Вот увидишь, скоро кто-то присочинит, что Элли родила деревенщине троих пацанов и девчонку! Но это уже неважно. Герцогиня Элалия Готц — слушай, как красиво звучит! Муж — родственник короля! Да кто теперь что-то решится сказать против нас?! Да эта свадьба всем рты позатыкает! Никто больше каркнуть не посмеет.

— Андреас, прошу тебя, не мельтеши, присядь, у меня и так голова разламывается, — простонал граф, и сын, неодобрительно сморщившись, все-таки опустился на стул. — И не выражайся, пожалуйста, как пьяный шут на площади! Послушай, я был бы рад этой ситуации, если бы Элли нравился молодой Готц. Но ведь нет! И что же теперь делать?

— Отец, ты пожилой человек, но иной раз твои рассуждения напоминают лепет младенца, — фыркнул Андреас, откинув со лба светлую прядь. — Что делать? Убеждать и еще раз убеждать!

— А если это невозможно? Элли упрямая, она всегда была такой. Помнится, когда я много лет назад хотел обставить ее комнату в классическом стиле, она живо меня переспорила.

— Отец, она не упрямая, а избалованная, и в этом, уж извини, ты сам виноват! Что значит — не сможешь убедить? Я помогу! Да и мать, наверное, поможет… если, конечно, включит голову.

— Андреас, я прошу тебя говорить вежливо хотя бы о матери! Хотя бы о ней!

— Я говорю, как есть. Наша мать очень непредсказуемая, тебе ли этого не знать. Да дело не в ней. Дело в Элли. Ты, надеюсь, понимаешь, что все это ради ее счастья? Что другого шанса не будет?

— Сомнительное счастье — выйти за нелюбимого человека… — пробормотал старый граф.

— Да что ты, какая там любовь! Ты просто поразмысли, отец! Да если бы к Элли сватался Арден, которому хорошо за пятьдесят, или хромоногий Курц, или… кто там еще из богатых стариков? И то я бы сказал, что стоит всерьез подумать! Кстати, ты представляешь, ведь в этой ситуации к Элли вполне мог бы посвататься не Крис, а… его отец, герцог Якоб! И знаешь, я бы сказал, что это тоже приличный вариант!

— Герцог Якоб?! Ему за шестьдесят, как и мне! О чем ты говоришь?!

— О том, что он вдовец, богач, дальний родственник короля, у него великолепный замок и девять предприятий со стабильной прибылью! Но, на Эллино счастье, к ней сватается не старик миллионер, а его сын! Молодой, красивый, богатый, влюбленный… Да она через день после свадьбы будет благодарить небеса! А через год будет из мужа веревки вить и жить в свое удовольствие.

— Как ты красиво расписал… — утомленно проговорил граф. — А если и так? Ей же доказать надо, что это для ее блага.

— Я поражаюсь, право! Ведь ты ее отец! На девчонку можно и надавить! И пригрозить! И заставить!

— Ну как, как я ее заставлю?! — схватился за голову старый граф.

— Ох, да ты ведь и голос на нее не можешь повысить! — презрительно развел руками Андреас.

— Не могу. И тебе не дам ее обижать.

— Отец! Понимаю, что ты ее любишь, но любовь тебя ослепляет, — Андрес замолчал, подлил чаю из высокого чайника. Сказал уже спокойнее: — Вот вспомни: Элли маленькая девочка, и она заболела. Чтобы поправилась, ей нужно дать горькое лекарство. А она отплевывается, кричит. Бывало такое? Что ты делал?

— Обычно лекарства давала ей мать… — вяло проговорил граф.

— А если матери не было рядом?

— Тогда я просил дать лекарство няню или нанятую медсестру. В крайнем случае, Генриора. А сам уходил, чтобы всего этого не видеть. Да, Андреас, да! Я и тогда не мог заставить Элли сделать то, чего она не хочет. Я никогда не кричал на нее.

— Вот и зря, как выяснилось, — вздохнул Андреас. — Что ж, пришло время исправлять ошибки. Пойми: эта свадьба — ее счастье. К счастью можно привести силой.

— Но ты-то думаешь не о сестре, — неохотно возразил граф. Видно было, как тяжело ему дается разговор. — Ты думаешь о себе. Этот брак закроет все семейные грехи, и ты спустя годы спокойно женишься на какой-нибудь дворянке, которая пока еще, наверное, пешком под стол ходит.

— Да, я думаю о своем будущем! — старый граф не заметил, как при слове «грехи» у сына сузились глаза. — А еще о будущем целого рода.

— Всё не так просто, — очень тихо сказал граф. — Много лет назад мы выдали Милену замуж за барона — и неудачно. Очень боюсь, что история повторится с Элли. Конечно, я побеседую с ней…

— Надо не просто беседовать, а…

Андреас не договорил. Раздался деликатный стук в дверь, граф разрешил войти. Створки белоснежной двери распахнулись, в комнату шагнул Генриор — как всегда безупречно аккуратный, подтянутый, прямой. Только волосы его были влажными от дождя, да и то он успел, видно, пригладить их щеткой. И в глазах, под которыми обрисовались темные круги, поселилась усталость.

— Генриор! — обрадованно всплеснул руками граф.

— Да неужели вы?! — язвительно проговорил Андреас, вальяжно развалившись на стуле. — И давно ли вы научились решать ответственные вопросы без согласования с работодателем?

— Добрый вечер! — сухо проговорил Генриор, глядя только на старого графа. Он будто бы и не заметил Андреаса. — Должен попросить прощения за самовольный отъезд. Я, безусловно, виноват. Но, как мне показалось, в тот момент этого требовали обстоятельства.

— Ох, это потом, потом! — отмахнулся граф и от волнения даже встал из-за стола. — Как девочки, Генриор? Они, надеюсь, тоже в замке?

— Не тревожьтесь, они дома. Леди Милена сообщила, что не хочет оставлять сестру одну, так что они сейчас вместе.

— Мы хотели бы видеть Элли! — резко заявил Андреас. — Прямо сейчас!

Глава 23. Беседа в ночи

Генриор помедлил. Потом спокойно ответил:

— Если этого пожелает граф Мишель, я ее, разумеется, приглашу. Но стоит ли? Леди Элли очень утомлена и, вероятно, готовится ко сну.

— Андреас, перестань! — нервно воскликнул старый граф. — Какие могут быть разговоры среди ночи! Мне уже хватило. Завтра, всё завтра! Это был чудовищно тяжелый день, я так устал. Всё, сын, добрых снов! Генриор, а ты отправь Рика на место и принеси мне в покои чаю с мятой. Я ухожу отдыхать.

Генриор с достоинством кивнул.

***

В графских покоях тускло светило тяжелое бра в виде старинного бронзового колокола. Теплый свет бросал блики на бледное, измученное, осунувшееся лицо владельца замка.

Граф, облаченный в длинный, до пят, бордовый бархатный халат, полулежал в постели, облокотившись на многочисленные разноцветные подушки. Осторожно придерживая крутобокую прозрачную чашку, он медленно глотал горячий, с лимонной кислинкой, мятный чай, приготовленный Генриором. А сам Генриор, уставший, но по-прежнему прямой, в безупречном костюме с галстуком, сидел неподалеку, облокотившись о столешницу массивного вычурного секретера.

Генриор с молодых лет научился вести себя ровно и холодно, как и полагается дворецкому, которому доверяют (а точнее, перекладывают на него) самые сложные дела. Он никогда не жаловался, работал на совесть и от подчиненных требовал того же, поэтому слуги его недолюбливали и даже боялись.

Никто в замке, даже сам граф, не знал Генриора иным, а ведь когда-то, десятилетия назад, в другой жизни, тот был веселым, решительным, дерзким, красивым парнем. В юности мечтал стать моряком или летчиком, но родители рано умерли, и Генриор отказался от романтики, выбрав обычную профессию счетовода. Все шло гладко: неплохая работа, прелестная жена, маленький сын… Но когда случилось землетрясение в приморском городке и семья погибла, Генриор в одночасье изменился. Высокий зеленоглазый красавец превратился в сухощавого, молчаливого, угрюмого человека, который совершенно не понимал, зачем ему жить. И если бы однажды в заваленную бумагами контору, где корпел над цифрами разом поседевший, похудевший Генриор, не явился по какому-то делу граф Мишель, кто знает, жизнь бы он выбрал или смерть.

Граф (тогда еще молодой, бодрый, но замотанный) решал с начальником конторы деловые вопросы, а Генриор уныло щелкал счетами и не прислушивался к чужой беседе. Но когда граф восторженно воскликнул: «Как у вас всё логично, чётко, цифра к цифре — и всё как на ладони!», начальник с гордостью заявил: «У нас хороший счетовод — господин Ларос» — и представил Генриора графу. «Вот бы мне такого человека в мою Розетту… — мечтательно пробормотал граф и оживился: — Послушайте, господин Ларос, а не хотите ли вести счета моего замка? Это достойная подработка, я хорошо заплачу. Но скажу сразу, хлопот много. Прежний управляющий оставил после себя полный беспорядок в бумагах». «Если начальник не будет возражать, могу попробовать…» — равнодушно пожал плечами Генриор. Он заваливал себя работой, чтобы забыться.

Так Генриор впервые переступил порог Розетты, потом приехал еще раз и еще — и, наконец, остался в замке, взяв на себя обязанности управляющего, дворецкого, экономиста, водителя, компаньона и Бог знает, кого еще. Жить одному было невмоготу, о другой жене он и помыслить не мог. А здесь — хоть чужая, да семья.

Милена тогда была крошечной девочкой. Генриор по доброй воле стал помогать няньке — тихонько щелкал счетами возле колыбели, присматривая за тем, как спит беспокойная малышка. Так и ожил немного. Всех детей помогал растить, кроме первого мальчика — Андреаса. Тогда еще была жива мать графа Мишеля — ох и непростая дама! Она настояла, чтобы Андреаса, наследника Розетты, с первых дней воспитывали не мать с отцом, не няньки, не Генриор, а лучшие педагоги — причем в истинных дворянских традициях. Вот и воспитали, черт бы их побрал!

Генриор прикипел к Розетте и был здесь по-своему счастлив. Но очень переживал за графскую семью, хотя и не показывал вида. Каждый день думал о пропавшем мальчике Берри — это терзало, изматывало душу. А теперь вот маленькая Элли прибавила хлопот.

— Генриор, да ты совсем меня не слушаешь! — сварливо проговорил граф, и Генриор тряхнул головой — он и правда погрузился в воспоминания. — Ну, скажи, почему ты лично не сообщил о поездке? Мне кажется, я впервые за тридцать лет напоминаю тебе об обязанностях. Что за день! Что за жизнь!

Генриор не стал оправдываться, сказал равнодушно и сухо:

— Верно. Я был обязан. Полагаю, что за нарушение должностных инструкций на меня следует наложить штраф — вычесть не менее двадцати процентов из оклада. Это будет справедливо. По крайней мере, я бы именно так поступил с нарушителем правил.

Граф промычал что-то невнятное, поставил чашку с недопитым чаем на ночной столик, сказал с укоризной:

— Генриор, ну хватит тебе, какие еще штрафы? Зачем? К тому же… Должен признаться, что я тебе даже благодарен. Если бы ты не поехал, моя сумасбродная Милена наверняка сама бы села за руль. От моих девочек, к несчастью, всего можно ожидать. А то, что я наговорил тебе… Так ты уж не обижайся, так положено.

— Я понимаю, — кивнул Генриор. — День был тяжелый.

— Так значит, того парня все-таки посадили в тюрьму… — вдруг задумчиво проговорил граф. — Ну что же. Закон есть закон. По крайней мере, Элли его больше не увидит. А что ты сам думаешь по этому поводу, Генриор? Только давай без этого: «Я всего лишь дворецкий, разве вам нужно мое мнение…» Да, раз спрашиваю, значит нужно!

— Мое мнение таково: парень виноват, но не настолько, чтобы идти на плаху, — угрюмо ответил Генриор. — Между ним и Элли ничего дурного не было. Конечно, мне приходится верить на слово, но я чувствую, что Элли не обманывает. Конечно, парень тоже не так прост, и невеста есть у него в деревне… Но наказание чрезмерно.

— Стало быть, он обманывал мою девочку, а ты за него заступаешься?

— Да не заступаюсь я. Говорю, как есть.

— А я полагаю иначе: то, что он за решеткой, — так и надо. Нечего ему приближаться к моей малышке! — граф говорил громко, будто не Генриора, а себя пытался убедить. — Голову на плечах нужно иметь. Он взрослый.

— Это верно. Голову на плечах иметь нужно… А похлопотали бы вы за него! — неожиданно даже для себя предложил Генриор. — Ведь мать у парня, сестра. Он работящий, семью кормит. Нет, если надо, пусть побудет за решеткой! — добавил Генриор, столкнувшись с изумленным взглядом графа. — Месяц, другой, может, и заслужил. Но не двадцать же лет! Не на плаху же! За убийство иной раз такое не присуждают.

— Что это ты за него просишь? — сморщился граф. — Он нам жизнь сломал! Я больше слышать о нем не хочу. Давай лучше об Элли поговорим. Я рассказал тебе о ночном визите. Как по мне, Крис — прекрасная партия, а Андреас так и вовсе загорелся. Видно, пришло время отдавать Элли замуж. Ты тоже так думаешь?

Генриор помолчал, потом сказал осторожно:

— Я полагаю, Элли сейчас не до женихов. У нее беда, сердце разбито. Вряд ли она захочет замуж даже за короля. Мне кажется, не стоит ее заставлять.

— Ах, Элли-Элли… А вот Андреас полагает, что девочку нужно именно заставить, надавить на нее.

— Ну как вы собираетесь давить? — удивился Генриор. — Вы сейчас готовите строгие слова, а завтра увидите Элли — и растаете. И это правильно, я считаю! — внезапно заключил он. — Детей надо любить, какими бы они ни были.

— Но мысль о свадьбе отвергать нельзя! Нет! — покачал головой граф. — Я верю, что Элли может быть счастлива с Крисом, ведь он так в нее влюблен…

— Как по мне, странная любовь, — холодно заметил Генриор. — По вашему рассказу это похоже на то, как капризный ребенок решил заполучить дорогую игрушку. Влюбленные добиваются взаимности, а не берут желаемое силой. Так было в наше время. Уж извините, граф, за прямоту.

— Эх, Генриор, в наши ли годы рассуждать о чувствах? Откуда нам знать, как принято у молодежи? Да, я добивался Эмилии и женился на ней по большой любви, и что? Жили, детей нажили и разошлись. А все-таки жаль, что мы с Эмилией семью не сохранили. Были бы вместе, может, и дети выросли благополучными.

— Да, мне тоже очень жаль, — вежливо проговорил Генриор.

Они замолчали. Генриор ждал, что граф скажет наконец: «Ты так устал сегодня. Иди, отдохни». Ведь, что бы ни происходило, а в шесть утра Генриор снова должен быть на посту — руководить прислугой, разбираться с бумагами и счетами, решать многочисленные вопросы.

А граф даже себе не хотел признаваться, что боится остаться в одиночестве. Вместе с бессонницей навалятся тяжелые думы, горькие переживания о судьбе Элли и всей Розетты. Придет в голову печальная мысль об Андреасе («ну почему старший сын такой? Жесткий, недобрый… А ведь он — главный наследник, будущий владелец замка…»). Потом о Милене («тридцать лет красавице, а как была бестолковым мотыльком, так и осталась»). А когда явятся думы о Берри — том сыне, что исчез, когда ему было пятнадцать лет, и вовсе захочется завыть на луну.

Граф знал: когда за Генриором закроется дверь, все эти мысли сожмут голову железным обручем, опутают паутиной, будет трудно дышать. И снова пойдет перед глазами карусель: голубые, огромные, испуганные, но полные отчаянной решимости глаза Элли, когда она вцепилась в руку деревенского парня. Скривившиеся лица дворян, выражающие презрение, отвращение и грязное, сальное любопытство. Ехидная усмешка Криса.

Может быть, попросить Генриора почитать на ночь газету? Не хочется, чтобы он уходил. Ах, какая уж там газета…

Мысли о газете перетекли к «Дворянскому вестнику», где назавтра со смаком, с мелкими солеными деталями распишут скандал в Розетте. Как пережить позор? Как смотреть в глаза соседям? Наверное, прав Андреас — выдать Элли замуж поскорее и все утрясется.

Граф тяжело вздохнул, потер виски, сцепил пальцы.

— Есть ли у вас еще вопросы? — наконец не выдержал Генриор. — Если нет, прошу позволения удалиться.

— Да… То есть нет, Генриор… Ночь, надо спать. Иди, иди, конечно, — неохотно проговорил граф.

Но Генриор не успел подняться — дверь в покои распахнулась и на пороге появилась красивая женщина в длинном, мокром от дождя лиловом плаще: не молодая, но моложавая, не полная, но в теле. Ее кудрявые волосы, взбитые в высокую прическу, встрепались, и выглядела дама по-боевому. Даже ручку зонта — яркого, фиолетового с желтыми ромбами и квадратами, — она сжимала крепко, как рукоятку шпаги, и говорила громко и решительно.

— Добрый вечер! Хотя он вовсе и не добрый! Позвольте узнать, граф, где моя младшая дочь, которую я вам доверила, и что вообще происходит в этом обиталище?!

Глава 24. Говорите мне "вы"!

— Эмилия… — растерянно пробормотал граф, торопливо поднимаясь с подушек и нервно запахивая халат. — Эмилия! Ты здесь? Среди ночи? А я полагал, что сюрпризы этого бесконечного дня уже завершились. Как внезапно… И Рик не залаял…

Он хотел протянуть ночной гостье руку, но передумал — такой грозный был у нее вид; сел, выпрямившись, на смятой постели.

«Я давно ничего к ней не чувствую!» — напомнил себе граф и, конечно же, солгал, потому что, пусть даже небо упадет на землю, он не сможет ничего не испытывать к женщине, которая родила ему четверых детей.

— Да, это я, как видите! Рик не залаял, потому что помнит меня с тех пор, как был щенком! У церберов хорошая память и они сообразительные. А вы? А вы думаете, что я могла остаться дома, когда до меня донеслись такие новости? У меня телефон разрывался, все давние знакомые — доброжелатели, чтоб их! — сочли своим долгом сообщить о грандиозном скандале. И Андреас тоже позвонил. Естественно, я всё бросила и села за руль! — Эмилия раздраженно откинула вьющиеся волосы со лба, и граф отчего-то подумал, что у нее точно такие же блестящие и пышные русые волосы, как у их старшей дочери — Милены. Он около трех лет не видел бывшую жену, Элли в замок привозили старшие дети или нанятый водитель. К чести Эмилии, она никогда не запрещала графу общаться с детьми, наоборот, поощряла, хотя и выказывала недовольство, что он их балует.

Граф отметил, что Эмилия нисколько не изменилась… Нет, изменилась! Прежде она не носила очки, а теперь на носу поблескивала оправа с прозрачными стеклышками, мокрыми от дождя. Серьги необычные — крупные сдвоенные кольца. И прическа другая — раньше Эмилия не любила высоких укладок, носила распущенные вьющиеся волосы, это так нравилось ему и так раздражало графиню-мать, светлая ей память. Мать всегда говорила, что Эмилия, хоть из городских дворян, все одно — простолюдинка, потому что настоящие дворяне живут не в городах, а в своих поместьях, и ведут себя хладнокровно, а не горячатся чуть что, и одеваются, как положено, и со старшими не спорят.

А глаза у Эмилии остались те же — голубые, яркие, как апрельское небо. Когда-то он увидел их — и пропал, и добился этой девушки, тогда совсем юной, и женился, даже наперекор матери. Та так и не смогла примириться с их союзом, но, когда они разошлись, тоже была недовольна. Развод в дворянской семье считается делом неприличным. Но Эмилия уперлась: «Не буду больше жить в замке!» — и уехала, забрав маленькую Элли. Андреас тогда учился в пансионе, Милена уже успела выйти замуж. А Берри… Берри исчез.

— Не думала, что мне придется сюда ехать… — недовольно буркнула Эмилия, усаживаясь в мокром плаще в низкое бархатное кресло. Она достала из кармана салфетку, сняла очки и принялась нервно протирать стекла. — Но я хочу поскорее увезти дочь! Если бы не это, моей ноги в Розетте бы не было! Вы же должны это понимать!

«Говорит мне «вы», — отметил граф. — Намеренно говорит «вы», прямо-таки напирает. Подчеркивает, что мы чужие. Да, по сути, так и есть. Но все же, все же…»

— Дождь на улице собачий, я оставила машину у ворот и пока добежала до дверей, промокла даже под зонтом. Да еще мне долго не открывали, ладно садовник проснулся! — сердито продолжила Эмилия. — Где Генриор, наверное, спит? Думаете, это так просто — ехать пять часов в темноте по мокрой дороге? И все по вашей милости! Не могли уследить за подростком! Разбаловали! Да и Генриор, кстати, тоже мог бы…

Генриор вежливо покашлял, и Эмилия, вздрогнув, обернулась.

— Генриор! Я вас не заметила, — Эмилия была сконфужена. Она не хотела обижать Генриора — уважала его за деловитость, честность, а главное — душевную заботу о детях. — Простите мою резкость, я очень волнуюсь. Что с Элли? Я хочу ее видеть! И забрать домой!

— Госпожа Эмилия, полагаю, что Элли уснула, был тяжелый день, — проговорил Генриор. — А что касается скандала, так вы и сами все уже знаете. — Он поднялся, помог Эмилии снять мокрый плащ и аккуратно повесил его на спинку стула. — Конечно, решать вам, но я бы дал Элли выспаться.

— А я бы дала несносной девчонке по тому месту, которое ищет приключений!

— Эмилия, Эмилия… — укоризненно проговорил граф. — Ну что ты говоришь?

— Я бы предпочла, чтоб ко мне обращались на «вы»! — сверкнула она глазами. — Мы так решили при разводе.

— Ну, давайте на вы, я не против, — тут же поправился он. — А Элли не виновата, это мы недосмотрели.

— Вы всегда ее выгораживаете! — Эмилия на секунду примолкла, перевела дух, потом, остывая, мрачно поинтересовалась: — А Милена, Андреас — как они? В порядке?

— Да, насколько возможно в этой ситуации… — вздохнул граф. Он все разглядывал, разглядывал Эмилию, как сувенирную куклу. Та фыркнула, раздраженно бросила, не сдержавшись:

— Ну что вы так смотрите на меня?!

Генриор снова вежливо кашлянул и негромко проговорил:

— Господа, разрешите откланяться. Думаю, вам стоит побеседовать наедине.

— Нет! — хором воскликнули бывшие супруги и машинально переглянулись — казалось, еще секунда, и они прыснут, как подростки. Но не случилось, оба мгновенно надели маски серьезности и равнодушия. Каждый вдруг понял, что не готов вот так, внезапно, остаться с глазу на глаз с человеком, которого когда-то называл любимым, да еще в такой обстановке — в интимном полумраке бывшей супружеской спальни. Только ведь очень давно все было кончено. Все перегорело. Или всё-таки… Нет-нет, не надо ворошить прошлое, иначе будет очень больно.

— Генриор, пожалуйста, останься ненадолго, — мягко проговорил граф. — Ты знаешь, мы ценим твое мнение. Когда решается судьба дочери…

— Какая судьба! — Эмилия всплеснула руками — блеснули в полумраке массивные серебряные браслеты. — Забрать девочку в город — и нет никаких проблем.

— Ты ведь не знаешь… — вздохнул граф, снова забыв, что они только что договорились называть друг друга на вы. И, вздохнув, коротко рассказал о ночном визите герцогов Готцев.

Вердикт Эмилии был однозначным, она даже покраснела от возмущения:

— Вот что я скажу вам, граф! Вы эти замашки оставьте. Такие браки — позапрошлый век. Никаких свадеб, что вы! Девочке семнадцать. Ей надо учиться! Причем я полагаю, что Элли нужно перевести из лицея, где тоже у всех одни шуры-муры на уме, в частную школу «Афина». Я сама там училась! Конечно, дисциплина железная, зато и обучение на высоте. В следующем году в университет поступит без проблем. И не придется ее пристраивать в институт благодаря связям, как Андреаса или Милену. Вот что я думаю!

— Не нравится мне идея с «Афиной», — сморщил лоб граф. — Там, говорят, не девочек воспитывают, а оловянных солдатиков. Да ты и сама говорила.

— Я говорила… Вам! — подчеркнула Эмилия. — Что «Афина» дала мне отличную подготовку. И не беспокойтесь, эта школа вовсе не похожа на тот лицей, где когда-то учился Берри! — Эмилия посмотрела на Генриора, перевела дух и добавила уже не так горячо: — Элли «Афина» пойдет на пользу. Не будет ветра в голове. А вы что думаете, Генриор? — она вновь обернулась к управляющему.

— Принимать решение об образовании должны родители, — вежливо, но твердо отозвался он. — Но вы знаете, что я категорически против закрытых пансионов, какими бы хорошими они ни были. Что касается свадьбы, то я согласен: торопиться не стоит.

— А вот у Андреаса другое мнение! — возразил граф.

— Пусть Андреас свои мнения оставит при себе или высказывает подружкам, их у него целый рой, — недовольно проговорила Эмилия. — Нет-нет. Рано еще Элли думать про замужество.

— Но ты вышла за меня в восемнадцать, — тихо напомнил граф.

— И ничего путного из этого не получилось, — безжалостно отрезала Эмилия. — Разве что дети, да и то… Генриор! Будьте добры, покажите мне комнату, в которой я смогу переночевать, — она встала, посмотрела на графа — А вам… Вам! Всего доброго. Утром я заберу Элли. Надеюсь, мы больше…

Видимо, она хотела сказать «не встретимся», но договаривать отчего-то не стала.

Глава 25. Вспоминаете прежние годы?

Рано утром Генриор занялся повседневными хлопотами: дал поручения садовнику и двум приходящим служанкам. Внес в блокнот список дел из двенадцати пунктов, подчеркнув двойной чертой запись о том, что нужно поскорее найти новую горничную взамен Раниты: хозяйство-то немаленькое. Утвердил с поварихой Мартой меню на день, велел водителю купить на рынке свежую зелень, овощи и домашнюю колбасу.

Он выглядел так, как всегда: подтянутый, безупречно одетый, подчеркнуто аккуратный. Только круги под глазами — коричневые, как поджившие синяки, да болезненная желтоватая бледность выдавали его утомление. Генриор долго не мог заснуть ночью, ворочался с боку на бок, а когда все-таки сморил сон, привиделся, будь он неладен, высокий рыжеватый парень, с которым связалась глупая Элли. Руки парня были скованы наручниками, но он смотрел прямо, а в глазах птицей бился упрек: «Вы сломали мою жизнь!» «Да нет, дорогой, ты сам ее сломал!» — ответил во сне Генриор, и слова прозвучали до отвратности фальшиво. На том он проснулся — и больше уже не смог сомкнуть глаз. Что ни говори, а возраст.

Время подходило к восьми, господа еще спали. Генриор знал: к тому времени, как они проснутся, их будет ждать аппетитный завтрак: овсянка с клубникой, яичница с беконом, поджаренные тосты, оладьи, сливочный сыр, свежий творог, самодельные конфеты из сухофруктов. Граф поднимался не раньше девяти, дети и того позже. Но, во сколько бы они ни встали, каждый получал свежую, горячую и полезную еду, Генриор лично об этом заботился. В прежние годы старая графиня не допускала разнобоя — все принимали пищу в строго отведенное время. Но потом супруги разошлись, графини-матери не стало, дети разлетелись… Всё изменилось.

Позаботившись о первых утренних делах, Генриор позволил себе пару минут отдыха. Спустился на первый этаж, заглянул на кухню — не в тот просторный кафельный «дворец», где хозяйничала пышнобокая Марта, а на другую, с почти игрушечной плитой и таким же крохотным шкафчиком для посуды. Снял с полки любимую белую чашку — высокую и простую, без единого рисунка, поставил на круглый, без скатерти, стол. Достал из шкафчика медную узорчатую турку и банку с кофе. Горьковатый аромат разлился по длинному коридору.

— Доброе утро, Генриор!

Генриор вздрогнул — тесная кухонька была его маленьким царством, как и находившийся за соседней дверью просторный зеленый кабинет, в котором он вел конторские книги и занимался хозяйственными подсчетами; из кабинета дверь вела в узкую, как пенал, спальню. В этот дальний уголок замка редко кто приходил.

Генриор обернулся — и увидел Эмилию. Она была тщательно одета и причесана, будто и не ложилась вовсе; поблескивали шпильки в ее вьющихся волосах. И стильный брючный костюм, и бежевая шелковая блуза навыпуск выглядели свежо и модно. Но макияж, смытый вечером, Эмилия пока не нанесла заново, и от этого выглядела не такой боевой, уверенной в себе, как вчера, и даже немного беззащитной.

— Доброе утро, госпожа Эмилия! — приветствовал Генриор, подвигая ей белый табурет. Будто и не удивился, что она появилась так рано в его скромных владениях. — Присаживайтесь. У меня тут, как всегда, по-простому. Хотите кофе?

— Да, налейте, я ведь за этим сюда и пришла, — сразу же согласилась она. И пожаловалась: — Голова разболелась. Видимо, давление упало, у меня так бывает. Может, после кофе будет лучше.

Генриор достал из шкафчика еще одну белую чашку, нашел вазочку с конфетами и печеньем, поставил перед Эмилией.

— Угощайтесь, пожалуйста. А вот насчет давления — с этим бы не шутил. Лучше провериться у врача.

— Ах, какие там врачи, Генриор! — отмахнулась Эмилия. — Где на них найти время?

— Слышал, вы работаете учителем?

— Да, пытаюсь обучить школьников тому, что им никогда в жизни не пригодится… — вздохнула Эмилия, поднеся чашку к губам. — Но не жить же на деньги графа! Ни за что!…Ах, кофе у вас, как всегда, замечательный! …Я ведь очень люблю науку, свою химию, все эти колбы, реторты, кислоты, щелочи, даже смешно. А передать эту любовь детям не умею — ни своим, ни чужим. Знаете, так хочу уйти из школы на косметическую фабрику! А может быть, даже заняться химической магией, это интересно. Но сомневаюсь.

— Почему же? — Генриор сел напротив Эмилии. — У вас получится.

— Так ведь возраст! Никуда от него не денешься.

— Да вы еще молоды, госпожа Эмилия, — не кривя душой, сказал Генриор. — Подумаешь, сорок девять! Пробуйте, действуйте. Вы еще успеете. Всё успеете!

— Вы так считаете? А мне иногда кажется, что жизнь уже прошла. Дети выросли, личная жизнь не сложилась.

— Но у вас, насколько мне известно, молодой муж.

— Муж? Его уже нет… — махнула рукой, Эмилия, и Генриор отметил, как она сникла, как не походила на вчерашний фейерверк. — Мы расстались. Он ведь младше меня, я сама предложила ему найти другую, которая будет мягче, моложе, родит детей… Вот он и ушел. И правильно. Не стоило снова выходить замуж — это была ошибка. Знаете, Генриор, я ведь думала, что у меня, несмотря на годы, во втором браке будет еще ребенок. Но не сложилось. Да и к лучшему. Эти-то выросли неприкаянными. Ни на что я не гожусь.

— У вас хорошие дети, госпожа Эмилия, — мягко сказал Генриор. И осторожно добавил: — Я очень рад, что вы посетили замок, пусть и повод невеселый.

— А вот это вы зря! — Эмилия встрепенулась, отставила чашку. — Я в замке вообще не должна была появляться! Сказала, что ноги здесь моей не будет, а слова не сдержала!

— Жизнь непредсказуемая… — развел руками Генриор. — Но я рад вас видеть. Уверен, что и граф тоже.

Эмилия помолчала, пригубила кофе, положила на блюдце печенье. Сказала негромко:

— Как странно. Я снова здесь, на этой крошечной кухне. Снова пью ваш изумительный кофе. Здесь, в замке, мои дети. И будто ничего не изменилось. А на самом деле, изменилось всё.

Генриор ничего не ответил. Ему тоже казалось, будто перед ним сидит прежняя Эмилия — нетерпеливая, откровенная, немного вздорная, но простая, честная и добрая.

С первых дней он относился к Эмилии не как владелице замка, супруге работодателя, а как к младшей сестре, взбалмошной, но ранимой. Как забыть, какой он впервые увидел ее — бледную, хрупкую, с кудрявыми встрепанными волосами, с красными глазами. В ее тонких руках вертелась и кричала во все горло маленькая Милена. Эмилия забрала малышку у няньки, которая никак не могла ее успокоить, но и сама не сумела утихомирить голосистую кроху. Генриор тогда не выдержал: шагнул к молодой матери, очень вежливо спросил: «Вы позволите?» Та, отчаявшись, кивнула. Генриор взял Милену, прижал к груди, забормотал что-то невнятное, монотонное, успокаивающее… И та затихла, заулыбалась, заснула.

А потом перед глазами Генриора пронеслась другая картина — как Эмилия, не юная девочка уже, а многодетная мать, рыдала здесь, на тесной кухоньке, прикрывая лицо распущеннымивьющимися волосами, точно плотным платком. Он чувствовал неловкость, не знал, как ее успокоить, и просто по-дружески держал за руку, а она повторяла что-то обрывистое, но Генриору понятное: «Он меня не любит! Он верит только матери! Она внушила ему! А это неправда, неправда, неправда!»

«Да не обращайте вы внимания, пусть старая графиня говорит всё, что пожелает, она уже выжила из ума! — выпалил с досадой Генриор; он тогда единственный раз позволил себе недобро отозваться о матери графа. — Все знают, что вы порядочная женщина и верная жена». «А он уверен, что я лгала ему все эти годы!»

Генриор понимал, о чем идет речь. Старой графине взбрело в голову, что Берри, который родился через полтора года после Андреаса, — не сын графа Мишеля. Она считала, что беспокойный лопоухий мальчик, ничем не напоминающий белокурого ангелочка Андреаса, родился от кого угодно, только не от хозяина Розетты. Ведь совсем не похож! Уверения Эмилии, что и у нее, и у Милены русые вьющиеся волосы, а похож мальчик на деда, ни к чему не привели.

Потом, вроде бы, все утряслось и разговоры поутихли, а спустя годы родилась Элли — светленькая, похожая на графа, как две капли воды. Только Берри бабка так и не полюбила, да и отец всегда смотрел на него странным взглядом, будто издалека. А когда Берри пропал… Отношения между мужем и женой, которые и так шатались, вовсе рухнули. Каждый обвинял другого в равнодушии, в бессердечии, в бессилии сделать что-то, чтобы найти подростка, — ну не иголка же он в стоге сена! Обвинения, обиды, злость… Так все и закончилось.

— Тоже вспоминаете прежние годы, Генриор? — обернулась к нему Эмилия.

— Вспоминаю. А вернулись бы вы к графу! — вдруг сказал он. — Вот было бы хорошо.

— Ой, что вы такое говорите! — Эмилия чуть чашку не уронила. — Нет, конечно! Никогда не вернусь! Я, конечно, и сама по рождению дворянка, но родители меня белоручкой не воспитывали. Я всю эту мишуру: балы, приемы, салоны терпеть не могу.

— Так я же вам не к дворянам предлагаю вернуться, — мягко улыбнулся Генриор. — А к мужу.

— Так ведь он мне сколько лет не муж! — запротестовала Эмилия. — Генриор, ну что вы? Вы же умный человек, хватит. Расскажите лучше про Элли. Что за парень, с которым она связалась?

Генриор вздохнул. Стараясь не смотреть на часы (хлопот-то много!) он подробно рассказал Эмилии всё, что знал: и про то, как во время бала от Элли не отходил молодой Готц, и про внезапное, похожее на взрыв, появление Раниты, и про то, как крепко Элли взяла за руку Дена. Потом, неодобрительно покачав головой (на себя он злился!), поведал о бестолковой поездке в Тисс.

Эмилия слушала молча, ни разу не перебила, только хмурилась, вертела в руке серебряную ложечку. Наконец сказала:

— И вы не догадывались, что Элли встречается с деревенским парнем?

— Нет, — коротко ответил Генриор. И добавил: —Мое упущение.

— А ведь та девица, что всё устроила, мстила кому-то!

— Да Элли она и мстила, — с досадой сказал Генриор. — Позавидовала, что Элли — всё, а ей — ничего.

— Не думаю, — проницательно прищурилась Эмилия. — Тут что-то другое. А где она сейчас?

— Да где ей быть? В деревне, видимо. Мне вот, признаюсь, мать этого парня жалко.

— И я ей сочувствую, — кивнула Эмилия. — Была бы моя воля, я бы только ради матери его выпустила. А потом, конечно, пинком его, да еще раз, и чтобы никогда к Элли не подходил!

— Не все так просто… — развел руками Генриор. Он хотел было рассказать о сообщении Иголтона (о том, что есть шанс спасти парня, если Элли выйдет за него замуж), но передумал: "Скажу потом, когда граф будет рядом, хотя вряд ли это что-то изменит".

Они замолчали. Вдруг Эмилия, отодвинув блюдце с печеньем, произнесла:

— А вы сами-то как поживаете, Генриор? Как у вас-то дела?

Генриор изумленно вскинул седоватые брови — давно никто не интересовался его делами. Да и какая у него жизнь — вся тут, в замке, на виду. Так и ответил:

— Если в Розетте все в порядке, то и у меня хорошо. А если как сейчас, то и у меня плохо.

— Это-то понятно, — кивнула Эмилия. — Я про другое. Так и живете одиноким? Помню, было дело, пробовали вы семью создать.

— Ох, Эмилия, не вспоминайте! — досадливо проговорил Генриор. — Мало ли что было! Это старая графиня все хотела мне кого-нибудь просватать. Так и не вышло.

— Как не вышло? Была же у вас подруга?

— Да, только мы так и не расписались. Не по мне она совсем, чужая. Рад, что вовремя мы это поняли, расстались без обид. И никого мне не надо. Была у меня Нина, так лучше и не найти.

— Так ведь больше тридцати лет прошло.

— А я все равно только ее вспоминаю. Ладно, Эмилия, что обо мне говорить? Мое дело маленькое…

В коридоре раздались хлопотливые шаги, взволнованный голос немолодой служанки визгливо протараторил:

— Сударь Генриор, сударь Генриор, вы здесь? Здесь? Граф велит, чтобы завтрак на всех накрывали, так ведь ваши распоряжения нужны, кому, чего и сколько!

— Ну, так и накрывайте, какие могут быть еще распоряжения? — Генриор выглянул в коридор. — Хорошо, сейчас приду! — и запросто предложил своей гостье: — Пойдемте на завтрак, Эмилия!

— Нет, — качнула головой та. — Нет, я не буду сидеть за одним столом с графом, что это еще за семейное застолье!

— Да ладно, пойдемте, я провожу вас в столовую. Сегодня прекрасные оладушки.

Глава 26. Можно мне сказать?

Разумеется, Генриор не остался завтракать за щедро накрытым столом — он свое место знал и в члены семьи не навязывался. Поэтому, сопроводив Эмилию в обеденный зал, он с вежливым поклоном удалился.

Накрывала и прислуживала Релина — немолодая и не слишком проворная приходящая помощница, да и она, расставив приборы, исчезла. Граф, в отличие от сановных соседей, не выносил, когда во время трапезы лакеи, услужливо выставив локоток с накрахмаленной салфеткой, торчали возле стола. Генриор давно научил прислугу: не стойте столбом, не глядите господам в рот; накрыли — уходите. Что-то понадобится — позовут. Колокольчик звонкий, услышите.

За столом царило угрюмое молчание, только негромкий перестук вилок и ножей разбивал тишину. Первое удивление от прибытия Эмилии быстро утихло: взрослые дети — Милена и Андреас поглядывали на нее с ожиданием действий, Элли — та и вовсе боялась поднять глаза. Она села рядом с Миленой, будто надеясь на ее защиту.

Никто не заговаривал о вчерашнем, никто не упрекал Элли, даже Андреас не произносил ни слова, и все делали вид, что увлечены аппетитным завтраком.

Граф украдкой кинул взгляд на Эмилию — отметил, что она без макияжа, и такой она понравилась ему еще больше. «Как было бы хорошо, если б она не уезжала!» — с тоской подумал он, будто и не было тяжелых ссор, обид, взаимных упреков. Он видел перед собой женщину, которую любил, и понимал, что это чувство никогда не гасло, — только тлело под завалами тягостных переживаний.

— Ну что, так и будем молчать, господа? — Андреас наконец отложил вилку. — Ах, какой трогательный семейный завтрак! Будем и дальше играть в добропорядочную семью, дорогие родители и сестры?

Милена увидела, как вздрогнула Элли, как она осторожно поставила на стол стакан с соком и еще ниже опустила голову, — и поскорее взяла сестренку за руку, сжала ее пальцы. Милена хотела ответить брату что-то дерзкое, но мать ее опередила.

— Андреас, ты, как всегда, многое себе позволяешь! — резко сказала Эмилия. — Прошу быть вежливее!

— Да, Андреас, мама права! — торопливо поддержал ее граф. — Ты ведешь себя недостойно.

— Родители, я взрослый человек и веду себя так, как вы меня воспитали, — ухмыльнулся Андреас. — Конечно, я рад, что мы встретились, наконец, за одним столом. Только повод печальный. Я думаю, Элли обязана объясниться! — он резко обернулся к сестренке, та, и без того бледная, совсем побелела. — Да-да, крошка! Встань и скажи, как ты дошла до такой жизни! Как тебе в голову пришло увязаться за мерзавкой Ранитой, да еще подцепить деревенского кавалера? Давай, говори, ну!

Элли, вспыхнув, вскочила, но явно не для того, чтобы пускаться в объяснения. Она хотела убежать, но Милена крепко взяла ее за руку, тоже поднялась, шепнула что-то, коснулась светлых волос сестренки. И Элли, секунду подумав, снова опустилась на тяжелый, обитый алым бархатом, стул. Но не проронила ни слова.

— Андреас! — воскликнул граф. — Немедленно прекрати! Ты взрослый мужчина, а поступаешь мелко и отвратительно!

— Я? — с искренним недоумением вскинул руки Андреас. — Это я поступаю отвратительно?! Я шарахаюсь ночами по лесам? Я переворачиваю весь уклад Розетты вверх тормашками? Подождите, это нам еще «Дворянский вестник» не приносили, почитаем, что там интересного понаписали по милости этой девчонки!

— Элли, безусловно, виновата, тут других мнений быть не может, — безжалостно сказала мать, опередив графа, который уже приготовился отражать атаки на дочку. — Но не тебе, Андреас, судить. Ты тоже не ангел.

— В каком это смысле — не ангел? — прищурился Андреас, скулы его побелели.

— Да во всех смыслах! — отмахнулась мать. — Не строй из себя невинность! Что касается Элли, то после завтрака она поедет домой. Кстати, Элли, будь готова к тому, что ты будешь учиться в лицее «Афина».

— Как — в «Афине»? — подняла глаза Элли. — Нет, я пойду в свою школу.

— Это не тебе решать, куда ты пойдешь! — отрезала Эмилия. — Ты, я вижу, многое уже тут нарешала.

— «А-афина»? — почти пропел Андреас. — Ну, что ж, я одобряю, школа как раз для таких своевольных милашек, как ты, Элли. Там быстро научат нравственности! Говорят, в «Афине» до сих пор в ходу розги, а?

— Хватит уже, Андреас! Ты невыносим! — не выдержала Милена и еще крепче сжала руку Элли.

— Нет там никаких розог и никогда не было, не болтай! — резко отозвалась Эмилия. — Но дисциплина жесткая, это так.

— Не пойду я в «Афину»! — негромко, но упрямо сказала Элли.

— Ну почему же? — продолжил Андреас. — Заведение элитное, достойное, дорогое… Думаю, твой муж позволит тебе окончить там хотя бы один семестр, а потом переведет на заочное отделение. В любом случае, решения будет принимать уже он.

— Какой… муж? — Элли подняла на брата красные глаза.

— Слушай, хватит нести чушь, дорогой брат! — вскинулась раскрасневшаяся от возмущения Милена. — Сестренке и так тяжело, еще ты ее мучаешь!

— А это не чушь! — сделал глумливую гримасу Андреас. — Это спасение нашей дворянской чести, спасение Розетты, спасение будущего! Ах, сестрицы, вы же еще не знаете! Вчера вечером к нам явились герцоги Готцы! И молодой Готц слезно просил Эллиной руки. Не знаю уж, что уж такого он в тебе нашел, милая моя, но вариантов у тебя нет. Тебе придется выйти замуж за Криса и как можно скорее. Кстати, танцуй и радуйся, что руку тебе предложил молодой Готц, а не старый. Иначе пришлось пойти бы и за него! Да! А как иначе? Ты испачкала грязной связью наше семейное древо! И вот выпал шанс все исправить. Исправляй!

— Андреас! — выкрикнула мать и бросила вилку, которая со звоном грохнулась на пол. — Прекрати немедленно! Не тебе решать такие вопросы. Элли! Никаких замужеств! Никаких помолвок! Только учеба!

— Ты переходишь все границы, — глянув на сына, хмуро сказал отец. — Будущее Элли — не та тема, которую нужно обсуждать за завтраком.

— А я считаю, что это вообще не нужно обсуждать, — резко проговорила Милена. Она вплотную придвинулась к Элли, обняла ее хрупкие плечи. — Девочке семнадцать. Пусть хоть сам король к ней сватается. Рано! Рано.

— Да что ты суешься?! — вспыхнул Андреас, кинув на сестру обжигающий взгляд. — Сама-то во сколько выскочила? Много старше была?

— Я вышла в восемнадцать, потому что бабушка настояла! — Милена уже была взбешена и этого не скрывала. — Да, мы знаем, как это было! Знаем, только молчим! Богатый барон, большое имение, дворец, пруд с лебедями… Да пошел он к черту со всеми своими этими… и лебедями! — вдруг выкрикнула она. — Дерьмо он, а не человек!

— Милена! Милена! — умоляюще воскликнул граф.

— Да, дерьмо! — Милена походила на мать, она могла быть спокойной лишь до момента, пока ее не заденут, а потом вспыхивала, как спичка. — Гулял этот барон направо и налево, а меня к каждому столбу ревновал. Я же вам не рассказывала, как он надо мной издевался! Разве я просто так от него сбежала? Да он мне молодость разрушил! Не барон он никакой, а баран! Да, баран!

— Не знаю, что сказать о твоем бароне, но у тебя характер тоже не сахар, — сморщился Андреас. — А сейчас речь идет не о вас, а о Готце, а он неплохой человек.

— Барон тоже казался неплохим! И что получилось?! Такие предложения на мутной волне не делают! Зачем ему Элли? Она что — игрушка? Если влюблен, так признался бы сначала, кольцо подарил… А вот так, потихоньку, ночью, — это по-шулерски! Он же на балу при всех Элли оскорбил — а тут явился. Красавчик! Благодетель!

— Милена, ну пожалуйста, перестань! — схватился за голову граф. — Да что же это происходит опять?!

— А происходит то, что здесь было всегда, — горько усмехнувшись, констатировала Эмилия. — Скандалы да обвинения. Ничего нового. Но я свое слово сказала — свадьбы с Готцем не будет! Элли! Ты уже поела?

Элли мотнула головой. К еде она не притронулась.

— Ну и ничего, дома поешь. Иди, собирайся. Мы уезжаем. Я приехала только затем, чтобы забрать тебя.

— Нет, мама, так нельзя! — взвился Андреас. — Ты дворянка, должна понимать, дело серьезное! Я все равно добьюсь, чтобы Элли вышла за Готца!

— А я сказала — нет! — Эмилия даже кулаком по столу стукнула, тревожно зазвенела посуда. — Нет и нет! Элли будет учиться!

— Мама права! — заявила Милена. — Никакой свадьбы!

— Да скажи ты им, отец! — уже не сдерживаясь, закричал Андреас. — Ты-то понимаешь, как это важно!

— А я, в принципе, согласен с девочками, — тихо проговорил граф. — Моя Элли — не предмет для торга. Главное, чтобы она была счастлива.

— Ну… ну вы… — Андреас, бледный, взъерошенный, даже слова растерял. Нависло молчание, которое прервал тихий голос Элли:

— А можно мне сказать, хочу ли выйти за Криса?

Все одновременно обернулись к младшей девочке, и та, белая, как соль, в звенящей тишине негромко, но ясно произнесла:

— Я выйду за него.

Глава 27. Завтра!

— Ты решила выйти за Криса?! — не веря своим ушам, Милена склонилась к сестре, взяла за руку. — За герцога Готца? Повтори-ка! Или мы что-то не поняли?

— Вы всё правильно поняли, — голос Элли был очень ровным. — Крис ведь родственник короля.

— И… и что?! — от изумления Милена даже выпустила Эллину ладонь. — И этого, ты считаешь, достаточно, чтобы… ну…жить с этим человеком?

— Да. Я выйду за него. Но только с одним условием. Пусть он обратится к королю и договорится, чтобы Дена выпустили из тюрьмы, — Элли поправила волосы и тихо добавила. — У Дена есть невеста, значит я не могу быть с ним. Но я смогу спасти его, если стану женой Криса. Вот и всё.

Все замолкли, и в наэлектризованной тишине раздался торжествующий голос Андреаса:

— Ну что, дорогие, вот всё и решилось! — Он поднялся, вышел из-за изящно накрытого стола, положил руку на плечо Элли, снисходительно похлопал. Сестра даже не шевельнулась. — Молодец, сестрица! Иногда, оказывается, и ты умеешь нормально мыслить. Главное — согласилась, а остальное — потом. Дело десятое, как говорится.

— Немедленно прекрати этот фарс, Андреас! — вскочила Эмилия. Ее лицо покраснело, голубые глаза блеснули гневом. — Элли, ты несёшь какую-то чушь! Сейчас же поехали домой! Я еще подумаю, отпускать ли тебя снова в Розетту! Вот к чему все это привело! Граф, а вы… вы…

— Эмилия, не горячитесь, — мягко попросил граф. — Элли, а ты не разбрасывайся такими словами. Дело-то серьезное.

Граф посмотрел на младшую дочь — и ему стало не по себе, такой тяжелый, такой холодный взгляд у нее был. Как же она изменилась за одни только сутки, уму непостижимо! Ничем она не напоминала ту фиалку, ту безмятежную фею, какой приехала в Розетту. Элли уже не опускала глаз — смотрела тускло, мрачно и стеклянно, будто все давно решила и нипочем не отступит.

— Мне семнадцать, — ровно проговорила она. — Имею право выйти замуж. Главное — решить вопрос с Деном. А что будет дальше, уже неинтересно.

— Глупая девочка! — всплеснула руками Милена. — Ты хоть представляешь, что это такое — замуж? Да за нелюбимого… Перестань! Уезжай с мамой! Если хочешь, и я с тобой поеду, и буду рядом столько, сколько нужно.

— Милена, у тебя своя свадьба на носу! — резко обернулась к ней мать. — Или ты уже передумала выходить за своего врача?

— Ничего я не передумала, — нахмурилась Милена. — Но он хороший человек, он поймет, если я задержусь. Мы и не планировали свадьбы, так, скромный вечер. Всё равно мы фактически уже муж и жена.

— Пожалуйста, избавь нас от интимных подробностей своей личной жизни! — скривился Андреас, усаживаясь на место. — Сама привыкла к беспорядочным связям и хочешь, чтобы младшая жила так же?

Он не успел договорить — звонкая оплеуха Милены (она ловко перегнулась через стол) прозвучала, как выстрел. Андреас побледнел, взгляд его стал таким, что показалось, что он может кого-то убить. Однако совладал с собой, потер щеку и гневно пробормотал:

— Ну, сестрица… Ты пожалеешь!

— И не надо никому угрожать! — воскликнул граф. — Ты сам виноват. Я, конечно, против рукоприкладства, но оскорблять женщину, да еще старшую сестру, — это за гранью.

— За гранью вообще всё, что происходит в этом доме! — Эмилия покачала головой. — Элли! Вставай, поехали!

— Нет, — коротко ответила та. Глаза ее оставались стеклянными.

— Поехали, кому я сказала!

— Нет.

— Знаешь ли, дорогая!..

Неизвестно, чем закончился бы диалог, если бы на пороге не появился Генриор — мрачный, как туча, но по-прежнему прямой:

— Простите, что вынужден прервать ваш завтрак, господа…

— Ах, прерывайте сколько угодно, Генриор! — криво усмехнулась Эмилия. — Тут у нас никакой не завтрак, а боевые действия. Мне кажется, что я попала на войну. Думаю, еще немного, и мои взрослые детки начнут бомбить друг друга яичницей и ветчиной. А мы с графом присоединимся. Впрочем, в прежние годы здесь было не лучше.

— Что еще стряслось, Генриор? — встревоженно поинтересовался граф и даже закашлялся от волнения. Он-то знал, что тот не явился бы без дела.

— К вам гость. Он просит срочно его принять.

— Да какой еще гость? Гости были вчера, нам хватило.

— А это вчерашний. Герцог Крис Готц.

— О небо, опять Крис…Медом ему тут намазано? — простонал граф. — Нет, я не готов его принять. Мне нечего сказать. Мы ничего не решили. Я не в том состоянии. Как вообще можно приходить в дом, где тебя не ждут?

— Так он же, папа, ге-ерцог! — ехидно протянула Милена. — Кум королю. Считает, что ему всё позволено.

— Я понял, господа, — церемонно кивнул Генриор. — Сообщу гостю, что в настоящее время вы…

— Нет, не надо ничего сообщать! Пусть войдет! — поспешно крикнул Андреас, потирая покрасневшую от оплеухи щеку. — Эй, родители, вы в своем уме — прогонять из замка родственника монарха?! Вам что, мало скандалов?

— Я тоже хочу, чтобы он вошел, — тихо, но внятно сказала Элли. А глаза ее оставались странными — блеклыми, невыразительными.

— Элли, милая, а стоит ли?..

— Да приглашайте, приглашайте! — махнула рукой Эмилия. — Какая теперь разница? Куда уж хуже? Генриор, зовите.

— И скажи Релине, чтобы поставила еще один прибор! — через силу проговорил граф. Недоуменно покачав головой, он пробормотал: — Безумство какое-то… Явиться незваным на завтрак… На завтрак! Безумство.

Генриор поклонился, вышел — и через пару минут в столовую шагнул герцог Крис — розовый, нарядный, щеголеватый. Он вежливо поприветствовал семейство, но атмосфера в комнате, и без того накаленная, и вовсе стала искрить. Все заметили в холеных руках молодого герцога цветную глянцевую газету, свернутую в аккуратную трубочку. Это был, без сомнения, свежий выпуск «Дворянского вестника». Все понимали, что ничего хорошего ждать не придется, — только очередного скандала и позора.

— Доброе утро, герцог, присаживайтесь к нашему скромному столу… — вяло произнес граф, указывая на место возле Андреаса. — У нас тут сегодня все по-домашнему, по-простому…

— Благодарю вас! — кивнул Крис. Он присел, положив на колени свернутую газету, оглядел стол и присутствующих, задержал взгляд на Элли. Та посмотрела на него без любопытства — и опустила ресницы. Выдержав паузу, герцог произнес: — Господа, я понимаю, что явился не вовремя. Я даже не сообщил отцу о новом визите. Но у меня два дела, которые не терпят отлагательств. Позволите изложить?

— Я весь внимание, — вздохнул граф и подумал, не слишком ли ернически это прозвучало.

— Спасибо. Итак, первое дело… — Крис не спеша развернул газету и передал ее тому, кто был ближе, — Андреасу. — Вот оно. Я полагаю, вы должны знать.

Андреас в полной тишине взял «Дворянский вестник» — руки его дрожали, но он старался сохранить самообладание. Нервно посмотрев на обложку, на оборот, поспешно полистав плотные глянцевые страницы, он удивленно вскинул брови. Потом, будто не веря глазам, перелистал газету еще раз, даже тряхнул ее, словно был готов, что из нее вывалятся позорные фотографии. Наконец он ошеломленно пробормотал, передавая газету отцу:

— Странно. Не увидел ни строчки о вчерашнем происшествии. И ни одного фотоснимка. Может быть, плохо смотрел?

— Я тоже не вижу ничего особенного… — пожал плечами граф. Он надел очки, вынув их из кармана сюртука, и водил пальцем по строчкам. — Цены на акции, обновленный замок Ардена… бархат, как у Юзефы, уже не в моде… какие сорта роз самые привлекательные… Ни слова про нашу Розетту! Что бы это значило? — он поднял воспаленные глаза на Криса.

— Репортеры проворонили? — обрадованная Милена выхватила газету и с волнением перелистала, боясь спугнуть удачу. — Замечательная новость, герцог Крис! Может быть, к следующему выпуску, когда страсти поутихнут, журналисты и вовсе передумают печатать про скандал! Хотя надежды мало.

— Передумают, передумают, даже не сомневайтесь, графиня Милена, — тонко улыбнулся герцог, и все, наконец, поняли, что к чему.

— Вы… вы договорились с редакцией? — тихо поинтересовался граф. — Но как вам это удалось? Они же не идут на контакт.

— Да, господа, мне удалось убедить редакцию, что события в Розетте не заслуживают внимания прессы, — спокойно сказал Крис, но в его зрачках блеснуло самодовольство. — Это было не так просто. Поначалу я хотел выкупить весь тираж, но, в конце концов, мы сошлись на том, что публикация не состоится. В последний момент, уже ночью, бедным журналистам пришлось размещать на страницах всякую ерунду вместо большого репортажа из Розетты. Конечно, читатели будут крайне разочарованы, это ударит по репутации издания, но… Зато кошелек издателей станет толще.

— Искренняя благодарность, герцог Крис, — сдавленно проговорил граф. — Ох, почему же никому из нас не пришло в голову так поступить? Сколько мы должны вам, герцог? Мы непременно выплатим всю сумму, ведь дело касается чести нашей семьи!

— Позволю себе некоторую бестактность, но у вас вряд ли получилось бы провернуть дело, — развел руками Крис. — Ведь суть не столько в деньгах, сколько в связях. А денег у вас я, разумеется, не возьму. Вы говорите о чести семьи. Так вот, смею надеяться, что тоже буду не чужой вашей семье. Элалия уже в курсе? — он посмотрел на сидящую напротив Элли, та равнодушно кивнула. — Я рад.

— Да чему тут радоваться, герцог? — не выдержала Эмилия, сделав вид, что не понимает, о чем речь. — Вы, конечно, крайне благородно поступили, и за это вам спасибо. Только поводов для радости я не вижу. Ну не напечатают в газете, так из уст в уста история разлетится, еще и то, чего не было, наговорят.

— Слухи — это не так страшно, — снисходительно усмехнулся Крис. — А вот написанное приравнивается к документу. Но ничего напечатано не будет. Я позаботился.

— Спасибо, — обронила Элли, и все взгляды остановились на ней. Но она больше ничего не сказала.

— Спасибо?! — вскинулся Андреас. — Да ты должна перед герцогом на колени встать за такое доброе дело!

— Андреас! — воскликнул отец, всплеснув руками. — Андреас!

— Что вы, граф, какие колени, я сделал то, что должен, — тонко улыбнулся молодой герцог. — А теперь, если вы не против, я назову главную причину моего появления.

— Не против, не против… — проворчала Эмилия.

Но Крис заговорил только тогда, когда осторожно кивнул граф.

— Ночью я говорил, что собираюсь в город Морегрин. Это важная деловая поездка. На побережье я намерен задержаться надолго — не меньше, чем на год. Я планировал поехать туда в конце осени, но понял, что дело не терпит отлагательств. Время — деньги. Поэтому я решил отправиться к морю послезавтра.

— И что? — нервно снял очки граф. — Что вы хотите этим сказать?

Герцог многозначительно помолчал. Наконец в полной тишине поднялся, окинул Элли долгим взглядом и произнес:

— Уважаемый граф Мишель, в присутствии вашей семьи я вновь прошу руки вашей дочери. Графиня Элалия, станьте моей женой, — он замолчал, посмотрел на Эмилию, на Милену — они замерли и походили на гипсовые статуэтки, глянул на разрумянившееся лицо Андреаса — тот даже не пытался скрыть ликование. И, наконец, выдохнул: — Свадьбу сыграем завтра.

Все оторопели, переглянулись, никто, даже Андреас, не нашел подходящих слов. Элли смотрела на Криса холодно и равнодушно.

— Как — завтра? — первой вышла из ступора мать. — Вы вообще в своем?… Простите меня, герцог. Но как так — завтра? Даже если отмести моральные законы, обычаи, юный возраст моей дочери, то одна подготовка… Да ведь даже к балу начинают готовиться за месяц! А тут свадьба! Это просто нереально. Невозможно! Скажу так: Элли вообще рано выходить замуж. А уж о завтра и речи быть не может!

— О подготовке не беспокойтесь, я приобрету всё до последней булавочки, — важно проговорил Крис. — Предупреждаю: грандиозное торжество устраивать не буду — это, понимаете, денег стоит. Но на платье и фате для Элли экономить не стану.

«Уже называет ее Элли, а не «графиня Элалия», — неприязненно подумал граф и сварливо проговорил:

— Фата, знаете ли, не главное. Объясните — почему завтра? Понимаю, в портовом городе есть дела. Но ведь склады там, наверное, не горят? Зачем так торопиться? Ваш отец такой спешке тоже не обрадуется.

— Мой отец вообще не рад этому браку, — пожал плечами Крис. — С ним советоваться я не планирую. Спрашиваете, зачем спешить? Отвечу откровенно… — Крис прищурился и раздельно произнес. — Потому что я так хочу. Граф? Элли? Слово за вами.

Глава 28. Уже не мечта?

В просторной, чисто вымытой комнате, украшенной бесчисленными скатертями, салфетками, ковриками и тюлями, было светло и солнечно. Но над старой черной швейной машинкой с ножным приводом горела электрическая лампа — так уж привыкла хозяйка.

Невысокая женщина, худощавая, как девица, но с тонкими серебряными нитями в черных, гладких, собранных в пучок волосах и с заметными морщинами на желтоватом лбу, строчила с каким-то остервенением, с нервами, будто вымещала на работе раздражение и недовольство. Она все говорила что-то как две капли воды похожей на нее, только молодой, черноволосой девушке, а та сидела рядом, не спеша шуршала цветной глянцевой газетой, будто интересовали ее только блестящие картинки.

— Вот вечно ты так, Ранита, хочешь быть умнее всех, а садишься в лужу! — злобно выговаривала швея. — Чего тебе в замке, дурынде, не жилось? Ведь платили там хорошо — серебром платили! И тебе, и мне на жизнь хватало! А теперь — какая жизнь-то? Нынче мать будет пахать день и ночь, спину горбить, всю деревню обшивать, а по осени еще девчонок шитью учить, и все, чтобы свою мадаму прокормить да обеспечить! Я-то твои запросы знаю, ты ведь чего попало не наденешь, кашу просяную кушать не станешь, ты у нас о какая! Будто не на графьев работала, а сама, черт тебя побери, принцесса!

— Мать, может, хватит? Не надоело? — флегматично отозвалась Ранита, разглядывая иллюстрации. — Ну, ушла я из замка, и что? Устроюсь куда-нибудь. Не пропаду.

— Да кто тебя возьмет теперь? Опозорилась на всю округу! Дена, хорошего парня, в тюрьму посадила! Сама на мою шею села. В кого ты такая? Ну в кого? Я нормальная тетка, отец тоже нормальный был.

— Я сама в себя, мать! А Ден сам виноват, надо думать, с кем любовь крутить! — отрезала Ранита, отшвырнув газету. Она с трудом раздобыла свежий номер «Дворянского вестника» и листала его, в надежде увидеть на первой странице фотографию испуганной, заплаканной Элли, а еще лучше — всего преотвратного графского семейства. На крайний случай — коллаж из ее мутных, сделанных в лесу фотографий. Но так ничего и не нашла — ни на первой странице, ни на последней, ни внутри. Это было невероятно! Не могли пронырливые корреспонденты упустить такой смачный скандал.

— Вот как мне теперь в глаза людям смотреть! — продолжала сыпать упреки мать. — Вся деревня гудит. Ден за решеткой, мать рыдает, говорит, надолго парня засадили, а то, может, и головы лишат. Сплетни быстро расходятся, все твердят — ты во всем виновата! Вот если меня по твоей милости со школы по осени попрут, да бабы шитье заказывать перестанут, мы что жрать-то будем? А, знаю! В свинарник тебя пристрою! В коровник! Там по лепешкам вонючим на своих каблучищах шастать будешь!

— Мать, да не скандаль ты, в коровник так в коровник, я дела никакого не боюсь, — проговорила сквозь зубы Ранита. — А лучше в город поеду, там работа всегда найдется. В кафе пристроюсь — полы буду мыть, посуду. Или официанткой. А может, и по-другому сложится. Серж который год замуж зовет. Может, пора.

— Ой, коль давно бы за него пошла, ничего бы и не случилось! И хорошо бы жила, детей нянчила. А тебе же перед богатеями хвостом вилять надо! И на что ты, дура, надеялась, когда с принцем в постель ложилась?

— Хватит! — Ранита схватила газету и в бешенстве стукнула ею о стол. — Ложилась и ложилась! А потом сделала то, что должна была! Они о нас ноги будут вытирать, а я молчать обязана? Вот и показала им всем! Не понимаю только, почему в газетенке этой ни слова, ни полслова не напечатали. Ну, может, в следующем выпуске!

— Да что ты им показала? Это они тебе на дверь показали! И ладно, если стражники за тобой, дурой, не явятся! А то, может, и в тюрьму угодишь!

В дверь требовательно застучали. Мать, оторвавшись наконец от работы, испуганно кивнула Раните:

— А вот, может, и они! Да! Открой, чего сидишь-то? Хоть посмотрим, кого принесло.

Ранита выразительно кашлянула, всем видом демонстрируя недовольство, но к двери подошла. Отодвинув зеленую складчатую занавеску, в комнату шагнул Серж. Он был тем же загорелым красавчиком, аккуратным, в светлой рубашке. Но взгляд изменился, Ранита заметила.

— Добрый вам день! — кивнул он матери Раниты. Та оторвалась от машинки, поспешно поднялась, проговорила:

— Здравствуй, Серж, хорошо, что пришел. Проходи, садись, сейчас чаю сделаю.

— Нет, спасибо, не нужно, — вежливо сказал он. — Я к Раните, — он обернулся к девушке. — Поговорим?

— Говорите, я пойду, у меня во дворе дела… — засуетилась мать.

— Нет, мы лучше прогуляемся, да? — предложил Серж.

— Ну ладно, чего не погулять? — пожала плечами Ранита. Она поднялась, глянула на себя — платье рыжее, конечно, так себе, надела дома первое, что под руку попалось. Ну да ладно, все лучше, чем та противная синяя роба с фартучком — мерзкая униформа. Ранита накинула на плечи желтый вязаный платок, посмотрела на Сержа. — Пошли.

Они вышли на улицу, и Раните, глотнувшей сыроватого воздуха, показалось, что из всех окон глянули любопытные глаза. Видимо, то же ощутил и Серж, поэтому поморщился, хмуро проговорил:

— Пойдем в перелесок. Там нет никого.

— А что, верно, нам с тобой всегда слаще там, где нет никого, — попыталась кокетливо сказать Ранита. Но получилось глупо и натужно, даже сама почувствовала.

Они шли мимо раскидистых пушистых берез — среди зелени уже мелькали желтые листья, и молчали. Серж не пытался обнять Раниту, не брал за руку, не касался роскошных волос. Когда вышли к опушке, он опустился на искореженный, сломанный ветром кривой ствол, потер между ладоней хлипкую желтоватую травинку. Ветер, холодный, почти осенний, шелестел в кронах, и Ранита поежилась, крепко прижала к груди концы большого вязаного платка.

— И что ты меня позвал? Помолчать? — не выдержала наконец она и прислонилась к шершавому стволу корявой березы. — Говори уж. Давай, расскажи, как я подло с Деном поступила. Только он сам виноват. Большой мальчик. Мог бы в первый же вечер послать принцессу ко всем чертям. Сказал бы ей честно: «Извини, красотка, у меня Долли! И вали-ка в свой замок от греха». А он промолчал. Хотел на двух стульях посидеть. Ну, вот и посидит теперь, что уж.

— Да заткнись! — сдавленно крикнул Серж, бешено глянув на Раниту. — Дена казнить могут, голову отрубить — а за что? Он даже не спал с принцессой!

— Не казнят, — махнула рукой Ранита и поджала губы. — Пугают только.

— Ничего не пугают! Я законы смотрел!

— Так пусть его принцесса снова заступится. Видел бы ты, как она при всех за него заступалась, — там, в замке. В благородство поиграть решила, дурочка! Вот пусть и теперь парня вытаскивает. Пусть графа, отца своего, об этом просит. Или… брата.

— Ты ведь прекрасно понимаешь, что они пальцем не пошевелят! — при слове "брат" Серж нервно дернул плечом. — Но мы все равно будем биться.

— А кто это — мы? — прищурилась Ранита, волосы с плеч откинула.

— А за Дена много народу поднимется. Все друзья его. Мать с сестрой, конечно. Оба хозяина, на кого он работает, ведь такого трудягу еще поискать.

— И Долли? А?

— И Долли. Он ей не изменял.

— А что, измена — это только когда переспал? Ты так считаешь?

— Какая тебе разница, как я считаю? — Серж стукнул кулаком по коряге — больно, костяшки пальцев поцарапал. — Я не о Дене пришел говорить.

— А о чем? — склонила голову Ранита.

— О том, что… В общем, радуйся, Ранита, ты свободна, как ветер. Я больше с тобой… не буду. Сегодня в последний раз к тебе пришел.

— Да-а? — протянула Ранита. — А чего не будешь-то? Спать? Целовать? Замуж звать?

— Ничего не буду. Сказал же.

Сильнее зашелестел ветер, кроны деревьев загудели, как водосточные трубы, небо потемнело. Собирался дождь. Откинув с плеча сорвавшийся желтый лист, Ранита присела на сломанный занозистый ствол рядом с Сержем, расправила подол рыжего платья. Положила ладонь на его отглаженные брюки, проговорила вкрадчиво:

— А чего так? А? Я же мечта твоей жизни, сколько раз говорил. Или уже не мечта?

— Отмечтался, — буркнул Серж, отодвигаясь от Раниты. — И не трогай меня! — вдруг крикнул он. Вскочил, отвернулся.

— Ой какой! Значит, то, что я от графа чуть не родила, — это простить можно, а что Ден с принцессой закрутил — нельзя? Так не я их целоваться-то заставляла! Сами с усами!

— Да просто понял я, что ты змея! На кой черт мне такая жена?!

— А кто-то мне про любовь говорил… — ехидно заметила Ранита. — Любовь да любовь…

— Зря говорил. Всё уже, — Серж посмотрел на Раниту и глаза отвел: не хотел всматриваться, не желал ничего вспоминать. Махнул рукой, зашагал, не оглядываясь, широкими шагами в сторону деревни.

А Ранита осталась. Прижалась щекой к шершавому березовому стволу, откинула со лба волосы, прикрыла глаза. Усталость какая-то черная. Плохая усталость. Уснуть бы… Вот прямо здесь, под березами, лечь на траву и выспаться на свежем воздухе. И не уснешь — первые крупные капли дождя упали на лицо. ***ОТ АВТОРА: Дорогие друзья, если книга вам нравится, буду благодарна за рекомендацию ее другим читателям, лайки и отзывы. Обратная связь — отличная мотивация для дальнейшего творчества)

Глава 29. Не такой уж и старый

— Жду ответа! — повторил Крис и поправил шелковый шейный платок.

Первой поднялась Элли, и граф отметил, что без прически, без туши на ресницах, в простом сером платье с отложным воротником, она выглядит тринадцатилетним подростком. На нарядного герцога Элли посмотрела внимательно и серьезно (но глаза оставались неживыми, кукольными), коснулась собранных в хвост светлых волос и тихо произнесла:

— Я согласна.

Герцог расцвел, блеснули самодовольством глаза. Он хотел было подойти к девушке, но граф, бросив салфетку на стол, встал (грохнул тяжелый стул) и жестом остановил его.

— А я — нет! — твердо и сумрачно сказал он. — Я не согласен.

Граф нервно взмахнул рукой — и обрушилась тишина. Даже Андреас, который явно собирался вскочить и затеять полную возмущенных эпитетов речь, столкнулся с тяжелым отцовским взглядом — остался на месте и не проронил ни слова.

Что-то переменилось в старом графе — и все увидели, что он не такой уж и старый, всего-то за шестьдесят — разве это возраст угасания? Граф выпрямился, сдвинул седоватые брови — лоб прорезала глубокая морщина, оперся большими руками о край тяжелого стола, будто хотел сдернуть белоснежную скатерть и скинуть на пол тарелки, ложки и кувшины. Довольно тучный, но еще крепкий, он подтянулся, приосанился. Поправил ворот лилового сюртука, качнул головой с седоватыми вихрами и произнес еще раз, сухо, официально и непреклонно:

— Многоуважаемый герцог Крис Готц, вынужден вам отказать. Свадьбы не будет. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Прошу известить об этом вашего отца.

— Подождите, граф, о чем вы?! Ваша дочь только что согласилась! — воскликнул Крис и его пухлая нижняя губа, похожая на клубнику, выдвинулась вперед, как у капризного ребенка. — Вы не можете… Вы не должны!

Элли, пошатнувшись, посмотрела на отца отчаянным взглядом. Она хотела что-то сказать, но граф снова упрямо мотнул головой и непримиримо произнес:

— Герцог Крис, до восемнадцати лет браки в королевстве регистрируют только с согласия родителей. Я согласия не даю, — граф перевел дух, откинул вихор со лба и не удержался, едко добавил: — А если вы хотите узнать причину, я отвечу. Потому что я так хочу.

— Ну, знаете ли… — пробормотал растерявшийся Крис. — Я как-то не ожидал… Это, прямо скажем, не слишком любезно!

— Когда речь идет о судьбе дочери, я не готов быть слишком любезным, — мрачно проговорил граф.

— Но вы же понимаете, что в этом случае я не буду возобновлять договор с газетой! Я не могу гарантировать, что репортаж из Розетты не появится в следующем номере! — молодой герцог уже не сдерживал гнева, и от чудовищного разочарования его тонкие пальцы дрожали.

— А не надо ничего гарантировать, — буркнул граф. — Пусть будет, как будет. Пусть пишут, что хотят. Мы готовы компенсировать ваши затраты за сегодняшний выпуск. Передайте Генриору чек, он оплатит.

— Ничего я передавать не буду, — побагровавший герцог вышел из-за стола, резким движением задвинул тяжелый стул, глянул графу в глаза. — Еще раз спрашиваю: это окончательное решение? — граф уверенно кивнул. — Что ж, это крайне неразумно! Нет, я бы даже сказал иначе — безумно! У вас была единственная возможность спасти честь Розетты, но вы ее утратили. Простите за откровенность, но отныне не только имя вашей младшей дочери, но и всего рода запятнано навсегда. А теперь позвольте откланяться, — он еще раз пристально посмотрел на тоненькую, как стебелек, Элли и направился к выходу.

— Там Рик. Я вас провожу! — Андреас, кинув бешеный взгляд на отца, догнал герцога, и они удалились.

Некоторое время все молчали. Элли медленно подошла к высокому окну, украшенному легкой сборчатой розовой шторой, принялась глядеть через стекло на красивый ухоженный сад. По тропинке, не оглядываясь, торопливо уходил герцог — развевались полы его модного черного плаща.

Граф, с посеревшим лицом (нелегко дался ему этот выпад!), сел на место, налил в бокал алого морса из белоснежного кувшина, но пить не стал. Снова дернул ворот, расстегнул пуговицу, вторую, пытаясь справиться с накатившей дурнотой.

— Папа, тебе плохо? — взволнованно воскликнула Милена. — Дать лекарство? Вызвать врача?

— Нет, не беспокойся, мне хорошо, — тихо сказал граф. — Кажется, чуть ли не впервые в жизни я поступил так, как надо.

— Папа, но ведь теперь Дена не выпустят из тюрьмы! — горько проговорила Элли. — А ведь это был такой шанс!

— Да какой там шанс! — воскликнула Эмилия. — Какая же ты глупая, дочка! Герцог увез бы тебя за моря-океаны, получил бы от тебя свое, играл бы, как с куклой, делал бы с тобой всё, что хотел, и плюнул на этого Дена! А потом и на тебя плюнул, знаю таких красавцев. Еще бы и упрекал до конца жизни за твое знакомство с деревенским парнем.

— Но как же теперь Ден? Никаких шансов, значит? — она провела пальцем по стеклу, губы ее мелко дрожали.

— Элли, только ради тебя я узнаю, что с ним, — сердито проговорил граф. — Исключительно для того, чтобы навсегда закрыть эту тему! Но завтра. Сегодня я и так…

— А что? Сегодня ты был хорош! — внезапно произнесла Эмилия, и тут же осеклась, проговорила сухо: — Я хотела сказать, что вы, граф, совершенно правильно отказали этому мальчику из числа золотой молодежи. Нам такие женихи не нужны.

— Правильно?! Вы считаете, это правильно?! — в комнату вихрем ворвался Андреас, глаза его были сумасшедшими. Он склонился над графом, взмахнул руками. — Да что ты натворил, отец? Да ты понимаешь, что всё разрушил?! Все складывалось идеально, сказочно! Уже завтра Элли стала бы герцогиней, а мы — добропорядочным семейством. И что же? По твоей милости мы снова позорище, посмешище и так далее!

— Далее все будет в порядке! — голос графа снова окреп. — Я за свою жизнь уже довольно наделал чудовищных ошибок! Но сейчас — не-ет! Хватит. Что, твоя сестра — игрушка, чтобы так ею распоряжаться? Фату он подарит, видишь ли. Щенок! И что это за свадьба — за один день? Пошлость, издевательство над нами! Как он посмел вообще такое предложить, этот мальчишка? Я понял бы еще, если бы между ним и Элли случился роман. Тогда — да, я не стал бы препятствовать. Но ведь Элли его не любит! Скажу больше, и он ее тоже не любит. Не наигрался в мишек и зайцев! Подавай ему Элли на блюдечке!

— Ты за деревенщину, видно, готов Элли выдать, лишь бы по любви! — колко проговорил Андреас, ноздри его раздувались от гнева.

— Да, пусть выходит по любви, но только когда подрастет! Когда мозги появятся! — стукнул кулаком по столу отец. Элли отняла от лица руки, посмотрела на графа широко распахнутыми мокрыми глазами. А тот продолжал горячиться. — Элли — не разменная монета! Она еще девочка. Пусть взрослеет, учится. А ты думай не о семейной, а о своей личной чести, Андреас!

— Что?!

— То! Слухи разные ходят. А о Розетте тебе переживатьнечего, пусть пишут, что хотят, замок от этого не развалится.

— Но меня… то есть всех нас!.. не пустят теперь ни в один приличный дом! — истерично закричал Андреас. — Это ты понимаешь?!

— Не пустят в приличный? А ты иди в неприличный, — холодно порекомендовала мать. — Дорогу ведь знаешь. С кем только ни путаешься.

В бешенстве стукнув кулаком о кулак, Андреас выбежал из столовой — тяжело хлопнула дверь с вычурными узорами — стебельками с бутонами роз.

— Мне всё надоело, — медленно сказал граф, тяжелым взглядом окидывая дочерей и бывшую жену. — Второй день в этом доме творится нечто безумное. Пора это прекращать. Эмилия, отправляй Элли в город. Милена, и ты уезжай, устраивай свою судьбу.

— Устали вы от нас, понимаю, — заметила Эмилия. — Ничего, разъедемся, будете снова наслаждаться одиночеством.

Граф посмотрел на нее долго и печально. Сказал просто:

— Детям надо жить своей жизнью. Но если бы ты осталась, я был бы очень рад.

Глава 30. Журнал "Альбатрос"

Конечно, Эмилия не осталась в замке и не стала искать отговорок. Только посмотрела на графа странно, дернула плечом и промолчала. Графу подумалось, что она хотела сказать: «Сейчас не время это обсуждать, всё так сложно, а вот когда-нибудь потом…» Но, может быть, ему это только показалось.

Уже к обеду замок опустел. Милена отправилась в город Кэбвиль вместе с матерью и Элли, решила провести там несколько дней, прежде чем вернуться к мужу. Андреас исчез, ни с кем не попрощавшись: бросил сумку с вещами в модный спортивный автомобиль и укатил в Тисс, где у него была просторная квартира. Считалось, что там он пишет диссертацию о ледяных драконах. Впрочем, все понимали, что в скучном Тиссе он не задержится, — найдет очередную красотку и укатит в горный кемпинг или на взморье.

Граф с тяжелым сердцем бродил по гулким коридорам замка и не мог найти себе места. Снова и снова мысленно он прижимал к сердцу маленькую Элли и с горечью думал, что та на прощание не обвила его шею тонкими руками, не поцеловала в щеку, а просто равнодушно кивнула, и глаза ее были ледяные, пустые, жутковатые. Вот Милена крепко обняла, пообещала, что, как выдастся время, непременно приедет в Розетту с мужем. Переживал граф и о том, что Андреас даже не соизволил сказать отцу короткое «до свидания». Но, может, хоть в чем-то сын и прав? Горячо радеет за традиции, за достоинство семьи, за дворянскую честь. Вот только не понимает, молод еще, что счастье детей превыше чести. «Но Андреас, каким бы он ни был, тоже мой ребенок! — с тоской думал граф. — И похож на меня, и глаза у него голубые, как у матери…»

С Эмилией граф попрощался церемонно, как с давней доброй приятельницей. Она протянула руку, украшенную рубиновым перстнем, и он задержал ее в ладони чуть дольше, чем полагается.

Граф вспоминал глаза Эмилии, в которых всегда отражалось небо, её вьющиеся волосы и прямой характер, и горько сожалел, что не смог сохранить семью с этой женщиной. А ведь она много лет назад настаивала: «Мишель, давай оставим замок твоей матери, а сами возьмем детей и уедем хоть куда: на море, в столицу, да хоть в Тисс! Неужели тебе так нужны эти каменные стены, эти балы, салоны, сплетни? Скучно, тоскливо, противно!» Он тоже был упрямым, не согласился: «А как же мать — разве останется одна? А как же Розетта?» Граф вздохнул. Что ни говори, а Розетта была ему по-прежнему дорога. Но Эмилия… Эмилия гораздо дороже. Эх, вернуть бы всё назад…

Устав от бессмысленной ходьбы, граф спустился по витой лестнице в холл, сел в низкое кресло, машинально взял с журнального столика газету. Увидел, что это тот же красочный «Дворянский вестник», — и бросил с брезгливостью, точно схватился за дохлую мышь. Что-нибудь новое почитать бы!

Подошел Генриор, в его руках был красочный журнал. «И как только ему удается предугадывать то, что я желаю?» — вновь удивился граф.

— Свежая пресса? — пробормотал граф, вынимая из кармана лилового сюртука золотые очки. — Ну, давай. Из столицы прислали? Почитаем.

Граф поднял глаза — и обомлел. На Генриоре, его хладнокровном, невозмутимом Генриоре, лица не было! Помощник был белым, как фарфоровая чашка, руки его дрожали, но на худом лице с вечной морщиной меж бровей особым светом сияли зеленые глаза.

— Генриор! О небеса, что еще стряслось?! — граф выпрямился, схватился за сердце. — Что там, в этом журнале? Он же из столицы? Там все-таки напечатали про наш скандал?

— Нет, скандал ни при чем и журнал не из столицы, — медленно проговорил Генриор. Он сделал паузу, кое-как справился с собой и присел на кресло напротив графа, хотя обычно дожидался приглашения. Но, видно, ноги его не держали. — Вы не беспокойтесь. Это вовсе не плохая новость. Это, может быть, и не новость даже… Но я не могу скрыть от вас… И жаль, что Эмилия… То есть госпожа Эмилия… Уже уехала. Хорошо бы, если б она тоже посмотрела.

— Что там, Генриор?! Что ты лепечешь, как младенец?! Ты здоров? Ты меня пугаешь!

Генриор открыл журнал, полистал его, покусывая пересохшие губы, наконец нашел, что искал. Помедлил, вглядываясь в глянцевую страницу, потом осторожно, будто драгоценность, передал графу.

Граф долго смотрел и ничего не мог понять. На странице красовалась замечательная фотография, из тех, что хочется долго разглядывать, — большая, живая, яркая. На фоне ослепительного синего моря возле красавца-фрегата позировал парень в голубой обтягивающей рубашке с короткими рукавами — молодой, загорелый, симпатичный, с родинкой на щеке. Он глядел не в объектив, а в сторону, немного щурился и улыбался. Крепкий, спортивный: руки какие мускулистые! Дворяне точно поморщились бы: «Как у простолюдина! И кожа-то как прожарена! Будто с пахоты пришел!» Русые волосы, кудрявые, давно нестриженые, весело путаются на ветру — за такую небрежную прическу в Лесном тоже непременно бы осудили…

— Я не пойму, Генриор, — наконец сказал граф. От волнения он то и дело поправлял очки. — Что это ты мне показываешь? Что это за человек? Твой знакомый? Кто это?

— Да, кажется, знакомый. Хорошо знакомый. Полагаю, что это ваш сын, — тихо сказал Генриор, — Граф Бенджамин. Берри.

Граф снял очки, надел снова, приблизил журнал к глазам, потом, наоборот, отодвинул. Чуть не выронил — руки его мелко дрожали. Посмотрел на обложку, зачем-то пробормотал нелепо:

— «Альбатрос». Я и забыл, что ты выписываешь этот журнал.

— Да, граф, «Альбатрос», — кивнул Генриор, и они надолго замолчали.

Наконец граф положил журнал на стол и очень тихо проговорил:

— Генриор, этот человек действительно похож на Берри.

— Да. И кудри. И родинка на щеке.

— И родинка. Но десять лет прошло. Можем ли мы быть в чем-то уверены?

— Граф, вы почитайте статью. Она короткая. Этот парень называет себя Бен Ривз.

— А может, это и есть его настоящее имя? — пробормотал граф. — Генриор, пойми меня. Я очень боюсь поверить и разочароваться.

— Конечно, понимаю. Я тоже волнуюсь. Но мне кажется, что это он. Почитайте!

Статья была короткая, восторженная, напыщенная и совершенно невнятная. Пожалуй, и не статья вовсе, а подпись к фото:

«Вот он — покоритель морей, гроза пиратов — неуловимый и легендарный, загадочный и отважный, таинственный и смелый Бен Ривз! Бесстрашный Бен — так его называют. Впервые с позволения Морского министерства мы публикуем фото океанского разведчика, от зоркого глаза которого не может укрыться ни одно судно контрабандистов. Пусть его подвиги, биография и личная жизнь остаются пока под покровом тайны, но мы счастливы показать вам героя, который не раз рисковал жизнью. Вы только посмотрите, как он хорош!»

— Такое ощущение, что статью писала восторженная девица шестнадцати лет… — тихо проговорил граф, не выпуская из рук журнала.

— Может быть, так и есть. Журналисты нынче юные.

— А ты слышал что-нибудь о подвигах Бена Ривза? Ты же читаешь «Альбатрос».

— Иногда там публиковались заметки, в которых упоминался Бесстрашный Бен, но тексты были короткие и туманные. Видимо, это секретная служба… Граф! Вы же помните, как Берри мечтал о кораблях! Как страстно хотел стать моряком! Я думаю, он своего добился.

— И за десять лет ни разу не дал о себе знать? — граф поднял печальные глаза на Генриора. — Нет. Вряд ли он мог бы поступить так жестоко и причинить столько боли. Ладно — мы с тобой. Но ведь мать… Мать!

— Сначала он был упрямым подростком и не понимал, что творит, — тихо сказал Генриор и подумал, что он вновь, как и в прежние годы, оправдывает кудрявого мальчика. — А потом… Наверное, хотел чего-то достичь, чтобы вернуться не с позором, а с триумфом. В семье тогда было непросто. Вы ведь помните обстоятельства тех лет.

— Ах, Генриор! — граф снял очки, неловко вытер тыльной стороной ладони воспаленные глаза. — Не надо, не напоминай! — и добавил как-то беспомощно: — Что делать-то будем? А?

Генриор ответил сразу, будто давно и бесповоротно это решил:

— Граф, позвольте мне съездить в Морегрин. Журнал издается именно там. Я всё разузнаю. Постараюсь найти… Бена Ривза. Главное — выяснить, Берри это или нет. Ведь лучше знать, чем не знать. Я пытался позвонить в редакцию, но они сообщили, что не дадут сведений по телефону. Придется ехать.

— Как это — ехать? Тебе? — изумился граф. — Это очень далеко! — он припомнил, что в Морегрин собирается несостоявшийся Эллин жених и болезненно усмехнулся. — С Готцем поедешь?

— Нет, один. На поезде. С вашего позволения.

— Генриор! Если это мой сын, ехать нужно мне!

— Граф, ваш отъезд вызовет массу домыслов и сплетен, тем более, туда едет и Готц, — терпеливо проговорил Генриор. — Все решат, что поездка как-то связана с Элли. А если отправлюсь я, никто не обратит внимания. Вы позволите мне поехать на море? В отпуск.

— В отпуск? — озадаченно сказал граф. — Да, отпуск…

И тут граф понял, что не может вспомнить, когда Генриор был в отпуске, тот никогда об этом даже не заикался. Генриор давно стал незыблемым символом замка, атлантом, поддерживающим стены Розетты. Если и выбирался иногда, только по графским делам.

Впрочем, и сейчас было графское дело.

— Поезжай, Генриор, — помедлив, глухо произнес граф. — Поезжай завтра же.

— Я поручу Марте контролировать быт и повышу ей оклад. Она не слишком проворная, зато надежная женщина.

— Да, да, делай, как знаешь. Возьми денег, сколько нужно. Выясни — и возвращайся. Или возвращайтесь… Но я пока не смею надеяться.

— А я надеюсь.

Раздался стук в дверь, граф и Генриор одновременно оглянулись.

— Кто это еще?

— Я открою, граф.

Глава 31. Простой разговор

Летучие мыши, маленькие, точно шмели, с противным писком рассекали по квадратной камере с сырыми стенами. Они проникали сквозь крошечное зарешеченное оконце, и Ден, поглядывая на них, сумрачно думал: «Надоели вы, мелкие визжалки. Чего вам по пещерам-то не спится?»

Сюда его привели поздней ночью. Ни минуты не дремал: захочешь — не уснешь на ледяной каменной лежанке, покрытой рваной ветошью с кислым запахом рыбы и табака. Но он бы и на пуховой перине не смог сомкнуть глаз: мысли в голове склеивались, перемешивались, не давали покоя.

Ден вспоминал, как в управе три угрюмых тролля завели его в небольшое помещение без окон, втолкнули в клетку со ржавыми прутьями и щелкнули замком. А вскоре толстый стражник впустил в комнатушку мать. Какими стали ее глаза, когда она увидела сына в серой арестантской робе! С каким ужасом она глядела на эту клетку!

Вот о чем был тот сбивчивый разговор:

«— Ну как же так, сын? Ну почему же?

— Так вышло, мама. Не надо искать виноватых, нет их.

— Как же так — нет? А Ранита, поганка такая? А девчонка богатая? Да ведь они будут жить да радоваться, замуж повыходят, детей нарожают, а ты? А ты?! — мать горько заплакала.

— Да вот же я, жив и здоров. Что же плакать? — как можно спокойнее сказал Ден и даже постарался улыбнуться. — Про Раниту говорить не хочу. А Элли — она хорошая.

— Элли — та самая принцесса, что ли? Из-за которой тебя и упекли? — у женщины снова задрожал голос. — Что же ее в лес-то ночью понесло, хорошую? У нас деревенские-то девочки, если порядочные, ночью по лесам да лугам не бродят, а тут принцесса! Значит, глупая девчонка! Безмозглая да доступная!

— Нет, перестань, не надо о ней так, — мягко, но решительно оборвал Ден. — Прекрасная она девочка. Ничего у нас с ней не было, она не виновата, что законы такие.

— Выгораживаешь ты ее! — всхлипнула мать. — Защищаешь! А она, поди, на твою защиту не поднимется, если тебя к казни приговорят!

— Поднимется… — вздохнул Ден, вспомнив отчаянные глаза Элли. — Но я этого не хочу. На нее и так много свалилось, а она маленькая еще. Семнадцать сегодня исполнилось. Испортил я ей день рождения. Да что там день… Жизнь испортил.

— О ней переживаешь? О ней?! Она-то каждый год день рождения праздновать будет, а вот ты-то… будешь ли? — у матери затряслись губы. — Ты бы о себе подумал! Да о матери с сестрой, да о невесте. Как мы без тебя?

— Я думаю, — отозвался Ден и заторопился. — Вот послушай. У нас дом хороший, большой. Если со мной что случится, полдома внаем сдайте, чтобы хоть чуть-чуть денег всегда водилось. Инструменты, какие у меня есть, задешево не продавайте, они солидно стоят. Лысый Грик мне денег должен, сумма приличная, напомни, пусть отдаст. Сама на работе крепко не надрывайся, у тебя здоровье слабое, если в поварихи возьмут — иди, там полегче, чем на ферме. А Лиза пусть не ленится, учится, потом, глядишь, и дело по душе найдет. Всё лучше, чем служить в богатом доме на побегушках. Если что по хозяйству надо помочь, Сержа попросите. Он не откажет.

— Ты что это? — мать охнула, всплеснула руками. — Будто прощаешься!

— Да что ты, всё в порядке, — сказал Ден и сжал ее руку. — Я на всякий случай. Мало ли.

— А Долли? Почему про Долли ничего не говоришь? — спохватилась мать.

— Виноват я перед Долли, — недолго помолчав, ответил Ден. — Не изменял с принцессой, а все равно виноват. Она хорошая, добрая, только женой мне не станет, даже если выйду отсюда. То есть когда выйду, — поспешно поправился он.

— Да как же? Ведь она тебе наречена! Ведь она думает, что свадьба скоро!

— Глупость это, мама, — детей маленьких словом связывать… — сумрачно ответил Ден. — Скажи Долли, пусть простит, если сможет. Пусть не ждет меня, а как встретит хорошего человека — замуж выходит. Только не по выгоде, а по любви.

Мать слов подходящих не нашла, снова заплакала:

— Да какая еще любовь-то? Глупости это! Всю жизнь нам богатеи сломали!

— Ты никого не вини. Кроме меня и нет виноватых…»

Так и вернулись к тому, с чего начали. Они еще о чем-то говорили недолго, но потом появился Иголтон — и матери пришлось уйти. Бестолковый получился разговор, пустой… Только переживаний матери добавил.

Ден взял с полки, подвешенной на толстых цепях, железную кружку, глотнул воды — горьковатая, затхлая! — сел на лежанку, обхватил голову руками. Если бы вдруг выпустили сейчас, к кому бы он пошел?

И понял — к Долли! Точно к Долли.

Но только для того, чтобы произнести, наконец, то, что давно был должен сказать, объясниться, как бы ни было это тяжело. Расставить все точки. Пожелать счастья. Ну почему он не сделал этого раньше?!

Какого черта тянул время, столько лет мучил хорошую, добрую девчонку? Если бы не он, Долли, такая славная, хозяйственная, домашняя, наверняка давно бы вышла замуж. И сейчас бы кормила грудью младенца или пекла бы для мужа пироги, а не лила слезы о том, кто этого совершенно недостоин.

А Элли? Маленькая принцесса тоже до сих пор, наверное, плачет… Элли.

Перед глазами встала она — хрупкая, тоненькая, бледная, в длинном плаще, накинутом поверх дорогого платья… Отважная девочка! Не побоялась при народе взять его за руку в богатом зале, куда он явился по собственной глупости. Не испугалась прийти в управу среди ночи. Чудесная, светлая, добрая. Любимая. Думаешь об Элли — и в сердце начинают стучать тысячи молоточков, нежно звенят гитарные струны. «Я сочиню для нее лучшую мелодию, — подумал Ден. — Если, конечно, останусь жив».

Думать об Элли было больно, а не думать — невозможно. Мысли о ней перечеркивали все остальные переживания, даже страх маячащей где-то рядом смерти. Он понимал, что приговор, скорее всего, неизбежен, но смерть казалась чем-то далеким, невозможным, призрачным. А Элли была прекрасной реальностью и вместе с тем — яркой сказкой, на короткое время раскрасившей его серую обыденную жизнь.

Он вспоминал аромат ее пушистых светлых волос — они пахли лесной малиной; легкий румянец щек, яркие голубые глаза, в которых отражался весь мир… Ден опустил ресницы и представил Элли сказочно красивой невестой в снежном кружевном облаке. Он крепко обнимает это облако, кружит его, кружит и…

И он открыл глаза. Сырая камера. Каменный выступ вместо стола. В углу кособокая бочка с водой. Пищат летучие мыши.

Не к месту вспомнился серебристый единорог, явившийся в лесу среди ночи. «Эх ты, красавчик… — ласково упрекнул его Ден. — А еще говорят, что ты — к свадьбе…»

И вдруг легче стало на сердце. Ведь действительно — приходил единорог, а это, говорят, верная счастливая примета. Вдруг еще повезет? Кто знает?

Дверь в камеру распахнулась, шагнул низенький тролль в желтой вязаной шапке, натянутой меж острых треугольных ушей. Молча шлепнул о каменный выступ, служивший столом, жестяной плашкой с серым неаппетитным варевом, кинул рядом деревянную ложку:

— Завтракай, арестант Дин.

— Спасибо, — кивнул Ден, но к еде не притронулся. Не удержался, спросил:

— Ничего там про меня не слышно? Долго тут просижу?

— Недолго, — обнадежил тролль. — Смертники дня три сидят, а потом того-этого. Кто долго-то будет кормить за казенный счет? — и добавил успокаивающе: — Не бойся, это быстро, палач свое дело знает.

Глава 32. На вас вся надежда

К входу, похожему на увитую розами арку, подбежал, тяжело дыша и топая увесистыми лапами, трехголовый Рик. Хрипло, гулко залаял.

Генриор крепко взял цербера за ошейник, отодвинул его. Рывком открыл дверь и увидел бедно одетую женщину в темном, по-старушечьи повязанном платке. Немолодая, довольно плотная, она выглядела такой измученной, что, казалось, сейчас с грохотом рухнет на блестящий паркет. Но не упала — оперлась о косяк, окинула графа и Генриора уставшим взглядом. На Рика глянула равнодушно, без испуга. Генриор сразу узнал ее, хотя видел всего однажды и то кое-как: в потемках и под дождем.

Граф был в растерянности. Он смотрел на незваную гостью с нарастающей тревогой, предчувствуя новые неприятности. Генриор, тяжело вздохнув, осадил рычащего Рика. Молча подошел, придвинул женщине стул. Та глянула на стул с опаской — дорогой-то какой, бархатный! — но все-таки опустилась на краешек, робко поздоровалась.

— Здравствуйте, — холодно сказал Генриор и обернулся к графу, коротко объяснил: — Это мать Дена. Того парня, из-за которого всё и началось.

— Ну, нет… — возразила вдруг гостья тихо, но непреклонно. — Не с него это. Он хороший человек, — и тут же спохватилась, охнула: — Но я его не выгораживаю, не подумайте! Дурак он, что с вашей девочкой судачил, разве можно? Но разве за разговоры на всю жизнь в тюрьму сажают?

— Сажают, раз закон такой есть, — развел руками Генриор и с беспокойством посмотрел на графа. Но тот уже справился с собой, только нервно сжал руки.

— Так ведь ему голову отрубить могут! — женщина, видно, хотела расплакаться, но сдержалась, прикусила губу, поправила платок. Потом проговорила тихо: — Вот вы говорите, закон. А ведь он людьми писан. Так что же за закон такой, когда у матери с сестрой кормильца отнимают? Мы тоже работаем, конечно. Стараемся. Но сестра мала еще, осень скоро, учиться будет. Я ведь детей грамотными стараюсь растить, толковыми. А сама, как надорвалась на ферме, плохой работницей стала. Делаю уж, что могу…

Она замолчала — и граф с Генриором тоже угрюмо молчали. Наконец женщина заговорила снова, с горячностью, и в каждом слове сквозила боль:

— Всеми правдами-неправдами узнала, из какого поместья та девочка, которая с моим сыном гуляла. Не от Дена узнала, нет! Тролль проболтался. Думала, приду, на колени упаду, молить буду, чтобы спасли моего сына! А не могу, ни перед кем в ногах не валялась. Сын-то у меня хороший. Он всё на себя берет, всё признаёт!

— Что же именно он признаёт? — раздельно спросил вновь побледневший граф.

— Ну, что? Гуляли они ночью, это было. На лодке катались — тоже было. А того… ну, того… от чего дети бывают, — нет! Не было такого у них. Так и сын говорит, и друг его говорит. И девочка ваша тоже. Так что же не верить?

— А Ранита? — подал голос Генриор. Он стоял, опершись об узкую колонну, и непонятно было, о чем думает.

— Я разве с этой подлюкой толковать буду? — она помолчала, а потом, будто собравшись с духом, проговорила с надрывом: — Помогли бы вы парню моему, господа! Ну пусть, коли так уж надо, месяц в тюрьме побудет или год даже… Но двадцать лет, что вы! Ему самому-то чуть за двадцать, много ли ума по молодости? А если на плаху — да за что?! Он девочку вашу ведь не тронул! А его — в клетку, как дикого зверя… Я шла сюда, думала: всё, что попросите, отдам. Даже дом продам ради сына! А теперь вижу — что вам мой дом? У вас один вон тот шкаф стоит, наверно, дороже, чем мой дом… Ох, не о том я опять! Хотите, я работать на вас буду? И дочь заставлю? Мы бесплатно, мы за так… Мыть будем, стирать, варить, всё, что надо, сделаем. Я до смерти своей честно служить буду! Только помогите, помогите же парню…

— Нет, работниц нам не нужно! — твердо сказал Генриор. Конечно, горничная как раз-таки требовалась, но другая — простая, бесхитростная, а главное — беспроблемная. Эта женщина, похожая на надломленное дерево, никак не подходила.

— Ну, а что делать-то? — с горькой тоской вскинула руки женщина. — Одна ведь на вас надежда! Если вы бумагу напишете, что так и так, на Дениса Дина не в обиде, то ведь, наверное, выпустят его!

— Нет, — глухо отозвался Генриор. — От бумаги не выпустят. Да и почему вы думаете, что не в обиде? У графской семьи вся жизнь перевернулась.

— А кто из вас граф-то будет? — спросила вдруг женщина, нервно переводя взгляд от одного мужчины к другому.

— Я буду… — сумрачно отозвался граф, поднимая глаза.

— Так мне… Мне, наверное, при графе и сидеть-то не полагается, я порядков не знаю! — спохватилась незваная гостья, торопливо поднимаясь, но граф поспешно сделал движение рукой:

— Сидите, сидите!

— Помогите сыну моему, прошу вас! — с надрывом взмолилась женщина. Видно было, что она гордая, сильная, но сердце разорвано в клочья. — У вас ведь тоже дети! Виноват он, да! Виноват, что влез не в свое дело, заговорил с вашей девочкой, подружился… Но ведь не обидел он ее! Не опозорил! За что ему такое? — она не сдержалась, тихо заплакала, принялась утирать глаза кончиками черного платка.

— И всё-таки опозорил, — негромко возразил граф, разглядывая цветочные узоры на сверкающей столешнице. — В нашем сообществе Элли теперь персона нон грата. Понимаете, о чем я говорю?

Та торопливо кивнула:

— Ну, не хотел он для нее беды! Он даже там, в тюрьме, все о вашей девочке переживает. Не о себе, не о жизни молодой загубленной — всё о ней! Мол, принес горе принцессе…

Все надолго замолчали. Женщина мучительно пыталась подавить всхлипывания. Генриор налил из изящного графина, поблескивавшего на камине, воду, подал ей хрустальный бокал. На дорогой бокал женщина посмотрела с недоверием, но осторожно взяла дрожащей рукой, сделала пару глотков, немного успокоилась.

Наконец граф проговорил:

— Я обещал Элли, что попробую разобраться в этом вопросе. Есть ли у тебя какие-то соображения, Генриор?

— Я пытался выяснить, — сумрачно сказал управляющий и нахмурился, вспомнив стены, увешанные летучие мышами, и недовольного Иголтона. Он покосился на женщину и, помедлив, решил говорить прямо: — Положение плохое. Освободить парня могут в том случае, если он женится на Элли. Да и то не факт.

— Ну уж нет! Какая еще женитьба? — вскинулся граф. — Хватило нам и прежнего жениха! Об этом речи быть не может. А еще какие варианты?

— Только совсем уж фантастические, — признался Генриор. — Например, личное распоряжение короля.

— Короля?! — женщина вскочила, едва не расплескав воду, передала бокал Генриору, прижала к груди руки. Генриор заметил, какие они красные, мозолистые, потрескавшиеся, будто у старухи. — Да, да! Я напишу… нет, я лично пойду к королю! Он не сможет отказать матери!

— Подождите! — осадил ее Генриор. — Вы разве не понимаете, что вас не только к королю — к ограде его дворца не подпустят? Это сюда вы явились без приглашения, и граф вас принял, потому что… — Генриор покосился на графа и продолжил: — Потому что сердце у него доброе. А к королю запросто не явишься. Да и где он? То ли в столице, то ли в приморской резиденции, то ли где-то еще. Слышали, наверное, что после смерти короля-отца молодой монарх всегда в разъездах.

— Но что делать? Я постараюсь, я его найду! А может… — в глазах несчастной женщины вспыхнула надежда. — Может, вы мне поможете, а? Вы же богатые, в замке живете! Король вам не откажет.

— Зря вы думаете, что дворяне запросто входят к Его Величеству. Вовсе нет. Король есть король, — развел руками Генриор и больше ничего не сказал. Подумал, что и так говорит слишком много. Глянул на графа. Тот молчал, о чем-то крепко задумавшись, потом, наконец, произнес:

— Я не хочу, чтобы моя дочь жила с тяжким грузом вины. Попробую обратиться к королю. Но я с Его Величеством не знаком. Примет ли он меня? Не знаю. Что из этого выйдет — тоже не знаю. Вот и всё, что я могу вам сказать, госпожа… Как вас зовут?

— Дамара. Да никакая я не госпожа, что вы!

— Госпожа Дамара, — четко проговорил граф. И встал, показывая, что разговор окончен. — Генриор, проводи гостью.

— Так, стало быть, поможете? — обернулась та, направляясь к двери.

— Если граф сказал, что попытается, значит так и будет, — уверил ее Генриор.

За Дамарой закрылась дверь, и граф схватился за голову:

— Знаешь, Генриор, когда, наконец, закончится вся эта история, я попрошу тебя купить самый дорогой коньяк, и мы с тобой разопьем его прямо в моих покоях!

— Буду рад составить вам компанию, граф. Только я ведь не употребляю алкоголь. Выпью с вами бокал яблочного сока.

— Ох, какой же ты все-таки сухарь, Генриор! Я тоже почти не пью. Но причем тут яблочный сок, если такое дело? Ладно, как знаешь. Подскажи мне, ты же умный, как пробиться к Его Величеству? Есть ли у тебя мысли? Я, в отличие от Готцов, родственником королю не прихожусь. Старого монарха видел несколько раз, а какой он, молодой король, одному небу известно. Вдруг такой же, как наш Андреас? — граф печально вздохнул. — Тогда все бессмысленно.

— Я думаю, для начала надо всё толково изложить на бумаге, — предложил Генриор. — Если письмо напишет крестьянка, оно до короля даже не дойдет. А дворянское послание он обязательно прочитает. Если пожелаете, я его составлю.

— Вот правильно! — обрадовался граф. — Давай так и сделаем. Я подпишу. Передадим сегодня же с посыльным во дворец, а там будет видно. А вот насчет твоей поездки в Морегрин и того парня… Бена Ривза…

— Что? — насторожился Генриор.

— Поехать, конечно, надо. Но давай не будем пока сообщать Эмилии. Незачем раньше времени ее беспокоить.

***

Генриор чувствовал необыкновенный подъем. Много лет назад он крепко привязался к кудрявому Берри и страстно желал, чтобы тот был жив и здоров.

Весь оставшийся день он провел в хлопотах: нужно было обучить делам кухарку Марту, оставить список распоряжений прислуге, подогнать счета, снова дать рекомендации Марте. Та, хоть и прельстилась повышенным окладом, за дела взялась неохотно: «Что вы, я без вас, Генриор, не смогу, не соображу, не сумею…» Так что пришлось еще тратить время на убеждения: справишься, мол, это все-таки хозяйство, а не диссертация о ледяных драконах.

Письмо королю тоже потребовало немало времени, но составил его Генриор хоть и лаконично, но живо, граф одобрил.

Ближе к ночи Генриор присел, посмотрел на раскрытый кожаный саквояж — и вдруг его накрыла тревога. Он вспомнил, как давно не уезжал из замка в далекое путешествие.

Что от себя-то скрывать? Страшно! Страшно поехать и разочароваться — вдруг это не Берри? Страшно бросать Розетту — тут столько дел и забот. Страшно оставлять графа — а если ему понадобится помощь? Да и просто выбираться куда-то дальше Тисса было страшно.

Но Генриор уже чувствовал, что его сердце стучит, будто башенные часы, и гудит, как двигатель грузовика. Впереди что-то новое, новое! Неужели даже в шестьдесят четыре года можно радоваться ветру перемен? Может быть, в глубине души он давно его ждал?

Он улыбнулся, аккуратно укладывая в чемодан очередную белоснежную, выглаженную до хрусткости рубашку.

Ранним утром Генриор в длинном синем плаще и черной шляпе стоял в графском саду, дыша свежим воздухом, в котором уже витал холодный и горьковатый привкус осени. Он ждал водителя, чтобы отправиться на вокзал. Спешить было некуда, и Генриор присел на скамью с красивой резной спинкой, чтобы собраться с мыслями и насладиться предвкушением будущей доброй встречи.

За забором — нарядным, с витыми украшениями в виде бутонов роз — раздался гул мотора. «Это водитель», — подумал, поднимаясь, Генриор. Он шагнул к воротам, взялся за тяжелую бронзовую ручку. И отшатнулся, не веря своим глазам.

Это был не водитель.

Это был кудрявый парень из журнала «Альбатрос».

Глава 33. Соперник для любимчика

Генриор узнал его сразу, будто и не было мучительно долгих лет и перед ним стоял не молодой красивый мужчина, а упрямый вихрастый подросток, которого он любил, словно родного сына.

Генриор прислонился к приоткрытой калитке. Неловко дернулся, когда дверь с вычурными узорами — бутонами и лепестками подалась назад. Поправил сдвинувшуюся на глаза шляпу, потер заледеневшие пальцы — по утрам уже было по-осеннему ветрено и сыро. Схватился за ворот плаща, будто не хватало воздуха. Очень тихо проговорил:

— Берри.

— Да, это я, дядя Генри. Вот, приехал… — сказал парень и, смущенно улыбнувшись, поправил ворот коричневой кожаной куртки. Будто не десять лет его не видели в родном доме, а всего-то месяц, и прибыл он, чтобы провести в отцовском замке студенческие каникулы, — так, ничего особенного.

— Берри… — снова сказал Генриор и, как был, в длинном плаще, в новых тщательно выглаженных брюках со стрелками, тихо опустился на аккуратно постриженный газон. Прижался спиной к ажурному забору и сел на росистую траву, вытянув длинные ноги в начищенных до блеска ботинках.

— Дядя Генри, тебе плохо? — в глазах парня мелькнул испуг. — Что с тобой? — он с волнением склонился над пожилым человеком.

— Нет, мне уже хорошо… — пробормотал Генриор. — Я в порядке.

Парень, не раздумывая, опустился на траву рядом с Генриором (осторожно и немного неловко, будто у него болела спина) — а тот всё смотрел и смотрел на гостя, как на привидение.

Глаза парня, серо-голубые, большие, по-особенному блеснули. Он секунду помедлил — и вдруг крепко обнял Генриора. Так они и сидели на зеленом газоне, обнявшись, а потом долго смотрели друг на друга, не могли насмотреться.

Впервые за много лет Генриор почувствовал себя счастливым.

***

Дети графа росли у Генриора на глазах — и к каждому он был привязан. Но только Берри, единственный из всех, называл его не по имени, как полагается, а по-простому — дядя Генри, и обращался на ты.

Берри был случайным ребенком — его явление на свет вызвало в Розетте оторопь, а не восхищение. Другим детям повезло больше. Милене в замке радовались, как всегда радуются первенцу (правда, графиня-мать была раздосадована — она страстно мечтала о внуке). Андреаса — драгоценного наследника! — с нетерпением ждали несколько лет. Старуха-графиня то и дело возмущалась, что строптивая невестка никак не может забеременеть заново, приглашала в замок лекарей и чародеев. Эмилия злилась, врачевателей вежливо (а иногда и не очень) отправляла восвояси, а графине напоминала, что едва не умерла в первых родах, вот и не спешит со вторыми. «Глупые отговорки! — морщилась свекровь. — Семейству Розель нужен продолжатель рода! Раз уж ты завлекла чем-то моего сына, так уж постарайся».

Когда родился Андреас, в замке разве что фанфары не гремели. Сын! Наследник Розетты! Счастье! Да еще белокурый ангелок — точь-в-точь его отец в младенчестве. «Ну, теперь ты свою задачу выполнила!» — одобрительно заявила графиня-мать, потрепав Эмилию по плечу. Та сердито дернулась, но свекровь великодушно этого не заметила.

Но прошло всего полтора года и на свет явился Бенджамин — тощий, крикливый, лопоухий, темноволосый. Генриор слышал от Эмилии, что графиня-мать, бросив взгляд на младенца, презрительно заявила: «Что это такое?! Ни у кого из нас такой черноты нет!» — и брезгливо отодвинулась от колыбели. Когда первые волосы Берри состригли, выросли другие — мягкие, вьющиеся, русые, как у Эмилии и Милены. Но первое впечатление: «Чернявый, как чертик! Лопоухий, как тролль! Нет, не наш!» сохранилось у старухи навсегда. Графиня-мать берегла, лелеяла это чувство — было чем уколоть нелюбимую невестку.

Младенец был не слишком здоров, не слишком красив — с тонкими руками и ногами, большой головой, да еще с вечно воспаленными красными щеками — они постоянно цвели от детской кожной болезни.

«Надо же, какой страшненький! Нет, этот, что и говори, не удался, — повторяла старуха-графиня, издали поглядывая на ребенка сквозь золотое пенсне. Присутствие Эмилии ее совершенно не смущало. — Тролль, как есть — тролль! То ли дело Андреас — наша гордость, наш наследник, наш красавчик!» — и звонко чмокала макушку внука-ангелочка. Эмилия, сощурившись от негодования, брала на руки Берри и уходила в другую комнату, стараясь не слишком крепко хлопать дверью.

Старая графиня воспринимала Берри как соперника для своего любимчика: сначала он пытается перетянуть родительское внимание, а когда подрастет, чего доброго, замахнется и на Розетту!

Когда спустя годы в замке родилась Элли, графиня-мать оказалась куда более благосклонной, и не только оттого, что девочка была белокурой и голубоглазой — вся в отца. Она посоветовалась с добрым десятком правоведов и убедилась, что замок, даже если мир перевернется, достанется именно ее солнцу — Андреасу. Старшего внука она любила до дрожи, позволяла ему абсолютно всё, не замечая, что тот растет избалованным, нахальным и грубым.

Граф в то время еще занимался предприятиями и был вечно занят (или делал вид, что занят), Эмилия разрывалась между детьми (несмотря на нянек, все трое требовали внимания), придирками свекрови и отчаянным желанием проявить себя не только в материнстве. Она заочно училась в университете и, когда появлялось время, с головой погружалась в любимую химию, которая позволяла отвлечься от повседневных тревог.

Когда родился Берри, Эмилия каждый день ходила с красными глазами. От обиды на свекровь, на мужа (он хоть и не выговаривал ей, но все же смотрел на Берри отстраненно), от усталости (два малыша, да еще Милена — девочка поступила в школу и с ней нужно было основательно заниматься) молодая женщина чувствовала себя опустошенной и вымотанной. К тому же пропало молоко, и Генриор ездил в Тисс за молочными смесями.

Никто и не удивился, что колыбель Берри со временем перекочевала в холостяцкую комнатушку Генриора, — сначала на день-другой, потом на неделю, да так там и осталась. Просто он, глядя на измученные глаза Эмилии и на бестолковых, то и дело меняющихся нянек, решил, что сам сможет вставать ночью и кормить молочной смесью беспокойного младенца. Никто не возразил. А когда Берри подрос, принялся ходить за Генриором, как хвостик, — куда управляющий, туда и крошечный кудрявый мальчик.

Всё они делали вместе: наводили порядок в замке, высаживали с садовником розы, ездили по делам в Тисс и даже на взморье. С легкой руки Генриора все стали называть мальчика не Бен, не Бенджамин, а Берри — «ягодка». Сначала — из-за красных воспаленных щек, а потом уже по привычке.

Никого не тревожило, что Берри доставлял Генриору немало хлопот. У того и без малыша хватало дел — все и не перечислишь, семья большая, а он отвечал за каждую мелочь в доме. А Берри и вовсе не давал покоя. Когда он был маленьким, лез в каждую щель, что-то опрокидывал, что-то вытаскивал, что-то разбивал, где-то застревал — такой был любопытный. А когда подрос, вечно ввязывался в какие-то истории: то приходил домой мокрый с ног до головы — провалился под лед Хрустального озера, то превращал в груду металла новенький блестящий велосипед, то ухитрялся треснуть какого-нибудь дворянского сыночка, и Генриору приходилось униженно оправдываться перед сановными соседями.

Каждый раз Генриор, усталый, раздраженный, жестко выговаривал Берри, иногда наказывал, запирая в дальней комнате замка, но руку, конечно, не поднимал — и не потому, что это был графский отпрыск. Он очень привязался к кудрявому мальчишке — ему казалось, что Берри похож на его погибшего сына Виктора, — и видел в нем то, чего не замечали другие: щедрость, любознательность и доброе сердце. Если Берри ударил юного барона, то только потому, что тот обижал девочку-служанку. Разбил дорогой велосипед — дал поездить деревенской ребятне («Ну им же тоже хочется покататься, а у них нет такого!» «Что ж, теперь и у тебя не будет», — флегматично отвечал Генриор). Полез на тонкий лед, вымок и едва не погиб — так вытаскивал щенка, надо же было его спасти?! Щенков и котят Берри спасал с завидной регулярностью, и Генриор, ворча и бранясь, помогал их пристраивать. Оставлять в замке было запрещено — графиня-мать животных не выносила. Только цербера Рика, тоже спасенного Берри, милостиво позволила оставить, да и то лишь потому, что церберы — это модно, престижно, по-дворянски.

Годы спустя Генриор казнил себя за то, что лишнего позволял мальчику. Может быть, нужно было быть более суровым? Или, наоборот, стоило чаще проявлять мягкость и сердечность?.. Кто мог ответить?

…А еще Берри бредил морем, был одержим им с первой поездки. Он рисовал море, подбирал песни под гитару — про море, собирал марки с изображением моря и говорил, что жить будет, когда вырастет, только возле моря. Берри при помощи Генриора с удовольствием мастерил модели шхун и фрегатов. И плавал великолепно — как дельфин. «Ну, точно — бродяга, как дедушка…» — вздыхала Эмилия, вспоминая о своем отце — географе и путешественнике, погибшем много лет назад в Северных горах.

Берри был так привязан к Генриору, что Андреас однажды назвал его «лакейским любимчиком», за что тут же поплатился — получил от брата крепкую оплеуху. Андреас, схватившись за покрасневшее ухо, громко разревелся, Берри наказали, хотя даже граф сказал, что за такие слова наказать следовало бы Андреаса. Но разве графиня-мать позволит обижать белокурого внука? Мальчикам было лет по десять-одиннадцать, но братья не дружили, не играли вместе, а если и оказывались рядом, только ссорились — шумно и бестолково.

Когда Берри подрос, начал отдаляться от Генриора. Друзья, книги, спорт стали важнее бесед с дядей Генри. Генриор понимал, что это неизбежно, — парень взрослел. Теперь он часто смотрел на Берри издалека — как тот играет с крошечной Элли, как исступленно подтягивается на турнике и поднимает гири, как читает старинные книги, не замечая ничего вокруг.

Так бы всё и шло — просто и обыденно. Но вдруг графиня-мать, у которой к старости стало совсем нехорошо с головой, опять завела подзабытую волынку о том, что Берри — не её внук, и всё чаще повторяла, не стесняясь даже прислуги, что Эмилия родила кучерявого мальчишку неизвестно от кого. Может, от князя Ардена — у того вьющиеся волосы. Или от барона Вернелли — у того, как у Берри, тоже только морские путешествия на уме. А может, даже от Генриора. А что это Эмилия пьет с ним кофе?! О чем это они болтают?! Друзья? Да какая может быть дружба между молодой графиней и дворецким, привлекательным еще мужчиной средних лет? Не смешите!

Услыхав это, Генриор единственный раз в жизни вышел из себя, собрал вещи и едва не покинул замок — и непременно уехал бы, если б граф не убедил его, что не верит ни единому слову матери, и не упросил остаться.

А Берри было уже пятнадцать — он всё видел, всё слышал и всё понимал, и мрачнел с каждым днем всё больше, как облако, которое наливается темной дождевой водой.

Глава 34. По-другому я не могу

Генриор помнил, что в те годы Берри потерял детскую кипучую живость, стерлась с губ лихая улыбка. Он вырос, вытянулся, но стал незаметным, замкнутым. Не ввязывался больше в ссоры и драки, подолгу молчал, ни с кем не обсуждал то, что его тревожит, даже с Генриором. Родители — те, пожалуй, были даже рады, что непослушный сын вдруг успокоился, перестал бродить по окрестностям, болтаться с деревенскими мальчишками. Только по-прежнему подтягивался на турнике, поднимал гантели да всё рисовал в блокнотах старинные парусники.

Берри взялся за учебу — начал с маниакальным упорством изучать иностранные языки и иногда бродил по замку, тихо повторяя незнакомые слова и запутанные фразы. Генриор, глядя на угрюмого паренька, скрывающего от всех, что творится в его душе, тревожился, но отгонял нехорошие мысли.

В ту пору пришлось задуматься о продолжении образования. В Лесном имелся лицей, но обучали там только восемь лет, потом родители определяли детей в другие заведения. Андреаса и Берри было решено отдать в разные школы — парни с годами так и не подружились.

Отец с матерью записали Берри в старинный мужской лицей-пансион «Северитас», считавшийся в дворянской среде очень престижным. Образование там давали достойное, солидное, правда, нравы были суровые, о чем и говорило название, означающее «строгость». Посещать воспитанников разрешалось не чаще раза в месяц, а домой отпускали всего только два раза в год.

…Потом не было дня, чтобы Генриор не вспоминал, как промозглым октябрьским днем он приехал в «Северитас». Прибыл один — граф был занят конторскими делами, Эмилия осталась с приболевшей маленькой Элли. Берри вызвали по громкой связи, тот пришел не сразу — потом угрюмо объяснил, что заставили переписывать упражнения.

Генриор увидел Берри издалека, когда он шагал по коридору, но не сразу узнал. Мрачный, бледный, в мешковатой форме мышиного цвета, тот походил на собственную тень. Буйные русые кудри больше не вились — парня остригли почти наголо. Из-под непомерно большой фуражки беззащитно торчали розовые уши. Генриор знал, что Берри стесняется оттопыренных ушей, всегдаприкрывает их вьющимися волосами. А тут — вот что. И ведь не мальчик уже, а подросток — непростой, сложный, закрытый. Зачем так его унижать?

Воспитатель, тощий, сухой, в светло-сером мундире, с желтым пористым лицом и деревянным скрипучим голосом, сообщил, что на свидание («Свидание! Как в тюрьме!» — отметил тогда Генриор) дается ровно полчаса.

Они вышли в сад, сели на зеленую крашеную скамью с неудобной прямой спинкой — было зябко, неуютно, ветрено. Генриор поставил на скамейку увесистый картонный пакет с шоколадом и фруктами.

— Ну, как ты здесь? — неловко спросил Генриор, запахивая пальто и с тревогой глядя на мальчика. Он хотел было снять с себя теплый шарф и накинуть на тонкую неприкрытую шею Берри — и отчего-то не решился. Достал из шуршащего пакета самое красивое красное яблоко, тщательно вытер его салфеткой, протянул подростку.

— Я здесь нормально, — пожал плечами Берри. Желтый ажурный лист плавно опустился на форменную куртку, Берри равнодушно его смахнул.

— Не обижают тебя?

— Кто? Лицеисты? Нет. Попробовали бы обидеть, — Берри с хрустом откусил яблоко.

— Друзья появились?

— Нет. Зачем они мне? Мои друзья остались в Ключах.

— Сельчане…

— Да, ну и что?! — с вызовом сказал Берри, крепко сжав яблоко в кулаке. Он как будто специально хотел позлить Генриора. — Зато они нормальные парни, а не эти одинаковые пешки.

Генриор сделал вид, что не заметил выпада, спокойно спросил:

— А учителя как?

— Учителя как учителя… — Берри подумал, решил поделиться: — Вчера вот получил за то, что не поздоровался с директором. А я просто его не заметил.

— Как — получил? — нахмурился Генриор.

— Обыкновенно — тростью по ладоням. Здесь все получают. Интересно, отец знал, что за правила в этом лицее, когда меня сюда отправлял? Знал, наверное.

— Граф определил тебя сюда, так как отзывы о «Северитасе» в дворянской среде очень хорошие. После него лицеисты без экзаменов переходят в элитный университет и получают достойную профессию, — проговорил Генриор, ненавидя себя за сухие казенные фразы. Но ведь что-то надо было говорить!

— Чтобы дать достойную профессию, обязательно бить палкой по рукам? — прищурился Берри.

— Конечно, нет. Мне казалось, таким образом уже нигде не воспитывают. Я и не думал, что здесь так.

— Да. Здесь так, — коротко отозвался Берри.

Они замолчали, глядя на красивые, не облетевшие еще деревья. Берри снова пару раз хрустнул яблоком. Поводил ногами в черных ботинках по желто-коричневой листве, пошуршал, сообщил равнодушно:

— Сегодня, наверно, снова к чему-нибудь придерутся. Так и будут доставать.

— Ну почему, Берри? — Генриор попытался его обнять, но тот как бы невзначай тряхнул плечами. — Ты умный сильный парень. Сообразительный, любознательный. Учишься хорошо. Ты будешь здесь на хорошем счету.

— Дядя Генри, какой ты наивный! — горько усмехнулся Берри, пряча мокрые ресницы. — Умный, любознательный… Скажешь тоже! Здесь это никому не нужно. Просто надо делать, что велят.

Берри вздохнул и вдруг посмотрел Генриору в глаза — решился, видно, сказать, что давно хотел:

— Послушай, дядя Генри! Хочу честно предупредить тебя, а заодно и родителей. Я не буду учиться в лицее. Я уйду.

— Как — уйдешь? — Генриор обеспокоенно посмотрел на Берри. — Среди учебного года? — он хотел было добавить, что отец уже выложил за обучение круглую сумму, излишне весомую даже для дворянского бюджета, но промолчал.

— Да, — очень серьезно кивнул Берри. — Мне обязательно надо поскорее уйти. Иначе я кого-нибудь здесь убью.

— Берри!

— Просто поверь, я говорю правду. Вчера, когда меня лупили по рукам, я запросто мог выдернуть палку и сломать пополам, но сдержался. Но я только первый раз сдержался, потом не буду! В следующий раз я этой же палкой дам тому уроду по голове. Я больше никому не позволю меня унижать, как вчера. Нет. Ни за что. Я уйду… чтобы никого здесь не покалечить.

— Но куда же ты пойдешь в октябре? — тихо проговорил Генриор, и сердце его сжалось. — Сейчас тебя уже не возьмут ни в какую школу, таковы правила.

— Значит, пойду не в школу.

— Постой, но куда же?

— Найду, куда идти. В замок, кстати, тоже не вернусь, — подчеркнул он. — Я понял, что мне там нечего делать.

— Берри, зачем же ты так про Розетту? Это твой дом.

— Дом, где тебя называют незаконным? Посторонним? Приблудой? Что мне там делать, в этом вашем доме? — Берри закусил губу, отвернулся.

— Перестань, Берри, никто тебя так не называет.

— Да? А бабка? А Андреас? Даже отец. Я как-то слышал, как он сказал маме: «Мой сын или нет — это никому неизвестно!» Ну что ты, дядя Генри! Не надо, не притворяйся. Ты сам всё знаешь.

Генриор охнул, схватился за голову, проговорил с болью:

— Берри, даже если граф так сказал, то наверняка только однажды, сгоряча, в ссоре! Я точно знаю, что он так не думает. Отец любит тебя! Разве ты забыл, как ему нравится играть с тобой в шахматы, в шашки? Как он гордится твоими успехами в изучении языков? Как ты вместе с мамой и папой ездил на море? Конечно, отец не прав, что это произнес! Не знаю, что на него нашло. Андреас еще мальчишка, он глупо повторяет то, что внушает бабушка. А она… Ну, что сказать? Бог ей судья!

— Дядя Генри… — помолчав, поднял глаза Берри. — А может, я правда твой сын? Бабушка как-то раз так сказала. Ведь ты иногда называешь меня «сынок». Скажи честно, пожалуйста! — в глазах подростка мелькнула надежда.

— О небеса!.. — простонал Генриор. — Ну да, называю, ну и что? Твои родители — граф и графиня, это совершенно точно! Никогда больше не думай об этом. Твоя мать — верная и порядочная женщина. Всё остальное — мерзкие сплетни.

— А лучше бы я был твоим сыном… — вздохнул Берри. — Тогда ты забрал бы меня из этой богадельни. И мы бы уехали из замка и поселились где-нибудь вдвоем на берегу моря.

Они снова замолчали, Берри пинал сухую листву.

— Дядя Генри, дела теперь такие, — вдруг тихо проговорил Берри и Генриор вздрогнул. — Мне тут не место. В Розетте тоже не место. Нигде не место.

— Что ты говоришь! — Генриор побледнел, а Берри, спохватившись, проговорил сердито:

— Дядя Генри, ты только не подумай, я ничего с собой делать не стану, я не совсем идиот, — и, когда Генриор облегченно вздохнул (а он действительно перепугался, решив, что Берри собирается наложить на себя руки), добавил: — Я очень хочу жить. Только не так, как сейчас. Совсем по-другому!

— Берри, сынок, ты будешь жить по-другому, только подожди немного, потерпи, — быстро проговорил Генриор, крепко взяв его за руку. — Отучись здесь год — всего год, это не так много! А там будет видно. Да, порядки тут отвратительные, но знания хорошие, потом поступишь, куда пожелаешь. Ты ведь мечтаешь о море?

— Да.

— В шестнадцать лет уже можно учиться на моряка. Не в академии, конечно, а в подготовительной школе, но всё же! Берри, я поговорю с твоим отцом. Я смогу убедить его. А потом все моря будут твоими.

— А я не хочу в подготовительную! — упрямо мотнул головой Берри. — Такая же закрытая школа, такие же правила: можно лупить пацанов, можно унижать… Если и поступать, то сразу в Морскую академию, там иначе.

— Но, чтобы поступить в академию, нужно сначала окончить лицей! — воскликнул Генриор. — Значит, надо потерпеть!

— Ага, замкнутый круг, — согласился Берри. — Но я не буду терпеть. Надоело.

— А что? Что ты будешь?!

— Вот, ты уже злишься… — устало проговорил Берри.

— Я не злюсь, — остывая, сказал Генриор. — Я очень волнуюсь.

— Не надо за меня волноваться, — попросил Берри. — Даже если что-то случится, пожалуйста, не надо переживать. Я ведь не зря занимался спортом, читал, учил языки — я многое могу! Дядя Генри, ты, главное, помни: даже если мне будет очень плохо, я с собой ничего не сделаю. Потому что самоубийство — это не метод.

— Зачем ты вообще про это говоришь?! Какое еще самоубийство?! — с болью вскрикнул Генриор. Он схватил Берри за плечи, глянул в его глаза — тот не отвел взгляда, но в его зрачках светилась какая-то тайна, какой-то замысел, от которого он не собирался отступать. Генриору стало холодно и очень страшно.

— Ничего такого не будет, я обещаю, даже клянусь, — повторил Берри. — Но, если что-то случится, просто пойми, что так надо, а по-другому я не могу, — он мягко расцепил пальцы Генриора и тихо добавил: — Только ты не обижайся, пожалуйста, на меня, не надо. Я всё равно приеду к тебе, только не знаю, когда. Не скоро, наверное. Но приеду.

— Конечно, приедешь, — волнуясь, сказал Генриор, и пальцы его дрожали. — Не только ко мне, но и к маме с папой. Через два месяца начнутся каникулы. Все соберёмся в замке.

Берри хотел что-то сказать, но не успел. За спиной зашуршали листья — к ним приближался похожий на деревяшку воспитатель.

Глава 35. Как сахар в стакане чая

— Время свидания подошло к концу, — скрипуче проговорил деревянный воспитатель. Насмешливо глянул на картонный пакет с шоколадом и фруктами, который Генриор взял со скамьи и хотел было передать Берри, презрительно дернул длинным крючковатым носом: — Сударь, у нас не тюрьма и не клиника. Передачи здесь строго запрещены, — видно, опытный педагог наметанным глазом мгновенно определил, что к лицеисту Бенджамину приехал не родственник-дворянин, а кто-то другой, попроще — может быть, домашний воспитатель.

Генриор растерянно глянул на пакет, на Берри.

— Мне правда ничего не надо, здесь хорошо кормят, — сказал Берри, поднимаясь со скамейки. Огрызок яблока он повертел в руках и, подумав, сунул в карман.

— Как же неприлично! — пробубнил воспитатель. — Остатки яблока нужно было оставить в руке и донести до урны, а не пачкать чистый карман форменной куртки!

Берри вздохнул, ничего не ответил. Сумрачно глянул на воспитателя:

— Попрощаться-то можно?

— Прощайтесь, — милостиво разрешил тот. Но не отошел ни на шаг.

Генриор, положив пакет на скамью, крепко обнял Берри, прошептал ему — сердце колотилось от нехорошего предчувствия:

— Берри, сынок, слушай. Не торопись, ничего не придумывай. Я сегодня же поговорю с твоим отцом. Он любит тебя и заберет из этой школы. Да, это непросто, это против правил — но заберет. Возможно, придется доучиться до нового года — два месяца пролетят мгновенно. Но потом ты перейдешь в другую школу, где не бьют и не унижают учеников. Я обещаю.

— И зря обещаете! — проскрипел воспитатель. Он подошел совсем близко и, не стесняясь, прислушивался. — Никто не отдаст мальчика до следующего лета, раз подписан контракт. В крайнем случае, помимо уже оплаченной суммы отцу ученика придется заплатить такие колоссальные издержки, которые будут очень ощутимы даже для самого толстого дворянского кошелька!

«А ведь этот тип дворян терпеть не может! — понял вдруг Генриор, отрываясь от Берри. — Завидует по-черному деньгам, возможностям, статусу… Вот и отыгрывается на пацанах».

— Вы детей воспитываете, а не знаете, что подслушивать нехорошо! — резко заявил Генриор. Деревянный воспитатель оторопел — не ожидал такого напора. — Мои обещания — моя ответственность. Я бы и сейчас забрал Берри… Бенджамина. Но у меня нет таких прав.

— Это точно, нет. Даже у отца такого права нет, — криво ухмыльнулся Деревянный. — Захочет забрать — пусть неустойку заплатит. И если каждый будет сначала отдавать сына, а потом забирать, что это выйдет за обучение? Я, кстати, позвоню графу. Сообщу о ваших обещаниях. Интересно, знает ли он, как общается с мальчиком его представитель?

— Он знает, — уверил Генриор и крепко взял за руку подростка. — Берри, сынок, держись. Время пройдет быстро.

— Время пройдет быстро, — эхом повторил Берри. Шепотом спросил: — Рик там нормально? Погладь его за меня.

— С Риком всё хорошо, не волнуйся, — отозвался Генриор. Очень не понравились ему и голос Берри, и его отрешенный взгляд (будто мысли витали за горизонтом), и нездоровый румянец, вспыхнувший вдруг на скулах. Генриор еще раз крепко сжал его пальцы.

— Всё, пора, пора! — нетерпеливо воскликнул Деревянный и схватил Берри за плечо. Тот нервно дернулся:

— Прошу вас не трогать, я пойду сам.

— Разумеется, сам. Не на руках же я вас понесу, лицеист Бенжамин Розель! — ёрничая, скривился Деревянный. И глянул на Генриора. — Всего хорошего.

Но Генриор не ушел — так и смотрел, как Берри шагает, не оглядываясь, в сторону корпуса, серого, некрасивого, с острыми углами, похожего на разинувшую пасть акулу.

Воспитатель неожиданно остановился, обернулся. Смерил Генриора презрительным взглядом, отчетливо произнес:

— Вот что я вам скажу, сударь. Поезжайте домой и скажите там, что всё в порядке. Не сбивайте с толку вашего… хозяина? Шефа? Не знаю, как вы его называете. Его сын содержится в хороших условиях и получает качественное образование. Довольно успешно осваивает усложненную программу. Воспитывается достойно, в соответствии с правилами, которые сложились не одну сотню лет назад. Да, порядки здесь строгие. Но для юношей это полезно. Не поднимайте бурю в стакане воды. В конце концов, мальчик здесь находится всего два с половиной месяца. Он привыкнет.

— К чему он привыкнет? — дрожа от негодования, произнес Генриор. — К унижениям? К побоям?

— К методам воспитания, — холодно произнес Деревянный, нисколько не смутившись. — Все привыкают.

— Он не такой, как все! — горячо сказал Генриор, понимая, как беспомощно звучат его слова. Деревянный осклабился, показав желтые длинные зубы:

— Возможно, и не такой. В настоящее время. Наша педагогическая задача — сделать его именно таким. И мы ее выполним.

— Каким — таким? — губы Генриора дрогнули. — Примитивным? Стандартным?

— Если хотите, то да, — кивнул Деревянный. — Стандартным. Но стандарт у нас высокого качества! Он будет стандартно воспитан и стандартно образован. Молодой человек станет ровно таким, каким и должен быть достойный представитель дворянского сообщества. С определенными целями, навыками, мировоззрением. Наш лицей-пансион готовит таких выпускников уже двести восемьдесят четыре года. Вам, как не дворянину, не понять, насколько это бесценно.

— Возможно, — поправил шляпу Генриор. И сказал наугад: — Но вы, как я понимаю, тоже не дворянин.

— А это не имеет значения! — дернул крючковатым носом Деревянный — видно, его все-таки задели эти слова. — Чтобы понимать толк в породах собак, необязательно лаять.

— Точно, — вздохнул Генриор. — Лаять необязательно… — и приподнял шляпу. — Всего доброго!

Он вышел за ворота, сел в машину и завел мотор. На душе скребли кошки. Начался дождь, и Генриор подумал, что картонный пакет с шоколадом и фруктами так и остался мокнуть на зеленой крашеной скамье в лицейском саду.

Вечером Генриор с графом поговорить не успел — тот вернулся из Тисса в замок уже ночью, а наутро позвонили из лицея. Причем звонил не деревянный воспитатель, а сам директор господин Круш — и попросил пригласить графа. Голос его был странный, и у Генриора сердце упало от тяжелого предчувствия.

Граф подошел, послушал — и чуть не выронил трубку. Вешая ее на рычаг, он сбивчиво проговорил:

— Берри пропал. Его нигде нет. Директор говорит, что территория великолепно охраняется и такой случай произошел впервые. Не только в его практике, а вообще впервые. Он просит срочно приехать. Поедем, Генриор. Поедем скорее.

С этого тусклого ноябрьского дня и начался кошмар, с которым Генриор постепенно привык жить. Берри искали все — стражники, детективы, чародеи. Перевернули вверх дном лицей, опросили каждого, начиная с директора и заканчивая дворником, вызывали учеников по одному — никто ничего толкового не сообщил. Каждый говорил, что Бен держался особняком, всех сторонился. Пятнадцатилетний мальчик как в воду канул! Но и в окрестных прудах и реках его не обнаружили.

«Ну не может же подросток исчезнуть, как привидение! — говорили представители управы, хватаясь за голову: дворянский сынок пропал — виданное ли дело! — Должны быть какие-то зацепки, свидетели, лазейки!» Парня искали с удвоенным рвением, обещали сыщикам высокие награды, чины, звания, деньги — но нет. Всё было бесполезно. Граф Бенджамин Розель растворился, будто сахар в стакане чая.

Генриор, измученный от тревоги и безвестности, все проматывал в голове, как кинопленку, кадры, как Берри, ссутулившись, уходил в пасть серого, похожего на акулу, учебного корпуса. Как он ненавидел себя за бездействие, за малодушие! Ну почему он не удержал его тогда? Почему не схватил крепко за руку, не вывел за ворота, не усадил в машину? Не положено?! Плевать! Даже если бы вызвали стражников, он бы мальчика в школу не отдал — только отцу с матерью. А там пусть хоть арестовывают…

Единственное, что успокаивало Генриора, так это слова: «Самоубийства не будет. Я обещаю». Берри всегда выполнял обещания. Значит, он жив.

Генриор грыз себя каждый день, ему казалось, что можно было всё изменить — а он не смог, не смог… Он думал, что все должны его ненавидеть, но никто не сказал ему плохого слова. Только старуха графиня прозудела в сторону что-то вроде: «А что вы хотели от лакейского воспитания?», но ее сын неожиданно дал ей отпор: «Не надо так! Мы все виноваты. Скидывали ребенка со сложным характером то на Генриора, то на школу, а сами старались делать вид, что всё в порядке. Вот и итог».

У графа Мишеля и графини Эмилии и до того в отношениях было далеко не всё гладко, да еще старая хозяйка Розетты вечно подливала масла в огонь. А тут и вовсе начался тяжелый разлад, который завершился разводом.

Так прошел месяц, другой, третий, потом год и другой. Происходили разные события. Слегла, а затем и скончалась старая графиня. Росли дети.

Берри не нашелся.

Все научились жить с этой болью, примирились с ней, запрятали в дальний уголок памяти. Только в Генриоре она пылала крохотным, но негаснущим огоньком — будто кто-то всегда прикладывал к сердцу горящую спичку.

Генриор вспоминал о землетрясении в маленьком приморском городе. Он был тогда в отъезде, а вернулся не к дому — к развалинам. Он похоронил и оплакал жену Нину, а тело сына так и не нашел. Долгие годы он надеялся, что Виктора спасли, он искал его везде, где только мог. Даже когда начал работать в замке, с согласия графа выезжал на поиски. Но никаких сведений не обнаружил, пропавших без вести было много — пришлось смириться с тем, что ребенка нет.

Потеряв спустя годы другого мальчика, которого полюбил, как сына, Генриор пережил сильнейшее потрясение. Но в его смерть так и не поверил. Он каждый год выписывал журнал «Альбатрос», где печатались все приморские новости, — если прежде Генриор ждал чуда и мечтал, что там появится весть о Викторе, то теперь несмело надеялся прочесть что-то о Берри. Ведь куда он еще мог уйти, как не к морю?

И вот теперь он снова перед ним — тот сероглазый малыш с родинкой на щеке и оттопыренными ушами, которые он прячет под непослушными русыми кудряшками. Тот веселый и сообразительный Берри, с которым он разучивал песенки к детским праздникам и мастерил модели фрегатов. Тот добрый мальчишка, спасающий котят и щенков. Тот угловатый подросток, который хмурился и прятал слёзы на скамье возле школы.

Тот глупый, бессердечный и жестокий оболтус, который свел с ума всё семейство, когда словно сквозь землю провалился!

— Берри… — Генриор смотрел на него и никак наглядеться не мог. — Ты стал такой взрослый, такой красивый! И ты очень похож на отца… Пойдем к нему. Отец дома.

Глава 36. Что вы городите?

Деревня Ключи, примостившаяся у подножия шоколадных холмов, кипела и бурлила. На ферме, где мычали сытые рыжие коровы, на зерновом току, возле приземистого магазинчика с немудреным названием «Чай да сахар» — везде! — люди толкали друг друга, тревожно заглядывали в глаза.

«Эй, а про Дена-то слыхали?!» И получали ответ: «Да само собой, слыхали, все уже говорят…» «Мать-то его как жалко, вот горе какое свалилось!» «А Долли каково? Думала, по осени будет свадьба, а тут похороны грядут …»

Дена в деревне любили: парень приветливый, честный, хороший. Никакой работы не боится, попросишь о помощи — не откажет. «Вина не пьет, не скандалит, за юбками не таскается… — загибая пальцы, перечисляли женщины и тут же одергивали себя: — Вот и непонятно, как это с ним такое приключилось». «Видно, любовь…» — вздыхали те, кто помоложе. А старшие вскидывались: «Да какая еще любовь? Вляпался по глупости, теперь и не расхлебать…»

К вечеру сельчане, не сговариваясь, потянулись к квадратной утоптанной поляне, где вечерами и по выходным молодежь устраивала танцы. Но в этот раз на хлипком деревянном помосте не видно было музыкантов с мандолинами и пан-флейтами — какое уж там веселье? Кто-то вспомнил, что здесь играл на гитаре Ден.

Люди опасливо переминались с ноги на ногу, перешептывались. Невероятная новость о том, что симпатичный добродушный Ден связался с принцессой, угодил в тюрьму и вот-вот лишится головы, пронеслась по деревне, как ураган. Все нервничали и с нетерпением ждали подробностей.

Тяжело ступая по расшатанным перекладинам лестницы, опираясь на потертую трость, на помост взобрался сельский старейшина Фраст. Встал посредине, нервно подергал седую окладистую бороду. Поправил мятую зеленую шляпу, принялся четко выговаривать слова:

— Никто вас, конечно, не звал сюда, друзья дорогие. Да раз собрались, давайте уж проясним. Бумага пришла нынче из городской управы на Дениса Дина. Так что, если кто говорит: слухи, мол, это, — нет, никакие не слухи. Арестовали его, — Фраст перевел дух, снова потрепал бороду, мрачно продолжил. — Вот народ говорит: «Жалко парня!» Как не жалко? Все мы его знаем. Славный работник, золотые руки. Только теперь никто на руки смотреть не будет. Разве что на голову. Как отсекут, так народу и покажут.

Сельчане загудели, заохали. Раздался долгий протяжный вскрик, и все взгляды остановились на бледной женщине в темном платке — на Дамаре. К ней тут же кинулись две заплаканные девушки в простых длинных юбках — худенькая и пухленькая, взяли ее под руки, что-то зашептали.

— Лиза! Уведи-ка мамашу! А ты, Долли, помоги. А то прямо здесь упадет да расшибется, — велел старейшина Фраст и стукнул о помост тростью.

Народ торопливо расступился, девушки, не споря, увели несчастную женщину, которую и впрямь не держали ноги. А Фраст покачал головой и продолжил говорить, постукивая тростью. Будто хотел в молодые головы вбить простые истины.

— Пусть страшный конец Дена послужит вам уроком. Все пусть запомнят, все! Особенно парни пусть мотают на ус. Не гуляйте с богатейками. Сторонитесь дворян. Честно работайте. Детей воспитывайте, как надо. И тогда будете жить долго и помрете в старости в своей постели. А не на плахе с позором. Вот и всё.

— А что же вы его раньше времени хороните? — смело шагнула вперед дочь мельника — бойкая толстушка Лала. На руках у нее крутился белоголовый малыш, и она крепко прижимала его к пухлой груди. — Жив ведь он! Не казнили же. А вы уже хороните.

— Рад бы я что-то доброе сказать, только нечего! — с досадой проговорил старейшина. Он дернул бороду, сунулся в карман кафтана, достал свернутую пополам бумагу, потряс ею. — Вот здесь всё сказано. Суд будет быстрым и казнь тоже.

— То есть Ден виноват, ему голову долой, а змеюка Ранита будет ходить да посмеиваться? — выкрикнул звонкий голос из толпы. — В глаза бы ей посмотреть! Где она?

— Как же, придет, ждите! — презрительно усмехнулась толстушка Лала, тетешкая и потряхивая похныкивающего ребенка. — Она и прежде на сельские сходы не ходила. Скучно ей с нами, королевишне. А теперь уж тем более не явится.

Шагнула вперед высокая и сухопарая, похожая на рыбью кость, Тона — владелица обувной мастерской. Она скривила губы, туже завязала полосатый платок, одернула наглухо застегнутый жакет и просипела:

— А что — Ранита? Нечего всё сваливать на Раниту. Нашли крайнюю. Она — что, клеем Дена к принцессе прилепила? Или веревкой привязала? Нет! Сам пошел от Долли гулять, вот и нагулялся. Получил, чего искал.

— Вот-вот! Верно ты говоришь, Тона. А я так полагаю, Ден не по недомыслию закрутил с принцессой, он золота захотел да серебра! — торопливо пропищал Лысый Грик. В деревне он ничем толком не занимался, хватался то за одно дело, то за другое, вечно выпрашивал купюры да монеты, всем был должен, и сейчас в глубине души радовался, что хоть Дену, наверное, не придется долг возвращать. — Ден полагал, наверное, так: «Женюсь на богатой, в замке поселюсь. Буду на шелках спать, из хрусталя пить да на бархатном диване лежать рядышком с принцессой», — глаза Лысого Грика липко сощурились, и всем стало ясно, что именно он о таком сладко мечтает.

Площадь заволновалась, все разом заговорили, заспорили. Большинство громогласно оправдывало Дена, но нашлись и такие, кто сварливо фыркал: «Ага, от хорошей девушки отступился? Графских денежек захотел? Поделом!»

— Тихо всем! — прикрикнул старейшина Фраст и крепко стукнул тростью по щелястым половицам. — Виноват или нет — не нам решать. Нам надо урок выучить, чтобы новой беды не случилось. Детям своим расскажите, как хороший парень головы лишился. И внукам расскажите, и правнукам. И пусть никогда…

Старейшина Фраст не договорил, осекся. Бесцеремонно расталкивая односельчан, к помосту протиснулся встрепанный бледный Серж. Забыв про ступени, парень с разбегу запрыгнул наверх, выпрямился и закричал:

— Вы что, все здесь с ума, что ли, посходили? Что вы городите-то? Соображаете, что несете? Ден в тюрьме, но жив! Жив он сейчас! Понимаете? Жив! Что вы его в землю-то закапываете?

Люди опешили. Все знали, что Серж — давний друг Дена, но никто не ожидал от него такого напора. Серж считался умным, осторожным человеком, который не лез на рожон.

Но ведь Серж и сейчас не сразу выскочил, послушал, что люди говорят. И ужасно возмутился. «Страшный конец… Все пусть запомнят…» Ну уж нет!

— Не вклинивайся, наглец, когда держит слово старейшина! — Фраст наконец обрел дал речи и с размаху стукнул палкой о помост, а хотел бы, наверное, об Сержа. — Кто позволил меня перебивать? Вон отсюда!

— Да никуда я не уйду! — Серж сжал кулаки. — Надо что-то решать, а не скулить, как новорожденный цербер.

— Это ты меня назвал цербером? — на белом лице старейшины ярким пятном обозначилась борода. — Меня?! Да я тебя тоже под арест, под суд, да я тебя…

— Да причем тут вы? — отмахнулся Серж. — Раз все собрались, давайте думать, как Дену помочь!

— Ты буянишь, потому что морда в пуху! Сам ведь гулял с Деном да Ранитой, творил всякое разное, — откуда-то снизу просипела вредная «рыбья кость» Тона. — Видел, как Ден с принцессой любовь крутит, да молчал. А теперь боишься, что и тебя схватят. Вот и шумишь

— Нет, Тона, ничего я уже не боюсь! — вскинулся Серж. — Что за жизнь-то такая, если всегда бояться? — и обернулся к людям: — Поймите, ни в чем Ден не виноват! Не женился на Долли, так оно и понятно, ведь их против воли просватали. А принцесса… — он перевел дух и продолжил. — Ну, полюбил ее — так что же теперь, голову за это рубить? Что за правила такие? Что за суд? Эй, люди, вы что? Да ведь Ден почти каждому из вас помогал: кому дом строить, кого на машине подвезти… На свадьбах ваших на гитаре играл. А вы теперь стоите, как каменные столбы. Вытаскивать надо Дена! Да поскорее!

— А ты, оказывается, опасный тип! — подбоченился старейшина Фраст. Он уже взял себя в руки. — Смутьян, гляди-ка! На контроль тебя возьму, а то, может, и стражникам сообщу, что есть в нашей деревне такой баламут. Взрослый мужчина, а рассуждаешь, как мальчишка. Видно, плохо отец тебя воспитал! — Фраст пошарил глазами по толпе. Он не ожидал, что выдвинется высокий, сухощавый, темноволосый, не старый еще мужчина:

— Правильно я его воспитал! — отрывисто проговорил он. Глянул на сына, и тот благодарно кивнул. — Вот если бы он сейчас за спинами прятался да за друга своего не вступился, я бы сказал, что неправильно. Молодец, Серж.

— Слушайте, одноземцы, что же это такое творится? — на помост легко, точно юноша, вбежал Петр — жилистый мужчина лет пятидесяти, человек богатый, владелец автомастерской. Встал между старейшиной и Сержем. — Разве время сейчас ссориться, правых искать и виноватых? Вместе держаться надо! Вот, говорите, Дену голову отрубят, — он обернулся к Фрасту. — А что он — разбойник с большой дороги? Или, может, насильник? Он такой работник, что поди поищи! Если мы с вами так людьми разбрасываться будем, у нас в деревне никого не останется.

— Останется! — выкрикнул Фраст. — Только правила соблюдать надо!

— Да! А чуть оступишься — голову с плеч! — горячо выкрикнул кто-то. — Так разве жить можно?

— Конечно, нет! — раздался звонкий девичий голос, и все увидели, что это вернулась сестра Дена — пятнадцатилетняя Лиза, веснушчатая и живая. Она белкой вскочила наверх, шагнула к самому краешку. Говорила волнуясь, но без слёз, — видно, зажглась в ней искорка надежды. — И так нам ничего нельзя: ни учиться, ни лечиться, ни уезжать далеко! А тут брата ни за что в клетку — и на казнь. Несправедливо!

— «Не уезжать далеко…» — пискляво передразнил девочку Лысый Грик. — Ты не о брате думаешь, а о гулянках да поездках.

Но его голос потонул во всеобщих одобрительных выкриках:

— Девчонка правильно говорит!

— Ничего нам нельзя! Всё запрещено! А мы разве не люди?

— Дена надо вытаскивать да всю тюрьму к чертям разломать! Сколько можно трястись, как кролики?

— Письмо, письмо надо королю написать! И чтобы все подписали! И из других деревень народ пусть подпишет! Король молодой, а вдруг понятливый?

Стучал палкой и что-то визгливо возражал старейшина Фраст, но его никто не слушал.

— Письмо — хорошо, но до короля оно не дойдет. Самим отвезти надо и добиться, чтобы во дворец пустили! — разгоряченно решил Серж. — Пока надо малым числом поехать, а если уж если не примет король, тогда прямо всей толпой идти в столицу!

— Арестуют вас, «малое число», будете знать! — проскрипела «рыбья кость» Тона. — Король с вами церемониться не будет. Не только у Дена голова полетит! Все в железной клетке окажетесь, а кое-кто… — она вперила взгляд в Сержа. — На том свете!

— Там видно будет, — отозвался Серж.

— Ладно, довольно, — солидно сказал владелец автомастерской Петр. — У меня на ходу грузовичок, на нем в столицу и отправимся. Серж, собирай молодежь. Кто хочет прокатиться?

Желающих оказалось куда больше, чем могла вместить машина. Пришлось выбирать тут же, на месте.

— И я поеду, это мой брат! — горячилась Лиза.

— И я тоже поеду, — шагнула из толпы тихая скромница Долли.

Глава 37. Вы будете рады

Генриор не покривил душой, когда сказал, что Берри стал похож на отца. Он действительно теперь напоминал графа — то ли рисунком скул, то ли прищуром светлых глаз, то ли разлетом бровей. Только граф был пожилой, грузный, утомленный, а Берри — молодой, свежий, улыбчивый. Черты его лица определились, стали выразительными, и Генриор подумал, что у этого кудрявого красавца, да еще смелого моряка, наверняка нет отбоя от девушек.

Правда, и в улыбке парня, и в его серых глазах, обрамленных пушистыми черными ресницами, пряталась капелька печали — Генриор сразу ее заметил.

— К отцу? Пойдем! — сразу же согласился Берри. — Мне многое нужно рассказать.

— Расскажешь, конечно, расскажешь! — торопливо согласился Генриор. Не удержался, сварливо добавил. — Хочется же знать, где ты болтался всё это время!

Берри рассмеялся — блеснули крупные ровные зубы. Осторожно встал с травы («будто болит спина», — встревоженно отметил Генриор), подал руку Генриору, помогая подняться, и тот с благодарностью сжал его пальцы. Посмотрел на весело порхающих по саду ярко-синих мотыльков.

— Знаешь, дядя Генри, когда ты сказал про то, что я где-то болтался, я почувствовал себя так, будто мне снова одиннадцать лет, — весело проговорил Берри. — Кажется, что я без спроса убежал к деревенским мальчишкам, где-то носился с ними с утра до ночи, купался в озере и теперь боюсь идти домой — знаю, что справедливо получу от тебя по шее.

— Да ладно, не таким уж я был грозным, — смущенно пробормотал Генриор.

— Ну, как сказать. Ты, конечно, подзатыльники не раздавал, но мог та-ак посмотреть…

— Вот так? — проговорил Генриор и сурово сдвинул брови. — Или вот так? — он вывернул губы и состроил такую уморительную гримасу, что оба покатились от хохота.

— Дядя Генри, да ты совсем не изменился! — воскликнул Берри, отсмеявшись. — Как же я рад! Ты просто не представляешь, как я рад тебя видеть!

— Нет, это ты не представляешь! — возразил Генриор, чувствуя, как от смеха (а может, и не только от смеха) мучительно накипают горячие слезы. Он уже не мог сдерживаться — достал из кармана белоснежный платок и то и дело прикладывал его к глазам.

— Эй, дядя Генри, не плачь, что ты! — Берри остановился. — Не плачь, а то я тоже заплачу, а мне не нужно расклеиваться.

— Тушь с ресниц потечет? Вон они какие пушистые стали… — всхлипнув, проговорил Генриор, и Берри снова засмеялся.

— Дядя Генри, я только теперь понял, как ужасно соскучился! По тебе, по шуткам твоим, по взгляду. По родителям, по сестрам. Даже по Розетте.

— А что ж тогда ты не приезжал раньше? Не писал? Почему не давал знать о себе? — обиженно, как ребенок, спросил Генриор, поспешно пряча платок в карман. Они, словно сговорившись, замерли возле массивной двери, украшенной блестящим фамильным гербом с роскошной розой.

— Я не мог, — уже без улыбки произнес Берри и взялся за ручку в виде пышногривого льва. — Ну, пойдем?

Они шагнули в просторный холл, и грозный Рик, собравшийся было залиться горячим лаем, завилял хвостом, по-щенячьи радостно взвизгнул, подбежал и ткнулся в колени Берри всеми тремя головами. Узнал! Берри счастливо рассмеялся, присел на корточки, принялся гладить, трепать, обнимать домашнего цербера и даже поочередно целовать во все три макушки.

Генриор расстегнул плащ, растроганно полюбовался на то, как большой Рик тремя языками пытается лизнуть Берри в нос, тихо проговорил:

— Берри, сынок, постой. Давай я сам схожу к отцу, хорошо? Приглашу его. Да ты ведь и не знаешь, как мы тут живем! — спохватился Генриор. — Не слышал даже, что твоя мама давно уехала из Розетты.

— Да нет, я многое знаю, читал «Дворянский вестник» и в целом интересовался, — проговорил Берри. — Очень жаль, что они разошлись. — И, поймав обеспокоенный взгляд Генриора, добавил: — Дядя Генри, я посижу вот здесь, за столиком, подожду.

— Да-да, посиди минутку… — согласился Генриор. Он вдруг понял, как страшно ему оставлять Берри — в сердце змеёй заполз холодный ужас. А вдруг он вернется с графом — а мальчик… ну ладно, молодой мужчина!.. опять исчезнет? Вдруг выяснится, что эта чудесная встреча то ли привиделась, то ли приснилась? Как потом жить?

— Дядя Генри, ты не беспокойся, я никуда не денусь! — ободрительно улыбнулся Берри, устраиваясь на кожаном диванчике. Будто мысли Генриора прочитал. Оглядевшись, удивленно проговорил. — Так странно! Всё по-прежнему: и диван, и кресло, и столик, и напольные часы, и книги в шкафу. Словно не было десяти лет. Та же Розетта — и всё-таки другая.

— Мы все изменились… — развел руками Генриор, положив на стол ненужную теперь дорожную шляпу. — Подожди меня, я сейчас.

Генриор торопливо, почти бегом, поднялся по витой лестнице, поспешил в покои графа. Возле двери замер, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Наконец, сглотнув ком в горле и еще раз вытерев глаза, решительно постучал.

— Кто там? — раздался недовольный пожилой голос. — Кофе можно подавать через полчаса.

— Это я, граф. Разрешите?

— Генриор? — голос стал удивленным. — Конечно, входи.

Граф, накинув уютный бордовый халат с кистями, сидел в мягком кресле под высоким торшером и листал толстую книгу в кожаном переплете. Увидев Генриора, он с недоумением кивнул.

— Доброе утро! — сказал Генриор. — Наконец-то оно действительно доброе!

— Доброе-доброе… — настороженно проговорил граф. — А почему ты еще в замке? Ты собирался уехать на рассвете.

— Обстоятельства изменились. Я пришел с хорошей новостью.

— Знаешь, в последнее время я не радуюсь никаким новостям, — недовольно заметил граф. — Так хочется тишины и покоя!

— Но этому известию вы всё-таки будете рады! — Генриор едва сдерживался, руки его дрожали. — В холле вас ждет человек, которого вы непременно хотели бы увидеть.

— Да? — граф аккуратно положил книгу на подлокотник кресла. Тихо проговорил: — Эмилия?

Генриор отрицательно качнул головой.

— Ну, тогда я не знаю… — разочарованно развел руками граф. — В любое время дня и ночи я рад только своим детям и… да, Эмилии. Что уж скрывать от тебя.

— Разрешите пригласить этого человека сюда?

— Послушай, Генриор, в последнее время все в Розетте сошли с ума. Даже ты меня пугаешь! — граф нахмурился и поднялся из кресла, взял книгу и хлопнул ею слегка о прикроватный столик. — Разумеется, не нужно никого сюда приглашать! Кто бы там ни был, мне надо одеться, причесаться, привести себя в порядок, даже если это какой-нибудь давний студенческий друг. Я сам спущусь в холл.

— Вот ваш сюртук, вот щетка для волос… Я вам помогу собраться. Граф, ну не медлите, поспешите же, пожалуйста!

— Постой, Генриор, а ты часом не пьян? — граф с подозрением глянул на него, шагнул поближе и обеспокоенно заглянул в светящееся лицо. — Может, ты хлебнул коньяка на дорожку? У тебя щеки порозовели и глаза блестят!

— Граф, я не пью, вы же знаете.

— Да, но ведешь ты себя… хм… неадекватно. Что это за суета? Зачем ты меня торопишь? Я не помню случая, чтобы ты меня торопил. И почему ничего не объясняешь?

— Вы сейчас сами всё поймете.

— Ох, Генриор, не люблю я сюрпризов, — проворчал граф, натягивая бордовый сюртук и приглаживая прическу перед большим овальным зеркалом. Он обернулся, вновь окинул Генриора с ног до головы внимательным взглядом и неодобрительно покачал головой. Никогда ему не приходилось видеть управляющего таким взволнованным! Графу показалось, что еще минута — и Генриор вцепится в рукав его сюртука и насильно потянет к выходу. Или начнет подталкивать в спину.

— С тобой точно всё хорошо? — обеспокоенно проговорил граф, положив на полочку блестящую щетку для волос. — Что-то я волнуюсь.

— Да-да, все в порядке! — нетерпеливо проговорил Генриор. — Пойдемте.

Граф, наконец, вышел из комнаты, Генриор, прикрыв за ним дверь, поспешил к лестнице. Графу на миг подумалось, что старый дворецкий сейчас поскачет по ступенькам вприпрыжку, точно свихнувшийся кролик. «Не замок, а сумасшедший дом…» — хмуро пробормотал озадаченный граф, не спеша двинувшись за Генриором.

Генриор по-мальчишески перегнулся через перила, увидел знакомые буйные русые кудри — Берри сидел там же, за столиком, и, как ни в чем не бывало, перелистывал журналы. Вот только тогда у него камень с души упал.

Сбегая по лестнице, будто юноша, Генриор радовался, что Берри не исчез, что он не видение, не сон — а самый настоящий, живой и невредимый красавец-мужчина, моряк, дорогой его сердцу мальчик.

Заслышав шаги, Берри поднялся, выпрямился. Увидев Генриора и отца, который медленно спускался по ступеням, улыбнулся немного виновато и развел руками — мол, вот он я.

— Ну?! Узнаёте, граф?! — воскликнул Генриор, положив руку на плечо Берри.

Белый, как молоко, граф вцепился в отполированные перила лестницы. Потом осторожно шагнул с последней ступеньки, глядя во все глаза на молодого человека. Губы его дрожали.

— Берри? — неуверенно проговорил он.

— Да-да! — подтвердил Генриор. И не удержался, воскликнул: — Ну, что же вы стоите? Здоровайтесь!

Отец неуверенно протянул Берри руки — и тот, ни секунды не раздумывая, крепко его обнял.

Глава 38. Только не волнуйтесь

Генриор посмотрел на отца и сына, выдохнул с облегчением, коснулся платком глаз и быстро его спрятал. В глубине души он тревожился, что в Берри тлеют старые обиды и он будет вести себя с отцом подчеркнуто вежливо, как случалось в подростковые годы. А граф почувствует себя скованно и неловко. Но обиды растаяли, всех переполняла радость: встретились, наконец-то, родные люди!

Вскоре они втроем пили кофе с пышной сливочной шапкой в маленькой голубой гостиной. Генриор впервые в жизни сел завтракать с графом — прежде он вежливо и непреклонно держал дистанцию. Но в это утро ни граф, ни тем более Берри и мысли не допускали, что Генриор может уйти.

Пышнобокая Марта, которая в то утро сама накрывала на стол, с удивлением и любопытством поглядывала на оживленного Генриора, который (вот так дела!) никуда не уехал, уселся рядом с графом, да еще попросил и ему принести кофе и теплые вафли. Но еще больше ее заинтересовал незнакомый кудрявый парень. Надо же, какой красавчик заглянул к ним на огонек! Кто это — может, очередной жених Элли? Марта никогда не видела Берри, она устроилась в замок спустя годы после его исчезновения.

— Как вы поживаете? Как мама, как девочки, как Андреас? — спрашивал Берри, с наслаждением вдыхая кофейный аромат. — Что происходит интересного?

— Ох, про наши интересные дела поговорим потом! — торопливо ответил граф. — Все живы, здоровы — и это главное. Ты про себя расскажи поскорее!

Граф смотрел на сына и со счастливым удовольствием замечал в нем и собственные черты, и черты любимой Эмилии — и кудри, и брови вразлет, и ямочки на щеках — они появлялись, когда Берри улыбался.

— Как же тебе удалось убежать так, что никто этого не заметил? Почему мы не смогли найти тебя? Ах, какой же ты все-таки проныра!

— Я готовился, изучал карты, рисовал схемы, — признался Берри. — Подкупил охранников, и они сделали вид, что не заметили, как я вылезаю из окошка в чулане. А там забор, лес, овраг… Странно, конечно, что меня не поймали. Но я надеялся, что охранники не проболтаются, им же потом несладко бы пришлось. Так и вышло.

— Подкупил? Но откуда у тебя были деньги? — сдвинул брови Генриор.

— Я долго копил. Да еще продал свой зажим для галстука — тот, что с бриллиантом.

— Вот какой ты жук! — ахнув, всплеснул руками Генриор.

— Ну, мне эта штучка никогда не нравилась, так что не жалко.

Граф и Генриор переглянулись, вздохнули. Оба помнили, что золотой зажим в виде птичьего крыла вручила Берри на пятнадцатилетие старая графиня. Тогда все обрадовались: надо же, как расщедрилась бабушка! Прежде она никогда не делала нелюбимому внуку ни дорогих, ни дешевых подарков. А тут хоть и не фамильная драгоценность (Андреасу-то она на его праздник преподнесла старинный изумрудный перстень), а все равно очень хорошая, дорогая, солидная вещь.

Но старуха и тогда не вышла изсвоей роли, встала и надменно заявила: «Не просто так тебе это дарю, Бенджамин! Когда выучишься, вырастешь да будешь летать по свету, смотри на золотое крыло и думай: а стоит ли тебе возвращаться в Розетту? Твой ли это дом? Нужен ли ты здесь? Ведь Розетте ты не наследник!» Слова бабки-графини наделали много переполоха. Эмилия запальчиво заявила свекрови: «Себе оставьте такой подарочек!» И граф ее поддержал: «Вы бы, мама, думали, что говорите!» Он всегда обращался к матери на «вы». Андреас самодовольно ухмылялся. А Генриор, который оказался рядом, испугался, что Берри швырнет коробку с подарком старой графине в лицо и начнется большой и грязный скандал. Но Берри, к всеобщему удивлению, будто бы и не услышал бабкины слова. Очень вежливо кивнул, сказал спасибо, а синюю коробочку деловито спрятал в карман. Даже графиня такого не ожидала: сделала глоток кофе и ушла в свои покои. Обед продолжился, словно ничего не случилось.

— Сумма у меня была солидная, сумел ее до поры до времени спрятать. Чужого не брал, честно! — улыбнулся, словно мальчишка, Берри — мелькнули ямочки на загорелых щеках. Но вдруг он стал серьезным: — Но я был не прав. Зря я всё это затеял. Понимаю, как вы переживали. Неизвестность — такое страдание. Поэтому прошу меня простить.

— Мы-то ладно, мы ничего. У мамы прощения попросишь… — проворчал граф. Он через стол потянулся к сыну и крепко взял его за руку. — Но скажи, ведь десять лет — большой срок! Где же ты был, сынок? И почему даже не написал нам ни разу?

Берри аккуратно поставил на стол белоснежную чашку, отодвинул блюдце со свежими теплыми вафлями. Вздохнув, объяснил:

— Честно скажу, сначала не хотел писать. Пацан же был, дурак. Злился на всех, обижался. Всё хотел доказать, что я и без дворянской семьи чего-то стою.

— Доказал? — тихо спросил отец.

— Не знаю. Наверное, доказал. Правда, я потом уже передумал доказывать, только поздно было.

— Опять говоришь загадками, — грустно заметил Генриор.

— Да нет, я всё расскажу… что могу.

И Берри рассказал, как, прячась в лесах, ему удалось добраться до деревни Ключи («Да ты ведь был рядом с Розеттой!» — схватился за голову Генриор), там помогли местные ребята — собрали узелок с едой и вещами. Потом была долгая и опасная дорога к морю.

Ночью Берри пробрался в трюм корабля («Как? Да чудом! Нахальный был, упёртый…») Продрогшего и голодного пацана обнаружили, когда шхуна была далеко от берега. Хотели высадить в ближайшем порту («Я, конечно, рот держал на замке, о себе не говорил ни полслова»), да тут случилась история с пиратами.

— Что за история? — побледнел Генриор.

— Обычная, в Южном море хватает всяких бандитов, — махнул рукой Берри. — Я, видно, правильно себя повёл: не стоял, как дерево, не паниковал. Как мог, так и отбивался. Когда всё закончилось, капитан сказал: «Ладно, кто бы ты ни был, а станешь нашим матросом».

— Вот ты, наверное, обрадовался!

— Ну да, — согласился Берри. — Я был счастлив. Первые два дня. А потом понял, что корабль («Попугай» — то еще имечко!) нелегальный, команда — сброд, капитан — пьяница. Поэтому и плевать им было, кто я такой. Лишь бы работал за четверых. Но зато я там всему научился.

— Чему — всему? — заинтересовался отец.

— Паруса ставить, узлы вязать, кашу варить, палубу драить… — Берри подумал, добавил неохотно: — Ну, и драться тоже.

— Драться ты и в прежние годы умел… — проворчал Генриор, вспомнив, как Берри залепил Андреасу оплеуху.

— Это разве драки были? На «Попугае» то руку кому-нибудь вывихнут, то ухо порвут. Потом лекарь сидит, штопает.

— Какой ужас! — проговорил потрясенный граф.

Генриор ничего не сказал, но посмотрел на Берри так, словно хотел защитить от всех бед.

— Да ничего, — произнес Берри. — Я быстро научился сдачи давать. Меня называли Безумный Бен, это газетчики написали, что я Бесстрашный. Мне казалось, что терять нечего. Одним днем жил.

— И долго ты ходил на этом корабле? — поинтересовался, вздохнув, Генриор.

— Года полтора. Я бы ушел с «Попугая», но куда? Возвращаться домой ощипанным индюком мне не хотелось. А на нормальный корабль меня бы не взяли.

— Лучше бы ты вернулся в Розетту! — воскликнул граф. — Подрос, поступил бы в Морскую академию.

— Я часто думал об этом, — не стал спорить Берри. — Но получилось иначе. Однажды «Попугай» попал в большую передрягу. Капитан был убит, боцман ранен, а мы с парнями сами спаслись и корабль сберегли. Только в порт подошли, а там уже люди из Морского министерства. Смотрят на меня — кто такой? Где документы? А какие у меня документы? Ну, думаю, всё. За шиворот — и в темницу. Но тут за меня матросы вступились — даже те, с кем когда-то дрался. Тогда человек этот из министерства на меня как-то странно глянул и говорит: «А зачем тебе, парень, на этой галоше плавать? Я тебя на нормальный корабль определю. Нам такие люди, как ты, очень нужны».

— И ты согласился, конечно, — кивнул Генриор.

— Да у меня и выбора не было. Кстати, мне тогда медаль вручили… — помедлив, признался Берри. Он пошарил в кармане темно-синих штанов (они были немодные, широкие) и смущенно положил на стол красный картонный коробок.

Граф взял его, открыл осторожно, как заколдованную шкатулку. Вынул медаль, рассмотрел со всех сторон, аккуратно передал Генриору. Тот тоже долго и внимательно ее разглядывал, сказал тихо:

— Да ты у нас герой.

Берри с аппетитом откусил свежую вафлю, глотнул кофе, улыбнулся:

— Вовсе не герой, — и, подумав, добавил: — Это моя первая медаль, вот и ношу с собой, как талисман.

Граф и Генриор посмотрели на него с уважением.

— Как же все-таки прекрасно, что ты рядом, что мы пьем кофе, что можем обнять тебя… — тихо проговорил Генриор. — Есть только один очень грустный момент…

— Какой? — обернулись к нему граф и Берри.

— Я в кои-то веки решил съездить на море, а не вышло! — печально проговорил Генриор. Граф и его сын глянули с недоумением, но, увидев озорные искры в зеленых глазах Генриора, дружно рассмеялись, да и он тоже расхохотался.

— Мы обязательно съездим на побережье! — воскликнул Берри. — Я покажу дом, познакомлю с невестой, с друзьями.

— Ну и прекрасно. Это дело времени. Так, значит, тебя на другой корабль определили? — вернулся к истории Генриор.

— Не сразу. Человек из министерства долго меня по разным кабинетам водил. Там, кстати, быстро сообразили, что я тот самый граф Розель, которого все ищут. Я молчал, но они сами поняли.

— Но как же так? Почему же не сообщили в Розетту?! — с болью воскликнул Генриор.

— А в то время они как раз искали парней без семьи, без страха и без мозгов, — невесело усмехнулся Берри. — Таких, кому жизнь не дорога. А тут я подвернулся. Шестнадцать лет — а уже медаль. В морском деле не новичок. Сделали документы на имя Бена Ривза — и отправили…

— Куда?! — выдохнули одновременно граф и Генриор.

Берри замолчал, снова пригубил кофе, качнул русыми кудряшками:

— Какой же у вас кофе прекрасный! Чего только я в заморских странах ни пробовал, а всегда вспоминал кофе из Розетты. Отец, дядя Генри, вы меня простите, но о том, что было дальше, я рассказывать не могу. Можете поверить: много было разного. Делал то, что был должен.

— А про нас вспоминал? — тихо спросил граф.

— Конечно, — без промедления ответил Берри. — Каждый день. Но известить о себе не мог. Много бумаг подписал. Служба была секретная.

— А теперь ты со службы ушел? — осторожно поинтересовался Генриор.

— Ну да. Получил письмо с печатью — и всё, свободен, как ветер, — слишком легко сказал Берри, и Генриор отчего-то встревожился. — Вручили очередную медаль и отправили на все четыре стороны.

— Я тебя как увидел в «Альбатросе», сразу и узнал, — проговорил Генриор.

— Кстати, фото напечатали по поручению министерства, — заметил Берри. — Оповестили, что в секретном ведомстве Бен Ривз больше не служит. Вот я сразу к вам и приехал.

— Что приехал — это счастье! Но ты, видно, не рад, что со службы ушел, — осторожно заметил Генриор.

— Честно? Вас увидеть — очень рад! В Розетту вернуться — тоже. Все-таки семья — это сила, я в море часто об этом думал. Но с корабля уходить досадно. Я ведь молодой еще. Мог бы принести пользу.

— «Молодой еще»! — передразнил Генриор. — Да тебе ведь двадцать пять только. В Розетте целыми днями сидеть необязательно. Теперь тебя на любой корабль возьмут, пусть и не на секретный.

— Нет, дядя Генри, не всё так просто… — в голосе Берри прозвучала неожиданная горечь. — Меня с почетом на берег списали.

— Да почему же?! — хором воскликнули граф и Генриор.

Берри стал серьезным, отставил чашку, отодвинулся от стола.

— Только вы не переживайте, — сказал он, глянув в глаза отцу и Генриору, и те, конечно же, сразу стали переживать. — Я вам кое-что покажу. Но вы не волнуйтесь. Это давно случилось, и всё уже прошло.

Он закатал сначала одну широкую штанину, потом другую. Графа и Генриора будто по глазам ударили. Вместо ног у Берри были металлические протезы.

— О небо! Да как же это!.. — проговорил побледневший граф. А Генриор не выдержал, подошел к Берри, крепко прижал к груди его кудрявую голову. Потом вернулся на место, сказал глухо, стараясь незаметно смахнуть с глаз слезы:

— Мальчик наш… Что же ты пережил!

— Говорю вам, не о чем волноваться, — повторил Берри. — Я живу с этим почти без проблем. Бегаю, плаваю, брожу по горам. Если бы министр не отправил меня на берег, так бы и остался капитаном. Но всё к лучшему, видимо. Зато теперь я с вами.

— Значит, на море уже не вернешься? — уточнил граф, стараясь не смотреть на то, как Берри не спеша опускает синие штанины.

— Я все-таки еще надеюсь. В секретное ведомство меня уже не возьмут, а вот про другие корабли пока не знаю. Министр старый, упрямый. Говорит, что всё ради моего блага. Предлагает теплый кабинет, хорошую должность, высокий оклад. Даже новый дом — большой, почти как Розетта.

— А ты? — склонил голову Генриор.

— А я в кабинетах сидеть не привык. Не люблю я бумажки перебирать. Значит, к королю придется пойти, — вдруг запросто сказал он, будто решил заглянуть к старому другу. — Он молодой, должен меня понять.

— К королю? — пораженно переглянулись граф и Генриор.

— Ну да.

— А что, ты с ним знаком? — широко раскрыл глаза граф.

— Немного… Вы не думайте, что хвастаюсь, но он мне однажды награду вручал. А как-то раз, когда он был еще принцем, меня назначили его телохранителем. Мы и на корабле вместе ходили, и даже на лыжах катались. Это можно рассказывать. Мне показалось, что он хороший человек. Мой ровесник.

— Берри… — тихо сказал граф. — А ведь я тоже собрался к королю. У нас в Розетте некрасивый случай произошел. Вот теперь думаем, как всё это распутать.

— Что за случай?

Граф тяжело вздохнул, коротко и устало рассказал историю Элли.

— Я обязательно поговорю с королем. Он обещал принять меня послезавтра. Думаю, всё будет хорошо, — Берри помолчал и произнес с улыбкой. — Но сначала я всё-таки хочу увидеть не короля, а маму!

Глава 39. Что такое любовь?

— Элли! Элли, я приготовила тебе пудинг.

— Спасибо, мама, я не буду.

— Твой любимый, малиновый.

— Не хочу.

— А сырный суп? Шоколадное пирожное? Или пирожок?

— Нет.

— Тогда просто выпей чаю. Милена заварила свежий чай с листочками ежевики. Такой ароматный!

— Нет.

— Но ты второй день ничего не ешь! Что это такое?! Так нельзя, заболеешь!

Элли промолчала — она сидела на высоком стуле, опершись локтями о подоконник, и равнодушно глядела в окно, за которым расстилался зеленый квадратный сквер. С улицы доносились голоса ребятни, игравшей на детской площадке.

Трехкомнатная квартира в центре шумного города, в которой Элли жила с матерью (а прежде и с мужем матери) ничем не напоминала дворянский замок. Никакой мебели из красного дерева, тяжелых портьер и колонн. Никаких пушистых ковров, бархатных диванов и напольных часов с боем. В просторных комнатах было светло, свежо и солнечно. Вот только настроение у Элли было мрачным.

— Мама, оставь ее в покое, — в комнату, залитую желтым солнечным светом, шагнула Милена. Она собрала вьющиеся волосы в простой хвостик, надела пижаму с розовым слоником на груди, а тяжелые серьги заменила серебряными гвоздиками. Тоненькая, симпатичная, без высокой прически, модного наряда и макияжа она выглядела лет на десять моложе своего возраста и походила на старшеклассницу. — Ничего страшного не случится, если Элли немного поголодает.

— Как это — не случится? — нахмурилась Эмилия. — Ты только посмотри на нее! Тонкая, бледная, от ветра качается. Надо же как-то приходить в себя, в конце концов!

— Мама, от того, что ты настаиваешь, Элли не станет лучше, — спокойно возразила Милена. — Разрешишь нам поговорить?

— Пожалуйста, говорите, секретничайте! — с досадой пожала плечами Эмилия, взявшись за дверную ручку. — Но я не понимаю, что происходит. Ну да, случилась отвратительная история. Но ведь надо жить дальше! У меня тоже чего только не было… Да и у тебя тоже. Ничего же, пережили! Ладно, девочки, ухожу.

— Обиделась… — проговорила Милена, когда за матерью захлопнулась дверь.

— Я ее не обижала, — равнодушно сказала Элли. — Какая может быть обида, если я просто не хочу есть?

— Ты объявляешь голодовку? Тогда, как положено, выдвигай требования.

— Я хочу только одного — чтобы выпустили Дена.

— Но причем же тут мама? Как она-то может на это повлиять?

— Не знаю. Мама ни при чем. Я просто не хочу никакой еды, вот и всё.

— Ну, вот с чего начали, к тому и пришли… — вздохнула Милена.

Сестры замолчали. Милена подумала, что Элли раньше походила на беспечного мотылька, а теперь напоминает заводную куклу с пугающим стеклянным взглядом. Холодная, мрачная, молчаливая, она закрылась, как безлюдный дом. Впервые в жизни Милена не могла подобрать к ней ключа. Уж лучше бы сестренка плакала, возмущалась, настаивала на своём, как той ночью в управе! Тогда, по крайней мере, всё было понятно. А от ледяного безмолвия Милена впадала в отчаяние.

В глубине квартиры затрезвонил неуместно веселой трелью телефон, приглушенно зазвучал голос матери, но девушки не придали этому никакого значения.

— Неужели такая любовь? — пробормотала Милена. Она сказала это скорее для себя, чем для Элли, но сестренка неожиданно отозвалась:

— Да.

— Что — да?

— Любовь.

— Элли, ну… — Милена хотела было выложить логичные доводы. Мол, это увлечение, а не любовь (они ведь с Деном едва знакомы), что у Дена мог быть и финансовый интерес (может, надеялся на графское состояние), что у парня в деревне есть невеста. Но, глянув на белое лицо Элли, Милена поспешила уцепиться за ее слова, как за веревочку:

— А что ты имеешь в виду, когда говоришь про любовь, Элли? Что для тебя — любовь?

— А для тебя?

Милена собралась было заметить, что она первая спросила, и вообще вопросом на вопрос не отвечают. Но сдержалась и проговорила, радуясь возможности завязать разговор:

— Любовь — это доверие, привязанность, влечение, нежность, дружба, желание обнять и поцеловать — всё вместе.

— И ты всё это испытываешь к мужу? — холодно поинтересовалась Элли.

— Да, — просто сказала Милена.

— Но ведь он тоже не граф и не герцог, обычный человек, да еще намного тебя старше. За что ты его любишь?

— Он хороший, умный, честный, — не задумываясь, проговорила Милена, не понимая, к чему клонит сестра. — К тому же прекрасный врач.

— А я люблю Дена не потому, что он хороший. Мне даже неважно, хороший он или нет. Просто люблю — и всё, — Элли отвернулась к окну и глухо произнесла: — Из-за меня он оказался в тюрьме, а я ничем ему не помогла.

— Не из-за тебя. И чем ты могла ему помочь?

— Хоть чем-то. Если бы я вышла за Криса, я бы упросила его пойти к королю. Но папа…

— Папа поступил правильно. Никому такие жертвы не нужны. К тому же, он обещал заняться этим вопросом.

— Он сказал это, чтобы меня успокоить. Я преступница, Милена. Я предала Дена, — еле слышно сказала Элли и снова тягостно замолчала.

Милена не успела возразить. Дверь распахнулась так резко, что сестры вздрогнули. На пороге появилась встрепанная Эмилия — вид у нее был странный, а взгляд безумный. Пожалуй, с таким выражением лица полководцы объявляют о начале атаки. Она выпрямилась, вскинула подбородок, откашлялась, будто собралась исполнить оперную арию, поправила воротник синего домашнего платья.

Но не запела. Зарыдала. Села на Эллину кровать, покрытую тонким серебристым покрывалом, — и принялась всхлипывать, закрыв лицо руками.

— Боже мой, что?! — вскрикнула Милена, кинувшись к матери. — Что еще случилось? С кем? Андреас? — это первое, что пришло ей в голову — брат всегда бешено гонял на автомобиле. — Или плохо с отцом?!

Элли тоже подошла, тихо села рядом.

Но мать оторвала ладони от лица, улыбнулась сквозь слезы и проговорила, крепко обняв дочерей, точно у нее не руки, а крылья:

— Девочки мои! Папа позвонил. Наш Берри нашелся! И он едет к нам!

***

Эмилия и Милена не знали, за что браться, нервничали, от волнения всё валилось из рук. Но они всё же пожарили курицу, покрошили салатик с мягким сыром, томатами и оливками и испекли заливной пирог со сливами (он получился кособоким, но, когда его присыпали сахарной пудрой, стал выглядеть более-менее прилично).

Потом Эмилия, всхлипнув, вспомнила, что Берри в детстве обожал мороженое, и, накинув плащ, бросилась в магазин, хотя Милена говорила, что она может сбегать сама. «Нет, ты не знаешь, какое он любит!» — возразила мать.

Элли тоже участвовала в общих хлопотах: порезала сливы для пирога, помыла посуду (кухарок в квартире Эмилии никогда не было, только для уборки она иногда приглашала женщину из компании «Чистота»). Но непонятно было, радуется ли она грядущей встрече. Элли и самой казалось, что одна часть ее сердца весело волнуется (брат, который когда-то строил с ней башни из кубиков, играл в мяч и катал на плечах, — возвращается!), а другая по-прежнему леденеет и умирает. И этот холод пробирается на другую половину, сковывает душу, замораживает мысли.

Милена поглядывала на сестренку с тревогой, но сердце билось от восхитительного предвкушения. Ей казалось, что даже белые настенные часы не тикают, а стучат теперь так: «Бер-ри! Бер-ри!»

Милена любила Берри — видела, что младший брат похож на нее, только в нем всего чересчур: ещё более дерзкий, ещё более свободолюбивый, ещё более решительный и даже ещё более кудрявый. В детстве она выгораживала Берри перед взрослыми, если он что-то творил, и иногда вставала на его сторону, когда тот ссорился с Андреасом (но обычно старшая сестра, не особо разбираясь, с шумом расцепляла и разгоняла мальчишек).

Когда Берри исчез, она была замужем за бароном: тогда ей казалось, что она так страшно увязла в своем несчастливом, тяжелом браке, что никогда из него не выпутается. Милена горевала еще и оттого, что никак не может помочь в поисках брата: муж не позволял ей сделать лишнего шага из своего замка. Когда же она, наконец, развелась, начала искать Берри: писала письма, подключала связи. Вот только узнать ничего не удалось.

И сейчас, напевая и пританцовывая, она накрывала на стол и спрашивала себя, чего же ей хочется больше: крепко обнять и расцеловать братишку или все-таки отвернуть ему глупую кудрявую голову?

Когда скрипнула входная дверь, Милена решила, что это вернулась мама, отыскавшая, наконец, самое потрясающее в мире мороженое, и звонко крикнула из кухни: «Ну что, нашла?!» «Да нет, я сам нашелся!» — прозвучал молодой мужской баритон, и у Милены зашлось сердце.

Она выскочила в прихожую, как была, — с полотенцем в руках и сразу забыла все обиды. Берри! Точно, Берри! Вот это да, каким красивым мужчиной стал ее лопоухий братик!

Берри крепко держала за руку заплаканная, но сияющая мама («Мы встретились возле дома!» — объяснила она).

Издав боевой вопль, будто ей не тридцать, а тринадцать лет, Милена повисла на шее у брата. «Берри! — восклицала Милена. — Как я рада! Приехал! Да ты же теперь красивый, как артист!» «А вот ты совсем не изменилась…» — удивленно проговорил Берри, обнимая сестру, и та рассмеялась — поняла, что не успела ни причесаться, ни подкрасить ресницы, ни даже переодеться из пижамы с розовым слоником в приличное платье.

— А это Элли! — воскликнула Милена. — Узнаёшь?

— Вот это да! Как же ты выросла, малышка! — покачал головой Берри, крепко обнимая Элли. И прошептал ей в светлые волосы: — Я всё знаю, не волнуйся, все будет хорошо.

И Элли отчего-то ему поверила, почувствовав, как начинает подтаивать ледяная корка на сердце.

За обедом Берри рассказал маме и сестрам всё то же, что и отцу с Генриором: и про побег, и про «Попугай», и про секретную службу. Только про драки и пиратов не упоминал, да причину увольнения объяснил служебными делами. Правду объявить не решился, ведь тогда пришлось бы сообщить и про протезы, а он не хотел видеть женских слез. Но о том, что он пойдет к королю с просьбой вновь направить его на корабль, Берри поведал. Да к тому же упомянул, что обязательно попросит короля отпустить Дена: "Я уверен, что отпустит. Ведь Ден не бандит и не грабитель".

Не только Элли — все были рады. Эмилия и Милена надеялись, что освобождение Дена поставит точку в этой истории. А Элли… Она мечтала о встрече, о любви и счастье. Но мысль о том, что у Дена есть невеста, вдребезги разбивала сердце.

***

Утром Милена встала на рассвете — она всегда была ранней пташкой. И очень удивилась, когда увидела, что Берри, в широких хлопковых штанах, в белой футболке, обтягивающей накачанный загорелый торс, уже хлопочет на кухне.

— Я решил похозяйничать, — улыбнулся он, увидев сестру. — Будешь кофе?

Они пили кофе на балкончике, украшенном глиняными вазонами с фиолетовыми, белыми и розовыми цветами. Вдыхали прохладный утренний воздух, смотрели на зеленый сквер, слушали птиц и болтали, будто и не было никакого десятилетия. Милена расспрашивала брата про моря и океаны, ахала, слушая про опасные приключения, и интересовалась подробностями его жизни. Заинтересовала ее и невеста, которая живет в приморском городке.

— Ну, хоть расскажи, кто она! — любопытствовала сестра.

— Ее зовут Таис, и она прекрасная девушка. Но если я буду всё рассказывать, мы не только не сделаем завтрак, но и пропустим ужин, — смеялся Берри. И вдруг стал серьезным: — Зацепила меня эта история с Элли. Ребята не сделали ничего плохого — а разыгралась такая драма. Какие глупые законы! Ты знаешь… — он задумался. — А ведь я знаком с этим Деном. Да, точно знаком.

Глава 40. Без потрясений

— Ты знаешь Дена? Да откуда? Вряд ли… — с сомнением проговорила Милена, откинув русый завиток со лба.

— Я ведь общался с деревенскими ребятами, многих помню. Был там Ден — помладше меня, рыжеватый, крепкий. Я запомнил его спокойным парнем, рассудительным. На гитаре хорошо играл, занимался с сельским учителем музыки. Никогда не ныл, на жизнь не жаловался, хотя она у него несладкая была.

— Почему несладкая? — заинтересовалась Милена.

— Да работал много, а еще отец буйный, Ден был совсем на него характером не похож. Помню, однажды его папаша на что-то разозлился и гитару об дерево расколотил. Ден тогда очень переживал, хотя думал, что мы не замечаем. Мы с ребятами деньги копили, чтобы ему новую гитару купить. И через какое-то время купили.

— Ты, конечно, больше всех денег вложил.

— Ну, наверное. Откуда у деревенских ребят деньги? А у меня были: и дарили иногда, и на карманные расходы давали.

— Мог бы и мне рассказать эту историю, — с некоторой обидой проговорила Милена. — Купила бы я эту гитару, и копить бы не пришлось.

— Знаю, ты бы обязательно помогла. Но ты тогда уже замуж вышла, у тебя своих забот хватало.

— Это точно… Хватало…

Они помолчали, наслаждаясь утренней тишиной, веселым щебетаньем воробьев и соек в пышной зелени растущих во дворе тополей.

— Ох, Милена, ты не представляешь, как Ден играл на гитаре! — вдруг вспомнил Берри и покачал головой. — Я, конечно, не музыкант и судить не могу, но нам всем казалось, что это играет не пацан, а какой-то заморский артист. Правда, петь он не умел, а может, просто стеснялся, но играл потрясающе. Мы все, конечно, пытались понемногу бренчать, но толку было мало, а у Дена точно был талант. Его в шутку называли иногда Колокольчиком из-за имени-фамилии и увлечения музыкой. И еще у него сестренка была маленькая, она звала его просто Динь-Динь.

— Да, значит, это тот самый Ден. Элли говорила и про сестру, и про гитару. Как же тесен мир!

— Ден стал бы знаменитым музыкантом, если бы ему позволили заниматься с хорошими педагогами. И какие же глупые эти условности, Милена! — Берри в сердцах пристукнул кулаком по балконным перилам. — То, что сельские ребята не могут учиться, не имеют право выбирать работу по душе и даже жену, — это совершенно несправедливо.

— Ого! Хочешь устроить революцию? — приподняла бровь Милена.

— Да нет. Думаю, можно все решить и без потрясений.

— Берри, да у тебя и в своей жизни наверняка потрясений хватало! — вдруг сказала Милена и пристально посмотрела на брата. — Я думаю, ты и половины вчера нам не рассказал.

— Ну и ладно! — рассмеялся Берри. — Зато будет, о чем поговорить в следующий раз.

— Ты прихрамываешь, мы заметили. Что-то с ногами? Со спиной?

— Ничего страшного, потом расскажу. Ну, пойдем накрывать на стол? Знаешь, в море я научился фантастически готовить завтраки. Могу состряпать тридцать блюд из одних только яиц. Видишь, а еще я научился хвастаться!

***

— Можно, сестренка? — ближе к полудню брат заглянул в комнату Элли. Он устроился на разноцветной тахте, а Элли села напротив, забралась с ногами на кровать. Ее длинные светлые волосы рассыпались по плечам и искристо блестели на солнце.

— Элли, когда я вижу тебя, у меня в мыслях не складывается головоломка, — улыбнувшись, признался Берри. — Понимаешь, я всё пытаюсь сопоставить ту крошечную девочку, какой ты была, — с тобой нынешней, почти взрослой. Такое странное чувство!

— Мне тоже удивительно тебя видеть. Я так часто слышала о тебе от мамы — и вот ты здесь.

— Поговорим о Дене? Не против?

«Не против, если не будешь внушать, что он мне не пара», — хотела ответить Элли, но только кивнула.

Берри рассказал, что в детстве был знаком с Деном, и Элли улыбнулась:

— Да, он говорил, что его иногда назвали Динь-Динь. И он помнит о друге, который собирался стать моряком, — значит о тебе. Ден в детстве мечтал стать музыкантом, а теперь хочет выучиться на инженера. Только с нашими законами ни то, ни другое невозможно.

— Всё может измениться. Нельзя выбрасывать в мусорную корзину свою мечту, — Берри подумал и добавил: — Только все-таки не стоит идти к цели напролом, как я. В пятнадцать лет я был страшным эгоистом.

— Андреас считает, что я тоже эгоистка, раз познакомилась с Деном… — Элли подняла глаза на брата. — Разрушила дворянский уклад…

— Так думает Андреас, это его право, а я полагаю иначе. Дворяне, сельчане, уклад… Бред. Все мы — просто люди.

Берри помолчал, потом сказал осторожно:

— Элли, я ведь тоже считаю, что ты напрасно бегала ночами на озеро… — он увидел, как поникла сестренка, и поспешно добавил. — Ведь это большой риск. Не все парни такие, как Ден, — он вздохнул и продолжил. — Но раз уж тебе повезло встретить хорошего человека, то почему бы и не подружиться? Я против предрассудков.

— Теперь меня презирает все Лесное, — грустно проговорила Элли. — Считают меня… этой…

— Лесное — не весь мир. Да и там посплетничают да забудут, — Берри поднялся с тахты, сел рядом с Элли и положил ей руку на плечо. — Значит, ты правда любишь Дена? Я не ради любопытства интересуюсь. Король может завтра меня об этом спросить.

— Правда. Очень. Но у Дена есть невеста… — с горечью проговорила Элли, чувствуя, как в сердце вновь проникают невидимые колкие снежинки.

Берри вздохнул:

— Да, Элли, жизнь бывает сложной. Знаешь, я очень смутно помню, что Ден, когда был мальчишкой, говорил что-то о невесте. Их, кажется, обручили в детстве, так там принято. Но ведь это был выбор родителей, а не Дена. Ладно, пока не будем об этом, ведь я сам ничего толком не знаю. Главное — чтобы его поскорее выпустили из тюрьмы, а там всё как-нибудь сложится.

После обеда Берри объявил, что хочет сделать подарки и, не слушая отговорок матери и Милены («Перестань, ты сам подарок!»), уговорил всех сесть в его большой блестящий темно-синий автомобиль. Эмилия устроилась на переднем сиденье, сестры расположились позади. Берри повез их в новый торговый центр и купил бы там, пожалуй, всё, что было на витринах, да еще здание-стекляшку в придачу, если бы Эмилия его не остановила.

«Да ведь мне приятно вас радовать! — смеялся Берри, оплачивая серьги, новый телевизор и стильные часы. — Я, может быть, десять лет об этом мечтал!» «Но откуда у тебя столько денег?» — вскидывала красиво очерченные брови Эмилия. «Мама, поверь, моряки хорошо зарабатывают. А мне много лет не на кого было тратить».

— Подожди, а в чем ты завтра пойдешь на аудиенцию к королю? — спохватилась Эмилия. — Не в этой же простой рубашке? Наверное, нужно купить что-то новое, статусное…

— Об этом не переживай, мама. Для этого случая у меня есть новый китель.

Они вернулись домой, нагруженные пакетами и разноцветными коробками. Даже Элли немного повеселела, согласилась поужинать вместе со всеми и улыбалась, когда брат шутил.

Берри сообщил, что поедет к королю ранним утром и встанет до рассвета. Эмилия поднялась прежде Милены, пригладила волосы и, запахивая шелковый халат, направилась на кухню готовить завтрак.

И едва удержалась на ногах от изумления.

Это был уже не тот кудряш с беззаботной улыбкой, похожий на богатенького папиного сыночка на новенькой машине. Перед ней стоял морской офицер, подтянутый, очень красивый. Берри пригладил вьющиеся волосы, и они легли послушными русыми волнами. Брюки разве что не ломались по безупречно отглаженным стрелкам, а рубашка сияла снежной белизной. Но поразил Эмилию китель — он искрился от наград: серебряная звезда, две медали «За бесстрашие», неизвестные, но внушительные тяжелые ордена, голубая блестящая перевязь через плечо.

— Берри, сынок… — Эмилия, прижав ладони к лицу, опустилась на табурет. Сон исчез, будто его и не было. — Герой! Почему ты не сказал нам?

— Да зачем? — молодой моряк улыбнулся и снова стал простым парнем Берри. — Если бы я заявил: «Мам, смотри, что у меня есть!», это было бы смешно и глупо.

— И нисколько не глупо, что ты… — прошептала Эмилия. — Но ведь эти медали так просто не дают! Значит, ты постоянно рисковал жизнью? И идешь к королю, чтобы он позволил рисковать снова? А стоит ли? Сынок, я опять начала волноваться…

— Ну и напрасно, — Берри крепко обнял мать. — Я стал взрослым, опытным и осторожным.

— Давай разбужу девочек. Пусть посмотрят на тебя.

— Не надо, пусть отдыхают, — возразил Берри. Он обнял Эмилию и поцеловал в щеку. — Мама, мне пора. Не переживай, теперь все будет хорошо.

Глава 41. Подпиши-ка бумагу!

— Брысь, мохнатая! — Ден сердито махнул рукой, и пыльно-серая летучая мышь, что висела, едва не касаясь его головы, с противным писком сорвалась со влажной стены. Далеко не улетела — замерла над кривой занозистой бочкой.

Дену показалось, что мышь поглядела на него со злорадством: «Тебе скоро отрубят голову, а я, наколдованное кем-то создание, так и буду болтаться тут и дразнить новых несчастных!»

Ден вздохнул, посмотрел равнодушно на железную миску, что стояла на каменном выступе. Желто-коричневая еда выглядела неприглядно: то ли подгоревшая пшенная каша, то ли недоваренный толченый горох. Съел с отвращением пару ложек. Подумал, что сейчас даже пирожное показалось бы ему невкусным, тревога отбивала всякий аппетит.

Накануне приходил юркий, низенький, быстроглазый человечек, назвавшийся адвокатом, сказал, что назначен суд. Ден тогда спросил его:

— Мне нужно будет что-то говорить на суде? — он уже начал придумывать фразы — такие, чтобы не навредили Элли. Но человечек противно захихикал (неужели Ден и правда задал такой смешной вопрос?), затряс длинными серыми сальными волосами:

— Что ты, арестант Денис Дин! Такие суды всегда бывают закрытыми! Кто тебя туда пустит? Сельчанина-то?

— Что же за суд такой, где нельзя даже объясниться? — сердито спросил Ден.

— Да ведь ты и так всё уже объяснил! — искренне удивился адвокат. — Всё как на ладони. Ночами с девицей гулял? Было дело. О возрасте её, о происхождении, о замке Розетта в курсе был? Конечно. Всё признал, надо же, какой честный! Ничего не скрыл. Будто сразу решил голову под топор подставить.

Ден вздрогнул, но тут же взял себя в руки, сумрачно поинтересовался:

— А вы тогда зачем явились-то?

— Чтобы ты бумагу подписал, — лохматый человечек вынул из кармана сложенный вчетверо документ, торопливо его развернул, шмякнул на каменный выступ. — Почитай. Это о том, что ты доверяешь мне тебя защищать.

— А если не доверяю? — Ден пристально посмотрел на юркого, как ужик, маленького человечка.

— Тогда и вовсе без защитника останешься! Так хоть какой-то у тебя шанс, а без меня и вовсе никакого.

Бумагу Ден, подумав, подписал, но в шанс не поверил. Ему казалось, что и тролли, которые приносили невкусную пищу, и следователь Иголтон, и вот этот неприятный человечек в потертом выцветшем мундире смотрят на него, Дена, уже не как на живого человека, а как на покойника. Поэтому и разговаривают отстраненно, будто и вовсе его нет в живых.

«А как хочется еще пожить-то!» — с тоской подумал Ден и посмотрел наверх, на ржавую решетку, за которой виднелось ослепительно красивое небо. Он манило веселой синевой, пронизанной солнечными лучами, и Ден вдруг подумал, что море, которое он видел только на картинках, наверное, такое же яркое и прекрасное. «Вот бы на море посмотреть хотя бы одним глазком! На волны, на белую пену… Неужели не получится никогда?»

Ден шагал по тесной камере от стены к стене, размышляя, как же спастись. Очень не хотелось идти на плаху, как на убой, — это было не только страшно, но и противно.

Но что же делать? Сломать ржавую решетку и попробовать выскочить на улицу? Так попадешь в тюремный двор, а то и застрянешь в маленьком окне курам на смех. Взять в заложники тролля, отобрать кривой нож, приложить к его горлу и потребовать у тюремщиков свободы? Ну, чтобы захватить тролля, ума много не надо, в этих краях они мелкие, как гномы. Может, и получилось бы. Но Ден понимал, что тюремные стражники, не задумываясь, пристрелят и арестанта-бунтовщика, и тролля. Никого не пожалеют. Жизнь тролля — копейка. «А моя жизнь и гроша ломаного не стоит», — с горечью подумал Ден.

Он снова и снова вспоминал мать, сестру, друзей, Долли, с которой так и не успел объясниться, родные зеленые деревенские просторы, белые и красные домики возле узенькой голубой речки. Погулять бы сейчас там, подышать свежим воздухом, посмотреть, как кружат весёлые ласточки! «А вечером — снова к Элли…» — вслух сказал он и печально улыбнулся.

Про Элли он не забывал ни на миг. Он думал о ней, когда ковырял ложкой в невкусной каше, когда ложился на холодный топчан, покрытый вонючим рваньем, когда глядел на перечеркнутое решеткой небо. Элли! Девочка-мечта с лучистыми голубыми глазами. Девочка-счастье. Самая светлая, самая волшебная.

Противно скрипнула железная дверь, Ден встал возле стены, нахмурился. Кого там еще принесло?

Вошел лохматый адвокат — в сопровождении двух троллей, вооруженных кривыми ножами. Адвокат выглядел взволнованным, а его волосы казались совсем слипшимися, словно вылили на них ушат сиропа.

— Эй, арестант, хорошая новость! — сходу завопил он, тряся какой-то исписанной бумагой, и у Дена бешено заколотилось сердце — неужели появилась надежда? — Ну-ка, смотри!

Ден присел на лежак, адвокат устроился было рядом. Но каменный лежак был холодный, поэтому человечек вскочил, сунул в руки Дену документ и отошел туда, где окошко, — там хоть чуть-чуть посвежее. Радостно потер ладони:

— Слушай, я ведь тоже думал, что дело безнадежное, а мы-то его и выиграть можем! В тюрьму-то лучше, чем на плаху, так?

— Так, — недоверчиво сказал Ден и настороженно глянул на бумагу. — А что это такое?

— Читать умеешь? Ну, так читай! А потом укажи, что с написанным согласен! Глядишь, и тебя спасем, и мне монеток за хорошую работу отсыплют, — адвокат вынул из кармана карандаш, весело подкинул его, точно школьник, — и не поймал, тот упал в кривую бочку. Адвокат досадливо крякнул, но пошарил в другом кармане и нашел еще один карандашный огрызок. Подкидывать не стал — крепко сжал в кулаке.

Ден принялся жадно вчитываться. Но глаза его, на миг вспыхнувшие радостью, быстро потухли, по гладкому лбу побежали морщины. Наконец он еще раз пробежал глазами по строчкам и, сердито мотнув головой, протянул бумагу адвокату.

— Подожди, подпиши сначала! — воскликнул тот, протягивая карандашный огрызок.

— Бред какой. Я не буду это подписывать, — глухо сказал Ден и с тоской посмотрел на кусочек синего неба за уродливой решеткой.

— Как — не будешь? Жить не хочешь?!

— Жить хочу. Но если я это подпишу, какая у меня будет жизнь? Я не подлец, чтобы под такой мутью закорючку ставить.

— Да что в этом такого?! — заорал адвокат. — Это же всего лишь письмо герцога… Как там его, дай-ка посмотрю… Криса Готца! Тебе нужно только подтвердить, что всё так и было. И всё!

— Пакость он какую-то пишет, этот Крис, — сказал Ден. Подумал и хмуро добавил: — Сволочь он, видно. Встретил бы его, дал по морде. Не посмотрел бы, что герцог. Такую грязь сочинил, читать противно.

— Какая разница, сочинил или нет? Дворянскому слову поверят! А ты, если подпишешь, целым останешься! Живым будешь, живым! Слышишь ты меня?!

— Он ведь там жуть что пишет! — возмущенно сказал Ден. — Вы сами-то читали?

— Читал, конечно, — вскинулся адвокат. Он взял бумагу, его глаза побежали по строчкам. — Пишет, что сестры Розель далеки от дворянских традиций, живут в городе, а подрабатывают тем, что ублажают мужчин, не особо того скрывая. Старшая сестра замужем была несчетное число раз. Стало быть, свадьбы ее — прикрытие развратных делишек. Она и младшую сестру приобщила к грязному делу, поэтому Элалия к деревенскому парню… то есть к тебе… — адвокат поднял глаза, — бегала летними ночами. Денег, конечно, с сельчанина много не взяла, зато смогла попрактиковаться в соблазнении и навыки не растеряла. Так что парень не особо-то виноват, а вот Элалия…

— Ну-ка не читай дальше! — велел Ден. Бледный до синевы, он вскочил, выхватил у адвоката бумагу и тут же разодрал ее в мелкие клочки. Обрывки разлетелись по каменному полу. Ден увидел, как, выхватив ножи, сделали шаг вперед два стоящих возле двери тролля, но ему уже было все равно.

Адвокат раздраженно махнул троллям — мол, не трогайте дурака. Схватился за голову:

— Что ты натворил? Ты же, идиот, не бумагу порвал, ты жизнь свою порвал! Бумаге-то что? Это, понятное дело, копия была! Само письмо в управе, а еще одна копия — в газете. Оттого, что ты поиграл в благородство, девчонке ни жарко, ни холодно. Всё равно уже опозорена на весь свет! Её-то в тюрьму не посадят! А если б ты указал, что всё так и было, как в письме написано, — что она сама тебя соблазняла, суд взял бы это на заметку, — адвокат с сожалением глянул на бочку, где утонул его карандаш и продолжил возмущаться. — Ведь теперь всё иначе получается: не ты принцессу завлекал, а она тебя. Да еще как хитроумно, как ловко! Притворялась святой невинностью — а сама-то вот какая! Глядишь, суд бы голову твою глупую сохранил!

— Никогда я не буду на Элли наговаривать, — упрямо сказал Ден и прислонился к сырой холодной стене. — Пусть хоть жгут, хоть пытают. Никогда.

— Да кому надо тебя жечь и пытать! Время тратить! Жить-то тебе осталось всего ничего. Теперь уж точно голову тебе оттяпают. Может, завтра поутру, а может, и к вечеру! — адвокат с досадой дернул себя за длинные волосы-сосульки, двинулся к двери. Но вдруг остановился, выкрикнул: — Все вы дураки! И ты, и деревенские дружки твои чокнутые! Себя не жалеете, хоть родню бы свою пожалели!

— А что — дружки? — Ден выпрямился, сощурился.

— А, ты ведь не знаешь! Сегодня кучка сельских шалопаев да бездельников, парней да девок, на колымаге в город прикатила! Да не в Тисс, как говорят, а в столицу, к самому королю! — адвокат не сдержался, хохотнул. — Говорят, за тебя поехали просить! Идиоты. Пустили их к королю, как же! Тут же, возле столичных ворот, всех повязали — да в тюрьму. А кого-то, говорят, и пристрелили. И поделом! В игрушки решили поиграть. К самому королю потащились!

— Кого… пристрелили? — холодея, спросил Ден, и двинулся к адвокату.

— А я знаю? — тот попятился, спрятался за троллем, державшем наготове нож. — Вроде как, даже девчонку… А может, и мужика. Ну, отстань, не в курсе я, не в курсе! Ничего, скоро на том свете встретитесь, наговоритесь…

Глава 42. Парень в апельсиновом свитере

За высоким креслом, обитым красным бархатом, с подлокотниками в виде королевских лилий, молчаливой стеной возвышались три одинаковых гвардейца в алых мундирах. Их треуголки, украшенные кистями, чудом удерживались на искусно завитых белых париках. В руках гвардейцев грозно поблескивали наточенные алебарды. Гвардейцы выглядели хладнокровными и сосредоточенными.

В зале было светло: окна прикрывали тяжелые сборчатые золотые портьеры, но огромная бронзовая люстра с многочисленными электрическими свечами и хрустальными подвесками разливала теплый желтый свет. Потолок украшали белоснежные ангелочки. Мраморный пол сиял так, что в нем можно было увидеть собственное отражение.

Кроме роскошного кресла, никакой мебели в зале не было. Зал предназначался для посещений, в нем не имелось ни диванов, ни стульев — кто бы решился сесть в присутствии короля? Визитерам-просителям эта привилегия не полагалась.

В кресле, положив ногу на ногу, располагался молодой человек в голубых брюках и вязаном апельсиновом свитере. Его простая одежда, темный ежик волос и желтая пластиковая папка с документами (он сжимал ее в худощавых ладонях) совершенно не гармонировали с ангелочками, хрусталем и алебардами. Парень, хмурясь, листал бумаги, что-то подчеркивал карандашом и иногда прикусывал нижнюю губу.

Белые с золотом двери бесшумно распахнулись — в зал с поклоном вошел сухощавый человек в напудренном парике и синем, с иголочки, мундире. Молча остановился возле трона.

Молодой человек поднял голову, холодно спросил вошедшего:

— Ну как, господин Дерек?

— Ваше величество, всё в порядке. Все бунтовщики арестованы. В крупные села, где начались волнения, направлены отряды стражников для поддержания спокойствия. Думаю, через день-два на окраинах всё стихнет, — господин Дерек, королевский секретарь, перевел дух и сказал тоном, в котором можно было уловить снисходительные нотки: — Вам не следует волноваться, Ваше Величество. Такие события, причем еще в больших масштабах, случались и во времена правления вашего отца, светлая ему память. На этот счет давно выработана строгая и безупречная схема действий.

— Подождите, — оборвал господина Дерека молодой король. — Вы мне не доложили, какие требования выдвигали бунтовщики.

— Ах, Ваше Величество, разве это имеет значение? — сладко проговорил господин Дерек. — Смутьяны они и есть смутьяны. Что бы ни требовали, а потакать им нельзя. А требуют обычно привилегий, власти, денег.

— Точнее, точнее, пожалуйста!

Господин Дерек замялся, неохотно проговорил:

— Ко всему прочему, настаивают на освобождении некоего преступника.

— Как его имя? В чем обвиняется?

Господин Дерек замялся, завздыхал, признался, наконец:

— Я не запомнил, Ваше Величество. Я уточню. Но разве это важно? Если уж преступника арестовали, то он должен ответить по закону.

— Уточните, и как можно скорее, — повелел парень в апельсиновом свитере. Хмуро поинтересовался: — Почему стражники открыли огонь? Я не давал такого распоряжения!

— Так ведь определенная схема действий… — повторил господин Дерек. Но, столкнувшись с темным тяжелым взглядом молодого короля, неохотно проговорил. — Ваше Величество, стражники сделали только лишь предупредительные выстрелы. Затем мятежники были арестованы. Операция по их захвату прошла быстро и благополучно.

— Есть погибшие?

— Нет, только раненые.

— Кто?

— Двое. Мужчина и женщина. Мужчина ранен легко. Женщина в тяжелом состоянии.

— Пусть им окажут медицинскую помощь, — потребовал король. — Что касается бунтов, я лично буду разбираться в их причинах. Моя цель — стать правителем процветающего королевства со счастливыми подданными. Достойный сельский труд — основа благополучия государства. Если же народ недоволен, надо искать причины проблем. Я полагаю, что в королевстве давно назрели реформы. Мой отец, при всем уважении, был слишком закостенелым монархом.

Король снова открыл папку, нервно принялся перелистывать документы. Господин Дерек вежливо помолчал, но вскоре почтительно произнес:

— Ваше Величество, настало время принимать посетителей. Велите подать мантию и корону?

— Что? — молодой человек недовольно оторвал глаза от папки. — Ну, что вы говорите, господин Дерек, какая еще корона? Пусть она останется для визитов иноземных правителей.

— Ваше Величество, воля ваша, но покойный король-отец, светлая ему память, встречая визитеров, всегда надевал небольшую корону с рубинами, которая символизирует…

— Вот именно, господин Дерек, воля моя, — нетерпеливо оборвал его молодой человек. — Сегодня день простых встреч, которые позволяют отойти от протокола. Что касается мантии — ладно уж, подавайте.

Сухощавый секретарь хотел заметить, что «простые встречи» всё же подразумевают визиты не простых смертных, а блестящих офицеров, крупных промышленников и выдающихся жителей королевства, но удержался — промолчал. Он звонко хлопнул в ладоши и на пороге появился хлипкий юноша, который на вытянутых руках нес красную мантию, — шаги он отбивал четко, но взгляд был испуганный.

— Давайте, давайте скорее! — король соскочил с трона, бросил на широкий подлокотник папку с бумагами. Схватив мантию, он в два счета накинул ее на плечи, закутался, как в балахон, завязал тесьму. Юноша-паж смотрел на это во все глаза, не решаясь сказать ни слова, так как именно ему была поручена важная миссия — облачить короля к приему посетителей.

Поблескивающая золотыми искрами мантия прикрыла и апельсиновый свитер, и широкие голубые брюки, придала солидность. Король холодно глянул на юношу:

— Вы свободны, — и тот, манерно и витиевато поклонившись (не зря же он этому так долго учился!), исчез.

Король вздохнул и посмотрел на секретаря, в чьих глазах светилось осуждение («все-таки без короны!»).

— Господин Дерек, как только будут новости о бунтовщиках, сообщите немедленно, даже если у меня будет в это время посетитель, — потребовал молодой король и заглянул в папку. — На сегодня записан моряк Бен Ривз. Он во дворце?

— Разумеется, Ваше Величество, — Дерек с достоинством кивнул. — Бен Ривз, он же граф Бенджамин Эрих Розель, капитан, орденоносец, ожидает вашего приглашения.

— Так приглашайте!

Берри появился так, как и полагается бравому моряку. Он зашел в зал бодрым шагом, хотя невозможно было не заметить, что он прихрамывает. Почтительно поклонившись, он выпрямился, ожидая высочайшего слова.

Король кивнул, потом оглянулся на секретаря:

— Господин Дерек, вы можете идти! Хотя…

— Да, Ваше Величество!

— Прикажите подать стул гостю.

— Ммм… Да, ваше величество!

Берри не понравился приказ. Он понял, что король потребовал это, вспомнив, что у капитана Ривза протезы вместо ног. Но он-то хотел доказать, что увечье не помешает снова встать на капитанский мостик!

— Предлагаю вам занять это место… — произнес молодой король, когда стул был подан. Он заглянул в бумаги и чинно выговорил. — Граф Бенджамин Эрих Розель. — Потом глянул на секретаря и сказал коротко: — Прошу нас оставить.

Когда господин Дерек, недовольно вскинув брови, вышел, молодой король, не обращая внимания на парней с алебардами, точно это гипсовые статуи, поднялся, дернул узорчатые ленты и скинул с себя мантию-балахон, бросил ее на спинку богатого кресла. Оставшись в брюках и свитере, он широко улыбнулся и шагнул к Бену, по-дружески протянув ему руку. Тот мгновенно поднялся, выпрямился и крепко пожал протянутую ладонь.

— Ну, здравствуй, Бен! Рад тебя видеть живым и здоровым. Когда случилась эта беда, мне докладывали, что ты вряд ли выживешь. Но я верил, что справишься. И вот ты здесь, и выглядишь прекрасно.

— Во славу короля и королевства! — глаза Берри улыбнулись, но сам он оставался серьезным.

Король вновь опустился в роскошное кресло и предложил Берри присесть — тот не мог отказать, хотя стоять в малом тронном зале в присутствии короля (пусть молодого, пусть знакомого, но короля же, монарха!) ему было гораздо комфортнее.

— Я слышал, что в тот день, когда бандиты захватили пристань, ты лично спас более пятидесяти человек, но лишился ног после взрыва.

— Верно, Ваше Величество.

— Надеюсь, наградили тебя достойно? Я распорядился.

— Да. Благодарю вас.

— Но я изучил документы и понял, что министр перестарался: щедро тебя одарил, но отправил на берег. Так? — король хлопнул по желтой пластиковой папке.

— Верно, Ваше Величество, — ответил Берри и, увидев одобрительный кивок короля, заговорил: — Признаюсь, я и сам был готов оставить секретную службу — давно хотел восстановить связь с семьей, а строжайшая секретность этого ни в коей мере не позволяла. Но я полагаю, что могу еще принести пользу, будучи капитаном. Прошу высочайшего позволения продолжить морскую службу во славу королевства.

Король кивнул:

— Я понимаю тебя. Если в крови дух приключений, не сможешь ты жить, как обыватель. Не привык.

— Ваше Величество, море — моя работа. Здоровье позволяет мне ее продолжить, несмотря на некоторые нюансы.

— Я на твоей стороне, Бен, — подумав, проговорил король. — Ты молодой, но опытный, решительный, но не безрассудный. Только береги себя — такие герои, как ты, нужны королевству. Я понимаю министра — он заботится о твоей безопасности. Но якорь тебе кидать рано… Вот что, Бен. Ты ведь только что воссоединился с семьей. Верно?

— Верно, Ваше Величество.

— И рад этому? Семья встретила тебя хорошо?

— Прекрасно!

— В таком случае я даю тебе три месяца отпуска. Наслаждайся общением, укрепляй здоровье, отдыхай. А в ноябре получишь вызов из морского министерства. Я распоряжусь, чтобы тебе дали достойную работу и отличную команду. Вероятно, в твоем ведении будет судно южного флота. Но там, как ты знаешь, неспокойно! Годится?

— Буду счастлив приступить к службе, Ваше Величество!

— Ну, вот и решили! — довольно сказал молодой король. — Может быть, у тебя есть еще вопросы?

Конечно, он сказал это для завершения беседы — все вопросы, которые предполагалось обсудить, уже находились в желтой папке, и король заранее их изучил. Он очень удивился, когда давно знакомый ему моряк Бен Ривз, который в прежние годы и вовсе ничего не просил, секунду помедлив, очень вежливо произнес:

— Ваше Величество, есть еще один вопрос. Он касается моей родной сестры графини Элалии Розель. Позвольте изложить.

Темные брови короля вскинулись, но он тут же проговорил:

— Да, излагай.

Берри рассказал коротко, но понятно. В глубине души он надеялся, что молодой король, услышав эту историю, тут же воскликнет: «Ну что за чушь? Разве можно рубить голову человеку только за то, что он пару раз поиграл девушке на гитаре? Сейчас же распоряжусь, чтобы его выпустили!»

Но король помрачнел, его и без того темные глаза стали совсем черными.

— Ты просишь о невозможном, Бен, — наконец неохотно сказал король. — Я не могу в одночасье переписать законы и перекроить дворянский кодекс. Это недопустимо.

— Ваше Величество, но ведь несправедливо безвинного парня лишать головы! — начал было Берри и тут же прикусил язык, потому что спорить с королем, каким бы он ни был молодым и прогрессивным, даже герою-моряку было немыслимо.

— Закон есть закон, Бен, — сухо сказал король. — Я отношусь к законам с глубоким уважением и не намерен их преступать.

— Законы составляли люди, Ваше Величество, — тихо, но упрямо проговорил Берри. — Если они устаревают, их надо менять.

— Прежде чем менять, надо провести большую и сложную работу, — недовольно сказал король. — Разумеется, я займусь пересмотром некоторых положений. Только это дело не одного дня и не одного года. В эту тему, о которой ты говоришь, я еще не вникал. Хм… Ну, а ты-то, наверное, разобрался? Скажи-ка, в каком случае суд может смягчить наказание этому парню?

— Теоретически только в одном случае: если сестра выйдет за обвиняемого замуж, отказавшись от дворянского титула. Но такого прецедента никогда не было, — обреченно проговорил Берри. Он уже с горечью представил, как вернется к матери и сестрам, и Элли выбежит к нему первой, и в глазах у нее будет светиться надежда. А он тихо скажет: «Прости, сестренка. Король отказал».

— А сестра, стало быть, не согласна? — король заинтересованно прищурился.

— Сестра? — будто очнулся Берри. — Она-то, конечно, согласна, но…

Белая с золотом дверь медленно распахнулась, на пороге замер королевский секретарь Дерек.

— Что такое, господин Дерек? — нахмурился король.

— Вы повелели сообщить новости о бунтовщиках, Ваше Величество. Я выяснил и готов доложить.

Глава 43. Десять часов тридцать минут

Берри поспешно поднялся, вопросительно глянул на короля: «Мне покинуть зал?» Тот понял, отрицательно качнул головой, сделал быстрый жест ладонью: «Останься».

— Говорите, господин Дерек, — велел король. Столкнувшись с недоуменным взглядом секретаря, нетерпеливо добавил. — Да, можно и при посетителе. Слушаю.

Господин Дерек солидно кивнул.

— По вашему поручению я выяснил имена бунтовщиков, пострадавших при попытке прорваться к Вашему Величеству, — королевский секретарь развернул принесенный свиток и дальнозорко отставил его от глаз, чтобы удобнее было читать. — Явились в столицу в составе организованной группы, чтобы добиться освобождения из тюрьмы города Тисса некоего сельчанина Дениса Дина, обвиняемого в тяжком преступлении, — совращении юной графини Э.Р. Это уроженцы деревни Ключи, расположенной в Восточном направлении близ дворянского округа Лесное. При попытке прорваться во дворец легкое ранение в плечо получил некий Серж Ветер (в настоящее время уточняется, истинное это имя или кличка), возраст двадцать три года. Тяжело ранена пятнадцатилетняя девушка Лиза Дин. Оба пострадавших находятся в тюремном госпитале. Девушка в критическом состоянии, шансов на благополучный исход крайне мало.

— Пятнадцатилетняя! — воскликнул король. — Кто позволил стрелять по детям? Лично буду разбираться с начальником стражи! И вот что, даже не заикайтесь мне про строгую схему действий! — король раздраженно стукнул кулаком по подлокотнику в виде лилий, и господин Дерек поспешно поклонился.

— Лиза! — выдохнул Берри. Он сказал это шепотом, но король услышал его, живо обернулся:

— Вы знаете ее?

— Ваше Величество, я вырос в поместье Розетта, которое находится недалеко от деревни Ключи, и помню многих местных ребят, — опустошенно проговорил Берри. — Да, я знаю Лизу Дин. Десять лет назад она была маленьким ребенком, — Берри глянул на короля, понял, что тот ждет его дальнейших слов, и продолжил: — Знаю я также человека по имени Серж Ветер — это его настоящее имя. А Денис Дин… Ден. Это тот самый парень, которого полюбила моя младшая сестра. За него я и прошу, Ваше Величество.

— Так ведь утверждается, что он совратил графиню Э.Р.! Разве не так?

— Никакого совращения. Только невинная юношеская любовь. Слово моряка.

— Вот как! А много, однако, народу вступилось за парня по имени Денис Дин! — усмехнулся король, и было непонятно, одобряет он это или осуждает. — А кто он такой? Чем знаменит? Деревенский лидер? Господин Дерек, вам слово, отвечайте.

— Ничего примечательного, Ваше Величество, — не слишком уверенно проговорил секретарь, сворачивая свиток. — Говорят, что хороший работник. В прежние годы закон не нарушал.

— То есть, вам снова ничего толкового выяснить не удалось, — недовольно заметил король, и господин Дерек, побледнев, выпрямился. — А вы что скажете, граф Бенджамин?

— В подростковом возрасте Денис Дин был способным трудолюбивым парнем, честным человеком и талантливым гитаристом. Как утверждает моя сестра Элалия, он остался таким и сейчас.

— Талантливым гитаристом? — удивился король. — Из деревни?

— Среди деревенских жителей много одаренных людей, Ваше Величество. Только путь к образованию для них закрыт.

— А ведь, будь у них такая возможность, способные сельчане могли бы внести большой вклад в процветание нашего королевства, причем в самых разных областях, — задумчиво проговорил король. Он поднялся, не спеша снял с подлокотника красную искристую мантию, накинул ее на плечи. — Да, есть над чем поразмыслить. Что вы думаете об этом, граф Бенджамин?

— Ваше Величество, я уверен, что сельчане непременно должны учиться наравне с горожанами и работать на разных должностях во славу королевства, — проговорил Берри, стараясь сдерживать волнение. — Но для начала…

— Что? — нахмурился король. — Говорите!

— Большие перемены начинаются с маленьких добрых дел. А жизнь двух ваших честных подданных, брата и сестры, — это немало, — голос Берри стал решительным. — Ваше Величество, я прошу высочайшим повелением даровать жизнь и свободу Денису Дину, а его сестру Лизу Дин перевести из тюремного госпиталя в современную клинику, так как в условиях заключения ей невозможно оказать достойную медицинскую помощь. Кроме того, я прошу освободить из-под стражи тех, кто пришел просить за Дениса Дина.

— А твои требования растут! — склонил голову король. — Освободить бунтовщиков?

— Я не думаю, что это бунтовщики, Ваше Величество, — терпеливо проговорил Берри. — Это обычные люди, которые явились, чтобы спасти от позорной казни своего друга и брата.

— Что ж, полагаю, что лишать жизни подданных, которые безопасны для общества и могут принести королевству ощутимую пользу, совершенно неразумно. Денис Дин уже приговорен? — король посмотрел на господина Дерека. — Это вы хоть знаете?

— Знаю, Ваше Величество, — торопливо кивнул секретарь. — Приговорен.

— Когда казнь?

— Она уже свершилась, Ваше Величество.

У Берри потемнело в глазах. Только давняя морская привычка со стойкостью принимать любые удары судьбы позволила ему остаться прямым, как тростник, и не схватиться за спинку стула. Он вытянул руки по швам, спина его затвердела.

— Что?! — воскликнул в бешенстве король. — Разве я не говорил, чтобы все документы о смертных приговорах подавались мне на подпись?! Разве я не приказывал не спешить их исполнять?!

— Ваше Величество, но ведь это был только устный приказ… — промямлил господин Дерек, с которого слетел привычный лоск. — А дело простое, всё в соответствии с законом, со строгой схемой действий… То есть, я хотел сказать…

— В котором часу ему отрубили голову? — угрюмо оборвал его король.

«Будто это имеет какое-то значение…» — с горькой тоской подумал Берри и крепко сжал кулаки. Наметанным глазом он заметил, как нахмурились и напряглись крепкие парни с алебардами, стоящие за троном. Но и это значения не имело.

— Точной информации у меня пока нет, Ваше Величество, — пробормотал господин Дерек и, столкнувшись с огненным взглядом короля, торопливо завершил: — Но я точно знаю, что его вывели из тюрьмы в Тиссе, посадили в машину и повезли на казнь сегодня в семь часов утра с намерением свершить приговор по прибытии. На месте всё уже было подготовлено.

— Казнь состоялась в Тиссе?

— Нет, Ваше Величество. Суд определил, что казнь должна состояться здесь, в Короне, на Малой столичной площади, в присутствии бунтовщиков, прибывших из его родного села. Чтобы охладить их пыл, так сказать… — господин Дерек поднял глаза, увидел возмущенного короля и подавился словами.

— Сколько времени нужно, чтобы добраться от Тисса до Короны? — король обернулся к Берри, видимо, полагая, что тот ответит более толково, чем господин Дерек.

— В среднем три часа, Ваше Величество.

Король, нервно откинув мантию, слегка засучил рукав вязаного апельсиного свитера, посмотрел на золотые часы.

— Десять часов тридцать минут, — сердито сказал он. — Всё уже кончено.

— Ваше Величество, позвольте мне поехать на Малую столичную площадь, — через силу проговорил Берри. — Даже если есть самый крошечный шанс, что мы не опоздали…

— …То вы все равно не сможете остановить казнь! — резко завершил король.

— В таком случае я хотя бы смогу проститься с другом.

— Вот мое высочайшее повеление, — король, словно мальчишка, соскочил с трона, завязал ленты мантии. — Господин Дерек, я намерен лично и немедленно направиться на Малую столичную площадь. Граф Розель, вы поедете со мной.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — поклонился Берри.

— Велите подать карету? — поднял голову господин Дерек.

— Прекратите, какую карету! Чтобы через две минуты возле дворца стоял автомобиль с водителем! Да, и еще. Распорядитесь, чтобы раненую девушку перевели в приличную больницу.

Господин Дерек посмотрел на короля с недоумением, потом закивал и поспешно исчез.

— Сейчас разберемся на месте, — король глянул на Берри. «Что теперь-то разбираться…» — с горечью подумал тот, но вежливо кивнул.

— Вижу, что придется брать всё, абсолютно всё в свои руки, а то, гляжу, свита и чиновники слишком распоясались, — молодой король хмыкнул и недовольно одернул красную мантию. — Поехали, Бен.

Глава 44. Малая столичная площадь

На улице стояла приятная августовская прохлада, башни дворца золотило беззаботное солнце, а флаги развевал легкий ветер. Но Берри было мучительно душно. Была бы его воля, он бы, пожалуй, скинул неуместно праздничную одежду и нырнул с головой в голубой фонтан с разноцветными рыбками. И пусть бы смотрели на него с недоумением не только дворцовые служители и стражники, но и сама статуя — мраморная фигуристая женщина с замысловатым узорчатым кувшином.

Но приходилось соблюдать этикет — в присутствии короля не полагалось расстегивать даже верхнюю пуговицу белого парадного кителя.

Король искристую мантию не снял — наоборот, затянул ленты потуже и даже, поморщившись, принял из рук господина Дерека скромную корону с рубинами. Сел на заднее сиденье громадной, как полдома, блестящей черной машины (одной из кортежа), расправил балахонистые складки. Пригладив короткие темные волосы, быстро надел корону и мимоходом глянул в автомобильное зеркало.

По протоколу возле короля должен был расположиться стражник-телохранитель. Об этом осторожно напомнил господин Дерек. Но молодой монарх упрямо мотнул головой — да так, что чуть не слетела блестящая корона:

— Сегодня рядом со мной поедет граф Бенджамин!

Берри быстро сел в просторный салон, тонко пахнувший ванилью. Молчаливый стражник захлопнул дверцу и отсалютовал, кортеж тронулся. А Берри, бывалого моряка, капитана, которому нипочем были любые штормы и качки, который ни разу в жизни не испытывал приступа морской болезни, слегка замутило.

Он понимал, что ему стало нехорошо не от едва слышного ванильного аромата и не от быстрого гладкого хода дорогого автомобиля.

В горле стоял солоноватый, как кровь, ком ужаса: "Произошло — и не исправить".

За свои двадцать пять лет Берри пережил много того, о чем ни вспоминать, ни рассказывать не хотелось. Он прекрасно помнил отвратительное, тошнотворное чувство безысходности, когда разум еще требует: «Надо спешить, бежать, лететь, добиваться, стремиться!», а усталое сердце осаждает: «Поздно. Катастрофа уже случилась. Уймись».

Так было, когда в жестокой схватке на палубе пираты убили его лучшего друга. Так было, когда предала любимая девушка. Так было, когда он очнулся в комнате с бледно-голубыми стенами, прикрытый, точно покойник, белой простыней, и пожилой врач с деланной бодростью улыбнулся: «Вот и выкарабкался, молодец. Крепкий у тебя организм, капитан! Ну, а ноги… Это ничего. Сейчас такие протезы делают — еще танцевать будешь». Он не закричал тогда, не застонал даже. Криво улыбнулся: «Главное — жив. Ничего, потанцуем… Спасибо, доктор». Только во рту появился мерзкий солоноватый привкус: "Не исправить…"

Вот такой же привкус, как сейчас, когда королевский кортеж спешит на Малую столичную площадь, — а ведь наверняка уже поздно, поздно, поздно.

Король в отсутствии господина Дерека, который лет сорок служил во дворце, чувствовал себя более свободно. Оживленно развивая мысль о будущих переменах, он снял с головы корону, повертел в руках и надел снова. Берри и в тронном зале заметил что за грозным тоном и резкими фразами, обращенными к секретарю, молодой король скрывает нотки неуверенности. Будто подросток, который всему миру хочет объявить: «Я все знаю сам! Я опытный, решительный, самостоятельный и взрослый! Буду говорить, а вы меня слушайте!» «Правильно, конечно, что он смотрит в сторону больших реформ. Отец-то у него был правителем суровым, непреклонным, — устало думал Берри. — Лишь бы этот запал не угас».

Пустыми мыслями Берри отгонял жуткие думы о Дене.

Кортеж спустился с зеленого холма, где располагался королевский дворец, прокатился по серебристому мосту, перекинутому через быструю реку Ласточку. Гудя клаксонами, въехал в город, — сначала в старые кварталы с витиеватыми башенками, узкими улочками и помпезными площадями, а потом и в новый центр с современными зданиями, похожими на стеклянные бокалы и затейливые хрустальные вазы.

Берри сквозь затемненные стекла видел, с каким недоумением смотрят люди на кортеж из четырех черных автомобилей: переговариваются, перешептываются, сторонятся. «А вдруг это сам король?!» — было написано на их лицах.

— Ветхие правила не поменяешь в одночасье, — убежденно говорил, жестикулируя, молодой правитель. — Законы — столпы государства. Но постепенно, после совещаний с правоведами, я установлю новый порядок. Сельчане получат гораздо больше прав, чем имеют сегодня. Что ты думаешь об этом, Бен?

— Полностью поддерживаю. Я за равноправие, Ваше Величество, — сухо отозвался Берри.

Он думал сейчас не обо всём обществе, а только о прекрасном парне Дене, которого из-за нерасторопности бестолкового графа Бенджамина Розеля, наверное, уже лишили головы. Берри готов был оттаскать себя за кудри за то, что он, досконально зная все тонкости морского кодекса, не вник в законы родного королевства. Не выяснил, что суд над сельчанином — формальность, а расправа вершится мгновенно. Если бы он знал, то еще вчера добился бы встречи с королем! А он? А он?! Беззаботно, как пацан, катался с матерью и сестрами по торговым центрам, разбрасывался деньгами, смеялся, шутил, вкусно ел, весело болтал с Миленой. Зажег в маленькой Элли светлый огонек надежды. И теперь он погаснет… «Я виноват, виноват, и нечего оправдываться!»

Впереди появились две островерхие серые башни, похожие на отточенные карандаши, украшенные колокольчиками, — въезд на Малую столичную площадь. Башни были опутаны серебристыми цепями — когда-то служившие укреплением, а теперь — декором, на шпилях развевались темно-синие флаги. В прежние годы в бойницах дежурили дозорные, но этот пост уже двадцать лет как сняли. «А зря! — сумрачно подумал Берри. — Если бы там была телефонная связь, можно было бы позвонить дозорным и сообщить, чтобы отменили казнь. Если она еще не свершилась».

Берри не просто видел смерть, он не раз сталкивался с ней лицом к лицу. Но одно дело — безумная горячка сражения, когда то ли ты, то ли тебя, а другое — жестокая казнь, хладнокровное убийство. Ему казалось, что королевский автомобиль приедет на площадь как раз в тот момент, когда палач, довольный хорошо выполненной работой, выпрямится на залитом кровью помосте, вскинет за волосы мертвую, страшную голову того, кто еще недавно был добродушным парнем Деном, и горделиво покажет ее похолодевшей от ужаса толпе.

Берри обратил внимание, что народу собралось немного. Или уже разошлись?! Да нет, скорее всего, большой толпы и не было… Что тут делать, на Малой столичной площади? Жилые кварталы далеко, а здесь нет ни скверов с клумбами, ни парков с аттракционами, ни салонов и магазинчиков с сувенирами. О неприглядном зрелище людей теперь заранее не предупреждают, только соблюдают традицию: кто увидит, тот и увидит.

Кортеж загудел, въехал цепочкой на площадь — народ, переглядываясь, расступился. В два счета наведя порядок, стражники встали навытяжку, — мгновенно поняли, кто прибыл.

Стражников было гораздо больше, чем случайных прохожих. Отдельно они охраняли небольшую, но мятущуюся, волнующуюся, бурлящую группу людей, чьи руки были закованы тяжелой цепью. Берри сразу это заметил, и у него подпрыгнуло сердце от невыносимой несправедливости. Вот они — ребята из села Ключи, которые прибыли просить об освобождении Дена! И сами оказались в кандалах, будто кровожадные пираты или грабители.

Из окна машины, сколько ни приглядывайся, невозможно было разглядеть, что происходит на невысоком помосте. Но, когда автомобиль, еще раз дав гулкий протяжный гудок, остановился, Берри, бросив отчаянный взгляд на короля, забыв про протокол и этикет, мгновенно распахнул дверцу. Бесцеремонно оттолкнув стоявших на пути людей, не обращая внимания на всеобщий переполох, вызванный появлением короля, он кинулся к кривому, наспех сбитому временному сооружению из досок.

И сразу же увидел плечистого палача, облаченного в красно-черный балахон, опирающегося на непомерно громадный, бутафорский какой-то топор.

И только потом — Дена.

Глава 45. Морской принц

Ден стоял за плечом палача, походившего на бесформенную черно-красную гору. Берри не сразу узнал давнего приятеля, даже засомневался — тот ли этот парень, которому они с ребятами когда-то подарили новую гитару. Был он похудевшим, осунувшимся, глаза, очерченные неровными коричневыми кругами, казались совсем светлыми, почти молочными. Колючая щетина и серая арестантская роба сильно его старили.

Но, приглядевшись, Берри убедился — это он. Те же рыжеватые волосы, только взъерошенные, те же твердые упрямые скулы. Только лицо стало совершенно белым, как мука, и взгляд другим — неживым, потухшим. Держался Ден прямо, стоял каменно, крепко сплетя привыкшие к работе пальцы, — запястья прочно связывал колючий шпагат. Он стеклянно смотрел наверх — на безмятежно голубое небо с пушистыми облаками. А палач, опираясь на гигантский топор, что-то пришептывал — сквозь прорезь капюшона было заметно, как быстро шевелятся его губы.

Берри с изумлением понял, что они успели к изуверской церемонии, называемой молитвой палача. Перед казнью палач должен произнести вызубренную короткую речь, оправдывающую свершение правосудия, — в этот раз это выглядело особенно лицемерно. Только говорить принято не тихо, а громогласно, вслух, в железный рупор — так, чтобы слова слышал и повторял собравшийся на площади народ и даже сам человек, приговоренный к смерти.

Но в этот раз рупора у палача не имелось — видно, было решено не добавлять масла в огонь. Сельчане, скованные кандалами, и без того были взбудоражены. Седой мрачный распорядитель — начальник тюремной стражи — стоял навытяжку, крепко сжимая не пику и не алебарду, а новенькое ружье последней модели, и цепко оглядывал глазами толпу.

А приговоренный угрюмо молчал.

Всё это Бен заметил в один миг, когда с накатывающей радостью — Ден жив! — поспешил, прихрамывая, к помосту. Он схватился за кортик и на ходу выдернул из внутреннего кармана капитанское удостоверение.

— Именем короля! Остановите казнь! — звонко закричал он — и увидел, как Ден обернулся, как распахнулись его глаза.

— Стоять, капитан! — двое крепких стражников, очутившихся возле шатких, похожих на кое-как сбитые ящики, ступеней преградили путь наточенными блестящими алебардами. У Берри мелькнула мысль, что сейчас, отбросив средневековую мишуру, его вполне могут пристрелить — и по закону окажутся правы.

— Слушать всем! Королевский указ! Казни не будет! — раздался трубный голос глашатая. Берри не сразу понял, откуда он доносится, но потом сообразил — с правой башни. Оглянулся, увидел возле бойниц серые громкоговорители — и здесь привычная современность.

Площадь пораженно загудела. Парни в париках и расшитых камзолах по-прежнему надежно смыкали крест-накрест алебарды, но взгляд их стал озадаченным и туповатым.

— Может, пустить его? — пробормотал один, помоложе, подбородком указав на Берри. — Говорит же, «именем короля»…

— Ты что?! Тогда у нас головы полетят! — тут же отозвался второй.

Народ замер, стражники вытянулись — из черной машины вышел молодой король. В сопровождении дворцовой охраны — одинаково высоких и крепких мужчин с непроницаемыми лицами, в алых мундирах с золотыми эполетами — он быстро прошагал к помосту. Среднего роста, худощавый, с острым мальчишеским подбородком, король в искристой красной мантии выглядел вполне солидно, хотя корона поблескивала не на парике, как полагается, а на коротких темных волосах.

Стражники мгновенно разомкнули алебарды, почтительно поклонились, пропуская правителя и его охрану. Король мимоходом кивнул Берри, и тот шагнул следом. Ему очень хотелось подойти к Дену, застывшему, как ледяная фигура, но он не имел права опережать короля.

Правителю передали микрофон — обычную металлическую трубку, похожую на большое мороженое.

— Властью, данной мне небом и государством, я, король Максим Четвертый, отменяю казнь подданного — сельчанина Дениса Дина, — уверенно расправив плечи, отчеканил молодой властитель. — Новые обстоятельства дают мне право даровать свободу… — он перевел дыхание. — Даровать свободу сельчанам, которые явились в столицу, чтобы спасти своего товарища. Объявляю также, что с этого дня все уроженцы сёл имеют право беспрепятственно посещать любые города королевства, не предъявляя при этом документов об особом разрешении. Также будут изданы новые указы во имя достойной жизни всех подданных, в том числе деревенских жителей.

Кто-то радостно всплеснул руками, кто-то обрадованно засмеялся, но большинство по-прежнему смотрело на молодого короля с недоверием и беспокойством.

— Всё это хорошо, только нашу рыжую Лизу-то уже не вернуть! — выкрикнул чей-то отчаянный голос из толпы. — Да и Сержа то ли лечат, то ли калечат!

Шевельнулись было стражники, но король показал жестом — никого не трогать! — и продолжил:

— Тем, кто пострадал в столкновении, будет оказана всесторонняя медицинская помощь. Я лично навещу их в больнице.

— А что же делать с арестантом Денисом Дином, Ваше Величество? — тихо поинтересовался распорядитель — немолодой начальник тюремной стражи, по-прежнему крепко сжимая ружье.

Берри полагал, что король Максим… то есть Его Величество Максим Четвертый!.. без раздумий произнесет: «Немедленно освободить!» Но король вновь поднес к губам микрофон.

— Арестант Денис Дин останется в заключении до выяснения всех обстоятельств дела.

Берри едва сдержался, чтобы не выпалить: «Так ведь всё и так кристально ясно, Ваше Величество!», но король говорил непреклонно:

— Я уважаю закон. Подданный Дин будет находиться в Зеленом замке города Короны до тех пор, пока не появятся правовые условия для его освобождения. Предварительное решение имеется. Полагаю, что срок заключения будет недолгим, — завершил он, и Берри прекрасно понял, о чем идет речь. Если Элли выйдет за Дена, буква закона будет соблюдена.

Внизу, на площади, кто-то захлопал — сначала неуверенно, а потом громко. Остальные радостно поддержали. Зашелестели дружные аплодисменты, полетели одобрительные выкрики.

— А с нас-то это украшенье снимут наконец или нет? — раздался тот же молодой непримиримый голос. — Тяжеловатая побрякушка! — и Берри с волнением понял, что погремел цепью его давний товарищ Трим — молодой, напружиненный, непримиримый.

— Не советовал бы сейчас это делать, Ваше Величество! — торопливо шепнул седой начальник стражи. — Все же бунтовщики. Вдруг начнется…

— Не начнется! — сказал король. — Снимите кандалы!

И правда, ничего особенного не началось. Люди растирали затекшие кисти, переглядывались, переговаривались, несмело улыбались. Только один человек на площади загрустил — всеми позабытый палач, человек-гора. Он озадаченно переминался с ноги на ногу, нервно постукивал топором по щепастым доскам. Берри, стоявший рядом, тихо ему шепнул: «А работенка-то у тебя так себе, парень! Видишь, какая ненадежная? Меняй-ка, пока не поздно. В портовые грузчики иди — без дела не останешься!» Палач обиженно дернул могучим плечом.

— Королевское решение принято, — заключил правитель. Он хотел было сойти с помоста, но услышал голос Берри:

— Ваше Величество, можно мне побеседовать с арестантом Денисом Дином?

— Конечно, — обернулся король. — Завтра можешь пойти в Зеленый замок. Там разрешены свидания.

— Но я бы хотел сейчас.

Начальник стражи сдвинул седые брови и сжал ружье, но король холодно пожал плечами:

— Хорошо.

Берри шагнул к Дену — ошарашенному, растерянному, бледному.

— Ден! Здравствуй. Ты меня узнаёшь? — и, глянув в непонимающие глаза, добавил совсем по-детски, шепотом: — Эй, Динь-Динь…Колокольчик!

Взгляд парня стал озадаченным, в серых глазах заплескалось недоумение, но уже через мгновение вспыхнули яркие огоньки:

— Морской принц? Да неужели ты? — и широко улыбнулся, радостно покачал встрепанной головой. Восхищенно окинул взглядом белый китель старого приятеля, сияющие награды: — Ого, да ты теперь и вправду Морской принц!

Берри рассмеялся: вспомнил, что деревенские ребята по-доброму, необидно называли его именно так: ведь жил он в замке, рассказывал о дальних странах и бредил путешествиями.

— Да нет, не принц, всего лишь моряк, — Берри крепко обнял друга и с огорчением понял, что тот не может обнять в ответ — его руки были обмотаны серой жесткой бечевкой. Ден с досадой бросил взгляд на запястья, поморщился. Берри поискал глазами начальника стражи. Тот сразу понял его, резко мотнул головой: «Это арестант. Не положено».

— Да ничего. Раз король сказал, скоро отпустят, — улыбнулся Ден, и Берри понял: всё, что происходит, кажется ему счастливым сном. — Друг! Да ведь, наверно, это ты убедил короля, чтобы мне не сносили голову! Я еще и поверить не могу.

— Главное, что почти всё позади, Ден.

— Но как ты узнал, что я попал в такую передрягу?

— Долго рассказывать, — торопливо проговорил Берри, спиной ощущая мрачный взгляд седого начальника тюремной стражи. — Я приду в Зеленый Замок — и мы пообщаемся, — но, секунду помедлив, все же сообщил: — Ден, я же брат Элли.

— Что? — Ден замер. — Я не знал. Не догадывался даже…

— Конечно, я же в детстве не особо рассказывал, в каком поместье живу и кто мои родственники. Тогда нас интересовали другие дела.

— Как Элли? — прошептал Ден.

— Будет счастлива, что ты жив и здоров.

Ден сглотнул, проговорил очень тихо:

— Тут в толпе кто-то крикнул про Лизу, про Сержа… Я не понял… Неужели…

— Ранены, но живы, — поспешно произнес Берри.

— Прошу прощения, господин капитан, но пора завершать, — между ними вырос седой начальник тюремной стражи. — Его Величество велели, чтобы вы сели в автомашину и вернулись с ним во дворец. У него есть к вам разговор.

— Да, конечно. Иду, — Берри с сожалением посмотрел вниз — на людей, которые глядели на него во все глаза. Так хотелось броситься к ним, засмеяться: «Да это же я, ваш Морской Принц!», обняться с Тримом, с другими давними приятелями. «Ничего, это от меня не уйдет», — подумал Берри. Он крепко сжал связанные руки Дена: «Держись, друг! Скоро увидимся». «Спасибо тебе!» — сказал Ден — больше взглядом, чем словами.

Король стоял возле блестящего черного автомобиля, окруженный народом, и взгляд его карих глаз был очень довольный, — люди благодарили его за отмену казни, за обещание добрых перемен.

— Но как же случилось, что задержали исполнение? — вдруг поинтересовался он у седого начальника тюремной стражи, который спустился с помоста вместе с Берри.

Тот кашлянул, поправил висевшее на шее ружье, развел руками:

— Да мы всегда ведь без опозданий, Ваше Величество! Я за этим строго слежу, чтобы минута в минуту… — он вздохнул и растерянно признался. — Чудо какое-то, Ваше Величество! Только из Тисса выехали, как дорогу эти самые перегородили… единороги! Хотите верьте — хотите нет, а целая толпа… Стадо, как есть стадо. Никогда такого не видел. Вышли из леса — и стоят, блестят, копытами топают. Не давить же их? Убийство единорога вне закона, за это тоже голову с плеч. Вот и пришлось выезжать тихонько, осторожно, долго…

— Такое случается, — мотнул головой королевский водитель. — Я жил в тех краях. В лесах возле Тисса хватает единорогов. Особенно в августе.

— И все-таки чудо… — проговорил Берри.

Глава 46. Друзья

Покинув ближе к вечеру королевский дворец, Берри медленно прошелся по зеленому саду с белыми скульптурами, разноцветными клумбами, искристыми фонтанами и ажурными фонарями. Безмолвный стражник с блестящей алебардой сопроводил его до наглухо закрытых ворот, отсалютовал и исчез. Ворота, украшенные гербами, отпирали привратники — тоже молчаливые высокие молодые мужчины в синих мундирах и напудренных париках. Берри направился на площадь, где оставил автомобиль, — прежде на этом месте владельцев дожидались кареты.

Он сел в машину, взялся за руль и вздохнул, мысленно перебирая события непростого дня. Прекрасно, что спасён Ден, — это великое дело. Хорошо, что его товарищи освобождены. Достойно решен вопрос с морской службой. Слово короля — закон, можно не сомневаться, что поздней осенью Берри встанет на капитанский мостик. Уйдут тревожные мысли: «А вдруг судьба — командовать клерками? Вдруг на корабль я смогу ступить только пассажиром?» Нет, рано записываться в пассажиры, рано! Только бы никто не узнал, как мучительно ноют ноги перед дождем, — точнее, то, что от них осталось…

Но сколько же еще предстоит бесед, разговоров, бумаг, хлопот! Пожалуй, с пиратами сражаться легче, чем с этой сухопутной канителью.

Бросив взгляд на дворец, похожий на громадную серебряную корону, Берри вспомнил, как сегодня, уже после событий на Малой столичной площади, он обедал за одним столом с королем. К неудовольствию господина Дерека и вопреки утвержденному во дворце распорядку король и капитан долго и по-деловому обсуждали разные вопросы. Потом они вместе навестили пациентов Белой больницы на Липовой аллее — туда из тюремного госпиталя перевели Сержа и Лизу.

Серж был ранен легко — пуля скользнула по плечу, и врачи сообщили, что не будут долго держать его в палате. Парень обомлел, увидев короля; не сразу, но все-таки узнал давнего приятеля — Морского Принца — и обрадовался, как дитя, когда понял, что казнь Дену больше не грозит.

К маленькой Лизе врачи капитана не пустили — вежливо попросили подождать в кабинете. В закрытый бокс с почтением предложили пройти только лишь королю. Тот возвратился быстро, суховато обратился к моряку:

— Вряд ли выживет. Врачи — не боги. Нет ли, кстати, у тебя на примете хирурга с золотыми руками? Тут, говорят, требуется не только медицинское образование в столичной академии, но и особый талант.

— Меня оперировал хороший врач, но он сейчас за морем, — подумав, ответил Берри. И вдруг вспомнил. — Ваше Величество, старшая сестра говорила, что ее муж Георгий — отличный хирург. Я могу позвонить.

— Звони, хуже не будет, — кивнул король. Его привычная уверенность в голосе подтаяла, и он добавил просто и печально. — Знаешь, Бен, а эта Лиза — очень красивая девочка. Такие веснушки… — и замолчал.

Впрочем, встряхнувшись, молодой правитель снова стал уверенным и хладнокровным. В город, где живет Георгий, выслали машину из королевского автопарка. Берри был бы рад познакомиться с зятем, но не было возможности — впереди уже мелькали новые дела.

Когда Берри собрался покинуть дворец, король Максим Четвертый остановил его и предложил побеседовать наедине — но не в тронном зале и не в помпезной трапезной, а в скромной светлой гостиной, украшенной живыми цветами. Стражники в треуголках с кисточками остались за дверью — им было велено никого не впускать.

Король и Берри сели за небольшой круглый стол, и правитель, зачем-то передвинув вазу с нарядным букетом, сказал без предисловий:

— Бен, я предлагаю тебе остаться при дворе. Мне нужен именно такой человек, как ты. Господин Дерек служил еще моему отцу — старому секретарю давно пора на отдых. А с тобой мы сработаемся. Предлагаю жалованье в размере двух капитанских окладов. Остальные условия обсудим.

Берривздохнул, встревоженно откинул со лба вьющуюся прядь, нервно потер переносицу.

— Бен, я понимаю, что ты подбираешь слова, чтобы вежливо мне отказать. Не надо, скажи, как есть, — произнес король и горько усмехнулся. — Знаешь, иногда так хочется попросту с кем-нибудь поговорить! Но с того дня, как умерла моя мама, обычный разговор для меня — роскошь. Отец, светлая память, был достойным правителем, но холодным человеком. Он считал, что будущему королю не нужны приятели. Даже образование я получал не в академии, а во дворце. Так ни с кем и не завязалась дружба, — король ослабил ленты мантии, положил корону на стол и произнес. — Я был бы рад иметь такого друга, как ты, Бен.

— Ваше Величество… — начал было Берри, но, посмотрев в темные серьезные глаза короля, вздохнул и сказал по-другому. — Максим, ты прости, не хочется мне оставаться во дворце. Ты — король. Прикажешь — останусь. Но мне и прежде сухопутная жизнь казалась тоской зеленой, а уж теперь, когда нет ног, и подавно. Чтобы нормально жить, мне надо заниматься делом, которое знаю и люблю. А секретарь из меня получится неважный. Не нравится мне бумажная работа. Не лежит к ней душа.

— Бумажные хлопоты поручим кому-нибудь другому. А для тебя поважнее занятия найдутся.

— Ваше Велич… Максим, поверь, на корабле я принесу гораздо больше пользы королевству, чем во дворце, — Берри внимательно глянул на правителя и тихо проговорил. — Но ведь нам необязательно видеться каждый день. Крепкую дружбу расстояние не зачеркивает. В дальних морях я всегда буду помнить о том, что у меня есть друг Максим.

— А я буду знать, что легендарный Бесстрашный Бен — мой товарищ, — король улыбнулся, встал и протянул Берри руку. Тот поднялся и крепко ее пожал. — Приходи во дворец запросто, Бен. Тебе я всегда буду рад.

***

Берри повернул ключ зажигания, обдумывая, какой дорогой проехать туда, куда направляется. Не в Розетту — к Генриору и отцу. Не в Кэбвиль — к матери и сестрам. И — пока — не в городок на побережье, где его дом, где ждет невеста.

Для начала нужно закончить дела.

В Кэбвиль в этот день Берри так и не попал, а вот до Розетты поздним вечером все-таки добрался. Потрясенные блистательным обликом капитана, отец и Генриор обнимали его, долго рассматривали китель со звенящими наградами и, переглядываясь, восхищались каждой медалью.

Но к вечернему чаю Берри переоделся и вышел в брюках-клеш и в пестрой рубашке — будто не моряк, а парень с окраины Тисса.

Берри охотно рассказал о встрече с королем и скором возвращении на морскую службу. Но он видел незаданный вопрос в глазах отца и, наконец, произнес:

— Еще одна отличная новость: король помиловал того парня, с которым познакомилась Элли. Казнь Дену больше не грозит.

— И это прекрасно! — выдохнул с облегчением Генриор, его глаза засияли. — Я верил, что у тебя всё получится.

— Ох, неужели решено? — всплеснул руками граф и счастливо рассмеялся. — И правда, новость великолепная. Пусть парень живет и здравствует, только подальше от Розетты и нашей девочки. Послушай, Генриор, а ведь история-то, кажется, завершилась!

— Послать за коньяком, граф? — деловито поинтересовался Генриор.

— Подождите, я ведь не закончил, — вступил Берри. — Отец, король принял решение, которое тебе, наверное, не понравится. Но ты выслушай, хорошо?

В комнате повисла тишина.

— Может быть, мне уйти? — тихо сказал Генриор. — Если это дело касается только отца и сына, я могу быть лишним.

— Дядя Генри, перестань, это касается всей семьи.

— От тебя нет секретов! — поддержал граф, но голос его дрогнул. — Берри, не томи.

— Отец, король пожелал, чтобы Элли вышла замуж за Дена, — сказал Берри и тут же мотнул кудрявой головой. — Нет, я неправильно выразился. Это не пожелание, а высочайшее повеление.

У графа кровь схлынула с лица. Он тяжело привалился к мягкой спинке дивана. Генриор встревоженно глянул на него, но граф показал жестом: «Ничего не нужно!» — и обернулся к сыну:

— То есть, как это — пожелал? Какое еще повеление? Так не бывает! Да, он король, но это не его дочь, это моя дочь! Я не понимаю! Это невозможно. Только отвадили одного жениха, как навязался другой, да похлеще!

— Отец, закон позволяет освободить парня, если Элли выйдет за него замуж…

— Да, я хотел, чтобы парня освободили, но только для того, чтобы Элли не царапали всю жизнь муки совести! Но не такой же ценой! Что за чушь?! — перебил сына граф. — Какая свадьба? Нет, это уже слишком, на это я никогда не дам согласия!

— Понимаешь, отец… — Берри тщательно подбирал слова. — Я заезжал сегодня в Зеленую башню, куда заключили Дена. Долго говорил с ним и понял, что Элли для него — не способ вырваться из деревни, не вариант, чтобы прицепиться к богатому обществу. Он просто ее любит. А она любит его. Я, кстати, знаю Дена с детства. Это добрый, хороший парень.

— Да пусть он будет хоть весь из золота, причем тут моя Элли? — вскричал побелевший граф. — Она еще малышка! Какая там свадьба?!

— Королевская… — развел руками Берри. — Настоящая королевская свадьба.

Глава 47. Жизнь рассудит

— Нет, я решительно не понимаю, что происходит! — граф нервно покачал головой, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

— Отец, у меня есть документ, который я получил во дворце. Принесу его. Ты не против?

— Ну, а что мне остается? — пробурчал граф.

Когда Берри вышел, граф и Генриор посмотрели друг на друга и одновременно вздохнули. Оба не могли подобрать подходящих слов.

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Ведь это пока только вилами по воде… — наконец неуверенно произнес Генриор.

— Генриор, но ведь ты осознаёшь, что такое — слово короля! Кто посмеет ему перечить? Ах, пожалуй, напрасно я попросил Берри вмешаться в это дело! Вот как оно вышло. Берри так давно не был дома! Он мог что-то не так объяснить королю, что-то не то сказать…

— А я полагаю, что Берри сказал Его Величеству всё, как надо, — немедленно отозвался Генриор и подумал, что он снова заступается за кудрявого мальчика. — Я верю, что всё будет хорошо.

Послышались шаги — Берри спускался с лестницы с большим глянцевым красным конвертом. Присев на диван, он достал документ; граф сразу заметил на бумаге королевскую печать и витиеватую подпись. Берри хотел было передать бумагу отцу, но тот махнул рукой:

— Читай вслух.

Вот что было написано:

«Учитывая государственные обстоятельства, а также обоюдное стремление сельчанина Дениса Дина и графини Элалии Розель создать достойный супружеский союз, Его Величество Король Максим Четвертый повелевает:

— Оформить акт, подтверждающий согласие графини Элалии Розель на заключение законного брака с Денисом Дином и отречение ее от дворянского титула. Акт скрепить подписями родителей графини.

В случае подписания акта:

— Отменить судебное разбирательство в отношении Дениса Дина и снять с него все обвинения.

— Выделить молодой паре земельный надел для возведения дома и первоначальный капитал для строительства.

— Дать возможность графине Розель завершить школьный курс, а впоследствии обоим супругам — получить образование в высшем учебном заведении.

— Свадебную церемонию назначить на первое января, устроить ее за счет королевской казны. Предусмотреть возможность появления на свадьбе монарха.

— Сделать сей прецедент достоянием общественности и осветить его в позитивном ключе, дабы заключение подобных союзов вошло в обычную практику.

Подпись: Его Величество король Максим Четвертый».

Берри положил документ на стол, посмотрел на графа и Генриора. Те ошеломленно молчали. Наконец граф горько проговорил:

— Ты думаешь, стало понятнее? Да нисколько! Что за важные государственные обстоятельства? Почему король хочет прийти на свадьбу? Зачем вообще ему эта свадьба, в конце-то концов?!

— Все просто, отец, — спокойно сказал Берри. — Правитель решил бороться с уродливыми предрассудками. Сейчас сельчане ущемлены в правах. Они не могут учиться в институтах, оформлять векселя, покупать в городах квартиры. Но главное, что суды к ним несправедливы. Король решил положить этому конец. Он считает, что настало время перемен. Свадьба Элли и Дена, по мысли короля, будет сыграна в Новый год и станет символом новой эпохи.

— А если до зимы Элли и Ден поймут, что они не пара? Такое ведь тоже может случиться! — воскликнул Генриор.

— Конечно. Я говорил об этом с королем. Он сказал, что в этом случае не станет настаивать на свадьбе, но всё же будет рад, если она состоится.

Граф тяжело поднялся из кресла, подошел к окну, суетливо дернул плотную зеленую штору. Он долго смотрел на беседку, где еще недавно угощался с Элли виноградом, — в саду по-прежнему порхали синие мотыльки. Наконец, он обернулся и, опершись о подоконник, хрипло проговорил:

— Символы, ранги, законы, предрассудки, свадьба на Новый год… В игрушки играем? Да, звучит красиво! И я бы согласился с каждым словом, если бы речь шла не о моей дочери. Но причем тут Элли? Девочка, школьница! Король хочет принести ее судьбу в жертву туманным переменам? Вот так просто — взять и сломать ей жизнь?

— Почему же — сломать? — удивился Берри. — Ден честный, порядочный, работящий человек, талантливый музыкант. Может быть, он окончит консерваторию и станет знаменитым гитаристом. Или выучится на инженера. Будет заботиться об Элли — и она станет счастливой.

— А титул, а привилегии? — простонал граф. — Ты понимаешь, что наша Элли всего лишится?

— В этом нет ничего страшного. Миллионы людей в мире прекрасно живут без дворянских привилегий. Я, например, никогда ими не пользовался.

— Ну, как же! Вот сегодня тебя принял сам король!

— Он принял меня, потому что я моряк и имею награды, — спокойно возразил Берри. — Отец, Ден и Элли любят друг друга, так зачем им мешать?

— Любят они… Много они знают про любовь! Особенно Элли! — сердито пробормотал граф и обернулся к управляющему. — А что ты думаешь, Генриор?

— Я понимаю вашу тревогу, ведь вы мечтали о другой доле для дочери, — отозвался он. — Но я согласен, что жениться нужно по любви. Кроме того, союз вершится по высочайшему повелению. Отказаться — впасть в королевскую немилость.

— Нет, король не мстительный человек, — качнул кудрями Берри. — Он действительно загорелся идеей свадьбы. Но все-таки оставляет решение за нашей семьей.

— Так ведь понятно, какое он ждет решение… — уныло проговорил отец.

— Подожди, Берри, а ведь у этого парня есть невеста! — спохватился Генриор. — Как же быть с ней? Разве это не препятствие?

Берри вздохнул:

— Дена обручили в детстве, его согласия никто не спросил. Он говорит, что Долли — прекрасная девушка, но и прежде не был готов взять ее в жены. Ничего не поделаешь. Ту помолвку придется расторгнуть.

Граф надолго замолчал. Потом глухо произнес:

— Я ничего не отвечу, пока лично не побеседую с этим парнем. Если почувствую, что он не обидит мою девочку, то можно о чем-то подумать… Но Эмилия? Что же скажет она? Да она ни за что не согласится, я ее знаю! А Андреас? А соседи-дворяне?.. Нет, дворяне-то, конечно, не главное, хотя в пересудах и шепотках тоже ничего хорошего нет, — махнул рукой граф. — Но как я смогу понять, будет ли счастлива моя малышка? Ведь это так безрассудно — отказываться от всего, что тебе дано по праву рождения! Как она будет жить, в каких условиях, где будет возведен этот дом, о котором упоминает король? Элли привыкла к достойной жизни, а что сможет ей дать ее деревенский парень? Я не хочу, чтобы моя дочь, моя девочка, моя маленькая принцесса пасла коров и свиней!

— Любая честная работа заслуживает уважения. Но если Элли и Ден получат образование, зачем им быть свинопасами? — удивился Берри. — Я знаю, что Элли хочет стать декоратором в театре. Почему бы и нет? При желании они смогут жить в городе, новые законы это позволят. Для ребят все дороги открыты.

— Но куда они ведут, эти дороги? — воскликнул граф. — Нет, я не готов к такому повороту. Король благосклонно дает три месяца до свадьбы, но тут и десятилетия не хватит, чтобы во всем разобраться. Ну, какая из Элли жена? Она же совсем ребенок….Ах, как же всё сложно! И не с кем посоветоваться. Очень страшно совершить очередную ошибку.

— Всегда тяжело принимать решение, от которого зависит судьба, — согласился Генриор. — Но чужой совет здесь лишний — он как посох, что может подломиться.

— Да как же угадать, что правильно, а что нет? — граф встрепал волосы. — Вспомни, Генриор! Выдали Милену за богача — и ужасно ошиблись. Выдадим Элли за деревенского парня — и кто знает, что будет потом?

— Жизнь рассудит… — философски заметил Генриор.

Мужчин так затянул разговор, что они и не заметили, как рядом появилась Марта. Она покашляла и суетливо произнесла:

— Господа, вы уж простите, что вмешиваюсь, так там молодого графа к телефону кличут. Говорят, из самого столичного города… Из больницы, что ли… Новости там, говорят.

— Из столичной больницы? Иду! — кивнул Берри. Он вспомнил про маленькую Лизу и сердце заныло от тревоги.

Глава 48. Зеленый замок

Эмилия подняла голову, бросила раздраженный взгляд на островерхие башни могучей крепости и нервно поправила черную фетровую шляпу — та едва не слетела с высокой прически. Зеленый замок назвали так не только из-за болотного цвета камней, но и из-за яркого густого мха, которым поросли крепкие стены. «Что я тут делаю? Может, поехать домой? Еще ведь не поздно!» — подумала Эмилия и горько вздохнула, покосившись на тяжелые железные ворота, украшенные витыми узорами.

Она давно не была в столице, но очень ее любила. Эмилия с удовольствием прогулялась бы по разноцветным магазинчикам Лучистой улицы, полюбовалась бы удивительными зданиями проспекта Белых Тюльпанов, постояла возле речки Ласточки и подышала свежим воздухом, глядя на зеленый холм, где поблескивают башни роскошного королевского дворца.

Но сегодня она приехала не для того, чтобы восхищаться столичной красотой. Вот и приходится топтаться тут, на пронизывающем ветру, возле нависающей громады тюремного замка.

Эмилия откинула со лба прядь-пружинку, задумчиво перебросила через плечо длинный лиловый шарф с кистями, печально посмотрела на затянутое тяжелыми тучами небо. Вот и осень.

Пару недель назад Эмилию ошеломили, будто ударили по голове, сразу два известия. Первое — о желании короля устроить свадьбу ее младшей дочери. Второе — о тяжелом увечье Берри. Оба сообщил по телефону граф. Он-то полагал, что Эмилия уже знает, что у сына нет ног, и был изумлен, когда понял, что бывшая жена впервые об этом слышит. Она была шокирована новостями, но истерики не устроила. Правда, о возможной свадьбе заявила напрямик: «Знаете, граф, если королю так уж хочется погулять на какой-нибудь свадьбе, пусть устраивает свою! Ему давно пора жениться: подданным нужна королева, а престолу — наследник. А вот Элли тут совершенно ни при чем!» Сердито бросив трубку, Эмилия опустилась в кресло и долго молчала. Но с того дня перестала спать — попросту не могла сомкнуть глаз. Ночью она думала о детях — обо всех четырех, до утра сидела у окна и смотрела на луну и звезды. А когда небо светлело, заставляла себя идти в душ, готовить завтрак и заниматься делами.

Если бы не лекарство, которое порекомендовал муж Милены Георгий, она бы так вымоталась, что не смогла бы ни жить, ни работать. А работать было нужно: наступила осень, пришлось вернуться в школу к урокам и ученикам. Хорошо, что снотворные таблетки все-таки помогли.

Георгий ей понравился — мужчина серьезный, сдержанный, не то что горячая Милена. Вот и хорошо, два фейерверка в семье — перебор. Он совершил чудо — вытащил с того света сельскую девочку Лизу. «Была ранена в живот. Операции, антибиотики, капельницы — всё как положено, — сумрачно сообщил Георгий. — Жить будет. А как всё это скажется на здоровье, время покажет». За спасение Лизы молодой король наградил его премией, и Георгий приятно удивился, что правителя волнует судьба юной сельчанки.

А Эмилия, покачав головой, подумала о том, что неведомая Лиза может войти в их семью — как-никак сестра того самого Дена.

Того самого Дена, в которого по уши влюбилась ее юная беспечная дочка! Но ведь любовь — одно, а вот свадьба… Невыносимо даже думать об этом. Ее маленькая Элли! Замуж! За малознакомого деревенского парня! Фантастическая ерунда!

Но Элли, услышав пожелание короля, превратилась из стеклянной куклы с прозрачными мертвыми глазами в обычную юную девушку, которая умеет смеяться и плакать.

Элли ожила, когда поняла: Дену не грозит казнь. Встрепенулась, узнав, что невеста из деревни — не его выбор. И сорвалась с места, убежала в свою комнату, закрыв лицо руками, когда Эмилия раздраженно воскликнула: «Какая свадьба? Перестаньте городить чушь, дети! Я никогда не подпишу никакое согласие!»

Эмилия и сейчас стояла бы на своем, если бы Милена тихо не возразила ей: «Мама, ну зачем ты так упорствуешь? Когда Элли исполнится восемнадцать, она ведь все равно выйдет за своего Дена! Так пусть лучше женятся в январе — и окажутся под крылом короля». «Милена, ты правда хочешь, чтобы сестра вышла за парня без гроша за душой?» — всплеснула руками Эмилия. «Ну, знаешь, меня в свое время выдали за богатого, — напомнила Милена. — Хуже человека я в жизни не встречала».

И вот Эмилия здесь, возле Зеленого замка, — ждет, когда приедет ее бывший муж, чтобы подписать документ. Она с дочерью прибыла немного раньше. Маленькая Элли (невеста!) сидит в машине и слушает музыку — говорит, что тихие мелодии ее успокаивают. «А меня ничего уже не успокоит…» — мрачно подумала Эмилия. Лучше уж постоять на улице, подышать сырым осенним ветром, посмотреть на роскошные золотые клены и алые рябины, обступившие Зеленый замок.

Коротко взвизгнули тормоза — к воротам подкатил темно-синий длинный автомобиль. Незнакомый Эмилии водитель распахнул дверцу, вежливо поклонился. Вышел сумрачный граф; в сером плаще и шляпе стального цвета он походил на осеннюю тучу. Но, увидев Эмилию, слегка улыбнулся, протянул руку:

— Здравствуй!

— Добрый день! — кивнула она, пожимая протянутую ладонь. Мелькнула мысль: «Здороваемся, как чужие! Если бы мы не были разведены, он бы обнял меня за талию, быстро поцеловал в щеку и поправил шляпу — всегда прежде так делал». Эмилия тут же осадила себя: «О чем я думаю в такой важный день?» — и постаралась придать лицу холодное непроницаемое выражение.

— Ну, где наша невеста? — сварливо проговорил граф, оглядываясь по сторонам.

— В машине. Слушает музыку.

— Музыку… Ну, как есть ребенок! — граф досадливо махнул рукой, посмотрел по сторонам, покачал головой, оценив скалообразную громаду Зеленого замка. Заметил неподалеку скамейку с ажурной спинкой, тяжело на нее опустился.

— Эмилия, позови Элли. Я хочу с ней еще раз поговорить.

Эмилия сердито качнула головой. Она хотела было заявить, что граф всё перепутал и она — не горничная на побегушках. Если ему так надо, пусть идет к оставленному поодаль автомобилю и там, в салоне, беседует с дочерью, благо до назначенного времени еще есть двадцать минут. Но отчего-то спорить не стала. Ушла и быстро вернулась с Элли.

Тоненькая, хрупкая, с неприкрытыми длинными светлыми волосами, в бежевом плаще, Элли напоминала нежную чайную розу.

— Вот ваша дорогая дочь, граф, — сказала Эмилия и присела на скамейку рядом с бывшим мужем.

Элли поздоровалась, робко улыбнулась, но граф впервые не улыбнулся в ответ.

— Присядь-ка, — буркнул отец, и Элли, не споря, устроилась между родителями. — На улице такой ветер, а ты без головного убора. Где твой берет? Или что там носит сейчас молодежь? Неужели хочешь простудиться?

— Мне совсем не холодно, папа.

— Вот видишь, ты еще совершенно не взрослая, безответственная, а еще собираешься замуж! — проворчал отец, и у Эмилии распахнулись глаза — она никогда не слышала, чтобы муж так разговаривал с младшей дочерью.

Элли нахмурилась, отвернулась. Граф, смягчаясь, тяжело вздохнул, крепко сжал маленькую дочкину ладонь, негромко произнес:

— Ну-ка, малышка, посмотри на меня! А я на тебя погляжу. Очень мне хочется понять, зачем ты так торопишься замуж. Только ради того, чтобы парня освободили? Так это не дело! Раз уж он попал в поле зрения короля, да еще Берри за него заступается, долго его в тюрьме не продержат. Или это такой подростковый бунт? Выйду замуж — стану самостоятельной, буду гулять, где хочу, с кем хочу, и родители мне не указ? Так, что ли?

— Мы же вчера обо всем поговорили по телефону, папа… — отозвалась Элли, и мать видела: она сдерживается, чтобы не добавить: «…уже в сотый раз!»

— Так по телефону — не то! Я твои глаза хочу видеть.

— Папа, ну что мне еще сказать? — Элли поправила воротник плаща, глянула на отца. — Я хочу выйти за Дена, потому что его люблю.

— Вот и он говорит — люблю… — вздохнул граф, вспомнив, как вместе с Берри ездил сюда, чтобы побеседовать с Деном. — Но на одной любви семейную жизнь не построишь. Хлипкое получится сооружение.

— Ты нас имеешь в виду? — вдруг проговорила Эмилия. — У нас все-таки другой случай. Нам ведь намеренно жить мешали. Не буду уж говорить, кто… — и обернулась к дочери. — Если выйдешь замуж, имей в виду: твоя жизнь — твой выбор. О чем-то попросишь — помогу, нужен совет — подскажу. Моя дверь всегда для тебя открыта. Но в ваш быт не полезу. И если поссоритесь, разбираться не стану. Не понимаю только, куда ты спешишь.

— Я просто хочу быть рядом с любимым человеком, — тихо, но твердо проговорила Элли.

— Да ты ведь его почти не знаешь! — граф сдвинул шляпу на лоб.

— Может быть. Но я его люблю.

Круглые, черные, с серебряным циферблатом часы на башне Зеленого замка пробили полдень. Привратники медленно и мягко распахнули железные ворота.

— Ладно, бестолковый это разговор. Приехали — так надо идти, — сказал граф, тяжело поднимаясь со скамейки.

Эмилия и Элли тоже поспешно поднялись, двинулись в сторону ворот. Они заметили, что туда же подошла и плотная женщина в темном плаще и шерстяном платке, повязанном по-старушечьи.

— Твоя будущая свекровь, видимо, — граф, прищурившись, посмотрел на дочку. Подошел к женщине, протянул руку: — Здравствуйте, госпожа Дамара.

— Да что вы, не госпожа я… — привычно пробормотала женщина.

Из-за ворот торопливо выбежал тролль с длинными, как ветки, руками, в зеленой вязаной шапочке меж острых ушей. Он молча махнул рукой, и все последовали за ним.

— Не слишком любезный прием, — усмехнулся граф, едва успевая за юрким троллем.

— А ты думал, нас здесь с пирогами будут встречать? В тюрьме-то! — нахмурилась Эмилия, даже не заметив, что она назвала бывшего мужа на «ты».

— Не думал. Я ведь уже здесь бывал.

Они ступили под гулкие своды башни — на каждый шаг отзывалось тягучее эхо, тролль повел их налево — на узкую и крутую каменную лестницу без перил. Эмилия тут же пожалела, что надела сапоги на высоких каблуках-шпильках. Еще не хватало поскользнуться на скользких ступенях и покатиться вниз кувырком! Граф, мельком глянув на ее обувь, молча протянул руку — и она сжала его ладонь.

Они поднимались и опускались, пересекали прозрачные переходы, через стекла которых открывались живописные виды на город, и темные, увешенные паутиной коридоры, где со свистом носились летучие мыши. Эмилия с тревогой глянула на дочь, но та будто и не замечала их — решительно шагала вперед. Проходили через круглые залы с мрачными старинными картинами, через анфиладу комнат с кожаными стульями и диванами, через склады, заваленные банками и коробками. Зеленый замок казался пространством, которому нет конца! Эмилия настроилась идти еще с полчаса, и даже удивилась, когда тролль резко остановился перед желтой лакированной деревянной дверью.

— Сюда!

Он стукнул в дверь, из кабинета вышел сухощавый высокий человек с заметными залысинами. На остром носу поблескивали золоченые очки.

— Господин Иголтон! — выдохнула Элли.

— Он самый. Приветствую, господа, — кивнул следователь из управы в Тиссе. Он по-прежнему выглядел строгим, но уже не таким утомленным. Коротко объяснил: — Прибыл в столицу, чтобы завершить начатое дело. Рад, что арестант жив и появилась надежда на благополучный исход. Пройдемте.

Он отодвинулся, пропуская пришедших. Эмилия обернулась — и увидела, как впервые за много дней в голубых глазах ее девочки вспыхнули счастливые огни, а с щек сошла болезненная бледность. Забыв про приличия (все-таки следовало пропустить вперед родителей и Дамару!), Элли поспешила к длинному полированному столу.

Ведь там, за столом, возле тролля-стражника в вязаной сине-зеленой шапочке, сидел простой парень в серой арестантской робе, с рыжеватыми, зачесанными назад волосами.

Глава 49. Бумажная волокита

Ден увидел Элли, вскочил, просиял, хотел было двинуться навстречу, но тролль, охранявший его, фыркнул и недовольно дернулся. Вздохнув, Ден вновь опустился на скамью, потер свободной рукой скованное запястье. Элли не успела даже приблизиться к Дену: Иголтон бросил на нее выразительный взгляд и жестом показал, что сесть полагается за столом напротив. И отец, шагнувший следом, кашлянул и недовольно пробурчал: «Прошу тебя, не спеши!»

Чувствуя, как сумасшедше колотится сердце, Элли опустилась на краешек скамьи — и покраснела, застеснялась первого горячего порыва. Она окинула взглядом комнату — самую обычную, с длинным столом, с громоздкими шкафами и металлическими стеллажами, забитыми картонными папками, с неказистыми стульями возле стены, с пыльным растением с мясистыми листьями в кадушке. Будто это не старинный замок, а кабинет скучного клерка. Только полукруглое окно напоминало о том, что они находятся в древней башне.

Волнуясь, Элли подняла глаза на Дена и с тревогой поняла, что он изменился: побледнел, осунулся, заострились скулы, запали серые глаза. На короткий миг она очень испугалась, резко кольнуло в груди: ведь это из-за нее Ден столько пережил и даже шагнул на эшафот! Так любит ли он ее по-прежнему? Но когда Ден ласково улыбнулся, по-детски моргнул, протянул через стол свободную руку и, не обращая внимания на нахмурившегося тролля (у того сердито дернулись острые уши), крепко сжал ее дрожащие пальцы, Элли с накатывающей волной острого счастья поняла — любит!

Они были знакомы совсем недолго, но Элли чувствовала в Дене самого близкого, самого нужного, самого теплого, самого «своего» человека — и каждой клеточкой ощущала, что он испытывает то же самое.

Ден опустил ее ладонь, только когда подошла мать; Дамара села рядом с сыном, прижала к груди его голову, всхлипнула. Тот тихо шепнул: «Ну что ты, мама? Теперь-то всё уже хорошо».

Родители Элли опустились на скамью рядом с дочерью, одновременно вздохнули. Отец-то уже был знаком с Деном — ездил сюда, чтобы побеседовать с ним, а вот мама увидела его впервые. Элли с волнением замечала, с каким тревожным интересом она наблюдает за Деном и даже не пытается это скрыть. Взгляд у Эмилии был такой напряженный, словно она хочет высказать, что накипело, и из последних сил сдерживается. Элли боялась, что она вспыхнет, возмущенно заявит: «Дочь, ты сошла с ума? Да это обычный деревенский мужик! Что ты в нем нашла?!» Но Эмилия только нервно сняла шляпу и резким движением положила на стол — высокая прическа осталась безупречной, лишь прядь-завитушка, как всегда, непослушно выбилась на лоб.

— Итак, господа, мы собрались, чтобы документально оформить помолвку графини Элалии Розель и подданного Дениса Дина, — четко произнес Иголтон. Опершись о полированную столешницу, он окинул каждого цепким взглядом и, наконец, сел во главе стола. Покосившись на возвышающуюся рядом кипу бумаг, Иголтон продолжил. — Случай, конечно, исключительный, но, признаюсь, я рад, что дело завершается свадьбой, а не плахой. Теперь разбираться хоть хлопотно, да более приятно.

Иголтон помолчал, снял с кипы бумаг первый листок, помахал им в воздухе, проговорил:

— Чтобы подготовить эти документы, потребовалось немало времени. Предупреждаю, что после их подписания арестанту Денису Дину придется остаться в заключении до завершения всех бюрократических процедур. Но что там неделя-другая в сравнении с грозившими десятилетиями или… хм, вечностью? Ничего. Так что приступим, — Иголтон быстро снял золоченые очки, пошарил в ящике стола и надел другие, роговые, — и взгляд его стал строгим и озабоченным. Он суховато сказал: — Будьте готовы к тому, господа, что сидеть нам тут придется довольно долго. Сейчас я начну вслух зачитывать положения, указанные в бумагах. Вы внимательно выслушаете, затем еще раз прочитаете — и напишете внизу: «Согласны!» Это понятно?

Все кивнули, но Иголтон холодно добавил:

— Это касается только графского семейства Розель. Вы же, семейство Дин… — он посмотрел сквозь стекла очков на Дена и его мать. — Просто слушаете и ставите подписи на последнем итоговом документе. Ясно? Тогда начнем.

Дело и впрямь затянулось. Иголтон размеренно читал текст каждой бумаги, не забывая поглядывать на присутствующих сквозь большие круглые очки, — всё ли ясно? И только затем он клал страницу на полированный, с царапинами, стол и аккуратно подвигал ее к Элли.

Шариковые ручки в замке были не в ходу — приходилось макать тонкое перо в чернильницу из зеленого камня и старательно, чтобы не поставить уродливую кляксу, выводить на плотных белоснежных листах: «Согласна!»

Элли передавала бумагу отцу — и он так долго вчитывался в строчки, что у нее начинало плясать сердце. Элли видела, как каждый раз отец хочет выкрикнуть: «Ну уж нет! Нет! Только не это!» — и осторожно касалась его рукава, смотрела на него умоляющими глазами. Морщась, качая головой, покашливая и страдая, он неохотно ставил внизу витиеватый росчерк. Мама же, напротив, подписывала документы так быстро, словно боялась дать себе время на раздумье. Но подпись выходила кривой — видно, дрожали руки. А Иголтон холодно кивал, читал и передавал Элли новую бумагу. И она писала: «Согласна!»

«Согласна!» — и Элли отказывается от привилегии поступить без экзамена в элитный университет. «Согласна!» — и в ее жизни больше не будет балов, раутов, дворянских собраний. "Согласна!" — и она не наследница графских предприятий.

«Согласна!» — и вот она уже не графиня, а всего лишь рядовая подданная большого королевства. И это уже не изменить.

Элли не забудет, как побледнел тогда ее отец. Элли Дин! После свадьбы она будет не Элалия Розель, а Элли Дин! «Глупая малышка, ну что же ты заставляешь нас делать? Чему ты радуешься?! Зачем?» — кричал отцовский взгляд, когда он брал в руки перо.

Но ведь они много раз обо всём поговорили, всё обдумали, всё обсудили. Он решился. Он обещал. И вот его подпись уже стоит на бумаге. Правда, рука дрогнула — и кляксу на последний документ отец всё же посадил. Элли ахнула, но Иголтон, глянув на страницу, спокойно кивнул: «Ничего страшного. Всё действительно».

У отца был такой вид, будто он не бумаги перекладывал, а тяжелые камни. Он хотел было откинуться на спинку, но они сидели на длинной скамье, поставленной вдоль стола, и спинки у нее не было. Он взлохматил волосы, вытер белым платком капли пота со лба. Эмилия посмотрела на него с тревогой, но он сделал успокаивающий жест: «Всё в порядке».

Наконец бумагу дали подписать Дамаре, и она, видно, от волнения долго не могла понять, куда же нужно ставить подпись. Только когда Иголтон подошел и отчертил нужное место карандашом, она чиркнула закорючку и тяжело вздохнула. Элли кинула на нее осторожный взгляд — и поняла: не только ее родители не рады жениху, Дамара-то тоже вовсе не рада невесте! Она хотела для сына простую жену: умницу, работницу, хозяйку — а тут на тебе, свалилась на голову принцесса-белоручка… Да ведь ещё еë единственная дочка от всей этой истории пострадала и чуть не умерла!.. Элли перевела встревоженный взгляд на Дена, увидела его лучистые серые глаза — и улыбнулась, успокоилась.

— Ну что, господа, пора завершать, а то и так засиделись, — подытожил Иголтон, не спеша проштамповав все документы. — Есть что сказать друг другу? Я имею в виду не вас, а старшее поколение! — добавил он, быстро посмотрев на Элли и Дена.

— Что говорить-то? — утомленно развел руками граф. — Хоть свадьбы пока и не было, а дело сделано, дороги назад нет. — Теперь только молиться, чтобы были счастливы.

— Я тоже, если можно, хочу сказать… — вдруг хрипловато произнесла Дамара. Закашлялась от волнения, но справилась с собой и всё-таки договорила. — Поблагодарить вас хочу, господа. От души поблагодарить. Понимаю же: коли не решились бы вы на эту женитьбу, сыну моему голову бы снесли. А так…Ну, будут жить, ничего. Наладится со временем… — добавила тихо. — Вы за дочку-то свою не бойтесь, не надо. Он же хороший у меня… Не какой-нибудь… — и отвернулась.

— Вы что скажете, графиня Эмилия Розель? — поинтересовался Иголтон.

Эмилия помолчала, посмотрела на всех и вдруг громко, решительно заявила:

— Знаете, что я скажу? А вот что! Сидим тут, как на похоронах, вздыхаем, тоскуем, кряхтим, как старцы дряхлые… А что такого происходит-то? А ничего особенного! Парень и девушка, молодые, симпатичные, решили создать семью. Ну, так и пусть себе создают! Пусть будут счастливы! Я тут немножко понаблюдала, как они глазами друг с другом разговаривают… По любви ведь женятся ребята! Вот и прекрасно. Глядишь, внуки у нас будут, а то старшие дети совсем не торопятся… — она посмотрела на Элли, на Дена и сбавила тон. — Конечно, и вы тоже не спешите, пусть Элли сначала школу окончит. Но ведь свадьбы пока не было, так что об этом говорить рано. Но главное — будьте счастливы!

Звонкие слова Эмилии заставили всех встрепенуться, даже граф посмотрел на нее с удовольствием — и улыбнулся.

А Эмилия, пристально глянув на Иголтона, на тролля-тюремщика в вязаной шапочке, произнесла:

— Это ведь что — помолвка? Верно, помолвка! Так давайте уж отступим от некоторых правил! Предлагаю всем выйти на пять минут — а эти… — она кивнула в сторону Элли и Дена. — Да пусть хоть обнимутся, в конце-то концов! Хоть поздравят друг друга!

— Ты что, Эмилия! — всплеснул руками граф. — Зачем? Не положено!

— Верно. Не положено, — сдвинул брови Иголтон. Но посмотрел на Элли, на Дена — и неожиданно заявил. — Но… под мою ответственность. Пять минут. Тролль-тюремщик, сними с арестанта наручники.

Глава 50. Синяя куртка

Холодный ветер нервно срывал листья со старых тополей и берез, раскидывал их по деревенским улочкам, точно бумагу, сердито швырял в немногочисленных прохожих. Серж поежился, нахохлился, поднял ворот модной синей куртки — купил как-то по случаю, когда учился в Тиссе. Они с Деном мечтали стать инженерами, да куда там, разве сельчан примут в институт! На счетовода дали выучиться — и то хлеб, правда, черствый. Конечно, король пообещал на площади, что издаст новые указы, только когда это еще случится?

Серж возвращался с работы — когда-то он был токарем, но потом, окончив училище, нанялся в сельскую контору. Однообразные хлопоты с бумагами хоть и не требовали физических сил, но отнимали немало нервов, и Серж подумывал над тем, чтобы бросить все эти цифры, карандаши и блокноты и снова встать за токарный станок. Только начальник не отпускал — Серж был толковым парнем и хорошим работником.

Настроение у Сержа было отвратительное, да еще нудно ныло раненое плечо. Из больницы его давно выписали, но приходилось ходить на осмотры к местному лекарю, пить горькие пилюли, и всё это тоже не добавляло счастья.

Радовало только, что Дена выпустят из тюрьмы, — всё, как надо, складывается у него с принцессой. Хорошо, что его сестра Лиза пошла на поправку. А Долли в столицу тогда не отправилась — народ решил, что ей незачем, раз в деле замешана другая девушка. Долли смирная, не боевая, как Лиза, спорить не стала. А если бы поехала, кто знает, что бы с ней приключилось? Но как же вовремя появился Морской принц! Если бы не он, Дена и в живых бы уже не было…

Серж вздохнул — домой идти не хотелось. Мать у него хорошая, но слишком уж въедливая. Опять, накрывая на стол, начнет дотошно расспрашивать о здоровье — не болит ли плечо, советовать разные мази и притирки. Поинтересуется новостями и, будто невзначай, затеет разговор о Раните: «А точно ли расстались? Насовсем ли? Ах, как славно, если бы насовсем! Интересно, где же она сейчас, эта королевишна?»

А он с Ранитой после той беседы в перелеске больше и не встречался. Однажды увидел ее в сельском магазинчике — и тут же вышел, вернулся домой, не купив ни заварки, ни сахара. Говорят, она на днях и вовсе из деревни укатила, официанткой в Тиссе пристроилась. Там-то сельчанам работать можно — все-таки не столица. Вот пусть и ходит меж столами, гремит тарелками, только подальше отсюда.

Что ему эта Ранита… Будто приворожила его — столько лет из-за нее страдал! Но уже отпустило.

А как хотелось бы прийти сейчас в собственный теплый дом, где пахнет свежим хлебом и сытным супом, где жена настряпала сладких пирогов, где возится в колыбели ребенок… В дом, где можно успокоиться, расслабиться, сердцем отдохнуть от всех тревог и забот.

В деревне женились рано, у некоторых к его годам было уже по двое, а то и по трое детей. А Серж все ждал и ждал, когда за него соизволит выйти Ранита. И чего ждал? Какая бы из нее жена-то получилась?

А ведь он вместе с отцом и дом для своей будущей семьи почти достроил… Добротный дом, двухэтажный. Чтобы и ему с женой было хорошо, и детям не тесно. Осталось только внутри всё обустроить да приладить. Только не хочется. Отговаривается, что плечо болит, а на деле понимает: не для кого стараться.

Чтобы избавиться от горьких мыслей, Серж, запахнув плотнее синюю куртку, решил немного проветриться — с дальнего пригорка открывался красивый вид на поля, перелесок и извилистую ленту реки. Пройдя через лужайку, мимо длинных каменных построек и старой фермы, он не спеша поднялся на невысокий холм — и увидел там пухленькую девушку в белом платье и голубом платке. Она сидела на корявом бревнышке и задумчиво смотрела вдаль — на реку, на просторы, на деревья, припыленные золотом.

Серж издалека узнал ее — Долли, невеста Дена. То есть бывшая невеста. Жаль, что у них ничего не вышло. Долли — хорошая девчонка и руки у нее золотые. Серж помнил: даже когда они учились в школе, учителя нахваливали ее умение шить, вязать и стряпать.

Долли услышала шаги, испуганно обернулась. Серж присел рядом, коротко сказал «привет».

— Здравствуй! — кивнула Долли, потуже завязав голубой платок. — Как ты, выздоравливаешь?

— Я в порядке. Ну, а ты как поживаешь? — спросил Серж. Не из вежливости спросил — правда за нее волновался. Долли всегда была ему симпатична: добрая, скромная, спокойная. Иногда, наглухо запутавшись в паутине сложных отношений с яркой, притягательной и стервозной Ранитой, Серж немного завидовал другу Дену. Какая же у него простая и милая невеста, чего только он со свадьбой тянет? А теперь, когда всё рухнуло, он искренне сочувствовал Долли.

— Я ничего… — пробормотала Долли.

— Ну и не плачь тогда, если ничего, — грубовато сказал Серж, заметив, что у Долли мокрые глаза. — Знаю, несладко тебе.

— А мать его в столицу поехала… — поделилась Долли. — Говорит, Ден с принцессой решили обручиться. Нашу помолвку отменили, будто ее и не было.

Серж тяжело вздохнул, взял одноклассницу за руку. Что тут скажешь, какие найдешь слова?

— Долли, значит, к лучшему, — наконец выговорил Серж. — Я его не оправдываю, конечно. Он должен был сначала с тобой объясниться, а потом уже с принцессой крутить. Но ведь никто не думал, что у них так серьезно сложится.

— Просто он меня никогда не любил.

— Ну, как это не любил? — деланно возмутился Серж и даже пожалел, что понесла его нелегкая после работы на свежий воздух — вот только муторных разговоров о любви ему сейчас и не хватало! — Он ведь тебе всегда помогал: и деньгами, и делами.

— Это да, помогал. Только не женился. Мне уже вся деревня говорила: «Любил бы — давно бы в жены взял». Я и сама давно поняла, еще до принцессы. Только думала — а вдруг?

Девушка помолчала, глядя в затуманившуюся даль. Приближались сумерки, они накрывали синим одеялом густые еще деревья, заволакивали темными облаками небо. Подумала, сказала негромко:

— Ден ведь мне письмо прислал.

— И что пишет?

Долли поправила платок, вытерла глаза:

— Пишет, что хотел бы поговорить со мной, да пока не разрешают. Просит прощения, что не сказал про принцессу. Советует не ждать его, устраивать жизнь. Хочет остаться мне добрым другом, потому что я, мол, хорошая… — у Долли задрожали губы. — Но если я такая хорошая, почему же…

— А ты его очень любишь, да, Долли? — сочувственно глянул на девушку Серж.

— Мы же столько лет жених с невестой!

— Ну и что? — пожал плечами Серж, вспомнив, что Ранита тоже много лет считалась его невестой, но совершенно его не любила, хотя и ложилась запросто с ним в постель.

— Я про любовь не знаю, ты не спрашивай… — Долли низко склонила голову. — Я к нему очень привыкла. А тут эта принцесса… Обидно! Вот скажи, Серж, — она обернулась к парню. — Ты ведь с ними гулял. У них в лесу что-то было? По правде?

Серж развел руками:

— Да ничего такого. Не спали они. Но…

— Но что?

Он снова вздохнул и решил сказать всё, как есть:

— Но чем-то зацепила она его, это да. Сильно зацепила.

— Конечно… Она же принцесса! — Долли вновь смахнула слезы.

— Да не в этом дело, Долли! — сердито проговорил Серж и крепче сжал ее руку. — Бывает, что люди друг другу не подходят. Вот всем хороши — а не складывается. Вот и у вас с Деном так. И хорошо, что вы не поженились, — оба потом пожалели бы. А принцесса — она еще девчонка, маленькая и доверчивая. Ну, понравилась ему. Влюбились. Что ж поделаешь.

Снова подул ледяной ветер, Долли зябко повела плечами, и Серж только сейчас обратил внимание, какое легкое на ней платье.

— Эй, а ты чего кофту-то не надела? — нахмурился он. — На улице сегодня холодина! Осень уже, а ты в платьишке.

— Я не замерзла.

— Ага, не замерзла… — передразнил Серж. — А руки ледяные! Подожди.

Он живо сбросил с себя плотную синюю куртку, накинул на покатые плечи Долли — та и сказать ничего не успела.

— Вот так лучше?

— Спасибо… — пробормотала она растерянно. Посмотрела на него огромными глазами, моргнули удивленно пушистые ресницы. Серж подумал, что никогда не замечал, какие у Долли красивые, серые, с желтыми искорками, глаза. И… какая большая, высокая и пышная грудь. Нет, если честно, грудь-то всё-таки замечал. Но с чего бы он вглядывался в ее глаза и фигуру? Никто Сержа прежде и неинтересовал, кроме Раниты!

Долли была в обычном платьице — ситцевом, белом, в мелкий бледно-голубой цветочек, со скромным треугольным вырезом. Платье прикрывало круглые колени, но не могло спрятать выдающийся бюст. «Такая она мягкая… во всех смыслах, — вдруг подумалось Сержу. — А вот хотелось бы прикоснуться, прижаться…»

Пугаясь нового, внезапного, головокружительного наваждения, он присел поближе к Долли, неловко поправил загнувшийся ворот синей куртки — и вдруг решительно обнял девушку, поцеловал в пухлые теплые губы. Она испуганно отпрянула, охнула, еще шире распахнулись огромные глаза. Но Серж уже обвил руками ее шею и еще крепче прильнул к свежим горячим губам. И почувствовал, что Долли отвечает на его поцелуй.

Наконец они оторвались друг от друга. Долли, розовая, как пион, отодвинулась от Сержа, поправила платок.

— Что это мы? Совсем с ума сошли. Возьми куртку, Серж! Пойду я.

— Не снимай… Не снимай, говорю, холодно! — сипло пробормотал Серж, прикрывая курткой ее пышную грудь. При мысли, что Долли скинет бесформенную куртку и останется снова в тоненьком платье, в нем вскипала опасная жгучая волна. — Ладно, вместе пойдем.

— Куда пойдем? — голос ее дрожал.

— По домам, конечно. Гляди, темнеет. И ветер. Что тут сидеть? Я тебя провожу.

Всю дорогу они молчали — просто шагали рядом. Но на Долли была его куртка, и немногочисленные сельчане, встречавшиеся им на пути, здоровались и с недоумением смотрели вслед.

— Мне так неловко, Серж, и очень страшно… — прошептала разрумянившаяся Долли. — Что люди скажут? Придумают, что было и что не было…

Серж не ответил, но взял Долли за руку. Ладонь была мягкая, как детский мячик, но немного шершавая — Долли каждый день хлопотала по хозяйству.

Они остановились возле забора, за которым белел дом, где жила Долли, и Серж сказал негромко, но твердо:

— Я вот что подумал. Мы с тобой взрослые люди, сто лет знакомы. Вы с Деном разбежались — и мы с Нитой тоже. Так что скажу, как есть. Давай будем вместе.

— Как… вместе? — еле слышно проговорила Долли. — Что ты? Так нельзя! Это неправильно… — она снова вспыхнула, покраснела до кончиков ушей, и Серж вдруг подумал, что она очень даже хороша: такая свежая, зрелая, цветущая — и невинная, трогательная, милая. Почему он прежде этого не замечал? Но ладно — он, а где же были глаза Дена? Прекрасную девушку упустил!

— Что — неправильно? Всё правильно! Вместе — значит жить вместе, дом строить, хозяйство вести, детей воспитывать! — бухнул Серж, и сердце его буйно заколотилось. — Я понял: нравишься ты мне, Долли. Очень нравишься. Я знаю, ты девушка чистая, — подумав, добавил он. — До свадьбы ничего такого не будет.

— До какой… свадьбы? О чем ты? — Долли прижалась спиной к дощатому забору, разрумянилась, округлились испуганно искристые глаза — и Серж с изумлением понял, что она красавица.

— О нас, — уверенно сказал Серж. Он уже справился с собой. — Ну, как? Пойдешь за меня? Нам тянуть уже некуда. Давно пора.

— Но ведь Ден… — Долли схватилась за пылающие щеки.

— Ден будет рад, если мы поженимся. Точно знаю.

Она помолчала, глядя во все глаза на Сержа, поправила платок. Тихо проговорила:

— Не бывает так скоро…

— А что, надо десять лет в гости друг к другу ходить? Так, глядишь, и состаримся. Нет, я больше ждать не хочу. А Ден… Ты его прости. Разве можно восьмилетних детей обручать? Глупость какая! — Серж качнул головой и твердо проговорил: — В субботу к твоему отцу с родителями приду. Мои рады будут. А через месяц свадьбу сыграем. Годится? Ну, что ты молчишь?

— Серж, но ведь ты не меня, а Раниту любишь… — тихо сказала Долли, и глаза ее заблестели.

— Нет. Даже в голову не бери, — голос Сержа стал серьезным. — Ранита — это прошлое, такое у каждого было. Всё уже, та дверь закрыта…Я ведь всегда знал, что ты хорошая! — вдруг улыбнулся он. — Но не заглядывался на чужую невесту. А вот теперь посмотрел — и понравилась. Красивая ты очень, Долли. Правда. Сама не знаешь, какая ты милая и красивая.

— Да что ты… Мне никто так не говорил, даже Ден.

— А я вот говорю. Так что же — согласна?

Долли медленно, как во сне, кивнула, и Серж, просияв, обнял ее, наслаждаясь теплотой и мягкостью волнующих изгибов.

— Подожди, но у меня ведь еще сестренка… — спохватилась зардевшаяся Долли, осторожно высвобождаясь из его объятий. — Отец болеет, он не сможет о ней заботиться. Мне придется. То есть нам…

— Хорошая у тебя сестренка, вырастим, — отозвался Серж. — И что ты загрустила?

— Боюсь. Ночь пройдет — передумаешь.

— Нет. Я твердо решил.

— А я ведь тоже на тебя иногда смотрела, еще в школе… — вдруг совсем тихо призналась Долли, внимательно разглядывая пожелтевшую траву возле калитки. — Только разве я подумать могла? Нет, конечно. Ведь мне Ден был наречен.

— Вот ведь как славно получается! — Серж рассмеялся, поцеловал Долли — долго-долго, так, что заныло в груди.

Калитка приоткрылась, прихрамывая, вышел ее отец: невысокий, взъерошенный, небритый и сердитый.

— Это что тут такое происходит, не понял я?! — крикнул он, и Серж с Долли отпрянули друг от друга. Долли охнула, поспешно скинула мужскую куртку, неловко сунула Сержу в руки. А тот будто и не смутился: не спеша надел куртку (поморщился — плечо, поцарапанное пулей, все-таки саднило), крепко взял Долли за трепещущую, как рыбка, ладонь:

— А происходит тут, дядя Пит, вот что. Я на Долли жениться решил, — уверенно сказал он. — Так что прошу, как положено, руки вашей дочери, а в субботу с отцом и матерью свататься придем.

Старик едва удержался на ногах — оперся о весело скрипнувшую калитку и чудом не свалился в траву.

Глава 51. Каким ветром?

Позже при воспоминаниях о коротких минутах в кабинете Зеленого замка Элли охватывало странное чувство. Будто всё это происходило с ней, обычной ученицей городского лицея Элли Розель (мать все-таки не отправила ее в «Афину»), — но в то же время с другой девушкой, дрожащей от волнения, радости и огромного, как солнце, приближающегося счастья.

Она видела, как неохотно поднимается со скамьи отец, как решительно встает мама, как, поглядывая на сына, выходит из-за стола Дамара — и всё это словно сквозь черточки солнечных бликов. «Как же мне называть вас, господа?» — тихо поинтересовалась Дамара, на что мама запросто ответила: «К графу так и обращайтесь — граф. Он привык, никаких «ваших сиятельств» с молодости не терпит. А я — Эмилия». «Хорошо, госпожа Эмилия». «Можно и просто по имени, ведь будем не посторонними, — заметила мама. — Знаете, я работаю в школе, это бесконечное «госпожа» мне уже порядком надоело». «Вы учительница?» — голос Дамары стал удивленным. «Разве не похожа?» — усмехнулась мама.

Все удалились, даже тролль в вязаной шапочке. Последним вышел Иголтон, молча показав ладонь с растопыренными пальцами, — «пять минут». Элли услышала, как Иголтон говорит отцу: «Кстати, как поживает ваш помощник? Кажется, Генриор его зовут. Мне показалось, очень достойный, порядочный, горячо преданный человек». «Да, Генриор именно такой, мне повезло. С ним всё в порядке, спасибо».

Тяжело хлопнула дверь. Элли моргнула, столкнулась с лучистым взглядом Дена — и сердце превратилось в разноцветную юлу, которая резво постукивает, крутится, дрожит и сияет.

Они потянулись друг к другу через стол — и разом улыбнулись, торопливо вышли, замерли возле железного, переполненного бумагами, стеллажа. Ден осторожно взял ее за руки, спрятал похолодевшие пальцы в своих больших ладонях. Он смотрел на нее так, будто не мог поверить, что перед ним живая, настоящая, непридуманная Элли, его маленькая принцесса.

Ласково обняв Элли, он поцеловал ее светлые волосы, прижался щекой к виску. Она уткнулась в его плечо, ощутила тепло крепких рук — и всё исчезло, растаяло. Сероватый, тронутый паутиной потолок превратился в черное звездное небо, шкафы с документами — в таинственный лес, а цветок в кадушке — в волшебное дерево.

На короткое время Элли и Ден снова оказались там, в летней ночи, где трещат цикады и вскрикивают ночные птицы, где трепещет вода в озере, где искрится, догорая, оранжевый костер. «Как же я его люблю…» — подумала Элли. Она подняла голову и не услышала, но увидела в блестящих серых глазах: «И я очень люблю, всегда буду любить».

— Милая Элли, я сделаю всё, чтобы ты ни о чем не пожалела. Ты — самая красивая, самая родная, — прошептал Ден. — Как бы я хотел в день нашей помолвки подарить тебе кольцо! Я обязательно подарю, когда выйду отсюда. Но главное — теперь мы вместе.

— Навсегда… — прошелестела Элли.

— Навсегда, — эхом отозвался Ден.

Он осторожно приподнял ее подбородок, бережно поцеловал в прохладные губы. Затрепетав, Элли закрыла глаза. Пропал кабинетный запах затхлых бумаг и сырости. Ее окутал аромат красных яблок, разнотравья, терпкой хвои и свежих листьев. Она обвила Дена тонкими руками и готова была стоять рядом с ним и час, и весь день, будто упорхнуло время.

Но уже через мгновение в дверь три раза требовательно постучали. Ден и Элли неохотно отстранились друг от друга.

Вошел Иголтон в сопровождении низенького морщинистого тролля — родители остались за порогом кабинета. Тролль мгновенно нацепил на запястье Дена наручник и виновато пошевелил острыми зелеными ушами.

— Ну, что, все формальности соблюдены, решения приняты, документы подписаны, — сказал Иголтон, глянув на Элли и Дена сквозь стекла очков, в которых отражались лампы в простых белых абажурах. — Госпожа Элалия Розель, вы должны вернуться к родителям, а вы, подданный Дин, — увы, в камеру. Но уже ненадолго, — ободрил он и покачал головой. — Да уж, первый случай в моей многолетней работе, когда такое дело завершается благополучно! Однако, на правах старшего, посмею напомнить, что помолвкой и свадьбой дело не заканчивается. А будет ли у истории счастливое продолжение, зависит только от вас.

***

После душных лабиринтов Зеленого замка всем приятно было глотнуть свежего сентябрьского воздуха. Когда привратники мягко затворили тяжелые ворота, Эмилия обратилась к Дамаре:

— Вас подвезти? Мы с дочерью едем в город, а граф в поместье. Там до ваших Ключей недалеко.

— Нет-нет, не беспокойтесь, — поспешно замотала головой Дамара. — Вы уж поезжайте, а я останусь. Дочь у меня тут в больнице лечится, к ней загляну, на автобусе недалеко. Да и по столице пройдусь, раз уж до города добралась. Я на поезде домой вернусь. У меня уже и обратный билет куплен.

— Хорошо, до встречи! — кивнула Эмилия. Граф тоже вежливо кивнул, а Элли робко сказала: «До свидания».

Дамара, потуже завязав платок, не оглядываясь ушла в сторону автобусной остановки.

— Непростая женщина, — задумчиво сказала Эмилия. — С виду скромная, а видно, что с характером. Да и невесте нашей не слишком рада. Слышишь, невеста? Готова искать со свекровью общий язык?

— А куда ей теперь деваться? — хмуро ответил за Элли граф. — У меня мать тоже была не подарок.

— Просто молодым нужно жить отдельно! — отрезала Эмилия. — Дворяне, сельчане, горожане — неважно. Отдельно — и всё! Надо строить свою семью, а родителей приглашать в гости. Вот тогда все будут хорошими.

— Да я и сам это понял, Эмилия, — вздохнул граф. Обернулся, посмотрел на скамейку возле ворот. — Давайте присядем ненадолго. Вот и солнышко выглянуло. Смотрите, какая красота!

Элли посмотрела по сторонам. Старинный Зеленый замок, упирающийся шпилями в лазурное небо, походил на громадный корабль. Шелестели золотые клены и алые рябины, ажурные листья падали на сочную, не пожухшую еще траву.

Они присели на лавочку, отец взял Элли за руку. Она оставалась молчаливой, но отец с матерью видели ее сияющие глаза, разрумянившиеся щеки и чувствовали, что это другое молчание, — не гнетущее, а счастливое. Будто она наполнила сердце драгоценными камушками — и за разговорами боится их растерять.

— Ну, дорогая Элли… — начал было отец. И осекся, потому что из остановившейся неподалеку спортивной машины яркого салатного цвета вышел красивый светловолосый молодой человек в модном черном плаще. Он заметил их, нервно хлопнул дверцей. Подошел и молча остановился возле скамейки.

— Здравствуй, Андреас, — Эмилия удивленно посмотрела на старшего сына и, когда тот кивнул, полюбопытствовала. — Каким ветром тебя сюда занесло?

— Да, вот уж не ожидали… — пробормотал граф.

— Что тут неожиданного? — выпалил Андреас. — Я говорил по телефону с Миленой, она сказала, что вы поехали в Зеленый замок… к этому! А я как раз был в столице. Скажите-ка, дорогие родители… — в сторону Элли брат даже не посмотрел. — Надеюсь, вы еще не подписали никаких документов? Не предприняли никаких сумасшедших шагов?

— Предприняли, — холодно отозвалась Эмилия и поправила лиловый шарф. — И подписали. Можешь поздравить сестру — она теперь невеста.

Элли покраснела, отвела глаза, а Андреас в бешенстве вскинул руки.

— Не может быть! Когда я ехал сюда, боялся, что не успею, но все-таки верил, что у вас хватит ума… простого здравого смысла! Нет, я не понимаю, просто не понимаю! Допустим, вас не волнует моя судьба, — по вашей милости я уже никогда не найду достойную жену. Но Элли! Вы же на нее надышаться не можете. Вы же над ней дрожите! И отдаете замуж за какого-то деревенского остолопа!

— Андреас, остановись, — сухо сказал граф.

— Ден — очень хороший человек, — тихо сказала Элли.

— А ты помолчи! — Андреас кинул разъяренный взгляд на сестру. — Будто разбираешься в людях! С ума сойти, какую же невероятную глупость вы совершили! А всё этот курчавый… — Андреас с досадой стукнул кулаком о спинку скамейки; все поняли, что он говорит о Берри. — Явился на нашу голову! Не было его десять лет — и пусть бы совсем сгинул!

— Что ты говоришь, Андреас? — побледнела мать. — Как ты можешь? Ты ведь даже не встречался с ним. Вы даже не пытались поговорить!

— О чем мне говорить с этим бродягой? Пришел, все карты перетасовал, устроил нашей девчонке помолвку с деревенщиной! Да если бы не он, про этого сельского ухаря все бы через неделю забыли! А Элли — первая!

— Я бы никогда… — вступила она, но Андреас, вскипев, махнул рукой.

— Помолчи, тебе говорят! Бестолочь! Устроила гулянки… Тебе просто нужно было вовремя надрать уши, запереть в комнате и никуда не пускать! А этот моряк пусть катится обратно в свои океаны! Он нам чужой человек, посторонний! Нечего ему делать в Розетте! Ведь не зря бабушка всегда говорила, что он рожден…

Звонкая, крепкая, увесистая отцовская оплеуха прервала его пылкую речь. Побледневшая Эмилия и растерянная Элли глянули на графа — тот выпрямился, расправил плечи, надвинул на лоб серую шляпу. Андреас не ожидал такого — даже не успел увернуться.

— Ну, отец… — в ярости ахнул он, схватившись за щеку. — Ты даже в детстве ни разу меня не ударил, а теперь…

— А теперь послушай и не перебивай! — граф взялся за ворот черного плаща Андреаса. Тот легко мог скинуть отцовскую руку, но подавился возмущенными словами.

— Я никому не позволю обижать грязными намеками мать своих детей, — тихо проговорил граф. — Поэтому — извинись.

Нависла тишина. Эмилия хотела было сказать, что не нужны ей никакие неискренние извинения, но Андреас, прищурившись, выдавил:

— Извини, мать… — и тут же вскинулся. — Только вы вообще не так меня поняли!

Граф кивнул и продолжил:

— Теперь про помолвку. Элли выйдет за Дена — это решено. Ты можешь с ним не общаться, как и с Берри, — это твое право. Но оскорблять не будешь. Кстати, думаю, он и сам не позволит называть себя деревенщиной или как-то еще — парень, я поглядел, крепкий. Свадьба состоится, это уже решено.

— Какая свадьба?! Это же фарс! Ноги моей там не будет! — выкрикнул побелевший Андреас.

— Не будет, так никто и не расстроится, — сказала Эмилия. — Но я уверена, что придешь. Ведь там появится король. А ты всегда хочешь вертеться в высшем обществе.

Андреас прикусил губу, ничего не ответил. Бросил испепеляющий взгляд на Элли, буркнул: «Делайте, что хотите!», сел в машину и завел мотор.

Эмилия долго смотрела вслед отъезжающей машине.

— Как же больно оттого, что он такой… — с тоской сказала она. — Как бы я хотела, чтобы он изменился!

— Кто знает, как будет? Жизнь непредсказуемая… — граф поправил шляпу и внезапно предложил: — Вот что, девочки. Мой водитель уже пообедал, а мы с вами — нет. Сейчас мы прокатимся по столице, заглянем в какой-нибудь красивый ресторан на набережной и закажем что-нибудь вкусное. А потом вместе поедем в Розетту.

— Как — в Розетту? — нахмурилась Эмилия. — Нет, нам надо домой! Элли завтра в школу.

— Ничего страшного не случится, если один день Элли пропустит. А ты по субботам не даешь уроков, — заметил граф. — В Розетте мы выпьем кофе, поговорим, да просто отдохнем, наконец! Разве после всех этих тревог мы не можем отдохнуть?

Одинокий синий мотылек слетел с его шляпы — и граф проводил его задумчивым взглядом.

— Ладно, почему бы и нет, — кивнула Эмилия. — Поедем в Розетту.

Глава 52. Про тигров и акул

— Понимаете, я хотел стать летчиком! Пилотом! Покорителем небесных пространств! — маленький лысый человек в мешковатом пиджаке нервно размахивал руками и то и дело перекладывал исписанные бумаги, которыми был завален громадный письменный стол. — И сейчас летал бы над Южным морем! Летал бы, размахивая стальными крыльями, как большая и прекрасная белая птица…

— Простите, но самолеты крыльями не размахивают, — терпеливо возразил Берри, которому порядком надоело общение с этим господином. Глянул на часы — полдень. — Давайте перейдем к делу.

— Да-да, обязательно перейдем! Так вот, я хотел стать летчиком, но вырос и понял — к черту романтику, это несерьезно, и на земле есть великолепные профессии. Вы ведь со мной согласны?

— Согласен, согласен, — кивнул моряк и подумал, что его профессию тоже многие считают романтической.

— И вот я стал тем, кем стал! — лысый человек досадливо вскинул руки. — Издателем газеты с красивым названием «Дворянский вестник». А по сути — кем? Клерком! Командую журналистами, которые меня терпеть не могут. А вот за что им меня любить, если я подкидываю им хлопот? За что, скажите мне?

Берри, который совершенно не знал, за что можно любить этого тщедушного, потрепанного жизнью болтуна, пожал плечами, а тот горестно продолжил:

— Мне приходится ломать систему! Перечеркивать графики! Добавлять работы! Бранить и штрафовать! Но ведь на меня тоже давят сильные мира сего… Я между молотом и наковальней! Вы же со мной согласны?

— Уважаемый господин Терус, я согласен с каждым вашим словом, — уверил его Берри. — Но меня сейчас интересует только вот это, — он подвинул издателю бумагу с гербовой печатью, аккуратно вложенную в зеленую глянцевую папку. — Это указ о свадьбе, которую посетит сам король. Здесь написано: «Сделать сей прецедент достоянием общественности и осветить его в позитивном ключе». Я, как представитель Его Величества, задаю вам простой вопрос: как «Дворянский вестник» будет освещать свадьбу и предшествующие события? Каков план? Что же вы уходите от ответа?

— Что вы, граф Бенджамин! Я никуда не ухожу… — он с тоской глянул на дверь и снова начал перекладывать папки, заглядывать в конторские книги. Наконец развел руками. — Ладно. Так и быть. Признаюсь. Никакого плана у меня нет. Можете казнить, четвертовать, рубить мечом голову и кидать разъярённым тиграм.

— Еще и тигров приплели… — Берри почувствовал, что его терпению приходит конец. — Казнить вас никто не будет. Но неужели вам должность не дорога?

— Не слишком и дорога, ведь я хотел стать летчиком… — промямлил господин Терус, но, столкнувшись с многозначительным взглядом посетителя, хлопнул картонной папкой о стол. — Да! Я уже боюсь прикасаться к этому запутанному делу! И вообще! Я хочу уйти из «Дворянского вестника» в газету… «Твои милые игрушки». Отличное решение! Вы же со мной согласны?

— Никогда не слышал о такой, — буркнул Берри.

— А ее пока нет! — издатель радостно хлопнул в ладоши. — Я ее только сейчас придумал. Создам! Организую! Буду писать про пупсиков, куколок, мишек для наших милых деточек. Про самолетики, конечно, и про кораблики. У вас, кстати, есть деточки?

— Нет у меня деточек! — рявкнул Берри.

— Ну, всё впереди, вы так молоды! А у меня трое деточек, уже достаточно взрослых, я бы сказал, детин. И все хотят пить, есть и красиво одеваться.

— Причем тут ваши дети? Речь идет о королевском указе! Что вы юлите? Почему не подготовили план? Или король для вас не авторитет?

Господин Терус застонал, хотел встрепать волосы, но вспомнил, что их нет, и нежно погладил себя по гладкой лысине. Слащаво проговорил:

— Граф Бенджамин, поймите меня правильно. Сначала, когда произошел скандал в Розетте, я обрадовался.

— Вот как?!

— Ну, конечно! А кто бы на моем месте не обрадовался? Такой материал, такая фактура! Фотографии, свидетельства, комментарии! Мы сделали шикарный номер, восхитительный! Какая была обложка, какой анонс! Прекрасно! Это была бомба, просто бомба! Уверен, жители королевства расхватали бы газету, как горячие пирожки! Поверьте, не только дворяне! Я был готов запустить двойной тираж. И что же получилось? Ночью, когда пришла пора включать типографский станок, явился герцог Готц — и мы всё отменили! Вся наша работа — церберу под хвост! Пришлось срочно вставлять заметки про цветочки, домики, платьица… всякую чепуху! Представляете, в каком чудовищном разочаровании остались наши читатели? А как злились журналисты, которым пришлось всё переделывать?

— Зато вы в накладе не остались, — прищурился Берри. — Вам-то жаловаться не на что.

— Как это — не на что? — вскинул руки господин Терус, пропустив мимо ушей слова «не в накладе». — По требованию герцога мы уничтожили все гранки, все фотографии! Это была, конечно, великая глупость.

— Глупость?

— Разумеется! Ведь на следующий день снова явился герцог (кстати, родственник короля!) и потребовал расписать скандал во всех мелких подробностях. Вот так! А ведь мы на его глазах избавились от роскошного материала! Конечно, я сказал, что корреспондентам потребуется время, чтобы собрать всё заново. Большая работа! Это же правда! Вы согласны?

— То есть вы снова потребовали с него денег, — кивнул Берри. — И что же герцог?

— Он заявил, что представит еще более интересный материал, — господин Терус опять сделал вид, что ничего не услышал про деньги. — Договорились публикацию отложить.

— И? — заинтересованно склонился Берри.

— И он принес этот материал… — удрученно вздохнул лысый человек и мечтательно пробормотал. — Ах, какой необычный текст, как бы он заинтересовал наших читателей… — столкнувшись с ледяным взглядом моряка, издатель кашлянул и продолжил. — Но тут начались странные звонки. Нет, я бы даже сказал, страшные звонки!

— Какие?

— Сначала на меня кричал начальник управы и требовал не публиковать статью, потому что кто-то не поставил подпись под документом. Потом на меня кричал герцог и, наоборот, требовал срочной публикации. Далее я узнал, что парню отрубят голову. Я ждал этого! Вы же меня понимаете?

— Нет!

— Но я посвятил бы этому событию несколько номеров! Там было бы всё: начало отношений, кульминация и красивая трагическая развязка… Я бы запустил тройной тираж! Но всё отменилось! Стали звонить помощники короля. Наконец явились вы. И я понял…

— Что же вы поняли?!

— Что мне нужно срочно создавать газету «Твои милые игрушки», потому что работать под таким давлением я не могу! — отчаянно выкрикнул лысый человек и, с треском выдвинув стол, вытащил оттуда желтую резиновую утку. Нажал на нее — утка хрипло крякнула. — Это снимает нервное напряжение, — объяснил он, бросив утку на стол. — Рекомендую! А про эту историю я писать боюсь. Имею право! Глядишь, не парню, а мне голову оттяпают. Найдут виноватого!

Берри отодвинул утку, посмотрел на господина Теруса долгим взглядом.

— А вас никто не заставляет писать прямо сейчас, речь идет только о плане и королевском указе. К тому же, вы не в рабстве, делайте, что хотите. Есть ли у вас заместитель?

— А что? — заволновался господин Терус. — Все вопросы решаются через меня!

— Пригласите.

Издатель неохотно вышел из-за стола, крикнул в приоткрытую дверь:

— Лина! Да Лина же! Подойди-ка сюда быстрее!

В кабинет шагнула длинноногая блондинка в строгом деловом костюме. Пальцами с огненным маникюром она сжимала большой блокнот.

— Лина, это помощник короля граф Бенджамин, — мрачно заявил господин Терус. — Присядь, у него к тебе вопросы.

— Я временный помощник, — объяснил Берри. — Давайте попробуем поговорить с вами, — «а то ваш руководитель слишком болтливый, жадный и бестолковый», — хотел было добавить он, но махнул рукой.

Лина оказалась разумным человеком, быстро все схватила, сделала пометки в блокноте.

— Это будет чистая и красивая история любви, — заявила Лина. — И король будет доволен, и читателям понравится.

Радуясь, что дело, наконец-то, завершено, Берри собрался выйти из кабинета — но столкнулся нос к носу с пухлым молодым человеком в модном клетчатом пиджаке. Тот налетел на Берри, но не подумал извиниться. Подскочил к заваленному бумагами столу и, размахивая свернутой в трубку газетой, принялся кричать, надрывая связки:

— Господин Терус, почему до сих пор не вышла моя статья про сестер Розель?! В новом номере ее опять нет! Разве я вам мало заплатил? Вы обещали, что непременно выйдет! Опять будете искать отговорки?

Издатель несколько раз сжал желтую резиновую уточку и промямлил:

— Вы только не волнуйтесь, герцог Готц, но у меня для вас плохие новости. Вы слышали, что появились новые обстоятельства?

Берри уже взялся за дверную ручку, похожую на карандаш, но, услышав про сестер Розель, с любопытством обернулся. Они с Крисом были почти ровесниками, но Берри помнил его смутно: с дворянскими детьми играл редко, учились в разных школах. Ден рассказал Берри о мерзком письме герцога. Так вот он какой, несостоявшийся Эллин жених!

— Какие еще обстоятельства?! Да, я знаю, что Элли решили выдать замуж за деревенского парня! — надрывался Крис. — Чудовищный бред! А я еще хотел стать членом этой полоумной семейки! Но я все равно хочу, чтобы мое письмо было опубликовано! Пусть и дворяне, и сельчане поймут, какая она — эта юная графиня! Пусть все кидают камни в ее сторону!

— А вы уверены, что кидать камни должны именно в нее? — сухо поинтересовался Берри. — Есть вариант поинтереснее.

— Вы-то кто? — раздраженно выкрикнул Крис, бросив презрительный взгляд на Берри. Тот выглядел неприметно: серая куртка, полосатый шарф, кудрявые волосы под кепкой. — Что вы вмешиваетесь не в свое дело?!

— Почему же — не в свое? — Берри тонко улыбнулся. — Меня зовут граф Бенджамин Розель. Вам что-то говорит мое имя?

О том, что младший сын графа Розеля вернулся домой, да к тому же оказался Бесстрашным Беном, о котором слагают легенды, в дворянской среде не говорил только ленивый. Но Берри мало кто видел — он не сидел на месте, разъезжал по городам, решал вопросы.

— Так вы — это он… — Крис Готц замолчал, будто кто-то нажал на кнопку и выключил говорящую игрушку. Связываться со знаменитым моряком ему явно не хотелось.

— Представьте себе, я — это я, — с веселой злостью проговорил Берри. — Так что вы там говорили про мою семью? Можете повторить?

Крис посмотрел в потемневшие глаза графа Бенджамина — и у него задрожала пухлая, похожая на клубнику, нижняя губа. Он, будто надеясь найти защиту, быстро глянул на издателя — тот принялся увлеченно перебирать бумаги, на Лину — она кропотливо ставила галочки в блокноте.

— Знаете, не будем давать повод для новых публикаций, — решил Берри. — Пойдемте-ка лучше в холл, там удобные кресла и столики. Нам есть о чем побеседовать.

— И вовсе даже не о чем… — пробормотал Крис. Но спорить не посмел, вышел вслед за Берри.

Но до холла они не дошли — Крис даже не понял, как оказался прижатым к стене в неглубокой нише длинного, безлюдного, плохо освещенного коридора. Моряк крепко держал его за воротник, и Крис, безуспешно попытавшись вырваться, беспомощно пролепетал:

— Уберите руки… Вы не посмеете меня ударить. Будет большой скандал!

— Думаешь, меня пугают скандалы? — вскинул брови Берри.

— Я кровный родственник короля!

— Король не виноват, что в его родню затесался такой таракан, — вздохнул Берри. — Но он легко может его растоптать.

Крепче вдавливая трепыхающегося Криса в побеленную стену (лицо молодого герцога было еще белее), Берри негромко поинтересовался:

— Я правильно понял, что с этого момента ты перестанешь сочинять небылицы о нашей семье? И будешь держаться от нас подальше? Ну?

— Да, правильно…

— Вот и славно, — Берри помолчал и задумчиво произнес. — Слушай, какой трудный выбор: расквасить тебе нос или поставить фингал? Боюсь не рассчитать силы, уж больно ты рыхлый! Спортом не пробовал заниматься? Даже противно воевать с таким хлюпиком. Кстати, что ты делаешь в Тиссе? Мне говорили, что ты ужас как срочно рвался в Морегрин!

— Я отложил дела… Отпустите меня! — губы Криса мелко дрожали, на глазах выступили слезы.

— А, значит, никакой срочности не было, просто хотелось поскорее присвоить Элли. Я так и думал.

— Мне уже не нужна Элли!

— Да кто тебе ее отдаст? — искренне удивился Берри. — Кстати, вот что. Я живу недалеко от Морегрина и часто там бываю. Очень не советую попадаться мне на глаза и портить настроение. Это небезопасно. Не всегда я такой добрый, как сегодня. А если ты еще хоть раз посмеешь царапнуть мою семью, мне придется… — Берри подумал и печально завершил. — Затащить тебя на корабль, выкинуть в открытое море и скормить акулам.

Он отпустил ворот Криса, брезгливо отряхнул ладони. Слегка прихрамывая, пошел по коридору, но обернулся, посмотрел на раздавленного, потерянного Криса, который безуспешно пытался очистить модный пиджак от следов побелки.

— Про акул это шутка была, — сказал Берри. Подумал и пожал плечами. — А может быть, и нет.

Глава 53. Ты будешь счастлива

Просторный светлый зал со стрельчатыми окнами, из которых открывался великолепный вид на заснеженные вершины, был украшен розовыми и белыми розами. Они распространяли еле слышный тонкий аромат, от него у Дена слегка кружилась голова и казалось, что всё происходящее — волшебный сон. Лилась приятная музыка — маленький оркестр ненавязчиво наигрывал рондо и менуэты. Гости уже собрались, но время тостов и танцев еще не пришло.

Крепко сжимая элегантный букет, Ден стоял возле роскошной мраморной лестницы и напряженно смотрел наверх, понимая, что оттуда с минуты на минуту спустится его Элли.

Было удивительно, что еще утром его волновали совершенно пустые вещи. Например, то, что он нелепо выглядит в сером, с серебристым отливом, костюме (правда, Бен — Морской Принц уверил, что костюм ему к лицу). То, что приятель Трим, парень резкий, наотрез отказался ехать на банкет (мол, это развлечение для богатеев). То, что зал для торжеств выбрали не жених с невестой, а королевский секретариат. Ден предлагал найти место попроще, пригласить поменьше народу («зато сам всё оплачу!»), но Морской Принц напомнил, что действовать нужно так, как предписывает королевский указ. Раз на свадьбу явится король, то и место должно соответствовать.

Все ждали короля. В воздухе мерцали искры волнения.

Гости, рассевшиеся на многочисленных креслах, пуфиках и диванчиках, тихо переговаривались, шептались, с любопытством поглядывали друг на друга, на Дена и на стеклянную дверь, куда с минуты на минуту должен был войти властитель. Они держались группами — сельчане и дворяне. Распорядитель господин Милс пытался их объединить, познакомить, но, видно, время еще не пришло. С Милсом что-то тихо обсуждал Генриор, его лицо было сосредоточенным. Ден знал, что Генриор энергично участвует в подготовке праздника.

В зале появились крепкие парни в мундирах и с алебардами — стражники, но кортеж короля еще не подъехал. На улице собралась стайка журналистов — они надеялись первыми встретить правителя. Один из них, маленький и взъерошенный парень, успел подбежать к Дену и торопливо поинтересоваться: «Вы понимаете, что эта свадьба имеет государственное значение?» Ден смущенно кивнул: «Понимаю….» «Значит, ваша цель — перемены в обществе?» «Моя цель — стать хорошим мужем для Элли», — честно признался Ден, развел руками и улыбнулся.

Все ждали короля.

А Ден ждал Элли. Любимую. Свою прекрасную жену.

Венчание уже прошло, оно состоялось в полдень. По желанию молодых, таинство было тихим, неприметным, без лишних глаз, суеты и фотовспышек. Теперь наступало время пышной светской церемонии с витиеватыми поздравлениями и танцами. Только, по мнению Дена и Элли, всё это было уже неважно.

Они стали супругами. Навсегда.

Ден посмотрел в окно и увидел вдалеке, в горной лощине, маленький белый храм. Он мысленно снова шагнул туда, в таинственный полумрак, озаренный мерцанием сотен свечей, услышал звуки органа, от которого хрустально зазвенело сердце, удивился разноцветной красоте витражных стекол — и вспомнил, как увидел там ее, любимую Элли. Она стояла рядом с очень серьезным отцом и была хрупкой, чистой и прекрасной, как тайна.

Снова и снова Ден вспоминал, как граф, глянув на тихого старичка-священника с темными мудрыми глазами, глубоко вздохнул и, задержав Эллину ладонь в своей руке, передал ее Дену. В тот момент свечи вспыхнули так ярко, будто в храме взошло солнце. Всё было озарено необыкновенным светом: и высокие своды, и торжественные лица матерей и сестер, и распахнутые глаза Элли. Когда они обменялись кольцами, в которых тоже играли яркие искорки, тихо запел орган.

Мир изменился. И каменные гулкие стены были теми же, и свечи, и старичок-священник, кивавший им с тихой доброй улыбкой, — но всё стало другим. Они вышли на улицу — и метель, которая бушевала с утра, прекратилась, сероватые тучи расступились, показав лоскут лазурного неба. Кто-то сказал (кажется, Милена), что это очень хороший знак. Ден тоже почувствовал, что это прекрасный знак, ведь оттенок неба был точь-в-точь, как цвет глаз его любимой.

Его дорогой жены.

После венчания они с Элли успели лишь перекинуться несколькими словами: быстро приехали в грандиозный зал для торжеств, и распорядитель увел молодую жену наверх, чтобы она спустилась точно к прибытию короля.

Все ждали Его Величество и нетерпеливо смотрели в окна — каждый надеялся первым заметить автомобильный кортеж. Но прибыл король все-таки неожиданно — и не в машине, а по старинке, в золоченой карете. По залу пронесся взволнованный шепот. Все мигом поднялись, в тишине зашелестели пышные юбки, приветственно заиграл оркестр. Молодой король был серьезен, элегантен и красив. Так же хорош был сопровождавший его капитан в белоснежном кителе — Бенджамин, брат невесты. Морской принц.

Запела скрипка, и со ступеней шагнула Элли: в убранстве, словно сотканном из снежинок, она походила на очаровательную фею. Нежное, искристое, струящееся платье деликатно открывало хрупкие плечи и тонкие трогательные руки, подчеркивало изящную талию. Золотистые локоны украшала сияющая диадема, на фате поблескивали жемчужинки. Вместо ожерелья на шее сверкала янтарная капелька — та самая, что когда-то подарил ей Ден.

Элли улыбнулась Дену и тот, едва справившись с водопадом чувств, подарил ей букет, прикоснувшись губами к прохладной щеке. «Какие прекрасные цветы!» — шепнула Элли. «Ты прекраснее, — отозвался Ден. — Ты похожа на подснежник».

Снова заиграли скрипки и гобои. Ден и Элли шагнули к украшенной цветами арке, где, выпрямившись, стоял король в серебристой мантии, в маленькой, украшенной рубинами короне. Правитель соединил их ладони и проговорил: «Да будет ваш союз вечным и счастливым!» — а они уважительно поклонились.

Король, окруженный свитой, пробыл на церемонии всего-то полчаса — а переполоха было столько, будто молодой монарх собирался есть, пить и танцевать до утра. Но он только поздравил молодых и подчеркнул: «Наступил новый этап в жизни нашего королевства. Пусть эта свадьба станет символом долгожданных перемен!» Речь короля была краткой: он сообщил, что улучшит положение сельчан, построит новые больницы, усилит школьное образование, всем разрешит учиться в университетах и работать на любой должности в каждом городе королевства. Его слова встретили аплодисментами. Дворяне, надо признаться, хлопали довольно вяло, а вот сельчане — горячо и от души.

Зал для торжеств, каким бы он ни был просторным, не мог вместить всех желающих, но речь монарха транслировали по радио и по телевидению — новомодной новинке королевства.

Король что-то шепнул Бену и, шагнув к просиявшим людям, задержался возле Лизы, одетой по такому случаю в шелковое платье персикового цвета, — оно очень шло к ее пышным рыжеватым волосам. Ден услышал, как правитель поинтересовался у его сестренки: «Ты здорова? Как себя чувствуешь, Лиза?» И та, зардевшись, поклонилась: «Благодарю, хорошо».

Напоследок король сфотографировался с молодоженами и гостями на роскошной мраморной лестнице. Сельчане на передний план не выдвигались, а вот дворяне пытались встать поближе к монарху. Хорошо, что распорядитель господин Милс быстро взял всё в свои руки и расставил всех так, как надо. В толпе, окружившей короля, Ден заметил графа Андреаса — брата Элли. Только герцога Криса, несостоявшегося жениха, не было видно — да его никто и не приглашал.

Король ушел — и началось время поздравлений. Ден видел, как матери от волнения едва сдерживали слезы, да и граф был растроган, а вот сестры, и Милена, и Лиза, не плакали, а только радовались за молодых.

К Дену и Элли подходили и деревенские ребята, и богатые жители дворянских замков. Приблизились и высокомерные красотки с прическами, похожими на мороженое (Элли шепнула: «Вернелли»), и даже граф Андреас. Тот, правда, только сухо кивнул — и поспешил исчезнуть. Коротко, но душевно, поздравил молодоженов Генриор. Он ласково обнял Элли, крепко пожал руку Дену — и удалился, у него, как всегда, было много хлопот.

Возле Сержа, облаченного в элегантный синий костюм (он сидел так хорошо, будто Серж каждый день носил такую одежду), смущенно улыбалась его жена Долли. Когда Ден узнал, что они решили пожениться, у него будто камень с души упал. Долли похорошела, постройнела, завила волосы, вместо ситцевого платья надела вишневый костюм, а вместо платка — шляпку-таблетку. Ден крепко пожал руку Сержу, а Долли обнял, как сестру.

— Как странно… — вдруг задумчиво шепнула Элли, когда Серж с Долли отошли. — Я вспомнила про Раниту. Она хотела сломать нам жизнь, а подарила счастье.

— Я тоже об этом подумал, — признался Ден. — Поэтому даже не злюсь на нее.

— Вы о Раните? — удивилась шагнувшая к ним толстушка Лала — дочь мельника. Она крепко держала под руку долговязого мужа. — Так ведь она уже жизнь в Тиссе устроила. Беременная, говорят, ходит! А вот замуж вышла или нет, того не скажу. Не знаю, на свадьбу никого не приглашала.

— Ну и не сплетничай тогда, Лала! — осадил ее муж и обернулся к молодоженам. — Поздравляем вас, ребята!

Снова и снова Ден вспоминал, как в храме, волнуясь, надевал на тонкий палец Элли золотое кольцо. Элли — его жена! Такая прекрасная, будто вокруг нее сияет золотая пыльца.

— Сыграй нам, Ден! — Морской Принц, который провожал короля, вернулся и протянул другу гитару.

Ден не стал возражать. Он поцеловал Элли, взял гитару, ласково провел по струнам. Стих гул, похожий на пчелиный рой, замолчал оркестр.

В гитарной мелодии переливались волны и насвистывал ветер, шуршала листва и звенели колокольчики, бегали легконогие единороги и порхали синие мотыльки.

Ден не умел петь, но все с изумлением поняли, что в музыке таятся простые слова: «Элли, ты будешь счастлива».

Эпилог

«Доброе утро, дорогой граф! С уверенностью пишу слово «утро», так как знаю, что вы привыкли читать корреспонденцию на рассвете. Решил отправить письмо, хотя Берри удивляется, слегка подтрунивает надо мной и говорит, что гораздо проще снять трубку и позвонить. Но звонки — это одно, а для нас, людей пожилых и старомодных, дорого запечатленное слово. Вот и мне захотелось послать привет с жарких южных берегов.

Возле моря очень хорошо, я каждый день гуляю по чудесной набережной, любуюсь волнами и чайками, дышу соленым воздухом, кидаю в волны камушки, будто мальчишка. В воду захожу редко — отвык, хотя в юные годы прекрасно плавал. Иногда сижу на парапете, наблюдаю за азартными рыбаками и думаю, что Марта прекрасно запекла бы пойманную ими ставриду. В местных ресторанах готовят неплохо, но предлагают набившие оскомину морепродукты (лобстеры, мидии, устрицы), к которым я весьма равнодушен. Берри советует присоединиться к рыбакам, он даже приобрел для меня дорогой спиннинг, но я взял эту штуку только для того, чтобы не обидеть парня. В молодости я интересовался рыбалкой, но годы потушили эту страсть.

Поначалу я каждый день порывался связаться с Мартой, чтобы расспросить ее о домашнем хозяйстве, о блюдах на обед и на ужин, о том, поливают ли в саду цветы, и даже о нашем цербере — старине Рике. Только твердое обещание, данное Берри, заставляет меня сдерживаться. Он в первый же день заявил мне, улыбаясь: «Дядя Генри, перестань волноваться, ты в отпуске! Отдохни от дел и дай прислуге отдохнуть от тебя». Сначала мне стало обидно, но потом я понял, что он прав. Давно замечаю за собой чрезмерную дотошность и въедливость. Пришло время ослабить вожжи и принять тот факт, что земля крутится и без моего участия.

Берри вернулся из очередного морского похода загорелым, веселым и взбудораженным. Про служебные дела рассказывает мало, зато много говорит про личные — вы знаете, что его жена Таис ждет ребенка. С каждым днем она нравится мне все больше: красивая, серьезная, сдержанная леди. Я слышал, что дети, которых она обучает в местной школе, очень ее ценят. Берри называет ее забавно, на местный лад — Таечка.

Город возле моря солнечный и нарядный. Мне нравится смотреть на белый маяк и восхищаться его мощью, или отдыхать на лавочке под платанами, пить кофе из затейливого стаканчика и наблюдать за играющими детьми. Люблю бродить по узким улочкам, мощенным разноцветными камнями, — розоватыми, голубыми, янтарными. Центр архитектурой не блещет, там сверкают новомодные стекляшки. Мне по душе окраины, розы в палисадниках, светлые домики, увитые диким виноградом. Когда-то, в прошлой жизни, я жил в похожем городе и похожем доме. К счастью,воспоминания вызывают уже не острую боль, а теплоту в сердце.

Признаюсь, Берри предлагает остаться здесь навсегда. Он говорит, что может купить для меня уютный домик, положить солидную сумму на счет. Напоминает, что в Розетте много хлопот, а я уже достаточно поработал и теперь имею право жить в свое удовольствие.

Но Берри еще молод. Он не может взять в толк, что даже в пожилом возрасте вкус жизни ощущается лишь тогда, когда занимаешься полезным делом. Так что, набравшись сил, я непременно вернусь в Розетту, если, конечно…»

Генриор вздохнул, отложил перьевую ручку и посмотрел в окно — на карнизе нежился пестрый голубь, поблескивала под солнцем морская гладь. Он хотел дописать: «…если, конечно, не помешаю вам и госпоже Эмилии», но отчего-то не решился. Конечно, и граф, и Эмилия в один голос воскликнут: «Ты никому не помешаешь!», но вдруг это неправда и его время действительно ушло?

Берри уговаривал Генриора поехать на отдых еще прошлым летом, но он всё время находил отговорки. В тот год на побережье отправилась молодая пара — Элли и Ден. Берри рассказывал, что Ден был счастлив впервые в жизни увидеть синее море, золотой песок и крикливых чаек.

А вот теперь и Генриор решился на поездку — и не пожалел. Будто вернулся в юность.

Со дня волшебной свадьбы Элли и Дена минуло больше полутора лет. Вспомнив о молодой супружеской чете, Генриор невольно улыбнулся: какие же хорошие они ребята! Дружные, приветливые, энергичные. Да к тому же старательные: оба поступили в заочный университет — пусть не в столице, а в Тиссе, но это тоже прекрасно. Ден решил выучиться на инженера-механика, Элли — на художника-декоратора. Муж говорит, что когда-нибудь созданные ею декорации будут украшать лучшие театры мира. «А ты в свободное от своих механизмов время будешь играть на гитаре и собирать полные залы поклонников!» — улыбается Элли.

Элли уже нашла, куда применить способности, — со рвением прихорашивает дом, который Ден с помощью друзей построил недалеко от Тисса. Место прекрасное: уютный перелесок, неторопливая река, вдали — шоколадные холмы. Генриор бывал у них в гостях — как же хорошо там дышится! Пусть хлопот еще предостаточно, но это не беда — с таким бодрым настроем эта красивая пара со всеми делами справится. Ден и Элли удивительно подходят друг другу, даже граф это отмечает.

…Дверь распахнулась так внезапно, что Генриор вздрогнул. К письменному столу шагнул Берри — бледно-зеленая рубашка с распахнутым воротом подчеркивала его великолепный загар.

— Пишешь отцу? Это хорошо, — улыбнулся он, положив руку на плечо Генриору. — Но сегодня все-таки лучше позвонить.

— Почему? — удивился Генриор. Звонить он не любил, разговоры по телефону выходили скомканными, официальными и напряженными.

— Потому что… — Берри загадочно помолчал — и вдруг хлопнул в ладоши, как мальчишка, радостно рассмеялся. — Потому что отца и маму надо поздравить — они стали дедом и бабушкой! А я — дядей! Да! Вот так!

— Подожди… — Генриор в растерянности стянул с переносицы очки. — Элли? Но разве не рано?

— Вовсе не рано, вовремя! — Берри опустился в мягкое кресло и возбужденно заговорил. — Мне только что позвонил Ден и сказал, что родился мальчик. Прекрасный здоровый ребенок. И такой голосистый!

— Да что ты… А как Элли? Как она себя чувствует? — разволновался Генриор.

— Очень хорошо и передает всем привет. Ден сходит с ума от счастья! Сын! Говорит, что похож на него. Максим Дин! Прекрасно звучит.

— Какая замечательная новость…

Имя для будущего ребенка молодые выбрали заранее: почему-то никто не сомневался, что родится мальчик. Сначала хотели назвать в честь отца — графа Мишеля, но тот, подумав, посоветовал: «Назовите в честь короля. Ведь это он устроил вашу свадьбу!» Все согласились.

— Ну, пойдем звонить в Розетту! — поторопил Берри, поднимаясь из кресла. — Хотя я думаю, что Милена нас уже опередила. Она такая быстрая. Надеюсь, что у нее тоже когда-нибудь появится сын или дочь, я буду за нее очень рад.

Берри решительно шагнул к выходу, но замер, взяв растроганного Генриора за сухую крепкую ладонь. Негромко проговорил:

— Дядя Генри, ты ведь знаешь, что у нас с Таечкой тоже скоро будет ребенок. И вот что мы решили. Если родится девочка — ничего не станем выдумывать, назовем Таис-маленькая. Я так люблю жену, что готов назвать её именем всех дочерей, даже если она когда-нибудь родит мне семь девочек. Вот только вряд ли сама жена одобрит. А имя для мальчика… мы позаимствуем у тебя. Надеюсь, ты возражать не будешь.

— Что? — у Генриора мелко задрожали губы. — Как это? То есть я очень тронут… Но ведь мое имя, если говорить правду, такое старомодное, тяжеловесное, как… как платяной шкаф. Сейчас так детей не называют.

— А мы назовем Генри! Граф Генри Розель — звонко звучит, правда?

— Правда… Звонко! — пробормотал Генриор, вытирая глаза.

Какое все-таки счастье — жить!

Оглавление

Глава 1. Волшебные мотыльки

Глава 2. А ты любишь сидеть у костра?

Глава 3. Огонек на опушке

Глава 4. Чем не жених?

Глава 5. Вот что его тревожит

Глава 6. Осенний букет

Глава 7. Белый единорог

Глава 8. Посмотрите на них!

Глава 9. Дворянские истории

Глава 10. Графин с трещиной

Глава 11. Сладкая месть

Глава 12. Переполох в "курятнике"

Глава 13. Сестра

Глава 14. Серый город

Глава 15. Разве справедливо?

Глава 16. Проходите, господа

Глава 17. Благодарю за таблетку

Глава 18. Отойдите от арестанта!

Глава 19. Не могу я рассвета ждать

Глава 20. Какой ты добренький!

Глава 21. Поздние гости

Глава 22. Убеждать!

Глава 23. Беседа в ночи

Глава 24. Говорите мне "вы"!

Глава 25. Вспоминаете прежние годы?

Глава 26. Можно мне сказать?

Глава 27. Завтра!

Глава 28. Уже не мечта?

Глава 29. Не такой уж и старый

Глава 30. Журнал "Альбатрос"

Глава 31. Простой разговор

Глава 32. На вас вся надежда

Глава 33. Соперник для любимчика

Глава 34. По-другому я не могу

Глава 35. Как сахар в стакане чая

Глава 36. Что вы городите?

Глава 37. Вы будете рады

Глава 38. Только не волнуйтесь

Глава 39. Что такое любовь?

Глава 40. Без потрясений

Глава 41. Подпиши-ка бумагу!

Глава 42. Парень в апельсиновом свитере

Глава 43. Десять часов тридцать минут

Глава 44. Малая столичная площадь

Глава 45. Морской принц

Глава 46. Друзья

Глава 47. Жизнь рассудит

Глава 48. Зеленый замок

Глава 49. Бумажная волокита

Глава 50. Синяя куртка

Глава 51. Каким ветром?

Глава 52. Про тигров и акул

Глава 53. Ты будешь счастлива

Эпилог