Украина и мы [Дмитрий Ефимович Фурман] (doc) читать постранично, страница - 2

исчезает, а стилистические различия достигают размеров, когда разная «трактовка» сюжетов переходит уже просто в различие сюжетов. Если вначале различия картин надо искать, а их сходство, почти тождественность — очевидны, то штурм «Белого дома» и выборы в Государственную думу, принесшие успех Жириновскому и Зюганову, и парламентские и президентские выборы на Украине, наоборот, — картины очевидно различные, и лишь пристальный анализ может обнаружить в них некоторое сохраняющееся сюжетное сходство.
Ослабление, а затем — исчезновение контроля «раскрепощают творческие индивидуальности», и то, что изображается на полотне, все более определяется глубокими различиями в психологии «художников». Их разные личности все более адекватно выражаются, потенциал все более «актуализируется». Поэтому, если мы хотим понять, как и почему картины становятся все более разными, мы должны в какой-то мере уяснить себе различия личностей их создателей.
Точно, четко и полно показать отличия психологии и культуры двух народов — задача столь же невыполнимая, как и задача четко и полно показать различия двух индивидов. Но некоторые различия очевидны, и зафиксировать их не так уж сложно.
Прежде всего следует понять, что родственная близость далеко не всегда означает сходство. Братья могут быть очень похожи внешне и иметь общие, связанные с генотипом, психологические черты. Но разное положение в семье, ситуация «младшего» и «старшего» способны глубочайшим образом повлиять на их личности, сделав их лишь внешне похожими, а на деле — совершенно разными людьми. Именно очевидное сходство русских и украинцев и их очевидно разное положение в восточнославянской семье породили громадные различия в их самосознании. Языковый барьер между русскими и украинцами настолько невелик, а доминирующее положение и большая развитость русской культуры — настолько очевидны, что ассимиляция русскими украинцев происходит предельно легко. (На Кубани, например, еще в 1926 году украинцев было 49 процентов, сейчас — 3 процента, большинство просто не выдержало натиска русского языка и русской культуры и утратило украинское национальное самосознание, стало русским.) Но эта легкость ассимиляции как раз и говорит о громадных отличиях в самосознании — непоколебимо уверенном в себе русском (не в ценности «русскости» — такой уверенности у русских как раз не хватает, но в ее очевидности) и сомневающемся в себе украинском. И, как всегда в подобных случаях, оборотной стороной этих сомнений в самих себе является стремление части украинцев всячески утвердить и подчеркнуть свою особость.
Ситуация «старшего» и «младшего» была в СССР закреплена институционально и идеологически. Создавшая и скреплявшая это государство коммунистическая идеология не была в такой мере чужда украинцам, как, скажем, эстонцам или туркменам. Преимущественно крестьянский народ, практически не имевший своих помещиков и буржуазии, украинцы тяготели к левым идеологиям. Именно эти идеологии доминировали среди них в годы гражданской войны и в период первой попытки создать независимое государство современного типа, лидеры которого, такие, как В. Винниченко, фактически были «национал-коммунистами». И все же Октябрьская революция — революция в первую очередь русская, большевики пришли с Севера и Востока и уничтожили Украинскую Народную Республику. И хотя 20-е годы — годы ленинской национальной политики и нэпа — были хорошим временем для Украины, куда в это время вернулись из эмиграции многие деятели Центральной Рады, 30-е годы стали трагическими. Они принесли с собой отнявший жизнь у 6 миллионов людей голод, равного которому Россия не знала, и постепенное превращение СССР в новое издание Российской империи — государство, официально признающее главенство русского народа и преемственность со старой Россией, где отношение к украинцам стало в определенной мере напоминать дореволюционное. При полном отсутствии дискриминации на индивидуальном уровне по отношению к украинцам государство жесточайшим образом боролось с любыми проявлениями украинского «национализма», который понимался неизмеримо «шире», чем, скажем, армянский или узбекский. Фактически любое прославление Украины истолковывалось как национализм, и в этом имелась своя логика, ибо при близости украинцев и русских любое утверждение ценности украинского своеобразия было потенциально «антимосковским», подразумевая утверждение ценности отличий украинцев от русских. Фактически восстанавливалась и политика русификации — если не запрета на все украинское, то, во всяком случае, поощрения ассимиляционных процессов.
Положение в общем государстве русских и украинцев, таким образом, было очень разным, и разным должно было быть восприятие этого государства и его истории. Для русских Петлюра — это почти ругательство, а Бандера — просто что-то жуткое. Но для украинца — любого, даже ничего о гражданской войне толком не знавшего, фамилия Петлюры не могла