Юродивый [Михаил Ера] (fb2) читать постранично, страница - 3

неправильно. Как выяснилось, Афанасьев обретался в Москве, потому мой физический контакт с ним был невозможен.

Еще находясь в кабинете, с помощью техники особого рода гипноза, немец несколько раз вводил меня в состояние прострации. Погруженный в полудрему я ощущал лишь знакомую всякому страдающему мигренью, давно ставшую привычной стальную спицу, пронизавшую правую часть черепа от затылка до самой глазницы. Только в этот раз она не пугала меня. Не заставляла судорожно искать флакон с опием. Она не причиняла мне боли, а лишь мешала сосредоточиться, сфокусировать зрение и внимание на окружающей реальности. Затем почти полностью исчезало ощущение пространства, времени, самого себя. Лишь краткое мгновенье спустя лист писчей бумаги передо мной, прежде чистый, как первый снег, оказался исписан моей собственной рукой. Я понятия не имел – что, когда и зачем писал на этом листе. Оказывается, делал я это, как машина – совершенно бессознательно в течение аж четверти часа.

Как, каким образом происходило это чудо – для меня осталось загадкой. Со слов Альтшлянга, техника автоматического письма известна с незапамятных времен. Почему ее не используют, как телеграф хотя бы в армии – непонятно. Альтшлянг пытался что-то объяснять, но вышло у него столь сумбурно и заумно, что я так ничего и не понял. Впрочем, не исключаю, что немец сознательно водил меня за нос.

4

Во втором этаже мне отвели кабинет и гостевую комнату. Оба помещения выше всяких похвал. Конечно, не то, что у Альтшлянга, но в сравнении с моей лачугой – просто хоромы.

В состояние прострации я вводил себя самостоятельно. Это оказалось не труднее, чем зажечь свечу. Достаточно раскрутить диск, раскрашенный особым образом, вглядеться в его вращение и… Петухи уже поют, тетрадные листы убористо исписаны, пальцы ломит, мозоли набиваются. Можно прочесть результат, и идти спать.

Писанина советской знаменитости мне совершенно не понравилась. Мне бы не хватило наглости отнести этот бред к ироничной реалистической прозе. Уж не знаю, кем себя возомнил и за кого держит читателя товарищ Афанасьев, но всерьез утверждать, что каждое полнолуние его главный герой спускается в ад, дабы там приятно провести время; с этим, пожалуй, лучше бы к психиатру обратиться. Впрочем, я не мог совсем отстраниться от популярных россказней о том, что в советской России, чтобы попасть в ад, достаточно просто сойти на мостовую. Хотя особого доверия к подобным спекуляциям напуганных лозунгами о мировой революцией господ, разумеется, не испытывал.

Я находился в своей комнате, когда в дверь лаконично постучали. Спустя несколько секунд она отворилась, вошел Бэрри.

– Я принес рецепт ивового настоя, сэр, – сказал он, протягивая мне лист писчей бумаги.

Лакей застал меня стоящим у окна. Контракт запрещал мне покидать дом до окончания написания книги, потому единственным утешением для меня оставалось – постоять у распахнутого окна, вдыхая ароматы уходящего лета.

Я принял лист, не глядя, бросил его на стол. Вспомнил вдруг первые минуты в этом доме, пронизывающий взгляд Альтшлянга.

– Спасибо, Бэрри, – сказал я. – Могу ли я задать вам один вопрос?

– Спрашивайте все, что вам угодно, сэр, – сходу ответил Бэрри.

– Скажите, а доктор Альтшлянг… Он действительно может вот так запросто определить – употребляет человек опий или нет?

– Думаю, – ответил Бэрри, – только в самых очевидных случаях.

– А мой случай – тогда, в холле – был настолько очевидным? – поинтересовался я.

– Нет, сэр. Сир задал вам вопрос, вы сами ответили на него, – сказал Бэрри.

– Логично, – согласился я. – Он блефовал, а я купился. Однако мне показалось, вы были абсолютно уверены…

Впервые я видел проявление эмоций на лице этого человека. Он испугался. Я не стал продолжать начатую фразу, не стал допытываться: очевидность не требует слов.

– Это лишь мое предположение, сэр, – ответил Бэрри. – Я могу идти?

– Да, конечно.

Бэрри ушел. Глядя ему вслед, я думал о том, что едва ли не все пожилые люди жалуются на боль – кто в ногах, кто в пояснице. А Бэрри держится молодцом. Просто не жалуется? Было бы заметно по осанке, по выражению лица, по глазам. Не имеет болячек? Это вряд ли. В его-то возрасте! Не чувствует боли потому, что употребляет опий? Не оставалось сомнений, что личный опыт – это и есть источник знания предмета, а заодно и разгадка тайны олимпийского спокойствия лакея.

Мучил меня и еще один вопрос – как мне обратиться к Аглае, если мы, наконец, пересечемся в этом огромном доме? Рано или поздно это должно было произойти. Я знал только ее имя. Просто мисс Аглая? Или миссис? Назвать же по-русски просто по имени – этого я себе позволить не мог.

После сцены с балетом в кабинете Альтшлянга я больше ни разу, даже краем глаза не видел ее ни в доме, ни на аллеях парка, ни во дворе. А ведь одной из причин моего стояния у окна было желание еще раз взглянуть на нее. К обеденному столу она не являлась. Лишь в бесконечных коридорах дома витал