Сон негра [Даниил Юрьевич Гольдин] (fb2) читать постранично, страница - 83

графа.

Зачем спрашиваю – не знаю. Разве что время потянуть.

– Ты же знаешь, что нет, Саша. Зачем спрашиваешь?

– А может, – говорю, – это все же выход?

Граф качает головой и подходит ближе:

– Куда он пойдет? Посмотри на него: облезлая псина. Издохнет за просто так. А я наведу порядок.

Он садится на корточки рядом со мной. Без резких движений, тоже протягивает к собаке руку.

Я продолжаю чесать пса, а свободной рукой лезу в боковой карман.

– Без глупостей, Саша. Не усложняй. И так времени мало. Ты знаешь, что так будет лучше, правда? – говорит и тянет нож к собачьему горлу. Пес стоит и доверчиво хвостом виляет. То на меня, то на него смотрит.

– Одна строчка, – говорю. – Только одна, – и протягиваю ему клочок желтой бумаги. На нем красные буквы нацарапаны.

– Что одна? – граф посмотрел мне в глаза и приставил нож к самому собачьему горлу.

– Просто одна строчка, – говорю ему. – Я все же написал. Для вас.

И пожимаю плечами как можно безразличнее.

– Прочитайте, так легче пойдет. Он хоть чуть-чуть подкормится, и вы его легче присвоите.

– Что прочитать? – щурится на меня сквозь густые брови.

– Одну строчку, – отвечаю, и всю свою скуку в эту фразу хочу вложить, чтобы поверил.

Его глаза скользнули на тонкие корявые буквы.

– Одна строчка… И что?

Снова смотрит на меня. И, кажется, не понимает.

Неужели ошибся? Неужели у него нет души, и ему наплевать на строчку? Но зачем тогда…

– Так-так…

Белый заслонил собой проем, легким шагом проскользнул внутрь и остановился, рассматривая нас сверху-вниз. В его позе проглядывало что-то змеиное.

– Одна строчка? – вопросительно прожевал Тощих.

– Я вовремя, – Белый сощурился и вдруг улыбнулся. – Натянул старика, братец?

– Одна строчка! – возмущенно ответил граф

Нож дрогнул в его руке и упал на солому. Он схватился двумя руками за измятый листок:

– Одна строчка. Дурак! Что ты наделал? Я бы всех спас. Одна ебаная строчка!

– Одна, – подтвердил я.

Граф заскулил, собака с интересом приблизилась к нему и сочувственно облизала ему лицо. Он отстранился, с яростью шевеля губами, повторяя злополучные буквы. Осел на солому, отполз к стене и оттуда затравленно с ненавистью бросал на меня короткие взгляды, когда последними усилиями воли мог заставить себя оторваться от клочка.

Белый Пушкин молчал, скрестив руки на груди, и наблюдал за нами.

– Уже рассвет, граф, – говорю. – Не серчайте. Так надо было. Да и Татьяна попросила.

Он смог только злобно оскалиться и зашипеть:

– Одддна строчка!

Я кивнул и вытащил из внутреннего кармана томик. Зеленый томик, золотое плетение, тонкая буква К. Раскрыл его, там в вырезанных страницах уютно устроился маленький револьвер. А в отдельной ложбинке пуля. Одна единственная, блестит.

Вот и твое время, пташка. Ты ведь уже догадалась обо всем, правда? Догадалась, зачем ты нужна мне, милая, и куда я тебя вложу. Бах – и будем мы с тобой властвовать над всеми русскими душами. Только ты да я. И наведем, наконец, порядок.

Вытаскиваю гладкую пулю. Она внутри пустая. Как раз для тебя место, пташка. Ну, полезай в пулю. Сверни свое растраченное время, уложи его вместо пороха. И сама полезай. А я тебя сейчас раз – в барабан. Боек взведу и на волю в собачий лоб выпущу. Ты уж прости, пташка, что вложил тебя в то, чтобы пристрелить побитую собаку. Таково наше дело. Но ты ведь знаешь, в чем смысл? Чью-то душу вложить придется. Чье-то время надо было собрать.

Клик – вставил. Щелк – взвел.

– Ну нет, братец, – белый качает головой. – Так не пойдет дело. Оставь его. Он мой. Так всем лучше будет.

Смотрю: у него в руке такой же маленький револьвер. И пуля там есть, наверное.

– Но у тебя нет души, – говорю. – Ты ему ничего не сделаешь. А мне эта пуля – что? Я и так мертвый. Зато у меня пташка есть. Вон, в пуле сидит, затаила дыхание.

– Так и у меня пташка есть, – отвечает. И на собаку наставил револьвер. – В пуле сидит, затаила дыхание. Правда, пташка? Между глаз песику целишь.

– Нет, пташка. Не между глаз. Ты в моей пуле и в самый левый глаз мы метим.

И придавил уже крючок, но Белый урод тут же перехватил:

– Нет, пташка, в правый. В моей пуле в правый глаз. Видишь?

Я рывком на него револьвер перевел:

– А теперь, пташка, ты белому Пушкину в левый белый глаз смотришь. И прямо сейчас его вышибешь.

А он тут же, каждое мое движение повторяет:

– В сгнивший нос целим, и сейчас нашему черному братцу мозги вышибем.

Прижал палец к крючку:

– Ты моя, пташка. И только моя. Всю дорогу со мной прошла, с тобой и большое дело сделаем. Но для начала пристрелим