Общий вагон [Алексей Сергеевич Суконкин] (fb2) читать онлайн

Суконкин Алексей ОБЩИЙ ВАГОН

Промозглой весной девяносто пятого нужно было мне попасть в столицу нашего Приморья — после службы в армии, как это у многих бывает, решил с связать свою жизнь с милицией, и вот, предстояло мне попасть на военно-врачебную комиссию. Тогда во Владивосток еще ходили поезда. Ехать нужно было всю ночь. И приходил поезд рано утром, часов в шесть, и под этот поезд являлся первый трамвай «четверочка», и стояли на привокзальной площади длинные вереницы желтых такси. Помню в детстве — поездка во Владивосток — это было целое событие. Это сейчас — сел в машину, и ты через три часа уже в городе, никакой романтики. А тогда за пару дней чемоданы собирали, покупали на вокзале железнодорожные билеты — такие небольшие, из плотного серо-коричневого картона. Потом вечером на автобусе с этими чемоданами ехали через весь городок, чтобы забраться в вагон, получить постельные принадлежности, и спать под стук колес. В детстве всегда это воспринималось как нечто значимое и запоминающееся. Наверное, я помню все свои детские поездки во Владивосток — потому что от них веяло теплым ветром книжных странствий, предвкушением путешествия по большому городу, и чем-то еще, что заставляло с вожделением и нетерпением ждать это событие.

Изменились времена. Пока я был в армии, общество стало другим. Рухнули стабильность и уверенность в завтрашнем дне, галопировала инфляция, шло обесценивание денег, занимали умы людей бредовые идеи наступившей демократии и какая-то показушная всеобщая натянутая радость от почившего в бозе «совка». А еще в обществе стерлась грань дозволенного. Общество стало другим. Деградация сознания коснулась все слои этого общества…

Самый дешевый билет на руках, небольшая спортивная сумка, и вечером я сажусь в поезд. Мое место — в общем вагоне, и потому в билете полка не указана.

— Выбирай любую. Какая понравится, — сказал мне проводник.

Втиснувшись сквозь толпу в теплый вагон, я чуть не захлебнулся прекрасным духом — со свежего воздуха улицы я окунулся в настоящий смрад человеческих запахов, три из которых — перегара, курева и грязных тел — довлели над всеми остальными. Подумал, что привыкну, и, в общем, не ошибся. Через полчаса запахи уже не различал — виной тому были куда более серьезные раздражители.

Найти себе место в переполненном вагоне оказалось делом не простым, и по началу — даже невыполнимым. Люди сидели на всех нижних полках, кто-то даже сидел по двое-трое на вторых полках, свисая ногами, и третьи полки тоже все были заняты лежащими на них пассажирами.

Кого здесь только не было: барыги-перекупы, которые налегке ехали в Уссурийск, чтобы потом выехать в Китай — за дешевым ширпотребом; бабульки с тяжеленными сумками с соленьями и вареньями — для продажи этого добра на бездонных рынках Владивостока; удалые парни, с деньгами в карманах ехали за машинами, которые моряки возили из Японии на всем, что только могло держаться на плаву; были, как водится, «лохотронщики» с неизменными наперстками на гладкой, отполированной доске; с другого конца вагона доносились звуки гитары и завывающий блатной голосок. Многие пили, прямо из бутылок, с горла — так как мест для организации полноценного стола в такой толчее просто быть не могло. Голосили так, что в вагоне стоял сплошной гомон, что-либо разобрать в котором было просто невозможно.

Час или больше ехал стоя, переминаясь с ноги на ногу и держась руками за поручень. Стоял в проходе, по которому беспрестанно вперед-назад сновали пассажиры вагона, и каждый норовил толкнуть или наступить на ногу. Вначале я вежливо уклонялся от конфликтов с этой борзотой, но потом каждого хама стал встречать резкими движениями и безумным взглядом. И вот, по прошествии часа, с полки встал паренёк, и направился в сторону тамбура. Я понял, что это судьба, и быстро занял его место.

— Место занято, — сказала мне мадам моего возраста, возле которой я приземлился.

— Теперь занято, — согласился я, что, однако, не вызвало никакого сопротивления с ее стороны.

— Что, типа крутой? — на всякий случай поинтересовалась она.

— А как тебе удобнее будет меня воспринимать? — спросил я.

— Вообще без разницы, — сказала она.

Железные колеса стучали по стыкам железных рельсов. Едем. Гомон. Крики. Смех. Перегар.

— Куда едешь? — спрашивает попутчица.

— Во Влад, — отвечаю.

— Я тоже во Влад, — говорит она. — Ты что там, живешь?

— Не, — мотаю головой. — По делам надо.

— А, деловой. Понятно. А я на заработки. Здесь никакой работы нет, всё достало, — соседку потянуло на некие откровения. — Вот, поеду во Влад на заработки. Там работы много. И деньги там платят.

Какое-то время я сижу молча, решая для себя — нужен мне разговор с этой дамой, или нет. Всё-таки надежда на то, что я в пути высплюсь, уже рухнула, и поэтому, наверное, нужно себя чем-то занять. В этот момент по проходу подходит парень, которого я сменил на этой полке.

— Я здесь сидел, — говорит он мне, но говорит как-то неуверенно, без нажима, совершая при этом стратегическую ошибку.

По тону его голоса я понимаю, кто передо мной стоит. Этот за себя стоять не умеет и не будет даже пытаться.

— С места встал — место потерял, — говорю ему в глаза, стараясь заложить в свой голос железные нотки.

Парень пытается найти поддержку у рядом сидящих:

— Ну, я же здесь сидел, ведь так?

Его проблемы никого не интересуют. Все отворачиваются от него. Все слышали железо в моем голосе. Не добившись своего, он уходит по проходу дальше.

— Как тебя зовут? — спрашивает соседка.

— Меня Лёша зовут, — говорю.

— Марина, — представляется она.

— А где во Владивостоке хочешь работать? — спрашиваю.

— На «фирме», где же еще? — вдруг совершенно не скрывая своих намерений, говорит Марина.

Я старательно делаю вид, что не удивлен, что, мол, само собой разумеющееся занятие для двадцатилетней девушки — работать на «фирме». Киваю:

— Ясно. А что, здесь уже работала?

— Работала, у Ларисы.

— У Тубушевой? — называю фамилию самой известной в родном городе проституточной «мамки».

— Ну, у нее, — кивает Марина. — А ты что, ее знаешь?

— Да так, немного. Пересекались пару раз, — соврал я. — А что, никакой другой работы в городе не нашла?

— А куда? На завод? Что, я дура, что ли?

— Ну, в киоск, хотя бы.

— Да что там интересного? Сидеть в коробке, на мир через окно смотреть. Постоянно недочеты, у меня подруга так на бабки попала. Не хочу.

— А то прямо вот проституткой очень интересно? — съязвил я.

Марина уловила издевательство, но пожала плечами:

— Хоть что-то. Да и с людьми иногда серьезными знакомишься. Если что, могут и помочь.

— И что, много они тебе, эти серьезные, помогли по жизни?

— Ну, так, если надо будет — помогут, — уклончиво отвечает.

— Да ладно, — я улыбнулся. — Кому ты нужна, чтобы тебе помогать. Или, думаешь, влюбится в тебя какой-нибудь богатый папенька, и начнется у тебя малиновая жизнь?

Сказал, и понял, что вышло как-то искусственно, не по-настоящему. Она это тоже поняла. Вспыхнула:

— Ты меня что, жизни учить будешь?

— Тебя учить уже поздно, если ты себе этот путь выбрала.

— Выбрала, и работаю.

— А почему уехала? Что, мало платили?

— Платили? Да кого там. Денег вообще не видела. Кормили, и то — хорошо. Было где жить — по очереди с девочкой одной кровать делили, — вдруг призналась она.

— А почему Лариса вам не платила?

— Да я сама виновата. То один косяк вылезет, то другой — если клиенты жаловались. Вот она меня и штрафовала. Да вообще, всех штрафовала. Там только две или три девочки деньги под новый год получили. И то — немного. Обещала треть от стоимости, но еще же надо за проживание ей платить, за еду, за колготки и макияж — вот она все с нас снимала. Зато «химки» валом было бесплатной. Лариса нам и водку иногда привозила — снимать усталость. Но водкой клиенты сами часто угощали. Неделю назад я на баню в «гортоп» с Ксюшей ездила, там восемь мужиков днюху отмечали, они нас даже вином дорогим угостили, и икрой красной накормили. Правда, потом… в общем, два дня ходить не могла. Так отодрали… а ты это… — она посмотрела на меня: — Если деньги есть, пошли в туалет, я тебе минет сделаю. Мне деньги сейчас очень нужны.

— Обойдусь.

У Марины в глазах мелькает презрение, у меня, наверное, тоже. У нас разные границы дозволенного. Разные представления о морали. Но мы вместе едем в одном вагоне, составляя некую временную социальную группу, объединенную общей целью.

— А давай прямо здесь, — говорит она. — Ты курткой мою голову накроешь, как будто я тебе на колени спать легла… — она смотрит на меня умоляющими глазами. — Мне очень деньги нужны.

— Я не хочу.

— Ну, ты и козел, — теперь она меня точно презирает и ненавидит.

— А ты пройди по вагону, — я жестоко улыбаюсь. — Может, кто и согласится.

Сразу в ее глазах пропадает интерес ко мне. И возвращается уже виденное мною презрение. Осознаю — весь ее разговор строился только под прозвучавшее предложение.

Она хмыкает, но тут же встает, и уходит. Некоторое время я еще вижу, как она идет по проходу, наклоняясь к каждому мужчине, нашептывая что-то на ухо. Я знаю, что она предлагает. Спустя минуту, за ней поднимается немолодой, сухощавый, бородатый мужичонка. Он озирается по сторонам, будто собираясь совершить что-то непотребное и противозаконное, и я ловлю выражение его лица. Ну да, с таким лицом у тебя женщин, наверное, лет двадцать не было. А тут юная леди тебе сделает минет… прямо в туалете общего вагона.

— Двигайся.

В проходе у моего плеча нарисовался парень лет двадцати пяти, руки в наколках, в зубах рондоль, в глазах блатная удаль.

Скажешь «садись» — вызовешь священное негодование недавно отсидевшего уркагана. Двигаюсь, перемещаясь на место ушедшей Марины, он садится рядом.

— Есть что выпить? — сразу новый попутчик берет быка за рога.

— Если бы было, уже бы не было, — отвечаю сложной фразой.

Парень внимательно смотрит мне в глаза, улыбается краем рта:

— А чо, такой борзый, да? Чо так отвечаешь?

— А чо непонятно, а? — вынуждено перехожу на язык, более понятный соседу.

— Да все непонятно. Я тебе вопрос ясно задал, а ты мне загадками отвечаешь. Так недолго и до нехорошего договориться… если есть бухло, то доставай, если нету — то иди, отдыхай.

— Я вижу, ты сидевший, да? — уточняю.

— Ну, правильно видишь, и что?

— А у тебя что, старшаки все поголовно мудаками были на зоне?

— Эй, ты потише за старшаков. Почему мудаки, уважаемые люди у нас сидели, правильные бродяги.

— А что же они тебя не научили вежливым быть с незнакомыми людьми? Или ты по какой-то причине учиться не можешь?

Иду на конфронтацию, понимая, что это может нехорошо закончиться, но, тем не менее, азарт уже обуял мной, и мне очень хочется морально додавить этого попутчика, отсидевшего, и оттого смотрящего на мир сквозь призму блатных устоев.

Парень осекается, пару мгновений снова смотрит мне в глаза, но уже более внимательно:

— А ты кто такой?

— Я? — в голове мелькает обычная формулировка — «я — человек», но решаю рвать ему шаблон и дальше: — Я пассажир этого общего вагона. Доеду до Владивостока и уйду. А кого-то могут и вынести.

— Что, не простой, да?

— Как и все остальные…

— Угрожаешь…

— И не думал еще.

Все остальные попутчики, сидевшие с нами в одной плацкарте, усиленно делали вид, что к разговору не прислушиваются, что это «установление контакта» их совершенно не интересует.

— Слышь, я сейчас перо тебе в печень воткну, встану и уйду, — парень сказал мне это на ухо, но так, чтобы слышали все.

Конечно, ничего приятного в таких разговорах нет, и более того, я совершенно четко понимаю возможные последствия — время такое было, жуткое, безвластное, криминальное. По спине пробежал ручеек холодного пота. А ведь действительно, пырнет ножом, и уйдет. Ума для этого много не надо.

— Я умру, — соглашаюсь я. — Но не сразу. Минут через пять. За это время я успею выдавить тебе глаза, выломать пальцы и вырвать кадык. Твоя смерть будет гораздо ужаснее. У меня боевой опыт есть — пока ты сидел, я свою Родину с оружием в руках защищал, и кое-чему научился. Так что — выбор за тобой. Дерзай.

— Сказочник, — усмехается парень, расслабленно выдыхая, показывая, что и самому ему уже не хочется дальше углублять назревающий конфликт.

— Ну, так что на счет выпить, — улыбаюсь я. — Есть что?

Я переворачиваю ситуацию вверх дном — теперь уже я становлюсь напрягающей стороной. Наступает паритет — и сил, и требований. В воздухе повисла разрядка. Парень оценил мои слова, а я — его неготовность и неумение воплощать в жизнь сказанные угрозы. Он понимает, что проиграл.

— Не, я по вагону ходил, на продажу нет ни у кого, а угостить никто не хочет, — отозвался парень. — А ты военный, что-ли? Не сидел, да?

— А зачем мне сидеть? — удивляюсь я. — Бессмысленная трата времени.

— Да так спросил, — парень пожал плечами. — Больно правильно всё говоришь.

Можно было, конечно, развести его за столь глупый вопрос, но — какой в этом смысл? Поржать с человека, который, вернувшись из мест лишения свободы в мир обычных людей, пытается надувать щеки, демонстрируя свой «авторитет», которого, как мне показалось, у него не было. Парень тешил своё самолюбие, очевидно, сломанное на зоне, и прикрывал сейчас собственное ничтожество общепринятым страхом перед бывшими заключенными. Но на меня это не действовало, и он нервничал. Ему явно неудобно стало со мной общаться.

— За что закрыли? — задаю ему вопрос.

— Гоп-стоп, — ответил парень не раздумывая. — Пьяный был, нарвался на опера.

— Ты что, опера ограбил? — мне уже стало откровенно смешно.

Я представил себе эту картину — как пьяный уркаган темной ночью в какой-то подворотне подходит к спешащему домой пешеходу, и предлагает поделиться ценностями… а терпила оказывается опером уголовного розыска или УБОПа.

Парень встал, как бы оправдываясь:

— Ладно, пойду, может, кто нальёт.

Он уходит, унося с собой позор от неудачной попытки показать себя крутым уркаганом. Смотрю на часы — приближается полночь. Ехать еще шесть часов. С конца вагона начинают разноситься вопли, крики помощи, на которые, впрочем, никто не реагирует — люди не готовы вступаться за кого-то, каждый занят только собой. Это общий вагон. Ничего личного.

Замолкает гитара. Слышен голос певца — за пару часов этот голос, пожалуй, узнать сможет каждый пассажир вагона. Певец орет, что бы ему отдали его сумку. Наверное, украли. Свою спортивную сумку я держу на коленях, обнимая руками. Голову наклонил на плечо, но даже забыться не получается, не то, что бы уснуть — по вагону ходят какие-то ушлые шныри, постоянно осматривая пассажиров, отыскивая тех, кого можно развести, или что можно украсть. Они здесь как дома — наверное, так и есть. Постоянные клиенты ДВЖД, вернее даже так — пассажиры ДВЖД — постоянные клиенты этих шнырей. Куда только линейная милиция смотрит?

И тут же:

— Вызовите милицию! — кто-то кричит с того конца вагона.

Никто не шевелится. Проводник, похоже, просто закрывается в своём обособленном купе на время перегонов от станции до станции, самоустраняясь от этого кошмара, от этого безумия, что творится в его вагоне.

— Лёха, здорово!

Я поднимаю глаза — в проходе стоит Стёпа — знакомый, не такой, чтобы уж очень, но в этом страшном месте, да еще и при наличии свободного места — вполне даже близкий друг.

— Здорово, Степан, — я демонстративно киваю ему на свободное место, и он садится.

— Только встал, в туалет сходить, моё место тут же заняли. Да еще в туалете какая-то шалава всем желающим отсасывает. Не пробиться. Пришлось в тамбуре ссать, — оправдывается Степан. — А ты чо, куда? Во Влад?

— Да, по делам, — если честно, у меня нет никакого интереса разговаривать с ним, но зная въедливость Степана, лучше на какое-то время отдаться его заунылому трёпу. — А ты куда?

— В Китай, за товаром. Туда пустой еду, назад три баула потащу с манатками.

— Прибыльно? — вяло интересуюсь я, чтобы поддержать разговор.

— Вообще ништяк поперло. Бабла — валом. Вот, даже зубы себе золотые вставил (Стёпа улыбается в полный рот). Чо, может, тоже начнешь своим делом заниматься? Займи бабла, поедешь со мной в Суньку, я тебе там помогу товар выбрать, потом на рынке встанешь — мигом все купят.

— Угу, — кивнул я. — Только на морозе не хочу стоять. Настоялся уже в армии.

— Не, щас так — если не крутишься, то живешь херово. А с баблом — ништяк. Ты Женю помнишь, ну эту, с «фазанки», мы с тобой как-то говорили за нее недавно…

— Ну, помню, — кивнул я, конечно, тогда еще не зная, что спустя пятнадцать лет эта женщина сыграет в моей судьбе ярчайшую роль, но об этом как-нибудь в другой раз. — И что эта Женя?

— Да все строила из себя целочку, типа, я вся такая, неприступная. Только с крутыми чуваками сплю. А тут недавно на микрике мы поехали на севера товар продавать, бабло на руках, я её в ресторан, ну мы там водки выпили, и в гостинице я ее трахнул.

— А деньги тут причем?

— Ну, я ей пообещал, если даст, процент повысить. Она же у меня на процентах работает.

— А у нее же мама вроде больная, не работает, — вспоминаю я. — И ребенок совсем маленький. Мужа нет. Ей каждая копейка дорога. Вот и отдалась тебе — семью-то кормить как-то надо.

— Проститутка она, вот кто, — Стёпа широко улыбнулся. — Обычная проститутка.

— Раньше ты про нее иначе говорил. Пока она тебе не давала, — я откровенно улыбаюсь. — А тут дала, и сразу — проститутка.

— Ну а кто она? За деньги же.

— А ты ей что, дал денег?

— Нет, конечно. Что я — дурак?

— Получается, что не дурак. Ты хуже дурака. Она тебе доверилась, потому что лекарства для матери очень дороги, а ты её кинул.

— Да и черт с ней.

— Да и правда, что, — соглашаюсь я, но тут же подкалываю похотливого Стёпу: — А твоя супруга в курсе, что ты Женечку пёр?

— Нет, — Стёпа заморгал глазами.

— А что так?

— А зачем ей знать?

— Ну, так, ради понимания, куда деньги семейного бюджета уходят, — я широко улыбаюсь.

— А, — до Стёпы трудно доходит юмор. — Смеешься. Ну да, смешно.

— Ты в туалет еще сходи, — угораю я. — Там Марина недорого берет.

— Не, у нее там очередь. Поди, еще и рот не моет. Не пойду. Ну ее на фиг.

— Манзовка скоро? — меня толкает женщина, сидящая справа от меня.

— Наверное, уже скоро, — предполагаю я, посмотрев на часы.

— Молодые люди, вы мне поможете чемоданы до выхода донести?

— Каждый сам за себя! Сама неси, тетка, сама! — поучительно говорит ей Степан.

— Какие вы… — с презрением бросает она ему.

— Не мы такие, время такое, — смеется Степан.

В углу, у окна, сидит еще одна мадам, возрастом постарше. Наверное, такая же торговка, как и Стёпа. Она откинула голову и, похоже, спит. Моя соседка толкает ее в бок, та просыпается, хватается за карманы, смотрит на нас бешеными глазами:

— Что?

— Встаньте, Манзовка, — говорит соседка. — Мне вещи надо забрать. Я выхожу.

Она встает, мы встаем. Тетка поднимает полку и достает из багажного отделения три увесистых и объемных старых чемодана, обмотанных скотчем. Ставит их в проходе, блокируя коридор. Кто-то уже матерится, мол не пройти — не проехать.

Через несколько минут поезд начинает притормаживать. Проводник открывает дверь своего купе и высунув голову, истошным голосом орет:

— Стоянка десять минут!

Поезд останавливается, и дернувшись несколько раз, замирает. Слышно, как проводник открывает дверь, и по коридору тянется свежий воздух.

Из вагона выходит несколько человек — они приехали. Уходит и соседка, волоча за собой тяжелые чемоданы. Тот, кто едет дальше, выходить не торопится — чтобы места своего не потерять. Сидим. Ждем отхода. Вышедшие несколько человек новых свободных мест не прибавили. В вагоне все так же многие люди стоят в проходе, кто-то сидит на сумках, а кто-то даже на заплеванном полу. В соседней плацкарте, на боковой полке громко плачет ребенок. Молодая мамаша безуспешно пытается его успокоить, но где там!

— Мужчина, пожалуйста, не курите на ребенка! — просит девушка своего соседа. — А лучше всего — идите курить в тамбур!

— А ты успокой его, и я перестану курить, — отвечает ей парень в черной ватной телогрейке. — Я, может, нервничаю, когда дети плачут, и курю, чтобы успокоиться! Сам отец!

— Ну пожалуйста, — умоляет его девушка. — Вы хоть выдыхайте в проход, а не на нас.

— Скажи спасибо, — говорит ей курильщик, — что я вообще разрешил тебе здесь сесть. Это вообще — моё место.

Девушка качает на руках ребенка, который орет в надрыв.

Поезд вздрагивает, и состав приходит в движение. Курящий сосед бросает окурок на пол, и тот тлеет некоторое время. Никому нет никакого дела. Стёпа заложил руки в карманы, и утопил голову в приподнятом воротнике. Сидит с закрытыми глазами. После того, как ушла попутчица, вроде бы места прибавилось, но мы втроем как-то так расползлись по лавке, что полностью заняли пространство, ранее умещавшее четверых. Да, стало значительно свободнее. И ноги, свисавшие с верхней полки, пропали. Не знаю куда, может, один человек ушел, а может, они там вдвоем друг на друга легли. Не знаю. И знать не хочу.

— Пойду поссу, — говорит Стёпа. — Место посмотри, чтоб не заняли…

— Иди, посмотрю, — говорю я, понимая, что и сам уже хочу в туалет. — Потом я схожу, как вернешься.

— Я быстро.

Стёпа уходит по проходу в сторону туалета. На боковой полке соседней плацкарты парень в телогрейке снова закуривает. Сколько можно — ведь только докурил предыдущую. Я перегибаюсь и трогаю его за рукав:

— Слышь, браток, ты бы не курил — ребенок и успокоится.

— А ты что, меня будешь жизни учить? — парень, очевидно, не робкого десятка, и готов идти на конфликт.

Он вынимает изо рта сигарету, и выдыхает мне прямо в лицо. Это вызов, который в мужской среде всегда воспринимается исключительно однозначно.

Я сижу в очень неудобном положении, и для того, чтобы ответить, нужно встать — а это уже лишает внезапности. Парень крупнее, здоровее физически, и «выключить» его можно только в выгодном положении. Но все равно встаю. Подрывается на ноги и он. Нависает надо мной — на пол головы выше меня, в плечах шире.

— Ты мне что-то хочешь сказать? — он играет кулаками, большими весьма.

— Не кури на ребенка. Он тебе ничего плохого не сделал.

— А тебе-то что?

— За ребенка переживаю.

— Чо, типа защитник? — парень снова затягивается, и с наслаждением выдыхает дымом мне в лицо.

Вижу, что он готов уложить меня хорошим хуком. Боксер, что ли? Уж больно хорошо стоит, правильно. Голову грамотно прикрыл со всех сторон. Моё положение хуже. Я ниже ростом, весу во мне меньше, и правая рука не имеет пространства для удара — мешает стенка между боковушками. Если сейчас начнется, то он мне наваляет — и первый удар наверняка сделает правой — у него эта рука свободна, и ей ничего не мешает.

— Мужчины, не надо! — визжит молодая мамаша. — Только не деритесь!

По глазам парня вижу, что удар пошел. Руку в такой момент не увидишь, но глаза выдают намерения. Резко уклоняюсь назад, и мощный кулак, слегка зацепив переносицу, пролетает перед моим лицом, и не найдя точки приложения, уходит в сторону и в конце траектории попадает в стену вагона.

— А-а-а! — вырывается крик боли.

Он прижимает руку к груди, и обнимает разбитый кулак здоровой ладонью. Конечно, мне такой расклад нравится. Ничего не делал — но противника из строя вывел.

— Будешь еще курить? — нагло интересуюсь у скулящего парня.

— Пошел ты нахер, — бросает он сквозь зубы.

Вот теперь можно. Чуть к нему, и с силой — головой в открытую переносицу. Тут уже не до сантиментов. Здесь такой суровый мужской разговор. На повышенных тонах.

Парень не успевает уклониться, получает удар и валится в проход, пытаясь руками зацепиться за поручни.

Чувствую, что из носа потекло, успеваю только языком слизнуть — кровь. Достаю из кармана платок, и прикладываю к своему носу. Парень встает. Спесь прошла. Это видно по глазам. Сбоку орет ребенок. Большинство пассажиров старательно делают вид, что ничего не происходит. Общий вагон. Поезд едет во Владивосток.

— Ушел отсюда, — говорю парню.

Тот бурчит что-то под свой разбитый нос, мол, еще найдет меня, но уходит, утирая кровь. Мой платок тоже наполняется кровью. Сажусь на свое место, поднимаю голову и пытаюсь таким образом остановить кровь. Думаю, что этот тип может еще вернуться, и хлопаю себя по карману, в котором лежит перочинный нож — новомодная китайская выкидушка. Мало ли, как может обернуться эта поездка. Здесь тебе никто не поможет.

— Вам еще платок дать? — вдруг проявляет заботу соседка, сидящая у окна.

— Нет, спасибо.

Где же этот Стёпа? Мне в туалет уже по двум надобностям надо — еще и нос водой прополоскать. Выглядываю в коридор вдоль вагона, но тот край не виден — мешают люди, стоящие в проходе.

— Я посторожу место, — говорит мне соседка, угадывая мысли.

Решаю идти в туалет с сумкой. Не оставишь ведь свои вещи в таком вагоне! Встаю, начинаю пробираться по проходу. В каждой плацкарте кипит своя жизнь. Стоит дым коромыслом — кое где люди курят в вагоне, не утруждая себя выходом в тамбур. На площадке перед туалетом курят двое. Открыта дверь в тамбур, там происходит какая-то суета. Слышу отчетливо жалобный голос Степана:

— Больно… не надо… не надо… — и как-то так шепеляво.

Не желая неожиданных неприятностей, достаю из кармана нож, зажимая его в кулаке. Заглядываю в тамбур. Трое парней прижали Стёпу в угол, и что-то делают с ним. Думал, бьют, но все оказалось гораздо хуже.

— Один остался, — говорит тот, который ближе к Степану. — Открывай шире!

Стёпа видит меня:

— Лёха! Помоги! Вызови милицию!

У него окровавлено лицо и вымученный взгляд. Наверное, его тут хорошо били. Один из парней поворачивается, и я вижу в его руках пассатижи.

— Иди отсюда, парень, — говорит он мне.

— А то что? — я поднимаю руку на уровень глаз и раскрываю нож.

Лезвие щелкает прямо перед лицом моего собеседника. Это хорошо останавливает любого. Он пятится:

— Ты это, парень, не в кипяток…

— Лёха, милицию вызови! — мямлит Стёпа, сплевывая кровь.

— Отошли от него!

Трое расступаются, но я не приближаюсь — еще не хватало, чтобы меня взяли в кольцо. Втроем они меня и с ножом уделают, тем более, что это явно профессиональные гопники. Но с другой стороны, биться им со мной нет никакого смысла — чего с меня взять? Тут целый состав идёт, в котором полно терпил, не способных сопротивляться ограблению.

— Валим, — предлагает один из троих, и они быстро переходят в тамбур другого вагона, прикрыв за собой дверь.

Стёпа матерится и плюётся на пол тамбура. Мне очень сильно хочется в туалет. Я убираю в карман нож.

— Что у тебя случилось?

— Зубы вырвали, — шамкает он. — Золотые… пассатижами…

Мне отчего-то становится смешно. Открывается туалетная дверь, и на площадке появляется удовлетворенный мужик. Я, опережая других страждущих, быстро прыгаю к туалету:

— Я по другой части! Мне просто в туалет надо!

— В очередь давай! — говорит мне один из двоих, но его одергивает второй.

На унитазе сидит Марина. Она считает деньги. В туалете стоит острый запах спермы.

— Марина, выйди, — предлагаю я. — Мне надо!

Она кивает и выходит. Справляю нужду, закинув за спину спортивную сумку. Какое это блаженство. Потом полощу под краном окровавленный платок, выжимаю его в раковину. Вытираю лицо. Смотрю на себя в зеркало. Улыбаюсь. Мне смешно. Общий вагон. Давно так не веселился.

На площадке стоит Стёпа.

— Один зуб только остался. Шесть золотых вырвали…

— Скажи спасибо, что язык не вырвали.

— И деньги все забрали. На что мне товар теперь покупать?

— Займешь у кого-нибудь, — подсказываю я.

Я возвращаюсь в «свою» плацкарту. На моем месте сидит девушка со спящим ребенком. Она держит ребенка на руках, и поэтому мне, в общем-то, еще есть куда присесть. Не спрашивая разрешения, сажусь на край. Она немного двигается.

— Вам больно? — она пытается участвовать в моей судьбе.

— Нет, — отмахиваюсь я. — Ему, наверное, больнее.

— А он ушел в другой вагон. Вернее, его трое парней увели, — говорит она. — Они мимо проходили, и чем-то они там зацепились. Наверное, бить повели.

— Или зубы дергать, — усмехаюсь я.

Она не понимает моей шутки.

— Уссурийск! — вдруг орет проводник. — Стоянка пятнадцать минут!

Вагон начинает шевелиться, так как многие выходят на этой станции.

— Вы выходите? — спрашивает молодая мамаша.

— Нет, я до Владивостока.

— Это хорошо. Можно, я буду рядом с вами?

— Вам страшно?

— Да.

— Ну можно, — киваю я. — Отчего же нельзя?

Соседки встают, начинают готовиться к выходу. Поезд замедляет ход. Мамаша стоит с ребенком на руках, ждет, когда наши соседи достанут из багажного отделения свои манатки. Я смотрю на нее — впервые за все время пути — как на женщину. Она привлекательна.

Только я подумал о прекрасном, в этот момент поезд резко останавливается, и со второй полки в проход плацкарты падает мужское тело.

Мужик звонко бьется головой об стол, далее валится на пол и замирает без чувств.

— Готов, — комментирую ситуацию.

— Проводник, — орет соседка. — У вас тут мужчина головой с полки разбился!

Я только вознамерился было метнуться с жертве вагона, как поезд снова дёргается, и с третьей полки, только противоположной, вниз летит еще одно тело. Удар головой об стол еще звонче.

— Проводник, — орет соседка как ни в чем не бывало, будто это происходит с ней каждый день. — Идите скорее сюда! Тут уже двое разбились.

При этом она дергает из-под бездыханных тел свои сумки.

Убедившись, что поезд стоит, и что оставшиеся на полках пассажиры больше не будут сыпаться вниз, я беру за плечи верхнего. Он без сознания. Пытаюсь уложить его на нижнюю полку. Моя сумка мне мешает, и я снимаю ее, ставлю на стол. Укладываю тело, берусь за второго. За моей спиной двинулся поток людей на выход. Только взялся за плечи второго, как замечаю, что сумки нет. Оборачиваюсь — она мелькает уже ближе к выходу.

Ну что за люди. Помочь пострадавшим никто не желает, а вот сумку умыкнуть — это за милую душу.

Расталкиваю локтями людей, слышу вслед проклятия, кто-то даже успевает стукнуть меня по голове. Вырываюсь из поезда, и глотнув неожиданно чистого до приторности воздуха, бегу за своей сумкой, маячащей впереди.

— Женщина! Стойте! — кричу на ходу.

Она оборачивается. Это соседка. Которая только что ехала со мной.

— Это моя сумка!

Хватаю рукой сумку. Она не противится. Заискивающе улыбается:

— Ой, и правда… то-то думаю, у меня сумок меньше было…

У меня нет времени на разборки, и я просто возвращаюсь к своему вагону. Из него еще выходят люди. Выходит певец, который забавлял весь вагон своими блатными песнями и игрой на гитаре. В его руках сломанная гитара, обвязанная струнами. Её теперь только выкинуть. Он пьян в доску. Пропустив выходящих, прохожу к «своей» плацкарте. Тело, которое я поднимал, уже сидит на нижней полке и мотает головой. Второго нет. Мамашка с ребенком, воспользовавшись разрежением пространства, положила ребенка на полку, укрыв его своей курткой. Я присаживаюсь рядом.

Мимо, по проходу, идет Стёпа. За ним линейная милиция. Наряд. Трое. Слышу, он объясняет:

— Я только стал мочиться, как они меня…

— Где стал мочиться? — уточняет один из ментов.

— В тамбуре… — отвечает Стёпа.

— Мелкое хулиганство, — констатирует другой мент. — Будем составлять протокол…

— Какой протокол? — пытается возмущаться Стёпа. — Это же меня ограбили!

— Ну, ограбили — не ограбили, — говорит старший наряда. — Это еще разбираться надо. А мелкое хулиганство — на лицо!

Они уходят, теряются в глубине вагона. Упавший сосед громко блюёт на стол и поворачивается ко мне:

— Братан, есть что выпить?

— Убери за собой, потом поговорим.

— Ты знаешь, с кем разговариваешь, сынок? — сказано с вызовом, с неким намеком на какое-то, возможно криминальное, прошлое.

— Со свиньей, которая наблевала на стол, — отвечаю. — Если не уберешь, я тебя рожей буду водить по этому столу, пока ты не прозреешь, усёк?

— Ты как вообще со мной? Я таких, как ты…

В этот момент собеседник теряет контакт с реальностью и со своим сознанием, и размашисто кладет голову на стол. Прямо в центр только что сделанной им лужи. Брызги попадают на молодую мамашу. Она с отвращением смахивает свой рукав.

— Козел недоделанный, — возмущается моя попутчица.

В этот момент поезд дергается, и трогается с места. Уже привычно застучали колеса. Вагон раскачивается, и от этой раскачки пьяная свинья елозит лицом по столу. Как я ему и обещал. Разве что прозрение не наступает.

— Можно?

Девушка пристраивается рядом со своим ребенком, и вытягивает ноги — так, что одна ее нога ложится на мое колено.

— Можно, — киваю, и тут же добавляю: — Только если приставать не будешь!

— Не буду, — смущается она. — А вам во Владивостоке куда?

— В центр, — отвечаю. — А что?

— А мне на Борисенко.

— Это на «четверке» вам надо ехать, — вяло говорю ей, и чувствую, как от запаха блевотины меня сейчас вырвет. — Я пойду, посмотрю, может есть место получше этого.

Встаю. Она убирает свою ножку. Заглядываю в соседнюю плацкарту. Там занято. Иду дальше, и встречаю блатного парня, который подсаживался ко мне и предлагал найти выпить. У него в руках бутылка пива. На лице счастье. В плацкарте он сидит один.

— Нашел? — спрашиваю его.

— Напряг тут одного лоха, он мне принес две бутылочки, — расплылся в улыбке. — Будешь?

— Не, мне сегодня на медкомиссию, — честно признался я. — Слышь, я сейчас вернусь сюда с девочкой, да?

— Приходи, веселее будет.

Девушке помогаю перетащить тяжелую сумку, и она так же как и на прошлом месте укладывает ребенка и ложится сама.

— Твоя баба? — спрашивает парень.

— Не, — я мотаю головой.

— Чо, может мы ее тут чпокнем, пока ребенок её спит?

— А ее мнение тебя не интересует?

— Это же баба… — ржет попутчик. — Если каждую спрашивать, рука отвалится.

Вижу, как девушка напряглась, но глаз не открыла. Слышит все.

— Так ты спроси, — подсказываю.

— Девушка, — парень трогает ее за плечо.

— Что? — она открывает глаза и тут же садится.

— Вы не хотите потрахаться? — парень заржал, довольный собственным острословием.

— Хочу, — кивнула она. — Но не потрахаться, а заняться любовью с любимым мне человеком. Ты на моего любимого не похож.

— Вот так, — парень понимает, что его послали, но проигрывать не хочет. — Да? А ведь я только недавно освободился, и женщины у меня давно не было, знаешь, какой я хороший любовник?

— И знать не хочу.

Она ложится к ребенку. Ребенок всхлипывает, но не плачет.

— Ну ты посмотри, — не унимается бывший зек. — Считай, что свое счастье пропустила.

— Вот мое счастье, — говорит девушка. — Рядом со мной лежит.

— Не приставай к ней, — я вмешиваюсь, настало время.

— Да иди ты… — парень запрокидывает голову и пьет пиво.

Меня начинает вырубать. Уже около четырех часов утра, и поезд размеренно стучит колёсами. Где-то впереди огромный Владивосток. Город на краю океана, город моряков и военных, город фабрик и пароходов. Скоро уже начнутся пригороды, дачные станции, где останавливаются электрички.

Знаете какие звуки ассоциируется у меня с Владивостоком? Это крик чайки и полуденный выстрел. Каждый день ровно в полдень на горе стреляет орудие. Этой традиции много лет. Долгие годы люди ориентировались на этот выстрел… но годы спустя традиция закрылась сама собой. Остались только чайки.

Что-то чувствую, и тихонько приоткрываю глаза. Сосед, стараясь не шуметь, аккуратно тянет замок на моей сумке. Решаю дождаться «оконченного состава преступления». Попутчик в несколько приемов открывает, наконец-то замок, и запускает руку в сумку. Ну, пора!

— Чего нашел? — спрашиваю его, одновременно хватая кисть на прием.

— Ой, — выдыхает он от неожиданности. — Ты же спал!

Я встаю, и продолжая выворачивать его руку, заставляю его растянуться на полу между спальных нижних полок. РБ-3 творит чудеса.

— Больно, — громко говорит он.

— Сейчас тебе еще больнее будет, — успокаиваю его.

— Отпусти, — в его голосе я уловил угрозу.

— Иди.

Я отпускаю его. Он встает и уходит. Закрываю замок на сумке, и устраиваюсь удобнее. Нельзя спать. Такое чувство, что каждый норовит ограбить, украсть, умыкнуть… воистину — люди уже не те. Девяносто пятый год. Общий вагон.

* * *

На перроне железнодорожного вокзала Владивостока многолюдно. Электрический свет заливает площадь. В сторонке стоит группа высоких парней в камуфляжах. Их человек семь. Проходя мимо, слышу слово «Грозный». Разворачиваюсь и возвращаюсь к ним. Подхожу.

— Здорово, народ. Кто будете?

По глазам вижу — они только что ОТТУДА.

— А тебе чего надо? Шёл мимо, так и иди, — отвечает один из них.

Остальные смотрят на меня. На рукавах у них якоря — морская пехота. На груди у двоих — «отважные» медали. Подумал — зачем я подошел? У каждого своя война. Каждый может рассказать. А может и промолчать — собеседнику, который знает, что это такое, все равно всё будет понятно. А кто не знает — тому хоть миллион слов скажи, ты не сможешь объяснить, что это такое.

— А ты меня не посылай, я не мимо шел, — огрызаюсь я. — С моего города в морпехи к вам пацан призывался, в плен попал, слышно про него что?

— А сам ты кто?

— Из городского совета ветеранов, — нахожу самый понятный ответ.

— Такой молодой? — усомнился кто-то.

— Не моложе тебя, — отвечаю. — В наше время всё бывает…

Они оценивающе смотрят на меня. Секунд пять все хранят молчание. Потом один спрашивает:

— Одинцов?

— Да, — киваю я. — Зовут Виталик! Он!

— За ним в феврале отец приехал, — говорит морпех. — Чечены отцу его отдали. Его батя у нас в части месяц жил, всё по Чечне ездил, сына своего искал. Таким отцам памятник при жизни ставить надо! Мало кто бы вот так ездил, как он — без охраны, почти по всем сёлам там проехал. И нашел. И ему сына вернули. Просто отдали, и всё.

Мы стоим. Молчим. Отторжения у них ко мне уже нет. Мы говорим на одном языке.

— А вы всё, домой?

— Да, мы дембеля. Нас пораньше отпустили, — уже говорит другой.

— Берегите себя, пацаны.

Мы прощаемся.

Напоследок я говорю:

— Только это… нет у него отца. Это отчим его был. Я разговаривал с его матерью, она сказала, что отчим. А отец умер, когда Виталька еще ребенком был…

Парни застыли. Я повернулся и пошел к памятнику Ленина, где была трамвайная остановка. Во след услышал:

— В наше время всё бывает…

* * *

Ментом я так и не стал…

Февраль 2015.